на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


Глазами женщины

Исхудалый, бледный человек с неряшливо подстриженными вислыми усами смотрел на Антонину спокойно, без любопытства, словно был с ней давно знаком. Сразу видно: человек не придает значения условностям и ухищрениям, ничего из себя не изображает. Хочет понять, с кем имеет дело. Себя не выпячивает, но и не прячет. Чем-то он напомнил ей Игоря.

Все сильные мужчины были похожи на Игоря. Была черта, которую Антонина чувствовала в людях сразу, только название подобрать затруднялась. Непреклонность? Не то. Принципиальность? Опять не то. Черта не имела отношения к идейным убеждениям. Просто есть те, кого испугать можно, и есть те, кого испугать нельзя. И сломать нельзя. Потому что есть в них некая внутренняя заноза, которая дороже жизни. Для таких людей вообще многое дороже жизни.

Вот Игорь ничего не пожалел, когда в тюрьме начал протестную голодовку. Ни себя, ни беременную жену. А время было страшное, девятьсот седьмой год. Палачи свирепствовали, вешали, на давление не поддавались. Игорь знал, что обрекает себя на мучительную смерть, что никогда больше не увидит Нину (в ласковые минуты он всегда звал ее «Ниной», а когда сердился — «Тоней»). И ребенка своего тоже не увидит. Но отступиться не мог, тогда он перестал бы быть собой. И как только она узнала от товарищей, что муж объявил голодовку, сразу надела черное.

В знак траура по нему, по себе, по любви. Очень уж она его любила. Так сильно, что — знала — никакого мужчину больше полюбить не сможет.

Странно только, что, когда Игорь ей снился, она всегда начинала задыхаться. Это были не сладостные сны, а мучительные, и просыпалась Антонина от скрежета собственных зубов и ненавидящих рыданий. Ладно, сны — глупость. Человек за свои сны не отвечает.

Она крепко пожала приезжему руку — узкую, костлявую, сильную.

— Я получила письмо от выборгских товарищей. Хорошо, что вы приехали, товарищ Кожухов. Нам здесь не хватает таких людей, как вы.

— Каких это «таких»?

Улыбка у него была хорошая. Антонине нравилось, когда так улыбались: не во весь рот, а сдержанно. Зубоскалов, остроумцев, весельчаков она на дух не выносила. И сама улыбалась редко. Даже сыну.

— С боевым опытом. Теперь ведь придется сражаться не только словом, но и делом. Идемте, товарищам не терпится вас послушать. Расскажете, как там у нас, в России.

По легенде, «товарищ Кожухов» пробирался в Швейцарию кружным путем — через Швецию, Англию и Францию, чтобы сопровождать руководителей партии до финско-российской границы.

— Да я уж две недели как уехал. В Питере за это время много чего переменилось. Россия нынче так несется — дух перехватывает.

Он поднялся и оказался чуть ниже ростом. Большинство мужчин, обнаружив это неприятное для самолюбия обстоятельство, начинали дуться или тянуться кверху. Но Кожухов, кажется, этого даже не заметил.

— Насчет боевого опыта… — Он глядел на нее с интересом. — Товарищи говорили, что вы в свое время динамитные бомбы снаряжали. Правда или нет?

Вообще-то Антонина не любила, когда ей напоминали об эсэровском прошлом. Но решила, что ответит. С таким человеком лучше объясниться по этому скользкому поводу ясно и сразу.

— Правда. Но потом познакомилась со Стариком, и он открыл мне, что такое настоящий динамит. Знаете, как он говорит? «У эсэров истерический мазохизм, а у нас — исторический материализм».

Кожухов засмеялся, она улыбнулась.

Они пошли по дорожке, почти касаясь друг друга плечами.

Пожилой бюргер, которого Антонина чуть было не приняла за Кожухова (красноносый толстячок тоже держал в руках «Нойе цюрихер цайтунг»), теперь кормил голубей и приговаривал:

— Chum, gruu-gruu-gruu.

Поймав взгляд Антонины, добродушно тронул пегий ус, приподнял котелок.

— H"ands no sch"on. [78]

Она не ответила. Филистерская швейцарская благожелательность, цена которой медный грош, Антонину раздражала.


Глазами мужчины | Весь цикл «Смерть на брудершафт» в одном томе | В старом городе