Клад

Когда в 1955 году одна за другой родились три внучки: Танюшка у Клары и Виталия, Маня у Егора и Дарагуль, Соня у Степана и Лиды, – Камышин шутливо грозил пальцем жене:

– Не иначе как ты вымолила или наворожила. Молодух наших точно прорвало. «Урождальный» выдался год.

Ни он, ни Марфа не могли предположить, что им придется воспитывать девочек. «Придется» нехорошее слово, подневольностью отдает. Выпадет счастье – так точнее.

Кажется, еще вчера в детской стояли визг и крик из-за неподеленных игрушек (карандашей, ручек, альбомов, ленточек, гольфов). Или вдруг затишье, а внучки, оказывается, играют в беременных и стащили с кухни стеклянные банки, которые засунули себе под платья. Затишье было недолгим – «беременные» передрались из-за того, кому первой рожать. Банки разбились, Сонятаняманя чудом не поранились. Были поставлены в углы, и каждая вопила: «Мне в туалет надо!» А потом хором скандировали: «Нам в туалет! Нам в туалет!»

– Терпите, варначки! – кипятилась Марфа. – Нечего здесь митинг разводить! Всем вдруг понадобилось! Как драться, так не обсикались!

И тут наступал дружный рев. Дедушка Саша знал, что плач притворный, но долго не выдерживал:

Внучки ее звали Бама – сокращенно от «бабушка Марфа». Первой Татьянка, которую Марфа с трех месяцев воспитывала, так в два годика назвала – не выговаривала длинного обращения. Маня и Соня потом подхватили.

Дедушка Саша много работал, дома бывал редко, внучек обожал, чем они пользовались.

– Попроси прощения у Бамы! Она же добрая, сама знаешь.

Актерская дочь Соня уже в пять лет просила прощения театрально:

– Я искренне раскаиваюсь! Мне очень жаль!

За ее спиной поддакивали Таня и Маня.

Когда Соня после очередного наказания выдала, что ее сердце рвется на части из-за доставленного огорчения любимой Баме, Таня сказала, что у нее рвутся все органы, а Маня добавила, что у нее, кажется, начала лопаться кожа, до Марфы дошло, что все их покаяния – чистый театр. И она снова отправила внучек по углам.

Марфа боялась избаловать девочек. Она ведь не настоящая мать, хоть и фактическая, потому двойной спрос.

– Ты ведь Елену на руках носила! – говорил Камышин про свою первую жену. – Елена была архиизбалованной, в запредельной, непереносимой степени. А ты ее оберегала!

– Где им, внученькам, найти таку жалостливую, как я? Домработницы перевелись. А девчонку избаловать – бабе судьбу исковеркать.

Камышин изменил тактику: после похода из угла в туалет внучкам предлагалось не просто попросить прощения у Бамы, а что-то пообещать в виде искупления. Помыть посуду, пол, окна, отутюжить белье, участвовать в изготовлении пирогов, в разливании по тарелкам студня, консервировании овощей. У внучек были школа, уроки игры на фортепиано, английский дополнительно, спортивные секции. Когда они в счет свободного времени шли на кухню помогать Марфе, у нее резко поднималось настроение. Опасалась, как бы внучки не выросли с иностранным языком, да безрукие, теста замесить не умеют.

Вот только недавно образовывались, как говорил Александр Павлович, фракции.

Он приходил с работы и спрашивал:

– Опять Соня с Маней против Тани, за которой все мальчики бегают?

Бывало и Таня с Маней против Сони, которая первой губы красила, а всем досталось. Также Соня с Таней против Мани – круглой отличницы. Запретила им списывать у нее домашнее задание, мол, ваши оценки нечестные, а сами вы станете отстающими. Зачем им, скажите, корпеть над примерами и упражнениями, делать ошибки, когда можно у Мани списать?

Вечное треньканье пианино – Настя занималась с девочками два раза в неделю. У Мани были абсолютный слух и потрясающая усидчивость, Соня так-сяк играла, Тане медведь на ухо наступил. Когда она делала домашнее задание по музыке, хотелось топором порубить фортепиано.

Их болезни, травмы, неразделенные роковые влюбленности и разделенные, но ненужные… Однако соревнование не отменяется: сколько по общему счету мальчишек тебе портфель от школы до дома носили?

