Глава 54
Джотто сцапали в порту, когда он попытался запечатлеть судно Хранителей Гроба. Интерес неизвестного рисовальщика к боевому катеру цайткоманды показался охране «раумбота» подозрительным. Холст, на который только-только легли первые мазки, изъяли, флорентийца задержали и без промедления доставили к капитану.
«Синьор Ганс» — так представился художнику офицер в эсэсовской форме — учинил допрос. Применять пытки или иные меры воздействия, впрочем, не потребовалось. Скорее удивленный, нежели напуганный подобным оборотом дел, и немного польщенный вниманием Хранителей к своей скромной персоне, Джотто ди Бондоне охотно выложил о себе всю подноготную. Выложил сам и по доброй воле, благо скрывать гостю из Флоренции от немцев было нечего.
Капитан «раумбота» оказался достаточно умен, чтобы понять: парень с холстом и кистями на шпиона никак не тянет и говорит чистую правду. Более того, будучи человеком образованным, а также весьма неравнодушным к искусству вообще и к средневековой итальянской живописи в частности, «синьор Ганс» быстро смекнул, с кем имеет дело. И решил на полную катушку использовать представившийся случай в личных интересах.
Задумка была сногсшибательной: офицер цайткоманды заказал знаменитому флорентийцу картину. Свой собственный портрет! Портрет кисти самого Джотто ди Бондоне! Уникальный шедевр! Сувенир из прошлого! О подобном не мог бы и мечтать ни один ценитель живописи. А вот у «синьора Ганса» появилась возможность потешить самолюбие. Хранитель Гроба даже заплатил аванс.
Но плата — платой, а рисовать пришлось под дулами «шмайсеров». Причем рисовать быстро. Поскольку находиться на катере цайткоманды без особой нужды воспрещалось даже союзникам-тевтонам, флорентиец вынужден был ограничиться лишь серией набросков. Заканчивал работу он уже на постоялом дворе «Золотого льва». Отменная зрительная память, впрочем, не подвела Джотто ди Бондоне — картина удалась на славу.
— Сразу после сенсо я должен отнести ее синьору Гансу, — сообщил художник.
Джузеппе добросовестно переводил слова итальянского живописца на немецкий. Бурцев слушал и разглядывал полотно «Синьор Ганс скалится в рубке „раумбота"». Хотя как раз «синьор Ганс» его интересовал сейчас меньше всего. А вот рубка...
— Джузеппе, спроси этого парня, он уверен, что изобразил все, что видел на корабле Хранителей? Все детали? Все мелочи?
Джотто обиделся:
— Мои картины всегда и во всем соответствуют оригиналу, а мелочи — это вообще моя слабость. Однажды, да будет вам известно, синьоры, я подшутил над собственным учителем маэстро Чимабуэ: нарисовал на его картине ма-а-аленькую муху. Маэстро долго пытался согнать ее, прежде чем понял, в чем дело[69]. Потом, правда, мне за это здорово влетело. А еще был случай, когда...
Пронзительный визг Дездемоны прервал беседу.
Обернулись все. И все стали свидетелями нелицеприятной сцены. Какой-то подвыпивший тип с обрубленным ухом грубо и бесцеремонно пытался облапить купеческую жену.
— Ваттене![70] — вскричала Дездемона.
Шлеп! Шлеп! — две смачные пощечины...
— Святой Марк, что она делает! — закатил глаза Джузеппе. — Это же Антонио Зверь! Бывший пират! Контрабандист и разбойник! Все портовые путаны, нищие и воры платят ему дань. В «Золотом льве» он — король! Антонио Зверя здесь боятся больше чем Хранителей и синьора Типоло.
Шлеп! Шлеп! — портовому королю отвесили еще две пощечины. Дездемона вырвалась, отскочила. Не к мужу — за плечо Гаврилы.
— Синьор Габриэло, не надо! — взмолился Джузеппе.
