Глава 3

Любочка всегда просыпалась в пять утра. Бэтээр же не знал, что всегда, поэтому когда Любочка в первое же утро — в пять-ноль-ноль — тихонько притопала к нему в комнату и принялась осторожно будить, гладя его лицо маленькими горячими ладошками, он спросонья сначала просто испугался. Вдруг случилось чего-нибудь, или у нее что-то болит, или температура поднялась, или вообще неизвестно что… Он помнил, как Пулька, когда была примерно в Любочкином возрасте, одно время повадилась будить его посреди ночи, чтобы вместе помечтать о том, например, кем она станет, когда вырастет. Или поделиться впечатлением от мультика, который видела неделю назад. Или рассказать страшный сон, который, впрочем, ни разу рассказать не сумела — сразу забывала. Припрется посреди ночи, разбудит его — причем, не как Любочка, а требовательно и грубо, — начнет что-то говорить — и тут же засыпает, прижавшись к его боку. А ему — терпеть и не шевелиться, чтобы опять ее не разбудить. Тетя Варя говорила, что это нормально, это с детьми бывает, особенно с девочками. Детям надо к кому-нибудь прислониться. Днем еще ничто, днем они делами заняты — играют, едят, на горшке сидят, гуляют, капризничают… А ночью растут, меняются, — и ощущают это, и их это тревожит, а почему тревожит — этого они не понимают, вот и стараются прислониться к кому-нибудь большому, уже выросшему, и успокоиться: вот ведь уже вырос — и ничего. Так, может, и со мной ничего… Если бы мать была — к матери прислонялась бы. Большинство детей прислоняется к своим мамам… Вот так тетя Варя объясняла бесцеремонное Пулькино поведение, и Бэтээр терпел, хоть в то время систематически не высыпался и уставал страшно, потому что это был первый год работы их с Васькой мастерской и последний год его института. Да еще тогда он с Лилькой познакомился, бегал за ней, как семиклассник, жениться мечтал… Пулька все его мечты с корнем вырвала в тот день, когда он привел Лильку знакомить с тетей Варей и Пулькой.

— Жениться будете? — спросила Пулька, строго разглядывая невесту брата с ног до головы, — точно так же, как разглядывала его в первую встречу. — А… Ну ладно. А когда вы детей народите? Сначала или когда женитесь?

Лилька, шарахнув дверью, бежала из его квартиры, как трепетная лань от голодного тигра, и он еле ее догнал. Лучше бы и не догонял. Трепетная лань, вся в красных пятнах, со слезами на глазах и с перекошенным от ярости лицом, залпом выдала все, что думает о нем, квашне и подкаблучнике, о его тете Варе, горбатой карлице, и особенно о Пульке, стерве малолетней, которая уже научилась сплетни собирать… Из всего этого Бэтээр сделал вывод: жениться на Лильке не надо. Повернулся и ушел. Лилька через месяц вышла замуж за какого-то приезжего, еще через пять месяцев родила сына — вполне здоровый ребенок, нормально доношенный, крупный и красивый, только чернокожий, — а потом с приезжим развелась, оставила сына у матери и уехала куда-то на заработки. Бэтээра долго мучил вопрос, откуда Пулька могла узнать, что Лилька ждет ребенка. Оказывается, она и не знала ничего, просто мечтала, чтобы у брата были дети, чтобы он переключился на них и отстал от нее со своим воспитанием, — вот и спросила. А Лилька решила, что ее расшифровали, и распсиховалась до потери контроля над ситуацией. Бедолага. Лильку было жалко — Лилька симпатичная была. И себя было жалко — мечты порушились. А на Пульку он днем злился, а ночью просыпался от ее пинков и тычков, выслушивал ее сонное бормотание, а когда она наконец засыпала — боялся пошевелиться, и при этом испытывал к ней благодарность. Наверное, не за то, что его мечты порушила, а за то, что прислонялась к нему. К тете Варе прислоняться нельзя было, тетя Варя уже болела сильно, слабенькая была, лежала все время и задыхалась, и Бэтээр запретил Пульке тревожить ее по ночам.

Любочка проснулась в пять утра — все-таки уже не ночь, ничего страшного. Бэтээр, ничего не зная о ее привычке, всполошился, но она тихо сказала:

— Тут очень много комнат. Я заблудилась. Можно, я с тобой побуду? Немножко…

В полумраке невыразительного облачного утра все ее синяки и шрамы выглядели особенно страшно, сливались в дикий узор, в нечеловечески жуткий узор, как же она выжила, одинокая Любовь… Смотреть на это было невозможно, и Бэтээр схватил с кресла свою вчерашнюю футболку, стал торопливо надевать ее на Любочку, бормоча что-то об открытом окне и холодном воздухе.

— Ну, что ты, Бэтээр, — тихо сказала Любочка, снисходительно улыбаясь. — Совсем не холодно. Когда я на балконе спала — тогда было холодно. Особенно если снег. Но меня Муся грела. Она очень теплая была. И большая…

— Муся — это кто? — спросил он, осторожно поднимая Любочку, укладывая ее рядом с собой и заворачивая в футболку как следует, а то эта футболка ей не просто до пят была, а сантиметров на двадцать длиннее.

— Муся — это моя кошка. Она тоже умерла, — совсем тихо сказала Любочка и тут же уснула.

