Книга: Багамарама



Багамарама

Боб Моррис

Багамарама

Глава 1

У нас, заблудших джентльменов из федерального «загородного клуба» Бейпойнт, есть одна хорошая традиция: тех, кто выходит, мы провожаем громко и со смаком, закатываем настоящую вечеринку с участием представителей обслуживающего персонала. Текут реки шампанского, заключенные курят кубинские сигары и играют в карты на деньги — в общем, отрываются от души.

В большинстве тюрем вы такого не увидите. Как правило, охранники ходят королями, шпыняя затюканных заключенных и вытягивая из местных обитателей их скромные денежки — каждому хочется урвать свой кусок пирога, учитывая скудность федерального бюджета. Эротические журнальчики, наркотики — ходовой товар в паршивой тюряге для нищих; одни сотовые телефоны во сколько обходятся! Ты платишь за год вперед, причем двести пятьдесят долларов — на лапу охраннику. После работы он возвращается домой смотреть спутниковое телевидение, довольный собой властелин жизни, и считает это жалкое существование объектом зависти любого урки.

Однако в федеральной тюрьме Бейпойнт все совсем иначе. Алюминиевые нары провисают под тяжестью первосортных белых воротничков: как минимум двух бывших конгрессменов, прежнего спикера сената Флориды и целого штата «оступившихся» финансистов — хватит укомплектовать бизнес-школу по корпоративному мошенничеству в особо крупных размерах. Здешние надсмотрщики гроша ломаного не стоят — это всего лишь прислуга, горничные с повышенным уровнем тестостерона. Потому что тут на нуждах и потребностях зэков не заработаешь — другой контингент. Эти люди привыкли к хорошей жизни: до заключения каждый как сыр в масле катался и намерен продолжать в том же духе по его окончании. Им по большому счету ничего не нужно, а если что и понадобится, вряд ли такие люди станут сильно напрягаться.

Так что Бейпойнт под завязку укомплектован подлизами и мальчиками на побегушках. Каждый всерьёз надеется, что какой-нибудь высокопоставленный туз, выйдя на свободу, вспомнит приветливого охранника, который регулярно менял полотенца и чинил туалет, а потому пригреет его под своим крылышком. Можно подумать, такое хоть раз случалось.

Никто не угощал меня шампанским на прощание, не хлопал по спине, не пичкал сигарами по тридцать долларов за штуку. Проводы новоиспеченного «выпускника» прошли тихо и незаметно, в сопровождении жирной свиньи по фамилии Фэрбенкс, который даже не пытался передо мной подхалимничать. Просто здешний персонал успел ко мне присмотреться и сделал ошибочный вывод, будто я по жизни ничего собой не представляю: стареющий спортсмен, мелкая рыбешка среди бейпойнтовских акул, парень, который разбазарил то немногое, что имел, и по прихоти судьбы оказался в заведении для избранных. Если бы он не очаровал кое-кого с тугим кошельком, отсиживать бы ему в дешевой тюряге. Особенно их бесило, что этот «кто-то с кошельком» — чертовски обаятельная и милая особа.

Я отметился где положено, собрал все нужные штампы и печати и в сопровождении Фэрбенкса направился в главный корпус — его еще называют «проходным вестибюлем». Здесь и обстановка маленько отличается: дерматиновая обивка, в каждом углу фикусы сорят листьями. За стойкой, у самой последней двери, отделяющей меня от вольной волюшки, сидели двое охранников. Они с нарочитой неспешностью точили лясы с Фэрбенксом, а я стоял и ждал, пока те наговорятся. Минуту, две. Чернокожий пижон по фамилии Уильямс и молоденький белый, прыщавый юнец, недавний школьник. Все ему было в новинку, и он, не разработав пока собственного стиля, копировал поведение старших и бывалых.

Понятно, что разговор так или иначе коснулся бы футбола — уж если люди знают, что ты в прошлом гонял мячик, они не откажут в удовольствии пощекотать тебе нервы.

Фэрбенкс громко сказал собеседникам, с явным расчетом на меня:

— Знаете, почему у игроков «Флорида гейторс» оранжевые майки?

Те двое недоуменно покачали головами.

— Простой расчет, — объяснил Фэрбенкс. — В субботу они на поле, а по будням вдоль трассы мусор собирают.

Охранники заржали, искоса поглядывая на меня. Я тоже посмеялся. Меня ведь так просто не прошибешь.

— Слушай, Фэрбенкс, — сказал я. — А ты в школу ходил?

Он обернулся и взглянул на меня. Догадывался, что тут какой-то подвох, но пока не понял, какой именно. Эх, мог бы уже привыкнуть.

— Ну да, было дело.

— Небось и экзамены на аттестат зрелости сдавал?

Он прищурил свои свиные глазки:

— Сдавал, а что?

— Догадываюсь, что ты получил.

— Ну и что же?

— Ноль баллов.

Фэрбенкс принялся брызгать слюной, однако с ответом так и не нашелся. Уильямс искоса взглянул на меня и буркнул:

— Вещи на стол.

— А я налегке.

Он обернулся от удивления. Оторвал зад от кресла и оглядел меня с ног до головы.

— Что же, уходишь отсюда с пустыми руками? Так-таки ничего и не прихватил?

— Только свое обаяние.

— Ну, тогда ты и впрямь налегке, Частин. А ну-ка покажи бумаги.

Я протянул справки. Уильямс одну за другой пропустил их через зеленый сканер, прыщавый собрал документы в стопочку и сунул в прозрачный пластиковый пакет на молнии, где лежали мои права, свидетельство о рождении и паспорт.

Я сделал ему замечание:

— А почему у меня не спросил?

— О чем?

— Может, я предпочитаю бумажный конверт?

Бедолага попытался изобразить гневный взгляд, но пока получалось слабенько. Я посмотрел на него в упор, и он отвел глаза.

Уильямс мотнул головой в сторону двери:

— Карета подана, Частин.

Я выглянул на улицу. В сотне ярдах от здания тюрьмы, за побуревшим на солнце газоном и трехметровой изгородью из стальной сетки, окаймленной колючей проволокой, стоял огромный черный джип «эксплорер» — единственная машина на парковке.

— А это точно за мной?

— Тот, кто на нем приехал, назвал твою фамилию, — ответил Уильямс. — Значит, надо понимать, за тобой.

— Так это мужчина?

— Ну да, — сказал Уильямс. — И, кстати, не один.

— Ухажеры твои, а, Частин? — хихикнул Фэрбенкс.

Впрочем, мне сейчас было не до пустых поддевок: я отчаянно пытался вычислить, кто же это за мной приехал на черном «эксплорере». На самом деле я ждал Барбару, ту самую чертовски обаятельную и милую особу. При мысли о ней…

Ладно, скажем так: Бейпойнт, без сомнения, тюрьма высшего разряда. Этакий «Ритц-Карлтон» среди тюрем. Но в том, что касается контактов интимного рода, начальство поблажек не делает. Никому и ни за какие деньги. Я уже пробовал. Только если вы оба состоите в браке, причем друг с другом.

Год, девять месяцев и двадцать три дня. Для монаха это не срок — пролетит как миг, но для человека с моим темпераментом — целая вечность.

Я забрал со стола пластиковый файл с документами и направился на выход.

Фэрбенкс добавил вслед:

— Я оставлю свет в тамбуре, чтобы ты не заблудился на обратном пути.

— Какая трогательная забота. И на моем крыльце всегда будет гореть одинокий фонарик по твою душу.

— Это еще зачем?

— Чтобы ты знал, куда нести пиццу.

Двери рывком разъехались, и я вышел, оставив троих надсмотрщиков по ту сторону несвободы. Уильямс буркнул вслед:

— Видали мы таких остряков…

Глава 2

Случаются во Флориде такие августовские деньки, когда ты не то чтобы не можешь вдохнуть, а, наоборот, не можешь выдохнуть. Несмотря на ранний час, стояла духотища. Я шел по лужайке, и при виде меня стрекозы спархивали со стебельков, но тут же, сложив крылья, снова опускались в траву. На ограде сидели не в пример молчаливые пересмешники, не в силах выдавить из себя даже писка. Всех сморил зной. Солнце упивалось триумфом.

Обливаясь потом, я шагал к главным воротам. Вымокшая белая рубашка прилипла к спине, по ногам стекали тоненькие ручейки моей личной «эссенции». Джинсы — одеяние для такой погоды неподходящее, но ничего другого у меня не было. Непременно куплю себе новые шмотки и буду щеголять в «летней коллекции от Частина».

Я приблизился к воротам, не сводя глаз с черного «Эксплорера». Эта тачка явно не входила в мои планы. Барбара обещала встретить на своем крохотном желтом кабриолете семьдесят девятого года выпуска, намотавшем сто семнадцать тысяч миль. Она еще называла его «желтой пташкой».

— Как в той песне,[1] — объяснила она, когда я продемонстрировал свое недоумение.

— Чепуховая вещица, — сказал я.

— А мне нравится.

— Тебе приходилось сидеть за столом, когда вокруг снуют бананчики?

— Что еще за бананчики?

— Ну, твои желтые птички из песни. Еще их банановыми певунами называют. Так всегда на островах: только сядешь перекусить, и откуда ни возьмись — эти пакостники; слетятся и облепят весь стол. Они прыгают по…

— Ах, прелесть. Такие симпатяжки.

— Так вот, они прыгают по столу, клюют хлеб, наступают в масло. Отмахиваться бесполезно — это их только распаляет. Да еще гадят на скатерть. Вот что такое желтая птичка.

— Ну и ладно, — сказала Барбара. — Зато песня хорошая.

Это было единственным эпизодом, который с натяжкой можно назвать размолвкой. А так мы общались мирно, хотя и не долго — пару-тройку месяцев, пока меня не засадили в Бейпойнт. Не знаю, как бы развивались наши отношения, не попади я за решетку; возможно, мы бы сошлись, а узнав друг о друге слишком многое, ссорились бы, скандалили и под конец расстались. Хотя вряд ли. Пусть ни она, ни я не понимали толком, куда мы катимся и к чему все это приведет, нам обоим «поездка» нравилась. По крайней мере до тех пор, пока я не въехал в чернейшую полосу неудач и подстав и меня не высадили на станции Бейпойнт.

У нас с Барбарой были кое-какие планы на ближайшие дни: мы хотели скататься на Ки-Уэст, отдохнуть и поразвлечься. Вот почему «эксплорер» по ту сторону решетки поверг меня в некоторое недоумение.

Я стоял у ворот, ждал, когда их откроют. Долго ждал — надо же надсмотрщикам «поиграть мускулами» напоследок, им ведь теперь недолго надо мной измываться. Ну пусть побалуются, а там сами скиснут.

Машина стояла с включенным двигателем, посвистывал кондиционер, взахлеб охлаждавший тех, кто находится в салоне. Тонированные стекла — настолько, насколько позволяется законом, а то и темнее — скрывали пассажиров, и я не мог их рассмотреть.

Прошло полминуты. Минута. Ворота оставались закрытыми. Хотелось рвануть с места и припустить куда глаза глядят, но я держал себя в руках. Наконец из громкоговорителя на стойке ограды раздался голос Уильямса:

— Заключенный, три шага назад.

Я попятился, ворота со скрежетом разъехались в стороны, и когда я вышел на асфальтированную стоянку, стали за мной закрываться.

Из «эксплорера» никто не выглянул. Я с надеждой посмотрел на узкую двухрядную дорогу, которая выходила на главную магистраль. Как минимум полмили она бежала прямо, потом сворачивала и терялась за сосняком. Дорога была пуста, насколько хватало взгляда, и как я ни высматривал Барбару, все тщетно — в нашем направлении вообще никто не ехал. А меж тем жара накалялась, от асфальта шел пар, и вдалеке все таяло, вибрировало, будто ландшафт прямо на глазах готовился к какому-то чудному превращению.

Я снова взглянул на «эксплорер». Окно со стороны водителя медленно поползло вниз. За рулем сидел человек лет тридцати пяти или около того — в любом случае моложе меня. В зубах у него торчала сигарета. Он неторопливо затянулся, стряхнул в окно пепел и пристально воззрился в мою сторону. На соседнем сиденье тоже кто-то был, но рассмотреть его мне не удалось. Скажу только, что кто-то очень крупный. Этот неизвестный даже чуток пригнулся, чтобы не натереть черепушку о потолочную обшивку.

На водителе была черная лоснящаяся футболка из какой-то искристой синтетики — дешевка с явным закосом под эксклюзив. Над верхней губой змеились тонкие усики, опускаясь к подбородку и образовывая жиденькую эспаньолку. Я такой тощей козлиной бородки еще не видел. Не знаю, он, наверное, выщипывает ее каждый день перед зеркалом, водит в школы козлинобородского послушания, выставляет на скачках. Может, она даже призерка. У незнакомца были черные зализанные волосы, стянутые на затылке в длинный хвост. Он наверняка специально их упомаживал какой-нибудь склизкой дрянью — в природе таких жирных волос не бывает. Хотя кто его разберет — может, он голову последний раз мыл во времена администрации Буша-старшего. Нет, вряд ли. Этот типчик явно из тех, кто печется о своей внешности. Да Бог с ним. Главное — я видел его впервые.

Козлиная Бородка швырнул бычок на асфальт и той же рукой поманил меня к автомобилю. Причем с таким начальственным видом, словно я — мальчик на побегушках, а он — метрдотель, требующий убрать блевотину.

Я не двинулся с места и только заткнул за пояс пакет с документами, чтобы руки были свободны. На всякий случай.

Бородка набычился, скривил губы и изобразил ужасно непреклонный взгляд. Впрочем, зря это он: с такими глазами только с девочками кокетничать — большие нежные очи; этакий кареглазый красавчик из тех, на кого бабы гроздьями вешаются. А я не баба.

Тогда Бородка сказал:

— Слушай, Частин, разговор есть.

В его речи улавливалось что-то испанское: то ли акцент, то ли интонация.

— Давай говори, — ответил я.

— Лучше полезай в машину, прокатимся.

— Кому лучше?

Бородка снова на меня уставился. Потом, отвернувшись, что-то буркнул сидевшему рядом здоровяку, тот открыл дверь и вышел. Над крышей «эксплорера» показались голова и плечи. Шеи я не приметил — видимо, таковой в природе не наблюдалось: квадратная головища крепилась сразу на массивные плечи.

Мордоворот обошел авто и предстал передо мной во всей красе. Благо солнце висело почти в зените, иначе он бы его заслонил. На нем был нелепый спортивный костюм — синтетический, с малиновыми верхом и низом, с белыми лампасами на штанинах и полосами во весь рукав. Надо сказать, вертикальная полоска отнюдь не скрывала полноты. Весу в мужике было фунтов триста пятьдесят с гаком. Этакого с пол оборота не уложишь. Правда, двигался он неуклюже. Так бывает у качков, которые пренебрегают бегом: торс тяжеленный, а вот устойчивости маловато. Он шел, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, и тяжело дышал. Ходьба явно давалась ему с трудом — дойдя до меня, громила уже обливался потом, причем гораздо сильнее, чем я. Ежик на голове, крохотные розовые ушки, так не соответствующие его внешности. Это был смуглый брюнет, как и Бородка. Наверняка жует таблетки: накачанное тело, а член с фигушку — такова оборотная медаль стероидов: мускулатура растет, привески усыхают. Жизнь — сплошные сделки и уступки. Просто некоторые не умеют торговаться.

На его лице невозможно было что-нибудь прочесть. Впрочем, этот здоровяк явно не обладал широким спектром эмоций. Есть. Спать. Качаться. В промежутках бить кого-нибудь по морде. Абстрактное мышление — ненужные хлопоты.

Вдоволь налюбовавшись громилой, я взглянул на Бородку и спросил:

— Ну и что дальше?

Тот потер подбородок — видимо, это должно было означать напряженную работу ума — и изрек:

— Если любишь создавать трудности, попробуй.

— Запросто, — ответил я. — Только давай не будем осложнять друг другу жизнь.

Бородка повел плечами и не ответил.

— Слушай, вы кто такие-то? — разозлился я.

— Полезай в машину, Частин. Поедешь с нами.

— А ты, оказывается, зануда.

Бородка взглянул на мордоворота и устало сказал:

— Рауль, traemelo.[2]

Здоровяк, сделав шаг, попытался меня сграбастать, но я быстро развернулся к нему лицом и скомандовал:

— Pare, pendejo.

Латинос, конечно, не ожидал, что стоящий перед ним белый вдруг заговорит на его родном языке. И поэтому, когда я скомандовал этому дерьмоеду «стой где стоишь, осел», тот рефлекторно встал. Рауль — молодец, послушный пес. Потом до его крохотного бронтозаврьего мозга дошло, что приказы он должен принимать не от меня, а от хозяина — Бородки.

Я взглянул на старшего:

— С вами еще кто есть?

— Нет, нас двое.

— Подмога в пути?

— Нет.

— Плохо.

— Почему это?

— Потому что, если Рауль приблизится ко мне хотя бы на шаг, я начищу ему репу, помочусь в глотку и подпалю его муравьиные яйца. После займусь тобой. Для начала пересчитаю ребра, обрею налысо и распишу черепушку японскими стихами. А потом, когда я с вами наиграюсь, вы будете стоять на шоссе и ловить дурачка, который согласится подбросить вас до медпункта.

Я никогда раньше не был любителем распаляться перед боем. А уж тем более перед игрой — тренер нас от этого быстро отучил: пропустил словцо — марш на скамью. Наш мистер Скабреж из «Дельфинов» вообще был поборником классической игры и в своих питомцах воспитывал уважение к противнику. Но время течет, мы взрослеем, забываем то, чему нас учили, и приспосабливаемся жить по-новому. Отчасти — ради удобства, отчасти — для разнообразия.

Короче говоря, я решил, что сейчас самый подходящий момент попрактиковаться в ругани. Где-то читал, что в стародавние времена армии не сразу начинали бой. Прежде на поле битвы выходило по одному человеку с каждой стороны, самые завзятые буяны и сквернословы, и пускались поливать друг друга грязью. «Твоя мать — источник чумы, у твоего отца член с бобовое зернышко» — и в том же духе. Или как в «Храбром сердце», когда Мел Гибсон, стоя во главе шотландцев, задрал килт и принялся мотать перед англичанами задом. Случалось, что армия противника бежала, не стерпев позора. Но чаще подобная брань давала возможность выпустить пары, и воины бились друг с другом уже не так яростно.



Я рассчитывал на нечто подобное. Мне, конечно, приходилось упираться лоб в лоб с каким-нибудь тупорылым громилой, но то был футбол. Не помню, когда в последний раз дрался всерьез. Наверное, в старших классах. Эх, не хотелось связываться с Раулем. Конечно, были шансы, что он быстро выдохнется и победа останется за мной. Я однозначно выносливее. Однако в таких драках от выносливости мало что зависит — все решает первый удар, кто кого уложит на лопатки. И если это окажется Рауль, мне крышка. Ведь и Мел Гибсон в «Храбром сердце» в итоге плохо кончил: после четвертования не выживают.

— Просто я решил, что нечестно нападать без предупреждения, — сказал я. — Так что еще не поздно кликнуть своих на выручку.

Бородка хотел что-то вякнуть, но не успел он рта раскрыть, как в громкоговорителе щелкнуло и опять раздался голос Уильямса:

— Частин, ты с кем там препираешься?

Я взглянул на Рауля, тот посмотрел на Бородку. Мы стояли и переглядывались. Все застыли.

— Частин? Оглох, что ли? Что происходит? — снова проквакал Уильямс.

Я обернулся и взглянул на хлыща:

— Это ты такой гениальный план состряпал?

Тот не ответил.

— Если это ты додумался прикатить сюда и устроить разборки перед воротами тюрьмы, тогда у тебя каша вместо мозгов. — Я махнул рукой в сторону первого корпуса: — Вон там сидят вооруженные охранники и наблюдают за каждым твоим шагом. В случае потасовки они через полминуты будут здесь — я, кстати, запросто успею намылить вам обоим рожи. Так вот, они явятся, первым делом спишут ваши номера, проверят документы, снимут отпечатки пальцев и все, что можно с вас снять. Никого не хочу обидеть, но что-то на сливки общества вы не тянете и наверняка уже где-нибудь засветились. Разжевывать не надо? Вы тогда надолго тут застрянете. Может, они и меня к себе заволокут, а это мне очень не понравится. Так что не советую сердить папочку…

— Частин!

Я попятился к воротам, нажал переговорную кнопку и буркнул в решетку микрофона:

— Все путем. Ребята что-то напутали, решили, будто я хочу прокатиться. Вот и переживают, что перли в этакую даль зазря.

Уильямс раскинул мозгами и сказал:

— А где же тот, кто должен был тебя забрать?

На этот вопрос я ответа не знал. С надеждой посмотрев на дорогу, я ничего особенного на ней не приметил. Впрочем, вдалеке что-то блеснуло на солнце, постепенно принимая очертания машины. К нам быстро приближался большой светлый автомобиль. Более того, лимузин. Я так и впился в него взглядом. Бородка тоже повернулся и стал смотреть, а Рауль не спускал глаз с меня — так ему хотелось поработать для хозяина.

Лимузин вырулил на парковку, описал большую петлю и, взвизгнув шинами, остановился. Да, тачка не для будничной езды. На похоронах любимой я бы на таком автомобиле не появился. Весь в хроме, украшенный ярко-розовыми завитушками, окна отделаны металлическим кружевом. По капоту и бамперам пробежал ряд крохотных розовых лампочек, которые весело перемигивались. Нарядное авто. Для настоящих педрил. К передним дверям были прилеплены два здоровенных куска картона, закрывавшие какую-то надпись.

Водительская дверь распахнулась, и из лимузина вышел какой-то парень в шоферской форме. Молодой, лет под тридцать. И хотя он вымахал здоровее меня, до Рауля все-таки не дотягивал. Черная форменная кепка была низко надвинута на лоб, а из-под нее торчали канареечные пряди — результат плохой покраски. На парне были синие светоотражающие очки, дешевая подделка под дорогие модели, в которых гоняют байкеры «Тур де Франс». В каждом ухе сверкали серьги-гвоздики с крохотными бриллиантами посередине, а из-под ворота виднелась татуировка наподобие кельтского кольца вокруг шеи. Незнакомец производил суровое впечатление, напоминая борца чемпионской лиги.

— Вы мистер Частин? — обратился он ко мне.

Я кивнул. Шофер открыл передо мной заднюю дверь и жестом пригласил садиться. Я обернулся к Бородке:

— Вот это, я называю, прием. Вам бы хорошим манерам поучиться. Вежливое обращение, одет по случаю, нарядные колеса. Не обижайтесь, но вам расти и расти.

На груди водителя красовался бейдж с именем Чип — читай между строк: «простецкий парень». Да уж, таких Чипов я еще не видел.

— Будем знакомы, Чип, — сказал я. — Кто тебя прислал?

У него было красное оплывшее лицо, испещренное язвочками от прыщей и оспинками. Я бы даже сказал, эти прыщи больше смахивали на меланому. Так бывает, когда светлокожий человек много времени проводит на солнце, пренебрегая средствами защиты и собственной физиологией. Во Флориде полным-полно подобных чудаков, благодаря которым здешние дерматологи разъезжают на «порше».

— Я от мисс Пикеринг, — ответствовал он. У него тоже был акцент: едва уловимые британские интонации. — Она меня наняла, чтобы я довез вас до Форт-Лодердейла, и просила передать вот это.

Чип вынул из куртки конверт и протянул его мне. Внутри оказалось письмо — довольно длинное, на пару страниц, выведенное знакомым почерком. Еще здесь лежала стопка сотенных купюр. Пересчитывать я не стал, просто сунул конверт в карман и обернулся к недавним знакомцам:

— Рад был увидеться, но мне пора. Пожалуй, в следующий раз встретимся в более торжественной обстановке, обменяемся визитками и остальной чушью.

До Рауля потихоньку начало доходить, что зря он не схватил меня, когда была такая возможность. Бородка махнул рукой, чтобы громила забирался в «эксплорер».

Я скользнул в лимузин, Чип захлопнул за мной дверь, прошел вперед и сел за руль.

Мне довелось в свое время покататься на лимузинах, и не скажу, что этот хоть сколько-нибудь уступал им в роскоши: кремовая обивка из искусственной кожи, облицовка из красного дерева, на полу — коврик с бахромой. Техникой салон был попросту нашпигован — целый веер пультов: от телевизора, видеомагнитофона и стереосистемы. Пока я вертелся на диване, в набитом бутылками баре позвякивали хрустальные бокалы на высоких ножках. Правду сказать, диванчик оказался неудобным и попахивал застарелым одеколоном и автомобильным дезодорантом. До меня тут явно не раз проливали выпивку и бог знает что еще — на обивке пестрели плохо замытые пятна.

Я сунул пластиковый файл с документами в кармашек на двери. А в это время Рауль развернулся массивным корпусом и, переваливаясь, заковылял к «Эксплореру». Бородка уже заводил мотор: нас явно собирались преследовать.

Продвинувшись в переднюю часть салона, я постучал в прозрачную перегородку, отделявшую меня от водителя. Чип опустил стекло, и я обратился к нему:

— Я на секунду. Не глуши мотор.

В баре я загодя приметил железный штопор. На вид он был крепкий и солидный, с большой удобной рукоятью. Схватив его, я вылез из машины и подбежал к «Эксплореру». Вонзил штопор в заднее левое колесо да пошуровал там, пока воздух не засвистел из дырищи. Подобрался к соседнему колесу…

…И как раз корпел над ним, когда отворилась пассажирская дверь и из машины выкатился Рауль. Оказывается, он ходил гораздо проворнее, чем казалось вначале. Запросто мог бы навалиться на меня всей массой и подмять под себя, но и тут недотепа сплоховал. Велика туша, а ума ни на грош. Удумал, дурила, меня пинать — а ведь куда проще схватить человека за ногу, чем побороть триста фунтов живого веса. Я поймал его за ботинок, крутанул в сторону, и противник брякнулся оземь. Да еще со всей дури саданулся башкой о крыло «Эксплорера». Там даже не грохнуло, а чавкнуло. Удивляюсь, как Рауль тут же не вырубился. Но все равно падение здорово вывело его из строя.

Из авто выскочил Бородка с ломом в руке. Я же тем временем прижал Рауля к асфальту, задрал ему подбородок и сунул штопор прямехонько под косточку.

Бородка подбирался ко мне сзади, однако я развернулся, придерживая перед собой Рауля, прикрытый с тылу кузовом «эксплорера». Помощь сейчас ой как не помешала бы: вот бы Чип вылез из машины. Только нет, тот явно не собирался искать неприятностей на свою шкуру и лишь поддавал газу на холостых.

— А ну-ка ломик положи, — обратился я к Бородке.

— Пошел на хрен.

— Положи, сказал, а то сейчас приятеля твоего чпокну.

Бородка напирал. Рауль постанывал и извивался. Я сильнее всадил штопор в его мягкую шею, и толстяк мигом перестал ерзать. Из глотки закапала кровь — рана была неопасна, я специально целился в мягкую складку жира под костью, где заведомо не могло быть крупных вен и артерий. Зато зрелище было мокрушное — напарник даже ломик бросил.

— А теперь глуши мотор и давай ключи, — потребовал я.

Латинос не шелохнулся.

— Быстро.

Я вонзил штопор поглубже, и Бородка, попятившись к водительской двери, выключил зажигание, вынул ключ и поболтал им в руке, чтобы я видел.

— Бросай сюда.

Он швырнул. Нас разделяли каких-то десять шагов, и ключ упал прямехонько посередине. Паршивец ухмыльнулся.

— Это ты зря. — С этими словами я отшвырнул в сторону штопор, схватил Рауля за крохотные розовые ушки и со всей силищи саданул его головой о борт «Эксплорера». Больше не потребовалось: бугай тут же обмяк, хотя я точно знал, что не угробил его насмерть.

Бородка рванул было к ломику, и тут я удачно подловил момент: пнул красавчика прямо в репу, тот покатился по асфальту да так и остался лежать — только постанывал.

Опять через громкоговоритель завопил Уильямс:

— Частин, это еще что за хренотень, к чертовой матери?!

Распахнулась дверь первого корпуса, и оттуда, схватившись за кобуру, выскочили Фэрбенкс с прыщавым юнцом. За ними бежали еще двое надсмотрщиков.

Я схватил ключи от «эксплорера», швырнул их через забор, и они затерялись в бурьяне. Прыгнув в лимузин, я скомандовал:

— Ходу!

Взревел двигатель, и мы, не дожидаясь, пока конвойные нас нагонят, вихрем смылись с парковки. Промчались по двухрядной дороге, свернули за поворот, миновали стройные ряды сосновых посадок. Впереди на многие мили расстилались сушь да степь. Чип отодвинул заслонку и спросил:

— Что там случилось?

— А черт его разберет.

На самом деле я слукавил — просто боялся взглянуть правде в глаза. А правда состояла в том, что на меня «наехал» покойник.

Глава 3

Чип мчал на восток, в сторону Таллахасси. Я то и дело оборачивался, высматривая слежку, — все чисто, «хвоста» нет.

Мы влились в густой поток транспорта, я вскрыл конверт и развернул письмо от Барбары. На бумаге стоял штемпель «Альбери-Бич-клаб», небольшого гостиничного комплекса на одном из Багамских островов, Харбор-Айленде. Это было первое место, куда мы с Барбарой выехали вдвоем. Мечта, а не отдых. С тех пор наведывались сюда еще несколько раз и уже считали его «своим». Расписалась моя любовь на целых три страницы, внизу стояла дата: среда, седьмое августа — то есть позавчера. Вот они, ее старательные каракули, почерк прилежной школьницы. Барбара росла в Англии, у них там все немного отличается, в том числе и правописание — непременно нужно ставить черточку поперек семерок и Z. Сразу видна рука англичанки.

«Дорогой Зак,

— начиналось письмо. —

Прости, что сама тебя не встретила, как-то все разом навалилось. Я наняла крайне неудачного фотографа. Так вот, пришлось уволить его и самой срочно лететь сюда, на Харбор-Айленд. У нас съемки для январского выпуска, так что завалить их никак нельзя — кровь из носу, а сделай. Ты меня простишь?»

Ну конечно, любимая. Этой женщине я готов простить что угодно — она не оставила меня в самую трудную минуту, когда остальные отвернулись. Она любила меня в такие времена, когда — пусть и не по моей юле — жизнь моя яйца выеденного не стоила. Разумеется, мне было бы приятнее, если бы сейчас, в лимузине, рядом сидела она. Мы распили бы бутылочку «Шрамсберга» девяносто восьмого года, которую она припасла в честь моего возвращения. Но по большому счету: что здесь прощать? Я ее люблю, она меня любит — разве можно еще чего-то желать?

Она мне названивала с острова, хотела предупредить, что планы изменились, да со связью вышли какие-то неполадки. Обычная ситуация. Уж если не телефон, так электричество вырубят. Эх, будни островка-невелички. Один общий знакомый помог найти водителя, который взялся сгонять в Западную Виргинию и довезти меня до места. Барбара будет ждать на Харбор-Айленд. В Форт-Лодердейле я переночую, а на следующий день вылечу из Орландо — удалось забронировать коммерческий рейс. Барбара сняла для меня номер в «Лос-Альтос инн», очаровательном отеле на пересечении всех морских путей.

«Ближайший чартер вылетает в субботу днем, раньше ничего не нашлось. Спешу тебя порадовать: полетишь с Чарли Каллаханом. В три часа он с нетерпением ждет тебя на аэродроме. Даже пригрозил переименовать свою фирму в „Зак авиа“. Это в честь тебя, улавливаешь? Ты, наверное, покатываешься со смеху».

Ну, не в прямом, конечно, смысле, но да. Так и думал, что Чарли какую-нибудь хохму отчудит.

«Поселимся в „Альбери-Бич“ — я уже все устроила. Помнишь наш домик на холме с изгородью, увитой диким виноградом? В спальне без тебя сиротливо и кровать слишком широкая. Лежу под сеткой от комаров и представляю, как было бы здорово… Хотя ладно, мало ли о чем я тут мечтаю. Одно скажу: ты — главное действующее лицо. Знаешь, а кроватка у нас очень даже ничего. Ты прилетай поскорее. Целую…»

Я сложил письмо, сунул в конверт. Достал стопку сотенных купюр, пересчитал: двадцать. И еще здесь лежал клочок бумаги, на котором Барбара торопливо нацарапала:

«С водителем я расплатилась. Довезет тебя до самого аэропорта. А деньги — прах; трать, не жалей».

Тут меня неприятно кольнуло — пожалуй, впервые за долгие месяцы. Что написать в графе «профессия», если придется заполнить анкету или декларацию? Пока что я, выходит, жиголо. Сунув деньги в карман джинсов, я откинулся на пышном диване и попытался загнать хандру куда подальше.

Был у нас в Бейпойнте специальный психолог для у́рок, который помогал справиться с трудными моментами. В принципе форсированный курс «адаптационной подготовки заключенных», этакий цикл личных встреч и душещипательных бесед, был рассчитан как раз на то, чтобы искоренить у заключенного подобные комплексы и научить нас, как не потеряться, вновь оказавшись во внешней среде. Пожалуй, зря я забил на его сеансы — может, и вышло бы что путное. Просто, помню, пришел я к нашему психотерапевту, и этот зеленый мальчик — дай Бог, полгода, как из колледжа, — принялся грузить меня умными понятиями. Искренне желая своему подопечному добра, он пытался взрастить у меня «чувство собственного достоинства», помочь обрести «жизненные принципы, личные цели и убеждения» и привить «уважение к моральным ценностям». Иначе говоря, читай по губам: «Зак, ты паршивец и поступил паршиво, но если пообещаешь стать хорошим человеком и вести себя как следует, то не пожалеешь. Жизнь — такая клевая штука». А поскольку я исповедовал старейшую зэковскую истину: «я невиновен» (что действительно было так), — то решил не строить из себя лицемера и, пару минут послушав детский лепет нашего «мудрилы», попрощался и вышел. Только меня там и видели.

Эх, вот бы его сюда — мне эмоциональная поддержка ой как не помешала бы, будь я стократ неповинен в инциденте, стоившем мне двух лет жизни. Правосудие вынесло свой вердикт. Значит, так тому и быть. Захари Тейлор Частин попал в черные списки, срок ему пришили белыми нитками, и приговор обжалованию не подлежит. Я бывший зэк, без денег, без работы и перспектив на ближайшее будущее. Да и, пожалуй, не только на ближайшее. Хоть садись на тротуар да милостыню проси.

Что это на меня нашло, в конце-то концов! Качу себе в лимузине на Багамы, где меня ждет женщина, любимая и любящая, да еще в кармане — два косаря. Нет уж, воистину пора менять установки: жизнь — клевая штука…

Глава 4

Через час Чип опустил ширму из оргстекла, отделяющую его от салона, и сообщил, что пора заправиться. Притормозил у магазинчика «7—11». Народу тут было тьма-тьмущая, так что пришлось занять очередь и подождать. Во Флориду отовсюду стекались отдыхающие: здесь стояли машины с номерами самых разных штатов, с закрепленными на крышах шезлонгами и велосипедами. Тут были и работяги в пикапах со стремянками и козлами для пилки дров в кузовах, и пожилые пары на стареньких «крайслерах». Старики, выйдя из машины, тряпочкой смахивали налипших на лобовое стекло жучков и никак не могли разобраться, «куда, черт побери, совать этот новомодный пистолет». Но вот подошла и наша очередь. Чип залил в лимузин двадцать четыре галлона и направился в уборную. Я вылез из машины и потянулся.

Что-то я сдал в последнее время. Пожалуй, никогда еще так не распускался. Время в тюрьме каждый коротал как мог, и очень многие накачивались до чудовищных размеров — смотреть было страшно. Я же попросту валялся на койке и читал книжки. Про море, про матросов и плавания. Уговорил всего Патрика О’Брайена, все двадцать книг про Джека Обри и Стивена Матурина. Освежил в памяти трилогию «Баунти», которую впервые прочел лет в двенадцать, еще пацаненком. Помню, тогда-то я и понял, что отныне сухопутная жизнь мне заказана. Потом буквально проглотил книжку про Эрнеста Шекелфорда и его полную тягот антарктическую экспедицию. Опасности, лишения — на фоне их свои беды казались не такими страшными.



Я по-прежнему опасался преследования и не спускал глаз с выезда на трассу — вдруг мелькнет знакомая машина с тонированными стеклами. Пока, похоже, никто не собирался вызывать меня на «разговор по душам». Впрочем, рано радоваться: мне дали лишь временную передышку. Они свое еще наверстают. Если я правильно вычислил, кто стоит за Козлиной Бородкой и Раулем, тогда меня так просто в покое не оставят. Уж если этот человек решил заняться мной вплотную, за гориллами дело не станет: у него подручных — не сосчитать. Единственное, что мне пока не ясно, — с какой стати ему засвечиваться, ведь по закону он мертвец. Собственно говоря, только так ему и удалось избежать тюрьмы.

Я прошелся вокруг лимузина и встал перед водительской дверью. Там, сбоку, отошел кусок приклеенного скотчем картона. Не долго думая, я дернул, и моему взгляду предстал феноменальный образчик акриловой живописи: здоровенные розовые титьки с крохотной лампочкой в каждом соске. Над этой пышностью было нарисовано лицо с игривой улыбкой и большой шевелюрой. Рядом крупными буквами с завитушками было выведено: «„Киски-Ириски“ — лучшие мадам Форт-Лодердейла».

Я обернулся: на меня уже поглядывали. Лимузины сами по себе видишь не часто, а такие, с голыми титьками и розовыми рюшечками, и подавно.

Чип вышел из магазина и направился ко мне. Он попивал газировку из большого стакана и, сам того не желая, притягивал к себе взгляды окружающих. Да, мой водила — зрелище не для слабонервных: здоровенный бугай в тесной шоферской форме, из-под кепки выглядывают желтушного цвета волосы, на носу — очки с пронзительно-синими стеклами. Будто с другой планеты свалился, этакая помесь Халка Хогана и Капитана Кенгуру.

Он приблизился ко мне, за раз осушил свой здоровенный стакан и перевел взгляд на кусок картона, который я так и держал в руке.

— Кто просил отрывать?

— Хотел посмотреть, что под ним. Значит, вот где ты работаешь…

Чип пожал плечами и не ответил.

— Так это, выходит, тусовочная машина у вас, в «Кисках-Ирисках»?

— Ну да. — Он хмыкнул. — Мы ее окрестили «мерседес-бабенц».

— Славненько.

— А знаешь, как твой диван называется? Насестом.

— Ишь ты.

— Чего там только не вытворяют.

— Могу себе представить, — ответил я.

Обошел автомобиль и сорвал лист с другого боку, где красовалась совершенно идентичная эмблема. Я бросил обе картонки в мусорный бак и сказал:

— Чип, слушай.

— Ну?

— Ты не против, если дальше я впереди поеду?


В дороге мой шофер врубил магнитолу. Громко. То есть очень громко. И постоянно переключал каналы. Мы слушали рок, кантри-вестерн и музыку, которой я даже не подберу названия. Я не возражал и смотрел в окно. Мы пересекали северную Флориду с ее рекламными щитами и пастбищами, жилыми фургонами и парковками для трейлеров. Мы проезжали убогие иссохшие городишки, которым «посчастливилось» проклюнуться вдалеке от побережья и «Диснейленда». Что ж, для кого-то и это дом.

Перед самым Лайв-Оком попали в зону, где вообще ничто не ловилось, и Чип выключил радио. Какое-то время мы ехали молча, а потом мой попутчик спросил:

— Так эта дамочка, с которой ты повязан, она вроде как при бабках?

— Ну да, кое-что сколотила, — ответил я. — Много работает. Она усердная.

— Журнал у нее свой — так, что ли?

— Верно.

— Небось до хрена платят?

— Да по-всякому бывает, — ответил я. — Ну владелец-то получает порядком.

— Водятся у нее денежки, говоришь?

Он, конечно, проявлял немереное любопытство, но я отвечал с охотой. Просто мне было приятно рассказывать о Барбаре — вроде как льстило самолюбию. К тому же ведь надо о чем-то трепаться, а тут какая-никакая общая тема. Я пару минут поразмышлял, кто из наших знакомых водит дружбу с подобными ухарями, да потом бросил: меня везут куда надо, и нечего всякой ерундой загружаться.

— В общем, есть такой журнал, «Тропики» называется, — пояснил я. — Она с него начинала. Там рассказывается о Карибах. Предназначен для туристов и путешественников, профессионально сделан. Есть отдельные мелкие издания для каждого острова в отдельности из цикла «Лайв!». Скажем, «Барбадос Лайв!» или «Ямайка Лайв!» — да много их там.

— Где ты только подцепил такую цыпочку? — полюбопытствовал Чип.

— Пару лет назад она заказала вечеринку на воде. Решили всей компашкой скататься к берегам Менорки — вроде как девичник устроить.

— Она оттуда, что ли?

— Нет, это я оттуда. Живу там. А она из Уинтер-Парка. Есть такой городок рядом с Орландо. Красивый. Там у них и офис находится. Издательство «Орб медиа».

— А много у нее народу подчиненных?

— Ну, не знаю. Человек тридцать, а то и сорок. Сказать по правде, я в ее дела особенно не вникаю.

— Так чем ты занимаешься-то? Лодку держишь? — спросил Чип.

— Держал раньше, и не одну. Только теперь нет у меня ничего.

— Катал людей по реке, значит? Такой у тебя бизнес?

— Ну да, и еще там по мелочи, — ответил я. — Морские прогулки, закат под парусами, глубоководная рыбалка, чартер на Багамы. И плоскодонка у меня была… Да теперь только…

Все забрали, ничего не осталось. Впрочем, черт с ним, хватит о прошлом горевать. Скорее на Багамы к Барбаре! Правда, есть тут у меня одно дельце, последнее.

— А ты какой дорогой в Форт-Лодердейл едешь? — спросил я Чипа.

— Пересеку Семьдесят пятую и пошурую на юг до главной магистрали. Так сюда и добирался.

— А давай-ка свернем с трассы и проедемся по Менорка-Бич: хоть домой загляну.

— Крюк больно большой, — буркнул Чип. — Спешить надо.

— Куда нам спешить? Самолет у меня завтра. На свидание, что ли, опаздываешь?

Чип обернулся. Он, видимо, думал убить меня взглядом — правда, я так точно и не понял: под очками не видно.

— Дело одно есть, — ответил Чип.

— Так подождет твое дело. Тебе Барбара за два дня заплатила. А у нас еще и первый толком не начинался. Давай рули на Менорку.

С минуту мы ехали молча: Чип яростно вцепился в руль и беспокойно ерзал. Потом взглянул на меня и заявил:

— Дороги не знаю, а карту не прихватил.

— Не беда, я подскажу. Чешешь до Окалы, на развязке съезжаешь с Семьдесят пятой и по Четыреста сорок первому до самого Педро, там будет лес на Сорок втором, на Четыреста пятьдесят втором держись правой стороны, съедешь на Сорок четвертое, оно ведет на Де-Ленд, и дуй до упора. Там уж до Менорки рукой подать. Запомнил?

Чип демонстративно покатал язык за щекой, врубил радио на полную серовышибалку и дальше крутил баранку с совершенно равнодушным видом, словно ему совершенно по барабану, что рядом с ним сидит «мистер Ходячий Атлас».


Ехали молча, только временами я говорил, куда сворачивать. Пару раз слышали выпуски новостей. Где-то на островах Ки на берег вынесло лодку с кубинцами. Ко Дню труда ожидается повышение цен на топливо на пятнадцать центов за галлон. Замеченная синоптиками область низкого давления в семистах пятидесяти милях к востоку от островов Тюркс и Кайкос грозит вылиться в третий тропический ураган этого сезона. Ему уже присвоили имя: Курт.

Мы подъезжали к Де-Ленду, когда у Чипа забренькал сотовый телефон. Он взглянул на номер, но отвечать не стал, а через пару минут подрулил к ближайшему магазинчику и остановился.

— Надо отзвониться, — сказал он. Вылез из автомобиля, отошел в дальний угол парковки, попутно набирая номер, и принялся с кем-то разговаривать.

От нечего делать я заглянул в бардачок. Собственно, ничего удивительного там не обнаружилось: куча презервативов, нечто напоминающее трубку для гашиша и аптечка первой помощи. Короче говоря, все, что нужно обстоятельному путешественнику. Еще тут валялось несколько визиток с эмблемой «Кисок-Ирисок» и надписью: «Чип Уиллис. Доставка и сопровождение». Значит, наш приятель сутенер. Вот это уже в его стиле. Я взял себе карточку — мало ли пригодится, в жизни всякое бывает. Кризис среднего возраста или еще какая напасть. Захочу куда-нибудь смыться, покурить, поквохтать с цыпочками на насесте. А может, какой-нибудь добродетельный хмырь раньше пристрелит.

Открылась дверь, и в салон заглянул Чип.

— Мне еще кой-куда надо позвонить. Так что обождать придется.

— А в машине не можешь разговаривать? — поинтересовался я.

Он покачал головой:

— Связь хреновая. На улице лучше слышно. Хочешь — прогуляйся или пожевать что-нибудь возьми.

А что, удачная мысль. Я вылез из авто и спросил, что ему купить.

— Большой стакан диетического «Доктора Пеппера» и «Читос», большой пакет.

Он сунул руку в карман, извлек пригоршню монет, но я отмахнулся.

— Угощаю.

Хотелось как-то загладить перед ним неловкость, все-таки столько еще вместе переть.

Зашел в «7-11». Воспользовался удобствами, сполоснул руки, умылся. Взял себе бутылку воды и все, что заказывал Чип. Выложил три доллара и шестьдесят семь центов — из денег Барбары.

Когда же вышел на улицу, лимузина и след простыл.

Глава 5

Я стоял у дороги и пытался понять, почему Чип так предательски меня оставил. Испугался, что ли? После разборок возле тюряги нервишки не выдержали? Решил смотаться подобру-поздорову, как бы чего не вышло? А может, и впрямь дело у него какое в Форт-Лодердейле. Кто его знает? Или собеседник я совсем паршивый? Все бы ничего, да тут меня кольнуло: а ведь документы в машине остались, в пластиковом конверте — права, паспорт, справка об освобождении. И вот тут-то я крепко приуныл.

Чтобы въехать на Багамы, американскому гражданину не обязательно предъявлять паспорт — достаточно иметь при себе водительские права и свидетельство о рождении, с печатью и водяными знаками. Мне доводилось видеть, как целым семьям приходилось разворачиваться домой только из-за того, что какой-то таможенный бюрократ не захотел, видите ли, принять копию свидетельства о рождении ребенка. У меня же на руках не было даже библиотечной карточки, так что я совершенно не представлял, как теперь окажусь на Багамах. Сегодня пятница, день клонится к вечеру, правительственные конторы и учреждения скоро закроются, и до понедельника никто на работу не выйдет. Да и потом, возни не оберешься: заполнять всякие-разные анкеты и формы, писать заявления, фотографироваться — документы получу никак не раньше чем через несколько дней, даже если приплатить за срочность. Можно было бы заказать новые водительские права взамен утерянных, но из-за судимости они аннулированы. А со свидетельством о рождении и того хлеще: нужно подать запрос в Бюро записей гражданского состояния в Джэксонвилле, а на это в лучшем случае уйдет пара дней.

Короче говоря, влип я здорово. Прямо хоть кати в Форт-Лодердейл разыскивать Чипа с лимузином. К Чарли Каллахану, что ли, податься, он калач тертый, авось придумает что-нибудь… Да, если кто меня и протащит на Багамы, так это он.

Я прошелся к таксофону, сунул в щель монетку и набрал свой домашний номер. Глупо, конечно, надеяться, но вдруг Дрыщ поднимет трубку — может, он на месте. Скатался бы до Де-Ленда, тут всего двадцать миль, подобрал бы меня.

Раньше, когда у меня имелся флот и приличный бизнес, Дрыщ служил моим первым помощником, хотя у нас не было строгого разделения на чины и звания. Потом закрутилась вся эта карусель, и я угодил в Бейпойнт. Напарник и тогда меня не бросил — от него во все времена было тяжко отделаться, как я ни старался. В мое отсутствие он взялся присмотреть за добром.

На десятом гудке вклинился автоматический голос — мол, если я суну в щель еще семьдесят пять центов, то смогу оставить сообщение. Я повесил трубку.

Стоял на парковке, осматривался, пока не приметил двух сорванцов — пареньков лет по семнадцать-восемнадцать. Они были босы, без рубашек, в широких пляжных шортах и сновали вокруг ржавенького «вольво» с закрепленными на крыше досками для серфинга, проверяя, надежно ли держатся ремешки. Сразу видно, пацаны из Орландо держат путь к заливу, вкусить морской пены и брызг. Я подошел к ним и предложил срубить сотню зеленых, подсластив сделку пакетом «Читос» и большой порцией кока-колы. Мы ударили по рукам и через пару минут тронулись в путь.


Сколько времени прошло, а Менорка-Бич так и не переменился. Во Флориде города разрастаются на глазах. С материком здешние места соединяются двумя мостами. Оба названы в честь каких-то давно канувших в небытие политиков, в простонародье же их кличут Низким и Высоким. Последний был выстроен сравнительно недавно, несколько лет назад, и я его одно время ненавидел. Впрочем, постепенно глаз попривык — мост-то был недурен, и теперь мы избрали этот путь.

В свое время я успел наездиться по Высокому, и до сих пор каждый раз неизменно поражался раскинувшемуся внизу виду. К северу бухта Коронадо пенным фартуком впадает в океан, и барашки прибоя бьются о выстроенную из гранита дамбу — тщетная потуга упредить нашествие Атлантики на здешние песчаные берега. К югу протекает Индиан-Ривер, окаймленная мангровыми лесами. Бежит-плещется водица, вливаясь в широкое материковое море под названием Лагуна Морского окуня — Редфиш. Где-то посередине вклинился уголок цивилизации, в мало-мальски удачной попытке загадить здешний пейзаж, ничтожной в сравнении с тем, что люди сотворили с Дейтоной, Коко и множеством других некогда живописных мест. Конечно, и здесь не обошлось без излишеств — как-никак Флорида. Вдоль пляжа змеится нагромождение кооперативных домов, слишком высоких по меркам побережья. На плодородной почве, вполне пригодной для выращивания капустных пальм, расплодились рынки и рыночки. Толстосумы с весьма скудными представлениями о красоте понаставили в дюнах огромные особняки. А что, если, не приведи Господи, смерч пройдется?..

Мы съехали с моста и еще несколько миль мчались на юг почти до упора, туда, где кончается трасса и начинается национальный природный заповедник Коронадо. Остров в этой части сужен до невозможности — порой достигает нескольких сотен ярдов в ширину. Посмотришь налево — необъятная ширь океана, направо — лагуна Редфиш, а прямо по курсу на много-много миль тянется тоненькая полоска земли, разделяющая водное пространство пополам: на востоке — пляж, в центре — дюны, низким пологим берегом сбегающие к морю на западе.

«Холодная война» все-таки кое в чем сослужила хорошую службу. В те времена, когда каждый рвался первым освоить космическое пространство, НАСА захапало себе здоровенный шматок восточного берега Флориды, дабы прозорливые русские ненароком не углядели, что там творится на мысе Канаверал. Потом, когда напряжение стало ослабевать, НАСА передало почти всю буферную зону на попечение Службы охраны национальных парков, а к Флориде вернулись примерно двадцать миль нетронутой, почти девственной, земли вдоль берега океана.

Мы миновали домик, где размещались приставленные к этой территории рейнджеры, и лодочную станцию с просторной парковкой. Здесь было пусто — парочка джипов да трейлеров, и все. Время не рыбацкое — жарища стоит. Мы съехали с трассы на проселочную дорогу — грязь да ракушки — и пронеслись мимо знака с надписью: «Въезд только для арендаторов».

Я обратился к парнишке за рулем:

— Сворачивай сюда.

Дорога змеилась среди пальм и зарослей дикого винограда. Она уходила в глубь лагуны, кружила вокруг да около и наконец выходила на расчищенный под пашню участок земли вдоль берега. Ярдов на пятьдесят от берега в воду отходил длинный деревянный мол. За ним, крыльцом к воде, стоял первый из нескольких домов, окаймлявших лагуну, — больших низкорослых «изб» с длинными верандами и широкими, опускающимися к самой земле крышами, обитыми давно проржавевшей жестью. Приличных домов здесь не осталось: все они были довольно старыми и заброшенными, поскольку, совершенно очевидно, давным-давно пустовали. Древние кедры с изъеденными трухлявыми стволами, раскинув узловатые ветви, стояли вдоль деревенской дороги. То тут, то там виднелись остовы сгнивших лодок и каркасы проржавевших пикапов, на которых некогда возили бочки с вином. Чернел гнилыми остями завалившийся штакетник.

— Ты здесь живешь? — спросил один из моих попутчиков. — Город-призрак какой-то.

— Добро пожаловать в Ла-Донну, — ответил я. — Население общим числом два человека.

Это я и Дрыщ. Его многочисленные подружки — не в счет, их там перебывало видимо-невидимо. Барбару я тоже не считал, хотя до того, как меня забрали в Бейпойнт, она здесь почти обосновалась. Я уповал, что со временем все само утрясется и наши отношения перерастут в нечто постоянное. Вероятно, она рассчитывала на то же самое. Вслух никто на эту тему не посягал — вроде как запретная территория: у каждого имелась масса планов и замыслов, которые надо было осуществить, прежде чем касаться подобных вопросов.

— Ух ты, давай пивом ужремся! — воскликнул один из моих попутчиков. Другой предложил купить билет до Коста-Рики, попробовать тамошнюю волну и марихуану. Ну вот, наконец-то сбудутся мечты американской молодежи. Приятно сознавать, что и я приложил к этому толику стараний.

Я вылез из ржавенького «вольво» и направился к своей усадьбе пешком. Миновал зеленую мемориальную доску с золотой гравировкой: «Город Ла-Донна». Ниже шел краткий экскурс в происхождение названия. Известно, что источники имени Ла-Донна окутаны тайной, раньше здесь было поселение индейского племени тимукуана, о чем свидетельствуют многочисленные захоронения пустых раковин и целая сеть каналов, соединяющих лагуну с океаном. В более поздние годы, в начале двадцатого столетия, здешние постройки скупили зажиточные цитрусовые плантаторы и разбили на этом месте семейные усадьбы.

Впрочем, об одном историческом событии надпись умалчивала. В шестидесятых годах здесь развернулась целая война. Государство, в алчной попытке расширить свои береговые владения, попыталось конфисковать землю у потомков тех самых «зажиточных плантаторов». Может быть, «конфисковать» — сильно сказано, но по большому счету произошло именно так. Владельцам каждой усадьбы предложили убогую сумму и право пожизненной аренды. То есть со смертью собственника земля переходила в руки правительства, а все наследники — побоку.

Мой старый дед Частин отнюдь не был таким «зажиточным плантатором», как его предки — можно назвать его оригиналом и черной овцой в стаде, — однако уж если он и был простаком, так простаком твердолобым. Когда все остальные землевладельцы подписали документы в пользу государства, мой дед принялся воевать. На свои скудные средства он нанял кучу адвокатов и запустил многолетнюю тяжбу. Его позиция строилась на том, что для него земля — средство к существованию, а не просто жилье, а бизнес нельзя взять и вырвать с корнем. Фигурально выражаясь.

Кто-то сходит с ума по орхидеям, кто-то увлекается розами. У деда тоже была страсть: он коллекционировал пальмы. Мой славный предок исколесил весь мир в поисках редких экземпляров: побывал на Мадагаскаре, Канарах, в Таиланде и на Кубе. Отовсюду тащил стручки и семена, чудом провозил через таможню молодые деревца — ведь он не был исследователем и не имел права ввозить в страну представителей чужеземной флоры и фауны. Как-то раз мою бабушку задержали в международном аэропорту Майами — служащий обнаружил в ее чемодане индийскую веерную пальму в три фута длиной. Не беда, зато следом за ней дедушка протащил в зонтике пальму чуть меньшего размера. Как говорится, в семье не без контрабандиста.

В целом на семнадцати акрах земли теснилось где-то двести видов пальм, в общей сложности тридцать тысяч деревьев. Экзотика: уголок тропических джунглей, чудом занесенный на чахлый барьерный остров. Мое детство прошло в чудном месте.

Мать называла усадьбу «наш маленький рай».

Они с отцом погибли, когда мне стукнуло семь. Дело было летом, поплыли на лодке в лагуну половить креветок. Откуда ни возьмись налетело ненастье, началась гроза. Молния угодила прямиком в их крохотное суденышко, взорвался топливный бак, и в ту же секунду их не стало.

Меня вырастили дед с бабкой. Окружили пацаненка заботой и любовью. Поэтому, когда правительство попыталось окопаться в наших краях, они уперлись пятками в землю и ни с места: отстояли-таки маленький рай на реке.

Есть в нашем роду одна печальная наследственная черта: мы совершенно не склонны к предпринимательству. Мы трудолюбивы, но не умеем делать деньги. Дедуля продавал пальмы время от времени, этого хватало, чтобы расплачиваться по счетам и покупать продукты. Ему бы крутиться, привлекать клиентов, заниматься новым прибыльным делом, коим стал ландшафтный дизайн — каждый клочок земли во Флориде стоил немереных денег, и каждый хотел здесь что-нибудь прикупить. Дедушка знал толк в выращивании деревьев, легко отыскивал редкие виды и доводил их до зрелости. Он обменивался пальмами с другими коллекционерами и жертвовал их ботаническим садам и общественным паркам — никому не отказывал. Его увлечение не давало большого дохода. Он не умел нажиться на своей страсти, хотя и питал к пальмам истинную любовь. И федеральный судья в конце концов вынес такое решение: «Пальмовый питомник Частина являет собой уникальное и неповторимое место проживания, неразрывно связанное с фактическим местом своего нахождения». Правительство проиграло иск и не смогло выкупить нашу усадьбу, которая расцвела частным оазисом посреди национального парка.

Грунтовая дорога привела меня к высокому деревянному забору, который начинался у самой реки и убегал метров на сто в глубь материка. За забором высилась пышная зелень пальм, так непохожих на окружающую низкорослую флору.

Бабушка покинула меня вскоре после деда, а в одиночку ухаживать за плантацией я уже не мог. Дом был крепок — по крайней мере настолько, насколько может быть крепок деревянный дом столетней давности во Флориде с ее солеными ветрами, грозами и самым разным насекомым сбродом, обитающим в субтропиках. Я всеми силами поддерживал флот в рабочем состоянии, как мог привлекал клиентов, трудился на судоходном поприще. А вот агрономом я оказался никудышным. Да, пальмы мне очень нравились, но я понятия не имел, что и когда нужно с ними делать. Постепенно питомник зарос, деревца захирели, наименее стойкие вымерли.

И все равно это был мой дом. Кроме тех лет, что я провел в колледже и в Майами, у меня не было иного пристанища. Конечно, я сам затянул всю эту волынку и принял случившееся за неминуемое, однако к тому, что ждало меня на подъездной дорожке, я был не готов. Здесь стоял большой указатель с надписью крупными буквами: «Продается».

Глава 6

Хочешь не хочешь, а усадьбу приходилось продавать: я разорен, флот у меня конфисковали. С пустыми руками даже налоги на собственность не потянешь, не говоря уж о том, чтобы ухаживать за плантацией и вести необходимые работы.

На плакате с надписью «Продается» значились координаты — логотип и телефон риелторской фирмы Джо Хардвик, моей старинной приятельницы. Надо сказать, у нее были твердые профессиональные принципы. Собственность стоила больших денег, и Джо получила бы солидные проценты. Когда я сообщил ей о намерении продать землю, она даже не сразу согласилась.

— Слушай, Зак. Зачем тебе посредники? Позвони в парковую службу — с руками оторвут. Глазом моргнуть не успеешь. И не придется никому проценты отстегивать.

— Да я уж звонил, — посетовал я. — Так мне эти вашингтонские умники сказали, что сначала придется получить разрешение конгресса на сделку, а это три-четыре года волынки. Я столько ждать не могу: мне сейчас деньги нужны.

Джо выслала мне по факсу нужные документы, и я их подписал за неделю до того, как меня вытурили из Бейпойнта. До сих пор довольно сносно удавалось гнать от себя всяческие мысли касательно продажи, но едва я прочел это слово и увидел все собственными глазами, как мне сильно взгрустнулось. Ладно, проснись и пой! Флоридский рынок недвижимости бурлит и кишит выгодными предложениями. Каждому хочется разжиться здесь клочком земли. Уже нашлась пара-тройка покупателей, и Джо смотрела на дело весьма оптимистично. «Через месяц, — сказала она, — поставишь подпись, и гуляй, парень!»

Особых дел у меня в Ла-Донне не было. Хотел последний раз здесь побывать, попрощаться с прошлым, настроить компас, прежде чем навсегда отплыву от родных берегов навстречу Барбаре и Багамам.

Раньше с воротами всегда было строго: обязательно висел замок. Сейчас еще издали я с беспокойством заметил, что они открыты нараспашку, а в грязи отпечатались свежие следы шин. Я сильно сомневался, чтобы Дрыщ без моего ведома выехал кататься — за руль он садился только при крайней необходимости. В таком случае интересно, кто решил наведаться ко мне в гости. Неужто эта банда с большой дороги — Козлиная Бородка с Раулем — донесли своим, что я от них так победно смылся? Возможно. Могли бы и прикрыть за собой, к чему такая нарочитость? Хотя с этих станется. Отъявленные тупицы.

Я по кромочке, тихо-тихо, прошел на территорию.

