ISBN 978-966-03-8081-3 (Современ. остросюжет. проза).

ISBN 978-966-03-7900-8.

ISBN 978-966-03-8131-5 (кн. 6).

© А. Валентинов, 2018

© М. С. Мендор, художественное оформление, 2018

© Издательство «Фолио», марка серии, 2018

Мирлацванциг, троммельбаух^[1]

В полный голос, под звон цепей

Глава 1

Трое и Смерть

1

Смерть не брезглива, залитый осенним дождем окоп, тифозный барак, полярные льды – всюду Ей дорога, ничто не преграда. Никогда не спешит, никогда не опаздывает – и всем рада, даже упрямцам, не желающим пройтись с Ней в последнем танце. Изредка Ей доводится приходить и дважды, и трижды, отступать, отдергивать руку в белой перчатке от чужого плеча. Не беда, Она все равно возьмет свое.

Но чаще все случается просто, проще некуда. Белые стены, белый потолок, и белье на стеллажах тоже белое, желтый электрический свет, черные костюмы на мужчинах, что сидят возле небольшого стола. Зеленая бутылка, хрустальные рюмки, на указательном пальце того, что справа – тяжелый перстень с красным камнем. «Прозит!» сказано, настал миг первого, самого сладкого глотка.

Нет, не суждено!

– Рдах! Рдах! Р-рдах! – прямо с порога, навскидку.

Смерть уже здесь, костлявые худые руки в белых бальных перчатках бережно подхватывают первого, того, что с перстнем. Испугаться он не успел, слишком все быстро. Удивиться – тоже, и покорно, без единого лишнего слова закружился в прощальном вальсе.

Раз-два-три… Раз-два-три… Раз-два…

Смерть улыбнулась во весь желтый оскал. Видишь, как все просто, милый? Не понял, что случилось? Ничего, скоро поймешь. Объяснят, все, как есть, растолкуют!

Раз-два-три…

Перемена, поворот, обратная перемена, шассе, снова поворот, перемена. Вальс, вальс, вальс…

– Рдах! Р-рдаум!

Пальцы в белом шелке разжались, отпуская партнера во тьму. Прощай, навсегда прощай!

Второй!

Смерть протянула руки, но сидевший слева уклонился. Пули ударили в стену, осыпая стол мелкой серой пылью. Человек успел вскочить, податься в сторону… Больше ничего не успел.

– Р-рдах!

И – белые перчатки на присыпанной пылью ткани пиджака. Смерть улыбнулась:

– Ты обычно танцуешь с мужчинами, милый. Но этот танец – мой!

В широко открытых глазах – ужас темным огнем. Плеснул, отзываясь негромким последним стоном. Погас…

– Нет! Не-е-ет! Не…

Смерть не спорила. Вальс! Раз-два-три… Раз-два-три…

Двое, стоявшие у порога, переглянулись. Тот, что постарше, кивнул и спрятал пистолет. Негромко хлопнула дверь.

Простой случай…

Смерть, отпустив второго партнера во тьму, шагнула следом. Еще не все, работа не сделана. Черный безвидный сумрак истончился, открывая огромный белоколонный зал под звездным куполом неба. Музыка стала громче, невидимый дирижер негромким холодным голосом отсчитывал такт:

– Раз-два-три! Раз-два-три! Раз-два-три!

Смерть задержалась на миг, а потом прошла в темный промежуток между колоннами. Партнер был уже там – невысокий светловолосый парень в мятом костюме. Засохшая кровь на щеке, упрямо сжатые губы, стальные наручники на запястьях.

Трудный случай…

– Мы снова встретились, Никодим! – Смерть протянула руку, оскалилась. – Никуда ты от меня не делся. И не денешься! Ну что, пойдем? Ты должен мне танец.

Губы того, кто стоял между колоннами, беззвучно дрогнули. На малый миг нестойкая колдовская явь, сгинула, сменившись серым полумраком. Серая известка стен, зарешеченное окошко под самым потолком, железные нары, столик, жестяная кружка на нем.

– Все движется по кругу. Снова тюрьма, снова допросы, снова тебя будут пытать. Чего ты ждешь, мой Никодим?

Губы упрямца вновь дрогнули.

– Не дож-дешь-ся!

Смерть, ничуть не обидевшись, погладила будущего партнера по плечу:

– Дождусь! Ты удивишься, Никодим, но некоторые мне рады. Ничего, поймешь. Скоро поймешь!

И обрушила звездный купол, оставляя землю далеко внизу. Смерти ничто не преграда, даже небо. Металлическая сигара «цеппелина», узкая, двоим не разойтись, каюта, девушка под легким шерстяным одеялом. Глаза закрыты, но веки неспокойны. Что-то видит… Смерти ничего не стоит войти в чужой сон, однако Она не спешила. Еще не время…

Мужские имена Смерть не помнила и не пыталась запомнить. С женщинами – иначе. Крестильное имя помянут на Суде, фамилии место на надгробном камне. Но имя с фамилией – еще не все.

Смерть наклонилась над той, что лежала на койке пассажирской кабины первого класса дирижабля проекта LZ130, но прежде чем позвать, поправила сбившееся на сторону одеяло. Красивая девочка…

– Худышка! Мисс Худышка!..

2

Живот заболел как-то внезапно. Вначале булькнуло, забурчало, а потом слева над пупком возникла пульсирующая злая точка, словно шилом укололи. От неожиданности Хорст даже остановился, ладонь полезла под пиджак, новый, второй лишь раз надетый, но невидимое шило уже исчезло. Можно все забыть и шагать себе дальше коридором, но идти внезапно расхотелось. Молодой человек, удивившись еще больше, оглянулся для верности. Сзади – пусто, двери закрыты, неярко светят электрические лампы под потолком. Ночью в служебном крыле «Адлона» не слишком людно, особенно здесь, в коридоре за прачечной. Народ набежит утром, когда его, случайного гостя, след давно уже простынет. Даже если увидят, не беда. Заплутал, спутал лестницу, повернул не туда. Еще и дорогу укажут.

…А живот заболел после ужина в здешнем ресторане. Всем «Адлон» славен, а вот кухня подгуляла. Зря он бременский салат заказал! Селедка с апельсиновым соком – адская смесь.

Живот вновь забурчал, и Хорст Локенштейн прижал полу твидового пиджака ладонью. Ерунда! И кухня здесь приличная, и салат приготовлен нормально, по всем кулинарным правилам.

Назад! Прочь отсюда! Бегом!..

Совсем рядом, в шаге – зеркало, высокое, во весь рост, в толстой деревянной раме. Хорст резко выдохнул, подошел, не думая, достал из бокового кармана расческу. Изображение без особой охоты повторило все движения, хотя и, как ему почудилось, с легкой заминкой. Расческа ни к чему, только вчера из парикмахерской, стрижка «Preppy», волосок к волоску. И костюм в порядке, и галстук, шелковый, светло-синий, по последней моде, завязан по всем правилам. Красавец, хоть на студию «UFA» отправляй.

Если бы не лицо. Тот, кто смотрит из зеркала, явно испуган. С таким на дело не пойдешь.

* * *

Дело намечалось верное – залетные «янки», пожилая богатая парочка с кучей чемоданов, негром-слугой и двумя собачками. Свои драгоценности американка в первый же день положила в гостиничный сейф, но сегодня днем взяла их обратно. Если верить глазастым горничным, гости Берлина получили приглашение в узком белом конверте, но этим вечером никуда не пошли. Значит, завтра.

Все прочее Хорст надеялся узнать прямо сейчас. До нужной двери – всего два десятка шагов. Ганс Штурр, верный подельщик, ждет в бельевой. В прошлый раз, год назад, с его помощью удалось изрядно навариться. Шум был немалый, что ни говори, «Адлон» – лучший отель Берлина, но постепенно все утряслось и забылось. Значит, пора вновь на охоту.

…Или все-таки лучше уйти? Прямо сейчас, поправив чуть сбившийся на сторону галстук?

Хорста Локенштейна считали счастливчиком. Пять лет в деле и ни одного ареста, даже свидетелем не вызывали. И кто заподозрит? Изящный, молодой человек, по последней моде одетый, улыбчивый, с прекрасными манерами. И не «жиголо», с дамами знакомится редко, без всякой охоты.

Локи…

Фамилия, потеряв «хвостик», стала кличкой. О скандинавском боге хитрости и обмана Хорст узнал еще в гимназии и тогда же уловил сходство. Сын Фарбаути и Лаувейи тоже горазд на всякие выдумки.

Уйти?

Локи не верил в случайности, даже если речь шла о плохо приготовленном салате. Еще час назад все было в порядке, он это чувствовал. Значит, что-то изменилось. Но что?

Коридор пуст и тих. Даже если в бельевой комнате полицейский наряд, предъявить ему нечего. Ни одной бумажки, ни одного лишнего свидетеля. Со Штурром они говорили один на один, если что – отопрется. Знать ничего не знаю, господин криминальоберассистент, и ведать не ведаю!

С тем он успокоился. Даже если Штурр, старый приятель, и залетел по неведомо какой глупости, ему, Хорсту Локенштейну 22-х лет от роду, уроженцу маленького городка Тильзит, что в Восточной Пруссии, несудимому, арийцу, подданному Рейха, гостиничному вору экстра-класса, бояться нечего. В крайнем случае до утра придется поскучать в районном комиссариате, отвечая на все вопросы «нет», «нет», «не знаю», «не видел». Если же повернет назад, сорвется верное дело, именно сейчас, когда в карманах пусто-пустынно. И попадаться Штурру не с чего, сам на дело никогда не ходит, наводчика же поди вычисли!

Перед тем, как отойти от зеркала, Локи глубоко вздохнул. Нет, ничего не болит, там, где торчало шило – маленький острый кусочек льда.

Вперед!

Прежде чем постучать в нужную дверь он в очередной раз оглянулся. Все тихо, все спокойно. Повернул медную дверную ручку, порог переступил.

– Ганс! Это я…

Не договорил – в ноздри ударил густой дух крови и пороха. Так ничего и не увидев, Локи попятился, но дверь, что напротив с резким скрипом распахнулась. Удар был точен – прямо в затылок. Уже когда падал, ему почудилось, будто где-то совсем рядом невидимый оркестр заиграл вальс. Локи успел удивиться…

Темно…

* * *

Хорст Локенштейн не слишком опасался ареста. Каждое дело готовил тщательно, выверяя все детали, с собой же звал только самых-самых надежных, многократно проверенных. По мелочам не работал, шуба в гардеробе отеля – не его уровень. К тому же пропавшую шубу станут искать в тот же день, а бриллиантового колье, подмененного на копию из стразов, могут и через месяц хватиться. Помешать способна лишь случайность – или хорошо, с умом, спланированная полицейская засада. Но парням из «крипо» сейчас не до отелей. Великий фюрер Германского народа Адольф Гитлер обещал изгнать преступность с улиц немецких городов. Карманников, незадачливых грабителей и просто пьяных хулиганов отправляли в Дахау под всеобщий глас одобрения. А в последнее время участились облавы на несознательную молодежь: «свинг-югенд», любители американского джаза, «шлурфы», «шлурф-кошки» и прочие идейно невыдержанные. На каждого – протокол, к каждому – персонального следователя. Таких, как Локи, тоже, конечно, искали, но без всякого азарта. Не убийца же он, в конце концов! Ну, колье, ну, сережки с изумрудами, ну, топазовая диадема из чемодана залетных «янки». Сущая мелочь – если сравнивать с величием Рейха.

Даже если старину Штурра раскололи и ссучили, все равно отвертеться можно. Преступление – это одно, намерение же – совсем иное. Читывали кодекс, знаем!

– Нет! Нет! Не-е-ет!

Двое держали за плечи, третий выворачивал карманы, а он все повторял и повторял, надеясь, что ему чудится. Да, чудится! Труп Ганса Штурра в луже крови прямо посреди бельевой, еще один – возле стены, а прямо под ногами, на полу – «парабеллум», обведенный толстой меловой чертой.

– Нет! Не-е-ет!

Полицейских четверо, трое в форме, один в расстегнутом пальто и котелке. На столе – бланк протокола, ручка с золотым пером, рядом – большое увеличительное стекло.

Вспышка! Еще одна!

Фотограф, опустив аппарат, кивнул тому, что в пальто. Криминальинспектор Шульц – это он уже успел запомнить. Пальто дорогой ткани, пухлые щеки, усики, как у фюрера…

– Герр…^[2] Герр криминальинспектор! Я даже в комнату войти не успел, меня сзади ударили. Герр криминальинспектор, зачем мне кого-то убивать?!

Полицейский задумчиво поглядел на пистолет.

– Не убивали, значит? И «пальчики» на оружии не ваши?

Повернулся, ударил взглядом.

– А если найдем?

Локи перевел дух. Слава богу! Пусть ищут, пусть хоть носами роют, никаких «пальчиков» тут нет и быть не…

Острое шило вновь укололо уже не в живот, прямо в печень. Хорст замер. Его отпечатков на «парабеллуме» в самом деле нет, точнее не было и быть не могло. Но после удара он потерял сознание, а если так, то все прочее – дело техники. Вложить пистолет в руку…

Он поглядел на левую ладонь и увидел большое кровавое пятно. Попытался вытереть о брюки, но стоявшие по бокам полицейские не позволили.

– Кровь мы уже зафиксировали, – кивнул криминальинспектор. – Признавайтесь, Локенштейн, снимите грех с души. Может и зачтется, если не на суде, то у святого Петра. Ну?

– Я не виноват! Не винова…

Договорить не успел – кулак врезался в живот, точно туда, куда укололо шило.

– Нет! – прохрипел он, пытаясь вырваться из чужих рук. – Нет! Не виноват! Я не убивал!..

Его снова ударили. Потом еще и еще.

3

– Нет-нет! – улыбнулась она. – Все в порядке, только спала плохо. С непривычки, наверно. Какой-то странный сон… Нет, не помню.

Солгала – помнила, сон был еще с нею, здесь, совсем рядом, в залитом утренним солнцем пассажирском салоне «Олимпии». За окнами-иллюминаторами – белые облака, над ними – густая небесная синева…^[3]

«Худышка! Мисс Худышка!..»

Чужой страшный голос, костлявый желтый лик. И холод, словно каюта дирижабля стала фамильным склепом. Тяжелый родовой герб над входом, мраморные плиты на полу. Под той, что слева – мама.

«Скоро встретимся, Худышка!»

Так назвал ее отец, капитан Джордж Фитцджеральд Спенсер. Его могила далеко, во Фландрии. Солдат Его Величества положено хоронить там, где их встретила Смерть. Могилы павших – памятник британской доблести.

Прозвище прижилось, Худышкой звала ее няня, а потом и близкая родня. Лишь для матери она всегда оставалась Палладией. Скромное Пэл, ставшее привычным со школы, дома не прижилось. Вдова капитана Спенсера берегла родовую честь.

«Вы – Палладия София Маргарита Спенсер, дочь моя. Не забывайте этого!»

Теперь напоминать некому. Она – Пэл, просто Пэл, если для своих, ни в коем случае не «леди». Впрочем, она уже и не Спенсер.

– Не следует забывать о здоровье, леди Сомерсет. Мой покойный муж очень любил шутить на эту тему, но кончилось все весьма печально.

Пэл постаралась не дрогнуть лицом. Угораздило! Для того и вышла в салон в раннюю рань – развеяться, уйти подальше от душного сна. Не повезло – столкнулась с соседкой, пожилой американкой, не забывшей даже в этот час надеть свои бриллианты. Класс «люкс», таких кают на «Олимпии» всего четыре, билет в цену неплохого авто. Ничего не поделаешь, дала слово мужу.

«Только классом „люкс“. Мы – Сомерсеты, дорогая!»

Правда, насчет цеппелина уговора не было. Но как не соблазниться? Четыре двигателя «Даймлер-Бенц», скорость – за сотню километров в час, в баллонах – 200 000 кубометров водорода, регулярный рейсы Нью-Йорк – Лондон – Париж – Берлин. Вот он, настоящий XX век!

Муж едва ли оценит. Он, как и все потомство герцогов Бофорт, до сих пор думает, что живет при королеве Анне. «Наш девиз „Mutare vel timere sperno!“^[4] Надо соответствовать, дорогая!»

С мужем, как и когда-то с мамой, Пэл не спорила. Сомерсеты – отъявленные тори, дядюшку Винни они дружно прокляли, когда тот перешел к либералам. «Такие, как твой дядя, голосовали за казнь короля. Предатель!»

Она поморщилась, отгоняя лишние мысли. Надо успокоиться, ночь была тяжелой, но сейчас утро, за окном – позднее октябрьское солнце. «Олимпия» скользит над облаками, мощно гудят моторы, и уже завтра они будут в Лондоне. Невероятное время! Отец мечтал стать летчиком, даже успел подняться в воздух на чем-то, напоминающем огородное пугало…

Одно плохо – чудо сотворили немцы. Британия, когда-то слывшая «мастерской мира» ни о чем подобном не могла даже и мечтать. Дядя Винни в каждой речи требует увеличить ассигнования на авиацию, но строить будут истребители и бомбовозы, а не рейсовые цеппелины. Обидно! Даже если (когда!) с Гитлером будет покончено, в этом он останется победителем.

Отчет о поездке уже почти готов, осталось переписать набело. Нью-Йорк леди Палладия Сомерсет посетила не зря. Перед поездкой волновалась, боясь, что не справится. «Мне только-только исполнилось двадцать один, дядя Винни!» В ответ тот невозмутимо пыхнул сигарой. «Считай, Пэл, что я одолжил тебе полвека!»

Справилась!

Утро, солнце, небесная синева, ровный гул моторов. Страшный сон наконец-то поблек, теряя силу. День будет хорошим…

– Боже! – послышалось над ухом. – Бо-о-оже! Да что же это?

Соседка-американка прилипла носом к толстому стеклу. Пэл, лениво скользнув взглядом по неровной облачной гряде, лишь удивилась, но соседка оказалась настойчивой.

– Там! Там! – снятые с носа очки ткнулись в стекло. – Леди Сомерсет, леди Сомерсет! Это же они, они – марсиа-а-ане!

Очки ничуть не помогли, за иллюминатором – только небо и облака.

– Вы видели? Леди Сомерсет, вы видели?

Не видела, но если и удивилась, то не слишком. Марсиане и прочие выходцы с далеких планет нынче в моде. По кинотеатрам Нью-Йорка крутят новый фильм с Фрэнком Дугласом и Присциллой Лэйн, прилавки же киосков завалены «пальпом» в ярких обложках. Непобедимый Капитан Астероид с планеты Аргентина продолжает сокрушать Черного Властелина в титановой маске. А в штате Калифорния разразился настоящий скандал: секта «Свидетелей Монсальвата» призвала всех брошенных жен эмигрировать в космический город на орбите, где всех их проблемы разом решатся.

Шумное дыхание соседки почти заглушало голос моторов. Пэл, дабы не прослыть невежливой, начала сочинять подходящую к данному моменту фразу («Вероятно, они все-таки с Венеры, миссис…»). Не успела.

– А-ах! – дохнула горлом американка.

Черный силуэт рассек небо – слева направо, темной остроносой молнией. Пэл невольно отшатнулась, но сообразила быстро. Стреловидные крылья, прерывистый дымный след…

– Это самолет, миссис Фриман. Какая-то новая модель.

Нос отлип от стекла.

– А-а… А разве такие бывают? В прошлом году у нас проводили воздушный парад, там я ничего подобного не…

Снова! На этот раз «марсианин» вынырнул прямо из облака. Теперь он напоминал стрелу – черный наконечник на дымном древке. Прошел совсем близко, качнув острыми крыльями. Пэл успела заметить прозрачный колпак кабины и пилота в темном шлеме и очках…

– Ай! – совсем по-детски вскрикнула американка.

…Еще одна молния – ярко-желтая – прямо по курсу «Олимпии». Вторая, третья… четвертая. Пэл вспомнила о двух сотнях кубометров водорода над головой и почувствовала, как холодеют пальцы. Пройди молния чуть ближе…

Еще одна! Еще!

И тут завыла корабельная сирена – в полную мощь, до боли в ушах. Черная машина, словно услыхав, резко повернула и устремилась вверх, в самую глубь небесной синевы. Голос сирены стих, вновь стал слышен гул моторов, чьи-то крики, по лестнице, ведущей на верхнюю палубу, пробежали двое в белой авиационной форме.

– Я… Я сердечное не захватила! – растерянно проговорила соседка. – Леди Сомерсет! Леди Сомерсет! Что… Что это было?

Пэл щелкнула замком сумочки.

– У меня, кажется, есть, не волнуйтесь.

* * *

В каюте Пэл первый делом схватила блокнот и цанговый карандаш, открыла наугад страницу, подумала немного – и отложила подальше. Потом все нарисует и стреловидный силуэт среди облаков, и прерывистые трассы прямо по курсу цеппелина, и профиль летчика в черном шлеме. «Олимпия» – территория Рейха, вещи перед посадкой могут обыскать, с нацистов станется. И допрос могут устроить прямо в поднебесье. Жалуйся потом в Лигу Наций!

…Лекарство из сумочки не помогло, к впечатлительной американке пришлось вызывать врача. В последний момент Пэл успела дать соседке весьма разумный совет: если спросят, все следует валить на сирену. Прогуливались по салону перед завтраком и тут, ни с того, ни с сего… Видеть же – ничего не видели. Только облака за иллюминатором.

«Иначе в Рейх увезут, – шепнула Пэл на прощание. – А ваш покойный муж – еврей!» Американка, проникшись, торопливо закивала.

Промолчит!

На завтрак идти не хотелось, и Пэл решила обойтись чашкой кофе в баре, и не сейчас, а несколько погодя. Взяв со столика листки с отчетом, взглянула без особой радости. А если и вправду обыщут? И спрятать негде. Но отчет, если что, и по памяти восстановить нетрудно, однако на самом дне чемодана лежит три письма в конвертах без подписи…

Но об этом можно будет подумать после кофе, до Лондона – еще несколько часов лету. А пока – записать то, с чего и следует начинать отчет.

Пустой белый лист, карандаш в руке… К войне готовятся многие, но развяжет ее самый нетерпеливый. Кто именно? Можно подсчитать.

* * *

В самом верху – цифра «60» в неровном кружке. Именно в таком возрасте, если психологам верить, политики делают решительный шаг в своей карьере. Для главы крупного государства это чаще всего – война. Оружие, экономика, порядок в стране, все это важно, но без приказа свыше ничего не начнется. 60 лет – пора входить в Историю.

Ниже – «20 апреля 1889 г.». Адольфу Гитлеру в этом году исполнилось 48.

«30 января 1882 г.» – еще ниже. Франклину Делано Рузвельту – 55.

Карандаш начал следующую строку. «21 декабря 1879 г.». Зачеркнул. Сталин старше их всех, но России сейчас не до войны. Как и Франции, громоздящей свою линию Мажино.

Гитлер здоров (желудочные колики не в счет), Рузвельт тяжело болен, как бы ни храбрился. Ему осталось не так много, и президент это знает.

Кто начнет первым?

Задача казалась очень простой, как и решение. Но карандаш, чуть дрогнув, одолел новую строчку.

«30 ноября 1874 г.»

Доброму дяде Винни скоро исполнится 63.

4

«Зеленая Минна» резко затормозила, и Лонжа с трудом сумел удержаться, ухватившись свободной рукой за деревянную лавку. Сидевший рядом конвоир, от души выругавшись, ткнул кулаком в бок.

– Вставай, расселся тут. Не в такси!

На левой руке – стальной браслет, второй защелкнут за кольцо, ввинченное в скамью. Не встанешь, можно лишь приподняться. Конвоир, сообразив, выглянул наружу.

– Приехали! Отель «Плетцензее»!..

И тут Лонжа впервые удивился. Отель знакомый, бывать приходилось, даже собственный номер сразу вспомнился – 445-й. Но почему сюда? Плетцензее – пересылка, в эту тюрьму дорога тем, чьи дела закончены. Он не ждал суда, но все случилось как-то слишком просто. Ночь продержали в каком-то подвале, потом – кабинет «почти родственника», снова подвал, но ненадолго.

«Ваша судьба – лагерь и печь крематория». Значит, все?

Резкий щелчок – запястье свободно. Со стуком открылся задний борт.

– Па-а-ашел!

Спрыгнув вниз, Лонжа невольно зажмурился, прикрывшись ладонью от яркого утреннего солнца. Конвоир, продолжая ругаться, спускался вниз, цепляясь руками за борт. Карабин свешивался с шеи. Тот еще вояка!

Двор он узнал. Прошлый раз Лонжа стоял здесь под холодным мелким дождем в шеренге таких же, как он, будущих постояльцев. Время от времени в ворота въезжала очередная «Минна», открывался борт, конвоиры выталкивали новых гостей.

– …Рихтер, – донеслось сзади, – Пауль Рихтер, Губертсгоф…

Конвоир заполнял бумаги, обычная процедура. Но… Почему он, Август Виттельсбах – Рихтер? Паспорт, когда-то одолженный у растяпы-циркового исчез в лагерной канцелярии, при аресте у него были документы совсем на другое имя.

– Рихтер? – ударило над самым ухом.

Лучше не спорить.

– Пауль Рихтер, эмигрант. Номер 445!

Охранник, плечистый верзила, в знакомой серой форме взял за плечо, развернул.

– Нет, – бросил беззлобно. – Номер другой будет. Ну, чего стоишь, эмигрант? Пошел!..

Голос показался почему-то знакомым, но, чуть подумав, Лонжа рассудил, что все тюремщики одинаковы, что статью, что ликом, что голосом. Куда идти, помнил – дверь напротив ворот, второй этаж – канцелярия, на первом – душ с хлоркой. И булыжник под ногами знакомый, топтаный. Все и вправду – по кругу, как напомнил ему сон.

Ничего, прорвется!

Он сцепил руки за спиной, и неслышно, без голоса, задышал:

Вот и лестница, дальше – направо и вверх. В канцелярии можно будет узнать, отчего он до сих пор – Рихтер, и почему попал именно сюда. После разговора в кабинете Лонжа был уверен, что «черные» его не отпустят. А здесь – никого из СС, сплошная серость.

– Стой! – негромко прозвучало сзади.

Лонжа остановился и удивленно взглянул вверх. Тюремные правила он помнил. Если «стой!», значит впереди кто-то чином повыше. «Стой! Лицом к стене!..» Но лестница пуста.

– А я тебя, Рихтер, сразу узнал. Помнишь, от кого привет должен был передать?

Лонжа глубоко вздохнул. Недаром почудилось, что голос знакомый.

– От старины Гроссштойсера. Гросс-штой-сера. Я передал, спасибо!

– Да на здоровье! – хмыкнули сзади. – Только больше никому не передавай. Все пароли отменены, считай, у нас чрезвычайное положение. Откровенничай только с теми, кого хорошо знаешь, и то прежде три раза подумай. Кстати, я тут не случайно, тебя же прямиком из «зипо» привезли, вот и решил полюбопытствовать. Как о тебе передать?

Оборачиваться не следовало, но он все же решился.

– Я – Лонжа, и я живой. Так и скажи.

– Понял, – громила весело подмигнул. – А ты поосторожней, Лонжа, я тебя к такой змеюке веду, что яду на батальон хватит. Ну, пошли, а то увидят еще.

Лестница внезапно показалась очень короткой, ступени сами ложились под ноги. Что бы ни случилось, он – жив. Прошел один круг, значит и второй одолеет.

* * *

Сначала он увидел фуражку, самую обычную офицерскую. Ничего особенного – зеленая ткань, черный козырек, вот только была она не там, где положено. Вместо того чтобы висеть на крючке рядом с шинелью или красоваться на хозяйской голове, фуражка устроилась прямо посреди стола, поверх бумаг. Хозяин, обещанная «змеюка» был тут же, за столом. Папироса в руке, в другой – маленькая чашка кофе.

По всем правилам следовало рапортовать прямо с порога, но Лонжа замешкался – узнал. В последний раз виделись на лесной просеке. Автомат «Суоми» в руках, серый силуэт в прицеле. Тогда он промахнулся.

Да, все такой же, только погоны…

– Здравствуйте, господин майор. Стало быть, с повышеньицем!

Ответом был кислый взгляд. Серый гауптман, обернувшийся столь же серым майором, с негромким стуком опустил чашку на блюдце.

– А знаете, Рихтер, я на вас не в обиде. Напротив, ставлю курсантам в пример. Умеете выживать!

Затянулся папиросой, на стул кивнул.

– К полякам ушли? Можете не отвечать, сейчас не это важно. Сколько вас уцелело?

– Уцелело – не знаю, – честно отрапортовал дезертир Лонжа. – Ушли девятеро, если со мной считать. Раненых не было, оружие у всех, только с патронами беда.

Майор кивнул, вполне удовлетворенный, пошелестел бумагами.

– С этим ясно. А меня, Лонжа, вытаскивать пришлось, двоих раненых бросил. Застрелить – рука не поднялась, свои парни, проверенные. Не вышли, там остались. Но приказ мы выполнили, а это главное…

Нашел нужный листок, поднес к глазам.

– После ареста вас привели прямо к Гиммлеру. За какие такие подвиги?

Лонжа уже понял – не знает. Для «серого» он по-прежнему – американец Рихтер. Но все же лгать не стал.

– Рейхсфюреру доложили, что я – Его Величество Август Виттельсбах, король Баварии.

Майор взглянул странно.

– В самом деле?

Порывшись в бумагах, достал сложенную вчетверо газету, передал через стол. Лондонская «The Sunday Times», 3 октября, напечатали, когда он уже перешел границу. Через всю страницу крупным тяжелым кеглем: «Король Баварии обращается к миру». И фотография прямо посредине.

…Отцовская. Рупрехт Мария Луитпольд Фердинанд Виттельсбах, AD 1893. Ретушер слегка подработал костюм.

Майор забрал газету, взглянул сам.

– А знаете, вы похожи, Рихтер. Теперь все понятно. Считайте, что в очередной раз повезло. Мы узнали об аресте сразу и дали запрос, вы ведь по нашему ведомству числитесь. А так бы «черные» вас и пристрелить могли – от огорчения.

– Я вообще везучий, – охотно согласился Лонжа. – Рейхсфюрер пообещал мне концлагерь и печь.

«Серый» кивнул:

– В его стиле. Но сейчас важно другое – что обещал вам я.

И тут Лонжа действительно удивился. Что им, «ублюдкам», обещали? Да ничего. Смерть – или обратно в «кацет», ему лично – тот, что с крематорием. Но внезапно вспомнилось: холодный ночной лес, поляна, люди в польской форме без знаков различий.

«Уцелевшие по возвращению в Рейх получат свободу и будут награждены. Даю слово офицера!»

* * *

– Свое слово я держу, Рихтер. К тому же такой везучий, как вы, нам еще пригодится. Но учтите: малейшее нарушение правил и вас отправят обратно в «кацет». Только не довезут, дорогой пристрелят. Вопросы?

– А «черные»… СС меня не пристрелят? От огорчения?

– Меньше попадайтесь им на глаза, Рихтер. Огорчаться им сейчас не с чего – Августа Виттельсбаха все-таки арестовали, настоящего я имею в виду. Кажется, начинаю понимать! Вы пытались его спасти, назвались королевским именем… Увы, сходства для этого мало, королем нельзя притворяться – королем нужно быть. Кстати, моя матушка из Баварии.

– Augustus rex plures non capit orbis!^[5]

– Еще одно слово, Рихтер, и я пристрелю вас прямо сейчас. Хватит и того, что некий Агроном задумал провернуть с… Вы еще здесь, Рихтер? Убирайтесь, а то вспомню, как вы в меня целились. Кстати, у вас был тогда «Суоми». Где, интересно, вы его подобрали?

5

Локи не слишком боялся боли. Научился терпеть, да и с тех пор, как вырос, ничем серьезным не хворал. Ну, зуб заноет, верхний справа, ну, живот прихватит. Но это редко и не слишком надолго, Хорст за здоровьем следил и даже время от времени читал медицинские журналы. Двойная польза: и много интересного узнаешь, и для работы полезно. Пару раз, готовя очередное дело, он успешно представлялся провинциальным студентом-медиком. Дамы в годах сразу же проявляли интерес.

Зарядка по утрам, алкоголь пореже, побольше витаминов и восемь часов здорового сна. А вот спортом никогда не увлекался, вначале некогда было, а потом из журнальных статей узнал, что такое профессиональные болезни спортсменов. Воспаление связок, васкулиты, флебиты, перегрузка позвоночника… Ну их всех!

Боль – это ненадолго. Смерть же дело иное, она навсегда.

…Смерть по имени Война забрала трех братьев отца, одного за другим. Хорст их не помнил и помнить не мог – родился в 1915-м, в самый разгар. Отец, начальник городской почты, с Войной разминулся, но Смерть все равно пришла в семью – в 1919-м, уже после поражения. Теперь ее звали Испанка. Сначала Смерть забрала старшую сестру, потом маму, и, наконец, добралась до самого Хорста. Выжил, но навсегда запомнил страшные дни невесомой пустоты, когда мир заволокло сперва серым дымом, а потом пришла тьма. Смерть звала его чужим именем, но у мальчика хватило сил не откликнуться.

Выжил…

Потом Смерть заглянула еще раз. В 1923-м застрелился дядя Франц, мамин брат. Одноногий инвалид, унтер-офицер с Железным крестом, не захотел голодать и унижаться.

От Смерти Хорст и уехал. В отцовском доме было пусто и тоскливо, Локенштейн-старший потерял работу и пил, а потом сошелся с такой же пьющей соседкой, вдовой с тремя детьми. Когда в 1929-м сын заявил, что уезжает в Берлин к дальним родственникам – счастья попытать, бывший почтмейстер не стал возражать. Был бы трезвым, может и запретил, – Хорст даже не закончил школу. Но бутылка дрянного яблочного шнапса опустела уже наполовину, и старший Локенштейн лишь рукой махнул:

– Поезжай!

В Берлине было весело и очень интересно. Смерть осталась где-то далеко, за горизонтом, а вокруг кипела жизнь, да такая, что ввек умирать не захочешь. Ни к каким родственникам Хорст не поехал, а устроился в отель. Не в «Адлон», конечно, но тоже не в последний – «Курфюрстендам», что на одноименной площади. Взяли обычным посыльным – подай, принеси, спасибо, пошел вон. Жалованье, конечно, смех, но – возможности, а главное – перспективы! Тогда-то и окрестили его новые приятели прозвищем из давнего мифа. Был Хорст-пруссачок – стал Локи, свой в доску парень.

Но Смерть нашла Хорста и там. Сначала зарезали Блица, его учителя в тонкой воровской науке. Ловок был Молния, ни единого разу не попался «быкам», но как-то в недобрый вечер сел играть в карты «по маленькой» не с теми людьми. Расплатиться не смог и угодил прямиком на нож. А через год подельщик Локи со смешной кличкой Фингер сдуру да пьяных глаз пошел на «мокрое». На адвоката скинулись всей компанией, только не помогло. Следствие, скорый суд, гильотина в Плетцензее. Чик по горлу и нет на свете Пальца.

В карты Локи играть бросил, оружие в руки не брал из принципа. Даже карманный нож с собой не носил.

* * *

До полицейского авто он дошел своими ногами, хоть и крепко досталось. Главное уже понял: кто бы ни прикончил старину Штурра с его дружком, дело шьют ему, Хорсту Локенштейну. Почему – пока не важно, плохо, что шов больно крупный и нитки суровые. Взяли на месте, считай, у лужи крови, а если еще и с «пальчиками» нахимичили…

О таком в их узком кругу толковали. «Быки» и без того нелюди без совести и чести, а если их, к примеру, начальство прижмет или газетчики оплевывать начнут! Убийцу из Дюссельдорфа, о котором потом даже фильм сняли, найти так и не сумели, зато невинного человечка подставили. Наверняка тоже били, а, может, что похуже придумали. Главное, протокол подписан, а потом хоть кричи, хоть волком вой.

…И везут не в районный комиссариат, не в городской даже, а куда-то еще. Ясное дело, от чужих глаз подальше, чтобы ни один глазастый репортер не заметил. Когда же свернули к Темпельгофу, Локи окончательно понял, что пропал. В «Колумбию»! Бывшая следственная тюрьма и сейчас числилась таковой, но славу имела жуткую. В 1933-м ее взяли под контроль штурмовики, потом их сменили «черные» СС, и попадали туда не за честное воровство, а за «политику», чтоб она пропала.

Локи закрыл глаза и прикусил язык. Молчать!

* * *

– Ваше признание, Локенштейн, не требуется. Улик – на три приговора. О вас же забочусь. Сами знаете, чистосердечное признание, искреннее раскаяние… Суд обязательно учтет. Могу процессуальный кодекс показать.

В голосе криминальинспектора Шульца – мед, но уж больно кислый, с прогорклым вкусом. Локи попытался отвернуться…

Удар! Прямо в лицо!

Сидевший рядом с Шульцем квадратного вида полицейский подул на кулак.

– Может, вы и не так уж и виноваты, Локенштейн. Их было двое, возможно, они первые напали. Вы защищались, правда? Пистолет лежал на столе, вы его схватили…

Квадратный вновь дернул кулаком. Локи облизнул разбитые губы, прикрыл глаза.

– Может, даже стрелять не думали…

Удар! На этот раз – в скулу, что есть сил. Хорст покачнулся, но чужая рука подхватила, не позволив упасть.

– На меня смотрите, Локенштейн, на меня! Вам же помогаю, а вы не цените.

За окном – позднее утро, допрашивают уже не первый час. Время от времени криминальинспектор куда-то уходит – по начальству доложить или просто кофе выпить. Остается квадратный, этот ни о чем не спрашивает, просто бьет.

– Один из этих двоих, извиняюсь, «уранист»… Ну, который с мужчинами, понимаете? Он к вам не приставал? Может, он и пистолет достал, а вы оружие у него выхватили – и…

На столе – свежие, только что из кюветы, фотографии. «Пальчики» – на оружии, на столешнице, на стене у входа. Его, Хорста Локенштейна, «пальчики».

– У нас и свидетели есть. Горничная в соседней комнате белье раскладывала и выстрелы слышала. Испугалась, конечно, но потом храбрости набралась и в коридор выглянула. Я же говорю: ваше признание не нам требуется – вам самим!

Локи, не удержавшись, дернул улыбкой разбитый рот. Мягко стелешь, начальник, только врешь! Требуется его признание, иначе бы не старался, словеса не плел. Не признается сейчас, сходу – поведут к начальству повыше, да и прокуратура человечка своего пришлет. Дело-то «мокрое»! А прокуратура с «крипо» давно на ножах.

Криминальинспектор Шульц поморщился.

– Ну, как хотите. Только потом не жалуйтесь.

И поднял телефонную трубку.

* * *

– Шутки кончились, Локенштейн. Ты сейчас не только протокол подпишешь, но и собственноручное, на десяти листах красивым почерком…

У квадратного «быка» прорезался голос. И взгляд стал иным, острым, словно памятное шило.

– А что писать, я сам тебе скажу. Понял? Кивни и все хорошо будет. Ну?!

Комната другая, поменьше и с решетками на окнах. Из мебели – пустой стол, стулья и шкаф у стены. А «кивни» – потому как тряпка во рту. Плотно забили, не выплюнешь.

«Быков» четверо. Даже не шелохнешься.

Квадратный, кивка не дождавшись, вздохнул:

– Вот так всегда. Не слушают, не хотят по-доброму! А потом плакать начинают.

Подошел к шкафу. Дверцу отворив, заглянул внутрь, рукой пошарил. Есть! Бутылка – из-под шампанского темно-зеленого стекла. Пыльная, не иначе с прошлого Рождества осталась.

– Начинайте!

Локи замычал, дернулся, только держали крепко. Сперва – кулаком в живот, чтобы дух лишний выбить, потом – лицом в столешницу. Чьи-то пальцы заскользили по поясу, расстегивая пуговицы на брюках. Вот и бутылка – под самым носом.

– Ты еще девственник, Локенштейн? Сейчас мы это исправим. Нравится инструмент? Ногами только не дрыгай, больнее будет.

Локи собрался с силами, втянул ноздрями горячий воздух, напрягся, пытаясь вырваться. «Быки» дружно рассмеялись, чья-то ладонь звонко шлепнула по заду.

– Не дергайся, дурочка, тебе понравится!

Он замычал, выталкивая языком кляп, дернулся, уже не помня себя, освободил на малый миг ноги, но сверху опять навалились, прижимая к холодной столешнице.

– Сейчас ввинтим!..

А потом была боль – много боли, красное марево перед глазами, чужой гогот в ушах, пока, наконец, не пришла спасительная тьма.

6

К ней подошли уже над Хитроу, когда «Олимпия» борясь с сильным восточным ветром, сумела с третьей попытки зацепиться за причальную мачту. Построили всего полгода назад – специально для немецких цеппелинов. Знающие люди шептались, что таково было желание самого короля Эдуарда, Восьмого сего имени. Монарх покинул трон, но договоренность осталась в силе, серебристые «сигары» после долгого пути над океаном теперь навещали Лондон. Рейс Нью-Йорк – Хитроу быстро вошел в моду.

Дирижабль закрепили, пассажиры, летевшие до Лондона, собрались в прогулочном салоне, однако дальше их не пустили. Крепкие парни в светлой форме стали на пути к трапу. Вначале никто ничего не объяснял, текли минуты, но вот сверху по сверкающей алюминиевой лестнице спустился офицер в тяжелой фуражке. Улыбнулся, приложил руку к козырьку.

– Стандартная процедура, леди и джентльмены! Это не займет много времени.

Вновь улыбнулся и безошибочно нашел взглядом Пэл. Та невольно подалась назад. Отчет лежал там же, где и письма – в красном, крокодиловой кожи, чемодане. Не уничтожила, да и, если подумать, не смогла бы. Спички и зажигалки отобрали еще при посадке, а самые мелкие обрывки всегда можно собрать.

– Леди Сомерсет? Не могли бы вы пройти со мной?

Вот он уже рядом, который при фуражке. И снова улыбка.

– Не станете же вы задерживать своих земляков? Мы, конечно, виноваты, только сейчас смогли разговорить госпожу Фриман. Решусь заметить, что вы дали ей опасный совет…

Улыбка исчезла. Глаза смотрели в глаза.

– Это ненадолго, леди Сомерсет. Вы нам расскажете, что вы видели этим утром и ответите на некоторые вопросы…

Подошли еще двое в такой же форме, стали по бокам. Кто-то из пассажиров, истинный британец, попытался вмешаться, но его без особой вежливости отодвинули в сторону.

– Итак, леди Сомерсет? Вы согласны пройти добровольно?

Пэт сглотнула. Если не станут досматривать вещи, беда невелика. А если…

– За ваш чемодан не волнуйтесь, мы захватим его с собой.

Ясно…

Она беспомощно оглянулась, понимая, что выхода нет. Сейчас ее просто уволокут, а потом составят документ о сердечном припадке. Или о внезапном приступе болотной лихорадки, если фантазии хватит. Знала бы, сразу бы отправила радиограмму по нужному адресу.

– Господа, господа! Не волнуйтесь, все в полном порядке.

Капитан! В таком же белоснежном мундире, но годами заметно старше. Приложил ладонь к фуражке, кивнул многозначительно. Подчиненные, сообразив, поспешили отойти подольше, и Пэл перевела дух. Неужели передумали?

Между тем, офицеры, о чем-то быстро переговорив, устремились к входному люку. Еще миг назад он был закрыт, теперь же – настежь. Приставлена лестница… Вот уже кто-то показался в проеме… Репортер? Нет, сразу двое, с блокнотом – один, с фотоаппаратом на шее – другой. А за ними…

Пэл захотелось протереть глаза. Не может быть!

Высокий элегантный мужчина лет сорока в легком осеннем пальто. Шляпа-котелок в руке, белый шарф на груди, задорная щеточка усов под породистым носом. Капитан уже рядом, ладонь у козырька. Рукопожатие…

Стоявшие рядом соотечественники зашевелись, принялись переглядываться. Узнали!

Сэр Энтони Иден, 1-й граф Эйвонский, министр иностранных дел, прошел на середину салона. Безупречная, выверенная годами улыбка, расправленные плечи. Правая ладонь – вверх.

– Леди и джентльмены! По поручению Правительства Его Величества я прибыл лично засвидетельствовать свое уважение отважному экипажу «Олимпии», а также приветствовать наших дорогих гостей и моих соотечественников. Добро пожаловать в Соединенное Королевство!..

Вспышка! Репортер опустил фотоаппарат. Министр, быстро оглядевшись, отыскал взглядом леди Сомерсет и вновь улыбнулся – уже персонально ей.

На летное поле удалось спуститься без проблем. Ошеломленные немцы только и могли, что поглядеть вслед. Но возле последней железной ступеньки Пэл уже дожидались два молодых человека в штатском и без особых примет.

– Леди Сомерсет? Сэр Энтони поручил передать, что будет очень рад, если вы задержитесь на несколько минут.

На этот раз Пэл не возражала.

* * *

Бойкие репортеры наверняка очень хотели узнать, о чем беседуют министр Его Величества и молодая симпатичная пассажирка. Не вышло – все те же в штатском стали плечом к плечу, заступая дорогу.

– Ваш дядя позвонил мне в семь утра – сказал, что у него предчувствие. А потом мы перехватили разговор экипажа с Берлином. Я не зря приехал, леди Сомерсет?

– Вы приехали не зря, сэр Энтони. Значит, в семь утра… Предчувствие – хороший агентурный псевдоним! Я все подробно расскажу, сэр Энтони, но перед этим вам следует позвонить в Министерство авиации. Самолет, похожий на наконечник стрелы, двигатель, вероятно, реактивный…

– Уже позвонил, леди Сомерсет. Два дня назад что-то похожее видел экипаж «Гинденбурга» над Атлантикой.

– И тоже стреляли?

– И тоже стреляли.

* * *

Прежде чем накинуть китайский халат с драконами, подарок мужа, Пэл без охоты взглянула в зеркало. Увиденное не удивило, но и не слишком обрадовало. И с чего? До неприличия худая женщина с длинной шеей, колючие ключицы, втянутые щеки, острый крючковатый нос – родовая примета, гордость семьи Спенсеров. Все это бы приодеть, присыпать пылью – да на фамильный портрет позапрошлого века. Няня уверяла, что ее Худышка вырастет красавицей. То ли ошиблась по душевной доброте, то ли просто хотела утешить. Как изящно выразился супруг: «Жена не имеет внешности, дорогая!» Пэл и не думала спорить – внешностью это назвать трудно.

«Sembri una gazzella, Palladiа!»^[6] – польстил, не слишком подумав, ее единственный любовник. «На чучело газели», – поправила она. Итальянец, что с него взять!

Она вышла из ванной и нерешительно оглянулась. Налево? Направо?

В квартире царила гулкая пустота. Муж, служивший в ведомстве сэра Энтони, еще не вернулся из очередной заграничной командировки, прислугу она отпустила, гостей же сегодня не предвиделось, впрочем, как и завтра, и послезавтра. С приятелями и сослуживцами супруг предпочитал общаться в клубах. У Пэл друзей в столице, считай, и нет. С родственниками же, что со Спенсерами, что с Сомерсетами, она встречалась лишь по большим праздникам.

Лондон – чужой город. Детство прошло в Оксфордшире, в родовом гнезде, потом – закрытая школа-интернат «не для всех» в маленьком Вудстоке, два года назад – свадьба. Вот, собственно, и все, 21 год – не слишком много.

«Худышка! Мисс Худышка!..»

Длинный коридор, белые лепные потолки… Направо их супружеская спальня, огромная, с нелепыми картинами по стенам. Свекровь, леди Сомерсет-старшая, лично занималась дизайном. У Пэл хватило ума не спорить, хотя спальня по ее мнению больше напоминала офицерское собрание провинциального гренадерского полка. После прошлогоднего объяснения с мужем Пэл бывала там редко.

Налево!

Когда после свадьбы они вселились в только что отремонтированную квартиру, Пэл обнаружила, что комнат для прислуги там целых три. Столько не требовалось, и одну Пэл без особых колебаний забрала себе. Муж, имея умеренно-прогрессивные взгляды, не возражал. Почему бы леди Спенсер не иметь свой собственный кабинет? Вполне в духе времени.

Кабинет Пэл устраивать не стала. Незачем! Узкая койка, тумбочка, стол и кресло – почти один в один ее комната в интернате. По стенам – акварели, ее собственные, тоже школьных времен. Зеленые луга, старинные дома под черепичными крышами, автомобили на проселочных дорогах. В те годы казалось, что жизнь будет очень долгой и непременно счастливой.

Она закрыла дверь, и присела на койку, на которой лежал еще неразобранный чемодан. Вот и вернулась! Бумагами можно заняться вечером, тогда же подобрать платье и шляпку для завтрашнего визита, к врачу – послезавтра. А сейчас…

Бутылка виски ждала в тумбочке. Ничего особенного, обычный односолодовый «Гленфиддих» из шотландского Дафтауна, 15 лет, вкус меда и хереса. Коллекционные изыски Пэл не признавала. Алкоголь – всего лишь одно из лекарств, не самое противное. Не нужно ни содовой, ни родниковой воды, ни особого бокала. Хватит и стаканчика, как раз на несколько глотков. После сегодняшнего – в самый раз.

Но прежде чем выпить, Пэл взяла со столика свой личный календарь. Сама и склеила, поработав ножницами над несколькими, купленными в киоске. На стену не вешала – в комнату мог ненароком заглянуть супруг.

«Мне очень жаль, что все сложилось именно так, дорогая!»

Лист плотной бумаги, на самом верху три цифры: 1936, 1937, 1938. Первая перечеркнута карандашом, после третьей – большой вопросительный знак. Ниже три годовых календаря, поверх первого – большой чернильный крест. Иное на втором, текущем – мелкие пометки, некоторые дни обведены то красным, то синим. Последний пока чист. В самом низу цветная репродукция из журнала: Клузоне «Пляска смерти», люди и скелеты вперемешку.

Отпив глоток, Пэл вновь взглянула на календарь. День прошел, новый начался. Год, считай, на излете.

«Худышка! Мисс Худышка!..»

7

Поезд притормозил на очередной станции, и Лонжа привстал, чтобы взглянуть в окно.

– Не положено! – буркнул один из конвоиров, рыжий веснушчатый и очень серьезный унтер. – Куда надо, туда и едем!

Второй, постарше и без особых примет промолчал, но взглянул хмуро.

Выглядывать не имело смысла. Тронулись с Центрального вокзала, миновали Потсдам и Бранденбург, значит впереди Магдебург, откуда пути расходятся во все стороны. Велика ли разница, что тот «кацет», что этот! Удивил лишь конвой, не тюремный – военный, в «фельдграу».

Стояли недолго, не больше пяти минут. Свисток паровоза и снова колесный перестук. Слова серого майора о свободе Лонжа не принял всерьез. Не верь, не бойся, не проси! Ясно, что не выпустят. «Считайте, что в очередной раз повезло». Для таких везучих наверняка оборудовали особый лагерь с тройной охраной.

С лагерями, впрочем, ясности не было. Пресса Рейха молчала, но французские газеты сообщили, что по «кацетам» идет тихая, нигде не разглашаемая амнистия. Выпускают тех, у кого срок не больше года, причем не уголовных, а «политиков». Строительство новых лагерей прекращено, старые же пополняют зелеными «винкелями» – уголовной братвой. Знающий комментатор назвал даже общее число заключенных – пять тысяч, в два раза меньше, чем в прошлом году. Кто-то даже предположил, что нацисты начали постепенно цивилизоваться…

Среди намеченных к закрытию «кацетов» был и Губертсгоф. Лонжа не поверил – уж слишком капитально там все строилось. Скорее всего просто переименуют, то ли в филиал того же Заксенхаузена, то ли в просто пересылочный пункт.

Великий фюрер Германской нации затеял очередную игру. Неспроста! Наверняка не может забыть о судьбе Муссолини. Волчий хвост спрятали в кладовку, сменив на лисий.

– Эй, дезертир, нам на следующей, – глядя по-прежнему в сторону, сообщил рыжий. – Приготовься.

Лонжа невольно вздрогнул. Дезертир? Откуда им знать?

– О самоволках можешь забыть, – не преминул добавить тот, что без примет. – Мы сюда самых прытких возим.

– Почему – дезертир? – не удержался он.

– Да на себя посмотри!

Вначале Лонжа не понял, а потом решил последовать совету. Итак, купе, двое конвоиров из Вермахта, не из тюремщиков, и он, в помятом костюме, без пальто и шляпы. Призывного возраста, стрижка короткая…

Он чуть не рассмеялся. Значит, для этих двоих он – обычный солдат-самовольщик, причем не злостный, таким место в военной тюрьме. А просто «прытких» переводят в часть, где режим пожестче и командир позлее.

А если все вместе сложить?

– На выход! – скомандовал унтер, в очередной раз поглядев в окно. – Руки сзади держи!

На платформе конвой продолжал бдить. Лонже было велено стоять лицом к рельсам и не вертеть головой. Тот, что без примет, остался рядом, держа карабин наизготовку, унтер же отправился куда-то в сторону станционного здания. Минуты тянулись, ничего не происходило, и Лонжа в очередной раз констатировал, что героя из него не получится. Сейчас бы выхватить у конвойного карабин, махнуть прямо через пути в сторону редких деревьев… Герою ни к чему думать о том, что даже если побег удастся, без документов и денег далеко не уйдешь.

«Как о тебе передать?» Если весточка дойдет, будет легче. Шажок, еще шажок, еще, еще…

Нет, не герой.

– Пошли, дезертир! Там по твою душу приехали.

Оказывается, рыжий унтер уже успел вернуться. Идти пришлось недалеко, мимо станционного здания и водокачки, за которой начиналась то ли площадь, то ли просто большой выгон. Дальше – дорога, обычная грунтовка, а посреди выгона – военный грузовик под тентом. А перед грузовиком…

– Стой! Ждать здесь!..

Унтер поспешил к тому, кто стоял возле кабины, достал из планшетки документы, принялся что-то объяснять. Лонжа… Нет, дезертир Лонжа между тем прикидывал, не ущипнуть ли себя за ладонь. Вдруг чудится?

Унтер, закончив со сдачей-приемкой подконвойного, нетерпеливо махнул рукой:

– Сюда, Рихтер! Поступаешь в распоряжение!..

Больше ничего объяснять не стал, да и не было в том нужды. Лонжа, подивившись всей невероятности происходящего, шагнул к грузовику. Нет, не к грузовику, к Столбу – дезертиру Столбу в новой аккуратной форме, с погонами согласно чину и незнакомой треугольной нашивкой на рукаве.

Не доходя двух шагов, остановился.

– Здравствуйте, господин обер-фельдфебель.

Специально не по уставу, дабы послушать как рыкнет.

«Цир-р-рковой?»

Господин обер-фельдфебель рычать, однако, не стал. Проводив долгим взглядом унтера, вздохнул со значением.

– Ну, здравствуйте, Рихтер.

Протянул руку, пожал крепко, улыбнулся кончиками губ. Вроде и не сказано ничего, а все ясно.

– А что за треугольник у вас? – без особой нужды поинтересовался дезертир Лонжа. – В Вермахте уже «винкели» начали цеплять?

Столб покачал головой:

– Это у вас шутка юмора такая, Рихтер? Узнаете, когда и вам нацепят. А сейчас… Р-р-равняйсь! Смир-р-рно! Гефр-р-райтер Р-р-рихтер! Пр-р-риведите себя в пор-р-рядок и – мар-р-рш в кузов!

– Кто гефрайтер? – растерялся Лонжа, но вместо ответа узрел начальственный кулак.

* * *

В кузове обнаружились, как и следовало ожидать, деревянные скамьи, на которых скучали двое в такой же, как у Столба, форме с треугольниками на рукавах. Увидев Лонжу, один лениво взмахнул рукой:

– Сервус^[7], камрад! Падай!..

Второй лишь молча кивнул. Лонжа присел рядом и взялся руками за скамью. Вовремя! Грузовик, зарычав пострашнее, чем герр обер-фельдфебель, бодро тронулся с места. Несмотря на шум говорить было все-таки можно, чем сразу же воспользовался общительный сосед.

– Новенький? А к нам за какие грехи?

Лонжа лишь пожал плечами. Много их, все и не упомнить.

– В кинотеатре курил, камрад? – внезапно поинтересовался второй. Разговорчивый предостерегающе поднял руку, но Лонжа лишь усмехнулся.

– Не тайна, во всех бумагах прописано. С шуцманом повздорил. Треугольник носил синий, если интересно. А вам за что «винкель» налепили?

Парни, не сговариваясь, поглядели на нашивки, каждый на свою.

– Ты о чем, новенький? Мы же саперы!

Выпускник военного училища Август Виттельсбах немало устыдился. Униформу европейских армий им, конечно, читали, но не слишком вдаваясь в детали. Значит, саперы? И Столб теперь сапер, и… И он сам получается тоже?

Между тем, саперы о чем-то пошептались, после чего разговорчивый придвинулся ближе.

– Слушай, камрад, и запоминай. Таких, как ты, направляют во вторую роту. А тем, кто во второй – ни увольнений, ни переписки. Но не вздумай с камрадами весточки передавать. Не возьмут, двое уже на этом погорели, мало не показалось. А если возьмут, еще хуже, сразу к начальству побегут. Народ здесь дрессированный, не хуже, чем в цирке.

– Здесь? Это где?

– Крепость Горгау, камрад.

* * *

Остановили их минут через десять. Точнее Лонжа сказать не мог, наручные часы отобрали при аресте да так и не отдали, как и все прочее. Вполне логично! Никто его не освобождал и не собирался, только «кацет» теперь именуется странным именем Горгау. Сразу же вспомнилась Медуза Горгона. Бывший цирковой не слишком хорошо помнил мифологию, но на одном из представлений, где он стоял в униформе, Горгона была явлена во плоти – живая пирамида в три яруса с огромной маской наверху. Лонжа прикинул, что Горгау по созвучию вполне годится в супруги страховидной Медузе.

О том, почему везут именно в крепость, решил пока не задумываться. Объяснят! А если нет, догадается сам.

Когда грузовик остановился, Лонжа решил было, что это контрольно-пропускной пункт, полагающийся каждой воинской части, однако вышло иначе. Его новые сослуживцы недоуменно переглянулись, тот, что поразговорчивей, выглянул наружу и тут же вернулся обратно.

– Sch-sch-scheiße!^[8]

И тут же послышался знакомый рык: господин обер-фельдфебель с кем-то препирался. Длилось это недолго, голоса стали громче, послышалось резкое: «Открывай!» Саперы вновь переглянулись, а затем почему-то взглянули на Лонжу.

– К машине! Стр-р-ройся!

Стали в ряд, хотя и не по росту. Столб это обстоятельство проигнорировал и вообще выглядел крайне недовольным. Неудивительно! Увидев, кто их остановил, Лонжа мысленно согласился со своим новым знакомым. Scheiße! Иначе и не скажешь.

…Оскаленный череп в петлице и на фуражке, карабины наперевес, наглый, полный презрения взгляд. «Мертвая голова», лагерная охрана. Двое по бокам, в центре – офицер, рядом с ним Столб с какими-то бумагами в руках. Один показывает, второй внимательно изучает, время от времени поглядывая на стоящих в строю.

Секунды затяжелели, каждый удар сердца гулко отдавался в висках. «Будет вам мерзость», – пообещал Агроном, и Лонжа ему поверил. А чем не мерзость – кошки-мышки с обреченным? Отпустили – и снова поймали.

«Ваша судьба – лагерь и печь крематория». Белый танец Смерти, зал с колоннами, невидимый в темноте оркестр…

Август Виттельсбах закусил губу и стал ровно, словно в миг, когда на его плечи лег королевский горностай. Все сделано правильно. Пусть!

С Агнешкой он виделся за три дня до ареста. Сейчас она уже дома, в безопасности. И это хорошо.

– Гефрайтер Пауль Рихтер?

Офицер уже рядом, смотрит в лицо. Пусть смотрит!

– Так точно!

Долгий внимательный взгляд. Наконец, «мертвоголовый» отвернулся, отошел на несколько шагов.

Оскалился.

– Извините за вынужденную задержку, господа. Чрезвычайные обстоятельства! Успешной вам службы!..

Вздернул правую руку вверх.

– Хайль Гитлер!

Стоящие в строю промолчали. Обер-фельдфебель Столб неохотно поднес руку к козырьку.

Смерть отступила.

– Чрезвычайные обстоятельства? – хмыкнул разговорчивый сапер, когда грузовик, наконец, тронулся. – Да побег у них, точно говорю!

– Здесь где-то лагерь? – не выдержал Лонжа.

– Не где-то, – наставительно молвил второй, – Все скоро узнаешь, камрад. А насчет побегов – это сказка. Из «кацета» убежать нельзя.

Бывший номер 445 хотел промолчать, но губы сами шевельнулись.

– Можно!

Сказал негромко, но его услышали.

8

Локи лежал на полу в грязной липкой луже. Первое ведро воды не помогло, пришлось лить второе, и только тогда Хорст сумел разлепить веки. Густая красная пелена закрывала мир, но это даже к лучшему. Остаток сил он потратил на то, чтобы не заплакать. В горле булькало, и только сжатые зубы удерживали отчаянный беспомощный вой.

– Очухался? – гоготнули за пеленой. – Готовься, сейчас повторим. А если не нравится – подписывай.

– Н-нет, – выдавил он из себя. – Не подпишу. Я никого не убивал!..

За пеленой о чем-то негромко переговорили. Затем Локи взяли за плечи и вздернули над полом. Чья-то ладонь впечаталась в щеку.

– На меня гляди!

Пелена лопнула. Квадратный «бык» смотрел прямо в лицо.

– Не серди нас, Локенштейн. У меня есть приказ – и есть срок исполнения. Условие одно, руки-ноги тебе не ломать. Понял? Спрашиваю: понял?

Нового удара Локи ждать не стал. Не отмолчаться…

– На суде я все равно откажусь.

Откуда-то вынырнула горящая сигарета, на миг задержалась у щеки, затем оказалась возле левого глаза. Хорст попытался отдернуть голову, однако держали крепко.

– Намек понял, Локенштейн? На суде ты будешь только кивать и поддакивать, как Маринус ван дер Люббе. Есть, знаешь, способы. Имей в виду, убить – не убью, но изуродую так, что и мать родная тебя на том свете не узнает…

Сигаретный жар опалил ресницы.

– …Глаза не жалко? Могу еще яйца дверью прищемить. Только руки-ноги, понял, все прочее здесь оставишь. Ну, Локенштейн, что выберешь, глаз или яйца? Считаю до трех, а потом выберу сам. Один…

Локи уже понял – не шутят, что обещают, то и сделают. Но даже не это было самым страшным.

– …Два…

Ван дер Люббе! На Лейпцигском процессе, когда судили поджигателей Рейхстага, главный обвиняемый во всем соглашался с прокурором, хотя нраву был бешеного, бомбист-анархист. Есть ли способы? Конечно же есть! Все равно, сволочи, своего добьются…

– …Три!

– Не надо! Не надо! Я подпишу, я все подпишу! Я подпишу-у-у!..

* * *

– …Произведя последний выстрел, я выбежал из вышеупомянутой бельевой, однако на пороге оступился и упал, ударившись при этом головой о дверь. Далее ничего не помню и показать больше ничего не могу…

Писать было очень неудобно. Присесть – даже на краешек стула – он не решался, слишком внутри все болело. Работал, наклонившись над столом. Квадратный диктовал, стоя за левым плечом и время от времени заглядывая в бумагу.

– …О чем свидетельствую собственноручно и подписываюсь…

Думать ни о чем не хотелось, но краешком сознания Хорст понимал, что байка вышла хоть куда. Вместо быстрого и незаметного «скока» вырисовался вооруженный налет. Состав банды налицо, главный – Ганс Штурр, он, Локи, на подхвате. Второй убитый оказался по странной случайности рецидивистом, судимым именно за грабеж.

– И на каждой странице, Локенштейн, распишись. Внизу – и чтобы разборчиво.

Отчего ссора вышла? Оттого что будущий «навар» не поделили. К тому же Штурр крепко выпил. Слово за слово…

Хороший адвокат не оставил бы от этой сказки камня на камне, но Хорст уже ни на что не надеялся. Только бы оставили в покое, отвели бы камеру, лучше всего одиночку. А там лечь на нары лицом вниз – и будь что будет!

Локи, сын Фарбаути и Лаувейи, спекся.

Бумаги унесли, однако в камеру его не отпустили. Квадратный «бык» достал папиросы, кивнул подчиненным.

– Курите, парни!

Покосился на Хорста, гоготнул:

– Можешь присесть, девочка!

– Не может! – радостно откликнулся один из «быков». – Чешется сильно.

Локи это уже не задевало. Сейчас, когда все самое страшное кончилось, а боль немного отступила, он начал понимать всю нелепость случившегося. Дело даже не в том, что его подставили, навесив чужую «мокруху». Штурра с приятелем наверняка порешили сами «быки», но в этом случае он, Хорст Локенштейн, нужен им не живым, а мертвым. Пристрелить, сунуть в руки оружие да там и оставить до приезда следственной группы. Процесс – это долго и сложно, случиться может всякое…

– Хайль Гитлер!

Прозвучало из-за спины. Как открылась дверь, Локи не услышал.

– Зиг хайль! Зиг хайль!

«Быки» отвечали вразнобой, но очень громко. Квадратный кивнул, и Хорста, взяв за плечи, развернули.

– Этот?

Локи понял, что еще способен удивляться. Вместо серого мундира – черный, с «сигиль-рунами» в петлице. Ростом с каланчу, но в плечах узок. Что на другой петлице? Значит, унтерштурмфюрер. Унтерштурмфюрер Глист.

…«Черных» Локи, подобно прочим добрым немцам, старался обходить стороной. Как и все, что пахло «политикой».

Унтерштурмфюрер Глист, смерив его внимательным взглядом, протянул руку, взял за подбородок, повернул голову влево. Затем, вытерев пальцы белоснежным платком, достал из нагрудного кармана фотографию.

Всмотрелся.

– Не слишком и похож. Ладно, все вон!

Подождав, пока «быки» грузно протопают к выходу, спрятал снимок.

– Моя фамилия – Виклих. Так и обращайтесь: «господин Виклих»…

Прошелся по комнате, зачем-то взглянул в зарешеченное окно. Локи между тем мысленно восхитился. Виклих^[9] – почти угадал! Хоть и не Глист, но совсем близко. Но почему не по званию? У всех «эсэсов» пунктик по поводу устава!

– Сейчас, Локенштейн, я зажгу спичку. И пока она горит, вам придется принять решение…

Локи лишь вздохнул. Еще один пироман! Но мозг уже работал, камешки, слегка покружив, быстро складывались в простенькую мозаику. Сначала подставили, сунули под нож гильотины, а потом появляется Глист со спичками. Романами про разведчиков Локи не слишком увлекался, но иногда почитывал.

В шпионы вербуют, что ли?

Коробок с легким стуком упал на стол.

– Вы, Локенштейн, конечно, не убийца, но вор и мерзавец, а значит бесполезный для Рейха индивид. Таких, как вы, следует истреблять, чтобы нация стала здоровее и чище. Однако сейчас Рейху нужны именно вы.

…А почему бы не в шпионы? Все лучше, чем под нож!

– Итак, одно из двух. Или я исчезну, и все пойдет своим ходом – или мы исчезнем вместе. Ваши бумаги я заберу с собой ради гарантии, но после всего охотно вам верну. Умирать…

Пожевал губами, словно пробуя слово на вкус.

– …Умирать вам не придется, это обещаю. Хорошо поработаете – отпущу.

Вынул спичку, поднес к коробку.

– Не надо! – вздохнул Локи. – Я согласен, господин Виклих.

Глава 2

Короли и шпионы

1

В детстве маленькому Хорсту приходилось слыхать от отца, человека взглядов прогрессивных, голосовавшего за социал-демократов и читавшего Дарвина, что люди идут на преступления по вине общества. Вор, обокравший в рождественскую ночь лавку на соседней улице, сделал это, потому что был очень беден. Секретарь бургомистра, пойманный на взятках, бедностью не страдал, но все то же общество испортило его, толкнув на кривую дорожку. Локенштейн-младший отцовскую мысль оценил и принял к сведению, сделав, однако, из нее вывод во вполне прогрессивном духе. Человек – частичка общества, один из миллионов и миллионов. Значит, жизни видней, чего с него требовать, и спорить с судьбой незачем. Как объяснил любимый отцом Дарвин, такие попытки ничем хорошим не кончаются. Общество плохое и несовершенное? Так с чего сыну начальника почты быть совершенным?

Вором же будущий Локи стал не от плохой жизни, а, напротив, от очень хорошей. Берлин, куда довелось попасть, ничем не напоминал скучный провинциальный Тильзит. Здесь было все, чего только можно пожелать, причем совсем рядом, протяни руку. Так почему бы и не протянуть? Если с умом, если не делать глупостей…

Посыльных в «Курфюрстендаме» часто ловили на мелком воровстве из номеров. На место такого, с великим позором уволенного, Хорст и попал – и сразу же от подобного зарекся. Первые свои полновесные послеинфляционные марки заработал, приторговывая «коксом», причем не в своем отеле, а в соседних, от греха подальше. Не понравилось: беготни и страха много, доходов же – не очень. Парня его лет, коллегу по «бизнесу», зарезали даже не ради денег, а просто так, после лишней понюшки. Хорст, подумав, решил от дела отстать, но полезные знакомства сохранил. И когда один из его постоянных клиентов по кличке Блиц предложил немного подзаработать, отказываться не стал. Невелик труд постоять в коридоре на стреме, пока Блиц с подельщиком шуруют по номерам. Риску – всего на десять минут, недаром его будущего наставника прозвали Молнией.

Начало было простым, позже, уже самому, довелось проворачивать дела куда более сложные. Среди подельщиков Локи слыл везучим, но сам себя таким не считал. Осторожность, шило в животе – совсем другое. И деньги не тратил по-глупому, ни на казино, ни на тот же «кокс». Кое-что припрятывал, кое-что пытался пускать в оборот, однако Великая Депрессия разом превратила купленные акции в труху. Урок не прошел даром, и Хорст зарекся играть в азартные игры со столь несовершенным обществом. Тогда же оценил неясное ему доселе воровское правило – не заводить семью. Одному легче выжить, а случайная подружка всегда найдется.

Иногда Локи подумывал о том, чтобы сменить род занятий. Парню не приходилось жаловаться на внешность, он был говорлив, остроумен и неплохо пел баритоном. При гостиницах постоянно кормились смазливые «альфонсы», можно было пристать к свите очередной модной певицы или даже попытаться выйти на эстраду. Но все это – лишние хлопоты и, конечно, потеря столь ценимой свободы. Деньги не главное, их много, они всюду, подбирай и не ленись.

Однажды довелось задуматься и о шпионском ремесле. Причиной стал поход в кино с новой подружкой, на этот раз совсем не случайной. Симпатичную горничную из «Отель де Ром» следовало прикормить и умаслить. Много денег не требовалось, провинциалка из Тюрингии очень любила американское кино. Так почему бы и нет?

– Хочу про шпионов!

Можно и про шпионов.

«Шпион с моноклем» режиссера Грегори Ратоффа подошел в самый раз. Горничная была в восторге, да и сам Локи заинтересовался. Шпион на экране не только носил монокль, он был силен, красив и храбр, хорошо одевался, пил шампанское с устрицами, проводя время в ресторанах и казино, причем исключительно за казенный счет. Его славили, награждали и щедро одаряли любовью. Работа же оказалась привычной: в пустую комнату заглянуть, нужный портфель найти… Локи даже прикинул, как бы он сам поступил на месте героя. Авторы сценария знали дело вприглядку, Хорст все провернул бы куда проще и быстрее.

Однако к концу фильма очарование рассеялось. Шпиона ловили и после долгой погони, поймали, потом били, потом приговорили к виселице. В финале, он, конечно, спасся, но Хорст такому не поверил. Вместо привычного «The End» на экране явно вырисовывалась петля.

Шпионом Локи быть расхотел. Когда над Германией повеяли новые ветры, он старался держаться подальше от всего сомнительного – коричневой формы, шумных сборищ, горящих книг и нелегальных листовок. К счастью, отели по-прежнему работали, и можно было легко скользить по жизни, от дела к делу, пока не поймают.

Поймали!

Поймали и записали в шпионы. Может, хотя бы не повесят?

2

– Как замечательно, что ты приехала, Пэл, дорогая!..

Тетя Клементина, тщательно прицелившись, больно ударила в щеку сжатыми сухими губами, словно пыталась укусить, но в последний момент передумала.

– …К сожалению, я очень плохой человек. Я тебе рада не только потому, что всегда любила и люблю тебя, Худышка, а, увы и ах, из чистого эгоизма.

Следующий и к счастью последний поцелуй ударил в подбородок.

– Да-да, я страшная эгоистка, думаю прежде всего о себе и нашей семье, такая уж выросла. Пэл, милая! Повлияй на своего дядю! Это же невозможно! Невозможно!..

Сквозь желтые кроны с трудом пробивается неяркое осеннее солнце. Узкая, засыпанная гравием аллея, белые астры по сторонам, чуть дальше – беседка, увитая плющом. Пэл всегда с удовольствием приезжала в Чартуэлл. Одно из немногих мест во Вселенной, где ей действительно рады.

– Твой дядя превратил наше имение в запасной правительственный центр! Это не я придумала, так сказал бедный сэр Роберт Ванситарт, которого дядя заставляет приезжать сюда, словно на службу и делать доклады. И, представь, кричит на него, если тот опаздывает.

Даже воздух в Чартуэлле вкусный, не в пример лондонскому. Пэл на малый миг до боли позавидовала хлопотливой тете. Вот так бы прожить жизнь!

– Это не страшно, тетя. Сэр Роберт – всего лишь государственный секретарь. Вот если бы он кричал на сэра Энтони!..

– Он и на сэра Энтони кричит! А позавчера даже кинул в него сигарой и чуть было не попал. Какой ужас, Пэл! Ну почему бы твоему дяде не заниматься живописью? У него же прекрасно получается!..

Пэл не выдержала – улыбнулась. К тетушкиным жалобам она уже давно привыкла. С должностью коменданта запасного центра та справлялась без особого труда и явно этим гордилась.

– Вот и сейчас! Он даже не вышел тебя встретить, Худышка. Только ладонью махнул, мол, встреть сама и приведи. А знаешь почему? Он с самого утра терзает нашего гостя. Тот, конечно, итальянец, но это не повод часами допрашивать человека.

– Не повод, – вновь улыбнулась Пэл. – Это, тетя Клемми, причина. Боюсь, мне даже придется ему помочь.

– Только недолго, – наставительно молвила родственница. – А то обед простынет. Ну, иди, а то дядя кричать начнет. И… Пэл!

Закусила губы, стерла улыбку с лица.

– Потом мы с тобой поговорим наедине. Ты мне, конечно, запретила, но я нашла одного врача. Очень хорошего врача…

Пэл лишь покачала головой. Еще один врач! Какой смысл? Диагноз она помнит наизусть.

Тетины пальцы клещами вцепились в локоть. Темным огнем вспыхнули глаза.

– Леди Палладия Сомерсет! Как старшая в семье я запрещаю вам впадать в отчаяние и думать о смерти. Это неправильно и недостойно сословия, к которому мы принадлежим. Слышите? Мы нужны нашим мужьям и Матери-Англии. Когда крестоносец уходит в поход, кто-то должен защищать замок!..

Закусила губы, смахнула слезинку с глаз…

* * *

«У тебя есть враги? – молвил как-то дядя Винни, будучи в прескверном настроении. – Значит, в своей жизни ты что-то когда-то отстаивал. Прятаться и молчать нельзя! Когда орлы молчат, болтают попугаи».

За себя дядя мог быть спокоен, врагов у него – видимо-невидимо. Неудивительно! Дядя никогда не молчал и постоянно что-нибудь отстаивал, главным образом себя и собственное единственно правильное мнение. Такой человек, как он, мог быть только первым, никакой иной номер его не устраивал. Дядю считали грубым, непереносимым и циничным, и он таким действительно был. Немалый возраст ничуть не пригасил пыл, ибо власть, как считал он сам, самый страшный наркотик. Кто попробовал хоть раз – отравлен навсегда.

К власти дядю Винни давно уже не подпускали, но он не падал духом. «Теперь я могу позволить себе роскошь – быть безответственным, – отвечал он тем немногим, кто ему сочувствовал. – На войне вас могут убить лишь раз, в политике убивают постоянно. Но я превзойду доктора Франкенштейна. Сейчас у власти люди с гибкой спиной, но скоро настанет мой час!»

Этот час для посвященных не был тайной. В 1932 году правительство Великобритании решило не возобновлять «правило 10 лет»^[10] и начало подготовку к неизбежной войне. Пик готовности должен быть достигнут в апреле 1939-го. Дядя зачеркивал дни на календаре и собирал свой будущий кабинет – «кабинет войны».

А еще дядя Винни много пил, курил кубинские сигары «Romeo y Julieta» и постоянно ругался.

Пэл его очень любила.

* * *

– Наконец-то, дорогая Пэл! Коньяк мы уже допили, и Скалетта решил, что это повод удрать от меня подальше. Но я его не отпустил, ты с ним обязательно должна познакомиться. Скалетта, идите сюда!

Посреди садовой беседки – круглый стол под белой скатертью. Зеленая бутыль, хрустальные рюмки и простая глиняная пепельница. Три плетенных кресла, одно место пустует. В воздухе – сизый сигарный дым.

Дядя из кресла выбрался, хотя и не без труда. Сигара в зубах, жилет расстегнут, морщины на лбу. Косолапо шагнув вперед, обнял, отведя руку с сигарой в сторону.

– Очень рад тебя видеть, Пэл! Ты – единственная из Спенсеров, кто не боится со мной общаться. Тебя за это проклянут, но ты не обращай внимания. Герцога Мальборо тоже все проклинали… Скалетта!

Тот был уже рядом. Пэл оценила контраст. Бочонок-дядя и его гость… Швабра? Нет, скорее удочка, изящен больно. Сразу видно – итальянец. Вот только волосы на голове – торчком, словно у дикобраза.

– Очень рад, леди Палладия! Ваш дядя не догадался, поэтому отрекомендуюсь сам.

– Это лишнее, – улыбнулась Пэл, оценив легкий и приятный акцент, – Я знаю, кто вы, князь Алессандро Руффо ди Скалетта. Ваша фотография была во вчерашней «Таймс» на второй странице…

– Но не на первой, – угрюмо буркнул дядя. – Намекают, что вам, Скалетта, не очень рады. И когда вы следующей осенью уйдете в отставку…

Князь Руффо покачал головой.

– Весной, вероятно в мае.

Рука с сигарой взметнулась вверх.

– Не вздумайте, Скалетта! До весны вы ничего не успеете, а вам надо раскидать весь тот хлам, что остался от Муссолини. Так вот, в отставку уходите, но будьте готовы. В 1939 году правительство Италии возглавите именно вы, иначе вас непременно втянут в войну, причем явно не на стороне победителей.

И, не слушая, возражений, ухватил гостя за руку.

– Идемте, насчет коньяка я пошутил, там еще осталось. А ты, дорогая племянница, присоединяйся, посиди со стариками. Без тебя я слишком часто ругаюсь.

Пэл зябко поежилась, без особого доверия поглядев на бледное осеннее небо. Все-таки октябрь, а она в легком пальто.

– Согреешься! – пообещал Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль, косолапо подходя к бутылке. – А вы, Скалетта, не глядите сочувственно, Пэл слеплена из того же теста, что и я, только замес погуще. Кстати, она хотела задать вам несколько вопросов, так что будьте готовы.

Племянница своего дяди присела к столу, опершись о скатерть локтями, и не удержалась – взглянула в глаза человеку, который сверг Муссолини. Ради предстоящей беседы она и поспешила в Чартуэлл. Князь Руффо готов. А она готова?

Готова!

* * *

– Мне скоро предстоит поездка в Рейх, князь Руффо. Какая именно, дядя, уверена, вам уже рассказал. Что вы посоветуете?

– Для начала, леди Палладия, хотелось бы услышать ваше мнение. Что сейчас происходит в Германии?

– Думаю, Гитлер затеял какую-то… Какую-то перестройку. Не по сути, но по форме. Его очень напугало свержение Муссолини, и фюрер хочет уверить мир, что нацизм становится более гуманным, что с Рейхом можно иметь дело. Пытается поладить с церковью, выпустил часть заключенных, а главное хочет как-то решить еврейский вопрос. Без этого ему не договориться с теми, кто правит в США. Евреев освобождают из тюрем, облегчены условия эмиграции, но у фюрера в запасе имеется…

– …Сильный ход, леди Палладия. «Starke Bewegung» – есть такое немецкое выражение. Скорее всего, он предложит создать национальный еврейский очаг в Палестине. Государство Израиль!.. Уинстон, не рычите, я же не виноват, что ваши соотечественники не додумались до этого сами… А для того, чтобы иметь свободу рук, Гитлер постарается спрятать подальше главное пугало – Гиммлера с его СС. В этом фюреру охотно поможет Геринг и верхушка НСДАП. Рейхсфюрер нажил много врагов… Венец всего – визит в Вашингтон и нормализация отношений с Соединенными Штатами. Рузвельт на это никогда не пойдет, но он не вечен, и Гитлер может еще подождать. А без Соединенных Штатов никакая Антигитлеровская коалиция невозможна.

– И в самом деле, сильный ход. А у Гитлера получится?

– Неизвестно. Гиммлер уходить не захочет, а его возможности очень велики. В Рейхе уже неспокойно. Позавчера «Свободная Германия» сообщила о гибели Теодора Эйке. Он был инспектором всех концентрационных лагерей и правой рукой рейхсфюрера. Якобы погиб в автомобильной катастрофе. Эйке – только начало. Думаю, обстрел немецких цеппелинов тоже как-то с этим связан. Вы едете в серпентарий, леди Палладия.

– А с какой гадюкой проще будет договариваться?

– Ни с какой – пока Гитлер у власти. Шансы, что его свергнут, мизерны, но они постепенно растут. Если же не выйдет – плохо…

– Война?

– Война!

3

Унтер возмущенно дернул носом, без особого успеха попытавшись принять грозный вид:

– Где ваша форма, гефрайтер?!

– Ее нет, – честно сообщил Лонжа.

Все воинские части одинаковы. Был в одной, считай, посетил и остальные. Плац, казармы, караульные будки, склады и, конечно же, канцелярия с ее обитателями. Этих явно в одной печи обжигали и только потом раскрасили согласно уставу.

– А вы знаете, что бывает с военнослужащим, который утерял казенное обмундирование?

– Конечно, знаю, – удивился новоиспеченный гефрайтер. – Ему выдают новое.

Крепость Горгау Лонжа сумел увидеть, только оказавшись внутри и выбравшись из грузовика. Первый взгляд не слишком вдохновил. Зеленые крыши, здания в серой известке, в разрывах между ними, как и ожидалось, стены, но какие-то невысокие, причем явно помнившие лучшие времена. Всюду глубокие трещины, кусты у подножия, а вот и деревце, вцепившееся корнями в разлом.

За серыми домами – высокая зубчатая башня. Одна. И тоже деревья между зубцов.

Ближе к воротам, через которые въехали, картина более понятная: плац, полосатая будка охраны, стальной флагшток, несколько авто возле стен. Народу же не слишком много, сходу и двух дюжин не насчитать. Часть в привычной зеленой форме, однако, некоторые почему-то в белом, словно мукой обсыпаны.

Репродуктор над входом в одно из зданий и еще один – возле караульной будки.

Особо присматриваться Лонжа не стал, еще успеет. Одно ясно – не «кацет». Даже крысы канцелярские, хоть и скалят зубы, но не кусают.

– Прочитайте и распишитесь. И здесь распишитесь. И здесь!

То, что он по-прежнему Рихтер, Лонжа окончательно понял, оказавшись пред хмурым ликом некоего майора, к которому и подвел его Столб сразу же после выгрузки из машины. Представил, показал пакет с документами. Тот лишь кивнул и махнул рукой, документы смотреть даже не стал. Лонже почему-то показалось, что о его прибытии знали заранее, во всяком случае, в канцелярии, куда он попал после встречи с майором, если чему и удивились, то лишь тому, что новоприбывший в штатском. Лонжа с интересом узнал, что служит в Вермахте с весны 1937-го, взысканий не имеет, а вот благодарности в наличии, равно как звание гефрайтера, присвоенное в августе, то есть сразу после окончания боев в Белоруссии. Где служил прежде, пойди пойми – в бумагах лишь номера частей.

Все в мире кончается, даже бумаги. Лонже вернули солдатскую книжку и отправили с глаз долой. Вторая рота, второй взвод, как и было обещано.

На плацу его встретил мелкий холодный дождь. Пауль Рихтер, гефрайтер второй саперной роты, поднял повыше воротник штатского пиджака и усмехнулся. В Губертсгофе тоже был дождь. И ничего, вырвался!

* * *

– Сам ты белый, – возмутился курильщик. – Цвет называется «старая соль», такую униформу только нам носить позволено. Ты что, с неба упал?

– Без парашюта, – согласился с ним второй, годами постарше. – Чего к парню пристал? Видишь – новенький. Это рабочая форма, ну, и когда учеба, такую тоже надевают. Мы, саперы, ею гордимся, учти!

Лонжа пообещал учесть и больше не путать. С белым цветом вышел определенный конфуз, но в курилку, обнаруженную прямо за углом крайнего здания, он заглянул не зря. В канцелярии ничего толком объяснять не стали. «Свободен!» и «Кру-у-угом!» Столба найти не удалось, словно сквозь землю провалился господин обер-фельдфебель. Как свою роту найти, спросить у кого? Ясное дело, в курилке.

Место оказалось удобным еще и потому, что мимо постоянно проходили люди. За первым рядом зданий прятался второй, где столовая и склады. Парни в форме цвета «старой соли» пообещали, что если увидят кого из второй роты, непременно укажут. В казармы идти нет смысла, там в этот час лишь дневальные.

– Ротным у вас гауптман Эрльбрух, – сообщил тот, что постарше. – Но к нему лучше сейчас не подходить, он после обеда обычно нравом суровеет. Его заместителя сейчас в крепости нет, уехал. Тебе, парень, нужно к кому-нибудь из фельдфебелей…

– Если трезвого найдет, – без особого пиетета добавил другой. – Вторая рота – она, можно сказать, особая. Без намордников и покусать могут…

Его сослуживец поморщился.

– Лишнего-то не болтай! А ты, парень, смотри. Вон трое идут, самый высокий – твой. Как раз командир второго взвода.

– Спасибо!

Лонжа поправил мокрый пиджак и шагнул из-под навеса – прямо навстречу. Двоих он уже успел рассмотреть. Обычные парни, только форма зеленая, без соли. Третий же, тот, кто и был нужен, смотрел в сторону – разговор вел. Высокий, плечистый, на погоне – широкий серый кант и серебряная звездочка. Лонжа стал прикидывать, как ловчее привлечь внимание начальства, когда фельдфебель внезапно обернулся…

…И крепость исчезла, растаяв в белесом лесном тумане. Густые кроны над головой, палая листва под мокрыми сапогами. Восемь человек, восемь карабинов. Он – девятый, «Суоми» с пустым магазином и шведский «Наган» у пояса. Пять патронов в барабане, пачка в запасе…

«Камрад Лонжа! Камрады! Ни к русским, ни к полякам идти нельзя».

Встретились прямо посреди асфальта – рослый фельдфебель и невысокий парень в штатском. Секунду-другую молчали, наконец, губы смогли шевельнуться.

– Дезертир Лонжа!

– Дезертир Запал!

* * *

До курилки дошли молча, плечом к плечу, благо, там было уже пусто – ценители «старой соли» выбежали под дождь, спеша по своим делам. Лонжа только и успел, что в очередной раз поразиться происходящему. Почему все так? Случайность? Если и да, то у нее есть имя и майорское звание. Но сам ли «серый» такое придумал? Пространство, внезапно став плоским, обратилось гигантской шахматной доской. Две пешки переходят из клетки в клетку. Замки предусмотрительно сняты. Незачем, сами доберутся по назначению. Игрок же терпеливо ждет, прихлебывая кофе из чашки…

– Курить будешь?

Фельдфебель достал папиросы, но Лонжа покачал головой.

– Я – только после боя.

Негромко щелкнула зажигалка. Дезертир Запал, глубоко затянувшись, кивнул:

– Помню, мы тогда последние раскуривали, по одной на двоих.

Помолчал немного и взглянул прямо в глаза.

– Ты за нами, командир?

Следовало, конечно, ответить «нет». Куда там «за нами»! Он – такая же пешка, в чужой игре, ни о чем не спросили, сделали ход и ждут. Но… ведь он может двигаться и сам. И он – не пешка!

«…Принимаю престол своих предков в тяжкий для Отечества час. И да будет моя королевская клятва залогом того, что не имею я забот иных, чем счастье моего народа и моей земли…»

Не может – должен!

– Я – за вами! – твердо ответил король.

Бывший шарфюрер штурмовых отрядов резко выдохнул и внезапно улыбнулся.

– Наконец-то! Связь у нас работает, то, что ты – представитель Германского сопротивления, мы знаем. И не только знаем – готовы! Помнишь, Лонжа, после Губертсгофа мы голосовать хотели, а Столб нам запретил? А теперь не побоялись, и «черные» и «красные»…

Оглянулся на миг, заговорил шепотом:

– …Учитывая сложившую политическую ситуацию от сотрудничества на уровне партийных ячеек по-прежнему воздерживаться, но с руководством Германского сопротивления установить контакт и действовать совместно. Единогласно!.. Сейчас не время, но вечером все подробно доложу…

Лонже почудилось, что игрок за доской, довольно улыбнувшись, отхлебнул кофе. Фигурки двигались сами, без понуканий – из одной стальной клетки в другую. «Серому» только и осталось, что наблюдать, пока все не станут, как задумано и объявить «мат».

А если иначе?

Август, Первый сего имени, сошел с шахматной доски и присел напротив. Партнер не заметил нового игрока, слишком в себе уверен. Значит, пока делать свой первый ход.

Е2-Е4!

Лонжа стряхнул капли воды с мокрого пиджака, стал по стойке «смирно».

– Осмелюсь доложить! Гефрайтер Пауль Рихтер прибыл для прохождения службы!.. Только, господин фельдфебель… Что это за крепость такая?

Командир второго взвода, приосанившись, повел плечами и рыкнул от души:

– Вопр-р-росы следует задавать только по р-р-разрешению вышестоящего начальства, гефр-р-райтер! Еще раз повтор-р-рится – отправлю чистить Sitzungssaal, пр-р-ричем зубной щеткой!..

И, вновь, оглянувшись, добавил, уже без рыка.

– По сути же вопроса, гефрайтер, могу доложить, что вы попали на двухуровневый объект. Наземный уровень, который вы наблюдаете, есть не что иное, как огромная куча отборного дерьма… Можете задавать вопросы.

Гефрайтер Рихтер преданно взглянул на начальство:

– Покорнейше благодарю, господин фельдфебель! Уж просветили, так просветили!.. А-а… А что на нижнем уровне?

– Еще бóльшая куча отборного дерьма!

4

Локи застегнул пуговицы нового пиджака, поглядел в зеркальце…

Ужас!

Сразу видно, что из магазина готовой одежды. Размер его, а рост не подходит, брюки коротки, запястья из рукавов торчат. Цвет – испуганной мыши, а уж крой… В таком рубище в серьезный отель зайдешь, швейцар в шею погонит. И девиц в кафе не пригласишь, засмеют.

Ничего другого, впрочем, не было. Прежний костюм, новый, почти не надеванный, только и годится что на тряпки, полы протирать.

Делать нечего! Хорст, вздохнув, попытался присесть на стул – боком, на самый краешек. Врач-проктолог только головой качал, но лечение все же помогло – хоть и плохо, но сиделось. И вообще, все складывалось не худшим образом. Не бьют, лечат, и решеток на окнах нет.

