Глава 2

Если верить часам, пора спать. Но если отключали электричество, то положиться на них никак нельзя. Вполне может оказаться, уныло размышлял Николас Сент-Джеймс, что на самом деле пора вставать. Обмен веществ в его теле после стольких лет жизни под землей уже ничего не мог ему подсказать.

Он слышал, что течет вода в ванной — она примыкала к их комнатушке № 67–Б в «Том Микс», они пользовались ею вместе с соседями. Жена принимала душ, и поэтому Николасу пришлось изрядно порыться на туалетном столике, прежде чем он нашел её наручные часы. Впрочем, они показывали то же время, что и настенные — ну что ты будешь делать! И все же ему совершенно не хотелось спать. Он понял, что ему не дает покоя история с Мори Соузой; мысль о нем не выходила у него из головы, не позволяя думать ни о чем другом. Наверное, так себя чувствуют больные мешочной чумой, когда поселившийся в них вирус распирает голову до тех пор, пока она не разорвется, как бумажный мешок. Может быть, я и в самом деле заболел, подумал он. В самом деле. Ещё сильнее, чем Соуза. А Мори Соуза, семидесятилетний главный механик их подземного муравейника, умирал.

— Я уже выхожу, — крикнула ему из ванной Рита. Однако из душа по-прежнему лила вода, а она все не выходила. — Я имею в виду — ты можешь войти, почистить зубы или пополоскать, или что там тебе нужно.

Мне нужно заболеть мешочной чумой… Впрочем, тот исковерканный железка, которого они чинили последним, не был должным образом продезинфицирован. А может, я подцепил вонючую усушку, и это она сушит меня, и я уменьшаюсь в размерах, и моя голова (подумать страшно!) станет крошечным шариком, хотя черты лица и сохранятся. Ну да ладно, сказал он сам себе и начал расшнуровывать ботинки. Он почувствовал настоятельную необходимость вымыться, он даже примет душ, несмотря на то, что расход воды в «Том Микс» с недавних пор строго ограничен — кстати, по его собственному распоряжению. Если не удается поддерживать чистоту — человек обречен, думал он. Николас попытался сообразить, откуда именно появилась грязь, и вспомнил о металлическом контейнере с какими-то изготовленными вручную штуковинами. По халатности этот контейнер не смогли катапультировать — у оператора дрогнула рука, он не смог повернуть рукоятку, — и полтора центнера загрязненных, горячих веществ высыпалось на них. Горячих от радиоактивности и зараженных бактериями. Прекрасное сочетание, подумал он.

А где-то в глубине души его сверлила все та же мысль: «Соуза умирает». Все остальное не имеет никакого значения, потому что без этого сварливого старика им долго не протянуть.

Недели две, не больше. Потому что через полмесяца начальство проверит, как они справляются с выполнением плановых заданий. А на этот раз, учитывая невезение, постоянно преследовавшее его да и все это убежище, заслушивать их будут агенты Стэнтона Броза, министра внутренних дел, а не люди генерала Холта. При выполнении подобных поручений они чередовались, что, как заявил однажды с экрана Йенси, предотвращает коррупцию.

Подняв трубку аудиофона, он набрал номер поликлиники:

— Ну как он?

На другом конце провода доктор Кэрол Тай, руководитель их небольшой клиники, ответила ему:

— Ничего нового. Он в сознании. Спуститесь сюда, он хотел бы с вами поговорить.

— Сейчас иду.

Николас опустил трубку, крикнул Рите, стараясь перекрыть шум воды, что уходит, и вышел из комнаты. В общем коридоре он увидел других обитателей убежища, возвращавшихся в свои отсеки из магазинов и комнат отдыха, чтобы улечься спать. Часы не обманули его — он увидел множество купальных халатов и обычных в убежище синтетических комнатных туфель.

Значит, и вправду пора ложиться спать, подумал он. Впрочем, он знал, что заснуть ему не удастся.

Спустившись на три этажа вниз, в поликлинику, Николас прошел через анфиладу пустых комнат — в клинике остались лишь те, кому был предписан постельный режим, — и подошел к комнате медсестер. Дежурная сестра встала из-за стола и почтительно приветствовала его, ведь Николас был их законно избранным Президентом. А затем он оказался перед закрытой дверью палаты, в которой лежал Мори Соуза. На двери висела табличка: «Просьба сохранять тишину». Он открыл дверь и вошел.

На широкой белоснежной постели лежало что-то плоское, что-то настолько приплюснутое, что были различимы лишь глаза, словно оно было отражением, едва заметным в своего рода коконе, поглощавшем свет, а не отражавшем его. Кокон, в котором лежал старик, подпитывал его самыми разными видами энергии. От человека, лежавшего на постели, остались кожа да кости, словно плоть пожрал забравшийся в него паук. Соуза пошевелил губами:

— Привет.

