на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню




Большевики в интеллигентах


Мне, коммунисту и человеку, считающему историю СССР светлым мигом всего человечества, негоже присоединяться к критике Павловым революционеров, но справедливости ради надо пояснить, что Павлов имел в виду, когда писал: «Перед революцией русский человек млел уже давно. Как же: у французов была, а у нас нет. Ну и что же, готовились мы к революции, изучали ее?», и: «Мы загнали эту идею до диктатуры пролетариата. Мозг, голову поставили вниз, а ноги вверх».

Интересно, что В. И. Ленин по всем формальным критериям интеллигент, как ему казалось, овладевший теорией революции, в данном случае марксизмом, — в самом начале 1917 г. на собрании молодых социалистов в Швейцарии сетовал, что он, старик (ему шел 47-й год), не доживет до победы социализма, а молодые, возможно, ее увидят. А всего через десять месяцев Ленин возглавил первое в мире государство, начавшее строить коммунизм.

Марксисты России были ошарашены своей победой, и хотя эта ошарашенность тщательно скрывалась в страхе скомпрометировать марксизм и себя вместе с ним, но сохранились свидетельства очевидцев, к примеру английского писателя Герберта Уэллса, благожелательно относившегося к большевикам:

«Марксисты появились бы даже, если бы Маркса не было вовсе.

В 14 лет, задолго до того, как я услыхал о Марксе, я был законченным марксистом. Мне пришлось внезапно бросить учиться и начать жизнь, полную утомительной и нудной работы в ненавистном магазине. За эти долгие часы я так уставал, что не мог и мечтать о самообразовании. Я поджег бы этот магазин, если б не знал, что он хорошо застраховано.


Однако, не являясь участником событий в России, Уэллс был способен сохранить трезвый взгляд на основоположника марксизма.

«Я буду говорить о Марксе без лицемерного почтения. Я всегда считал его скучнейшей личностью. Его обширный незаконченный труд «Капитал»; это нагромождение утомительных фолиантов, в которых он, трактуя о таких нереальных понятиях, как «буржуазия» и «пролетариат» постоянно уходит от основной темы и пускается в нудные побочные рассуждения, кажется мне апофеозом претенциозного педантизма. Но до моей последней поездки в Россию я не испытывал активной враждебности к Марксу. Я просто избегал читать его груды и, встречая марксистов, быстро отделывался от них, спрашивая: "Из кого же состоит пролетариат?" Никто не мог мне ответить: этого не знает ни один марксист. В гостях у Горького я внимательно прислушивался к тому, как Бакаев обсуждал с Шаляпиным каверзный вопрос — существует ли вообще в России пролетариат, отличный от крестьянства. Бакаев — глава петроградской Чрезвычайной Комиссии диктатуры пролетариата, поэтому я не без интереса следил за некоторыми тонкостями этого спора. «Пролетарий» по марксистской терминологии, — это то же, что «производитель» на языке некоторых специалистов по политической экономии, т. е. нечто совершенно отличное от «потребителя». Таким образом, «пролетарий» — это понятие, прямо противопоставляемое чему-то, именуемому «капитал». На обложке «Плебса» я видел бросающийся в глаза лозунг "Между рабочим классом и классом работодателей нет ничего общего". Но возьмите следующий случай. Какой-нибудь заводской мастер садится в поезд, который ведет машинист, и едет посмотреть, как подвигается строительство дома, который возводит для него строительная контора. К какой из этих строго разграниченных категорий принадлежит этот мастер — к нанимателям или нанимаемым? Все это — сплошная чепуха».


Должен сказать, что эта же чепуха с пролетариатом бросалась в глаза и мне буквально с юности. После школы я начал работать на заводе и очень скоро стал слесарем-инструментальщиком, причем неплохим для своего разряда. То есть я стал по Марксу, передовым пролетарием. Дальше я поступил в институт и закончил его с отличием. Казалось бы, с точки зрения здравого смысла я стал еще более передовым, тем более что никакой собственности в сравнении с рабочими, даже в плане зарплаты, у меня не прибавилось, поскольку я очень долго зарабатывал меньше, чем они. Чем не менее на том заводе, куда я прибыл молодым специалистом, мне посоветовали встать в очередь для вступления в КПСС, поскольку по нормам той передовой пролетарской партии в ее члены принимали одного инженера на десять рабочих.

Мне осталось только плюнуть и на эти нормы, и на эту партию, поблагодарив КПСС за то, что она помогла мне оценить на практике идиотизм марксизма. Поэтому я понимаю Герберта Уэллса, когда он пишет:

«Должен признаться, что в России мое пассивное неприятие Маркса перешло в весьма активную враждебность. Куда бы мы ни приходили, повсюду нам бросались в глаза портреты, бюсты и статуи Маркса. Около двух третей лица Маркса покрывает борода — широкая, торжественная, густая, скучная борода, которая, вероятно, причиняла своему хозяину много неудобств в повседневной жизни. Такая борода не вырастает сама собой; ее холят, лелеют и патриархально возносят над миром. Своим бессмысленным изобилием она чрезвычайно похожа на «Капитал»; и то человеческое, что остается от лица, смотрит поверх нее совиным взглядом, словно желая знать, какое впечатление эта растительность производит на мир. Вездесущее изображение этой бороды раздражало меня все больше и больше. Мне неудержимо захотелось обрить Карла Маркса».