А он лежал рядом, боясь пошевелиться, и думал о том, что было бы очень хорошо, если бы Любочкин отец все-таки пришел в дом тети Наташи. И пусть даже не один. Пусть даже со всеми своими придурками, или настоящими быками, и с адвокатом своим вонючим… В доме тети Наташи уже не беззащитные женщины с охотничьими ружьями… В доме тети Наташи, и рядом с домом, и на подходе к дому — сильные и бесстрашные мужчины, целая армия, и все они получили четкие инструкции и хороший аванс. Два Медведя — это ведь не слишком серьезно, хоть и они молодцы. Соседские омоновцы — это серьезно, и даже очень, он успел познакомиться и переговорить с ними, пока женщины собирали свое барахлишко. Омоновцы задачу понимают правильно, и до сих пор все правильно делали, и, надо надеяться, с его четкими инструкциями и хорошим авансом будут делать все еще более правильно. Но главное — это Лешка, Олег и Костя. Когда он им все рассказал, и особенно когда они увидели Любочку, — они не просто согласились, они сами вызвались, он даже слова не успел сказать. И даже кое-чем его стратегию и тактику дополнили. Настоящие мужики, эти не подведут, на этих можно положиться. Константин даже отпуск за свой счет взял на неделю, чтобы пустяки от дела не отрывали. Это ведь говорит о чем-то?! И при таком раскладе будет просто обидно, если Любочкин отец не явится. Надо, чтобы явился. А если явится — тогда…

Бэтээр не успел додумать, что будет тогда, когда этот ублюдок явится в дом тети Наташи. Дверь дрогнула, стала медленно открываться, и в щель осторожно заглянула сама тетя Наташа. Лицо у нее было растерянное и встревоженное, а белые, почти как у Веры-Нади, волосы торчали в разные стороны. Она таращила глаза и кусала губы, и, несмотря на отсутствие бумажки на носу и ружья на плече, была очень забавной. Бэтээр быстро зажмурился, из-под ресниц следя за развитием событий.

Тетя Наташа увидела Любочку, спящую рядом с ним, очень тихо, но очень испуганно сказала: «Ой», — распахнула дверь настежь и решительно шагнула в комнату, не отрывая взгляда от ребенка, протягивая руки и осторожно ступая босыми ногами.

Бэтээр открыл глаза и прижал палец к губам. Тетя Наташа остановилась на полушаге, распахнула глаза еще больше, сделала губы колечком и прижала одну руку к сердцу, другую все так же вытягивая вперед.

— Любочка заблудилась, — шепотом сказал Бэтээр. — Комнат много. Вот и забрела ко мне. С ней все в порядке, вы не беспокойтесь. Просто надо было к кому-нибудь прислониться… Пусть поспит.

Тетя Наташа отмерла, перевела дух, покивала встрепанной головой и пошла к его постели, опять протягивая руки вперед.

— Я так испугалась, — шептала она, осторожно подходя и наклоняясь через него к Любочке. — Просыпаюсь — а ее нет… Почему сегодня не пришла? Сейчас я ее заберу.

— Не надо, — Бэтээр перехватил ее руки и отвел их, краем сознания с удивлением отметив, что руки у нее не по-женски сильные. — Проснется… Лучше окно прикройте, а то я сразу не сообразил, а потом разбудить боялся.

Тетя Наташа выпрямилась, постояла над ним в нерешительности, потом кивнула, шагнула к окну и какое-то время тихо возилась там, прикрывая раму, разбираясь со шпингалетами и даже, кажется, зачем-то переставляя горшки с геранью. Справилась с окном, опять шагнула к постели и стала с чем-то возиться в кресле, стоящем рядом, что-то там брала и перекладывала, вешала на спинку другого кресла, рядом со столом, и оглаживала подушки сиденья ладонью. Бэтээр скосил глаза — тетя Наташа убирала его одежду, которую он всегда бросал вечером в это кресло, а утром либо опять надевал, либо совал в стиральную машину. Ну, бывало, конечно, что не каждое утро он это кресло освобождал полностью. Ну, бывало, что и пару дней там что-нибудь валялось. Но ведь не все же время, првда? Пулька, натыкаясь на какую-нибудь его майку или, не дай бог, несчастную пару носков в этом кресле, тут же начинала страшно орать. А один раз даже выбросила в окно совершенно новый галстук, два носовых платка, недочитанный детектив и почти полную пачку чипсов, которые он просто не успел доесть перед сном. Детектив — ладно, все равно ерунда какая-то была, он, может, его и так дочитывать не стал бы. А галстук и чипсы было жалко… А Пулька еще и орала, что не собирается жить в свинарнике и ему не позволит. А он тогда заорал, что хочет жить, как ему удобно, а она вспомнила тетю Варю, разревелась и кинулась на него с кулаками. Вот после этого он и отволок ее к невропатологу, а тот сказал: нормальный ребенок. Бэтээр еще долго чувствовал себя виноватым перед Пулькой — за невропатолога, а не за барахло в кресле. Но барахло все-таки старался не разбрасывать. Или убирать, пока она не увидела, а то всегда орать начинает. Того и гляди — опять чего-нибудь в окно выбросит.

Тетя Наташа вынимала все из кресла без всяких признаков возмущения, спокойно, как-то привычно и даже вроде бы машинально. Штаны сложила по стрелкам, из карманов вынула мелочь, ключи и кошелек, бесшумно положила все на стол. Майку встряхнула и вывернула, сложила конвертиком — и тоже на стол. Носки — вот черт, опять в кресле оставил! — сунула в кроссовки, которые безошибочно нашла под креслом. Как будто так и надо. Бэтээру было неудобно перед этой тетей Наташей — подумает ведь, что он всегда такой неряха. А он не всегда… Но останавливать ее он не хотел. Ему страшно интересно было наблюдать за ней. Как она неторопливо двигается в полумраке, ни за что не цепляясь, ни на что не натыкаясь, ни обо что не стукаясь. Большая, гладкая… Наливная — вот как говорила тетя Варя о таких гладких, здоровых, красивых женщинах. Наливная, как спелое яблоко. Такая же плотная, душистая и румяная. И кожица тонкая, гладкая и чистая, как у спелого наливного яблока. И одновременно она была похожа на большую пушистую кошку, мягкую, плавную, ласковую, с круглыми честными глазами, чуткими ушами и стальными мышцами на всякий случай. Кошка, которая гуляет сама по себе и собирает вокруг себя котят, которые тоже сами по себе гуляют. И почему он целый месяц пропускал мимо ушей Пулькины ежедневные рассказы об этой тете Наташе?