— Привет, старый зануда, — ответил Николас и подвинул стул к постели.

— Ну, как дела?

Наступило молчание, смысл этих слов достиг сознания больного не так-то скоро, словно на пути к нему они преодолевали космические пространства. Наконец он сказал:

— Честно говоря, паршиво.

Ты и не подозреваешь, старина, чем ты болен на самом деле, подумал Николас, если только Кэрол не открыла тебе правду после нашей последней встречи. Он пристально глядел на старого механика, пытаясь проверить свою догадку. Панкреатит почти всегда приводит к летальному исходу, Николас об этом знал — ему рассказала Кэрол. Но, разумеется, никто не знает и не скажет Соузе, какой диагноз ему поставили, потому что всегда есть надежда, что чудо всё-таки произойдет.

— Ты выкарабкаешься, — неловко солгал Николас.

— Послушай, Ник, сколько железок мы сделали за этот месяц?

— Пятнадцать.

— Тогда… — Последовала пауза, Соуза смотрел куда-то вверх, стараясь не встречаться глазами в Николасом, словно чего-то стыдясь. — … Мы ещё сможем выполнить план.

— А что мне до того, — ответил Николас, — выполним мы его или нет? Он хорошо знал Соузу, они провели здесь, в «Том Микс» все годы войны, как-никак целых пятнадцать лет, и все бок о бок, сидя здесь взаперти. Меня интересует, удастся ли… — О Господи, что за чушь я несу, старик уже понял.

— Удастся ли мне вообще выйти отсюда, — прошептал Соуза.

— Да нет, я имел в виду «когда удастся». — Николас был зол на себя. А теперь в дверях он увидел Кэрол, выглядевшую строго, официально в просторном белом халате и туфлях на низком каблуке, с папкой для бумаг в руках, в которой, он был в этом совершенно уверен, она хранила историю болезни Соузы. Николас молча встал, отошел от постели и, пройдя мимо Кэрол, вышел в коридор.

Она пошла следом. Кроме них, в коридоре никого не было.

— Он проживет ещё неделю, потом умрет, независимо от того, говоришь ли ты «удастся» или…

— Я сказал ему, что в наших цехах в этом месяце было собрано пятнадцать железок. Позаботься, чтобы никто не назвал ему другую цифру.

— До меня доходили слухи, — ответила она, — что на самом деле изготовили не больше пяти.

— Семь. — Он сказал это ей не потому, что она была врачом и все от неё зависели, но из-за их «отношений». От Кэрол у Николаса не было секретов, и это тоже привлекало его к ней. Она была необычайно проницательна и легко определяла любую фальшь, даже если та скрывалась за ежедневными, ставшими привычными ухищрениями. Так стоит ли пытаться её обмануть? Ведь Кэрол никогда не поддавалась самообману, сколь бы привлекательным он ни был. Она всегда хотела знать только правду. И только что она её узнала.

— Значит, мы не сможем выполнить план, — сказала она несколько отрешенно.

Николас кивнул:

— Отчасти это объясняется тем, что им потребовались три механизма VII типа, а изготовить их не так-то просто — это увеличивает нагрузку на наши произведенные мощности. Если бы мы должны были делать железок только III или IV типов…

Но так никогда не было и не будет. Никогда.

Пока на поверхности будет идти война.

— Известно ли тебе, — помолчав, сказала Кэрол, — что на поверхности в распоряжении врачей имеются искусственные поджелудочные железы?

Разумеется, как официальное лицо, вы должны были подумать и о таком выходе из создавшегося положения.

— Но это же противозаконно! Они предназначены только для военных госпиталей. Распределение в порядке очередности и только при условии, что пациент соответствует категории 2–А. Мы не имеем права претендовать на это.

— Но поговаривают…

— Могут поймать.

За попытку купить нечто подобное на черном рынке можно тут же попасть в военный трибунал, где о юридических тонкостях никто и не слыхивал. А затем — казнь. Но это в том случае, если на поверхность всё-таки кто-то выйдет.

— Вы боитесь выйти на поверхность? — спросила Кэрол, бросив на него быстрый, пристальный взгляд, пронзивший его насквозь.

— О, да! — Он кивнул.