Поздно... Новгородский сотник тяжело дышал, наливался красным и подступал к обидчику дамы. Вид разъяренного богатыря, однако, не произвел на трактирного хама должного впечатления.
— Куанто коста?[71] — спокойно и бесхитростно, как в магазине, поинтересовался тот.
Возбужденный алкоголем, видом черноокой красотки и сопротивлением, которое она оказала, Антонио уже доставал кошель и буквально раздевал брюнетку глазами. Да, нравы в «Золотом льве» царили простецкие: новгородца приняли за сутенера и честно пытались купить девочку. Чтобы догадаться об этом, не требовалось знания итальянского.
Сделка не состоялась. Алексич с ходу дал понять прыткому покупателю, что Дездемона — товар, который не продается. Прямо так в морду и дал. И еще разок дал понять. И снова...
Пока Зверь сползал по стене, обильно пачкая кровью угольное граффити Джотто ди Бондоне, в «Золотом льве» было тихо необычайно. Но когда Антонио уткнулся разбитой мордой в вонючий грязный пол, тишины не стало. Ропот и крики, грохот опрокидываемых столов и лавок, блеск ножей и кинжалов... На защиту размазанного по стенке авторитета встала вся матросская братия. Попытался подняться даже бородач, что давеча мочился под стол. Неудачно, правда: пьянчуга повалился в лужу, которую сам же и напрудил. Остальные, впрочем, держались на ногах достаточно крепко. И оружие держали умеючи. А о том, насколько опасным может оказаться нож в умелых руках, Бурцев знал хорошо — спасибо Джезмонду Одноглазому.
Вот ведь блин! Только драки в венецианском кабаке им сейчас не хватало!
Гаврила, подумав, отложил в сторонку венецианское копьецо, поднял тяжеленную лавку... Дездемона испуганно хлопала ресницами из-за широкой спины новгородца. Бурцев вытащил из ножен чиавону кондотьера. Бледный, утративший дар речи толстяк Джузеппе стоял рядом недвижимым громоздким каменным истуканом. Джотто торопливо прятал под стол наброски и картину «синьора Ганса». Хозяин «Золотого льва» что-то тихонько подвывал жалобным голоском. Его увещеваний не слушали, и несчастный краснорожий трактирщик бочком-бочком пробирался к выходу. Кстати, а откуда он взялся-то, трактирщик этот? Его ж за Джеймсом посылали!
— Во-е-во-да!
Со второго этажа, громыхая сапогами, сверзилась верная дружина. Дружинка, точнее... Дмитрий, Бурангул, Освальд, Збыслав и дядька Адам. И Джеймс, и Ядвига — тут. Все скучились в изрисованном уголке Джотто. Вовремя! Но маловато: к морячкам тоже просачивалась подмога — парни в черных плащах, что дежурили снаружи. У этих под плащами обнаружились короткие мечи. Самое милое дело для трактирной резни. А хозяин «Золотого льва» уже выскочил на улицу — скликал городскую стражу.
Пауза, напряженное ожидание...
— Как дела, Дмитрий? — поинтересовался Бурцев, не отводя глаз от противников.
— Да этак как-то, воевода, — уклончиво ответил тот. — Затаились вот здесь. Умаялись ужо, тебя, да Гаврилу дожидаючись. Сюда еще должна была ватага Джезмонда-Джеймса нашего вернуться. Ан не пришли молодцы его. Говорят, вроде порешили всех на венецианском погосте. То ли немцы, то ли дружинники князя здешнего Типоло.
— Жаль, пригодились бы сейчас ребята Джеймса.
— Угу, пригодились бы, — эхом отозвался новгородец. — А у вас-то как?
— Сам видишь...
Эх, Дездемона! Эх, Гаврила! Заварили вы кашу! Бурцев мельком глянул вокруг. Джеймс — со своим неизменным ножом-кольтэлло. Освальд и Дмитрий — с рыцарскими мечами, добытыми в Санта-Тринита. Збыслав, Бурангул и дядька Адам держат в руках трофейные копья гвардейцев синьора Типоло. Да только не больно помашешь ими в тесноте венецианского кабака. Может, мастер древкового оружия Сыма Цзян и справился бы, используя копье в качестве боевого шеста... А кстати...