Эта тетя Наташа, похоже, решила, что навела надлежащий порядок, удовлетворенно вздохнула и уселась в освобожденное кресло рядом с его постелью. Сложила руки на коленях — круглые, гладкие, чуть загорелые руки на круглых, гладких, чуть загорелых коленях — и замерла.

— Что вы? — удивленно шепнул Бэтээр. — Любочку со мной оставить боитесь? Никогда не поверю… Идите, досыпайте спокойно. Я в любом случае сам справлюсь, вы не беспокойтесь. Мне не привыкать.

— Я знаю, — шепнула она в ответ, низко наклоняясь к нему. — Я не боюсь, как вы могли подумать, бог с вами… Я подожду, когда она проснется, и унесу ее к себе. Вам же тоже поспать надо. Она уже скоро проснется, минут через пять.

— Откуда вы знаете? — шепнул Бэтээр совсем уже едва слышно, чтобы она наклонилась еще ниже.

Она наклонилась и зашептала ему почти в самое ухо:

— Каждый раз так. К пяти просыпается, несколько минут бродит, ищет, к кому прижаться, потом засыпает. Минут десять спит, потом опять просыпается. Убедится, что все в порядке, — и опять засыпает… Ее отец обычно часам к пяти утра очухивался и начинал опохмелку искать. Пока мать жива была, она Любочку из дома уносила — хоть куда, хоть к соседям, хоть на чердаке прятала… А когда погибла, Любочка сама научилась просыпаться и прятаться. Вот так до сих пор и не отвыкла.

Она замолчала, глядя поверх него на Любочку, и он молчал, глядя на нее сквозь полумрак, и думал, что хорошо бы поговорить с ней о чем-нибудь веселом. Поговорить очень долго, обстоятельно, вдумчиво, о чем-нибудь очень веселом, хорошем, или даже о чем-нибудь дурацком, врать что-нибудь дурацкое с умным лицом, и смотреть в ее круглые честные глаза, и слушать, как она врет что-нибудь дурацкое с честными глазами, а ямочки на ее пунцовых щеках выдают ее — то появляются, то исчезают, то появляются, то исчезают… По две ямочки с каждой стороны, особенно когда она краснеет, как маков цвет, и в это время складывает полные, яркие, вырезные губы утиным клювиком. Пулька, когда была маленькая, точно так же складывала губы утиным клювиком, когда собиралась сказать что-то особо значительное. Необыкновенно забавно. Только Пулька всю жизнь если краснеет — то как вареный рак, а эта тетя Наташа — как маков цвет. Тоже забавно.

— А что это у вас на бумажке было написано? — вспомнил он еще один вопрос, который собирался ей задать еще там, в розовых зарослях.

— На какой бумажке? — удивленно шепнула она почти у самого его уха.

— Которая на носу была. Там было написано «хрен-тире-двойка-с». Что это значит?

Она отодвинулась от него, удивленно потаращилась, повспоминала, потрогала пальцем нос и обрадовалась, вспомнив:

— А! Это, наверное, я от рецепта кусок оторвала. Мне одна родительница посоветовала хорошее средство от кашля у детей. Хрен, мед, соль, растительное масло… Что-то еще, не помню. Хрен — две столовые ложки, это точно. Компресс. Только надо спинку сначала вазелином смазать или марлей закрыть, а то раздражение будет. Хороший рецепт. Я потом его весь найду и для вас перепишу, на всякий случай. Если кашель будет — вы попробуйте, очень советую.

— Спасибо, — шепнул Бэтээр. — Я обязательно попробую, если кашель будет.

Кажется, кашель у него будет прямо сейчас. Ему невыносимо хотелось смеяться.

Любочка шевельнулась у него под боком, он осторожно повернул голову, глянул ей в лицо — глаза у нее были открыты.

— Бэтээр, ты хорошо пахнешь, — тихо сказала Любочка, помолчав и поглядев ему в лицо. — Очень хорошо.

— Чем? — с любопытством спросил он. У него даже дезодоранта никакого не было.

— Собой, — подумав, ответила Любочка, завозилась, высвобождаясь из его футболки, и стала неловко подниматься. — Тетя Наташа, извините меня, пожалуйста… Я заблудилась, а вы опять не спите из-за меня. Вот ведь беда какая…

— Какая такая беда? Никакой беды, что ты говоришь такое, Любочка… Я не сплю, потому что по тебе соскучилась… Где же, думаю, Любовь моя ходит? Пойду-ка, думаю, поищу ее в этих царских хоромах… А она вот где! Спит себе спокойненько! Забыла про меня, бедную, несчастную и одинокую!.. Ну, иди ко мне… Так босиком и ходила? Ладно, ничего, полы здесь теплые, ковры здесь мягкие, окна здесь закрытые, кондиционеры здесь выключенные…

Она приговаривала что-то тихонько, и это было похоже на колыбельную, и все движения ее были похожи на колыбельную, когда она брала Любочку из рук Бэтээра, и как-то очень ловко, правильно и уютно устраивала ее у себя на руках, и поднималась из кресла — плавно и сильно, как большая пушистая кошка, и направлялась к двери с Любочкой на руках, целеустремленно, осторожно и не оглядываясь, как большая пушистая кошка, уносящая своего котенка в гнездо. Или в нору. В общем, к себе домой, в тепло, покой и безопасность. И все время что-то мурлыкала на ходу, все время мурлыкала, чтобы ее котенок даже сквозь сон слышал, что она здесь, рядом, согревает и сторожит, так что можно еще поспать… Мурлыканье смолкло, Бэтээр спохватился, вскочил и открыл перед ней дверь, а когда она выходила, не удержался и сказал:

— У вас очень красивая ночная рубашка.

