Маша

Маша выключила мобильник, спускаясь вниз на встречу с инспектором. Абсурд ситуации заключался в том, что она оказалась первой, на кого смогла выйти полиция в связи с обнаруженным телом. Мобильный, проведший в кармане Шарнирова несколько часов под водой, как и его хозяин, не подавал признаков жизни. Документов при утопленнике тоже не оказалось. Однако в кармане брюк обнаружилась визитка гостиницы, в которой обитала Маша. И ее имя, почти смытое водой. Краткая беседа полиции ранним утром с Седриком подтвердила – в отеле действительно проживает некая Мария Каравай. Поэтому в семь утра Машу разбудил приятный мужской голос: представившись инспектором Хендриком, он попросил ее спуститься вниз. Маша спустилась ровно через две минуты – именно это время потребовалось для умывания и быстрого натягивания джинсов и очередной черной футболки. Хендрик, высокий, с нарождающейся лысиной и глубокими длинными морщинами, пересекающими сверху вниз щеки, пил кофе рядом с туристами, принимавшими ранний завтрак. Увидев Машу, он встал и аккуратно пожал ей руку. Потом вынул из внутреннего кармана серьезного размера плоский мобильный, вывел на экран фотографию Шарнирова и показал Маше. Она с тяжелым сердцем вглядывалась в экран. Все их с Андреем подозрения были неверны: Шарниров оказался просто мечтателем, абсолютно по-детски верящим в клады и внезапное обогащение. «Лучше бы ты покупал лотерейные билеты», – подумала она с жалостью и смутным чувством вины. Да и что она могла сделать? Приехать к нему в больницу и допросить о подозрениях? Она вздохнула и вновь посмотрела на фото: лицо Шарнирова, с закрытыми глазами и чуть приоткрытым ртом, было бледным и печальным. На ровном темно-зеленом фоне. «Видимо, брезент: сфотографировали сразу после того, как выловили», – подумала она и спросила:

– Как вы его нашли?

– Это близкий вам человек? – сочувствующе поинтересовался Хендрик, и Маша поняла, что они понятия не имеют, кого выловили. И медленно покачала головой, отдав мобильный обратно инспектору.

– Нет. Мы познакомились два дня назад. Его зовут Аркадий Шарниров. Родом из Петербурга в России. Живет со второй женой в Брюсселе. Первая жена обитает в Германии. Детей нет. Возраст – сорок два года.

На лице Хендрика отразилось легкое сомнение:

– Вы только что сказали, что едва его знаете.

Маша вздохнула, взглянула в явно неглупые глаза инспектора:

– До вчерашнего дня я подозревала, что он хочет меня убить, – и, прочтя легкий испуг на его лице – а не с больной ли на всю голову он говорит? – продолжила: – Я сообщила о том, что меня кто-то преследует, моему… другу в Москве. Он занимается особо тяжкими преступлениями, и он же связался с вашими коллегами здесь, в Брюсселе.

Хендрик нахмурился и откинулся на стуле:

– И что же выяснил ваш друг?

– Что за мной действительно следили. Точнее – следил. Именно он, Шарниров. Другое дело, что мотивы его были далеко не так кровожадны.

– Почему вы так уверены?

– Иначе бы вы не нашли его сейчас плавающим в канале в Брюгге, – пожала плечами Маша.

– Есть еще что-то, что вы хотели бы мне рассказать? – Хендрик постучал пальцами по столешнице.

– Думаю, вам надо сначала поговорить с вдовой. Я… – Маша смутилась. – Я тут занимаюсь неким искусствоведческим расследованием. И мне кажется, оно может иметь отношение к смерти господина Шарнирова, но начать вам следует все-таки не с него…

Хендрик задумчиво молчал.

– Просто это очень долгая и запутанная история, – добавила Маша быстро, опасаясь, как бы инспектор не заподозрил ее в том, что она пытается учить его профессии.

Но Хендрик кивнул, встал и сделал жест официанту, чтобы расплатиться за кофе.

– Спасибо за помощь, Мария. Возможно, я еще раз попрошу вас о встрече. Как долго вы еще останетесь в Бельгии?

Маша пожала плечами – она тоже поднялась, глубоко засунув вдруг озябшие руки в карманы джинсов.

– Еще не знаю. Но буду рада вам помочь… В обмен на небольшую услугу с вашей стороны.

Инспектор взглянул на нее удивленно, да Маша и сама понимала, что для свидетеля ведет себя нетипично.

Она неловко улыбнулась ему снизу вверх, и он спросил:

– Что за услуга?