Комнатка досталась маленькая, пять шагов на восемь. Из мебели только кровать и стул. За намертво забитым окном – незнакомый двор, деревья в осенней листве. Шестой этаж, а то и повыше. Чтобы выйти по надобности, нужно стучать в дверь, и не как попало, а три раза.

Но все-таки не тюрьма. И кормят прилично.

Локи, немного успокоившись, рассудил, что все это ненадолго. Боль и страх отступили, голова работала, и случившееся при всей его мерзости выглядело теперь понятным и объяснимым. Полиция, по-нынешнему «крипо», о Локи-счастливчике, конечно, знала, но прищучить не могла. Зато он, Хорст Локенштейн, понадобился иной полиции, которая «зипо». Почему? А из-за фото, что в кармане у господина Виклиха. «Не слишком и похож». Но все-таки похож! А «зипо» – это контрразведка, «наседкой» в тюрьму не отправит, совсем другой уровень.

Страшновато. Но… Интересно! Если верить фильму, петля грозит только в финале, а до этого можно и в ресторане посидеть с шампанским и устрицами. И в придачу девицы в бриллиантах, тоже, понятное дело, шпионки. Значит, поглядывать нужно, чтобы усыпляющего в бокал не кинули. А еще можно усы отрастить, солидности ради.

Он вновь посмотрелся в зеркало, мысленно примерив новый, с иголочки, костюм. Нет, не костюм даже – фрак! Давно хотел приобрести, но повода не было. А что? Зачем этим из «зипо» шпион в лохмотьях?

Как дверь стукнула, еле услышал. От зеркала отвернулся, одернул горе-пиджак. Унтерштурмфюрер Глист, на этот раз в штатском, не в форме, взглянул кисло.

– Стойте, где стоите, Локенштейн. И рот на замке, пока не разрешат говорить.

Локи немного обиделся, но решил не подавать виду. Господину Виклиху фрак явно не пойдет.

В комнату между тем вошел некто, ростом пониже и в плечах явно не Геркулес. Костюмчик тоже из плохого магазина, главное же – прическа. Не из-под ножниц, из-под машинки. Хоть и отросло, но самую малость.

Что еще?

Молод, его лет. Ликом смазлив до сладости, словно удачливый жиголо. Взгляд же нехороший, будто пакость замыслил.

– Господин Кампо, – негромко уронил Глист. – Субстанцию доставили. Изучайте!

Локи сделал вид, что не слышит. Господин Кампо поморщился, брезгливо втянув воздух ноздрями, словно перед ним и вправду куча… Хосту представилось, как он лупит этого жиголо в ухо. Нет, лучше в нос, чтоб не принюхивался! А потом – ногами!..

Господин Кампо тем временем подобрался ближе, затем, не сказав ни слова, зашел с фланга. Стал рядом, померился плечом.

– Рост подходит, – наконец, решил он. – Но все прочее… Это даже не глина, господин Виклих, это шлак.

«Шлак» сделал очередную мысленную зарубку. Он ничуть не злопамятен, но зла не забывает. И память имеет хорошую.

Глист извлек из кармана знакомое фото, сверился и, наконец, резюмировал.

– Похож! Сделали, что могли, господин Кампо. Я всю полицейскую картотеку пересмотрел. Этот самый подходящий.

Фотографию спрятал, посуровел лицом.

– Работайте!

И вышел, хлопнув дверью.

Локи удовлетворенно вздохнул. В ухо – или в глаз? Может, предложить, чтобы сам выбрал? А потом – ногами, ногами, ногами!..

– Вам обеспечен смертный приговор, – скучно, без всякого выражения молвил гость. – Сочувствовать не стану, сам из «кацета». Тоже шлак, никому не нужен, даже себе. Но жить почему-то хочется. А вам?

Драться расхотелось.

* * *

Стола не было, фотографию пристроили на подоконнике. Вероятно, ту же, что и у Глиста, но уточнять Локи не спешил. Просто смотрел, впитывая в себя чужое лицо. Нет, не похож. Если все стереть и оставить контур с носом и ушами, то он вполне впишется. А вот губы другие, и брови, и, конечно, глаза. Такому не на «дело» идти, а в «следаки» по особо тяжким…

Возрастом подходит, разве что на год-другой старше.

А если все вместе сложить?

Сложил, встряхнул, сложил снова. И не сдержался:

– Выходит, господин Кампо, «зипо» вашего друга ловит? А я, стало быть, наживкой пойду?

Гость и виду не подал, но рука на малый миг сжалась в кулак. Разжалась…

– В дальнейшем – никакого Кампо. Я – Арман, а лучше – дурачина. Вы – куманёк. Потом, когда немного привыкнем, перейдем на «ты»… Так вот, куманёк, друга своего я бы ловить не стал. Увы, поймали без меня. Помочь ничем не могу, равно как и навредить. Жив ли, не знаю, и, честно говоря, не хочу знать. Но умирают, куманёк, в одиночку, спасаются вместе. Как раз наш случай!.. Вы должны им стать – Августом, моим другом. Не только внешне, а целиком – так, чтобы чужая кожа прижилась.

Локи слушал, мотал на ус. Кое-что понял сразу. Дурачину Кампо сломали быстро, может, быстрее его самого. Шлак… А его друг? Во-первых, друг близкий, потому и «дурачина», во-вторых, не ему чета, если «зипо» так заинтересовалось. Наверняка антифашист, из тех, что листовки расклеивают. Получается как раз герой из фильма, красивый и отважный, такого и сыграть не грех.

Сыграть? Нет, прав дурачина, надо чтобы с кожей.

Прикрыл глаза, чтобы чужой взгляд не мешал и перепрыгнул прямо на экран. Не там, где ресторан, а к финалу ближе, где подземелье и цепи. Герой к стене прикован, ему смертью грозят и… И допустим, приводят друга-предателя, такого вот жиголо, как водится, избитого, в лохмотьях и синяках. Сломали! Что ему герой скажет, какими словами проклянет?

Или не станет проклинать? Он – сильный и он – герой.

Открыв глаза, представил, что перед ним не случайный человек, даже не подельщик, а настоящий друг, которого у Локи отродясь не было.

Итак, герой бы сказал…

– Ты не виноват, что его арестовали, дурачина. Бороться с Рейхом – смертельный риск, случиться может всякое. Не виноват! Тебя на этом ловят и ломают. Они нацисты, нелюди, с ними не договориться. Обманут, не спасешься! А помочь ему ты сможешь, если станешь делать, не чего велят, а что нужно. Ты – не шлак. Нельзя сдаваться! Твой друг бы никогда не сдался. Ведь так?

Можно бить и не кулаком. Кампо дернулся, словно от резкой боли, но все-таки справился. Выпрямившись, бросил сквозь зубы:

– Я, знаешь, твоего мнения не спрашивал. Кто ты такой, чтобы судить?

– Меня зовут Хорст Локенштейн. Ремесло мое – воровское, и чужого на горб мне не надо. Но умирать и такому, как я, неохота. Хочешь, чтобы я стал твоим куманьком? Почему бы и нет? Он бы тебе так, возразил, верно?

Арман отвернулся, но все-таки ответил. Нехотя, словно камень жевал:

– Не так. Ему было бы больно, и он просто спросил бы: «Но почему – ты?» Я не совсем правильно выразился… куманёк. Моим другом… Августом Виттельсбахом ты стать не способен – для меня. Но для других – можешь и должен. Там, куда ты попадешь, никто не знает его в лицо. Для них – сойдет. Только не подпускай патетики, уши режет.

Локи сделал в памяти еще одну зарубку. «Куда ты попадешь». Интересно, куда именно? Хорошо бы в Париж, там не только рестораны, там и отели лучшие в мире. Не помешает взглянуть! В Рейхе он уже примелькался, пора искать новые угодья.

Он вдруг понял, что почти не жалеет о случившемся. Париж! Это же венец карьеры!..

Кампо между тем достал из кармана несколько сложенных вчетверо листков машинописи.

– До завтра изучишь. Биография, родственники, предки, знакомые в Штатах… По-английски говоришь?

Сын Фарбаути и Лаувейи невозмутимо кивнул.

– Дюжину фраз могу, даже без акцента. Твою писанину изучу, не беспокойся. Ты вот что скажи, дурачина…

Арман невольно закусил губу. Локи заметил, но виду не подал.

– …Какую он музыку любит? Так настраиваться легче. Если Вагнер – это одно, если Марика Рёкк – другое совсем.

– Музыку? – Кампо явно растерялся. – Ну, джаз любит…

Хорст мысленно одобрил. Наш человек!

– Американское «кантри», новоорлеанский блюз…

– А сам поет?

Арман взглянул изумленно:

– Ты о чем? Разве что в детстве, в школьном хоре… Хотя погоди! Песню он иногда напевает, студенческую. Может, слышал? «Нет мыслям преград, они словно птицы над миром летят…»

Локи хмыкнул:

– «…Минуя границы». Это песня буршей – тех, кого в студенческое братство приняли. Отец мой как раз из буршей, Кенигсберский университет, корпорация «Тевтоника». Лента трехцветная, шапка красная с серебряным вензелем и «альбертусом». Трижды на дуэли дрался! Песню знаю, у нас пластинка была.

Задумался на малый миг, вспоминая, и завел негромким баритоном:

– Хватит! – мертвым голосом прервал господин Кампо. – И в моем присутствии, пожалуйста, больше не пой.

Локи не спорил. Драться не пришлось, «дурачина» оказался не слишком твердым орешком. Тр-р-ресь! И готов.

– Как скажешь! И обрати внимание, мы уже давно на «ты». Значит, привыкли.

* * *

Машинописный листок выпорхнул из пальцев, но Локи даже не заметил. Читал стоя, долго сидеть еще не решался. Первую страницу просмотрел бегло, запоминая главное: 23 года, эмигрант, два лета проработал в цирке, родители хотели женить, да не вышло. Все ждал, когда про шпионов начнется.

Дождался.

– Так он же… Так он же король!

Нет, не мерещится. Черным по белому: «Король Баварский, Герцог Франконский и Швабский…»

Король!

Локи сглотнул, все еще не веря, потом почесал макушку. Король? Это кто король? Он, этот парень из Штатов? Не-е-ет! Так раньше было, а теперь…

Поднял бумажный лист, расправил:

– Я, Август, Первый сего имени, Король Баварский, Герцог Франконский и Швабский, Пфальцграф Рейнский, а также иных земель владетель и оберегатель…

И подмигнул тому, кто взглянул на него из зеркала:

5

«Крошка Вилли-Винки ходит и глядит…» Еле слышные шаги в пустом ночном коридоре, густые тени в углах, неяркий желтый свет единственной лампочки в бронзовом канделябре. «…Кто не снял ботинки, кто еще не спит». Ботинки, удобные, светло-коричневой кожи, давным-давно сняты, на ногах – мягкие тапочки с белой меховой опушкой. А вот спать – не спит. Давно пора быть в своей комнате, там ждет няня, но дверей стало почему-то очень много, нужную никак не найти…

Няня говорит, что Вилли-Винки похож на гнома, только очень старого. На нем ночной полосатый колпак и синий халат с заплатами, в руках – связка ключей. А еще он очень сердитый, особенно на тех, кто вовремя не ложится спать. С ним лучше не встречаться, особенно когда ты одна, да еще среди ночи…

Леди Палладия Сомерсет редко видела сны. Чаще это были кошмары, бесформенные, гнетущие, от которых приходилось просыпаться, а потом пить воду и долго сидеть на кровати с включенным светом. Дневная жизнь с ее заботами снилась редко, утомляя и портя настроение. Детство – почти никогда, словно отрезало. Песню про строгого старичка Вилли-Винки пела няня, маме же она не нравилась, потому что шотландская. Спенсеры – настоящие англичане, а шотландцы хотя и присмирели, но все равно лучше с ними знаться пореже. Про них даже в британском Гимне сказано, только сейчас эти слова не поют.

Вилли-Винки, не сердись! Я уже почти сплю. Открою дверь, нырну под одеяло, зажмурюсь…

Но это не та дверь! И комната не та!..

Мамина и папина спальня, но никто не спит, мама и папа стоят у окна, на папе военная форма, офицерская фуражка лежит в кресле, а мама почему-то плачет. Папа молодой и красивый, точно такой, как на последней фотографии.

Дверь! Закрыть – тихонько, тихонько… Маме и папе нельзя мешать, им больше не увидеться. С нею, Худышкой, капитан Спенсер уже попрощался, зашел в детскую, поцеловал в лоб…

В коридоре стало темнее, лампочка то и дело мигает, надо быстрее найти свою комнату. Но дверей очень много, они одинаковы, не знаешь, какую выбрать. Тени ползут, приближаются…

– Топ… топ… топ…

Это он, это Вилли-Винки, скорее, скорее!..

Дверь! Может быть за ней – ее комната? Няня там, она защитит, не пустит чужого на порог. Няня из самых верных слуг, ее предки служили их семье еще в допотопные времена, при королях Георгах. Она, конечно, шотландка, что не очень хорошо, но папа ее любит, и даже в завещании отписал маленький домик рядом с их имением. Там няня и умерла. Мама ее не выгоняла, даже просила остаться, но… Так уж получилось.

Дверь! Скорее!.. И – сразу в кровать, можно даже в тапочках, одеяло накинуть на голову…

Нет, комната не та. Это бывшая гостиная. После смерти папы мама не заходила в их спальню и переселилась сюда. Вот и хорошо! Мама строгая, часто сердится, но все равно защитит…

Нет, нельзя… Она уже и так в комнате – стоит у маминой кровати. Траурное платье, в руке сжат платок. Мама не хотела лечиться, уверяя, что это обычная мигрень, нюхала какую-то соль. Когда узнали про опухоль мозга, ничего сделать было уже нельзя. Впрочем, мистер Торренс, очень хороший доктор, рассказал по секрету, что такие болезни не лечатся. Это наследственное в мамином роду, бомба с запалом. Если загорится, ничем не помочь, три года и все. Вначале головокружение, легкая боль в затылке, а под конец не помогают даже наркотики. Бабушке еще повезло, фитиль зажгли, когда ей было за семьдесят…

Девушка в черном платье подносит платок к глазам… Надо закрыть дверь, скорее, скорее!.. И к следующей, бегом, не оглядываясь!..

Да-да, Вилли-Винки, это все мальчик Джонни, а не девочка Пэл! Это он никак не хочет под мягкое и уютное одеяло. Девочка Пэл очень-очень послушная, она даже не стала спорить с мамой, когда та перед смертью завещала ей сразу же после траура выйти замуж. Семьи договорились о браке много лет назад, это очень выгодная партия…

Девочка Пэл послушалась. Ей очень не хотелось оставаться одной в темном коридоре.

– Топ! Топ! Топ!..

Уже близко, на лестнице! Надо скорее открыть дверь и спрятаться. Вилли-Винки – строгий, совсем как ее муж, только не такой старый. Он тоже любит настаивать на своем, даже когда речь идет о том, какие обои клеить в гостиной. И у него много дел – служба, визиты, посещение клубов, игра в вист и криббидж, а еще скачки…

Интересно, у Вилли-Винки есть своя ложа на трибунах в Аскоте?

– Топ! Топ!..

Дверь, дверь! Почему медная ручка такая холодная?

Спряталась! Теперь в кровать!.. Но там занято, там кто-то совсем-совсем взрослый!.. И комната другая, она вовсе не здесь, а в Лондоне, в их новой квартире.

«Мне очень жаль, что все сложилось именно так, дорогая!»

Муж не ожидал, да и она тоже. Медовый месяц, яркое горячее солнце Неаполя. Мало ли отчего может закружиться голова? А что в затылке болит, так это от лишнего бокала белого «Biancollela d’Ischia».

К врачу сходила сама уже в Лондоне, ничего не сказав мужу. Вначале к обычному, потом к мистеру Торренсу. Тот отправил на обследование в новую клинику на Харли-стрит, но главное уже стало ясно сразу.

Фитиль зажгли…

Времена уже были другие, новые лекарства успешно снимали боль, два года можно прожить без наркотиков. В первый миг отчаяния ей подумалось о ребенке. Она успеет и увидеть, и услышать первые слова. Но тот же доктор Торренс ясно намекнул: в каждом поколении фитиль разгорается все раньше…

«Мне очень жаль…»

Муж не бросил и даже пытался делать вид, что все в порядке, но с каждым месяцем они все реже общались. Леди Палладия не могла винить супруга. Брак был по расчету, свои обязательства она не выполнила.

Два года почти прошли, год с небольшим остался.

Назад! В коридор! В комнате слишком страшно, пусть лучше тени, пусть лампочка мигает и вот-вот погаснет, пусть даже встретится с Вилли-Винки, она ему все объяснит, он поймет!

А где он, Вилли-Винки?

Нет его!

Это же просто сон, самый обычный сон. И в коридоре совсем не страшно. Топот затих, никто не крадется, мягко ступая по ковру. Просто старый дом, просто ночь. А Вилли-Винки – детская сказка, в которую и тогда не очень верилось. И что может быть страшного под родительским кровом?

– Худышка!

Вилли-Винки нет. Есть Смерть. Ей ничто не преграда, Она вошла, непрошеная, чтобы в который раз позвать:

– …Мисс Худышка!..

* * *

Заставка на первой странице ей очень понравилась. Остроносые ракеты в черном небе и небесный город, огромный металлический многоугольник, на фоне обозначенной тонким контуром Земли. Дядя Винни очень хорошо рисует.

Заставка – да, но все остальное…

– Дядя! А зачем это вообще нужно? Почему бы не опубликовать официальное сообщение?

Из соседнего кресла обиженно засопели – кажется, Пэл, сама того не желая, обидела автора. Но ведь дядя хотел узнать ее мнение! Для этого она и задержалась в Чартуэлле, а не уехала с князем Руффо!..

На этот раз устроились в гостиной. Холодный осенний дождь лил с раннего утра.

– И что за название? «Мы не одни во Вселенной» – это же скучно. Хоть бы вопросительный знак поставил! И зачем писать о каких-то пришельцах с Венеры, когда Франция и Рейх вот-вот обнародуют свои соглашения с Клеменцией? Еще бы назвал планету «Аргентиной», как в американских книжонках!

Сопение, загустев, перешло в негромкий рык. Дядя вынул сигару изо рта, покосился недобро.

– Ты как моя Клемми…

Приподнялся, вздернул голову:

– Клементина! Что ты скажешь о моей новой книге?

– У тебя прекрасные картины, дорогой! – донеслось из соседней комнаты.

Дядя, грузно осел в кресло, пристроил сигару в пепельнице.

– Пэл, девочка! Мы с тобой живем в Британии. Если добрым британцам сразу сказать правду, они не поверят. А поверят, еще хуже, начнется паника. Инопланетяне! Уже здесь! Уже у нас под кроватью! Пусть привыкают постепенно. Сначала танго «Аргентина», книжки в ярких обложках, потом то, что издам я. И пусть вначале будет Венера, о ней все знают. Какой с меня спрос, с заднескамеечника? А когда все уже привыкнут, тогда и выступит правительство Его Величества…

Нахмурился. Насупил брови.

– Заодно мою книгу прочтут и в Берлине. Адди и его банда поймут, что их контакты с Клеменцией для нас не тайна. А заодно задумаются, с какой это Венерой мы собираемся дружить, и поможет ли им союз с Клеменцией. Даже джентльмены не всегда называют кошку – кошкой!

Дядя, возмущенно фыркнув, вновь взялся за сигару. Пэл между тем скользнула глазами по очередной странице. Военное сотрудничество с Венерой планировалось начать, прежде всего, в области авиации.

Авиация?

Дядя уже третий год только и говорит, что об авиации! И в парламенте, и перед репортерами, и выступая по радио. У Британии мало самолетов, и те плохи, а Рейх бешеными темпами строит Люфтваффе…

…А еще цеппелины! Как тот, на котором она возвращалась из Нью-Йорка.

Черные стрелы!

– Дядя! Кто атаковал «Олимпию»? Мы – или наши друзья с… с Венеры?

Из кресла послышался негромкий смех. Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль победно улыбнулся.

– Все-таки догадалась! Умница, Пэл, никогда в тебе не сомневался… Нет, самолеты, к сожалению, не наши. А зачем они атаковали цеппелин, ты узнаешь сама.

6

Свернутую в тугую скатку шинель Лонжа водрузил поверх шкафа. Рядом – каска…

– Отставить! – поморщился дневальный, белокурый гефрайтер с длинным, Пиноккио на зависть, носом. – Каску поверх шинели, камрад. И чтобы эмблема как раз в центре. Ротный это любит.

Спорить Лонжа не стал. В центре, значит, в центре. Благо, можно не торопиться, на устройство выделен целый день. Рота на занятиях, казарма пуста, дневальному скучно…

Он открыл дверцы шкафа и покосился на длинноносого. Вроде, все правильно. Справа – форма, четыре комплекта, «старая соль» на левом фланге, ниже сапоги, еще ниже, на отдельной полочке, две пары ботинок. Все прочее, что на складе выдали, слева, тоже на полках.

– Фуражку поправь, кокарда на проверяющего смотреть обязана, – подсказал гефрайтер, – все, камрад, должно быть ровно и единообразно. Иначе из кухни не будешь вылезать, это если господин ротный трезвый.

Продолжения не последовало. Вероятно, нетрезвого ротного вслух поминать было не след, дабы не накликать.

– А сюда, как водится, фотографии, – длинноносый кивнул на левую дверцу. – Только внутри, а не снаружи. У нас все парни соревнуются, кто актриску покрасивей налепит. Или, допустим, певицу. У меня, кстати, Лала Андерсон, которая «Лили Марлен». Цветная! Ну, ладно, побежал, а то позвонить могут.

Лонжа невольно улыбнулся. Достать бы открытку с малоизвестной певицей из польского Позена, которая не ходит безоружной в разведку. И лучше не в эстрадном платье, а в полевой форме с автоматом «Суоми». А еще лучше представить, как он выходит из казармы, подходит к фонарю, тому, что слева…

Фонари у казарменных дверей действительно имелись, хоть и не светили по дневному времени. А над тяжелыми дверями – каменный прусский орел и четыре цифры: «1747». Когда он удивился, все тот же дневальный пояснил, что здание не слишком старое, очень многое в Горгау куда древнее. Крепость помнила Тридцатилетнюю войну.

За дверями был длинный широкий проход, устланный истертой за долгие годы плиткой. Влево и вправо от него – отсеки, отделенные друг от друга толстой кирпичной стеной. В каждом – койки в два ряда, как раз на отделение. А над всем – потемневший от времени сводчатый потолок. Старая Пруссия… Лонжа ничуть бы не удивился, если из-за угла выглянули усатые гренадеры в униформе Фридриха Великого.

Почему он здесь?

Агроном, он же рейхсфюрер СС Генрих Луйтпольд Гиммлер, прав – Лонжа так и не понял, кто виноват в провале. «Быстро, красиво и эффективно». Аресты прошли по всей цепочке, потом взяли его самого и… И отпустили.

Отпустили?

Во всесилие «серого» майора не верилось. Даже шефу Абвера капитану цур зее Канарису Гиммлер не уступил бы свою добычу. Поговаривали, что в последние месяцы положение вождя СС сильно пошатнулось, но едва ли до такой степени. И что мешало «черным» пристрелить строптивого Виттельсбаха по дороге?

А еще вспоминался патруль, остановивший их грузовик. «Извините за вынужденную задержку, господа. Чрезвычайные обстоятельства!» Побеги из «кацета» случаются редко. Так может он, Август Виттельсбах, и есть это «чрезвычайное»?

«Я создаю собственное подполье. И у меня найдутся мои ручные монархисты с претендентом на престол», – сказал Генрих Гиммлер. «Хватит и того, что некий Агроном задумал провернуть с…» – намекнул майор, чья матушка родом из Баварии.

Дважды два – четыре. Никто его никуда не отпускал…

– Эй, камрад, ты Рихтер? Пауль Рихтер?

Длинноносый вернулся. Лонжа только и успел, что закрыть дверцы шкафа.

– Рихтер. А что, позвонили?

* * *

Нужный кабинет обнаружился на втором этаже соседнего корпуса. Дежурный при входе на его вопрос ответил сразу, но посмотрел странно. Дверь же самая обычная, в белой краске, посреди эмалевая табличка с цифрой «15». Ручка медная, фигурная, сама же дверь приоткрыта.

– Разрешите войти?

Ответили, но как-то невнятно. И голос почему-то показался знакомым.

За дверью – невеликая комнатка под высоким сводчатым потолком. У входа – деревянная стойка, за нею стол и большой сейф. Некто в офицерских погонах, стоя спиной к двери, перелистывал бумаги в картонной папке.

– Герр гауптман! Гефрайтер Рихтер по вашему приказанию…

– Вам привет от Гроссштойсера, Рихтер. Впрочем, все пароли отменены, и вы наверняка это знаете.

Карел Домучик бросил папку на стол, обернулся.

– Никак не могу понять, почему Гиммлер вас отпустил. Поделитесь соображениями?

Лонжа подошел к деревянной стойке, постучал по ней ногтем.

– Оказывается вот она, граница между подпольем и тайной полицией!

* * *

Кофе оказался скверным, почти как та бурда, которой их потчевали в Губертсгофе. Это настраивало на нужный лад. Последний раз Лонжа видел бывшего лагерного нарядчика на аэродроме возле Пиллау, когда их отправляли в СССР. Домучик был в штатском, но стоял среди офицеров в «фельдграу».

Опять дважды два – четыре.

– Не думал, что сотрудники Абвера выискивают измену в «кацете».

Домучик невозмутимо отхлебнул кофе.

– Не пытайтесь казаться наивнее, чем вы есть, Рихтер. Лагерное начальство осведомляют блокфризеры. Кстати, своего вы так и не вычислили. Официально я находился в командировке в связи с подготовкой операции в Вайсрутении, присматривался к кандидатам в исполнители. Но главной моей задачей была и остается координация действий подполья. Зачем Абверу подполье? А вы догадайтесь!

Лонжа поглядел в окно, за которым темнел контур старой крепостной башни. Он подозревал, что и у «черных», и у «красных» не слишком много шансов. Но теперь понял, что дела намного хуже.

– Хотите взять оппозицию под контроль? И эмиграцию, и тех, кто в Рейхе?

Домучик бледно улыбнулся.

– Считайте, уже взяли, точнее, поделили с Генрихом Гиммлером. Потому я и поддался на ваш шантаж. Губертсгофом занимается Служба безопасности рейхсфюрера СС. Я, можно сказать, влез в чужие охотничьи угодья… А теперь будьте добры ответить на вопрос. Итак, почему Гиммлер не возражал против передачи вас в наше ведомство? И не говорите «не знаю». Знаете!

Лонжа вдруг понял, что ему очень хочется закурить, как после боя. Всезнающий Домучик определенно не в курсе его разговора с серым майором. Интересно выходит!

А если выложить карты на стол?

– Гиммлер задумал операцию, как-то связанную с королем Баварии Августом Первым. По его собственному выражению – «мерзость». Я почему-то нужен ему именно здесь, а не в «кацете». Может, потому что я назначен специальным представителем Германского сопротивления на переговорах с подпольем.

Домучик неспешно вышел из-за стола, отвернулся, хрустнул кулаками.

– Господин Рихтер, вы меня очень обяжете, если сообщите цель этих переговоров.

Лонжа тоже встал.

– Пожалуй, пока воздержусь. Quid pro quo, не забыли?

Прошлый раз он разбил излишне любопытному нарядчику очки.

* * *

– Очень не люблю ругаться, Рихтер, меня за это в детстве по губам били. Поэтому просто скажу: вы ошиблись. Надо было сразу, еще в Губертсгофе, признаться, что вы представляете баварских монархистов. Теперь все ясно, вас, конечно же, послали готовить коронацию! А если учесть, что вас вызывал Гиммлер, вы – не обычная пешка. Глупо, Рихтер, глупо! Не поняли, почему?

– Абверу нужны монархисты?

– Не Абверу, мы лишь структурное подразделение Вермахта… Вы что, верите в успех подполья? В народную антифашистскую революцию? Не думаю, что вы, Рихтер, настолько наивны. Единственная сила, способная свергнуть Бесноватого – армия. Но руководство Вермахта не поддерживает заговорщиков. Не из любви к нему, а потому что не видит цели. Не Веймарскую же республику реставрировать! Монархия – совсем иное дело, под это знамя станет большинство старшего командного состава. Вам нужно было вести переговоры не с подпольем, а со мной! Но еще не поздно. Что бы там не задумал Гиммлер, вы попали именно туда, куда нужно… Я ответил? Quid pro quo!

– Целью переговоров является создание Германского национального комитета, который бы представлял все антифашистские силы, как в эмиграции, так и в Рейхе. В перспективе – Правительство в изгнании… Кстати, об этом сообщила еще две недели назад радиостанция «Свободная Германия». Радио иногда полезно слушать, господин Домучик… Теперь моя подача? Вопрос самый простой. Как я понял, где-то поблизости находится концлагерь?

* * *

Горгау – шестиугольник, считай, звезда Давида. Вершина каждого луча – выложенный камнем бастион. А есть еще форт, единственный, хотя его называют Новым. Если нижний луч – ворота, то он рядом с тем, что левее.

Год назад армия передала форт ведомству Генриха Гиммлера, а через три месяца туда привезли первых заключенных. Лагерь не имел ни номера, ни официального именования, даже не числился в списке «кацетов». Просто – объект.

Новый форт.

7

К ночи эйфория схлынула без следа, оставив после себя грязный, дурно пахнущий осадок. Даже спать не хотелось. Локи, еще раз бегло пересмотрев машинопись, присел бочком на кровать и загрустил. Влип, влип, влип – и не по уши, по самую макушку! Хорошо быть королем – в детской сказке. А в жизни? Тех, что в Германии правили, штыками с тронов попросили в 1918-м. В России – хуже того. И во Франции, если фильму про Марию-Антуанетту верить. Чему обрадовался? Блиц, его наставник, часто повторял: «Каждый свое делает. А наше дело – воровское, чужого нам не надо».

И кто на трон его сажает? «Зипо»? С такими пропадешь без всякой гильотины! Какой там к дьяволу Париж? Может, двойник только и нужен, чтобы привселюдно прикончить для пущей наглядности? Дабы ясно всем стало: был король – и нет короля.

Неизвестного ему парня по имени Август Локи был готов возненавидеть. Не смог даже сгинуть, честный, чтобы прочих непричастных за собой не потянуть! «Меня не запрут подвальные своды»! А вот его, Локи, за чужие грехи заперли. Нет, каждый свое делать должен. Решил с Гитлером бороться – борись, но он-то, Хорст Локенштейн, на такое подписку не давал!

Не по понятиям!^[11]

В таком настроении и на кровать завалился – в одежде, как был, лишь пиджак на пол скинул. Лежал, глядя в темный потолок, только уже не грустил, выход искал. Чужую кожу напялить можно, только сдерут вместе со своей. Как он Арману-дурачине сказал? «Бороться с Рейхом – смертельный риск». Только не он это сказал – Август, который Виттельсбах. Он, Хорст Локенштейн, иначе бы совсем выразился. Риск? Да просто самоубийство! Вроде как выбить сейчас окно и с шестого этажа, вниз головкой. И все равно не так опасно.

А выход есть? Получалось, что отправили его от Смерти к Смерти. Одно утешало – долгая она, дорога, всякое случиться может. Значит, пока жив и не в цепях, тропинку нужную искать следует, чтобы от Смерти прочь увела. Сейчас же соглашаться во всем, роль учить и по сторонам посматривать. Однажды он уже ошибся – в коридоре «Адлона», когда живот заболел. Назад не повернул, выгодным делом прельстился. И совсем недавно, когда королевскому чину возрадовался.

Хватит, больше не повторится! Он – Локи, сын Фарбаути и Лаувейи. Его обманули, а он их всех втрое обставит. Только осторожно, осторожно…

С тем и уснул.

* * *

– Леопольд Иосиф Мария Алоиз Альфред, на престоле – Людвиг III. Это дедушка. Мария Терезия Генриэтта Доротея, бабушка, эрцгерцогиня дома Габсбург-Эсте. Их я почти не помню, потому как померли, когда был я в самом нежном возрасте.

Господин Кампо поморщился.

– Не тараторь, куманёк. И не торопись. Короля ты должен помнить, он умер в 1921-м. Тебе… Ему, Августу, было уже семь лет.

Локи сделал поправку на возраст. Куманёк двумя годами старше.

– Так я про своего дедушку расскажу. Борода табаком пахла, кашлял много, меня любил, только один раз подзатыльником попотчевал. А перед обедом рюмку яблочного шнапса выпивал. Я и про бабушку могу. В карты играть любила и патефон слушать. А больше мне и не вспомнить, мал был.

Арман, встав со стула, окинул «друга» внимательным взглядом.

– Не годится, куманёк. Память у тебя хорошая, и наглости хватает, только этого мало. И правильные слова про долг и честь не помогут. Ты не предо мной лицедействовать станешь. Я-то Августа всякого помню, но для остальных он – король. Его Величество, понимаешь? А настоящий король это тот, что и у расстрельной стенки остается королем. Там, куда ты попадешь, в тебе должны узнать монарха, а не шута в короне.

Намек насчет «стенки» Локи пропустил мимо ушей. Если и станут, то с дурачиной рядом, не так обидно будет. А вот насчет прочего задумался. Вот, скажем, ему нужно в том же «Адлоне» знакомство свести. Дело нетрудное, костюмчик правильный надел, в ресторане нужного человечка подкараулил. «Разрешите отрекомендоваться! Я – граф де Ха-ха!» И что? А то, что может сходу и не поверить, несмотря даже на костюм. Те, у кого кровь голубая, они особые, и жесты другие, и мимика, и голос. Их с колыбели дрессируют. Хорошо, что ему все больше с жульем общаться приходилось, пусть даже во фрак одетым. И с дамами – тех иным расположить сходу можно.

– Посмотреть бы на кого похожего, – наконец, решил он. – Только не у расстрельной стенки, а чтобы к трону ближе.

Господин Кампо только плечами пожал.

– В данный момент это несколько затруднительно, куманёк. Но я подумаю. Для начала дам тебе одну книгу, она у меня сейчас в комнате. Перелистай, может, что-нибудь сообразишь. А сейчас о другом расскажу. Мой друг… Нет, ты – именно ты! – надеялся на помощь подполья и эмиграции. Сам я знаю далеко не все, но он… ты тоже знаешь немного. Итак, подполье в Рейхе существует и действует, но оно расколото. Есть Черный фронт Штрассера, есть компартия, они между собой на ножах. Но самая заметная сила сейчас – Германское сопротивление. Его возглавляет товарищ Вальтер Эйгер…

Невидимая спица воткнулась в живот. Локи едва не застонал. Только не это, ни к чему вору такие тайны! Он вдруг понял, что свалить и связать господина Кампо не составит труда. Дверь вроде бы не заперта, значит можно выйти в коридор. И – к выходу. Вдруг там замок простой, американский? Эх, была бы с ним отмычка!..

Сдержался. Унтерштурмфюрер Глист кто угодно, но только не дурак. Не дадут сбежать, не позволят.

– …Самого товарища Эйгера ты не знаешь, его никто не знает. Но с начальником штаба, скорее всего, знаком. Его зовут Харальд Пейпер…

* * *

Первую страницу он прочитал со всем вниманием, а дальше начал просто перелистывать, причем без малейшего интереса. Прошлый век, никому не нужная древность. И взялся-то Локи за книгу только для того, чтобы о «политике» не думать. Слишком смертью пахло и в животе начинало колоть. Спятили эти подпольщики, что «черные», что «красные»! Да в Рейхе каждый второй на каждого первого стучит, а кто не стучит – тот начнет, как только о таком услышит. Кому в «кацет» охота? Август, который куманёк, свой интерес, конечно, имеет, ради короны и рискнуть можно. Но остальные-то чем соблазнились? Милость королевская еще когда будет, а «стапо» – оно уже тут, в дверь колотит. Подполье – чепуха, там не каждый второй завербован, каждый первый. Арман-дурачина только намекнул, но он-то понял. К самым верным людям приехал господин Кампо, и пароль был правильным, и отзыв. И где оказался? Не с теми тягаться вздумал!

Вот и взялся Локи за книгу. Вольфганг Тилль «Людвиг II, король Баварии», издано пять лет назад. Скучная, и читать трудно. На каждой странице – по десять новых персонажей, все «фоны» с гирляндой имен. Только и понял, что дед Людвига, тоже Людвиг, по дурости престол потерял. Увлекся девицей и все королевство прогадал. Лучше бы в карты просадил, все толку больше! А Людвиг, который внук…

И тут Локи осенило. Девицу звали Лола Монтес, она была танцовщицей… Так он уже это знает! Не из книги, понятно, при его ремесле про древности читать некогда. А вот в кино захаживать приходилось и фильмы смотреть не только про шпионов. Правда, давно дело было, еще в Тильзите, Хорст тогда в гимназию бегал. После уроков в кино и собрались, чуть ли не половиной класса. Мало радостей в этом Тильзите, а тут новый фильм…

Вспомнил! Даже актера, что короля играл. Вильгельм Дитерле – он его потом в других фильмах видел. Конечно, не все вспомнил, а вроде как картинками, кадрами, если по-киношному.

…Вот, Людвиг, который внук и тоже король, с невестой общается. И что интересно, она ему про любовь, а он глаза пучит и даже любопытства не проявляет. А потом с тем же выражением наблюдает, как невеста целуется с кучером. Хоть бы нахмурился, гнев обозначил! Нет, смотрит, не мигает даже.

А вот в лодке плывет. Лодка штучная, в форме лебедя сделана. И не по озеру плывет, а в бассейне, который на крыше. Хорст тогда едва глазам поверил. Лодка! На крыше! Сквозь воду фонарики светят, а на лице у Людвига по-прежнему ничего, вроде как в маске он, особой, королевской. Что чувствую, думаю что – никому не узнать. Весь я – внутри, какой именно – не ваше дело.

И снова лодка, но другая, на этот раз не на крыше, а на реке. Некая заезжая графиня к королю интерес имеет, но тот и бровью королевской не ведет. Тогда графиня лодку по-хитрому накренила, а когда оба в воде оказались, Людвигу на шею повесилась. А он поглядел, словно на вошь, и этак сквозь зубы: «Не сметь прикасаться к королю!»

Но больше всего запомнился другой кадр, к концу фильма ближе. Людвиг на этот раз в замке, что сам и построил. Вышел на стену, а тут гроза на все небо. Молнии, гром, ливень вовсю лупит, а Людвиг смотрит, и лицо его совсем иным становится. Словно друга встретил, товарища равного себе.

Локи встал с кровати, в окошко поглядел. Ничего не увидел, только вечернее небо в тучах. А если представить, что гроза? И не Людвиг, а он, Хорст Локенштейн… Не Локенштейн, нет! Он, Август Виттельсбах, в глаза молниям смотрит? Его арестовали, били, заперли, но он все равно – король. Когда допрашивали, лицом не дрогнул, другу-предателю лишь прощальную фразу подарил. «Но почему – ты, дурачина?» И все, нет дурачины, есть мерзкий предатель Кампо. И, наконец, гроза, словно свидание в тюрьме сквозь двойные решетки. На малый миг можно сбросить маску пред ликом Того, Кто равен Тебе. Улыбнуться, словно давнего приятеля встретил.

И даже песню запеть. Нет, не запеть, задышать в такт словам.

Глава 3

Нижний уровень

1

Шпион слишком походил на шпиона, и Пэл даже начала волноваться. Почему-то думалось, что такое бывает лишь в книжках-покетах для невзыскательной публики. Темные очки, плащ с поднятым воротником, шляпа почти на носу, свернутая газета в кармане, непременно «The Times». И, естественно, пароль, что-нибудь простое и невинное: «Простите, здесь не пробегала моя ручная пантера?»

Темных очков, правда, не было, и газета оказалась иная – «The Daily Telegraph», все прочее же точно как в романе: красный почтовый ящик на углу в двух шагах от Кенотафа, широкоплечий парень в сером мятом плаще и мокрой от дождя шляпе, в зубах папироса, а вместо пароля требовалось представиться. Вот так просто – подойти и…

В центре Лондона! На улице Уайтхолл! Прилично одетая женщина (пальто подобрано не слишком приметное) в соседстве с весьма подозрительной личностью, которой только чудом не заинтересовались местные «бобби»!

Пэл фыркнула и решительно шагнула к шпиону. Вот сейчас возьмет и спросит про пантеру!

Обошлось.

– Добрый вечер, леди Палладия!

Еще и с акцентом! Шляпу, естественно, даже не попытался снять, лишь слегка поклонился. Но это еще ладно (дождь!), но руку из кармана мог бы и вынуть.

…Акцент похож на французский, но все же иной. Испанец?

– Называйте меня Грин. Просто Грин…

– Мистер Грин, – отрезала она. – Обязательно было встречаться на улице? Прямо в центре города?

Просто Грин наконец-то соизволил извлечь папиросу изо рта.

– Извините, леди Палладия, я на Земле только второй раз. Карту, конечно, выучил, но Лондон – очень большой город.

Пэлл сглотнула, но быстро пришла в себя.

– Судя по плащу и манерам, прошлый раз вы посетили Техас. Мы поедем, полетим или просто растворимся в воздухе?

* * *

Автомобиль тоже разочаровал – синий двухместный «Scout» BSA с брезентовым верхом. Не по сезону и, конечно же, не для Лондона. Правое крыло слегка помято, дверь в царапинах…

– Может, я поведу, мистер Грин? – осторожно поинтересовалась она, глядя, как шпион не очень ловко пристраивается за рулем. – Вы хоть знаете, что в Соединенном Королевстве левостороннее движение?

Парень невозмутимо кивнул.

– У нас тоже. Я как раз шофер. Гонщик-профессионал.

Леди Палладия закрыла зонтик и без всякого восторга окинула взглядом авто.

– Гонщик – не надо. На «Скауте» не слишком удачная подвеска.

Впрочем, несмотря на ее опасения, в машине оказалось уютно, а мистер Грин и в самом деле был профессионалом. «Скаут» уверенно преодолел многошумный оживленный центр и повернул на север. Все это время парень даже рта не раскрыл, и Пэл вновь начала нервничать. Воспитанные шпионы так себя не ведут! В конце концов, можно поговорить о погоде. Осенний лондонский дождь, чем не тема?

– Нас очень мало в Angleterre, – мистер Грин внезапно разверз уста. – Трудности с въездом. Ваша страна для нас – не враг, поэтому мы не считаем возможным подделывать документы.

Разговор о погоде начался странно, но Пэл быстро сообразила. Шпион не сетовал, он намекал на то, о чем придется скоро беседовать и уже не с ним.

– А какие у вас еще проблемы?

Плечи под серым плащом дрогнули.

– Легализация, леди Палладия. Мы готовы заполнить документы, предоставить все нужные сведения, но для правительств Европы мы просто не существуем. А маскироваться под каких-нибудь, извините, аргентинцев нет ни малейшей охоты. Неужели земляне нас так боятся?

Вопрос больше походил на провокацию, посему Пэл отделалась неопределенным междометием. Но почему – аргентинцы? Из-за книжек про фиолетовую планету? Впрочем, дядя тоже хорош, собирается отправить гостей на Венеру.

…Может, действительно боятся? Люди не поверят, а поверят – начнется паника?

– Это все из-за танго, – наконец, решила она. – В прошлом году, когда про планету Аргентина писать стали, его весь мир танцевал. Аргентина – красное вино!

Мистер Грин кивнул.

Не спел – прочитал, негромко, словно молитву. Лишь несколько секунд спустя Пэл сообразила, что язык не английский и даже не французский, а какой-то другой, с французским схожий. Все понятно, но звучит иначе.

– Мистер Грин, – растерялась она. – Но… В «Аргентине» нет таких слов!

– Теперь есть.

За городом была уже ночь. Коротки октябрьские дни! Слева и справа от шоссе теперь тянулись поля, время от времени перемежающиеся одноэтажными домами под черепичными крышами. Впереди был Лутон и новый, только что открытый аэропорт, но «Скаут» внезапно начал тормозить. Пэл недоуменно оглянулась. Сзади – ничего, впереди тоже, темно, по стеклам лупит дождь… Оставалось предположить, что с автомобилем что-то не так (подвеска!), однако мистер Грин, приоткрыв дверцу, выглянул наружу и удовлетворенно заметил:

– На месте! Леди Палладия, когда увидите луч света, идите прямо к нему. Это совершенно безопасно, ни одного сбоя за всю историю. Да! Вас предупредили насчет обуви? Я, честно говоря, не посмотрел.

– Предупредили, – Пэл пошевелила ногами в тяжелых мужских (муж не узнает!) ботинках, надетых на два толстых носка. – А почему не посмотрели? Или согласно вашей этике дамы не имеют ног?

Пустив парфянскую стрелу, она выбралась из машины под дождь. Хотела взять зонтик, но в последний момент передумала. Леди с мокрым зонтиком в луче света? Абсурд!..

– Прямо! Perpendiculaire à la route!..

Напоследок мистеру Грину перестало хватать английских слов.

Поле было паханым, ботинки тут же утонули в вязкой почве. Несколько шагов дались без труда, но затем грязь прилипла к подошвам, ноги с трудом отрывались от земли, и Пэл без всякого удовольствия представила, как выглядит со стороны. Муха в меду – если пользоваться словами, принятыми в «их» кругу. Но если словарный запас расширить…

Белый луч упал с темных небес неслышно, и от неожиданности она чуть не поскользнулась. Вот он, совсем близко! Горящая матовым огнем колонна уходила прямо в черный зенит. Свет переливался, дрожал, по поверхности то и дело пробегали яркие точки-огоньки…

Пэл не выдержала – протянула руку. Белый огонь шагнул навстречу, мир исчез за светящейся стеной.

– Ой-й…

Земля ушла из-под ног.

* * *

Вначале вернулся слух. Совсем рядом что-то негромко гудело, а затем ей почудились человеческие голоса. Ноги нащупали твердую поверхность. Перед глазами все еще горел огонь, но и он погас, уступив место спокойному белому цвету. Вокруг было что-то твердое на ощупь, словно ее посадили в большой керамический стакан. Пэл облизала пересохшие губы, и решила терпеливо ждать. Почему-то подумалось, что она в прихожей. Если так, то вполне прилично, по крайней мере, ни дождя, ни грязи. А на стены можно картинки повесить, допустим, акварели…

А еще вспомнился Али-баба из детской сказки. Самое время сказать: «Сезам…»

– Ай-й…

Стена раскрылась беззвучно, без малейшего скрипа, освобождая проход в узкий коридор, тоже белый, но чуть иного цвета. На вид – керамика, но когда ладонь коснулась стены…

Х-холодно!

…Пэл поняла, что материал совсем иной, ей неизвестный. А вот сам коридор очень напоминал tambour, если пользоваться языком мистера Грина. Одна дверь позади, впереди должна быть вторая…

…Есть! Белая стена ушла в сторону.

Комната. Люди. Пэл с ужасом взглянула на свои ботинки.

* * *

– Так получилось, леди Палладия, что на языке вашей прекрасной страны, говорю только я. Так что придется быть и переводчиком. Называйте меня… Допустим, мистер Эйтз.

Белый цвет исчез, сменившись мягкими коричневыми тонами. Круглая комната, стол, тоже круглый, четыре кресла. Если все вместе сложить, ничего особенного. Ар-деко, как он есть, в Нью-Йорке Пэл видела куда более смелые интерьеры.

– Прошу вас, садитесь! Вы наверняка уже поняли, что находитесь внутри летательного аппарата. Сейчас мы на высоте трех километров от земли.

А вот одеты все трое странно, вроде как в костюмы для гимнастики, только ткань совсем иная. И больше ничего, только на шее у мистера Восьмого – тяжелая серебряная цепь с маленьким черненым медальоном.

Самое время отвечать.

– Добрый вечер господа! Три километра над землей меня не смущают. Мистер Эйтз, не могли бы представить своих коллег? Или мне следует называть их Девятый и Десятый?

Сидевший слева, годами моложе прочих, улыбнулся. Значит, этому переводчик не нужен.

* * *

– …Вы ошибаетесь, господа. В Соединенном Королевстве нет оппозиции в европейском смысле слова. Есть – оппозиция Его Величества. В главных вопросах те, кто правит Британией, едины, партии и фракции – лишь разные колонны одной армии. Поэтому в данном случае то, что предлагает мистер Черчилль, есть мнение всей страны. Впрочем, можете проверить. В течение двух месяцев вопрос легального пребывания ваших земляков на территории Соединенного Королевства и его доминионов будет решен. Надеюсь, вас это убедит.

– Леди Палладия! Мой коллега интересуется: представляют ли те, кто вас сюда направил, с кем имеют дело?

– Переведите, пожалуйста, мистеру Девятому, что в целом представляем. Но до последнего времени недооценивали ваши возможности и вашу решительность.

– Вы имеете в виду атаку на цеппелины? Да, мы пошли на этот шаг. Рейх должен понять, что заключение военного соглашения с правительством Клеменции не пройдет безнаказанным.

– Гитлера вы едва ли напугаете. Союз с Соединенным Королевством в этом смысле куда более эффективен.

2

За тяжелой железной дверью обнаружилось небольшое квадратное помещение и еще три двери такие же основательные и массивные. Каменные стены в старой побелке, вытертые за долгие годы плиты пола, маленькая лампочка под потолком и недвижный, плотный на ощупь запах Прошлого…

Дезертир Запал, командир второго взвода, бегло осмотревшись, закрыл входную дверь, запер большим стальным ключом, одним из многих на связке, и только тогда удовлетворенно кивнул:

– Теперь можно. Разрешение у меня есть, но лучше не рисковать попусту. Мы, камрад, ненадолго. Вечером тебе к ротному, он с каждым новичком отдельно беседует. Постарайся с ним поладить, а то загоняет строевой.

Позвенел ключами, кивнул на дверь, что справа.

– Догадался, что там?

Лонжа с ответом промедлил, перебирал варианты. Они в подвале под мастерскими, соседний с казармой корпус. За дверью вполне может быть свален старый ненужный хлам, или…

– Гефрайтер Рихтер! Смир-р-но! Даю вводную: мы с вами находимся в крепости Горгау. А что в крепости обязано непременно быть? А-а-атвечать!

Руки по швам, ноги на ширине плеч.

– Осмелюсь доложить, господин фельдфебель! В крепости непременно обязано быть финансирование!

Дезертир Запал негромко хохотнул:

– Кто бы спорил! А еще? Башни, стены, редуты, равелины, страшные легенды, привидения в черных плащах…

– И… И подземный ход! – осенило Лонжу. – Со скелетами в железных цепях!

– Точно!

Фельдфебель вновь кивнул на правую дверь.

– Скелетов не обещаю, но ведет этот ход прямиком в Мертвецкий равелин. Ходов и всяких лазов тут полно, прямо как в муравейнике. Некоторые далеко за крепость уводят…

Вздохнул и добавил невесело.

– Только нам их никто не покажет. Плана всех подземных ходов и у господина коменданта нет. Может, в Берлине, в военном министерстве, и то сомневаюсь… Ну, пошли!

Громкий скрип стальных петель, сырой холодный воздух, влажная земля под сапогами…

Тьма!

– Держи фонарь, командир. Я – первый, ты за мной. В Мертвецкий равелин, шаго-о-ом!..

* * *

В первый раз крепость Горгау погибла в 1520 году под пушками Короны Польской. Пали стены и башни, лишь одна, случайно уцелев, осталась стоять горьким напоминанием о давней войне. Через полвека крепость восстановили, но уже не с башнями, а с бастионами, согласно последнему слову фортификационной науки. Но и это не помогло. Во время Семилетней войны австрийцы под командованием генерала Хадека ворвались в Горгау на плечах бегущей прусской пехоты. Капитулировали все, лишь сотня солдат и несколько храбрых офицеров, запершись в одном из равелинов, сражались еще три дня, пока артиллерия и пороховые мины не сказали последнее слово.

На обломках выстроили новый равелин, но мертвецы не успокоились. В лунные ночи часовые на стенах видели их безмолвный строй. Порванные в клочья мундиры, проржавевшие кремневые ружья, истлевшие шарфы офицеров, желтая кость, черные глазницы.

Смотр мертвецов…

Эту легенду Лонжа услыхал в первый же вечер от своих новых соседей. По обычаю новичков полагалось стращать. Гефрайтер Рихтер, дабы не обижать сослуживцев, очень испугался, а те сделали вид, что поверили.

Сейчас равелин пустовал, как и все прочие. Крепость занимал всего один батальон, людей не хватало, и часовые на стенах исчезли. Смотреть на мертвецов стало некому.

Славные традиции гибли.

* * *

Он думал, что идти придется невесть сколько, но ход кончился очень быстро – три каменные лестницы и короткие наклонные коридоры между ними. Люди тут явно бывали. Несколько раз фонарь высвечивал пустые бутылки, причем пара явно попала сюда совсем недавно.

– Там наш унтер-офицерский клуб, – пояснил фельдфебель, когда одолели третью лестницу. – Собираемся в свободное время, треплемся, выпиваем иногда. Начальство знает, но смотрит сквозь пальцы, только чтобы в казарму вовремя возвращались. У них, кстати, есть свой клуб, офицерский. Тоже у равелина, только у другого.

Фонарь скользнул по старому железу. Еще одна дверь. Дезертир Запал снял с пояса ключи.

– Я тебя представлю, командир, а дальше ты сам. Но учти, хоть мы с «красными» не деремся, но соглашаемся редко. Вообрази, что ты снова в Губертсгофе.

Лонжа кивнул, соглашаясь. Вообразить легко. Вместо зеленой формы – серая роба, синий винкель на груди, полутьма барака, слева «красные», «черные» справа.

Каждый умирает в одиночку.

И танго, предсмертное, последнее.

Скрип стальных петель, свежий вечерний воздух, низкие осенние тучи над головой…

Он переступил порог.

* * *

Между крепостной стеной и равелином – узкий простенок. Желтая, влажная после дождей старая трава, камни и несколько деревянных ящиков в облупившейся зеленой краске. Еще один, побольше, в самой середине, вместо стола. Поверх него мокрая разорванная газета. Пепельницы – старые консервные банки. Горький папиросный дым.

Четверо в зеленой повседневной форме.

– В крепости размещен саперный батальон, – доложил первый. – По штату – семнадцать офицеров, один военный чиновник, 60 унтер-офицеров, 442 сапера. На самом деле несколько меньше. Вторая рота – по сути штрафная, в нее переводят тех, у кого есть дисциплинарные нарушения и политических из «кацетов». Таких сейчас более тридцати, всем им запрещены переписка и увольнения. Связь с волей есть, но крайне ненадежная. Общее настроение – подавленное, почти все политические участвовали в боях на территории Румынии и Вайсрутении, рассчитывали на свободу. Ходят упорные слухи, что политических отсюда живыми не выпустят. Тем не менее, практически все подчиняются партийной дисциплине, созданы и действуют ячейки компартии, Черного фронта и социал-демократической партии.

– Сейчас происходит передача Горгау из военного ведомства в подчинение СС, – добавил второй. – Из крепости вывезено все важное имущество и техника, однако передача откладывается из-за большого склада боеприпасов в подвалах. Военные не считают возможным разгрузить их имеющимися силами. Передан пока только Новый форт, где уже организован концлагерь с самым строгим режимом. Связь с ним пока установить не удалось.

– Партийные ячейки действуют разрозненно, не доверяя друг другу, – сообщил третий. – Удалось достичь соглашения только по двум пунктам. Первое – сотрудничество с Германским сопротивлением и второе – подготовка вооруженного восстания в крепости в качестве крайней меры самозащиты.

– Что предлагает товарищ Вальтер Эйгер? – спросил четвертый. – Мы очень рассчитываем на его помощь. Германское сопротивление – наша последняя надежда.

Тяжелые серые тучи над головой, слезинки воды на камне, негромкие сдержанные голоса. Но вот они стихли, четверо смотрят на одного. Надо отвечать.

Последняя надежда…

* * *

От командира роты Лонжа вернулся уже перед самым отбоем. Дезертир Запал поджидал его у входа в казарму. Взяв за руку, в сторону отвел, дохнул нетерпеливо.

– Ну что? Эрльбрух, говорят, сегодня особенно в духе.

– Осмелюсь доложить, трезв, как свинья, – согласился Лонжа. – Хотя по виду и не сказать, даже запаха нет. Умеет! Поставил по стойке «смирно» и доложил: главное для сапера – маршировка и ружейные приемы, потому что после них мыслей лишних не остается. Потом спросил, не повар ли я. Пришлось разочаровать.

Задумался, поглядел вокруг.

– Слушай, а где тут у нас танк?

Фельдфебель недоуменно моргнул.

– Т-танк?! Погоди, погоди, что-то такое у нас в гараже и вправду стоит. Точно! Мне господин обер-фельдфебель, который Столб, рассказывал!

– Значит, здесь есть танк…

Пушечный «Mark II», в просторечии «гермафродит»^[12], был захвачен германской штурмовой группой в апреле 1918 года под Аррасом во Франции. Трофей, изрядно поврежденный, отправили в тыл, дабы починить и поставить в строй. Управились, однако, только к концу лета, и на фронт «Марк» попасть не успел. А потом грянуло Перемирие, по условиям которого «гермафродита» полагалось непременно вернуть.

Горе побежденным!

Не вернули, жалко стало трофея. И пригодиться еще мог – неспокойно было в проигравшей войну стране. Танк оформили, как разобранный на металлолом и спрятали в Горгау, подальше от глаз союзнической комиссии. Там он и стоял, постепенно ржавея. Вспомнили о нем только после того, как Рейхсвер превратился в Вермахт. Три года назад кто-то в Берлине распорядился танк оживить, привести в порядок и торжественно водрузить на пьедестал. Попытались, прислали ремонтников, но так и не довели до ума.

– Безнадежно, – резюмировал бывший шарфюрер. – Не тебя первого посылают. Там двигатель сдох.

Август Виттельсбах, несостоявшийся командир танкового взвода, поглядел камраду в глаза.

– А если все же попытаться?

В свое время отказался, спешил в Испанию, а потом жалел. Танки ему нравились. Словно живые – рычат, сердятся, упираются, но потом, если уговорить, делают свое дело.

Камрад Лонжа, представитель Германского сопротивления, улыбнулся, оправил зеленый мундир.

– Осмелюсь напомнить, господин фельдфебель! При вооруженном восстании требуются внезапность и хотя бы временное преимущество в решающей точке. Навалиться и задавить! Людей у нас немного, неполный взвод, зато у нас будет…

– …Танк?

– Так точно, камрад! Танк!..

3

Зажигалку он украл у господина Кампо, легко и непринужденно, легким касанием. Щипачем-профессионалом Локи никогда не был, но самые простые навыки усвоил сразу. Не в том хитрость, чтобы в карман заглянуть, главное, чтобы клиент не заметил. А для этого клиента следует отвлечь, и лучше всего разговором о нем самом, единственном и неповторимом.

Сперва, как дурачина с утра к нему заглянул, разговор начался скучный, опять про подполье да про шпионов. Правда, когда речь о Париже зашла, стало интересно. Шпионы и шпионки из тех, что посерьезней – они в отелях проживают, причем в самых лучших, потому как для дела полезно. Один адресок Хорст на всякий случай выучил. «Гранд Отель», что на Рю Скриб, госпожа Ильза Веспер. Из намеков понял, что богата, в бриллиантах ходит, к тому же соотечественница, к такой и подкатиться можно. Арман-дурачина явно пытался – пока рассказывал, мечтательность с физиономии не сходила. Размяк парень!

Локи это почуял и усугубил. В прошлый раз Кампо цирк помянул, что, мол, на арену выходил, и не один, а с другом Августом. Хорст о том напомнил и не ошибся. Дурачина вначале смутился, а потом принялся рассказывать взахлеб, так что и подталкивать не нужно.

Созрел!

Болтовню Локи слушать перестал – за лицом клиента следил. Момент улучил, зашел справа – водицы из графина налить, наклонился слегка…

Не повезло, только и было в кармане, что зажигалка. Но Хорст брезговать не стал, прихватил. Зачем, после подумает. Теперь же самое время клиента с глаз сплавить. Надоел, болтун! Как именно, уже знал. Не на приятное следует намекнуть, а на то, что совсем наоборот.

Наотмашь!

Намекнул да так, что Арман-дурачина пятнами пошел. Теперь долго о зажигалке не вспомнит!

* * *

– …Это не твое дело, слышишь! Ты – кукла, подсадка, чучело, манекен с граммофоном. Какого дьявола!.. Ладно, вдруг тебя и в самом деле кто-нибудь спросит. Отвечу… Ты понимаешь, куманёк, что такое большие деньги? Очень большие, тебе столько за жизнь не наворовать. Так вот, серьезные люди в США, у которых эти деньги есть, решили вложить их в Баварию. После поражения Рейха Германию поделят на части, и Бавария станет независимой. Понимаешь? Но этим людям нужна независимая страна – и зависимый от них король. Август не годится, не тот характер, но у него есть младший брат, этот за корону согласен даже ислам в Баварии ввести. Август сделал главное – короновался, возобновил преемственность династии. И стал больше не нужен. А знаешь, кто все это придумал, куманёк? Одна очень красивая девушка, моя бывшая невеста, кстати. Повезло, вовремя распрощался… Сам бы я тоже кое-что получил, если бы не схватили, возглавил бы Баварский национальный комитет в изгнании, только для этого следовало одного парня ликвидировать. А я не убийца, нервы тонкие… Я тебе о нем уже рассказывал. Зигфрид, граф Шейерна, троюродный брат Августа. Теперь он наверняка все и возглавит, этот негодяй тоже Виттельсбах… Ну что, запомнил, куманёк? Перед тем, как в Августа выстрелить, я еще подумать успел: «Лучше так, лучше сразу». В одном ошибся, следующую пулю надо было в себя, в висок. Но это я сейчас понимаю, поумнел я, дурачина, только поздно уже…

* * *

Когда дверь за господином Кампо закрылась, Локи вытряс из ушей чужие ненужные слова. Прав унтерштурмфюрер Глист! Был Арман Кампо человеком, а теперь один шлак остался. Ну и пусть себя поедом ест до белых костей!

…Зажигалка в кармане – в его кармане. Даже рассмотреть не решился, вдруг в дверь заглянут? Пока же время есть, делом занялся – обошел комнату, всю изучил, уголка не пропуская, а потом присел на кровать и принялся набрасывать план квартиры, в мыслях, понятно. Когда конвоировали, многое не запомнил, но кое-что в голове осталось. Этажи отсчитал, даже коридор ногами промерил.

…Комната господина Виклиха напротив, дверь в дверь. Правее коридор и еще одна дверь, тоже направо. Там охранник в штатском, который его выводит по нужде. Дальше туалет и ванна, за ними входная дверь. Маленькая квартирка, много народу не поселишь. Кампо-дурачину сюда привозят, и у господина Виклиха гости случаются, но к ночи все уходят. Немало сквозь дверь услыхать можно, если времени не пожалеть.

А когда ночь пришла, Локи в последний раз все взвесил. С одной стороны, от добра добра не ищут. Не бьют, кормят, от суда и тюрьмы избавлен, жив – и еще жив будет, если себя умно поведет. А на другой стороне что? А на другой – Смерть, куда ни оглянись. Если уж короля, помазанника Божия, не пожалели, то какой у него шанс? Посмеялся бы, да не смешно.

И еще одного короля вспомнил – Людвига из фильма. Как его убивали, там не показано, только намекнули ясно. Тучи над озером, мокрый плащ на песке, свечи в часовне… А ведь в те годы Гитлер еще не родился!

А как бы на его, Хорста Локенштейна, месте нынешний король поступил? Август Первый?

Локи вынул зажигалку, высек желтый трепещущий огонек.

Так бы и поступил!

* * *

Штора загорелась с третьей попытки. Локи даже пальцы обжег, но результат того стоил. Нижний край сразу почернел, пламя, набирая силу, начало неспешно подниматься выше…

Хорст щелкнул зажигалкой и негромко рассмеялся. Теперь простыня. Впрочем, ее и от портьеры подпалить можно, а зажигалку, не выключая, на пол, где коврик!

Все? Нет, не все! Он взвесил графин в руке и, что есть силы, врезал по оконному стеклу. Пусть тяги будет больше! Могут, конечно, услышать, но шум в таком деле не беда.

Полюбовался тем, что вышло. Хорошо горит, ярко, ветерок пламя в комнату задувает!..

Пора? Пора!

– Пожар! Горим! Пожа-а-ар!..

Прислушался, и когда за дверью что-то стукнуло, а в замке заскрипел ключ, добавил от души.

– Пожар! Помогите! Помоги-и-ите!..

И лег на пол ничком, к порогу поближе. А вдруг ногой зацепятся?

– Помогите! Помогите!..

Кто первым вбежал в комнату, он сразу не понял. Судя по шагам – охранник, а если по голосу – сам господин Виклих.

– Verdammte Scheisse! Schwanzlutscher! Убью мерзавца!..

А вот и второй…

– Унтерштурмфюрер! Вода! Вода в ванной… Ведро… Только бы обои не занялись. Beschissen! Я мигом…

Чья-то подошва больно отдавила ладонь, но Локи даже не пошевелился. Schwanzlutscher, говорите? А вот сейчас поглядим!

В ванной уже шумела вода, возле окна кто-то громко топал ногами, не иначе занавеску затаптывал. Локи мельком пожалел, что с ним нет ножа. Это у Армана-дурачины нервы тонкие, а он и оскоромиться может.

Сейчас? Сейчас!

Он взлетел над полом и, не оглядываясь, прыгнул в темный дверной проем. Направо! У входа в ванную он увидел силуэт с ведром…

– Verpiss dich!

…И, не раздумывая, двинул охранника ногой в пах.

Дверь!

Дверь – самое слабое место плана. Ее могли запереть на ключ изнутри, и тогда все напрасно. Открыл бы, но лишней пары минут ему никто не даст. Однако, подумав, рассудил: едва ли. От кого запираться? Он-то и так в комнате под замком. Значит, либо и в самом деле замок-«американец», либо…

Ладонь скользнула по двери. Сейфовый, с кнопкой внизу и… И задвижка.

Раз! Два! Три!

Уже на лестничной площадке он обернулся и от души врезал ногой по двери. Получи, fotze!

* * *

Ему везло еще долгих три минуты. Локи успел спуститься вниз, прыгая через ступени, крикнуть растерянному привратнику: «Звоните пожарным!», отворить дверь подъезда и даже сделать несколько шагов по тротуару. Стоявший слева черный автомобиль он заметил слишком поздно – как и две метнувшиеся к нему фигуры. От первого удара уклонился, второй сбил с ног…

* * *

Когда дверь камеры открылась, он заставил себя встать. Лежал на полу, поэтому пришлось цепляться ладонями за нары. Тела почти не чувствовал, но все-таки сумел удержаться на ногах.

– Локенштейн? На выход с вещами!

Трое в черной форме. Лица пустые, равнодушные, в глазах – оловянный блеск. Локи успел удивиться. Вещи? Какие у него вещи? Но потом вспомнил: так здесь принято. Если с вещами, значит – конец.

Его торопили, но идти было трудно, тогда двое взяли под руки и потащили. Коридор, запертые двери камер, лестница, площадка, еще лестница… Что за тюрьма, он так и не понял, но точно не Плетцензее. Потолки ниже, «черная» охрана, и решетки на окнах другие.

«Колумбия», что в Темпельгофе? Впрочем, какая разница!

…Снова площадка, запертый решеткой коридор, лестница, уже поуже.

Дверь…

Когда понял, что он в подвале, хватило сил не закричать от страха. Может, здесь тоже камера – особая, секретная, для таких, как он? Но Локи уже понимал, что привели его сюда не за этим.

И только когда ткнули коленями в бетон, он заплакал. О таком Локи слыхал. Сейчас приставят к затылку пистолет… Нет, не к затылку. Стреляют в углубление между затылком и шейным позвонком, сила выстрела отбрасывает тело вперед, чтобы черная палаческая форма не испачкалась кровью.

Секунды текли, стоявшие рядом молчали. Шея заледенела, затылок пульсировал болью. Он вдруг подумал, что на его месте король, из-за которого приходится умирать, вел бы себя как-то иначе. Сказал бы правильные слова – или даже песню спел про мысли, ставшими птицами…

– Теперь вы поняли, Локенштейн, что за все приходится платить?

Чужие слова прозвучали, словно «Лазарь, воскресе!» Лонжа встрепенулся, стряхивая смертную оторопь. Да-да, он все понял, он виноват, он будет послушным! Только не убивайте, не убивайте, не убивайте!..

– А я не жалею!

Прикусил язык – поздно. Сказано!

И снова секунды, долгие-долгие, каждая – словно целая жизнь. Наконец, другой голос негромко заметил:

– А вы знаете, господа, парень мне нравится. Поднимите его!

Ноги не чуяли пола, расползались, сгибались в коленях, но все же он сумел устоять. Чье-то лицо, немолодое, с моноклем в глазу, приблизилось, дохнуло дорогим табаком.

– Нам ведь нужен король, а не слизняк? Вот вам, господа, и король!

4

Она проснулась на рассвете, привстала, бросив взгляд на циферблат настенных часов. 4.25… Вытерла пот со лба, поправила подушку. Сон уже уходил, оставляя после себя мелкие, быстро тающие обломки. Коридор старого дома, двери, комнаты, в которые нельзя войти, люди, которых она помнила живыми. Сон повторялся вновь и вновь, не помогали ни снотворное, ни чай с тремя ложками меда. Привычно заныл затылок, и Пэл решила выпить первую таблетку не после обеда, а утром. Усиленная доза, пока еще выручает…

…Вставать еще рано, но о том, чтобы заснуть не было и речи. «Худышка! Мисс Худышка!..» Зачем вновь и вновь напоминать, она и так знает!

Нет, хватит! Надо срочно подумать о чем-то другом, отвлечься, сон – всего лишь сон, небывалая комбинация бывалых впечатлений, страх разума и поиск выхода. Она по-прежнему открывает двери, ищет, надеется…

Отвлечься… А на что? Выбор невелик: окно, акварели не стенах, циферблат, люстра… Люстра? А почему бы и не люстра? Та, что в комнате ей не нравилась, бронза с хрусталем, пошлый ампир. Но люстра может быть и плоской, словно тарелка, белое стекло и… И павлиньи перья? Да, павлиньи перья, зеленое с синим и желтым…

Джованни, ее единственный любовник, был славным парнем, хотя познакомился с приехавшей в Париж англичанкой из соображений сугубо меркантильных. Есть такая профессия – заезжих дам утешать. После диагноза и тяжелого разговора с мужем хотелось… Нет, ничего уже не хотелось. Последней каплей стал анонимный звонок. Мягкий вкрадчивый голос сообщил, как зовут любовницу мужа, и где они с Генри Сомерсетом встречаются. Если это и была интрига, то не слишком удачная. Ничего проверять Пэл не стала. Собрала чемоданы, купила билет до Парижа и… встретила Джованни.

Гостиничный номер с плоской белой люстрой приютил их на несколько дней. Но запомнились главным образом павлиньи перья. Джованни тяжело дышал, рычал, даже пытался кусаться – а она молча смотрела в потолок. Зато итальянец был весел, рассказывал забавные истории и даже пытался петь, изрядно фальшивя. Потом они пару раз сходили в кино, посмотрели «Атаку легкой бригады» с Эрролом Флинном и Оливией де Хэвилленд, а потом съездили в Версаль. Под конец парень явно что-то понял и, кажется, обиделся. На прощание она подарила ему золотую сигаретницу с изображением павлиньего пера.

Больше, пожалуй, люстра ни о чем не расскажет…

Или нет?

А если такую люстру повесить над Европой – стальную, огромную, защищенную пулеметами и скорострельными пушками? Летающий авианосец – и сотня реактивных самолетов, острых стрел, оставляющих после себя дымный след? С земли не достать, «люстра» может парить на высоте до двенадцати километров, самые лучшие истребители в такой дали станут сонными осенними мухами. Объект «Polaris» – «Полярная звезда».

«Мы не пугаем вас, леди Палладия, лишь предупреждаем. „Полярная звезда“ будет достроена приблизительно через год. Может, за этот срок вы сможете найти какое-нибудь противодействие, но это будет сложно. Руководство Клеменции официально заявило, что объект необходим для принуждения к миру в случае весьма вероятного силового конфликта в Европе. Такой уж у нас язык! „Мир“ означает „война“, „свобода“ – тотальный контроль над телами и душами. Мы, Цех Подмастерьев, с этим не согласны, потому и оказались вне закона. Сейчас наши интересы совпадают. Если армия Клеменции высадится в Европе, возможности сопротивления режиму резко уменьшатся…»

Фотографии ей тоже показали. «Люстра» оказалась не круглой, а больше напоминала гладильную доску. Пока она далеко, на орбите. Строительство идет на объекте «Монсальват», тоже гладильной доске, но во много раз большей.

Когда мистер Грин отвез ее домой, Пэл хотела тут же телеграфировать дяде, но в последний момент передумала. «А поверят, еще хуже, начнется паника. Инопланетяне! Уже здесь!» Дядя Винни – тоже человек, и не просто человек, а целый вулкан. Если вулкан вдруг запаникует…

Рано! Сначала она все, все проверит…

На часах – 4.40. Прислуга еще спит, но кофе она сможет сварить сама. А ровно в 5 утра надо включить радиоприемник, «Свободная Германия» будет передавать утреннюю сводку новостей.

Клеменция – союзник Рейха. Дядя Винни ищет союзников на Венере. Цех Подмастерьев пока еще предпочитает остаться нейтральным.

Но это пока…

Пэл встала с кровати резко, рывком. Кофе! Новости! Свежая почта!

Она еще жива.

* * *

Каждой уважаемой семье положен свой позор, скелет в шкафу и паршивая овца. У отца овцой стал младший брат, картежник и гуляка, у мамы – сестра, тоже младшая. О беспутном дяде Джоне, сгинувшем где-то на юге Штатов, Пэл почти ничего не знала, зато тетя Адмиранда стала черной грозовой тучей, осенявшей детские годы. «Обязательно доешь манную кашу, Палладия, а то станешь такой, как твоя бедная тетя!» Призрак страшной тетушки не отпускал, даже имя пугало. Ад-ми-ран-да! Кто же так ребенка назовет?

В имени и заключалась вся беда – по крайней мере, по мнению старших родственников. «Достойная Восхищения» – вызов и даже соблазн. Кем девочка станет, когда вырастет?

Тетя Адмиранда выросла «флаппером». Слово звучало еще хуже, чем имя. Тетя Хлопушка! А если возьмет и взорвется прямо за обедом? Впрочем, к обеду ее никто не приглашал, не звал в гости, познакомиться же довелось только в школе, на каникулах, в замке у дедушки, когда Пэл уже исполнилось шестнадцать.

– Привет, мелкая! – обратилась к ней незнакомая худая женщина в розовом с блестками платье-«паллулле» и шляпке «клош». – Ты наверняка Палладия, тебя все годы от меня трогательно прятали… Ну, будем знакомы! Я – Мири.

Щелкнула миниатюрной сумочкой и заговорщицки подмигнула:

– «Кокс» будешь?

А еще через год «кокс» уложил тетю Мири в клинику, очень и очень надолго. Вновь увиделись только на свадьбе. Будущий муж, не осведомленный о тонкостях семейных отношений, включил будущую родственницу в число приглашенных.

Пэл отпустила такси, достала из сумочки телеграмму. «Настоятельно рекомендую…» Супруг, истинный дипломат, умел выбирать выражения. «Настоятельно рекомендую» – нахмуренные брови, резкие складки у губ…

Ре-ко-мен-ду-ю!

Нужный дом рядом, закопченная шестиэтажка конца прошлого века. Ньюхэм – не самый престижный район Лондона. Тетя Мири, растратившая все, что у нее когда-то было, снимает однокомнатную квартирку на третьем этаже.

«Настоятельно рекомендую взять с собой тетю». Замужней леди в зарубежной поездке обязательно положена компаньонка. Муж, конечно, имел в виду совсем другую тетю – свою родную сестрицу, надменную старую деву, от одного вида которой Пэл становилась не по себе…

Телеграмму спрятала. Туда! Подъезд, что слева, рядом с угольной кучей.

Только бы тетя Мири была трезвой!

* * *

– Ты меня пугаешь, мелкая! Надеюсь у тебя все в порядке? Но если тебе надо спрятаться, охотно составлю компанию. С детства мечтала устроить перестрелку с полицией!

Были «флапперы», буйные дети 20-х – да все вышли. Блейзеры цвета морской волны, сапоги-«веллингтоны», брюки-«оксфордские мешки», цветные банданы, «итонская» стрижка… Где оно все? Ушло, сгинуло навсегда. Скромное серое платье, туфли на низком каблуке, ни единого кольца на пальцах. И только на губах, вызовом и давней памятью – «лук Купидона», яркий след дорогой помады.

Если мельком взглянуть – молодящая старуха. А ведь тете едва-едва за сорок.

– В порядке. Прятаться, тетя, не будем, лучше убежим.

Пэл втянула воздух носом. Пахло кофе и свежей сдобой.

– Не намекай, – тетя Мири поморщилась. – Три дня без бутылки. Хотела сегодня душу отвести, но получила твою телеграмму.

Крепко взяла за руку, потянула за собой.

– Пошли! Все расскажешь!..

Все? Пэл прикинула, что будет если свести тетю Мири с мистером Восьмым. Наверняка, взрыв на высоте три мили.

Хлопушка!

* * *

– Я Уинстону не верю. Во всей Европе он – единственный, кто хочет войны – на пару с заокеанским мистером Рузвельтом. Гитлер всем плох, но воевать не будет, поостережется. А твоему дяде нужна его собственная Мировая. Вообразил себя богом Войны. Так ему при случае и передай!

Пэл не перебивала, слушала. То, что тетя Мири интересуется политикой, стало для нее в свое время сюрпризом. Не первым и, вероятно, не последним.

– Тетя! Потому-то мне и нужно съездить во Францию, а потом в Германию.

Непутевая родственница глубоко затянулась длинной ароматной сигаретой и внезапно подмигнула, как в их первую встречу.

– Джентльмен никогда не станет шпионом, но охотно выполнит личную просьбу министра иностранных дел. Он не крадет секреты, а добывает информацию… Но почему не послали твоего мужа?

Пэл замялась, но ответила честно.

– Потому что я состояла в «Британском союзе фашистов» сэра Мосли, а он – нет. Я выступала против отречения его величества Эдуарда VIII, а мой супруг предпочел отмолчаться. В Берлине меня выслушают, а ему только улыбнутся… А еще потому, что мне это очень интересно.

Тетя Мири наивно моргнула:

– Зачем такие сложности, мелкая? Заведи себе любовника – или любовницу. А лучше двоих сразу, они будут постоянно ссориться, и ты получишь маленькую, но самую настоящую Мировую войну… Кстати, какие сейчас правила насчет перевозки оружия? Можно купить во Франции, но я, знаешь, привыкла к доброму старому Веблей № 2.

Стряхнула пепел в пустую чашку, наклонилась ближе.

– А любовника мы еще с тобой заведем. Хочешь – одного на двоих?

5

– Герр обер-лейтенант! Гефрайтер Рихтер по вашему приказанию прибыл!

«Осмелюсь доложить!» – не для этого случая. Не поймут, а если поймут – не оценят.

Учебный класс, длинные столы, плакаты на стенах, стенды, витрины… Тут он еще не бывал. И не стремился, но – вызвали. Выдернули прямо из танка, даже осмотреться не дали. А танк успел понравиться. Почти как настоящий: большой, свежевыкрашенный, с гусеницами…

Только мотора нет. Не «сдох», а вообще.

– Новенький, значит?

Унтер в углу – просто унтер, учебный мастер. А вот офицер – это серьезно. Обер-лейтенант Кайпель по кличке Скальпель, заместитель ротного.

– Ну, поглядим, кого к нам прислали…

Скальпель? А похож! Худой, невысокого роста, впалые щеки и нос с горбинкой. К ротному относились как к стихийному бедствию, этого же откровенно не любили. Придирчив, въедлив и зол, три в одном.

Скальпель, словно желая подтвердить репутацию, подошел ближе, прищурился.

– Что за строевая стойка, гефрайтер? Выше подбородок, выше!.. Завтра лично выведу на плац! А пока…

Кивнул унтеру. Тот, не сказав ни слова, сдернул покрывало с крайнего стола.

– Вы теперь сапер, гефрайтер. Знаю, откуда вас прислали, но чудеса иногда случаются… Что вы видите?

Лонжа шагнул ближе. Бравый солдат Швейк на его месте непременно бы отрапортовал: «Осмелюсь доложить! Это, стало быть, железо». Но обер-лейтенант Скальпель – не подпоручик Дуб.

– Самая дальняя – Tellermine 29, легкая танковая мина, четыре килограмма разрывного заряда, тротил или мелинит. Три взрывателя ZDZ 29, один может быть использован, как элемент неизвлекаемости. Ближе – Sprengmine 35, выпрыгивающая осколочная мина кругового поражения, вес разрывного заряда – до 500 граммов, дальность – 15–20 метров…

– Достаточно, – Скальпель поджал губы, задумался на миг. – Какие извлекали лично?

Солгать? А зачем? Синий «винкель» ему в любом случае обеспечен.

– Итальянские, «TS». Номеров не помню, одна на гайку похожа вторая с усами.

Заместитель командира роты покосился на унтера. Тот молча указал на один из столов.

– Щупом работали?

– Так точно!

В разбитом бомбами Вильяверде, южном пригороде Мадрида, все время лили дожди, земля превратилась в холодную мокрую кашу, а с минами в их 1-м Немецком батальоне 11-й интернациональной бригады умели управляться только четверо и то теоретически. Командование задумало очередной контрудар, приходилось работать ночами. Проходы расчистили. Двоих из группы похоронили на ближайшем кладбище у развалин храма.

– В Вайсрутении с минами не сталкивались?

Лонжа пожал плечами.

– Наша рота – нет. Двигались быстро, русские не успевали ставить заграждения.

Обер-лейтенант согласно кивнул. Наверняка уже успел поговорить с «дезертирами».

– Дело в том, Рихтер, что всем новичкам полагается пройти через… Ну, скажем, крещение. Для тех, кто взрыватель от зажигалки не отличит – обычное минное поле, щуп в руки и вперед. То, что мины бутафорские, новичок начинает понимать где-то на середине. Но вы – иное дело…

Унтер, не дожидаясь команды, прошел к самому дальнему столу и снял покрывало – не полностью, только с краю.

– Взгляните, гефрайтер!

Что лежит на столе, он узнал сразу – снаряд от крупповской гаубицы образца 1913 года. Но с ответом не спешил. Подошел ближе, всмотрелся… Корпус проржавел, однако желтую полосу различить еще можно. В училище он видел такие лишь на рисунках в учебнике. Откуда только взяли?

И почему – ржавый?

– Химический снаряд 1917 или 1918 года. Судя по желтой полосе – иприт…

– Фосген, – негромко поправил Скальпель. – Корпус, понятно, пустой, но если начинка была на месте, рискнули бы вы взять его в руки?

Лонжа вновь поглядел, но уже очень внимательно. Сапер, как известно, ошибается два раза, первый – когда надевает погоны…

– Рискнул бы, герр обер-лейтенант, но только в противогазе. Этот снаряд не снаряженный, без взрывателя. Сам по себе не взорвется, однако в корпусе могут быть повреждения. Кроме того, возможна утечка через отверстие для крепления взрывателя.

И не удержался.

– Такие снаряды положено хранить только в ингибирующей смазке. Это – ржавая смерть!

Скальпель негромко рассмеялся.

– Что, проняло? Нет, это еще не смерть!

Покрывало сползло на пол. Рядом с первым снарядом – второй, почти такой же. Почти…

– А вот это – смерть!

Прошел быстрым шагом к центру комнаты, поманил к себе унтера.

– Захватите все документы и возьмите с собой еще двоих, из самых надежных. Гефрайтеру Рихтеру выдайте противогаз… Ну, что новенький, пора креститься! В нашей крепости есть одно очень глубокое подземелье…

Лонжа вспомнил рассказ камрада-фельдфебеля. Нижний уровень…

Смерть, вечная спутница, неслышно стала рядом.

«Я здесь, мой Никодим!..»

* * *

Страшное начиналось совсем не страшно, напротив, буднично, даже скучновато. Вначале он долго ждал возле учебного корпуса, стараясь думать о совершеннейших пустяках. Вспоминал училище, где первогодков тоже полагалось «крестить», но до этого еще следовало дотянуть. Согласно неписанной традиции с новичками первую неделю не разговаривали – на них орали по поводу и без всякого повода. К собственной койке приходилось идти, словно на плаху.

И в Горгау – традиции. Новые соседи сразу предупредили: форму «старой соли» он надевать пока права не имеет, даже если начальство прикажет. Взыщут – терпи. Когда можно будет, сообщат, только случится это не очень скоро.

Новенький! Ничего не попишешь.

Наконец, вокруг все зашевелились, появился знакомый унтер с большой папкой подмышкой, затем два незнакомых сапера, вероятно из первой роты. Пришел и Скальпель. Построил в колонну по двое и – марш!

Двинулась, как Лонжа и предполагал, к складам, массивным двухэтажным корпусам, построенным, судя по виду, даже раньше, чем казарма с орлом над дверями. Перед Семилетней войной в Горгау находился главный тыловой магазин прусской армии. Потом склады пополняли, старое имущество списывали, однако среди старожилов ходила легенда о заброшенном «старом уголке». Якобы в одном из подземелий чудом уцелел военный запас времен войн с Наполеоном: мушкеты, бочки с порохом и даже древние пушки. Самые знающие добавляли, что где-то там спрятана и воинская казна, исчезнувшая накануне капитуляции 1806 года. Ворвавшиеся в крепость солдаты Бонапарта нашли только сундуки с медью.

У складских ворот снова пришлось ждать. Обер-лейтенант куда-то исчез, и можно было без помех осмотреться. Со времен Наполеона многое изменилось, появились рельсы, прямо возле ворот стояла большая платформа, укрытая брезентом, рядом с ней погрузчик с подъемным краном. Два года назад, когда в Берлине было решено вывести из крепости гарнизон, остатки имущества принялись эвакуировать. Дело вначале пошло быстро, однако затем все застопорилось.

– Здесь это и случилось, – негромко сказал один из саперов. – Прямо у ворот, когда химию с платформы сгружали.

– Scheiße! – откликнулся второй!

Подумал и добавил скучным голосом:

– Эх, перекурить бы!

– Отставить! – сурово заметил унтер. – Ничего не случилось! Ни-че-го!

…Снаряды с фосгеном завезли в крепость летом 1918-го. Весеннее наступление на Западном фронте не удалось, и Верховное командование лихорадочно готовило новый удар на начало осени. Химических снарядов требовалось много, запас накапливался на тыловых складах. Вначале все шло штатно, снаряды с желтой полосой поступали, как и полагается, в смазке, отдельно от взрывателей. Однако весенний опыт показал, что сборка снарядов в полевых условиях сильно задерживает темп стрельбы. Новые партии стали приходить уже полностью снаряженными.

Наступление не состоялось, «черный день» германской армии перечеркнул все надежды. Снаряды с желтой полосой остались ждать своего часа.

Ничего не случилось… Два года назад здесь, у ворот склада погиб целый взвод. В тот день кто-то излишне смелый отдал приказ грузить снаряженные боеприпасы. Наказывать было некого, излишне смелый умер вместе с остальными.

– Готовы? – вынырнувший словно из-под земли Скальпель окинул внимательным взглядом подчиненных. – Противогазы проверили? В колонну по одному! Шаго-о-ом!..

* * *

Ничего страшного не было и дальше. Огромный проход, освещенный неярким электрическим светом, рельсы посередине, слева и справа запертые стальные двери. Вначале пол был ровный, но уже через сотню метров начал заметно понижаться. Проход уводил в самую толщу земли. Двери сменились воротами, рельсы раздваивались, от основного пути отходили небольшие ветки, а путь вел все дальше, пока не уперся в тупик. Но проход не кончался и здесь, раздваиваясь вместе с рельсами на два ответвления. Обер-лейтенант, шедший первым, уверенно свернул налево.

Снова спуск, уже не такой пологий. Электричество еще горело, но ламп стало заметно меньше. Тени в углах загустели, надвинулись со всех сторон, словно желая преградить путь. Люди молчали, лишь сапер, шагавший впереди, время от времени гулко вздыхал. Лонже на миг почудилось, что он снова в «кацете» только опустевшем, брошенном. Никого и только несколько чудом уцелевших бредут бесконечной дорогой из ниоткуда в никуда.

…Я там, где свет немотствует всегда и словно воет глубина морская, когда двух вихрей злобствует вражда. То адский ветер, отдыха не зная, мчит сонмы душ среди окрестной мглы и мучит их, крутя и истязая…

Почти не заметны шаги, даже вздохов уже не слышно. Последняя лампочка осталась далеко позади. Тьма нахлынула, объяла со всех сторон, поднялась до самой души…

– Стой!

В стену ударил луч фонаря, высветив ровный четко очерченный круг. Унтер протянул руку. Негромкий щелчок, и прямо над головами вспыхнула лампочка. Лонжа удивился было, но быстро сообразил. Для того и не включают, чтобы никто близко не подходил.

– Ста-а-ановись!

Строй – всего три человека, гефрайтер Рихтер, ростом невысок, на левом фланге. Обер-лейтенант Скальпель взял переданный ему унтером тощий журнал, развернул.

– Внимание! Сейчас все распишутся за правила техники безопасности. Они просты: ничего руками не трогать и ни при каких обстоятельствах не снимать противогаз. Со мной пойдет гефрайтер, остальным – ждать у входа. В случае появления посторонних – задержать, можно с применением силы. Вопросы?

Не дождавшись таковых, достал из планшета автоматическую ручку.

– Приступаем!

Потом была проверка противогазов, затем Лонже вручили электрический фонарь и велели светить под ноги. Еще один фонарь взял унтер. Скальпель еще раз оглядел подчиненных, нахмурился.

– Газы-ы-ы!..

Маска на лице – и мир распался на два маленьких круглых оконца. В гофрированный трубке, ведущей к фильтру, зашумел невидимый насос.

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!

Вначале открылась первая дверь, впуская людей в квадратный тамбур, где горела еще одна лампа, потом унтер запер первую дверь, подошел ко второй, начал возиться с ключами…

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!

Наконец, и эта дверь отворилась. Шедший первым Скальпель дернул рукой, указывая саперам место у входа. Те, не имея возможности ответить, молча кивнули.

Ш-ш-шух!

Лонжа шагнул ближе к обер-лейтенанту и включил фонарь. В огромном кирпичном подвале горел свет, но слишком слабый, видно всего на несколько шагов. Офицер вновь махнул рукой, указывая дорогу.

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!

Лонжа прошел несколько метров, глядя под ноги, на старый цементный пол, затем посмотрел прямо перед собой и увидел кусок старого брезента. Удивился, поднял фонарь повыше и высветил ряд деревянных ящиков в зеленой краске. Нижний ряд, все прочее под брезентом. Не утерпев, посветил в сторону – там оказался огромный стеллаж. Ящиков не было, снаряды лежали прямо на железе. За стеллажом угадывался еще один…

Снаряженные снаряды. «Компаус», если на здешнем сленге.

Ш-ш-шух!

Унтер легко ударил его по плечу, и Лонжа отвел фонарь. Скальпель тем временем, откинув брезент, протянул затянутую перчаткой руку к покрытому старой краской дереву, но касаться не стал. Унтер-офицер достал из папки какой-то листок, поднес к глазам, затем показал офицеру. Тот, кивнул, палец скользнул ниже…

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!

Лонжа подумал было, что на этом дело и кончится. Ошибся – все только-только начиналось.

* * *

Противогаз он снял в подземелье, но по-настоящему отдышаться смог только во дворе. Перед глазами все еще плавал серый сумрак, рассеченный электрическим огнем. Желтый свет – и желтый цвет полосок на старых ржавых снарядах. Сколько их там, внизу, он не решился даже сосчитать. Стеллажей более двадцати, и еще ящики, один штабель у входа, два в глубине…

– Гефрайтер, вы что, заснули?