— У вас тоже, — вежливо ответила она и вышла, опять потихоньку замурлыкав в коридоре и укачивая Любочку на руках.

Бэтээр постоял в дверях, посмотрел немножко ей вслед — она не оглянулась. Но он мог бы поспорить на свою часть их с Васькой нового представительского джипа, что щеки ее сейчас полыхают, как маков цвет.

Вот такое интересное оказалось первое утро его новой жизни, в которой в одночасье появилось очень много новых людей, очень много новых забот, очень много новых вещей, привычек, слов, песен, криков и смеха. И невероятное количество банок с вареньем. Очень много всего нового появилось в их с Пулькой огромной квартире, и квартира сразу оказалась не такой уж огромной. Это стало заметно в первый же день его новой жизни. Первый день был тоже очень интересным.

Он все-таки уснул, когда эта наливная яблочная кошка унесла от него Любочку, и проспал почти до семи часов, а когда проснулся — по привычке заторопился, прикидывая в уме, что бы такое приготовить побыстрее, но чтобы съедобное. Чтобы и время на ерунду не тратить — и чтобы Пулька потом над его кулинарными способностями не смеялась. Тетя Варя всегда готовила сама, потому что мужчин должны кормить женщины. А его учила готовить, потому что детей должны кормить старшие. Тетя Варя старалась научить его всему необходимому до того, как ее не будет. Потому что если ничего не умеешь, то с ребенком очень трудно. Он многому научился, но разве от этого с Пулькой было легко? Одно то, что она постоянно издевалась над его кашами и макаронами по-флотски… И время от времени вспоминала теть Варины беляши и гуся с капустой… Бессовестный ребенок. Помнила бы чего, она ж тогда совсем маленькая была. А вот наварит-ка он сейчас овсянки, чтобы знала, морда ленивая, как дрыхнуть до полудня, да еще и ждать, чтобы ей в клюв беляш сунули…

Заранее раздражаясь от необходимости выполнять собственное дурацкое решение — овсянку он и сам не любил — и на ходу натягивая футболку, из которой наливная яблочная кошка вынула Любочку перед тем, как унести, Бэтээр заторопился в кухню.

И тут его ждал первый удар. В кухне плавали, плескались, струились и резвились запахи. Много запахов, не овсянка какая-нибудь. И булькали, шкворчали, хрустели и шипели звуки. Много звуков, и все негромкие, уютные, вкусные, как-то очень соответствующие этим запахам, вплетающиеся в них и дополняющие их, и все вместе это вызывало ощущение праздника. Более того — посреди этой праздничной симфонии жили ее творцы, композиторы и дирижеры, — эта яблочная кошка и его Пулька. Обе что-то ловко и почти бесшумно делали, резали, размешивали, добавляли, солили, переворачивали, смотрели на свет и пробовали на вкус, переглядывались, кивали друг другу, передавали друг другу ложки и ножи, забирали друг у друга прихватки и полотенца… Похоже, эта симфония была хорошо отрепетирована и исполнялась уже далеко не в первый раз.

Пулька заметила его первой, и выражение его лица заметила, постаралась скрыть просто распирающую ее гордость и сказала так, как будто ничего особенного не происходит:

— Бэтээр, извини, у нас еще не совсем готово. Еще минут пять — и позовем. Да, тетя Наташа?

Эта тетя Наташа обернулась от стола, приветливо посмотрела на него и тоже сказала так, как будто ничего особенного не происходит:

— Доброе утро. Выспались? Вот и хорошо… Да, минут пять еще… Вы как раз успеете умыться, побриться, одеться… Не торопитесь, собирайтесь спокойно, если задержитесь — мы вас подождем.

И Бэтээр тут же понял, что задерживаться не следует. Что задерживаться — это просто неприлично. Да ему и не хотелось задерживаться. Ему сразу очень сильно захотелось умыться, побриться, а главное — одеться. А то они обе вон и в платьицах, и в фартуках, и в одинаково повязанных белых косынках, а он в трусах и в мятой футболке. Немытый и небритый.

— Я сейчас, — с энтузиазмом сказал Бэтээр, стараясь одернуть футболку пониже, потому что трусы у него были сатиновые, клетчатые и широкие — в общем, ничего хорошего, прошлый век. — Пять минут — это я уложусь. С добрым утром.

Он, пятясь, выбрался из кухни, из ее запахов и звуков, прикрыл дверь и торопливо пошлепал в ванную, прикидывая по пути, в чем теперь выходить по утрам из своей комнаты. Во всяком случае — в каких-нибудь штанах. Не так много у него штанов, чтобы дома их затаскивать… В спортивном костюме? Один спортивный костюм он угваздал на работе, когда пришлось подключаться к тому очень выгодному, но очень срочному заказу. Другой спортивный костюм он ни разу не надевал, и не собирался надевать, и до сих пор не понимал, как мог позволить Пульке уговорить себя купить белый спортивный костюм. Белый! Это при его-то образе жизни! Допустим, образ жизни на данном этапе изменился, так что можно было бы и белый надеть. Но он к тому же еще и зимний. Ладно, пусть полежит до зимы… Еще халат есть. Роскошный велюровый домашний халат, аристократичный, как королевский лимузин, и примерно такой же тяжелый. Этот халат Васька ему подарил на тридцатилетие и с намеком на предстоящую семейную жизнь. Васька тогда еще не знал, что как раз накануне третья гипотетическая жена сбежала от Бэтээра в красных пятнах, в слезах и в ярости, крича на ходу, что его сестру надо было утопить еще при рождении. А Пулька всего-то и спросила, почем нынче пластические операции. И опять ничего такого не имела в виду, просто тогда она была очень недовольна своей внешностью и мечтала о другом носе. Или о других ушах? Бэтээр уже забыл. Надо с Пулькой посоветоваться, в чем ему выходить утром из своей комнаты, не в этом же королевском лимузине, в самом-то деле. В нем до ванной дойти — и то семь потов сойдет.