Да уж, кто-то тут здорово потрудился, немало пота пролил. Плантация была в отличном состоянии: поросль вырезана, шланги для полива по всей территории проведены — крутани вентиль, и польется. Деревья ухоженны и здоровы. Кое-где даже виднелись новые посадки.

Я вышел из-за поворота и на подходе к дому увидел грузовичок с открытым верхом и откинутыми бортами. Возле него суетился человек моего возраста, старательно закрепляя на кузове большую саговую пальму. Рядом скакал мальчишка-подросток. С пальмой они не прогадали, призовой экземпляр: на макушке красовалось с полдюжины венчиков. Корневище с комом земли было аккуратно укутано в мешковину. Любители украсить свой газон редкой пальмой встречались и раньше, и мы ревностно берегли свой двор от таких оригиналов, но что бы вот так, среди бела дня?.. Да еще въехать на машине! Ну и люди. Хватает же наглости.

При виде меня мужчина с пареньком прекратили свои занятия и молча ждали, когда я к ним подойду. Старший, длинный и худосочный, снял кепку, отер рукавом лоб и осклабился:

— Зак, сколько лет, сколько зим.

И, лишь заметив надпись на борту грузовичка «Ландшафтный дизайн Бурльсона», я узнал Тома Бурльсона. Мы вместе росли, были отъявленными сорванцами. Да с тех пор столько воды утекло — лет десять не встречались.

— Здорово, Том. — Я пожал ему руку. — Давненько не виделись.

— Давно. Знакомься, это мой сын, Том-младший. — Мы поздоровались с «младшим» за руку, а отец стоял рядом и приговаривал: — Томми, помнишь, ты по телевизору матчи смотрел «Гаторы—Дельфины»? Так там мистер Частин играл.

— Ага, — отозвался Томми. — Закила-Мазила, номер сорок четвертый.

— Польщен.

Том-младший уставился на меня, словно бы раскидывая мозгами («сказать — не сказать?»), и не удержался:

— Гады они, что в школе натворили.

— Ты о чем?

Мальчишка взглянул на отца, и оба в растерянности отвели взгляды: им явно от чего-то стало неловко. Помолчав, Бурльсон сказал:

— Эх, Зак, так ты, значит, не слышал… В газете раструбили. Помнишь нашу школу? Ну вот, в тамошнем вестибюле Доска почета стояла с особой витриной — вроде как «Наши знаменитые выпускники». А там твои фотографии и футболка, в которой ты выходил на поле. Помнишь?

Я кивнул.

— Так вот, зануды из надзора за нравственностью решили, что негоже почитать человека, который сидит за решеткой. Ну и устроили бучу. Капали на мозги, пока не убрали все добро-то.

— Да, таких людей везде навалом, — сказал я.

— Заставьте их, пусть на место вернут, — попросил меня Том-младший.

— Смысла нет. Только нервы попорчу себе и другим, — ответил я. — Но я ценю. Спасибо, парень.

Воцарилась пауза. Мне было неловко спросить Тома, почему он ворует у меня пальмы, а он, похоже, и не думал объясняться. Будто и не застукал я его за преступным занятием.

— Увидел, что ты усадьбу продаешь, — сказал Бурльсон.

Я пожал плечами — что тут скажешь. Да и не было особого настроения теперь это обсуждать, дело прошлое. Только одно мне непонятно: теперь что — каждый может зайти и распоряжаться по своему усмотрению?

— Ты тут за хозяина человека оставил, так он взялся за дело засучив рукава: всю усадьбу вылизал, — продолжил Бурльсон. — Я у него купил пяток саговых пальм — отлично укоренились. Как там его, позабыл…

— Для меня он Дрыщ.

— Прыщ?

— Да нет, Дрыщ. Ну, худяк, тощий.

— А-а, ясно. Он тут в начале недели предупредил, что отбудет. Сказал, чтобы я сам въехал и затоварился, — пояснил Бурльсон. — Он мексиканец, что ли?

— Нет, из Доминиканской Республики.

— На индейца похож.

— Точно, из племени тайно.

— Какого роду-племени, говоришь?

— Тайно, индейцы такие в Карибском море раньше обитали.

— Вот те на, впервые слышу, — вздохнул Бурльсон. — А знаешь, он такой торгаш — только держись. Мы с ним, наверное, с час договаривались — никак он эту пальму уступать не хотел. Причем берет только наличными.

Бурльсон сунулся в кабину грузовичка и протянул мне конверт.

— Пересчитай, тут две с половиной должно быть, — сказал он.

— Это Дрыщ столько за пальму заломил?

— Ага. Любит он торговаться. Поначалу вообще четыре просил. Она того стоит. Лет пятьдесят росла, да и мало где их сейчас встретишь. У тебя там еще одна у навозной кучи, раза в два крупнее. Мне ее Дрыщ за три тысячи уступил. Если кто больше предложит, ты мне скажи, ладно?

Пообещав иметь его в виду, я помог Бурльсону закрепить пальму, мы распрощались, мой давний знакомец сел в машину и уехал.

Закрывая ворота, я переваривал услышанное. Меня в равной степени одолевали негодование и боль, как от предательского удара под дых. Дрыщ, оказывается, в мое отсутствие пальмами приторговывал, а денежки себе в карман клал. Пять пальм по две-три тысячи каждая. Порядочно выходит. Неизвестно, что он еще выкопал. Были тут где-то пальмы с Канарских островов, за которые смело можно выручить тысячи четыре, а то и пять, и кое-какие редкие экспонаты — любую цену проси.

Как видно, Дрыщ заглянул в будущее, понял, что ему там не место, и, пользуясь подручными материалами — вот они, пальмы, никуда не убегут, только копай, — разжился наличностью и слинял. Хотелось бы мне знать, куда и написано ли нам на роду еще увидеться.

Глава 7

Свернув с мощенной камнем дорожки, я направился к дому. В прохладе вековых дубов стояло добротное крепкое здание, выстроенное на века. Ставни были закрыты, двери заперты. Дрыщ кинул меня как последний гад; ладно хоть дом открытым не бросил. В принципе проникнуть внутрь не составляло труда, плевое дело, да только ведь если попаду туда — считай полдня потеряно, надолго застряну наедине с призраками и воспоминаниями о былом. А на это времени не было.

Я миновал родную обитель, прошел на зады, где травянистый склон устремлялся вниз, к реке. Отсюда в ярком свете солнечного дня открывался прекрасный вид на воду, которой можно было любоваться с крыльца черного хода. На заднем дворе обнаружился еще один щит с крупной надписью «Продается», рассчитанный на проплывающие мимо суда. В Ла-Донне река переходила в плес ярдов сорок-пятьдесят шириной, испещренный маленькими островками из осоки, мангровых деревьев да целых куч облупленных до белизны ракушек. Начался отлив, и ближе к берегу обнажилось дно: тут и там сверкали на солнце мутные илистые лужи. У лодочного ангара копошились в грязи ибисы и цапли, вылавливая тонкими клювами пресноводных крабиков.

Открыв дверь, я заглянул в лодочный ангар. Здесь все осталось так, как и было в последний раз: осиротелое помещение, где некогда жили мои прекрасные яхты. Место превратилось в обитель устриц и морских уточек, гроздьями висящих на деревянных, уходящих далеко под воду столбах-опорах. До меня доходили слухи, что мой скромный флот выставлен на аукцион берегового патруля на Менорка-Бич. Если суда ушли с молотка за приличную сумму, то правительство здорово нагрело руки. Подробностей я не доискивался, и без того было муторно.

Я прошелся с небольшой инспекцией по ящичкам и шкафам: открывал дверцы, заглядывал внутрь. Имущество по большей части оказалось цело: рыбацкое снаряжение, маски, акваланги, снасти, крепежи, якоря и такелаж, несколько бензобаков на пять галлонов каждый, корабельные аккумуляторы, пара коробок с сигнальными ракетами, разрешенными береговой охраной, — всякое барахло, коим богат любой владелец приличного судна. Ну или бывший владелец.

Прогулялся вдоль слипа,[3] где некогда стоял мой любимец «Лоботряс». Осмотрелся на реке, что там теперь делается: все было по-старому, единственное — мол[4] вроде как не тот. Незадолго до того, как меня забрали в места не столь отдаленные, нынешним берегам здорово досталось. Бушевали ураганы, выпало небывалое количество осадков: вкупе с ненормальными ритмами лунной и солнечной активности река вышла из берегов, и приливами нагнало воды в страшном изобилии. Мол тогда размыло, и он почти весь обвалился.

Так вот, его отремонтировали. Видно, Дрыщ расстарался, причем собственноручно и не очень давно — работа была совсем свежей. В исполнении угадывался почерк моего помощника: сочетались функциональность и красота. Впрочем, в отношении последнего со мной согласился бы не всякий ценитель искусства: усмотреть руку мастера мог лишь почитатель его таланта. Вместо того чтобы закупить стального прута и укрепить им цементную кладку, Дрыщ обошелся подручным материалом. Кое-где виднелась частая проволочная сетка, старые автомобильные оси и обода колес, несколько карданных валов от древних бортовых моторов, баллоны для подводного плавания и всякий прочий хлам, который накопился с годами. На наружной стороне мола, переливаясь невероятной мозаикой сине-желто-красных оттенков, красовались обломки черепицы и куски битого стекла. Хотя на мой вкус надо бы сделать по-другому, я Дрыщу был благодарен: не придется раскошеливаться на ремонт.

Я вышел на мол и какое-то время смотрел на лагуну. Помню, как в последний раз прощался с родителями. Я стоял точно на этом месте и махал им рукой, а они отчаливали на рыбацком боте. В памяти запечатлелось все до последней детали, каждая мелочь: мамин браслет из бирюзы, отцовская сигарета и музыка, которая лилась из старенького кассетника. Как сейчас помню, это был саундтрек из «Легенд Тихого океана». Любили родители слушать музыку, особенно уходя в плавание. Отец напевал себе под нос «В мире нет второй такой», жутко переигрывая. Мать хмурилась и закатывала глаза, хотя видно было, что ей нравится. В тот день их не стало.

Я вырвался из круга воспоминаний и пошел к ангару. В углу, возле крайнего лодочного слипа у меня был свой крохотный кабинет. Я открыл дверь, зажег свет. Все вроде бы на месте. На дощатой «раскладушке» для пикников, приспособленной под рабочий стол, ютились факс, принтер и старенький допотопный ноутбук. Все как прежде: железное бюро с тремя ящиками, пара пластмассовых стульев, навигационные карты на обшитых ДСП стенах, под потолком — запылившийся от безделья вентилятор. Некогда здесь заседало руководство фирмы «Ла-Донна фрахт». В моем лице.

В морском деле я был универсальным специалистом. Хотите порыбачить на мелководье? Пожалуйста! Выйти в открытое море? Запросто. Поплавать с аквалангами? Отдохнуть в веселой компании? У меня были яхты и ботики на любой вкус. Мне лишь бы покрыть расходы, да еще чуток на разживу оставить. Вообще-то я вполне мог бы позволить себе не работать, наняв капитанов и арендуя яхты от случая к случаю. Только нравилось мне свое дело, и удача сопутствовала до поры до времени. Подкопил деньжат и мог выходить в море исключительно для души; жить, не завися от заработка. Когда гонишься за монетой, перестаешь получать от работы удовольствие. Сразу скажу: в нашей округе найдется масса инструкторов-аквалангистов, рыбацких гидов и экскурсоводов куда более прозорливых и знающих, чем я. Я слишком рассеиваюсь, чтобы стать специалистом в какой-то отдельной области. Мной мало занимались в детстве, и я, спасаясь от скуки, выискивал всевозможные занятия, научившись обходить раз и навсегда заданные маршруты. А кроме того, мне довелось встречать многих профи, отдавшихся одной узкой области, которые со временем начинали ненавидеть свою работу. Проводники-капитаны, что с неприязнью ожидают следующего случая выйти в море с прогулочной группой, — печальное зрелище и незавидная участь. Уж отсутствием интереса к работе я не страдал. Да что теперь — все прахом пошло…

На текущий момент, не зная положения дел на рынке недвижимости, я питал надежды, что денег с продажи усадьбы хватит на покупку приличного суденышка и можно будет начать все заново. Если повезет, может, даже подыщу траулер под стать «Лоботрясу» — вероятность нулевая, но помечтать не вредно. Встану на якорь в какой-нибудь гавани Менорки, буду жить в своем собственном плавучем доме.

Перед самым моим уходом зазвонил телефон. Я поднял трубку.

— «Ла-Донна фрахт».

— Зак? Ты ли это?!

Знакомый голос: Джо Хардвик.

— Собственной персоной, — ответил я. — Только что тебя вспоминал.

— Вот как? Наверняка одни сальности на уме.

Я так и прыснул со смеху: Джо было порядком за семьдесят. Нет, она, конечно, очень даже неплохо сохранилась для своих лет, но, знаете ли…

— Как ты того заслуживаешь, — ответил я.

— Ах, пакостник. Стыдитесь, молодой человек.

Старушка заслуживает всяческих похвал. Зажигательная дама!

— У меня для тебя хорошие новости, — перешла к делу Джо. — Прямо сейчас на руках одно выгодное предложение, а к вечеру еще два клиента подтянутся.

— Ладится, я смотрю, работенка.

— С таким уникальным товаром можно было бы ожидать и большей активности, — ответила Джо. — Думаю, тебе полезно будет узнать, что я определила рамки отбора потенциальных покупателей. Тут приоритеты не в деньгах — толстосумов у нас полно; главное, чтобы человек умел правильно распорядиться землей, был истинным хозяином. Нуворишей я сюда и близко не подпущу: явится и выстроит монструозный домище, чтобы все от удивления попадали. Нет, такой номер не пройдет.

— Спасибо. Если бы ты знала, как много это для меня значит, — сказал я. — А деньги — дело десятое.

Потом Джо сказала, сколько готов заплатить первый клиент. Сумма превышала самые смелые ожидания. Эдак я и пару ботов куплю, да еще шикануть останется.

— Столько готовы отвалить?

— Это не плантация, а дар Божий, Зак. Таких усадеб по пальцам пересчитать. Редчайший экспонат. Увидишь, они еще и цену друг у друга начнут перебивать. Кто-то, может, ради спортивного интереса, но в основном — земля того стоит. В наших краях ничего такого и в помине нет.

Да, я обладал бесценной собственностью, которую добровольно отдавал в чужие руки. Только решение принято, ломка пройдена: не время цепляться за старое, пора строить новую жизнь.

— Могу заскочить вечерком, завезти список покупателей. Ты как? — спросила Джо.

Я отказался. Пока не к спеху — заскочил-то на пару минут, надо бежать. Вернусь с Багам, непременно позвоню.

Мы распрощались, я достал из кармана визитку Чипа Виллиса и набрал номер заведения «Киски-Ириски». Включился автоответчик, и я узнал, что клуб открывается в семь вечера, членский взнос составляет десять долларов, до десяти вечера клиент получает два пива по цене одного плюс двадцать обнаженных дам на любой вкус. Оставить сообщение мне не предложили.

Я поднялся по тропинке к дому и зашел в крытый жестью сарай, который одновременно служил гаражом и вместилищем всякой всячины. Здесь в основном хранился садовый инвентарь для питомника — мотыги, лопаты, секаторы и ручные буры. Тут же стояла газонокосилка. Оборудование было простеньким и старым, доставшимся мне от деда — сам я не слишком вкладывался в это дело.

Укрытый брезентом, здесь стоял джип «вагонер». Я сдернул покров и отступил в сторону, наблюдая, как разбегаются потревоженные мною тараканы и пауки. Машине было уже двадцать два года. Помню, купил ее на свой первый заработок, призовую премию в «Дельфинах». Автомобиль пережил эти годы куда лучше своего владельца. В замке зажигания торчал ключ. Перед тем как меня забрали в Бейпойнт, я убедил Дрыща хотя бы изредка преодолевать свою неприязнь к железным коням и заводить авто, чтобы подзаряжался аккумулятор. Я скользнул за руль, качнул пару раз педаль газа и повернул ключ. Мотор проплевался, кашлянул и довольно заурчал.

Оставалась одна помеха — ровнехонько за джипом кто-то уложил два полных поддона с удобрениями, перекрыв таким образом выход. Навскидку мешков пятьдесят, по семьдесят пять фунтов каждый. Похоже, недавняя доставка. Что там Дрыщ удумал? Он же знал, что усадьба продается. Незачем вбухивать деньги в то, что скоро перестанет тебе принадлежать. Пусть новые хозяева пекутся, чем сад подкармливать.

Я заглушил мотор и прикинул в уме масштабы непредвиденных трудностей: сколько понадобится времени, чтобы все это раскидать. Минут тридцать как минимум. Поднимать и перетаскивать, поднимать и перетаскивать. Тут запросто животик надорвешь. Впрочем, выбирать не приходилось: не избавишься от мешков — не уедешь.

Когда-то давно, еще мальчишкой, я помогал деду по хозяйству. Бывало, возьмешь по мешку в каждую руку — и вперед. Что ж, я и теперь попытался. Есть еще порох в пороховницах, но завтра наверняка буду проклинать все и вся. Я оттаскивал мешки к стене и складывал их в ряд. Плечи жгло от натуги — ничего, попотеть не вредно. Очень скоро рубашка была мокрой насквозь. Я уже освободил первый поддон и принялся за второй, как вдруг меня кто-то окликнул:

— Частин…

Я обернулся на голос. В дверном проеме стояли трое: в ярком свете дня были видны только силуэты, лиц не разглядишь. Я успел заметить, как один из них чем-то замахнулся — вроде бы лопатой. Железо с противным хрустом обрушилось мне на голову, и наступил мрак.

Глава 8

В отключке мне бывать приходилось — пропустишь хороший удар на поле, во время игры, и капец. Когда я приходил в себя, около меня обязательно кто-нибудь суетился с водой и полотенцами — тренер или командный врач, и неизменно с теплым словцом. Под гром аплодисментов я ковылял на скамью запасных игроков, и товарищи по команде дружески хлопали меня по заднице. Не сказать, чтобы мне уж очень нравились эти хлопки, но все одно чувствовал я себя не в пример лучше, чем теперь.

Едва очухавшись, я услышал разговор. Чужаки общались по-испански, и я ничего не понял. Я лежал лицом вниз на цементном полу со связанными за спиной руками — похоже, меня опутали изоляционной лентой. Ноги были плотно смотаны в лодыжках и коленях. Глаза мне тоже залепили. Я сильно прикусил язык, и рана кровоточила, да еще камни какие-то были во рту. Я сплюнул, и тут до меня дошло, что это не камни, а выбитые зубы. Справа все лицо пульсировало от боли. Я пошевелил челюстью, и та отозвалась резкой болью. Что ж, зато выяснил, что, кроме выбитых коренных зубов, все цело. Эх, мне бы боксерский загубник.

И тут один из шайки обратился ко мне:

— Эй, слышь?

— Слышу.

— Это хорошо. А то мы уж думали, каюк тебе. Если б ты загнулся, нам крышка.

Они засмеялись и снова стали балакать по-своему. Где-то рядом волны лизали стену или деревянные сваи-опоры. Судя по всему, я в лодочном ангаре. Значит, меня сюда затащили, чтобы кто-нибудь не заметил с воды.

Я хотел перекатиться на другой бок и тут же схлопотал увесистый пинок в спину. Чья-то мощная подошва прижала меня к полу — так, чтобы и не думал рыпаться. Каблук неприятно впился в шею.

— Остынь, дурила. Так тебе нравится? Скажи спасибо, Рауля здесь нет, он бы тебе сразу башку открутил. Ух как он тебя отдрючит, только попадись.

Острослов перестал топтать мою холку и убрал ногу.

— Что вам надо? — спросил я.

— Показывай давай, где добро.

— Что за добро?

— Ты чужое захапал.

— О чем ты?

— Может, нам самим поискать, а? Тут камня на камне не останется. А что, давно надо было здесь все разнести, сюсюкаемся еще с этим болваном…

— Скажите, что вы ищете.

Незваные пришельцы перебросились парой слов, и тот, кто был у них за вожака, сказал:

— У тебя есть нечто принадлежащее Виктору Ортису.

Эх, так я и знал.

— А разве Виктор Ортис жив?

Бандиты осклабились.

— Уж это будь спок. Мертвее не бывает, и в мир живых он не поторопится, пока не заберет у тебя свое кровное. А будешь препираться — станешь настоящим трупом. Sabe,[5] придурок?

Значит, Ортисовы шестерки.

— Ты правильно сказал, чудила, Виктор Ортис мертв, — ответил старшой. — Только вот мертвецы бывают разные. Вроде как, если все считают, что ты умер, — значит, ты умер. Так и он. Только ему кое-что от тебя нужно.

— Передайте шефу, что и мне кое-что от него нужно.

— Чё еще?

— Он отнял у меня два года жизни.

— Могет быть, и мистер Ортис хочет от тебя того же. В мертвецах ходить — это вам не забава. Нервное дело и тяжелое.

— На жалость не дави, а то расплачусь. Где Ортис?

— А куда отправляются покойники? На том свете. Только вот он никак покоя не найдет, потому что ты ему должен.

— Слушай, передай Ортису, у меня ничего нет. Понял? Это он мне должен, а не я.

Троица снова посовещалась. В испанском я не силен и понимал лишь отдельные слова. Потом разговор смолк. Я слышал, как латиносы стали выдвигать ящики и шарить в вещах. Громилы не слишком-то церемонились. Потом гомон поутих, и кто-то пнул меня в спину.

— Лежи и не рыпайся, — сказал главный, и его дружки радостно загоготали.

А потом, судя по звукам, они ушли. Тихо проходили минуты. Незваные гости не возвращались. Я смекнул, что ничего хорошего их отсутствие не предвещает. Видно, они направились в дом, чтобы перевернуть все вверх ногами в поисках неизвестно чего, и очень скоро снова будут здесь.

Я попробовал высвободить запястья — безрезультатно: лента держалась прочно. Пошевелил ногами, но и они были накрепко сцеплены. Я так лежал, что голова оказалась почти на краю цементного пола и было слышно, как волны плещутся о деревянные опоры одного из лодочных слипов. Попытался вспомнить, докуда доходила вода, когда я только прибыл. Цапли копошились в илистых лужах. Течение было ленивым, река встала. Самый отлив. Сколько я провалялся без сознания? Пять минут? Час? В отлив в слипах глубина футов пять-шесть, смотря по луне. Бывало, «Лоботряс» еле-еле проходил, того и гляди, днищем сядешь. В прилив вода поднималась футов до восьми-девяти.

Вызрел у меня один план. Не сказать, чтобы безупречный, да выбирать не приходилось. Можно было, конечно, спокойно лежать и ждать новоявленных приятелей. Они меня попинают, поколошматят в свое удовольствие, а может, что и похуже. Козлик с Раулем явно с этими парнями повязаны, не исключено, и они сюда мчатся на всех парах, руку приложить. Так что нет смысла ждать, пока тебя сделают излюбленной боксерской грушей.

Альтернативы моему плану не было. Получится — хорошо. Тут все зависит от прилива. Чем меньше воды, тем лучше. Если слишком высоко поднялась, то я скорее всего попросту утону.

Я подполз к краю цементного пола, попытался сориентироваться. Видимо, меня приволокли в ангар через дверь и бросили у ближайшего спуска. Я попробовал отчетливо представить себе это место. По восемь деревянных опор с каждой стороны, по шесть футов между ними и цементная дорожка между первым и вторым слипами. Вряд ли латиносы стали бы утруждаться и тащить меня на самую глубину. Цель была — скрыться от посторонних глаз.

Я колебался, лежа на животе у самого края. Сделал несколько глубоких вдохов, чтобы наполнить легкие, а потом скатился с цемента и ударился о воду. И в этот самый момент я понял, в чем мой просчет. Эх, ну и оплошал же я! Надо было сначала ноги свесить — так бы солдатиком в воду вошел и, может, встал как-никак на дне. Я погружался в воду боком и даже коленей не мог согнуть — так они были стянуты. О дно я ударился плечом, и меня тут же подбросило к поверхности. Судорожно вдохнул, но вместо воздуха глотнул воды. Закашлялся, хлебнул еще и начал всерьез тонуть.

Только не паниковать. Я бился в воде, пытаясь снова подняться к поверхности, да вот дно никак под ноги не шло — я все падал боком, скатываясь на глубину. Воздуха в легких оставалось секунд на тридцать жизни, а потом — покойник. Крабов кормить.

И тут я ударился об одну из свай, на которых держался слип. Неудачно так ударился, ободрал голову о ракушки. Спасибо этим моллюскам, они-то меня и спасли. План созрел моментально. Я ухитрился кое-как встать на дно, прислонившись к столбу спиной, и отчаянно принялся работать руками: вверх-вниз, вверх-вниз. Жуть как хотелось сделать вдох, в голове стучало, в груди стоял ком, все внутри сжалось. Спазм сдавил диафрагму, живот сводило, а я все драл эту несчастную изоленту. Вверх-вниз, вверх-вниз. Руки то и дело соскальзывали, и раковины рвали плоть, но я не оставлял усилий и драл с еще большим остервенением. Черт, крепкая, дрянь. Наконец материя подалась, я с силой дорвал ее и тут же погреб наверх.

Обхватил опору руками, отдышался. Сорвал с глаз изоленту, здорово проредив брови — ну и ладно, слишком разрослись. Да, здорово меня отнесло на глубину, аж на самый край. Я стал передвигаться в сторону ангара, переплывая от опоры к опоре, и лишь когда вода начала доходить до подбородка, остановился. Поднырнул и сорвал путы с коленей, а потом освободил лодыжки. Ботинки слетели, пока я барахтался в грязи. Что ж, в любом случае убираться мне отсюда вплавь, так что обувь все одно пришлось бы бросить.

Борьба за жизнь здорово меня вымотала, но времени терять было нельзя: эта троица вот-вот сюда нагрянет. Я, пожалуй, мог бы дать им отпор, а то и уложить всех троих на лопатки, да только не видел я их, не знаю, с кем придется иметь дело. А если к тому же у них пистолеты, разговор будет коротким.

Я втягивал в себя воздух: надо продышаться. На реке был крохотный островок, поросший мангровыми деревьями и платанами. Отсюда до него плыть ярдов пятьдесят, причем расстояние это придется преодолеть под водой, а там попробую затеряться в зарослях. Лагуна вся была заполнена крошечными островками, и можно было перебраться на другой берег, переплывая от острова к острову. По прикидкам, через пару часов буду в Ок-Хилле, а уж там помогут.

Решив сразу пуститься в путь, я потихоньку продвигался к крайним опорам, как вдруг дверь отворилась. Раздались шаги, и в ангаре мелькнул силуэт. Один из моих «знакомцев». Заметив пропажу, он громко выругался. Ну, теперь точно побежит звать остальных…

Я стал плескаться в воде, изображая тонущего, и закричал:

— Сюда! Помогите! Я упал.

Он перегнулся через край, чтобы заглянуть под цементные мостки, и тут я рванул к нему, схватил за шею и увлек в воду. В какой-то миг передо мной мелькнуло лицо — лицо, которого мне вовек не забыть, ведь это был первый человек, которого я лишил жизни.

Зеленый юнец, совсем молодой, едва ли дотянул до тридцати, тоненькие усики, короткая стрижечка. Я обхватил его и потащил на дно. Подмяв бедолагу под себя, я стиснул коленями его ноги, и как он ни вертелся, высвободиться ему не удалось. Захватив противника сзади за шею, я сдавил и резко дернул на себя, упершись коленом в плечи. Я удерживал его под водой, а сам мог свободно дышать. Резко крутанул, под рукой хрустнуло — видно, свернул парню шею. Он перестал дергаться и как-то сразу обмяк. На всякий случай я еще немного подержал тело под водой.

Разжал руки, труп всплыл спиной вверх. Переворачивать его мне не хотелось — боялся снова увидеть это лицо. Затолкав покойника под цементные мостки, я нащупал у него в кармане пистолет. Вытащил оружие, повертел в руках, да так ничего и не понял — не разбираюсь в оружии. Никогда у себя этой дряни не держал, марку ни за что не угадаю, хоть ты мне в оба уха подсказывай. Короче говоря, самый обыкновенный пистолет: черная блестящая железяка. Лапищи у меня здоровенные, но даже для моего кулака великовата. Оружие я выбросил в воду, а труп затолкал за деревянный столб.

Я старательно гнал от себя мысли о недавнем поступке: убил человека голыми руками в неравном бою. У паренька против меня не было ни шанса — я куда крепче и мускулистее. Только вот чему меня научила жизнь, так это необходимости решать проблемы по мере их возникновения. Изображаешь смелую физиономию — и в бой. И только так. Один раз спасуешь — пиши пропало. На тебя сразу найдется достойный противник, который уложит на лопатки, забьет очко, да потом еще и вволю поржет над тобой.

Так что в драке — пан или пропал, иначе не получается. Делай что должен, и будь что будет.

Я набрал полную грудь воздуха, оттолкнулся от опоры и погреб на тот берег.

Глава 9

На одном дыхании я проплыл до мангровой рощи. Там немного передохнул, оглянулся посмотреть, что происходит в ангаре, и не узрел ничего подозрительного. В усадьбе тоже чужого присутствия не наблюдалось. Видно, те двое пока орудовали в доме.

Я обошел островок с тыла, пробираясь по грудь через водяные заросли. Суетливые крабы рассыпались по берегу, прячась в норки. Я нарочно поднимал ногами муть, чтобы распугать притаившихся в воде скатов — мне только шипа в пятку недоставало. Не приведи Господь ужалит такая тварь — нога распухнет, не ступишь.

Корни здесь сплелись крепко, но я увидел небольшой лаз и двинулся вперед, стараясь держаться западного направления и продумывая маршрут. В дальнем конце лагуны торчала высокая радиоантенна рыбацкого лагеря, обиталища парня по имени Де Квиснес. На горизонте, над сплошной грядой леса, зависло заходящее солнце. Зверствовали комары. Я поднырнул, чтобы согнать облепивших меня кровососов, и снова поднял голову над поверхностью. Насекомые роились тучами, вожделея теплой крови. К счастью, до Ок-Хилла я добрался засветло, и эти твари еще окончательно не рассвирепели.

Следующие два часа я то греб, то шел в брод, то снова пускался вплавь. И так пересек лагуну. Времени на раздумья было предостаточно, и мысли крутились вокруг одного человека, Виктора Ортиса. Вспоминался тот день, когда мы встретились. Дело было в одной гавани на Менорке. Я подогнал «Лоботряса», чтобы ему поскребли корпус от наросших раковин и выкрасили по свежаку. Мы разговаривали о чем-то со здешним хозяином, Робби Грейгом, когда к нам подкатил новехонький «мерс». Ортис вылез из авто, представился. Человек этот обладал врожденной элегантностью, этакой изюминкой, свойственной латиносам: лоснящиеся черные волосы были гладко зачесаны назад, над губой чернела ниточка усов. Нет, все же белым так выглядеть не дано. Кое-кто, конечно, пробует использовать этот имидж, но таких сразу начинают принимать за коммивояжеров или педерастов.

С Ортисом были еще двое — большие, крепко сбитые «быки», которые держались в сторонке и помалкивали. Щеголь сказал, что хочет нанять судно — мол, они с приятелями вздумали скататься на Багамы и понырять со скафандрами. Я ответил, что это дело легко устроить, хотя обойдется дороже, чем если бы он стартовал чуть южнее, ведь придется сделать восьмичасовой крюк. Удобнее было бы, скажем, отплыть из Форт-Лодердейла или Майами — оттуда до Бимини четыре часа ходу. Да и места там поинтереснее, рай для ныряльщика. На что Ортис ответил, что его не волнуют ни деньги, ни время; начальная точка путешествия — Менорка-Бич, конечная — Большие Багамы. Я назвал цену, он согласился, и мы назначили дату отплытия. Это было джентльменское соглашение, без всяких контрактов и бумагомарательства. Заказчик расплатился наличными, чем внушил особое доверие. Я тут же отсчитал несколько купюр Робби Грейгу за краску и работу. Словом, все складывалось как нельзя лучше.

В назначенный час Ортис с четырьмя спутниками появились на условленном месте. У них было много багажа: чемоданы, два алюминиевых кейса — я сразу предположил, что там мини-фотолаборатория или фотоувеличитель. Ничего странного — дайверы часто увлекаются подводной фотографией и нередко мнят себя истинными профи. Места на «Лоботрясе» было достаточно. Забив трюм, мы с Дрыщом снялись с якоря.

Плавание не задалось с самого начала: тащились мы кое-как, шла высокая волна, лил дождь, и Ортис с дружками беспрестанно блевали. Когда мы прибыли к западной оконечности острова, разразился настоящий шторм. Я вызвал по радио береговую таможенную службу, чтобы сообщить о прибытии, но мне ответили, что у них все расходятся по домам, и вежливо попросили не вспоминать о формальностях до утра. Мы стали на якорь, и Ортис с приятелями заметно воспрянули духом. К вечеру погода немного наладилась, мы спустили на воду «скиф», и я позволил пассажирам скататься на берег и пропустить в баре по рюмочке. Они забрали с собой пару чемоданов и один алюминиевый кейс. Я и в ус не дул — было впечатление, что все в порядке вещей.

Через пару часов заказчик с друзьями вернулись на моей лодке. Они были свеженькие, ни в одном глазу. Сказали, что заглянули в заведение «Все для дайвинга», выторговали несколько старых баллонов, сейчас загрузят их на борт и отправятся в город искать ночлег. Так что мы с Дрыщом занялись разгрузкой. Дрянь покупка, тяжеленное старье, штук десять засаленных старых баллонов, которые совсем недавно выкрасили свежей краской для придания товарного вида. Ортис с друзьями-приятелями погребли к берегу — и поминай как звали. Больше я их не видел.

Пассажиры не пришли даже к вечеру следующего дня, и с острова пришлось отчаливать без них. Накануне я попросту забыл взять у клиентов паспорта и, заполняя таможенные документы, не внес их в список, так что формально мы с Дрыщом были единственными людьми на борту «Лоботряса». Зря я не рассказал этого таможенникам — да задним умом каждый крепок. Дело-то яйца выеденного не стоит, а возни с этой бюрократией не оберешься — так я думал. Эх, как же глупо все вышло!

Дрыщ еще раз прошелся по берегу в поисках канувших в небытие пассажиров и обнаружил брошенный в гавани «скиф». Напарник прочесал все бары и казино и наконец забрел в полицию, где ему предложили присесть и обождать, когда кто-нибудь освободится. Пока он ждал, в помещение вошел репортер из местной газеты и стал расспрашивать дежурного по городу о какой-то ночной перестрелке. Тот обрисовал происшествие весьма схематично, и все же стало ясно, что дело кончилось трупами. Газетчик предположил, что это были рядовые разборки между наркоторговцами. Следственные подробности полицейский не разглашал, зато любезно разрешил сделать в морге пару снимков и пригласил собеседника пройти в смежный кабинет. Трупы как раз выгружали из машины. Дрыщ сунулся за репортером и из семерых покойников, кое-кого из которых даже не успели прикрыть, опознал двоих приятелей нашего франта.

Всю ночь мы просидели на борту. Никто не пришел задавать вопросы. Так мы прождали следующий день и следующую ночь, и опять же полицейские так и не наведались. Во «Фрипорт крайер» опубликовали заметку о недавнем происшествии. Собственно, информации там было немногим больше, чем разведал мой первый помощник. Стрельбу списали на разборки между наркоторговцами, четверо погибших оказались американцами кубинского происхождения. Один из них был опознан как Виктор Ортис, трое других — выходцы из Панамы, которые приехали во Фрипорт за шесть недель до печального инцидента. Далее авторы статьи просили всех, кто располагает какой-либо информацией о случившемся, незамедлительно сообщить властям.

Мы просидели на «Лоботрясе» еще одну ночь и один день — все думали, как поступить. Я бы, может, и сходил в участок поделиться тем немногим, что знал, да только не понимал, как быть с таможенной декларацией, где были указаны только я да помощник. Еще заподозрят в чем-нибудь, уж с них станется. Сам собой напрашивался вопрос: «По какой такой причине вы не доложили властям о пребывании на борту этих людей?»

И что я отвечу?

«Сам не знаю. Что же, за решетку за это сажать?»

Они поблагодарят за здравый совет, и мне придется иметь дело с местным правосудием. Как-то не хотелось испытывать фортуну.

Итак, мы снялись с якоря и пустились в обратный путь к берегам Менорки. Я перетряс оставленные Ортисовой командой пожитки — мне лишь наркоты на судне не хватало. Впрочем, никакого криминала не обнаружил, только одежду и оставшийся алюминиевый кейс со всяким фотографическим оборудованием: разными там объективами и устройствами вроде увеличителя для фотопечати. Имущество дорогое, сразу видно, так просто за борт не швырнешь. Ну я и не стал.

Когда мы пересекли открытое море и вошли в узкую бухту Коронадо, Дрыщ спустил на воду плоскодонку и погреб проверить ловушки на крабов, поставленные несколько дней назад. Мы рассчитывали наесться от пуза. От нечего делать я скатался в Ла-Донну, чтобы привести «Лоботряса» в порядок, и уже смаковал в воображении будущий ужин: как расколю панцири, извлеку нежное крабовое мясо, притушу его с помидорами и чесночком, добавив самую малость белого вина, и как буду макать в эту прелесть хрустящий кубинский хлеб. И вот загоняю своего верного «Лоботряса» в стойло, начинаю пришвартовываться, как вдруг начинается такое…

Пожалуй, по мою честь собрались представители всех подразделений и спецслужб. Первыми выскочил полицейский спецназ, бравые парни в черном обмундировании. Они сбили меня с ног и зачитали права. Тут подоспели ФБР, ДНА[6] и команда «СУОТ»[7] — аббревиатур хватит устроить целый турнир для эрудитов. Как же, и без Секретной службы[8] не обошлось, да еще целую бригаду местных копов сюда пригнали — то-то, наверное, в тот день «Данкин-Донатс» пустовал. Впрочем, эти крутые болваны и сами чувствовали, что вышел перебор.

Наутро газеты пестрели заголовками. На первой странице «Орландо синтинел» красовалась крупная надпись: «Главный игрок „Дельфинов“ — фальшивомонетчик». Обман чистой воды — никогда я звезд с неба не хватал, просто добросовестно вел мяч, и всего-то однажды по чистой случайности попал в список Лиги чемпионов. Четыре сезона выходил на поле, а потом вывихнул колено и поставил крест на спортивной карьере. По статье «фальшивомонетничество» мне выдвинули два обвинения. Во-первых, за покраску в гавани Менорки я расплатился поддельными купюрами, а во-вторых, у меня обнаружили «сложнейший высокотехнологичный печатный пресс» — так писала газета. Вот вам и «фотолаборатория».

Дрыща тоже загребли, но потом, когда стали шить дело, обвинения против него сняли, чтобы добросовестно заняться мной. Парусники конфисковали, забрали все, что у меня было, кроме родных стен.

Мы с Барбарой на тот момент крепко сдружились, и она, несмотря на протесты с моей стороны, сама нанимала адвокатов. Столько денег на ветер выбросила! Суд продолжался всего два дня, и даже я сам счел доводы прокурора убедительными. Защита придерживалась той версии, что, по моим словам, печатный станок и поддельные купюры принадлежат Виктору Ортису. Только вот он покойник, а доказать, что этот человек находился на моем судне, было нечем.

«Скажи спасибо, что всего три года дали», — потирали руки адвокаты. Как же, велика радость. Наверное, я должен сказать спасибо еще и за то, что меня здорово приложили лопатой по голове. И опять благодаря мертвецу.

Глава 10

Я переплыл лагуну и к вечеру был уже на Ок-Хилле. С наступлением первых сумерек вышел на берег и направился прямехонько к магазинчику «Все для рыбалки» на лодочной базе Де Квиснеса. За прилавком сидел до пояса голый хозяин и, уставившись в крохотный телевизор возле кассы — передавали трансляцию с футбольного поля, — баюкал баночку «Будвайзера». В заведении было безлюдно.

При виде меня Фредди отсалютовал пивом, опрокинул в горло последний глоток, смял в кулаке банку и в довершение расплющил ее о прилавок. В его собственности находилось где-то с десяток акров земли вдоль лагуны, часть которых была отведена под рыбацкий лагерь, а часть под стоянку, на которой северяне за плату оставляли свои лодки, трейлеры и джипы до зимы, когда в этих краях расцветал туризм. Если день выдался обычным, то Фредди Де Квиснес сегодня уже собрал по пять долларов с каждой рыбацкой лодки на своих слипах, продал пару дюжин живых креветок на наживку, закачал чуток бензина и, вероятнее всего, уговорил с дюжину банок пива.

Он поднялся с табурета, подтянул обрезанные военные штаны и заглянул в ржавый холодильник. Извлек баночку пива и протянул мне. Я отказался.

— Ну, в какую на этот раз передрягу угодил? — не слишком любезно поинтересовался Фредди.

— Долго рассказывать. Мне бы в ванну.

— Сдается, тут одной ванной не обойтись, — буркнул приятель. — Тебе бы доктору показаться.

— Само пройдет.

Фредди кивнул в сторону и добавил:

— Аптечка под умывальником.

В ванной я увидел себя в зеркале. С лицом дела обстояли хуже, чем можно было предполагать. Я, конечно, не первый год живу на свете, и по голове получать приходилось, но вот лопатой приложили впервые. Справа, от скулы до самого подбородка, лицо рассекала широченная рана дюймов пять в длину. Челюсть приобрела нездоровую белизну и отдавала пульсирующей болью. На скуле красовалась шишка размером с яблочко-дикарку, под ней зияла дырища — не помешало бы наложить парочку швов. Мне вышибли дальние зубы, так что взглянуть на них не пришлось; эх, нелегкая, теперь еще на коронки раскошеливаться.

Я вытянул из держателя несколько бумажных полотенец, смочил их водой и утерся. Достал из аптечки пузырек с перекисью и щедро окропил рану на лице. Жидкость запузырилась, пробрало до слез. Я промокнул рану салфеткой, снова плеснул перекиси, опять приложил полотенце. Ножницами отрезал пару кусочков пластыря и крест-накрест пришлепнул их на рассеченную щеку, кое-как стянув рану. Шрам теперь останется — а, что там, не первый и не последний…

Потом стал прикидывать, что делать дальше. Если по-хорошему, надо копам звонить, да только за последние годы мои представления о добре и зле сильно поколебались. Виною тому — события, благодаря которым я оказался в Бейпойнте. Ну уж нет, премного благодарен, я теперь полагаюсь только на себя. Соблюдай закон, уважай стражей порядка — это верно, и все же провалиться мне на этом месте, если я еще когда-нибудь доверюсь им в поисках «правды и ничего, кроме правды». Тем более в отношении себя.

Позвонишь им — расхлебывай потом. Во-первых, у меня под ангаром труп плавает. То есть прежде чем докладываться властям, надо бы с адвокатом побеседовать, а мне было не до этой возни. Да и не будь трупа, с таким-то послужным списком меня сразу в чем-нибудь грязном заподозрят, даже если я позвоню доложить, что кошка на дереве вопит, слезть не может. А если учесть, что я без малого день как на свободе, дело обретает и вовсе подозрительный оборот. Про Харбор-Айленд тогда смело можно позабыть — с Менорки меня скоро не выпустят. Разлука с Барбарой затянется на несколько дней. Уж увольте, такой расклад не про меня.

Когда я вышел из ванной, «Кабз» вели два-ноль, а Фредди Де Квиснес вытащил из микроволновки пиццу и нарезал ее на куски, откупорив очередную банку «Будвайзера».

— Одолжишь тачку на время?

Знакомец склонил голову набок и смерил меня взглядом:

— А можно сначала поинтересоваться, во что ты влип?

— Лучше не надо.

Хозяин кивнул и спросил:

— Надолго?

— На недельку. Мне в Форт-Лодердейл, на самолет поспеть. На обратном пути пригоню.

Фредди откусил хороший ломоть пиццы, глотнул пива.

— Да ты не боись, денег дам, — добавил я. — Вроде как за аренду.

Приятель заметно повеселел.

— Сто.

Я достал из кармана мокрый денежный ком, отлепил от него сотенную купюру и протянул собеседнику.

— Извини, у меня только такие.

— Ничего, просохнет, — ответил тот.

Он встал с табурета и направился к большой квадратной доске, которая висела на стене возле холодильника. На ней болталось бессчетное множество ключей. Выбрав один, Де Квиснес протянул его мне.

— Белый «форд», старый «дом на колесах». Владелец в Мичигане обретается. Да только его удар хватил, так что пока он сюда не ездок, — пояснил Фредди. — Смотри, чтоб в целости и сохранности… А так мне не к спеху.


До Форт-Лодердейла я добрался за три часа с двумя остановками: в Титусвилле и Западном Палм-Бич — заскочил в магазин, льдом разживиться. Полотенцем, в котором лежал лед в пакетиках, я обматывал лицо, дабы охладить поврежденную челюсть. Щека больше не пульсировала, зато язык раздулся во рту и пылал как головешка. Дикарка со щеки почти сошла, обратившись в этакую синюшную сливину. Под одним глазом светился фонарь, под вторым тоже наклевывался здоровенный фингал.

На выезде из Форт-Лодердейла я остановился у телефонной будки и снова набрал номер «Кисок-Ирисок». На этот раз мне ответили.

— «Ириски», — гаркнул незнакомец, стараясь перекричать громыхающую на заднем плане музыку.

— Чипа Уиллиса можно позвать?

— Секунду.

Ждать пришлось минуты две. Закончилась песня, и зазвучал избитый гимн спортивных мероприятий «Уи уилл рок ю». Мне почему-то живо представилось, как девицы исполняют стриптиз на коленях клиентов и довольные хари жирных мужланов… Ну вот, пошло-поехало. А ну-ка прочь из головы всякая дурь. Наконец послышался голос:

— Але.

— Чип? — спросил я.

— Н-ну.

— А это я, не ожидал?

Молчание.

— Слушай, Чип. Свалил так свалил, Бог с тобой. Мне главное вещи из машины забрать, улавливаешь?

— Что надо, я не понял?

— Деньги, которые тебе Барбара передала, можешь оставить. Меня свое добро интересует.

— Какая Барбара? Что за деньги?

Тут до меня стало доходить, что голос принадлежит какому-то другому Чипу Уиллису: говорил он в нос и с акцентом северянина.

— Это Чип Уиллис?

— Да, сказал же.

— Слушай, у вас ведь есть лимузин?

— Ну есть. А кто это говорит?

— И ты на нем ездишь?

— Сажусь иногда за баранку. В чем дело-то?

— За мной сегодня заехали на вашем авто. Только этот человек меня высадил, а сам свалил.

— Я тут ни при чем.

— Да я уж понял. Не знаешь, кто на нем выезжал и где теперь искать тачку?

— Обожди-ка, приятель, сейчас за Рикки схожу. Это по его части.

Прошло еще несколько минут. Теперь зазвучала «Родная Алабама». Стараясь не давать воли воображению, я кумекал, что же такое творится на свете. Надо сказать, получалось неважнецки. Наконец в трубке послышался другой голос.

— Я Рикки. Вам известно что-нибудь о лимузине?

— С каждой минутой все меньше, — ответил я.

— Что-что? — гаркнул тот. — Не слышу: тут так басы нарезают.

— Говорю, не знаю, где лимузин, но мне он срочно нужен.

— Нам и подавно. Как в воду канул.

— Угнали его, что ли? — спросил я.

— Вы располагаете информацией?

— Нет, просто за мной заехал человек и до места не довез, — сказал я. — Высадил и смылся.

— Где он вас подобрал?

— М-м… на трассе.

— Вы с кем разговаривали, когда заказывали машину?

— Я не заказывал, — сказал я. — Мне все устроили.

— С кем они договаривались?

— Без понятия, — сказал я. — Думаете, угнали?

— Мне-то почем знать? Днем, когда открывал заведение, ключ уже забрали и в шкафу водительской формы не было. Я подумал, Чип или еще кто получил срочный заказ, да перед выездом не успел поставить меня в известность. Так они, однако, не при делах. Сами об этом первый раз слышат. А этот хрен, который вас подобрал, как он выглядел-то?

Я описал ему псевдо-Чипа.

— Не знаю таких.

— Еще бы.

— Ну и дела, — протянул Рикки и крикнул кому-то: — Эй, есть чем записать? Ну хотя бы карандаш! — Тут он снова обратился ко мне: — Как, вы сказали, ваше имя? Мне заявление об угоне писать, так копы спросят, кто известил.

Я повесил трубку.

Глава 11

Ближе к полуночи я въехал в отель «Лос-Альтос инн», где стараниями Барбары меня ждал свободный номер. Я прибыл налегке, и раздосадованный сим прискорбным фактом коридорный брезгливо на меня покосился — можно подумать, посетители, которые получают лопатой по черепам, а также являются грязными и босоногими, не приличествуют столь уважаемому заведению. Он провел меня по гостинице, рассказал, что где находится, и наполнил льдом ведерко для шампанского. В поисках чаевых я принялся шарить по карманам, но мелкая купюра обнаружилась только одна — при мне были сплошь сотенные и двадцатки. Коридорный недовольно принял протянутый ему доллар и, не пожелав мне спокойной ночи, удалился.

У меня был не просто люкс, а шикарный люкс: две спальни, салон, полукруглый балкон с видом на фарватер и роскошная ванная комната с двумя раковинами (для «нее» и для «него»). Возле унитаза стоял телефон, здесь же была старомодная ванна, джакузи на возвышении и душ, рассчитанный на целую футбольную команду. Повсюду были бортики, чтобы постоялец не ушибся, ненароком поскользнувшись на итальянской мраморной плитке. В комнатах висели писанные маслом холсты, а в приглушенном свете ламп, над которым явно корпел какой-то дизайнер, заиграла бы даже подержанная мебель.

Я заглянул за дверь посмотреть, не пришпилен ли там листок с расценками за услуги. Так и есть: переночевать в этом номере стоило тысяча двести пятьдесят долларов. Впрочем, сюда еще включался легкий европейский завтрак. Поэтому, если наутро в меня влезет тысяча оладий с черникой, мое проживание полностью окупится.

Я не сомневаюсь, что Барбара действовала из лучших побуждений, упаси Боже, да только старания эти были для меня чересчур. Ну натяну я шелковый халат, включу плазменный телевизор, достану дорогое шампанское из бара со стеклянными дверцами — и что? Можно заказать в номер любую услугу — а дальше-то? Ведь по большому счету я сижу один в люксе за тысячу с лишним баксов и убиваю время, не зная, что преподнесет мне завтрашний день. Бейпойнт в рюшечках, да и только.

Походил по номеру, осмотрелся в комнатах, полюбовался видом из окна и пришвартованными в гавани красавцами парусниками, снаряженными для всяких целей: рыбалки, морского путешествия и легкой прогулки в окрестных водах. Смотрю на них, а самого тоска так и гложет — где-то теперь мой верный «Лоботряс»… Ну все, как только продам усадьбу в Ла-Донне, примусь за поиски подходящей посудины.

Вволю погрелся под горячим душем. Помывшись, постирал рубашку и джинсы. Нацепил шелковый халат и развесил белье на балконе. Заглянул в мини-бар и, к своей радости, обнаружил несколько миниатюрных бутылочек «Маунт-Бей». Открыл сразу две, смешал их в бокале и, любуясь горделивыми парусниками, устроился на балконе, неторопливо потягивая напиток под радостную капель недавней постирушки.

Когда я вернулся в комнату ради очередного набега на мини-бар, на телефоне мигал индикатор автоответчика. Наверное, звонили, пока я был в душе. Я взял трубку и нажал кнопку с надписью «центр обработки сообщений». Никакой реакции. Я шмякнул по кнопке, послышались короткие гудки. Повесил трубку, немного подождал и попробовал снова. Длинный гудок, нажимаю кнопку — опять молчание. Терпеть не могу всякие новомодные штучки, а телефоны меня вообще до белого каления доводят. Как садану кулаком по этим чертовым кнопкам! И нате вам: звонок.

— Что еще? — гаркнул я в трубку.

Молчание… А затем:

— Ух ты. Разве так приветствуют самого дорогого человека на свете?

Некоторые мужчины балдеют от дамских ножек, другие западают на груди и попки. Моя слабость — голос. Мне достаточно услышать, как она говорит, и, считай, готов. Я безнадежно влюблялся бессчетное количество раз, услышав лишь нежное воркование. Наверное, я и к Барбаре неровно задышал в то самое утро, когда она позвонила, чтобы снять «Лоботряса» на вечеринку. Английская речь сама по себе приятна на слух, и во мне моментально закипела кровь. Впрочем, виною тому был не столько мелодичный акцент, который за версту отдавал хорошим воспитанием и голубой кровью, сколько природный ум. Люблю интеллектуалок. По одному только голосу эта женщина производила впечатление умницы, далекой от занудства и бесплодных мечтаний. Трудно поверить, что кому-то под силу так много узнать о человеке, обменявшись с ним лишь парой фраз. Однако для знатока, по собственной воле отдающегося на волю сладчайшим переливам бархатных тембров, нет ничего невозможного. Помню, я даже заглянул в словарь и посмотрел значение слова «сладкозвучный», дабы убедиться, что оно вполне характеризует голос Барбары. «Издающий приятные, нежные звуки». Совершенно верно, хотя надо добавить, что у нее при всем при том еще и невозможно жаркая тональность. Тренированное ухо сразу уловило в ней жгучий темперамент, что лишь подтвердилось при личной встрече. Конечно, я воспылал к этой женщине, едва ее увидев.

— Привет, малышка, — сказал я. — Прости, я тут с телефоном воюю.

— М-м, — промурлыкала она, и у меня дух захватило. — Странно ты разговариваешь. Что-то не так?

— Да нет, все прекрасно. К зубному наведался.

Ни к чему загружать Барбару подробностями. У нее с этими съемками и так забот выше крыши. Мне бы сначала до Харбор-Айленда добраться, а там уж все расскажу с толком, с расстановкой. Вообще-то я сильно надеялся, что Чарли Каллахан провернет-таки какой-нибудь фокус с таможней. На худой конец, если чуда не выйдет, может, хоть контрабандой меня протащит.

— Я тебе уже звонила, думала застать. На восьмичасовой рейс место одно освободилось до Северной Эльютеры. Раньше подоспел бы — вечером был бы здесь, а теперь встреча откладывается до завтра. Эх, жду не дождусь почмокать тебя, сладенького.

— А уж я как оголодал, ты не представляешь.

Мы оба умолкли. Здорово все-таки — пусть по телефону, да хоть какая-то связь.

— Кстати, о еде. Здешний шеф-повар, Людо, так расстарался, сам себя превзошел. Приготовил рыбу-ежа на филе и суфле из сладкого картофеля. Лангустов под лимонно-ванильным соусом да еще свиное филе под маринадом.

— И ты все это попробовала?

— Что ты, нет. Только лобстера.

— А я бы от рыбы-ежа не отказался да вволю полопал бы сладкого картофеля.

— Помню-помню. Я Людо уже ввела в курс дела. Приготовит ради такого случая, уж мы договорились, — сказала Барбара. — Ну как, с ветерком прокатился?

— Лимузин что надо.

Я решил не портить ей настроение досадными подробностями.

— Не ожидал такого приема?

— А то! Как ты все устроила?

— Через лорда Дауни. Как на остров приехала, первым делам его навестила.

— Он все организовал?

— Наверное — или поручил кому-нибудь. Я просто обмолвилась, что водителя не могу подыскать, а вечером возвращаюсь в отель, и мне говорят, что с шофером уже договорились, от меня требуется только плату оставить в конторке портье. Я черкнула тебе пару строк и приложила деньги.

— Это когда было?

— Так… в среду… А почему ты спрашиваешь? Тебе деньги не передали?

— Нет, все в порядке. И деньги получил, не беспокойся. Ну и как там делишки у лорда Дауни?

— Эх, беспокоит меня старик. Помнишь, когда мы прошлый раз у него были? Что-то он здорово сдал с тех пор. Пожалуй, и тебя не узнает.

— Да я вообще неприметный.

— Ах, ну и кокетка. Ты к себе несправедлив. А насчет лорда Дауни… Жаль добряка, как-то он вмиг постарел.

— Ну уж сколько ему лет-то… семьдесят пять с гаком?

— Как минимум. Он в свое время еще за моей мамочкой увивался. Всегда был таким живчиком, а тут вдруг… — Она умолкла и со вздохом сказала: — Зак, я должна тебя предупредить кое о чем.

— Давай выкладывай.

— Брюс приехал.

Я поначалу даже не понял, о ком идет речь, но потом до меня дошло. Был у Барбары жених, Брюс Геннон. А потом в ритме вальса в ее жизнь ворвался я, и она его бросила.

— Какое совпадение, — только и вымолвил я.

— Честно говоря, я сама его вызвала.

— То есть?

— Видишь ли, так сложились обстоятельства. Оказалось, что фотограф, которого я с собой привезла, вообще в делах не сечет. Ну я и попросила его вместе с ассистентами, так сказать, очистить жилплощадь. Пришлось срочно искать замену. Брюс все бросил и первым же рейсом примчался сюда из Лондона.

— Надо же, какой отзывчивый.

— Не дуйся, тебе не идет. Клянусь, у меня с Брюсом ничего нет.

— А он в курсе?

— Разумеется. У нас чисто деловые отношения. Он профи, я профи, и только. Поработали — разбежались. Мы же взрослые люди.

— Понял, тогда я тоже буду вести себя по-взрослому. Просто все это очень неожиданно.

— Ты с мое в издательском деле покрутись, напрочь разучишься удивляться. Видел бы ты, каких моделей мне прошлый фотограф привез, — вот это был сюрприз так сюрприз.

— Неужели такие красотки?

— Ага, разбитные телки, если ты меня понимаешь.

— Ух ты, прелесть!

— Ты был бы на седьмом небе от счастья. Такое чувство, что эти девицы месяца полтора как соскочили с курева и метадона, — сказала Барбара. — На городских съемках они, может, смотрелись бы колоритно, но для «Багамарамы» — увольте.

— Чего-чего?

— Так наш материал называется.

— И кто же счастливый родитель бесподобного названия? Геннон небось?

— Не-а, моя идея. Тебе не понравилось?

— Хм, звучит завлекательно.

— Мне кажется, лучше не придумаешь. Тропические съемки, солнце, море и песок. А те модели совершенно не подходили, — возобновила тему Барбара. — И ты знаешь, Брюс прошвырнулся по острову и отобрал местных девушек. Кровь с молоком, свеженькие, взращенные на лоне природы. Уф, обошлось. Все-таки у него чутье на таланты. Он меня здорово выручил.

Так, кажется, кто-то собирался вести себя по-взрослому.

— Очень рад, — сказал я. — Не терпится засвидетельствовать ему свое почтение.

Аж язык засаднило. Барбара сладко зевнула.

— Прости, милый, я с ног падаю. И ты наверняка здорово вымотался.

— Да нет, я пока не ложусь.

— Целую.

Она причмокнула в трубку. Я тоже.

— Скорей бы тебя увидеть.

— И я соскучился.

Барбара дала отбой. Я плеснул в бокал рому.

Глава 12

Спал я плохо, весь изворочался. Кровать широковата, матрас слишком мягкий. Только начну засыпать, сразу чудится, будто мне лопатой по голове — шмяк! В челюсти опять стало болью отдавать. Да еще вернулись мысли о том, как я на Багамы без документов попаду. А челюсть все опять за свое… Всхрапнул часа два от силы.

Субботнее утро я провел за занятием, к коему прибегаю лишь в поистине кризисных ситуациях: прошелся по магазинам. Впрочем, мне ничего другого и не оставалось. Рубашка с джинсами не слишком посвежели после стирки. Спозаранку меня подмывало на подвиги, так что я нацепил на себя непросохшее шмотье с балкона. И вот теперь, на жаре, тряпки закисли и стали пованивать. Люди от одного моего вида шарахались — под глазами фингалы, отвратительная рваная рана поперек лица, да еще и вырядился как бродяга. Если я в таком виде поднимусь на борт самолета, через пять минут пассажиров не останется — все с парашютами спрыгнут.

Благо неподалеку от отеля, в шлюпочной гавани, нашелся приличный магазинчик, да еще в нем объявили распродажу в честь окончания летнего сезона. Видно, хозяин перестал полагаться на благорасположение фортуны. Август был в самом разгаре — по меркам Флориды далеко не осень: месяца через три жара спадет на пару дней, что здесь считают непогодой. Желая малость ободрить владельца, я первым делом приобрел вместительную спортивную сумку, выбрал три фирменные рубашки (две белые и одну голубую), белую водолазку и три пары шорт-карго защитного цвета с массой кармашков и карманов. Выбрал себе кожаный ремешок с морским коньком на пряжке, рыбацкую кепку с длинным козырьком и пару рифрайдеров — лучших мореходных сандалий на свете.

— Ночка тяжелая выдалась? — посочувствовал продавец за кассой, поглядывая на мое латаное-перелатаное лицо.

— Ага, — посетовал я. — Коридорному не понравились чаевые, и он исхлестал меня чехлом для белья.

В примерочной я облачился в новые шорты и только что купленную рубашку, старую одежду выкинул в урну на улице и продолжил свой путь. Я шел по главной американской трассе Ю-Эс-1 до самого Бичсайда: сумка через плечо, чеканный фас надежно прикрыт козырьком, ноги свободно дышат в новых сандалиях. Заглянул в модный бутик, купил синий блейзер (в «Альбери-Бич» джентльменам положена парадная форма одежды), три хлопчатобумажные рубашки на пуговицах: белую, синюю и в тонкую бело-синюю полоску; две пары одинаковых брюк цвета хаки, две пары льняных штанов и две льняные же рубашки. Не скажу, что экипировался по последнему писку. Я больше уповал на присущие мне обаяние, чувство меры и умение носить одежду. Это само по себе уже низвергает условности моды, подчеркивая суть мужественного Зака Частина, то есть меня. Хотя с другой стороны, я нередко склонен к самообману и самообольщению… Короче говоря, в любом случае я пошел вразнос и потратил девятьсот сорок шесть долларов и восемнадцать центов, опять же из денег Барбары.