Он наконец-то очнулся. Ясный день, сквозь тучи пробивается неяркое осеннее солнце, у складских ворот разгружают грузовик, незнакомый фельдфебель распекает попавшегося под руку сапера. Жизнь, как она есть.

Вот и герр обер-лейтенант. Один – когда остальные успели уйти, Лонжа даже не заметил.

– Слишком много суетились, Рихтер. Но для начала сойдет. В следующий раз позвать – или предпочтете поработать на кухне?

Лонжа заставил себя усмехнуться.

– Зовите!

…Перед отбоем соседи по казарме, о чем-то посовещавшись, приказали ему надеть форму цвета «старая соль».

6

Локи проснулся от боли, застонал и не без труда разодрал веки. В глаза ударил непривычно яркий свет. От удивления он даже привстал, и только тогда понял. Солнце! Пусть и невелико в камере окно, пусть и решетками забрано, а все равно светит.

Значит, жив!

Сполз с нар, не без труда добрел до «параши» по пути пытаясь понять, что ему на этот раз отбили. Ныло все, от макушки до пяток, но кости вроде бы целы и мысли, пусть и без всякой охоты, шевелятся под черепной крышкой.

Вернулся, сел на серое тюремное одеяло и вновь огляделся, на этот раз основательно. Камера та же, но что-то в ней не так. Стены на месте, и потолок, и обитая железом дверь с «глазком». А что неправильно? Неправильно – солнце. Если встало, если не поленилось в окно заглянуть, значит на дворе белый день. Спать в тюрьме полагается только ночью, утром же – побудка, проверка, завтрак, в конце концов.

К нему даже не зашли. Хорошо это или плохо?

Подумал еще, поскреб затылок (между затылком и шейным позвонком – бр-р-р!) и решил: хорошо! Если дали отлежаться, значит, не только жив, но и живым требуется. Надолго ли, иной вопрос.

И еще одно «не так». Камера маленькая, на четверых, нары в два этажа, а он – единственный квартирант. Воздуха больше, но и опаски тоже. А еще…

Встал, сделал шаг вперед, наклонился. А это чье добро? На соседних нарах – книжки, одна толстая, вторая же наоборот, не книга даже – брошюра. На толстой переплет кожаный и название тиснением золотым: «Юридические основы власти монарха».

Ага! Все-таки он им нужен!..

На малый миг Локи закрыл глаза и вновь увидел замковую стену, острый силуэт молнии, черный плащ на плечах того, кто улыбался буйству стихии.

«Вот вам, господа, и король!»

Книжки оказались совсем разными и не только по размеру. Первая еще в прошлом веке вышла, причем в Берлине. И автор указан – Рудольф Иеринг, профессор и доктор юриспруденции. Вторая же, тонкая, без автора и места издания, лишь год обозначен – 1937-й. На обложке герб с двумя львами и незнакомый флаг в два цвета, белый и голубой.

«Бавария и Европа».

Локи помотал головой, подгоняя ленивые мысли. Ерунда! Никакой Баварии сейчас нет, Арман-дурачина, все подробно растолковал. Поделили ее на области и конституцию отменили. Сам фюрер распорядился! А она, Бавария, выходит, есть?

Перелистал, дошел до предпоследней страницы и только тогда сообразил. Вот о ком книжка-то!

«Август, Первый сего имени, Король Баварский, Герцог Франконский и Швабский, Пфальцграф Рейнский, а также иных земель владетель и оберегатель…»

…Цирк любит, слушает джаз да ко всему еще и король!

Увлекся, принялся читать с первой страницы да так до последней и дошел, благо страниц всего два десятка. Как раз вовремя – железная дверь со скрипом отворилась.

– Локенштейн? На выход!..

Он почему-то совсем не испугался. Хотели бы убить – не стали бы книжки про королей подбрасывать.

* * *

– А на что вы рассчитывали, Локенштейн? Полиция за вами следила, вас бы и так арестовали…

Допросчика он узнал сразу, хоть тот теперь был без монокля. В штатском, очень серьезный, годами за пятьдесят, и благородство на лице готическими литерами прописано. Такому только при королевском дворе службу нести.

– …Взяли бы с поличным, прямо в номере. А дальше что?

На подобный вопрос у вора ответ один: «А не ваша это, господин хороший, забота!» Но тут случай особый, и Локи ответил честно:

– Ни на что не рассчитывал. Знал, что возьмут рано или поздно, судьба у меня такая. И не беда. В тюрьме ума бы набрался, знакомства нужные свел, может, и на дело бы новое вышел, чтобы настоящее было, серьезное!..

Даже улыбнулся, хоть и болели разбитые в кровь губы. Тюрьмой его не напугать, тюрьма для вора – дом родной.

Допросчик выслушал до конца, но тоже с улыбкой, очень даже ехидной.

– Серьезное? – дернул тонкими бровями. – Это на какую, извините, сумму? Миллион? Десять миллионов?

Локи задумался, не зная как ответить. Огрызнуться? Но этот ехидный его, считай, от верной пули спас – той, что между затылком и шейным позвонком.

– Миллион мне не осилить, но тысяч пятьдесят взял бы, если по-умному подойти. На пару лет бы хватило, а там и новое дельце бы подвернулось… И, простите, как мне к вам обращаться?

Тот, кто сидел за столом, словно не услышал. Задумался о чем-то о своем, даже голову в сторону отвернул. Подождал пару минут и только затем встрепенулся.

– Что? Как обращаться? Ну, скажем, «господин комиссар»…

Хорст не поверил. На полицейского комиссара этот человек ничем не походил. А какие еще бывают комиссары? Которые в России?

– …А по поводу вами сказанного, могу предложить вот что.

На стол легла чековая книжка. «Комиссар» достал ручку, снял колпачок.

– Давайте подсчитаем, Локенштейн. На суде вы получили бы никак не меньше трех лет и только потом смогли провернуть свое дело. Сейчас я выпишу чек на… Не будем мелочиться, на семьдесят тысяч марок…

Локи громко сглотнул.

– Это за четыре года вашей жизни.

Пальцы сами собой принялись загибаться. 1937, 1938…

– До конца 1941-го, – «Комиссар» еле заметно улыбнулся. – Но, может, и на бóльший срок. В общем, до самого конца войны.

Пальцы сковало льдом.

– А разве мы… Разве мы воюем?

Улыбка исчезла – словно тряпкой стерли. «Комиссар» наклонился вперед.

– Будем воевать, Локенштейн! Непременно будем! И это еще один аргумент. От мобилизации вы не укроетесь, брать станут всех, невзирая на справки, хуже, чем в 1918-м. Или окопы – или лагерь. А так вы будете на службе, неплохой и очень денежной.

Про будущую войну Локи и сам догадывался. Иначе, зачем столько оружия клепать? В селах, поговаривают, уже карточки на продовольствие вводят, скоро и в городах начнут. Если и в самом деле грянет, можно и в Вермахте устроиться, к кухне и складу поближе. Но это уж как повезет, а его везение, считай, кончилось.

Семьдесят тысяч? Да он и на половину согласен.

Ой!..

Проклятая спица вновь вонзилась в живот. Зачем половина? Эти штукари его бесплатно закопают – под ближайшим заборчиком. Так «быки» стукачей вербуют: сперва лупят смертным боем, потом денежкой перед носом трясут. А чем кончается? Хорошо, если просто на нож сядешь, без мучений.

«Комиссар» – умен дядька! – что-то почуял. Сунул руку в карман и – раз! Вот и знакомый монокль в глазу…

– Думаете, обманем? Не верь, не бойся, не проси, знаю! Я мог бы сказать, Локенштейн, что выбор у вас не слишком велик, но вам это и так известно. Лучше подумаем вместе…

Спица превратилась в раскаленную кочергу, но Хорст постарался не подать виду. Согласиться, может, и придется, но… Не сразу! И уважения больше, и что-то полезное услышать можно.

– Август Виттельсбах – опасный враг Рейха. Его коронация может сплотить наших врагов и вызвать неприятности с соседями. Виттельсбах арестован. И что теперь? Ликвидировать?

Локи невольно поежился. «Комиссар» смотрел прямо в глаза, и он понял, что придется отвечать. Может, просто кивнуть? Но этот, с моноклем, предлагает подумать…

Подумать? Короли – они, конечно, тоже люди и так же, как все, смертны. Король умер… А что дальше? В фильме про это было.

– Если его, Виттельсбаха, тихо пристрелить, для всех он живым останется. А если убить… Король умер – да здравствует король! Правильно? И нового короля снова ловить придется. А вдруг он, новый, похитрее, окажется?

«Комиссар» откинулся на спинку стула. Монокль блеснул нежданным огнем.

– Браво, Локенштейн! Коронация прошла по всем правилам, значит, включается закон о наследовании престола. У него есть младший брат и целый клан родственников. Поэтому король требуется нам живым и… послушным. И так будет продолжаться, пока Рейх не решит свои задачи в Европе, а это даже не четыре года, куда дольше. И все это время, Локенштейн, ваше! Никто вас и пальцем не тронет, вы заведете знакомства, вас будут знать в лицо. Солдат в окопе может умереть в любую секунду, а у вас есть гарантия на годы. Понимаете?

Локи пожал плечами. Понять-то нетрудно – после все равно прикончат! Но если не сразу, то и придумать что-то можно. Вдруг повезет?

Спица вновь кольнула, и Хорст Локенштейн, невесело улыбнулся. На это и ловят. Не сребреники предлагают – надежду!

– А насчет денег не беспокойтесь, вы даже сможете их тратить. Первая операция займет пару месяцев, а потом отпуск. Зима, горный курорт в Инсбруке, казино, юные лыжницы…^[13] Вы нам нужны в хорошей форме!

Боль в животе стала невыносимой, но Локи постарался не подать виду. Вот и проговорился, «комиссар»! Значит, нужен он, фальшивый король, на два только месяца. А потом, стало быть, курорт – между затылком и шейным позвонком.

Стрелки невидимых часов начали отсчет. Минус секунда… Минус еще одна… Еще…

«Господин комиссар» усмехнулся.

– Вижу, согласны! Начинаем прямо сейчас, не удивляйтесь, если к вам в камеру кто-то заглянет. То есть, уже не к вам, а к его величеству… Ну, что, можно подписывать чек?

Перо заскрипело по плотной бумаге, и Локи передернуло. Не чек, господин хороший – приговор.

Всего два месяца! Нет, уже меньше…

* * *

К нему зашли ночью, когда Локи только-только успел задремать. Открылась дверь, и в проеме обозначился темный громоздкий силуэт.

– Эй! Дело у меня. Только не шумите, тихо отвечайте.

Шепот больше походил на гул мотора, если снизить обороты. Хорст привстал, оперся локтем на нары.

– Если вы – господин Виттельсбах, то благоволите ответить на вопрос…

Мотор гудел вежливо, не слишком уверенно. Громоздкий имел свою опаску. Поди опознай его, короля! Первый экзамен…

Но разве монархи сдают экзамен? Вспомнилось недвижное лицо с выпученными глазами. Людвиг Баварский тоже в тюрьме сиживал, но… Посмели бы ему вопросы задавать!

Локи встал, расправил плечи.

– Если вы пришли к королю – вам ответит король!

Громоздкий силуэт дрогнул. Тишина стала плотной, осязаемой, но вот мотор вновь загудел, на этот раз уверенно, гулко:

– Прошу простить, ваше величество, это мы с непривычки. Имею, стало быть, к вам сообщение.

7

– У шпионов нет времени на личную жизнь, – задумчиво молвила тетя Мири, продолжая разбирать револьвер. – Поэтому им приходится заниматься личной жизнью непосредственно в рабочее время.

Улыбнулась и внезапно подмигнула.

– Ты только, мелкая, мне пить много не давай. Ох, устроим мы им в Париже фиесту!..

Пэл не стала спорить, хотя Париж – лишь первая остановка.

В стекла вагона лупили тугие струи дождя, серый вечерний сумрак неспешно сменялся ночью. Завтра – Париж. Записей она никаких не делала, адреса выучила наизусть с первого раза. Дядя Винни даже не поверил, а потом очень удивился.

– Кстати, мелкая! – тетя, отодвинув в сторону древний Веблей № 2, принялась оттирать испачканные в масле руки салфеткой. – Насколько я понимаю, упоминать британское правительство не следует. Мы действуем исключительно по поручению некоего джентльмена, который настолько занят игрой в поло, что не смог приехать сам.

Пэл кивнула. Все так и есть. Пора тетушке кое-что узнать.

– Этого джентльмена, тетя Мири, зовут Жозе Кинтанилья.

Именно этой фамилией военный министр Уинстон Черчилль в годы Великой войны подписывал директивы резидентуре в Лиссабоне, а ее сотрудники очень постарались, чтобы легенда о таинственном разведчике без лица разошлась по всему континенту. Читая донесения, дядя похохатывал и с довольным видом жевал сигару.

– Я снова вынул этого сеньора из шкафа, – молвил он на прощание. – Наши немецкие друзья, думаю, уловили намек.

И вот теперь связная неуловимого резидента спешила в Европу. Джентльмены играли в поло…

Лил дождь, колеса поезда громыхали на стыках, еще один день уходил в Вечность. Зачеркнутая клетка в календаре… Леди Палладия Сомерсет смотрела в окно, поэтому не могла видеть Смерть, присевшую рядом, на мягкий диван купе первого класса. И только, когда ее позвали, вздрогнула.

– Худышка! Мисс Худышка!..

Не испугалась. Еле заметно шевельнулись упрямые губы.

– Я успею.

Глава 4

Крепость и форт

1

Для истинного англичанина Париж – всего лишь пригород Большого Лондона, место, куда можно отлучиться на пару дней ради поднятия тонуса. В пригороде весело и комфортно, но, к сожалению, слишком много туземцев, многие из которых до сих пор не сподобились выучить язык истинных джентльменов. Они шумные, развязные, нескромные, пытаются наводить свои порядки, а какой-то потерявший рассудок Бонни даже посмел воевать с Британией. Неужели не понимают, что иностранцем быть просто неприлично?

В отелях не лучше, туда пускают кого попало, даже невоспитанных бесцеремонных янки. Туземцы (французы? да, кажется, французы) не догадываются, какая им выпадает честь, когда на землю пригорода ступает пята англичанина.

В Индии не в пример лучше, только вот климат не слишком здоровый.

Маленькая «мисс Худышка» впервые побывала в Париже, когда ей исполнился год. Потом родители брали ее с собой почти каждое лето, но внезапно разразилась война, и отец уехал во Францию уже один.

Последний раз Пэл навестила лондонский пригород уже после того, как диагноз стал ясен. Идея вполне в духе тетушки Мири – погулять, пока еще гуляется, от души, ни о чем не думая. Рассчитывала провести в Париже целое лето, но хватило ее только на неполный месяц. Не гулялось, даже Джованни ничем не смог помочь.

Вернулась и зареклась. Если снова в Париж, то лишь ради крайней надобности. Вот, значит, и настала она, крайняя.

Перед отъездом леди Палладия Сомерсет зашла к семейному адвокату и внимательно перечитала завещание. Все лишнее – письма, школьные тетради, детские рисунки, рождественские открытки, накопившиеся за много лет, сожгла в камине еще перед поездкой в Нью-Йорк. Больше ничто не связывало и не заботило. Муж позаботится о себе сам.

Ни с кем не прощалась, уехала по-английски. В завещании просила не перевозить ее тело в Британию. Солдат Его Величества положено хоронить там, где их встретила Смерть.

Ни страха, ни надежд не осталось. Зато была жизнь, чистые клеточки в календаре. Можно улыбнуться неяркому осеннему солнцу, побродить по людной улице, где тебя никто не узнает, а потом заглянуть в бар на втором этаже шумного «Гранд Отеля» и пригубить рюмку «Уникума», горького венгерского ликера, глиняную, в белом налете изморози.

* * *

– …Даже не знаю, госпожа Сомерсет, чем я могу быть полезен столь выдающемуся профессионалу. Жозе Кинтанилья был резидентом, когда я только начинал курьером в «Белой Даме». Кстати, о Кинтанилье мне впервые рассказал немецкий контрразведчик на допросе. Его коллеги очень гордились тем, что сумели доставить в Берлин паспорт настоящего Кинтанильи, владельца магазина в Лиссабоне. Кинтанилья его потерял – на радость британским разведчикам, которые пользовались им по очереди…

Пэл слушала внимательно, но поглядывала на своего нового знакомого с некоторой опаской. Немолод, неярок, лицом – почти японец, одет богато, но без всяких претензий. «Лекс! Просто Лекс!» Завсегдатай бара на втором этаже и любитель горького ликера.

«Не сболтни при нем лишнего! – сурово молвил дядя, тыча в нее сигарой. Подумал и махнул крепкой ладонью. – Бесполезно, он сразу все поймет!»

– Но если господин Кинтанилья счел возможным прислать ко мне личного связного, я, естественно, весь к услугам. К вашим услугам, госпожа Сомерсет! Но едва ли могу быть чем-то полезен. Сейчас я всего лишь консультант, мой удел – слухи, обрывки чужих разговоров, статьи в газетах…

На дворе ясный день, в баре почти все столики пустуют. «Просто Лекс» занял самый удобный, напротив входа. Видно каждого, кто проходит в двери, самого же любителя ликера скрывает густая тень.

– Итак, госпожа Сомерсет, рискну высказать предположение. Ваш приезд наверняка связан с началом новой операции. Чем могу помочь?

«Не дай себя втянуть в разговор, – наставлял дядя, – пусть говорит сам, а ты запоминай».

Пэл глубоко вздохнула. Дяде Винни легко давать советы.

– Всего два вопроса, Лекс. Будущая война – и будущее Гитлера.

Лекс, отхлебнув из глиняной рюмки, взглянул удивленно.

– Кинтанилья почитает меня за пророка? Шпионы не предугадывают грядущее, они его творят. Во всяком случае, некоторые. Менее всего хочется выступать в роли Кассандры…

Пэл представила, что перед нею тетрадь, справа – перьевая ручка, вместо рюмки – чернильница. Хорошо, что немецкий она учила в школе.

Реки, Кассандра!

* * *

– Это не два вопроса, госпожа Сомерсет, а один. Войны в Европе без Гитлера в ближайшие десять лет не будет. С ним – обязательно, причем самое позднее – в 1944–1945 годах. Это его сценарий. К тому времени Рейх станет сильнейшей державой континента, во Франции вырастет очередное пацифистское поколение, а Британия вступит в конфликт с Японией. И если все пойдет именно так, он, скорее всего, победит. Даже вмешательство Штатов не поможет.

– А что поможет, Лекс?

– Не дать ему эти годы, начать войну, скажем, в 1939-м, как планирует президент Рузвельт. Но Рузвельт далеко, в Европе же никто не хочет воевать. Гитлера станут терпеть и дальше. Все, даже Сталин… Если некто не поразит фюрера в Ахиллесову пяту.

– Я не шпионка, Лекс, я только учусь. Но эта пята – еврейский вопрос? Потому Гитлер и пытается договориться с сионистами, в том числе и о будущем государстве Израиль?

– Гитлер, прежде всего, хочет договориться с еврейской общиной США, чтобы там победили сторонники доктрины изоляционизма. Но есть пята вторая – Данциг. Фюрер твердо обещал сделать его немецким, однако Данциг – это Польша, а за Польшу вступятся… Госпожа Сомерсет! Неужели вы приехали сюда, чтобы внимать столь очевидным истинам? Чего на самом деле хочет Кинтанилья?

– Жозе Кинтанилья хочет сравнить одну очевидную истину с другой, своей собственной. А заодно узнать: как на эту истину повлияют действия государства, находящего не в Европе. И даже не за океаном.

– Я не эксперт по инопланетянам, но, думаю, в ближайшие годы – никак. Разве что Гитлера будут подталкивать и много ему обещать… Кстати, не пригласить ли сюда даму, что сидит за соседним столиком? У нее такой вид, будто она собирается вынуть из сумочки револьвер…

* * *

Тетю Мири пришлось взять с собой. Наотрез отказавшись ждать в номере, та заявила, что настоящие шпионы всегда ходят на задание парами, ради подстраховки. План тетя разработала сама, обосновавшись в баре за полчаса до назначенного срока. Обещала пить только сок и смотреть в сторону, для наблюдения же за объектом использовать исключительно зеркальце в косметичке.

И вот теперь приходится расхлебывать.

Тетя Мири играла роль до конца. Племянницу она даже не узнала, заговорив отчего-то по-итальянски. Чтобы не привлекать внимания, Пэл присела за ее столик, принялась объяснять, что происходит и даже не заметила, как рядом оказался Лекс.

Просто Лекс.

– Косметичкой пользоваться не стоит, – наставительно заметил он на хорошем английском. – Лучше смотреть прямо на объект, но как бы сквозь него. А если хотите открыть сумочку, надо отвернуться к стене.

Родственница взглянула хмуро.

– Non capisco quello che stai dicendo, signore!.. И кто бы говорил? У вас у самого, между прочим, вид настоящего патентованного шпиона.

Невиданное диво! Просто Лекс улыбнулся.

– А вы часто их встречали? Особенно патентованных?

Уже на улице тетя, раскурив очередную сигарету, подвела итог.

– А ничего мужчинка… Если тебе, мелкая, надо будет к нему связного направить, всегда к твоим услугам.

2

– …Отправляются в наряд по кухне. Гефрайтер Рихтер – на работы, согласно распоряжению господина коменданта. Остальные – занятия по расписанию…

Поздний октябрьский рассвет, мелкий холодный дождь, мокрый асфальт под подошвами армейских ботинок. Плац, утренний развод. Почти как в «кацете», только дубинками не лупят. Наряд на кухне – совсем не страшно.

– …Р-рота! Р-р-равняйсь! Смир-р-рно!..

Сегодня впервые надели шинели. Не потому что похолодало, а по распоряжению начальства. Шинель Лонжа подшить не успел, кончики пальцев еле выглядывали из рукавов, а полы мели плац. Ротный не заметил, на этот раз повезло.

– Командирам взводов проследить за ходом занятий. Вольно! Р-р-разойдись!..

Лонжа, подождав, пока строй распадется, начал организованно отступать к краснокирпичному корпусу комендатуры, от начальства подальше. Маневр, освоенный еще в училище.

– Эй, чучело! Стой-й!..

Не успел! Ротный не заметил, но от Столба не укрыться.

– Гефр-р-райтер-р-р!..

В голосе господина обер-фельдфебеля – горький упрек. Лонжа, честно попытался стать по стойке «смирно» насколько шинель позволяла. Сам виноват – запорол службу!

Столб возвышался высокой горой. Не объехать, не убежать.

– Чер-р-рез полчаса явитесь в пр-р-ристойном виде и доложитесь по всей фор-р-ме. Позор-р-р!..

Все? Кажется, все. Здесь, в Горгау, в отличие от полевого лагеря, где довелось познакомиться, господин фельдфебель, не слишком лютовал. Так, погромыхивал.

– Были внизу, Рихтер?

Не все… Кажется, не в шинели вовсе дело.

– Так точно, господин обер-фельдфебель.

Столб долго молчал. Дышал тяжело, с присвистом и смотрел странно. Наконец, быстро оглянувшись, проговорил негромко.

– Если что-то услышите про эвакуацию склада, сообщите мне. И не выслуживайтесь, вас же первого на погрузку направят. Ясно?

Лонжа представил, как берет в руки снаряд с желтой полосой… А ведь кому-то придется!

* * *

Внутри танка тихо и даже уютно. Ремонтники расстарались – не только привели в порядок, все, что еще можно отремонтировать, но и выкрасили стены в молочно-белый цвет. Даже не верилось, что это нутро боевой машины. Пушку и пулеметы давно сняли, в центре, где должен возвышаться двигатель, пусто. Исчез не только он, но и радиатор на «корме». Оттого и просторно, хоть столик ставь. Выкрашенная железная коробка…

Все, что уцелело от двигателя Лонжа отыскал, но бензиновый Foster-Daimler восстановить не представлялось возможным. Половины деталей нет, а остальные годятся лишь для музейной полки.

Тем не менее Лонжа не унывал. Ходовую часть и бортовую передачу он уже проверил, наметив, что там следует сделать, сегодня же на очереди червячный редуктор – тот, что сзади, впритык к исчезнувшему радиатору. «Mark II» не слишком отличался от своего старшего собрата, который довелось изучать в училище. Корпус-ромб, стальная катаная броня, широкие гусеницы, ненадежная система охлаждения. Трудно представить, что это все воевало.

…На лобовой броне – две четырехугольные заплаты, еще одна сзади, на корме. Танк прошило насквозь. Прощай, родимый экипаж!

Чтобы не пачкать «старую соль», Лонжа обзавелся у ремонтников черным комбинезоном. В зеркало поглядеться – чистый танкист, только шлема не хватает. К этому великолепию еще бы танк, настоящий, не этому антиквариату чета!

Пора было начинать. Комплект инструментов он тоже позаимствовал в гараже. Пачка сигарет – сутки проката. Хорошо, что у «дезертиров» имелась своя подпольная касса, выручили.

Ключ, еще один ключ, отвертка…

– Рихтер! Вы там?

Он понял, что поработать сегодня не придется. Из открытой двери правого спонсона блеснули знакомые окуляры.

– Вылезайте! – распорядился гауптман Карел Домучик.

Лонжа даже головы не повернул.

– Не хочу!

Бывший нарядчик тяжело вздохнул, снял фуражку и принялся протискиваться в танк.

* * *

– Над вами все смеются, Рихтер. Эту консервную банку чинили уже пять раз с одинаковым результатом. Скоро коменданту надоест, и он отправит вас в вечный наряд.

– Пусть смеются. Я – цирковой, мне привычно.

Кресло в танке имелось одно, водительское, в нем Домучик и устроился, но перед этим плотно прикрыл дверь спонсона. Стало тихо и глухо – как в танке.

– У меня к вам несколько вопросов, Рихтер.

– И у меня. Кто первый начнет?

Церемониться с Домучиком он не собирался. Одним миром мазаны.

Контрразведчик взглянул без всякой симпатии:

– Я хочу, чтобы вы подробно пересказали ваш разговор с Гиммлером. Он мне покоя не дает! Гиммлер сейчас сцепился с Герингом и руководством Вермахта. У него забирают концлагеря и хотят переподчинить отряды СС, сделав их обычными армейскими частями. Фюрер пока не вмешивается, ждет, чем все кончится. Именно теперь Гиммлер должен нанести удар, причем смертельный, сокрушительный. Он что-то задумал, какую-то, как вы сами сказали, мерзость. Важно каждое слово. Говорите!..

Лонжа, присел на голый железный пол к гаечному ключу поближе. Очкастый вроде клеща, не оторвешь. Но может рискнуть? Ему и самому разговор каждый день вспоминается.

– Только, господин Домучик, вы не удивляйтесь. Агроном или пошутил, или обознался. Он говорил со мной, как с Виттельсбахом.

Окуляры неярко блеснули.

– Знаю! Агроном он прескверный, а вот актер неплохой, разыграл целый спектакль. Вы, Рихтер, не профессионал, вам не оценить. Настоящий Виттельсбах сейчас в «Колумбии». Тоже там бывали? Вот его-то рейхсфюрер никому не покажет. Рассказывайте!..

На миг Лонжа растерялся. Если и спектакль, то он поверил… Но и Домучик, профессионал чистых кровей, поверил, пусть и в совсем другое!

Ладно… Танк никуда не убежит.

* * *

На этот раз шли долгой цепочкой, впереди взводный с фонарем, за ним еще шестеро. Лонжа – предпоследний. Подземный ход уже ничем не удивлял. Лестница, коридор, снова лестница, пустые бутылки у стены. Шедший впереди незнакомый парень уже примерился было врезать ногой по той, что ближе, но в последний момент передумал.

– Договаривались же! – бросил, обернувшись на миг. – Каждый за собой убирает. Намусорим – ключи отберут.

Лонжа понимал, что тайные собрания Мертвецкого равелина давно уже ни для кого не секрет. Просто традиция – от чужих глаз подальше. Глаз там действительно нет, но вполне могут быть уши. Конспирация детская, Домучик или иной кто наверняка завербовал кого-то из их семерки. «Откровенничай только с теми, кого хорошо знаешь и то прежде три раза подумай». В подполье чрезвычайное положение, а тут что ни вечер разговоры по душам.

Может, потому его, представителя Германского сопротивления, и направили в Горгау? Чтобы будущий улов выглядел весомей? Все караси, а он вроде щуки. У Гиммлера же теперь есть собственный Виттельсбах, чего и следовало ожидать. «…У меня найдутся мои ручные монархисты с претендентом на престол». Зачем сказал? Да затем, чтобы он, Лонжа, занервничал, принялся искать контакты, наговорил бы лишнего. Например, прямо сейчас, этим вечером, среди верных «камрадов».

Не верь, не бойся, не проси…

– Начинаем!

Заседали прямо под дождем, укрывшись захваченными с собой кусками брезента, по одному на троих. Сдвинули ящики, на тот, что в центре поставили фонарь.

Ораторов не представляли, первого Лонжа помнил еще с полевого лагеря. Дезертир Кассель, «красный», в компартии не последний человек, каким-то чудом вернулся из Вайсрутении. Был в другой роте, которая воевала южнее.

Здесь, в Горгау, и встретились. Пожали руки, но откровенничать никто не спешил.

– Товарищи! Наша фракция ознакомит вас с решением Центрального комитета КПГ. Информация достоверная, мы два раза перепроверили…

Нелегальная связь работала, пусть и с перебоями, но Лонжа не спешил рассылать письма. В надежность тайной почты верилось так же слабо, как и в здешнюю конспирацию.

– …Руководствуясь решениями Седьмого конгресса Коммунистического Интернационала о создании в капиталистических государствах Европы Народного фронта и учитывая текущую обстановку, Центральный комитет счел возможным включить своего представителя в создаваемый в эмиграции Национальный комитет Свободной Германии…

В ответ – негромкий, немного обиженный ропот сидевших на соседних ящиках «черных». Коммунисты успели первыми.

– …Центральный комитет исходил также из того, что свое согласие на участие в комитете уже дал ряд групп, представляющих самый широкий политический спектр эмиграции, в том числе деятели Национальной и Католической партий, а также социал-демократы…

Харальд Пейпер, он же Мельник, не терял времени даром. Теперь в будущий Национальный комитет захотят попасть все противники Гитлера. Сегодня – комитет, завтра правительство в изгнании. А потом настанет послезавтра…

«Вы, Рихтер, не профессионал». Домучик прав. Со стороны кажется, что все сделано верно, враги Бесноватого наконец-то смогут объединиться. Но ведь и Агроном это знает! Многие из сегодняшних эмигрантов не так давно получили свободу. Их не просто выпустили из «кацетов», но и позволили пересечь границу. А здесь, в Горгау, никто не мешает собираться возле Мертвецкого равелина.

«Будет вам мерзость», – пообещал Генрих Луйтпольд Гиммлер.

– Ничего не хочешь сказать, камрад?

Это уже ему, представителю Германского сопротивления. Лонжа покачал головой. Странно! Не так давно он спорил с «черными» и «красными», призывал к единству. Дом, расколовшийся надвое, не устоит. Казалось бы, вот оно, единство!

Люди молчали. С темного неба лил мелкий дождь. Старые крепостные стены надвинулись, грозя сомкнуться, среди камней уже слышался негромкий осторожный шорох…

Мертвецы с погибшего равелина собирались на смотр.

3

– Господа! Господа! Не знаете, куда нас везут? Господа…

Гул мотора заглушил негромкий шепот. Грузовик трясло, приходилось крепко держаться за лавку. Но здесь, в обтянутом брезентом кузове, все-таки не так плохо, по сравнению с тем, что пришлось пережить в поезде. В обычный плацкартный вагон загнали почти две сотни. Отправлять не спешили, час шел за часом, а люди все продолжали пребывать. Стояли в проходах, некоторые, потеряв силы в душной тесноте, пытались сесть на пол, но «черная» стража тут же пускала в ход дубинки. Локи даже не сразу сообразил, что поезд тронулся. На него навалился сосед, чуть не сбив с ног, двое упали, вызвав лютый гнев охранников. Потом вагон начало трясти. Об этом сообщила цепочка, которой Хорст был прикован к полке. Таких, как он, окольцованных, в вагоне оказалось не менее десятка. К наручникам полагался стальной жетон с номером. Не потеряешься, даже если очень захочешь.

Лишь через несколько минут стало ясно – едут. Окна оставались закрыты, но воздух слегка посвежел. Цепочка раскачивалась в такт колесам, «черная» охрана, устав от крика, взялась за карты, раз в несколько минут громким гудком давал о себе знать паровоз.

Время, потеряв силу, неспешно двигалось со скоростью вагона с железными решетками на окнах. Локи настроился на долгий путь, но вышло иначе. Часа через полтора их остановили, и охрана принялась выдергивать из людской толщи тех, кто в наручниках. Старший лично отмыкал браслеты, делая пометки в каком-то списке.

Высадили рядом с кирпичной башней старой водокачки. Здесь уже поджидал конвой, тоже «черный», с «мертвыми головами» вместо кокард. Снова список, короткая перекличка, и команда «Бегом!». Отдышался Локи только в кузове, когда грузовик начал набирать ход.

– Господа! Господа! Куда нас…

Шепот прервался стоном – «мертвоголовый» вместо ответа лениво взмахнул дубинкой.

Хорст Локенштейн не торопил судьбу. Едут себе и ладно, все равно ничего не изменишь. Сам же украдкой, чтобы охрана не приметила, поглядывал по сторонам. Если не убежать, значит можно уползти. Или притвориться мертвым.

Или даже умереть – а потом воскреснуть.

* * *

Первый раз он удивился, когда увидел над головой желтую осеннюю траву. Высокая кирпичная стена, два ряда окон, дальше железный парапет, а поверх всего неровная земля. Снизу заметен лишь краешек, и Локи даже усомнился, но когда их выстроили посреди двора, вновь поглядел вверх – и увидел похожую на обычный сельский луг крышу. Гигантское здание словно вырвали из земли и, перевернув, поставили обратно.

Двор оказался круглым, при двух воротах. В одни они только что въехали, вторые же намертво заложены кирпичом. А больше ничего, если не считать дверей, врезанных в кирпичные стены, и грузовика у ворот. Если все вместе сложить, получится огромный бублик с травяным боком.

…Бублик и они в дырке от бублика.

Были еще люди в полосатых робах, гора кирпичей, мешки цемента, но времени, чтобы осмотреться, не дали.

– Строиться! В шеренгу по одному! Быстро, быстро, быстро!..

Быстро не получилось, и охрана взялась за дубинки. Локи поспешил юркнуть в самую середину строя. Короля Людвига доставляли в крепость совсем иначе – в отдельной карете, с врачом и даже персональным зонтиком. Вот только недолго этот Людвиг прожил…

Снова перекличка и долгое, долгое ожидание. «Мертвоголовый» неспешно прохаживался вдоль строя, но Хорст все же улучил момент, чтобы взглянуть на соседей, ближних и дальних. Знакомых не нашел, все его заметно старше, большинство в штатском, двое в одинаковых серых робах с треугольниками на груди.

Наконец, из дверей, что напротив, появился еще один «черный» ростом повыше прочих. В левой руке стек, в правой – папироса. К нему подскочили сразу двое, принялись показывать бумаги, но тот лишь стеком махнул:

– После!

Стал перед строем, развел ноги пошире. Циркуль да и только.

– Внимание! Внимание!..

Подождал, послушал тишину, затянулся от души.

– Объясняю один раз! Вы прибыли на объект «Новый форт». Именовать его следует только так, слово «концлагерь» произносить запрещено. Позже до вас будут доведены правила внутреннего распорядка, нарушать которые запрещено. Во всех случаях вам надлежит слушаться сотрудников охраны и выполнять все их распоряжения. Всякое противодействие охране запрещено!..

Бросил папиросу, сапогом растоптал.

– Какие-то они вялые… А ну-ка расшевелите!

Двое «мертвоголовых», подбежав к строю, взмахнули дубинками. Били через одного, и Локи повезло. Сосед, получив удар по голове, едва сумел устоять.

Циркуль, подождав немного, поморщился.

– Все равно дохлые. Внимание! Слушай мою команду… Ложись!

Локи поспешил упасть животом на мокрый асфальт. Теми, кто оказался не столь проворен, занялась охрана. Хорст лежал, слушая, как кричат избиваемые, и понимал, что это лишь начало. Непокорным не выжить, давить будут досуха.

– Вста-а-ать! Р-равняйсь! Смир-р-но!.. Уже лучше. Ложись! Теперь отжимание по команде. Кто не сможет, немедленно отправляется в карцер. Начали! И-раз! И-два! И-три!..

Лишь через час, когда ноги уже не слушались, их погнали в канцелярию. Не всех, трое так и остались на плацу. Пришлось подниматься по широкой каменной лестнице, каждый шаг отзывался в мышцах, «черные» же, словно истинные бесы, лишь посмеивались и щедро потчевали дубинками. Хорсту вспомнились рассказы умудренных жизнью воров о старых тюрьмах, где охрана лютовала еще почище. Не все выдерживали – резали вены, вешались, пытались душить надзирателей, пусть редко, но бунтовали. Не сразу, но охрана умеряла прыть, – особенно там, где сопротивляться начинали сразу.

На втором этаже их втолкнули в коридор, тоже широкий, с высоким сводчатым потолком. Первым делом Локи увидел «полосатиков» – заключенных в неудобных суконных робах и деревянных башмаках. Традиция оставалась неизменной, полосы на тюремной одежде появились еще в позапрошлом веке. Впрочем, этим, в коридоре еще повезло, наверняка обслуга, писаря и курьеры. Еще есть кухня и больничка, там жизнь полегче…

Поразмышлять над жизнью не дали. Отогнали к одной из стен и «Сто-о-ой!» И тут же выдернули из строя сразу двоих – правофлангового и самого Локи. Взяли за ворот и вбросили в одну из дверей, поощрив ударом сапога. Перед глазами мелькнула красная ткань ковра…

Ай-й-й!

А потом возле самого носа появились чьи-то до блеска начищенные сапоги.

– Вставайте, Локенштейн, вставайте!..

Не хотелось, но пришлось.

Унтерштурмфюрер Глист собственной персоной.

* * *

– Сперва приведите себя в порядок, выглядите, словно «задница»^[14] после облавы. Умывальник в углу.

Локи покорно встал и поплелся, куда указано. Мелькнула и пропала мысль о том, что пора, наконец, становиться королем. Интересно, как? Выпучить глаза и скрестить грязные руки на груди?

От воды полегчало. Он с удовольствием вытерся твердым вафельным полотенцем, и, заметив поблизости стул, поспешил на него сесть. Авось, не сгонят!

– Я попросил коменданта, чтобы вас не слишком гоняли. Обычно новеньких держат во дворе до вечера. У здешней охраны мало развлечений…

Локи лишь кивнул в ответ. Спасибочки, господин хороший, уважил.

– Что-нибудь интересное заметили?

Над ним, кажется, издевались. Однако Хорст честно попытался вспомнить.

– Крепость здесь какая-то… Какая-то странная. И еще… Те, что со мной везли – им всем за сорок, я один молодой.

Господин Виклих подошел ближе, наклонился.

– Для начала недурно. Новый форт – это кирпич, земля и снова кирпич. И контингент необычный. Сейчас тут большая стройка, работают политические из лагерей. Но вы, Локенштейн, попадете в блок № 5. Там как раз те, кому за сорок, тоже политические, но не шантрапа, а рыба покрупнее. Бывшие министры, депутаты Рейхстага, партийные боссы. Сейчас многие «кацеты» закрывают, и эту публику свозят сюда, подальше от любопытных глаз. Они тихие, покорные, но хитрые, кто-то уже проложил дорожку на волю, переписку затеял. Мы пока не пресекаем, в том числе и ради вашего случая.

Локи оценил замысел. Министры и депутаты, конечно, хитрые, с умыслом, но в контрразведке не служили.

– По документам вы по-прежнему Локенштейн. Кто надо уже узнал, что нужную персону прячут под видом мелкого уголовника…

Сын Фарбаути и Лаувейи хотел было возмутиться. Почему – мелкого? Однако в последний миг прикусил язык.

– Вас будут время от времени отправлять на работы – сюда, в мой кабинет. Если что-то срочное, проситесь к врачу, охрана предупреждена. Кормят здесь не очень, поэтому будете получать дополнительный паек. Если узнаете важное, ничего не предпринимайте, не посоветовавшись со мной. Что-нибудь еще?

Локи без всякого удовольствия сообразил, что именно так наставляют тюремных стукачей.

– Все понятно? Тогда желаю удачи, Август Виттельсбах! И учтите, здесь не нужен капитан из Кёпиника^[15]. Осторожность, осторожность и осторожность!..

Хорст покорно кивнул. Легко сказать! Советы давать все мы любим!..

* * *

…Штатский костюм долой, машинка парикмахера срезает волосы под корень, кожа пахнет хлоркой после душа. Полосатая роба косо сидит на плечах, шапка, тоже в полоску, маловата, спадает то и дело, в деревянных башмаках с непривычки и шагу не ступишь.

0282 – номер на груди. Над ним красный треугольник.

– Па-а-ашел!

Вниз по лестнице, через двор мимо таких же полосатых, обходя груды кирпича. В дверь и снова по лестнице, но уже вверх…

– Лицом к стене!..

Кого-то провели мимо, кажется, в наручниках.

– Пошел!

Второй этаж, коридор, слева кирпичная стена, кладка новая, чуть ли не этого года. Деревянные двери… Первая, вторая…

– Стой!

За дверью – полутьма. Свет сочится откуда-то сверху. Нары в два этажа.

– Тебе сюда!

Нижнее место с левого краю. Тощий матрац, из дырок торчит солома…

Напоследок его толкнули в спину.

Локи присел на нары и чуть не заплакал. Вот и стал королем! С чего начать? Спеть про мысли, преград не ведающие? В горле песня застрянет, за решеткой иное поют. Блиц, учитель воровской, секретной песне обучил – на старом каторжном наречии. О чем именно, толком и не понять, зато душевная. Мирлацванциг, троммельбаух, унтервельт рибон рибет…

Вытер губы, по сторонам огляделся. Пусто, только в самой глубине кто-то на нарах пристроился. Не годится воровская, придется все же королевскую. Там тоже, если подумать, слова подходящие.

4

Как должен шпион одеваться? Ничего трудного: серый костюм, серый плащ, немодная шляпа с короткими полями обязательно на размер больше и темные очки, независимо от времени года. А как одеваться шпионке? Тетя Мири, подумав, рассудила, что таковой положено не одеваться, а совсем наоборот. Тем не менее…

Родственница быстро собралась и упорхнула в магазин. Вернулась неожиданно быстро, в сопровождении дюжего посыльного при нескольких коробках. Первым было примерено светло-серое платье-гарсонка. Покрутившись перед зеркалом, тетя водрузила на голову легкомысленную шляпку, сдвинула набок, затем накинула приталенное спортивное пальто и в целом осталась довольна.

– У твоего Лекса очень неплохо пошит пиджак, – подытожила она, – но и мы не хуже. Ты, мелкая, надень свой костюм от Адриана, который с накладными плечами. По крайней мере, не будешь похожа на вязальную спицу.

Пэл не мешала тете буйствовать. Встреча на Монмартре назначена на три часа пополудни, она уже заказала такси. Хотела взять авто на прокат, но в последний момент передумала. Правостороннее движение, как известно, выдумано именно в Париже дабы досадить англичанам. Не стоит рисковать.

– А какая у нас легенда? – вопросила тетя, уминая оставшийся от завтрака круассан. – Всякая поездка должна иметь простое и достоверное пояснение, чтобы даже контрразведка поверила. Так, по крайней мере, написано в книжке про Лоуренса Аравийского.

Пэл представились верблюды, неторопливо бредущие на водопой под приглядом прячущейся среди барханов контрразведки.

– Легенда? Ты, тетя Мири, насколько я помню, большой ценитель современной живописи?

– Я?!

* * *

По подъездной лестнице, старой, помнившей гораздо лучшие времена, тетя бесшумно прокралась первой, но у нужной двери дисциплинированно остановилась. Пэл, правда, не была до конца уверена, что дверь именно нужная. Улица совпадала, номер дома тоже, однако даже встретившийся во дворе пожилой джентльмен с трубкой не помог определиться с подъездом. «Помилуйте, но кто же их считает, мадам! Это же не рюмки, мадам!» Впрочем, двум дамам-иностранкам простительно и заблудиться.

Дин-дин-дин! – медным голоском отозвался колокольчик за дверью. Тетя Мири нахмурилась и прижалась к давно не крашенной стене.

Открыть мог мужчина. Открыть могла женщина. Говорить следовало по-немецки.

– Oui? Vous à qui?

Женщина… Годами под тридцать, худая, остроносая, неулыбчивые серые глаза, в правой руке – трость.

– Нам назначено, госпожа Фогель. Мы интересуемся картинами, особенно той, которая под номером 415.

Женщина взглянула удивленно.

– Не помню такую.

Леди Палладия кивнула родственнице. Настал ее звездный час. Все утро упрашивала, а потом полчаса тренировалась у зеркала.

Тетя Мири сделала шаг вперед, словно на строевом смотре.

– Белый… бумажный… веер!

Тоже по-немецки, с акцентом и почему-то громким шепотом.

Госпожа Фогель улыбнулась, сразу став значительно моложе.

– Об этом лучше спросить у мужа. Заходите! Только…

Повернувшись к тете, сделала строгое лицо.

– «Хвоста» за вами нет?

– Nein! – с достоинством отрапортовала мисс Адмиранда и громко щелкнула замком сумочки.

* * *

Картины стояли прямо у стены долгим разноцветным рядом. Испросив разрешение, тетя принялась их внимательно изучать, для чего из сумочки были извлечены большие очки в черепаховой оправе.

– Ваша родственница – коллекционерка? – улыбнулся мистер Йоррит Марк Альдервейрельд (он же просто Марек), ставя на стол кофейные чашки. – Если что, могу подсказать ей пару адресов.

Пэл покачала головой.

– Не вздумайте, Марек! Современную живопись тетя ненавидит, ее любовь – прерафаэлиты. А сейчас она честно пытается нам с вами не мешать.

Тетя, явно услыхав, демонстративно закрыла уши ладонями.

– Ну, кофе ей полагается в любом случае, – рассудил Марек.

Имя и фамилию симпатичного парня Пэл заучивала целый вечер. С тем большим удовольствием она согласилась отбросить всех «мистеров» и «мисс», как только госпожа Фогель (просто Анна) на это намекнула.

– Кофе выпьем, – не стала спорить хозяйка. – Но потом я, наверно, пойду к себе. Не будем путать личную жизнь с агентурной работой.

К себе – в маленькую комнатку за фанерной перегородкой. В местной географии Пэл уже разобралась. Классическая мансарда, словно из оперы «Богема». Так и кажется, что Марек сейчас выйдет из-за стола, оправит пиджак и затянет тенором:

А еще самым краешком промелькнула зависть. Старый Монмартр, мансарда, любимый человек рядом, пожелтевший платан за окном. Этим людям хочется жить…

– Путать не будем, Анна. Но кое-что Жозе Кинтанилья велел передать непосредственно вам. Это касается работы Национального комитета…

* * *

– Объясни ей, этой Фогель! Убедительно объясни! – дядина сигара описала в воздухе неровную петлю. – Скажи ей, Худышка, что сейчас толку от ее Национального комитета никакого. Чем занимаются эти болтуны? Где борьба с нацистами? Где подвиги, где герои, о которых можно кричать на всех углах? Где жертвы, которые можно оплакать, наконец?

Дядя Винни поймал кончик сигары губами, жадно вдохнул дым.

– То, что она пишет, просто смешно. Где Сопротивление? Драка на призывном пункте, ссора местных болельщиков с немцами, и еще анекдоты про Гитлера. Анекдоты – хорошо, но этого мало, мало! Пусть эта Фогель вообразит себя рекламным агентом, которому требуется продать залежалый товар. Пусть что-нибудь взорвет, кого-нибудь пристрелит, зарежет, да хоть отравит. Если надо, поможем, опыт у британских специальных сил есть. Но пусть работает, работает, работает!.. Ей мало денег? Дадим ей денег!..

* * *

Анна слушала молча, становясь бледнее с каждой минутой. Конечно, Пэл и не думала передавать дядины инвективы дословно, но и сказанного хватило.

– Национальный комитет должен стать известным не только среди горстки эмигрантов. Борьба с нацистами обязана приковать внимание всего мира. Только в этом случае комитет сможет представлять страну, когда встанет вопрос о восстановлении независимости.

Госпожа Фогель сжала губы, пальцы вцепились в край стола.

– Если господин Кинтанилья читает наши отчеты, то он должен знать… За последний месяц погибли четыре агента, каждого я готовила и отправляла сама. В стране продолжаются аресты, концлагерей уже не хватает, сейчас собираются строить еще один, возле Маутхаузена. Но… Я все поняла, будем работать с большим… эффектом. У вас все?

На какой-то миг Пэл стало стыдно – за себя, за дядю Винни и за Мать-Англию. Захотелось встать и уйти.

Нельзя…

– Не все, Анна. Впрочем, это относится и к вам, Марек… Господин Кинтанилья считает, что ваше пребывание во Франции становится опасным. Французы не хотят ссориться с Гитлером, поэтому не исключены аресты политически активных эмигрантов и даже депортация их в Рейх. Это касается всех – немцев, австрийцев, швейцарцев, чехов. Испанские республиканцы, как вы знаете, уже отправлены в концлагеря.

«Поэтому пусть перебираются, к нам в Британию! – пыхнул сигарой дядя Винни. – Мы разрешим им легально работать и дадим на бедность, чтобы не побирались на паперти. Уговори их, Худышка, в случае войны эта публика должна быть у меня под рукой, иначе начнет своевольничать не по чину!»

Оставалось пересказать все это человеческим языком.

* * *

Кофе горчил, каждый глоток давался с немалым трудом, Марек молчал, тетя Мири забилась в угол, делая вид, что читает журнал по искусству.

Анна ушла к себе, едва попрощавшись.

– Не обижайтесь на нее, Палладия, – наконец проговорил № 415, он же Белый Бумажный Веер, – Самый страшный гнев – гнев бессилия. Иногда у самого опускаются руки. Так и хочется сказать себе: Уймись! Неужели ты не видишь, что Гитлер уже победил?

Чашка в руке Пэл дрогнула, и она поспешила поставить ее на стол.

«Никогда! – раненым зверем взревел дядя Винни, тряся кулаками. – Никогда! Никогда!..»

– Гитлер никогда не победит, Марек, пока стоит Британия. Вас, антифашистов, предали все, даже Сталин. Британия не предаст. Не из высоких принципов, просто из выгоды. Предстоит война с Рейхом, и нам нужны союзники.

Марек кивнул, то ли убежденный, то ли просто ставя точку в разговоре.

«Приглядись к этому парню, – велел дядя, – внимательно приглядись! Я сделал его своим заместителем, но, дьявол их всех побери, до сих пор не доверяю до конца. Убеди меня, Худышка! А если нет, если даже у тебя не получится…»

– Марек! Господин Кинтанилья желает разобраться в одном очень важном вопросе. Германское сопротивление сейчас самая влиятельная сила антифашистского подполья. Ее фактический глава – Харальд Пейпер, ваш младший брат. Вы ему не верите, считаете провокатором – вопреки всему, что вашему брату удалось добиться…

№ 415 отвернулся, дернул плечом.

– Это не только ваше личное дело. Именно Германское сопротивление создает сейчас Национальный комитет Свободной Германии. Если окажется, что вы правы, не исключена страшная провокация. Будут скомпрометированы все – и предатели, и честные люди. По сути, это станет концом организованной борьбы. Господин Альдервейрельд! У вас есть доказательства, что ваш брат, штурмбанфюрер СС Пейпер – двойной агент?

5

На этот раз ад не казался адом. Человек привыкает ко всему, и подземелье Смерти стало тем, чем и было в реальности – большим скверно освещенным помещением, забитым ящиками под брезентом и массивными стеллажами, которые требовалось пересчитать и занести на план. На снаряды Лонжа старался не обращать внимания, лежат себе и ладно. Дышалось, конечно, трудно (ш-ш-шух! ш-ш-шух!..), но работа отвлекала. Ему, как новичку, доверили самое простое – светить фонарем туда, куда укажет герр обер-лейтенант – на ящики, на густо исписанный лист бумаги поверх планшета, снова на ящики, потом выше, в черный зев вентиляционного люка. Отдельно осмотрели снаряды. Один, без взрывателя, даже извлекли из деревянного нутра. Офицер хотел сделать это сам, но потом поглядел на Лонжу. Тот глубоко вздохнул (ш-ш-шух!) открыл крышку ящика. Ржавчина запачкала руки.

Снаряженные снаряды, что громоздились на стеллажах в дальнем углу, только осмотрели. Обер-лейтенант Скальпель достал деревянный метр и кивнул на пол. На этот раз пальцы покрыла серая влажная пыль.

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!..

Работали не одни. Кроме знакомого унтера к экспедиции присоединился молоденький очень серьезный лейтенант в компании с рослым громилой, за плечами которого громоздился зеленый ящик, прибор химической разведки. Пробы стали брать еще в туннеле, противогазы же надели не перед стальной дверью, а за полсотни метров.

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!..

Наручных часов не было, и Лонже показалось, что они пробыли под землей как минимум полдня. На самом деле меньше, всего около двух часов. Это он узнал позже, побывав под душем и отдав свою «старую соль» в стирку. Взамен был осчастливлен комбинезоном без погон, а потом и кружкой крепкого кофе. Собрались там же, в учебном классе. Лейтенант и громила отбыли вместе с прибором, Скальпель листал записи, сидя за столом в углу, а Лонжа и унтер устроились прямо у покрытых брезентом учебных макетов.

Молчали. Учебный мастер извлек из шкафа пакет с бутербродами, разложил перед собой, кивнув Лонже, но тот покачал головой. Кусок не лез в горло. Перед глазами все еще стоял желтый огонь фонаря и ржавый металл на покрытых старой пылью стеллажах. Сколько там снарядов? Тысяча? Больше?

– Гефрайтер!

Лонжа встал, но Скальпель нетерпеливо махнул рукой.

– Сидите, не на параде. Сколько вы заметили вентиляционных отверстий?

– Три.

– Я тоже.

Офицер встал, подошел ближе. Пришлось отставить кофе в сторону и подняться самому. Субординация!

– Унтер-офицер, ваши выводы?

Учебный мастер достал из кармана записную книжку, перелистал страницы.

– Стало быть, герр обер-лейтенант, содержание фосгена в туннеле увеличилось по сравнению с прошлым месяцем…

Лонжа это уже понял по кратким репликам, которыми успели переброситься офицеры. Двойная стальная дверь не была герметичной, находиться вблизи нее стало уже опасно.

– Снаряды, которые не снаряженные, вывести, конечно, можно…

– Нельзя! – резко перебил офицер. – Некуда! В Рейхе да и во всей Европе, нет заводов по утилизации. В море выбрасывать эту дрянь запрещено. Verflüchfer! Разве что в старую шахту спустить, но я бы не рискнул.

Унтер развел руками.

– Тогда лишь одно – залить все бетоном, включая вентиляционные отверстия, чтоб людей в крепости не травить. Может, лет через двадцать наука что-нибудь придумает.

Скальпель, взяв один из листов бумаги, щелкнул по нему ногтем.

– Вентиляционных отверстий четыре, но одно недоступно. Оно как раз там, где «компаусы», снаряженные снаряды. Их нужно перенести в другое место, но никто не разрешит, слишком велик риск.

Подошел к мокрому от недавнего дождя окну, отвернулся.

– А нас торопят. Крепость передается в ведение СС, склад мы обязаны эвакуировать. Но не это самое опасное.

Развернулся, бросил быстрый взгляд на плотно закрытую дверь.

– Не самое…

Поморщился.

– Только вам, больше никому. Есть сведения, что готовится диверсия. Да-да, именно у нас, на складе. Если хоть один проклятый снаряд рванет… Так что посматривайте, а то в следующий раз придется рапортовать непосредственно святому Петру.

Вновь отвернулся к окну.

– Himmelarschundwolkenbruch!

* * *

Между корпусами тихо, зато с плаца доносился гулкий звук сапог и бодрый глас десятков глоток.

Издалека строевая песня походила на обиженный рев медведя, запертого в тесную клетку. Лонжа, порадовавшись, что хоть эта доля его минула, решил организованно отступить в казарму. На плечах – форменная шинель, однако, зоркий офицерский глаз сразу же приметит поддетое под нее рубище. Это уже не наряд на кухню, а сразу в Sitzungssaal, причем с зубной щеткой.

Продумал маневр, наметил маршрут, укрытия по пути…

– Гефр-р-райтер-р-р!

Поздно! Столб вырос, словно из-под земли, заполняя собой мировое пространство. Надвинулся, засопел тяжело:

– И что на этот р-р-раз, гефрайтер Рихтер? Снова бр-р-родите чучело чучелом? Говор-р-рите, говор-р-рите, я вас внимательно слушаю.

Лонжа сложил два и два. Он из-под земли – и Столб тут как тут.

– Осмелюсь поинтересоваться, господин обер-фельдфебель! Почему это вы не на строевой подготовке?

Гора беззвучно дрогнула, затем послышался очень странный звук, нечто среднее между скрипом и рычанием. Столбы тоже смеются, пусть и редко.

– Покор-р-рнейше докладываю, наглец и р-р-разгильдяй Р-р-рихтер! Осуществляю общее р-р-руководство на пр-р-редусмотренном уставом р-р-расстоянии… И вообще, непр-р-равильно поют!

Наклонился, прогудел негромко:

Вздохнул гулко и продолжил громыхающим шепотом.

– Мы это еще в 1918-м пели, наслушался… Что там, Рихтер, под землей? Совсем плохо? Ротный вернулся от господина коменданта белый, как рыбье брюхо. И начальство сюда из Берлина катит, наверняка клизму со скипидаром привезет, по двадцать ведер каждому.

Лонжа задумался.

– Клизму? А подавайте-ка вы рапорт, господин обер-фельдфебель. Так, мол, и так, по состоянию здоровья… Может, еще успеете.

Столб поглядел странно.

– А вас, недоумков, на кого оставлю?

* * *

На фотографии двое – господин Домучик в шляпе и плаще и симпатичная девушка в легком осеннем пальто. Улица, высокие дома, узорные листья на мокром асфальте…

– Нет, ее не встречал, – Лонжа отдал снимок и отхлебнул кофе. – Штатское вам больше идет, герр гауптман.

Бывший нарядчик спрятал фотографию в папку.

– Не встречали? Ваше счастье. Иногда так и хочется отдать вас, Рихтер, в ее полное распоряжение. Жестоко, зато очень и очень эффективно… Так что вас удивило?

На этот раз он пришел к контрразведчику сам. Не в кабинет, на квартиру. Пустили сразу, и Лонжа еще подумал, что гости сюда заглядывают часто.

– Слух о возможной диверсии в Горгау действительно зафиксирован. Не нами, не Абвером, обычной полицией. Да, «крипо» подчиняется Гиммлеру, но какой с рейхсфюрера спрос? Глас народа! Хотите выпустить опровержение от имени подполья? Валяйте! Тогда уж ни у кого сомнений не останется.

Лонжа и сам был не рад, что рассказал. Нашел с кем делиться! Но получается, что больше и не с кем.

– Я вас, Рихтер, понимаю. Если станут искать диверсантов, ваша кандидатура вне конкуренции. Биография, мотивация, доступ, все подходит. Нет, это не я включил вас в группу обер-лейтенанта Кайпеля, постарался кто-то другой, но вышло очень удачно… Явились с повинной?

Лонжа не испугался. Удивился.

– Мелко же вы летаете, господин Домучик. Ради меня такое бы затевать не стали. Одно к одному: крепость передают СС, снаряды в подвале трогать нельзя, от нас требуют эвакуировать склад, а теперь еще этот слух.

Домучик встал, расстегнул верхнюю пуговицу кителя.

– Учить меня будете?

Прошелся по комнате, о чем-то размышляя, наконец, мотнул головой.

– Ладно! Я вам, Рихтер не верю, но сейчас наши интересы совпадают. Как готовится крупная дезинформация? Сперва собираются совершенно достоверные факты. В нашем случае это всяческие вполне реальные неприятности: мост рухнул, заключенные взбунтовались и бежали из лагеря, Теодор Эйке разбился на служебном «Мерседесе», некий молодой человек возложил на себя баварскую корону. Затем к этому добавляются неплохо сшитые выдумки, как с этой диверсией, например. И получаем в результате громадный разветвленный заговор. А дальше дело техники, арестуем тысячу, подвергнем обработке, сотня точно признается. Изюминка всего – некая ключевая фигура на процессе, самый главный свидетель. Такого выращивают долго, тщательно, с любовью…

Умолк, взглянул с любопытством.

– И что вы из этого поняли?

Лонжа усмехнулся.

– Если наши интересы совпадают, то главными заговорщиками наверняка назначат кого-то из руководства Вермахта. И, как я, понимаю, из Абвера. Биография, мотивация, доступ…

Домучик пожал плечами.

– Наверняка. Гиммлеру сейчас нужен крупный и громкий успех. Если учесть, что фюрер по-настоящему никому не верит, то игра почти беспроигрышная. А когда Гиммлер победит, нас наверняка ждет такая же чистка, какую затеял Сталин в России. Год Длинных ножей… СС подминает под себя партию и Вермахт, а мы с вами, Рихтер, отправляемся обратно в Губертсгоф… Хотите что-то посоветовать?

Лонжа мысленно потянул цепочку дальше. Молодой человек возложил на себя баварскую корону, антифашистское подполье наконец-то объединяется, в Париже создается Национальный комитет Свободной Германии.

Игра почти беспроигрышная…

Хотел так и сказать, но промолчал.

6

Сосед достал из-под матраса сигарету, подмигнул:

– Хотите? Одну на двоих, в лучших тюремных традициях.

Локи оценил. Курил он не слишком часто, но именно сейчас хотелось до невозможности. И в памяти зарубку сделал – раскрутить Глиста минимум на пачку. Не обеднеет.

Иные соседи тоже время от времени покуривали, но делиться не спешили. И вообще, блок № 5 оказался странным. Хорст немало слышал о скорбной жизни за решеткой, но представлял ее совершенно иначе.

– Вы – первый!

Зажигалка тоже нашлась, все там же, под матрацем, и Локи сделал вывод, что обыски тут проводят редко. Непуганый народ! Затянулся от души, передал сигарету соседу.

– С традициями, господин Зеппеле, я не знаком. Но как-то оно, знаете, не по-людски.

И в самом деле! Подельщики, имевшие за плечами не одну «ходку» все объяснили, как есть. Первым делом, как в камеру втолкнут, должно всем здравия пожелать, а после представиться. Такой, мол, этакий, арестован безвинно по такой-то статье. Когда народ начал в блок возвращаться, Локи, даром что король, заранее встал, чтобы увидели, приготовился…

Его даже не заметили. Лишь один, этот самый Курт Зеппеле, сосед с верхних нар, подошел и завел разговор. Представляясь, Локи вроде как пробный шар запустил. Не «Хорст Локенштейн», а «по документам» имярек. Господин Зеппеле переспрашивать не стал, но явно расслышал.

Слишком общительных в тюрьме не очень любят, среди таких чаще всего встречаются «наседки». Но не в данном конкретном случае. Блок № 5 особый, и если есть в нем «наседка», то это он, Локи, и никто иной.

– Удивляетесь? – господин Зеппеле, явно что-то уловив, кивнул на молчаливых соседей. – Я тоже поначалу. Видите ли, господин Локенштейн, в силу профессии привык быть постоянно, так сказать, в контакте, в толпе. Журналисты вообще легкие люди…

О своей профессии господин Зеппеле сообщил сразу. И не без гордости, добавив, что является почти что лауреатом Нобелевской премии 1935 года. Чуть было не дали, но в последний момент предпочли Карла фон Осецкого.

– А здесь совсем иной народ. Три министра, четыре депутата, бургомистр… Без свиты им тяжело, не привыкли. Некоторым до сих пор кажется, что случившееся – лишь недоразумение.

Соседи и в самом деле не спешили знакомиться и даже отвечать на приветствие. Смотрели насквозь, словно на пустое место. Вначале Локи даже растерялся, а потом принялся думать. Никто его королем вслух не назвал да и вряд ли сподобится. Объявиться самому? Несерьезно, он бы первым, такое услыхав, посмеялся. Значит, ждать, вот только как? Людвиг, который король, наверняка бы уселся на нары и сидел бы недвижно, глаза выпучив. Но он, Локи, не Людвиг, он – Август, парень из Штатов, любящий джаз и цирк, не побоявшийся надеть корону прямо посреди Рейха. Такой не станет надувать щеки, ему незачем притворяться королем, он и есть – король! И свита без надобности, король – всюду король, даже на нарах.

Значит, не зазорно и сигарету на двоих раскурить. А уж беседу поддержать, так и вовсе. Короли – они вежливые.

– А о чем писали, господин Зеппеле?

Журналист всплеснул худыми руками.

– Вот она, слава! Неужели не слыхали? Совсем-совсем?

Короли не извиняются, но могут улыбнуться.

– Я почти всю жизнь прожил in the United States of America. Но, в газетах все больше про джаз читал и… Смеяться не будете? About the circus. Про цирк. А вы, господин Зеппеле, судя по месту нынешнего пребывания, все больше про политику?

Тот взглянул как-то странно, словно желая переспросить, но в последний момент передумал.

– Не совсем так, господин Локенштейн. Писал я больше о том, как хорошо жить и как умирать плохо. Я – пацифист, хотя и провел год в окопах. Меня пять раз арестовывали и трижды отдавали под суд – еще до нацистов. У Смерти очень влиятельное lobby. Я правильно выразился по-американски?

* * *

– Зеппеле – паршивая интеллигентская свинья! – нахмурился унтерштурмфюрер Глист. – Но вы, Локенштейн, повели себя правильно. Не признавайтесь, пусть вас сами признают. Больше ни с кем не знакомились?

Ответить Локи не имел возможности – питался. В комнате на втором этаже его ждала банка армейской тушенки и большой кусок ржаного хлеба. Местная баланда, которую он уже успел распробовать, не лезла в горло.

Утром всех развели на работу. Половину – в подвал, набивать соломой матрацы, остальных – на уборку помещений. И захочешь, не заподозришь.

– Ешьте, ешьте! – господин Виклих махнул рукой. – Та публика в камере – всего лишь статисты. Вас – короля! – должны здесь увидеть, более того, заметить. Но свяжутся с вами совсем другие люди. Подполье уже знает, что вы в Горгау.

Хорст, дожевав, наконец-то обрел дар речи.

– А почему – Горгау? Это же Новый форт!

Глист криво улыбнулся.

– Потому что так предусмотрено планом операции. Форт при крепости, а крепость именуется именно Горгау. Где король? Король в Горгау! Не сушите себе голову, Локенштейн, главное, будьте готовы. Кто ваш главный представитель в Европе?

– Этот… – Локи на миг задумался, – граф Шейерна, его… То есть, мой троюродный брат.

– Именно! Шейерна – авантюрист, наверняка придумает что-нибудь оригинальное. Не подведите меня, Локенштейн! И – осторожно, очень осторожно…

* * *

На кофе господин Виклих расщедрился, сигаретами оделил, но отсидеться хотя бы до обеда в кабинете не позволил. Хорст приуныл, понимая, что непременно запрягут. Или швабру вручат или, того хуже, погонят в подвал, где матрасы. Казалось бы, невелик труд, но сосед вчера руки показал, какими они после пары дней работы стали. Солома-то прессованная, в больших брикетах, ее чуть ли не по жмене выцарапывать надо.

А если не разберутся и на стройку погонят? От такой мысли чуткая спица в животе тут же проснулась.

Ой-й…

Пользуя тем, что в коридоре никого нет, Локи доплелся до окна, выглянул. Хорошо бы двором проскочить и обратно в блок. Вдруг не хватятся? И еще одну зарубку в памяти сделал: пусть Глист его на правильную работу определит. Чтобы с утра, к примеру, вручали швабру с ведром – и в пустую комнату с диваном. А еще лучше с пепельницей и кофейником.

Посетовав, что сразу не догадался, Локи решил, что прорываться в блок самое время. «Полосатики» только что разгрузили машину с кирпичом, вокруг суетилась «черная» охрана, значит, на него и не поглядят. А в блоке сразу на нары и с головой укрыться. Нет меня, исчез! Я вас не вижу, и вы меня не видите…

Спустился широкой лестницей, посторонился у дверей, пропуская очередного «мертвоголового», вышел во двор. Теперь курсом вправо, по кругу, вдоль стеночки, к заветной двери.

– Стой!

Чьи-то руки грубо вцепились в воротник робы. Не повезло!

Думал ударят, зажмурился… Но его всего лишь толкнули вперед. Локи открыл глаза и понял: и вправду не повезло. Пока по лестнице спускался, у «полосатиков» что-то случилось. Уже не толпа – неровный строй. Слева и справа охрана, впереди тоже, а вот и Циркуль появился. Хорсту уже рассказали – заместитель коменданта. Зверюга, конечно, но комендант пострашнее будет.

Спросить у соседей Локи не решился, так и стоял в чужом строю. «Мертвоголовые» между тем разбирались с двумя «полосатиками». Не били пока. Сорвали полосатые куртки и тычками погнали в противоположные стороны, каждого к своим воротам, главным, и тем, что наглухо заложены. Вроде как футбол затеяли. Куртки на асфальт, и каждому два кирпича в руки.

Циркуль оглядел строй, брезгливо скривился.

– Смир-р-но, сволочи! Не то каждого второго пристрелю!..

Замерли, дыхание спрятав. Тихо во дворе, слышно даже как далеко где-то, может в крепости, играет военный оркестр.

Циркуль поднял руку:

– Внимание! Ваша главная обязанность – трудиться на благо нашего любимого Рейха. Кто плохо работает, будет наказан. Сегодня ваши товарищи проявили нерадивость, но покараю я только одного.

Посмотрел налево, где главные ворота, затем направо.

– По команде – бегом, навстречу. Кирпичи не ронять. Не останавливаться. Кто первый упадет, того накажу.

Локи вспомнил слова господина Виклиха. «У здешней охраны мало развлечений». «Черные» разбившись по группам, явно затеяли тотализатор. Ставки делали с азартом, смеясь и подначивая друг друга.

Заместитель коменданта, подождав пока охранники накидают в подставленные ладони мелочь, махнул стеком:

– Начали!

«Дырка от бублика» не слишком велика, от ворот до ворот сотня метров с небольшим, пробежать, даже с кирпичами в руках, нетрудно. Поначалу все шло ровно, оба «полосатика» громко шлепали деревянными башмаками по асфальту, охранники громко переговаривались, обсуждая виденное. Строй молчал. Локи поглядел на соседей и приуныл. Неправильные какие-то лица, мертвые. И взгляд пустой, словно смотрят и не видят.

Бах! Кирпич, выскользнув из руки того, что слева, глухо ударился об асфальт. Циркуль отреагировал мгновенно. Стек уже подмышкой, в руке – пистолет. «Полосатик» упал на колени, подхватил кирпич и, пошатываясь, побежал дальше. Офицер опустил руку с пистолетом, но прятать оружие не спешил.

Бах! Бах! На этот раз не повезло тому, что справа. Он тоже попытался поднять кирпичи, но руки слушались плохо. Бах! Кирпич снова на асфальте. Охрана весело заорала, Циркуль вздернул руку, неторопливо прицелился… «Полосатик» все же справился и, прижимая кирпичи к груди, уже не побежал, побрел дальше.

Локи понял, что сейчас все кончится. Силы иссякли, узники с трудом шагали навстречу друг другу. Двое «черных», подскочив, попытались подогнать их ударами дубинок. Не помогло, кирпичи вновь упали на асфальт. Один из «полосатиков», все же сумев их поднять, двинулся дальше. Второй наклонился, протянул руку и беззвучно осел рядом.

«Мертвоголовые» завопили, кто-то в строю негромко застонал, Хорст же вздохнул с немалым облегчением. Сейчас все кончится, он вернется в блок № 5, упадет на нары… Жалко парня, но ничего уже не поделать. Будь он, Локи, даже королем…

«Черные» схватили упавшего за плечи, ткнули коленями в асфальт. Циркуль шагнул ближе, поднял оружие.

– По-пыт-ка к бегству! Грубое нарушение правил внутреннего рас-по-ряд-ка!

Будь он даже королем… Локи представил, что в «полосатом» строю стоит не он, а пучеглазый Людвиг. Что сделал бы он сейчас? Наверняка, зажмурился, не королевское дело подобным любоваться. А этот, из Америки? Тоже бы смолчал, потому как умный.

Циркуль приставил пистолет к затылку того, что стоял на коленях. Нет, не затылку – к углублению между затылком и шейным позвонком.

…А он, Локи, не им чета. Вор, не король. И никогда королем не станет.

– Прекратите! Я запрещаю!..

Двор вздрогнул от королевского голоса.

Локи твердо шагнул вперед, вздернул голову:

– Требую прекратить беззаконие! Иначе…

Поглядел Циркулю в глаза, хотел сказать: «Тебя отдадут…»

– Я отдам тебя под суд!

Локи еще успел удивиться. Сейчас убьют, а ему совсем не страшно. А потом его ударили сзади.

7

– Говорить буду я! – решила тетя Мири, как только миновали пятый этаж. – С подобными типами молодой леди беседовать опасно. А я видала виды.

Остановилась, втянула ноздрями воздух.

– Ну и свинарник! Les Français aiment sentir leur propre merde!..^[17]

Лифта в подъезде не обнаружилось, консьерж больше напоминал апаша, пахло же и в самом деле омерзительно. Пэл с грустью вспомнила мансарду на Монмартре. Там тоже бедность, но чистая, романтическая. Здесь царила грязь.

«Мы обидели этих приятных молодых людей, – с грустью констатировала тетушка по возвращении. – Я закажу им торт и пошлю корзину цветов».

На этот раз думалось совсем не о цветах. Пэл и раньше предполагала, что шпионская работа не слишком приятна, однако даже не предполагала насколько.

– И вообще! – родственница, резко остановившись, взяла ее за руку. – Леди Палладия! Шантаж – не занятие для людей вашего круга.

Пэл только вздохнула.

– А ты видела виды.

Тетя, энергично кивнув, протянула руку.

– Бумаги!

Площадкой выше пришлось обходить крайне подозрительную лужу, тетя Мири зажала нос и отвернулась. Им предстояло подняться под самую крышу. Седьмой этаж, ветхий доходный дом времен Второй империи… Человек, к которому они шли, опустился на самое дно. Монтрей, бедный парижский район, где лучше не появляться с темнотой. Но и на дне случаются ямы. Не далее чем завтра домохозяин выставит жильца-неплательщика за дверь.

Дверь… Кажется эта, в коричневой краске с номером, висящим на одном гвозде. Пэл нерешительно протянула руку к кнопке звонка.

– Сама! – отрезала тетя. – И отойди в сторону, вдруг он кусается?

Дз-з-з-зинь!

Пэл вспомнила все, что ей рассказали об этом человеке. Деньги быстро развязывают язык, его коллега и даже, кажется, друг понял с полуслова – вывалил все, что знал, даже останавливать пришлось.

– Qui est là?^[18]

Из квартиры мощно пахнуло табаком. В дверях, отгородившись стальной цепочкой, некто высокий, широкоплечий в мятом белом костюме и трехцветном галстуке. Лысый, годами за сорок, в густо поросшей темным волосом руке – папироса. Лицо несвежее, костюму в масть, на небритом подбородке большая бородавка.

– Общество охраны домашних животных от семейного насилия, – тетя взялась рукой за цепочку. – Немедленно откройте!..

– Домашних животных нет, – не без грусти сообщил широкоплечий. – Кошка убежала год назад.

Тетя Мири нахмурилась.

– Довели, значит, животное. Открывайте, мсье Пирсон, иначе сейчас сюда сбежится вся полиция района Монтрей. Вы и так у них на скверном счету.

По-французски тетина речь звучала особенно неприятно. Больше всего леди Палладии хотелось извиниться и уйти. Дядю бы сюда, в пахнущий гнилью подъезд!

– Заходите, раз пришли.

Цепочка, дрогнув, бессильно повисла.

* * *

В комнате ничего не было, кроме стола, двух стульев, фотографий на стене и пустых бутылок в углу. Еще одна, с отбитым горлышком, встретила их в прихожей.

– Кошки, как видите, нет, – констатировал человек в белом костюме. – Что дальше?

Пэл решила, что самое время вмешаться.

– Вы – Генри Джордж Пирсон, – проговорила она по-английски. – Американец, уроженец Нью-Йорка, 1891 года рождения, журналист и прозаик, с 1927 года проживаете в Париже…

– И пишете всякую мерзость! – перебила тетя, грозно топнув ногой. – За это вам руки надо вырвать!

Достав из сумочки несколько сложенных страниц машинописи, присела на стул, не забыв стряхнуть с него крошки, водрузила на нос очки.

– Пэл, дорогая, закрой, пожалуйста, уши… «Должен признаться, эта Марсель, с ее кукольным безволосым тельцем, возбуждает меня не на шутку. И дело не в том, что она ребенок, не имеющий представления о невинности – посмотрите ей в глаза, и вы увидите чудовище знания, тень мудрости, – а в том, что крошка улеглась поперек моих ног и трется голой…»

Закашлялась, вытерла нос платком.

– Вы писали?

– Я, – Генри Джордж Пирсон бледно улыбнулся. – Уважаемые дамы! Случись ваш приход лет десять назад, я бы охотно предложил устроить оргию прямо здесь, на полу, подстелив ваши пальто. И начал бы с той из вас, что постарше…

Тетя Мири зарычала.

– …Но сейчас я не столь самонадеян, поэтому одно из двух. Если это шантаж, то ничего у вас не выйдет. Писать откровенно и честно – не преступление даже по французским законам. Незачем было воровать мою рукопись… Значит, второе.

Повернулся к Пэл, отдал поклон.

– Догадываюсь, что главная здесь вы, леди. И именно вы пришли предложить мне работу. Заранее согласен, я сейчас на мели.

Поглядел на тетю Мири, подмигнул.

– Вы же не будете вербовать меня в шпионы?

Родственница поджала губы.

– Будем!

Глава 5

Инопланетяне мистера Н

1

Дядя Винни протянул раскрытую ладонь, пыхнул сигарой.

– Сколько пальцев видишь, Худышка?

Ответа дожидаться не стал, подался вперед, засопел, и принялся загибать:

– Деньги – раз! Честь, как ее понимают наши родичи, – два! Страх – три!.. Что еще?

– Любовь, наверно, – нерешительно предположила Пэл.

Дядя громко фыркнул.

– Назовем так ради приличия. Четыре!

Поглядев на оставшийся палец – большой, добавив с некоторым сомнением:

– И, вероятно, любопытство – или еще что-то, у каждого свое. Найди нужную комбинацию, Худышка, и дави на полную, любая скорлупа треснет. Люди, если их прижать, становятся мягкими, как собственное… Кхм-м… Ну, скажем, как воск.

И подвел итог.

– Только после руки помыть не забудь!

Разговаривать в квартире Пэл отказалась наотрез. Так и представлялось брошенное на пол пальто в демократическом сочетании с ее костюмом и тетиным платьем-гарсонкой. Договорились встретиться в кафе в доме напротив. К счастью там оказалось относительно чисто и малолюдно. Мистер Пирсон появился в том же костюме и наброшенном на плечи старом плаще, зато чисто выбритым. По этому поводу Пэл расщедрилась на рюмку коньяка. Тетя, тоже при коньяке, была усажена за дальний столик. Удалось не без труда, но Пэл вовремя вспомнила, что во время шпионских встреч обязательно производится «контроль». Тетя Мири, осознав, сделала строгое лицо и открыла сумочку, где прятался Веблей № 2.

Первый палец – деньги. Подождав, пока мистер Пирсон сделает глоток, она показала ему подписанный чек:

– Для начала. Если договоримся.

Почему-то подумалось, что чек сейчас у нее вырвут из рук. Но журналист только кивнул с пониманием.

– Если обманете, умрете под парижским мостом, мистер Пирсон. А еще я позабочусь о том, чтобы ваш посол мистер Уильям Буллит получил сведения о вашей деятельности, враждебной США…

Второй палец.

– …Это будет стоить ненамного больше того, что я вам сейчас предложила.

Журналист внезапно улыбнулся.

– Если бы я описывал вас в романе, то непременно уточнил бы, что леди не слишком счастлива с мужчинами. Вам просто не повезло. Из таких, как вы, поверьте, получаются самые страстные любовницы. Уже через час вы бы не сжигали меня взглядом, а вопили, как кошка.

Пэл, сцепив зубы, сжала рюмку в руке.

– Выплескивать коньяк мне в лицо не надо, – понял ее мистер Пирсон. – Лучше допейте, леди, и послушайте. Итак, вам и вашей суровой родственнице понадобился компрометирующий материал на кого-то настолько неприятного, что вы рискнули заглянуть ко мне. А поскольку я американец, то и этот, неприятный, явно не француз. Уверен, что смогу помочь, но сумму запрошу немалую. Назовите имя.

– Адольф Гитлер, – с удовольствием выговорила Пэл.

Генри Джордж Пирсон, не дрогнув лицом, допил коньяк, извлек из кармана мятую пачку папирос.

– Значит, все-таки в шпионы? Это вам обойдется дороже.

* * *

– Вы, мистер Пирсон, писали о евреях, эмигрантах из Рейха. И в прошлом году, и в этом, последняя статья – месяц назад.

– К сожалению, не лучшая моя идея, леди. Хотел заработать, может, даже премию получить. Почему-то думалось, что это многих заинтересует, и во Франции, и у меня дома. Глухо! Никому не интересны мытарства сынов Давидовых, даже их соплеменникам. Иногда мне кажется, что все в сговоре с Гитлером, что им заплачено рейхсмарками. Впрочем, о чем это я? Британцы не пускают еврейских беженцев в Палестину, американцы – в Штаты, наплевав на собственные законы. У Гитлера денег не хватит.

– Беженцам в Париже наверняка плохо живется?

– Как у вас, леди, безжалостно выходит. «Наверняка»! Они в отчаянии, большинство живет хуже, чем я, к тому же сейчас ходят слухи о депортации в Рейх. Писали письма, составляли петиции – все напрасно. Стена! Мир делает вид, будто проблемы не существует. Ничего не сделать!..

– А если эмигрантам намекнуть, что такой способ есть? Когда сильно надавишь, любая скорлупа треснет. Надо, чтобы и Германия, и Франция почувствовали, ощутили на своей шкуре. Пусть даже весь мир вздрогнет! Нужен решительный, но не слишком умный человек, которого можно убедить, что лишь его жертва спасет всех остальных. Мститель за свой народ!

– Выписывайте чек, леди. Итак, кого мы будем убивать?

* * *

Вернувшись в номер, Пэл долго не вылезала из душа, затем завернулась в халат и налила в стакан присланный из ресторана шотландский виски. О коньяке не хотелось даже думать. Выпила, ничего не почувствовав, потом еще, еще…

Тетя Мири сидела тихая, курила сигарету за сигаретой. От виски отказалась, как и от ужина. Леди Палладию успокаивало лишь одно – родственница ничего не слышала, ни единого слова. Но и того, что видела, хватило.

Наконец, тетя Мири, не выдержала.

– Наплюй ты на этого мерзавца, мелкая! Подведет и ладно, найдем кого-нибудь поприличнее. У всех шпионов случаются неудачи.

Пэл плеснула виски в стакан, походя очень удивившись, отчего их на столике целых два.

– Не подведет, тетя. Этого я и боюсь.

2

…Надергали щепок из ящика, развели костерок, чтобы мертвецов с равелина отпугнуть, закурили. Кто-то запасливый снял с пояса флягу, по кругу пустил. Говорили мало, да считай и не о чем. Гарнизонная жизнь за день надоела, а в мире, как на Западном фронте – без перемен. Год назад Европу трясло, подпаливало огоньком, но с тех пор все утряслось. А о чем еще? В России Сталин коммунистов стреляет так, что дым идет? Вроде и не новость.

Лонжа, отпив полглотка, передал флягу дальше. Если это подполье, то Рейху бояться нечего – как и самим подпольщикам. Неуловимы они, словно ковбой из американского анекдота. Приняли резолюцию, перешли к очередным делам.

Ошибся.

– Товарищи! – дезертир Кассель встал с ящика. – Партийная ячейка КПГ выносит на рассмотрение вопрос о подготовке вооруженного восстания в крепости Горгау и Новом форте.

Сказал – услышали. Отвечать, однако, не спешили. В прошлый раз разговор шел о побегах. Постановили: избегать без крайней надобности. Не оттого, что всем прочим за беглеца достанется, а по причине полной бесполезности. Некуда! Горгау – аккурат посреди Рейха, хоть столб географический вколачивай. Поймают и вернут, но уже не в крепость, прямиком в форт.

Восстание?

Дезертир Кассель, уловив настроение, отступать, однако, не пожелал.

– Партийная ячейка считает, что повод для восстания налицо. Химические снаряды! О них только и шепчутся, офицеры деморализованы, допускают нелояльные высказывания. Такие настроения можно и нужно использовать. Всех поднять не сумеем, но полсотни товарищей с оружием могут всех прочих в казармах запереть, захватить оружие и напасть на Новый форт. А это сотни бойцов, товарищи!..

– Какие сотни? – не утерпел кто-то из «черных». – В форте двести с небольшим заключенных, у большинства срок до года, максимум до двух. Кто станет головой рисковать? А главное, дальше-то что? Жертвоприношение во имя Коминтерна?

Теперь уже зашумели. Кто-то вспомнил Бёргамор и отважного камрада Харальда Пейпера, а потом и до Лонжи очередь дошла.

– Вот камрад Рихтер, – вскочил один из «красных». – Он целую роту взбунтовал! Пусть скажет!..

Лонжа вспомнил редкий строй уцелевших, последние патроны, и спор, перед тем, как во все стороны разбежаться. Если бы им чуть меньше везло! И если бы не Агнешка!..

Улыбнулся. Освещенная софитами сцена, девушка в сером платье…

– Лонжа! Камрад!..

Вставать не хотелось, но он все-таки поднялся, поглядел в сырую темноту. Мертвецкий час наступил…

– Надо спросить товарищей из Нового форта. Если согласятся, тогда и будем думать.

И внезапно добавил совсем не к месту, всех удивив:

– Парижские каштаны, арабский кофе.

О чем дальше спорили, почти не слушал. Не в первый раз! И в Губертсгофе обсуждали, и после. Взбунтовать людей можно, но это не шахматы, где фигуры подставляют под удар. А про кофе и каштаны мысль не отпускала. Харальд Пейпер так и сказал: «На крайний случай, самый крайний. Услышат и передадут».

Случай крайний. Услышали. Но пока не отозвались.

* * *

Глушитель и масляный бак пришлось снимать и монтировать заново. Год назад, при очередной попытке реанимировать «Марка» их заменили, но Лонжа решил перестраховаться. За несколько пачек сигарет из секретного фонда соседи-механики подсобили, помогли довести до ума, пусть и без всякой охоты. В то, что танк воскреснет, не верил никто. Неудивительно! Внутри все, считай, в порядке, хоть комиссию приводи, и снаружи уставная красота. Только без двигателя никуда не уедешь. К сожалению, Foster-Daimler умер. Два раза Лонжа его останки перебирал, а потом махнул рукой.

Бесполезно!

Без двигателя в танке просторно и уютно. Пользуясь тем, что люк закрыт, Лонжа расстелил брезент и прилег, подложив под голову пилотку. Еще пару дней, и господин комендант, спохватившись, погонит в наряд. Но не это огорчало. Так и не ставший командиром взвода Август Виттельсбах уже успел все продумать. Над стариком «Марком» смеются, но пули броню не возьмут, а вместо сгинувшей неведомо куда пушки «Гочкис» можно приспособить пулемет MG 34. Тогда и о восстании можно поговорить. Крепостные ворота он взял бы на себя.

Но мотора не было, на его месте лежал он сам, мечты оставались мечтами. И когда постучали в люк, Лонжа даже обрадовался. Зовут и ладно, пора возвращаться в реальный мир. Вот только кто зовет? На обед рано, значит, начальство явилось – или Домучика бесы принесли.

– Рихтер?

Не узнал. Даже когда из люка вылез и присмотрелся. Парень его лет, высокий, плечи вразлет, под шинелью – «старая соль», лицо же знакомое, но очень смутно.

Гость усмехнулся и внезапно рыкнул:

– Га-а-азы-ы-ы!

И сразу все вспомнилось – вместе под землею были. Он при Скальпеле, парень же при лейтенанте, прибор на себе волок.

Сообразив, что узнан, «химик» стал серьезен.

– А ну-ка повтори, камрад, чего это ты про каштаны с пивом говорил?

Лонжа невольно улыбнулся. Услышали!

– Парижские каштаны, арабский кофе. Отзыв?

– Медь и сахар, камрад. А отчего так, в толк не возьму.

Специальный представитель штаба Германского сопротивления развел руками. Не объяснять же связному, что они обсуждали с камрадом Пейпером заварку кофе в медной турецкой джезве!

– Сможете передать письмо?

Парень даже обиделся.

– Так точно! У нас все работает, камрад, мы же не компартия какая! Через два дня – у начальника штаба.

* * *

Если бы вся контрразведка Рейха окружила старый танк, с целью застать его экипаж in loco delicti, подползла бы на брюхе, пачкая служебные мундиры, а потом ворвалась через все люки сразу, тряся кандалами, ждал бы контрразведку полный афронт. Еще бы извиняться пришлось. Герфрайтер П. Рихтер, пристроив недавно купленный в гарнизонной лавке блокнот на коленях, строку за строкой переносил на бумагу бессмертного «Фауста» Иоганна Вольфганга Гете.

Конечно, гефрайтера можно и в разработку отдать. Зачем, мол, писал, классика тревожил? А он в ответ: понравилось очень. Фюреру нравится и мне тоже. Кто-то недоволен?

А работа непростая. Надо чтобы слово в слово, буква в букву. Шифровальный блокнот с собой не возьмешь – улика, вот и приходится импровизировать. Товарищ Харальд Пейпер подсказал. Первые сорок строчек «Фауста». Выучить нетрудно, стих сам собой на слух ложится.

Можно и половиной обойтись, но это уже опасно. Шифровальщики – волки опытные, поэтому цифры не должны повторяться. Первый раз «о» это «5», второй – уже «30». Поначалу муторно, а потом на игру становится похоже. Буковки словно мозаика, выбирай любой камешек.

То, что связь подполья с «волей» ненадежна, Лонжу предупредили сразу, недавно же и подробности проявились. Коммунисты завербовали двух камрадов из первой роты, и те, в увольнение попав, забегали между делом на почту. Куда еще забегали, уже по делу, установить мудрено. А у камрада Пейпера в этом деле строгий контроль. Он даже поделился немножко: служебные рассылки «стапо», в которых фиксируется крамола. Если там о тайном письме появится строчка, значит, меняй канал связи. А вот кто с Германским сопротивлением этими рассылками делится, уже секрет.

И еще вопрос: что товарищу Пейперу писать, о чем просить? Тоже понятно. Ни о чем просить, написать же о делах специального представителя Лонжи. О короле Августе нельзя, его, монарха непрошеного, Лонже пристрелить велено.

С одной стороны, обидно, с другой – так проще. Тайна делится пополам.

Строчка к строчке, строфа к строфе. Август Виттельсбах увлекся, даже о цифрах на время забыв. Гете он читал с детства, учил наизусть, удивляя друга, скептика Армана. «Королю это не пригодится, куманёк!»

Пригодилось!

* * *

По плацу по-прежнему шлепали сапоги. «Раз-два! Раз-два! Песню-ю-ю!..» После «Фауста» «Аргонский лес» не лез в уши. Обер-лейтенанту Кайпелю тоже было не до песни и не до «раз-два!». Даже не поинтересовался, отчего гефрайтер не участвует в балете, подметки не стирает.