– У господина Шарнирова в доме случился пожар. Возможно, это как-то связано с его смертью. Я не знаю, погибла ли в том пожаре его жена. Если она жива, то сейчас ее, наверное, приютила какая-нибудь приятельница. Вам будет проще ее отыскать, чем мне. А я хотела бы задать ей несколько вопросов относительно моего дела… – Инспектор молчал, и она добавила: – Совершенно неофициально, как его знакомая.

– Недавняя? – переспросил он, покачиваясь в раздумьях на носках ботинок.

– Недавняя, – кивнула уверенно Маша. – Это может быть очень важно.

– Хорошо. – Он вновь вытащил из кармана свой огромный мобильник. – Давайте ваш телефон. Вышлю данные СМС.

– Спасибо! – И Маша быстро продиктовала номер.

СМС пришло в конце следующего дня. Жена Шарнирова обитала у некой мадам Воольтон. Маша показала адрес Седрику, и тот уважительно кивнул – квартал, по его словам, был хоть и далекий от центра, но безумно престижный.

– Насколько далекий? – деловито спросила Маша.

– Сейчас – минут тридцать, – ответил он после секундного размышления. – А днем – часа полтора.

Маша задумалась, пристойно ли приходить к вдове на следующий же день после убийства. И вздохнула. Ответ был однозначным: непристойно. «Но, – сказала она себе, – завтра и послезавтра это тоже будет не совсем прилично, а чем больше мы отдаляемся от времени совершения преступления, тем меньше у меня будет шансов раскопать что-нибудь для Андрея». И она решилась – позвонила, представилась и попросила о встрече.

– Приезжайте, – сказал равнодушный голос. – Я ложусь поздно.

Седрик выбежал с зонтом под дождь, чтобы поймать для нее такси. Ей повезло: в такой ливень найти свободную машину было непросто, но через пять минут она уже садилась в темный «Ситроен» и называла адрес. Вырулив из центра, машина поехала замызганными окраинами – уродливыми, грязными, с разрисованными непристойными рисунками полуразрушенными зданиями. Тротуары были усеяны мусором, на улицах, впрочем, не сильно многолюдных, не было видно ни одного европейского лица: женщины ходили в чадре, мужчины – в окладистой бороде, лица их были угрюмы. Маша облегченно вздохнула, когда они перебрались через окружную дорогу и постепенно въехали в совершенно, казалось, иной город, где даже дождь потихоньку сошел на нет. Приспустив стекло, Маша с любопытством оглядывала тихие улицы, усаженные пятнистыми платанами, прислушивалась к пению невидимых птиц. За невысокими изгородями из дрока высились солидные дома, увитые плющом. У подъездных дорожек стояли дорогие автомобили, газоны были ухоженными, иногда на них попадались дети – сплошь светлоголовые, и собаки – сплошь лабрадоры. Маша с интересом вглядывалась в эту пастельную пастораль: так жила состоятельная европейская буржуазия. Это была «уходящая натура» – теперь, в начале двадцать первого века, вовсе не люди в чадре и в бородах обитали в своих огороженных гетто. Теперь, думалось Маше, все с точностью до наоборот. Небольшие предместья – оазисы стабильного европейского бытия, а вокруг расползается абсолютно североафриканская жизнь.

Но здесь, здесь еще была Европа, и наличие денег и некоторого вкуса у обитателей предместья делали его если не равным старинным шедеврам средневекового и ренессансного зодчества, то очень приятным для глаза. Внезапно улица кончилась: перед ними стояла почти трехметровая непроницаемая стена из вечнозеленого кустарника, в которую были встроены ворота той же высоты. Мгновенно стало ясно, что за этой изгородью прячется уже не просто средний класс, а по-настоящему большие деньги.

– Вот ваш адрес, – произнес шофер, с сомнением взглянув на Машу, внешне явно не соответствующую здешним хоромам. – Вас подождать?

– Да, спасибо, – кивнула Маша. – Я могу задержаться где-то на полчаса.

– Без проблем. – Он вынул газету из бардачка. – Мне есть чем заняться.

А Маша, выйдя из машины и с наслаждением вдохнув прохладный, пронизанный вечерним золотистым светом, чистейший воздух, нажала почти незаметную кнопку звонка сбоку от ворот. Створки из темного дерева медленно и торжественно открылись. Почти от самых ворот шла дорожка, затененная старыми липами. Ближе к большому дому из серого камня она расширялась: в центре площадки находился тихо журчащий фонтан. Сам дом больше был похож на классическое поместье – два двухэтажных крыла и центральный вход под треугольной крышей. Ничего лишнего. На пороге дома ее уже ждала невысокая плотная женщина в черной прямой юбке ниже колена и черной же кофте, с мягким лицом абсолютно славянского типа. Трудно было придумать персонаж, менее подходящий этому дому и саду.