Он боялся. За две недели пребывания на поверхности можно умереть спинной мозг прекратит производить красные кровяные тела. Да и за одну неделю там можно запросто подцепить мешочную чуму или вонючую усушку, а то и сырую лапу-клешню, а он и так чувствовал себя зараженным. И всего лишь несколько минут назад его трясло от страха заболеть, что случалось, впрочем, с каждым обитателем убежища. Хотя в действительности в «Том Микс» никто ещё не стал жертвой этих страшных заразных болезней.

— Вы можете, — сказала Кэрол, — созвать совещание тех… ну, вы понимаете, тех, кому доверяете. И, может быть, кто-нибудь добровольно решится выйти на поверхность.

— Разрази меня гром, если кто-нибудь на это пойдет, уж лучше я сам.

На самом деле Николас не хотел, чтобы кто-нибудь поднимался наверх, потому что знал, что там происходит. Возвратиться назад не удастся, потому что если не трибунал, так гомотропное оружие не даст смельчаку уйти безнаказанно и будет мучить его до самой смерти. А она наступит, вероятно, через несколько минут.

Гомотропное оружие ужасно, от него не спастись.

Кэрол сказала:

— Я знаю, что ты всем сердцем хочешь спасти старого Соузу.

— Я привязался к нему, — ответил он. — И это не имеет никакого отношения к нашим цехам, планам и всему прочему. Разве он хоть когда-то, за все это время, что мы сидим здесь взаперти, отказался кому-нибудь помочь? В любое время, даже глубокой ночью, если выключалось электричество или засорялась система подачи протеина, он всегда являлся на вызов сам и клепал, латал, сшивал, исправлял поломку.

Хотя Соуза, официально являясь главным механиком, мог бы послать одного из своих пятидесяти подчиненных, а сам продолжал бы дремать в своем кресле. Николас научился у этого старика той простой истине, что работу нужно выполнять самому, а не сваливать её на подчиненных.

Николас подумал о том, что приходится все больше работать на оборону.

Собирать все больше металлических солдат восьми основных типов и других подобных машин для правительства Ист-Парка, чиновников Зап-Дема и лично Броза. И все это под их неусыпным надзором.

И словно его слова, как по мановению волшебной палочки, вызвали дотоле скрытые темные силы, — серая, тусклая фигура рысью пересекла холл и заспешила изо всех сил к нему и Кэрол. А, да это комиссар Дэйл Нюнс, энергичный, деловой, несущийся на всех парах по делам службы.

— Ник! — Задыхаясь от волнения, Нюнс прочитал ему записку:

— «Через десять минут вы услышите важное выступление. Включите покомнатную систему оповещения и соберите всех в Колесном Зале». Мы выслушаем речь собравшись все вместе, потому что в конце будут задаваться вопросы. Это весьма важно.

— Его быстрые птичьи глазки задергались от страха. — Насколько я понял, Ник, это все из-за Детройта, они прорвались сквозь последнее кольцо.

— О Господи! — вырвалось у Николаса. Лихорадочно размышляя, он направился к ближайшему передатчику радиосети, динамики которой находились на каждом этаже и в каждой комнате «Том Микс». — Но уже поздно, время спать. Многие уже переоделись в пижамы или легли. Может быть, они выслушают речь по индивидуальным приемникам?

— Но ведь будут задаваться вопросы! — взволнованно ответил Нюнс. Из-за ситуации в Детройте они повысят план, а именно этого я и боюсь. И если так и произойдет, я хочу, чтобы все знали о причинах.

Похоже было, что он очень расстроен.

Николас сказал ему:

— Послушай, Дэйл, ты же знаешь наше положение, мы не можем даже…

— Просто собери всех в Колесном Зале. С тобой мы обсудим это позже.

Взяв в руки микрофон, Николас сказал, обращаясь к каждому обитателю убежища:

— Ребята, к вам обращается Президент Сент-Джеймс. Я приношу извинения, но через десять минут все должны собраться в Колесном Зале.

Приходите в пижамах и не обращайте на это внимания. У нас плохие новости.

Нюнс пробормотал:

— Выступать будет Йенси. Я точно знаю. Они мне сказали.

— Наш Заступник, — объявил Николас в микрофон и услышал, как загрохотал его голос, заполнив не только пустынный больничный коридор, но и все подземное убежище, где нашли себе пристанище полторы тысячи человек, — собирается, насколько я понимаю, обратиться к вам с речью. Будут также заданы вопросы.

Он выключил микрофон, почувствовав смертельную усталость. Совершенно неподходящее время для плохих новостей, учитывая ситуацию, в которой находится Соуза, трудности с выполнением плана и предстоящую ревизию.

— Я не могу оставить своего пациента одного, — сказала Кэрол.

— Но мне поручено собрать абсолютно всех, — встрепенулся Нюнс.