– Сразу после завтрака – ко мне, Рихтер. Командир роты знает. А вы будьте готовы.

Прислушался к тому, что творится на плацу.

– Военный министр жалует. Кто-то о наших делах доложил со всеми подробностями. К его приезду приказано выгрузить все снаряды. Завтра будем смотреть, что к чему.

Лонже показалось, что он ослышался.

– Все, господин обер-лейтенант?

Тот совсем не по-уставному пожал плечами:

– Herrgottsakrament!

3

Локи приподнял ноющую голову, пытаясь не расплескать боль в затылке, и без всякой радости констатировал, что такое начинает входить в привычку. Пустая темная камера, холодный бетонный пол – и он на полу. А вот к тому, что бьют, привыкнуть трудно. За несколько дней выбрал, считай, пожизненную норму. «Никто вас и пальцем не тронет». «Господин комиссар», который вовсе не комиссар, изрядный шутник. Как только кости целы?

Привстать, держась за краешек деревянных нар, получилось с третьего раза. Тьма вокруг сомкнулась, словно мешая, тянула вниз, подталкивала в спину. Наконец, он сел и принялся осторожно ощупывать то, что прежде было его телом. Занятие оказалось болезненным, особенно ныло в боку, а правая нога совсем занемела.

Оставалось радоваться тому, что жив. Все еще жив, вопреки собственным опасениям. Мельком подумалось о том неизвестном в полосатой робе, из-за которого пострадал. Из-за него – и по милости его величества Августа, Первого сего имени. Сам бы Локи и в страшном сне не шагнул бы под пистолет.

Но ведь не убили? И даже не покалечили всерьез? Так, обычная порция, не страшнее прочих.

Он еще раз прокрутил случившееся, останавливая стоп-кадром мгновенья. Глупость, как она есть, меньше о королях думать надо. И лишь последний кадр удивил, заставив задуматься. Они с черным «эсэсом» смотрят друг другу (хороши друзья!) в глаза. А во взгляде Циркуля не гнев, не презрение к наглому «полосатику», не предвкушение мести – страх. «Я отдам тебя под суд!» Поверил? Получается, да, слова не были пустыми. Не иначе, предупредили «черного» кто таков номер 0282.

Короли зря не обещают!

Сразу же стало легче, даже затылок болел уже не так сильно. О будущем не думалось, но Локи понял главное.

Сегодня он победил.

* * *

– Не очень умно, Локенштейн, – унтерштурмфюрер Глист пододвинул кружку с бледным, почти бесцветным чаем. – Напрасно не предупредили, теперь придется следить, чтобы вам случайно не выстрелили в спину. Публика в здешней охране мстительная.

Кусок застрял в горле. К чаю полагалась банка консервов, на этот раз рыбных, и одна конфета в яркой обертке. Есть после всего хотелось до невозможности. Повезло! В кабинет к господину Виклиху его приволокли где-то через час после того, как очнулся. Оказалось, уже вечер, считай, полдня без памяти пролежал.

Глист ругаться не стал, даже понимание проявил. Сперва обед, затем все прочее. Глядел, правда, без особой доброты, но на иное Локи и не рассчитывал.

– Нужный слух мы распустили, – начал он, когда Хорст умял конфету. – Офицер оказался баварцем, удачно совпало. Сейчас наверняка шепчутся, что он узнал своего короля. Так что ждите гостей. Повторите-ка еще раз, о чем вас в «Колумбии» предупредили?

Локи пожал плечами:

– Сказали, что обязательно найдут и помогут. И что Бавария меня ждет.

Унтерштурмфюрер внезапно усмехнулся.

– А ведь это успех, Локенштейн, большой успех! У баварцев сильное и влиятельное подполье, туда практически нельзя внедрить агентуру. Все только свои, знают друг друга много лет. Мы дали им ложный след, помогать станут вам, а не Августу. Но и вы не оплошайте. Помните, что должны говорить?

– Помнить-то помню, – Хорст задумался. – Не все только понимаю…

– А вам и ни к чему!

Локи внезапно хмыкнул:

– Мне – точно ни к чему, господин Виклих. Жил себе, забот не знал… А вот королю такое знать требуется. Вот, к примеру… Бавария – не весь Рейх. Отчего же начальство так волнуется?

– Бавария – колыбель национал-социализма! – отрезал Глист. – Никакие колебания и сомнения не допустимы! Если так пойдет дальше, о своих правах вспомнят остальные – прусские Гогенцоллерны, наследники Фридриха Саксонского, Вюртемберги… Уже сейчас вся эмиграция шумит, да и в Рейхе монархистов полным-полно. И мы должны сделать так, чтобы об Августе Баварском забыли. А через несколько лет, уже после войны…

Локи вздрогнул. Война! Опять про войну!..

– …Король признает грандиозные свершения национал-социализма и отречется от престола – за себя и своих наследников. И вам следует очень постараться, Локенштейн, чтоб этим королем были именно вы, а не кто-нибудь другой. Ясно?

Несколько лет? Локи посмотрел унтерштурмфюреру в глаза и не поверил.

* * *

Случилось все быстрей, чем он предполагал. Из кабинета вывели во двор, затем – к знакомой двери и вверх по лестнице. Идти было трудно, деревянные башмаки скользили по камню, но охрана отчего-то не подгоняла. А когда поднялись на второй этаж, старший молча указал вверх. На третий? Но там – служебные помещения, о здешней географии ему уже рассказали.

Тем не менее, на третий. Подошвы скользили по гладкому камню, каждый шаг давался с трудом, и Локи не сразу сообразил, что конвойных не двое, а всего один, и тот не сзади, а почему-то рядом. На площадке третьего этажа «черный» первым подошел к тяжелым дверям, открыл и произнес слово, которому не место в «кацете»:

– Прошу!

В комнате, куда его привели, было темно, ставни на окнах плотно закрыты, не горели лампы. Но силуэт угадывался, кто-то высокий, широкоплечий, тяжелой крепкой кости. В форме, а вот в какой именно, уже не угадать. Голос низкий, гулкий.

– Вашего величества покорный слуга. Имя свое позволю себе назвать при более благоприятных обстоятельствах.

Локи чуть не брякнул: «Здрасьте!» Укусил себя за язык, прикинув, имеет ли смысл представляться. «Король! Очень приятно!..»

Опомнился, встал ровнее, попытавшись представить замковую стену, каменные зубцы, утонувший во тьме контур крепостной башни. Его, монарха, оторвали от важных дел. Он не слишком доволен.

– Слушаю.

Силуэт, дрогнув, пододвинулся ближе.

– Ваше величество! Весть о вашей коронации широко разошлась по всей Баварии. С особой радостью ее восприняли в горных районах, где монархические настроения традиционно сильны. Не скрою, это стало поводом для многочисленных арестов, однако всеобщее возмущение вынудило незаконную власть отпустить большинство схваченных…

Локи, мысленно отметив пассаж о «незаконной власти», прикинул, стоит ли слушать дальше. А если сейчас назовут имена? Он-то, конечно, не станет доносить, но ведь все равно вытрясут вместе с внутренностями. Нет, надо иначе.

– Бавария должна знать, – негромко проговорил он. – И она узнает.

Начало понравилось, тем более что неизвестный и не подумал возмущаться тем, что перебили.

– Король всегда будет со своим народом. В нынешний тяжелый час все верноподданные должны хранить надежду и беречь силы. Следует избегать любых активных действий, могущих привести к неоправданным жертвам. Такова воля короля.

…И приказ господина Виклиха. Берлинское начальство явно опасается этих самых «активных». Баварцы и за ружья способны взяться.

Дошло?

Неизвестный долго молчал, наконец, проговорил не слишком уверенно.

– Тем не менее, вашему величеству имеет смысл узнать о расстановке сил в баварском подполье и среди эмиграции.

Локи дернулся – острое шило вонзилось в живот. Этого еще не хватало! Оставалось вспомнить то, чему учил Арман-дурачина – и стену с зубцами на место вернуть для пущей убедительности.

– Король не занимается интригами! Как глава государства он может вести переговоры. Как узник – встретить свою участь со смирением и достоинством. Я молюсь за моих баварцев и верю в перемену своей участи.

Выговорил и даже возгордился. Такую речь одобрил бы сам пучеглазый Людвиг. Главное же лишние подробности пресечь. Ни к чему ему, Локи, чужие тайны. На короля он подписывался, на все же прочее – нет.

Широкоплечий, однако, не сдавался.

– Ваше величество! Ваши друзья сейчас составляют план…

«Не надо!» чуть было не возопил Локи, однако вовремя опомнился. Король скажет иначе.

– Не время. Но король их благодарит.

И кивнул величаво, надеясь, что в темноте это заметят. Пора заканчивать слишком опасную встречу. Локи попытался сообразить, как это все именуется. Уединенция? Резъединенция?

Слово «аудиенция» вспомнилось лишь в коридоре.

* * *

Чего он не ожидал, так это торжественной встречи. Только торжественность – она разная. Вид у обитателей блока № 5, стоявших в проходе между нарами, был не слишком добродушный. Локи даже обрадовался тому, что дверь прямо за спиной. Если что, успеет добежать и позвать на помощь.

– Господин Локенштейн!

Вперед вышел некто лысый в давно не стиранной полосатой робе и при больших роговых очках. Держался тем не менее очкарик с немалым достоинством, словно не в камере он, а на парламентской трибуне.

– Ваше поведение вынуждает нас, заключенных этого блока, сделать вам серьезное предупреждение. Ваши непродуманные действия могут отразиться на отношении охраны ко всем, кто проживает здесь. Наши жизни и наше здоровье еще понадобятся обществу. Очень советую серьезно подумать…

– Более не задерживаю! – молвил король, заставив говорившего замереть с раскрытым ртом. Локи, полюбовавшись эффектом, бухнулся на нары и выложил сегодняшнюю добычу – пачку солдатских сигарет «Mokri superb» и новую зажигалку.

– Вы популярны! – откликнулся с верхних нар Курт Зеппеле.

Локи махнул рукой:

– Слезайте, господин Зеппеле, перекурим. И в самом деле объявились поклонники, прямо в карцер, представьте, подбросили.

Лицедействовать перед журналистом Локи поостерегся. Слишком умен, писака. Вот пусть сам и соображает.

Толпа между тем разошлась, недовольно шушукаясь. Господин Зеппеле проводил соседей веселым взглядом.

– Смотрю на них и думаю: чего на таких наци паек тратят? Верноподданные, строго по Генриху Манну. Максимум на что способны – создать партию умеренного прогресса в рамках закона^[19].

Оглянулся по сторонам и зашептал, глядя в стену:

– Не будете возражать, господин Локенштейн, если я напишу о вас статью? Никаких имен, нужное читатель проставит сам. Напечатают за границей, под псевдонимом, хотя меня, конечно, немедленно вычислят.

«А не боитесь?» – чуть было не сорвалось с языка, но Локи вовремя опомнился. Не стоит обижать человека.

– Считаете, что это нужно!

– Нужно! – журналист решительно мотнул головой. – Не только вам. Прежде всего, людям, которые разуверились в самих себе. Но… И вам, думаю, тоже. Кем бы вы ни были, господин Локенштейн.

4

Подъем кончился, такси, чуть подпрыгнув на очередном горбе, выехало на относительно ровную улицу. Здесь был старый булыжник, заборы и клены в желтой листве. Пэл взглянула направо и очень удивилась. Виноградник? Здесь, в самом центре Парижа? Переспросить не успела, таксист уже тормозил.

– Все, как вы и говорили, мадам, – улыбнулся он в густые усы, предвкушая чаевые. – Перекресток улиц Салюта и Сен-Висент, мадам. Кафе «Проворный кролик» налево, мадам. Смею заметить, очень и очень проворный, мадам. Будьте осторожней, мадам!..

Пэл, поблагодарив и расплатившись, ступила на влажный булыжник. Итак, снова Монмартр. Она опоздала на полтора часа.

О встрече договорились заранее, днем, когда в очень и очень «Проворном кролике» немного народа. Кафе оживет ближе к ночи, значит можно поговорить без помех. Пэл уже вызвала такси, но внезапно зазвонил телефон. Вежливый голос с американским акцентом известил леди Палладию Сомерсет, что посол Соединенных Штатов Девис имеет честь пригласить ее для короткой беседы на тему, представляющую взаимный интерес.

«Главный „ковбой“, – без малейшей приязни сообщил дядя Винни, тыча пальцем в фотографию. – Глава американской разведывательной сети в Европе. Его натаскали в Москве и теперь спустили с цепи в Париже».

Визит леди Палладии во Францию не остался незамечен.

Две встречи – почти в одно и то же время. Игнорировать приглашение из посольства невозможно, но и визит на Монмартр важен. Пэл даже растерялась, но выручила тетя Мири.

– А я на что, мелкая? – удивилась она. – Ты мне только нужного мужчинку опиши.

И добавила, мечтательно улыбнувшись.

– А надену-ка я одно мое старое платьице…

Справа действительно оказался самый настоящий виноградник с маленьким домиком под красной черепицей на краю. Слева же, как и обещано, гордо возвышалась двухэтажная покосившаяся развалина с вывеской над старой давно не крашеной дверью. Всезнающий путеводитель Кука сообщал, что в начале века в «Проворном кролике» бурлила жизнь. Модильяни, Пикассо, Гийом Аполлинер… Времена изменились, богема переселилась на Монпарнас, но кафе осталось – памятником прежних дней. В «Проворном кролике» часто выступали не слишком известные исполнители, не имевшие шанс арендовать престижный зал. Нужный человек как раз из их числа.

Швейцар заведению не полагался, посетительницу встретили сразу за порогом.

– Добро пожаловать в «Проворный кролик», мадам! Лучшие столики свободны, мадам. Кстати, именно сейчас у нас происходит нечто интересное, мадам!..

Пэл уже догадалась – хотя бы потому, что в зале, вопреки географии, звучала не французская гитара, а бесшабашный американский джаз. И какой! «Puttin’ on the Ritz», гимн Голливуда!

Народу в зале, как и ожидалось, немного, однако сцена не пустовала. На сцене же… Пэл моргнула раз, затем еще, протерла глаза…

На тете Мири – короткое розовое платьице с бантом у горла. На тете Мири – маленькая соломенная шляпка. На тете Мири нет обуви, даже домашних тапочек…

Мисс Адмиранда, мисс Хлопушка вырвалась на волю – буйной тенью сгинувших навсегда бесшабашных «флапперов».

«Танцевать в те годы было просто, – однажды обмолвилась тетя. – Просто представь, что ты марионетка на ниточках».

…Руки вверх, вниз, резкий поворот. Лицом к партнеру, спиной, сблизились, разлетелись по углам… Снова рядом, взялись за руки, одна марионетка повисает затылком к полу, вторая придерживает… Снова разбежались, руки вверх, вниз, в стороны…

Партнер тоже хоть куда. Пусть и не во фраке, зато с тростью, в широкополой шляпе на самый нос. Усат, крепок, серьезен, годами куда помладше разбушевавшейся родственницы, но сейчас это не важно. Оба хороши! Мужские каблуки отбивают такт, босые женские ноги, не отставая, бьют в пол. «Puttin’ on the Ritz»!

– Мне за столик к этим двоим, – Пэл вложила в руку метрдотеля купюру покрупнее. – Предупреждать не надо, хочу сделать сюрприз.

– О, мадам! – восхитился тот. – Вы очень решительная женщина, мадам!

Тете Мири на роду судилось стать шпионкой и не из последних. Не каждая потащит агента танцевать.

* * *

– А мы даже репетицию провели, – сообщила тетя, жадно отхлебнув шампанского, – в коридоре за сценой. Хорошо, что Жоржа здесь все знают.

Против шампанского Пэл не возражала, хотя сама лишь пригубила шипучее вино. Что ни говори, а тетя справилась. Полное алиби! Собрались в кафе трое гуляк…

– Жорж здесь выступает по вечерам. Давай останемся, Пэл, послушаем. Мне одну свою песню он на ухо нашептал, и я лет на двадцать помолодела!..

Пэл решила не спорить. В прошлый раз инопланетный агент ее не впечатлил. Жорж Бонис, известный шансонье, скандалист и сочинитель скабрезных (как раз для тети!) песенок – иное дело. Молод, но вида серьезного, в темных глазах – чуть насмешливый интерес, крепкие, в мозолях, руки определенно знакомы не только с гитарой.

Не «мужчинка» – мужчина.

И как с таким не уединиться, подальше от любопытных глаз?

«Проворный кролик» и в самом деле оказался проворен. Уютная комнатка с плюшевым диваном немедленно нашлась, стоило Пэл пошелестеть купюрой перед носом ставшего сразу очень понятливым официанта. Туда же была отправлена и недопитая бутылка шампанского, а вот тетя – ну, прямо, беда! – умудрилась каким-то образом потеряться и сгинуть.

…Перед тем, как отправить родственницу в отель на вовремя найденном такси, Пэл лично застегнула ее пальто на все пуговицы. Французы на улицах глазасты, не стоит дразнить.

– Боевая девчонка ваша Адмиранда, – задумчиво молвил Жорж Бонис, когда они остались одни. – С такой скучать не будешь.

Пэл с этим мысленно согласилась, но комментировать не стала.

– В газетах написано, что вы родом из Сета на средиземноморском побережье. Каким же образом вы стали инопланетянином, мсье Бонис?

Шансонье весело подмигнул:

– А мы и так с вами с разных планет, леди Палладия!

* * *

– Знаете, когда про классовую борьбу толкуют, то в теории все не слишком понятно. А практика – это сила. Вот мы с вами, леди, оба с планеты Земля, но много ли у нас общего? Я даже не про деньги, их и заработать можно. Породы разные – и дрессировка. То, что вы из лордов, по силуэту различить легко. Не так ходите, и смеетесь не так, и глаза иначе смотрят. А я – виллан, крестьянин из самых-самых коренных. А когда инопланетян встретил, то с их вилланами сразу общий язык нашел. Там, на Клеменции, тоже породы разные…

Шампанское лишь отхлебнули. Пэл слушала, не перебивая, спугнуть боялась. Классовая борьба, конечно, сила, но симпатичный мсье Бонис все-таки землянин.

– Вот и вступил в Цех Подмастерьев. Почему так назвали, понятно – цех для тех, кого в мастера не пускают. А так даже лучше, подмастерья – они дружные самые. Так что хоть планеты разные, а в классовом смысле задача у нас одна.

Мистер Эйтз, говоря о своем связном во Франции, намекнул, вроде как в шутку. Надежный, мол, человек, такого даже самой красивой женщине не перевербовать. На «самую красивую» Пэл не претендовала, но усатый парень ей очень нужен.

– А Гитлера, мсье Бонис, вы к какому классу относите?

Веселый огонек в глазах шансонье погас. Пэл закусила губу.

В атаку!

* * *

– Будет большая война, мсье Бонис. Дружба между Францией и Рейхом не продлится долго, Гитлеру половины Европы мало. Он очень рассчитывает на союз с Клеменцией, мечтает получить инопланетное оружие и технику. Цех Подмастерьев участвовать в войне не намерен, его цель иная – революция на своей планете. Мне так и сказали: Земля для землян, все прочее – не их дело. Что вы собираетесь делать, мсье Бонис, когда немецкие войска перейдут границу?

– Не обижайте меня, леди. Я француз, и с какой стороны винтовка стреляет, знаю. Цех Подмастерьев как раз и желает не допустить союза Гитлера с феодальной верхушкой Клеменции. У нас, поверьте, есть очень серьезные аргументы.

– Допустим… Союз не состоялся, но война все равно началась. В самый ее разгар Клеменция заявляет, что выступит в роли миротворца. Аргументы найдутся очень серьезные. Представьте себе парящий над землей авианосец с реактивными самолетами на недосягаемой для нас высоте. Подозреваю, это будет лишь началом. А потом та самая феодальная верхушка потребует себе Францию. Вашу Францию, мсье Бонис! Вы наверняка знаете, что именно отсюда изгнали их предков, для них ваша Родина то же, что Эльзас и Лотарингия для вас или Данциг для Гитлера. Поможет нам, землянам, Цех Подмастерьев? Порода одна, только планеты разные. Вы хотите, чтобы Землей управляли марсиане?

* * *

Тетя Мири спала на диване, укрывшись одеялом с головой. Торчал лишь нос. Пэл, чтобы не мешать, не стала включать люстру, ограничившись маленьким ночничком. Легкий щелчок… Тетя засопела и перевернулась на другой бок.

Бланк телеграммы Пэл взяла еще утром, в почтовом отделении отеля. Осталось заполнить и вызвать коридорного. Долгий тяжелый разговор на маленьком листочке не уместить, но если очень постараться…

«Дьявол! Нам нужен хотя бы один землянин на Клеменции, в адмиралтействе этих мерзавцев^[20], – прорычал дядя Винни, обрезая столовым ножом очередную сигару. – Тайны, тайны, сплошные тайны! Я посадил толкового головастого парня, чтобы он сводил все ниточки вместе. Выходит вот что, Худышка. Без своего замка на орбите, который они называют Монсальватом, им до Земли не дотянуться. Несколько человек перебросить смогут, но не больше. Монсальват – вот наша главная цель. Захватить и поднять над ним британский флаг, а не получится – взорвать! Новый они сумеют построить не скоро. Только бы у них не было второго Монсальвата!..»

Перо скользнуло по плотной желтой бумаге. «Головастый прав. Второго нет». Все? Пэл улыбнулась и приписала:

«Целую! Худышка».

5

– …Не позволю срамить славное имя немецкого сапера! Скрытые предатели и прочие очкатые грамотеи-недоноски должны зарубить это на всем, что у них висит!..

Ротный, гауптман Эрльбрух, в ударе, хотя во все стороны разбегайся. Только не выйдет, стойка «смирно», камнем застыл строй. На плац выгнали всех, даже наряд с кухни. Повезло еще, дождь, ливший всю ночь, перестал. Но тучи не ушли, одна, самая тяжелая, зависла прямо над крепостью, едва не цепляясь краями за зубцы старой башни.

Ротному стихия нипочем.

– …Приказываю! С этой минуты – никаких больных в расположении. Увижу кого-нибудь в медицинской части – лично истреблю, чтобы не мучился. Держаться бодро, весело, хорошо! Всем все ясно, саперы? А теперь прохождение торжественным маршем повзводно. С песней! Чтобы бесам в аду жарко стало! Рота напра-а-а-во!

Лонжа стоял, где положено, к левому флангу ближе и скучал по своему танку. Даже в подземелье не пустили, Скальпель тоже, вон, рядом с ротным топчется. Тот тратит красноречие зря, медицинскую часть закрыли и заперли на висячий замок еще перед построением. Лично господин комендант распорядился, наорав перед этим на гарнизонного врача.

– Первый взво-о-од! С песней, шаго-о-ом!..

А первую роту в казармы загнали. Комендант сейчас там, проводит разбор полетов. Забавно вышло, поучительно даже. Первая рота в батальоне образцовая, вторая, считай, штрафники. Кому же теперь доверять? Кстати, ротный слегка недоглядел. Приказано «с песней», но с какой именно, не уточнено. А рота, между прочим, непростая, первый взвод из самых злостных нарушителей дисциплины сшит.

– …Марш!

Тр-р-ресь! Вдребезги подметки!..

Ротный, трезвый ли, пьяный, лицом не дрогнул. Рука под козырек, ноги на ширине плеч. Хорошо идет взвод, и поют истово, от души. «Аргонский лес», что так люб господину коменданту, всем уже успел надоесть.

А по второму взводу, где сплошь «политики» легкий шепоток. Все слова знают? Все! А если кто забыл, пусть подхватывает.

– Первый взвод – молодцы! Хвалю! Второй взво-о-од! С песней…

И-и-и-раз!

Слушок о том, что завтра придется грузить снаряды с желтой полосой, прокатился по казарме ночью. Пошумел и стих, до общего митинга не дошло. Утром же сразу после оправки и уставного скобления лиц возле медицинской части выстроилась молчаливая суровая очередь. Первая рота в полном составе явилась подавать рапорты о всевозможных хворях. Ради такого дела ночью из гарнизонной библиотеки был позаимствован медицинский справочник.

Вторую роту не предупредили. Штрафники сами разберутся.

Штрафники разобрались.

* * *

– Камрады! Вот оно, началось! Первая рота нам пример подает.

– Первая рота обделалась в полном составе. Революции так не начинаются.

Солдат в строю неопасен, когда же с песней по плацу марширует, так и вовсе хорош. Но вечной строевой не бывает, когда-нибудь случается и обед. Голодным петь как-то не с руки.

К Мертвецкому бастиону идти некогда, собрались прямо в курилке. Было пусто, а теперь толпа, от каждого взвода почти по целому отделению. Второй взвод прислал «дезертиров». Гвардия!

– Камрады! Мы не экзамен на храбрость сдаем. Вопрос в целесообразности. Возле оружейной – унтерский караул при офицере. Сразу сообразили! А голыми руками много не навоюем.

– Рихтер! Donnerwetter, где твой танк?

Лонжа не выдержал, попросил у соседа сигарету. Горький дым опалил горло. Танк не поможет. Даже если каким-то чудом удастся захватить крепость, дальше стен их не пустят. В Берлин уже наверняка позвонили, а рядом в Новом форте – черные «эсэсы» с пулеметами.

– Камрады! Камрады! Я только что со Столбом говорил. Не было приказа о погрузке, болтовня это все. Комендант, когда офицеры совещались, сказал только, что надо бы, мол, снаряды вывезти до приезда министра. Надо бы!..

– Это теперь так говорят, когда буча началась. Господин комендант сам обделался.

Лонжа затушил сигарету, в железную урну бросил. Может и так, но может и хуже. Комендант, служебным зудом томимый, погорячился, но кто-то умный его слова поспешил по всей крепости эхом пустить. А если бы и в самом деле восстали? Гиммлеру одной заботой меньше, не надо будет стараться – «дезертиров» по одному оформлять. Всех и сразу! И одной радостью больше. Рейх увидит, что Вермахт ненадежен, зато СС на высоте.

И еще… При всякой буче дисциплина падает, значит к снарядному складу подобраться проще.

– Лонжа, скажи!

Камрад Лонжа, специальный представитель Германского сопротивления, сказал. Не всем понравилось, однако спорить не стали, даже те, что нравом горячи. Строевой же смотр решили считать проверкой сил, а заодно и предупреждением. Пусть господин комендант в затылке почешет, когда рапорт прочтет.

– Значит, Лонжа, не сейчас?

– Не сейчас.

* * *

Промозглый холодный вечер стер неяркие осенние краски, приближая близкую ночную тьма. Включились прожектора, белый огонь ударил в камень, и крепость сразу же постарела на много веков. Ушло все лишнее, нестойкое, оставляя только четкий контур нерушимой тверди. Горгау вознесся над суетой, вырос, расправляя надежные плечи бастионов. Камень, кирпич и земля, слившись воедино, готовы бросить вызов всему, даже всемогущему Времени. Острая коса Сатурна щербилась об черные тени.

Белый закат за крепостными верками погас. На истертый булыжник ступила Мать-Тьма.

Лонжа натянул пилотку на самые уши и отошел за угол, ожидая пока не пройдет бдительный патруль. После вечернего чая роту загнали в казарму, запретив даже показывать нос наружу, но опытный «дезертир» решил рискнуть. Маршрут не слишком сложен, сначала в гараж, где механики устраивают ночные посиделки, после… После еще следовало подумать. Карел Домучик не сдаст его вездесущему «стапо», но Абвер немногим лучше. Он, Лонжа, уверен, что сможет использовать бывшего нарядчика, тот думает сходно. У них вроде как договор о ненападении, даже союз, но столь же ненадежный, как пакт между Гитлером и Сталиным, буде таковой когда-нибудь подпишут.

Начал накрапывать дождь. Лонжа поднял повыше воротник шинели и скользнул вдоль казарменной стены. Чтобы не вспоминать о предстоящем разговоре, он попытался отвлечься на что-нибудь не столь ядовитое. Вот, скажем, крепость, закоулками которой он сейчас пробирается. Людвигу Второму, дальнему родственнику, Горгау определенно бы не понравился. Слишком грубо и просто, ни малейшей выдумки, ни грамма воображения. Никакого сравнения с чудо-замками, которые строил он сам.

Король Август, первый сего имени, уважал Людвига за то, что тот сделал, в том числе и за его замки, но не мог согласиться с тем, как Лунный Король забывал при этом об ином, не менее важном. Монарху пристало не только служить Вечной Красоте, но и разгребать сегодняшнюю грязь. Приходится держать в руках скипетр, но порой куда важнее автомат «Суоми». И когда к Его Величеству обратятся с простым и понятным: «Лонжа, скажи!» он должен знать ответ.

Август Виттельсбах перешел освещенную белым электрическим огнем дорожку и ступил во тьму.

* * *

– А я знаю, откуда вы, Рихтер! – господин Домучик довольно усмехнулся. – Перед отбоем ходите в гараж и вербуете механиков. Вы, Рихтер, просты и предсказуемы… Снимайте шинель, ради вашего прихода открыл бутылку «Courvoisier» пятилетней выдержки. Настоящий коньяк производят только во Франции, чтобы там русские не говорили про своего Шустова. Штаб баварских монархистов тоже во Франции, верно? К коньяку поближе?

На первый взгляд бывший нарядчик пьян. Если хорошо присмотреться – пьян изрядно. Но Лонжа почему-то не поверил, а потому ответил четко по пунктам:

– Механиков не вербую, пригласили на посиделки, я и пришел. В коньяках не разбираюсь. А у баварских монархистов настоящего штаба пока еще нет.

Домучик кивнул, вполне удовлетворенный, и потащил гостя за стол. В бутылке оставалась ровно половина. Контрразведчик налил гостю рюмку, не забыв при этом и себя, упал в кресло.

– Пейте, Рихтер! Коньяк, если верить врачам, полезен при всяких хворях, а вы наверняка надышались фосгеном. Как вам нынешняя паника? Я дважды проверял посты у входа в подземелье и заодно запер оба комплекта ключей в сейф. Кажется, нас всех взяли в разработку, не находите? Бунт явно готовили, но поспешили. А в таких вещах, я вам скажу, торопиться грех.

Лонжа прикинул, куда Домучик мог вылить коньяк. Неужели в раковину? Или в пустую бутылку, припасенную ради подобного случая?

– Молчите, Рихтер? Ждете, пока я вам поведаю все тайны Агронома, а вы передадите их Германскому сопротивлению? Quid pro quo! Взамен хочу узнать кое-что лично о вас.

Донышко рюмки негромко ударилось о стол.

– Не сходится у меня, Рихтер! Гиммлер затеял операцию с двумя королями, одного держит при себе, второй…

Поправил очки, усмехнулся трезво и холодно.

– Вторым по логике вещей должны быть вы. Настоящим! Но я не могу поверить в то, что вы – Август Виттельсбах! Я изучил документы по вашим арестам. Какой жуткий дилетантизм! Поездка подготовлена совершенно бездарно, так не внедряют даже рядового агента в период массовой заброски. Начинаешь верить в то, что вы, Рихтер, жертвовали собой ради настоящего Виттельсбаха, отвлекали внимание. Я прав?

Лонжа отставил рюмку в сторону, даже не пригубив.

– Отвечать офицеру Абвера не вижу смысла.

Домучик охотно кивнул.

– Согласен. Но посмотрите на дело иначе, Рихтер – или кто вы там на самом деле? Моя родина, как и Бавария, лишилась независимости. Лично я кое-что приобрел, однако слишком многое потерял. Немцем быть выгодно, но порою тошно до невозможности… А теперь вывод: ваша страна получит суверенитет не раньше, чем моя. И если это случится, то исключительно благодаря нашим совместным действиям. В одиночку с Гитлером вам не справиться.

– Quid pro quo?

– Quid pro quo!

6

Дверь захлопнулась, ключ заскрипел в замке. Оставшись один, Локи немного подождал, а потом не без брезгливости бросил швабру прямо на пол, поближе к ведру с водой. Не дождетесь, воры в тюрьме не работают! Подумав, уточнил: и короли тоже. Сами шваброй машите! Нечто куда более интересное поджидало его на столе. Как и обещано: два бутерброда со шпиком и кружка… Назвать напиток благородным словом «кофе», язык не поворачивался, однако все-таки горячий и даже с сахаром.

Завтрак!

Королевская жизнь продолжалась уже третий день и начинала нравиться. С утра, когда после построения на плацу всех разводили на работы, Локи в сопровождении «полосатого» дежурного отправлялся в административный корпус (часть «бублика», которая справа, если от ворот смотреть). Там он попадал в пустой кабинет, где его и запирали до обеда. Уборки никто не требовал, и все было просто превосходно, если бы не скука. Промучившись целый день, он на очередной встрече с Глистом намекнул, и его намек поняли. Рядом с кружкой лежала книга в пестром бумажном переплете. Кажется, та же, что и вчера, даже с закладкой.

Шпик выглядел очень аппетитно, но Хорст сперва выкурил сигарету, благо пепельница обнаружилась там же, на столе. Красные «Rheni», конечно, не то, что стал бы курить уважающий себя человек, но для начала сгодится.

И вправду, королевская жизнь!

После завтрака приходилось писать отчет, бумага и карандаш ждали там же, на столе. Задание не из приятных, особенно когда приходилось передавать случившийся разговор слово в слово. Но и польза есть, пока пишешь, час за часом прожитый день вспоминая, в голову приходят полезные мысли. Например, о том, что даже в таком занятии есть кусочек власти. Об одном человеке, допустим, бывшем депутате Рейхстага, что морду при встрече кривит, написать можно побольше и с подробностями, а о ком другом, полезном (господине Зеппеле), всего пару слов. Скажем, не доверяет и о важном молчит, впустую языком чешет. Поди, проверь!

Тем не менее, стукачом себя Локи не считал. Он, можно сказать, игрок, даже боец. Ставка же такая, что ценнее всего на свете – его собственная жизнь. Сперва прожить роковые два месяца, потом, если повезет, обещанные несколько лет.

А вдруг и в самом деле в отпуск отправят? Инсбрук, снег на горных склонах, юные лыжницы!..

Допив кофе, Локи прислушался к себе, вдохнув поглубже, чтобы тело почувствовать. Уже лучше, болит, но терпимо. Все ничего, почти нормально, разве что обеденные порции могли быть и больше. На «полосатиков», пробывших в Новом форте больше месяца, смотреть страшно. Живые мощи и странно, что еще живые. Фирменное блюдо здешней кухни – вареная брюква в кожуре и собственном соку. Хлеб и то дают не каждый день.

О плохом думать не хотелось, и Локи, закончив с завтраком, вновь потянулся к красной пачке «Rheni». Можно браться за книгу, отчет подождет. Хорошо, что его благодетели не подсунули скукоту из того, что в школе зубрят. «Капитан Астероид в Синей туманности» – совсем иное дело. Планетобусы с лучевыми пушками, рев двигателей в черном вакууме, сражения с двенадцатиногими мохнатыми пауками, и, конечно, знойная красотка Кэт в скафандре с перламутровыми пуговицами. Такие книжки Локи полюбил с детства. Откроешь томик и скользишь на планету Аргентина, где можно не думать о… Да ни о чем вообще! Бластеры! Пауки! Красотка Кэт!..

Он уже открыл книгу, предвкушая, когда услыхал негромкий стук в дверь. Замер, прислушался… Тихо. Локи решил было, что померещился и вдруг заметил прямо у порога комок серой бумаги. Раньше не было, теперь есть.

Почта?

Про тюремные фокусы слыхать приходилось, видеть же воочию, нет. Дверь, как и прежде, заперта, в кабинет никто не заглядывал, и в потолке дырок не видно.

Вот штукари!

Оценив класс работы, Хорст, ступая на цыпочках, подкрался к порогу, быстро наклонился – и не слишком торопясь, вернулся обратно. Ничего не было, просто моцион после завтрака.

Записку развернул, пристроив прямо на книжной странице. Буквы печатные, но мелкие, с муравьиный нос каждая, не читать приходится – угадывать.

«Прочти и передай товарищу!

В крепости Горгау саперы отказались грузить химические снаряды. Ходят слухи, что вместо них заставят работать заключенных форта. Снаряды старые, с прошлой войны, при погрузке возможен взрыв. Необходимо готовить акцию протеста».

Просмотрел еще раз, запоминая, и сразу же прикинул, что и об этом придется писать в отчете. Плохо! Умельца-почтальона могут вычислить, если он время укажет. Локи поскреб лоб и довольно хмыкнул. Укажет, но совсем другое. Почему бы записке не лежать прямо в кабинете, допустим, на подоконнике?

Успокоился, а потом и о снарядах подумал. Не по понятиям это, господа хорошие! Насчет снарядов уговора не было. А если и вправду погонят? Приедет дурак-начальник в черной форме, гаркнет, не разобравшись…

Игла кольнула уже не в живот, в чуткую печень. Локи едва не застонал. Ну, зачем ему ко всему еще и какие-то снаряды?

Настроение испортилось напрочь, даже книжка в яркой обложке перестала прельщать. Легко жить этому Капитану Астероиду! Расчехлил бластерную пушку и стреляй себе вволю по эскадре Черного Властелина. Ему бы, Локи, такие проблемы!

Отчет… Локи повертел в пальцах карандаш. Неплохо бы внимание от господина Зеппеле отвлечь, чтобы Глист хорошее дело напрочь не зарубил. Статья да еще за кордоном! О таких как он, Хорст Локенштейн, только в криминальной хронике пишут. Как отвлечь? Да очень просто. Стоит лишь вообразить, что беседовать довелось сразу с четырьмя, а журналист из всех был вроде как третий. О чем разговоры вел? О том, что в каждой тюрьме говорят: пайка маленькая, охрана лютует, писем давно нет… О политике же, чтоб она пропала, никто говорить не хочет, голову бережет. Вот господин бывший депутат – тот да, тот сподобился. И выйдет сюжет не хуже, чем про Капитана Астероида.

Пишем!

После обеда вновь выгнали во двор. Вторую половину дня Локи рассчитывал проскучать в блоке. Никто и не заметит, публику на работы отправили. Можно выспаться, можно просто помечтать, глаза покрепче закрыв. Можно даже спеть душевную, которой Блиц-наставник обучил. Мирлацванциг, троммельбаух, унтервельт рибон рибет… Узнать бы, что за тарабарщина!

На плацу его прихватило дождем, но не это удивило. Кое-что изменилось. Раньше «полосатики» внутри «бублика» работали-надрывались, теперь же целая толпа собралась у ворот. Не у главных, где караульная будка, у тех, что кирпичом заложены. Там же и «черная» охрана, и Циркуль, чтоб он пропал. А потом Локи заметил кирки в руках. Неужто стеночку приговорят? От удивления чуть не оступился на ровном месте. Это где же видано, чтобы в тюрьме лишние ворота пробивать? Правда, ведут они не на волю вольную, а прямиком в крепость Горгау. А в крепости что? Химические снаряды там, которые взорваться могут! Одно к одному.

По лестнице на свой второй этаж Локи поднимался без всякой радости и чуть не пропустил еще одну перемену. В прежние дни, когда по пути кто встречался, охранник в ладоши хлопал. Порядок такой, чтобы лишнего не увидел. Услышал хлопок – поворачивайся лицом к стене и стой, пока за плечо не дернут. На этот раз тоже встреча вышла, аккурат на лестничной площадке. Только в ладоши хлопал не его конвоир, а другой, что неизвестного «полосатика» вел. Ему, Локи, вроде как открыли зеленую улицу.

В блоке ничего на первый взгляд не изменилось. Дневального оставляли не всегда, и Хорст рассчитывал побыть в одиночестве, от соседей отдохнув. Иначе вышло. Нары, те, что напротив, оказались заняты.

Новенький!

Здороваться с порога Локи не стал, жизнь отучила. Присмотрелся, оглянулся для верности, чтоб чужие глаза не помешали, и подошел поближе. Тот, кто сидел на нарах, даже не поднял головы, хоть и услышал. Так в пол и смотрел.

Хорст почесал бритый затылок. Не было печали!

– Здоров, дурачина!

Господин Кампо молча кивнул в ответ.

* * *

– Ворота в крепость пробивают. Видели, господин Локенштейн?

Журналист Зеппеле обладал ценным талантом – умел громко шептать. На нижних нарах слышно, а в двух шагах – уже нет. Локи так не мог, приходилось каждый раз вставать, чтобы голосом соседей не привлечь. Тоже, поди, отчеты пишут.

– Их год назад кирпичом заложили. Странно…

Локи соскользнул с нар, стал, чтобы говорить было удобнее, огляделся привычно. Вроде бы не слушают, все своим заняты. Господин же Кампо изволил уснуть, потому как притомился с дороги.

…Не получилось разговора. Арман-дурачина оказался сильно не в духе, а почему, сказать не захотел. Может, мечтал, наивный, что его на волю выпустят? Или хуже еще? Господин Виклих озаботился подсадить «наседку», персональную, для него, Хорста Локенштейна. И не спит сейчас дурачина, а дурака валяет, уши навострив?

– Не странно это, господин Зеппеле. Я бы иное слово подобрал.

Рассказывать пришлось шепотом, не громким, а каким вышло. Записку Локи к отчету приобщил, но раз велено: «Передай товарищу»…

Господин Зеппеле слушал, не перебивая, только губы кусал. Наконец, привстал на локте.

– Похоже на правду. Крепость передают в ведение СС, вот ворота и вскрывают. А об этих снарядах еще десять лет назад писали. Целый детектив! Союзническая комиссия по разоружению ездила по всей Германии, искала химические боеприпасы. А в военном министерстве нужные бумаги потеряли. Комиссия нашла полковника, который в 1918-м снаряды в крепость привозил, но тот на беседу не явился. До сих пор ищут… Надо бы друзьям сообщить, но связь только через неделю.

Локи прикинул, будет ли с этой связи толк. Напишут заметку, в какой-нибудь французской газете тиснут. А толку? В самом крайнем случае власти опровержение поместят. В первый раз что ли?

Помрачнел, назад оглянулся. Еще и этот Арман! Со снарядами и вправду ничего не придумать, но вот с господином Кампо…

– Новенького видите, господин Зеппеле? Меня с ним в «Колумбии» свели, на очной ставке. Старательный камрад, все хотел следствию помочь. А до этого его в Германское сопротивление внедрить собирались, но что-то не срослось…

Сосед привстал, внимательно поглядел на Армана-дурачину, и Локи ощутил законную творческую гордость. Удачно сюжет поворачивает, ничем не хуже, чем в книжке про планету Аргентина. Он, Хорст Локенштейн, тоже сочинитель не из последних. Бумаге такого не доверить, да и не надо.

Вернее будет!

7

Нужный поворот она едва не пропустила. Приходилось все время следить за дорогой, чтобы чего-нибудь не нарушить. Правостороннее движение воистину придумали варвары! К тому же машин на шоссе в этот час немало, а утренний дождь изрядно намочил асфальт.

Машину Пэл взяла напрокат, не слишком приметный и весьма подержанный «Citroen Rosalie» 1932 года. В гараже отеля изрядно удивились, наверняка списав ее странный каприз на пресловутую английскую скупость. А чтобы не удивлялась тетя Мири, Пэл отправила ее в Международный парижский пресс-центр, дабы узнать последние новости из тех, что в газеты не попадают, а заодно присмотреться к полезным людям. Родственница, уже успевшая войти во вкус, поверила и отнеслась к заданию со всей серьезностью.

За поворотом асфальт исчез, и Пэл вновь похвалила себя за «Ситроен». На мокрой грунтовке на чем-то более роскошном можно и завязнуть. Впрочем, ехать недалеко, до обозначенного на карте маленьким кружком поселка чуть более километра. При въезде гостью приветствовал одинокий насупленный трактор, укрытый от дождя зеленым брезентом. Улица пуста, спросить некого, оставалось надеяться на указанные в письме приметы.

«Мы с ним в 1918-м работали, – задумчиво молвил дядя Винни. – Парень старательный, но не более того. Хорошо, что он написал именно мне. Не представляю даже, что он там нарыл, но будь с ним, Худышка, повежливей. Представь, что разговариваешь с музейным экспонатом».

Дядя как в воду глядел, говоря о музее. Возле одного из домов, внешне ничем не отличимого от соседних, она с изумлением узрела станковый пулемет «кольт» на железной треноге. Затормозив, Пэл протерла глаза, но пулемет и не думал исчезать. Она поглядела вверх и заметила еще нечто в этих краях весьма редкое – большую решетчатую антенну. Кажется, приехала. Именно про антенну дальней связи говорилось в письме. А еще давался настоятельный совет обязательно провериться на предмет неизбежной слежки.

Она вышла из авто, вспоминая все, что знает про обитателя дома. Отставной шпион, оригинал и слегка параноик. Такие, оказавшись не у дел, начинают расследовать преступления вавилонских масонов, живущих под каждой кроватью, или искать инопланетян.

«Но ведь нашел-таки! – дядя одобрительно пыхнул сигарой. – Сам! Мания преследования иногда весьма полезна».

Пэл ступила на мокрое от дождя деревянное крыльцо, преодолела пять ступеней и, подойдя к двери, принялась искать кнопку звонка. Не обнаружив, вспомнила о колокольчике в знакомой ей мансарде. Некий подозрительного вида шнурок действительно обнаружился. Она протянула руку…

– Здравствуйте, леди С! Заходите, только не оглядывайтесь, за домом следят!

Дверь открылась беззвучно.

* * *

– Хорошо, что вы приехали, боюсь, они скоро придут сюда, за мной. Я их уже видел, они в черном, ходят по трое и стирают всем память. Не возражаете, леди С, если я прикреплю к пакету грамм триста взрывчатки? В случае опасности, выбросите в окно или подсунете под машину. Взрыватель можно положить в сумочку, им очень просто пользоваться…

Отставной шпион мистер Н был худ, невысок, говорлив и очень стар. Лицо плоское, без особых примет, седые волосы ежиком, от видавшего виды костюма так и несло нафталином. Пэл решила ничему не удивляться, даже взрывчатке. Мало ли что можно найти в провинциальном музее?

– Я не сомневался, что мистер Ч откликнется. О, я знал его еще в ту пору, когда он называл себя сеньором К! Я тоже однажды побывал этим сеньором, паспорт мы использовали по очереди…

Вопреки ожиданиям, внутри ничего не напоминало ни о шпионах, ни о войне. Не было даже фотографий, столь обычных в сельских домах. Мистер Н соблюдал конспирацию.

– Прошу, леди С, прошу. Я заварил настоящий английский чай, во Франции мало кто это умеет. Увы, вернуться в Англию я пока не могу, военная пенсия слишком мала, а здесь у меня какая-никакая, а все-таки работа. Но я не забываю о долге! Слава мне ни к чему, пусть мистер Ч использует мою информацию, как считает нужным, а я охотно останусь неизвестным солдатом.

Пэл слушала, не перебивая, а потом столь же безропотно выпила две чашки чая с вишневым джемом. Дядя Винни по-своему сентиментален, откликнувшись на письмо смешного старичка. О далекой планете Клеменция в Соединенном Королевстве знают уже много лет, специальный департамент в Министерстве иностранных дел отслеживает события, военные разрабатывают план за планом на случай Дня Икс.

Мистер Н долго и старательно изобретал велосипед.

– Рукопись на ста двадцати листах, каждый пронумерован, конверт я положу в водонепроницаемый чехол. А насчет взрывчатки не волнуйтесь, леди С, это обычная практика…

– Я не волнуюсь, – как можно мягче улыбнулась Пэл. – Мистер Черчилль…

– Тс-с-с! – отставной шпион поднес палец к губам. – Никаких имен!

Она покорно кивнула. Никаких имен, враг не дремлет! А у нее бдительный мистер Н даже не попросил предъявить паспорт. Того и гляди, за ним и в самом деле явятся трое в черном – с «адской» рубахой.

– Мистер Ч изучит ваши материалы самым внимательным образом.

Старичок, энергично закивав, шумно отхлебнул остывший чай.

– Уверен! Но кое-что, леди С, вы передадите ему устно.

Оглянулся по сторонам, отодвинул чашку на край стола.

– Расскажете ему только один на один. То, что летает на орбите – эфирный замок «Монсальват» – не может сесть на Землю. Какая-то ошибка в расчетах. Снизиться почти до самой поверхности – да, но не приземлиться. Разве что в качестве очень большой груды металлических обломков.

Пэл попыталась понять, насколько это важно. «Захватить и поднять над ним британский флаг, а не получиться – взорвать!» – решил дядя. Если мистер Н прав, вариант с флагом отпадает.

– И еще… В связи с деятельностью инсургентов из Цеха Подмастерьев в «Монсальвате» приняты особые меры предосторожности. Если возникнет угроза захвата, эфирный замок будет взорван. Это секретный приказ, о нем знают очень немногие. Мне тайна обошлась всего в два комплекта документов, один подлинный, второй хоть и фальшивка, но качественная. Их контрразведчик решил стать невозвращенцем, однако к Цеху Подмастерьев предпочел не примыкать, а просто раствориться. Et sui eum receperunt!..^[21]

Пэл слушала, время от времени кивая, но смысл уже ускользал. Вот оно! Выход, который она безуспешно искала весь последний год! Приговор не отменить, но изменить его можно. Не корчась от боли на мокрых от пота простынях, не дырявя висок пулей. Взорвать – и все решится! В черном пустом космосе, без полированного гроба и скучных венков. Только огонь в лицо! Солдат Его Величества положено хоронить там, где их встретила Смерть.

«Худышка! Мисс Худышка!..»

Леди Палладия Сомерсет улыбнулась Смерти в лицо.

* * *

Взрывчатку все же не взяла, отговорилась отсутствием приказа. Теперь – в Париж! Сначала в посольство, передать пакет, затем на Главный почтамт, что на rue du Louvre. Дядя говорил, что так надежнее, тысячи телеграмм в день, последить невозможно.

Мужу – в Стокгольм. Прямо писать нельзя, но можно намекнуть, поймет.

Еще одну – в Лондон. Мистер Эйтз обещал, что ответят в течение суток.

А к пакету приложить записку для дяди. Мистера Н давно заждались дома. И лучше всего, если этот дом будет с крепким замком.

Все продумала? Все!

* * *

– Напрасно волнуешься, тетя Мири. Клеменция, Аргентина, «Монсальват», как ни называй – давно уже не тайна, по крайней мере, для тех, кому положено знать. Твои журналисты могли бы рассказать, что ни одно европейское правительство ничего не опровергает. Не подтверждает – да, до поры до времени, чтобы не было массовой паники. Дядя считает, что правду лучше всего сообщить в самый разгар войны, шок вышибают шоком. Если подумать, ничего особенного, на Клеменции живут такие же люди, как мы, не лучше и не хуже… А хочешь, я тебе их песню спою? Самую настоящую, инопланетную?

Глава 6

Запах прелого сена

1

Ему снилась крепость. Огромная, неимоверных размеров, она поглотила весь мир, заключив в крепкий плен бастионов. Внутри плавала тьма, слышались голоса и лишь изредка мрак отступал перед вспышками желтого огня. Воздух сгустился, упруго толкая в грудь и не давая двигаться, зато, подобно гигантскому колесу, вращалась сама крепость. Мимо него и сквозь него неспешно проплывали казематы, кирпичные стены, острые зубья равелинов, камни полуразрушенной башни. Его окликали, он что-то отвечал, и это повторялось раз за разом, крепость-колесо вращалось все быстрее, скользкий пол уходил из-под ног. Еще один виток, еще… Одни и те же голоса, один и тот же разговор. И снова во тьму, сквозь камень и кирпич к неясному желтому свету…

Лонжа проснулся, вытер холодный пот со лба, привстал и снова лег, закинув руки за голову. Он никуда не ушел, в казарме темно, лишь в коридоре тускло светит электрическая лампа. И крепость по-прежнему вращается – вместе с планетой. День за днем, неделю за неделей. Дурная повторяющаяся бесконечность. Бежать? Но за стенами и рвами не ждет свобода. Там Рейх, та же дурная бесконечность, из которой нет выхода.

На что он рассчитывал, на что надеялся?

В счастливые школьные годы, когда мечталось лишь о желтой стружке на арене, они с другом часто бегали в кино. Слезливые мелодрамы вгоняли в скуку, иное дело вестерны и, конечно, комедии. Среди тех, кто смешил зрителей, часто попадались отставные монархи. Буря, пронесшаяся над Европой после Великой войны, сделала сюжет весьма актуальным. Что может быть смешнее короля в изгнании? Потертый фрак, истоптанные туфли, ордена, отданные в ломбард и неизбывная гордыня, последнее, что осталось в душе. Его величество строит великие планы, его величество грезит наяву, его величество в компании с жуликами и ворами идет отвоевывать отчий престол. Маленький Август смеялся вместе со всеми зрителями. Его это никак не касалось, жизнь была прекрасна, а жизнь настоящего циркового – вдвойне.

А на что надеяться теперь? «Скорее всего, растопчут и не заметят», – сказал он бывшему другу. Можно гордиться – заметили, если подумать, немалое достижение. Но вокруг по-прежнему крепость Горгау, за ней крепость-Рейх, а дальше еще одна, безнадежнее прочих – крепость Чужбина. Круг за кругом.

Тьма навалилась на плечи, вдавливая в тощий армейский матрас, подушка под головой стала скользким камнем. Ночь скоро кончится, но рассвет не принесет надежды. Мир-крепость будет вращаться и дальше, пока что-то, наконец, не изменится. Или в мире. Или в нем самом. Или он сам, вопреки всему изменит этот мир. Шаг за шагом, пядь за пядью.

Невозможно? Лонжа улыбнулся, отпугивая чуткую тьму. Это танк починить невозможно, а мир, вопреки всему, уже меняется. Нет дурной бесконечности, новый день – сам по себе надежда. Даже сон, если подумать, правильный, ибо позволяет верно оценить обстановку. Осталось взвесить все варианты и принять решение.

И танк можно оживить.

И жизнь, несмотря ни на что, прекрасна.

* * *

– Ваше мнение, гефрайтер?

Военный совет, младшему высказываться первым. Лонжа поглядел на лежавший посреди стола лист ватмана. Тушь еще не успела просохнуть. Сам же и чертил, чередуясь с учебным мастером.

– Счел бы правильным отгородить стеллажи с «компаусом» во избежание случайностей. И, может быть, усилить освещение, еще один прожектор вполне станет.

А что еще сказать? Затея изначально ненужная, толковый фельдфебель организует эвакуацию без всяких схем и планов. Ватман расчертили по требованию коменданта. Не для него самого – начальственный визит должен состояться со дня на день.

– Как по мне, годится, – рассудил унтер. – Главное, красиво, четко и без помарок, не стыдно и в Берлине показать. А перегородку рисовать не надо, начальство – оно лишнего не любит. Какая еще перегородка? В каком уставе прописана?

Обер-лейтенант без особой решительности открыл колпачок автоматической ручки. Его подпись, ему отвечать.

– Сойдет, герр обер-лейтенант, – подбодрил командира учебный мастер. – Расположение указано, порядок выноса обозначен. А больше нам ничего и не сделать.

Аккуратно расчерченный тушью ватман должен поставить точку в бурных событиях вчерашнего дня. Комендант рассудил, словно царь Соломон. С одной стороны, гарнизон к эвакуации боеприпасов полностью готов. С другой, требуется санкция с самого верха, поскольку необходим специальный транспорт – и место, куда следует отправлять снаряды с желтой полосой. «Компаус» же трогать никак нельзя, потому что противоречит всем имеющимся инструкциям.

Первая рота, резко поздоровев, вернулась к повседневным занятиям, Лонже в привычной компании вновь довелось спускаться в подземелье, а потом долго мыться под душем.

О восстании уже никто не вспоминал.

– Geschreibsel!^[22] – подвел итог обер-лейтенант Кайпель, подписывая схему. – Берлин «добро» не даст. О возможной диверсии уже во французских газетах напечатали. Пусть Гиммлер сам со снарядами возится, если ему крепость нужна, а Вермахту ни к чему еще один поджог Рейхстага.

Лонжа поглядел на бесполезный лист ватмана. Насчет Рейхстага Скальпель, прав, только с выводом поторопился. Председателем Рейхстага был Герман Геринг, вот Рейхстаг и загорелся. Теперь хозяином Горгау станет Генрих Гиммлер.

«Будет вам мерзость…»

* * *

– Эй, командир! – дезертир Запал взглянул странно. – Ну-ка отойдем!

Впору удивляться. Еще час назад все дела обсудили. И дел-то особых нет, пошумела крепость и стихла, даже ряби не осталось. Те, что вчера бунтовать призывали, только руками разводят. Низкая у народа сознательность, воспитывать надо!

Курилка рядом, пустая совсем. Саперы на ужин спешат, строятся.

– Командир! Тут дело такое…

Фельдфебель оглянулся подальше от греха и шепотом.

– Ты же, вроде, не женат?

Лонжа в ответ лишь моргнул. Вроде…

– Тогда не про тебя.

Запал хмыкнул и уже в полный голос:

– А я уж подумал было… В канцелярии парни приемник слушали. Начальство по делам отлучилось, так они «Свободную Германию» включили, думали, в новостях о нас скажут. Про крепость – ничего, но потом стали песни крутить. Самую первую, которая «Лили Марлен», не просто, а с посвящением. Так, мол, и так, моему мужу Паулю Рихтеру…

Оставалось только руками развести. Фамилия не редкая, мало ли Рихтеров в Рейхе? Но вспомнить все же приятно. Яркий свет рамп, девушка в сером платье.

Можно лишь позавидовать неведомому тезке-однофамильцу.

– Только она, певица эта, мужа почему-то по-польски титуловала. И не муж даже, а вроде как «муженек». Знаешь, как по-ихнему будет?

Лонжа вдруг понял, что очень хочет пить. Высохло горло, пустыней стало.

– Małżonek…

«Так бы и спросила: где ты шлялся ночью, małżonek?»

Дезертир Запал, взглянув внимательно, почесал кончик носа.

– Вот и я о том, командир. В общем, я передал, а ты уж сам думай…

Серый вечерний сумрак внезапно сгустился, подступив со всех сторон, и пропал, сгинув без следа под лучами неведомо откуда взявшего желтого огня. Фонарь во мраке светит, светит круглый год…

«Венчайся спокойно, солдатик. Я буду у тебя за спиной».

Его нашли, к нему достучались. Даже здесь, в толще кирпича и камня.

Лонжа покачал головой. Нет, не в последний! Он точно знает – не в последний!..

* * *

– Я тебя, парень, понимаю! – качнул седой головой дядюшка Гюнтер. – Иногда прикипишь душой к железяке, да так, что и отлипать больно. Наши сопляки над тобой усмешки строят, скоро пальцами в спину тыкать начнут. А я – понимаю!.. Пойдем, кое-что покажу.

В каком звании дядюшка Гюнтер, сколько ему лет, и откуда старик взялся, Лонже никто не докладывал, сам же расспрашивать стеснялся. И без того понятно: дядюшка Гюнтер среди механиков самый старший и самый толковый. Потому и держат на службе, хотя дядюшке давно уже как стукнуло полвека. Он даже форму никогда не надевал, так и ходил в старом промасленном комбинезоне. Сослуживцев не слишком жаловал, что было целиком взаимно. На посиделки не являлся, курил наособицу, в работе же мог посрамить любого. Сломался у господина коменданта служебный «Мерседес», а дядюшка как назло возьми да приболей. Начальник гаража лично в госпиталь ездил, ветерана уговаривал. Остальных же к машине даже не подпустили, комендант не велел.

На Лонжу дядюшка лишь посматривал, но этим вечером взял за локоток и в сторонку отвел.

– Знаешь, Рихтер, какое мне прозвище дали?

Лонжа удивился. Дядюшка себе и дядюшка, к чему еще прозвища? Но потом вспомнилось. Был однажды разговор…

– Старина Фостер?

– Фостер-развалина! – дядюшка усмехнулся в седые усы. – А еще Фостер Три Колеса. Я вот поглядел, как ты с «Марком» возишься и понял, что ты меня, Рихтер, поймешь, не что иные всякие. Помочь – не поможешь, но поглядишь, а мне веселее станет.

Идти пришлось в дальний угол гаража, где Лонжа прежде не бывал. Туда отгоняли, впредь до списания, отъездившее свой век старье. Одни лишь остовы, все более-менее полезное в хозяйстве безжалостно снималось.

Дядюшка подошел к стене, щелкнул выключателем, прогоняя тьму.

– Гляди!

В голосе так и плескалась гордость. Поначалу Лонжа растерялся. Куда глядеть-то? Старый трактор без заднего колеса, зато с трубой, словно у паровоза. Чудище! Его «Марку» вполне под стать, считай, родные братья.

– Тяжелый трактор «Foster-Daimler» 1913 года выпуска! – отрапортовал дядюшка. – Артиллерийский тягач. Взят в качестве трофея на Сомме в июле 1916 года! Двигатель шестицилиндровый, прямой, то есть, рядный. Десять лет с ним возился!

– Работает? – поразился Лонжа.

Ветеран победно ухмыльнулся.

– А то! Хочешь, двигатель запущу? Ревет, словно крокодил в засуху!..

Погрустнел, вздохнул тяжело.

– Только колеса, как видишь, нет. И взять неоткуда, по всей Германии искал. В Англию писал, на завод, так мне ответили, что у них самих только один экземпляр и тот в музее.

Дядюшка погладил железного друга по стенке радиатора, обернулся.

– Хотели его на металлолом, понимаешь! Так я лично президенту Гинденбургу решил жаловаться. Побоялись!

Лонжа оценил. «Фостер» и «Марк» – два сапога пара. Один без колеса, без двигателя второй…

Стой! А если вместе сложить?

2

Книжки Локи читал быстро, не читал даже, проглатывал. Скучные описания (солнышко, листики, птички, крокодильчики) пропускал, из диалогов выхватывал начало и конец. Это если книга нравилась, как, допустим, про Капитана Астероида. Если же нет, не читал вовсе, в сторону откладывал. Пусть другие глаза ломают!

Не то – документы. Отец приучил, недаром служил на почте. Всего одна буквица с пути сбилась, и лететь письму в Южную Африку вместо соседнего городка. Усвоил и от правил никогда не отступал: от первого слова до последнего, без спешки и пропусков, а потом еще раз, для пущей верности. Выручало, причем не раз. В Берлине в первый месяц как приехал, замели раба Божьего при облаве. В карманах ничего лишнего, болтунов среди задержанных не нашлось, но криминальинспектор, господин хороший, в протокол лишний абзац вставить умудрился. Подмахнул бы Хорст, свободе близкой радуясь и поехал бы в «Зеленой Минне» долгим маршрутом за казенный счет.

Обошлось!

Поэтому читал Локи медленно, с карандашом, даже пометки на полях делал. Глист, впрочем, не торопил, курил себе да в окошко поглядывал. Наконец, последняя строчка и знакомая подпись. «Август, Первый сего имени, Король Баварский, Герцог Франконский и Швабский, Пфальцграф Рейнский, а также иных земель владетель и оберегатель…»

Просмотрел бумагу еще раз, уже бегло, пометки учитывая, положил карандаш на стол.

– Власть, конечно, ваша, господин Виклих, только не годится. Ну, никак!

А сам голову в плечи втянул. Как бы за правду по уху не огрести!

Глист драться не стал. Взял бумагу, взглянул без всякого гнева.

– Почему так думаете?

Начальственная вежливость понравилась, и Локи осмелел. И в самом деле! Кто здесь король?

– Это же манифест, вроде как ко всем баварцам слово. В первом, что вы мне показывали, о коронации говорилось и о законности всяких там прав. А в этом, должны быть все будущие дела по пунктам…

– Программа, – чуть поморщившись, подсказал унтерштурмфюрер.

– Да, программа! А чего он, в смысле, я… Ну, король баварский предлагает? Беспорядки не устраивать, налоги платить, в Вермахте служить честно, подчиняться всем требованиям властей. Такое полицейский комиссар потребовать может или гауляйтер. Король же, он…

Нужных слов не хватало, и Локи для убедительности пошевелил пальцами в воздухе.

– Это то, чего хотим от баварцев мы, – немного подумав, пояснил Глист. – Вначале там был абзац про узурпацию власти берлинским правительством, но начальство выкинуло. Не слишком ловко получается, согласен. К сожалению, кое-кто наверху желает, чтобы операция немедленно начала приносить пользу. Надо иначе, согласен. Только как сказать?

– Красиво! – осенило Локи. – Король свой народ любит? Любит! Вот пусть его и хвалит, про всякую старину вспоминает, про победы. Баварская армия, между прочим, в составе Рейхсвера сражалась. Вот об этом и сказать. И батюшку королевского, который генерал-фельдмаршал и герой войны, помянуть…

Уроки Армана-дурачины не прошли даром.

– …Потом про Баварию. Хорошая, мол, страна, лучше не бывает. И горы высокие, и девушки красивые. А дальше все еще лучше всенепременно будет, но для этого порядок требуется…

– …И народное единство, – хмыкнув, перебил Глист. – Вам бы, Локенштейн, передовицы писать.

Писать? Это, значит, чтобы бумажка в архиве осталась? А вдруг в этой Баварии и вправду чего изменится?

– Не мое, господин Виклих. Сказать могу, а чтобы буквами, так не выйдет. А вы… А вы господина Кампо писать посадите, он и так все тайны знает. А человек он образованный, с пониманием.

Глист поглядел прямо в глаза, но Локи чужой взгляд выдержал, даже не моргнув. На том решил и стоять. Пусть господина Кампо, если что, за манифест спросят. А он, Хорст Локенштейн, человек маленький, знать ничего не знал и ведать не ведал. Ему за чужое отвечать ни к чему.

– Далеко пойдете, – рассудил, чуть подумав унтерштурмфюрер, – если прежде не пристрелят.

Улыбнулся и внес поправку:

– Я пристрелю, Локенштейн!

* * *

Во двор Локи выбрался уже ближе к вечеру, чему был только рад. Что в блоке № 5 делать? Книжку про Капитана Астероида с собой брать не велено, а с господином Зеппеле пошептаться еще успеет.

В «дырке от бублика» за день мало что изменилось. «Полосатики» по-прежнему возятся возле задних ворот, охрана покрикивает и подгоняет. Ясно, что воротам скоро каюк. Внезапно Локи почувствовал знакомую боль – проснулась проклятая спица. С чего бы? Где он, а где ворота?

Успокоился и забыл, тем более на лестнице интересное случилось. Навстречу, стало быть, вниз, шли двое «черных». Лестница широкая, потому конвоир хлопать не стал. Так бы и разошлись, но внезапно один из «эсэсов» другого за руку дернул. Миг и оба уже по стойке «смирно», как у «черных» и положено: руки на бедрах, ноги на ширине плеч.

Локи назад поглядел – никого. На конвоира – тот отвернулся.

Чудеса!

В блоке же, как он и ожидал, тоска зеленая. На дальних нарах трое министров-депутатов, слева, к его нарам впритык, господин Кампо носом в подушку. А больше пока никого. Здешнюю публику работой особо не загружали, и Локи начал подозревать, что обитатели блока время проводят не хуже, чем он сам. Поди, к каждому свой персональный Глист представлен. Интересно, к господину Зеппеле тоже? Журналист менее всего походил на «наседку», но в таких делах уверенности нет и быть не может. Блок № 5 недаром спрятан в самой глубине «бублика», от чужих глаз подальше. Хитрые дела тут творятся.

Присел на нары, прошедший день вспомнил. Вроде, нигде не подкачал, одно плохо, не ему тут распоряжаться. Придет к господину Виклиху бумажка в конверте, он прочитает и оприходует раба Божьего – аккурат в углубление между затылком и шейным позвонком.

Бр-р-р!..

Печень привычно отозвалась болью. Локи, махнув рукой (все равно ничего не поделать!), решил последовать примеру Армана Кампо. Поправил тощий матрас, примерился…

– Господин Локенштейн!..

Откликнулся, дурачина!

– Не могли бы вы представить меня нашим соседям? Они какие-то не слишком разговорчивые.

Хорст быстро оглянулся. Не слишком разговорчивые на них не смотрят, своим заняты. Но если все-таки следят, то подтвердить смогут: не он разговор завязал. Так почему бы и не поболтать? Все равно делать нечего.

– Оно все так, господин Кампо. Только здесь, извиняюсь, тюрьма, а в ней свои обычаи.

* * *

Про обычаи Локи и рассказал, чтоб дурачина понял, куда попасть довелось. Сам не сиживал, но слышал изрядно. Новичка в курс дела ввести – тоже обычай, и не из последних. От умного человека Хорст слыхал, что сидельцы с теми, кто впервые на нары загремел, опытом делятся не от доброй души, а чтобы себя утвердить. Мол, ничего-то ты, желторотый, не знаешь, а мы все знаем, все видели! И в самом деле, рассказывать было приятно. Не все же господину Кампо лекции читать! О чем помнил, о том и поведал, про блок же сказал особо. Предупредил честно: ненадежный народ, с такими знакомства лучше не заводить. А под конец заветные слова произнес: не верь, не проси, не бойся. В них вся тюремная наука в самом сжатом виде.

Арман-дурачина откликнулся не сразу. Молчал, думал. Наконец, шевельнул губами.

– Я слыхал, в «кацетах» иначе. Там свои своих держатся.

Локи хотел было уточнить, кто для дурачины «свои», но сказал иное.

– В «кацетах», извиняюсь, сдохнуть можно не за понюшку табаку. Далеко ходить не надо, выведут во двор, сами все увидите… А чего это, господин Кампо, вы меня больше «куманьком» не титулуете и на «ты» не обращаетесь? Вроде как уговор был?

Худые пальцы Армана сжались в кулак… Разжались.

– Надоело! Вы… Ты не представляешь, как надоело! Понимаю, что так жить нельзя, но сделать ничего не могу. Шлак…

Приподнялся, сел, зашептал на ухо.

– Тебе деньги нужны? Большие деньги, настоящие?

Локи лишь плечами дернул. А кому они не нужны?

– У вас, у криминальных, связь должна быть с волей. Надо кое-что важное передать. Сможешь? У меня при аресте чужие документы были, немецкие. По ним я не Кампо, а какой-то Штраус. Я и сейчас Штраус, так в канцелярии записали. А я – гражданин Соединенных Штатов Америки, таких наци не трогают. Если бы с посольством США связаться!.. Денег получишь много, у меня семья богатая.

Хорст быстро прикинул варианты. В обычной тюрьме, даже в «Колумбии» он бы попытался. Не сразу, конечно, но разведку бы провел, а там – по результату. Здесь хуже, разве что к господину Зеппеле обратиться…

А нужно? Деньги ему уже обещали, даже чек выписали. Толку-то с этих денег! Да и опасно. Выйдет Арман-дурачина на свободу, разболтает все журналистам и о нем, самозванце, сказать не забудет…

– Обещать не могу, строго тут очень. Попытаюсь… А ты, Арман, вот чего скажи. На что ты надеялся, когда с другом своим коронацию затеял, знаю и понять могу. А он-то на что рассчитывал? Парень, вроде умный, образованный, газеты читает. Как ему одному с Рейхом тягаться? Подполье – чепуха, «зипо» там за всеми следит. Войны пока нет, а если будет, то ничего от Баварии не останется, головешки одни. На что Август расчет имел?

Кампо откликнулся не сразу.

– Тебе… Зачем это тебе?

Локи наклонился ближе, шевельнул губами:

– А затем, что сейчас я – Август, который Божию милостью. Не без твоей помощи, дурачина! Так что расскажи, уважь.

* * *

Ночью не спалось. Локи лежал на жестком колючем матраце, закинув руки за голову, и перебирал в памяти все, что знал о незнакомом парне из Штатов, который очень любит цирк. Не сходилось! Не дурак этот Август Виттельсбах, Армана Кампо уж точно не глупее. А на что надеется? «Иррациональное чувство верноподданного» – Хорст и слов-то таких не слыхивал. А если по-простому, любовь и преданность всякого страха посильнее. Но ведь так не бывает!

Думал Локи, прикидывал. Не укладывалось в голове. Как ни крути, а страх всего сильнее. Поставят этого Виттельсбаха на колени, ткнут стволом в затылок. О чем напоследок подумает, о чем скажет? О правах своих королевских?

«А я не жалею!»

Локи поразился. Это же не Август сказал, он сам!

3

Возле двери номера Пэл на миг задержалась. Сумочка… Зеркальце… Быстрый взгляд… Вроде бы все в порядке. Платье по этому случаю новое, строгое, с широкими плечами, такие в Штатах только начинают носить. Кольцо с александритом, подарок мужа, серые перчатки, брошь с бриллиантовой россыпью. Ввек бы не наряжалась, но требуется подтвердить статус в первый же миг встречи. Она и так нарушила правила, явившись без предварительного знакомства, даже визитной карточки не прислав. Нувориши очень чувствительны к этикету.

Sine nobilitate!^[23] Узнают своих по дорогим побрякушкам, подобно вождям на Новой Гвинее. Истинный аристократ, по их мнению, тот, у кого самого большое кольцо в носу.

Биография женщины, с которой предстоит общаться, самая подходящая. Шлюха из шанхайского борделя, подружка гангстера, торговца оружием, теперь же авантюристка высокого полета при больших деньгах. Будь ее воля, леди Палладия Сомерсет, прекрасно обошлась бы без подобного знакомства, но сейчас особый случай. Если уж она не побрезговала мистером Пирсоном!

В номера полагалось стучать, но рядом с этой дверью красовалась кнопка звонка – большая безвкусная стекляшка розового цвета. Пэл порадовалась, что на ней перчатки.

– Зд-д-дравствуйте! Вы леди Сомерсет?

Этого не ожидала. Дверь открыла девочка лет двенадцати, в сером, почти как у нее самой, платьице, и тоже с брошью, но сапфировой. Улыбнулась, отступила на шаг.

– Заходите, п-пожалуйста!..

И подмигнула. Удивиться Пэл не успела, девочка поспешила закрыть глаз ладошкой.

– Ой, извините, пожалуйста. Это все афферентная нервная имп-пульсация, никак не пройдет.

Леди Палладия поняла. Усмехнулась, подмигнула в ответ.

– А я ничего не заметила.

– Уже познакомились? – высокая женщина в длинном светлом платье с тяжелым колье на высокой шее и не слишком модной прической под Бэт Дэвис подошла незаметно. – Моя дочь Гертруда…

– А это мама, госпожа Ильза Веспер, – твердо, без улыбки проговорила девочка. – Я могу заварить в-вам кофе.

* * *

Кофе явно удался. Пэл, отхлебнув глоток, немало удивилась. Не каждый барриста на такое сподобится. И тут же вспомнила, что очень похожий кофе она уже пила, причем совсем недавно.

– Гертруде есть, у кого учиться, – поняла ее госпожа Веспер. – Вы наверняка изучили мое досье, поэтому должны знать, что парень с ужасной голландской фамилией – мой муж. Я не устраивала слежку, но все равно доложили. Вы посетили его в качестве связной от Кинтанильи? Впрочем, можете не отвечать, и так ясно.

Пэл заставила себя улыбнуться. Ее ставили на место. Большие люди заняты большими делами, заезжая англичанка – всего лишь связная.

– Вы ошибаетесь, госпожа Веспер. Сейчас Жозе Кинтанилья – это я!

Ильза Веспер невозмутимо кивнула.

– Учту, леди Сомерсет. Но в таком случае благоволите ответить на вопрос, который я намеревалась задать непосредственно господину Кинтанилье.

Взгляд светлых глаз плеснул внезапным холодом.

– Ваше бюро и моя Структура готовятся к войне, и этого не избежать. Но что будет после? Как будем делить Европу?

«Да как угодно! – дядя, нахмурившись, провел пальцем по карте. – Хоть так, хоть этак, границы можно нарисовать любые. Не это главное, Худышка. Постарайся им объяснить…»

* * *

– Наша цель, госпожа Веспер, состоит в том, чтобы ни одна европейская страна больше не могла нести угрозу ни соседям, ни всему континенту. Гегемона в Европе быть не должно. Так и случится, война обессилит агрессоров и заставит их пойти на уступки – или страна-агрессор просто перестанет существовать.

– В первую очередь это, как я понимаю, касается моей Германии? Не слишком умно возвращать Европу к эпохе Венского конгресса. Десятки мелких слабых государств – пожива для соседей, ближних и дальних. Тогда это была Россия императора Александра, теперь – Соединенные Штаты Франклина Делано Рузвельта.

– Вы очень к месту вспомнили Америку, госпожа Веспер. На их гербе написано: «Pluribus unum»^[24]. Это и есть выход для Европы. Слабые государства объединяются в сильный союз. И чем больше будет этих государств, тем надежнее станет европейское единство. А чтобы не появились новые Наполеоны и Муссолини…

– …Раздробить требуется и Францию, и Италию. Итак, Соединенные Штаты Европы, Федеративная Германия, Федеративная Франция – и корзина осколков с табличкой «Бывшая Италия». Единая валюта, отсутствие виз, бессильный европейский парламент где-нибудь в Брюсселе. И, как я понимаю, европейский банк? Такие преобразования потребуют огромных средств.

– Вы просто поменяете табличку на дверях штаб-квартиры вашей Структуры. Но все, о чем мы говорили, возможно лишь в том случае, если в Европу не придут ни русские, ни американцы.

– При правильном финансировании, возможно все. Вы не говорите по-русски? Я тоже не очень, но мой учитель любил повторять:

«Vsjo moe», – skazalo zlato;

«Vsjo moe», – skazal bulat.

«Vsjo kuplju», – skazalo zlato;

«Vsjo voz’mu», – skazal bulat.

Это про золото и сталь, леди Палладия. Если владеешь и тем, и другим, деловые риски становятся вполне приемлемыми.

* * *

Вид у тети Мири был задумчивый. Она курила, причем сигарета оказалась вставленной в длинный янтарный мундштук. Когда Пэл вошла в номер, родственница без особой спешки подняла вверх два пальца.

Victory hand!

– Кого победила на этот раз? – осведомилась Пэл, краем глаза заметив на краю стола два почтовых конверта.

– Вроде как саму себя, – вздохнула тетя. – Сидела и мечтала о большой бутылке дрянного виски. Или даже о двух. Цени, мелкая, только ради тебя удержалась. Я, конечно, знала, что мир несовершенен, а люди – сволочи, но все познается в сравнении.

Пристроив сигарету на краю пепельницы, встала, кивнула на стол.

– С мистером Бонисом разминулась, от него письмо. А вот с тем, с другим, довелось пообщаться.

Взяла конверт за самый кончик, приподняла, бросила.

– От него, от мистера Пирсона, отчет в письменном виде. Сказал, что имен там нет, но ты разберешься… И, знаешь, мелкая, я поняла, что лет пятнадцать назад я бы просто так от этого подлеца не ушла бы. Есть в нем какой-то крючок, наживка с тухлым мясом. Понимаешь, что мерзость, а тянет.

– И ты расстроилась? – удивилась Пэл. – Было бы из-за чего!

Тетя вновь взялась за мундштук, затянулась, выпустив трепещущее сизое колечко дыма.

– Как сказать! Три года назад я чуть не умерла, откачали. А теперь иногда жалею. Сейчас я уже другой человек, старый и умный. Но та девчонка была хороша, жила весело, жгла годы фейерверком. Хлопушка! Ее, меня прежней, уже нет, получается, меня не спасли, а вроде как в гаитянского зомби превратили. Даже глупости не хочется делать…

Затушила сигарету, дернула худым плечом.

– Не слушай меня, мелкая, у тебя все еще впереди. И на меня не смотри, я – скверный пример.

Пэл отвернулась. Все еще впереди… Тетя Мири ничего не знает и не должна знать. Рассказать ей так и не решилась. Зачем? Тете и своих забот хватает.

– Пирсон нашел две кандидатуры. Так и сказал: «кандидатуры». Уж не знаю, зачем это тебе нужно…

Она заставила себя улыбнуться. Через силу, едва сумев сдвинуть губы.

– Мы же с тобой шпионы, тетя! Не забыла? Без агентуры никакая работа невозможна. Тебе спасибо, а я… Полежу, сегодня вечером еще одна встреча. Устала…

Лекарство она выпила, платье все-таки сумела снять, а на туфли сил не хватило. Так и упала ничком.

Все…

Пэл закрыла глаза, и вдруг поняла, что ее уже нет, и ничего вокруг тоже нет, все исчезло, растворилось, сгинуло. Совсем рядом – бездна, крутой гладкий склон, она скользит, падает… Нет, взлетает, взлетает! Низкий рев двигателей, черная тьма в иллюминаторе, острый огонь далеких звезд. Космос!

Монсальват.

* * *

– Вы должны были получить телеграмму от моего мужа…

– Конечно! Конечно, леди Палладия! Получил два часа назад.

Атташе – сама любезность. И хорош! Огромные рыжие усы, безупречно выглаженный мундир, орденские колодки в ряд. Джентльмен чистых кровей! На зеленом сукне столешницы – медная снарядная гильза вместо пепельницы, по стенам в два ряда – фотографии в деревянных рамках. Африка, саванна, слоны и конечно сам атташе с охотничьим ружьем наперевес. Дальше Индия, Тадж-Махал, и тоже атташе в тропическом шлеме, однако еще безусый.

– Мы с отцом вашего супруга давние знакомые, вместе служили в Кандагаре. Поверьте, все, что в моих силах…

Пэл взглянула с интересом. Интересно, какой просьбы он ждет? Помочь приобрести билет в ложу Grand Opéra? Пожилой полковник едва ли столь наивен, как хочет показаться.

Достала из сумочки конверт, чистый, без адреса.

– Это нужно передать в Министерство авиации. Срочно и не по обычным каналам.

Полковник невозмутимо кивнул.

– Через час отправлю, будьте благонадежны. Но если возможно, расскажите мне суть дела. Министерство большое, письмо должно попасть к правильному человеку.

Пэл кивнула.

– Охотно. Нужен военный аэродром. Не на побережье и не вблизи крупных городов. Срок назвать не могу, вероятно, на несколько лет. И желательно ремонтная база.

Рыжие усы еле заметно дрогнули.

– Нетрудно. Многие аэродромы с времен Великой войны не используются, привести такой в порядок можно за несколько суток.

Атташе в задумчивости пробежался пальцами по зеленому сукну.

– Да хотя бы… Лейкенхит! Это в графстве Суффолк, его забросили еще в 1918-м. А ремонтников можно доставить из Милденхолла, тоже аэродром, но действующий, совсем неподалеку… Вы туда собираетесь сажать что-то большое?

Пэл улыбнулась.

– Очень.

– Подойдет. Если соответствующие инстанции не станут возражать, можете держать там хоть бомбардировочный полк.

«Соответствующие инстанции» взял на себя дядя Винни. Телеграмму в Чартуэлл Пэл отправила прямо из отеля.

– Леди Палладия! – атташе на миг замялся. – А вы можете гарантировать, что это большое не взорвется?

– Не могу, – честно ответила она. – Может и взорваться.

Полковник распушил рыжие усы.

– Оч-чень хотелось бы взглянуть!

4

– Раз-два! Раз-два! Лево-о-ой!

Сапоги уже не шлепали по сырому асфальту – гремели. Идеально ровные «коробки» чеканили шаг. Бодро, весело, с огоньком! Хорошо глядеть, как солдат идеть!..

На плац выгнали всех, даже больных, хромых и увечных. Не время хворать, саперы! Шире плечи, крепче шаг. И песню, дружно, единых выдохом, в две сотни луженых глоток!..

– Раз-два! Раз-два! Равнение напра-а-аво!

Высокого гостя Лонжа так и не разглядел, только фуражку. Генерал-фельдмаршал Вернер фон Бломберг, министр имперской обороны. Для Горгау – высокая честь, последний раз военный министр наведался сюда еще при жизни великого Клаузевица. Жаль, повод не из веселых. Была крепость – и не будет. Но саперы духом крепки. Не беда, если надо новую построят, еще краше.

– Раз-два!..

Последние два дня промелькнули, словно в чаду. Господин комендант лично гонял роты по плацу, голос надрывая. Скальпель хотел еще раз заглянуть в подземелье, план сверить, так не отпустили. В строй, в строй, герр обер-лейтенант! Раз-два!..

Одно хорошо – сегодня все и кончится. Министр заехал всего на полдня, даже на обед решив не задерживаться. Иное дело свита, из Берлина прибыли несколько офицеров-химиков и генерал-артиллерист. Им-то и придется заглянуть в Ад. Перед самым парадом пробежал слушок, что вопрос с вывозом снарядов все-таки решили. Моряки пожертвовали старой, военных еще времен, самоходной баржой, туда их и определят с последующим затоплением. Запрещено? Конечно, запрещено, но если не в пределах территориальных вод, где-нибудь в самом центре Северного моря, да еще ночью… Так ли это, никто не знал, но вид у коменданта был весьма бодрый.

Утром, перед завтраком, наскоро собрали руководящую группу, и «черных», и «красных». Один вопрос на повестке: что делать, если все-таки заставят грузить? Подсчитали силы, прикинули настроение, руками развели. Не поднять массы! Откажется много если четверть, но этих легко обезоружить и по карцерам раскидать.

Кто-то предложил бежать, но такое и обсуждать не стали. Как? Через ворота на танке, который камрад Лонжа никак не починит? И куда? До первого военного поста?

С тем и разошлись, ничего не решив.

Дезертир Запал, все-таки фельдфебель, обещал доставить новости прямиком из штаба. Только что с теми новостями делать? Листовку написать? Так завтра же в приказе объявят.

– Раз-два! Лево-о-ой!

* * *

– Р-равняйсь! Смир-р-рно!.. Господин гауптман! Отделение по вашему приказанию…

Шинель дорого сукна, сапоги зеркального блеска. Штабной… Из молодых, но породистый, взглядом к полу припечатывает. В руках перчатки, подмышкой – стек.

– Вольно! И как вам тут живется, саперы?

Парадом не обошлось. Министр отбыл, но свита осталась и занялась делами. Химики с артиллеристом ушли в подземелье, а прочие – службу проверять. Этого, молодого, занесло в казармы второй роты. Первому отделению повезло, второму нет. Прицепился, словно репей.

– Шкафы к осмотру!

Фотографию на дверцу Лонжа так и не нацепил, чем, возможно, и удивил гостя, заставив задержаться. Стек скользнул по комплекту формы.

– А-а-а… Ровнее бы надо! Ровнее!.. Гефрайтер?

– Гефрайтер Пауль Рихтер, герр гауптман!

Тонкие брови вздернулись вверх.

– Рихтер? А-а-а… Вы, кажется, из группы химиков?

Пожевал яркими губами, взглядом смерил.

– Через час… А-а-а… Да, через час ко мне, в штабной корпус. И мундирчик, мундирчик… А-а-а… Утюжком пройдитесь, ясно?

Что ж тут неясного?

– Влип ты, Рихтер, – констатировал носатый сосед. Лонжа развел руками.

Влип!

* * *

Штабной устроился в кабинете, соседнем с тем, что занимал Домучик. Прежде чем постучать, Лонжа вспомнил, что бывшего нарядчика он давно уже не видел. По делам уехал или прячется?

– Разрешите?

– А-а-а… Дверь закройте, гефрайтер. Плотнее, плотнее!

Подождал, вновь смерил взглядом.

– Почему не рапортуете… А-а-а… Гефрайтер?

Лонжа еле сдержался, чтобы не ответить как на духу. Вот ведь делать людям нечего!

– Господин гауптман! Гефрайтер Рихтер по вашему приказанию…

– Отставить!

Офицер внезапно улыбнулся.

– Нет, камрад, это я по вашему приказанию прибыл. Харальд Пейпер просил напомнить, что в Париже вы пили мокачино. У вас хороший вкус, камрад!

Посерьезнев, щелкнул стеком по носку сапога.

– Времени в обрез, а обсудить требуется многое… Садитесь, камрад! Если войдут, скажу, что вы составляете объяснительную по поводу беспорядка в казарме. Кстати, подмести бы там действительно не мешало.

* * *

– Штаб Германского сопротивления разделяет ваши опасения, камрад, по поводу намечающейся провокации. Гиммлеру нужен новый поджог Рейхстага, чтобы укрепить свои позиции возле фюрера. Взрыв в Горгау – лишь один из возможных вариантов. Все, что можно, мы делаем, даже в случае массовых арестов основные кадры подполье сохранит.

– Готовится удар по самому Германскому сопротивлению, чтобы не допустить создания Национального комитета и объединения всех антифашистских сил. Какой именно, не знаю, но самое для Гиммлера беспроигрышное – обвинение в предательстве. Напомните камраду Пейперу про операцию «Трест» в советской России.

– Харальд Пейпер помнит о «Тресте». Но ваши дела, камрад Рихтер, не менее важны. Именно благодаря вам удалось создать союз основных нелегальных партий Рейха. Вы нужны на свободе! Поэтому штаб считает, что ваше дальнейшее пребывание в Горгау излишне.

* * *

Дядюшка Гюнтер был безутешен. Плакать, конечно, не плакал (сапер!), но вид имел совершенно несчастный. Иные механики, не слишком ветерана любившие, тем не менее посматривали с сочувствием.

Увидев Лонжу, дядюшка махнул мозолистой, с въевшимися пятнами масла, ладонью, вздохнул безнадежно…

В гараж Лонжу занесло не просто так. Проверки в крепости продолжались, среди машин было куда безопаснее, чем среди людей. Сюда начальство тоже заглянуло, но очень ненадолго. Последствия, правда, имелись.

– Конец старине Фостеру! – негромко прокомментировал кто-то из сослуживцев. – Разделают под ноль!

Лонжа даже растерялся. Ветерана-то за что? Разделают? Живого человека?

– Не его самого, – пояснил твердый сердцем сослуживец. – Трактор разделают – на металлолом. Дядюшка к самому министру ходил, а ему от ворот поворот.

Трехколесное чудище никто не собирался жалеть. И в самом деле! Только место занимает и бензин жрет.

– Доложил я все ему, министру, – поведал дядюшка, когда слегка отмяк. – Так, мол, и так, экселенц, уникальный экземпляр, «Foster-Daimler», шестицилиндровый двигатель, трофейный, память военная. Он выслушал – уважил, даже папиросой угостил. Мы же с ним, можно сказать, служили вместе. 7-я армия, река Эна, Западный фронт… А потом и говорит, что в Берлине таких «Фостеров» целых три штуки, один в музее стоит, в академии, а два бегают. Был бы мой со всеми колесами, а так… За работу похвалил, обещал в приказе отметить. Только что мне этот приказ!

Гараж готовился к эвакуации. Первым эшелоном решили вывести списанное старье, чтобы место освободить. Недолго трехколесному осталось! «Марку» повезло больше. Танк предписано взять с собой и на новом месте расположения водрузить на пьедестал.

– Там ведь двигатель живой, – никак не мог успокоиться ветеран. – Сам каждый винтик перебирал, с полпинка работает! Где сейчас такой двигатель найдешь? Нигде, уникум!

– Двигатель там тоже «Foster-Daimler»? – вспомнил Лонжа. – Бензиновый, 105 лошадиных сил?

– Угу…

Лонжа прикинул, что если с «полпинка», то радиатор тоже наверняка «жив».

– Дядюшка Фостер! А двигатель-то и сохранить можно. И не только двигатель.

* * *

К вечеру все немного успокоилось. Штабные гости, испив вволю кровушки, отправлялись на устроенный в их честь банкет, плац подмели, и обе роты вернулись к своим делам. Лонжа решил, что пора возвращаться в казарму. Перед сном неплохо бы поговорить с «дезертирами», причем не со всеми сразу, а по отдельности, вернее будет. В компании человек всегда старается выглядеть смелее, а умирать приходится в одиночку.

«Ваше дальнейшее пребывание в Горгау излишне». Кто бы спорил? Камрад из штаба предлагал самое простое – побег, но Лонжа наотрез отказался. В крепости затевалось что-то очень скверное, поэтому «пребывание» требуется все же продлить. Вдруг удастся в последний миг затушить фитиль под Рейхстагом?

Решил сам, без чужой подсказки и приказа. Значит он, Август Виттельсбах… Значит, он свободен? Пусть среди кирпича и камня, пусть в чужой форме и под чужим именем.

Свободен!

