Книга: Бульдог. В начале пути



Бульдог. В начале пути

Константин Георгиевич Калбазов

Бульдог

Бульдог(СИ) – 1

Бульдог. В начале пути

Название: Бульдог

Автор: Калбазов Константин

Серия: Бульдог – 1

Издательство: СамИздат

Страниц: 352

Год: 2014

Формат: fb2

АННОТАЦИЯ

Альтернативная история…

18 век. Век технической революции и прорыва научной мысли. Сложный и противоречивый период для России. Век дворцовых переворотов. Век в котором российский трон держался на хрупких женских плечах. Но что если все было бы немного иначе? Или совсем по другому? И к этому, другому ходу событий, наш современник, Сергей Иванович Буров, оказался тоже немного причастен….

Константин Калбазов

Бульдог

ГЛАВА 1

— Сергей, тебе не кажется, что ты замахнулся на неподъемное.

— Почему? Потому что до нас никто ничего подобного даже не пытался сделать?

— До тебя, Сергей. До тебя.

— Вот значит как. Еще несколько минут назад у меня была команда, а теперь получается — ее нет.

Буров многозначительно посмотрел на широкую дверь кабинета, за которой недавно скрылся последний участник вечернего совещания. Вопросов требующих рассмотрение было предостаточно, так что засиделись допоздна. Сергей Иванович вообще не любил обсуждать все и со всеми, поэтому совещания проводимые им проходили в несколько этапов.

Вопросов хватало, в особенности касаемо коммунальных служб. Боже, когда он избирался на главу города, он даже не представлял, что эта структура будет занимать так много его времени. Ему пришлось изрядно попотеть, пока удалось поменять руководство жилищно-коммунального хозяйства и комбината благоустройства города. Кто бы мог подумать, что даже в этом вопросе столько подводных камней. Но ничего, осилил. Теперь там были люди из его окружения, проверенные не одним годом совместной работы.

Наличие на этих должностях проверенных кадров вовсе не означало, что все тут же наладится. Как бы не так. Сразу же стало только хуже. Как оказалось работа-то там велась, эдак ни шатко ни валко, да и чего уж, все больше себе в карман, но люди к этому уже привыкли. Поэтому обозначилась некая группа из особо неуемных граждан, что мешала тихой и беззаботной жизни слуг народа, вот пожалуй и все неудобства. Это все было как-то привычно. Для прежнего руководства. Новому же стало доставаться от всех и вся и что самое интересное по нарастающей.

Дело тут вовсе не в том, что они ничего не делали. Наоборот. Все неприятности начались когда люди увидели, что новые руководители начали работать. Нет, ну раз уж работаете… Количество жалоб, просьб, ходатайств, предложений и просто требований перевалили все мыслимые и немыслимые пределы. Люди как с цепи сорвались. Такое впечатление, что вот сменилось руководство и все сразу же стало плохо, настал конец света не иначе.

Целый год ушел на то, чтобы успокоить это разволновавшееся море. Средств, разумеется не хватало, и если бы взялись за все и сразу, то даже при условии, что никто ни копейки не украдет, все одно ничего не добились бы. Касательно того, что к рукам его ставленников ничего не прилипает, Буров был уверен, тут отдельная история, а вот про их подчиненных этого сказать было нельзя. Ну да чистку в одночасье не проведешь, да и размеры этого прилипающего уменьшилось в разы. А после того как парочка из тех, кто не уловил новых веяний угодил на скамью подсудимых, и получили реальные сроки, остальные стали проворачивать свои дела с большей долей осмотрительности.

Так вот. Чтобы не распыляться выбрали пару основных направлений и сосредоточили усилия на них. Про остальное так же не забывали, но там только чтобы не развалилось. Появились первые результаты. Люди поутихли, немного умерив свои аппетиты и внимательно наблюдая за тем, как будут развиваться события. Буров вовсе не собирался никого обманывать, но всему свое время, согласно утвержденных планов и очереди.

Не осталась без внимания и состав администрации города. На всех ключевых местах очень быстро обосновались представители команды нового главы. Для горожан как бы ничего не изменилось. По городу все так же продолжались строительства различных объектов, как то — бутиков, магазинов, торгово-развлекательных центров или попросту зданий, которые их владельцы намеревались сдавать в аренду. Вот только участки стали выделяться не там, где хотелось бы будущим владельцам, а там где это было возможным и не противоречило нормативным актам. Точно так же обстояло дело и с разрешением на строительство, потому как наличие земли в собственности вовсе не означает, что ты можешь построить то, что твоей душе будет угодно.

Разумеется и тут среди граждан нашлись недовольные, ну да всем мил не будешь. А вот сами застройщики буквально взвыли. Поначалу решили, что неуступчивость руководства города связана с повышением ставок, в неофициальном прейскуранте цен. Но как выяснилось ничего подобного. Дураков лезть напрямую с деньгами в конверте не нашлось. Прощупали людей, город не особо большой, знакомых хватает. Не берут, уроды. Так чего хотят-то!?

И ведь никто не задался вопросом, что если строительство не противоречит строительным нормам и плану развития города, то никто даже и не заикнется о том, чтобы что-то поиметь с застройщика. Требования были самыми минимальными — по возможности не трогать зеленные насаждения и в обязательном порядке благоустроить прилегающую территорию. Но тут ничего сверхъестественного, разве только эти деревья, ну да с этим можно и смириться.

Было еще одно очень неприятное для ведущих строительство. Теперь ни о каком вольном производстве работ не могло быть и речи. Мало было представить проект, так еще и работы производить под авторским надзором, а тут уж не схалтуришь и на материале не сэкономишь. Проектировщик не дурак подмахивать бумаги не глядя, потому как за это можно и поплатиться, да еще и зона вполне себе сейсмоактивная. Те кто строил на продажу, смотрели на администрацию волком, ведь теряют в прибыли. Кто строил для себя, кряхтел, но все же понимал, что в результате так будет все же лучше.

Все бы ничего, если бы Буров на этом и остановился. Но на третий год пребывания в своей должности, когда его позиции окрепли, а сам он окончательно разобрался с подводными течениями, Сергей Иванович вдруг решил сунуть свой нос в дела минувшие. В частности заняться вопросами правомерности уже существующих объектов. Он вполне серьезно намеревался навести порядок в этой среде.

Может показаться, что вопрос далеко не первостепенной важности и потом в этих зданиях имеются рабочие места. Но это только с одной стороны. А если взглянуть с другой. Здания построены с прямыми нарушениями строительных норм, без предусмотренных автомобильных стоянок, вплотную к тротуарам и как следствие проезжей части. Все это ведет к скученности и уменьшению пропускной способности дорог.

Иными словами вместо благоустройства, чему должны способствовать новые, современные постройки, эффект совершенно противоположный. Причем по разработанным проектам все должно было выглядеть совсем иначе, как впрочем и архитектура самих зданий. Тут главное получить разрешение под любым благовидным предлогом, а потом уже начинаешь городить огород, как твоей душе угодно.

Разумеется город становится в позу и начинает тыкать в проект, но не настойчиво так, не серьезно. Подаешь в суд и вводишь в эксплуатацию, отдав энную сумму. Судья разумеется не дурак и понимает, что его решение может быть легко оспорено в высшей инстанции. Но все прекрасно понимают, что все смазано и город дальше судиться не пойдет, а это решение нужно только для того чтобы оно было, в качестве страховки.

Для воплощения задуманного Буровым в жизнь, был задействован один из ведущих юристов столицы, услуги которого были ой как не дешевы, но и выхода иного не было. Нет у них права на ошибку. Только успех. Владельцы первых трех объектов, которые намеревался снести глава города, были людьми при деньгах, но не сказать, что обладали огромными состояниями. По большому счету представители среднего класса. Хотя, это с какой колокольни поглядеть.

Выбраны они были по совету все того же юриста. При решении вопроса с ними, руководство города не должно было столкнуться с особо сильным противодействием, а потому и шансы на успех были куда выше. Потом, когда создастся прецедент, можно будет браться и за более крупную рыбу.

Город охватила легкая паника. Ну как легкая. Для всех по разному. Владельцы зданий и магазинов, чувствующие, что у них рыльце в пушку начали в спешном порядке выставлять недвижимость на продажу. Цены ухнули вниз. Рядовые горожане посматривали на 'хозяев жизни' с нескрываемым злорадством, в особенности те, кто всячески противился строительству и потерпел неудачу в этой неравной борьбе. Никто не сомневался, что их 'бульдог', как за глаза называли Бурова, никому не попустит.

Сейчас как раз закончилось очередное совещание, на финальном этапе которого обсуждался вопрос, выхода на финишную прямую дел по трем объектам, подвергшимся первой атаке. Все шло как по маслу. Юрист заявлял, что у судей не останется иного выбора, как принять законное решение. Чего скромничать, к своей части он подошел весьма вдумчиво, не оставляя шанса ни на какие увертки. Все же молодец, настоящий профи.

— Ты не передергивай, Сергей.

Глядя прямо в глаза своему начальнику осадил его мужчина средних лет, крепкого сложения, с наметившейся полнотой и шрамом на левом виске. Говорил он с нескрываемым беспокойством, хотя весь его облик указывал на то, что встречать опасность грудью ему не впервой. Но тут он вроде как волнуется и не по детски так.

— Команда у тебя была, есть и будет, — продолжил мужчина, — но только пока есть ты сам.

— Ты это сейчас к чему, Вася?

— А все к тому же. Пока ты во главе, все тип топ, а если тебя не станет и нам всем не удержаться и начинания твои развеются. И плевать, что я целиком на твоей стороне. Другая метла начнет мести по новому. Ты решил разворошить муравейник и думаешь, что тебе все сойдет с рук. Ошибочка.

— Я тебя умоляю. Ну не грохнут же меня. Сейчас не лихие девяностые и даже не начало двухтысячных. Второй десяток пошел на размен.

— Ты был бы прав, если бы оставил все в прежнем виде. Ну скрипит народ. Ну проявляет недовольство. Ну и черт с ним. Покумекают, прикинут где и как еще можно заработать, не глупые разберутся. Но ты решил разворошить старое и уже устоявшееся. А ведь то, что ты планируешь снести, стоит не один десяток миллионов. Будет достаточно тех, кто будет только сотрясать воздух своим недовольством, но найдутся и те кто решит, что нет человека, нет проблем, а главное больших убытков. Ведь если ты добьешься своего, то многих попросту пустишь по миру.

— Они знали на что идут, когда затевали незаконное строительство и отваливали солидные взятки. И кстати. Все свои вложения они уже успели отбить и даже навариться. И ты и я так же имеем подобную недвижимость и как там обстоят дела знаем не понаслышке. Только мы в отличии от многих строили по закону, хотя, нам это вышло дороже и все равно мы в барыше.

— Ну и что с того? Ты хочешь отобрать у людей бутерброд с маслом и думаешь, что они так легко на это согласятся?

— А чего это ты только сейчас забил в набат? Чего не тревожился в начале?

— Потому-что тогда, думал так же как и ты.

— А теперь иначе?

— Не надо на меня так смотреть, Сергей. Мы с тобой слишком много пережили и сомневаться в моей дружбе ты не имеешь никакого права, ни законного, ни морального.

Что и говорить. Пережили они и впрямь много. Началось все еще в рязанском высшем воздушно-десантном командном училище, где они вместе учились. Потом Афганистан, куда попали служить два молодых лейтенанта за год до вывода войск. Там оба были ранены и в память об этом этапе службы, у Василия Евдокимова на виске остался шрам, подобную же отметину, но только на бедре имел и Сергей Буров. Ранило их кстати в одном и том же бою. Их спецгруппа попала в засаду и полегла практически сразу, а они вдвоем отбивались чуть не от взвода духов. Спасибо командиру полка, среагировал вовремя и сумел вытащить хотя бы их двоих.

Потом был Таджикистан, дальше первая чеченская, от первого и до последнего дня, после которой их пути на некоторое время разошлись в связи с увольнением Бурова. Но через несколько лет они снова сошлись и уже больше десяти лет не расставались. За это время их дружба так же успела пройти не одно испытание, в том числе и деньгами. Нет, сомневаться в дружбе Василия он не имел никакого права.

— Прости, дружище. Я что-то того…

— То-то и оно, что того. Ладно, проехали, — примирительно произнес Евдокимов. — Ты над другим подумай. Ведь по городу ездишь, видишь сколько продается недвижимости.

— Разумеется вижу. Пытаются вытянуть хоть что-то. Утопающий хватается за соломинку.

— Ага. А ты в курсе, что у многих зданий уже поменялись хозяева, хотя объявления о продаже все еще и висят?

— Что? — Новость была просто ошеломительной.

Чтобы нашелся идиот решивший вложить солидную сумму под такое рисковое предприятие? Нет, ну может быть один дурак и найдется, ну два. Но Василий говорит чуть не о массовом помешательстве. Да еще и сделки проворачиваются в тайне. Тут ведь не нужно ставить в известность власти, дела касаются частной собственности. Ни регистрационная палата, ни налоговая инспекция вовсе не обязаны ставить в известность главу города о сделках. Частная собственность переходит из рук в руки, делов-то.

На подобный шаг может пойти только тот, кто обладает какой-то информацией, позволяющей рассчитывать на удачный исход предприятия. Помнится он тоже, рискнул и весьма серьезно, поставив все на кон и выиграл. Август тысяча девятьсот девяносто восьмого многих низверг в пучину, но только ни тех, кто обладал хотя бы толикой информации. Ему повезло и год ставший для многих трагедией, для него оказался стартом.

Но на что могут рассчитывать в нынешней ситуации те, кто вкладывается в недвижимость, само существование которой под большим вопросом? Компенсация от государства? Бред. Скупить подешевке, а когда затея главы провалится навариться? Но у города просто нет шансов проиграть.

Невозможно все и везде утрясти. Одно дело когда за дело берется двухкопеечный адвокат и совсем другое, столичный умник с именем, да еще с легкостью согласившийся на основную оплату после выигрыша дела. Перекупили? А оно ему надо? Он человек не проигравший ни одного дела, человек с репутацией. Рисковать именем даже ради солидного барыша, не в его интересах.

Остается только одно. Кто-то уверен в том, что до суда не дойдет. А случиться это может только в том случае, если отступит он, Буров. Но он отступать не намерен ни под каким видом. Причина такого желания была наивной, но он так не считал. Он хотел навести закон и порядок вот здесь, в своем городе. Сергей верил в то, что он не одинок и найдутся многие кто захочет приложить усилия, чтобы увидеть Россию сильной и самодостаточной страной.

Для этого каждый просто должен делать ровно столько, сколько способен. Рабочий, качественно и в срок, свою работу. Чиновник исполнять свои обязанности, а не думать над тем, как бы остричь очередного посетителя за то, что по сути является обязанностью должностного лица. Сам Буров имел возможность навести порядок в отдельно взятом городе и был намерен этого добиться. А там, чем черт не шутит, может появится и более широкое поле деятельности, но сейчас он здесь. Пока здесь. Но как видно, кто-то решил, что глава города засиделся на своем месте. Однако, убивать…

— Вижу, что теперь и тебя проняло, — медленно качнув головой, произнес Евдокимов.

— Это не то, что ты подумал. Когда…

— Когда я узнал? Буквально перед совещанием.

— Стареешь, Василий.

— Возможно. Во всяком случае, я этого не ожидал, — вздохнув, повинился тот.

После увольнения в запас Евдокимов не найдя себя на гражданке устроился в милицию, где служил в уголовном розыске. К моменту, когда он снова встретился с Сергеем, выслуга вполне позволяла ему уйти на пенсию, спасибо бурной молодости прошедшей в горячих точках. Дела его бывшего сослуживца быстро шли в гору и он как раз искал человека на должность начальника службы безопасности и того, кто бы мог возглавить только-что созданное частное охранное предприятие. Вот этим вопросом и занялся его друг, с которым пережито было немало и которому он мог по настоящему доверять. Так-что, укор звучал вполне обоснованно.

— Ладно. Завтра с утра жди меня в своем офисе. Собери все руководство, — подразумевая свое строительное управление, в настоящий момент оформленное на супругу, распорядился Буров. — Если меня и есть за что прищучить, то только там.

— Ты думаешь они станут заморачиваться с уголовным преследованием? Сергей…

— Вася, не поднимай бурю в стакане. Убийство главы города никто не спустит. Тут такое начнется, что мама не горюй. А тот кто стоит за этими приобретениями хочет заработать, возможно еще и спасти свои активы. Незачем ему поднимать такой шум.



— А если…

— Нет никаких если, и быть не может. Было бы, давно взяли бы за задницу, просто чтобы поиметь и навариться.

— Я тебя понял. Сергей, я тут это…

— Что-то еще, в подобном духе? Нет? Тогда все завтра.

— Короче, со мной приехали четверо ребят. Они в твоем распоряжении.

— Телохранителей выходит решил приставить.

— Сергей, самые простые решения, зачастую оказываются самыми действенными, — упрямо набычился Василий.

— Не дури. Не хватало еще выглядеть смешным. Отпусти ребят. Говорю тебе, все нормально. Это уже перебор.

— Ну тогда, хоть это.

Евдокимов достал из своего портфеля кобуру с пистолетом и запасной обоймой и положил перед другом. Затем оттуда же был извлечен обычного конторского вида журнал, который Василий сноровисто раскрыл на нужной странице и присовокупил к оружию. Сергей Иванович без труда опознал книгу выдачи оружия их ЧОПа и многозначительно посмотрел на Евдокимова.

— Или так, или парни останутся с тобой. Расписывайся, — упрямо буркнул тот, впишись в друга не менее многозначительным взглядом.

— Лучше перебдеть, чем не добдеть. Так, Вася?

— Пусть все закончится, потом вместе смеяться будем.

— Ладно.

Буров быстро расписался и отодвинул от себя книгу. Потом недовольно вздохнув, под пристальным взглядом своего начальника службы безопасности, начал укреплять кобуру на поясе. Может с деловой хваткой и Василия и послабее, чем у самого Сергея, но характер у него был упертый. Поэтому никаких сомнений, это самое малое, на что он согласится.

— Теперь все.

— Девятый в стволе, — с явным неудовольствием произнес Евдокимов, подразумевая, что оружие уже изготовлено к бою. Все как во времена их бурной молодости.

— Я догадался, — подтверждая свои слова легким кивком, произнес глава города и закончил, похлопав по кобуре, — Все это ерунда, Вася. Завтра в восемь в управлении. Засада где-то там и нам нужно понять где. Все. До завтра. Мне еще нужно немного повозиться с документами.

Вопреки последним словам, Буров за документы так и не взялся. Не то настроение. Ему никак не удавалось отвлечься от одолевавших его мыслей. Не сказать, что он прожил безгрешную жизнь, хотя ни о чем и не жалел. В том, что по нему ударят, он не сомневался. Но откуда будет нанесен удар? Этот вопрос не давал покоя.

Мысли как-то сами собой свернули в другую сторону. Отчего-то на ум стали приходить только воспоминания. Безоблачное детство, в рядовой советской семье. Осуществившаяся мечта, когда на его плечи легли голубые погоны с желтым курсантским галуном. Он тогда уже был на пути к осуществлению своей мечты, стать офицером ВДВ.

Потом были Афганистан, Таджикистан, Чечня. Ранение, госпиталь, награды, бесконечные командировки, семья, проживающая в отцовском доме с его родителями и с которой он виделся крайне редко. Жена порывалась уехать с ним, но брать ее в горячие точки, глупее не придумаешь. Так и жили порознь, видясь раз в год, во время отпусков. Спасибо родителям, если бы не они, то неизвестно осталась бы у него семья или он ее потерял бы. И жене спасибо, чего уж, хлебнуть ей пришлось.

Первая чеченская его все же сломала, хотя он считался стоящим боевым офицером, имеющим на счету несколько удачных боевых операций. Во время одной из них, он трое суток висел на плечах одной банды, имея только десятерых бойцов. Тогда он сумел прижать более трех десятков боевиков. В не такую уж и удачную для федералов кампанию, уступая по численности, гонялся за превосходящим противником, перебил всех, да еще и не потерял ни одного из своих. А ребятки у него были не спецназовцами. Вот тогда-то он и получил свое прозвище, 'бульдог', подразумевающую мертвую хватку.

Сразу после хасавюртовских соглашений, он написал рапорт на увольнение. Понять и принять предательство правительством своих же солдат он не сумел. Он не знал как будет жить, потому что к этому времени жизнь на гражданке ушла значительно вперед, но и служить дальше больше не мог. Ему оставалось только получить причитающиеся ему боевые и распрощаться с армией навсегда.

В то время, у братвы была такая статья дохода — рэкет контрактников и офицеров. Их 'стригли' после получения боевых. Механизмы были различные, ставки так же от тридцати до пятидесяти процентов от заработанного. Не минула эта чаша и его. По выходу за пределы части с карманами полными денег, он столкнулся с троими. Ребята явно привыкли иметь с куда менее решительно настроенными лицами, Сергей же не намерен был расставаться с, в прямом смысле, кровно заработанными деньгами. Результат этой встречи три трупа.

Он слишком поздно сообразил, что следовало бы одного оставить, уж больно все смахивало на прямую наводку. Братки знали точно, сколько он получил и сколько должен отслюнявить. Очень хотелось познакомиться поближе с тем, кто занимался сливом информации, но три трупа не располагали к тому, чтобы затевать расследование. Тут важно было унести ноги и постараться не наследить.

Не наследил. Мало того, на него не вышли и братки. Возможно это была какая-нибудь отдельная группа из трех качков и наводчика, одного из имеющего доступ к ведомостям. Та история не нашла никакого продолжения.

Уволившись, Буров вернулся в родной город к семье. Тут ему повезло встретиться с другом детства, он занимался скупкой чеков на северах, приобретением по ним автомобилей и реализацией оных. Сергей влез в это несколько поздно, но зато вложил в предприятие все свои наличные средства, на чем сумел изрядно заработать.

Потом грянул август девяносто восьмого. Ему опять повезло. Жена работала в банке и что-то там такое услышала, о чем поведала мужу. Долго размышлять он не стал. К этому моменту у него имелась солидная сумма в долларах, несмотря на то, что зеленый американский рубль уже несколько лет держался на одной отметке, Сергей предпочитал доверять ему. Была трехкомнатная квартира, имелось четыре газели, бегающие по маршруту с наемными водителями и приносящие доход. Имелась машина, новенькая девяносто девятая.

Сергей продал все. Продал поспешно и по заниженной цене. Никто не удивился подобной поспешности, мало ли где и как мог залететь человек. Не удивились и торговцы валютой, когда он кинулся покупать доллары. Есть долг и нужно отдать долларами, обычное в общем-то дело. А потом грянул гром.

На этой афере он сумел увеличить свой капитал чуть ли не в пять раз. Угрызениями совести он не мучился. Ведь те кто бросился скупать его имущество по бросовым ценам, то же не особо терзались, хотя перетерпи они пару тройку дней, успей перевести рубли в доллары… Время такое, так что приходилось выживать. Он лично, никого не обкрадывал и по большому, ничего противозаконного не делал. Чего не скажешь о правительстве, в очередной раз огревшим своих граждан по голове. Многие так и не смогли оправиться от того страшного удара. Но только не он.

Потом была подсмотренная в краевом центре идея с радиотакси. Это ноу-хау только-только начало шествие по стране и он был первым, кто догадался открыть подобную фирму в их городе. Буквально за месяц он с легкостью отбил все свои вложения и получил серьезную прибыль. К этому времени в фирме работало около сотни водителей. И на этот раз ему не нужно было выкладывать деньги на техническое поддержание транспорта, как это было с маршрутками. Водители приходили работать на своих автомобилях и за техническим состоянием следили сами.

Казалось бы, вот оно золотое дно. Довольны все. Довольны водители, потому как зарабатывали весьма серьезные деньги по тем временам. Довольны пассажиры, потому что теперь было достаточно позвонить и в кротчайшие сроки транспорт будет стоять под адресом, а цена в сравнении с теми же частниками просто смешная. Если кто и проиграл, то те же частники, но тут уж никуда не денешься, конкуренция.

Уже через месяц открылось сразу шесть фирм. Еще через один их стало восемнадцать, через год цифра подобралась к тридцати. И это в небольшом городке с населением около ста тысяч человек. Тем не менее, работы хватало всем, а фирма Сергея продолжала лидировать, при этом и его доходы не упали, что объяснялось повышенным спросом. Но долго подобное продолжаться не могло, слишком большая конкуренция. Нужно было искать что-то более стабильное.

Имея запас денежных средств, он влез в строительство. Проблем с квалифицированными работниками не возникало, и он сумел собрать вокруг себя инженеров и прорабов с большим опытом работы за плечами, которые остались не удел после развала госпредприятий. Построил одно здание, с успехом его продал, построил еще два, и так же сумел реализовать. С бутиками и сомнительными участками не связывался. Земли тогда в городе еще хватало с избытком.

Разумеется не прошло без противостояния с горожанами. А и то, кому понравится, что у кого-то денег куры не клюют и они строят такие здания. Но если вокруг других объектов кипели страсти, у него все проходило более или менее спокойно. Во-первых, сдружившись с проектировщиком он последовал его совету и строил строго придерживаясь строительных норм и правил. Так что, даже в случае суда, мог без труда доказать свою правоту. Во-вторых, он никогда не обижал людей. Откровенно разъяснял как обстоит все на деле, пояснял, что выиграет любую судебную тяжбу, но как нормальный человек готов оказать соседям посильную помощь, в разумных пределах. Где-то это были детские площадки. В другом месте прокладка канализации, которая собственно все одно была необходима для его объекта. В третьем установка на подъезды металлических дверей с кодовыми замками.

Оно и не особо затратно в сравнении с объемами строительства и все одно экономия. Судебная тяжба могла вылиться куда дороже. Тут даже не стоило брать в расчет сами затраты, на разрешение конфликтов. Одно только приостановление строительства, уже грозило изрядными убытками.

Все бы хорошо, если бы на начавшего преуспевать строителя не обратили внимание авторитеты воровского мира. Но платить им он отказался, послав по известному адресу и заявив, что если те не отвяжутся, то он обратится в правоохранительные органы. Может кому и западло, но он не погнушается, по понятиям пусть живут те, кто выбрал такую жизнь.

И тогда ему пригрозили расправой. Вот так, походя наехали и поставили в известность, если он не станет платить, то поплатится не только он, но и его близкие. Зря они так. Сергей понятия не имел, насколько те серьезно настроены, все же был уже двухтысячный, а не девяностые, но память была еще свежа. Рисковать собой он был готов, но семья…

На правоохранительные органы надежды были слабыми. Сыграла тут свою роль и их продажность, и их беззубость. А возможно он ошибался и если бы обратился, те непременно помогли бы. Но факт остается фактом, в милицию Сергей не пошел. Вместо этого он разыскал одного из своих бывших бойцов. Тот проживал в селе и дела у него были прямо-таки швах.

В один из вечеров, еще до истечения времени ультиматума, поставленного Сергею, на одну из саун было совершено вооруженное нападение. Трое в масках, вооруженные автоматами устроили там настоящее побоище. Девять трупов. Выжили только две женщины обслуживающего персонала, которых не тронули, да повезло путанам, которые попросту не успели подъехать на место работы.

В том, что случилось дальше, вины Сергея не было. Парни на радостях и на кураже напились и улетели с трассы. Три трупа. При них обнаружили оружие, крупную сумму долларов, а так же драгоценности, дорогие часы, золотые портсигары и зажигалки. Короче то, что налетчики посчитали своей добычей и забрали с трупов. Дело списали как вооруженный разбой и прекратили в связи с гибелью фигурантов. Все. Концы обрубились.

После этого случая, Сергей всерьез озаботился безопасностью, благо его строительное управление разрасталось. По этой причине он создал ЧОП, на руководство которым пригласил своего старинного товарища, Евдокимова. После этого на него наезжать больше не пытались. А может остановил их вовсе и не ЧОП, а то что по городу поползли слухи о том, что Бурова лучше не трогать. Как бы то ни было, но с ворами все устаканилось, вроде как и само собой.

Как известно жить без проблем трудно. Не интересно так, когда все гладко и спокойно. Вот и ему не жилось тихо. Вернее он бы с удовольствием, но вот то обстоятельство, что этот гад жирует а бедные работники ОБЭП влачат жалкое существование не давало им покоя. Пришлось столкнуться с милицией. Нет, он честно предоставлял все сведения, благо предпочитал обходиться без левой бухгалтерии и сверх прибылей, потому как придерживался простого принципа — человеку для жизни много не надо.

В этом его полностью поддерживала жена, наблюдая за тем, как сходят с ума дети во многих обеспеченных семьях. Так что, в быту они были достаточно скромными. Хотя, пожелай, то могли бы и развернуться. Даже несмотря на жесткую конкуренцию, фирма такси, полностью легшая на плечи жены, приносила стабильную и немаленькую прибыль. Все же удачный и своевременный старт, что-то да значат. Капала копейка и с трехэтажного здания, сдаваемого в аренду, сразу нескольким арендаторам. А тут еще и строительное управление.

Проверка парализовала деятельность практически всех его активов. Досталось и ЧОПу. Но он терпел и пытался честно понять, что тут вообще происходит. Он конечно же не вчера родился. Но одно дело, когда приходят и треплют за ушко того, у кого рыльце в пушку. И совсем другое, когда ты работаешь, выполняя все требования закона. Он прямо спросил — что вообще происходит. Объяснили.

Повезло только двум операм, которые не имели отношения к проверке его управления. Нет, на этот раз Буров не стал приступать закон. С чего бы? Ведь никто не собирался покушаться на его семью. Сработали служба собственной безопасности и прокуратура. Единственно, что он сделал, это приплатил и тем и другим, но не за фальсификацию дела, боже упаси, а чтобы эти завистливые архаровцы не смогли выскользнуть. Заплатил кстати, больше чем с него требовали неудачливые вымогатели, но ничуть об этом не пожалел.

С тех пор в городе его стали называть 'бульдогом'. Он здорово веселился, когда об этом услышал. Уже второй раз к нему прилипало это прозвище. Правда к этому времени Сергей свет Иванович успел погрузнеть и наесть щеки, так что, положа руку на сердце, отдаленное сходство, присутствовало. Но хотелось думать, что связано это с другим. Ну, очень хотелось. А чего вы хотели, редко какой мужик будет спокойно реагировать на то, что его тыкают в непропорциональную комплекцию. Про женщин помолчим, потому как это вообще отдельный вопрос. Нет, точно лучше помолчать.

Наконец ситуация в стране стала меняться. Во всяком случае, настал тот момент, когда он поверил в это и решил, что оставаться в стороне не может. О том чтобы лезть в думу не могло быть и речи. Да и не интересно это было Бурову. Хотелось навести порядок у себя в городе. Он не вступал ни в какие партии, а пошел на выборы главы городской администрации сам. Ему не было необходимости демонстрировать людям свою заботу. Горожане и так видели, что собой представляет этот кандидат, потому как он жил среди них и даже когда не думал о выборах жил по совести.

Им была построена церковь. Поддерживалась спортивная школа, где имелись два зала — секции самбо и бокса. Тренировки были бесплатными, и только для детей из малоимущих семей. В качестве платы каждый обучаемый должен был предоставлять на проверку дневник. Прямо как в его детские годы. Многие мальчишки и девчонки, взялись за ум и во всяком случае, сумели нормально закончить школу. За что родители были ему искренне благодарны.

Несмотря на то обстоятельство, что в этом спорт-клубе могли заниматься только дети проходящие обучение в средней школе, он сумел дать толчок, троим ушедшим в большой спорт. Буров всячески поддерживал земляков, и уже были кое-какие достижения на международном уровне. Разумеется, они не могли не отблагодарить его, парой выступлений в поддержку своего кандидата.

Он выступал спонсором на различных конкурсах, будь то танцевальные или художественные. Тут вина его дочерей, одна из которых хорошо танцевала, а вторая рисовала. Но все по честному. Его дети ни разу не взяли первых мест. В родном городе. Их просто засуживали, и Буров в этом искренне каялся перед женой и дочками. Но их таланты были оценены в других городах, и этими победами они гордились вполне заслуженно, высоко неся нос перед радостным отцом.

Его управление помогало с ремонтом в детских садах, не отличающихся престижностью, но зато выделяющимися более скромным финансированием. За что так же получал толику уважения горожан.

Оказывал помощь детскому дому. Здесь он бывал минимум раз в неделю, вникая в трудности подшефных и оказывая посильную помощь. Практически все воспитанники называли его 'наш дядька Сергей', бывало и в драку лезли, если кто о нем отзывался негативно. А главное, каждый знал, что если пожелает, то Буров предоставит им рабочие места, разумеется не наобум, а после получения специальности, чему он так же способствовал.



Все это носило не эпизодический характер, а было частью его жизни. Так-что, когда он засобирался на выборы, никто не сомневался в том, кто именно победит. Его тут же начали одолевать эмиссары различных партий, ни к одной из которых он так и не примкнул.

Кто знает, может и не должно было быть никаких подтасовок. А может, все было спланировано и подготовлено. Но даже если и так, то этот номер не прошел. Кроме наблюдателей, Буров озаботился заполучить лояльность по одному члену учетной комиссии на каждом избирательном участке. Им нужно было только объявить о своей принципиальной позиции в отношении честного подсчета голосов, когда удалят всех наблюдателей и комиссия останется в одиночестве, что они и сделали.

Семьдесят два процента проголосовавших отдали свои голоса за него. За человека, ведшего не всегда праведную жизнь, но старавшегося жить в ладу со своей совестью. Возможно она у него имеет извращенную форму и он ни коим образом не может спокойно спать и видеть сны. Но он спит. Потому что верит в свою правоту и в то, что живет не напрасно.

— Что-то ты дружище расчувствовался. Всю жизнь по косточкам перебрал. А ведь говорят, перед смертью вспоминаешь… Стоп. Ты что, боишься 'бульдог'. Есть малеха. Спокойно. Плевать, что говорят. Сейчас не девяностые. Есть закон. Есть ми… Хм. Полиция, и она уже набрала свой вес и авторитет. Есть другие службы. Ну не дебилы же они так-то нарываться. Все. Пора домой.

Мелькнула было мысль оставить пистолет в сейфе, но он ее отмел. Дело даже не в том, что он чего-то там опасался. Нет. Просто оставлять без присмотра оружие… Даже в сейфе… Даже в своем кабинете… Ну его к лешему. Завтра сунет Василию в зубы, пусть уберет подальше. А пока лучше при себе. Но только чтобы ненароком не затерялся.

* * *

— Борис Викторович, разрешите.

— А-а, Петр. Проходи. Садись, — высокий мужчина, не отличающийся стройным телосложением, что с успехом компенсировал дорогой костюм, сопроводил свои слова доброжелательным жестом.

— Спасибо, Борис Викторович, — вошедший в кабинет, был несколько ниже хозяина, эдакий крепыш с кривыми ногами, что не могло скрыть никакое искусство портного.

Пройдя мягкой походкой, выдающей в нем весьма ловкого человека, хорошо владеющего своим телом, гость по имени Петр, расположился в удобном кожаном кресле, у камина. Сейчас там дружно полыхала искусственным огнем, искусственная же поленница дров. Впрочем, если доподлинно не знать, что все это бутафория, то можно было и удивиться тому, что от огня не исходит тепло.

— Выпьешь?

— Не хотелось бы, пока дело не сделано. Мало ли, как оно все. Трезвая голова, куда лучше хмельной.

— Уважаю. А вот я без подогрева начинаю буксовать, — наполняя коньяк в рюмку, посетовал хозяин кабинета.

Те кто впервые сталкивался с ним, могли ошибочно посчитать, что Борис Викторович Воронин находится на крючке у Бахуса. На это указывало то простое обстоятельство, что при любом удобном случае, он вооружался рюмкой коньяку. Но это ошибочное мнение. На самом деле, при более внимательном рассмотрении, можно было бы заметить, что с одной единственной рюмкой он способен просидеть весь вечер, при этом будучи веселым, шумным, общительным и вообще душой кампании. Он обладал уникальной способностью заражать окружающих весельем, напоить их, что говорится в хлам, при этом оставаясь абсолютно трезвым. Ну что такое пятьдесят грамм коньяку, растянутые на весь вечер.

— Как там наши дела, Петр? — Откинувшись на высокую спинку, и пригубив благородного горячительного, поинтересовался Воронин.

— Пока все по плану.

— Петр, мне не очень нравится твоя привычка, по поводу и без повода вставлять это 'пока'. Либо все идет нормально, либо нет.

— Борис Викторович, я не могу поручиться за различные случайности, из-за которых способна развалиться самая продуманная комбинация.

— Ты не сносен, Петр.

— Отчего же вы не рассчитаете меня?

— Пока ты ни разу меня не подвел.

— Пока…,- многозначительно посмотрев на своего работодателя, произнес крепыш.

— Все, сдаюсь. Уел, — Воронин шутливо поднял кверху левую руку, не имея возможности задействовать правую в которой находилась рюмка.

— Борис Викторович, разрешите вопрос?

— Вот за что я тебя ценю, Петр, так это за то, что ты сначала исполняешь, а потом спрашиваешь. Правда, дело еще не закончено, но я так понимаю, что все уже на позициях. Нус, я слушаю.

— А обязательно было действовать так радикально?

— С этим, по другому нельзя. Не понимаешь. Ладно. Ты знаешь откуда у него это прозвище, 'бульдог'?

— Странно было бы, если бы к нему приклеилось другое, при его-то внешности.

Ничего удивительного в неосведомленности подручного хозяин кабинета не было. Он был организатором мероприятий щекотливого характера и с этим справлялся просто замечательно. Информацию же добывали и обрабатывали совсем другие люди. Петр был талантлив в другом — быстро и четко выполнить команду 'фас'. А Воронин привык использовать сильные стороны своих подчиненных.

— Да-а, Буров явно не красавец и что-то такое в его облике есть, — согласился с гостем, Борис Викторович, — Но ты не прав. Погрузнел и заимел свои щеки он гораздо позже, чем к нему приклеилось это прозвище.

— Подразумевается 'бульдожья хватка'?

— Именно. Это очень опасный противник. За его спиной не одна горячая точка. Понимаю, что ты хочешь сказать, но я вовсе не о его боевом опыте, хотя он и изрядный. Главное, что он почерпнул в своем военном прошлом — решительный характер, способность быстро оценивать обстановку и действовать. Подчас жестко и беспринципно. Так вот, 'бульдогом' его прозвали еще когда он был стройным звонким и прозрачным и именно, что за хватку. Попробуй мы ему пригрозить и он начал бы действовать.

— Но это могли бы сделать другие. Мало ли народу может угодить под раздачу благодаря его затее. Да тот же бывший глава города, которому точно в этом случае не избежать головной боли. Партия, партией, но когда вскроются такие злоупотребления, мало не покажется.

— Могли бы и другие. Ну и где тогда наш интерес? Не хотят сами, тогда мы поможем, а заодно и наваримся. Сэкономленная парочка другая миллионов евро нам никак не помешают. Ты ведь в курсе, что у меня в этом городе появились собственные интересы?

— Теперь да.

— Ну вот. А этот борец за народные интересы мне там вовсе ни к чему.

— Ну можно было бы копнуть в его прошлом. У нас нет безгрешных миллионеров. Что-нибудь да накопали бы. Это он сейчас борец за светлое будущее, а что там было в прошлом, еще как посмотреть.

— Тут два момента. Время и деньги.

— Процесс затянется и вы ничего на этом не поимеете.

— И ты тоже, Петр. Но есть и третий момент. Если он докопается, что за этим стою я… Я тебе говорил, что он может действовать быстро и жестко? Кстати, действуя именно так, я еще и предполагаемого конкурента подставлю. И все будет выглядеть так, словно я пришел на освободившуюся поляну. Чистенький и непорочный. Недвижимость выкуплю у своих же подставных, ненужную продам, но уже по другой цене, когда рынок придет в норму.

— А вы уверены, что ваш конкурент его сам бы не убрал.

— Уверен. Он как раз и пошел по тому пути, который предложил ты. Время в запасе у него пока есть. Первыми под раздачу попадут рыбешки помельче. И он гад такой может успеть. Вроде у него уже что-то там вытанцовывается. Не безгрешный наш 'бульдог', совсем не безгрешный, но грехи умеет прятать очень глубоко.

— А что именно, если не секрет?

— Не секрет, но уже не имеет никакого значения. Если сработаешь как по маслу.

— А если смерть Бурова ничего не остановит?

— Еще как остановит, Петр. Россия своеобразная страна. Здесь никак не могут обойтись без лидера. Обязательно должен быть кто-то, кото будет толкать, тянуть и тащить.

— Но если они успеют подать иск…

— То проще простого убедить юриста отказаться от дела. Это никак не откликнется на его репутации. А другой, немного перетасует документацию и с успехом проиграет дело. Мы еще и доброе дело сделаем. Спасем трех предпринимателей от неминуемого разорения.

В этот момент зазвонил телефон Петра, который тот от нечего делать медленно вращал в руках. Он взглянул на экран, потом многозначительно взглянул на Бориса Викторовича. Отжал кнопку и поднес трубку к уху.

— Слушаю.

* * *

Ого. Это он конкретно засиделся. Время уже ближе к полуночи. А точнее, двадцать три сорок семь. Хм. Ну и какая собственно разница. Зря он так. Завтра, ну да все еще завтра, дел невпроворот. Да и не забыть бы, чтобы Евдокимов в обязательном порядке выяснил, кто это там так активно занялся недвижимостью. Хоть знать с кем бодаться. Наверняка Аванесов. Случись Бурову победить и тот пострадает больше всех.

На улице моросил теплый летний дождь. Но несмотря на это ему удалось разобраться со стоявшей весь день духотой и принести с собой прохладу. Сергей Иванович остановился при входе все еще укрытый козырьком, с которого стекала вода и с легким шумом по водосточным трубам, сбегала на решетку ливневки. Перед ним пролегла блестящая от влаги в свете фонарей дорожка из желтой тротуарной плитки.

Промокшие деревья, так же поблескивая влажной листвой, тихо шелестят, потревоженные легким ветерком. Они словно живые сейчас перешептываются, общаясь на только им одним понятном языке. Их городок всегда считался зеленым из-за обилия деревьев, выступающим непреложным обрамлением всех улиц и дворов. Но в последние годы деревьям пришлось изрядно потесниться. Когда-то заботливо взращенные человеком, теперь они уходили из города под все его же давлением. Пока это не приняло катастрофических размеров. Пока. Но в этом направлении усиленно работают очень многие.

Не отдавая себе отчета он с наслаждением вдохнул всей грудью ночную прохладу и непроизвольно раскинув руки, с удовольствием потянулся. Хорошо. Боже, как же хорошо. А может сейчас взять жену и прогуляться по улицам. Подумаешь дождик. А для чего существуют зонты. Хм. Это если она еще не спит. Да нет, не должна. Решено. Так и сделает. А дела… Господи, как говорится — если у вас болит, то радуйтесь, что болит, потому как не болит только у мертвых. Ну вот. Опять. Да пошло оно все.

— Чего это вы домой не торопитесь, Сергей Иванович? — Вдруг раздался голос охранника вышедшего вслед за Буровым.

— Да вот, Виктор, стою дышу. Хорошо.

— Это да. Хоть прохладно стало, а то уже почти месяц духота стоит. Хорошо все же, что не ливень. Тот пройдет и после него вообще не продохнуть. А когда вот такой, мелкий, да затяжной, тогда и прохлада и воздух чище.

— Вот где ты прав, Виктор, там прав.

В этот момент раздался щелчок зажигалки и в ноздри ударила вонь табачного дыма. Подышал свежим воздухом, раскудрить твою в качель. Нет, сам Буров тоже курил, вот только когда ты настроился на такой лад… Когда вокруг такое блаженство…

— Умеешь ты все испортить, Виктор.

— Так Сергей Иванович, мне же внутри-то нельзя…

— Ладно, проехали. Счастливого дежурства.

Буров, несмотря на свою комплекцию, легко сбежал с крыльца и направился к своей машине, одиноко маячившей на стоянке перед администрацией. Пяти-годовалый черный мерседес встречал его весело подмигивая застывшими и сбегающими каплями воды. Ему уже давно намекали, да и в лоб говорили, что машину нужно бы поменять. Не солидно, главе города ездить на старой машине. Это она-то старая! Прослужила пять лет без проблем и еще столько же прослужит и мяу не скажет, только масло меняй. А что до престижности… Да пошло оно все. Не перед кем ему выпендриваться.

Дважды пискнув и моргнув, сработала сигнализация. Авто глухо отозвалось сработавшим центральным замком. Дверь легко подалась, едва он ее потянул. Салон озарился вспыхнувшим освещением. Какая-то тень мелькнула за декоративным кустарником, обрамляющем газон.

Мысленно он успел среагировать, и уже уходил в перекат. Одновременно бросил руку к кобуре, где покоился изготовленный к бою 'макаров', только сними с предохранителя. Успел подумать и о том, что у охранника на крыльце только дубинка, балончик и электрошокер. Если с рукой все было в порядке и она без труда вспомнила все, что и как надлежит делать, то погрузневшее тело никак не успевало отреагировать на возникшую опасность. А в том, что это опасность, он ничуть не сомневался, об этом вопило все его существо.

Выстрел! Пуля прошила тут же обрушившееся стекло двери и ударила в грудь. Бурова слегка повело в сторону, от толчка. Грудь обдало обжигающей болью. Он отшагнул на пару мелких шажков, назад и в сторону, что уберегло его от второй пули, вжикнувшей рядом, прошив рукав костюма. Но голова совершенно ясная. Рука с пистолетом вскинута.

Выстрел! А вот его противник на ногах не устоял. Его словно кувалдой приложило и опрокинуло на траву. Выстрел! Вторая пуля бьет в бок. Сергей буквально чувствует как она проламывается сквозь не выдержавшее напора ребро. Гадство! Еще один!

Его разворачивает и он видит набегающего на него мужчину худощавого телосложения. На голове капюшон, из-за чего лица не разглядеть. Надо же, даже масками не озаботились, совсем страх потеряли! А с другой стороны, ты поди еще рассмотри то лицо, капюшон большой, лицо полностью скрыто тенью. Мужик бежит вытянув руку с пистолетом в сторону Сергея и снова нажимает на спуск. Ствол озаряется резкой вспышкой. Пуля с противным свистом пролетает рядом с ухом. Расстояние не более пяти-шести метров. И все же мимо.

Буров все еще продолжает держать пистолет в вытянутой руке. После попадания в бок, его разворачивает в сторону второго нападающего и оружие само собой наводится на цель. Ему остается только нажать на спусковой крючок. Убийца словно наткнулся на непреодолимую стену и тут же завалился на спину, мелко засучив ногами.

Вроде все. Господи как больно-то. Где там охранник? Ага. Понятно. Нет, ну а чего собственно ты ждал. Хорошо если не сбежал, а сейчас названивает в ми… Тьфу ты. В полицию и скорую. Ну и что делать? Лечь и ждать помощи? Вариант. Вот только не очень правильный. Если Виктор сейчас не долг свой исполняет, а наложил полные штаны. Сдохну. Как есть сдохну. А вот хрена вам всем! Я вам еще покажу, раскудрить вашу в качель.

На заплетающихся ногах он сделал четыре шага и тяжело повис на все еще распахнутой двери. Ключи четко выделялись темным пятном на светлом сидении. А не глупость? К черту! Если останется, то точно сдохнет. Пистолет стукнулся о влажный асфальт, а освободившаяся рука потянулась к ключам. Потом с большим трудом ему удалось втиснуться за руль.

Авто тут же отозвалось заурчавшим двигателем, едва он провернул ключ. Хорошо все же, что коробка автомат. Помнится он хотел механику, но в наличии была только автомат. Можно конечно и заказать, но придется подождать, а ждать категорически не хотелось. Взял то, что было. Потом попривык, а вот теперь в тему получается, потому как если бы механика, то ему нипочем не справиться.

В очередной раз мысль о совершаемой глупости мелькнула когда он уже тронулся в путь. Но Сергей Иванович опять решительно отмел ее в сторону. Он конечно может и не дотянуть, все же около километра ехать, но если останется, один хрен кранты. А жить хотелось неимоверно. Несмотря на то, что он не особо много времени уделял развлечениям, жить он любил и наслаждался каждым прожитым днем.

Пока ехал припомнил, что в свете фар мелькнуло лицо второго нападавшего, того что выскочил из кустов на стоянку и там же завалившегося на спину. Лицо знакомое. Он видел этого парня в окружении Аванесова, хотя и не помнил как его зовут. Да что там не помнил, он никогда и не знал его имени. Так, мелкая шестерка, а может и родня какая. Ираклий Павлович вообще отличался тем, что всячески поддерживал родственников и на руководящих должностях у него так же были близкие. Значит, все же посмел. Ладно, дай только Бог доехать, а там еще посмотрим кто-кого.

В больницу или скорую? Они расположены на смежных территориях, отделенные друг от друга мелким заборчиком. Нет. Лучше в скорую. Конечно там может не оказаться ни одного экипажа, но в приемном покое точно не будет хирурга на месте. Опять же, врачи скорой помощи куда привычнее действуют в экстремальных ситуациях и решительнее своих коллег из больницы.

Дорога совершенно свободная. Когда никогда мелькнет встречка. Поздно уже. Город практически полностью погружен в сон. Красный сигнал светофора. Да кто на него смотрит. Машина проскакивает пустой перекресток. Еще немного. Вот и станция скорой помощи. Шлагбаум закрыт. Но это не преграда, это рассчитано на законопослушных водителей. Пластик разлетается на мелкие куски и черный автомобиль влетает на просторный двор.

Буров еще успевает нажать на тормоза. Заметить, что машина замерла. После чего его накрывает темнота и он заваливается на пассажирское сидение.

* * *

— Что это!?

— Совсем охренели, барзота!

— Твою мать! Маша, вызывай ментов!

— Они сейчас уже полиция.

— Да один хрен!

Возмущению собравшимся покурить на холодке работникам скорой помощи не было предела. Подумать только, какой-то нахал перепив, протаранил шлагбаум и влетел прямиком во двор скорой помощи. Конечно пьяный, а какой еще-то. Ни один в трезвом уме не станет так делать. Нет, с наглостью все нормально, но портить машину, снося шлагбаум, даже пластиковый.

— Погоди, Валера.

Самый старший из присутствующих, медленно вынул сигарету из рта и близоруко сощурившись глянул на машину. Водитель уже пропал из виду, увалившись на соседнее сидение, но что-то бывалому медику не понравилось.

— Парни, а ведь это машина Бурова.

Подал голос водитель по имени Генадий, самый молодой на станции представитель мужской половины. Он работал в экипаже самого старого врача, осадившего коллегу. Но с другой стороны молодой это конечно относительно. Без стажа вождения водителем на станцию скорой помощи не попадешь, требования они существуют чтобы их исполнять, какой бы знакомый ни был.

— Генка, тащи ящик!!! Живо!!!

Едва распахнув дверь авто, тут же закричал врач. Потом сунулся в салон чтобы извлечь раненного наружу. В каком бы тот ни был состоянии, он уже успел навредить себе настолько, что вряд ли тут много испортишь. Благодаря большому стажу и девяностым, с их разборками в криминальном мире, у него был достаточный опыт работы с огнестрельными ранениями. Так что, он не растерялся, был собран и внимателен. Тем не менее, нужно было быть очень осторожным…

— Ну что там, Всеволод Борисович? — Выйдя на крыльцо, поинтересовалась дежурная сестра.

Говоря это, она не сводила взгляда с пятерых мужчин, бегом направляющихся прямиком через ограду на территорию больницы. Глупо задействовать машину и ехать в объезд, когда до приемного покоя не больше сотни метров, через боковую калитку.

— Бог весть, Машенька, — нервно отбросив в сторону окурок, ответил старший смены, — По всему, он должен был уже умереть, а он… Ты позвонила в реанимацию?

— Обижаете. Их уже встречают.

— А в полицию?

— Ага. Всеволод Борисович, а он выживет?

— Надежда, она умирает последней. Нет. Не в этом случае. Хорошо если вообще донесут. Но с другой стороны… 'Бульдог' он и есть 'бульдог', характер у него не подарок, а в мире всегда есть место чуду.

— Значит, только чудо.

— Только чудо, Машенька. Так, хватит тут торчать. У тебя телефон трезвонит. Марш на место.

ГЛАВА 2

Он медленно открыл глаза и не шевеля головой, так как сил на это просто не оставалось, повел взором по сторонам. Наконец-то один. Неужели это сумасшествие закончилось и его все же оставили в покое. Господи, как он устал. Сначала этот чертов воспитатель и наставник Алексей Григорьевич затеял венчание. Сволочь. Ведь знает же, что ему плохо, что болен. Но нет, о своей выгоде печется. А ведь просил, умолял оставить в покое. А еще этот священник. Знай свое толдычит — 'Венчается раба божья…'.

А Ванька? Иван, друг сердешный, душа родная и верная. То стоял в стороне, не вступившись, а не успели все убраться из комнаты, как тут же подлез с тестаментом[Тестамент — завещание.] — подпиши Христа ради, не то всему нашему семейству конец. Плевать ему, что друг помирает, о своей шкуре имеет беспокойство да и только.

Боже, а любил ли кто его по настоящему. Вот думал, что Лиза любила. Как он о ней мечтал. А как любил. Вопреки православному обычаю был готов жениться. Вот только бы стать покрепче на ноги и обязательно женился бы. Конечно, есть Катька и батюшка ее, Алексей Григорьевич, ну да не она первая окажется заточенной в монастырь, ни она и последняя. Он так и решил, как только взойдет в силу, то обязательно разведется и женится на Лизе. А что, дед его вполне подобное проделывал, а он разве не император. А то что тетка она родная. Так и что с того. Дед же хотел, чтобы на Руси все по европейскому обычаю было, вот и будет.

Нет. Было бы. Лизка, стерва такая, тоже оказалась предательницей. Ведь знала, что он к ней чувствует, а тут… Когда он в последний раз к ней прибегал, вырвавшись из под плотной опеки, у нее этот Лесток обретался. Медик недоделанный, весь из себя благообразный, любимец дамского общества. Еще дед и прачка его чухонская, ему благоволили, а теперь он к Лизке подобрался, да не просто так, а под бочок. Он их конечно в койке не застал, но последние минуты про заклад готов отдать, было у них. Было! Он ученый. Ванька его многому научил.

Ванька! Гад! Ну как ты-то мог!? Нет не любит его никто. Думал еще Остерман, питает нежные чувства к своему воспитаннику. А то как же. Сколько он ему потворствовал. 'Не хотите учиться, ваше величество, да и Бог с вами, идите гуляйте, только бы этот деспот светлейший князь ничего не прознал, не то мне первому достанется'. А Меньшиков ничего и не узнал. Пока гром не грянул, так и пребывал в неведении, что Андрей Иванович его верный сподвижник. А Остерман, лиса, сам же против него заговор и возглавил.

Но он-то точно знал, что наставник его любит. Долгоруков, тот, как-то подспудно, всегда вызывал опасения, хотя и ластился, как котяра. А вот в Остермана он верил до последнего. Вот пока он сюда не заявился. Ну и где он? Вместе с Долгоруковыми и Голициными ушел куда-то. Наверное трон делят. А вот хрен вам. Ничего не подпишу. И венчаться не стану. Помру, так хоть насмерть перегрызитесь.

Что это? Ах да. Поп. Отходную читает? А я не хочу! А кто тебя спрашивает. Тебя уж похоронили. Ладаном пахнет. Воском. Послышались приглушенные звуки, как будто кто-то ругается в дальних комнатах. Ну да, так и есть, ругаются. А чего ругаться-то, коли государь еще жив? Припомнилось как точно такая же обстановка была когда помирал дед. Его, еще десятилетнего мальчишку, тогда обрядили в нарядный мундир и хотели провозгласить императором. Но тогда Меньшиков всех на уши поставил и посадил на трон эту прачку чухонскую. Значит, уже грызутся. Не стали ждать пока он помрет.

Дверь легонько скрипнула и в комнату вошла какая-то женщина. На глазах пелена, так что сразу и не рассмотреть, кто именно. Да и свечей явно мало для такой большой спальни, а тут еще и взор никак не получается восстановить, все плывет, словно в глазах слезы стоят.

Лиза! Боже! Она его все же любит! Она пришла! На дворе ночь, мороз, до ее дома несколько верст, но она приехала, едва прознав о его болезни. Долгоруковы, сволочи, все в тайне держали. Медикус несколько раз требовал собрать консилиум, а они знай талдычат: 'Царь здоров. Лечи сам, нехристь немецкая'. Но вот только узнала и тут же к нему поспешила. Подошла, присела рядом.

— Лиза, — с трудом разлепив пересохшие губы, произнес тяжело больной подросток, — ты пришла.

— Господи, Петрушенька… Мальчик мой… Что с тобой… Как же это…

Она протянула руку в белой перчатке, чтобы коснуться его лица, покрытого язвами, но та замерла, так и не прикоснувшись. Он и не думал ее винить за это. К нему лучше не касаться. Оспа заразная болезнь. Сейчас даже находиться рядом с ним опасно, можно заразиться. Оспа это не шутки. Большинство заболевших выживают, да вот только и смерти не так чтобы и редки. И потом, даже если и выживешь, то лицо будет обезображено. А она такая красивая.

Нет. Не нужно ей болеть. Приехала, пришла к нему и несмотря на опасность, сейчас у его постели и за то хвала Господу. Он смотрел на нее не отрываясь, пытаясь запечатлеть образ и унести его с собой, случись все же покинуть этот бренный мир. Как он мог так плохо о ней думать. Ну да. Лесток ее любовник, тут никаких сомнений. Но ведь и он хорош. Только слегка приперли в угол, как тут же согласился жениться на Катьке Долгоруковой. Ну и что делать Лизе. Вот и ударилась от отчаяния во все тяжкие. Можно ли ее в этом винить.

Но чем дольше он смотрел на нее, тем явственнее понимал, что не все так просто, как ему кажется. Вот она вроде бы рядом с больным. Вроде поначалу в ее глазах было сострадание, но теперь все изменилось. Лицо стало строгим. Между бровей пролегла легкая складка. Взгляд задумчивый и смотрит мимо него. Голова слегка повернута в сторону двери, из-за которой доносятся отдаленные голоса. Не иначе как она внимательно прислушивается к тому, что там происходит.

Поня-атно. Не хочется ей находиться здесь. С куда большим удовольствием она сейчас была бы там, где решается судьба престола. Ну и чего же тогда сидит подле него? А кто ее пустит туда? Кто станет ее слушать? Никому не интересно ее мнение. Мало того, не останься она рядом с больным, то ее скорее всего попросят покинуть дворец. Только находясь рядом с ним, она может быть поближе к тому месту, где сейчас возможно решается именно ее судьба. И она то же, думает только об императорской короне.

Господи, да любит ли его хоть кто-нибудь на этом свете! Только Наташенька и любила от чистого сердца, сестрица его родная. Единственная кто ничего от него не хотел, кроме братской любви. Но ее больше нет. Померла, не вынеся тяжкой болезни. Никому он не нужен был на этом свете кроме нее. Помрет, так никто и не всплакнет. А раз так, то и жить незачем. Устал он. Хочется тепла душевного и покоя. Будьте вы все прокляты.

— Кха…

— Что, Петруша, — все же обратила на него взор дочь Петра Великого, родная тетка нынешнего императора.

— Закладывайте лошадей. Я поеду к сестре, Наталии.

Потом он закрыл глаза и отстранился от этого мира, не принесшего ему ничего кроме разочарований. Еще некоторое время его грудь вздымалась в прерывистом дыхании, но потом это стало происходить все реже и слабее, пока в один момент не прекратилось вовсе.

Божией милостию, Петр Второй, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Князь Эстляндский, Лифляндский. Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский. Рязанский. Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и всея Северныя страны повелитель и Государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских Царей, и Кабардинския земли, Черкасских и Горских Князей и иных наследный Государь и Обладатель — прекратил свой бренный путь на грешной земле, устав от подлости и предательства.

* * *

Холодно то как. Вокруг все белым бело. Нет, не просто все белое, а снежная равнина. Куда не кинь взгляд, до горизонта снег. Впрочем, самого горизонта и не видно, небо и заснеженная равнина как бы сливаются в нечто бесконечное.

Ну и что это значит? Он много раз видел по телевизору, как выступали люди пережившие клиническую смерть. Вроде говорили о нескольких вариантах, но он помнил только про свет в конце тоннеля. Ага. Тут тоннелем и не пахнет. Зимушка зима, от конца до края. Хм. А ведь и не холодно совсем. Нет, поначалу вроде… А может это просто ассоциация такая — если кругом заснеженная равнина, то обязательно должен быть мороз. Но вот стоит он в своем привычном костюме и ничуть не мерзнет.

А тишина какая стоит. Ни звука. Он прислушался к своему дыханию но не услышал даже его. Тишина словно обволокла его со всех сторон, осязаемо, мягко и нерушимо.

— Приплыли, раскудрить твою в качель.

Его голос на этой искрящейся и погруженной в полное безмолвие равнине прозвучал как-то инородно. Разумеется он тут был впервые, но чувствовал, что человеческим голосам тут не место. А уж в такой интерпретации, так и подавно.

— Прости меня грешного, Господи, — отчего-то вдруг захотелось повиниться в содеянном

Повинился. От сердца повинился, без дураков. Ну и что дальше? Что делать-то? Куда идти? По всему получается, что как он не стремился спасти свою грешную жизнь, ничего у него не получилось. А может он сейчас в коме и это его бред? Очень может быть. Вон и костюм отглажен, словно только что получил его из заботливых рук жены, никаких прорех, кровавых пятен. А ведь должно быть, это он точно помнит.

Ну и сколько ему тут стоять? Это же уму непостижимо, вот так вот стоять без дела. Хоть бы ощущения времени не было. Но нет. Время он чувствует и мало того, от одной только мысли о вынужденном длительном нахождении в этом месте, его бросало в дрожь. Не фигурально, а очень даже натурально. Еще и озноб по спине пробежал.

А может как в той сказке, пойти куда глаза глядят? Можно, да только бесполезно все это. Никаких сомнений по поводу того, что эта заснеженная равнина бесконечна у него не было. Ну и что это, рай или ад? Да нет, скорее какое-то междумирье. Это что же тогда получается, его грехи пребывают в равновесии с добродетелями и весы не знают куда качнуться? Допустим. Ну и где скажите мне на милость тогда судьи? Кто решит, куда ему направиться, вниз или вверх?

Ну хоть бы кто-нибудь появился и поставил ему условия, как это бывало в фильмах. Ну там — найди того кто тебя искренне и от всего сердца любит. Или еще что, чтобы в конце концов определиться с тем, куда его направить. Так ведь нет никого. И не появится, в этом он был уверен. Мало того, его не отпускало ощущение, что ему самому придется принимать решение. Вот только бы еще знать какое.

— Это еще что за хрень! Бубенцы? Ну да, очень похоже на то, что слышал на масленицу.

Это он вовремя. Это он в тему. Словно из ниоткуда, не из под земли, а именно, что ниоткуда, возникла несущаяся во весь опор тройка черных лощадей запряженных в белоснежные сани. Кони просто загляденье. Никогда ничего подобного не видел. А главное, как однояйцевые близнецы — черные как смоль с белыми ромбовидными звездами волбу.

И все как на картинке. По центру коренной, с развивающейся гривой, гордо несущий большую голову, по бокам пристяжные, отвернув головы в стороны. Вот только на облучке не возница в традиционном русском кафтане с мурмолкой на голове, а какой-то юнец, с красивым лицом и правильными чертами, в треуголке и ярко шитом камзоле. И нескончаемый, разбитной перелив бубенцов. И все это великолепие несется прямо на него.

Он уверен, что они не отвернут. Но так же не отпускала и уверенность в том, что вот сейчас ему предоставляется тот самый момент выбора и решать только ему — либо оставаться на месте, либо отойти в сторону и ждать дальше. Хуже нет, чем ждать и догонять. Он остался на месте, устремив пристальный и упрямый взор на несущуюся на него во весь опор тройку с бубенцами.

Лошади его не стоптали. Когда до него оставалось совсем немного, когда казалось, вот-вот по нему пройдутся тяжелые кованные копыта, среди звона и тяжелого дыхания лошадей, разнесся задорный молодой голос.

— Тпр-ру, залетные!

В лицо ударил вздыбленный снег, обдав прохладой, вслед за ним горячее дыхание лошади, резкий запах конского пота. Странно. А своего дыхания он не ощущал, как не ощущал до этого и никаких запахов. До появления этой странной тройки тут вообще все было каким-то стерильным и неестественным.

Стоп. А ведь верно. Он не чувствовал ничего. А тут и холодный снег, и жаркое дыхание, и запахи. Что бы все это значило? Что это? Никак руки и лицо начало покалывать от мороза? Это что же получается? Все здесь было нереальным до появления вот этого мальчишки. Все. Даже он. Но стоило появиться ему и все изменилось. Вроде что-то прояснилось. И в то же время вопросов стало еще больше.

А интересно так разодет паренек. Если взять во внимание, что он сам сейчас в костюме, в котором был во время покушения, то что получается с этим мальцом? Какой-нибудь реконструктор в стиле восемнадцатого века, попавший в беду во время очередного фестиваля. Не факт, конечно, но как вариант… Почему бы и нет. Вот только все одно получается, что мальчишка куда более реальный персонаж, чем он.

— Ты кто таков? — Голос чистый, звонкий, полный молодости, задора и огня.

— Буров, Сергей Иванович. А вы кем являетесь, молодой человек?

— Я тебе не молодой человек, а император Всеросийский Петр.

— Что-то вы не больно похожи на Петра Алексеевича. Ну не могли же художники настолько наврать, — с сомнением произнес Буров.

— Как это не похож? — Вдруг растерялся мальчишка. — Петр Алексеевич и есть.

— Да видел я Петра Великого на картинах, там у него лицо совсем другое, опять же волосы у него темные, а ты русоволосый.

— Ну так, то дед мой. А моих портретов разве не видел? — Ого! Что это? Зависть с обидой в одном стакане?

— Погоди. Так ты Петр второй.

— Ну да, — расправляя плечи, с гордым видом заявил парнишка.

Чудны дела твои Господи. Это что же получается, паренек настолько сросся со своим образом, что сам во все поверил? А с другой стороны, отчего-то верилось, что все именно так и есть.

— Что ты тут делаешь? — Спросил подросток с таким видом, что было совершенно очевидно, он привык к повиновению и к тому, что на его вопросы непременно отвечают.

— Признаться и сам не знаю, — растерянно ответил Сергей Иванович.

— А чего дорогу заступил.

— Дорогу, — Буров растерянно осмотрелся.

Да нет. Ничего не изменилось, как была снежная целина гладкая и девственная, так все и есть. Ну прямо как в том анекдоте получается — это когда сидит один на рельсах, подходит к нему другой и говорит, 'подвинься'.

— Да тут вроде и нет никакой дороги.

— Может и нет, — буркнул малец, — но мне прямо надо, а ты дорогу заступил.

— А куда ты едешь?

— Ты как разговариваешь с императором!?

— А ты переедь меня, да и езжай с Богом, — самодовольно скалясь заявил Буров, отчего-то уверившись, что поступить так этот вздорный мальчишка никак не сможет. Нельзя ему и все тут. — Ну, раз уж давить не станешь…

— К сестре я еду, Наталии. Она меня ждет, — вдруг перебил его мальчишка, как видно уверившись в том, что ему никак не отвязаться от этого странного путника, упорно не желающему уступать дорогу.

— И где она?

— Вестимо где. В раю.

— И что, она звала тебя в гости?

— Не звала. Только сестрица завсегда мне рада была и сейчас обрадуется. Уйди с дороги, Христа ради, Сергей Иванович, — а вот теперь боль и мольба слышатся.

— А куда спешить-то? Там у вас вечность впереди, еще наболтаетесь.

— Устал я. Хочу покоя.

— А вот я, представь себе, хочу волнений, хочу боли, хочу хоть что-нибудь почувствовать, а не эту пустоту. А ведь мне годков куда больше твоего. Но я хочу, а ты устал.