— Где китаец? — спросил Бурцев.
— Наверху остался — в засаде.
Дмитрий взглядом указал на второй этаж. Там, над перилами, действительно, мелькнули копье и седая голова.
— Сзади нападет, — шепотом пояснил новгородец. — Сказал, что сможет спрыгнуть вниз без лестницы.
Вот ниндзя престарелый! Нашел, блин, время демонстрировать чудеса боевой акробатики!
А в распахнутую дверь таверны уже вбегала городская стража. Докричался краснорожий, добился-таки своего — местная полиция в таверну пожаловала. Прикормленная — сразу видно... Оружие стражников было направлено туда, куда указывал палец хозяина заведения. А трактирщик тыкал перстом в сторону Бурцева и Гаврилы. Как же! Зачинщики беспорядков, задиры, затеявшие драку, хулиганы, избившие уважаемого клиента! Ату их! Хоть бы вспомнил, козел, чью монету сегодня прикарманил...
В «Золотом льве» становилось все теснее и напряженнее.
— Их слишком много, Василь, — шепнул Дмитрий.
Америку, блин, открыл!
— Много, — согласился Бурцев. — Но они без тельняшек.
— А?
Ответа не последовало. Бурцев переложил обнаженный палаш в левую руку, вынул из-за пазухи «вальтер» с последним патроном — пришла пора избавляться от последнего «шума смерти».
И рявкнул погромче:
— Хэнде хох!
Венецианская стража при виде оружия Хранителей попятилась к двери. Наступавшие в угрюмом молчании черноплащные вышибалы тоже переглянулись нерешительно, остановились. А вот морячки обороты не сбавили: перли вперед, лупая залитыми, невидящими зенками. И по грязным проходам перли, и прямо через столы-лавки. Пьяные, дурные — что с них взять!
Ну, ладно... Бурцев снял «вальтер» с предохранителя. Бурцев нажал на курок.
В кабаке бабахнул выстрел. Раскатистое эхо и пронзительный женский визг наверху... Всю пьяную морскую кодлу вместе с черными плащами, блестящими касками стражников и красной рожей хозяина как сквозняком выдуло. Дверь чудом удержалась на петлях, когда толпа венецианцев ринулась к выходу.
Сработало! Бурцев облегченно выдохнул. Его верные спутники, разинув рты, пялились то на своего воеводу, то на поскрипывающую дверь опустевшей таверны. Джузеппе медленно сползал под стол. Дездемона висела на плече Гаврилы.
А Джотто... Ну, надо же! Джотто ди Бондоне снова что-то рисовал. Уголек в его руке так и мелькал. Глаза художника пылали восторгом вдохновения. Да уж, чего-чего, а вдохновения у этого сумасшедшего флорентийца были полные штаны! Находясь в творческом экстазе, маэстро даже не счел нужным пугаться выстрела «шумного пальца».
Бурцев не удержался — взглянул на дощечку живописца. Увидел себя. Не дорисованного еще, но вполне узнаваемого. Грозного, страшенного, с перекошенным лицом. С палашом-чиавоной в одной руке, с пистолетом — в другой. Из ствола угольного «вальтера» вырывалось пламя. М-да, сюжетец... А образ какой убедительный! А экспрессии, экспрессии-то сколько!
— Хорош-хорош, ничего не скажешь... — насмешливо прогнусавил над ухом Джеймс. — Только нам уходить теперь отсюда придется, Василий. И уходить поскорее, пока...
Договорить он не успел. И уйти они не успели.
Хранители Гроба и тевтонские братья оказались более расторопными. Стук копыт да шум мотоциклетного двигателя за распахнутой дверью возвестили о том, что отступать некуда. И некогда.