Такое восприятие Маркса, повторю, помогло Уэллсу трезво взглянуть на идейную панику тогдашних «убежденных марксистов» Советской России.

«Но Маркс для марксистов — лишь знамя и символ веры, и мы сейчас имеем дело не с Марксом, а с марксистами. Мало кто из них прочитал весь «Капитал». Марксисты — такие же люди, как и все, и должен признаться, что по своей натуре и жизненному опыту я расположен питать к ним самую теплую симпатию. Они считают Маркса своим пророком, потому то знают, что Маркс писал о классовой войне, непримиримой войне эксплуатируемых против эксплуататоров, что он предсказал торжество эксплуатируемых, всемирную диктатуру вождей освобожденных рабочих (диктатуру пролетариата) и венчающий ее коммунистический золотой век. Во всем мире это учение и пророчество с исключительной силой захватывает молодых людей, в особенности знергичных и впечатлительных, которые не смогли получить достаточного образования, не имеют средств и обречены нашей экономической системой на безнадежное наемное рабство. Они испытывают на себе социальную несправедливость, тупое бездушие и безмерную грубость нашего строя, они сознают, что их унижают и приносят в жертву, и поэтому стремятся разрушить этот строй и освободиться от его тисков.

Не нужно никакой подрывной пропаганды, чтобы взбунтовать их; пороки общественного строя, который лишает их образования и превращает в рабов, сами порождают коммунистическое движение всюду, где растут заводы и фабрики.

…Большевистское правительство — самое смелое и в то же время самое неопытное из всех правительств мира. В некоторых отношениях оно поразительно неумело и во многих вопросах совершенно несведуще. Оно исполнено нелепых подозрений насчет дьявольских хитростей «капитализма» и незримых интриг реакции; временами оно начинает испытывать страх и совершает жестокости. Но по существу своему оно честно. В наше время это самое бесхитростное правительство в мире.

О его простодушии свидетельствует вопрос, который мне постоянно задавали в России: "Когда произойдет социальная революция в Англии?" Меня спрашивали об этом Ленин, руководитель Северной коммуны Зиновьев, Зорин и многие другие. Дело в том, что, согласно учению Маркса, социальная революция должна была в первую очередь произойти не в России, и это смущает всех большевиков, знакомых с теорией. По Марксу, социальная революция должна была сначала произойти в странах с наиболее старой и развитой промышленностью, где сложился многочисленный, в основном лишенный собственности и работающий по найму рабочий класс (пролетариат). Революция должна была начаться в Англии, охватить Францию и Германию, затем пришел бы черед Америки и т. д. Вместо этого коммунизм оказался у власти в России, где на фабриках и заводах работают крестьяне, тесно связанные с деревней, и где по существу вообще нет особого рабочего класса —"пролетариата" который-мог бы "соединиться с пролетариями всего мира".

Я ясно видел, что многие большевики, с которыми я беседовал, начинают с ужасом понимать: то, что в действительности произошло на самом деле, — вовсе не обещанная Марксом социальная революция, и речь идет не столько о том, что они захватили государственную власть, сколько о том, что они оказались на борту брошенного корабля. Я старался способствовать развитию этой новой и тревожной для них мысли. Я также позволил себе прочесть им небольшую лекцию о том, что на Западе нет многочисленного "классово сознательного пролетариата" разъяснив, что в Англии имеется по меньшей мере 200 различных классов и единственные известные мне "классово сознательные пролетарии" — это незначительная группа рабочих, преимущественно шотландцев, которых объединяет под своим энергичным руководством некий джентльмен по имени Мак-Манус. Мои, несомненно, искренние слова подрывали самые дорогие сердцу русских коммунистов убеждения. Они отчаянно цепляются за свою веру в то, что в Англии сотни тысяч убежденных коммунистов, целиком принимающих марксистское евангелие, — сплоченный пролетариат — не сегодня-завтра захватят государственную власть и провозгласят Английскую Советскую Республику. После трех лет ожидания они все еще упрямо верят в это, но эта вера начинает ослабевать. Одно из самых забавных проявлений этого своеобразного образа мыслей — частые нагоняи, которые получает из Москвы по радио рабочее движение Запада за то, что оно ведет себя не так, как предсказал Маркс. Ему следует быть красным, а оно — только желтое».


Так выглядели «интеллигенты в большевиках» в России, в остальных странах победившего социализма они выглядели не менее анекдотично.



О русском уме | Тирания глупости | Лебон о вреде латинского образования