Потом наведался в книжную лавку — и прямиком к стенду с журналами. Свежие номера «Тропиков» ютились за более громкими заглавиями вроде «Трэвел-энд-лейжер», «Конде-Наст Трэвеллер» и городскими газетами. Да, нелегко мелким изданиям удержаться на плаву в море журнального бизнеса. Барбара буквально зубами выгрызла нишу для своего товара и прочно удерживает позиции, но и у «Орб медиа» не бездонные карманы. Они не могут взять и выложить двадцать тысяч владельцу сети книжных магазинов, чтобы «Тропики» красовались на самых выгодных местах. И еще хочешь не хочешь, а агентам по продажам тоже выдай, что причитается. Так что я вытащил из-за прочих журналов сразу с десяток «Тропиков» и разложил их на самые видные места. Прихватил и себе журнальчик. Расплатился и вышел на улицу.

На обложке красовались иллюстрации, посвященные главной теме выпуска — «Укромные уголки Гренадин: Сен-Винсент, Палм-Айленд и бухта Солтвисл», а также к очерку о труднодоступных местах Ямайки. Но эти красоты сейчас меня не трогали: я нашел передовицу. С фотографии на меня взирала Барбара. Она улыбалась, кокетливо склонив головку, черные непослушные волосы зачесаны назад и туго стянуты на затылке. Снимали на пляже курорта Канкун, где проходила ежегодная конференция «Туризм на Карибах». Я не стал читать статью, просто стоял и смотрел на фотографию. Восхитительная красавица Барбара: слишком хороша для журналистских будней и слишком обворожительна для простака наподобие меня.

Я доехал на заимствованном «форде» до аэропорта и оставил машину на парковке. Автобус подкинул меня к самолету. А вот и Чарли Каллахан. Он на взлетной площадке рядом со своим двухмоторным «Навахо», рассчитанным на восемь посадочных мест и готовым к полету.

Чарли стоял в полной экипировке: красных шлепанцах, выцветших шортах в мятую полоску и футболке с надписью: «Я здесь пилот. Еще вопросы?» Для пущей строгости он пришпилил на плечи эполеты с золотыми галунами, знак отличия офицеров запаса. Все шестеро пассажиров, кроме меня, уже сидели в салоне: три молодые пары из Тампы, желавшие смотаться на недельку из города — порыбачить, понырять с аквалангами и все такое прочее. Судя по их выпученным глазам, они всерьез прикидывали свои шансы на выживание после этого перелета. Я бы и сам крепко засомневался в нашем пилоте, не знай я Чарли добрых два десятка лет. Причем особенно утешала мысль, что за последние двенадцать из них он не взял в рот ни капли спиртного. Нет, рука его оставалась тверда, а сердце холодно, даже когда припекало не на шутку. А дурацкий наряд — мудреный маркетинговый ход, который характеризует его как Исключительно Яркий Персонаж. Уж кто-кто, а Чарли не подведет: доставит нас в пункт назначения в целости и сохранности. Смельчаки из Тампы благополучно вернутся домой и еще будут рассказывать знакомым: «Видели бы, какой крутой хмырь сидел за штурвалом…» Легенды о Чарли Каллахане будут цвести и пахнуть, а его крохотный чартерный бизнес — процветать, принося хозяину вполне ощутимую прибыль.

Я поведал приятелю, как хило у меня обстоит с документами.

— Ни хрена себе.

— Я знал, что на тебя можно положиться, ты же у нас спец по таким вопросам, — продолжил я.

— Кстати, как колени? Не ноют боевые раны? — полюбопытствовал он.

— Да так, побаливают на вдохе.

— Советую тебе в суд подать на того чувака, который вывел газонную траву «Астроторф». Столько профи из-за него крест на карьере поставили.

— Может, заодно уж засудить того, кто футбол придумал. Представь, какие передо мной горизонты открылись бы, если б вовремя за ум взялся, вместо того чтобы за мячиком гоняться.

— Тогда я присоединяюсь к групповому иску. Если бы не тотализатор, давно бы обеспечил себя до конца жизни.

— И что бы ты стал делать со своей обеспеченной старостью?

— Да все то же самое: летал на самолетах и за юбками таскался — разве что не так усердно.

Он открыл дверцу багажного отсека на носу самолета и запихнул туда мою сумку.

— Чарли, слушай, если тебе неохота впутываться — ну, что я без документов, и все такое…

— Без проблем. Знаю, как обстряпать это дельце. Думаешь, просто так я твоими коленями интересуюсь? Короче, когда будем подлетать к Северной Эльютере, я над соляными болотами на бреющем пройду. А ты на распорки спустишься, и сигай вниз. Ну, как тебе план?

Временами было сложно понять: то ли Чарли шутит, то ли говорит всерьез.

— Давай залазь, — подбодрил он. — Что-нибудь придумаем.

Глава 13

Я сел в кресло второго пилота, мы оторвались от посадочной полосы и взмыли ввысь. Чарли держал курс строго на восток. Я вытянул ноги, уставился в иллюминатор и задумался о чем-то своем. Все-таки была какая-то приятность в мысли, что берега солнечной Флориды остались позади. Когда кажется, что жадность и человеческая недальновидность пожрали весь штат, что дюны раскатаны бульдозерами, а на побережье понастроили небоскребов, и что маленькие, недавно вылупившиеся черепашки ползут на припеченное полуденным солнцем шоссе, где их немилосердно раскатывают в лепешку… Короче, когда приходишь в отчаяние, потому что дальше уже некуда, взгляни на необъятную синь океана, еще не загаженного цивилизацией, и сразу все само собой образуется. По сравнению с этой живой громадой воды ощетинившиеся цементными шпилями берега кажутся ничтожным вызовом природе.

Через каких-то десять минут полета из Форт-Лодердейла мы вошли в воздушное пространство Гольфстрима. Под крылом, взмучивая приливную зону шельфа, из Флоридского пролива вырывался яростный, фантастически-синий поток. Он устремлялся вперед в благородном порыве оградить северные широты от нещадной арктической стужи. Если бы не Гольфстрим, Ирландия не зеленела бы зеленой травкой — да что там, это была бы вторая Норвегия.

Если ты пересек Гольфстрим — считай, официально попадаешь в тропики. Это демаркационная линия между «Скорей бы уже» и «Ну наконец-то». С этого момента смело выбрасывай из головы убеждение, что расписания — насущная необходимость человечества.

Тамошние старожилы поговаривают, будто пролив уже не тот, что прежде, и в их времена вода была синее и солнце ярче. Пусть верят во что хотят, если это навевает ностальгию. Могу сказать только за себя: я смотрел на эту синеву, и душу щемило в предвкушении скорой встречи с женщиной-мечтой. Чарующая синь уводила в немыслимые дали, успокаивая взвинченный мозг, и я забывал о том, что где-то на хвосте сидят громилы, которым приказали со мной расправиться, а в лодочном ангаре плавает труп сунувшегося не в свое дело щенка-переростка.


Я проспал тот момент, когда мы описывали дугу над Бимини, и проснулся уже над Спэниш-Уэллс. Пилот держал курс на юг, на аэропорт Северная Эльютера. В паре миль к востоку я разглядел Харбор-Айленд и даже различил с подветренного борта общественную гавань и теннисный корт со стороны океана — вполне возможно, что это был корт пляжного клуба «Альбери», корпуса которого прятались под густыми кронами бамии и огненного дерева. Харбор-Айленд — остров-невеличка, даже аэропорта своего нет. Так что добраться туда можно на водном такси или таксомоторке. Сначала ты приземляешься в Северной Эльютере, проходишь таможенный досмотр, а после… После мне осталось лишь уповать на Чарли: надеюсь, у него созрел какой-нибудь план.

— На твое счастье, — изрек Чарли, — собирается гроза.

И кивнул в сторону: на горизонт неотвратимо наползала беснующаяся черная мгла.

— Покамест опережаем, — добавил пилот. — Попридержу коней.

Он сложил ладони рупором и, обернувшись к пассажирам, раскатисто пробасил в лучших игровых традициях:

— Леди и джентльмены, говорит пилот. Диспетчерская просит повременить с посадкой. — Чарли покашлял, прочистил горло, изображая статические помехи. Пассажиры прыснули, шоу пришлось им по вкусу. — В качестве бонуса вы получаете бесплатный обзорный полет стоимостью пятьдесят центов. Наслаждайтесь видами.

Чарли поднырнул влево и повел самолет резко вниз. Одна пассажирка взвизгнула и вцепилась в мужа. Какой-то мужчина пробормотал: «Твою мать». В трехстах футах над землей Чарли выровнял железную птичку и на бреющем пролетел над Данмор-Байтом. Это канал шириной в две мили, отделяющий Харбор-Айленд от Северной Эльютеры.

— Слева вы видите дома верноподданных Британской империи. — Перекрикивая рев двигателей, Чарли указал на рядок разноцветных домиков: розовых, желтых, голубых, аккуратной улочкой протянувшихся вдоль берега. — Поселение заложено в семидесятых годах восемнадцатого столетия первыми прибывшими на остров поселенцами. Грянула революция, и кое-кто из ярых приверженцев короля Георга просек, что ему не поздоровится. Вот и драпанули из обеих Каролин да Виргинии — и всем скопом сюда. Пошли дети, внуки, правнуки — так и прижились. Уж двести пятьдесят лет без малого так живут: женятся между собой, ведут дела.

Мы прошли креном над Харбор-Айлендом, пролетели над курортом для дайверов «Валентин», над главной пристанью, туда, где остров истончается и вытянутым хвостом уходит к югу. Развернулись на запад, к Эльютере. Гроза так и поперла: ненастье быстро приближалось. Над черной тучей полыхали вспышки молний, дул шквалистый ветер.

Один из пассажиров перегнулся через переднее сиденье и спросил Чарли:

— Это, случайно, не тропический циклон?

— Какой там! Тот на полпути к берегу, в океане, — ответил Чарли. — Еще и не решил, куда нагрянуть.

Эльютера — тощий продолговатый остров, пара миль в поперечнике, не шире. Зато велик в длину: с северной точки до южной протянулся на сотню миль. Чарли устремился к так называемому Мосту Оконное Стекло, этакому известняковому хребту, по которому едва-едва проедет машина. Этот перешеек — самое узкое место на острове. По одну его сторону раскинулась непроглядная синева Атлантики, по другую — нежно-изумрудные воды Карибского моря.

— А вот здесь начинаются те самые пещеры, — сказал Чарли, указывая на обрывистые известковые берега за Мостом, на многие мили испещренные дырами и уставленные замысловатыми арками. — Это не остров, а головка швейцарского сыра: сплошь одни лазы да пещеры, насквозь пронизан. Раньше, бывало, если буря какая надвигается, так все островитяне — сюда, и в пещерах пережидают.

— Ух ты, круто! — Один из молодых людей не сдержал восторга. — А сюда пускают полазить?

— Наверняка, — ответил Чарли. — Только лучше без провожатого не соваться, иначе есть риск навсегда с жизнью расстаться. И берегитесь, известняк — штука ненадежная: как по башке приплюснет, костей не соберешь.

Когда на ветровое стекло «Навахо» упали первые капли дождя, Чарли взял курс на аэропорт Северная Эльютера. Самолет тяжело плюхнулся на посадочную полосу, попрыгал на шасси, выравнивая корпус, и наконец остановился. Дождь лил как из ведра. Мы не доехали доброй сотни ярдов до терминала местного аэродрома. Кондиционер был отключен, и в тесном салоне парило, как в печи. Одна пассажирка обмахивалась журналом, другие раскраснелись и чувствовали себя неважно.

— Ну что, народ, — бодренько изрек Чарли, развернувшись лицом к пассажирам. — Предлагаю совершить марш-бросок до терминала.

— А поближе подъехать никак нельзя? — робко поинтересовалась одна из пассажирок.

— Что вы, никак, — ответил пилот. — Таковы у нас распорядки.

Я-то прекрасно понимал, что все это чушь собачья: Чарли попросту выделывался — он всегда подруливал к самому терминалу.

— Я за то, чтобы сваливать отсюда, — сказал один из парней. Остальные поспешно закивали, лишь бы поскорее выбраться из этого парника.

Пока все отстегивались и хватали сумки, Чарли обернулся ко мне и проговорил вполголоса:

— Вон там, видишь? Дырка в ограждении. Туда и чеши.

И кивком показал в сторону невысокой железной будки, которая едва просматривалась за пеленой дождя.

— Удачи, — с улыбкой пожелал он. — Только смотри: если попадешься…

— Да понял, понял. Видеть не видел, знать не знаю.

— Молодец, шаришь, — одобрительно буркнул Чарли, открыл дверцу и, встав на крыло, сиганул вниз. Направился к хвосту и распахнул люк салона. — Так, веселее, пошевеливаемся, — покрикивал он, помогая шестерым пассажирам спуститься по трехступенчатому трапу и помахивая рукой в сторону терминала.

Когда настала моя очередь, он придержал меня:

— Ты обожди, не высовывайся, пока мы не отойдем. Как будем на полпути к терминалу, тогда и валяй. Таможенники решат, что все, кто прилетел, пришли со мной.

Чарли побежал вдогонку за остальными, дождь припустил с новой силой. Когда за стеной влаги не стало видно моих недавних спутников, я спрыгнул с трапа, забрал сумку из багажного отсека и побежал к будке. Лаз в изгороди был тесноват, но я хоть малой кровью (новенькие шорты чуток порвал и ногу оцарапал), а протиснулся. Эх, нога заживет, а вот шорты жалко.

Тут пролегала магистраль, и я пошел в обратную сторону, к стоянке водного такси. Отсюда до пристани — пара километров ходу. Мимо изредка проезжали машины, но на меня никто не обращал внимания. Мне не встретилось ни полицейских с мигалками, ни рачительных сограждан, которые предложили бы укрыться от ненастья. Через милю дождь прошел, выглянуло солнце. Когда я добрался до пристани, стояла настоящая парилка. В доках как раз пришвартовалось такси на Харбор-Айленд, я прыгнул на борт. Капитан подхватил мою сумку и уложил ее на корму вместе с багажом трех-четырех других пассажиров.

— Четыре доллара, — буркнул он.

Я протянул пятерку, сдачу он оставил себе.

Глава 14

Водное такси мчалось как ветер, и через десять минут мы были уже на острове. Едва успели пристать к берегу, как доки облепили мальчишки лет по тринадцать-четырнадцать. Они хватали лини, брошенные на берег капитаном, трое или четверо прыгнули на борт, не дожидаясь, пока судно окончательно пристанет к доку. Среди них был один тощий подвижный сорванец в длиннющей, по самые колени, футболке с надписью «Майами-Хит». Не теряя времени, он схватил мою ношу и заявил:

— Эй, мистер, твоя поклажа?

Я сказал, что моя, и паренек живенько осклабился:

— Не отставайте, сэр. Идемте. Осторожнее, вот сюда.

Я перескочил на доки, и парнишка попросил обождать минутку, пока он подыщет такси. Я остался стоять с сумкой, а малец припустил на поиски. Собственно, поиски — громко сказано. Ярдах в десяти от нас, на противоположной стороне доков, стояли штуки четыре микроавтобусов. Скучающие водилы выжидающе смотрели на нас. Мальчишка подошел к одному из них, они переговорили, таксист мрачно кивнул (будто бы он не пассажира согласился довезти, а исполнить некое священнодействие). Паренек мигом вернулся, подхватил мою сумку и с поклажей потащился к машине.

Я запросто обошелся бы без машины — до «Альбери» было рукой подать, минут пять ходьбы. Дело в другом: прибытие на Харбор-Айленд неизменно сопровождалось этаким неформальным и чисто символическим налогом. На острове я бывал уже не раз и успел усвоить кое-какой урок. Воспользуйся услугами такси и заплати мальчишке-носильщику, иначе дальнейшее твое пребывание обратится в сущую пытку: тебя перестанут замечать, местные будут сторониться — «злой, противный американец». Здешнее население малочисленно — человек тысяча от силы, а остров — как маленький городок, затеряться нереально: ты то и дело будешь встречать тех, кому отказал по мелочи. Так что постарайтесь сразу произвести положительное впечатление. Паренек в длинной футболке бережно уложил сумку на заднее сиденье, словно это была не сумка, а щенок-симпатяга. Я сунул мальчугану два доллара, он протянул мне руку, и мы по-дружески стукнулись кулаками.

— Если что надо, мистер Большой Человек, только кликните, — сказал он.

Такси медленно пробиралось по деревянному настилу пристани и при выезде на Бей-стрит остановилось: дорогу переходили две пожилые женщины. Вернее даже сказать, дамы. На них были нежной расцветки платья, шляпы, украшенные шелковыми цветочками, в руках — зонтики от солнца. Они чинно прошествовали перед нами, поприветствовав водителя.

— Доброго тебе дня, Маурис!

— День добрый, тетушки, — ответил тот.

При въезде в доки красовался большой плакат с надписью «Добро пожаловать на Харбор-Айленд, самый дружелюбный остров на Багамах». На самом деле это была не какая-нибудь завлекаловка для туристов, а сущая правда. Остров населен поистине вежливыми и располагающими к себе людьми, любезными донельзя. И более того, если не считать мальчишек в гавани, этакое отношение к себе и приезжим навеяно отнюдь не желанием состричь пару зеленых. Исходите весь остров вдоль и поперек, и каждый встречный — будь ему хоть пять лет, хоть девяносто пять — с вами как минимум поздоровается. Пустячок, скажете вы. Да, повсеместно забытый, канувший в небытие пустячок, который лишний раз напомнит, что человек человеку брат.

Блошиный рынок на Бей-стрит будто вымер. Здесь стояли с полдюжины фанерных прилавков со всякой всячиной: соломенными шляпками, плетеными ковриками, футболками и сумочками из кокосового волоса. Где-то продавец клевал носом, другой развлекался незамысловатой беседой с соседом. Пара рыбаков чистили недавний улов из морских окуней и люцианов на бортах перевернутых лодок. Вдоль обочины перед пабом «В доках» стояли вкривь и вкось брошенные коляски для гольфа, самое популярное на острове средство передвижения. За столиком кафе на воде пестрела яркими одеяниями группа туристов, жевавших рыбные сандвичи. По другую сторону улицы, откуда открывался вид на бухту, возле зияющей в песке широченной ямы сидели старики на ветхих деревянных скамейках и вели чинные разговоры.

Мне сразу бросилось в глаза: что-то не так, а что — не пойму. И тут до меня дошло. Здесь, на облюбованном почтенными мужами месте, росла высоченная вековая фига, которая была местной достопримечательностью. В тени раскидистой кроны умещались сто человек. Тут проводили публичные мероприятия, собрания местного совета, школьные концерты и спектакли, и все — под главным деревом острова. Достаточно прийти сюда, и ты услышишь любые местные новости и узнаешь, кто чем жив на острове. Так вот: дерево исчезло.

Я решил навести справки у водителя, и тот пояснил:

— Флойд выкорчевал.

— Ураган, что ли?

— Во-во, он самый. Такой ветрила поднялся — только держись. Фигу как дернет, прямо с корнем выволок и давай тащить ее по Бей-стрит. Прямиком на гостиницу занесло, веранда — в щепки. Ну и было же дел: заново пришлось отстраивать.

— А где же теперь все собираются?

— Там-сям. Старожилы-то все больше у ямы сидят, где раньше дерево росло, — пояснил водитель. — Дерева нет, а слухи вечно ходить будут, что им сделается.

— О чем же теперь в народе толкуют?

Собеседник осклабился, хохотнул:

— Ха, о чем толкуют. Да все о том же. Кто у кого жену увел, о чем еще толковать-то. Те же дела, только люди меняются. А любителей языком почесать… эх, и не спрашивай… пропасть.

Глава 15

Похрустывая шинами по усыпанной раковинами проселочной дороге, автомобиль подъехал к парадному подъезду курортного комплекса «Альбери-Бич-клаб». Перед зданием, в тени высоченной бугенвиллеи, дремал Пембрук Пиндл, бессменный дворецкий, портье и смотритель здешнего заведения. Пожилой джентльмен был облачен в белую рубашку с длинными рукавами, темно-синий галстук, коричневые брюки и такого же цвета ботинки. Нахлобучив кепку с логотипом бейсбольной команды «Атланта Брейвз», старик неожиданно прытко вскочил с лавки и направился к такси. Ходоком он был неторопливым, хотя — кто знает? — может, развив быстрый темп, он умел долго его удерживать. Я, конечно же, мог обойтись и без его помощи, сам бы открыл дверь и забрал багаж, но это было вопросом его профессиональной гордости. Мистер Пиндл здорово бы оскорбился, лиши я его возможности исполнить долг. Я расплатился по счету, добавил чаевых, и мы еще успели с шофером поболтать на общие темы, как то — рыбалка и погода. Наконец появился мистер Пиндл и открыл пассажирскую дверь.

— С приездом, мистер Частин.

— Спасибо, я тоже рад встрече.

Мистер Пиндл с моего позволения забрал багаж, такси отъехало, и мы направились в отель. По правде говоря, старик двигался черепашьим темпом, следовать за ним — все одно что за статуей идти. Так что по пути я вдоволь насладился окрестными видами. «Альбери клаб» отнюдь не принадлежал к архитектурным шедеврам, но уж чего было не отнять — так это атмосферы безвременности. Отель представлял собой комплекс зданий, выстроенный в тридцатых годах каким-то английским фабрикантом: человек этот хотел устроить здесь некое подобие семейного анклава. Проходили годы, сменялись наследники, и наконец поместье перешло в руки нынешних владельцев, которые и решили открыть его для общественного пользования. Весь комплекс представлял собой десять простеньких, по-спартански обустроенных коттеджей — ни телевизоров, ни радиоприемников; единственный на всю усадьбу телефон располагался в салоне главного особняка, откуда, собственно, мне и звонила Барбара. Отель рассчитан всего на двадцать гостей, и многие отдыхали здесь из года в год. В наш прошлый совместный приезд мы с Барбарой познакомились с одним почтенным семейством из Северной Каролины, которое ездит сюда каждый апрель в продолжение уже нескольких поколений — годов, пожалуй, с шестидесятых. Говорят, мистер Пиндл и тогда был немолод.

Миновав живую изгородь, пышущую золотым цветом, мы вышли к пересечению нескольких дорожек, усыпанных гравием. Тут же находился столб с указателями направления к разным коттеджам: домику Орхидеи, Козерога, Дельфина. Отсюда же ответвлялась капитальная бетонная дорога, ведущая к главному особняку, где находились салон и столовая с баром.

— Не желаете ли для начала чего-нибудь крепенького? — предложил мистер Пиндл.

— Нет, спасибо. Попозже.

— Полагаю, вы готовы к встрече с мисс Пикеринг?

— Хм, да.

— У нее сейчас съемки на пляже.

— Трудится в поте лица?

— О да, еще как. Вся команда с утра у моря, бравые ребята. Она даже не позавтракала, вот так-то. А тот, с фотокамерой, вместе с ней поднялся ни свет ни заря.

Так, Брюс Геннон. Ни свет ни заря, значит? Вместе с ней? Что-то мне все это не нравится.

— Вы имеете в виду фотографа?

— Ну да. Англичанин, сэр Геннон.

— Он тоже здесь остановился?

— Ах нет, что вы. Он живет в «Багамских песках». И все остальные из журнала там же. Просто заскочил за мисс Пикеринг с самого утра — еще солнце не встало, он тут как тут.

Так уже лучше. Не то чтобы меня сильно волновало, что любовь всей моей жизни закрутила шашни со своим старым приятелем, — что вы, упаси Господи. Я взрослый человек и буду вести себя подобающим образом. Нет, в самом деле.

Дорога к коттеджу Гибискуса шла чуть в гору. На пол-пути мистер Пиндл остановился у бельведера, возвышавшегося над линией дюн, и указал на берег:

— Вон они, видите? Там и мисс Пикеринг.

Где-то в полумиле от нас, на песке у самого океана, виднелась группа людей. Там же смутно различались какие-то сооружения, похожие на крупные синие кабинки для переодевания. Как-то раз я уже навещал Барбару на фотосессии, дело было в Майами-Бич, так что мог представить себе, что там к чему: одну из кабинок отвели под раздевалку и костюмерную, в другой разместился гример. В общей сложности здесь работало человек двадцать: художники по гриму, стилисты, ассистенты фотографа и всякие разные помощники плюс съемочная группа с моделями. Остальные — это либо туристы, либо слоняющиеся без дела островитяне, которые пришли поглазеть на чудное действо.

Под навесом бельведера разместили стол и несколько стульев. На спинке одного из них висел бинокль для здешних постояльцев, чтобы те могли беспрепятственно предаваться одному из величайших удовольствий пляжной жизни: подсматривать за другими.

— Возьмите-ка. — Мистер Пиндл протянул мне бинокль, которому здорово досталось от здешнего соленого воздуха. Я протер стекла, настроил дальность — так лучше, уже кое-что проясняется. А вот и Барбара — у самой кромки воды. Стоит, поджав ногу. На голове — соломенная шляпа с широкими обвисшими полями, волосы убраны под длинный багрянистый шарф. Мой подарок. Помню, купил здесь же, на блошином рынке, когда мы впервые приехали на Харбор-Айленд. Барбаре не столько даже цвет понравился, сколько картинка — шарф был весь усеян крохотными дельфинами. Она еще говорила, эти животные приносят удачу и напоминают обо мне.

Я ей ответил, что не верю во всю эту футбольную чушь.

А она сказала:

— Нет, твоя команда тут ни при чем. Просто дельфины — талисман. Нам с тобой он принесет счастье.

Барбара стояла в «прикиде бывшей балерины», как она окрестила свой незамысловатый наряд: черный гимнастический топ и белые просторные брюки. Когда-то она была профессиональной танцовщицей, да и теперь не забывала занятий: регулярно наведывалась в танцевальную студию. Эта женщина даже стоять умудрялась с необыкновенной грацией. Я смотрел на нее, и меня знобило как мальчишку.

Тут к Барбаре подошел какой-то человек, высокий мужчина с темными взъерошенными волосами. Он то и дело дергал головой, откидывая с лица непослушные пряди. На нем была черная толстовка с длинными рукавами и мешковатые черные штаны. На шее висел фотоаппарат. Давненько не виделись, Брюс Геннон. Ну и что же ты так вырядился? Здесь тебе не Лондон, а Багамы.

Геннон стоял рядом с Барбарой. Потом простер руку, указывая на растянувшуюся в шезлонге модель, над которой колдовал стилист. Барбара с Генноном еще немного поговорили, покивали друг другу, и фотограф отошел, а моя мечта обернулась и посмотрела в мою сторону. Она знала, когда я приеду, — видимо, ждала. Я помахал ей, а она сделала ладонь козырьком и стала вглядываться — мне даже на миг показалось, заметила. Но тут подошел кто-то из окружения и протянул ей бутыль с водой. Она сделала глоток и отвернулась.

А я все смотрел и смотрел, пока мистер Пиндл не принялся прочищать горло, пытаясь привлечь мое внимание.

— Пора бы нам возвращаться, — сказал старик.

Глава 16

Мистер Пиндл опустил сумку на пол и ретировался в тень своей излюбленной бугенвиллеи, я же начал осматриваться в домишке. Здесь было все скромно и по-простецки: спальня с единственной кроватью, крохотная гостиная с большим окном, завешенным цветастым жалюзи, и ванная, где не развернуться вдвоем.

Обстановка в гостиной свидетельствовала о муках творчества: плотные папки с бумагами, журналы, большая сумка с оттисками предстоящего выпуска «Тропиков», непочатая бутылка джина «Бифитер», три лайма, тоник. В ведерке со льдом охлаждалась двухлитровая бутыль «Шрамсберга» урожая девяноста восьмого года — видимо, в честь моего приезда.

На экране лэптопа крутилась заставка «Дальний космос». Я шлепнул по клавише пробела, космос улетучился, и перед глазами возникла таблица. Все это сильно смахивало на раскладку расходов по фотосессии, что меня никоим образом не интересовало — скукотища.

В спальне были развешаны и разложены чарующие напоминания о Барбаре: на спинке кресла висел шарфик-пейсли,[9] у ночного столика стояли розовые шлепки, на круглой ручке двери ванной — белый шелковый халат. По своему обыкновению дамы даже в путешествии умудряются возвести на полочке над раковиной настоящий храм из бутылочек, тюбиков и пузырьков. Барбара ограничилась увлажняющим кремом, детской присыпкой и пузырьком духов «Коко Шанель», который я лично купил для нее в дьюти-фри аэропорта Тринидада за пару недель до ареста — мы ездили на карнавал. Духов осталось почти на донышке, самое время подарить новый флакон. На крючке возле туалетного столика висела льняная блуза: белая, невесомая, с тонким кружевом из розочек. Я коснулся пальцами тонкого материала, поднес к лицу, уловил нежный аромат: пахло лавандовой свежестью, и мне тут же представилась Барбара и ее шея, затылок — я так любил зарываться ей в волосы, когда мы вместе спали. Ну все, хватит мечтать, пора действовать.

Я вышел из домика и направился по дорожке, ведущей через дюны к морю. День стремительно угасал — еще с полчасика, и станет вечереть; на пляже закруглялись. Одни уносили коробки и инвентарь, другие разбирали синие кабинки, третьи стояли и разговаривали. На таком расстоянии бесполезно гадать, кто есть кто.

Заходящее солнце начало подшучивать над зрением. Бирюзовый океан с серовато-зелеными рифами и верхушками коралловых зарослей теперь расстилался непроглядным темно-синим ковром. Знаменитые розовые пески Харбор-Айленда, оранжево-лососевые, постепенно темнели, окрашиваясь винным румянцем перезрелого персика. Здешний песок — нечто уникальное: он мельче сахара и такого цвета, какого я больше нигде не встречал. Миллионы лет трудились силы природы, смешивая крохи отмерших кораллов и крупинки известнякового шельфа, на котором покоится архипелаг. Атлантические течения, ураганы, кипящая пена прибоя на свой лад перекраивали эти берега. Кое-кто сравнивает здешние пески с тальком, и надо сказать, это не сильное преувеличение. Я нагнулся, взял пригоршню песка, и он жидким шелком потек сквозь пальцы.

На темнеющих волнах белесо-серой точкой качалась чайка. Я пригляделся. Ан нет, это человек! Седовласый старик. Его занесло во впадину между двумя песчаными отмелями ярдах в пятидесяти от берега. Бедолага стоял по шею в воде и даже не думал бороться за жизнь. Море было неспокойно, и хотя волна шла невысокая, по воде бежала довольно сильная рябь. С каждым накатом бедняга уходил под воду. Волна отхлынет — он снова покажется над поверхностью, жадно хватая ртом воздух.

Я огляделся — никого, если не считать съемочной группы на берегу. Но журналисты были слишком далеко. Старика относило все дальше от берега, и переводить дыхание ему удавалось все реже.

Стянув с себя рубашку, я скинул сандалии и стремительным галопом помчался по воде. Бросился в волны, поднырнул под прибойную волну и, всплыв на поверхность, погреб энергичным кролем, не спуская с утопающего глаз. С пару дюжин взмахов руками, и я с ним почти поравнялся. Старик дико озирался по сторонам, словно не замечая меня. На лице застыла гримаса ужаса и боли. В руке он держал что-то вроде тяжелой трости с массивным медным набалдашником.

Я лег на волну и, когда терпящий бедствие показался на поверхности, приблизился к нему вплотную.

— Живы? — крикнул я.

Старик обернулся на голос, едва не задев меня тростью. Я нырнул под воду, обхватил его за колени, перевернул и вытолкнул на поверхность, придерживая правой рукой под челюсть и подставив под спину бедро. Надо сказать, человек этот был легче птичьего пера, кожа да кости.

— Не волнуйтесь, — сказал я ему. — Выплывем. Все образуется.

Тот не сопротивлялся. Он кашлял и отплевывался, а я греб одной левой, с неумолимой решительностью приближаясь к берегу. Волна вздыбилась и опала, я ткнулся в песчаное дно. Встал на ноги, вышел на берег и уложил старика на песок. Спасенный с трудом сел.

— Оставьте меня, — в негодовании сказал он тоном самого настоящего английского лорда. — Я в полном порядке.

Ну, с этим я бы поспорил. Человек был на грани истощения, на лице застыло изможденное бессмысленное выражение африканского беженца. Дышал он с присвистом, разинув рот, острые скулы выдавались на лоне запавших щек. У него были темные круги под глазами, растрепанные волосы отливали желтизной слоновой кости и старых фортепьянных клавиш. Джентльмен был облачен в белый льняной костюм и такого же цвета рубашку. На ногах крепко держались сандалии верблюжье-белого цвета а-ля Джей Гетсби. Если бы он не вымок до ниточки, его запросто можно было принять за труп, который вдоволь повеселился на вечеринке для себе подобных. Уж что-что, а этот пожилой человек был далеко не «в полном порядке». Как же он теперь не походил на того милого обаятельного джентльмена, которому меня представляла Барбара три года назад.

— Лорд Дауни, вы меня узнаете? — спросил я старика.

Тот обратил на меня взор, силясь понять, кто же я такой и где он меня мог видеть, и оставил безуспешные попытки.

— Я Зак Частин. Помните, несколько лет назад мы заходили к вам с Барбарой Пикеринг?

— Пикеринг?

— Да. Барбара Пикеринг — дочь Каролины Пикеринг.

— Ах, Каролина Пикеринг. — У старика разгорелись глаза, он буквально ожил. — Когда-то я лазил к ней под юбку.

Я не нашелся с ответом и потому протянул:

— М-м.

— Была очень недурна, — добавил лорд. — Ах как недурна!

— М-м. — Если уж выбрал удачную тактику, так лучше ее придерживаться, я так считаю. Обязательно поведаю Барбаре, какое неизгладимое впечатление произвела ее покойная матушка. Пусть порадуется.

Тут старик переменился в лице и пронзительно воскликнул:

— А Бирма, Бирма где?!

— Не понял?..

— Где моя Бирма?

Бедняга попытался встать, упал, я опустился возле него на колени и увидел, что у старика закатились глаза. Спасенный отключился, но дышал ровно. Я поднял его трость, взвалил лорда на плечи и потопал к дюнам.

Благо я прекрасно помнил, где он живет — от «Альбери-Холла» рукой подать, как раз в том направлении, откуда я пришел.

Глава 17

Надо думать, формально дом лорда Дауни представлял собой единый комплекс. Он занимал несколько акров площади, с трех сторон огороженной высокой стеной; четвертая сторона выходила на океан. Здешнее сооружение ничем не напоминало жилище английского лорда. Территория была поделена на части, застроенные несколькими корпусами. Каждый корпус представлял собой долговязый дом на сваях, выкрашенный в какой-нибудь яркий цвет: голубой, зеленый или розовый. В центре располагался главный особняк: черная приземистая «жаба» из стекла с длинной и тонкой башенкой на макушке, явно навеянной башней Спейс-Нидл в Сиэтле. От главного корпуса радиально разбегались огороженные сеткой дорожки, ведущие к другим постройкам. Надо сказать, усадьба, над которой покорпел какой-то знаменитый архитектор-датчанин, производила странное впечатление, этакий плод больного воображения. Барбара рассказывала, что проект получил все мыслимые и немыслимые премии. В главном корпусе на видном месте в рамочке висела вырезка из журнала «Аркитек дайджест», в которой всячески расхваливалось данное творение. Как сейчас помню: «органически вписывается в окружающий ландшафт». Лично я не заметил здесь ничего, что бы «органически вписывалось в ландшафт»; легче было представить, что на дюны рухнул космический корабль из конструктора «Лего». Когда мы добрались до дома, уже смеркалось.

— Эй! — крикнул я что было мочи. — Есть кто дома?

Лорд Дауни временами приходил в себя и снова проваливался в небытие, безвольно поникнув у меня на плече. Ближайшая постройка стояла на высокой дюне, довольно крутой и сыпкой. Я не заметил здесь ступенек, которые бы «органически вписывались в ландшафт», так что путь наверх оказался неблизким: я то и дело оскальзывался и скатывался назад. Но вот мы у вершины, увенчанной каменной площадкой. Пока я переводил дух, из-за живой изгороди вышла молодая женщина немногим за тридцать — стройная яркая метиска в белой блузе без рукавов и шуршащей юбке в цветочек. Она опустилась рядом со мной на колени и нежно взяла в ладони голову лорда Дауни. Тот не шелохнулся. Незнакомка посмотрела на меня. Гладко зачесанные назад волосы были собраны на затылке в тугой пучок, большие миндалевидные глаза излучали теплоту.

— Что с ним?

— Надеюсь, ничего страшного. Истомился, уложить бы его.

— Идемте со мной, — пригласила незнакомка, и мы направились к дому по обросшей диким виноградом дорожке. Моя спутница двигалась весьма проворно. У этой стройной женщины были довольно полные бедра, которые свободно колыхались под просторной юбкой. Сзади весьма приятное зрелище.

Мы миновали пустой плавательный бассейн с одиноким глиняным херувимчиком на фонтане. Прошли мимо запущенного розового сада, который уже давно отцвел. Пересекли сад скульптур — по крайней мере я предположил, что это задумывалось как сад скульптур; впрочем, здесь не было смелых полководцев на горячих скакунах и обнаженных красавиц римлянок с глиняными кувшинами. На высоких белых пьедесталах стояли, освещенные яркими лампами, выточенные из камня эллипсы, кубы и пирамиды. Я будто оказался в трехмерном учебнике геометрии.

Вот перед нами и главный корпус. Моя спутница нажала какую-то кнопку на стене, и стеклянные двери с мягким урчанием плавно разъехались. Мы вошли в ту самую гостиную, где когда-то лорд Дауни принимал нас с Барбарой. Комнату наполнял душный спертый воздух — у них либо неисправный кондиционер, либо устройство внутреннего климата давным-давно морально устарело.

Я уложил лорда Дауни на кожаный Г-образный диванчик. Старик даже не шелохнулся, хотя дышал ровно — забылся глубоким сном.

— Я на минутку, — сказала незнакомка и вышла.

Я огляделся. Комната заметно обеднела по сравнению с тем, что было пару лет назад. Да, тут по-прежнему стояли книжные полки во всю стену с библиотечной лесенкой на колесах. А вот большой концертный рояль исчез. Когда-то, выпив по мартини, Барбара с лордом Дауни подсаживались к «Стейнвею» и устраивали домашний концерт; хозяин играл, гостья пела, а я мурлыкал, делая вид, что уже слышал этот мотив.

На противоположной стене виднелись большие яркие контуры от картин — здесь когда-то висело три полотна одного местного живописца, Жамали. Врать не стану, в искусстве я не знаток — отличу Ван Гога от Нормана Рокуэлла, но не больше, — однако этого художника я знал. Жамали вырос во Флориде, что-то в нем было от индуса, они с Барбарой вращались в одном кругу. Она-то и познакомила художника с лордом, и тот приобрел целую серию картин под названием «Женщина дарит рождение миру». На самом деле работы были куда достойнее, чем это название, и гостиная без них заметно опустела.

На стеклянном журнальном столике были расставлены фотографии в рамочках: черно-белые, еще со времен военной службы лорда, когда он, молоденьким франтом, восседал на боевом слоне; на других снимках он запечатлен с друзьями на лужайке для крокета; фото, где достопочтенный джентльмен позирует с красивыми ухоженными леди. Самая большая фотография, похоже, была сделана совсем недавно, в этом самом доме — на заднем плане расстилались дюны и океан. На ней, взявшись за руки, стояли двое: лорд Дауни и гибкая грациозная лань с длинными темными волосами, распущенными по плечам. Они держали по бокалу с шампанским и смеялись.

— Где вы его нашли? — Незнакомка вернулась с мокрым полотенцем и бутылкой чистой питьевой воды. Она опустилась перед лордом на колени и стала отирать его лицо от песка. Хотела дать ему попить, но старик не проснулся. Тогда метиска подняла голову и взглянула на меня своими глазищами.

Я рассказал, как заметил в волнах утопающего старика и выволок его на берег.

— Похоже, бедолага не понимал, что происходит. Он принимает какие-то препараты?

— Да нет, ничего такого. Лекарство от артрита, и все.

— А вы кто, сиделка?

— Нет, но я за ним ухаживаю. — Она подала мне руку. — Кларисса Персиваль.

— Зак, — ответил я, пожимая хрупкую ладонь. — Зак Частин.

Собеседница пристально посмотрела на меня:

— Постойте, да ведь вы друг Барбары Пикеринг?

Я кивнул, и ее лицо озарила улыбка.

— Мисс Пикеринг обмолвилась, что вы приезжаете. Она как раз на днях к нам заходила. Хозяин так обрадовался. Ему даже вроде бы лучше стало, а потом снова…

Лорд с искаженным от ужаса лицом резко сел на постели.

— Бирма! — закричал он. — Где она? Где Бирма?

Он растерянно озирался, не замечая ни меня, ни Клариссы. Метиска подсела к нему, опустила ладони на морщинистые щеки, будто мать, ласкающая дитя.

— Смотрите на меня, — проговорила она еле слышно, почти шепотом. — Смотрите на меня.

Лорд взглянул на нее и тут же угомонился. Эти глаза были способны усмирить демона.

Кларисса помогла лорду прилечь на диван, погладила его по лицу, и старик вскоре заснул.

— Когда я вытаскивал его из воды, он кричал то же самое, — припомнил я. — Что это за Бирма?

— Бирма — его дочь. — Кларисса кивнула в сторону большой фотографии на журнальном столике. — Вон она.

— А дочь здесь живет?

— Наведывается временами, когда ей удобно.

По тону собеседницы я понял, что к этой теме не стоит проявлять чрезмерного интереса. Кларисса встала, протянула мне руку, красивую и нежную.

— Я безмерно вам благодарна, господин Частин, — сказала она. — И все же сейчас я бы попросила…

— Да-да, пора. Мне еще Барбару найти надо.

— Так вы еще не виделись?

— Нет, я лишь с час как на остров прибыл, а у нее съемки на пляже.

— Ах да, какая прелесть! Я столько слышала. Наших девушек взяли моделями, им так нравится. Говорят, очень интересно сниматься, да еще у знаменитого фотографа. Кажется, его зовут мистер Геннон?

— Он самый, единственный и неповторимый.

— Девчонки говорят, что каждая рядом с ним чувствует себя звездой. Очень обходителен.

— Наслышан, — сказал я. — Не провожайте меня, я сам.

Я направился к раздвижным стеклянным дверям, но Кларисса меня остановила.

— Нет-нет, пожалуйста, с парадного входа. — Мы прошли через всю гостиную и оказались в холле с дверью из нержавеющей стали, какие бывают у больших морозильных камер. — А то там, в дюнах, шею, не ровен час, сломаешь.

— Тогда почему датчанин, архитектор ваш, не посчитал нужным пристроить в этом месте лестницу?

— Наверное, были у него какие-то соображения на этот счет. У нас и окна во всем доме задраены.

— То есть как это «задраены»?

— Они не открываются — только видимость, что окна. Целыми днями кондиционер гоняем. Вы не представляете, сколько набегает за свет. Вам ведь тут жарко было? Так вы уж меня простите, привыкла, сама не замечаю.

— Ну что вы, очень уютная теплая атмосфера, — сказал я. — Даже расслабляет.

Когда я выходил, Кларисса сдержанно мне улыбнулась. Солнце зашло, и на улице было даже прохладнее, чем в доме.

— Доброй ночи, господин Частин. Передайте от меня привет мисс Пикеринг.

— Непременно. Как только с ней увижусь, — сказал я.

Глава 18

В наш скромный коттедж я вернулся в начале восьмого. Надеялся застать Барбару, но там ее не оказалось. Я разделся, швырнул одежду в бельевую корзину и встал под душ. Может, пока буду мыться, милая устроит мне сюрприз: оборачиваюсь, а она стоит и улыбается. В руках бутылка шампанского… Она снимет одежду, бросит ее в корзину и встанет ко мне под душ. Глядишь, и ужин пропустим…

Вытирался я в одиночестве. Нацепил парадные шмотки: льняные брюки, белую льняную рубашку, синий блейзер. А что, если Барбара быстро заскочила сюда, пока я с лордом Дауни нянчился, и теперь ждет меня в главном особняке? Сидит в одиночестве, скучает.

— Нет, сэр, — ответил мистер Пиндл, когда я взгромоздился на единственный в баре свободный табурет. — Она здесь не появлялась.

Мистер Пиндл стоял за барной стойкой в парадном облачении: черный фрак, красная бабочка и красная гвоздика в петлице. На ногах — красные теннисные туфли. Кепку с надписью «Атланта Брейвз» старик запрятал под стойку.

На полке стояла бутылочка «Барбанкура» пятнадцатилетней выдержки, и я попросил мистера Пиндла плеснуть мне в бокал. Надо сказать, что в баре он управлялся куда проворнее, чем с чемоданами; наверное, потому, что здесь все было под рукой и ходить никуда не надо. Мистер Пиндл плеснул в хрустальный черненый бокал на два пальца «Барбанкура», потом примерился к бокалу и добавил еще.

— Вам ведь крепкий? — уточнил он.

— Да, — ответил я.

«Барбанкур» оказался не таким приторным, как «Маунт-Бей», и пился легко. Опасная штука, хлещешь как воду. Этак я наберусь и сам не замечу.

Я кивнул сидящей по соседству паре. Они представились: семейство Таких-то Оттуда-то. Он врач, она супруга врача. «Здесь очень мило, не правда ли?» — «О да. Мы сюда который год приезжаем». — «Я тоже».

— А вы по какой части специализируетесь? — спросил доктор Такой-то.

— Ни по какой.

— На заслуженном отдыхе?

— М-хм.

— Везунчик.

— М-хм, — протянул я.

По другую руку от меня сидели четыре пары из Чарлстона, что в Южной Каролине. Женщины — в воздушных платьях с бретельками а-ля Лили Пулитцер, в бокалах — белое вино. Они весело щебетали о недавней совместной поездке на Бермуды. Их мужья были совладельцами одной юридической фирмы. Мужчины пили бурбон, обсуждали положение дел на рынке ценных бумаг и были одеты в такие же, как у меня, синие блейзеры. Выходит, с одеждой я попал в самую точку.

Я попросил мистера Пиндла повторить заказ, взял бокал и отошел к окну, откуда виднелся мой темный домик. Свет не горел, Барбара так и не появлялась. Когда я вернулся в бар, там уже устроились супруги Хайнман, Крисси и Чарли. Они дружно беседовали с доктором и миссис Такими-то и чарлстонской компашкой.

Хайнманы уже лет десять управляли здешним отелем — с тех пор, как я впервые приехал на Харбор-Айленд. Крисси была высока ростом (почти с меня), зычноголоса (как певица в опере) — все это, собранное воедино, составляло довольно симпатичный типаж. В свое время очаровашка защитилась по теме «Поэзия периода Ренессанса», но сухая академическая деятельность ее не привлекла. Она прирожденная собеседница: знает обо всем по чуть-чуть. Однажды мы с ней полночи проторчали в баре, обсуждая экологию коралловых рифов в Индийском океане и опрокидывая бокал за бокалом. По части выпивки Крисси не отставала от меня и, пребывая в весьма веселом настроении, предложила краткий экскурс на тему «Как так вышло, что местные винокуренные заводики обогнали по качеству продукции заводы Барбадоса, поглощенные крупными ликероводочными корпорациями вроде „Хеннесси“».

Из двух супругов активной половиной была Крисси, ярко выраженный экстраверт. Она создавала в «Альбери-Холле» теплый климат, ради которого постояльцы возвращались сюда из года в год. Эта женщина держала в голове все: имена посетителей, их детей и внуков, кто откуда приехал и чем занимается. Она помнила музыкальные предпочтения каждого: кому по душе Майлс Дэвис, а кому — Бернар Бюффе. Чарли Хайнман тридцать лет отлетал в «Дельте», а после ухода на пенсию осел здесь, в отеле. Оставаясь главным образом в тени, он следил за тем, чтобы водопровод работал исправно, садовники регулярно подстригали живую изгородь, а из Нассау каждый день доставляли свежую провизию. У него были квадратный подбородок и располагающее лицо. Он регулярно играл в теннис с женами постояльцев, уехавших порыбачить. Другой, не столь правильный, мужчина на его месте не преминул бы пофлиртовать после очередной партии — Чарли всегда нравился женщинам, — да только ему на всем свете нужна была одна Крисси.

— А-а, вот и Захари! Подойди скорей сюда, я тебя расцелую! — звонко воскликнула наша хозяюшка и, чмокнув меня в щеку, обняла за плечи своей медвежьей хваткой, при всем при том не пролив ни капельки шампанского.

Я пожал руку ее супругу.

— Зак. — Чарли был, как всегда, немногословен, что отнюдь его не портило. Приятный человек, просто тихий.

— А где Барбара? — с ходу поинтересовалась Крисси.

— Хотел бы я знать, — ответил я.

Собеседница как-то странно на меня посмотрела, но ничего не сказала и потащила меня в какую-то компанию. Я кое-как пытался поддерживать разговор: улыбался и согласно хмыкал в нужных местах, пытаясь изобразить любезность. Надо сказать, получалось плохо.

«Где же она пропадает?»

Глава 19

Оказав должное внимание гостям, Крисси Хайнман отвела меня в сторонку.

— У тебя вид, как у канарейки, которая кота проглотила.

— С трудом это представляю.

— Я тоже не вполне. Ты явно не в своей тарелке, Зак.

— Да Барбару все жду. Скорей бы уж увидеться.

— Ага, и предпочтительнее наедине, а не у стойки бара, в толпе, осыпающей друг друга комплиментами.

— М-м, — промычал я в знак согласия.

Крисси отвернулась от гостей и тихо сказала:

— Это не тебя я видела на закате, когда ты лорда Дауни с пляжа тащил?

— Да, — признался я. А потом рассказал ей, как, прогуливаясь вдоль берега, увидел барахтающегося в волнах старика и передал его в заботливые руки Клариссы Персиваль.

— Бедняга. За последние две недели он убегает из дома уже шестой, а то и седьмой раз.

— Что ж, возраст.

— Ничего подобного. Это из-за дочери: все жилы из него вытянула.

— Бирма?

— Да. Вы знакомы?

— Нет, Кларисса Персиваль обмолвилась о ней, а в остальном…

— Зак, ты что, с луны свалился? — Тут Крисси опомнилась и сказала: — Извини, я не то имела в виду.

— Ладно, без обид.

— Я хотела сказать, что Бирма Дауни… как бы помягче выразиться… в общем, подмоченная у нее репутация. Неужели ты совсем-совсем не в курсе? — чирикала хозяюшка. — Хотя, наверное, у меня к таким вещам повышенный интерес и не все к сплетням прислушиваются.

С тех пор как Крисси Хайнман приехала на остров, она превратилась в истую англофилку. Перечитывает все лондонские газеты, до мелочей знает особенности королевской жизни и титулованных особ, кое-кто из которых обзавелся, кстати, особнячком на здешних берегах.

— Бирма была поздним ребенком, долгожданным и притом единственным. Родилась она, если не путаю, от четвертой жены, леди Паулы, которая вскоре погибла. Бедненькая, разбилась над Кенией в самолете. Лорд Дауни — умница и милашка, но он всегда был поборником либерального воспитания. Думаю, папаша ни разу голоса на чадо не поднял. Этим многое объясняется.

— Что, например?

— Знаешь, Захари, если тебе будет не жалко потратить целую ночь, слушая рассказы, ты и десятой части всех ее подвигов не услышишь. Одно время Бирма работала на подиуме. Ну и, соответственно, вкусила всего, что к этому прилагается: секс, наркотики — только и ублажайся. Каталась как сыр в масле, ни в чем себе не отказывала. Да что там, она всегда балованным ребенком была.

— А может, у нее комплекс мальчика по имени Сью?

— Это как?

— Ну представь, каково тебе было бы называться Бирмой?

— Хм, не знаю. Экзотичное имя. Одно время мода такая ходила среди английских джентльменов — нарекать отпрысков в честь тех мест, где они всеми силами укрепляли могущество империи. Скажем, дочерей называли на манер селения, где шли боевые действия, или стояли лагерем подразделения, или кто-то из аристократов владел каучуковой плантацией.

— А в честь чего тогда называли сыновей?

— Ну как же, в честь себя любимых. Сплошные Найджелы, Филлипы и Джоны. А с девчонками — смехота. Я лично слышала про три Индии, двух Китаек и одну Рангун.

— Шутишь?

— Какое там. Рангун даже Азиаточкой между собой все звали.

— Да здравствует Британия.

— Пару лет назад у Бирмы Дауни закрутился романчик с Сейлой Эштон.

— Поясни-ка, а то я не в курсе дела.

— Ну, в то время Сейла Эштон была женой английского министра финансов, — сказала Крисси. — Да у него и самого рыльце в пушку: тискал мальчиков-хористов — только держись. Такие слухи о нем ходили…

— То есть Бирма Дауни — лесбиянка?

— Вполне возможно. — Собеседница умолкла, пригубила шампанского. — Хотя у нее были громкие романы и с противоположным полом. Как видно, ей без разницы.

— Что ж, истинно английский подход.

— «Санди телеграф» раструбила на всю округу сальные подробности ее встреч с Сейлой Эштон, и очень скоро Бирма засветилась на обложке «Тэтлера». Представь картину: этакая голая девица, обмотанная английским флагом, стоит на крыльце правительственной резиденции на Даунинг-стрит. Вы с Барбарой нашу знаменитость в прошлый раз не застали — поверь, таких не забывают. Любительница щеголять по пляжу в одних плавках. Совести ни на грамм.

— Кошмар.

— И не говори.

Я поймал взгляд мистера Пиндла и махнул рукой, чтобы он повторил заказ. Крисси тоже помотала пустым бокалом.

— Бирма постоянно в разъездах: отсюда во Флориду, из Флориды — сюда. Клубная девица. Все время привозила с собой друзей-подруг, так те по нескольку недель гостили в особняке Дауни. Тоже народ непростой, палец в рот не клади. Ну а после — эта авария.

— Бирма попала в аварию?

— Да, насколько я в курсе, в Форт-Лодердейле. Столкнулись две машины. Месяца полтора назад или около того. Толком ничего не известно, зато «Айленд войс» посвятил этой теме передовицу. Как Бирма побилась! Сплошные переломы, рваные раны, даже с кадыком что-то неладно. Голос потеряла, сможет теперь говорить или нет — одному Богу известно. Бедняжка прикована к инвалидному креслу. Пластические хирурги ее буквально по кускам собирали — собрали да и домой отправили на поправку.

— Понятно теперь, почему лорд Дауни сам не свой.

— Знаешь, это не единственная причина. Слухи ходят, будто бы нелады у них с дочерью — мол, ни видеть, ни слышать родителя не желает. Он в дверь — она за порог.

В восемь часов молоденькая официантка в накрахмаленном белом халате со светло-голубым воротничком вышла к дверям бара и позвонила в латунный колокольчик: сигнал к ужину. Гости переходили в столовую и рассаживались.

— Пойдем, — сказала Крисси. — Сегодня будете сидеть за нашим столиком.

— Знаешь, если ты не против…

Она остановилась и с улыбкой сказала:

— Ой, прости, Захари. Совсем голова не варит: вы же наверняка страшно друг по другу соскучились. Ладно, покалякайте между собой, а потом милости просим к нам.

Я кивнул.

— Что я вижу! Да ты влюблен как мальчишка. Замечательно, просто здорово. — Крисси чмокнула меня в щеку. — Я только никак в толк не возьму, отчего она так задерживается. Наверное, застряли в «Багамских песках». Отсняли материал и в честь такого случая, как водится, заскочили в бар пропустить по стаканчику. Хочешь, я позвоню, разузнаю?

Я отказался. Решил подождать Барбару в гостиной, а если она не придет, в коттедж наведаюсь. Мистер Пиндл принес напитки, и Крисси отчалила в столовую, где ее дожидался возлюбленный муж. Устроившись в кресле, я принялся листать журналы, быстро выцедив за таким занятием «Барбанкур», — не слишком осмотрительный шаг.

В столовой витали восхитительные ароматы. На двери было вывешено вечернее меню, и я решил на него взглянуть. Печеная рыба-люциан с кускусом,[10] копченая утиная грудка в арахисовом соусе с картофелем, телячьи отбивные на гриле и овощной пирог. Непременно попробую всего понемножку — здешнего шеф-повара обижать рискованно.

Мистер Пиндл покинул бар, так что я решил угоститься ромом без вмешательства любезного старика. Выискал в списке клиентов свою фамилию и поставил еще одну галочку в колонке «ассортимент». Таким образом, получилось четыре рома — причем крепких. И на пустой желудок. Эх, все-таки набрался, и довольно скоро это дало о себе знать: меня шатало, качало, накатила беспечная веселость, а потом упадническое настроение.

К чертям собачьим…

Трясло и дергало, я был утомлен и легко раздражался. Выйдя из корпуса, направился к коттеджу. Никто сюда не наведывался, все было так, как я и оставил уходя. Осушив остатки «Барбанкура», я снарядился в «Багамские пески».

Глава 20

К курорту я пошел окольной дорогой, в обход теннисных кортов «Альбери-Холла». Попетлял по Барак-стрит, то и дело натыкаясь на тупички — побережье за последнее время сильно обросло недвижимостью. Тут высились особняки настоящих богатеев, рядом теснились компактные отели, зияли отрезы незастроенной площади, стоившей таких денег, что мне и не снились. Барбара — не большая любительница слоняться ночью по пляжу, а эта дорога — единственная, которая ведет от «Багамских песков» в «Альбери-Холл».

Я миновал отель «Коралл инн» и клуб «Робинзон». Прошел мимо огромного желтого особняка, выстроенного во французском стиле и принадлежащего модному модельеру; полюбовался выстроенной в средиземноморском духе виллой одного из бывших владельцев известного футбольного клуба. Барак-стрит огибала Данмор-таун, единственный городок на острове. Вечерело, и на улицы высыпали веселые компании. Из больших колонок, водруженных на заднюю полку габаритной «хонды-сивик», басовито рычала музыка; рядом теснилась молодежь. Мимо на блестящих скутерах проносились сорванцы. В церкви Победы Веры во Христа совершали службу с песнопениями, и из открытых окон и дверей гремели гимны, которые выдавал многоголосный хор. Певцов поддерживал целый оркестр: электрогитары, фортепьяно, трубы и тамбурины. У уличных палаток со снедью толпились желающие перекусить. Жареная рыба, устрицы в кипящих маслом чугунных котлах и сковородах, горы гарнира из риса с горошком — все это отправлялось в одноразовые пенопластовые чашки, и довольные клиенты отходили трапезничать. Давно пришло время подкрепиться, однако у меня были дела поважнее.

Проходя мимо местной пекарни, заодно торгующей мороженым, я заметил знакомого паренька — того самого мальчишку в длинной футболке, который помог дотащить сумку до такси. В руке он держал мороженое в сахарном рожке, которое таяло на глазах: лакомка едва успевал его слизывать. При виде меня он сунул в рот остатки вафли и, отираясь рукавом, вскочил на ноги. Подбежал ко мне, подстроился под шаг и проговорил:

— Здорово, Большак. Гид не требуется?

— На что мне гид?

— Довести до места.

— Я и сам знаю, куда иду.

— Это куда же?

— К «Багамским пескам».

— Тогда я покажу дорогу.

Мы хитро переглянулись, как два завзятых мошенника, которые друг друга раскусили.

— Тебя как звать? — спросил я.

— Никсон.

— Это в честь президента, что ли?

— Нет, в честь меня.

— Тебе лет-то сколько?

— Тринадцатый пошел.

— А гидам больше платят, чем носильщикам?

— А то! Гид тебе всю историю выложит. Вот это место, где мы идем, называется Данмор-таун.

— Тоже мне, новость.

— Ладно, а знаешь, когда его заложили?

— Не-е.

— Вот так-то. Значит, тебе все-таки нужен гид.

— Твоя взяла, веди. — Я протянул открытую ладонь, и паренек со знанием дела припечатал по ней ручонкой: скрепили уговор.

— Город был основан в тысяча семьсот тринадцатом году.

— А кто такой Данмор?

— Хочешь знать, откуда взялось название?

— Ага.

— Видишь ли, так назвали здешние места освобожденные рабы, прибывшие на остров основывать поселение. Ну вот, первый, кто спрыгнул с лодки, осмотрелся и говорит: «Попотеть тут придется — море да дюны. Дюны да море». Дюн-мор, Дан-мор… Так и повелось с тех пор.

Никсон хитро сощурился, примечая, произвела ли впечатление его шутка. Произвела.

Потом мальчишка добавил:

— Данмор — это англичанин, он здесь, на Багамах, губернатором когда-то служил. В те времена Нассау нашему городу в подметки не годился, Данмор был столицей всех Багамских островов. Да, Нассау яйца выеденного не стоил. Ну разве что форт у них стоящий, форт Монтегю, самый старый на островах. Он там стоит с тысяча семьсот сорок первого года. Потом, когда началась Война за независимость, его захватили американцы. Так вот, с полсотни здешних смельчаков сели на корабль, приплыли в Нассау и напали на крепость. В неравном бою — американцев было вчетверо больше — они победили, надрали мерзавцам задницы и отбили форт. А ты американец?

— Да.

