ГЛАВА 43

Дипольд поднял искаженное лицо. В горящих глазах пфальцграфа отчетливо читалось недвусмысленное намерение. Одно-единственное. Исковырять изуродованной вилкой обезображенное лицо бывшего часовщика. А после намотать на никчемную отмычку потроха обманщика.

– В другую сторону, – зажмурившись и втянув голову в плечи, подсказал Мартин. – В другую крутить надо, ваша светлость!

Дипольд провернул в другую.

Еще щелчок – чуть звонче, чуть сильнее. И – звяк! – металл о камень. Есть! Правое кандальное кольцо открыто, развалено надвое. И обе его половинки беспомощно валяются на плитах пола. Обвисшая цепь болтается теперь лишь на левой ноге.

Дипольд снова пустил в дело ключик Мартина. Цепь спала и с левой лодыжки. Ох, до чего же славно! Непереносимо зудела и кровоточила натертая железом кожа. Но в ногах, привыкших за эти дни к тяжести железа, ощущалась небывалая легкость. Ноги готовы были бежать. Куда угодно. Прямо сейчас.

Ай да Мартин! Ай да мастер!

Теперь – дверь.

– Как? – выдохнул Дипольд. – Мартин, дверь – как? Говори, пока ноги не повырывал!

– Дотянитесь до замка через решетку, – прошелестел обреченный ответ. – Вставьте отмычку снаружи, с той стороны. Рукоятью вставьте. Проверните. Три или четыре раза – не знаю точно. Вправо проверните. То есть это если снаружи – вправо, а из клетки – влево. Только надо аккуратно, чтобы не сломать вилку.

Пфальцграф подошел (Господи, до чего же все-таки здорово ходить без этой звенящей обузы на логах!) к запертой решетчатой двери. Просунул руку между прутьев…

– Эй! Эй! Светлость! Где твоя цепь?! Ты что задумал?! – Узилищная темнота – живая, копошащаяся, чуткая и настороженная – почуяла неладное, заволновалась.

…Нащупал замочную скважину. Вставил отмычку снаружи. Осторожно, не спеша, сдерживая себя, не прикладывая излишней силы, пр-р-ровернул. Влево – как и говорил Мартин.

Р-р-раз.

Втор-р-рой.

Тр-р-ретий.

И…

Четвер-р-ртый!

Решетчатая дверь скрипнула под навалившемся телом пфальцграфа, отворилась.

И зловонная удушливая темнота подземелья взвыла. Теперь уже всерьез. Теперь – по-настоящему. Темнота взбесилась. Но лишь слабые отголоски яростных криков из беснующихся общих клеток доносились сейчас до сознания Дипольда. Его собственная душа звенела от торжествующего вопля. И этот вопль заглушал все вокруг.

Первая преграда преодолена! Да чего там! По большому счету – уже и первая, и вторая. Кандалы, дверь клетки. Сделано целых два шага к заветной свободе! А эти… пусть себе орут… пусть надрывают глотки. Крики здесь – дело обыденное. А стража там, наверху, за дверью темницы, к ору привычная. Да и неизвестно еще, слышно ли за плотно запертой дверью то, что происходит в подземелье.

Если же кто-то все-таки пожелает спуститься вниз и проверить…

Дипольд вернулся в клетку. За сброшенной цепью. Не стоило ее оставлять здесь. Тяжелые ножные кандалы ему пригодятся. Толстая цепь с двумя увесистыми кольцами на концах – вполне сносное оружие на первое время. Таким кистенем, коли вдарить посильнее, любого стражника свалить можно.

– Ваша светлость! – к толстым ржавым прутьям решетки, а через них – к руке Дипольда припал Мартин. Вцепился клещом.

– Ваша светлость… ради Господа… Когда… Вас… Обо мне – ни слова… Прошу… Молю… Заклинаю… Если узнают… Меня сразу… К Лебиусу… Вы дали слово…

Дипольд вздохнул. Бедолага! Перепуганный Мартин сейчас не в состоянии думать ни о чем, кроме неизбежной кары. А ведь самое время поразмыслить о другом.

– К Лебиусу ты не попадешь, – твердо произнес Дипольд.