И тут его ждал второй удар. Дверь его ванной распахнулась ему навстречу, и из нее выскочила Вера — или Надя, — одетая только в полотенце и в распущенные шалашом волосы.

— Дядя Тимур, — испуганно сказала она, с опаской оглядываясь назад. — Она не такая! Вечером она совсем другая была!

В ее голосе слышалась почти паника, и Бэтээр тоже чего-то испугался.

— Что случилось? — всполошился он. — Кто там не такой? Какая не такая?

— Ванная не такая! — трагическим голосом сказала Вера — или Надя — и нервно затянула полотенце вокруг себя потуже. — Вчера розовая была! А сегодня серая и в пятнах! Дядя Тимур, у меня дальтонизм, да?

— Нет, — сердито сказал Бэтээр, стесняясь своего внезапного испуга. — Ванная другая. Эта — моя, розовая — Пулькина. За угол налево, потом по коридору, потом прямо до перекрестка и за угол направо. Там найдешь, там всего три двери.

— Не дальтонизм! — обрадовалась Вера — или Надя, — повернулась и шустро побежала искать Пулькину ванную.

Бэтээр еще добриться не успел, как дверь ванной распахнулась и на пороге нарисовалась та же Вера — или Надя, — обернутая в то же полотенце и укрытая тем же шалашом распущенных волос.

— Она не такая! — с ужасом сказала Вера — или Надя, — обводя стены взглядом и не обращая внимания на Бэтээра. — Вечером она совсем другая была! У меня дальтонизм!

— Это моя ванная, — скороговоркой объяснил Бэтээр, не отрываясь от бритья. — Пулькина за углом налево, по коридору прямо, потом за угол направо, там всего три двери, найдешь.

— Не дальтонизм! — обрадовалась она и исчезла.

Неужели правда бывают такие одинаковые? Во всем, от внешности до одинаковых слов в случайной ситуации… До ссадины на той же коленке… До того же скола на том же зубе… Окружающие медленно, но верно сходят с ума. И даже не сказать, чтобы уж очень медленно. Или вот сейчас они его все-таки разыграли? Голову морочат, как пытались заморочить голову своей тете Наташе там, рядом с домом номер двенадцать? Вот интересно — как эта тетя Наташа их все-таки различает? Надо потом спросить…

Он уложился в отведенные ему пять минут и вошел в кухню вымытый, выбритый и одетый, очень гордясь собой и втайне ожидая, что вот сейчас ему скажут, что немножко не успели, еще каких-нибудь пять минут — и все будет готово, так что пусть он пока пойдет и почистит ботинки, помоет пол и починит телевизор.

И здесь его настиг третий удар. В кухне царили тишина, покой и порядок, а за выдвинутым на середину большим рабочим столом, сейчас накрытым незнакомой ему клетчатой скатертью, сидели уже все — с таким видом, будто ждут его как минимум со вчерашнего вечера, причем ждут смирно, покорно, без раздражения, но и без особой надежды, что когда-нибудь дождутся.

— Доброе утро, — растерянно сказал Бэтээр, глядя на большой ратрепанный букет пионов в прямоугольной вазе зеленого стекла, стоящей в центре почти по-праздничному сервированного стола. — Я опоздал, да?

— Доброе утро, — радостно мурлыкнули котята хором.

А наливная яблочная кошка уставилась на него круглыми честными глазами и объяснила:

— Вы не опоздали, это мы поторопились, чтобы вас нечаянно не задержать. Вам же сейчас на работу, опаздывать же нельзя, ну вот мы и постарались… Нам-то какая разница, когда завтракать? Мы-то все безработные, мы все сейчас бездельничаем, мы в отпусках и на каникулах… Правильно?

— И в санаториях, — подсказала Любочка, выглядывая из-за букета пионов и понимающе и снисходительно улыбаясь.

— Ну да, — недоверчиво откликнулся Бэтээр, садясь за стол и с интересом наблюдая, как Пулька и Вера-Надя тут же принялись привычно и умело хозяйничать, раскладывая по тарелкам что-то разное, изобильное, красивое и праздничное. — И во сколько же вы встаете по утрам, безработные бездельницы?

— Когда как, — с готовностью ответила тетя Наташа. — Как просыпаемся — так и встаем. Когда погода хорошая — тогда, конечно, пораньше. А если дождь, или даже просто пасмурно, вот как сегодня, — тогда долго спим. Особенно зимой, зимой иногда даже почти до семи. Правда, по летнему времени… Но все равно…

Бэтээр очень гордился своей способностью вставать рано. Надо, не надо, но в семь — как штык. И успевал поднять Пульку, накормить ее, проводить в школу, а потом сам на работу собирался. Все успевал, потому что умел вставать рано, аж в семь часов. А эти, выходит, долго сегодня спали, потому что погода пасмурная. Спали долго, а завтрак приготовили к семи. Он подозрительно пригляделся к яблочной кошке, которая смотрела честными глазами, склоняла голову к плечу и складывала губы утиным клювиком, собираясь сказать что-то особо значительное.

— Вообще-то мы можем изменить наш режим в соответствии с вашими привычками, — деловито предложила яблочная кошка, показала на миг ямочки на щеках и склонила голову на другое плечо. — Мы и пораньше можем вставать, и готовить, например, к шести… Вы ведь человек деловой, вам время терять нельзя.