— Отмутузили наши американцев только держись. Слыхал о таком?

— Что-то не довелось.

— Это потому, что ваша история о позорных фактах умалчивает. А на самом деле так и было, захочешь — сам найдешь подтверждение, только литературу полистай. Те так драпали, что пятки сверкали.

— Верю.

— Я книжки по истории уважаю. Почитаю книжонку и кумекаю, как бы ее поинтереснее преподнести.

— А ты давно в гидах обретаешься?

— С сегодняшнего вечера, — ответил паренек.

Ближе к «Багамским пескам» улица сузилась, стоял мрак, по обе стороны дороги рос кустарник.

— Ты под ноги смотри, тут колдобина на колдобине, — посоветовал Никсон.

Я шел следом за пареньком, старательно выбирая дорогу. После четырех рюмок можно и оступиться, чего доброго. На каменной арке при входе на базу отдыха светили прожекторы. Мы дошли до парадного крыльца, где по обе стороны двойных дверей стояло по облаченному в форму охраннику. Я протянул Никсону пятидолларовую банкноту, он со знанием дела повертел ее в руках, проверяя подлинность, и сунул в карман.

— Хочешь, подожду тебя, на обратном пути доведу куда надо.

— Да нет, доберусь как-нибудь. Спасибо, Никсон.

— Я еще много чего могу рассказать, — похвастался паренек. — Все, что стоит знать об этом острове.

— Охотно верю.

— Что ж, гид понадобится — знаешь, где меня искать.

Я пожал ему руку на прощание и пообещал иметь его в виду. Паренек улыбнулся и припустил по своим делам.

Глава 21

«Багамские пески» — местечко для модной элиты, затерявшееся в пустынных дюнах. Его выстроил один итальянский магнат, который сколотил капиталы на спортивной одежде. Здесь собирался претенциозный люд: модели, фотографы, рок-звезды, актеры, агенты шоу-бизнеса, режиссеры и прочие причислявшие себя к вышеназванной публике.

Я зашел в холл и был поражен: здешнее помещение меньше всего походило на вестибюль рядового отеля — скорее уж на художественную галерею в Сохо. Необъятные полотна на стенах, картины всех стилей и направлений в духе бесшабашности. За конторкой, этаким полированным куском гранита, стоял портье. Кроме телефона и тонкого, как конверт, лэптопа на столе ничего не было — стерильная чистота. Сам портье больше напоминал человека, который проходит пробы на роль молодого и невезучего врача-идеалиста для какой-нибудь «мыльной оперы». Я улыбнулся и кивнул с таким видом, словно прослушиваюсь на роль трагически увечного друга сердца неотразимой красавицы, главной героини.

Я направился в бар. То, что предстало моим глазам, сложно было назвать баром как таковым — я будто попал в султанский гарем. Белая плитка, выбеленные песчаниковые стены. Прозрачные узорные занавеси от пола до потолка разделяли эту узкую продолговатую комнату на небольшие салоны с диванчиками и мягкой мебелью. Того и гляди, из-за портьеры выглянет Шахерезада, поманит пальчиком и примется услаждать дорогого гостя бесконечными сказками.

Официанты в черных шелковых пижамах а-ля Вьетнам смешивали коктейли в отгороженном стойкой закутке, похожем на забитый склянками грот. Перед гротом стояли высокие табуреты, где сидели сплошь незнакомые люди. В зале, освещенном масляными лампами, царил мягкий полумрак только что наступивших сумерек. Откуда-то лилась тихая задумчивая музыка, не мешавшая беседе. Я хотел поискать Барбару среди гостей, но здешний интерьер создавал одну сложность: чтобы разглядеть присутствующих, приходилось заглядывать за занавеси. В одном закутке я спугнул милующуюся на диване пару, мужчину с женщиной. В другом — ублажавших друг друга представителей сильного пола. В третьем — компанию приятелей, которые курили сигары и потягивали бренди.

Наконец, сунув голову за очередную занавеску, я увидел знакомые лица. Ребята были из компании Барбары, персонал журнала. Увы, я не помнил, как кого зовут и кто чем занимается. Тут-то меня и углядел один парень с черными очками в роговой оправе. Его короткие, напомаженные гелем волосы топорщились во все стороны. Он махнул рукой и окликнул:

— Эй, Зак!

— Привет, — ответил я.

— Я Питер Прентис, главный стилист.

— Узнаю.

— У нас была вечеринка на твоем кораблике, гуляли всей командой.

— Конечно, помню.

Я не успел спросить, где Барбара: Прентис повернулся к своим компаньонам — тех было человек двадцать — и провозгласил:

— Так, слушайте все. Это Зак, друг Барбары.

Отовсюду раздавалось «Привет!», «Как поживаешь?», а какой-то остряк даже воскликнул: «Привет, Зак, друг Барбары!» — и все дружно рассмеялись. Прентис стал водить меня по кругу и представлять своих знакомых: помощника художественного редактора, визажиста, двух осветителей, стилиста и трех моделей. Барбара оказалась права: у Геннона действительно нюх на дарования. Там была еще масса людей, которые тем или иным образом участвовали в процессе съемок. Наконец я снова оказался рядом со стилистом и спросил, не видел ли он Барбару.

— А-а, — ответил тот, оглядываясь, будто и сам только что заметил ее отсутствие. — Ушла, наверное. Ну да, точно. С Брюсом. Давненько уже.

Ни с кем не попрощавшись, я вынырнул из закутка, вышел в холл и попросил портье об одной услуге: мне надо позвонить в «Альбери».

— Разумеется, сэр. — Он протянул мне трубку и набрал номер. Я попросил к телефону Крисси Хайнман. Нет, Барбара в столовой до сих пор не появлялась. Я подождал, пока администратор сходит к окну, проверить, не горит ли свет в бунгало Гибискуса. И там Барбары не было. Я поблагодарил хозяйку за помощь, и мы распрощались.

Вручив портье трубку, я спросил, не может ли он сказать, в каком номере поселился Брюс Геннон.

— Боюсь, что нет, сэр. — «Идеалист-романтик» улыбнулся. — Но если хотите, мы можем туда позвонить.

— Да, пожалуйста.

Он снова протянул мне трубку и набрал на консоли какие-то цифры. На десятом гудке я дал отбой.

— А вы не могли бы еще раз попробовать?

— Не понял, сэр?

— Наберите снова. Вдруг в первый раз ошиблись.

Портье был явно оскорблен. Да как я посмел усомниться в его коммутаторских навыках! Тем не менее он набрал номер, с нарочитой медлительностью тыкая в кнопки. На этот раз я приметил, какие портье набирает цифры: 2-1-1-4. Выждал несколько гудков и говорю:

— Как видно, никого нет.

Отдал трубку и направился к выходу. Доброй ночи на прощание мне не пожелали.

Я вышел из общего корпуса. Для такого шикарного комплекса здесь было весьма тесно. Штук двадцать сдвоенных бунгало лепились почти вплотную друг к другу, разделяясь усыпанными ракушкой тропинками. Я отыскал номер 114, из-под двери которого лился тусклый свет. Впрочем, поскольку окна выходили на противоположную сторону, рассмотреть, есть ли кто внутри, не представлялось возможным.

Я постучался и гаркнул:

— Эй! Кто-нибудь дома?

Пока я еще не решил для себя, как поступлю, если сейчас на пороге покажется Геннон, а уж тем более если выяснится, что Барбара действительно с ним. Принялся колошматить по двери, но мне не открыли. Тогда я обошел бунгало сзади. Пришлось лезть через кротоновую изгородь, я сломал пару веток и наделал порядочно шума.

С обеих сторон постройки располагалась небольшая терраса, с которой открывался вид на океан. Я стоял на мощеной площадке позади домика. Раздвижная стеклянная дверь была плотно закрыта, шторы задернуты.

Я постучался.

— Геннон, ты у себя?

Ударил кулаком.

— Черт, да впусти же меня!

Схватившись за дверную ручку, я принялся ее теребить, надеясь сорвать с замка. И тут послышался голос:

— Вам помочь, сэр?

Я обернулся на слепящий луч, который медленно сполз с моего лица: на дорожке стоял охранник.

— Это ваш номер, сэр?

— Нет, решил к приятелю заглянуть.

Охранник снова посветил мне в лицо.

— Вы здесь живете, сэр?

— Нет, — ответил я и ретировался.


Вернувшись в «Альбери», я решил выпить. Мне совсем не хотелось услаждать разговорами развеселую публику в баре, так что я направился сразу в коттедж. Передо мной был выбор: либо выпить «Шрамсберг», либо угоститься «Бифитером». Я выбрал джин. Налил себе бокальчик, выдавил туда же чуток лайма, вынес на улицу деревянное кресло-качалку и уселся любоваться океаном.

Ветер дул сильный, бодрящий. Над головой светили звезды. Много-много звезд. Я сразу нашел самые простые созвездия: Ориона, ковш Большой Медведицы и Скорпиона. Потом стал составлять свои собственные комбинации, тут же облекая их именами: созвездие Эскалопа, Поварешки и Бульонного кубика. Ишь ты, проголодался.

Я наполнил опустевший бокал и снова принялся смотреть на звезды. Была там одна особенно яркая — наверное, даже не звезда, а планета. Может быть, Венера. Не знаю. Я обратился к этой звездочке, которая, возможно, была Венерой, изо всех сил стал кричать, горланить от души. Мне так понравилось, что я снова принялся драть горло. Интересно, долго ли мой голос будет лететь до звезд? Световые годы или миллионы световых лет? А если он так нигде и не остановится, а будет лететь дальше и дальше в пустоту, вечно? Выходит, я себя обессмертил? Наверняка.

Вдоволь наоравшись, я вернулся в коттедж подбавить рому в бокал, но вместо этого упал на кровать и дал храпака.

Глава 22

Первые лучи восходящего солнца просочились сквозь жалюзи и разбередили мой мозг до состояния, которое у низших форм жизни, пожалуй, называется бодрствованием. Хихикали дрозды. Где-то тявкала собака. Прокукарекал петух, тут же отозвался его сосед. Тут первый вступил в дело снова. Басовым ритмом отбивал прибой. Багамский филармонический оркестр выдавал полное крещендо.

Я принудил себя открыть глаза.

В руках моих была подушка, славная удобная подушка, набитая отзывчивым к объятиям поролоном. Со временем, при более располагающих обстоятельствах, мы могли бы узнать друг друга получше. Скрученная узлами простынь наполовину сползла и свисала с кровати. Одеяло свалилось на пол. Во рту пересохло, в башке гулко стучало — эх, жизнь-жестянка.

Между яростью и отчаянием раскинулась целая пропасть по-своему адских мук. Над ней-то я и завис. Строго говоря, слово «измена» подразумевает, что двое находятся в состоянии брака. Хотя нас с Барбарой не связывали никакие формальные узы и клятвы, между нами всегда царило взаимопонимание — во всяком случае, так мне раньше казалось. Значит, если она наставила мне рога, то я по меньшей мере если и не законный рогоносец, то гражданский как пить дать. Как там пели в карнавальном шествии? «Если в твоем кармане дыра и крыши нет над головой, не грусти. Тебя оставила жена? Не унывай: женщины так поступают порой». Эх, карибская лирика — бьет в самую точку.

Хотя с другой стороны…

Барбара не того сорта человек, чтобы запросто взять и бросить. А уж тем более после клятвенных заверений в любви и верности. На такое способен лишь предельно жестокий человек, а Барбара — любящая и добрая: если бы она решила, что мы друг другу не пара, то не стала бы скрывать и таиться, а взяла бы и с присущей ей нежностью выложила все как есть. А вот так взять и исчезнуть посреди ночи, бросив меня на произвол судьбы, низко и недостойно.

Хотя с другой стороны…

Брюс Геннон умеет произвести впечатление. К тому же у них с Барбарой уже что-то было: обручальное кольцо, день свадьбы и все такое. Тут появляется Частин, и — прощай, красавчик! И несмотря на это, бывший жених примчался издалека, пересек океан и поспешил спасти милую даму от неминуемой трагедии. Барбара ведь неспроста на него в свое время запала: значит, есть в этом Генноне какая-то изюминка, что-то от доброты душевной. Райский уголок, соответствующие обстоятельства — идиллия, да и только. Вот и не удержались, гормоны взыграли… Наверное, Барбара и сама от себя такого не ожидала.

Хотя с другой стороны…

К горлу подкатила тошнота: слишком много выпил на пустой желудок. Если сейчас не поесть, провалюсь в необоримый нескончаемый кошмар. Когда я последний раз ел? В «Лос-Альтос инн» — кинул в рот пригоршню соленых орешков. Это было в пятницу, а сегодня уже воскресенье. Неудивительно, что меня так ломает. Ром на джин, джин на ром… Да не в этом дело: виной всему самый обыкновенный голод. Ну ладно, пожалуй, и то и другое, но тем не менее перекусить не помешало бы.

Я взглянул на часы: на меня слепо уставился мертвый циферблат. Он даже не мерцал, просто не горел. Я хотел было включить лампу на тумбочке, потянул за шнурок — щелк, и ничего. Не светит. Электричество вырубили — что ж удивляться, обычное дело на этих чертовых куличках, задворках Британской империи.

В ванной я взглянул на себя в зеркало, заценил видок. Не лучше вчерашнего. Глаза уже не такие опухшие, а вот щека загноилась. Я приложил к ране смоченную в горячей воде тряпицу и держал, пока корка не размякла. Потом стал растирать намыленной губкой. Защипало — ничего, на пользу. Почистил зубы. Выпил три чашки прохладной воды из-под крана, потом через силу употребил четвертую. От бутыли с «Бифитером» старательно отводил взгляд — не хотелось видеть, какой я нанес ей урон. Натянул шорты, футболку и направился к главному особняку.

У боковой двери с кухонного входа сидели на табуретках мистер Пиндл и кое-кто из кухонного персонала. Я поинтересовался, нельзя ли урвать чашечку кофе.

— И не мечтайте, — ответил мистер Пиндл. — Поломка в электросети.

— А когда поправят, неизвестно?

Раздались смешки и прысканье, и дородная дама в белом переднике сказала:

— Хотите, апельсинового сока с ледника принесу?

— Не откажусь.

Она принесла мне один стакан, потом сходила за вторым, за третьим.

— Трубы горят? — поинтересовался мистер Пиндл, и остальные опять прыснули.

От сока хоть и полегчало, но не намного. Немочь надо с потом выгонять. Я вышел из общего корпуса и направился через дюны к пляжу. Здесь не было ни души. Наметил себе точку на изгибе берега, милях в двух отсюда, и припустил по утоптанной полоске между сухим песком и краешком прибойной волны. Метров через сто я развил более-менее ровный темп, покрывая милю минут за девять. Не больно какой результат, да все равно неплохо, учитывая, как долго я собой не занимался. Глядишь, так и без остановок добегу.

Временами на берег накатывала морская волна, обдавая меня солеными брызгами, и я думал, что, если сейчас заснять меня на видео, получится неплохой рекламный ролик про какие-нибудь новомодные пилюли от импотенции, депрессии или облысения. Непременно музыка на заднем плане. Рядом трусят вприпрыжку два золотистых ретривера. Где-нибудь посередине ролика я легко взбегу на крыльцо аккуратненько подлатанного пляжного бунгало. Гормонально сбалансированная жена подаст мне стаканчик свежеприготовленного лимонада, и мы зальемся смехом, глядя на возящихся в траве собак. И я буду отнюдь не такой потный, как сейчас.

Вот то местечко, где я накануне выволок из воды лорда Дауни. Зайти к нему, проведать старика? Пожалуй, не надо. Он, наверное, еще в себя не пришел. А если и пришел, тогда лишнее напоминание о недавнем инциденте его только смутит. Я пробежал мимо «Багамских песков». Заскочить, навестить Брюса Геннона? Не лучшая мысль. Как-нибудь само образуется, ведь не зря говорят, что тайное всегда становится явным.

Глава 23

До северной оконечности острова я добежал бодрячком. Постоял на берегу, полюбовался необъятной морской гладью, которую чуть-чуть рябило подводными течениями. Море было спокойно. Наступил отлив, обнажились песчаные косы, и на показавшихся из воды отмелях трапезничали синие цапли и белые ибисы. Стоял кислый запах сохнущей на солнце морской дохлятины.

Я двинулся прочь от берега и очень скоро вошел в Данмор-таун. Гудел колокольный звон, и по Чапел-стрит двигалось праздничное шествие. Харбор-Айленд, сам по себе небольшой остров, удивляет изобилием церквей и церквушек. Во всяком случае, в одном только Данмор-тауне их будет с десяток. Я остановился перед англиканской церковью Святого Иоанна. «Крестоносец» вносил в церковь большой серебряный крест, возглавляя собравшуюся на каменных ступенях процессию. Прихожане дружно выводили мой любимый гимн во хвалу ангелов Господних. Захотелось присоединиться к ним и, сидя где-нибудь в задних рядах, подпевать, но я воздержался. Во-первых, я был одет не по случаю. К тому же, пропотев после вчерашних возлияний, источал не слишком благородные ароматы, которые могли бы смутить окружающих.

Дорога к «Альбери» круто уходила вверх. Я стал подниматься, и тут услышал за спиной хруст шин по гравию. Кто-то мелодично пропел:

— Бип-бип!

Я обернулся: сидя в коляске для гольфа, меня догоняла Штеффи Планк.

— Привет, незнакомец, — просияла она, останавливая свой незамысловатый транспорт. Эта молодая особа работала в журнале Барбары и номинально числилась ее личной ассистенткой. Три года назад Штеффи окончила колледж Роллингз и с той поры быстро двигалась в задуманном направлении. Молоденькая выпускница пришла в «Орб медиа» и поначалу трудилась бесплатно, чтобы наработать себе хоть какой-то опыт в области издательского дела. Скоро юная помощница показала себя незаменимым сотрудником: с лету и творчески справлялась с любым замысловатым заданием. Теперь Барбара в страхе ждет того дня, когда Штеффи сделает им ручкой и уйдет в какой-нибудь крупный нью-йоркский журнал, где ей будут платить в два-три раза больше, чем может себе позволить «Орб медиа».

У милашки длинные каштановые волосы с выгоревшими светлыми прядками и желтый бутончик гибискуса за ухом. Любая другая с цветочком в прическе смотрелась бы жеманной кокеткой, Штеффи же выглядела вполне пристойно. На ней был длинный зеленый саронг и белая однотонная футболка, стянутая на талии и подоткнутая сбоку. Я сразу заметил, что футболка надета на голое тело, и потому старался сосредоточиться на том, что выше шеи. Это оказалось несложно. У девушки было открытое, дружелюбное лицо без явных изъянов, на котором горели большие карие глаза с золотистыми крапинками на радужке. Создавалось ощущение, что она так и светится изнутри.

— Как я рада встрече, — сказала Штеффи и бросилась мне на шею. Я тоже ее обнял. Допускаю, что по моей вине объятия продлились чуть дольше необходимого; впрочем, Штеффи не выказала недовольства. Я буквально воспарил. Давненько не испытывал такого душевного подъема; пожалуй, это бодрит даже лучше похода в церковь. Уж не открыть ли мне собственный храм — храм Святого Зака, покровителя всех нуждающихся в объятиях? Святилище станет гвоздем сезона и будет пользоваться особой популярностью среди тех, кому немногим за сорок, кто недавно освободился из мест заключения, успел стать рогоносцем и потихоньку оплакивает свою горькую участь.

— Садись, подвезу, — предложила Штеффи.

Я взгромоздился на соседнее сиденье, и мы потащились в гору. На дороге валялся кокосовый орех, девушка резко крутанула руль и спросила:

— А где Барбара? Отсыпается?

Не большой я мастак скрывать чувства и переживания: все сразу отобразилось на лице.

— Что стряслось?

— Мы еще не виделись.

— Как так?

— Да вот так и не виделись.

— Что, с самого приезда?

— Она вчера не пришла домой.

Мы вырулили на подъездную дорожку в тени бугенвиллей, и Штеффи свернула на обочину.

— Ничего себе.

— Ага.

— И как ты думаешь, где же?.. — Она покачала головой, так и не закончив фразу.

Я опустил руку ей на плечо и сказал:

— Давай не будем ходить вокруг да около. Скажи, возможно ли, что у Барбары снова закрутилось с Брюсом Генноном?

— С какой стати! Оставь эти бредовые мысли.

— Просто я уже не знаю, что и думать…

Мы молча сидели, полуденная жара набирала силу. Над головой неподвижно висел горячий влажный воздух. На земле, около колеса, зеленая ящерица держала в челюстях маленькую белую бабочку и никак не могла заглотить свою добычу. Насекомое взмахнуло крыльями и вспорхнуло, неловко подрагивая в воздухе. Пролетев несколько футов, бабочка упала на землю, и зеленая ящерка опять ловко ее ухватила.

— Нет, Барбара ни за что не стала бы встречаться с Брюсом, — решила Штеффи.

— Почему нет?

— Нет — значит, нет. Не пара он ей.

— Но ведь эти двое когда-то были помолвлены.

Девушка молча пожала плечами.

— Да, Брюс Геннон привлекателен, умеет себя подать. К тому же он гениальный фотограф и такая подлюга… Этот тип, едва тут появился, сразу начал ко мне подкатывать да еще с десяток девчонок-моделей умудрялся обхаживать. А сколько ему лет? За сорок.

— Преклонные лета.

— Да нет, ты же меня понимаешь. Взрослый человек, а ведет себя как мальчишка.

— А вы с ней когда последний раз виделись?

— Сразу после съемок распрощались: она выпивку на всех заказала.

— В «Багамских песках»?

— Ага. Вообще было здорово. Все только о съемках и галдели — а что, материальчик отсняли первосортный. Чудесная погода, красивые шмотки. А каких Брюс моделей набрал — умереть и не встать. Нет, здорово получилось. Так что был повод повеселиться.

— Да, я как раз поспел к развязке. Только Барбара уже ушла.

— Во сколько это было?

— Пожалуй, ближе к девяти.

— Ну так она давно ушла. И я рассиживаться не стала, сразу за ней и смылась, а было тогда восемь вечера. Она наскоро пропустила бокальчик — да и то уговаривать пришлось, — уж очень ей не терпелось поскорее слинять. Помню, она на пляже не унималась. Все меня дергала: повернется и спросит вполголоса: «Как думаешь, он уже здесь?» И еще оглядывалась, тебя искала. «Ты его не видишь? Нет?» Зак, я тебе клянусь, наша Барбара вела себя как маленькая. Знаешь ведь, на нее как найдет…

Как же, как же… И это только одна из миллиона причин, почему я так к ней привязан.

— Так что поверь мне на слово: не стала бы она с Генноном глупить, — подвела итог Штеффи.

— Но ведь они из бара вместе ушли…

— Ушли, и что с того? Это еще ни о чем не говорит. И я с ними за компанию увязалась. Барбара сказала, что очень торопится тебя повидать, Брюс предложил на своей коляске ее подбросить. Он и меня приглашал, но я отказалась — не хотела с ним возвращаться.

— Значит, они с Барбарой поехали вдвоем?

— Ну да. — Тут собеседница умолкла, что-то припоминая. — Слушай, нет. Одна девица отвела Брюса в сторонку и принялась его убалтывать. Ха, какой там! Это и разговором-то не назовешь. Она об него и терлась, и крутилась, и так подберется, и эдак. Смотреть противно, а этот простак все за чистую монету принял. Помню, Барбара стояла-стояла, ждала-ждала, потом плюнула и пошла одна. Так Брюс ее догнал, и девица с ним.

— А что за девица?

— Понятия не имею. Она и прошлой ночью за Брюсом увивалась. Да там много было незнакомых людей. Любит народ тусоваться: фотографы, модели — все друг с другом перезнакомятся. А эта… Впрочем, может, Брюсу в конце концов что и обломилось.

— Ну хорошо, ему обломилось. Тогда где же Барбара?

— Слушай, ты ведь не думаешь, будто с ней беда стряслась? — жалобно пропищала Штеффи. — Ты в полицию заявлял?

— Нет еще.

— А чего ждешь? Здесь ведь есть полиция, да?

— Наверняка. Пока не интересовался. — Штеффи приуныла, и я нежно похлопал ее по плечу, успокаивая. — Да не расстраивайся, все образуется.

Вылез из коляски.

— Хочешь, я останусь? — предложила Штеффи. — Дождемся ее, тогда и поеду. У меня в принципе вылет в час, но я могу сейчас же сдать билет.

— Не надо, — сказал я. — Обойдется.

Я и сам в это почти поверил, дурень.

Глава 24

Когда я вернулся к себе, свет уже дали. Рухнул на постель и уставился на крутившийся под потолком вентилятор, который овевал меня нежной прохладой. Минут десять я ломал голову, думая, как же теперь поступить, — все тщетно. Изголодавшийся желудок мучительно бурлил, мозг, как видно, решил устроить забастовку в знак солидарности, а потому единственной здравой мыслью было сходить на ленч. Перекушу — глядишь, и созреет идейка. Лишь бы только хорошая.

В дверь постучали. Я направился открывать и услышал в коридоре возглас Крисси Хайнман:

— Стойте! Вы не имеете права…

И тут ко мне завалился высокий молодчик в синих форменных штанах с красными лампасами и накрахмаленной белой рубашке с золотисто-синими эполетами. На голове у него — белый шлем с серебряным крестом, застегнутый на тугой ремешок под подбородком.

— Гражданин Частин?

— Да.

— Пройдемте.

— Это еще куда?

Полицейский начал брызгать слюной и запинаться, и я уточнил:

— Куда мы направляемся?

— К инспектору, — ответил молодчик.

Я взглянул на Крисси, та сочувственно пожала плечами:

— Зак, он нагрянул без всяких объяснений.

— Это из-за вчерашней неувязки с перелетом? — предположил я.

— Пройдемте, в участке все объяснят, — отрезал полицейский. — Немедленно.

И схватил меня за руку, стал тянуть. Я, конечно, с места не двинулся. Настырный коп еще сильнее в меня вцепился.

— Ну что, будем бороться, кто кого перетянет? Хочешь, мускулы покажу? — усмехнулся я. — Производит впечатление на детвору и наивных дурех.

Полицейский разжал пальцы и кивком указал на дверь. Я надел сандалии и направился к выходу, страж порядка — за мной. Крисси стояла в дверях, провожая нас взглядом.

— Зак, ты скажи, если что надо…

— Пришли мне что-нибудь перекусить, — ответил я.

Забавно, но она почему-то решила, что я шучу.


Полицейский участок находился как раз по соседству с местной вечерней школой. Сколько раз я проходил мимо и в упор не замечал здания с гербовым крестом имперской полиции на фасаде. Ехали мы на белом универсале «мицубиси». Припарковались, я потянулся к ручке, но тут мой спутник сказал: «Оставьте, я сам». Вылез из авто, обошел его, открыл за меня дверь и препроводил в контору.

Здесь пахло затхлостью, посреди потолка одиноко агонизировала лампа дневного света. У дальней стены, по обеим сторонам запертой двери, рядком теснились неприметные металлические бюро для документов. На двери висела табличка «Для служебного пользования». В противоположных углах к голому цементному полу крепились два железных стола. На одном помещался передатчик, во всю мочь изливавший из себя сухой шелест эфира. На другом стоял компьютер и лежал желтый блокнот с остро отточенным карандашом.

Полицейский указал на стул возле компьютера, а сам встал за моей спиной, так что я его уже не видел — только слышал дыхание. Прошло пару минут. Я сидел и рассматривал развешанные на стене фотографии в рамочках. Тут были запечатлены и нынешний премьер-министр, и главный комиссар имперской полиции острова Багамы, и все семь членов муниципалитета совета Эльютеры. Вдоволь насмотревшись на снимки, я стал придумывать различные объяснения тому, как мне удалось перейти границу в обход аэропортовской таможни.

«Видите ли, инспектор, разразился ливень, и я потерял ориентиры на местности, не мог понять, где нахожусь и в какую сторону идти. Чудом выбрел на дорогу, сам удивляюсь как…»

Впрочем, это никоим образом не объясняло, почему при мне не было документов. Да ладно, авось как-нибудь выкручусь.

«А знаете что? Звякните в „Киски-Ириски“. Есть в Форт-Лодердейле такой клуб, где обслуживают цыпочки с голыми буферами… Там все объяснят».

Я как раз пытался придумать что-нибудь повразумительнее, когда в дальней стене отворилась дверь и нашим взглядам предстал темнокожий здоровяк в синем костюме и красном галстуке. Коротко остриженные волосы были почти седы, равно как и усы, хотя на вид он показался мне ровесником. Это был упитанный, крепко сбитый человек в очках, оправленных металлом. Стиснув зубы, он прошагал к столу, возле которого я устроился. Не удостоив меня взглядом и не присев, незнакомец взял карандаш и пару минут строчил в блокноте. Наконец отложил записи и взглянул на меня.

— Господин Частин…

Я протянул ему руку. Полицейский крепко пожал ее, одновременно изучая мое лицо.

— Меня зовут Линфильд Педерсон.

— Здешний инспектор, надо понимать?

Тот кивнул и разжал кулак. Присел на краешек письменного стола, заняв выгодную позицию, чтобы смотреть на меня как бы свысока.

— Вы не могли бы предъявить документы, господин Частин? Желательно паспорт и справку с таможенной отметкой. Такой желтенький листок.

— К сожалению, не имею при себе документов, — посетовал я.

— Вот как? — проронил Педерсон.

— Видите ли, ваш рьяный помощник слишком торопился доставить меня в участок.

Я обернулся и с улыбкой взглянул на молоденького полисмена. Его лицо оставалось серьезным.

Педерсон проговорил:

— А вообще-то у вас есть документы?

— Как же не быть?

Инспектор, не нашедшись с ответом, снова стал всматриваться в мое лицо, а затем проговорил:

— Что ж, не будем тянуть, господин Частин. Найден труп…

Он замялся, и вот тут я ощутил себя крохотной точкой на потолке. Все происходило будто не со мной, я видел окружающее как бы со стороны: комната пришла в движение, в глазах поплыли круги. Я сидел в своем теле маленький, сжавшийся до чудовищной степени, словно атом. Боже, только не это, только не Барбара…

А инспектор тем временем продолжал:

— …труп мужчины.

— Мужчины?

— Да. Есть все основания полагать, что это некий Брюс Геннон. Вы его знаете?

— Наслышан. А что с Барбарой?

Педерсон покрутил усы и в упор взглянул на меня. Я смотрел на него и ждал ответа.

— Насколько «наслышаны», господин Частин?

— Он был приятелем одной… моей приятельницы.

— А именно… — Педерсон взглянул в блокнот. — Барбары Пикеринг.

— Да. Где она?

— Но лично с покойным вы не были знакомы?

— Не был.

— Вам известно местонахождение Барбары Пикеринг?

— Я же сам только что…

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему вы не знаете, где она находится?

— Потому что… — Я не договорил. — Где вы обнаружили труп?

Педерсон встал. Сложил руки за спиной, направился куда-то. У шкафов замер и, обернувшись ко мне, сказал:

— Пока что я не готов обсуждать с вами следственные подробности. И, между прочим, вопросы здесь задаю я.

И тут же:

— В каких отношениях вы находились с Барбарой Пикеринг?

— Находился?

— О, прошу прощения. Находитесь.

— В приятельских. Она моя подруга, очень близкая.

— Исключительно близкая?

— Это как?

— Вы общались наедине? Вдвоем?

— Да… Ну то есть я…

— Насколько я в курсе, вас освободили из федерального тюремного лагеря в Бейпойнте… э-э… — он заглянул в блокнот, — позавчера, верно?

Я кивнул.

— И когда вы в последний раз видели мисс Пикеринг?

— Вчера вечером, как только прибыл на остров. Она была на пляже.

— У вас состоялся разговор?

— Нет.

— Но вы ее видели?

— Да, я смотрел на нее в бинокль.

— Вот как? В бинокль?

— Да. Она работала на берегу. У них там фотосессия…

— Если не ошибаюсь, ваша знакомая — редактор журнала?

— Не совсем. Она владелица нескольких изданий.

— Значит, она наняла Брюса Геннона как специалиста?

— Видите ли, он фотограф. Был фотографом. Жил в Лондоне, работал по контракту. Когда-то они с Барбарой… — Я умолк.

А Педерсон сказал:

— Ну что же вы остановились?

— Они были помолвлены.

Инспектор вернулся к столу и что-то черкнул в блокноте.

— И вы следили за ними в бинокль, надо понимать?

— Догадываюсь, к чему вы клоните. Я ни за кем не следил.

— Н-да?

— Да. Просто смотрел, чтобы выяснить, где они находятся. А потом пошел на пляж их искать.

— Вы пошли искать мисс Пикеринг с Брюсом Генноном?

— Нет, только Барбару, мисс Пикеринг. Послушайте…

— Да, мистер Частин?

— Вы предполагаете, что я имею какое-то отношение к убийству Брюса Геннона?

— А об убийстве никто ничего не говорил.

— Но вы же сказали, что нашли труп.

— Сказал.

Я поднялся со стула. Полицейский, тот, что помладше, шагнул ко мне.

— В конце-то концов, я хочу знать, где Барбара.

Педерсон прошелся по комнате и встал подле меня. Я был выше на пару дюймов, однако это, похоже, его нисколько не смущало. Он тихо сказал:

— Меня этот вопрос тоже немало занимает.

Потом инспектор взял блокнот, сунул его под мышку и обратился к подчиненному:

— Бриндли, останешься с мистером Частином.

И направился к двери.

— Минуточку, — сказал я. Педерсон замер и обернулся. — Я задержан?

— Нет. Просто попрошу вас побыть здесь и дождаться меня.

Он вышел, сел в белый универсал и укатил прочь.

Глава 25

Я взглянул на настенные часы и заметил время. Линфильд Педерсон ушел в одиннадцать двадцать. Через полчаса в церквях закончилась служба и по улице повалила паства. У окошка остановились двое сорванцов. Увидев меня, они прыснули со смеху, стали показывать пальцами. Тут набежала ребятня, и все смотрели и ржали, пока Бриндли не встал и не задернул шторы. А я все сидел. Слушал треск эфира, перемежаемый единичными репликами, потом снова принялся рассматривать развешанные на стене фотографии.

В половине первого по рации передали экстренную сводку военно-морской ассоциации багамских спасателей: в пятистах милях к востоку от островов Тюркс и Кайкос засекли тропический циклон, который движется строго на запад. У него уже было свое имя: Курт.

В двенадцать сорок семь Бриндли расстегнул шлем, стащил его с головы и принялся натирать тряпочкой.

В три минуты второго в динамиках раздался женский голос.

— Нассау вызывает остров. Харбор-Айленд, ответьте.

Бриндли щелкнул кнопкой у микрофона.

— Харбор-Айленд на связи. Приветствую.

— День добрый. Докладывайте, что у вас?

— Все тихо.

Женщина что-то прошамкала, Бриндли пробурчал в ответ. Они поболтали, я так ничего и не понял.

Мы еще немного посидели.

В час двадцать две зазвонил телефон. Полицейский взял трубку и ответил: «Отошел. Я передам». И дал отбой.

В час тридцать пять я сказал, что хочу в туалет. Мой «конвоир» поднялся, надел шлем и, открыв дверь с надписью «Для служебного пользования», дал знак проходить. Я шагнул за дверь и оказался в кромешной темноте. Бриндли щелкнул выключателем, и стало светло. Помещение сильно смахивало на гараж. Здесь было жарко и душно. Я увидел ружейный кофр с тремя винтовками и сваленный в кучу садовый инвентарь: лопаты, мотыги, грабли. У гаражных ворот стоял новенький красный скутер «ямаха», а на полу, под куском синего брезента что-то лежало. Это что-то имело очертания человеческого тела. Вокруг собралась лужица, которая мало-помалу рассасывалась, уходя сквозь трещины в цементном полу.

Бриндли кивнул в сторону уборной. Я зашел и закрылся. Полицейский стоял за дверью и ждал, пока я «попользуюсь по службе». Потом мы вернулись в кабинет, я уселся на прежнее место возле стола с компьютером и снова взглянул на часы. Бриндли снял шлем и опять принялся натирать его тряпицей.

В два двадцать пять у входа притормозил белый универсал «мицубиси», и в участок вошел Линфильд Педерсон. Теперь он был без пиджака и с развязанным галстуком, рукава белой рубашки закатаны выше локтя. Под мышкой он зажал неизменный желтый блокнот, в руках держал высокий бумажный пакет. Водрузил свою ношу на стол, устроился в кресле и стал разворачивать бумагу.

— Бриндли, не проголодался еще? — спросил он младшего по званию.

— Не помешало бы подкрепиться.

Тут я решил, что с меня достаточно. Веду себя как паинька. Три часа тут просидел на потеху малышне. Увидел мертвеца в гаражной. Да еще из-за Барбары чуть с ума не сошел.

Как садану кулаком по столу.

Педерсон поднял на меня недоуменный взгляд.

— Вы отыскали Барбару? — спросил я.

Инспектор обернулся к помощнику и сказал:

— Знаешь, Бриндли, сбегай домой перекусить. А мы здесь с мистером Частином посидим, покалякаем маленько.

Молодой коп нацепил шлем и направился на выход.

— На обратном пути загляни на рыбную базу, — попросил инспектор. — Передай господину Отису: нам на пару дней понадобится его морозилка. Предложи двадцать пять долларов в сутки.

— Покойника сразу отвезти?

— Сначала поешь, потом им вместе займемся.

Бриндли ушел. Педерсон дорвал шов на пакете. Извлек оттуда две пенопластовые чашки, закрытые фольгой, две пластмассовые ложечки. Придвинул мне чашку с ложкой и поинтересовался:

— Салатом из моллюсков не побрезгуете?

Я кивнул, сев к столу.

— Это от Лавайны из «Устричной королевы». Свежеприготовленный. Вкуснее на всем острове не сыскать. Я попросил поострее. Пойдет? Перечный соус по ее собственному рецепту.

— В самый раз. Сколько я вам должен?

— Да чего уж там. Просто решил, проголодались в ожидании.

Я снял с чашки фольгу. Салата тут было наложено с горкой: крупно нарезанные куски бело-розового мяса, мелко наструганный зеленый перец с луком. Я зачерпнул ложечку маринада, попробовал — хорошо, апельсин с перчиком. Принялся работать ложкой и пару минут молча хавал. Жевать приходилось на левой стороне — справа недоставало зубов после удара лопатой. Впрочем, это недоразумение ничуть не охлаждало разгоревшийся аппетит. Умяв половину порции, я позволил себе открыть рот не по существу.

— Такая, значит, у вас тактика? — спросил я Педерсона.

— В смысле?

— Ну, хороший коп, плохой коп. Что ж делать, если в участке всего-то двое, да и Бриндли не самый ловкий смычок в оркестре. Вот и приходится самому перевоплощаться.

— Бриндли — мой племянник.

— Извиняюсь, не знал.

— Да я не в обиде. Полицейский из него ни к черту.

— Зато в форме смотрится внушительно.

Инспектор засмеялся.

— Что есть, то есть. Сидел тут, шлем начищал?

— Ага.

— У него здорово получается, усердный парень. Сын сестренки моей. Главное — сделает, что ни прикажешь, а это дорогого стоит.

Я расправился с остатками салата и стал ждать Педерсона. Тот поел, достал из кармана пару зубочисток. Одну взял сам, другую протянул мне. Мы сидели, ковыряли в зубах. Инспектор поглядывал-поглядывал на меня, а затем и заявил:

— Больше в плохого копа играть не придется.

— Это еще почему?

— Потому что теперь мне доподлинно известно, что фотографа прикончил кто-то другой.

Глава 26

Щелчок — и зубочистка полетела в мусорную корзину.

— А вы точно знаете, что он не своей смертью умер? Мало ли что, а?

— Убили, как пить дать. Могу показать покойничка-то. Сами убедитесь.

— Да как-то не тянет.

— Это точно, зрелище не из приятных. Пуля в голову — пол-лица снесло. Из винтовки палили, двенадцатый калибр. Три пули парень словил: сюда… — Педерсон коснулся затылка, — в плечо и еще в правую ногу. Сегодня спозаранку рыбак его один выловил. Не здесь, южнее. Черт-те откуда течением принесло. Сдается мне, в воде его пуля-то и догнала. Выстрел сверху пришелся — с яхты, наверное. Раны чистые — ни гальки, ни песка. Но наверняка ничего не скажу, пока одни предположения.

Педерсон забрал со стола пустые пенопластовые чашки, бросил в корзину. Протер стол бумажной салфеткой.

— Только вот чего я не знаю: где сейчас мисс Пикеринг, — сказал он.

Я сидел, медленно постигая смысл сказанного, а потом спросил:

— А в номере Геннона смотрели?

— В первую очередь туда и наведался. По вашим стопам, — сказал Педерсон и внимательно на меня взглянул; я — на него. — Хотите, расскажу, чем вы вчера занимались? Распишу поминутно.

— Решайте сами.

— Ну, тогда я вкратце обрисую обстановку, заодно и выясним, есть ли какие неточности. Собственно, я потому и пропадал целых три часа — справки наводил, пока вами тут Бриндли занимался. Так что мне теперь доподлинно известно: жмур не ваших рук дело.

Ну, он и принялся рассказывать, что я делал, каждый мой шаг, вплоть до того, как я смотрел на Барбару в бинокль и вытаскивал из воды лорда Дауни. Инспектор знал в точности, сколько времени я просидел в баре — с семи тридцати почти до восьми тридцати; и что потом я направился в сторону «Багамских песков» в сопровождении некоего Никсона Стайлза.

— Этот малый, Никсон, — толковый паренек, — хмыкнул Педерсон.

— Да уж.

— Кузен моей жены.

— Вам каждый островитянин кем-нибудь приходится, да?

— Не, только половина, — сказал Педерсон. — Вот, скажем, Вильсон Боннер мне совершенно никто.

— Кто таков?

— Охранник в «Багамских песках». Помните такого? Вы как раз пытались к Брюсу Геннону вломиться, когда он на вас наткнулся.

— Никуда я не ломился. Просто хотел узнать… хм… там ли Барбара, может, она с фотографом…

— Ага, понятно. Убрались вы оттуда приблизительно в девять сорок. Прошли по Барак-стрит. Там, где улица пересекается с Хай-стрит, чуть не доходя, нырнули за миртовый кустик отлить. Дальше двигались строго по левой стороне, никуда не сворачивая, до самого «Альбери».

— Как вы все это узнали?

— Вильсон шел за вами следом. Он возвращался с работы, вечер был свободен. Скажите ему спасибо: обеспечил вам полное алиби, — сказал инспектор. — Мистер Пиндл показал, что вы поднялись к себе в коттедж и выли на луну. Он пошел вас проведать, но когда добрался, вы уже вовсю храпели. Так о чем вылось-то?

— Выл — и все тут.

— Ага, — согласился полицейский. — Любому мужчине порой хочется взвыть.

И тут я кое-что припомнил.

— С ними была одна девушка, не знаю, кто такая, — сказал я. — Она в «Багамские пески» возвращалась вместе с Барбарой и Генноном. Мне так сказали.

— Да, знаю. Некая девица по имени… — Педерсон полистал блокнот и нашел нужную запись. — Тиффани Сен-Джеймс. Ей девятнадцать, но на вид гораздо старше. Я с ней уже побеседовал. Гостья Бирмы Дауни. Утверждает, что Брюс Геннон подвез ее на своей коляске до особняка лорда, она высадилась около восьми вечера и с тех пор больше не видела ни фотографа, ни его попутчицу.

— Вы ей верите?

— У меня нет повода не верить. Мисс Дауни и еще одна подруга поручились, что в тот вечер она действительно была там, где говорит.

Педерсон подошел к окну, отдернул шторы. В ярком свете полуденного солнца на прибрежных водах сверкали зайчики. Инспектор стоял и смотрел на залив. Потом задернул шторы и обернулся ко мне.

— А ведь я знаю, как вы вчера с аэропортом намудрили, — проговорил он. — Вы не регистрировались как пассажир. По-хорошему, надо бы вас за решетку засадить за ложь служебному лицу, находящемуся при исполнении.

— А я никому и не лгал.

— Но сказали же, что документы у вас в порядке. Мол, в номере остались.

— Нет, я сказал, что при себе не имею. У меня их действительно тогда не было, да и сейчас нет.

— Неведомо что болтаете. Может, кинуть вас в карцер?

Делать нечего, раскололся я перед Педерсоном, все как на духу выложил — и про подставного Чипа Уиллиса, и про лимузин. Когда я закончил рассказ, инспектор поинтересовался:

— А что с лицом-то?

Пришлось и об этом рассказать.

— Значит, Виктор Ортис? — вздохнул инспектор.

— Знаете такого?

— Земля слухами полнится. У меня во Фрипорте есть один хороший знакомый, тамошний инспектор. Не верил он с самого начала, что Ортис сыграл в ящик. Не было там его, в кабаке-то.

— Да и я не поверил, — разоткровенничался я. — Там пятерых уложили, а опознали только четверых. Так что неувязочка где-то вышла, просчетец.

— Ага, — согласился Педерсон. — Я тоже заметил: если делом Нассау занимается, концы не вяжутся. Охоча до наживы тамошняя бригада. Поговаривают, стригли они с Ортиса неслабо.

— То есть в смысле он откупился?

— Ничего не скажу. Лишь знаю, что не все так просто с нашим центральным управлением. И к тому, что с вами случилось, они тоже свою руку приложили.

— Что было, то прошло, — сказал я.

— Так-то оно так, да только фотографом покойным я сам займусь.

— В смысле?

— В Нассау пока ничего не знают.

— Вы им не сообщили, что Геннон застрелен?

Педерсон покачал головой. Я встал из-за стола и направился к окну. По пути раздумал, подошел к столу и уставился на инспектора.

— Слушайте, это не шутки: Барбара пропала, а вы тут воду мутите. Кончайте с вашим игрушками.

Он встал, оперся руками о стол и зло на меня воззрился.

— Никаких игрушек.

— Тогда фэбээровцев надо подключать, — сказал я. — Геннон у нас кто? Англичанин? Значит, и Скотланд-Ярд вы обязаны проинформировать.

— Если по-хорошему, то должен. Да только делается это через Нассау, и никак иначе. А они возьмут и замнут все дело. Хорошего от них не жди, мне ли вам рассказывать.

Здесь он был прав. Именно полицию Нассау я должен благодарить за то, что Виктор Ортис жив и невредим, а я угодил за решетку.

— А насчет Барбары есть какие-нибудь наметки?

— Тут я пас. Буду с вами откровенен: шансы найти ее живой очень невелики.

Ну вот и прозвучало то, о чем и подумать было страшно. Я опустился на стул, Педерсон сел и умолк. Как только я немного очухался, сразу его спросил:

— Долго сможете скрывать?

— Не слишком. Пару-тройку дней от силы. Все, с кем я разговаривал, пока согласились молчать.

— И насколько крепко их слово?

— Крепче, чем вы думаете. На этом острове живут замечательные люди. Это между собой они будут языками чесать, но если пройдет слух, что я просил держать рот на замке, ни одна живая душа не проговорится, — сказал Педерсон. — Об этом я уж как-нибудь сам позабочусь. Можете на меня положиться.

— Я буду искать Барбару.

Педерсон улыбнулся:

— Замечательно, когда хотя бы два человека знают, что им делать.

Глава 27

Инспектор предложил подкинуть меня в «Альбери-Холл», но я отказался: решил пройтись. Не знаю, почему я так поступил — ведь измотался страшно. Не помню, как шел, запечатлелось в мозгу только яркое солнце тропического дня, когда выбрался на улицу, а потом я уже стоял в ванной и раздевался. Залез под душ, на полную включил воду. Намылился, ополоснулся, сел на выложенный плиткой пол и грелся: горячие струи воды хлестали по голой шее. Я закрыл глаза, обхватил голову руками, меня окутывал пар, и очень хотелось в нем раствориться, исчезнуть.

Давно я не плакал. Вот и в этот раз попытался, но ничего не вышло. Не знаю, о чем это говорит — может, во мне теплилась искорка надежды. Ситуация представлялась в более позитивном ключе, нежели обрисовал Линфильд Педерсон, просто внутри все болело, меня терзала какая-то ноющая боль, пустота, гнетущее чувство неопределенности. Я в тот миг порадовался, что не стал смотреть на мертвого Геннона — ведь тогда волей-неволей мне представилась бы Барбара, которую, возможно, постигла та же участь. Тяжело, когда хочешь плакать и не можешь. Выплакал бы горе — и все, а так… мучайся от неизбывности. Я долго еще сидел под душем и отогревался.

Когда натягивал на себя одежду, в дверь постучали. Мистер Пиндл позвал меня к телефону, в главное здание отеля. Я добрался до места, и в трубке послышался голос Клариссы Персиваль. Она поздоровалась, сказала, что уже в курсе случившегося и ей страшно неловко меня беспокоить, но дело касается Бирмы Дауни.

— Мисс Дауни надеется, что вы к нам заглянете, — взмолилась метиска. — Как можно скорее.

До особняка лорда было пятнадцать минут ходу. Кларисса провела меня в ярко-розовый домик на сваях. По пути женщина то и дело прикладывала к глазам салфетку, отирая слезы. Я расспрашивать не стал, а сама она заговорить и не пыталась.

На цементной площадке перед розовым корпусом, рядом с внушительным по размеру кондиционером, кто-то оставил тележку для гольфа. Мы поднялись на деревянное крыльцо, дверь тут же открыли, и на пороге показалась молоденькая девица, пепельная блондинка с задорной искоркой в зеленых глазах, пышущая молодостью и здоровьем. Она жестом пригласила нас войти.

Смерив меня взглядом, девица проворковала:

— Фу-ты ну-ты, какой крепыш.

Подобные заявления всегда ставили меня в тупик. В итоге мне не оставалось ничего другого, как с улыбкой проследовать за ней в утробу дома. На девице была длинная сорочка из белого хлопка, под которой просвечивали оранжевые трусики от бикини. Блондинка шла босиком, и при каждом шаге кое-какие части тела, весьма отменные, колыхались. Видимо, это доказывало их естественное происхождение. Надо сказать, природа ее не обидела.

В гостиной сидели две женщины, одна из которых при нашем появлении встала. Она оказалась выше встретившей нас блондинки, под метр восемьдесят. На ней была обтягивающая юбка поверх черного гимнастического трико. Незнакомка отличалась спортивным сложением, которое можно наработать лишь годами долгих и упорных тренировок. Ни грамма жира, все подтянуто и крепко, мускулы где положено — пожалуй, она была даже слишком мускулиста для женщины, хотя это дело вкуса. Длинные черные волосы были расчесаны на прямой пробор; в каждом ухе — по золотому колечку. Я мог лишь предположить, что вторая из присутствующих была Бирмой Дауни. Она сидела в кресле-каталке и, отвернувшись от нас, смотрела сквозь венецианское окно на океан. Мне удалось рассмотреть только ее белый капюшон.

— Зой Эпплквист, — представилась черноволосая спортсменка и указала на пухляшку: — А это Тиффани Сен-Джеймс.

Тиффани сделала ручкой и плюхнулась на кожаный диван. Педерсон оказался прав: девятнадцатилетней девушкой она не выглядела. Акселерация — бич наших дней.

У дивана стоял журнальный столик со стеклянной столешницей, и Тиффани попыталась было водрузить на него ноги, но под взглядом Зой Эпплквист мигом их убрала. Девушка положила ногу на ногу и, взглянув на меня, закатила глаза — словно бы мы оба были заговорщиками против тирании тех, кто не терпит грязи на журнальном столике. Видимо, я ее к себе расположил. Да, Частин, ты не лишен обаяния, и прелестные юные создания тебя замечают. Ничего, дай время — и это пройдет.

Тут что-то застрекотало, кресло-каталка развернулось, и нашим взглядам предстала Бирма Дауни. Как я ни старался, потрясения скрыть мне не удалось: впервые в жизни я видел столько бинтов на одном человеке. Она вся была обмотана марлей: открытыми оставались только кончик носа и полные губы. Большие очки с желтыми стеклами защищали глаза от яркого света. Ни один волосок не выглядывал из-под капюшона. Локти и колени были закованы в металлические корсеты. На этого человека даже смотреть было больно.

Она подняла руку и выставила два пальца в виде знака «Виктория». Зой Эпплквист вытряхнула из пачки сигарету, раскурила ее и аккуратно пристроила между расставленных пальцев забинтованной подруги. Бирма Дауни жадно затянулась и неторопливо выпустила дым. Тут я заметил у нее на коленях грифельную дощечку и желтый мелок.

— Присаживайтесь, — попросила Зой Эпплквист, и я устроился на стуле. На Клариссу, которая стояла в дальнем конце комнаты, Зой не обратила ни малейшего внимания. — Выпить не желаете, господин Частин?

— От рома не откажусь, если у вас есть, — сказал я.

Спортсменка взглянула на Тиффани, та очаровательно надула губки, расплела свои длинные ноги и встала с дивана. От небольшой кухоньки гостиную отделяла длинная стойка с бутылками и бутылочками. Покачивая «достоинствами», девушка подошла к стойке. Я сказал ей вслед:

— Крепкий.

Тиффани обернулась и проронила:

— Спасибо.

Теперь настала очередь Зой Эпплквист закатывать глаза.

— Он не про твой зад, а про ром, Тиффани. Крепкий — значит, безо льда, — сказала она. — Просто налей в бокал и неси сюда.

Блондинка налила темного рома «Майерс», а я его не слишком люблю — быстро дает по мозгам. Все молчали. Наконец Тиффани вернулась в комнату и протянула мне бокал.

— Крепенький, — сообщила она и направилась к своему излюбленному дивану.

Зой Эпплквист обратилась ко мне:

— Господин Частин, вы, вероятно, в курсе дела: Бирма получила травму и разговаривать не в состоянии.

— Догадываюсь. — Я кивнул в сторону кресла-каталки. — Сочувствую.

Хозяйка не ответила. Похоже, о сигарете она совсем позабыла: на кончике повис длинный столбик пепла, который на глазах отвалился и упал ей на колени. Зой забрала доску, стряхнула пепел в стоящую возле дивана мусорную корзину и поинтересовалась:

— Бирма, милая, ты больше не хочешь курить?

Перебинтованная голова под капюшоном чуть дрогнула, еле заметно. Я принял это за кивок. Бирма вообще сидела как обдолбанная. Наверное, будь я так переломан, я бы тоже закинулся под завязку.

— Я расскажу все, что знаю. Бирма поправит в случае чего, — сказала Зой. — Вчера вечером после вашего ухода мы заметили, что лорда Дауни нигде нет. — Она кинула взгляд в дальний угол зала, где, потупив глаза, стояла Кларисса. — Все, естественно, на уши встали. Искали его до поздней ночи. С утра возобновили попытки. Прочесали остров — пропал человек, как не бывало. Вернулись домой около полудня и обнаружили вот что.

Она сунула руку в карман юбки, извлекла оттуда хромированный сотовый телефон и протянула мне. Я повертел его в руках — ничего особенного, трубка как трубка — и вернул ей.

— Он лежал на опоре ограды. Нам сначала и ни к чему: мало ли, кто-нибудь из прислуги оставил, — ну и забрали в дом. Он спокойно лежал себе вот тут, на журнальном столике, и вдруг как зазвонит. Я взяла трубку. Какой-то мужской голос попросил хозяйку дома. Я ответила, что Бирма говорить не может, и предложила передать сообщение через меня. Так звонивший как с цепи сорвался: «И без тебя знаю, дура. Но ведь уши-то у нее не отсохли?» Короче говоря, мне такой тон не понравился, и я дала отбой. Этот грубиян тут же перезвонил и пригрозил, что «старик умрет, если сейчас же не позовут к телефону его дочь». Я передала трубку Бирме. Он что-то ей говорил, я пыталась слушать, но разобрать было сложно. Бирма потом все записала. Вот, почитайте.

Зой вручила мне лист бумаги, на котором дрожащей рукой были выведены слова:

«Твой отец у нас. Вместе с Барбарой Пикеринг. Готовьте два миллиона. Мы еще позвоним».

Я снова и снова перечитывал записку, когда до меня донесся голос Зой:

— А вот это они оставили вместе с телефоном.

И, вынув из кармана шарфик, протянула его мне. Тот самый, с малюсенькими дельфинами — с теми, которые на счастье.

Глава 28

Я глубоко вздохнул — от сердца отлегло. Будто что-то внутри оборвалось и освободило меня. Барбара жива. Жива! У меня в руках ее шарф — пусть эфемерная, но связь между нами. Я прижал к щеке тряпицу, пропахшую океаном, расправил, аккуратно сложил и сунул в карман.

Потом я допил ром.

— Еще? — предложила Тиффани.

— Да, спасибо, — ответил я.

Я вернул листок Зой. Она продолжала:

— Час назад он опять звонил и снова категорически требовал к телефону Бирму. На этот раз он сказал вот что.

Зой протянула мне листок.

«Если мы договорились, приготовь к понедельнику двести пятьдесят тысяч. Мы с тобой свяжемся».

Тиффани вручила мне бокал и одарила ласковой улыбкой.

Я спросил Зой:

— Вы связались с полицией?

Ответить она не успела: из инвалидной коляски послышался тяжкий стон, больная затряслась и выронила сигарету. Зой подняла и затушила окурок, а Бирма взяла мел и стала торопливо черкать на доске. Когда она закончила, Зой прочла запись и протянула доску мне.

«Никакой полиции!» — говорилось там.

Зой похлопала Бирму по плечу:

— Хорошо, милая, ты только не волнуйся. — И обратилась ко мне: — Мы с Бирмой на эту тему уже поговорили. Она не хочет привлекать полицию. Не доверяет, ведь под угрозой жизнь отца. Вы наверняка тоже не хотите подвергать опасности свою подругу.

— Что же вы предлагаете?

Бирма Дауни снова принялась водить мелом по доске. На этот раз надпись гласила:

«Достаньте деньги».


Я пробыл в особняке еще час: мы обсуждали, где взять требуемую сумму.

Зой Эпплквист заверила, что достать деньги на первый взнос не составит труда. Причем уже к завтрашнему утру. Вроде бы они с Бирмой все обсудили и через пару дней — если поторопить лондонских банкиров — удастся набрать и оставшиеся семьсот пятьдесят тысяч. Итого, их доля выкупа окажется погашенной.

Дело за малым: наскрести еще миллион за Барбару. Этот долг висел уже на мне.

Я, конечно, поставил любезных хозяек в известность, что такими суммами не располагаю. Правда, не стал уточнять, что у меня всего осталось две тысячи шестьсот двадцать четыре доллара и шестнадцать центов. Надо сказать, переговоры вела главным образом Зой Эпплквист; Бирма Дауни смолила как паровоз, а Тиффани Сен-Джеймс надувала губки и время от времени клала ногу на ногу.

— Наверняка у мисс Пикеринг имеется кое-что за душой, — подкинула идейку Зой.

Конечно, деньги у нее есть, заверил я. Да только я совсем не в курсе дела — она решает свои финансовые вопросы без моего участия.

Бирма что-то царапнула мелом на доске и показала надпись нам.

«Драгоценности».

— Барбара никогда побрякушками не интересовалась, — ответил я. — Может, у нее есть какой-нибудь сейф в надежном месте, но я даже представления не имею…

— Родные, близкие, — подсказывала Зой.

Я рассказал, что мать Барбары уже два года как отошла в мир иной, а других родственников, насколько я знаю, у нее нет.

— Тогда попытайтесь выйти на ее поверенного.

С адвокатом Барбары я знаком не был, однако пообещал Зой сделать пару звонков, а там действовать по ситуации. Больше обсуждать было нечего. Мы просто сидели и ждали… Ждали, когда зазвонит сотовый телефон и похититель скажет, что делать дальше. Все мы в этом деле оказались повязаны, и я предложил подругам вместе дожидаться звонка, поскольку искренне был готов остаться.

— Большое спасибо, но лучше не стоит, — возразила Зой Эпплквист. — Мы уже с ног валимся от усталости. А что стрясется — сразу вас оповестим.

Она встала, я поднялся с кресла и приготовился пожать ей руку на прощание, но Зой почему-то меня обняла. Я ее тоже обнял — на ощупь она походила на железную балку. Несгибаемая женщина.

— Об этом придется помалкивать. Надеюсь, вы понимаете? — сказала спортсменка.

Если честно, я не понимал. И даже был не совсем согласен и с огромной радостью переложил бы это серьезное и опасное дело на плечи профессионалов. Своими силами тут не разобраться: в серьезную мы попали передрягу. Не успел я и рта раскрыть, как Тиффани поднялась с дивана и тоже обняла меня. Это уже больше походило на объятия.

Я попрощался с Бирмой Дауни. Она нацарапала на дощечке два слова: «Спасибо вам».

Глава 29

Я поражаюсь, как устроен человек: в самую трудную минуту он держится, а только ослабнет хватка — тут же раскисает. В доме Бирмы Дауни я был Бесстрастным Заком, который, молча выслушав подробности похищения, холодно обсуждал план действий по сбору средств на выкуп. Однако же, едва ступив за порог, я превратился в Зака-Зомби. Шел как во сне, позабыв себя и не разбирая дороги. Вместо того чтобы выйти через главные ворота и по дороге вернуться в город, зачем-то побрел в дюны и долго там блуждал.

Я сел на песок и, глядя на океан, стал собираться с мыслями. Только, кажется, ухватишься за что-то, только начнешь понимать — будто кто как пошерудит кочергой в пылающем мозгу, разогнав горячие безумные искры, а те так и посыплются, обжигая воспаленный разум. Мир рушится на части, идет рябью в глазах, и сидишь, стиснув челюсти и не в силах сосредоточиться.