Их коллекции фотографий артистов, из-за которых Таня у соседки заняла деньги, Маня продала новенькую шапку с шарфиком, а Соня попросту «взяла на время» из семейной шкатулки с наличностью. После шумного наказания Бамой: «Никакие ваши обещания отработать мне не нужны, переселенки!» – дедушка Саша посоветовал объединить коллекции и выступать единым фронтом.

Это было обалденно! «Обалденным» было все выдающееся: черный школьный фартук с оборками на лямках, сшитый из подкладочного шелка, по мнению дедушки Саши, фартук напоминал одежду дореволюционного похоронного служащего. «Обалденно» пели Муслим Магомаев, Майя Кристалинская и ВИА «Веселые ребята». Картины в Эрмитаже и Русском музее, куда их водили дядя Митя и тетя Настя, «тоже обалденные».

Объединённая коллекция фотографий артистов сразу вывела их в лидеры среди одноклассниц. И потом, зачем им три Смоктуновского, Тихонова и Румянцевой? Можно сменять на Ларионову, Извицкую и «обалденного» Ланового.

Вот еще недавно… случалось. Девочки – без матерей. Никто мать не заменит, как ни тужься. У их одноклассниц есть мамы, у кого-то и папы. Другие девочки могут сказать: «Вон моя мама идет… Моя мама достала перламутровую помаду… Моя мама поет как Зыкина… Мама. Мама. Мама…»

После наказания у внучек вдруг истерики, приступы коллективного рева: «Хочу к маме! Где моя мама?»

Бама уходила в их с дедушкой спальню, называемую кабинетом, куда внучкам ни ногой. Бама хлопала дверью, им в голову не приходило, что она страдает.

Дедушка Саша откладывал газету и хмуро спрашивал:

– К мамам? Прекрасно! Таня – выносить горшки за Эдюльчиком. Маня – к новой жене Егора, мы пока с ней не знакомы, но мачеха есть мачеха. Соня – в Саратов или в Самару? Неважно, где-то твоя мать на подмостках выступает и будет счастлива принять неуправляемого подростка. На какие числа заказываю билеты, барышни? Молчите?

Барышни давали задний ход – при всей любви к приключениям разлучиться друг с другом и остаться без Бамы – не обалденно. И тянулись просить прощения у Бамы. На которую правом собственности обладали, хотя и приходилось его защищать от всяких приезжих двоюродных.

Бама сидела на краешке кровати и тихо покачивалась. Как будто землетрясение или атомная бомба упала. Что они такого сделали? Подумаешь, про мам заголосили. У Мани вообще нет мамы, давно умерла. У Тани мама иногда приезжает и командует ими, точно служанками. Соня маму не помнит, но папа у нее мировой. Может до икоты рассмешить. Только ведь они видят, что Сонин папа быстро от них устает, норовит улизнуть. А Бама никогда от них не устает, потому что они для бабушки как руки или ноги. Разве может человек устать от своих конечностей?

Робко зайдя с позволения дедушки в запретную комнату, они молча лезли на Марфу, как мартышки на любимое дерево. Соня и Таня с двух сторон за шею обнимали. Манечка на коленях пристраивалась, обхватив талию бабушки, прижималась к теплому животу.

Бабушка ничего не говорит, только тяжело вздыхает, они тоже помалкивают.

Потом бабушка шумно выдохнет и скажет что-нибудь про жизнь, которая нелегкая, но трудной ее грех назвать. Или пословицу вспомнит: «Высохло море, а все луже не чета». Про что это? Бабушка объяснять не хочет. Маня потом догадается: высохшее море – это мамы, а лужа – это Бама. Совершенно неправильная пословица!

Иногда какая-нибудь из девочек не выдерживала печального молчания и, будто подсказывая бабушке, что пора их прощать, подражая ее интонациям, простанывала:

– Охо-хошеньки!

Две других не могли остаться в стороне. И, опять-таки карикатурно копируя взрослый голос, перебивали одна другую:

– Как жизнь сложилась, не переиграешь, не театр.