— Не, к шести не надо! — Бэтээр сделал испуганное лицо и даже вилкой помахал. — Завтракать в шесть! Это что же — к семи уже на работу?! И что я буду один там делать? До девяти часов? Нет, лучше завтрак в восемь и… что-нибудь попроще, не такое вкусное. А то я так растолстею, с такой кормежкой… Сроду такого не ел. Как это называется?

— Не знаю, — сказала яблочная кошка и опять на миг показала ямочки на щеках. — Это Полина приготовила. Мы название еще не придумали.

Это был еще один удар. Прямо под дых. Пулька, оказывается, вон чего умеет, а он и не догадывался. А они все делают вид, что и ничего особенного. А сами ждут, как он удивится, родной брат, который о родной сестре даже таких простых вещей не знает, и что он сейчас скажет…

— Я так и думал, — с удовлетворением сказал Бэтээр, краем глаза заметив, что Пулька покраснела. Как вареный рак. — У моей сестры Полины, чтоб вы знали, необыкновенный талант в этом деле. Другие таланты тоже есть, но в этом — необыкновенный.

— Обедать сегодня приезжай, — приказала важная до невозможности Пулька. — На обед я правда что-нибудь вкусное сделаю. Дядю Васю тоже привози, а то он вечно всухомятку. К часу… К тринадцати ноль-ноль.

— Есть! — Бэтээр козырнул вилкой и сделал военное лицо. — Слушаюсь, мой генерал! Дядя Вася будет счастлив. А сейчас мне быстренько дадут чайку с вишневым вареньем, и я буду готов работать грубой физической силой в течение… например, тридцати пяти минут. Или даже сорока. Времени у меня сегодня утром оказалось много, спасибо вам за это большое, и я могу его с чистой совестью потратить на благоустройство наших гостей. Вы же вчера не все разложили, передвинули и переставили, правильно я понимаю? Ну вот, полчаса можете командовать мной как новобранцем.

— Сорок минут, — тут же обнаглела Пулька. — Ты сам сказал.

— Нет-нет, что вы, мы сами справимся, — торопливо сказала яблочная кошка и, наверное, сделала какой-то знак Пульке, потому что та сразу согласно закивала. — Мы

все сами, вы не беспокойтесь. Нам и раскладывать особо нечего. Только вот Любочку надо бы ко мне переселить. Диванчик ее… Вы не против? Мы сами перенесем, вам совершенно незачем время терять! И диванчик легкий совсем.

Бэтээр строго посмотрел в ее честные глаза, сделал суровое и мужественное лицо, постучал пальцем по столу и почти прикрикнул:

— Это не женское дело — таскать мебель! Женское дело — это умело и тактично руководить мужчинами, которые все равно ничего больше не умеют! Кроме как таскать!.. Хотя вообще-то никакой необходимости в этом нет. В шкафу Пулькина кроватка стоит, разобранная. Она из нее лет пять как выросла. Хорошая кровать, очень удобная, новая совсем. Пулька на ней, кажется, недели две и спала-то всего, а потом выросла. Как вам этот вариант? Собрать — раз плюнуть. Ну, руководите уже скорей, время-то идет.

И эта яблочная кошка наконец-то засмеялась. И котята ее засмеялись хором, и Любочка потихоньку засмеялась, выбралась из-за стола, потопала к нему, деловито полезла на колени, устроилась, запрокинула личико и с надеждой спросила:

— А ты меня на шее покатаешь? Как Полю. Она мне рассказывала, что ты ее все время на шее катал, когда она была маленькая.

— А как же, — согласился Бэтээр, не удержался и тронул губами ее заплывшую уже желтеющим синяком переносицу. — Зачем же у мужиков шеи? Только затем, чтобы на них женщины ездили…

И опять весь кошачий прайд захохотал, а Любочка потянулась к нему, обняла за шею тоненькими своими ручками и очень серьезно сказала:

— Бэтээр, ты тоже у меня есть. Ладно?

И прижалась личиком к его щеке, замерла так на пару секунд, отодвинулась и на случай, если кто-то не понял, объяснила:

— Это я тебя поцеловала.

— Спасибо, — растроганно поблагодарил он. Ты бы знала, как давно меня никто не целовал…

Он же не думал, что его нечаянные слова будут иметь далеко идущие последствия.

За полчаса он под активным руководством Пульки, Веры-Нади и Любочки вынул из стенного шкафа, распаковал из пленки и собрал детскую кровать — действительно совершенно новую и очень удобную, он правильно помнил. И установил ее в комнате, в которой поселилась тетя Наташа — бывшей тети Вариной, самой маленькой, но зато с балконом. Пулькину комнату тетя Наташа занимать не захотела категорически. Под вздорным предлогом, что незачем Пульке свои вещи туда-сюда таскать. Хотя невооруженным глазом видно, что Пулькины вещи таскать туда-сюда и незачем, они и так везде. Бэтээр собирал кроватку, делал послушное лицо на руководящие указания девочек, а сам все время пытался услышать, о чем там говорит тетя Наташа по телефону. Очень деловым голосом. С кем это можно говорить деловым голосом в восемь утра? И к тому же — в отпуске?.. Сначала ей позвонили на сотовый, и он страшно удивился, что у нее есть сотовый, да еще такой навороченный — несколько воспитательских зарплат. Мало того — она и говорила по нему, совершенно не вспоминая о времени. Долго слушала, потом о чем-то подробно выспрашивала, потом опять долго слушала, а потом сказала, что все узнает и перезвонит. И собралась сама кому-то звонить — по сотовому же. Бэтээр не выдержал и пресек это безобразие.