Вновь начал накрапывать привычный осенний дождь, сапоги шлепали по лужам, неярко горел желтый электрический огонь фонарей («Перед казармой у больших ворот…»), а Лонжа все пытался привыкнуть к новому, непривычному чувству. Свободен! Это еще требовалось осознать, но уже сейчас ясно главное. Дурная бесконечность позади, он двигается сам, по собственной свободной воле, и мыслям-птицам снова нет преград!

– Рихтер! Рихтер!..

Лонжа удивленно оглянулся. Вход в казарму совсем рядом, в нескольких шагах, там, как и обещано, ярко светят фонари, но его решили подкараулить в черной тени. Смешно! Тем более голос он узнал сразу.

– Намерзлись, господин Домучик?

Неярко блеснули стеклышки окуляров. Бывший нарядчик выступил из тьмы, подобно голливудскому вампиру в исполнении Бела Лугоши. Вот только статью не вышел.

– Привык! Начинал карьеру в наружном наблюдении, дождем меня не испугать… Отойдем!

Взял за плечи и утащил обратно во тьму.

* * *

– Рихтер! В составе комиссии был один полковник из Цоссена, он привез очень важное письмо. Подробности потом, сейчас главное. Немедленно передайте Его Величеству Августу Первому, что влиятельные лица из руководства Вермахта согласны начать переговоры о сотрудничестве и совместных действиях. Условия таковы: единый Рейх и единая армия, все прочее обсуждается.

– Герр гауптман! Передайте влиятельным лицам из руководства, что любые переговоры возможно только на условиях, выдвинутых Его Величеством. Запоминайте!..

5

…Плохо Черному Властелину, со всех сторон Добро одолевает. Такое доброе, что даже из лучевой пушки не пробьешь. С крейсерами Добро, с космическими линкорами, с эскадрильями сверхскоростных планетобусов. Заперли Властелина в звездной системе на самом краю галактики, словно зверя обложили, не проскользнуть. Капитан Астероид лично каждый крейсер на позицию определил, цели обозначил, не спит, не ест, погибели супостата жаждет.

Но Черный Властелин не сдается. Много еще Зла в арсеналах спрятано, велико злодейское войско. Но силой Добро не одолеть, потому вызвал Властелин пред свои темны очи шпиона из самых подлейших. Такого гадкого, что мимо собственных сослуживцев спокойно пройти не может, каждый так и норовил дать пинка. А Злодею подобный тип только и нужен, чем хуже, тем полезней. Поглядел он, шпиона, насквозь взором пронзив, и не удержался, сам плюху отвесил. Уж больно гадок шпион! Тому же не привыкать, встал, зубы лишние выплюнув, отряхнулся, поклон отдал.

– Чего угодно, ваше мерзейшество?

И возговорил Властелин тяжким голосом, звездную пыль распугивая:

– А сотвори-ка ты, шпион, для нашего мерзейшества такую мерзость, чтобы Добро о всякой войне забыло. Напугай, духа лиши! Найди то, чего неведомо, убей, кого даже не знаю, но исполни службу! Тогда вознагражу, позволю на всякий пинок дюжиной пинков отвечать.

Шпион от радости всеми манипуляторами засучил, щупальцами воздух рассек.

– Да за такое, ваше мерзейшество, все, что пожелаете, сотворю. Есть на примете планета одна, мелкая, иным не чета. Землей она называется и ничем не известна особо. Но спрятано на Земле нечто такое, что вслух сказать боязно, ибо язык узлом завяжется. Достанем, сюда привезем – наша победа будет. А потому отправлю я туда Людей в черном с фиолетовой планеты Аргентина. Эти не подкачают, всех убьют, никого не помилуют!..

Локи закрыл томик в яркой обложке, положил на стол. Такое читать даже в тюрьме не хотелось. Поглядел в окно, поскреб ногтем по стеклу. Все тот же двор, караул возле ворот, и возле других, что в крепость ведут, тоже. Кирпичную стенку снесли, поставили большой деревянный щит, при нем двух часовых в черной форме. Это не новость, а вот что пополнение прибыло, только утром узнали. Чуть ли не сотня «полосатиков» сразу. Они пока во дворе, Циркуль среди новичков воспитательную работу проводит. Двух уже унесли, скоро третьего за ними потащат.

Лютует Циркуль, не чует берегов!

Мелькнула мыслишка самому вниз спуститься и с Циркулем переговорить. Вдруг опять получится? Но мысль эту Локи поймал за хвост и спрятал подальше. Второй раз может и не обойтись. Нет, пусть каждый свое делает, у него сейчас забота иная.

– Погляди, куманёк! – окликнули сзади. – Может, чего подскажешь?

На этот раз сочиняли вдвоем с господином Кампо. Посторонних нет, унтерштурмфюрер Глист задание дал и комнату запер. Творите! Локи подумал было, что Арман-дурачина заартачится, но тот даже слова не сказал. Сам же Хорст тем более не возражал. Куда еще податься? Кирпичи таскать – или во дворе Циркуля слушать?

И о «куманьке» Арман вспомнил. Или сам, или Глист память освежил.

Требовался уже не манифест, а заявление. Его Величество Август Первый категорически отказывался от всякой иностранной помощи и к тому всех своих сторонников призывал, потому как веры соседям ближним и дальним никакой не было и нет. Зачем это господину Виклиху, понятно. А королю? Не всякую глупость обосновать можно, Арман-дурачина уже третий лист бумаги изводит.

Локи обошел стол, заглянул через плечо, вчитался, но без особого успеха. Франция, границы, какие-то договора еще прошлого века. Не его!

– Непонятно выходит, – рассудил, наконец. – И неубедительно, если подумать.

Арман отвернулся.

– Не хочу думать! Я сейчас хуже всякого провокатора! Да что ты понимаешь, Локенштейн? Ты даже не баварец!

Локи пожал плечами. Не только не баварец, но и кровей совсем неподходящих. Если подумать, лучшим королем был бы не он, а сам Кампо. Не подойдет, нервы больно тонкие.

– Пруссак я, это верно. В Баварию всего один раз и заезжал, гостиницу одну в Мюнхене проведал. «Торбау». Не приходилось бывать? Смешная история вышла, итальянец залетный целый чемодан «кокса» в Берлине у раззяв позаимствовал. А нас с парнем одним отправили этот чемодан вернуть. Как в кино, ей-богу! Мы чемодан в гостинице отбирать не стали, у итальянца револьвер с собой был. Подменили! Прямо на перроне, он и не заметил ничего, так в поезд и сел. Я, знаешь, больше всего боялся с весом не угадать. Это самое трудное, не глаз обмануть, а руку.

Взял со стола бумагу, в пальцах повертел.

– У тебя, дурачина, профессия есть? Или просто так небо коптишь?

Арман взглянул исподлобья.

– Я экономист, учился у самого Джона Кейнса. Совершенно новое направление, его называют «макроэкономика». Это тебе о чем-то говорит?

Хорст улыбнулся, подошел совсем близко, по плечу дурачину погладил. Плохой ему достался подельщик!

Миг и рука уже на вороте полосатой куртки. Рывок!

Вздернул над стулом, дотащил до стены, толкнул и затылком в свежую краску. Арман захрипел, но Локи держал твердо.

Пальцы на горле.

– Говорит, дурачина. Ни тебя, ни меня в шпионы не готовили. А жить хочется, правда? Вот и приходится ужами на сковороде вертеться. Вертись! Иначе обоих нас землицей присыплют.

Кампо захрипел, Локи ослабил хватку, поймал взглядом взгляд. Кажется, слегка перестарался. Поэтому сбавил тон и принялся разжевывать, словно им и в самом деле на дело вместе идти.

– Давай так сделаем. Августу иностранная помощь нужна? Нужна! Есть тому причины? Есть! Вот мы каждую причину наизнанку вывернем, в красивые слова запакуем, и получится самое то.

Оторвал обмякшее тело о стены, на стул бросил.

– Главное, чтобы господину Виклиху понравилось. Поверят, не поверят – не наша с тобой забота. Понял? Тогда кивни.

Сам же прикинул, что будь он сам на месте Кампо, специально бы глупость написал да такую, что всякий умный человек сходу фальшивку распознает. Только Арман уже свое отхитрил. Спекся дурачина, сломали. А такие люди порой опасны, в лицо не ударят, но в спину могут.

Пододвинул бумажный лист, ладонью припечатал.

– Пиши давай! Только разборчивей, после вместе почитаем.

Из всех, кто рядом, Арман для него самый опасный. «Черным» языком трепать ни к чему, они на службе, а этот может, просто от злости или из-за нервов слабых. Надо бы решить с ним вопрос, только желательно не своими руками. Циркулю бы его отдать, чтобы распорядился от души!

Кампо, взглянув исподлобья, взялся за карандаш. Осознал, вроде. Локи же, почесав кончик носа, рассудил, что Циркуль – это, пожалуй, перебор. Смерть кликать нельзя, даже ради такого, как Арман Кампо. Хотя, если подумать, кто он такой? Предатель, хуже того шпиона из книжки.

Вот пусть и крутится, провокатор!

* * *

– У меня скверные новости, – вздохнул господин Зеппеле. – Честно говоря, не знаю, есть ли смысл…

Что новости плохие журналист предупредил заранее. Рядом суетились соседи, поэтому Локи предложил не спешить, подождать отбоя. Лишний час ничего не решит, а вот лишние уши могут. И вот свет погашен, блок № 5 затих, можно шептаться.

Арман за весь вечер не сказал и слова. Как пришли, лег на нары, отвернулся. Локи не настаивал, пусть его!

– …Иногда лучше не знать. Можно прожить несколько дней в относительном покое.

– Давайте, давайте! – подбодрил Локи. – Какой уж тут покой!

Журналист мягко соскользнул с нар, присел на нижние. Локи пристроился рядом.

– Слушайте! Сведения точные, вы наверняка догадались, мне помогает один человек ради дела надевший поганую черную форму… Новеньких видели? Знаете, зачем их сюда пригнали?

Хорст даже удивился.

– А чего знать? Крепость Горгау передают нам… Тьфу ты!.. СС ее передают. Вот и пригнали сидельцев. Там, за стенами, всю тысячу разместить можно.

– Разместят, – согласился господин Зеппеле. – Но не сразу. Господин Локенштейн, вы в военном деле, кажется, должны разбираться…

Он?! Локи чуть не возмутился, но вовремя прикусил язык. Август Виттельсбах закончил военное училище, танкист. Эх, беда! Тут даже дурачина не поможет.

– …В Горгау был огромный склад боеприпасов. Давно, во время Великой войны. Часть отправили на фронт, часть потом вывезли. Но не все…

Хорст слушал, пытался запомнить, но разобрал хорошо если половину. Наконец, не выдержал:

– Погодите, погодите, господин Зеппеле! «Компаус» – это что?

Понял, что сейчас погорит, прямо на месте, но вовремя вспомнил машинописный лист с биографией Виттельсбаха.

– Я же… Я же не в Германии учился. Язык совсем другой.

Журналист на миг задумался. Локи замер, боясь вздохнуть. Пронесет? Выходит, что именно сейчас он королевским именем назвался, без всяких намеков?

– Да, конечно, я как-то не сообразил. «Компаус» – полностью снаряженный боеприпас, готовый к стрельбе. Таких снарядов там минимум несколько сотен…

Хорст облегченно вздохнул, но тут же спохватился. Радоваться нечему. Блок № 5 на разгрузку, конечно, не погонят… Стой! А если погонят? В воспитательных целях, чтоб жирком не зарастали? Но это не самое плохое, Глист его, может, и отстоит.

А вдруг и в самом деле возьмет и рванет?

– Но… Это же в подземелье, господин Зеппеле. Если взрыв, то камнем все и накроет. А мы тоже вроде как в крепости, взрывная волна пусть и зацепит, но не сильно.

Про взрывную волну вовремя вспомнилось. Полезное дело – кино! Перед фильмом хронику крутят, а там про что угодно, например, про учения Вермахта. Снаряд, стало быть, в цель попадает, и…

– Газ, господин Локенштейн. Фосген – страшная вещь. Запах прелого сена… Не думаю, что нам с вами выдадут противогазы. Армия связываться со всем этим не хочет, значит, грузить придется заключенным.

Локи сглотнул. В голове калейдоскопом замелькали картинки: сизое облако, люди корчатся на земле, кто-то пытается бежать, падает… Это тоже в кино было. Да что там кино! Считай, каждый ветеран о газовых атаках рассказывал. Самое страшное, что только на войне случается!

Печень заныла, ощутив всепроникающую спицу. Хорст приложил руку, но стало только хуже. Почему-то подумалось, что на этот раз не пронесет. Кончилось его везение.

– Господин Зеппеле! А напишите об этом статью. Про меня не надо, потом как-нибудь. Вдруг напечатать получится? Начальство здешнее скандала на всю Европу, может, и побоится.

– Написать можно, но кого это убедит? – журналист невесело усмехнулся. – Разместят где-нибудь в разделе «Непроверенные слухи».

И тут Локи осенило. Он король или кто?

– Давайте я подпишу! Полным именем, чтобы сразу взгляд цепляло.

Подумал немного и добавил:

– А статью назовем «Запах прелого сена».

6

– Я очень дисциплинированная шпионка, – сообщила тетя Мири, пряча в сумочку револьвер. – Но во всех фильмах, что я видела, агента обязательно кто-то сопровождает. Человек за спиной! Мало ли кто там будет в этом Кламаре, мелкая?

Пэл постаралась не улыбнуться. Тете очень хотелось быть человеком за спиной. Но на этот раз не выйдет. Маленький городок на юго-западе от Парижа не конечная точка путешествия, как думает тетя. Там ее ждет связной. А дальше… По коже пробежали непрошенные мурашки. Светящаяся матовым огнем колонна, уходящая в черный зенит, ужас, когда понимаешь, что земли под ногами уже нет…

Или на этот раз мистер Эйтз придумает что-нибудь новенькое? Наверняка захочет поразить, в переговорах очень важно сбить контрагента с толку, заставить нервничать. Пусть они даже без пяти минут союзники.

Тетя Мири, не дождавшись ответа, обиженно дернула носом и удалилась в соседнюю комнату. Пэл же, не удержавшись, достала из пачки бумаг на столе телеграмму от мужа и с удовольствием перечитала. «Крайне удивлен обстоятельствами и спутницей» – это как раз про тетю. Супругу наконец-то доложили, с какой именно родственницей она отправилась в путь. «Обстоятельства» тоже его не порадовали, наверняка понял, что поездка не обошлась без дяди Винни. Лорд Сомерсет неоднократно повторял, что в день, когда Уинстон Черчилль станет премьером, он подаст в отставку. Впереди маячила серьезная ссора, но Пэл отнеслась к этому с удивившим ее спокойствием. «Впереди» пока еще за горизонтом, слишком далеким, чтобы воспринимать всерьез. Поездка в Кламар – иное дело. Что могла, она сделала, все карты на руках. Осталось не сплоховать при раздаче.

На листке бумаги – несколько цифр, номера по порядку. Не для памяти, для большей уверенности. Пэл не слишком волновалась, человек за ее спиной – надежная страховка. Хорошо бы потребовать во время переговоров сигару. Не курить, просто покусывать время от времени и грозно надувать щеки…

Пэл, решив еще раз просмотреть номера на бумаге, села поудобнее, облокотилась локтем на стол… Внезапно ее отвлек странный звук, словно металл прикоснулся к металлу. Где-то совсем рядом, но очень-очень тихо. Вот опять… Еще…

Она успела вскочить за миг до того, как дверь номера отворилась настежь. Все стало ясно – замок. А револьвер у тети в сумочке…

– Леди Палладия Сомерсет?

Первым вошел улыбчивый бородач в застегнутом на все пуговицы влажном от дождя черном плаще. Годами под сорок, шляпа, тоже черная, надета слегка набекрень. Следом, отставая на шаг, еще один, очень похожий, только без бороды.

Третий остался в дверях.

– Мы к вам по делу, – бородач чуть приподнял шляпу. – Извините, что пришлось слегка повредить дверь. Будем надеяться, что иных неприятных последствий не случится. Но это целиком и полностью зависит от вас.

Пэл отступила на шаг, лопатки коснулись стены. Гости уже в комнате, бородатый бросил быстрый взгляд на стол, второй прошел к окну, выглянул.

– Очень сожалею, леди Палладия! – бородач вновь улыбнулся. – Но в последнее время вы вели себя чрезвычайно неосторожно. Будь на нашем месте, допустим, Абвер, последствия могли быть трагичными.

– А вы не Абвер? – с трудом разлепила губы Пэл.

Договориться она не рассчитывала, хотела просто потянуть время. В дальней комнате есть телефон, тетя Мири наверняка услышит…

– Нет-нет, не Абвер! – гость даже руками развел. – Нас вообще не существует, мы – призраки, плоды больного воображения. Вы сами виноваты, леди Палладия. Зачем-то уверили себя, будто на Землю прилетели инопланетяне, ищете их, встречаетесь с очень опасными людьми. Так и до беды недалеко.

Пэл заставила усмехнуться в ответ.

– А вас, значит, не существует?

Гость шагнул ближе.

– Нас – нет, леди Палладия! Нет – вопреки всем вашим фантазиям. И никакой планеты Клеменция не существует. Сейчас мы с вами отправимся туда, где вам все подробно…

– Р-рдах!..

Жалобно зазвенели стекла в буфете. Шляпа, сорванная пулей, покатилась по ковру.

– Убью всех, – равнодушно бросила тетя Мири, поднимая двумя руками Веблей № 2. – Мне в суде еще спасибо скажут. А тебе, громила, для начала прострелю печень. И ты, у окна не дергайся, меня стрелять хорошо учили. Ну?

Бородач внезапно рассмеялся.

– Ладно, ваша взяла! Пять секунд, и мы исчезнем. А полиции лучше сказать, что револьвер у храброй мисс выстрелил случайно. Такое бывает…

Наклонился, поднял с пола шляпу.

– Вы все-таки зря не рискуйте, леди Палладия. Оно того не стоит.

* * *

Обошлось без полиции. Вызванный перепуганными насмерть коридорными администратор, предпочел поверить, что эксцентричная английская гостья не слишком ловко обошлась с оружием. Чек, выписанный леди Палладией, окончательно решил вопрос. В отеле явно не стремились раздувать скандал, тем более никто не пострадал, кроме обоев, в которых теперь красовалась изрядная дыра. Ее предложили прикрыть картиной, но тетя Мири воспротивилась.

– В этом есть стиль, – заявила она, смакуя присланный из ресторана коньяк. – Поднимает настроение и бодрит!

…Администратор, поощренный еще одним чеком, через час доложил: никого похожего на троих мужчин в черном в отеле не видели. Пэл почему-то совсем не удивилась.

* * *

– Не стоит беспокоиться, мадам. Просто идите прямо. Все остальное вы уже знаете, мадам!

На этот раз связной не говорил по-английски, да и его французский был странен. Слова в предложениях расставлены верно, но каждое звучит непривычно, с неведомым певучим акцентом. Зато никакого техасского плаща, одет по последней моде, изящно и богато. Автомобиль же и вовсе удивил – красный «Alfa Romeo Coach» прошлогоднего выпуска. Цех Подмастерьев не слишком заботился о конспирации. Мерами предосторожности, связной впрочем, не пренебрегал – пару раз остановился, пропуская идущие следом машины, а потом сделал крюк по одному из проселков. Это не слишком успокоило, Пэл уже догадывалась, что наблюдать за ними могут и сверху, с затянутого облаками неба.

Взятый напрокат «Ситроен» она оставила на стоянке в Кламаре, где и встретилась с франкоговорящим «подмастерьем». От маленького городка отъехали недалеко, километров на десять. Все, как в прошлый раз, только идти придется не по паханному полю, а по уходящей в сырую ночную тьму грунтовке.

– Но почему именно так? – не утерпела она. – Обязательно, чтобы вверх на веревке тащили? Вы техникой своей хвастаетесь, да?

Связной даже растерялся.

– Что вы, мадам! Хвастаться нечем, старая проверенная система, совершенно безопасная. А вот садиться на землю нашей шлюпке не стоит. Остается след, посадочный круг, причем очень заметный. Об этом быстро узнают журналисты и… не только журналисты. Мы не хотим оставлять метки.

Пэл кивнула. Странно, что Люди в черном навестили ее только сейчас. И наверняка не в последний раз.

…Тетя Мири была безутешна, но брать ее с собой Пэл отказалась наотрез. Нашелся и предлог. Родственницу она отправила в бар на втором этаже «Гранд Отеля», дабы рассказать (просто) Лексу про недавний визит и спросить совета.

Пэл осторожно прикрыла дверцу, помахала рукой разговорчивому связному и, не оглядываясь, пошла вперед по проселку. Почти не волновалась. Белый луч и три мили над землей ее уже не удивят, а вот она сама попытается. Пункт первый повестки дня…

* * *

– …Прошу ознакомиться, господа.

Сумочка, замочек… Паспорт, завернутый в белый носовой платок.

– Только вчера получила в посольстве. Он, как видите, на мое имя. Настоящий исследователь ставит опыт, прежде всего, на самом себе.

Трое, сидящие за столом, переглянулись, и Пэл едва удержалась от улыбки. Удивила! «У министра иностранных дел, наверняка, будет инфаркт, – пообещал дядя Винни. – Бедный сэр Энтони! Но оно того стоит».

Первым взял в руки паспорт мистер Эйтз. Взглянув внимательно на первую страницу, перелистал остальные и, не сказав ни слова, передал соседу. Тот последовал его примеру, но третий, самый младший по возрасту, не сдержался.

– Леди Палладия! Насколько я знаю земную географию, такой страны не существует! Тауред? Где это?

Пэл пожала плечами.

– Понятия не имею. Но страна существует, поскольку выпускает паспорта, признаваемые нашим эмиграционным ведомством. В этом, как видите, уже есть британская виза. Каждый из вас может получить такой паспорт в одном из наших посольств, после чего прибыть в Соединенное Королевство и находиться там определенное законом время. Виза продлевается каждый год. А чтобы подданные государства Тауред не испытывали неудобств, вы имеете право открыть консульство, которое будет находиться под защитой наших законов.

– А в перспективе – посольство? – поинтересовался мистер Эйтз самым светским тоном.

– Перспектива будет зависеть не только от нас. Цеху Подмастерьев пора определиться. Или вы горстка гонимых эмигрантов, или государство, верный союзник Великобритании, а в перспективе член Британского Содружества наций. У вас будет возможность построить собственный дом на планете Земля.

Трое за столом вновь переглянулись. Рука мистера Эйтза коснулась медальона на цепочке.

– Мы вас внимательно слушаем, леди Палладия.

* * *

– Вы скрываете он нас, землян, свою историю и самих себя. Но кое-что слишком заметно, чтобы быть тайной. Клеменция уже несколько лет активно вмешивается в политическую жизнь Европы. Она нашла себе союзника – Германский Рейх, распространяет образцы своей техники, разными способами дает о себе знать, вплоть до выпуска бульварных книжонок про фиолетовую планету Аргентина. Это очевидная подготовка к тому, чтобы открыто заявить о своем существовании…

– Леди Палладия! Обычно в таких случаях говорят «без комментариев». Но это действительно слишком заметно.

– Клеменция не просто передает Рейху технические новинки. Ее агентура постоянно провоцирует Гитлера, толкает на окончательное разрушение Версальского мира. Руководство вашей планеты способствовало развитию прошлогоднего кризиса, в результате чего перестали существовать несколько европейских государств. В перспективе – большая война. Именно тогда Клеменция выступит открыто, вмешается, причем с использованием самого современного оружия. Кое-что уже готово – летающий аэропорт для реактивных самолетов…

– Помянутый вами объект далек от готовности. Требуется еще минимум год. Можете добавить, что союз с Гитлером – временный. Наше руководство считает своей главной целью захват Франции. Реванш, о котором на Клеменции мечтали веками. Но это лишь для начала.

– Соединенное Королевство делает все, чтобы избежать большой войны. Сейчас я еду в Германию, чтобы передать ее руководству наши предложения. Большего мы сделать не можем. Если нас не послушают, война неизбежна, причем начнется она не позднее 1939 года. Уверена, к войне готовятся и в космическом замке Монсальват.

– Мы называем его более скромно – Транспорт-2. Да, подготовка идет полным ходом. Одна из целей будущей войны – полное уничтожение Цеха Подмастерьев. У нас, как вы знаете, тоже есть оружие, но его мало. И у нас нет базы, наши силы просто негде собрать.

– Теперь – есть. Поэтому от имени Соединенного Королевства предлагаю не ждать удара, а нанести его первым.

– Какой именно?

– Захватить Монсальват!

Глава 7

Небесный ландскнехт

1

Лонжа опустил бинокль, спрятал в футляр на ремне и зябко передернул плечами. Славно ноябрь начинается! Только вчера проводили первую роту, покричали вслед, хлебнули чего не положено за здоровье камрадов…

СС уже в Горгау.

Две легковушки, черные дизельные «Мерседесы», возле самых ворот. Встречает не комендант (наверняка больным сказался, слишком громко на проводах орал), кто-то из штабных рангом пониже в парадной форме при всех регалиях. Даже цейсовская оптика не позволяла разглядеть лица, далековато. Главное и так ясно, крепость со всеми ее уровнями, наземным и нижним, отдают Гиммлеру. Снаряды с желтой полосой так и остались на складе. Первой роте повезло, им – еще неизвестно.

Уменьшение и без того не слишком крупного гарнизона уже сказалось – со вчерашнего дня гефрайтер Рихтер в карауле. До этого их взвод предпочитали не отправлять «на ремень», уж слишком неблагонадежны. Но теперь понадобились и «дезертиры». Пост, правда, достался самый бесполезный – вышка напротив въезда на склады. Ночью еще понятно – охрана прилегающей территории, щедро освещенной прожекторами. Днем же не полагалось делать ничего, только следить за возможным возгоранием соседних зданий и склада. Зато выдавали бинокль. Стой себе на вышке, мерзни в меру и наблюдай.

…«Черных» пятеро, издалека все кажутся одинаковыми, словно солдатики в детском наборе. Один, повыше прочих, явно старший. Поговорили, теперь направляются к штабному корпусу. Не все, двое и кто-то из саперов, свернули направо, значит к подземному складу. Будь это ночью, Лонжа всех бы их с удовольствием задержал, уложив физиономиями на асфальт…

В последние дни, занятые подготовкой к эвакуации, о снарядах на складе почти не вспоминали. Почему-то все уверились, что министр, лично побывав в подземелье, категорически запретил вывоз опасных боеприпасов. Теперь они – забота новых хозяев крепости. Лонже, в составе команды Скальпеля, довелось еще раз побывать в подземелье, ничего нового там не увидев. Обер-лейтенант Кайпель рассудил, что сам бы он все-таки приказал заделать вентиляционные отверстия – и залить бетоном вход. Отверстие, спрятанное за стеллажами с «компаусом» останется, фосген будет потихоньку уходить по вентиляции, но… Идеальных решений нет.

…«Черные» уже близко, в полусотне шагов. Офицера-сапера Лонжа уже узнал – начальник караула. Значит, действительно пойдут на склады. Поговаривали, что в Горгау СС разместит свою собственную воинскую часть, которую Гиммлер намеревается создать уже в следующем году. Значит, к полку «Мертвая голова» и Лейбштандарту еще что-то прибавится. Несмотря на все слухи, личная армия рейхсфюрера продолжает расти…

…Уже здесь, идут прямо к вышке. Лонжа подобрался. Выручай, устав караульной службы!

– Стой! Кто идет?

– Начальник караула с сопровождающими.

– Сопровождающие на месте, начальник караула – ко мне!

Офицер, поднявшись на вышку, быстро осмотрелся, взглянул с вопросом. Лонжа еле заметно пожал плечами. Ничего не горит, все в порядке. Начальник караула поглядел вниз.

– Поднимайтесь, господа!

Лонжа отошел назад, к самому ограждению. Хотел повернуться спиной. Не успел.

– Хайль Гитлер!

Это уже персонально ему. Штурмбаннфюрер при всех регалиях, правая согнутая рука – вверх, оловянные глаза смотрят в упор…

«Зиг Хайль»? Не дождетесь! Лонжа строго по уставу приложил руку к пилотке. Кажется, зацепил. «Черный» брезгливо поморщился…

«Ко-мму-ни-сты есть?»

Лонжа невольно вздрогнул. Узнал… Тогда над головой тоже висели тучи, лил мелкий дождь. Неровный квадрат, с трех сторон приземистые кирпичные бараки, с четвертой – дощатый высокий забор, колючая проволока в три ряда.

«Будем унифицировать до белых костей, так ребята?»

Губертсгоф… Штурмбаннфюрер встречал их, только что прибывших, на плацу. «Дисциплина, порядок, чистота! За всякое нарушение – экзекуция!» Потом, в канцелярии, всем выдали номера. Он, Пауль Рихтер, номер 14060. Синий винкель…

Прошлое догнало.

…А бес Харон сзывает стаю грешных, вращая взор, как уголья в золе, и гонит их и бьет веслом неспешных…

* * *

– Дожили, камрады! «Фолькишер Беобахтер» обсуждаем. Прямо первичная ячейка НСДАП!

– А что НСДАП? Я, между прочим, из партии не выходил. Просто есть национал-социализм правильный, а есть ревизионистский. Читайте дальше, интересно!

Этим вечером у Мертвецкого равелина собралась целая толпа, чуть ли не весь второй взвод. Из других тоже пришли, посиделки на старых ящиках стали очень популярны. Тем более, есть что обсудить.

Лонжа тоже пришел. После караула очень хотелось спать, но уговорили. Думал, пойдет речь об эсэсовском новоселье, но камрады собрались вокруг свежего номера «Беобахтера». Партийная печать среди саперов не пользовалась популярностью, но на этот раз что-то зацепило всерьез.

– «…Итак, совершенно очевидно, что еврейский народ наряду со всеми прочими является жертвой всемирной плутократии, лишившей его национального очага и возможности применить свои силы достойным образом. Именно по вине плутократов, наживающихся на крови и слезах простых людей, отношения между евреями и немцами сложились столь драматично. На это прямо указал наш великий фюрер Адольф Гитлер в своей книге…»

– Ага! Это значит теперь велено бить не евреев, а плутократов. Или евреев тоже можно?

Партайгеноссе Рудольф Гесс, заместитель фюрера по НСДАП и нынешний рейхсминистр пропаганды, разразился очередной теоретической статьей, как обычно на второй странице внизу. Из нее следовало, что еврейский вопрос в Рейхе разъяснен хоть и основательно, но все же недостаточно глубоко. Сыны Израиля, конечно, виновны во всех грехах и бедах, однако не в полной мере. Наряду с иудеями, поганками и кровососами, уродливыми наростами на здоровом теле нации, автор не без некоторого удивления, констатировал существование евреев иных, честных тружеников, рабочих и фермеров. Правда, не в Германии, а далекой Палестине. Однако среди колонистов на Земле Обетованной не так мало выходцев из Рейха, что, как подчеркнул Рудольф Гесс, должно навести евреев, еще не уехавших, на правильные мысли. Если бы не плутократы! Вездесущие, они проникли и в Палестину, не пуская туда честных и работящих еврейских эмигрантов. Но это одновременно и удар по интересам Рейха, мешающий гармонизации расовых отношений…

– Выходит, англичане во всем виноваты? Гнобят, понимаешь, бедных евреев. Так и до независимой еврейской Палестины дело дойдет!

– А почему бы и нет? Палестина-то британская!

Лонжу статья не удивила. Кредитная линия «Шрёдер, Рокфеллер и К» висит на волоске. Нацисты, наконец-то спохватившись, пытаются успокоить еврейское лобби в Штатах. Прекращение арестов, облегчение условий эмиграции… Может, и в самом деле еще не поздно, особенно если фюрер сделает «сильный ход», объявив о поддержке еврейского государства?

А вот Гиммлеру и его «черным» такое придется очень не по душе. Старый надежный внутренний враг ускользает, под вопрос ставится само существование СС. Если бороться не с кем, зачем столько хорошо оплаченных борцов?

– Командир, мы здесь!

Лонжа оглянулся. Дезертир Запал и еще один парень, воевал в Трансильвании. «Красный», кличка Любек, камрады за него ручаются. Другие не хуже, но этот – спелеолог со стажем.

– Сегодня, командир? Или поспишь после караула?

Спать и в самом деле хотелось, но Лонжа упрямо тряхнул головой.

– Сегодня! Толкнешь меня в полночь, пару часов подремлю… И достань комбинезоны, а то потом форму не отстираем.

Фельдфебель, кивнув, пристроился рядом. Статью уже дочитали, камрады готовились сцепиться в прениях. Дух партийный собраний неистребим.

– Думаешь, это серьезно? – поинтересовался Запал.

Лонжа пожал плечами.

– Увидим. Если серьезно, Гиммлер должен ответить.

* * *

Из подземелья выбрались уже под утро, грязные, в синяках и ссадинах, но довольные. В последнем коридоре, перед железной дверью, ведущей в подвал одного из пустующих зданий, бывшего продовольственного склада, Любек-спелеолог при свете фонарей еще раз просмотрел наскоро начерченный план. Кивнул, спрятал в нагрудный карман.

– Порядок!

Комбинезоны сняли у самого входа, там же и оставив. Чужие не найдут, дверь оказалась с хитрым замком. Пока сами открыли, три дня прошло.

Шинели, пилотки, ремни… Фельдфебель посветил фонарем.

– Уходим по одному. Любек – ты первый, я последний, у меня ключ…

И не выдержал, засмеялся.

– Поймают, скажу, что по девочкам бегал.

– Так здесь же девочек нет, камрад! – удивился «красный».

– Значит, бегал и не нашел.

Любек исчез. В подвале темно, но фонарь лучше не включать. Не заблудишься, лестница точно направо. Часового при входе нет, только бы у казармы не попасться.

– Рихтер, пошел!

Лонжа шагнул в сухую прохладную тьму. Спелеолог пригодился, сами бы до сих пор блуждали под землей. Те, что строили подземелье, не озаботились поставить указатели.

Лестница… Дверь… Смотрим налево… Направо…

Вперед!

Остановился только у входа в казарму, что-то насторожило. Дневальный предупрежден, отвернется, возле дверей никого нет, разве что Домучик в кустах прячется, личный сыск ведет. Но и это не страшно, одной веревочкой связаны…

Рискнуть? Всего несколько шагов, а там по коридору и налево. Шинель скинуть прямо на койку, затем сапоги…

– Ну, что, Р-р-рихтер? Попались?

И вырос пред ним Столб в красе и силе своей. Прямо из черной тени соткался – темной недвижной горой.

– Тр-р-ретью ночь бегаете? Я тер-р-рпел, тер-р-рпел, но надо и мер-р-ру знать!

Лонжа невольно усмехнулся.

– Это как посмотреть, господин обер-фельдфебель. Может быть, я попался, но, может, и совсем наоборот.

Гора горько вздохнула.

– Дожил! Или не вижу, что с пистолетиком бегаете, гефр-р-райтер? Неужто будете стрелять в бр-р-рата-солдата?

– Не буду.

Приложил руку к пилотке, четко, по уставу и спокойно прошел мимо, даже не оглянувшись.

2

…Над замком гремела поздняя ноябрьская гроза. Старые камни поливал дождь, молнии рассекали низкое, закутанное в тучи небо, гром сотрясал башни. Стихия, вырвавшись на волю, явила свою мощь. Камень, вода, небо и белый огонь стали единым целым. Смирись, человек!

Король стоял недвижно, подставив лицо тугим холодным струям. Только здесь, в самом центре бури, он был по-настоящему свободен. Дневная суета, надоедливые министры, подлецы в расшитых придворных мундирах – все это исчезло, унеслось с порывами холодного ветра. Король улыбался.

Свободен!

…Вот только живот по-прежнему болел. Игла в печени стала уже привычной, но сегодня боль разошлась не на шутку. Не уйти, не спрятаться даже в сердце грозы. И улыбаться совсем не хочется.

Разве он свободен?

Локи помотал головой и, не открывая глаз, привстал, упираясь рукой в жесткий матрац. Как себя ни успокаивай, а боль-предчувствие никогда не обманывала. Плохи дела! Вроде бы все устоялось, в колею вошло, а все равно – плохи.

Он присел, нащупав ладонями нары, но веки размыкать не спешил. Ничего там хорошего нет и быть не может. Серая тьма в камере, приоткрытая дверь в коридор, где тускло горит лампочка, соседи, уже успевшие до смерти надоесть. Скоро подъем и новый день, а он толком и не поспал. Лежал, вспоминая счастливые вольные деньки, пытался найти выход. Однако память в подлости своей подкидывала один эпизод горше другого, выход же из «бублика» только один, и тот ногами вперед.

Локи сам себе удивился. Откуда такие мысли? В тюрьме положено жить одним днем. А дни его, Хорста Локенштейна, если подумать, не так и плохи. Кормят, пусть и надоевшими консервами, на работы не гоняют, а писать отчеты он уже привык. Все равно ничего особенного не происходит, разве что бывшего депутата Рейхстага не без его подачи несколько раз вызывали на допрос. Даже, кажется, побили, но не сильно, своими ногами вернулся. Зато притих, не кривится уже, в пол смотрит.

И с Арманом-дурачиной они больше не ссорятся. Тот, правда, почти все время молчит и даже о Штатах разговоры не заводит. Кажется, и вправду спекся.

Шлак…

Но игла в печени была настойчива, колола и колола, покоя не давая. Плохо, плохо, плохо! Потому и не спалось.

– Па-а-а-а-адъе-е-е-ем!.. – рявкнули в коридоре.

Локи вздохнул и открыл глаза.

Вас ждут великие дела, государь!

* * *

– Об отпуске думаете, Локенштейн? – самым светским тоном поинтересовался Глист, откладывая листок с отчетом в сторону. – Вам, кажется, обещали?

Локи сглотнул. Юные лыжницы на горном курорте, бутылка хорошего коньяка в баре… Вот только тон унтерштурмфюрера ему напрочь не понравился. Игла, тут же проснувшись, вонзилась по самое ушко.

– Мы свои обещания помним. Но в ходе операции возникли некоторые трудности…

Господин Виклих неспешно встал, прошелся по кабинету.

– Нам нужно, чтобы король Август собрал как можно больше сторонников. Он должен быть популярен, даже больше! Он – вы! – обязан стать героем, мучеником. Тогда вас, Августа Виттельсбаха, станут слушать – и выполнять то, что вы велите.

Вздохнул, руками развел.

– Пока не очень получается. И знаете почему, Локенштейн? Конкуренты! Вам знакомо это слово?

Хорст потер лоб, заставляя снулые мысли шевелиться. Что такое конкуренция, объяснять не надо. Хороших гостиничных воров немного, но отелей в Рейхе еще меньше. Пару раз его крупно подрезали на повороте, уводя верную добычу из-под носа.

– А что, господин Виклих, еще один король объявился?

Глист негромко рассмеялся.

– Еще нет. Но думаете вы в правильном направлении. Зачем нам нужен собственный король? Уверен, уже догадались, невелик секрет. Требуется расколоть единый фронт противников Рейха. Чем больше сторонников у вас, тем меньше у настоящих врагов. Мы рассчитывали, что идея монархии популярна.

Вновь присел за стол, взглянул прямо в глаза.

– Германское сопротивление! Его руководители Вальтер Эйгер и Харальд Пейпер считают коронацию Августа несвоевременной, более того, вредной для дела. Они доказывают это очень убедительно, к ним прислушиваются. Август – король Баварии, не всей Германии, значит, по определению – сепаратист. В ближайшее время во Франции будет создан Национальный комитет Свободной Германии. Ваших сторонников, Локенштейн, туда не пригласили.

Взял карандаш, покрутил в пальцах.

– Еще немного, и вы нам станете не нужны. Отпуск вам придется проводить не на горном курорте, а в следственной тюрьме. Ваше признание у «крипо» есть, документы оформить нетрудно. Уловили перспективу? Кстати, по господину Кампо решение уже принято…

Теперь уже заболело сзади, где побывала бутылка. Локи чуть не застонал. Вот оно, не зря ночью не спалось!

– А-а… А если манифест издать? Пообещать чего-нибудь? И… И про этих, из сопротивления… Гадость про них сочинить, чтобы слушали меньше?

Господин Виклих улыбнулся.

– Обещать вы ничего не можете, вы в тюрьме. А насчет гадости… У вас есть предложения?

Ответа ждать не стал, кулаком по столешнице припечатал:

– Думайте!

* * *

«Дырка от бублика», внутренний двор форта, ровный круг. Но «полосатиков» выстроили квадратом, в две шеренги. Нагнали всех, и тех, что кирпичи ворочали, и кухонный люд, и обслугу, и блок № 5. Локи на лестнице перехватили, когда от господина Виклиха шел. Гнали дубинками, самых нерасторопных подталкивали прикладом.

– Скорее, скорее, Scheissdreck! Стройся, стройся!..

Наконец, разместили, подравняли строй увесистыми пинками.

– Смир-р-рно!

Хорсту повезло, во втором ряду пристроился, за кем-то худым, но плечистым. Замер, голову в плечи вжал. Ох, недаром печень колола!

– Внимание! Внимание!..

Вот и Циркуль, куда же без него? Вышел точно на середину, ноги на ширине плеч, фуражка с «мертвой головой» набок.

– Слушайте внимательно! Ваша обязанность – работать на благо Рейха. Дисциплина, порядок, беспрекословное повиновение! За любое нарушение правил внутреннего распорядка – экзекуция! Попытка побега пресекается на месте, в случае неповиновения охрана имеет право применять оружие!..

Пока все знакомо, репертуар «мертвоголового» разнообразием не блещет. Но Локи понимал, печенкой чувствовал – что-то будет. Не зря их собрали!

– Час назад охрана пресекла попытку побега. Заключенный игнорировал требования охраны. Последствия вы сейчас увидите!..

Махнул длинной рукой, и в тот же миг «черные» разорвали круг. Двое стали по сторонам, четверо вынесли на середину нечто, напоминающее полосатый мешок. Встряхнули, бросили на булыжник.

– Ах-х-х! – волной по строю. Локи решил не смотреть, и так ясно. Еще сниться будет!

– Предупреждаю! Так случится с каждым…

И все-таки не удержался, глянул, высунув нос из-за плеча. На малый миг всего, но хватило.

– …кто посмеет нарушать правила внутреннего распорядка…

Увидел. Узнал. Провел ладонью по лицу, губы закусил… «…По господину Кампо решение уже принято».

Арман…

А дальше началось странное. Локи понимал, что сейчас испугается, до мокрых ладоней и сердечной боли. Так и случилось, но почему-то всепобеждающий страх лишь задел краем, вроде как в строй рядом стал, думать не мешая.

– Внимание! – голос «мертвоголового» сбился на фальцет. – Сейчас все по моей команде крикнут: «Так будет с каждым!» Приготовились!.. Раз, два три!

– Так… будет… с каждым!.. – глухо охнул строй. Циркуль покачал головой.

– Плохо! Еще раз!..

– Так! Будет! С каждым!!!

«Не с каждым, – мысленно внес поправку Локи, – со мной!» Стало ясно, для кого все затеяно. Господин Виклих – или те, что ему приказы отдают – не привыкли мешкать. Сказано – сделано. «Еще немного, и вы нам станете не нужны».

Страх толкнул под локоть, но Хорст отмахнулся. Поздно бояться! А вот думать, как Глист и советовал, самое-самое время.

– А сейчас… Смир-р-рно, schweinehunden!..

Циркуль вновь махнул рукой, отступил на шаг назад, подбросил ладонь к козырьку. И в тот же миг из репродукторов грянул «Хорст Вессель»:

Локи без всяких эмоций представил, что не Арман-дурачина, он сам лежит посреди двора. А перед этим (какой там побег!) – давно обещанная пуля в углубление между затылком и шейным позвонком.

А ведь так и будет…

* * *

В блоке № 5 – мертвая гулкая тишина. Даже господин Зеппеле, обычно столь общительный, не попытался завязать разговор. Все были во дворе, все видели.

Нары Армана пусты, даже матрац убрали.

Локи лежал, закинув руки за голову, и вел неслышную беседы с собственным страхом.

– Надо что-то делать! Скорее, скорее! – торопил страх.

– Для того все и затеяно, – возражал странно поумневший Хорст. – Поставили задачу и вроде как пинок дали, чтобы бежал без оглядки. А если все же оглянуться?

– Некогда! – страх цеплялся ледяными пальцами за локоть. – Глист хочет, чтобы ты разобрался с конкурентами, с Германским сопротивлением…

Локи отдернул руку.

– Не этого хочет. Что я сам могу придумать? Я же не разведчик, обычный вор. Значит, я должен, прежде всего, страхом изойти…

Вновь заныла печень. Хорст поморщился.

– Именно так! А потом – сам! – прибежать к нему, к господину Виклиху, и о спасении молить. Он того и ждет. Гадость про подполье буду сочинять не я, поумнее кого найдут. А вот к господину Зеппеле кинусь именно я и предложу, к примеру, написать еще одну статью…

– А он не провокатор, этот Зеппеле? – пискнул страх, осторожно заглядывая на верхние нары. – Общительный больно и не боится ничего.

Мудрый Локи покачал головой:

– Зеппеле человек честный, а вот его связной – едва ли. Все его письма, скорее всего, читают. Потому и не трогают журналиста, честному человеку быстрее веришь. Именно через него Глист хочет какую-то гадость про Германское сопротивление на волю передать. Не кто-нибудь рассказал – сам Август Виттельсбах! А для верности еще двоих-троих найдут, таких же честных и доверчивых.

– Тебе-то какая печаль? – возмутился страх. – Каждый свое делать должен. Тут бы выжить!..

Локи усмехнулся.

– Выживу – до зимнего отпуска. По первому снежку и прикопают раба Божьего.

– Ну, хотя бы до зимы! – всплакнул страх, но сын Фарбаути и Лаувейи оттолкнул его острым локтем.

– Не хочу «хотя бы». И как Арман – не хочу.

– А как?

– А так, чтобы не жалеть ни о чем.

3

– Не расстраивайся, мелкая, – вздохнула тетя Мири, осторожно отхлебнув из стакана. – Настоящие принцы в наше время повывелись, поэтому я и республиканка. А чего ты ожидала?

Пэл свой стакан уже допила. «Гленфиддих» пятнадцатилетней выдержки нашелся и в «Адлоне», как-никак лучший берлинский отель. Конечно, тетю к бутылке лучше не подпускать, но повод имелся, родственница же твердо обещала наливать лишь на донышко. Пока держалась, не столько пила, сколько губы макала.

За окном осенний дождь. Герцог Виндзорский, бывший король Эдуард Восьмой сего имени, уехал. Они остались.

– Этого и ожидала, – подумав, призналась Пэл. – Потому и грустно. В детстве мне казалось, что он станет великим монархом. Я даже была в него немножко влюблена.

«Эдуард всех нас подвел, – хмуро молвил дядя, дымя сигарой. – И меня тоже, я до последнего его защищал. Так пусть поможет тебе, в его нынешней свите собрался весь яд Британии. Тебя легко примут за свою».

Приняли! Больше недели леди Палладия Сомерсет сопровождала бывшего короля в его поездке по Германии. Насмотрелась, наслушалась. Как выяснилось, не зря. После встречи герцога Виндзорского с Гитлером ей намекнули, что истинным друзьям Германии в Рейхе всегда рады. Спешить незачем, номер в «Адлоне» оплачен еще на неделю вперед.

…Полгода назад по совету дяди Пэл стала появляться на заседаниях группы «Линк»^[25]. Там ей были рады, Сомерсеты – не последняя семья в Британии. Очень пригодилось кратковременное членство в «Британском союзе фашистов» сэра Освальда Мосли, куда Пэл вступила из чистого любопытства. Шумные сборища, то и дело сопровождавшиеся драками, быстро надоели, но леди Сомерсет успели заметить.

К тому же – племянница. Тень дяди Винни густа и тяжела. Знающие люди помнили, что еще несколько лет назад Уинстон Черчилль высказывался о новом руководстве Германии очень одобрительно, более того, сам хотел встретиться с фюрером.

«Я очень постараюсь, чтобы тебя приняли всерьез, – пообещал дядя. – Нажму на все рычаги. Сейчас готовится визит министра иностранных дел, в Рейхе захотят узнать, что он им привезет».

И вот она в Берлине. Поездка с бывшим королем по Германии получилась не слишком приятной. Герцог Виндзорский не стеснялся выражать симпатии ко всему, что видел в Рейхе, восхищался новыми заводами, стройными шеренгами Гитлерюгенда, бетонными автобанами – и мудростью Адольфа Гитлера, благодаря которому все это стало возможным.

– Три века назад его бы судили за измену, – резюмировала тетя. – Нельзя так откровенно навязывать свою дружбу врагу. Теперь Бесноватый знает, что раскол проник даже в королевскую семью.

Пэл хотела смолчать, но потом передумала. Тете Мири можно доверять. Умная, поймет.

– Нет, тетя. Визит согласован и с королевской семьей, и с правительством. Это знак, что Британия несмотря ни на что хочет договориться. Иначе – война. Плохо, что герцог слишком уж старался. Ему и вправду нравится Рейх. Это и огорчает…

Тетя, не став спорить, глотком осушила стакан.

– А мне не нравится. Не люблю, когда люди все время ходят строем… К тому же здесь за нами постоянно следят, даже не скрываясь. Не удивлюсь, если нас сейчас подслушивают.

Окинула номер недоверчивым взглядом и вновь взялась за бутылку.

– Еще по глотку, – разрешила Пэл. – У нас были трудные дни.

Список будущих встреч на столе, гостеприимные хозяева предложили насыщенную программу. Практически все беседы – приватные, посторонний взгляд не заметит никакой крамолы. С кем может общаться британская аристократка? С такими же, как она сама, благо в Рейхе «голубая кровь» чувствует себя вполне вольготно. О чем на встречах пойдет речь, иное дело.

* * *

– Британия напрасно опасается нашего сотрудничества с Клеменцией, – сказал ей сегодня очень серьезный молодой человек, с которым она почти случайно познакомилась в Старой национальной галерее. – Для фюрера это скорее вопрос престижа, символ наших достижений. Рейх – первая держава, установившая прямые контакты с внеземной цивилизацией! Согласитесь, такое вдохновляет. Мы не вели и не ведем переговоры о военном сотрудничестве, речь идет только о культурных контактах.

– Вы получили образцы их техники, – возразила Пэл. – Те же летающие ранцы, из-за которых уже погибли люди.

Молодой человек искренне удивился.

– Британия их тоже получила. Они подарили ранцы даже Сталину, что нам, признаться, не слишком приятно. Но Рейх первым предложил и подписал конвенцию о том, что военное применение ранцев в Европе запрещено. Кстати, Британия к ней пока не присоединилась… Леди Палладия! Руководство Рейха предлагает Соединенному Королевству заключить соглашение. Мы, близкие в расовом отношении народы, наши страны очень многое объединяет, в том числе и то, что мы – земляне. Необходимо выработать единую политику по отношению к Клеменции. Признаться, мы не слишком верим этим эмигрантам, мечтающим о реванше. Нам они намекают, что в случае раздела Франции Рейху достанется Эльзас. Интересно, что они предлагают французам? Надо показать, что Европа едина, что ее нельзя расколоть. Иначе… Интересно, ваш дядя знает о том, что на космической платформе Монсальват строится высотный аэродром, способный месяцами парить над континентом?

– Единая политика? – задумалась Пэл. – Допустим… А что вы хотите взамен?

* * *

Ночью ей снова снился пустой коридор, запертые двери и еле слышные шаги за углом. Вилли-Винки сердится, маленькой Худышке давно пора спать, а она до сих пор бродит по дому. Сейчас он ее поймает, вцепится холодными пальцами, посмотрит в глаза…

Несмотря на весь страх, Худышка самым краешком сознания все же удивилась. Почему ей это снится? Вечером, она, как и положено, выпила лекарство, голова уже несколько дней не болит…

Дверь! Ее спальня, там можно спрятаться, упасть на кровать, накрыться с головой одеялом, зажмуриться…

Заперто!

А шаги уже слышнее, Вилли-Винки уже близко, сейчас он войдет в коридор, увидит ее…

И эта дверь закрыта. И эта тоже!

…Виски! Зачем она пила? Надо было сразу лечь спать!..

Топ-топ-топ!

Маленькая Худышка замерла, прижалась лицом к стене. Вилли-Винки! Уже рядом, уже совсем близко! Сейчас схватит, прямо сейчас…

Тук-тук-тук!..

Но… Это не башмаками по полу. Это пальцами по стеклу!.. По стеклу?! Номер на шестом этаже!

Удивилась – и проснулась.

Тук-тук!..

Темная комната, глухая ночь за окнами, стеклянная дверь на балкон и черный еле различимый силуэт.

Тук-тук-тук!..

Тетя Мири со своим револьвером в соседней комнате, но Пэл решила ее не тревожить. Справится сама! Накинув халат, отхлебнула воды из стакана. Прежде чем открыть балконную дверь, чуть не спросила: «Кто там?»

Привычка!

* * *

– Здравствуйте! Вы молодая и красивая. Рискну предположить, что вы – леди Палладия Сомерсет.

– А я рискну предположить, что вы изрядный наглец!.. Заходите!

Пэл решила ничему не удивляться. Ни тому, что поздний гость очутился на балконе, ни тому, как странно одет. А вдруг это все еще сон? Хитрец Вилли-Винки обернулся наглым, ее самой помоложе, говорящим по-немецки юнцом в мокром летнем комбинезоне, шлеме, «стрекозьих» очках – и с чем-то очень странным за спиной. И только когда впустила и закрыла дверь, поняла, что пора просыпаться.

Вилли-Винки так и остался в темном коридоре. А о том, что у парня за спиной, ей пришлось беседовать не далее как вчера.

– Молодой человек! Если вы раздобыли «марсианский» ранец, это не повод вторгаться к замужней женщине в номер! Кстати, вы весь мокрый. Снимайте комбинезон, в соседней комнате у меня есть виски…

Гость снял «стрекозьи» очки, и Пэл поняла, что не ошиблась. Молод, совсем еще мальчишка. И очень-очень симпатичный.

– Не стоит. Комбинезон с подогревом, сейчас высохну. Леди Палладия! В оправдание своей наглости рискну предъявить верительные грамоты.

Теперь гостю пришлось снимать тяжелую летную перчатку. Боковой карман на «змейке», маленькая книжечка, завернутая в плотную ткань.

– Прошу!

Решение ничему не удивляться оказалось правильным. Паспорт, ее собственный, только не британский. Палладия Сомерсет, гражданка государства Тауред.

– Те, кто меня прислал, решили, что в Германии вам понадобится связной…

Она хотела уточнить (кто именно прислал?), но не успела.

Тук! Тук!.. Бах!

На этот раз в дверь. Кажется, она недооценила тетю Мири.

– Мелкая! Мелкая! Палладия, что там у тебя происходит?

Пэл улыбнулась.

– Тетя! У меня в гостях молодой человек. Имею я право на личную жизнь?

За дверью все стихло, но затем послышалось не слишком уверенное:

– Может, все-таки возьмешь револьвер?

Пэл покосилась на гостя. Тот, явно разобрав о чем речь, поднял вверх руки, одну в перчатке, другую без.

Револьвер отменялся.

* * *

– Нет-нет, я не марсианин и тем более не с Клеменции. Немец, родом из России, а вот профессия у меня редкая – небесный ландскнехт. Работаю по заказам. Моего шефа вы знаете, он сидит в баре и пьет горький венгерский ликер…

Комбинезон и шлем гостю пришлось все же снять. Без них, равно как без черного ранца-блина, он смотрелся сущим школяром. Белокурый стеснительный мальчишка в спортивном костюме. Представился просто – Николас. Фамилия связному не полагалась.

От виски отказался, и Пэл рискнула – заказала по телефону кофе и бутерброды.

– Меня выбрали, потому что я хорошо знаю Рейх. Инопланетянин и заблудиться может… Гостиница, конечно, под наблюдением, но сыщики вверх не смотрят. А я примерился и упал с километра. Уверен, не заметили.

Пэл смотрела на упавшего с километровой высоты парня, прикидывая, что с ним делать. Некоторые адреса и в самом деле имело смысл проведать без слежки за плечами. Несколько смутили слова о «редкой профессии». Наемникам она не очень доверяла.

Спросить?

Пэл, подождав, пока гость справится с бутербродом, отхлебнула неожиданно горький кофе.

– Значит, работаете только из-за денег?

Парень по имени Николас вопросу не удивился.

– Меня об этом спрашивают. Дело, конечно, не в деньгах. Очень люблю летать! Предлагали обучать группу, но я отказался… Леди Палладия! У меня в этом деле свой интерес. Я сам попросил, чтобы заказ Цеха Подмастерьев передали мне.

– Хотите попасть на Клеменцию? – удивилась Пэл.

Небесный ландскнехт ответил твердо.

– Очень хочу! Только не на Клеменцию. В Монсальват! Есть там на втором уровне блок № 25. Его еще называют «боковушка».

4

Домучик открыл дверцу сейфа, заглянул внутрь.

– А еще, Рихтер, у меня осталось полбутылки неплохого коньяка. Не желаете? Я бы от рюмки не отказался.

Лонжа намек проигнорировал. Гауптман не в первый раз искушал, но на этот раз как-то слишком грубо, прямо в служебном кабинете посреди рабочего дня. Или у контрразведчика с воображением плохо, или есть причина, по которой бывший нарядчик начал попивать.

…Или Домучику очень хочется, чтобы он так думал.

– Не хотите? Напрасно! – стальная дверца с негромким лязгом захлопнулась. – Опасаетесь, что начальству донесут? На меня и так положено доносы писать, пусть лучше про лишнюю рюмку с объектом разработки, чем…

Не договорив, махнул рукой, вернулся за стол.

– Ведь чего я здесь, в Горгау, сижу? По-вашему, Абвер-2 в каждой воинской части сотрудника держит? В каждом батальоне? Ничего подобного, в обычных условиях я бы курировал дивизию, наезжал бы в штаб раз в несколько дней и горя бы не знал. А все из-за вас!

– Неужели лично из-за меня? – восхитился Лонжа больше для поддержания разговора. Зачем Домучик его вызвал, он так и не понял. Впрочем, польза от встречи имелась: рота в полном составе отправилась на разгрузку очередного склада, так что можно побездельничать на вполне законном основании.

– Не из-за вас! – Домучик наставительно поднял палец вверх. – Из-за всей вашей компании. Кому-то в голову пришла светлая мысль не держать вас, воевавших, в «кацете»…

– Потому что концлагеря – ведомство Гиммлера, – пожал плечами Лонжа. – Достань нас потом оттуда! А вдруг перевербуют?

– …А теперь не очень понятно, куда ваш второй взвод девать… Не поминайте всуе Гиммлера, Рихтер, я из-за этого типа плохо сплю ночами.

Взглянул прямо в глаза.

– Вы действительно думаете, что Горгау собираются взорвать? Вот так – бум! – и все? Газовое облако накрывает половину Пруссии, массовая паника по всей стране, Лига Наций собирается на чрезвычайное заседание, а фюрер вынужден признать, что не контролирует собственные вооруженные силы?

Лонжа отвечать не спешил. Не из-за таких ли мыслей Домучика на коньяк потянуло?

– Знаете, в каком случае этот ужас был бы оправдан? Если в стране намечался бы военный переворот. Тогда – да, можно ввести чрезвычайное положение и разобраться с врагами от души. Выйдет даже убедительнее, чем в Ночь длинных ножей. Но Гиммлеру переворот не нужен, у него пока недостаточно сил. А между тем про снаряды в Горгау уже пишут за границей, подозреваю, с подачи самого рейхсфюрера. Какие делаем выводы?

Лонжа понял, что не отказался бы от сигареты. Всю курить бы не стал, но пару затяжек – с удовольствием.

– Вы их уже сделали, господин Домучик. Гиммлер не может допустить катастрофу, но может и обязан ее предотвратить. Горгау пока еще официально в ведении Вермахта. Прекрасный повод разоблачить заговор! Заговорщики уже есть – наш взвод, который по недомыслию Абвера не отправили за проволоку. И вы лично – все знали, но не предотвратили.

Бывший нарядчик взглянул кисло.

– Теперь-то поняли? Я каждый день сочиняю рапорты начальству, а мне рекомендуют сдерживать эмоции. В Берлине думают, что как-нибудь обойдется. О чем будете думать вы, Рихтер, дело ваше, но…

Домучик наивно улыбнулся.

– …Но если вы задумаете массовый побег, меня предупреждать не надо. Более того! У меня есть странное предчувствие, что одного беглеца точно не поймают. Само собой, если он отправится по правильному адресу. Назвать?

Лонжа встал, одернул китель.

– Приходите вечерком в казарму, герр гауптман, и скажите это все нашему взводу. Еще убедительней выйдет.

Карел Домучик лишь руками развел. Не ценят люди добра. А хотел, как лучше!..

* * *

– Думаете выжить, Рихтер? Напрасно! Всю вашу компанию живыми из Горгау не выпустят. Могу открыть маленькую тайну, вас думали использовать в операции, подобной той, что была в Вайсрутении. Но сейчас это уже не актуально, значит, и вы не нужны. А в случае побега мы бы вскрыли нарыв. Заодно удалось бы передвинуть пару кресел в руководстве Вермахта, сейчас там в большинстве те, кто предпочитает мириться с Гитлером. И подполье бы выиграло, и ваш король Август. Не исключено, что в результате фюрера удалось бы сместить на пару месяцев раньше.

– Хорошо все объясняете, господин Домучик, прямо верить хочется.

* * *

Со вчерашнего дня Горгау изменился. Плац пересекла прочная длинная веревка на железных столбиках, наискось, словно разрубая. За нее могли заходить лишь патрули и караул. Там уже были «черные». В пробитые ворота форта то и дело въезжали автомобили, офицеры с «мертвой головой» на фуражке деловито обходили пустые брошенные здания, фотографировали, обмеряли. А после обеда конвой прогнал через ворота два десятка узников в полосатых робах. Административный корпус, откуда уже съехал комендант, начали приводить в порядок. Заорали надсмотрщики, «полосатики» забегали, кого-то уже опрокинули точным ударом дубинки на сырой асфальт…

…Туда, сюда, вниз, вверх, огромным роем; там нет надежды на смягченье мук или на миг, овеянный покоем.

Саперы отворачивались, стараясь не смотреть. Комендант, переселившийся в одну из казарм, приказал не пускать личный состав на плац без крайней необходимости.

Перед ужином, когда завершились работы, прошел слух, что намечается очередное сборище у Мертвецкого равелина. Без всякого повода, людям хотелось потолковать, выпустить пар. Ничего в этом опасного не было, с точки зрения устава – всего лишь нарушение распорядка дня, однако Лонжа, вспомнив разговор с Домучиком, собрал «дезертиров», посоветовав никуда не ходить. Другие взводы тоже известили, но послушались далеко не все.

Поздно вечером начал накрапывать дождь. Затем перестал ненадолго, однако когда в казарме погасили свет, полил, словно из ведра.

На мокрые камни старой крепости ступила Мать-Тьма.

* * *

– Тревога! Тревога!..

Вначале крик, затем рев сирены. Неярким желтым огнем загорелись лампочки под потолком.

– Выходи строиться! С оружием! С оружием!..

Еще до конца не проснувшись, Лонжа соскользнул с нар, едва разминувшись с соседом снизу. Тот от души поминал коменданта, комендатову бабушку и всех их родичей, вздумавших устраивать учения в такую погоду. Иных мыслей ни у кого не было, но когда, наскоро напялив форму, саперы начали выбегать в коридор, кто-то самый чуткий вздернул руку вверх.

– Камрады! Там стреляют! Слушайте!..

Миг тишины, тяжелой, глухой, но вот издали, откуда-то из-за плотно закрытых окон донеслось:

Т-тах! Т-тах! Т-татах!..

Оружейная комната уже открыта. Карабины брали, не глядя, не сверяя номеров. Если все всерьез, не так важно, что за кем записано. Хмурый Столб деловито раздавал патроны, по две обоймы каждому.

– Рота стр-р-ройся! Первый взвод становись! Второй взвод!..

Когда наскоро пересчитали друг друга, обнаружилась недостача. В первом взводе отсутствуют трое, самые известные заводилы и нарушители дисциплины, во втором – дезертир Кассель, вожак «красных». Ротный, гауптман Эрльбрух, сонный, с помятым лицом, лишь негромко ругнулся. Потом, все потом!..

– Рота-а-а! Бего-о-ом!..

За дверями казармы – густая тьма. Фонари не горят, не светятся окна. Крепость словно утонула в ночи.

Т-тах! Т-татах!..

Теперь уже понятно – склады. По дорожке направо, через два здания, дальше въезд и черный зев подземелья. А где-то в самой глубине – снаряды с желтой полосой.

– Бего-о-ом!..

Т-тах! Т-тах! Т-татах!..

Электричество включили как раз в тот миг, когда первый взвод был уже возле въезда. Желтый огонь прожекторов упал на залитый дождем асфальт.

– Стой!..

Они опоздали, все, что могло случиться – случилось. Возле караульной будки – недвижное тело в шинели, еще два чуть ближе, и еще, и еще… Комендант уже здесь, с ним несколько офицеров, одному, раненому в плечо, накладывает повязку санитар.

– Р-рота стройся! Повзводно, в шеренгу по одному…

* * *

Дождь не утихал, шинели промокли и отяжелели, ремни карабинов давили на плечи. Лонжа стоял, вбитый в плотный строй, и слушал шелест, катившийся по рядам. Уже почти все известно. Сначала точным выстрелом свалили караульного у будки, затем погас свет, и пошла стрельба. Уцелевшие караульные успели расстрелять почти все патроны, когда прибежала дежурная смена с офицером. На этом все и кончилось, последняя пуля ранила начальника караула, державшего в руке зажженный фонарь. В подземный тоннель чужаки не попали.

Карел Домучик предупреждал не зря.

Наконец, деревянным шагом к строю подошел комендант.

– Смир-р-рно!

Голос – без тени эмоций, мертвый.

– Саперы! Случилось неслыханное и невозможное. Ваши же товарищи… Ваши бывшие товарищи попытались совершить диверсию на военном складе. Все они уже понесли наказания, они мертвы…

Лонжа понял. Убитых пятеро, караульный и четверо нападавших. В роте отсутствуют как раз четверо. И еще одно бросилось в глаза: погибшие почему-то без оружия, только рядом с караульным лежит его карабин.

– Будет проведено самое тщательное расследование. Виновные смоют позор кровью…

Комендант умолк, а потом, помолчав, брезгливо бросил:

– Сдайте оружие! Вы – недостойны…

* * *

В казарму вернуться не довелось. Сначала их долго держали под дождем, потом начали подзывать по одному к ротному, возле которого бесом из тьмы соткался Карел Домучик. Тот, почти не глядя, указывал кого и куда. Многим повезло, вернули в строй. Но не «дезертиров». Этих, наскоро обыскав, согнали вместе, приставили караул из унтер-офицеров. Почти весь второй взвод, двадцать четыре человека. Двадцать пятый, дезертир Кассель, в строй уже не станет.

Домучик подошел к коменданту, тот кивнул.

– Марш!

Отвели недалеко, к одному из равелинов, где располагалась гауптвахта. Возле нее вновь построили, появился ротный, прошелся вдоль ряда, всматриваясь в лица:

– Вы!

Командир взвода, дезертир Запал.

– Вы!

Дезертир Любек, спелеолог.

– Вы!

Лонжа – третий. Именно их троих видел той ночью господин обер-фельдфебель.

– Марш!

Вниз по каменной лестнице, по полутемному сырому коридору мимо железных, подернутых ржавчиной дверей. Крепостная тюрьма приняла первых арестантов еще до Семилетней войны.

– Рихтер, заходите!

Он молча переступил порог. С лязгом захлопнулась дверь, проскрежетал ключ в замке. Вначале Лонжа ничего не увидел, но затем глаза привыкли, густая тьма стала серым сумраком, и он смог сделать первый шаг.

И вот я начал различать неясный и дальний стон; вот я пришел туда, где плач в меня ударил многогласный…

Сырой скользкий пол, железные нары возле стены… Жизнь сделала очередной круг.

Я там, где свет немотствует всегда и словно воет глубина морская, когда двух вихрей злобствует вражда. То адский ветер, отдыха не зная, мчит сонмы душ среди окрестной мглы и мучит их, крутя и истязая.

5

– Быстрее! Быстрее! Не отставать!..

Надоевший до боли в печенках «бублик» Локи покидал с немалым удовольствием. Пусть под конвоем, пусть швабра на плече, зато от форта подальше. Куда именно, не так и важно. Вырвался, пусть и ненадолго. С утра пораньше, едва дав проглотить кружку бурды, заменявшей здесь кофе, их выстроили на плацу и принялись разбивать на команды. Весь блок № 5 тоже оказался там, не отсиделись господа депутаты. Соседей, включая разговорчивого журналиста, погнали привычной дорогой в канцелярию, кабинеты мыть, его же, из строя выдернув, впихнули в другую колонну. Швабра полагалась и здесь, некоторые тащили с собой ведра, кроме того каждому была выдана застиранная, пахнущая хлоркой тряпка.

И – марш! Сквозь новые, недавно пробитые ворота прямиком в крепость Горгау. По сторонам глазеть никто не запрещал, чем Локи и пользовался вовсю. Налево, направо, снова налево… Вначале понравилось. Простор! Потом взгляд скользнул по стенам с бастионами, и Хорст слегка приуныл. Из тюрьмы в тюрьму, только загородку вроде как отодвинули.

Поперек огромного плаца – веревка на столбиках. Для чего, догадаться легко, часть крепости «черным» уже передали, а за веревкой еще вермахт. Солдат в зеленых шинелях он тоже увидел и мельком позавидовал. Хоть и на службе, а не в тюрьме.

– Быстрее! Не разговаривать, не оглядываться!..

Зачем гонят – тоже не вопрос. Одно хорошо – с швабрами снаряды не грузят. И грузовики не подогнали, на плацу только черные «мерседесы». Значит, еще поживем!

…Статью господин Зеппеле написал быстро, за два вечера. А потом и прочитал, едва не касаясь уха губами. Просто так не разобрать, вместо букв на листках бумаги – хитрые стенографические значки. Журналист объяснил, что «там», на воле, есть человек, его приятель, который всю эту тарабарщину расшифрует сходу.

В статье же все по делу и очень доходчиво. Название – «Запах прелого сена» – так и осталось, и Локи втайне возгордился.

Вчера, подсчитав сколько дней минуло, журналист уверенно заявил, что газетный номер со статьей уже вышел. Если, конечно, связь не подвела.

В ежедневных отчетах Локи статью не поминал, и вроде обошлось. Глист даже не намекнул, хотя о господине Зеппеле расспрашивал. Хорст, сделав честные глаза, доложил, что журналиста разговорить удалось, но пользы никакой. Тот все больше войну ругает и требует полного всемирного разоружения. Господин Виклих, выслушав, согласился. Зеппеле – волк опытный, ученый, лишнего говорить не станет.

Локи успокоился, а этим утром и вовсе душою отмяк. Весело, когда форт позади остался! Вроде как праздник сидельцам подарили.

* * *

– Надумали, Локенштейн?

Шваброй махать не пришлось, о чем Локи втайне и подозревал. Отвели на второй этаж, втолкнули в одну из дверей. А там кабинет с лепным потолком и штучным паркетом. Стол, два стула, ведро с водой возле двери.

Глист…

Что сразу, с порога, спросил, Хорста немного удивило. Господин Виклих обычно предпочитал беседы непростые, с подходцем. Не иначе, и в самом деле припекло.

– Думать-то я думал, господин Виклих. Даже ночью не спал…

Притворяться полным глупцом не имело смысла, раскусит враз. Но и умничать не стоит. В конце концов, кто он таков, Хорст Локенштейн, для этого «эсэса»? Вор не из последних, удачливый, хитрый. Но уж никак не шпион.

– Самое подлое в нашем деле, господин Виклих, когда крысятничать начинают. Чужое берут – и не с клиентов, а у своего же подельщика. Вот я и подумал… Подполье – тот же криминал, только с политикой. У них наверняка и черная касса есть, и тот, кто при ней. Обвинить бы тех, которые из Германского сопротивления, в том, что деньгами не поделились, под себя все подгребли! Такое, знаете, у нас не прощают.

Сказал и глазами в паркет. Оцени, Глист, воровскую мудрость!

Господин Виклих с ответом торопиться не стал. Прошелся по комнате, в окно заглянул.

– Неглупо, – рассудил, наконец, – К сожалению, у нас нет точных данных об источниках финансирования, только подозрения. Можно и ошибиться… А чего еще у вас не прощают, Локенштейн?

Локи едва не скривился. Словно прямо на поводке подводят, носом тычут. Будто бы догадаться мудрено!

– Не прощают, когда сукой, извиняюсь, стал, на своих же товарищей начал доносить…

Унтерштурмфюрер поднял вверх указательный палец. Угадал, значит.

– Я о таком сразу подумал, только с этим вопросов целая куча. За слова отвечать принято. Без доказательств – никак, причем доказательств верных, одних слов пустых мало.

Кажется, Глист удивился.

– Следует пустить слух, причем сразу из нескольких источников. Могут и поверить, если источники серьезные.

Локи вновь отвел взгляд. Ясное дело, это и готовят. Один источник – он сам, король Август, второй – господин Зеппеле, почти Нобелевский лауреат.

– Могут, конечно, поверить. Только в подполье тоже не дети. Политических часто в измене обвиняют, у них на этот счет, говорят, свои правила есть. Вроде как суд созывают, и опять-таки доказательства требуют. А если не получат, кого предателем сочтут? Того, кто без причин наклеп возвел, вот кого. Напишет, допустим, король Август письмо с обвинениями…

– Хватит! – резко бросил Глист. – Довольно, я понял. Доказательства есть.

Подошел ближе, голос сбавил.

– Представьте себе, что начальник штаба Германского сопротивления Харальд Пейпер на самом деле штурмбаннфюрер СС, офицер для особых поручений при рейхсфюрере. Этого достаточно?

Локи чуть было не согласился, но потом вспомнил, что про Пейпера в бумажке, которую читать давали, писано.

– Был штурмбанфюрером, стал подпольщиком, под трибунал угодил, а потом и в Бёргамор. А оттуда бежал, причем не сам, камрадов с собой увел.

– Мы докажем, что побег был подстроен, – ухмыльнулся господин Виклих, но Локи понесло. Уж очень не хотелось в такое грязное дело встревать. Ввек после не отмоешься!

– Кому докажете? Тем, кто бежал и спасся? Так они вам и поверят! Это называется не подстроен, а хорошо подготовлен. А еще Харальд Пейпер вроде как Рейхсканцелярию подпалил. Тоже, значит, по приказу? Это кто же такие приказы отдает?

Сказал и язык прикусил. Поздно! Глист взглянул очень внимательно.

– Вот как вы рассуждаете, Локенштейн? Кажется, я вас здорово недооценил. Ну, идите!..

Живот зашелся болью, и Хорст едва устоял на ногах. Вот это влип! С кем спорить вздумал? Знал же, предупреждали! «Еще немного, и вы нам станете не нужны». Собственным языком, могилу вырыл!

Из кабинета вышел на ватных ногах, не к месту вспомнив, что остался без пайки консервов. Это почему-то расстроило еще больше. А вот работы не нашлось, так и гулял со шваброй, пока колонну обратно не погнали. Локи смотрел в окна на перерезанный веревкой плац и прикидывал, сколько ему осталось. Сам Глист ничего не решит, начальству сперва отпишет. Там думать станут, значит, два-три дня у него еще есть.

…И об Армане-дурачине вспомнил. Может, его не просто ради примера шлепнули, а после такой же беседы? Надоело парню быть подлецом, высказался от души…

Как назад вели, Локи даже не помнил, просто ноги переставлял. Удивился лишь, когда сообразил, что он не на втором этаже, где блок № 5, а уже на третьем. Оглянулся – эге! Охрана-то знакомая, уже встречались.

И вдруг понял – живот не болит. И печень тоже, спряталась проклятая игла.

Два-три дня? Так этого же очень много!

* * *

– Вашего величества покорный слуга… Прошу извинить, что поздно, в форт очень трудно пробраться. У меня хорошие новости, ваше величество.

Все тот же, громоздкий и крепкокостный. И комната прежняя, и электричество не горит. После первой встречи Локи посчитал, что все подстроено тем же Глистом ради пущей достоверности, но потом крепко засомневался. Зачем? Мысли его тайные выведать? А не слишком ли сложно?

А вдруг этот, с густым голосом – настоящий?

– Коннетабль просил передать, что все идет по плану. Ваш приезд в Баварию готовится. Что касаемо вашего побега, то этим занимаюсь не я, другие. Знаю, что группу подобрали самую надежную…

Прошлый раз в отчете Локи о встрече не упомянул, Глист же промолчал. Тоже пфенниг в копилку. А главное, терять-то по большому счету и нечего.

– А еще, ваше величество, вам про Шекспира просят напомнить. Который «Ромео и Джульетту», значит, написал.

В первый раз Локи пожалел, что он не настоящий Август Виттельсбах. Интересная у парня жизнь! И ценят его, даже в таком аду не бросают. Но если ценят…

– Мне нужно оружие. Сейчас!

Замер, голову в плечи вжав. Что-то будет? Если подстава, то, конечно, пообещают…

Гость сделал шаг вперед, дохнул крепким табаком.

– Возьмите, ваше величество. Семь патронов. В следующий раз принесу еще.

За холодный металл Локи сумел ухватиться только со второго раза, в первый промазал. Вцепился – и сунул под робу, за пояс, к живому телу ближе.

– Благодарю!

И – словно с обрыва, головой вперед.

– Нацисты хитрое дело задумали. Хотят обвинить в измене главных в Германском сопротивлении, прежде всего камрада Пейпера. Будут слухи распространять, может, и документы какие найдут. Пусть им не верят, провокация это. И… И еще…

А вдруг получится?

– Офицер один из «зипо», унтерштурмфюрер Виклих, уж больно старается. Хорошего человека погубил, друга моего Армана Кампо. Разобраться с ним нужно, чтобы неповадно прочим.

Молчание было долгим, тяжелым, наконец, негромко прозвучало:

– Сегодня же, ваше величество.

Вначале он не расслышал, потом не поверил…

Гость поклонился, отступил назад:

– Augustus rex plures non capit orbis!

* * *

Пистолет он решился достать только после отбоя, когда блок заснул. Вначале ощупал, потом, осмелев, на матрац положил. Хоть темно, а узнать удалось: Walther PPK, полицейский. Видел такие, даже в руках держал. Оружие Локи, как и всякий уважаемый вор, при себе не держал, но подельщики были не столь щепетильны. Не просто на дело брали, но еще и хвастались, точно дамочка новой сумкой из модного магазина. Полицейский «Вальтер» хвалили: легкий, маленький, безотказный. Чему удивляться? «Быки» с собой плохого брать не станут!

Подарок решил носить при себе. В блоке не спрячешь, слишком глаз много. Не повезет, значит, не повезет.

…Спрятал пистолет за пояс, вытер пот со лба. Теперь можно и поспать, большего уже не сделать. Или…

– Господин Зеппеле! Господин Зеппеле!..

Тот был чýток, проснулся сразу. Локи подошел ближе, для верности оглянувшись по сторонам. Теперь бы все нужные слова вспомнить и правильно расставить.

– Господин Зеппеле! Разговор у меня был, важный очень… В Париже сейчас создают Национальный Комитет этой… Свободной Германии. Нацистам такое не по душе, поэтому они готовят провокацию. Будут через таких, как мы, всякую клевету передавать, чтобы подполье рассорить. Вы осторожней будьте, прежде чем чего писать, трижды подумайте.

Журналист приподнялся на локте.

– Я догадывался. Ничего у них не выйдет, Гиммлер сам себя переиграл.

Улыбнулся:

– Знаете, я убежденный республиканец, с самого детства. Но вы… Вы достойный человек, ваше… господин Локенштейн!

Локи мысленно восхитился. Надо же! За один вечер дважды королем признали!

6

– Мы убеждены, что наша вера в Бога и наше христианство лучше способны выдержать сильные бури, чем вера и христианство тех, кто слишком цепляется за внешние формы…

Рудольфа Гесса, рейхсминистра народного просвещения и пропаганды, занесло определенно не туда. Мысль, словно чайка в бурю, металась от полузабытых подвигов императора Барбароссы до долины Кулу в далеких Гималаях. Теперь настал черед христианства в его верном, арийском толковании.

– …Мы, национал-социалисты считаем себя лучшими христианами, чем те, кто слишком часто поминает имя Христа всуе, и мы не собираемся основывать новые, национал-социалистические церкви.

Тем не менее, слушали, деваться некуда. Маленький зал набит почти под завязку, почти все – мужчины средних и преклонных лет, строго одетые, с орденскими ленточками на груди. Среди них Пэл чувствовала себя школьницей, случайно попавшей в престижный ветеранский клуб.

– Немецкий народ идет своим путем, сохраняя внутреннее единство. Он продолжает творить великие дела во имя христианской любви к ближнему, он доказывает свое христианство своими делами – ради мира внутри страны и мира между нациями, достигая в этом успеха под руководством фюрера!..

Смотрелся министр, впрочем, весьма импозантно. Черная форма, худое аскетическое лицо, глубоко запавшие темные глаза, кустистые брови. Если не прислушиваться, можно даже воспринимать всерьез.

– …Потому мы так ценим деятельность истинных подвижников, собравшихся в этих стенах. «Общество немецкого Средневековья» делает большое и важное дело, в отличие от тех, кто профанирует наше прошлое, выискивая там дикарские обряды и языческую жестокость. Такое нашей Германии не нужно!..

Оратор сделал паузу, и по залу прокатился негромкий сдержанный гул. Рудольф Гесс вовсе не заблудился в пространстве и времени, напротив, сделав изящный кульбит, нашел повод пнуть своего зарвавшегося соперника, великого любителя «дикарских обрядов». Слушатели в этом были с ним вполне согласны. Генриха Гиммлера здесь явно недолюбливали.

– Рыцарские традиции, рыцарские подвиги, рыцарская честь – вот что требуется сейчас возрожденному Рейху! Ваша работа очень и очень важна, Германское Средневековье не закончилось, оно не подвластно календарю!..

Аплодисменты министр выслушал с немалым удовольствием. И недаром, уж больно непростые люди собрались в маленьком зале на втором этаже старого особняка, затерянного среди серых шестиэтажек Шарлоттенбурга.

Получить приглашение оказалось непросто, но выручил все тот же Гесс. Леди Палладия познакомилась с министром несколькими днями раньше, во время приема в честь герцога Виндзорского. Рейхсминистр запомнил молодую англичанку и без особых проволочек исполнил просьбу. В Шарлоттенбург можно было приехать и самой, в обычное время, но тогда визит мог вызвать ненужные вопросы.

– Поздравляю вас, друзья! Желаю дальнейших успехов во имя нашей истории, нашей нации и нашего Рейха!..

Пэл облегченно вздохнула. Кажется все, можно аплодировать, а затем без особой спешки выбираться из зала. После торжественной части в особняке намечался большой прием – «Общество немецкого Средневековья» отмечало очередную годовщину своего основания. Нужного ей человека Пэл давно уже заметила – во втором ряду с краю. Это оказалось нетрудно, единственная девушка среди толпы пожилых мужчин, вызывающе юная, светлоглазая, в строгом деловом платье без единого украшения.

…На фотографии она совсем другая – в горной куртке, кепи с рюкзаком за спиной. Баронесса Ингрид фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау.

– Простите, это не вы случайно ведаете Грауманскими рейхсталерами?

– Совершенно случайно – я. Хотите их получать? Надеюсь, у вас есть двенадцать поколений рыцарственных предков по обеим линиям?

Познакомиться удалось чрезвычайно просто.

* * *

Закрыв дверь в кабинет, баронесса облегченно вздохнула.

– Ненавижу толпу, сразу же начинает болеть голова. Садитесь, Палладия! Здесь у меня курят, пьют и ведут предосудительные речи. Пока еще без последствий. Я везучая!

Пэл бегло осмотрелась. В кабинете, где вершила дела Ингрид фон Ашберг, рыцарственная дама Ордена Братьев-Рыболовов, ничто не напоминало о Средневековье, кроме старинного распятия на стене. Кресла черной кожи, массивный письменный стол, картотека в три ряда, стальная дверца вмурованного в стену сейфа. Деловой стиль.

– Один мой хороший знакомый предлагал поставить в угол чучело рыцаря, – без тени улыбки сообщила баронесса. – С перьями и серебряным подносом в руках. К сожалению, бюджет не позволяет… Палладия, вы представляете, куда попали?

Пэл развела руками:

– Двенадцать поколений знатных предков. Все, что уцелело от германских рыцарских орденов. У меня, кстати, этих поколений только десять, если считать по отцу… Вы управляете делами Рыболовов, хотя самого Ордена уже нет.

– На Земле, – уточнила баронесса. – Так что Орден еще может возродиться… Меня предупредили о вашем визите, Палладия. Если вас интересует Грауманский рейхсталер, могу подарить, у меня их много, а жалованье платить уже некому. Последний орденский брат умер месяц назад, во Франции в Авалане. Что-нибудь еще?

Ингрид фон Ашберг бросила на стол пачку французских сигарет с силуэтом танцующей цыганки. Достав одну, взглянула на гостью. Та покачала головой.

– К сожалению, я недостаточно современна. Курю, но очень редко… Ингрид, я не могу назвать нужный пароль, даже не знаю, существует ли он вообще… Мне надо кое-что сообщить лично Вальтеру Эйгеру, руководителю Германского сопротивления.

Светлоглазая девушка равнодушно пожала плечами.

– В списках Ордена такой не значится.

Пэл иного и не ожидала. «Пейпер – хитрый прожженный авантюрист, – пыхнул сигарой дядя Винни. – Но над ним наверняка есть кто-то похитрее, такой, что пробы негде ставить. Найди Вальтера Эйгера, он мне нужен, Худышка!»

* * *

– Расскажу то, что вам известно и без меня. Два брата-близнеца, две капельки воды. Вы, Ингрид, знакомы с обоими, я лишь с одним. Тот, кого знаю я – заместитель Жозе Кинтанильи. Сейчас все антифашистские силы Европы объединяются. Это необходимо, очень скоро власти Франции начнут репрессии против эмигрантов. Нужна совместная продуманная политика и новая надежная база.

– У нас разные увлечения, Палладия. Мне вполне хватает моих рыцарей.

– Харальд Пейпер не желает сотрудничать с бюро Кинтанильи. Почему – не знаю. Это ошибка, один на один против Гитлера сопротивлению не выстоять. Жозе Кинтанилья обещает помощь, международную поддержку, а в случае необходимости – безопасное убежище. Вы наверняка догадались, о какой стране я говорю. Моя страна никогда не проигрывает войн – и всегда поддерживает друзей. Харальд Пейпер не хочет этого понять, Вальтер Эйгер – должен! Только так вы сможете победить. Возможно, настало время найти для Германского сопротивления нового начальника штаба.

– Однажды одну девушку обманом сняли с поезда. Избили, связали, залепили рот изоляционной лентой, а потом повезли на заднем сиденье «Мерседеса», чтобы пристрелить на обочине пригородного шоссе. Когда едешь на смерть, о многом думается иначе… Передайте тем, кто вас сюда прислал, что Вальтер Эйгер никогда не предаст Харальда Пейпера.

* * *

В гостиничном номере было почему-то темно. Она потянулась к выключателю, но на нее тут же надвинулась густая черная тень.

– Тс-с-с! – прошептала тень голосом тети Мири. – У нас полная светомаскировка. Я сплю, и ты спишь, и все мы спим…

– Будем считать, что я проснулась, – рассудила Пэл, включая свет. – У нас, как я понимаю, гости?

Тетя, вновь приложив палец к губам, взяла ее за руку, подвела к дверям своей комнаты.

– Там! Уложила его на свою кровать. Надеюсь, ты ревновать не станешь? Когда проснется, надо его покормить, а то отказался. А сам мокрый, весь холодный… Ты совсем не жалеешь агентов, мелкая!

Тетя Мири, оставленная на хозяйстве, отнеслась к своим обязанностям очень серьезно.

– Раз ты пришла, мы закажем ужин на двоих, но возьмем большие порции. Пусть думают, что к непогоде у англичанок разыгрался аппетит.

* * *

– Нет-нет, ничего сложного, – улыбнулся небесный ландскнехт. – Вполне штатный полет, тем более, это за городом, отдельная вилла. Даже мудрить ничего не пришлось, встретил объект во дворе…

В спортивном костюме, умытый и причесанный, парень по имени Николас смотрелся совершенно по-домашнему. Пэл так и тянуло погладить его по светлым волосам, словно слегка нашкодившего, но все равно любимого младшего братца. Штатный полет – сквозь дождь и ночную мглу…

– Объект… Кстати, очень хорошая девушка. Она передала пакет и очень благодарила за письмо от господина Бониса. Сейчас у нее все в порядке, но вам с ней лучше не встречаться. Подруга высокопоставленного нациста, естественно, под наблюдением, для контакта нужен подходящий предлог.

Пэл в очередной раз удивилась совпадению. С Матильдой Шапталь, резидентом Цеха Подмастерьев в Рейхе, ее просил связаться мистер Эйтз. Но не только он. Обворожительный Жорж Бонис, с которым они познакомились на Монмартре, тоже оказался из числа знакомых таинственного резидента.

– Мы с ней поговорили… А сейчас, леди Палладия, если вы не против, хочу поговорить с вами.

Пэл удивленно моргнула. Что это с ландскнехтом? Волнуется и сильно.

– Мы и так с вами разговариваем, Николас! Что случилось?

Парень встал, распрямил плечи, сразу же став старше и серьезнее.

– Леди Палладия! Мне двадцать лет, я совершенно здоров и в очень хорошей физической форме. Прошел полную подготовку в Абверштелле, неплохо стреляю из всех видов стрелкового оружия, летаю на планере, начал осваивать самолет. Принимал участие в нескольких боевых операциях, и каждый раз успешно. И, кроме того, я везучий…

Пэл тоже встала, не зная, что сказать. Еще один везучий, хоть завидовать начинай.

– Понимаю, как такое звучит со стороны, но это все – правда. Леди Палладия! Мир тесен, у нас с Матильдой Шапталь нашлись общие знакомые, даже… друзья. А еще… В Париже я случайно узнал, что Цех Подмастерьев готовит крупную операцию. Меня не пригласили, берут только своих, трижды проверенных.

Помолчал немного и выдохнул:

– Возьмите меня с собой в Монсальват!

Глава 8

Голгофа

1

Раньше были тюрьмы, теперь – темница, самая настоящая, словно из книжки про узника замка Иф. Голые каменные стены, маленькое зарешеченное окно, ведущее в коридор и обитая железом дверь, сплошная, без глазка. Темница не ведала хитростей позднейших веков, она была основательна и проста. Сбитые из досок нары, параша в углу и маленькая полочка слева от двери. Не хватало лишь мокрой соломы на полу и ввинченных в стену цепей.

Свет шел из коридора, ни электричество, ни керосин заключенному не положены.

– И разговаривать, Рихтер, с тобой не велено, – наставительно молвил носатый гефрайтер, сосед по казарме, опуская поднос с завтраком прямо на нары. – Поэтому вопросы можешь не задавать, все равно не отвечу.

Покосился на зарешеченное окошко.

– Сам все расскажу. А ты ешь, тебе камрады кое-что из пайка подбросили. Значит так… Ротного сняли, на следующее же утро. Пока обязанности исполняет Скальпель, но, говорят, скоро нового пришлют…

Темница, она же крепостная гауптвахта, все же имела недостаток – не было тюремщиков. Выводные – свои же сослуживцы, народ дисциплинированный, но с пониманием. Ночью Лонжу даже выпустили в коридор – пообщаться с прочими сидельцами. Их осталось немного, десяток освободили почти сразу, не дав даже освоиться, пятерых – на следующий день.