Он радовался так, будто уже очутился за пределами замка. И он чувствовал, что обязан своей радостью соседу по темнице. Этот долг следовало вернуть, ибо Дипольд Славный всегда возвращал долги сторицей. И пфальцграф добавил:

– Я тебя вытащу отсюда, Мартин.

– Что? – ахнул тот.

Отшатнулся. Чуть в обморок не грохнулся.

– Освобожу, говорю, тебя. Обещаю. Чего смотришь-то так? Думал, я бросаю тех, кто мне помогает? Плохого же ты обо мне мнения! Я не какая-нибудь скотина из общей клетки, я добра не забываю.

Мартин беззвучно шевелил губами и таращил глаза. Один глаз. Свой родной, левый. Правый – чужой взирал все так же невозмутимо.

– Сейчас выйду, – продолжал пфальцграф, – отстегну снаружи твою цепь. И клетку отопру. Подойдет, небось, твоя отмычка-то а? Погоди, проверю…

– Не-е-ет! – пронзительный вопль Мартина пронесся по взбудораженной темнице, по всему коридору.

Дипольд удивленно поднял брови:

– Да не переживай ты так в самом деле, Мартин! Вместе уйдем. А с цепью твоей что-нибудь придумаем. Скоро вон кормежка будет. Три стражника всего-то. Не так много. Авось, справлюсь. Заберем оружие. Цепь разобьем алебардой, перерубим… раз уж снять нельзя. И ты еще походишь, побегаешь. А когда выберемся – не «если», а «когда», Мартин… Так вот, как выберемся – найдем хорошего лекаря, подлечим твои ноги. Ну, может, по паре звеньев останется у тебя в костях, на память о маркграфской темнице, ну и что? Зато будешь свободным человеком.

– Но я не хочу, ваша светлость! – умоляюще простонал Мартин. – Сжальтесь! Помилуйте, мне этого не нужно!

Дипольд нахмурился. Вообще-то он искренне хотел помочь. Отблагодарить. Ответить добром на добро. А тут… пфальцграф чувствовал нарастающее раздражение.

– Предпочитаешь сдохнуть на цепи?

– Жить! Я просто хочу жить, ваша светлость! На цепи, не на цепи – неважно. Важно – жить. А побег – это смерть. Верная, неминуемая, страшная. Не просто смерть – хуже. Для меня, по крайней мере. Вам, быть может, побег простят. Мне – нет.

– Ты глуп, Мартин, – в голосе пфальцграфа зазвенела сталь. – Глуп и труслив. Твоя глупость и твоя трусость сгубят тебя. Неужели не понимаешь? Больше такой возможности не будет!

– И не надо! Не надо мне таких возможностей! Даром не надо! – истеричным шепотом выпалил мастер.

– Ты что, Мартин, вовсе рассудком тронулся? – остатки терпения уходили безвозвратно. Растворялись. Испарялись. Приходила злость. Душила ярость. Дипольда начинало трясти.

– Нет, ваша светлость, я в здравом уме! – Мартина тоже трясло. От ужаса. – Я знаю, мне отсюда не выбраться. Так зачем же ухудшать свое положение? Я хочу остаться. Позвольте мне… просто остаться. Разве я многого прошу?

Да что же это такое! Что за рабская душонка? Мягкотелая! Осклизлая, как сопревшая солома. Вар-р-реная! Дипольд скрежетнул зубами.

– Э-э-э, нет, дружок, не позволю! – Дипольд негодовал. – Коли сам не желаешь отведать вкуса свободы, так я заставлю тебя ее жрать. Накормлю сполна, досыта! Потом ты еще благодарить будешь!

– Господин, оставьте меня в покое! – взмолился Мартин, не отпуская рук пфальцграфа.

Дипольд не без труда стряхнул эти оказавшиеся неожиданно цепкими и сильными пальцы.

– Умоля-а-аю! – Левый глаз мастера обильно сочился влагой, правый – на обгорелой стороне лица – смотрел как обычно – чуждо и бесстрастно. – Я ведь все равно не пойду с вами, ваша светлость! Даже из клетки этой не выйду. Вам придется нести и меня, и мою цепь.