– А и то посмотреть, сытые да одетые…

Все хохочут…

– Были б несчастными сиротками, дык не ржали бы…

– Чисто кобылы…

– Дразнитесь, пародистки? – спрашивала Бама уже строго, печали, грусти и обиды как не бывало.

Поэтому можно позволить себе по очереди, пулеметно, выдать весь арсенал ее ругательств:

– Переселенки.

– Охламонки.

– Варначки.

– Кандальницы.

– Язви нас!

– Вот я вас сейчас ремнем по мягкому месту! – грозит бабушка.

Она их пальцем никогда не тронула, только пугает. Но изображать страх ужасно приятно. Они с визгом несутся из комнаты под защиту дедушки. Он сидит в кресле, прислушиваясь к тому, что происходит в кабинете, успевает надеть очки и спрятаться за газетой. Но не тут-то было – налетела саранча, якобы спасаясь от гнева бабушки.

На дедушку тоже можно залезать, кувыркаться с его плечей. Но так, как дядя Митя, Илюша, Манин, Танин и Сонин папы, дедушка не может, у него старые кости, которые могут сломаться.

С папами и дядями, с братом очень весело: одна садится на правую ногу, обхватив под коленкой, вторая – на левую. Самая быстрая и ловкая, как правило, Соня – уже сидит на шее. Иго-го-го! Поскакали!

В противовес девочкам, что гордились своими мамами, Сонятаняманя на три голоса хвастались, что брат Илюша, который спортивный комментатор, подарил им три велосипеда, тетя Настя сказала, что юбки солнце-клеш вышли из моды, и купила им гофре, тетя Марьяна привезла из Москвы настоящие золотые сережки, и Бама согласилась проткнуть им уши, папа Мани из самой Арктики привез шкуру белого медведя, а Танин папа сделал им огромный кукольный домик, полкомнаты занял, а дедушка Саша – вообще! – дает им по рублю каждую неделю! Проколоть уши Бама разрешила через пять лет, когда им четырнадцать исполнится, медвежья шкура дико залиняла, и бабушка выкинула ее на помойку, рубль у дедушки они выманили лишь один раз. Но все это не важно, важно, что им завидуют.

Дедушка – самый главный в семье, его все слушаются. Бама всех любит, их – особо, а дедушка у нее как царь. Поэтому так здорово бывает вывести дедушку из его обычного царского состояния. Например, испугать или рассмешить. Еще лучше: сначала испугать, а потом рассмешить.

– Тетя Оля, которая продает газировку, – докладывает дедушке Таня, – матерится как сапожник.

– Что-о-о? – Дедушка срывает с носа очки.

Повысив голос, он запрещает им на веки вечные приближаться к «этой тете Оле». Больше никаких «дай по четыре копейки, дедушка!». Не клянчить! Он не уступит, он – скала. Пусть пьют компот, не хватало, чтобы его внучки нахватались бранных слов! Ленинград после войны захлестнуло приезжими плебеями, которые урны в глаза не видели. Мусорят, харкают на панель, в транспорте ведут себя как последняя скотина… то есть он хотел сказать, что женщинам места не уступают и не помогают сойти с подножки трамвая.

Тетя Оля управляет фаэтоном – громадной тележкой с тентом. Сверху на фаэтоне карусель стеклянных цилиндров с краниками внизу. В цилиндрах сиропы – яблочный, грушевый, клубничный, малиновый. Без сиропа, чистая газировка из большого крана – одна копейка. Сироп на выбор наливается в граненый стакан, потом уже доливается шипучая газировка – четыре копейки. Стаканы моются в миске с дырочками, утопленной в поверхность фаэтона. Стакан перевернуть, в миску опустить, нажать на донышко, и маленький фонтанчик струек бьет из дырочек. Вкуснее газировки ничего нет. Если денег поднакопить, то можно купить два сиропа, например, яблочный и малиновый – семь копеек.

– Ой-й-й! За что? – заламывает руки Соня.

Ей всегда достается самая трудная роль. Но ведь она театральная дочь.

Дедушке ее актерство прекрасно известно, и он доверяет только Мане, которая никогда не врет, за что бывает сестрами бита.

– Маня?! – гаркает дедушка.