– Взвод в казарме заперли, по одному таскают к гауптману из Абвера. Меня с самого утра вызвали. Ничего особенного: кто, откуда, за что привлекался. Хорошо еще, я не «политик», больше по дракам. А потом поехало: что видел, что слышал, какие разговоры велись…

Все это Лонжа уже знал. Происходящее немало удивляло. Нападение на пост – не шутка, следствие наверняка будет серьезным, всю крепость вверх дном перевернут. Но пока из Берлина никто не пожаловал, допросы вел Домучик и то без особого рвения. Ни его, ни остальных участников ночного похода пока ни о чем не расспрашивали.

Значит, серьезный разговор впереди.

– А так все, знаешь, тихо. Взвод в наряды не пускают, за нас остальные отдуваются, а в крепости «черных» полно, лазят повсюду. И еще сразу десяток грузовиков нагнали, тентованных, но не армейских, номера другие. Говорят, это уже за снарядами. А вот кому грузить, нашим или «полосатым», неведомо.

В коридоре послышался шум. Носатый герфрайтер приоткрыл дверь, выглянул:

– Все! Начальство явилось. Прием пищи закончил, Рихтер? Тогда счастливо оставаться, соблюдай внутренний распорядок и побольше думай об обязанностях военнослужащего Вермахта. Помочь не поможет, зато скучать не будешь.

Дверь с железным лязгом захлопнулась. Лонжа встал и тоже поглядел через железные прутья. То же, что и вчера – освещенный желтым электрическим огнем коридор, такое же окошко напротив. В этот миг он суетно пожалел, что не последовал совету хитреца Домучика. Бежал бы и теперь разглядывал крепость снаружи. А еще можно было остаться во Франции или уехать в Лондон, как советовали умные люди. Атташе в британском посольстве ясно намекнул: в убежище не откажут. Сидел бы сейчас в уютном гостиничном номере, читал бы газеты, радио слушал. А в Рейхе пусть рискуют другие – верноподданные, которым положено отдавать жизни за своего короля.

Август Виттельсбах грустно усмехнулся. Да кто же отдаст жизнь за такого короля?

Присел на нары, закрыл глаза. Язвительный сослуживец прав, думать в этих стенах несмотря ни на что можно. А еще вспоминать, все, что хочется, все, чем душу можно согреть. Желтая стружка на цирковой арене, мраморные ступени у Главного почтамта в Мюнхене, где они встретились с Агнешкой, букет цветов, который он все-таки достал после коронации. «Так бы и спросила: где ты шлялся ночью, małżonek?»

…А еще надо прикинуть, что он скажет Карелу Домучику. И это сейчас важнее прочего.

* * *

– Разговаривать запрещено! Ходить кругами! – противным голосом возвестил фельдфебель. – Нарушители внутреннего распорядка будут наказаны согласно уставу!..

Голос противный, а вот сам фельдфебель, чин с гауптвахты, не слишком. Командует, отвернувшись к стене – старую кладку изучает. А вдруг камни тоже вздумают уставной порядок нарушить?

– Повторяю! Разговаривать запрещено!..

Лонжа понял, как мало знает Горгау, когда их вывели на прогулку. Маленький дворик посреди четырех стен – он даже не подозревал, что такой существует. На плане крепости, что висит на стене библиотеки, не обозначен. Вероятно, как и многое другое.

Шинели и пилотки выдали чужие, без погон и знаков различий, и Лонжа вновь чувствовал себя «дезертиром». Сейчас бы еще автомат «Суоми» в руки и узкой тропинкой сквозь белорусский лес!

– Камрады! Наша ячейка постановила: побег! Скрыться можно в старом подземелье, есть пара мест, куда сразу не сунутся. А потом можно подумать, как покинуть крепость.

– Это ваша ячейка, камрад Кассель. Вас, коммунистов первых в оборот возьмут. Бегите! А нам резона нет, убежал – значит, признал вину.

«Красные» и «черные», вечные противники, продолжали свой бесконечный спор.

– За бастионы не выбраться, сколько раз уже пробовали!

– Даже если выберешься, дальше-то что? Ни одежды, ни документов, ни денег.

Лонжа молчал. Горячие головы не переубедить, узник всегда мечтает о побеге. Но это знает и Карел Домучик.

– Лонжа! Камрад Лонжа! Чего молчишь? Скажи!

Он поглядел в мутное осеннее небо и заметил черную птицу, неторопливо кружившую над крепостью. Удивился – птиц тут раньше не было.

– Не болтайте ерунду, – внезапно вступил в разговор фельдфебель, даже не подумав обернуться. – Нам уже намекнули, мол, если побегут – сразу стрелять на поражение. И благодарность в приказе.

Лонжа, проследив за парящей птицей, подождал, пока она скроется за зубчатым силуэтом старой башни и только тогда шевельнул губами:

– Рано!

* * *

Карел Домучик пришел сам. Переступил порог, втянул ноздрями воздух.

– Ненавижу запах тюрьмы! Рихтер, пойдемте прогуляемся. Проветритесь…

Выпустили без слов, даже выдали конфискованную шинель с погонами и нашивками. Оказавшись наружи, гауптман уверенно кивнул в сторону ближайшего бастиона.

– Туда. Там сейчас никого, нейтральная зона.

В спину ударил знакомый по лагерю крик – «мертвоголовая» охрана гнала своих пасомых. Лонжа почувствовал, как по коже растекается нежданный холод.

– Да, мы почти уже в «кацете», – понял его бывший нарядчик. – Самому не по себе. Иногда думаю: куда попал? В университете мечтал выйти в модные адвокаты, учился риторике, Демосфена читывал. И приглашали меня не в контрразведку, а в помощники референта министра внутренних дел, бумажки перекладывать…

Шли почти к плечу плечо. Домучик держал руки сзади, словно по приказу невидимого конвоира.

– А вы, Рихтер, действительно хотели стать цирковым? Или цирк – только часть легенды, оригинальности ради? Проверить действительно трудно, наша агентура в Штатах занята совсем другими делами.

Лонжа не спешил с ответами, тем более Домучик в них и не нуждался, просто разминаясь перед будущим разговором. Они шли по пустой асфальтовой дорожке, присыпанной желтыми осенними листьями, впереди темнела громада бастиона, а в пустом сером небе не было ничего, даже одинокой птицы. Наконец, не доходя нескольких шагов до кирпичной стены, гауптман остановился.

– Правила изменились, Рихтер. Мой ферзь посреди доски, вам – вечный шах. Объяснять не стану, сами все понимаете.

Лонжа пожал плечами.

– Хотите, чтобы похвалил? Не за что, господин Домучик. Провокация самая примитивная, вы даже оружие трупам не подбросили. В Вайсрутении все было куда серьезнее.

Бывший нарядчик негромко рассмеялся.

– Значит, не поняли. Да в том-то и штука! Теперь я могу выкрутить из этих трупов что угодно. Прикажет начальство – и будет всегерманский заговор с попыткой вооруженного захвата крепости, как сигнал к мятежу. Не прикажет, оформлю хулиганскую выходку пьяных самовольщиков, которым хватило дури спорить с караульным. А главное, предотвращена аналогичная инициатива рейхсфюрера. Поджога Рейхстага не будет, мы его уже потушили. Два заговора в одной крепости – в такое никто не поверит.

Поправил окуляры, улыбнулся.

– Но вы все-таки, Рихтер, рассчитывайте на первый вариант. Заговорщики налицо, со всего Рейха собирали. А вот кем будете вы в этой компании – вопрос. И ответ на него зависит от двух человек – от меня и от вас.

Лонжа поморщился.

– Скучный вы человек, господин Домучик. И какой-то очень предсказуемый.

Внезапно черная птица появилась вновь. Пронеслась почти над самыми головами, крикнула, вновь взмыла в небо…

* * *

– Рихтер! Мне нужна связь с окружением Августа Виттельсбаха. Прямой контакт! В Цоссене кое-кто всерьез думает использовать короля в нынешних политических играх, и я хочу в этом участвовать. Не из тщеславия, просто без меня все покатится. В этом раскладе требуется профессионал. Объясните своим подельщикам, что только мы, люди из Абвера, можем помочь освободить Виттельсбаха. Но – на определенных условиях.

– Королю не ставят условий.

– Рихтер! Неужели вы и в самом деле искренний монархист? В таком случае условие поставлю лично вам. Или вы будете заниматься политикой, как и положено королевскому представителю, или вами займется трибунал со всеми вытекающими. А если что-то по вашей вине не получится, вас просто пристрелят, как совершенно лишнего свидетеля. Этим предложением я не оскорбил ваши чувства верноподданного?

– Не оскорбили, господин Домучик. Просто я в очередной раз убедился, что предать короля и предать самого себя – одно и то же.

* * *

Ночью не спалось, и скучающие выводные уважили – выпустили побродить по тюремному коридору. От ступенек, ведущих к двери на улицу до глухой торцевой стены – шестьдесят два шага. Неяркий свет электрических ламп, запертые двери, маленькие зарешеченные окошки, сырой кирпичный пол. Неспешно, считая шаги, от одной двери к другой, от окошка к окошку… Доступный мир был мал, тесен и конечен.

Шаг, шаг, еще шаг… Пятый, шестой… двадцать первый…

Смерть, давняя спутница, неслышно скользила рядом, держа его локоть, и Лонжа мельком пожалел надоедливую старуху. Суетится, грозит, сердится, путается под ногами.

А все равно – не дождется!

2

Когда погнали через двор, Локи бросил привычный взгляд на шеренгу «полосатиков», недвижно застывших перед мрачного вида верзилой с «мертвой головой» на фуражке, и от неожиданности едва не упал. Споткнулся, с трудом на ногах устояв, потом, все еще не веря, взглянул еще раз. Оглянулся, чуть не вывернув шею.

Слоники!

Вместо лиц – зеленые пучеглазые рыла с длинными ребристыми хоботами. На поясе – ремень, на ремне суконный подсумок. Все вместе сложить, страшновато выходит. Были людьми – чудищами стали.

– Терпеть, терпеть! – донеслось сзади. – Кто маску снимет, сразу в карцер на три дня.

Потом, конечно, сообразил, что к чему. О противогазах ему рассказали еще вчера, сначала неведомый «полосатик» в административном корпусе, где шваброй орудовать довелось, а потом и господин Зеппеле, уже с подробностями. Привезли их из Горгау, с тамошнего склада, чуть ли не целый грузовик разгрузили. Только старые они, с Великой войны. Которые поновее, саперы уже эвакуировать успели.

– Равняйсь! Смир-р-рно! Нале-во! Масок не снимать! Шаго-о-ом…

Противогазы удивили, но не слишком. Про снаряды в крепости знал каждый, значит, и в самом деле грузить придется. Радоваться нечему. Если прежде Локи надеялся в пустом кабинете за книжкой отсидеться, то теперь даже не знал, что и думать. Может, пронесет, а, может, он тем, которые в противогазах, еще завидовать станет.

Два дня Хорст честно подметал и мыл кабинеты. Кончилось раздолье! И заступиться некому, потому как Глист исчез. Был и нет, словно на свет не рождался. Спрашивать Локи поостерегся, но вчера после отбоя тот же господин Зеппеле слушок передал. Будто бы застрелился в форте офицер, но не здешний, командированный. Почему, неведомо, тело сразу же увезли, а расследование даже не начинали.

Хорст хотел переспросить, но понял, что не может. Язык заледенел, а вместе с языком и он сам. Вот так взял, значит, и застрелился…

«Сегодня же, ваше величество».

Потом отпустило, но не до конца. Локи лежал на нарах, тихий, словно мышь под веником, и только моргал, пытаясь мысли утрясти. С одной стороны страшно, был человек и стрельнулся. С другой, тоже страшно, но уже не так. Не таким был господин Виклих, чтобы оплакивать долго. Помер и ладно, но если со стороны взглянуть и от страха не трястись, что же это выходит?

А выходит то, что это он, Хорст Локенштейн, унтерштурмфюрера приговорил. Сам судил, сам приговор вынес… То есть даже не он, а сам король Август – волею своей королевской. Словно в средние века при кайзере Барбароссе. Принесите, мол, мне голову врага моего – и принесли, не замешкались.

Страшно стало Хорсту, пострашнее даже чем в смертном подвале. Воры кровью не мараются, брезгуют. А он взял – и человека убил. Пусть и не совсем человека… Потом и Арман-дурачина вспомнился. Выходит, отомстил король, сам о том не ведая, за своего бывшего друга?

К утру, к серому предрассветному сумраку, отбоялся. Холод куда-то пропал, даже игла, вечная мучительница, спряталась. Решил, что справедливо вышло. Глист и его начальство не с тем шутить вздумали. К венцу королевскому кому попало прикасаться не след. Мал был чином унтерштурмфюрер, не на свой кус рот раззявил. А его, Локи, дело протокольное, всего лишь по команде доложил.

Вот только что теперь будет? В «зипо» у Гиммлера унтерштурмфюреров много.

Пока же, с Локи словно шапку-невидимку сняли. Консервами не кормили, не давали книг в ярких обложках, зато пару раз от души угостили «пластырем» – дубинкой поперек хребта. Хорст едва не обрадовался, хоть вроде бы не с чего. Вдруг и в самом деле забудут? Может, в «зипо» иных дел хватает? А без присмотра в тюрьме много чего придумать можно, только бы не мешали.

– Ста-а-ановись! Равняйсь! Смирно! Ма-а-арш!..

Обошлось без противогазов, со швабрами в Горгау погнали. А в крепости на плацу – крытые грузовики в несколько рядов. По какому случаю здесь, ясно. Так между грузовиками и шли.

* * *

Локи отжал тряпку, бросил на пол и с омерзением взялся за швабру. Уже третий кабинет подряд, если с утра считать. Торопятся «мертвоголовые» и всех прочих торопят. Кабинеты же все пустые, иные даже без мебели, как этот. Пусто! Паркет – и большой план на стене, в рамке деревянной. Этот план Локи и заинтересовал. Как только «черный» дверь прикрыл, он швабру к стене приставил и тихим шагом к тому, что в рамке. Не ошибся – Горгау, подробный план, хоть и старый, еще в прошлом веке составлен. Вначале обрадовался, словно дорогу на волю открыл, потом пригляделся, поскучнел. Не выбраться, со всех сторон бастионы с куртинами, ворот хоть и двое, но все, понятно, под прочным караулом. Каждой крепости наверняка подземный ход полагается, но на плане, ясное дело, его нет.

Швабра думать не мешала. А о чем правильный сиделец думать должен? Ясное дело, о побеге. Прежде иных забот хватало, теперь же, от Глиста избавившись, можно тереть тряпкой старый паркет и вспоминать все байки, что от подельщиков слышал. Чего только те о побегах не рассказывают! И про решетки перепиленные, и про переодевание, и про спуск прямиком в тюремную канализацию. Блиц-наставник, однако, после очередной подобной истории рассудил, что самый верный побег, он самый простой. Вышел из камеры – и прямиком к воротам, не оглядываясь. Только подготовить его всего труднее. Одному никак не осилить.

От тряпки несло хлоркой. Локи, наморщив нос, отжал лишнюю воду, но прежде чем продолжить дело, выглянул в окно. Крепость все же не тюрьма, не для того строена. Был бы план подробней, а времени больше, многое придумать можно. Как в детской книжке про негров – побег обозначить, обувь деревянную (бесполезная вещь!) за стену перекинуть, а самому в пустом каземате спрятаться. Наверняка есть такие, подальше и поглуше. Нужен тот, кто еду бы приносил и связь держал. Плохо, что зима впереди, намерзнешься.

Хорст прикинул, не сможет ли помочь тот громоздкий, с густым голосом. Вспомнив, чего было, рассудил, что долго ждать придется. Королевский связной в форт попасть должен, а это трудно, сам же признался.

Но самое правильное – не это, другое совсем.

Локи отошел подальше в угол, приподнял край полосатой робы. Пистолет на месте, в нем семь верных смертей. Для того чтобы дорогу на волю проложить, не хватит, однако для другого сгодится. Бунт! Вот самое надежное – и страшное самое. Когда охрану на куски рвать начинают, тогда и нужно уходить. Риска много, но шансов побольше. А отчего в тюрьме бунтуют?

Локи вернулся к окошку, выглянул. Грузовики в несколько рядов, сегодня еще десяток подогнали. Для надобности какой, каждый в форте знает.

Из-за всякого, в общем, бунтуют.

* * *

– У нас новый сосед, – шепнул с верхних нар господин Зеппеле. Помолчав немного, добавил не без удивления: – Общительный, со всеми перезнакомился. Талант у человека!

Локи покосился налево, где пустые нары. И в самом деле, новенький, рядом с тем местом, где Арман-дурачина обитал. Лежит, отвернувшись, только и видно, что стриженную под машинку голову.

– Генрих Бронзарт фон Шеллендорф, дипломат, бывший атташе во Франции. Интересно, его-то за что?

Локи в ответ лишь плечами пожал. Мало ли грехов на свете? Сейчас времена такие, что даже за фамилию посадить могут. Слишком длинная – или согласных в ней много.

С тем и прилег, колени к груди прижав. Теплее, и пистолет не выпадет.

* * *

– Просыпайтесь, Локенштейн!

Голос он услыхал во сне, но просыпаться не захотел, узнал сразу. Сон же, расщедрившись, тут же показал все въяве. Сначала подвал, пистолет у затылка, а после кабинет, где чек выписали.

«Господин комиссар». Примерещится же такое! От возмущения Локи даже замычал. Не надо комиссара, ему и так уже прошлой ночью Глист снился!

– Просыпайтесь! – и чужая рука на плече.

Проснулся, уже понимая, что увидит. Монокля нет, и волосы машинка съела, но узнать даже в темноте можно.

Следующего приказа ждать не стал, запахнул робу и с нар соскользнул.

Вот он я!

– Отойдем! – велел Генрих Бронзарт фон Шеллендорф. – Если что, нам с вами не спалось, решили словом-другим перекинуться. Я тут с каждым пообщался, так что не удивятся.

Локи покорно поплелся, куда велено. Прошли в дальний угол, где нары пустые, «господин комиссар» брезгливо провел пальцем по плохо оструганному дереву.

– Завтра скажу, чтобы убрали. Свинарник какой-то! Ладно, садитесь.

Хорст бухнулся на нары, ни жив ни мертв. Не забыли о нем, ох, не забыли!

Бронзарт фон Шеллендорф устроился поудобнее, закинул ногу за ногу.

– Плохи дела, Локенштейн. Настолько плохи, что мне пришлось самого себя арестовать…

Наклонился ближе, царапнул взглядом:

– Кто, по-вашему, убил унтерштурмфюрера Виклиха?

Локи сразу понял, что пистолет не спасет. Пока вытащит, пока с предохранителя снимет… А главное, зачем? Разве что после самому в смерть уйти, чтобы без пыток, сразу.

Странное дело, но живот не болел. Игла тоже исчезла. Локи словно увидел их двоих со стороны. Человек против человека, а значит, шансы равны. Удивить-то его «господин комиссар» удивил, но не больше. Он с подходцем и мы с подходцем.

– Ясно кто! Германское сопротивление, некому больше. Мне господин Виклих рассказывал, что их главный, Пейпер, короля ненавидит. Он, Август, ему весь расклад портит. И тут он узнает, что с королем «зипо» работает, на свою сторону переманивает. Почуял опасность – и прислал верного человечка. Самого Августа убирать смысла нет, потому как новый король сразу объявится. Вот и ударил, где больнее.

И тоже в глаза посмотрел – насквозь.

«Господин комиссар» явно ожидал иного. Задумался, провел ладонью по стриженной голове.

– А почему не баварцы?

– Им-то зачем? – искренне изумился Локи. – Баварцам короля спасти нужно, побег организовать. А убийство всех всполошило, вон, даже вы сюда пожаловали. Им, баварцам, теперь много труднее будет.

Сам он так не считал. У Глиста в руках все нити имелись. Пока «господин комиссар» их подберет, пока освоится…

Бронзарт фон Шеллендорф помолчал, о чем-то размышляя, наконец, кивнул.

– Допустим. У меня иная версия, но ваша не хуже. Один изъян – смерть короля все же имеет смысл. Август уже коронован, его брат – нет. Поэтому следующей жертвой можете стать вы. Когда я вас, Локенштейн, отправлял в Новый форт, здесь было тихо. А теперь эти снаряды… Увозить вас отсюда – тоже риск. Открою секрет – здешнее начальство хочет отправить весь блок № 5 на погрузку, чтобы потом эти господа податливее стали. Значит, и вас тоже.

Игла кольнула в печень, но как-то неуверенно, словно силу потеряв. Локи дернул плечами.

– А пусть отправляют!

3

…Косметика – чуть-чуть, чтобы смягчить острый разрез губ. Пудры – ни миллиграмма, слишком заметно. Глаза… Пусть остаются, как есть, знакомые сплетницы утверждают, что взгляд у нее словно у болотной лягушки. В данном случае это к месту. Платье самое строгое, не слишком модное, пусть даже слегка старит. Ей двадцать один, ему сорок, надо отбить охоту фамильярничать. Кольца… Только обручальное, она не папуас, но что-то из драгоценностей обязательно требуется. Когда едешь в гости к наряженной рождественской елке, не грех посветить чем-то в ответ, иначе не оценит.

– Брошь, – подсказала тетя Мири, кивая на раскрытую шкатулку. – Лучше всего с сапфиром, будет смотреться, как вызов.

Пэл приложила брошь к платью и осталась довольна. Синий камень блистал холодно и надменно.

– Ты с ним осторожней, мелкая, – озабоченно молвила тетя. – Он, между прочим, наркоман, а я это публику хорошо знаю. Но я сама «коксом» баловалась, а он морфинист. Когда его в клинике посадили на двухпроцентный раствор эвкодала, к нему явился пророк Авраам и предложил в подарок трех верблюдов за отказ от борьбы с мировым еврейством.

Пэл ничуть не удивилась, ни верблюдам, ни обширным тетиным знаниям. Родственнице тоже есть, что вспомнить.

– И как? Сторговались?

Та, что смотрела из зеркала, ей нравилась. Малоприятная, не слишком молодая особа, изнывающая от собственной значимости, живое олицетворение сословного неравенства. Человек, к которому она едет тоже дворянин, но из служивых. Таких посвящают в рыцари ржавым мечом из-за пыльной занавески.

Пэл подмигнула той, что в зеркале. Так и держись, иначе растопчут. Мы – Спенсеры!..

– Сломай ногу^[26], мелкая! – негромко пожелала тетя. – И не позволяй менять тему разговора, бей в одну точку.

Пэл молча подняла вверх скрещенные пальцы.

* * *

– Прошу, фрау Сомерсет! На заднее сиденье, там удобнее.

Дипломатия – язык жестов. Человек, к которому она ехала, мог принять гостью в своей берлинской квартире на улице Кайзердам или в официальной резиденции, что на углу Принц-Альбертштрассе и Саарландштрассе. Но ее пригласили в путешествие, полтора часа в автомобиле ради короткого разговора. Англичанка должна знать свое место. Автомобиль – тоже деталь. Человек ездил в именном шестиместном «Мерседесе», за ней же прислал обычную служебную машину. И сопровождающие в штатском, хоть и с военной выправкой. Частный визит, особо рассчитывать гостье не на что.

– Готовы? Тогда едем!

Ровно семьдесят километров – через весь Берлин на север, к маленькому поселку Шорфхейд и дальше, прямиком в лес на большую поляну между озерами Гроссдельнер и Вукерзее, прочь от любопытных глаз. Долгий путь не смущал, можно расслабиться, закрыть глаза и ни о чем не думать, просто отдыхать.

…Или все-таки думать. А еще лучше – вспоминать.

«Они считают, что я спятил, – бурчал дядя Винни, ерзая по креслу. – Авиация! Зачем авиация, когда у Британии есть флот? Они забыли налеты на Лондон в 1917-м! С тех пор, как люди стали летать, Канал очень сильно обмелел, скоро к нам станут добираться, яко посуху… Худышка! Если эта жирная свинья скажет, что у нас по самолетам равенство, не верь. Пока мы опережаем, но уже в следующем году нас догонят, и мы начнем отставать минимум до первого полугодия 1940-го. Исходи из этого, у немцев есть два с лишним года, чтобы нас придушить. Потом начнется наше время, но два года – большой срок».

Про самолеты ей говорить не придется – про обычные, созданные на Земле. Но есть другие – остроносые стрелы, оставляющие после себя извилистую дымную полосу. «Инверсионный след», как выразился дядя. Чужаки с далекой фиолетовой планеты, скрывающей свое имя под маской тангейро.

Клеменция – Аргентина.

За окном черного авто неспешно проплывал редкий пригородный лес, холодный ветер трепал верхушки старых сосен, но Пэл видела совсем другое. Черная бездна, острый свет звезд и рукотворный небесный замок, грозящий Земле. У немцев есть два года, хозяева Монсальвата управятся много раньше. И тогда небо рухнет.

* * *

– Проходите, проходите, дорогая леди Палладия! Какая жалость, что я узнал о вашем визите так поздно…

– Здравствуйте, господин рейхсминистр.

Она думала увидеть лесной дворец, но попала в обычный охотничий домик, сложенный из потемневших бревен. Большой зал с мраморным камином, ковер на полу, прочный дубовый стол, оленьи головы на стенах. И широкоплечий толстяк в зеленой куртке со шнурами и в красных сапогах.

– Сейчас мы уезжаем на охоту, времени совсем мало…

Времени мало, но ее определенно ждали. На столе бутылка французского вина, бокалы и – явным намеком – прошлогодний номер «Flight International» с большим портретом дяди Винни на обложке.

– Прошу вас, леди Палладия, садитесь! Можете ближе к огню, день сегодня холодный…

Герман Вильгельм Геринг тоже пользовался косметикой. Очень заметно, особенно когда пытался улыбаться.

Актер ступил на сцену в красных сапогах.

Сломай ногу!

* * *

– Ваши соотечественники несправедливы ко мне, леди Палладия! Никто в Рейхе не хочет германо-британского союза так, как я! Меня считают англофилом, и я действительно англофил. Уважаю вашу страну, вашу нацию, вашу историю. А меня даже не пустили на коронацию Его Величества Георга VI! Разве это справедливо? И сейчас мне приходится практически в одиночку отстаивать перед фюрером необходимость договоренности между нашими странами. Не секрет, многим это не по душе, очень многим…

Пэл оценила уровень. Рейхсминистр старался, но явно злоупотреблял интонированием. Голос то густел до тяжелого баса, то взлетал фальцетом. Не так давно отставной летчик и недолечившийся наркоман Герман Геринг торговал парашютами. Для разъездного коммивояжера – вполне.

– Германо-британский союз совершенно необходим! Только Рейх может защитить Европу от ужасов русского большевизма. Но у нас должны быть свободны руки! А еще Германии требуются ресурсы, поэтому вопрос о возвращении нам колоний давно назрел. Версальский договор несправедлив, это сейчас признают абсолютно все. Между прочим, уважаемый мистер Черчилль заявлял об этом неоднократно.

Для дяди Винни весь этот монолог и предназначен. Ничего важного от нее Геринг услышать не рассчитывает, равно как и убедить дядю в своем англофильстве. Просто общие слова. Серьезный разговор рейхсминистр собирается вести совсем с другими людьми. Сейчас он ждет, что она заговорит о дяде, пустится в тонкости, в нюансы…

– Господин рейхсминистр! Через несколько дней в Берлин приедет лорд-хранитель печати сэр Галифакс. Он будет встречаться с фюрером. Кое-что из того, что он скажет, вам лучше знать заранее… Правительство Его Величества ждет от Рейха взвешенный ответ на свои предложения. Последняя попытка! Когда мой дядя станет членом Кабинета, договариваться будет не о чем. Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль – это война. Вы готовы выслушать?

Она ожидала всякого, но не того, что рейхсминистр полезет в карман своей зеленой охотничьей куртки. Рылся он долго, наконец, вытащив большой носовой платок, принялся протирать вспотевший лоб. Поговаривали, что Герингу приходится менять костюмы несколько раз в день, чтобы ходить в сухом. Морфий не отпускал, напоминая о себе каждую минуту.

– Говорите, – негромко выдохнул рейхсминистр. – Я вас внимательно слушаю.

Ни тени улыбки на лице, и голос совсем другой. Кажется, ее наконец-то приняли всерьез.

– Соединенное Королевство согласно признать нынешние границы Рейха на востоке и на западе, согласно признать аннексию Австрии, Чехии и Швейцарии. При одном условии – это окончательные границы. В противном случае о мире не может идти и речи.

Геринг вобрал в могучую грудь воздух, возмущенно махнул рукой… Их взгляды встретились, и рейхсминистр осекся. Выдохнул шумно, поморщился.

– И еще Данциг. Данциг и «польский коридор». Тогда – да.

Пэл невольно кивнула. Что ж, последняя уступка.

– Великобритания не станет возражать, если Данциг и «коридор» будут включены в Рейх мирно, без насилия. Но война с Польшей – уже европейская война. У нас есть секретное соглашение с Варшавой, сэр Галифакс вас с ним познакомит. Как только соглашение перестанет быть секретным, можете готовиться к мобилизации.

И вновь Геринг ее удивил. Улыбнулся, на этот раз вполне искренне, без тени игры.

– Британская империя – это не только Европа. Сколько вы заплатите за наш нейтралитет, когда на ваши азиатские владения нападут японцы? А они обязательно нападут, господин Рузвельт уже приложил к этому немалые усилия. Соединенные Штаты желают разрушить Британскую империю, стравив ее с Рейхом и Японией. Пусть Правительство Его Величества поинтересуется, что японцы понимают под «сферой сопроцветания», и какое в ней место предназначено Индии.

Рыхлый толстяк исчез, плоть, затвердев, налилась тяжелым металлом. Взгляд ударил огнем.

– Возможен лишь один обмен: Европа – нам, вам – остальное. О частностях, включая границы, можно договориться, причем в вашу пользу, но только сейчас. Когда наши войска сокрушат Польшу и Францию, а Люфтваффе пересекут Ла-Манш, условия станут совсем другими. Передайте это тем, кто вас сюда прислал, леди Палладия!

Удар она выдержала, даже улыбнулась в ответ.

– Рейх – это не только Европа, но и небо над ней. Господин рейхсминистр, неужели вы всерьез рассчитываете на союз с Клеменцией? Эти эмигранты только и ждут, когда вы разобьете Францию, чтобы прийти туда самим. Вашим Люфтваффе пока недоступен космос, у вас нет реактивной авиации, и вы ничего не сделаете с летающим на высоте десяти километров аэродромом.

Геринг пружинисто встал, словно сбросив лишние годы. Шагнул к столу, взял бутылку в руки.

– Очень приличное «шато», леди Палладия. Прислали друзья из Франции, это на юге, как раз там, где жили катары. Пусть глоток совиньона станет точкой нашей интересной беседы.

Разлил вино по бокалам, один вручил ей, второй поднес к губам.

– Cheers! Передайте мистеру Черчиллю, что его племянница честно сражалась до конца. Не ваша вина, леди Палладия, что Рейх уже сейчас сильнее, а в будущем станет сильнее стократ. И знаете почему? Вы все еще живете прошлым веком, а мы стремимся в грядущее.

Откинулся на спинку кресла, слегка взболтнул вино.

– Реактивный двигатель HeS-2A успешно испытан еще в сентябре, сейчас идет работа над следующей модификацией. Что это означает для вас? То, что на летающей над Европой платформе будут размещены наши самолеты.

И опустил бокал на стол, словно ставя печать.

4

Шинели не выдали, и холод сразу вцепился в плечи. Мокрый ветер дул в лицо, тучи стояли низко, чуть не цепляясь краем за камни старой башни. Поздняя осень, время, когда исчезают надежды.

– Смир-р-рно!

В строю их девятеро – те, кто остался под арестом. После завтрака, ничего не объяснив, выгнали из камер и долго держали перед входом на гауптвахту. Ждали молча, кто-то украдкой курил, выводные смотрели в сторону, не замечая. И только когда намерзлись до того, что захотелось обратно за решетку, последовала команда. Выстроили и снова принялись ждать. И наконец…

– Саперы! Меня совершенно не интересует политика. Вас она тоже не должна интересовать. Иначе в трибунале вам придется скверно…

Скальпель! Шинель нараспашку, папироса в затянутых перчатками пальцах.

– Сейчас вы даже не солдаты, это не строй, а парад в борделе. С ублюдками, которых обвиняют в измене Рейху, говорить не о чем. Но!..

Рука с папиросой взлетела вверх.

– Даже у таких, как вы, имеется шанс. Последний! Для выполнения специального задания командования требуются добровольцы. Повторяю: только добровольцы. Ничего обещать не могу, кроме одного – это обязательно вам зачтется. Если на ваших руках нет крови, в трибунале отделаетесь легким испугом.

Лонжа стоял, где ему и положено, ближе к левому флангу. Он не ошибся, жизнь делала очередной круг, повторяясь даже в мелочах. Точно так же их строили в Губертсгофе, и серый гауптман тоже блистал красноречием. Тогда звали умирать в Вайсрутению, теперь же… Догадаться нетрудно.

– Вы будете участвовать в эвакуации склада. Грузить снаряды не придется, этим займутся заключенные. Ваше дело – осуществлять контроль и общее руководство. Почему? Потому что до тех пор, пока в Горгау стоит гарнизон, за склад отвечает Вермахт. Это, во-первых. А во-вторых, у меня нет ни малейшего желания гибнуть из-за того, что какой-то недоумок выронит снаряд или пожелает его расковырять. До окончания работ жить станете в казарме, следственные действия производиться не будут. Итак…

Прошлой ночью Лонжу снова выпустили в тюремный коридор, и он смог поговорить с каждым. Камрады вновь предлагали побег, другие, более осторожные, думали о том, что придется говорить на следствии, но о подобном не догадывался никто. И сейчас каждому придется решать за себя.

– …Все, кто согласен, по моей команде делают шаг вперед. Внимание! Шаго-о-ом марш!

Первыми решились трое с правого фланга, затем еще двое. Место справа опустело, и Лонжа поглядел на стоявшего следующим дезертира Любека. Тот, заметив, молча покачал головой. Лонжа был с ним согласен. Бессмысленно! «Заговорщиков» никто не помилует, а крепость Горгау – не белорусский лес.

– Это все? – обер-лейтенант Кайпель, шагнув ближе, ткнул пальцем в грудь дезертира Запала. – Фельдфебель! Вы бросите своих подчиненных?

– Никак нет…

Шаг вперед… Примеру командира взвода последовали еще двое, включая «красного». Лонжа понял, что остался один. Их снова обыграли. Рулетка по имени Смерть…

Делать шаг вперед не стал, отошел в сторону и достал из нагрудного кармана пачку сигарет. Делайте, что хотите!

– Р-р-равняйсь! Смир-р-рно! В казарму шаго-о-ом…

Восьмеро ушли, двое остались. Лонжа щелкнул зажигалкой, отвернулся. Первая затяжка была горькой и противной. Обер-лейтенант Кайпель подошел, стал рядом.

– Меньше эмоций, гефрайтер. Сейчас докурите, приведете себя в порядок и бегом ко мне, в учебный класс. Еще раз подумаем над планом, а потом – вниз. Надо предусмотреть все мелочи. Вы же не хотите, чтобы ваши же товарищи пострадали?

– Не пострадают! – Лонжа скрипнул зубами. – А заключенные? Им хоть противогазы выдадут?

Обер-лейтенант пожал плечами.

– Выдадут. Инструктаж я проведу. Не хотите участвовать, Рихтер? Помнится, был некий исторический персонаж. «…Взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови…»

– Предлагаете подняться на Голгофу?

– Спуститься.

* * *

После подземелья Лонжа долго мылся под душем, наконец, натянул на себя чистую, после утюга, форму и побрел, куда глаза глядят, благо не держали. Погрузка начнется завтра, первый грузовик уже загнали в тоннель. Ничего невозможного – при условии, что будет работать подготовленная команда, а не доходяги из «кацета». Лонжа лично вытащил несколько снарядов, проследил, как их укладывают в кузов, в заранее приготовленный ящик. Не слишком тяжелые, но это для здорового парня, питающегося в армейской столовой. Лагерные нормы он еще не забыл.

И ничего не сделать. Вермахт и СС сговорились, откажется он, поставят другого. Лонжа не выдержал и, уже сняв противогаз, спросил обер-лейтенанта про «компаусы». Тот равнодушно пожал плечами. Трогать не велено – впредь до дальнейших распоряжений. Им не велено – Вермахту. За «черных» он не в ответе.

Начал накрапывать мелкий холодный дождь, и Лонжа свернул к гаражам. Там было пусто, вывезли практически все, механики тоже уехали, остался дежурный – и железный ветеран по имени «Марк».

Пустили сразу. Гефрайтер Рихтер, оживитель танков, уже успел примелькаться. Дежурный без слов выдал старый промасленный комбинезон и вышел покурить под железный козырек. Дверь захлопнулась. Лонжа переоделся, поднялся на броню, скользнул в люк.

«От себя, живого, считай, отрываю! – вздыхал дядюшка Гюнтер, помогая снимать „Foster-Daimler“ с обреченного трактора. – И никто меня не поймет, даже ты, Рихтер!»

Мотор, пересаженное сердце, завелся сразу. Стальной корпус наполнился радостным гулом, задрожали борта, весело вспыхнули сигнальные лампы. Лонжа сжал руками рычаги, едва сдерживаясь, чтобы не дать ветерану волю. Сейчас бы тронуться (полный газ! рычаги на себя!), набрать скорость, губя асфальт, снести ворота под испуганный крик дежурного, а там к иным воротам – крепостным. Если очень повезет, прорвется – и на размокшую осеннюю дорогу со скоростью 12 километров в час. До станции, может, и доедет, но это уже игра в поддавки. Нет, не дадут, перехватят!

Коменданту он доложился сразу, чтобы танк не увезли на металлолом, но тому было не до «Марка». Удивился, перезвонил в гараж и пообещал, что отметит в приказе. Не сейчас, уже на новом месте службы. Одно хорошо – ветерана не тронули, можно залезть внутрь, включить двигатель, посидеть среди грохочущего уюта… Пока возился, ремонтировал, теплилась надежда, что не зря. Теперь это казалось просто смешным, бесполезной игрой в железные солдатики.

Лонжа заглушил двигатель, затем бегло осмотрелся внутри. Ветеран в полном порядке, пусть и безоружен. Хоть это радует.

Козырнул дежурному и пошагал в казарму.

– Нужен саботаж! Итальянская забастовка! Надо написать листовку и передать камрадам!..

– За листовку твоих камрадов пристрелят на месте. И за «итальянку» пристрелят. А саботаж это что – десяток снарядов подорвать?

Густая разгоряченная толпа никак не могла успокоиться. Увидев Лонжу, камрады потеснились, давая место, но тот, махнув рукой, молча упал на матрац. Бесполезно! Вслух говорить нельзя, станет еще хуже, но выхода нет. Не исключено, что и погрузку придумал хитрый Домучик, чтобы спровоцировать и с полным основанием обвинить в диверсии. С такого станется.

Август Виттельсбах вновь вспомнил давний разговор с другом-дурачиной. «Вся наша армия – ты да я, да мы с тобой». Теперь армия уменьшилась ровно на половину. Растопчут – и не заметят.

Мысли-птицы улетели.

* * *

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!

Теперь в аду стало светлее, чем днем. Белым огнем горели лампы, тени исчезли, забившись в углы, ржавчина на снарядах стала особенно заметна. На полу, наскоро протертом от пыли, большие цифры мелом – порядок эвакуации. Ящики – первыми, с ними проще всего. Куда будут увозить, точно не знал даже Скальпель. Поговаривали, что до Эльбы, ближайшей большой реки, где стоят баржи. Там тоже заключенные, но уже не из Нового форта, а из ближайшего «кацета». Погрузка – и прямиком в Северное море. Истинно немецкий порядок…

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!..

Добровольцев обер-лейтенант Кайпель нашел не так и мало, почти два десятка. Многие вызвались, чтобы помочь попавшим в беду камрадам. Всех поделили на две смены по шесть часов, грузить предстояло весь световой день. Хотели круглосуточно, но воспротивились шоферы, не желая делать ночные рейсы с опасным грузом.

Рядом с цифрами на полу – квадраты, места для дежурных. Самый трудный пост непосредственно у стеллажей. Заключенных никто не учил обращаться с боеприпасами. Если снаряд уронить, он не взорвется, но треснет корпус, и фосген быстро заполнит не только склад, но тоннель. Запах прелого сена…

«Компаус», снаряженная смерть – за наскоро устроенной деревянной перегородкой. О нем не хотелось даже думать.

Ш-ш-шух!..

Лонжа махнул остальным рукой и поспешил покинуть склад. Все готово, распланировано и продумано. На Голгофе – полный порядок.

Возле входа не задержались, концентрация газа в тоннеле оставалась слишком высокой. Только через сто пятьдесят метров противогазы можно будет снять.

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!

Лонжа пересчитал людей. Все? Все!

Пошли!

* * *

– Опаздывают, «полосатики»!

– Ты «кацет» вспомни, там всегда бестолковщина. На аппельплаце выстроили и орут, а может и хуже, «пластырями» угощают. У нас в Дахау такое любили.

Курить нельзя, разговаривать можно. Первая смена устроилась на ящиках, для того специально привезенных. Форму сняли, все в старых комбинезонах со склада. Выбросят – не жалко. Противогазы у пояса, аптечка с противохимическим пакетом на самом видном месте. Со стороны поглядеть – учения. Совсем не страшно.

Скальпель чуть в стороне, отвернулся. Тоже не бездельничал, все осмотрел, лично проверил противогазы, а потом заставил каждого расписаться в тяжелом гроссбухе. Добровольцы брали всю ответственность на себя.

– Идут!

Вначале Лонжа услыхал дальний еле заметный шорох. Потом звуки сгустились, окрепли, шорох стал топотом десятков ног, обутых в деревянные башмаки. Потом донеслись и крики, столь памятные еще по Губертсгофу.

– Быстрее, быстрее! Шевели ногами!..

А потом он увидел толпу в полосатых робах. Заключенные шли молча, подгоняемые «черными» конвоирами. Никто не смотрел вперед, только вниз, на истоптанный асфальт. Свой первый, наземный, круг они уже миновали, и теперь с каждым шагом приближались ко второму. Шедший впереди «мертвоголовый» остановился возле ограждения, взмахнул рукой.

– Сто-о-ой!

Пришли…

Лонжа встал. Вот и началось…

…Так я сошел, покинув круг начальный, вниз во второй; он менее, чем тот, но больших мук в нем слышен стон печальный. Здесь ждет Минос, оскалив страшный рот; допрос и суд свершает у порога и взмахами хвоста на муку шлет…

5

– Сто-о-ой!

Локи остановился вовремя, но тот, что шел сзади, сплоховал – сделал лишний шаг, едва не сбив с ног. Строй качнулся, над головой просвистела дубинка, однако повезло, досталось соседу. Локи выпрямился, поймав зрачками желтые электрические огоньки, и без всякой радости констатировал: началось!

Утешало то, что противогаза на поясе нет, значит, дальше заграждения не пошлют. Не его одного, чем армия больше, тем гуще обоз. На это и весь расчет. Оставаться в форте боязно, слишком многих погнали в крепость, значит, будешь на виду. Наверняка пошлют в наряд, нагрузят по самые уши. А если «мертвоголовый» прицепится, просто так, скуки ради? Пистолет у пояса под робой незаметен, но мало ли что охраннику в голову взбредет? В крепости же, среди толпы, и обойтись может.

– Биография ему нужна, королю, – заявил он «господину комиссару». – Он не просто, значит, король, а еще и герой, народ не бросил, вместе со всеми пострадал.

Бронзарт фон Шеллендорф взглянул кисло.

– Вошли в образ, Локенштейн? Мечтаете о престоле? Хотя в чем-то вы правы, надо утереть нос Пейперу. Хорошо, я распоряжусь, чтобы на склад вас не посылали. Побудете в тылу, заодно послушаете, о чем народ говорит. Признаться, мне эта затея не слишком нравится.

Вторая встреча состоялась уже в кабинете, старым порядком, с консервами и книжкой про планету Аргентина. «Господин комиссар» сменил полосатую робу на приличный штатский костюм, а заодно вновь обзавелся моноклем. Посмотрит – ну, чистая кобра, только не шипит.

– С концлагерем мы ошиблись, – продолжал Бронзарт фон Шеллендорф. – Слишком вы, Локенштейн, на виду. И порядка тут мало, особенно сейчас, когда крепость обустраивают. Придется организовать побег.

Локи радостно встрепенулся, но поймал иронический отблеск монокля.

– В «Колумбии» камер хватает. Тюрьма под контролем СС, чужой туда не проберется. И вам, и мне там спокойнее.

Игла вонзилась в печень. Локи вспомнил подвал и пистолет у затылка. Будет ему покой! Вечный…

– А теперь расскажите-ка мне о господине Зеппеле. Очень подробно, с самого первого дня. Еще одна наша ошибка, таких следует держать только в одиночке.

Плохи дела, совсем плохи! Локи, такой оборот предвидя, заранее отсеял все лишнее. Про Нобелевскую премию можно, про то, что свободы слова нет, тоже. А вот про статьи в заграничных газетах уже нельзя. Но лучше с другого начать.

– Удивили вы, меня господин комиссар. Так он же, Зеппеле – «наседка», это все у нас в блоке знают! Потому и с разговорами пристает, только нам таких разговоров не надо. Но, если требуется… Я и написать могу.

Кажется, обошлось. Бронзарт фон Шеллендорф пусть и семи пядей во лбу, но мысли читать не обучен. Но все равно, неуютно стало в форте, опасно. Потому и в крепость Локи отправился чуть ли не с радостью. Тут он просто «полосатик», один из сотни. Ростом не вышел, в плечах не широк, особыми приметами не богат. Молнии бьют по вершинам, он в сторонке отсидится.

А вдруг повезет? Крепость большая, он – маленький.

* * *

Отряд почему-то назвали «коробкой». Отделили четыре десятка тех, кто покрепче, раздали противогазы и погнали по тоннелю. Вторую «коробку», числом побольше, оставили в резерве. Разрешили сидеть, но не посередине, а вдоль стен, чтобы грузовикам путь не заслонять. Первый прошумел минут через сорок, ему на смену тут же подъехал второй. Еще через полчаса из тоннеля приковыляли трое – двое живых и что-то похожее на мешок между ними. Уложили прямо на асфальт, стащили противогаз… «Мешок» зашевелился – жив. «Мертвоголовый» ткнул лежавшего дубинкой и отвернулся, потеряв всякий интерес.

Разговаривать запретили, но шепот все равно полз вдоль стен. Поминали противогазы – старые, не слишком надежные. Охранникам выдали новые, специально привезенные из соседней воинской части.

Вскоре притащили второго. Этот мог стоять на ногах, пусть и шатаясь. Удар дубинки отправил его на асфальт. «Черный» отсчитал двоих из второй «коробки» и подтолкнул в сторону тоннеля.

Локи принюхался, боясь уловить запах прелого сена, но воздух пах пылью и машинным маслом. Минуты текли, проехал второй грузовик, вслед за которым прибрел еще один «полосатик». Сорвал противогаз и, не обращая внимания на охрану, лег ничком, сжав голову руками. Этого не били, просто оттащили в сторону.

А еще через час, когда проехал третий грузовик, из темноты показалась «коробка». Впереди вышагивала охрана, а за ними, без строя и порядка, плелись «слоники». Дошли, миновав заграждения, и принялись молча снимать противогазы. «Мертвоголовые» уже строили вторую «коробку», подгоняя не слишком ретивых пинками. Локи оценил момент и заскользил вдоль стены в сторону выхода. Один из «черных» заступил дорогу, но, всмотревшись, махнул рукой. Сын Фарбаути и Лаувейи воспрянул духом и, отойдя еще на десяток шагов, присел на оставленный кем-то ящик. Получилось! Он не в форте и не в адском подвале. Пусть всего лишь час, но его!

Сигареты лежали в кармане, но закурить Хорст не решился. Сеном не пахнет, но и рисковать нельзя. Устроился поудобнее да и замурлыкал то непонятное, что от Блица-наставника слыхал.

– О чем поешь, камрад?

Испугаться Локи не успел – заметил мятый комбинезон и пилотку. Не «мертвоголовый», просто солдатик из гарнизона, их тоже в тоннеле держат для порядка. Этих Хорст не боялся.

– Понятия не имею, – признался даже с охотой. – Дружок пел, говорит, старинная, прежних веков. А о чем там, самому хотелось бы знать.

А сам между тем к солдатику присмотрелся. Его лет, стрижен коротко, противогаз у пояса, лицо усталое. Не иначе, прямиком со склада, вместе с «полосатиками» снаряды ворочал. И – посочувствовал парню.

– Я еще одну старинную знаю, но там все как раз понятно.

Оглянулся по сторонам, и шепотом:

Солдатик внезапно рассмеялся:

– Вот это да!

И подхватил, тоже шепотом:

Вначале Локи удивился (королевская песня!), потом испугался не на шутку, но уже через миг успокоился. Не королевская она – студенческая. Наверняка у парня в родне бурши.

Тем времен солдатик о чем-то задумался, пилотку без всякой нужды поправил, затем прищелкнул пальцами:

– Ладно! Камрад, выбирай 3 или 4?

Хорст, не думая, поднял вверх три пальца. Любимое число.

– Тогда ты – Нечетный, я – Четный. Годится?

Локи оценил. Ловко!

– Слушай внимательно, камрад Нечетный. Слушай и всем своим передай…

Совсем близко приглушенный гул десятков голосов, но здесь – пустой тоннель, неяркий свет ламп, и никого рядом. Хорст Локенштейн подобрался, ближе подсел. Ни к чему ему лишние тайны, только деваться некуда.

Двое очень похожих – плечом к плечу.

Шепот.

* * *

– …Все понял, камрад. За перегородку не заходить, чего там лежит, не трогать. «Компаус» – запомнил, не спутаю. Только сам понимаешь, в «кацете» народ подневольный, захотят – заставят.

– Если «компаус» рванет, не уцелеет никто. Даже если своды выдержат, фосген пойдет по тоннелю, и будет хуже, чем на Ипре. Расскажите это охране, им тоже умирать неохота. Даже начальство жить хочет, люди все-таки. А противогазы проверяйте каждый день, там нет ничего сложного, если что, к нам, саперам, обращайтесь, заменим. Рассказал бы тебе еще кое-что, да сам понимаешь…

– Не верь, не бойся, не проси, камрад Четный. Не нами придумано.

– И каждый умирает в одиночку.

* * *

«Коробку» вернули в форт уже ближе к ночи. Тогда и обед выдали, суп с брюквой и по ломтю хлеба, только не всем кусок лез в горло. Двоих притащили на руках, так и не отдышались. Их сдали в медицинскую часть, но фельдшер лишь руками развел. Даже Циркуль приутих, не ругался и распустил строй почти сразу.

Локи уже поднимался к себе на второй этаж, когда пробегавший мимо «полосатик» шепнул, что один из отравившихся умер.

– А у меня как назло связи нет, – вздохнул господин Зеппеле. – Можно было поднять очень большой шум. Сама погрузка никого не заинтересует, люди циничны. Смерть наверняка оформят, как несчастный случай, да на мертвого все и свалят…

Журналисту и остальным обитателям блока повезло, как и самому Хорсту. Противогазы надевать не пришлось, их держали на плацу, при машинах. Господина Зеппеле, человека пишущего и с приличным почерком, поставили на учет. Грузовик отбыл, грузовик прибыл…

– Другое важно. Куда боеприпасы денут? Утопят в Северном море, в нейтральных водах? Вот на это и упор бы сделать, сразу все зашевелятся. Дания, Швеция, Норвегия, Нидерланды… Великую войну еще не забыли.

Камрад Четный среди прочего шепнул, что о погрузке на волю сообщили, но без верных документов ничего не докажешь. В крайнем случае, напечатают официальное опровержение, вот и весь шум. Локи, однако, господину Зеппеле не возразил, да и что толку? Бронзарт фон Шеллендорф, не имея возможности запереть журналиста в одиночке, тем не менее, среагировал быстро. Значит, не помогут…

– Охране про «компаус» мы сообщим, есть способ. И это действительно важно, – подытожил журналист. – Незаменимый вы человек, господин Локенштейн!

Локи возгордился. Свет уже выключили, и он без труда представил себя на стене замка между двух каменных зубцов. Грохочет гром, небо рассекают молнии, а он – Его Величество! – улыбается, радуясь предстоящей схватке. Он – против Смерти. Настоящая Королевская битва!

Радовался недолго. Хвастаться нечем, про охрану не он, камрад Четный, придумал. И подошел к нему наверняка не просто так, а с умыслом. Непростой парень и песню правильную знает!

А потом навалился тяжелый безвидный сон, но в краткий миг между забытьем и бодрствованием, когда мысли-птицы вырываются на свободу, Хорст вдруг понял, что сегодняшняя встреча совсем не случайна. Четный, Нечетный, Четный, Нечетный… Нет, Чистый и Нечистый! Двое очень похожих, двое в подземном аду, двое поют одну песню.

Он, Хорст Локенштейн – Нечистый, фальшивый король, пустышка, подстава. А этот стриженый с противогазом на поясе? Надо было спросить Четного про цирк! Как он не догадался, не понял? Обязательно спросить, повод найти совсем нетрудно! Нечистый и Чистый, фальшивый король – и…

Сон – милосердное божество, он бережет человека, стирая все лишнее, ненужное и опасное. Мысли-птицы унеслись вдаль, не оставив следа. Проснувшись среди ночи, Локи уловил только исчезающее: Чистый… Нечистый… цирк…

Удивился (к чему бы это?) и снова заснул.

* * *

Второй день ничем не отличался от первого. «Коробка» втиснулась в ворота и, топая деревянными башмаками, ступила на крепостной плац. «Мертвоголовые» злились, подгоняли, щедро оделяя «пластырями». А с неба моросил холодный осенний дождь.

Локи плелся в середине строя, прикидывая, удастся ли и на этот раз отвертеться от противогаза. Иных желаний не было. О странном парне в солдатском комбинезоне он помнил, но вновь с ним встречаться совершенно не желал. Ему сказали, он передал, остальное не его, вора, забота. Каждый свое должен делать.

В это утро Хорсту Локенштейну совершенно не хотелось быть королем.

6

– Николас! Я обдумала вашу просьбу, и вынуждена отказать. Я не командир и не организатор. Мне придется просить за себя, причем просить людей, которые мне ничем не обязаны – и не слишком доверяют, ни мне, ни моей стране.

Лгать людям Пэл не любила, особенно тем, кого считала своими. А белокурый парень в спортивном костюме – свой, пусть и знакомы всего пару дней.

– Мне тоже очень нужно попасть в Монсальват. Это не прихоть, а приказ. Не смотрите, что я женщина, слово «Англия» тоже женского рода.

Небесный ландскнехт вновь отсыпался в комнате у тети Мири. На этот раз полет был трудным. Холодный ливень, низкие черные тучи и пулеметы на вышках. Адресат письма был в Заксенхаузене, в одном из бараков строгого режима. Николас справился, лишь походя удивившись, почему ему поручили доставить письмо, а не человека. Пэл оценила, но ответ не знала и сама. Побег в план не входил.

И вот приходится отказывать, хотя парень не в отпуск просится.

– Это не наша война. Я там нужна, чтобы представлять свою страну, Соединенное Королевство. А что мне сказать о вас?

Взгляд парня по имени Николас стал пустым и холодным, словно осеннее небо. Пэл вдруг поняла, что не хотела бы иметь его среди своих врагов.

– Скажите, что они могут не справиться, леди Палладия. Подмастерья – рабочие, техники, инженеры. Их никто не учил воевать, тем более проводить специальные операции. Будут ломиться напролом, терять людей…

Взгляд внезапно стал другим, словно небо рассыпалось тысячью мелких осколков.

– В «боковушке», в блоке № 25, держат заключенных – тех, кого еще не отправили на Клеменцию. Подмастерья хотят освободить одного… одного человека. Но они могут не успеть, наверняка у тюремщиков есть инструкции на этот счет.

Пэл согласно кивнула (наверняка!), но тут же удивилась.

– А вы-то причем, Николас? Чужая планета, чужие люди, чужая история. Нам незачем их жалеть. Подумайте о тех, кто рядом. Вы сегодня были в Заксенхаузене. Вот кого нужно освобождать!

Белокурый встал, шагнул ближе, улыбнулся бледными губами.

– Вы уже знаете, леди Палладия, кто я и откуда. На мне кровь, и эту кровь не смыть. Но я прошу не за себя… Деньги вам не нужны, со своими врагами справитесь сами. Но есть страна, которой вы служите. У Британии нет пилотов моего класса, я могу стать первым и обучить остальных. Скажите обо мне своему дяде, он давно интересуется «марсианскими» ранцами.

– Хотите меня подкупить? – не выдержала Пэл. – Николас, это несерьезно!

– Серьезно! Возможно, мы сейчас поссоримся, но… Я уже понял, как вы относитесь к людям. О человеческих чувствах с вами говорить бесполезно, поэтому я позволил использовать понятный вам язык. Мера за меру, кожа за кожу.

В последний миг она все-таки сдержалась. Не закричала, не зашлась в бессильном гневе. Неужели это мальчишка и в самом деле так думает? Да как он смеет!

Господи, за что?

– Я попрошу за вас, Николас, – слова выговаривались с трудом, каждое царапало язык. – Объясню, что вы очень нужный специалист. Но если получится, не смейте меня благодарить, мне от вас ничего – ничего, слышите? – не надо! А в дальнейшем, пожалуйста, будьте осторожней, когда судите о людях.

Белокурый наемник спокойно кивнул:

– Я осторожен, леди Палладия. Однако сейчас, чтобы добиться своего, мне пришлось назвать кошку – кошкой. На прощение не надеюсь, но все-таки… Простите!

Пэл хотела промолчать, но вдруг поняла, что прощение парню не требуется. Николас идет под пули, чтобы спасти того, кто ему дорог. Мера за меру, кожа за кожу.

– В Монсальвате, когда мы победим. Тогда и сочтемся.

* * *

Пассажирский Ju 52 с мужественным именем «Зигфрид» на борту оторвался от взлетной полосы Темпельгофа. К полудню распогодилось, дождь перестал, а ближе к вечеру в разрывах туч показалось серое осеннее небо. Рейс до Парижа обещал быть легким. Пэл запаслась журналами, но поняла, что читать не сможет. Откинулась на спинку кресла, закрыла глаза.

– Это работа не для тебя, мелкая, – вздохнула сидевшая в соседнем кресле тетя Мири. – Тут нужен здоровяк с бычьей шеей и с полным отсутствием нервов. В Париже я пошлю Винни телеграмму, пусть приезжает и сам разбирается. Только у него с нервами тоже беда, перекусает половину Европы.

Пэл улыбнулась, не открывая глаза. Дядя может! Только приезжать ему совершенно ни к чему, гору, идущую к Магомету, заметят сразу.

Тетя Мири сердито хмыкнула.

– В любом случае к мистеру Пирсону я тебя не пущу, сама съезжу. А если он будет не слишком вежлив, заставлю съесть его же рукопись, страничку за страничкой. И запивать не дам!

Кажется, родственница развоевалась не на шутку. Пэл прикинула, под каким предлогом отправить тетю обратно в Лондон. Написать конфиденциальный отчет, вложить в прошитый нитками конверт и запечатать сургучом? Или достать секретный чертеж и спрятать его в подкладке тетиного пальто? Нет, не поверит!

– Ты мне, мелкая, не все рассказываешь, и это правильно. Но то, что ты воевать собралась, я поняла. Так вот, без меня ты никуда не поедешь, ясно? И не делай вид, будто спишь, все твои хитрости у тебя на носу написаны.

От неожиданности Пэл открыла глаза.

– Почему – на носу?

Тетя усмехнулась.

– А потому, мелкая! Кстати, на твоем месте я бы к этому парню, к Николасу, присмотрелась…

Пэл покачала головой:

– Нет, тетя. У Николаса есть девушка, ради которой он готов умереть. Только не надо никому умирать. Жить так хорошо! Если бы все это понимали!..

«Зигфрид» уверенно набирал высоту. Тучи остались внизу, в иллюминаторы заглянуло неяркое вечернее солнце. Германия осталась позади, что сделано, то сделано…

Впереди Париж – и Монсальват.

* * *

– …Экипаж «Зигфрида» еще раз благодарит, за что воспользовались услугами компании «Люфтганза». При высадке соблюдайте осторожность и приготовьте зонтики, парижская погода не радует. Паспортный контроль будет производиться в здании аэровокзала…

Пэл подождала, пока соседи освободят проход, без особой радости прикинув, что придется мокнуть. Зонтики в багаже, синоптики в Берлине обещали, что дождь не догонит. Рассудив, что это еще не беда, шагнула к отрытому люку, за которым угадывалась ночная мгла. «Зигфрид» изрядно опоздал, в Вильнёве-Орли сели уже после заката.

Тетя Мири, сонная и тихая, плелась сзади. Пэл, быстро оглянувшись, прикинула, что в Лондон неугомонную родственницу можно и не отправлять. Почему бы не в Рим? Дядин приятель князь Руффо ди Скалетта собирается с визитом в Москву, к Сталину, вот пусть и поделится с тетей дипломатическими тайнами. В письме она объяснит, что к чему, князь – человек с пониманием, не обидится.

Решено!

– Тетя! Ты давно не была в Риме? Ты, кажется, большая поклонница Габриэле д’Аннунцио?

– А? Конечно, нет, мелкая. Он – без сомнения, монстр, но без малейшего чувства вкуса. А что?

Железная лесенка трапа уже успела покрыться каплями холодной воды, и Пэл поспешила вцепиться в перила. Бетон посадочной полосы весь в лужах. Одолев трап, она повернулась, чтобы помочь тете сойти, но внезапно заметила, что кто-то смутно знакомый пробирается через толпу пассажиров, причем прямо к ней. Удивившись, подумала об излишне бдительных таможенниках, вспомнила о револьвере в тетиной сумочке…

– Мелкая!

…И вдруг поняла, что падает.

Рдах! Рдах! Р-рдах

Бетон больно толкнул в бок. Краем глаза Пэл успела заметить руку с тяжелым самозарядным «Modèle 1935» – и бородатое лицо под низко надвинутой шляпой.

Рдах!..

На какой-то миг она решила, что убита, успела испугаться, но быстро успокоилась. Жива! Пули прошли мимо, она упала… Нет, сначала ее толкнули. Тетя толкнула ее двумя руками в грудь…

Тох!.. Тох!..

Тетя Мири!

Бородатый исчез, один из пилотов, заслонив пассажиров, успел достать оружие. Пэл приподнялась на локте, пытаясь отыскать тетю, но нижние ступеньки трапа были пусты.

Тох!.. Тох!.. Тох!..

Потом набежали люди, ей помогли подняться, о чем-то спрашивали, она же, не отвечая, смотрела и не могла понять. Бородатый в черном костюме и черном плаще лежит в двух шагах. Рядом, на бетоне, пистолет, чуть дальше – шляпа. Справа от железной лестницы пилот и двое пассажиров склонились над бедолагой, наверняка попавшим под пулю. Чужую пулю, целили-то в нее!.. Где же тетя? Она была на трапе!..

– Фрау Сомерсет! Фрау Сомерсет!

Она узнала пилота, заметила пятно крови на его рукаве, и только тогда все стало на свои места. Тетя стояла на трапе, на второй ступеньке снизу, увидела убийцу, успела ее оттолкнуть за мгновенье до того, как ударили пули.

– Фрау Сомерсет! Ваша спутница…

Появилась полиция, суетливые люди в светлых плащах, ее повели к аэровокзалу, врач сунул под нос флакончик чего-то едкого. Пэл видела носилки, подъехавшую машину с красным крестом, фигуры в белых халатах. Бетон рассекали желтые огни прожекторов, люди очень громко разговаривали, чего-то от нее добиваясь, кто-то назойливо повторял: «Посольство… посольство…»

Леди Палладия Сомерсет с силой провела ладонью по лицу, возвращая себя в отторгнувший ее мир. Поправила пальто, шляпку…

Выпрямилась.

– В посольство позвоню сама. С полицией буду говорить только в присутствии консула. В какую больницу повезли мисс Адмиранду?

Надо было жить дальше.

* * *

– Но это неописуемо! – нахмурил брови усатый атташе. – Покушение на британских подданных в столице дружественной державы! Я немедленно…

Пэл покачала головой.

– Надо помочь французам замять дело. У полиции есть уже версия о баскских террористах. Глупо, но наши интересы не затрагивает. Не спорьте, пусть все идет согласно стандартной процедуре.

Они сидели в приемном покое клиники на Рю де Севр. Операция проходила на втором этаже, хирурги обещали сделать все возможное и невозможное.

– Люди в черном приняли вас всерьез, леди Палладия. Наверняка в Берлине была слежка. Что-то их сильно озаботило.

Пэл закусила губу. Врач не откровенничал, но и того, что сказал, достаточно. Три пули почти в упор. Печень, грудная клетка, сердечная оболочка. Чудо, что тетя до сих пор жива. У Хлопушки заботливый ангел.

– Я постараюсь, чтобы этих убийц озаботило еще больше. Надеюсь, вы мне поможете. Телеграмму в Лондон я уже послала…

У нее хватило сил поддержать разговор, попрощаться и даже проводить заботливого усача до стеклянных дверей. Потом Пэл вернулась в кресло, вытащила из сумочки носовой платок и вцепилась в него зубами.

«Это работа не для тебя, мелкая».

Время тянулось медленно, кружило, затягивая в глубокий ледяной омут. Она все рассчитала, все взвесила. Вот только не учла, что рядом – живые люди. «О человеческих чувствах с вами говорить бесполезно…» Говорить не надо, главное, чтобы эти чувства были. Тетя – это ее расчет и просчет. «Часть операции», как говорят профессионалы.

Пэл старалась не плакать, но платок был уже мокрый. Тогда она вышла под дождь, купила в соседнем киоске пачку сигарет и долго курила, стоя под тяжелым бронзовым козырьком. По ночной улице то и дело проезжали авто, желтый свет фар, такой же, как на взлетной полосе, заставлял каждый раз вздрагивать. А потом она вспомнила, что забыла выпить лекарство.

Тетя Адмиранда, сестра ее матери, умерла за пять минут до полуночи.

Глава 9

«Компаус»

1

– Лонжа! Ты все время говоришь «рано!» Когда же…

Иногда хочется, чтобы вместо завтра настало послезавтра. День становится лишним, Время – липким. Опутывает паутиной, стягивает, не давая двигаться. Тогда он радовался отсутствию наручных часов, следить за секундной стрелкой было бы сущей мукой. От полуночи до полуночи, словно по минному полю, неспешно, вонзая перед собой щуп… Переход закончен, но следующий день ничем не радостней, такой же ненужный и лишний. Взлететь бы над Временем в самый зенит мироздания, рассмотреть среди бесконечной череды месяцев и недель заветный квадратик с числом, и – камнем вниз, прямо в полночь, когда минутная и часовая стрелки смыкаются!

– Я говорю «рано», потому что сейчас, сегодня, ничего не сделать. Восставать бессмысленно, бежать некуда. Горгау посреди Рейха, без помощи извне нас сразу же схватят. Мы не имеем права обрекать людей на гибель.

– Через несколько дней, когда проклятые снаряды отгрузят, нас отдадут под трибунал. Чего ждать?

Он никогда не думал, что терпеть иногда бывает так трудно. День за днем, час за часом. Но все когда-нибудь кончается, заветный день уже близок. Не завтра, не послезавтра, но – рядом.

– С сегодняшней ночи надо дать задание караульным, пусть следят за сигнальными ракетами. Время – от полуночи до часу ночи. Первая ракета должна быть красной. Не пропустите!

…Вторая ракета белая, синяя – третья. Белый и синий, цвета баварского флага. Это если все в порядке. Если нет, все три красные.

– Не пропустим!

* * *

Сапер спит, а служба идет. И когда сидит на ящике, тоже. Ощущение как в школьном классе, если учитель опаздывает. Придет в конце концов, но сейчас каждая минута – твоя.

Первая смена в боевой готовности, комбинезоны надеты, противогазы проверены. Совсем рядом, в двух шагах, железное заграждение. Тоннель Смерти… Но в этот день никто не торопится, Скальпель и тот покрутился рядом несколько минут и куда-то пропал.

– У них с грузовиками что-то случилось, – сообщил самый знающий. – Поутру крик стоял, начальство «черное» сбежалось. Издалека не поймешь, но несколько машин с места точно не сдвинулись.

– Сахар в бензобак, – откликнулся кто-то. – Или свечу неисправную вкрутить. А можно еще и скаты, все четыре сразу.

В Новом форте и в самом деле что-то стряслось. Даже связного не прислали.

– Шоферы – не заключенные, им жизнью рисковать ни к чему. Вот и подсуетились. А может и сами «мертвоголовые» придумали, им тоже смертью дышать не охота.

– Саботаж, камрады!

Для полного счастья еще бы и закурить, но – не решались, стоило лишь взглянуть в черную глубину тоннеля. Прибор химической разведки, ящик с брезентовыми лямками, тут же, у стены. Последний замер сделан прошлым вечером.

– А хорошо бы так денек-другой посидеть! Потом, глядишь, про снаряды в газетах напишут, пришлют комиссию, разбираться станут. А нас к тому времени куда-нибудь переведут.

– Тихо! Скальпель!..

Обер-лейтенант вынырнул из темноты, словно призрак. Оглядел подчиненных, рукой махнул.

– Подъем!

Лонжа прислушался. Вдалеке, у входа, уже можно было различить стук деревянных башмаков. Недолго посидели…

– Все по местам, начинаем… Газы!

* * *

Снаряд упал на пол с глухим негромким стуком, словно был сделан из дерева. Как это случилось, Лонжа даже не заметил, смотрел в сторону стеллажа, с которого снимали следующий. Наверняка выскользнул из рук, снаряды передавали по цепочке…

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!

Время, которое он так торопил, остановилось. Белый огонь ярких ламп, еле заметная желтая полоска на снаряде, люди в полосатых робах и противогазах. Они еще не поняли, что произошло. Только тот, кто выронил, попятился, уткнулся спиной в деревянные ящики…

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!..

Лонжа поднял правую руку вверх, сигнал «Стой! Прекратить работу!» Заметили не все, но самые догадливые уже начали пятиться к двери. Сейчас побегут и остальные…

Снаряд!

…Взорваться не должен, но если поврежден корпус, фосген в считанные секунды заполнит склад. Противогаз может не спасти, слишком высока концентрация. Остается надеяться, что латунная гильза цела.

Ш-ш-шух!..

Снаряд лежал как раз между ним и дверью. «Полосатики» уже бегут, кроме одного, вероятно самого смелого. Тот у выхода, переминается с ноги на ногу. Лонжа махнул рукой: уходи! «Полосатик» понял, попятился… Можно, пока еще не поздно, последовать его примеру, но кому-то все равно придется рискнуть. А если еще раз уронят?

Лонжа поправил противогаз и, стараясь не дышать, шагнул ближе. Теперь снаряд лежал в двух шагах, тяжелый, в синих пятнах окиси. Повреждений не видно, и он решился – подошел вплотную. Под резиновой маской мокро, ворот комбинезона врезался в горло…

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!

Правильнее всего выйти наружу и доложить все как есть. Погрузка задержится на четверть часа, но кончится тем, что людей в полосатых робах все равно загонят на склад. Если это и саботаж, то не самый умный.

Лонжа осторожно поднял снаряд и шагнул к выходу. За порогом его встретили двое «дезертиров» из его смены и вездесущий Скальпель. Ни «полосатиков», ни черной охраны нет и в помине. Обер-лейтенант быстро осмотрел гильзу и ткнул рукой в сторону грузовика.

На этот раз пронесло.

* * *

– Итак, вы ничего не видели? – скучным голосом вопросил Карел Домучик.

Лонжа пожал плечами.

– Согласно приказу, смотрел на стеллаж. Мое дело – контролировать начало погрузки, чтобы снаряды эвакуировали согласно очередности. По крайней мере, так говорилось в бумаге, которую я подписал.

Бывший нарядчик повертел в пальцах карандаш.

– Очевидное упущение, в помещении склада требуется еще один наблюдатель. Итак, Рихтер, вы не можете подтвердить, что снаряд упал случайно?

Осталось удивиться.

– И обратное не могу. Господин обер-лейтенант, да зачем это все? При такой организации инциденты неизбежны. Странно, что снаряд не упал в первый же день.

Домучик помотал головой.

– Не будьте наивным, Рихтер. Я должен зафиксировать акт сознательного саботажа. Пригодится, особенно, как вы и сказали, при такой организации.

Пододвинулся вперед, улыбнулся бледно.

– По агентурным данным в Новом форте создан подпольный комитет, имеющий целью остановить эвакуацию склада. Нет ни малейшей уверенности, что в него входят только заключенные. Испорчены грузовики, причем очень профессионально, выпущены листовки, где разъясняется, что такое «компаус». А теперь – снаряд. Обратите внимание: все немедленно бежали, никто даже не попытался помочь.

Лонжа пожал плечами:

– Было бы странно требовать от заключенных «кацета» высокой сознательности. Я бы и сам убежал, так все равно назад отправят.

– Бежали все, в том числе и те, кто в тоннеле, – не согласился контрразведчик. – Они не могли знать, что снаряд упал, на всех были противогазы. В маске не поболтаешь! Это сговор, Рихтер. Не стоит их защищать, случись что, вас бы не пожалели. Для заключенных вы – человек в форме, такой же враг, как и я. Мы оба были в лагере, так что не стану убеждать в очевидном… А бумага нужна, Рихтер, чтобы в самом крайнем случае прищемить хвост ведомству СС. Мелочь, но полезная…

Встал из-за стола, прошелся по кабинету.

– Не передумали?

Лонжа даже посочувствовал бывшему нарядчику. Старается, носом землю роет, а все без толку. Крот-неудачник.

– С какой стати, господин Домучик? Пугать меня надо было до Вайсрутении. Теперь все, считайте, отбоялся.

Контрразведчик поморщился, словно лимон укусил.

– Рихтер, будьте справедливы! Я вас не пугаю, а пытаюсь убедить. Мне почему-то кажется, что такой человек, как вы, играет не последнюю роль при короле Августе. За эти дни я получил кое-какие материалы из Штатов, и окончательно убедился, что Виттельсбах в политике – совершенный дилетант…

Несостоявшийся цирковой вспомнил, как он спорил с другом детства. Тот думал сходно. «Иррационально рассуждаешь, твое королевское высочество».

– Но вы-то, Рихтер, видали виды. Неужели не понимаете, что именно сейчас настало время решать, чьим будет баварское монархическое подполье!

Лонжа на миг даже растерялся.

– В каком смысле?

Домучик снял окуляры, покрутил головой.

– Боюсь, вы это серьезно. Запущенный случай…

Встал, прошелся к двери, быстро выглянул, снова закрыл. Провернул ключ в замке, раз, другой…

Обернулся.

* * *

– В современном государстве, тем более таком, как Рейх, подполье не может существовать само по себе. Нужны деньги и очень серьезная поддержка, иначе все ограничится беседами на кухне при занавешенных окнах, и то до первого доноса. «Красное» подполье – люди Сталина, им помогает СССР, прикрываясь ширмой Коммунистического Интернационала. Либералам, католикам и социал-демократам труднее, прежде им помогала Франция, но теперь Париж старается с нами не ссориться. Их берут под опеку британцы. Бюро Кинтанильи – еще одна ширма, личная разведка Уинстона Черчилля. А вот у меня дома подполье создается при помощи американцев, мы их называем «Ковбои». Эти работают с размахом, дядя Сэм денег не жалеет… Кто у нас остался?

– Вероятно, я.

– О вас, Рихтер, я не забыл, не надейтесь. Но сначала о ваших друзьях, о Германском сопротивлении. У него другой хозяин – Генрих Гиммлер. Вы, кажется, не удивились? Это вовсе не значит, что там каждый второй завербован, это и не нужно, главное – контролировать ключевые фигуры. Кого я не назвал? «Черный фронт» Отто Штрассера? Хвастаться особо нечем, но их курируем мы, Абвер. «Черных» не слишком много, зато они очень не любят Гиммлера. Полезные люди! А теперь появилась новая сила – баварские монархисты. С Гиммлером они не договорятся, англичане и американцы опасаются сепаратистов, а Сталин монархистов не любит. Что у нас остается?

– Бавария.

* * *

Утро нового дня ничем не отличалось от вчерашнего, позавчерашнего и всех предыдущих. Голосистое «Подъем!», суета вокруг коек, холодная ткань отсыревшей за ночь формы, бритвенное лезвие, скребущее по щеке. За окнами тоскливая осенняя серость. Солнце не торопилось в Горгау.

– Значит так, камрад Лонжа… Имеем три доклада – с вышки и от патрульных. С полуночи до часу замечены две ракеты, обе желтые и обе с юга. Интервал – минут двадцать. Как я понимаю, это не то, что нужно. Наблюдать дальше?

– Наблюдайте дальше.

2

Когда его пихнули в спину, Локи даже внимания не обратил. Утро, лестница забита полосатым народом, кто вверх спешит, кто вниз. А на лестничных площадках и внизу, у входных дверей, «черные» погонялы:

– Скорее! Скорее! Бегом, schweinehunden!..

Он тоже бегом, ну, почти. Резвость во всяком случае обозначает, ногами семенит. Толкнули? Бывает, кому-то под локоть попался.

Когда же толкнули вторично, он все-таки обернулся. Как выяснилось, зря. Никто на него не смотрит, никто сзади не стоит. Хорст рассудил, что и такое случается, как вдруг…

– Держи! – в одно ухо.

– После отбоя на лестничной площадке второго, – в другое.

Пока назад разворачивался, шустряки успели с толпой смешаться. Все полосатые, поди пойми, кто в ухо дышал. Локи пожал плечами и засеменил себе дальше, старательно глядя под ноги, чтобы не оступиться.

– Скорее, скорее…

«Держи» – маленькая записка, в левой руке. «Второго» – понятно, этажа, там, где его блок. Только как выйдешь, если всюду охрана?

В «дырке от бублика» опять кого-то строили. Циркуль привычно орал, и Локи заскользил вдоль стенки, чтобы на глаза не попасться. Левая рука горела огнем. Вдруг остановят? Записка, конечно, чепуха, но могут и за пояс заглянуть.

…К полицейскому «Вальтеру» за эти дни Локи успел привыкнуть. Вроде как к животу железка приросла. Иногда даже забывал, словно так и положено.

Повезло! Обошел по кругу и шмыгнул в двери иные, которые к кабинетам ведут. Здесь было потише, и Хорст рискнул – свернул за лестницу, оглянулся.

Никого! И что нам пишут?

«Прочти и передай товарищу!

Вчера умерли еще двое. Трое жестоко избиты, пятеро в карцере. Почти половина противогазов неисправна, противохимических средств в лазарете нет.

Единственный выход – саботаж. Товарищи! Ломайте технику, всячески затрудняйте погрузку, запугивайте охрану. Они уже боятся, надо напугать их еще больше.

Внимание! Даже под страхом смерти не трогайте снаряды за загородкой. Это „компаус“, снаряженные боеприпасы, очень возможен взрыв».

* * *

– «…Очень возможен взрыв», – скучным голосом повторил Бронзарт фон Шеллендорф. Положил бумажку на стол, разгладил. – Почерк вроде бы другой… Но надо сравнить.

Поправил монокль:

– Садитесь, Локенштейн! За сознательность хвалю, но этого сейчас мало. Очень требуется познакомиться с этими «товарищами» поближе. И как можно скорее.

Записку Локи отдал, однако обо всем прочем умолчал. «Господину комиссару» и этого хватит.

– Вас, Локенштейн, уже знают. Подполье тут хитрое и очень осторожное, но сейчас они активизировались. Значит, будут искать контакты. Если что заметите, сразу ко мне!

Хорст покорно кивнул, сам же еле сдержал ухмылку. Те активизировались, а эти задергались. Не зря! Вчера чуть не десяток грузовиков испортили, потом в тоннеле паника началась, по всему плацу «полосатиков» ловили. А почему? А потому что снаряд на пол упал. Понятное дело, не сам. Помогли!

Чем бы еще «господина комиссара» озадачить?

– Уже заметил, и не я один. Машины под охраной, к ним только шоферов пускают. А когда в тоннеле все разбегаться начали, охрана первой деру дала. Так, может, вы не там «товарищей» ищите?

Бронзарт фон Шеллендорф поморщился.

– Не будьте слишком умным, Локенштейн! Охраной и обслуживающим персоналом займутся без вас. Меня интересуют заключенные, их подпольный комитет. Но не только. Сейчас на вас могут выйти баварцы, они наверняка узнали, что королю грозит опасность.

Подошел ближе, наклонился:

– Ставки выросли! Вы сдаете нам связного баварского подполья и немедленно отправляетесь в отпуск. Все остальное сделают без вас. Понятно? Спрашиваю: понятно?

Локи вскочил со стула, плечи расправил:

– Как есть понятно, господин комиссар! Только как я его вам сдам? Встретят, к примеру, на лестнице, шепнут пару слов, и все, лови ветра в поле! А если схвачу, так вырвутся, у меня, извиняюсь, комплекция мелкая.

Бронзарт фон Шеллендорф ответил не сразу. Локи же наблюдал исподтишка, стараясь ехидства не выдать. И в самом деле, чего тут придумаешь? Всех охранников подряд предупреждать – или ему, заключенному Локенштейну, пропуск с печатями выдать? А может, даже не пропуск, пистолет «Вальтеру» в пару?

– Решим чуть позже, – рассудил «господин комиссар». – На всякий случай постарайтесь связного задержать, придумайте какую-нибудь причину…

Пожевал губами, моноклем блеснул:

– Сегодня пойдете в тоннель, во вторую смену. Смотрите не только за теми, кто в робах, но и за саперами. Мало ли, вдруг появится ниточка.

– Та-ак точно! – выдохнул камрад Нечетный. – Будем смотреть!

* * *

Третий грузовик далеко не уехал – вильнул, чуть не врезавшись в стену тоннеля, затем с громким визгом затормозил. Шофер, выбравшись из кабины, бросился к задним колесам.

– Оба ската прокололи, – констатировал кто-то. – Ловкачи!

Локи опять попал во вторую «коробку», но теперь на его поясе висит противогазная сумка. Открывать не стал, понадеявшись, что и на этот раз обойдется. Народу в «коробке» много, может, очередь и не дойдет. Работа началась резво, два грузовика нагрузили без проблем. И вот…

Прибежавший охранник принялся орать на шофера, но тот не остался в долгу. Грузовик застрял прочно, перегородив тоннель. Одно колесо можно заменить запаской, но за вторым придется сходить. А это не слишком близко.

И вправду, ловкачи.

«Полосатики» собрались у грузовика, благо, никто не мешал. «Мертвоголовый» явно увлекся, обкладывая шофера длинными периодами на выразительном мекленбургском диалекте. Тот огрызался на «хохе», причем очень удачно. Локи заслушался было, но вдруг почувствовал знакомый укол прямиком в печень. Удивился, втянул ноздрями воздух…

Сено! Прелое сено! Снаряды в кузове!..

Кричать, однако, не стал, умнее поступил. Втиснулся в толпу, в самую гущу, и шепотом, но так чтобы услыхали:

– Камрады! Газы!..

И подался назад, на всякий случай расстегивая противогазную сумку. Вдруг народ стойкость проявит? Тогда, хочешь, не хочешь, придется слоником обернуться.

Не понадобилось – толпа уже распадалась. «Полосатики» вначале пятились, поглядывая на охранника, но потом, осмелев, бодро застучали деревянными башмаками. Кто-то уже и побежал, подавая пример. Хорст отодвинулся к стене поближе, повернулся…

– Мирлацванциг, троммельбаух!

И чужая ладонь на плече.

Локи обмер, ног не чуя, да так, что память обрел. Поглядел назад.

– Вспомнил! Это же припев!..

Кашлянул (проклятое сено!) и выпалил шепотом:

– Бежать не будем, – рассудил камрад Четный. – Тихо пойдем. Если что, мы с тобой честно пытались задержать остальных.

– А кто тут бежит? – поразился камрад Нечетный.

Отступили недалеко, на полсотни шагов. Локи вдохнул глубоко, и, убедившись, что сеном не пахнет, поманил сапера туда, где тень погуще.

– Слушай, камрад и своим передай. Ваших саперов уже подозревают, велят следить. Так что особо ни с кем не откровенничай. И со мной тоже.

Четный грустно усмехнулся.

– Каждый умирает в одиночку… Ничего не меняется, камрад. «Фарта нет, жизнь сломала мне хребет». Так и пропадем.

Локи спорить не стал. Чужие тайны ему без надобности, каждый свое делать должен. Предупредил и ладно.

– А я еще и начало вспомнил. Правильная песня!

– Вы долго не продержитесь, – перебил Четный, даже до конца не дослушав. – Гиммлер найдет способ. Нужен запасной вариант, а какой, пока не знаю. Точнее, не знаю такой, чтобы выжить.

От таких слов боль с печени перекинулась на живот. Локи без всякой радости поглядел в черный зев тоннеля. Четный наверняка обо всех думает, а ему все ни к чему, ему бы, Хорсту Локенштейну, свой вариант, личный.

А если попытаться?

– Камрадам скажу, конечно. Но если мы в форте придумаем чего, ваши в крепости поддержат?

Без всякой надежды спросил, просто чтобы этот путь закрыть. С чего бы воякам жизнью рисковать?

Четный на миг задумался.

– Нет, не поддержат.

И резко вскинул голову, словно птицу-мысль в полете поймав.

– Я поддержу.

* * *

Работы возобновились только через час, но без особой спешки. Охранники никого не подгоняли, более того, то и дело отходили в сторону. На «полосатиков» почти не смотрели, переговаривались негромко. Кто-то знающий шепнул, что «мертвоголовому», следившему за погрузкой, стало плохо. И в самом деле, вскоре по тоннелю проехал грузовик, но без снарядов. Кузов был полон «черной» охраной. А затем неспешно подтянулась первая «коробка». Единственный охранник плелся сзади, глядя куда-то в потолок. О второй «коробке» даже не вспомнили, потолкались в тоннеле еще час и, кое-как построившись, поплелись назад.

В форте их встретила тишина. «Дырка от бублика» пуста. Постояли на плацу да и начали потихоньку расходиться.

* * *

– Камрады! Это успех! Это победа!..

– Не спеши, камрад. Нам просто повезло, у охранника оказался неисправный противогаз, а проверить он поленился. Завтра они очухаются…

Совещание на площадке второго этажа к удивлению Локи состоялось. Дежурный «мертвоголовый» куда-то отлучился, а дневальные, свои же «полосатики», пропустили без слов. Народу же собралось немало, целая дюжина. Лиц, правда, не разглядишь, кто-то не поленился выключить свет.

– Надо давить дальше! Шоферы уже начальству написали, самому Роберту Лею^[27]. Они-то в СС не служат. И по радио о нас рассказали, весь мир, считай, узнал.

– Значит, будем считать, что цель достигнута. Акты саботажа прекращаем, работаем, но без особой спешки. Ждем результата.

Локи слушал, мотал на ус. Неплохо у камрадов получилось! Только вот результат может выйти совсем иной, Четный предупреждал не зря.

– А ты что скажешь, камрад?

Это уже ему. Хорошо, хоть по фамилии не назвали! И не отмолчаться. Проще всего присоединиться к большинству, но мнения-то у народа разные.

Локи подумал и решился. Хуже все равно не будет.

– Меня так учили, камрады. Во всяком деле главное – отход. Победим или нет, не знаю, но на крайний случай иметь в виду нужно.

Услышали и, кажется, прониклись.

– Ворота взломаем, – без особой уверенности предложил кто-то. – Навалимся толпой на охрану, задавим, оружие разберем. И врассыпную, во все стороны. Кто-нибудь, да уйдет.

– Не уйдет, – возразили ему.

* * *

А наутро в форт въехали грузовики, но уже совсем другие, военные. Пять машин, за ними легковушка, черный дизельный «Мерседес». Из крытых зеленым тентом кузовов на асфальт принялись деловито выбираться крепкие парни с карабинами. Форма незнакомая: каски, серые брюки и камуфляжные куртки с «сигель-рунами» в правой петлице. Приехавшие без особой спешки сменили охрану у ворот, затем рассыпались по двору, расставляя караулы у дверей.

Локи стоял на площадке второго этажа, держа в руках бесполезную швабру, и смотрел в мутное, давно не мытое окно. Еще ничего не случилось, но привычный страх волной прокатился по коже.

– Асфальтовые солдаты!^[28] – выдохнул кто-то под самым ухом.

3

Мертвые мертвы, с наследством Смерти приходится разбираться живым. Заполнять десятки бумаг, терпеливо беседовать с чужими равнодушными людьми, отсылать и получать телеграммы, ездить в морг и похоронное бюро. Смерть суетлива и жадна, она отбирает время и силы, заставляя живых забыть о радостях жизни. Тяжелый беспощадный ритуал…

А еще приходится принимать соболезнования, выслушивая то, что мертвый о себе уже не узнает.

– Случившееся поистине ужасно, госпожа Сомерсет. Какая интересная и яркая женщина! С такими, как она, чувствуешь себя на двадцать лет моложе…

Пэл, закусив губу, кивнула. Кажется, симпатия тети Мири целиком взаимна. Лекс (просто Лекс), отставив в сторону глиняную рюмку, взглянул с сочувствием.

– Тем не менее, раз вы нашли в себе силы прийти сюда, работа не отпускает… Госпожа Сомерсет! Может, пока не стоит? В конце концов, Кинтанилья мог бы приехать сам. Его инкогнито очень скоро станет секретом полишинеля, кроме того прятаться за спину женщины не слишком красиво.

Дядя Винни хотел приехать, но Пэл отговорила, послав три телеграммы подряд. То, что случилось – ее вина, значит именно ей искупать. Искупать и мстить.

Теперь эта война – личная.

– Я сама. Relentless, ruthless and remorseless!^[29] Я – англичанка, Лекс. И хватит об этом!.. Вы курите, тетя тоже курила…

Вечер, бар на втором этаже «Гранд Отеля», что на Рю Скриб, почти полон. Приглушенно звучат голоса, негромко играет знакомое танго, но никто не танцует. Слова скользят, едва задевая сознание, уносятся в осенний сумрак за окном.

Лекс, щелкнув зажигалкой, откинулся на спинку кресла.

– Значит, работаем, госпожа Сомерсет? Тогда я покажу человека, из-за которого имел смелость вас пригласить.

– Столик налево, мужчина и женщина. Меня просили выступить в качестве гаранта встречи.

Пэл осторожно повернулась. Мужчина сидел спиной, женщина, молодая, немногими годами ее старше, что-то ему объясняла, склонившись почти к самому лицу. Удивила прическа, тяжелый узел волос на затылке, какие увидишь только на картинах начала века. А еще пятно на щеке, точно багровой краски плеснули.

– Она? – поняла Пэл.

Лекс кивнул.

– Удостоверю ваши личности. Все прочее решайте сами.

Мужчина встал, коротко поклонился. Он тоже был молод, лицо же почему-то показалось знакомым. Кажется, видела фотографию у дяди в одном из альбомов… Тесен мир!

Когда мужчина вышел, просто Лекс встал.

– Пойдемте!

Пэл представила, что в соседнем кресле сидит тетя Мири, на миг закрыла глаза…

* * *

– Госпожа Шапталь! Позвольте представить вам госпожу Сомерсет. Удостоверяю ее личность, равно как и вашу. Если будут вопросы, я у себя за столиком.

Пэл подождала, пока Лекс отойдет и только тогда выпалила то, что так и просилось на язык.

– Не может быть!

Женщина с пятном на щеке улыбнулась.

– Вместо верительных грамот могу вспомнить молодого человека по имени Николас, а по прозвищу Лейхтвейс. А еще он умеет летать.

– Лейхтвейс? – удивилась Пэл. – Николас мне не говорил. Кажется, его доверия я не заслужила.

– Матильда.

– Палладия.

* * *

В воздухе по-прежнему кружило танго, но уже другое – уругвайское Tango de la muerte. У бармена этим вечером минорное настроение.