Казалось бы, отойди в сторону. Чего мешать мальчишке, раз уж он так уверился в своем решении. Но Буров точно знал, поступи он так и ему опять останется пустота. Белая, неприкаянная, без холода, без запаха — пустота. А вот этого не хотелось категорически. Хотелось снова ощутить себя живым, пусть прожить не свою жизнь, а чужую, но жить, а не блуждать по бесконечной снежной пустыне.

— А ну-ка, подвинься.

Он быстро взобрался на облучок, так что мальчишка не успел ничего предпринять и в одно мгновение вырвал у него вожжи. Он никогда не управлял лошадьми и даже не представлял как это делается. Но не мальца же просить, в самом-то деле. Тот поведет сани только в одном направлении. К сестре. Возможно его безгрешная душа и Бурова увезет из этой заснеженной пустоши в райские кущи, но Сергею Ивановичу туда пока не надо. Он не собирался упускать свой шанс. Призрачный, надуманный, но шанс.

Как ни странно, но лошади с легкостью подчинились новому вознице. Стоило только потянуть вожжами вправо и они пошли в плавный разворот. Описали дугу. Ага. А вот и следы оставленные тройкой по пути к нему. Вот по ним значится и поедем.

— Не хочу-у!!!

Едва осознав, что происходит, парнишка дернулся и вознамерился выскочить из саней, но Буров вцепился в него как в последнюю надежду, как утопающий хватается за соломинку. Сергей Иванович знал точно, выскочи молодой Петр, упусти он его и ничего не будет. Ему дали один единственный шанс и он сейчас находится рядом, верещит, пытается вырваться, не желая возвращаться туда где ему было больно.

Не смог. Бурову отчего-то стало стыдно и противно. Он хочет жить, он готов терпеть, страдать, бороться, что-то доказывать себе и остальным. Он ко всему этому готов. А вот этот напуганный мальчик нет. Сергей остановил лошадей, уже бежавших по старому следу. Отпустил Петра, но против ожиданий тот не убежал, а внимательно смотрел на странного мужчину, который неловко перевалившись выбрался из саней.

— Прости меня мальчик. Правильно молва говорит — на чужих плечах в рай не въедешь. Езжай своей дорогой. С Богом.

— А ты?

— Не знаю. Как Господь повелит, так и будет. Хотя, верующим я особо никогда не был. Так что, может и позабудет обо мне, оставив в этих местах.

— Поехали со мной.

— Нет.

— Почему? Ведь там хорошо. Там не может быть плохо.

— Скорее всего ты прав. Но если я поеду с тобой к твоей сестре, то обратной дороги мне уже не будет, а здесь… Здесь возможно все. Даже если придется ждать слишком долго, здесь есть надежда.

— Но там все плохо. Там предательство, интриги, боль. Там все лгут. Что там хорошего?

— То чего нет ни в раю, ни в аду. То, что длится не вечность, а краткий миг. Там жизнь, парень. Там боль, там кровь, там грязь и смрад. Но только там мы живем по настоящему и узнаем себе цену. А рай или ад, это уже итог. Это вечность. Это то, чего ты заслуживаешь за деяния свои. Но свершить их ты можешь только будучи живым.

— Меня там все только предавали, лебезили, пресмыкались, а сами за спиной делали то, что им было угодно. А то и вовсе, заставляли делать то чего я не хотел. Все, до единого.

— Разве не было того, кто был бы тебе верен, кто любил бы тебя от чистого сердца?

— Только Наталия.

— Сестрица?

— Она.

— Сколько тебе лет?

— Четырнадцать.

— Эх молодость. Ты еще ничего не видел, парень. Тебе просто не повезло повстречать тех, кто по настоящему тебя полюбит и никогда не предаст.

— А ты? Если бы ты поехал со мной? Ты бы меня не предал?

— Нет, парень.

— Мне так многие говорили, но все врали.

— Может им ты дал не так много. Как можно предать того, кто подарил тебе второй шанс для жизни? Может такие и есть, но это не мое.

— И я должен тебе верить?

— А ты веришь, что если бы я не остановился, то мы непременно вернулись бы к тебе?

Парнишка задумался. Меж бровей пролегла столь неестественно смотрящаяся на таком молодом лице морщинка. Губы сжались в тонкую линию. Он словно прислушался к своим ощущениям.

— Верю.

— Но я этого не стал делать, не так ли. Я решил остаться в этой пустоши, и пожелать тебе счастливого пути, по твоему выбору. Так что, можешь не сомневаться — ТАМ у тебя будет хотя бы один, кто никогда и ни за что не предаст. И еще. Только там, ты сможешь воздать всем, кто был рядом с тобой по заслугам, а не беспомощно наблюдать за ними и грызть от отчаяния ногти. Но сейчас ты должен сам решить, по какому пути ты пойдешь. Их у тебя два и оба открыты. Один несет боль и труды, но позволит все расставить по своим местам. Второй несет покой и любовь сестры, но не позволит тебе сделать ничего.

— Садись, — вдруг решительно произнес Перт, после продолжительного раздумья.

— Я не поеду к твоей сестре, парень.

— А мы не к сестре. Садись, пока не передумал.

Буров быстро взобрался в сани и устроился рядом с молодым императором. Жаль, не его мерс, ноги не вытянуть. Ну да ничего, как-нибудь.

— Держи, — Петр протянул ему вожжи, предлагая править.

— Нет, парень. Решение твое. Тебе и вожжи в руки.

— Я боюсь, что отверну.

— Решать тебе.

— Ты правда не предашь?

— Ни за что.

— Господи, спаси и помилуй, — парнишка истово перекрестился, как могут только верящие искренне, всем сердцем и душой, — Н-но!!! Пошли, залетные!!!

Лошади пошли разом и очень быстро набрали скорость. Холодный морозный ветер обдал тело, с легкостью забираясь под одежду и заставляя поежиться. Буров глянул на Петра. Как видно и тому сейчас было холодно, но вид решительный. Упрям. Не отвернет.

Вдруг, на смену морозному, чистому воздуху пришла духота. Только что мерзшее тело обдало жаром. На смену белой пустоши пришла непроглядная, пугающая и молчаливая мгла.

* * *

Ну вот. А как было хорошо. Теперь опять эта боль, выворачивающий кашель, жар, зуд в язвах, которые никак нельзя трогать, чтобы не стать полным страшилищем (так медикус сказывал). А еще, все эти лицемеры. Даже Лизка, змея подколодная. Не станет открывать глаза. Не хочет он ничего. Пропади все пропадом. Хочет к Наталии. Не нужен он тут никому. Не любит его никто. А ведь он всем старался раздать свою любовь, одаривал ею щедро без раздумий.

Что это? Что-то прохладное капнуло на закрытое веко, заставив его слегка вздрогнуть. Вот еще. Только на этот раз на губы. Всхлип? Еще один. Никак рядом кто-то плачет? Лизанька, так ты все же убиваешься обо мне! Радость моя ненаглядная!

Петр резко открыл глаза, но тут же поспешил зажмуриться. Все было по прежнему, стояла ночь и свечей в его спальне не прибавилось, в этом он был абсолютно уверен, да только свет все одно стеганул по глазам. Переждав пару мгновений, он снова их открыл. Сначала были разноцветные круги, потом взор прояснился. В нос ударили такие знакомые запахи, правда сейчас в основном это были ладан и воск, не самые приятные, ну да и Бог с ним, еще совсем недавно он вообще ничего не чувствовал.

А где Лиза? Он повел взором и даже нашел в себе силы повернуть голову, чтобы иметь возможность как можно большего обзора. Но комната была пуста. Нет, не так. Здесь не было никого из тех, кого бы он хотел видеть. Вместо этого вжавшись в стены, по сторонам спальни, с выпученными от ужаса глазами и мелко крестясь — замерли холопы. Двое мужиков в смешно сидящих на них ливреях немецкого покроя и две бабенки. Никак приведение какое узрели.

А глаза-то у всех на мокром месте. Не иначе как слезы лили, пока испуг не пришел. Теперь-то не плачут. Теперь даже как дышать позабыли. Ох и умора. Вот не было бы так хреново, обязательно оборжался бы. А Лизы нет. Да и хрен бы с ней. Горло першит так, что спасу нет.

— Пить, — слабым голосом произнес больной. Настолько слабым, что расслышать, что там прошелестел голосок юного императора и не понять.

— Ась?

Растерянно пролепетал один из холопов. Ну точно, Васька. Он уж как-то переболел оспой и медикус его определил ухаживать за Петром, потому как хворь ему не страшна. А ничего, повезло паразиту, только две отметинки остались, одна на подбородке, а другая на виске. Вот бы и мне так. Лучше бы вообще гладкий лик остался, но это пустые мечты. Так пить-то ему дадут иль нет?

— Пить, — чуть громче произнес больной.

— Пить? Пить! Свет наш солнышко, Петр Алексеевич. Радость-то какая!

Все четверо разом бросились к постели, рухнув на колени и потянув к нему руки. Холопы, рабы, люди бесправные и подневольные, но именно они искренне и от чистого сердца оплакивали его горькую судьбу. Это их слезы, роняемые на его чело, привели в чувство обеспамятевшего. Знать, все же есть те кто любит его всей душой. Обидно, что это не те, кому он так щедро раздаривал свою любовь, но и радостно, потому как есть те кому он дорог по настоящему. Народ русский, великий, могучий, многострадальный и сердобольный.

— Васька, шельма. Ты пить-то дашь? — Голос крепчал на глазах, хотя все так же и оставался слабым и тихим. Но как говорится — смотря с чем сравнивать.

Пить все же поднесли. Не холодная вода, как он надеялся, а теплый сбитень. Ну да оно и понятно, кто же холодное подаст больному-то. Но вот теплый сбитень… Его пить либо горячим, либо холодным, а вот так… Не то. Впрочем, нечего нос морщить, ведь полегчало же, и голос куда как крепче стал. Вот и ладушки.

— Вы чего ревете-то?

— Дык, государь батюшка ты наш, тя уж соборовали. Думали помер.

— А вы чего тут?

— Дык, обряжаем тебя, Петр Алексееевич.

Василий с готовностью отвечал на все вопросы. Остальные только кивали, продолжали осенять себя крестами и плакали. Вот только слезы это были слезами неподдельной радости. Он это знал точно, и от этого понимания по груди расплывалось тепло, а тело наливалось силой. Есть зачем жить! Есть ради чего бороться! Пусть все лицемеры, но народ его любит от всего сердца.

— Что же, раз так, знать долго жить буду.

— Век живи, на радость нам, Петр Алексеевич.

— Стой. Кха, кха, кха, — не вынеся резкого окрика, тут же закашлялся Петр.

Спохватившаяся было и подорвавшаяся молодка, в просторном сарафане, встала как вкопанная, опасливо обернувшись к постели с больным. Весь ее вид указывал на внутреннюю борьбу. С одной стороны она стремилась как можно быстрее принести радостную весть о том, что царь батюшка не умер вовсе. С другой, не могла ослушаться приказа. А вид страдающего подростка побудил еще и к тому, чтобы призвать медикуса, который смог бы облегчить страдания, по сути совсем еще мальчишки.

— Никто отсюда не выйдет, — наконец отдышавшись, произнес Петр. — Дайте подумать малость.

Итак. Нужен ли он кому живым? И не захотят ли его придушить, раз уж и соборовать успели? Нет. Это вряд ли. Долгоруковы те должны вцепиться в него мертвой хваткой. Остерман? Умен зараза, того веса не имеет, но все же кое-что может. Ему куда лучше, если лицо на троне сменится, потому как подобно Меньшикову, Петра он упустил из под своего влияния. Лиза? Это вообще кукла. Она опасна, только если трон станут прочить ей. Но ведь он не знает, кого там определили в наследники, тестамент он так и не подписал, а чего они там нарешают, Бог весть. Может, тетка его, сейчас уж примеряется к трону. Тогда она опасна, очень опасна.

Значит, Долгоруковы. Только они смогут обеспечить его безопасность. Но только и среди них, нужно уже сейчас сеять раздор. Больно много силы взяли. А как женится император на Катьке ихней, так им и вовсе равных не станет. Опять будут им помыкать, направо и налево. С чего начать?

— Василий, призови ко мне Ивана Долгорукова. Только тихо призови. Не говори, что я опамятовал. Дай глотнуть, — пара глотков теплого сбитня, смягчили горло, и подступивший было кашель так и не вырвался наружу. — Как сделать сам сообрази, да только чтобы только он.

— Все понял, государь. Все исполню. Не изволь сомневаться.

— Ступай. А вы… Смените мне рубаху. Мокрая и противная.

Его успели переодеть и протереть вспревшее тело, так что навалившийся зуд в язвах немного унялся. Не прошел окончательно, куда там, но хотя бы не так докучает и на том спасибо. Пару раз подступал кашель и все остывающий сбитень уже не так помогал, но выпускать кого-либо из комнаты за горячим, он и не подумал.

Он был уверен, что нужно все сделать быстро, а главное неожиданно, чтобы никакая зараза не успела подобраться. Может и зря все это. Может и не умыслит против него никто. Но лучше перестраховаться. Появившееся ощущение, что он один посреди вражьего стана, никак не хотело отпускать.

Наконец в спальню вошел недовольный и взвинченный Иван. Ванька, фаворит и друг сердешный, собутыльник и соратник в делах увеселительных. Совсем недавно, он уже предал своего царственного друга, отдав на растерзание своим родным, а может, он всегда делал все на благо семьи и свое, личное, благо. Ладно. Иных все одно нет.

При виде взирающего на него осмысленным взглядом государя, Иван встал как вкопанный, ноги заметно подогнулись и он едва удержался от падения, отшагнув назад и опиревшись о стену. Хорошо хоть Василий, оказался сообразительным парнем, следуя за Долгоруковым, успел закрыть дверь.

— Тихо Ваня. Не шуми. Ни к чему это.

— Государь. Петр Алексеевич. Слава тебе Господи. Прямо камень с души, — скорее выдохнул, чем произнес Долгоруков, истово осеняя себя крестным знамением.

Хм. А ведь похоже не врет. Неужели и впрямь так сильно переживал, что пошел на поводу у родственников? А может просто играет, пытаясь вернуть расположение? Очень может быть. Как впрочем и то, что дела для его семьи, а значит и для него лично, оборачиваются не самым лучшим образом. Оживший же император, выступит гарантом их безопасности и сохранения влияния. Своя рубаха, как известно, ближе к телу. Ладно. Поглядим.

— Что там, за дверями?

— Так трон твой делят. Все думу думают, кого императорской короной венчать.

— Не решили еще, стало быть. Ладно. Об этом потом. Сейчас бы на ноги встать. А там Бог даст, разберемся. Ты со мной, Иван?

— До гробовой доски, Петр Алексеевич.

— Тогда слушай. Гвардейцы в усадьбе есть?

— Две роты преображенцев. Только батюшка велел их уводить. Но я приказ еще не отдал, — тут же поспешно заверил фаворит.

Ну да, все еще фаворит, но уже не друг. Последнее ему придется завоевывать по новой. И на этот раз не устройством срамных развлечений, пьянками да охотой, а службой верной и беззаветной. Сумеет переступить через родню дорогую и алчную, станет подле императора. Нет. Никогда ему не подняться на большие высоты.

— Офицеров сюда. Только без шума. И гляди, однажды ты уж пошел против меня, второй раз не прощу. И медикуса, тоже тащи.

— Все исполню.

Исполнил. Не прошло и пяти минут, как все означенные стояли уже перед императором, с ошалелым видом. Нет, не все. Медикус, по бабьи всплеснув руками и лопоча с характерным акцентом что-то про чудо и невозможность происходящего, кинулся к больному. Петр хотел было отмахнуться, да куда там. Немец все порывался ощупать его с ног до головы, то живчик на руке нащупает, то ладонь на лоб возложит. И все приговаривает и приговаривает, негромко так, но неустанно.

В конце концов, Петр решил махнуть на него рукой и сосредоточиться на преображенцах. Всех четверых он знал лично, по былым охотничьим забавам. Кто бы сомневался, что Ванька приведет на охрану усадьбы роты именно тех командиров, с кем был ранее близок. Оно и к лучшему

— Господа офицеры, готовы ли вы служить верой и правдой государю вашему.

— Готовы.

— Приказывай, Петр Алексеевич.

— Жизнь положим.

— До последнего вздоха.

Наперебой начали заверять, наконец начавшие приходить в себя, офицеры. Ничего. Это нормально. Не всякий раз увидишь того, кто вернулся с того света. А вот то, что быстро ориентируются, это хорошо.

— Тогда слушайте приказ, — вяло отмахиваясь от докучающего медикуса, и все еще слабым голосом продолжил он. — Усадьбу от посторонних очистить немедленно. Всех за ворота. Оставить только холопов, да в количестве необходимом, не более. Измайлов, то твоя забота.

— Слушаюсь, государь.

— Охрана усадьбы на тебе, Волков.

— Слушаюсь, государь.

— Вязов, ты возьмешь под охрану сам дом и мою спальню.

— Слушаюсь, государь.

— Немедля обговорить с медикусом, кто потребен для созыва консилиума и всех доставить без промедления. Банин, займешься ты.

— Слушаюсь, государь.

— Иван, передашь господам тайному совету, что до моего выздоровления, управление государством возлагаю на них, как оно и было с началом болезни. И еще, на тебе общее командование. В усадьбе собрались лица именитые, в последнее время привыкшие указывать как быть даже мне, раскудрить их в качель. Но вы, господа офицеры, просто помните, кому давали присягу на верность и крест в том целовали. Ничего не бойтесь. Я уж был за гранью, но Господь не попустил. Так что, я с вами, поживу еще, не сомневайтесь. Пображничали мы братцы, покуражили, пора и честь знать. Пришло время послужить матушке России, в трудах и заботах. Для того, мне поначалу нужно на ноги встать. С хворью, мы с медикусами справимся, никуда она клятая не денется, а остальное от вас зависит. Ступайте.

ГЛАВА 3

Утро было звонким и чистым. Чистым от того, что в окна, даже через плотные шторы, коими они были прикрыты, все одно пробивался солнечный свет, от чего глаза слегка побаливали. Все за то, что на дворе нынче ясный и безоблачный день, а с ярко-голубого неба на укрытую снегом землю взирает ласковое солнышко. Тепла от того никакого нет, но зато сердце переполняет радость.

А что до звонкого. Так ведь иначе и не скажешь. Все разноголосые певуньи сейчас подались в теплые края, но зато воробьи чирикают без умолку. Парочка даже забралась на подоконник окна его спальни и гомонят непрестанно. Но это не раздражает, а даже наоборот, греет и дарит покой.

А может все дело в сне. Какой он видел сон! Просыпаться не хотелось. Ему приснилась Наталия. Она была в цветастом сарафане, просторном и легковесном, с платочком увязанным по простому, словно и не царского роду, а крестьянка, веселая и беззаботная. Ох, как она его ругала! Называла несносным мальчишкой, удумавшим невесть что, решившим сдаться и искать утешения у нее на груди. А ведь не правильно это, потому как он муж и ему стоит быть сильным, а не прятаться за девичью юбку.

Благодарила какого-то Сергея Ивановича, за то, что тот наставил на путь истинный, ее братца неразумного и непутевого. Мол, воротил глупенького с полдороги. Просила присмотреть за Петрушой, ее душой и отрадой, оборонить от бед и напастей.

Видел он и этого Сергея Ивановича. Потешный дядька. Толстый и грузный, куда Андрею Ивановичу Остерману. А лицо… Щеки отвисшие, нос пимпочкой, глазки маленькие. Помнится, английский посланник подарил Петру, пару щенков породы их страны, бульдогами прозываются, так тот Сергей Иванович, не в обиду ему будь сказано, ну больно уж на него походит. Смех, да и только.

Но как не потешно он выглядел, как ни странно был одет, больно уж просто, без шитья дорогого, кружева и иных излишеств, отчего-то по настоящему над ним потешаться не хотелось. Даже наоборот. Ни на минуту не отпускало желание поговорить с ним, пораспрашивать и даже… Обнять, припав к широкой груди и расплакаться на ней благодарными слезами. С чего бы это, ведь не сделал тот ничего ему доброго. Хотя и не отпускало ощущение, что встречались они. Опять же, сестрица сказывала, что тот оказал ему услугу неоценимую. Но от чего так, на ум ничего не приходило, хоть головой о стену.

Хотел было поговорить. Растормошить. Но дядька лишь улыбнулся и отошел в сторону. Только и сказал, что еще наговорятся, а вот сестрица не всякий раз в гости захаживает. А потом, как-то исчез, истаял, оставив его и Наталию наедине. Ох и наговорились они. От души. Ну, совсем как в былое время, когда она по ночам прибегала к нему, и они укрывшись одним одеялом, чтобы никто не застал, говорили до самого утра.

Вот какое это было радостное и светлое утро. А еще, он вдруг ощутил, что жар отступил. И пустулы, язвы оспенные, не так зудят. Не иначе как в ту ночь миновал кризис и он сейчас пошел на поправку. Хм. Это еще, что за словечко такое в голове возникло. А что оно значит? Так то и значит, что излом в болезни случился. Это наверное ему учителя сказывали, да он позабыл, а вот теперь вспомнил.

А ночка та веселая выдалась. Ор такой стоял, что мама не горюй. Какими только карами преображенцев не стращали. Казнью лютой грозились. Требовали, чтобы немедля допустили до государя. Остерман лиса, громче всех орал, не верил, думал Долгоруковы его опять обвести вокруг пальца хотят. Ведь было уж, когда болезнь от него да от других скрыли. А тут всем Иван распоряжается. А кто он есть. Долгоруков и есть, сын Алексея Григорьевича, пуще иных в этом деле измазавшегося и стремящегося стать тестем государя.

Пришлось внести коррективы (о, еще одно слово мудреное) в первоначальные распоряжения, так как даже словам медикуса не поверили. Остерман и митрополит так те прямо кричали о намерении Долгоруковых осуществить подмену. Мол не вышло с поддельным тестаментом, так они вон, что удумали. Ведь императора соборовали и смерть зафиксировали. Про тестамент, Петр сразу на ус намотал, что с того, что безусый пока.

Велел, впустить господ из тайного совета, хоть и худо ему было несказанно. Нельзя было иначе. Как видно в подмену поверили сразу и все. Даже Долгоруковы, считая это делом рук Ивана. Поначалу-то они вопили ничуть не слабее противников. Но как только сориентировались, то тут же начали противиться, желанию взглянуть на императора. Мол, вьюноша с того света вынулся, а его опять хотят в могилу свести.

Вот только при виде больного, со страдальчески горькой ухмылкой, но живого императора Долгоруковы опешили ничуть не меньше остальных. Окинул он их тогда внимательным взглядом, а потом глянул на Ивана. Тот все понял и уже не церемонясь, при поддержке гвардейцев, попросту выставил всех вон, не считаясь ни с возрастом, ни с положением, ни с родством. Лихо так, выставил, в одночасье.

Ваня, Ваня, что же ты за человек такой. Разузнал Петр о тестаменте. Все доподлинно выяснил. Да тут и трудов особых не было. Просто поинтересовался у Василия, которого теперь как талисман, как крест нательный собирался при себе держать неотступно. Вляпался таки друг и фаворит. Подпись Петра на документе подделал, да еще и выкрикнуть успел, мол вот завещание императора, прочащее на российский престол невесту государеву Катерину, сестру самого Ивана выходит. А теперь любой приказ с полуслова, с полувзгляда выполнить готов.

Оно вроде и понятно все. Тем более, документ Василий сумел раздобыть и передать государю. Да только рубить с горяча Петр не спешил. Тут нужно все обмозговать, остыть, выздороветь, чтобы голова светлая, а не в дурмане и только потом решать, как быть. Жизнь она по разному может диктовать.

Вот взять хотя бы Меньшикова Александра Даниловича. Ведь на что человек преданный деду был, а и то, умыслил извести дитя императора от полюбовницы, дочери молдавского господаря. О безопасности своей беспокоился. Заговор учинил, что узнай дед, не сносить шельме головы. Но против самого государя даже в мыслях никогда не держал. Живот был в любой момент положить.

Вот и Ванька может все больше из опасений. Хотя, плаха по нему плачет. Это же додуматься, воспользоваться тем, что почерки их схожи и подпись императора подделать. И за куда меньшее головы лишались. Было дело забавы ради, Петр и сам поощрял такие проказы. Несколько указов так и прошли за подписью Долгорукова, а не Петра. Теперь-то он понимает, что забава дурная была, но сделанного не воротишь.

Ванька паршивец, заигрался, но ведь когда-то сам же Петр его и поощрял. А ну как все же руку правую отрубит? Нет, второпях решать не стоит. Без верных людей не удержаться, а у него таких и нету. Деду оно куда как проще было, с его потешными. Почитай все сподвижники вышли из преображенцев, да из семеновцев. А у него такого задела нет. Даже товарищей по детским играм не имеет.

А может оставить все как есть? Пусть идет как идет. Женится на Катьке, как и обещал. Ну, возьмут Долгоруковы силу. Зато ему покойно будет. Прислушался к себе и понял, что от одной только мысли о том, яриться начинает, да так, что чаще задышал. Нет, не смирится он с тем, чтобы им вертели как хотели. Он император! Он! И другому, не быть!

Дверь отворилась и в спальню вошел Василий с подносом уставленным кашей. Медикус сказывал, что больному надлежит хорошо питаться, чтобы иметь силы для борьбы с недугом. Да только аппетита у него все эти дни не было. Понимал, что надо, потому и через силу запихивал в себя. Но тут вдруг почувствовал, что от запаха исходящей паром каши, рот вдруг слюной наполнился, как будто там родник какой забил. Да резво так, аж ручки от нетерпения затряслись.

Василий с блаженной улыбкой смотрел на то, как государь уминает кашу, запивая горячим сбитнем. Отстранившись чуть назад, чтобы не отвлекать, он мелко крестился, одними губами воздавая благодарственную молитву. Думал укрыться. Но Петр заметил. Иное дело, что виду не подал. Пусть их интригуют и претворяются, народ его любит, и любовь эта дорогого стоит. Она стоит того, чтобы жизнь свою положить на службу простому люду.

Потом была уже привычная и опостылевшая процедура протирания. Несмотря ни на какие старания, рубцы обещали остаться знатные. Так ему и надо. Господь волею своей поставил его о народе им избранным заботу иметь, а он предался греху и забавам, про долг свой позабыв. Портреты прикажет писать без прекрас, каждый рубец обозначат, чтобы потомкам наука, не след забывать о тех, кому служить обязан по воле божьей.

— Государь, Петр Алексеевич, там до вас князь Долгоруков Алексей Григорьевич просится, — когда с медицинскими процедурами было покончено, доложил Василий.

— Что медикус, дозволяешь посетителей принимать? — Вопросительно взглянув на протиравшего спиртом руки, немца поинтересовался Петр. — Ты не волнуйся, коли нельзя, так прямо и сказывай. Воля твоя как моя исполнена будет и никто поперек слова не скажет.

— Фаше феличестфо, болезнь отступила. Потому беды большой не будет, коли фы станете принимать посетителей, но прошу фас не утомляйтесь сильно. Фы фсе еще слабы.

— Не буду. Обещаю. Вот только одного до себя и допущу. Слышь, Василий, коли кто еще захочет, так на завтра назначай.

— Слушаюсь, государь батюшка.

Долгоруков ждать себя не заставил. Явился тотчас только ему соизволение передали. Влетел как оглашенный с видом такого неземного счастья на лице, что не иначе как благодать божья снизошла на него, не иначе. А вид-то слащавый и приторный. Лизоблюд, раскудрить твою в качель. От таких чаще всего удара в спину жди. Если не сами, так к другим перекинутся вмиг, про долг и честь позабыв. Нет им веры, никогда не было и не будет.

Но этот как раз из тех, что за своей слащавостью звериный оскал прячут. Так что с ним вдвое аккуратнее нужно. Наверняка испугался и пришел страховкой обзавестись, а то опять государь засобирается осиротить своих подданных. И как тогда ему быть? Однажды Господь не попустил, а как вдругорядь не повезет. Опять же, малец норов изволил показывать, даже сына родного против отца настроил. Всех от себя удалил, да ни абы как, а силу применив открыто. Режутся у волчонка зубки, эдак и до беды недалеко.

— Свет мой, государь, Петр Алексеевич! Как здоровье твое драгоценное!

— Благодарствую Алексей Григорьевич, теперь много лучше. А как медикуса и впредь во всем слушать стану, так и вовсе вскорости на ноги встану.

— То дело хорошее. А то лебедушка наша, невеста твоя, вся сердечком изболелась, на тень бестелесную похожа стала, вся измаялась, денно и ношно поклоны земные бьет, у господа нашего здоровья для тебя вымаливает.

— Передай, что со мной все в порядке. Скоро здоров буду.

— Так может я призову ее, Петр Алексеевич? Она туточки, в карете за воротами. На двор гвардейцы не пустили, — нарочито подпустив в голос обиду, закончил он.

— Пустое, Алексей Григорьевич, — сделав вид, что не обратил внимания на факт недопущения на двор княжьей кареты, начал отнекиваться Петр. — Хворь из меня вся еще не вышла, не приведи господь, приболеет Катерина, так потом ввек себе не прощу. Вот поправлюсь, тогда и повидаемся. И ты, держись подальше от хворого, твоя жизнь для государства российского еще ой как понадобится.

— Да я за ради тебя, Петр Алексеевич, хоть в огонь, хоть в воду.

— Верю. От того и прошу беречься. Мне без моей правой руки несподручно будет, так что даже кашлянуть не моги. То повеление мое. Слышишь ли?

— Слышу, государь. Как ты велишь, так теперь пуще прежнего беречься буду.

— Спасибо за понимание и поддержку, Алексей Григорьевич. С делами государственными без меня справляетесь ли?

— С божьей помощью и с твоего благословения, Петр Алексеевич.

— Стало быть, все хорошо?

— Это с какой стороны посмотреть, государь. Как с одной, так вроде все слава Богу. А как с другой… Ты выздоравливай, Петр Алексеевич, — словно спохватившись, что взболтнул лишнего, сам себя оборвал на полуслове князь.

Вот же шельма. Чувствует, что в ту ночь переусердствовал, затеяв венчание с хворым и страдающим от болезни императором. Долгоруковы тогда на семейном совете постановили обвенчать находящегося при смерти Петра и Екатерину Долгорукову, ссылаясь на то, что церковь такие браки не запрещает. В усадьбе на тот момент никого постороннего не было, Иван привел две роты преображенцев, которые денно и нощно вели охрану. Вот и решили окрутить. Не вышло. Петр из упрямства и обиды, согласия своего перед священником не дал, а там и спасительное забытье. А потом Остерман прорвался-таки в усадьбу. Одним словом завертелось и ничего у них не срослось.

После уж, вдруг воскресший государь, все еще будучи на смертном одре, волю свою явил, да так, что все диву давались. Словно подменили мальчонку. Словно и не Петр это. Но то, что тут нет никакой подмены, никто не усомнился. Мудрено такое устроить. Как видно, заглянув за край, государь сильно изменился, а может благодать божья на него снизошла. То не смертным ведать.

Как бы то ни было, а перемена была столь разительна, что Долгоруков, вдохновитель и голова последних событий не испугаться никак не мог. Вопрошая себя, он всякий раз приходил к одному только выводу — живой Петр, Долгоруковым не нужен, ибо опасен. А Ванька, бездарь безмозглая будто не понимает ничего.

Ему бы разъяснить оболтусу, да хоронится от отца, да дядьев, чтобы ни приведи Господь ни на что не сподвигли. Даже на заседания верховного тайного совета не ездит. Дурак! Позабыл в своем порыве о том, что сам же тестамент подделал, да еще и при свидетелях им потрясал. Хорошо хоть дядька его, Василий Владимирович, удержал голову неразумную и не дал настоять на той бумаге. Кстати, судьба ее неведома. Пропал документ. И это страшило пуще всего.

Но раз уж так-то сложилось, то нужно бы дожать свадебку-то. Только теперь нахрапом не получится. Теперь тоньше нужно. Петр-то опасен, но его все еще можно обвести. А там, как только Катька понесет, то можно и вопрос решать. Все едино, кто будет — мальчик ли, девочка. То уж не важно, главное что кровиночка. Даже если помрет дитя во младенчестве, что с того, законная императрица Екатерина вторая, прошу любить и жаловать. Баба на престоле, эка неведаль, было уж и снова повторится. А Катька его воле подвластна, да и не станет она роду своему вредить.

— Чего же ты замолчал, Алексей Григорьевич? Сказывай все, раз начал, — решил подбодрить князя, Петр.

Все одно вопроса этого не избежать. Мало того, нужно обозначить свою позицию уже сейчас, чтобы время вынужденного бездействия не обернулось против него.

— Да стоит ли, Петр Алексеевич.

— Говори.

— Послы иностранные опасения высказывают. Опять же торговлишка с иноземцами хереть начала. Союзники на сторону посматривают, опасаясь того, что не сможет Россия им стать крепкой опорой, в делах государственных.

— И ты говоришь — все слава Богу?

— Так беда еще не приключилась, но настроения смутные ходят.

— Отчего напасть такая?

— Все обеспокоены делами на престоле российском.

— Чего тут беспокоиться? Болезнь на убыль пошла, император на престоле. Иль не доводят до всех, как здоровье мое?

— Как не доводить. Всенепременно. Но случившееся с тобой, сильно всех взволновало. Вон какую силу твое государство взяло, вся Европа с замиранием смотрит в нашу строну и волнуется от того, что тут смутные времена могут наступить. А все из-за болезни твоей тяжкой. А ну как беда случится, а наследника законного нет. Всяк на себя одеяло потянет. Тут такое может начаться.

— И как быть, чтобы всех успокоить? Тестаментом озаботиться, да объявить на весь свет, чтобы покой в умы внести, — при поминании злосчастного документа, князь все же дал слабину и самую малость переменился в лице. Но как не краток был этот миг, Петр все же заметил перемену.

— На мой взгляд это может быть опасным, государь. А вот коли подле тебя появится вторая половинка, да дите народится, то тут уж не только Европа, но и народец наш российский в покой придет.

— Стало быть, опять сватаешь. Вот что ты за человек, Алексей Григорьевич? Ведь обручился я с Катериной, слово императора дал, а ты все торопишься. Иль моему слову веры уж нет? Так ведь, кабы не хворь со мной приключившаяся, то я уж был бы женатым, а там глядишь, ты бы уж о внуке подумывал.

О том, что эта невеста была уже второй, и однажды Петр от слова своего уже отступился лучше не поминать. Хотя, об этом никто и не забудет. Но с другой-то стороны, дело и впрямь к свадьбе шло, не без давления со стороны тайного совета, а в частности Долгоруковых и Голицыных, представлявших там большинство, но шло.

— То твоя правда. Да ведь не только о кровинушке своей думаю, сердечком о тебе изболевшейся, но и о России матушке. Потому как кроме того, что отец, я еще и муж государственный и долг служения для меня превыше всего.

— За то и ценю тебя, Алексей Григорьевич. От того и полагаюсь на тебя, как на батюшку, коего и не помню вовсе. Что же касаемо свадьбы, не беспокойся, все будет по уговору и в назначенный день.

— Так в какой день-то, Петр Алексеевич, — растерянно проговорил Долгоруков, явно ничего не понимая.

— Как и условились. Девятнадцатого января. Я как на ноги встану, перво-наперво хочу проехаться по святым местам, поклониться и Господа нашего возблагодарить за чудесное спасение, потому как только волею его и жив. Как с тем покончу, тогда и делами государственными займусь. А до той поры, все мои помыслы только к Господу нашему направлены будут.

— То ты верно решил, Петр Алексеевич.

— Прости, Алексей Григорьевич, устал я.

— Уже ухожу.

— Да. Медикус говорит, что через пару дней хвори во мне не останется. Хоть и слаб я еще, но не передашь ли Катерине Алексеевне, чтобы навестила меня послезавтра.

— Обязательно передам, Петр Алексеевич.

Вот и славно. Не сказать, что опасения Долгорукова удалось развеять полностью, но с другой стороны, он сдуру столько наворотить успел, что тут никак невозможно сыграть так, чтобы у него никаких опасений не осталось. Но уж год Петр отыграет по любому, а вот как оно дальше будет, то время покажет. Может и придется жениться на Катьке, а может все по иному разрешится. Тут удержаться бы, не свалиться под кручу.

Хотя, состояние его в значительной мере улучшилось, беседа с Долгоруковым измотала сильно. Вероятно сказалось напряжение. Тут ведь как, Долгоруковым и попускать никак нельзя, но и подозрений вызвать не моги. Крыса загнанная в угол вполне может напасть на кота, а род этот старинный и влиятельный, в том числе и его, Петра, стараниями, сегодня большую силу взял. Решат, что Петр им предпочтительнее мертвый, так удавят и не поморщатся.

Что с того, что на подворье две роты преображенцев, это еще не вся армия и даже не вся гвардия. Бросят клич, мол царя батюшку в заточении держат аспиды проклятущие, и пойдут гвардейцы против своих же братьев, уверенные в том, что долг свой исполняют. А там, в сумятице… Много ли слабому, да хворому надо…

Но и слишком много воли Долгоруковым то же давать никак нельзя. Хотя… Кто там сейчас против них? Остерман и Головкин. Двое из восьми. Нет. Трое. Ванька, но тот вроде как искренне принял сторону Петра, а поту к этим двоим не относится. Но против остальных они объединятся. Итак трое. Да и тут не все однозначно. Помнится Дмитрий Михайлович Голицын состоял в переписке с опальным светлейшим князем Меньшиковым, ныне покойным. Известие о его смерти пришло как раз перед болезнью. Долгоруковы же искренне ненавидели Александру Даниловича…

Нет. Не потянуть ему такого дела. Ни опыта, ни возможности. А вот у Остермана и то и другое в наличии имеется. Нужно будет с ним обязательно встретиться. Он конечно то же сам себе на уме, но с другой стороны, понимает — он может быть первым лицом ПРИ императоре. А вот Долгоруковы, старинный княжеский род могут повернуть и измыслить все по иному…

— Петр Алексеевич, лекарства пора принимать.

Появившийся в спальне Васька, сбил с мысли. Но Петр был даже благодарен за это. Голова шла кругом, от той каши, что сейчас в ней закипала. Куда ни кинь, всюду клин, словно и не на престоле он восседает, а во вражеском стане находится. Как же оно раньше-то было? А так и было. Просто за постоянными охотами да забавами, ничего не видел, а теперь словно пелена спала. А толку-то?

Медикус, зар-раза! Да что же у тебя все настойки такие противные на вкус. Словно дерьма туда намешали. Однако, несмотря на отвращение, Петр выпил все, стоически перенося неприятные ощущения. А потом пришел сон. Медикус говорит, что это для больного сейчас первейшее лекарство. Может так, а может и нет, да только сон для юного императора был единственным спасением от тяжких дум.

Ему опять приснилась сестрица Наталия. Снова они были веселы и беспечны. Говорили много, обо всем и ни о чем. Петру и не нужен был ее совет, только бы слышать ее голос, да звонкий смех. Такой звонкий, что вешние ручьи позавидуют.

Опять видел этого загадочного Сергея Ивановича. Сестрица глядя на него как-то уж совсем виновато потупилась и горько вздохнула. Было видно, что он хотел было заговорить, но потом только тепло улыбнулся, махнул рукой и истаял. Как видно, опять решил не мешать встрече двух родных сердец. Виноватым он себя чует, что ли? А в чем вина-то, коли Петр его раньше и не видел вовсе?

* * *

В указанный день, как и обещался, Петр допустил к себе Екатерину Долгорукову. Сделал это, только чтоб выполнить свое обещание. Но несмотря на это, встретил ее тепло. Тому виной Василий, сегодня ставший личным денщиком императора, для чего был определен в списки преображенского полка, сверх штата, с положенным жалованием. По его словам, девушка подолгу пребывала в церкви, чуть не днями напролет, вымаливая государю выздоровления. Причем делала это по велению сердца, а не по воле родителя. Этим своим поведением, она заслужила любовь и одобрение черни, неизменно провожавшей ее возок крестными знамениями.

Ну и как к ней не быть ласковым? Ясное дело, что она стояла в подвенечном платье перед постелью умирающего Петра и умоляла его жениться на ней, как потом на пару с Ванькой, просила подписать тот самый злосчастный тестамент. Да только, там она волю отцовскую, да дядьев выполняла, а вот в церковь, своей волей пошла. Может и винилась перед Господом, за содеянное.

Проводив девушку, Петр тут же затребовал к себе Остермана. То особого подозрения не вызовет. Всем ведомо, что император души не чает в своем наставнике, хотя и не часто его слушает. Однако, на этот раз, без посторонних ушей, все было по иному.

— Андрей Иванович, как думаешь, долго ли мне осталось?

— О чем вы, Петр Алексеевич? Медикус утверждает, что болезнь отступила окончательно. Еще несколько дней и вы будете абсолютно здоровым.

— Не о том я. Хворь, волею Господа, покидает мое тело, но боюсь теперь приходит пора воздаяния, за мою глупость младую. Увлекся я охотой и праздностью, не слушал тебя, а тем временем Долгоруковы все под себя подмяли. Любезничаю с Алексеем Григорьевичем, а ведь чуть не за главного врага его почитаю.

— Но он сказывает по иному. Мол и в чести, и обручение с Екатериной вы подтвердили. Говорит, что свадьба через год.

— А что мне остается? Как вспомню, сколь много его стараниями глупостей наделал, так боязно становится. Ведь сам же ему влияние немалое в руки дал.

— В том ничего страшного нет, ваше величество. Вы и сами говорите, то по младости лет. А кто молодым не ошибался? Но Господь в мудрости своей вас не оставит, в то верю всем сердцем.

— Андрей Иванович, как только встану на ноги, я отправлюсь по святым местам, возблагодарить Господа нашего за чудесное исцеление. Знаю, болен ты, ногами маешься нещадно, но прошу тебя превозмочь болезнь. Всю полноту власти касаемо внутреннего управления и внешних дел, за небольшими исключениями, я оставлю на тайный совет, а кто там во главе, тебе объяснять не надо. Остаетесь только ты и Головкин, против своры. Но есть еще и Голицын Дмитрий Михайлович. Он в отличии от своего брата еще не полностью к Долгоруковым перекинулся, тому в подтверждение и его переписка с покойным Александром Даниловичем, и то что Долгоруковы мне о том поведали, ему доподлинно известно. Иван Долгоруков, мнится мне, в тайном совете человек лишний и вредный, потому как хотя и верен мне, делами не хочет заниматься ни коим образом. А потом, насколько его хватит против родни, не понятно. Его я оставлю при себе, а вот на его место прочу Ягужинского. Птенец гнезда деда моего, ловок и умен, а главное будет тебе в совете поддержкой и опорой.

— Я понял, Петр Алексеевич.

— Вот и ладно, что понял. Сколько меня не будет, мне то пока не ведомо, но думаю долго. Не поддавайся, Андрей Иванович. Гони от себя хворь и хандру. Коли отступишься, один я останусь. Ни Головкина, ни Голицыных мне к себе не перетянуть, малоопытен я в делах этих.

— Все выдюжу, Петр Алексеевич, не сомневайся.

— Кстати, до меня слушок дошел, что у Катерины Долгоруковой до меня ухажер был, какой-то иноземец. Поговаривают, пока она меня не встретила, даже бежать с ним хотела. Ты часом ничего о том не слышал?

— Простите, Петр Алексеевич, но признаться я и понятия не имею, о чем идет речь.

Молодец, немец перец, колбаса, если и в курсе про Катькины дела, а это скорее всего так и есть, то держится вполне пристойно. А если и впрямь ничего не ведает, то никаких сомнений, он того иноземца найдет и по новой воспалит сердце влюбленного. Можно ли так с девушкой, которая за здравие твое денно и нощно молится? А почему бы и нет? Как еще отблагодарить за такое? Помолиться в ответ? А не лучше ли сделать счастливой в браке с любимым? Да, пожалуй это будет правильно. По божески.

— Ну, не знаешь и не знаешь. Ты прости меня Андрей Иванович, устал я что-то.

Устал? Да не сказать, что так уж и сильно. Болезнь отступила, здоровый сон, обильное питание, настойки эти, чтоб им вместе с медикусом… Все это вполне благотворно сказывалось на его самочувствии, а потому отдых побоку. Дел невпроворот. Бежать нужно из Москвы. Бежать как можно быстрее, пока опять не взяли в оборот.

— Василий, а где Иван? Что-то я его уж дня три как не дозовусь? — Едва только денщик появился в спальне, тут же поинтересовался Петр.

— Так, известно где. Бражничает да куражится. Сказывают, опять к Никите Юрьевичу Трубецкому сотоварищи наведывался. Пока ты плох был, Петр Алексеевич, так вроде попритих, Иван-то, а как полегчало тебе, так снова за старое принялся.

В груди что-то екнуло. Что-то знакомое и радостное. Эх, сейчас бы покуражиться, заздравный кубок поднять, девку какую приласкать, выкурить трубку доброго табаку и на охоту. Вот именно так, все и сразу. Но радостное возбуждение как появилось, так и опало, блеск в глазах сменился задумчивостью.

Ох Ванька, Ванька, ума в тебе не на грош. То ли, дурости полна головушка, то ли не знаешь к какому берегу пристать и от родни хоронишься, и сюда носу не показываешь. Все же верно решил, нечего тебе делать в тайном совете. Оно может императору лично и предан, да только одной преданности мало. Нужно еще и делами заниматься, а ему за увеселениями да бражничаньем некогда и голову поднять, да осмотреться. Может гнать его? Нет. Нельзя. Не на кого опереться. И потом, хотя бы одного Долгорукова потребно при себе держать, все родне лишняя надежда, что не все так худо.

Странно, и откуда мысли-то такие. Петр постарался присмотреться к себе самому и хоть что-нибудь понять. Раньше все было ясно и понятно, люди делились на тех кто с ним в забавах и тех, кто хотел его от тех забав оторвать. Так например Остерман и Долгоруковы частенько относились к одной половине, к той от которой хотелось всячески отмахнуться, так как оттуда веяло скукой несусветной. Особняком была только Лиза.

Сейчас же он отчего-то людей стал перебирать, как плоды, выискивая те что паршой побиты или с гнильцой. Отчего-то тех у кого не было изъяна он больше не видел. У каждого, что-то да было. И потом, смотрит на человека и оценивает его всячески, присматривается словно понять хочет, а будет ли от того польза.

— Вот значит как, — задумчиво произнес Петр, глядя на своего денщика, — Василий, а сыщи-ка ты мне обоих и Ивана и Никиту.

Не сказать, что распоряжение Петра не удивило Василия. Тот даже как-то подозрительно взглянул на императора. Видать знает, что и сам Петр бывал в увеселительных наездах в дом генерал-майора и кавалергарда Трубецкого. Ну да, пусть думает как хочет, то его дело. Главное, чтобы дело свое знал и исполнял незамедлительно. Он конечно Василию благодарен за то, что тот оказался рядом в ту ночь, но держать при себе за прошлые заслуги никого не станет. Потому как для службы потребны не только преданные и любящие, но еще и расторопные.

Появилась одна мысль. Оно конечно может выйти и так, что Петр ошибся. Ну конечно ошибся. Баба трусливая и безвольная. Ванька жены его открыто домогается, при товарищах, чуть в окошко хозяина дома не выбрасывает, а тот разве только носом не шмыгает. Ой ли? А все ли так, как мнится? Трубецкой он не глуп. То что робел и не мог дать отлуп Ваньке, так тут ясно все. Мало кто может воспротивиться любимцу императора, обласканного и пользующегося доверием, от того и своевольничающего безудержно. Эвон Бутурлин, науськанный Лизкой, встал ему в пику, и где он нынче? А в опале. Переведен по службе в украинскую армию…

Вот же диво дивное. То трое суток сыскать не могли, а тут и заскучать за думами не успел, как Ванька предстал пред ясны очи императора. Ну, как предстал, ожидает шельма, когда призовут. Петр призадумался над этим обстоятельством. Нет, не призывал он Ивана. Так, только поинтересуется, мол где он, без огонька, без надобности. А как потребовался, так сразу сыскали. Молодец Василий, видать не ошибся в нем. Не сам ведь бегал, государь в любой момент призвать может, но вот сумел все толково организовать. Богата на таланты русская земля, ох богата.

Пока любимец государев, в соседней комнате, ждет когда его государь призовет, Петр внимательно смотрит на другого. Никита Юрьевич Трубецкой. Довольно высок, и вполне себе статен, тело крупное, не иначе как склонен к полноте. Но крепок. Сразу видно, Ивану ничуть не уступит. Наверное относится к той самой породе, что перед начальством вид всегда имеет растерянный, хотя сам бывает куда умнее. На таких ставку в трудной ситуации делать сложно. Но если Трубецкой будет обласкан императором, то кто знает, чувствуя поддержку, может и расправит плечи.

— Здравия тебе, государь.

— Спасибо, Никита Юрьевич, и тебе поздорову. Ты уж не обессудь, но я сразу к делу. Так уж Господу нашему было угодно, чтобы я заглянул за край. На многое после того, я по иному взглянул. Все что казалось правильным и забавным раньше, теперь уж таковым не кажется. Повиниться я перед тобой хочу, Никита Юрьевич, за непотребное свое поведение, за беспутство моих сотоварищей.

Трубецкой метнул быстрый взгляд в подростка, удобно расположившегося на кровати, и тут же снова потупился. Но как ни краток был этот миг, Петр заметил и повлажневшие глаза, и искру злости, и какую-то отчаянную решимость, и удивление. Может ошибка это, вот так с ним наедине беседовать? Ерунда. Не выказав доверие, нельзя рассчитывать на преданность. Что с того, что этот далеко не лучший из образчиков? Не на кого сейчас опереться. Остается только обездоленных, да обиженных вокруг себя собирать, пусть даже и сам в тех обидах частью и повинен.

Нет у него друзей, как и преданных соратников. Дед достойное наследство после себя оставил. Да только насколько те возносили Петра Великого, настолько же ни в грош не ставят его внука, отрока капризного, своевольного, беспутного и ветреного.

— Удивлен, Никита Юрьевич? Вижу, что так. Да только даже дед мой Петр Великий, когда видел свою неправоту, в том сознаться никогда не гнушался. Так чего мне-то, пока не достигшему никаких высот, нос выше потолка задирать. Так как, прощаешь ли?

— Не мне, Петр Алексеевич, в чем-либо винить тебя, а потому и виниться тебе не за что.

— Ладно. По иному скажу. Обиды тебе чинил Иван Долгоруков, с моего попустительства. Ты же, как верноподданный, моего царедворца призвать к ответу боялся. Боялся, боялся, не нужно на меня так смотреть. А теперь скажи как на духу, коли мог бы, вызвал бы Ивана на дуэль, дабы за честь свою заступиться? Не молчи, Никита Юрьевич, сказывай.

— К чему те разговоры, государь?

— А к тому, что знать хочу, готов ли ты за честь свою вступиться, или и дальше станешь позволять Ивану глумиться над собой. Если боишься преследований с моей стороны, забудь. Ничего не будет. Ни обиды, ни злости, ни отмщения в будущем, на том я тебе свое императорское слово даю.

— Да… Я… Хоть сейчас этого… — Вдруг разволновавшись Трубецкой даже не находил слов, а может просто перехватило дыхание.

— Ну, а раз так, то посему и быть. Драться будете немедленно, в саду, перед моими окнами, дабы я все видел. На будущее скажу так — коли дашь отлуп какому охальнику решившему влезть в семью твою, я всегда на твоей стороне встану, как и на стороне любого в империи Российской.

— Благодарю, государь.

А радости-то, радости. Ох и накипело же у тебя. Ванька, Ванька, а ведь не выпустит он тебя живым. Как есть, не выпустит. Вон как злобой исходит, она от него волной мрачной расходится. А Долгоруков еще ой как полезен будет. Про друзей и соратников, уж не раз сказано.

— Только учти Никита Юрьевич, мне жизни преданных людей дороги, даже если меж ними черная кошка пробежала. А потому, дуэль будет до первой раны, которая не будет являться кровоточащей царапиной.

— Мнится мне государь, что ты не ведаешь, как и меня на свою сторону перетянуть, и Ивана сберечь. Так то лишнее, я и без того твой, на том и присягу давал.

— Не в присяге дело. Не по долгу, а по сердцу верные, трону потребны. А коли не быть честным, то и сердца не получить.

— А как убью?

— Знать, воля на то Господа нашего, — сделав для себя зарубочку, что генерал-майор больно уж уверен в своих силах, искренне ответил Петр.

— А ведь он не только мне обиды чинил? Что же, государь, со всеми драться ему велишь?

— Не со всеми. Но с тобой велю.

Вот так, любезнейший, дальше уж сам думай, не дите малое. Никому иному не позволено, а тебе со всем уважением. Поймешь, хорошо. Не поймешь. Жаль. Хотелось еще одним доверенным лицом обзавестись, так как виды имеются, а можно лишиться и того, кто пока единственный.

— Я все понял, государь.

— Василий.

— Тут я, государь, — тут же влетел в дверь денщик.

— Господ офицеров и Ивана Долгорукова кликни.

— Слушаюсь государь.

Бог весть, может Васька, шельмец, так сумел все предугадать и заранее озаботиться. То ли господа офицеры пришли поинтересоваться, как обстоят дела у их майора. Не шутка ить, против влиятельной родни пошел. И потом, они тут на подворье безвылазно уж который день сидят, света белого не видят. Но как бы то ни было, а не прошло и минуты, как все пятеро, ныне сводных от службы, и Долгоруков, предстали перед юным императором.

Беседа была не долгой. Петр предоставил слово Трубецкому. Тот в свою очередь вызвал на поединок Долгорукова. Император дал свое соизволение на оный. Определились с секундантами и все дружно направились в засыпанный снегом сад. Петр же, с помощью Василия, удобно расположился у окна…

Ох Трубецкой, а прав ведь был насчет тебя. Как есть прав. Кавалергард хотя войска и не водил, но в боях участвовал, чего не скажешь об Иване. Это почувствовалось сразу. Петр и сам войн не видел. Откуда? Да только, едва поединщики встали в позицию, как юный император тут же рассмотрел в Трубецком убийцу. Нет, не тать, а человека коему не впервой смотреть смерти в глаза и отбирать чужую жизнь. Таким можно стать только в боях, где кровушка рекой льется. Откуда он все это знает? А бог весть. Знает и все тут.

И стати вроде одной. И ловкие оба. А Никита Ваньку как щенка шелудивого по снегу валяет. Наблюдая за поединком, Петр все время ловил себя на мысли, что так не должно быть. Не может бой длиться так долго. Но поединок продолжался. У Долгорукова уже несколько неглубоких порезов и при нанесении каждого из них, Трубецкой мог нанизать его на шпагу. Однако, словно играя, делать этого не спешил. Наконец Иван ринулся в очередную атаку, да так резво, что Никита был вынужден немедленно отреагировать. Как результат, шпага пронзила правое плечо атаковавшего.

Петр всмотрелся в лицо Трубецкого, благо происходило все практически под окнами. Недоволен генерал. А чем собственно. Рана-то нешутейная, это если без десятка мелких порезов. После дуэлей бывает и с куда меньшим результатом расходятся, считая вопросы чести исчерпанными. Нешто и впрямь живота хотел лишить? Не понял просьбы Петра? Да понял он все. Еще как понял. Просто душу не успел отвести, а очень хотелось. Ну да, нельзя получить все и сразу…

— Вижу, Никита Юрьевич, жалеешь, что Иван в атаку бросился. Что, хотелось еще поиграть, чтобы до печенки пробрало обидчика? — Внимательно наблюдая за Трубецким, поинтересовался Петр.

— Хотел, — не стал таиться осмелевший офицер, — но как видно Господь решил, что я излишеством занимаюсь, а потому и решилось все так скоро.

— Понимаю, за обиду хочется взять большую плату. Но случилось так, как случилось. Надеюсь у тебя теперь нет претензий по вопросам чести к Ивану Долгорукову, и камня за пазухой на твоего императора не держишь? Не смотри на меня так. Смертельную схватку не разрешу.

— Вопрос полностью разрешен, государь.

— Вот и хорошо. Тогда слушай мое повеление. Расстроен я безмерно тем обстоятельством, что мой сподвижник и фаворит был ранен тобой. Поединок был честным, а потому судить тебя я не могу. Однако и спускать подобное то же не стану. Сегодня же ты будешь отчислен из роты кавалергардов и исключен из списков Преображенского полка. Завтра тебе надлежит убыть для дальнейшей службы в Санкт-Петербург, где вступить в командование Ингерманландским полком. Чего молчишь?

— Слушаюсь, государь, — тоном ребенка которого поманили сладким петушком, а потом показали кукиш, произнес Трубецкой.

— Не понял. Вот и ладно. Значит, и иные не поймут. Ну чего ты на меня так смотришь, Никита Юрьевич? Думаешь, поманил и обманул? Нет тут обмана. А вот службу сослужить ты сможешь и немалую. У меня два гвардейских полка, опора и надежа из пяти тысяч штыков, которые никак сейчас мне не подчиняются. Вот набралось две роты преображенцев, числом в три с половиной сотни и это все. Да и за то, благодарить должен Ивана, так как ближники его там командуют. Оставаться в Москве, быть под пятой тайного совета, где всем заправляют Долгоруковы да Голицыны. Податься в Петербург, так и там поддержки нет. Я на троне надобен только как китайский болванчик или вовсе никакой. А мне такого не нужно, потому как у Российской империи должен быть император, а не кукла фарфоровая. По выздоровлении, я поеду по святым местам, и после поездки возвращаться в Москву не намерен. Сразу направлюсь в Санкт-Петербург. Как там себя поведет Миних, я не ведаю. А потому потребны мне в столице войска, на которые я могу опереться. Теперь понял?

— Понял, государь. Все исполню, будь уверен, — вдруг взбодрившись и вытянувшись во фрунт, произнес довольный сверх всякой меры генерал.

— Вот и ладно. Думаю около полугода у тебя есть. Завоюй сердца ингерманландцев, вояки там настоящие, Александра Даниловича птенцы, а он и сам лихим воем был и солдаты у него под стать.

— Государь, а может иной какой полк? Пусть менее славный. Ведь помнят ингерманландцы, как ты Меньшикова в ссылку отправил без суда. А они в нем души не чаяли.

О как осмелел. Ему палец в рот, а он уж к локотку примеривается. Петр задумался немного, но потом решил, что иного ожидать и нельзя было. Человек долгое время носил в себе обиду, опасаясь выместить ее на представителе золотой молодежи. А тут сразу столько подарков, и Ваньку проучить позволили, и вон доверие какое оказывают, чуть не в спасители императорской короны сватают. И вообще, почувствовал мужик за собой крепкую спину, вот и расправил крылья. Не стоит их подрезать. Ох не стоит. Эдак подломится Трубецкой, и озлобится, а он нужен и не просто преданным, но и инициативным.

— Во-первых, Никита Юрьевич, ингерманландцев я хочу возвести в ранг гвардии, кем они по сути и являлись, разве только светлейшего князя. Во-вторых, они уже доказали свою преданность, когда приняли приказ мальчишки о разжаловании и ссылке их полковника. Взбунтуйся они в тот момент, и все пошло бы по иному. Я прекрасно помню, как все весело на волоске, как дрожали все господа из тайного совета, да и я то же, ожидая прибытия ингерманландцев, под водительством Меньшикова. Но этого не случилось. Так неужели они не останутся верными присяге теперь? Не верю.

— Но такое недоверие гвардии…

— Гвардия силой своего присутствия и штыками, посадила на трон прачку чухонскую. Сегодня гвардейцы обласканы Долгоруковыми и прибывают во мнении, что им по силам вершить кому восседать на троне Российском. Позабыли, что долг их в служении верном и беззаветном. Если укорот не дать, то они еще ни один переворот могут устроить. Ничего, вскорости почищу ее ряды, дабы искоренить ту болезнь.

После обстоятельной беседы с Трубецким, предстояла не очень приятная с Иваном, которого определили в соседней палате. Поначалу Петра охватило дикое желание положить его рядом с собой, и даже помогать ухаживать за ним. А то как же, ведь друг и соратник, сколь времени они провели друг подле друга, живя бивачной жизнью во время охотничьих забав, делясь последним. И потом, несмотря на свою бестолковость, кое-чему Долгоруков все же обучил своего воспитанника.

Но желание это было мимолетным. Вот так, прострелило, едва только шпага Трубецкого вошла в тело друга, и практически сразу пропало. Петр даже сумел подивиться собственному поведению, потому как поспешное решение было им принято с каким-то юношеским задором и восторгом, с готовностью жертвовать ради друга. А вот более позднее, как-то уж больно несвойственно ему. Он так никогда не думал. И вообще, наверное все же что-то стряслось, после того как он заглянул за край. Сам чувствует, иным он стал. Каким-то расчетливым, холодным. А еще, словно посмеивается над происходящим, глядя со стороны. Прямо как в кино.

Ну вот. Опять какое-то словечко непонятное. Оно вроде как ему все ясно, но и объяснить значения не может. И таких слов в последнее время столько в голове вертится. Нет, не так. Не вертятся они, а сами собой выскакивают в тот или иной момент, который подходит по ситуации. Нормально объяснил? А и самому ничего не понятно.

Иван лежал на широкой кровати, застеленной белыми простынями. Уже перевязанный. Как видно, кровь едва только остановилась, на бинтах имелось красное пятно, но повязку не меняли. Ну и правильно, чего сейчас рану бередить. Опять кровь польется. Пройдет время, сменят на чистую.

— А у тебя кровать поболе моей будет, — излишне жизнерадостно произнес Петр, обращаясь к демонстративно отвернувшемуся Долгорукову. — Иван, мне конечно обойти с другой стороны не сложно. Ты отвернешься. Я опять обойду. И что, так и будем как дети малые в гляделки и прятки играть, раскудрить твою в качель. Ладно я, мне такие забавы вроде как по возрасту не зазорны. А как с тобой быть?

Долгоруков тяжко и явно с показной обидой вздохнул и обернулся к Петру. Правда, вышло у него это излишне резво. Рана тут же дала о себе знать, вырвав короткий стон, сквозь зубы подкрепленный крепким словцом.

— Ну вот. Так гораздо лучше. Что медикус говорит?

— Жить буду, Петр Алексеевич.

— Это хорошо. Мне твоя жизнь до зарезу нужна. А то останусь как перст один, одинешенек.

— А ты вон, Трубецкого позови или Бутурлина из опалы вызови, они тебе компанию составят и верными до гробовой доски будут.

— Эвон. Обиделся значит?

— Я не баба, чтобы обижаться.

— Оно и видно, — присаживаясь на стул рядом с кроватью, теперь уж буркнул Петр. — Ну откуда мне было знать, что он так ловок окажется. Заладил, мол дело чести, чаша терпения переполнена. А я ведь помню, как ты его во фрунт строил. Ну думаю, сейчас Иван ему покажет. Показал. Я вот все глядел и мнилось мне, что он с тобой как кошка с мышкой забавлялся.

— Угу. Кабы на кулачках, так я ему показал где раки зимуют. А на шпаге… Силен гад. Ну ничего-о. Я еще встану.

— Пустое Иван. Я его из кавалергардов и преображенцев погнал. Отправил в Санкт-Петербург, пусть ингерманландцами командует.

— В столицу получается сослал?

— Акстись Иван. Где та столица-то? А в Москве. Вот порой смотрю я на тебя и думаю, кто из нас старше.

— Ну да. Это я что-то того. Ничего, все одно я с ним еще посчитаюсь.

— Вот значит как?

— А нешто я должен ему рану спустить? Так ладно бы сразу проткнул. Не-эт, он поиграть решил, паскуда.

— А как бы ты поступил на его месте? Эвон, ведь не он к тебе в дом по хозяйски врывался, а ты сотоварищи, но за то же на него злишься и хочешь к ответу призвать. А по совести-то, правда на его стороне. Чего на меня так смотришь? Изменился? А ты загляни за край, погляжу каким ты будешь. Как пришел в себя, так многое мне по иному видится.

— Так может и я тебе уж без надобности?

— И не думай. Одного оставить меня хочешь? Когда Трубецкой ранил тебя, думал сердце оборвется. Нет у меня никого ближе тебя, Иван.

— А чего же, тогда не сразу пришел? — Опять подпустил в голос обиду Долгоруков.

— Так, с Трубецким разбирался. Иван.

— Да успокойся, Петр Алексеевич. С тобой я, с тобой. До гробовой доски подле тебя буду.

От этих слов, у Петра, на мгновение, дыхание перехватило и он с присущей юношам горячностью обнял друга. Правда получилось это слишком уж порывисто, и Долгоруков вновь исторгнул короткий стон.

— Ты бы Петр Алексеевич, того. Поаккуратнее, что ли. Больно ведь.

— Ничего. Вот заживет твоя рана, я окрепну, и поедем вместе, по святым местам. А по пути, еще и поохотимся.

— А как же жизнь положить служению России. Ить твои слова.

— А мы и послужим. Потом. Я же зарок дал, после того как Господь сподобил с того света вернуться. Но отчего ехать в такие дали, да не развеяться дорогой. А дела государственные… Есть господа верховный тайный совет, пусть сами разбираются покуда. Я и тебя освободил.

— Как это?

— Да так. Остерман тут до меня прорвался, так я ему сказал, чтобы указ подготовил, чтобы освободить тебя от должности. Теперь все время рядом со мной будешь.

— А кого же вместо меня?

— Да, Ягужинского, — беззаботно бросил Петр.

— Это Остерман предложил?

— Нет. Сам я, — растерянно ответил Петр. — Да какая нам разница, Иван. Главное, что вместе будем.

— Да я как бы…

— Понятно. Значит не рад.

— Петр Алексеевич, да погоди ты. Рад, я. Рад. Да только, ты сам посуди. Вот был я при должности, а тут вдруг раз…

— И тебе, нужны звания, почести и должности большие, — горько вздохнул молодой император.

— Да пропади они пропадом, Петр Алексеевич. С тобой я, и это главное. А кем? То без разницы. Хочешь, денщиком буду?

— Денщиком у меня Василий, — засветившись улыбкой, возразил Петр, — Другом сердешным будешь, как и допреж был. Дела великие станем творить, как дед мой. Мы такое тут завертим, куда ему и его наперснику Меньшикову.

— А как скажешь, государь! Я на все согласный.

— Вот и ладно. Ты отдыхай. Сил набирайся. Да и я прилягу. Что-то устал я больно.

Ложь слетала с языка как-то легко, словно он и сам верил в то что говорил. Прислушавшись к себе, Петр вдруг понял, что так оно по сути и было. Во многое, что говорил, он искренне верил, и даже стремился к тому. Вот например касаемо дружбы с Иваном, так сердце буквально пело, от того, что друг теперь будет с ним.

Иное было с обманом по поводу Трубецкого, Остермана и Ягужинского. Тут что-то внутри слегка противилось, но Петр без особого труда задавил это чувство. Нельзя ему рисковать. Один он. Как перст один.

Иван тот вроде и друг, и тянет к нему юношу, и в то же время доверия полного нет. Взять историю с венчанием, тестамент тот клятый. Вот вроде, образумился, усадьбу очистил в миг, гвардейцев подбил. А веры ему все одно нет. Вместо того, чтобы всегда подле быть, в готовности прийти на подмогу, он ударился в загул, не зная куда пристать, то ли к родне, то ли к Петру.

И потом. Друг он всегда помочь норовит. А какая помощь от Ивана? Уверовав в свою избранность, будучи фаворитом императора, творит разные непотребства и беззаконие. А ведь это в первую очередь бьет не по Ивану, а по самому Петру. Потому как с его попустительства все происходит. Путает Иван привилегии со вседозволенностью, а от того только вред один.

Отдалить бы его. Нельзя. Отринуть его, значит лишиться поддержки со стороны офицеров преображенцев. Они ведь то же в его сотоварищах. Да и в доме того же Трубецкого то же бывали и в других домах. Нужно бы их к себе притянуть. Да нужны ли такие? Эти малые копии самого Ивана, которые глядючи на него и сами о подобной вольнице мечтают.