— Женщины! — сказал он ворчливо. — Никакого понятия об экономии. Как дорвутся до телефона — так и ну деньги на ветер бросать. Вон же на тумбочке нормальный телефон, хоть обзвонитесь. И все задарма.

— А? Ой, вот спасибо, — обрадовалась яблочная кошка и сунула свой сотовый за пазуху. А он думал, что это у нее на шее амулет какой-нибудь на веревочке, или, может, крестик. — Вы знаете, мне действительно много говорить сегодня придется. Входящие — пусть, а если самой звонить — это очень дорого… А можно номер вашего телефона нескольким родителям дать?

— Вашим родителям? — заинтересовался он. — А почему — нескольким?

— Не моим родителям, а родителям моих детей.

— И много у вас детей? — ошеломленно спросил он, представляя шеренгу отцов-одиночек, воспитывающих ее детей.

— Сейчас или вообще? — уточнила она.

Но тут Любочка потребовала завершения монтажных работ, а то уже пора на шее кататься, и он пошел докручивать болты и затягивать гайки. Вот и не мог ничего услышать, с кем там и о чем беспрерывно говорит по телефону эта тетя Наташа. Болтает и болтает. Женщины…

А перед уходом он немножко покатал Любочку на шее, и она опять прижалась личиком к его щеке — поцеловала на прощанье. И Вера-Надя, вышедшие в прихожую провожать его на работу, совершенно неожиданно одновременно чмокнули его в щеки с двух сторон. И Пулька чмокнула, но перед этим успела прошипеть прямо в ухо:

— Деньги давай.

Он уже хотел возмутиться — она же вчера у него две сотни вынула! Жжет она их, что ли? — но тут же сообразил, что Пульке нужно на хозяйство. В доме-то гости. Черт, как же он раньше не подумал, неудобно даже.

Бэтээр вытаращил глаза, хлопнул себя ладонью по лбу и испуганно сказал:

— Пулька! Ты была права — у меня склероз. На хозяйство-то я тебе вчера не оставил. А ты не напомнила.

Вытащил из кошелька две тысячные бумажки и небрежно сунул их Пульке в руку. Как будто так и надо. И эта бесстыжая морда сцапала их, как будто так и надо. И опять быстро чмокнула его в щеку. И тогда он тоже чмокнул ее в щеку, но перед этим успел шепнуть в ухо:

— Не на ерунду.

И собрался уходить, но тут Вера-Надя подлезли со своими щеками, подставив их совершенно одинаково, и он чмокнул и эти две одинаковые щеки. И Любочка, сидящая уже на руках у яблочной кошки, потянулась к нему и подставила для поцелуя свою худенькую щечку в сине-желтых разводах, и он чмокнул и Любочкину щечку тоже. А поскольку гладкая и румяная щека яблочной кошки оказалась совсем рядом, он чмокнул заодно и ее. Прямо в то место, где все время возникают и пропадают две ямочки. Особенно когда она краснеет, как маков цвет. Во, возникли. А круглые честные глаза стали еще круглее и еще честнее. Ой, ну до чего ж забавная…

— До свидания, женщины, — строго сказал он. — Ждать меня верно и преданно. Со спичками не баловаться. Двери террористам, эксклюзивным дистрибьюторам и свидетелям Иеговы не открывать. Вишневое варенье экономить. Варить обед и вести себя прилично. Задания всем ясны? Выполняйте.

— Ну, ты вообще, — проворчала Пулька недовольным голосом, но сияя глазами, и закрыла за ним дверь.

За дверью хором засмеялись, и Вера-Надя в один голос восторженно мурлыкнули:

— Дядя Тимур классный! Да, тетя Наташа?

Мнения тети Наташи он, к сожалению, не услышал. И до самого обеда все время об этом думал.

…Васька действительно обрадовался приглашению на обед — не так из-за самого обеда, как из-за возможности поглядеть на эту тетю Наташу со всем ее выводком. Бэтээр вчера вечером кое-что рассказал ему по телефону, Васька ничего не понял и поэтому был заинтригован. А сегодня на работе разговоры разговаривать было особо некогда, и Бэтээр вчерашний свой рассказ уже в машине по дороге домой дополнил кое-какими подробностями. Например, про охотничье ружье и про шрамы на ноге и под ключицей у тети Наташи. И про отца Любочки рассказал, и насчет самой Любочки предупредил, чтобы поосторожней. А то Васька мужик нормальный, но очень уж шумный. И бесцеремонный, хотя сам думает, что это он просто такой откровенный.

Васька подробности выслушал, обдумал и сделал предварительный вывод:

— А ведь классная тетка! Не хотел бы я с ней встретиться на узенькой дорожке.

Бэтээр промолчал, а про себя подумал, что Васька просто не знает, о чем говорит. Сам Бэтээр с наливной яблочной кошкой на узенькой дорожке встретиться хотел бы. Да. Именно на узенькой. Над пропастью, например. Чтобы невозможно было и шагу в сторону… А поворачивать назад и бежать она не умеет. Стало быть — не сбежит…