– Не была в Париже несколько месяцев, вот и приходится отдавать долги. Я не только шпионка, но еще и частный детектив. Наконец-то закончила дело! Молодой человек, которого вы наверняка заметили, поручил разобраться с несколькими старыми фотографиями. Пришлось немало потрудиться, даже побывать в межзвездном эфире. Последнее, впрочем, не по своей воле.

Пэл слушала, не перебивая. Матильда Шапталь – человек непростой. Муж возглавляет филиал бюро Кинтанильи в Рейхе, сама же она связана с очень интересными людьми. Усатый господин Бонис прямо не сказал, однако намекнул ясно.

– Вас Николас тоже просил замолвить за него слово?

– Просил, – кивнула Пэл. – Очень убедительно. Я ему чуть шею не свернула.

Матильда улыбнулась.

– Рыцарь, посвятивший свою жизнь Прекрасной Даме – личность не слишком приятная, если эта дама – не ты сама. Меня берут в Монсальват прежде всего как свидетеля. Захвачу с собой данные о военном сотрудничестве Клеменции с Рейхом. А заодно погляжу на тех, кто приказал похитить меня и моих друзей.

Пэл поняла, что у Матильды Шапталь – своя война. И тоже личная.

– Я сидела в «боковушке», в блоке № 25. Там познакомилась с одним хорошим человеком, которого очень надеюсь спасти. Иных целей у меня, пожалуй, и нет.

Пэл не поверила. Рыцари и Прекрасные Дамы жили в иные века. Сейчас время прагматиков.

– Матильда! Вы не хотели бы получить паспорт государства Тауред? Это хорошее дополнение к французскому гражданству. Если вас арестует «стапо», Париж едва ли вступится.

Женщина с пятном на щеке кивнула.

– Было. Месяц просидела в камере на Принц-Альбрехтштрассе, а французское посольство ослепло и оглохло. Но потом неизвестный науке летательный аппарат атаковал Имперское министерство авиации. Был большой пожар. Меня выпустили на следующий же день, даже извинились. У нас с вами влиятельные друзья, Палладия… Но у вас, кажется, тоже личный интерес в этом деле?

– Хочу, чтобы Европу не расстреливали и не бомбили! – отрезала Пэл. – Даже если не удастся захватить Монсальват, летающий аэродром нужно обезвредить. А поскольку бомбить будут и мой дом, можно считать этот интерес личным.

Обезвредить… Она тщательно подбирала слова. Не уничтожить, не взорвать.

– Тут мы с вами союзники, – чуть подумав, согласилась Шапталь. – Я тоже родом с планеты Земля.

Леди Палладия Сомерсет могла бы и возразить. Присягают не Земле, присягают стране, в которой довелось родиться. Обезвредить – значит передать Британии!

– Да, мы союзники, Матильда.

* * *

«Меня уверяют, что пока это бесполезный кусок металла, а не аэродром, – нахмурился дядя Винни. – Летать не может, вооружения нет, просто большая дьявольская коробка без начинки. Пусть так, но наши головастики обязательно узнают что-нибудь полезное, когда сунут туда свой нос. Худышка! Обещай Подмастерьям, что угодно. Пусть ставят свою охрану, пусть флаг поднимают. Главное, чтобы эта штука села в Британии. Поняла? Остальное уже мое дело. Через двадцать лет мы построим не такой же, а много лучше. А этот пусть себе оставляют, не жалко! Уговори их, Худышка, меня они слушать не станут, а ты сможешь. Обязательно сможешь!»

Мистер Эйтз уверял, что Подмастерьям аэродром не нужен. Пэл не поверила. Наверняка нужен, только достроить его сами не в силах. Но это сейчас, времена могут измениться. Если намекнуть на то, что Клеменция неизбежно попытается взять реванш и предложить помощь… Британия – мастерская мира. Пусть над недостроенным аэродромом пока развевается флаг Тауреда, главное, чтобы он приземлился в Англии.

В Англии – или нигде.

* * *

Генри Джордж Пирсон опоздал ровно на десять минут. Пэл уже начала злиться, когда американец наконец-то появился в дверях кафе. Увидев ее, приподнял шляпу, но улыбнуться даже не попытался. Пэл не претендовала, она бы с радостью отложила встречу или отменила ее вообще.

«Это работа не для тебя, мелкая».

Увидеться решили в том же месте, что и в прошлый раз. Днем, когда народу совсем немного, никто не побеспокоит. Мало ли какие дела у скромно, но дорого одетой женщины с траурной креповой повязкой на рукаве пальто и не слишком молодого мужчины в мятом плаще?

Мистер Пирсон подошел к столику, но садиться не спешил. Взглянул на повязку, помрачнел.

– Вашей спутницы здесь нет, леди. Успокойте меня, скажите, что ей просто не захотелось со мной встречаться.

Пэл кивнула на стул.

– Присаживайтесь и поговорим о деле. Моей тети больше нет, но вас это никак не должно касаться.

Писатель снял шляпу, положил на стол.

– Я закажу коньяк.

Она хотела возразить. Не такому, как он, поминать тетю Мири! Сдержалась в последний миг. Она – резидент, неприятный мужчина, пользующийся скверной бритвой – агент, очень ценный и нужный. Не время ссориться.

Пирсон принес две полные рюмки, поставил на стол, присел.

– Почему-то кажется, что вы со мной, леди, не выпьете. Что ж, сделаю это сам. Знаете, я писатель и умею разбираться в людях. Про вас ничего не скажу, не хочу потерять свои деньги. А вот ваша родственница – совсем другой человек. Сейчас я – ничто, старая половая тряпка, которую такие как вы охотно топчут ногами. Но лет двадцать назад мы с вашей тетей наверняка стали бы лучшими друзьями, и я написал бы о ней очень интересную книгу, которую читали бы и в этом веке, и в следующем.

– Бог не попустил, – вздохнула леди Палладия Сомерсет. – Тем не менее… Если вы искренни, спасибо. Мистер Пирсон! Я внимательно прочитала ваш отчет, и мне он показался излишне оптимистическим…

Писатель поморщился.

– Да погодите минутку! Вы же не арифмометр, в конце концов!..

Выпил, помолчал, достал из кармана плаща папиросы. Сухо щелкнула зажигалка.

– Ваше задание не слишком трудное, леди. Если бы вы поручили мне найти среди эмигрантов счастливого человека, это было бы действительно сложно. А так мне приходилось не искать, а выбирать. Я им почти не лгал, пообещал шумную компанию в прессе, а в дальнейшем – серьезную помощь еврейской эмиграции на государственном уровне. В последнем не уверен, но шум будет изрядный, это уж наверняка. Вам остается определить сроки и выписать еще один чек. Оружие стоит денег…

Пэл не спешила. Мистер Пирсон определенно не лгал, а главное, очень хотел заработать. Но слишком уж страшным казалось то, к чему придется прикоснуться. Хорошо, что тете Мири этого никогда уже не узнать!

– И все-таки расскажите подробнее.

Писатель поглядел на нее так, словно и в самом деле разговаривал с арифмометром. Глубоко затянулся, потом долго тушил папиросу в пепельнице…

* * *

– Два человека, можете выбирать любого – или использовать обоих сразу. Первый совсем еще молодой, восемнадцать лет, из очень образованной семьи, учится на философском факультете. Гомосексуалист, из-за этого имел много неприятностей, поэтому характер еще тот. Гитлера люто ненавидит, состоял в Сионистской федерации Германии, но потом разочаровался. Теперь уверен, что сионисты сговорились с фюрером и сознательно обрекли на гибель немецких евреев. Когда я намекнул, что Гитлер может поддержать образование еврейского государства, отнесся к этому крайне отрицательно. Англичан, впрочем, тоже не любит, зато надеется на Штаты, особенно на нашу диаспору. Несколько раз покушался на самоубийство, поэтому к смерти относится спокойно. Стрелять умеет.

– Второй?

– Этот попроще. Двадцать лет, польский еврей, из семьи портного, жил в Рейхе, потом переехал во Францию. Недавно его родители были депортированы из Рейха в Польшу, над ними издевались, конфисковали все сбережения. Парень готов убить первого встречного немца. Не знаю, как во Франции, а у меня дома его наверняка признали бы невменяемым… Кого выбираем?

– Второго, философы в таком деле не нужны. Покупайте оружие!.. И не считайте меня излишне циничной, мистер Пирсон. Вы зарабатываете деньги, а я этим выстрелом поломаю Гитлеру все его дьявольские планы. Господь меня оправдает!

– Можете меня ударить, леди, но все-таки скажу… Вы напрасно взяли с собой вашу родственницу. Таким, как вы, страшно доверить даже бродячую кошку.

4

– Himmellherrgottsakramenthallelujamileckstamarsch! – с чувством выговорил обер-лейтенант Кайпель. Подумав немного, уточнил: – Himmelarschundzwirn!

Стоявшие в строю оценили. Переглянулись одобрительно, кто-то, не слишком скрываясь, поднял вверх большой палец.

– Порядок работы прежний, – продолжил Скальпель, но уже без малейшего выражения. – Приступаем ровно через двадцать минут…

Утро, мокрый асфальт возле казармы, два десятка саперов в зеленых шинелях. Лонжа – четвертый слева. Перед самым построением ему доложили о ночных ракетах. Были, но все не те.

– …Фельдфебель и гефрайтер Рихтер – на месте. Остальные – р-р-разойдись!

Подождал, пока приказ выполнят, поманил рукой:

– Ко мне!

Дезертир Лонжа и дезертир Запал переглянулись. Что-то не так, уж больно длинный «himmel» с утра пораньше.

Подошли, не слишком стараясь печатать шаг. Обер-лейтенант, взглянув без всякого удовольствия, полез в карман шинели за портсигаром. Негромко щелкнул замочек.

– Вы у них заводилы. Поэтому лучше расскажу сам, а вы уж думайте.

Закурил, поглядел в серое осеннее небо.

– В Новый форт приехал обергруппенфюрер СС Йозеф Дитрих, командир Лейбштандарта. Гиммлеру доложили, что погрузка срывается, и он прислал…

– Носорога, – негромко подсказал фельдфебель. – Я Зеппа еще с 20-х помню, с мюнхенского штурмбанна. Прет напролом, назад не смотрит.

Скальпель кивнул.

– Где-то так. Нас это не касалось бы, если…

Затянулся, мотнул головой.

– Дитрих обещал рейхсфюреру, что лично проследит за вывозом «компауса». Взял с собой нескольких артиллеристов и приказал подогнать отдельную баржу. Переубеждать его бесполезно, жаловаться Гиммлеру тоже… В связи с этим приказано эвакуировать гарнизон. С сегодняшнего для Горгау передается в ведение СС. Караулы уже сменили, через час вывозим личный состав.

Бросил папиросу, затоптал сапогом.

– Мы – остаемся, вся команда. Продолжаем контролировать процесс погрузки. И, если вас это успокоит, остается и ваш танк, Рихтер. Комендант обещал забрать его через неделю… Вопросы?

* * *

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!

Ярко горели лампы, тени исчезли, забившись в самые дальние углы. Люди в полосатых робах снимали снаряды со стеллажей. Взялся, приподнял, обернулся, передал следующему. Работа шла быстро, без малейшего перерыва. Лонжа стоял на контроле, к стеллажам поближе, но на этот раз не один. Рядом громоздился некто плечистый, в новом, только что из стирки, комбинезоне. Никому не мешал, ни во что не вмешивался.

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!..

Кое-что изменилось и в тоннеле. Охрана, поменяв цвет, из черной превратилась в пятнистую. Порядка стало больше, грузовики отъезжали с четким интервалом. Никто не суетился, не размахивал руками. Механизм работал без сбоев.

Один из «полосатиков» оступился, чуть не выронив снаряд, но в последний момент удержался, передал дальше. Лонжа покосился на соседа. Тот даже не шевельнулся.

Ш-ш-шух!..

Новостью было и то, что перед началом погрузки «пятнистые» с немалой сноровкой проверили все противогазы. Забракованные тут же заменили новыми. Появился врач, принесли два прибора химической разведки. Снаряды в кузове укладывали не на голое дерево, а на заранее приготовленную мешковину.

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!

Что делается за пределами тоннеля, Лонжа не представлял. Когда команда «химиков» уже уходила, в казарме появился комендант вместе с «пятнистым» офицером. Прежде чем спуститься под землю, зашли на склад и получили «железный» паек на неделю. На складе тоже были «пятнистые», осматривались неспешно, по-хозяйски.

Дезертир Запал предложил ничего не говорить остальным о «компаусе». Не у всех крепкие нервы. Лучше подождать до вечера, может, узнают что-то новое. Лонжа решил не спорить. Вслед за вечером настанет ночь, время сигнальных ракет. Но караульных уже не расспросишь…

Ш-ш-шух!..

Его тронули за плечо. Лонжа обернулся – смена. Пора, в горле уже начинало першить, в висках острыми злыми молоточками стучала кровь. Он уступил место и взял за локоть плечистого. Тот, неспешно повернувшись, покачал головой, явно желая остаться. Нельзя, норматив и так превышен. Лонжа взял упрямого соседа за плечо и потянул за собой.

Разбирались уже в тоннеле, за железным заградительным барьером. Плечистый стянул с лица маску, тряхнул тяжелой головой.

– Дожил! Выгнали, словно новобранца из унтер-офицерского борделя. Никакого уважения к ветерану!..

…Годами за сорок, голосом тверд, ликом крепок и прост, словно топором рублен. Взгляд тяжелый, липкий.

Лонжа, тоже сняв маску, хотел объясниться, но тот внезапно улыбнулся.

– Выполняли приказ, знаю. Претензий нет, сапер. Сам таким был двадцать лет назад.

И вскинул длинную руку:

– Хайль Гитлер!

* * *

Желтый неровный свет, острые тени. Поперек тоннеля – смена, десять саперов в комбинезонах с противогазными сумками. Скальпель чуть в стороне, возле стены, смотрит в сторону.

Плечистый уже без комбинезона, в камуфляжной форме с черными петлицами.

– Саперы! Меня зовут Йозеф Дитрих. Я прибыл в Горгау, чтобы навести здесь порядок, и я его наведу. Ваше подразделение по согласованию с командованием Вермахта временно подчиняется мне, поэтому каждый мой приказ – закон! Сегодня я смотрел, как идет работа. Не очень хорошо! Завтра будем работать лучше. Вы наверняка уже знаете: приказано вывезти из крепости все, в том числе снаряженные снаряды. Мы их вывезем, чего бы это нам не стоило!

Помолчал и словно выплюнул:

– Трусов и паникеров расстреляю лично! Я доходчиво объяснил?

Под ногами истоптанный пыльный асфальт. Тишина, только вдали, в глубине тоннеля, неясный шум. Погрузка идет без перерыва.

Смерть, неслышно шагнув из тени, улыбнулась тем, кто в строю.

* * *

– …Пункт первый, камрады. Имеем запасной комплект ключей, при эвакуации ребята из канцелярии подсуетились. В том числе и от оружейной комнаты, что, конечно, хорошо. Но вот оружия там мало, оставлен лишь запас для караула, десять винтовок «Mauser-kurz», по две обоймы патронов к каждому. Теперь продовольственный склад… «Эсэсы» его опечатали, однако в наличии пожарный выход.

Свет в казарме выключен, лишь в первых трех отсеках горят лампы. Там все, кто остался – два десятка «химиков» и примкнувший к ним обер-фельдфебель Столб. Этому – отдельный отсек, первый от входа. Ему единственному выдано оружие.

А дальше тьма, почти как в тоннеле. Но так даже удобнее, никто не мешает совещаться. На узкой койке, плечом к плечу, трое «дезертиров». Докладывает фельдфебель Запал, остальные, Лонжа и Любек, внимают.

– О караулах. Расставлены пока не всюду, так что если и помешают, то не сильно. В подвал под пустым складом попасть можно, я проверил.

У казарменных дверей снаружи – тоже пост, но пока одиночный. Парень в камуфляжной куртке от сигареты не отказался, но выходить не советовал. По крепости пущены патрули с приказом стрелять на поражение.

– Таким образом, выбраться можно. Но далеко ли уйдем.

Вопросов нет, значит, очередь говорить «красному» Любеку:

– Столба считать не будем, без него в казарме ровно двадцать душ. Одиннадцать – добровольцы, из злостных нарушителей дисциплины. Эти испуганы, но о побеге даже не думают, надеются, что обойдется. «Дезертиров» девять, все под следствием. Тут настроение иное, бежать согласны, но при условии, что снаружи их встретят и помогут. Членов КПГ четверо, включая меня. Мы высказываемся за восстание. Предлагаем захватить оружие и поднять заключенных. Понимаем, что шансов очень мало, но все же попытаться стоит.

Голос звучит глухо, еле слышно. Умолкает.

Тьма…

Теперь очередь Лонжи, но тот не спешит. Наконец, роняет негромко:

– Кто еще за восстание?

– «Черный фронт» против, – неохотно откликается фельдфебель. – Заключенные – не бойцы, их сомнут сразу. Рота «асфальтовых солдат» и с батальоном справится. Никаких шансов!

«…Если мы в форте придумаем чего, ваши в крепости поддержат?»

Не поддержат…

Лонжа смотрит во тьму.

– Погрузка «компауса» начнется вероятнее всего завтра. Первый же снаряд может не взорваться, но их там несколько сотен. Шансов и тут практически никаких. Предлагаю завтра с утра разобрать оружие и быть готовыми. Казарму захватить, тех, кто будет мешать, запереть. Дальше действовать по обстановке.

– До вечера, может, и дотянем, – вздыхает Запал. – А потом разберутся, если не Скальпель, то Зепп. Я его знаю, обещал расстрелять – расстреляет. Наши не поднимутся, а вас всего пятеро. Нет, не годится! Может…

Не договорил – помешал луч карманного фонаря. Прямо в лицо, в зрачки глаз.

– Кажется, я вас прервал?

Обер-лейтенант Домучик, шагнув ближе, скользнул лучом по всем троим.

– Господа подпольщики! Можете совещаться дальше, но Рихтера я забираю.

Усмехнулся, окуляры поправил.

– А вы подумайте о том, кому выгодна вся эта история. Гиммлер не дурак, а Дитрих – не самоубийца.

Махнул затянутой в перчатку рукой.

– Идемте, Рихтер. У меня новости.

* * *

Моросил мелкий привычный дождь. Свет фонарей расплывался, отражаясь в лужах, кирпич корпусов оделся тьмой, последние желтые листья ноября устилали асфальт. Домучик шел по дорожке, держа руки совершенно по-штатски, в карманах. На Лонжу даже не смотрел, морщился, то и дело снимая и снова надевая очки. Наконец, вздохнул:

– Фотографии у меня с собой, но, надеюсь, поверите на слово, ваше величество.

Лонжа усмехнулся.

– Из Штатов прислали?

Контрразведчик кивнул.

– Вас же всерьез никто не искал, все уверены, что вы арестованы, что вы у Гиммлера. Это я перестраховался… Дьявол! Даже не представляю, как нужно разговаривать с королем! Но поскольку для всех вы Рихтер, то уж, извините, скажу. Вы дилетант! Так дела не делаются! Губертсгоф, Вайсрутения, новый арест…

Лонжа пожал плечами.

– Знаю. У Баварии нет своей разведки. Шпионскому ремеслу меня не учили. Делал, что мог.

Домучик возмущенно фыркнул.

– Теперь понимаю, почему в 1918-м случилась революция.

Остановился, повернулся резко:

– Завтра, в крайнем случае, послезавтра Горгау взлетит на воздух. В этом обвинят группу заговорщиков во главе, между прочим, с вами. Для того вашу команду и оставили. Вот она, провокация Гиммлера! Объединенное подполье совершает неслыханный террористический акт, несущий угрозу всему Рейху! Первый раз не получилось, предотвратили, вышло во второй… Мы с вами уезжаем немедленно!

Лонжа покачал головой.

– Не уеду. Я здесь не один. Не представляете, как говорить с королем? Я намекну. Королям не предлагают бесчестье.

* * *

Наручные часы он одолжил у дезертира Запала, удобные, с фосфорными стрелками. Глянешь, и сразу видно: без двадцати минут час.

К ночи дождь перестал, но на крыше казармы мокро и скользко. Шинель греет плохо, то и дело задувает ветер, приходится крепко держаться за железный штырь ограждения.

…Две ракеты, обе желтые, обе с большим перерывом. Красной он так и не дождался.

Внизу была крепость, черные громады бастионов, залитый желтым прожекторным огнем плац. Лонжа смотрел в темноту, терпеливо считая минуты. Может, еще повезет. Без девятнадцати час…

Мысли-птицы улетели куда-то далеко, он просто ждал. Секундная стрелка под цифрой «6» ползла медленно, запинаясь при каждом шаге. Рука примерзла к холодному металлу.

Срок не вышел, может, еще повезет.

Мать-Тьма тоже смотрела на упрямца, не желающего вопреки всему сдаваться. Ей стало интересно, и она надвинулась, подступив со всех сторон.

Человек шевельнул губами:

Тьма положила мягкую тяжелую ладонь на горло, но упрямец мотнул головой, освобождаясь от хватки.

5

– Выходите! – господин Зеппеле широко распахнул дверь. – Такого еще не было!..

В узком проходе между блоками – крики и шум. Людей не десяток, не два, почти полная сотня. Расшумелись, не унять.

– Выходите! – повторил журналист, но блок № 5 не спешил откликаться. Как лежали, так и лежат, кто-то даже отвернулся. Нет министрам и депутатам ни до чего дела. Без нас шумите, мы не причем!

Локи подумал и встал, хоть и без всякой охоты. Не хотелось в глазах господина Зеппеле трусом прослыть. Прошел к двери выглянул.

– Не было еще, это точно.

…Ни дневальных, ни охраны, двери блоков настежь, весь проход «полосатиками» забит. Хорст прикинул, что такая воля ненадолго. В тюрьме не забунтуешь.

Игла вонзилась в живот, и Хорст поспешил поймать боль ладонью. Бунт? Если и бунт, то совсем не тот, что требуется. Дверь всего одна, на лестнице охрана. И во дворе она, и у ворот.

– Лучше здесь постоим, – рассудил. – Все видно, и слышно тоже.

Кажется, журналист хотел возразить, но не успел.

– Товарищи! – громким эхом по коридору. – Слушайте, что будет завтра! Нас и охрану пошлют в тоннель, «асфальтовые» сзади станут, в затылки будут целиться, чтобы назад не повернули. А Зепп Дитрих сядет в «Мерседес» и поедет себе с ветерком в сторону Берлина…

– Зачем им это нужно? – перебил кто-то. – Своих же гробят!

Оратор зло рассмеялся.

– А зачем Рейхстаг поджигали? Для нацистов мы все – расходный материал, уголь в топке. Когда Горгау взлетит на воздух, начнут брать всех по спискам, никого не пропуская.

– Делать-то чего? – крикнули откуда-то глубины. – Караул у ворот удвоили и пулемет, между прочим, выставили.

– Только одно! Стать возле тоннеля и не идти дальше. Ни шагу! Потери неизбежны, но так мы сорвем погрузку и не погибнем все.

Толпа в проходе зашумела, качнулась волной. Локи же от боли чуть не застонал. «Потери неизбежны». Как просто у этих говорунов выходит!

– Повторяю, товарищи! Единственный выход…

Рдах! Рдах! Р-рдах!

Пули прервали речь. На малый миг повисла тяжелая гулкая тишина, а потом снова:

Рдах! Р-рдах!

– Всем разойтись по блокам! – грянуло от входных дверей. – Считаю до пяти, потом буду стрелять. Один… Два…

Топот… Выглянув на миг, Локи успел заметить, как деревянные башмаки топчут упавшие тела. Схватил журналиста за руку, что есть сил потянул назад.

– Ложитесь! И глаза закройте. Скорее, скорее!..

Сам же на нары упал и в комок свернулся, едва колени к подбородку не прижимая. Руки на животе, к пистолету ближе. Он спит, спит, спит!..

Хлопнула дверь, протопали тяжелые сапоги. Локи дыхание затаил. Где-то за стеной вновь послышалось страшное «рдах!». Хорст хотел перекреститься, но пальцы не слушались.

Снова шаги, уже совсем близко, рядом. Локи представил, как его хватают за плечи, распахивают робу, выдергивают из-за пояса пистолет…

Уже дальше, в глубине блока. Возвращаются… Теперь у выхода…

Дверь захлопнулась, но Локи не спешил двигаться, только глаз приоткрыл. Совсем темно, значит, дверь и вправду закрыли. Он выдохнул, приподнялся на локте…

– Это только начало, – прошептал с верхних нар господин Зеппеле. – Дитрих не уступит. Плохо, что ничего не подготовлено, на воле не знают, значит, не смогут помочь…

«Все плохо!» – уточнил Локи, но, понятно, не вслух. Мелькнула и тут же пропала надежда на баварцев-подпольщиков, друзей короля. Не успеют, и форт под надежной охраной. Есть, правда, еще «господин комиссар»…

* * *

– Положение скверное, Локенштейн, – «господин комиссар» поправил монокль. – Обергруппенфюрер Дитрих не захотел меня даже слушать. Всех заключенных, кроме наряда, отправляют в крепость, часть на погрузку, часть на иные работы. Постарайтесь не попасть в тоннель, через несколько часов я за вами пришлю. Нужно уезжать, и как можно быстрее.

Порядки в форте изменились. «Полосатиков» выгнали во двор, построили и уже час как держали под дождем. За Локи прислали «мертвоголового», но эсесовец в камуфляже отпускать его не спешил. Только когда охранник вернулся вновь, уже с бумагой при печати, Хорста отвели в кабинет на втором этаже.

– Вы знаете, что готовится, Локенштейн?

Локи подумал и ответил честно:

– Все уверены, что «компаус» рванет. А на смерть никто идти не хочет. Сами же сказали, скверное оно, положение.

Бронзарт фон Шеллендорф ударил кулаком по столу.

– Verdammte Scheisse! Не понимаю, что происходит. Дитрих выступил перед офицерами и заявил, что погрузка совершенно безопасна, нужно лишь соблюдать инструкции. Его в этом, якобы, уверили эксперты из Берлина. Я бы ему поверил, однако обергруппенфюрер почему-то решил срочно покинуть форт… Но нет худа без добра. Как только он отбудет, я перезвоню начальству, и мы сможем наконец-то уехать.

– В «Колумбию»? – без всякой радости поинтересовался Хорст, но «господин комиссар» уточнить не соизволил, лишь усмехнулся.

– Потом все узнаете. И готовьтесь, Локенштейн. Не исключено, что уже завтра вы станете единственным королем, законным монархом Августом Виттельсбахом. Сам того не желая, Дитрих окажет нам немалую услугу. Готовы?

– Г-готов! – Локи с трудом шевельнул похолодевшими губами. – Как скажете, господин комиссар!

Кабинет пропал без следа, уступив место черным зубцам крепостной стены. За спиной Короля – сырой холодный камень, а впереди Смерть в белом саване.

«Пойдем со мной, куманёк!»

Нет! Все будет конечно же не так, много проще. Отведут в подвал, ткнут коленями в грязный пол, а затем приставят пистолет к углублению между затылком и шейным позвонком…

Локи провел кулаком по глазам. Это не про него, это про другого куманька, настоящего Августа Виттельсбаха!

Но ведь он и есть – настоящий?

Напрягся и вновь все по местам расставил, пусть и не без труда. Настоящий, если издалека взглянуть, ровно наживка на рыбалке. Нанизали на крючок и подсекают. Сорвется, нового нанижут.

– Вот и не срывайся! – дохнул в ухо страх. – Ты им еще пригодишься, нового короля готовить долго, и Армана-дурачины у них уже нет. И не спорь, прикуси язык!

Локи чуть было не последовал совету, но вдруг представил иное. Пистолет в руку – и пулю точно в монокль.

Рдах!

– Чему улыбаетесь, Локенштейн? – «господин комиссар» оказался чуток.

– Об отпуске подумалось. Горы, девушки со склонов катаются, воздух чистый. Я, правда, на лыжах не очень, но – научусь.

…А вторую – в лоб, чтобы из затылка вышла!

* * *

– …Главные виновники наказаны, расследование выявит остальных. Отныне любое неповиновение будет рассматриваться, как мятеж и пресекаться на месте с применением оружия…

Циркуль старается, срывает горло. Чему удивляться? Рядом с ним обергруппенфюрер Дитрих, сзади парни в камуфляжных куртках, а в «полосатом» строю, прямо в центре, четверо бывших охранников, без петлиц, ремней и «мертвой головы» на фуражках. О них уже сказано: струсили, бросили посты.

– …Работа, которая вам предстоит, безопасна. Не слушайте провокаторов и точно выполняйте инструкции. Наиболее отличившиеся будут поощрены дополнительным пайком…

В «дырке от бублика», на мокром асфальте, все, даже наряд с кухни. Стоят тесно, в четыре шеренги, «коробками». Локи просочился в третий ряд, в самую середину. Немного, но спокойнее.

– …Беспрекословно выполняйте требования охраны и лиц, руководящих погрузкой. Работать будут все, посменно, круглые сутки. График работы стану контролировать лично.

Выбирая место, Локи сперва пристроился рядом с господином Зеппеле. Того тоже в «коробку» впихнули вместе со всем блоком № 5. Но место показалось опасным, слишком к крепостным воротам близко. Значит, погонят первыми и наверняка в тоннель. Успел! Пока «смирно» не скомандовали, выскользнул рыбкой и нырнул в другую «коробку», что подальше.

– Молодец! – ободрил страх. – Главное, ни во что не вмешивайся. Каждый свое делать должен.

Локи отмахнулся, но страх был настойчив.

– А когда отчет писать станешь, про сапера рассказать не забудь. Он сам виноват, нечего с посторонними о таких вещах болтать. И про то, что в бунте участвовать согласился, напиши…

Хорст хотел возразить. Стучать – распоследнее дело, не по-воровски это, однако страх оказался начеку.

– Жить хочешь?

Игла, явно со страхом сговорившись, вонзилась в печень.

– …Порядок выдвижения согласно номерам. Первая «коробка» кру-у-угом!.. Вторая «коробка»…

Чтобы о плохом не думать, Локи попытался вспомнить песню – ту, что от Блица-учителя слыхал. Две строчки есть, может, остальные подтянутся? Как там вначале? «Конвоир да баланда, кандалы да кирка…» Потом про дурака, а после…

Вспомнил!

* * *

То, что он пропал, Хорст Локенштейн понял уже в воротах, когда в разрыве строя увидел первую «коробку». Полосатая колонна поворачивала направо, к административным корпусам. Этим повезло, швабры выдадут.

…Если, конечно, «компаус» не рванет.

– Им-то повезло. А тебе? – полицейской сиреной взвыл страх. – «Коробок» всего три, значит остальные…

Локи споткнулся, ухватился за воздух…

– Быстрее, быстрее, stinkende Schweine! – подбодрил конвоир.

Деревянные башмаки глухо стучали по асфальту. Колонна шла прямо к тоннелю. Не убежать, не спрятаться… Ноги, словно отделившись от тела, равнодушно печатали шаг. Ближе, ближе, еще ближе… Хорст вспомнил о грешных душах, гонимых в ад. Видел картинку в какой-то книжке, в ней все стихами, по три строчки. Автор итальянец, про него в школе рассказывали…

Имя Данте всплыло из глубин памяти, когда он вошел в тоннель.

– Быстрее! Быстрее! Идти в ногу! Раз-два!..

«Входящие, оставьте упованья…»

* * *

Их выстроили вдоль стены, в шеренгу по одному, левым флангом к железу заграждения. Обергруппенфюрер Дитрих исчез, зато Циркуль на месте, меряет тоннель шагами. Рядом «мертвоголовые», парни в камуфляжных куртках остались возле входа в тоннель. У стены, что напротив, ящики с противогазами. Много, на всех хватит.

Локи застыл среди строя, ничего не чувствуя. Даже страх умолк. Перед глазами плавали желтые пятна, ноги, потеряв силу, противно подрагивали.

– Смир-р-рна-а-а!

Циркуль, подождав, пока шеренга выровняется, резко вскинул руку.

– Внимание! Приступаем. Первая «коробка» – шаг вперед!

Хорст с трудом сообразив, какая нога, левая, оторвал башмак от асфальта.

– Стоять! – прошипели откуда-то сбоку.

Башмак вернулся на место. Кого слушать? «Полосатики», кажется, сговорились, недаром на митинге горло драли. Шагнет вперед – того и гляди, придушат.

– Повторяю! Первая «коробка» – шаг вперед!..

Никто не сдвинулся с места. Двое попытались, но их крепко взяли за плечи те, что рядом.

– Держимся, товарищи! – прошелестело по рядам. – Держимся!..

Циркуль, шагнув ближе, расстегнул кобуру.

– Напоминаю! Любое неповиновение будет рассматриваться, как мятеж. В последний раз! Первая «коробка»!..

– Leck mich am Arsch, Scheisskerl! – негромко посоветовал кто-то с правого фланга.

«Мертвоголовый» оскалился, вытащил пистолет…

6

– М-мы не сговаривались, – твердо проговорила Гертруда Веспер, – случайно встретились в-в холле.

И поспешила закрыть ладошкой левый глаз.

– Чтоб-бы не подмигивать, – пояснила. – А то вы, леди Сомерсет, решите, что я н-намекаю.

Николас по прозвищу Лейхтвейс стоял рядом с совершенно невозмутимым видом.

– Добрый день! – проговорил он, даже не попытавшись улыбнуться, точь-в-точь, как мистер Пирсон.

Пэл отступила на шаг:

– Заходите!

Гостя она ждала лишь одного и слегка растерялась. Не сговаривались, но все-таки встретились. За маленькой и очень серьезной девочкой стоит ее мама, а за Ильзой Веспер – «Структура», еще один игрок на зеленом столе под названием «Европа».

Когда все зашли в номер, Гертруда решительно выступила вперед.

– Я с Николасом уже д-договорилась. С-сейчас он куда-нибудь спрячется, а мы с вами побеседуем. Очень н-недолго, меня мама ждет.

Уже ничему не удивляясь, Пэл отворила дверь, ведущую в бывшую комнату тети Мири.

– Прячьтесь, Николас!

* * *

– Леди Палладия! Я еще м-маленькая, поэтому мне не положено знать, куда в-вы собрались. Но там вы в-встретитесь с Ящерицей, а я хочу передать ей п-привет. Пусть знает, что ее н-не забыли.

– А как мне ящерицу найти?

– Она очень красивая, умеет л-летать, а зовут ее В-вероника Оршич. Я в-вам даже пароль скажу, чтобы Ящерица вам д-доверяла.

– А какие пароли бывают у Ящериц?

– «Ария на струне соль». Это переложение второго отделения из оркестровой сюиты № 3, если вы случайно забыли. А если Ящерица не поймет, напомните про п-песню бабочки.

– Напомню, Гертруда. А мама тебя ничего не просила передать?

– Мама вас не л-любит, но вы, если хотите, в-воюйте с нею сами. Мне война н-надоела. А Ящерицу попросите, чтобы она забрала м-меня с собой. П-плохо здесь. Очень!..

* * *

Когда она вошла в комнату, парень по имени Николас стоял возле стола, на котором лежал номер вечерней «Matin» с большой фотографией тети Мири на первой странице. Увидев ее, повернулся, хотел что-то сказать, но Пэл подняла руку.

– Не надо! Считайте, соболезнования уже высказаны. Вы ее совсем не знали, а со мной, насколько я помню, о человеческих чувствах говорить бесполезно. Пришли за ответом? Еще рано, окончательное решение не принято. Но я заранее могу сказать, что летающие люди мне совершенно не нужны. Шантажировать меня бесполезно, а девочка Гертруда и не думала о вас просить.

Пэл полюбовалась его лицом, и решила, что они квиты.

– Что такое радиомаяк?

Николас, кажется, растерялся, впервые на ее памяти, и Пэл добавила к счету еще один плюс.

– Это… Передающая радиостанция, излучающая радиосигналы, используемые для определения координат. Или для определения местонахождения самого радиомаяка…. По крайней мере, нас так учили.

Нужная папка лежала на столе, рядом с газетой. Пэл достала листок машинописи, передала парню.

– Это я получила от нашего атташе. Аэродром Лейкенхит в графстве Суффолк. Радиостанцию там закончат оборудовать к сегодняшнему вечеру. Здесь все цифры и прочие премудрости про длинные волны и точность пеленгации. Надо, чтобы вы, Николас, все это внятно разъяснили, только не мне, а тем, кому это понадобится.

В глазах белокурого парня вспыхнул огонек.

– Могу и сам. Тяжелую машину не посажу, что-нибудь легкое типа «Шторьха», вполне.

Пэл задумалась.

– А очень тяжелую? В Монсальвате строится летающий аэродром, объект «Polaris». Пока он еще не готов, просто большая металлическая коробка. Но летать все-таки может, там стоят какие-то маленькие двигатели, чтобы передвигаться в космосе. Его нужно посадить в Лейкенхите. Если вы это сделаете, Николас, можете рассчитывать на благодарность Правительства Его Величества. Очень серьезную благодарность!

Николас-Лейхтвейс помотал головой.

– Н-нет, не смогу. Помочь – да, с тем же радиомаяком, к примеру. Но, леди Палладия! У вас же есть… будет самый лучший эфирный пилот. Она к звездам летала!..

Камешки калейдоскопа с легким хрустом стали на место.

– Ящерица! Она же заключенная «боковушки». Вероника Оршич, верно?

– Да, Вероника Оршич, мой инструктор, – парень отвечал неохотно, словно сквозь боль. – А еще она – Ночной Орел, диверсант Германского сопротивления. Ее приговорили к смерти за то, что она хотела убить Гитлера.

Калейдоскоп вновь рассыпался. Пэл потерла лоб рукой.

– И это вы мне говорите только сейчас? Чему вас учили в вашей Абверштелле?

Взяла парня за руку, усадила на стул.

– Рассказывайте!..

* * *

На этот раз добираться пришлось автобусом, самым обычным, рейсовым, с надписью «Париж – Орлеан». Только окна салона оказались зашторены, и шофер держал рядом с креслом немецкий BMP-35.

Пассажиров всего десяток, вместе с Пэл и Лейхтвейсом – дюжина. Все мужчины разных лет, молчаливые, плохо одетые, словно костюмы и плащи куплены оптом на дешевой распродаже. Поздоровались кивком, словно по команде. Пэл, почувствовав себя неуютно, устроилась возле закрытого окна, усадив Николаса рядом с собой. Матильды Шапталь не было, хотя Пэл рассчитывала увидеть ее здесь.

Мотор взревел, заурчал…

Первые километры она молчала, смотрела в ночь, приподняв краешек шторки, но потом почувствовала, как начинает ныть затылок. Лекарство выпила, значит, нервы. Все-таки она не железная. Пэл неуверенно поглядела на соседа.

– Николас! А-а… А о чем поют бабочки?

Тот почему-то не удивился.

– Поют о небе, леди Палладия. Танго «Аргентина» помните?

Пэл кивнула.

– На эту музыку, только слова совсем другие.

Внезапно он улыбнулся, весело, по-мальчишески.

– Я – шепотом. Хорошо?

Автобус мчался сквозь ночь, дождь заливал водой стекла, в сумочке ждал своего часа завернутый в платок паспорт государства Тауред…

* * *

– Не возражаю! – кивнул мистер Эйтз, даже не дослушав. – Берем вашего парня, штурман нам понадобится. Кроме того, для нас сейчас ценен каждый мужчина, умеющий стрелять.

Намек был ясен, но Пэл пропустила его мимо ушей. Англия – она тоже женского рода.

– Вам, леди Палладия, надо будет переодеться, но это уже потом, на корабле….

Странно было видеть мистера Восьмого не в небесной выси, а на грешной земле, в плаще и шляпе. Именно он встретил автобус посреди залитого дождем проселка. Тут же стоял небольшой крытый грузовик, из которого один за другим выгружали деревянные ящики, покрытые зеленой краской. Под крышками оказались те же BMP-35, что у шофера. Потом настала очередь патронов, извлеченных из третьего ящика, на этот раз цинкового.

Пэл к оружию даже не подпустили. Николас стал в короткую очередь, но – не хватило. Парень ничуть не расстроился.

– Найду!

Сказано так, что Пэл тут же поверила. Палладин неведомой Прекрасной Даме достался надежный.

Затем все выстроились на краю дороги. Пэл подумалось, что сейчас мистер Эйтз произнесет торжественную речь, но тот ограничился коротким инструктажем. Идти следовало вслед за ним, никуда не сворачивая и соблюдая интервал в два метра.

Надвинул шляпу чуть не на самые уши – и шагнул прямо в густую мокрую грязь.

Пэл шла осторожно, стараясь не оступиться. Ботинки надеть догадалась, но все равно двигаться было трудно. На миг она поразилась контрасту. Черное вспаханное поле, потревоженная плоть Земли и небо, куда предстоит попасть.

А потом из самого зенита упал знакомый белый луч. Пэл услышала, как идущий вслед за нею Николас негромко ахнул и невольно улыбнулась.

Луч приблизился, превращаясь в молочно-белую колонну. Мистер Эйтз отошел в сторону, пропуская первого, которому предстоит вознестись в поднебесье. Человек шагнул в пламя, за ним второй, третий… Пэл затаила дыхание, уверяя себя, что это совсем не страшно. Просто земля уйдет из под ног, а перед глазами засветятся маленькие белые огоньки.

Сердце замерло, а потом забилось очень быстро, словно боясь опоздать.

Глава 10

Земля и небо

1

– Не летали еще в космос, Николас?

Вопрос чисто светский, ответа не требующий. Просто их места вновь оказались рядом, и молчать было неприлично. Парень, однако, отреагировал очень серьезно.

– Честно говоря, даже не мечтал. Не слишком хотелось, моя стихия – небо, а не пустота.

Переодеваться пришлось в маленькой кабинке сразу за знакомым белым коридором. И комбинезон ей выдали белый, только обувь не в цвет, вместо грязных ботинок – легкие серые туфли, похожие на тенниски. Все точно по размеру, что весьма удивило. Вероятно, ее полет был предусмотрен еще после первой встречи.

Рассадили снова по двое. Салон очень напоминал автобусный, только без окон, а кресла оказались с ремнями, как у пилотов. Появился мистер Эйтз, бегло осмотрелся и направился прямо к ней.

– Леди Палладия! – улыбнулся. – Поздравляю вас с первым настоящим полетом! В Монсальвате будем через несколько часов. На орбиту выйдем быстро, но придется ждать сигнала. В Лондоне как раз настанет утро. Все будет в порядке, только… Есть один нюанс. Я тут лекарство для вас захватил. Если что, сразу под язык.

Она хотела возразить, отказаться. Летала уже, и на самолетах и даже на цеппелине, но вовремя прикусила только что помянутый язык. Полеты – они разные.

– Сначала, когда заработают двигатели, будет трудно. Это называется «перегрузка», вы станете тяжелее в несколько раз. А потом вес вообще исчезнет.

Пэл невольно сглотнула.

– Дайте мне, – предложил Николас. – Я присмотрю за леди.

Самое время возмутиться, но Пэл почему-то смолчала. В конце концов, не так и плохо, когда о тебе заботятся. Николас, кажется, нормальный парень, только с характером. Как и она сама.

Внезапно салон тряхнуло, а потом на грудь упала каменная скала. Пэл попыталась ухватить губами клочок воздуха, но горло перехватило. Тяжесть росла, скала превратилась в гору и на какой-то миг поглотила весь мир. Стало темно, тяжелый камень охватил со всех сторон, а где-то рядом послышались знакомые шаги. Вилли-Винки, обратившись гномом, пробирался к ней сквозь скалистую толщу. Камень трещал, распадался на куски, шаги грохотом отдавались в ушах, и маленькая Пэл вдруг поняла, что Вилли-Винки тут ни при чем. Не он, старый ворчун, пришел за ней.

– Худышка! Мисс Худышка!..

Она открыла глаза и увидела совсем рядом лицо Николаса. Тяжесть исчезла без следа, под языком откуда-то взялась таблетка, взгляд же парня ей совсем не понравился.

Пэл попыталась улыбнуться.

– Жива!

* * *

Последний толчок, и корабль замер. Сидевшие в креслах оживились, кто-то начал расстегивать ремни. Появился мистер Эйтз – вплыл, держась за поручень.

К невесомости Пэл уже успела немного привыкнуть, но мысль о том, что придется отрываться двумя ногами от пола, все же пугала. Она хотела попросить Николаса, чтобы тот взял ее за руку, но в последний момент сдержалась.

Сама!

Мистер Восьмой отдал короткую команду на незнакомом языке, и пассажиры один за другим начали вставать с кресел. Одна рука на поручень, вторая – на спинку… Пэл совсем было растерялась, но мистер Эйтз понял и подплыл точно к ней.

– Давайте руку, леди Палладия. Тут недалеко, в шлюзовой камере невесомость исчезнет.

Она послушалась и двинулась следом, отталкиваясь от белых холодных стен. Впереди был большой овальный люк, за которым виднелась освещенная белым огнем четырехугольная камера.

Пэл протиснулась внутрь и чуть не упала, вновь обретя вес. Справившись и став на ровные ноги, обернулась.

– Это… Монсальват?

Мистер Эйтз улыбнулся.

– Монсальват!

2

Ждать стало невыносимо. Лонжа не выдержал:

– Время!

Откликнулись сразу двое. 11.49 и 11.50, разница невелика. До мысленно проведенной красной черты – чуть-чуть.

Этим утром их не выпустили из казармы. Обер-лейтенант Кайпель скомандовал построение прямо в коридоре. Был краток: выдвижение откладывается, ждать. До объяснений не снизошел, поглядел угрюмо.

– Теперь они без нас наработают, – мрачно прокомментировал кто-то. – Станут снаряды по полу ногами катать.

Возле казарменных дверей – караул, двое в камуфляжной форме. А возле оружейной комнаты, на скамейке – герр обер-фельдфебель с кобурой при поясе. Ни на кого не смотрит, листает устав внутренней службы.

Лонжа еще раз взвесил все за и против. В тоннеле – десятки живых душ, однако оттуда не вырваться. Шансов – ноль. Здесь, в казарме, тоже люди, и вытащить их можно. Выбор страшный, но очевидный.

– Я ухожу. Кто со мной?

Спросил негромко, головы не повернув. Знал – услышат, пойдет эхо. И в самом деле, отозвались сразу:

– Ячейка КПГ против. Остаемся из солидарности.

– «Черный фронт» против. Не видим шансов. Переловят и в расход пустят. По всей территории крепости – патрули, мы из казармы и двадцати шагов не сделаем.

Август Виттельсбах на миг прикрыл глаза. Плохо, хуже, чем предполагал. Но можно еще попытаться.

– Патрули беру на себя, уйдем без потерь. Думайте еще полчаса. Встречаемся у дверей казармы, снаружи. Всем, кто пойдет со мной, вооружиться.

– А Столба куда? – осторожно поинтересовался кто-то. – В расход?

Лонжа пожал плечами. Служака был ему симпатичен, однако, на войне, как на войне.

– Как выйдет. Не будет сопротивляться, свяжите.

– Так веревок не напасемся!

* * *

Часовые у входа – ерунда, из старой казармы выбраться совсем не сложно. Маленькая железная дверь неподалеку от оружейной заперта, однако о ключах позаботились. Можно и в окно, то, что в последнем отсеке. На подоконник и по пожарной лестнице, если прыгать неохота.

Лонжа выбрал дверь, на акробатику не было времени. Взял ключ у дезертира Запала, поглядел тому в глаза.

– Со мной?

Фельдфебель поморщился, словно от сильной боли.

– Хочу с тобой, командир. Везучий ты, нигде не пропадешь. Но попытаюсь еще парней сговорить, вдруг получится?

Лонжа пожал руку камраду, накинул шинель. Застегиваться не стал, дезертирам устав не указ.

– Пошел!

Возле железной двери вышла заминка. Замок скрипел, но не поддавался. Раз, другой, третий… Лонжа вытер пот со лба, вынул ключ, вставил обратно.

– Пр-р-рекратить! Гер-р-рфрайтер Р-р-рихтер! Пр-р-риказываю вер-р-рнуться в казар-р-рму!..

Он не повернул головы.

– Уходите и вы, господин обер-фельдфебель. Вас тоже не помилуют, даже до трибунала доводить не станут.

Повернул ключи в замке – и снова не вышло. Сзади между тем тяжело вздохнули.

– Пр-р-рисяга, Р-р-рихтер!

Лонжа не выдержал, обернулся.

– Гитлеру – не присягал! У солдата две задачи – выполнить приказ и остаться в живых. А я попытаюсь еще и спасти тех, кого можно.

Вновь взялся за ключ, нажал от души и услышал долгожданный щелчок.

– Стр-р-реляю! – громыхнуло сзади.

Лонжа открыл дверь, и в тот же миг пуля ударила по железу. Рикошет.

Он переступил порог.

Промахнуться с двух шагов практически невозможно, но Столб все-таки сумел.

* * *

Когда танк с ревом и грохотом дополз до казармы, у входа многое изменилось. Патрульные в камуфляжной форме лежали носом в асфальт, а рядом с ними с невозмутимым видом прохаживался дезертир Любек с винтовкой Mauser 98k^[30] наперевес. Увидев грозного «Марка», приложил ладонь к пилотке. Лонжа заглушил мотор, выглянул из люка.

– А как же солидарность, камрад?

– Присоединились к большинству, – невозмутимо пожал плечами «красный». – Это и есть солидарность.

Из дверей вышел дезертир Запал, поглядел на железного ветерана.

– Приличный транспорт, пули не возьмут. Надеюсь, у эсэсовцев нет ручных гранат.

Помрачнел осенней тучей.

– Семь человек, командир, если с тобой считать. Было больше, но Столб двоих положил, пока его самого… Я парней на разведку послал, пусть оглядятся. Между прочим, в оружейной не только винтовки. Пулемет там был, MG 34 с полным боекомплектом. Не иначе, нас шерстить собирались. Сейчас его ребята в порядок приводят.

Лонжа вспомнил поляну в белорусском лесу, редкий строй уцелевших. Тогда их было девять, сейчас и того меньше. Не получается так, чтобы выручить всех.

А пулемет – это хорошо. Очень хорошо!

– Что камрадам сказать? – фельдфебель подошел ближе, положил руку на теплую броню. – Ты ведь, командир, про свой план молчишь. Выбраться наружу сможем. А потом?

Август Виттельсбах улыбнулся. Его когда-то уже спрашивали. Снял пилотку, покрутил в руках.

– Пока молчу. И если шляпа о нем узнает, я ее под гусеницу кину. Доберемся до бастиона, увидишь…

…Бастиона № 3, давно заброшенного, пустого. Именно туда вел ход из складского подвала. Подробный план подземелья спрятан в узкой щели между двигателем и броней. Там же и пистолет. Связной Германского сопротивления приезжал не зря.

Хотел приободрить приунывшего Запала, но не успел. Из-за угла вынырнул кто-то в зеленой шинели, подбежал, расплескивая сапогами лужи, махнул рукой.

– Камрады! Камрады!..

Вобрал в грудь побольше воздуха.

– В тоннеле – стрельба. Это восстание!

3

…Охрана стянула с плеч карабины. Полосатый строй дрогнул, но устоял.

– Держаться! Держаться! Держаться! – негромко повторял кто-то. Локи же почудилось, что он угодил прямиком в виденный когда-то американский фильм. Там было очень похоже – тюрьма, полосатые робы, стража с оружием наизготовку. Главный герой – правая рука вверх, взгляд пылает огнем – призывает товарищей не бояться…

Грудью на винтовки – в клочья охрану!

– Ты не герой! – страх подступил сзади, обнял за плечи. – Ты сейчас умрешь. Просто умрешь.

Хорст мотнул головой, отгоняя скверные мысли. Может, и не умрет. Если начнут стрелять, надо падать. Лицом на асфальт, руками прикрыть голову…

– У меня не бунтуют, – Циркуль поднял руку с пистолетом. – А чтобы вы осознали, для начала расстреляю каждого десятого. Начиная… Начиная с тебя!..

Р-рдах!

Правофланговый беззвучно сполз на грязный истоптанный асфальт. Стоявший рядом отшатнулся, попытался отойти назад…

Рдах! Р-рдах!

Пули ударили в асфальт.

– На место! – рявкнул «мертвоголовый». – Иначе начну с тебя, stricher! Никому не двигаться, стоять ровно. Патронов хватит на всех! Итак, первого посчитали. Второй, третий, четвертый…

Страх толкнул в спину, и Локи не удержался, взглянул направо. «Полосатики» стояли густо, не сосчитать. А если и его номер – десятый? Нет-нет, он, Хорст Локенштейн, везучий, такого просто не может быть!

– Может! – ласковой кошкой мяукнул страх. – Еще как может!

– …Восьмой, девятый…

Р-рдах!

На этот раз строй даже не дрогнул. Смерть – лучший фельдфебель. Локи вновь осторожно выглянул. Эсэсовец уже близко, между разрывом в строю и им, Локенштейном…. Семеро? Больше?

– Больше, – вздохнул страх. – Или девять – или нам с тобой очень не повезло.

Циркуль же неспешно шел дальше, от правого фланга к левому.

– Четыре, пять…

Остановился и для верности ткнул в полосатую робу того, кто стоял перед ним. Брезгливо махнул в воздухе перчаткой.

– Шесть…

Теперь страх молчал. Мене, мене, текел, упарсин… «Вот и значение слов: мене – исчислил Бог царство твое и положил конец ему; Текел – ты взвешен на весах и найден очень легким…»^[31] Слова, слышанные в детстве на воскресной службе, рыбками из черного омута всплыли в памяти. Взвешен на весах и найден очень легким…

– Семь…

И вдруг, преодолевая смертную оторопь, Хорст Локенштейн понял, что очень хочет жить. Пусть не вечно, всего несколько лишних мгновений. Чтобы Смерть, проклятая старуха, удивилась!

Правая рука, сама собой нырнув за пояс, нащупала предохранитель полицейского Walther PPK. Взвела. Жаль, не придется отдать Циркуля под королевский суд, как обещано. Чтобы плакал, чтобы о пощаде молил!..

Ничего, сойдет и так.

– Девять!

– Десять! – эхом откликнулся Хорст, нажимая на спусковой крючок.

Ррдаум!..

Грохот выстрела ударил в уши, но Локи, даже не глядя на падающего эсэсовца, стал на левое колено, перехватив правую руку левой, и повел стволом «вальтера», выбирая следующую мишень. Ближайший «мертвоголовый» – здоровенный детина с выпученными от изумления глазами? Сойдет!

Ррдаум!..

…Его сосед, что затвором щелкает.

Ррдаум!.. Ррдаум!..

А потом он удивился: почему так громко кричат? И куда исчезла охрана? Там, где только что стояли «мертвоголовые» – каша из тел, полосатые робы вперемешку с шинелями.

Рука с пистолетом опустилась. Стрелять больше не в кого.

– Бежим! Бежи-и-им!

Деревянные башмаки застучали по асфальту. Толпа, не оглядываясь, бросилась к выходу, топча недвижные тела. Хорст спрятал пистолет и очень хладнокровно, словно не с ним все происходит, прикинул, что бежать некуда. Во дворе «асфальтовые» в камуфляжных куртках. Немногие добегут до ворот, но там тоже «эсэс». Подошел к одному из трупов в серой шинели, нагнулся, чтобы взять карабин.

– Augustus rex plures non capit orbis! – негромко прозвучало сзади.

Он обернулся. Двое в полосатых робах, незнакомые, годами его много старше.

– Не спешите, государь, – веско проговорил один. – Те, что побежали, погибнут.

– Подземелье большое, – добавил другой. – Поищем место, где спрятаться.

Оживший страх знакомо толкнул в плечо, и Локи был уже готов согласиться, но внезапно для себя сказал совсем другое.

– Нет! В одиночку передавят, как крыс. Прятаться не будем. Пошли!

Хотел добавить про оружие, но неизвестные догадались сами. Три карабина и пистолет.

Пошли!

* * *

Стрельбу услыхали в полусотне шагов от ворот. Потом стали попадаться трупы в полосатых робах. Были и охранники, а чуть дальше поперек прохода лежал, раскинув руки, верзила в камуфляжной куртке.

У самих ворот пусто, ни живых, ни мертвых. Локи попытался вспомнить здешнюю географию. Здание, которое впереди и слева – штаб, там он со шваброй геройствовал. За ним площадь и ворота – крепостные и те, что ведут в форт.

– Подождем? – предложил один из спутников, но Локи помотал головой. Черное подземелье за спиной пугало, доводя до дрожи.

– Обойдем штаб. Вдоль стены!..

Воры не ходят в атаку. Незаметно прокрасться – дело иное. Ничего сложного скользи себе, прижимаясь к холодному камню, только оглядываться не забывай.

…Прислушиваться тоже. Стрельба впереди густела, лупили в десятки стволов. Локи прикинул, сколько «полосатиков» смогло уцелеть. Было три сотни, если с новоприбывшими считать. Против них – полсотни «мертвоголовых» и рота «асфальтовых солдат».

– Здесь есть другие подземелья, ваше величество, – проговорил тот, что шел сзади. – К сожалению, план мы достать не сумели. Но можно попытаться…

Хорст лишь отмахнулся. Раньше времени под землю не тянуло. К тому же стена кончилась, можно заглянуть за угол и наконец-то понять, что творится на божьем свете.

Выглянул и глазам не поверил.

Танк!

4

– Мы за вас отвечаем, леди Палладия, – веско, без тени улыбки проговорил мистер Эйтз. – Вы – наш пропуск в Тауред, не забывайте.

Он тоже переоделся. Вместо штатского костюма с распродажи – обтягивающий темный комбинезон и знакомая серебряная цепь с черненым медальоном. По гладкому металлу – тонкий силуэт маленькой рыбки.

– Будьте добры соблюдать осторожность. Бой только начался, мы овладели первым уровнем.

Что это значит, Пэл даже не догадывалась, однако переспрашивать не стала. Мистеру Восьмому сейчас не до светских бесед. То, что идет бой, она уже поняла. Возле одной из стен – два недвижных тела, покрытые зеленым брезентом. А еще люди с оружием, почти все с уже знакомыми немецкими автоматами.

Тем не менее, в зале, куда она попала, было тихо, лишь приглушенный шум голосов. Кто-то высокий, в синем плаще, быстро распределял прибывших по отрядам. Первый уже успел уйти – вверх по винтовой лестнице, расположенной прямо в центре, впритык к стене.

Место сразу напомнило прогулочный салон «Олимпии», только размер заметно больше, и в стенах отсутствуют окна. Зато имелся лифт, врезанный в одну из стен.

– Ждите, леди Палладия. Как только будут новости, я вам сообщу.

Ее отвели в дальний угол, усадив в кресло, сделанное из незнакомого материала. Не металл и не дерево, что-то легкое и очень прочное. Пэл не стала спорить, лишь спросила о Николасе, но сопровождающий развел руками. Кажется, даже не понял, что от него хотят узнать. Здесь говорили на очень странном французском.

Уже освоившись в кресле, Пэл наконец-то заметила своего спутника. Парень по имени Николас, уже с оружием, оказался среди тех, кого отправляли в бой. Завидовать она не стала, ее сражение впереди.

Ушел второй отряд, за ним третий, и зал опустел. Лишь часовой возле лифта – и неподвижные тела под брезентом. На какой-то миг стало страшно, и Пэл заставила себя думать о другом. Итак, она в Монсальвате, где-то очень высоко над планетой. Не верилось, слишком вокруг все обыденно. Разве что чаще сердце стучало, и двигаться стало заметно легче. Вероятно, искусственная гравитация в небесном замке меньше земной.

– Палладия?

От неожиданности она вздрогнула, но ничуть не удивилась. Странно, что они не встретились раньше.

– Здравствуйте, Матильда! Вас тоже в бой не пустили?

* * *

Огромная цветная фотография под стеклом: город в ярком огне оранжевого солнца, встающего над неровным горизонтом… Острые зубья небоскребов, крылатые машины в небе, незнакомые деревья с темно-синей листвой.

Пэл отступила на шаг. Если прикрыть глаза, чтобы цвета смешались, немного похоже на Нью-Йорк, когда смотришь на него от Центрального парка. Только небоскребы другие, круглые, немного примятые с боков.

– Столица Клеменции, – негромко пояснила госпожа Шапталь. – Тоже, между прочим, Монсальват. Он небольшой, всего сто тысяч жителей. Говорят, летом там очень жарко, прямо как у нас в Центральной Африке.

Фотографию увидели в еще одном зале, расположенном прямо над первым, очень похожем, но совершенно пустым. Туда поднялись по винтовой лестнице, всего один пролет.

– Честно говоря, меня больше интересует этот Монсальват, – рассудила Пэл. – Кажется, его именуют еще «Транспорт-2». Наши хозяева не спешат делиться подробностями.

Матильда кивнула.

– Да, они осторожны. Каждого клементийца с детства учат не верить землянам. Мы с вами, Палладия, живем на Планете Греха. Про этот Монсальват я сама узнала случайно. В технике не разбираюсь, я художник. Но… Представьте себе палитру.

Пэл честно попыталась.

– Доска для размешивания красок? Она… Она такая… Не совсем круглая, с вырезами.

Госпожа Шапталь улыбнулась.

– Где-то так. Только наша палитра толще раз в пять. А теперь поставьте на край большую железную банку с краской. Вот вам и «Транспорт-2». Внутри палитры – двигатели и склады, в банке – жилые отсеки и система управления. Мы сейчас именно там, в самом низу. Первый уровень, всего их четыре.

Пэл кивнула, запоминая.

– Очень наглядно! А летающий аэродром?

– «Транспорт-3», он же «Polaris». Стоит сверху палитры, и тоже… не совсем круглый. Его можно открепить, по-здешнему – «отстыковать», но сам по себе он летает плохо. Успели установить лишь маневровые двигатели, но что это такое, для меня великая тайна.

– Но все-таки летает, – задумчиво проговорила Пэл. – «Маневровые», вероятно, от слова «маневр»…

Прислушалась.

– Внизу что-то происходит. Пойдемте, Матильда!

* * *

Из лифта выносили тела. Вначале трупы в закрытых полотном носилках, потом, когда кабина вновь поднялась вверх, живых. Двое мертвых, три раненых. Одного уложили на стоявший возле стены диван, двоих прямо на пол. Один из сопровождающих, молодой чернявый парень, быстрым шагом подошел к Пэл и ее спутнице.

– Medicus, – не слишком понятно проговорил он. – Valentibus medico.

– Врач? – догадалась Пэл. – Нет, мы не врачи, извините.

Парень покачал головой.

– Male! Плохо… Наш medicus убит есть.

Рядом громко вздохнула Матильда. Пэл подошла ближе, взглянула, сдерживая дрожь. Все трое незнакомые. Перекрестилась, что случалось с ней очень редко.

Отвернулась…

– Перевязать я, пожалуй, сумею, – рассудила госпожа Шапталь. – Держите за всех нас кулаки, Палладия!

Пэл, бесполезная и ненужная, вернулась к пустому креслу. На душе было пусто и горько. Где-то идет бой, совсем рядом умирают люди, а она рассуждает о том, как лучше распорядиться военной добычей. Еще бы! О человеческих чувствах с ней говорить бесполезно. Тетя Мири наверняка уже раздобыла бы автомат…

Вернулась Матильда, смахнула слезы с грязного лица.

– Двое умерли. Я… Я ничего не смогла!..

Пэл хрустнула кулаками.

– Один жив. Пойдемте, буду у вас на подхвате.

5

Шинель он догадался снять – и вовремя, железный корпус нагрелся очень быстро. Сзади, сквозь рев двигателя, доносилась отборная саперная брань, там было еще жарче. «Марк», вспомнив молодость, бодро выжимал свои 12 километров в час, безнадежно уродуя асфальт. Лонжа смахнул каплю пота со лба и вдруг понял, что корпус казармы уже позади, сейчас откроется выезд на площадь…

А дальше? К тоннелю, где стрельба? Или сразу к воротам?

Снизил скорость, затормозил, уменьшая обороты.

– Пулемет?

– Есть пулемет! – откликнулся дезертир Запал. – В левом спонсоне. Видимость не очень, но справлюсь.

Лонжа кивнул, наскоро намечая рисунок будущего боя. Maschinengewehr 34 – вещь надежная, недаром «косилкой смерти» прозван. Но у «асфальтовых солдат» такие тоже есть, по одному на отделение минимум. Броня «Марка» от шести до двенадцати миллиметров, в пулях – свинцовый сердечник, с сотни метров не пробьют. Но есть еще пули бронебойные, S. m. K со стальным сердечником, эти продырявят насквозь. В боекомплекте они имеются, пусть и не слишком много.

Вобрал в грудь побольше воздуха:

– Экипаж! Атакуем ворота, обеспечиваем выход из крепости. Сами – по обстоятельствам. Пулемет! Косить все, что не полосатое, пулеметы давить в первую очередь. В бойницы выглядывать только в крайнем случае, широкие, пулю поймать можно.

Все? Кажется, все!

«Марк» взревел и с грохотом принялся заворачивать за угол. Почти сразу же ударил пулемет, очередь бросила на асфальт эсэсовца в камуфляжной куртке. Лонжа понял, что тело сейчас попадет под левую гусеницу, зажмурился на миг… Танк слегка тряхнуло. Он сцепил зубы и нажал на газ.

На площади он первым делом увидел грузовики. Три машины стояли недвижно, возле одной застыли несколько тел в полосатых робах. Наверняка пытались пройти к воротам – к тем, что ведут в форт, и к главным крепостным. Людей же оказалось неожиданно мало, если не считать лежавшие на асфальте трупы. Живые теснились слева, возле стены куртины. Кажется, из грузовиков по ним стреляли.

Несколько пуль звонко ударили по броне. Кто-то выругался, не иначе поймав кусок окалины. Но металл не поддался.

К воротам!

Теперь перед танком лежала пустая площадь. Возле ворот суетились фигурки в камуфляже, а вот и пулемет – слева, впритык к крепостной стене. Лонжа хотел дать команду, но дезертир Запал все понял без слов. Грохот «косилки» ударил в уши. Очередь, другая, третья… Остро запахло пороховой гарью.

В воротах – пусто. И у пулемета никого. «Марк» рыкнул двигателем, пополз вперед. Еще одна очередь скосила выглянувшего из-за створки «камуфляжника». Лонжа запоздало вспомнил о ручных гранатах. Кинут одну под гусеницу, и все. Оставалось надеяться, что Лейбштандарт посылали не в бой, гранаты против заключенных не нужны.

Танк въехал в ворота. Лонжа приготовился дать полный газ, и только в самый последний момент сумел оторвать ногу от педали.

Поздно…

Впереди – глубокий ров, над ним узкий, не разъехаться, мост, а на мосту – четыре грузовика тесной колонной. Один «Марк» легко сбросит вниз, но четыре – слишком много.

По лобовой броне хлестнула длинная очередь. Одна из пуль, ворвавшись внутрь через верхнюю бойницу, звонко срикошетила о металл. Пулемет в спонсоне тут же ответил, разнеся в клочья тент ближайшего грузовика. Краешком сознания Лонжа понял, что бой проигран. Ворота нужны, чтобы дать заключенным шанс на побег, но «асфальтовые солдаты» поняли это сразу. Людям через ворота не прорваться, их просто перебьют, даже если мост будет свободен.

Другие ворота ведут в Новый форт. А чтобы отвести беглецов к подземному ходу, их надо сначала собрать, вооружить…

Пули вновь ударили по броне, на этот раз справа, со стороны форта. Звук был совсем другой, и Лонжа понял, что на этот раз не пронесет. Горячий металл ударил в щеку – одна из ворвавшихся в танк пуль отколола кусочек брони.

Рука приросла к рычагу. Задний ход! Скорее!..

Он опоздал буквально на секунду – еще одна очередь вновь пробила металл. У пулеметчика нашлись S. m. K со стальным сердечником.

– Командир! У нас минус два! – расслышал он сквозь рев мотора. Вот тебе и первый танковый бой! Ничего не сделал, в экипаже потери, а главное – дальше-то что?

Дальше все пошло еще хуже. За воротами «Марк» развернулся, подался вперед – и стал. Путь к казарме отрезан, три грузовика намертво закрыли проезд. По броне вновь ударили пули, на этот раз били из карабинов, и металл выдержал. Лонжа вновь взялся за рычаги. Назад нельзя, вперед тоже, значит… Значит, налево, к подземному складу. Тоннель можно перекрыть – въехать задним ходом, подставляя пулям толстую лобовую броню.

Людей на площади не стало больше. Кто-то выглядывал из окон штаба, несколько охранников толпились у ворот, ведущих в форт. Недолго – пулеметная очередь из спонсона заставила упасть на асфальт. В ответ выстрелили из штабного здания, но карабинные пули бессильно отскакивали от брони.

Полный ход!

За поворотом огонь стих. Слышно лишь рычание мотора, асфальт послушно ложится под гусеницы. Вот и складские ворота, рельсы, погрузчик с подъемным краном. Людей нет – живых. Три трупа в полосатых робах прямо на пути. Лонжа понял, что с него хватит. Развернулся, немного проехал задним ходом.

Стой!

Заглушив мотор, переступил через лежавшее на полу тело, вскарабкался к верхнему люку.

– Эй, камрады! Живые есть?

– Есть! – весело откликнулись из темноты. – Здорово же вы им врезали!

6

Когда железный «ромб» с грохотом и лязгом пополз через площадь, Локи наконец-то смог выдохнуть застрявший в горле воздух. Рассказать кому, не поверят! Хоть кино снимай: «Призрак из прошлого», драма в пяти частях. А главное, призрак очень правильно стреляет. Куда ни глянь – пусто, попрятались охранники, носа не кажут. Огрызаются, конечно, но призрак-то в броне!

– К нам едет, – уверенно произнес знакомый голос. Хорст обернулся и без всякого удивления узнал господина Зеппеле. Журналист был не один, возле стены собралось не менее двух десятков «полосатиков». Откуда взялись, думать было некогда.

– В тоннеле обороняться легче, – вздохнул журналист. – Они наверняка думали прорваться через ворота…

При слове «тоннель» игла в животе проснулась и принялась за дело. Возвращаться под каменный свод совершенно не хотелось.

– Охрана! – выдохнул кто-то из стоявших сзади. – Обходят!..

И почти сразу же загремели выстрелы. Упал один, следом другой…

– Бе-е-ежим!..

Послушались, но не все. Самые храбрые, среди которых двое его «свитских», попытались отстреливаться. Локи, не глядя, отдал свой карабин господину Зеппеле, достал пистолет.

– А может, не надо в тоннель?

Журналист покачал головой.

– Больше некуда! Бегите, прикрою.

Уходить под пулями еще не приходилось. Локи вжал голову в плечи, но все-таки не побежал, а принялся писать зигзаги, стараясь держаться левее всех остальных. Краем глаза он заметил, как рухнул на асфальт тот, кто произнес королевский девиз. Его карабин тут же подхватил сосед.

Внезапно стрельба стихла, резко, словно по команде. Локи обернулся и понял – танк! Железный союзник уже свернул за угол, направляясь прямиком к складским воротам. Хорст облегченно вздохнул. И на этот раз повезло!..

– Живы? – господин Зеппеле вновь оказался рядом. – Почти весь наш блок уже на небесах. Когда началась стрельба, у многих не выдержали нервы. Выбежали на площадь – и как раз под пули. А я как чувствовал, упал носом вниз…

Оказавшись под знакомыми сводами, Локи слегка приуныл. Откуда пришел, туда, считай, и вернулся. Но тут же ободрился.

Теперь у них есть танк!

* * *

– …Надо подогнать к складу грузовик и забрать два десятка снарядов, – хриплым голосом распоряжался камрад Четный, стоя на броне. – Всем раздать противогазы… И… У вас есть старший?

Локи, узнав того, кто вылез из танка, поспешил отойди подальше, за чужие спины и спрятать пистолет. Вот ведь упорный! Обещал помочь и целый танк пригнал. А с него, с Хорста Локенштейна, геройства хватит, и так навоевал, что вспомнить страшно. Да еще и эти снаряды!..

Старшего назначили без него. Им оказался – стоит ли удивляться? – господин Зеппеле. Танк, поскребя гусеницами асфальт, нашел себе место точно посреди прохода. Слева и справа начали возводить баррикаду из пустых деревянных ящиков. Вначале Локи пытался делать вид, что помогает, а затем незаметно отошел вглубь, к загородке поближе. Там тоже нашелся ящик, который он и оседлал. В глубине тоннеля завелся и загудел мотором грузовик, и Хорст порадовался, что не ему придется таскать смерть с желтой полосой. Зачем камраду Четному снаряды? Пушки в танке вроде бы нет.

Со стороны ворот гулко хлестнул одиночный выстрел, и Локи невольно вздрогнул. Танки, пушки, снаряды! О чем он думает? Воры на войну не ходят, не их это совсем. Каждый свое делать должен. Вот уж попал в непонятное!

– Значит, здесь прячешься?

Хорст обреченно вздохнул. Ох, не надо было поминать!

– Пойдем! – не терпящим возражения тоном распорядился камрад Четный, но Локи упрямо мотнул головой. Не хочет, и все! Сапер немного подумал и присел рядом.

* * *

Двое плечом к плечу. Один смотрит на соседа, второй вниз, на носки деревянных башмаков.

– Надо идти, каждый человек на счету. Разложим снаряды по кругу, это их отпугнет. Нам бы до темноты продержаться.

Его сосед вздыхает в ответ.

– А я еще один куплет вспомнил. Как раз про наш случай.

– Пошли, пошли! По дороге споешь.

* * *

* * *

Снаряды были очень тяжелые, но Локи, постаравшись, оттащил целых три штуки. Складывали их не по кругу, как Четный обещал, а почему-то в шахматном порядке. Приходилось все время оглядываться, пару раз из-за угла высовывала нос охрана, но тут же пряталась, спасаясь от верной пули. Трофейных карабинов насчитали всего шесть, не считая тех, что привезли саперы. А всего в тоннеле оказалось восемнадцать живых и двое погибших – кому-то из танкового экипажа не повезло.

Все последние дни лил дождь, но сегодня над Горгау светило неяркое осеннее солнце. Голубой купол неба распростерся над живыми и мертвыми.

7

Их сменили через час. Принесли еще раненого, а вместе с ним пришел медик – высокий парень с белой полотняной сумкой на плече. Вместо привычного красного креста – синий круг. Пэл выдали несколько влажных салфеток, и она долго протирала руки, а потом вычищала кровь из-под ногтей. Прибавилось и убитых, но в тот угол она старалась не смотреть.

Матильда куда-то исчезла, Пэл поплелась к креслу, решив, что толку от нее все равно нет, но внезапно из лифта вышел кто-то определенно знакомый. Вспомнила без труда. В их первую встречу на корабле этот человек сидел слева от мистера Эйтза. Девятый или Десятый? Девятый! Понимает по-английски, но делает вид, будто не знает. Стало быть, мистер Найнз.

Мистер Найнз был не один. Рядом с ним шел тот, кому тут, казалось бы, совсем не место – невысокий старик в фиолетовой сутане и шапочке-пилеолусе. На груди сверкал драгоценными камнями тяжелый наперсный крест.

Епископ в небесном эфире? Пэл удивилась тому, что еще способна удивляться.

Когда она поняла, что эти двое идут именно к ней, то поспешила достать из сумочки платок и зеркальце. Отвернулась, вытерла предательски потекшую тушь, убрала с губ остатки помады. Из зеркала смотрел кто-то не слишком знакомый годами чуть ли не старше тети Мири.

Зеркальце спрятала, обернулась. Вовремя!

– Леди Палладия! К нам прибыть парламентер. Высказать желание поговорить именно с вами.

По-английски мистер Найнз изъяснялся понятно, хотя и с сильным акцентом. Пэл лишь кивнула в ответ. Слово «парламентер» обрадовало, сразу понятно, чья берет.

Сопровождающий отошел, епископ остался. Пэл взглянула на святого отца без особого почтения. «Папистов» в семье не любили.

Старик явно что-то почувствовал, но, тем не менее, протянул руку с тяжелым перстнем. Неярко сверкнул большой фиолетовый камень.

– Pax vobiscum, filia mea!^[32]

«Не люблю католиков! – бурчал дядя Винни, ерзая в кресле. – Они как коммунисты, даже еще хуже. В Коминтерне хотя бы не практикуют мужеложство… Худышка, заткни уши!»

– Меня зовут иначе, – отрезала леди Палладия Сомерсет. – И говорите, пожалуйста, на языке, употребляемом в современной дипломатической практике.

Маленькие тусклые глаза внезапно блеснули.

– Hic est linguae correspondentia cum Apostolica sede habentes^[33].

Пэл дернула носом.

– Всегда ненавидела королеву Мэри! Так вы сдаетесь?

Епископ на миг прикрыл глаза, пальцы застыли, впившись в зерна тяжелых четок.

– Леди Палладия! – наконец выговорил он. – Командование поручило мне связаться с Правительством Его Величества короля Георга.

Теперь следовало удивиться.

– Напишите им письмо. Лондон, Даунинг стрит, 10. Можно заказное, это не слишком дорого.

Ответный взгляд ударил молнией.

– Мы уже послали несколько радиограмм. Наш человек в Лондоне пытался встретиться с кем-то из министров, ему отказали. А между тем Соединенное Королевство де-факто вступило в войну с нашей страной.

Пэл с трудом сдержала улыбку. Прочувствовали? Ничего, это только начало!

Relentless, ruthless and remorseless!

* * *

– Монсеньор епископ! Все попытки Соединенного Королевства наладить нормальные межгосударственные отношения с Клеменцией проигнорированы. Между тем, ваши контакты, в том числе в военной области, с Третьим Рейхом постоянно развиваются, что оценивается правительством Его Величества, как явная и непосредственная угроза. Где бессильны дипломаты, в дело вступает армия. Так что вас удивляет?

– Дочь моя… Леди Палладия! Вы так спокойно говорите о войне?

– Двадцать семь моих предков погибли за Британию и Короля, включая и моего отца. Совсем недавно ваши агенты убили мою родственницу и хотели убить меня. Я англичанка, монсеньор епископ.

– Наше командование просит Правительство Его Величества выступить посредником в деле заключения перемирия между Клеменцией и государством Тауред.

– Это совсем другой разговор. Перемирие будет заключено сразу же после капитуляции гарнизона «Транспорта-2». Условия просты: все дальнейшие ваши действия на планете Земля должны совершаться открыто, в соответствии с принятой международной практикой.

– Никогда! Никогда мы не покоримся мятежникам и «нечистым»! На вашей планете забыли истинного Бога, но мы в вере тверды. Вспомните защитников Монсегюра, последней крепости катаров! Сейчас мы намного сильнее, и скоро Британская империя раскается в том, что поддержала врагов Господа!

– Очень убедительно, монсеньор епископ. Марсиане мистера Уэллса тоже имели серьезные намерения относительно моей страны. Перечитайте «Войну миров», там все очень наглядно.

– О ваших словах пожалеете не только вы, леди Палладия. Vim vi repellere fas est licet!^[34]

– Exoriare ultor^[35], монсеньор епископ.

* * *

Матильда Шапталь вышла из лифта, закрыла лицо рукой, покачнулась, с трудом устояв. Пэл поспешила к ней, взяла за руку.

– Сейчас! – с трудом проговорила художница. – До сих пор перед глазами…

Глубоко вздохнула, провела ладонью по векам.

– Шли по коридору, никого не было, но потом стали стрелять из-за угла. Рядом со мной убили человека. Сразу, две пули в грудь.

– Плохи дела? – поняла Пэл.

Матильда покачала головой.

– Не знаю. Бой сейчас идет на втором уровне, рядом с блоком № 25. Есть опасность, что заключенных перестреляют.

Обернулась, поймала взглядом взгляд.

– Вы все равно узнаете. Николас ранен. И, кажется, тяжело.

8

Последний снаряд лег, куда ему предназначено, и Лонжа удовлетворенно кивнул. Хоть это сделано правильно. Если смотреть из тоннеля, виден лишь шахматный порядок, но на схеме, наскоро вычерченной в блокноте, замысел становится ясен: замкнутая плоская кривая, сектор окружности, центром которой является установленный в проходе ветеран «Марк». Классическое минирование, перекрывающее все возможные пути к воротам. Тяжелые цилиндры с желтой полосой способны напугать одним своим видом. «Асфальтовые солдаты» назад не повернут, но атаковать станут с великой оглядкой.

Пулемет, главное оружие, за лобовой броней. Расчет надежный, двое коммунистов, воевавших в Испании. Первым делом им велено отстреливать вражеских пулеметчиков, с остальными справиться легче.

Фамилия старшего над заключенными вспомнилась не сразу. Лонжа потер лоб.

– Камрад… Камрад Зеппеле!

Тот о чем-то увлеченно беседовал с двумя «полосатиками», ни дать, ни взять, боевой комиссар. Услыхав, махнул рукой, подбежал.

– Камрад! Пусть каждый еще проверит противогаз, проследите лично. Всех, у кого нет оружия, отведите назад, метров на двадцать, пусть строят еще одну баррикаду. Туда же – грузовик. И еще раз объясните людям, что шансы у нас есть, надо лишь дотянуть до темноты.

Тот, совершенно по штатскому кивнув, принялся за дело, громко выкрикивая команды. Лонжа, обойдя стальную тушу «Марка», присел за импровизированной баррикадой, сложенной из пустых снарядных ящиков. Обзор неплохой, видны все подъезды к складу и даже краешек площади. Там пока пусто, наблюдателей наверняка спрятали за окнами штаба. Готовятся… Он прикинул, что в Берлин наверняка уже позвонили, высокие чины в генеральских погонах глотают успокоительное и думают, кого назначить виновным. А Гиммлер? Пока все развивается согласно его сценарию: заговорщики подняли мятеж, захватили склады… Или нет? Восстать должны были саперы во главе с агентом Германского сопротивления Паулем Рихтером, а не «полосатые» узники. За них в ответе именно он, Генрих Гиммлер! Выходит, камрад Нечетный, сам того не желая, перечеркнул весь сценарий хитромудрого Агронома?

– Отобьемся, командир! – дезертир Запал, присев рядом, бросил в рот папиросу. – Пушек у них нет, и когда еще подвезут. И даже если пушки… Нагрузим машину снарядами, поставим у входа. Жить всем хочется!

Лонжа окинул взглядом пустую, залитую солнечными лучами площадь. Трупы уже убрали. Не из аккуратности, а чтобы не портить настроение тем, кто пойдет в атаку.

– Тянуть они не станут. Представляешь, что будет, когда новость дойдет до фюрера? Выходит, Гиммлер не контролирует собственные концлагеря? Сначала Бёргамор, потом Горгау. Жаль, что радиостанции нет, сейчас бы весь мир взбаламутили.

Фельдфебель негромко рассмеялся.

– Это точно! Но и так узнают. Тряхнем старушку-Европу.

Лонжа покачал головой.

– Сначала нужно отбить атаку. Схожу-ка к пулеметчикам, надо еще раз все обсудить.

* * *

Он не ошибся, первые выстрелы разорвали тишину уже через десять минут. Сначала ожил пулемет в окне второго этажа штабного корпуса. Пули ударили в асфальт перед воротами, но сектор обстрела был выбран не очень удачно, танк и баррикада оказались в мертвой зоне. Но и польза имелась, осажденные оказались заперты в тоннеле. А потом послышался гул мотора, и на площадь выкатил крытый армейский грузовик. Развернувшись на ходу, он на полной скорости устремился к складу. Вслед за ним показался второй, а потом гул послышался слева – еще одна машина объезжала штаб, чтобы выехать прямо на площадку перед воротами.

– К бою! – выдохнул Лонжа, и, задумавшись на малый миг, рявкнул во весь голос:

– Га-а-азы-ы-ы!

Мир исчез за резиновой маской. Больше команд не будет, гарнизон тоннеля станет действовать сам. Все оговорено, но, как известно, всякий военный план теряет смысл в первую же минуту боя.

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!

Плотная резина глушила звуки. Даже громкий голос пулемета доносился глухо, словно из неведомой дали. Вроде как молоточком постучали. Тук-тук-тук…

Первая очередь разнесла стекло в кабине грузовика, вторая ударила по скатам. Машина резко подалась вправо, уткнувшись пробитым радиатором в складской забор. Из кузова посыпались фигурки в камуфляжных куртках. Бóльшая часть упала на асфальт, готовя к стрельбе карабины, трое принялись устанавливать пулемет. Еще через мгновенье пули веером прошлись по баррикаде, ударив в броню «Марка», острыми осиными жалами впились в асфальт. Спрятанный за стальным листом Maschinengewehr 34 ответил. Молоточки застучали, перебивая друг друга.

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!..

«Mauser-kurz» уже в руках. Лонжа аккуратно, стараясь не дышать, прицелился, палец мягко нажал на спуск. В училище офицерское упражнение по стрельбе тоже пришлось сдавать в противогазе. Суров был начальник курса…

Есть! Один из пулеметчиков сполз на асфальт. И в тот же миг пули ударили в деревянный ящик, острая щепка врезалась в лицо. Лонжа пригнул голову.

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!

Показалось или нет, но молоточек за броней молчал. Фигурки между тем резво встали, шагнули вперед. Второй грузовик остановился, но заметно подальше, третий гудел мотором, но пока не появлялся.

Атака!

Через несколько секунд Лонжа понял, что пулемет в танке действительно молчит. Лобовая броня – всего десять миллиметров, и если стреляли бронебойными… Рассуждать было некогда, фигурки приближались, и Август Виттельсбах поудобнее перехватил винтовку. Прицел… Мимо! Еще раз! Спокойнее, спокойнее!..

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!..

9

В противогазе дышалось плохо. Хорст с детства боялся помещений с низким потолком и даже выучил трудное слово «клаустрофобия». Мир словно схлопнулся, одевшись плотной резиной. Каждый вдох-выдох паровозу на зависть – и видно плохо, особенно когда окуляры начинают ни с того, ни с сего потеть.

Тем не менее, в тыл, на запасную позицию, Локи не ушел. Не из геройства, из все того же страха. Возле танка надежнее, кроме того, не надо томиться неизвестностью, слушая стрельбу (дах-дах-дах!) где-то вдалеке. Лучше, чтобы своими глазами. А в тоннеле и господин Зеппеле справится, раз заместителем к камраду Четному назначен.

…Как Четного зовут, Локи успел уже узнать и на всякий случай запомнить. Гефрайтер Пауль Рихтер, из штрафных, бывший заключенный. Еще штришок к портрету. Молод, ловок, слово держит, командовать горазд и студенческую песню знает.

Может, стоит его про цирк спросить?

Когда «асфальтовые» пошли в атаку, страх, вероятно испугавшись всеконечно, исчез без следа. А вот любопытство взыграло. Кто кого переборет? Камрад Четный вроде бы все рассчитал, но по ту сторону тоже думать умеют.

За себя он как-то не боялся. Стреляли главным образом по танку и ящикам, что у левой стены, за которыми отстреливался командир. А Локи слева, тоже у стены, но тратить патроны не спешил. Пистолет – не винтовка, из него много не выцелить.

Эсэсовцы в камуфляже шли шеренгой, пригибаясь и пытаясь стрелять на ходу. Их пулеметы умолкли, чтобы не зацепить своих. Молчал и танк. Краем глаза Локи заметил, что через боковой люк туда забрался один из саперов. Стреляли из карабинов, особенно старался сосед, последний из «свитских». С ним Хорст успел кратко переговорить, но мало что узнал. Завербовали парня, коренного баварца, здесь, в Новом форте, велев присматривать за плененным королем.

Д-дах! Дах! Дах! Дах!..

«Асфальтовые» падали, вставали, шли дальше. Сзади, от грузовиков, к ним подтягивались другие, в том числе и в серых шинелях, лагерная охрана. Лежавшие на асфальте снаряды пытались обходить. Назад никто не повернул.

Локи, невольно поежившись, приложил руку к правому боку, унимая рассвирепевшую иглу. Мирлацванциг, троммельбаух! Через минуту «эсэсы» здесь будут!

Д-дах! Дах!..

Ожил пулемет в танке. Первая очередь хлестнула по строю, сбивая «асфальтовых» с ног, вторая густо ударила в один из снарядов. Хорст вжал голову в плечи. Обещали, что не взорвется, просто задымит, пуль взрывчатка не боится. А вот газ, что внутри спрятан…

Еще одна очередь ударила в снаряд, что лежал рядом, как раз под ногами одного из «эсэсов». Тот упал навзничь, снаряд же, подгоняемый пулями, покатился по асфальту.

Есть! Сначала легкий еле заметный дымок, через секунду – густое серое желтое облако. Дымили уже три снаряда, и Локи понял, что дышать совершенно расхотелось. Сделал, как учили, резкий выдох, замер.

Д-дах! Дах! Дах! Дах!..

«Асфальтовым» пришлось много хуже – противогазов у них нет. Двое упали сразу, остальные начали пятиться, кто-то хотел подхватить лежавшего, но споткнулся, упал рядом. Пулемет не умолкал, и вскоре впереди не было ничего кроме густого дыма и нескольких неподвижных тел.

Локи попытался вздохнуть. Когда получилось, обрадовался до невозможности. Унтервельт рибон рибет! Надо же, не помер!..

* * *

На этот раз он сам напросился на разговор. Ждать пришлось долго. Вначале вытаскивали из танка трупы – двоих, что у пулемета были, одной очередью бедняг покрошило. И еще двоих – из-за баррикады. «Полосатика», раненого, но живого, отослали подальше в тыл, в глубину тоннеля. Локи без всякой радости констатировал, что саперов осталось трое, заключенных же, если с ним считать, тоже не слишком густо. Из тыла подтянулся резерв – взять освободившиеся карабины.

Наконец, где-то через час, Четный разрешил снять противогазы. Дымное облако рассеялось без следа, стала видна пустая площадь, трупы, и два брошенных грузовика. Второй в горячке боя тоже зацепило пулеметной очередью.

Когда суета стихла, Локи подобрался к командиру поближе, подождал, пока тот присядет на ящик, оглянулся и пристроился невдалеке. Тот даже и головы не повернул, но Хорст решил рискнуть. Сразу про цирк? Нет, лучше с подходцем. И спрашивать надо не про цирк…

– В следующий раз они противогазы наденут.

Гефрайтер Пауль Рихтер молча кивнул. Локи подсел ближе.

– Напугать их надо. Чтобы, значит, охоту всякую отбить.

Четный улыбнулся.

– Пугай! Разрешаю.

Хорст быстро оглянулся. Не слушает ли кто? И – шепотом, на самое ухо:

– Армана Кампо убили, сказали, что при побеге.

Гефрайтер закусил губу, помолчал немного.

– А кто это?

Локи словами не обманулся.

– Дурачина. Который предал своего куманька.

Тот, кого называли Паулем Рихтером, закрыл глаза. Так сидел, минуту или больше, наконец, шевельнул губами:

– Песне он научил? Студенческой?

Хорст Локенштейн усмехнулся.

– Песню отец пел, запомнилась. А ты, камрад, учти, куманька с Германским сопротивлением хотят насмерть поссорить. Как из этого выпутаться, думай сам… А еще ему пистолет верные люди подкинули. Со мною он. Отдать?

Камрад Четный резко встал, одернул пропитанный потом китель.

– Оставь себе. Если проиграем бой, никому все это будет не нужно.

Сын Фарбаути и Лаувейи тоже поднялся, пальцами щелкнул.

– Не проиграем. Фарт у тебя, куманёк. А я, если ты не против, рядышком побуду. Потом ты оглянешься, а меня уже и нет. Годится?

Август Виттельсбах взглянул с интересом:

– Слушай, а твое прозвище случайно не Локи?

10

Когда в руках оказался автомат, Пэл совершенно успокоилась. Как из него стрелять, спрашивать не стала, чтобы не отобрали. Получилось же все просто. Очередная группа, кто с оружием, кто без, собралась у лифта. Поднимались вверх по пятеро, и она умудрилась попасть во вторую пятерку. Дальше – длинный белый коридор, следы пуль на стенах, недвижные тела на полу. Одного, совсем молодого парня, только что принесли. Рядом с телом положили оружие, знакомый немецкий BMP-35. На лицо убитого смотреть было страшно, но Пэл, пересилив себя, наклонилась, поцеловала мертвого в холодеющий лоб и подняла с пола автомат.