Нет. Не выйдет из Ивана сподвижника, коим был у деда Александр Данилович. Тот был вором, казнокрадом, пройдохой, беспутником, но деду был верен беспредельно. А этот? Похоже, Иван и сам не знает куда пристроиться. Голову готов прозакладывать, что Долгоруков желает лишь одного — чтобы все вернулось как было прежде. Дурак. Не понимает, что прежнего уж не воротишь.

Вот Трубецкой все сразу понял. Может от того, что постарше, а может потому что не знал он подобной вольницы. Вряд ли. Иной он. Окажись Никита подле Петра вместо Ивана, глядишь все по иному было бы. Ведь, Ивану особого труда не стоило бы удержать воспитанника и друга от разгульной и праздной жизни. Петр ему в рот заглядывал, и из него можно было лепить все что угодно. Но Иван, ума недалекого, только сегодняшним днем живет.

А Никита, он иной. И пусть вел он себя со стороны трусливо, на деле это был только трезвый расчет. Ждал мужик случая, чтобы суметь поквитаться за обиду. Скрипел зубами, затаился и ждал. Потому как по иному нельзя. Случись эта дуэль раньше или поколоти он Долгорукова, тут бы ссылкой в ингерманландский полк никак не обошлось бы. Может его приблизить? Мужик выдержанный, рассудительный и далеко не глупый. Пожалуй спешить не стоит. Сначала пусть со своим делом справится, а там видно будет.

* * *

Эх Василий, Василий. И что бы без тебя делал? Парень оказался прямо-таки находкой. Может ниспослал его Господь, в помощь заблудшей овце своей. Как бы то ни было, парень оказался самой настоящей находкой. Предусмотрительный, вездесущий, пронырливый, а главное подмечающий все, оставаясь незримым для других. И когда только все успевает.

Едва вернувшись из комнаты Долгорукова, Петр вызвал к себе денщика и начал ставить ему задачи, не свойственные его должности. Парень с большим вниманием глядя на государя, поначалу кивал, мол каждое слово услышано и принято как руководство к действию. А вид у него при этом был… Простодыр, да и только. Как там в указе деда сказывается — 'Лицу подчиненному перед лицом начальствующим надлежит иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство'. Петр был уверен, что Василий указа этого никогда не читал, да и умеет ли читать, еще вопрос, но выглядел он именно так, как и предписывалось.

Вот только после того как Петр закончил, вместо того, чтобы умчаться выполнять повеление государя, как это бывало не раз, Василий остался на месте. Некоторое время он прибывал в раздумьях, потом начал выказывать явные признаки нерешительности.

— Что, Василий, боязно заниматься подобным, — по своему истолковав поведение денщика, произнес юноша.

Оно и понятно. Государю служишь или кому, а в чернь с детства почтение к благородным вколачивается. Порой просто кулаками, да батогами, а не редко и каленым железом. Что с того, что поручение самого Петра Алексеевича? Как мудрость народная гласит — бояре ссорятся, а у холопов чубы трещат. Потому случись, шкуру с него, Василия сдирать будут, причем очень даже может быть, что самым натуральным образом.

— Боязно-то оно боязно, государь батюшка. Да только, долг сполнить то за честь почитается.

— Тогда чего замер?

— Так я понять хочу, все ли потребное тебе уж знаю или чего еще чего разузнать потребно.

— Нормально. И многое ты уже знаешь?

— Так, по всему выходит, что прямо сейчас на все твои вопросы ответить могу.

— А ну-ка, докладывай.

— Перво-наперво по ротам, что сейчас на подворье. Третьей ротой командует капитан Волков. Он во сем Ивана Долгорукова поддерживает, частенько вместе кутили. Волков Ивану во всем в рот глядит и всячески с охотой под его рукой ходит, как и иные его офицеры. Пятой ротой командует Измайлов. Тот не так близок с Иваном, тут больше с Волковым. Как дуэль случилась, так Волков Трубецкого всяко разно ругает. Сейчас у Долгорукова, с бутылью вина пошел. Измайлов все больше службой занимается.

Ага. На это и Петр заметил. К Трубецкому в секунданты пошли именно Измайлов и его поручик Вязов. А не обратил он на это внимание сразу, так как первыми вызвались секундантами к Долгорукову капитан Волков и поручик Банин. Остальным вроде как ничего иного не оставалось, кроме как встать за Трубецким.

— Значит, думаешь можно довериться роте Измайлова?

— Не поручусь, государь. Но коли из этих двоих выбирать, то Измайловцы.

— С одной ротой гвардейцев не отпустят. Ладно, ты сказывал, что и по остальному готов доложить.

— Так и есть, государь. Седьмой ротой семеновского полка, командует капитан Глотов. Никому приверженности не выказывает, сам себе на уме. Сказывают, что ничьего покровительства не ищет, так как служит по присяге, а присягал он на веру царю, ну, императору, тебе значит.

— Погоди. Семеновцами командует зять Долгоруких. И как он на то смотрит?

— Так ведь и служить кому-то потребно, а Глотов служака справный. Да в гвардии считай более половины, ни в какие дела не лезут, мол наше дело солдатское, прикажут исполним.

Получается, не до конца сгнила гвардия. Но гнильца один черт есть и с этим нужно будет решать, не то головной болью отзовется. Глотов. Ничего о нем не слышал. Ни плохого, ни хорошего, вообще ничего. Но то что служака, это даже хорошо, значит повеление государя исполнит не раздумывая. Опять же, две роты эскорта, одна преображенкая, другая семеновская, обе гвардии в наличии. Вроде все нормально. И отговориться можно легко, не дело окружать себя только преображенцами. И подозрений никаких не будет, так как капитан никакой из сторон приверженности не выказывает. И не должен, раскудрить твою в качель! Гвардия только одну сторону имеет — императора Российского. Точка!

— Как стемнеет, нужно будет провести его ко мне. Сейчас давай сюда Измайлова, буду задачу ставить, чтобы через его посты провели, тишком ото всех.

Господи, император самодержец, а приходится вести себя как подсылу тайному. Один неверный шаг, и прямая дорога на дыбу. Это конечно вряд ли, но руки свяжут. А как оно дальше все будет и не понять. По хорошему, он сейчас находится в кругу заговорщиков. Долгоруковы, уже проявили себя в заговоре настолько, что по ним плаха плачет. Кстати, Иван не исключение, ведь подпись на тестаменте его рук дело и он же еще и выкликал наследницей Катерину.

Остерман и Головкин. Бог весть, как оно у них. Не исключено, то же в чем-то замешаны. Хотя Андрей Иванович умен и таких прямолинейных притязаний, как у Долгоруковых у него наверняка нет. Но свои интересы все едино имеют оба, по иному и быть не может, при малолетнем императоре. Однако, прямой измены не замышляют, в этом Петр был уверен.

Если Долгоруковы напрямую старались окрутить Петра с Екатериной, то Остерман всячески пытался свести его с теткой Лизаветой. Иными словами, он хотел иметь влияние на царствующих особ. Долгоруковым же нужно было больше, они хотели получить всю полноту власти. И завязли они в этом по самые уши, потому если испугаются, то им проще избавиться от молодого императора любыми путями.

Глотов, был высок и статен, как и все гвардейцы, недомерки здесь не водились. Взгляд прямой, открытый и уверенный. Петр без труда уловил бывалого ветерана, ни раз смотревшего в лицо смерти на поле боя. Прямо как с Трубецким. Юноша знал это, видел, вот и все.

— Ну, здравствуй Петр Иванович.

— Здравия желаю, государь, — вытянувшись во фрунт, произнес Глотов.

Голос густой, басовитый, под стать обладателю. Капитан не налегает на горло, блюдет тайность встречи. Петру это понравилось. Далеко не всегда рвение в службе означает обладание умом, как раз обратное и не редкость. Жить по определенному регламенту, когда за тебя уж все определено и на год и на два вперед, никакой сложности, тут ума большого не нужно.

Живи согласно свода воинских законов, когда один день похож на другой как близнец. Разве только оказия какая случится, ну там, пожар или война, но то дело привычное, на то и служба воинская. Дед прилагал большие усилия к тому, чтобы в гвардии офицеры имели хорошее образование и продолжали обучение даже во время службы. Но как ни странно, по настоящему образованных и разбирающихся далеко не только в военных вопросах, среди них было немного.

— А что, Петр Иванович, поди поешь-то знатно?

Капитан, даже растерялся от такого вопроса. Тайно вызвать к себе, и тайно же провести через посты, чтобы поинтересоваться поет ли он? Ничего не скажешь, важный вопрос. Потом вспомнилось, как рассказывали о том, что Петру Алексеевичу по нраву бивачная жизнь, посиделки у костра с вином и горячей, истекающей соком дичью, под песни своих соратников по забавам охотничьим.

По Москве прошел слух, мол государь после болезни изменился сильно, повзрослел в одночасье и возмужал. Брехня. Вон он стоит, вьюноша бледный со взором горящим. Худощав, хотя и высок для своих лет, двигается порывисто, словно боится куда опоздать, как и любой юнец в его возрасте. Разве только на белом, практически лишенном загара, лице заметны четыре язвы, обещающие оставить знатные рубцы. Ну да, могло быть и куда хуже, повезло все же парнишке.

— Не мне судить государь, знатно ли я пою. О том нужно товарищей моих спрашивать, с коими в кабаках сиживаю.

— Только там и поешь?

— То так, государь. Только когда хмель в голову ударит, а такое лишь в кабаках, вне службы и бывает.

— То что вне службы, это хорошо. Вино до добра еще никого не доводило.

Ой ли? Даже если забыть о том, что юнец поучает взрослого мужа, всем известно о пристрастии молодого императора к вину и не то чтобы к легкому, а к крепкому голландскому. Подумать-то об этом капитан подумал, но и виду не подал. Стоит как литой из бронзы, лишний раз не пошевелится. Юн император, зрел, умен или глуп, он Глотов Петр Иванович, капитан лейб-гвардии семеновского полка, России и этому мальчишке на верность присягал, а потому все просто — выполняй воинский долг и не задумывайся о лишнем.

— Чего молчишь, капитан?

— Так не спрашиваешь ни о чем, государь, вот и молчу.

— Ладно, не стану ходить возле да около. Через две недели, я собираюсь отправиться по святым местам, дабы возблагодарить Господа за чудесное исцеление. Двор со мной не отправится. Сопровождать будут две роты гвардейцев. Тебе надлежит тайно держать свою роту в готовности, так чтобы в течении часа быть готовым к выступлению. Вместе с тем, ни у кого не должно возникнуть подозрений по поводу специальной подготовки к походу.

— Государь, я известен как служака педант. Так оно по сути и есть. Но я всегда знаю доподлинно, что предстоит моим парням. Прости, но в слепую я ничего предпринимать не стану, потому как от дел политических, а здесь похоже именно это и предстоит, стараюсь держаться подальше. Я солдат, и мое дело простое, разить врага государства российского нещадно и умеючи.

— Вот значит, каков.

— Уж каков есть, государь.

— Добро. Тогда ответь мне, ведомо ли тебе, что происходит при дворе?

— Ведомо, государь. Не доподлинно, но ведомо.

— И?

— Долгоруковы всячески хотят тебя подчинить своей воле, окрутить с Екатериной и через нее подобраться к трону, дабы править Россией. Остерман, всячески пытается воспротивиться тому, имея свой интерес по росту собственного влияния. Ты, государь, не обращаешь на это внимания, пребывая в забавах. Но то меня не касаемо, потому как я человек не придворный, а воинский.

Коротко и четко, по военному прямолинейно. А ведь не производит впечатления глупого человека. Получается, противна ему вся эта мышиная возня, потому как обида в голосе звучит неприкрытая. Не простой он служака, а с головой светлой. И от политики подальше держится не потому что глуп, а как раз от ума немалого, понимает, что случись, его как разменную монету, первым бросят на съедение противникам.

— Что же, в общих чертах верно. А главное честно и без прикрас. Но как бы тебе не хотелось от дел политических в стороне держаться, оное не получится. Я понимаю, что юн и в этих играх мало что понимаю. Но знаю одно, волей Господа нашего я оказался на престоле, его же волею гибели избежал, так как меня уж и соборовать успели. А потому, просто стоять в стороне и смотреть кто из верховников верх возьмет не могу. Потому как тогда дела моего деда, на кои он жизнь положил и за что не пощадил даже сына своего единокровного, батюшку моего, прахом пойдут. Долгоруковы верх возьмут, и откатится Россия назад или замрет на месте. Остерман окажется в победителях, иноземцы государство заполонят и тогда все победы, доставшиеся большой кровью и беспримерным мужеством, будут напрасны, потому как Россию возьмут без боя. А потому, хочешь ты того или нет, но остаться в стороне у тебя не получится. Говоришь, что политика и интриги не твоего ума дело? Так тому и быть. Но присягу выполнить тебе придется. А присягал ты мне, юнцу безусому и пока разумность свою никак не проявившему. Так что скажешь, Петр Иванович?

— Долг свои исполнять моя прямая обязанность. Приказывай государь.

— Сначала ответь на мой вопрос. Возможно ли изготовить твою роту, чтобы она была готова к походу в течении часа, и при том не вызвать подозрений?

— Можешь отдать приказ хоть сейчас, государь. Уже через час рота выступит в поход.

— Даже так?

— Точно так, государь. Все содержится в полной готовности, остается только собрать солдат, погрузить обоз и выступить. Часа более чем достаточно.

— В иных ротах так же?

— Нет, государь. Не в похвалу себе скажу, иные капитаны, не так охочи до службы.

— А вот это радует особо. Тогда неси службу как и прежде, о разговоре нашем никому ни слова. И будь готов выступить, по первому требованию.

— Слушаюсь, государь.

ГЛАВА 4

Господи, и смех и грех. Дед он конечно Великий, многое сделал такого, о чем иным правителям и мечтать не приходится. Иноземцев многих призвал и не просто на службу, а так, чтобы они своими знаниями делились и учили наукам подданный российской империи. То деяние действительно великое и толчок России был дан огромный. Но порой и этого великого человека заносило на такие перегибы, что без улыбки и не взглянешь.

То что дед вывел русских женщин из заточения в светлицах, это конечно же правильно. Как верно и то, что ломал устои и закостенелость. Но специальным указом заставлять людей обряжаться только в иноземное платье это перебор. Вышедшие из заточения женщины, да еще и поддержанные его государевой волей и сами взяли бы свое. Причем, не огульно перенимая все иностранное, а внося свое, как традиционное, так и подходящее под местные условия.

Зимы российские не в пример более суровы, чем в Европе. Отсюда и подход к одежде несколько отличается. Будь Петр на крещение одет не в иноземное платье, а в шубу, глядишь и не случилось бы этой злосчастной болезни. Ну да бог с ним с морозом. Тут ведь какое дело, иные они, русские, и по нраву, и по укладу.

Взглянешь на иноземца, причем не на вельможу, а даже на прислугу, они даже двигаются как-то иначе, а от того и платья на них смотрятся естественно. Представить такого в русском одеянии сложно, а вот русского в иноземном… А чего представлять? Взгляни вокруг, и отдыхай душой, годы себе продлевая, ведь сказывают — хорошее настроение продлевает жизнь. А смотреть на русских обряженных в иноземное платье без смеха трудно, потому как в большинстве своем оно на них смотрится как на корове седло.

На эти размышления Петра натолкнул Василий, денщик его, который как заполошный бегал по усадьбе и дому, подгоняя иных слуг. Все они были обряжены на иноземный манер, коий им ну никак не подходил, и смотрелся инородно. Конечно можно это отнести только к черни, но не получается, потому как и родовитые дворяне выглядели ничуть не менее забавно.

Сам Петр, облачаясь, отметил некоторое неудобство от подобного покроя. Камзол приталенный, до колен. Оно может и красиво со стороны-то смотрится, да ноги несколько стесняет. Кафтан тяжел, крой неудобен, рукава с большими манжетами, за которыми можно хранить целую канцелярию.

Кстати, многие именно так и носят бумаги, говорят такую привычку имел и дед. Бывало, придет мысль прямо в седле, так он не сходя на землю, тут же принадлежности истребует и на любом клочке бумаги проект указа набросает, а потом ту записку за манжет. Эдак вернется с прогулки, а по манжетам уж несколько документов распихано.

Короткие штаны, с застежками под коленом. Чулки шерстяные, по случаю зимы. Башмаки неудобные, с пряжками большими. Правда, сейчас на нем ботфорты, в них куда сподручнее в седле сидеть. Похоже, последние, это самое удобное из всего гардероба. А ведь Петр иного одеяния никогда и не носил, только по иноземному манеру. Даже во время многомесячной охоты, пребывал в таком же платье. Хм. И раньше он находил одеяние вполне удобным. С чего бы это?

— Петр Алексеевич, преображенцы готовы. Вещи почитай упакованы. Еще самая малость, и можно выдвигаться, — радостно доложил Иван Долгоруков.

На дворе ясный солнечный день пятнадцатого февраля одна тысяча семьсот тридцатого года. После ранения Ивана и болезни Петра прошел почти месяц, потому оба они сейчас чувствуют себя полностью здоровыми. Значит, можно и в путь выдвигаться. Холода простоят еще долго, а потом наступит самая настоящая распутица, но это не могло остановить молодого императора от намеченного.

Не сказать, что месяц выдался легким. За это время Петру пришлось приложить изрядно усилий, чтобы показать всем, отсутствие каких-либо значимых изменений, произошедших с ним. Он все так же мало интересовался делами государственными и не посещал заседания верховного тайного совета. Правда пару раз, верховники устраивали заседания прямо в усадьбе. На тех заседаниях присутствие Петра было просто необходимо, так как предстояло подписать ряд указов.

Кстати, некоторые из них, где противоборствующие стороны так и не пришли ни к какому соглашению, он так и не подписал. Удалось отговориться тем, что коли нет согласия, то стоит лучше обдумать вопрос, дабы решение оного устроило всех. Ох и тяжко, идти по лезвию ножа. Оно ведь как, и Долгоруковым излишне потакать нельзя и насторожить их не хочется.

Иван кстати, как это уж было не раз, с родителем своим помирился, то ни раз навещал раненного. Ну не препятствовать же в этом отцу. В эти часы посещений, Петр настойчиво прятался либо за спинами преподавателей, вдруг воспылав жаждой учебы. Либо, уходить за рясу духовника, проявляя завидную набожность. Последнее легко объяснялось чудесным его исцелением.

Навещали его и невеста и Лизавета. Для них он выкраивал время в своем плотном расписании. А оно и впрямь было плотным. Учился и молился он весьма усердно. Правда при этих посещениях Петр чувствовал себя человеком вступившим на тонкий лед. Катерина, будучи его официальной невестой, удостаивалась особого обхождения, хотя ничего подобного не требовала, будучи тихой, скромной и где то печальной. Казалось бы, жених император, к тому же чудом избегнувший смерти, тут радостью следует светиться. А нет ничего этого. Ведет себя так, словно покорилась своей судьбе, которая ее и не радует вовсе.

С Лизаветой все иначе. Она как всегда жизнерадостна, ведет себя шумно. А главное, постоянно кокетничает и заигрывает. То позу займет соблазнительную, то глазками стрельнет эдак игриво, то ластиться начинает как кошка. Чего греха таить, красавица она и стати все при ней, Катерина на ее фоне явно проигрывает. Вот только Петр никак на то не реагировал, да еще частенько, как бы в шутку, то Лизой назовет, то тетушкой любимой. Цесаревна от такого была не в особом восторге, но оставалась все так же решительно настроенной. Не останавливало ее и то, что порой Петр не находил окна, в занятиях, для приема любимой тетушки. Не принятая раз, она возвращалась в другой.

Петр даже подумывал о том, чтобы отозвать из украинской армии Бутурлина, бывшего ее полюбовника. Но вовремя сообразил, что не недостаток мужского внимания виной такой настойчивости Елизаветы. В конце концов у нее был Лесток, не юноша, а вполне крепкий мужчина. А вот того, чего добивалась тетка, Петр дать ей не мог. Да попросту и не хотел. Поставить бы ее на место, но был еще и Остерман, явно принимавший ее сторону и ратовавший за их брак. Морда немецкая, так и не стал православным.

Разумеется бывал Петр и за пределами усадьбы. Чай не в заточении и не в осаде. Вот только выезды эти были связаны только с посещением церквей и под эскортом преображенцев. Впрочем, к чему та охрана было непонятно. Не иначе как от сановников и придворных, которые никак не могли пробиться к императору.

А вот простому люду, везло куда больше. Юный Петр, ни раз и не два, покидал коридор из гвардейцев, чтобы пообщаться с чернью. Под всеобщий восторг принимал на руки младенцев и детей постарше, которых с готовностью протягивали матеря. Как знать, глядишь и им перепадет толика от благословения господня, снизошедшего на помазанника божьего.

Но все это было позади. Впереди же, было многомесячное путешествие по святым местам. Скрашиваемое охотничьими забавами. При мысли об этом, сердце радостно зарепетало, а грудь невольно расправилась, наполняя легкие кружащим голову воздухом. Надо же, все еще в помещении, а уже мнится свежий воздух заснеженных просторов.

— Иван, а как же собаки? Лая не слышу. Нечто позабыл?

— Как можно, Петр Алексеевич. Обижа-аешь. Свора к нам присоединится на загородном тракте. А то как-то несолидно получится, император отправляется на молебен по святым местам и свору собак с собой тащит.

— И впрямь, ерунда получается.

При этих словах, он стрельнул взглядом в сторону владыки Феофана, который в настоящий момент являлся духовником императора. Иных до себя он не допускал. Архиепископ Новгородский, известный широтой своих взглядов, только слегка покачал головой, мол осуждаю, но не препятствую, вернулся к чтению книги, которую держал на коленях.

После смерти Петра Великого, верный сподвижник в делах духовных и сторонник всех начинаний первого императора, испытал серьезные нападки со стороны своих противников. Но ныне, его позиции вновь начали укрепляться, благодаря приближению к молодому Петру. Правда не сказать, что он имел на него влияние, но само нахождение подле правителя, уже была защитой немалой. Дайте срок и всем еще аукнется.

— А что это, я только одних преображенцев вижу, — взглянув в окно, поинтересовался Петр.

— Так ведь сам сказал, две роты гвардейцев. Вот они две роты и есть.

— Иван, я сказал гвардейцев. А нешто у меня только один гвардейский полк?

— Прости, Петр Алексеевич, не понял я тебя. Но теперь уж переиначивать поздно. Не успеют быстро собрать семеновцев. Оно конечно можно, да только день потеряем.

— Иван, а вызови-ка мне командира полка и ротных капитанов.

— Да не поспеют они.

— Немедля.

— Слушаюсь.

Как и ожидалось, прибыли не все. Был командир и два майора из его штаба, а так же шесть командиров рот, а их в семеновском шестнадцать. Петр вызвал спешно, а потому Шепелев предпочел прибыть неполным составом, чем раздражать юного императора. Он конечно зять Долгоруких, хотя тесть ничем особым и не выделяется, но поговаривают, император после болезни сильно переменился, а потому от греха подальше не помешает и перестраховаться.

— Прости, государь, спешил очень, не в полном составе собрались.

— Ничего страшного, — видя, что интересующий его капитан на месте, успокоил майора император. — Через час мы выступаем, однако тут случилась некая коллизия. Меня немного неправильно поняли и изготовили к походу две роты преображенцев, а между тем у меня два гвардейских полка.

— Но государь, за столь малый срок не поспеть, надлежащим образом собрать и укомплектовать роту, — растерянно произнес Шепелев.

— Кто еще так думает? — Офицеры заговорили сначала нерешительно, а потом все более уверенно. По всему выходило, роту можно было изготовить к походу самое быстрое через три часа. — А ты чего молчишь, капитан? — Окликнул Петр, Глотова.

— Государь, ты спросил кто думает, что невозможно снарядить роту в течении часа. Вот я и молчу.

— То есть, ты можешь изготовиться к походу за это время?

— Точно так, государь.

— Шепелев, оказывается у тебя есть достойные офицеры, а ты о том и не знаешь. Ладно тебе краснеть, как красна девица. Нешто думаешь не знаю, что за такой срок изготовиться к походу невозможно. Но на капитана обрати внимание.

— Слушаюсь, государь.

— Как звать, господин капитан?

— Капитан Глотов Петр Иванович, государь.

— Готовь роту, Петр Иванович. Жди нас за городской заставой.

— Слушаюсь, государь.

— Петр Алексеевич, а какую роту оставим-то? Обе ведь готовились, — растерянно поинтересовался Иван, когда офицеры вышли.

— А капитана Измайлова.

— Может Волкова?

— Если хотел Волкова, почто тогда спрашивал?

— Так… — Иван лишь пожал плечами, не найдясь с ответом.

— А коли спросил, то услышал мой ответ, — упрямо заявил Петр, радуясь тому, что все так удачно вышло.

* * *

Поездка царствующих особ на богомолье с посещением от одного до нескольких монастырей не было чем-то из ряда вон. Наоборот, порядок данных выездов был уже давно определен. Дело это нешуточное, требовавшее изрядной подготовки. В такое путешествие цари отправлялись в сопровождении целой свиты и поезд растягивался порой на несколько верст, сопровождаемый весьма серьезной охраной.

При Петре Первом процесс этот во многом упростился. Но и он никогда не отправлялся в подобные путешествия в одиночестве. Уж по меньшей мере с десяток ближников при нем присутствовал всегда. Но чтобы император отправился в подобный поход имея при себе только две роты гвардейцев, а из придворных лишь одного фаворита… Когда речь шла об охоте, то тут понятно. Ну захотел бы он посетить какой ближний монастырь. Так нет же, убывал на неопределенный срок, до полугода…

Тут ведь еще какое дело. Обычно монастыри заранее извещались о посещении их царственной особой. К этому событию готовились очень серьезно. А тут… Мало того, что такое непотребство, так еще молодой император заявил, что монастыри будет выбирать по своему разумению и по наитию. Мол, спасение пришло самым чудесным образом, а потому он не сомневается, что Господь направит его стопы сам, подачей какого знака или вещим сном.

Верховники буквально на дыбы поднялись. Как же так-то, ведь случись что, им и не ведомо в какой стороне искать императора. Вполне объяснимые и обоснованные опасения. Но правда заключалась в том, что Петр и не хотел, чтобы его нашли, пока он сам того не пожелает. Подобный опыт у него уж был, когда он почти три месяца охотился в подмосковных лесах, умудряясь ускользать от разыскивавших его повсюду курьеров. Кстати, это была главная из причин, отчего он с большим опозданием получил весть о серьезной болезни сестрицы Наталии.

Затеряться с двумя мобильными ротами, ему по силам. С большим поездом, и думать нечего. А у него были опасения, что его захотят извести. И не без оснований, надо заметить. У Долгоруковых рыльце было настолько в пушку, что им проще попытать счастья с другим претендентом, чем с нынешним императором.

Правда присутствовала у них надежда и на то, что все еще обойдется. Ведь вон он Ванька, все так же в фаворитах ходит, и уж примирился с батюшкой. Опять же, Катерина обласкана. А то что не допускает до себя Петр. Так он никого не допускает.

Как ни силен был напор со стороны верховников и церкви, Петр стоически выдержал все, не выказав слабины. Все что оставалось недовольным, это смириться с непреклонным решением юноши. Ну, а еще, в его отсутствие постараться всячески упрочить свое влияние. Тут у Долгоруковых имелось неоспоримое преимущество, в виде немалого состояния. Оно позволяло перекупать не только союзников, но и заигрывать с гвардией, коей командовали их родственники.

Словом, не самое лучшее время для правителя покидать столицу. Даже в данном конкретном случае, когда он юн и неразумен, когда казна пуста, одно только его присутствие могло вселять в тех же гвардейцев уверенность в завтрашнем дне. Все же, патриотов в их среде было предостаточно, причем не из то когорты, что голословно кричат о патриотизме. Подавляющее большинство солдат и офицеров проливали кровь на полях сражений, подставляя свою грудь под пули и штыки.

Но вместо этого Петр предпочел покинуть столицу, бросить все на произвол судьбы и удалиться в неизвестность. Глупо? Еще как глупо. Вот только Петр так не считал. Все его существо кричало, что нужно покинуть столицу и чем скорее, тем лучше. Он буквально чувствовал на своей шее руку убийцы.

Москву он покинул как и полагалось при богомольях пешком. Гвардейцы сопровождавшие императора вели коней вповоду. Еще Петр Великий, пересадил пехотные полки гвардии на лошадей. Нет, они не стали ни драгунами, ни кавалерией, а все так же оставались пехотой, но зато скорость их передвижения значительно выросла. В связи с тем, что не всякий мог нормально обихаживать лошадей, по первости падеж их был очень велик, но кони постоянно пополнялись. Сейчас уж и не поймешь, то ли конница, то ли пехота, все превратились в лошадников.

Отойдя от Москвы на несколько верст, сели в седла и скорость возросла, несмотря на небольшой обоз, который впрочем мало чем сдерживал движение. Еще через несколько верст, округа огласилась веселым лаем собачьей своры. Иван исполнил пожелание императора и их встречали псари из поместья Долгоруковых. Не желая присоединять к отряду лишних людей, Петр приказал передать собак солдатам и отпустил людишек.

Несколько суток прошли без особых происшествий, если не считать того, что после короткого совета с Глотовым, Петр приказал свернуть с главного тракта. Ивану не понравилось то, что замыкающие, имевшие навыки настоящих охотников, занялись заметанием следов, оставленных на снегу, которому еще минимум месяц хозяйничать на земле. Но потом он успокоился. Чудит Петр, хочет как и в былое время, потеряться и выпасть из поля зрения опекунов. Ну да и бог с им, батюшка сказывал, что это только на руку.

Встревожился Долгоруков только когда они оказались в неприметном селе Иваново, расположившегося в лесной глуши близ Твери. Оно бы и ничего, очередное село в котором предстоит встать на короткий постой, а может и не такой уж и короткий, тут все от юного императора зависит. Но мужчина вышедший их встречать на главной улице сельца, фавориту не понравился.

А и могла ли порадовать встреча в этакой глуши, с главой тайной канцелярии. Пусть оная нынче и распущена, но слава у Ушакова Андрея Ивановича, разве самую малость уступит таковой князя Ромадановского. Верного сподвижника Петра Великого, пользовавшегося неограниченным его доверием. Лично пути Долгорукова и Ушакова не пересекались, но знакомы они были.

По настоящему Иван испугался только когда, трое подручных Ушакова сноровисто скрутили фаворита, спешившегося по примеру Петра, который тепло здоровался с Андреем Ивановичем. А ты как думал, друг сердешный? Нешто мнилось, что все ладком обойдется, когда против престола умышляешь? Коли на такое пошел то будь готов ко всему, и к конфузу великому в частности. Гвардейцы было заволновались, но император погасил недовольство подняв руку и громко произнеся.

— Спокойно, братцы! То делается по моему повелению. Обо всем поведаю чуть позже, — трудно дались эти слова.

В горле возник сам собой твердый ком. Который никак не хотел сглатываться. Долгое время он почитал Ивана за друга, каковым, как ни странно считал и сейчас. А тут сам же, своими руками… А ведь там без дыбы никак не обойдется. Но юноша все же взял себя в руки. Нельзя подобного спускать. Покажешь слабость, даже по отношении дорогого человека, сожрут без соли.

— Измайлов, расставь караулы вокруг села, чтобы никто не мог его покинуть.

— Слушаюсь, государь.

— Господам офицерам, после организации службы и размещения людей прибыть в эту избу.

Приказы Петр отдавал уже окрепшим голосом, сам себе поражаясь. Словно два человека сидят в нем, один восторженный юноша, другой зрелый, умудренный годами муж. Ох и крепко же он изменился после того как за край заглянул.

В избе было тепло и чисто. Пахнет обжитым жильем. Оно не то что во дворцах или дворянских домах, но с другой стороны, Петр привычен к походной жизни и особой привередой не был. Довольно потерев руки, он тут же направился к побеленной печи, отогреваясь с мороза.

— Ну, рассказывай, Андрей Иванович.

— А чего собственно рассказывать, — выпроводив на улицу собиравшую на стол хозяйку дома старосты, произнес Ушаков. — То вам следует рассказывать, чем вызвано то ваше послание. Все, что поручалось я исполнил, более мне пока ничего не известно.

Именно так дела и обстояли. Петр написал Ушакову письмо в котором поведал о том, что пока тот пребывал в отставке дела государственные никуда не делись и нынче требуют его вмешательства. Петру было прекрасно известно, что Ушаков в свое время противился воцарению юного императора, за что по большому счету собственно и был отправлен в отставку. Но Петр Второй на престоле это уже свершившийся факт, с которым Ушакову придется смериться и принять, как верноподданному. А для таких людей присяга не пустой звук, они ее не каждый день дают.

Поэтому Петр не считал ошибкой, сделанную ставку на бывшего начальника тайной канцелярии. Ему попросту ничего не оставалось, как довериться человеку, собаку съевшему на распутывании различных дел и заговорах в частности. Если кто и сможет помочь распутать этот клубок гремучих змей, то только он. Использовать в этом деле одну только силу, не получится, так как на силу всегда найдется иная сила. А вот осуществить все опираясь на закон, с правильно проведенным следствием, тут уж другое.

Не оборачиваясь к Ушакову, Петр откинул клапан кожаной полевой сумки, носимую через плечо, извлек из нее лист бумаги поврежденный огнем и протянул для ознакомления Ушакову. Тот с явным интересом принял странный документ и углубился в чтение.

Эту сумку у скорняка заказал денщик Василий, по желанию Петра, который сам нарисовал, что именно хочет получить. Имея сравнительно небольшие габариты, она могла раскладываться и вместив в себя большие листы, вновь сложиться вдвое, при этом бумага не мялась, предохраняемая на сгибах кожей. Имелось в ней отделение для походной чернильницы, под клапаном несколько кожаных петель, для хранения укороченных перьев, лишенных оперения, а так же перочинный нож. Очень удобно, не то что дед, все больше манжетами пользовался. Мысль о том, что он превзошел Петра Великого даже в такой малости, с одной стороны грела, с другой воспринималась как-то спокойно, мол главное то, что удобно.

— Интересный документ, государь. Очень интересный. Как и дата поставленная под ним. Если не ошибаюсь, именно в этот день случился перелом в болезни и чудесное твое исцеление?

— Да, это так.

— Ну и что в нем необычного? Документ конечно обгорел, но в смысл его легко читается. Согласно указа деда твоего, о престолонаследии, ты можешь оставить престол даже конюху, если сочтешь его достойным.

— Я, да. Но не Долгоруковы.

— Как это? — Ушаков как гончая тут же сделал стойку.

— Рука у нас с Иваном схожая. Я по дурости и младости ему даже позволял некоторые указы подписывать вместо себя. Когда же, я был при смерти, и обвенчать меня с Катериной не вышло, семейство их пошло на этот подлог.

— А после хотели документ этот сжечь. Но отчего не сожгли?

— Торопились, опять же в смятении были. Словом, уцелела бумага.

— И ты государь хочешь, чтобы я этим занялся?

— Больше некому. Чтобы не вызвать подозрения, я вырвался на богомолье, да Ваньку при себе держал как друга разлюбезного. Теперь и он и бумага в твоих руках.

— Складно. Да ведь только я теперь лицо частное.

— Намекаешь на то, что тайную канцелярию упразднили. Не беда. Сейчас действовать будешь именным указом, как управимся со всем, подумаем над тем как дальше быть. Но мнится мне, что тайную канцелярию поспешили упразднить. Без нее государству российскому не быть. Но и в том виде, что была ранее, ей быть уже нельзя. Есть у меня кое-какие мысли по этому поводу, но о том разговор будем иметь позже.

— Не дело, издавать указы об одном и том же. Сначала упразднить, потом вернуть все на круги своя. Эдак получится, что всякий новый правитель все переиначить может, а от того порядку убыток.

— Потому и говорю, что канцелярия будет иметь иной вид, от прежнего. Просто не додумал я еще. И потом, нужно будет вместе то дело обговорить, обдумать неспешно, а тогда уж и решение принимать.

— Тогда хотя бы название иное.

— Да хоть КГБ.

— Прости, государь?

— Ну, название такое — КГБ.

— Чудное какое-то. Это на каком языке-то?

Ушаков имел ввиду то, что при Петре Великом было принято брать названия из разных языков. Та же 'канцелярия' происходит от латинского 'кацеляриус', что в переводе означает 'письмоводитель'. Однако Петра данный вопрос застал врасплох. Было явственное ощущение, что название более чем соответствует сути, а вот откуда оно взялось в его голове непонятно. В последнее время он частенько ловил себя на том, что в его обиходе появлялись странные словечки, истолковать которые он затруднялся, хотя и был уверен, что они к месту. Помолчав немного, он как-то неуверенно произнес.

— Так, канцелярия государственной безопасности.

— Ишь ты. Канцелярия государственной безопасности. А ничего так, звучит. Правда тайная канцелярия одним своим названием жути наводила.

— От тебя зависеть будет. А то глядишь, как услышат это самое КГБ, так и обделываться станут.

— Может и станут. Но то дела будущие. Давай-ка государь, к нынешним. Ты почто из Москвы подался-то и здесь в глуши мне встречу назначил?

— Опасаюсь я, Андрей Иванович, что Долгорукие как поймут, что на них охота началась, так сразу действовать начнут. Мнится мне, что им проще, если кто иной на престоле окажется, пусть и неугодный, чем я останусь.

— От младости лет твоих те думки, государь.

— Так гвардия вся под ними.

— Нет у них ничего. В твоих руках такая бумага, что умысел на престол явный в ней виден. Да любой государь, воцарившись на престоле российском, и прознав об этом документе, сразу же казнил бы всех причастных. Это же умысел не против императора, а против самого престола. Такому спуску давать нельзя. Гвардейцы хоть трижды перекуплены будут, никогда не поддержат подобного. А ты думаешь отчего, имея такой тестамент, Долгоруковы да Голицыны не кинулись сразу Катерину на престол сажать? Наоборот, стали рядить с тем же Остерманом, Головкиным да владыкой Феофаном, кого на престол призывать? Да потому что, не весь разум еще растеряли и поняли, что ничего-то у них не выйдет. Удивляюсь, отчего они уничтожали этот документ столь небрежно. Ну да, то их забота. И как ты государь, собирался действовать?

— Я Трубецкого, в Санкт-Петербург услал, на командование ингерманландским полком, дабы по прибытии иметь поддержку. Пока я полгода по богомольям буду ездить, он полк под себя полностью возьмет. А там и я в северную столицу приеду.

— Хитро. А ведь все думают, что в опале он у тебя. Да только лишнее все это. Ты уж не серчай, государь, но опять от младости лет это. Тебе следовало сразу к Миниху податься. Христофор Антонович далеко не дурак и понимает, что податься ему считай и некуда, а жизнь его отныне с Россией связана. Если верх возьмут Долгоруковы, то иноземцам не сладко тут придется. Так что, не сомневайся, жизнь за тебя положит.

— И как теперь быть?

— А так и быть. Тебе прямая дорога в Санкт-Петербург, а мне в Москву. Нужно будет хорошенько разворошить осиное гнездо. Только, допрежь, я Ваньку поспрошаю, да листы опросные составлю. Этот тестамент подложный при себе оставь и Ивана с собой уведешь. Я с моими людишками в столицу отправлюсь. Бог даст, найдем там и опору и поддержку. Те же Остерман и Головкин помогут, да и среди офицеров в гвардии знакомцы сыщутся. Сейчас же, садись государь поудобнее, будешь писать именной указ и не скупясь осыпать меня полномочиями. Да Остерману отпишешь письмецо отдельное. А еще, обращение к гвардии. Ты не переживай, государь, я все тебе надиктую, чтобы ты опять чего не напутал.

— Андрей Иванович, я ведь император российский, а ты меня все норовишь мальцом неразумным обозвать.

— Так ведь мудрость она с годами приходит, государь.

— Сам писать стану, — упрямо заявил Петр. — Коли надобность в том возникнет, посоветуюсь.

— Слушаюсь, государь.

По окончании составления бумаг, состоялся разговор с офицерами. Петр не таясь представил подложный документ, с которым позволил ознакомиться всем присутствующим от капитанов до прапорщиков. Разумеется здесь же присутствовал и владыка Феофан.

Последний воспринял известие с искренним и по настоящему праведным гневом. Присутствующим даже показалось, что еще малость и из уст, коим положено изливать только благочестивые речи, польется площадная брань. Однако, этого так и не произошло, а вот Петр едва не отправил за медикусом, потому как лицо Феофана так налилось кровью, что того и гляди, удар случится. Но обошлось.

Реакция владыки была объяснима. Сравнительно в недавнее время он был ярым сторонником самодержавной власти в России, всесторонне поддерживая в этом начинании Петра великого. Много сил и трудов было положено на то, чтобы добиться существующего сегодня положения дел. Ну и как должен был реагировать такой человек?

Глядя на реакцию владыки, Петр только обрадовался тому, что взял его с собой. Причем его при этом и уговаривать-то особо не пришлось. И потом, ну какое богомолье без сопровождения священнослужителя. Сейчас же в его распоряжении был человек, не просто образованный и эрудированный, но способный грамотно читать проповеди и в нужной мере донести смысл происходящего до солдат.

Сам Петр не хотел обращаться к солдатам. С одной стороны, он молод и может не найти нужных слов, имея риск податься бушевавшим в нем эмоциям. С другой, куда правильнее когда об приближенные, а не сам император, которого по сути касался этот заговор.

Еще один положительный момент этой беседы состоял в том, что Измайлов и Глотов изъявили написать письма своим товарищам, которым можно было всецело довериться в предстоящих событиях. Эдакие рекомендательные письма. Ушаков решил не отказываться от дополнительной страховки. Четыре роты преображенцев и семеновцев, готовых действовать решительно, без промедлений и сомнений, дорогого стоят.

* * *

Снегопад закончился. Мороза практически нет. Безветрие. А потому деревья, лишенные листьев, окутались пушистым белым нарядом. Вот так взглянешь, и душа замирает. Красота неописуемая и всепоглощающая. Вспорхнет с ветвей какая птица, и тут же дерево окутывается белой взвесью от осыпавшегося снега. Со стороны на такое смотреть, залюбуешься. А вот оказаться под этим самым деревом…

Двое солдат, затрясли головами, что псы, отряхивающиеся после купания. Потом переломились в поясе, стараясь избавиться от холодного снега попавшего за шиворот и тут же начавшего таять, растекаясь холодными струйками по спине. Пусть нательные рубахи уже успели взмокнуть от пота, так как передвигаться по глубокому снегу та еще морока. Эта свежая струя приносит особые ощущения, которые ну никак не назовешь приятными.

Петр, стрельнул в них строгим взглядом. Как бы не шумнули, с дуру-то. Но гвардейцам не впервой пребывать на охоте, а потому дело свое знают. Бранятся конечно, не без того, но делают это лишь одними губами, да жестами красноречивыми провожают вспорхнувшую сойку. Хотя, с другой стороны, вряд ли у них получится вспугнуть дичь. Она сегодня особенная.

Прошло уж двое суток с того дня, как они остановились в Иваново. Если в первый день у Петра забот хватало с избытком, то на второй он явно заскучал. Нет, с ним находятся учебники и необходимость обучения он уже давно осознал. Потому в коробе с книгами и иными учебными принадлежностями лежат списки, составленные преподавателями, где была указана последовательность для самостоятельного обучения. Брать с собой учителей юноша не стал. Возись потом с ними.

Но настроения засесть за учебу не было никакого. А откуда ему взяться, если из дальнего сарая порой доносятся крики Ивана Долгорукова? Ведь не сторонний человек. Пока добирались до села, подспудно в голове сидела мысль о нереальности происходящего, что все еще образуется. И только вот эти крики допрашиваемого с пристрастием, возвестили Петру — все это реальность и он окончательно потерял того, кого искренне считал другом.

С вечера ему принесли радостную весть. Ну как радостную. Оказывается, в окрестностях есть медвежья берлога. Этот ворюга уже застращал всех сельчан. То посевы потравит, то на пасеку заберется, то огородам достанется. Собаки разок было накинулись на него, но матерый зараза, так дал им на орехи, что теперь при одном только его духе, поджимают хвосты и тихонечко скулят. Гоняли этого охальника и дрекольем и горящими головнями, да все без толку. Раз за разом возвращается и продолжает чинить обиды.

Уж и берлогу его выследили, в которой он не первый год обретается, а трогать его не моги. Подпалили слегка морду, прогнали и будет с вас. Барин местный охоч до охоты, в особенности на медведей. И не абы как, а по старинке, с рогатиной, так чтобы один на один. Сам здоровый, что тот медведь. Уж несколько шкур на стенах в усадьбе висят, да из одного дивное чучело сделано. Прямо как живой. Вот так не зная взглянешь, так и обомлеешь.

Однако, этого мишку не трогает. Ему вишь ли не интересно с недомерком связываться. Вот пусть взойдет в полную силу, отожрется на крестьянских пажитях, вот тогда он со всем уважением и удовольствием. А им-то что горемычным делать. В этом году паршивец до того обнаглел, что двух телят задрал и утащил. Ну чистый аспид.

И тут такое везение. Сам государь припожаловал. Уж ему-то местный барин не указ. Вот и поклонились капитану Глотову, мол поспособствуй. Оно и развлечение царю батюшке и заступничество за рабов его сирых и убогих. А в качестве приза, достойная добыча, в виде великолепной шкуры и свежая медвежатника. Опять же, в нем того мяса столько, что всех воев накормить хватит.

Петр воспринял это известие с энтузиазмом. Отличная возможность избежать этих воплей, тянущих из него жилы, и развлечение достойное. Вот теперь, в сопровождении двух плутонгов[Плутонг — в петровской армии взвод.] пробирается к берлоге, путь к которой указывает один из крестьян.

Дошли наконец. Крестьяне-то сказывали, что берлога недалече, но по всему выходит не меньше пяти верст протопали. Да по глубокому снегу, да среди деревьев с подлеском богатым и завалами из сушняка. Словом буреломы сплошные и непролазные. Близ села-то весь сушняк повытаскали, для печей, а вот подалее начинается самое настоящее веселье.

Вот он, сугроб над берлогой. Не знающий человек эдак со стороны взглянет и ничего не поймет. Но опытный заметит и легкий парок над снегом и дыру с пару кулаков взрослого мужа с уже образовавшимся настом из подтаявшего снега. Вот это и есть берлога медвежья, в которой он зиму коротает, посасывая свою лапу.

Охотники переглянулись. Петр с собой взял только четверых. Остальные не столько для охоты, сколько для охраны. Разбрелись окрест, да блюдут, чтобы никто не умыслил чего против юного императора. Да и интереса никакого, коли полсотни стволов уставится на одного мишку. Эдак перестараются, оберегая его персону и пальнуть чуть не разом, а тогда и шкуру издырявят, что сито, и удовольствия лишат.

Два дюжих гвардейца с пониманием кивнули Петру. Поудобнее ухватили толстую жердь, из загодя срубленного молодого деревца, сунули заостренный конец прямо в дыру на снегу. Жердь ушла на добрую сажень,[Сажень — старинная мера длинны в России. В 18 веке казенная сажень равнялась 2,1336 метра.] низко стелясь над снежным покрывалом. Поначалу-то шла легко, но потом стало немного труднее, отверстие для дыхания оно ведь не прямое, как жердь. Вот и приходится пробивать пробку из мха и сухой травы, которой медведь заделывает вход в свое жилище. Сама берлога расположена не глубоко, не более аршина[Аршин — 72 см.] от поверхности, а вот вход как раз в ту сажень длинной и есть, потому и жердь входит под таким малым углом.

Наконец жердь прошла лаз и добралась до самого мишки. Парни это сразу определили. Оно и пробка сопротивлялась, но все же она не живая, а тут явно плоть почувствовалась, она и мягкая и упругая, опять же зверь зашевелился, потревоженный незваными гостями.

— Есть государь. Достали, — радостно оскалившись, доложил один из гвардейцев.

— Готовься государь. Ребяты, не оплошайте, — не разделил радостного возбуждения напарника, более зрелый служивый.

Оно и понятно. Это молодости все не по чем, и всюду сплошное баловство. Даже служба ратная и опасная, не учит уму разуму. Последнее, как и степенность, приходит с годами, сменяя молодую горячность.

Петр, нервно сглотнул, перехватил поудобнее карабин, который был как раз по его руке. Армейская фузея, оружие куда более серьезное, тяжелое и неуклюжее в юношеских руках, длинна чуть не с его рост. Карабин Петра, специально для него и подобран. Он гораздо короче и в два раза легче, хотя имеет ту же пулю, что и фузея. Оно конечно, прицельно вдаль из такого не стрельнешь, но до пятидесяти шагов очень даже ничего, а тут не больше дюжины.

А еще, за поясом есть пара пистолей, из тех что поменьше. Знающие и многоопытные поговаривают, что пуля в них больно уж мала, всего-то полдюйма.[Дюйм — здесь имеется ввиду 2,54 см. соответственно полдюйма равны 1,27 см. или 12,7 мм.] В сравнении с другими смех да и только.[Обычно калибр пистолетов в 18 веке колебался от 16 до 18 мм., реже встречался 14 мм.] Но опять же. Иные пистоли не по руке, хотя и довольно высокому, но все же худощавому императору. Эти куда сподручнее, и по размерам, и по тяжести, и из руки не вырвет, случись стрельнуть. А то что пуля невелика, так это как сказать, эдакая если с близи в голову попадет, разнесет что твой арбуз.

Курок взведен. Ствол направлен ко входу в берлогу, откуда должен появиться растревоженный зверь. Кровь разгорячилась сердце так и ухает в груди. Ишь как его. Руки то немного подрагивают. Не первый медведь для Петра, было дело, уже брал такой трофей. Ванька тогда рядом стоял, готовый в любой момент стрельнуть из фузеи. Теперь на его месте дюжий гвардеец. Другой чуть в сторонке, случись, сбоку стрельнет.

Ну вот. Отвлекся называется. Опять Ивана помянул, и на душе снова погано стало. С одной стороны, тот против престола умыслил, с другой… Ну не против него же лично. И что. Сегодня против престола, завтра решит, что и тебе на нем не место. Пусть и заставили его подписать тот тестамент. Но ведь руки ему никто не выкручивал и на дыбу не тащил. Всего-то уговорам родни поддался. Не-эт, такое на корню пресекать нужно. Чтобы и помыслить никто не мог, раскудрить твою в качель…

Из под земли донеслось недовольное утробное рычание, потревоженного зверя. Понятное дело, кому понравится, когда ты спишь сладко, никого не трогая, а тут тебя тормошит кто-то. Да не просто за плечо, а острым колом в бочину тычет. (А может и в морду, кто его разберет, не видно ведь мишку, так что кол куда угодно прийтись мог.) Тут и без того встанешь не в духе, а после такого подхода, еще и взъяришься не на шутку…

Сугроб зашевелился. Гневное рычание послышалось более явственно. Солдаты отошли было в сторону, сдергивая с плеча фузеи. Но рычание тут же сменилось ворчанием. Сугроб малость шевелится, но вскоре возня затихает. Не иначе как сон уж больно глубок и мишка решил послать всех к лешему, снова умостившись спать. Ну так не за тем сюда столько народу сошлось. Солдаты снова убрали оружие и налегли на жердь…

Снег вздыбился так, словно в глубине сугроба рванула мортирная бомба. Мишка так двинул лесину, что обоих солдат опрокинуло на спины. Петр сделал шаг назад, пытаясь хоть что-то рассмотреть в снежной взвеси. Бесполезно. Только и увидел, огромную стремительную тень, выметнувшуюся на поверхность. И оглушительный, рев, разъяренного зверя.

На раздумья времени нет. На памяти Петра, мишки столь резво из берлоги не выбегали, а потому он малость замешкался. Гвардейцы то же не стреляют. Нервы на пределе, но помнят, чей первый выстрел. Мишка стрелой бросается на поваленных солдат, безошибочно определив в них возмутителей спокойствия. Еще немного и он доберется до них.

Выстрел! Солдат все же стреляет раньше государя, опасаясь, что зверь вот-вот, доберется до копошащихся в снегу товарищей. Но медведь движется слишком стремительно и хотя он достаточно большой, пуля все же попадет не точно, угодив в лапу. Зверь бросается в сторону обидчика, но тут звучит еще один выстрел.

Зверь очень подвижен. Пуля пущенная Петром, проходит по касательной, прочертив борозду на холке зверя. Мишка, тут же позабыв про всех, оборачивается в сторону нового обидчика. Рядом слышится удар курка, высекающего искру. Резкое, и какое-то нереально громкое шипение сгоревшего на полке пороха. И… Ничего. Осечка!

Юноша выпускает из рук карабин, и как завороженный смотрит на ярящегося хищника. Утопая в снегу, он несется вперед в снежном облаке. Еще немного и…

— В сторону, малец!

Сильная рука дюжего гвардейца опускается на плечо юноши и одним махом выносит его себе за спину. Предпринять, что-либо ветеран уже не успевает. У него есть шпага, есть кинжал, пистоли в конце концов, но последняя фора по времени истрачена на то, чтобы отбросить в безопасность императора. Два великана, сошлись грудь в грудь, имея только то, чем наградил их при рождении Господь. Голые руки, против когтей и клыков, сила человека, против дикой, первозданной мощи.

Петр наблюдает за этим, изрядно приложившись спиной о ствол дерева. Но боли не чувствует. Страх? Не-эт, это не страх. Это леденящий ужас! Иначе и не скажешь. И вместе с тем восторг. Обуревающие его чувства вызвали оцепенение. Откуда-то из далекого далека, доносятся еле различимые крики, на грани паники.

Гвардеец, сумел избежать удара лапой, поднырнув под нее и перехватив медведя подмышкой и за шею. Зверь велик. Но и руки у мужика оказались достаточно длинными, чтобы сцепить кисти. Теперь главное удержать мишку в вертикальном положении, так он менее ловок, чем на четырех лапах. Но зверь и не думает уступать, посылая свое тело вперед и вниз, перебрасывая человека через себя. Руки скользят по лоснящейся шерсти. Мгновение, и вот наглец, осмелившийся бросить ему вызов уже на снегу перед его скалящейся пастью.

Гвардеец успевает вновь сделать хват, крепко обняв животное за шею и вжавшись так. Что медведь не может пустить вход свои клыки. Ему остается только реветь и терзать тело человека своими нешуточными когтями. Сукно не способно предохранить тело и оказать какое-нибудь сопротивление, оно разом поддается под их напором.

Человек еще сопротивляется, но уже ясно — с этим чудовищем ему не справиться. Все на что еще хватит его сил, это отыграть немного времени. Самую малость. Но кто придет на помощь? Оставшийся на ногах гвардеец, спешно перезаряжает фузею. Из двоих опрокинутых в самом начале, один в беспамятстве. Другой уж поднялся и попытался выстрелить, но извалянное в снегу оружие дало осечку. Сейчас он спешно обновляет подсыпку на полке, и что-то кричит юноше. Сам Петр, замер в двух шагах от борющихся, не в силах не то чтобы помочь, но даже бежать.

'Страшно, брат? Стра-ашно. Солдат свой долг исполняючи, смерть лютую принимает, а ты и бежать не можешь. Ну, а раз бежать нет сил, тогда иди вперед! Ну же, раскудрить твою в качель! Никто кроме нас!'

Словно пребывая в каком-то бреду, Петр опустил руки на рукояти пистолей, что находились в кобурах на поясе. Сухо щелкнули курки. Надо же. Вокруг ор стоит, зверь ревет, блажит гвардеец, терзаемый когтями, но все это слышится так, словно уши плотно зажаты ладонями. А вот, как курки взвелись, услышал четко и ясно.

Рывок. Руки замерли с вскинутыми и изготовленными к бою пистолями. Но куда стрелять? Зверь и человек слились в единый клубок и катаются, окутанные снежной взвесью по уже изрядно вытоптанной площадке. Никакой гарантии, что пуля попадет в зверя. Если и попадет, то причинит ли ему серьезную рану, а не оцарапает, как это было в прошлый раз?

Петр делает два стремительных шага и вытянув левую руку упирает ствол в правый бок медведя. Выстрел! Зверь взревел на одной протяжной ноте. И в реве в том поровну, боли, отчаяния и ярости. Бросив терзать свою жертву, он вновь поднимается на задние лапы во весь свой немалый рост, сразу став выше юноши на целую голову. Лапы расставлены в стороны, готовые нанести смертельный удар.

Только бы не осечка! Господи, только не осечка! Правая рука вооруженная вторым и пока еще заряженным пистолем, вытянута навстречу зверю. От обреза ствола до бурой шерсти на груди медведя, расстояние едва ли с ладонь. Удар курка! Искра! Вспышка на затравочной полке! И через бесконечность, резкий хлопок выстрела!

Зверь исторгнув очередной рев, на этот раз полный лишь боли и отчаяния, устало опускается на четыре лапы. Петр едва успел отступить на пару шагов и опустить руку, дабы не быть подмятым огромным зверем. Раненная лапа наконец все же подвела мишку и тот завалился на снег, часто и высоко вздымая бока. Тут же, прозвучало сразу несколько выстрелов, пули с тупым чавканьем входя в тело зверя, каждый раз заставляли его вздрагивать. Но умирающий лесной гигант, словно и не замечая этого, смотрел своим угасающим взором в глаза Петра, в которых уже не было страха. Не было в них ни торжества, ни злости, а только безграничная усталость.

* * *

Дверь избы глухо стукнула за спиной, отсекая помещение от стылой улицы. Холодный воздух все же успел ворваться в помещение, облаком пара. Впрочем, оно тут же истаяло. Ух. Хорошо тут. Тепло и уютно. А главное тихо и покойно. Вот так взял бы и остался в этом селе и чтобы никаких треволнений. Леса вокруг дремучие, дичи видимо невидимо. Ну если уж того зверюгу местный барин за недомерка держит, то выводы сами собой напрашиваются.

Нельзя. Оно ведь как, с одной стороны Господь сподобил из-за края вернуться, и причина тому быть должна. А в чем она, как не в заботе о народе на царствование которым помазан. Но и долг правителя, это только одна из главных причин, потому как вторая была в том, что юный Петр начинал всякий раз яриться когда его сравнивали с дедом. Внук великого человека. Сын предавшего свою Родину, готового двинуть на Россию иноземные полки. Кто же он сам-то? С кем его можно сравнить? А ни с кем! Он сам по себе, и делами своими славными еще всем докажет каков он.

Мысли прострелили, в мгновение успев пролететь в голове. У Петра аж дыхание сперло, от охватившей ярости. Что-то в последнее время, частенько вот так вот случается. Остановившись посреди комнаты, молодой император глубоко вдохнул и шумно выдохнул. Порой это помогало унять не ко времени разгорячившуюся кровь. Но зато после этого голова становилась ясной и светлой.

Медикус смотрит на него откровенно испугано. Оно и понятно, хуже нет, чем находиться при коронованных особах, столь склонных к перемене настроения. Причем, так часто поминаемая его земляками дикая Московия, тут вовсе ни при чем. Это относится к абсолютно любому монарху, разумеется если он в силе, а не является безвольной марионеткой. Юный Петр долгое время как раз таким и являлся. Но в последнее время…

— Здравия тебе, Иван Лаврентьевич, — быстро успокоившись, произнес Петр, чем вверг Блюментроста в шок.

Немец, пятидесяти четырех лет отроду, лейб-медик, оказавшийся в данной должности еще в бытность Петра Великого, Иван Лаврентьевич Блюментрост имел полное право выражать свое удивление. Он уже и забыл когда в последний раз слышал свое имя от окружающих. Холопы, те все больше барином или благородием, величают. Высокопоставленные чины и офицеры, а с иными с момента заболевания Петра он и не общался, только медикусом и поминали. Он вообще сомневался, что среди эскорта его величества есть хоть один человек, знающий его имя. И тут, услышать такое от Императора!

— Сдрафстфуйте, фаше феличестфо, — все же нашелся Блюментрост с ответом.

— Что удивлен, что я твое имечко ведаю? — Не без довольства поинтересовался Петр.

— Приснаться да, фаше феличестфо.

— Ну и зря. Помнится полгода назад, когда я простыл, тебя так величал другой медикус, Франц, вот только отчество его никто не называл.

— Фы хотите скасать, что сапомнили мое имя с тех пор? У фас просто феноменальная память.

— Это еще что, я так могу удивлять, что только держись. Ладно о том. Как Михаил?

Удивились этому все, но исполосованный когтями медведя гвардеец не только не отдал богу душу, но даже сумел выдержать обратную дорогу до села. Здесь его передали в многоопытные руки медика, тут же начавшего над ним колдовать, задействовав весь свой многолетний опыт. По счастью, больше пострадавших не было, остальные отделались только ушибами, синяками и испугом.

— Состояние тяжелое, фаше феличестфо.

— В беспамятстве?

— Не-эт, он сейчас спит. Сон, покой и регулярные смены пофясок, это для него перфейшее лечение. Более сделать ничего нефосможно. Но он имеет сильный тело, будем надеяться, что фсе обойдется.

— Ты лечи его, Иван Лаврентьевич. Лечи крепко. Он мне жизнь спас.

— Я слышал несколько иное. Это фы ему жиснь спасать.

— Ага, спаситель. Да я так испугался, что позабыл как дышать. А то… Так это с испугу. Бежать не могу, вот и попер вперед, — возбужденно затараторил юноша.

А и то, кому не понравится, когда искренне восхищаются твоим героическим поведением. А уж юноше-то и подавно. Тут такое начинает твориться, что грудь буквально распирает от переполняющей гордости за себя любимого. И ведь, уж сутки как все вокруг только и поминают его храбрость, заздравные кубки поднимают. Но каждый раз, как услышит, так голова сразу кругом.

Однако, Петр старается всячески выказать свою скромность, не выпячиваться. С умыслом, надо сказать, старается. Потому как видит, что это еще больше раззадоривает окружающих. Не раз и не два, слышал за спиной восхищенный шепот. И ведь точно знал, что не на показ шепчут, а чтобы и впрямь остаться неуслышанными.

— Фы напрасно так скромны, фаше феличестфо.

— Да ладно тебе Иван Лврентьевич… Погоди-ка. А это кто тут у тебя?

Петр и раньше видел, забившуюся в дальний угол и сидящую на лавке девчушку. Ну и что с того, сидит себе и сидит, никого не трогает. А то что не подскочила и не отвесила земной поклон, так малая еще, лет двенадцати не больше. Оно конечно непорядок, но она скорее всего, так испугалась, что и как дышать позабыла. Крестьяне вообще, по селу ходят как пришибленные, все время озираясь, а ну как царь батюшка, оплошаешь, как бы беды не вышло.

Оно вроде и по людски себя ведет и к старосте с вопросами подходит и с иными разговоры вел, вопросы разные задавал. С Саватеичем вообще чуть не час говорил. Вернее говорил все больше старик, которому уж и счет летам потеряли, а царь молодой внимательно слушал. Но с другой-то стороны. Эвон барин когда наезжает, так только держись, а если в худом настроении… А тут царь. Понимать надо.

Так вот. На девчушку Петр обратил внимание вовсе не потому что та проявила непочтительность. Ну испугалась, да и бог с ней. А вот очень даже знакомый волдырь на ее руке, встревожил его не на шутку. Уж как выглядит оспенная пустула, он по гроб жизни не забудет, а забудет, так отметины на лице враз напомнят. И вот, нахождение больной оспой, в одном помещении с Михаилом, его как раз и встревожило. Кстати, не разъясни ему Блюментрост, что самому императору оспы теперь бояться нечего, то и за себя грешного испугался бы.

— О-о, это больная дефочка, — с готовностью ответил доктор, словно и не заметив тревоги в голосе императора.

— Оспа?

— Да.

— Больная оспой в одной комнате с раненным, да еще спасшим мою жизнь, — Петр уже явственно начал злиться.

— О-о, фаше феличестфо, она не предстфляет опасности. Это так назыфаемая корофья оспа. Она часто фстречается у крестьян ухажифающих за корофами. Челофек может заразиться только если гной из пустулы попадет хотя бы ф маленькую царапину. Иначе никак. А еще, люди крайне редко умирают от такой оспы. Очень редко.

— Так ты Иван Лаврентьевич, взялся ее изличить?

— Не софсем так, фаше феличестфо. Лечить то же, на глафное я подумал над тем, что если делать фариоляцию[Фариоляция — доктор немец, и не выговаривает букву 'в', правильно звучит вариоляция — активная иммунизация против натуральной оспы введением группе риска содержимого оспенных пузырьков больных.] из пустул корофьей оспы, то можно предотвратить заболевание оспой ф дальнейшем.

— То есть как это?

Пришлось выслушать короткую лекцию. Из нее стало ясно, что если преднамеренно заражать оспой здоровых людей, то болезнь будет протекать более мягко и с куда меньшим риском смерти. И что не менее важно, количество пустул исчеслялось буквально единицами. К слову заметить, Петру несказанно повезло отделаться только четырьмя отметинами на лице, так как можно было заполучить такое уродство, что впору скрывать лицо под маской.

Данный метод использовался уже не первую сотню лет на востоке, и лишь сравнительно недавно был перенят европейцами. Правда пока, применялся только для того, чтобы обезопасить группу риска, то есть ближайшее окружение заболевшего оспой. Но все было за то, что метод будет распространяться.[Примерно в это время вариоляция уже имела широкое применение в Европе и в частности в Англии. Однако, она не была панацеей и отличалась высокой смертностью среди привитых, 2 %. Как подсчитали в конце 18 века, в одном только Лондоне за 40 лет практики вариоляции, умерло 25000 человек, что превысило цифру смертности за схожий период в результате эпидемий. К тому же, вариоляция и сама нередко выступала в роли катализатора эпидемий.]

Как видно, Иван Лаврентьевич, решил воспользоваться случаем и поэксперементировать. Тому имелось и дополнительное обстоятельство в виде бабки травницы, жившей на отшибе за околицей села. Случайно столкнувшись с лекаркой и больной, доктор явно заинтересовался методами этой дикарки-знахарки. Он вдруг уловил зерно истины в ее словах. Будь на его месте другой, скорее всего, он даже не взглянул бы в ее сторону.

Но Блюментрост был не просто врачом, а новатором. Да еще и несколько лет провел подле такой деятельной натуры как Петр Великий. Общаясь долгое время с человеком, который не чурался обучиться чему-нибудь новому у простого сельского кузнеца, немец просто не мог оставаться ханжой, чем грешили многие мастера своего дела. Разумеется если Блюментрост не отличался ослиным упрямством. Этот не отличался.

Так вот. Главное, на что обратил внимание доктор, это на то, что на сегодняшний день, медики имели дело только с человеческой оспой. Про коровью знали, но особого внимания на нее не обращали. Святилы с мировыми именами не обращали, а бабка-знахарка не в одном поколении, из затерявшегося в лесной глуши села, обратила. Вернее, переняла это знание от своей матери.

— Фы понимаете, фаше феличестфо, это может быть феликий открытие. Если фсе удастся, то получится спрафиться с одним из феличайших бичей челофечества.

— Это ты мне объясняешь, Иван Лаврентьевич? Да я первый поддержу тебя во всех твоих начинаниях.

Странно было бы если Петр, сам едва избежавший смерти от этой самой болезни, не поддержал бы того, кто решил дать бой подобной заразе. Уж что-что, а это начинание он был готов поддержать целиком и полностью. И потом, в конце концов, гуляя по бескрайним просторам России эта болезнь выкашивала тысячами именно его подданных, выступая сдерживающим фактором в росте численности населения, в чем кровно заинтересован любой правитель. Разумеется, оспа не была первопричиной высокой смертности, но она была одним из факторов, и если была возможность его обезвредить, то это стоило и усилий и денежных средств.

— Если так, фаше феличетфо, то я прошу позволить мне остаться здесь. Тем более, Михаил требуется моя помощь, а перевозить его нельзя, так как это его убьет.

— Михаилу я обязан жизнью, а потому не стану возражать, чтобы ты тут задержался. Но только до той поры, когда его можно будет перевезти.

— Но…

— Иван Лаврентьевич, ну сам посуди. Что тебе потребно для работы?