– Здравствуйте. Вы Елена Шарнирова? – осторожно спросила Маша.

Женщина кивнула головой с ранней проседью, и Маша заметила, что глаза ее заплаканы.

– Проходите, что на пороге стоять? – сказала она с легким южным акцентом и посторонилась.

Маша вошла в огромный холл и собиралась уже с любопытством оглядеться по сторонам, но Шарнирова быстро поманила ее куда-то под лестницу, ведущую на второй этаж, и Маша послушно последовала за ней. Под лестницей оказалась комната, вполне приличных размеров, с большим французским окном-дверью, выходящим в сад. Но, приглядевшись, Маша заметила в обстановке некоторую казенность: большая кровать гладко застелена темно-зеленым покрывалом, такого же цвета коврик. Два стула, трельяж с овальным зеркалом, простая белая раковина в углу. Все добротно, но без малейших излишеств и намека на индивидуальность.

– Это комната для компаньонки, – пояснила Шарнирова, присев на край постели и огладив покрывало, на котором не было ни единой морщинки, профессиональным жестом хорошей горничной. – Я тут присматриваю три дня в неделю за бабушкой. Хозяйкой, – она сделала неопределенный жест рукой, – всего этого. Нас тут четверо – сменяемся. Кто ночами работает, кто в выходные, кто на неделе. Аньес… – Она запнулась, посмотрела в сад, украшенный аккуратными клумбами с цветами, вовсю цветущими, несмотря на прохладный март. Анютины глазки, нежные гиацинты, кричаще-яркие – белые, желтые, оранжевые – первоцветы… – Аньес узнала, какое у меня горе, и предложила пока пожить у нее. Не знаю, как бы я справилась, если бы не она. Аньес вызвала своего доктора, он мне прописал снотворное. Сказала еще, что мне надо работать, иначе свихнусь. У ней муж помер лет уже пятьдесят назад. И невестка погибла с внуком. Так она говорит, самое тяжелое было – отсутствие занятий…

Маша нахмурилась:

– Кто такая эта Аньес?

Шарнирова глянула на Машу и пояснила с неожиданной гордостью:

– Она у меня миллионерша, Аньеска-то. Сто три годочка в ноябре стукнуло. Вредная старуха, да и в маразме легком, чего греха таить. Одна я к ней подход нашла. Знаете какой? – Маша отрицательно покачала головой, а Шарнирова продолжила: – Ела самое дешевое в холодильнике. Не то что Ольга с Беатой – это другие девушки. Они всё пытались попробовать, а у нее в холодильнике и лобстеры водятся, и фуагра домашнего приготовления – все кухарка старается. А я говорю: сварю себе макароны, мадам, вы не беспокойтесь! Потом предложила ей подшить одно покрывало – и подшила маминым стежком. Аньеска чуть не прослезилась – мол, моя мать тоже так шила. Так теперь она в меня чего только не пихает, а Беатку уволила.

– Елена, я пришла к вам по поводу вашего покойного мужа… – попыталась прервать поток речи Маша, но Шарнирова, казалось, не слышала, и Маша поняла, что та не хочет, а скорее, не может еще говорить про погибшего супруга.

– А у Аньески племяшок есть – тот еще хмырь! – перебила она Машу. – Нигде не работает, типа музыкант. Кучу теткиных денег на выпуск своих дисков потратил, еще в семидесятых. Только, видно, популярностью не пользовался. Ну, Аньеска ему положила годовое содержание, но этому все мало – самому уже шестьдесят, лет сорок ждет, поди, как тетка помрет. – Она хихикнула, и Маше вдруг стало ее ужасно жалко. – А в результате сам первый окочурится!

Она внезапно замолчала, и в комнате стало очень тихо.

– Сначала Маришка, сестра моя непутевая, – наконец сказала Шарнирова совсем другим голосом. – Пожарные сказали, задохнулась. Горела уже мертвая. Я тоже должна была в тот вечер дома быть. Но меня Аньеска вызвала – как раз Беату уволила, с ней сидеть было некому. Пообещала двойной гонорар. А я что? Мне же теперь ждать было некого. Аркаша ушел от меня, вы же знаете…

Маша покачала головой. Она не знала ни про Аркадия, ни про смерть сестры, иначе не осмелилась бы прийти задавать вопросы.