Что-то в голосе Мартина… что-то в его тоне… что-то искреннее, подкупающе-обреченное заставило Дипольда поверить. А ведь правда – не пойдет. Не выйдет. Падаль! Живой еще, но уже падаль! Так зачем с ним возиться?

Дипольд был зол. Зол страшно, жутко, невообразимо зол. Дипольд был вне себя от злости. Помощь гейнского пфальцграфа отвергают, как никчемную подачку! Мало того – ему не верят! Изначально не верят в возможность замышленного побега и тем самым подтачивают его собственную, Дипольда, решимость. Нет, за такое следовало не платить добром. За такое следовало карать. Жестоко.

– Но почему?! – Разъяренный пфальцграф вцепился в решетку меж двух клеток, тряхнул толстые прутья, да так, что сверху посыпалось. – Почему, геенна огненная тебя побери, ты не хочешь идти со мной, Мартин?! Почему боишься хотя бы попытаться?! Отвечай!

– Я же сказал уже, – жалобно простонал тот. – Я жить хочу. Пусть здесь, пусть в темнице, пусть в клетке, пусть на цепи, пусть столько, сколько позволят мне господин маркграф и мастер Лебиус… Я говорил, но вы, ваша светлость, не слышите, не желаете слушать маленького человечка с маленькими чаяниями.

Жить?! Так?! Нет, все-таки это было выше понимания Дипольда! А Мартин все бормотал – торопливо, сбивчиво, невнятно. Но вместе со страхом в его словах крепло и невесть откуда взявшееся тупое упрямство.

– Я остаюсь, ваша светлость. Я буду довольствоваться малым и честно выполнять свою работу.

– Что? – Дипольд почувствовал: вот сейчас он сорвется. Вот-вот. Сейчас… – Что ты будешь?

– Буду делать руки для големов. Столько, сколько потребуется. Буду трудиться у мастера Лебиуса в поте лица. Буду, по мере своих скромных сил, помогать господину маркграфу. И по мере сил, и больше. Ибо пока я работаю – я нужен. А пока я нужен – я буду жить. Жить и работать. Работать и жить. Я не вы, ваша светлость. Я создан для работы, а не для битв.

– Руки для големов, значит?! – Дипольд свирепел. Дипольда с головой накрывала волна иступленного бешенства, сквозь кровавый багрянец которого уже не замечаешь, не видишь, не слышишь ничего вокруг. И ни о чем не думаешь. И ни о чем не помнишь. – Сколько потребуется, значит?! А мыслил ли ты, паршивый ремесленнишко, когда-нибудь о том, что не безобидные часики собираешь, а стальные машины смерти, которые по воле Чернокнижника прольют реки крови?

– Ваша светлость, я всего лишь…

– Молчать! – рявкнул Дипольд. – Молчать и слушать! А известно ли тебе, ради чего я замыслил побег? Не для того ведь я вовсе бегу, чтобы спасти свою шкуру. Я бегу, чтобы вновь вернуться в это богопротивное гнездо. И сразиться с маркграфом, с его прихвостнем-магиером, со всей их стальной ратью! А ты, значит, работать?! Трудиться?! В поте лица?! В меру сил и еще больше?! Крепя могущество моего врага?! Врага всего Остланда! Всей империи врага! Ишь ты! Жить и работать он хочет?! Работать и жить?! А кому нужна твоя жалкая жизнь и твоя мерзкая работа? Какая от них польза? Никакой. А сколько вреда?! А?! Так нужно ли тебе вообще жить, вареный Мартин? Жить и работать?! А?!

Дз-з-звяк!

Дипольд грохнул об пол свою цепь и потянул к себе цепь соседа. В который уже раз потянул.

Мартин пыхтел и скулил, визжал и пытался уползти. Но ненависть гейнского пфальцграфа опять оказалась сильнее страха оберландского умельца. Дипольд подтаскивал к решетке упирающееся тело. И Мартин не мог спастись, не мог сбежать. Некуда было бежать, потому что человеку на цепи негде было искать спасения.

Крикливая темнота вокруг вдруг умолкла. А может, это слух Дипольда вновь сыграл с хозяином шутку, напрочь отсекая все звуки за пределами двух смежных клеток. Одной – открытой. И одной – запертой.