— Помещение, литература, инструменты, испытуемые, фозможность консультации с другими медиками…

— Ну и как я все это тебе предоставлю именно здесь? — Не дослушав, перебил доктора юный император. — Молчишь? Ты, многоопытный медикус молчишь, а я, не имеющий в этом никакого опыта, должен знать. Не смешно ли?

— Простите, фаше, феличестфо.

— Но мне очень понравилось то, что ты говорил. Прости, Иван Лаврентьевич, но времена нынче такие, что только держись. Опять же, молодость моя и горячность. Я тебя прошу, по возвращении сразу же ко мне, и обязательно напомни. Казна пуста, но я сделаю все, дабы тебя обеспечить всем потребным. Ну чего ты так вздыхаешь?

— Понимаете, фаше феличестфо, в деле медицины не раз и не два быфало так, что фсе решал случай. Порой нужно потратить сотни лет, чтобы побороть какую-нибудь болезнь, а порой, фсе происходит по воле слепого случая.[Именно благодаря случайности, удалось получить вакцину от оспы в конце 18 века. Уильям Вудвиль практически случайно оказался на молочной ферме в тот момент, когда эпидемия коровьей оспы только начиналась. Именно благодаря тому, что ему удалось застать оспу на начальном этапе, ему посчастливилось заполучить вирус от которого болезнь протекает в наиболее мягкой форме. Несомненно, вакцина была бы выведена, но если бы не случайность, произойти это должно было значительно позже.]

— Думаешь это именно он, тот самый счастливый случай?

— Не знаю. Но отчего-то не хочется его упускать.

— Ну так думай, на то тебе и голова дана. А сейчас прости, пойду я.

* * *

Иван Долгоруков, поначалу держался достойно. Он стойко переносил пытки. Но любым человеческим силам есть предел. Его истязатели менялись, отдыхали, разминались, вдыхали свежий воздух и взбадривались вином. Ивана же все время держали в горячем состоянии. Лишь изредка, он получал короткий перерыв. Ему давали роздых, позволяя почувствовать немного воли, однажды даже вывели на свежи воздух, сарай уже успел пропахнуть тошнотворными запахами крови, паленого мяса и испражнений. А потом все возвращалось на круги своя.

На третьи сутки, он что говорится потек. Пребывая в полуобморочном состоянии, едва ли отдавая себе отчет в происходящем, он заговорил. Иван отвечал на любые вопросы и отвечал правдиво, как человек дошедший до последней стадии отчаяния, когда тебе уже все равно.

Петр, чувствуя угрызения совести, кусая губы в кровь, выслушивал все эти откровения, пристроившись в полутемном углу, так, чтобы его не видел Иван. Юный император и сам не мог смотреть на своего бывшего друга. Тут и разочарование, и чувство вины, и обида, да чего только он не испытывал. Вот так, сидел тихонько в уголке, потупив взор в земляной пол и молча слушал откровения Долгорукова, доведенного до последней черты.

Здесь же присутствовали и два подпоручика из обоих рот. По здравому размышлению, Ушаков решил провести последний и решительный допрос в их присутствии. Этих офицеров он собирался увести с собой, дабы иметь дополнительных свидетелей. Все же, Долгоруковы весьма влиятельный род и никакая страховка лишней не будет.

Имелся у них и значительный козырь в виде Василия Владимировича Долгорукова, генерал-фельдмаршала, сподвижника Петра Великого. Василий Владимирович пользовался большим авторитетом в армии. Но здесь имелась возможность вбить клин между родственниками. Как следовало из показаний Ивана, его дядя резко воспротивился восшествию на престол племянницы и не поддержал заговорщиков что собственно говоря и охладило в значительной мере их пыл. Нет, оставить его без наказания не получится, при всем желании, а человек он был далеко не глупый, обладающий деятельной натурой. Но ведь между ссылкой и плахой есть большая разница. Во всяком случае, Ушаков советовал поступить именно подобным образом.

— Государь, от Василия Владимировича еще может быть немалая польза. Посидит в ссылке, остынет после разгрома братьев, а там глядишь еще и послужит России.

— Что так-то, Андрей Иванович? Я чего-то не знаю? Мне казалось, меж вами любви никогда не было, — удивился Петр.

Они опять сидели за столом, в чистой избе. Вот только запах сарая, словно преследовал юношу, никак не желая истаять окончательно. Император даже потянулся к кубку с водкой, но вспомнил свой зарок, насчет бражничанья, чертыхнулся и отбросил его в сторону.

— Так ведь и твоему воцарению на престоле я то же был противником, видя там твою тетку Елизавету Петровну. Но сегодня служу тебе верой и правдой, потому как в первую голову служу России, на алтарь которой отдал жизнь твой дед. Если уж он, то нам и сам бог велел.

При этих словах, Петр непроизвольно сжал кулаки. Опять дед! Да сколько можно-то!? Нет его! Есть император Петр второй! Бесспорно, дед был Велик, но это не значит, что его внука каждый раз нужно тыкать в это, как щенка неразумного в собственные какашки, дабы не гадил где не попадя. ОН ИМПЕРАТОР! ОН! А дед, уж который год покоится под могильной плитой! Нет его!

Спокойно, император. Спокойно. А ты как хотел, сердешный? Дед твой тоже был неразумным, молодым, да горячим. Мало того, о нем тогда чуть не каждый второй на Руси говорил как о Петьке. Это его уж потом, после смерти назвали Великим. Но по заслугам, за дело. Злит тебя, что кто-то славный был в роду? Так сделай так, чтобы тебя назвали Великим еще до твоей кончины, вот и утрешь нос деду. Держи хвост пистолетом. Это только начало.

— Пусть свое слово поначалу скажет следствие и суд, а там уж и я свою волю явлю.

— А вот это мудрое решение, государь. Ты уж прости, но детство из тебя, бурным потоком исходит. Неправильно это. Все должно приходить в свое время. Но верно говорят, у государей иная стать. Господа молю, дабы ты не надломился.

— Не пойму я тебя Андрей Иванович. Ты же никогда в лизоблюдстве замечен не был, а тут…

— Не был лизоблюдом и не буду, — иной бы плечи расправил, подбородок вскинул, а этот только руки сцепил в замок, держа на столешнице и говорит как-то устало, без напыщенности. — На востоке есть самое страшное проклятье и звучит оно так — чтобы тебе жить во время перемен. Чехарда на престоле, никоим образом не может пойти на пользу государству. При воцарении деда твоего, сколько бед было, а потом, когда он начал ломать старые устои и насаждать новые? Вот казалось бы, все начало успокаиваться, со шведом замирились. Но пришел срок ему умереть, так и не завершив многих начинаний. Пришла Екатерина, но и она быстро угасла. На престол взошел ты. Воспользовавшись твоей неразумностью, полезла наверх всякая грязь. Мне вообще удивительно, что в империи хоть что-то делается. Но вот ты наконец прозрел, и я искренне надеюсь, решил взять бразды в свои руки. Долгих тебе лет, Петр Алексеевич. Чтобы Россия подольше была под твоей рукой. Даже если ты не достигнешь великих высот, долгим правлением ты можешь дать стабильность. Это дорогого стоит, поверь. А Долгоруков еще послужит. Перекипит, как я перекипел и снова в ярмо впряжется. Нам без дела никак нельзя. Закиснем. А тогда только один путь — в сырую землю.

— Спасибо, Андрей Иванович. За то, что долгу своему верен, спасибо. Как поболе таких как ты будет глядишь и управимся. Хотя… Не могу сказать, что ничего не стану делать. Ломать, конечно поостерегусь, но и на месте топтаться не позволю.

— И правильно. Вперед нужно двигаться, так чтобы у всех этих Европ глаза повылазили. Дед твой начал, страху на них понагнал, так продолжи доброе дело, чтобы с руки у России ели.

— Значит великой державой предлагаешь стать?

— Так начинание каково.

— А в том ли величие державы, чтобы всех в страхе держать? Может все же в том, как народ в той державе живет?

— Хм. Эка ты, государь… Я в бытность свою начальником тайной канцелярии, в основном только делами по выступлениям против закрепощения занимался. А знаешь от чего? Да от того, что ленив русский мужик, ему нужен хозяйский догляд и крепкий кнут. Без того, никак он трудиться не хочет. Ему волю дай, так хорошо как на прокорм семье наработает, а то и того не сделает, будет только репу чесать.

— А если землю им раздать. Если свой надел появится, так ведь и интерес выйдет. Опять же, куда со своей землицы бежать, она крепче любых цепей привяжет.

Странный какой-то, государь. Ох странный. А с другой стороны, молодо зелено. Эвон дед его наяву кораблями бредил, то же за странного держали. А ныне? Флот на Балтике стоит, все ему уважение выказывают. Может и этот чего учудит, что плечи от причастности к содеянному будут сами расправляться. Учить его надо, а ему престол в столь непростое время, под седалище придвинули. А глазки-то как блестят. Не иначе как верит в каждое свое слово. И когда только о крестьянской судьбинушке призадуматься успел? Ах да, который день в селе мается, вот и навеяло видать.

Ничего, подрастет окрепнет, а мы в том поможем. Глядишь и не остановится Россия матушка, далее пойдет под всеми парусами, как красавец фрегат, по балтийской волне.

ГЛАВА 5

Смена резиденции и переезд. В общем-то ничего особенного. Просто поутру выехав из зимнего дворца, после дневных дел, вернуться в летний. Дворец. Сильно сказано. Скорее уж большой дом богатого бюргера. Разве только изукрашен лепкой, скульптурами, иными какими изысками, но если не знать, что это обиталище российского императора, то сразу и не догадаешься. Нет, здание вполне себе даже представительное. Да только в Санкт-Петербурге уже в достатке и таких, что превзойдут его и по пышности, и по вычурности, а главное по размерам.

Впрочем, это скорее от простоты в обиходе Петра Великого. У него в обоих дворцах даже зала большого не было, для устройства пышного приема или бала. В этом случае он не стесняясь использовал дворец своего фаворита и первого губернатора столицы светлейшего князя Меньшикова. Император так и называл дворец — Посольский.

Будучи сам более чем скромным, первый император российский от подданных требовал обратного. Усадьбы и дворцы велено было возводить из камня, с неизменной пышностью и привлечением иноземных архитекторов. Можно было и своих, русских, но непременно прошедших обучение заграницей, и по европейским канонам. Не возбранялось вносить и нечто от русского стиля, но никаких теремов, никакого дерева и обязательно с изукрашенными стенами.

Зимний дворец располагался напротив стрелки Васильевского острова. Оттуда открывается прекрасный вид, как на сам остров с Меньшиковским дворцом, так и на Малую Неву, убегающую вдаль к морю, на правый берег и Заячий остров с крепостью, где ведутся строительные работы и закончатся они еще ой как не скоро. Все же несмотря на скромность дворца, место выбрано исключительное радующее глаз. А когда вокруг исчезнут следы непрерывно ведущегося строительства…

Летний дворец расположился восточнее у слияния Мойки и Фонтанки. От первой к Неве протянулся Лебяжий канал. Таким образом вышел рукотворный остров, в форме вытянутого четырехугольника. Сам дворец опять же больше похож на обычный двухэтажный дом, сравнительно скромных размеров, но с великолепно отделанным фасадом. Скромен был дед, ничего не скажешь.

А вот перед дворцом, разбит превосходный парк. Такому можно было позавидовать. Красота одним словом. Правда смотря с чем сравнивать. Если к примеру с петергофским, так этот уступит. В Петергофе одна только система фонтанов чего стоит. И дворец там куда как представительнее. Но то, лишь загородная резиденция. Можно конечно и там поселиться, да только лучше бы с этим погодить.

Сначала нужно крепко на ноги стать. Хватит, повеселился. Петергоф он все больше к праздности и одухотворенности располагает. А ему нынче работать нужно много и в первую голову над собой. Как оказалось, праздного да глупого государя очень даже легко можно под себя подмять, сколько не пыжься и не бей себя в грудь утверждая, что ты самый настоящий император. Вот и подмяли малолетнего да глупого. Так подмяли, что и вспоминать не хочется…

Кто высоко возносится, тому и падать больно, а бывает и так, что насмерть расшибешься. Не минула чаша сия и Долгоруковых. Ушаков проделал все просто виртуозно. Как и ожидалось, едва прознав о подложном тестаменте, Голицыны тут же откололись от Долгоруковых. Несмотря на приверженность Дмитрия Михайловича к установлению в России дворянской республики, он все же всячески поддержал борьбу с заговорщиками. Что впрочем не спасло его лично от последующей опалы. Молодой Петр посчитал, что подобные взгляды не могут пойти на пользу государству, так как исходили от лица обличенного властью и грозили империи ненужными потрясениями.

С Долгоруковыми обошлись жестко. Семьи их были сосланы в дальние уделы, принадлежащие их родам. Василий Лукич, вдохновитель заговора, Алексей Григорьевич и Иван были казнены. Василий Владимирович, был отправлен в опалу в свое имение, без права покидать оное до особого распоряжения. Родственники выдвинутые на различные должности, пока делами заправлял верховный тайный совет, были уволены от службы. В итоге их так же отправили в опалу, по принадлежащим им имениям.

Верховный тайный совет, был распущен и вновь силу взял сенат, при вернувшемся на прежнюю должность Ягужинского. Петр не забыл и об Остермане, ставшем при нем тайным советником. С одной стороны умен и изворотлив, с другой, нужен был противовес генерал-прокурору. В том, что этот немец будет верно служить императору, являясь опорой, Петр не сомневался, как не сомневался и в том, что если даст слабину и пойдет на поводу у Андрея Ивановича, тот не упустит своего шанса.

Немало времени было потрачено на то, чтобы хоть как-то разобрать то, что успели наворотить верховники, а по сути Долгоруковы, пока император был фактически под их контролем. Отменили указы на которых стояла подпись Ивана Долгорукова, это ему так же ставилось в вину.

Тут правда Петру было совестно, так как те указы Иван подписывал с его попустительства и даже дозволения. Но с другой стороны, думай что творишь, тем более, уговорить Петра подмахнуть указы, Ивану не составляло никакого труда. А потом, навредить Ивану это уже никак не могло, его судьбу предопределила одна единственная подпись. Все остальное было сделано только для того, чтобы иметь основание для признания указов не действительными. Кстати, таковыми были признаны частью и те, что были подписаны самим Петром, хотя об этом и знали лишь трое — Остерман, Ягужинский и Ушаков.

Совершил Петр и поездку по мануфактурам. Странное и небывалое до селе дело. Остерман не мог нарадоваться на своего воспитанника, да и другие, кому судьба России не безразлична, смотрели на постепенно возникающие интересы императора с надеждой.

Не чинясь, Петр обходил цеха стараясь вникнуть в процесс производства. Ввергая в ступор окружающих, и поражаясь сам себе, задавал такие вопросы, что все только дивились им. Он и сам не знал, отчего в нем вдруг проснулось желание вникать во все это. А главное, данное занятие ему показалось столь же интересным и волнительным как и… Охота.

Иным и не объяснить то, что он объехал все предприятия расположенные вокруг Санкт-Петербурга. И это несмотря на сырую погоду и распутицу когда передвигаться можно было только верхом, да и то не без труда. Весь обоз расположился во вьюках растянувшегося каравана. Впрочем, о привычности юноши к бивачной жизни уже говорилось и не раз.

После поездки он еще наведался и в мануфактур-коллегию. Он ничуть не стеснялся задавать вопросы и не поленился ознакомиться с целым ворохом документов, стараясь охватить целостность картины промышленного производства империи. Не надеясь на память, выписывал наиболее выделившихся промышленников. Задавал вопросы касательно перспектив развития тех или иных отраслей, о наличии сырья потребного для роста производства и только ли в нем дело. Словом, вникал во все до чего только мог дотянуться, к своему собственному удивлению находя это занятие все более увлекательным.

Так в делах и заботах, перемежаемых учебой, и пролетело время. Оглянуться не успел, а на дворе уже конец мая. Столица постепенно расстраивалась, количество жителей увеличивалось. Все больше народу прохаживается по набережной у зимнего дворца, постепенно становится более шумно. В этой ситуации все же летний дворец куда более предпочтителен, так как дает некое уединение. Опять же просторный парк, с прохладой его аллей.

Как оказалось, дед занимал шесть комнат первого этажа, здесь располагались спальня, с большим камином. Смежными с ней были приемная, для посетителей, она же рабочий кабинет, и… Карцер! Здесь содержались арестованные, судьбами которых занимался сам император. Ну-у дед, силен. Петр конечно же слышал о том, что покойный император присутствовал на множестве допросов, по самым различным делам, но тако-ого не ожидал.

Одна из комнат сильно озадачила Петра. Он конечно же помнил о том, что деда отличала тяга к различным специальностям, он был и плотником, и кораблестроителем, несколько кораблей спроектировал сам, от киля до клотика. Знал кузнечное дело и очень даже мог поработать за наковальней. Обладал знаниями архитектора, землемера, фортификатора… Да чего он только не умел!

И вот еще одна сторона. Вдоль стен стоят какие-то махины,[Махины — машины, механизмы.] предназначение которых Петру не ясны. Во всяком случае они в значительной мере отличаются от тех, что он видел на мануфактурах и заводах. Массивные деревянные станины, но изукрашенные изящной резьбой и покрытые темным лаком. Напротив каждого из них, на стене стеллажи, на полках и в специальных гнездах разместился различный инструмент. В углу, на полу аккуратно сложен различный материал, тут и деревянные чурбаки, различных пород, кость, есть и медь. На полках лежат и стоят какие-то изделия.

Полное ощущение того, что дед вышел отсюда только что, аккуратно расставив все по своим местам. Хотя… Все прибрано, вычищено, нет и намека на пыль. Но не покидает ощущение, что мастерская, а ничем иным это и не могло быть, пребывает в запустении и уже давно. Разумеется здесь появляется прислуга, прибирается и содержит все в порядке, во всяком случае как они это понимают, но от этого ощущение запустения и заброшенности никуда не девается. Словно душу вынули из мастерской.

На мгновение Петру даже показалось, что махины взирают на него словно осиротевшие детки. Он даже моргнул несколько раз и тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. Поначалу растерявшись, он все же сумел понять, откуда появилось это ощущение. Да, машины тщательно протирали от пыли, но вон там, видна смазка и явно уже давно пересохшая, нуждающаяся в замене. Вон, в шестеренчатом механизме, зубья потускнели, а они по всему должны быть светлыми, от постоянной работы, потому как и сейчас их цвет отличается. Вот эта рукоять, явно не должна торчать вверх. Почему? А бог его знает, не должна и все тут. Вот этот инструмент, по всему должен быть развешан в иной очередности, а не так, как он висит. А вот этот вообще должен лежать на стеллаже, вместо вон того, чье место похоже и занимает.

Но самое главное. Не может быть в мастерской, так чисто. Тут впору в белых чулках разгуливать, в праздничной одежде свободно расхаживать, и обтираться об махины, и ничуть не запачкаешься. Если бы ею регулярно пользовались, то непременно нашлось множество мест и для пыли и для иной какой грязи. Да вон, хоть та дверь, явно ведущая на улицу. Ей бы обязательно пользовались, не носить же материалы и иное потребное через все комнаты. Но она явно уже давно не открывается.

— Василий.

— Здесь я, Петр Алексеевич, — тут же отозвался из-за спины денщик.

— Что это, знаешь?

— Как не знать, государь. Все прознал. Это то-кар-ная мастерская, вот. Тут стало быть дед твой покойный, разную справу делал, для души. Сказывают бывало рассердится нешуточно, да так, что кого и в кровь побьет. А потом становится к этим самым махинам, поработает, и оттаивает. Очень он любил с этим махинами возиться. Даже куда в дальнюю дорогу отправится, обязательно хоть один с собой брал. По это отдельную повозку снаряжали.

— И что, он сам всем этим занимался? Ухаживал за станками, смазывал, ремонтировал, коли что сломается?

— Не, были у него помощники, несколько человек. А за главного помощника и любимца у него был главный токарь Нартов.

— И где он теперь? Отчего тут такое запустение?

— Так, невзлюбил его светлейший. Как только царь батюшка преставился, так и услал его куда-то. Вот с тех пор тут и тихо.

— А куда услал?

— Не ведаю, государь, — вздохнул Василий.

Все же есть предел его пронырливости. Впрочем… Петр посмотрел на сокрушающегося денщика и тут же сделал вывод — узнает. Если бы он сразу сообразил, что Петра заинтересует судьба главного токаря, то и сейчас имел бы сведения. А вот Петра заинтересовало. Очень уж захотелось эти станки опробовать. Вот только как к ним подступиться? С дуру-то, много чего можно наворотить. Что же, остается только обождать. Василий он такой, долго томиться не заставит.

Так и прошел первый вечер в летнем дворце, теперь уже по праву принадлежащем ему. Признаться, Петр нашел новое жилище ничуть не уступающим по удобству и уюту прежнему. Подтверждением этого было утро. Несмотря на раннюю пору, юный император проснулся отдохнувшим и даже чувствовал небывалый подъем.

Когда Василий вошел в спальню с кувшином и тазом для умывания, то сильно удивился обнаружив государя, за каким-то странным занятием. Покрывшись испариной, он изводил себя странными упражнениями. То руками машет, как мельница, то телом крутит, то поклоны земные бьет, а потом ногами размахался. Все это время денщику пришлось простоять в ожидании, когда же молодой человек соизволит начать умываться.

Наконец с упражнениями было закончено и Петр поспешил скинуть с себя порты, чтобы обтереться мокрым полотенцем. Покончив с этим и решив, что данная мера не достаточна, он пришел к выводу — подобные упражнения нужно выносить в парк. Да еще не помешает устроить пробежку, эдак версты три. Прислушался к себе, выдюжит ли? Хм. Вполне. Это ему по силам. А в конце, занятий нужно будет обязательно устроить купание в чистой и прохладной воде. Ну, или хотя бы вылить на себя пару тройку ушатов, для бодрости духа.

При мысли об этом им даже охватило какое-то нетерпение и желание непременно это проделать. И немедленно. Однако припомнив, что сразу после завтрака подойдет учитель и начнутся занятия, все же решил отложить на завтра. Но непременно. Поэтому он тут же отдал распоряжение Василию о более раннем подъеме, и соответствующей подготовке к намечающемуся действу.

— А чего это было, Петр Алексеевич.

— Физические упражнения, Василий. Для поднятия духа и укрепления тела.

— Так ты вроде никогда такого и не делал, государь.

— Так я раньше и императором не был, — задорно улыбнулся Петр.

Распорядок императора был прост. Подъем, умывание, потом занятие науками до обеда. Это в случае если не возникало срочных государственных дел, требующих его вмешательства. Впрочем, подобное случалось крайне редко. Сенаторы с пониманием относились к возникшей у императора тяге к наукам. Даже Остерман, который в прошлом потворствовал его лени и склонности к забавам.

Как ни странно, но Петр по иному взглянул на Меньшикова, настаивавшего на качественном обучении императора разным наукам. Конечно у Александра Даниловича ничего не вышло, в виду произошедших событий. Но правда заключается в том, что при всех своих честолюбивых устремлениях, светлейший обращал особое внимание обучению императора. Иное дело, что он в этом вопросе полностью доверился Остерману, лишь эпизодически интересуясь успехами подопечного.

Теперь же, Петр словно прозрев жадно набросился на учебу. Все только диву давались, насколько ему все просто и легко дается. Касаемо точных наук ему даже не требовалось закреплять пройденный материал. Чего не скажешь об остальных предметах, но и здесь успехи просто поражали.

Времени на досуг практически не оставалось. Причем это не было изуверством со стороны Остермана, который как и прежде составил программу обучения, хотя и не касался ее. Все пункты с развлечениями и играми были вычеркнуты самим Петром.

До часа пополудни интенсивные занятия с перерывом не более десяти минут. Именно столько времени было потребно Петру, чтобы подготовиться к изучению иного предмета и встретить иного учителя.

Потом обед, который всегда проходил в компании Остермана, Ягужинского и Головкина. Первый все еще считался воспитателем Петра и кстати чаще остальных посещал императорский дворец. Юноша предпочитал иметь его подле себя. Амбициозный и в то же время, отличающийся умом, Остерман казался наиболее подходящей фигурой для ближнего круга, его амбиции не простирались далее достигнутого, ну разве только занять должность канцлера.

Головкин по прежнему занимал должность канцлера, а потому то же был в числе приближенных. Петр вовсе не забыл того, что даже будучи только вдвоем с Остеманом, он продолжал противостоять Долгоруковым. А потом, в делах сношения с иноземными державами ему до сих пор не было равных, у самого же Петра не было никакого опыта.

Ягужинский вернувшись на пост генерал-прокурора, был той самой связующей нитью с сенатом. В нем, нынче было одиннадцать человек, отобранных по протекции троих перечисленных. Имелась и пара, рекомендованных самим Петром Алексеевичем — командир лейб-гвардии ингерманладского полка, генерал Трубецкой и начальник недавно созданной КГБ, Ушаков.

Несмотря на то, что все трое посетителей в свое время выступили единым фронтом против Долгоруковых, и столь же дружно поучаствовали в судьбе Голицына, между ними было достаточно противоречий, мешавших им сговориться в отсутствии общего врага или соперника. Ну не считать же таковым самого Петра. Он как раз был целью их устремлений, подле которой каждый из них хотел стать первым лицом.

Ягужинский всякий раз докладывал о событиях происшедших в сенате, озвучивал поднимавшиеся там вопросы. Выдавал так сказать, краткую и емкую выжимку. Страсти в сенате порой просто зашкаливали, и обсуждение одного единственного вопроса могли затянуться на часы. Представлял императору проекты указов, которые предстояло утвердить императору. Нет, Петр вовсе не собирался отбирать у сената право принимать решения в случае его отсутствия, как это и было при деде. Но технически он все же находился на месте, а не пребывал в длительном отъезде, а потому сенат в настоящий момент играл роль совещательную.

Собственно именно по этой причине, вот эти трое и обедали с ним за одним столом. Не обладая достаточным опытом и опасаясь совершить ошибку (где теперь взять Ивана Долгорукова, на которого можно спихнуть все свои грехи), Петр использовал эту троицу соперников как противовесы, выслушивая их мнение. Принимал решение он уже сам, что разумеется никак не исключало ошибок, но зато в значительной мере уменьшало их возможность.

— Я вот что измыслил, — когда с обедом было покончено и они втроем перешли в рабочий кабинет, заговорил Петр. — Надобно подготовить указ, согласно которого всяк пойманный на мздоимстве да казнокрадстве, в первый раз, будет обязанным за каждый незаконный рубль уплатить штрафом пять. При этом, он может остаться на прежней должности, если на то будет решение суда. Суду же опираться не на свое суждение, а на мнение начальства осужденного и лиц работающих рядом с ним. В случае не уплаты штрафа в месячный срок, следует наказание по уложению о наказаниях. При повторной поимке на подобном преступлении, следует такой же штраф, но уже в купе с наказанием по уложению. В случае неуплаты штрафа, наказание увеличивается вдвое.

— Петр Алексеевич, иные казнокрады и мздоимцы с легкостью смогут откупиться от наказания. А оставшись на прежней должности, восстановить все утраченное сторицей. Разве только станут осторожнее, — возразил Ягужинский.

— Я думаю так же, — поддержал его Головкин.

— А ты что скажешь, Андрей Иванович, — Петр посмотрел на Остермана.

— Государь, мне мнится, что ты прав. Господа, я объясню свою позицию, — подняв руку, и слегка склонив голову на правый бок, Остерман поспешил перебить готовые сорваться возражения. — Судите сами. В империи на сегодняшний день не хватает образованных и подготовленных кадров, должности зачастую занимают люди сторонние, которые в иное время там не оказались бы. Далее, нельзя отбрасывать в сторону то, что большинство подается соблазну, пребывая в уверенности, что не будут в том уличены. Сомнительно, что после суда они будут пребывать в той же уверенности, а значит если даже не перестанут заниматься прежним, станут куда более скромными и осторожными. Впрочем, уверен, большинство воздержится от дальнейшего небрежения законом, страшась наказания. Обжегшись на молоке, дуют на воду.

— А по мне, так вы не правы, Андрей Иванович, — возразил Головкин, — Сегодня наказания куда суровее, но племя воровское меньше не становится. А ведь и живота лишают, шутка ли. Здесь же можно отделаться штрафом. Всех его прегрешений никто не прознает, хорошо как малую часть, потому и штраф он уплатить сможет без труда.

— Как прознать про все их грехи, о том у других головы болеть будут, как и у генерал-прокурора. А вот с Андреем Ивановичем, я полностью согласен, — подвел итог Петр. — Далее. Всяк, кто дает мзду, так же на первый раз может отделаться штрафом, десяти рублями, против каждого рубля, подносимого лицу должностному. А повторится подобное, так же кроме штрафа, понесет наказание по уложению.

— Но бывает нередко так, что тем же купцам или мануфактурщикам и выхода иного нет, кроме как уплатить мзду, потому как их вынуждают к тому, — высказал свое мнение Ягужинский. — Может все же иметь исключения?

— Никаких исключений. Коли домогаются начальные люди, так о том доносить нужно, а не мзду в зубах таскать. Но твоя правда, в таком разе десять рублей против одного много. Коли будет доказано, что мзду вынудили дать угрозами кары, то штраф так же пять рублей против одного. Но наказание должно последовать непременно.

— И все же, я не думаю, что данная мера будет действенной, — продолжал упорствовать Головкин. — К тому же и сегодня у преступивших закон отбирают имущество.

— Ты сам сказывал, Гавриил Иванович, что при всей суровости наказания, племя сие изжить не получается. Значит, нужно пробовать иные подходы. А касаемо отобранного имущества, так у меня нет сомнений в том, что в кубышках припрятано и поболее того, что всем ведомо. Штрафы могут превзойти стоимость известного добра, вот тут и порастрясем их кубышки. Потому как не сомневаюсь, захотят откупиться, и впредь будут аккуратнее, а то и вовсе удовлетворятся жалованием, чай оно в России не такое уж и малое. Попробуем так, а там посмотрим…

Петр обвел всех внимательным взглядом и убедившись, что все вопросы обсуждены, откинулся на спинку кресла.

— А теперь о не менее важном. Я молод, а потому приняв императорскую корону, веду корабль под именем Российская империя, имея ту команду, что досталась мне от деда. Иной у меня сейчас нет и появится еще не скоро. А потому, каждый из вас мне просто необходим. Павел Иванович, — обратился он к Ягужинскому, — Мне доносят, что несмотря на свой невеликий возраст, ты маешься разными болячками и сильной подагрой. Но против наставлений медикусов, которые говорят о том. что тебе необходим более размеренный образ жизни, ты частенько предаешься бахусу и весельям чрезмерным. Чем ведешь себя к могиле.

— Государь, да какая вера тем медикусам, — все же польщенный вниманием, попытался отнекаться генерал-прокурор.

— Ты свое дело хорошо ведаешь, они свое, — твердо произнес Петр. — Уймись, Павел Иванович. Поумерь свой пыл и подумай о здоровье. На погосте ты мне без надобности. Вон Андрей Иванович, — кивок в сторону Остермана, — куда бережнее к здоровью своему относится, и за то я ему благодарен. Дед мой жизнь свою положил на служение России, а вы все его птенцы, и вам по иному поступать не к лицу. Помереть много ума не надо. А кто о России заботу иметь будет? Иль бросить меня удумали?

— Да что ты государь. Как можно, — чуть не в один голос, заговорили все трое, и как отметил Петр, не без довольства.

— Велю всем личным лекарям, при всех важных персонах прибывающим, завтра же прибыть к Блюментросту и учинить ему подробный доклад. Прознаю, что какой наказ им был сделан, пусть тот умник пеняет на себя. Совместным консилиумом медикусов, каждому будет определено лечение, если таковое потребно. Волю консилиума исполнять неукоснительно. На сегодня все.

Покончив с делами государственными, Петр вновь возвращался к учебе. Занятия заканчивались только к семи часам вечера. Лишь с этого момента, он имел возможность заниматься чем-либо для того чтобы отвлечься и расслабиться. Порой он отправлялся на приемы или просто в гости. Вообще-то он был склонен к тому, чтобы и это время посвятить обучению, но понимание того, что ограничивать свой круг общения решение не верное, толкало его к расширению оного.

Раз в неделю он непосредственно участвовал в заседаниях сената. И в этот же день, удостаивал своим вниманием коллегии, общаясь не только с лицами возглавлявшими их, но и с их подчиненными, знакомился с делопроизводством.

Окружающие только поражались той страсти, с которой Петр занимался всем этим. Впрочем, это была одна из черт его характера. Было время когда он отдавался разгульному образу жизни, забывая в тот момент обо всем остальном. Но самой захватывающей из страстей была охота, которой он посвятил чуть не половину всего своего времени пребывания на престоле. Что же, на этот раз у него появилось иное увлечение, и он предавался ему всей душой.

Едва только Петр проводил троих гостей, как во дворце появился Ушаков. Петр принял его без промедления, находясь все в том же кабинете. Бросив взгляд на массивные часы, стоящие в углу, император прикинул время. До занятий оставалось полчаса. Что же должен поспеть.

— Чем порадуете, Андрей Иванович?

— В производстве КГБ находится несколько дел о преступлениях, но сведения о каких-либо заговорах отсутствуют.

— Что же, по мне так это хорошие новости. Но если ничего срочного, тогда с чем пожаловал?

— Государь ты обещался просмотреть положение о канцелярии, поданное мною на твое усмотрение. Прости, но не дождавшись ответа я сам решил к тебе пожаловать.

— Как же, помню и даже просмотрел. Но это все не то.

— То есть как все? — Было видно, что слова императора задели Ушакова за живое.

Он уже далеко не первый год занимается своим делом, и ему казалось, что он вполне стройно изложил задачи канцелярии, как и пути их решения. И тут, малец, который ничего в своей жизни не видел, вдруг решил указать ему на то, что его труд ничего не стоит.

— Минуточку Андрей Иванович. Василий.

— Да государь, — денщик тут же появился в дверях.

— Передай Арнольду Павловичу, что занятия с ним переносятся на семь часов. У меня возникли кое-какие дела.

— Государь, так ведь к вечеру тебя ждут на приеме у Шереметевых.

— Порезвятся без меня.

— Петр Алексеевич, совсем ты себя загонял с этими науками.

— Васи-илий.

— Прости, государь. Все исполню.

— Вот и исполняй. Итак, Андрей Иванович, вот взгляни на то, что у меня получилось за эти дни.

С этими словами, Петр протянул Ушакову исчерченный и исписанный аккуратным убористым почерком, лист бумаги. Тот в свою очередь углубился в чтение. И чем дольше он читал, тем большее удивление отражалось на его лице. Еще бы. Тайная канцелярия которой он ведал имела в своем штате всего лишь двенадцать человек, в производстве которых было просто запредельное количество дел. А здесь…

— Государь, но это более двух сотен человек.

— Если отделить особую роту КГБ, то получится значительно меньше.

— А для чего нужна особая рота?

— Особые знания и умения, которые потребны для выполнения особых поручений. Заметь, я там указал и особое вооружение, ничего громоздкого и мешающего, так чтобы и через забор махнуть, и на стену без труда забраться, и догнать убегающего. Вот только и форму им нужно будет создать особую и удобную, ни на парадах ни в штыковую, им не ходить. Более того, муштра строго ограничена, а вот обучить их кое-каким приемам борьбы, будет совсем не лишним. Ну, к примеру, чтобы один без оружия, мог скрутить троих.

— Один, скрутить троих? Эдак мне солдат туда из гренадеров нужно будет набирать.

— Вот уж в чем нет никакой необходимости. Когда я по лесам на охоте пропадал, так при мне был один казак, с виду, невысок, без особой стати, но помнится для разогреву начали как-то парни бороться, так он один четверых валял по земле очень даже занятно. Я тогда ему еще пять рублей пожаловал, больно уж порадовал он меня. Так он сказывал, что у них почитай каждый, бороться горазд. Вот такого молодца отыщи и пусть он твоих парней и обучает. А еще лучше, нескольких, пусть разные ухватки будут. А еще записать бы те ухватки, да с рисунками подробными, как хватать, как бросать, куда бить и составить учебник.

Петр говорил это имея весьма задумчивый вид, а потом взял перо, книжку средних размеров в кожаном переплете, и стал спешно что-то записывать. Появилась у него с некоторых пор привычка, все время держать при себе вот эту книжицу, в которую он записывал те или иные мысли вдруг возникающие в голове. Уподобляться деду, и вести записи на любом подвернувшемся клочке бумаги ему не хотелось, вот и заказал себе такую.

Память, оно хорошо, но лучше бы записать, потому как многое забывается. Держал он ее под рукой всегда, даже когда находился на занятиях. В какой момент настигнет очередное озарение, он понятия не имел, но уже знал, что вовремя ухваченную за кончик мысль, всегда можно развить. Не все задумки были полезными. Многие имели ошибочное суждение, до чего додумывался либо он сам, либо разъясняли знающие люди. Однако, были и верные, правда зачастую требующие дополнительного обдумывания.

— Больно дорога затея, при пустой-то казне, государь, — когда Петр отложил книжицу, продолжил сомневаться Ушаков. — Ты указываешь, чтобы смотрящие, да резиденты имели офицерские звания, соответствующие по табелю гвардейским, да с положенным жалованием.

— И это верно. Вот взять смотрящих. Ты ведь сразу о фискалах подумал, упраздненных нынче?

— О них, государь.

— И любой бы подумал. Но разница ведь ощутима. Фискалов все знали, они могли вмешиваться в дела, доносить о нарушениях, и при этом им не было положено жалование. При наличии же денежного содержания, количество лихоимцев, думающих о собственной выгоде, будет куда меньше. И потом, действовать они должны тайно, и никуда не влезая. Их задача добывать и переправлять сведения в твой следственный отдел. А для получения оных они будут пользоваться опять же тайными способами, кого запугают, кого на чем-то мелком прихватят, кому просто заплатят. И под это то же деньги предусмотрены. Отдельной статьей.

— Да государь, я вижу. Триста рублей в год, а по потребности, так и больше. Неужели думаешь, что вернется сторицей?

— Рассчитываю на это. Не верится мне, что все такими уж честными пребывают. Уверен, большинство, кто при казенных деньгах обретается, да при должностях, руки свои греют. Кто меньше, кто больше, а кто и вовсе всякий стыд и страх потеряв. Но главное даже не это. Коли поймут лихоимцы, что око государево за ними денно и нощно следит, глядишь и присмиреют. Окончательно ту заразу не изжить, в том я с тобой согласен. Мало того, уверен, кто-то из смотрящих начнет запугивать всех окрест и тянуть в свой карман. Но даже если треть окажется честными, то выйдет заставить всех чиновников действовать с куда большей опаской и в меньших размерах. А от того, казне и государству только польза.

— А мне выходит, за тех кто долг свой позабудет ответ держать, — вздохнул Ушаков.

— Вот и подбирай людей с толком.

— А резиденты эти, они получаются те же смотрящие, только заграницей.

— Верно. Методы те же, только задачи иные. Они должны будут добывать сведения, которые потребно знать о стране. Список ты потом еще дополнишь по своему усмотрению и мы его обсудим. Кроме того, будут выполнять специальные поручения. И не менее важно, обязать их вызнавать, какие новинки появились у иноземцев, которые и нам пользу смогут принести.

— А как же коллегия иностранных дел, что сейчас теми делами ведает?

— Послы и дальше будут тем заниматься, но далеко не все им по плечу. А тут, живет себе человек, которого все за доброго англичанина почитают, смотрит по сторонам и подмечает все. Да еще и помощников имеет разных, которые по разным щелям как тараканы. При посольствах велю специального человека для сношения с резидентами выделять. Да знак какой тайный измыслить нужно будет, чтобы узнать друг друга могли, без ошибок. Да для каждого свой, особый. А сведения ими добытые, посольской почтой доставлять.

— Поймают, несдобровать.

— Как и смотрящим. — Согласился Петр. — От того и звания, и жалование им гвардейское, да еще премии за старания особые.

Ушаков ушел задумчивым и озадаченным. С таким подходом ему сталкиваться еще не приходилось. Правда, нельзя сказать, что о подобном он ничего не слышал. Бывало и такое. Опять же, те же послы и задабривали и запугивали. Встречались одаренные шпионы одиночки. Использовал подобное и он, как и его подчиненные. Но чтобы вот так, с созданием отдельной структуры… О подобном он не слышал. Разве только орден иезуитов? Но как там у них все устроено, никто доподлинно не ведает. Может как раз и так, а может чего более мудреное измыслили. Иезуиты же.

Петр же, отправился на очередные занятия, пребывая в задумчивости. Прав Ушаков. Тысячу раз прав. Нет в казне денег для подобных трат. Если учесть что губерний нынче в Российской империи десять, да резидентов, он собирается отправлять пока только в пять стран, так лишь на это потребно четыре с половиной тысячи. А ведь еще и жалование немалое положено, и выплатить его нужно наперед, дабы это способствовало большему рвению в исполнении долга. Да тут еще и урок математики. Прямо к месту, ничего не скажешь…

ГЛАВА 6

До чего же все в этом доме знакомо. Вот кабинет Петра Алексеевича. Вот стол, за которым император бывало сиживал многие часы без продыху, и на котором всегда хватало самых различных бумаг. Бывало взглянешь на него и диву даешься, как только государь не путается и не теряет документы. Тут ведь с чертежом какой-нибудь незатейливой вещицы, могли оказаться и вирши, и расчеты, и указы, и прошения. Да чего только там не было. Да только хозяин кабинета легко во всем том разбирался и точно знал, где и что лежит, даже если несколько дней отсутствовал. На этом столе кроме него никому прибираться дозволено не было.

Хм. А это что? Рабочий стол завален, ну прямо как в прежние времена. Не удержавшись, посетитель приблизился и взглянул на этот беспорядок повнимательнее. При всей схожести картины, содержание сильно разнится. Есть листы с исписанными текстами, с какими-то таблицами. Лежит несколько тетрадок, учебники, чернильницы, перья угнездившиеся в стаканчике. Понятно. Это не рабочее место императора. Это стол ученика. Но надо заметить, прилежного ученика. Оно вроде все и раскидано как бог на душу положит и о прилежности говорить мудрено. Но опытный взгляд без труда вычленяет некоторые особенности, свидетельствующие именно о рабочем беспорядке.

— Где же, его величество?

Обратился гость к сопровождавшему его гвардейцу. Хотя, какой он гвардеец. Только и того, что мундир преображенского полка, а вот сидит он на нем как на корове седло. Такому бы порты обычные, да рубаху косоворотку, вот эта одежонка по нему будет.

— Так тут должен быть. Я ему как о вас обсказал, так он и велел, как прибудет мол, сразу без промедления к нему.

— А он что же, именно сегодня ожидал меня?

— Нет. Но сказал, как только появитесь, то сразу, значит. Государь сейчас должен был заниматься науками.

— Видать, решил чем иным, более важным заняться, — памятуя то что ему было известно об императоре, с самым легким намеком на иронию произнес гость.

Да и можно ли было ожидать иной реакции к лени и небрежению к учению от того, кто всю свою жизнь только и делал что учился или учил других. Если бы ни его тяга к наукам и упорство, то он не освоил бы даже грамматику и цифирь, при таком-то небрежении со стороны его первого учителя. Можно сказать, сам и выучился. И дальше приходилось ой как нелегко и не от того, что наука тяжко давалась, а от того, что в начале пути ему не везло с учителями. Но зато потом, его упорство окупилось сторицей.

— Государь к учению со всем усердием и прилежанием, — не заметив иронии, твердо ответил Василий. — Он пока все не сделает, да еще и сверх того, из-за стола не встает. Эвон сегодня должен был на охоту ехать, так отменил.

— Вот так взял и отменил?

— Ну-у, не так чтобы легко. По глазам-то видать, что страсть как хотелось поехать. Но сказал, что у него чего-то там не заладилось по этой, фя… фи…

— Философии?

— Ага, по ней проклятущей. Вы погодите, а я сейчас быстренько гляну.

— Погоди. А что, у его величества есть токари?

— Не, нету. Сказывал, что хочет попервах с вами встретиться.

— Тогда я знаю где его искать, — прислушиваясь к чему-то, уверено произнес гость, — Я и сам дорогу знаю, да только я уж здесь давно не могу чувствовать себя вольно, веди меня в токарную мастерскую.

Слух его не обманул. Действительно работали механизмы одного из токарных станков с ножным приводом. У самой махины стоял молодой император вооружившись резцом. Уверенно так стоял. Не токарь, но на подмастерья вполне тянет. Тут ведь особая сноровка нужна, чтобы не отвлекаясь работать ногой на педали, а руками с резцом, по деревянной заготовке, зажатой в станке. Сам гость в свое время изрядно помучился, пока добился первых результатов.

Впрочем, тот станок, с этим и сравнивать нечего. Тогда начинающему подмастерью приходилось держать резец навесу, что требовало не только определенной сноровки, но еще и твердости руки. Нынешний, самый простой из находящихся здесь, был куда удобнее, с подставкой на который упирался резец, и требовал гораздо меньших умений, для получения удобоваримых изделий. И все же, кое-какие навыки должны были наличествовать.

— Государь, Петр Алексеевич.

— А. Василий, ты чего под руку орешь?

— Прости, государь. Тут к тебе…

— Ага, — не дослушав денщика и оставляя в покое станок, тут же догадался император, — Если не ошибаюсь, Нартов Андрей Константинович?

— Здравствуйте, ваше величество. Монетного двора, вашего императорского величества, служащий Нартов, по вашему велению прибыл.

— Ну здравствуй. Ты уж извини, если от дел оторвал, то Василий, как только узнал, что ты в Сестрорецке, сразу за тобой и отправил. Странно, отчего я тебя там не видел, когда посещал заводы. Вроде все обошел.

— Я в то время в отъезде был, в Санкт-Петербурге, по делам службы, ваше величество.

— Ясно. А что, Адрей Константинович, выучиться работать на этих махинах оказывается не такое уж и трудное дело, — задорно улыбаясь, явно довольный своим первым успехом, произнес император.

Закончив разбираться с философией и поняв, что урок он все же усвоил, и не зная куда себя девать, Петр направился в токарную мастерскую. Охота пошла прахом. Время все еще раннее. Заняться решительно нечем. Сначала растерялся, не зная с какого боку подступиться. Потом, по своему усмотрению выбрал самую простую из махин и попытался с ней разобраться. Как ни странно, получилось.

— Вы уже имели опыт обращения с подобными махинами, ваше величество?

Заинтересованно поинтересовался Нартов, высокий, крепкий мужчина лет сорока, с открытым лицом и чуть вздернутыми бровями. Впрочем, сейчас они вздернулись еще больше, приняв форму домика, выказывая удивление их обладателя.

— Ни малейшего, — задорно улыбнулся император.

— Хм. Похоже, вам по крови передался талант вашего деда. Вот эти изделия, все сделаны его рукой, — показав на стеллажи, произнес Нартов.

— Так-то уж и талант?

— Вы впервые увидели махину, и не зная как к ней подступиться смогли не просто запустить ее, но и разобраться с тем как необходимо установить заготовку, как правильно держать резец. Поверьте, далеко не всем это дано, я это говорю как человек обучивший этому мастерству очень многих и сам создавший все эти станки.

— Все, эти? — Удивился Петр, поведя рукой вокруг.

— И много иных, ваше величество. Простых и сложных, для самых разных работ.

Говоря это, Андрей Константинович уже улыбался, так как увидел в глазах Петра тот самый блеск, который не раз наблюдал у своих учеников. Молодые парни подмастерья, видя творение рук его, взирали на него с таким восхищением, что едва ли не боготворили. И вот, точно такой же взгляд обнаружился у Петра Алексеевича, императора всероссийского, внука своего знаменитого деда, несомненно оставившего величайший след в истории отечества своего.

Петр тут же посыпал вопросами, получая обстоятельные ответы на них. Не все и не всегда он понимал доподлинно, от чего ярился и просил разъяснить подробнее. С удивлением узнал, что оказывается бывший главный токарь Петра Великого, горазд в изобретении не только махин токарных, но для иных потребностей. К примеру, находясь при сестрорецких заводах, он создал несколько механизмов облегчивших работу, но при этом не имеющих отношения к токарному искусству.

Узнал Петр и о том, что некоторые из станков Нартова были преподнесены в качестве подарков Петром Великим, правителям иных стран. Причина этого была в том, что заграницей подобных махин попросту не было. И вообще, как следовало из слов Нартова, все эти махины имеются чуть не в единственном экземпляре. Ну, максимум в двух, так как взамен подаренных, император повелел сделать другие. Впрочем, они все равно отличались, так как просто повторять работу было не в правилах Нартова, а потому вносились иные новшества и возможности.

Проговорили они до поздней ночи. Правда, в основном рассказывал Нартов, Петр же по большей части слушал. Глядя на этого мужчину, юноша поймал себя на мысли, что перед ним стоит человек просто одержимый своим делом. Талант! Гений! И такого запереть на монетном дворе! Да что же, трудно найти кого иного, чтобы навести порядок в деле изготовления монет!? Хм. А вот пожалуй, что и трудно. Мало мастеров в России, очень мало.

Конечно дед приложил множество усилий, чтобы изменить ситуацию, поставил множество школ. Русские обучались заграницей, перенимали мастерство находясь в России. Но проблемы дефицита подготовленных кадров, это пока не решало, и перелома совершить не могло. Большинство специалистов все так же были иноземцами. А между тем потребность в них росла день ото дня.

Была создана и бурно развивалась Академия Наук и Художеств, которая кстати говоря, за короткий период успела снискать себе уважение в мировой научной среде. Возможно причина была в том, что практически весь преподавательский состав был представлен иноземцами. Слишком малое время она существовала, чтобы думать об ином. Да и выпускников у академии пока как таковых не было.

Кстати, Нартов должен был входить в преподавательский состав академии. Однако, после смерти Петра Великого, был удален из Санкт-Петербурга и направлен в Москву на монетный двор. Он не обманывал себя, и знал точно, что оказался практически не удел благодаря козням светлейшего князя Меньшикова, с которым у него был серьезный конфликт.

Вечером следующего дня, Нартов вновь был во дворце императора. Последний ждал его с нетерпением. Он взял себе за правило жить строго по распорядку, уделяя основное время своему обучению, а потому не мог заняться тем, по чем руки так и чесались. Эдак раз себе попустишь, в другой, и опять все пойдет по нарастающей. Оглянуться не успеешь, как опять окажешься на лесном походном биваке в окружении столь милых сердцу собак и ватаги охотников.

На этот раз, кроме Нартова Петр пригласил и двух братьев Блюментрост, Лаврентия и Ивана. Оба они считались лейб-медиками, но младший, Лаврентий Лаврентьевич все больше уделял внимание академии, где являлся президентом. Мысль пришедшая ему ночью не давала покоя, и он хотел как можно быстрее начать ее развить.

Ровно в семь часов пополудни, все трое уже ожидали в гостиной, когда молодой император соизволит их принять. Петр ворвался в помещение как вихрь, очень в этот момент напомнив собравшимся своего деда. Разумеется статью он пока до него не дотягивал, хотя и имел довольно высокий рост для своего возраста. наличествовали длинные, по плечи, волосы, но и те отличались будучи светлыми и забраными в хвост, чего никогда не делал покойный император. Но порывистость, быстрота движений, темперамент, и чуть дергающаяся правая щека, горящий взор… При всем внешнем различии, схожего было очень много.

— Господа, рад вас приветствовать.

Все трое, поспешили отвесить церемонные поклоны, выражая свою полную готовность исполнить любую волю императора. Чем тот не замедлил воспользоваться, увлекая посетителей за собой обратно в кабинет, из которого только что появился. При входе они раскланялись с академиком кафедры высшей математики академии Якобом Германом. Сейчас как раз закончился его урок. Загоревшись страстью к учебе, Петр пожелал учиться у лучших светил находившихся в России. А где им быть как не в Академии Наук и Художеств.

— Рассаживайтесь, места всем хватит, — Петр повел рукой, предлагая выбирать любое приглянувшееся место. — Итак. Начнем по порядку. Иван Лаврентьевич, я приказывал провести консилиум, относительно состояния здоровья всех важных персон, в частности входящих в сенат. Сделано ли?

— Фсе исполнено ф точности, фаше феличестфо. Кансилиумом назначены лечения и профилактические мероприятия.

— Особых опасений по поводу чьего-либо здоровья нет?

— Нет, фаше феличестфо. Однако, хуже фсех обстоят дела у генерал-прокурора Ягужинского. Но если он будет следофать рекомендациям сфоего медикуса, ничего страшного приключиться не должно. Однако, господин генерал-прокурор…

— Будет исполнять все, что ему велит медикус. А как дела у Головкина?

— Годы берут сфое, но он фсе еще крепок, хотя и страдает подагрой. Однако, он не перегружает сфой организм, подобно Ягужинскому.

— Ясно. Теперь доложи о твоих успехах с оспой. Улыбаешься. Улыбаешься, немецкая душа. Ну!? — У Перта даже глаза загорелись и он невольно подался вперед, оперевшись грудью на заваленный различными бумагами, учебниками и тетрадками, рабочий стол.

— Результаты фесьма обнадеживающие, фаше феличестфо.

— Да? А если судить по тебе, так не просто обнадеживающие, а одержана полная виктория.

— Я не могу этого утферждать, фаше феличестфо. Слишком мало времени для профедения фсесторонних исследофаний. Но кажется. Только кажется, это не окончательно, фаше феличестфо. Средстфо способное защитить людей от этого настоящего бича челофечестфа найдено. И как я фам гофорил, фсе решил случай. Мне удалось прифести ф целостности образец лимфы[Лимфа — Представляет собой прозрачную вязкую бесцветную жидкость, в которой нет эритроцитов, но много лимфоцитов. Выделяющаяся из мелких ран лимфа называется в просторечии сукровицей.] из пустулы той дефочки. Нашел я материал и здесь. Но именно перфый образец и его произфодные дают наиболее мягкое протекание болезни, и по срокам, и по общему состоянию зараженных.

— Все же есть!

— Фаше феличестфо, не стоит торопиться. Процесс научных изысканий фесьма долог, а здесь идет речь о челофеческих жизнях. Я ничего не утферждаю. Нужны дополнительные исследофания.

— И когда ты будешь готов дать окончательный вердикт?

— Не ранее чем через год.

— Еще год!?

— Фаше феличестфо…

— Вот же заладил! Сколько испытуемых уже было?

— Дфести дфадцать три челофека. Из них, сто дфенадцать инфицированы лимфой 'Алена'. Так зофут ту дефочку.

— А отчего не свое имя-то дал?

— Если ф научных кругах посчитают…

— Ладно, ладно, то дело твое. Умершие есть?

— Среди испытуемых другой лимфой, один. От лимфы 'Алена', нет.

— А при нынешней вариоляции, кажется двое на сотню?

— Та, фаше феличестфо.

— Так чего же тебе еще надо?

— Нужны еще испытуемые и наблюдения.

— Ладно. Получишь все потребное, — наконец сдался Петр не в силах переубедить медика.

С 'добровольцами' для опытов Блюментроста проблем не было никаких. Петр попросту распорядился предоставлять в его распоряжение осужденных за преступления. Рисковать жизнями добропорядочных людей он все же поостерегся. Кто знает, как оно все обернется. А каторжане и так мерли часто и по многу, в том числе и от оспы. Так же, глядишь, подольше потрудятся на благо России, за грехи свои тяжкие. Да и условия в бараке доктора куда как приличные, и работ никаких.

Единственное неудобство, необходимость постоянно держать возле того барака сильный караул. Все же каторжане. Но этим пожалуй они и ограничивались. Петр как и обещал, предоставил в распоряжение лейб-медика все потребное.

— Иван Лаврентьевич, ты подумал насчет того, чтобы занять кафедру практической медицины в академии?

— Подумал. Но. Фаше феличестфо, у меня никак не достанет на это фремени. Мои изыскания, работа в медицинской канцелярии, обустройство аптек как обычных так и с приходящими больными. Фсе это отнимает слишком много фремени, и я не смогу по настоящему отдаться делам академии.

Что же, звучит вполне обоснованно. Но Петру отчего-то казалось, что основная причина не в этом, а в младшем брате, являвшемся президентом академии. Быть в подчинении у Лаврентия Лаврентьевича, Ивану Лаврентьевичу не блажило. Сейчас же они считай на равных и каждый при своем деле. Впрочем, прав медикус, не дело нагружать одного человека сверх всякой меры.

— Теперь с тобой, Андрей Константинович. Признаться, вчерашний разговор меня сильно озадачил и раззадорил. А главное, возмутил. Человеку с такими талантами точно нечего делать на монетном дворе. Туда уже ушел приказ под моей подписью и ты откомандирован в мое распоряжение. Но запирать тебя в токарне деда с парой тройкой учеников, это небывалое расточительство. Лаврентий Лаврентьевич, как мыслишь, сможет ли Андрей Константинович стать достойным академиком кафедры механики.

— Думаю, что достойней человека найти трудно, ваше величество, — не поднимаясь со своего стула, президент академии умудрился сделать почтительный поклон.

Вот же. Вроде два родных брата, от одних родителей, а подиж ты. Иван Лаврентьевич говорит с ярко выраженным акцентом, как истый немец, словно и не родился в Москве. Наверное все дело в разнице возраста. Иван Лаврентьевич рос в то время, когда немецкая слобода в Москве была более замкнутым мирком. А Ларентий Лаврентьевич родился не просто на пятнадцать лет позже, а уже в другую эпоху. Акцент у него конечно же присутствует, все же немецкая слобода оставила свой отпечаток и на нем, но уже более мягкий и уж буквы-то он все выговаривает правильно.

— А как там ваши академики, не заклюют? Братия у вас особая. Знаю я, что приказ мой выполните, но так же слышал, что отношение к тем, что с сильной протекцией, особое. Не хорошее отношение. А ему нужно работать, а не с кознями разными бороться. Поэтому давай как на духу, примут его иные академики и преподаватели или за выскочку посчитают.

— К господину Нартову относятся как к великолепному механику, мастерство свое постигшему наилучшим образом и привнесшему в развитие механики много полезного. Уверен, что говорю сейчас от имени всех — такому назначению мы будем только рады.

— Тогда сам и приглашай. Думаю меня все же от греха подальше, лучше туда не вмешивать.

— Я все понял, ваше величество.

— Андрей Константинович, а ты там не робей, если тяжко будет, сразу ко мне. Я тебе отдельную мастерскую устрою, да обеспечу всем потребным по самую маковку, пусть тогда обзавидуются.

— Думается мне, Санкт-Петербургская академия и без того обеспечивается всем потребным не в пример лучше, иноземных академий, — улыбнувшись возразил Нартов.

Сложно спорить. На детище Петра Великого средств никогда не жалели, даже в годы беспутства его внука, потому как это одна из черт лица государства. Жаль только там до сего момента был лишь один из числа рожденных в России, Блюментрост, президент академии. Ну да ничего, вот теперь еще один академик появится.

Закончив разговор касающийся всех троих, Петр отпустил Блюментроста и Нартова. Первый вышел в гостиную поджидать младшего брата, второй тут же направился в токарню, так как свое личное время, отводимое на отдых, император хотел посвятить изучению токарного дела. Не сказать, что он прямо-таки воспылал страстью к работе на этих махинах, но желание поближе ознакомиться и уметь с ними хоть малость обращаться присутствовало.

— Я тут с учителями своими беседы имел, да тишком разузнал, что и к чему, — когда они остались наедине, угрюмо начал Петр. — Что же это творится, Лаврентий Лаврентьевич? Бегут академики и иные ученые из академии. Вон Якоб Герман сказывает, что контракт продлевать не хочет, иные думают так же. Кафедра химии и практической медицины без академика пребывает, потому как желающих ехать к нам нет и из местных никто на то место не зарится. И это при таком-то жаловании! Академикам платят от тысячи до полутора тысяч рублей в год, нигде такого нет, а желающих не находится. Не объяснишь?

— Право, ваше величество…

— Ты словоблудство-то для других прибереги. Хорошо было, когда я про свой долг позабыв предавался охотничьим забавам? Молчи. Все одно правду не скажешь. А я отвечу. Плохо. По сей день не пойму как все не порушилось. А все от того, что тело без головы жить не может. Отруби руку, выживет, а вот без головы никак. Ну я-то по глупости и по малолетству, но ты-то взрослый муж. Как можно было отстраниться от всего, и дела академии полностью передать в руки Шумахера,[Шумахер Иван Данилович — немецкий и российский ученый, секретарь медицинской канцелярии, директор Петербургской библиотеки Академии наук. Многие академики и ученые академии подвергались его преследованиям. Немалая часть иностранцев, по его вине не стали продлевать контракт и оставили академию, как и Россию в целом.] коий прямо-таки измывается над преподавателями и академиками.

— Но ваше величество, его поведение объясняется нападками со стороны академиков. Они далеко не так святы, как хотят казаться.

— Если из-за одного, пока никак особо себя не проявившего, Российская наука теряет нескольких, коих имена знают по всей Европе, то по моему выбор очевиден. Значит так. Приказ о передаче полномочий Шумахеру отменить. Все бразды правления взять в свои руки. Навести в академии должный порядок, дабы работа проистекала на должной высоте.

— Так что же мне гнать его?

— Придется, так гони. Герман, Бильфингер, умы способные принести много пользы России, вынуждены буквально бежать из-за нападок какого-то недоучки интригана.

— Не все академики настроены по отношении Шумахера враждебно. Многие с ним прекрасно ладят. Указанные же вами господа, сами далеко не ангелы…

— Возможно. Мне ведомо не все, что творится в академии. Тут ты прав, Лаврентий Лаврентьевич. Но я знаю одно. Ты либо наведешь в академии порядок, либо ответишь по всей строгости. Не надо набираться храбрости и просить отставки. Не получишь. Сумел все разладить, сумей и собрать в кучу, вначале у тебя прекрасно получалось, пока ты не обленился и не свалил свои обязанности на Шумахера. Дед мой мечтал, чтобы эта академия заняла достойное место в ряду иных европейских. Поверь, так оно и будет, даже если мне придется с тебя семь потов слить и все соки выжать. А теперь иди. О нашем разговоре никому говорить не следует. Всякое решение, которое ты примешь, от тебя исходить и будет. Мало того, я его приму, потому как напрямую в дела академии вмешиваться мне не след. Но спрошу по результатам.

— И как вы будете оценивать нашу деятельность?

— А ты я гляжу хочешь получить прямые указания? Так не будет их. Не знаю пока как я буду все оценивать, но то что это будет, не сомневайся.

Блюментрост должен был признаться самому себе, что Петр его не просто удивил, а даже испугал. Он вполне прилично знал молодого императора, так как будучи лейб-медиком общался с ним в прошлом. Ему была присуща прямолинейность и непосредственность, столь свойственные юному возрасту. Петр был довольно вспыльчивым, но эти вспышки ярости зачастую сменялись искренним раскаянием. Подобное не раз и не два случалось, к примеру, по отношении к тому же Остерману.

Сегодня же он увидел совсем другого человека. В начале разговора он вполне соответствовал своему возрасту, но постепенно становился все более взрослым, рассудительным, а в конце, когда они остались наедине, еще и жестким. Последнее ни в коем случае не имело ничего общего с его прошлой вспыльчивостью или упрямством. Строг и рассудителен, вот пожалуй два слова, которые могли точно описать сложившееся у Блюментроста мнение о государе…

Когда Петр вошел в токарню, то застал там Нартова, который уже успел преобразиться. Предусмотрительный и бережливый, ничего не скажешь. Кафтан и парик повисли на вешалке при входе и обернуты в небеленое полотно, сохраняя от пыли. А Петр-то все гадал, для чего это потребно. Оказалось все просто и скорее всего так было заведено еще при деде. Прислуга лишь поддерживала здесь все в чистоте, ничего не добавляя и не убавляя. На самом токаре легкая суконная куртка, полотняный фартук, такой что почти всю одежду прикрывает, да нарукавники с тесемками, которыми те к рукам прикрепляются.

Поджидая своего ученика, Нартов не бездельничал, а возился с махинами, приводя тех в надлежащий вид. Смазывал механизмы, прокручивал их, проверяя в каком они состоянии, и если требовалось регулировал, что-то подкручивая ключами. На какой именно махине остановит свой выбор Андрей Константинович не знал, а потому начал прямо с краю, с той самой махины, на которой Петр работав в вечер их знакомства. С ней он уже закончил, и возился вокруг второй.

— Я вижу, ты Андрей Константинович, без дела сидеть никак не привык, — с искренней и непосредственной улыбкой подростка, произнес Петр.

— Безделье мой враг, ваше величество. Я без работы киснуть сразу начинаю. Спасибо Александру Даниловичу, отослав меня от двора, не оставил без дела и пристроил на монетный двор. Будь иначе, прямо не знаю, как бы жил все это время.

— Ну, без дела всяко разно не остался бы.

— Да. Занимаясь токарным делом, я возможно имел бы куда больший достаток и не бедствовал бы. Да только такое дело мне быстро наскучило бы. Работать, только ради того, чтобы иметь возможность прокормить семью, мне не интересно. Иное дело создавать новые махины и сознавать, что труды твои на пользу отечеству потребны.

— Да, умел дед подбирать себе сподвижников, под стать себе, — вздохнул Петр.

— Так какие ваши годы, ваше величество, будут еще и соратники, и сподвижники. Все приходит со временем и зависит от того, чем ты жаждешь заниматься. Если решит человек предаваться праздности и пороку, потянутся к нему бездельники и дармоеды, возжелает трудиться на пользу отечеству, начнут вокруг собираться те кто готов жизнь свою положить в трудах. После смерти его величества все по перессорились в дым, и всяк на себя одеяло потянул, но при нем, как бы не ругались, в одном тягле были.

— А ты дерзок, Андрей Константинович. Но мне нравится, что не страшишься говорить прямо в лицо. Кстати, а как ты к деду моему обращался?

— Петр Алексеевич или государь, на то личное позволение имел.

— Вот и ко мне так же обращайся.

— Как прикажешь, государь.

— А вот так и прикажу.

— С чего начнем? — Указав в сторону махин, поинтересовался Нартов.

— Я так понимаю, махины в полном запустении и требуют по первости тщательного ухода.

— Так, государь. Годы простоя без дела сказались не лучшим образом. Страшного ничего не случилось и не случится еще долгое время, но коли на них работать, то стоит привести в порядок.

— Ну так, с того и начнем. Давай Андрей Константинович, ты за главного, а я за твоего подмастерья. Только с условием. Пока работаем с одной махиной ты мне о ней все обсказываешь. За одно и урок получится.

— Петр Алексеевич, боюсь, что у вас может случиться путаница. Та махина чрезвычайно проста в пользовании и по устройству. Остальные гораздо сложнее.

— А чем же тогда ты хотел меня сегодня занимать?

— Хотел показать возможности махин, что и какой можно делать. Начинать изучать механику потребно с другого. Так, с наскоку, ничего не получится.

— А ты не переживай, Андрей Константинович. Я способный. Это раньше к обучению имел предубеждение, а как распробовал, так учителя диву даются. И до этого куда как больше успел постигнуть, чем им думалось. Я уж по университетской программе обучаюсь и учителя сказывают, если меня в один ряд со студентами поставить, то в числе лучших окажусь. Врут наверное. Но уж не из последних буду, в том уверен.

Врут? Да нет, пожалуй не врут. В этом токарь убедился за время трехчасового общения с юным императором. Нартов испытывал по настоящему большое удовольствие от наличия такого ученика. В Петре чувствовался по настоящему талантливый молодой человек. Он без труда улавливал все, что ему рассказывал новоявленный наставник. Мало того, при обслуживании последней махины, Петр попросил Нартова помолчать и САМ разобрался как в устройстве махины, так и в принципе ее работы. Сам же сумел ту махину и обслужить, тут правда не обошлось без подсказок мастера, как и без его вмешательства. Все же, каждый механизм имеет свои тонкости и капризы.

— Фу-ух, управились, — выгибаясь и расправляя затекшие члены, довольно произнес Петр.

— Да Петр Алексеевич, теперь махины готовы к употреблению.