— Тогда, — парировала Кэрол с той дьявольской изобретательностью, которая одновременно и восхищала и пугала Николаса, — господин Соуза должен встать и отправиться в зал, если это распоряжение выполнять должны все без исключения.

До Нюнса наконец дошло, и он, несмотря на свои бюрократические замашки, свою почти болезненную решимость скрупулезно выполнять каждый полученный от начальства приказ, согласно кивнул:

— Ну хорошо, оставайтесь здесь.

Николасу он бросил:

— Пойдем же!

И засеменил по коридору, сутулясь под бременем ответственности: он был политическим комиссаром и отвечал за лояльность обитателей убежища и их умонастроения.

Уже через пять минут Николас Сент-Джеймс замер на своем председательском кресле с каменным выражением лица, как и полагается человеку, облеченному властью. Его кресло стояло на небольшом возвышении в первом ряду Колесного Зала, за его спиной собрались все жители убежища, неожиданно выхваченные из привычного ритма жизни, обеспокоенные, разговаривающие шепотом; все они, да и он вместе с ними, не отрывали взгляда от огромного видеоэкрана, занимавшего все пространство стены — от пола до потолка. Он являлся для них окном, единственным окном в тот мир, который находился на поверхности. И они весьма серьезно относились к информации, появлявшейся на гигантском экране.

Николас не был уверен в том, что Рита услышала объявление, и опасался, что она, ни о чем не подозревая, замешкалась в ванной и время от времени что-то покрикивает из неё, обращаясь к нему.

— Ну как старикан Соуза? Не полегчало ему? — прошептал Нюнс на ухо Николасу.

— Полегчало? При панкреатите? — Нет, комиссар просто идиот!

— Я написал пятнадцать докладных высшему начальству, проинформировал его Нюнс.

— Но ни одного запроса о предоставлении искусственной поджелудочной железы, которую Кэрол могла бы пересадить ему при операции.

— Я попросил о том, чтобы они отложили ревизию, — примирительно ответил Нюнс. — Понимаешь ли, Николас, политик должен быть реалистом. Мы, вероятно, добьемся отсрочки, но искусственную поджелудочную железу нам получить не удастся. На складе их вообще нет. Нам придется распрощаться с Соузой и повысить в должности одного из младших механиков, Уитона, например, или Бобби, или…

Неожиданно огромный экран из пепельно — серого стал белоснежным. Оттуда раздался голос:

— Добрый вечер.

Полторы тысячи собравшихся в Колесном Зале людей пробормотали в ответ: «Добрый вечер». Впрочем, это была чистейшая, хотя и обязательная, формальность, поскольку ни один аудиоприемник не передавал то, что происходило в зале, линии связи передавали информацию только по одному направлению — вниз. Сверху вниз.

Обзор новостей, сообщил голос диктора. На экране появилось изображение здания, запечатленного в момент полураспада. И вот экран ожил.

И они увидели здания, которые под отвратительный рокот далеких вражеских тамтамов превращались в пыль и растекались потоками грязи; пыль поднималась столбом на месте стоявших тут некогда жилых домов; откуда-то появились полчища железок, копошившихся как муравьи. Невидимая сила время от времени превращала то одного из них, то другого в кучку металлолома.

Грохот усилился, барабаны приблизились, и камера, несомненно установленная на разведывательном спутнике, принадлежащем Зап-Дему, показала панорамную съемку большого общественного здания — библиотеки, церкви, школы или бассейна, а может быть, всех вместе взятых. Несколько замедленно было показано, как это монументальное сооружение распалось на молекулы.

Предметы превратились в пыль. А ведь на месте железок могли быть мы, подумал Николас. Он, ещё будучи ребенком, целый год провел в Детройте.

И коммунистам и гражданам США в одинаковой степени крупно повезло, что война разразилась на планете-колонии, которую Зап-Дем и Нар-Пак никак не могли поделить между собой. Повезло потому, что за тот год, пока война шла на Марсе, земляне лихорадочно строили подземные убежища. И мы, подумал он, до сих пор отсиживаемся в них, и ничего хорошего в этом нет, но иначе нам никак не выжить. Он внимательно посмотрел на экран и увидел, как плавится толпа железок — потому-то их так и называли, — и, к его ужасу, плавясь, они все ещё пытались бежать. Он отвернулся.

— Ужасно, — пробормотал, позеленев лицом, комиссар Нюнс, сидевший рядом с ним.

Неожиданно на пустое кресло справа от Николаса опустилась Рита. Она была в купальном халате и домашних туфлях. Вместе с ней пришел младший брат Николаса, Стью. Они не отрывали глаз от экрана и не обращали на Николаса никакого внимания, словно его тут и не было. И в самом деле, каждый, кто находился в Колесном Зале, испытывал глубокое чувство беззащитности, глядя на ужасные события, разыгравшиеся на экране.