Помню, мне было лет пятнадцать или шестнадцать, и один богатей из Орландо предложил вместе поучаствовать на его яхте в гонках за Кубок Коронадо — яхт-клуб Менорки каждый год раскошеливается на эту пижонскую регату. Мы как раз вышли на последний заход, когда надо было, умело маневрируя на спинакере, войти в бухту Коронадо. И вдруг как гром среди ясного неба — сильный ветрила, предвестник грозы. Нас закрутило, яхта взбрыкнула, нос задрало кверху, мачта переломилась, и парус стал черпать воду, грозя увлечь за собой все судно. Вот тогда я впервые узнал, что такое страх — настоящий, нешуточный страх. Мысли пришли в полнейший сумбур — это была страшная мука: я стоял, не в силах и пальцем пошевелить, скованный ужасом. И тут неожиданно понял, что все могло обернуться куда хуже — это ведь не моя лодка, да и потонуть нам не дадут. Со вновь обретенным спокойствием я перескочил на нос яхты и принялся резать парусину, а хозяин тем временем завел мотор. Мы удачно выбрались из этой переделки и самостоятельно пришли к финишу.

Мало-помалу ко мне вернулось хладнокровие. Ну уж нет, слезами горю не поможешь. Все могло быть гораздо хуже. Еще прошлой ночью я думал, что Барбара ушла к другому. Потом, когда его выловили, я боялся, что и моя любимая мертва. Но оказалось совсем не так плохо. Какой там неплохо! Все просто здорово: она жива, и я ее спасу. Дело за миллионом.

Я встал и направился в сторону шоссе, по пути минуя владения лорда Дауни. Кларисса Персиваль как раз отъезжала от особняка в тележке для гольфа. Она меня заметила, остановилась и предложила подбросить до «Альбери». Впрочем, не успели мы проехать и сотни ярдов, как метиска разразилась рыданиями и свернула на обочину. Я дал ей выплакаться.

Наконец она проговорила:

— Все шишки на меня летят: я во всем виновата.

— При чем тут вы? Кто-то проник в дом и похитил старика.

— Я за ним недоглядела. Оставила одного, бедняжку. Вот его и забрали, а теперь…

Она снова заплакала. Придя в себя, женщина уступила моим просьбам и рассказала все как было, по порядку. Кое-что я уже слышал с подачи Зой Эпплквист.

— Вчера вечером, когда вы ушли, лорд Дауни заснул на диване, — сказала Кларисса. — Мне его тревожить не хотелось, у него в последнее время такой чуткий сон, и я не стала его перекладывать. Сама ушла на кухню стряпать ужин. Я там и была, когда погас свет. Вы же помните?

Я сказал, что не припоминаю, чтобы вечером выключали питание — на острове и в «Альбери» горел свет. Но согласился, что с утра электричества не было.

— Тут не подгадаешь. На острове так по-дурацки линии проходят, что где-то гаснет, а где-то — нет. Постоянно какие-то неполадки, — посетовала метиска. — Бросилась свечи на кухне искать — нигде их не было; керосинки хватилась — тоже как в воду канула. Я темноты боюсь, а иногда как выключат, так по нескольку часов и сидишь. Жуть берет… — Служанка невесело усмехнулась. — Помню, когда лорд Дауни на голову-то покрепче был, любил он попроказить. Тут все знали про мои страхи, а он до рубильника доберется да и выключит весь свет в доме — так, попугать. И радуется, радуется. А потом рубильник на место, и сам смеется. Эх, какой был весельчак…

При мысли о хозяине она снова пустила слезу, но быстро успокоилась.

— Тогда я позвонила матери. Она живет тут неподалеку. У нее электричество было, и она пригласила меня к себе — сказала, даст свечи и лампу. Я и отлучилась минут на десять. Как пришла — сразу на кухню, лампу зажгла и стала готовить. Горошек, рис с курицей, напекла его любимых кукурузных оладий. Положила в тарелку, пошла в гостиную — думала, может, лорд Дауни перекусить захочет, здорово они ему нравились. Смотрю, а бедняжки след простыл.

— В какое время это случилось? — поинтересовался я.

— Да не знаю, полвосьмого-в девять. Когда только успели пробраться… Видать, либо пока меня не было, либо пока с готовкой возилась: дом-то я не запирала. Здесь на острове народ дружелюбный, двери нараспашку, так уж повелось. А эти мерзавцы вошли и схватили хозяина. Он же такой был легкий.

Кларисса снова расплакалась.

Налетела какая-то мошкара. Она путалась в волосах, кусалась, пара жучков села на лодыжку, и я их прихлопнул. Кларисса словно не замечала — от расстройства, наверное.

Я спросил:

— Вы обнаружили пропажу и оповестили Бирму?

— Ну нет, не сразу. Я сначала пошла поискать. Взяла лампу, весь двор осмотрела, по пляжу походила чуток, не слишком далеко. Наведалась к соседям — раньше, бывало, он и туда забредал. Когда искать было уже негде, пошла Бирме рассказывать. Часов десять уже было вечера. Пожалуй, что и больше, потому как, когда я вернулась, электричество дали и я стала часы подводить по всему дому.

Кларисса вынула из сумочки салфетку и промокнула слезы.

— А давно это у него началось? — спросил я.

— Вы про уходы?

— Ну да. Так и развилось мало-помалу?

— Какое там. Быстро одолела напасть. Как Бирма покалечилась — он сразу и сдал.

— А до несчастья с дочерью старик был в порядке?

— Знаете, ему ведь семьдесят восемь, тут уж, как говорится, не без проблем, да только на голову он никогда не жаловался. Крепышом таким ходил. Я за ним ухаживаю вот уже… с год будет; сильно сдал он за последний месяц. Бирма вернулась, и пошло-поехало. Смотреть-то на нее больно, вот он и расклеился, старичок наш.

Я сказал:

— Тут и здоровый-то не выдержит: вся сшита-собрана, да еще и молчит. А врачи-то что говорят?

Кларисса пожала плечами:

— Не знаю. Медики передо мной не отчитываются. Я разговариваю лишь с Бирмой и гостями; только и они все больше скрытничают. — Метиска покачала головой. — А теперь будто бы хотят двести пятьдесят тысяч выплатить, да ведь денег таких тут давно не водилось.

— Может, Бирма на свои силы рассчитывает? Есть у нее сбережения?

— Не-а, ничего такого не слыхала. Она все у отца просила, особенно в последнее время — как в аварию попала. Разлад у них из-за денег-то, ой разлад.

— А у Зой Эпплквист? Как думаете, она богата?

— Я о ней вообще мало знаю — почти ничего. Говорит, мол, тренер или инструктор какой. Да, вспомнила, физиотерапевт.

Я как мог отбивался от мошкары: спасу от нее не стало.

— Двигаться пора, на лету не кусают, — сказала Кларисса.

Завела мотор и вырулила на дорогу. Мы проехали еще пару кварталов по Франт-стрит. На округу стремительно опускались сумерки. Отдыхающие, пользуясь первыми часами прохлады, высыпали на улицу. Встречные кто здоровался, кто махал рукой. Мы улыбались и махали в ответ, делая вид, что мир прекрасен и все идет своим чередом.

Глава 30

За время моего отсутствия в коттедже кто-то успел прибраться, а в ведерке со льдом стояла бутылка «Шрамсберга». Чтобы найти записную книжку Барбары, пришлось перерыть чертову кучу вещей. Раздобыв номер Штеффи Планк, я направился в основное здание, откуда можно было позвонить.

На телефоне уже висела дамочка из Чарлстона. Заметив меня, она сделала ручкой — секундочку, любезный — и как ни в чем не бывало принялась чесать языком. Другие женщины расположились в салоне и потягивали коктейли, пока их мужья играли в джин-рамми. Похоже, игра шла на интерес: они вели счет в специальном блокноте. Телевизор работал с выключенным звуком, а по экрану носились и плавали серые горизонтальные полосы. В уголке у проигрывателя доктор и миссис Такие-то убалтывались с какой-то парой. Из динамиков лился низкий, с хрипотцой голос Сары Воан, исполнявшей «Не разлюблю тебя». Вообще тут царила атмосфера пятидесятых: бокалы на длинных ножках, картежники, лирическая музыка и дрянное телевещание.

В баре никого не было, и я там устроился.

— «Барбанкур»? — спросил мистер Пиндл.

— Лучше что-нибудь полегче. Может, джин?

— Мудрый выбор. Ром напрочь голову сносит.

— Как не знать, научен горьким опытом.

— Никак не зря вчера на луну выл?

— А-а, перебрал, — отмахнулся я. — Зеленый змий, проклятый. Ром чуток «Бифитером» разбавил.

— Намешаешь джина с ромом — утром в месте незнакомом. Джин на ром — душе урон.

— Надо же, не слыхал еще такого, — сказал я. — А если наоборот?

— «Ром на джин — заснул немым». Или так еще слыхивал: «Рому к джину — расквасишь мину».

Тут у барной стойки показался доктор Такой-то — решил еще друзей угостить. Мистер Пиндл выполнил заказ. Доктор Такой-то отошел, и дворецкий прильнул к стойке и сказал негромко:

— Слышал я про фотографа-то. Страх, что творится. Не к добру, ой не к добру. Небывалое дело для здешних мест. Что власти-то думают?

Я покачал головой — мол, не в курсе дела.

— А про мисс Пикеринг не слышно? — спросил он.

Я пожал плечами — уж лучше так, чем врать напропалую.

Дама из Чарлстона наконец наговорилась. Я встал и направился в гостиную, но меня опередила другая модница.

— Вы меня извините? — кокетливо улыбнулась она и начала набирать номер.

Я вернулся в бар. Сара Воан запела «Потерянного». Паренек-поваренок принялся накрывать в столовой к ужину. Крисси Хайнман расставляла в вазы свежие цветы. Завидев меня, она с распростертыми объятиями бросилась навстречу.

— Ну как, держишься?

— Нормалек, — ответил я. — Пока собираюсь с мыслями и думаю, что же теперь делать.

— Если что потребуется, ты не стесняйся, мы с Чарли только рады будем…

Крисси отошла, и мистер Пиндл сказал:

— Между прочим, кое-кто их видел.

— Кого?

— Мисс Пикеринг и фотографа. Вчера вечером.

— Кто?

— Джастин, она здесь по кухне помогает, еще утром апельсиновым соком вас отпаивала. Она как раз домой возвращалась, когда заметила мисс Пикеринг, фотографа и ту блондиночку. В коляске для гольфа. Блондинка сидела за рулем, фотограф — рядом на переднем сиденье, а мисс Пикеринг — сзади.

— Блондинка сидела за рулем?

— Так мне сказала Джастин.

Концы с концами не вяжутся. Из того, что Тиффани Сен-Джеймс рассказала Педерсону, я понял, что фотограф сам предложил ее подвезти.

— А Джастин с инспектором уже успела поделиться?

— Знать не знаю. Вряд ли. Нет у нас, простых людей, такой привычки — к полицейским ходить. Обычно все наоборот происходит.

Девушка в голубом передничке вышла в зал и позвонила в колокольчик. Гости направились в столовую. Дама на телефоне даже не собиралась закругляться.

Я спросил Пиндла:

— Как он вам?

— Кто? Педерсон, что ли? О, этот в порядке. Играет по правилам. Греха на душу не возьмет. А вот ссориться с ним не советую. — Мистер Пиндл забрал у меня пустой бокал, заменив его свежей порцией джина. — Да вы же и сами старинные знакомцы, в футбол-то вместе гоняли небось.

— С кем?

— С ним, голубчиком, с кем же еще.

— Педерсон играл в футбол?

— Ну да.

— Где?

— Да как и вы, во «Флорида Гейторс». Примерно в то же время, насколько я от него слышал.

— Он утверждает, будто мы вместе играли?

— А ему и утверждать незачем, я и так знаю. Помню, как парня провожали. Лет двадцать назад. Даже в газете статья была. Это ж сенсация, когда мальчишка с острова играет в знаменитой университетской команде.

— А вы, часом, не путаете?

— Да куда там. Сами у него и спросите, — посоветовал мистер Пиндл. — Вот, кстати, и он, легок на помине.

Я обернулся: Линфильд Педерсон шел прямиком к бару. Он успел сменить душный костюм с галстуком на простую белую футболку и шорты защитного цвета. Полицейский отнюдь не светился от радости. Вернее сказать, был зол как черт.

— Принесла же нелегкая, — пробормотал я.

— Я сейчас кое-кому такую нелегкую устрою, он у меня сразу запоет, — сказал Педерсон. — Разговор есть.

Глава 31

— Ну и когда ты собирался рассказать мне про эту вашу хренотень?

Мы вернулись в коттедж, где и состоялась эта беседа. Впрочем, говорил в основном Педерсон, а я слушал, как он изливает на меня потоки негодования — мол, я вовремя не рассказал ему о звонках неизвестного, который требовал за Барбару и лорда Дауни ни много ни мало два миллиона долларов.

— Да я сам только что узнал, еще и очухаться не успел.

— Ага, а потому заскочил в бар хорошенько набраться, а уже потом, отобедав и пропустив коньячку под десерт, конечно же, непременно поставил бы меня в известность.

— Я ждал, когда освободится телефон. Здесь, знаете ли, второго нет.

— Ты что, собирался мне позвонить?

— А кому же еще?

Педерсон хитро прищурился:

— А ты, я смотрю, мастак на уклончивые ответы. Я уж было попался.

Он извлек из нагрудного кармана зубочистку, пожевал ее и прибавил:

— Ладно, положим, что так. Я, конечно, не верю, но пропустим это.

— Спасибо, — сказал я. — Так откуда стало известно про звонки?

— У меня свои источники, — ответил Педерсон.

— Не Кларисса Персиваль, случаем? — поинтересовался я.

— Ишь ты, — сказал он. — Удачная версия.

— Методом исключения вышел. Кроме нее-то некому: я не говорил, подруги тоже. Значит, она. Тоже какой-нибудь кузиной приходится?

— Никоим образом.

Он вскинул брови и улыбнулся.

— Значит?.. — многозначительно протянул я.

— Мы с Клариссой, — сказал Педерсон, — очень хорошие друзья.

— Ух ты, завидую.

— А то.

— А мне казалось, кое у кого есть жена.

— Есть. — Инспектор выдержал паузу. — Моя законная супруга живет в Нассау, ей там больше нравится. И я ее решение вполне одобряю.

— Неплохо устроились.

— Дорого обходится такое удобство — кормлюсь взятками да коррупцией. — Он пошерудил во рту зубочисткой. — Это шутка, Частин.

— Очень смешно, ха-ха, — сказал я. — Ну и какие мыслишки на эту тему?

— В смысле, кто наш похититель?

— Для начала.

— Понятия не имею. Могу только догадываться. Видимо, кто-то, кому понадобились два миллиона долларов.

— Впечатляет, — сказал я. — Потрясающая способность производить логические умозаключения. Небось в Гейнсвилле отличился?

Педерсон молча посмотрел на меня и осклабился:

— Вообще-то у меня логика была основным предметом. Естественно, получил высший балл. — И тут же добавил: — А я ждал и ждал, когда мы про университетские дела вспомним.

— Да я все пытаюсь, никак не выходит. А зачем надо было так долго молчать?

— Не хотелось ставить в неловкое положение, — сказал он.

— Из-за чего? Что я сразу не признал?

— Нет, — ответил Педерсон. — Как раз наоборот. Узнал бы и вспомнил, какую словил от меня зуботычину.

— Ты мне врезал?

— А то! Ты аж в грязь свалился.

— Когда?

— Пожалуй, лет двадцать-то прошло… Ага, почти двадцать два года назад.

— Постой, где ж я тогда был? А-а, на последнем курсе.

— Ага, точно, выпускник. Ну а я тогда новичком был, первогодкой.

— И мячик гонял?

— Бывало дело.

— И в грязь меня свалил?

— Довелось.

— Прости, не помню. Будь другом, освежи в памяти.

— С удовольствием. Ничего, что не помнишь — меня тогда и помнить-то не за что было. Подумаешь, малявка, сопляк зеленый, нас и выпускали-то только для потасовки. Дело было в среду. Выгнали всех на поле перед главной игрой с командой юго-западной Луизианы.

— Мы их всухую уделали: сорок восемь-ноль.

— Ага. Да перед основной игрой против вас малолеток выгнали, нас, значит, чтобы вы поразмялись чуток. Мы с лету начали, хорошо дело пошло. Ты помнишь, один защитник в центр помчался, так и пер, пока очко не забил? Потому что тебя вовремя с дороги убрали. А тренер этот ваш, Скабрежник…

— А, Скабреж…

— Он самый, здорово тебе тогда влетело. Как он разъярился! Все требовал ответа, как ты мог пропустить этого сопляка. Ну а ты что ему сказал, помнишь?

— Не-а.

— Ты сказал: «Да там правый полузащитник больно прыткий — как подскочит! Такой блочище мне влепил». Ты не оправдывался, просто сказал как было.

— И этот правый защитник — ты.

— Ага. Это я был. И правда ловко сработал. Редкая удача.

— М-м-м.

— И все равно не помнишь?

— Ну нет, прости.

— Ладно, не важно. Зато меня тренеры тогда заметили: как же, новичок обломил нападающего дублера из Лиги чемпионов. Меня оставили в основном составе команды первогодков. А в конце сезона я стипендию заслужил.

— Так ты на следующий год на север подался?

— Да, не повезло мне, — вздохнул Педерсон. — Ногу подвернул на одной игре. С тех пор на поле не выходил. Правда, стипендию мне все-таки выплатили. Отучился до конца, все как надо, магистратуру сдал по специальности «Криминология и общественное управление».

— А сюда какими судьбами занесло?

— Я же местный, островитянин. В старших классах переехал к тетке в Майами. Играл в «Корал Гейблз». Оттуда — в Гейнсвилл. Защитился, три года пропахал на управление Майами. Ну и измаялся же я там. А потом кто-то слушок пустил, что здешний инспектор увольняется. Я и возомнил черт-те что — тоже мне, первый кандидат на тепленькое местечко. Уж пятнадцать лет как здесь кукую.

Педерсон обвел комнату взглядом.

— Чем богат, кроме джина с шампанским? — спросил он.

— Есть лед, вода, — ответил я.

— Охлажусь, пожалуй.

Я приготовил нам обоим по бокалу воды со льдом и спросил:

— Есть предположения, кто у нас тут главный забивала?

— Да имеется парочка. А наши знакомые сказали, какой был у похитителя голос?

— И словом не обмолвились. А я и не спросил, — сказал я. — Эх, не додумался.

— Да уж, стоило бы поинтересоваться. На самом деле надо было с самого начала позвонить мне и все рассказать, я бы к ним подъехал и все, что надо, разузнал.

— Так давай сейчас туда и смотаемся, что время-то терять.

— Да нет, отложим до утра. У меня на вечер кое-какие планы.

— Думаешь, это свои, с острова?

— Не-е, вряд ли. Сомневаюсь, чтобы наши на такое пошли. Знаю я местный люд. Не того они склада, чтобы так заморачиваться, — сказал он. — А вот на Французском Бухле — там пожалуй… Ладно, после расскажу.

— Что за Бухло такое?

— Да есть тут один островок, на той стороне Битер-Чэннел. Отсюда тридцать минут на парусах. Верноподданные до мозга костей.

— В смысле?

— В смысле не слишком большие приверженцы идеи об этническом разнообразии. Там не то что темнокожих, мулатов не встретишь. Да и белым не слишком-то сладко. Чтобы тебя приняли, ты должен восходить корнями к первым поселенцам.

— И ветвей у семейного древа, надо думать, тоже раз-два и обчелся?

— Почему же, есть там кое-какие ветви. Даже целых четыре. Хейлы, Кроу, Блантсы и Сноу. Сами между собой живут, дела делают и детей заводят. Если ты не их породы, тебе на Бухле не прижиться.

— Никого не пускают на остров?

— Ну что ты, можно приехать, пошляться по окрестностям. Там и гавань своя, и ресторан с баром, кое-какие магазинчики. У них даже небольшой музей есть, по истории Французского Бухла. Тамошние жители-то не дураки, доллары с туристов тоже стричь любят. В наши времена этим заниматься сам Бог велел…

— Почему именно в наши?

— Они ведь испокон веку чем жили? Спиртным.

— Контрабандным, что ли?

— Контрабандой да наркотой. В стародавние годы каждый несчастный ловец лобстеров имел миллион в загашнике. А потом монополизировали это дело, появился хозяин, который принялся разруливать потоки, и вольным художникам тут делать стало нечего. Рыбаки со своими лодчонками остались с носом. Кто-то занялся извозом: гаитян катать. Да только на этом денег не заработаешь. Вот и крутятся, кто как может. Кто-то лобстерами промышляет — нужда заставила, — а другие и грязных делишек не гнушаются. Я пару раз отлавливал тамошний народец на краже лодок. Временами в дома вламываются. К местным, на Харбор-Айленд.

— Так, думаешь, кто-то с Французского Бухла пошаливает?

— Фактами я не располагаю и потому ничего утверждать не берусь. — Педерсон осушил стакан, вытряхнул кубик льда и принялся его рассасывать. — Есть один человек на примете; готов об заклад побиться, что это…

— Виктор Ортис?

— В яблочко, — сказал Педерсон. — Есть в твоих байках толика правды. Похоже на то, что Ортис тебя прищучил, решил развести на кое-что.

— Да и у меня такая мыслишка пробегала. Только вот непонятно, на что он меня разводить собрался.

— Видно, есть у тебя нечто, чем он рад бы поживиться.

— Совершенно точно это не деньги, — сказал я.

— Значит, догадываешься о чем-то нехорошем.

— Так-то оно так, да только если я располагаю вредной для него информацией, почему сразу меня не пришить? Возможностей было предостаточно, — сказал я. — Зачем-то весь дом перерыли…

— А догадаться слабо, что они там искали?

— Даже не представляю. Как я голову ни ломал — ничего на ум не идет.

Взгляд упал на бутылку. Да, выпить бы не помешало. Я, похоже, дозрел. Только вот Педерсон вряд ли составит мне компанию. Печально, потерпев отказ, напиваться в одиночку. Джин на коктейль, проснешься… Как там? Под дверью? Да ладно, с одного бокальчика вреда не будет.

Пока я плавал в подобных размышлениях, Педерсон сказал:

— Только есть тут одна неувязочка. Ну, с версией про Ортиса.

— Кажется, улавливаю. Если он меня решил прижать, при чем тут лорд Дауни? Взял бы Барбару — и делай ноги.

— Ага. Этого-то я и не пойму.

— А может, деньжатами решил разжиться? — предположил я. — И меня прижать, и ставки удвоить.

— Не исключено, — согласился мой новообретенный приятель.

— Эх, ни черта мы не знаем.

— Вот именно. — Инспектор встал, собираясь уходить. — Мило посидели, но мне еще надо допросить осведомителя.

— Клариссу?

— На допросах я очень хорош, — сказал он. — Осведомители всегда просят поработать с ними чуть-чуть подольше.

Инспектор открыл дверь, вышел за порог и направился прочь.

— А про зуботычину-то правда? — крикнул я ему вслед.

Педерсон не обернулся.

— Ты еще и плюхнулся на задницу, прямо в грязь.

Глава 32

После ухода инспектора я походил по номеру, прикидывая, не пропустить ли еще бокальчик «Бифитера». И тут меня осенило, что я так и не позвонил Штеффи Планк. Пока я шел в главный особняк, вспомнил, что не рассказал Педерсону про Тиффани Сен-Джеймс — совсем вылетело из головы. Может, и ничего особенного — ну прокатилась она с ними, что с того. Опять же не хотелось вновь упреки от инспектора выслушивать.

Когда я пришел, телефон был свободен — постояльцы разбрелись по столикам и ужинали. Штеффи оказалась дома, взяла трубку, мы наскоро обменялись любезностями, и я спросил, не может ли она связаться с поверенным Барбары.

На том конце провода повисла тяжелая пауза, и Штеффи проговорила:

— Что стряслось?

— Да ничего особенного.

— Не заливай, Зак. С какой это радости тебе понадобился юрист?

Пришлось все ей рассказать. Когда я умолк, Штеффи закричала, заплакала, но быстро взяла себя в руки и пообещала сегодня же вечером поговорить с юристом, если сумеет связаться. В крайнем случае — в понедельник утром. Как только что-нибудь узнает, тотчас же мне перезвонит.

В столовую я заходить не стал, хотя и успел оценить вывешенное неподалеку меню: эскалопы с розмарином на шампурах, креветки с салатом из белой фасоли, голубятина в медовой корочке под оливково-лимонным соусом, седло барашка и рагу с черным перцем. У Крисси с Чарли за столиком было свободное место — видимо, приберегли для меня. Поесть я, конечно, не отказался бы, а вот общаться мне что-то не хотелось.

Я вернулся в свой домик. Дверь почему-то оказалась открыта — не припомню, чтобы я ее так оставил. Заглянул и увидел, что на кровати кто-то сидит. Это была Тиффани Сен-Джеймс.

— А-а, вот и крепенький пожаловал, — сказала она.

Я осторожно зашел.

— Удивлен?

— Несказанно.

— Рад?

— С чего это мне радоваться?

Она вздернула носик.

— Мог бы сказать, что рад.

После нашей последней встречи она переоделась. Теперь это была не пляжная девочка, а королева бала. Черное облегающее платье, черные шпильки на тоненьких ремешках. Для Харбор-Айленда немного чересчур. Волей-неволей приходила мысль: разоделась, а пойти некуда.

— Тиффани, что ты здесь делаешь?

— Мне было скучно. Хотелось чем-нибудь заняться. — Она поигрывала локоном, намотав его на палец: сунула в рот, пососала, взглянула на меня в упор. В зеленых глазах пылал огонь — хорошо отрепетированный огонь. Жалкое зрелище.

— Хочешь, пройдемся и что-нибудь придумаем? — предложила она.

— Нет.

— Тогда можно заняться чем-нибудь прямо здесь.

— Неудачная мысль.

— А по мне, так очень даже неплохая. — Она скинула туфли и прилегла на постель. — Иди сюда, расслабься.

Возле кровати стоял комод с зеркалом. Я подошел к нему и стал себя рассматривать. Потом обернулся к визитерше и говорю:

— Я похож на идиота?

Тиффани повернулась ко мне спиной. Протяжно вздохнула. Я уселся в кресло, рядом с которым стояло ведерко со льдом. Снял крышку. Взял бокал, плеснул джина, сыпанул пригоршню льда. В отличие от рома джин я пью только разбавленным. Пригубил.

Девица вскочила на постели и с лукавой веселостью отпрыгнула в сторону, словно приглашая меня поиграть.

— Что пьешь?

— Что нравится, то и пью. Спиртное.

— Ой, обожаю! Плесни и мне глоточек.

— Обойдешься.

— Почему?

— Молода еще.

— С чего ты взял?

— Тебе же девятнадцать.

— Кто проболтался?

— Линфильд Педерсон.

— Кто-кто?

— Здешний инспектор. Он к вам вчера приходил, про Брюса Геннона спрашивал.

— А-а, этот злобный дядька. Ему лишь бы поспрашивать. Такой допрос учинил.

— Что ты ему сказала?

— Да почти ничего. С ним Зой беседовала.

— Она всегда за всех отдувается?

— Ну в основном. Она же умная и знает, что да как.

— Где вы познакомились?

— С кем?

— С Зой и Бирмой Дауни.

— Да все по клубам тусовались. Бирма узнала, что я хочу быть моделью, и пообещала помочь. Она же раньше по подиуму ходила, только теперь ей уже под тридцать.

— А Зой?

— А что она?

— С ней тоже в клубе встретились?

— Ага, она подруга Чери.

— Это что за птица?

— Чери Свонсон. Тоже мечтает о славе модели. Мы с ней раньше вместе работали, а потом Бирма стала ей помогать деньгами, так что она ушла. Чери — красавица. Высокая, стройная и совсем без титек. Как я ей завидую! А то у меня слишком большие, уж очень. Ведь правда, как ты думаешь?

Я встряхнул лед в бокале. Джина осталось совсем на донышке.

— Ну а про Зой расскажи. Чем она занимается?

Девица пожала плечами:

— Кто ее знает. Ухаживает за Бирмой. — Она погрызла ноготь, сплюнула. — Раньше она, я думаю, была кем-то вроде личного тренера или инструктора. Она спортивная: каждый день пробегает по десять миль да еще владеет приемчиками — ну, наподобие карате, только по-другому называется. Кха-кхе…

— Тхе-квон-до.

— Точно. Какой ты умненький. И очень симпатичный. Нам с тобой непременно надо перепихнуться.

— Отвали, Тиффани.

Да, дулась она фирменно. Вот и теперь изобразила на редкость удачную физиономию.

— Какой ты грубый. А я-то собиралась тебя порадовать…

— Ты и Брюса Геннона порадовала?

Она вздрогнула — еле-еле, но я заметил.

— Хотела. Только у него всегда времени не хватало. Зато он обещал, что мы обязательно пересечемся и тогда… — Она оборвала фразу на полуслове. — Как жаль его. Такой умница, а как заговорит — просто Пол Маккартни.

— Как вы с ним познакомились?

— Само собой получилось. Приехала на Багамы, гуляла, шаталась…

Я сидел и прикидывал, кого я бы взял на роль Тиффани Сен-Джеймс, если бы моя жизнь была фильмом. Пожалуй, одну из сестер Аркет — ту, пухленькую, с писклявым кукольным голоском. Внешне — святая простота, и куда умнее, чем хочет казаться.

— Вы с Генноном переспали?

— А тебе-то что? — Она изобразила праведное негодование, так себе актриска. — Нет. Мы и знакомы-то были два дня от силы.

— А вчера вечером он предложил подбросить тебя до дома, так?

— Да.

— Почему же тогда ты сидела за рулем?

— Тебе не надоело спрашивать? Ты еще зануднее, чем тот инспектор.

— Мне просто непонятно: если Геннон предложил тебя подвезти, почему тогда ты управляла?

— А что тут такого? Захотелось самой порулить, и он разрешил. Эти штучки похожи на карусели — когда ездишь на машинках и все друг в друга врезаются.

— Ты доехала до своего дома, сошла, а Геннон с Барбарой направились дальше. И больше ты их не видела.

— Да, все так.

Тиффани поднялась с постели. Потянулась за спину, расстегнула молнию на платье, и оно упало к ее ногам. Вот так запросто. Девица стояла передо мной совершенно нагая и улыбалась.

— Ну и что ты удумала?

— Расслабься. Ты так напряжен.

Я нагнулся, поднял платье и протянул дурехе:

— Давай одевайся.

— Точно не хочешь? Ни капельки?

— Это бесполезно. Уйди, пожалуйста.

Незваная гостья скользнула в платье, подняла туфли и босиком направилась к выходу. Я открыл дверь, она вышла и, обернувшись, сказала:

— Ты не прикольный.

— Это для меня не новость.

— И правда похож на идиота.

Тоже мне, Америку открыла.

Глава 33

Я сидел и потягивал «Бифитер», чувствуя себя последним дураком. Каким надо быть мужчиной, чтобы после почти двухлетнего заключения отказать совершенно голой молодой особе, которая сама заявилась к тебе в спальню? По-моему, меня самое время возвести в святые. Святой Зак Воздержанец. Я думал, думал, и ситуация начала мне казаться все страшнее и страшнее: пожалуй, не такой уж я и злодей. И тут мне пришло в голову, что я опоздал на ужин.

Когда я добрался до главного корпуса, столовая была уже закрыта. Бар опустел, салон вымер. Было десять вечера, а в тропиках время летит быстро. Я прошел между столиками и заглянул на кухню. Ни души. Впрочем, в моем желудке царило еще большее запустение, и я решил, что Крисси с Чарли не сильно огорчатся, если я немножко тут похозяйничаю.

На кухне стоял большой двухдверный холодильник из нержавейки. В нем оказалось кое-что с ужина: седло барашка, закуска из черного перца. Я извлек баночку горчицы. Сгреб вкуснятину в охапку, отнес все к стойке и принялся есть прямо руками: макал в горчицу мясо и котлеты, то и другое поочередно, облизывая пальцы и похрюкивая от удовольствия. Потом снова наведался к холодильнику. Обнаружил на полке несколько баночек апельсинового суфле и тут же умял — не все, конечно, только три штуки, и притом ложкой. Убрал после себя и вышел.

Спать я еще не собирался, возвращаться в домик не хотел — на уме всякое крутилось, тут уж не до сна. Ночь стояла теплая и сухая. Вокруг луны распространялся расплывчатый ореол — к ненастью. Последний раз передавали, что ураган Курт держится прежнего курса и пройдет юго-западнее острова Гранд-Тюрк. Если можно было бы рассчитывать на его постоянство, то он обойдет Флориду с юга, а потом, может быть, поднимется на север по Мексиканскому заливу и «обломается» у берегов, где-нибудь в районе Пенсаколы или Билокси, а может, рванет на запад, к Гондурасу или Юкатану. Да только беда с этими тропическими циклонами — никогда не знаешь наверняка, куда его черти понесут.

Я спустился по Чапел-стрит к гавани. На пристани пришвартовывалось водное такси, по судну сновали люди с поклажей. Я свернул на Бей-стрит и как раз проходил мимо отеля «Лэндинг», когда меня окликнули:

— Эй, Большак! Погодь-ка, друган!

Я обернулся: от пристани во весь дух бежал Никсон Стайлз, пытаясь меня нагнать. Под мышками он держал два объемистых пакета со снедью.

— Куда направляешься? — полюбопытствовал он.

— Да так, гуляю, — ответил я. — Не откажусь от провожатого.

Никсон засветился от счастья и пристроился рядом.

— За покупками ходил? — спросил я.

— Не-е, сам вырастил.

Я заглянул в пакеты: шпинат, сладкий картофель, бамия. В другом лежали еще более экзотические фрукты-овощи, коим я и названия не знаю.

— И ты действительно это растишь?

— Ну да. На своей фамильной земле.

— Выходит, ты и гид и фермер одновременно?

Паренек задумался.

— Выходит, так. Правда, я в основном прополкой занимаюсь. А матушка с отцом да тетка с дядей — они сажают и ухаживают.

— Где ваша ферма?

— Там, на Большой земле.

— На Большой земле? — удивился я.

— Ну да. — Мальчишка махнул рукой на запад, указывая на ту сторону пролива. — Мы Эльютеру так называем — она ведь больше других островов.

— Так у вас там собственная плантация?

— Ага, — кивнул паренек. — Помнишь, я тебе вчера рассказывал про форт в Нассау и как островитяне задницу американцам надрали?

— Ну и?..

— Так вот, Англией тогда правил король Георг, который третий по счету. Ну он прознал, что островитяне надрали американские задницы и отбили форт, а потому решил наградить храбрецов за доблесть. Почва у нас на острове бедная, не родит, и король пожертвовал здешним жителям участки на Большой земле, чтобы сажали что хотят. С тех пор если кто из местных хочет возделывать свой огородик, так пожалуйста — езжай на Эльютеру и устраивай себе огородик на отведенной территории. Заботами короля у каждой семьи что-нибудь да есть.

— Видать, не прогадали.

— А то! Вот сегодня туда наведался: тетушке помог да продуктов домой набрал.

Он остановился и опустил пакеты на землю.

— Едал когда-нибудь ананасы с Эльютеры? — спросил мальчишка.

— Не, как-то не пришлось.

— Лучше их на всем свете не сыщешь. Медовые. Гавайские по сравнению с ними — кал собачий. — Паренек выудил из пакета два ананаса и вручил мне. Размером они были с крупную картошку, какую в Айдахо выращивают, а шкурка — чуть ли не гранатового цвета.

— Ух ты, спасибо. Сколько с меня?

— Нисколько. Бонус от фирмы. Не решил еще, куда смотаться?

— Наведаюсь к «Валентину», узнаю, что да как.

— Ой, у них там не соскучишься.

Мы свернули, и из-за поворота показались огни курорта «Валентин». Местечко рассчитано в основном на рыбаков, дайверов и всякий плавучий люд с лодками и яхтами — эти частенько по вечерам тут зависают, не то что в «Альбери». Между Бей-стрит и тамошней гаванью есть свой бар, где можно убить время. Всю ночь там полно народу, люди гуляют, звучит музыка — легко забыться. Надо сказать, я порядком подустал от тревог и треволнений последних дней.

Я сказал своему юному провожатому, что зависну здесь на часок-другой, и поблагодарил за компанию. Вытащил из кармана пять долларов и вручил парню.

— Если завтра понадобится гид, только свистни, — сказал он. — Я тебя отыщу.

И припустил по дороге. У этого пацана, наверное, счет в банке побольше моего будет. Кстати говоря, у меня и счета-то никакого нет. Гремит кой-какая мелочишка в кармане и тает на глазах.

Из «Валентина» доносилось регги. Я сразу приметил свободное местечко в битком набитом баре. Протискиваясь к вожделенному табурету, кинул взгляд на гавань — профессиональная привычка моряка оценивать имеющийся под рукой флот. От двух коротких доков отходили штук сорок слипов, и все забиты под завязку. В самом конце ближайшего дока, куда уже никто не сунется и который приливной волной не зальет, на швартовых стоял… мой «Лоботряс».

Я узнал бы его с закрытыми глазами. Да, это было мое судно. Я подошел поближе, и в свете фонарей выплыл величественный силуэт: царственный бушприт, плавные изгибы планширов, гордо взмывающий ввысь капитанский мостик. Не в моем характере очеловечивать неодушевленные предметы, но эта лодочка была настоящей красавицей.

Я дошел до конца дока и осмотрел судно от носа до кормы. Надо сказать, нынешний владелец не был скрягой — корабль выглядел ухоженным. Чистенький, блестящий — такой, каким я его и запомнил. Даже сердце защемило.

На транце красовалась прежняя надпись:

«Лоботряс. Ла-Донна, Флорида».

Как я переживал, думая, что ведь переименуют, как пить дать. А примета-то плохая, и моряки — народ суеверный.

В каюте горел свет. Наверное, хозяин еще не спит. Стучаться в такую поздноту я бы ни за что не стал, а вот заглянуть в окошко — другое дело. Каков он, новый владелец? Сейчас посмотрю, а с утра, может, и зайду: представлюсь, поздравлю с приобретением, сделаю комплимент — мол, замечательно следит за судном.

Видимость была не очень — окно оказалось задернуто шторкой, и мне, чтобы заглянуть, пришлось здорово изогнуться. Ко мне спиной за небольшим кухонным столиком сидел мужчина с голым торсом и длинными черными волосами, ниспадавшими на плечи. Он что-то перетирал в ступке, усердно колотя пестиком, — видно, какие-нибудь листья да корешки. Я шагнул вперед и ухватился за пиллерс, чтобы взглянуть поближе: яхта легонько качнулась, человек резко обернулся и уставился в окно.

Это был Дрыщ, собственной персоной.

Глава 34

— То есть «Лоботряс» принадлежит мне?

— По закону нет, — пояснил Дрыщ. — Но для всяких разных нужд… Можешь использовать его по своему умению…

— Разумению…

— Ну да. Считай, что он твой, Захари.

Это было двадцать минут спустя. Дрыщ баюкал в руке горячую чашку с кошмарным вонючим пойлом из листьев, корешков и черт знает чего еще. Снадобье это он любовно называл «голубой дух» и пил его с детства, у себя в Доминиканской Республике. Это был какой-то народный индейский рецепт, навевающий «прозрачные» сны. Дрыщ предложил и мне вкатить дозу, но я отказался — у меня в последнее время и сны и дни и так чересчур «прозрачные». Я хлебал воду со льдом и чувствовал себя последним идиотом. Неимоверно счастливым идиотом. Оказывается, Дрыщ меня не предал и не бросил, да еще и «Лоботряс» сохранил.

Полгода назад правительство, верное своему слову, выставило мой траулер на аукцион береговой охраны в Менорка-Бич.

— Захари, у тебя есть друзья, много друзей, — рассказывал Дрыщ. — А они, эти твои друзья… я не знаю… ну, как мафия.

Главарем у них Робби Грейг, который живет в гавани Менорки. Он всех обзвонил, состряпал план, распространил информацию… Видно, здорово его припекло — совесть мучила за то, что косвенным образом сдал меня полицейским. Хотя вины тут Грейга не было никакой. Когда я расплатился с ним за работу, он поперся с денежками в банк, те тут же просекли, что к чему, и навели на него ребят из Секретной службы. И все равно Робби питал чувство глубокой вины по отношению ко мне и хотел всеми возможными способами ее загладить. Он обзвонил гавани, переговорил с капитанами и друзьями на Менорке. Не поленился разыскать кое-кого из моей прежней команды, тренера «Дельфинов» и народец из футбольной федерации. Помогли, кто сколько смог. Некоторые даже на аукцион приехали — вроде как группа поддержки.

Назначили исходную цену: семьдесят пять тысяч. Торговаться могли все желающие. Судно было обречено уйти к какому-нибудь толстосуму, даже будь он последний профан в судоходстве. Плюс к «Лоботрясу» прилагался весь такелаж, рыбацкая оснастка и принадлежности для дайвинга. Первым свою ставку назвал Робби Грейг.

— Мои друзья наскребли семьдесят пять тысяч? — удивился я.

— Чуть поменьше. Сейчас все расскажу.

Они думали, что после Робби торговаться уже никто не будет, но все просчитать просто невозможно. Были люди, которые узнали о предстоящем аукционе из газет и не поленились приехать, причем издалека. Один бывший предприниматель из Атланты побил предложение нашего приятеля на десять тысяч. Нашлись два брата из Джэксонвилла, готовые заплатить за судно сто тысяч.

— Но тут в игру вступил ваш крутой защитник, мистер Лоренс Мейер…

— Ух ты, и братец Лари притащился?

— А как же. И нападающий защиты, мистер Мак Стин…

— И Макака туда же?!

— Конечно, оба приехали. Большие люди, даже очень.

— Да просто монстры, в хорошем смысле слова.

— Ну вот, эти два господина убедили остальных участников аукциона, что не так уж им и нужна эта посудина.

— Как же они умудрились?

— Они то к одному подойдут, то к другому, и говорят каждый раз: «Согласись, парень, с переломанными ногами на этой красавице не очень-то и поплаваешь». Кажется, я видел, как мистер Стин схватил кого-то из братьев за одно место. Короче говоря, через какое-то время торг прекратился и траулер достался Робби.

— Сколько предложил последний желающий?

— Лодка ушла за сто двадцать семь с половиной тысяч.

Какой грабеж! «Лоботряс» стоит в пять раз больше!

— Так сколько в итоге выложили Робби с командой?

— Где-то пятьдесят три тысячи.

— А остальное кто добавил?

— Ты.

Какой же я, оказывается, негодяй. Да как я посмел сомневаться в Дрыще! Он был верен мне до конца, а я продал его с потрохами. Молодчина парень: такую торговлю закрутил, продавал редчайшие пальмы за наличность. Умудрялся как-то на эти деньги жить, ухаживать за плантацией, судном, да еще и расплачиваться за «Лоботряса». Он даже начал и долги раздавать тем, кто скидывался на аукцион.

Федералы, конечно, сразу просекли, что к чему, да только оснований опротестовать результаты сделки у них не было. С юридической точки зрения хозяином «Лоботряса» был Робби Грейг, а тот сразу сказал, что имеет право сдавать судно любому, кому сочтет нужным.

— То есть тебе, Захари.

— А Барбара знала, что вы там вытворяли?

— А как же. Она двадцать тысяч внесла. Сказала, с ней можешь расплатиться в последнюю очередь.

— Это она небось придумала «Лоботряса» сюда подогнать?

— Ну да. Поэтому, когда ты заявился в Ла-Донну, меня там уже не оказалось. Барбара позвонила перед отъездом — сказала, хочет устроить тебе приятную неожиданность. Встретимся здесь, а потом вместе поплывем в Ла-Донну. Только вот как теперь…

Мы молча сидели, и каждый думал про себя об этом «теперь». Теперь я даже не знаю, где она и как ее вернуть. Что же делать?..

— Я все понимаю, Захари, — нарушил затянувшуюся паузу Дрыщ. — Тебе ее страшно не хватает. Твое трепление иссякает.

— Вот именно, трепление иссякает.

— «Голубой дух» — хорошая помощь, когда трепление совсем иссякло.

Эх, была не была! Я попросил плеснуть мне кружечку. Дрыщ улыбнулся и сказал, что это мудрое решение. Налил, я залпом выпил. И в ту ночь я спал на «Лоботрясе».

Глава 35

В понедельник я разоспался — дрых аж до восьми. Проснулся от звука льющейся воды: кто-то мощной струей из шланга окатывал палубу. Оказывается, это Дрыщ отмывал разделочную доску, на которой срезал филе со здоровенного морского окуня. Как выяснилось, он с утреца успел порыбачить в бухте: взял шлюпку, гавайского горячительного и, по своему обыкновению, вернулся с уловом. Отведаем на завтрак жареной рыбешки.

— Тебе этим снадобьем впору приторговывать, — сказал я. — Давненько я так не отсыпался.

— Что снилось?

— Ничего, Бог миловал. Мне еще во сне думать недоставало, и так башка пухнет.

Дрыщ явно озаботился и после некоторых раздумий выдал:

— Сегодня перед сном другое попробуешь. Надо бы мне узнать, что тебе снится. Какие на сегодня планы?

Я изложил ему свои наметки. Главным образом надо было состыковаться с Линфильдом Педерсоном, а потом заглянуть к Бирме Дауни и переговорить с Зой Эпплквист — может, им снова звонили.

Я пообещал вернуться к завтраку и направился в «Альбери» — стоило переодеться во что-нибудь чистое. Потом заглянул в главный корпус; оказывается, звонила Штеффи Планк и очень просила с ней связаться. Я застал ее на работе, в офисе «Орб медиа». Она уже пообщалась с поверенным Барбары и сообщила примерно то же, что я и ожидал услышать. Активов у Барбары достаточно, да только далеко не все они ликвидны. А если бы и были, то без владелицы ни у кого к ним доступа нет.

— А он не спросил, с чего это ты интересуешься?

— Вообще-то да, спросил. Делами Барбары женщина занимается. Поначалу она наотрез отказалась обсуждать со мной такие вопросы, но потом, когда я объяснила, кто я (мы, оказывается, встречались на вечеринке по поводу сбора средств для колледжа Роллингз), стала посговорчивее. И все равно, очень осмотрительная особа.

— Ну и что ты ей сказала?

— Ух, наврала с три короба. Будто бы Барбара проводит корпоративную подготовку: наняла специалиста, чтобы тот просчитал стратегию и тактику на случай непредвиденных ситуаций. Нашей группе поручили разработать план совместных действий при исчезновении владельца компании. Ну, если, скажем, похитители взяли его в заложники и требуют выкуп…

— То есть она уверена, что это все гипотетические раскладки? Хитро.

— Ха, знаешь, как она меня высмеяла. Говорит, с Барбарой шутки плохи. Мол, эта штучка сама кого хочет в оборот возьмет, так разговорит, что похитители ей деньги выплатят. А вообще, уж на крайний случай, устав допускает производить заем под активы без присутствия владельца. Правда, как она сказала, под это надо подогнать «основательную юридическую базу», иначе ничего не выйдет.

— То есть привлечь ФБР?

— И не только. Поскольку речь идет о зарубежье и сумма внушительная, тут неплохо бы дело через дипломатические круги протолкнуть, привлечь госдепартамент. Все равно уйма времени уйдет, пока толку добьешься. Она говорит, именно поэтому крупные компании предпочитают сразу выложиться за страховку на случай похищения.

— Даже такое уже придумали?

— А то! Я, кстати, справки наводила. Барбара не была застрахована. Я тут, пока звонка твоего ждала, в Интернете покопалась, кое-что интересненькое разузнала. Так вот, в нынешние времена киднепинг — перспективная отрасль: за последние пять лет число похищений увеличилось в три раза. Жертвами в основном становятся общественные деятели и руководители крупных корпораций. Высшая группа риска — те, кто лидирует по рейтингу «Форбса» и ездит по делам бизнеса в «горячие точки» — ну, скажем, в Колумбию, Мексику, на Филиппины. Так вот им имеет смысл сразу покупать полис. Кстати, в кое-каких регионах приходится и по десять тысяч в месяц выкладывать.

— Да, теперь понятно, почему Барбара на такое не клюнула. И потом, на Багамах сроду такого не видывали.

— Я еще один способ выискала, как деньги раздобыть.

— Ну и?..

— Кое-что проходит по статье «кассовая наличность». Мы каждый месяц расплачиваемся со смежниками и поставщиками: за цветоделение, набор, печать; типографии тоже свое причитается. На зарплату сотрудникам и то меньше уходит, к тому же это отдельная статья расходов, тут уж изволь да выложи. Могу пошушукаться со смежниками — глядишь, и повременим с оплатой. Там и еще кое-какие средства подтянутся…

— Реально сколько это нам даст?

— Конечно, не миллион. Четыреста тысяч, в лучшем случае — пятьсот. Смотря по обстоятельствам — кто-то посговорчивее будет, может, и дадут пару-тройку месяцев подинамить.

— Что ж, пока эта идея мне больше всего нравится. Займешься?

— Без вопросов, только вот…

— Что-то не так? Ну выкладывай.

— Может, стоит сразу делать все возможное? Подключить ФБР, связаться с госдепартаментом. К чему эти тайны?

Не получилось у нее долго крепиться — так и есть, волнуется. Она же еще, считай, девчонка. Сколько ей? Двадцать пять от силы. А я взвалил на нее задачищу, которая не всякому тертому калачу по силам. Да притом делаю вид, будто мне море по колено — пугать не хотел.

— Я пообещал Линфильду Педерсону, что дам ему пару дней — может, он своими силами разберется в ситуации.

Собеседница замолчала, а потом и говорит:

— Зак, я, конечно, в таких вопросах человек несведущий и учить тебя не собираюсь, упаси Господи. Просто я тут слазила на один сайт — серьезный, не для извращенцев. Какая-то группа занималась секретными разработками для страховых компаний, в том числе собирала статистику похищений. Так вот, они дают несколько советов, как быть, если ты попал в трудную ситуацию подобного рода. Конечно, это идиотизм, но я на всякий пожарный сделала распечатку. Хочешь прочитаю?

— Давай, интересно послушать.

— Тут вот что пишут: «Если вашего знакомого похитили за границей, не спешите обращаться за помощью к местным властям. Нередки случаи, когда полиция прикрывает похитителей и помогает им получить выкуп. Правильнее будет сразу же связаться с американским посольством».

— Хм… это мы, кажется, уже профукали.

— Ты действительно доверяешь этому Педерсону?

— Приходится, — ответил я.

Распрощавшись со Штеффи, я набрал номер инспектора.

Глава 36

Когда я дозвонился в участок, Линфильд Педерсон уже собирался уходить — мол, у него какие-то дела. Сказал, что покончит с ними, а потом часиков около десяти навестит меня на траулере. Сидеть в ожидании мне не улыбалось, так что я предложил ему встретиться у Дауни.

Мысль эту он не одобрил.

— Нечего тебе там в одиночку шастать. Лучше подожди меня на своей посудине.

После вчерашнего недоразумения у меня возникло чувство неловкости по отношению к нему, словно я крепко задолжал. Короче говоря, я направился в бухту и стал ждать, как условились. Меня терзали противоречивые чувства: с одной стороны, обуревала радость, ведь я снова на милом сердцу «Лоботрясе», а с другой — ожидание известий от похитителей было сущей пыткой. Да нет, сказать по чести, ситуация была адская; по-настоящему радоваться я смогу, лишь когда освобожу Барбару.

Но вот подошел назначенный час: десять, одиннадцать, полдень. Педерсон заявился ближе к обеду — я к тому моменту всю палубу измерил. Извиняться он и не подумал, и вид у него был отнюдь не запыхавшийся. Да уж, время на острове течет медленно: ни убийство, ни похищение не способно поторопить его ход.

Педерсон некоторое время рассматривал «Лоботряса», потом, по настоянию Дрыща, умял тарелку оставшихся с вечера фаршированных окуней. И лишь тогда мы с инспектором сели в белый универсал.

— А откуда этот твой приятель? — спросил он. Мы проехали вдоль гавани, а потом свернули к пляжу.

— Дрыщ?

— Ага. Что-то в нем есть такое… Индейское.

— Он из племени тайно.

Педерсон мельком взглянул на меня:

— Тайно? Которые в Доминиканской Республике?

— Вот-вот. Я потрясен. Ты первый человек, который не спросил, что это за хрень.

— Не, я наслышан. Просто думал, испанские конкистадоры всех перебили.

— Только при нем такого не говори, взъярится. Терпеть не может, когда его приписывают к вымирающему виду.

А потом я вкратце пересказал Педерсону историю нашего с Дрыщом знакомства. Вскоре после своего ухода из «Дельфинов» я совершал одиночное плавание по Карибам. Дело было на юго-восточном побережье Доминиканской Республики, неподалеку от Пунта-Азур. Я решил поплавать с маской возле прибрежных скал, накатила приливная волна, и меня занесло в самую гущу морских ежей — ну тех, с ядовитыми шипами. Ох как я катался по пляжу, заливаясь младенческим криком! Поднимаю глаза, вижу — смуглый сухощавый человек с длинными черными волосами, собранными в хвост, стоит и глазеет на меня. Лицо как у древнего истукана с острова Пасхи — вроде бы и выражения никакого нет, а присмотришься — сама вечность. На вид парню можно было дать и двадцать, и шестьдесят — не разберешь. Да я до сих пор не знаю, сколько Дрыщу.

И вот я лежу там, скулю, а этот индеец спускает штаны, достает свою елду и обдает меня горячей струйкой. Я и вякнуть не успел, а он уже сидит на коленях и растирает ожоги мочой.

— Лечение, — пояснил он.

И что удивительно, через несколько минут боль как рукой сняло и я спокойно поднялся на ноги. Тут мой новоявленный знакомец заявляет:

— Я на тебя работаю.

Так совпало, что «Лоботряса» не мешало чуток подлатать и мне действительно требовалась неквалифицированная помощь. Однако когда с ремонтом мы покончили, стало ясно, что предложение спасителя выходило за рамки моего пребывания в Доминиканской Республике. Он намеревался и дальше на меня работать, сопровождая повсюду. Я как мог его отговаривал, объяснял, что с финансами не густо и я не могу нанять работника.

— А я за так, — ответил индеец. — Это мой долг.

— Что за чушь?

— Так мне на роду написано.

— Кто-то тебе это предсказал?

Дрыщ кивнул:

— Мой дед. Он заглядывал в будущее.

— Ах, ну да, — сказал я. — То есть вроде как предок увидел в будущем, как ты гулял по скалам в Пунта-Азур, как я корчился от ожогов и ты нассал мне на ногу? Так, выходит, нас судьба свела?

Тот пожал плечами:

— Более-менее. Дед изъяснялся символами, а уж я сам их расшифровывал.

Отговаривать его было бесполезно. Он завернул свои пожитки в старое одеяло, растянул на паруснике гамак, и во Флориду я отправился с пассажиром на борту. Я надеялся, что его задержат на таможне, но индеец предъявил властям американский паспорт. Оказывается, родился он в Майами, а на родину его привезли в раннем детстве.

— Его настоящее имя — Кацик Баугтанахата.

— Теперь понятно, почему ты называешь его Дрыщом.

— На языке тайно это означает «Вождь Земного Пупа».

— Это что, вроде пещер?

— Ну да. Такие огромные колодцы. Индейцы называют их Пупами Земли и почитают как святыни. Дрыщ говорил, что восходит к роду жрецов и шаманов.

— И ты ему веришь?

— Да, — просто ответил я.

У меня было достаточно причин верить своему другу-индейцу. Я мог бы поведать Педерсону массу занимательных историй, но мы уже подъехали к особняку Дауни. Время воспоминаний закончилось.

Глава 37

— Вы передали им деньги? — переспросил Педерсон, не поверив своим ушам.

Я был с ним вполне солидарен, но смолчал — потерял дар речи.

— Да, часть суммы, — подтвердила Зой Эпплквист.

Мы сидели в гостиной розового бунгало. Бирма из спальни не вышла — по словам Зой, она отдыхала. Тиффани Сен-Джеймс, может, и находилась где-то поблизости, но не показывалась. Клариссы Персиваль тоже нигде не было видно. Так что, выходит, принимала нас одна спортсменка.

— Когда это случилось? — поинтересовался мой спутник.

Зой прикрыла глаза и сделала глубокий вдох, всем своим видом давая инспектору понять, что ее душа глубоко возмущена его присутствием. Она поначалу вообще не хотела пускать нас на порог, закатила истерику, обозвала меня предателем и лжецом. Благо мне удалось ее успокоить.

Зой посмотрела на Педерсона и размеренно изрекла:

— С нами связались час сорок пять минут назад. Мы с Бирмой вернулись из банка, и тут же раздался звонок. Поэтому могу назвать относительно точное время. Вскоре мы передали деньги.

Она была в синем гимнастическом трико, на голове — узкая повязка, чтобы волосы не падали на лицо. Когда Зой нам открыла, с нее пот градом катился — видимо, мы потревожили ее во время разминки. Подъемы стоп и костяшки на руках были обмотаны белой тканой лентой. В углу гостиной висела внушительная боксерская груша. Хм… женщина-боксер… Что может быть эротичнее? Разве что пловец-синхронист.

— Почему вы сразу меня не оповестили? — спросил я ее.

— Не было на это времени. Они позвонили, деньги были у нас на руках, и мы их отдали.

— А как все это происходило? — поинтересовался мой спутник. — Они что, подкатили к парадному входу и позвонили в дверь? «А вот и мы, подавайте денежки»? Вы расплатились, и они уехали восвояси?

— Это не предмет для шуток, — фыркнула Зой.

— Вот и я о том же. Надо было с самого начала позвонить в полицию. — И Педерсон обратился ко мне: — Тебя это тоже касается.

Он сел в кресло, открыл блокнот на чистой странице, извлек из нагрудного кармана карандаш и спросил:

— Итак, вы передали похитителям двести пятьдесят тысяч долларов. Я вас правильно понял?

— Да, все так.

— Вы не могли бы удовлетворить мое любопытство, — продолжал инспектор, — и объяснить, как вам в столь сжатые сроки удалось получить деньги? Сегодня только понедельник, а вчера банк был закрыт.

— Сожалею, но нет. Финансовые дела мисс Дауни вас не касаются.

Однако Педерсона не так-то легко было поколебать.

— Меня ее капиталы ни в малой степени не интересуют, я просто пытаюсь выяснить, как ей удалось получить такую сумму столь скоро. Деньги, как я понимаю, были переведены из Лондона?

— Да, — ответила Зой. — И к вашему сведению, британская столица опережает нас на пять часов. Рано утром мы позвонили в лондонское отделение и обо всем договорились.

Педерсон подумал и спросил:

— А каким образом вы передали деньги?

— Таким образом, каким они потребовали.

Мой спутник поиграл желваками, но эмоций не выказал.

— И как же именно?

— Мисс Дауни ясно дала понять, что не одобряет вмешательства полиции.

— Очень жаль, — инспектор оказался тертым калачом, — но обойтись без него не удастся. Так как вы передали деньги?

Собеседница размотала ленту на одной руке, пошевелила пальцами и повертела кулаком. Потом сняла ленту с другой руки и проделала все то же самое. Не знаю, может, она пыталась нас напугать; до сих пор ей это неплохо удавалось. Зой села за журнальный столик прямо напротив меня и процедила:

— Господин Частин, если вы действительно хотите привлечь к нашему делу полицию, тогда нам не остается ничего другого, как разделиться и решать свои вопросы самостоятельно.

— Что вы хотите этим сказать? — не понял я.

— Мы будем общаться с похитителями только по поводу лорда Дауни и четко следовать их инструкциям. То есть передадим свою половину выкупа и будем ждать счастливого возвращения почтенного джентльмена. Нам никто не навязывал в нагрузку женщину.

— А с чего вы взяли, будто они согласятся? — поинтересовался я.

— Не принимайте меня за дуру, мистер Частин. На эту тему мы с ними уже пообщались.

Я беспомощно взглянул на инспектора. Теперь бы самое время приступить к активным действиям: заковать Зой Эпплквист в наручники и бросить эту непробиваемую сволочь в местную тюрягу. Вполне возможно, что здешняя КПЗ находится в том душном гараже, где держали труп Геннона, прежде чем отправить его в ледохранилище рыбной лавки. А еще лучше посадить ее на пару часиков в морозилку, где лежит покойник, — сразу отпадет охота выделываться.

— Они ведь звонили вам на сотовый? — спросил я. — Где он?

Зой отправилась на кухню и пришла с серебристой трубкой. Я протянул руку, но собеседница отдернула ладонь.

— Дайте-ка взглянуть, — попросил я.

Она смерила меня ледяным взглядом и протянула телефон на раскрытой ладони. Я схватил его и попробовал включить. Ничего не произошло. Тогда я нажал кнопку повторного набора номера — бесполезно. Аппарат не работал.

— Не выходит, — сказал я.

— Батарейка села. Хватило только на один разговор.

— И как они снова намерены с вами связаться?

— Нам сказали, что каждый раз мы будем находить новый телефон.

— А какой у звонившего был голос? — поинтересовался Педерсон.

— Что значит «какой»?

— С акцентом он говорил, без акцента? Как он вам показался?

— Никак. Никакого акцента, — ответила Зой. — По крайней мере я ничего особенного не заметила.

— Так, значит, теперь вы сами с ним разговаривали? — предположил я.

— Что?

— Вы утверждали, что в самый первый раз похититель не согласился общаться ни с кем, кроме Бирмы. А теперь разговаривал и с вами?