– Мы сами не видели, – честно признается Маня. – Парень на мотоцикле врезался в тетю Олю, то есть не в нее, а в фаэтон…

– Который опрокинулся вдребезги, – перебивает Таня.

– Сироп по панели ручьями тек, – подхватывает Соня, – кровавыми струями.

– Баллоны с газом чуть не взорвались. – Мане удается вклиниться. – А кто такие плебеи?

Дедушка заметно успокаивается, рукой останавливает Таню и Соню, которым не терпится донести подробности.

– Говорит Маня! Про плебеев прочтешь в энциклопедии. Далее!

– По словам воочевидцев, тетя Оля ругалась как сапожник.

– Кто такие… – удивляется дедушка. – А! Очевидцы.

– А мы им сказали, – выпаливает Таня, – что они нашу бабушку не слышали.

Александр Павлович застывает на несколько секунд, таращится на внучек, которые были оскорблены тем, что кто-то перещеголял их бабушку. Потом начинает хохотать. В кругу семьи его самое бранное ругательство – «холера», у бабушки Марфы – «переселенец».

И уже вечером, в постели, засыпая, Камышин вдруг сознает, что нарушил заповедь жены – не давать внучкам деньги, больше четырех копеек на газировку. Марфа почему-то считала, что наличность способна испортить ребенка хуже спиртного и табака. Крестьянская натура! Сонятаняманя выманили у него рубль. Газировки, мол, теперь долго не будет, а в магазине ситро в бутылках стоит двадцать четыре копейки, двенадцать можно, конечно, вернуть, сдав бутылку. Но бутылки сдает Бама. Двадцать четыре на три – семьдесят две копейки. От рубля остается двадцать восемь копеек – на двести пятьдесят грамм халвы. Что, дедушке жаль халвы для внучек? И ведь подсчеты ему озвучивала честнейшая Маня!

Они были очень разными, и внешне, и по складу характеров. В то же время, несмотря на «фракции», драки и бойкоты, существовали как единый организм.

Таню увезли в очередной раз родители, Соня и Маня хандрят, ноют, плохо кушают и ночью спят в одной постели. Таню вернули – ура! Дым коромыслом. Маня зимой попала в больницу с воспалением легких. Таня и Соня сбегают с уроков, выписывают круги под окнами больницы по сугробам, пока сами не сваливаются… к сожалению, не с пневмонией, а с какими-то вульгарными бронхитом и ангиной. Соня подвернулась под руку бабушке, которая от плиты к столу несла горячий куриный суп. Соне обварило ногу – красиво и больно. Россыпь волдырей, как созвездие. Теперь Соня якобы навеки обезображена. Как драматично! В знак солидарности две дурочки плеснули себе из кипящего чайника на ляжки.

Не только дедушка с бабушкой, все взрослые задумывались про это единство противоположностей. Воспитываются стариками, хотя многочисленная родня готова нагрянуть по первому зову. Их балуют, но не материально. Попробуй при Марфе лишнюю, с ее точки зрения, кофточку подарить! В шкаф спрячет, на нытье внучек в лучшем случае расщедрится обещанием: «Дам на праздник Восьмого марта надеть». А попробуй им по гривеннику в ладошку вложить? Разврат насаждаете! И та же самая Марфа с ее установкой «чтоб внучки не хуже других выглядели» невольно наряжает их «чуть лучше» – как бы люди не подумали, что сиротки нуждаются.

Что-то девочек сплачивало. Родство или отсутствие нормальных родителей? Любовь бабушки с дедушкой в отсутствие родительской любви? Необходимость гордо заявить: «Да, у меня нет мамы, которая придет на родительское собрание! Зато нас на зимние каникулы повезут в Москву. На Кремлевскую елку!»? Состязание друг с другом дома и выступление единым фронтом за его порогом?

Это было неправильно – их детство. Но одновременно исключительно, как выразился однажды Илюша, тренировочно. Тренировки он считал основным условием здорового организма. Тренировки тела и психики.

К четырнадцати годам внучки вошли в пору, когда их женская стать определилась. Впрочем, ничего нового, то же было и в семь лет, если выстроить по росту. Татьяна самая высокая. Про таких в Сибири говорили «дрынношшепина». Соседки и приятельницы наперебой говорили Марфе, до чего хороша ее Татьянка.