А обед был какой!.. Обед был выше всяких похвал. И не в кухне, а в комнате, которая всегда считалась гостиной, и никто сроду туда не заходил. Никчемушная какая-то комната была. А оказалось — правда гостиная. И стол под кремовой скатертью — той, которая была на столе за домом номер двенадцать… И растрепанные пионы в прямоугольной вазе зеленого стекла. И тети Варины серебряные ложки Пулька вытащила, вычистила и положила на льняные тети Варины салфетки рядом с фарфоровыми тарелками. Фарфоровый сервиз ему в прошлом году один стукнутый подарил, сверх расчета. Гнал незнамо откуда незнамо куда на отцовской машине — и стукнулся. Машину за ночь сделали, стукнутый чуть не плакал от радости, все деньги, что с собой были, отдал, а на следующий день еще и сервиз притащил. Папа у него, оказывается, владел магазином хрусталя и фарфора. Бизнесмен. Сплошь в делах. Вот за сыном-то следить и некогда. Бэтээр сервиз этот не любил, такое впечатление у него от этого сервиза было, что ворованный, а Пулька зачем-то его выставила. Наверное, поэтому настроение за обедом у него было не очень, хотя сам обед был — это что-то. А может, настроение у него было не очень потому, что Васька, хищный камышовый кот, сразу и очень откровенно положил глаз на наливную яблочную кошку, а та глядела на него честными глазами, складывала губы утиным клювиком, показывала время от времени ямочки на щеках и с готовностью поддерживала беседу, обстоятельно отвечая на его бесцеремонные вопросы и задавая ему вопросы нейтральные и очень тактичные, на которые Васька не знал, как ответить, поэтому врал напропалую. Девочки переглядывались и тихонько пофыркивали, а яблочная кошка слушала Ваську внимательно и сочувственно, в нужных местах улыбалась и вставляла уместные реплики, но не засмеялась ни разу. И Любочка ни разу не засмеялась, хотя Ваську не боялась, не пряталась от него, познакомиться с ним согласилась. Какое-то время еще приглядывалась, прислушивалась и принюхивалась, а потом перестала обращать внимание. Бэтээра это почему-то обрадовало. И еще обрадовало то, что Любочка, весь обед смирно просидевшая рядом с тетей Наташей, под конец потихонечку перебралась к нему, влезла на колени и доверительно сказала:

— Я чай с тобой буду пить. С тобой хорошо.

— И с тобой тоже хорошо, — потихоньку ответил ей Бэтээр.

Любочка заметно удивилась, подумала и нерешительно спросила:

— А почему?

И Бэтээр стал рассказывать Любочке, почему ему с ней так хорошо, — потому, что она такая умная, красивая и добрая. И еще очень смелая — да, очень смелая! И еще потому хорошо, что хорошо — и все. Просто так. Последний аргумент Любочке особенно понравился, она развеселилась, даже засмеялась немножко, и Бэтээр поймал внимательный и даже, кажется, озабоченный взгляд тети Наташи. Они встретились глазами, и эта яблочная кошка тут же одобрительно улыбнулась ему. А он улыбнулся ей снисходительно, даже с некоторым мужским превосходством. И она тут же вспыхнула, как маков цвет. То-то. А то ишь ты.

О вчерашнем звонке матери он вспомнил только тогда, когда они с Васькой уже уходить собирались, и торопливо сказал Пульке:

— Забыл сказать! Мать вчера звонила.

— Чего это вдруг? — удивилась Пулька.

— Муж у нее умер.

— Опять?! — Пулька возмущенно потаращилась на него, как будто это он отправил очередного мужа матери на тот свет, посопела сердито и спросила с опаской: — Она приезжать не собирается?

— Да вроде нет… — Бэтээр спохватился и три раза плюнул через левое плечо. — Хотя кто ее знает. Денег пошлю. Может, и не приедет. Ты вот что… Если еще позвонит, ты ей скажи, что у нас теперь большая семья. Просто огромная! И детей очень много. И еще будут. Ага?

— Точно! — обрадовалась Пулька. — Скажу, что нужна ее помощь. Тогда наверняка не приедет.

— Практически гениальное решение, — одобрил Бэтээр. — Ну, до вечера.

— Так у вас есть мать? — потрясенно спросила яблочная кошка.

— А как же? — Бэтээр подумал и поправился: — Вроде бы есть… Вы ничего не знаете? Ну, Пулька расскажет. Да это и не так важно.

И ушел, потому что Васька уже нетерпеливо топтался на лестнице, и Бэтээр подозревал, что Васька не так мечтает поскорей попасть на работу, как жаждет поделиться впечатлениями о тете Наташе. Правильно подозревал — они даже из подъезда выйти не успели, как Васька заговорил придушенным шепотом, тараща глаза и почти испуганно оглядываясь:

— Ну, это что-то! Это, я тебе скажу… Волосы какие, а? Натурпродукт! Прям как у этих, одинаковых! И руки… И ноги… Ногти какие! Не намазанные, а розовые! И на ногах тоже! Вся — как персик… Ты заметил? Ни одной родинки! Прям как у японской принцессы… Штучная работа… А смотрит — прям мороз по коже… Прям как знает все… Прям не знаешь, что и говорить уже…

Васька распинался в том же духе, пока они не сели в машину, а потом вдруг замолчал, задумался, и уже когда подъезжали к мастерской, решительно заявил:

— Нет, не хотел бы я встретиться с ней на узкой дорожке. Смотрит, как будто у меня на лбу мишень нарисована. Женщина, конечно, роскошная… Но ведь шаг влево, шаг вправо — и все. Пристрелит, не задумываясь. Как ты считаешь — пристрелит?

— Пристрелит, — серьезно согласился Бэтээр. — Обязательно. Что ж не пристрелить? Дело привычное… Она вон уже скольких пристрелила. Мастер спорта.

— Дали бабам волю, — сердито сказал Васька. — Распустились совсем. Бабье дело — дома сидеть, щи варить и детей рожать. А они с оружием ходят… И глазами своими смотрят… Прям не знаешь, на ком и жениться. Ты к ней со всей душой — а она мастер спорта! Нет уж, спасибо большое. Я уж лучше холостым поживу.

Васькино решение Бэтээр очень одобрил. Честно признаться, ему совсем не понравилось то, как Васька рассыпался мелким бесом перед яблочной кошкой. А что с этим делать — он не знал. Васька друг все-таки. Хорошо, что он решил пожить холостым.

Потому что Бэтээру жить холостым как-то вдруг расхотелось еще в пять часов утра.