– Ушел, – кивнула буднично Шарнирова. – Ну да это ясно было с самого начала, что уйдет. Слишком хорош был для меня – интеллигент, вроде вас, – кивнула она на Машу беззлобно, протянула: – Из Петербу-у-урга. Но я думала: чего не бывает? У нас, русских-то, которые за границу уехали, все мешается, кто только с кем не сходится. Так старалась, чтобы ему хорошо было… Но не удержала, другую нашел.

– Почему вы так думаете? – не выдержала Маша горестного выражения ее лица.

Шарнирова безрадостно усмехнулась:

– Да уж как-нибудь. Тоже не дура. Ушел бы мужик из тепла да от еды вкусной один жить, если б не влюбился в кого?

А Маша вдруг сказала:

– И вовсе нет!

Шарнирова посмотрела на нее удивленно, а Маша, смущаясь, заговорила быстро-быстро, будто шаманила над ее горем:

– Ему просто нужно было остаться одному, чтобы подумать, понимаете? Он был очень увлечен одной загадкой. Исторической загадкой. Но надеялся, что это сможет ему принести денег, много денег! – Глаза у Шарнировой становились все больше от удивления, но Машу было уже не остановить. – Он так хотел отплатить вам за все хорошее, что вы для него сделали! Ему стыдно было продолжать пользоваться вашей добротой!

– Он так сказал? – тихо спросила Шарнирова.

Маша энергично кивнула:

– Да. Поэтому и пришел просить меня о помощи…

Шарнирова вдруг жалко усмехнулась и отвернулась к стене. Маша замолчала, не зная, что еще сказать, как утешить. И, чтобы не видеть трясущиеся под копеечной хлопковой кофточкой плечи, стала смотреть в окно на постепенно растворяющийся в сумерках сад – в серебряном мерцании уже угасшего, но еще не исчезнувшего окончательно в ночной темени дня даже первоцветы обрели какую-то благородную приглушенность цвета. Пели, перекликаясь, невидимые птицы.

– Спасибо, – услышала она за своей спиной и обернулась с неловкой улыбкой. – А то я уж себе напридумывала всякого. Он же не объяснил ничего. Ушел – и поминай как звали. А про сокровища его я мало что знаю – знаю только, что он деньги у одной моей подруги просил: она на квартиру копила. Я ее уговорила, обещала – сама отдам, если у него не получится. Но он вернул все до копеечки, сказал, что не понадобились.

– Так он… – нерешительно продолжила Маша, – ничего не говорил вам про изразцы?

Шарнирова покачала головой:

– Нет. Но тот человек, он, наверное, тоже ими интересовался…

– Какой человек? – вздрогнула Маша. Шарнирова пожала плечами:

– Да тот, который к Маришке клеился. То есть это она думала, что клеится. На самом деле он про Аркашино дело выведывал. А ее обещал в ресторан сводить – так она как с цепи сорвалась. Болтала без умолку: ты, Леська, не представляешь – он такой, такой! Говорила: я именно такого искала, все заграницы объездила, а он, оказывается – вон оно как, – нашим оказался! Не мальчишка, не старик какой. Спокойный, уверенный в себе, умный и – богатый. Это для нее важнее всего было.

– А как он выглядел? – напряглась Маша.

– Да не знаю, Маришка больше его костюм дорогой описывала, все успокоиться не могла. Господи! Дура-то какая!

Шарнирова опять отвернулась и всхлипнула. Маша поняла, что пора уходить, и встала со стула.

– Спасибо, что согласились со мной встретиться.

Та, не оборачиваясь, махнула рукой:

– Вам спасибо! Так я мучилась, а вы вот рассказали, как на самом деле все было-то, и полегче стало.

Она шмыгнула носом и тяжело встала, чтобы проводить Машу. А открывая дверь, вдруг сказала:

– А про Тритемия вы слыхали?

– Про Тритемия? – нахмурилась Маша. – Нет.

Шарнирова кивнула:

– А я было подумала, что, может, как-то связано…

И на вопросительный взгляд Маши продолжила:

– Это мне из полиции звонили. Сказали, на руке Аркашиной было написано. Вот тут. – Она показала на запястье. – Шариковой ручкой – была у него такая, еще со школы, привычка – чтобы не забыть.

– Что конкретно было написано? – пытаясь говорить спокойно, спросила Маша.

Но Шарнирова услышала напряжение в ее голосе, удивленно на нее взглянула:

– Да так и написано: Тритемий.

– Кто?

– Три-те-мий.

– Вы его знаете? – спросила Маша.

Шарнирова отрицательно покачала головой.

– И все?

– И все, – пожала плечами вдова.

А Маша кивнула своим мыслям и вышла за дверь.