Марфа отмахивалась с плохо скрытой гордостью:

– Уж ее на улицах хватают, модельщицей на Невский в «Дом мод» зовут. Не знаю. Четырнадцать всего, а все восемнадцать дашь. Глаз да глаз, дык ведь и сама строгая, вольностей не допускает, хочет, как бабушка и другие женские предки ее, врачом стать.

Соня пониже ростом, Тане до уха. Умеет томно, плавно, как в песне, «…смотришь искоса, низко голову наклоня», так глянуть, так стрельнуть глазом, потупиться стыдливо, что купишься на лету, как миленький. Эта ее поволока безотказно действует на людей, которые не слышали, как Соня вопит, когда ее тушь для ресниц пропала. Она вовсе не хрупкая ранимая принцесса, однако и не ядовитая змея-актерка, что кусает из-за непонятного ей самой удовольствия.

Манечка – маленькая изящная статуэтка, будто бы из хрупкого, светящегося фарфора: тронь, урони – разобьется. На самом деле Манечка – из титана, прочного нержавеющего металла. И наверное, ей более всех повезло: что росла рядом с Танюшкой – красивой и безвольной, с Соней – прохиндейкой и тоже безвольной. Приходилось тратить себя. Тратить как дарить и избавляться от громадного, взваленного на нее природой груза душевности, ответственности, честности, исполнительности, логики, рациональности. Не будь рядом сестер, этот дар раздавил бы ее, как убил в свое время ее мать. Марфа была убеждена, что Дарагуль умерла потому, что была святой – не для этого света.

Марфина власть стала слабеть, когда внучки учились в седьмом классе, к девятому почти сошла на нет. Финалом была война, Марфой проигранная. Война за мини-юбки. Ничто не могло побороть срамного желания внучек ходить с едва прикрытыми задницами; ни бабушкина ярость, ругань, ни ее ужас (даже продажные девки так не оголяются!), и даже ее печаль, отчаяние на грани болезни не тронули Сонютанюманю. Самым обидным было, что Марфа вела войну в одиночестве. Никто не поддержал! Камышин говорил, что внучки – те же фигуристки. Когда показывали соревнования по фигурному катанию, вся страна прилипала к телевизорам. А у фигуристок костюмы – известно, юбки слегка попу прикрывают, а во время тройных акселей и вовсе не прикрывают.

Марфа смирилась. Это была старость. Раньше думала, что старость – это немощь, бессилие, забывчивость, сонливость днем и бессонница ночью. Дык не только! На горло наступить своему трезвому, на тяжком труде добытому опыту – тоже старость.

Внучки были модницами. При советах и поощрении тети Насти крутились у зеркала, наряжались-перенаряжались, комбинировали детали гардероба. На Татьянке любая вещь сидит отлично, поэтому много нарядов не требуется, считают Соня и Маня. «Нечестно, – возмущается Татьянка, – я не виновата, что вы недоростки!» В старших классах они уже не дрались, то есть отчаянно не лупили друг друга. Но потасовки устраивали, носились по квартире. Марфа раньше думала, что так ведут себя только мальчики, но не девушки почти на выданье. Девушкам положено скромно сидеть, шить-вышивать себе приданое.

Таня и Маня терпеть не могли рукоделия, а Соня обожала. Научилась кроить и шить, сестры у нее были на подхвате, на неквалифицированной работе, вроде обметывания швов. Модели нарядов из отечественного и иностранного кино. Добыть ткань – проблема из проблем. Случались потрясающие удачи: грязно-розового цвета тик для наперников в известном магазине тканей на Большом проспекте прекрасно подходит для брючных костюмов в стиле героинь из французского кино, где главную роль играет обалденно симпатичный дурнушка Бельмондо.

Одежду девочкам из Германии привозит и Клара. К концу службы Виталика им повезло, а правильнее сказать, их наградили за годы пребывания в Заполярье службой в ГДР. При всех своих недостатках Клара никогда не была жадной. Последнего она бы не отдала, но с предпоследним расставалась легко. Клара одевала в импортное не только собственную дочь, но и Маню с Соней, получая при этом удовольствие королевы, которая одаривает своих фрейлин.