— Да. Я подошла к телефону, а потом передала трубку Бирме. Как и в прошлый раз. Подробности он обсуждал с ней.

— Она их записала? — спросил я.

— Ну конечно.

— Можно взглянуть?

— Бирма писала мелом на доске, — сказала Зой. — Мы все стерли.

— А вы не могли бы попросить ее начеркать заново?

— Я уже сказала: больная отдыхает, ее лучше не тревожить. Я передала вам содержание разговора. Неужели нельзя поверить на слово?

— Не надо так, — сказал я. — Нам всем несладко. Я только пытаюсь понять, что происходит.

Зой напыжилась, вскочила.

— Ну хорошо, — фыркнула она. — Сейчас схожу к больной и уговорю ее заново написать все в точности, что сказал тот человек. Однако потом я попросила бы вас уйти.

Пока спортсменка пропадала в комнате хозяйки, мы с Педерсоном молча сидели в гостиной и ждали. Минут через пять вернулась Зой и протянула мне вырванный из блокнота лист. Я сразу узнал руку Бирмы: тот же неуверенный почерк, что был и в прошлый раз.

Пока я читал, Педерсон заглядывал мне через плечо.

«Тот, кто позвонил, просил положить деньги в обычную белую наволочку. Объяснил, где ее оставить. Сказал, за нами будут наблюдать, а если Зой придет не одна, они убьют отца и мисс Пикеринг. В следующий раз бандиты позвонят и скажут, куда отнести оставшиеся семьсот пятьдесят тысяч. Подруга положила деньги в наволочку и отнесла туда, куда сказал тот человек. Похитители действуют слаженно».

Я сунул записку в карман, а Зой сказала:

— Когда вы предполагаете передать свою часть выкупа?

— Как только деньги будут готовы, сразу вам сообщу. Процесс запущен, я жду результатов — тут одного моего желания мало.

Зой кивнула.

— Могу себе представить, — сказала она. — Удачи.

Я встал. Педерсон поднялся.

— Вы, надеюсь, понимаете, мисс Эпплквист, что я жду любой новой информации.

Она не ответила. Молча прошла к двери и пожелала всего доброго.

На этот раз обошлось без прощальных объятий.

Глава 38

— Ну и что ты себе кумекаешь? — поинтересовался Педерсон.

Мы стояли и разговаривали возле белого универсала.

— Ах, что кумекаю?! Ну сейчас я все тебе выскажу! — завелся я. — Три часа протирал штаны, ждал, пока ты соблаговолишь заявиться, а в это время звонил похититель. Надо было плюнуть на все и самому туда наведаться.

Инспектор смолчал. Стояла полуденная жара, и он обмахивался блокнотом.

Я спросил:

— Чем ты занимался?

— То есть предоставить тебе отчет?

— Да. Что может происходить такого важного, что ты на целых три часа позабыл про похищение?

— Я отлучился по служебному делу.

— Даже так? Долг его призвал, видите ли. А лучше ничего придумать не мог?

— Именно так и было.

Мы стояли друг против друга и сопели. Я ломал голову, что бы еще эдакое сказать, и даже стал подумывать, что Зой с Бирмой не так уж и заблуждались насчет местных стражей порядка. И тут кто-то позвал:

— Лин…

Мы обернулись: в дверях служебного входа стояла Кларисса Персиваль.

— Прошу меня извинить, — сказал Педерсон.

Я ответил:

— Охотно.

Инспектор потопал к Клариссе, а я направился к пристани, где стоял «Лоботряс».

* * *

Я вышел на Франт-стрит, но не успел пройти и двухсот метров, когда заметил «хвост». За мной следили. Какой-то щеголеватый тип, примечательный лишь тем, что одет не по погоде, стабильно держался шагах в пятидесяти позади меня. На нем были длинные брюки и темно-синяя, наглухо застегнутая ветровка. Да, удивляюсь, как он не сварился в таком облачении. Уж на что я, в своих легеньких шортах — и то потом обливался. Чужак был среднего роста и, пожалуй, немного грузен.

В сандалию попал камешек, и я остановился, чтобы его вытряхнуть. Незнакомец тоже мечтательно встал — якобы его неимоверно впечатлило огненное дерево, росшее на обочине. Как только я тронулся в путь, он тоже пошел.

Теперь я припоминаю, что в то утро парень неоднократно попадался мне на глаза. Меня еще удивляло: странноватый какой турист. Обычно сюда ездят отдохнуть влюбленные пары, молодожены проводят здесь медовый месяц, а чтобы вот так — ходить одному и глазеть на окрестности, — как-то непонятно. Да, этот человек явно за мной следил.

Впервые оказавшись в подобной ситуации, я решил извлечь из нее максимум пользы и резко прибавил шагу. День начался неважно: побегать с утреца не получилось, потом эта нервозная встреча с Зой Эпплквист и стычка с Педерсоном — одним словом, самое время выплеснуть адреналин. Я врубил первую передачу и попер по Франт-стрит. На пересечении с Бей-стрит глянул через плечо: преследователь в жаркой куртке сбивался с ног, пытаясь за мной поспеть. У отеля «Лэндинг» я встретил Тоби Тайлера, совладельца фирмы «Осси», и остановился обменяться с ним любезностями и мило поболтать. Тоби успел поведать мне последние слухи корабельного мира — мол, тропический циклон несет с собой мощную волну, прибой в Эльютере достигнет восьми футов. То-то настанет серфинговый рай!

— Если что, у меня запасная доска есть, — предложил Тоби. — Тряхнем стариной?

Я вежливо отказался — мол, благодарствую, но пока с меня достаточно унижений.

Отходя, я кинул взгляд через плечо — посмотреть, как там мой преследователь. Бедолага притулился в тени раскидистого дерева, пытаясь отдышаться, и устремил на бухту мечтательный взгляд — опять якобы любуется видом.

Я свернул на Чапел-стрит, там напрямик ломанул через Данмор-таун и поднялся на холм, ни разу не оглянувшись, пока не уперся в рыбный ресторан «У Анджелы». Мой соглядатай порядком отстал. Он торопливо шел, уставившись себе под ноги, и даже не заметил, как я обернулся и посмотрел на него.

Я все шел и шел. Попетлял по Колбрук-стрит, заново вернувшись в Данмор-таун, заглянул в витрины магазинчика деликатесов и пошел по Франт-стрит до «уголка настроений» возле дома дядюшки Ральфа. Харбор-Айленд славен своими розовыми песками, но это не единственная из достопримечательностей острова. Есть здесь еще одно замечательное местечко: «уголок настроений». Несколько лет назад один местный маляр по имени Ральф Сойер вдруг ударился в странность: он стал развешивать вокруг дома мудреные высказывания и интеллектуальные находки, которые малевал на деревяшках и всяком соре, найденном на берегу. Образчики его откровений носили оттенок «бамперной мудрости», столь любимой автомобилистами по всему свету: «Тише едешь — дальше будешь, но сколько же можно тащиться!» или «Работай так, словно тебе не нужны деньги; люби так, как если бы тебя никогда не предавали, и танцуй, когда тебя никто не видит». Для удобства посетителей, чтобы те могли отдохнуть в тенистой прохладе, дядюшка Ральф повесил парочку гамаков. Каждое утро он расставляет букетики живых гибискусов в выбеленные морем раковины, обрамляющие его владения. Здесь же стоит пара пластиковых бутылей с надписью «Для пожертвований».

«Уголок» пустовал. Я нырнул в сторону, спрятался за изгородью из кротона и стал ждать. Через пару минут мимо прошел человек в ветровке, остановился на перекрестке и принялся растерянно озираться. Вид у него был внушительный: мускулистые плечи — настоящий бык. Его мучила одышка, лицо раскраснелось. Преследователь отер пот со лба и пустился по Унис-стрит в сторону бухты.

Выйдя из своего убежища, я направился следом. Недотепа и в ус не дул. Я нагнал его, и когда нас разделяли несколько ярдов, стал нарочито шаркать по тротуару, чтобы он меня услышал. Мой бывший преследователь украдкой взглянул через плечо и ускорил шаг. Я не отставал.

— Как поживает Виктор Ортис? — поинтересовался я.

Тот проигнорировал вопрос. Я пристроился рядом и добавил:

— Я тебя вычислил.

— Пошел ты на хрен, — буркнул громила, не взглянув на меня.

Я обогнал его, зашел спереди и, резко выставив вперед руку, вдарил ему по грудной клетке. Тот остановился, полез под куртку, но я схватил его за запястье, развернулся и заломил руку на себя. Мой соперник застонал и опустился на колени. Удерживая его в таком положении, я залез ему под куртку и вытащил заткнутый за пояс пистолет — матово-черную дуру с коротким стволом. Большего я вам не скажу — как уже говорил, по мне все «стрелялки» на одно лицо.

— Ну и какой дешевкой Ортис на этот раз занялся? — спросил я. — Даже на кобуру денег не хватает.

Я чуть ослабил хватку и сунул пистолет себе в карман. И тут пакостник как-то вывернулся и попер на меня: ножищами топочет, голову в плечи втянул. Двигался он лихо. Бросился на меня, плечом в грудь, свалил с ног. Я рухнул на тротуар, а мерзавец пошел осыпать меня ударами. Я изловчился, скинул его с себя — и локтем в висок. Бандит сразу раскис. Лежит, зенки на меня лупит.

— Выгребай все из карманов, — скомандовал я.

Тот не шелохнулся. Я угостил его пинком в бок.

— Карманы вытряхивай, сказал.

Он повиновался. Содержимого оказалось не густо: бумажник да ключи от номера. В бумажнике лежали выданные во Флориде водительские права — оказалось, что парня зовут Гектор Суарес и проживает он по адресу: Хайалех, Сен-Рафаэль-драйв, 1122. Ему было тридцать три года, и на случай скоропостижной смерти он завещал свои органы государственному фонду донорства. Надо же, такой умница, а ведь каким нехорошим делом занялся. Судя по бирке на ключе, он поселился в «Херон инн» и занимал шестой номер. Отель находился как раз неподалеку — в паре кварталов отсюда, на улице Сен-Энн-стрит.

— Так, а теперь поднимайся, Гектор, — сказал я. Вернул ему только бумажник, ключ оставил у себя: — Веди гостя.

Он неохотно встал и неторопливо отряхнулся. Смерил меня взглядом и отчетливо произнес:

— Убьешь меня, он пришлет следующего.

— Незачем мне тебя убивать, Гектор.

— Но с племянником-то ты расправился?

— С племянником?

— Да, Эдуардо был сыном его сестры. Ты убил его и бросил в воду.

Ого, значит, молодчик из ангара приходился Ортису племянником.

— У меня не оставалось выбора, — сказал я.

Гектор пожал плечами:

— У Ортиса тоже нет выбора.

— Ну и зачем ему понадобилось их похищать? В отместку за мальчишку?

Гектор молча, с непроницаемым видом взглянул на меня.

— Двигай ногами, — скомандовал я.


Через пять минут мы уже стояли в гостиничном номере, где проживал мой пленник. Отель — это громко сказано: по захудалости он мог сравниться, пожалуй, с самым дешевым пансионом. Зато в номере имелся собственный телефон — то, что мне нужно. Я набрал номер «Континентальных авиалиний». У меня в руке был приобретенный накануне билет в оба конца по маршруту Майами — Северная Эльютера. До вылета оставалось четыре дня, однако это меня совершенно не устраивало.

— Есть билеты на два часа дня, — уведомила меня кассир. — За обмен вам придется доплатить сто долларов.

— Не возражаю, — ответил я. — Снимите с карточки.

Я продиктовал собеседнице номер кредитки Гектора. Тот успел уложить чемоданы и сидел на постели. С тех пор как мы пришли в номер, мне не удалось ни слова из него вытянуть.

Я положил трубку, протянул Гектору билет и напутствовал:

— Свободен, катись отсюда.

Взял блокнот и ручку, которые лежали возле телефона, и записал номер «Альбери». Сложил и протянул Гектору:

— Передашь Ортису, пусть перезвонит. Понял?

Тот сунул записку в карман и сказал:

— Понял, понял. Да только это бесполезно. Ты же ничего дельного ему не скажешь.

— Просто передай что просят, и все.

Я открыл дверь, поманил за собой бывшего постояльца. Прошелся с ним по Сен-Энн-стрит и дальше указал на пристань:

— Тебе туда. Сядешь на водное такси, а потом поймаешь «желтые шашечки» до аэропорта. И чтобы духу твоего здесь больше не было, — сказал я, для вящей убедительности похлопав по карману, где лежал пистолет.

Гектор шел вперед не оглядываясь. Я проследил взглядом, как он сел на катер и помчался к Северной Эльютере. Вернувшись к пристани у «Валентина», я вынул из кармана реквизированный пистолет и зашвырнул его подальше в воду.

Глава 39

Дрыщ стоял на причале возле «Лоботряса», запрокинув назад голову и смежив веки. Индеец словно бы принюхивался. Я подошел сзади и стал за ним наблюдать. Его ноздри подрагивали, он втягивал в себя воздух, замирал и снова втягивал. Затем мой «первый помощник» открыл глаза, обернулся и сказал:

— Шторм идет.

— Ты чуешь его запах?

— Запах, вкус, ощущение. Ненастье набирает силы. Еще три дня, и он будет здесь.

Обычно я лояльно воспринимаю языческие бредни Дрыща, но теперь настроение не располагало.

— Если ты такой всеведущий, может, унюхаешь, где Барбару искать?

Я запрыгнул на борт «Лоботряса», нырнул в люк и скрылся в камбузе. На плите стоял теплый кофейник. Я заглянул в шкафчик, достал себе кружку. Дрыщ тоже спустился и сел на скамейку перед большим обеденным столом из тикового дерева. Я взял кофейник, понюхал носик — кофе, судя по запаху.

— Эго кофе? — на всякий случай спросил Дрыща.

Тот кивнул. Я налил себе в кружку и немного отпил. И тут мой «подельник» запоздало добавляет:

— С песьей травкой.

Я остановился, отставил кружку.

— Пей, для желудка полезно. Кофейного дергача не будет.

— Да уж, представляю. Прихожу я в «Старбакс»: «Мне кофе пожиже, без сливок и пенки, и двойную дозу травки от дергача». То-то они обалдеют.

Я уселся за стол напротив Дрыща. Удивляет он меня: то ли этот человек совершенно непробиваем, то ли потрясающе держит себя в руках. Вот и теперь Дрыщ сидел, спокойно сложив перед собой руки, и в ус не дул — будто и не обиделся на мои слова. Удивительный он тип, порой мне кровь из носу надо узнать, что же там происходит у него на душе. Хоть бы какую подсказку дал — так ведь не дождешься.

— С людьми сложнее, — проговорил он.

— Ты о чем?

— Ну люди. Предугадать их поведение — не погоду предсказывать. Я понимаю: циклон, рыба, луна со звездами, а люди — совсем другое, — пояснил Дрыщ. — Я очень хочу найти Барбару.

— Верю.

— Расскажи мне все, что знаешь, — попросил он.

Мы сидели на камбузе, я попивал кофе с песьей травкой и рассказывал Дрыщу про Гектора, про то, как он за мной следил. Потом выложил все, что знал про Бирму Дауни и ее подругу Зой Эпплквист, и что они уже передали похитителям двести пятьдесят тысяч. Поведал, что Бирма записала по моей просьбе, как обстоял у них с похитителем телефонный разговор. Вытащил из кармана записку и протянул ее индейцу.

Дрыщ прочел и спрашивает:

— Это писала та, которая переломана?

— Да, она на машине побилась. В Форт-Лодердейле.

— Сколько классов окончила? — поинтересовался он.

— Без понятия. Выросла в Англии, наверное, ходила там в какую-нибудь школу.

— А ведь Барбара тоже в Англии училась, да?

— Ну. А что?

— Да так просто, — ответил Дрыщ. — Хотел уточнить.

Потом я рассказал про нашу с инспектором перебранку — что мы поговорили по душам после визита в особняк Дауни.

Дрыщ сказал:

— Думаешь, он неспроста заставил тебя ждать?

— Не знаю. Просто странно все это. Это ж по его настоянию я битых три часа просидел на «Лоботрясе» как раз в то время, когда Дауни позвонили похитители и Зой передала им деньги.

— Он полицейский.

— Ну и что с того?

— Власти любят, чтобы их слушались. Нравится им показывать, кто в доме хозяин.

— Некогда мне мускулами играть. Я вчера полдня по его милости в участке проторчал. Хватит с меня, устал я вечно кого-то ждать. Действовать пора.

— Ну и отлично, — оживился Дрыщ. — Если ничего не происходит, нужно самому чуток подсуетиться.

— Подсуетиться, значит? В каком же направлении?

— У тебя ведь судно. Не хочешь испробовать его на плаву?

И вот я уже за штурвалом, мотор урчит, Дрыщ отдает швартовые. И как я раньше до этого не додумался? Скорее уж выйти в море, то-то суденышко резво побежит по волнам. Я даже не знал, куда мы поплывем, лишь бы мчаться на полных парусах и гнать, ни о чем не думая, авось верная мыслишка наклюнется. А не наклюнется — так и что ж: устал я баклуши бить.

Кинув взгляд на берег, я увидел парнишку-гида, который куда-то направлялся в компании нескольких сорванцов. Он приметил меня, и я помахал ему рукой. Паренек мигом отделился от компании и рванул к пристани.

— Здорово, Большак. Твоя, что ли, лодка-то будет?

— Ага, моя. Как тебе?

— Красавица. Покататься решил?

— Само собой. Хочешь с нами?

В мгновение ока Никсон оказался на борту. Взвился по трапу на капитанский мостик и встал рядышком, возле штурвала. Мы как раз выруливали с причала.

— Надолго отплываете? — спросил паренек.

— Да нет.

— А то мне назад через два часа. Как штык. Надо на Эльютеру смотаться, тетушке помочь.

— До тех пор сто раз оборотимся. Хотел только посмотреть, как судно в открытом море себя чувствует, вспомнить былое, — сказал я. — Будешь тетушке по огороду помогать?

— Ага, как запрягут, так запаришься до седьмого пота, — посетовал Никсон. — Вы ананасы съели?

Фрукты лежали целехонькие на камбузе. Я попросил мальчишку спуститься за ними, и он вернулся вместе с Дрыщом. Тот был при оружии — со своим неизменным ножичком. Пока мы неторопливо шли к главному фарватеру, индеец с толком накромсал ананасы и подал нам обтекающие соком ломтики. В жизни такой вкуснятины не пробовал. Никсон получил заслуженную благодарность.

— Если хотите, на обратном пути еще пару штук занесу, — с готовностью предложил он.

— Хочу, — ответил я.

Мы как раз подходили к фарватеру, когда по радио передали штормовой сигнал: три гудка — и объявили:

— Из Майами передает Национальная служба оповещения об ураганах.

Я прибавил громкость. Сколько себя помню, мы всегда слушали сводки о приближении циклонов; у меня уже образовалась некая теория насчет дикторов, которые эти сводки читают. Такое чувство, что у них там целая династия — вроде как семейство Кэрей в спортивных новостях. Причем читают всегда таким простецким голосом, будто дядюшка с соседней фермы: хочешь не хочешь, а внушают доверие. Им бы не штормовые предупреждения объявлять, а рассказывать о ценах на сою или про нашествие хлопковых долгоносиков. Наверное, что-то в этом есть: чтобы люди раньше времени не пугались и не паниковали.

— В один час по полудню на координатах тридцать семь градусов и шесть минут северной широты и восемьдесят два градуса и две минуты восточной долготы был засечен тропический циклон Курт. Это приблизительно в двухстах морских милях к востоку — юго-востоку от острова Гранд-Тюрк. Сила ветра в эпицентре достигает шестидесяти пяти миль в час, то есть почти ураганной силы. По прогнозам специалистов, при проходе через теплые течения циклон усилится. В настоящее время он идет строго на запад со скоростью пятнадцати миль в час, и если сохранит прежний курс, то пройдет гораздо южнее Багамских островов и американского побережья и всей мощью обрушится на Кубу. Следующую сводку мы передадим в пять часов вечера по восточному поясному времени.

Я убавил громкость и взглянул на Дрыща:

— Ну что, позвонить им, сказать, что ошиблись?

— Незачем, — ответил тот. — Сами скоро узнают.

Глава 40

Мы резво мчались по заливу: пронеслись мимо Северной Эльютеры, миновали дальнюю оконечность Харбор-Айленда. С подветренной стороны подошли к Манн-Кей, где со стороны Атлантики на нас гнало высокие накаты. Умница «Лоботряс» весело резал волну. Здорово было плыть на старом добром суденышке и самому стоять за штурвалом.

Выискивая на навигационной карте банки и отмели, я наткнулся на зеленую кляксу под названием Французское Бухло. Поднял глаза, вгляделся в горизонт — так и есть, прямо по курсу лежал чуть поднятый над окружающими рифами остров в форме блюдца. Я открыл дроссель и полным ходом припустил к суше.

Пока мы обсуждали, как половчее обойти банку Слепого Моряка, на мостик украдкой пробрался Никсон и сказал:

— Держим курс на Французское Бухло?

— Да, думал заскочить туда перекусить, — сказал я. — Хорошее местечко?

Паренек покачал головой:

— Знать не знаю: не был там никогда.

Только теперь мне припомнились слова Педерсона, который рассказывал про этот остров — мол, здесь установлен неформальный апартеид.

— В принципе можно и не причаливать, — сказал я мальчишке.

— Да нет, я бы с удовольствием, — ответил он. — Если вы рядом, так никто ко мне придираться не будет.

На карте была обозначена небольшая гавань. Она располагалась на южной оконечности острова в единственном населенном пункте под названием Блаунстон. Дрыщ вцепился в бинокль, взгромоздился на форштевень и, высматривая буи, указывал нам путь. Фарватер был узок, едва-едва разминуться двум ботам. Один раз я отвлекся — рассматривал что-то на карте — и чуть не сел на мель: чуток царапнуло днище. Я резко крутанул штурвал, и положение было спасено.

С моря Блаунстон казался заштатным городишком, вблизи же впечатление только усиливалось. Здешняя гавань была тесна, мелка и не изобиловала искусственными барьерами, которые защищали бы ее от штормов. Зато здесь имелся массивный цементный док, как и на Харбор-Айленде. На этом, впрочем, сходство заканчивалось. Тут не было милых глазу, словно игрушечных, домиков пастельных расцветок с жестяными крышами, которые украшают берег Харбор-Айленда. Здесь не гуляли почтенные тетушку с зонтиками, не хлопали на ветру паруса рыбацких лодок. Улицы пустынны. Блеклые шлакобетонные домики покрыты побелкой, да и то не все. Кое-где виднелись остовы недостроенных домов, зияющие пустыми глазницами окон и поросшие сорной травой. Ничто не привлекало глаз, не было изюминки, которая манила бы сюда. За два с половиной века местные жители даже не попытались хоть чем-то скрасить унылое однообразие окружающего ландшафта: чахлые деревца цепляются за железные опоры, повсюду рытвины и острые известковые глыбы. Царство запустения и всеобщей апатии.

Я подвел траулер к длинному деревянному доку, где стояли на швартовых еще несколько судов, включая парочку французских шлюпов с логотипом одного чартерного заведения из Абакоса. Док венчало белое блочное здание с большим плакатом: «Снежный спуск. Еда. Лед. Горючее». Мы спустили резиновые буфера и аккуратненько втиснулись на свободный пятачок в самом конце доков между двумя шикарными рыболовными посудинами с мощными мачтами и большими фирменными шпулями, готовыми вытащить из воды макрель-рекордсменку.

Мы прошли мимо топливных колонок и направились к белой постройке с застекленной верандой. В прохладном помещении висели клубы сигаретного дыма, царил полумрак — так что, войдя со свету, пришлось подслеповато щуриться. У окон с видом на гавань примостились с полдюжины столиков, за которыми отдыхали две рыбацкие компании и несколько молодых симпатичных пар — как видно, приплывших сюда на шлюпах. Все сидели с кислыми физиономиями, словно обещавшая массу интересного прогулка обернулась жестоким разочарованием и беспросветной скукой.

У барной стойки торчали несколько мужчин, по виду местных. Все они были друг на друга похожи: обрюзгшие лица, покатые плечи, дряблые тела. Мужики уставились в телевизор, висевший под потолком над стойкой. Звук врубили на полную, и захватывающее действо старенькой комедии «Герои Хогана» заполняло собой все пространство: Хоган с приятелями, неимоверно издеваясь, учили какого-то недотепу играть в покер. За стойкой, вперив глаза в экран, стояла толстуха лет шестидесяти.

Я попросил своих спутников подождать у входа, а сам направился к бару. Мое появление привлекло пару вялых взглядов, но не больше: присутствующие тут же потеряли к новоприбывшему всяческий интерес и обратили взоры к экрану. Через минуту пошла реклама, и жирдяйка обратила наконец на меня внимание. Эта женщина являла собой наглядный пример нещадного воздействия гравитации на живой организм. Ото лба до самых щек тянулись глубокие морщины, понуро опущенные уголки губ тонули в дряблом подбородке, под застиранной футболкой просматривались груди, обвисшие до самого пупка. Во рту болтались четыре подгнивших зуба — как видно, последние.

— Ну? — вякнула она.

Я показал рукой на «Лоботряса» и спросил, не возражает ли она, что мы пришвартовались в доках. Тетка скосила глаз на улицу и спросила:

— Большая посудина?

— Пятьдесят два фута.

— Тогда с вас пятьдесят два доллара.

— Но мы собирались пробыть здесь не больше часа.

— Не важно. Платите пятьдесят два доллара, а если будете что-нибудь заказывать или заправляться, вычтем из этой суммы. Так и так, с вас пятьдесят два. Если решите ночевать, будет еще по доллару за фут.

— Эх, нелегка пиратская жизнь, — посетовал я.

Отсчитал ей три двадцатки, толстуха протянула мне сдачу и искоса взглянула на стоявших в дверях Никсона и Дрыща:

— Эти, что ли, с вами?

— Да. Мы хотели для начала в городе осмотреться, а потом вернемся и перекусим.

Толстуха задумалась, буркнула:

— Могу завернуть навынос.

И снова уставилась в телевизор, где вновь начались «Герои Хогана». Теперь на голове давешнего персонажа-недотепы красовалось ведро.

Глава 41

Наша замечательная экскурсия по острову закончилась через полчаса. Мы прошли по всему берегу, и ни разу не захотелось остановиться или куда-нибудь заглянуть. Миновали гастроном на одной со «Снежным спуском» улице, рядом с которым стояли два новеньких блестящих пикапа с включенными двигателями. В охлаждаемых салонах за поднятыми стеклами сидели малыши, а их мамаши, тридцатилетние подобия толстухи из бара, стояли возле машин и чесали языками. Я поздоровался, женщины едва взглянули в нашу сторону и вернулись к прерванному разговору.

Кроме нас, на улице никого не было. То и дело мимо прокатывался вместительный блестящий пикап, в котором сидели люди, похожие на остальных жителей острова. Я, конечно, не претендую на исключительность своих выводов, но мне показалось, генофонд на Французском Бухле сильно истощился. Никто не сидел на веранде возле дома, потому что здесь вообще не строили веранд. Дома были законопачены, шторы задернуты, отовсюду гудели компрессоры кондиционеров. Злые трусливые собаки при виде нас подбегали к тротуару и заливались лаем. Здешние псы тоже были все как один: черные короткошерстные багамские полукровки, которых здесь называют лизоблюдами. На дворах виднелись спутниковые тарелочки и куча всякого ржавого гнилья. Блаунстон не производил впечатления тропического рая — скорее казался неизвестно как заброшенным сюда обломком Аппалачей.

Наше внимание привлекла мемориальная доска в конце улицы, возведенная здесь по инициативе Багамского национального траста. Никсон зачитал надпись:

— «Этот остров, первоначально называвшийся островом Святой Марии, был заселен в 1750 году колонистами из Северной и Южной Каролины, до конца преданными Британской империи. Преследовавшие жителей неудачи вынудили их сооружать обманные маяки, завлекавшие проплывающие мимо суда на опасные отмели, коими изобилуют здешние воды. Терпящие бедствие корабли становились легкими объектами для грабежа. Излюбленной добычей стали французские транспортники, в больших количествах перевозившие вина и бренди, которые можно было продать с большой выгодой для себя. Со временем остров получил название Французское Бухло, которое с той поры прижилось и пользуется повсеместной популярностью».

Никсон закончил, мы развернулись и пошли назад, к «Снежному спуску». Посетители разошлись: рыбаки и туристы с парусника отправились искать более благодатных берегов; здесь осталась лишь компания перед телевизором у барной стойки. На этот раз показывали «мыльную оперу» шестидесятых годов.

Мы сели за столик у окна. Когда началась реклама, толстуха принесла нам меню и стояла над душой, пока мы знакомились с ассортиментом заведения. Цены здесь были взвинчены непомерно, но я все равно разрешил Никсону заказать все, что душе угодно, поскольку за трапезу уже заплачено.

— Будете тут есть? — неприязненно спросила толстуха, словно именно этого она и опасалась.

— Да, пожалуй, — ответил я. — Хотим проникнуться здешней атмосферой.

Еда оказалась на удивление приличной. Мы с Дрыщом полакомились моллюсками, обжаренными в большом количестве перца, с рисом и горошком на гарнир. Никсон заказал курицу гриль и картофель фри.

Мы ели, я посматривал из окна и вдруг обратил внимание на человека, который катил к докам полную тележку припасов: питьевая вода в бутылях на пять галлонов, банки и жестянки со съестным, краюхи хлеба. Незнакомец подошел к небольшой рыбацкой шхуне, нашпигованной всякой техникой, с новенькими дизельными двигателями и надписью на борту: «Паскуда». Надо сказать, человек, привлекший мое внимание, был крупный и крепко сбитый. Пока он выгружал запасы, я его хорошенько рассмотрел. Чуток узковатые обрезные штаны натягивались до предела под оковалками могучих мышц. Мощный торс был настолько перегруженным мускулатурой, что руки не касались бедер, а торчали под углом и оттого казались несоразмерно короткими.

Здоровяк спрыгнул с лодки, перебросил на борт шланг топливного насоса и сунул его в бак. Включил насос и, пока закачивалось топливо, заглянул в ресторан, где мы сидели. В ушах у него были бриллиантовые гвоздики, вокруг шеи — татуировка по кельтским мотивам.

— Эй! — рявкнул он. Толстуха отвела взгляд от телевизора. — Запиши на меня семьдесят пять.

Бабища кивнула, здоровяк вышел и направился к своему судну. И тут только меня осенило: да это ж Чип Уиллис! Вернее, самозваный Чип Уиллис, который подобрал меня у Бейпойнта. Дурацкие белобрысые локоны исчезли, он был темноволос и коротко острижен, но все равно это был тот самый человек. Та же походка, голос, серьги, татуировка.

— Я щас, — бросил я своим спутникам и ринулся к двери.

Толстуха зычно гаркнула мне вслед:

— Эй, мистер. С вас восемь долларов.

Я повернул, метнулся к бару.

— Наели-то на шестьдесят, — пояснила она.

Я вернул восемь зеленых, которые она выдала мне в качестве сдачи, и кинул взгляд в окно. Лже-Чип Уиллис завел мотор и уже отвязывал канаты.

— Вы его знаете?

— Угу, — пропыхтела толстуха.

— Имя-то у него есть?

Тут какой-то здоровяк у барной стойки отвел взгляд от голубого экрана и, уставившись на меня, спросил:

— А что, дело какое?

— Лодка мне его понравилась. Хочу сделать парню выгодное предложение.

Человек взглянул на толстуху и снова обратился ко мне:

— Этот Дуэйн Кроу. Только не он хозяин, это дядькина лодка.

— А Дуэйн здесь живет, на Французском Бухле?

Парочка молча уставилась на меня. Больше я ничего от них не добился.

Я поманил к себе Никсона с Дрыщом и, пока мы шли к докам, вкратце обрисовал ситуацию. Рыболовная шхуна уже отчаливала, когда мы оказались на борту «Лоботряса». Когда мы достигли фарватера, разрыв был в сто ярдов, да еще предстояло пройти где-то с полмили до открытого моря. Я держал штурвал и временами смотрел на «Паскуду» в бинокль: бот, вскидывая носом, стремительно набрал скорость и, выровнявшись, заскользил по воде. Я вдавил дроссель, и мы стали его нагонять.

До выхода из фарватера оставалось три буя, «Паскуда» резко подала влево и понеслась по мелководью через банки, напрямик устремившись на глубину. Выйдя из фарватера, я бросился вдогонку по ее следу.

«Лоботряс» мчался вперед, и вдруг мы со всего разгона вскочили на твердый грунт, сильно сев на мель. Никсон саданулся о переборку, Дрыщ, падая, уцепился за пиллерс,[11] да так и выдернул его с мясом. Я как мог держал штурвал; на камбузе полетели горшки, тарелки и всякая утварь. Мотор заглох. Рыбацкий бот на полном ходу скрылся из виду.

Вот, значит, как, Дуэйн Кроу. Интересно знать, какими судьбами его сюда занесло.


К счастью, начался прилив. Теперь все решало время: пара часов ожидания, поднимется вода, и можно будет кое-как выбраться в фарватер. На обратном пути мы пристали в Северной Эльютере и высадили Никсона, который побежал помогать тетушке, сами же устремились на Харбор-Айленд.

Мы уже входили в гавань у «Валентина», когда по радио трижды прозвучал тревожный сигнал. Я прибавил громкость, и диктор из Национального центра по прогнозированию ураганов передал текущие координаты тропического циклона, окрещенного Куртом. Стихия прошла в ста милях восточнее острова Гранд-Тюрк и стремительно приближалась к южным Багамам.

Я взглянул на Дрыща — тот благородно смолчал, не стал подкалывать: мол, ну я же говорил. Просто кивнул и направился с багром на нос, чтобы обезопасить наш вход в гавань от ненужных столкновений.

Через пять минут кто-то окликнул меня, и я выглянул из рубки: на доках стоял Чарли Хайнман.

— Тут телефон без тебя не умолкал.

И протянул мне блокнот. Трижды меня пыталась застать Штеффи Планк, дважды звонила Зой Эпплквист, а внизу кто-то наспех нацарапал: «??? Перезв. в 19.00».

— Последний не представился и номера не оставил, — пояснил Чарли. — Сказал, что перезвонит в семь. Уж очень ему не терпелось с тобой перемолвиться.

Видать, Виктор Ортис, кто ж еще. Вероятно, Гектор не стал ждать прибытия в Майами, а отзвонился в пути. Что ж, горю нетерпением пообщаться.

Глава 42

Перезванивать Зой Эпплквист я не стал, а вместо этого прямиком пошел к особняку лорда Дауни. Пришлось дважды постучаться, прежде чем мне открыли: на пороге розового дома показалась заспанная Тиффани Сен-Джеймс. Она обвела меня мутным взором, окончательно приходя в себя, и лишь тогда с улыбкой сказала:

— А, Крепыш. Проходи.

Не успел я ступить на порог, как из гостиной до меня донесся истошный вопль Зой Эпплквист:

— Что ты за дура, Тиффани! Я же сказала: подожди минутку.

— Хватит тебе! — рявкнула та в ответ и, взглянув на меня, пожала плечами: — Извини, придется здесь подождать.

Под «здесь» подразумевалась просторная прихожая. Я облокотился об одну стену, Тиффани — о другую. Кроме длинной белой футболки, на девушке ничего не было.

— Ну и?.. — сказала она. — Чем был занят?

— Так, суетился без толку, — посетовал я. — Больше не было звонков?

— Нет, нам вообще никто не звонит. Скукотища. — Одумавшись, она сказала: — А, в смысле те звонки? Об этом пусть Зой рассказывает.

Появилась Зой и повела нас в гостиную.

— Хоть бы задницу прикрыла, — фыркнула спортсменка. Когда девица ушла, Зой обратилась ко мне: — Мне очень жаль, но Бирма сейчас… не в форме.

В кухне у стойки скучало кресло-каталка с перекинутым через спинку махровым халатом. Зой поманила меня к дивану, и я присел. Она устроилась в кресле. Теперь наша «хозяйка» выглядела по-другому: вместо гимнастического трико на ней была зеленая спортивная рубашка с короткими рукавами, заправленная в плиссированные шорты цвета хаки, без ремня.

— Мне передали, что вы звонили, — начал я.

— Битый час тут сидим, — сказала она с плохо скрываемым раздражением. — Я позвонила, как только мы обнаружили второй телефон. И когда похититель с нами связался, я снова пыталась вас отыскать. Поймите, мне бы не хотелось оставлять вас в неведении.

— Но я же хотел остаться и вместе подождать звонка.

Пропустив мимо ушей мою реплику, собеседница вытащила из кармана шорт красную «Нокию» и поведала, что около двух пополудни Тиффани обнаружила ее на сиденье тележки для гольфа и принесла в дом. А около половины третьего позвонил инкогнито.

— Подтвердил, что деньги получены и он готов сотрудничать. А еще все выспрашивал, не связались ли мы с полицией.

— И что вы ему ответили?

— Сказала, что лично мы ни с кем не связывались.

И кинула на меня испепеляющий, как ей казалось, взгляд. Поскольку в прах я не обратился, она изрекла:

— Я готова дать вам последний шанс, но при условии, что в дальнейшем мы обойдемся без инспектора.

Я промолчал.

Зой меж тем продолжала:

— Я ни на столечко не сомневаюсь, что за домом следят, и если Линфильд Педерсон тут снова покажется, его непременно заметят, а я рисковать не намерена, мистер Частин. Между нами и похитителем установилась некая степень доверия, и лишаться ее непозволительно. Поэтому мы отпустили Клариссу.

— Отпустили? Вернее сказать, дали расчет?

— Да, после ее рандеву с Педерсоном. Мы с вами сотрудничаем только потому, что перед инспектором проболтались не вы, а служанка. Теперь же, с вашей помощью, мы надеемся продолжить переговоры с похитителями. Вы нашли способ получить положенную сумму?

Я был уверен, что Штеффи Планк до чего-нибудь додумается, и самую малость приврал — сказал, что жду, когда мне сообщат о переводе денег на счет.

— Вы сможете получить всю сумму? Миллион? — заинтересовалась Зой.

— Не уверен. А вы?

— Деньги уже готовы.

— Что-что?

— Оставшиеся семьсот пятьдесят тысяч у нас на руках. Мы передадим их согласно инструкциям. А вам еще долго ждать, как считаете?

Только я раскрыл рот, в гостиную зашла Тиффани. Она переоделась в коротенький желтый сарафан и собрала волосы в хвост.

— Пойду прогуляюсь, — заявила она и, виляя задком, направилась на выход.

— Черта с два. — Зой пулей ринулась к ней.

— Ты меня не удержишь, — попробовала было возразить Тиффани, но Зой уже схватила ее за руку, отшвырнула к стене и преградила путь своим крепким тылом.

Забавно было бы понаблюдать, чем все это у них закончится, но у меня неожиданно заурчало в животе: недавний ленч дал о себе знать. Видно, жирдяйка-повариха в забегаловке на Французском Бухле намешала в салат несвежих устриц.

— Извините, дамы, я отлучусь.

Я устремился в уборную, и пока разбирался со своими делами, до меня доносились звуки перебранки, кто-то гневно протопал по коридору и хлопнул дверью — видимо, Тиффани ретировалась к себе в комнату, чтобы вволю подуться.

Я как раз мыл руки, когда заметил возле раковины аптечные пузырьки, в большом изобилии. Вот уж воистину: скажи мне, что ты принимаешь, и я скажу, кто ты. Я стал читать этикетки. В основном это были обезболивающие препараты: фентанил, викодин, лортаб. Фармакология, конечно, не моя стихия, но после трех операций на колене я стал разбираться в барбитуратах — прошел, так сказать, ускоренный курс. Тут если с дозой переборщить — запросто отправишься в страну грез, себя узнавать перестанешь.

Лекарства были отпущены в разных аптечных пунктах Форт-Лодердейла. На некоторых значилось имя Зой Эпплквист, на других — Ч.Д. Свонсон. Хм, случайно не об этой подруге обмолвилась Тиффани?

Вернувшись в гостиную, я застал Зой Эпплквист у большого стеклянного окна. Она стояла и смотрела на океан.

— Где вас искать, если снова позвонят? — спросила она, не потрудившись обернуться.

— Собирался здесь подождать, вместе с вами.

— Не стоит.

— Тогда я буду или в «Альбери», или у «Валентина», или на своей яхте.

Она кивнула. Я направился к двери. Меня никто не провожал.

Глава 43

Было уже без пяти семь вечера, а я все сидел в гостиной «Альбери-Холла» и ждал звонка. В колонках задушевно выводила рулады Диана Кролл. В ее исполнении «Почисть мне грейпфрут» так за душу брала, что я бы и сам что угодно для нее почистил — апельсин, огурец, да хотя бы и лук, обливаясь слезами.

Гости потихоньку расходились, а оставшиеся сидели в баре и делились мнениями о надвигающемся урагане. Мистер Пиндл был вне конкуренции. Его притчи о пережитых ненастьях приковали всеобщее внимание. Как-то раз, сказывал старик, году в шестьдесят втором или шестьдесят третьем, пронесся над ними ураган Хелен. Дело было здесь, в «Альбери». Лег он в своей избушке спать, а когда проснулся — дверь открыть не смог: дом песком засыпало по самую крышу.

— Ну, моя-то старуха — тощая бестия, закинул я ее в оконце в ванной комнате, она и помчалась на помощь звать, чтобы дверь кто-нибудь откопал.

Звонок раздался ровно в семь. Я поднял трубку.

— Алло.

Я долго размышлял, как лучше начать разговор, но так ни до чего и не додумался.

— Хотел покалякать?

— Ты, Ортис?

Молчание. И тут он разразился фонтаном красноречия:

— Эдуардо был моим племянником, сыном сестры. Совсем сосунок еще, тридцать лет стукнуло. Сегодня были похороны. В узком кругу, вынужденная мера. Обстоятельства так сложились. Сестра понять не может, почему твои поганые ноги до сих пор землю топчут. Теперь приходится объяснять, что не все так просто.

У меня тоже за последние пару лет достаточно наболело, и теперь прорвало.

— Слушай, ты, я понятия не имею, что ты ко мне привязался. Забирай, что тебе надо, и хватит подсылать своих самодуров с лопатами, ясно тебе? Только сперва отпусти Барбару и лорда Дауни. Нет у меня никакого миллиона, и не будет. Ты уже достаточно от Бирмы получил. Давай решим вопрос без посторонних, только ты и я.

Ортис смолчал. Я даже решил, что он повесил трубку.

— Алло, алло?

— Да-да, здесь я, — отозвался он. — В толк не возьму, о чем ты там лепечешь. Миллион какой-то. И кого, по-твоему, я у себя прячу?

— Ты где находишься?

— Ой, ну хватит. Это не твое дело.

Слышимость была превосходная — ни помех, ни треска. Видно, Ортис звонил из ресторана, потому что у них там было шумно, звучала музыка.

— Поклянись, что не ты навел похитителей.

— Неужто поверишь на слово?

— Слушай, чудила, хватит воду мутить, отвечай. Давай для начала с чем-нибудь одним разберемся.

— Я похищениями никогда не промышлял и промышлять не собираюсь. А тот миллион, про который ты тут болтал…

— Ну, что с тем миллионом?

— У тебя есть нечто куда более ценное, Частин.

Раздался щелчок, связь прервалась.

Глава 44

По дороге заскочил в фастфуд и прикупил кое-какой снеди к ужину: жареного люциана, салата из шинкованной капусты, макарон, сыру и два здоровенных отвеса бананового суфле. Вернулся на «Лоботряса», и мы с Дрыщом умяли всю эту прелесть. Насытившись, я плеснул себе в бокальчик рому, растянулся на подушках и принялся обдумывать план дальнейших действий. Незаметно для себя закемарил и проснулся уже утром. Рядом стоял нетронутый бокал, а Дрыщ поливал из шланга палубу.

Я выцедил чашечку кофе, сходил в «Пигли-Вигли» и купил телефонную карточку «Бателко» на десять долларов. Штеффи Планк подняла трубку с первого гудка.

— Зак, ты? Где тебя носит?

— Прости, я…

— Где Барбара?

— Пока все нормально — во всяком случае, не хуже, учитывая обстоятельства, — сказал я и просветил ее о состоянии дел на текущий момент.

— А я раздобыла деньги, — огорошила меня Штеффи, когда я закончил рассказ.

— Да ты что?!

— Правда, пока только часть. Триста пятьдесят тысяч. Почти все смежники согласились пойти навстречу, только один заартачился. Разумеется, меня спрашивали, что у нас за проблемы и надолго ли это. Я сказала, временные трудности, но скоро все нормализуется. Так что мне теперь делать? Куда тебе деньги-то перевести и как? Никогда этим не занималась. Не знаю, что в декларации указать. Кстати, как называется ваш там банк? И еще…

— Штеффи, передохни.

Она сделала глубокий вдох, а потом сказала:

— Так как поступить-то?

— Не знаю.

— Шутишь, что ли?

— Я не представляю, как переводят деньги в заграничный банк. Ни разу этого не делал.

— Ладно, ну хоть название банка знаешь?

— Понятия не имею. Постоянно туда хожу, а вот что на вывеске — не припомню.

В разговор вклинился автоматический голос:

— Осталось десять секунд оплаченного времени.

— Черт, — вырвалось у меня.

— Зак…

— Ты молодчина, Штеффи, просто умница. Я попозже перезвоню.

— Зак?

И снова тот же голос:

— Благодарим вас за пользование услугами компании «Бателко». До новых встреч.

Я пытался выстроить в голове план дальнейших действий. Впрочем, только этим я в последнее время и занимаюсь, а пока ничего дельного не придумал. Топчусь на месте, выясняю отношения с прихвостнями Ортиса, успел отправить на тот свет его племянника. Да уж, хотел как лучше, а получилось как всегда. Вот Штеффи — другое дело. От нее реальная польза: мало того что деньги выбила, уже готова их переслать. Дело за малым: наведаться в банк и подготовиться к переводу средств.

Собственно, в Данмор-тауне был не один банк, а целых два: выбирай что душе угодно. Впрочем, мне было все едино: что обратиться в Банк Содружества, что воспользоваться услугами Банка Багам. Открывались они не раньше девяти, а поскольку теперь только подходило к восьми, я вполне успевал заскочить в «Альбери» и привести себя в божеский вид — умыться и натянуть на себя что-нибудь свеженькое. Все-таки мне с банкирами общаться, надо произвести хорошее впечатление.

Управился я неожиданно быстро: в восемь тридцать был совершенно готов. Время тянулось на редкость нерасторопно, так что я направился к «Лоботрясу», чтобы поделиться с Дрыщом новостями. Я был почти у цели, когда услышал сзади шаги и оглянулся: меня торопливо догонял Никсон Стайлз.

— Я знаю, где ботик, — захлебываясь от волнения, протараторил он.

— Какой еще ботик?

— За которым мы вчера гнались от самого Французского Бухла. Я его засек.

Глава 45

Мы сидели на камбузе за большим столом из тикового дерева и слушали рассказ мальчугана. Итак, мы высадили его в Северной Эльютере, он отнес тетке мешок со снедью, а потом отправился с дядюшкой порыбачить. Они обошли остров с наветренной стороны, чуть севернее Моста Оконное Стекло закинули снасти и тихо дрейфовали. Тогда-то Никсон и заметил какое-то рыбацкое судно, пришвартованное в укромной пещерке под известняковым утесом.

— Там много пещер, — пояснил Никсон. — И скалы из-под воды торчат, а есть и такие, каких не видно — сидят себе и ждут, чтобы днище продырявить. Дядька соваться туда не стал, не хотел рисковать, зато я название прочел: «Паскуда». Тот, вчерашний. Приметное названьице.

— А этого здоровяка там, случайно, не видел? — спросил я.

— Нет, не было. Наверное, он поднялся в пещеры. Туда ведь никак больше не добраться — ни дорог, ни тропок, только с моря, если на лодке подплыть. И с тыла не подойти: сунешься на утесы — брюхо распорешь.

Я вытащил карту и попросил Никсона ткнуть пальцем в то место, где он видел бот. Парнишка моментально сориентировался и нашел местечко в паре миль к северу от Оконного Стекла.

— Ух ты, да на этой карте есть даже те острые штуковины, которые из-под воды торчат, — удивился Никсон. — Там их штук пять-шесть. Дядька их шпилями окрестил — прямо в небо смотрят, как на колокольне.

После таких событий Никсон спозаранку выскочил из дома, сел на водное такси, отбывающее с Северной Эльютеры, и помчался прямиком к гавани, чтобы поведать нам о своей чудной находке. Теперь же ему пора было домой, «а то мать с ума сойдет», — сказал он. Я поблагодарил нашего юного друга, нашарил в кармане пятидолларовую купюру и протянул ему, но Никсон отказался.

— За счет заведения, — буркнул он и убежал.


Дрыщ снова сварил своего хитрого кофе, и мы сидели на «Лоботрясе», потягивая напиток. Не знай я, что на Багамы вот-вот обрушится тропический циклон, ни за что бы в это не поверил. А ведь ураганы, особенно сильные, так и устроены: они несутся, втягивая всю влагу, питаясь ею и прокладывая себе путь. Поэтому над головой синело чистое безоблачное небо, в воздухе едва различалось колыхание ветерка.

Наконец я спросил:

— Ну и что скажешь?

— Что-то больно часто у нас дорожки пересекаются с этим Кроу.

— Вот и я о том же. Помнишь, как он затоварился? К чему тащить в пещеры столько припасов? Для пикника место не больно-то пригодное. Если только какое тайное лежбище устроить… Или кого-нибудь спрятать…

— Думаешь, он с Ортисом связался?

— Не знаю, — сказал я. — Тот утверждает, что про похищение слыхом не слыхивал. Впрочем, у меня нет особых причин ему доверять. К тому же Дуэйн Кроу вряд ли сам до такого додумался бы — мозгов у него не хватит в одиночку такое дело провернуть.

— Явно есть у него на острове свои люди, — заметил Дрыщ. — Парень он внушительный, такого долго не забудешь, а тут невидимка какой-то телефоны подбрасывает, деньги забирает. Видимо, действуют несколько исполнителей и все хорошо продумано.

Я поднялся, плеснул в чашку кофе и выглянул в окошко каюты. Несколько парусников уже отплыли из гавани, другие только снимались с места. Пора и нам отплывать во Флориду, до первого шквала.

Тут Дрыщ подкинул мыслишку:

— А как насчет инспектора?

— Я тоже о нем подумываю. Темная лошадка. Очень интересно, что этот коп последние сутки поделывал. Мог бы, кстати, уже и заскочить, проведать нас. Что-то он своими планами делиться не спешит…

И мы придумали, как поступить. Честно говоря, это был не столько план, сколько идея погнаться вдвоем за двумя зайцами и посмотреть, что из этого выйдет. Если гора не идет к Магомету…

Было решено, что Дрыщ сплавает в шлюпке к пещерам и разузнает, что там да как. Если наткнется на Дуэйна Кроу — не страшно. Кроу знает лишь меня, а вот Дрыща никогда не видел.

Впрочем, у меня тоже было полно дел, и первым в списке значился задушевный разговор с Линфильдом Педерсоном.

Глава 46

Когда я вошел в полицейский участок, Бриндли слушал полицейскую волну. Рядом на столе лежали шлем и фланелевый лоскуток. Я взял каску в руки, повертел в руках и сказал:

— Извини, Бриндли, но до зеркального блеска еще тереть и тереть.

Тот насупился и отобрал у меня свою игрушку.

Я спросил:

— Где Педерсон?

— Обождите, — буркнул Бриндли.

Направился к двери с надписью «Для служебного пользования» и зашел в пристроенный к зданию гараж, где два дня назад я наткнулся на труп Геннона. Бриндли прикрыл за собой дверь, но пару секунд спустя показался снова и возвестил:

— Пройдемте, инспектор вас ждет.

Я зашел в гараж. Тяжелые гаражные ворота были подняты, и помещение заливало ярким светом. На колодках стояла коляска для гольфа, а Линфильд Педерсон сидел рядом на корточках и ковырялся с отвертками и ключами. При виде меня он встал и отряхнулся. На нем были синие костюмные брюки, белая рубашка с длинными рукавами и неизменный красный галстук. Удивительное дело: несмотря на жару, инспектор почти не вспотел. Говорят, что багамская жара сильно отличается от флоридской: она прожаривает до костей. Местные-то пообвыклись, я же — напротив: пот с меня валил градом.

— А я как раз к тебе собирался, — вместо приветствия начал инспектор.

— Неужели? — вскинулся я. — В смысле как только отремонтируешь тачку, перекусишь и сбегаешь к подружке?

Педерсон взглянул на меня, пошерудил под губой языком и сказал:

— Что, шило в одном месте застряло?

— Ага, вот именно.

— Наверное, сильно беспокоит, раз ты такой нервный.

— Ладно, поговорим по-людски.

— Давно бы так. С чего начнем?

— Во-первых, мне бы очень хотелось узнать, чем наш уважаемый инспектор занимался те три часа, что я прождал в конторе. Кое-кто за это время успевает четверть миллиона заработать.

— Тебе предоставить поминутный отчет?

— Неплохо бы.

Педерсон сунул руку в задний карман брюк, достал бумажник, открыл его и бережно извлек какую-то бумажонку. Протянул мне и поинтересовался:

— Что это, по-твоему?

— Платежный квиток.

— Верно. Это расписка из бухгалтерии, по которой мне выплатили зарплату. Если приглядишься, прочтешь сумму.

— Девятьсот сорок один доллар пятьдесят два цента.

— Ага. Столько мне платят каждые полмесяца. Не густо?

— Я тебе не жилетка, чтобы плакаться.

— Можешь считать, что это бонус к тому, что я намерен поведать. — Он облокотился о тележку и скрестил на груди свои внушительные ладони. — Каждый понедельник из Нассау по морю привозят корреспонденцию. По расписанию почта приходит в половине десятого утра, а на самом деле — как бог на душу положит. Через понедельник я прихожу на пристань за своей зарплатой. Поэтому вчера утром я был в доках и ждал почтовый пароход. А знаешь, зачем я это делал?

— Нет. Просвети.

— Потому что я оказался на мели. Точнее говоря, у меня в кармане остались последние семнадцать долларов тринадцать центов. Мне срочно надо было где-то раздобыть сто пятьдесят долларов и заплатить хозяину рыбной лавки, чтобы он не выставил труп английского фотографа на доки тухнуть на солнце.

— Брюса Геннона?

— Ну да. Теперь-то все в порядке. Лежит себе преспокойненько в морозилке. Просто мистер Отис на днях поднял бучу. Потребовал срочно поднять плату, а то у него рыбаки лед покупать отказываются — видите ли, слушок пронесся, что он держит у себя покойника. Пришлось все переиграть: он получает не двадцать пять, а пятьдесят зеленых в день, а мне что — хочешь не хочешь, а плати. Ведь в Нассау я не могу запрос подать, чтобы профинансировали, потому как они не в курсе, что у нас тут творится. Я встретил пароход, сходил в банк, обналичил чек и расплатился с мистером Отисом из собственного кармана. И неизвестно теперь, когда контора отдаст мне кровные денежки. А выбить из Нассау компенсацию — вообще целая история, люди по нескольку месяцев пороги обивают. Для начала надо будет все легально оформить, а об этом и мечтать рано — надо бы для начала с похитителями разобраться.

— Мы могли бы вчера все это обсудить, — сказал я.

— Я так кумекаю: нечего посторонним совать нос в мои финансовые проблемы, сам как-нибудь разберусь. Поэтому я и сказал, что отлучусь по полицейскому делу.

— Но я так и не понял, на что были убиты целых три часа.

— Можешь мне поверить, — сказал Педерсон. — Я все на свете проклял, что сразу не послал этого Ортиса ко всем чертям и не примчался поскорее к тебе. Это было ошибкой с моей стороны, и ты вправе сердиться. Прими мои извинения.

Он протянул мне руку, я пожал ее.

— Ну хорошо, миру мир во всем мире, — сказал я. — Только все равно непонятно, почему на это ушло три часа.

Педерсон покачал головой. На этот раз на лице его мелькнуло подобие улыбки.

— Ну и лопух же я. Не надо было напоминать, как я тебе задницу намылил. Такого с рук не спускают, — сказал он. — Знаешь некую Джастин Клементс?

— Что-то не припомню…

— Знаешь, знаешь. Кухарка в «Альбери», дородная такая бабища.

— А-а, та, что ли?

— Да-да, та самая Джастин, которая видела, как кто-то подвозил Геннона и мисс Пикеринг на коляске для гольфа в ночь гибели фотографа. Та, про которую ты забыл мне рассказать.

— Забыл, — робко оправдывался я. — Честно, собирался, да вылетело из головы.

Инспектор отмахнулся:

— Не беда. Я и так все узнал. Как раз выходил из рыбной лавки, когда она меня отловила и рассказала про ту девицу…

— Тиффани Сен-Джеймс.

— Ну да. Джастин утверждает, что видела собственными глазами, как девица сидела за рулем. Тогда я подумал: а где, собственно, коляска Геннона? Здесь у нас с полдюжины пунктов проката, так что пришлось вернуться в участок и сесть на телефон. В четвертом по счету Геннон и засветился. Там сказали, что коляску он так и не вернул — неудивительно. Я рванул в участок, где меня дожидались вы с Бриндли, а после бросился на поиски. Вчера мне повезло.

Он обернулся и взглянул на коляску, которая стояла за его спиной.

— Так это она? — предположил я.

— Именно. И знаешь, где я ее подобрал?

Я помотал головой.

— На парковке перед «Багамскими песками».

Педерсон упивался моей реакцией.

— Вот и я глаза выпучил, когда на нее наткнулся. Типа, какого черта она там стоит? То есть, значит, либо наша троица вообще ее бросила и воспользовалась чужим транспортом, либо… Они покатались, а потом кто-то пригнал ее на место, что очень маловероятно.

Инспектор обошел коляску, я — следом. Над задним бампером в специальной сетке крепился черный аккумулятор. Из гнезда торчал толстенный провод в черной изоляции. Педерсон выдернул его и многозначительно помахал им перед моим носом.

— Вот в таком виде я ее и обнаружил. С отсоединенным проводом. Геннон бы ее при всем желании не завел.

— То есть они поехали в другой коляске. Значит, Тиффани сподобилась их подвезти.

— Вполне возможно, это была коляска из гаража лорда Дауни.

— Выходит, она наврала, что фотограф предложил ее подвезти, а потом дал посидеть за рулем. И будто бы Геннон с Барбарой высадили ее по пути, а сами дальше поехали.

— Ты разговаривал с Тиффани Сен-Джеймс? — удивился инспектор. — О чем еще ты забыл упомянуть?

Я поведал Педерсону о ночном визите Тиффани, когда она заявилась в наше с Барбарой бунгало. Рассказал, как она сняла платье и устроила истерику, когда я попросил ее уйти.

— Мужественный поступок, — похвалил инспектор. — Сдается мне, не помешает с этой пташкой побеседовать.

— Ага. Только Зой Эпплквист тебя и на порог не пустит.

— Хм, скорее всего.

— Не раскисай. Ты же начальник здешней полиции, представитель властей. Я, конечно, не знаю, как тут у вас заведено…

— Через заднее место, — пробормотал мой знакомец. — Давно пора уже послать эту Зой Эпплквист к чертовой бабушке — ишь, хозяйка выискалась — и поговорить с Тиффани Сен-Джеймс по-человечески, да только не могу я. И знаешь почему?

— Не имею представления.

— Дело в том, что лорд Дауни — почетный гражданин острова. Пояснить, что это значит?

— Наверное, это тот, кто не является уроженцем, но прожил так долго, что ему присвоили статус местного жителя?

— Бери выше. Это все равно что царственная особа местного значения. Покатишь на почетного гражданина бочку — головы не сносить. Меня, например, за такое с работы могут погнать.

Педерсон достал из кармана зубочистку, помусолил во рту и заявил:

— Разве что я мог бы подбросить тебя до усадьбы Дауни, в виде личного одолжения. Ты бы зашел, переговорил с мисс Сен-Джеймс, а потом передал мне суть дела. И никому не обидно.

Я сказал, что загляну в участок через час, и ушел: оставалась еще пара пунктов в повестке дня.

Глава 47

Из участка я направился в Данмор-таун. Банк Содружества соседствовал со скобяной лавкой Мауриса и пекарней Энтони.

Минут пятнадцать я ждал, пока администратор, серьезный молодой человек лет тридцати, уделит мне время и разъяснит, каким образом перевести на острова триста пятьдесят тысяч из банка в Штатах. Придется заполнить кое-какие бумаги, заплатить чисто символические комиссионные, и через сорок восемь часов можно будет прийти за деньгами.

— А быстрее никак нельзя? — заволновался я.

— Если бы в нашем банке у вас был открыт счет, тогда перевод занял бы только сутки, — ответил он. — Сумма внушительная, требуется время.

Я пообещал с ним связаться.

Прямо через дорогу располагался офис местной газеты «Айленд войс». Я зашел. В конторе сидел седой человек лет шестидесяти, с роскошными усами, как у Марка Твена. На нем была белая рубашка с закатанными по локоть рукавами и рубчатые льняные штаны на красных подтяжках. Человек работал за столом, на котором стояла латунная табличка с надписью «Рональд Диксон, главный редактор», и что-то набивал на компьютере. Заметив посетителя, газетчик поднял взгляд.

— Чем могу быть полезен? — с улыбкой поинтересовался он. Манера говорить выдавала в нем образованного человека.

— Мне нужна статья, опубликованная несколько недель назад. О женщине по имени Бирма Дауни, которая попала в аварию. Припоминаете?