Диктор сказал: «Съемки производились в Детройте, 19 мая 2025 года от Р.Х.».

Противнику хватило несколько секунд, после того как защитное поле вокруг города было прорвано, чтобы разрушить его до основания.

А ведь целых пятнадцать лет Детройт оставался целым и невредимым. И теперь-то уж маршал Харенжаный на встрече в Верховном Совете в Кремле, который берегут как зеницу ока, может приказать художнику нарисовать крошечный шпиль на двери Совета в знак того, что было совершено прямое попадание и их сторона превратила в пыль ещё один американский город.

И Николас, глядя на то, как ещё один центр Западной Цивилизации превращается в прах — город, который он любил и на который возлагал столько надежд, — не мог не думать и о своих личных, мелких в масштабе всего происходящего интересах. План повысят, ведь чем меньше техники остается наверху, тем больше её ежедневно придется производить в подземных убежищах.

Нюнс пробормотал:

— Теперь Йенси объяснит, как такое могло случиться. Приготовься.

Разумеется, Нюнс не ошибся, Заступник никогда не признает себя побежденным, не согласится с тем, что им нанесен смертельный удар. Его стойкость вызывала у Николаса восхищение. И все же…

Они все же добрались до нас, понял Николас, и даже вы, Талбот Йенси, наш идеальный вождь и вдохновитель, у которого хватает смелости жить на поверхности земли в крепости, замаскированной где-то в Скалистых Горах, даже вы, дорогой друг, не сможете возвратить нам утраченное.

— Мои дорогие сограждане — американцы! — послышался бодрый голос Йенси.

Николас буквально опешил, пораженный тем, что в голосе Заступника не было заметно даже намека на усталость. Недавнее сообщение, По-видимому, никак не повлияло на Йенси; недаром он получил образование в Уэст-Пойнте и, понимая сложившуюся ситуацию, все же не позволял себе поддаваться эмоциям и сохранял присутствие духа.

— Вы увидели ужасные события, — начал свою речь Йенси уверенным тоном умудренного опытом воина, физически крепкого и здравомыслящего, в отличие от существа — скорлупы, умирающего под присмотром Кэрол на широкой постели.

— Детройт стерт с лица земли. А как вам известно, значительная часть боеприпасов поступала с его прекрасных автоматизированных заводов. Теперь это все утрачено, но мы не потеряли ни одной человеческой жизни единственной ценности, которую мы не можем позволить себе терять.

— Здорово сказано, — прошептал Нюнс, лихорадочно делая пометки в своем блокноте.

Внезапно возле Николаса появилась Кэрол Тай, по-прежнему в белом халате и в туфлях на низком каблуке; он машинально вскочил на ноги, и глаза их встретились.

— Он умер, — сказала Кэрол. — Соуза умер. Только что. Я сразу заморозила его. Я находилась рядом с ним и потому не потеряла ни секунды.

Ткань мозга сохранилась без изменений.

Она попыталась улыбнуться, но в глазах её стояли слезы. Николас содрогнулся — никогда прежде он не видел, чтобы Кэрол плакала, и эти слезы привели его в ужас, словно в них таился ещё один зловещий смысл.

— Мы перенесем этот удар, — продолжал вещать человек из крепости Ист-Парк. Теперь, когда на экране появилось лицо Йенси, картины войны тучи пыли и раскаленные газы — исчезли. Этот несгибаемый, мужественный человек сидел за огромным дубовым столом в тайном убежище, где его не могли отыскать даже смертельно опасные советские ракеты Сико–22, отличавшиеся особой точностью наводки.

Николас заставил Кэрол сесть и повернулся лицом к экрану.

— С каждым днем, — говорил Йенси с гордостью, и чувство это было вполне обосновано, — мы становимся сильнее, а не слабее. Вы становитесь сильнее. И Бог свидетель… — Он посмотрел в лицо Николасу, Кэрол, Дэйлу Нюнсу, Стью и Рите, и всем собравшимся в «Том Микс», в глаза каждому из них, за исключением умершего Соузы. А когда человек уже умер, то никто, даже Заступник, не может сказать ему, что он становится сильнее. А твоя смерть, Соуза, означает, что и наш конец не за горами. Разве что нам удастся за любые деньги раздобыть на черном рынке искусственную железу, украденную из военного госпиталя.

Рано или поздно, сообразил Николас, несмотря на то, что это противоречит закону, мне придется выйти на поверхность.