— Тогда сделаем так. Чтобы и тебя не отвлекать слишком часто от работы и мне не сводить все к одной только токарне, будем заниматься с тобой один раз в неделю, два часа. Скажем по вторникам, с семи до девяти вечера. Для начала думаю достаточно, а далее будет зависеть от того насколько в охотку войду. Но только не одно лишь токарное дело будем постигать, но механику вообще.

— Государь, у тебя и без того, все дни учебой расписаны. До семи вечера в учебе пребываешь. А тут еще два часа дополнительно. Может порядок обучения пересмотреть, коли уж механика не была учтена сразу?

— Нет. Ничего пересматривать не стану. Ты не переживай, Андрей Константинович, мое усердие от того не пострадает. Академиком мне не быть, да признаться к тому и стремления не имею, а образованным быть надлежит. Чтобы представление иметь. Для более глубоких познаний в науках есть академия, ученые мужи и их ученики, по их стопам идти вознамерившиеся.

— Как прикажешь, государь.

— Андрей Константинович, я о чем с тобой поговорить хотел. Объезжая мануфактуры и заводы, я отметил для себя, что те производства где во множестве используются махины, способны выделать куда больше, чем те где преобладает ручной труд. Взять сестрорецкие заводы, там всяких махин в избытке, которые позволяют, к примеру, разом обрабатывать по две дюжины ружейных стволов. Как мне объяснили, при таком же количестве мастеров, в ручную, оружейники способны выделать куда как меньше, раз в десять.

— То общеизвестно, Петр Алексеевич. Кстати, я знаю того, кто те махины придумал. Это сержант понтонной роты, Яков Батищев. Талант, светлая голова.

Петр, отерев руки тряпицей, вооружился своей книжицей, пером и сделал какую-то запись. Нартов сразу приметил эту привычку молодого императора. Как отметил для себя и то, что записи велись не скопом. Чтобы сделать ту или иную пометку, Петр каждый раз открывал нужную страницу, при помощи закладок из тесьмы. Получается, свои мысли молодой человек фиксировал не беспорядочно, а четко разделял, дабы не иметь путаницы.

— Так вот, Андрей Константинович, — вновь откладывая записную книжку, продолжил Петр, — побывал я и на ткацких мануфактурах и там дело сильно отличается от заводов. Вот к примеру, обтирание стволов на оружейном заводе, мне пояснили, что обрабатывать их на махинах получается лучше и быстрее, так как работа однообразная, требующая одних и тех же движений. Только человек может ошибаться, к примеру, слишком сильно надавить на деталь и камень сточит лишнее, или устанет. А махина ошибок не делает, так как работает одинаково и не устает. Единственно только требует должного догляда и умения обращения.

— Все именно таки и обстоит, Петр Алексеевич.

А ничего так, привычный к подобному обращению, еще при покойном императоре сноровку приобрел. Ни разу не стушевался и не сбился. Раз позволили обращаться по простому, так тому и быть.

— Вот я и подумал. Ведь ткацкий стан, он то же работает однообразно. Значит можно сделать так, чтобы махина сама ткала полотно, а ткач только догляд за ней имел. Тогда, полотна во много раз больше выткано будет. А потом, и ткачей потребно будет меньше, один вполне сможет приглядеть и за двумя махинами, а то и за тремя или четырьмя. Да даже если только за одной, такая махина куда больше наткет полотна, чем нынешние станы. Да еще на тех станах, где широкое полотно ткут, сразу по два ткача на одном стане работают, так как одному там никак не управиться.

— Хочешь, Петр Алексеевич, чтобы я такую махину измыслил?

— Понимаю, что ты токарь и тебе другие махины ближе, но вдруг. Это же, какая прибавка казне выйдет.

— Я токарь, то ты верно сказал. Да только в первую голову все же механикус. Я обязательно тем делом займусь, коли ты велишь.

— Сколь средств потребно сказывай не стесняясь, и к тому любых мастеров и мастерские привлекать можешь.

— Мастерские вроде и при академии не дурные, как и мастера. Но то потом видно будет. Тут ведь какое дело, Петр Алексеевич, махину-то я измыслю. В лепешку расшибусь, а измыслю, мне любая работа подобная этой только в радость. Да только измыслить ведь мало. Сам посуди. От одной махины толку никакого. Нужны сотни махин, так чтобы все ткацкие станы заменили. Значит, нужно будет налаживать их изготовление. А где? Получается, еще один завод придется ставить, чтобы те махины делать. А на тех заводах ставить другие махины, чтобы делать детали для ткацких.

— Надо, значит поставим.

— Так и те махины, нужно будет придумать и изготовить.

— Ну так это тебе и вовсе плевое дело, тем более не думаю, что что-то особое измысливать придется. Ведь не художества выписывать, они будут куда проще этих, что здесь стоят.

— Все так. Я только к тому, что не все так просто будет, как кажется на первый взгляд.

— Это-то я понимаю, Андрей Константинович. Как понимаю, что на том заводе можно будет и иные какие махины строить, для производства различного. Поэтому, думаю польза от него всегда будет. Этакий махина-строительный завод получится.

— Но трудность ведь не только в этом. Нужны будут мастера, чтобы на тех махинах работать, а значит их нужно будет либо зазывать из заграницы, либо своих обучать, причем в немалом количестве. Ткачей нужно будет по новой обучать, потому как махина она конечно на стан будет чем-то походить и иметь общее, иначе и не выйдет, но то будет уже махина и обычному ткачу с ней не совладать.

— Так пока построим махина-строительный завод, — как видно Петр уже утвердился в названии нового производства, — пока наладим постройку махин, ты с помощниками изготовишь несколько махин, пусть даже штуки четыре. Поставим училище ткачей и станем обучать народ. Там даже не ты можешь заниматься, а кто из твоих помощников.

— Но и это не самое главное, Петр Алексеевич. Все это стоит затевать ради того, чтобы продавать, а от того прибыток иметь. Но какой прибыток может быть, коли наши горе мастера должного качества добиться не могут. Вот взять ткани иноземные, отчего они так дороги? А потому что качеством выделки лучше. Чтобы нашим мануфактурам убытку не было, в России таможенные пошлины на ввоз иноземных тканей в половину от их стоимости подняли. Не будь этого, тогда они и стоили бы дешевле и народ их покупал бы, потому как за те же деньги лучше купить хорошее, чем то что поплоше. То покойный Петр Алексеевич еще умыслил, чтобы наших мануфактурщиков не задавили иноземные. А наши и рады стараться, ничего не делают, чтобы качество повысить. От того, их товары только в России и продаются, дорога заграницу им заказана, так как в убыток та торговля будет. Или на казенные заказы расчет имеется. Та же парусина, сукно, кожаные изделия — закупаются казной для армии и флота, и только для них и производятся. Железо делать и изделия из него мы научились не хуже иноземцев, а вот в мануфактурном деле изрядно отстаем.

— И в чем ты видишь причину?

— Доподлинно мне не ведомо, так как я тем вопросом специально не занимался. Но мнится мне, что причин тут несколько и все они важные. Одна из них в том, что хозяева мануфактур не следят за качеством, мол и так сойдет. И сходит. Принимают чиновники товар недоброго качества. Другая, в недостатке мастеров своего дела. Вчера крестьянин у сохи стоял, сегодня приписали к мануфактуре или заводу и он работным стал. А ведь толком-то и не обучили, потому как за один день тому не обучишь. Да и учиться у людей особой тяги нет. Зачем, коли и так сойдет. И интерес у них отсутствует. Есть конечно те, кому работа в радость, да только мало их, очень мало. Крепостному-то разница невелика, дадут на прокорм, чтобы с голодухи ноги не протянул и будет. А наемных работных людишек, дело свое знающих, совсем мало. Далее, стан тот уж расшатан, едва не разваливается и ремонта изрядного требует или вообще замены, но хозяин делать того не спешит, потому как траты лишние. А так, стан работает, товар хоть и плохонький выдает, но копеечку приносит. Сырье доброе дорого стоит. А так, закупил плохонькое, а продал как сделанное из доброго. Вот и выходит, что даже если у тебя все выйдет, не изменив отношения людского к делу своему, ничего не толкового не получится. Разве только завалишь всю Россию тканями, да склады парусами. Единственно только подешевле товар станет. Но того прибытка казне, когда бы ткани заграницу поехали, не будет.

— Угу, — быстро делая записи в книжке, угрюмо пробурчал Петр. Закончив же, вновь поднял взор на Нартова, — Я понял. Но то не твоя забота, Андрей Константинович. Ты главное сделай махину, чтобы она доброе полотно могла выдавать, остальное мое дело. А за слова твои спасибо. Признаться, по первости мнилось, что все куда как проще, а как копнешь малость, так впору за голову хвататься. Но и отступаться не буду, в том перед Господом нашим и людьми обет давал.

— Уверен, государь, что ты добьешься успеха.

— Как ты сказывал, в лепешку расшибешься, а машину измыслишь?

— Так, государь.

— Вот и я расшибусь, а своего добьюсь. Да, раз уж у нас речь о том зашла. Я тут подумал, а ведь и шьют одежду то же одинаковыми стежками, и то же работа состоит из одних и тех же движений. Как, осилишь швейную махину?

— Давай сначала с ткацкой разберусь, а там и за швейную возьмусь. А может студенты подберутся толковые, тогда вместе над обеими махинами работать начнем. Я помнится, первую свою махину в двенадцать лет смастерил. Глядишь, родственная душа найдется.

— Вот и договорились.

* * *

Высок, крепок, широк в кости, обветренное волевое лицо, уже покрытое морщинами, цепкий взгляд, в котором легко угадывается недюжинный ум, помноженный на богатый жизненный опыт. Иначе и быть не может, потому как сидящему перед ним мужчине никак не меньше пятидесяти. К этому возрасту мужчина уже вполне состоялся как личность и сумел чего-то достигнуть, если есть к тому способность. Бывает конечно и иначе, но очень редко и зачастую благодаря какому-нибудь счастливому случаю.

Яков Тимофеевич Батищев,[Яков Батищев — сержант преображенского полка, изобретатель механизмов не имевших аналогов в мире. При его непосредственном участии было в значительной мере упрощено и механизировано производство на Тульском оружейном заводе. Под его руководством был переоснащен Охтинский завод, и построена плотина на реке Охта. Более подробные сведения отсутствуют.] вот он каков, сержант понтонной роты, самоучка и самородок в деле механики. А кто разбрасывается самородками? Правильно, либо не знающий ценности подобного приобретения, либо человек слишком богатый. Петр не считал себя ни тем и ни другим. Ценить таланты людей, как он надеялся, он умел. Касаемо же богатства…

Да чего уж, богата земля русская талантами, да только ты поди еще найди тот талант, затерявшийся где-то среди миллионов подданных. Он может от бога мастер, но уродился в каком-нибудь сельце Привольном и все его помыслы направлены лишь на то, чтобы отработать барщину, вспахать свой надел, да на молитву, чтобы ниспослал Господь урожай, иначе семья с голоду ноги протянет. Иные даже в такой ситуации творят что-нибудь, облегчая свой труд или принося пользу барину. Но кто отпустит его из крепости? Уж не барин это точно. Да завтра издай указ о том, чтобы людей с талантами направляли в столицу, так барин лучше разнесет в клочья придумку крепостного, всучит ему в руки древнюю соху и загонит на пашню.

Так что, как ни богата земля русская самородками, скрыты они, что золото, под толщей пустой породы. И проявить себя от того могут очень и очень не многие. Но бывает и вот так, как с Яковом Ивановичем. Попал на службу по рекрутской повинности, да был примечен кем-то из сподвижников государя. Повезло ему, как повезло и России, так как явился свету еще один талант.

Петр, усадив Батищева на стул перед своим столом, слушал его с нескрываемым вниманием. Он хотел убедиться в том, что этот человек действительно настолько талантлив, как о нем говорил Нартов. Василий то же расстарался и собрал всю доступную информацию. Что и говорить, выясненное им внушало уважение. Правда от Миниха поступила иная, противоречащая вызнанному информация. Так, он не так давно отстранил Батищева от работ по реконструкции Охтинского завода, ввиду того, что тот не справлялся с возложенной на него обязанностью. Сержант Батищев вновь вернулся в Ораниенбургский батальон, в свою понтонную роту, для дальнейшего прохождения службы. Вот теперь Петр и старался составить свое личное мнение об этом талантливом человеке.

Нет, не так. Последние полчаса он просто слушает то, как увлеченно рассказывает Батищев о своем любимом деле. В том, что он не ошибся, юный император убедился очень скоро. Но… Таких людей можно слушать бесконечно долго, даже если ты ничего не смыслишь в предмете. Ты просто не в состоянии оторваться от рассказа по настоящему разбирающегося и знающего свое дело человека. А Петр, с некоторых пор, открыл в себе некую, нет не страсть, но сильную тягу ко всякого рода механизмам. Он даже влез в дедовскую библиотеку, надо заметить довольно обширную по направленности и богатую по насыщенности. Господи, чем только не увлекался покойный император.

— Ты уж прости, Яков Тимофеевич, но чувствую, если тебя не остановить, то ты можешь вещать и до утра. А у меня есть еще дела, да и завтра поутру на занятия. Ты-то вон, уж мастер своего дела, а мне еще очень многому нужно учиться, — все же решил остановит казалось бы нескончаемый поток Петр.

— Хм. Простите, ваше императорское величество. Увлекся я что-то, — Батищев поднялся и четко по военному встал во фрунт, — Разрешите идти, ваше императорское величество.

— Ты куда собрался, Яков Тимофеевич, — Петр даже брови вскинул от удивления. — Нешто решил, что мне захотелось сказочку на сон грядущий послушать? А ну садись. Ишь хитрец выискался. Весь вечер вещал как соловей, слова вставить не дал, а теперь — разрешите идти.

— Так… Хм… Ваше…

— С этой минуты, Петр Алексеевич или государь. Понял ли?

— Так точно!

— Да не ори ты, не на плацу. Оглушил. Садись, кому говорю.

А вот этот с дедом накоротке не был. Вон как робеет, хотя и сидит перед ним совсем еще юнец. Правда, тот вьюноша император самодержец, а потому старый солдат со всем политесом. Ничего, старина, привыкай. И лучше побыстрее. Господи, ну чего вы все такие старые-то, того и гляди богу душу отдадите, а иных-то и нет. Даже если и есть, кто их искать будет? Не император же. Так что смену себе подготовьте, седовласые умы. А где ее готовить? Правильно. Либо в академии, либо на ратном труде. Ну, в академии Нартов пусть старается, а вот Батищев…

— Знаешь ли, Яков Тимофеевич что такое пенька?

— Знаю конечно, — с некоторым удивлением ответил Батищев.

— А вот и не знаешь, — уверенно возразил Петр. — Пенька это основной товар, который идет на экспорт от нас заграницу. Полтора миллиона пудов, пятая часть доходов казны от торговли, не шутка. И в основном в Англию, которой сколько не пошли, а все мало будет, потому как пенька это в первую очередь разные канаты, тросы, да паруса. На оснастку только такелажа одного не самого большого корабля, тратится до двух с половиной тысяч пудов пеньки. Но кроме этого, у нас с удовольствием покупают и сами канаты. Надеюсь не нужно объяснять насколько разная цена у пеньки и канатов? Но сейчас мы продаем лишь малую часть продукции канатных мануфактур. Причина в том, что переработать всю пеньку мы просто не в состоянии, но и терять доходы то же не хочется, казна прямо-таки в плачевном состоянии. Как начну думать о том, так и сон не идет, — последнее Петр сказал с такой кислой миной, будто у него зуб разболелся.

— Прости государь, но я-то тут как помочь смогу. Разве только поставишь меня на строительство новой канатной мануфактуры, — растерянно произнес Батищев. — Дело оно мне конечно незнакомое, но съезжу, посмотрю, примерюсь, глядишь и сумею построить. Если я правильно тебя понял.

— Правильно, да не совсем, — хитро улыбнулся Петр. — Вот тебя на Тульский оружейный завод отправили, так ты там не стал по старинке строить, а свое измыслил. На Охтинском заводе, то же углядел, как можно все переделать к лучшему. Во-от, теперь вижу, что понимаешь. Все именно так, да опять не так. На мануфактуру ты поедешь, а нужно так и не на одну. И торопить я тебя не стану. Но только ты должен будешь измыслить мне не канатную мануфактуру, а завод. Такой завод, чтобы при том же количестве народу, что и на обычной мануфактуре, он мог выдавать в пять раз большее количество канатов. Словом, все что только возможно, должны будут делать машины. Года тебе хватит?

— Не знаю государь. Оно ведь как-то само находит. Вот гляжу на работу, и вдруг вижу, как оно должно быть, если механизм какой применить, а потом уж додумываю мелочи. Коли озарит, то… А как нет, так…

— То-о. Та-ак. — Передразнил сержанта Петр. — Не того человека я перед собой видел когда ты здесь соловьем заливался.

— Так…

— А вот Нартов, когда я ему свою просьбу о другом высказал, ответил, что расшибется в лепешку, а сделает. Еще и тебя нахваливал.

— Гхм. Год, государь, самое большее и я все сделаю. Вот только получится ли запустить за то время и завод, сомневаюсь.

— Вот это уже другое дело. Ты главное махины измысли а там уж мы разберемся, — 'тем более денег на строительство этого завода пока и нет', уже додумал Петр. — Кстати, пока будешь думать, вот тебе еще одна идея. Ты же по вододейственным махинам мастер признанный.

— Так, государь.

— Глянь на это.

С этими словами, Петр положил перед Батищевым раскрытую книгу, с яркой картинкой, на которой была изображена какая-то странная иноземная ладья. Видно, что древняя, а чья не понять. А еще у нее по борту три водяных колеса, да вроде как быки или коровы на борту.

— Не понимаешь. Это либурна, древнеримский военный корабль. Как следует из этой книги, он ходил по морю не с помощью весел, а с помощью вот этих водяных колес, которые получаются уже гребными. Колеса те в движение приводятся быками. Все новое, это хорошо забытое старое, Яков Тимофеевич. Я усомнился в правдивости этого, но мой учитель истории древнего мира, англичанин к слову сказать, поведал мне, что не так давно лет сорок назад брат покойного короля Карла второго построил подобное судно, в движение его приводили восемь лошадей, вращающие ворот, от которого вращались два вот таких колеса по бортам. Он утверждает, что это судно было способно буксировать большие военные корабли и долгое время использовалось в порту.

— Хочешь построить такой военный корабль, государь?

— Да зачем мне военный корабль. Хотя подумать-то конечно можно. Но я о другом. Как у нас купцы основные товары возят?

— По рекам.

— Верно. Ну как вниз по течению, так ничего получается. А как вверх, так просто беда. Я узнавал, так мне сказали хорошо если бурлаки пятнадцать верст за неделю одолевают, а то бывает и не больше десяти. А что если вот такие суда пустить, да к ним еще и причалы подцепить. Оно и быстрее получится и больше за раз увезти выйдет. Торговлишка оживится, это раз. Казне прибыток, коли те суда казенными будут, или даже на казенных верфях делаться станут, это два. Да еще и сколько народу высвободится, которые силы свои кладут на бурлачестве, это три.

Нда-а. Кто бы мог подумать. То к делам государственным ни на шаг приближаться не хотел, а теперь… Ну прямо Иван Калита, да и только. Но мысль до чего интересная. У Батищева даже дух захватило, едва только представил, сколько времени ему предстоит провести не на службе скучной, а при деле интересном.

ГЛАВА 7

Обстановка мягко говоря угнетала. Впрочем, как и во всех остальных коллегиях. Петр поочередно бывал в каждой из них. Как так случилось, что берг-коллегия оказалась в конце списка, он объяснить не мог. Само как-то вышло. Просто посещение того или иного присутственного места, не было связано с каким-то плановым обходом. Просто, по мере возникновения того или иного вопроса или интереса, Петр направлялся в нужную коллегию. А так как для занятия государственными делами с личным участием он выделял только один день, все остальные посвящая учебе, то и добраться до сюда вышло только теперь.

Впрочем, наверное все же все зависело от интересов. Если в иные места он ходил только для того, чтобы ознакомиться и иметь определенное представление, то были места куда он направлялся целенаправленно. Так например медицинская канцелярия удостоилась трех его посещений. Хотя императору удалось застать на месте ее начальника Блюментроста только один раз, против ожидания общественности, это не вызвало неудовольствия императорской особы.

Дважды он был в мануфактур-коллегии. Причем во-второй раз Петр прибыл туда целенаправленно, и при этом был явно раздражен. Еще больше его расстроили правдивые ответы на поставленные вопросы. Если у президента и было желание укрыть или завуалировать хоть что-то, делать этого он не стал, больно уж внушительно в этот момент выглядел юный Петр.

После его отбытия, чиновники только облегченно отерли выступившую испарину, уж больно Петр напомнил своего деда. Вот только в отличии от него, он не кричал, не гонял чиновников дубиной, не грозил карами. Но его ледяное спокойствие и твердый взгляд, нагоняли не меньшее почтение и трепет, а ведь мальчишке только пятнадцатый год. Что же будет дальше.

Едва придя в себя после грозного посещения, служащие коллегии, чуть не всем скопом, с перьями наперевес, набросились на листы бумаги. Времени было слишком мало, сроки император ужал до предела. Вызвать всех владельцев мануфактур в столицу, при том, что имелись и весьма удаленные предприятия, а самих лиц вполне могло и не оказаться на месте, не такое уж и простое дело.

Вот, после посещения мануфактур-коллегии, Петр и направился прямиком в берг-коллегию, расположенную в отделении, в совсем даже не представительного вида здании. Вообще, Петра слегка раздражало то обстоятельство, что коллегии в некотором роде, были разбросаны по столице. А ведь куда удобнее, если бы они были сосредоточены в одном месте.

Впрочем, здание двенадцати коллегий в настоящий момент строилось. Но когда это строительство будет закончено, было абсолютно не понятно. Как объяснили Петру, неразбериха началась в тот момент, когда возведение здания отдали на откуп самим коллегиям. Потому и строили огромное здание, из двенадцати идентичных трехэтажный секций, с переменным успехом. Скорее всего, и ввод зданий в эксплуатацию произойдет не одновременно…

Но несмотря на одну общую черту всех коллегий, а в частности убогость обстановки, Петр обратил внимание на это именно здесь. А может, берг-коллегия в этом плане все же переплюнула все остальные. Кстати, в плане чистоты и порядка в общем ряду выгодно отличалась медицинская канцелярия. Здесь же… Грязный пол, с кипами различных бумаг, порченая мебель, обтертые стены, заросшие паутиной потолки, горы свернутых в трубочку документов, разложенных по полкам, напоминая собой поленницу дров. Изгвазданные в чернилах столы, заваленные как бумагами, так и засаленными толстыми книгами. У одного из писарей вместо чернильницы дно от битой стеклянной бутылки, все перья неестественно грязные и истрепанные.

Все это дополнялось тем, что в двух, не особо больших комнатах, за четырьмя видавшими виды столами, работали сразу восемь человек. Третья комната предназначалась для президента и вице-президента коллегии. Там же проводились совещания коллегии, а в углу примостился столик секретаря. Внешний вид работающих здесь чиновников, оставлял желать лучшего. У шестерых одежда старая, потасканная, а один из них, мужчина лет пятидесяти, так и вовсе одет чуть не в рубище.

Нда-а. Картина в принципе везде одна и та же, но отчего-то именно здесь она резанула взгляд особо. Берг-коллегия, подопечные которой отличаются состоятельностью, в особенности уральские заводчики, представляла собой резкий контраст. Надо будет все же обратить на состояние дел с размещением присутственных мест особое внимание. Все же это одна из черт лица государства. Взять бы строительство под особый контроль, да только в казне денег нет. Каждая коллегия изыскивает средства по мере сил и возможностей.

Пройдя на место президента, Петр разместился на неожиданно удобном стуле. Вот о себе любимых начальники никогда не забывают, а о подчиненных… Юноша видел, что одна из ножек стула служащих, в общей комнате, была обильно перемотана веревкой. Сидеть на таком, все равно, что моститься на сухом и потрескавшемся суку.

Беседа с президентом, Зыбиным, заняла совсем немного времени. Петр высказал ему свое пожелание, вызвать всех заводчиков в столицу, на прием к императору. После этого приказал подать кое-какие интересующие его сведения. Видя, что все команды дублируются тому самому мужчине в рубище, оказавшемуся архивариусом, Петр отправил президента и остальных, исполнять поручение.

— Как звать?

— Ваш покорный слуга, Рябов. Иван Пантелеевич, архивариус берг-коллегии…

— Иван Пантелеевич, а отчего у тебя такой затрапезный вид? — Не без любопытства поинтересовался Петр.

Рябов попросту впал в ступор. И не поймешь отчего. То ли, внимание государя к его скромной персоне, тому виной. То ли, вопрос был из разряда тех, что вызывал у него крайнюю степень стыда. Вон и покраснел сразу как рак. Но вопрос задан и император, смотрит на него с вниманием.

— Гхм… Так… Ваше императорское величество, у меня пятеро деток…

— И что же, это достойная причина? Вон остальные, хотя одежда и не новая, но вполне достойно выглядят, себя блюдут. Или у них жалование побольше будет?

— Хм… Э-э… Гхм…

— Иван Пантелеевич, тебя ведь император спрашивает, а ты только мычишь.

Ошибка. Теперь мужчина и вовсе впал в ступор не зная что и ответить. Наконец набравшись смелости, Рябов едва выталкивая из горла слова, и практически не шевеля губами, заговорил. Впрочем он не изменил себе и остался немногословным.

— Поменьше… Но это от моей неопрятности и бестолковости.

Бестолковый архивариус в столь значимом учреждении? Ладно. Пора к делу. Оно с одной стороны, забавно наблюдать за тем, как кто-то мнется и млеет в твоем присутствии. Раньше Петр еще и проказу какую учинил, и далеко не безвинную. Но тут, неожиданно для самого себя, только вздохнул и потребовал представить ему бумаги касаемые заводов и месторождений различных руд Урала и Сибири.

Вот именно это и была основной причиной его сегодняшнего посещения Берг-коллегии. После болезни с ним приключались странные дела и довольно часто. То сны, какие-то яркие, четкие и осознанные. Нередко проснувшись он уже знал, как следует потупить в той или иной ситуации, хотя зачастую и не помнил, что именно ему приснилось. А бывало, странное случалось и наяву. Взять то же случай на охоте, когда вместо оцепенения или бегства, он уверенно двинулся навстречу опасности, что в итоге спасло как его жизнь, так и жизнь Михаила Барабанова, того самого гвардейца.

Кстати, он уже Мальцов, дворянин, владелец деревеньки под Санкт-Петербургом, где сейчас хозяйничает его жена. Сам ветеран, замер снаружи вместе с денщиком Василием, у входной двери, они сопровождают Петра во всех выездах и находятся при нем неотлучно. Как и шесть гвардейцев, но эти меняются, чередуя службу и отдых.

Так вот, берг-коллегию Петр посетил по наитию, так как иных причин и не было. Нареканий к качестве производимых товаров, подопечными коллегии у него не было, чего не сказать о мануфактур-коллегии. Но сегодня поутру, он понял, что ему просто необходимо посетить владения Зыбина. Мало того, у него даже наметился целый ряд вопросов которые он хотел если не просветить, то уж разобраться точно.

По мере того, как он изучал документы, у него появлялись дополнительные вопросы. Он требовал те или иные бумаги и сведения. Опять вчитывался и… Вопросов становилось все больше и больше. Начав с одной бумаги, он уже завалил ими весь стол, организовав такой маленький или все же не очень, кавардак. Впрочем, он точно помнил куда и какую бумагу положил, а главное, что в них указано. Поэтому, если нужно было что-то уточнить он без труда выуживал нужный документ или книгу, перечитывал, сличал, делал короткую запись у себя в записной книжке и вновь возвращался к работе.

При этом он сыпал уточняющими вопросами, гонял за требующимися бумагами Ивана Пантелеевича, который несмотря на возраст приближающийся к старости, выказывал изрядную подвижность. Неопрятный? Может быть. Бестолковый? Ну уж вряд ли. С получением первой бумаги и ответа на первые вопросы вышла некоторая заминка. Но в процессе работы, оказавшись в родной стихии, Рябов перестал тушеваться и мямлить, отвечал четко и по сути, был подвижен и предупредителен. Петр ничуть не сомневался, что в этих бумажных завалах никто и никогда не разберется. Но он ошибался. Иван Пантелеевич безошибочно и без проволочек представлял все потребное, а главное был в курсе содержимого всего, представленного императору.

— Иван Пантелеевич, ну а теперь-то ответишь, мне отчего такой умный и знающий свое дело человек, имеет столь затрапезный вид? Господи, да ты же только что был просто огонь. А теперь опять мямлить собрался. Отвечай честно, слово даю, все останется без последствий. Иван Пантелеевич, тебе только что сам император слово дал. Ты вообще понимаешь, что происходит?

— Простите, ваше императорское величество. Но что я могу ответить. Вы позволите мне удалиться на одну минуту? Это только ради того, что бы ответить на ваш вопрос, — тут же поспешил оправдаться архивариус.

— Ну иди, — разрешил Петр.

Рябов вернулся даже раньше назначенного срока. Найти пару тройку документов, которые он внес, для человека с его навыками не составляло труда. Но вот вместо того, чтобы дать четкий ответ, предлагать императору самому читать… Однако, Петр опять сдержался, глядя на стоящего напротив него, понурившегося Рябова. Ладно. Пусть так.

Предполагая, что документы уложены в нужном порядке, Петр начал ознакомление с верхнего. Ох как интересно! Нет, это решительно интересно! Ну дед! Ну… Просто нет слов. А впрочем, чему тут удивляться? Вечный недостаток средств, огромная армия съедающая больше половины бюджета. Кстати, казна пуста и ныне. Поговаривают, что дед все же оставил некий запас и даже доходы при нем, превышали расходы.

Но похоже, за время его отсутствия по растащили ее. Даже от конфискованных миллионов Меньшикова следа не осталось. Тряхнуть бы Долгоруковых. Нельзя. Никакая прибыль не возместит того, что может начаться, все же на престоле он устроился еще довольно непрочно.

Ладно. Итак. Из документов следовало следующее. Денежное содержание чиновников было если не на приличном уровне, то вполне на удовлетворительном. Помимо жалования им полагалось еще и хлебное довольствие. Но это вначале. Указ Петра, деда получается, от 1723, что в случае невозможности изыскать деньги в достаточной мере на более нужные статьи, брать их из окладов чиновников, разложив эту сумму на всех служивых людей по империи. А вот эта бумажка свидетельствует, что четверть жалования и хлебный оклад были отобрали в тот же год. Годом позже еще один указ, урезающий оклады чиновников вдвое. Опять указ, ого это уже при нем, о прекращении выплаты окладов, в том числе и хлебных мелким чиновникам, которым предстояло кормиться от дел своих. А вот это тоже интересная бумага, расписка о том, что чиновник обязуется, в случае надобности, вернуть полученное жалование в казну.

И вот этих чиновников, в том числе, согласно уже его указа, должны будут штрафовать на пять рублей от каждого прижитого. И тех кто дает мзду, то же к ответу. А за что? Они получается не мзду дают, а вовсе подаяние преподносят. Ох как интересно в империи российской все устроено. Все же не зря, он сюда сегодня добрался и несколько часов кряду просидел за кипой бумаг. И не знал, но как чувствовал.

— Хм. И как же народец не разбежался-то, и продолжает служить, а Иван Пантелеевич?

— Так бежали ведь. И в деревню и на мануфактуры и куда глаза глядят. Под замок или на цепь сажали, как каторжанина какого, и заставляли работать, — вдруг осмелев, заговорил мужчина.

— Получается, что тебе оклад денежный не положен.

— Ни денежный, ни хлебный. А как я могу кормиться от дел? Архивариус не больно-то часто и потребен. А если и потребен, то лицу начальствующему, с которого на прокорм не получишь. Правда, некоторые подкинут, по малости, от собственной доброты душевной. Но то очень редко. Спасибо Зыбину Алексею Кирилловичу, поддерживает он меня, помогает чем может.

Еще бы не поддерживать такого работника! Архивариус от бога, можно сказать. Уметь ориентироваться во всем этом безобразии, это талант надо иметь. Петр, он то же любит разбрасывать бумаги на столе. Но его кучка с этими завалами ни в какое сравнение не идет.

— А что же, у вас здесь все разбросано в беспорядке, Иван Пантелеевич?

— Так ведь места нет. У нас имеется еще две комнаты, так одна под завязку забита бумагами, а в другой лаборатория берг-коллегии располагается, в коей кроме всего надлежащего, еще и образцы пород хранятся. Вот отстроят здание двенадцати коллегий, тогда и можно будет все в надлежащий вид привести.

Это если Рябов завтра же не отдаст Богу душу. Потому как другой тут точно с ума сойдет. Ну да сделать с этим пока ничего не получится. Разве только… Ох, сколько тут уж по отмечено, а пометок об исполнении-то и нет. А что делать, если куда ни кинься, так сразу упираешься в деньги, которых просто нет. Вздохнув, Петр вновь сделал пометку. Даже не имея представления, когда он сможет не то что заняться данным вопросом, но даже вспомнить о нем.

* * *

'Поставщик двора его императорского величества'. Акинфий Никитич, не без удовольствия в очередной раз ознакомился с грамотой, увенчанной эмблемой сообщества поставщиков — сверху императорская корона, ниже наполовину распахнутый пурпурный плащ, подбитый горностаем, с боков скипетр и держава. Далее идет текст, из которого следует, что обладатель сей грамоты, Демидов Акинфий Нитич, промышленник и предприниматель российской империи, за беспримерный труд во славу отечества удостаивается высокого звания поставщика двора императора Российской империи. Так же указывается, что отныне кроме своего клейма, на всей продукции, то есть от слитков металла и до последнего топора, должно ставить клеймо поставщика, по указанному образцу. Хм. Просто так и вполне убедительно. Овал, внутри которого двуглавый орел, поверху надпись 'Поставщик двора его императорского величества', понизу 'А.Н. Демидов'.

Оно конечно, клеймо старого соболя нынче не то что по всей России известно, но и в Европе очень даже ценится. Уж кому, кому, но Демидову никакая протекция не нужна. За его изделиями в ряд выстраиваются, скупая все на корню. Клеймо старого соболя, это не только указание на принадлежность к продукции его заводов, но и эталон качества. Но с другой стороны, приятно, что тебя выделили особо.

Тут правда, дело какое, выделили-то не его одного. Из ста десяти промышленников, такого знака удостоились еще десять человек. Тут и брат его, Никита, так же занимающийся выделкой металлов и оружия, и Гребенщиков, что наладил производство майолика,[Майорлик — разновидность керамики, изготавливаемой из обожжённой глины с использованием расписной глазури. В технике майолики изготовляются как декоративные панно, наличники, изразцы и т. п., так и посуда и даже монументальные скульптурные изображения.] и Гранин с Родиным, их мануфактуры выдают шелка не чета другим и уж несколько лет, почти полностью уходят заграницу, есть и другие. Но с другой стороны, их только десяток, да еще три казенных завода.

Вообще-то не все поставляют свои товары ко двору императора. Ну к чему там нужны, например, канаты, с казенной мануфактуры, окрест Санкт-Петербурга. Однако, это знак того, что император лично, считает не зазорным пользоваться продукцией данных мануфактур и заводов. Иными словами, знак качества отмеченный лично Петром вторым. А это как ни крути, показатель. Что с того, что сам Петр Алексеевич в том мало чего смыслит? Вокруг него найдется достаточное количество людей, вполне знающих в том толк. И ведь тут какая подоплека, попробуй ошибись, ведь то лицо России для всей Европы. Вот и старались в коллегиях, отбирая только лучших, уже не первый год, демонстрирующих неизменное качество.

На общем сходе промышленников, от императора звучали не только хвалебные отзывы. Имелись и те, кому серьезно попеняли за неудовлетворительное качество товаров. Но Акинфию Никитичу показалось, что горше попреков тем было видеть, как выделяют других. Интересно измыслил государь. Этот знак теперь будет манить покупателей похлеще любого зазывалы.

Признаться, все что Демидову приходилось слышать об императоре до сегодняшнего дня, не внушало оптимизма. Мальчишка взошедший на престол мальцом без царя в голове, сразу же почувствовавший власть великую, начал с того, что полностью отдался праздности и развлечениям. По году не вылезал из лесов, где бил разную дичь и жил бивачной жизнью, ничуть не заботясь проблемами государства.

Демидовы всегда умели работать, копить деньги, а еще вкладывать их с выгодой, дабы не только преумножить богатство, но и расширить производство. Шутка ли, сейчас только у него, Акинфия, двадцать пять заводов по Уралу, Алтаю и Туле. Но так уж повелось, что казалось бы заботясь о своем благополучии, они всегда думали об интересах России. Поэтому доходящие до Демидова слухи об образе жизни Петра второго, его порадовать никак не могли. Да и могло ли быть иначе, если все труды твоей жизни, пережитые, холод, голод, напряжение всех сил, пропадут в пустую?

Однако, после болезни Петр изменился в лучшую сторону. Он начал интересоваться делами государственными. Пусть он еще молод и не имеет опыта, как и ума по большому счету, таковой приходит только с годами, но он старается. Демидов не слышал о том, чтобы государь устраивал пышные приемы и ассамблеи, хотя от остальным подобного не запрещает. А вот сам на подобных мероприятиях бывает редко, отдавая все время обучению наукам и управлению государством, добиваясь при этом успехов.

Взять последнюю затею. Акинфий Никитич был убежден, что дело затеяно стоящее и пойдет только на пользу промышленникам. Люди предприимчивые и самолюбивые, уже имеющие достаток, а порой так и весьма солидный, как он сам, им уже мало просто преумножать свое богатство, хочется выделиться в общем ряду. Что толку, что их продукция не уступит, а порой превосходит по качеству иноземную? Оно конечно греет, да только хочется и признания. И вот, государь придумал, как выделить одних в ряду других.

Дом Демидова на Мещанской улице нельзя было принять за аристократическое жилье, хотя владелец его теперь и был потомственным дворянином. Вероятно все дело в том, что когда он строился, Демидовы, отец и сыновья, были просто заводчиками, хотя уже и владели весьма солидным состоянием. Впоследствии, дом претерпел небольшие изменения, приняв более представительный вид, благодаря небольшой реконструкции фасада.

Комнаты дома были обставлены дорогой мебелью, но без вычурности. Никакого лишнего блеска и выставляемой напоказ роскоши. Оно конечно не без изысков, но все пристойно, удобно и практично. Впрочем, можно ли ожидать иного от людей со складом характера присущего отцу и детям Демидовым. С другой стороны, дети самого Акинфия уже иные. Нет в них того, что пожалуй умрет вслед за самим Акинфием и его братом Никитой.

Расположившись у камина, хозяин дома принял от прислуги чашку ароматного кофе и с наслаждением отпил. Данный напиток он распробовал далеко не сразу. Поначалу приходилось давиться все больше от нежелания навлечь немилость государя, ревностно насаждавшего своему окружению европейские повадки. Вот только оказываясь в окружении императора и пили этот горький напиток. Но потом ничего, распробовал.

Больше всего в этом напитке ему нравилось то, что крепкий кофе придавал бодрости, отгоняя сонливость. Совсем не лишнее для кипучей энергии заводчика, которому не хватало светлого дня, чтобы управиться со своими делами. Он бы и сейчас, работал не покладая рук, забот на Урале хватало с избытком. Однако получив приглашение ко двору его императорского величества, проигнорировать его он никак не мог.

Кофе еще не был допит, а в гостиную входит прислуга, неся на серебряном подносе запечатанное сургучом письмо. Короткий взгляд на оттиск и тут же настроение из благостно расслабленного, изменилось на настороженное. Отложив чашку с кофе, Акинфий Никитич вскрыл печать.

Первые же строки, взволновали его еще больше. Впрочем, там и строк-то было только две. Короткое и лаконичное приглашение немедленно прибыть в Летний дворец императора. Ну и подпись Петра. С одной стороны, Демидову уж не раз доводилось держать бумаги с монаршей подписью, с другой, те послания всегда были адресованы его отцу, а вот это ему самому. Знать, как и в прежние времена, счастливая звезда не обходит их род. Опять Демидовы желанные гости при дворе, а это дорогого стоит, тем более при государе, озабоченном еще большим возвеличиванием России, пусть он пока еще и самом начале пути.

Что же, нечто подобное Акинфий Никитич предполагал, когда государь отринув прежний образ жизни, занялся делами. Поэтому. К возможному приглашению он успел подготовиться. С другой стороны, хорошо, что успел…

* * *

Высокий, крепкого сложения мужчина в костюме иноземного кроя. Движется уверенно, с достоинством, вот только несмотря на платье, так и хочется назвать его мужиком. Одеяние-то богатое, по последней моде, вот только нет в нем присущего потомственным дворянам лоска. Даже дети многих иконно русских дворянских родов уже успели приобрести подобный, а этот словно непоколебимая глыба, не обтачивается и не обтесывается непрерывным потоком перемен.

Лицо с крупными рубленными чертами. Бороды нет, но наличествуют ухоженные усы, придающие лицу еще более жесткие черты. Взгляд прямой, твердый. Знает себе цену Акинфий Никитич. Но по другому и быть не может. Иному бы не удержать крепкое наследство отца, да при этом еще и приумножив втрое. Места на Урале дикие, слабости не приемлющие.

— Здравия вам и долгих лет, ваше императорское величество.

— И тебе поздорову, Акинфий Никитич, — все так же продолжая изучать стоящего перед ним пятидесятилетнего мужчину, произнес Петр.

Видел он его только во второй раз. Но во время вручения ему грамоты, на сходе промышленников, особо рассмотреть его не получилось. Вот и компенсирует. Теперь-то никто не помешает и регламента по времени нет никакого.

Петр внимательно осматривает гостя. Тот проявляя спокойствие, без излишней суеты выдерживает неловкую паузу. Пусть его изучает, с него не убудет. Он и сам поступает подобным образом при первой встрече. Не сказать, что Демидову не понравилось как его встретил государь. Наоборот, молодой правитель огромной страны, только что значительно подрос в глазах горнозаводчика.

— Акинфий Никитич, мне ведомо, что ты и твой покойный батюшка по праву были в чести у моего деда. То право ты не растерял, трудами своими на благо отечества, а потому дозволяю обращаться к себе по простому.

— Благодарю, государь.

О как! И этот легко перешел на 'ты', словно это само собой разумеющееся. Нда-а, все же это отличительная черта всех приближенных деда. С другой стороны, все они имеют немалые заслуги перед отечеством. Взять тех же Долгоруковых. Будь они бездарями, так дед не поднял бы их. Мало ли князей, что по вотчинам сидят, в забвении. Иное дело, то что они учудили после.

— Как дела в твоих заводах, Акинфий Никитич?

— Слава богу, Петр Алексеевич. Куем потихоньку славу российскую. Ранее в Европе был ведом старый соболь, теперь же понесем герб императорский, всем на обозрение и зависть. Дозволь, государь, преподнести тебе дар, от оружейников уральских, дабы удостоверился ты в том, что похвалы в наш адрес не пустые слова.

Говоря это, Демидов поднял перед собой футляр красного дерева, покрытый лаком и поднял крышку. Сдержать своего любопытства молодой император не мог, а потому с интересом заглянул во внутрь.

Ох! Красота-то какая. Золота и серебра совсем немного, но орнамент просто великолепен. Вот только не блеск благородного металла ударил молодому человеку по глазам. При всем великолепии отделки, в первую очередь в глаза бросались хищные формы. Вот так, едва взглянешь, как стразу понимаешь, не для бравады и любования изготовлены, а для боя.

В футляре, отделанном изнутри черным бархатом, лежали два необычных двуствольных пистоля, с вертикально расположенными стволами, и сравнительно небольших размеров. Вот только непонятно, как из них стрелять? При первом рассмотрении не видно ни курка, ни кресала, ни затравочной полки, как и самого кремня.

Петр взял в руки один из пистолей. Ничего так, лежит очень удобно. Одно из двух, либо под женскую руку делался, либо как раз под императора подростка. Довольно легок и в то же время, вскинув оружие, Петр почувствовал, что прицел держится уверено, рука не дрожит. Отлично сбалансирован. А вот и целик с мушкой в наличии, что в значительной степени упрощает прицеливание.

Более детально осмотрев оружие, Петр понял, что пистоль оснащен колесцовым замком. Причем взвод пружины производится не через торчащий наружу конец оси колеса, а через квадратное отверстие, куда вставлялся ключ. Кремень прятался внутри механизма, прижимаемый пружиной к колесу, полка так же спрятана. Под откидной крышкой. Воспламенение заряда происходит не с боку, а с казенной части. Подобным же образом устроено и со вторым стволом, разве только смещено ниже, а подсыпка пороха на полку производится через боковую дверцу.

Ничто не торчит и не выпирает. Такое оружие удобно носить даже под одеждой, а потом без помех извлечь, ни за что не цепляясь. Стволы то же удивили. С одной стороны очень маленький калибр, даже чуть меньше чем на его пистолях. С другой, видны вырезанные внутри нарезы. Получается, что несмотря на свои малые размеры, оружие не уступит другим образцам ни по дальности, ни по точности. А может даже и превзойдет их.

Правда имеются у него и недостатки. Весьма серьезные надо сказать, недостатки. Очень медленное заряжание, а как следствие низкая скорострельность, раза в три, а то и в четыре, в сравнении с образцами принятыми ныне. Сложный и капризный механизм, требующий определенных навыков, и бережного обращения.

Расстроился ли Петр, осознав это? А вот ничуть! Ему это оружие не для баталий, а скорее для души. Ну может еще когда пригодится, припомнив того медведя, поправил сам себя юноша. Но с другой стороны, если потребность возникнет, то для недруга, скрытно носимое оружие, будет самой настоящей неожиданностью.

Ушаков докладывал, что если в России против императора пока никто не умышлял, того же сказать об иных державах никак нельзя. Помнится, на деда было совершено около трех десятков покушений. Конечно глупо, сравнивать себя с ним, но с другой стороны, всем мил не будешь, а потому могут решить разрубить узелок вот таким нехитрым образом.

Дальнейший осмотр содержимого футляра выявил наличие шомпола, ключа для взведения замка, отвертки, пулелейки, пороховницы, трех коробочек с запасными кремнями, пружинами и с парой десятков уже отлитых пуль. Словом, там находилось все потребное для содержания оружия в исправном состоянии.

Не удержавшись, Петр тут же направился на стрельбище, потянув за собой и гостя. При этом он выказал такой задор и энтузиазм, что Демидов мысленно даже улыбнулся. Весь в деда. Тот тоже, как только какая новая стреляющая игрушка попадала в руки, тут же стремился опробовать ее на практике.

Не будь шомпол столь удобным, с деревянной рукоятью, то заряжание пистолей превратилось бы в настоящее мучение. Впрочем, Михаилу и без того пришлось потрудиться, прогоняя пулю по нарезам. Петру отчего-то подумалось, что ему с этим нипочем не справиться. Будь пуля круглая еще туда-сюда. Но эти были необычной цилиндрической формы, раза в три превышающими калибр. Так что, даже будучи меньше калибром его пистолей, вес у пуль был все же больше. Большая же площадь соприкосновения свинца с нарезами, соответственно увеличивало и силу трения.

Однако, как и ожидалось, насколько неудобными пистоли были в обслуживании и заряжании, настолько же оказались отличными в стрельбе. Нет никакой встряски при спуске колеса, что неизменно наблюдалось при ударе курка по кресалу. Соответственно нет никакой необходимости подправлять линию прицеливания. Спуск мягкий и плавный. Точность… Просто сказка. На сорока шагах пуля ложилась точно в цель. К слову сказать, Петр уже поднаторел в стрельбе, а потому мог оценить качество по достоинству. Ну и наконец, четыре выстрела, против двух, пусть и с сомнительным результатом перезарядки, чего-то да стоят.

— Отличная работа, Акинфий Никитич, — наблюдая за тем, как под присмотром заводчика, Михаил снаряжает, уже разряженные пистоли, возбужденно произнес Петр.

— Рад, государь, что смог угодить.

Ишь какой уверенный. Ну а чего, собственно. Имеет право. Угодил. Петр даже на мгновение почувствовал себя неловко. Ведь не для светской беседы позвал к себе одного из богатейших людей империи. Угодил Демидов со своим подарком, ничего не скажешь. Более того, может с гордостью говорить, что государь пользует его пистоли. Потому что это чистая правда. Теперь юноша с ними и не подумает расставаться. Оно бы и раньше, да все как-то неловко. Уж больно выпирает оружие под одеждой или вообще носи открыто. А оно как-то не то… Не правильно. А вот эти образцы…

Однако, пора начинать. Восторженный юноша по достоинству оценил подарок. Хм. И еще оценит, вот только пусть Михаил зарядит. Но императору, восседающему на российском престоле, пора уж и делами государственными озаботиться. А вот это, Акинфию Никитичу может ой как не понравиться. Да что, может. Не понравится. Ну да, на то он и подданный своего государя. А верноподданному так вести себя не пристало, и уж тем более посягать… Ладно. Не нужно себя накручивать сверх всякой меры. Этот муж многие годы проявлял себя на ниве служения Родине, и еще проявит. А потому, вдохнуть и выдохнуть. Во-от так. Молодец. Возьми с полки пирожок.

— Акинфий Никитич, а что слухи ходят, будто ты в уральских горах злато-серебро добываешь, а от того сундуки твои от богатства ломятся.

Какой бы реакции не ожидал Петр, она оказалась для него совершенно неожиданной. Акинфий Никитич конечно тут же перестал возиться с пистолями, да только вызвано это было лишь тем обстоятельством, что негоже ему возиться с железками, когда к нему обращается император. Спокойно и даже с каким-то легким налетом веселья посмотрев на Петра, он мягко улыбнулся и покачав головой заговорил.

— Врут, государь. Как есть врут. Доброхотов у меня всегда хватало. Вот как только батюшка пообещал деду твоему поставлять ружья по одному рублю восьмидесяти копеек в ущерб себе, так с нас взгляда и не сводят. А то как же, ружьями торгуют себе в убыток, а наживаются. То что завод Невьянский в поте лица и сдирая руки до кровавых мозолей строили, то никто не видел. Того, что кроме тех ружей, мы и иную справу делали, да по совести и доброго качества, то же не замечали. То что, с работными людьми, под открытым небом жили, вкладывая в дело каждую заработанную копейку, то же никто не замечал. Видели только то, что в чести у Петра Алексеевича, да чуть не каждый год по заводу ставим. Сами же, пока мы пупки надрывали, лишний раз задницей пошевелить ленились. А теперь конечно. Откуда богатство, коли мы не прижили, а он прижил. Ясное дело, нашел злато-серебро, вот и богатство.

Выслушав этот монолог, Петр принял снаряженные пистоли и поочередно выстрелил в мишень. Опять знатно получилось. Добрый мастер Демидов. Или то его оружейники постарались. Скорее всего, сам же говорил, не один старался.

— В пистолях этих твоя работа есть?

— Стволы мои, Петр Алексеевич. Сам выделывал. Калибр, ноготок к ноготку. Остальное мои оружейники.

— Не мудрено, хозяйство большое, дел непочатый край, — согласился Петр. Но потом вновь вернулся к прежней теме, — То что твои слова правдивы, у меня сомнений нет. Более того скажу. Знаю я о том, что кабаков на твоих заводах отродясь не было, чтобы народ не спивался, и государству от того убытку нет, так как ты винный откуп из своего кармана в казну восполняешь. Знаю, что народ бежит на твои заводы даже с казенных заводов, так как у тебя обращение с людьми лучше и живется им сытнее. Хотя и крут ты, и до работы требователен, но справедлив, и люди то ценят высоко. Знаю, что на плату мастерам не скупишься, приглашаешь даже иноземцев, и те с тобой своими знаниями делятся. Знаю, что школу завел, где мастерству народ обучаешь, а от того знатные работники у тебя не переводятся и работа доброй выходит. Даром что ли, поставщиком двора жаловали.

Петр принял уже заряженный пистоль, прицелился и дважды выстрелил. Опять хорошо вышло. Из прежних, так точно не получалось. А здесь, все в черный кружок ложатся. На до бы на какой животине испытать. Вес-то пули изрядный, но как оно будет в деле, ведь диаметр мал, дальше некуда.

— Ладная работа, — вновь не удержался от похвалы Петр. Но тут же опять к прежнему коньку. — С этим понятно, Акинфий Никитич. Доброхотов у вас и впрямь всегда хватало. Но ты мне ответь на другой вопрос. В начале лета я в берг-коллегии в росписях копался и нашел несколько бумаг в которых интересные дела прописаны. И тут уж ты не кивай на кого иного, потому как твоей же рукой и прописано. Так вот, представил ты несколько образцов медных руд, найденных на Алтае, да испросил разрешение там завод ставить, чтобы ту медь добывать и плавить. Руда добрая, в среднем более чем на треть из меди состоит, да еще и с малой примесью серебра. Но то, бог с ним. Главное, что руда богатая медью. Но отчего-то поставив завод на реке Локтевой, бросил то дело. А через год, поставил его на реке Белой, немного в сторонке.

— Так медь на Локтевском руднике тугоплавкая, государь. Работы много, угля прорва уходит, а на это окрест леса пережигать приходится. Места же те, лесом не особо богатые.

— Ладно звучит. Но чего ты тогда медь не очищаешь на месте, а сплавив черную медь отправляешь ее на окончательную переработку в Невьянск? Две тысячи верст, шутка ли.

— Так из-за бедности края лесом, государь. Чтобы леса не опустошать, дополнительной переработкой…

— Ты Акинфий Никитич, раньше думай, чем говорить. А то ведь слово-то оно не воробей, — вдруг став серьезным и даже приняв грозный вид, оборвал его Петр.

Демидов в этот момент мог поклясться, что помнился ему молодой Петр и не таким уж молодым. Да что там, зрелый и умудренный годами муж, вдруг промелькнул в его образе. Вот вроде юноша берет пистоль, чтобы в очередной раз поразить мишень и стоит в паре шагов от Демидова, а того не отпускает ощущение, что кто-то его крепко за горло взял. Мало чего боявшийся, и много чего повидавший в своей жизни, битый ею и тертый мужик, вдруг ощутил страх. Именно страх, а ни что иное. А ведь казалось, уж отбоялся свое.

Молодой император выстрелил. Передал оружие сержанту преображенцу. Движения хищника, изготовившегося к прыжку. Иначе и не скажешь. Вновь пристальный взгляд в глаза Демидова.

— На переработку черной меди, леса потребно в десять раз больше, чем на оставшуюся обработку. И как следует из доклада Генина, деревьев окрест вполне достаточно. Пойдем дальше. В другом твоем прошении берг-коллегии, все в том же месяце, ты просишь разрешения кабака на новом заводе не ставить, и обязуешься за это восполнять винный откуп. И как бы про между прочим, испрашиваешь разрешение на то, чтобы добывать серебро, если таковое сыщется. Ответ ты получил… Никакой ответ. Непонятный. То ли ты будешь добывать то серебро, то ли обязан будешь передать казне. А еще, тобою был передан образец руды, в котором было обнаружено изрядное содержание серебра и немного золота. Вот только позабыл указать, где именно та руда была обнаружена. Интересная забывчивость, — Петр невесело ухмыльнулся, внимательно глядя на хранящего каменное спокойствие Демидова.

Завидная выдержка, ничего не скажешь. Но лучше бы Демдову начать говорить правду. Прямо сейчас. Если промолчит… А не будет у Петра иного выхода, кроме как дать делу ход. И заниматься следствием будет ни Генин, у коего есть доля в кое-каких заводах Демидова, и даже не Татищев, хорошо знакомый с тамошними краями и долгое время ведавший казенными заводами. Здесь займется Ушаков. А это уже серьезно. То, что Демидов обнаружил серебро и скрыл этот факт ясно как белый день. Остается только выяснить, он собирался тем серебром торговать, отправляя заграницу или все же чеканить вою монету? Впрочем, и то и другое плахой пахнет.

— Государь, причина по которой мною был заброшен Локтевский рудник истинная. Просто не выгодно добывать медь в трудах великих, коли есть иная руда, плавящаяся легче. От того и завод перенес. В Алтайские земли я подался так как те земли пока пребывают в пустоте, и сулят большие выгоды. Мне же от берг-коллегии выдана привилегия на строительство заводов, на очень большой территории. Твоя правда, есть медь и поближе, на Урале, и обходится ее добыча с доставкой куда дешевле. Но Алтай, то задел на будущее, а мы с батюшкой всегда вдаль на годы смотрели. Касаемо же Колывановского рудника, тамошняя руда и впрямь богата серебром. Потому черная медь и направляется в Невьянск. Но правда в том, что извлечь то серебро у меня никак не получалось, потому как не было знающего мастера. Не с чем мне было идти к тебе государь. Не извлек я еще то серебро, а пустобрехами Демидовы никогда не были. О руде же в берг-коллегию я докладывал и образцы те они осмотрели и оценили.

— А как сейчас дело обстоит?

— Прости государь, но не ведаю. Не успел я ничего. Мастера иноземного зазвать-то я зазвал, да только призвал ты меня в Санкт-Петербург, а потому как там дела в Невьянске, мне неведомо.

Вот молодец! Вывернулся-таки. Нет, если взяться крепко, да еще руками Ушакова, при его-то сноровке, припрут к стенке, так что все наружу всплывет. На скорую руку все объяснения сверстаны, хотя и гладко смотрится. Но все одно, если вдумчиво во всем разобраться то многое будет не совпадать. Однако, Петр не собирался усугублять и терять такого человека. Помнится, про его батюшку, Петр Великий сказывал, что если бы у него было хотя бы пять таких как Никита Демидович, то он был бы счастливейшим из государей. Акинфий Никитич отцу ни в чем не уступит, а где-то даже и превзойдет, а потому такими людьми разбрасываться грех.

Ну слукавил малость, чуть не до плахи, не без того. Зато сколько пользы принес и еще принесет. Опять же, глухие уголки империи осваивает, поселения и заводы ставит и все на свои средства. Хм. А вот с этим еще нужно разобраться. На свои ли?

— С этим понятно, Акинфий Никитич. Считай, что поверил, — Петр не без хитринки хмыкнул, слегка дернув головой, мол повеселил ты меня от души, дорогой, ой повеселил. — Теперь далее. Доносят до меня, что хотя за тобой и не числится недоимок по налогу, винному откупу и подушной подати, не так уж ты и честен. Товару твои заводы дают чуть не вдвое против указываемого тобой в росписях, людишек то же чуть не вдвое против росписных. Отсюда выходит и десятина не та, и винный откуп меньше, и подушную подать укрываешь. В пять раз увеличь, знаю деньги ты мастак считать.

— Государь…

— Акинфий Никитич, побоялся бы бога, — вскинув руку, остановил Демидова Петр. — С иными КГБ разбирается, с тобой же я речи веду. И Ушакову велел покуда к тебе не соваться. Укрытое все до копейки в казну вернуть, без надбавки, — сказал, словно припечатал, Петр. Далее. Возможно, ты не знаком с новым указом, довести еще не успели, просторы у нас великие, вести долго разносятся. Иль знаком, Акинфий Никитич?

— Прости государь, но и в толк не возьму, о чем ты говоришь.

Врет. Знает он все. Как есть знает. Внимательно наблюдающий за ним Петр сразу это понял, хотя и не подав виду, отвернулся, вновь возвращаясь к уже снаряженным пистолям.

— Так мне не лень и разъяснить, — уж в который раз прицелившись, произнес юный император. — Всяк вызнавший место где руда серебряная, золотая иль каменья драгоценные и не донесший о том своевременно, повинен перед государством российским и плахи заслуживает. Обратное же совершивший и при первой же возможности доложивший начальным людям, достоин награды щедрой. Ведомо мне, что множество твоих людишек по Сибири бродит, руды разные вызнают. И много уж чего вызнали, о чем тебе доносят. Ранее ты об этом указе не ведал, теперь же знаешь. Завтра прибудешь в берг-коллегию, где оставишь все сведения, тебе известные. Не забудь указать и то, сколько тобою выплачено рудознатцам наградою. Казна те расходы покроет полной мерой, кроме колывановского рудника, коим ты и ведаешь. Руды Колывано-Вознесенского завода тебе разрабатывать, серебро и злато сдавать в казну по цене в треть от полной. Через год, можешь получить разрешение на разработку рудников там, где не станут казенные заводы. Но опять же, не просто так, а с условием, что уже через год завод будет работать и прибыль в казну приносить.

— Все исполню, государь.

— Акинфий Никитич, многое вашему роду прощалось дедом моим, ибо вклад ваш в возвеличивание России переоценить трудно. И я с тем согласен полностью. Мало того, на мою поддержку в своих начинаниях можешь положиться целиком и полностью, ибо уверен, все они на благо империи будут. Но впредь ты бы поостерегся брать на себя ношу непосильную, ибо всему есть предел. Поняли ли мы друг друга.

— Я все понял, государь.

А чего собственно говоря непонятного. Можно сказать легко отделался. Оно конечно, можно было бы и отпираться, делая честные глаза. Можно было попытаться отвести удар, так как вину его еще доказать нужно, а дело это далеко не простое. Тот кто думает что Демидовы лишь работать горазды иль деньги грести лопатой, и не имеют разумения, сильно ошибаются. Уж чего, чего, а ума у них хватает и концы прятать они умеют.

Вот только отчего-то Акинфий Никитич сразу понял, что попытаться-то обвести всех вокруг пальца он конечно может, а вот преуспеть не получится. Вот этого первого общения было ему достаточно, чтобы сделать верный вывод. Петр он конечно юн, да вот только далеко не прост. Ходят упорные слухи, что после болезни он изменился сильно, и даже если эти слухи многократно преувеличены, увиденного Демидовым ему вполне хватило чтобы понять — если этот ухватит за глотку, то уж не выпустит.

Придя к такому неутешительному выводу, заводчик предпочел повиниться. А еще он по достоинству оценил то, что Петр дал ему возможность исправиться. Нет, руку на своем горле Акинфий Никитич все еще чувствовал, но так же и понимал — будет делать все правильно, она не сожмется в стальном захвате.

Но главное даже не это. При всем при том, что многие его планы шли прахом, он испытал и некое удовлетворение. Что бы про него не говорили, а он хотел жить в сильном государстве, с которым все иноземные державы считаться будут. И эта причина была не последней, в его трудах неусыпных. Могло ли такого человека не обрадовать то, что на престоле российском появилась сильная личность. Да, Петр еще юн, да делает он только первые легкие шаги, но отчего-то умудренному годами мужу уже слышалась грозная поступь.

— И последнее, — продолжал между тем Петр, привлекая к себе внимание пребывавшего в раздумьях Демидова. — Задумал я по иноземному образцу устроить казенный банк. То великое удобство для владельцев мануфактур, заводов и купцов, которым не нужно будет возить с собой большие тяжести. Шутка сказать, тысяча рублей весом под два пуда выходит. А тут одна бумажка вексельная, которая легко умещается в кармане, ничего не весит, а стоит столько же. Я уж молчу про десять тысяч, под них уж воз отдельный потребен. Тот банк удобен еще и тем, что под охраной крепкой можно хранить свои капиталы, ничуть не заботясь об их охране. Сдал свои деньги, получил именной вексель и пусть хоть трижды у тебя ту бумагу лихие выкрадут, денег им не видать. Опять же, займы можно выдавать, под рост не великий, тому кто дело доброе затеял. Завод там поставить, мануфактуру или в хозяйстве крестьянском порядок навести. Пока думаю создать три отделения, здесь, в столице, в Москве и Екатеренбурге. Потом по всем губернским городам.

— Задумка хорошая, удобства большого, государь.

— Раз уж ты так же о том говоришь, знать и впрямь достойное начинание. Да и опыт той же Англии о многом говорит. Но есть трудности в том великие. К примеру, с пустой казной такого дела не поднять. Можно отдать тем же частным лицам, но я того пока не хочу.

— А казна пуста, — уже понимая, что рано обрадовался, решив, будто его несчастья закончились, произнес Демидов.

Нда-а, велик проступок. Великодушен император. Но и цена за отпуск грехов большая. Достойная цена. Уж не захочет ли государь, чтобы Демидов отдал свои деньги на воплощение этой задумки в жизнь? Если так… Плохо дело. Ой как плохо-то. Как же быть дальше. Ведь планов великое множество имел. Но если его мошну сейчас растрясут, то тем планам никогда не сбыться. С другой стороны, жизнь при нем останется, как и заводы. Пусть и не будет роста, ему уже сейчас есть что оставить своим детям

— Казна пуста, — подтвердил Петр, все так же внимательно взирая на Демидова. — Потому у меня к тебе есть просьба, Акинфий Никитич. С открытием отделения в Екатеринбурге, положить в него на хранение два миллиона рублей. Не безвозмездно, а в рост, под двадцать пятую часть в год, но с условием, что ни ты, ни твои потомки теми деньгами в течении десяти лет пользоваться не будут. По истечении этого срока, банк вернет все те деньги, по первому требованию. Повторюсь. То не приказ, Акинфий Никитич, а просьба.

Демидов пристально вгляделся в глаза императора. Взгляд все так же тверд. Вид решителен. Вот только нет никаких сомнений, откажись Демидов и ничего не будет. Все, что было здесь сказано, будет исполнено в точности и для него последствий никаких не последует. Это действительно просьба о помощи и ничего более.

В казне Демидова в настоящий момент было свыше четырех миллионов. Вложит потребные два, денег для того чтобы и далее развивать свое дело более чем достаточно. Так отчего же и нет. Не промотает те деньги парень, в это верилось твердо. А потом, просьба государя… Это дорогого стоит.

— Я сделаю это непременно, государь. Только не понятно мне, отчего в Екатеринбурге?

— Урал, вот теперь Алтай. Деньги для того края будут потребнее всего.

— Выходит, Петр Алексеевич, вскорости у меня может появиться множество соперников и за мои же деньги?

— Ну, Акинфий Никитич, с тобой тягаться нынче и казна не может, куда уж иным, сирым да убогим, — отшутился Петр. Но потом став серьезным, закончил, — А вот польза России от того может выйти изрядная.

Дворец Демидов покидал в расстроенных чувствах, хотя и старался не подавать виду. Все его планы шли прахом. А ведь как все хорошо начиналось. Еще с батюшкой покойным планировали наладить добычу серебра и тем изрядно пополнить мошну. Тот капитал можно было бы пустить на дальнейший рост их собственной маленькой империи, на Урале и в Сибири. Именно с этими краями были связаны их далеко идущие планы. Видать не суждено.

С другой стороны, он был явно доволен приемом у государя. Казалось, после смерти Петра Великого, под Россией разверзлась пропасть, в которую неизменно падала империя, созданная великим человеком. О том свидетельствовали те пять лет неуклонного падения, что минули после смерти императора. Однако, вот уже полгода, как положение выравнивается. Из взбалмошного, упрямого и своенравного мальчишки, никак не занимавшегося делами государственными, начинал проявляться хозяин земли русской. А вот это никак не могло не радовать истинного птенца гнезда Петрова.

* * *

Петр внимательно смотрел на представших перед ним двоих мужчин. Русский и голландец положившие жизнь на служение России. Оба не молоды, но с другой стороны Татищев сейчас в расцвете сил, Генин, голландец который уже давно связал свою судьбу с русскими, будет постарше лет на десять, но все так же крепок и полон сил. Уже сейчас сделанное ими на благо империи переоценить сложно, но предстоит послужить еще. Петр просто не знал других, так хорошо знакомых с реалиями Урала и Алтая.

Разве только Демидов, но отдавать все на откуп этому дельцу от бога, нельзя. Нет, Петр прекрасно осознавал, что делать ставку только на казенные заводы и мануфактуры решение плохое. Практика нескольких десятилетий и заграничный опыт прямо указываю на то, что необходимо развивать частное предпринимательство. Но нужно всеми силами избегать монополии и развивать конкуренцию, она способствует как росту производства, так и сдерживанию роста цен.

Поэтому он собирался пустить на Алтай всех желающих заниматься добычей драгоценных металлов. К этому его побуждала пустая казна которую необходимо было пополнить в кратчайшие сроки. Отсутствие хотя бы малого избытка средств, создавало серьезные препятствия, на его пути.

Взять того же Нартова. К сегодняшнему дню он со своими студентами уже измыслили челнок самолет, который даже сейчас может привести к значительному увеличению производительности ткацких станков. Причем для его применения нет необходимости строить новые станы, достаточно слегка переделать старые. Кстати, этим сейчас занимаются. Средств на это потребно немного, но даже их приходится изыскивать с трудом. Чего же говорить об остальном.

Все говорит за то, что столь рьяно взявшийся за работу механик, в самом скором времени создаст махинный ткацкий стан. Много, год, и он доведет конструкцию до рабочего состояния. Нартов и впрямь оказался талантом, с которым мало кто может сравниться. Значит, нужно будет устраивать ремесленное училище, учить ткачей, ставить махина-строительный завод и опять же при нем ставить ремесленное училище. А это все деньги.

Серебро конечно же хорошо. Но чтобы его добыть нужно строить заводы, обеспечивать людьми, главное же мастерами. А это опять деньги, причем средства нужны немалые. Придется в самое ближайшее время заняться организацией банка и в первую очередь создавать отделение в Екатеринбурге, а здешняя контора будет просто значиться. И деньги получается, в первую голову пойдут не на ссуды желающим открыть свое дело, а на строительство казенных заводов.

Вот эти двое как нельзя лучше подходили для того, чтобы добраться до тех сливок. Необходимо выделить наиболее богатые серебром рудники и в кратчайшие сроки наладить добычу. У них в этом плане опыта было не занимать.

— Я прошу меня извинить, ваше императорское величество, но я убежден, что это поспешное и опрометчивое решение.

Ого! Уличает императора в том, что он не прав и при этом смотрит так, что сам черт ему не брат. Все же не ошибся Петр, когда решил вызвать их обоих. Вон как негодуют и готовы отстаивать свою правоту. Именно, что двое, Генин такого же мнения, просто не считает нужным устраивать гвалт перед императором. Татищев высказал свое мнение и Вилим Иванович весьма недвусмысленно принял его сторону, так к чему лишние слова.

В ответ на это, Петр только улыбнулся, заставив обоих растеряться. Ему было прекрасно известно о противостоянии Татищева и Демидова. Первый всячески старался сдерживать второго, уже на протяжении нескольких лет. Попросту говоря между ними была открытая вражда.

Спасибо архивариусу Ивану Пантелеевичу. После того посещения берг-коллегии, Петр ни раз и ни два призывал к себе старичка, и имел с ним продолжительные беседы, на самые различные темы. Разумеется особое предпочтение отдавалось делам берг-коллегии. Порой он прибывал с бумагами, которые просил принести Петр, разумеется имея на то письменное распоряжение. Вопросы поднимались самые разнообразные, а потому помня суть, Иван Пантелеевич не всегда помнил точные данные.

Вот и о делах творящихся на Урале, Алтае да в Забайкалье им было поведано не мало. Он знал не только о состоянии месторождений, производственной базе, количестве рабочих рук, но и о взаимоотношениях между людьми и должностными лицами в частности.

Генин, тот вроде и в компаньонах у Демидова, но все же в пределах разумного и выходить из рамок не намерен. Он уже сообщал в берг-коллегию об обнаружении на Алтае серебра. Правда, это известие можно воспринять больше как страховку. Об изрядном содержании там речи не шло, а значит при нынешних технологиях, добыча себя не оправдает. И тем не менее, он так же выступает за разработку рудников казной.

Что же, такое положение дел вполне отвечало намерениям юного императора. Демидов вовсе не будет чувствовать себя свободно при наличии любого из этих наблюдателей. А в том, что он набросится на те месторождения, нет никаких сомнений, тем более ему обещана привилегия. Ведь его стараниями найдено то серебро.

— Господа, я прекрасно понимаю, что вами руководит служебное рвение и чувство долга. И поверьте, я это ценю, как никто иной. Но все же, давайте будем реалистами.

Петр откинулся на спинку кресла, и слегка поерзал, устраиваясь поудобнее. Все же габариты деда и внука, сильно разнились. Хотя юноша и был высок ростом, все же для большего удобства, приходилось подкладывать подушку.

— Итак, — наконец угнездившись, продолжил Петр, — На сегодняшний день в России есть только один Нерчинский рудник, где добывается серебро. Разрабатывается рудник казной уже пятнадцать лет. И чего же удалось достичь за все это время? Ежегодная добыча серебра колеблется от шести до пятнадцати пудов. Вы считаете это нормальным?

— Ваше величество, все зависит от насыщенности руд, — попытался было объяснить Генин, но Петр подняв руку оборвал его.

— Несомненно, насыщенность руд серебром не в нашей власти. Но что сделано управляющими заводом для того, чтобы увеличить добычу серебра? Отчего не проведено разведки окрестностей завода и более углубленное изучение края? Молчите. Так я отвечу. Потому что, управляющему это не нужно. У него есть жалование и нет личной заинтересованности, даже то что за обнаружение руд положена премия, не может вдохновить его на инициативу. Я готов поклясться, что как только мы отдадим этот рудник в чьи-нибудь руки, как картина резко изменится. Имея треть с добываемого, он будет изыскивать возможность вскрыть как можно большее количество месторождений с целью обнаружить самое перспективное, так как не доносить он не может, на то есть указ, а продавать добытое он будет по трети от цены. Далее, они должны не просто застолбить за собой рудник, но еще и в течении года успеть начать его разработку, иначе их привилегия будет утрачена и на это место могут прийти другие. А это будет, я убежден. Более того, берг-коллегию станут осаждать со всех сторон. Что теряет казна? Треть от прибыли. Но ведь при этом она не вкладывается. А самое главное, появляется возможность наладить добычу столь необходимых нам серебра и золота в кратчайшие сроки. Скажу вам честно, это серебро я лично, рассматриваю только как средство для рывка в немного иной направленности. В частности для строительства других мануфактур, самого различного толка, открытия учебных заведений, так как именно в этом вижу будущую сильную Россию.

— Что нам надлежит делать, ваше величество? — Татищев не во всем согласен, это прекрасно видно, но готов выполнить приказ со всем прилежанием.

— К концу весны следующего года вам нужно будет произвести разведку месторождений серебра. Определить какие из них являются самыми перспективными для того чтобы их начала разрабатывать казна и сделать об этом заявку. Но сделать это с учетом того, что уже на следующий год заводы должны будут дать первую, а еще через год, выйти на максимальную прибыль. Мне нет необходимости объяснять вам, что для того потребно, вы мужи ученые с богатым жизненным опытом. Как только вы определитесь, остальные месторождения будут отданы в разработку всякому пожелавшему. Когда заводы заработают, Татищев останется присматривать за Алтаем, а ты Генин отправишься в Нерчинск, собрав с собой партии поисковиков, и озаботишься разведкой Забайкалья. Не может быть такого, чтобы там имелся только один рудник. При нахождении оных, сам или совместно с Василием Никитичем примешь решение о казенной разработке или привлечении частных лиц. Вот собственно, что я хотел бы вам поручить, господа.

— Ваше величество, подобное строительство потребует людей и средств, — уже смирившись с решением императора, счел нужным высказаться Татищев.

— И первое и второе вы получите. Выписывайте мастеров из заграницы если посчитаете нужным. Если для лучшего разрешения дела, потребно, чтобы на Алтае находился только один из вас, а второму нужно выехать заграницу или начать улаживать вопросы здесь, делайте. Прошу только об одном, не нужно никакого соперничества. Вас двое, задача одна, как ее выполнить наилучшим образом, вы знаете гораздо лучше меня. Я очень расчитываю на вашу помощь.

Посетителей, Петр провожал задумчивым взглядом. Нет, он не сомневался ни в том что они все исполнят в лучшем виде. Как не сомневался и в том, что изыщет потребные для этого средства. В конце концов, были деньги Демидова, которые он обязательно предоставит. Но он не лукавил, когда говорил что в большей мере рассчитывает именно на рост промышленных предприятий, а для этого нужны были средства, хотя бы для того, чтобы начать, показать остальным, заставить поверить. А еще было множество дыр в бюджете, уже по нескольку лет не выплачиваемое жалование, причем задолженность имелась даже перед офицерами. Последнее вообще никуда не годилось.

Мелькнула было мысль, воспользоваться для этого деньгами Демидова. Но по зрелому размышлению он решил от этого отказаться. Растащить эти деньги чтобы заткнуть множественные дыры проще простого. Вот только это никак не решит проблем нарастающих с каждым годом как снежный ком. А так, у него имелась хотя бы уверенность, что средства для развития металлургического Урала у него имеются в достаточном количестве.

А что-то ему подсказывало, что вскорости металла потребуется много. Настолько много, что придется позабыть о продаже его той же Англии. И потом он считал неправильным, отправлять туда железо, чтобы потом получать оттуда готовые изделия и уже по совсем другой цене. Да взять хотя бы ту же огненную махину, что он недавно наблюдал в Кронштадте, которая способна откачать воду из дока за какие-то две недели, в то время как обычным методом с использованием ветряной мельницы пришлось бы промучиться целый год.

Хм. Что-то шевельнулось. Вот только что, мелькнула какая-то мысль. Ну прямо как тогда, когда он только увидел эту махину в работе. Нет, не вспоминается. Петр открыл свою записную книжку при помощи одной из закладок, немного пролистал назад. Ага. Вот здесь пометка о той махине. Нет. Ничего. Вот зудит что-то, а что не понять. Но это нормально. После болезни, оно частенько так бывает, то озарит вспышкой, то тянет словно зуб ноет.

Петр взглянул на свой ежедневник, лежащий на столе. Еще одна новая привычка. Если в записной книжке он помечал все подряд, стараясь только сортировать мысли по направленности. То здесь он четко расписывал, что должен сделать на следующий день и в случае неисполнения, обязательно переносил вопрос дальше.

На мануфактуре расстарались и сделали так как он и просил. На каждый день отводится две страницы, которых бывает едва хватает. А случается и такое, что места остается с избытком. Не больно-то экономно, но зато удобно и можно записывать себе напоминания хоть на несколько месяцев вперед. Придет день и листая ежедневник он доберется до той записи, даже если забудет. Впрочем, обязательно забудет. Уж было и еще будет.

Ох сколько на завтра понаписано. Нет, пунктов не так чтобы и много, но на каждый из них времени нужно изрядно. Так что придется чуть не ночью исполнять. Петр только вздохнул и взялся за перо. 'Истребовать чертежи кронштадтской огненной махины.' Потом подумал немного и дописал — 'с чертежами призвать работного мастера'. Вот теперь пожалуй и все.

Взгляд на часы. Ага. Пора ужинать. А вскорости подойдет и Нартов. Сегодня день занятий по механике и токарному делу. Петр постепенно втягивался в предмет и он ему явно нравился. Может как и дед, увлечется токарней? Нет, это вряд ли. Ему по душе не столько возиться с токарными художествами, сколько с самими махинами, познавая суть их работы.

ГЛАВА 8

Очередная колдобина и карандаш обломился с тихим, едва уловимым ухом хрустом. Впрочем, Петр все же скорее догадался о нем, нежели услышал. Не мудрено, расслышать такой звук, в карете несущейся по неровной дороге, когда вокруг стоит постоянный грохот и стук копыт, практически не реально. Да что хруст, тут и поговорить спокойно не выходит, приходится повышать голос, чтобы тебя услышали.

Чертыхнувшись, он протянул карандаш сидящему напротив Василию. Тот только вздохнул, и приняв палочку с черным стержнем посредине, в очередной раз вооружился маленьким и остро отточенным ножом. А вы попробуйте заточить такой инструмент, когда вас нещадно трясет, тогда и оцените все прелести.

Такие карандаши немцы уж лет десять делают, черный стержень, состав которого создатели держат в тайне, не отличается твердостью и с легкостью обламывается как при использовании, так и при заточке. Впрочем, предназначены эти карандаши не для вот такого использования в походных условиях, а для художников, которые делают свои наброски в куда более лучших условиях. Но Петр не мог отказаться от возможности использовать карандаши, вместо пера и чернил. Первые оказались весьма удобными в письме и черчении.

Петр извлек очередной карандаш из полевой сумки, взглянул на Василия, затачивающего первый, высунув от усердия язык. Старается денщик, прикладывая максимум усилий. Штука дорогая, а государь в последнее время отличается бережливостью, с каждым днем все больше походящую на скупость. Так и есть. Хрупкий стержень обломился, вызвав на лице Василия очередную кислую мину.

Решив, что так дело не пойдет, Петр вернул палочку карандаша обратно забрав и у Василия, не то сточит до основания. Потом извлек другую палочку, со свинцовым стержнем. Он куда прочнее, а потому для работы в карете подойдет больше. Правда у него есть весьма существенные недостатки — в отличии от немецкого, он оставляет хотя и четкие, но бледные линии и стереть их при всем желании не выйдет.

Примерно через час, Петр закончил выводить каракули в своей книжице. Взглянул на работу и остался недовольным полученным результатом. Нет мысль возникшая в голове была довольно удачной и в чем-то даже необычной, хотя он и не знал, когда сможет к ней вернуться. Однако, по сложившейся привычке, поспешил ее записать.

А расстроило его то, что из-за тряски, запись вышла корявой, строчки прыгали как взбесившиеся, буквы разных размеров, слова далеко не всегда разборчивые. Молодого императора отличали аккуратность практически во всем, и своим четким почерком он мог по настоящему гордиться. Так что, вот такая запись ему явно пришлась не по душе.

Нужно будет переписать, когда доберется до места, пока память свежа и запись можно будет восстановить без труда. Бывало такое, что к своим заметкам он возвращался по прошествии большого времени. Вот вспомнит он про эти строки через год, потом иди и мучайся, разбирая, что же за такую гениальную мысль ты записал бог весть когда. У него это уже третья записная книжка, предыдущие хранятся в особом месте.

Взглянул в окно. Нда. За пределы столицы они уж выехали, но все одно трястись еще часа три, никак не меньше, пока карета с небольшим эскортом доберется до места. Это верстах в сорока от столицы. Была там деревенька Саглино, не больше десятка дворов. Была, да сплыла. Больно уж место удобное. Нет той деревеньки, а есть маленький городок Саглино, гордость Петра и как он очень надеялся, весьма серьезный задел для будущего России. История городка началась буквально год назад, когда ему удалось изыскать под это необходимые средства.

Время вполне позволяло, дорога пошла не такая уж и тряская, к как это было на брусчатке и разбитых, еще не мощенных улицах столицы. Карету мерно покачивало на наезженном тракте. Петр специально избрал этот способ передвижения, так как хотел банально подремать. Чем больше он пребывал на престоле, тем больше вникал в государственные дела, а тут еще и непрекращающийся процесс обучения. Этой ночью так и вовсе удалось поспать только три часа, потом раннее заседание в сенате. Обычно он приходил попозже, но в этот раз пришлось поступить иначе, поездка планировалась уже давно, а тут еще и полученное сообщение. Словом, его с нетерпением ждали в Саглино.

Оно конечно, если исходить из одного только желания отдохнуть от тяжких дел, то тут лучше всего подошла бы река. Но опять же, выигрывая в одном, неизменно проигрываешь в другом. За удобство пришлось бы заплатить скоростью. Речное судно до Саглино добиралось бы куда дольше, а времени особо терять не хотелось. Вот и оставался выбор между верховой поездкой и каретой.

Василий заметив, что государь начал моститься для отдыха, тут же озаботился небольшой подушкой. Ага, так куда удобнее. Петр благодарно кивнул денщику. Тот только зарделся, довольный похвалой. Казалось бы, не в первый раз уж предугадывает что и как сделать лучше, но каждый раз безмерно доволен, когда попадает в яблочко.

Крепко уснуть так и не получилось. Дорога хотя и не изобилует неровностями, что характерно для летней и сухой поры, но иногда вполне чувствительно потряхивает. Вот и находишься скорее в какой-то полудреме. Мысли текут вяло, не обременительно, а потому все же получается отдохнуть.

Минуло уж два с половиной года, после его чудесного исцеления. Время это выдалось напряженным и трудным, а как вспомнишь о планах, которых громадье, то понимаешь, что покой он может только сниться. Все же для правителя решившего обязательно добиться каких-либо высот и сделать жизнь подданных лучше, власть это всего лишь тягло.

А Петр хотел оставить после себя яркий след, куда более яркий, чем это вышло у деда. Хм. Трудно превзойти Петра Великого, ой как трудно. Но как же хочется. А еще, была его клятва данная только перед Господом — больше никогда не забывать о том, что его заботам поручен русский народ. И он не забудет, до последнего вздоха не забудет…

Петру удалось-таки вывернуться из казалось бы безвыходной ситуации, с пустой казной и накопившейся задолженностью. Нет, с долгами по жалованию до конца расплатиться так и не удалось. Но по меньшей мере за этот год долгов не имеется. Если так пойдет и дальше, то есть надежда в скором времени закрыть вопрос и с долгами по прошлым годам. Во всяком случае, все предпосылки к этому имеются.

Полоса удач началась с Ушакова и его КГБ. Смотрящие великолепно справились со своей задачей. Признаться, он и не ожидал подобного эффекта. Даже если канцелярию распустить уже сейчас, она успела принести явную пользу.

Вопреки опасениям Петра, Ушаков прекрасно знал о сложившемся положении дел. Никто из чиновников не имеющих казенного содержания, а кормящиеся с должности или имеющие явно нищенское жалование, не удосужились внимания канцелярии. Напротив, эти мелкие винтики были использованы его смотрящими для получения исчерпывающей информации. Правда, в связи с этим, средств выделенных для работы, смотрящим не хватило и цифра оказалась несколько выше.

Смотрящие, по наущению Ушакова, предпочли платить за достоверную информацию, скрывая при этом источники. Впрочем, главное знать где копать и доверить это не просто грамотным специалистам, но еще и не продажным. Где и как подбирал свои кадры Ушаков, Петр так и не поинтересовался, но результат был на лицо.

Во всех без исключения губерниях были выявлены злоупотребления, казнокрадство и мздоимство. Разбирательство и слушания проводились весьма быстро. Сил особой роты было явно недостаточно, а потому были задействованы даже войска, в обязанности которых входила только силовая поддержка операции проводившейся на протяжении нескольких месяцев. Последнее было связано скорее с необъятными просторами империи, чем с волокитой.

В результате судебных решений и прямо-таки жажды провинившихся откупиться, коль скоро такая возможность имелась, к весне казна пополнилась миллионом рублей. Разумеется, это не было пределом, разбирательства продолжались даже сейчас. И потом, реши Петр подойти строго с буквы собственного же указа и суммы в значительной степени выросли бы. Но как всегда каждая отдельная ситуация требует отдельного же подхода и разбирательства. Как ни странно, но имелись и смягчающие обстоятельства.

При всем скором разбирательстве, Петр все же настаивал на всестороннем разборе дел. Случалось и такое, что даже при мздоимстве, провинившиеся попросту не имели средств для оплаты предполагаемого штрафа, и помочь им было некому. Выдоить их до последнего, пустить по миру, отправить на каторгу? При педантичном подходе к делу можно и так. Но было одно немаловажное 'но'.

У Петра попросту не хватало людей на должности довольно громоздкого госаппарата. Уменьшить количество служб и штаты? Можно. Вот только дальнейшие реформы предполагали только рост это самого аппарата, а людей не хватало даже сейчас. Поэтому императору раз за разом приходилось проявлять снисхождение. Но как показала дальнейшая практика, даже при подобном подходе, положительный эффект несомненно был.

Наличие невидимых и никому неизвестных смотрящих, имевшихся в каждой губернии, а по слухам так и по нескольку человек, подействовало на чиновников отрезвляюще. Несомненно, заразу искоренить не получилось, да и невозможно это. Но зато удалось в значительной мере снизить вал.

Конечно, можно было предположить, что смотрящие начали злоупотреблять своим положением, и один подобный факт был выявлен. Однако при том подходе к своим офицерам, что был у Ушакова, сомнительно, чтобы это приняло повальный характер. Не было никакой публичной казни, в широком понимании этого слова. Но была таковая в присутствии всех офицеров канцелярии, которых собирали в течении чуть не двух месяцев. Исключение составили только резиденты находящиеся заграницей. Колесование, весьма впечатляющее и удручающее зрелище.

А вот выявленный самозванец, назвавшийся смотрящим и вымогавший деньги в Новгородской губернии, был казнен всенародно. Мало того, в все концы была разослана весть о данном происшествии. Вместе с ней был разослан и указ, согласно которого, должностное лицо, указавшее на смотрящего занимающегося вымогательством, освобождалось от ответственности и могло ограничиться только восполнением причиненного ущерба. В случае укрывательства подобных фактов, смертная казнь, не смотря на чины и заслуги.

Вторым источником внезапных доходов и куда более значимым явился сенат. Как видно, его члены правильно истолковали происходящее в губерниях, и пока до них не добрался Ушаков, решили провести собственное расследование. Оно касалось расхищения средств реквизированных у светлейшего князя Меньшикова. Как-никак девять с лишком миллионов рублей.

Кстати, напрасные опасения. Предполагая, что в злоупотреблениях принимали участие чуть не все члены правительства, Петр предпочел забыть об этих деньгах. Но сенат решил иначе. Правда среди расхитителей оказались только те кто оказался в опале в связи с известными событиями, но и это принесло в казну два миллиона. Дабы не нагнетать обстановку, с родовитым дворянством, сенатом было принято решение о наложении только двукратного штрафа.

Год назад, когда деньги уже практически в полном объеме поступили в казну. Петр даже растерялся, не зная, что делать со свалившимся богатством. Пока был гол как сокол, планов было просто громадье. А как средства появились, так и сомлел. Более трех миллионов сверх бюджета, шутка ли.

К тому же уже в этом году нагрузка на бюджет обещала в значительной степени уменьшиться. Случилось это благодаря настойчивости Миниха. Переоценить роль ныне генерал-фельдмаршала было сложно. Именно его стараниям, неуемной энергии и честной службе Санкт-Петербург сумел выстоять в трудное время, пока Петр находился в Москве, предав северную столицу забвению. Его же заботами был создан первый в России кадетский корпус. Как надеялся император, будущая колыбель офицерского корпуса России. Христофор Антонович в полной мере показал, на что он способен и его мнение заслуживало внимания.

Его предложение сводилось к тому, чтобы сократить количество регулярных войск, переведя треть из них в разряд ланд-милиции, при полном вооружении. Эдакие полки мирного времени, которые бы казне практически ничего не стоили.

Практически, потому что раз в год они привлекались на учения, во время которых полностью становились на казенный кошт с полагающимся жалованием. Но это уже были совсем не те траты, что прежде.

В организованных поселениях каждому солдату выделили по шесть десятин пахотной земли.[1 десятина — 1,0925 га.] Кроме этого им предоставлялся дом, сельхоз-инвентарь, корова и лошадь. А еще, выделение из казны потребного продовольствия до получения нового урожая. Организация школ, за все тот же казенный счет. Дальнейшее содержание ложилось уже на поселенцев.

Накладно, не без того. Подобное реформирование съело немалую сумму, превысившую годовое содержание переведенных в новое состояние войск. Но зато, это позволяло в значительной степени снизить давление на бюджет уже в этом году. А главное, избавляло от недовольства переведенных в новое качество. Нельзя вот так просто бросить на произвол судьбы столько народу, к тому же не только умеющего обращаться с оружием, но и в немалом своем числе обладающего боевым опытом.

Тут правда не все было столь гладко. Столько мужиков, и хорошо как десятая часть женатых. Дом без хозяйки, это не дом. Под это дело пришлось издавать отдельный указ. Согласно решения сената, солдат мог по согласию взять любую жену и если она оказывалась крепостной, помещикам в том мешать возбранялось. Разумеется имелись различные нюансы, но все проблемы были вполне решаемы. Так например если у солдата оставались жена и дети в родной деревне, то он мог их забрать к себе на новое место жительства. Все возникающие при этом вопросы решала казна.

Немалая экономия вышла и с принятием указа относительно служилого дворянства. Теперь дворяне обязаны были служить лишь пять лет, после чего могли возвращаться в свои вотчины, числясь в резерве, обязанные содержать в порядке свою амуницию и в готовности прибыть к своим полкам по первому требованию. Разумеется, если дворянин желал продолжать службу, то он оставался. Впрочем, желающих отправиться по домам набралось изрядное количество. В частности те у кого оставались без поддержки родители.

Данный указ относился только к проходящим службу в армии. Петр подозревал, что коснись он и чиновников, то очень скоро в их рядах образуется некомплект. Впрочем, дабы избежать дискриминации, было объявлено о том, что изменения последуют и в этой направленности. Император сначала хотел сделать гражданскую службу достаточно популярной, для чего нужно было решить вопрос по денежному содержанию чиновников. Решение вопроса по их жалованию планировалось рассмотреть на следующий год, чтобы не сваливать все в одну кучу. Опять же, перспективы виделись все еще смутно.

Не стоило забывать и о флоте. Его положение было просто плачевным. За время царствования Петра не было заложено ни одного корабля. На верфях только достраивались заложенные еще при деде и при Екатерине. Из всего флота боеспособными оставалась меньше трети кораблей, еще какая-то часть могла считаться таковой весьма условно. Последние корабли могли использоваться только в тихую погоду и на небольшом удалении от берега. Остальные представляли собой наполовину сгнивший хлам. Общая задолженность флоту на содержание и жалование составляла целых полтора миллиона.

Конечно можно было на примере той же Австрии отказаться от столь дорогой игрушки, как боевые корабли. Но сенат решил иначе. Впрочем, Петр то же поддержал это решение. Довольно обширное побережье Балтийского моря оказавшееся в руках России и ее интересы требовали иметь боеспособный флот, с которым бы считалась та же Швеция, мир с которой оставался шатким.

В связи с этим, возобновилась строительная программа флота. Проводилась ревизия старых судов на предмет ввода их в строй. В настоящий момент были в Кронштадте был заложен один линейный корабль, в Архангельске два фрегата, которые были куда дешевле первого. При их строительстве было решено максимально использовать часть оснастки судов пришедших в негодность, все же она составляла до трети от общей стоимости кораблей. При таком подходе, экономия доходила до пятнадцати процентов.

Активно заготавливался лес. Петр не был готов строить корабли из сырого дерева. Срок службы таких судов был в два раза меньше, а отсюда и явные потери казны. Разумеется перспектива получалась довольно дальней, но лучше уж так.

Все корабли способные к плаванию, стали регулярно выходить в море. Систематически проводились маневры, с целью обучения личного состава и повышения их боеспособности. Адмиралтейству предписывалось как можно большее время держать флот в море, в целях наработки опыта кораблевождения. Даже в отсутствии воинских учений, было решено предпринимать частые морские походы.

Кроме этого, на обоих верфях заложили сразу десять торговых судов. Была составлена программа дальнейшего строительства. Петру пришлась не по нраву зависимость морской торговли от иностранцев. Российский торговый флот был слишком малочисленным. Купцы не стремились к заморской торговле, предпочитая совершать сделки на своем берегу. Даже запрет на торговые операции иностранными капитанами не мог этому помешать. Представители торгового сословия находили самые различные лазейки, вплоть до фиктивных договоров о фрахте, в результате чего морская торговля опять фактически оказывалась в руках иноземцев.

Постройкой торговых кораблей Петр хотел убить сразу трех зайцев. Во-первых, это была несомненная прибыль для казны при ведении внешней торговли. Во-вторых, экипажи кораблей пришедших практически в негодность, получали возможность практики кораблевождения, а так же отрабатывали свое жалование и содержание. И наконец в-третьих, в случае начала военных действий эти суда в кротчайшее время могли быть перевооружены и войти в состав флота как фрегаты. Именно с учетом этого они и проектировались.

Огромная казалось бы сумма, таяла на глазах. Кроме военной и морской реформ, имелись и другие траты. В значительной мере увеличилось финансирование Академии наук. Как результат, это заведение едва ли не пережило новое рождение. В ее стенах появились еще несколько видных ученых современности, такие как например шотландский математик Джеймс Стирлинг,[Джеймс Стирлинг — Отец знаменитого изобретателя двигателя внешнего сгорания, Роберта Стирлинга.] ученик Ньютона.

Около четырехсот тысяч было отведено на организацию Северной экспедиции, под руководством Витуса Беренга. Планировалось изучить не только северное побережье и постараться найти проход к дальневосточным землям через студеный океан, но и изучить север в целом. Была поставлена целью и обнаружение побережья Америки.

Щедро выделялись средства на изыскания Нартова и Батищева, с устройством ремесленных училищ. Началось строительство махина-строительного завода, и опять же с приписанным к нему ремесленным училищем. Изготавливались станки. Это дело оказалось насколько затратным, настолько же и медленным. Станки выходили в буквальном смысле ручной работы и в штучных экземплярах.

При строительстве новых предприятий, Петр решил отойти от прежней практики, когда они строились на берегах рек, да еще и с подбором удобного места для возведения плотины. Теперь для запуска завода достаточно было иметь небольшой пруд, где устанавливались водяные колеса. Вода на них подавалась посредством английской огненной махины. Этот огромный насос качал воду все из того же пруда, а потом в него же ее и сбрасывал, только предварительно падающая вода приводила в движение приводные колеса.

Именно по такому принципу был построен новый канатный завод. Батищев не обманул ожиданий Петра, сумев добиться повышения производительности не в пять, а в десять раз. Правда не обошлось и без трат. Огненные махины требовали топлива и их использование грозило вырубкой больших лесных угодий.

Выходом из данной ситуации мог быть уголь, обладавший куда большей производительностью. Уже была налажена поставка топлива с единственного угольного рудника под Тулой. Но расстояние все же слишком велико. Год назад Петр объявил о предоставлении премии тому, кто обнаружит залежи угля в Новгородской или Ингерманландской губерниях. И результат не заставил себя долго ждать.

Крепостной Козьмин Иван Платонович обнаружил залежи угля в Валдайских горах. Мало того, получив награду, предприимчивый мужик решил сам же и начать разработку месторождения и организовать поставки в столицу. Петр отнесся к этому с пониманием и даже приписал к будущему руднику довольно большое село с государственными крестьянами.

Кроме этого, Козьмину было дозволено получить кредит в государственном банке. На свою тысячу он еще долго раскачивался бы, а поставку топлива нужно было организовать в кратчайшие сроки. Неподалеку от Санкт-Петербурга уже закладывался еще один канатный завод, планировалось строительство еще целого ряда предприятий, без строгой привязки к рекам и плотинам на них.

Однако, если Козьмин рассчитывал, что станет обычным в российском понимании промышленником, то он ошибался. Крестьяне не могли покинуть шахту и должны были работать на добыче угля, но при этом сам Козьмин обязан был им платить за работу. Эдакий гибрид между наемными рабочими и приписными.

Петр понимал, что необходимо решать вопрос с крепостничеством. Подобное положение дел, как и рабство, тормозило развитие страны. И потом, подневольный труд, он и есть подневольный. Император был убежден, что если люди будут заинтересованы в своем труде, то есть работать на себя, то отдача будет куда выше, а от того польза и государству в целом. Вот и пробовал самые различные варианты.

В данном конкретном случае, шахтеры должны были сами выплачивать свою подушную подать и оброк. Хотя они и не могли покинуть шахту без соответствующей бумаги, тем не менее это был некий шаг вперед. Впрочем, этих людей ему все одно будет не достаточно. Восполнять рабочую силу он мог за счет крестьян уходивших на отхожий промысел.

Таковых хватало, и в последнее время их число постоянно росло. Многие помещики, в особенности те, усадьбы которых находились на неплодородных землях, заменяли барщину оброком. Крестьянину не так просто выложить два рубля за каждую ревизскую душу, вот и шли они на заработки, кто бурлачить, кто на мануфактуры, а иные так и на пашню, но в другие регионы.

Как ни странно, но были и такие места, где более зажиточные крестьяне нанимали людей со стороны, чтобы они вместо них отрабатывали барщину. Законом это не запрещалось, а барину по большому счету было все равно, кто работает на его землях, его ли крепостной или нанятый. За полный цикл обработки десятины наемный рабочий мог получить плату от четырех до семи рублей, все зависело от тяжести возделываемого надела.

Кстати, Петр издал указ согласно которого владельцы мануфактур теперь не могли выкупать крестьян для работы на своих предприятиях. Вместо старой практики, когда к мануфактурам просто приписывались села, мануфактурщики должны были нанимать работников и платить им жалование. Разумеется работники набирались за счет все тех же крестьян, занимающихся отхожим промыслом и платящих оброк помещику или казне.

Данная мера пока не коснулась тех дельцов, кто успел открыть свое дело до издания указа. Не пострадали и помещики, заведшие мануфактуры в своих поместьях. Как не могло это задеть и последующих, в конце концов как быть в своих поместьях и со своими крепостными решать было им.

Не обошлось и без недовольства. Ушаков докладывал о ропоте среди дельцов, которые планировали расширение производства или устройство новой мануфактуры. Петр обрубил им и такую лазейку, как заключение договора с барином, о передаче крестьян для работ на мануфактуре.

Нет, если помещик желал, то мог заменить крестьянам барщину на оброк, вот только насильно определить на работу уже не мог. К определенному сроку крепостной должен был предоставить барину требуемую выплату. Вот только где он возьмет на это деньги, была уже его личная головная боль. Это позволяло хоть как-то понуждать предпринимателей к тому, чтобы заинтересовывать работников высоким жалованием и обеспечением приемлемых условий для проживания.

Кроме всего этого, был издан указ, согласно которого крепостные могли выкупиться у барина. Но тут было не все так просто. Сумму выкупа определял сам помещик и она могла быть просто непосильной.

Касаемо казенных крепостных сложностей никаких. Была установлена определенная сумма, по выплате которой крестьянин становился свободным и мог либо уйти, либо взять землю в аренду. Мог он и заключить договор на выкуп земельного надела в частную собственность. При этом цены были не так чтобы запредельными. При должном усердии и удаче, а куда же без нее, все это было вполне реальным.

Делая пробные шаги на пути решения вопроса с крепостничеством, Петр предпринял еще один шаг. Так в каждой губернии в отстоящих друг от друга в отдалении уездах было выбрано по одному селу где крестьянам были выделены земельные наделы из расчета шесть десятин на ревизскую душу. Их владельцы могли передать землю только по наследству, не имея возможности ни продать, ни передать кому-либо в пользование.

В общем-то в положении крестьян мало что изменилось, так как они и раньше были оброчными, а потому могли вести торговые операции. Оброчным крестьянам позволялось продавать любую продукцию своей деятельности, будь то зерно, мясо, шерсть, шкуры, предметы промыслов. Главное было внести деньгами подушную подать и оброк. Разумеется за исключением тех случаев, когда оброк собирался натурой.

Дабы удержать жителей этих сел, было решено, еще кое-что. Так, в случае не обработки выделенного надела крестьянин лишался его, а сам переводился в прежний статус, с переселением в другое место. Кроме того часть оброка должно было выплачиваться деньгами, а часть натурой. Однако, что именно сажать на своих пашнях, решали сами крестьяне. В этом деле им никто не указ.

В случае рождения сына, на него так же выделялся надел в шесть десятин, который мог возделываться его родителями или нет. Но по достижении совершеннолетия, данная земля должна была лечь под соху. Но родители могли и отказаться от данного надела.

В этом случае, по достижении совершеннолетия, их чадо могло отправиться на поиски счастья на отхожем промысле, оставаясь приписанным к своему селу. Это вовсе не значило, что если он не сумеет найти работу на какой-нибудь мануфактуре, то не сможет вернуться и получить свой надел. В случае же, если родители начинали возделывать участок сына, тот автоматически лишался выбора.

Кстати, если крестьяне были способны обрабатывать большие участки, то это только приветствовалось. Под сравнительно невысокий оброк[В данном случае, оброк понимается ни как налог, а как арендная плата.] в один рубль за десятину, он мог возделывать любой участок пашни. Разумеется, в этом случае делался перерасчет, и плата шла только за возделываемую площадь.

Имелось еще такое же количество сел и с такой же географией, но с иными условиями. Еще дед ввел практику круговой поруки, как среди крепостных, так и среди торговцев. (Последних от такого вскоре избавили.) В этом случае общество несло ответственность за своего члена. Если тот не мог делать полагающиеся выплаты в казну, то задолженность взымалась разбрасываясь в равной мере на всех членов поруки. Данное обстоятельство не распространялось только на те села, где было менее сорока ревизских душ.

Петр решил несколько видоизменить сложившуюся практику. Во главе каждого села становился староста, избираемый на сходе самими же селянами. Единственное ограничение вносимое указом, староста избирался сроком не менее чем на пять лет и мог быть переизбран только в случае невозможности исполнять свои обязанности. Как ему управляться с возложенными на него обязанностями, было целиком его дело. Он мог руководить сам, мог подобрать помощников, словом полная свобода действий.

Общине выделялся надел земли на каждую ревизскую душу. В каждом случае он был определен отдельно и зависел от состояния земли. На тяжелых землях он не превышал шести десятин, на более легких мог быть увеличен чуть не вдвое. Из опыта прежних лет, на каждое село определялся и отдельный план по сдаче зерна государству, по твердым тарифам, определяемым заранее каждый год исходя из рыночной стоимости.

Община могла принять решение и о возделывании большей площади пахотных угодий. Причем в этом случае план оставался неизменным. Единственно, община должна была заплатить все тот же оброк из расчета один рубль за десятину пахотной земли.

Из всех участвующих в эксперименте, на подобное пошли только четыре общины, причем две из них располагались хотя и на плодородных, но тяжелых грунтах. К слову заметить, они взваливали на себя поистине титаническую задачу. При нарезке надела и определении плана никто и не думал облегчать им жизнь, все было рассчитано в притирку. Так что, если они и могли повысить свое благосостояние, то лишь упорным трудом и при этом не забывая погонять ленивых и нерадивых работников, а таковых хватало везде и во все времена.

После сдачи зерна по плану, шла выплата оброка и подушной подати в казну. И только после этого староста или совет, если избирался и таковой, распределяли по работникам полученную прибыль и оставшиеся излишки урожая, если таковые имелись. Сколько и кому должно было причитаться решали уже сами. Как говорится, от каждого по способностям, каждому по труду.

Кроме того, в случае полученной прибыли община могла принять решение на закупку необходимого. Это могли быть скот, лошади, сельхоз-инвентарь. Однако, вряд ли даже у общины могли найтись средства для того, чтобы сделать закупки, которые могли оказать сколь-нибудь существенное влияние на производительность.

Учитывая это, и общинам, и крестьянам с частными наделами, была предоставлена возможность брать в банке ссуду которую они потом должны были возместить в течении нескольких лет. Если это происходило в течении пяти лет, то ссуда была беспроцентной. С превышением данного срока, остаток долга переходил в разряд кредита. Процентная ставка на него возрастала с каждым годом на один процент, но не могла превысить шести. Причем условия оставались неизменными даже в случае изменения законодательства, это оговаривалось особо.

Было положение и об образовании. Община могла нанять учителя или взять это дело в свои руки, но в селе должна была иметься школа и как минимум, все подрастающее поколение должно было быть обучено грамоте и счету. Так же по решению общины, она могла отправить кого-нибудь из молодых для овладения необходимой специальностью. К примеру тому же кузнечному делу или иным специальностям.

Вот такие первые шаги были предприняты Петром в попытке разрешить вопрос с крепостничеством. Теперь оставалось ждать и внимательно наблюдать за тем, кто победит, частник или община. В зависимости от этого, следовало и планировать дальнейшие шаги. А может оба эти пути окажутся ошибочными и тогда нужно будет измысливать что-то иное. В любом случае, все покажет время…

В разы увеличилась производительность текстильных мануфактур. И это только благодаря незначительной переделке имевшихся станов и оборудованию их челноком самолетом. Реконструкция коснулась лишь казенных мануфактур. Частники пока только присматривались к новинке. Оно ведь и повысить производительность желание имеется, и нести дополнительные траты ну никак не хочется.

Добился Батищев успехов и в другом деле. Параллельно с созданием принципиально нового производства канатов, он не забыл и о необычных судах. К слову заметить, он сумел построить не одно, а два судна, механизмы которых приводились в движение лошадьми. Вот только принципы действия этих механизмов на коноводных судах, как с легкой руки самого Батищева окрестили его детище, сильно разнились.

Один тип, основывался на подтягивании судна к якорю, который завозился вперед на расстояние в четыреста сажен. Лошади вращая кабестан сматывали канат, приводя судно в движение. Для непрерывной работы, требовалось два якоря и отдельная команда для их заводки вперед по курсу. Экипаж судна выходил изрядным, около семидесяти человек. Лошадей требовалось то же не мало, порядка восьмидесяти голов, а там все зависит от того, какова будет нагрузка. Лошади не могли работать больше трех-четырех часов, сильно изматываясь. Но даже при этом, судно проходило за сутки порядка тридцати верст. Это вдвое превышало расстояние преодолеваемое судами на бурлачной тяге, к тому же и груза перевозилось в разы больше.

Как ни странно, но типом судна с гребными колесами, Батищев озаботился во вторую очередь. Впрочем, Петр и не думал наседать на изобретателя. Решил так, значит пусть будет так. Творческие люди они вообще не любят давления. А потом, кто сказал, что его затея не окажется лучше, предложенного заказчиком. Разумеется траты превысили запланированные, но в свете обнаружившихся неких излишков, Петр и не думал сердиться.

Наоборот, он с интересом ожидал результата. И потом, даже если его предложение с гребными колесами окажется более продуктивным на широких реках с тихим течением, вариант Батищева явно окажется востребованным там, где течение значительно сильнее.

Сейчас строительство нового судна подходили к концу. Яков Тимофеевич обещал закончить его к возвращению Петра из поездки, то есть уже через два дня. Что же, до этого Батищев неизменно радовал Петра, остается надеяться, что он не изменит своей традиции и вновь не разочарует.

Наилучшим образом складывались дела и на Алтае. Там в настоящий момент действовало четыре казенных и один частный заводы на которых выплавлялось серебро и золото. Доходы уже сейчас были куда как впечатлительнее, чем это было еще совсем недавно. В прошлом году казна получила с тех рудников сто тысяч рублей чистой прибыли, и это был далеко не предел. В этом году сумма должна была в значительной мере возрасти.

Причин тому было сразу несколько. С одной стороны, заводы все еще не вышли на полную мощность, и в этом году продолжалось наращивание производительности. С другой, на Алтае было обнаружено множество месторождений с рудой содержащей драгоценные металлы. Сам Демидов спешно закладывал сразу три завода. Нашлись и иные предприимчивые дельцы, поспешившие вложиться в добычу серебра и золота. В берг-коллегию поступило сразу восемь заявок на строительство заводов на Алтае.

А вот Забайкалье огорчило. В прошлом году Нерчинский рудник вообще не поставил в казну серебро, исчерпав свои ресурсы. Однако, согласно последнему сообщению Генина, в окрестностях найдены новые месторождения руд. Правда имелись и сложности. Этот край не спешил расставаться со своими богатствами и придется вложить много труда, чтобы это все же случилось.

В ответном письме, Петр рекомендовал Генину разведать наиболее перспективное месторождение, где и поставить казенный завод. Данные об остальных месторождениях предстояло отправить в берг-коллегию, которой надлежало найти новых горнозаводчиков, которые бы согласились ставить в тех краях свои заводы. В свете последних событий. Петр ничуть не сомневался в том, что таковые найдутся и очень скоро.

Все доходы с серебряных рудников, Петр решил сосредоточить только в своих руках. Так что, те заводы выходили как бы и не казенными, а лично его. Молодой император точно знал во что он собирается вкладывать дополнительные средства. Частично они выделялись на науку, другая часть пошла на изыскания того же Батищева и Нартова. Но львиная доля уходила на Саглино.

Этот городок обошелся Петру очень дорого. Просторное трехэтажное здание исследовательского института, пара десятков двухэтажный домов, десятка четыре одноэтажных, мощенные улицы. На окраине несколько мастерских, с самыми совершенными на сегодняшний день махинами, в том числе и с огненной, которая и служила приводом. Эдакая уменьшенная копия Санкт-Петербурга, разве только без набережных.

В этом городке Петр собрал около полусотни перспективных молодых людей из Санкт-Петербургского университета, занимавшихся в самых различных областях. Здесь были устроены просторные лаборатории, оснащенные по самому последнему слову научной мысли. Имелась обширная библиотека, которая постоянно пополнялась научной литературой, что способствовало не только успешному труду, но и постоянному самообразованию.

Разумеется, вчерашние студенты, как бы они ни были талантливы, для достижения своих целей и улучшения качества знаний, нуждались в общении со своими учителями. Такая возможность им была предоставлена, но только со строгими ограничениями. Саглиновцы ни при каких обстоятельствах не должны были упоминать сам городок, а так же ни коим образом не освещать деятельность представителей саглиновского института.

В этом городке, как верил Петр, ковалось будущее России. Сотрудники института занимались научными исследованиями по строго определенным темам, имеющим какое-либо прикладное значение. Петр не представлял, как к примеру астрономия, может способствовать благу империи, а потому в данной направленности им лично не предпринималось никаких шагов. Нет, если его в том убедят, то он откроет новую ветку финансирования. Но пока его больше интересовала механика, баллистика, почвоведение, металлургия и многое другое, что могло принести пользу уже сейчас.

Стоит ли говорить о том, что данный городок был попросту закрыт для всех посторонних. Свободным доступом сюда пользовались только император, Нартов и… Ушаков. Последний скорее в силу того, что охрана Саглино была организована второй особой ротой КГБ, набранной специально в этой связи.

Окружающий лес, по периметру был буквально усеян самыми различными смертельными ловушками. Безопасный путь лежал только по дороге, отходящей от основного тракта и оканчивающейся тупиком в городке. По окрестностям, как внутри, так и снаружи периметра постоянно передвигались патрули. В связи с чем личный состав в основе своей состоял из бывших охотников. На въезде крепкая застава. На вооружении роты имеются даже четыре полевые пушки, с опытными пушкарями.

Все ученые, а Петр отказывался назвать их иначе, хотя никто из них и не имел ученых степеней, проживали в тех самых просторных двухэтажных домах со своими семьями. Там же проживали офицеры роты. Одноэтажные дома были отданы под размещение всех остальных, жителей городка, так или иначе задействованных в научно-исследовательских работах. Впрочем, там же проживали и те, кто обеспечивал быт, как и охрану. Сержанты и солдаты роты квартировали в крайних домах. Всего в Саглино проживало пятьсот восемьдесят два человека, включая и детей…

Карета не на долго остановилась у заставы. Солдаты сноровисто проверили карету, не взирая на то, что прибыл сам император. После этого карета проследовала далее уже без эскорта, который разместили в отдельно стоящем доме, способном с легкостью вместить в себя весь взвод охраны. Петр не считал нужным брать с собой большее количество, да и карета его ничем не выделялась, не имея ни герба, ни иных каких-либо украшений.

Приглушенный перестук копыт по полевой дороге, сменился бодрым цоканьем подков по мостовой. Карета с императором, в гордом одиночестве двинулась к центральной площади, где собственно и располагалось здание института. Ушаков по праву считал Саглино самым безопасным местом в империи, а потому в дополнительной охране попросту не было необходимости.

Петр бодро соскочил на брусчатку и потянулся распрямляя члены. Потом сделал пару шагов в сторону и подал сигнал кучеру. Тот никак не обозначив, понял ли распоряжение, тут же двинул экипаж, к одному из домов, который был специально предназначен для вот таких наездов. Правда пока император останавливался здесь только раз, но то был первый и далеко не последний. Там слуги под присмотром Василия разберут немногие вещи и приготовят все для недолгого проживания особой персоны. После этого экипаж отправится прямиком к тому самому дому, где остановилась остальная охрана.

Петр предпочитал пешие прогулки даже по столице, чего уж говорить о Саглино. Компактный городок выстроенный квадратом, с параллельными улицами и перпендикулярными переулками, где все рядом. Чтобы пройти от одной окраины, до другой вполне хватит и пяти минут. Еще немного по парку и начинаются мастерские со складами, небольшая литейная. Словом все потребное для практического воплощения задумок местных ученых.

Петр недовольно покосился на замершую рядом глыбу сержанта Мальцова. Бесполезно. Ему можно хоть сотню раз талдычить о полной безопасности на территории городка, он и ухом не поведет. Ну, может только боднет угрюмым взглядом. Хм. Императора в том числе. Михаил не просто исполнял свой долг верноподданного, но и иной. Он никогда не забывал о том, что в свое время они спасли друг другу жизни.

Чувствует ли себя обязанным император, после того как щедро одарил своего спасителя, Михаилу было не ведомо, но он знал точно, сам своей жизнью он обязан вот этому юноше. А долги он привык возвращать с лихвой. Любые долги.

Парадная дверь института распахнулась и из нее появилась фигура ректора. Высокий, крепкий мужчина, широким шагом, переступая через две ступени, быстро спустился на мостовую и сияя как новенький пятак, отвесил церемонный поклон.

— Государь, позволь выразить свою радость по случаю твоего прибытия в Саглино.

— Чего уж, Андрей Константинович, выражай, — засияв открытой улыбкой, ответил Петр.

Кто бы сомневался, что высшую должность в подобном заведении, Петр отведет именно Нартову. Разумеется он не считался видным ученым и с научными степенями у него были некоторые проблемы. Кстати, от того в Академии наук на него постоянно косились именитые умы современности. Но Андрей Константинович был новатором, человеком способным рассмотреть доброе зерно там, где зашоренные ученые не видели ровным счетом ничего. А еще, он был практиком, предпочитающим свои знания перекладывать в конкретные идеи. Именно такой здесь и нужен был.

— Я вижу, со строительством полностью покончено, — продолжил Петр осматриваясь по сторонам и вдруг с удивлением обнаружив посреди площади фонтан с бьющими тугими струями.

— Слабость, — картинно вздохнув, поспешил ответить на невысказанный вопрос Нартов. — Наши женщины, во главе с моей супругой, которая тут за заводилу в их среде, одолели просьбами облагородить центральную площадь и парк фонтанами, а так же беседками. Я не смог сдержать их напора. Опять же дети.

— А откуда вода поступает? Тут вроде бы нет ни одной возвышенности, местность практически ровная. А судя по струям, давление приличное.

— Поставили водонапорную бадью, в районе мастерских, от туда и напор.

— А в башню как качаете, неужели ведрами или корабельную помпу пристроили?

— Ее улучшенным аналогом, государь. Беркутов разработал. Получилось отлично. Сил от привода берет самую малость, зато воду подает на изрядную высоту. Мы в мастерских с помощью медных труб еще и водопровод сделали. Установили несколько кранов, чтобы было удобнее обмыться после работы или просто ополоснуться в жару. Удобно вышло. Ты не подумай, государь. Мы это все за свой счет сделали, для своего удобства, ну и чтобы порадовать жен и детишек.

— Даже не думай, Андрей Константинович. Представишь смету, я все оплачу. А коли помпа и впрямь так хороша, так еще Беркутову и за новаторство приплачу. И когда только успели. — восхищенно закончил Петр, а потом уже более серьезно, — Ну что же, пошли, будешь хвастаться достижениями. Не зря же вызывал.

— Государь, может сначала отобедаешь. Время. А после обеда как раз соберется большое собрание, оно у нас всегда по субботам после обеда проходит. Делимся кто чего добился за неделю, у кого какие возникли сложности. Нередко бывает, что помощь приходит от занятых на иных направлениях.

— Хм. Я вообще-то думал, что ты мне сам доложишь обо всем, в краткой так сказать форме. Знаю я вашу ученую братию, уже через пять минут забудете, что перед вами император и начнете спорить о своем, глядишь и вовсе о пустом. А я тут еще осмотреться хотел, обойти все хозяйство. Завтра нужно быть в столице, знакомец твой Яков Тимофеевич обещался удивить.

— Государь, дозволь начистоту.

— Только так и дозволяю, Андрей Константинович.

— Мы живем здесь ни в чем не зная нужды, можно сказать на всем готовом. Вон даже нашу собственную задумку ты тут же на свой счет принял и решил возместить наши затраты. Но как говорится, не хлебом единым сыт человек. Пятьдесят выпускников университета, добровольно согласились принять такую затворническую жизнь. Кто-то уже успел кое-чего добиться, но соблюдая интересы России вынужден о том молчать, а не хвалиться достигнутым. Они должны знать, что все это не зря. Людям нужно уделить внимание.

— Понимаю. Но мне будет куда более понятно если каждая группа сопроводит меня по своим лабораториям, мастерским и опытовым участкам, да покажет наглядно и обскажет. А в том гвалте, который верю будет, я что-то могу и упустить.

— Тогда просто поприсутствуй на собрании. Окажи внимание. А мы проведем все как обычно. Главное это твое присутствие.

— Присутствие недоучки?

— Государя.

— Ладно. Убедил.

Как и предполагал Петр, чинно начавшееся собрание очень скоро превратилось в гвалт. Поначалу господа новоявленные ученые очень даже вели себя степенно. Но постепенно, поначалу мягко отстаиваемое мнение, отстаивалось уже более решительно. Вскоре коллектив расположившийся в просторной аудитории с рядами парт, уходящих с каждым рядом все выше, разделился на стихийные группы.

Страсти так раскалились, что император даже стал опасаться, что вот сейчас они передерутся. А вот Нартов, взирал на все это как-то уж очень спокойно. Разве только с искренним сожалением поглядывал на Петра. Мол, не виноват я, они же по сути еще мальчишки. Угу. Мальчишки и есть. Самому младшему двадцать четыре, старшему тридцать. Недоросли, словом.

— Андрей Константинович, а вы уверены, что в подобном споре действительно может родиться истина? — Взирая на эту бурю эмоций, сидя за столом рядом с кафедрой, поинтересовался Петр.

— Уж поверьте моему опыту, Петр Алексеевич. Поначалу-то я их в ежовых рукавицах держал. Вздохнуть лишний раз боялись, — вот уж во что верилось с легкостью. Насколько выяснил Петр, Нартов отличался весьма жестким характером. — Но потом понял, что подобный подход только душит инициативу.

— Разумеется я вам доверяю. Просто сомнительно, что они вообще друг друга слышат. По моему только себя любимого.

— Посмотрите, — Нартов, так чтобы не привлекать внимания, указал пальцем влево от себя.

Один из молодых людей, отделился от группы спорщиков, на которые стихийно разделились присутствующие и присев за парту. Начал что-то быстро записывать, сияя как начищенная медяшка. Наконец закончив, он внимательно просмотрел получившуюся запись. Уверившись в своей правоте, он поднялся и вернулся к спорщикам, протянув лист.

Человек десять, тут же прекратили спорить и уставились на представленную запись, налезая друг на друга и нещадно толкаясь. С минуту они изучали запись, потом разделились на тех, кто начал усилено почесывать затылки или носы, пожимать плечами и довольно пихать поставившего в споре точку. Один из недавних спорщиков, завладел бумагой и усевшись начал более детально знакомиться с содержимым, как видно стремясь найти закравшуюся ошибку.

— Ой. Простите, ваше императорско-ое-е… — так и не договорив, покраснев как рак от смущения и, чего уж там, страха, произнес парень лет двадцати пяти.

Угу. А он что говорил. Хорошо хоть пихнув обратили внимание на то, что он вообще здесь присутствует. Это отличилась группа спорщиков человек из шести, оккупировавших доску, нещадно черкая ее куском мела. Увлеклись малость, вот молодой ученый и споткнулся, да едва не опрокинул коронованную персону.

— Ничего, ничего. Занимайтесь, — положив руку на плечо тут же раскрасневшемуся как рак Нартову, произнес Петр.

Понять ректора можно. Одно дело когда царит рабочая обстановка, пусть и кипят нешуточные страсти. И совсем другое когда позабыв обо всем, начинают вести себя бесцеремонно в непосредственной близости от государя.

А тут еще и Михаил, дернувшийся от двери, что медведь, готовый порвать любого. Но этому хватило одного строгого взгляда, чтобы сделать те самые три шага в обратную сторону и опять подпереть дверной косяк.

— Андрей Константинович, а давай отойдем вон в тот угол. По моему мы там будем в безопасности.

— Государь…

— А вот это уж нет, Андрей Константинович. Ты же сам сказал, что душить инициативу нельзя. И потом, кто мне виноват, что я влез в процесс познания. Я так понимаю, здесь действуют свои законы и традиции. Даже если они только начинают складываться.

— Всему есть предел, государь, — все же последовав предложению Петра, хмуро произнес Нартов.

— Есть. Вот если они превратятся в пустозвонов, тогда он и настанет. Но пока ведь это не так. Ты же вызвал меня, чтобы похвастать своими достижениями.

— Может пройдем в мой кабинет и я, как ты и хотел, государь, вкратце поведаю о достигнутых успехах.

— Знаешь, судя по взглядам, которые некоторые из них бросают на меня, складывается мнение, что либо они хотят понять насколько я не глуп, либо затеяли все это с одной единственной целью, дабы обратить на себя внимание. Так что, мой уход тут же будет замечен. А тогда теряется смысл твоей идеи поддержки высокого духа моим присутствием.

— Хм.

— Не смущайся, Андрей Константинович. Час я еще выдержу. Если они не выдохнутся раньше.

— И не надейся, государь, — развеял надежду Петра ректор.

Как ни странно, но на этот раз Нартов оказался не прав. Как видно удовлетворившись произведенным впечатлением, или все же решив, что ведут себя несколько не красиво, господа не именитые ученые вскоре все же успокоились.

Опасаясь, что сейчас может подняться следующий вопрос и вызовет не менее бурную реакцию, Петр предпочел воспользоваться временной передышкой и перехватить инициативу. Говорил он не долго, но тем не менее успел высказать свое удовольствие от увиденного. Суть его слов сводилась к тому, что вот эти молодые люди, являются залогом будущего процветания России. Всегда лестно осознавать, что от тебя зависит ни много ни мало, будущее страны. Тем более если эти слова звучат не просто от императора, но от государя столь любимого в народе.

Все именно так. Чудесное исцеление. Вера людей в справедливого царя, да еще не просто помазанника божьего на царствование, а его избранника, делали Петра весьма популярным в народе. Все искренне верили в то, что государь спит и видит, как бы осчастливить своих подданных. А главное он уже давно это сделал бы, да подлое дворянское семя не дает ему осуществить прекрасные замыслы.

Ну а как же иначе, если уже в первый год после своего исцеления, он издал указ о трехдневной барщине. По стране упорно ходили слухи о том, что он даже щедро одаривает крестьян землей. Просто развернуться во всю ширь ему не дают все те же дворяне. В стране время от времени случались бунты и подавлялись они войсками безжалостно. Однако, как ни много было этих выступлений, ни разу не прозвучало хулы в адрес императора.

В научной среде молодой император так же пользовался уважением, а уж в Саглино и подавно. Щедрое финансирование, забота о быте, поступление всех самых новейших трудов. Разумеется в первую очередь все шло сюда в исследовательский институт. Однако, люди не были заперты здесь и имели возможность общаться со своими коллегами в университете и академии, поэтому знали, что широкую поддержку приобрела наука в целом. Ученые не находящие понимания в иноземных государствах, всегда могли рассчитывать на гостеприимство российского императора. Ну и как саглиновцы должны были относиться к Петру, после всего того, что он делал?

— Андрей Константинович, ты все так же уверен, что мне необходимо посещать вот такие ваши собрания? — Когда они наконец оказались в кабинете ректора, поинтересовался Петр.

Вообще-то собрание еще не закончилось, так как Петру удалось поприсутствовать при разборе докладов только двух руководителей групп, а их здесь было два десятка, по разным направленностям. Но Петр предпочел избавить собрание от своего присутствия, сильно подозревая, что его личность и послужила в качестве возбудителя столь бурной реакции. Так что, дальнейшее мероприятие должно было проходить под председательством заместителя Нартова.

— Прошу прощения за случившееся, Петр Алексеевич. Но я осмелюсь настаивать и на дальнейшем твоем присутствии. Им просто необходимо зримое подтверждение того, что их дела оценены по достоинству.

— Ладно. Пусть будет по твоему. Да, не вздумай никого хулить.

— Не буду, Петр Алексеевич.

— Тогда хвастай, чего успели добиться. Ну что опять не так-то?

— Хм. Петр Алексеевич, а нельзя ли сделать так, чтобы те кто добился успеха, сами тебе обо всем и доложили?

— Ага. Опять за свое. Или ты не в курсе, чего твои молодцы понапридумали?

— Отчего же. В курсе, — тут же вскинулся Нартов.

— Андрей Константинович, ну не могу я вот так каждый раз терять время, чтобы лишний раз похвалить твоих подопечных.

— Ты меня не правильно понял, государь. Конечно доброе слово и собаке приятно и это возымеет свое влияние на крепость духа и особое усердие. Но главная причина не в этом. Порой у нас появляются некоторые вопросы, в решении которых ты мог бы оказать помощь.

— Я-а? — Петр от удивления даже задохнулся. — Ты ничего не путаешь, Андрей Константинович? Как я могу помочь разрешить какой-либо вопрос, когда любой из них в науках превзошел меня во много раз?

Петр едва сдержался, чтобы не сказать, что чем дальше, тем пропасть будет расти с еще большей быстротой. Тут причина как в том, что они и дальше будут крутиться на научной кухне, так и в том, что молодой император все же решил сбавить темпы в обучении. Окончит уж как-нибудь университет и хватит. Его все больше и больше захватывали дела государственные.

— Ну как-то же у тебя все эти идеи появились, — и не думал сдаваться Нартов.

— Господи, Андрей Константинович, ты меня еще гением назови, — Петр даже замахал на ректора руками. — Да я и сам не знаю как они клятые появляются. То приснится что-то, то вдруг взгляну на иное, и тут же подумается.

— Вот видишь. Тебе только подумалось о ткацкой махине, а сколько всего это притянуло за уши. Я когда еще винторезную махину измыслил, а применения ей так и не нашли. Я слышал, будто как только махина-строительный завод заработает, ему уж и заказ готов, мол хочешь при каждой верфи токарные мастерские устроить. Да на оружейных заводах ввести такие же. Да чтобы по единому стандарту.

— Есть такое дело. Но тут моей-то заслуги никакой. Дед еще всю армию к единому стандарту привел. Я просто делаю как и он, только не в армии, а на заводах.

— Так отчего же Покойный Петр Алексеевич до того не додумался?

— Ну. Не ко времени ему было. Шведа, турок, да персов бить потребно было.

— Ладно. А все иное? Вот эта же огненная махина, которую ты предложил.

— Ну-у это… Подумалось просто, когда мне объяснили как английская огненная махина работает… Заткнул трубку стеклянную, нагрел… Да я тебе рассказывал.

— Рассказывал, Петр Алексеевич. Но никто не подумал, а ты подумал.

— Получилось? — Петр даже приподнялся с кресла за столом Нартова, в которое его усадил хозяин кабинета.

Нартов только вздохнул и вынужден был заговорить. В конце концов, перед ним все же император и его терпению есть предел. К тому же он прибыл сюда именно за тем, чтобы услышать все эти новости, а его вместо этого уж четыре часа томят, так и не удосужившись поделиться этими самыми новостями.

— Гхм. Касаемо огненной махины, Тучин получи действующую модель. Конечно она малосильная, да что там, пальцем без усилий останавливается, но работает. Возьмем ее за модель и начнем дальше работать.

— Та-ак. Только из-за этого стоило сюда ехать и даже дальше. Как я и хотел, без котла и пара?

— Петр Алексеевич… — Нартов хотел в очередной раз попросить о том, чтобы на все вопросы отвечали разработчики, но понял, что лучше сказать хотя бы часть, а потому после заминки продолжил. — Да, без котла и пара. Но подробности с Тучиным. Прошу, государь.

— Ладно, чего уж. Потерплю. Только недолго. Вот часок пусть еще погорланят, а потом Тучина ко мне. Еще что есть?

— У Терехова с пулей к штуцеру, получилось. Не сразу. Пришлось ему помучиться, бочонок пороху и два пуда свинца извести, но своего добился.

На идею с новыми пулями Петра натолкнул обычный виноград. При всей любви к этой ягоде, ему не нравился привкус от кожуры, поэтому он ее сплевывал, находя это занятие довольно занятным. Вот так дунет, кожура лишившаяся мякоти сначала раздуется, а потом с потешным тихим хлопком вылетает из рта.

А тут, примерно с полгода назад, когда он посещал Саглино, у него случился разговор с Тереховым, который занимался вопросами баллистики. Петр тогда, явился на стрельбище, скорее от желания похвастать пистолями, подаренными Демидовым. Все же точность стрельбы у них была исключительной. Как и ожидал Петр, необычные пистоли заинтересовали Терехова.

Разговор сам собой свернул на баллистику пуль. Терехов тогда высказался за то, что при выделке стволов следует придерживаться строгих размерений. Оказывается стволы даже выделанные на одном и том же заводе, зачастую имели разные диаметры. Отличия разумеется незаметные глазу, но они оказывали значительное влияние на точность стрельбы. Пули так же лились в разных пулелейках, и то же зачастую отличались по размерам, хотя и не на много. Прибавить сюда обычай чистить стволы ружей песком, что несомненно приводило к частичному стачиванию металла, и картина будет практически полной.

Выходило, что при выстреле пуля болтается как г… в проруби, а от того и точность никакая. Шутка ли, при стрельбе на полторы сотни шагов, отклонение составляло чуть не в полную сажень. Тут не то что в одиночную цель, но и в строй попасть дело далеко не простое. От того, в русской армии половина патронов у солдат не пулевые, а картечные. С ее помощью получается увеличить плотность огня, и добиться хоть какого-то поражения цели.

Вот нарезное оружие лишено этого недостатка начисто. Даже при стрельбе бесформенным куском свинца. А как иначе-то? Пока прогонишь пулю сквозь нарезы, через весь ствол, мягкий металл сильно деформируется. Однако, прицельная дальность изрядная выходит. Триста шагов по одиночной цели, это понимать надо. Но есть и один существенный недостаток. Самые опытные стрелки, успевают сделать в минуту только один выстрел, за правило же в две минуты.

Но как добиться того, чтобы пуля и легко заряжалась, вбрасываясь в ствол, и врезалась в нарезы ствола, плотно прилегая к стенкам. Если удастся решить этот вопрос, то даже из простой фузеи можно добиться приличных результатов.

В подтверждение своих слов, Терехов показал отличную стрельбу из обычной пехотной фузеи, с плотно подогнанной по стволу круглой пулей. Получилось не так как из штуцера, но куда лучше чем при обычной стрельбе. На сто пятьдесят шагов рассеивание составило всего-то один фут, а это практически гарантированное поражение цели. Правда, заряжалась при этом фузея ничуть не быстрее, чем штуцер.

При таком раскладе весь смысл терялся. Тогда уж лучше использовать винтовальный ствол. При том же времени на перезарядку, благодаря стабилизации пули при вращении, получалось достигнуть куда большей точности.

В тот момент Терехов думал над тем как сделать само-сминающуюся пулю. Суть идеи была в том что пуля, имея специфическую форму, над которой конструктор как раз работал, будет легко вбрасываться в ствол, имея свободный зазор, подобно круглой. При выстреле, под действием газов, пуля должна была сминаться, ввиду мягкости свинца, и самостоятельно врезаться в нарезы. Если удастся найти нужную форму, то возможно будет получить ту же точность, при скорострельности обычной фузеи.

Вот тогда-то вспомнив про виноградную шкурку, Петр и предположил — раз уж свинец так мягок, то отчего сделать не сминающуюся пулю, а расширяющуюся. Устроить с тыльной стороны пули эдакую юбку. Когда газ попадет туда, то свинец раздуется и войдет в нарезы. Идея настолько пришлась Терехову по душе, что он тут же впал в ступор, а потом без всякого уважения к императорской особе умчался в неизвестном направлении.

Как видно, умчался не зря. Полгода миновало с той поры, а ему есть чем порадовать государя. Скорострельный штуцер, при его дальности и точности стрельбы… Мечта! Правда мечта несбыточная. При одной только мысли о стоимости такого оружия, у Петра заныл зуб, а ведь ни разу не страдал подобной маятой. О том чтобы вооружать такими ружьями армию, нечего было и мечтать.

Дед помнится повелел наладить производство штуцеров на Тульском оружейном заводе, обязав выпускать в год не менее семидесяти штук. В штате официально штуцера не числились, но командирам полков было велено иметь хотя бы один штуцер на батальон, а потом и на роту. Да только уже через пять лет их производство прекратилось. Причин несколько. Одна из них, как раз дороговизна изготовления. Другая, немаловажная, заключалась в том, что оружие требовало особого ухода и бережного обращения, так как при небрежении очень скоро нарезы слизывались и штуцер превращался в обычную фузею.

Едва услышав об успехах Терехова, Петр уже не выдержал и поднялся из-за стола, строго взглянув на Нартова. Да сколько можно!? Ему уже сейчас хочется все пощупать руками да посмотреть в деле, а тут сиди и жди. В конце концов, император он или погулять вышел!?

— Не хотел я с себя начинать, ну да ладно, глядишь ребятки не осерчают, — Петр только вопросительно взглянул на Андрея Константиновича.

— Ты это о чем, Андрей Константинович? — А что, уточнить совсем даже не лишнее.

От этого можно было ожидать все что угодно. Начиная с того, что он после общения с Батищевым походя внес предложение по коноводным судам. Он предположил, что лошади гораздо меньше будут уставать если не будут вращать кабестан, а оставаясь на месте станут приводить в движение поворотный круг под их копытами. Тут же на коленке, совместно с Яковом Тимофеевичем, вчерне составили схему. И ведь работает!

— Довел я до ума ткацкий стан, Петр Алексеевич. Уж месяц как работает. Полотна наткали, что твоя мануфактура. Один стан делает полотна в четыре раза больше, чем стан с челноком самолетом.

— А отчего так долго-то? Ты как выдал тот челнок, так я думал дело сделано. А ты молчишь и молчишь, все на трудности ссылаешься да твердишь, что не выходит ничего, — уже направляясь на выход и показывая, чтобы Нартов вел его к своему детищу, посетовал Петр.

— А чего было хвастать, Петр Алексеевич, — заходя вперед и показывая дорогу, начал объяснять изобретатель. — Сам посуди. Бывает такое, челнок не пролетает через зев между нитями. Если это на обычном стане, так ткач его пропихнет в нужное положение и дальше работает. А здесь махина продолжает работать, батан ударяет по застрявшему челноку, и выходят сплошные беды. Нити рвутся, все запутывается, мороки не на один час, пока все в норму приведешь. Значит, нужно думать как сделать так, чтобы махина останавливалась, если челнок застрял в зеве. Далее, уток оборвало или нить на челноке закончилась, махине снова нужно останавливаться. Иначе она будет продолжать работать, наматывая на барабан не полотно, а только нити.

До мастерских не так чтобы и далеко. Прошлись по парковой дорожке, вышли за ограду. Еще немного, вот и район мастерских, где наработки института приобретали материальный облик. Нартов все так же двигаясь чуть впереди, буквально на полшага, повел императора к одному из каменных строений. Петр строго настрого был против любых деревянных зданий, даже сараев.

Наконец император смог воочию увидеть первый механический ткацкий стан. Никак не хотелось называть его называть его махиной. Возможно по той простой причине, что в основе был все тот же древний как мир ткацкий станок, разве только куда более совершенный.

— Андрей Константинович, я конечно понимаю, что ты любишь всюду красоту, но по моему это лишнее, да и к удорожанию ведет, — повысив голос, так как запретил прекращать работу стана, произнес Петр, указывая на резьбу, которой был украшен агрегат.

— На красивой махине и работать приятно и подход к работе иной, — насупился Нартов.

— Андрей Константинович, спасибо тебе огромное за работу превосходную, но все же от излишеств нужно будет избавиться.

— Как прикажешь, государь.

— А отчего стан деревянный? Он же будет расшатываться, при такой-то работе.

— Так и есть государь. Время от времени приходится все протягивать.

— Тогда нужно подумать как все это изготовить в металле. К примеру, лить из чугуна, благо литье освоено изрядно.

— Обязательно над тем подумаем. Это же модель, а с деревом работать проще. Поэтому все что можно из дерева и сделано. Вот только стан из металла еще дороже выйдет.

— Зато прослужит дольше, — возразил Петр, подкрепив свои слова жестом руки, словно отсекая сказанное.

— Тогда прошу не торопи, государь. Дай еще время поработать над станом. Хотя бы еще пару месяцев отработаем на нем, чтобы все недостатки выявить.

Последние слова Нартов произнес уже не напрягая голоса. Стан вдруг остановился, погрузив помещение в тишину. Петр с недоумением взглянул на изобретателя, мол что за непорядок. Тот перевел взгляд на ткача, робко замершего в сторонке. Андрей Константинович, это понятно, человек строгий, но не злой. А вот что собой представляет император, еще не понятно.

— Гхм. Так что, уток закончился, — прокашлявшись, доложил работник.

Подчиняясь жесту, мужчина сноровисто извлек из коробки уловителя челнок, заменил катушку, подвязал нить и вновь запустил машину. Наблюдая за этим, Петр довольно покачал головой и направился на выход.

— Я тебя Андрей Константинович торопить конечно не хочу, но фабрику нужно ставить как можно быстрее. Доходы кое-какие появились, положение понемногу выправляется, но все одно, времени не так чтобы и много. Некогда нам раскачиваться.

— Обязательно потороплюсь, Петр Алексеевич. Но и ты пойми, мы ведь не бездельничаем. Опять же, пока суть да дело, прялку механическую соорудили. Тут мы с Батищевым на пару расстарались. Ему для канатного завода нужно было, а принцип-то один.

— Станы-то для махина-строительного завода когда закончите мастерить?

— Уже почти закончили, Петр Алексеевич. Еще месяц и отправим последнюю махину. Но опять же, скоро результата не жди, государь. Снуров, что в училище при строящемся заводе, докладывает, что ученики вполне прилежные и науку постигают со старанием, но чтобы до настоящего дела допустить, ему еще год потребен.

— Да что же так долго-то? — Петр резко остановился и обернулся к Нартову.

— Петр Алексеевич, махины поступают не сразу, а постепенно, у каждой свое предназначение. К каждой нужен особый подход. Опять же обучать людей нужно не только маховики вращать, но и так, чтобы они понимали как и что работает. Отчего нужно поступать так, а не иначе. Руку и глаз набить. А по другому, не мастера выйдут, а халтурщики. По хорошему, так двух лет и мало будет. Попомни мои слова, пока нужную сноровку приобретут, еще столько дров наломают, что не раз ругаться станешь. Покойный Петр Алексеевич, помнится указ издал, чтобы науке мастеровой семь лет обучались, а мы всего-то в два года уложиться хотим.

— Ты не обращай внимания, Андрей Константинович, — беря себя в руки и шумно вздохнув, произнес Петр, — То во мне молодость и неопытность говорит, все быстрее хочет, с налету.

Ага. Не обращай внимания. Как же. Не с учеником нерадивым беседуешь, а с самодержцем. Но то, что парень набирается ума и опыта прямо на глазах, да не боится признавать свои ошибки, знак хороший. Дед его таким же был. То же бывало вспылит так, только держись. Но как поймет, что не прав был, тут же признает, да еще и одарит, чтобы обиды не осталось.

После ткацкой, направились прямиком на стрельбище. Раз уж оказались здесь, то Андрей Константинович озаботился вызовом Терехова. Интерес Петра к достижениям саглиновцев был неподдельным, но император прав, не след ему слишком уж долгое время проводить в этом городке. Дела государственные наваливались на него все большей ношей. Нартов прекрасно помнил, каково оно было покойному императору, с которым он был довольно близок. А ведь у Петра Великого к тому времени уже имелся изрядный опыт в делах управления государством. Чего уж говорить о нынешнем в младых летах пребывающем.

Терехов уже ждал на стрельбище, успев принести все потребное для демонстрации своих успехов, и мало что не пританцовывал от нетерпения. Казалось бы, мужчина за тридцать, успевший понюхать порох, причем не на стрельбище а на поле брани. И вдруг, словно мальчишка волнуется в ожидании по сути мальчишки, пусть и императора, но пока себя ничем не проявившего. Да еще и сам, словно недоросль какой, собирается похваляться перед младшим.

Однако, здесь главное не возраст и даже не достижения. Нартову было известно о том, что многие иностранцы с удивлением высказывались по поводу пиетета русских по отношении к царственным особам. Но что тут скажешь, если эти наблюдения абсолютно верны. Безропотное, порой раболепное почитание царственной особы всегда было отличительной чертой русских. О том Андрей Константинович мог судить и по себе самому.

— Вижу Александр Сергеевич, что ты меня сейчас станешь удивлять, — с улыбкой поприветствовал офицера Петр, кивнув на стол, с разложенными оружием и принадлежностями.

— Постараюсь, ваше императорское величество.

— Прошу, — Петр сделал жест, словно пропуская офицера вперед.

Терехов прокашлялся, подошел к столу и взяв одну из пуль, расставленных в рядок, предоставил ее на осмотр государю. Необычная пуля. Форма цилиндрическая, остроконечная. Имеются две канавки, легшие поясками по окружности. Сзади углубление в виде конуса, чуть не до средины длинны, эдакая юбка.

— Ну, для чего углубление сзади я понял. А к чему вот эти пояски? — Поинтересовался Петр.

— Они предназначены для заполнения излишками свинца, выдавливаемого при врезании в нарезы. Благодаря этому освинцовывание и износ ствола выходит куда как меньше, — тут же охотно пояснил поручик. Правильно поняв поощрительный взгляд императора, Терехов тут же продолжил. — Пуля вбрасывается в ствол почти так же легко, как и круглая, разве только ее нужно обязательно опускать в строго определенном положении, юбкой вниз. Ну да, это и без того понятно. И еще, в отличии от круглой, эту пулю обязательно нужно проталкивать шомполом. Хотя в том нет трудностей, сама она к казенной части не опустится. При стрельбе, свинец раздается в стороны и врезается в нарезы. От начала движения и до врезания в нарезы, пуля проходит довольно малое расстояние, что позволяет использовать ее не только в штуцере, но и в винтовальных пистолях. При этом точность у последних куда лучше, чем даже с плотно вогнанной пулей в гладкий ствол, и ничуть не уступает при использовании пули прогнанной по винтам в нарезном, а даже превосходит.

— Превосходит? — удивился Петр. — Я конечно же понимаю, что подобное возможно против смятой при заряжании пули, но коли прогнать по нарезам не сминая… Сомнительно это. К тому же взять мои пистоли, так они куда как точны.

— Все просто, ваше императорское величество. Нет, не просто… Но когда я все же разобрался… Словом, все дело в форме пули. Ваши продолговатые, а потому в нарезах сидят плотно. А круглая зачастую срывается с нарезов, из-за малой площади соприкосновения, от чего точность сильно снижается.

— Понятно. Погодите. Но если пуля хорошо расширяется, то получается ее можно использовать и в обычных фузеях, — возбудился император, тут же представив себе безнаказанно расстреливаемые ряды атакующих.

— К сожалению, это не так, ваше императорское величество, — виновато вздохнул Терехов. — При стрельбе из гладких стволов, пуля начинает кувыркаться, что влияет на траекторию, и повышения точности практически не происходит. Винтовальные ружья стабилизируют пулю закручивая вокруг своей оси. Для гладких стволов необходимо подобрать оптимальную форму. Но если таковое возможно, я обязательно найду решение, — твердо заверил офицер.

Потом пришел черед штуцера и пистолей. Петр уже неплохо разбиравшийся с огнестрельном оружии, был несколько удивлен привнесенным в конструкцию новшеством. Оно заключалось в том, что на довольно массивном кресале был приспособлен пороховой магазин. Магазинные ружья он видел и раньше, благо во дворце была довольно обширная коллекция самых различных образцов. Но наличие этого новшества на, пусть и не совсем обычном, но армейском образце, было довольно необычно.

— Что это? Вы приспособили магазин на кресале? — Беря штуцер в руки, поинтересовался Петр.

— В качестве опыта, ваше императорское величество.

— И как?

— Время на перезарядку значительно экономится, даже с учетом того, что через каждые двадцать выстрелов приходится подсыпать в магазин порох, из специальной пороховницы. Но к сожалению это не приемлемо для солдат.

— Отчего же?

— Оружие требует особо бережного обращения. Если погнуть рычаг, а это возможно, несмотря на то что он изготовлен из стали, то кресало может попросту заклинить. По моему, солдат не способен обеспечить должный уход. И потом, штыковая атака…

— Охотники не принимают участие в штыковой атаке, — не согласился император, — и потом я сомневаюсь, что русский солдат настолько не обучаем. Вот взять Михаила, — Петр указал на дюжего сержанта, стоящего как всегда рядом, и не без самодовольства поведшего плечами, — уверен, что он уже очень скоро сумеет превосходно обращаться с этой новинкой. Однако, Александр Сергеевич, соглашусь, для линейной пехоты приспособление не подойдет. Но только ввиду того, что не отличается особой прочностью. Не мешало бы продумать этот вопрос. Получить один лишний выстрел за минуту, вовсе не было бы лишним.

— Я обязательно озабочусь и этим вопросом, ваше императорское величество.

— Что же, проверим, как все получается на практике…

Со стрельбища Петр шел довольный и не удовлетворенный. Ему всегда нравилось обращаться со всем стреляющим. Еще Иван Долгоруков привил эту страсть, вместе с охотой. А коли так, то как можно оставаться довольным произведя не больше дюжины выстрелов? Но еще незаконченные дела в институте, призывали его оставить забаву, столь доставлявшую удовольствие.

Впрочем, имелось еще и чувство предвкушения, чего-то нового. Петр и не думал забывать о том, что еще одна из его задумок нашла свое воплощение, пусть пока и в качестве модели. Не суть. Главное, что эта модель работала.

Под впечатлением от взрыва парового котла в Кронштадте, Петр начал размышлять над тем, чтобы как-нибудь обойти этот столь опасный агрегат. Он смутно понимал, что за этими огненными махинами будущее. Еще больше его убедило в этом желание Батищева использовать такую махину для подачи воды на колеса привода. Но ему не давала покоя опасность, исходящая от парового котла.

Что-то смутное шевельнулось в голове. Удалось даже провести кое-какой поверхностный опыт. Но знаний явно не доставало. Опять же, вплотную заниматься научными изысканиями никак не входило в его планы. Он сумел кое-как поведать молодым, новоявленным ученым, свои довольно смутные наблюдения и догадки. Высказать предположения, и не более. И вот, после года упорного труда, бесконечных опытов, наблюдений и консультаций механиков, модель была готова.

Они прошли в одну из лабораторий, где собственно и была представлена готовая работающая модель. Нет, в настоящий момент она не работала. Все было только приготовлено к началу демонстрации. Двое возбужденных молодых людей, с нетерпением поджидали прихода императора. Их возбуждение было легко объяснить. С одной стороны, возраст. С другой, далеко не все могли похвастать явственными результатами.

На сегодняшний день, это был ректор, от которого скорее можно было ждать какой-нибудь новинки, чем отсутствия оного. За прошедшие два года он успел сконструировать и воплотить в жизнь несколько станков и механизмов, так или иначе связанных с главной его задачей — созданием и производством механического ткацкого стана. И это не считая явственно оказанной помощи своим ученикам, по тем или иным вопросам. Некоторое время он еще и читал лекции в Академии наук. Впрочем, там он явно не сошелся характерами с преподавательским составом. Так что, последний год он практически не покидает Саглино.

Вторым был артиллерийский офицер Терехов. Сумевший-таки разрешить вопрос с так долго не дававшейся ему в руки пулей. И наконец их группа из двух человек математика Силина и механика Новикова. Загоревшись идеей высказанной императором два года назад, они сумели-таки добиться успеха и воплотить ее в металле. Или не совсем в металле. Не суть. Главное, что движитель работал. Оставалось довести его до практического использования.

— Государь, позволь…

— Оставь, Андрей Константинович, — отмахнувшись, прервал Нартова, Петр. — Неужели думаешь, я не помню кому запудривал мозги своими бредовыми идеями. Ведь не старик еще. Здравствуйте господа. Ну, хвалитесь.

Молодые люди переглянулись, не зная как, а главное кому начинать презентацию. Наконец, тот что пониже, Новиков, пихнул в бок своего товарища. Прокашлялся и тихо произнес.

— Ну чего замер, Витя. Давай. Тут математика и физика в почете.

— Гхм. Ваше императорское величество, если позволите, то я не соглашусь насчет бредовости вашей идеи. Более того, я уверен, что вот за этими махинами будущее, пусть наша модель способна осилить только пять золотников веса, это только начало.

— Ох речистый, — задорно улыбнулся Петр, потирая руки, и вгоняя Силина в еще большее смущение, — уговорил. Не бредовая идея, а червонному золоту подобная. Вон какой умный у вас император. Ну же.

— Данная махина основана на принципе разности температур в главном цилиндре. Он имеет большие размеры в отличии от рабочего, — по мере того, как говорил Силин старательно демонстрировал все упоминаемое.

Главный цилиндр, был значительно больше рабочего, расположенного параллельно ему и соединенный с ним трубкой. Если главный цилиндр представлял собой стеклянную пробирку, как видно для наглядности, то его верхняя оконечность была из латуни, как и рабочий цилиндр. Металлическая конструкция была довольно массивной, в сравнении со всей конструкций. Причина этого стала ясна позже.

— Вот эта оконечность главного цилиндра подвергается нагреванию, — огниво, трут и спиртовка загорелась. — По мере нагревания воздуха, он увеличивается в объеме, расширяясь по всему пространству, обходя вот этот поршень, в главном цилиндре. Для этого он имеет специальные борозды. Воздух давит на рабочий поршень, он приходит в движение и отходит назад. Посредством рычага соединенного с поршнем приводится в движение маховое колесо. В свою очередь оно приводит в движение второй рычаг, соединенный с поршнем в главном цилиндре. Этот поршень выполняет роль вытеснителя воздуха, прогревающегося в цилиндре не равномерно. Опускаясь вниз поршень, мы назвали его вытеснителем, занимает объем, в результате чего воздух из нижней части переходит в верхнюю, где температура значительно ниже. Это происходит частично благодаря неравномерности прогревания воздуха в пробирке, и в немалой степени благодаря массивному латунному корпусу. Поднявшись наверх, горячий воздух отдает часть своего тепла в так называемом холодильнике и остывая уменьшается в объеме, втягивая рабочий поршень. Затем, цикл повторяется, — с этими словами, Силин легонько толкнул маховик и механизм пришел в движение, весело набирая обороты. — Система герметичная и рассчитана на замкнутый цикл одного объема, — не без торжества, закончил математик.

— И как вы добились этой герметичности? — Осматривая модель со всех сторон, поинтересовался Петр.

— Шток вытеснителя из главного цилиндра проходит через сальник с набивкой из пакли и дегтя. Рабочий цилиндр имеет кожаную манжету, подобно махине Ньюкомена.[Томас Ньюкомен — английский изобретатель; один из создателей первого теплового (парового) двигателя, известного как паровая машина Ньюкомена. Именно эта машина и использовалась в России в указанный период в реальной истории. Вначале просто как насос, а со второй половины 18 века, по указанному выше принципу, для приведения в движение водяного привода.]

— На мой взгляд, не очень удачное решение, — все так же осматривая модель, задумчиво произнес Петр. — Какова бы ни была разница в температуре, кожа будет ссыхаться.

— Мы думаем над этим вопросом, — вмешался в разговор Новиков, так как это уже была скорее его епархия. — Хотели использовать наполнение с тыльной стороны поршня водой, как это и есть у Ньюкомена, но мне кажется, что данное решение все же неудачно.

— А что если использовать кольцо из металла? — Выпрямившись, произнес Петр, словно на него снизошло какое-то озарение.

Сам он в этом уверен не был. Просто подумалось, а скорее даже вырвалось без какого-либо осмысления. Но как видно к вот таким его озарениям, в Саглино относились с должной серьезностью. Молодые люди тут же переглянулись, затем посмотрели на Нартова.

— Потребуется просто небывалая точность. Сомнительно, что таковое получится, — задумчиво помяв подбородок, произнес ректор. — Впрочем, в последствии кольцо и стенка цилиндра смогут притереться, исключив зазоры.

— Но машина неизменно нагреется, металл расширится, — Это уже Силин. Похоже о присутствии императора все на некоторое время позабыли. — Кожа деформируется, метал же заклинит.

— А если кольцо не сплошное, а с разрезом, — решил не отставать Новиков, — тогда расширившись, кольцо ликвидирует разрыв и станет снова сплошным.

— Потребуется точный математический расчет и очень точное исполнение в металле, — покачал головой Силин.

— Ну, расчеты за тобой, а касаемо точности исполнения деталей, это уже моя забота. А главное, кольцо должно быть не одно, а несколько. Скажем три, с размещением разрезов по окружности, так чтобы они ни в коем случае не оказались друг напротив друга.

— Вы забываете о том, что при трении металла, будет выделяться тепло само по себе. К тому же, при такой работе металл будет стираться. Кожаный манжет заменить не так трудно и уж куда дешевле, чем металлический. И стоить он будет куда как дешевле, чем кольцо, требующее высокой точности исполнения, — охладил пыл молодых людей Нартов.

— Продумать подачу смазки в цилиндр, — вновь внезапно подбросил свои пять копеек император.

В ответ на это, все вновь внимательно посмотрели на Петра. Тот только слегка пожал плечами, мол я и не виноват вовсе, само как-то вырвалось. Но похоже если у него эта мысль просто слетела с языка, то присутствующие отнеслись к ней с должным вниманием и у них образовалась очередная головная боль.

Желая хоть как-то отвлечься, Петр скользнул взглядом по все еще работающей модели и тут его взгляд внезапно для него самого зацепился за спиртовую горелку. Поначалу он не понял, что именно его так заинтересовало, но потом вдруг осознал, что его привлекли сразу три момента, показавшиеся ему странными. Первый, цвет жидкости в прозрачной емкости. Хотя жидкость и была прозрачна, но имела бледно желтый цвет. Второй, запах. Уж как пахнет спирт он знал хорошо, благодаря все тем же разудалым, первым годам правления. И наконец третий, пламя. Спирт горел иначе, эдаким синим пламенем, а тут то же желтое. А еще, на пробирке появилась копоть.

— А что это у вас за спиртовка? — Отвлекая присутствующих от увлекшего их вопроса, а вернее сразу нескольких вопросов, поинтересовался Петр.

— Спиртовка самая обычная, — тут же поспешил с ответом Новиков, — просто в нее заправлен фотоген.

— Что это еще за фотоген? Никогда не слышал, — Петр заинтересованно посмотрел на Нартова.

— В переводе с греческого, если дословно, свет рождающий. Сейчас это не так заметно, но с наступлением темноты становится очевидно, что при горении это масло дает больше света нежели свеча.

— А почему свет рождающий. По моему, рождающий свет куда благозвучнее.

— На русском, — возразил Нартов.

Петр слегка стушевался. Ну да, как он мог забыть о моде ученых давать замысловатые названия на греческом или латинском языках. С другой стороны, если в иных случаях получается несколько заковыристо, а порой и изрядно, сейчас и впрямь, звучит довольно гладко.

— А отчего фотогеном заправили, а не спиртом? — Признав право ученых называть новинки, как им заблагорассудится, поинтересовался Петр.

— Для движетеля изрядное тепло потребно, — начал объяснять Силин, — а фотоген горит жарче свечи, чего уж говорить о спирте. Потому его и пользуем.

— Ясно. А из чего этот фотоген-то получаете?

— А это не мы, — с готовностью принялся объяснять Новиков. — Это наши химики, Фролов у них за старшего. Они задались целью разложить нефть на составляющие. Все вокруг вонью пропитали.

— Интересно. Андрей Константинович, раз уж здесь все, то давайте пройдем в их лабораторию.

— Государь, они еще не закончили исследования. Потому пока и просили о своих успехах не рассказывать. Там работы только в самом начале. Хотя, по чести сказать, все больше по причине больших просторов России матушки. Образцы слишком долго доставляются.

— Ничего. Здесь то же не махина готовая, а все же есть на что посмотреть. Веди, Андрей Константинович.

Трудно сказать, на что рассчитывал Нартов, пытаясь остановить Петра. Нет, то что ему хотелось предоставить уже реальные результаты, а не голые наработки, это понятно. Но при всем при том, что предположение о дистилляции нефти исходило от самого Петра, затея изначально была обречена.

Лаборатория химиков располагалась на третьем этаже в самом дальнем крыле здания института. Отчего на отшиб выселили именно группу Фролова, было абсолютно непонятно. Любая химическая лаборатория не отличается благовониями, если в ней не производят именно таковые. Впрочем, запахи и впрямь неприятные.

Эта группа состояла из четырех человек. Петру даже польстило то с каким вниманием Нартов отнесся к его предложению по нефти. Но как оказалось, что работа с нефтью была только побочным занятием, основная тема имела совершенно иную направленность. Да и группа сформировалась спонтанно. Так сказать ввиду общности интересов.

Как оказалось, в настоящий момент были разложены и описаны два образца из двух различных месторождений. Один из Баку, второй с реки Сок. В скором времени должны были доставить и образцы с реки Ухта.

Первые результаты свидетельствовали о наличии в двух образцах четырех схожих составляющих. Легких летучих, названных флас, что в переводе с греческого означает вспышка, из-за их способности вспыхивать даже на от солнечного света в жаркую погоду. Уже известного фотогена. Капновиса, все с того же греческого, коптящий. Разжечь его было уже несколько труднее и при горении он давал много копоти. И наконец иполимоса, густого остатка, которые уже не подавались перегонке, а при дальнейшем нагревании происходило возгорание.

Как показывали первичные опыты, фотоген мог быть использован для освещения, и был безопасен. Разумеется, при соблюдении определенных мер безопасности. Другое дело, что этим вопросом как таковым вплотную никто пока не занимался. Проводились опыты и изыскания, причем не на приоритетном уровне. Но Петр, старавшийся изыскать любую возможность для пополнения казны, живо заинтересовался этим вопросом. Он прямо-таки услышал звон золота.

— Каков выход фотогена из нефти? — Оборвав пространные объяснения Фролова, поинтересовался император.

— В той, что с реки Сок, примерно седьмая часть. Из бакинской треть.

— Если фотоген можно использовать для освещения, то как с остальным? — Не унимался Петр, у которого уже блестели глаза.

— Ваше императорское величество, мы еще не уверены в том, что фотоген можно использовать для освещения, и не будут ли его пары вредны для человека, — растерянно начал пояснять Фролов. — И потом, даже если польза от него будет несомненна и безвредна, необходимо изготовить светильник, в котором горение фотогена будет безопасным. Он горит гораздо лучше масла, пламя его более горячее, но и тушится он труднее.

— Я все понял. Андрей Константинович, группе Фролова заниматься только нефтью и возможностями ее разделения в больших объемах. Думаю, основное усилие нужно сосредоточить на получении наибольшего количества фотогена. Уверен, сей продукт будет очень полезен империи. Далее, продумать способы как можно использовать остальные фракции нефти. Может в качестве горючего для того же движителя Силина и Новикова, может в чем ином. Остатки, эта иполима, горят жарко? — Вопрос к Фролову, которому казалось передалось возбуждение императора.

— Да, ваше императорское величество. Но иполима загорается очень трудно, хотя и горит довольно жарко. Думаю, его можно будет использовать для перегонки нефти в кубах. Но все одно останется изрядно. Иполимы выходит больше половины от всего объема. Но опять же, нужно думать, об устройстве топки, для лучшего получения пользы, так как для лучшего горения его нужно подогревать. К тому же, мы так думаем, иполиму можно использовать как смазку, вместо того же дегтя.

— Вот и озаботьтесь тем, как можно с наилучшей, и полной пользой воспользоваться продуктами из нефти. Андрей Константинович, думаю что здесь не помешает вмешательство и механиков.

— Государь, ты же видел, наши собрания, и то как мы делимся своими успехами. Не сомневайся, в той или иной степени в дело будут вовлечены все саглиновцы.

— Хорошо. Очень надеюсь, что в скором времени вы получите хорошие результаты. Да. И про возможность использовать в военных целях не забывайте. Использовали же когда-то греческий огонь. Как и древности, корабли нынче все так же делаются из дерева. И для крепостей огонь несет многие беды.

— Мы приложим все старания, государь.

В прошлые посещения Саглино, даже когда здесь в всю шло строительство, Петр неизменно здесь отдыхал душой и телом. В небольшом и довольно скромном доме, поставленном для него, ему спалось сладко, а утром он поднимался отдохнувшим. Но в этот раз, все было по иному.

Саглиновцы успели достичь кое-каких успехов. И надо заметить весьма значимых. У Петра уже сложились наметки как это можно использовать. Пули Терехова, побудили его собрать всех штуцерных стрелков в одно подразделение. И начать их особое обучение. В чем именно оно будет заключаться? Каким именно способом их использовать на поле боя? Ответа на эти вопросы у него пока не было. Ясно только одно, основной упор нужно будет делать на их способности поражать противника на прямо-таки запредельных дистанциях и скорострельности.

Будоражила и мысль о ткацких станах, сулящих большие прибыли казне. А вместе с этими мыслями думалось и о новом движителе, способным оживить десятки этих станов и не только их. У Петра не было никаких сомнений по поводу того, что за этими движителями будущее. Иное дело, насколько они смогут оказаться лучше махины Ньюкомена. Очень хотелось, чтобы она его превзошла. Но тут пока все было сыро и неопределенно. Ощущения ощущениями, но ведь он может и ошибаться.

И наконец то, что и лишило его сна. Фотоген. Здесь так же все было не столь однозначно. Мысли о возможным крупных барышах, граничили с тем, что возможно он и ошибается. Но если это так…

Судя по записям в берг-коллегии, нефти на Соке было мало, очень мало. Хотя, возможно и получится вырыть колодцы, которые позволят многократно увеличить добычу. А вот в Баку, выходы были куда как более богатыми. К тому же Фролов говорил о том, что бакинская нефть содержит большее количество фотогена. Есть еще и месторождения на реке Ухта. Оттуда образцы еще не доставили и их не обрабатывали. Но опять же, по спискам берг-коллегии выходы нефти там бедные.

Значит, пока получается Баку. Низовой корпус. Петр вновь заворочался в постели, переворачиваясь на другой бок, взбивая подушку и безжалостно сминая одеяло, стараясь изыскать наиболее удобную позу. Не идет сон. Хоть ты тресни, не идет и все.

Прикаспийские территории, отошедшие Росии в результате персидской компании 1722–1723 годов, Петром Великим, были очередной головной болью императора. Ситуация с этими землями изначально складывалась весьма сложная, и с каждым годом становилась только труднее. Ввиду сложности обстановки, Россия была вынуждена содержать там практически целую армию. В состав Низового корпуса, как именовались войска прикаспийских территорий, входили как регулярные войска, так и ланд-милицейские, а так же подразделения набранные из местных жителей.

На их содержание из казны ежегодно выделялось не менее миллиона рублей. Деньги шли как на сами войска, так и на выплаты местным удельным князькам, проявлявшим лояльность по отношении России. Платилось жалование еще целому ряду лиц из местных, обладавших тем или иным авторитетом у населения. Выплачивались вознаграждения за разовые услуги, к примеру, такие как поимка дезертиров или доставление важных сведений.

Согласно задумке Петра Великого, данный корпус должен был существовать за счет собираемых здесь средств. Однако действительность оказалась такова, что по месту удавалось собрать едва ли четверть от потребной суммы. Таким образом, около семисот пятидесяти тысяч уходило в Низовой корпус. Причем эти средства брались не из подушной подати, а из других доходов.

Кроме всего прочего, несмотря на заключенный с Персией мир, война там не прекращалась ни на день, продолжая тлеть как фитиль. Впрочем, справедливости ради нужно заметить, что процент погибших в бою был ничтожно мал. Виной поистине громадных потерь, были неблагоприятный климат и постоянно возникающие вспышки различных заболеваний. В настоящий момент количество умерших из числа военных и нестроевых, уже перевалила отметку в пятьдесят тысяч.

Все эти потери требовали систематического восполнения, для чего проводились рекрутские наборы. Иными словами тратились драгоценные людские ресурсы. Если же учитывать то простое обстоятельство, что рекруты не должны были платить подушную подать, и с каждым забритым в солдаты терялась ревизская душа, то казна несла неизбежные потери. Петру нелегко было думать о людях именно с такой позиции. Ведь он поклялся Господу, впредь заботиться о своем народе и никогда не забывать о своем долге помазанника божьего. Но цифры, с циничной назойливостью, сами собой складывались в голове.

Еще при Екатерине, ввиду сложной обстановки в Европе, поднялся вопрос о возможной передаче этих территорий Персии. Ни раз и ни два, обсуждался он и в верховном тайном совете. Скорее всего, эти земли, или хотя бы часть, в виде двух провинций, уже давно были бы возвращены персам, если бы было кому возвращать. Персия погрязла в междоусобице и борьбе за престол. Передав эти земли Персии сейчас, Россия рисковала попросту подарить их Турции, обеспечив той выход к Каспийскому морю. Поэтому, немаловажным условием возвращения земель было как раз недопущение турок в этот регион.

Пожалуй, Надиру это было по силам, но он не желал довольствоваться территориями Мазандерана и Астрабада, где Россия по факту и не сумела полностью утвердиться. Видный военачальник и политик Персии Надир, желал возвращения всех прикаспийских территорий уступленных русским девять лет назад.

Не хотелось уступать. До зубного скрежета не хотелось, не смотря на тяжелейшую ситуацию складывающуюся на политической арене. К тому же, в сторону России с надеждой взирали армяне и грузины, видя в ней заступницу, способную сбросить с них ненавистное персидское и турецкое иго.

И наконец, последняя капля. Бакинская нефть. Только она могла перевесить все затраты по содержанию многотысячного Низового корпуса и вообще изменить ситуацию с прикаспийскими владениями. Впрочем, как могла и стать дополнительным яблоком раздора. Петр не сомневался, если его предположения относительно фотогена окажутся верны, то борьба за владение хотя бы Апшеронским полуостровом будет жестокая.

С другой стороны, всегда можно удерживать технологию в секрете. Благо в этом деле он уже несколько поднаторел. Закупать сырую нефть, переправлять ее в Росиию и переработав поставлять на рынок. Использование иполима вполне сможет замаскировать наличие перегонного завода, а фотоген можно будет назвать уникальным земляным маслом. Конечно шила в мешке не утаишь, но несколько лет отыграть вполне реально.

Но это крайний случай. Самое же приемлемое, это суметь удержать Прикаспийскую губернию в своих руках. Трудно переоценить важность тех краев, как в политическом, так и в экономическом плане. Да, пока Россия только несла всевозможные убытки. Но это только пока, Петр верил в это твердо.

Нельзя сказать, что молодой император бездействовал и просто ждал, что проблема разрешится сама собой. Еще год назад появилась Прикаспийская губерния, и назначен губернатор. Им стал командир Низового корпуса Василий Яковлевич Левашов, отличный военачальник и администратор, к тому же прекрасно разбирающийся в местных реалиях. Вместе с должностью, он получил и довольно обширные полномочия, во многом развязывающие ему руки.

Кроме этого, Блюментрост, глава созданной мед-коллегии, приложил немалые усилия к тому, чтобы переломить ситуацию с заболеваниями. В корпусе как вспомнили наставления Петра Великого, так и приняли к исполнению новые, разработанные Иваном Лаврентьевичем, на основе многолетних наблюдений местных медиков и старожил. В прошлом же году в губернию было направлено немалое количество медиков, в немалой части из числа русских, с успехом окончивших учебные заведения. Увеличились поставки медикаментов.

И судя систематическим докладам из губернии, ситуацию удалось-таки переломить. Количество прикованных к постели больных и препровожденных на кладбище сократилось втрое. Правда, это никак не сказалось на тратах по медицинской части. Они-то как раз постепенно шли в гору. Как не пустовали и госпитальные койки. По сути, лечебные заведения все так же оставались переполненными. Вот только основную долю среди больных теперь занимали представители местного населения.

Инициатива в этом вопросе принадлежала Левашову. Впрочем, не сказать, что мед-коллегия в целом и ее глава в частности, противились этому. Медики на местах, так же ратовали за всестороннюю помощь местным. В конце концов, таким образом они могли оказывать хоть какое-то влияние на эпидемиологическую обстановку.

Несмотря на возросшие и без того серьезные траты, Петр и не думал высказывать свое неудовольствие по этому поводу. Напротив, всецело поддержал инициативу. Подобный подход, должен был оказать влияние на рост лояльности к русским со стороны местного населения. К тому же удалось найти и возможность восполнить эти траты.

Получилось это благодаря алтайским и забайкальским заводам. Дабы не везти в те края, в прямом смысле, десятки тонн денежной монеты, ее начали чеканить прямо там, подобно тому, как это было сделано на Сестрорецком заводе. С этой задачей весьма успешно справился Татищев на Змеигороском заводе. Первая партия составила двести пятьдесят тысяч.

Такое же позволение, на чеканку монеты получил и Левашев, резиденция которого перебралась в Баку. Там же был организован и небольшой монетный двор. В отличии от Тобольской губернии, ему было позволено чеканить не только медную, но и серебряную монету, переделываемую из персидских, полученных в результате торговых операций. Так же ему дано позволение обменивать поступающие золотые монеты на серебро. Эти поступления нельзя было назвать даже ручейком, но незначительное количество все же имелось.

Раньше, на этих территориях иностранная монета изымалась из оборота и отправлялась на переделку в Москву. Новый подход позволил во многом сэкономить время и ввести в оборот сто тысяч рублей медью и около пятидесяти серебром. Что с лихвой покрывало расходы по медицине. Конечно, можно было и увеличить выпуск медной монеты, но Петр опасался этого. Чрезмерное злоупотребление в этом направлении грозило удешевлением рубля.

Но даже чеканка монеты, не смогла способствовать уменьшению трат на содержание тех земель. Впрочем, произошло это ввиду того, что Петр решил начать вкладываться в Прикаспийскую губернию. С этой целью Левашову было предоставлено триста тысяч. Губернатору было указано на то, чтобы он изыскивал местных, желающих организовывать мануфактуры. Основной упор должно было сделать на производство шелка. Края были богаты деревьями шелковицы, да и промысел этот имел место, хотя и в небольших количествах…

Господи, хотя бы пять лет. Продержаться пять лет без войны и тогда все может измениться. Да, были мирные годы, но он потратил их бездарно, едва не разрушив начинания деда. Но теперь все иначе. Он больше не бегает от государственных дел, он хочет трудиться не покладая рук, и ему нужна самая малость — несколько мирных лет.

ГЛАВА 9

Расстарался Механошин от души. Нет, Петр вовсе не был падок на развлечения и уж подавно на ассамблеи, с их танцами и различными играми. Куда там, если он даже двор свой сократил до самого смешного минимума. В Европе все время посмеивались над скупостью немцев и прусаков в частности, но теперь появился новый объект для насмешек, двор российского императора. Даже не верилось, что это внук Петра Великого, да и сам еще пару лет назад, куда как любил развлечения, когда не носился по лесам за обезумевшей от страха дичью. Однако императору было плевать на все эти насмешки, раз уж это позволяло сэкономить лишнюю сотню тысяч рублей.

Однако, несмотря ни на что, ханжой Петр не стал и оценить старания своих подданных мог по достоинству. Просторный зал с изукрашенными колоннами на греческий манер. Гладкий паркетный пол, по которому степенно и даже как-то манерно движутся пары танцующих, строго дозируя свои движения, по определенному рисунку, от чего движения всех танцующих синхронны и даже притягивают взор.

Вдоль стен, расставлены скамьи и стулья, которые уже оккупированы небольшими группами по интересам. Вокруг гордо восседающих и степенных матрон, расположились мужья, отдавая должное приличиям. Еще немного и они удалятся в другие комнаты. Танцы и флирт, это забавы молодых. Подбор достойной партии для своих чад, епархия мамаш, отцам потом только останется согласиться с этим выбором или безжалостно отвергнуть его. Как бы не старался покойный император, но патриархат среди русской знати был неколебим, а слово родителя закон.

Еще немного и мужчины удалятся в комнаты, где можно будет сыграть в шахматы или карты (новинка привнесенная за время царствования молодого Петра, еще до его болезни), или просто пообщаться с товарищами за бокалом вина. Правда не забывая время от времени проверять обстановку в зале. Мало ли как оно все обернется. Матери это конечно хорошо, но и строгому отеческому взгляду никак нельзя расслабляться. Причем нет никакой разницы, с дочерью ты прибыл на ассамблею или с сыном.

Из зала на второй этаж ведет широкая лестница, с изящной балюстрадой. Она же ограждает и широкий балкон, с которого можно попасть в помещения второго этажа. И здесь расставлены удобные, обитые бархатом скамьи, разве только устроены они не у стены, а ближе к балюстраде, дабы гости могли любоваться танцующими. Они так же заняты женской половиной.

Можно было бы подумать, что здесь обосновались те кого оттеснили на задворки. Но на деле, занимавшие места на балконе были из самых именитых семей. И наиболее привлекательная добыча для потенциальных женихов или невест располагалась именно здесь. Оно и верно, чего стоять на проходном месте, завлекая покупателей, коли товар сам за себя говорит. Именно по этой причине, балкон вовсе не пустовал.

Зал освещался парой люстр каждая не более шестидесяти свечей, и треножными канделябрами вдоль стен. Однако, если здесь было не так же светло как днем, то не наблюдалось и полумрака. Расположенные под определенным углом по потолку и стенам зеркала, многократно отражали скудный свет свечей усиливая его настолько, что чувствуешь себя вполне комфортно.

Осмотревшись при входе, Петр только усмехнулся. Хотя и говорят, что при дворе его тетки Елизаветы, куда как приличнее и богаче, чем при императорском, пусть их. Скупость государя в полной мере компенсируют его подданные. На сегодняшний день наблюдалось самое настоящее соперничество, между состоятельными дворянскими родами.

К желанию обойти другого, примешивалось еще и соперничество между родовитым и служилым дворянством. Глядя на все возрастающую роскошь в обстановке, Петр даже задумался над тем, чтобы начать производить все потребное для богатого убранства в России. Ну вот, опять в нем Иван Калита заговорил. Ведь красиво же. И глаз радуется глядя на все это великолепие. Так чего же тогда все время в голове списки учинять и подсчитывать стоимость.

А касаемо Лизаветы, так ее двор ничуть не богаче императорского. Сто тысяч, против ста пятидесяти. Но что правда, то правда, подать себя она могла, как и устроить празднества. Правда пришлось ее слегка одернуть, когда она хотела было выклянчить большую сумму содержания. Но Лиза вывернулась. Так музыкантами у нее были крепостные, которых ей удалось выкупить у других, за смехотворную цену. А и то, кто откажет тетке императора, да еще той, с которой по слухам у него что-то там такое было.

Не желая заниматься делами своих деревенек, и ведать сельхоз работами, она перевела крестьян на оброк. Ее управляющий довольно ушлый малый. Ему не след ждать очередной государственной ревизии. Если подушная подать идет по старым спискам, то оброк взимается по постоянно корректирующийся. Свое-то учесть куда как проще, чем за всей империей уследить. Так что, тысяч тридцать ежегодного дохода деревеньки приносили.

— Здравия тебе, Петр Алексеевич, — граф Механошин приблизившись к императору, отвесил приличествующий поклон.

А молодец. И первым оказался, и вроде как особо не выделяет императора. Все как завещал Петр Великий. Оно конечно, хозяину дома не пристало привечать гостей и выделять кого-либо из них, так как для него они все равны. Но с другой-то стороны, приличия требуют поздороваться. Вот он и следует этим самым приличиям.

— И тебе, поздорову Пер Семенович. Я гляжу, у тебя тут веселье в самом разгаре.

— Не у меня, Петр Алексеевич, а у общества, — тут же нашелся граф.

Оно и понятно, привычка, обязывающая к осторожности. Дед в свое время нещадно штрафовал провинившихся хозяев домов, непомерными чарками водки. Эдак, пару раз опростоволосишься, а потом валишься с ног, не в состоянии совладать с зеленым змием. С одной стороны, все одно особого влияния на ход ассамблеи оказать не можешь, но с другой, нехорошо, когда хозяин в непотребном виде. Указы указами, а законы гостеприимства для русского человека святы и никакими распоряжениями того не изжить.

— Дом-то твой, Петр Семенович, — делано вздернул брови император.

— Нынче, его двери открыты всем желающим, и здесь действуют лишь законы ассамблеи, покуда кто на них не покусится. И уж я-то этого не собираюсь делать и подавно.

— И чего так опасаешься. Я-то к хмельным потехам ровен, — не унимался Петр, направляясь в сопровождении хозяина из зала, дабы не смущать присутствующих и не вселять надежд.

— А от тебя, Петр Алексеевич тут ничего и не зависит. Помнится покойный император, специальный указ об ассамблеях издал и повелел следовать ему, пока не заведется особый обычай по ассамблеям.

— Выходит, завелся обычай.

— Не лукавь, Петр Алексеевич. Ведь ведаешь, что завелся. И слава тебе господи. Как вспомню проделки генерал-прокурора, так дурно становится.

Это да. Без перегибов новое никак не угнездится. Ягужинский, поставленный следить за исполнением правил ассамблей, в усердии своем, опаивал народ так, что Петру Великому особенно пришлось указывать на некоторые моменты. Так, запрещалось подавать питье лежачим, даже если будут просить. Захмелевших и упавших гостей следовало складывать в сторонке, дабы они не мешали танцам, при этом отделяя мужчин от женщин, во избежание конфуза. Нынче такие разбитные гулянья уже в редкость, разве только на мужских пирушках да попойках.

— Ну нынче Павел Иванович куда как степеннее стал, — в очередной раз не сдержав улыбки, подметил Петр.

— За что тебе, Петр Алексеевич, отдельная благодарность.

В этот момент у музыкантов закончился перерыв, и по залу поплыла музыка. Петр даже прислушался, уж больно необычно она звучала. Нет, мотивы очень даже знакомые и ласкающие слух, вот только слышать на балах не иноземную музыку было очень даже необычно. Он невольно осмотрелся по сторонам.

Хм. Это он сильно поотстал от современных реалий. А как еще можно назвать то, что он не замечал некоторых очевидных вещей. Мужчины все одеты в иноземные платья и даже парики у большинства присутствуют. У тех что помоложе, отпущены длинные по плечи волосы и либо уложены в локоны, либо подобно императору, забраны в хвост.

А вот у женской половины изменений куда как больше. Причем, опять же выделяется в основном молодежь. На первый взгляд платья вполне себе иноземного покроя. Но стоит присмотреться, как становятся заметны отличия, от привнесения в крой и убранство русских мотивов. Оно вроде и немного, но в то же время, платья уже как бы и не иноземные, а что-то эдакое, серединка на половинку. Петр даже голову склонил набок, глядя на получившуюся у петербургских модниц красоту.

— Сударь, позвольте вас пригласить?

Петр даже замер от удивления. Ничего удивительного в том, что девушка приглашала кавалера не было. Мало того, это даже особо оговаривалось еще дедом, и согласно указа отказывать дамам возбранялось категорически. Сегодня на тот указ уже мало смотрят, и тем не менее, в том чтобы на танец пригласила девушка не было ничего сверхъестественного, вполне сложившаяся традиция.

Иное дело, что на Петра это никак не распространялось. Дело даже не в том, что он императорская особа. Просто всем было прекрасно известно, что с некоторых пор он не любит танцы. Ассамблеи старается посещать, дабы поддержать это начинание. Откат к допетровским временам, когда женщин запирали в светлицах, ему никак не был по душе. Об этом он открыто заявлял, опасаясь того, что дворянство опять вернется к своему былому затворничеству. Не правильно это. Потому как ведет к косности.

А Девица на диво хороша. Лет восемнадцати отроду, высокая, статная, русоволосая, с приятным овалом лица, большими голубыми глазами… Словом, прелестница да и только. На такую раз взглянешь, а потом не сможешь отвести взор. И такая чаровница не сыскав себе кавалера, устремилась на поиски сама?

Вот уж во что верится с трудом. Скорее уж решила произвести на императора впечатление. Ведь всем известно, что уже долгое время у него нет ни пассии, ни законной невесты. Вот только и отношение Петра к данному вопросу, то же всем известно. Но тут юноша удивился самому себе, явно заинтересовавшись возможностью принять участие в танце. И ведь дело не в том, что не прилично отказывать даме, подавая дурной пример, а просто не хочется отказывать вот ей.

Петр невольно снова прислушался к музыке. Взглянул на танцующие пары. Нет. Ни одной знакомой фигуры не улавливается. Это явно какой-то новый танец. Опять же, видно привнесение русского. Что-то подобное было, на ассамблеях его двора, еще до болезни. Эдак, развлечения ради. Но… Нет. Там были просто русские народные танцы, здесь же все по иному. Все те же четкие и выверенные фигуры и жесты, но другие.

— Простите, сударыня, не сочтите за дерзость… Не хотите ли, легкого вина?

— Вина, сударь? — Брови девушки взметнулись вверх, в явном недоумении.

— Прошу вас, бокал вина, — приблизившись так, чтобы его могла слышать только она, тихо произнес он, одновременно предлагая руку.

— Хм. Хорошо, сударь. Молодого, белого, — беря его под локоть, произнесла девушка, тоном предусматривающим объяснения со стороны кавалера.

Отходя Петр еще успел уловить опешивший вид Механошина. Было заметно, что помимо удивления выходкой, он пытается вспомнить девицу и никак не может. Последнее, что заметил император, это то, как Петр Семенович остановил одного из гостей и начал его о чем-то жарко выспрашивать.

— Видите ли сударыня, у меня и мысли не было обижать вас отказом, — когда они смогли найти некое уединение в углу залы с бокалами в руках, заговорил Петр, — Прошу понять меня правильно, но если бы это был хотя бы менуэт, то я смог бы не уронить лицо. Но как вижу за то время, когда я в последний раз занимался танцами, слишком много воды утекло.

— Извините, а вы не могли бы сначала представиться?

— Я-а?

— Нет Я. Конечно вы. Даме не пристало представляться первой.

— А. Ну да. Петр. Пер Михайлов, — вдруг вспомнив под какой фамилией выступал его дед в турецком походе, представился юноша.

Михайлов. Михайлов. Девушка попыталась выудить из памяти хоть что-то связанное с этим родом и вынуждена была капитулировать. А ведь она считалась вполне образованной, владела тремя иноземными языками, а уж с историей родов была знакома и подавно. Однако ни к одному старинному роду этот молодой человек не относился. Не подходил он и ни к одной фамилии из служилого дворянства, имеющей хоть какие-то серьезные заслуги.

Явно дворянин. Не иначе как из служивых. Ну что за дубина! Разумеется парни его возраста не имеют никаких достижений, а потому без зазрения совести бахвалятся достижениями или положением своих родителей, не забывая приплетать и родословную. Причем если из служилого дворянства, то обязательно их отцы чем-нибудь эдаким отличились на полях сражений, а потом были благополучно оттерты более значимыми по положению вельможами. А этот… Михайлов. Вот как хотите, так и понимайте.

— А могу я узнать ваше имя, прелестная незнакомка?

— И вовсе не прелестная, — тут же встопорщилась девушка, как рассерженный котенок, но увидев легкую растерянность юноши, все же произнесла, — княжна Туманова, — запнулась, и добавила, — Анна Александровна. Петр…

— Простите. Алексеевич.

— Ага. Петр Алексеевич, вы очень странный знаете ли.

— Странный?.. — Не найдясь, что еще можно сказать, он сделал небольшой глоток, ощутив терпкий аромат.

— Разумеется. Как можно не следить за последними веяниями моды, да еще и в вашем возрасте. На что я из Псковской провинции, проживаю в глухой усадьбе, но и то овладела искусством танца и в курсе всех новых веяний. Отсюда я делаю вывод, что вы из еще большей Тмутаракани. Что же ваши родители не придерживаются указов его императорского величества об образовании своих чад. Если о том прознают, то…

— Позвольте, а кто говорит о том, что я не образован? — Возмущенно произнес Петр на латыни, и тут же продолжил на французском, — Я получил весьма приличное образование. — И закончил на английском, — Ученых степеней не имею, но ведь я все еще в начале пути.

— Первый кажется латынь?

— Это так.

— Прилично. И сколько еще языков вы знаете?

— Немецкий. Начал изучать турецкий.

— Похвально. Уж не зубрилка ли вы, коли не любите развлечения.

— Да мне собственно некогда развлекаться, — Петр весьма охотно отвечал на вопросы, уже поняв, что девушка и впрямь не знает с кем разговаривает, или она просто великолепная актриса. — Дела родовой вотчины требуют моего непременного участия. Благо полученного образования уже достаточно, чтобы не подпасть под государев рескрипт о недорослях. Здесь же я оказался скорее из любопытства. Кстати, я заметил некоторые изменения в дамском туалете. И париков почти на половине нет, хотя прически весьма изысканы и сделаны с мастерством.

— Нынче парики выходят из моды, во всяком случае, в России. Те что в париках, относятся к приверженцам европейской моды. Но не кажется ли вам, что не гоже русским, за столь малое время заставившим прислушиваться к ним всю Европу, и сделавшим стремительный рывок во многих областях, во всем подражать иноземцам?

— Хм. А вы знаете, я с вами соглашусь. Погодите, погодите, так этот танец то же из новой волны?

— Именно.

— И кто же сей русский, кто переложил и танец и музыку.

— Иоган Гольц.

— Немец?

— Немец, уже тридцать лет состоящий на службе российского престола и на всех углах утверждающий, что он больший русский, чем к примеру даже мы, князья Тумановы.

— И насколько он прав?

— Ну, его порой заносит и изрядно, но Россию и наш народ он и впрямь полюбил всем сердцем. Вслушайтесь в музыку. Посмотрите на отточенность и плавность движений танца. Он называется 'Тихая заводь'. А есть еще 'Говорливый ручей'.

— Это как-то похоже на игру ручеек?

— Это то же есть, — прикусив губу, задумчиво произнесла девушка. И вдруг сменила тему, — Алексей Михайлов. Хм. Вряд ли он опасается вас. Алексей Михайлов. Нет, имя вашего батюшки у меня не вызывает никаких ассоциаций.

— Вы сейчас о чем, Анна Александровна? — Слегка склонив голову, поинтересовался Петр.

— Видите вон того дворянина, что столь старательно делает вид, будто не замечает нас и все время крутится подле?

Вообще-то Петр ничего такого не замечал. Даже когда девушка попыталась его описать, то не сразу понял о ком идет речь. Сразу несколько молодых людей, указанного возраста около двадцати семи лет, старательно изображали свое безразличие. Тот же на кого она все же указала, более предметно описав платье и парик, не вписывался в описанный образ. Он-то как раз и не играл, а действительно не придавал значения их парочке. Впрочем, прикинув, что княжна Туманова пожалуй единственная, кто не знал о подлинном имени ее собеседника, Петр согласился, что тут парень явно переиграл.

— И чем же примечателен сей дворянин? — Поинтересовался Петр.

— Это мой старший брат, Князь Туманов Иван Александрович. Собственно именно по его вине, я и пригласила вас, воспользовавшись тем, что его отвлекли. Я подумала, что коли уж так случится, то он не станет поднимать скандала и мне удастся потанцевать, — вздохнула девушка. Ну, а что ей еще оставалось делать. Скорее всего, повторной оплошности брат не допустит, а тут такое разочарование. — Я впервые оказалась на ассамблее, до этого мне доводилось танцевать только с учителем танцев.

— Простите. Похоже я был вашей последней надеждой, но не смог оправдать оказанного доверия.

— А может, вы завзятый дуэлянт? — Пребывая в плену собственных раздумий, в очередной раз невпопад произнесла девушка.

— Кто? Я-а? Нет, я конечно не из трусливого десятка. Но дуэлянт? — Петр даже покачал головой, подчеркивая насколько абсурдная мысль пришла в голову его собеседнице.

— Ну да. И возраст для подобной личности не очень, — смерив парня взглядом, вынуждена была признать девушка. — Но отчего-то же он вас опасается?

— Да с чего вы это взяли?

— С того, что он весь вечер отгоняет от меня всех ухажеров, прекрасно зная цену всем и каждому. И надо заметить, при этом не больно-то считается ни с положением, ни с званием.

— Значит он…

— Нет, нет. Он любит меня всем сердцем и готов жизнь за меня отдать. С тех пор как умерли батюшка и матушка, он мне за родителей. А потому хочет подобрать достойную партию. Но ведь я ни о чем подобном не думаю, а хочу просто потанцевать.

— Возможно, он опасается за ваше благоразумие. Коли уж вы все время проводите в имении, то местные ветрогоны могут вскружить вам голову.

— Кто? Эти что ли? — Девушка даже прыснула, словно Петр сказал неслыханную глупость. — Да мне не способны задурить голову даже заматеревшие купцы, а наше имение я и вовсе держу в ежовых рукавицах.

— И от кого же он тогда хочет защищать такую валькирию?

— А вы это у него спросите.

— Хорошо. Позвольте вас оставить.

Сказав это, и отвесив учтивый поклон, Петр направился прямиком к брату девушки и легким кивком, попросил отойти. И брат ПОВИНОВАЛСЯ. Девушка в очередной раз попыталась понять, с кем же она все же разговаривала. Но при всем при том, что была далеко не глупой особой, рассмотреть истину так и не сумела. Поистине порой люди бывают слепы и глухи, не способные рассмотреть и услышать очевидное.

Вскоре брат вернулся, извинился за едва не испорченный праздник и повел танцевать. Боже, как замечательно предаться танцу в кругу молодых людей у которых энергия бьет через край. Пусть даже твоим партнером выступает твой старший брат. А потом и вовсе случилось невозможное. Иван благосклонно отнесся к тому, что ее пригласил какой-то расфуфыренный француз. Все так закрутилось, расцветилось в такие краски, что она и думать позабыла о странном молодом человеке…

Между тем, Петром вновь завладел хозяин дома. Император было покосился на графа, уж не на чарку ли из рук императора тот нарывается. Но как оказалось, старого пройдоху на мякине не подловишь. Он и не думал оказывать особые знаки внимания коронованной особе. Однако, никакие правила ассамблеи не могут помешать прихвастнуть какими-нибудь личными достижениями, новинками или вести деловую беседу. Более того, во многом как раз для более широкого и свободного общения и вводились ассамблеи.

— Петр Алексеевич, мне известно, что хотя ты и отдалился от охотничьей забавы, но все же остался любителем бивачной жизни и простой, незамысловатой пищи, — когда они оказались в комнате с накрытыми столами, заговорил Механошин.

— Ты это к чему Петр Семенович?

В ответ на это хозяин только сделал успокаивающий жест, мол все помню и нарываться не собираюсь. А потом подал знак слуге. Вскоре в комнату вошел другой слуга, неся в руках серебряный поднос на котором лежали эдакие шпажки, с нанизанными на них картофелинами. Вот только запах от них исходил вовсе не картофельный.

— Во время персидского похода, с покойным Петром Великим, я познакомился с интересным блюдом кавказских народов, — начал объяснять Механошин. — Они маринуют мясо и готовят его над древесными угольями. Но сырое мясо плохо хранится в походе. А вот картофель, и засоленное сало, дело иное. Если на шпажку или тот же прутик, нанизать картофель, перелаживая его кусками сала, то получается, что последнее пропитывает картофель. И просто, и вкусно, и сытно, даже без хлеба. Кстати, если сало достаточно соленое, то и картофель солить не приходится.

— Может хватит объяснений, Петр Семенович? Пора и угостить, — не без хитринки произнес император.

— А кто тебе мешает, Петр Алексеевич? Ешь на здоровье, — с лукавой улыбкой, мол не подловишь, ответил Механошин.

Петр вновь ответил жизнерадостной улыбкой, погрозил шутя пальцем, словно хотел сказать, что он его еще подловит. Что-то он сегодня слишком в хорошем настроении и много веселится. Может сказывается напряжение последних дней? Очень даже может быть.

Картофель и впрямь получился на славу, пропитавшись топленым салом. Да и само сало после готовки на жару угольев, вышло на славу. Вроде и не жареное все, а хорошо пропеченное и вместе с тем с дымком. Тут уж не до игры и не до хитростей, Петр буквально наслаждался новым блюдом.

Надо заметить, что этот земляной плод в России оказался прямо-таки камнем преткновения. Мало того, что народ воспротивился этой культуре, оказавшейся необычной на вкус, сильно отличающейся от репы, так люди еще и имели поддержку со стороны Церкви. Причем в данном вопросе отчего-то священники проявили завидную солидарность со старообрядцами. А казалось бы, никогда и ни на какие вопросы у них не будет общих взглядов. Впрочем, это перегиб. Общего у них как раз очень много, а по факту так и все, за исключением частностей. Но именно эти частности…

Как бы то ни было, но они встали единым фронтом против распространения такой нужной культуры как картофель. Не сказать, что его совсем уж не потребляли в России. Например у Петра он регулярно появлялся на столе. Правда отчего-то его ему подносили с сахаром, что ему вовсе не понравилось. А вот с солью, да маслицем, совсем иное дело. Не редкостью он был среди угощения знати. Но это все не то.

Петр видел картофель именно на столе простого люда. Подобному воззрению способствовало то простое обстоятельство, что картофель имел просто фантастическую урожайность, при сравнительно невысокой у иных культур. Шутка ли от пятнадцати до двадцати пудов против одного посаженного, даже репа, конкурентом которой он по сути и должен был стать, не могла противостоять ему. И ведь это при условии, если забыть о куда большей сытости картофеля. Может он и не является решением всех бед, но в то, что это большой шаг к изгнанию голода из домов своих подданных, молодой император верил твердо.

Дед то же пытался внедрить новую культуру, найдя этот плод весьма полезным. Да только у него ничего не вышло. Всех в бараний рог мог скрутить. Колокола со звонниц срывал. За гробы и бани налоги с народа тянул. Бороды пошлинами обложил. Но заставить народ есть картофель не сумел. В чем причина такого единения и неприятия, было совершенно не понятно.

Впрочем, возможно возьмись дед за это дело с тем же пылом, с каким брался за многое, то скорее всего результат был бы. Он был человеком небывалой воли и целеустремленности. Однако, факт оставался фактом, картофель в России принимать не хотели.

Скрутить в бараний рог и заставить? Можно конечно попробовать, вот только выйдет ли из этого толк? Очень сомнительно. И потом. Деда откровенно боялись. Старообрядцы так и вовсе ненавидели, называя его антихристом. Впрочем, остальные от них не больно-то отставали. Петр же, после своего счастливого выздоровления пользовался у народа любовью. Все свои беды народ связывал со знатью и соратниками покойного императора, но никак не с молодым государем.

Потерять эту любовь заставив людей есть картофель и во многом решить вопрос с голодом? Ну уж нет. Любовь людская дорогого стоит. Конечно он верил, что это пойдет только на пользу, и в принципе был готов к тому чтобы толкать, тащить и волочь к лучшей жизни, даже если люди сами не видели своего счастья. Но ведь это можно делать и иначе, не обязательно из под палки.

Молодой император решил идти иным путем. По империи начали расползаться слухи о том, что картофель просто небывалое лакомство, кое доступно только знати. Мол Петру Алексеевичу был знак от Господа о том, как можно накормить богоизбранный народ. Он даже издал указ о том, чтобы никто не препятствовал разведению картофеля, дабы простой люд мог вкушать сей плод, превосходящий репу, и куда более плодоносный. Но знать тот указ спрятала подальше, чтобы только им вкушать картофель. А что Церковь? В гневе за деда государя, коий много греховного натворил да множество притеснений им учинил, они всегда готовы царю батюшке вредить. А нешто он в ответе за дела дедовы?

Надо ли говорить о том, что слухи среди простого народа распространялись людьми Ушакова. Для этого у него уже имелся хороший механизм в виде смотрящих и их помощников. Для всех незаметные, к властям не имеющие никакого отношения. И потом, для распространения этих слухов много не надо. Хотя, не помешало бы некое подтверждение.

В качестве него выступило то, что на барских столах и впрямь не реже раза в неделю бывал этот самый картофель. И посадки его имелись близ усадьбы. Не так чтобы и много, но были. И вкушая тот картофель, господа следили за тем, чтобы прислуга к нему не прикасалась, а лишь готовила. Остатки же строго настрого должны были уходить в помои.

Нет, никакого указа по этому поводу не было. Просто среди знати так же распространились слухи о том, что император видит в том овоще еду утонченную господскую, так как сам потребляет картофель по нескольку раз в неделю и сильно жалует. Не престало ему, императору, есть пищу простолюдинов.

Звучит как-то противоречиво. К тому же, хлеб он везде одинаков и на императорском столе и на крестьянском. И тем не менее, слухи эти крепли день ото дня. Мало того, бывая на званых обедах или попросту в гостях, Петр неизменно просил блюдо из картофеля и сильно злился, когда такового не оказывалось. Случалось и такое, что гневно поднимался из-за стола, покидая дом, оставляя хозяев в сильном замешательстве, и порога больше не переступал.

Причем бывал он далеко не только в столичных домах, но и имения какие посещал, да еще и не упреждая наперед. Посещал он не только именитые дома, но бывал и в малых усадьбах. Правда, справедливости ради нужно заметить, что пока не далее Новгородской губернии. Но слухи крепли день ото дня и запасы этого самого картофеля стали появляться повсеместно. Мало того, из уже вошедшего в моду плода старались готовить все новые и новые блюда.

Не забыл Петр и о церкви. Феофану было строго указано, дабы в церквях никаких проповедей против картофеля отныне не велось. Указано на словах, а вот ответить за своеволие он мог вполне реально. Нет, Петр вовсе не собирался заручаться помощью Церкви в этом вопросе. Поди переиначь попов, которые уж высказали народу свое категоричное мнение. Да они скорее на муки пойдут. Во всяком случае таковых найдется немало. Но императору хватило бы и того, что священнослужители не станут мешать…

— Славно получилось, — не без удовольствия вздохнув, произнес Петр. — И ведь ничего особенного, а пальчики оближешь.

— Поверишь ли, Петр Алексеевич, но и сам не ожидал, что так выйдет. Ведь ничего мудреного.

— Твоя правда, Петр Семенович.

Отдал должное блюдам, пригубил малость молодого вина, пообщался с людьми, причем беседы не всегда были светскими. Что поделать, дела государственные не отпускали ни на час. Впрочем, ничего удивительного в деловых разговорах на ассамблеях не было. Иное дело, что подобные беседы могли иметь только предварительный характер. О том, чтобы вот так, походя, за развлечениями и танцами кто-то ударил по рукам, Петр еще не слышал.

— Здравия тебе, Петр Алексеевич.

А вот встретить на ассамблее Акинфия Никитича, Перт откровенно не ожидал. Нет, ничего удивительного в том не было. Демидов каждый год бывал в Санкт-Петербурге. Просто бывало это редко. Оказаться в столице и не посещать ассамблеи? Нет, подобного Демидов себе позволить не мог. С одной стороны необходимо поддерживать отношения, с другой выводить в свет супругу, пусть даже младший сын еще слишком мал. Молодость это такой недостаток который с годами проходит сам. И тогда встает вопрос о том, чтобы устроить будущее своего чада наилучшим образом.

И наконец жена. В дворянской среде уже складываются свои устои, и правила. Держа в уральской глуши свою жену, нечего и думать на хороший прием в обществе, и уж подавно о выгодной партии для отпрыска. Можно конечно прожить и затворником чахнущим над собственным златом, но что это за жизнь. Словом за посещение ассамблей выступало множество факторов и Демидов предпочитал ими не пренебрегать.

— Акинфий Никитич, какой вопрос тебя волнует? Ведь вижу же, что не просто так подошел, — Когда они отошли в сторону, по просьбе Демидова, поинтересовался Петр.

— Государь, как ты мог подумать подобное обо мне. Нешто я мог не засвидетельствовать свое почтение.

— Ладно, Акинфий Никитич, убедил. А теперь выкладывай, что за дело? Ведь вижу же, задумал чего-то.

— Петр Алексеевич, на днях я наблюдал на Неве странное такое судно.

— Не только ты наблюдал, — не без удовольствия поправил Петр.

Действительно, зрелище выдалось знатным. Это как раз испытывали судно с кономашиной Батищева. Результаты Петра порадовали. Во первых, машина оказалась дешевле той, что использовалась на первом судне, с завозными якорями. Настолько дешевле, что установка фактически двух машин, с двумя поворотными платформами, обходилось дешевле, чем одна на первенце. И скорость оказалась в два раза выше.

Устройство двух машин обуславливалось тем, что одна смена лошадей могла работать не более четырех часов, дальше это уже было насилием над животными. При замене лошадей машину приходилось останавливать, соответственно останавливалось и само судно, которому в этом случае приходилось бы становиться на якорь. Поэтому к гребным колесам было подведено два привода, от двух колес. Второй привод включался в работу при работающем первом, а когда лошади входили в ритм, первый отключали и выпрягали уставших лошадей. Далее процесс повторялся и судно не останавливалось, двигаясь в стоячей воде со скоростью в шесть-семь верст.

Но на этом пожалуй преимущества и заканчивались. Первая модель, идея самого Батищева, была более массивной, но зато и груза брала вчетверо против второго варианта. Кроме того могло вести на буксире в пять раз большее количество расшив[Расшива — парусное речное судно, обычно плоскодонное, на Волге и Каспии. Строились в XVIII–XIX веках. До появления пароходов расшивы были наиболее распространенными речными судами. Строились расшивы из соснового и елового пиленого леса. Грузоподъемность расшив достигала 400–480 тонн (25–30 тысяч пудов). Суда одноразовые, зачастую доставив груз, разбирались на дрова или пиломатериалы. Но в зависимости от владельца, некоторые эксплуатировались по пять шесть лет.] с грузом. Как показала практика этого года, за одну навигацию такое судно могло совершить два рейса из Рыбинска в Астрахань и обратно, что вдвое больше существующей ныне практики использования бурлаков. По расчетам, новое судно с гребными колесами могло делать три рейса, но при этом грузов перевозило бы в три с половиной раза меньше.

Стоит ли говорить о том, что первый вариант для доставки грузов речным путем был куда более предпочтительным. К тому же, помимо огромных объемов, такая транспортировка была куда дешевле, и требовала людских ресурсов в пять-шесть раз меньше. Прекрасное подспорье в условиях постоянно увеличивающегося грузооборота.

Впрочем, отказываться от судна с гребными колесами Петр и не думал. Да, прибыль не столь высока, хотя и малой ее не назовешь. Но зато есть неоспоримые преимущества в виде большей скорости и независимости от берегов. Его можно было использовать и в качестве парома, что на широких реках отнюдь не будет лишним. А еще, имея меньшие размерения и осадку, оно прекрасно подходит для транспортировки грузов в верховьях Волги и далее до Санкт-Петербурга.

В общем и целом, использование только одного судна с завознями с каждого рейса в один конец приносило дохода в шестнадцать тысяч рублей. И это при довольно низких ценах, всего лишь пять копеек за перевозимый пуд. За сезон прибыль должна была составить шестьдесят четыре тысячи серебром! К слову заметить, стоимость всего каравана, вместе с оснасткой и вооружением (куда деваться, лихие людишки никак не желали переводиться) в двадцать одну тысячу рублей.

В настоящий момент на волжских казенных верфях уже было заложено десять судов с машинами уже по новому образцу, и потребное количество расшив. Так что, с приходом весны заработает государственная транспортная компания. При объявленной Петром монополии на подобные суда, дело обещает быть крайне выгодным. По сути, только эти перевозки выступят серьезным соперником даже добыче серебра на Алтае…

— Твоя правда, Петр Алексеевич, наблюдал не только я. Но думаю, что по настоящему заинтересовало это дело, лишь меня.

— С чего такая уверенность, Акинфий Никитич? — Весьма наигранно удивился император.

— Так все от косности наших купцов. Им идеи мало. Нужно чтобы то дело показало себя на практике и действительно оказалось стоящим. Шутка ли столь значительные вложения разом. А потом, река дело такое, может обогатить, а может и по миру пустить. Наш купец как мыслит. Справить расшиву, сплавить по реке с грузом, да вернуться обратно не пустым, а там можно расшиву разобрать да продать частями, вернув чуть не все затраты на строительство. От того и строят расшивы без должного усердия. А чаще так и вовсе строят расшиву только на один рейс.

— А ты выгоду враз видишь. Не даром дед всегда и всюду нахваливал и тебя, и батюшку твоего. Да только, суда те строятся лишь казной и казной же пользованы будут, — бескомпромиссно заявил молодой император.

При этих словах, настроение Демидова несколько испортилось, что не скрылось от Петра. Понять промышленника не сложно. Прошлая встреча с государем обошлась ему довольно дорого. Более того, Петр не сомневался в том, что потерял бы доверие этого человека, не употреби те деньги по назначению, как и обещал. К тому же, векселя с оговоренными условиями, за подписью императора, делали Демидова не просто вкладчиком банка, а кредитором самого государя.

Демидовы были весьма разносторонними личностями. Несмотря на то, что являлись заводчиками, они не упускали возможность заработать лишнюю копейку, занявшись чем-нибудь сторонним. К примеру, взялись за солеварение, весьма доходное дело в России, несмотря на то, что вся соль сдавалась в казну, по твердым ценам. Мог ли не рассмотреть новую золотую жилу такой человек? Вот уж вряд ли. А риск. Уж кто, кто, но Демидовы рисковать умели, причем с дальним расчетом.

Демидов и впрямь расстроился. После этого клятого вклада в банк, пришлось затягивать пояс чуть не до хребта. Опять же, если раньше утаивал доходы, теперь то веселье закончилось, учетчики государевы как с цепи сорвались. Нет, что-то утаить и сейчас выходит, но былого раздолья уж нет. Что бы там не думал Петр Алексеевич, а нынче у Демидова со средствами не так привольно. Но с другой стороны, где-то даже интересно стало. Как в младую бытность, когда с батюшкой Невьянск поднимали. Словно и не разменял шестой десяток.

Но вместе с тем, рост мог бы быть куда более значимым, будь в наличии деньги в достаточном количестве. И вот эта возможность появилась. Господи, ведь просто все. Движение по реке с завозом якорей не вчера придумали. Это один из методов бурлаков, хотя и не любимый ими. И ладно бы, путешествие по реке для него было бы в новинку, так ведь уж три десятка лет доставляет товар по Чусовой, Каме да Волге.

Иное дело, что для получения стоящего дохода и вложиться придется изрядно. Что с того, что для доставки всего его товара хватит и одного каравана с завознями. Есть и другие купцы, которые переправляют свои товары за плату. И кстати, таковых немало. Ведь в случае если затонет твоя расшива, то это твои убытки и никто их тебе не восполнит. А если это наемное судно, его владелец и будет держать ответ.

Конечно тяжко, не без того, но пяток караванов он вполне потянет. А это обещает серьезные прибыли. Вот только как убедить государя? Видно же, что он всячески старается изыскать средства для пополнения казны.

— Петр Алексеевич, мудрено не рассмотреть тут выгоды. А у меня сегодня трудности немалые. На бедность не жалуюсь, на жизнь хватает с избытком. Но не того душа просит. Хочу ставить заводы, по новому заводить все на старых, а денег на то не достает. Государь, помню, что тобой все было сделано по чести и в случившемся моя вина. Но прошу, не обрубай крылья птице, желающей полета.

Раз уж такое дело, Петр едва не предложил Демидову взять кредит в банке. Но вовремя опомнился. Пользоваться своими же деньгами, беря их у другого в рост, картина глупее не придумаешь. По заведенной уже привычке император начал прикидывать свои возможности. Подсчеты указывали на то, что покрыть всех потребностей в перевозках казна не сумеет даже на Волге. Но ведь была еще и Кама, путь к промышленному Уралу. Разумеется там оборот не так велик, как по Волге, и все же он был. Не охватить всего за казенный счет.

И потом, через несколько лет он все одно собирался отменить монополию, хотя упразднять государственную компанию и не думал. Опять же, вовлечь в это дело купцов, куда как желательно. Наконец, только один караван высвобождал около тысячи двухсот человек промышляющих бурлачеством, дабы содержать семьи, выплачивать подушную подать и оброк. И куда им податься? Да овладевать новыми специальностями, благо училища бесплатные, и идти на те же мануфактуры и заводы.

— Снаряжение одного каравана обходится в двадцать одну тысячу. Сколько ты можешь их заложить, Акинфий Никитич?

— Поднатужусь и пять заложу. Более мне и не потянуть.

— Тогда слушай мое слово. Завтра же можешь отправляться в комерц-коллегию и регистрировать кампанию. Отдаю тебе монополию на перевозки по Каме и от ее слияния с Волгой до Рыбинска. Для чего позволяю построить пять коноводных судов. Какой конструкции, то на твое усмотрение. Если это тебя не устроит, то извини.

— Спасибо государь, устроит. На большее я и рассчитывать не мог, — оживился Демидов, но он не был бы самим собой, если бы не постарался вытянуть максимум возможного. Поэтому запнувшись на секунду, заговорил вновь, — Государь, а как потребность теми судами перекрыть не получится, дозволишь ли, в случае надобности, строительство иных судов?

— Ох, Акинфий Никитич, тебе палец в рот не клади, по локоть откусишь. Не гляди на меня так. Сколько посчитаешь нужным, столько и строй. Но монополию обещаю только до той поры, пока таковая будет у казны. Думаю лет пять, может шесть. А там, придется бодаться с иными купцами. Думаю к тому времени они уж копытом землю рыть будут.

— Спасибо, Петр Алексеевич.

— За что? За то, что желаешь трудиться на благо России? Это тебе спасибо. Но не дай Господь, не станешь и дальше развивать горнозаводское дело. Вот тогда обижусь не на шутку.

— Тут не изволь беспокоиться, меня на все хватит, — теперь уже полностью довольный прошедшей беседой, заверил Демидов.

— Вот уж чему верю, тому верю, — с искренней улыбкой произнес, Петр.

Потом поискал глазами по просторной комнате, заполненной гостями, разбившимися на небольшие группки и ведущими беседы. Нашел нужного и подняв в верх руку позвал.

— Петр Семенович, подойди пожалуйста.

— Слушаю, Петр Алексеевич, — Механошин тут же оказался рядом, в готовности к выполнению любого поручения.

— Тут такая оказия приключилась. Пока с Акинфием Никитичем беседовал, он четырежды нарушил правила ассамблеи. Помнится, за подобное штраф положен.

— Именно так, за каждое нарушение в отдельности, — подтвердил хозяин дома, переводя взгляд на провинившегося, выглядевшего в этот момент весьма озадаченным.

— Ну чего ты на меня так глядишь, Акинфий Никитич? Не ты ли меня четыре раза государем величал, что на ассамблее никак не приветствуется.

— Было дело, Петр Алексеевич, — слегка понурившись, признал Демидов.

А чего ему собственно говоря не расстраиваться. Четыре добрых чарки водки и молодого с ног свалит, а тут муж, которому уж шестой десяток. Однако, в планы Петра вовсе не входило как-то унизить уважаемого человека, а лишь подшутить. Поэтому выдав провинившегося, он же и вступился за него.

— Однако, Петр Семенович, коли нарушение выразилось в неоднократном повторении одного и того же, без должного замечания со стороны заметившего это и не упредившего, я думаю оно может посчитаться за одно. Как господа, согласны? — Закончил он обращаясь уже к дюжине гостей, обступивших их.

Молодежь занята танцами, жены внимательно следят за чадами, отцам же семейства остается только беседовать, выказывая степенность и чинность. Вообще-то скучновато. Побеседовать и в иное время случится. Игральные столы все заняты. А тут вдруг наметилось какое-никакое развлечение. Испитие штрафной чарки, зрелище весьма приятственное, коли дело не тебя касается. Вот и потянулся народ.

Дюжина громогласно подтвердивших правоту Петра, быстро увеличивала свои ряды. Хозяин подал знак. Появился слуга с подносом, на котором стояло два серебряных кубка с изображением орла, вызвавшие недоумение присутствующих.

— Хм. Акинфий Никитич, не обессудь, — растеряно произнес Петр, — Как видно, присутствующие решили, что твой штраф можно уменьшить только вдвое.

— Ничего, Петр Алексеевич, и не такое выдерживал, — вполне уверено произнес Демидов, как видно вполне уверенный в своих силах.

— Э-э не-эт, Петр Алексеевич, — вмешался Мехоношин, беря в руки кубки. — Решение общества закон. Не так ли господа?

— Так.

— Истинно так, Петр Семенович, — тут же загомонила толпа, все еще не понимая подвоха.

— Второй кубок иному штрафнику, коий узрев нарушение правил не только не воспрепятствовал ему, но и своевременно не поставил в известность общество, — торжественно произнес хозяин дома, вручая кубки Демидову и молодому императору.

Похоже влип. Ну Механошин, подловил таки, старый лис. Ладно, попомнишь еще. Ничего, дело не новое и когда-то очень даже привычное. Да и за последнее время и в росте и в весе прибавил. Но… Черт. Великовата чарка. Ой велика. Но отступать никак нельзя, тем более все по правилам.

— Ну что же, Акинфий Никитич, коли так, то за успех и за всю честную кампанию.

— За сказанное, Петр Алексеевич.

Неладное Петр почувствовал едва только его губы коснулись края кубка. Раньше рассмотреть это никак не получилось бы, тем более при свечах. Стенки кубка оказались толще, чем это могло показаться поначалу, а от того и содержимого в кубке было едва ли в треть. Ох хитрец Механошин. Это же он в кубок емкость из чистейшего стекла вставил. Не иначе как на всякий случай, для себя любимого. Сомнительно, что из этого кубка еще кому наливали, иначе слухи уж давно поползли бы.

Пил Петр стараясь не очень спешить, так как слишком скоро такое количество и косая сажень в плечах не осилит. Потом поблагодарил компанию за науку. Чем вызвал громкое одобрение своему поступку от всех присутствующих. Приятно знаете ли сознавать, что государь не больно-то от тебя отделяется, хотя бы и на ассамблеях.

— Кубок-то для себя держишь, — в самое ухо, поинтересовался Петр у Механошина.

— Не выдавай, Петр Алексеевич. Засмеют ведь и со свету сживут, — прикрыв рот ладонью, попросил хозяин.

— И не подумаю, — возмутился Петр, вдруг осознав, что окрыленная первым успехом компания может тут же пересмотреть результаты наказания.

А вот и хмель подкатывается. Это тебе не легкое молодое вино. Треть-то она треть, да только и это вполне себе изрядно получается, при такой-то крепости напитка. Пора уходить. Еще бы найти какой укромный уголок, дабы выполоскать все без остатка.

* * *

На город опустилась вечерняя прохлада. После душного и затхлого воздуха в помещении… Блаженство. Нет, Механошин разумеется, предпринял необходимые меры и окна в доме были открыты, вбирая в себя свежий воздух. Вот только это мало помогало, ввиду большой скученности людей.

Впрочем, пока находишься внутри и уж тем более, когда наконец сбывается твое заветное желание и долгое время ожидания вознаграждается сполна, на подобные мелочи не больно-то обращаешь внимание. Именно поэтому, вдыхая вечерний воздух и подставляя разгоряченное лицо, прохладному ветерку, Анна чувствовала себя на седьмом небе от счастья.

Девицы начинают посещать ассамблеи уже с шестнадцати лет. Она же в свои восемнадцать удосужилась побывать только однажды. Их Псков конечно не столица, но и там ассамблеи не редкость. Бывают они не только в самом городе. Каждый помещик с приличным достатком, считает своим долгом устраивать пышные приемы хотя бы раз в два месяца. Иным дай волю, так устраивали бы и чаще, но… Не они одни способны достойно принять гостей.

На такие приемы съезжаются все соседи из округи. Это великолепная возможность похвастать своими достижениями и богатством. Или же, показать всем и вся, что это поместье ничуть не уступит иным, а потому прошу любить и жаловать, не задирая чрезмерно свой нос.

Однако, так уж случилось, что ей на подобные мероприятия путь был заказан. Брат изредка появлялся в поместье, дабы навестить семью, и в очередной раз убедиться, что дома все хорошо. В это время они ездили в гости общаясь с ближними и дальними соседями.

Вот только его наезды, по какой-то роковой случайности никогда не совпадали с ассамблеями в других домах. Их же поместье вечно выпадало из списка очередности проведения оных. Дворянское общество с легкостью вычеркивало Тумановых, ввиду систематического отсутствия хозяина. Ну право, не станет же все общество подстраиваться под одного непоседу.

Всеми делами поместья занималась Анна. В ее же ведении находилась и ткацкая мануфактура. Жена Ивана, милая, добрая и тихая молодая женщина, в этих делах ничего не смыслила. А вот хозяйкой была знатной, исправно содержала дом, воспитывала двоих мальчуганов и вышколила прислугу. Ничего удивительного, иному ее никто и не учил. Поэтому все обширное хозяйство и три деревеньки с пятьюстами ревизских душ, были в ведении Анны, молодой, но весьма предприимчивой особы.

Несмотря на это, согласно существующих правил, в отсутствии мужчины Тумановы могли себе позволить только пригласить соседей на званый обед. О том чтобы кто-то из мужского пола остался на ночь не могло быть и речи, а от того не могло быть и вечерних приемов, как следствие и ассамблей…

— Анна, в последнее мое посещение усадьбы я просмотрел учетные книги, — избегая глядеть на сестру, глухо произнес князь.

— И что с того? — беззаботно улыбнулась девушка, в очередной раз вздохнув полной грудью.

Попутно ее охватило сожаление, что нельзя прямо сейчас закружиться прямо на набережной. Время еще не позднее, едва пробило десять вечера, однако людей на улицах не так чтобы и много. Так что, свидетелей такому поведению будет немного, а может и вовсе не сыщется. Но нельзя. Приличия не позволяют. Молодым особам пристало плясать и кружить только на ассамблеях или в танцевальных залах, с учителем.

— Я просмотрел все книги, Анна, — переводя взгляд на сестру, идущую с ним под руку, строго припечатал он.

— Ну и хорошо. В кои-то веки решил поинтересоваться делами. Может все же займешься хозяйством. А то ведешь себя как недоросль какой.

— Анна.

— Что Анна? Пока жив был батюшка, ты все время учился, и близко не приближаясь к хозяйству. Женился, оставив жену в отцовском доме и опять весь в учебе, только наездами и бывал. Батюшки нет уже два года, твоя учеба в университете закончилась, от службы ты освобожден, но домой не спешишь. Ведешь себя как ветрогон. Сплошные разъезды, исколесил всю губернию, карты, женщины… Да, да я знаю все о твоих похождениях. Хорошо хоть Лена в неведении. Но ведь найдется какой доброхот, обскажет. А она, видит Бог, этого не заслуживает.

— Не уводи разговор в сторону. Ты знаешь, что за утаивание доходов, можно оказаться привлеченной по суду?

— Разумеется я это знаю, — с явным сарказмом произнесла девушка. — Ведь это я с десяти лет бегала за батюшкой хвостиком, а с шестнадцати взяла на себя заботу об имении. О твоем имении, между прочим. Так что, в этих делах я разбираюсь куда лучше тебя. Погоди. А к чему ты лазил по учетным книгам? Ты проигрался, — вовсе не вопрос, а догадка, или даже озарение, ну и гневный взгляд, куда же без него.

— Что за вздор, — отмахнулся Иван.

— Вздор? Ты же сам говорил, что тебе везет в играх и тех выигрышей тебе хватает и на жизнь и на твои исследования, от того и не пользуешься доходами от имения. Вот только ты ничего не исследуешь, а эта капризная античная богиня по имени Фортуна, имеет свойство отворачиваться от своих почитателей.

— Нет. Я не проигрался. И в твои учетные книги…

— Ах вот как! Мои, значит!? — Возмущенно оборвала брата девушка. — Тебе опять напомнить чье это имение? Да мое там только то, что ты посчитаешь нужным дать в приданное.

— Господи, ну в кого ты такая уродилась? И батюшка, и матушка были спокойными и степенными, ты же подобна вьюге или взорвавшемуся пороху.

— Иван!

— Анна! Не смей перечить старшему брату.

— Вань, ну зачем ты. Такой хороший вечер. А ты.

— Аннечка, я всего лишь хотел тебя предостеречь от противозаконных действий. Пойми, нынче на престоле государь ничуть не менее жесткий, чем был Петр Великий. Да, пока еще молод, да не рубит топором бороды. Но поверь, он о себе еще заявит. Ты же начав с мелочей, можешь войти во вкус, а тогда.

— Да чего такого я делаю-то? Подумаешь, утаила часть доходов с имения и мануфактуры. Да так все делают.

— Мы не все.

— Мы лучше или хуже. Нет, ну так, чтобы знать.

— Мы Тумановы.

— Звучит. Так ведь Долгоруковы, Голицыны, Меньшиков, куда как значимые фамилии и те не гнушались. А уж о последнем, так и вовсе романы можно писать. Мы рядом с ними всего лишь мелкие замухрышки.

— Так ведь все ответили за свои деяния. И остальные ответят.

— Ага. Эдак, всю Россию матушку на каторгу нужно сослать.

— Аннечка, ну нельзя. Ты разве упомнишь, чтобы я в те дела лез? Нет. Правильно. Но нельзя. МНЕ, никак нельзя.

— И чего в тебе такого особого. А уж во мне и подавно, — недовольно буркнула девушка.

Было с чего расстраиваться. Мануфактура была поставлена еще отцом. Причем устроено все было с размахом. Хм. Несколько бестолковым. Но все же производство впечатляло. Работники все были обучены лучшим образом, приглашенным мастером из Англии.

Батюшка специально расстарался, и заманил не абы какого. Тот несколько лет в имении пробыл, получая вдвое против того, что мог сам зарабатывать на своем мастерстве. Но надо признать деньги получал вовсе не зря. За это время он сумел подготовить достойных мастеров.

Достаточно только вспомнить о том, что мануфактура поставляла качественное сукно в армию по самым высоким требованиям. Шутка ли, тысяча аршин с каждого стана, а их в светлицах сорок. Правда цена у комиссаров армейских не разгуляешься, всего-то по рублю за аршин. Однако, старый князь почитал себя патриотом России, а потому честно отмерял каждый год по сорок тысяч аршин, да еще и десятину с дохода платил.

И это при том, что купцы за его сукно давали по полтора рубля. Скрипели, кряхтели, чесали бороды, но неизменно лезли в мошну. Потому как качество было отменным, не то что для армии сгодится, но и гражданское платье сшить не зазорно. Батюшку даже выделили. Император пожаловал грамоту поставщика двора.

Вскорости князь скончался. Ивана в имение было не дозваться. Вот Анна и взвалила на себя заботу о мануфактуре и хозяйстве. Нельзя сказать, что те заботы были ей в тягость. Как бы не так. Заниматься мануфактурой ей нравилось настолько, что она разве только не ночевала в светлицах. К тому же, не стесняясь запачкаться, за эти годы она овладела всеми потребными для производства сукна специальностями.

Иван по первости почти и не выезжал из имения. Но убедившись, что младшая сестренка вполне со всем управляется, опять умчался по своим делам. Поняв, что своим усердием, она сама же и впрягла себя в ярмо, Анна решительно взялась за работу.

Первым ее шагом было то, что в амбарах появилась шерсть более худшего качества. Нет, выделка продолжала оставаться на высоте. Не хватало еще приучать работников к работе спустя рукава. Но ввиду худости исходного материала, качество все же выходило не то. К тому же, она всячески старалась продемонстрировать бестолковость нового хозяина мануфактуры.

Как следствие, ей удалось снизить обязательные поставки для армии вдвое. К сожалению ниже уже никак, пятьсот аршин со стана в год, это был предел. Но она была рада и тому. Тем более теперь ее сукно и впрямь соответствовало цене предлагаемой казной.

Как следствие, по учетам мануфактур-коллегии все было в полном порядке. Разве только немного снизилась производительность и качество. Впрочем, последнее оставалось вполне удовлетворительным. Понизилась и цена товара отпускаемого купцам, о чем свидетельствовали купчии. В результате снизилась и десятина, отчисляемая в казну.

На деле же все было как раз иначе. Выделав сукно для отправки в армейские магазины, мануфактура приступала к выработке другого, из более лучшей шерсти. Иными словами, производство осталось на прежнем уровне, словно князь и не умирал, а по прежнему продолжал управлять своим детищем.

Купцы было заупрямились. Виданое ли дело, отписывать купчую на рубль за аршин, платить полтора, да еще и товара вывозить чуть не втрое против прежнего. По нынешним временам боязно. Однако девушка была неумолима. Либо так, либо никак. Вот вам бог, а вот порог, господа торговый люд.

Анна была уверена в том что выстоит в этом противостоянии. Торговые операции во многом консервативны. Люди предпочитают иметь дело с проверенными поставщиками, чей товар уже хорошо зарекомендовал себя и пользуется спросом. В конце концов, риск это неотъемлемая часть их занятия, а мануфактура Тумановых уже вполне себя проявила и показала.

Только за первый год Анне удалось заработать сверх прежнего около десяти тысяч рублей. Окрыленная успехом и получив некий резерв, Анна рьяно взялась за переустройство мануфактуры. Она уже давно прикидывала как и что можно сделать лучше. Как удобнее расположить станы и те же прялки, мялки и тому подобное. Рассчитала она и соотношение потребного оборудования. Словом, уже через полгода, после того как удалось доставить все на мануфактуру, производство буквально обрело второе рождение, увеличив производительность в полтора раза.

Но и этого девушке оказалось мало. Едва только прослышав о челноке самолете, она тут же бросилась опять все переделывать. Конечно ей было известно о том, что другие мануфактуры не больно-то торопились с этим, предпочитая пока все оставить по старинке. Ну, а если новинка себя покажет, тогда… Анна только удивлялась такой прижимистости мануфактурщиков, ведь выгода была очевидной.

О своих начинаниях она разумеется никого в известность не ставила. Не боялась она и того, что ее могут предать крепостные. Тумановы всегда хорошо относились к своим людям, и они платили им тем же. Касаемо же Анны, так и народ и вовсе души в ней не чаял.

Новинку она установила таким образом, чтобы в случае надобности коробки с погонялками можно было быстро снять со станов. Это делалось специально для встречи инспекторов из мануфактур-коллегии. В ее планы входило все так же изображать из себя бестолковую самонадеянную девчонку, взявшуюся за мужское занятие. Однако, ей было абсолютно все равно, что о ней подумают другие. Главное, чтобы в бумагах коллегии все было прописано в должной мере.

Количество выделываемой ткани тут же увеличилось чуть не вдвое. А вот радости хозяйке это не добавило. Как выяснилось, все ее прежние расчеты по насыщенности производства различными механизмами пошли прахом. Старое оборудование попросту не поспевало за одной единственной и не такой уж и дорогой новинкой.

Выхода было только два. Либо сокращать количество рабочих станов и как следствие, оставлять производство на прежнем уровне. Либо опять лезть в мошну и снова все переделывать, увеличивая производственные площади и вовлекать новых работников, потребность в которых сразу же увеличивалась. Не такие уж и малые траты.

Но девушка, стиснув зубы устремилась вперед, благо никто не стоял над душой. Пришлось сократить количество пашни, и задействовать высвободившихся людей на мануфактуре. Как следствие, образовалась недостача продовольствия, которое теперь приходилось закупать. Не хватало еще людей голодом морить. Впрочем, вскоре обнаружилась возможность в некоторой мере уменьшить эти траты.

Переустройство закончилось полной победой. Несмотря на издержки и то, что крепостные теперь питались практически только за ее счет, общие доходы значительно увеличились. Теперь они вчетверо превосходили таковые, при покойном князе. И при всем при этом, поступления от мануфактуры в казну уменьшились в два раза.

Ну и еще немаловажное. Согласно указа его величества, при каждой мануфактуре должно было организовать ремесленное училище. Видеть в своих владениях посторонних Анне никак не хотелось. Поэтому она обязала своих крепостных проходить обучение, даже тех, что были задействованы в полях. Эти конечно же обучались не столь плотно, но тем не менее, по факту училище существовало и люди ремеслу обучались. Впрочем, на этот счет у Анны так же были свои цели…

Остановившись, Иван посмотрел на девушку долгим взглядом, а затем прижал к груди. Сестру он любил всем сердцем и был готов отдать за нее душу. Но и позволить ей и дальше заниматься прежним, то же не мог. Пусть это ее проделки и всеми делами на мануфактуре занимается она, это ничего не значит. Он наследник князя. Ему принадлежит и мануфактура. Анна только управляющая, о чем имеется соответствующая запись. А значит и ему держать ответ. Господи, она ведь даже не знает, какой может быть та ответственность за содеянное.

— Аннечка, пожалуйста не обижайся. Сделай как я прошу. Не надо больше утаивать доходы. Положена с тебя тысяча аршин на стан, отдай ее, тем более ты решила вопрос как сделать так, чтобы цена соответствовала товару.

— Смешной ты Вань. Ну, какая скажи разница стану, какое полотно ткать? За то время пока буду работать рублевое, могла бы выткать и полутора рублевое. Я тут одного умельца из Англии выписала, если не враки, так вскорости освоим новое полотно, по три рубля за аршин выйдет.

— Все одно, Ання. Так надо. Просто поверь.

— Как скажешь. Ты хозяин, тебе и решать. Только то что не додала, возвращать не стану, — вроде и согласилась, но тут же проявила и твердость.

— И как это будет выглядеть?

— Не волнуйся. Распишу все так, что никто придраться не сможет. На мануфактуре столько всего нового, такие траты укажу, и пусть только попробуют не поверить. Облапошили горемычную, не виноватая я.

— Договорились.

— Договори-ились, — недовольно пробурчала девушка. — Лучше бы ты озлился на то что картофель сажать стала.

— Отчего это?

— Так ведь императорское лакомство, а тут крестьяне за обе щеки уплетают. А ну как осерчает?

— Не осерчает, — слегка потормошив сестру, весело ответил Иван.

Признаться, хотя он и был хозяином мануфактуры, разговора с Анной опасался. Разумеется она не сможет воспрепятствовать ему, забрать полагающуюся сумму и восполнить недоданное в казну. Но поступить подобным образом с той, кто всю душу и силы вкладывала в продолжение отцовского дела, он не мог. А потом, он попросту боялся поссориться с сестрой. Потерять, да разбить всегда легко, а ты поди потом найди, да склей.

— Тебе-то почем знать, осерчает или нет? — Даже в темноте было видно, как озарилось улыбкой ее лицо.

— А ты разве не видела какой он? Да я руку на отсечение дам, что он специально все это затеял, дабы народ наперекор, начал есть картофель. Глядишь и распробуют. А польза от этого плода большая. Малый клочок земли всю зиму семью кормить может. И в пост, подспорьем будет, потому как куда сытнее репы будет.

— А с чего это я должна была что-то заметить, коли я его и не видела ни разу, — растерянно произнесла девушка, обратив внимание только на первую фразу и уже начиная догадываться.

— Смеешься? Ты же с ним любезничала в уголке, когда от меня убежала.

— Ой! — Девушка с неожиданной прытью вырвалась из объятий брата, поспешно прикрывая лицо руками.

— Ну-у Ання, ты даешь, — удивленно произнес Иван, даже в темноте наблюдая как она покраснела.

ГЛАВА 9

Бах! Бах! Бах! Вжью-у. Дзынь-нь! Бах!

— Государь! Хек. Клятая, — Мальцов схватившись за грудь, подломился, и сложился у ног императора, мелко суча ногами.

Петр растерянно смотрел на сержанта в очередной раз спасшего ему жизнь, прикрыв от пистолетной пули. В ноздри помимо городских запахов и прохладного вечернего воздуха, ударил резкий запах сгоревшего пороха. Тут и без того не больно-то рассмотришь округу, так как редкие факелы скорее сгущают тьму, чем освещают улицу, облако же дыма еще больше усугубляло ситуацию.

Дюжина? Спокойно. Вряд ли. Не больше четверых, с парой пистолей каждый. Отойти к стене дома, чтобы за спину никто не зашел. Во-от так, уже лучше. И место схватки как на ладони. Последний гвардеец упал пронзенный сразу тремя клинками. Все верно, нападающих только четверо.

Четвертый как раз бежит к Петру, замахиваясь шпагой. Расстояние всего-то ничего, меньше десятка больших шагов, бегущего человека. Но их еще нужно преодолеть. Когда, и как Петр выхватил пистоли из плечевых кобур, которые сам же и измыслил, чтобы носить оружие под кафтаном, он не понял. Да и вообще, юноша почувствовал, что наблюдает за происходящим как-то отстраненно, словно и не с ним все это происходит.

На него бежит разъяренный убийца с маской на лице и искривленным в яростном крике ртом. Но Петр спокоен. Навел на нападающего пистоль. Нет и намека на дрожь. Нажал спуск. Яркая вспышка. Серое в ночи облако, вырвавшееся из ствола. Упавший на мостовую, крутнувшийся вокруг своей оси убийца. Чувство полного удовлетворения от содеянного. И небывалый азарт. Ну же! Подходи!

Вот приходит в движение еще один из нападающих, за ним следуют оставшиеся. Последний гвардеец пал. Кто там ранен, а кого уже пора отпевать, не понять, но защищать государя больше некому. Трое против одного. Выстрел. Теперь двое. Уронить пистоль. Переложить оружие из левой руки в правую. Он конечно же учился стрелять с обоих рук, но все же правая куда как лучше управляется. А сейчас мазать никак нельзя. Если дойдет до клинков, то шансов никаких. Несмотря на темноту, Петр видел насколько уверены и отточены движения убийц. Выстрел. Следом второй.

Вот теперь можно перевести дух. Время проведенное на стрельбище не прошло даром. Ну Акинфий Никитич, ну удружил. Не будь этих пистолей… Не расслабляться. Кто сказал, что все закончилось? Их могло быть и больше. Оружие! У Мальцова с собой всегда пара пистолей.

Несколько стремительных шагов. Сержант крупный мужчина, но Петр перевернул его одним махом. Вот и пистоли. Так. Сначала один. Взвести курок. Тугой. Да и сам пистоль побольше будет. Непривычно.

— Sterben!!! Schwein!!![Sterben!!! Schwein!!! — Умри!!! Свинья!!!]

— Сдохни, сука! — Едва взведя курок, Петр вскинул пистоль и нажал на спуск.

Нападающий тут же подломился и опрокинулся на мостовую. Спасибо Мальцову. Он предпочитал использовать пули точно по калибру. В ствол они входили столь же туго, как и в пистолях императора, зато и точность боя, не на много хуже.

— Государь!!!

Да сколько же вас! Изготовить к бою пистоль уже не успеть. Мужчина с развивающимися полами иноземного кафтана и шпагой наперевес несется во весь опор, словно и не ступает по мостовой, а стелется над нею. Впрочем, гулкие шаги слышны вполне отчетливо. Да плевать! Он уже совсем близко!

Рука сама собой скользнула к поясу залитого собственной кровью сержанта, и ухватила рукоять кинжала. Фшик! клинок мелькнул в темноте резким серебряным росчерком и без звука погрузился в тело нападающего, вырвав из него болезненный стон. Ого! А вот это вообще новость. Никогда не баловался таким. Ну теперь-то все?..

Покинув ассамблею Механошина, Петр нашел-таки укромный уголок, что было не сложно, и избавил желудок от спиртного. Настроения это не добавило, зато в голове вместо хмеля начало проясняться. Покончив с этим, он отправился в свой дворец. Пока дойдут, как раз полностью и проветрится.

Об этой его привычке всякий раз возвращаться с ассамблей пешком в сопровождении шести гвардейцев, и неизменного сержанта Мальцова, знали все. Нравилось Петру гулять по Петербургу. А еще, это был лишний стимул для городских властей содержать улицы в порядке, если не все, то уж те по которым ступал император точно.

Благодаря этому при каждом доме появились дворники, которые следили за чистотой, как дворов, так и прилегающего к ним участка улицы. Кстати, казне это не стоило ни копейки. Дворники содержались за счет хозяев домов. Если дом был квартирным, то жильцы содержали человека вскладчину. В основном этим занимались оброчные крестьяне, отправляющиеся на отхожие промыслы…

Первые выстрелы случились, когда Петр и его малый конвой уже шли по набережной Невы. И надо заметить застали гвардейцев врасплох. От того, нападающие и смяли конвой практически одним махом.

Не сказать, что Ушаков зря ел свой хлеб. О зреющем заговоре уже было известно. Далеко не всем было по нраву то, что делал император. Некоторые примкнули к заговору из опасения, что их могут привлечь за те или иные прегрешения. Иные, хотели заполучить влияние. Третьи просто были сторонниками Елизаветы. Четвертые, и это самое прискорбное, возомнили, что могут решать вопросы с возведением монарха на престол по своему усмотрению.

Ушаков уже вполне мог арестовать заговорщиков, но помешал сам Петр. Узнав о том, что они еще не готовы к решительным действиям, император приказал повременить. Ему нужно было знать доподлинно, насколько к заговору причастна сама тетка. Любому было уже понятно, что сторонники ее брака с императором потерпели неудачу. Если до болезни, Петр вполне благосклонно взирал на подобное, то после нее, даже не задумывался об этом.

Поэтому причастность к заговору Елизаветы вполне реальна. Как и полное ее неведение. Согласно завещанию, написанному еще чухонской прачкой, следующей в престолонаследии будет ее дочь. Вот Петр и хотел убедиться во всем доподлинно. Не тащить же молодую тетку на дыбу, только потому что смерть Петра ей выгодна. Глупое решение? Возможно. Но он не хотел спешить. Как бы то ни было, а Елизавета ему не чужой человек.

Но как видно, либо Ушаков ошибся оценивая степень готовности заговорщиков, либо что-то пошло не так. Не желая подавать виду о своей осведомленности, Петр решил не изменять своим привычкам, как не увеличивать и число охраны. Вот заговорщики и воспользовались этим, прибегнув к столь неожиданному, наглому и открытому нападению…

Пользуясь отсутствием новых убийц, Петр переместился к другому гвардейцу, так же погибшему от пули. Теперь у него два пистоля изготовленных к бою. Господи, да что же Петербург вымер что ли? Вот послышались первые встревоженные голоса. Легкие шаги бегущего человека. Слишком легкие, не иначе девичьи. А вот уже откровенный топот.

Звуки мужских башмаков раздаются с разных сторон. Кто-то выбегает со двора, кто-то бежит с обоих сторон набережной. Встревоженные крики. А вот слышится по военному четкая команда. Не иначе как патруль. Петр хотел было оставить это место, но голос командира патруля заставил его остаться на месте. Оно может и заговорщики, но уже набегает толпа, а это не совсем одно и то же, что находиться в одиночестве на ночных улицах.

— Ваня. Ванечка.

Ну точно, девушка. Не ошибся, распознав ее шаги. Уронив шаль, девушка опустилась на колени. Протянула руки к лежащему на мостовой, вместе с тем боясь к нему прикоснуться. Наконец, пронзительно закричав, она буквально рухнула на тело мужчины.

— Что вы наделали! Он же к вам бежал! Он помочь хотел! Ваня. Ванечка, ты меня слышишь.

— Что тут случилось?!

— Государь?! Господи, с вами все в порядке?! — Служивые все же добрались до места первыми. Ну, если не считать девушку.

— Спокойно сержант. Я невредим, — осматривая воинство, произнес Петр.

Шесть ингерманландцев. Ночной патруль. Это хорошо. Судя по докладам Ушакова, среди заговорщиков было несколько офицеров, Преображенского полка. Поэтому не исключено и вовлечение рядового и сержантского состава. К ингерманландцам и семеновцам эта зараза не проникла. А ведь казалось бы, к последним должна была.

Год назад были пересмотрены дела ссыльных и многие вернулись из Сибири в свои вотчины, а кое-кто был востановлен и на службе. Помиловал Петр и остававшихся в живых, сына и дочь светлейшего князя Меньшикова. Им вернули немалую часть имущества, все столовое серебро, драгоценности, что еще сохранилось, и многое иное. Так как дворец был занят под кадетский корпус, им предоставили дом в столице. Отошли им и два обширных имения, с деревеньками, из прежних владений.

Мало того, император позволил Александру Александровичу вернуться на службу. Впрочем, тот и так должен был служить, так как служба до его совершеннолетия засчитана не была. Так что, согласно указа, ему предстояло отдать государственной службе пять лет. Но самым удивительным было то, что Петр удовлетворил прошение о назначении Меньшикова в ингерманландский полк. Сейчас он служил там в чине прапорщика.

Признаться, Ушаков был категорически против, но Петр настоял. Не главе КГБ заниматься вопросами комплектования гвардии. Его дело безопасность, вот пусть и отрабатывает свой хлеб. Гвардейцы же, это только его, Петра забота. Хм. Плохо видать заботился, коли столько заговорщиков расплодилось.

Кто знает, возможно Меньшиков мог хорошо скрывать свои чувства. Может все дело в том, что и впрямь осознал, сколь дерзновенными были планы у его батюшки. А может причина была в том, что он не мог не понимать, что будет под пристальным наблюдением. Как бы то ни было, но несмотря на затевающийся заговор, он к нему не имел никакого отношения…

Осознав, что теперь находится в безопасности, Петр приказал осмотреть всех и склонился над Мальцовым. Дюжий сержант несмотря на полученную в грудь пулю и смертельную бледность все еще дышл. Со всхлипами и хрипами, неровно и едва-едва, но дышал.

— Кто-нибудь. Вот ты, — Петр ткнул пальцем в первого попавшегося мужчину, а толпа росла быстро, — разыщи карету, любую без разницы. Кого увидишь, того и тащи, моим именем.

— Слушаюсь государь, — мужчина сорвался с места, словно и не в годах, а какой-то пострелец.

Осмотревшись по сторонам, потом оглядев себя, Петр выругался сквозь зубы и начал расстегивать камзол. Добрался до рубахи из тонкого полотна, выпростал ее. Послышался треск разрываемой ткани. Нужно срочно сделать хоть какую-то перевязку, иначе его спаситель попросту изойдет кровью, так и не дождавшись помощи.

— Государь, вам бы уйти отсюда, — голос сержанта прозвучал напряженно и озабочено.

Понять его не трудно. Ситуация далека от благостной. Ответственность за жизнь императора навалилась на его плечи всей тяжестью. Если с Петром хоть что-нибудь случится, то не сносить служивому головы. Ну и кому это добавит настроения.

— Всех осмотрели? — Услышав, но пропустив мимо ушей просьбу сержанта, поинтересовался Петр.

— Точно так. Из гвардейцев ранены трое, вместе с этим, — сержант указал на Мальцова, которого сейчас перевязывал государь, отмахнувшись от предложенной помощи.

— Нападающие?

— Ранены трое но все тяжко. Один доходит. Двое убиты.

— Тот с кинжалом?

— Этот ранен, государь.

Вновь послышался дружный топот. А вот и подкрепление. Еще один патруль. Везет сегодня на гвардейцев. Этот оказался из числа преображенцев. Вот и ладно. Оставит на них всех раненых, а сам в ингерманландцами отправится в канцелярию безопасности. На данный момент надежнее ее служащих, у него пока нет. Ушаков окончательно сделал ставку на Петра, обласкан и влиятелен, имеет привилегии, а потому на его плечо можно опереться без опаски.

С другой стороны, свидетели не помешают, а если преображенцы замешаны в заговоре, то раненные точно не выживут. Но лучше уж оставить в их руках несостоявшихся убийц, чем передать себя. Господи, дожил. Дед без раздумий вручал свою жизнь в их руки, а ему приходится видеть врагов даже в их лицах. Ну и как дальше-то быть?

— Сержант, — подозвал Петр командира патруля преображенцев.

— Государь, сержант Плехов…

— Слушай сюда Плехов, — оборвал гвардейца Петр. — Я с ингерманландцами сейчас уйду, а ты отправишь на Аптекарский, прямиком к Блюментросту всех раненых. Всех до единого. И чтобы все живыми мне добрались. Понял ли?

— Точно так, государь.

Хм, Мальцова то же придется передать в их руки. Спокойно. Он свой брат, гвардеец, а потому ничего они ему не сделают, как и остальным. И вообще, не время сейчас. Ушаков наверняка не в курсе о случившемся. Нужно спешить. Времени нет и вовсе. Если решились на убийство, значит сейчас начнут действовать.

* * *

— Государь.

Ушаков довольно резво поднялся со своего стула, встречая Петра, вошедшего в его рабочий кабинет. И это несмотря на возраст, и усталость о чем явственно свидетельствовали покрасневшие глаза и мешки под ними. А вот сидящая перед его столом девушка, в потасканном и грязном платье, осталась неподвижной. Возможно тут дело в том, что она была измождена. Во всяком случае, ее пока не пытали. Будь иначе от платья вообще мало что осталось бы, а скорее, девушка была бы в каком-нибудь рубище.

— Сиди, Андрей Иванович, — подкрепив свои слова, красноречивым жестом, произнес молодой император. — Продолжай, я обожду.

Не желая мешать, он тут же прошел к окну. Ушаков собаку съел на подобных делах, а потому глупо путаться у него под ногами. А вот послушать не помешает. Это помогает составить личное впечатление о масштабах заговора. Сухие доклады, хоть письменные, хоть устные не способны передать всего.

За последние дни, Петр нередко присутствовал на допросах по делу заговора. Не гнушался и посещениями тех, где допросы велись с пристрастием. Не сказать, что зрелище приятное, скорее даже отвратное. Крики, треск костей, непрестанная вонь паленого мяса и испражнений. Мерзость превеликая. Но иначе не получается.

— Итак, Анна Александровна, вы случайно оказались на набережной.

— Говорю же случайно, — Девушка говорила с равнодушной обреченностью. Впрочем, то что она пыталась что-то объяснить говорило о том, что надежда на благополучное разрешение сложной ситуации у нее еще присутствовала. — Мы возвращались с ассамблеи у Механошина. Когда брат услышал выстрелы и при свете факелов смог рассмотреть императора, то тут же побежал на помощь.

Ага. Вот в чем дело. Как видно, с основным потоком разбора было уже покончено, и Ушаков принялся за менее важных участников. Однако, отчего он лично допрашивает эту девушку? Петр узнал ее, это была княжна Туманова, та самая с которой он разговаривал на ассамблее, а потом видел склонившейся над своим братом на набережной. Брата, которого смертельно ранил сам Петр, приняв его за нападающего.

Как видно, приняв его в горячке за очередного убийцу, император не ошибся. Или ошибся? Продолжая смотреть в окно, Петр внимательно вслушивался в ход допроса.

— При столь скудном освещении он тут же признал его императорское величество? — Усомнился Ушаков.

— Скорее его платье. Незадолго до этого мы видели его величество на ассамблее, — все так же устало пояснила девушка, опустив взгляд в пол.

— Анна Александровна, известно ли вам что-нибудь о причастности вашего брата к заговорщикам?

— Да зачем ему это? — Девушка тут же вскинулась и теперь уже смотрела на допрашиваемого.

— Ну, например для того чтобы избежать наказания.

— Наказания? За что?

— За последние два года в результате хитрой махинации, его мануфактура недопоставила армии сорок тысяч аршин сукна. Так же имеет место сокрытие доходов и недопоставка в казну двадцати тысяч рублей десятины.

— Но это не он. Господи, это не он, а я. Он вовсе не занимался делами мануфактуры. Это я утаивала доходы, а он и в имении-то не появлялся.

— И тем не менее, владельцем мануфактуры является он, а значит причина для того чтобы примкнуть к заговору у него была.

— Да зачем ему это?! — Вскричала девушка, вскочив со стула.

Если ею за эти дни и овладела апатия к собственной судьбе, то за брата она была готова драться до последнего. Вон как сразу изменилась, глаза разве только молнии не мечут.

— Сидеть! — Умеет Ушаков поставить голос когда нужно.

Девушка тут же запнулась и опустилась на стул. Однако, горящего взора от лица начальника канцелярии государственной безопасности не отводила.

— Давайте без лишних эмоций, Анна Александровна, — продолжил Ушаков, тут же переходя на спокойный тон. — Если бы я хотел слышать ваши крики, то препроводил бы на дыбу. Однако, мы не в подвале, а в моем кабинете и пока я с вами просто беседую. Заметьте, здесь нет даже писаря, дабы фиксировать ваши показания. Итак. Вы готовы к спокойной и обстоятельной беседе?

— Спрашивайте, — вновь потупив взор, произнесла девушка.

— Ответьте на мой вопрос.

— Ваше превосходительство, мне ничего не известно о заговоре и заговорщиках. Я уверена не известно это и брату. Иван конечно же является владельцем мануфактуры. И прегрешения перед казной, благодаря моей вине имеются. Но с какой стати, ему примыкать к заговорщикам? Ну наложили бы на него штраф. Или издан новый указ и за подобные преступления уже казнят?

— Смотрящих КГБ, за использование своего положения корысти ради, казнят.

— Смотрящих?

А чего на Петра-то смотреть? Он и сам только сейчас узнал об этом. Но вот глядит, словно просит подтвердить или опровергнуть высказанное генерал-лейтенантом. Император продолжая хранить молчание вновь отвернулся к окну. Если это правда, то князю Туманову никто не поможет, даже он. По части сотрудников КГБ существовало отдельное положение и тут послаблений давать никак нельзя.

— Понимаю, вам об этом не было известно, — между тем продолжал Ушаков, — Однако правда заключается в том, что ваш брат состоит на государственной службе, и в частности является смотрящим по Санкт-Петербургской губернии. А это значит, что пользуясь своим положением, он покрывал вас или был с вами в сговоре, для личного обогащения. За подобный проступок ему грозит смертная казнь через четвертование.

— Кхм, — девушка нервно сглотнула, но потом взяв себя в руки, заговорила. — Иван узнал о моих проделках только накануне. Как раз когда мы шли с ассамблеи, он потребовал. Чтобы я восполнила в казну все укрытое и впредь этим не занималась. Иван сказал, что ОН не может поступать подобным образом, пусть хоть все вокруг в том погрязнут. Но я его не поняла. Я не поняла, что он имел ввиду. Господи, да он ни в чем не виноват. Как только он узнал…

Девушка прервалась, залившись слезами. Ушаков взирал на нее совершенно равнодушно. Сейчас его не волновали переживания этой по сути девчушки. Куда больше его занимало то, что один из его доверенных лиц, мог оказаться в числе предателей.

— Анна Александровна, вы собирались выполнить его требование? — Вдруг заговорил заинтересовавшийся Петр.

Оно вроде и не к месту. Но император вдруг вспомнил о том, как эта девушка говорила о том, что с легкостью управляется с именитыми купцами. Теперь вот такая подробность, как управление мануфактурой. Подумать только, девчушка восемнадцати лет, а суметь наворотить такого, что не под силу и куда более опытным дельцам. За два года, укрыть от казны двадцать тысяч рублей. Бог с ней, с наглостью, но ведь этакую сумму еще и заработать нужно.

— Нет, ваше императорское величество. То что утаила, отдавать в казну я воспротивилась, но обещала, что впредь такого на повторится.

— А разве не ваш брат хозяин? И разве не мог он сам взять положенное и вернуть казне?

— Мог. Да только… Любит он меня. Боится, что потеряет, если сильно обижусь. Я в ту мануфактуру душу вложила. Да только если бы я знала, что все так, то и вдвое больше отдала бы, не задумываясь.

— Но отчего воспротивились, Анна Александровна? — Продолжал настаивать Петр, оперевшись о стену и скрестив на груди руки.

— А от того, что немалая часть тех денег ушла на переустройство мануфактуры, дабы она лучше работала.

— Поставщик двора не сумел все устроить должным образом на своей мануфактуре? — Имея ввиду покойного отца девушки, усомнился император.

— Если все продумать и сделать должным образом, чтобы и пряжи вдосталь, да сригальных станов в потребном количестве, да отпаривателей и много чего иного, то любая мануфактура сможет давать в полтора раза больше. Я это дело рассмотрела. А батюшка что. Он за качество радел, и оно славным было. Таким и осталось, да только выделка больше.

— Но такая сумма не может образоваться даже если производство повысится вдвое.

— А оно повысилось вчетверо, ваше императорское величество, — все так же потупив взор, вздохнув ответила девушка.

— Даже казенные мануфактуры при использовании нового челнока дают только вдвое против прежнего, — усомнился Петр, уже даже не пытаясь скрыть свою заинтересованность.

— А у меня с тем челноком вчетверо вышло, — опять виноватый вздох.

— А как же, инспектора мануфактур-коллегии?

— Я устроила станы так, чтобы когда они приезжали, погонялки легко можно было убрать.

— Хм. Ловко, — Петр не сумел сдержать своего восхищения, от чего девушка подняла на него недоумевающий взор. — Значит, все деньги планируешь на развитие мануфактуры?

— Не только. С одним негоциантом условилась, что он привезет мне овец, испанской породы особой, мериносы прозываются. За ее вывоз в Испании казнят даже, больно шерсть у нее тонкорунная. Только и цена непомерная за риск великий. Сто рублей за голову.

— Так ты овец на племя разводить хочешь? Да-а, удивила, так удивила. Андрей Иванович, а где сейчас ее брат?

— На Аптекарском, у Блюментроста, вместе с Мальцовым, — совершенно спокойно доложил Ушаков, словно ничего необычного и не происходит.

— И как он?

— Иван Лаврентьевич утверждает, что жизнь его уже вне опасности.

— Хорошо. Анна Александровна, сейчас вас на моей карете отвезут домой, а как приведете себя в порядок, к брату. Мне тут предстоит задержаться, так что не переживайте и особо не спешите. И еще. Ничего в казну восполнять не нужно. Более того, от выплаты десятины ваша мануфактура освобождается на два года, наряд для армии останется прежним. Ну и жду успехов в разведении овец. Можете идти.

— Петр Алексеевич, нельзя так, — когда дверь за девушкой закрылась, посетовал Ушаков. — Я понимаю твою заботу о пополнении казны и росте мануфактур. Но кроме доходов казны, должен быть и порядок. Такое послабление смотрящему давать никак нельзя.

— Но ведь умысла у него не было, Андрей Иванович, это же видно. О том и потребно сообщить по канцелярии, дабы не расхолаживались. А касаемо той ночи… Не станет убийца кричать 'государь'. Так кричат скорее спеша на помощь. Я это уж потом осознал. Да только не понял вовремя, что ты без расследования этого не оставишь. Кабы не сегодняшняя случайность… А Тумановы, в частности княжна, это же просто находка. Я еще к ней всех своих управляющих для обучения по ведению дел отправлю, попомни мои слова.

— Хм. Похоже, что твоя правда, государь. Но в смотрящих Туманову все одно теперь не место.

— Отчего так-то?

— Раз уж сестра прознала о нем… Тут ведь вся хитрость в тайности. Да еще и его подручных, придется отстранять, потому как он их знает. Жаль. Уж все налажено было.

— А ты отстрани только его. Привлеки к работе в канцелярии. Кроме этого к нему ведь нет претензий. Знаю, что по Санкт-Петербургской губернии самые высоки результаты.

— Это так, Петр Алексеевич.

— Вот и решили. Раз уж с этим покончили, давай к делам по заговору. Клубок размотал?

— Размотал, государь. До самой последней ниточки…

Ушаков был прав, оценивая степень готовности заговорщиков. До конца приготовиться они так и не успели. Для полного успеха предприятия им нужно было склонить к заговору Елизавету. Но в этом-то и заключалась главная трудность. Заявить об этом в открытую нельзя, так как реакция может быть самой непредсказуемой. Поэтому готовили ее исподволь, всячески давая понять, что ее авторитет постоянно растет, в том числе и в гвардии, на которую она сможет опереться.

Правда, наемными убийцами заговорщики озаботились заранее. К сожалению, этой информации у Ушакова не было, а потому и эффективно противодействовать этому он не смог. Будь у него в запасе еще время, то возможно все пошло бы иначе. Но в дело вмешался случай.

Все вышло спонтанно. В тот день особист Преображенского полка, тот самый от кого потянулась ниточка заговора, в результате случайного падения получил серьезную травму головы. Пока его доставляли к доктору, он бредил и наговорил лишнего. Так уж случилось, что рядом были лица причастные к заговору, скорее всего офицер продолжал сбор информации. До доктора его так и не довезли. Поняв, что раскрыты, заговорщики начали действовать.

По плану, офицеры должны были поднять три роты преображенцев, едва только поступит информация о том, что император убит. Одна рота должна была захватить дворец. Вторая здание сената. Третья отправиться во дворец Елизаветы. При должной расторопности, уже утром все должно было кончиться.

Как такового переворота не было бы и в помине. Король умер, да здравствует король. Все просто. Злоумышленники убили императора. Елизавета взошла на престол согласно завещанию покойной императрицы. Гвардейцам оставалось только поддержать ее и не допустить поворота событий в нежелательное русло. Никакой крови, арестов, репрессий. Общие траур и скорбь.

Смущало то обстоятельство, что договоренность с прочимой на российский престол так и не была достигнута. Более того, она и понятия не имела о заговоре. Но тут уж не до тонкостей, речь уже шла о спасении жизней. Поддержат Елизавету, а такое не забывается. Пусть и не всего удастся достигнуть, зато существенно улучшатся сегодняшние позиции. А там глядишь, постепенно, забирая все большую полноту власти в свои руки, удастся добиться и куда как большего.

Словом, в случае смерти императора, риск был минимален. Даже если бы убийц и захватили, результат был бы нулевым. Что собственно и произошло, так как двое выжили и смогли дать показания. Троих немцев и двоих французов нанял неизвестный, свободно говоривший на обоих языках, и скрывавшийся под маской. Выйди все по задуманному, его личность так и осталась бы неустановленной.

Однако, случилось иначе. И в этой ситуации, у Ушакова полностью были развязаны руки. То чего не знали убийцы, знали некоторые из заговорщиков, которым сумели развязать языки.

Указанные три роты преображенцев весь вечер провели в казармах. В ожидании сигнала. И он поступил. Вот только заговорщикам не было известно о том, что неудавшееся покушение произошло час назад, а улицы примыкающие к казармам, как и задний двор полкового городка, уже заполнены ингерманландцами и семеновцами. Разумеется не в полном составе, а только шесть сборных рот. Ничего удивительного, самый обычный день, треть находится в карауле, другая треть в увольнении.

Обошлось без стрельбы. Преображенцы по большей части не понимали что происходит, попросту выполняя приказ офицеров и сержантов. Поэтому когда перед ними появился император и приказал сложить оружие, большинство с недоумением повиновались. Один из офицеров, капитан Бахметьев выстрелил в Петра. Мимо. Его скрутили его же солдаты, вконец ошалевшие от происходящего.

Арест верхушки заговорщиков был осуществлен силами особой роты КГБ. Благо их не нужно было разыскивать по всему городу, так как они собрались в особняке Голицына. Да и было их всего-то четверо, сам Дмитрий Михайлович, его брат Михаил Михайлович, Долгоруков Василий Владимирович и Головкин Гаврила Иванович. Наличие в числе заговорщиков в немалой степени удивило Петра. Остальные были их ближайшими родственниками и окружением.

Эти мужи решили, что император Петр второй, ведет Россию к пропасти, поправ начинания Петра Великого. Молодой император честно пытался понять, в чем это выражалось, но так и остался в неведении. Словом Петр второй уже не подвластный их влиянию и вообще, с каждым разом выказывающий все большую самостоятельность их ни в коей мере не устраивал.

Лидером заговорщиков выступил Дмитрий Михайлович Голицын, всячески ратовавший за введение в России дворянской республики. Глядя на то, как менялся Петр, он понимал, что с этим юношей уже не совладать. Елизавета же виделась менее волевой личностью и более управляемой. Ну а как иначе, если все ее помыслы направлены только лишь на увеселения и отслеживание моды во Франции.

Имелись сведения и о том, что за спинами заговорщиков торчали иноземные уши. Просвещенным европейским державам была не по нутру политика России, которая несмотря на отсутствие Петра Великого, вновь становилась твердой, своенравной и агрессивной. Смутные времена правления Екатерины и начала царствования Петра второго им были куда более по душе.

Однако, ничто не указывало на их прямую причастность к произошедшим событиям. Имели место только намеки и недомолвки о происходящем в России. Высказывались опасения по поводу того, что империя опять может откатиться назад. Словом только всяческое выказывание озабоченности судьбой России, при сохранении нынешнего курса.

* * *

Барабанная дробь казалось пронизывает до самых костей, заставляя зябко повести плечами. Однако, нельзя выказывать слабость. Никак нельзя. Сейчас, в этот момент он сдает экзамен на зрелость. Провалит и такое с большей степенью вероятности может повториться. А этого не должно быть никогда. На плацу Петропавловской крепости выстроились оба гвардейских полка в полном составе. Солдаты этих полков по большей части состоят из ветеранов, прошедших сквозь горнило сражений. Люди бывалые, стойкие и мужественные. Если они кого и будут любить и почитать, в готовности отдать свои жизни, то человека ничуть не уступающего им.

Поэтому, Петр стоял перед ними, на наскоро сколоченном возвышении, перед которым и ниже примерно на сажень, был устроен эшафот. Никого из посторонних в крепости сейчас нет, гарнизон удален за стены. Это дело касается только тех, кому Петр может без раздумий вручить свою жизнь — двух полков гвардии. Совсем недавно они это уже доказали свою преданность. Сейчас же им предстоит это подтвердить еще раз.

Почему два полка? Потому что два. Петр, подобно деду проявлял заботу о гвардии, считая их своей опорой и надеждой. Несмотря на недостачу средств в казне, он всегда вовремя выплачивал им жалование, которое было выше, чем в иных частях. Они первыми во всей армии получили свои собственные военные городки, где могли обустроиться с большими удобствами.

Расквартирование войск в Санкт-Петербурге всегда было больным вопросом. Согласно специального указа, солдаты и офицеры становились на постой во всех домах и избавиться от этой повинности не мог никто из жителей.

Состоятельные люди, не желая вводить солдат в свои дома, ставили на своем подворье флигеля, иным приходилось просто потесниться. Квартирная плата за постой не предусматривалась. Ситуация была таковой, что при выписке разрешения на строительство иноземных представительств, специально оговаривался вопрос об освобождении от повинности в постое солдат гарнизона столицы.

При этом, солдаты не имели своих коек. Каждое место отдыха было рассчитано на троих, из расчета на одного отдыхающего, одного бодрствующего и одного несущего службу. В условиях временного размещения, это еще было приемлемо. Но когда служба продолжалась на протяжении практически всей жизни…

Один из первых вопросов которыми озаботился Петр, был как раз вопрос о расквартировании войск, и в частности, разумеется гвардии. Им было принято решение о строительстве полковых городков. Часть потребной суммы взымалось с горожан, которым в обмен выдавался документ об освобождении от постоя солдат. Городки включали в себя просторные и светлые казармы, офицерские дома, полковую школу, мастерские и иные хозяйственные постройки. Для семейных были предусмотрены общежития. Места не так много, всего-то одна комната, но зато отдельная.

Был решен вопрос о централизованном питании. С этой целью построены полковые столовые, где трудились те же солдатские жены. В результате этого преобразования, питание солдат стало более сбалансированным и разнообразным. Как показывал опыт, раздельное питание и пристрастность к одним продуктам, были причиной множества недомоганий и болезней, приводящих даже к смерти.

Кстати, подобный подход был определен и для иных полков. Но в первую очередь это коснулось Низового корпуса. Где это произошло одномоментно во всех полках. Роспись котлового довольствия осуществлялась не на глазок, а с привлечением медицинской-коллегии.

Не забыл Петр и о том, что войска должны были отправляться в походы. А потому. Уже действовал небольшой заводик, где производились полевые кухни. Ими планировалось насытить войска из расчета одна кухня на роту.

Словом быт гвардии сильно изменился. И пусть не все было им по вкусу, в частности вопрос с питанием, так как раньше они могли что-то сэкономить из выдававшегося жалования. Зато теперь у каждого была своя койка, свое место для имущества на полке в кладовой. И никогда не случалось лечь спать на голодный желудок, что раньше было не редкостью, во всяком случае, у любителей гульнуть, разок другой, а потом ходить с подведенным брюхом.

Не забывал Петр и о личном общении с гвардейцами. Кроме того, что лично посещал расположение полков, нередко столуясь вместе с гвардейцами, он еженедельно проводил с ними занятия. Для этой цели был выделен один день в неделю, когда император лично проводил занятия с назначенными тремя ротами от каждого полка.

Многое было сделано, чтобы завоевать доверие и преданность этих отборных бойцов. Многое. Но как видно все же недостаточно. Или он что-то делал не так. Пусть в предательстве принимали участие только три роты Преображенского полка, и даже в них не все знали о происходящем. Но зараза предательства проникла в ряды гвардии, и ее следовало сначала выжечь, а затем заняться заживлением раны.

Преображенский полк был лишен звания гвардейского и уже находился на пути к месту дальнейшего несения службы. Низовой корпус, вполне подходил для проштрафившихся. В Прикаспийской губернии продолжались конфликты с местным населением. Нередко случались провокации со стороны персов и турок. Да и Левашов просил подкрепления. Что же, преображенцы подойдут для этого как никто другой. Послужат, постоят за Россию матушку, а там, кто знает, может и заслужат, чтобы Петр вновь взглянул в их сторону с особым вниманием…

Барабанная дробь оборвалась разом, погрузив крепость в тишину. Что же. Момент настал. Решением суда, заговорщики приговорены к смертной казни. Но если вся верхушка будет казнена всенародно в Сампсониевской слободе,[Сампсониевская слобода — первичное название Выборгской стороны, где проводились публичные казни государственных преступников.] путем усекновения головы, то гвардейские офицеры и сержанты, напрямую причастные к заговору, закончат свой бренный путь здесь. Сержантов обезглавят. Офицерам предстояло принять страшную казнь. Сначала они должны были наблюдать смерть своих подчиненных, а потом подвергнуться четвертованию.

Страшное зрелище. А главное, несмотря на то, что привлечено четыре палача, скоро не закончится. Ушаков отговаривал Петра от этого шага. Или хотя бы приказать гвардейцам явиться на казнь без оружия, и ни в коем случае не удалять гарнизон крепости. Однако император остался непреклонен.

— Андрей Иванович, ты уж извини, за неуважение к годам твоим, но глупость говоришь. Что за гвардия без оружия на торжественном, пусть и скорбном построении. А потом, взбунтуются, так и руками порвут на части.

— Петр Алексеевич, ну тогда всенародно…

— Нет. Это дело касаемо меня и моей гвардии. Потому никого кроме нас там не будет.

— Ну давай я хотя бы особую роту тайно расположу в крепости. Ни одна собака не прознает. А случись беда, так они сумеют помочь.

— Все тайное становится явным, Андрей Иванович. Я целиком доверяю и тебе, и твоим офицерам, и особой роте. Но вы моя тайная сила. Они же, явная. Я должен знать, насколько могу доверять ИМ.

— Петр Алексеевич, позволь мне сопровождать тебя. Без моих орлов. Одному, — исподлобья взглянув на государя, попросил Ушаков.

— Спасибо, Андрей Иванович. Не сомневался в тебе. Век эти слова не забуду. Но прости. На помосте я буду один.

Вот он и стоит один. Казалось бы, на него устремлены тысячи глаз, но он отчего-то видит их словно по отдельности. Взгляды разные. Одни тревожные. Другие безразличные. Третьи наполнены гневом, но не понять, на кого он нацелен. То ли на приговоренных, стоящих на эшафоте, под охраной сборного караула из двух полков. То ли на того, кто затеял эту казнь. Есть немало и тех, кто взирает с надеждой, уповая на то, что в последний момент император помилует преступников. Но ничего такого не будет.

Тишина повисшая над плацем нарушается только карканьем воронья. Странное дело. Вроде конец лета и эти падальщики не должны сбиваться в большие стаи. Однако они собрались и в немалом количестве. Что это? Может знамение?

Петр сглотнул и сделал шаг к перилам. Это дело касается только его, и его гвардии. И хотя ему такое и не престало, приговор он зачитает лично. Чем это для него обернется он не знал. Возможно, он совершает большую ошибку. Но решение уже принято, и он не намерен отступать…


на главную | Бульдог. В начале пути | настройки

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 215
Средний рейтинг 4.4 из 5



Оцените эту книгу