— Как же, как же, — ответил Рональд Диксон.

Он встал из-за стола и стал рыться в стопке лежавших неподалеку газет.

— Вот она, ваша статья, на первой странице, — победно произнес Диксон, протягивая мне хрустящие оттиски. Судя по дате, она вышла около двух недель назад. — Уступлю за два доллара.

Я стал расплачиваться, но тут редактор отвлекся на звонок. Я стоял и рассматривал газету. Статья размещалась на самом видном месте — в верхней половине страницы, — под крупным заголовком: «Бирма Дауни серьезно пострадала в автомобильной аварии».

Надо сказать, что заголовок оказался самой информативной частью статьи. Собственно, из самого текста я узнал немногим больше.

«На прошлой неделе знаменитая жительница нашего острова, тридцатидвухлетняя Бирма Линдсей Дауни, попала в автомобильную аварию. По информации доверенного лица, мисс Дауни получила множественные травмы и находится в палате интенсивной терапии в больнице Форт-Лодердейла. По прогнозам врачей выздоровление может затянуться на несколько месяцев.

Зой Эпплквист сообщила нашему корреспонденту, что Бирма предполагает в скором времени вернуться на Харбор-Айленд, где будет восстанавливаться после аварии. Мисс Дауни благодарит друзей и близких за их молитвы.

Бывшая манекенщица и модель часто покидает родной остров и колесит по всему миру. Ее отец, лорд Фредериксон Дауни, почетный гражданин нашего острова, вот уже много лет проживает рядом с нами на Харбор-Айленде и знаменит на Багамских островах своей благотворительной деятельностью».

Когда Рональд Диксон закончил разговор, я поинтересовался, кому принадлежит авторство этой статьи.

— Моего пера творение. Нас тут всего двое. На мне — новости и реклама, а раскладка и бухгалтерия — по части супруги. Она же и в Нассау ездит, сдавать материал в набор.

— Вы не могли бы рассказать поподробнее про ту аварию?

— Запросто. Мне позвонила подруга мисс Дауни, в статье о ней упоминается. Занятная такая фамилия.

— Эпплквист?

— В точку. Она решила, что эта информация многих заинтересует. Знаете, у нас жизнь тихая, писать не о чем. Я счел, что эта история достойна передовицы.

— А когда случилась авария, мисс Дауни сидела за рулем?

Диксон задумался, а потом и говорит:

— Не могу вам сказать, точно не знаю.

— Больше никто не пострадал? Что случилось со вторым автомобилем?

— Понятия не имею. Я записал историю со слов той дамочки, — сказал он. — Видите ли, я не криминалист. Раньше жил в Айове, работал страховым агентом, а потом мы сюда переехали и решили, что на острове не хватает своей газеты. Эх, мне бы на покой уйти.

Я поблагодарил Рональда Диксона за любезность и вышел из конторы.

Глава 48

По пути в «Альбери» меня настиг дождь. Не яростный летний ливень, который обрушивается на голову внезапно и изливается весь, без остатка, — нет. Это был затяжной промозглый дождичек, который начинается медленно и неторопливо, а раскачавшись, набирает завидную силу постоянства.

«Альбери-Холл» опустел; в гостиной, в баре, в столовой — ни души. Я постучался в контору руководства. Мне открыли, и Чарли Хайнман пригласил меня в кабинет. Крисси сидела за компьютером и, зажав плечом телефонную трубку, бойко стучала по клавиатуре.

— Да, миссис Мосс, я вас прекрасно понимаю. С радостью примем вас в сентябре. Ждем с нетерпением.

Распрощавшись с собеседницей, Крисси обратилась ко мне:

— Знаешь, Зак, похоже, теперь ты тут полновластный и единоличный хозяин.

— Все разбежались? — предположил я.

Хозяйка кивнула.

— Те, кто резервировал номера, тоже раздумали — шторм надвигается. Вот, последняя — миссис Мосс. Эх, сплошные неурядицы, — посетовала Крисси. — Кстати, чтоб ты знал, хочу предупредить, мы на пару дней закрываем столовую, пока погода не устоится.

— Что ж, тогда я тоже удочки сматываю. На кухне — шаром покати, какой смысл оставаться. Я ведь могу и на траулере пожить.

Супруги попытались меня отговорить, да лишь затем, чтобы отдать дань законам гостеприимства. Я вернулся в коттедж, собрал пожитки. Вещи Барбары не тронул, оставил все на своих местах. Насыпал в ведерко льда, сунул туда бутылку шампанского и забрал с собой.

На парковке меня ждали супруги-администраторы. Крисси поинтересовалась:

— О Барбаре пока ничего не известно?

Почти все островитяне полагали, что мисс Пикеринг пропала без вести, и супруги не были исключением. Я рассказал им, как все обстояло на самом деле, про звонки с требованием выкупа, и попросил особенно не распространяться.

— Мы можем чем-нибудь помочь? — любезно поинтересовался Чарли.

— Ну разве что одолжите миллион долларов.

Супруги переглянулись, и Крисси виновато сморщилась:

— А сто тысяч не сделают погоды? Есть кое-какие сбережения в здешнем банке, мы могли бы снять деньги. Правда, у нас ведь не так много, Зак. Мы же всего-навсего управляющие…

— Да не надо, обойдусь. Но все равно спасибо за предложение.

Я упомянул, что в особняке сейчас всем заправляет Зой Эпплквист.

— Не то чтобы мне хотелось совать нос не в свои дела, но… Пойми, я к людям всей душой…

Крисси умолкла. Мы с Чарли вопросительно на нее воззрились.

— Ну хорошо, раз вы настаиваете, — продолжила она. — Кто с кем спит у Бирмы в доме?

— Честно говоря, я справок не наводил. Могу лишь строить предположения.

— Ну-у, если у них продолжается в том же духе, тогда они с койки на койку скачут.

— Мне так не показалось. По крайней мере у Тиффани с Зой любовью и не пахнет.

И я рассказал о небольшой стычке, коей накануне явился свидетелем.

— Да уж, эта Зой — настоящая тигрица, — буркнула Крисси и обратилась к мужу: — Помнишь, что они тут устроили?

— Такое не забывается. Собственноручно разнимал этих кошек.

— Дело было несколько недель назад, накануне аварии. Заявляется Бирма на ужин в сопровождении подруг. Были среди них незнакомые лица: например Тиффани — ну та, про которую вы говорили, — с каким-то приятелем. Простецкий народ, доложу я вам. С ними еще одна девица. Высокая, почти с Бирму ростом, и плывет как пава, будто на подиуме в Милане. Они с дочуркой Дауни вошли, взявшись за руки и выступая, будто пара породистых лошадок на ипподроме.

А потом эти скакуньи такое в салоне устроили! Растянулись на плетеном диване из ротанга и принялись целоваться. Скандал! Невиданная дерзость. Это даже для Бирмы чересчур. Я уже собиралась вежливо попросить их отправляться со своими ласками домой, как вдруг Зой выскочила из столовой и набросилась на них с кулаками. Такой разнос устроила в припадке ревности — я только так и не поняла, к кому именно. Обеих отмутузила, мама дорогая. Ну тут, конечно, Чарли вмешался.

— В следующий раз я их водой оболью — больше с голыми руками не сунусь. Совсем озверели. Чуть все руки когтями не исполосовали, — посетовал Хайнман.

— Не припомните, как ту девицу звали? Ну, которая с Бирмой была на диване?

— Нас друг другу не представили, — ответила Крисси. — Доходили слухи, что она какая-то подруга мисс Сен-Джеймс.

На прощание Крисси чмокнула меня в щечку, Чарли пожал руку. Направляясь в участок, я раздумывал, уж не та ли это подруга, о которой упоминала Тиффани — мол, будущая модель. Да еще пузырьки с лекарствами навели на мыслишку. Похоже, что на диване с Бирмой миловалась Чери Свонсон.

Ну и что? Хожу, ломаю голову, с кем крутит шашни дочурка нашего лорда, а к разгадке-то меня это все равно не приведет. О деле думай, Частин, твой приз — Барбара.

Глава 49

В усадьбу лорда Дауни мы поехали на машине Педерсона, и по пути я поведал ему, как накануне скатался на Французское Бухло и засек там Дуэйна Кроу. Рассказал, как мальчишка-гид наткнулся на пришвартованную возле шпилей рыбацкую шхуну под названием «Паскуда», и что Дрыщ взял «скиф» и поплыл на разведку. Инспектор взбеленился и рявкнул, что можно было и с ним посоветоваться для разнообразия.

— Можно-то можно, — оправдывался я. — Да ты в тот момент казался мне не слишком надежным напарником, и потому откровенничать особенно не хотелось.

— Вот идиоты! Да вы представления не имеете, кто такой Дуэйн Кроу. Эта такое шило в заду!

— Что, пересеклись пути-дорожки?

— Ага, еще как пересеклись. У нас давние счеты. Я все пытаюсь наручники на него надеть: была у нас на острове череда взломов. Уж тут вся шайка-лейка повязана: Дуэйн с братишкой Донни да еще целая куча кузенов. Мало того что вымахали, бычары, так еще и паскудники, каких свет не видывал. И что ты думаешь? Отмазались. Зато вскоре в Нассау подстрелили одного их кузена. Взяли с поличным, когда он пытался гастроном ограбить. Тоже дельце темное. Сейчас срок мотает. А я-то голову ломал, куда Дуэйн сгинул… Одно время слухи ходили, мол, он во Флориде обретается. А теперь, вишь, свалился-таки на мою голову.

Не доезжая до владений Дауни, Педерсон свернул на обочину и припарковался в тенистой прохладе раскидистых крон. С юга надвигались свинцовые тучи.

— Никак гроза идет, — предположил я.

— Надеюсь, — буркнул спутник. — Хоть посвежеет чуток, а то я совсем спекся.

На полу стоял бак с ледяной водой. Педерсон поднял крышку, вытащил бутыль и принялся жадно глотать. Потом протянул и мне, чуток освежиться.

— Как Кларисса поживает? Я слышал, ей расчет дали.

— Все нормально. Обижена, конечно, да что ей станется — переживет. К старику уж больно привязана, потому и издергалась: что с ним да как. Она тут неподалеку у матери обосновалась. Кстати, тебе привет.

С ветки вспорхнула горлица и опустилась в жесткую густую траву.

Педерсон сказал:

— Сейчас разъясню, чем еще вчера занимался, и ты будешь располагать поминутным отчетом о моем времяпрепровождении. Порадуешься, какой дельный человек у тебя в поденщиках. Вон тот домище через дорогу видишь?

Он указал на двухэтажный пряничный домик, затерявшийся среди зарослей пальметто и воскового мирта.

— Там живет одна старая дева, мисс Мелоди Майклс. Моя бывшая училка. Полдня просидел в ее спальне — наверное, первый мужчина, которому довелось там побывать. Догадываешься зачем?

— Ну, неплохой обзор на усадьбу Дауни.

Педерсон кивнул.

— С двух дня до половины шестого проторчал, а то и до шести. Во сколько ты туда зашел?

— Ближе к шести.

— Пожалуй, что так, — согласился инспектор. — И как они тебе сказали? Когда обнаружили вторую трубку?

— Около двух часов дня Тиффани наткнулась на телефон в коляске для гольфа. А полтретьего им уже позвонили.

— Держи карман шире. Видно, какая-то шапка-невидимка в этих краях объявилась. Там мышь не прошмыгнула — только Кларисса с вещичками убралась. Сказать по правде, я не приметил, чтобы Тиффани Сен-Джеймс выходила на улицу в районе двух часов. После обеда никто носа из дома не показывал. Уж мне ли не знать: я у мисс Мелоди столько чаю выдул! Чашки четыре. Всю ночь на двор бегал.

Мы сидели и слушали, как в траве воркуют горлицы. Потом Педерсон сказал:

— Слушай, я ценю, что ты дал мне время поработать спокойно. Если захочешь завязать с самодеятельностью и вызвать власти, я пойму. Можем прямо сейчас отправиться в участок и позвонить в Нассау или с ФБР связаться. Как скажешь.

— Вчера я, может, и согласился бы, — сказал я, — но теперь…

— Что теперь?

— Слишком далеко все зашло, поздно в кусты прятаться.

Наконец в дверях показалась Зой Эпплквист. Только я собирался раскрыть рот, как она меня опередила:

— Вы не вовремя.

— Слушайте, я просто хотел убедиться, что все в порядке, и узнать, нет ли каких новостей.

— Мне нечего вам сказать. С противной стороной мы больше не контактировали.

Она стояла в дверях с непреклонным видом.

— Честно говоря, я пришел еще по одному делу.

Рассказал в двух словах про наш разговор с Тиффани Сен-Джеймс, упомянув ее противоречивую историю с колясками.

— Ну, этому наверняка найдется разумное объяснение, — заверила Зой.

— Мне бы хотелось самому поговорить с Тиффани и выслушать ее версию.

— Сейчас и пробовать бесполезно. Девчонка не в себе.

— В каком смысле? Она здесь или нет?

— Да куда она денется. Просто не может связно мыслить, в отключке валяется. По крайней мере минуту назад валялась. Пусть отоспится, дуреха. Подозреваю, что эта проныра добралась до заначек Бирмы.

— Понял, видел я пузырьки. Кстати, а кто такая Чери Свонсон?

Зой отвела глаза, но быстро совладала с собой и смерила меня ледяным взглядом:

— Вы всегда копаетесь в чужих вещах? Отвратительная привычка.

— Я не копался. Только у вас в уборной почитать больше нечего. Пришлось довольствоваться тем, что есть.

Никто из нас не проронил ни звука. После продолжительной паузы Зой сказала:

— Ну а как продвигаются дела с деньгами? Успешно?

Я кивнул:

— Наведался в Банк Содружества, побеседовал с управляющим, он объяснил мне процедуру перевода средств.

— Очень хорошо, мистер Частин. Надоело постоянно оправдываться перед похитителями. А теперь я бы вас попросила…

И закрыла дверь. Перед самым моим носом.

Глава 50

Несколько часов я провел в обществе Линфильда Педерсона: он инспектировал свою крохотную территорию, готовясь к мчащемуся на наши головы бедствию. Я дважды звонил Зой Эпплквист поинтересоваться, не было ли известий от похитителей, и оба раза она отвечала отрицательно. Штеффи Планк я не стал беспокоить — не хотелось спешить с переводом денег. Я понимал, что она безумно переживает, и все-таки что-то меня удерживало.

Во второй половине дня Педерсон подкинул меня до «Лоботряса» и намекнул, что не отказался бы пропустить рюмочку-другую. Дрыщ, который отправился разведать местонахождение «Паскуды», пока не возвращался, и я уже всерьез за него беспокоился.

Я сходил на камбуз, вынес бутылочку «Маунт-Бей», плеснул себе и гостю по рюмочке, и мы уселись за тиковый стол. Первая тяжело пошла, вторая уже легче.

Включил радио: передавали последнюю метеосводку. Диктор сообщил, что тропический циклон обогнул остров Майагуана и свернул на запад. По прогнозам синоптиков, к полуночи ураган пройдет над островом Аклинз. Скорость ветра в эпицентре шторма достигает ста двадцати миль в час. Если ненастье будет двигаться прежним курсом, через двадцать часов шторм обрушится на остров Саут-Андрос, достигнув силы ураганного ветра. В зону циклона попадет и Харбор-Айленд. Центр урагана, как предполагают, придется на Флориду близ Дейтона-Бич.

На носу что-то грохнулось, я предположил, что вернулся Дрыщ, и выглянул из каюты. Оказалось, ветром швырнуло с дока пластмассовое ведро, и оно упало прямо на палубу «Лоботряса». Я вышел, поднял нежданный подарок судьбы и припрятал подальше. Хлестал косой дождь, с каждой минутой набирая силу. В гавани почти никого не осталось — траулер да пара-тройка пришвартованных в доках парусников гремели крепежами.

Я вернулся в каюту, и Педерсон сказал:

— Не знаю, может, твой Дрыщ и хорош, но только против Дуэйна Кроу он блоха.

— А я за него спокоен.

— Черта с два! Надо быть полным идиотом, чтобы его туда отправить. А если с ними еще и Ортис обретается, не видать нам Дрыща как своих ушей.

Я сходил на камбуз и плеснул по рюмочке. Мы молча потягивали ром, слушая, как барабанит дождь по крыше да поскрипывают канаты пришвартованных в гавани парусников.

— У тебя бывало такое: уже на поле выходить, а тут на мандраж пробивает?

— А то! Постоянно. Даже если мы точно знали, что выиграем матч. Бывало, еще и стошнит.

— То же самое.

— Так хотелось победить, аж кишки выворачивало.

Я осушил рюмку и направился за очередной порцией. Педерсон отказался — мол, уже тепленький.

— Что-то у меня под ложечкой засосало, — признался я.

— Во-во, — поддержал меня Педерсон. — Пока не сильно, но тоже здорово мутит.

— Давненько такого не было.

— Ага.

— Вроде как-то не по себе.

— И мурашки забегали.

Я взглянул на него:

— Мурашки?

— Ну, у тебя под ложечкой, а у меня — мурашки, так-то.

Педерсон поднялся из-за стола и сказал:

— Кларисса вас с Дрыщом сегодня на ужин приглашала.

— А что? Поесть я никогда не против. Поблагодари ее от меня, обязательно будем.

— У матушки обычай пораньше за стол садиться, часиков в пять, но если что, подождем малость.

— Мы раньше шести не подоспеем — поэтому без нас начинайте.

— Можешь не сомневаться, — сказал Педерсон.

Он вышел и тут же пропал из виду. Я потягивал ром, слушал, как барабанит дождь, и все примечал какие-то звуки на палубе: то шмякнет, то стукнет, а Дрыща так пока и не было.

Когда солнце уже опускалось за горизонт, он появился, почти бесшумно. Открылась дверь, и индеец шмыгнул в каюту.

— Я их нашел, и Барбару видел.

Глава 51

Мы сидели в гостях у матушки Клариссы, и Дрыщ во всех подробностях рассказывал, что же с ним произошло. Наша мужская компания собралась за большим обеденным столом, хозяйки сновали с тарелками, расставляя всяческие уму непостижимые разносолы: фаршированные крабовые спинки, клецки с горошком, зеленые бананы в лаймовом соусе, сбрызнутые коричным сахаром. На десерт подали ананасовый пирог и банановую выпечку.

Выглядел Дрыщ не лучшим образом. Он, конечно, переоделся в чистое, но лицо и руки его были испещрены мелкими порезами и царапинами, а в длинных черных волосах запуталась куча всякой гадости и мелкого сора. Добраться до шпилей труда не составило — он сразу их нашел; «Паскуда» стояла в точности там, где сказал мальчишка. Индеец пристал к берегу в полумиле от лодки и загнал плоскодонку в какую-то пещеру. Ему нужна была «легенда» на тот случай, если он все-таки попадется на глаза. Благо природа оделила его своеобразной внешностью: Дрыщ у нас — человек-хамелеон. Разодень его в шмотки от Армани, и он запросто сойдет за какого-нибудь художника-авангардиста, режиссера или мелкого гангстера. Нацепи на него лохмотья, и пожалуйста — чем вам не беженец из захудалой страны «третьего мира».

— На утесах — гнездовья. Крачки, чайки, ножеклювы, — пояснил Дрыщ.

Благоразумно запасшись ведерком, он стал бродить по утесам: тут подберет яичко, там — для пущей правдоподобности. Повыше того места, где на якоре стоял рыбацкий бот, зиял вход в большую пещеру. Дрыщ уже и подобрался к ней ярдов на сто, как вдруг его заметили.

— Ко мне приблизился человек — другой, но тоже рослый, — рассказывал индеец.

— Судя по всему, Донни Кроу, брат Дуэйна, — предположил Педерсон.

Дрыщ продолжил:

— Он крикнул: «Эй, ты чего там делаешь?» Я поднял руки, улыбнулся и говорю: «No habla englis, señor».[12] И достаю из корзины птичье яйцо, показать ему. При этом все время улыбаюсь. Ну здоровяк и решил, что я тут гнезда разоряю. Говорит: «Проваливай отсюда». Я ушел, а он скрылся в пещере. — Дрыщ подумал и добавил: — У меня на родине такие же пещеры, один в один. Они все ведут в общую полость, и попасть туда можно из любого тоннеля.

Потом Дрыщ вскарабкался на вершину утеса, на узенькую необитаемую площадку, где под ногами скрипел испещренный отверстиями и сколами известняк.

— Будто по луне походил, — сказал он. — Куда ни ступишь, сплошь дыры да ямки.

Несколько раз Дрыщ заходил в тупиковые тоннели, которые никуда не вели, однако в конце концов наткнулся на лаз, который сулил много интересного. Это был длинный узкий проем в скале, почти отвесно уходивший под землю. Вместо того чтобы прошить утес насквозь и выйти с другой стороны, тоннель резко сворачивал в сторону. Дрыщ несколько раз оказывался в тупике, но все-таки нашел ход, ведущий в ту пещеру, где обретался здоровяк.

— Там очень узко, пришлось лечь на спину и нащупывать дорогу ногами. Очень острые камни, как бритва. Туда достает приливная волна, так что временами окатывало водой. Темно и сыро. А когда я свернул, лаз расширился, можно было встать в полный рост и идти. Впереди вроде что-то мерцало. Я пошел на свет, послышался голос, женский — слов я не разобрал, но уверен, что это была она, Барбара.

Я подполз поближе, притаился за большим валуном и сумел рассмотреть ее очертания. Да, это была Барбара, она сидела, прислонившись спиной к стене, а возле нее лежал человек, лорд Дауни. Они о чем-то беседовали. Вдалеке, ближе к противоположному выходу, который видно с утесов, сидели какие-то люди. На фоне яркого света дня виднелись лишь силуэты. Я хотел подобраться поближе, пошептаться с Барбарой, чтобы она не волновалась, но не решился в одиночку — слишком рискованно.

Дрыщ прихватил с собой катушку тонкой рыболовной лески, закрепил ее у выхода в пещеру и на обратном пути разматывал, помечая дорогу. Когда индеец показался на свет Божий, день был в самом разгаре, поэтому он решил выждать до темноты и лишь тогда пробрался по утесам к своему «скифу».

— Значит, дело так обстоит, — подвел он итог. — Барбару и старика держат в самом дальнем конце пещеры, охраняя вход с моря. Похоже, они и не догадываются, что есть другие подходы. Можно попытаться проникнуть с того лаза и увести заложников. Если повезет — братья даже опомниться не успеют.


Когда мы разделались с трапезой, мамуля Клариссы, также прозывавшаяся «матушка Персиваль», озаботилась ссадинами и порезами своего гостя. Внешне у матери с дочерью не было ничего общего, если не считать больших ясных глаз, которые точно буравили тебя насквозь. Матушка Персиваль была приземистой ширококостной женщиной с длинными седыми волосами, закрепленными на макушке в пучок. В те редкие минуты, когда эта не слишком словоохотливая женщина отваживалась заговорить, она изъяснялась на местном диалекте, торопливо проглатывая слова, так что я ничего не понимал. На ней была мужская фланелевая рубашка, длинная ситцевая юбка, высокие теннисные туфли поверх длинных белых гольфов, которые натягивались выше колен. Дородная хозяйка дома протерла царапины Дрыща мягкой мочалкой и повела его в примыкавшую к кухне комнатушку.

— Мамуля сейчас намешает ему таких снадобий, что и сказать жутко, — усмехнулся Педерсон. — Колдунья наша доморощенная.

— Смейся, смейся, — подначивала его Кларисса. — Да только как живот прихватит, сам к матушке побежишь, чтобы она чайку лечебного заварила.

— Так ваша мама врачует? — поинтересовался я.

— Ее здесь знахаркой называют, — не без гордости ответила Кларисса. — Знает травку от всякой напасти.

— А еще, если ты на какую милашку так сильно запал, что мочи нет, она наворожит, чтобы зазноба к тебе сама прибежала.

— Вот-вот, а может так наворожить, что ты ни в жисть ее не получишь, — усмехнулась Кларисса.

И принялась стрелять глазками.

— Тогда им там есть о чем пообщаться, — сказал я. — Глядишь, и рецептами начнут обмениваться.

Педерсон поедал глазами фаршированную крабью спинку, которая сиротливо лежала на блюде, и наконец сдался. Пока он жевал, я сказал:

— Кларисса, а вам, случайно, не приходилось видеть в доме Бирмы Дауни одну ее подругу, Чери Свонсон?

Кларисса закатила глаза и сказала:

— О да. Отлично ее помню. Такую штучку не забудешь.

— Она гостила здесь, на острове?

— Ага, обреталась до отъезда Бирмы, пока та не попала в аварию, — сказала Кларисса. — Они в одной компании: Зой Эпплквист, Тиффани и Бирма. Ночами буянят, днем отсыпаются. Пару недель так было. Не знаю, как здоровья у людей хватает…

— А мне Крисси Хайнман сказала, что у Тиффани был какой-то приятель.

— Да, но он всего пару раз наведывался. Я его и рассмотреть-то как следует не успела. Здоровяк, татуировка вокруг шеи.

Мы с Педерсоном переглянулись.

— Уж не наш ли это приятель Дуэйн?..

— И они все здесь торчали, пока Бирма не разбилась?

— Ага, — ответила Кларисса. — Как-то вечером всей компашкой отправились в «Альбери» на ужин, да потом еще дома бесновались чуть не до рассвета — я уж и спать легла. Такой галдеж подняли! Наутро встаю — нет никого. Будто сбежали. Бирма даже с отцом не попрощалась, как в воду канула. А через пару-тройку дней мы узнали про аварию.

— А как они познакомились? Бирма, Тиффани и Чери Свонсон?

— Про это Тиффани рассказывала. Они с Чери в каком-то клубе работали. Забавное такое название, забыла.

— «Киски-Ириски»?

— Ага, наподобие.

— Вы с Тиффани сдружились?

— Ну, во всяком случае, с ней проще, чем с Зой. Тиффани хотя бы не такая воинственная. Бывало, зайдет ко мне на кухню, поможет по мелочи. Она в готовке не сильна, и я учила ее лимонад смешивать для лорда Дауни. Уж очень он лимонад любит, пьет его утром, днем и вечером. Случалось, и джину туда плеснет. Так я приготовлю, а блондиночка отнесет лорду и сидит с ним, разговаривает. — Кларисса мечтательно улыбнулась. — А хозяину это нравилось. Что ж плохого, когда за тобой молоденькая девица ухаживает, да еще снует по дому в чем мать родила. Он даже ожил поначалу, таким бодрячком казался, а потом стал увядать на глазах.

— Она просила у него денег?

— Мне о таком неизвестно. Да у него и денег-то не было, чтобы раздавать направо-налево. Бедняга даже картины со стен продавать начал — лишь бы дочку ублажить — Бирма привыкла жить на широкую ногу. А у лорда-то ничего, кроме дома да мебели, уж и не осталось. Собственность, конечно, немалых денег стоит, он полновластный владелец. Впрочем, были у него кое-какие доходы, да только на самое необходимое.

Мы убрали со стола. Кларисса пошла в заднюю комнату проведать матушку с гостем, и тут мы услышали:

— Эй вы, друзья-приятели, идите-ка полюбуйтесь на это.

Кларисса стояла позади двери-ширмы при выходе на задний двор. На улице, под проливным дождем, стояли двое: Дрыщ держал зонтик над матушкой Персиваль, пока та, подсвечивая себе фонариком, выискивала какие-то листья в переплетении стеблей и веток, заполонивших почти весь задний двор.

— Мамочка хвастается своим садиком, — пояснила Кларисса. — Дождь льет как из ведра, а эти и в ус не дуют.

Педерсон сказал:

— Может, совместными усилиями надумают, как ураган отпугнуть.

Мужская половина собравшихся хотела помочь Клариссе с посудой, но та отправила нас отдыхать — мол, у нее свои хитрости да тонкости, и вообще не мужское это дело. Так что мы устроились в гостиной. За окнами ярко вспыхнула молния, раздался неимоверный грохот — аж дом зашатался и ставни заскрипели.

Мы сидели в тепле и слушали, как снаружи бушует ненастье. Потом я сказал:

— Ну что, будем готовиться к похищению? Тут меньше чем вчетвером не обойтись. С вечера подберемся на «Лоботрясе». Нечего откладывать: завтра же и отплываем.

Педерсон кивнул:

— В великих умах великие мысли.

Глава 52

К утру дождь более-менее прекратился, правда, ветер завывал за окнами, достигая пятидесяти миль в час. В два часа из Майами передали, что центр циклона Курт сместился на юго-запад от Большого Эксумы. Ураган пересекал мелководье Большой Багамской Банки, медленно и верно приближаясь к «океанскому языку», где дно резко обрывается, уходя под воду больше чем на милю. На этих глубинах, да еще в открытом море, штормить будет ужас как, сила ветра достигнет ста сорока миль в час, а это уже ураган четвертой категории. То-то крыши с домов посрывает.

Дальше, предсказывали синоптики, Курт пройдет между островами Андрос и Нью-Провиденс, минуя Нассау, а что будет потом — науке неизвестно. Лично я надеялся, что, пересекшись с Гольфстримом, ураган свернет на север и заденет Менорка-Бич по касательной. Так или иначе, восточному побережью Флориды и Джорджии здорово достанется.

Я купил еще одну телефонную карточку и набрал домашний номер Штеффи. Ну и устроила же она мне разнос — мол, какого черта не звонил!

— Уж не знаю, что и думать. Чуть с ума не сошла.

— Не бери в голову, пока все более-менее нормально.

— Ты узнал название банка, куда переводить деньги?

— Деньги хлеба не просят, пусть полежат пока.

— То есть как это?

— Послушай, что я тебе скажу…

Я рассказал ей про Дуэйна Кроу и про то, как Дрыщ обнаружил в пещерах Барбару с лордом Дауни.

— Неохота отдавать этим головорезам то, что Барбара с таким трудом зарабатывала. Пока есть какая-никакая надежда обойтись малой кровью…

— Когда будет известно наверняка?

— Пока не знаю. Процесс запущен.

— Обязательно позвони, как только что-нибудь прояснится, хорошо?

— Ладно.

— Точно?

— Обещаю.


Я вернулся на «Лоботряс»; Дрыщ с Педерсоном обретались на камбузе. Возле стола из тикового дерева стоял громоздкий кофр с поднятой крышкой. Инспектор извлек из него две винтовки и водрузил их на стол.

— «Энфильд-85», — провозгласил он. — Полная автоматика. Здешняя полиция закупила их в конце восьмидесятых, когда англичане закончили заварушку на Фолклендских островах. Поглядите-ка, что еще у меня есть.

Он извлек из кофра ружье и положил его на стол.

— Полуавтомат, магазин на двенадцать патронов. Упрощенная модель. Зато, если близко подберешься, Кроу запросто уложишь, — сказал Педерсон. — Ну, разбирайте, кому что.

Дрыщ отмахнулся — мол, у него свое оружие припасено. Скептицизма Педерсон не скрыл, но и давить на индейца не стал.

— Я ружье выбираю, — ответил я.

Инспектор вручил мне ружье и коробку патронов в придачу.

— Что-то мне подсказывает, Бриндли от «энфильда» не откажется.

— А сам что возьмешь? — спросил я.

— О, у меня такая вещь припасена, высший класс. Бриндли как раз за ней побежал.

Я не ответил. Педерсон внимательно меня изучал.

— Слушай, — сказал он. — Я вижу, ты не в восторге, что малец на дело пойдет, да только он парень не промах. Неплохо на море управляется, «Лоботряса» поведет. Надо же, в конце концов, чем-нибудь ему заняться. В форме щеголять да каску драить — это все не делает из человека полицейского. К тому же, когда мы в пещеры уйдем, придется на кого-то судно оставить.

Я протянул Педерсону ружье:

— Покажи, как с ним управляться.

— Неужто не стрелял никогда? — удивился тот.

— Разве что пацаненком пару раз. Да и ружье было не мое. У нас в семье с этим делом осторожничали, — пояснил я. — Так что я не большой мастак.

Педерсон вынул из кофра коробку с патронами и объяснил, как загнать их в казенник. Я вставил три патрона, и инспектор показал, как снять ружье с предохранителя.

— Теперь прогуляйся к докам, — сказал он.

— Зачем это?

— Пристреляешься чуток. Пали в воду, там никого не заденешь. Бей сначала поближе, потом дай самый дальний, а в третий раз попробуй попасть в середину — хоть руку набьешь. Я тебя с неопробованным оружием в пещеры не пущу.

Делать нечего, побрел я к доку, встал на самом краю, навел ружье на воду и спустил курок. Реакции не последовало.

— С предохранителя не снял, — буркнул Педерсон. Я принял к сведению и трижды выстрелил в воду. Засек всплески в тех местах, где пули рассекли волну, дернул затвор на себя, вышиб пустые гильзы. Сказать по правде, не ожидал, что так сильно громыхнет, а ведь еще ветер завывал. Вряд ли сумею кого-нибудь из этой штуковины подстрелить, зато хоть имею теперь представление, чего от нее ожидать.

Направляясь к «Лоботрясу», я заметил коляску для гольфа, которая подрулила к докам и остановилась на самом краю. Из нее выпрыгнула Зой Эпплквист и направилась ко мне. Посмотрела на ружье и траулер, где меня ждали Педерсон с Дрыщом.

— Что вы тут устроили? — буркнула она.

— Да Педерсон предложил ружье купить. Говорит, на уток уж очень хорошо. Вот я и взял посмотреть товар.

Зой явно не поверила, но и спорить не стала.

— Опять позвонили, — сказала она. — Бирма вам записку передала.

И вручила мне клочок бумаги.

«Зой сказала похитителям, что у вас не получается достать полную сумму. Они согласны на семьсот пятьдесят тысяч. Когда вы готовы передать деньги? Надо скорее покончить с этим делом».

Я сложил записку и сунул ее в карман.

— Завтра принесу деньги. Только шторм переждем.

Зой развернулась и зашагала прочь.

Часам к трем подъехал Бриндли. Теперь он был в штатском, и надо сказать, в простецких штанах и футболке производил куда лучшее впечатление. С собой младший коп приволок какой-то продолговатый футляр, который Педерсон тут же забрал и водрузил на стол.

— Спасибо, что решил к нам присоединиться, — сказал я.

Бриндли кивнул и ответил, в свою очередь:

— Отличное судно. «Стерлинги» стоят?

— Они самые, — ответил я. — Работают как часы, тьфу-тьфу-тьфу. Давай осмотрись пока.

Бриндли тут же направился на корму, а я стал следить за манипуляциями Педерсона. Он открыл футляр, и я увидел нечто похожее на бутафорское оружие из «Звездных войн». Гладкое, блестящее и, сразу видно, смертельно опасное. Педерсон бережно извлек его из футляра и показал мне.

— Жаль, что ты не способен оценить по достоинству эту красотищу, Частин. Короче говоря, перед твоими глазами «АУГ-42». Стреляет девятимиллиметровыми патронами, да я еще родную обойму переделал, так что теперь в нее вмещается сорок два. — Он показал на футляр. — Титановая сошка и снайперский прицел. Уж если эта красотка не возьмет мишень, значит, ее вообще подстрелить нельзя.

— М-м, — промычал я.

Инспектор улыбнулся и покачал головой:

— Ни черта не понял?

— Отличная винтовка, — согласился я. — Может, теперь присядем и покалякаем? Что конкретно ты собираешься с ней делать?

К пяти вечера мы досконально все обсудили, и даже не один раз. В результате поняли главное: ни черта мы не знаем и действовать придется по ситуации, а случиться может что угодно. Мы рассчитывали незаметно подобраться под прикрытием шторма и сильно надеялись, что «Лоботряс» выдержит ненастье.

Аппетита ни у кого не было. Педерсон предложил немного вздремнуть перед ответственным делом. На девять вечера назначили отплытие, и все разбрелись давать храпака.

Я закрыл глаза, но сон, хоть убей, не шел. Начались первые признаки беспокойства. Педерсон все-таки был не прав: это не мурашки и даже не сосание под ложечкой, а настоящий колотун.

Глава 53

В начале одиннадцатого шпили появились в пределах видимости. Мы довольно долго не решались к ним подойти: Дрыщ объяснял Педерсону, как подобраться к утесу с входом в искомую пещеру. Стояла тьма-тьмущая, хоть глаз выколи, и рассмотреть на волнах судно со спущенными парусами не представлялось возможным. Кстати сказать, если кто там и стоял на швартовых, приходилось ему не сладко — не знаю, какой трос выдержит такую качку.

Я поставил Бриндли за штурвал где-то на середине пролива, и он вел судно ровнехонько на юг, довольно ловко удерживая посудину в неспокойном море. Решено было пристать к берегу в миле от входа в пещеру. Волна вздымалась высоченная, но мой милый «Лоботряс» шел как по маслу. Экипаж здорово швыряло по кораблю; мы то резко летели вниз, то подскакивали вверх, будто на салазках. И что удивительно, Бриндли и в самом деле держался молодцом. Я мельком взглянул на него — вижу, глаза горят, рот скривился в ухмылке, а сам сосредоточен, желваками поигрывает. Черт побери, да он еще и свистеть умудряется! Да уж, крепкий орешек. Глядишь, и не потонет «Лоботряс». Может, целехонькими вернемся.

Я хлопнул помощника по спине и сказал:

— Принимай посудину, капитан.

— Послушная девочка, резво мчится, — ответил он.

— Если доставишь нас целехонькими, так и быть, дам борта поскрести — вылизывай сколько душе угодно.

Бриндли усмехнулся и ответил:

— Пошел ты знаешь куда.

— Слушаюсь, капитан, — ответил я.

Мы шли с выключенными огнями — свет погасили даже в каюте. «Лоботряса» так бросало и кренило на волнах, что передвигаться по трюму было почти невозможно. Я здорово саданулся плечом о переборку; на камбузе рассек ногу о здоровенный локер. Такими темпами, глядишь, сойду на берег инвалидом. Наконец я добрался до утепленного непромокаемого комбинезона и напялил его, отделавшись единственным падением. Темно-синий всегда был мне к лицу — жаль, зеркала нет поблизости.

Я выбрался на палубу. Дрыщ оседлал бушприт и, вцепившись в линь, вглядывался в темноту, отыскивая разведанный накануне лаз.

Педерсон застрял с подветренного борта. Вцепившись в перила, он откровенно блевал. Завидев меня, инспектор отер рот рукавом и сказал:

— Отделался от мурашек.


Думаю, даже я не справился бы лучше, чем Бриндли: парень пристал к берегу тютелька в тютельку. Дрыщ присмотрел местечко, где неплохо было укрыться от высокой волны, — более-менее защищенный участок скалы, этакая выемка в породе. Туда мы и нацелились. «Лоботряс» причалил кормой вперед, мы стояли наготове на транце, придерживая друг друга и вцепившись в планширы и канаты — кто как исхитрился. Педерсон, как самый бывалый, прихватил для своей винтовки водонепроницаемый футляр, я же был не столь прозорлив. Пришлось наспех сунуть ружье в мусорный мешок и перетянуть изолентой. Такой вот я бомжеватый коммандос.

Корма задралась на гребне волны, и на откате Бриндли дал задний ход, плавненько подсадив нас к каменистому выступу, и тут же переключил передачу, пока траулер не хлобыстнулся кормой о скалы. Ну что, прыгать? Сейчас или никогда.

— Давай! — скомандовал Дрыщ.

Мы бросились на выступ и, оскальзываясь на мокром валуне, рванули вперед, к берегу, пока не смыло прибойной волной.

Дрыщ завопил:

— Вверх! Все наверх!

Мы уцепились за скалы и вскарабкались на уступ повыше, спасаясь от следующей волны, которая с грохотом рухнула на каменные глыбы, осыпая нас ледяными брызгами. Мы поднимались все выше и выше — благо было куда поставить ногу и за что уцепиться. Через пару минут, добравшись до середины утеса, мы остановились передохнуть на небольшой площадке размером с двуспальную кровать.

Педерсон вытащил из футляра винтовку, вставил обойму.

— Давай заряжай свою пукалку. Или решил без пуль обойтись? — усмехнулся он.

Я сорвал с ружья упаковку, сунул куда надо патроны. Внизу бушевал лютый шторм. «Лоботряса» застлало пеленой влаги и брызг, и рассмотреть его было невозможно. Инспектор подключил рацию и вызвал помощника.

— Бери управление на себя.

— Вас понял, — ответил тот.

— Так держать, — добавил Педерсон. — Я отключаюсь. Выйду на связь по завершении операции.

— Ясно. Десять-четыре, прием.

Инспектор выключил рацию и осклабился:

— Любит малец эту трескотню.

Дальше инспектор от нас отделился и пошел в южную сторону, чтобы подобраться поближе к главному входу в пещеру. Мы договорились, что он прождет нас три часа. Если услышит внутри какой-нибудь шум — пальбу, точнее говоря, — значит, нас с Дрыщом схватили и, вероятно, уничтожили. Дальше ему решать самому: спасать нас или сматывать удочки. Если же за три часа не произойдет ничего криминального, значит, операция прошла успешно и мы вытащили Барбару с лордом через потайной лаз. В этом случае Педерсон вернется на тот самый уступ, где мы высадились, и будет нас ждать.

План простецкий, а случиться может все, что угодно.

Глава 54

Итак, расставшись с инспектором, мы с Дрыщом полезли на скалу и через полчаса достигли вершины. Впереди расстилался ровный «лунный» ландшафт, не дающий никакого укрытия от беснующегося урагана. Дырка на дырке: известняк — порода хрупкая. Мы согнулись в три погибели, чтобы ненароком не сдуло ветром, и терпеливо прокладывали себе путь. Я уперся подельнику в спину, ступая за ним след в след — не ровен час, в какую-нибудь яму угодишь, тут ногу подвернуть — плевое дело.

Через пятнадцать минут мы стояли у лаза размером с крышку от мусорного бака. Дрыщ снял заплечный мешок, вынул отрез веревки футов десять длиной и привязал один конец к своей лодыжке. Другой закрепил на моей и стал спускаться. Прижав к груди винтовку, я двинулся следом.

Тьма кромешная. Тут было страх как неуютно. Всего-то пара метров от поверхности, а такое чувство, будто в центр Земли провалился. Вокруг расстилалась чернота, хоть глаз выколи. Дрыщ беспрестанно дергал веревку, понуждая меня идти вперед.

Двигаться было не так-то просто: из-под ног летело каменное крошево, и я то и дело терял опору. Пару раз думал: сорвусь и Дрыща за собой утяну.

Но вот и долгожданное дно. Индеец шарил в вещмешке, я стоял рядом. Тут что-то чиркнуло, и задрожал крохотный огонек самой обыкновенной спички. Мы оказались в полости шириной футов двадцать. В стороны ответвлялись три тоннеля.

— Вон тот — наш, — сказал Дрыщ, направляясь к самому широкому из них.

Дуновением ветерка задуло спичку, стало темно. Мы поползли на четвереньках. Через какое-то время индеец снова чиркнул спичкой, и нашим взглядам предстали стены, изрезанные кучей мелких ответвлений и отверстий. Я принюхался. Запах стоял странный — даже не знаю, с чем сравнить. Пахло соленым воздухом, гнилью и какой-то органикой. Мой спутник поминутно освещал дорогу спичками, и по мере того как мы углублялись в тоннель, вонь усиливалась.

— Нашел, — вдруг сказал Дрыщ. В паре шагов от нас под потолком тоннеля на леске болталось перо чайки — метка, оставшаяся с его прошлой вылазки. Справа вниз полого уходил небольшой ход в мягком известняке.

Мы направились к этому лазу. Оттуда повеяло холодом и влажной затхлостью с примесью аммиака.

— Фу, как смердит!

— Я его по запаху разыскал.

— Откуда такая вонь?

Дрыщ не стал распространяться. Он лег на живот и пополз в тоннель ногами вперед. Я — следом. Дно было устлано какой-то липкой грязью, будто илом, я не удержался и поехал вниз. Вцепившись в винтовку, выставил вбок свободную руку, пытаясь хоть за что-нибудь ухватиться, но поймал только пустоту. С разгону врезался в своего спутника, и мы оба полетели в неизвестность, запутавшись в веревке и полагаясь на авось. У меня разжался кулак, я перехватил винтовку, чтобы ее не уронить, и нечаянно нажал спусковой крючок. Как тут громыхнуло! На голову посыпались осколки породы. Мы вылетели из устья тоннеля, рухнули на дно и оказались в просторной пещере. В кромешной тьме грохотал помноженный эхом гул недавнего выстрела.

Вдруг стало тихо. Откуда-то потянуло сквозняком и той же отвратной вонью. Она была поистине всеподавляющей. В этот миг Дрыщ толкнул меня наземь и крикнул:

— Пригнись! Голову закрой!

Поначалу раздался просто шорох, который с каждой секундой становился громче и громче, пока не заполонил собой все. Помню, в детстве, когда у нас были ве́лики, мы с мальчишками засовывали между спиц игральные карты и гоняли, изображая из себя гонщиков. Так вот, звук был очень похожий. Цк-цк-цк-цк-цк! Дикие твари мчались на нас, неутомимо хлопая крыльями.

Летучие мыши. Сотни, тысячи летучих мышей!

Я ткнулся лицом в скользкие камни, прикрыв руками затылок: над головой проносились, заполоняя пещеру, пушистые визгливые комочки. Похоже, им не по нраву пришлось новоявленное общество: они метались и верещали от страха и паники. А может, летучие мыши всегда так себя ведут. Черт их разберет. Крохотные меховые тельца ударялись о мою спину, касались рук, покусывали кожу. И вдруг исчезли — столь же внезапно, как и появились.

— Я не стал тебе про них рассказывать, — проронил Дрыщ.

— Забыл, что ли? Или специально?

— Не забыл, просто не стал. У тебя и без того голова кругом, да еще о мышах волноваться…

— Так вот откуда запах.

— Ну да, мышиный помет, — ответил мой спутник. — Гуано. Тут им вся пещера набита.

— Выходит, мы не в грязи копошились…

— Нет, не в грязи.

— И лицо у тебя все в ранках…

— От укусов. Не ожидал я на них наткнуться. Поэтому сегодня мы спускались на животе и прикрывали головы.

— Слушай, я, конечно, не врач, — обеспокоился я, — но, насколько знаю, эти мерзавки — млекопитающие. А значит, переносчики чумки.

— Вполне возможно, — ответил Дрыщ. — На-ка, держи.

Я пошарил в темноте и наткнулся на его руку. Он протягивал какую-то мокрую губчатую дрянь.

— Что за гадость?

— Млечный мох. Матушка Клариссы снабдила. Как только порезы на лице увидела, сразу на летунов подумала. У нее в палисаднике такого добра навалом — мы там и насобирали. Жуй, пока сок не кончится. Жмых потом выплюнешь. Если у них и была чумка, в чем я лично сомневаюсь, то эта травка — отличное противоядие.

Я пожевал влажную губку, которая оказалась сладкой на вкус и чем-то напоминала персики. Это было все равно что табак жевать — сока мох выделял все больше и больше. Я жевал, глотал и старался поскорее забыть о мышах. И еще о том, как облажался с винтовкой.

— Думаешь, они слышали выстрел? — заволновался я.

— Сложно сказать. Может, и нет. До пещеры далеко.

Еще минут десять мы пробирались по хитросплетению узких лазов и наконец вышли к искомому месту. Спрятавшись за валуном, принялись осматриваться в низенькой пещере. Впереди, ярдах в пятидесяти от нас, находился тот самый вход, который видно с моря. Оглушительно грохотал шторм. Не представляю, как в таком шуме можно было расслышать выстрел.

Я всматривался во мрак, пытаясь различить тени и очертания: скалы, неровности на стенах и никого из живых. Даже мышь не прошмыгнула. Может, все спят? Хотя Дуэйн наверняка выставил бы одного из своих людей бдеть. Да и вряд ли заснешь, когда снаружи такая буря.

Дрыщ освободил нас от пут и извлек из своего мешка кожаные ножны, в которых лежал мачете — изогнутый наподобие ятагана клинок, на лету рассекавший волос. Я отщелкнул казенник, вставил патрон. Снаружи так грохотало, что нас при всем желании никто бы не услышал.

Мы разделились и ползком стали подбираться к выходу: Дрыщ по одной стене, я — вдоль другой. Двигались медленно, ярд за ярдом, прячась за укрытиями, пережидая и всматриваясь в окружающие силуэты. Винтовку я держал наготове, приложив к бедру. Мне постоянно мерещились люди, но потом я понимал, что это нагромождения камней или причудливая игра света.

Дальше камера расширялась, и я с трудом различал притаившегося у противоположной стены Дрыща. Я замер, прислушался: снаружи бушевало море. Здесь было пусто, только скалы и камни.

Галька под локтями сменилась песком; неподалеку вырисовалась какая-то куча: пластиковые бутылки, банки от консервов, картонные коробки. Я подполз поближе. Кроме мусора, здесь ничего не было. Поднявшись на ноги, я направился к прибрежному выходу. Из тени выскользнул Дрыщ и тоже пошел со мной. Волны хлестали утесы, и ничего, кроме волн. «Паскуда» сгинула без следа. А вот ураган Курт бушевал в полную мощь. Высматривать здесь было нечего.

Похитители и похищенные исчезли.


Через пять минут к нам присоединился Педерсон. Мы были мокрые и унылые. Ветер с дождем немного поутихли. Дрыщ запалил костерок из всякого сора и картонных коробок, и мы уселись греться у огня.

Мне выпало то самое место, где ютились Барбара с лордом Дауни, когда их обнаружил Дрыщ. На песке лежало одеяло — возможно, на нем и спала моя родная. Я провел по нему рукой, но это было слабым утешением.

Страшно подумать, что бедняжка пять ночей провела в этой затхлой норе, а я и пальцем не пошевелил, чтобы ее спасти. Кто ж мог подумать, что ее прячут на пустынном острове?..

Я все ломал голову, почему похитители отсюда ушли, чего испугались. Может, дело и яйца выеденного не стоит — мало ли, пустяк какой-нибудь: не захотели ураган пережидать. Может, Дуэйн нас заметил, когда мы преследовали его судно от берегов Французского Бухла. Или смекнул, что Дрыщ неспроста в скалах крутится, и решил перестраховаться на всякий пожарный. А может, они с Ортисом заодно и тот приказал сообщникам спешно сниматься с якоря.

Столько предположений. Эх, знать бы наверняка. У меня руки чесались найти Барбару и отбить ее любой ценой. И плевать на всякие домыслы.

— Когда я поднимался, лобстер-бота не приметил, — сказал Педерсон. — Как видно, опередили нас на пару часов.

— Ну да, вполне допускаю.

— Эти утесы — как муравейник, насквозь пробуравлены, — продолжил инспектор. — Тут столько ходов и выходов. Они запросто могли куда-нибудь переместиться. Сейчас солнце взойдет, и можно будет поискать.

— Вряд ли они снялись с якоря, чтобы подплыть к какой-нибудь другой пещере. Слишком рискованно, — размышлял я. — Уж «Лоботряс» на что крепок, и то мы еле-еле причалили, а с такой крошкой, как у них, — и представить страшно.

Педерсон несколько раз вызывал по рации Бриндли, но связи не было. Он встал, подобрался ближе к входу и снова принялся вызывать помощника. На этот раз его попытки увенчались успехом, хотя слышимость была отвратительная.

Инспектор убрал рацию и подсел к костру.

— Я обрисовал Бриндли ситуацию, — сказал он. — Тот говорит, что, когда мы расстались, он вроде заметил очертания какого-то судна. То ли они, то ли нет — не разглядел.

— А он может сказать, в какую сторону они поплыли?

— Говорит, судно шло без бортовых огней, так что ни черта он не понял. В такую-то погоду…

Я встал.

— Ну что, уходим? Без толку тут торчать.

Мы с инспектором направились к выходу из пещеры и приготовились спускаться к траулеру. Я разрядил ружье, Педерсон перекинул винтовку через плечо.

Затем я оглянулся напоследок: Дрыщ даже не тронулся с места. Присев на корточки, он копался в раскиданном вокруг кострища мусоре.

— Пошли, — позвал я. — Уже насмотрелись.

Но Дрыщ упорно не оставлял своего занятия.

— Слушай, это просто хлам. Идем.

Мой друг-индеец поднялся на ноги, сжимая в кулаке находку. Направился к выходу и протянул мне — сотовый телефон.

Я включил его, дисплей загорелся. Нажал кнопку повторного набора и приложил трубку к уху. Послышалось два прерывистых гудка — аккумуляторы были на последнем издыхании. И тут женский голос сказал:

— Дуэйн? Алло, Дуэйн?

Я хрюкнул в трубку, предположив, что именно так поступил бы Дуэйн Кроу.

— Мы вас заждались, — сказала собеседница. — Что вы там мешкаете?

Выключив телефон, я обернулся к спутникам:

— Это была Тиффани Сен-Джеймс. Она ждет гостей.

Глава 55

Едва рассвело, мы подъехали к усадьбе Дауни. Ненастье прошлой ночи яростным комом промчалось по побережью и укатило своей дорогой. Сквозь затянутое свинцовыми тучами небо едва уловимо проглядывали первые лучи солнца: очень скоро начнет припекать.

После недолгих препирательств Педерсон все-таки согласился с моим планом: я решил объявиться перед домом Бирмы Дауни в одиночку — пусть знают, что я на драку не нарываюсь. Поначалу инспектор предлагал в парламентеры свою кандидатуру, но я его отговорил: уж если кого терять, так человека, не владеющего оружием, — ну это так, на крайний случай.

Безвольно свесив руки, я медленно направлялся к дому. Если сейчас за мной наблюдают — а они наверняка наблюдают, — пусть видят, что я не вооружен. Да, такой я простецкий парень: хочешь — стреляй, попадешь без проблем.

Впрочем, так уж безоглядно палить в меня никто не собирался. Народ-то не глупый, знают, что я — ниточка-дорожка, ведущая прямиком к капиталу Барбары. Чпокни меня — и ты, считай, банкрот. Это вам, конечно, не бронежилет, но все равно: с такими факторами считаются. Вот так я рассуждал, направляясь к крыльцу по хрустящей ракушками тропке и стараясь не вспоминать теперь, что денег у меня не было и нет, а доставать я их не намерен. Честно говоря, я вообще мало себе представлял, что теперь делать. Просто шел на авось: действовать буду по обстоятельствам.

Педерсон притаился в рощице со своей мощной новомодной винтовкой и держал дом под прицелом. Через дорогу от него, укрывшись в зарослях мирта и пальметто, прятался Бриндли. Дрыща я не приметил, однако в том, что он где-то рядом, не сомневался: скорее всего прикрывает со стороны дюн.

Дойдя до ступеней, я остановился. Дом был укреплен на сваях, под которыми стояла коляска для гольфа на цементной площадке. Рядом без устали вращались лопасти большого вентилятора, который затягивал в здание свежий воздух. Решетка была вся облеплена дохлыми насекомыми — почему-то в основном мотыльками и стрекозами.

Я повернулся к дому и заорал:

— Эй, Дуэйн! Выходи, разговор есть.

Обождал минутку.

— Дуэйн, я же знаю, что ты там.

Я поставил ногу на первую ступеньку, но тут дверь распахнулась и в проем выскочил Дуэйн Кроу с ружьем наперевес. Он отпрянул; едва я успел нырнуть с крыльца и откатиться под дом, раздался выстрел, и на дорожке взвились крохотные фонтанчики пыли. Вот, значит, каково это, когда в тебя стреляют. Не скажу, что сильно обогатился новым опытом, и перспектива стать мишенью меня не сильно прельстила.

Пальба смолкла. Не знаю, из чего он там стрелял, однако на вид винтовка была очень опасной и мощной, под стать той, которой вооружился Педерсон.

Как чувствовали себя мои приятели в кустах, я не видел: предположил только, что все целы — стрелок взял низковато. Не знаю, может, Дуэйн хотел привлечь к себе внимание, — в любом случае это ему удалось. Только если он жаждет крови, мне очень скоро наступит конец; тут и целиться особо не надо — дай пару залпов под дом, и все.

Я стал искать, где бы укрыться, — пожалуй, и не спрячешься никуда. Разве что за кондиционер юркнуть. Заполз за большую кубическую жестянку и притаился, попутно осматривая окрестности — вдруг среди дюн угляжу Дрыща. Нет, не видно.

Тут из дома послышался клич Дуэйна Кроу:

— Эй, Педерсон! Выходи давай, где ты там прячешься?

Из кустов раздался голос инспектора:

— Я на драку не нарываюсь, Дуэйн. Поговорить пришел.

— Тогда бросай свою железку и выходи, чтобы я тебя видел, — ответил громила.

— Только когда ты разоружишься.

— Нет уж, так не пойдет, — фыркнул Кроу. — Стрелять не буду, выйди, покажись, ясно солнышко.

Из-за кустарника выбрался безоружный Педерсон. Он вышел на ведущую к дому дорожку и остановился.

— И всем, кто с тобой, скажи, чтобы выходили на дорогу, — гаркнул Дуэйн.

Педерсон обернулся и что-то буркнул Бриндли. Тот вылез из мирта и направился к тропинке.

В доме послышались голоса, кто-то тяжело прошелся по лестнице.

— Ну все, Частин. Вылазь, твоя очередь. Покажись на глаза, золотко.

Я вылез из укрытия и увидел в дверях Дуэйна Кроу. Он стоял на пороге, перехватив за шею Зой Эпплквист и наведя на меня винтовку, этакую отполированную до матового блеска дуру с магазином, изогнутым в форме банана, в котором навскидку поместилось бы с сотню патронов. С такого расстояния и одного выстрела достаточно, чтобы я кубарем полетел к Господу Богу в общую раздевалку.

— Могу хоть сейчас тебя к праотцам отправить, хочешь? — ухмыльнулся Дуэйн, помахивая у меня перед носом винтовкой. Потом сплюнул и добавил: — Надо было еще в лимузине пришить. Толку-то от тебя, только под ногами путаешься.

Я не ответил.

Дуэйн стоял без рубашки, в обрезанных джинсах. Он явно нервничал: так и стрелял глазками. В его захвате, как в тисках, ерзала Зой Эпплквист. Она что-то промямлила, и громила ослабил хватку.

Позади черным провалом зиял коридор, не вполне пустой: кто-то там прошмыгнул, но кто — я не успел рассмотреть.

— Эй вы, сладкая парочка, Педерсон со щенком. Давай, сюда подваливайте. — Инспектор направился к дому, и Дуэйн перевел взгляд на меня: — Так, Частин, где деньги?

— А где Барбара?

Тут Зой всполошилась:

— Ради Бога, отдай ему деньги. Он же нас тут всех угробит.

— Деньги будут своим чередом, — сказал я. — Жду извещения из банка.

Пришлось солгать. Уж если отправляться в ад, так хоть дорожку себе вымостить.

— Ну и где Барбара? — повторил я.

— В доме, — ответил громила. — С остальными.

— Хочу на нее посмотреть.

Дуэйн оставил мою просьбу без внимания и обратился к подошедшему Педерсону:

— Кого еще в это дело посвятил?

— Никого, — ответил тот. — Сами разберемся.

— Очень славненько.

— А с тобой кто? — поинтересовался, в свою очередь, инспектор.

— Не твое собачье дело.

— Слушай, компаньон, давай не будем осложнять друг другу жизнь. Больно любопытно, кто у вас под кем ходит. — Педерсон вытянул шею и заглянул в коридор. — Это ты, Донни?

Дуэйн заслонил проем массивной спиной и ответил:

— Да, это он. И еще кузен Куртис.

— Вот и чудненько. Молодец, что сам сказал, ценю. — Педерсона явно пробило на треп. — Тогда не будем напрягаться. Обменяемся, и в расчете.

— А теперь я свои пожелания выскажу, — гаркнул громила. — Вы должны обеспечить мне пути к отступлению, чтобы я мог отсюда запросто свалить. Иначе сделка отменяется.

— Не вопрос, — хмыкнул полицейский.

— Устройте мне посудину побольше, и чтобы никто догонять не думал.

— Без проблем, будет тебе посудина.

Я тем временем водрузил ногу на первую ступеньку.

— А теперь твоя очередь. Показывай, что обещал.

Педерсон попытался схватить меня за шиворот, но я его отдернул.

— Я хочу увидеть Барбару, — настаивал я, поднявшись на вторую ступеньку. Дуэйн швырнул Зой в дом и навел на меня винтовку.

Я сделал еще шаг.

— Стоять на месте, или брюхо продырявлю. Со мной шутки плохи.

— Сейчас же покажи Барбару.

Громила облизнул зубы, задумался. Не сводя с меня глаз, окликнул брата:

— Донни?

Из прихожей донесся голос:

— Я здесь, Дуэйн.

Братишка похитителя вышел из тени. Такой же богатырь, только порченый: один глаз затек бельмом и торчал навыкате. В гнилых коричневых зубах парень держал сигарету, в руках сжимал винтовку. Паршивый весь, грязный, длинные нечесаные волосы с хлопьями какого-то мусора. Но как ни противно было на него смотреть, вонял он еще ужаснее.

— Пойди скажи, пусть Куртис ее к окну подведет, — скомандовал Дуэйн.

Донни скрылся во мраке коридора. Послышалось хлопанье дверей. Зой поднялась с пола и встала позади Дуэйна, у самого входа.

— Как там старик? — спросил я.

— Нормально, молодцом держится, — ответила она.

Тут в окне второго этажа раздернулись шторы, и я увидел Барбару. Рядом с ней стоял Куртис, совсем молоденький паренек и отнюдь не такой шкаф, как его кузены. Впрочем, и у него все было на лице написано: порченое семя. Обхватив Барбару за плечи, он прижимал к ее виску револьвер и, как видно, смаковал момент. Вот такая забава для малолеток.