…Они бежали коридором, над головами время-то времени что-то противно жужжало, и Пэл больше всего боялась упасть. Команды слышала, но не понимала. Вроде бы и французский, а вроде и нет.

А потом тот, кто бежал перед нею, упал, и его сосед тоже. Остальные вскинули автоматы, коридор наполнился гулким грохотом. Пэл попыталась последовать их примеру, но сколько ни нажимала на спусковой крючок, BMP-35 молчал. О предохранителе вспомнила, только когда стрельба стихла, и они вновь двинулись вперед, но уже не бегом, а быстрым шагом. Но через пару минут вновь загрохотало, причем уже со всех сторон, и Пэл с удивлением сообразила, что лежит на холодном полу. Все остальные тоже, причем тот, кто рядом, уже никогда не встанет.

Грохот стал сильнее, затем послышался резкий крик командира, и Пэл наконец-то поняла. «Age!» – «Вперед!». Почему-то никто не реагировал, и она, очень удивившись, что командира не слушают, легко встала на ноги. Возле самого лица что-то прожужжало…

– Худышка! Мисс Худышка!..

…Отмахнулась, словно от назойливой мухи и пошла вперед, так и не сняв автомат с предохранителя.

– Обмануть меня хочешь? – Смерть зубасто усмехнулась. – Сразу, без мучений, в бою, а не на пропавших лекарствами простынях? Не радуйся, Худышка! Я никуда не спешу – но никогда не опаздываю!..

Пэл не слушала, просто шла по белому коридору, удивляясь, что рядом никого нет. Впереди мелькнула чья-то фигура, вскинула автомат…

– Худышка!..

…Откуда-то сзади прогремело, и человек сполз на пол. А потом ее обогнали, и командир, поравнявшись, хлопнул по плечу:

– Tu – a heros, amicus!

Она поняла, очень удивилась и, наконец-то сняла оружие с предохранителя.

Коридор кончился дверью, из-за которой стреляли. Пэл вновь хотела пойти вперед, но на этот раз не пустили. Пришлось вновь лежать на полу, слушая жужжание пуль. Командир явно чего-то ожидал, и не зря. За дверью что-то громко, до звона в ушах, рвануло, и стрельба тут же стихла.

– Age!

На этот раз Пэл не спешила, незачем. Кажется, бой кончился. Ее обогнали, командир первым перешагнул порог, за ним устремились другие, она же спокойно ждала. Наконец, коридор опустел, и Пэл решила заглянуть за дверь. Там были люди с оружием, много, куда больше, чем в ее отряде, они громко переговаривались, кто-то, не сдерживаясь, размахивал руками…

– Victoire! Victoire!..

Слово было французским, и Пэл его поняла. Улыбнулась и подняла вверх указательный и средний пальцы, любимый жест дяди Винни.

Победа!

А потом все хорошее кончилось. Откуда-то появился мистер Эйтз с рукой на перевязи…

* * *

– …Невозможно! Совершенно невозможно, леди Палладия! Мы за вас отвечаем, вы – дипломат, полномочный представитель нашего единственного союзника! А если бы вас убили? В конце концов, это нарушение дисциплины, мы с вами договорились…

– Не ругайте девочку. Она вас просто не слышит, – внезапно проговорил незнакомый женский голос.

Пэл обернулась. Вначале увидела автомат, а потом ту, что при автомате. Очень красивая девушка, годами старше, но ненамного. Синий, в цвет глаз, комбинезон, большие яркие губы, короткая военная стрижка.

– Второй уровень взяли, – усмехнулась синеглазая. – Перерыв! Сейчас вновь начнутся переговоры, а это скучно… Пойдемте, заварю вам кофе.

Пэл настолько поразилась, что даже не сразу поняла, на каком языке с ней говорят. Когда же догадалась (немецкий!), удивилась еще больше. Они прошли дальше, мимо брошенного поста охраны. Затем коридор, настежь отворенные двери…

– Сюда! – синеглазая кивнула на ту, что третья слева. – Моя персональная Бастилия, как выразилась фройляйн Шапталь.

– Так вы и ее знаете? – совсем растерялась Пэл.

– И? – девушка, стоя на пороге, обернулась. – А кого еще? Впрочем, все может быть, мир тесен, даже если считать до ближайшей звезды.

Протянула руку, улыбнулась:

– Вероника Оршич.

* * *

– …Говорила же я Николаю, чтобы не лез под пули! Чувствовала!.. Есть в этом мальчике что-то страшное, не от мира сего. Когда учила его летать, все время боялась, что рано или поздно он откажется возвращаться на Землю…

– А еще, фройляйн Оршич, у меня к вам послание с паролем, куча новостей и предложение, от которого вы не должны отказаться.

– Если можно, без «фройляйн», а то вам придется титуловать меня «шеф-пилотом». А я вас еще девочкой назвала! Обиделись?

– Н-нет, но… Неужели вы настолько старше? Николас говорил, что вы летали к звездам.

– Спросите у герра Альберта Эйнштейна, ему лучше знать. Значит, вы – представитель Британии? Бульдожьи челюсти Джона Булля готовы вцепиться мне в горло?

– В горло вашим врагам. Клеменция лишится орбитального замка, а Гитлер – союзника. Цех подмастерьев получит собственное государство, которое перейдет под нашу защиту. Моя страна никогда не проигрывает войн! А вы станете командиром летающего аэродрома – «Полярной звезды».

– Предложение услышала, новости потом… Что за послание?

– «Ария на струне соль», переложение второго отделения из оркестровой сюиты № 3. Это пароль…

– Гертруда Веспер… Мир действительно тесен.

11

Пулемет в окне штаба ожил, несколько не слишком точных очередей ударили в асфальт прямо перед баррикадой. Намек ясен – из тоннеля не выйти. На площади же по-прежнему пусто, и на дорожке, что идет вдоль казармы, тоже. Эсесовцы не торопились. Атака сорвалась, что наверняка стало крайне неприятным сюрпризом. Такого еще в Рейхе не бывало. Заключенные из «кацетов» бежали, иногда прорываясь с боем, как в Бёргаморе, но открытое сражение с применением химического оружия и бронетехники – это уже самая настоящая война.

Лонжа сидел за разбитыми почти до щепок ящиками баррикады и курил, почти не взатяжку, только чтобы обозначить процесс. После боя можно, к тому же сизый никотиновый дым прогонял все еще заметный дух прелого сена.

В училище его учили думать за противника. Это он и пытался делать, но выходило не очень удачно. Слишком уж противник… противный.

– Думаешь, снова полезут? – дезертир Запал, наведя порядок на позиции, тоже позволил себя покурить. Присел рядом, сдвинув пилотку на затылок. Шинель без ремня вся в пыли и пятнах масла, ботинки грязные. Со стороны глянуть, дезертир и есть.

Лонжа с ответом не торопился. Странный парень Нечетный, раскусивший его не хуже абверовца Домучика, тоже считает, что «асфальтовые» атакуют вновь, но уже в противогазах. Но пулемет в танке никуда не делся, штатные же «косилки» во время атаки стрелять побоятся – своих же можно скосить.

– Ты представляешь себе, что такое Лейбштандарт?

Фельдфебель пожал крепкими плечами.

– Личная охрана герра Бесноватого. Берут самых породистых, чтобы и рост, и арийское происхождение, и физическая подготовка. Сам туда хотел попасть, когда он еще назывался «Специальная команда СС Берлин». Не взяли! Ростом вышел, но вот бабушка подвела, сомнительная она у меня.

– Каждый такой солдат на учете. Если что-нибудь случится, наверняка докладывают непосредственно Гансу Раттенхуберу, начальнику охраны Гитлера. Такого пса лишились! А сколько их сегодня легло? Не меньше дюжины, обычную охрану не считаю. Представляешь, что сейчас творится в Берлине? Мало того, что восстание, так еще Лейбштандарт бьют.

Дезертир Запал хмыкнул, потер небритый подбородок.

– Значит, постараются кончить дело миром и как можно скорее. Но кто с ними мириться-то станет?

Подумал немного и стащил с плеч шинель. Ноябрьский день выдался неожиданно теплым.

* * *

– …Выдать зачинщиков, сдать оружие и вернуться в форт! В этом случае никто не будет подвергнут судебному преследованию. Большинство ваших товарищей, проявив благоразумие, подчинилось охране и уже приступило к работам. Те, что пытались сопротивляться, убиты на месте…

Переговорщиков трое, два эсэсовца и – вот дела! – Скальпель собственной персоной. Но этот молчит.

– Не слушайте ваших заводил! Эти фанатики сознательно идут на смерть по приказу иностранных спецслужб, чтобы навредить нашей родине – великому Рейху! Одумайтесь!..

А вот и Скальпель. Выступил вперед, махнул рукой.

– Заключенные! Предлагаю и прошу выпустить заложников – безоружных саперов гарнизона крепости Горгау. Они – честные солдаты и ничем перед вами не провинились. Вы и так натворили бед, убив обер-фельдфебеля, исполнявшего свой служебный долг…

Лонжа изумленно моргнул. Вот это придумали! Без хитреца Домучика точно не обошлось. Кто сказал, что в гарнизоне бунт? Восстали заключенные, напав на ничего не подозревающих солдат. У Вермахта полное алиби, за все отвечает исключительно Гиммлер.

– Саперы Горгау! Командование помнит о вас и сделает все, чтобы вы живыми и невредимыми вернулись домой!

За баррикадой молчали. Заранее договорились – никаких переговоров. Пусть «эсэсы» горло рвут, время тратят. Осенний день короток, каждая минута – лишний шанс.

– В противном случае, – подхватил эсэсовец. – Нами получен приказ…

– Эй! Меня послушайте!..

Все-таки ответили. Справа из ящика встал кто-то невысокий в полосатой робе. Шапка надвинута на самый нос, но узнать можно слету. «Напугать их надо. Чтобы, значит, охоту всякую отбить».

Лонжа оценил. Смелый он парень, камрад Нечетный.

– …Насчет приказа вы врете, иной вам приказ дали – чтобы крепость дымом в небо ушла. Передайте господину Гиммлеру, что все будет выполнено. Как только ваши войдут в тоннель, мы взорвем «компаус». У нас уже все готово. Только умирать вместе придется… А сдаваться на милость нам ни к чему – нет у вас никакой милости! Псы вы поганые – и подохните, как псы!..

Один из эсэсовцев выдернул из кобуры пистолет, но второй поспешил перехватить его руку. Камрад Нечетный рассмеялся и громко свистнул в два пальца.

На малый миг Лонжа позавидовал. Се человек! Но тут же себя одернул. Смело, только этим Гиммлера не напугать. Псы только злее станут.

Когда переговорщики повернулись, чтобы уходить, встал.

– Внимание! Всем примкнуть штыки!..

* * *

«Полосатая» колонна неспешно брела по площади. Их было десятков пять, издалека совершенно одинаковых, в робах, шапках и деревянных башмаках. Прошли почти до самого края и так же, без торопливости, словно нехотя, развернулись лицом к складу. Стояли долго, топчась на месте, оглядываясь. Но вот откуда-то слева промелькнули быстрые юркие тени – солдаты в камуфляжной форме занимали место за полосатым строем. Напомнил о себе и пулемет, пули с привычным звоном ударили в асфальт в метре от баррикады.

Лейбштандарт не собирался умирать, спрятавшись за спины обреченных.

Строй колыхнулся… Двинулся…

12

Когда выдали лопату (лично господин Зеппеле расстарался), Локи взял ее двумя пальцами, словно боясь запачкаться, и прислонил к ящику. Дожил, ворам лопаты жалуют! Добро б еще новая, а то вся ржавая, и рукоять с трещиной, руку занозить можно. А как узнал, зачем ему такое счастье, призадумался. Правильному вору боевое оружие брать нельзя (пистолет на брюхе – случай особый), но драться все равно приходится. Тогда все по понятиям, в хорошей драке голые руки не помогут. Взвесил лопату в руке, примерился. Недурно, еще бы подточить слегка…

«Полосатикам» на площади ничуть не удивился. Подлость у власти в крови, «быки» только и способны, что впятером одного валить. Эсэсовцы, понятно, ничем не лучше, недаром в охране служить не брезгуют. А тех, за чьими спинами спрятались, пожалел, но в меру. Отсидеться думали, как и он сам когда-то, только не вышло.

Не фарт, камрады!

Присел поудобнее и стал смотреть, как надвигается полосатый строй. А чтобы не скучать и о плохом не думать, вновь память напряг, старую песню вспоминая. Каторжная, как раз на подобный случай.

Напевал, мурлыча, а сам в сторону камрада Четного посматривал, что у противоположной стены позицию занял. Неужели не ошибся, неужели этот герфрайтер и в самом деле – куманёк? По стати совсем не подходит, ни ростом, ни плечами. Глаза не пучит, щеки не надувает, важности никакой. Такого в черном плаще на замковой стене не представишь. Парень, конечно, серьезный, за слова отвечать привык. Но чтобы король?

Камрад Четный его взгляд заметил. Улыбнулся словно другу-приятелю, рукой махнул. И тут Хорста осенило. Разве настоящий король станет притворяться и позы манерные принимать? Это же не кино, все взаправду. Король должен быть самим собой, иначе не монарх он – блестящая обманка в короне.

А он сам, Хорст Локенштейн? Локи потер нос, рассудив, что если и обманка, то без его умысла. Принудили, чуть ли не смертью пугали! Сам же он ни разу королевским именем не назывался, а что путали, так не он виноват, а те, что обознались. Значит, не самозванец, любой суд его оправдает, даже королевский.

Локи приободрился. Жить можно, не засудят. Да и куманёк – человек вроде как невредный, с пониманием.

А потом он понял, что полосатый строй уже совсем близко, за первые снаряды зашел. Теперь эсэсовцев, что за спинами прячутся, и сосчитать можно. Тех полсотни, этих же четыре десятка будет. Их в тоннеле вдвое меньше, и даже не вдвое.

Взял лопату, в руках повертел и без всякой дрожи прикинул, как рубить сподручнее. С головы и соскользнуть может, значит – по шее, с оттяжкой…

– Убьют! – пискнул вжавшийся в асфальт страх. – Ты бы назад, вглубь тоннеля, ползком. Без тебя разберутся.

Игла привычно впилась в живот, но Локи представил себе другое. Спрячется – все равно найдут, вытащат из темного угла и станут разбираться по полной. Самозванец-то он сомнительный, а Циркуля грохнул, есть такой грех. Не помилуют, даже если ангел-заступник с небес спустится.

– Товарищи! – куманёк встал по весь рост, обернулся к полосатому строю. – Мы атакуем! Давите «эсэсов»!..

И ударил голосом:

– Впере-е-е-д!

* * *

Самым страшным было пробежать первые двадцать метров, потому что стреляли. Не слишком метко, полосатый строй распался, кто упал на асфальт, кто, не сплоховав, накинулся на «эсэсов». Голыми руками не повоюешь, но двадцать метров – не слишком много.

– Дави-и-и!

Лицом к лицу только рыцари сражаются, и то в фильмах. Локи проскочил в прореху между двумя «полосатиками» и ударил ближайшего солдата. Сбоку, точно по шее. Едва устояв на ногах, выпрямился, отошел чуть назад и снова ударил, уже другого, в спину. Получилось не слишком ловко, «асфальтовый» не упал, но дрогнул, оружие опустив. Тут его и прирезали, штык даже сквозь куртку вылез.

Локи сглотнул и отскочил в сторону, уклоняясь от удара прикладом. Рядом противно взвизгнули пули, он снова отбежал и чуть не столкнулся с вцепившимися друг в друга «полосатиком» и эсэсовцем. На этот раз он бил с хорошим оттягом, лопата с хрустом вонзилась между шейных позвонков.

…В углубление ниже затылка. Будете знать!..

– Бей их камрады! Бей!..

А потом его самого чуть не прикололи. Верзила в камуфляже уже замахнулся, но Локи присел и что есть сил врезал лопатой по ноге, чуть выше ботинка. Тут лопате и конец пришел – треснула рукоять. Хорст почему-то ничуть не удивился. Дрянь инструмент! Выхватил из-за пояса полицейский «Вальтер», снял с предохранителя.

Рдах! Р-рдах!

Так оно вернее будет!

Обернулся и снова выстрелил в чью-то спину в камуфляже. Получи!

Патроны кончились, и вокруг все стихло. Локи удивленно обернулся. На миг почудилось, что на площадке возле склада он остался совсем один. Никого… Рядом лежит снаряд, чуть дальше другой… Он посмотрел в сторону площади и наконец-то увидел людей. «Полосатые» разбегались во все стороны, эсэсовцы же собрались возле брошенной машины, той, что подальше.

– Пригнись! – кто-то резко дернул за руку.

Вовремя! Ударили пулеметы, сразу два. Локи распластался по асфальту и пополз, стараясь не поднимать головы. Пару раз пережидал, пока пули щелкали буквально перед самым носом. А потом подал голос пулемет в танке, и Хорст решился – привстал и кинулся в спасительную полутьму тоннеля.

* * *

Теперь у каждого был карабин. Одиннадцать человек, три сапера, восемь «полосатых». Ни господина Зеппеле, ни верного телохранителя-баварца, ни прочих, кого он помнил. Почти все заключенные из тех, кого гнали под их пули. Локи, дважды пересчитав уцелевших, нетвердым шагом подошел к камраду Четному. Тот выжил, и даже не был ранен. Сидел там же, за ящиком, положив Mauser 98k перед собой, и курил, глядя куда-то в стену. На площадь, заваленную трупами, старался не смотреть.

Локи присев рядом, поерзал и проговорил неуверенно.

– Но ведь мы победили?

Август Виттельсбах кивнул:

– Победили.

Глава 11

За рекой, в тени деревьев^[36]

1

Парень по имени Николас честно попытался улыбнуться.

– Только не ругайте меня, леди Палладия. Фройляйн инструктор уже выбрала двойную норму. Подставился, конечно, но на земле прежде воевать не приходилось. Небо – дело иное.

– Мы как раз в небе, – не преминула уточнить Пэл. – Сейчас ругать не буду, но на следующей неделе выделите мне часика полтора, а лучше два. Тогда мы оба будем в форме.

Госпиталь Монсальвата находился на третьем, еще не взятом уровне, поэтому парня устроили не в палате, просто в коридоре, на кресле. На первый взгляд могло быть и хуже, левая рука и плечо в бинтах, все прочее цело. Однако парень с синим кругом на сумке успел шепнуть не слишком понятную фразу, из которой Пэл все-таки вылущила ключевое слово – «sanguis».

Кровь…

– Она мне строго запретила, – негромким голосом продолжал Николас. – Говорит, чувствовала, я ей в небе снился. Но вы бы леди Палладия, послушались?

Пэл подтянула стул, присела рядом.

– Конечно, нет. Не расстраивайтесь, Николас, ваши дела не так и плохи, если вы снитесь таким девушкам. И не смущайтесь, я ничего никому не скажу, хотя у вас все на лбу написано.

Sanguis… Парню срочно требуется переливание крови. А бою не видно конца.

* * *

– Они наверху, – мистер Эйтз указал здоровой рукой на еле заметную снизу крутую галерею. – Лифты заблокированы, сейчас мы пытаемся прорваться по лестницам, но слишком большие потери.

Пэл посмотрела вверх. Каждой крепости положен донжон, главная башня, сердце обороны. Здесь она тоже есть – белая гладкая стена, уходящая под самые своды. Там, наверху, все самое главное: система управления, связь, командный пункт, госпиталь. Раненые умирают один за другим, на Матильду, пытающуюся помогать санитарам, уже страшно смотреть.

Мистер Эйтз, быстро оглянувшись, понизил голос.

– Не рассчитали силы, леди Палладия! Страшно не только то, что теряем людей. За это время они успеют подготовить Монсальват к взрыву. Заряды, что были поставлены, мы обезвредили, но здешний фюрер может отдать приказ на подрыв основного боеприпаса. Тогда – вспышка, и мертвые люди среди мертвого металла.

Помолчал, затем взглянул ей прямо в глаза:

– Будем честны друг с другом. Британским королевским военно-воздушным силам нужен «Транспорт-3». Уверен, это ваше главное задание.

– Не главное, – негромко поправила Пэл. – Монсальват важнее.

– Тем не менее, именно «Полярная звезда» – главная угроза в будущей воздушной войне. Нам, подмастерьям, она не нужна, мы хотели ее просто уничтожить, сбросив в земную атмосферу. Но сейчас это невозможно. Если «Транспорт-3» отстыковать от Монсальвата, он будет вращаться на орбите где-то неподалеку. Физика, ничего не поделаешь. Если проиграем, его легко будет вернуть на место. Можно посадить кого-то в кабину и включить двигатели, чтобы изменить орбиту, но тогда этого человека ждет смерть, обратно он не вернется. Такой приказ я отдать не могу.

Пэл спокойно кивнула:

– Ваша позиция понятна. Британия слишком ценит союз с Тауредом, чтобы портить отношения из-за очень большого стального корыта. В будущей войне ваша помощь очень важна. Мы не станем брать «Полярную звезду» под свою юрисдикцию. Надеюсь, вы позволите нашим экспертам на нее взглянуть, но построить что-то подобное Англия сумеет очень нескоро. В противном случае летающий аэродром станет угрожать и нам и вам. Решайте!

«Ты справишься, Худышка! – сопел дядя Винни, грея в ладони бокал коньяка. – Справишься! Посади эту железяку на землю Британии, и тебе тут же придет на помощь вся королевская конница и вся королевская рать. А я буду вместо Шалтай-Болтая. Но посадить должна именно ты!»

* * *

– У вас что-то похожее уже есть, – заметила Вероника Оршич, пробегаясь пальцами по клавишам пульта. – В Германии его окрестили «Fernseher», регулярные передачи идут с 1935 года. Любимая игрушка покойного доктора Геббельса.

– Телевидение, – вспомнила Пэл, глядя на овальный матовый экран. – Я такое в Штатах видела.

– Ну, не совсем такое, – Оршич нажала на большую синюю кнопку. – Вот она, «Полярная звезда»!

Экран засветился. Матовый цвет исчез, открывая то, что скрывалось за ним. Пэл тихо ахнула. Вот он какой, космос! Небо в сверкающей звездной пыли, справа – голубой контур затянутой тучами планеты. Неужели Земля? А в самом центре – что-то очень странное, невероятной формы. Если и палитра, то с острыми углами, надстройками и головной частью, чем-то похожей на кабину бомбардировщика «Виккерс Веллингтон». Сложить все вместе и в самом деле получится авианосец. Не «Арк Ройял», фотографию которого она видела у дяди, но где-то близко, только без нижней, подводной, части.

– Вам уже наверняка рассказали, – Вероника, увеличив изображение, откинулась на спинку кресла. – Основные двигатели еще не смонтированы, есть маневровые, чтобы корректировать курс на орбите. Теоретически – повторяю, только теоретически! – посадку осуществить можно.

Обернулась, коснулась руки рукой.

– Палладия! Шансов очень и очень мало. Я рискну, потому что не хочу, чтобы эта дрянь помогала Гитлеру. Пусть он узнает, что «Полярная звезда» у англичан, может, умерит прыть. А еще я хочу доставить в госпиталь одного парня, которому здесь не выжить. Но если у вас есть муж, которого вы любите, есть семья…

Леди Палладия Сомерсет сжала губы:

– У вас свои причины, Вероника, у меня свои. Назову не главную, но важную – именно меня будут встречать на аэродроме в Лейкенхите. Вы рискуете жизнью мальчика, который вас любит. Позвольте мне рискнуть моей.

Вероника Оршич закрыла глаза.

– Если что… Мне не простится.

– Вас уже простили, – отрезала Пэл. – А если что, встретимся за рекой, в тени деревьев. И там отдохнем.

2

Раненый умер, так и не придя в сознание. Помочь нечем, даже воды оставалось в обрез. Лонжа постоял рядом, глядя на бледное, уже начинающее желтеть, лицо и мысленно поблагодарил парня за эту смерть. Бросить раненого он бы не смог, а до ближайшего госпиталя за пределами Рейха слишком далеко.

Август Виттельсбах приложил руку к пилотке и неспешно побрел обратно, к выходу из тоннеля. Спешить пока незачем, эсэсовцы получили свой паек, который еще следует переварить.

Желтые лампы горели вполнакала, но свет в подземелье почему-то не отключили. Лонжа догадывался о причине – будут штурмовать и дальше, причем сегодня и скоро. Сам бы он никогда так не поступил. Не так трудно привести из соседнего гарнизона орудийный взвод и, для гарантии, пару легких танков. Тогда и потерь почти не будет. Но командир Лейбштандарта рассуждает иначе. Обратиться за помощью к Вермахту – значит признать свое поражение, в Берлине наверняка разгорается паника, от Гиммлера требуют навести порядок…

Гиммлер? От неожиданности Лонжа даже остановился. Охрана фюрера ему не подчиняется, не он отдает приказы Йозефу Дитриху. Кто знает, что поручили обергруппенфюреру в высоких кабинетах? Может, напротив, штурм затянуть, устлать крепость трупами – а потом за все спросить с того же Гиммлера? Прекрасный повод, дабы отстранить рейхсфюрера от руководства концлагерями! Игры коричневых пауков в железной банке с этикеткой «Рейх»…

В тридцати шагах от выхода он вновь задержался. Сюда оттащили погибших на баррикаде, уложив вдоль стены и прикрыв брезентом. Его, командирский, грех… Тела, лежавшие снаружи, решили не трогать, слишком велика опасность угодить под пулеметную очередь. Именно «косилки» страшно проредили отряд в самом конце боя, когда «асфальтовые» начали отступать.

Наконец, он увидел танк. Слева, прислонившись спиной к броне, сидел на ящике дезертир Запал, один из последних его бойцов. Судьба берегла бывшего штурмовика. Уцелел и «красный» спелеолог Любек. Трое заводил остались без армии.

Увидев Лонжу, фельдфебель махнул рукой, подзывая. Лонжа присел рядом.

– Почему нас так мало? – бывший штурмовик поглядел на собравших возле баррикады «полосатиков». – Я спрашивал, заключенных в форте больше трех сотен. Отчего они не здесь? В первые полчаса охрана о своих шкурах думала, кто захотел, тот пришел. А сколько всего? Два десятка вначале и пять человек сейчас? Когда мы «эсэсов» погнали, почти все побежали обратно, в «кацет»!

Лонжа пожал плечами.

– Им наверняка кажется, что из тоннеля живым никто не выйдет. А в «кацете» есть шанс прожить лишний день. Нельзя требовать от человека слишком много.

Дезертир Запал, встав, похлопал ладонью по броне.

– А как над тобой смеялись, когда ты, командир, с железякой возился! С коменданта круто спросят за то, что разрешил… Кстати, к пулемету ставить некого. Ты – водитель, а Любек в подземелье нужен. Значит, пойду я.

Возразить было нечего, хотя именно пулеметчики гибли первые. Лобовая броня «Марка» не спасает от бронебойных пуль. Maschinengewehr 34 не зря прозвали «косилкой смерти».

Его словно услышали. Очередь ударила прямо перед баррикадой, кроша асфальт.

– Проснулись! – мрачно прокомментировал кто-то.

* * *

Вначале послышался знакомый гул мотора, а потом из-за угла вырулил грузовик. Он ехал на большой скорости, явно рискуя врезаться в ближайшую куртину. Однако шофер оказался на высоте, резкий разворот – и новый курс, прямо на ворота.

– К бою! – негромко скомандовал Лонжа. – Стрелять, как только заедет за первый снаряд.

Дезертир Запал молча скользнул в танковый люк. Грузовик же набирал ход. Внезапно Лонжа понял, что сейчас будет. Откроется дверца…

Дверца открылась, и оттуда на асфальт выпрыгнул человек в полосатой робе. Упал, прокатился несколько метров и застыл сломанной куклой. Не охранник, заключенный… На какой-то миг Лонжа растерялся. Почему? Что ему могли пообещать? Свободу? Жизнь?

– Стрелять по скатам! Только по скатам!..

Очевидно, руль закрепили, и грузовик мчал точно в срез открытых ворот. Винтовки ударили дружно, залпом, но люди в полосатых робах давно не бывали на стрельбище. Почти все пули – мимо. Под одно из колес угодил снаряд, машина подпрыгнула, но курса не изменила. Теперь она ехала по трупам, и Лонжа невольно прикусил губу. Погибший шофер рассчитал все точно, словно опытный наводчик-артиллерист, еще немного и радиатор врежется в броню. Танк уцелеет, но пулемету крышка, и тому, кто за пулеметом тоже…

Дах! Дах! Дах! Д-дах!..

Пулемет не хотел умирать. Очередь ударила по колесам, срывая резину и обнажая железо.

Дах! Дах! Дах! Дах! Д-дах!..

Грузовик подбросило, машина резко свернула в сторону, уткнувшись в правую створку ворот. Лонжа облегченно вздохнул, но тут же понял, что ничего не кончилось. По баррикаде ударили пули, разнося тонкое дерево в щепу. Одного из заключенных, не вовремя привставшего, отбросило назад. Лонжа вскочил и отошел назад к танку поближе. Откуда? Для пулемета в штабном окне – это мертвая зона!..

Тоннель был широк. Мертвая туша грузовика прикрыла лишь его правую часть, левая оставалась под обстрелом. Лонжа поглядел вперед и все понял – возле штабного здания, точно напротив тоннеля, появилась еще одна машина. Перед ней громоздились брошенные на асфальт тяжелые мешки. А за ними…

Следующая очередь нащупала танк. Пули скользнули по броне. Пристрелка… Сейчас ударят бронебойными.

– По пулемету! Прицел три! Огонь! Огонь!..

3

Что такое «прицел три» Локи даже не пытался себе представить. Выстрелить все-таки выстрелил, заработав звон в ушах и синяк на плече. Больше решил не пробовать, не его это, чужое. Вору на войне делать нечего, разве что…

Он покосился на плюющийся свинцом пулемет. Украл бы наверняка, если бы смог – и выбросил бы куда подальше, даже скупщику не отнес. Больно дрянная машинка!..

– В танк! Быстрее!..

Локи замер, втянув голову в плечи. Кого в танк? Зачем? Но раздумывал недолго, чья-то крепкая длань потянула в сторону, перед носом мелькнула броня в пупырышках-заклепках, а потом сильный толчок буквально вбил в люк.

Ой-й-й!..

…Всюду железо и чьи-то локти, противно воняет порохом, а еще бензином. Хорст зажмурился и покорился судьбе. Пусть везут, куда желают, а он из себя мешок изобразит. Привалится к борту – не отдерут.

– Внимание! – в уши ударил голос куманька. – Сейчас подъедем к пулемету. По моей команде – выйти из танка, пулемет взять и загрузить через правый боковой люк. Корпус танка прикроет от пуль…

Локи проклял свой шкодливый язык. Накликал! Камрад Четный, его величество, точно мысли умеет подслушивать. Хотел пулемет украсть? Ну, так…

– Вперед!

Двигатель взревел, и Локи поспешил заткнуть уши. Вовремя! К звуку мотора тут же присоединился иной, легко узнаваемый – голос вездесущих пуль. То, что они за броней, не слишком успокаивало. Пулеметчикам это не помогло.

Он приготовился ехать долго, но прошло не больше минуты, как танк остановился, лязгнув гусеницами по асфальту.

– К машине!

К какой именно, не пояснялось. Впрочем, все тут же стало понятно: толчок в спину и открытый люк перед носом.

– Умер бы, не мучился, – мечтательно вздохнул страх. – Может, там и не так плохо, баланду дают, на прогулку водят…

– Не хочу-у-у! – рявкнул Хорст и выпрыгнул на асфальт. Пулемет всего в двух шагах, укрытый мешками с песком. Рядом трупы в камуфляжных куртках, много стреляных гильз, какие-то зеленые ящики.

На малый миг Локи отрешился от мира, разложив его на простые ясные фрагменты. Вот пулемет, его нужно украсть, сторожа не помешают, верные камрады на стреме…

– За ствол не бери! – крикнули сзади. – Обожжешься!

Он учел и это. Пригнулся, шагнул вперед и осторожно поднял горячую железяку за приклад и нижнюю ручку. Едва не упал – тяжела! Но все-таки справился и оттащил добычу к люку. Кажется, вокруг стреляли, надсадно лупил танковый пулемет, но на этот раз страх прикусил язык. Дело – прежде всего.

– Ящики!

Он взял и ящики, три подряд. Четвертый оказался открыт, и Локи понял – патроны.

А потом его втянули обратно в люк. Танк с грохотом и скрежетом рванул вперед, можно привалиться к теплой броне и закрыть глаза. Дальше воюйте без него, Локи свою игру сделал.

* * *

– Молодец! – улыбнулся куманёк, хлопая его по плечу. – Благодарность от лица службы! Жаль, занести некуда.

Локи весьма удивился. То есть как, некуда? В следственное дело, а потом и на надгробие. Душевно выйдет! Промолчал, конечно, не след такое вслух поминать.

– Выходит, мы снова победили?

Ему хватило бы и простого «да», но камраду Четному явно хотелось выговориться.

– Пулемет подавили и взяли, но у них еще таких как минимум два. Но тот, что в штабе, молчит, кажется, перебит расчет. И вообще, мы их неплохо проредили. А у нас – минус три…

Убитых как раз уносили вглубь тоннеля. Куманёк заговорил о том, что им очень повезло – «эсэсы» не успели перезарядить ленту и открыть огонь бронебойными, но Локи уже не слушал. Повезло и ладно, иное душу тревожит.

– И сколько еще нам держаться, камрад?

Август Виттельсбах усмехнулся.

– В школе историю учил? Когда при Ватерлоо герцога Веллингтона об этом спросили, он ответил: «Блюхер или ночь». Блюхер нам не поможет, делай выводы.

Локи посмотрел на темнеющее небо. Вечер близко, но вечер – еще не ночь. На площади и возле стены штаба прибавилось трупов. Хорсту уже рассказали, что пока он возился с пулеметом, осмелевшие эсэсовцы пытались контратаковать. Но сейчас живые укрылись за камнем, и над старой крепостью тяжелым пологом нависла тишина.

– Блюхер или ночь, – вздохнул Локи. – Я бы и от Блюхера не отказался.

* * *

Потом кончилась вода. Последнюю кружку честно поделили, выпив по глотку. Подсчитали патроны, вышло как раз по обойме на винтовку. Локи поинтересовался, нет ли патронов к его «Вальтеру», однако таковых не нашлось. Хорст слегка загрустил, но потом решил, что и без пистолета обойдется. Хватит уже, навоевался до тошноты! Может, и в самом деле ночь выручит, она для вора – правильное время.

Локи, вернувшись на свой ставший уже привычным ящик, начал перебирать слипшиеся странички свой непутевой жизни. Чего только за последний месяц не приключилось! Тут тебе и нары, и королевский престол, и такая политика, что от страха ослепнуть можно. А со сколькими непростыми людьми познакомиться довелось! Только где они сейчас? Унтерштурмфюрер Виклих, господин Зеппеле, Циркуль, камрады в полосатых робах. Их нет, а он, Хорст Локенштейн, не просто живой, а еще даже на что-то надеется. Счастливчик? Ввек бы такого счастья не видеть!

– А ведь они снова полезут, – негромко проговорил сосед по баррикаде, с которым Хорст даже не успел познакомиться. – Обязательно полезут. Иначе выйдет, что Лейбштандарт нам, заключенным из «кацета», войну проиграл! На весь мир позор смертный. Вот и навалятся…

Можно было не отвечать, не ему сказано, просто так. Но внезапно, словно со стороны, он услышал собственный голос:

– Навалятся. А мы им наваляем!

4

– Вам нечего опасаться, Палладия. Я буду только свидетелем, поставлю подпись на документе о капитуляции. Никаких решений о судьбе Монсальвата принимать не буду, да и не собираюсь. К тому же, никто меня и слушать не станет.

Матильда Шапталь ненадолго отлучилась из перевязочной. Бой продолжался, и раненых не становилось меньше.

– Через несколько дней меня сменят, пришлют кого-нибудь серьезного, с полномочиями. А я с удовольствием вернусь к своим картинам. За день до полета натянула холст, грунт приготовила. Несколько лет не могла заставить себя взять в руки кисть… Палладия! Не хочу вмешиваться, но, может, вам не стоит лететь? Мне по секрету объяснили, что посадить «Полярную звезду» очень трудно…

Пэл слушала, не перебивая, но думала совсем о другом. В победу подмастерьев уже не верилось. В лучшем случае сумеют продержаться еще день-другой, а потом придется отступать. У них есть корабли, чтобы вернуться на Землю, но мало ли что может случиться?

Позвать Матильду с собой? Но у «Полярной звезды» и в самом деле мало шансов. Она для себя все решила, но у художницы вся жизнь впереди.

– Везде будет трудно, – сдерживаясь, проговорила она. – Матильда! Сделайте одолжение, не лезьте под пули. Пообещайте, мне спокойнее будет.

Художница покорно кивнула.

– Обещаю! В бою от меня толку мало, отсижусь в тылу… Как с вами связаться, Палладия? Хотелось бы встретиться после всей этой заварухи. Мне дать запрос через агентуру Жозе Кинтанильи?

Пэл хотела продиктовать свой адрес (невелика тайна!), но вдруг с холодной, последней ясностью поняла, что встретиться на Земле им больше не придется. Или Матильда, или она сама – или обе они вместе. Небо ревниво.

Слова застревали в горле, но она все-таки заставила себя попрощаться. На улыбку не хватило сил. Матильда, что-то почувствовав, примолкла, а потом негромко проговорила:

– Можно встретиться и не на Земле.

* * *

Снова пришлось переодеться. Вместо тонкого комбинезона – нечто тяжелое из плотного серого материала, при поясе, слишком широкое в плечах. Туфли под стать – большого размера, на прочной подошве. Из зеркала на Пэл глянул пилот высотного аэростата, крепкий, подтянутый, но с очень растерянным лицом.

На Веронике Оршич оказался точно такой же комбинезон, а вот Николаса привели, каким и был, в бинтах, только поверх накинули толстую стеганную куртку. Парень бодрился, даже пытался шутить, с трудом двигая бледными губами, но было видно, что каждое слово дается через силу.

Официальных проводов не устраивали. Мистер Эйтз почему-то не пришел, а подбежавший в последнюю минуту мистер Найнз, ничего не став объяснять, просто пожал руки и пожелал счастливого полета. Что-то в его тоне Пэл не понравилось, и она не удержавшись, спросила.

– Командор больше не придет, – тщательно подбирая слова, ответил мистер Девятый. – Очень тяжелый бой.

Задумался, а потом проговорил неуверенно.

– Если что-то случаться – с нами, или с Монсальватом, вы должны сберечь тот… Того, кто возглавить уцелевших. Борьба быть продолжаться.

Пэл не поняла, но решила не уточнять. Усмехнулась, подняла вверх два пальца:

Victory hand!

– Делай, что должно…

– …Fiat quod fiet!^[37] – твердо, без тени улыбки, проговорил мистер Найнз.

Потом они долго шли по совершенно пустому коридору, поддерживая Николаса под руки, наконец, впереди показался лифт. Пэл решила, что кабина доставит их прямиком на «Полярную звезду», но дальше снова коридор, правда совсем короткий. Оршич открыла ключом одну из дверей, за которой оказалась маленькая квадратная кабина.

– Нам туда? – с опаской поинтересовалась Пэл, уже догадываясь, что ее ждет. – Свет загорится и… и вверх?

Вероника кивнула.

– К счастью, установка работает, иначе пришлось бы надевать скафандры и очень долго подниматься по наружной лестнице. До сих пор не привыкли? Просто закройте глаза.

Пэл покосилась на невозмутимого Николаса.

– Не хочу!

* * *

Кресел в кабине оказалось три, но их Пэл вначале даже не заметила. Когда открылась дверь тамбура, в глаза ударил свет звезд. За большим овальным иллюминатором – космос, бархатисто-черный, плотный, почти осязаемый. Сердце замерло. В суете последних часов она порой забывала, что все происходит не на Земле. И вот напомнили. Пэл попыталась сделать шаг вперед…

– Невесомость, осторожнее! – Оршич вовремя поймала ее за руку. Тут дошла очередь и до кресел. Ей досталось правое, причем к креслу прилагались плотные широкие ремни. Негромко щелкнули застежки, и леди Палладия почувствовала себя настоящим эфирным пилотом. На миг стало страшно, но затем ее захлестнул горячий непреодолимый восторг. Полет в черном эфире, курсом прямо на звезды! Кто мог о таком мечтать?

Успокоилась быстро, вспомнив, что лететь придется вовсе не до ближайшей звезды. И очень даже вероятно, что для нее этот полет первый – и последний.

Улыбнулась, поглядела в черную бездну. Даже если так, не жалко. Завидуй, Смерть!

Вероника помогла устроиться Николасу, которому досталось кресло слева, затем повернулась к Пэл.

– Экипаж – я и Николай, вы – пассажир. На всякий случай наши позывные – Поларис. Я – Поларис-1, Николай – Поларис-2, вы – соответственно… Без моего разрешения ничего не делать. Когда попрошу молчать – молчите. Обо всем важном стану предупреждать…

Пассажирка Пэл покорно кивнула. Оршич улыбнулась.

– Я не злая, просто порядок такой… Внимание! Предстартовая готовность!..

Загорелись огоньки на пульте. Вероника принялась переключать какие-то рычажки, а тем временем над верхним краем иллюминатора беззвучно вспыхнуло табло. Большие белые цифры, сперва «20», затем «19»…

– Отсчет пошел, – предупредила Оршич, надевая шлем. – К двигателям можете не прислушиваться, здесь хорошая звукоизоляция. А вот тряхнуть может.

«14», «13», «12»…

– А я себе все иначе представлял, – негромко проговорил Николас, в свою очередь пристраивая шлем на голове. – Совсем иначе! Вроде бы красиво, но… Неуютно. Даже штурвала нет.

«8», «7», «6», «5»…

Вероника откинулась не спинку кресла, положила тонкие пальцы на пульт.

– Я – Поларис-1. Расстыковка прошла штатно, все системы работают. Стартуем!..

«2», «1», «0»…

Пэл, которой шлема не досталось, терпеливо ждала толчка, но громада корабля лишь еле заметно дрогнула. Она невольно удивилась. Так просто? В книжках про капитана Астероида все иначе.

– Я – Поларис-1, – негромко проговорила Оршич. – Полет нормальный.

5

Наблюдателя выставили, но с баррикады Лонжа не ушел. Пристроился на уже пригретом месте, винтовку положил справа, чтобы под рукой была, и смотрел сквозь негустой вечерний сумрак на пустую площадь. То, что их просто так не отпустят, понимал. Еще один штурм обязательно будет – просто ради лишней строчки в рапорте. Сделали, что могли, героизм проявили, нанеся врагу невосполнимые потери… В крепости тихо, лишь время от времени откуда-то слева, где казармы и склады, доносятся одиночные выстрелы. Наверняка ищут беглецов, крепость большая, всех сразу не подгрести. Если бы восстание готовили с умом, можно было занять пустой склад – тот, что с подземным ходом в подвале, и продержаться до ночи без лишних потерь.

А потом он внезапно понял, что никуда не спешит. В тоннеле – смерть, в крепости тоже, но здесь, по крайней мере, все ясно. Свои и враги, выбор сделан. За пределами бастионов и куртин начиналась неизвестность, в которой, если получится выжить, придется еще долго разбираться. В Штатах, готовясь к поездке в Европу, Август Виттельсбах даже не предполагал, что это так сложно.

Из-за угла казармы неярко блеснула оптика – наблюдатель, но уже чужой, неосторожно поймал биноклем луч закатного солнца.

Рдаум! Р-даум!..

Баррикада начеку, пули легли не слишком точно, но бинокль исчез. Лонжа попытался представить, что сейчас творится в мирном спокойном Париже. На какую страницу вечерних газет попадет новость о восстании в Горгау? На вторую, в международный отдел? Или на последнюю, рядом с программой радиовещания и платными объявлениями? Французы делают вид, будто верят в «великую дружбу» с Германией. Это еще не страшно, хуже, если поверят всерьез. Тогда через несколько лет Рейх раскинется до Ла-Манша. За глупость придется платить…

Чужой наблюдатель вновь показался из-за угла, уже не слишком скрываясь. Подождал, пока заметят и внезапно махнул в воздухе большой белой тряпкой, не иначе, куском простыни. Раз, другой, а потом спокойно выйдя к разоренному пулеметному гнезду, так и замер, вытянув вверх правую руку.

Лонжа встал.

– Не стрелять!

Говорить с врагом не о чем, но каждая минута приближает миг заката. Пусть приходят!

Ждать долго не пришлось. На площадь твердым шагом ступил некто высокий, в длиннополой шинели и фуражке. Развернулся, четко, словно на параде, и ударил подошвами в асфальт, направляясь точно в створ ворот. Лонжа, чуть подумав, решил идти навстречу. Подпускать врага к баррикаде опасно.

– Я к пулемету, – доложил дезертир Запал, забираясь на броню. – Если что, сразу падай.

Лонжа не стал отвечать. Поправил шинель, застегнулся, проверил пистолет на поясе.

– Пошел!

Август Виттельсбах вдруг понял, что он – совершенно неправильный король, но почему-то совсем не огорчился.

* * *

Обергруппенфюрер СС Йозеф Дитрих, командир Лейбштандарта, подбросил ладонь к фуражке.

– Здравствуйте, гефрайтер! Смотрю, вы действительно не уважаете старших.

На приветствие Лонжа ответил, но здоровья желать не спешил.

– Мы дали вам честный бой. Разве не в этом проявляется уважение к противнику?

Дитрих нахмурился.

– Мятежники – не противник, это вы знаете не хуже меня. На них не распространяются обычаи войны. Но я пришел говорить о другом… Пугать вас, как я понимаю, бессмысленно.

Лонжа заставил себя улыбнуться.

– Зато вас – можно и нужно. Фюреру уже доложили о том, что Горгау в любой миг может взлететь на воздух?

Обергруппенфюрер оскалился в ответ.

– Фюрер не поверил, как и я сам. Вы нагло блефуете! Если склад взорвется, пострадают тысячи мирных немцев. Кто будет в этом виновен? Только вы, лишившиеся разума враги Рейха! Вы сами обрушите на свои головы народный гнев, а Германия, залечив раны, станет только сильнее.

Август Виттельсбах пожал плечами.

– Практика – критерий истины. Проверим!

Командир Лейбштандарта на миг задумался.

– У солдата на войне две задачи – выполнить приказ и уцелеть самому. Мне лично бояться нечего, отбоялся еще на Великой войне. Но я хочу сберечь своих парней, они – лучшие из лучших, надежда и будущее Рейха. Поэтому у меня есть предложение. Свободу обещать не могу, это будет значить, что мятеж победил. Но в моей власти отнестись к вам, как к солдатам вражеской армии. Вы станете военнопленными со всеми правами и гарантиями. Несколько лет проведете в лагере, а потом, когда обстановка позволит, будете освобождены. Обещаю это от имени фюрера. Свою силу вы уже показали, самое время подумать о жизни.

Настало время задуматься Лонже.

– Если мы военнослужащие, значит, воюем по уставу. А устав разрешает сдачу в плен, только если исчерпаны все возможности к сопротивлению. Два штурма мы точно отобьем. Вы слишком рано пришли, обергруппенфюрер! Кстати, у нас возле входа стоит грузовик. Пожалуй, рискнем и загрузим кузов снарядами из «компауса». Германия не пострадает – в отличие от тех, кто в крепости.

Посмотрел врагу в глаза и словно поставил королевскую печать:

– Приходите!

* * *

Когда куманёк в который уже раз за день скомандовал «К бою!», Локи отнесся к этому по-философски. Бояться просто надоело. Вдруг и в этот раз не убьют? На всякий случай расспросил соседа по поводу загадочного «прицела три», после чего взглянул на столь нелюбимую им винтовку несколько иначе. Вот ведь хитрая штука!

Диспозиция изменилась. Грузовик надежно прикрывал правую часть ворот, поэтому стрелков оттянули ближе к центру. Еще один устроился прямо между колес. Времени на все это хватило, площадь все еще пуста, если не обращать внимания на мертвых. Хорст так и делал, старясь не смотреть на то, что лежало перед самым входом. Пули еще ладно, но танковые гусеницы и автомобильные скаты наделали дел. Если выживет, точно сниться станет!

Мельком вспомнилось, что каждая атака начиналась с пулеметной очереди из штабного окна. Но на этот раз MG 34 почему-то молчал. Зато у них пулеметов прибавилось. Один остался в танке, второй же, трофейный, приспособили точно в центре, прикрыв с двух сторон ящиками. Сапер-фельдфебель не меньше получаса объяснял двум «полосатикам» все стрелковые премудрости. Локи, этой участи счастливо избежавший, мог предаваться куда более приятному делу – размышлениям. А поскольку о смерти думать не хотелось, мысли текли все больше о жизни, только не нынешней, непонятной, а о той, что после настанет, если очень повезет.

– Без команды не стрелять, – между тем распоряжался камрад Четный. – Не стрелять, повторяю! Если меня убьют, огонь открывать, когда они зайдут за линию снарядов. Первыми – пулеметы, остальные следом. И только залпом, все вместе!..

Слова насчет «убьют» Локи пропустил мимом ушей. Чувствовал, что выживет парень, удачлив больно. А таким фартом надо делиться.

– Внимание!..

Что-то темное выступило из-за угла. Наступившие сумерки стерли краски, и в первый миг Хорсту почудилось, что на них надвигается облако дыма. Но вот облако, дрогнув, распалось, обернувшись густой пехотной цепью. Не менее семи десятков «асфальтовых», наверняка все, кто уцелел за день. Как ни далек был Локи от дел военных, он сразу почуял в этой многолюдности какую-то неправильность. Раньше хитростью брали, за чужие спины прячась и грузовики пуская на таран. Теперь же валят чуть ли не толпой. Значит, иначе не могут, кончились выдумки. Стенка на стенку, словно в уличной драке.

А чуть позже, когда цепь вперед шагнула, Хорст заметил газовые маски на лицах и почему-то развеселился. Атака «асфальтовых» слонов! Это хорошо, с хоботом на рыле через десять шагов весь кураж потеряешь. Пока добегут, дыхалка, наверняка, собьется.

Цепь надвигалась, заполняя проход между куртиной и зданием штаба, а Локи, установив по совету соседа «прицел один», без особой грусти размышлял о том, что вором ему уже не быть, по крайней мере, пока Гитлера в шею не погонят. Он у «зипо» на крючке, значит, промышлять спокойно не дадут, за каждым углом ловить станут. За границей делать нечего, там своих умельцев без счета. Уехать куда-нибудь в Голландию и устроиться грузчиком в порту? Хорст чуть не фыркнул от возмущения. Не дождетесь! Он и так оскоромился по самое не могу, то швабру в руки брал, то винтовку.

Локи покосился на спокойного невозмутимого куманька. А не поделится ли удачей его королевское? Был у Августа Виттельсбаха верный друг Арман Кампо, только, вот беда, сукой обернулся. Он же, Хорст Локенштейн, короля не предаст, счастья своего не упустит! Только бы сразу не прогнал, а уж полезность свою он, Локи, сын Фарбаути и Лаувейи, быстро докажет. Куда Арман-дурачина рвался? В министры? И зря! Места надо искать теплые, уютные, чтобы и под боком, и не на виду…

Он справится! Только бы до ночи дожить. Справится!..

А потом мысли кончились. Мерно идущая цепь всколыхнулась и без команды, молча, ускорила шаг.

* * *

Толпа – это всегда страшно. Если же бегут прямо на тебя, плечом к плечу, страшные, безликие, с шлангами-хоботами, свисающими до самого пояса, если в руках винтовки… Краешком сознания Локи сообразил: на этот раз – прорвутся, хоть три пулемета ставь. Наверняка им не просто приказали, а пригрозили по полной, до смертного ужаса. Назад не повернут.

Он принялся вспоминать, куда положил лопату, но понял, что и это не спасает. Решил стрелять не по команде, а наверняка, шагов за двадцать. Трех-четырех точно свалит.

Ближе, ближе, еще ближе. Уже слышен топот сапог, уже видны круглые «стрекозьи» очи-окуляры. Винтовки наизготовку, примкнуты штыки…

Хорст поглядел на благодетеля-куманька. «Блюхер или ночь!» Все-таки ошибся парень, старый маршал давно помер, а ночь хоть и близко, только не спасет. Поздно!

Успокоился, выдохнув лишние мысли, поудобнее пристроил винтовку. Целиться решил в низ живота, даже если пуля вверх уйдет, все равно заденет.

Ближе, еще ближе…

Теперь цепь не казалась монолитом, «асфальтовые» шли двумя шеренгами с интервалом в полтора шага. Первые снаряды уже позади, но команды все не было. Локи чувствовал, как холодеют руки. Враги пока еще идут, не слишком быстро, сберегая силы, но сейчас кто-то махнет рукой, и они кинутся, не разбирая дороги. Так всегда бывает, если стенка на стенку – встречай врага на бегу.

Хорст уже выцелил своего, чуть повыше прочих. Сильных следует убивать первыми, не им придумано. И тут он вспомнил, что не знает, как перезаряжать. Не спросил, из головы вылетело! Кажется, надо потянуть за какую-то рукоять…

– Огонь!

Локи выпустил свою единственную пулю и пригнулся. Его война кончилась. Вокруг гремело, бешеной злобой захлебывались пулеметы, сухо били винтовки, но поредевшая толпа все равно катилась вперед. Первые, самые длинноногие, уже подбегали к грузовику…

Дах! Дах! Дах! Д-дах!..

Пулемет в штабном окне ожил, но теперь его пули сбивали с ног уже почуявших привкус победы «асфальтовых». В спину, длинными очередями, не жалея патронов…

Дах! Дах! Д-дах!..

– Блюхер или ночь, – прошептал Локи, не веря своим глазам. – Блюхер или ночь…

6

Когда Земля, огромная, подернутая вуалью облаков, заполнила весь иллюминатор, Пэл внезапно поняла, что уже ничему не удивляется – даже когда в разрыве туч проступил знакомый по учебнику географии контур Британии. Она в космосе, на орбите, значит, так и должно быть, а то, что Земля – шар, знали еще древние греки. Куда интереснее следить за своими спутниками. Зачем им шлемы, Пэл уже догадалась. Радиосвязь! И с друзьями в Монсальвате, и, возможно, с теми, что сейчас внизу, за облаками. Из коротких реплик что-то понять мудрено, однако ясно, что особых новостей нет.

Пэл ничуть не жалела, что покинула небесный замок. В случае победы подмастерьям будет нужен союзник, значит, переговоры продолжатся. Если нет – «Полярная звезда» все равно достанется Британии, какой бы флаг на ней не поднимали.

А потом, когда они вышли на постоянную орбиту (это выражение Пэл постаралась запомнить), Поларис-1, сняв пальцы с пульта, сообщила, что у них есть полтора часа, чтобы спокойно поговорить. Если, конечно, будет о чем.

* * *

– …Мы используем маневровые двигатели, они очень простые, реактивные, и не слишком мощные, поэтому приземляться будет нелегко. А маршевый двигатель совсем другой, ионный, но что это такое, даже мне не положено знать. На Клеменции есть кое-что получше, но там начинаются такие тайны, что я умолкаю.

– А я нет, – подхватил Николас. – Фройляйн инструктор! Я говорил с клементийцами, они знают тоже немного, но если сложить все вместе, получается интересная картина. Их предки воевали с крестоносцами в Окситании, были разбиты, но в последний момент им кто-то помог. В школьных учебниках сказано, что некий ангел открыл истинно верующим путь на Клеменцию. Подозреваю, именно этот ангел поделился с ними техническими разработками, которых не было и нет на Земле.

Оршич улыбнулась.

– Вы разведчик, Николай, я – летчик. Меня все эти тайны мало интересовали. Очень хотелось летать.

Пэл понимала, что ей лучше молчать и слушать, однако не сдержалась. Все-таки не каждый день приходится беседовать с Ящерицей, которая знает, как поют бабочки.

– Вероника! Другие звезды – какие они?

Поларис-1 улыбнулась.

– Звезды? Очень красивые, глаз не отвести. Но если вы имеете в виду инопланетян, то и да, и нет.

Обернулась, взглянула серьезно.

– Представьте! Звезда размерами чуть больше нашего Солнца, три планеты, ни на одной нет разумной жизни. А потом кто-то выходит на связь и приглашает в гости. Ты остаешься на корабле, но одновременно попадаешь совсем в иной мир. Никаких семиногих пауков, все выглядят и разговаривают как люди. Но это лишь видимость, меня предупредили сразу. Откуда они, кто, так и не сказали. Иногда кажется, что я просто видела сон.

Пэл верила и не верила. Земля в иллюминаторе выглядит очень убедительно, но иные звезды? Такое не укладывалось в голове. Внезапно она поняла, что не «Полярная звезда», а именно эта серьезная девушка станет самым ценным, из того что удастся доставить на родную планету. Оршич должна остаться в Англии, ее надо убедить, заинтересовать…

«…Или посадить под замок, – пророкотал под самым ухом голос дядя Винни. – Под очень надежный замок. Интересы Британии превыше всего, Худышка! Не подведи старика!..»

Она мотнула головой, но голос был настойчив:

«Решетки могут быть и золотыми, не жалко. Любого человека можно купить, Худышка, нужно лишь назначить подходящую цену…»

Пэл улыбнулась, поглядела налево, где сидели ее спутники:

– Друзья! Я не разведчик, и к звездам не летала. Но, как выяснилось, неплохой географ, недавно открыла целую страну. Тауред! Может, вы уже о ней слыхали?

«Ты открыла, именно ты, Худышка! – одобрил знакомый голос. – Меня там и рядом не стояло. А то еще испугаются».

– Предлагаю вам немедленно по прибытии в Соединенное Королевство получить паспорта государства Тауред. С ними вы будете в полной безопасности на всей территории Британского Содружества наций. Скоро эти паспорта признает остальной мир, моя страна умеет настоять на своем.

Ответили не сразу. Первым откликнулся Николас, не слишком уверенно, словно размышляя.

– Идея очень интересная. Если она действительно ваша, леди Палладия, то позвольте вас поздравить. Лично мне особо выбирать не приходится, я немец из России, но ни с Гитлером, ни со Сталиным ужиться не смог. Все, что у меня сейчас есть – фальшивый латвийский паспорт.

Оршич кивнула:

– Соглашайтесь, Николай! А я даже не знаю… В свое время отказалась принять подданство Клеменции, я все-таки немка… Но подумаю. Обещаю!

Внезапно Николас резко повернулся.

– Есть! Радиомаяк Лейкенхита! Поймал!..

Пэл облегченно вздохнула. Машинописные странички со всеми данными она сразу отдала небесному ландскнехту. Выходит, не ошиблась.

– Музыку передают, – парень улыбнулся, – Вот, послушайте!

Переключил что-то на пульте, нажал кнопку…

Когда раздались первые музыкальные такты, Пэл решила, что это совпадение, но тут же поняла – нет. Танго про далекую Аргентину передают не случайно.

О Аргентина, красное вино! Земля звала небесных гостей.

7

Лонжа сидел за разбитыми пулями ящиками и мелкими глотками пил морс из трофейной фляги. На то, что лежало перед баррикадой, смотреть было трудно, и он старался не отводить взгляд от темных кирпичей штабного корпуса. Солнце уже село, и он ждал, когда включат фонари. В крепости их не слишком много, освещают же они именно то, что требуется – дорожки между зданиями и фасады. Шаг в сторону и ты в спасительной темноте. Свет нужен танку. Мелькнула и пропала мысль о том, что Дитрих, все угадав, оставит Горгау в темноте. Нет, не должен! Огромная безлюдная крепость после заката станет опасной, даже бдительному патрулю не уцелеть, если перед ним из темноты вынырнет «Марк» с двумя пулеметами. Включат!

Все прочее сделано, его последние подчиненные ждут команды. Шестеро – одного все-таки нашла шальная пуля. Неполный танковый экипаж…

Он отложил флягу в сторону и решил приманить свет, как когда-то в детстве нескладной считалочкой вызывал дождь. Надо только очень-очень захотеть. Улыбнулся, беззвучно шевельнул губами:

Не помогло, и Август Виттельсбах попытался представить сцену Драматического театра, что на Жандарменмаркт, беспощадный огонь софитов, девушку в сером платье. Ту, что не ходит в разведку безоружной.

Краем уха он слыхал, что песню в Рейхе уже запретили. Не удивился, здесь скоро станут запрещать восход солнца. Но «Лили Марлен» никуда не пропадет, каждый солдат мечтает о девушке, ждущей его возле старого фонаря.

На покрытую железом крышу плеснул неяркий желтый огонь. Лонжа, продолжая неслышно напевать, встал, окинул взглядом уцелевших.

– Внимание! К машине!..

* * *

Самым трудным оказалось объехать тела возле ворот. Танк взял резко влево, и все равно гусеницы несколько раз с отвратительным чавканьем находили безвинную жертву. Лонжа направил машину прямо к зданию штаба, чтобы выехать на дорогу. Чужих глаз не слишком опасался, пока доложат, пока сообразят. К тому же едва ли найдутся смельчаки, которые бы рискнули стать на пути «Марка». А на огонь из окон тут же ответит один из поставленных в спонсоны пулеметов.

Вот и дорога. Теперь можно выжать полную скорость, все двенадцать километров в час, однако Лонжа, напротив, сбросил газ. Ехал медленно, словно чего-то ожидая. Наблюдатель у верхнего люка предупрежден: если полосатое – стой, все прочее сметут пулеметы.

Слева и справа старые, сбросившие листву деревья, впереди высохший за сутки асфальт и одинокие упрямые лужи. Штабной корпус исчез в темноте, сейчас дорога повернет влево, к казармам…

– Стой!

Танк вздрогнул и, проехав пару метров, застыл. Слева показалось что-то полосатое, и тут же из неясной мглы негромко прозвучало:

– «Компаус»! Это мы, командир!..

Лонжа обернулся:

– Открыть люк!

«Компаус» – пароль диверсионной группы, захватившей пулемет-надоедалу в штабном окне. Когда начиналась рукопашная, трое добровольцев сумели незаметно выбраться из тоннеля. Настоящий «компаус» тронуть Лонжа так и не решился, хотя и не блефовал в разговоре с обергруппенфюрером. Не увидел бы условный сигнал из штабного окна, взял бы грех на душу.

– Пулемет раскурочили, затвор с собой принесли. Впереди никого нет, командир, мы проверили.

Танк вновь ожил и неспешно поехал дальше. Из троих вернулись двое. Минус один…

Дорога свернула влево, дальше казарма, но заезжать туда нет смысла. Значит прямо, а потом снова влево, к старому пустому складу. Внезапно Лонжа заметил идущего по дороге человека в офицерской форме. Со спины не узнать, кажется, сапер. Танковый мотор гудел на пределе, но человек даже не повернулся. Наконец, поравнялись. Лонжа остановил машину, выглянул из люка:

– Господин обер-лейтенант! Поехали с нами!..

Скальпель, ничего не сказав, покачал головой. Август Виттельсбах хотел было напомнить, что службы у офицера все равно не будет, в худшем случае трибунал, в лучшем – разжалование, но в последний момент сдержался. Каждый делает свой выбор.

* * *

– Плохи дела, – доложил дезертир Запал, выныривая из темноты. – Дверь заменили – и новый замок врезали. Долго возиться придется.

Лонжа кивнул, ничуть не удивленный. Покойный Столб наверняка заметил, из какого подвала выбралась тройка самовольщиков. Сложить два и два – задача простая, как и перекрыть вход в подземелье. Были бы гранаты… Лонжа горько усмехнулся. Сапер – и без взрывчатки!

– Поедем к старому бастиону.

Там еще один вход, обозначенный на секретной карте. Ни у кого в Горгау такой нет, сам же он к бастиону не подходил и близко. Не ясновидящие же они!

…Снова дорога, но деревья исчезли. Здесь им быть не положено, слишком близко стены. Нет и фонарей, хорошо, что вокруг еще не тьма, а серый сумрак. Путь пошел под уклон, и вот впереди показался приземистый массивный контур. «Марк», словно радуясь тому, что цель близка, взревел, резко увеличивая скорость. Еще полсотни метров…

Стой!

Лонжа заглушил мотор, выбрался из танка и положил руку на теплую броню, словно прощаясь. Хорошо повоевали, камрад Марк! Жаль, тебя с собой не возьмешь!..

– К машине! Пулеметы достать!..

Предосторожность казалось излишней, но и бросать оружие нельзя. Лучше оставить в подземелье.

– Ста-а-ановись!..

Жизнь шла по кругу, по незримому хрустальному витку. Все уже было. Неровный строй чудом уцелевших – и он перед строем. Только на этот раз не нашлось даже сил на команду «Смирно!»

– Пошли, камрады! Тут недалеко…

8

Когда строй распался, Локи подошел к господину Зеппеле, взглянул с укоризной:

– Хоть бы предупредили!

Тот развел руками:

– Я решил, что это военная тайна… Нет, неправда, ничего не решил, просто было страшно. Не хотелось, чтобы другие заметили. И с пулеметчиком неладно вышло, одного нашего зарезать успел… Господин Локенштейн! Или все-таки правильнее будет…

Хорст помотал головой:

– Локенштейн, не ошиблись. А все остальное – тоже военная тайна. Но когда можно будет, вам первому расскажу.

Журналист улыбнулся, протянул крепкую ладонь.

– Уговор!

Два сапера уже нырнули куда-то во тьму, остальные присели прямо на старую высохшую траву. Кто-то воткнул сошки пулемета в землю, но больше по привычке. Кончилась война! Локи был и рад и не рад. Кошмар, начавшийся в бельевой «Адлона», считай, позади. Вырвался, выжил! Но если как следует подумать… Ничего более интересного в его недолгой жизни не было, и едва ли еще случится. Когда еще придется стать королем!

Он поглядел на темный контур бастиона, в который уже раз вообразив себя у каменных крепостных зубцов. Гроза, невыносимо яркий блеск молний, и он в черном до пят плаще. Король среди бури, схватка на равных.

Огорчился слегка. И этому больше не быть! И с песней королевской придется расстаться, не по чину она…

Не по чину?

Локи даже возмутился такой несправедливости. Неправда! Не королевская она, студенческая, времен славных буршей. Куманьку нравится, и ему по душе. Мысли они, как птицы, преград не знают.

Хорст Локенштейн, сев поудобнее, положил на траву отслужившую свое винтовку и задышал, глядя в ночной сумрак.

* * *

– Уходим! – распорядился появившийся из темноты сапер-фельдфебель. – Ты, камрад, прикрываешь!

Палец нацелился аккурат в грудь. Локи безмолвно кивнул. Отчего бы и нет, как раз будет время песню допеть. К тому же, лишнее очко в игре, потом хвастаться станет, как последним из проклятой крепости уходил.

– Отсчитай до сотни, камрад и вниз, там тебя встретят. Не бойся, не бросим!..

Когда серые тени исчезли во тьме, Локи, присев к пулемету поближе, вспомнил, на чем остановился. «Подумаешь, Ад». И действительно, нет ада, вырвался.

Как там дальше?

Потом честно досчитал до девяноста (десять секунд на песню оставив), неспешно встав, поглядел в темноту. Неужели все? Уходить почему-то совершенно расхотелось. Локи резко выдохнул:

– Эй! Знайте все! Я, Август, Первый сего имени, Король Баварский, Герцог Франконский и Швабский, Пфальцграф Рейнский, а также иных земель владетель и оберегатель…

Мать-Тьма, откликаясь, колыхнулась неслышно, подступила ближе.

Локи ей улыбнулся. То-то!

А далее, если не суждено вмешаться силе, превосходящей человеческую, все произойдет так.

Хорст Локенштейн бросит на траву полосатую шапку, сорвет с робы полоску с цифрами «0282», пригладит подросшие за эти недели волосы и повернется лицом к невидному во тьме подземному ходу. Но прежде чем сделать первый шаг вновь посмотрит на смутный контур бастиона, словно запоминая навсегда.

Навсегда…

Пуля из магазинной винтовки Mauser Gewehr 98, остроконечная, со стальным сердечником, вынырнув из темноты, вонзится точно в углубление между затылком и шейным позвонком.

Звука выстрела он не услышит.

9

– Здесь мы ему ничем не поможем, – с трудом выговорила Вероника Оршич, – только на Земле. Если успеем. И если дотянем.

Николас потерял сознание, как раз тогда, когда пытался уверить, что чувствует себя превосходно. Каждое слово звучало все тише, вот оборвалась фраза, а еще через миг голова белокурого парня завалилась на бок. Пэл сжала кулаки. Ничем, ничем не помочь! В предполетной спешке не захватили даже аптечку, понадеявшись, что на «Полярной звезде» есть медицинский пункт. Но маленькая каюта оказалась пуста.

Иллюминатор потемнел, изображение, прежде четкое, размылось и словно пошло туманом. Несколько минут назад Оршич включила двигатели, взяв курс на снижение. Земля ждала…

– Плохое только начинается, – Поларис-1 поглядела на кресло слева. – Хорошо, что Николай не слышит… Минуту назад я потеряла связь с Монсальватом. Вышла на официальный канал – там тихо, не работает даже радиомаяк.

Поларис-3 упрямо сжала губы.

– Все плохое кончилось, Вероника. Мы живые, и мы успеем. Дотянем!

Оршич кивнула.

– Обязательно! Вы правы, а я виновата, дала слабину. За Николая волнуюсь.

И нажала голосом.

– Все! Входим в плотные слои. Можете меня ругать, можете молиться, но – молча. Да пребудет с нами Тот, кто сотворил Небо!

Положила пальцы на пульт и чуть прикрыла глаза, словно опытный пианист перед началом концерта. Пэл затаила дыхание, представив все, как есть: стальная громадина вот-вот начнет падать на Землю. Против законов Ньютона бессильны любые чудеса.

Улыбнулась. Смерть, ты здесь?

– Худышка! Мисс Худышка!..

– Оставайся. Поглядишь, как мы выживем.

Желая уйти без боли, она и мечтать не могла о таком финале. Судьба Икара, бросившего вызов небесам! Но сейчас поняла – умирать не время. «Полярная звезда» – и люди в кабине. Значит, ей тоже придется ждать до Земли.

Кресло затряслось, сначала легкой противной дрожью, потом в полную силу, словно летающий аэродром попал в гигантскую воздушную яму. Вернулся вес, мгновенно, толчком, внезапная тяжесть вдавила в кресло, мешая дышать. «Перегрузка» – вспомнилось незнакомое слово. Иллюминатор ослеп, на мутной поверхности обозначились темные разводы.

– Металл течет^[38], – негромко проговорила Оршич. – Пока все нормально, только бы выдержал корпус. Знаете, что такое флаттер? Если включу гасители колебаний, не смогу управлять… Я говорю, а вы, Палладия, не слушайте. В атмосферу вошли, траекторию выдерживаем и… Знаете, я сейчас бы закурила.

Пэл чуть было не ответила, но вовремя вспомнила приказ. Словно в сказке: тебя зовут, а ты молчи.

Тряска слегка утихла, зато послышался низкий утробный гул. Иллюминатор раз за разом заплескивало чем-то тяжелым и липким, словно «Полярная звезда» прорывалось сквозь горячее масло. Воздух в кабине резко потеплел, во рту стало сухо.

– А я одного хорошего парня приучила курить, – негромко продолжала Поларис-1. – У него и дочка курит. Меня она, как вы уже знаете, считает зеленой инопланетной Ящерицей в скафандре.

Пэл невольно улыбнулась. «…Там вы в-встретитесь с Ящерицей, а я хочу передать ей п-привет». Кусочек чужой жизни, в которой ей нет и не будет места.

Снова тряхнуло, на этот раз очень резко, от души. Голова белокурого парня бессильно дернулась. Пэл посмотрела в белесую муть иллюминатора, представив, что они уже дома, на такой близкой, но недоступной Земле. Лекарство она выпила перед полетом, значит следующая таблетка – в Лейкенхите. Запить водой – и приниматься за дела. У живого человека их очень много.

Тепло сменилось жаром, по лицу текли капли пота, взбесившееся кресло так и норовило ударить в затылок, тело же словно налилось свинцом. Пэл попыталась представить, каково сейчас Веронике, но не смогла. «Полярная звезда» мчалась сквозь ад. Секунды стали долгими, минуты казались часами, стрелки на циферблате замерли, утратив ход.

– Худышка! Самое время, Худышка! – ласково позвала Смерть. – Тебе стоит только захотеть…

– Нет! – с трудом шевельнула спекшимися губами леди Палладия Сомерсет. – Не искушай! Не сейчас!..

А потом, как-то внезапно, рывком, стало легче. Муть в иллюминаторе поредела, белесые волны иссякли, отпустила и тяжесть. Пэл, все еще не веря, пошевелила рукой, а потом взглянула налево. Вероника Оршич заметила, улыбнулась.

– Высота двенадцать километров, полет нормальный. Идем точно по маяку. Все в порядке, Палладия, скоро будете дома.

Она поглядела вперед и увидела за иллюминатором ночь, самую обычную, ничуть не страшную. А потом заметила острые стреловидные облака. Все в порядке…

* * *

Последний раз пришлось поволноваться уже возле самой земли. Посадочные огни Лейкенхита нашли быстро, потом Оршич о чем-то коротко переговорила с аэродромом, и «Полярная звезда» начала снижать скорость. Пэл, вспомнив, что самолетам положено садиться на взлетную полосу, испугалась не на шутку. Лейкенхит – старый аэродром, помнивший Великую войну и фанерные самолеты. «Транспорт-3», тоже аэродром, только летающий. Какая же у этой громадины должна быть пробежка?

Спросить не решилась, помня приказ. Оставалось лишь одно – ждать. «Полярная звезда» сделала над взлетным полем круг, другой, а затем, утратив скорость, зависла в небе.

– Зубы сжать, язык не прикусывать, – негромко проговорила Оршич, нажимая кнопку на пульте. – Держитесь за кресло!

Пэл послушалась. Вовремя! Кабина накренилась… выпрямилась… В животе внезапно стало пусто, а потом последовал резкий, вышибающий дыхание удар. Стальная громада подпрыгнула…

– Все, – просто и буднично проговорила Оршич, отстегивая ремень. – Очень вовремя, топлива, считай, не осталось.

Пэл сглотнула.

– М-мы н-на Земле?

Звездная Ящерица взглянула серьезно:

– Да, Палладия. Мы на Земле.

10

От погони все-таки оторвались. Камрад Любек, спелеолог со стажем, вовремя свернул в один из боковых ходов. Когда топот чужих сапог затих вдали, Лонжа облегченно вздохнул. Плана у эсэсовцев нет, значит, станут блуждать подземельем, топча собственный след. Ушли! К сожалению, минус один. Кто именно, ему не доложили. Смелый был парень, если остался прикрывать.

Фонарь всего один, поэтому шли без торопливости, время от времени перекликаясь. Лонжа не подгонял, ждать их должны с полудня до полуночи, время еще есть.

…Гауптман-связной предупредил: увести их смогут только с темнотой, поэтому и придется ждать ночи. Прятаться за стенами практически негде, тем более людям в приметных полосатых робах. Выбраться из подземелья и сразу уехать – самое верное.

Идти пришлось очень долго, темный коридор то резко нырял вниз, то сворачивал в сторону. Лонжа не удивлялся, подземный путь уводит далеко за крепостные рвы в маленькую рощицу на восток от Горгау. Выход замаскирован под недостроенный бункер, и прошлый раз им пришлось немало потрудиться, прежде чем удалось расчистить проход.

О том, что будет после, пока не думалось. Еще успеет! Пусть сначала кончится этот день, долгий, словно целая жизнь. От красной ракеты, которую он увидел в небе над крепостью до последней страшной атаки. Радости он не чувствовал, слишком многие, не дожив, ушли за реку, в тень деревьев к зеленым пастбищам и тихим водам.

«Стой!» – негромко прошелестело по цепочке. Лонжа понял – пришли. Впереди блеснул луч фонаря – спелеолог Любек спешил с докладом.

– Я – первый, – решил Лонжа, выслушав. – Там ждут именно меня. Остальным – боевая готовность. Дезертир Запал – за старшего.

На самый крайний случай имелся еще один вариант – старый ход, ведущий к северу. На плане обозначен пунктиром, где заканчивается – неведомо.

– Пошел!

Он пробрался вдоль сырой холодной стены, поднырнув под бетонный блок, лежавший поперек прохода, и с наслаждением вдохнул чистый ночной воздух. Темные силуэты деревьев, палая листва под ногами, а над головой – бесстрастные ледяные звезды…

– Кофе? – негромко окликнули из темноты.

Лонжа улыбнулся:

– Мокачино.

Голос гауптмана узнал сразу. Можно возвращаться и звать остальных, но внезапно ночь отозвалась иным голосом, тоже памятным.

– Так бы и спросила: где ты шлялся ночью, małżonek?

В первый миг он не поверил, но губы сами нашли слова.

– Так бы и ответил: начальство задержало.

* * *

На ней был серый плащ, маленькая изящная шляпка и автомат BMP-35 за плечом. Лонжа улыбнулся:

– «Суоми» тебе больше к лицу.

Оружие упало на траву. Сержант Агнешка подошла совсем близко, поглядела в глаза.

– И кто кого нашел на этот раз, солдатик?

Он положил ей руки на плечи.

– Well, Juliet, I will lie with thee to-night. Let’s see for means….

– …O mischief, thou art swift to enter in the thoughts of desperate men!^[39]

* * *

…Можно уезжать. Отряд погрузился в стоявший неподалеку военный грузовик, Лонжа и гауптман-связной наскоро обговарили маршрут. Документы на рейс в порядке, однако первый же патруль может заглянуть под тент. А переодеть «полосатиков» не во что.

Сержант Ангнешка – в двух шагах. Ствол автомата BMP-35 смотрит в ночь. Она и заметила первой, как за ближайшим деревом шевельнулась тень.

– Не стреляйте! – негромко прозвучало из темноты. – Рихтер, это я!

Тень надвинулась, сгустилась – и обернулась господином Домучиком в штатском пальто и при окулярах. Контрразведчик, даже не взглянув на оружие в руках девушки, коротко кивнул:

– Добрый вечер, панна Волосевич. При случае передайте привет вашему шефу, он, кстати, предпочитает не мокачино, а эспрессо.

Винтовку Лонжа оставил на ремне. В их долгой дуэли с бывшим нарядчиком она не помощник.

– Одна фраза, господин Домучик. Постарайтесь, чтобы она не была последней.

Контрразведчик поправил очки.

– Пропуск! С ним – и со мной – вы сможете проехать через посты.

Лонжа кивнул:

– Quid pro quo?

– Останусь с вами, буду связным между вашей группой и моим начальством. Все только начинается, у нас определенно найдутся общие интересы…

Дернул уголками узких губ и поставил точку:

– …Sire!

11

Дядя нашел ее, как только Пэл отошла от группы встречающих. Сделать это оказалось просто, серьезные мужчины в форме и штатском все внимание уделили Веронике Оршич. Она поздоровалась за руку с лордом Луисом Маунтбеттеном, близким другом бывшего короля, кивнула министру авиации, которому была когда-то представлена, и поспешила укрыться в сером влажном сумраке. Солдат свое дело сделал, солдат может идти домой. Тут-то и объявился дядя Винни в плаще-дождевике и фуражке, натянутой на самый нос. Ни дать, ни взять Вилли-Винки, только заметно подросший и набравший вес.

Облапил крепкими руками, прижал к груди. Поймал ее, не спящую!

– Худышка! Какая же ты умница, Худышка!..

– Дядя! – Пэл честно попыталась вырваться. – Ничего такого я не сделала, это ты все придумал. Отпусти, мне лекарство нужно выпить, а то забуду.

* * *

Из радиоприемника лился бодрый джаз. На маленьком деревянном столике – армейский термос с кофе. В доме пусто, только безмолвный часовой у дверей.

– Мне там мелькать незачем, – бурчал дядя Винни, раскуривая сигару. – Пусть пожинают лавры, не жалко. Главное, что эта проклятая железяка здесь, в Британии!

– Не главное, – возразила Пэл, снимая крышку термоса. – Оршич – важнее. Надо сделать так, чтобы она осталась у нас. Паспорт Тауреда я уже предложила, но этого мало. Придумай!

– Хм-м!

Дядя насупился, уперся кулаками в стол.

– Слушай, Худышка! С Монсальватом что-то случилось. Гринвичская обсерватория час назад зафиксировала яркую вспышку, а потом в небе стало пусто. Ничего! И радио замолчало, мы отслеживаем их передачи.

Руки заледенели, но Пэл лишь кивнула. «Можно встретиться и не на Земле…»

Мы встретимся не на Земле, Матильда Шапталь!

– Будем еще проверять, но скорее всего, эти фанатики там все взорвали. Монсальвата больше нет, но Клеменция никуда не делась. Нам по-прежнему нужен Цех Подмастерьев, Тауред и все их тайны. Кто там у них главный, ты выяснила?

Кофе оказался по-армейски крепок, но Пэл даже не чувствовала вкуса. Хорошо, что дядя торопит, не давая задуматься о тех, кто навсегда остался в черном космосе. Не только по ее вине – но и по ее вине тоже.

Главный… Тех, кто говорил с нею в корабле, Восьмого и Девятого, уже нет. Но мистер Найнз, словно предчувствуя, намекнул.

«Вы должны сберечь того, кто возглавит уцелевших».

В кабине их было трое. «Он» – Николас, небесный ландскнехт, но глава подмастерьев имел в виду явно не белокурого парня. Кто остается? Ответ прост, если вспомнить, что Девятый не очень хорошо знал английский.

* * *

– Все понял, Худышка. Когда эти болтуны оставят Оршич в покое, я возьму ее за руку и не отпущу, пока не согласится. Что можно предложить молодой красивой женщине?

– Счастье, дядя.

– Ерунда! Я предложу ей корону! Тауред станет княжеством, как Лихтенштейн, это вполне в наших традициях. Не откажется, не посмеет! У таких людей очень развито чувство долга, а я, когда надо, умею быть Цицероном.

– Ричард Глостер и Анна Невилл, сцена при гробе^[40].

– Шекспир мне еще позавидует, Худышка! А ты отдыхай, лечись, твой муж выкопал в Швеции какого-то хирурга-чудодея, так что не теряй надежды. Дальше я уже сам! Главное сделано, Клеменция не сможет помочь Рейху, а Гитлера мы наконец-то поймали! Не вывернется, подлец! Что, еще не знаешь? Вчера в Париже какой-то еврей стрелял в немецкого военного атташе. Три пули, насмерть! Вся Германия в трауре, Гиммлер вывел на улицы эсэсовцев, жгут синагоги, убивают евреев, бьют витрины. Кто-то назвал уже это Хрустальной ночью^[41]. Все! Гитлеру такого не простят. Как в книге Навина: «Вот, Я предаю в руки твои Иерихон и царя его, и находящихся в нем людей сильных»^[42]. Рейху – конец! И это твоя победа, Худышка, мой Неизвестный солдат!..

* * *

Вокруг плескалась ночь, равнодушно светили тусклые осенние звезды, холодный ветер бил в лицо. Пэл курила сигарету, уже вторую подряд, думая о том, что завтра же придется ехать в Париж, за телом тети Мири. Из всех, кто погиб по ее вине, она сможет похоронить только отважную Хлопушку.

Новости все-таки заставила себя прослушать. В Германии все оказалось еще страшнее, чем рассказал дядя. По всей стране шел погром, шли аресты, первые жертвы уже отправились за проволоку «кацетов». Убитых даже не считали.

Мистер Пирсон честно отработал свои деньги.

Пэл позавидовала тем, кто остался в Монсальвате. Смерть все-таки ее обманула, не даровав легкой дороги. Придется идти дальше, и каждый шаг будет все труднее и короче.

Последний год…

Она бросила сигарету, прикинув, что хорошо бы самой переговорить с синеглазой Оршич, но внезапно поняла, что мир вокруг нее изменился. Исчезли летное поле и темная громада «Полариса», погасли звезды, и земля, на которую она так стремилась, ушла из-под ног. Остался лишь серый туман – и старая детская песенка про смешного старика в полосатом ночном колпаке и синем халате с заплатами.

А потом леди Палладия Сомерсет поняла, что сердце уже не бьется, но испугаться не успела и легкой бесплотной тенью скользнула куда-то вниз.

– Худышка! Мисс Худышка!..

Глава 12, она же Эпилог

Авторское послесловие

«Локи» – шестая книга из запланированного цикла под общим названием «Аргентина», завершающая вторую трилогию.

От книги к книге авторский замысел менялся. Вначале хотелось рассказать о том, что сопротивление Злу важно не только само по себе, но и способно изменить человека, сделав его сильнее и лучше. Автор не отказывается от этой мысли, однако реальность «Аргентины» диктует свои правила. Зло, с которым ведешь борьбу, способно заразить, и тогда даже лучшие намерения становятся своей противоположностью. Героям же не всегда суждено побеждать, но их усилия никогда не будут напрасными. Мартин Лютер неправ – человека спасает не только вера, но и благие дела.

Андрей Валентинов

Благодарности

Автор благодарит

Тех, кто был рядом и не рядом, помогая и поддерживая

Ирину Владимировну Цурканенко.

Моих друзей Дмитрия Громова и Олега Ладыженского.

Коллегу из Штата Пеликанов.

Всех, кто помог автору своими отзывами о первых книгах цикла.

Всех, живых и пребывающих в вечной Ноосфере, чьи образы, творчество и поступки позволили роману появиться на свет

Олега Ладыженского, написавшего слова песен «Аргентина», «Последнее воскресенье», «Бедный солдат» и «Мирлацванциг, троммельбаух».

Создателей фильма «Il generale della Rovere» (1959 г.).

Н. Ю. Скрипинскую, автора исследования «Бастионная система крепостей северо-западного региона России в свете европейской фортификации».

Авторов и оформителей книги «German Pionier 1939–45», изданной в серии «Osprey – Warrior».

Уинстона Леонарда Спенсера-Черчилля – за эссе «Мы одни во Вселенной?»

Бориса Тененбаума и Мартина Гилберта, чьи биографии Уинстона Черчилля использовал автор.

Авторов и исполнителей песни «Putting on the Ritz».

Космонавта и художника Алексея Леонова за его картины.

Мастеров кино, одухотворивших образы героев романа: Хорста Буххольца (Локи), Хайнца Рюмана (Лонжа), Стефано Дионизи (Арман Кампо), Хайнца Ольсена (Лейхтвейс), Петера Лорре (майор Вансуммерен), Ингрид Саттес (Анна Фогель), Татум О’Нил (Гертруда Веспер), а также драматурга, актера и режиссера Эдуардо Де Филиппо (князь Алессандро Руффо ди Скалетта) и композитора Адама «Нергала» Дарского (Отомар и Гандрий Шадовицы).

Поэтов, писателей, драматургов и кинорежиссеров, чьи произведения довелось прямо или непрямо цитировать в тексте.

И еще очень-очень многих, незримо стоявших возле моего ноутбука.

Конец шестой книги и второй трилогии

Июнь-июль 2017 г., Харьков

1

Текст песни «Мирлацванциг, троммельбаух» написан Олегом Ладыженским, за что автор ему чрезвычайно признателен.

2

Здесь и далее. В некоторых случаях обращения «мадемуазель», «мадам», «мистер» «миссис», «герр», «фройляйн», «фрау», «камрад», «compagno» оставлены без перевода.

3

Время действия книги – осень 1937 года. «Аргентина» – произведение фантастическое, реальность, в нем описываемая, лишь отчасти совпадает с нам привычной. Автор сознательно и по собственному усмотрению меняет календарь, географию, судьбы людей, а также физические и прочие законы. Исследование носит художественный, а не исторический характер.

4

«Презираю перемены и страх!» (Лат.)

5

Что это означает, читатели могут узнать в четвертой книге цикла – «Лонжа».

6

«Вы похожи на газель, Палладия!» (Итал.).

7

«Servus» – приветствие, и прощание на юге Германии, в Австрии и странах, входивших ранее в Австро-Венгрию. Происходит от латинского servus (раб). Приветствие дословно обозначает «я твой слуга», к «твоим услугам».

8

Здесь и далее персонажи будут использовать выражения из обсценной лексики, переводить которые автор не считает возможным.

9

«Виклих» – уж (нем.).

10

Правило гласило, что военные ведомства должны составлять свои бюджетные заявки, исходя из принципа, что «в следующие 10 лет большой войны не будет». Уинстон Черчилль, предложил, чтобы «правило 10 лет» автоматически возобновлялось каждый год, если только оно не отменялось специальным распоряжением правительства.

11

По-немецки: «Heisst Gesicht zu verlieren!» или просто «Ist entehrend!»

12

«Гермафродит» – пушечно-пулеметный танк.

13

– Я думаю, вам не помешает съездить на недельку в Инсбрук, – ответил Штирлиц, протягивая ему пачку денег. – Там казино работают, и юные лыжницы по-прежнему катаются с гор (Юлиан Семенов. «Семнадцать мгновений весны»).

14

Pennbruder (нем.) – то же, что и бомж.

15

По поводу капитана из Кёпиника см. примечание во второй книге цикла – «Крабат».

16

Желающие спеть могут вспомнить старую песню «Наш паровоз вперед лети».

17

Персонаж высказывается о французах не слишком политкорректно.

18

Кто там? (Франц.)

19

Которую в свое время создал писатель Ярослав Гашек.

20

«Массаракш, нам нужен хотя бы один землянин на Островах, в адмиралтействе этого мерзавца…» (Аркадий и Борис Стругацкие. «Обитаемый остров»)

21

Своя своих познаша. Измененное библейское «Еt sui eum non receperunt» (Евангелие от Иоанна, гл. 1, ст. 11).

22

То же, что и «филькина грамота».

23

То есть снобы.

24

Из многих – единое (лат.).

25

Неформальный клуб, где встречались ультраконсервативные политики Великобритании.

26

«Break a leg!» – то же, что и «Ни пуха ни пера!» Выражение родилось в театральной среде и первоначальное означало пожелание удачи перед выходом не сцену.

27

Роберт Лей был главой Германского трудового фронта, заменившего распущенные профсоюзы.

28

Прозвище эсэсовцев, служивших в элитной части «Лейбштандарт СС», в дальнейшем – «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер». Прозваны за постоянное участие в парадах и разного рода церемониях.

29

Без остановок, без пощады, без раскаяния (англ.) – девиз адмирала Фишера.

30

В тексте магазинная винтовка Mauser 98k названа «карабином», что не совсем точно. Более корректно называть ее «укороченной» или «облегченной» винтовкой, однако автор позволил себе эту вольность.

31

Дан. 5:26–28.

32

Мир тебе, дочь моя! (Лат.)

33

На латинском языке принято переписываться с Апостольским престолом (лат.).

34

Силу позволено отражать силой (лат.).

35

«Мститель явится» (лат.) – цитата из «Энеиды» Вергилия.

36

Роман Эрнеста Хемингуэя. В названии использованы предсмертные слова генерала Томаса Джексона: «Let us cross over the river, and rest under the shade of the trees».

37

И будь, что будет! (Лат.)

38

Автор вдохновлялся одноименной картиной космонавта Алексея Леонова.

39

Вильям Шекспир «Ромео и Джульетта», перевод Бориса Пастернака.

40

Уильям Шекспир «Ричард III».

41

В нашем варианте истории эти события произошли год спустя, 9–10 ноября 1938 года. Жертвой провокации стал третий секретарь посольства Эрнст фом Рата.

42

Нав. 6:1.

43

«Разрушу и воздвигну» (лат.). Марк, 14.58.

44

Слышу то, что и думал услышать (Лат.).

45

Поль Верлен. Из стихотворения «Искусство поэзии».

46

Хирург Аллан Вегерт – персонаж фильма «En kvinnas ansikte», Швеция, 1938 год.