Барбара увидела меня и уже не отводила взгляда. Как же она была хороша! Даже теперь, измученная и усталая, с растрепанными волосами и заплаканным лицом, моя умница была прекрасна, как никогда. Она печально улыбнулась, протянула ладонь и коснулась стекла. А потом проговорила одними губами: «Я тебя люблю».

Это было уже слишком, я не мог сдерживаться. Сорвался с места, взметнулся по ступенькам и шмыгнул к двери. Из прихожей выскочил Дуэйн, замахнулся и как саданет мне прикладом по виску. Я отлетел к перилам. Громила снова замахнулся, я прикрыл голову обеими руками, винтовка царапнула по кости. Меня пронзила адская боль. Дуэйн снова изготовился меня хлобыстнуть, и я упал, принимая удар плечом. Стальное дуло ткнулось мне в живот.

— Что, жить надоело? Могу устроить, хочешь? Что, хочешь?! — в остервенении орал на меня Дуэйн.

Но тут вмешалась Зой: она пыталась оттащить от меня бандита и кричала:

— Дуэйн, прекрати, что ты делаешь?!

Тот отпрянул, хотел броситься на спортсменку с кулаками, однако вовремя спохватился. Зой даже глазом не моргнула. Сжав кулаки, она стояла перед выродком и с вызовом смотрела ему в глаза. Дуэйн повернулся ко мне и прошипел:

— Пшел отсюда.

Я встал, придерживаясь за перила — этот тип мне все руки отбил винтовкой, — кинул последний взгляд на окно, где стояла Барбара: кто-то успел задернуть шторы.

Инспектор, придерживая меня, помог сойти по ступенькам, и Дуэйн рявкнул нам вслед:

— Без денег не возвращайся, Частин.

И хлопнул дверью.

Глава 56

Мы договорились установить наблюдение за особняком. Кинули жребий, Бриндли выпало стеречь первым. Мы с Педерсоном вернулись на «Лоботряса». Дрыщ до сих пор не объявился, и я представления не имел, где его носит.

Педерсон всех чертей на меня спустил за то, что я бросился на громилу с кулаками. Я изобразил раскаяние, заварил кофе, и мы уселись передохнуть. Инспектор, излив свое недовольство, заявил, что в целом этот инцидент нам только на руку.

— Пусть Дуэйн сидит в доме и считает себя хозяином положения. Для нас это шанс получить дополнительное время.

— Сколько мы выигрываем?

— Пожалуй, сутки. Потом, не дождавшись денег, они начнут дергаться, потребуют залога.

— А мы тем временем осуществим свой тайный план и вырвем красавицу из лап злодеев.

— Вот именно.

— И в чем план будет заключаться?

— Понятия не имею, — ответил Педерсон. — Кстати, можно полюбопытствовать? Ты сумеешь достать деньги?

— Ну, во всяком случае, не столько, сколько они требуют.

— Но делать этого не собираешься?

— Очень не хотелось бы.

— А если через не хочу?

Я допил кофе и встал из-за стола.

— Перекусим?

— Надо понимать, это ответ?

— Видимо, да.

Я приготовил два сандвича с яичницей, горчицей и доброй порцией бермудского лука. Умяв лакомство, состряпал добавки.

Инспектор сказал:

— В особняк, кроме как через дверь, не проникнешь, не штурмовать же его.

— А если снизу?

— Да уж, была мыслишка. Там у них мусоропровод по типу кухонного лифта. Труба узкая — дай Бог одному проползти. Проигрышный вариант.

— Я еще отдушину заметил для кондиционера, да только она у́же мусоропровода. С нашей комплекцией лучше вовсе не соваться.

Я налил нам по чашечке кофе. На улице снова моросило. Ветер поутих и лишь временами швырял в иллюминатор снопы соленых брызг.

— Надо думать, сначала Дуэйн с Тиффани задумали похитить лорда Дауни. А тут под руку Барбара подвернулась — чем не нажива? Вот они и решили срубить капусты, — выдал свои раскладки Педерсон.

— Похоже на правду.

— Дуэйн подтянул резервы, все продумал, да и хвать обоих.

— Попутно убив Брюса Геннона.

— А Тиффани тем временем играла роль своего человека во вражеском стане.

— Выходит, так, — сказал я.

— И все-таки что-то не вяжется.

— Да уж.

Одежда моя вымокла, и я решил переодеться в сухое. Выгреб из карманов мелочевку, и тут мне на глаза попалась вчерашняя записка, переданная Зой. Я рассматривал каракули Бирмы Дауни, когда на баке послышались шаги и в люке показались ноги Дрыща, потом спина и ножны с верным мачете. Мой «первый помощник» отряхнулся, как мокрый пес, и протопал мимо нас на камбуз. Выдвинул ящик, извлек оттуда два огромных тесака, попробовал пальцем лезвия. Вытащил из-под раковины целую упаковку вместительных полиэтиленовых пакетов.

Вручил каждому из нас по ножику и сказал:

— Пошли, нельзя терять ни минуты.

— Что за спешка? — недоуменно поинтересовался я.

— Есть лазейка, — провозгласил он. — Я знаю, как проникнуть в дом.

Глава 57

Три часа спустя мы стояли перед особняком лорда Дауни на Франт-стрит. Дождь прекратился.

Через дорогу, на свободном участке возле дома мисс Мелоди Майкл, тлела куча мусора — ветки и всяческий сор; дым валил столбом, и ветер относил его прямехонько к усадьбе. Вонь стояла страшная, этакая смесь паленой резины, жженых пальмовых веток и мусора. Педерсон призвал на помощь свежие резервы в лице Никсона Стайлза, и тот стремглав помчался присматривать за костерком, дабы пламя не распространилось сверх всякой меры.

На этот раз к парадному крыльцу особняка мы направились вместе с инспектором. Дрыщ и Бриндли по уговору скрылись с глаз, они должны были прятаться за живой изгородью из бугенвиллеи, которая отгораживала особняк от окрестных барханов.

— Эй, Дуэйн! — крикнул Педерсон. — Разговор есть.

Дверь открылась, и на пороге показался громила с ружьем наперевес. Бугай выставил перед собой Зой Эпплквист в качестве прикрытия.

— Мы пришли сказать, что процесс пошел. Все как условились.

Дуэйн принюхался, состроил гримасу:

— Откуда разит?

— Это с участка напротив, от мисс Мелоди. Старушка мусор решила сжечь да ветки, которые ветром наломало. Все путем — у нее там мальчишка присматривает, просто ветер в нашу сторону, — ответствовал полицейский.

Дуэйн перевел взгляд за наши спины — туда, где на крохотном пустыре дымил кострище, — и обратился ко мне:

— Бабло принес?

— Деньги будут завтра, — соврал я. — Раньше никак не выходит.

— Сколько?

— Я так понял, мы договорились о семистах пятидесяти косарях.

Зой Эпплквист что-то проговорила — я не расслышал, — и Дуэйн добавил:

— Путем. Пусть будет семьсот пятьдесят. Только чтоб к утру как штык.

Тут я выступил с инициативой:

— У меня к тебе одна просьба. Я хочу всех увидеть.

— Кого это всех?

— Барбару с лордом Дауни и Бирму.

— Я их сюда не потащу, — буркнул Дуэйн.

— Тогда пусть твои парни подведут их к окнам, — сказал я. — Хочу убедиться, что все целы.

— Некогда мне в игры играть, — рявкнул Дуэйн, а Зой добавила:

— Поверьте мне, мистер Частин, все невредимы.

— Послушай, приятель, — откликнулся Педерсон. — У нас же вроде уговор: мы — тебе, ты — нам. Покажи товар лицом.

Дуэйн на миг скрылся в комнате и отдал какое-то распоряжение.

Мы стояли и ждали. Глаза слезились от дыма. Наконец в спальне на втором этаже кто-то поднял жалюзи. Барбара, обхватив за плечи лорда Дауни, помогла ему подняться. Старик не держался на ногах и выглядел заспанным. Любимая улыбнулась и ободряюще подняла кверху большой палец. Я ответил тем же.

— А Бирма где?

— Отдыхает, — ответила Зой. — Мне не хотелось ее тревожить. Могу вас заверить, что она в полном порядке.

— Я хочу убедиться.

— Ты что, слов не понимаешь? — рявкнул громила. — С ней все в порядке, отвянь.

— Поверю, когда сам увижу.

Зой сердито мотнула головой, обернулась к Дуэйну и сказала:

— Я этим займусь.

Бандит ее отпустил, и она зашла в дом.

Мы стояли и молчали. Громила держал нас с Педерсоном на мушке. Прошло пять минут. Затем в спальне Бирмы раздвинулись шторы. Хозяйка сидела в кресле-каталке; над подоконником виднелась ее перебинтованная голова. Сзади стояла Зой, рядом с ней — Тиффани Сен-Джеймс.

— Вон она. Довольны?

Я взглянул в окно другой спальни, где находились Барбара и лорд Дауни. За их спинами маячили силуэты двух здоровяков, Куртиса и Донни. Теперь на нас были устремлены глаза всех обитателей этого дома.

— Так-то лучше, — буркнул я.

И тут отозвался инспектор:

— Тебе еды для постояльцев подвезти? Небось и пожевать нечего?

Таков был условный сигнал, и когда Педерсон произносил эти слова, я краешком глаза заметил, как из-за живой изгороди позади дома выскочили Дрыщ и Бриндли с двумя туго набитыми мешками для мусора. Никто из находившихся в особняке их не видел. Наши друзья припустили к залитому цементом сливу под домом и притаились между коляской для гольфа и отдушиной. Все это время вентилятор крутился не переставая — видимо, кондиционер работал на полную мощность. На это мы и рассчитывали. А еще оставалось уповать на милость судьбы — не приведи Господь, снова отключат свет.

— Что ж, жрачки не помешало бы, — буркнул Дуэйн. — Одними галетами да фруктовым пуншем пробавляемся. Сыт по горло.

— Мы можем сгонять в магазинчик, закупить мяска, хлеба, сыра на бутерброды. Как тебе такая мыслишка?

— Ага, отлично. И сигарет прихватите.

— Сделаем, — обрадовался Педерсон. — А вы сидите и не высовывайтесь: мне еще Хенсона надо отыскать, чтобы он свою лавчонку открыл. Впрочем, обернемся в два счета.

Дуэйн настороженно на нас посматривал. Чтобы все сработало, он должен закрыть дверь и оставаться в доме. Наконец громила нарушил затянувшуюся паузу:

— А что насчет остального?

— Чего остального? — не понял я.

— Как мы отсюда выберемся? Посудина готова?

Я взглянул на Педерсона: об этом мы совсем позабыли. Придется импровизировать.

— Приготовили мы вам посудину: палуба пятьдесят два фута, стальная обшивка, эксплуатационный резерв — девятьсот миль. Стоит в гавани на швартовых, полностью готова к отплытию и заправлена.

— Твоя, что ли?

Я кивнул.

Дуэйн сказал:

— Траулер, на котором ты за нами на остров притащился?

Я снова кивнул, всеми силами стараясь не смотреть на опоры под домом: Дрыщ с помощником развязали мешки и уже выкладывали их содержимое на цементный слив.

— Ха, как мы вас обвели вокруг пальца! Только бараны сунулись, а нас и след простыл, — осклабился громила. — Можешь распрощаться со своей лодчонкой. Отчалим — и поминай как звали. — Он шагнул в дом. — Нечего лясы точить, тащи жрачку.


Мы, конечно, не стали далеко ходить — так, скрылись с глаз для пущей убедительности. Отъехали немного и устроились ждать в рощице. Невозможно было сказать наверняка, сколько потребуется времени: час или два.

Мальчишка-гид улучил свободную минутку и наведался к нам. Он осыпал меня вопросами, поэтому пришлось поведать ему суть нашего плана, залогом успеха которого был не вполне обыкновенный куст под названием «мертвецкий сон».

— Что еще за мертвецкий сон? — поинтересовался Никсон.

— Да есть в местных краях такое растение, только поискать его надо. Маленький кустик, приземистый, с блестящими листьями и крохотными красными ягодами, — пояснил Педерсон. — В детстве заболеешь, бывало, крупом, так мать все окна в спальне законопатит и давай на сковородке листья жарить — я тут же вырубался. Дрыхнешь без задних ног. Хитрая травка, не простая, мертвый сон навевает.

— Дрыщ как-то его называл по-своему, по-индейски, — сказал я. — Хотя матушка Персиваль сразу смекнула, о чем речь. Мы с ней все здесь облазили, пока полные мешки не насобирали.

— Так вот что они под домом жгут? — смекнул парнишка.

— Ага. Сырая-то зелень не горит, все больше дымом исходит. Так они мешками костерок свой огородили, чтобы весь дым шел к вентилятору. Воздух с улицы прямиком в дом затягивает.

— А костерок у соседей — так, для отвода глаз?

Мы с Педерсоном дружно кивнули. Никсон задумался, а потом сказал:

— Хм… глядишь, и получится.

Особой уверенности он не излучал, как, впрочем, и мы. Да и какая разница? Другого плана у нас не было.

Глава 58

Прошло два часа. Дверь особняка Дауни оставалась закрытой: никто не интересовался, что происходит на улице. В окнах по-прежнему горел свет, и было тихо, если не считать мягкого рокота компрессора, подающего в дом свежий воздух. Когда мусор на соседнем участке догорел, к нам присоединился Никсон Стайлз. Педерсон, поблагодарив паренька, отослал его домой.

Незаметно подошел Дрыщ — он бесшумно пробрался в обход кустарника. Из воспаленных глаз текли слезы.

— Больше листьев нет, — сказал он. — Пора заходить.

Педерсон поинтересовался, где племянник.

— Спит. Дыма надышался, — ответил индеец. — Я его в кусты оттащил.

Инспектор взглянул на меня и сказал:

— И то хорошо: значит, трава действует. Справимся втроем-то?

— А что? Трое на трое, все по-честному, — ответил я.

Педерсон открыл свою дверь, вытащил из футляра английское ружье и протянул индейцу.

— Держи, мне так будет спокойнее.

— Не надо, — ответил Дрыщ, отвернулся и опять исчез в темноте.

Полицейский убрал ружье в футляр и щелкнул замком.

— Жаль, такая силища, и будет без дела валяться.

— Дрыщ знает, что делает.

— Твои бы слова да Богу в уши, — буркнул инспектор. — Будем надеяться.

В универсале лежали две коробки с едой и питьем. Затоварились мы еще утром, по дороге сюда. Я вытащил одну, Педерсон взял другую. В коробках действительно лежала кое-какая снедь для отвода глаз, а сбоку были втиснуты ружья со взведенными курками: оставалось только прицелиться и палить — не сложнее автоматического фотоаппарата. Впрочем, для меня и простая мыльница — чудо техники.

Мы направились к дому, прямо к парадному входу. У отдушины еще дымилась пара веток, а цементный цоколь был усыпан золой — ветер раздул. Подойдя к крыльцу, я крикнул:

— Эй, Дуэйн! Открывай!

Мы немного выждали и стали подниматься по ступеням. Педерсон сунул руку в карман и как по волшебству извлек ключ от особняка, которым снабдила его Кларисса. Вставил в замок, провернул, и дверь отворилась. В доме — тишина. Мы стояли и прислушивались.

И тут в прихожую влетел порыв ветра, створка двери распахнулась и с силой хлопнула о стену. Грохот сотряс дом. Педерсон выхватил ружье, отшвырнул коробку и бросился на пол. Судорожно схватив пистолет, я рухнул рядом. По ступенькам затопотал Дрыщ — и вот он уже в передней, мачете на изготовку.

Дом будто вымер. Мы направились дальше по коридору, в сторону гостиной. Впереди показались чьи-то ноги — на полу валялся бесчувственный Донни Кроу. Осторожно передвигаясь вдоль стены, мы перешли в гостиную. Донни зашевелился во сне, начав приходить в себя от свежего воздуха. Возле него, постанывая и мотая головой из стороны в сторону, лежала Тиффани Сен-Джеймс. Куртис попытался сесть на диване. Рядом, на журнальном столике, были разбросаны фишки, карты и мелкие купюры. Под столом лежал самострел. Инспектор первым делом его забрал, и мы направились в спальное крыло. Дрыщ остался в гостиной присмотреть за девицей и кузенами-бугаями.

И вдруг послышался звук — металлический щелчок, как будто пуля вошла в патронник. Прежде чем раздалась очередь, я успел заметить Дуэйна Кроу. Он поднялся из-за кухонной стойки и принялся палить. Я толкнул на пол Педерсона: очередь прошлась над нашими головами, изрешетив стену. Посыпались щепки, побелка, летели тяжелые куски цемента, стекло и пластмасса. Громила палил по лампам, вентиляторам, в потолок, снова и снова.

Но тут стрельба прекратилась, и Педерсон со своей винтовкой резко вскочил с пола и сам пошел крушить все вокруг: раскурочил дверцу холодильника, дважды попал в кухонную стойку — разнес ее к чертям собачьим. Дуэйн кувырком бросился из кухни и спрятался за диваном. Винтовку он где-то бросил и теперь палил из пистолета. Паф-паф-паф-паф!.. Казалось, выстрелам нет числа. Стоял оглушительный грохот.

— Эх, черт!

Инспектор схватился за бок: по пальцам засочилась кровь.

Тут из-за дивана опять вырос громила. Он держал нас на мушке, подбираясь все ближе. Я не успел спустить курок: с тыла на выручку пришел Дрыщ, и во врага полетело мачете. Стальной клинок пересек кухню и полоснул Дуэйна по голому плечу, срезав порядочный шмоток мяса. Этот идиот взвыл и начал палить без разбору. Впрочем, мой «первый помощник» уже юркнул в коридор и исчез.

Я выстрелил, снова и снова: все три пули прошли мимо цели. Дуэйн бросился прочь из гостиной, пытаясь скрыться в дальней части дома. Я отшвырнул пистолет и напал на него со спины; въехав плечом в поясницу, зажал ему руки и выкрутил из ладони «пушку». В пылу борьбы мы вышибли дверь спальни и покатились по полу. Отовсюду летели щепки и куски дерева. Я натолкнулся на какой-то кол толщиной с метельный черенок, и он впился мне в предплечье. Выдернул его из руки, кровь хлынула фонтаном. И тут я мельком заметил Барбару. Она сидела в углу и уже начала приходить в себя: у нее подрагивали веки. Рядом, опустив голову ей на колени, мирно почивал старик.

Пока я хлопал клювом, Дуэйн бросился на меня и схватил руками за глотку. Я вырвался, но он саданул мне лбом в переносицу — я взбрыкнул от боли и рухнул на пол, увлекая за собой противника. Вывернулся, оседлал его и стал со всей дури колошматить по физиономии. Этот гад дернулся и уложил меня на лопатки, не прекращая осыпать тумаками, так что я едва успевал ставить блоки. Да, удар у него был мировой — короткий и точный. Только успеешь прикрыть одно уязвимое место, он тут же бьет по другому.

В гостиной раздались выстрелы.

Послышался голос — это был Педерсон.

— Зак, одного уложили, другой засел с ружьем на кухне.

Дуэйн прижал меня к полу и гаркнул во всю глотку:

— Донни? Ты жив? Отзовись!

Отозвалась Тиффани. Захлебываясь рыданиями, она прокричала:

— Пристрелили его! Как собаку пристрелили!

Из гостиной доносились крики, кто-то крушил мебель. А Дуэйн лупил и лупил меня по носу. Во рту стало солоно от крови, перед глазами поплыли темные круги, и я вдруг перестал чувствовать вес чужого тела: противник вскочил. Он бросился к Барбаре, в мгновение ока перескочив через всю комнату, и попытался ее схватить. Для него это был последний шанс уйти живым. Бедняжка жалась к стене, кое-как отбиваясь. Лорд Дауни открыл глаза и беспомощно сжался в комочек, обхватив руками колени.

Ладонь сама собой опустилась на толстый деревянный штырь, которым я в драке пронзил себе руку. Я поднял его, как копье, и, упершись древком в плечо, заорал:

— Дуэйн!

В тот самый миг, когда он обернулся на крик, Барбара со всех сил толкнула его ногами в спину. Дуэйн потерял равновесие и завалился на меня, в последний момент пытаясь миновать зазубренное острие. Тщетно. Он напоролся на него как на пику. Острие вонзилось под ребра и по инерции глубоко вошло внутрь. Я бросился на бандита и вонзил смертоносное орудие еще глубже. Меня заливало чужой кровью, раненый бился и кричал, пытаясь освободиться, но я намертво прижал его к полу. Мы смотрели друг на друга, глаза в глаза, и я видел, как жизнь капля за каплей покидает Дуэйна. Скоро он обмяк и перестал сопротивляться.

Я завалился на спину, Барбара бросилась в мои объятия.

— Господи, Зак! Боже ты мой!

— Ничего, ничего.

— Зак…

Мы вцепились друг в друга как сумасшедшие. Я покрывал поцелуями ее лицо, шею, глаза. Она целовала меня. Казалось, мы больше никогда друг друга не отпустим.

— Ты как, малышка?

— Цела и здорова. Ты только не оставляй меня…

Ее сотрясли рыдания. Барбара поплакала и успокоилась; мы лежали в обнимку и молча упивались друг другом: слова тут были ни к чему.

Дрыщ вошел в комнату и присел рядом, не выпуская из рук окровавленное мачете.

— Там двое покойников, — сообщил он. — Девушка ранена, но жить будет.

— А Педерсон?

— Не смертельно.

В дверях стоял инспектор, прижимая к боку окровавленное полотенце.

— Навылет прошла. Подумаешь, дырка.

В углу кто-то застонал. Все обернулись: лорд Дауни, вцепившись в подоконник, порывался встать. К нему подошла Барбара.

Я спросил:

— Как он там? В порядке?

Она кивнула:

— Очень слаб. Росинки маковой во рту не было. Ничего, оправится.

— Побудь с ними, — попросил я Педерсона и вместе с Дрыщом направился в гостиную.

Тиффани прислонилась к стене и всхлипывала, зажимая рукой кровоточащее плечо. Дрыщ нашел где-то полотенце и стал ее перевязывать. Я зашел в кухню. На полу за развороченной стойкой лежали Донни с Куртисом. Донни умер сразу, пуля прошила череп, а вот на второго было страшно смотреть — он пал от мачете.

Девчонка поморщилась от боли — индеец закончил перевязку: закреплял последний узел. Нагнувшись к Тиффани, я взглянул ей в глаза и тихо проговорил:

— Дуэйн мертв.

— Догадываюсь, — буркнула она. — И что теперь будет?

— Держишься на ногах?

Она кивнула.

Я взял ее под руку и помог подняться. Мы немного прошли по коридору и остановились возле комнаты Бирмы. Дверь была заперта. Я постучался.

— Зой? — позвал я.

Ответили не сразу.

— Я здесь, — сказала она.

— Открывай.

Глава 59

Зой Эпплквист впустила нас и быстренько ретировалась в дальний угол комнаты, встав за кресло-каталку. Там, прикрыв руками перебинтованное лицо, рыдала женщина. Зой нежно похлопала ее по спине и ласково прошептала:

— Ну не надо, не плачь. Все образуется.

Я подвел Тиффани к кровати и помог ей лечь, а потом позвал Педерсона. Дрыщ пока вышел из дома — проведать отсыпавшегося в кустах помощничка.

Я попросил инспектора приглядеть за троицей, а сам отправился к Барбаре. Мы заглянули в ванную комнату, я открыл воду и промыл царапину на руке. Отыскал в аптечке пузырек с перекисью и полил рану, а потом обнял подругу.

— Тебе что-нибудь нужно?

— Ага, много чего. Для начала принять ванну и выпить пару бутылок вина. И еще мне очень нужен ты, Зак.

— Я с тобой.

Мы поцеловались, но она почему-то отстранила меня и усмехнулась:

— А также мне необходима зубная щетка. Удивляюсь, как тебе не противно. Пока не почищу зубы, никаких поцелуев.

И я снова ее поцеловал.

Вернувшись в комнату Бирмы Дауни, я усадил Барбару в кресло у окна, а мы с Педерсоном встали по обе стороны от нее. На нас были устремлены три пары глаз, женщины молча ждали.

— Попробую изложить свое видение событий, а вы помогайте, — обратился я к ним. — Я полагаю, вы все познакомились в заведении «Киски-Ириски», так?

— Ага, — промычала Тиффани. — Мы с Чери там работали, и Дуэйн там тоже шабашил. Бирма постоянно наведывалась — запала она на нашу «ягодку», да только та с Зой уже встречалась.

— Тиффани… — Зой сделала шаг к кровати. — Давай лучше я расскажу. Все это Дуэйн устроил, сама знаешь.

Тиффани опасливо отпрянула.

— Нет, это все ты! Ты!

Я встал между ними и крепко схватил Зой за плечи. Она вырвалась и отшагнула к перебинтованной женщине. Дрожа от ярости, вцепилась в спинку кресла, а я меж тем продолжал рассказ, неторопливо излагая свое видение событий и разжевывая шаг за шагом преступный замысел. По воле случая Тиффани услышала, что Барбара собирается навестить лорда Дауни, и тогда у злоумышленников созрел план перехватить меня у Бейпойнта.

— Однако очень скоро стало ясно, что у лорда Дауни, кроме крыши над головой, ничего по сути-то и нет. И тут судьба подкидывает замечательный шанс в лице Барбары. Глупо упускать такую возможность, вот вы и послали Дуэйна выяснить, что я за птица и стоит ли со мной связываться. Сошка мелкая, зато у меня есть нужные связи и рычаги, доступ к финансам Барбары. Увы, Дуэйн так торопился обратно, что не вытерпел и бросил меня в Менорка-Бич. Он спешил на ближайший рейс — хотел оказаться в Форт-Лодердейле раньше меня, чтобы похитить лорда с Барбарой и не дать нам переговорить. Его план осуществился лишь благодаря тому, что по пути к Барбаре мне пришлось спасать из воды старичка лорда. — Я взглянул на Тиффани и сказал: — За это тебе большое спасибо. Усердно опаивала старика наркотой, подсыпая ему лекарства в напитки.

— Я очень осторожно, чтобы ему плохо не сделать, — оправдывалась она. — Я правда не хотела.

— И ты же испортила коляску Брюса Геннона. Разъединила клеммы на аккумуляторе — и дело с концом, а потом благодушно предложила им с Барбарой прокатиться. Да только не в «Альбери» повезла, а прямехонько в логово.

Барбара сказала:

— Она сказала Брюсу, что ей надо на минутку в дом заскочить — мол, у нее тут подарочек для него припасен. А потом свет отключили…

Я взглянул на Зой.

— Ваших рук дело, — сказал я. — Рубильник вниз, и Кларисса в панике. Теперь бери старика голыми руками.

Зой даже глазом не моргнула. Впрочем, она и не возражала.

— Только Тиффани скрылась в доме, как вдруг на нас накинулись те двое, — проронила Барбара. — Связали и кинули в лодку. Лорд Дауни был на яхте, когда нас туда привезли. По пути Брюс чудом высвободился. Видно, решил, что в одиночку с тремя не справится, и прыгнул за борт.

Барбара закрыла глаза. Я положил руку ей на плечо, и она прикрыла ее своей ладонью.

— Брюс был отменным пловцом. Я даже не сомневаюсь, что он добрался бы до берега и позвал на помощь. Ночь стояла темная, он вполне мог бы скрыться. Да только Дуэйн развернул яхту и в два счета нагнал беглеца. Поставил за штурвал своего гнусного братца, а сам встал на носу с ружьем наперевес. Мерзавцы издевались над Брюсом, поддразнивали его и хохотали. Дуэйн принялся палить, но все мимо — видно, специально, чтобы Брюс истощил последние силы. И когда он стал захлебываться… — Барбара умолкла, отерла слезы и тяжко вздохнула. — Дуэйн предложил ему вернуться на бот. Брюс согласился — его уже вода не держала. Схватился за борт, стал подтягиваться, и тогда Дуэйн выстрелил.

Барбара разрыдалась у меня в объятиях. Я взглянул на Педерсона:

— Этих показаний достаточно?

— Более чем, — ответил инспектор. — Правда, хотелось бы кое-что уточнить. Я не все понял.

— Совершенно с вами солидарен. Думаю, кое-кто из присутствующих в состоянии пролить свет на недостающие подробности.

Я направился к инвалидному креслу.

— Не тронь ее, — пригрозила Зой.

— И в мыслях не было, — ответил я.

Женщина в кресле сидела прямо, устремив взгляд куда-то вдаль. Я нагнулся и потянул за край бинта, которым была обмотана ее голова. Она не пыталась меня остановить. Зой тоже не вмешивалась. Из-под повязки показались короткие каштановые волосы, лоб, большие карие глаза, высокие скулы, нос, рот, подбородок… Красивая женщина — и ни одного шрама.

— Вот и Чери Свонсон, если не ошибаюсь, — проговорил я. — Желаете что-нибудь добавить?

Глава 60

Конечно, прошло какое-то время. Сначала Барбара хотела только одного — чтобы я ее обнял, и спать, спать, спать. Мы оба измотались, так что с моей стороны возражений не было. Вернувшись в бунгало Гибискуса, мы стали единственными постояльцами «Альбери-Холла». Барбара говорила мало — во всяком случае, о событиях последних дней речи не заходило; ее едва хватало на односложные ответы и нейтральные комментарии типа: «Какой чудный воздух», или «Смотри скорее, там сойка!», или «Ах, мистер Пиндл такой милый человек!»

Впрочем, мало-помалу Барбара приходила в себя. Тягостные паузы в разговоре случались все реже, все чаще раздавался ее смех в награду за мои неловкие попытки ее развеселить. На вторую ночь мы раскупорили бутылочку «Шрамсберга» урожая девяносто восьмого года, поймали по радио волну с музыкой ретро и танцевали медленные танцы. А потом настало время любви и неземного блаженства. После мы лежали в постели, прижавшись друг к другу. В распахнутые окна вливался свежий океанский бриз.

Я сообщил Барбаре, что Линфильд Педерсон передал тело покойного фотографа представителям английского консульства.

— Его отправляют в Лондон на самолете, для церемониальной службы, — сказал я.

Мы помолчали. Барбара первой нарушила тишину.

— Как вспомню ту пещеру — мурашки по спине бегут. Вонь стояла страшная, да еще эти летучие мыши! Они дважды в день влетали и вылетали целой стаей, как по часам. А писк! Наверное, до самой смерти будет в ушах стоять.

Ее передернуло, она повернулась на другой бок и прижалась к моей груди.

— Честно, не думал, что старик перенесет этот кошмар, — проговорил я.

— Да и я поначалу за него сильно переживала. Зато в пещерах ему стало легче, без всей этой наркоты, которой его дома опаивали. Крепчал на глазах, живенький такой стал. А однажды ночью, когда сильно штормило, он вдруг взглянул на меня так жалостно и говорит: «Я ведь ее больше никогда не увижу, да?» Чувствовал, что Бирмы больше нет.

Я сказал:

— Ее нашли, сегодня утром.

— Где?

— В одной из пещер, рядом с тем местом, где вас держали, — ответил я. — Педерсону ничего не оставалось, как оповестить контору в Нассау. Впрочем, сначала он уединился с Чери Свонсон и дал ей понять, что открыться властям в ее же собственных интересах.

— Неужели это дело рук Зой?

— Да, убийство в припадке ревности. Зой с ума по Чери сходила. Та в ночных клубах танцовщицей подрабатывала, они вместе жили в Форт-Лодердейле. А тут Бирма Дауни в «Киски-Ириски» повадилась, ну и тоже запала на девчонку. Поначалу троица вместе тусовалась, Бирма оплатила им поездку на Харбор-Айленд, и Чери с Зой предвкушали сладкую жизнь. Бирма по их настоянию доила отца как могла, да только золотник давно истощился.

Барбара сказала:

— А они этого не знали.

— Нет, конечно. Ведь Бирма была гордячкой, не желала им правду рассказывать. Начались ссоры-раздоры. Однажды они нагрянули в «Альбери», напились, и Зой уснула на диване. А когда проспалась и зашла в свою спальню, застала Бирму с Чери — те в постели кувыркались. Она как обезумела. Педерсон сказал, причиной смерти стало удушение, но на Бирме места живого не было — так ее Зой отколошматила.

— Тут они и состряпали историю. Не было никакой аварии, ведь так?

— Верно. Затем подпрягли Дуэйна Кроу. Он отвез покойницу в пещеры, там запрятал, а за это в долю втерся — мол, будете делиться стариковскими денежками.

Я поднялся с постели и разлил оставшийся «Шрамсберг», по половине бокала. Потом вернулся к Барбаре и прилег рядом.

Она спросила:

— Расскажешь, как ты догадался, что Бирма и не Бирма вовсе?

— По почерку, — отвечаю.

— В смысле, ты сравнил почерк Чери Свонсон с почерком Бирмы Дауни?

— Не-а. С твоим.

Барбара уселась на постели и непонимающе взглянула на меня:

— Как это — с моим? Зачем?

— Ты же в Англии выросла. — Я потянулся к тумбочке и выдвинул ящик. Достал записку, которую мне вручил Дуэйн в качестве рекомендательного письма. Вынул два клочка бумаги с почерком «Бирмы», где излагалось содержание переговоров с похитителями. Протянул все это подруге. — Вы, англичане, перечеркиваете букву «зет» на письме.

— Не «зет», а «зед», — поправила меня Барбара.

— Да как угодно. Мы, американцы, черточку посередине не ставим, а вы ставите. И с цифрой «семь» то же самое.

— Конечно, иначе можно с единицей перепутать.

— Ну не дуйся. По мне, так хоть весь алфавит перечеркни, я и слова не скажу.

— Все грамотные люди так пишут.

— В таком случае правописание у Бирмы Дауни здорово хромает, — сообщил я. — А она ведь англичанка, и к тому же неплохо образованная…

— Мы учились в одной школе. Только, конечно, с разницей в несколько лет.

— Знаю — Крисси Хайнман поведала. Вот я и стал сводить концы с концами. Травма кадыка, чтобы говорить не пришлось, — английский акцент тоже не всякий изобразит. И даже если очень постараться, родного отца на мякине не проведешь. Как-то мне ее записки сразу не показались — вроде бы что-то не так, но что?.. Не сразу сообразил.

Барбара допила шампанское, поставила бокал на ночной столик и уселась на краешек постели.

— Какие планы? — спросила она.

— Я совершенно свободен, сама решай. Как же хорошо, что мы вместе…

Она встала и включила радио. Ван Моррисон пел о любви. Барбара протянула ко мне руки и сказала:

— Потанцуем?

Глава 61

День за днем Барбаре становилось все лучше. Я понял, что беда миновала, когда она попросила у Крисси Хайнман компьютер и подключилась к Интернету, чтобы проверить почту и черкнуть пару строк с распоряжениями для персонала «Орб медиа».

Наутро курьерской доставкой прибыло заказное письмо от Штеффи Планк с оттисками свежего номера. Под заголовком «Багамарама» размещалась красочная фотография с тремя моделями, которые, взявшись за руки, бежали по волнам перед зданием «Багамских песков». Избитая тема, стандартная курортная наработка, которой пользуются все фотографы, но Брюсу Геннону надо отдать должное: в снимке чувствовались стиль и движение. Коралловый песок на фоне насыщенного цвета волн и цветущие девушки, исполненные радости жизни. Все фото были выполнены на отличном уровне.

Насмотревшись вдоволь, Барбара предложила:

— Это стоит отпраздновать. Закатим вечеринку?

— Я только за. Что отмечаем?

Она показала оттиски.

— Свежий номер. Брюс бы гордился.

— Да, он отлично поработал.

Барбара кивнула.

— Ну и ты постарался, — сказала она. — Надо бы нам еще кое-что отпраздновать: воссоединение.

— Мы вместе.

— Вместе. Прелесть, что за слово.

И она обняла меня.

— Видишь, сколько поводов для радости.


Все собрались на «Лоботрясе». Единственный, кто не смог прийти, — лорд Дауни: он улетел в Лондон на похороны дочери. Зато заскочил инспектор Педерсон с Клариссой и матушкой Персиваль. Бриндли привел подружку — как выяснилось, одну из моделей. К веселой компании присоединились Крисси и Чарли Хайнман, а следом приковылял мистер Пиндл. Никсон Стайлз привел все свое семейство, так что помощников по кухне нам с Дрыщом было не занимать. Пекли лобстеров на углях, тут же передавая их гостям, и все ели прямо руками. Намешали огромную миску салата из моллюсков, нарезали целое блюдо эльютеранских ананасов. Выпивка текла ручьями: ром, пиво. Мы чокались со всеми и каждым, поднимая бессчетное количество тостов. А потом начались танцы.

В «Альбери-Холл» мы с любимой вернулись в начале двенадцатого. Я стоял в ванной и чистил зубы, когда в дверь постучали. Барбара выпрыгнула из постели, побежала открывать. Оказывается, кто-то позвонил по мою душу и ждет у аппарата.

— Запишите для него сообщение, — попросила Барбара мистера Пиндла, но тот заверил, что уже попытался это сделать.

— Чрезвычайно настойчивый молодой человек. Требует мистера Частина сию минуту. Сказал, вы ждете звонка.

— Зак? — окликнула меня Барбара. — Ты в курсе?

Я сразу все понял. И это действительно оказался Ортис.

— Ну что, покончил со своим делом?

— Почти.

— Удачно?

— Да, повезло.

— Я и говорю: везунчик. А скоро еще и разбогатеешь, если договоримся.

— Сильно разбогатею-то? О какой сумме речь?

— Ну, скажем, о половине «лимона».

— Не слишком щедро.

— Согласись, полмиллиона лишними не бывают.

— Возможно. Только это не стоит и половины того, через что мне довелось из-за тебя пройти, — сказал я. — Ты по-прежнему считаешь, что я прячу у себя какую-то ценность?

— Да. Во всяком случае, ты знаешь, где это поискать. Я отблагодарю. Знаешь, я ведь с самого начала хотел расплатиться с тобой сполна.

— Денег не хватит, — ответил я. — Давай ты просто скажешь, что мы ищем, и не будем больше заморачиваться.

— Видишь ли, не так все просто. А вдруг ты захочешь оставить это себе, что тогда? — забеспокоился Ортис. — Ты ведь не собираешься тут надолго зависать, да?

— Верно, скоро домой.

— Дня через три свидимся?

— Можно устроить.

— Ну, я о себе напомню, — пообещал мошенник.

— Больше никаких «напоминаний». Ты мне нужен собственной персоной. Хочу встретиться с тобой лицом к лицу.

— Вряд ли это удастся.

— Тогда мы вряд ли договоримся.

— А тогда я тебе такое устрою — земля с овчинку покажется, света невзвидишь.

— Ну уж на мой счет ты достаточно расстарался. Сможешь еще сильнее подгадить — милости просим, попробуй.

Ортис задумался и наконец сказал:

— Твоя взяла. Через три дня у тебя в берлоге. Вечером. Будешь на месте?

— Как штык.

Глава 62

Прошло два дня. Солнце садилось, и мы с Дрыщом лавировали на «Лоботрясе» в тесном заливе Коронадо, направляясь на юг, в сторону Ла-Донны. Барбара на следующий день после нашей вечеринки рано поутру улетела домой — надо было срочно сдавать в типографию свежий выпуск «Тропиков». Я страшно по ней тосковал.

Плавание прошло гладко и без происшествий. К тому же рыбалка получилась отменной. Мы закинули четыре блесны и тащили леску от самого мыса Пиндерс, что на острове Большой Багама, до самого входа в устье залива, все двенадцать часов. Улов оказался на славу: двенадцать крупных рыбин. До отвала наелись поджарки из свежачка, да еще и запаслись. Что не влезло в коптилку, я решил продать Джонни из закусочной «Нептун». Заодно будет на что заправиться — деньги, которые мне дала Барбара, давно разлетелись, а те две с половиной тысячи, что я выручил за пальмы, таяли на глазах. Естественно, в моих планах было расплатиться с Барбарой. Просто на тот момент я пока не знал, каким образом это устроить.

Да уж, ураган Курт расстарался на славу: все вокруг свидетельствовало о недавнем ненастье. Особенно досталось дальней части побережья Менорки. Не повезло: когда здесь промчался ураган, стоял прилив — весь берег причесало. Мало что уцелело: пара доков да несколько волноломов. С некоторых домов крыши сорвало — представляю, что здесь творилось! На подходе к Ла-Донне Дрыщ встал за штурвал, а я расположился в носовой части судна. Кое-где по границе усадьбы валялись вырванные с корнем сосны и дубы. А вот стойкам с надписью «Продается» хоть бы что. Дом целехонек, и если не считать длинной «проплешины» на крыше ангара, где сорвало черепицу, ангар тоже не пострадал. Зато с молом дела обстояли куда хуже…

Я вернулся к штурвалу и обратился к Дрыщу:

— Ты только погляди на это. Очень мило. Весь твой труд — коту под хвост. Теперь придется все восстанавливать.

— Зачем? Пусть у новых владельцев голова болит.

— Какие еще новые владельцы? Здесь я живу. Усадьба не продается.

Дрыщ взглянул на меня и опустил на мое плечо руку. Он ничего не сказал, просто стоял и улыбался: все было ясно без слов.

Мы загнали «Лоботряса» в самый вместительный слип, на его законное место, а затем прошлись по молу. Обвалилось, наверное, ярдов тридцать — считай, с половину. Самодельная конструкция Дрыща не выдержала шторма. Повсюду торчали куски ржавого мусора — все, что он насобирал, дабы укрепить свое творение: ржавые колесные обода, полотна мятой жести, лопасти старой газонокосилки.

— Деньги не лишние, старался как лучше, — пояснил Дрыщ.

— Ну ничего, теперь раскошелимся, наймем специалистов, сделают все чики-чики: арматуру поставят, щиты, сваи.

И я принялся вычислять, во сколько пальм обойдется новый мол. На ремонт уйдет тысяч двадцать. Потом стану отдавать долги Барбаре — здорово она потратилась на адвокатов, да еще пай внесла, чтобы выкупить «Лоботряса». Долг платежом красен.

Мы уже направлялись к дому, как вдруг в глаза бросились баллоны для дайвинга. Разное старье — штук тридцать или сорок там было. Время шло, прежние модели выходили из употребления, появлялись новые, более удобные. Вот и скопилась с годами прорва ненужных баллонов. Их-то Дрыщ и взял, чтобы заполнить чем-нибудь новую стену. Расставил где-то на расстоянии фута друг от друга и залил цементом. Сама по себе мысль неплохая, да только не рассчитана была конструкция на ураган столь чудовищной силы. Здесь были самые разномастные баллоны: красные, серебристые и зеленые. Но мое внимание привлекли не они.

— Дрыщ, помнишь «удачное приобретение» Ортиса, которое он на наш траулер приволок? Это, случайно, не те черные дылды?

Индеец кивнул:

— Да, после аукциона они так и остались на «Лоботрясе». Неподъемные как черти. Вот я их в дело и пустил.

Я присел на корточки возле баллона, которому досталось больше других. Его здорово прихватило обломком цемента, по боку пролегла царапина. Достав из кармана перочинный ножик, я принялся сколупывать краску.

Под ней что-то блеснуло. Вне всяких сомнений — это было золото.

Глава 63

Всю ночь до утра мы отбивали цемент, высвобождая из самодельной кладки баллоны для сжатого воздуха. В общей сложности, включая «удачное приобретение» Ортиса, их оказалось тридцать четыре штуки. Надо сказать, старье, которое приволок на борт мой незадачливый пассажир, было куда тяжелее моего собственного снаряжения: каждый весил фунтов по восемьдесят. Я как следует покопался в ангаре, наскреб пару галлонов черной краски, и мы быстренько выкрасили все баллоны в одинаковый цвет — любо-дорого посмотреть, ни за что не отличишь свои от чужих.

Кончив с покраской, мы водрузили железки на попа, чтобы обсохли хорошенько, и я принялся названивать по телефону. Надо было кровь из носу состыковаться с целой кучей народа; получалось не так складно, как хотелось бы, и тем не менее к полудню я прошелся по списку. Все без исключения были оповещены и знали, что кому делать. Да, было и нытье, и скулеж, и протесты в самых разных вариациях, но поскольку действовать приходилось быстро и никто не предложил лучшего плана, в итоге сошлись на моем. Час пробил.

Я нимало не сомневался, что с тех самых пор, как мы высадились в Ла-Донне, за нами следят — как минимум один человек из команды Ортиса. Правда, я всерьез рассчитывал, что главарь строго-настрого запретил ему проявлять самодеятельность и лезть на рожон без особого на то распоряжения. Короче говоря, мы беспрепятственно соорудили этакую пирамиду из баллонов, уложив их наподобие поленницы посреди покатого травяного спуска, который вел к реке от самого дома. Здесь нас было видно как на ладони, да и нам открывался прекрасный обзор. Мы вынесли на улицу пару старых плетеных кресел, холодильную сумку с охлажденной водой, уселись и стали ждать.

До полнолуния оставалась пара дней. Начался массовый лов креветок, которые уходили в океан из тихой стоячей заводи. Лагуну заполонили десятки лодок и лодчонок, и хотя до сумерек было еще далеко, у каждого на борту висели мощные фонари, которые привлекали к судну мигрирующих ракообразных, дабы рыболовы могли беспрепятственно вычерпывать их бреднями на длинных рукоятях. На закате подошли и встали на якорь ярдах в пятидесяти друг от друга еще три кораблика. Они легко вписывались в общую картину. Подумаешь — местные пареньки решили искупнуться и попьянствовать на воде, а если повезет, вернуться домой с уловом (пара фунтов креветок к общему столу не помешает). Я точно не знал, кто на чем приплывет — лишь бы не на полицейских катерах и желательно, чтобы все были разные. Вышло тютелька в тютельку. Тут был один рыбацкий бот и две прогулочные яхты. На палубе у них суетилось по трое из команды, и неизвестно, сколько еще народу засело в трюме в ожидании сигнала к действию.

Дрыщ вырыл ямку возле баллонов, сыпанул на дно щепок для розжига, сверху уложил сухих поленьев. Комары прямо-таки зверствовали. Сейчас бы костерок запалить — сразу бы полегчало, да только этот ход мы приберегли на потом. Еще успеется.

Около десяти вечера послышался хруст колес по гравию, хлопнули двери. Дрыщ зажег спичку и подпалил сушняк под дровами. Огонь медленно разрастался, поедая поленья, стрелял искрами и шипел, а мы с самым простецким видом сидели рядом и ждали, когда гости подберутся поближе.

— Мистер Частин?

Мы с Дрыщом неторопливо поднялись: со стороны дома приближались шестеро. Никто открыто не демонстрировал стволов, но я не сомневался, что все до зубов вооружены. От таких типов, кроме подлости и коварства, ожидать нечего. Двоих я сразу узнал: хлыща с козлиной бородкой и Рауля. Видно, Козлиная Бородка был тут за старшего. Здоровяк Рауль, казалось, за последнее время сильнее раздался вширь. Он разминал плечи и щелкал костяшками — явно горел нетерпением ринуться в бой и воздать мне за сладкую жизнь, которую я устроил ему на парковке возле Бейпойнта.

— Где Ортис? — спросил я.

— Секунду, — ответил Козлиная Бородка.

Он дал знак разделиться, и четверо его людей рассеялись по территории. Бородка под охраной здоровяка остался при нас; он стоял и молча следил за действиями своей команды. Первая пара отправилась к ангару; бандиты прыгнули на борт «Лоботряса», весь его облазили, обшарили до последнего закутка. Другие обыскали старый дом, один даже заполз под сваи с фонариком и заглянул под дощатый пол. Покончив с инспекцией, пары перегруппировались и всей гурьбой двинулись к реке: разведать, что там да как. Мы направились следом. Бандиты по-испански о чем-то посовещались, Козлиная Бородка обернулся ко мне и спросил:

— С какой радости столько народу на воде?

— Креветки уходят, — ответил я. — И разве ж это много? Тут в выходные еще и не такое творится.

Старшой уставился на реку, пристально разглядывая шлюпки, яхты, ботики. Когда он удовлетворился осмотром, мы вместе вернулись к костерку. Рауль шел за мной по пятам и жарко дышал мне в спину.

Визитеры подошли к баллонам. Теперь я и сам не отличил бы старые от новых. Главный латинос достал сотовый телефон, тыкнул несколько кнопок, что-то буркнул по-своему и сунул трубку в карман.

— Присядьте, — обратился он к нам с Дрыщом. — Минутку обождем.

Прошло минут двадцать. Наконец послышался хруст гравия, опять хлопнула дверь, и на углу дома показался Виктор Ортис собственной персоной. Совершенно один. Он подошел к нам и встал у огня. Костюмчик из неотбеленного льна, черная шелковая рубашка, черные туфли на босу ногу — франт, да и только. Волосы зализаны назад и лежат безупречно.

Он взглянул сначала на баллоны, потом посмотрел на меня и заявил:

— Ну, я вижу, дураков из себя корчить не придется. Ты с самого начала знал, о чем идет речь.

Особых причин с ним откровенничать у меня не было, и я попросту смолчал.

Тогда Ортис сказал:

— Это — золото, как ты понимаешь.

— Я заметил.

— По семьдесят восемь фунтов в каждом баллоне.

— Хитро придумано, — сказал я. — Как ты это провернул?

— Панамцы изобрели. К чему наличностью рисковать? Сваяли формы, отлили баллоны, закрасили сверху. Ни одна таможенная ищейка не пронюхает. Даже специально натасканная. Тут же все с баллонами плавают — от Флориды к Багамам, от Багам к Флориде.

— Ну и насколько тянет груз?

— Десять миллионов долларов, — ответил Ортис. — Нас устраивает, панамцев тоже. У них в стране американский доллар в ходу, только называется по-другому: бальбоа. Да и фальшивки у них так сердобольно не отлавливают. В любом случае мы им такое оборудование поставляем, что не всякому снилось. Отменный товар погрузили на твою посудину — последнее слово техники. Помнишь те чемоданчики?

— Ага, прокурор то же самое сказал. Поэтому и срок скостить не получилось.

— Мне жаль, что так вышло.

— Да катись ты.

— Я думал тебе возместить. Предлагал достойную цену.

— Заблуждаешься. Это невозместимо. Кстати, откровенность за откровенность: в чем ты прокололся-то?

— Копы подвели, — ответил Ортис.

— А откупиться нельзя было?

— Да я отвалил, но они потом еще захотели. Я платить не стал, и тогда… — Он воздел руки к небу. — Такое бывает. В ту ночь я потерял четырех лучших людей. Сам еле живой ушел: отпустили, чтобы после бабки с меня тянуть. Поверь, мне эти два года тоже не сладко дались.

Надоела эта болтовня. Я услышал все, что меня интересовало. Надеюсь, остальные тоже.

Я сказал:

— Значит, по рукам? Полмиллиона — мои.

Ортис ухмыльнулся. Взглянул на своих людей и что-то сказал по-испански. Те вытащили из карманов пистолеты. Рауль прихватил меня за шею лапищей, Бородка навел оружие на Дрыща.

Ортис сказал:

— Это раньше был такой уговор, когда я не думал, что все окажется так просто. Во-первых, я даже не знал, что баллоны остались у тебя. Может, их конфисковали вместе с твоим добром и не вернули — тут всего можно ожидать.

Я ответил:

— А теперь, значит, уверен?

— То есть?

— А тут много баллонов, Ортис, целая куча. Как ты собираешься отличить свои от чужих?

Тот улыбнулся и покачал головой:

— Ай-ай-ай, как плохо ты обо мне думаешь. Полагал, что я никого к тебе не приставлю? Ты выковырял из своей дамбы баллоны и перекрасил их в черный цвет. Столько потел — и все зазря. Золотые-то здесь.

— Почем тебе знать? А если я парочку себе оставил? Скажем, в реку сбросил, чтобы не нашел никто? И с чего ты решил, что из бетона мы выцарапали те самые дуры, которые ты загрузил во Фрипорте? — спросил я. — На слово, что ли, готов поверить? Как и я когда-то?

Ортис помрачнел и уставился на меня, прищурив глаз.

— Джордж, — обратился он к своему головорезу. — Бери Вальдеса, пройдитесь по железкам. Отыщите мне золотые.

Двое из банды направились к «поленнице» и стали рассматривать верхние баллоны. Вытащили первый, поцарапали краску ножами — пусто. Второй. Третий. Шестерки скребли уже четвертый по счету, как вдруг сработала пружина, и вся пирамида полыхнула заревом. На самом деле тут были только разрешенные береговой охраной сигнальные огни, зато сооружение мы ими буквально нашпиговали — пару десятков угрохали. Все они соединялись проволокой и были равномерно распределены между двумя рядами железок. Уж на что я знал, что громыхнет, и то чуть не обделался. Баллоны разлетелись, посыпали искры, двор заволокло густой пеленой дыма. Двое бедолаг катались по земле с криками боли и ужаса.

Я вывернулся из лапищ Рауля и саданул ему локтем в висок — противник только покачнулся. Попер на меня, хотел схватить, и тут я врезал ему запястьем под челюсть. Что-то хрустнуло, и он осел наземь. Дрыщ выхватил у Бородки пистолет и уложил мексиканца на лопатки.

Ортис с остальными озирались, готовые пуститься наутек. И тут со всех сторон нас ослепило прожекторами, и в громкоговорителях прозвучало: «Ни с места! Бросай оружие!»

Затем они так и посыпали: ФБР, спецназ, вояки из Секретной службы и Контроля за оборотом наркосредств да плюс местные копы, обеспечивавшие прикрытие. Первая волна стремглав бросилась к нам с трех яхт, которые неожиданно возникли у самого берега, другие подтянулись из питомника, где прятались среди пальмовых деревьев. Это была пылающая боевым задором команда более-менее в том же составе, что и два года назад, когда они устроили похожее представление в мою честь. Бойцы спецподразделения, по десять на каждого из шайки Ортиса, бросились в атаку, оглашая окрестности боевым кличем. Такого натиска, пожалуй, и не требовалось для перетрухавших ворюг. Зато обошлось без единого выстрела.

Трое копов бросились на Ортиса и уложили его на землю.

— У вас есть право хранить молчание…

Ортис даже не пикнул.

Глава 64

Через неделю мы с Барбарой катились на ее верном драндулете, любимой «Желтой пташке», по Марина-драйв. Направление строго на юг, минуя город Марафон, прямиком на Ки-Уэст. Барбара сидела за рулем кабриолета, нас обдувал ветерок, и претензий к жизни у меня не было. Ну, скажем так, почти.

— Знаешь, «Желтая пташка» — так себе звучит, пресненько, — начал я. — Банальное затасканное клише, как и сама песня…

— Ух ты, «клише», «банальное», «пресненько»… И это из уст бывшего профессионального спортсмена, а ныне полноправного бродяги-лодочника.

— Ты не забывай, что я теперь еще и плантатор. Выращиваю пальмы.

— Плантатор-эксплуататор.

— Ну, вообще-то да, по части агрономии у нас Дрыщ специалист, — ответил я. — Но все равно, я, согласись, чистокровный потомственный разводчик пальм.

— Воистину редчайшая порода.

— И впредь будь добра об этом помнить, — сказал я. — Кстати, насчет твоей желтой птахи. Песня — дрянь: ни один уважающий себя музыкант не станет ее петь. А про птичек я тебе особо расскажу…

— Прелестные создания. Я их обожаю. Такие крохи, прыгают, щебечут. Как, ты говоришь, они еще называются?

— Бананчики.[13] Ты сидишь за столиком, пытаешься позавтракать, а они прыгают вокруг тебя, клюют хлеб, гадят на скатерть…

— Любимый, моя машина все равно называется «Желтая пташка». Не могу же я взять и переименовать ее в «Бананчика». Она желтая, красивая и порхает.

Что верно, то верно. Мы не мчались, а летели по Семимильному мосту, мимо Саншайн-Ки. Время летело незаметно, и скоро мы уже въехали в парк «Голубой залив». Нашли самодельный столик в тенечке возле воды, и пока Барбара отлучалась «по делам», я достал скатерть, припасы и стал накрывать на стол. Съестного у нас было в достатке: острый салат карри, ломтики манго, хрустящий кубинский хлеб. Для Барбары — бутылочка шардонне «Ранчо Сисквок», «Хайнекен» — для меня. И что особенно приятно: птичек здесь не было. Желтые очаровательные бананчики в такую «холодрыгу» не залетают.

Скоро вернулась Барбара.

— Есть четвертаки?

Я вытащил из кармана пригоршню монет и ссыпал их Барбаре в ладонь, где уже позвякивала мелочишка.

— Тебе зачем?

— Сейчас узнаешь.

Она ушла и скоро вернулась с газетой в руках. Это был воскресный выпуск «Майами геральд». Барбара демонстративно раскрыла передо мной первую страницу.

— Ты погляди, целая передовица, — сказала она.

Со страницы взирало мое собственное юношеское лицо, снятое допотопным фотоаппаратом. Я в оранжевой футболке, сорок четвертый номер. И заголовок: «Атака Зака! Мафиози на крючке. „Дельфин“ спасает даму сердца».

— «Даму сердца»… Это они тебя так обозвали?

— Ну да, по-моему, звучит складно. Вполне простительно.

— «Мафиози»! Это Ортис-то? — снова возмутился я. — Да какой же он мафиози?! Обычный мелкий мошенник.

— Ну и что? Так солиднее. Отличная статейка, просто гениальная. Тебе почитать?

— Сделай милость.

Развалившись в тенечке, я потягивал «Хайнекен». Барбара говорила, а я слушал. По мне — так пусть читает что угодно: мелкий шрифт на засыпке для кошачьего туалета, состав средства на флаконе с аэрозолем. А видеть ее при этом — двойное удовольствие. Кровь закипает. Неужели можно пресытиться этой бесподобной женщиной? Никогда!

— Генеральный прокурор Вильям Шиффер, который два года назад засадил Частина за решетку, со всей ответственностью заявил, что лично подаст прокурору заявление на апелляцию. Слушай дальше, это цитата: «Зак Частин должен быть полностью оправдан и восстановлен в своих правах. Американский народ будет стоя аплодировать своему герою», — сказал Шиффер.

Я хлебнул пива, закусил салатиком. На мой вкус, перца не хватает, но и так вполне сносно. На небе — ни облачка, с воды дует легкой прохладой. В отеле «Маркиза» нас ждет снятый на три дня номер. Поначалу мне там не понравилось — не про мою честь, — зато теперь…

Барбара читала дальше.

— «Следственные органы сообщили, что замысел перевезти золотые самородки в форме баллонов для дайвинга принадлежал Ортису и его соучастникам из Панамы. Когда два года назад Частина арестовали в его родовом поместье в Ла-Донне, представители властей не заметили находившиеся на борту слитки весом почти восемьдесят фунтов каждый».

— Тут им что, Англия? Да в целой Флориде нет ни одного родового поместья. Это должен быть замок: восемнадцать комнат, двадцать семь туалетов, свое кладбище, дворецкий… Да и вообще лет пятьсот надо землей владеть.

— Зак, умолкни. — Пригубив вина, Барбара продолжала: — «В результате облавы, которую спланировали и осуществили федеральные агентства вкупе с представителями местных правоохранительных органов…»

— Вранье! Это все мы с Дрыщом спланировали и сказали этим клоунам, когда их выход.

— Зак, пожалуйста, угомонись. Неужели тебе недостаточно всенародных аплодисментов?

Я умолк.

— «В результате облавы…» Так-так-так… А-а, вот: «…федеральные власти конфисковали девять золотых слитков. Их общая стоимость оценивается приблизительно в девять миллионов долларов. Ортису предъявлены обвинения в…» — Барбара прекратила читать, отложила газету и взглянула на меня. — Зак, поправь, если я ошибаюсь: помнится, ты говорил, что баллонов было десять, так?

Я допил бутылочку пива и откупорил новую. Нас ждет пентхаус в отеле «Маркиза» за три тысячи долларов в сутки, и мы собираемся здорово отдохнуть на солнечном побережье.

— Зак, отвечай, — настаивала Барбара. — Разве их было не десять?

Я оторвал ломоть хрустящего кубинского хлеба, глотнул «Хайнекена». Эх, чудесный выдался денек!

Примечания

1

Песня чернокожего автора-исполнителя Уинстона Груви «Yellow bird», или иначе «Миссис Джоунс». Циничный рассказ о девушке, «желтой пташке», которую мать, миссис Джоунс, держала взаперти (как в клетке), оберегая от разных проходимцев, и о пареньке, который после долгих усилий добился-таки цели, а когда залез своей «мечте» под юбку, немедленно потерял к ней интерес. Песня эпохи 70-80-х. — Здесь и далее примеч. пер.

2

Здесь: взять его (исп.).

3

Слип — сооружение для подъема небольших судов на берег.

4

Мол — сооружение, возводимое в море у гавани в виде прочной стены, примыкающей одним концом к берегу; служит для защиты порта от волн со стороны открытого моря и для причала судов.

5

Понял (исп.).

6

Агентство по контролю за применением законов о наркотиках.

7

Группа специального назначения полиции.

8

В функции Секретной службы, помимо всего прочего, входит отлов фальшивомонетчиков, поскольку подделка денежных знаков считается в США тяжким преступлением.

9

Пейсли — особая расцветка ткани, по названию города в Ренфрушире, Шотландия.

10

Арабское блюдо из крупы, баранины и овощей.

11

Деревянная или металлическая стойка, поддерживающая вышележащую палубу судна.

12

Не говорю по-английски, господин (искаж. исп.).

13

Имеются в виду тропические птички бананаквиты.


на главную | Багамарама | настройки

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу