Глава 1

– Сожалею, сэр, – тихо сказал инспектор Юарт. Суперинтендант Томас Питт взглянул на лежавшее поперек широкой кровати женское тело. Лицо погибшей было отечным и одутловатым от удушья, вызвавшего смерть. – Но это вы должны увидеть собственными глазами.

– Видимо, так, – криво усмехнувшись, согласился Томас.

С тех пор как он стал начальником полицейского участка на Боу-стрит, ему больше не приходилось заниматься такими рядовыми преступлениями, как насилие, кражи или мошенничество. Начальство вменило ему в обязанность сосредоточить свое внимание на тех случаях, которые грозили вызвать политические осложнения или в которых оказывались замешанными видные в обществе персоны. Здесь требовались особая быстрота и эффективность действий, чтобы избежать нежелательной реакции в правительственных кругах.

Вызов в трущобы Уайтчепела для осмотра трупа убитой проститутки, полученный им в два часа ночи, еще ждет своего ответа, думал Питт.

Посланный за ним полицейский с бледным лицом так ничего ему толком не объяснил, пока они тряслись в кебе по нешироким, мощенным булыжником улицам спящего города. По мере того как они приближались к месту происшествия в восточной части Лондона, улицы становились все у́же, а задымленность воздуха – все сильнее. Резкий запах речной гнили напоминал о близости Темзы.

Кеб наконец остановился на Олд-Монтегю-стрит: там, где начинался переулок Пентекост-элли, заканчивающийся тупиком. Свет одинокого фонаря на углу плохо освещал их путь пешком. Полицейский, подняв повыше сигнальную лампу, осторожно провел Питта мимо груд мусора и спящих на тротуаре бродяг к скрипучим ступеням крыльца и грязной двери многоквартирного дома, а затем по коридору в комнату, где ждал его инспектор Юарт. Из глубины коридора доносился испуганный плач, в котором уже звучали истерические нотки.

Наслышанный ранее о служебной репутации инспектора, Томас теперь не сомневался в том, что его ночной вызов – не случайность, да и срочность, с которой этот вызов был сделан, настораживала. Едва ли Юарт добровольно отказался бы от начатого дела и передал его другому офицеру полиции, особенно такому, как Питт, кто достиг высокого ранга начальника всего лишь потому, что прошел этот путь, начав с простого констебля. Совсем недавно Томас был в том же ранге, что и Юарт, который, как и многие в полиции, считал, что пост начальника полицейского участка может занимать лишь тот, кто достоин этого по рождению. Например, такая личность, как Мика Драммонд, предшественник Питта, человек состоятельный и прошедший войну.

Суперинтендант посмотрел на убитую. Она была молода, хотя определить точный возраст проститутки обычно трудно. Жизнь у них нелегкая и нередко короткая. Но, насколько Питту удалось разглядеть благодаря разорванному на груди девушки платью, на коже у нее не было пагубных следов пьянства и болезней. Обнаженные ноги убитой под сбившимися юбками были упругими и молодыми. Левая рука привязана чулком к изголовью кровати, чуть повыше локтя ее перетягивала дамская подвязка с ярко-голубой шелковой розочкой. Из второго чулка сделана петля, затянутая на шее девушки так туго, что глубоко врезалась в кожу. Торс задушенной и постель почему-то залиты водой.

Из коридора продолжал доноситься плач, но теперь он звучал тише. Слышались голоса и чьи-то быстрые легкие шаги.

Питт окинул взглядом комнату. К его удивлению, она оказалась довольно уютной. Обои, правда, были старыми, местами выцветшими и в пятнах сырости, но рисунок на них сохранился. В небольшом камине серела кучка свежей золы. Видимо, камин служил скорее украшением, чем источником тепла. На единственном кресле с ярко-красной обивкой лежала вышитая подушка, а пол перед камином покрывал плетенный из лоскутьев коврик. Полочку над ним украшала салфетка с вышивкой, комод для одежды и белья из полированного дерева сверкал начищенными медными ручками. На деревянной подставке умывальника стоял таз и кувшин для умывания.

На полу у кровати Томас заметил пару высоких черных ботинок со шнуровкой. Они не стояли рядом, как обычно ставят обувь, а лежали друг на друге, причем голенище правого ботинка было пришнуровано к голенищу левого. Рядом валялся крючок, говоривший о том, что кто-то сделал все это намеренно. Нелепая и извращенная проделка…

Суперинтендант шумно вздохнул. Отвратительное, зловещее убийство, но это не могло быть причиной, по которой инспектор Юарт вызвал его сюда. Проституция – опасный способ зарабатывать на жизнь. Здесь убийства не редкость, и они, как правило, не имеют отношения к скандалам ни в высшем свете, ни в других слоях общества.

Томас повернулся и посмотрел на оставшееся в тени лицо Юарта, но при слабом свете полицейского фонаря, освещавшего комнату, не смог ничего прочесть в глазах своего коллеги.

– Доказательства, – как бы предупреждая его вопрос, коротко сказал инспектор. – Их достаточно.

– О чем они нам говорят? – Несмотря на теплую августовскую ночь, Питта пронял озноб.

– О джентльмене, – не задумываясь, ответил его собеседник. – К тому же из весьма влиятельной семьи.

Странно, но это почти не удивило Томаса. Он подозревал нечто подобное, бессмысленное и жестокое, чему нельзя будет найти разумного объяснения. Он даже не спросил, почему Юарт в этом так уверен. Следует прежде самому ознакомиться с доказательствами, а потом делать выводы.

В коридоре послышался шум, заскрипели половицы, и в дверях возник человек.

На вид он был лет на двадцать моложе Питта. Томас подумал, что ему, должно быть, не больше тридцати. У него была свежая кожа, широко посаженные карие глаза, тонкие черты лица и нос с горбинкой. На таком лице хотелось бы видеть юмор и дружелюбие, но суровые реалии жизни уже омрачили его печалью и болью. При неверном меняющемся свете в комнате оно показалось Томасу осунувшимся и усталым. Вошедший почти машинальным жестом откинул со лба прядь волос и посмотрел сначала на Юарта, а потом на Питта. В руке у него был кожаный чемоданчик.

– Леннокс, хирург, – представил его инспектор своему начальнику.

– Доброе утро, сэр, – поздоровался медик хрипловатым голосом и тут же откашлялся, а затем поспешил извиниться, хотя вполне мог бы этого не делать. Питт не особо жаловал судебных врачей, для которых вид насильственной смерти становился чем-то обычным, не вызывавшим ни ужаса, ни гнева, ни тем более чувства утраты.

Он отступил назад, давая хирургу возможность изучить труп.

– Я уже осмотрел ее, – коротко сказал Леннокс. – Меня вызвали одновременно с инспектором Юартом. Я сейчас успокаивал здешних обитательниц. Они были несколько… э-э-э… расстроены.

– Что вы можете сказать об этом? – перебил его Томас, кивая на убитую.

Медик снова прочистил горло. Он смотрел на суперинтенданта, словно не замечая мертвой женщины на кровати, не видя ее разметавшихся по подушке волос и нелепой подвязки с розочкой на ее руке.

– Смерть наступила вчера между десятью вечера и двенадцатью ночи, не позднее, – ответил он. – В комнате сейчас относительно прохладно, но тогда, видимо, в камине горел огонь и было теплее. Зола оставалась еще теплой, да и ночь, как видите, не холодная.

– Вы так уверены, когда указываете время десять часов… – с интересом проговорил Питт.

Леннокс покраснел.

– Простите. Я должен был сказать, что есть свидетельница, которая видела, как в это время Ада Маккинли вернулась домой.

Томас улыбнулся, но эта улыбка походила скорее на гримасу:

– А что насчет двенадцати часов ночи? Это время тоже может подтвердить свидетель?

– В полночь ее уже нашли мертвой, сэр, – покачал головой хирург.

– Что еще вы можете сказать о ней? – продолжал допытываться суперинтендант.

– Предположительно ей лет двадцать пять, здорова… была.

– Были дети?

– Да… и… – Леннокс внезапно поморщился, как от боли. – Ногти у нее на руках и ногах сломаны, сэр. Три ногтя на левой руке, два – на правой. И еще три ногтя на… левой ноге тоже покалечены.

Питт почувствовал, как у него по спине пробежал холодок, словно в комнате внезапно понизилась температура.

– Повреждения ногтей свежие? – спросил он, уже зная ответ. Если бы это были следы старых повреждений, судебный врач не придал бы им значения. Он бы их просто не заметил.

– Повреждения, бесспорно, свежие, нанесены несколько часов назад, возможно, прямо перед тем, как она была убита, – подтвердил его догадку медик. – Однако опухолей в этих местах почти нет.

– Понятно. Благодарю вас.

Томас заставил себя снова повернуться к кровати. Ему не хотелось смотреть на лицо убитой, но он был обязан сделать это по долгу службы. Необходимо знать, какой была эта девушка и что с нею произошло в ее убогом одиноком жилище. Его обязанностью было понять, почему и кем совершено убийство.

Жертва была хорошо сложенной, среднего роста женщиной. Насколько можно было предположить, у нее были правильные черты лица и приятная наружность. Отек не позволял с нужной точностью определить строение и овал лица, но лоб у убитой был высоким, нос – прямым, хорошей формы, волосы – густыми и мягкими, а зубы – ровными, лишь недавно начавшими терять свою белизну. В обычной жизни Ада Маккинли могла бы стать женой, матерью трех или четырех, а то и больше детей и не мечтала бы ни о чем, кроме того, как спокойно и достойно дожить до старости.

– О чем это нам говорит? – спросил Питт, продолжая разглядывать убитую. Пока ничего не позволяло ему представить себе личность убийцы – было ясно только, что тот был жесток и явно испугался того, что зашел так далеко.

– Найдена эмблема частного клуба, – подсказал ему Юарт и тут же умолк, втянув в себя воздух. – Именной значок, и еще пара запонок.

Томас резко повернулся к нему. Леннокс, словно зачарованный, следил за ними.

– Имя? – с трудом вымолвил суперинтендант, нарушив тишину.

Побледневший инспектор засунул палец за воротничок, словно тот душил его:

– Финли Фитцджеймс.

За дверью скрипели половицы под ногами прохаживающегося там констебля. В темных окнах клубился ночной туман. Кто-то снова приглушенно заплакал в конце коридора.

Питт молчал. Это имя было ему знакомо. Огастес Фитцджеймс был очень влиятельной фигурой. Банкир, не без политических амбиций, он был близок ко многим знатным семьям, играющим видную роль в политической жизни страны. Финли, его единственный сын, был молодым дипломатом, которому, по слухам, предстояло в недалеком будущем начать свою карьеру в одном из британских посольств в Европе.

– И еще у нас есть показания свидетелей, – добавил Юарт, глядя своему начальнику в лицо.

– Показания о чем? – осторожно спросил тот.

Инспектор явно был обеспокоен. Он весь напрягся, углы его рта были горько опущены.

– Убийцу видели в квартале, – ответил он. – Но те, кто видел, не знают Финли Фитцджеймса, а по их описаниям это мог быть любой джентльмен, солидный и важный…

Юарт хотел было что-то добавить, возможно, о джентльменах, посещающих такие кварталы, но передумал. Оба полицейских знали, что сюда захаживают те их них, кто устал от собственных жен, но опасается заводить любовные связи в своем кругу, или же те, кого влекло к запретным радостям и кто жаждал острых ощущений. Впрочем, причин, по которым мужчины предпочитают покупать удовольствия именно в таких переулках и комнатушках, как эта, могло быть бесчисленное множество…

– Не забудьте о запонках, – напомнил им стоявший у дверей Леннокс хрипловатым голосом. – Они золотые, – добавил он с коротким смешком. – Высокой пробы.

Томас медленно обвел комнату взглядом, пытаясь представить, что в ней произошло несколько часов назад. Постель была смята, но какого-либо особого беспорядка, вроде разорванных простынь, он не заметил. Едва различимый темный след на одной из них, похожий на кровь, мог появиться там и неделю назад. Надо попросить Леннокса проверить, если он посчитает это важным…

Затем суперинтендант осмотрел стены и мебель. Никаких следов борьбы в комнате, все, похоже, стоит на своих местах. Хотя если схватка не была яростной и происходила между равными по силе и весу людьми, то старые обои никак не пострадали бы от этого, да и кресло или умывальник с тазом и видавшим виды голубым фаянсовым кувшином с давней, чуть замазанной трещиной едва ли были бы опрокинуты. Тем не менее ничего говорящего о драке Томас не увидел.

Юарт, словно читая его мысли, наконец нарушил молчание:

– В комоде ничего интересного – несколько платьев, нижние юбки, накидка, а также белье, полотенца и пара чистых простынь и наволочек. Под кроватью – ночной горшок и один черный чулок. Видимо, хозяйка когда-то уронила его, да так и не смогла потом найти в темноте. Мы вдвоем с констеблем с трудом его заметили, и то с помощью фонаря.

– А где вы нашли значок и запонки? – поинтересовался Питт. – Надеюсь, не под кроватью?

Инспектор обиженно поджал губы:

– Одну запонку, состоящую из двух частей, мы нашли на кресле под подушкой. – Он указал на кресло. – Она завалилась в щель между спинкой и сиденьем. Возможно, джентльмен, сняв сорочку, повесил ее на спинку кресла. Запонка могла выпасть из манжеты и закатиться в щель. Может быть, он даже сидел на ней. А когда в панике покидал комнату, даже не вспомнил о ней или вспомнил, да было уже поздно. Разумеется, ничто не говорит о том, что запонка была потеряна вчера… – Юарт посмотрел на коллегу, словно ожидая от него подтверждения.

– Возможно, – согласился Томас. Оба полицейских прекрасно понимали, что их ждет, если придется начать следствие против кого-то из клана Фитцджеймсов. Насколько проще была бы их задача, если бы подозреваемый оказался простым смертным, человеком из этого квартала, без высоких связей и поддержки!

Но улики налицо, их необходимо использовать в предстоящем расследовании, а заниматься этим по долгу службы предстояло не кому-нибудь, а самому суперинтенданту. Старания Юарта избежать упоминания об этом были вполне понятны Питту, но легче от этого ему не становилось.

– Вещественные доказательства говорят о хорошем вкусе и состоятельности клиента, – устало заметил Томас. – А значок – свидетельство того, что здесь был или Фитцджеймс собственной персоной, или же кто-то из тех, кто хорошо его знает. Где вы нашли эмблему? Тоже в кресле?

Инспектор вдруг почувствовал, как его прежнее служебное рвение исчезло. Почему-то стало тоскливо и тревожно. В складках его лица появилась усталость, темные глаза в неверном свете свечи казались черными, а уголки рта горестно опустились.

– Значок был найден на постели, – сказал он почти шепотом. – Под телом убитой. – Глупо было бы сейчас строить предположения, как и когда он там оказался. Улика слишком очевидная.

Питт протянул руку. Порывшись в кармане, его помощник извлек наружу небольшой круглый золотой значок, покрытый с лицевой стороны эмалью. На оборотной стороне у него была булавка. Юарт положил эмблему в раскрытую ладонь начальника. Тот повертел золотую вещицу в руках, внимательно разглядывая ее со всех сторон. Небольшой, в диаметре не более полудюйма, значок предназначался для ношения на лацкане пиджака. Серая эмаль с лицевой стороны делала его неприметным, и, приколотый к одежде, он не сразу бросался в глаза. Питт прочел золотую гравировку на обороте: «Клуб Адского Пламени». Под названием стояла дата: 1881.

Продолжая вертеть эмблему так и эдак, Томас различил на ее оборотной стороне, под планкой, на которой крепилась булавка, крохотные буковки: «Финли Фитцджеймс». Итак, сомнений в том, кому принадлежала эта вещь, не осталось.

Питт посмотрел сначала на инспектора, а потом на врача, который буквально застыл в дверях. Лицо его было бледным, а в глазах промелькнуло затаенное страдание.

– Это вы нашли значок? – уточнил Томас у Юарта.

– Да, – ответил тот. – Констебль, который первым нашел убитую, сказал, что ничего здесь не трогал. Убедившись, что женщина мертва, он тут же поднял тревогу.

– Как он оказался здесь? Его кто-то позвал? – Вопрос был лишним, но Питт обязан был его задать. – Он знал убитую?

– Знал ее в лицо, – ответил инспектор. – Ее звали Ада Маккинли. Жила в этом квартале лет пять или около этого. Констебль Бинс, увидев, как из дома в панике выбежал мужчина, остановил его, заподозрив неладное. Вместе с ним он вернулся в дом, решив, что, должно быть, произошла драка или клиент обидел кого-то из девушек. Задержанный оказался гостем некоей Розы Берк. Уходя от нее, он увидел дверь в комнату Ады приоткрытой и, мучимый нездоровым любопытством, заглянул в нее. Этот бесстыжий тип думал застать Аду с клиентом. Но был наказан, увидев совсем не то, что ему хотелось. – Юарт брезгливо поморщился. – Вот и бросился наутек, словно сам дьявол гнался за ним. Однако убить он не мог. Он в это время находился с другой проституткой, почти до той минуты, как выбежал из дома и констебль схватил его. Роза готова под присягой подтвердить это. Она одна из свидетельниц, которые видели, как к Аде вошел клиент. Мы говорили с ней, и она ждет вас, чтобы все рассказать.

– А мужчина? – спросил Томас.

– Он тоже ждет. – Инспектор иронично ухмыльнулся. – Зол как черт, но ждет. Такие, как он, всегда бесятся, когда их задерживают. Больше всего им страшна огласка. – Инспектор вновь состроил брезгливую примасу.

– Не поздновато ли он об этом задумался? – невесело съязвил Питт. – Ладно, что было дальше?

– Как только Бинс увидел, что этот тип дает стрекача, он задержал его. – Юарт округлил глаза. – Это было в половине первого ночи. Я прибыл сюда сразу же, как узнал об убийстве. Было где-то чуть больше часа ночи. Я осмотрел место происшествия и, как только нашел значок, сразу понял, что надо вызвать вас, поэтому послал за вами констебля Уордла. Мне очень жаль, но это дело, как на него ни гляди, ничего хорошего нам не сулит. Не вижу пока выхода. – Он тяжело вздохнул. – Надеюсь, Фитцджеймс сможет нам все объяснить, и тогда придется все начинать сначала.

– Возможно, – с сомнением произнес Томас. – А как насчет денег? Не было ли кражи?

Мрачное лицо Юарта прояснилось. В его глазах появилась надежда, но ответил инспектор не сразу.

– Думаете, это ее сутенер? – уточнил он наконец. – Неплохой выход. Я имею в виду, что это легче понять… и легче в это поверить. – Он умолк.

– Итак, были ли деньги? – переспросил Питт.

– В ящике комода среди постельного белья найден небольшой кожаный кошелек, – неохотно признался Юарт. – В нем оказалось три гинеи.

Суперинтендант печально вздохнул. Он возлагал мало надежд на возможность такой версии.

– Если бы она прятала их от сутенера, то там их уже не было бы! Прежде всего он порылся бы в ящиках комода, – устало заключил Томас.

В конце коридора пронзительно засвистел вскипевший чайник, и кто-то громко выругался.

– Возможно, они с сутенером поссорились, и он убил ее, а потом ему было уже не до денег, – предположил Юарт. – Он запаниковал и сбежал. Это наиболее вероятная версия. Хотел, мол, проучить, чтобы другим неповадно было утаивать от него деньги. У сутенера было больше мотивов совершить убийство, чем у Фитцджеймса.

– А что вы скажете о ботинках убитой? – спросил Леннокс сдавленным голосом. – Я допускаю, что он мог ее мучить, но зачем тому, кто искал деньги, связывать ботинки? Или надевать ей на руку подвязку для чулок?

– Кто его знает, – сердито сказал инспектор. – Возможно, все это проделал клиент до прихода сутенера. А тот знал, что она утаивает доходы, и нагрянул с проверкой. Девушка не успела развязать ботинки и снять подвязку.

– И вполне понятно почему, – с иронией заметил врач. – Ведь клиент, прежде чем уйти, привязал ее руку к изголовью кровати. И в таком виде ей пришлось объясняться с сутенером, не так ли?

– Кто знает? – неуверенно ответил Юарт. – Возможно, сутенер сам привязал ее, чтобы не мешала искать деньги. Он мог это сделать, чтобы потом пытать ее.

– Но денег он не нашел, не так ли? – вопросительно поднял брови Леннокс.

– Возможно, деньги хранились в другом месте – под матрасом, например. И все же, зачем такому человеку, как Фитцджеймс, убивать такую женщину, как Ада Маккинли? – Инспектор брезгливо, хотя и с жалостью посмотрел на убитую.

– Прежде всего по той же причине, по какой он использовал ее, – с горечью промолвил врач. – Я не трогал труп, – повернулся он к Питту. – Вам она еще нужна или я могу прикрыть ее?

– Прикройте, – согласился Томас, увидев, как тот расстроен. Теперь он испытывал к этому человеку гораздо более сильную симпатию, чем к Юарту, хотя последнего понимал лучше.

Начальнику участка на Боу-стрит были знакомы его чувство усталости и реакция на подобные сцены и жизнь несчастных героев этой горькой пьесы. Если когда-то у инспектора и были романтические заблуждения по поводу молодых женщин, выходящих на панель, то реальность жизни давно излечила его от этого. Нет, Юарт не был бездушным. Просто из чувства самосохранения он вынужден был держать свои эмоции под контролем. Более того, знал, что, сохраняя трезвый разум и не давая воли чувствам, он сможет лучше выполнять свои обязанности и быть полезным людям. Аде Маккинли уже не поможешь, а другим таким, как она, помочь еще было можно.

Но Питту все же была по душе отзывчивость молодого врача, в которой он видел веру в человека и сострадание к нему.

Во взгляде Леннокса Томас увидел благодарность и понимание. Получив разрешение, медик первым делом натянул на ноги убитой юбку, а затем накрыл одеялом тело и лицо девушки.

– Вы нашли еще что-нибудь, о чем следовало бы упомянуть? – спросил Питт, повернувшись к инспектору.

– Вам нужен список ее вещей? – не без иронии спросил тот.

– Пока нет. Я поговорю с констеблем Бинсом, а затем, в соответствующем порядке, – со свидетельницами.

– Здесь? – Юарт обвел взглядом комнату, стараясь не смотреть на кровать.

– А у вас есть другое помещение для этого?

– Комнаты соседок, например.

– Я поговорю с Бинсом здесь, а с каждой из свидетельниц – в ее комнате. Мне не помешает узнать расположение комнат в этом доме.

Инспектор мысленно одобрил намерения начальства. Он поступил бы так же.

Констебль Бинс, белокурый и простоватый парень, казалось, еще не пришел в себя от пережитого шока. Как постовому полицейскому, ему трудно было долго стоять навытяжку, и от неподвижности у него, должно быть, затекли ноги. Питт сразу заметил это по неуверенным шагам молодого человека, когда тот приблизился к нему.

– Слушаю, сэр. – Бинс замер перед суперинтендантом, старательно избегая смотреть в ту сторону, где стояла кровать.

– Расскажите все, что вы увидели, когда вошли в эту комнату, – велел ему Томас.

– Да, сэр. Как всегда, я совершал обход своего участка от Спиталфилдс в конце Уайтчепел-роуд до начала Майл-Энд-роуд и Энбюри-стрит. Закончив, я возвращался обратно, – на одном дыхании доложил констебль. Он глядел не на Питта, а куда-то мимо него в одну точку. – Дойдя до угла Монтегю-стрит, я увидел, как из Пентекост-элли выбежал человек. У него был такой вид, словно за ним гналось по крайней мере привидение или что-то похуже. Он бежал в сторону Брик-лейн. Я сразу заподозрил неладное, иначе зачем человеку бежать так, будто за ним кто-то гонится? Он то и дело оглядывался. – Констебль перевел дух и сглотнул слюну. – Я схватил его за ворот и остановил. Он закричал так, будто попал в лапы самому дьяволу. Тут я и подумал, что здесь нечисто. Он казался до смерти напуганным.

Питт понимающе кивал, а Юарт и Леннокс слушали не шелохнувшись, почти неразличимые в темноте.

– Я заставил его вернуться, – продолжал докладывать Бинс, переступая с ноги на ногу, словно ему было необходимо размять их. – Я сразу догадался, что он бежал не иначе как из этих комнат, больше здесь бежать неоткуда. Напротив нет жилых домов, только фабрика, а она ночью не работает. Я подумал, что он украл что-нибудь, но при нем ничего не обнаружилось. – Полицейский не смотрел в сторону инспектора и врача, словно их здесь и не было. – Эта комната первая от входа, дверь ее была открыта, вот я и вошел. – Его голос понизился до шепота, и только теперь он отважился посмотреть на лежащее на кровати тело. – Бедняжка. Я сразу понял, что она мертва, поэтому ничего здесь не трогал. Я вышел и закрыл дверь комнаты и, прихватив с собой беглеца, дал сигнал тревоги полицейским свистком. Еле дождался, когда меня услышат, хотя прошло, должно быть, не более пяти минут, как откликнулся констебль Роджерс. Он дежурил неподалеку, на Вентворт-стрит. Когда он прибежал, я тут же послал его за мистером Юартом.

– В котором часу это было? – уточнил Томас.

Лицо Бинса залилось краской смущения:

– Не знаю, сэр. Виноват, но мне было не до этого. Надо было удержать свидетеля, чтобы не убежал, а когда я увидел ее на кровати, то совсем все забыл. Я знаю, что полицейскому нельзя такое забывать, но все это здорово меня пришибло. Ведь я ее знал.

– Что вы можете рассказать о ней? – Питт пристально посмотрел на совсем оробевшего констебля.

Тот опять переминался с ноги на ногу, но выправку при этом сохранял.

– Ада жила здесь, в этом квартале, лет шесть или около этого. Приехала сюда на заработки, наверное, из деревни, из самой глуши. Была красивой, кровь с молоком, как говорят. – Он сокрушенно покачал головой, и его лицо сморщилось от искреннего сожаления. – Рассказывала, как служила горничной в одном богатом доме в Белгравии. Но не смогла соблюсти себя. – Последние слова молодой человек произнес как-то обреченно, без эмоций – видимо, эта обычная история не вызывала у него даже возмущения. – Господский дворецкий задурил ей голову. Когда она поняла, что попала в беду, рассказала все хозяйке. Дворецкий был прощен, а ее выгнали. Ребенок родился недоношенным. Он умер, бедняжка, да это и к лучшему. – Черты лица констебля заострились, и теперь его взгляд был устремлен в пространство. – Смерть его была лучшим выходом, чем приют для ребенка и работный дом для нее. Она не задумываясь пошла на панель. Ада была неглупой женщиной, умела защищаться, но и ей порой становилось тошно от такой жизни. – Остатки доброты и сожаления исчезли с лица Бинса, и оно стало жестким. – Она знала, на что шла и чего хотела, даже в истории с этим дворецким.

Питт понял, что Бинс согласен даже этому найти оправдание. Как полицейский, он готов был понять его, но сейчас было не до сантиментов.

– Может, она шантажировала дворецкого? – довольно громко, с надеждой, подал голос Юарт. – Вот он и убил ее.

– Зачем? – медленно спросил Леннокс. – Ведь хозяйка все знала. Ее мало беспокоила репутация дворецкого, и ему ничего не грозило.

– Что это нам даст? – отмахнулся Томас, прервав бесполезный спор. – Никто не принял бы слово убитой против слова дворецкого. А сейчас и подавно нечего об этом говорить.

Этим он как бы сказал о жертве то, что должен был сказать. Главным сейчас была причина, из-за которой его вызвали, и причиной этой было не убийство проститутки, а имя Финли Фитцджеймса на значке закрытого джентльменского клуба. На месте инспектора Юарта кое-кто просто проигнорировал бы эту деталь и сосредоточился бы только на поисках убийцы, а по прошествии должного времени положил бы дело на полку нераскрытых уголовных преступлений. Если бы не присутствие Леннокса, Юарт, пожалуй, так бы и поступил. Но медик видел, как инспектор обнаружил под телом убитой злополучную эмблему клуба, и никогда бы не позволил замолчать это. На лице врача не было ни осторожности, ни тем более цинизма, а лишь усталость и печаль.

В доме наконец воцарилась тишина. С улицы уже долетали первые звуки пробуждающегося города. На горизонте светлела полоска рассвета.

Питт повернулся к Бинсу:

– Это всё?

– Да, сэр. Я подождал, когда придет инспектор Юарт, и доложил ему все как было. После этого все перешло в его руки. Было чуть больше часа ночи.

– Благодарю, констебль. Вы действовали правильно.

– Спасибо, сэр. – Молодой полицейский повернулся, чтобы удалиться. Голова его была по-прежнему вскинута, а плечи развернуты, но шагал он как будто бы на онемевших ногах.

– Перейдем, пожалуй, к допросу свидетеля, – обращаясь к Юарту, сказал Томас. – Допросим его здесь.

Несколькими минутами позже в комнату был доставлен худой, узкоплечий мужчина в коричневом пиджаке и темных брюках, слишком длинных для него, так что штанины были завернуты внизу над башмаками. Бледное лицо этого человека дергалось от испуга. Сколько бы он ни заплатил за утехи этого вечера, они обойдутся ему теперь во сто крат дороже.

– Ваше имя? – начал допрос Питт.

– Об-бадия С-скеггс, – заикаясь, произнес свидетель. – Я не трогал ее, клянусь Богом, не трогал! – Он повысил голос почти до крика, чтобы только ему поверили, и еще сильнее затрясся от страха. – Спросите у Рози. – Он сделал жест в сторону коридора. – Она вам все скажет. Рози не станет врать ради меня. Я для нее никто, пустое место. – Он посмотрел на Томаса, а затем на инспектора. – Клянусь!

Суперинтендант не смог удержаться от улыбки:

– Рози вас не знает?

– Нет.

– А откуда вы знаете ее?

– Я тоже ее не… Я хочу сказать… – Поняв, что попал впросак, свидетель не знал, куда деваться. Бедняга тяжело дышал, и казалось, что ему не хватало воздуха.

– Не торопитесь отрицать, – сухо перебил его Питт. – Я все равно узнаю все от Рози. Наверняка ей известно, постоянный ли вы клиент или случайный.

– Ради меня она не будет лгать, сэр, – в отчаянии повторял Скеггс, судорожно глотая воздух. – Я ей даже не понравился.

– Я ее понимаю, – согласился Томас. – Вы помните, в котором часу пришли сюда?

– Нет. – Обадия больше не собирался рисковать и снова угодить в ловушку полицейских. – Нет. Я уже уходил, когда констебль схватил меня. А это незаконно, я ничего плохого не сделал, – жалобно заныл он. – Человеку нужно немножко поразвлечься! Я всегда хорошо плачу. Рози может подтвердить.

– Откуда ей знать, что вы делали потом, когда покинули ее комнату? – вопросительно вскинул брови Томас.

Лицо Скеггса стало злым.

– Может, вы захотели еще позабавиться, – невозмутимо продолжал Питт. – Поэтому, увидев дверь в комнату Ады приоткрытой, заглянули туда. Только вместо Ады, обслуживающей клиента, увидели ее мертвую, привязанную к спинке кровати, с петлей из чулка на шее и с подвязкой на руке…

Свидетель со стоном выругался.

– Вы бросились наутек, но констебль Бинс поймал вас, – закончил Томас.

– Я собирался поднять тревогу! – протестующе закричал Скеггс, с ненавистью глядя на обоих полицейских. Он, видимо, всерьез настроился защищать свою версию собственного поведения. – Я побежал за полицией. Вот почему я так торопился.

– А почему вы ничего не сказали констеблю о мертвой Аде? – спросил его Питт.

Обадия уставился на него с нескрываемой злобой, но промолчал.

– Вы еще кого-нибудь видели, когда бежали? – задал Томас новый вопрос.

За окном совсем рассвело. Шум на улице усилился. Появились пешеходы, задымила фабрика напротив.

– Вы спрашиваете о том, кто это сделал? – возмущенно воскликнул Скеггс. – Конечно, я его не видел, иначе сразу бы сказал вам. Думаете, я вот так стоял бы перед вами и позволял допрашивать себя как подозреваемого, если бы знал, кто это сделал?! Я не такой болван, как вам кажется!

Питт воздержался от комментариев. Его молчание обидело свидетеля – тот весь ощетинился, когда, оглядываясь, следовал за констеблем и мысленно подбирал слова позабористей в адрес полиции.

После этого суперинтендант сам навестил Розу Берк в ее комнате, расположенной через две двери дальше по коридору. Это помещение оказалось совсем не похожим на комнату Ады. Оно было попросторней, и значительную его часть занимала кровать, такая же измятая после визита клиента. Простыни на ней были серыми, неопрятными. В комнате пахло по́том и немытым телом. Скеггс получил свою порцию удовольствия, заплатив за нее столько, сколько она стоила.

Леннокс, тоже вошедший в комнату Розы, заметно побледнел. Ему совсем незачем было присутствовать при этом допросе, и Питт был немало удивлен, когда доктор последовал за ним. Возможно, подумал полицейский, хирург решил, что свидетельнице понадобится его помощь.

Однако та не производила впечатления девицы робкого десятка. Роза Берк была среднего роста, широкоплечая и полногрудая и явно относилась к тем личностям, которые умеют постоять за себя. Пряди ее темно-каштановых волос были удачно высветлены спереди, что очень ей шло. В целом Томас пришел к заключению, что перед ним довольно красивая женщина, хотя уже и утратившая первую свежесть кожи и потерявшая пару зубов. На вид ей можно было дать от двадцати пяти до сорока лет.

Роза, человек сдержанный, не торопилась заговорить первой и ждала, когда ей станут задавать вопросы. Она стояла посреди комнаты, сложив руки на груди, и, словно не замечая присутствия доктора Леннокса, смотрела только на Питта. Лишь часто вздымавшаяся грудь выдавала ее волнение. Трудно было сказать, была ли она полностью безразлична к смерти Ады или просто обладала недюжинной выдержкой. Однако суперинтендант в своих предположениях склонялся к последнему.

– Роза Берк? – начал он допрос.

– Да, это я. – Она вскинула подбородок.

– Расскажите, что вы делали вчера вечером, начиная с восьми часов, – строго произнес Томас, но, заметив ироничную усмешку свидетельницы, пояснил: – Меня не интересуют профессиональные подробности вашей жизни, я просто ищу убийцу Ады Маккинли. Видимо, он побывал здесь уже не в первый раз. Если мы не найдем его, он наведается снова. И следующий жертвой можете оказаться вы.

– Черт побери! – непроизвольно вырвалось у Розы, и она шумно втянула в себя воздух. Однако в ее глазах вместе с неприязнью было заметно и уважение.

– Не хотите ли вы сказать мне, что ничего подобного у вас здесь никогда не случалось? – спросил Питт уже не так строго. – Это будет неправдой. Убийца покалечил Аде пальцы на руках и ногах, а затем задушил ее, сделав петлю из ее же чулка, как заправский палач. – Суперинтендант не упомянул о подвязке с розочкой и связанных ботинках, решив оставить эти подробности на другой раз. – Думаете, он остановится на этом?

Доктор Леннокс поморщился, как от боли, и хотел было что-то сказать, но передумал и молча направился к выходу. Он вышел, плотно притворив за собой дверь.

Роза шепотом помянула имя Господа и, возможно, произнесла про себя молитву, потому что ее рука, словно не ведая того, что делает, осенила женщину крестным знаменем. Кровь отхлынула от ее лица, и умело наложенные румяна на щеках стали некрасиво заметными.

Питт терпеливо ждал.

– В десять вечера я принимала клиента, – сказала наконец Роза. – Вам назвать его имя? Мы не любим этого делать. Это плохо для нашей профессии.

– Да, мне нужно его имя, – потребовал Томас.

Какое-то время свидетельница колебалась, но потом все же сказала:

– Чез Ньютон. Он был здесь почти до одиннадцати вечера.

– Щедро же вы его принимали, – с сомнением в голосе заметил Томас. – Целый час? Неужели дела идут так плохо в последнее время?

– Он заплатил мне вдвойне, – резко ответила его собеседница, чье самолюбие явно было задето.

Питт ее понимал. Она была красивой, знала свое дело и многое могла себе позволить.

– А когда он ушел, где вы были? – резко спросил он.

– Оделась и пошла на улицу, конечно, – раздраженно ответила Роза. – Что еще, по-вашему, я должна была делать? Завалиться спать? Я вышла, прошлась по переулку и собралась было пройти между домами на Уайтчепел-роуд, как увидела, что с другой стороны переулка идет мужчина.

– С какой стороны? – перебил ее полицейский. – Со стороны Олд-Монтегю-стрит?

– Нет, – терпеливо пояснила женщина. – Скорее он шел от Спрингхил-Джек или Фарвер-Кристмас. Я была в самом конце переулка. Там нет фонарей. Вы что, этого не знаете?

– Но вы все же заметили, как он прошел под фонарем? – против воли повышая голос, спросил Томас.

– Да. – Роза продолжала стоять посреди комнаты, не меняя позы. Руки ее были сложены на груди.

– Опишите его внешность, – велел Питт.

– Выше меня ростом, но чуть пониже вас. Что-то в нем было такое странное. Хорошо сложен и довольно молод.

– Сколько лет? Двадцать? Тридцать? – быстро спросил суперинтендант.

– Нет, не такой молодой, а вот тридцать или около того, это да. Нелегко определить возраст у таких щеголей. Сытно едят, долго живут…

– Как он был одет? – Томас понял, что лучше набраться терпения и не подсказывать свидетельнице ответы.

Та на мгновение задумалась.

– Хорошее пальто и, видно, дорогое, несколько фунтов стоит, не меньше. Он был без шляпы. Когда свет упал на него, я увидела его волосы. Светлые, густые, да еще волнистые… Мне бы такие! – Она дернула плечами. – А вот его лицо мне не понравилось. Злое, особенно рот. Что-то в нем было неприятное. А нос ничего, какой и должен быть у джентльмена.

Роза внезапно окинула Питта оценивающим взглядом, но, видимо, передумала и ничего не добавила. К физической близости с клиентами она, видимо, относилась разумно и по-деловому. Эмоциям здесь не было места.

– Вы когда-нибудь видели его прежде? – спросил Томас, делая вид, что не заметил ее взгляд.

– Не могу сказать.

– Почему не можете?

– Потому что не знаю, – резко ответила Берк, поморщившись то ли от страха, то ли от печальных воспоминаний. – Если бы я знала, кто убил Аду, неужто не сказала бы этого вам, а потом не посмотрела бы с удовольствием, как вы вздернете этого ублюдка?! Я сама бы помогла вам в этом. Бедняжка Ада! Жадновата была до денег и ставила себя выше нас… Но все равно не заслужила такой смерти.

– И все же не припомните, может, вы видели его когда-нибудь? – настаивал Питт.

– Ночью все кошки серы. – Роза выразительно махнула рукой. – Разве вы не слышали такой поговорки? Я же не вглядываюсь в лица мужчин, мне нужны только их деньги. Моя память что-то не подсказывает мне никаких имен. Не думаю, что я когда-нибудь видела того человека. Клянусь адским пламенем, что не знаю его имени, иначе сказала бы вам.

– Адским пламенем, – медленно, раздумывая, повторил полицейский. – Почему вы так сказали?

– Потому что это единственное, в чем я уверена, – ответила женщина, смерив его с ног до головы взглядом. – Чего вы ждете от меня? Господи, откуда мне знать? – Она обвела глазами свое жилище. – Если хотите, могу поклясться райскими кущами, если они существуют. Но они не для нас с Адой. Спросите святош в сутанах. Они скажут вам, что таким, как я, погрязшим в грехе и совращающим благонравных джентльменов, гореть в адском пламени!

Роза неожиданно выругалась, причем так грубо и непристойно, что даже видавший виды Томас был потрясен, услышав это из уст женщины, да к тому же еще красивой.

– Вы когда-нибудь слышали о «Клубе Адского Пламени»? – придя в себя, спросил он.

На лице проститутки появилось искреннее изумление:

– Нет, а разве есть такой? Те, кто помирает, горят там? Это большая печь? Если бы в нее попал убийца Ады, я бы сама подбросила в печку угольку, чтобы горела жарче, джентльмен он или не джентльмен!

– А этот был джентльменом? – после недолгого колебания спросил Питт.

Роза, не колеблясь, встретила его взгляд.

– Он был похож на благородного. В деньгах, видимо, не нуждался и в себе был уверен, если появился в этом квартале в такое время, как раз когда убили Аду. Я поболталась с полчасика на Уайтчепел-роуд, мне не везло, но потом подвернулся один господин, и я вернулась домой.

– Вы никого не видели в другом конце переулка? – уточнил Томас.

– Это не мой участок, – резко ответила женщина. – Спросите у Нэн…

– Вы сказали, что Ада была жадной до денег. Она брала их у вас? – продолжил Питт допрос.

– Я не говорила, что она воровка! – рассердилась Роза, и глаза ее гневно сверкнули. – Я сказала, что она всегда думала о деньгах. Хотела, чтобы их у нее было побольше, ломала голову, как бы заполучить их не только для себя одной, но и для нас. А еще я не встречала человека, который мог бы так ненавидеть. Бывало, ненависть просто душила ее!

– Она не делилась с вами, кого именно ненавидит?

Берк в ответ презрительно передернула плечами.

С улицы донесся шум подъехавшего экипажа, громко хлопнула дверца, а затем послышался удаляющийся цокот копыт. Кто-то быстро прошел по коридору, и наверху захлопнули дверь с такой силой, что в комнате Розы задребезжали стекла.

– Ада называла когда-нибудь имя дворецкого? – поинтересовался Питт.

У Розы от удивления округлились глаза:

– Вы думаете, это он сделал? Зачем ему? Она ему не угрожала. Ей до него было так же далеко, как до Биг-Бена на Часовой башне!

– Я не думаю, что это сделал дворецкий, – согласился Томас и вновь сменил тему: – Когда вам в переулке повстречался этот джентльмен? Вы помните время?

– Нет, не помню. Наверное, было около десяти.

– Что вы делали потом?

– Нашла еще двух клиентов. Так, ничего интересного. На каждого ушло по полчаса. А потом попался этот Скеггс, жалкий придурок. Целый час потратила на него. – В голосе женщины было презрение. – Видать, ему больше нравится подглядывать. От меня он, видите ли, побежал подглядывать за Адой. – Теперь Роза стояла подбоченившись. – Что ж, он свое получил! Увидел ее, но не с клиентом, а одну и мертвую. От страха небось в штаны напустил!

– Когда это произошло, вы помните?

– Да, тут уж я посмотрела на часы. Я была чертовски зла, решила, что на этот вечер с меня хватит, и к тому же проголодалась. Я собралась на угол Чиксэнд-стрит, там торгуют пирожками, но появился полицейский, и сами знаете, что было дальше. Мне пришлось остаться дома, и я умираю от голода.

Питт промолчал.

Взгляд свидетельницы по-прежнему был полон неприязни.

– Считаете меня бессердечной шлюхой, не так ли? – Голос ее дрожал от гнева. – Так вот, мне было так же плохо, как и вам, когда я увидела ее мертвой. Но прошло уже два часа, и к тому же я не ела со вчерашнего вечера. Мы в этом квартале привыкли к смерти, она здесь частый гость и не такой добрый, как у вас, на западе Лондона. А вот ваш доктор – хороший человек. Он сказал, что Ада не мучилась. Велел Нэн вскипятить чайник, подлил каждой из нас в чашку по глотку бренди. Такого доброго человека я еще не встречала…

Рассказывая это, Берк, казалось, с трудом находила слова. Видимо, ей редко приходилось кого-либо хвалить или высказывать кому-либо сочувствие вслух. От этого ее скупые выражения показались Томасу куда более весомыми, чем его собственные. С лица Розы исчезла горечь, и полицейский смог представить себе, какой бы она была, если бы не жестокость судьбы и обстоятельств.

Другая местная жительница, Нэн Салливан, была, пожалуй, на добрый десяток лет старше Розы. Годы и джин не пощадили эту женщину, волосы ее поредели, а блеск в глазах погас, но у нее осталась, видимо, присущая ей всегда мягкость характера. Томас отметил, что в ее речи еще сохранились отзвуки живого говора Западной Ирландии.

Женщина сидела на кровати, озябшая, заплаканная и слишком усталая, чтобы на что-то реагировать.

– Да, я была в конце переулка, где же мне еще быть, – подтвердила она, подняв на Питта безразличный взгляд. – Мне в этот вечер не везло, клиентов не было, пришлось отправиться на Брик-лейн. – Салливан не стеснялась говорить о своем невезении. – А потом я и вовсе решила вернуться домой. В это время пришла домой и Ада.

– Вы видели, как к ней вошел клиент? – с нетерпением прервал ее суперинтендант.

– Конечно, видела. Во всяком случае, я видела его спину и затылок, когда он входил, и как он был одет. – Нэн вздохнула, на ее губах мелькнуло подобие улыбки. – На нем было пальто, красивое, из дорогого габардина. Уж в этом я знаю толк! Это был настоящий габардин. В свое время я работала на швейной фабрике. У нашего хозяина тоже было габардиновое пальто. Помню, оно было коричневое, сидело как влитое, без единой морщинки или складки там, где не нужно.

– А какого цвета было пальто на мужчине, который пришел к Аде? – вернул ее к настоящему Питт. Он занял единственный в комнате стул в ярде от кровати, на которой сидела Нэн.

Окно комнаты выходило на задний двор и дворовую свалку. Уличный шум сюда не долетал.

– У этого джентльмена? – на мгновение задумалась женщина, глядя в пространство. – Оно было темно-синим, а может, и черным. Но только не коричневым.

– А воротник какой?

– Воротник лежал отлично, не так, как обычно у дешевых пальто.

– Он был меховой, бархатный или, может, из каракуля? – помог Томас свидетельнице.

Та отрицательно замотала головой:

– Воротник был из того же габардина, что и пальто. Разве меховой воротник покажет линию кроя?

– Хорошо, а какого цвета волосы были у этого господина?

– Густые, – машинально ответила Нэн, непроизвольно касаясь рукой своих собственных, поредевших и неухоженных волос. – По цвету светлые, – добавила она. – Это я заметила, когда он входил в комнату Ады и свет упал на его волосы. Бедняжка Ада… – Голос Салливан пресекся. – Она этого не заслужила.

– Вам она нравилась? – неожиданно для себя спросил полицейский.

Это удивило Нэн, и какое-то время она молчала, раздумывая. Наконец произнесла:

– Думаю, что да. От нее, правда, всего можно было ожидать, но она умела быть веселой и смешила меня. Еще мне нравился ее характер борца.

– С кем же она боролась? – У Питта екнуло сердце от неразумной надежды.

– Иногда она уезжала в западную часть Лондона. Для этого требуется смелость, да еще какая! Ее поездки бывали удачными. О, Ада умела не продешевить!

– Но с кем она там боролась?

Нэн рассмеялась резким отрывистым смехом:

– С девками Жирного Джорджа в районе Гайд-парка. Это их пятачок. Если бы Аду убили ножом, я не задумываясь сказала бы, что это сделал Малыш Джорджи. Но он никогда бы не задушил Аду, да еще в ее собственной комнате. Он убил бы ее на улице и там бы и оставил. Кроме того, я хорошо знаю обоих: Жирного Джорджа и Малыша Джорджи. Я сразу бы их узнала и ни с кем не спутала.

В этом не было сомнения, ибо Томас тоже их знал. Жирный Джордж был великаном, человеком-горой, и его невозможно было спутать с Финли Фитцджеймсом. А Малыш Джорджи, напротив, был карликом. Если бы Ада вторглась на их территорию, они в худшем случае избили бы ее, может, покалечили или изуродовали ей лицо, но никогда не стали бы убивать и привлекать к себе внимание полиции. Это при их деле было совсем ни к чему.

– Значит, вы видели, как этот человек вошел в комнату Ады? – вернулся к допросу полицейский.

– Да.

Питт нахмурился:

– Вы хотите сказать, что она открыла ему дверь? Значит, она не просто привела его с собой с улицы?

Глаза Нэн расширились от удивления:

– Нет. Насколько я помню, она не привела его с улицы. Он пришел сюда сам, словно уже бывал здесь, ну, как постоянный клиент или что-то в этом роде.

– А у вас много таких постоянных клиентов? – поинтересовался Томас и уже после этого понял, что допустил бестактность по отношению к этой немолодой уже женщине. У Ады могли быть постоянные клиенты, а вот у Салливан – едва ли.

Поняла это и сама Нэн. На ее лице промелькнуло горькое сознание того, что предвещают ей последние неудачи. Она понимала, что полицейский догадывался о ее страхах и жалел ее.

Однако Нэн заставила себя улыбнуться, и ей это почти удалось.

– Не то чтобы постоянные, но кое-какие лица запоминаются. Вот только никто из клиентов не назначает нам день или время встреч. Как у кого получается, больше это случайные визиты. Но Ада была популярна. – Лицо свидетельницы скривилось в жалобной гримасе, плечи ее поникли, а глаза наполнились слезами. – Она была остра на язык. Бедная девочка… Как она умела нас развеселить! – Салливан прерывисто вздохнула. – Ей это хорошо удавалось. – Она посмотрела на Питта. – Как-то она подарила мне ботиночки. У нас с ней один размер ноги. У них были такие красивые каблучки… Тогда у Ады выдалась удачная неделя, а у меня как раз был день рождения. – По щекам Нэн катились слезы, смывая белила и румяна, но она не собиралась себя контролировать. Сейчас в ней появилось особое достоинство, и ее печаль по убитой подруге была искренней. Все это заставило Томаса на мгновение забыть об убогой комнатушке с неубранной неопрятной постелью, о вони, доносившейся со двора, о безвкусной кричащей одежде местных обитательниц и о том, что перед ним разочарованная отчаявшаяся женщина, чье тело устало от любви, так и не познав ее.

Питту оставалось только выразить Салливан свое соболезнование по поводу гибели Ады Маккинли.

– Мне очень жаль, – сказал он тихо и, не колеблясь, положил свою руку на сложенные руки Нэн. – Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы найти того, кто убил Аду. Я заставлю его ответить за это, кто бы он ни был.

– Вы сделаете это? – взволнованно воскликнула его собеседница. – Даже если это будет джентльмен?

– Даже если это будет джентльмен, – пообещал полицейский.

Примерно таким же был его разговор с третьей свидетельницей, чья комната находилась рядом с комнатой Ады. Агнес Солтер была молода, но красотой не блистала. У нее был слишком длинный нос и слишком большой рот, однако заразительная живость юности поможет ей в ближайший десяток лет компенсировать все недостатки. Когда же молодость этой девушки пройдет, а тело увянет, ее могут ждать нелегкие времена. Агнес, возможно, уже и сама над этим задумывалась.

– Конечно, я знала Аду, – спокойно ответила Солтер на вопрос Питта. Она сидела на стуле с прямой спинкой, высоко, до колен, подобрав юбки и открыв свои красивые ноги, которые, очевидно, были ее гордостью. Однако в Томасе Агнес мужчину не видела: он понял это по ее безразличному взгляду. Открывать ноги просто стало для нее профессиональной привычкой, да и поза эта казалась ей удобной.

– Она была задавакой, но неплохой девчонкой, – продолжала проститутка свой рассказ об убитой. – Была не прочь поделиться, чем могла. Как-то дала мне свои подвязки. – Женщина довольно улыбнулась. – Она понимала, что ноги у меня красивее, чем у нее, хотя ее ножки тоже выглядели неплохо. Когда речь шла о хорошем заработке, она всегда это понимала. Я тогда неплохо заработала на ее подвязках. Некоторые джентльмены просто балдеют от красивых подвязок. Наверное, леди вовсе их не носят. Там всё корсеты да длинные панталоны…

Питт благоразумно воздержался от комментариев. За окном начинался новый день, и улица, на которую выходил переулок, была уже запружена повозками и экипажами. Вовсю работала фабрика напротив.

– Мне нечего вам сказать, – продолжала Солтер. – Я ничего не знаю. Хотела бы я видеть, как этого негодяя четвертуют!.. Риск риску рознь. – Она сжала кулаки так сильно, что побелели костяшки пальцев, и ее прежнее спокойствие исчезло. – Любую из нас могут побить, это бывает, такова наша жизнь. Или порезать, если довести клиента до белого каления. Но то, что проделали с Адой, – это несправедливо. Она этого не заслужила. – Женщина выпятила нижнюю губу, и ее лицо стало сердитым. – Не думала, что вы устроите такой переполох. Убита еще одна проститутка… Подумаешь, какая потеря! В Лондоне их пруд пруди. Может, кто-то из святош решил почистить немного эти места? – Агнес рассмеялась высоким резковатым смешком.

Томас уловил в этом смехе страх.

– Не думаю, – искренне сказал он, хотя и допускал такую возможность. Исключать ее совсем не следовало.

– Вот как? – с любопытством сказала Солтер. – Почему же именно ее? Ада была обыкновенной шлюхой, как и все мы.

Питт не стал уклоняться от ответа. Он был искренен с этой девушкой.

– Есть причины полагать, что это мог сделать человек состоятельный и, возможно, даже с положением, – объяснил он. – Ада не привела его с улицы. По словам Нэн, он сам к ней пришел и Ада его впустила. Похоже, что он уже бывал здесь, и не раз.

– Да? – удивилась Агнес и немного успокоилась. – Наверное, она его знала?

– А как вы думаете, кого она могла знать?

Свидетельница задумалась. Питт задал этот вопрос для порядка, поскольку сам почти не сомневался, что гостем убитой был Финли Фитцджеймс. Иначе как объяснить найденный именной значок клуба?

– Кто же мог убить ее? – размышляла девушка. – Да любой, с кем она поссорилась! Например, другая проститутка, у которой она увела клиента. Но тогда они обязательно бы подрались, и шуму было бы на весь дом. Я же ничего не слышала. Хотя… – Она пожала плечами. – Можно выцарапать глаза, а если уж совсем осатанеешь, так полоснуть ножом по лицу, чтобы век не забыла. Но это все проделывают на улице, не так ли? Какой же надо быть сукой, чтобы прийти в дом и хладнокровно рассчитаться! Ведь Ада была не такой уж плохой.

– Не такой уж? – переспросил суперинтендант. – Но она все же уводила чужих клиентов, не так ли?

Солтер рассмеялась:

– Конечно, уводила. А кто из нас этого не делал? Она была красивой и умной, язык у нее был хорошо подвешен, она была веселой и любила смешить. Ада нравилась джентльменам; те любили, когда их смешат. Это помогает им забывать, в какую грязную канаву их занесло. Видимо, дома со своими леди им не удается всласть посмеяться. Там всё у-тю-тю да муси-пуси, корсеты да крахмальные юбки… – Агнес снова презрительно выпятила губу, и Питт понял, что она жалеет всех этих джентльменов. – Бедняжки, наверное, давно разучились смеяться. Ведь леди негоже это делать, не так ли?

Томас промолчал. Мысленно пред ним предстали образы его знакомых и близких леди, но что толку было объяснять этой девушке, как она ошибается?

На верхнем этаже громко хлопнула дверь, и послышались быстрые шаги по лестнице. Кто-то звонко что-то выкрикнул.

– Правда, некоторым нравится валяться в канаве, – нахмурившись, сказала Агнес. – Как свинье в навозе. Что-то их возбуждает. – В голосе свидетельницы зазвучало гневное презрение. – Черт побери! Если бы не их чертовы деньги, я бы рассчиталась с каждым из них!

Питт в этом не сомневался. Но это никак не поможет ему найти того, кто убил Аду Маккинли, которая и не думала защищаться. В ее комнате не было следов крови, а на теле не осталось никаких следов насилия – только сломанные ногти. Ни царапин, ни синяков, свидетельствовавших о драке. Только сорванный ноготь на пальце правой руки и несколько сломанных.

– Кто из ее знакомых мог так запросто зайти к ней? – спросил Томас.

– Не знаю, – пожала плечами Солтер. – Может, Томми Леттс… Он захаживал сюда. Он мог зайти, но Ада больше не работала на него. Нашла сутенера получше, как она мне сказала. Даже похвалилась этим.

– Человек, который зашел к Аде, похож на Леттса?

– Нет. – Девушка переменила позу. – Леттс – грязный слизняк. Черные замызганные волосы, как крысиные хвосты, с меня ростом. А этот господин был высокий, с густой вьющейся шевелюрой, чисто одетый, как настоящий джентльмен. У Томми Леттса сроду не могло быть такого пальто, разве что он украл бы его.

– Значит, вы видели гостя Ады? – удивился Томас.

– Нет, никогда его не видела. А вот Роза видела, и Нэн тоже. Бедняжка Нэн совсем сама не своя от горя. Сердце у нее доброе. Ваш доктор помог ей. Хоть и полицейский, а человек… – Агнес состроила гримаску. – Он еще молодой, а потом станет как все.

Более Питт ничего от нее не узнал. Он спросил, не слышала ли свидетельница какой-либо шум, но она была занята с клиентами и ничего не заметила. Это подтверждало, что убийство было произведено без шума, криков и ломания мебели. К этому выводу суперинтендант пришел и сам, осмотрев комнату. Тот, кто убил Маккинли, застал ее врасплох и действовал быстро. Значит, это был тот, кого она знала и кому доверяла.

Томас закончил допрашивать Агнес и вышел в коридор, где его поджидал Юарт. По лицу своего начальника инспектор сразу понял, что ничего нового тот не узнал и что теперь их ничто не спасет от необходимости остановиться на Финли Фитцджеймсе. Последний лучик надежды в глазах Юарта, жадно смотревшего на Питта, погас, и казалось, что он сам стал меньше ростом и как-то усох, хотя человеком был отнюдь не худым.

Суперинтендант, ничего не сказав, лишь едва заметно качнул головой.

Инспектор тяжело вздохнул. В оставленную открытой входную дверь подуло ветром с улицы.

Леннокс ждал их у лестницы. Лицо его казалось желтым при свете полицейского фонаря в полутемном коридоре.

– Фитцджеймс? – внезапно произнес он со странным интересом.

Юарт, словно угадав, что тот чувствует, болезненно поморщился и стиснул зубы. Он еле удержался, чтобы не сказать что-то резкое, но перевел дух и промолчал.

– Боюсь, что так, – согласился с доктором Питт. – Придется позавтракать с ним. Но прежде я должен заехать домой, помыться, побриться и чего-нибудь перекусить. Советую вам сделать то же самое. Пока вы мне не понадобитесь, во всяком случае, несколько часов.

– Хорошо, сэр, – ответил Юарт, хотя облегчения в его голосе не было. Передышка на какое-то время все равно не облегчала стоящую перед ними задачу.

Врач не сводил с Томаса широко открытых глаз, но тот не различал его лица в темноте. Однако суперинтендант чувствовал, как напряжено худое тело доктора под просторным сюртуком – словно у бегуна, готового к старту. Питт понимал его. Его собственный гнев, спрятанный глубоко в нем, был столь же жгуч и нестерпим.

Он отдал Юарту распоряжение оставить охрану у комнаты Ады. Дверь ее не имела замка, а если бы он там и был, то явно не стал бы помехой для местных взломщиков, которых в этом районе было в избытке. Не то чтобы Питт опасался, что будут уничтожены улики, просто надо было дождаться кареты из морга, да и Ленноксу понадобится вспомнить свои печальные обязанности и получше осмотреть тело. Томас не ждал новых улик, могущих помочь ему, но проделать все это было необходимо.

Возвращаясь домой по утренним улицам города, шумным в этот час от повозок, везущих товар на рынки – ему даже повстречалось стадо баранов, которых гнали на бойню, – суперинтендант гадал, есть ли у Ады Маккинли родственники, которым следовало бы сообщить о ее смерти, и будет ли кто-нибудь ее оплакивать. Ее похоронят в безымянной могиле, как бездомных бедняков. Про себя Томас уже решил, что пойдет на похороны, какими бы они ни были, даже если это будет самое простое погребение.

Кеб вез его в западную часть Лондона через Спиттал-филдс и Сен-Люк в объезд Холберна. На часах было без четверти восемь утра. Просыпался квартал Блумсбери, спешили по своим делам горничные и чистильщики сапог. В тихом утреннем воздухе над крышами ровными столбиками поднимался первый дымок. Прислуга разжигала огонь в плитах, готовя господам завтрак.

Когда Питт наконец приехал к себе на Кеппел-стрит и, расплатившись с кебменом, отпустил его, на востоке над Сити уже заголубело небо и подул свежий ветерок. Возможно, он разгонит ночные облака.

Парадная дверь была уже открыта. Войдя в дом и повесив пальто, Томас с наслаждением втянул в себя аппетитный запах готовящегося завтрака. Легкие и быстрые шаги говорили о том, что его дочь Джемайма уже спустилась в кухню.

– Папа! – радостно воскликнула она, увидев отца и бросившись к нему.

Ей было восемь лет. В этом возрасте девочка уже начинала ощущать и достоинство, и собственную значимость, но юная леди все еще не стыдилась крепких отцовских объятий и открытых выражений чувств. На ней была темно-синяя школьная форма, белоснежный крахмальный фартук и новые башмачки. Темно-каштановые, волнистые, как у отца, волосы были туго стянуты лентой, и вся она была аккуратной и чистенькой, как и должна выглядеть идущая в школу девочка.

Дочка с удовольствием бросилась в широко открытые объятия отца, и дробный стук ее новеньких ботиночек был слишком громким для ее тоненькой и легкой фигурки. Это даже несколько удивило Питта – он не знал, что детская обувь способна производить столько шума.

Томас подхватил Джемайму и крепко прижал ее к себе. От нее пахло туалетным мылом и свежестью чистой одежды. Суперинтендант был рад забыть об убитой Аде Маккинли.

– Мама на кухне? – спросил он, отпуская девочку.

– Конечно, – ответила та. – Дэниел куда-то засунул свои чулки, и поэтому мы опаздываем. Грейси уже приготовила завтрак. Ты голоден, папа? Я – ужасно.

Томас хотел было пожурить ее за то, что не помогла брату-растяпе, но Джемайма уже гордо вела его на кухню, и момент был упущен.

В кухне было тепло и вкусно пахло поджаренным беконом, свежим хлебом и чисто выскобленным деревом. На плите запел, закипая, чайник. Горничная Грейси, поднявшись на цыпочки, потянулась за коробкой с чаем, которую Шарлотта по забывчивости поставила на верхнюю полку. Грейси было уже почти двадцать, но она совсем не подросла с тех пор, как тринадцатилетним подростком появилась в их доме. Ей по-прежнему приходилось укорачивать подол платья или подшивать его в плечах и в талии.

Подпрыгнув, девушка лишь зацепила чай и задвинула его еще дальше.

Питт подошел и снял коробку с полки.

– Спасибочки вам, сэр, – задыхаясь от смущения, поблагодарила его Грейси.

Служанка испытывала огромное уважение к хозяину, которое возрастало после каждого его успешного дела. В принципе, она уже привыкла, что ей всегда все помогали в подобных случаях, но все же горничной было неловко, что это произошло на кухне, где она считалась хозяйкой. Во всем должен был быть порядок.

Вошла улыбающаяся Шарлотта. Глаза ее радостно засияли при виде мужа, но в них мелькнул и беспокойный вопрос. Они были женаты давно и хорошо понимали друг друга. Томас не скрыл от жены, куда и зачем его вызвали ночью и насколько это его расстроило. Однако он не считал возможным посвящать супругу в неприглядные детали нового дела.

Миссис Питт бросила внимательный взгляд на мужа. Ее беспокоил его вид: усталые глаза, небритые щеки и горькие складки у рта.

– Ты будешь завтракать? – спросила она. – Тебе обязательно надо поесть.

Глава семейства и сам это знал.

– Да, только что-нибудь полегче, – попросил он.

– Овсянку?

– Да, пожалуй.

Томас сел на твердый, с прямой спинкой стул. Джемайма, сбегав в кладовую, принесла кувшин с молоком, бережно держа его обеими руками. Кувшин был голубым в белую полоску, с надписью крупными буквами: «Молоко».

С шумом распахнулась дверь, и в кухню, победоносно размахивая найденными чулками, вошел шестилетний Дэниел.

– Нашел! – радостно показал он чулки отцу, который слишком редко видел детей за завтраком. – Папа, что случилось? Ты не идешь сегодня на работу? – Мальчик осуждающе посмотрел на мать. – Значит, сегодня день отдыха? А ты велела мне идти в школу!

– Ты пойдешь в школу, – быстро сказал Томас. – Я только что пришел с работы. Зашел домой, чтобы позавтракать, потому что еще рано навещать тех, с кем мне необходимо повидаться. А теперь надевай-ка чулки и башмаки и садись за стол. Грейси сейчас подаст нам овсянку.

Сев на пол, Дэниел натянул чулки, затем внимательно проверил, какой башмак правый, а какой левый, и застегнул их. Наконец он взобрался на стул и снова посмотрел на отца:

– А кого ты навестишь, папа?

Шарлотта тоже смотрела на мужа в ожидании.

– Человека по имени Фитцджеймс, – ответил тот сыну, а заодно и жене. – Он завтракает не так рано, как мы.

– Почему? – с любопытством спросил мальчик.

Питт улыбнулся. «Почему» было любимым словом этого ребенка.

– Я спрошу его, если хочешь, – пообещал мальчику полицейский.

Полосатый рыжий котенок, выскочивший из кладовой, испуганно остановился, выгнул спинку и боком сделал несколько неуверенных шагов. Шерсть на его хвосте стала дыбом. Непонятно откуда появившийся его черный друг набросился на рыжего, и между ними завязалась шумная драка. Овсянка стояла на столе забытой, но никто этого не замечал.

Томас отодвинул свой стул, давая Джемайме возможность заглянуть под стол, где отчаянно сражались котята. Дэниел тоже отодвинулся от стола. Это был удивительно спокойный и добрый мир, так сильно отличающийся от того, в котором рождались и умирали люди, живущие в переулке Пентекост-элли…

Глава 2

Было почти девять часов утра, когда Питт вышел из кеба на Девоншир-стрит и поднялся по ступеням крыльца дома № 38. Адрес ему прислали с нарочным из участка на Боу-стрит. Вместе с адресом там была и записка от инспектора Юарта, который сообщал, что будет держать напарника в курсе, если появятся новые улики. Юарт собирался допросить сутенера убитой Ады Маккинли, а заодно разузнать о ее клиентах, посетивших женщину в вечер убийства, но суперинтендант особых надежд на это не возлагал.

Постучав в дверь, Томас отошел на шаг. Восточный ветер крепчал и уже почти разогнал тучи. Стало теплее, и небо прояснилось. По тихой улице лишь изредка проезжали экипажи. Было еще слишком рано для леди наносить визиты – даже к портнихам. Мимо прошел мальчишка-посыльный, довольно насвистывая и подбрасывая на ходу шестипенсовик – награду за хорошо выполненную работу.

Наконец дверь открылась, и длинноносый дворецкий с удивительно дружелюбным выражением лица приветствовал раннего гостя:

– Доброе утро, сэр. Чем могу быть полезен?

– Доброе утро, – быстро ответил Томас, несколько удивленный такой любезностью. Вынув визитную карточку, он протянул ее дворецкому. Эта визитка была новехонькой и более приглядной, чем старая, и на ней указывалась только фамилия. Полицейских нигде не жаловали, каких бы чинов они ни достигли. – Боюсь, возникли обстоятельства, в силу которых я должен видеть мистера Финли Фитцджеймса. Это безотлагательно, – пояснил он.

– Понимаю, сэр, – ответил дворецкий, протягивая ему серебряный, удивительно тонкой работы поднос. Питт положил на него свою карточку.

Приветливый домоправитель отступил, давая гостю возможность пройти в холл с деревянными панелями и фамильными портретами. На большинстве из них были изображены строгие джентльмены в одежде прошлых столетий. Были среди картин и несколько сельских пейзажей с фермами и коровами, пасущимися под тяжелым низким небом. Если это оригиналы, то стоят они, должно быть, целое состояние, подумал Томас.

– Кажется, мистер Фитцджеймс изволят завтракать, – заметил дворецкий. – Если угодно, я проведу вас в утреннюю гостиную, окнами она выходит в сад, и там приятный вид. Вы знакомы с мистером Фитцджеймсом, сэр?

Так слуга вежливо попытался удостовериться, знает ли его господин незваного гостя.

– Нет, – честно признался суперинтендант. – К несчастью, дело срочное и неприятное, иначе я не пришел бы без уведомления. Мне очень жаль, но оно не терпит отлагательств.

– Я понимаю, сэр. Сейчас доложу мистеру Фитцджеймсу. – Дворецкий оставил Питта одного в прохладной гостиной, оформленной в голубых и коричневых тонах с приглушенным освещением.

Суперинтендант огляделся вокруг. Он знал – уже до того, как пришел в этот дом, – что живущее здесь семейство очень богато. Основу этому богатству заложил Огастес Фитцджеймс, удачно пустив в ход деньги жены, доставшиеся той по наследству от крестной матери. Томас узнал это от Эмили, младшей сестры Шарлотты, которая до замужества с Джеком Рэдли была женой покойного лорда Эшворда. Эмили после смерти первого мужа достались его деньги и аристократические связи и знакомства, а также укоренившаяся привычка знать все обо всем, и чем подробнее, тем лучше.

Гостиная в доме Фитцджеймса была очень уютной, хотя и несколько холодной. В ней не было столь модных в свете горок с трофеями на полках, композиций из засушенных цветов и вышитых салфеток, чем так любят украшать комнаты для приема гостей хозяева, которые сами в них почти не бывают. Но зато Питт полюбовался бронзовыми статуэтками: одна изображала льва, приготовившегося к прыжку, другая – оленя. Задняя стена была уставлена шкафами с книгами. Косые полосы солнечного света, падавшие сквозь неплотно задернутые гардины, позволяли убедиться в том, что на полированной поверхности мебели из красного дерева нет ни пылинки.

Томас подошел к шкафам, прочесть названия на книжных корешках. Очевидно, книги, которые читает хозяин, находятся в библиотеке, но полицейскому было любопытно узнать, что Огастес предлагает вниманию своих гостей. Он увидел несколько книг по истории стран Европы и Британской империи, политические мемуары, религиозные трактаты ортодоксального направления и переплетенное в кожу собрание сочинений Шекспира. Были на полках также переводы трудов Цицерона и Юлия Цезаря. Ни стихов, ни литературной прозы Питт не нашел. На лице его невольно появилась улыбка. Вот каким должен был предстать перед всеми Огастес Фитцджеймс – хорошо начитанным человеком, но без капли легкомыслия и фантазии.

Прошло не более десяти минут, как вернулся дворецкий. Он по-прежнему улыбался:

– Мистер Фитцджеймс сожалеет, утром он очень занят, но если дело столь неотложное, возможно, вы присоединитесь к нему в столовой.

Это не входило в планы Томаса, но у него не было выбора. Возможно, если Финли узнает, зачем полицейский нанес ему визит, он соизволит поговорить с ним наедине.

– Благодарю, – неохотно согласился Питт.

Роскошная столовая была рассчитана на большие приемы. Бархатные гардины обрамляли три окна в эркерах, выходившие в небольшой английский сад с аккуратно подстриженными кустами и деревьями и строго распланированными аллеями. Стол для завтрака был сервирован парадно: дорогой фаянс, серебро и хрустящая крахмальная скатерть. Рядом на одном из специальных столиков стояли горячие блюда, а на другом – бекон, колбаса, соте из почек и яйца. Всем этим можно было накормить полдюжины человек. Аромат щекотал ноздри, но суперинтендант помнил о Пентекост-элли и бедной Аде Маккинли. Видала ли она в своей жизни такие яства, да еще в таком изобилии? И все же он не должен был забывать, что виновность Финли Фитцджеймса еще не доказана.

За столом сидела семья из четырех человек, и все свое внимание Питт должен был уделить только им. Во главе стола устроился мужчина с узким лицом и удлиненным черепом. Черты его лица были жесткими и волевыми. Это было лицо человека, который всего добился сам и который считал, что у него нет обязательств перед прошлым и очень мало перед будущим. В нем чувствовались смелость и нетерпимость. Огастес с недовольством посмотрел на Томаса, прервавшего спокойный ритуал его семейного завтрака.

По правую руку главы семьи восседала его жена, которой тоже было около шестидесяти лет. Судя по ее лицу, она давно приучила себя к терпению и сдержанности. Эта дама, должно быть, знала великое множество правил и привыкла подчиняться каждому из них. Питт мог показаться ей банкиром или биржевым дельцом. Госпожа Фитцджеймс вежливо кивнула гостю, но в ее широко посаженных глазах не было никакого интереса к нему.

Рядом с ней сидел очень похожий на нее внешне молодой человек. У него был такой же высокий лоб, большой рот и квадратная челюсть. На вид ему было лет тридцать, и он уже начал набирать в весе, теряя стройность молодости. Это, должно быть, и есть Финли, решил Томас. Лицо Фитцджеймса-младшего обрамляла именно такая роскошная светлая шевелюра, какую описывали Роза и Нэн.

Последняя из семейства, дочь Фитцджеймса, должно быть, унаследовала черты кого-то из своих древних предков. Между нею и матерью не было ничего общего, да и с отцом у юной леди тоже было мало сходства, кроме разве что довольно длинного характерного носа, хотя у нее он был тонким и придавал ее природной миловидности некоторую эксцентричность. Эта девушка обладала живостью и характером. Она единственная проявила живой интерес к визитеру, хотя, возможно, это произошло потому, что он нарушил привычное однообразие их семейного завтрака.

– Доброе утро, мистер Питт, – холодно поздоровался Фитцджеймс-старший, кинув взгляд на визитную карточку, которую подал ему дворецкий. – Что это за срочные дела, которые заставили вас нанести визит в такой ранний час?

– Мне нужно поговорить с мистером Финли Фитцджеймсом, сэр, – ответил суперинтендант. Он стоял, поскольку никто не предложил ему сесть.

– Вы можете с таким же успехом поговорить и со мной, – сказал Огастес, даже не взглянув на сына. У Питта возникло подозрение, что они, возможно, обо всем договорились, прежде чем его пригласили войти в столовую.

Томас едва сдержал гнев, понимая, что пока не может поставить Фитцджеймса на место. К тому же он мог ошибаться насчет виновности Финли, хотя и не верил в такой вариант. Но если все окажется так, как он опасался, и сын Огастеса виновен, он должен сделать все, чтобы в адрес полиции не прозвучало ни единой жалобы или упрека. У Томаса не было никаких сомнений в том, что Фитцджеймс-старший будет бороться до конца, чтобы защитить единственного сына, а с ним и остальных членов семьи и себя самого.

Поэтому Питт подбирал слова очень осторожно. Теперь он понимал, почему Юарт с такой надеждой искал улики, способные выдвинуть иную версию преступления.

– Вам знакома организация, называющая себя «Клуб Адского Пламени»? – вежливо спросил он.

– Зачем это вам нужно, мистер Питт? – вскинул брови старший Фитцджеймс. – Лучше объясните причину вашего визита. Почему мы должны давать вам информацию о наших делах? В вашей визитной карточке… только фамилия, и ничего больше. И в то же время вы сказали слуге, что у вас серьезное и неприятное дело. Кто вы?

– Что-то произошло? – встревоженно спросила миссис Фитцджеймс. – С кем-то, кого мы знаем?

Супруг разгневанным взглядом остановил ее, и она отвернулась, словно давая гостю понять, что не ждет от него ответа.

– Я суперинтендант лондонской полиции, сэр, – ответил Томас. – В данный момент возглавляю полицейский участок на Боу-стрит.

– О боже! – растерянно воскликнула госпожа Фитцджеймс, не зная, что еще сказать. Видимо, раньше этой знатной даме не приходилось оказываться в таких ситуациях. Ей хотелось что-то сказать, но она не решалась и лишь смотрела на Питта так, словно не видела его.

Откровенно удивленным казался и Финли.

– Я состоял в клубе под этим названием, – медленно сказал он, сдвинув брови. – Но это было много лет назад. Нас было всего четверо, но мы бросили это дело еще в восемьдесят четвертом году или около того.

– Понимаю. – Полицейский старался быть спокойным. – Вы можете сообщить мне фамилии остальных членов клуба, сэр?

– Они совершили что-то ужасное? – спросила мисс Фитцджеймс. Глаза ее светились любопытством. – Зачем вам это нужно знать, мистер… Питт? Это важно? Наверное, случилось что-то страшное, если к нам послали самого начальника участка. Раньше я сталкивалась только с постовыми.

– Помолчи, Таллула, – сердито остановил ее отец. – Иначе тебе придется извиниться и покинуть комнату.

Девушка собралась было возразить, но, увидев лицо главы семьи, тут же умолкла, поджала губы и опустила глаза.

Фитцджеймс-старший вытер губы салфеткой и положил ее на стол.

– Не понимаю, почему вы решили беспокоить меня по вашему делу дома, да еще в такой час. Достаточно было известить меня письмом. – Он сделал такое движение, словно хотел встать из-за стола.

Питт больше не сдерживал себя и так же резко ответил:

– Это дело гораздо серьезнее, чем вы полагаете. Мне казалось, что так будет лучше и что стоит обойтись без огласки. Но если вы предпочитаете объяснения в участке, то я согласен. Однако все можно выяснить и здесь, если вы согласны, без явки в участок. Я готов и на это.

Худые щеки Огастеса потемнели от прилившей крови. Он поднялся, словно вид стоящего Томаса, который смотрел на него в упор, стал ему невыносим. Хозяин дома был достаточно высок ростом, и теперь они с гостем могли наконец смотреть друг другу в глаза.

– Вы собираетесь арестовать меня, сэр? – сквозь зубы процедил он.

– У меня нет подобных намерений, мистер Фитцджеймс, – спокойно ответил Питт. Он не собирался позволять этому человеку запугивать себя и, приняв такое решение, твердо намеревался ему следовать. Он начальник полицейского участка на Боу-стрит, и обязательств перед этим человеком у него нет, разве что быть вежливым и говорить правду. – Но если вы предпочитаете видеть все в таком свете, что ж, это ваше дело.

Огастес втянул в себя воздух и хотел было сказать что-то резкое, но вовремя сообразил, что дело действительно более серьезно, чем он предполагал, иначе простой полицейский не говорил бы с ним так смело.

– Полагаю, вам лучше объяснить нам все. – Он повернулся к сыну: – Финли, мы поговорим в моем кабинете. Не следует беспокоить твою мать и сестру.

Миссис Фитцджеймс бросила на мужа умоляющий взгляд, но поняла, что протестовать бессмысленно. Таллула прикусила губу с досады, но тоже промолчала.

Финли извинился и, встав из-за стола, вслед за отцом и Питтом прошел через увешанный портретами холл в большую библиотеку. В ней камин и отделанную кожей медную каминную решетку перед ним окружали кресла темно-красной кожи. Это было уютное место для доверительной беседы четырех-пяти друзей, которым легко было смотреть друг другу в лицо. На столике стоял на подносе графин и лежала стопка книг, вынутых из книжных шкафов.

– Итак, – произнес Фитцджеймс-старший, когда дверь библиотеки закрылась. – Зачем вы пришли, мистер Питт? Полагаю, поступила какая-то жалоба или недовольство. Мой сын не может иметь отношения к этому, но если ему известно что-либо, что может вам помочь, он обязательно скажет вам все, что знает.

Томас посмотрел на Финли, но не смог определить, обижен ли тот вмешательством отца или благодарен ему. На неподвижном красивом лице молодого человека невозможно было увидеть даже признаков эмоций. Бесспорно было одно – Фитцджеймс-младший не испытывал страха.

Не было никакого смысла ходить вокруг да около. Огастес лишил Питта необходимости говорить намеками и осторожничать, поэтому полицейский решил действовать напрямик.

– В Ист-Энде совершено убийство, – спокойно сказал он, глядя на Финли. – На месте преступления найден значок «Клуба Адского Пламени».

Он ожидал увидеть, как испугается молодой человек, как он заморгает глазами, словно от удара в лоб, или же внезапно побледнеет. Но ничего подобного не произошло. Финли не был потрясен.

– Эмблема могла быть потеряна много лет назад, – заявил Фитцджеймс-старший, как бы досадливо отмахиваясь от сообщения об убийстве, и указал Питту на кресло напротив своего. Его сын занял кресло между ними по левую руку от Томаса. – Вы, очевидно, собираетесь опросить тех, кто является или являлся членом этого клуба, – холодно продолжал излагать свои доводы Огастес. – Я сомневаюсь в целесообразности этого. Думаете, кто-то из них мог оказаться свидетелем? – Его бесцветные брови чуть поднялись. – Если бы это было так, они бы тут же известили полицию.

– Не все сообщают в полицию о том, что видели, мистер Фитцджеймс, – возразил Питт. – По разным причинам. Кто-то не понимает важности того, что увидел, а кто-то не хочет признаться, что был в таком-то месте или в такой-то компании, опасаясь за свою репутацию, или же просто заявляет, что был совсем в другом месте.

– Разумеется. – Старший Фитцджеймс несколько расслабился в кресле, но по-прежнему держался прямо, положив руки на подлокотники и свесив кисти. Это была поза человека, привыкшего отдавать приказания, напоминающая известные изображения фараона Рамсеса, так часто попадающиеся в печатных изданиях. – О каком времени идет речь?

– О вчерашнем дне, о времени между девятью часами вечера и двенадцатью ночи или даже позднее, – сказал Томас.

На лице хозяина дома, который по-прежнему идеально держал себя в руках, не дрогнул ни единый мускул. Он повернулся к сыну:

– Мы это быстро выясним. Где ты был вчера вечером, Финли?

Молодой человек растерялся, но не потому, что был напуган, а скорее из-за смущения, словно его поймали на чем-то недостойном. Это заронило зернышко сомнения в душу Питта и навело его на мысль о причастности Финли к убийству.

– Я не был дома. Я… встречался с Кортни Спендером. Мы зашли в несколько клубов, играли в рулетку, но совсем немного. Решили пойти в мюзик-холл, но потом передумали. – Фитцджеймс-младший тоскливо посмотрел на полицейского. – Не вижу в этом преступления, инспектор. Честно говоря, я много лет не встречался с членами этого клуба. Мне очень жаль, что я ничем не могу вам помочь.

Томас даже не счел нужным поправить Финли, когда тот понизил его в чине, назвав инспектором. Он был уверен, что молодой человек врет, причем не только когда говорит о значке. Прежде всего он полностью соответствовал описанию, которое дали Роза и Нэн человеку, побывавшему в их переулке в тот вечер. А кроме того, от Питта не ускользнули ни внезапный легкий румянец на лице Финли, ни излишний блеск в его глазах, когда тот, не дрогнув, встречался с ним взглядом.

Фитцджеймс-старший был неспокоен, но не вмешивался в их разговор, а Финли не смотрел на отца.

– Будьте любезны, дайте мне адрес мистера Спендера, – вежливо попросил полицейский. – Или, лучше, номер его телефона, если он у него есть. Так мы быстро все проясним.

Челюсть у Финли отвисла:

– Я… я… дам вам его адрес. Не знаю… есть ли у него телефон.

– Я думаю, можно справиться у вашего дворецкого, – быстро нашелся Томас и повернулся к старшему Фитцджеймсу: – Могу я к нему обратиться?

Лицо Огастеса застыло.

– Вы хотите сказать, что мой сын говорит вам неправду, мистер Питт?

– У меня и мысли такой не было, – ответил полицейский, положив руки на подлокотники и зеркально повторив позу хозяина. Финли, сидевший на краешке кресла, выпрямился.

Старший Фитцджеймс, шумно вздохнув, передумал и потянулся к звонку.

– Я… возможно, ошибся на день; кажется, все это было позавчера. Мы ведь говорим о вчерашнем вечере, не так ли? – сказал вдруг Финли с еще более смущенным видом. Теперь его щеки горели, руки сжимались в кулаки, и он ерзал в кресле.

– Тогда где вы были вчера вечером? – не удержался Питт. Он не имел права отступать.

– Э… честно говоря, инспектор… – Молодой человек отвернулся, но тут же снова посмотрел на суперинтенданта. – Я сильно выпил и не очень помню… Где-то в Вест-Энде. Да, там. Я и близко не подходил к Ист-Энду. Мне там нечего делать. Я в таких местах не бываю.

– Вы были одни?

– Нет, нет, что вы!

– Кто был с вами, сэр?

Финли снова переменил позу в кресле.

– О, разные люди, в разное время… Я не веду списка тех, с кем встречаюсь. Так, бывают разные случайные встречи, в каком-нибудь клубе или в пивной, сами знаете. Хотя что я, откуда вам… – Он и сам не знал, хотел ли он обидеть этим гостя или нет. На его лице была растерянность.

– Возможно, когда вы вспомните, то дадите мне знать, – согласился Томас со сдержанной вежливостью.

– Зачем? – встрепенулся Финли. – Я ничего не видел. – Он нервно хихикнул. – Какой из меня свидетель в таком виде?

Огастес, не выдержав, решительно вмешался в разговор:

– Мистер Питт, вы явились в мой дом без приглашения и в самое неподходящее время. Вы заявили, что где-то в Ист-Энде было совершено убийство… Ист-Энд – большой район. Вы не сказали нам, кто был убит и какое это имеет отношение к кому-либо в этом доме, не говоря уже о значке какого-то клуба, членом которого много лет назад был мой сын. Насколько нам известно, этого клуба давно не существует. Для того чтобы отнимать у нас время, у вас должны быть более серьезные причины.

– Убийство совершено в Пентекост-элли, в Уайтчепеле, – ответил полицейский и повернулся к Финли: – Когда члены «Клуба Адского Пламени» собирались вместе в последний раз, мистер Фитцджеймс?

– Ради бога! – запротестовал молодой человек, раздражаясь. – Это было давно! Какое это имеет значение? Значок можно обронить на улице… или в клубе, если уж на то пошло. – Он беспомощно развел руками. – Это ни о чем еще не говорит. Он мог завалиться куда-то… и пролежал там бог знает сколько… месяцы… годы!

– У значка весьма острая булавка, – напомнил ему Питт. – Он найден в постели. Проститутка не могла его не заметить. Тем более что она лежала на нем.

– Она сказала вам, как он там оказался? – окончательно рассвирепел Фитцджеймс-старший. – Вы не можете утвердить слово проститутки против слова джентльмена! Тем более что джентльмен этот – мой сын.

– Проститутка ничего мне не сказала. – Томас посмотрел сначала на отца, а потом на сына. – Она была мертва. У нее поломаны ногти на руках и ногах, а сама она, зачем-то облитая водой, была задушена собственным чулком.

Финли чуть не задохнулся и побелел как мел. Тело его обмякло в кресле.

Его отец медленно и глубоко втянул в себя воздух, а затем, задержав его, так же медленно сделал выдох. Резкие складки у его рта побелели, а на щеках, наоборот, появились два красных пятна. Взгляд Питта он встретил холодно и враждебно.

– Прискорбно, – сказал он, с трудом сдерживая себя. – Но какое мы имеем к этому отношение? – Огастес посмотрел на суперинтенданта так, словно хотел испепелить его взглядом. – Финли, изволь дать инспектору имена и адреса всех тех, кто, по-твоему, был членом этого злосчастного общества. Больше мы ничего для вас не можем сделать, сэр.

Томас снова посмотрел на подозреваемого:

– На значке, который мы нашли, ваше имя.

– Мой сын сказал вам, что уже много лет не общается с членами этого клуба, – опять вмешался старший Фитцджеймс, повышая голос. – Покидая эту организацию, или, как они ее называли, этот клуб, он, без сомнения, вернул свой значок ее председателю, а тот мог его потерять. Все это никак не связано с личностью того, кто убил эту несчастную женщину. Я полагаю, что ее занятие всегда было связано с крайней степенью риска.

Питт ответил на это не сразу. Ему понадобилось какое-то время, чтобы подавить свое негодование и собраться с мыслями для достойного ответа этому невыносимо заносчивому господину. Он хотел сказать Огастесу что-то такое, что заставило бы его увидеть Аду Маккинли и других, таких, как она, женщин глазами самого Томаса – так, как он увидел их вчера. Пусть они некрасивы, неумны и отнюдь не безгрешны, но они такие же люди, как и все.

Ада так же умела надеяться и страдать, как и юная дочь Фитцджеймса, сидящая сейчас в красивом муслиновом с кружевами платье в роскошной столовой отцовского особняка. Правда, этой девушке неведомы ни голод, ни физические страдания, и самыми большими ее проступками в глазах общества пока останутся появление в гостях в таком же платье, как и у хозяйки дома, и нечаянный смех после чьей-то скабрезной шутки.

Но Питту так и не пришла в голову мысль, способная поставить Фитцджеймса на место. Как бы он ни пытался, тот не изменит своего мнения об Аде Маккинли.

– Конечно, – холодно сказал суперинтендант. – Полиция не может позволить себе такую вольность, как самой выбирать для себя дела об убийствах и определять конечный результат расследования. – Он постарался, чтобы его слова прозвучали как можно более двусмысленно, даже если его собеседники и не поймут этого.

– Да, разумеется, – согласился Фитцджеймс-старший, мрачно нахмурившись. Дальнейшее продолжение разговора он считал бессмысленным: это было написано на его лице. Он повернулся к сыну: – Ты можешь вспомнить, когда в последний раз видел эту эмблему?

У Финли был несчастный вид. Его состояние можно было объяснить многими причинами: отчаянием от того, что он оказался втянутым в дело об убийстве проститутки, стыдом, что он умудрился напиться до полного беспамятства, страхом, что теперь он вынужден втянуть в это разбирательство своих друзей и назвать их имена. А еще, возможно, сомнением, что кто-то из них мог быть в этом замешан. Впрочем, причиной тревоги могло быть просто неизбежное объяснение с отцом, которое начнется, как только Питт покинет их дом.

– Я… право, не знаю. – Молодой человек посмотрел в лицо Томасу. Теперь он сидел скорчившись и прижав руки к животу. Возможно, ему было нехорошо после вчерашнего безоглядного пьянства. Под глазами у Финли красовались отеки, и Питт не сомневался в том, что голова у него трещит с перепоя. – Это было так давно, – честно признался подозреваемый. – Около пяти лет, не меньше. – Он избегал отцовского холодного взгляда. – Я потерял его еще тогда. И сомневаюсь, что кто-то из моих друзей мог его найти. Возможно, только случайно, и вся эта история со значком – не более чем злая шутка.

Томас был уверен, что он что-то недоговаривает, но, взглянув на Фитцджеймса-младшего, встретил взгляд, полный отрицания, – в нем не было даже удивления. Казалось, вопрос незваного гостя не стал для него неожиданностью: он словно ждал его. Неужели это было отрепетировано?

– Мне нужны имена, – устало сказал Питт, начиная чувствовать, как сказывается на нем бессонная ночь, чужое горе, темные улочки, вонь свалок и полная безнадежность. – Мне нужны их имена, мистер Фитцджеймс. У кого-то был ваш значок, и он оставил его возле тела убитой.

Огастес брезгливо поморщился, но не двинулся с места, и только его пальцы чуть сильнее сжали подлокотники кресла.

Финли был бледен, и казалось, ему вот-вот станет дурно.

Мерно и тяжело отсчитывал время маятник высоких часов в углу. За дверью слышались приглушенные шажки горничной.

– Нас было всего четверо, – наконец сказал молодой человек. – Норберт Хеллиуэлл, Мортимер Тирлстоун, Яго Джонс и я. Могу дать вам последний адрес Хеллиуэлла, а также Тирлстоуна. Где сейчас Джонс, я не знаю. Я давно не видел его и ничего не слышал о нем уже много лет. Кто-то говорил, что он стал священником, но это, очевидно, шутка. Яго был чертовски хорошим парнем, веселым и остроумным, как и остальные. Возможно, он уехал в Америку. Он из тех, кто мог мечтать о Техасе или дикой Африке… – Финли попробовал рассмеяться, но у него не получилось.

– Напишите мне адреса этих двоих, – попросил Питт.

– Я не уверен, что они вам чем-то помогут.

– Возможно, что так, но это будет хоть каким-то началом, – улыбнулся суперинтендант. – Должен также вам сказать, что подозреваемого видели. По меньшей мере две свидетельницы дали такие показания. – Он надеялся, что это потрясет Финли, но, увы, ошибся.

Глаза Фитцджеймса-младшего расширились от радостного удивления:

– Его видели там? Славу богу, теперь вы знаете, что это был не я! Я не знаюсь с такими женщинами, – торопливо добавил Финли. Это явно была ложь, и к тому же ненужная. На этот раз он покраснел и охотно взял бы свои слова обратно.

По лицу его отца промелькнула быстрая как молния тень несвойственного ему страха, но тут же исчезла. Теперь он смотрел на Питта злыми глазами, опасаясь, что от того не ускользнул испуг его сына. Томас теперь, если уж на то пошло, – виновник всего, что произошло, и этого Фитцджеймс-старший ему не забудет.

– Я сомневаюсь, что это Хеллиуэлл или Тирлстоун, – поторопился добавить Финли, чтобы прервать неловкое молчание. – Но если вы настаиваете, то что ж, сами убедитесь. За Яго Джонса я не отвечаю, да и вам трудно будет его отыскать. Не знаю даже, есть ли у него семья. Обычно не принято особенно расспрашивать о таких вещах. Лучше не делать этого, особенно если речь идет о человеке без роду и племени, как в данном случае.

Питту уже практически нечего было делать, разве что попросить Финли показать ему пальто, в котором он был вчера, если он не уничтожил эту улику. Но за этим он лучше обратится потом к дворецкому.

– Осталось только прояснить эпизод с запонкой, – как бы завершая разговор, сказал Томас. – Весьма оригинальной запонкой, оброненной в комнате убитой и найденной между сиденьем и спинкой кресла. На ней монограмма «Ф.Ф.Дж.». Запонка дорогая, не у каждого такая встречается.

Кровь отхлынула от лица Фитцджеймса-старшего. Он сжал подлокотники с такой силой, что у него побелели пальцы, и судорожно глотнул воздух. Казалось, что воротничок душит его.

Финли же, вместо того чтобы испугаться, растерялся. На его красивом лице было замешательство.

– У меня были такие запонки… – пробормотал он. – Моя сестра подарила их мне. Но одну из них… я потерял много лет назад. Я побоялся признаться в этом Таллуле. Чувствовал себя виноватым, потому что знал, какие они дорогие. Собирался заказать новые, чтобы сестра не заметила, что я их не ношу.

– Как могла ваша запонка оказаться между спинкой и сиденьем кресла в комнате Ады Маккинли, мистер Фитцджеймс? – с еле заметной улыбкой спросил Питт.

– Это только Господу Богу известно, – убито произнес молодой человек. – Как я уже говорил, я не завсегдатай таких мест. И никогда не знал этой женщины. Это ее убили, не так ли?

Лицо его отца потемнело от гнева и презрения:

– Ради бога, сын, не будь таким олухом! Конечно, в свое время тебе доводилось пользоваться услугами таких женщин, как эта! – Он повернулся к Питту: – Эта запонка, возможно, валялась там много лет. Ее нельзя связывать с вчерашним вечером и с тем, что произошло. Поинтересуйтесь остальными молодыми людьми. Постарайтесь подробнее разузнать об этой женщине. Ее убили, возможно, из-за денег, или это сделала ее конкурентка. Вот чем вы сейчас должны заняться. – Фитцджеймс-старший встал. Во всей его фигуре была скованность и напряжение, словно мускулы этого пожилого человека одеревенели, а суставы потеряли гибкость. – Мы дадим вам их адреса. А сейчас меня ждут дела. Я опаздываю в Сити. До свидания, сэр. – С этими словами он вышел, не оглянувшись на своих собеседников.

Оставшись наедине с Томасом, Финли растерялся еще сильнее. Ему было стыдно не только за то, что его уличили во лжи, но и за то, что отчитали в присутствии полицейского чина. Все получилось глупо и не имело оправдания. Инстинктивно, в поисках спасения, молодой человек попытался укрыться за ложью, и гордиться ему было нечем. Теперь же от него требуют адреса и фамилии друзей, и он сознает, что это плохо, но избежать этого не может. Для джентльмена было бы куда благороднее и достойнее отказаться давать такие показания.

– Я не знаю, где Яго Джонс, – сказал младший Фитцджеймс с заметным удовлетворением. – Не видел его много лет. Кто знает, где он сейчас? Он всегда был немного чудаковатым.

– Возможно, он где-то значится. В архивах военного ведомства или Министерства иностранных дел, – заметил Питт с мрачной улыбкой.

Финли посмотрел на него с испугом:

– Да, наверное.

– А мистер Хеллиуэлл? – настаивал суперинтендант.

– О… да. Тавитон-стрит, номер семнадцать или, возможно, пятнадцать.

– Благодарю вас. – Томас достал записную книжку и карандаш и записал адрес. – Теперь адрес мистера Тирлстоуна?

– Кромер-стрит, выходит на Грей-Инн-роуд.

– Номер дома?

– Сорок с чем-то, не помню, к сожалению.

Питт записал и это:

– Благодарю.

Финли нервно сглотнул.

– Но они к этому не имеют никакого отношения, уверяю вас. Я не знаю, как там оказался этот треклятый значок, но… я ручаюсь, они здесь ни при чем. Прежде всего, вся эта история с клубом была дурацкой затеей. Нелепая идея молодых парней, как бы позабавнее проводить время. Сущая глупость. Ничего плохого и в помыслах не было… – Он театрально всплеснул руками. – Выпивка, азартные игры по излишне высоким ставкам, которые были не по карману, снова выпивка… вот и всё. Мы были молоды… Но в душе мы всегда оставались порядочными людьми.

– Надеюсь, – не очень искренне ответил Томас. Ему доводилось встречать немало людей, которые под личиной порядочности прятали весьма неприглядную сущность.

– Я уже говорил вам, что мог потерять свою эмблему много лет назад, – продолжал твердить свое Финли, не сводя с полицейского встревоженного взгляда. – Я не помню, когда она затерялась. Бог ее знает.

– Понимаю, сэр, – невозмутимо ответил Питт. – Спасибо за адреса. – Он попрощался с Финли и ушел, провожаемый вежливым дворецким.

Норберта Хеллиуэлла дома не оказалось. Его дворецкий сообщил, что молодой господин на конной прогулке в Гайд-парке и после завтрака в клубе проведет там и всю остальную часть утра. Речь шла, разумеется, о клубе «Ридженси», и слуга недвусмысленно дал Питту понять – не словами, а выражением своей физиономии, – что тому едва ли стоит искать встречи с его хозяином именно там.

Суперинтендант поблагодарил его и, взяв кеб, отправился в южную часть города. Оттуда он свернул на запад, к Пиккадилли. Чем больше он думал, тем больше убеждался, что встреча с Хеллиуэллом ничего ему не даст. Результаты посещения Фитцджеймсов во многом удивили его и навели на размышления. Томас ждал, что будут попытки уклониться от ответов, праведное негодование и, возможно, растерянность. Да и то, что Огастес Фитцджеймс оказался властным человеком и отцом, готовым защищать сына, прав тот или виноват, не стало для него неожиданностью.

Питт ехал по шумным улицам, запруженным в этот теплый полдень экипажами и пешеходами. Дул освежающий ветерок. Модницы в открытых ландо и кабриолетах спешили показать городу себя и свои наряды. Среди экипажей промелькнула колоритная бочка пивовара, запряженная сытыми, хорошо ухоженными битюгами, чья густая расчесанная грива лоснилась на солнце, а начищенная сбруя ловила солнечные зайчики. Тротуары заполняли озабоченные чиновники и конторский люд. Спеша по своим делам или на ланч, они на ходу раскланивались со знакомыми, приподнимая котелки.

Томаса не покидали беспокойные мысли. Если на то пошло, поведение Финли Фитцджеймса его озадачило. Он лгал, отвечая на вопросы Питта, но совсем не так, как тот ожидал. Разумеется, Финли знал таких женщин, как Ада Маккинли. Хотя то, что он все отрицал, можно было легко объяснить самозащитой и желанием оправдать себя перед незнакомым человеком. Финли испугался, но совсем не того, что должно было его напугать. Сообщение о смерти Маккинли он воспринял равнодушно и не сказал ничего, кроме того, что в таких случаях говорят посторонние люди, вежливо выражая сожаление. Выходит, она была для него человеком, не заслуживающим большего? Узнав о ее убийстве, он не испытывал чувства стыда и вины? Более того, он даже не испугался, что это может в какой-то степени задеть и его, что это даже грозит ему расплатой!

Неужели посещение проститутки – такая же забава, как охота с гончими на лис, такой же вид спорта для истинных джентльменов? Сначала гон, потом убийство… Вполне закономерный конец. Ведь лисы – это животные, подлежащие отстрелу.

Дальнейшие размышления Питта были прерваны прибытием к месту назначения. Расплатившись с кебменом, он поднялся по ступеням клуба «Ридженси».

– Вы член клуба, сэр? – спросил его швейцар с бесстрастным лицом, однако тон, которым он задал этот вопрос, свидетельствовал о том, что он сразу догадался: этот посетитель членом клуба не является.

– Нет, – ответил ему Томас, изобразив улыбку. – Мне нужно поговорить с одним из членов вашего клуба о деле конфиденциальном и весьма неприятном. Возможно, вы передадите это нужному мне человеку и найдете местечко, где бы нам никто не помешал. Сделайте это незаметно, чтобы не ставить его в неудобное положение.

Швейцар уставился на полицейского так, словно заподозрил в нем шантажиста.

Питт продолжал улыбаться.

– Я из полиции, – пояснил он. – Участок на Боу-стрит.

– Понимаю, сэр, – промолвил швейцар, не поверив. Томас совсем не был похож на полицейского.

– Прошу вас, – повторил суперинтендант, слегка повысив голос. – Мне нужен мистер Норберт Хеллиуэлл. Его дворецкий сказал мне, что он в клубе.

– Да, сэр.

Швейцар наконец сообразил, что благоразумнее удовлетворить просьбу посетителя, иначе ситуация может выйти из-под контроля. Он приказал лакею провести Питта в одну из небольших угловых гостиных, видимо приспособленных для таких встреч. Ведь нельзя было оставить человека из полиции в общем холле, где он мог заговорить с любым членом клуба, и кто знает, как все обернется! Лакей отвел Томаса в гостиную и тут же поспешил известить мистера Хеллиуэлла о приходе гостя.

Норберту Хеллиуэллу было около тридцати или чуть больше. Неброской внешности, он ничем не отличался от любого молодого человека из состоятельной и благополучной английской семьи.

– Доброе утро, сэр, – промолвил он, закрывая за собой дверь гостиной. – Преббл сказал мне о какой-то неприятности, относительно которой я якобы могу вам помочь. Садитесь, прошу вас. – Он указал рукой на кресла и сам опустился в одно из них. – О чем идет речь?

Питт редко встречал человека более спокойного и не чувствующего за собой никакой вины.

– Я могу уделить вам не более десяти минут, – благожелательно добавил Хеллиуэлл. – У меня назначена встреча с женой и тещей. Они делают покупки. Леди находят в этом особое удовольствие, как вы знаете. – Он пожал плечами. – Хотя, возможно, и не знаете. И они ужасно не любят, если их заставляют ждать на улице. Считают это верхом неприличия и думают бог знает что. Вам, наверное, это хорошо известно. Существуют два сорта женщин, не так ли? – Молодой человек улыбнулся. – Одни из них умеют ждать на улице… Помните тот ужасный случай с респектабельной дамой, которую арестовали после покупок в магазине? – В голосе его было насмешливое презрение, поскольку тот известный всему Лондону случай свидетельствовал не в пользу полиции.

– Что ж, тогда перейдем к делу, – заявил Томас, поймав себя на том, что чересчур поспешно составил свое мнение об этом джентльмене. Напускное дружелюбие должно было насторожить его. – Вы когда-то были членом «Клуба Адского Пламени», созданного молодыми джентльменами, не так ли?

Норберт вздрогнул от неожиданности, но не испугался и светская вежливость его не покинула.

– О, это было так давно! – воскликнул он. – Почему вас это интересует? Кто-то снова вздумал возродить эту глупую затею? Боюсь, это не оригинально, а скорее, банально, если подумать. Напоминает забавы денди времен Регентства^[1], вам не кажется? – Хеллиуэлл откинулся поудобней на спинку кресла и скрестил вытянутые ноги. – Теперь в моде кружки эстетов, но для этого необходима энергия эмоций. Лично меня искусство не увлекает и мало волнует. Мне по душе практические дела, – закончил он с легким смешком.

В этом смешке Питту, однако, почудились нотки раздражения. Или ему показалось?

– Вы носили значки клуба вот такой формы и величины? – Суперинтендант соединил указательный палец с большим. – Золото, покрытое эмалью, а на оборотной стороне выгравировано имя члена клуба?

– Уже не помню, – ответил его собеседник, спокойно глядя Питту в глаза. Он по-прежнему не выказывал никакого волнения, его лицо даже не порозовело более обычного. – Возможно, у нас были такие значки, но какое отношение это имеет к сегодняшнему дню? Это было много лет назад. После этого мы даже не встречались. – Он втянул в себя воздух и после этого все-таки слегка побледнел. – Не знаю… это было до моей женитьбы, лет шесть тому назад. – Хеллиуэлл снова улыбнулся, показав отличные зубы. – Шалости холостяков, сами знаете, как это бывает.

– Представляю, – согласился Томас. – У вас сохранился ваш значок?

– Понятия не имею. – На этот раз Норберт, кажется, помимо недоумения, испытал и небольшой испуг. – Не уверен. Почему вы спрашиваете? Лучше объясните мне, что все это значит? Пока вы не сказали ничего, что хотя бы отдаленно свидетельствовало о срочности и важности вашего дела ко мне, однако швейцару сказали, что оно даже неприятное. Говорите, или я буду вынужден уйти. – Он вынул тяжелые золотые часы на массивной золотой цепочке и демонстративно уставился на циферблат. – В вашем распоряжении три минуты.

– Вчера вечером была убита женщина, а под ее телом найдена эмблема вашего клуба, – сказал Питт, не сводя глаз с его лица.

Хеллиуэлл лишь глотнул ртом воздух, но внешне остался спокойным. Однако заговорил он не сразу:

– Искренне сожалею. Но даже если это мой значок, то уверяю вас, я не имею никакого отношения к убийству. Вчера вечером я ужинал со своим тестем, а после ужина сразу же отправился домой в собственном экипаже. Моя жена может подтвердить это, да и слуги тоже. Кто она? – Голос его стал увереннее, и на щеках вновь появился румянец. – Это был мой значок? Тогда все, что мне остается, это вспомнить, где я его потерял или кто мог его у меня украсть. Хотя это едва ли поможет. Это могло произойти много лет назад.

– Нет, сэр, это был не ваш значок, – сказал полицейский. – Но…

Хеллиуэлл вскочил, и лицо его побагровело от гнева:

– Тогда, черт побери, зачем вы мне морочите голову?! Это возмутительно, сэр! Кто… – Он внезапно умолк, махнув рукой.

– Я вас слушаю. – Питт тоже встал. – Я провожу вас. Вы что-то хотели мне сказать?

– Чей… – Норберт сглотнул слюну. – Чья это была эмблема? – Он сделал шаг к двери.

– Как я понимаю, всего вас было четверо? – уточнил Томас. – Это верно?

– Да… – По лицу Хеллиуэлла было видно, что ему хотелось соврать, однако он вовремя одумался. – Да… да, верно. Во всяком случае, при мне. Я вышел из членов клуба, инспектор… то есть, простите, суперинтендант. После того как я ушел, разумеется, кто-то еще мог… стать его членом. – Он вымученно улыбнулся.

Питт первым подошел к двери и открыл ее перед ним:

– Я не буду задерживать вас. Вас ждут жена и теща.

– Да. Спасибо… я сожалею, что так получилось.

Норберт, кивнув швейцару, направился через холл к выходу.

Полицейский, однако, продолжал следовать за ним на расстоянии полушага.

– Что вы можете мне сказать об остальных членах клуба того времени? – продолжал он задавать вопросы.

Хеллиуэлл уже спускался по ступеням крыльца.

– О… ничего особенного. Приличные молодые люди. Теперь, к тридцати, они, разумеется, поумнели. – Он явно пытался уйти от этой темы и даже перестал интересоваться, чей же значок нашла полиция.

– А что вы скажете о Мортимере Тирлстоуне? – Томасу пришлось ускорить шаги, чтобы не отстать от почти бегущего по тротуару Норберта. Тот так спешил, что сбивал встречных прохожих и даже обогнал ландо с тремя разряженными дамами.

– Не видел его бог знает сколько времени, – еле переводя дух, ответил молодой человек. – Ничего не могу вам о нем сказать.

– А о Финли Фитцджеймсе?

Хеллиуэлл так неожиданно остановился, что на него с разбегу налетел тоже торопившийся куда-то господин в брюках в тонкую полоску, какие носят чиновники не последнего ранга.

– Простите, сэр, – привычно извинился он, хотя в этом столкновении не было его вины. – Однако вы могли бы быть поосторожней на тротуаре!

– Что? – испуганно и непонимающе воскликнул Норберт. Он был настолько поглощен тем, что происходило между ним и полицейским, что ничего не видел и не слышал вокруг. – Кажется, я помешал вам? – наконец сообразил он. – Впрочем, вы вполне могли бы обогнать меня. Это так просто!

Обиженный джентльмен поправил на голове шляпу, окинул обидчика гневным взглядом и, взмахнув зонтом, как тростью, продолжил свой путь.

– Финли Фитцджеймс? – повторил Питт.

– Советую поговорить с ним лично, – сосредоточившись, наконец ответил Хеллиуэлл. – Кажется, он давно куда-то задевал свою эмблему. Зачем ее хранить? А теперь прошу извинить меня. Я вижу мою семью. Вот они. – Он указал на выехавший из-за поворота экипаж и сидящую в нем красиво одетую молодую женщину, которая смотрела в их сторону. С нею была пожилая пара. Мужчина занял переднее сиденье, повернутое спиной к кучеру, дамы же устроились на заднем и смотрели вперед.

Томас легким наклоном головы поздоровался с дамами, и те тоже кивнули в ответ.

Норберту предстояло выбирать: подойти вместе с Питтом к экипажу и представить его или же бросить его одного на тротуаре. Это было бы грубостью, которую потом ему пришлось бы объяснять своим близким.

Чертыхнувшись про себя, он направился к экипажу с застывшей улыбкой и деланым радушием в голосе:

– Дорогая Аделаида, мама, папа! Какой прекрасный день! Позвольте мне представить вам мистера Питта. Мы случайно встретились с ним в клубе. Мистер Питт, это моя жена, а это теща и тесть, мистер и миссис Джозеф Элкот.

После этого Хеллиуэлл сделал шаг к экипажу, собираясь сесть в него.

– А как мистер Яго Джонс? – как бы между прочим поинтересовался у него Томас. – Вы не скажете мне, где я могу его найти?

– Не имею ни малейшего представления, – быстро ответил Норберт. – Сожалею, старина. Давно не видел его. Он всегда был немного чудаковат. Нас связывало скорее случайное знакомство, чем узы дружбы. Ничем не могу вам помочь. – Он взялся на ручку дверцы.

– А мистер Тирлстоун? – не отступал полицейский. – Это тоже было случайное знакомство?

Прежде чем Хеллиуэлл успел ответить, его жена, наклонившись вперед, с любопытством посмотрела сначала на мужа, а затем на его спутника:

– Вы имеете в виду Мортимера Тирлстоуна, сэр? Нет, это вовсе не случайное знакомство. Мы хорошо его знаем. Он был вчера на званом вечере у леди Вудвилл, не так ли? Вместе с Вайолет Керк, я это хорошо помню. Говорят, они скоро объявят о помолвке. Я это знаю, потому что Вайолет сама мне сказала.

– И тем не менее тебе не следует этого говорить, дорогая, – покраснев, с укором сказал Норберт жене. – Все-таки сами они еще не объявили об этом. Мало ли, какие могут возникнуть обстоятельства. А если это вообще неправда? – Открыв дверцу, он готов был поставить ногу на подножку, но молодая дама через его голову снова обратилась к Питту:

– Я не ослышалась, вы спрашивали, где можно найти Яго Джонса?

Томас отметил, что у нее прелестное личико и очень красивые каштановые волосы.

– Да, мэм, – быстро ответил он. – Вы с ним знакомы?

– Нет, но я уверена, что Таллула Фитцджеймс может помочь вам. Яго когда-то был дружен с ее братом Финли, которого мы все хорошо знаем. – Аделаида посмотрела на мужа; его взгляд должен был бы превратить ее в соляной столп. Но молодая женщина продолжала с солнечной улыбкой беседовать с полицейским: – Я уверена, если вы поговорите с ней и объясните, как это важно для вас, она сможет вам помочь. Она замечательная и очень добрая.

– Это взбалмошная особа, и мне бы хотелось, чтобы ты общалась с ней как можно реже, – внезапно вмешался в беседу мистер Элкот. – Ты слишком щедра на похвалы, дорогая.

– Тебе следовало бы прислушиваться к тому, что говорят люди, – добавила миссис Элкот. – Тогда бы ты узнала, что по мере того, как эта барышня взрослеет и не выходит замуж, ее репутация в свете падает. Я уверена, что ей делали предложения, и не раз. – Пожилая дама легонько махнула рукой. – У ее отца есть деньги, ее мать из хорошей семьи, да и сама девушка по-своему достаточно привлекательна. Если она в ближайшее время не выйдет замуж, начнутся толки и пересуды.

– Я согласен с вами, – поспешно присоединился к разговору Хеллиуэлл. – Вполне достаточно быть просто вежливой с ней при встречах, если такие вообще будут. Она общается с такими людьми, с которыми ты никогда бы не завела знакомства. «Взбалмошная» – это слишком мягко сказано. Я бы сказал посильнее. – В его голосе прозвучали повелительные нотки. Затем он повернулся к Питту: – Рад был встретить вас, сэр. – Сев в экипаж, Норберт захлопнул дверцу. – До свидания. – И молодой человек велел кучеру трогать.

Томас же остался стоять под жарким солнцем на тротуаре.

На первый взгляд Мортимер Тирлстоун мало походил на двух своих приятелей по клубу. Он был высок, худ и одевался так, как обычно предпочитают одеваться художники. Его длинные волосы с пробором посередине, легкая шелковая блузка, тщательно повязанный бантом галстук с длинными концами и просторный пиджак вполне создавали желаемый образ. Однако с Хеллиуэллом этого человека роднила непринужденность манер и уверенность в себе. Он знал, что хорошо смотрится, ему было удобно в этой одежде, и его внешность не просто производила впечатление, а еще и заставляла относиться к нему с той почтительностью, к какой он привык.

Тирлстоун ждал Питта на пешеходной тропе, красиво вьющейся через Риджент-парк к Ботаническому саду. Он стоял, запрокинув голову, и наслаждался созерцанием пронизанной солнцем дымки над верхушками деревьев. На его лице застыла счастливая улыбка.

Томас искал его добрую половину утра. Но наконец бесконечные опросы и настойчивость суперинтенданта увенчались успехом.

– Мистер Тирлстоун? – спросил Томас, хотя был уверен, что это и есть третий член странного клуба.

– Да, сэр, – ответил молодой человек, продолжая смотреть на небо. – Прекрасное утро, не правда ли? Дивные ароматы цветов, от самых простых, местных, до экзотических, чей запах доносится к нам издалека… Как прекрасна природа, и как редко мы умеем наслаждаться близостью к ней! Природа одарила нас богатством чувств, а что мы делаем? Мы о них забываем, сэр, забываем!.. Что я могу сделать для вас, кроме того, что уже сделал, напомнив о нашем чувстве обоняния, этом щедром даре матери-природы?

– Несколько лет назад вы, кажется, состояли в организации, известной как «Клуб Адского Пламени»… – начал Питт.

– Организации? – Мортимер наконец опустил голову вниз и посмотрел на своего собеседника; в глазах его было насмешливое удивление. – Едва ли, сэр. Наш клуб никогда не был таким. Любые организации противны моей натуре. Они несовместимы с естественным желанием человека наслаждаться и творить. Организации – это тщетная попытка человека оставить свой след в истории мироздания, суть которого он пока не в силах понять. Поистине жалкое зрелище! – Рядом с ним, гудя, лениво перелетал с куста на куст шмель, Тирлстоун проводил его восторженным взглядом. – Природа сама все организует, – продолжил он. – Мы же – только зрители, глубоко невежественные и пребывающие в вечном страхе. Вернее было бы сказать – в священном страхе. Простой страх оглупляет. Тонкая грань между ними – это чистота чувств. Однако что вас интересует?

Питт растерялся и промолчал.

– Мы говорили о «Клубе Адского Пламени», сэр; что вы хотите о нем узнать? Ошибка молодости. Лично я сразу же вышел из него; меня влекло к иным, более возвышенным целям. Вы хотите стать членом такого клуба? – Восторженный молодой человек пожал плечами и снова посмотрел на небо. – Тут уж ничем не могу вам помочь. Можете сами заняться его возрождением, если хотите. Не ждите, пока кто-то сделает это для вас. Начните все заново! Попытайте счастья в игорных клубах, на скачках, в мюзик-холлах, в домах с дурной репутацией и так далее. Вы везде найдете единомышленников. Выбор их неограничен.

– Так вот какой клуб вы посещали! – Томас старался казаться просто любопытным, а не наивным простачком. Он понял, что ему не удалось провести Тирлстоуна. Это оказалось для него невозможно.

Тот же уставился на суперинтенданта, как на диковинное растение, подлинную загадку природы:

– А чего еще вы ожидали? Что там будут собираться любители садоводства и ценители поэзии? Если вы не пьете, не играете в азартные игры, не ставите на лошадей и не охочи до женщин, то зачем вам «Клуб Адского Пламени»?

Шарада оказалась короткой, а разгадка – быстрой.

– Мне нужны имена его первых членов и сведения, где их можно найти, – ответил Питт, все еще лукавя.

Глаза Мортимера округлились от удивления:

– Дорогой друг, зачем это вам? Клуб давно закрылся, вернее, распался сам по себе. Зачем вам все это сейчас?

Пролетела, трепеща прозрачными крылышками, бабочка. Где-то залаяла собака.

– Под телом убитой вчера вечером женщины обнаружен значок «Клуба Адского Пламени», – ответил полицейский.

– Господи! И что в этом удивительного? – Его собеседник трагически свел брови. – Почему это вас так тревожит? Она ваша родственница? Тогда выражаю вам свое соболезнование. – Он великодушно протянул Питту руку в знак искреннего сочувствия.

– Нет, нет! – воскликнул тот, даже растерявшись.

– В таком случае… Кстати, вы не из полиции? По вашему виду этого не скажешь. Итак, вы из полиции? – Это даже развеселило Тирлстоуна, как нечто имеющее особый тайный смысл для посвященных. – Как это ужасно! Чье имя я должен вам назвать? Я ничего не знаю об этом убийстве. Кем была убитая?

– Ее имя Ада Маккинли. Она была проституткой.

На лице Мортимера появилось выражение некоего сожаления, чего Томас не заметил на лицах Финли Фитцджеймса и Норберта Хеллиуэлла. Тирлстоун внезапно изменился и стал совершенно серьезен – больше на его лице не было ни тени легкомыслия и добродушного подшучивания. Оказалось, что под этой маской скрывалась твердая и сосредоточенная натура. Глаза Мортимера сузились, а тело как бы застыло, и Питт вдруг почувствовал дыхание холодного ветерка, от которого, казалось, зашелестели и закачались головки цветов.

– Нас было всего четверо, и на значке каждого из нас стояло его имя. – Тирлстоун говорил неестественно ровным голосом. – Вы хотите сказать, что нашли мой значок?

– Нет, сэр.

Молодой человек оттаял и не смог скрыть явного облегчения.

– Я рад. Он давно, много лет не попадался мне на глаза. – Мортимер сглотнул. – Никогда не знаешь, что может случиться. – Он посмотрел на суперинтенданта с любопытством и тревожным ожиданием. – Чей же это значок? Я… не верю, что кто-то из нас настолько глуп… – Он не договорил фразу, но ее смысл был ясен.

Мимо прошла парочка. Гравий дорожки громко хрустел под их ногами.

– Я уже повидался с мистером Фитцджеймсом и мистером Хеллиуэллом, – как бы между прочим обронил Питт. – Но не смог найти Яго Джонса.

– Это будет непросто. – На этот раз в голосе Тирлстоуна была полная уверенность.

– Почему?

– Если бы вы знали Яго, то не задавали бы этого вопроса.

– Я его не знаю. Так почему же?

– О… – Мортимер с беспомощным видом пожал плечами. – Возможно, я осведомлен об этом еще меньше, чем думаю. Однако это ваше дело – найти его, а не мое, слава богу.

– И все же, где мне его искать? – настаивал Томас, мало надеясь на успех.

Он не ошибся, увидев очередное пожатие плечами и удивленный взгляд собеседника:

– Понятия не имею. Право, я не знаю. Где-нибудь на улицах, в трущобах. Я помню, как однажды он говорил мне это сам, не знаю, в шутку или серьезно. – Тирлстоун снова, запрокинув голову, обозревал небосклон, как бы давая Питту понять, что разговор окончен.

Суперинтендант зашагал прочь по парку мимо гуляющей публики. Он обогнал офицера в отпуске, обрядившегося в красный мундир и белые брюки – его начищенные мелом медные пуговицы ярко горели на солнце. Дал пройти стайке молоденьких девушек в нарядных светлых муслиновых платьях с кружевами. На них не без зависти поглядывала молоденькая няня в крахмальном фартучке, катившая перед собой детскую коляску. Откуда-то доносились звуки шарманки…

В четыре часа пополудни Томасу Питту наконец удалось перекусить. Он чувствовал, как устал, – резало глаза и раскалывалась голова от недосыпаний и постоянного напряжения. Суперинтендант не верил в то, что Яго Джонс намеренно подставил Финли Фитцджеймса, подкинув его вещи в комнату проститутки. Все это еще требовало доказательств, хотя пока такая вероятность не сбрасывалась со счетов.

Поэтому Питт решил, что пора снова нанести визит в особняк на Девоншир-стрит и справиться у вежливого дворецкого, нельзя ли повидаться с мисс Таллулой Фитцджеймс. По его предположениям, в этот час дня юная леди должна быть дома и готовиться к вечернему выезду в гости или к другим светским развлечениям.

Она вошла в малую гостиную, шурша пышными юбками бледно-розового, почти белого платья, украшенного на корсаже розой и бантом с длинными концами. Будь ее лицо чуть круглее, а его выражение не столь смышленым – и Таллула была бы воплощением девичьей невинности. Однако, хотя Томас и не понял этого сразу, эта девушка была полна решимости и вызова. Когда она стремительно появилась в дверях, а войдя, тут же остановилась, не выпуская ручку двери, у суперинтенданта не осталось в этом никаких сомнений.

– Что я вижу? – удивленно воскликнула мисс Фитцджеймс. – Вы снова здесь? Я слышала о смерти этой несчастной женщины, но у вас нет никаких оснований считать, что Финли имеет к этому отношение. Это полнейший абсурд! Зачем ему это делать? Мама, например, уверена, что он и близко не подходил к этим ужасным кварталам. Вам не кажется, что порой наши родители напоминают хорошую пару лошадей в упряжке? Они отлично смотрятся, все восхищаются ими, а лошади видят лишь то, что позволяют им видеть шоры. Мы всегда зашориваем наших лошадей, чтобы не глядели по сторонам и, не дай бог, чего-нибудь не испугались.

Питт, как ни старался, не смог удержаться от улыбки.

– Собственно, я пришел к вам всего лишь за адресом мистера Яго Джонса, – успокоил он молодую барышню.

Он заметил, как под тонким шелком платья настороженно напряглось и застыло тело девушки, и представил себе ее руку, судорожно сжавшую в этот момент дверную ручку. Очень медленно Таллула выпрямилась и отошла от двери на несколько шагов.

– Зачем? – спросила она. – Неужели вы думаете, что это сделал Яго? Вы не представляете, насколько нелепы ваши подозрения! Уверяю вас, я бы скорее подумала на принца Уэльского, чем на него. Если хорошенько поразмыслить, то это более вероятно.

– Вы очень высокого мнения о мистере Джонсе… – с удивлением заметил Питт.

– Не то чтобы так… – Девушка отвернулась, и солнечный луч из окна ярко осветил ее необычное лицо в профиль: нос, пожалуй, длинноват, рот крупный, щедрый на улыбку, в темных глазах – блеск, говорящий о том, что этой натуре не чужды сильные эмоции. – Он… видите ли… он слишком благочестив и порядочен. И поэтому бывает скучен. – Мисс Фитцджеймс намеренно не поворачивалась, продолжая смотреть на залитый солнцем сад и трепещущую листву деревьев. – Он не способен на что-либо подобное, – продолжала девушка. – Они с Финли примерно одного возраста. Когда брату было двадцать, а мне – двенадцать, дружить с Яго было интересно и весело. Он знал множество шуток, умел изображать всех, кого угодно, и не только внешне – он менял даже голос. – Она намеренно небрежно пожала плечами, словно разговор о Джонсе мало ее интересовал. – Теперь он стал религиозным человеком. Посвятил себя благотворительности и спасению души. – Таллула вдруг резко повернулась к Питту: – Почему церковь делает из людей таких зануд?

– Церковь? – Ее собеседник не мог скрыть своего удивления.

– Как будто вы этого не знаете? Впрочем, возможно, вам это и неизвестно. Финли поступил глупо, когда сказал, что сейчас ничего не знает о бывших членах «Клуба Адского Пламени». Возможно, он хотел таким образом уберечь остальных от неприятностей. Это мог быть любой из них – например, Норберт Хеллиуэлл, или Мортимер Тирлстоун, или еще кто-либо. – Мисс Фитцджеймс тряхнула головой. – Но это не Яго и, разумеется, не Финли. Наиболее вероятно, что эта женщина когда-то похитила значок, а потом ее убили. Ведь такое тоже возможно, не так ли? – Девушка с вызовом посмотрела на Питта. – Но в таком случае зачем им понадобилась эмблема Финли, когда у каждого из них есть свой?

– Не думаю, что здесь был злой умысел, – согласился Томас. – Однако гравировка имен настолько мелка, что прочесть ее довольно трудно. Можно по ошибке поменяться значками.

– О! – выдохнула Таллула с облегчением и опустила плечи. – Конечно. Я об этом не подумала.

– Где я могу найти мистера Джонса?

– Церковь Святой Марии в Уайтчепеле.

У полицейского перехватило дыхание от неожиданности. Он знал эту церковь. Она была в нескольких ярдах от Пентекост-элли. Олд-Монтегю-стрит шла параллельно Уайтчепел-роуд и далее переходила в Майл-Энд.

– Понимаю. Благодарю вас, мисс Фитцджеймс.

– Что с вами? Почему у вас такой вид? Церковь Святой Марии что-то для вас значит? Я вижу это по вашему лицу. Вы знаете ее!

Не было никакого смысла лгать ей.

– Женщина была убита в переулке, который выходит на Олд-Монтегю-стрит, – объяснил суперинтендант.

– Это так близко от церкви? – Девушка была взволнована и, должно быть, испугалась, что Питт мог заподозрить ее в знакомстве с этим кварталом.

– Да, близко.

– О! – Таллула снова отвернулась, и теперь Томас видел только изгиб ее шеи. – Вам не удастся обвинить Яго. Если бы он обратился к такой женщине, как эта, то только с единственной целью: спасти ее душу. – В ее голосе звучали горечь и боль. – Надеюсь, она умерла не от скуки?

– Нет, мисс Фитцджеймс, ее задушили.

Девушка поморщилась.

– Как жаль, что я ничем не могу помочь вам, – тихо сказала она. – Но я действительно ничего не знаю.

– Вы дали мне адрес мистера Джонса, за что я вам премного благодарен, – произнес суперинтендант. – Спасибо, что приняли меня в такой неудобный для вас час. До свидания.

Она не ответила, а лишь молча смотрела на него, пока он не закрыл за собой дверь.

Только после шести вечера Питту удалось вернуться в Уайтчепел и зайти в церковь Святой Марии. Церковный служащий сообщил ему, что викарий ушел навестить больного на Кок-стрит и что если Питт не найдет его там, то пусть попробует зайти на Чиксэнд-стрит.

Солнце уже скрылось за островерхими закопченными крышами многоквартирных домов, а асфальт все еще отдавал вечернему воздуху и свой жар, и свои прокисшие запахи. В сточных канавах лениво текла тяжелая, полная отбросов вода. Это был все тот же недоброй памяти Уайтчепел, где пару лет назад, примерно в это же время года, убийца-маньяк зверски убил пять женщин и оставил их растерзанные тела на мостовой у всех на виду. Его так и не поймали. Он исчез столь же внезапно, как и появился, словно извергнувшая его бездна ада разверзлась и снова приняла его.

Направляясь в сторону Кок-стрит, Томас Питт проходил мимо женщин в дверных проемах и видел на их лицах то особое выражение ожидания и готовности, которое безошибочно говорило об их профессии. Взгляд, полный откровенности, и вызывающий изгиб бедра каждой из них разительно контрастировали с усталым безразличием их соседок по кварталу – только что закончивших смену работниц фабрики или занятых своим нелегким трудом прачек, сгибающихся под грузом мокрого белья, склонившихся над чанами, где оно кипятилось, выколачивающих его вальком или отжимающих тяжелые простыни натруженными руками.

Неужели голод так силен, что, побеждая страх, гонит столь многих девушек на улицы? Разве они уже забыли Джека Потрошителя, зверства которого совсем недавно парализовали страхом весь Лондон?

Молодая женщина, приблизившись к Питту, окинула его взглядом широко поставленных карих глаз. Заметив, как свежа и молода ее кожа, что сразу отличает недавних поселянок, переехавших в город, полицейский испытывал одновременно и возмущение, и злость. Что это: тяжесть обстоятельств или порочность? Он с трудом контролировал себя.

– Я ищу преподобного отца Джонса, – сурово произнес Томас. – Вы видели его здесь?

Девушка растерялась:

– Да-а, он здесь. За углом. – Она рукой указала, куда идти. – Хотите спасти свою душу, сэр? Удачи вам, а я по-другому заработаю себе на ужин, да и цена будет подешевле. – И, окончательно потеряв всякий интерес к незнакомцу, она удалилась по направлению к Уайтчепел-роуд.

Суперинтендант и сам не знал, чего он ждет от встречи с Яго Джонсом. Возможно, этот человек окажется каким-нибудь священником-дилетантом, склонным к драматическим поступкам, или младшим сыном, негодным к военной службе и вместо нее решившим послужить Богу. Это может быть его первым шагом к выбору будущего.

Каким бы предубежденным против Джонса он ни был, Питт оказался совсем не готовым к встрече с ним прямо на Кок-стрит. Он увидел, как священник наполняет густым супом одну за другой жестяные миски и передает их кучке изголодавшихся детишек, многие из которых были уже не в силах скрывать своего голодного нетерпения.

Яго Джонс был облачен в какие-то бесформенные темные одежды, без обязательного для пастыря белого воротничка, но ничто не позволило Томасу усомниться в его сане. Впрочем, его внешность была столь примечательной, что говорила сама за себя, а вопрос об униформе священнослужителя казался несущественным. Джонс был худ до истощения. Его темные волосы были гладко зачесаны назад и открывали лоб, густые брови и выразительные, полные внутренней силы глаза. Крупный с высокой переносицей нос, выступающие скулы и резкие линии в уголках рта еще больше подчеркивали худобу его лица. Это было лицо человека сильных чувств и страстей, столь глубоко уверенного в правоте своих деяний и намерений, что никакая сила не смогла бы заставить его свернуть с избранного пути. Он с интересом посмотрел на Питта.

– Яго Джонс? – спросил суперинтендант, хотя уже не сомневался в этом.

– Да. Чем могу быть вам полезен? – Молодой человек продолжал разливать суп и передавать детям полные миски. – Вы голодны? – Это не было ни предложением, ни вопросом. Одного взгляда на качество, опрятность и состояние одежды незнакомца было достаточно, чтобы не отнести его к нищим прихожанам церкви.

– Благодарю вас, – ответил Томас, отказываясь от супа. – Вы уже нашли ему лучшее применение, я уверен в этом.

Яго лишь улыбнулся, продолжая разливать суп, которого становилось все меньше, как и детишек в очереди за ним.

– В таком случае зачем я вам понадобился? – поинтересовался он.

– Меня зовут Томас Питт. – Сказав это, суперинтендант удивился, что представился так, будто рассчитывал на дружбу, а не был полицейским при исполнении обязанностей, собирающимся допросить свидетеля, а возможно, и подозреваемого.

– Здравствуйте, – коротким кивком ответил его собеседник. – Яго Джонс, священник – во всяком случае, по велению души, если не по праву рукоположения. Вы не из здешнего прихода. Что привело вас сюда?

– Убийство Ады Маккинли в Пентекост-элли вчера вечером, – ответил Питт, следя за лицом Джонса.

Яго печально вздохнул и вылил остатки супа в тарелку благодарному мальчишке. Тот пожирал широко открытыми глазами незнакомого посетителя, безошибочно угадав в нем полицейского, но голод оказался сильнее любопытства. Взяв тарелку, ребенок не стал мешкать.

– Я этого опасался, – печально промолвил священнослужитель, провожая взглядом мальчика. – Бедная Ада. Это опасная профессия, ведущая к разрушению как тела, так и души; но такой конец слишком жесток и преждевременен. Кажется, по крайней мере в этом случае, что тот, кто сделал это, – еще более заблудшая душа, чем его жертва. Покойная была не таким уж плохим человеком. Порой она бывала немного алчной, но достаточно отважной, веселой и по-своему преданной подружкам. Я сделаю все, чтобы ее достойно похоронили.

– Вы собираетесь похоронить ее в приходе церкви Святой Марии? – удивленно спросил полицейский.

Лицо Джонса стало суровым.

– Если вы против, обговорите этот вопрос с Господом Богом, мистер Питт. Вот пусть он и решает, кому отпускать грехи и прощать слабости, а кому – нет. Это не ваша прерогатива, и я знаю, что и не моя тоже.

Улыбка, которой Томас ответил на это, была вполне искренней.

– Я рад, что не мне это решать, – не задумываясь, заявил он. – Вы весьма оригинально мыслите, мистер Джонс. Я надеюсь, у вас не будет неприятностей с вашими прихожанами. Или грань между жизнью и смертью для них столь призрачна, что они просто не судят друг друга?

Яго Джонс хмыкнул, но промолчал. Его гнев утих, и возникшая между ним и суперинтендантом напряженность исчезла. Он поставил в стоявшую рядом тележку пустой чан и опустил в него половник. Детишки с мисками в руках, собравшись на углу, наблюдали за ним и его собеседником. Уже пронесся слух, что в квартале появился полицейский, а здесь любая информация ценилась на вес золота.

– Вы пришли, чтобы узнать об Аде? – после минуты молчания спросил Яго. – Не уверен, что вам поможет то малое, что я о ней знаю. Возможно, это совершил кто-то из клиентов, тот, кого внезапно одолели бесы, так что он на мгновение потерял контроль над собой. Многие из нас способны совершать зло, когда нам больно или когда кажется, что мы владеем всем и вся, а сами, по сути, едва способны владеть собой.

Питт был ошеломлен не словами, а той горячностью, с которой они были произнесены. За этим скрывалось подлинное негодование и осознание, словно Джонс не судил кого-то за моменты бессмысленной жестокости, а с печалью и тревогой думал о том, что давно гнетет его самого. Неужели это был самоанализ? Внезапная догадка напугала Томаса и показалась ему чудовищной, но отмахнуться от нее он уже не мог.

– Вполне возможно, – тихо согласился он.

Яго смотрел на него в упор:

– И это все, что вы хотели от меня услышать?

– Кажется, да.

– И все же? – Джонс оперся о край тележки. – Зачем вы это говорите, мистер Питт? То, что я могу рассказать вам об Аде, вам уже либо известно, либо вы об этом догадываетесь. Обыкновенная проститутка, каких тысячи в Лондоне. Когда девушку прогоняют хозяева и она более не может работать прислугой, ее выбор работы ничтожен: швейная или спичечная фабрика. Если же она не хочет работать там, то продает единственное, что принадлежит ей, – свое тело. – Он не сводил глаз с лица Томаса. – Для меня это грех, для вас – преступление, а для нее и ей подобных – способ выживания. Кто в этом виноват, мне безразлично, да и, говоря откровенно, я слишком близок к ним, чтобы осуждать их. Все, что я вижу, это ту или иную женщину, пытающуюся хотя бы накормить себя, найти кров на какую-нибудь неделю, избежать побоев клиентов или сутенеров, да еще не быть зарезанной соперницей из другого квартала. И еще, дай бог, подольше не подцепить никакую болезнь. Все они могут умереть рано и знают об этом. Общество презирает и осуждает их, да и сами они презирают себя. Ада была одной из таких девушек.

Мимо прошла женщина с тюком грязного белья.

– Вы были лично знакомы с ней? – спросил Питт и тоже оперся о край тележки, только с другой стороны. Он чувствовал, что порядком устал. Пожалуй, ему не следовало отказываться от супа.

– Да, был, – скупо улыбнулся Джонс. – Но не столь близко, чтобы знать список ее клиентов. Большинство из них – случайные люди. А тот, кого вы ищете, мог зайти сюда из любого конца Лондона. Иногда она сама отправлялась в Вест-Энд. Это не так уж далеко отсюда. Ада была красивой. Она могла подцепить кого-нибудь в районе Пиккадилли или Хаймаркета. На худой конец это мог быть моряк из порта, попавший сюда проездом.

– Благодарю вас, – сухо ответил Томас. Пора было открыть карты и честно сказать, зачем он сюда пожаловал. Чем дольше он будет тянуть, тем труднее будет начать нужный разговор. – Собственно говоря, я пришел к вам потому, что вы некогда были членом джентльменского общества, называемого «Клуб Адского Пламени»…

Он уловил, как напряглось тело Джонса под просторным сюртуком. Несмотря на сумерки, полицейский заметил его странно застывшее лицо.

– Это было очень давно, – тихо промолвил Яго. – Да и гордиться этим, пожалуй, не стоит. Но какое это имеет отношение к смерти Ады? Клуб прекратил свое существование лет шесть или даже семь назад. В то время ее не было в этих местах.

– Когда она здесь появилась?

– Лет пять тому назад. Почему вы спрашиваете?

– Думаю, это не имеет значения, – признался Питт. – Все, должно быть, было именно так, как вы сказали… у человека был приступ ярости по своим, ему одному ведомым причинам, а она, не зная того, спровоцировала его на насилие. Или попалась под руку в недобрый час. На ее месте могла оказаться любая женщина. Я допускаю и такое: ее лицо, волосы, жесты, тембр голоса могли напомнить убийце кого-то и вызвать боль и обиду. В результате он, не совладав с душившей его ненавистью, убил ее.

– Страх, – промолвил Джонс, сжав губы. – Боязнь неудачи, опасения, что он не оправдает собственных надежд и надежд других. – Он вглядывался в лицо своего собеседника, словно пытался что-то прочесть на нем и надеялся, что ему вот-вот это удастся. – Я не говорю о том понятном страхе мужского бессилия; я имею в виду душевный страх, который рождает ненависть, ибо этот человек был слишком поглощен самим собой, а теперь стал одержим злобой, оказавшись не тем, кем считал себя. Да и выбранный им путь тернист, а цена слишком высока, чего он никак не ожидал.

Томас молчал. В голове у него, сменяя одна другую, роились мысли: не о себе ли говорит Джонс, не о своих ли претензиях на роль священника и связанных с этим надеждах? Если этому человеку нужна была женщина, он мог воспользоваться лишь услугами проститутки, ибо избранная им роль закрывала ему дорогу к женщине его круга. Возможно, Ада посмеялась над ним, тоже испытав разочарование? Мог ли он быть для нее слугой Господа Бога на земле, после того как она увидела его падение, крах его добровольно взятых на себя обязательств благочестия?

Не была ли эта откровенность признанием вины?

– Под телом убитой был найден значок «Клуба Адского Пламени», – сказал наконец полицейский, нарушив наступившую тишину. Звуки проезжающих повозок, топот копыт по мостовой, крики случайных прохожих слабым отзвуком доносились сюда, словно из другого мира.

– Это не мой значок, – осторожно ответил Джонс. – Свой я много лет назад выбросил в реку. Зачем вы пришли ко мне, мистер Питт? Я ничего не знаю об убийстве. Если бы знал, сам пришел бы к вам и рассказал. Вам не пришлось бы меня разыскивать.

Томас не был в этом уверен. У Яго Джонса было лицо человека, который следовал велению своей совести, а не законам, и не задумывался над тем, во что это может ему обойтись. Если речь шла об одном из его прихожан, который пришел к нему на исповедь, терзаемый страхом и чувством вины, то Питт не сомневался в том, что Джонс не стал бы сообщать об этом на Боу-стрит или куда-нибудь еще.

– Я знаю, что значок не ваш, – повысив голос, ответил суперинтендант. – Это значок Финли Фитцджеймса.

Было совсем уже темно, и Питт не видел, изменился ли в лице Яго, но по тому, как резко дернулась его голова, каким стал его взгляд и как горько сжались губы его собеседника, он понял чувства, терзающие беднягу.

Затянувшееся молчание было тяжелым, как сгущающаяся темнота улицы. Какой ужас, должно быть, испытывает сейчас Яго! Страх за человека, некогда бывшего его другом, смятение? Или вину, ибо случилось то, на что намекнул Томасу Тирлстоун: Джонс случайно обменялся с Финли значками и потерял его на месте преступления?

– Вы сомневаетесь в его невиновности? – тихо спросил полицейский. – Означает ли это, что вы не удивлены?

– Это… ничего… – Яго с трудом сглотнул. – Это ничего не означает, мистер Питт, кроме, конечно, моего огромного огорчения. Я не верю, что Финли виновен, но не могу дать вам каких-либо мало-мальски стоящих объяснений, кроме тех, что вам уже, должно быть, пришли в голову. – Он переменил позу, словно от усталости. – Возможно, Финли когда-то и бывал там и мог потерять свою эмблему, только я удивлен тем, что она у него до сих пор сохранилась. Не скрою, очень удивлен! Возможно, он сам дал его Аде… в качестве платы за услуги? Тот факт, что значок найден у нее, совсем не означает, что он попал к ней именно в тот вечер, когда ее убили.

– Вы пытаетесь быть верным другом, мистер Джонс, – устало заметил Томас. – Я уважаю ваши чувства, но не могу согласиться с вашими доводами. Разумеется, я проверю каждую улику и все, что может относиться к этому делу. Если вы вспомните еще что-либо, касающееся Ады Маккинли или того, что произошло вчера вечером, пожалуйста, сообщите мне. Можете оставить сообщение в участке на Боу-стрит.

– На Боу-стрит? – В темных глазах Яго блеснул интерес. – Не в участке Уайтчепела?

– Следствие ведется на Боу-стрит. Я – суперинтендант и начальник участка.

– Начальник участка на Боу-стрит? И вы занимаетесь делом об убийстве какой-то проститутки? – Голос молодого человека прервался, и в нем послышался испуг. – Опасаетесь, что появился новый Потрошитель?

Питт непроизвольно вздрогнул, почувствовав холодок под ложечкой.

– Нет. Я занимаюсь этим только потому, что здесь замешан мистер Фитцджеймс.

– Это мне ничего не объясняет… – Его собеседник снова сглотнул. В глазах его, устремленных на Томаса, была мольба.

– Человек, похожий на него, был замечен в это время двумя свидетелями. Он был в обществе Ады.

Яго посмотрел на Питта так, будто тот внезапно ударил его.

– О боже!.. – вздохнул он. Но это были скорее слова молитвы, чем выражение эмоций.

– Преподобный отец Джонс, вам известно что-либо еще, о чем вы могли бы рассказать мне?

– Нет! – вырвалось из пересохшего горла бедняги.

Суперинтенданту хотелось бы поверить в это, но он не мог этого сделать. Откровенность, установившаяся между ним и Джонсом, исчезла так же неостановимо и быстро, как отблески заката на вечернем небе. Незаметно прошел фонарщик, зажигая газовые луны, которые через равные интервалы освещали Питту путь к Уайтчепел-роуд, а оттуда, наконец, домой.

– Помочь вам с тележкой? – спросил хозяйственный Томас.

– Нет… спасибо. Я привык к ней, да она и не так тяжела, – отказался Яго, берясь за ручки.

Они шли вместе по Кок-стрит и завернули за угол к церкви Святой Марии. За все это время никто из них не промолвил ни слова. Прощание было коротким и официальным.

Питт вернулся домой в Блумсбери усталым и подавленным. Поужинав тем, что заботливо оставила ему Шарлотта, он сидел теперь в гостиной перед широко открытой дверью в сад. Тепло дня сменилось вечерней прохладой с лужайки, воздух пах скошенной травой.

Шарлотта сидела у лампы и что-то шила. Она спросила мужа о новом деле, которое поднимало его ни свет ни заря и не отпускало до позднего вечера. Он сказал жене, что это всего лишь убийство, но в нем замешана важная персона и поэтому оно представляет опасность с точки зрения политики.

Суперинтендант поглядывал на жену и любовался бликами света на ее волосах, чистых и блестящих, уложенных короной на голове: при свете лампы они казались цвета красного дерева, а в тени – почти черными. У Шарлотты была нежная кожа и легкий румянец на щеках. От всей ее фигуры веяло уютом и покоем. Розовое платье было ей к лицу, как, впрочем, и все, что она носила. Пальцы молодой женщины умело орудовали иглой, которая легко входила в ткань и тут же тянула за собой нитку, подгоняемой нажатием серебряного наперстка. Семья Питтов жила не так далеко от кварталов Уайтчепела, всего в нескольких милях, и вместе с тем там был совсем другой мир, в который трудно было поверить. А мир Шарлотты был безопасен, чист и постоянен своими ценностями: в нем легко было оставаться честной, целомудренной и добродетельной. Миссис Питт любили, и она никогда в этом не сомневалась. Ей не нужно было идти на компромиссы или бороться ради выживания, страдать душой, постоянно сомневаться, бояться и испытывать отвращение к себе.

Поэтому на ее лице играла улыбка. Что бы подумал о ней Яго Джонс? Не счел бы он ее недопустимо самодовольной и непростительно спокойной благодаря своему полному невежеству и незнанию жизни?

Шарлотта шила, внимательно следя за иглой, – работать иначе она не умела. Эта женщина всегда старалась, чтобы ее руки находили для себя дело. Так было легче. День казался бесконечно длинным. Она проснулась вместе с мужем, а потом уже не могла уснуть.

Утром к ней заехала Эмили. Они не говорили ни о чем особенном, но Шарлотту беспокоила странная нервозность сестры, что обычно совсем не было ей свойственно. Это не было избытком неиспользованной энергии, а скорее походило на тщетные поиски чего-то, что она хотела найти или хотя бы понять. Эмили была раздражительна и придирчива и несколько раз даже обиделась из-за какого-то пустяка. Это было совсем не похоже на нее.

Шарлотта опасалась, что в этом повинно постоянное пребывание в доме Эмили их бабушки, после того как их мать Кэролайн вновь вышла замуж. Бабушка наотрез отказалась жить в одном доме с ее новым мужем. Он был актером и на несколько лет моложе жены. То обстоятельство, что молодожены были безумно счастливы, лишь подливало масла в огонь бабушкиного негодования.

Эмили уехала, так и не объяснив сестре причины своего беспокойства.

А теперь миссис Питт видела перед собой мужа, нахохлившегося и ничего не объясняющего. Он лишь хмурился и сжимал губы. Шарлотта понимала, что Томаса беспокоит порученное ему дело. За все годы супружеской жизни она успела привыкнуть к его молчанию. Вот и теперь он сидел в кресле, неудобно сгорбившись и положив ногу на ногу. Обычно, желая расслабиться, Питт вытягивал ноги и клал их на решетку камина независимо от времени года и от того, горел ли в камине огонь. А в такой вечер, как этот, не будь Томас так озабочен, он прошелся бы до конца лужайки, постоял бы под любимой яблоней и подышал ароматами сада. При этом он, бесспорно, захотел бы, чтобы Шарлотта была с ним, и говорили бы они только о пустяках.

Несколько раз молодая женщина подумывала о том, чтобы разговорить мужа, но лицо его было замкнутым, и он явно предпочитал молчать. Это означало, что Томас не желал говорить с ней о деле, которое расследовал. Возможно, ему не хотелось, чтобы его рассказ о жестокости и неприглядных деталях преступления нарушил покой их дома. Это было единственное место, где он освобождался от всего злого – если не полностью, то до тех пор, пока сам не заговорит об этом. Но решать это должен был он, а не его жена.

Шарлотта знала, что муж побывал в Уайтчепеле, и хорошо представляла, что он мог там увидеть. Томас не мог забыть, что его супруга тоже бывала в этих грязных трущобах, где тянуло гнилью из сточных канав и теснились темные от копоти дома, стены которых впитали в себя вековую грязь многих поколений. В них ютились усталые, голодные и разочарованные люди.

Чтобы помочь им, надо быть сильным человеком. Сочувствием здесь не обойдешься. Нужны законы и перемены в умах и сердцах тех, кто правит, у кого в руках власть. Чтобы помочь хотя бы одному человеку, нужны знания, умения и, возможно, деньги. Но прежде всего здесь нужна уверенность в своей цели, трезвая оценка обстоятельств и сила духа.

Поэтому Шарлотта молча шила и ждала, когда Томас сам захочет поделиться с ней тем, что его тревожит, или же отвлечется от служебных забот и хотя бы на время восстановит душевное равновесие в доброй атмосфере собственного дома.

Глава 3

Эмили Рэдли, сестра Шарлотты, столь обеспокоившая ее своим поведением, была действительно расстроена. Хотя причин для этого, в сущности, не было. Эта дама имела все, чтобы считать себя счастливой, и даже больше. У нее был очаровательный и красивый муж, который очень любил ее, и сама она тоже не находила в нем никаких особых недостатков или изъянов.

Когда они встретились, он был молодым человеком из хорошей семьи, веселым и забавным собеседником, с хорошими манерами и немалым чувством юмора. Эмили отдавала себе отчет в том, чем рискует, влюбившись в него. В семейной жизни этот человек запросто мог оказаться ограниченным мотом и стать смертельно скучным, как только минует пора влюбленности и новизны. Но это не остановило молодую женщину. Немало часов провела она в сомнениях, убеждая себя, что совершает глупость и что Джеку, возможно, нужно ее состояние, оставленное ей первым мужем, покойным лордом Джорджем Эшвордом.

Эмили улыбнулась, вспоминая Джорджа. Память о нем была еще свежа – странная смесь печали и потери, а также нежности их лучших дней. Она намеренно не вспоминала то, о чем не хотелось вспоминать.

К счастью, все опасения леди Эшворд оказались беспочвенными. Джек Рэдли не был ни пустым, ни ограниченным человеком. Наоборот, у него обнаружилось обостренное чувство социальной справедливости и немалые амбиции и планы, касающиеся изменений в обществе. Он вступил в борьбу за место в парламенте и после первой неудачи не сложил оружия, а повторил попытку и победил. Отныне значительную часть своего времени и эмоций он отдавал политической деятельности. А Эмили сама себе казалась пустой и немного мотовкой.

Эдвард, ее сын от Джорджа и наследник, занимался с учителем, а крошка Эванджелина была наверху в детской на попечении няньки, которая успевала следить за постельным бельем, кормить ребенка и менять подгузники. Получалось, что в Эмили в этом доме никто не нуждался.

Было позднее утро. Джек давно уехал в Сити, где его ждали неотложные дела перед открытием заседания парламента. Следя за его политической борьбой, первой неудачей, а затем новой предвыборной кампанией, Эмили не могла не испытывать к нему чувства уважения, и это делало ее еще более счастливой. Ее муж умело укреплял свои позиции.

Так почему же она стоит в гостиной своего красивого дома, наряженная в кружева и легкую, кофейного цвета чесучу, и чувствует себя такой разочарованной?

Эдвард в учительской, Эви наверху в детской, Джек в Сити, не иначе как отстаивает необходимость замены какого-нибудь устаревшего закона. Кухарка и дворецкий заняты тем, что готовят ланч. Ужина не будет, потому что они с Джеком сегодня ужинают вне дома. Миссис Рэдли уже предупредила горничную, чтобы та приготовила ей платье на выезд. Она сшила себе новый темно-зеленый шелковый туалет с кремовой отделкой и золотистыми цветами, так идущий к ее волосам и цвету лица. Она будет в нем очень эффектной.

Эмили поговорила с экономкой. Счета были в порядке, почта разобрана. К дворецкому у нее и вовсе не было вопросов.

На минуту она задумалась, чем сейчас занимается Шарлотта. Наверное, хлопочет по дому, что-то шьет или готовит. После того как ее мужа Томаса повысили по службе, ее сестра могла бы нанять еще одну горничную, однако ей по-прежнему приходилось многим заниматься самой.

А Томас? Он живет в своем совершенно особом мире, расследуя убийства, кражи, мошенничества, а то и еще что похуже. Все его дела неотложны и неизменно связаны с ненавистью, насилием и алчностью. Он постоянно использует свой ум, опыт и воображение, работает, не щадя себя, пытаясь развязать тугой узел событий и найти истину, понять, где добро, а где зло, рассудить их или хотя бы расставить по своим местам.

Когда-то Эмили с Шарлоттой помогали ему и немало сделали для поимки убийцы из Гайд-парка.

Миссис Рэдли улыбнулась, не замечая этого. Солнце щедро заливало своим светом комнату и вазу с поздними цветами дельфиниума, играя на синих и пурпурных завитках их лепестков. Джек долго не мог забыть ей того, что она тогда подвергала себя смертельной опасности. Эмили не винила его за это. Ее могли убить, это верно. Поэтому она не пыталась оправдываться, а лишь просила прощения у мужа.

Хорошо бы снова возникла ситуация, которая потребовала бы их с Шарлоттой помощи. Последнее время сестра почти не видит Питта. После повышения Томас занят преступлениями, которые не связаны с действиями отдельных личностей, и мотивы этих преступлений лежат далеко за пределами скромных возможностей Эмили – взять, например, дело о государственной измене чиновников из Министерства по делам колоний, раскрытое пару месяцев назад.

– Что сегодня у нас на ланч? – услышала миссис Рэдли за спиной сварливый голос. – Вы не потрудились даже сказать мне. В последнее время вы ни о чем со мной не говорите, словно меня здесь нет!

Эмили обернулась и увидела в дверях невысокую, одетую в черное фигуру бабушки. Старая леди была вынуждена покинуть свой дом, когда мать Эмили и Шарлотты снова вышла замуж. Поскольку у старшей сестры не было лишней комнаты, а у младшей в ее огромном доме их было предостаточно, не говоря уже о средствах, иного выхода не было. Ни Эмили, ни бабушка не считали это радостным событием. Миссис Рэдли слишком хорошо знала сварливый характер бабушки, а пожилая леди из принципа не хотела переезжать, так как это решение принималось без нее.

– Итак? – требовательно произнесла она, глядя на внучку.

– Я не знаю, что будет на ланч, – ответила та. – Я предоставила кухарке решить это.

– Кажется, ты здесь вообще ничем не занимаешься, – ядовито заметила старая леди, после чего, опираясь на палку и намеренно постукивая ею, вошла в гостиную. Пол в этой комнате был с разноцветным бордюром, и бабушка не одобряла этого. Это излишне декоративно, считала она, простой паркет куда приятней.

Она была одета во все черное: постоянное напоминание всем, если кто попробует забыть, что она вдова, которой следует выражать сочувствие и оказывать почтение.

– Кухарка распоряжается на кухне, экономка следит за прислугой, – не унималась пожилая дама, отчитывая внучку. – Дворецкий – хозяин в кладовых и погребе. Горничная решает за тебя, что тебе надеть. Учитель воспитывает и учит твоего сына, нянька занимается твоей дочерью. Все за тебя что-то делают, а ты все не можешь найти время поговорить со мной. Ты совершенно испорчена, Эмили. Чего стоит только твой первый брак с человеком выше тебя по социальному положению, а теперь второй – который, наоборот, ниже. Не знаю, куда катится этот мир!

– Я уверена, что вы действительно не знаете этого, бабушка, – согласилась молодая женщина. – И никогда не знали. Ведь одну половину этого мира вы принимали, а другую – просто игнорировали.

Старая леди чуть не задохнулась от негодования. Она выпрямилась во весь свой, пусть и маленький, рост.

– Что ты сказала?! – Голос ее дрожал от гнева.

– Если вы хотите, бабушка, узнать, что будет на ланч, позвоните на кухню и узнайте. Если вам захочется что-то заменить, закажите, и, я уверена, вам приготовят.

– Излишества! – не унималась старушка, неодобрительно постукивая зубным протезом. – В мое время люди ели все, что перед ними поставят. Грешно так тратить продукты.

Произнеся эту прощальную тираду, она, стуча палкой, покинула гостиную. Ее тяжелые шаги по паркету холла гулко отдавались в доме. Во всяком случае, на этот раз Эмили не пришлось обсуждать с бабушкой последние эскапады Кэролайн и ее «невероятный эгоизм», выразившийся в том, что она неожиданно вышла замуж, что, надо сказать, внесло полный беспорядок в жизнь ее близких. Не было и обличительных речей в адрес актеров вообще и актеров-евреев в частности, и заявлений о том, что они опаснее для общества, чем даже полицейские, если такое возможно. Единственной положительной чертой всего случившегося, по мнению старой дамы, было то обстоятельство, что Кэролайн в силу ее возраста уже не могла иметь детей.

Впрочем, разговор на эту тему, в том или ином виде, все равно возникнет за столом во время ланча.

Время после ланча Эмили потратила на письма – не потому, что это было необходимо, а скорее чтобы чем-то себя занять. Затем она поднялась в детскую и побыла сначала с Эви, а потом с Эдвардом. Мальчик рассказал матери, что было на последнем уроке, и посвятил ее в сложные планы создания замка – такого же, какой построили рыцари-крестоносцы на Святой земле в их последний крестовый поход.

Джек пришел домой после пяти. Он весь день провел в Сити, но казался достаточно бодрым и энергичным, когда стремительно вошел в гостиную, распахнув дверь с такой силой, что она долго качалась на петлях.

– Прекрасный день! – воскликнул он весело, нагнувшись, чмокнул супругу в лоб и легонько коснулся рукой ее волос. – Я, возможно, перетянул на свою сторону старого Фотерджилла. Пригласил его сегодня на ланч в лучший ресторан на Стрэнде. Цены там выше реальных цен того, что они подают на стол, зато обстановка великолепная и произвела на него нужное впечатление.

Джек сел на подлокотник кресла и закачал ногой.

– Главное, – продолжал он, – что старик выслушал меня. Я убедил его в важности всеобщего бесплатного обучения как основы индустриального будущего…

С первых своих дней в парламенте Рэдли отстаивал принцип равных возможностей образования для всех, включая бедных.

Эмили же считала, что все это тщетные попытки.

– Я рада за тебя. – Она действительно радовалась, но ей было трудно заставить себя улыбаться столь же жизнерадостно, как улыбался ее муж. – Возможно, он тебе поможет.

В этот день Эмили особенно тщательно одевалась на ужин, придавая ему особое значение. В половине девятого миссис Рэдли уже сидела за огромным обеденным столом между высоким генералом с весьма твердыми убеждениями, касающимися Индии, и банкиром, глубоко уверенным в том, что женщин интересуют только мода, сплетни и театр, из-за чего он беседовал со своей соседкой лишь на эти темы.

Напротив Эмили, через стол, сидел мужчина лет тридцати, единственным интересом которого было разведение чистокровных лошадей, а место рядом с ним занимала молодая девушка необычной наружности, со слегка длинноватым носом и излишне крупным ртом, но с очень необычным, полным живости и юмора выражением лица. Миссис Рэдли невольно ловила себя на том, что чересчур часто бросает на эту юную леди взгляды, будто хочет дать той понять, что их объединяют одни и те же мысли и одно чувство досады и скуки от окружающего их общества.

Джек сидел где-то поближе к первому месту за столом, как и подобает молодому политику, добивающемуся внимания влиятельных особ к закону об образовании и надеющемуся на их возможную поддержку в дальнейшем. Для его жены это тоже было важно, но все, что она могла сделать, – это быть украшением стола и обольщать собеседников приятностью манер, от чего ей порой становилось невмоготу.

Обеденный зал со стенами цвета парижской лазури был щедро украшен позолотой, бархатные портьеры на высоких окнах, по последней моде излишне длинные, красивыми складками ложились на паркет, подчеркивая богатство и благородность дорогой ткани.

Стол, сверкая серебром и хрусталем, слепил глаза. Из-за блеска и игры света трудно было разглядеть лица гостей в конце стола. Сверкали и переливались бриллианты на точеных шеях дам, матово светился благородный жемчуг…

Приглушенно постукивали ножи и вилки о фарфор тарелок, и все это покрывал гомон оживленной беседы. Лакеи не успевали наполнять бокалы, одно за другим подавались блюда: закуска, суп, рыба, десерт, фрукты. Наконец хозяйка, поднявшись, пригласила дам проследовать за ней в гостиную и предоставить мужчинам возможность насладиться портвейном и деловой беседой. В сущности, для этого они здесь и собрались.

Эмили послушно встала и присоединилась к разноцветной, шуршащей шелками толпе дам. По пути ей удалось поравняться с той самой забавной девушкой, которая сидела против нее за столом.

Когда они пересекли холл и вошли в гостиную, увешанную портретами предков на фоне неправдоподобных сельских пейзажей, их понимающие взгляды встретились.

– Ужас! – прошептала юная барышня, прикрывая рот веером, чтобы ее не услышала идущая слева гостья.

– Чудовищно, – согласилась миссис Рэдли. – Господи, мне никогда еще не было так скучно! Кажется, что прежде чем кто-то из них откроет рот, ты уже знаешь, что он скажет.

– Это потому, что все они повторяют сегодня то, что говорили вчера, – заметила ее собеседница и улыбнулась. – Оскар Уайльд говорит, что долг художника – удивлять нас.

– В таком случае долг политика – говорить и делать только то, что мы от него ожидаем, – ответила Эмили. – Вот почему так трудно застать их врасплох.

– И вот почему мы не узнаем от них ничего интересного или забавного. Меня зовут Таллула Фитцджеймс. Нас никто не представил друг другу, но мне кажется, что мы уже знакомы, потому что близки по духу.

– Эмили Рэдли, – в свою очередь представилась Эмили.

– О, ваш муж – Джек Рэдли, не так ли? – В глазах Таллулы было восхищение.

– Да, – с удовольствием подтвердила супруга политика и чистосердечно призналась: – Иначе я ни за что не оказалась бы здесь.

Выбрав диван, способный вместить только их двоих, и этим избежав третьего лишнего, они удобно уселись на нем.

– А я вот сама не знаю, зачем я здесь, – вздохнула мисс Фитцджеймс. – Я просто сопровождаю кузена Джеральда Алленби по его просьбе, потому что это ему необходимо. Он, видите ли, ухаживает за мисс… я забыла ее имя. Ее отец приобрел недавно огромное поместье в Йоркшире. Летом там великолепно, а вот зимой – как на Северном полюсе.

– А я здесь для украшения и еще чтобы улыбаться полезным людям, – печально произнесла Эмили.

У Таллулы заблестели глаза.

– А вам позволено неодобрительно пялиться на тех, кто не может быть вам полезен? – с надеждой спросила она.

Миссис Рэдли весело рассмеялась:

– Возможно. При условии, что я буду заранее знать, кто они. Дело в том, что тот, кто не полезен сегодня, может оказаться полезным завтра. Как я потом объясню свое поведение? Обратно ведь ухмылку не заберешь!

– Нет, вам нельзя этого делать, – внезапно посерьезнев, согласилась ее новая знакомая. – В сущности, ничего нельзя забрать обратно. Люди этого не забудут, даже если забудете вы сами.

Эмили безошибочно уловила нотку боли в беспечном тоне своей собеседницы и поняла, что та была искренна. Гостиная, светская болтовня, всплески смеха – все это отодвинулось и куда-то ушло.

– Некоторые, однако, забывают, – промолвила миссис Рэдли тихо. – Это искусство. Если вы хотите продолжать любить кого-то, надо этому учиться.

– Я не хочу продолжать, – с вымученной улыбкой и не без иронии по отношению к себе самой отозвалась Таллула. – Я отдала бы все, чтобы знать, как покончить с этим.

Эмили, услышав это, не удержалась:

– Он женат?

Кажется, ее вопрос показался ее юной собеседнице черным юмором.

Миссис Рэдли не хотелось казаться навязчивой, но она была уверена, что девушка нуждается в том, чтобы ее кто-то выслушал, и предпочтительно, чтобы это был кто-то чужой, потому что она не могла доверить свою боль близким людям. Они могут быть в неведении, а узнав, не одобрят ее. Если речь идет о женатом мужчине, они поступят именно так.

– Нет, он не женат, – ответила Таллула. – По крайней мере, не был женат, когда я видела его в последний раз. Не думаю, что он когда-нибудь женится. Но если это произойдет, то его женой станет серьезная и, разумеется, красивая девушка с ясными невинными глазами, естественными кудрями и неизменно ангельским характером.

Эмили на мгновение задумалась. Ей не хотелось быть излишне любопытной и неудачными расспросами задеть самолюбие мисс Фитцджеймс. Несмотря на небрежно-ироничный тон, в словах Таллулы была искренняя боль. Миссис Рэдли терялась в догадках, как ей быть: стать такой же остроумной и ироничной, вообще уклониться от разговора или же проявить понимание.

В дальнем конце гостиной крупная дама со светлыми волосами и нежной кожей, откинув голову, делано смеялась. Газовые светильники создавали праздничную атмосферу, освещая многоцветье пышных юбок, похожих на россыпь лепестков мака, жасмина и нежнейшей лаванды. За окном был ранний летний вечер. Последние закатные лучи солнца нежно золотили кроны деревьев у каменной ограды.

– Не представляю, согласилась бы я быть замужем за тем, у кого неизменно ангельский характер, – наконец откровенно призналась Эмили. – У меня развился бы комплекс неполноценности. К тому же я постоянно сомневалась бы в каждом слове такого человека.

Таллула посмотрела на свои длинные изящные руки, сложенные на коленях.

– Яго Джонс не страдает этим комплексом, – ответила она. – Он самый лучший из всех, кого я когда-либо встречала.

Миссис Рэдли не знала, что ей ответить. Этот Яго, кто бы он ни был, казался ей ужасно скучным и вообще кем-то нереальным. Возможно, она несправедлива? Просто таким он казался самой Таллуле. Глядя на ее расстроенное лицо, Эмили с трудом представляла себе, что такая девушка, как мисс Фитцджеймс, смогла что-то найти в подобном человеке. Разве что она увлеклась им из любопытства… Даже погруженная в безрадостные мысли, Таллула оставалась полной жизни и дерзаний. Рот ее был чрезмерно велик, это верно, но выразителен, как у всех, у кого есть чувство юмора. Нос мог быть покороче, и все же это был женский нос, а глаза у девушки были просто красивые, широко посаженные и светящиеся недюжинным умом. Это было лицо бунтарки, непокорной и непредсказуемой, пожалуй, даже неразумной и немного самоуверенной, но неизменно отважной.

– Чем же он лучший? – не удержалась и, не подумав, спросила Эмили.

Таллула, несмотря на свое мрачное настроение, улыбнулась.

– Он самый честный и самый внимательный к людям, к настоящим людям, – не раздумывая, ответила она. – Он столько времени проводит с ними и раздает все, что у него есть, бедным и голодным. Он отдает всего себя этой службе. Если он вам покажется скучным, то только потому, что вы его просто не знаете.

– А вы уверены, что знаете его?

Мисс Фитцджеймс резко вскинула голову:

– Да, знаю. Он священник в Уайтчепеле. Я была у него. Это ужасное место. От одного зловония можно потерять сознание. Там нет канализации. Люди грязные, исхудавшие от голода и очень бедные.

Миссис Рэдли вспомнила свой опыт знакомства с нищетой в те времена, когда помогала Шарлотте и Томасу. Тогда она впервые узнала, что такое голод. Вспомнила комнатушки, где ютились десять-двенадцать жильцов, спавших на голом полу. Там человек не может и мечтать об уединении, даже в самые интимные моменты. Эмили лучше Таллулы понимала то, о чем они сейчас говорили. Возможно, этот Яго действительно хороший человек.

– Как вы познакомились с ним? – спросила она. – Ведь он, кажется, не из вашего круга. Я не представляю его в этом обществе.

Ее глаза обежали гостиную, смеющихся дам, их затянутые в корсеты фигуры, пышные шелковые юбки, белые обнаженные плечи и бриллианты на шее. Если здесь кто-то и вздумает голодать, то только из тщеславия. Стараясь быть справедливой, хотя бы к незамужним дамам, Эмили подумала, что единственной надеждой на благополучие для них была красивая внешность.

– Он тоже был одним из них, – пояснила Таллула и с вызовом посмотрела на собеседницу. – Вы считаете, что я вижу его сквозь некую романтическую дымку, не так ли? Что я не знаю, каков он на самом деле… и способна оценивать его лишь по его нынешним поступкам и делам? – Она покачала головой. – Это не так. Ему столько же лет, сколько моему брату Финли, они когда-то были друзьями. Финли старше меня на восемь лет. Я помню, как Яго часто бывал у нас в доме. Мне в ту пору было шестнадцать, и это было еще до того, как я стала выезжать в свет. Он всегда был предельно вежлив и внимателен ко мне.

– Но теперь все изменилось?

Мисс Фитцджеймс посмотрела на Эмили с упреком:

– Да, изменилось. Он, разумеется, вежлив при наших случайных встречах. Он такой со всеми. Но теперь в его глазах я вижу презрение. Лишь одно то, как он подчеркнуто вежлив со мной, говорит о том, что он не видит во мне достойного человека и, скорее всего, просто меня презирает.

– Почему он должен вас презирать? Это уж слишком!

Лицо Таллулы, утратив свою живость и решимость, стало несчастным.

– Возможно, я преувеличиваю и «презрение» – слишком обидное слово. Просто у него нет времени для меня. Да и я занята лишь собой – езжу с одной вечеринки на другую, наслаждаюсь роскошной едой, хотя не заработала своим трудом ни пенса… Я даже не умею готовить. – Она повела изящным плечиком. – Я ни разу не задумалась, откуда все берется в нашем доме. Стоит мне только позвонить на кухню, как мне тут же подают еду на тарелках, остается только разжевать и проглотить. А потом тарелки забирают и делают с ними то, что положено. Моют, я полагаю, ставят на место, но я об этом никогда не думаю.

Девушка поправила складки платья на коленях. Ее пальцы любовно касались мягкой яркой ткани.

– У меня роскошные платья, которые сшила отнюдь не я сама, и я не собираюсь учиться тому, как их беречь и чистить, – продолжала она с горечью. – Для этого у меня есть горничная; она одевает и раздевает меня, она отправляет мое белье к прачке, кроме самых дорогих платьев, как вот это. Его моя горничная сама выстирает или почистит. Некоторые из платьев, я слышала, приходится прежде распороть, чтобы как следует вычистить.

– Да, это так, – подтвердила Эмили. – Весьма сложная и долгая процедура.

– Вот видите!

– Ну и что? Ведь многие живут так. Разве вам все это не нравится?

Таллула вскинула голову, губы ее сжались в узкую линию, а глаза с вызовом посмотрели на миссис Рэдли:

– Нравится! Да, мне нравится такая жизнь! А вам разве нет? Вам не хочется ездить на званые ужины и балы, быть привлекательной, посещать интересные места, бывать в театрах, веселиться и шутить в компании остроумных людей? Разве временами вам не хочется вести себя вызывающе, стать вдруг законодательницей мод, быть смелой в своих высказываниях и проводить время в обществе необычайно интересных людей?

Эмили отлично ее понимала, но не могла не улыбнуться, когда бросила взгляд на других дам в гостиной, расположившихся всего в нескольких шагах от них, степенных и чопорных, сидящих так прямо, словно шпагу проглотили – а все из-за корсетов! – и тихо перемывающих косточки своим общим знакомым.

– Возможно, у вас особое мнение о том, кого следует считать замечательно интересным? – предположила миссис Рэдли.

– Разумеется, нет, – резко возразила Таллула, хотя по ее умному лицу было видно, что она по достоинству оценила меткое замечание собеседницы. – Например, я считаю Оскара Уайльда замечательно интересным человеком. Он никогда не бывает скучен или высокомерен, разве что как художник, но это совсем другое дело. Он искренне неискренен, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– Понятия не имею, – честно призналась Эмили, ожидая разъяснений.

– Я хотела сказать… – Мисс Фитцджеймс старательно искала нужные слова. – Уайльд не обманывается в себе, в нем нет напыщенности. Он настолько противоречив, что готов высмеивать даже то, что ему дорого. Он… он интересен, с ним не скучно. Он не пытается сделать людей лучше и не читает им мораль, а его парадоксы настолько остроумны, что их нельзя не повторять, и они никого не задевают. – Она окинула взглядом гостиную. – А здесь… такая скукотища. Здесь не услышишь ни одного слова, которое захотелось бы запомнить, а тем более повторить при случае.

Миссис Рэдли не могла не согласиться с юной леди.

– Что же вас смущает в Яго? – спросила она. – Из всего, что вы мне рассказали о нем, он совершенно не похож на мистера Уайльда.

– Я знаю, – согласилась Таллула. – Но несмотря на то что я с удовольствием слушаю Оскара Уайльда, я никогда бы не вышла за него замуж. Это совсем другое!

Она, очевидно, даже не поняла, что сказала.

Эмили, глядя на девушку, догадывалась, что за ее искренностью, где-то глубоко, таилась неумолимая жестокая самоирония. Хотела того мисс Фитцджеймс или нет, но она открыла ей свои чувства.

– Не знаю, почему другое, – продолжала девушка. – Да и знать не хочу.

Появление мужчин в гостиной помешало им продолжить разговор. Джек показался Эмили очень серьезным. Он вошел вместе с солидным господином с густыми бакенбардами и алой орденской лентой на груди. Они о чем-то беседовали. Рэдли, поймав взгляд жены, на мгновение задержал его, а потом продолжил беседу. Этим взглядом он предупредил супругу, что не хочет, чтобы она помешала важному для него разговору, и Эмили все поняла.

Поняла она мужа и потом, когда примерно через час он сам подошел к ней и, виновато извинившись, объяснил, что вынужден уйти с вечера раньше и вернуться вместе с этим важным господином в Министерство внутренних дел. Он пообещал, что оставит ей экипаж, и сказал, что она может вернуться домой, когда пожелает. Джек попросил не ждать его, поскольку он не знал, как долго задержится в Министерстве – возможно, на весь остаток вечера. Он искренне сожалел об этом.

Лишь спустя двадцать минут скучнейшего и бессмысленного времяпрепровождения и светской болтовни Эмили с удовольствием опять оказалась в обществе Таллулы Фитцджеймс.

– Я больше не выдержу, – тут же шепнула та. – У моего кузена, должно быть, все уладилось с мисс Как-ее-там-зовут, и я могу спокойно оставить его наслаждаться своим триумфом. – Тон молодой барышни свидетельствовал о том, насколько ей все это было безразлично. – Реджи Говард пригласил меня на вечеринку где-то в Челси. Там будут все, о ком мы с вами говорили: художники, поэты, образованные люди. Будет интересно их послушать. – Таллула была воодушевлена. – Кое-кто из них вернулся из Парижа, где встречался с французскими писателями. Мне говорили, что пару месяцев назад приехал из Парижа Артур Саймонс. Он может немало рассказать о своих встречах с великим Верленом^[2]. Представляете, насколько интереснее будет там, чем здесь!

Это было похоже на приглашение, но Эмили медлила с ответом. Ей, пожалуй, лучше извиниться и поехать домой. Свой светский долг она уже выполнила.

Но молодой женщине порядком надоело выполнять свой долг перед теми, кто постоянно ждет от нее этого и вместе с тем не обращает на нее внимания. Она не нужна ни Джеку, ни своим детям. В доме все шло по заведенному порядку, и даже ее участие в этом ужине было лишь формой. Прислуга обращалась к ней за распоряжениями просто из вежливости. Кухарка, дворецкий и экономка все равно поступали так, как считали нужным, независимо от того, что говорила им хозяйка. Ее мать вновь вышла замуж и была слишком занята собой и своим новым счастьем, чтобы нуждаться в советах или обществе дочери.

Даже Шарлотта в последнее время вполне обходилась без помощи сестры. Питт в своих последних делах тоже в ней не нуждался – она, собственно, даже не знала, чем он сейчас занимается.

А Таллуле Фитцджеймс Эмили была нужна, ей не помешает ее совет. Слова уже готовы были сорваться у нее с языка, когда она подумала обо всем этом. Ответить на приглашение можно по-разному, все зависит от важности вопроса и собственной внутренней честности. Нельзя иметь все, чем-то надо поступиться. Решения надо принимать честно и без задней мысли, а затем не бояться отвечать за последствия.

Наверное, будет очень интересно послушать рассказ о Париже.

– Заманчиво! – воскликнула Эмили, уже зная, какое принять решение. – Я с удовольствием поеду с вами в Челси.

– Реджи отвезет нас, – не задумываясь, подхватила Таллула. – Реджи, идите сюда! Знакомьтесь, миссис Рэдли, сэр Реджинальд Говард.

И, не дожидаясь, когда они хотя бы кивнут друг другу, она подвела их к хозяйке дома, чтобы попрощаться. Эмили отправила домой оставленный мужем экипаж.

Разумеется, вечеринка в Челси была не похожа на званый ужин, который они только что покинули. Гости собрались в нескольких одинаково просторных комнатах, наполненных книгами, удобными креслами и шезлонгами. Воздух был сер от табачного дыма, и в комнате пахло неизвестными Эмили благовониями. Гости, в большинстве своем мужчины, собирались группками и оживленно беседовали.

Первым внимание миссис Рэдли привлек джентльмен с мечтательным выражением лица, крупным носом, насмешливым взглядом и небольшим нежным ртом. При свете газовых рожков его волосы показались ей светлыми. Их длинные пряди падали на белоснежный, отороченный кружевом воротник его вельветового пиджака.

– Кажется, это Ричард Ле Гальен, – шепнула ей Таллула. – Писатель. – Взор ее отыскал в глубине гостиной еще одну, не менее примечательную фигуру: волосы причесаны на пробор, роскошные усы. Окружавшая его толпа с трепетом ловила каждое слово. – Артур Саймонс! Он, очевидно, рассказывает им о Париже. Мне говорили, что он побывал у всех знаменитостей.

Эмили и Таллула были весьма безразлично приняты хозяйкой дома, дамой средних лет с волевым лицом. Она была одета так, как обычно художники изображают европейских туристов на Востоке. Но несмотря на свою эксцентричность, эта одежда ей шла. В длинных пальцах дама держала сигару. Видимо, она хорошо знала мисс Фитцджеймс, поскольку была рада принимать всех, кого та приводила.

Поблагодарив хозяйку за любезность, миссис Рэдли с интересом и не без опасения огляделась вокруг. Большая пальма в кадке в углу скрывала двух молодых мужчин, сидевших на диване в излишней близости друг к другу. Один из них, держа в руке тоненькую книжечку в кожаном переплете, читал стихи. Они не замечали ничего вокруг.

Артур Саймонс с энтузиазмом рассказывал о своей недавней поездке в Париж, где ему действительно удалось побывать у Поля Верлена.

– Мы поехали к нему, – взволнованно вспоминал он, глядя в лица слушавших его гостей. – Нам был оказан самый радушный прием… Нас было двое, Хэвлок Эллис и ваш покорный слуга. Мне трудно передать вам атмосферу этой встречи, все, что я услышал и что увидел. Он угощал нас молодым вином и дымил, как фабричная труба. Клянусь, что отныне, вдыхая табачный дым, я всегда буду вспоминать тот вечер у Верлена. Только представьте себе эту картину! – Саймонс широко раскинул руки, словно собирался обнять весь мир.

Слушатели не сводили с него глаз и, казалось, не собирались расходиться. Лицо писателя сияло от неподдельного восторга. «Что это? – гадала про себя Эмили. – Радость вновь переживаемых воспоминаний или чувство триумфа от того, что он стал центром внимания и предметом зависти надменных аристократов?»

– Хэвлок и я в доме Верлена! О, как мы говорили! Обо всем – о философии и искусстве, о поэзии и смысле жизни… Казалось, мы давно знаем друг друга.

Кто-то из слушателей одобрительно хмыкнул, кто-то вздохнул от восхищения и зависти, а кого-то охватила приятная грусть. Один из молодых людей, размечтавшись о возможности подобной встречи, как зачарованный, потянулся к рассказчику, словно хотел дотронуться до него, как до святыни.

– Он пригласил нас снова зайти к нему на следующий день, – продолжал Саймонс.

– И вы, конечно, снова побывали у него? – воскликнул впечатлительный юноша.

– Разумеется, – ответил Артур, но выражение его лица изменилось: на нем было все – гнев, раздражение, юмор и разочарование. – Увы, его не оказалось дома.

Кто-то рядом с Эмили шумно вздохнул.

– Мы были в полном отчаянии, – продолжал писатель, сделав трагическое лицо. – Это было ужасно! Мечты развеялись, как дым. – Поднесенная к губам чаша выпала из рук и разбилась. Наступившая пауза была полна драматизма. – Но в последнюю минуту, – вновь заговорил рассказчик, – когда мы совсем уже собрались уходить… мы увидели его, возвращающегося домой. Но он был не один, а с другом…

– И что же?.. – не выдержал кто-то.

Лицо Саймонса снова стало зеркалом гаммы разноречивых чувств.

– Представляете, он понятия не имел, кто мы такие, – честно признался он. – Он начисто забыл о нас.

Финал его рассказа вызвал неоднозначную реакцию, от растерянного недоумения на лице Реджи Говарда до заразительного и веселого смеха Таллулы.

Но Артур уже мастерски завладел всеобщим вниманием, а именно этого ему и хотелось. Как ни в чем не бывало, он тут же остроумно и живо принялся рассказывать о посещениях парижских кафе, театров, концертов и художественных салонов. Они с другом побывали в студиях нескольких художников, осмотрели окрестности французской столицы и посетили мастерскую Огюста Родена^[3], который не соизволил и словом обменяться с ними – как, впрочем, и с другими посетителями тоже.

Совсем иным, вдохновенным и красочным, сдобренным рискованными междометиями, был рассказ о вечере в кабаре «Мулен руж». Писатель снова завладел вниманием всех присутствующих.

– Что за музыка, что за танцы, а общество – весьма смешанное… от аристократа до простого горожанина. – Не преминул писатель рассказать и о своей встрече с блестящим и испорченным художником Анри Тулуз-Лотреком, чье творчество вдохновляли танцовщицы кабаре и проститутки.

Миссис Рэдли слушала его как зачарованная. Это был совершенно незнакомый ей мир, о котором она не смела даже мечтать. Разумеется, многие имена были ей известны, даже если некоторые из них произносились шепотом. Это были поэты и мыслители, презревшие условности общества и решившие шокировать его, что нередко им вполне удавалось. Они были поклонниками декаданса и других подобных веяний времени.

Прослушав рассказы писателя о Париже, Эмили проследовала в соседнюю комнату и здесь невольно оказалась в положении человека, подслушивающего чужой разговор. Двое уединившихся молодых людей вели беседу и, увлеченные ею, не заметили появления еще одной гостьи. Она же впервые оказалась в столь неловкой ситуации. Такого с ней еще не случалось – по крайней мере, на званых вечерах людей ее круга, где вежливость была превыше всего, даже при защите бесспорных истин, а комплименты являлись привычной формой обмена мнениями.

Разговор между молодыми людьми шел о том, в чем Эмили оказалась мало осведомленной. Это подстегнуло ее природное любопытство и заставило прислушаться. Не было привычных слов о погоде и о том, кто за кем ухаживает. Не касались беседующие и политики, банковских дел и дивидендов. Они говорили об искусстве, литературе, чувствах и идеях.

– Представляешь, он явился в зеленом! – воскликнул один из этих двоих, и в голосе его звучал подлинный ужас, а на лице появилась гримаса, словно от физической боли. – Музыка была, бесспорно, пурпурной, самой пурпурной, какую я когда-либо слышал! Все оттенки индиго и фиолетового, тающие во мраке. Зеленый же цвет бесчувственен. О каком восприятии может идти речь?

– Ты сказал ему об этом? – быстро спросил его собеседник.

– Попытался. Столько времени на него потратил, объясняя связь между органами чувств, втолковывая ему, что цвет и звук – это две равные части единого целого, а вкус и осязание дополняют друг друга. Но я не уверен, что до него это дошло. – Говоривший энергично жестикулировал, сжимая и разжимая пальцы. – Я хотел, чтобы он понял, что такое подлинное искусство. Но он такой ограниченный, одномерный… Что тут еще можно сделать?

– Шок! – неожиданно сказал его собеседник. – Путем воздействия на подсознание его можно заставить изменить свои взгляды.

Юноша хлопнул себя по лбу:

– Ну конечно! Как я сам не додумался? Именно так говорит наш дорогой Оскар: первая задача художника – постоянно удивлять.

Его приятель доверительно наклонился к нему:

– Дорогой друг! Ты видел «Липпинскопский ежемесячник» за прошлый месяц?

Разговаривая, они по-прежнему не замечали присутствия Эмили, стоявшей всего в нескольких шагах от них.

Молодой человек, только что возмущавшийся «бесчувственностью» какого-то своего знакомого, призадумался, припоминая:

– Нет, не видел. Ты имеешь в виду июльский номер? А почему ты спрашиваешь? Что там? Неужели Оскар напечатал что-то ужасное? – Он легонько дотронулся до плеча своего собеседника. – Расскажи мне.

– О, это нечто потрясающее и великолепное! – охотно откликнулся тот, не заставив себя ждать. – Это повесть о прекрасном юноше… сам догадайся, о ком речь. Он попадает под влияние самодовольного и испорченного денди, намного старше его, который необычайно образован и остроумен. Однажды в разговоре с ним юноша поделился своей заветной мечтой: никогда не стареть и выглядеть так, как он выглядит в момент этого разговора. – Рассказчик вскинул брови. – А он был дьявольски красив, поверь мне!

– Ты мне уже говорил. И что же дальше? – Его товарищ откинулся на спинку дивана, позабыв об опасной близости кадки с пальмой за его спиной. – Каждый, будь он так красив, захотел бы увековечить свою красоту. Подобная идея едва ли достойна воображения Оскара Уайльда, что же в этом шокирующего?

– Вся эта история шокирующая! – заверил его друг. – Понимаешь, нашелся человек, благородный во всех отношениях, который нарисовал портрет прекрасного юноши и таким образом осуществил мечту последнего. О, это было прекрасное лицо! – Он вдохновенно поднял вверх свою бледную руку с длинными тонкими пальцами. – Но душа юноши, пока он бездумно предавался наслаждениям, все больше черствела. Он не останавливался более ни перед чем, даже если ценой его наслаждений и пороков становилась человеческая жизнь!

– И все же это банальный случай, друг мой. Обычная история, каких множество, – ответил его приятель, откидываясь на подушки из китайского шелка и не скрывая скуки.

– Ты полагаешь, Уайльда могла заинтересовать банальная история? – еще выше вскинул брови рассказчик. – Ты лишен воображения и плохо разбираешься в людях.

– Для тебя это, возможно, необыкновенная история, но не для меня, дорогой друг, – возразил его собеседник.

– В таком случае скажи мне, каков должен быть ее конец! – бросил вызов его собеседник.

– Конца там нет. Это сама жизнь.

– Вот здесь ты заблуждаешься! – Рассказчик погрозил другу пальцем. – Тот юноша сохранил свою красоту и молодость. Шли годы, но на его лице не было следов ни времени, ни его распутной жизни…

– Напрасные надежды.

– Ты забыл о портрете? Шла неделя за неделей, и вот черты лица на портрете стали искажаться, становясь все безобразней…

– Что ты сказал? – Его приятель так резко выпрямился на диване, что сбил на пол одну из подушек. Миссис Рэдли с трудом удержалась, чтобы не поднять ее.

– Лицо на портрете становилось все отвратительней, – продолжал свой рассказ поклонник Уайльда. – Порок и злоба, страшная болезнь его души, оставляли свой след на портрете, и вскоре на него невозможно было смотреть без леденящего кровь ужаса и омерзения. Ночью ты лежишь не смыкая глаз, потому что боишься, что он привидится тебе во сне.

Наконец рассказчику удалось завоевать полное внимание своего друга. Теперь тот сидел на диване прямо и неподвижно и жадно слушал его.

– Господи! Что же потом? Чем это закончилось? – нетерпеливо забрасывал он своего товарища вопросами.

– Дальше было вот что: красавец юноша убил художника, нарисовавшего портрет и разгадавшего его тайну, – победоносно заключил тот. – А потом, увидев на портрете истинную сущность своей развратной и подлой натуры и ужаснувшись этому, бросился на холст с ножом.

Эмили тихо охнула, но, к счастью, ее никто не услышал.

– И?.. – нетерпеливо спросил слушатель.

– Уничтожив портрет, герой уничтожил самого себя, потому что был связан с ним необъяснимыми узами. Он – это портрет, а портрет – это он. Юноша погибает, его лицо и тело становятся такими же безобразными, как на портрете, а на холсте снова появляется образ прекрасного и чистого молодого человека, каким его видел художник. Но в этой повести столько блестящего юмора и прекрасных строк, на какие способен только Оскар. – Закончив свой рассказ, любитель Уайльда улыбнулся и сел. – Конечно, в правительственных кругах нашлись такие, кто в ярости объявил эту повесть порочной, злобной и все такое прочее. Но чего от них можно ожидать? Всякое произведение, хорошо принятое читателем, сначала всегда предается властями анафеме. Так они постоянно демонстрируют свою неспособность что-либо понять и сказать.

– Я должен немедленно достать этот журнал! – воскликнул его собеседник.

– Говорят, что автор собирается издать эту повесть отдельной книгой.

– Как она называется? Мне необходимо это знать!

– «Портрет Дориана Грея».

– Прекрасно! Я обязательно прочту ее, и не один раз.

«То же сделаю и я», – подумала Эмили, осторожно удаляясь, пока мужчины углубились в тонкую дискуссию, касающуюся отдельных аспектов повести. Однако она решила ничего не говорить об этом Джеку. Он может не понять ее.

Тут миссис Рэдли почувствовала легкое головокружение и поняла, что устала. Она не привыкла к табачному дыму. В воспитанном обществе джентльмены обычно удаляются в другое помещение, чтобы покурить. Для того и существуют курительные комнаты: чтобы не создавать неудобств для некурящих. Многие из мужчин, уходя в курительную, даже меняют пиджаки, чтобы в остальном доме не было запаха табачного дыма.

Окинув взглядом гостиную, Эмили отыскала Таллулу. Ее новая приятельница кокетничала с томным молодым человеком в зеленом костюме, но делала это скорее по привычке, чем с интересом. Миссис Рэдли не имела понятия, который теперь час, однако догадывалась, что уже поздно. Уйти она могла только с Таллулой, иначе ей пришлось бы одной бродить по ночным улицам в поисках кеба и любой прохожий или полицейский мог бы принять ее за проститутку. После того шума, который был поднят четыре года назад по поводу роста проституции и запрета на издание порнографии, было немало случаев, когда приличных женщин, даже среди бела дня, задерживала полиция, если они оказывались вблизи кварталов с дурной славой. Тем более опасно было оказаться одной на улице ночью.

Нерешительным шагом Эмили пересекла гостиную и остановилась у стула, на котором сидела мисс Фитцджеймс, и вопросительно посмотрела на нее.

– Мне кажется, нам пора извиниться и уйти, – как ей показалось, уверенно сказала миссис Рэдли. – Вечер был замечательный, но я должна успеть вернуться домой к завтраку.

– К завтраку? – непонимающе заморгала Таллула. – О! – Она резко выпрямилась. – О, этот бренный мир, не забывающий о своем завтраке! Пожалуй, нам и вправду надо возвращаться домой. – Она вздохнула. Казалось, мисс Фитцджеймс уже забыла о молодом человеке, с которым только что флиртовала, да и он не выглядел особенно огорченным этим. Его внимание уже было занято кем-то другим.

Таллула и Эмили быстро разыскали Реджи Говарда. Тот тоже не возражал против ухода и, подхватив дам под руки, повел их к выходу. Задремавший кучер был разбужен, все уселись в экипаж, и полусонный Реджи неловко захлопнул дверцу. На востоке уже светлела полоска зари, а на улицах появились первые повозки.

Никто не поинтересовался у Эмили, где она живет, поэтому молодая женщина молча тряслась в экипаже, сначала следовавшем по набережной, а потом свернувшем на север. Миссис Рэдли смотрела на дремлющего Реджинальда, на лицо которого то и дело падал свет уличных фонарей, и не решалась попросить его отвезти ее домой. Как она поняла, они ехали совсем в другую сторону. Придется подождать, когда он проснется, думала она.

В конце концов экипаж резко остановился на Девоншир-стрит. Говард от толчка проснулся.

– А, мы уже дома, – промолвил он, моргая. – Позвольте вам помочь. – Неловко шаря рукой по стенке экипажа, он наконец нащупал дверцу, однако его уже опередил лакей, который помог выйти сначала Таллуле, а потом Эмили.

– Вам лучше переночевать у меня, – быстро шепнула ей мисс Фитцджеймс. – Ведь вы не хотите заявиться домой под утро?

Ее новая знакомая лишь на мгновение заколебалась. Возможно, это был лишь вежливый намек на то, что ей нечего рассчитывать на экипаж Реджи. Пожалуй, это даже к лучшему. Ей легче будет объяснить Джеку свое отсутствие тем, что она заночевала у Таллулы, а не развлекалась до четырех утра на какой-то вечеринке в Челси в обществе художников и писателей, представляющих модные нынче декадентские течения.

– Спасибо, – поблагодарила она мисс Фитцджеймс и торопливо, но, как всегда, легко и грациозно вышла из экипажа. – Это так мило с вашей стороны!

Эмили не забыла поблагодарить и Говарда, а также лакея. Когда экипаж с Реджинальдом благополучно отбыл, она последовала за Таллулой под арку, ведущую на задний двор, где через уже открытые двери в кладовые можно было незаметно войти в еще спящий дом.

В кухне при холодном сером свете утра мисс Фитцджеймс казалась очень хрупкой и совсем не похожей на ту девушку, что вошла в ярко освещенный зал с богатыми бархатными занавесями. Здесь ее окружали дубовый кухонный буфет с рядами чашек и тарелок, медные кастрюли на стенах, лари с мукой и черная чугунная плита. На перекладинах под потолком сушились скатерти. Пахло сухими травами и связками лука.

Скоро в кухню спустятся горничные, чтобы выгрести из плиты вчерашнюю золу и разжечь ее для кухарки, а та начнет готовить господам завтрак.

Так же начнется день и в доме Эмили.

Таллула, сделав глубокий вдох, почти бесшумно выдохнула. Повернувшись, она проследовала к лестнице, ведущей в комнаты. Ее гостья на цыпочках шла за нею, стараясь не разбудить еще спавшую прислугу.

На площадке перед комнатой для гостей девушка остановилась.

– Я дам вам свой пеньюар, – тихо прошептала она. – А утром пришлю горничную. – Она поморщилась. – Часов в восемь. Надеюсь, никто не спустится завтракать в такую рань… – Мисс Фитцджеймс посмотрела на Эмили таким взглядом, что та поняла, как она взволнована. – В настоящий момент у нас в доме не все обстоит хорошо. Случилось нечто ужасное. – Голос юной леди понизился до шепота. – Где-то в Уайтчепеле убита женщина, и у нее был найден старый клубный значок, принадлежавший моему брату. К нам приходил человек из полиции и задавал вопросы. – Она вздрогнула. – Разумеется, мой брат не имеет никакого отношения к этому, но я боюсь, что они ему не поверят. – Девушка смотрела на гостью так, словно ждала от нее ответа.

– Мне очень жаль, – искренне посочувствовала ей миссис Рэдли. – Я понимаю, как все это ужасно. Надеюсь, они скоро найдут истинного убийцу. – Но присущее молодой женщине любопытство не позволило ей ограничиться только этим. – Где же нашли значок?

– В комнате, где она была убита. – Таллула прикусила губу, и на лице ее был страх. При слабом свете газового светильника на лестничной площадке и серого предрассветного неба, глядевшего в окно, тени на лице девушки казались особенно резкими.

– О!..

Эмили не знала, какими словами успокоить ее. Ее отнюдь не шокировало то, что брат Таллулы бывает в публичных домах. Миссис Рэдли давно вращалась в свете и знала о нем немало. Не исключала она и такой возможности, что молодой Фитцджеймс мог убить проститутку. Кто-то же сделал это! Возможно, он этого не хотел. Была, должно быть, ссора из-за денег. Женщина могла попытаться ограбить его. Эмили знала по рассказам Питта, что такое случалось нередко. Не надо большой фантазии, чтобы представить себе, как это могло произойти: богатый молодой мужчина, хорошо одетый, с золотыми часами, портсигаром, запонками, с карманами, набитыми деньгами, чтобы удовлетворять любые свои аппетиты… и отчаявшаяся женщина, усталая, голодная, живущая в постоянном страхе, что завтра может остаться без крыши над головой. У нее, возможно, даже был ребенок. Можно лишь удивляться, что такое происходит не слишком часто!

Но Эмили не могла сказать этого Таллуле. Хотя, судя по бледному лицу девушки, темным пятнам усталости у нее под глазами и страху, погасившему жизнерадостность и блеск в этих глазах, она, возможно, и сама уже достаточно знала о жизни.

Эмили попробовала улыбнуться, но улыбка у нее получилась вымученной, а губы дрожали.

– Это мог сделать любой, ведь там так многолюдно, – сказала она с надеждой. – Возможно, это кто-то, кого жертва хорошо знала. У проституток, как вы знаете, есть мужчина, который отбирает у них заработанные деньги и следит за их жизнью. Так что вполне возможно, что это сделал именно такой «покровитель». Полиция все выяснит. Я думаю, они пришли к вам, чтобы просто соблюсти формальности.

– Вы так считаете? – повеселела Таллула. – Тот полицейский был очень любезен. У него прекрасная речь. Я хочу сказать, что он был похож на джентльмена, разве что немного неряшлив. Воротничок белоснежный, но сбился набок, волосы растрепаны… Если бы я не знала, что этот человек – полицейский чин, приняла бы его за художника или писателя. Но он отнюдь не дурак. Не дрогнул перед папой, как это обычно со всеми происходит.

У миссис Рэдли екнуло сердце от чего-то знакомого, словно повторился сон, когда заранее знаешь, что будет дальше.

– Не тревожьтесь, – уже убежденно сказала она. – Этот полицейский докопается до истины и никогда не обвинит невиновного. С вашим братом ничего плохого не случится.

Мисс Фитцджеймс словно застыла.

На улице прогрохотала повозка, прошел, что-то насвистывая, прохожий. Уже почти рассвело, и на лестнице в любую минуту могла появиться кладовщица.

– Спасибо, – наконец промолвила Таллула. – Увидимся за завтраком. Я принесу вам пеньюар.

Ее гостья благодарно улыбнулась. Теперь ей надо было отыскать телефон и сообщить своей горничной, что она жива, здорова и заночует у подруги. Если Джек дома, это все ему объяснит, и если она опоздает на завтрак, он поймет причину.

Занавеси были отдернуты, и солнце щедро светило в окно незнакомой комнаты в желтых обоях в серо-голубой цветочек. Горничная наливала горячую воду в большую фаянсовую миску для умывания, на спинке стула висели чистые полотенца.

– Доброе утро, мэм, – весело сказала она. – Хорошее утро сегодня. Похоже, будет солнечный и теплый день. Мисс Таллула сказала, что вы можете выбрать любое из ее платьев, какое вам понравится. Ей кажется, что ваше слишком шикарно для завтрака. – Служанка даже не посмотрела на зеленое платье с кремовыми розами, с широкой юбкой, низким вырезом и кружевными рукавами, разложенное на кресле и в лучах яркого утреннего солнца казавшееся букетом увядших цветов. На ее лице была вежливая готовность помочь. Она была очень хорошей горничной.

– Спасибо, – поблагодарила ее Эмили. Меньше всего ей хотелось за семейным завтраком предстать перед Огастесом Фитцджеймсом в вечернем туалете, словно она не спала всю ночь. Муслиновое платье Таллулы кремового цвета, с драпированным корсажем и тонкой вышивкой, которое предложила ей горничная, было прелестным. Правда, оно казалось более подходящим для юной девушки, а не для замужней дамы, но, главное, было достаточно изысканным.

Гостья спустилась вниз вместе со своей новой подругой. Так Таллуле было проще объяснить ее присутствие в доме и представить ее должным образом.

Большая парадная столовая была очень красивой, но у Эмили не было возможности ее хорошенько осмотреть. Все ее внимание было сосредоточено на трех персонах, сидевших за столом. Во главе его сидел Огастес Фитцджеймс. Его длинное волевое лицо было суровым, когда он просматривал утреннюю газету. Оставив ее на столе перед прибором, пожилой джентльмен не поднимал глаз до тех пор, пока не вошли Таллула и Эмили. Он почувствовал присутствие постороннего.

– Доброе утро, папа, – прощебетала Таллула. – Позволь тебе представить миссис Рэдли. Я пригласила ее переночевать у нас. Было поздно, ее муж спешил по делам, и ему срочно понадобился экипаж. – Она так легко и искусно врала, словно хорошо подготовилась к этому.

Огастес, слегка нахмурившись, окинул гостью взглядом, но затем, видимо связав ее фамилию с одним из членов парламента, поздоровался кивком.

– Доброе утро, миссис Рэдли. Рад приветствовать вас в своем доме. Прошу отзавтракать с нами. – Он взглянул в конец стола на красиво причесанную пожилую женщину в утреннем пеньюаре, который очень шел ей. Эмили поразила тревога на лице хозяйки. – Познакомьтесь, моя жена Элоизия, – ровным голосом представил эту даму Огастес.

– Здравствуйте, миссис Фитцджеймс, – приветливо улыбнулась гостья. – Благодарю вас за гостеприимство. – Это была простая дань вежливости, но миссис Рэдли хотелось вложить в свои слова нечто большее, чтобы как-то разрядить напряженность за столом. Элоизия Фитцджеймс словно не замечала ее присутствия.

– Добро пожаловать, – наконец придя в себя, поспешила ответить хозяйка. – Надеюсь, вы хорошо спали.

– Да, очень. Благодарю вас. – Эмили села на указанный ей стул, а горничная поставила на стол еще один прибор для Таллулы.

– Мой сын Финли. – Огастес продолжал знакомить гостью со своей семьей. Жестом костлявой руки он указал на молодого человека, сидевшего напротив миссис Рэдли.

– Здравствуйте, мистер Фитцджеймс, – поздоровалась Эмили, глядя на брата Таллулы с особым интересом, после того как его сестра рассказала ей о его возможной причастности к убийству в Уайтчепеле.

Она постаралась весело и беспечно улыбнуться, будто ничего не знала, но сама все же внимательно вгляделась в его лицо, словно надеялась что-то прочесть на нем. Младший Фитцджеймс был недурен собой, с благородным носом, большим ртом и крепким мужским подбородком. Красивыми были и его волосы, густыми волнистыми прядями зачесанные назад. Мужчины такого типа всегда имеют успех у женщин. Какая же неподвластная ему слабость или привычка побудила его пойти к проститутке в такой квартал, как Уайтчепел? Глядя на него через стол, Эмили думала о том, что ни прекрасные манеры, ни традиционная одежда английского аристократа, ни отличная стрижка не могут помочь узнать истинный характер человека.

– Здравствуйте, миссис Рэдли, – безразлично ответил молодой человек. – Доброе утро, Таллула. Ужин был интересным?

Мисс Фитцджеймс села рядом со своей новой прительницей; придвинув к себе вазу с фруктами, тут же отставила ее и положила на тарелку поджаренный ломтик хлеба и апельсиновый джем.

– Да. Спасибо за внимание, – безразлично ответила она брату, понимая, как мало его интересуют ее дела.

Эмили были предложены копченая рыба и крутые яйца, но она отказалась и от того и от другого, решив ограничиться поджаренным хлебом. Надо было поскорее вернуться домой, и она собиралась сделать это сразу же, как только будет возможно. Ей будет трудно объяснить Джеку, почему она не ночевала дома.

– Где вы были? – спросил Огастес, обращаясь к дочери. Его тон не был повелительным, но чувствовалось, что он не допускает и мысли, что дочь может слукавить, отвечая на его вопрос.

– На ужине у леди Шаффэм. Разве я не говорила тебе? – отозвалась девушка.

– Да, говорила, – строго ответил отец. – Но ты не могла оставаться там до двух ночи. Я хорошо знаю леди Шеффэм.

Никто не говорил ему, когда вернулись Таллула и Эмили. Видимо, он не спал до двух часов и знал, что в то время его дочь еще не возвращалась.

– Мы потом, вместе с Реджи Говардом и миссис Редли, отправились в Челси на литературные чтения, – ответила мисс Фитцджеймс, поднимая глаза на отца.

– В два часа ночи! – с сарказмом воскликнул тот и вскинул брови. – Думаю, мэм, вы имеете в виду одно из этих сборищ, где молодые люди, вообразившие себя писателями, приняв глубокомысленные позы, болтают всякую ерунду. Оскар Уайльд тоже был там?

– Нет, его там не было.

Огастес посмотрел на Эмили, ожидая от нее то ли подтверждения, то ли опровержения слов его дочери.

– Не думаю, что там был кто-либо из его окружения, – искренне сказала Эмили, хотя и не была уверена, что знает что-либо об «окружении» этого знаменитого писателя. К тому же ей было неловко давать объяснения вместо Таллулы и этим как бы ставить под сомнение правдивость девушки.

– Мне не нравится этот Говард, – заметил старший Фитцджеймс, беря еще один сухарик и наливая себе вторую чашку чая; на дочь он больше не смотрел. – Ты не должна больше появляться с ним в обществе.

Таллула сделала глубокий вдох, и лицо ее стало неподвижным.

Огастес тем временем строго посмотрел на жену:

– Пора бы тебе вывозить дочь в более приличные дома, моя дорогая. Твой долг – найти ей подходящего мужа. Это надо сделать в этом же году. Ты и так опоздала. Займись-ка этим, пока она не испортила свою репутацию, проводя время в неподходящей компании пустых людей, и тем не менее все еще считается выгодной партией. Впрочем, судя по ее поведению, твоя дочь недолго такой останется. – Он продолжал смотреть на Элоизию, словно не замечая Таллулы, однако Эмили видела, как вспыхнули от негодования щеки девушки. – Я составлю список желательных знакомств и дома, где вам следует бывать, – заключил глава семейства, откусывая хлебец и потянувшись за чашкой с чаем.

– Желательные для кого? – не выдержав, взорвалась мисс Фитцджеймс.

Отец вновь повернулся к дочери. В его взоре не было ни юмора, ни доброжелательства.

– Для меня, конечно, – заявил он. – Я обязан позаботиться о твоем благополучии и успехе в жизни. Для этого у тебя есть все данные – не хватает только самодисциплины. Этим ты и займешься, прямо с сегодняшнего дня.

Если бы Эмили стала объектом подобного внимания за этим столом, она бы чувствовала себя чертовски несчастной. Однако даже Финли внимательно слушал то, что говорил его отец. Командный тон Огастеса, видимо, не был здесь в новинку и не удивил никого из домочадцев. Миссис Рэдли не надо было видеть опущенную голову Таллулы, чтобы догадаться: в отцовском списке будущих претендентов на руку дочери никогда не появится имя Яго, о котором рассказала ей девушка. Все присущие ее возлюбленному добродетели неспособны были бы расположить к нему отца Таллулы, человека чрезвычайно амбициозного и полного предрассудков.

Мисс Фитцджеймс предстоит произвести серьезную переоценку своих запросов, и если она грезит о счастье, то должна знать его цену и понимать, какой будет награда.

Эмили посмотрела на Финли. Брат жевал поджаренный хлеб с мармеладом и допивал последнюю чашку чаю. Если он и сочувствовал сестре, то на его лице это не отразилось.

Огастес неожиданно повернулся к сыну:

– А тебе пора бы найти себе жену. Ты не сможешь занять в посольстве мало-мальски значительный пост, не имея супруги, которая тебе бы в этом помогала. Само собой разумеется, это будет женщина из родовитой семьи, полная достоинства, способная вести умную беседу, но не навязывать своего мнения, и достаточно привлекательная, но не настолько, чтобы давать повод для домыслов и сплетен. Здравомыслие и высокая нравственность дороже всякой красоты. Ее репутация должна быть безукоризненной, это вне всякого сомнения. У меня на примете не менее дюжины таких невест.

– В данный момент… – начал было Финли и тут же умолк.

Глава семьи словно окаменел.

– Я прекрасно понимаю, что в данный момент есть дела поважнее. – Лицо его стало жестоким. Он не смотрел на сына, пока говорил. – Надеюсь, что все разрешится в ближайшие же несколько дней.

– Я тоже надеюсь, – с убитым видом произнес Фитцджеймс-младший, подняв глаза на отца и пытаясь встретить его взгляд. – Я не имею к этому никакого отношения, отец. И они, если это люди компетентные, скоро удостоверятся в этом. – Он произнес это как вызов, уверенный, что ему поверят и не потребуют подтверждения. Эмили уловила в его голосе нотки искреннего протеста.

Таллула отложила недоеденный сухарик. Чай в ее чашке давно остыл. Быстро взглянув на отца, а затем на мать, она снова перевела взгляд на Огастеса.

– Конечно, они убедятся в этом, – вдруг произнесла ровным голосом Элоизия. – Это неприятно, но не стоит беспокоиться.

Старший Фитцджеймс посмотрел на жену, не скрывая презрения, и складки усталости на его лице стали еще глубже.

– Никто не беспокоится, Элоизия, – ответил он. – Просто надо сделать все, чтобы не возникли осложнения в результате… чьей-то некомпетентности или случайности, которую мы не сумели предвидеть. – Затем Огастес повернулся к Таллуле: – В общем, так: вы, мэм, ведите себя так, чтобы никого не удивлять и не давать повода злым языкам разносить сплетни. А вы, сэр… – он перевел взгляд на сына, – будьте джентльменом. Уделяйте свое внимание делу и тем развлечениям, которые с вами могла бы разделить любая юная леди, годящаяся вам в жены. Можете повсюду сопровождать вашу сестру. На вечеринки, выставки и другие достойные события, которых предостаточно в Лондоне.

Вид у Финли был несчастный.

– Иначе, – продолжал глава семьи, – все может решиться совсем не так, как вам бы того хотелось.

– Я здесь ни при чем, отец! – снова запротестовал его сын, и в его голосе звучали нотки отчаяния.

– Возможно, – сухо согласился Огастес, вернувшись к завтраку. Разговор был окончен. Ему не надо было даже говорить об этом. Категорический тон старого джентльмена не допускал никаких сомнений. Спорить с ним, видимо, было бесполезно.

Таллула и Эмили закончили завтрак в полном молчании и, извинившись, покинули столовую. Как только они оказались в холле и достаточно далеко от чужих ушей, мисс Фитцджеймс резко повернулась к Эмили.

– Простите меня! – в полном отчаянии произнесла она. – Завтрак был для вас ужасным испытанием, я знаю, поскольку вам известно, о чем говорил мой отец. Конечно, в конце концов все выяснится, но это может затянуться бог знает на сколько. А что, если убийцу не найдут? – Голос девушки был полон внезапно охватившей ее паники. – Ведь того страшного маньяка в Уайтчепеле так и не нашли? Два года назад его жертвами стали пять женщин, но до сих пор никто так и не знает его имени и кто он. Ведь убийцей мог оказаться любой!

– Нет, не любой, – успокоила ее миссис Рэдли. Это были ничего не значащие слова, но она надеялась, что Таллула не воспримет их так. – Та, первая неудача полиции никак не может быть связана с нынешним случаем.

Она верила, что Томас Питт докопается до правды. Но даже если окажется, что Финли невиновен, эта правда может вскрыть другие неприглядные стороны его жизни. Расследование опасно тем, что ненароком может открыть факты, казалось бы не имеющие отношения к самому преступлению, – просто чьи-то грехи или пороки, но от них уже не удастся отмахнуться или предать их забвению.

Человек в испуге может сотворить зло. И тогда вдруг волей-неволей видишь его совсем в другом свете и приходится опасаться чего-то большего, чем простого установления вины.

– Возможно, это был кто-то из привычной жизни той женщины, – спокойно продолжала размышлять вслух Эмили, а сама подумала о том, что даже Огастес Фитцджеймс не уверен в невиновности сына. Она уловила сомнение в его голосе и в том, как он реагировал на слова жены. Это чувствовалось во всем. Почему этот человек так мало доверяет своему сыну, что даже допускает подобную вероятность?

– Да, очевидно, так оно и было, – согласилась Таллула. – Но я расстроена еще и потому, что папа намерен во что бы то ни стало выдать меня замуж против моей воли за кого-нибудь из его собственного списка. Я же тогда стану такой же неинтересной женой, как многие проводящие свои годы за вышиванием, или буду рисовать акварельные пейзажи, на которые никто даже не взглянет!

– Спасибо, – шутливо прервала ее миссис Рэдли.

Таллула залилась румянцем от смущения:

– Ради бога, извините, я не хотела! Как непростительно с моей стороны. Я не хотела этого сказать, поверьте!

Эмили лишь заморгала глазами, но не стала лукавить.

– Однако вы это сказали, – вздохнула она. – Я не в обиде на вас. Многие из женщин именно так проводят свою жизнь, делая то, чего терпеть не могут. Иногда я сама себя довожу до слез, а ведь я замужем за политиком, человеком, обычно очень интересным. Правда, вчера мне было скучно и тоскливо, потому что он был поглощен своими делами. В последнее время я мало его вижу и совсем не знаю, чем себя занять.

Постепенно румянец вернулся на щеки Таллулы, но она все еще выглядела подавленной. Эмили, взяв подругу за руку, решила увести ее с собой в спальню для гостей.

– У меня есть тетушка со стороны мужа, – продолжала рассказывать она. – Эта леди не помнит и дня, чтобы ей было скучно. Она всегда чем-то занята, в основном борьбой с невежеством и несправедливостью. Ко всему она относится очень серьезно, и поэтому дел у нее непочатый край.

Эмили могла бы рассказать Таллуле, что у нее есть еще и мать, недавно вышедшая замуж за актера, еврея, который на семнадцать лет моложе ее. А также сообщить о своей сестре, ставшей женой человека ниже ее по социальному происхождению, и к тому же полицейского инспектора, что приносило всему семейству много хлопот, когда приходилось драматически сопереживать ему в его наиболее серьезных расследованиях. Но сказать это в данный момент было бы бестактным и усугубило бы и без того напряженную обстановку.

– Неужели ваша тетушка так занята? – проявила интерес мисс Фитцджеймс. – А как к этому относится ее муж?

– Поскольку он умер, о нем речь не идет, – ответила Эмили. – Будь он жив, без сомнения, возникли бы осложнения. Ну а как же Яго, о котором вы говорили?

– Яго? – нервно засмеялась Таллула. – Неужели вы думаете, что отец позволит мне выйти замуж за священника бедного прихода в Уайтчепеле? В этом случае у меня было бы всего два платья, одно в стирке, другое – на мне. Я жила бы в полной сквозняков комнатушке без горячей воды и с протекающей крышей. Для светского общества я бы умерла навсегда.

– Мне казалось, что у священников богатые приходы и обычно есть свой дом… – задумчиво ответила Эмили, стоя на залитой солнцем лестничной площадке, устланной желтым ковром и с пальмами в кадках по углам. Внизу через холл прошла горничная в белом крахмальном фартуке и кружевной наколке, дробно стуча каблучками по паркету. – Что ж, в Уайтчепеле, возможно, тоже есть приход, но куда ему до этой роскоши!

Ее собеседница прикусила губку.

– Все это я знаю. Отказаться придется от очень многого. Никаких балов, нарядных платьев, остроумных бесед допоздна, выездов в театр или оперу. Не будет званых ужинов и возвращения домой под утро. Возможно, я никогда не буду жить в тепле и есть досыта. И мне придется самой стирать белье и одежду.

Все это было горькой правдой.

– Вам хочется, чтобы Яго изменился, стал другим? – вдруг спросила миссис Рэдли.

– Нет! – Таллула сделал глубокий вдох. – Нет, не хочется. Конечно, не хочется… – Она умолкла, ибо не знала, что сказать дальше. Слишком все было серьезно.

– Никто не получает всего, чего желает, – мягко заметила Эмили. – Если то, что вам нравится в этом мужчине, относится к числу его добродетелей, вы должны примириться со всем остальным. Возможно, пришло время взвесить и обдумать, какой будет ваша жизнь с ним и какой она будет без него. Нельзя все пускать на самотек. Это слишком важно. Ведь речь идет о вашей жизни.

На лице девушки появилась ироничная усмешка, но в глазах у нее стояли слезы.

– Я не могу принимать какие-либо решения. Яго не так ко мне относится. Он все во мне презирает. Сейчас я просто хочу помочь Финли, но даже этого не могу, ибо не знаю как. К тому же попытки моего отца выдать меня замуж за кого попало убивают меня своей нелепостью. – Она насмешливо хмыкнула. – Возможно, ему удастся выдать меня за старика и тот вскоре умрет, а я стану такой же вдовой, как ваша тетушка, и буду делать все, что мне вздумается.

Внизу открылась и снова захлопнулась дверь в столовую. В холле появился Фитцджеймс-младший, который быстро направился к входной двери. Он выглядел очень раздраженным.

– Джарвис! – кликнул он лакея. – Где шляпа и трость? Прошлым вечером я оставил их здесь. Кто убрал их отсюда?!

Перед ним словно из-под земли появился слуга:

– Ваша трость здесь, сэр, а шляпу я взял почистить.

– Спасибо, – сказал Финли, беря трость. – А теперь принеси-ка шляпу, Джарвис. Зачем тебе понадобилось ее чистить? Мне это совсем не нужно.

– Птички, сэр… – начал было объяснять лакей.

Таллула не смогла удержаться от улыбки и, взяв свою гостью под руку, повела ее в комнату, где та ночевала. Надо было распорядиться, чтобы упаковали платье Эмили и она могла взять его с собой, покидая дом Фитцджеймсов.

Миссис Рэдли, распрощавшись, была усажена во вторую коляску Фитцджеймсов, поскольку большим экипажем воспользовался сам Огастес. Всю дорогу Эмили думала только о том, что мучает Таллулу. Неужели Финли действительно виновен в убийстве?

Как он мог решиться на такое? Что о нем знает его отец? Или же глава семьи подозревает в чем-то сына и поэтому так холоден с ним, так полон сомнений – и вместе с тем решимости его защищать?

Или она ошиблась, решив, что ей удалось что-то прочесть на лице Финли? Миссис Рэдли только и делала, что наблюдала за ним за столом. Видимо, это все ее выдумки и она переоценивает свою способность разбираться в состоянии людей.

Ее также интересовало, что за человек Яго Джонс, овладевший мечтами Таллулы. Видимо, он полная противоположность всему тому, чем она дорожит сейчас. Наверное, это так… В таком случае это не нечто реальное, а всего лишь идеал, созданный ее новой подругой. Что бы там ни было, девушка нравилась ей своей живостью и умением сопереживать, да и немаловажным было то, что она была на грани краха своих надежд и, возможно, будет расплачиваться за это всю жизнь. Таллула нуждалась в помощи, которую могла ей оказать только Эмили. В этом у миссис Рэдли не было никаких сомнений.

Подъехав к дому, она поблагодарила кучера и легко взбежала по ступеням крыльца. Дворецкий, открыв ей дверь, не выказал никакого удивления.

– Доброе утро, Дженкинс, – спокойно поздоровалась Эмили.

– Доброе утро, мэм, – ответил дворецкий, закрывая за ней входную дверь. – Мистер Рэдли в кабинете, мэм.

– Спасибо. – Она вручила Дженкинсу пакет с платьем и велела передать его ее горничной. Затем, чувствуя себя несколько неловко в чужом наряде, но высоко вскинув голову, женщина проследовала в кабинет для объяснения с мужем.

– Доброе утро, – холодно произнес тот, когда она вошла в дверь. Джек сидел за письменным столом, держа в руках перо; лицо его было каменным. – Я получил твою записку. Но она ничего мне не объясняет. Где ты была?

Эмили для храбрости втянула в себя побольше воздуха. Внезапно она почувствовала, как ей неприятно это объяснение, однако избежать его было невозможно.

– Я приняла приглашение поехать еще на одну вечеринку и даже не заметила, что задержалась допоздна. Там были интересные люди, и я встретила знаешь кого?.. – Миссис Рэдли еще не решила, представить ли ее ночевку в чужом доме как оказание поддержки подруге или как попытку помочь Питту в его расследовании. Недовольное лицо мужа мешало ей принять окончательное решение. Что бы она ни сказала, это придется подтверждать доказательствами.

– Итак, кого же? – прервал ее размышления Джек, посмотрев на жену ледяным взглядом.

Надо было решать немедленно, иначе он понял бы, что она говорит неправду. Рэдли было вовсе не так легко обмануть, как его супруга иногда думала. Однажды она уже попробовала отвлечь его от неудобного разговора милой улыбкой – и горько просчиталась.

– Я жду, Эмили… – напомнил ей Джек.

– Я познакомилась с одной девушкой, которая мне очень понравилась, – стала рассказывать миссис Рэдли. – Она была в полном отчаянии от того, что ее брата обвиняют в убийстве… И это дело ведет Томас. Я не могла не воспользоваться этим, дорогой! Я должна была как можно больше разузнать обо всем – ради нее, Джек, и для Томаса тоже… но прежде всего ради истины…

– Еще бы!.. – Рэдли продолжал сидеть в кресле, но теперь взирал на свою жену уже скептически. – И ты провела ночь в ее доме… Что же ты узнала в результате своего благородного подвига? Ее брат виновен?

– Не будь таким насмешливым, – резко сказала Эмили. – Даже мне не удастся раскрыть убийство в результате одного завтрака. – Она посмотрела на мужа с робкой улыбкой. – Мне придется еще и отобедать там… если понадобится, и, возможно, провести там куда более длительное время. – Встретив взгляд Джека и вдруг увидев в его глазах искорки юмора, молодая женщина быстро развернулась и покинула кабинет.

Закрыв за собой дверь, она облегченно вздохнула и торопливо поднялась по лестнице в свою спальню.

Глава 4

В то время как Эмили и Таллула беседовали на лестничной площадке особняка Фитцджеймсов, а Финли, получив из рук лакея вычищенную шляпу, открыл парадную дверь и вышел на крыльцо, Томас Питт и Роза Берк сидели в закрытом экипаже, стоявшем на Девоншир-стрит неподалеку от этого особняка. Когда дверь дома номер 38 отворилась, выпустив младшего Фитцджеймса, Роза, насторожившись, впилась в молодого человека взглядом и, медленно поворачивая голову, неотступно следила за ним, пока тот шел по тротуару и, наконец, не свернул на Аппер-Уимпол-стрит. Лишь тогда ее напряженное тело расслабилось и женщина снова откинулась на спинку сиденья.

– Ну как? – нетерпеливо спросил Питт.

Он и сам не знал, что ему хотелось услышать. В случае если Роза опознает Финли Фитцджеймса, это станет началом весьма неприятного процесса собирания улик для обоснования ареста и судебного разбирательства. Семейство Фитцджеймсов мобилизует все свои силы и возможности, чтобы опровергнуть подозрения. Вне всякого сомнения, на полицию посыплются обвинения в некомпетентности. Начнутся нападки и на Берк. Будет сделано все, чтобы подорвать доверие к ней как к свидетелю. Ее постараются опорочить, что совсем не трудно, и взять под сомнение ее показания.

Но с другой стороны, если Роза не сможет опознать его (или, что еще хуже, твердо заявит, что это не он), придется все начинать сначала – с золотой запонки и клубного значка – и искать объяснение, как и почему они там оказались. Но это уже будет без Финли как главного подозреваемого.

Молодая женщина повернулась и посмотрела на полицейского. Она, должно быть, наслаждалась этим моментом важности своей собственной персоны. Питт не сомневался, что увидит это в ее глазах. Но вместо торжества в них были гнев и ненависть.

– Да, это он, – сказала Роза хриплым голосом. – Его-то я и видела у Ады до того, как ее убили. Арестуйте его! Судите его, и пусть его повесят!

Томас почувствовал, как у него перехватило дыхание и учащенно забилось сердце:

– Вы уверены?

Берк снова резко повернулась и разгневанно уставилась на него:

– Да, уверена. А вы, надеюсь, не собираетесь оспаривать это, потому что он живет в таком доме, на богатой улице и в карманах у него полно денег? – Губы свидетельницы скривились в гримасе презрения.

– Нет, Роза, я не собираюсь этого делать, – мягким голосом успокоил ее Питт. – Но если я обвиню его, то должен быть уверен, что поступаю правильно. Я не хочу, чтобы какой-нибудь умник-адвокат нашел у меня ошибки и на этом основании оправдал его.

– Да… – неохотно согласилась Берк, погрустнев. – Да… это верно. Но на сей раз вы поймали его!

– На сей раз? – переспросил Томас, хотя с горечью догадался, что она имела в виду.

– Да. Ведь полиции тогда так и не удалось поймать Джека Потрошителя, не так ли? – Его собеседница враждебно насторожилась, и ее плечи застыли под черной шалью. – Он все еще на свободе и ждет в темной подворотне случая, чтобы кого-нибудь зарезать. Поймайте, наконец, хотя бы этого кровавого убийцу, пока он не убил еще какую-нибудь дуру.

Томасу хотелось объяснить ей, что в данном случае это не маньяк и опасаться серии убийств не следует. Это преступник-одиночка, случай временного помрачения рассудка. Однако сам он не был в этом уверен. В данном убийстве было явное насилие, какая-то непреодолимая внутренняя злоба, противостоять которой было нелегко. И случившись однажды, оно может повториться.

– Вам же не хочется, Роза, чтобы мы поймали не того, кого нужно? – сказал Питт, следя за лицом свидетельницы.

Его огрубевшие черты когда-то, должно быть, были красивыми. Но теперь лицо Берк застыло, и кожа на ее скулах натянулась то ли от гнева, то ли от страха. Если бы не развязность ее манер, нахальный с вызовом взгляд и бедная безвкусная одежда, Роза могла бы посоперничать с леди, живущими на Девоншир-стрит или поближе к Мейфэр.

– Не бойтесь, я не ошиблась, это он, – снова повторила она. – И я не собираюсь сидеть здесь с вами весь день. Мне платят за мое время.

– Вы берете деньги за определенные услуги, Роза, – поправил ее суперинтендант. – А я в ваших услугах не нуждаюсь. Что же касается времени, то вы уделите мне его столько, сколько мне понадобится. Я возвращаюсь на Боу-стрит. Там мы с вами и рассчитаемся, если хотите.

– А кто будет платить? – быстро спросила женщина.

– Я заплачу, – с улыбкой предложил Питт. – На этот раз. А потом вы поможете мне в кредит, когда мне понадобится поговорить с вами.

Роза промолчала. Она ничего не хотела обещать, но на ее губах появилось подобие улыбки.

Томас велел кебмену отвезти их на Боу-стрит. Здесь, расплачиваясь с ним, он оплатил и обратный путь свидетельницы в Уайтчепел.

Во время этой поездки он узнал от нее немного нового. Берк была напугана. В ее памяти были еще свежи убийства 1888 года и ужас, охвативший город, когда даже в злободневных куплетах в мюзик-холлах Лондона никто не осмеливался упомянуть о злодействах маньяка в Уайтчепеле. Розе нужно было ладить с полицией, а ей это чертовски не нравилось. Для нее полиция была частью государственной системы, которая, пользуясь ее услугами, в то же время презирала ее.

Четыре года назад были приняты новые законы по защите прав женщин и суровые меры против порнографии и проституции. Но по сути это вылилось в еще более серьезные преследования со стороны полиции и неоправданные аресты женщин на улицах. Закрывались одни публичные дома и тут же открывались другие. Среди мужского населения сложилось убеждение, будто любая женщина, оказавшись одна на улице в неблагополучном районе города или даже в фешенебельном Вест-Энде, должна внушать подозрение. Порнография, несмотря на запреты, по-прежнему процветала. Это было явным лицемерием, а Роза видела и понимала это и люто ненавидела всех, кто поддерживал эти меры или использовал их в своих целях.

В участке на Боу-стрит суперинтендант, поздоровавшись с дежурным сержантом, быстро поднялся к себе в кабинет. Там его уже ждал Телман. На широком лице помощника Томаса была сардоническая усмешка, а в глазах застыла настороженность.

– Доброе утро, сэр, – поздоровался он. – Рапорт доктора Леннокса у вас на столе. Поступил пятнадцать минут назад. Я не мог ему сказать, когда вы приедете, поэтому он не стал вас ждать. Вид у него был такой, будто его пригласили на собственные похороны. Это убийство в Уайтчепеле доконало его. Надеюсь, ваш щеголь виноват?

– Похоже, что да, – согласился суперинтендант и, протянув руку к шикарному письменному столу с обивкой из зеленой кожи, взял листок бумаги, исписанный размашистым почерком.

Телман пожал плечами.

– Черт знает, какое зверство! – сказал он, но в его голосе звучало удовлетворение. Возможно, причина была в том, что Питта теперь неизбежно ждали трудности с расследованием, а может, его помощник злорадствовал, думая о позоре, который падет на семейство Фитцджеймсов. Телман прошел весь путь от постового констебля до своего нынешнего чина, знал голод и унижения, знал, что такое несбывшиеся надежды. Понимал он и то, что будущее не сулит ему особого успеха.

Томас, сев в кресло, принялся читать рапорт Леннокса. Ада Маккинли умерла от удушения. Смерть наступила между десятью часами вечера и полуночью. Отсутствие ссадин и синяков говорило о том, что она не сопротивлялась насильнику. На левой руке были вывихнуты три пальца, на правой – два. Повреждены три ногтя на левой ступне. На правой руке на одном пальце сорван ноготь – возможно, когда она пыталась развязать чулок, затянутый у нее на горле. Следы крови под ногтями – это тоже, скорее всего, кровь из царапин на ее шее.

Растянутая кожа на животе свидетельствует о том, что она родила ребенка. Есть старые шрамы на бедрах и желтовато-зеленый подтек на плече от удара, полученного в ночь смерти. А в остальном убитая была здорова. Леннокс определил, что ей было лет двадцать пять. Других подробностей в рапорте не было.

Питт поднял глаза. Телман молча ждал с мрачным лицом.

– Вы останетесь здесь за старшего, – сухо распорядился начальник участка. – Я должен повидаться с помощником комиссара.

– Есть основания для ареста? – спросил его помощник, тоже глядя на Томаса. В голосе его послышались удивление и вызов.

– Очень возможно, – ответил Питт.

– Понимаю. Вам нелегко будет это сделать, – без всякого сочувствия сказал Телман и, улыбнувшись, направился к двери. – Советую удостовериться во всем как следует. Будет плохо, если в суде не все пройдет гладко. – И, распрямив плечи и высоко подняв голову, он покинул кабинет своего шефа.

Джон Корнуоллис совсем недавно стал помощником комиссара полиции Лондона – точнее, всего месяц или около этого назад. Это место досталось ему после драматической отставки Джайлса Фарнсуорта, вызванной делом Артура Десмонда^[4]. Новый помощник комиссара был среднего роста, подтянут, широкоплеч и легок в движениях. Его никак нельзя было назвать красивым – у него были слишком густые брови и довольно большие нос и рот, – но во всем его облике царило какое-то спокойствие, говорящее о внутренней уверенности этого человека. Никто почти не замечал, что он был уже полностью лысым.

– Доброе утро, сэр, – поздоровался Питт, входя в кабинет и закрывая за собой дверь.

Он был здесь лишь второй раз со времен его конфликта с Фарнсуортом, но, кажется, с тех пор ничего не изменилось. Все так же в высокие окна лился солнечный свет, все так же стояли на своих местах массивный дубовый письменный стол и тяжелые кресла. И все же присутствие другого хозяина в кабинете давало себя знать. Запах любимых сигар Джайлса выветрился, и теперь в комнате пахло кожей, воском, которым натирали паркет, и еще чем-то неуловимым. Возможно, незнакомый запах шел от ящичка из кедрового дерева, стоявшего на низком столике. Раньше его здесь не было. На стене висел медный складной телескоп, а рядом – секстант.

Помощник комиссара стоял, и казалось, что он смотрит в окно. Но на самом деле он ждал Питта: у них была назначена встреча.

– Доброе утро. Садитесь. – Корнуоллис указал на два кресла, стоящие друг против друга. Солнце образовало яркий круг на узоре ковра. – Боюсь, это дело об убийстве в Пентекост-элли принимает плохой оборот. Это Фитцджеймс убил? Ваше мнение…

– Роза Берк опознала его, – ответил Томас. – Ее показания трудно опровергнуть.

Шеф хмыкнул себе под нос и сел в кресло. Питт последовал его примеру.

– И все же показания этой женщины не являются неоспоримыми, не так ли? – не сдавался Корнуоллис, изучая лицо суперинтенданта. Ему показалось, что он уловил нотки сомнений в голосе Томаса, и он не мог успокоиться.

Питт и сам не был ни в чем уверен. Распрощавшись с Розой, он только об этом и думал. Свидетельница была твердо уверена, что Финли – это тот, кого она видела у Ады.

Еще до того, как Берк увидела его на Девоншир-стрит, она уже подробно описала его полиции, и то же самое сделала Нэн Салливан. А запонки и клубная эмблема?..

– Все сходится, – ответил Томас. – И другого подозреваемого у нас пока нет.

– Почему же вы сомневаетесь? – нахмурился Корнуоллис. Он знал суперинтенданта лишь по отзывам других полицейских и старался, все взвесив, понять, что удерживает этого человека от окончательного решения. – Не думайте о скандале. Если он виновен, я поддержу вас. Мне безразлично, чей он сын.

Питт взглянул на строгое и честное лицо начальника и понял, что тот говорит искренне. В его поведении не было ничего похожего на виляние, увертки и личную заинтересованность, чем отличался его предшественник. Вполне возможно, что Джону не хватало дипломатической хитрости, способности находить нужные слова и льстить в беседах с начальством. Фарнсуорт был тщеславен и способен прибегать ко лжи, поэтому он легко находил контакт с такими людьми, как он сам. Такого начальника, как Корнуоллис, легче перехитрить и обмануть.

– Благодарю вас, – искренне сказал суперинтендант. – Может дойти до того, что потребуется ваша поддержка, но пока я не уверен, что это нужно.

– Свидетельница опознала Фитцджеймса, – напомнил шеф, наклонившись вперед. – Что же вас беспокоит? Думаете, присяжные не поверят ей из-за ее профессии?

– Вполне возможно, – подумав, согласился Питт. – Но меня больше тревожит то, что из желания во что бы то ни стало помочь поймать преступника, напуганная и рассерженная, она укажет нам не на того человека. В Уайтчепеле еще помнят Потрошителя. Два года – не такой уж большой срок. Память еще жива, особенно у женщин ее профессии. Может, она знала Долговязую Лиз или Мэри Келли, да и других убитых…

– А значок, который вы там нашли? – напомнил Корнуоллис. – Он ведь ей не мог померещиться?

– Нет, конечно, – осторожно согласился Томас. – Но его мог оставить там кто-то другой, или же Фитцджеймс потерял его в один из прошлых визитов. Я согласен, что это едва ли так… но подозреваемый настаивает… говорит, что много лет уже не носил этот значок, да и запонки тоже.

– Вы верите ему? – Помощник комиссара вскинул брови и округлил глаза.

– Нет, здесь он может соврать. Но он не кажется мне напуганным, как я ожидал. – Питт снова попытался проанализировать свое первое впечатление. – Что-то в этом есть такое, чего я еще не знаю, и это что-то важное. Я хотел бы продолжить расследование, прежде чем потребую ареста.

Шеф откинулся на спинку стула.

– Думаю, что на нас будет оказываться давление, – предупредил он Томаса. – Фактически это уже началось. Сегодня утром, до вашего прихода, у меня уже побывал посетитель из Министерства внутренних дел. Предостерегал меня от ошибок, намекал на то, что я новичок на этом месте и могу оступиться. – Губы помощника комиссара сжались, и в глазах блеснул гнев. – Я знаю, как бывает, когда мне угрожают и когда система смыкает ряды, чтобы защитить своих. – Он еще сильнее сжал губы. – Что вам известно о Финли Фитцджеймсе, Питт? Что он собой представляет? Мне не хочется, предъявив обвинение, узнать, что обвиняемый – это образец всех возможных достоинств. Потребуются более веские доказательства, чем его появление на месте преступления. Что мы знаем о мотивах, кроме личных грехов и пристрастий слабовольного и вспыльчивого молодого мужчины?

– Ничего, – тихо ответил суперинтендант. – Если это Фитцджеймс, боюсь, нам трудно будет найти мотивы преступления. Если он когда-то и был жесток с женщинами, имел садистские наклонности и прочее, его семья сделает все, чтобы никто не узнал об этом. Тут будет пущен в ход подкуп или другие меры, чтобы заставить замолчать кого угодно из свидетелей.

Корнуоллис, нахмурившись, в раздумьях смотрел на пустой камин. Жаркое августовское солнце играло на ковре, о стекло отчаянно бился залетевший в кабинет шмель…

– Вы правы, – наконец согласился Джон. – Те, кто знает о нем хоть что-то или сам причастен ко многим его делам, это всё люди его круга. Они нам его не выдадут. – Он посмотрел на Питта. – А что вы скажете о его отце? Он верит в невиновность сына?

Томас ответил не сразу. Он вспомнил лицо Огастеса Фитцджеймса, его тон и то, как он сразу взял под контроль их беседу.

– Не уверен, что он убежден в полной невиновности Финли, – признался наконец суперинтендант. – Либо он сильно не доверяет нам и считает, что мы способны сфальсифицировать показания.

– Это меня удивляет, – заметил Корнуоллис. – Огастес – человек, который сам всего добился и уважает законы. По крайней мере, должен их уважать. У него много влиятельных друзей. Мне говорили, что он возлагает большие надежды на то, что Финли сделает карьеру и добьется высоких постов, вплоть до премьер-министра. Он непременно постарается избежать любых кривотолков, даже сделанных шепотом. Иначе это будет крахом всех его надежд. Возможно, то, что вы видели, – это не что иное, как страх?

– Или желание защитить сына во что бы то ни стало, – заметил Питт. – Для него смерть какой-то лондонской проститутки – не более чем досадный инцидент в его хорошо организованной жизни. Не знаю… Вы сказали, что у него влиятельные друзья?

Помощник комиссара оживился:

– Вы думаете, у него есть и влиятельные враги тоже?

Томас вздохнул:

– У Финли? Нет. Для меня он просто высокомерный молодой человек, никогда не отказывающий себе в удовольствиях, была бы лишь охота. Однажды вечером, ощутив в себе жажду власти и желание повелевать, он зашел так далеко, что убил проститутку. Испугавшись, в панике бежал. Однако он не был напуган тем, что совершил, потому что был уверен, что отец вытащит его из любой передряги, памятуя о своей мечте о будущем сына. – Голос Питта стал жестким. – А вины он не испытывает, потому что едва ли считает Аду Маккинли таким же человеком, как он сам. Для него это все равно, что переехать собаку. Жаль, конечно, но не более. Ведь никто не делает этого намеренно. Тем более нельзя позволить, чтобы это сломало ему жизнь и карьеру.

Корнуоллис какое-то время сидел неподвижно, глубоко задумавшись. На лице его была печаль.

– Пожалуй, вы правы, – наконец сказал он. – Дай нам бог доказать это! Есть еще что-нибудь, что мне следует знать?

– Нет, сэр, пока нет. – Томас покачал головой.

– Куда вы теперь направляетесь?

– Туда же, на Пентекост-элли. Если имеющееся свидетельство не будет опровергнуто и не удастся найти ничего нового, я займусь Финли Фитцджеймсом – им самим и его прошлым. Я сделаю это лишь в крайнем случае. Но его стоит проучить.

Шеф мрачно улыбнулся:

– Он этого уже ждет и принимает меры.

Питта это не удивило, хотя он не ожидал, что это произойдет так скоро. Ему следовало бы это предусмотреть. Он поднялся:

– Спасибо, что предупредили, сэр. Я буду осторожен.

Помощник комиссара тоже встал и протянул ему руку. Это был непроизвольный и искренний жест, и суперинтендант оценил его. Он крепко сжал руку начальника и ушел, унося с собой приятное чувство обретенной дружеской поддержки.

Инспектор Юарт уже был на Пентекост-элли. При свете дня усталость на его лице была особенно заметной. В его поредевшей шевелюре Питт увидел серебристые пряди седины, а одежда его была мятой, словно он давно перестал заботиться о своей внешности.

– Нашли что-нибудь новое? – спросил суперинтендант, поднимаясь за своим коллегой по ступеням крыльца.

– Нет. А вы ждете, что будет что-то новенькое? – Юарт остановился, пропуская Томаса вперед.

– Роза Берк опознала Фитцджеймса, – ответил Питт, поднявшись на последнюю ступеньку. Стояла жара, и воздух был пропитан запахами сточных канав.

Юарт поднимался за ним молча.

– Вы арестуете его на основании этого свидетельства? – спросил инспектор, когда они вошли в дом. Голос его звучал настороженно, резко, и казалось, что ему не хватает воздуха. – Этого не следует делать. Присяжные едва ли поверят свидетельству проститутки против такого человека, как Фитцджеймс-младший. Мы проиграем.

Томас повернулся к нему. В темноте коридора трудно было разглядеть лицо Юарта, но он знал, что тот нервничает и почти в панике.

– А вы верите в то, что он виновен? – как бы невзначай спросил Питт.

Инспектор взглянул на него:

– Это не столь важно. То, о чем я думаю, не имеет отношения…

В конце коридора раздался громкий стук, словно кто-то с силой захлопнул дверь. На улице громко бранился извозчик, которому какая-то другая повозка перегородила улицу и мешала проехать.

– Для меня это важно, – спокойно поправил подчиненного Питт.

– Что? – непонимающе отозвался Юарт.

– Для меня все имеет значение, – пояснил его начальник.

– О… – Инспектор облегченно выдохнул. – Не знаю. Я говорю о фактах. Пока все складывается против Финли Фитцджеймса, но этих доказательств недостаточно. Я хочу сказать… зачем ему было делать это? Вообще, зачем это любому, кто хорошо ее знал? – В голосе его теперь было больше уверенности. – Следует принять во внимание образ жизни этой женщины. У нее могло быть много врагов. Поговаривают, что она была алчной. Она поменяла сутенера, вам это известно? Тут могут быть замешаны денежные интересы, собственность… Например, кому принадлежит этот дом?

Юарт был прав, но Питту казалось, что все это вряд ли может быть существенным в данном случае. Причин убийства проституток существует немало, и главным образом их убивают из-за денег. Однако сломанные ногти на руках и ногах, залитая водой постель, связанные башмаки… Все это не имеет отношения к жадности убитой. И инспектор не мог этого не понимать.

– И чей же это дом? – громко спросил суперинтендант.

– Он принадлежит некой Саре Бэрроуз, – удовлетворенно сказал его спутник. – Как и еще три дома, чуть дальше, в западной части этой улицы. Этот дом снят недавно, но два других уже давно известны как бордели. Владелица их также дает напрокат одежду. Здешние проститутки этим не пользуются. Но Ада работала не только здесь, да и другие тоже. Вам это известно? Они живут в одном месте, а работают в платных комнатах на Хеймаркет или Лестер-сквер. Маккинли могла сбежать оттуда с деньгами и одеждой.

– И некий мужчина выследил ее и задушил? – с иронией спросил Питт.

– Почему бы нет? – возразил Юарт. – Да, выследил и задушил. Что более правдоподобно: ее убил сутенер, которого она пыталась обмануть, или благородный клиент вроде Фитцджеймса? Я спрашиваю вас.

– Позвольте представить себе это несколько иначе. – Томас снова понизил голос. – Вполне вероятно, что Ада воспользовалась для работы комнатами в другом районе, обманула их хозяина и исчезла, не заплатив того, что должна была. Тот ее выследил. Я допускаю, что хозяева борделей держат для этого сыщиков… но скорее всего, такие поручения выполняет своя же сестра-проститутка в свободное от основной работы время, а не молодой крепкий мужчина.

Из одной из комнат вышла женщина и, с любопытством посмотрев в сторону полицейских, прошла мимо и скрылась в дальнем конце коридора.

– Допустим и такое: Ада унесла с собой взятое напрокат платье, – продолжал Питт, – и все деньги, которые заработала. Она вернулась сюда, но ее уже выследили. И этот человек, вместо того чтобы предупредить ее, отобрать деньги и одежду и, возможно, избить ее – однако не очень сильно, а так, чтобы только проучить, – вдруг калечит ей пальцы на руках и ногах… – суперинтендант заметил, как поморщился его коллега и какое брезгливое выражение появилось на его лице, но решил не обращать на это внимания, – и в конце концов берет чулок и затягивает его у нее на шее, – не останавливаясь, закончил Томас. – Затем он надевает ей на руку подвязку, а когда убеждается, что она мертва, связывает вместе ее башмаки, обливает ее водой и уходит?

Юарт открыл было рот, чтобы что-то возразить, но был настолько смущен и полон отвращения, что не смог найти слов.

– Или вот еще версия, – сказал Питт. – Клиент делает все это, чтобы получить особое удовольствие. Ему нравится угрожать, причинять физическую боль, пугать. Все это возбуждает его. Но в этот раз он заходит слишком далеко, и девушка погибает. В панике он бежит. Что вы думаете об этом?

Лицо инспектора помрачнело, и в его глазах появился страх. Было жарко и душно, и его лоб блестел от пота. Питт тоже чувствовал, как его тело покрывается испариной.

– Мне кажется, мы должны быть чертовски осторожны – наконец хрипло промолвил Юарт. – Фитцджеймс, если придется, не станет отрицать, что захаживал сюда. Его адвокат посоветует ему сделать это. Многие из уважаемых людей пользуются услугами проституток. Для нас это не новость. Никто не может требовать от молодого человека, чтобы тот душил в себе естественные желания, пока дожидается удачной женитьбы, – ведь это может случиться, когда ему перевалит за тридцать или даже позже. Лучше об этом не говорить, конечно, но если придется, то можно сказать в открытую – и это никого не удивит, разве что рассердит, ибо говорить об этом не принято. – Инспектор снова сделал паузу, глубоко втянул в себя воздух и вытер лоб.

С улицы по-прежнему доносилась брань извозчика.

– Он признается, что бывал здесь, но только не в тот вечер. Ада могла похитить у него значок. Он не первый, у кого что-то крадут в борделе. Бог мой, в прежние времена, когда были еще такие места, как Блюгейт-филдс и Сент-Джайлс, человек считал себя счастливым, если ему удавалось выбраться из них живым. – Инспектор резко махнул рукой. – Я сам видел, как не один из них спасался в одной сорочке и подштанниках, голый, как заключенный, бежавший с каторги, потерявший разум от страха, весь в синяках и шрамах.

– Такому не пришло бы в голову вернуться и отомстить, забив до смерти того, кто его обокрал, – добавил Питт. – Надеюсь, Фитцджеймс не попытается сочинить подобную историю?

– Но здесь следов борьбы не было, – с улыбкой ответил Юарт. – Леннокс подтвердил это, да мы и сами видели.

– И что это доказывает?

Инспектор широко открыл глаза от удивления.

– Что его визит… был неожиданным. И что она знала его и не испугалась.

– И что он не был клиентом, у которого она что-то украла.

Юарт стал заметно терять выдержку в этом непонятном споре.

– Не знаю, что это доказывает, но ясно одно: нам предстоит еще много потрудиться, – сказал он и толкнул дверь в комнату Ады Маккинли. Она открылась, и его начальник последовал за ним.

В комнате было все так, как в их первый визит, только тела на постели больше не было. Окно было наглухо закрыто, и в комнате стояла жаркая духота.

– Я все здесь обыскал, – устало сказал Юарт. – Здесь нет ничего, кроме того, что мы уже видели, и это уже ничего не добавляет к тому, что мы знаем об убитой. Никаких писем, если она вообще их когда-нибудь получала. Возможно, ей никто их не писал или она просто не хранила их.

Питт стоял посреди комнаты.

– Скорее всего, она не умела писать письма, – грустно промолвил он. – Многие бедные люди не знают грамоты, вот и лишены возможности общаться. Может, тут были какие-нибудь фотографии? – спросил он, понимая, что и это – напрасная надежда. У таких, как Ада, нет лишних денег на фотографии или портреты.

– Нет никаких фото, – покачал головой инспектор. – Но есть что-то похожее на сделанный карандашом женский портрет. Грубый набросок. Это может быть кто угодно. Никакой надписи. – Он подошел к комоду, вынул ящичек, в котором обычно хранят носовые платки, шпильки и гребешки, и передал его шефу.

Томас развернул листок бумаги, сильно обтрепанный по краям и с надорванным с одной стороны уголком. Это, как верно сказал Юарт, действительно был набросок лица женщины лет тридцати, с нежным овалом и легкой улыбкой. Ее поднятые волосы были скреплены на макушке. Линии рисунка были легки и изящны, но это был всего лишь набросок, быстрый, минутный и сделанный не очень уверенной рукой. Возможно, это был портрет матери Ады… все, что у нее осталось от ее прошлого, от того времени и места, где она когда-то жила.

Внезапно Питта охватила такая ярость, что он сам избил бы Финли Фитцджеймса, попадись ему тот, независимо от того, убил он Маккинли или нет, а просто за его дьявольское бездушие.

– Сэр? – привел его в себя оклик Юарта.

– Что? – сердито посмотрел на него суперинтендант.

– Я тут порасспросил жильцов и немало узнал о жизни Ады: кто были ее клиенты, с кем она встречалась постоянно и обманывала ли кого-либо. Вполне возможно, что подвязка на руке и связанные ботинки – это проделки того, кто был у нее последним, перед тем как ее убили, и он не имеет к убийству никакого отношения.

– Порасспросили, говорите? – заинтересовался Питт. – Ну, и что вы узнали?

Инспектор выглядел чертовски плохо. Его лицо сморщилось, словно от боли, и блестело от пота.

– Она была бесцеремонной и грубой и этим очень вредила себе, – медленно произнес он. – Поменяла совсем недавно сутенера. Дала старому отставку и нашла себе другого. Теперь этот новый небось жалеет, что так просчитался. Ведь Ада была выгодным приобретением, он многого от нее ждал. И не напрасно. Она была красивой.

– Какой он из себя? – спросил Томас, стараясь прогнать напрасную надежду. – Этот новый сутенер?

Юарт отвел взгляд.

– Худощав, – произнес он. – Темноволос… – Тут он растерялся: новый сутенер Ады совершенно не был похож на человека, которого описали свидетельницы Роза Берк и Нэн Салливан. Не было смысла продолжать дальше. Хотя, конечно, полиция должна знать все, что только можно, об Аде Маккинли, да и о Финли Фитцджеймсе тоже.

– Что ж, понаблюдайте за этим новым сутенером, – устало распорядился Питт. – А я поговорю сейчас со свидетельницами.

Разбудить местных жительниц оказалось не так-то просто, но минут через пятнадцать Томас уже сидел в кухне на шатком стуле с прямой спинкой и пытался разговорить Нэн Салливан, у которой был измученный вид и мутные полусонные глаза. Каждый раз, когда суперинтендант менял позу, стул под ним угрожающе скрипел и подкашивался. Питт снова попросил Нэн рассказать все, что она помнила о том вечере, когда была убита Ада. Он не ждал от нее новых показаний, а лишь хотел убедиться в том, какое эта женщина произведет впечатление на присяжных, поверят ли они ее показаниям, или их доверие скорее вызовет Финли Фитцджеймс.

Салливан смотрела на Томаса, растерянно моргая, не в силах сосредоточиться.

– Опишите человека, который входил в комнату Ады, – настаивал Питт, устраиваясь поудобнее на непрочном стуле. В окно лениво бились две мухи. На полу стояли ведра, накрытые тряпками, – в них, должно быть, была вода.

– У него были светлые волосы, – вспоминала Нэн. – Густые. Хорошее пальто. Это все, что я помню. – Она отвела взгляд. – Я могу его не узнать, если встречу, я видела его только со спины. Дорогое пальто, я в этом разбираюсь. – Она прикусила губу, и ее глаза вдруг наполнились слезами. – Я работала на фабрике, шила пальто, когда похоронила мужа. Но на те деньги, что мне платили, не прокормишь двух малышек. Работала весь день до самой ночи, и всё за шесть шиллингов в неделю, а на это разве проживешь? Не удержалась, не соблюла себя… Одного ребенка отдала в приют, а там знаете что с ними делают. Их продают невесть кому и куда! А тем, кто послабее, дают умереть от голода. Вот что они делают.

Томас молчал. Он знал: все, что говорила эта женщина, было правдой. Ему было известно, сколько платят на швейных фабриках с их потогонной системой и какова судьба приютских детей.

В доме было тихо. Его постояльцы, видимо, отсыпались. С улицы доносился обычный шум повозок и случайные крики. Швейная фабрика напротив дымила – там, склонив головы над швейными машинками, прилежно трудились женщины. Рабочий день у них начался пять часов тому назад.

– Если бы я попросилась в работный дом, у меня отняли бы малышек. Я бы этого не перенесла. Вот и пошла на панель, чтобы их прокормить, – продолжала Салливан.

– А что потом было с вашими детьми? – осторожно спросил суперинтендант – и неожиданно пожалел об этом. Ему не хотелось разделять с этой женщиной ее личную трагедию.

Нэн улыбнулась.

– Я вырастила их, – ответила она. – Мэри пошла в услужение и неплохо устроилась. А Бриджет вышла замуж за мясника в Кэмдене.

Питт не стал больше расспрашивать ее и лишь подумал, как уберегут дочери тот драгоценный подарок, который получили от матери. Они, возможно, будут иногда вспоминать о ней и даже призадумаются, во что ей обошлось их нынешнее благополучие, но ничто уже не заставит их вернуться к ней в Пентекост-элли. И это к лучшему. Она будет думать об их счастье, а дочери сохранят лишь ранние воспоминания о маме, когда она не была такой усталой, плохо одетой, с роковой печатью своей профессии на лице.

– Вы сделали доброе дело, – сказал Томас, и в этом он был абсолютно искренен. Он осторожно переменил позу на расшатанном стуле.

– А ребенок Ады умер. Бедняжка, – сказала свидетельница, не уточняя, о ком сожалеет – о Маккинли или ее ребенке. – Я бы сказала вам, кто убил ее, если бы знала, мистер, но я не знаю. Впрочем, – она пожала плечами, – как сказал мистер Юарт, кто мне поверит?

Суперинтендант опять подавил гнев.

– Мистер Юарт сказал вам это?

– Не словами, но дал понять. Он прав, разве не так?

– Это зависит от многих обстоятельств, – ушел от ответа Питт. Если бы он сказал собеседнице правду, ей это не понравилось бы. – Если вы не уверены, как выглядит убийца, это уже не имеет значения. Расскажите мне все, что знаете об Аде. Если это сделал не Фитцджеймс, то кто еще, как вы думаете, мог ее убить?

Нэн долго молчала, и Томас испугался, что она не ответит. Мухи, жужжа, бились о стекло. Где-то наверху хлопали двери, в коридоре бранились.

– Если бы не связанные башмаки Ады, я сказала бы, что это мог сделать Костиган, ее новый сутенер. Поганый мужик. Вот все, что можно о нем сказать. – Салливан не скрывала неприязни к этому человеку. – Воображает, что женщины так и липнут к нему. Коварен как мышеловка: сначала сыр, а потом… бац, и готова! – Она пожала плечами. – Но он трус. Я знаю таких. Если бы он убил Аду, то, как только увидел бы, что она мертва, он бы струсил и сбежал, боясь за свою шкуру. Ему было бы не до ее ботинок, и он не стал бы натягивать подвязку на ее руку. – Женщина посмотрела на Питта. – Поэтому это мог сделать ее клиент. Фитцджеймс или кто-то другой.

Она ничего не сказала о сломанных ногтях и поврежденных пальцах на руках и ногах Маккинли, потому что не знала об этом.

– Но, может быть, клиент связал ботинки и надел Аде на руку подвязку для чулок, а Костиган пришел, когда она еще не успела развязать ботинки? – осторожно высказал предположение Томас. Это было вполне разумное замечание.

Но Нэн покачала головой:

– Если бы у Ады в тот вечер было два посетителя, мы с Розой увидели бы и второго. Или его увидела бы Агнес. Это кажется, что здесь никто ничего не видит, кто входит и кто выходит, но это не так. Мы тут наблюдаем друг за другом. Иначе нельзя. Обычно этим занимается старая Мадж. Кто знает, как поведет себя клиент? Может, кто выпил лишнего и начнет буянить, а кто-то потребует от тебя того, о чем ни один нормальный человек и подумать не решится… – Свидетельница заморгала, а потом громко чихнула и вытерла нос тряпицей. – Все это кажется странным. Вы можете спросить, почему она не закричала, не так ли? Да она и не подумала ничего такого, бедняжка, до тех пор, пока ей не стянули чулком горло!

– Но непохоже, чтобы это сделал случайный клиент, которого она видела в первый раз, – резонно заметил Питт. – Это был кто-то, кого она уже знала и ждала от него всяких таких фокусов. Костиган был ее любовником и сутенером одновременно? – Томас подался вперед, забыв о неустойчивом стуле, и чуть не упал.

– Он не прочь был бы стать ее любовником, – заметила Салливан, презрительно скривив губы и не обращая внимания на стул, к скрипу которого, должно быть, привыкла. – Не думаю, что ему это удалось, но я могу и не знать этого. Вполне возможно. Но если это так, зачем ему убивать Аду?

– Не знаю. Спасибо, Нэн. Если еще что вспомните, сообщите мне… или мистеру Юарту.

– Хорошо, конечно, сообщу.

Томас встал и поправил стул. Женщина молча смотрела на него.

У Питта ушло несколько чаcов на сбор сведений об Аде Маккинли, ее жизни и привычках, и он не нашел ничего, что отличало бы ее от всех остальных женщин ее профессии. Обычно она вставала поздно, где-то во второй половине дня, и, одевшись и плотно поев, отправлялась на панель. Чаще всего оставалась в квартале Уайтчепел – здесь было достаточно клиентов. Но иногда, в хороший вечерок, особенно летом, она отправлялась в традиционные кварталы Лондона – Уиндмил-стрит, Хеймаркет или Лестер-сквер – в поисках богатых клиентов. Туда, где толпы джентльменов и леди, только что покинувших театры, оказывались рядом с проститутками из всех слоев общества и всех возрастов, рядом с разряженными куртизанками и попрошайничающей детворой, дергающей их за рукав, шепчущей непристойные предложения и вымаливающей жалкие пенсы.

Маккинли знала, что такое побои. Ей доставалось от ее прежнего «покровителя» Уэйланда, человека с неприятным, злым лицом, ломового извозчика, решившего пополнить свои доходы сутенерством. Он иногда обижал, но чаще оберегал девушек из Пентекост-элли, поэтому поселился неподалеку, чтобы ему легче было охранять и уберегать их от обидчиков на улице. Однако в доме они должны были защищать себя от жестоких и нечестных клиентов сами. За главную у них была старуха Мадж, о которой упоминала Нэн, – сама в прошлом проститутка, занимавшая комнату в задней части дома. Она тут же прибегала на первый крик о помощи. У нее был отличный слух, хотя зрение уже стало портиться. И все же старая женщина могла безошибочно всадить в обидчика вязальную спицу или дать ему попробовать силу своих тяжелых кулаков. В ее жизни бывали случаи, когда проштрафившиеся клиенты чудом оставались живы, попробовав принудить Мадж к чему-то ненормальному.

Но в тот вечер даже Агнес, ближайшая соседка Ады, не услышала никакого шума.

У Уэйленда было алиби. Он весь вечер работал с новенькой, некрасивой проституткой лет восемнадцати, чья фигура, впрочем, принесла обоим неплохой доход. К тому же, как уже отметил Юарт, этот сутенер совсем не был похож на человека, которого видели в переулке Нэн и Роза. Уэйленд был небольшого роста, худ, и у него были черные волосы, прямыми прядями прилипшие к его узкому черепу.

В жизни Маккинли было немало коротких ссор и вспышек гнева, но все это быстро проходило. Она была отходчивой и обычно не держала зла. Ей свойственны были порывы внезапной щедрости, и тогда она дарила соседкам свои платья, могла дать деньги, когда у кого-то наступали трудные времена, и не скупилась на похвалы, даже когда их не заслуживали.

Когда Мадж заболела, Ада целую ночь провела у ее постели, кормила и поила ее и даже постирала ей белье в горячей чистой воде, хотя все это время могла бы быть на своем месте на улице и зарабатывать деньги. Сидя в кухне, все на том же шатком стуле и глядя в красное отечное лицо старой проститутки, Питт думал, что если есть шанс найти убийцу Маккинли, то будет лучше, если это сделает закон, а не разгневанная Мадж.

– Она так хорошо ухаживала за мной, – говорила старуха, в упор глядя на Томаса. – Я должна была услышать ее! Почему она меня не позвала? Я бы убила на месте этого подонка, прежде чем он дотронулся бы до нее! А теперь уже не поможешь. – Горе прибавило ей морщин, и ее голос, довольно высокий и чистый для такой женщины, был полон вины и сожаления. – А я вот ничем ей не помогла, ничем! Где же была я, старая кляча?!

– Она не кричала, – тихо напомнил ей полицейский. – Да и произошло это, очевидно, очень быстро.

– Вы обманываете меня, – укорила его Мадж, слабо улыбнувшись. – Вы хотите успокоить меня, и спасибо вам за это, но я видела, и не раз, тех, кого задушили. Они умирают не сразу. Я могла бы успеть и застать этого ублюдка. Я бы прикончила его своей спицей! – Она указала на вязальную спицу, лежащую на столе прямо под ее правой рукой. – Тогда вы бы арестовали меня, а я была бы только рада.

– Я бы не арестовал вас за это, Мадж, – честно признался Питт. – Я посчитал бы это самообороной и сделал вид, что ничего не заметил.

– Может, вы и сделали бы это…

Даже когда старуха нашла для него Альберта Костигана, нахального молодчика лет тридцати, броско одетого и с густой темной шевелюрой, Томас не узнал от него ничего, что могло бы подтвердить или опровергнуть его подозрение, что убийцей все же был Финли Фитцджеймс.

Теперь суперинтендант полиции Питт наконец решил заняться главным подозреваемым. Он понимал, что это будет непросто, и опасался, что не сможет полностью полагаться на информацию, по той простой причине, что будет сам ее запрашивать. Было бы у него время, он попробовал бы прибегнуть к помощи Шарлотты – с этим она отлично справлялась в прошлом. В этом деле были необходимы особая осторожность и наблюдательность. Вопросы в лоб ни к чему не привели бы.

Томас уже навел кое-какие справки в полиции о Финли Фитцджеймсе, но это ничего не дало. Начальникам полицейских участков это имя было знакомо, но главным образом из-за известности его отца. Питт хотел встретиться с Микой Драммондом, своим прежним начальником, на чье место он был потом назначен, но тот со своей новой женой жил теперь за границей. Так решил сам Драммонд, посчитав, что пребывание его супруги в Лондоне, после скандала со смертью ее первого мужа, окажется для нее невыносимым. Но сам Мика время от времени наведывался в Лондон, и его последний приезд, к счастью, совпал с началом этого расследования. Он, по крайней мере, будет откровенен с бывшим подчиненным и найдет в себе смелость забыть о возможных политических осложнениях.

Возможно, ему следует обратиться и к Эмили, раздумывал Питт. Она вращается в высшем обществе, и до нее могут дойти какие-нибудь слухи, которые хотя бы подскажут, в каком направлении надо вести поиски. Джеку не понравится, что его жена снова будет хоть в какой-то степени втянута в криминальное расследование, но Томасу нужна всего лишь информация.

Суперинтендант подумывал и о Хеллиуэлле с Тирлстоуном. Они-то хорошо знают Финли, но останутся верны другу и будут с ним заодно, что уже доказали. Одной из заповедей джентльмена было не изменять дружбе. Верность превыше всего. Начальник полицейского участка был для них чужаком, человеком не их круга. При нем они и слова плохого не скажут о Финли, что бы при этом ни думали сами и, возможно, даже знали о нем.

Явившись в Министерство иностранных дел, суперинтендант назвал имя чиновника Грейнджера, с которым у него была назначена встреча. Его провели по лестнице и широкому красивому коридору в комнату, где попросили подождать минут пятнадцать.

Наконец туда вошел видный седой человек в безукоризненном костюме, со спокойным и приветливым лицом. Войдя, он плотно закрыл за собой дверь.

В кабинете было очень уютно. На одной из стен, обшитых деревянными панелями, Питт увидел французское импрессионистское полотно с красивой игрой света и тени. В окне виднелась зеленая крона дерева.

– Садитесь, суперинтендант Питт. Сожалею, что заставил вас ждать, но вы так подробно все написали, что мне захотелось собрать для вас побольше информации, которая сможет помочь вам. – Грейнджер многозначительно посмотрел на своего посетителя. – Я надеюсь, что вы как можно скорее разберетесь с этим прискорбным случаем.

Томас сел, поскольку собирался задержаться здесь на какое-то время.

– Спасибо, мистер Грейнджер. Я тоже на это надеюсь. – Он скрестил ноги, ожидая, когда чиновник тоже сядет.

Тот присел, но весьма неохотно и на самый краешек стула.

– Не знаю, смогу ли я вам чем-либо помочь, – сказал он, нахмурившись. – Личная жизнь мистера Фитцджеймса никогда не давала нам поводов для беспокойства. Разумеется, прежде чем будет рассмотрена его кандидатура для работы в посольстве, желательно, чтобы он удачно женился. – Грейнджер слегка повел плечами. – Я думаю, что это ему удастся. Он молод…

– Ему тридцать три года… – напомнил Питт.

– Совершенно верно. Прекрасный возраст для такого шага. К тому же он завидный жених… Какое все это имеет отношение к вашему расследованию?

– Вы серьезно рассматриваете его кандидатуру на пост посла?

Грейнджер помедлил с ответом, не желая связывать себя какими-либо заявлениями и чувствуя, что во всей этой истории не все ладно.

– Итак, как я понимаю, вы не собираетесь делать этого? – заключил полицейский. – Вы считаете, что он не совсем подходит для такого назначения?

– Я этого не говорил, – резко ответил его собеседник, уязвленный тем, что Питт так откровенно истолковал его слова. – Я не могу обсуждать это с вами. Это конфиденциальный вопрос.

Томас не шелохнулся.

– Если вы рассматривали его кандидатуру, – начал он, – то неизбежно должны были сами навести справки о его личной жизни. – Это был не вопрос, а скорее констатация факта. – Я понимаю, что такие сведения носят конфиденциальный характер, но для мистера Фитцджеймса будет лучше, если я узнаю то, что мне положено знать, от вас. Я спрашиваю вас об этом по вполне важной и объяснимой причине – ведь я расследую особо тяжкое убийство, совершенное в Уайтчепеле.

– Вы высказали лишь вашу точку зрения, мистер Питт, – промолвил Грейнджер, и лицо его застыло. – Но на вашем месте я был бы весьма осторожен, так как это может поставить в неловкое положение семью Фитцджеймса и бросить тень на его карьеру… Я думаю, вы меня понимаете?

– Разумеется. Именно поэтому я и пришел к вам.

– Прекрасно, – смирившись, сказал чиновник. – Шесть или семь лет назад молодой Фитцджеймс был весьма необузданным и надменным юношей. Иногда он заходил в этом довольно далеко. Отец как-то купил ему пару прекрасных рысаков, и сын стал делать ставки против других молодых людей. Они часто устраивали соревнования даже на городских улицах. – Он взглянул на Томаса холодными голубыми глазами. – Никто, правда, от этого не пострадал. Многие из богатых молодых людей так резвятся. Это едва ли нуждается в комментариях. – Грейнджер сложил пальцы пирамидкой. – Еще он играл в карты, но, проигрывая, всегда расплачивался. Возможно, платил его отец. Во всяком случае, он не терял чести и не оставлял дурного впечатления. И, безусловно, не мошенничал, иначе это сразу стало бы известным.

– Полагаю, в этом вы правы, – с улыбкой согласился Питт. – А что можно сказать о женщинах в его жизни?

– Разумеется, он ухаживал, флиртовал, но я не слышал, чтобы кто-то от этого пострадал. Было несколько разбитых сердец, но он и сам терпел неудачи. Было время, когда его имя связывали с одной из дочерей Рутленда, но, боюсь, из этого ничего не вышло. Никто никогда не говорил дурного ни о ней, ни о нем. Полагаю, девушке было сделано более приятное для нее предложение.

– Иначе говоря, перед нами почти безукоризненный молодой человек, – не без сарказма заметил суперинтендант.

Грейнджер шумно втянул в себя воздух, с трудом сдерживая раздражение, но не позволил собеседнику прочесть что-либо на своем лице.

– Нет, разумеется, нет. Вы сами, мистер Питт, знаете, что это далеко не так, иначе я бы вам так прямо и сказал и позволил бы продолжать ваше расследование. В свое время Финли Фитцджеймс отдал должное домам с сомнительной репутацией, проводя время на Хеймаркет и близлежащих улицах. Случалось и так, что он был больше пьян, чем трезв, и не раз. Его вкусы временами оставляли желать лучшего, а о его эгоизме хотелось бы забыть. – Он посмотрел в глаза Томасу. – Но все это уже позади и забыто, суперинтендант. Думаю, вы сами тоже предпочли бы не вспоминать некоторые эпизоды из своей юности, о которых не знает даже ваша жена? Уверен, что это так. У меня у самого они были. – Эти слова он произнес как нечто заученное, без всякой тени юмора.

К своему удивлению, Питт почувствовал, как невольно краснеет. В своей жизни он не помнил чего-либо шокирующего. Так, отдельные неловкие поступки, проявления эгоизма, о которых он не хотел бы извещать Шарлотту, чтобы та не изменила свое мнение о нем.

Неужели это все, что он может здесь узнать о Финли Фитцджеймсе?

Грейнджер, словно читая его мысли, продолжал:

– Вы меня поняли, суперинтендант? В нашей жизни бывают моменты, которые судьба благосклонно позволяет нам достойно предать забвению. Только особые обстоятельства заставляют нас снова о них вспоминать, так как каждому из нас, к сожалению, доводилось оказываться в ненужный момент в ненужном месте. Или, скажем, иметь врагов… не так ли?

Чиновник сделал паузу, давая этой фразе повисеть в воздухе в качестве скорее предположения, а не утверждения. Он предоставил Питту самому закончить ее, пустив в ход свое воображение.

Томас действительно на мгновение призадумался. Возможно ли, что у старшего или младшего Фитцджеймса есть умные коварные враги, способные на то, чтобы подкинуть клубную эмблему Финли на место преступления? Это было бы поистине странное стечение обстоятельств!

Полицейский посмотрел на холеное лицо Грейнджера. Тот был настоящим дипломатом, привыкшим думать о случаях смерти где-то в далеких странах, с персонами, которых он никогда не видел и не знал. Для такого человека, как он, имеющего дело не с живыми людьми, а с их именами на листке бумаги, представить себе подобных врагов не так уж трудно.

На ветке дерева за окном сидела птица. Питт заметил ее только сейчас.

– Вы полагаете, у семьи Фитцджеймсов есть враги, которые решились убить женщину, чтобы их скомпрометировать? – спросил Томас с сомнением в голосе.

– Возможно, речь идет не о Финли, – согласился Грейнджер, – а скорее о его отце. Огастес Фитцджеймс очень богатый человек, и в начале своей карьеры он был груб и жесток. Я согласен, что убийство с целью дискредитации – это чрезмерно, но вполне допускаю такое, мистер Питт, если человеком руководили ненависть и честолюбие. – Он развел руками, а потом снова мягко сложил их на коленях. – Однако мне кажется, это больше похоже на правду, чем предположение о том, что виновен Финли Фитцджеймс. Он мог только все потерять и ничего не приобрести, отправившись в Уайтчепел и убив проститутку. Я уверен, суперинтендант, что вы не меньше меня хотите, чтобы правосудие свершалось не только в зале суда, но и в самом широком смысле этого слова. Погубленные репутация и карьера – слишком высокая цена, и ее не возместят извинения и искренняя готовность взять свои слова обратно. Думаю, вы это понимаете не хуже меня? – Он смотрел на Томаса широко открытыми глазами с еле заметной усмешкой.

Питт покидал Министерство иностранных дел, полный сомнений. У него состоялась встреча с Микой Драммондом, и после ленча они прогуливались по Пэлл-Мэлл, встречая разряженных дам. В моду прочно вошли платья без турнюров, которые сменяла легкая драпировка юбок сзади. Широкие шляпы придавали щеголихам особый шик. Появились складные зонты, которые можно было превращать в изящные стеки. На фоне всего этого Томас намеревался поговорить с Драммондом о Финли Фитцджеймсе, хотя яркая толпа то и дело невольно отвлекала его, к его великому удовольствию.

Впрочем, не один он мог упрекнуть себя в этом. Джентльмены в отличных костюмах и цилиндрах, а также военные в лентах и медалях чувствовали тот же интерес и любопытство. В тихом и теплом воздухе звучал смех, а порой вместе с бризом туда долетал звук далекой шарманки или голоса детей, играющих в парке.

– Он был бессердечен, – подтвердил Мика характеристику старого Огастеса Фитцджеймса, данную Грейнджером. – Бесспорно, у него были враги, Питт, но не из тех, кто посещает кварталы Уайтчепела и мог бы оказаться в Пентекост-элли. Большинство из его недоброжелателей одного с ним возраста.

– Пожилые джентльмены пользуются услугами проституток в той же мере, что и все остальные, – нетерпеливо возразил суперинтендант. – Вам-то это должно быть хорошо известно.

– Разумеется, известно, – сморщил нос Драммонд. Он отлично выглядел, пополнел, и его лицо покрывал здоровый загар. – Но они не пойдут в Уайтчепел. Подумайте сами, Питт! – Раскланиваясь со знакомой леди, он приподнял шляпу, а затем снова повернулся к бывшему подчиненному. – Если человек, которого вы описали, задумал убить проститутку, чтобы впутать в это семейство Фитцджеймсов, он выбрал бы женщину не столь дешевого пошиба, а ту, услугами которой сам воспользовался бы где-нибудь на Уиндмил-стрит или Хеймаркет. Он не рискнул бы пойти в незнакомые кварталы, где его запомнили бы как чужака.

– Но его действительно запомнили, – повернулся к нему Томас. – В том-то и дело. Он, очевидно, опасался, что в привычных местах его узнают.

– А где ему удалось достать значок «Клуба Адского Пламени»? – спросил Мика.

– Не знаю. Возможно, он попал к нему случайно, и тогда у него родилась идея такой мести.

– Счастливый случай? – скептически улыбнулся Драммонд.

– Возможно, – согласился Питт. – Если шанс совершить убийство можно назвать счастливым случаем.

Драммонд искоса бросил взгляд на своего спутника, и на его узком лице отразилось недоверие.

– Хотя, – продолжал суперинтендант, – я буду руководствоваться показаниями свидетелей. Вполне вероятно, что это был Финли. Боюсь, в нем есть жестокость, которую он всегда умело скрывал, а на сей раз зашел слишком далеко. Он не единственный из благовоспитанных людей, который получает удовольствие, мучая других, и всегда готов щедро оплачивать свои развлечения. – Томас вздохнул. – Он не первый, кто теряет контроль над собой и совершает убийство.

Мимо пробежал, принюхиваясь, маленький черный песик.

– Боюсь, что это так, – печально сказал бывший начальник Питта. – Увы, это совпадает с тем немногим, что я о нем слышал в мою бытность на Боу-стрит.

Томас, вздрогнув, остановился. Драммонд, сунув руки в карманы, продолжал идти по тротуару, но чуть замедлил шаг. Суперинтендант поспешил догнать его.

– Нам пришлось замять пару неприятных случаев несколько лет тому назад, – как ни в чем не бывало продолжал его собеседник. – Точнее, лет семь или восемь назад. Один из случаев – это драка в переулке, выходящем на Хеймаркет. Несколько молодых людей в сильном подпитии затеяли потасовку. Была жестоко избита одна из проституток.

– Вы сказали о паре случаев, – напомнил его бывший подчиненный.

– Вторым, помнится, было избиение сутенера. Тот заявил, что Фитцджеймс потребовал от женщины чего-то ненормального, а когда получил отказ, то не хотел ей платить. Видимо, кто-то из девиц уже оказывал ему такие услуги, а когда очередная отказалась, он не сдержал себя. На сей раз досталось сутенеру. У кого-то из них оказался нож, и пострадали оба. Но, к счастью, не очень серьезно.

– И этот случай тоже замяли? – Питт не был уверен, что его это удивило. Вырисовывалась весьма неприглядная картина, куда хуже, чем предполагали они с Юартом.

– Состава преступления не было, – заметил Драммонд, снова раскланиваясь с кем-то из знакомых. – Если не называть преступлением нарушения общественного порядка. Для предъявления обвинения оснований не было. Финли мог заявить протест, а сутенер – плохой свидетель.

– Что Фитцджеймс требовал от этой девицы? – Томас вспомнил связанные шнурками ботинки в комнате Ады Маккинли, ее тело, облитое водой, и подвязку на руке убитой. Сломанные ногти на руках и ногах делали это преступление еще более изощренным.

– Не знаю, – признался его спутник.

– Имя сутенера? – настаивал полицейский. – Когда это было? Я смогу заглянуть в отчетность. Ведь вы ее вели?

– Нет, – смутился Майкей. – Мне очень жаль, Питт, но тогда я был еще довольно молод и наивен…

Он умолк, и оба поняли, сколько воды утекло с тех пор и сколько прошло через них дел о коррупции, злоупотреблении властью и личной беспечности.

Какое-то время бывшие коллеги шли молча, прислушиваясь к собственным шагам по гравию дорожки.

– Вы помните имя избитого сутенера? – наконец повторил свой вопрос Томас.

Драммонд вздохнул:

– Да, помню. Перси Менкер. Но это вам не поможет. Он умер от передозировки опия. Речная полиция извлекла его тело из реки в районе Лаймхауз-Рич. Мне очень жаль.

Питт ничего не ответил. Они с Микой еще прошлись под солнцем, а затем повернули назад. О Фитцджеймсе они больше не говорили, а предпочли беседовать о более приятных вещах: о доме и семьях. Драммонд спросил о Шарлотте и в свою очередь рассказал, как счастлива его жена своим новым домом и повседневными заботами.

Томас мало надеялся узнать что-либо стоящее о Финли от его друзей Хеллиуэлла и Тирлстоуна. Поэтому он решил попытаться убедить Яго Джонса в том, что правда в данном случае выше и важнее личной преданности. К тому же прихожане Яго были вправе рассчитывать на верность их пастыря, а Ада Маккинли, кем бы она ни была, все-таки тоже являлась его прихожанкой.

Полицейский нашел Яго в церкви. Солнце ярко светило в витражи, рисуя узоры на каменном полу и старых деревянных скамьях. Священнослужитель немало удивился, увидев уже знакомого полицейского, идущего по проходу.

– Спасибо, что пришли, – поблагодарил его Джонс. Питт понял, что он имеет в виду не этот визит, а его присутствие на похоронах Маккинли два дня назад.

Он улыбнулся вместо ответа.

– А что вас привело сюда на этот раз? – задал вопрос Яго и направился к швабре, прислоненной к скамье. – Вам уже известно, кто убил Аду?

– Думаю, что да…

Джонс вопросительно поднял брови:

– Но полностью вы не уверены? Это означает, что у вас нет доказательств?

– У меня есть на это серьезные основания, хотя сам случай кажется отъявленной глупостью, – объяснил Томас. – Мне нужны полные портреты замешанных в этом деле людей, чтобы убедиться окончательно. Такой портрет Ады у меня уже есть.

Яго покачал головой:

– Что касается Ады, здесь я смог бы вам помочь. А вот о подозреваемом едва ли что-то знаю. – Взяв швабру, он принялся протирать незаконченный участок пола. – Вы не возражаете?

– Ничуть, – заверил его Питт, сев на скамью и положив ногу на ногу. – Вы, однако, ошибаетесь, потому что знаете этого человека, или, по крайней мере, знали его раньше.

Его собеседник застыл со шваброй в руке и выпрямился. Однако он не повернулся к Томасу.

– Вы имеете в виду Финли? – спросил он мрачно.

– Да.

– Из-за значка? Я говорил вам, что он мог потерять его много лет назад.

– Вполне возможно. Но он потерял его именно у Ады Маккинли много лет назад, преподобный отец.

Яго ничего не ответил. Оба осознавали малую вероятность того, что кто-то украл эмблему или случайно нашел ее и так же случайно оставил потом в постели мертвой проститутки, как и золотую запонку. Джонс снова вытирал пол, аккуратно подбирая мусор и бросая его в ведро. Питт молча смотрел, как он это делает. Солнце по-прежнему щедро светило в пыльные витражи.

– Вы хорошо знали его в прошлые годы, – наконец продолжил разговор полицейский. – Вы виделись с ним с тех пор?

– Очень редко. – Яго не поднимал голову и не смотрел на Томаса. – Я не бываю там, где он бывает, не посещаю Мейфэр или Уайтхолл, а он не приходит ко мне в церковь.

– Но вы не можете сказать, что он не бывает в Уайтчепеле, – заметил Питт.

– Это и есть то главное, что вас интересует, не так ли? – улыбнулся Джонс.

– Вы когда-нибудь видели его в этом квартале?

– Нет.

– Может, слышали о том, что он бывает здесь?

Яго выпрямился во весь рост:

– Нет, суперинтендант. Я никогда не слышал о том, что Финли бывает здесь, да и не было у меня причин полагать, что он сюда захаживает.

Шеф полицейского участка верил ему. Но что-то в Яго его все же беспокоило. Какая-то боль и тревога, гораздо более сильные, чем простое сожаление и печаль о жестокой смерти женщины, которую он знал, пусть и не очень близко. Когда Джонс впервые услышал о значке своего друга, у него был вид человека, потрясенного ужасным кошмаром.

Томас решил изменить тактику.

– Каким был Финли в те годы, когда вы хорошо знали его? – поинтересовался он.

Прежде чем ответить, его собеседник собрал остатки мусора в ведро и отставил его в сторону, а затем прислонил швабру к стене.

– Он был тогда моложе и глупее, суперинтендант, – заговорил он наконец. – Да мы все были такими. Я не горжусь своим поведением в те годы. Я был чудовищным эгоистом, потакал своим слабостям, когда только было возможно, не думая о последствиях, не думая, как это отзовется на других. Мне неприятно вспоминать об этих днях. Думаю, что и Финли тоже. Человек взрослеет. Исправить проступки и эгоизм юности невозможно, но можно забыть о них, учиться на собственных ошибках и избегать скоропалительных и суровых осуждений тех, кто тоже ошибается.

Питт не сомневался в искренности Джонса, но не мог освободиться от чувства, что тот заранее приготовил эту речь на тот случай, если ему будут задавать вопросы.

– Вы мне немало рассказали о себе, отец Яго, но не о Финли Фитцджеймсе, – заметил полицейский.

Священник еле заметно покачал головой:

– Мне нечего вам сказать. Мы все были слишком поглощены собственными персонами. Если вы хотите узнать у меня, изменился ли Финли с тех пор, повзрослел ли он, то я скажу вам, что не слышал ничего о нем в эти последние три года и едва ли могу дать вам ответ. Так, по крайней мере, мне кажется.

– От его сестры я узнал, где вас найти. Должно быть, вы все еще знакомы с ней, – не отступал Томас.

Яго усмехнулся:

– С Таллулой? Да, в какой-то степени. Она пребывает в том же состоянии самовлюбленности и поисков удовольствий, в какой были мы, члены «Клуба Адского Пламени», лет семь назад. Ей предстоит еще найти цель в жизни.

Усталость на его лице и плотно сжатые губы сказали Питту больше, чем слова: этот человек мало во что ставил мисс Фитцджеймс. Казалось, ему не хочется презирать ее, но не делать этого было выше его сил. Он с осуждением относился к своей юности и вместе с тем просил быть снисходительным к Финли. Почему? Были ли это опасения, что его бывший друг так и не повзрослел и, подобно сестре, по-прежнему ставит удовольствия выше чести и долга?

– Почему так внезапно кончилась ваша дружба? – спросил суперинтендант словно из любопытства.

Яго не шелохнулся и продолжал молча смотреть на него. Попытавшись что-то ответить, он так и не сделал этого.

На улице какая-то женщина громко звала ребенка. Мимо открытой двери церкви пробежала бездомная собака.

Питт ждал.

– Я полагаю… что наши пути… разошлись, – наконец неохотно ответил Джонс, и его широко открытые глаза потемнели. То, что он говорил, не было похоже на правду, и, глядя на полицейского, он понимал, что тот знает это.

Томас не стал спорить.

– Я уважаю вашу верность дружбе, – сказал он тихо. – Но неужели вы считаете это добродетелью в данном случае? А ваша лояльность к покойной Аде Маккинли, вашей прихожанке, чем бы она ни занималась? А к остальным ее товаркам, женщинам этого квартала? Они проститутки, но, став пастырем этого прихода, не должны ли вы быть верны также и правде, и тому пути, который избрали?

Лицо Яго побледнело от какого-то страшного напряжения. Кожа на его скулах натянулась.

– Я не знаю, кто убил Аду, суперинтендант, – ответил он. – Перед Богом клянусь, что не знаю. Мне неизвестно, был ли Финли или кто-то другой в этом квартале в тот вечер. – Он глубоко вдохнул воздух. – А что касается моей дружбы с семьей Фитцджеймсов, то она прекратилась из-за различия наших взглядов и целей, если хотите. Финли не мог понять ни моего решения, ни моего желания посвятить жизнь своему призванию. Мне трудно было объяснить ему это, а он не хотел верить моим словам и уважать мой выбор. Он считал мое решение эксцентричной выходкой, чудачеством, и его сестра тоже.

– Чудачеством? – переспросил полицейский.

Священник рассмеялся, на сей раз со скрытым удовольствием:

– Ну, чем-то таким, над чем можно весело подшучивать. Таллула восхищается эстетами, людьми, подобными Оскару Уайльду, Артуру Саймонсу или Хэвлоку Эллису, которые бесконечно изобретательны, всегда об этом говорят или это делают… верят во что-то новенькое. Их цель – шокировать, заставить о себе говорить и, возможно, даже призадуматься над чем-то. А я для них чудак особого рода. Я скучен… а этого они мне не забудут при всей их терпимости. Этот грех они не прощают.

Питт, всматриваясь в лицо собеседника, не увидел на нем ни тени жалости к себе или же горечи. Для него брат и сестра Фитцджеймсы были достойны сожаления, это они утратили надежду на настоящее счастье, а отнюдь не он, Яго Джонс.

И все же за улыбкой священника пряталась печаль – что-то такое, чего он никогда не скажет Томасу, что-то темное и причиняющее боль. Неужели это то, что он знает о Финли и о самом себе тоже? Или о ком-то еще из «Клуба Адского Пламени», о сластолюбце Тирлстоуне или самодовольном Хеллиуэлле?

– Вы по-прежнему поддерживаете отношения с другими членами клуба? – неожиданно задал вопрос полицейский.

– Что? – Яго был поражен. – О! Нет, нет! Боюсь, что нет. Тирлстоуна я иногда встречаю, но чисто случайно, а Хеллиуэлла не видел уже года два. Он преуспевает, насколько мне известно. Женился, стал респектабельным и очень богатым человеком. Он всегда стремился к этому, как только начал пробовать свои силы.

– А к чему стремился Финли?

Джонс снова улыбнулся, теперь уже снисходительно:

– Я не уверен, что он сам это знает. Видимо, он хотел соответствовать амбициям отца, но без тяжкого труда и послушания, а это неизбежные условия в таких случаях. Не думаю, что он мечтает стать министром иностранных дел, тем более премьер-министром. Во всяком случае, Огастесу этого не дождаться, а когда он умрет, Финли успокоится и станет тем, кем хочет… если он еще вспомнит, чего ему хотелось достичь. – Он умолк. – А Таллула, возможно, выйдет замуж и станет герцогиней или на худой конец графиней. Не думаю, чтобы по своему интеллекту она смогла бы стать удачной женой политика. Эта роль требует ума и такта, глубокого понимания проблем и психологии человека, а также вкуса, знания этикета и умения быть привлекательной и общительной. К тому же у нее нет благоразумия и осторожности.

– Разве она не могла бы приобрести все эти качества? – спросил Питт. – Ведь она еще очень молода.

– Поздно думать об осторожности, потеряв репутацию, суперинтендант. Общество этого не забывает. Хотя это не совсем верно. В какой-то степени это прощается мужчине, но никогда – женщине. Все зависит от поступка. – Джонс прислонился к спинке скамьи и наконец немного расслабился. – Я знаю случаи, когда молодые люди вели себя очень плохо, пили и буянили. В этих случаях их судили их же друзья за нарушение норм поведения – это им не прощалось. Многим провинившимся рекомендовали уехать за границу и добровольно служить там – например, в Африку или Индию, – и больше не возвращаться.

Потрясенный Томас во все глаза уставился на священника.

– И провинившийся подчинялся, – закончил Яго. – Общество само способно учить дисциплине. Некоторые вещи нельзя оставлять безнаказанными. – Он расправил плечи. – Однако некоторые поступки могут казаться недопустимыми только нам с вами, но не всем вокруг. Все зависит от того, против чего возражает общество. А также против кого. Если вы станете убеждать меня в том, что Финли не ходил к проституткам, я вам не поверю. Да вам самому это уже известно. Но если это преступление, то в нем повинна половина джентльменов Лондона. Как и где они могут иначе удовлетворить свои мужские потребности? Любая приличная женщина, согласившись это сделать, была бы погублена навсегда, и сами джентльмены отказались бы от нее.

– Я согласен с вами, – ответил полицейский. – Но разве в этом вопрос?

– Нет, – ответил Джонс, задумчиво глядя на суперинтенданта. – У старика Огастеса, как вам известно, масса врагов – людей, которых он в свое время использовал, а потом выбросил, как ненужную вещь, продвигаясь по своему пути к власти. Те люди все потеряли, в то время как он выиграл. Не одна семья оказалась разоренной им, а большие семьи не прощают разорения. Если бы могущество семьи Фитцджеймсов было повержено, удовлетворению многих политических амбиций была бы открыта широкая дорога. Власть жестока, мистер Питт, а зависть коварна. Прежде чем вы предпримете действия против Финли, убедитесь, он ли был в тот вечер в Пентекост-элли или один из врагов его отца… Мне… мне трудно поверить, что это мог сделать человек, которого я когда-то знал… А знал я его тогда неплохо.

Томас по-прежнему не сводил глаз с лица Яго Джонса, пытаясь угадать за его словами истинные чувства, но видел лишь противоречивые эмоции. Однако он уловил за ними бесспорное сострадание, а в глазах священника – отказ судить.

Питт встал:

– Благодарю вас, отец Яго. Не скажу, что вы очень помогли мне, но этого я и не мог от вас ожидать.

Распрощавшись, Томас вышел из прохлады и тишины церкви на улицу с ее нагретым солнцем воздухом, шумом повозок, спешащими пешеходами, цокотом копыт, криками и грязью. Он чувствовал еще более сильную симпатию к Джонсу, но при этом еще больше укрепился в своем подозрении, что в чем-то главном тот опять ему солгал.

– Итак, вы что-нибудь узнали о Фитцджеймсах? – уже почти в отчаянии спросил Джон Корнуоллис Томаса Питта. Был конец дня, и солнце оранжевым шаром опускалось за крыши домов и за дымное облако, стоявшее над городом. От раскаленных тротуаров поднималось тепло. Остро пахло конским навозом, собранным у обочин и ждущим, когда его вывезут.

На улицах было еще много прогулочных экипажей, хотя на набережной начали зажигаться фонари, теперь уже электрические. Был час, когда лондонцы готовились к походам в театр или оперу, в ресторан или на званый ужин. На реке яркими огнями горели прогулочные пароходики, с которых доносилась музыка.

– Нет, – устало ответил Питт, присоединившись к глядевшему в окно начальнику. – Яго Джонс не сказал мне ничего более того, что сказали все остальные. Какой-то десяток лет тому назад Финли и его приятели занимались тем, что прожигали жизнь. А что теперь? Яго почти не видится с бывшими друзьями, не считая случайных встреч. И в это легко поверить, учитывая, что он – новый священник в приходе Уайтчепел. – Томас улыбнулся. – А это, как известно, не та территория, которую облюбовали бы для себя Фитцджеймсы. В Министерстве иностранных дел о Финли говорят как о способном, прилежном молодом человеке, умеющем вести себя не хуже, а порою даже лучше других. Как только он удачно женится, его, скорее всего, ждет очень хорошая должность в одном из посольств за границей. У него несомненный талант в этой области и много обаяния.

– Однако у вас есть свидетельство Розы Берк против него! – не мог согласиться с этим Кронуоллис. Теперь он смотрел не в окно, а на своего подчиненного. – А значок, запонка? Вы опознали их?

– Да.

Помощник комиссара полиции был очень серьезен.

– В таком случае что беспокоит вас, Питт? У вас есть другие свидетельства, о которых вы мне не сказали? Или вы боитесь политического давления? – Он покачал головой. – Друзья Фитцджеймса усилили нажим, но это не меняет моего решения оказывать вам полную поддержку, если вы уверены, что он виновен, и сможете доказать это.

– Благодарю вас, сэр. – Томас был по-настоящему тронут. Это был неоценимый подарок судьбы: его начальник готов поддержать его, несмотря на яростные нападки влиятельных людей, несмотря на то что это могло навредить ему самому по службе. А ведь Питт сам еще не был полностью уверен в своих выводах. Понимает ли Корнуоллис, сколь могущественны друзья Огастеса Фицджеймаса, для которых главное – воспользоваться возможностью и прекратить расследование независимо от того, виновен Финли или нет? Учел ли он, что у Огастеса могут быть столь же сильные враги? В ушах начальника полицейского участка звучали слова Яго Джонса, и не прислушаться к ним он не имел права…

– Вы не ответили мне! – Голос Джона прервал мысли Томаса.

– Мне хотелось бы, чтобы еще кто-нибудь в Уайтчепеле подтвердил, что видел Финли… любой другой свидетель, – ответил Питт. – У меня нет достаточных доказательств, что он был там в тот вечер или в другой день. Я велю Телману завтра же все хорошенько разузнать и сделать это как можно осторожней.

– Это ничего не даст, – усомнился Корнуоллис. – Возможно, Финли больше развлекается на Хеймаркет, но это совсем не означает, что он не наведывается и в Уайтчепел. Вы опрашивали кебменов? Проституток с других улиц? Местных констеблей?

– Юарт опрашивал. Никто его не видел. Но в западных районах его знают.

– Проклятье! – выругался Джон. – Когда его слуга видел в последний раз значок и запонки? Или кто-нибудь другой, чьи показания могут быть непредвзятыми?

– Слуга утверждает, что никогда не видел ни значка, ни запонок, – ответил Томас.

Корнуоллис выслушал этот ответ молча.

По улице двигалась цепочка фонарей – проезжали экипажи. В тихом вечернем воздухе был хорошо слышен стук колес и цокот копыт по камням набережной.

– Что вы думаете об этом, Питт? – наконец нарушил тишину помощник комиссара полиции.

– Я думаю, что он виновен, но не уверен, что мы уже доказали это. – Томас и сам удивился тому, что невольно сказал. – Не совсем уверен, – поразмыслив, добавил он.

– Тогда докажите это, – сурово сказал Корнуоллис. – В течение недели.

– Да, сэр, – ответил Питт. – Я сделаю все возможное.

Глава 5

Для Эмили этот день был самым обычным, как и любой другой летний день в Лондоне. Она встала в восемь утра, а в девять уже была в Гайд-парке, где обменялась кивками со всеми многочисленными знакомыми, кто был ей приятен, но не числился у нее в настоящих друзьях. Это был погожий день, воздух был свеж и ароматен, а лошадь вела себя просто великолепно. После хорошей прогулки миссис Рэдли уже в десять часов была дома, чувствуя себя бодрой и полной сил.

Джек уже ушел в Уайтхолл, а сын был в учительской, поэтому Эмили завтракала в одиночестве. Малютка Эви, как всегда, была в детской на попечении няньки.

Последующие два часа хозяйка дома бралась за книгу, затем отвечала на письма, которых оказалось немного, и, по собственному заключению, тратила время попусту. Пришлось составить меню на день, на сей раз без советов Джека из-за его отсутствия. Наконец молодая дама решила вызвать экономку и обсудила с ней домашние дела: белье и обязанности горничных, ведающих кладовыми. Миссис Рэдли расспросила ее о том, как справляется с работой новая горничная при кухне и откуда появилось пятно на ковре в библиотеке. Все прочее, о чем она вспомнила, оказалось уже благополучно решено без ее советов и распоряжений.

Затем, заведя разговор со своей горничной, Эмили обнаружила, что та уже сама разрешила все мелкие проблемы, которые возникли в этот день.

– Пятно красных чернил на рукаве моего утреннего пеньюара, – начала было хозяйка, с удовольствием разглядывая карту Индии, которую нашла среди учебников Эдварда.

– Все исправлено, миледи, – с удовольствием доложила служанка.

– Неужели оно сошло? – удивилась Эмили. – Ведь это красные чернила!

– Все сошло, миледи. От горчицы. Я немного намазала пятно горчицей, простирала, и оно исчезло.

– Спасибо.

– Если вы дадите мне несколько капель джина, я почищу бриллиант на вашем браслете. Он немного потускнел. Я попросила джин у кухарки, но она не дает без вашего разрешения. Наверное, думает, что я собираюсь его выпить!

– Да, конечно, я ей скажу, – ответила Эмили, чувствуя себя ненужной в собственном доме.

Столь же безуспешными были и ее встречи с кухаркой и нянькой.

В полдень миссис Рэдли решила повидаться с матерью, но оказалось, что той нет дома. Погадав, что лучше – поехать по магазинам или зайти на художественную выставку, – молодая женщина решила в пользу последней. Но выставка оказалась ужасно скучной. Картины были сентиментальны и манерны, а их расположение в галерее удивительно напоминало то, что Эмили видела в прошлом году.

Вернувшись домой, она разделила ланч с бабушкой, которая настояла на том, чтобы внучка рассказала ей, как провела утро и о ее планах на целую неделю. Выслушав ее, старая леди нашла все банальным, бесцельным и легкомысленным. Ворчала она намеренно, потому что завидовала Эмили и сама бы с удовольствием потратила время именно так. Миссис Рэдли же в душе была полностью согласна с бабушкиной оценкой.

– Ты должна помогать мужу, – сердито упрекнула ее старушка. – Ты должна делать что-то полезное, как я в твои годы. Я состояла в совете помощи незамужним матерям при нашем приходе. Ты не представляешь, скольким непутевым девчонкам я помогла устроить свое будущее!

– Да поможет им Бог, – пробормотала про себя Эмили.

– Что ты сказала? – сердито переспросила бабушка.

– Как это хорошо, что ты им помогала, – соврала внучка. Ей не хотелось открывать широкомасштабные боевые действия против пожилой леди.

В половине четвертого она побывала на концерте в обществе жены одного из друзей Джека, почтенной дамы с чрезвычайно ограниченным лексиконом. По всякому поводу и без оного она произносила одно слово: «волнительно». В половине пятого они с этой дамой отправились на устроенный в саду прием, где пробыли около часа. К этому времени Эмили уже находилась на грани истерики. Она пожалела, что вместо этого не совершила несколько визитов или не побывала на благотворительном базаре. Но день уже подходил к концу.

В полшестого приехал как всегда спешащий Джек. Наскоро пообедав и переодевшись, они отправились в театр еще с одними своими знакомыми. В половине двенадцатого ночи был ужин с блеском огней и пустыми разговорами. В без четверти час миссис Рэдли уже была в постели, настолько уставшая, что в голове у нее не было ни единой стоящей мысли. Но одно она понимала хорошо: день потрачен впустую.

Завтра она должна сделать что-то полезное, решила молодая дама. Утром она обзвонит всех и разузнает, на каком светском сборище ей удастся невзначай столкнуться с Таллулой Фитцджеймс. Эмили была полна решимости оказать ей помощь в этой зашедшей в тупик романтической истории с Яго или же найти способ снять с ее брата подозрение в убийстве в Уайтчепеле. А может, она сделает и то и другое, если это возможно.

На следующий день, после раннего ланча, чуть позднее двух часов пополудни, Эмили Рэдли уже надевала свое самое роскошное платье для дневных выездов, из розовой парчи с шелковым лифом и рукавами. Пышная юбка была особенно хороша, когда Эмили двигалась. Выбрав самую экстравагантную из своих шляп, которая поразила бы даже воображение тетушки Веспасии, миссис Рэдли прихватила к ней еще и зонтик и смело отправилась в Кенсингтонский сад на выставку цветов, которую, она была уверена, Таллула не может пропустить.

В три часа пополудни молодая женщина уже выходила из экипажа – и тут же увидела нескольких знакомых дам. Ей пришлось задержаться, чтобы поздороваться с каждой из них, а затем они все вместе проследовали к тентам, под которыми экспонировались цветы, декоративный кустарник и деревья. Повсюду в изобилии были расставлены витые железные столики, окрашенные белой краской, и такие же стулья – два или три у каждого столика. Красиво одетые дамы прохаживались вдоль экспонатов, иногда сопровождаемые джентльменами в сюртуках, открытых жилетах, брюках в тонкую полоску и блестящих цилиндрах. Девочки-подростки в нарядных платьицах с множеством воланов и с длинными волосами, стянутыми лентами, стояли то здесь, то там группками, держась чопорно и чинно, что не мешало им строить гримасы друг другу, когда они были уверены, что на них никто не смотрит.

Сердце Эмили упало. Она совсем забыла, какими многолюдными бывают цветочные выставки, сколько там петляющих дорожек и ходов между композициями из цветов и шпалерами кустарников и деревьев в кадках, сколько беседок, где можно интимно уединиться и пофлиртовать. На выставке легко было укрыться от тех, с кем не хочешь встречаться. Скорее всего, Таллула была где-то здесь. Что может быть респектабельней и удобней для молодой девушки? Здесь все так красиво и невинно, и можно узнать столько полезного и нужного о садах, оранжереях или искусственных декорациях из цветов на званом обеде, ужине или любом приеме гостей… Хотя на самом деле обо всем этом мисс Фитцджеймс могла сейчас думать меньше всего.

Эмили попробовала, как бы невзначай, расспросить знакомых, не видел ли кто Таллулу, каждый раз придумывая пустячную причину для этого – якобы ей хотелось поговорить с девушкой об общих друзьях или узнать у нее фамилию модной модистки.

Лишь спустя час миссис Рэдли удалось найти ту, кого она искала. Это произошло совершенно случайно. Обходя киоск с поздними розами и высокими желтыми лилиями, она увидела Таллулу в беседке из виноградной лозы. Откинувшись на спинку одного стула и положив ноги на другой, молодая барышня полулежала, как в шезлонге. Ее легкие юбки небрежно свисали вниз со стула, голова была запрокинута, нежная шея открыта, а из темных волос уже выпало несколько шпилек – все это пленяло взор и соблазняло.

Поэтому молодой человек, стоявший около нее, смотрел на девушку как зачарованный. Он все ниже склонялся над Таллулой, а она томно смотрела на него сквозь опущенные ресницы.

Эмили было хорошо знакомо это желание бросить вызов, шокировать. Сама она никогда не прибегала к таким крайним мерам, да и поводов для этого у нее не было… Пока не было.

– О, Таллула! Как я рада видеть вас! – не раздумывая, воскликнула она так, будто они с мисс Фитцджеймс случайно столкнулись в Гайд-парке. – Какие восхитительные цветы, не правда ли? Не ожидала, что удастся собрать такое множество их в это время года.

Девушка смотрела на нее с удивлением, которое постепенно сменялось отчаянием. Вмешательство миссис Рэдли было верхом бестактности, и, казалось бы, она тут же должна была бы остановиться, смутиться и немедленно ретироваться.

Но Эмили не собиралась этого делать и лишь ослепительно улыбалась.

– Я всегда считала, что август – это неудачный месяц для выставок. Для чего-то слишком рано, для чего-то уже поздно, – добавила она.

– Мне кажется, на выставке предостаточно цветов, – заметил молодой человек, порозовев. Он, будто невзначай, поправил галстук и воротничок.

– Боюсь, что вы правы, – согласилась Эмили, следя за его руками. – Для любителей всегда что-то найдется. – Она сделала многозначительную паузу, а затем улыбнулась еще ослепительней и повернулась к Таллуле: – Я много думала над тем, о чем мы говорили с вами в нашу последнюю встречу. Я хочу вам помочь. Я уверена, что можно что-то сделать.

Мисс Фитцджеймс продолжала смотреть на свою новую приятельницу. От ее легкомыслия не осталось и следа. Выпрямившись, девушка тем не менее не обратила внимания на то, что ее юбку давно следовало бы оправить.

– Вы хотите мне помочь? – спросила она. – Сейчас все стало еще хуже. Намного хуже.

Молодой человек, сообразив, что разговор принимает серьезный характер и в нем ему нет места, поднялся. Он поспешил извиниться и, поклонившись дамам, с удивительной готовностью, учитывая обстоятельства, тут же покинул их.

Лишь теперь Таллула поправила одежду, и ее лицо стало серьезным.

– Я снова виделась с Яго, – промолвила она тихо. – Совсем недолго. На благотворительном базаре. Я знала, что он будет там по делам своей нищей церкви. Он смотрел сквозь меня, словно я была напроказившим ребенком, с которым он вынужден быть вежливым. Так взрослые обращаются с чужими детьми, которые ведут себя плохо, но вмешаться нельзя, потому что родители не позволят. – Она скорчила гримаску. – В его взгляде было страдание и терпение. А я так разозлилась, что готова была избить его.

Эмили видела по глазам собеседницы, как она страдает. Таллула не знала, как себя вести – отрицать эту обиду или принять и попытаться превозмочь ее. Казалось, ей легче было делать вид, что она зла, чем сознаваться в том, что ей плохо.

Миссис Рэдли села на стул, на котором только что сидел кавалер ее подруги. От аромата цветов воздух был душен, и Эмили была рада, когда подул слабый ветерок.

– Вам не кажется, что вы отвергаете Яго потому, что он для вас недоступен? – прямо спросила она у девушки.

Мисс Фитцджеймс молчала, раздумывая. Она снова села, но теперь ее поза не была столь вызывающе картинной, и она не стала класть ноги на стул.

– Вам нравятся мужчины, восхищающиеся вами? – не отступала Эмили.

– Нет, – тут же ответила Таллула и улыбнулась. – А вам?

– Ни в коей мере, – решительно сказала миссис Рэдли. – Мужчина должен казаться чуточку не тем, кто вам нужен, и вместе с тем он заслуживает того, чтобы его завоевать. Чем труднее это сделать, тем выше цена этого. Мужчины, кстати, тоже такие. Но женщины в этом преуспевают больше. Мы умеем притворяться, скрывать свои чувства, казаться равнодушными, хотя уже потеряли голову.

– Яго никогда не терял голову, – печально произнесла мисс Фитцджеймс. – Во всяком случае, из-за меня. Я скорее тронула бы его, если бы была падшей женщиной. Тогда он попытался бы спасти мою душу.

– И поэтому вы решили прямо сейчас заняться этим? – воскликнула Эмили и улыбнулась. – Я хочу сказать, грехопадением?

Но ее подруга была слишком несчастной, чтобы оценить шутку.

– Нет, конечно, нет, – резко сказала она. – С этим джентльменом мне было скучно. Одни слова и идеи, а за ними ничего. Если бы вы знали Сойера, вы бы поняли это без объяснений. В нем же всё – поза.

Ее собеседница уселась на стуле поудобнее. В беседке было душно – аромат цветов казался невыносимо приторным.

– Почему бы вам не забыть о Яго? – Эмили решила не ходить вокруг да около. – Мысли о нем будут лишь расстраивать вас. Бросать вызов доставляет удовольствие, но не тогда, когда вы заранее знаете, что вас ждет неудача. В таких случаях все кончается депрессией. Кстати, что бы вы с ним делали, если бы добились своего? Он беден, у него нет денег. Или вы хотите отомстить ему за то, что он презирает вас? Но возможно, вы просто вбили себе в голову, что это так.

– Он презирает меня, – упрямо стояла на своем девушка.

– И вы хотите отомстить ему за это?

Таллула пристально посмотрела на приятельницу. Солнечный луч упал на лицо миссис Рэдли, и оно стало красивым той красотой, которая рождена отвагой и любовью к жизни.

– Нет, я не собираюсь мстить. Это было бы ужасно. – От отчаяния голос девушки стал еще резче. – Вы просто ничего не понимаете, разве не так? Лучше Яго я никого не знала. Ему известно, что такое честь, и он добр, как никто другой, кого я когда-либо встречала. Он честен. – Она подалась вперед. – Не в том смысле, что просто никогда не возьмет чужого, – ему и в голову это не придет. Еще он никому не лжет, как не лжет самому себе. А это редкость, не так ли? Я же лгу себе постоянно. Моя семья лжет, главным образом когда речь идет о делах и поступках. Они утверждают, что вынуждены так поступать, постоянно находят себе оправдание. Я все больше в этом убеждаюсь.

– И я тоже, – согласилась с ней Эмили. – Но не уверена, что смогла бы жить с человеком, который всегда говорит одну только правду. Мне не хотелось бы знать ее в таком количестве, и, боюсь, я не смогла бы ее все время слышать. Правда бывает и приятной, я знаю, но мне проще было бы восторгаться ею на расстоянии… и чем оно больше, тем лучше.

Таллула рассмеялась, но в ее смехе было мало радости.

– Вы сознательно не хотите понять меня, – упрекнула она собеседницу. – Я не говорю, что Яго бестактен или жесток, я хочу сказать, что у него есть… какой-то светильник внутри. Он цельная натура, он не разрывается на части, как многие, гоняясь то за одним, то за другим, он не пытается лгать, не хочет получить все и не убеждает себя в том, что это правильно.

– Откуда вам это известно?

– Что?

– Откуда вы знаете, – повторила миссис Рэдли, – что у него внутри?

Мисс Фитцджеймс промолчала. Две девочки в розовых платьях прошли мимо. Склонив друг к другу головки, они о чем-то шептались.

– Не знаю, зачем я вам все это говорю! – наконец воскликнула Таллула. – Это словами не выскажешь. Но я знаю, что хочу сказать. Знаю, что у него есть та смелость, которой многим не хватает. Яго способен видеть главное, и он никогда не уклонялся от исполнения долга или от трудностей. Ему незачем искать для себя оправданий. Его вера и убеждения предельно искренны. – Она пристально посмотрела в глаза Эмили: – Вы меня понимаете?

– Да, – ответила миссис Рэдли, решив говорить более сдержанным тоном. – Я просто хочу убедиться в том, что он вам действительно нравится и это не просто ваша фантазия. Не кажется ли вам, что он чересчур серьезен? Со временем праведность становится предсказуемой, а потом даже скучной.

Таллула отвернулась. Эмили залюбовалась ее профилем на фоне ярких композиций из цветов.

– Это уже не имеет значения, – вздохнула девушка. – Для него я навсегда останусь легкомысленной сестрой Финли Фитцджеймса, впустую тратящей на свои наряды суммы, достаточные, чтобы годами кормить и одевать не одну семью в Уайтчепеле. – Она невольно посмотрела на свое изысканное платье и, разгладив его на своем плоском животе, добавила: – Вот это платье, например, стоит пятьдесят один фунт семнадцать шиллингов и шесть пенсов. Нашей лучшей горничной мы платим двадцать фунтов в год. А служанки при кухне получают вдвое меньше. Я узнала это из наших счетов на расходы по дому. У меня же более дюжины таких платьев, как это.

Пожав плечами, она улыбнулась и продолжила:

– Я хожу в церковь по воскресеньям и молюсь. Так поступают все, кто одевается так же, как я. Яго не сможет упрекнуть меня за это. Ведь если никто не станет покупать эти наряды, те, кто их шьет, лишатся средств к существованию. Да и для незамужней женщины наряды много значат. – Это был не вопрос, а утверждение.

Эмили не стала спорить, и ей даже не пришло в голову напомнить о богатстве и влиянии семьи Таллулы. Обе они, не договариваясь, не нарушали правил этикета.

– Вы вышли бы за него замуж? – тихо спросила миссис Рэдли, вспомнив о браке Томаса Питта и своей сестры.

Впрочем, Шарлотта была совсем другой. Она не была столь светской леди, как Таллула. Старшая сестра Эмили могла быть язвительно-остроумной, а ее прямота редко бывала приятной. К тому же у Шарлотты не было большого выбора: она не особенно располагала к себе женихов.

А мисс Фитцджеймс, если она и дальше будет вести себя так, как сегодня или как в тот вечер в Челси, несмотря на богатство своего отца, едва ли сможет рассчитывать на хорошую партию. В свете мужчины считают интересными и привлекательными очень многих женщин, но готовы жениться далеко не на каждой из них.

Таллула вздохнула и перевела взгляд на цветы. На лице ее была теперь странная смесь грусти, отчаяния и самоиронии.

– Если я выйду за него замуж, то мне придется жить в Уайтчепеле, носить серые платья и разливать суп бедным, – сказала она. – Мне придется быть вежливой со всеми добродетельными матронами, для которых смех – уже грехопадение, а любовь – это умение поучать других, как и что следует делать. Каждый день я буду есть одно и то же, сама открывать дверь гостям и всегда следить за каждым своим словом, чтобы кого-нибудь не задеть. Мне больше не ходить в театры и в оперу, не бывать в ресторанах и не совершать конные прогулки в Гайд-парке.

– Хуже того, – прервала ее Эмили. – Еще вам придется ездить в переполненных омнибусах, зажатой в толпе тучных потных простолюдинов, у которых изо рта пахнет луком. Самой придется готовить пищу, считать каждый пенс, прежде чем отважиться что-то купить, – и скорее всего, отказываться от покупки…

Она вновь подумала о сестре и первых годах ее замужества, еще до того, как Томас получил свое нынешнее повышение по службе. Некоторые из тех лет были очень трудными. Но Шарлотта с Томасом были так дружны, так хорошо понимали друг друга, что ее младшая сестра вспоминала об этом с легким чувством зависти. Между нею и Джеком было больше доверия и близости до того, как он стал членом парламента. Она помнила, как они были заняты тогда, как мало верили в его победу и каким долгим и трудным был путь к ней. Муж нуждался в ней тогда намного больше, чем сейчас.

– Но все не может быть так плохо! – возразила Таллула. – Может быть, папа определит мне содержание.

– Даже если вы выйдете замуж за простого священника, а не за того, кого он сам вам выберет? – скептически спросила Эмили. – Вы в этом уверены?

Мисс Фитцджеймс смотрела на нее широко открытыми глазами, которые даже потемнели от волнения.

– Нет, – сказала она тихо. – Отец будет в бешенстве. Он никогда не простит мне этого. Он хочет выдать меня замуж за герцога, хотя граф или маркиз его тоже устроят. Но, честно говоря, его амбициям нет предела. Если бы я хорошенько призадумалась над этим, то, возможно, испугалась бы. Отца ничто не может остановить, он всегда найдет выход и добьется своего. Находились храбрецы, пытавшиеся ему помешать, но у них ничего не вышло.

Где-то за их спиной был слышен веселый смех, хихикнула какая-то девушка. Духота под тентами становилась невыносимой.

– А вы сами пытались это сделать? – спросила миссис Рэдли.

Таллула покачала головой:

– Нет, этого мне делать не приходилось, да и не было необходимости.

– А если бы это понадобилось, чтобы выйти замуж за Яго?

Юная леди отвернулась:

– Не знаю. Скорее всего, нет. Как я уже сказала, это не имеет значения. Яго не захочет жениться на мне.

– Что ж, это, возможно, к лучшему, – намеренно жестко сказала Эмили. – Вам не придется делать выбор и решать, что лучше: быть богатой, иметь красивые наряды, ездить в театр и выйти замуж за того, кого для вас выберет отец… или же стать женой того, кого вы сами полюбили, кому доверяете и хотели бы помочь в трудах и с кем готовы разделить относительную бедность. Не думаю, что вы будете испытывать настоящий голод. У вас будет постоянная крыша над головой, но вполне возможно, что она будет протекать.

Таллула резко повернулась и уставилась на Эмили. Глаза ее метали молнии.

– Не думаю, что у вас, миссис Рэдли, когда-либо протекала крыша над головой! – воскликнула она. – Хотя у Джека Рэдли – вполне возможно. Но готова побиться об заклад, что у лорда Эшворда крыша не протекала никогда.

Она явно намекала на солидное состояние первого мужа ее собеседницы. Эмили могла бы ответить ей тем же, но понимала, что сама спровоцировала подругу на этот выпад, и не обиделась.

– Да, не протекала, – согласилась она. – Но принимала ли я сама решение в этом случае или это сделал за меня кто-то другой, не имеет сейчас особого значения. Важно, чтобы вы поняли реальную необходимость сделать выбор. Никому еще не удавалось иметь все, что он хочет. Невозможно это и в человеческих отношениях. Присмотритесь пристальнее к Яго. Оглянитесь вокруг и решайте, чего вы хотите… а потом боритесь за это.

– У вас все так просто получается!

– Но эта часть действительно проста для принятия решения.

– Это не так. – Таллула наклонилась вперед и сжала лицо ладонями. Этот жест свидетельствовал о ее озабоченности.

Мимо них прошла о чем-то беседующая пожилая пара. Зонт в опущенной руке женщины волочился по дорожке, а у мужчины был лихо сдвинут набок цилиндр. Женщина что-то сказала ему, и это рассмешило их обоих.

– Если этот ужасный случай с Финли не прояснится в ближайшие же дни, – неожиданно сказала мисс Фитцджеймс, понизив голос, в котором звучали страх и раздражение, – и полиция не прекратит задавать нам свои вопросы, все остальное уже не будет иметь никакого значения. Наша семья будет обесчещена. С нами никто не станет разговаривать, разве что по крайней необходимости. Я знаю, как это бывает. Сначала слухи, шепот за спиной, а потом тебя не замечают. Ты становишься невидимкой. Идешь по улице, а встречные отводят от тебя глаза. Пробуешь заговорить с кем-нибудь, а он делает вид, что не слышит. – Голос девушки дрожал от страха, который охватывал ее все сильнее. – В ресторане, где вам захочется поужинать, оказывается, нет свободного столика, когда бы вы ни пытались заказать его по телефону. Портниха ссылается на перегрузку с заказами и не может принять ваш. Другой портной откладывает вашу примерку. Вы решаете нанести визит, но слышите от слуг, что хозяев нет дома, хотя в доме светятся все окна, а у крыльца стоят экипажи. Ты как будто бы умер, хотя и не знаешь этого. Тебе дают это знать даже за карточным столом, где тебя несправедливо могут обвинить в мошенничестве, нарушении слова чести и неуплате карточного долга. Что по сравнению с этим быть повешенным за убийство?

На этот раз Эмили не спешила с возражениями. Вопрос был слишком деликатным и болезненным. Трудно было что-то противопоставить убеждению и, если на то пошло, самоанализу. Таллуле, без сомнения, хотелось бы думать, что ее брат невиновен. Надо только подождать, когда Питт найдет доказательства этого. Но миссис Рэдли, давно знавшая мужа своей сестры и достаточно осведомленная о многих делах, которые он вел – а за каждым из них стояла трагедия или насилие, – не собиралась тешить себя иллюзиями. Близкие нам люди, которых мы любим и, казалось бы, все о них знаем, могут раскрыться перед нами с неожиданной стороны. Это может быть невыносимая боль и бесконтрольный гнев или что-то темное, что порой совсем недоступно нашему пониманию, – Эмили хорошо это знала.

– Если Финли все еще под следствием, это значит, что у них нет достаточных доказательств, – громко сказала она, тщательно взвешивая каждое слово.

– Но еще это значит, что его все еще подозревают, – не задумываясь, добавила Таллула, глаза ее блестели. – Иначе они оставили бы его в покое.

В беседке становилось нестерпимо душно. Издалека слышался смех, хотя смеяться могли и совсем близко, всего лишь за углом. Жужжание голосов не заглушало звон бокалов, стук блюдец и чайных чашек. Однако подруги были слишком поглощены своим разговором, чтобы думать о чае или прохладительных напитках.

– Вы знаете, почему ваш брат под подозрением? – тихо спросила Эмили.

– Да. На месте убийства той женщины были найдены его вещи: эмблема какого-то дурацкого клуба, в котором он состоял когда-то давно, и запонка. Финли сам сказал о них полиции, а еще сказал, что потерял и то и другое много лет назад. Он давно не видел ни значка, ни запонки, как не видел их вообще никто в нашем доме. – Лицо Таллулы словно застыло. – Какой-то ничтожный полицейский допрашивал слугу брата, а тот служит у нас недавно и не мог видеть этих вещей. Их не было у Финли в тот вечер. – Девушка смотрела на собеседницу в упор, не допуская и мысли, что та ей не поверит.

– И это всё? – спросила миссис Рэдли так же спокойно, словно ей нужны были только факты.

– Да… Но кто-то из проституток видел человека, который вошел в комнату убитой женщины. Они клялись, что он похож на Финли. Но как можно верить слову гулящей женщины, когда мой брат утверждает обратное? Суд присяжных никогда не поверит ей. – Мисс Фитцджеймс попыталась поймать взгляд Эмили. – Как вы считаете?

Миссис Рэдли ощущала страх Таллулы физически, как тепло солнца и приторный запах цветов. Этот страх был более реален, чем гомон голосов вокруг или яркое платье только что прошедшей мимо дамы. Был ли это страх перед возможным крахом репутации семьи или страх, вызванный столь несправедливым обвинением брата девушки? Или же это был страх сомнения, что брат все-таки может быть виновным?

– Я так не считаю, – осторожно ответила Эмили на ее вопрос. – Вы знаете, где Финли был в тот вечер?

– Вечеринка на Бофорт-стрит. Не помню номер дома. По улице вниз ближе к реке.

– Он может доказать это? – с надеждой спросила миссис Рэдли. – Кто-то, возможно, запомнил его. Собственно, его должны были видеть многие. Очевидно, он об этом сказал полиции?

Таллула промолчала, и вид у нее стал совсем убитый.

– Он действительно был там? – настаивала Эмили.

– Да… да, он был там. – Лицо девушки сморщилось от растерянности и страдания. – Я сама его там видела…

Мимо прошел официант, неся поднос с охлажденным вином в высоких, тихо позвякивающих бокалах. Вновь послышался смех.

Миссис Рэдли почувствовала, что за этим признанием кроется что-то постыдное и очень личное, и не стала расспрашивать дальше.

– Однако вы не сможете никому этого сказать? – как бы подвела она итог их разговору.

Мисс Фитцджеймс резко повернулась к ней:

– Я бы сказала, если бы знала, что мне поверят. Я не пытаюсь защитить себя, но я бы не задумываясь встала на защиту брата, если бы могла. Просто это не была обычная вечеринка. Там все курили опиум и тому подобное. Я была там не более получаса, а потом ушла. Но я видела Финли, хотя он уже не узнавал меня. Было очень многолюдно, все были веселы, много смеялись и пили…

– Но вы точно видели там Финли? – воскликнула Эмили. – Вы не были пьяны… и не курили опиум?

– Нет, – решительно тряхнула головой Таллула. – Вы должны понять меня, миссис Рэдли. Отец спросил меня, где я была, при маме, слугах и мамином враче… поэтому я сказала, что была в другом месте. И теперь мне никто не поверит. Все подумают, что я выгораживаю Финли. А как же иначе? Я на их месте тоже не поверила бы.

Ее подруге хотелось возразить или сказать что-то утешительное. Она знала, что девушка говорит правду. Это верно, никто не придал бы особого значения таким ее показаниям.

Таллула посмотрела на свои руки, лежащие на коленях.

– Проклятье! – гневно воскликнула она. – Какой ужас! – Она сжала руки в кулаки. – Иногда брат бывает таким дураком, что я просто ненавижу его за это!

Эмили промолчала. Она задумалась, пытаясь найти хоть какую-то ниточку, за которую можно было бы ухватиться. Здесь требовалось разумное решение. Эмоции, пусть и справедливые, не могли ей помочь.

– Помню, как я восхищалась им, – продолжила мисс Фитцджеймс, как бы разговаривая сама с собой, а не с подругой. – Когда я была девчонкой, все его выдумки и идеи казались мне такими увлекательными! Он придумывал для нас игры и мог превратить детскую во что угодно – в пустыню, пиратский корабль, Трафальгар во время сражения, дворец или же парламент. – Она улыбнулась, и глаза ее потеплели от воспоминаний. – Он мог сделать из нашей комнаты таинственный лес с драконами. Я была плененной девицей, а он – моим спасителем. Но мог быть и драконом тоже. Он умел смешить меня.

Миссис Рэдли слушала девушку не перебивая.

– А потом его отправили в школу, – продолжала вспоминать та. – Мне ужасно не хватало его. Я не думаю, что ему было знакомо то острое чувство одиночества, которое испытывала я, когда с трудом дожидалась его приезда на каникулы. Казалось, Финли остался прежним, но перемены были неизбежны. Разумеется, брат менялся и взрослел. Теперь он играл только с мальчишками. Он был по-прежнему ласков со мной, но терпения ему уже не хватало. Он был устремлен в будущее, и прошлое его уже не интересовало. Я же осталась в его прошлом. Вот тогда я поняла, что позволено мужчине и что не позволено женщине. – Таллула проводила взглядом джентльмена в цилиндре и повисших на его руках двух дам. На голове той, что была постарше, красовалась великолепная шляпа со страусовым пером. Эмили показалось, что хотя ее собеседница смотрит на этих людей, она их не видит.

– Мужчина может стать членом парламента или послом, – задумчиво перечисляла Таллула. – Он может служить в армии или на флоте, быть исследователем или банкиром, играть на бирже, заниматься импортом или экспортом товаров… – Она с трагическим выражением пожала плечами. – Он может писать драмы, сочинять музыку, быть философом или поэтом. Женщина же может только выйти замуж. Мужчины тоже женятся, но для них это лишь эпизод. Я поняла это, когда узнала, какие у папы планы насчет меня и какие – насчет Финли. Отцу всегда хотелось иметь как можно больше сыновей. Да и мама тоже об этом постоянно сожалела. Думаю, это была ее вина – в том, что у них не было больше детей.

Перед глазами Эмили тут же предстала унылая картина семейной жизни Фитцджеймсов – и маленькая девочка, столь рано осознавшая с холодком страха, как мало ее жизнь зависит от нее самой и как ограничен ее выбор по сравнению с выбором брата. Победа или поражение ее матери зависели от того, сколько сыновей та была способна подарить мужу, хотя это никак не могло зависеть от нее. Возможно, Таллула будет такой же… неудачницей. От нее попросят только одного важного поступка в ее жизни, а она окажется не способной совершить его.

Жизнь миссис Рэдли была во многом похожа на жизнь таких семей. В первый раз она вышла замуж за человека, который хотел иметь сыновей. Они должны были унаследовать его титул. Но Эмили никогда не испытывала давления и не помнила, чтобы когда-либо сомневалась в себе. Может, потому, что у нее не было братьев?

– Когда Финли бывал дома на каникулах, в доме иногда случались ужасные скандалы. – Таллула, вспоминая, смотрела в пространство. – Папа часто вызывал его к себе в кабинет, а когда брат выходил оттуда, его лицо бывало белее бумаги. Но в конце концов все как-то улаживалось. Никогда не случалось ничего ужасного. В первый раз я очень испугалась. Помню, сидела на лестничной площадке, смотрела вниз, в холл – ждала, когда брат выйдет от отца, – и с ужасом думала, что отец изобьет его или случится что-то еще более страшное. Я сама не знала, чего так опасаюсь. Но ничего не происходило. Все всегда кончалось благополучно.

Откуда-то вновь донесся смех.

– Отец и Фин продолжали строить планы на будущее; брат, как положено, возвращался в школу, затем в университет, а потом в Министерство иностранных дел, – продолжала девушка. – Если сейчас все обойдется без скандала, он получит свое назначение в посольство, скорее всего в Париж. Ему придется жениться, но это для него совсем не трудно. Есть около десятка подходящих невест, которые будут рады принять его предложение.

Таллула сделала глубокий вдох и повернулась к Эмили. Глаза ее блестели от слез:

– Мне так хотелось бы ему помочь, но я даже не знаю, с чего начать. Брат не станет разговаривать со мной об этом, но я знаю, что он напуган. С мамой тоже говорить бесполезно, да она и сама не станет это обсуждать. Только будет твердить, что с Финли все будет хорошо, что он не может быть в чем-либо виновен, а отец сделает все, чтобы его не обвинили в том, чего он не делал.

Миссис Рэдли представила себе перепуганную женщину, которая любит сына, но совсем не знает его. В ее сердце он все еще ребенок, каким она знала его много лет назад. Она не видит, каким он стал, не знает мира, в котором он живет, его вкусов, чувств и запросов. Эта женщина по-прежнему цепляется за свои понятия о приличиях и порядочности, по каким и, возможно, ради каких она жила. Что могла знать Элоизия Фитцджеймс о реальности, существующей за красивой и прочной дверью ее дома?

Конечно, современная, бросающая всем вызов Таллула не находила общего языка с матерью и не могла разделять ее страхов. Всякие попытки поговорить с Элоизией были бы сейчас жестокостью по отношению к ней и не принесли бы никому совсем никакой пользы. К кому же могла обратиться за советом мисс Фитцджеймс? К своим подругам, занятым лишь поисками женихов? К эстетствующим и эпатирующим общество знакомым, готовым просидеть всю ночь напролет, говоря об искусстве и его смысле, о красоте и обожествлении чувств и игре ума? Или к Яго? Но он отдает свое время и внимание бедным. Он не видит, как за экстравагантными нарядами и вызывающим поведением влюбленная в него девушка скрывает свое одиночество и порою панический страх…

– Мы что-нибудь сделаем, – решительно заявила Эмили. – Прежде всего займемся значком, который, как говорят, принадлежит Финли. Если ваш брат не оставлял его там, то это сделал кто-то другой, случайно или намеренно.

– Намеренно? – недоуменно посмотрела на нее Таллула. – Вы хотите сказать, что кто-то украл его, а потом подкинул, чтобы Финли повесили? – Она вся дрожала, несмотря на жару, которая все усиливалась. Лоб девушки был покрыт капельками пота. Ее собеседница тоже чувствовала, как тонкий муслин ее платья неприятно прилипает к телу.

– А разве это невозможно? – спросила она.

Мисс Фитцджеймс колебалась лишь мгновение.

– Нет, конечно, нет, – заявила она, и голос ее дрогнул. – У отца довольно много недоброжелателей. В последнее время я это хорошо поняла. Ему, возможно, захотят нанести удар по самому больному и незащищенному месту. Финли действительно иногда ведет себя ужасно глупо. Я знаю это. – Она легонько покачала головой. – Думаю, что он сам побаивается стать послом, а потом членом парламента, ибо может не оправдать папиных ожиданий. Похоже, что брат нарочно делает все, чтобы помешать надеждам отца сбыться, даже до того, как он попытается попробовать свои силы. Не намеренно, – быстро добавила девушка с улыбкой, которая тут же исчезла. – Лишь тогда, когда он… теряет уверенность в себе. У нас у всех бывают такие моменты.

– Кого из врагов отца вы можете назвать? – вернулась к началу разговора Эмили, отмахиваясь от назойливой мухи.

Таллула задумалась.

– Роджер Балфур, например, – ответила она после паузы. – Отец почти разорил его, кажется, в сделках, связанных с поставками для армии. Еще Питер Зоффани. Когда-то он мне нравился, он рассказывал необыкновенные истории о своей жизни в Индии. Мне кажется, я ему тоже нравилась. Я думала, папа постарается выдать меня за него замуж; но затем он использовал его в каких-то других целях, был грандиозный скандал, и более я его не видела. Фин никогда не повел бы себя так, – заявила Таллула, но не добавила ничего, что подкрепило бы такую уверенность.

Нахмурившись, она посмотрела на подругу:

– Разве так уж важно, кто из них подбросил значок? Все, что можно сейчас сделать, – это сообщить полиции, что я согласна снова поговорить с мистером Питтом, если он зайдет к нам. Но именно с ним – я не буду говорить с тем человеком с кислым лицом. Кажется, его зовут Телман, или Белман, или еще как-то. Он смотрел на меня так, словно я прокаженная, и, очевидно, думал, что я пытаюсь выгородить Финли.

– Да, пожалуй, это не так уж важно, – согласилась Эмили. – Главное – значок. Если бы мы могли бросить тень на эту улику, это намного ослабило бы доказательства.

– Но значок у них! – воскликнула мисс Фитцджеймс. – Какие могут быть сомнения? На нем стоит имя Финли. Он мне это сказал. Да я и сама видела.

– Как он выглядит? – быстро спросила миссис Рэдли. – Опишите эту эмблему как можно точнее. Вы помните, какая она была?

– Конечно. Вот такая. – Девушка показала размер значка, сложив указательный палец с большим. – Круглая. Серая эмаль с лицевой стороны и надпись «Клуб Адского Пламени, 1881» золотыми буквами. С оборотной стороны – булавка. Почему это вас интересует?

– А где выгравировано имя вашего брата?

– На оборотной стороне под булавкой. Почему вы спрашиваете?

– Как это написано?

– Что вы хотите сказать?

– Каким шрифтом сделана надпись? Каллиграфическим, готическим, просто латинским?

– Каллиграфическим. Как личная подпись, только аккуратнее. – Мисс Фитцджеймс оживилась. – Но почему вас это интересует? Вы думаете, мы сможем его скопировать? Сделаем еще один значок? Но как мы будем его использовать?

– Если будет два значка… – Эмили лихорадочно обдумывала все, что вертелось у нее в голове, – это может посеять сомнения в том, какой из них подлинный. Один из двух одинаковых должен быть фальшивым. Так почему бы не тот, что найден в постели проститутки? Во всяком случае, это докажет хотя бы то, что любой мог сделать фальшивую эмблему и оставить ее там, где ему нужно.

– Да, это возможно, – охотно согласилась Таллула, выпрямившись. – Где же мы оставим его?

– Я не знаю, – задумалась миссис Рэдли. – Где-нибудь там, где его могли случайно обронить или где Финли не смог бы его найти. В дальнем углу ящика комода или в кармане сюртука, который он давно не носит.

– Но если мы найдем значок, – заметила ее приятельница, – они догадаются, что это мы его подложили, или хотя бы заподозрят нас в этом.

– Да, сами мы не должны этого делать, – согласилась Эмили. – Но мы можем устроить так, чтобы полиция снова произвела обыск и нашла эмблему.

– Как же это сделать?

– Я попробую это устроить. Не беспокойтесь. – Миссис Рэдли не собиралась сообщать девушке, что суперинтендант Питт, ведущий расследование этого дела, – муж ее сестры. – Я что-нибудь придумаю, – скромно сказала она.

– А полиция не станет допрашивать нас всех, заподозрив, что мы сами изготовили фальшивый значок? – по-прежнему беспокоилась Таллула. – Ведь я и вправду могла бы это сделать. Телман – препротивный тип, но у меня такое чувство, что он по-своему чертовски сообразителен. А мистер Питт – тем более. Если он узнает о втором значке, то может снова прийти к нам в дом. Он прекрасно умеет говорить, хотя всего лишь полицейский, и за его хорошими манерами прячется человек, который едва ли позволит себя одурачить!

– Поэтому вам и миссис Фитцджеймс надо точно сказать, где вы были в тот вечер, когда было совершено убийство. Да и Финли тоже следовало бы сделать это, если возможно, – решительно сказала Эмили. – Что касается вашего отца, то здесь мы ничего не сможем поделать. Я же попытаюсь заняться изготовлением значка. Нарисуйте мне его как можно точнее, лицевую и оборотную стороны. И надпись точно такую, какая была на значке вашего брата.

Мисс Фитцджеймс встревожилась:

– Я не уверена, что все хорошо помню.

– Тогда разузнайте у брата, но так, чтобы тот ничего не заподозрил. Не следует расспрашивать других членов клуба. Они могут догадаться, и даже если не выдадут Финли сознательно, могут ненароком проговориться, спасая себя.

– Да… – протянула Таллула, но в ее голосе уже появилась уверенность. Поднявшись со стула, она стояла, не двигаясь, какое-то время, словно ослабела от духоты и густого аромата цветов.

Миссис Рэдли тоже поднялась.

– Хорошо, – сказала наконец мисс Фитцджеймс, – я сразу же начну. Рисунок значка пошлю вам по почте. Вы получите его завтра же. Эмили… спасибо вам! Не знаю, чем я заслужила вашу дружбу, и мне трудно выразить словами всю мою благодарность вам!

Эмили великодушно успокоила ее. Она сама была порядком смущена, ибо сделала все это скорее от скуки, от ощущения пустоты и бесцельности своей жизни, а еще из-за того, что она, в сущности, никому не нужна.

Они расстались, удивленные тем, что публика уже давно разошлась с выставки. Наступал час визитов, да и вообще пора было возвращаться домой, если кто-то собирался пораньше поужинать перед выездом в оперу.

Таллула сдержала свое слово, и на следующий день, ровно в полдень, Эмили получила ее письмо, написанное наспех небрежным почерком, и два довольно хороших рисунка значка, его лицевой и обратной стороны. На одном из рисунков были хорошо изображены все детали в увеличенном виде, другой же показывал значок в натуральную величину. Мисс Фитцджеймс указала даже металл, из которого он был изготовлен, и приложила аккуратно сложенную банкноту в пять фунтов для покрытия расходов. Письмо заканчивалось словами благодарности.

Ее помощница уже знала, куда можно обратиться с просьбой изготовить копию значка. Одна или две ее подруги тайно пользовались услугами опытного ювелира, когда надо было скопировать дорогое украшение с рисунка или фотографии. А случаев, когда это оказывалось необходимым, было достаточно: бывало так, что кому-то приходилось заложить дорогую вещь или продать ее, чтобы заплатить долги, но надо было скрыть это от мужа, а необходимую для погашения долга сумму невозможно было сэкономить из денег, выдаваемых супругом «на булавки». Иногда драгоценность случайно теряли, и нужно было – опять-таки скрыв это от мужа – сделать копию, а иногда кто-то просто опасался носить слишком дорогую вещь и предпочитал заменить ее подделкой. О ювелире, помогавшем женщинам в таких случаях, никто в их семьях не знал, а он сам свято хранил тайны своих клиенток и стал им почти другом, которым они очень дорожили.

Разумеется, Эмили не назвала своего настоящего имени, но ювелир уже привык к леди в темных вуалях, чьих имен нет ни в каких списках знати, хотя, судя по их манерам и одежде, они, несомненно, должны были бы там числиться. Ювелир без всякого смущения принял комиссионные и пообещал изготовить нужную вещь в течение двух дней. Поблагодарив его, миссис Рэдли отдала половину суммы, а вторую пообещала заплатить после исполнения.

Она вернулась домой чуть раньше Джека. Вскоре усталый супруг вошел в ее будуар с виноватым видом.

– Прости, – искренне извинился он. Муж и вправду показался Эмили очень расстроенным. Его обычно безукоризненно отглаженный сюртук был измят, а глаза говорили об усталости.

– Что с тобой? – обеспокоилась молодая дама. – Что-то произошло? – Она вскочила со стула и подошла к мужу, озабоченно вглядываясь в его лицо.

– Министр собирает совещание сегодня вечером, – сказал Рэдли устало. – Я должен присутствовать, иначе никто не защитит мою точку зрения. Мне очень жаль, но это важно для меня.

– Разумеется, ты должен быть там, – согласилась его жена с облегчением.

– Но я обещал отвезти тебя в оперу. У нас есть билеты, к тому же я знаю, как тебе этого хотелось.

На самом деле Эмили совсем забыла об опере. Да и по сравнению с бедами Таллулы это был сущий пустяк. Можно ли сравнить оперу с теми мгновениями, наполненными страхом и одиночеством, которые ей пришлось совсем недавно разделить с ней?

– Ничего, – сказала миссис Рэдли, улыбаясь мужу. – Для тебя это очень важно, не так ли? Я, возможно, загляну к Шарлотте или еще к кому-нибудь. А оперу послушаю в другой раз. – Она видела, как исчезает озабоченность с лица мужа, и почувствовала укол совести. На самом деле молодая женщина уже отлично знала, на что использует выдавшийся свободный вечер.

– Спасибо, дорогая. – Джек нежно коснулся ее щеки.

Стоя к нему так близко, его супруга увидела тонкие линии усталости у его глаз и в уголках рта и вдруг с испугом поняла, как много ему, впервые в его жизни, приходится работать, чтобы добиться того, что он задумал ради себя и ради Эмили тоже, и как он боится, что это окажется выше его сил. Младший сын в семье, красивый бездельник, умеющий быть обаятельным в обществе, Рэдли пользовался этим, и это позволяло ему жить беспечно за счет тех, чье общество было ему приятно. Он свободно менял друзей и компании, ничего не задумывая наперед и не заглядывая в будущее дальше чем на пару недель.

Теперь, любя Эмили, он хотел быть частью ее жизни, ее круга людей и, заглянув наконец в себя, вдруг нашел силы на то, чтобы все изменить. Он поставил перед собой труднодостижимую цель, где неудача была более чем возможна, особенно если учесть, что это затрагивало интересы и права чьих-то крупных капиталовложений. Времена побед без борьбы, лишь благодаря приятным манерам и улыбкам, были теперь позади.

Миссис Рэдли потянулась, чтобы поцеловать мужа, но одумалась и поняла, что сейчас для этого не время. Он очень устал. Ему предстоит трудный и, возможно, не очень приятный вечер, и его мысли уже сейчас заняты этими проблемами. Джек предвидит трудности их решения и думает о том, что должен сказать и сделать.

Она схватила супруга за руку и почувствовала, как его пальцы сжимают ее ладонь: в этом пожатии были удивленная благодарность и тепло.

– Не говори глупости, милый, – быстро сказала миссис Рэдли. – Я не стану печалиться из-за того, что не попала в оперу, когда у тебя такие важные дела. Надеюсь, я никогда не стану такой недалекой и ограниченной. Я ведь знаю, что важно, а что нет, ты согласен?

Джек улыбнулся, и в его глазах блеснули искорки юмора и на мгновение исчезла усталость.

– Это правда! – горячо воскликнула Эмили. – И даже в большей степени, чем ты думаешь!

Как только Рэдли уехал на деловое свидание, его жена оделась в одно из тех своих платьев, которые давно уже не носила, взяла экипаж попроще и велела кучеру ехать в Блумсбери на Кеппел-стрит.

…Выйдя из экипажа и приказав кучеру ждать ее, Эмили постучалась в дверь. Как только горничная Грейси открыла ей, она быстрыми шагами проследовала в гостиную, где застала свою старшую сестру за починкой школьного фартука ее дочери Джемаймы.

– Выслушай меня, пожалуйста, Шарлотта! – воскликнула гостья и опустилась в кресло Питта, даже не попытавшись, как обычно, оправить пышные юбки. – Я знаю, какое дело ведет сейчас Томас. У меня близкое знакомство с сестрой главного подозреваемого, и я знаю, как он может доказать свою невиновность. – Она не обращала внимания на испуганное удивление сестры. – Поверь мне, Томас будет мне благодарен. Подозреваемый не из тех, кого ему хотелось бы обвинить, но это может произойти, если кто-то даст показания, что видел его на месте преступления.

Хозяйка дома отложила шитье. Она стала серьезной и смотрела на сестру уже с подозрением.

– Судя по твоему решительному виду и поведению, у тебя уже есть план, что делать, если полиция потерпит поражение? – наконец осторожно произнесла она.

Эмили глубоко втянула в себя воздух и выпалила:

– Да, у меня есть план. Подозреваемый сам не помнит, где он был в тот вечер, но это помнит и знает его сестра Таллула, потому что тоже была на этой вечеринке. Она видела его там.

– Неужели? – не удержалась Шарлотта не без иронии. – Почему же она не сказала об этом полиции?

– Потому что никто бы ей не поверил.

– Кроме тебя, конечно. – Миссис Питт снова взяла в руки шитье. Новость была не столь важной, чтобы откладывать ради нее свои дела.

Миссис Рэдли нетерпеливо вырвала у нее из рук фартук Джемаймы.

– Послушай меня, однако. Это очень важно! – воскликнула она. – Если Финли видели на этой вечеринке в Челси, то он не мог быть в Уайтчепеле и не убивал проститутку. Если он сможет это доказать, мы спасем не только его, но и Томаса, которому не придется арестовывать сына одного из богатейших людей Лондона!

Шарлотта взяла фартук обратно и аккуратно отложила его в сторону.

– Итак, что ты предлагаешь? – спросила она уже с некоторым интересом. – Не может ли… Таллула… да, да, Таллула, найти свидетелей, которые подтвердили бы, что видели Финли на этой вечеринке? Зачем именно ты понадобилась этой Таллуле? Или не ты, а я?

– Потому что она уже сказала полиции, что не была там! – теряя терпение, воскликнула ее младшая сестра. – Пожалуйста, выслушай меня! Она была там всего несколько минут, может, полчаса, не более, и не помнит, кто еще там был.

– Кажется, это вечеринка, о которой все хотят поскорее забыть, – сказала Шарлотта с ироничной улыбкой, которая показалась насмешкой ее нетерпеливой гостье. – Ты действительно веришь во все это, Эмили? Это смешно. Твоя Таллула не помнит никого из гостей, кроме своего брата, а он не помнит не только того, что там была его сестра, но даже собственного присутствия… Что уж говорить об остальных гостях!

– Они все курили опиум! – не выдержав, выкрикнула вконец раздраженная Эмили. – Это место было… притоном. Когда Таллула это поняла, она тут же ушла. А гостей не запомнила, потому что не знала никого из них. А Финли ничего не помнит, потому что был под воздействием опиума.

– Этому я охотно поверю, – сухо сказала миссис Питт. – Но если все это правда, чем мы с тобой можем помочь?

– Мы должны пойти в тот дом, где была вечеринка, и убедиться, что все так и было, как говорит Таллула, – ответила ее сестра, но, слушая саму себя, вдруг поняла, что говорит глупости. – Во всяком случае… мы хотя бы удостоверимся, что в тот вечер там действительно была вечеринка и, возможно, кто-то видел там Таллулу или Финли. Это хотя бы что-то даст нам!

– Я полагаю, ей удастся найти кого-нибудь… – с сомнением сказала Шарлотта. – Почему бы ей самой не сходить туда? Она, очевидно, знает этих людей, а мы – нет. – Молодая женщина прищурила глаза. – Или я ошибаюсь?

– Нет, конечно, нет! – поспешно опровергла догадки сестры Эмили. – Именно поэтому будет лучше, если туда пойдем мы. Мы будем важными свидетелями.

– Где это?

– Бофорт-стрит, в Челси. Оденься так, словно мы собрались на вечеринку.

– Поскольку на этих вечеринках никто ничего не помнит и не видит, стоит ли наряжаться? – проворчала Шарлотта, однако поднялась и направилась к двери. – Я вернусь через несколько минут. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь!

Миссис Рэдли не ответила.

Полчаса спустя они уже сидели в экипаже, который, свернув с набережной, ехал по Бофорт-стрит.

– Где этот дом? – спросила миссис Питт.

– Где-то здесь, – ответила Эмили неопределенно.

– Что значит «где-то здесь»? Я спрашиваю номер дома.

– Я не уверена, что знаю его. Таллула тоже не знает.

– Ты хочешь сказать, не помнит? – съязвила Шарлотта. – Если Томасу удастся все же арестовать кого-либо из семьи Фитцджеймсов, у этого человека будет достаточно оснований объявить себя невменяемым и уйти от наказания. Кстати, то же самое можно сказать и о нас.

– Мы не делаем ничего такого, за что нас следовало бы арестовать, – резко возразила миссис Рэдли.

Ее спутница промолчала.

Эмили велела кучеру остановиться и, с вызовом посмотрев на сестру, первой вышла из экипажа, отряхнула юбки и, перейдя тротуар, взошла на крыльцо дома, перед которым стояли три экипажа в ожидании своих пассажиров. Шарлотта успела догнать молодую женщину еще до того, как та коснулась звонка.

– Что ты скажешь? – воскликнула она строгим голосом. – Не можешь же ты спросить, не в этом ли доме устроили оргию в прошлую пятницу, и потребовать, чтобы тебе назвали имена гостей?!

– Конечно, нет, – шепотом ответила Эмили. – Я скажу, что оставила здесь… э-э-э… перчатку.

– Непохоже, что этот дом посещают дамы в перчатках.

– Не могу же я сказать, что оставила здесь туфлю!

– Если отсюда уезжают, оставляя память и разум, то почему нельзя забыть здесь и туфельку?

Открывшаяся дверь помешала миссис Рэдли ответить. На пороге стоял лакей и в упор смотрел на нее. Он был в ливрее и на голову выше неожиданной гостьи.

– Добрый день, – промолвила Эмили с ослепительной улыбкой, нервно сглотнув. – Я была у вас в пятницу вечером, и мне кажется, я забыла у вас… э-э-э… мою…

Лакей смотрел на нее ледяным взглядом и, казалось, готов был превратить ее в сосульку.

– Боюсь, мэм, что это случилось в доме шестнадцать, а это дом шесть, – объявил он и, не дожидаясь ответа, отступил назад и захлопнул дверь. Сестры так и остались стоять на ступенях.

– Похоже, дом шестнадцать имеет громкую славу, – проворчала Шарлотта и натянуто улыбнулась.

Эмили ничего не ответила. Лицо ее залилось краской стыда и гнева.

– Пойдем дальше, – коснулась ее руки старшая сестра. – Потратив столько времени на то, чтобы добраться сюда, мы должны довести дело до конца.

Миссис Рэдли сейчас многое бы отдала за то, чтобы снова оказаться в экипаже и никогда больше не возвращаться на Бофорт-стрит. Выражение лица лакея отныне будет преследовать ее в кошмарных снах.

– Да ну же, Эмили, пойдем, наконец, – торопила ее Шарлотта. Младшей сестре показалось, что в ее голосе звучат веселые смешинки.

Эмили неохотно подчинилась. Они двинулись по тротуару к дому номер шестнадцать. На этот раз в дверь позвонила миссис Питт.

Им открыл дверь стройный молодой человек. Ворот его белой и, должно быть, шелковой сорочки был расстегнут, темные растрепанные волосы закрывали лоб.

– Хэлло! – воскликнул он и обаятельно улыбнулся. – Я вас знаю? Если это так, то простите мою рассеянность, но временами в моей голове бывает пусто. Тогда кажется, что ты улетаешь в далекие миры, где случаются фантастические вещи. – Он разглядывал Шарлотту с искренним и дружеским интересом, ожидая ее ответа, словно все уже ей объяснил.

– Мы знакомы, но не близко, – ответила миссис Питт. – Боюсь, в прошлую пятницу я оставила у вас свою перчатку. Глупо было приходить сюда в перчатках, но я сказала отцу, что еду в оперу, поэтому пришлось одеться соответственно. Я была у вас с Таллулой Фитцджеймс, – добавила она как бы между прочим.

Молодой человек был несколько озадачен.

– Я ее тоже знаю? – уточнил он.

– Она такая стройная, темноволосая, – вмешалась Эмили. – Очень элегантная и даже красивая леди. У нее… длинный нос и прелестные глаза.

– Звучит интригующе, – одобрительно согласился хозяин дома.

– Я уверена, вы знаете ее брата Финли, – сделала последнюю попытку Шарлотта.

– О, Фин… да, конечно, я знаю его, – промолвил молодой человек. – Не хотите ли зайти и поискать вашу перчатку?

Приняв приглашение, дамы последовали за хозяином в просторный холл, а затем прошли через анфиладу комнат, каждая из которых была в своем стиле – китайском, турецком и псевдоегипетском. Эмили и Шарлотта, делая вид, что ищут забытую перчатку, не теряли времени и расспрашивали хозяина о Финли Фитцджеймсе. Но кроме того, что он бывал здесь несколько раз, они ничего больше не узнали. Молодой человек понятия не имел, был ли Финли здесь в ту пятницу, когда в Уайтчепеле произошло убийство.

Поблагодарив его, сестры ушли, так и не найдя перчатки.

– Что ж, это вполне могло быть здесь, – заметила миссис Рэдли, как только они оказались на тротуаре. – Очень похоже на то место, о котором рассказывала Таллула. Во всяком случае, хотя бы это правда.

– Ты веришь ей, не так ли? – озабоченно спросила миссис Питт.

– Да, верю. Мне действительно хочется ей помочь. Я отлично знаю, что такое быть под подозрением за то, чего ты не сделал… и ждать виселицы.

– Понимаю, – согласилась Шарлотта и взяла сестру за руку. – Особенно когда ты не виновата.

– Думаю, он тоже не виноват, – сказала Эмили. – И я сделаю все, чтобы помочь ему!

Утром следующего дня миссис Рэдли поспешила отправить Таллуле записку, где сообщила о дальнейшем плане действий и договаривалась о встрече. Ответ она просила послать ей с тем же посыльным.

Через час молодая женщина уже получила его. Мисс Фитцджеймс согласилась встретиться с ней в семь вечера у церкви Святой Марии в Уайтчепеле. Оттуда они предполагали начать свое расследование. Таллула обещала выполнить просьбу Эмили и одеться поскромнее, чтобы не привлекать внимания. Она заверила ее, что будет похожа на горничную, собравшуюся в свой свободный день навестить родственников.

По мере того как резвые лошади, цокая копытами по булыжной мостовой, увозили миссис Рэдли все дальше от знакомых фешенебельных районов Лондона, ей становилось все тревожнее. Позади остались красивые улицы Вест-Энда и дома с высокими окнами, выходящими на чистые тротуары, и не было больше встречных экипажей с ливрейными лакеями на запятках. Картина города стала меняться, как только кеб въехал в Сити. Здесь было засилье контор, торговых домов и лавок. Движение на улицах становилось все оживленнее, а шум – все громче. Кеб не раз останавливался из-за заторов на перекрестках.

Минуя банковские и торговые кварталы Лондона, экипаж выехал под сень собора Святого Павла к набережным. Был тихий летний вечер. С прогулочных катеров на реке долетали обрывки музыки, заглушаемые цокотом копыт и стуком колес.

Вскоре улицы стали более тесными и темными. Над ними возвышались фасады многоквартирных домов с узкими прорезями окон. Тротуары были не шире тропок, и по ним, опустив головы, озабоченно спешили пешеходы. Здесь не было места для прогулок и тихой беседы. Да и движение на улицах не располагало к этому. Экипажи и кебы сменились телегами и повозками ломовых извозчиков. Здесь не в диковинку было увидеть стадо свиней, гонимых на бойню, – в такие моменты на время перекрывалось всякое движение. В воздухе резко пахло конским навозом.

У церкви Святой Марии кеб остановился. Эмили торопливо расплатилась с возницей и отпустила его, испугавшись, что у нее не хватит мужества и она повернет обратно. Что, если ей не удастся быстро найти кеб для обратной дороги? Неужели придется идти отсюда пешком? Далеко ли это? Что, если ее примут за уличную девку? Миссис Рэдли слышала, что полиция арестовывала одиноких женщин в кварталах, пользующихся дурной славой… и даже в Вест-Энде. Что подумает о ней Джек? Он никогда не простит ей этого, и его никто не осудит. Поймет ли он, что его жена просто хотела помочь человеку, чья честь под угрозой, тому, кому грозит позор за преступление, которого он не совершал? Шарлотта поступила бы так же. Хотя это не может служить оправданием.

Где же Таллула? Что, если она не придет?

Придется вернуться домой, пока еще светит солнце и тепло. Может, ей не следует так кутаться в шаль, словно на дворе зима?

– Заблудилась, дорогуша?

Эмили резко обернулась. Перед ней стоял маленький человек с уродливым, но добрым лицом. Кепка на его голове съехала набок, лицо было грязным, а во рту не хватало зубов.

– Нет… ничего, спасибо. – Молодая женщина судорожно глотнула воздух и попыталась улыбнуться. – Я жду подругу, а ее почему-то нет. Это церковь Святой Марии, не так ли?

– Да, это так. Не мистер ли Джонс вам нужен, а? Преподобный отец? Он на Кок-стрит у Мейзи Уоллес. У нее вчера умерла дочурка. Скарлатина. Мейзи так убивается, страшно смотреть, вот отец Джонс и сидит у нее.

– Мне очень жаль, – быстро сказала миссис Рэдли, на мгновение забыв о своих страхах, и тут же подумала о малышке Эви, спящей в своей чистенькой кроватке в тихой, полной полуденного солнца детской, под бдительным надзором кого-нибудь из домашних. А Эдвард сейчас с учителем в классной комнате… Уходя, Эмили их видела. – Мне очень жаль, – искренне повторила она еще раз.

– Да хранит вас Господь! Такое случается каждый день с какой-нибудь бедной душой.

– Боюсь, что так, но когда это случается с тобой, кажется, что пришел конец света.

– Ну это не совсем так. А с тобой все в порядке, дорогуша? Ты не здешняя, я не ошибся? – Незнакомец внимательно прищурился.

Эмили внезапно пришла в голову ужасная мысль, что он подумает о ней и о причинах, по которым она здесь оказалась: бегство из дома, тайное венчание или, в худшем случае, что она вполне приличная женщина, но, наделав ошибок, пошла на панель, чтобы вернуть неотложный долг либо чтобы заплатить врачу за подпольный аборт. Миссис Рэдли с трудом изобразила беспечную улыбку, прочтя подлинную тревогу в глазах своего собеседника.

– Да, не здешняя, и со мною все в порядке, – решительно заверила она его. – Если моя подруга не придет, где я смогу найти здесь кеб, чтобы вернуться домой? Деньги у меня есть, – торопливо добавила она.

– Да прямо тут и найдешь, – ответил мужчина. – Или на Коммершл-роуд. Вон там. – Он указал рукой в конец улицы. – Что ж, если с тобой все в порядке, я, пожалуй, поплетусь домой попить чайку. Да хранит тебя Бог!

– И вас тоже, – ответила Эмили с неожиданной теплотой. Она смотрела незнакомцу вслед, пока он не свернул налево в переулок, и гадала, кто он и есть ли у него семья.

Она все еще смотрела туда, куда ушел этот добрый человек, когда в нескольких шагах от нее остановился кеб. Из него вышла Таллула и, расплатившись, поспешила к своей подруге.

– Прошу извинить, я опоздала, – сказала она, еле переводя дыхание. – Мне пришлось столько лгать, чтобы папа не заподозрил неладное! Иногда я так устаю от всех их советов… А теперь даже мама считает, что я должна принять первое мало-мальски приемлемое предложение, лишь бы у жениха был титул. Даже денег у него может не быть – отец продолжает стоять на своем. – Таллула непроизвольно посмотрела на церковь, а потом снова на Эмили. Глаза ее потемнели от тревоги и дурных предчувствий. – Хотя, конечно, никакого титулованного жениха не будет, если Финли окажется виновным. Вы по-прежнему считаете, что мы сможем что-то сделать?

– Конечно, сможем, – смело заявила миссис Рэдли, взяв ее под руку. – И я верю вам, что Финли в тот вечер был на вечеринке.

Мисс Фитцджеймс как-то странно посмотрела на нее.

– Я хочу сказать, – поспешила успокоить ее Эмили, – что не просто верю вашим словам. Меня они радуют, но, увы, это нам пока не помогает. Но я была в том доме вчера и говорила с молодым человеком, должно быть, его хозяином. Он понятия не имеет, кто был у него в тот вечер, но он знает Финли.

– И что это нам даст? – спросила Таллула. Она продолжала стоять на тротуаре, и с лица ее не сходил испуг.

– Ничто пока не доказывает, что Финли был там, но он мог там быть, и вы, по крайней мере, знаете это место. Во всяком случае… если придется, вы сможете доказать, что сами были на вечеринке, а отцу просто сказали неправду.

– Да… да… конечно.

– Отлично. А теперь поговорим о Яго. – Эмили решила перейти ко второму вопросу. – Это будет нелегко, но мы попытаемся. Только прежде всего нам надо найти женщин, которые заявили, что видели Финли в тот вечер. Они, видимо, ошиблись. Это был кто-то другой, вот и всё. Джентльмен с такими же светлыми волосами, как у вашего брата. Таких блондинов вокруг множество, а уж в Лондоне – тысячи.

– Да, конечно, – согласилась мисс Фитцджеймс. Она смотрела в конец улицы. – Как здесь мрачно, не правда ли? Кажется, там – Олд-Монтегю-стрит. – Она слабо улыбнулась. – Я справилась у кебмена.

– Очень хорошо, – одобрила ее спутница и ускорила шаги. Таллула не отставала от нее. – Я не догадалась этого сделать.

Они перешли улицу, минули Осборн-стрит и оказались на нужной им стороне Олд-Монтегю-стрит. От нагретого солнцем булыжника мостовой исходило тепло, повсюду пахло гнилью сточных канав. Эмили захотелось задержать дыхание, но это едва ли было возможно. Нахлынули воспоминания об их первом с Шарлоттой визите – как же давно это было! – в кварталы бедноты. Они навещали больную женщину, которая лежала под ворохом ветхих одеял в дальнем углу комнаты. Сейчас миссис Рэдли почувствовала ту же острую жалость, какую испытала тогда. Лучше бы не видеть и не знать всего этого, чтобы не испытывать укоров совести.

Мимо проехала тяжело груженная телега, запряженная парой битюгов в мыле. На тротуаре громко бранились две женщины – предметом их ссоры была миска с устрицами. На пороге открытой двери спал старик, возможно сильно подвыпивший. Дети играли, подбрасывая вверх камешки и ловя их и радостно крича после каждого ловкого броска.

Фабрика напротив входа в Пентекост-элли все еще работала. Ее окна были распахнуты, и в них виднелись низко склоненные над шитьем головы женщин. До конца их рабочего дня оставалось еще много времени. А затем и они разойдутся по своим комнатушкам, чтобы урвать несколько часов сна, и в половине пятого утра – снова на работу. Были среди работниц и такие, кому уходить было некуда: они ночевали на фабрике.

Таллула внезапно остановилась и посмотрела на Эмили. Обе почувствовали, как от их храбрости почти ничего не осталось. Должны ли они заходить в бордель, чтобы найти хотя бы одну из двух женщин, якобы видевших Финли? Как они узнают ее среди других? Все это донельзя глупо!

Миссис Рэдли глубоко вздохнула.

– Виноват ваш брат или нет? – яростным шепотом спросила она. – Говорите, это он задушил ту несчастную?

– Нет! Нет! Он этого не делал! – воскликнула, сжав кулаки, ее спутница и торопливо поднялась по ступеням крыльца. Эмили послушно последовала за ней.

Деревянная, тронутая плесенью дверь оказалась запертой, и Таллула с силой дернула за потемневшую ручку медного звонка. Никто не ответил. Мисс Фитцджеймс дернула еще раз. Она даже не осмеливалась оглянуться на подругу. Несмотря на душный вечер, ее пронимала дрожь.

Спустя несколько минут дверь со скрипом приоткрылась. В щели показалось чье-то отечное лицо. Принадлежало оно крупной, тяжелого телосложения женщине.

– У нас есть всего одна свободная комната. Для второй из вас комнаты нет. Мы здесь люди деловые, – сообщила она.

– Нам не нужна комната, спасибо, – вежливо ответила Таллула. Эмили видела, как сжались ее кулаки и с какой силой ее ногти впились в ладони. – Мы пришли поговорить с одной из ваших… жиличек. Мы точно не знаем с которой, но кто-то из них видел мужчину в тот вечер, когда убили Аду Маккинли. Нам надо поговорить именно с ней.

Женщина подняла белесые брови:

– Зачем? Вы не из полиции. Кто вы?

– Мы раньше работали вместе с Адой, – быстро нашлась миссис Рэдли. – Меня зовут Мили, и я тоже была горничной в том доме. А Лулла вот – прачкой.

Мисс Фитцджеймс испуганно сглотнула:

– Да, это так. Нам надо поговорить, пожалуйста!

– Тогда вам нужно поговорить с Розой. Я ее позову. – С этими словами хозяйка захлопнула дверь, оставив подруг ждать на крыльце.

– Это было здорово! – с чувством воскликнула повеселевшая Таллула. – Теперь нам остается только надеяться на то, что Ада тоже где-то была в услужении.

– Это наш шанс, – согласилась миссис Рэдли. – А если нет, нам придется сказать, что мы ошиблись.

– Если эта Роза захочет видеть нас…

Они ждали в молчании, пока не вернулась толстуха.

На этот раз она улыбалась и беспрепятственно впустила их в дом.

– Вот комната Розы, – сказала хозяйка, указывая на одну из дверей в коридоре.

– Спасибо, – поблагодарила ее мисс Фитцджеймс и, распрямив плечи, громко постучала. Услышав ответ, открыла дверь и вошла. Эмили не отставала от нее ни на шаг, на тот случай, если Таллула в чем-нибудь оплошает.

Комната была богато, хотя и аляповато обставлена в ярко-красных тонах. В центре стояла огромная кровать под красным с розовым балдахином, перехваченным шелковыми шнурами. Миссис Рэдли мрачно подумала о том, что, в случае чего, этот шнур может стать отличной удавкой. Возможно, убийца этим и воспользовался, если в комнате Ады тоже есть такой балдахин со шнурами.

Роза оказалась довольно привлекательной женщиной средних лет. Сейчас ее лицо было чистым от пудры и помады, и она явно хорошо выспалась днем. Эмили подумала про себя, что если бы хозяйке этой комнаты умыться и одеться получше, она была бы красавицей. Теперь же Роза, откинувшись на спинку единственного стула, с любопытством разглядывала своих неожиданных гостей.

– Значит, вы знали бедную Аду? – спросила она сдержанно. – Но чего вы хотите от меня? Я уже ничем ей не помогу. Если она была вам не безразлична, где же вы были, когда этот негодяй так обошелся с бедняжкой, а?

На бледном лице Таллулы была растерянность, а глаза ее казались провалившимися.

Эмили же сразу поняла, что хотела сказать соседка Ады.

– Ада все от нас скрыла, – поспешила она сказать громким голосом. – Об этом никто не узнал, пока уже не было поздно. А вы и вправду видели человека, который убил ее?

– Да, видела. – Роза чуть переменила позу на стуле. – Но почему это вас интересует? Вы тоже его знаете? Он из знатных, с западных районов.

– Мы там работаем, – подчеркнула миссис Рэдли. – Скажите, вы хорошо его разглядели?

– Более или менее. – Глаза ее собеседницы сузились. – А какой у вас интерес?

Эмили решила рискнуть еще раз. Терять было нечего.

– Мы думали, что это все же он, тот человек, который ее тогда обидел, – объяснила она. – Может, вы не так хорошо его разглядели? Похоже, он снова взялся за старое, и мы не хотим, чтобы ему снова сошло с рук. Если бы все тогда поверили Аде!..

Роза насторожилась. Теперь она слушала с большим вниманием.

– Вы так считаете? Я охотно помогла бы поймать эту свинью. Проклятый ублюдок! – воскликнула она гневно.

– Вы уверены, что это был другой мужчина, а не наш дворецкий? – снова с сомнением повторила миссис Рэдли. – Может, вы слышали его голос?

– Нет. Я просто видела, как какой-то тип прошел мимо.

– Это мог быть и дворецкий?

– Конечно, мог. А он отлучался в тот вечер из дома?

– Да, – быстро подсказала Таллула. Она все так же стояла неподвижно, словно любое ее движение могло привести к катастрофе.

Из уст Розы вырвался долгий вздох, и глаза ее заблестели интересом:

– Черт побери, я с радостью засажу этого сукина сына. Может, это и взаправду был он? Вот когда мы достанем этого негодяя!

– А как же ваши показания полиции? – поспешила спросить Эмили.

Подруга Ады пожала плечами:

– О, это ничего не значит! Ведь я сказала это не в суде. Полиция ничего со мной не сделает. Я не присягала. Это был разговор с одним полицейским в кебе. Тогда я думала, что это был один джентльмен, но теперь я уже не уверена. И Нэн тоже не уверена, а я ее поддержу.

Мисс Фитцджеймс бесшумно вздохнула от облегчения. Во всяком случае, плечи ее свободно опустились, хотя она по-прежнему держалась прямо и не сдвинулась с места.

– Благодарю вас, – горячо произнесла она. – Я так вам благодарна!

Покинув дом, Таллула и Эмили быстро прошли по Олд-Монтегю-стрит, не промолвив ни слова и даже ни разу не взглянув друг на друга, пока не достигли Осборн-стрит и поворота на Уайтчепел-роуд. Тут мисс Фитцджеймс остановилась.

– Мы сделали это! – почти выкрикнула она. – Мы сделали! – Она сжала свою спутницу в объятиях так сильно, что та чуть не задохнулась. – Спасибо вам! О, как я вам благодарна! Не только за то, что вы помогли защитить Финли, но и за то, что доказали мне, что против него нет достаточных улик. – Отпустив Эмили, девушка отступила назад, и глаза ее наполнились слезами. Она даже всхлипнула. – Если бы не ваша храбрость, я бы или торчала дома, думая только об этом, или же ходила бы по разным дурацким вечеринкам, делая вид, будто мне весело и я беспечна, а на самом деле мучилась бы страхами, что брату так никогда и не удастся доказать свою невиновность.

– Давайте теперь перейдем к решению второй проблемы, – твердо заявила Эмили. – Если Финли ни при чем и ему не будет предъявлено обвинение, вас выдадут замуж за богатого аристократа, которому вы приглянетесь. Вы готовы к тому, что такое может случиться?

– Придется, – ответила Таллула, и радость исчезла с ее лица. – Яго же презирает меня… Я не страдаю от ложной скромности, вы это знаете.

– Тогда мы попробуем все изменить, – сказала ее собеседница, слишком окрыленная первой победой, чтобы думать о возможности поражения. – Хотя бы попытаемся это сделать. – С этими словами она решительно направила свои шаги к церкви Святой Марии, и мисс Фитцджеймс растерянно последовала за ней.

Они приблизились к церкви в тот момент, когда преподобный Яго Джонс покидал ее. Он был настолько поглощен своими делами и думами, что не заметил бы двух женщин и прошел бы мимо, если бы Эмили не вскрикнула и не остановилась. Яго быстро обернулся и уставился на нее.

– Что-то случилось, мэм? – спросил он, нахмурившись.

Посмотрев ему в лицо, миссис Рэдли сначала испугалась, но в следующую же минуту поняла, что бояться нечего. Она ожидала увидеть человека более светского, красивого и не столь импульсивного, которого ей удалось бы тут же покорить своим умом и остроумием. Но в этом незнакомце молодая дама безошибочно почувствовала ум и волю. Таких не удается обмануть лестью или сбить с толку неожиданными вопросами в лоб. Однако теперь, когда она привлекла его внимание, надо что-то сказать. Но что?

– Да… спасибо, – ответила она, словно извиняясь. – Мы были недалеко… в этом квартале из-за…

Джонс бросил взгляд на Таллулу и, казалось, не узнал ее. Снова повернувшись к Эмили, он словно бы дал ей понять, что ждет объяснений.

– …из-за смерти Ады Маккинли… – выпалила миссис Рэдли, почти с отчаянием. – Это близко касается нас… потому что…

– Потому что подозрение пало на моего брата, – пришла ей на помощь мисс Фитцджеймс.

– Не думаю, что… – начал было Яго, но, приглядевшись, вдруг воскликнул: – Таллула, это ты? – Его чуть резковатый голос выражал безмерное удивление. Даже назвав ее имя, священник, казалось, не верил в такую возможность.

– Здравствуй, Яго, – поздоровалась девушка хрипловатым от волнения голосом. – Тебе известно, что полиция подозревает Финли?

– Да, известно, но я не верю в то, что он виновен. Это… – Джонс так и не закончил фразу, словно передумал. Лицо его стало суровым, и написанные на нем сострадание и доброта исчезли. – Здесь вам нечего делать. Вам лучше вернуться домой, пока не стемнело. Я должен быть на Кок-стрит, где буду раздавать суп бедным, но готов проводить вас до того места, где всегда можно достать кеб. Пойдемте.

– Мы поможем тебе разливать суп, – неожиданно предложила мисс Фитцджеймс.

Но Яго нахмурился и решительно отказался:

– Не говори глупостей, Таллула. Здесь вы чужие. Испачкаете одежду, разболятся ноги от долгого стояния, вам будет неприятен запах этих людей, станет скучно, да и устанете с непривычки. – В его глазах и в линиях рта было заметно нарастающее раздражение. – Голод – не очень приятное зрелище. Но у этих людей есть своя гордость и достоинство, они живые люди, а не нечто любопытное, на что можно поглазеть, чтобы потом рассказывать об этом друзьям.

Эмили почувствовала себя так, словно ей дали пощечину. Нет, Таллула не преувеличивала, когда говорила о презрении этого человека к ней!

– Почему вы думаете, что вы единственный, кто искренне хочет помочь бедным, мистер Джонс? – язвительно и резко спросила миссис Рэдли. – Считаете, что чувство сострадания присуще только вам?

Таллула испуганно смотрела на нее.

Яго шумно втянул в себя воздух, и лицо его стало напряженным. В сумерках Эмили не удалось заметить, покраснел он или нет.

– Нет, мисс… – начал было священник и осекся.

– Рэдли, – подсказала ему молодая женщина. – Миссис Рэдли.

– Так вот, миссис Рэдли, разумеется, я так не считаю. Но хорошо и давно знаю мисс Фитцджеймс. Возможно, я не имел права судить о вас на основании своего прошлого знакомства с Таллулой. В таком случае прошу извинить меня.

– Принимаю ваши извинения, – быстро ответила Эмили примирительным тоном. – Но на вашем месте я бы также извинилась перед Таллулой, ибо это она предложила вам свою помощь. А теперь, если вы укажете нам дорогу, мы последуем за вами. Чем больше рук, тем скорее пойдет дело.

Джонс не удержался от улыбки, однако подчинился и, сойдя с узкой полосы тротуара, зашагал рядом с дамами.

Он был прав. Работа оказалась нелегкой. У Эмили ныли ноги, плечи и руки, а спина, казалось, никогда уже не разогнется. Кругом стоял шум, воздух до тошноты был пропитан по́том, запахами немытых тел и грязной одежды. Но больше всего угнетали ее печать голода во взгляде людей, которых они кормили, их ввалившиеся глаза, исхудавшие тела и лица, темные от въевшейся в кожу грязи. Тусклый свет лампы только усугублял это ужасное зрелище. Перед миссис Рэдли были усталые женщины и больные дети, на лицах которых не было надежды. Эмили взглянула на Таллулу и поняла, как та потрясена. За какие-то пару часов голод и нужда воочию предстали перед ними в своей зловещей реальности. Это была сама жизнь, ее страдания. Человек из плоти и крови, который должен любить и мечтать, несправедливо обречен на постоянный страх и усталость, какую испытывала сейчас Эмили, но не эпизодически, как она, а постоянно, из года в год…

Теперь и Яго Джонс казался другим, не идеализированной личностью, а мужчиной с волей и духом, с подлинными человеческими чувствами. Миссис Рэдли видела, как порой он бывал неловок и неуклюж, как он что-то ронял на пол. Костяшки его пальцев уже кровоточили, оцарапанные о грубый камень церковных стен, когда он неловко поворачивал тележку с тяжелым чаном супа. Но он умел посмеяться глупой шутке ребенка или посочувствовать с опечаленным лицом, узнав, что женщина, не доносив, потеряла свое дитя.

Эмили, наблюдая за священником, заметила, как медленно, но бесспорно улетучивается его чувство неприязни к Таллуле, когда он видел, как, переломив себя и забыв об отвращении, она помогает ему, как учится улыбаться беззубым, изможденным лицам, сначала вымученно и неохотно, а потом искренне и естественно, забыв о разделяющей их пропасти.

Когда последний голодный был накормлен, Джонс и его помощницы вместе убрали чаны, погрузили их на тележку и отвезли в сторожку, где все это хранилось и где готовилась еда. Обеды для бедных оплачивались из подаяний прихожан и взносов, которые делали не только зажиточные люди, но и те, кто сам еле сводил концы с концами.

Было без четверти девять и уже стемнело, когда они снова вернулись в церковь. Яго настоял на том, чтобы сопровождать их до тех пор, пока они не найдут кеб.

– Что вас заставило приехать в Уайтчепел? – упрекнул он Таллулу. Свет фонаря, упав на его лицо, убедил женщин в его искренности. В глазах этого человека не было ни язвительной усмешки, ни ожидания ответа. Эмили с удивлением подумала, что молодому священнику и в голову не пришло, что он сам мог стать причиной этого визита. Яго положительно начинал ей нравиться.

– Я хотела помочь Финли, – после мгновенного раздумья ответила на его вопрос мисс Фитцджеймс.

Миссис Рэдли не знала, как дать ей понять, что не следует говорить Яго об их визите к Розе и о том, как их разговор с ней может изменить показания этой женщины. Это Джонсу не понравится. Поэтому Эмили сделала вид, что оступилась, и, ухватившись за руку Таллулы, сильно дернула ее.

– Вы не ушиблись? – заботливо спросил священник, поддержав свою новую знакомую под руку.

– Нет, благодарю вас. – Эмили выпрямилась и улыбнулась. Слава богу, они миновали фонарь и были снова в темноте! – Возможно, это была глупая затея. Мы просто не знаем, что делать, поэтому решили посмотреть на то место, где все произошло. Возможно, это нам что-нибудь подскажет…

Яго покачал головой, но от замечаний воздержался. Он умел быть тактичным, если хотел.

Когда они снова оказались под фонарем, Таллула бросила быстрый взгляд на подругу и дала ей понять, что больше ничего не скажет.

На Коммершл-роуд их провожатый наконец нашел кеб. Усадив дам, он попрощался с ними и, еще раз с легкой улыбкой поблагодарив за помощь, зашагал прочь, ни разу не оглянувшись.

Оказавшись в экипаже, мисс Фитцджеймс тут же порывисто повернулась к Эмили, хотя в кебе было темно и видеть ее лицо та не могла.

– Теперь я знаю его еще меньше, чем прежде, – растерянно и устало пожаловалась она. – Я знаю, что люблю его, но не представляю, как смогла бы жить здесь. Эта ужасная вонь! И все такое… грязное! Здесь и поговорить не с кем! Как он может все это выносить?

Ее спутница промолчала. Что здесь скажешь? Спорить с девушкой или убеждать ее не было смысла. В этой ситуации можно было только принять то или иное решение, а в этом Таллуле никто не мог помочь.

…Получив от ювелира копию значка «Клуба Адского Пламени», Эмили встретилась с Таллулой на выставке собак, устраиваемой дамами – патронессами клуба собаководства. Выставка была тем местом, куда обе подруги могли отправиться, не давая особых объяснений. Здесь посетительницы могли обмениваться мнениями и сравнивать свои оценки собак, их пород и выучки с замечаниями других.

Мисс Фитцджеймс была в великолепном платье из муслина в цветочек, украшенном белой лентой. Никто не сказал бы, что накануне вечером эта девушка раздавала суп бедным на Кок-стрит. Она казалась беспечной, жизнерадостной, полной грации и веселья, пока не увидела Эмили. Извинившись, Таллула покинула подруг и поспешила ей навстречу. На лице ее снова были тревога и страдание.

Миссис Рэдли поспешно вложила в ее протянутые руки значок.

– Что с вами? Что-то случилось? – испуганно спросила она, отстранившись.

– Нет. Я… – Девушка тряхнула головой. – Просто я очень люблю выставки собак. Посмотрите на них. Они такие красивые и умные, вам не кажется?

– Кто, собаки или их хозяева?

– Конечно, собаки! – Мисс Фитцджеймс коснулась рукой своего платья. – А еще мне нравится мое платье, – добавила она.

– Вам оно очень идет, – искренне сказала Эмили.

– Но можете ли вы представить меня в этом платье в Уайтчепеле? Оно стоит больше, чем Яго может заработать за год. Или за два года.

– Никто не будет решать этот вопрос за вас, Таллула, – тихо промолвила ее подруга, одновременно улыбаясь и раскланиваясь с женой члена парламента с датским догом на поводке. Сложно было сказать, вела ли она этого пса или это он тащил свою хозяйку, а она изо всех сил пыталась это скрыть. – Единственное, что вы никогда не должны делать, – это винить потом кого-нибудь за ваш неудачный выбор. Будьте честны с собой, Таллула. Если вы не хотите терять свой прежний образ жизни, деньги, наряды и, возможно, будущего нелюбимого мужа, то так и скажите это себе. – Эмили улыбнулась и приветственно помахала рукой жене министра, которую терпеть не могла. – Если же вам нужен Яго со всем тем, что связано с ним, не пытайтесь переделать его или винить его в том, что он такой, какой есть.

– Разве вы никогда не пытались хоть чуточку переделать своего мужа? – разумно заметила девушка. – Почему одна я должна приспосабливаться?

– Потому что иначе нельзя, – заявила благоразумная миссис Рэдли. – Нет смысла думать о том, как что-то могло бы быть таким прекрасным, а лучше подумать о том, что у вас есть в реальности. Неужели вы хотите, чтобы в угоду вам Яго отказался от своих убеждений? Кем бы он тогда стал?

– Я думала, брак должен изменить мужчину, хотя бы немного! – протестующе воскликнула Таллула. – Разве мы не должны стать мягче, добрее и цивилизованнее? Разве не для этого мы живем? Чтобы растить детей в мире, добродетели и в вере в высокие идеалы, подальше от ожесточения и конфликтов, которые будоражат мир…

Эмили почти прикусила язык, чтобы не нагрубить ей.

– Вы когда-нибудь видели мужчину, который захотел бы, чтобы его сделали лучше и цивилизованнее? – поинтересовалась она.

– Нет, – удивилась мисс Фитцджеймс. – Все мужчины, которых я знаю, хотят, чтобы их во всем поддерживали, или чтобы ими восхищались, или чтобы им подчинялись. Именно так ведет себя мой отец. За это он платит нам заботой, дает советы и временами защищает нас.

– Конечно, – ответила ее собеседница с улыбкой. – Иногда мы ведем себя так, что мужчине невольно самому хочется быть более цивилизованным и измениться к лучшему. Но это совсем другое дело. Одно дело – просить о чем-то, и совсем другое – принять то, что тебе предлагают.

Подошедшие к ним три дамы с двумя спаниелями и одним сеттером помешали Таллуле продолжить дискуссию. Разговор неизбежно перешел на собак.

Эмили побыла на выставке еще около десяти минут, а затем, извинившись, ушла. Они договорились, что мисс Фитцджеймс положит эмблему куда требуется. Теперь надо было, чтобы кто-то надоумил Питта повторно произвести обыск в ее доме, и тогда еще один клубный значок Финли будет найден.

Миссис Рэдли велела везти себя к Шарлотте в Блумсбери и теперь, откинувшись на спинку сиденья, старалась обдумать, как лучше всего в разговоре с сестрой высказать предположение о необходимости повторного обыска особняка Фитцджеймсов. Разумеется, она не скажет миссис Питт, почему это так необходимо. Для ее сестры станет тяжелым испытанием скрыть это от мужа, и если она не выдержит его, все усилия Эмили и Таллулы окажутся под угрозой.

Был прекрасный теплый и тихий день, какие бывают только в конце лета. Воздух казался золотым, дурманяще пахли цветы, но все уже напоминало о том, что через месяц появится первая желтая листва, вечера станут холоднее и будут наступать раньше…

Шарлотта была в саду, где проверяла новые посадки хризантем и любовалась цветущими астрами и пурпурными фуксиями.

– Какая прелесть! – совершенно искренне воскликнула ее гостья.

Хозяйка скептически посмотрела на нее:

– И ради этого ты ко мне пожаловала, не так ли?

– Конечно же, нет. – Эмили подумала, что ссора с сестрой отвлечет ее от того, что она собирается ей сказать, и решила сдержать себя. Важнее было придумать, как может Шарлотта убедить Томаса снова произвести обыск, но так, чтобы она ни в коем случае не догадалась, что действует по чужой подсказке, и не задумалась, зачем это ей нужно.

– Я только что с выставки собак, – осторожно начала гостья. – Встретилась там с Таллулой Фитцджеймс. Она ужасно волнуется. Я просто не знала, как ее успокоить. Неужели Томас действительно верит, что ее брат виновен? Ты не говорила ему… – Эмили умолкла.

– Что мы были на Бофорд-стрит? – Шарлотта сделала круглые глаза. – Нет, конечно, не говорила. Что я, по-твоему, должна была ему сказать? Что сестра Финли видела его на вечеринке, но не помнит, кто еще там был, и что все, кто там присутствовал, тоже ничего не помнят, кроме, кажется, места, где это было, и времени?

– Да, пожалуй, это едва ли чем-либо поможет, – печально согласилась миссис Рэдли.

Сестры медленно шли по лужайке, направляясь к яблоне, минуя кусты все еще цветущей жимолости. День клонился к вечеру, и воздух был напоен ароматом цветов.

– Но все это говорит о том, – опять начала Эмили, воспользовавшись возможностью, – что Таллула – преданная сестра.

Шарлотта понимающе кивнула:

– Она ему предана, но не может ничего сделать из-за значка, да? В нем главная опасность для Финли. Как он оказался на месте преступления?

Они дошли до края лужайки и остановились в тени.

– Если Финли невиновен, – продолжала думать вслух миссис Рэдли, – то это или ужасное невезение, или же козни коварных врагов. Из того, что мне рассказала Таллула, последнее вполне вероятно. По крайней мере, – поспешила она помешать Шарлотте задать неизбежный вопрос, – такие враги есть у его отца.

– Ты полагаешь, что кто-то украл значок Финли и, совершив убийство, умышленно оставил его на месте преступления, как улику? – удивленно спросила миссис Питт. – В таком случае этот недоброжелатель сознательно рискует оказаться на виселице!

Ее сестра сделала глубокий вдох и так же медленно и шумно выдохнула.

– Это сделал тот, кто был уверен, что никогда не будет пойман, – заявила она. – Я подумала, что эмблему у Финли могли украсть. Но проще всего было бы изготовить его копию. Как ты считаешь? Это ведь совсем не трудно. Ее-то, скорее всего, и оставили на месте преступления.

– А что, если полиция найдет подлинный значок? Или найдет, но решит, что все подстроил сам Финли? – разумно заметила Шарлотта.

– Клуб давным-давно перестал существовать. Финли даже не помнит, когда видел свою эмблему в последний раз и где.

– Полиция занимается этим… Во всяком случае, Томас.

– Он сам этим занимается? – настаивала Эмили. – Или просто поручил это подчиненному, потому что считает, что Финли знает, где значок, и сам предъявит его полиции?

– Возможно, Томас поручил это кому-то. Я просто не знаю, – задумчиво ответила миссис Питт.

Ласточки то взмывали в воздух, то низко кружили над землей, ловя на лету насекомых. Закат стал золотым, а тени под яблоней удлинились.

– Тогда спроси у Томаса, – подсказала Эмили сестре, стараясь казаться равнодушной. – Во всяком случае, если он найдет еще одну эмблему, это намного все упростит, тебе не кажется? Я имею в виду положение твоего мужа. В этом случае доказательства против Финли перестанут казаться неопровержимыми, и Томасу будет трудно выдвинуть против него обвинение. Власти и Министерство внутренних дел больше не станут оказывать давление на Томаса, а у прессы не будет оснований считать, что обвинение снято из-за положения Финли в обществе. А то ведь представляешь, что они могут об этом написать!

– Пожалуй, ты права, – еще сильнее задумавшись, промолвила Шарлотта. – Я поговорю об этом с Томасом.

Эмили подхватила сестру под руку, и они направились через лужайку к дому. Миссис Рэдли, боясь выдать свое волнение, больше не открывала рта.

Глава 6

Пока Эмили помогала Таллуле в ее бедах, суперинтендант Питт продолжал изучать характер и связи членов семьи Фитцджеймсов. Телману он поручил добыть все возможные сведения у других членов «Клуба Адского Пламени», у которых, случайно или намеренно, мог оказаться значок Финли. Несмотря на их нынешний образ жизни, как бы исключающий посещение борделей Уайтчепела, произойти могло всякое. Женатые мужчины, вроде Хеллиуэлла, не раз захаживали туда, да и в отношении Тирлстоуна не следовало исключать такую возможность.

Как бы Питту ни хотелось верить в то, что Яго Джонс – именно такой человек, каким кажется, у того тоже могли быть свои слабости, и, поддавшись им, он скорее предпочел бы услуги проститутки, что выглядело бы вполне естественным и не вызвало бы пересудов. Да и кому его судить в его бедном приходе? Священник сам объяснится со своей совестью. Не он первый из людей в сутанах, кто станет искать успокоения в обществе красивой и неглупой прихожанки и внезапно обнаружит, что границы перейдены и физическое желание восторжествовало. Он сам будет давать себе отчет в этом. При теперешнем воздержании, одиночестве, самодисциплине и тяготах избранного им пути его нетрудно понять. В те дни, когда Яго был членом «Клуба Адского Пламени», он жил полнокровной жизнью и ни в чем себе не отказывал. Что же так разительно изменило его? Что такое ужасное могло произойти, что заставило бы его убить Аду Маккинли? Возможно, она сказала или сделала что-то непростительное? Посмеялась над ним… зло высмеяла его за слабость? Не стала ли она для Джонса орудием предательства самого себя, змием-искусителем и Евой одновременно? Или Ада просто пригрозила священнику тем, что все о нем расскажет? Требовала ли она с него деньги, грозила ли шантажом? Роза Берк и Нэн Салливан говорили о ее алчности и желании сорвать большой куш.

Все это казалось вполне возможным, и чем больше Томас думал, тем больнее ему становилось. Яго Джонс нравился ему, но исключать такую возможность полицейский не мог. Он уже не раз ошибался, когда ему нравился тот, кто впоследствии оказывался виновен.

При этом Питт не мог испытывать симпатию к Огастесу Фитцджеймсу. Чем больше он возвращался к версии о происках врагов Фитцджеймса-старшего, которые могли пойти на крайние меры, лишь бы рассчитаться с ним, тем меньше ему это нравилось.

Чтобы проверить эту версию, суперинтендант вернулся к прошлому Огастеса и понял, что узнать что-то конкретное о нем не так просто. Ясно было одно – в свое время отец не оставил ему никаких денег. Это был нерадивый землевладелец где-то в Линкольншире, который заложил все, что мог. Некоторое время Огастес прослужил в торговом флоте, главным образом на судах дальневосточных линий. Он вернулся в Англию в 1860 году, сразу же по окончании Второй опиумной войны, с суммой, достаточной, чтобы вложить ее в дело. В этом искусстве он преуспел, и порой его считали чуть ли не финансовым гением.

Теперь Фитцджеймс был главой финансовой империи огромных размеров, с щупальцами, протянувшимися во все уголки земного шара, где имелись британские владения. Его деньги были вложены в дело в таких странах, как Индия и Египет, он финансировал экспедиции Сесиля Родса в Африке и освоение Австралии. Часто интересы Огастеса сталкивались с интересами других финансистов и предпринимателей, и обычно все споры заканчиваются его победой.

Питт услышал немало рассказов как о щедрости, так и о жестокости этого человека. Друзей, как и врагов, Фитцджеймс никогда не забывал. Рассказывали истории о том, как он мог десятилетиями таить обиду и выжидать подходящего момента для реванша.

Ему не хватало светского лоска и манер, но он и без этого неизменно нравился женщинам. Элозия вышла за него замуж по любви, и он был не единственным, кто добивался ее руки. У многих из остальных ее поклонников было гораздо больше чувства юмора и привлекательности, чем у Огастеса. Но Элоизии не нужны были деньги. В это время ее состояние было больше, чем у ее будущего мужа. Возможно, ее привлекали его энергия, тщеславие и внутренняя сила.

Сын Финли унаследовал от матери не только внешность и изящество манер, но и ее безвольный характер и уступчивость, а также ограниченный ум. Он был довольно приятным человеком, но, пожалуй, слишком занятым самим собой, что было вполне понятно в его молодом возрасте и еще понятнее, если учесть тщеславные надежды, которые возлагались на него семьей.

Инспектор Юарт был уверен в своих утверждениях, что Финли не виновен и что убийство Ады – месть врагов Фитцджеймса-старшего. Питт, ранее не желавший даже слышать этого, теперь стал относиться к такой версии более серьезно.

– Слуга Фитцджеймсов никогда не видел этих запонок, – продолжал высказывать свои аргументы Юарт, когда они встретились в кабинете Томаса на Боу-стрит. – Они, возможно, потерялись много лет назад, как считает Финли.

– Но каким образом одна из них могла попасть в складку кресла в комнате Ады? – парировал суперинтендант, хотя и знал, что ему ответит его коллега.

Юарт поморщился. Он выглядел усталым и изможденным. Сюртук его был измят, а галстук сбился набок. Под глазами инспектора лежали темные тени, словно от постоянного недосыпания.

– Мне известно, что Финли отрицает, что когда-либо бывал в Уайтчепеле, – ответил он, покачав головой. – Учитывая обстоятельства, это вполне понятная ложь. Возможно, он и был там, но очень давно. К тому же он мог тогда быть пьян и совершенно забыть об этом.

Все это казалось вполне правдоподобным, и Питт не пытался спорить. Он понимал, почему Юарт не верит в виновность Финли. Существующие доказательства не являются неоспоримыми, это верно, и если они будут выдвинуты, то на суде предстоит тяжелая борьба, во время которой будет вскрыто много неприглядного. Проиграть такой процесс было бы большой неудачей, которая, возможно, непоправимо сказалась бы на их карьере.

– А как же значок? – спросил суперинтендант, думая вслух и вспоминая слова Шарлотты, сказанные ему накануне вечером.

– Он же объяснил, что потерял его много лет назад, – напомнил ему Юарт. – Я полагаю, он говорил правду. Разумеется, мы не можем доказать, что члены клуба собирались в течение этих пяти… или шести лет. Они утверждают, что встреч не было, и я склонен им верить. Они не поддерживали связь друг с другом. Хеллиуэлл женат и процветает в Сити. Тирлстоун близок к эстетствующим кругам интеллигенции. А Джонс стал священником и поселился в Ист-Энде. Если подозреваемый – не один из врагов Огастеса Фитцджеймса, тогда первым, кого бы я назвал, был бы Джонс. Возможно, между Финли и Джонсом когда-то произошла ссора?

Томас поудобней умостился в огромном кресле. Их с Юартом разделял отлично отполированный письменный стол с крышкой из зеленого сафьяна.

– Значит, по-видимому, Джонс шесть лет ждал возможности убить проститутку и навесить это убийство на Финли? – Он высоко вскинул брови.

– Согласен, это глупо. Потерянная запонка – это случайность. Так что Финли все-таки был там, хотя бы один раз. А вот значок был кем-то туда подброшен. Зачем? Это нам предстоит еще узнать.

Подумав, Питт решил высказать Юарту догадку Шарлотты:

– Если кто-то так ненавидит Огастеса Фитцджеймса, тогда может статься, что эмблема, которую мы нашли, – это подделка, копия, специально изготовленная, чтобы бросить тень на Финли.

Лицо его собеседника просияло, и он стал легонько постукивать кулаком по краю стола.

– Да! – закивал он. – Это наиболее вероятное предположение, которое могло нам прийти в голову. Так, должно быть, и произошло. – Но тут блеск в его глазах погас. – А как мы докажем это? Я направлю своего человека к ювелирам, но тому, кто сделал копию значка, наверняка хорошо заплатили за то, чтобы он молчал.

– Мы начнем с того, что снова произведем обыск в комнате Финли и попробуем найти оригинал значка, – ответил Томас, хотя мало верил в успех этого дела. – Кто знает, так это или не так… И еще неизвестно, как поведет себя опытный адвокат на суде. Он может заявить, что значок легко подделать, чтобы вызвать сомнение у суда присяжных. Это очень важно для нас.

Вместо того чтобы огорчиться, Юарт был на седьмом небе.

– Сомнение здесь вполне оправданно! – горячо заявил он. – Если мы не раздобудем других улик, нам невыгодно брать его под арест, что бы мы ни думали об этом деле.

– Да, это верно, – согласился Питт, уже уступая коллеге.

Он пока еще не разобрался, было ли поведение инспектора продиктовано убежденностью в том, что Финли невиновен, или же простой трусостью, страхом перед необходимостью бороться на суде и перед тем, что эта борьба может помешать его карьере. Суперинтендант понимал, что обвинение Финли Фитцджеймса в убийстве несет за собой множество мелких осложнений и неприятностей. Фитцджеймс-старший будет бороться за свой престиж в светской и политической жизни. И пощады тут не будет, как не будет и правил игры, ибо все будет диктоваться обстоятельствами.

…Питт сам решил провести повторный обыск в доме Фитцджеймсов и взял с собой двух констеблей. Их приход сначала был встречен с недовольством, но после объяснения причины визита – с удивлением и даже пониманием.

Сорок пять минут спустя во внутреннем кармане старого пиджака Финли была найдена его клубная эмблема, та самая, о котором слуга сказал, что никогда ее не видел, так как этот пиджак с потертыми локтями и обтрепанным воротником его хозяин давно не носит. Пиджак оставили в гардеробе молодого человека, должно быть, из сентиментальных причин. Вот он и висел где-то в глубине платяного шкафа. Когда-то в нем было удобно совершать прогулки летом, так как не жалко было порвать его или испачкать травой. Но в последние годы времени на прогулки у Финли становилось все меньше, и пиджак был забыт. К булавке значка пристали ворсинки ткани, а на эмали была легкая царапина.

Все объяснения давала мисс Таллула Фитцджеймс, которая в это утро оказалась дома, потому что занялась почтой и отвечала на письма друзей и приглашения.

Томас стоял в малой гостиной и вертел значок в руках. Он был точной копией того, что уже был передан полиции. Разумеется, суперинтендант не заметил между ними особой разницы, разве что некоторое различие в тщательно выгравированном имени Финли Фитцджеймса на обратной стороне, там, где крепилась булавка. Буквы были немного другими. Но так и должно было быть. Оставалось лишь сличить этот значок со значком кого-либо из других членов клуба, чтобы узнать, какой из них является оригиналом. Иного способа не было.

Однако остальные члены «Клуба Адского Пламени» утверждали, что не знают, где сейчас их эмблемы.

– В чем дело, суперинтендант? – спросила Таллула Томаса с несколько озабоченным видом.

– У меня теперь два значка вашего брата, мисс Фитцджеймс. Один из них – копия. Я хочу знать, какой из них – оригинал и кто и почему сделал копию, – объяснил полицейский.

Девушка спокойно посмотрела на него:

– Оригинал у вас в руках. Тот, что вы нашли в Пентекост-элли, – это копия, сделанная кем-то из наших врагов, чтобы погубить нашу семью.

Питт с любопытством разглядывал сестру подозреваемого. Она была в белом платье, украшенном лентами. Под легкой прозрачной тканью платья была бледно-голубая нижняя юбка. Этот наряд шел Таллуле, делал ее женственной и хрупкой. Однако ее истинный характер выдавали волевые черты лица и горящие решимостью глаза.

– Вы действительно верите, что у вашего отца есть враги, способные ради мести убить ни в чем не повинную женщину? – спросил ее Томас.

Мисс Фитцджеймс ответила сразу, не задумываясь, словно знала, что надо отвечать. Однако в ее голосе звучало с трудом сдерживаемое волнение:

– Да, суперинтендант, я верю, что это враги отца. Вы представляете, как он могущественен и как разбогател за эти тридцать лет. А зависть – очень жестокое чувство. Она захватывает человека целиком, поглощая все другие чувства и всякое понятие о честности. А некоторые люди не… – девушка прикусила губу, – не считают убийство проститутки преступлением. Мне жаль, что приходится говорить такие ужасные вещи. – Она вздрогнула, и Питт почему-то поверил ей. – Однако это правда, – заключила его собеседница.

Томас и сам знал, что это правда. Если бы убийство Маккинли произошло не в Уайтчепеле, где еще не забыта серия зверских убийств Потрошителя, совершенных совсем недавно, газеты едва ли уделили бы этому делу столько внимания.

– Думаю, вам следует составить список этих людей, мисс Фитцджеймс, и вспомнить или хотя бы предположить причины их мести, – сказал он. – Я попрошу и вашего отца тоже сделать это.

– Конечно, суперинтендант.

Питт, поблагодарив помогавших ему констеблей, отпустил их, а вскоре и сам покинул дом Фитцджеймсов и направился по Девоншир-стрит в сторону Гайд-парка. Купив пару бутербродов у лотошника на углу, он съел их, пока шел по Мэрилебон-роуд. Свернув к Йорк-гейт, полицейский наконец вошел в парк. В этот теплый день там было полно прогуливающейся публики, разряженных дам и влюбленных парочек. Дети на аллеях катали обручи, прыгали со скакалочками и безуспешно пытались пускать бумажных змеев – день для них был слишком тихим и безветренным.

Нянюшки в аккуратных униформах катили перед собой коляски с младенцами или же вели детишек за руки. Кто-то из них расположился посудачить на скамейках. Старые джентльмены, разморенные солнцем, вспоминали былые дни и подвиги. Пробегали, хихикая, стайки молодых девушек. Вдали играл оркестр.

Питт не собирался говорить Юарту, почему не верит в то, что кто-то из врагов Огастеса Фитцджеймса, пытаясь отомстить ему, убил проститутку и подбросил улики против Финли. У него не было достаточно веских аргументов, чтобы спорить с инспектором. Однако по своему опыту он знал, что столь хитроумно обычно готовятся ограбления, но не такие убийства. Там, где все диктуется ненавистью и люди теряют контроль над собой, мысли переложить вину за преступление на другого приходят уже потом. Каким бы злобным и мстительным ни был враг Огастеса, трудно было поверить, что он намеренно и продуманно решился на преступление, за которое ему может грозить повешение.

И все же Томас не мог освободиться от чувства, что во всем этом был какой-то замысел. Об этом свидетельствовали значок и запонки. Не мог преступник быть столь беспечным, чтобы оставить после себя подобные улики.

Суперинтендант решил, что ему следует еще раз и основательно прижать Хеллиуэлла, Тирлстоуна и, при всем его сопротивлении, Джонса. Наличие двух одинаковых клубных значков должно решить судьбу Финли: виновен он или нет.

– Вот неожиданность, суперинтендант! – невольно воскликнул Норберт Хеллиуэлл, когда Питт нагнал его на улице. Он возвращался после отличного ланча на Грейт-Джордж-стрит. – Только ничем не могу вам помочь. Я ничего не знаю о Фитцджеймсе и его нынешнем времяпрепровождении. – Лицо молодого человека стало сердитым. – Мне кажется, я уже объяснил вам, что мы когда-то давно действительно были друзьями, но отнюдь не теперь. Я рад был бы сказать вам что-либо, что могло бы снять с него подозрения, но, поверьте мне, я не в состоянии сделать это. А теперь, простите, я очень занят и уже опаздываю. Прошу извинить меня. – Он ускорил шаги.

Томас тоже зашагал быстрее.

– Я нашел еще одну эмблему «Клуба Адского Пламени», – сообщил он, поравнявшись с Хеллиуэллом.

– Неужели? – Норберт даже не повернулся и продолжал идти таким же быстрым шагом. Казалось, его не интересовало, где полиция обнаружила еще один значок. – Не понимаю, какое это имеет отношение ко мне? Если вы нашли мой значок, то повторяю: я потерял его много лет назад. Он может оказаться где угодно.

Питт бросил взгляд на лицо Норберта. Ему показалось, что оно покраснело – то ли от быстрой ходьбы, то ли от стакана портвейна за ланчем, – однако на нем не было и признаков смущения. Хеллиуэлл был раздражен, и если даже испугался, то умело скрыл это. Впрочем, судя по его характеру, это было маловероятно.

– Нет, – успокоил его суперинтендант. – Это не ваша эмблема. Это значок все того же мистера Фитцджеймса.

На этот раз Норберт остановился и круто повернулся к собеседнику:

– Что вы сказали? Это абсурд! У каждого из нас всегда был только один значок. Что вы хотите этим сказать?..

– Только то, что кто-то сделал копию значка мистера Фитцджеймса, мистер Хеллиуэлл. Поэтому мне бы хотелось взглянуть на вашу эмблему и таким образом определить, где оригинал, а где копия.

– О! – Молодой человек облегченно вздохнул. – Да, я вас понимаю. Но все равно не могу вам помочь. Призна́юсь вам честно, эти допросы начинают меня раздражать. – Он посмотрел полицейскому в лицо, чтобы показать ему, что ничуть не напуган, а просто начинает сердиться. – Фитцджеймс был мне другом в ранней юности, но все это осталось позади, и что теперь он делает или не делает, никак меня не касается. Хотя мне трудно поверить в то, что он имеет какое-то отношение к смерти проститутки в Ист-Энде. Думаю, что лишь полная неудача вашего расследования заставляет вас считать иначе. Лучше бы вы поинтересовались знакомыми, врагами или должниками этой несчастной женщины. Я уже сказал вам, что занят и спешу на встречу, иначе сэру Филиппу придется ждать меня. Всего доброго, суперинтендант. – С этими словами он повернулся и зашагал прочь, не оглянувшись на Питта и вообще не глядя даже по сторонам.

Мортимера Тирлстоуна Томас нашел не сразу. Тот не увлекался ни политикой, ни общественными делами, и его отсутствие или присутствие где-либо зависело от его собственной прихоти. Но в конце концов Питт разыскал его в мастерской художника в Кембервелле. День уже клонился к вечеру, когда полицейскому удалось с ним побеседовать. Их встреча проходила в большой светлой комнате, где кучка молодых людей и дам о чем-то горячо спорили. Все стены комнаты были увешаны полотнами художника, а окна в ней были там, где их никогда бы не поместил ни один здравомыслящий архитектор. И тем не менее мастерская производила удивительно приятное впечатление своими переливами красок, желтыми и голубыми пятнами и каким-то мерцанием воздуха. На все здесь следовало смотреть из-под полуопущенных ресниц, а не прямым взглядом, каким смотришь в объектив фотоаппарата.

– О господи! – устало вздохнул Мортимер, облокотившись о подоконник и глядя на Питта. На нем была просторная белая рубаха с мягким воротником и огромным бантом. Все в этом человеке было вычурно и манерно, но сам он этого не сознавал.

– Добрый день, мистер Тирлстоун, – окликнул его суперинтендант и хотел было продолжить говорить дальше, но молодой эстет вдруг грозно выпрямился.

– Опять вы! – Его глаза обежали комнату, словно искали, куда бы скрыться. – Это становится уже скучным, дорогой друг! – Он впился взглядом в Томаса. – Что я могу вам сказать? Я знал Финли, но это было давно. Неплохой юноша, но всегда был повесой. Думаю, все мы были такими… в ту пору. Но сейчас я с ним не встречаюсь. Он приятный человек, но это классический тип обывателя, не способный отличить старое золото от позолоты. Иногда мне казалось, что он страдает дальтонизмом.

– Я хотел спросить вас, нашли ли вы свой значок «Клуба Адского Пламени»? – тихо спросил Питт, глядя на взволнованное лицо Тирлстоуна и думая, что же могло так его растревожить. На этот раз пугаться его общества было нечего, поскольку Томас был в штатском и совсем не походил на полицейского.

– Я уже сказал вам. У меня нет значка, – ответил Мортимер, нахмурившись. В его голосе было почти отчаяние. – Зачем он вам сейчас?

Питт терпеливо рассказал ему о появлении еще одного значка с именем Финли Фитцджеймса.

– О! – Трилстоун был окончательно растерян. Он сглотнул и хотел было что-то сказать, но промолчал. Двигался молодой человек как-то неловко, словно его просторная рубаха сковывала движения, а ворот натирал шею. – Что ж… если я… найду свою эмблему, то обязательно принесу ее вам. Но едва ли она отыщется. – Он тряхнул головой. – Не могу поверить, что Финли мог совершить такое, однако люди меняются…

Мимо них, проведя рукой по своей густой гриве волос, прошла статная молодая женщина. Человек, сидевший на подоконнике, рисовал ее, и она это знала.

– Я думаю, вы находите нас… о!.. – Мортимер повел плечами. – Я, право, не знаю, что сказать. Да, не знаю. – Он посмотрел на женщину, потом на Питта. – Предательство – это гнусная вещь, больше мне нечего вам добавить.

А Томас гадал, какой бы вопрос ему задать, чтобы разрушить этот фасад непроницаемости и понять наконец, что эти четыре молодых человека знают друг о друге, какая дружба могла их связывать, а какая ревность – разделять. Что скрепляло их союз?

– Был ли у Финли среди вас близкий друг? – спросил он ровным голосом, словно эта мысль случайно пришла ему в голову.

– Нет, – не задумываясь, быстро ответил Тирлстоун. – Мы все были вместе… Возможно, ближе других ему был Хеллиуэлл. У них было больше общего. – Он почему-то покраснел, словно все-таки совершил предательство, но понимал, что обратно сказанных слов не заберешь.

– У Финли было больше денег, чем у остальных? – продолжал задавать вопросы Питт. – Ведь его отец очень богат.

Его собеседник облегченно вздохнул:

– Да… да. У него было больше денег, чем у нас. Во всяком случае, больше, чем у Яго или у меня. Да, пожалуй, и у Хеллиуэлла тоже.

– Он был щедр?

На лице Мортимера появилось странное выражение – смесь горечи, иронии и, пожалуй, осторожного сожаления. Ему явно не хотелось ничего рассказывать о тех временах, возможно, из-за чувства какой-то вины. А может быть, Тирлстоун считал воспоминания пустой тратой времени и предпочитал жить настоящим.

– Так был он щедрым человеком? – повторил суперинтендант.

Мортимер пожал плечами:

– Да… бывал, и частенько.

– Он играл в карты?

Это было не столь уж важно, просто еще один штрих к характеру Финли. Томас хотел только, чтобы их разговор не прерывался.

Взрыв смеха, однако, помешал ходу его мыслей. Оба собеседника невольно повернулись и увидели небольшую группку людей, тоже забредших в комнату, где они находились.

– Да. Мы все играли в карты, – подтвердил Тирлстоун. – Но он, пожалуй, играл больше остальных. Карты были его страстью, и он вполне мог себе это позволить… Послушайте, суперинтендант, разве сейчас все это так уж важно? Я понятия не имею, кто убил ту женщину в Уайтчепеле. Но, как я уже говорил, мне трудно поверить, что это сделал Финли. Если у вас есть доказательства, что ж, я буду вынужден принять это. Если же доказательств нет, то вы попусту тратите ваше время. Конечно, оно ваше и вы вправе это делать, но вы тратите также и мое время, а для меня оно драгоценно. Я не видел своего старого клубного значка даже не знаю уже сколько лет, но если я его найду, то обещаю принести его вам на Боу-стрит.

– Я был бы вам очень признателен, мистер Тирлстоун, если бы вы его поискали. Это помогло бы доказать невиновность мистера Фитцджеймса.

– Или же его вину, не так ли? – заметил Мортимер, пристально глядя на полицейского.

В этот день Шарлотта нанесла визит матери и принесла от нее кучу новостей, которыми готова была поделиться, как только Томас придет домой. В основном это были забавные истории и сплетни из театральной жизни.

Но когда в семь вечера муж вошел в дом, усталый и измученный жарой, а еще больше – своими тяжелыми мыслями, миссис Питт, увидев его лицо, поняла, как некстати будет ее болтовня.

– Ты искал значок? – спросила она за ужином. Дети к тому времени уже поели и отправились спать. Грейси, недавно научившаяся читать, с удовольствием готовилась разделить с ними очередную главу «Алисы в Зазеркалье». Это было лучшее время и для горничной, и для малышей.

Котята спали в корзине для белья в углу кухни, где все уже было чисто убрано, кроме их мисочек, которые Грейси вымоет позже.

– Да, искал, – ответил Питт на вопрос жены, встретив ее взгляд через стол. Закатное солнце щедро светило в широкие окна. Его лучи падали на стол и чисто выскобленный пол, и их блики играли на фаянсе чашек в буфете и горели красным огнем на днищах висевших на стене медных кастрюль. – И мы его нашли.

У Шарлотты перехватило дыхание.

– Значит, Финли Фитцджеймс невиновен?

Суперинтендант улыбнулся:

– Это всего лишь означает, что существует два значка и один из них – подделка.

– Возможно, подделку и нашли в переулке Пентекост? Настоящий же значок оказался там, где ты его сейчас нашел, не так ли? Где он был?

– В кармане старого пиджака, который не носили уже много лет.

– И что теперь?

Питт отправил в рот еще один кусок пирога с курятиной. Пирог показался ему очень вкусным, как и поданные на гарнир свежие помидоры и огурцы.

– Томас, я тебя спрашиваю! – воскликнула Шарлотта и состроила нетерпеливую гримаску.

– Кто-то сделал копию и положил ее то ли в постель Ады Маккинли в Пентекост-элли, то ли в карман пиджака Финли Фитцджеймса на Девоншир-стрит, – наконец обстоятельно ответил ее супруг с набитым ртом.

– И ты до сих пор не знаешь, какой из значков настоящий? – Шарлотта вспомнила слова Эмили, сказанные накануне, и ее нескрываемое желание устроить так, чтобы Питт обязательно снова произвел обыск в доме Фитцджеймсов. В голову полезли нехорошие мысли, но она прогнала их. – Должен же ты это знать, Томас? – горячо продолжила она, забыв о своей порции пирога на тарелке.

– Нет, я не знаю. – Нахмурившись, Томас смотрел на жену. – Надо хотя бы сравнить их с другими настоящими эмблемами, а для этого мне нужен значок кого-то из его друзей. Надписи на значках Финли несколько различаются. Должно быть, все подлинные значки изготовлял один ювелир, а тот, где надпись отлична, и есть копия.

– Разве… – вырвалось у Шарлотты, но она тут же все поняла и умолкла.

– Что ты хотела сказать? – насторожился полицейский.

– Ничего. Так, пустяк, – помотала головой его супруга.

– Кто-то сделал копию, чтобы переложить вину на невиновного, – пояснил Питт. – Или, наоборот, чтобы доказать невиновность того, кто виноват или кого подозревают. Копию вполне мог сделать кто-то из членов семьи Финли или даже он сам.

– Да, – осторожно согласилась молодая женщина, уставившись в тарелку. – Да, вполне возможно. – Она не могла поделиться с мужем своими мыслями. Эти мысли жгли ее, но высказать их миссис Питт не решилась бы даже самой себе. – Тебе дать еще помидоров? Они очень хороши в этом году, – отвернувшись, сказала Шарлотта.

Утром следующего дня, как только Питт ушел, его жена наняла кеб и отправилась к Эмили. В четверть десятого несколько испуганная горничная провела ее в утреннюю гостиную и пообещала справиться, дома ли миссис Рэдли. Из этого Шарлотта заключила, что сестра дома. Если бы она отправилась на верховую прогулку в Гайд-парк, горничная бы так и сказала. Хотя миссис Питт и в этом случае настроилась дождаться ее, даже если бы на это ушел весь день.

Хозяйка вышла к ней минут через десять, однако она была все еще в пеньюаре и с неубранными волосами, падающими красивыми локонами, которым старшая сестра всегда завидовала. Миссис Рэдли с улыбкой поприветствовала Шарлотту и крепко расцеловала ее.

– Эмили! – наконец смогла воскликнуть та таким голосом, что ее сестра испугалась и растерянно заморгала.

– Да, Шарлотта, – ответила она нервно. – Ты раздражена? Что случилось? Что-то с бабушкой?

– Нет, при чем здесь бабушка? Зачем ты просила меня надоумить Томаса снова обыскать дом Фитцджеймсов? Из-за значка? – Миссис Питт посмотрела на сестру взглядом, который должен был бы превратить ту в соляной столп.

Эмили растерялась лишь на мгновение, но затем опустилась в одно из кресел.

– Если Томас нашел значок, это означает, что Финли Фитцджеймс невиновен, а это лучшее, что может быть для Томаса, – уже спокойно ответила она, глядя на стоявшую над ней Шарлотту. – Разве не так? Огастес Фитцджеймс – могущественный человек, он способен на все. Конечно, если его сын виновен, его следует арестовать, судить, и все такое прочее. Но если он невиновен, будет лучше для всех, и особенно для Томаса, доказать это до предъявления обвинения в суде. Разве это не ясно?

– Предельно ясно, – не собиралась отступать от своего старшая сестра. – Ты его знаешь?

Младшая сестра вопросительно посмотрела на нее широко открытыми голубыми глазами. Солнце щедро лилось в высокие окна. Глаза Эмили казались Шарлотте слишком невинными и слишком голубыми.

– Кого знаю? Ты имеешь в виду Огастеса Фитцджеймса? – поинтересовалась миссис Рэдли. – Только понаслышке. Но я уверена, что в целом правильно его оценила. Джонс упоминал о нем несколько раз. Он действительно очень влиятельный человек, потому что сказочно богат.

– А Финли Фитцджеймса ты тоже знаешь? – Шарлотта уже с трудом себя контролировала.

– Нет, не знаю, – ответила Эмили невинным тоном. – Однажды видела его, но мельком. Обменялись приветствиями, и всё. Боюсь, при новой встрече он меня не узнает.

Миссис Питт пыталась ухватиться за главное. Она слишком хорошо знала сестру, чтобы не понять, что та все время уходит от ответов. В каждом ее движении, в широко распахнутом взгляде ее голубых глаз читалась вина. Взяв стул, Шарлотта решительно села напротив Эмили.

– Он обручен с кем-нибудь? – спросила она строго.

– Не думаю, я не слышала об этом. – Миссис Рэдли не спросила, почему это интересует сестру, и той стало ясно: Эмили скрывает что-то и говорит ей неправду. Страхи Шарлотты подтвердились.

– А Таллула? – процедила она сквозь зубы. – Неужели она тебе так близка, что ради нее ты заставила меня подбить Томаса на повторный обыск?

Миссис Рэдли вспыхнула:

– Я говорила тебе, Шарлотта… что если Финли невиновен, то это поможет…

– Ерунда! Ты знала, что в доме есть значок, потому что или ты сама, или Таллула подбросила его! Ты понимаешь, что вы сделали?

Эмили промолчала, не зная, что лучше: все отрицать или признаться. Пока она еще ничем себя не выдала – во всяком случае, не с головой.

– У Огастеса Фитцджеймса действительно есть могущественные враги, ты это знаешь, Шарлотта, – пролепетала молодая женщина.

– И безжалостные друзья, как видно, тоже! – рассвирепела ее гостья. – Ты сама заказала эмблему или научила этому Таллулу?

Эмили выпрямилась:

– Я думаю, Шарлотта, что с тобой, как с женой полицейского, мне не следует обсуждать это. Ты будешь чувствовать себя обязанной обо всем рассказать Томасу, и тогда я поставлю в неловкое положение себя и моих друзей. Я уверена, что Финли невиновен, и поступила так, потому что считала свой поступок правильным – как для Финли, так и для Томаса. Ты сама знаешь, что опознание ровным счетом ничего не стоит.

– Какое опознание? – Шарлотта внезапно почувствовала, как исчезает ее прежняя уверенность в своей правоте. Конечно, Эмили поступила безответственно, даже преступно и к тому же глупо, но, кажется, она знает то, чего не знает она, Шарлотта, и, возможно, даже Томас.

– Что это за опознание? – нервно переспросила миссис Питт.

Младшая сестра облегченно вздохнула. В лучах солнца ее светлые кудри казались золотым ореолом. За дверью слышался успокаивающий шум просыпающегося дома. Хихикнула служанка.

– Опознание, сделанное проституткой, показавшей, что она видела Финли в Пентекост-элли в вечер убийства, – объяснила Эмили.

– Что? – Шарлотта почувствовала неприятный холодок под ложечкой. – Что ты сказала?

– Но это даже нельзя назвать опознанием, – объяснила миссис Рэдли. – Она не уверена, был ли это Финли, и охотнее скажет, что это был дворецкий, если дело дойдет до суда.

– Какой дворецкий? – Миссис Питт была потрясена и растеряна. – Чей дворецкий? Почему она укажет на дворецкого?

– Тот самый дворецкий, от которого забеременела Ада, – пояснила Эмили. – Из-за него она потеряла место и оказалась на панели.

– Откуда ты все это знаешь? – ледяным тоном спросила Шарлотта.

Отступать было поздно.

– Я сама разговаривала со свидетельницей, – тихо призналась ее сестра.

Миссис Питт, почувствовав легкую дурноту, опустилась на стул.

– Тебе не следует так нервничать, – успокоила ее Эмили. – Вспомни, ведь нам и прежде приходилось участвовать в расследованиях Томаса, и всегда все хорошо кончалось. Помнишь убийство в Гайд-парке…

– Замолчи! – поморщилась Шарлотта. – Ты забыла, что после этого сказал тебе Джек?

Миссис Рэдли побледнела:

– Нет, не забыла. Но сейчас он ничего не узнает, к тому же я не делаю ничего опасного… вернее, очень опасного. Здесь нет никаких маньяков. Я просто собираю сведения, чтобы помочь Финли. Я не говорила с подозреваемыми и никого ни к чему не принуждала.

– Не будь дурой! – рассердилась миссис Питт. – Если ты оправдаешь Финли, виновным окажется кто-то другой. Кто-то из ближайшего окружения убитой. Возможно, так оно и есть. Впрочем, – добавила она безжалостно, – поскольку ты подбросила в дом Финли копию значка, это может указывать и на него тоже, и все решат, что он виновен, так же, как был виновен Джек Потрошитель. Ведь тот значок, что был найден полицией в постели убитой, – на самом деле настоящий! Или ты об этом не подумала?

– Конечно, подумала! Даже если полиция узнает, что настоящая эмблема была найдена у Ады, это совсем не означает, что сам Финли оставил его там, – защищалась Эмили. – Мы обе знаем, что его и близко не было там, в Уайтчепеле, в тот вечер. Он был на вечеринке в Челси.

– Ни ты, ни я этого не знаем, – опять рассердилась ее сташая сестра. – Мы знаем только то, что тебе сказала Таллула. Ведь это она сказала тебе, что видела там брата?

– Я верю ей! А без опознания значок – единственная улика, связывающая Финли с убийством в Уайтчепеле. Любой мог украсть эмблему или найти ее много лет назад, а сейчас воспользовался ею, чтобы отомстить Огастесу. Зачем Финли убивать такую женщину, как Ада Маккинли? Или любую другую, если на то пошло?

– Но кто-то же убил ее, – ядовито напомнила Шарлотта.

– И скорее, это тот, кто хорошо знал ее, – не сдавалась миссис Рэдли, чуть подавшись вперед. – Соперница или, может быть, тот, у кого она что-то украла или кого сильно обидела. Она могла поссориться с подружкой или клиентом, над которым к тому же еще и смеялась, или со своим любовником, которого отвергла… – Молодая женщина устало вздохнула. – Шарлотта!..

Сестра выжидающе смотрела на нее.

– Шарлотта, пожалуйста, не говори Томасу о значке. Он мне этого никогда не простит. Он не поймет, зачем я это сделала. Но я действительно верю, что Финли невиновен.

– Я знаю, – посерьезнев, согласилась миссис Питт. – Иначе ты не решилась бы на такой идиотский поступок.

– Так ты не скажешь Томасу? – смиренно спросила Эмили.

– Нет, – пообещала Шарлотта, скорее из жалости к сестре, чем по здравом размышлении. – Во всяком случае, до тех пор, пока не буду вынуждена сделать это. Он… он может сам найти все, что ему нужно, до того, как ему понадобится для расследования этот факт с подделкой.

– Спасибо, Шарлотта!

Питту, когда под вечер они с Юартом вернулись в Пентекост-элли, пришлось самому узнать кое-что из того, о чем говорили сестры. Нэн Салливан, как и в первую встречу, по-прежнему не была уверена в своих показаниях. Однако Томас больше всего рассчитывал на показания Розы Берк. Поэтому перемена в ней его ошеломила.

– Не знаю, – проворчала она и, посмотрев на полицейских, тут же отвернулась.

Они снова сидели в кухне. На столе стоял большой старый эмалированный чайник и разномастные фаянсовые чашки. От горячей плиты было жарко и душно. Никому и в голову не пришло открыть окно из-за зловонного двора, пропитанного запахами гниющих отходов и расположенного по соседству свинарника.

– Как это вы не знаете? – Питт еле сдерживал раздражение, но не хотел, чтобы голос выдал его. – Вы были совершенно уверены, что узнали его, тогда, на Девоншир-стрит! Даже собирались повесить его собственными руками!

– Я готова повесить любого, кто сделал это, – упрямо поправила его свидетельница. – Но я не могу точно сказать, что это был он. Я видела его в тот вечер лишь мельком и одно мгновение, да и темно уже было.

– Вы боитесь, Роза? – Суперинтендант старался, чтобы его голос не выдал гнева и презрения.

– Нет! – Берк уставилась в угол и словно совсем не замечала присутствия инспектора Юарта. – Нет, никого я не боюсь. А чего мне бояться?

– Ну, например, чьих-то угроз, – ответил Томас. – Человек, которого вы опознали, из очень богатой семьи, не забывайте этого.

– Может, это и так, но он не говорил со мной, – скривив губы, ответила женщина. – Если вы думаете иначе, то ошибаетесь… очень ошибаетесь. Я просто хочу, чтобы вы поймали того, кого нужно поймать, того, кто сотворил такое с бедняжкой Адой. – Она поиграла чайной ложкой в чашке. – И мне кажется, что это скорее мог быть дворецкий, который первым обидел ее. Что, если он опять это сделал? На этот раз ему уже нечего было рассчитывать на помощь хозяйки. У него была причина отделаться от Ады. Щеголи вроде того, что я видела на Девоншир-стрит, не ходят в кварталы Уайтчепела. Свое удовольствие они получают на Хеймаркет и Уиндмилл-стрит.

– Да, это верно, – поддержал ее Юарт.

– Но вы говорили, что Ада тоже частенько бывала там, – напомнил Питт.

– Да. Но я не говорила, что она приводила их к себе сюда! – насмешливо ответила Роза. – Она не такая дура. Если бы она сделала это, обо всем тотчас бы узнал ее сутенер Костиган и отобрал бы у нее больше половины заработанных денег. Да и зачем джентльменам ехать с ней сюда? Для чего? Не такая уж она знаменитость. Таких, как она, полно кругом, а для мужчин все равно, какая из них им попадется.

– Вы хотите сказать, что видели в тот вечер дворецкого? – быстро перебил ее Юарт, перегнувшись через стол. – Опишите нам его!

– Нет, я не говорю, что это был дворецкий, – настороженно ответила Берк. – Я просто хочу сказать, что это мог быть и он. Черт побери! Неужели вам все равно, кого поймать?

– Мне отнюдь не все равно, – сквозь зубы процедил суперинтендант, едва сдерживая себя. – Но ваши сомнения и перемена показаний кажутся мне подозрительными. Я начинаю думать, что кто-то помог вам сменить их, пригрозив, а то и пообещав награду.

– Вы говорите так, будто мне заплатили за вранье! – сердито огрызнулась Роза.

– Нет, нет, – примирительно сказал инспектор. – Никто не говорит, что вы врете, Роза. Просто мы хотим во всем быть уверенными. Аду уже не вернешь, но теперь речь идет о жизни другого человека. Несправедливое обвинение будет вторым убийством.

– Может, я и врала когда, но по пустякам, – осторожно начала свидетельница, на этот раз глядя уже на Юарта. – И только не для того, чтобы какому-то бедолаге из-за меня отрубили голову. По правде сказать, мне было очень плохо, когда убили Аду. – Она виновато и отрешенно пожала плечами. – Я была напугана и чертовски зла, вот и поспешила сказать, не подумав. Хотела, чтобы скорее нашли негодяя и отсекли ему голову. Нам всем здесь стало бы легче и не так страшно. – Она прерывисто вздохнула и снова повернулась к Питту. – Мне хотелось подумать, кто бы мог это сделать. Время у меня для этого было, я подумала и поняла, что наделала глупостей. Ведь надо найти того, кто это сделал, а не любого, кто показался мне похожим. Так или не так?

– Так, – мрачно согласился суперинтендант. – Нам нужен тот, кто совершил это.

– Конечно, – подтвердил его коллега и сделал рукой такое движение, словно хотел похлопать Розу по плечу, но поостерегся. – Конечно, нам нужен только виновный, – тихо добавил он.

Покинув Пентекост-элли, полицейские сели в кеб.

– Нам лучше найти этого дворецкого, – устало сказал Питт. – Хотя бы для того, чтобы исключить его из числа подозреваемых.

– По-моему, он и вправду тот, кто нам нужен, – громко и уверенно согласился его спутник, глядя перед собой на Уайтчепел-Хай-стрит. – Это совершенно очевидно. Ада забеременела от него. Тогда ему удалось отвертеться, соврав хозяевам. На этот раз он опять нашкодил, а Маккинли, видно, решила все о нем рассказать, и тут бы ему пришел конец.

– Она и в первый раз все рассказала, – заметил Томас. – Что бы ей это дало, обвини она его на этот раз?

– Она бы ему отомстила, – не раздумывая, нашелся Юарт, словно иного ответа и быть не могло. – Он погубил ее. Месть – самый древний мотив убийства.

Питт покосился на коллегу. Юарт считался хорошим полицейским, у него был отличный послужной список, он являлся кандидатом на очередное повышение, но его аргументация в данном случае оставляла желать лучшего. С самого начала работы над этим делом казалось, что инспектор постоянно находится под грузом каких-то забот и эмоций. Что это – сострадание к жертве или отвращение? Или же страх перед всемогущим Огастесом Фитцджеймсом, способным погубить каждого, кто посмеет обвинить его сына в преступлении независимо от того, виноват тот или нет? Если бы Огастес решил отомстить Юарту, инспектору не помогла бы даже долгая безупречная служба…

Конечно, их ждет неприятная работа. Но предъявление кому-либо обвинения – это всегда трагедия, от которой страдают невиновные: те, кто просто любит обвиняемого – мужа, сына, другого близкого человека… Для них эти события будут тяжкими испытаниями, а когда все уляжется и забудется, пострадавшие останутся один на один со своим горем.

– Что нам дадут эти новые показания? – помолчав, спросил Питт, искоса поглядывая на Юарта, на его лицо с темными глазами и линиями усталости у рта. – Ада уже рассказала свою историю. Мертвая, она лишь подтвердила ее. Если бы дворецкий и убил сейчас кого-то, то, скорее, очередную горничную. И сделал бы это до того, как та успела пожаловаться хозяйке. Судьба уже рассудила его и Маккинли. Проиграла Ада. Вот ей было бы за что убить его, а зачем ему убивать ее, я причин не вижу.

Лицо инспектора стало напряженным, по нему словно пробежала тень – то ли гнев, то ли страх. Он выглядел очень усталым, руки его чуть заметно дрожали. Видимо, этому человеку было непросто смириться с тем, что приходится работать с начальником другого полицейского участка, который вторгся в следствие так, будто Юарт сам не может справиться со случаем, где попахивает политическими осложнениями. Любой на его месте почувствовал бы себя так, даже сам Томас.

В данном случае инспектор, пожалуй, больше подходит, чтобы вести это расследование, чем он, Питт. Юарта устраивает любое решение, кроме опасного. На его месте суперинтендант имел бы зуб не только на того, кого ему прислали сверху, но и на того, кто принял такое решение.

– Я с вами согласен, – сказал он тихо. – Улик против Фитцджеймса пока недостаточно. Опознание здесь бесполезно. Запонка была потеряна много лет назад, а значок, кажется, тоже вызывает сомнения. Да и утратил он свою ценность как улика, после того как была найдена его копия. Все придется начинать сначала. Надо подробнее разузнать о жизни Ады Маккинли, а также Фитцджеймса, а потом уже искать подозреваемых.

Юарт повернулся к нему.

– Подозреваемых? – медленно переспросил он. Казалось, инспектор так устал от ударов и неудач, что не сразу схватывал то, что говорил его напарник.

– Если у Фитцджеймсов есть столь злобные и изобретательные враги, они вполне могли подложить улики на место преступления, чтобы были основания для обвинения, – постарался объяснить Томас. – В этом случае…

Юарт выпрямился, и его на лице появилось понимание:

– Да, да, конечно. Вы хотите, чтобы я это сделал? Я начну завтра же.

– Хорошо, – согласился Питт. – А я продолжу заниматься Адой.

Все вконец запуталось, подумал суперинтендант, и он должен, как сам только что и сказал, начать все сначала.

Томас вернулся домой почти ночью и был встревожен присутствием в столь поздний час такой гостьи, как леди Веспасия Камминг-Гульд. Она была теткой первого мужа Эмили, лорда Эшворда. Старая дама вместе с Шарлоттой сидели за чаем в гостиной и мирно беседовали. Быстро распахнув дверь, Питт по привычке хотел было что-то воскликнуть, но, увидев Веспасию, осекся и застыл на пороге.

– Добрый вечер, Томас, – спокойно поздоровалась с ним гостья, вздернув свои серебристые брови.

Как всегда, она была безукоризненно одета, а ее лицо красивой лепки с глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками, с годами стало еще благородней и выразительней. Это была не просто красота черт, но и отпечаток всей ее жизни, в своем роде уникальной.

Леди Камминг-Гульд разрешила Питту называть себя просто по имени, как близкому родственнику, и он с удовольствием пользовался этим правом.

– Добрый вечер, Веспасия. Как я рад видеть вас здесь, – улыбнулся он гостье.

– И удивлен, не так ли, судя по твоему лицу? – ответила та. – Ты, видимо, голоден и не откажешься от ужина. Кажется, Грейси уже все приготовила.

Хозяин дома наконец вошел в гостиную и закрыл за собой дверь. Он был голоден, устал, но не мог отказаться от удовольствия побыть в обществе дальней родственницы, а главное, от беседы с ней. Разумеется, она не просто так заглянула к ним, якобы проезжая мимо. Эта пожилая леди никогда ничего не делала случайно, да и район Блумсбери никак не мог оказаться у нее на пути. Питт внимательно посмотрел сначала на Шарлотту, потом на Веспасию.

– Вы знакомы с Огастесом Фитцджеймсом? – не задумываясь, спросил он.

Гостья улыбнулась:

– Нет, Томас, я не знаю его. Я была бы оскорблена, если бы ты подумал, будто я, зная, что ты ведешь это страшное дело об убийстве в Уайтчепеле, явилась в ваш дом, чтобы похлопотать за своего друга Огастеса Фитцджеймса, чей сын считается в этом замешанным.

– Все, кто вас знает, Веспасия, никогда не заподозрил бы вас в таком грехе, – искренне возразил суперинтендант.

Глаза его собеседницы расширились.

– Дорогой Томас, ты прав – никто из тех, кто знает меня, не допустит и мысли, что моим другом может оказаться такой грубиян и нувориш, как Огастес Фитцджеймс. Пожалуйста, сядь, милый, мои глаза устали все время смотреть вверх.

Питт невольно улыбнулся и наконец с облегчением сел, забыв об усталости и полной сумятице в голове от мыслей о том, что все его усилия ни к чему не привели.

– Но, признаюсь, я искренне сочувствую его жене, – продолжала Веспасия. – Хотя все это не имеет никакого отношения к моему визиту к вам. Меня больше всего интересуешь ты, Томас, а затем и Джон Корнуоллис. – Она слегка нахмурилась. – Если ты собираешься предъявить Финли Фитцджеймсу обвинение, будь осторожен: у тебя должны быть очень веские доказательства. Его отец – человек огромной власти, и он начисто лишен какого-либо милосердия.

Полицейский уже давно это понял, но, услышав предупреждение тетушки, почувствовал внутри холодок.

Веспасия не была ни глупой, ни самонадеянной, но и человеком робкого десятка ее нельзя было назвать. Если она решала предупредить Томаса, что случалось, как он помнил, крайне редко, это всегда касалось могущества какого-либо тайного общества, но не отдельной личности. И ее теперешние слова лишь усилили чувство неприятной тревоги и осознание мрачной таинственности, которая окружала убийство в Пентекост-элли.

Шарлотта с беспокойством смотрела на мужа.

– Все пока указывает, – осторожно начал Питт, – что Финли Фитцджеймс, возможно, невиновен. Во всяком случае, улики против него в большинстве своем недействительны или получили свое объяснение.

– Все, что ты рассказал, весьма туманно. Лучше скажи то, что хочешь сказать, – велела ему Веспасия.

И суперинтендант рассказал ей все о клубном значке, о том, как была внезапно обнаружена его копия в доме Финли Фитцджеймса, и о своих тщетных попытках раздобыть оригинал эмблемы у кого-нибудь из бывших членов клуба, чтобы сличить его с найденной копией. Говоря все это, Томас не замечал виновато порозовевших щек Шарлотты и ее отведенных глаз. Он был слишком поглощен своим рассказом о собирании улик.

– Гм, – хмыкнула леди Камминг-Гульд, когда ее родственник умолк. – Не очень убедительно, но понятно. Кроме одного.

– Чего же? – не удержалась миссис Питт.

– Почему Огастес сам немедленно не изготовил копию значка, – ответила Веспасия, – а затем не потребовал более тщательного обыска в доме? Его можно было бы провести самое позднее через два дня после первого обыска. Если он собирался сделать копию, зачем было ждать, когда события примут такой оборот? Разве что для того, чтобы преподать сыну горький урок, напугать его как следует и добиться от него наконец полного послушания…

– А почему этого не сделал сам Финли? – не выдержав, спросила Шарлотта, опустив глаза, словно извинялась за свою дерзость.

– Потому что впал в панику, да и мозгов ему на это не хватило, – просто резюмировала пожилая леди.

Питт вспомнил свою первую встречу с Финли.

– Мне не показалось, что он в панике, – искренне признался полицейский. – Он был немного напуган, это верно, был расстроен и даже в некотором шоке от неожиданности, но подлинного страха не было. Я бы сказал, что страх стал появляться потом, когда время шло, а мы не снимали с него подозрений.

– Странно, – заметила Веспасия. – Какие еще улики у тебя были?

Томаса удивило, что она говорит об уликах в прошедшем времени, и он невесело улыбнулся.

– Опознание его одной из свидетельниц, – ответил он и рассказал об опросе Нэн Салливан и Розы Берк и о том, как обе женщины сняли потом свои показания.

Леди Камминг-Гульд немного помолчала, раздумывая.

– Не очень радостные вести, – согласилась она наконец. – Этому может быть несколько объяснений: возможно, вначале Роза Берк сказала тебе правду, а затем ее убедили отказаться от своих показаний то ли угрозой, то ли обещанием награды. Или она сама из чувства самосохранения погасила в себе всякую ненависть и гнев против убийцы. Или же решила, что ее информация стоит большего и лучше хранить ее до тех времен, когда за нее можно что-то получить. – Веспасия нахмурилась. – Либо сначала она говорила искренне, что узнала Финли. Страх и желание увидеть убийцу наказанным за смерть Ады заставили ее так говорить. Но потом, поразмыслив, она поняла, что не может давать показания и опознавать человека, не будучи совершенно уверенной. А история с дворецким трагична, но не имеет отношения к смерти Ады.

– Ты все еще считаешь, что это сделал Финли? – робко спросила Шарлотта, обращаясь к мужу, и словно от боли сдвинула брови. – Я хочу сказать… это правда, что доказательства недостаточны? Или его отец очень ловко убрал их и сделал юридически недействительными?

Питт подумал, прежде чем ответить.

– Не знаю, – сказал он наконец. – Если бы мне предстояло принять решение, я бы признал Финли невиновным, но полной уверенности в этом у меня нет.

– Печально, – как бы констатировала факт Веспасия, и в голосе ее теперь было сочувствие. – Если он невиновен, то у него, очевидно, есть лютый враг. Либо все просто сложилось не в его пользу, вся цепь событий и обстоятельств. А это, друг мой Томас, маловероятно.

– Да, видимо, так, – вынужден был признаться суперинтендант. – Кажется, мне придется вернуться к чрезвычайно неприятной задаче поиска врагов семейства Фитцджеймсов. – Он вздохнул. – Хотелось бы знать, чьи это враги – Финли или его отца? Наследник показался мне совсем безобидным молодым человеком и куда более заурядным, чем ему этого бы хотелось…

– Да, куда более заурядным, – повторила старая леди с печальной улыбкой. – Мне кажется, у его сестры гораздо больше шансов сделать в жизни что-либо значительное, если она не выскочит замуж. Сейчас она ведет себя весьма легкомысленно, словно у нее ветер в голове, и ни о чем другом, кроме развлечений, не думает. Она делает это с таким азартом, что дай ей бог, чтобы она нашла то, что ей нужно, и на этом все закончилось.

Шарлотта открыла было рот, чтобы что-то сказать, но тут же осеклась.

Это обеспокоило Питта. Обычно замечания его супруги, отличавшиеся прямотой, бывали по делу. Что ж, он спросит ее потом, что она хотела сказать, когда Веспасия уедет.

– Однако Финли высокомерен, как и все люди, знающие о своей ограниченности, – продолжала леди Камминг-Гульд, глядя на полицейского. Лицо ее было серьезным. – Они опасаются, что их возможности значительно ниже их амбиций или тех надежд, которые на них возлагаются. Кто еще был членом этого клуба мальчишек? Кто-то из них имел прекрасные возможности достать образец значка и хорошо знал привычки Финли, знал, где лучше всего подбросить значок как опасную улику.

Томас назвал имена остальных членов «Клуба Адского Пламени».

Веспасия невозмутимо выслушала его.

– Имя Трилстоуна мне ничего не говорит, – сказала она, – а вот о Джеймсе Хеллиуэлле я наслышана. Кажется, у него есть сын, если не ошибаюсь, его зовут Герберт…

– Норберт, – поправил ее Питт.

– Да, конечно. Пусть будет Норберт, – кивнула его собеседница. – Но это весьма посредственная личность. Он достаточно обеспечен, но начисто лишен воображения, чтобы в чем-то чувствовать неловкость, разве что если сядет на гвоздь. Что касается Джонсов, то их бог знает сколько, так же как и Браунов или Робинсонов. Яго Джонс может быть кем угодно… или никем.

Суперинтендант почувствовал, как не может удержаться от улыбки.

– Хеллиуэлл, по вашему описанию, пожалуй, похож на того, с кем я встречался, – подтвердил он. – Этот человек весьма озабочен тем, какое впечатление производит на окружающих, особенно на тестя и тещу, и, как вы верно заметили, он весьма доволен собой, своей жизнью и положением и не хочет, чтобы его беспокоили. Он, пожалуй, и не собирался помогать Финли, опасаясь, что это станет известным. Хотя он решительно не одобрил моего намерения продолжать расследование.

– Он может быть врагом Финли? – с сомнением спросила Шарлотта.

– На это у него смелости не хватит, – небрежно отмахнулась Веспасия и вопросительно посмотрела на Томаса.

– Полагаю, вы правы, тетя, – согласился тот и вспомнил красное, в испарине лицо Норберта, его нервное подергивание и ту горячность, с которой он отрицал какие-либо связи с младшим Фитцджеймсом в последние годы. – Он из тех, кто мигом забывает о чести и долге, если они требуют жертв.

– А Тирлстоун? – вспомнила о другом члене клуба миссис Питт.

– Возможно. – Сказав это, суперинтендант почему-то вспомнил лицо Яго Джонса. Вот у кого есть смелость, порыв и убеждения! Но есть ли у него цель? – Мне кажется… – медленно произнес он, – что прежде всего я должен хорошенько разузнать, почему именно Ада Маккинли стала жертвой. Почему выбрали кого-то из Уайтчепела, а не из Вест-Энда? Это как-то нелогично. Возможно, есть причина, которая может привести нас к разгадке.

Веспасия поднялась. Следом за ней встал и Питт, предложив ей руку. Пожилая дама милостиво оценила его жест, но на руку не оперлась.

– Спасибо, милый. Хотела бы сказать тебе, что после этого разговора у меня отлегло от сердца, но не могу. – Она посмотрела на суперинтенданта долгим пытливым взглядом. – Боюсь, что это очень неприятное дело, Томас. Будь осторожен. Ты можешь полностью полагаться на честь и смелость Джона Корнуоллиса. Но он едва ли способен разбираться в уловках политиканов. Поэтому не заставляй его подводить тебя, не требуй от него того опыта, которого у него нет, или особой лояльности, хотя она ему присуща. Доброй ночи, дорогой.

– Доброй ночи, Веспасия. – Питт смотрел, как она легонько поцеловала в обе щеки Шарлотту и, высоко подняв голову, вышла из дома к ждавшему ее экипажу.

Утром следующего дня он без особого энтузиазма, но с твердым намерением решил начать расследование сначала. Юарт получил четкие указания собрать все сведения об Огастесе и Финли Фитцджеймсах, Телман занялся остальными членами «Клуба Адского Пламени», а сам Томас снова направился в Пентекост-элли поговорить со всеми, кто знал Аду.

Утро было не самым благоприятным временем, чтобы беседовать с ее товарками, но у суперинтенданта не было ни времени, ни терпения ждать полудня, когда они проснутся и для них начнется новый день.

Разумеется, фабрика через дорогу работала вовсю, и все ее двери были распахнуты. К девяти утра в помещении, должно быть, нечем было дышать.

Поднявшись на крыльцо, Питт постучал в дверь дома в Пентекост-элли. Стук пришлось повторить несколько раз, пока ему наконец не открыла рассерженная Мадж. Вид у старухи был усталый и раздраженный, заплывшие глаза прятались в припухших складках ее широкого лица.

– Который сейчас час, черт побери?! – набросилась она на посетителя. – У вас что… – Но тут, узнав Питта, хозяйка сердито прищурила глаза и уставилась на него. – А, это вы! Что вам нужно в такой ранний час? Мне больше нечего вам сказать. Да и Розе с Нэн и Агнес тоже.

– Нет, есть что, – возразил полицейский и попытался протиснуться в дверь. Однако Мадж стояла незыблемо, как скала.

– Вы все равно не поймаете негодяя! – презрительно воскликнула она. – Ваше усердие меня не обманет.

– Кто-то убил Аду, – настаивал Томас. – И этот человек на свободе. Вы хотите, чтобы я его нашел?

– Я хочу быть молодой и красивой и иметь дом – полную чашу, – насмешливо передразнила его пожилая женщина. – Разве кого-нибудь, черт побери, интересует, чего я хочу?

– Я не уйду, Мадж, пока не узнаю все об Аде, – сдерживая себя, упорствовал Питт. – Если вы хотите немного покоя, возможность заниматься своим делом и кое-что даже зарабатывать, вы поможете мне, нравится это вам или нет.

Но он мог уже и не говорить этого. Старуха устало и покорно отступила, открыла дверь и, повернувшись, пошла по коридору. Она слышала, с какой силой за ее спиной полицейский захлопнул входную дверь. Мадж провела его в маленькую комнатушку, должно быть служившую ей кухней, откуда ей был слышен любой крик или шум, да и вообще все, что происходило в доме.

Питт задал ей все вопросы, какие только мог, об Аде и о ее образе жизни и привычках: когда она вставала, как одевалась, когда уходила и приходила, известно ли Мадж, где она бывала, откуда возвращалась и с кем встречалась. Он попросил хозяйку рассказать обо всех возможных врагах и друзьях Маккинли – хотя бы приблизительно, – назвать имена ее клиентов и возможные связи. Попросил он Мадж и примерно оценить заработки убитой, оценив ее гардероб, поведение и подарки, которые она делала подружкам.

– Что ж, – задумчиво промолвила старая женщина, глядя на грязный в пятнах стол, возле которого сидела. – Она бывала щедрой, когда у нее водились деньги, надо отдать ей должное… каждый вам это скажет. В последние два месяца Ада стала неплохо зарабатывать. В тот день, когда ее убили, она как раз купила новые ботинки. Радовалась покупке, хвалилась. Расхаживала в них перед всеми, поднимала юбки, показывала мне, как смотрится обновка на ее ногах. Хорошие ботинки с перламутровыми застежками. – Лицо Мадж стало напряженным. – Думаю, вы и сами это знаете, потому что видели их, когда пришли в ее комнату в тот вечер.

Томас вспомнил, как странно были связаны ботинки Маккинли. Они действительно были хороши. Тогда полицейский не подумал о том, сколько они могут стоить.

– Да, помню. Она всегда носила такую дорогую обувь? – поинтересовался он.

Старуха громко рассмеялась:

– Конечно, нет! Она снашивала и чинила старую обувь, как и все мы. Но в последнее время у нее, должно быть, дела пошли хорошо, как я уже вам говорила. – Мадж прищурилась, и ее глаза совсем исчезли в складках одутловатого лица. – Вы хотите сказать, она сделала что-то дурное ради денег?

– Нет, я не имел этого в виду, – успокоил ее Питт. – Но хотел бы знать, откуда у Ады появились деньги. Это началось после того, как она поменяла сутенера?

– Да, – ответила его собеседница. – Примерно в это самое время. А что? Интересует вас, что Берт Костиган ничуть не лучше прежнего ее сутенера? Он щеголь, это верно, но ума у него не так уж много. Он никогда мне не нравился. – Она презрительно пожала плечами. – Впрочем, мне и тот и другой были не по душе. Оба – порядочные скоты, если на то пошло. Выжимали из нее все соки. А где он был, этот Костиган, когда ей нужна была его помощь? – Старуха всхлипнула, и скупые слезинки потекли по ее толстым щекам. – Только здесь его не было, – заключила она.

Суперинтенданту пришлось разбудить также Розу и Нэн и задать им те же вопросы. Ответы обеих мало отличались от тех, что он получил от Мадж. К этому времени проснулась и Агнес. Томас допросил и ее, но и это не дало ничего нового, разве что эта девушка, по просьбе Питта, описала ему внешность Ады, которую сам он видел уже обезображенную насильственной смертью. Неохотные скупые слова Агнес мало что дали бы полицейскому, если бы он случайно не подметил у нее способность к рисованию, когда она набросала пусть немного карикатурный, но достаточно выразительный карандашный портрет Маккинли. Перед ним вдруг предстал образ женщины с чувством юмора, задором и силой воли. Даже на линованной бумаге блокнота Ада выглядела живой. Питт вдруг смог представить себе, как она ходит и держит голову, и даже предположил, какой у нее мог быть голос. Это еще сильнее усугубило трагизм мучительной смерти Маккинли, и Томасу стало еще тяжелее думать об этом.

Вернувшись на Боу-стрит, начальник участка лишь в шесть часов вечера смог подкрепиться бутербродом с холодной бараниной и кружкой горячего чая. Он привел в порядок всю добытую информацию и тщательно ее записал. Теперь ему казалось, что он начинает понимать образ жизни и поведение Ады. Разумеется, она регулярно отрабатывала свое время на Олд-Монтегю-стрит, а потом на Уайтчепел-роуд. Это бывало в начале вечера, и иногда убитая задерживалась в своем районе допоздна, но были вечера, когда ее там не видели. Прекрасная возможность подработать в других местах влекла Маккинли, и она пользовалась этим, как могла.

Тут же возник ответ на многие вопросы: Ада искала более прибыльных клиентов в других кварталах. Не Костиган ли подбивал ее на это? Он был тщеславен, а Маккинли всегда хотела заработать побольше. Не могла ли она в этом своем новом амплуа встретить кого-нибудь из недругов Финли или его отца? Стоит ли та версия того, чтобы ее разрабатывать?

К тому времени ни Юарт, ни Телман не преуспели в своих попытках разузнать что-либо стоящее.

Вечер этого дня и бо́льшую часть следующего, а затем еще один день Питт потратил на то, что обошел все пятачки, где собирались проститутки в Вест-Энде, на Уиндмилл-стрит, Хеймаркет и Лестер-сквер, а также на прилегающих к ним улицах и в расположенных рядом переулках. Он видел тысячи женщин, похожих на Аду; одни были роскошно одеты и прогуливались как распустившие хвост павлины, другие выглядели поскромнее, а кое-кто и вовсе работал в старом тряпье. При свете газовых фонарей Томас видел немало женщин не первой молодости, с провалившимися щеками и дряблым телом. Попадались ему и молодые, цветущие, приехавшие из деревень искать свое счастье и нашедшие вместо него грязные меблированные комнаты и поспешную любовь незнакомых мужчин, часто годящихся им в отцы, а то и в деды.

На улицах было и много детворы, лет восьми-десяти. Они останавливали мужчин и, ухватив их за рукав, шептали им на ухо непристойности, в надежде разжечь нездоровый интерес, и совали в руки порнографические открытки.

А рядом шумели толпы нарядной публики – респектабельные дамы и очень богатые леди, опирающиеся на руку мужей, то ли приехавшие на поздний концерт, то ли покидающие его.

Питт использовал все свои контакты среди сутенеров и содержательниц борделей и побывал в некоторых зданиях, где сдавались меблированные комнаты, но никто не припомнил, чтобы Ада бывала в его доме, и не знал ее имени, разве что из газет, оповестивших о ее убийстве. Имени Финли Фитцджеймса тоже никто не знал: он не был упомянут в связи с убийством Маккинли, и газеты о нем не писали. Также никто, кроме доктора Леннокса, полицейского следователя Юарта, их начальника Корнуоллиса и отвечающего за следствие Питта, не знал о сломанных ногтях на руках и ногах убитой.

Суперинтендант уже окончательно потерял веру в возможность что-либо узнать, как вдруг решил попробовать изучить район Гайд-парка. Там у него тоже был кое-кто из личных знакомых – огромный, самодовольный и льстивый Жирный Джордж. Он управлял своими проститутками железной рукой, а его ближайшим подручным был Малыш Джорджи, злобный карлик с садистскими наклонностями, чуть что хватавшийся за нож, который он постоянно носил при себе.

Томас застал Жирного Джорджа в его доме – красивом, классических пропорций особняке на Инвернес-террас.

Толстяк и не подумал встать при его появлении. Он, казалось, накрепко увяз своим огромным телом в кресле. День был теплым, и на Джордже была свежевыстиранная просторная рубаха, на чистый ворот которой падали лоснящиеся кудряшки его седых волос.

– Чем обязан, мистер Питт? – спросил сутенер негромким, сипящим от одышки голосом. – Какая неотложная причина привела вас ко мне? Должно быть, что-то чертовски для вас важное. Прошу, садитесь! Да садитесь же! Не видел вас со времен того ужасного убийства в Гайд-парке. Немало вам тогда пришлось потрудиться. Не очень-то вы были тогда сообразительны и споры. – Жирный Джордж покачал головой, и его кудряшки запрыгали. – А ведь мы не за это платим нашей полиции. Вы должны получше охранять нас, мистер Питт. Нам хочется спокойно спать в своих постелях и быть уверенными, что вы всегда начеку и заботитесь о нашем покое. – Если это и была шутка, то выражение его темных глаз того не подтверждало.

– Полиция расследует убийства лишь тогда, когда они уже совершены, Джордж, – ответил суперинтендант и сел. – Да и вокруг тебя творится немало плохого, так что ты мог бы и сам предупредить зло. Ты знал эту женщину? – Томас протянул толстяку карандашный набросок лица Ады, сделанный Агнес.

Тот взял его бледной, усыпанной веснушками рукой, пухлые пальцы которой казались лишенными костей.

– Да, я видел ее, – сказал сутенер спустя минуту. – Умная девчонка, с амбициями. Хотел взять ее к себе, да уж больно жадная она была. Хотела все деньги оставлять себе. А это опасно, мистер Питт, очень опасно. Это ее прикончили в Уайтчепеле, не так ли? Стоило ожидать! Но зачем же вам так далеко ходить, мистер Питт?

– Неужели я зря сюда пришел?

– Не очень остроумно. – Джордж покачал головой и выпятил нижнюю губу. – Вы тратите время напрасно, разве не так? Порасспрашивайте лучше ее нового сутенера; его зовут Костиган, как я слышал.

– Не знал, что ты такой сознательный гражданин. Ведь не задумываясь указываешь на коллегу, – сухо заметил полицейский.

– Хотя это кое-кому и не понравится, – назидательно просипел в ответ его собеседник, – но скажу прямо: немного острастки в работе с девчонками не помешает. Без этого нельзя, а то сядут на голову эти красотки; не успеешь опомниться, как обведут вокруг пальца. Но чтобы задушить кого из них – это уж последнее дело. Тут же вмешается полиция, вот как вы сейчас, а это для нашего дела плохо. – Он закашлялся, и его огромная грудь отозвалась застарелыми хрипами. В комнате стояла духота, высокие окна были закрыты, и, несмотря на строгий холодный цвет стен, их красивые чистые линии, высокий потолок и около полудюжины пальм в кадках, здесь пахло затхлостью.

– Почему же Костиган не просто припугнул ее, а пошел дальше? – настаивал Томас. – Зачем ее надо было убивать? Какая ему от этого выгода? Только дурак убивает курицу, несущую золотые яйца.

Джордж сделал брезгливый жест рукой:

– Зачем же так грубо, мистер Питт? Очень грубо!

– Так же грубо, как и вся ваша работа. Откуда тебе известно, что Костиган знал о похождениях Ады, о том, что временами она работала в западных кварталах и все деньги оставляла себе?

Толстяк пожал плечами, и по его грузному телу словно пробежала рябь, как по воде.

– Может, он следил за ней, – предположил он. – Это бывает в таких случаях.

– Если бы следил, то знал бы, когда она впервые покинула Уайтчепел, а это началось уже несколько недель назад.

Глаза Джорджа округлились:

– А мне откуда это знать?

– Может, кто-то донес на нее? – высказал предположение Питт, не отрывая взгляда от лица толстяка. Что-то мелькнуло на нем, чуть напряглись мускулы – этого Томасу было достаточно.

– Это ты сказал ему, Джордж, не так ли? – Суперинтендант произнес это скорее как утверждение, чем как вопрос. – Ада работала на твоем пятачке и отказалась платить тебе. Ты не натравил на нее Малыша Джорджи, чтобы самому избежать неприятностей, а рассказал обо всем ее сутенеру. Пусть, мол, сам с ней разбирается. А тот вместо острастки видишь как далеко зашел! Это твоя вина, Джордж, – беспощадно, словно вынося приговор, заявил полицейский. – Когда ты ему об этом сказал?

В комнате было душно, как в джунглях.

Толстяк вскинул бесцветные брови:

– В тот день, когда ее убили, но я тут ни при чем, мистер Питт. Вы не очень вежливы со мной. И несправедливы, а это нехорошо, хотя чего можно ожидать от полиции? Если бы правосудие…

Вскочивший со стула Томас посмотрел на него таким презрительным взглядом, что Жирный Джордж так и не решился закончить фразу.

– Костиган мешает тебе, не так ли? – с горечью, отдышавшись, спросил суперинтендант. – Он для тебя угроза?

– Едва ли. – Сутенер попытался рассмеяться, но задохнулся и засопел пуще прежнего. В конце концов он сильно и надолго раскашлялся. Его массивная грудь ходила ходуном в попытке втянуть глоток воздуха.

Питт, не испытывая к нему никакого сострадания, круто повернулся и покинул комнату, оставив толстяка, чье лицо побагровело от злости, самому справляться со своей одышкой.

Когда позже, в этот же день, Томас решил навестить Альберта Костигана, он взял с собой констебля Бинса. Зная район, они без труда нашли меблированные комнаты, где поселился сутенер Ады. Это было на Пламберс-роу, по другую сторону от Уайтчепел-роуд и Пентекост-элли. Дом был узок по фасаду и сер, как и все дома в этом районе, но комнаты Костигана оказались неплохо обставленными и вполне комфортабельными. Видимо, он любил уют и удобства, а кое-какие мелочи говорили о его пристрастии к хорошим вещам: газовые светильники в витых железных бра, новый ковер и красивый дубовый стол с откидной крышкой и раздвижными ножками.

Сам Альберт оказался невысок ростом и белозуб, с бледно-голубыми глазами навыкате, красивым носом и зачесанными назад волнистыми каштановыми волосами. На первый взгляд, если не заметить обиженного выражения его лица, настороженности и некой резкости движений, он чем-то напоминал Финли Фитцджеймса. Получи этот человек от судьбы шанс стать богатым и уверенным в себе да подучись хорошим манерам, он вполне мог бы сойти за двоюродного брата Фитцджеймса-младшего.

У Питта не было улик против Костигана, кроме слов Джорджа, которые, как свидетельство, ничего не значили. Чего могут стоить слова одного сутенера против другого? Обыск в квартире Берта ничего бы не дал, даже если бы в ней оказались вещи Маккинли. Это легко можно было бы объяснить.

– Вы все еще ищете, кто убил Аду? – с недовольством произнес Костиган. – Так ничего и не нашли? – Его презрение было очевидным.

– У меня есть несколько версий, – ответил Томас, усаживаясь в огромное и удобное кресло. Констебля Бинса он оставил стоять у двери.

Альберт тоже остался стоять, с неодобрением глядя на суперинтенданта.

– Вот вы как? Что еще вы мне скажете? – пробурчал он недовольно.

– А то, что убийство Ады, оказывается, связано с тем, что она наведывалась в район Гайд-парка, – не задумываясь, ответил Питт.

Сутенер, прекратив переступать с ноги на ногу, остолбенело уставился на него:

– Кто сказал, что она туда ходила? Я этого не говорил!

– Вы, очевидно, хотите мне сказать, что ничего об этом не знали? – с невинным видом изобразил удивление Томас. – Полно вам, мистер Костиган! Одна из ваших девиц ходит в богатые кварталы Лондона, уже примелькалась там и стала своей, а вы ничего об этом не знаете? Полагаю, вам с этого ничего не перепадало, а? – Полицейский улыбнулся. – Что, будет кому в этом квартале потешиться над вами?

– Конечно, я знал, – не выдержал Берт, вскинув подбородок. – Считаете меня дураком?! Я не спустил бы этого ни одной из моих девиц. Но убивать за такое не стал бы! Это глупо. Разве с мертвой что возьмешь? – Он не сводил своих больших глаз с Питта; в них были вызов и торжество, словно он одержал над собеседником победу в невидимом поединке.

Томас быстро обвел взглядом комнату и снова посмотрел на Костигана. У него более не было сомнений в том, что сутенер делал на ком-то немалые деньги. Возможно, он говорил правду, кроме разве того, о чем поведал суперинтенданту Жирный Джордж; но тут ложь была вполне уместна, чтобы напакостить конкуренту.

– Вы посылали туда еще кого-нибудь из ваших девиц? – спросил Питт, уже ни на что не надеясь.

Альберт чуть помедлил с ответом, видимо решая, где следует солгать, а где не стоит.

– Нет… только Аду. У нее был класс, – сказал он наконец. Видимо, во всей этой ситуации сутенер прежде всего жалел самого себя и поэтому недовольно косился на констебля Бинса, записывающего все его слова.

– Класс? – с сомнением переспросил Томас.

– Да! – дернув головой, ответил Костиган. – Она умела со вкусом одеваться, была красивой и смешила клиентов. А им это нравилось. Есть красивые девушки, но, увы, они чаще глупы. А Ада была умна и остра на язык. – Он распрямил плечи и уставился на полицейского, явно хвастаясь. – И, как я уже сказал, она красиво одевалась, как и положено проституткам в богатых кварталах. Не так, как наши, которые и понятия не имеют о том, как должна выглядеть леди.

У дверей громко хмыкнул Бинс. Берт воспринял это как недоверие к его словам.

– Ада была леди, да еще какая! – воскликнул он, вдруг рассердившись. – Ее красное с черным платье было не хуже тех, что носят на Хеймаркет. И ботинки с перламутровыми пуговицами. Стоили целое состояние… Девкам в этом квартале такие и не снились.

– Ботинки? – медленно переспросил Питт, чувствуя волнение. Он вдруг осознал весь трагизм этой ужасной истории.

– И ботинки тоже, – коротко подтвердил сутенер, не совсем его понимая.

– Когда вы их видели, мистер Костиган? – Томас бросил взгляд на Бинса, чтобы убедиться, что тот по-прежнему все записывает.

– Что? – удивился Альберт. – Я не понимаю. А почему это вас интересует?

– Припомните! – приказал ему суперинтендант. – Когда вы видели ее ботинки?

– А зачем это? Да, я видел их. – Костиган покраснел, и глаза его засверкали. Он сжал кулаки, и на верхней губе у него появилась испарина.

– Уверен, что вы их видели, – сказал Питт. – Я полагаю, вы отправились в Гайд-парк – возможно, разведать, нельзя ли вам и там иметь свое дело. Или вы уже подозревали, что Ада там понемногу подрабатывает. Именно там вы и повстречались с Жирным Джорджем. Он не преминул сообщить вам, что Маккинли захаживает в Гайд-парк, и не без успеха. Так вы узнали, что она вас обманывает. Вернувшись, вы высказали ей все, что думаете о ее поведении, а она заявила вам в ответ, что вы ей больше не нужны и плакали ваши большие деньги. Вы, возможно, решили припугнуть ее, да только она была не из пугливых. Вот тогда вы потеряли контроль над собой, произошла ссора, и вы убили ее. Возможно, вы не хотели этого, возможно, даже не помышляли, но ваше самолюбие было слишком уязвлено. Допускаю даже, что она посмеялась над вами. Вы больно сжали ей горло и прежде чем опомнились, она была уже мертва.

Костиган смотрел на полицейского, слишком ошарашенный, чтобы что-то сказать. Лицо его исказилось от страха.

– А когда вы поняли, что она мертва, – продолжал тот, – вы надели ей на руку повязку для чулок и застегнули и связали ее башмаки, сделав все так, будто это злая шутка клиента, некий садистский ритуал. А потом ушли.

Берт судорожно глотнул воздух. Во рту у него пересохло, кровь отлила от лица.

– Вас видели. – Томас не останавливался, торопясь сказать все, что хотел. – Думаю, если спросить Розу Берк, она узнает вас. А Нэн Салливан узнает ваше пальто. Она когда-то работала швеей на фабрике, и у нее наметанный глаз. Альберт Костиган, вы арестованы за убийство Ады Маккинли…

Сутенер, издав вздох полного отчаяния, рухнул в кресло и от охватившего его ужаса не смог вымолвить ни слова.

Глава 7

– Слава богу, – облегченно промолвил Джон Корнуоллис и, откинувшись на спинку кресла, посмотрел на Питта. В противоположном конце ложи Шарлотта и ее мать Кэролайн, склонившись, с интересом смотрели в партер на входившую и выходившую публику. Половина спектакля была уже позади.

Джошуа Филдинг, новый муж Кэролайн, был звездой спектакля. Томасу было немаловажно знать, как воспримет его начальник новость о том, что мать его жены вышла замуж за актера, который к тому же был на много лет ее моложе. Но если Корнуоллис и нашел в этом что-то необычное, то, будучи человеком воспитанным, и виду не подал. Равным образом он ничего пока не сказал и о спектакле – довольно эмоциональной и ломающей каноны драме, которая поднимала непростые вопросы. Если бы суперинтендант узнал содержание пьесы раньше, он едва ли рискнул бы пригласить на нее своего начальника. С Микой Драммондом все было по-другому. Питт хорошо знал его пристрастия и слабости, знал, что могло оскорбить его чувства, а что нет. Новый же шеф пока оставался для Томаса незнакомцем. Они слишком мало работали вместе – по сути, только над делом Ады Маккинли, а оно оказалось не таким сложным и опасным, каким грозило стать вначале. Его вполне можно было не передавать Томасу. Но кто мог знать это тогда?

Корнуоллис провел рукой по волосам и невесело улыбнулся.

– Призна́юсь, я думал, что это дело будет гораздо более неприятным, – сказал он с удовлетворенным вздохом. – Нам чертовски повезло, что убийцей бедной женщины оказался ее сутенер. По сути, это почти семейная драма. – На высоком лбу Джона появилась тонкая морщинка. Несмотря на эти успокаивающие слова, он держался не очень уверенно. Безукоризненный фрак и белая манишка не скрывали странной скованности его тела. Казалось, он чувствовал себя не совсем уютно в этой обстановке.

Шарлотта и Кэролайн продолжали разглядывать зрителей в партере.

– Неужели всего лишь несчастливая случайность заставила нас подозревать Финли Фитцджеймса? – понизив голос, спросил помощник комиссара полиции, стараясь, чтобы их не услышали. Чувствовалось, как ему не хочется говорить о работе сейчас, но он был вынужден это обсудить.

– Я не очень верю в такие случайности, – задумчиво согласился Питт.

Он тоже был доволен такой скорой развязкой. Во всяком случае, теперь без особых трудов будет доказано, что убийцей является Костиган. Однако некоторые аспекты этого дела продолжали беспокоить Томаса. Арест сутенера и его допросы так и не смогли многого объяснить.

– Какой из значков оказался подлинным? – спросил Джон, словно читая мысли своего подчиненного. – Первый, найденный в постели убитой, или второй? Или же оба, поскольку и тот и другой были заказаны самим Фитцджеймсом?

Из соседней ложи донесся смех и восторженные возгласы. Внизу шумел партер.

– Не знаю, – ответил Питт. – Первые значки клуба заказывал Хеллиуэлл. Но он уверяет, что не помнит, к какому ювелиру тогда обратился, а свою собственную эмблему куда-то задевал.

– А что говорят остальные двое? – поинтересовался Корнуоллис.

– Они тоже не помнят ювелира, а свои значки давно потеряли. – Томас пожал плечами. – Я подозреваю, что Финли сам заказал копию, чтобы подтвердить свою невиновность или, во всяком случае, поставить под сомнение подозрения полиции.

– Следовательно, значок, найденный в Пентекост-элли, – это и есть его подлинный значок? – Джон быстро повернулся и посмотрел в лицо суперинтенданту. Всякая попытка непринужденной беседы исчезла. – В таком случае при чем здесь Костиган? Я не совсем понимаю.

– Я тоже, – признался Томас.

Он хотел было объяснить, но ему помешал стук в дверь ложи. Вошел Мика Драммонд. Он поздоровался с Шарлоттой и Кэролайн и, как только правила этикета позволили ему, подошел к Питту и Корнуоллису. Высокий, худой, с орлиным профилем, Мика был приятным и светским человеком, умело научившимся скрывать свою природную стеснительность.

– Примите мои поздравления, – искренно промолвил он, глядя на обоих бывших коллег. – Потенциально крайне неприятное расследование успешно завершено. Вашей большой победой следует считать и то, что многое не попало в прессу. А это дорогого стоит, поверьте мне. До меня дошли слухи, что Огастес Фитцджеймс весьма удовлетворен. – Драммонд усмехнулся. – Боюсь, что слово «благодарен» было бы сильным преувеличением, когда речь идет о таком человеке, как он, но мне кажется, он это оценит и не забудет, и, кто знает, возможно, в будущем вы обретете союзника.

– Лишь в том случае, если его враги станут нашими врагами, – сухо резюмировал Джон. – Он из той породы людей, которые помнят обиды, но забывают добрые услуги. Хотя наше расследование меньше всего ставило своей целью угодить ему, – быстро добавил он. – Если бы Питту удалось доказать, что его сын виновен, я арестовал бы его столь же охотно, как Костигана, да и любого другого.

Драммонд снова улыбнулся.

– Я не сомневаюсь в этом. И все же рад, что такая необходимость не возникла. – Он бросил взгляд на Томаса, но затем снова обратился к Корнуоллису: – К сожалению, мы мало чем способны помочь в тех случаях, когда подобные трагедии касаются самых уважаемых семей. Эти дела оказываются наиболее трудными и неприятными.

В памяти суперинтенданта возникли подробности трагедии, постигшей семью Элинор Байэм, которая теперь стала женой Драммонда. Он вспомнил боль и тревогу тех дней и их ужасный финал. Чуткость и понимание, выказанные тогда Питтом, связали их с Микой узами дружбы и доверия. Между Томасом и Корнуоллисом, которого он, бесспорно, уважал, такой близости пока не возникло.

Еще раз обменявшись несколькими словами с дамами, похвалив пьесу и поздравив Кэролайн с успехом Джошуа, Драммонд, извинившись, покинул ложу.

Питт, повернувшись к своему начальнику, хотел было продолжить прерванный разговор, но тут снова раздался стук, и на этот раз в ложу с высоко поднятой головой вплыла леди Веспасия. Она, как всегда, была великолепна. Решив сделать свое посещение спектакля знаменательным событием, пожилая дама облачилась в богатое платье, где шелк цвета лаванды сочетался с серебряно-серой тафтой. На ком-то другом эти цвета показались бы холодными, но не на леди Камминг-Гульд с ее серебряной сединой и бриллиантами в ушах и на шее.

Питт и Корнуоллис мгновенно встали.

– Восхитительно, моя дорогая! – воскликнула тетушка, обращаясь к Кэролайн. – Какой очаровательный мужчина! Столько благородства и умения держаться на сцене!

Миссис Филдинг зарделась от удовольствия и, почувствовав это, покраснела еще больше.

– Благодарю вас, – смущенно произнесла она. – Мне кажется, он действительно хорош в этой роли.

– Он ведет ее великолепно, – поправила ее Веспасия. – Словно она написана для него. Я в этом уверена. Добрый вечер, Шарлотта, добрый вечер, Томас. Ты, должно быть, доволен своими успехами? Добрый вечер, Джон.

– Добрый вечер, леди Камминг-Гульд. – Корнуоллис чуть склонил голову. Однако он был обрадован и смущен. Питт внимательно посмотрел на начальника и понял по выражению его лица, что тот наслышан об отдаленном родстве Шарлотты с Веспасией. Поэтому Джон не был особенно удивлен ее появлением в их ложе.

– Замечательно! – продолжала старая леди, чуть подняв одно плечо и не собираясь разъяснять, к чему именно относится это восклицание. Снова повернувшись к Кэролайн, она одарила ее улыбкой. – Я очень довольна, что пришла сюда. Ни в коем случае не думайте, что иначе мне пришлось бы провести вечер в опере, где дают Вагнера – что-то помпезное, с вмешательством богов и рока. Я предпочитаю обреченную любовь по-итальянски, со всеми человеческими слабостями, которые мне более близки и понятны, чем всесилие судьбы, чего я не понимаю, или предопределение, во что не верю и верить не собираюсь. Такая вера уничтожает все человеческое, что в нас еще сохранилось.

Мать Шарлотты открыла было рот, чтобы что-то добавить, но вовремя одумалась. Это было бы весьма некстати, и, кажется, никто этого не ждал, а менее всех – неумолкавшая леди Камминг-Гульд.

– К тому же я не могла обречь себя на мучения видеть, как самодовольно пыжится Огастес Фитцджеймс, – продолжала Веспасия с упреком. – Не знаю, действительно ли он любит Вагнера, или просто считает, что ходить на него – это признак хорошего вкуса, но он не пропускает ни одной его оперы, тем более премьерных постановок, неизменно в обществе жены, шею и грудь которой украшают все сокровища южноафриканских алмазных копей. Видеть его физиономию было бы еще худшим испытанием, чем слушать вопли Брунгильды, Зигелинды, Изольды и прочих. Единственным развлечением оставалось бы смотреть на публику и по лицам определять, кому еще хуже, чем мне.

– Неужели? – растерянно спросил Питт.

Пожилая дама, чуть прищурившись, посмотрела на него:

– Да, мой друг, кто-то попытался погубить репутацию семьи Фитцджеймсов и, кажется, потерпел неудачу. Это ничтожество Костиган, возможно, убил девицу, но неужели ты веришь в то, что ему самому пришло в голову обставить все так, чтобы тень подозрения упала на Финли? Как такому человеку, как этот сутенер, удалось достать значок клуба и золотую запонку? Ты думаешь, они с Финли знакомы? – В голосе Веспасии не было сарказма, просто она допускала такую возможность.

– Не знаю, – ответил Томас. – Маловероятно, но в этом деле многие вопросы остаются без ответа. Я собираюсь завтра допросить задержанного. Но, исходя из того, что у нас есть на сегодня, Финли Фитцджеймс едва ли имеет к этому какое-либо отношение, прямое или косвенное.

– Но как могли его эмблема и запонка оказаться там? – спросила в свою очередь Шарлотта. – Ты думаешь, Ада украла их?

– Не знаю, – снова повторил Томас. – Возможно, Финли оставил их у Ады, когда как-то заходил туда, или это сделал кто-то другой. – Он вспомнил лицо Яго Джонса, и тревожное предчувствие неприятно кольнуло его.

– Хотелось бы думать, что все это – неприятное совпадение, – вздохнула леди Камминг-Гульд и покачала головой. – Во всяком случае, мне хочется так думать. Фитцджеймс-старший – человек неприятный, спору нет. Кое в чем я его еще могу понять, но все же у него душа бандита.

Послышался звонок, оповестивший о конце антракта. Захлопали двери лож. Публика возвращалась на свои места. Оживленный шум вокруг превратился в приглушенный гул.

Веспасия улыбнулась:

– Я рада, что повидалась с вами, но пришла в театр ради пьесы и намерена сидеть на своем месте, когда поднимется занавес.

Попрощавшись, она, шурша шелками, исчезла, оставив после себя легкий запах жасмина.

Корнуоллис снова опустился в кресло и посмотрел на своего подчиненного.

– Мы должны узнать, каким образом вещи Фитцджеймса оказались в комнате Ады, – почти шепотом сказал он. – Теперь, после того как мы предъявили обвинение Костигану, Финли вправе знать, кто его подставил, с помощью этого сутенера или без нее. Ваши полномочия, боюсь, на этом не закончатся. – Он нахмурился и нагнулся к Томасу, как только в зале погасли огни. – С нашей стороны было неосторожным предполагать, что Финли Фитцджеймс бывал в таком месте, как Пентекост-элли. Хотя как знать, если он не помнит, где был в тот вечер… Большинство такой публики проводит время в компаниях. Шансы, что он пребывал в одиночестве, хотя и не помнит об этом, один к ста.

Когда поднялся занавес, Джон и вовсе перешел на еле уловимый шепот:

– У меня недоброе предчувствие, Питт, что в этом замешан кто-то из очень близких Финли людей. Вам лучше заняться, если это возможно, выяснением, какой из этих значков подлинный. – Он вздохнул. – Если он сам заказал копию значка, а его папенька сделал вид, будто не ведает об этом, тут мы ничего уже поделать не можем. – В голосе Корнуоллиса были гнев и сожаление. Он мог и не говорить, насколько подобные компромиссы противоречат его принципам.

Дальше разговор прервался, так как надо было смотреть на сцену, и не только потому, что не хотелось обидеть Кэролайн. Все в ложе с нетерпением ждали второго акта. Лишь Шарлотта с тревогой поглядывала на мужа. Миссис Филдинг же была целиком поглощена тем, что происходило на сцене. Джон в глубине ложи тоже успокоенно расслабился, выбросив на время из головы дело об убийстве в Пентекост-элли.

– Не знаю, – в отчаянии простонал Костиган. – Я ничего не знаю.

Происходило это в камере Ньюгейтской тюрьмы. Питт стоял у двери, гадая, правду ли говорит заключенный или лжет, а если лжет, то по привычке или же в надежде, что это поможет ему избежать наказания. Но все было бессмысленным. За убийство Ады Маккинли ему грозило одно: виселица. А все, что происходило теперь, делалось для протокола и чтобы раскрыть до конца тайну этого преступления.

Без франтовского фрака и крахмальной манишки Альберт выглядел потерянным. Он как будто даже стал меньше ростом. Теперь на нем был старый измятый пиджак, который он не снимал даже ночью. Глядя на эту жалкую фигуру, Томас не находил в себе мужества сказать ему всю правду и вообще быть жестоким. Возможно, это глупо и Костиган должен знать, что его ждет. Признавшись, что видел ботинки Ады в ее комнате, он изобличил себя. Он сам понимал, что надеяться ему не на что; он увидел это на лице суперинтенданта.

И все же слова придавали всему как бы другую реальность: это был конец всяким надеждам, не нужно было слабеющим шепотом продолжать отрицать свою вину, и не было смысла прятаться от того, чему надо посмотреть в глаза.

– Не знаю, – продолжал твердить заключенный, глядя в пол. – Никогда не видел этого проклятого значка и этой запонки. Клянусь богом, не видел!

– Запонка была под сиденьем кресла, это понятно, – согласился Питт. – Но значок лежал на кровати под телом Ады. Не отпирайтесь, Костиган. Сколько он мог там пролежать так, чтобы его никто не увидел? К тому же на нем булавка, и тогда она была расстегнута.

Берт вскинул голову:

– Значит, эмблему оставил там ее последний клиент? Само собой разумеется! Так оно и было! Как же могу я знать, почему значок там оказался? Может, клиент показывал его Аде? Или она похвалялась, что украла его у кого-то?

Томас на мгновение задумался. Первое предположение едва ли возможно, хотя бы потому, что такое совпадение маловероятно: кто-то подложил вещи Финли в комнату Ады в самый вечер убийства, которое не могло быть спланированным заранее. Кто мог предусмотреть, что Костиган, узнав об обмане, придет к Маккинли и, потеряв контроль над собой, убьет ее?

Или кто-то все-таки это рассчитал? Заплатил деньги Жирному Джорджу, чтобы тот рассказал сутенеру о вероломстве его работницы именно в тот злосчастный вечер? Затем этот человек мог сам проследить за тем, как поведет себя Альберт, последовать за ним в Уайтчепел и…

– Что? – не выдержал Костиган, следивший за лицом полицейского. – Что вы знаете?

Нет. Никто в здравом уме и рассудке, обладая властью и деньгами, как бы он ни ненавидел Фитцджеймса, не отдал бы свою судьбу в руки такой личности, как Жирный Джордж, и не доверил бы ему столь деликатное дело. Слишком много свидетелей было бы тогда в этом замешано: Джордж, Альберт и еще тот, кто подбросил улику. Никто не стал бы так рисковать.

– Ничего, – сказал Питт, приходя в себя. – Скажите, Ада была нечиста на руку? Вот вы полагаете, что она могла показать кому-нибудь украденный значок клуба. Разве вы ей не говорили, что красть у клиентов не разрешается? Это же плохо для вашего дела!

Костиган уставился на него. Лицо его побледнело, в глазах был страх.

– Конечно, говорил. Но это не значит, что она всегда меня слушалась! Я учил ее не обманывать клиентов, но она делала что хотела… Глупая девчонка!

Лицо его сморщилось от жалости, но теперь уже не к себе. Он действительно жалел Аду. Возможно, старая Мадж права и Маккинли ему нравилась. А ее обман еще больнее задел сутенера, и это стало уже чем-то личным, а не просто финансовыми раздорами. Не поэтому ли Берт так вспылил? Чувства, которые он так редко к кому-либо выказывал, были подло обмануты. Все это, пожалуй, и правда похоже на семейную драму.

– Вам до этого было известно, что она была нечиста на руку? – спросил суперинтендант, не испытывая больше гнева.

Костиган снова подавленно уставился в пол.

– Нет. Нет, Ада была слишком умной, чтобы обкрадывать клиентов. Она хорошо с ними обращалась. Многие приходили к ней не раз и не два. С нею было весело и интересно. Она умела рассмешить. У нее был класс. – Слезы брызнули из его глаз и потекли по щекам. – Она могла быть хорошей, бедняжка… Мне она нравилась. Как ей пришло в голову обманывать меня? Я всегда к ней хорошо относился. Зачем она вынудила меня сделать это? Она погубила нас обоих…

Питту было жаль его. Перед ним была нелепая история алчности и обмана, мстительность неумного мужчины, чье тщеславие было задето. Их обоих использовал кто-то хитрый и жестокий, как, например, Жирный Джордж или кто-то еще более умный и коварный.

– Вы знаете Фитцджеймса? – спросил Томас.

– Нет… – Берт был слишком несчастен, чтобы рассердиться. Он даже не поднял головы. Его уже ничто не интересовало.

– Кто-нибудь называл вам эту фамилию? Вспомните! – потребовал суперинтендант.

– Нет, только вы, – устало ответил его собеседник. – Что там между вами и Фитцджеймсом? Я не знаю, как его вещи попали в комнату Ады! Кто-то украл значок и запонку и подкинул их ей, что ли? Как мне это знать? Спросите его друзей или врагов. Я только знаю, что не делал этого.

Питт больше ничего от него не добился. Худшего наказания Костигану уже не грозит. Он уже ничем не мог себе помочь. Томас теперь верил, что он действительно больше ничего ему не скажет.

Пройдя меж высоких мрачных корпусов, от которых веяло холодом, Питт покинул тюрьму и снова вышел на августовское солнце. Но его долго еще не покидало чувство промозглой тюремной сырости. Внутри словно все застыло от вида человеческого горя и отчаяния.

В половине шестого он снова наведался на Девоншир-стрит и справился у приветливого дворецкого, не может ли он поговорить с мистером Финли Фитцджеймсом. Желание суперинтенданта было исполнено моментально. Его немедленно препроводили через огромный холл в библиотеку, где у открытого окна сидели оба Фитцджеймса, Огастес и Финли. Взоры их были обращены в сад, где за кустами жимолости мелькало муслиновое платье Таллулы, раскачивающейся в гамаке. Глаза ее были закрыты, лицо смело подставлено солнечным лучам. Недаром в нем всегда было больше красок, чем считалось приличным для томной английской мисс.

– Вы что-нибудь еще нашли, суперинтендант? – полюбопытствовал Огастес. Он закрыл книгу, которую держал в руках, – увесистый том, но со слишком мелким шрифтом на корешке, чтобы гость смог прочитать заглавие, тем более что книгу хозяин дома почему-то держал вверх ногами. Он оставил ее на коленях, словно прервался на минуту.

– Совсем пустяк, – ответил Томас, бросив взгляд на Финли. Тот с живым интересом разглядывал полицейского. После ареста и обвинения Костигана к молодому человеку снова вернулись привычные надменность и равнодушие. Одет он был по-домашнему, густые волнистые волосы были, как всегда, зачесаны назад, а на лице застыло выражение вежливой уверенности.

– Так зачем же вы пожаловали к нам, мистер Питт? – спросил он в свою очередь, не двинувшись с места и не предложив гостю сесть. – Мы ничего не знаем об этом прискорбном случае, как я уже говорил вам в прошлый раз. Думаю, что ни моего отца, ни меня не могут интересовать успехи вашего расследования, равно как и его неудачи. Это было вполне заурядное, хотя и жестокое убийство.

– Что касается жестокости, то здесь я с вами согласен, – промолвил Томас, хотя у него Костиган тоже не вызывал особых симпатий. Не дождавшись приглашения, суперинтендант сам сел в кресло. – Однако это отнюдь не заурядное преступление, – добавил он. – Увы, нет, это весьма необычное убийство.

– Неужели? – Финли насмешливо поднял брови. – Я полагал, что избиения и убийства проституток происходят довольно часто, особенно в кварталах Ист-Энда.

Питт пытался контролировать свой голос, чтобы не выдать раздражения. Подобное равнодушие к чужой смерти возмущало его всегда, будь то смерть проститутки, сутенера или кого угодно другого.

– Вы правы, мистер Фитцджеймс, мотив убийства обычен. – Как Томас ни старался сдерживать свои эмоции, от доли сарказма он не удержался. – Необычным сам по себе кажется лишь тот факт, что на месте убийства оказались личные вещи такого джентльмена, как вы, хотя вы никак не связаны ни с жертвой, ни с самим преступлением.

– Как вы теперь убедились в этом, суперинтендант, я действительно не связан со всей этой историей. – Финли улыбался, и глаза его светились удовлетворением. – Это сделал ее собственный сутенер. Кажется, мы все пришли к такому выводу, и вопросов больше нет. Если вы пришли, чтобы спросить, каким образом клубная эмблема, похожая на мою, могла оказаться там, то я, увы, как ничего не знал об этом в начале следствия, так не знаю и сейчас.

Питт стиснул зубы.

– Но разве этот факт вас не беспокоит, сэр? – спросил он ровным голосом, глядя в красивое лицо младшего Фитцджеймса и в его широко открытые, полные самодовольства глаза. – Значок был на постели, его булавка была расстегнута, следовательно, он не мог оставаться там долго – ну, полчаса, не больше.

– Вы хотите сказать, что за полчаса до убийства там побывал мой сын, – ледяным тоном прервал их разговор молчавший доселе Огастес. – В таком случае вы не только ошибаетесь, суперинтендант, но и грубо превышаете свои полномочия и испытываете наше терпение и добрую волю.

– Ничуть, сэр, – ответил полицейский. Финли мог не догадываться, зачем пришел Питт, но Огастес должен был это знать. Почему он притворяется, делая вид, что разгневан и ничего не понимает? Томас не рассчитывал на его благодарность, но и не ожидал такого оскорбительного притворства. – Я вполне удовлетворен тем, что показания вашего сына о том вечере оказались правдой. Ошибочное свидетельское опознание его как клиента, посетившего тогда дом на Пентекост-элли, вполне объяснимо…

Но Фитцджеймса-старшего объяснения гостя не интересовали, а кроме того, он не считал себя чем-то обязанным полицейскому чину, лишь исполнявшему свой долг.

– Если у вас есть что сказать, суперинтендант, прошу вас, ближе к делу. Вам нужна моя благодарность? Что ж, я обязан вам за столь умелое ведение этого расследования и за то, что оно не получило огласки. Надеюсь, вы не ждете от меня большего?

Это уже было явным оскорблением.

– Я не жду от вас даже благодарности! – резко огрызнулся Питт. – Я выполняю свой служебный долг и делаю это ради себя, и никого больше. Здесь нет места личным одолжениям. Таким же долгом для себя я считаю необходимость найти того, кто подбросил вещи вашего сына на место преступления с явной целью втянуть его в скандальную историю и погубить его репутацию, а в худшем случае – добиться его казни через повешение. – Последние слова он произнес особенно четко и с удовольствием. – Я ожидал, что вам больше моего захочется получить ответ на этот немаловажный вопрос.

Огастес сдвинул брови. Он не ожидал от Томаса такого резкого отпора и не был готов к нему.

– Если эмблема «Клуба Адского Пламени», найденная в вашем доме, в кармане вашего же пиджака, сэр, – начал Питт, обращаясь уже к Финли, – и есть подлинная, тогда кто-то немало потрудился над тем, как бы вас скомпрометировать. Это ставит перед нами не только вопрос, зачем была сделана копия значка с вашим именем на оборотной стороне, но и вопрос о том, как кому-то удалось так точно воспроизвести эту копию. Даже ювелир не сможет их отличить, разве только по гравировке вашего имени под булавкой, где есть еле заметные различия в шрифте.

От спокойствия младшего Фитцджеймса не осталось и следа. Он побледнел, и в его глазах больше не было прежней уверенности: их взгляд стал испуганным, и молодой человек явно занервничал. Опасливо повернувшись, он смотрел теперь на отца.

Огастес на какое-то мгновение оказался застигнутым врасплох. У него не нашлось нужных слов для быстрого ответа. Жестко сжатый рот старого джентльмена показывал, насколько он раздражен поведением полицейского.

Его сын, втянув в себя воздух, хотел было что-то сказать, но, посмотрев на Питта, не отважился.

– Вы сами сделали копию значка, сэр? – спросил его Томас. – В создавшихся обстоятельствах это было бы вполне объяснимо, и закон здесь не будет привлекать вас к ответу.

– Н-нет, – заикаясь, возразил Финли, сглотнув. – Нет, я этого не делал. – Он совершенно растерялся.

Высокие часы у стены пробили четверть. В окно по-прежнему была видна Таллула в гамаке.

– Это я сделал, суперинтендант, – вдруг промолвил Огастес. – Что касается первого значка, то я считал, что сын потерял его много лет назад, как он вам уже сказал, или что его украли. Теперь о запонке. Никто не видел ее в нашем доме уже лет пять. Я полагаю, что тот, о ком вы говорите, завладел и той и другой вещью.

– А потом этот человек воспользовался Адой Маккинли? Он оставил их у нее в один или, возможно, два своих визита к ней? – Питт и сам не смог скрыть своего недоверия к подобной версии.

Лицо старшего Фитцджеймса застыло – лишь легкая дрожь гнева пробежала по нему и тут же исчезла.

– Вполне возможно, – холодно согласился он.

Полицейский вновь повернулся к Финли.

– Это намного сужает круг подозреваемых, – заметил он. – Я думаю, у вас не так много знакомых, у которых была бы возможность невзначай найти у вас – или даже не у вас, а где-то еще – два таких сугубо личных предмета, как запонка и значок, а потом случайно потерять их в Пентекост-элли в тот вечер, когда была убита Ада?

– Запонка могла находиться там сколько угодно времени, – заметил Огастес, с трудом сдерживаясь. – Вы сами сказали, что она была спрятана так, что ее и не заметишь, где-то в щели спинки кресла. Она могла пролежать там годы.

– Именно это я и хочу сказать, – согласился Питт. – А вот эмблема могла быть оставлена предыдущим клиентом Ады. Новый клиент почувствовал бы ее, если бы лег на кровать.

– Все это весьма загадочно, – проворчал Фитцджеймс-старший. – Но никто из моей семьи не может помочь вам разобраться в этом. К тому же, честно говоря, теперь, когда вам, безусловно, известно, кто убил эту несчастную, вы могли бы посвятить свое время чему-либо более полезному. Разве офицер вашего чина должен заниматься предполагаемой кражей запонки и значка, цена которым – не больше одной-двух гиней? К тому же эти потери легко возместимы. Мой сын не выдвигает против кого-либо обвинений, мы даже не заявляли о потере, да и не просили вас этим заниматься. – Он снова взял в руки книгу, но не раскрыл ее. – Спасибо вам за внимание, но нам было бы лучше, если бы вы направили свои усилия на предотвращение насилия на наших улицах и на защиту от воров более ценной нашей собственности. Я признателен вам, суперинтендант, за этот визит. – Хозяин дома обеими руками потянулся к звонку, чтобы вызвать слугу и велеть ему проводить гостя.

– Я не занимаюсь защитой вашей собственности, сэр, – напомнил ему Питт, продолжая сидеть. – В данном случае меня интересует, как бы ваша собственность не была использована против вас. – Он опять посмотрел на Финли: – Кажется, сэр, у вас очень сильные и коварные враги. Полиция готова оказать вам всю возможную помощь, чтобы найти их и передать в руки правосудия.

Младший Фитцджеймс был бледен как полотно, лицо его покрылось испариной. Он с трудом сглотнул, словно ему сдавило горло.

– У меня много врагов, инспектор, – явно сдерживаясь, осторожно сказал Огастес. – Такова цена успеха. Это неприятно, но не пугает меня. Попытка опорочить моего сына провалилась. В следующий раз я сам приму меры, какие сочту необходимыми. Я всегда так поступаю. Благодарю за заботу о нашем благополучии, и спасибо, что служите закону. – На этот раз он дернул за шнур звонка. – Лакей проводит вас. До свидания.

Томас Питт отнюдь не был доволен результатами этого визита, но пока у него не было времени, чтобы продолжать заниматься этим вопросом дальше, да и на ум не приходило, как наилучшим образом разработать эту линию расследования. То, что Огастес сам заказал копию значка, было, по крайней мере, объяснимо, но как значок оказался в постели Ады в Пентекост-элли и каким образом попал в руки того, кто его туда положил, все еще оставалось загадкой. Питт не верил, что появление в комнате Маккинли значка, а затем запонки является простой случайностью.

Возможно, конечно, что это проделки некоего врага Фитцджеймса-старшего, стремящегося так жестоко и коварно отомстить ему, но, скорее всего, такая возможность мести возникла у кого-то из врагов Финли. Все члены «Клуба Адского Пламени» вполне подходили для этого. Почему они так быстро распустили свой клуб? Им стало скучно? Они повзрослели? У кого-то появилась возможность карьеры, где трезвость и прочная репутация были непременным условием, и это заставило остальных тоже образумиться и понять, что пришло время подумать о чем-то другом, кроме развлечений?

Или между ними произошла ссора?

Суперинтендант не мог избавиться от чувства, что именно так и было. Произошла ссора, и у Яго Джонса больше, чем у кого-либо другого из членов клуба, была возможность оставить вещи Финли в комнате проститутки Ады Маккинли. Перед глазами Питта стояло лицо Яго, когда он впервые допрашивал его и сказал ему об убийстве; он помнил страх в глазах священника, когда был упомянут клубный значок Фитцджеймса-младшего, найденный в кровати убитой.

Знает ли Финли, кто и почему попытался сделать его подозреваемым в убийстве? Возможно ли, что он с помощью отца сам разработал хитроумный план мести своим врагам?

Почему в таком случае он не признался в этом Томасу и не позволил ему разобраться с его врагами? Обвинение в краже или в том, что чужие вещи были умышленно подброшены в комнату проститутки, могли бы предать позору Яго Джонса. Такое обвинение погубило бы также и Хеллиуэлла и было бы страшным скандалом для его тщеславных тестя и тещи. Его самого перестали бы принимать в свете. Это была бы жестокая месть на многие годы, и жертва ее не переставала бы ежеминутно страдать от унижения и страха, не имея ни прошлого, ни будущего. Что может быть ужаснее для амбициозного человека?

Если Огастес не прибег к такой мести, на это должны быть причины. Возможно, занеся руку, он не опустил ее на голову жертвы, а оставил занесенной? Неужели ради того, чтобы потом потребовать от жертвы чего-то более значительного, он был готов отказаться от нынешнего торжества?

Не такая ли месть обернулась теперь против него и его семьи? А прелестная и легкомысленная Таллула? Неужели и она уязвима?

Питту и в голову не пришло подумать, что старший Фитцджеймс мог простить кому-либо обиду.

Кончился август с его удушливой жарой, наступили первые дни сентября. Совсем скоро должен был состояться суд нал Альбертом Костиганом. За два дня до его начала Питт отправился в полицейский участок Уайтчепела повидаться с Юартом и доктором Ленноксом. Они решили встретиться не в участке, а в одном из пабов на Свен-стрит. Здесь коллеги заказали пирог с голубятиной, сидр и сливовый пудинг.

Встреча была приятной. Леннокс рассмешил их историей об одном из своих пациентов, который, купив ванну, приглашал потом всех соседей по очереди полюбоваться ею.

Юарт был тоже в приподнятом настроении, потому что его старший сын завоевал право поступить в университет и теперь сдавал свои первые экзамены. Томас удивился, что мальчику удалось получить в школе Уайтчепела знания, достаточные для поступления в университет, но не стал обсуждать это. Однако инспектор сам объяснил это, сказав, что смог определить сына в закрытую школу, где тот получил отличное образование.

– У человека с образованием совсем другая дорога, – с печальной улыбкой, но не без горечи в голосе промолвил он.

Питт не мог не подумать о том, чего это стоило Юарту при его жалованье, и его уважение к коллеге заметно возросло. Видимо, это были сбережения всей его жизни. Но суперинтендант решил воздержаться от каких-либо высказываний. Не стоит вмешиваться в чужую жизнь. Он лишь одобрительно улыбнулся инспектору, но тот почему-то отвел глаза, словно смутился.

Они не касались убийства в Пентекост-элли до тех пор, пока не покинули паб и не направились к реке под тень огромных башен Тауэра. Вечерело, и воздух был очень свеж. Сумерки теперь наступали быстрее, чувствовалась близость осени, и кругом пахло увядающими цветами и пылью тротуаров, давно не мытых щедрыми дождями.

Они остановились на зеленом холме под главной башней и смотрели на реку, оставив на время позади дым и копоть большого города. Предзакатный воздух над тихими водами Темзы был золотист, как нежная кожица персика. Противоположный берег тонул в дымке. Почти над ними высился Тауэрский мост. В низовьях реки ничто не мешало ей свободно уходить в море.

– Вы собираетесь упомянуть на суде эмблему и запонку? – наконец нарушил молчание Питт, обращаясь к Юарту. Полиция должна была давать показания через два дня, и он не мог не обсудить эту деталь со своим товарищем по расследованию.

– Едва ли в этом есть необходимость, – осторожно сказал инспектор, искоса взглянув на Питта. – Это не имеет отношения к тому, что произошло.

– Я заходил к Фитцджеймсу, – тихо промолвил Томас, щурясь от лучей низкого закатного солнца. Его блики яркими пятнами играли на воде и серебрили рябь, оставленную только что прошедшим прогулочным пароходиком. Откатываясь к берегу, волны темнели. – Я спросил у него, не сам ли он сделал копию значка.

– У меня в этом нет сомнения, – сжал губы Леннокс. На его лице даже в этот солнечный день лежала тень печали. Усталость и постоянное напряжение оставили тонкие морщинки вокруг глаз и рта хирурга. Питт впервые подумал о том, какова личная жизнь у этого человека, где его дом, есть ли у него близкие, которые любят его и заботятся о нем, с кем он разделяет радость и смех, кому доверяет и с кем делится хотя бы частью своих бед и забот.

Юарт что-то говорил Томасу, но тот не слышал.

– Что вы сказали? – переспросил он, вернувшись в реальность. – Простите, я задумался.

– Фитцджеймс признался в этом? – повторил свой вопрос инспектор. – Тогда все ясно, не так ли? Нелепо, но, по крайней мере, понятно. Какой смысл упоминать об этом на суде? Это лишь вызовет вопросы, на которые мы не сможем ответить, да они теперь уже не так и важны. Я полагаю, он все же бывал там, вот и потерял эти вещицы. Но главное, что это было не в вечер убийства. А для нас важно только это.

– Копию значка изготовил не Финли, – возразил Питт. – Это сделал его отец.

– Не все ли равно? – отмахнулся Юарт, и по его лицу пробежала судорога отвращения, но тут же исчезла.

– Костиган клянется, что ничего не знает о значке и запонке, – сообщил Томас в вечернюю тишину. Все происходящее по-прежнему беспокоило его. В этом не было смысла. Он мог понять раздражение коллеги, он даже разделял его.

– Возможно, Костиган говорит правду, – тихо заметил доктор Леннокс. – Я по-прежнему думаю, что у Фитцджеймса-младшего были какие-то отношения с Адой, и даже если он не причастен к ее смерти, то все же мог быть ее клиентом. Я не верю, что кто-то украл у него эти вещи. Кто? Если только не сама Ада…

– Кто-то из его друзей, вернее, псевдодрузей, – ответил после минутной паузы Юарт. – Возможно, кто-то из бывших членов его клуба. Ведь мы не знаем, какие между ними были отношения. Свою роль могла сыграть зависть. Финли был богаче других, перед ним открывались намного более серьезные возможности в жизни. Он готовил себя к тому, чтобы в один прекрасный день получить высокое назначение. Другим же это и не снилось…

В голосе полицейского вместо праведного гнева звучало почти озлобление, столь разительно противоречившее мирной атмосфере этого ясного летнего дня. Питт невольно подумал о легко покупаемых возможностях Фитцджеймса-младшего и о том, во что обошлась его коллеге учеба сына, о бесчисленных, пусть и небольших, жертвах, на которые пришлось пойти семье Юартов, чтобы скопить нужную сумму. Поэтому он почти не удивился раздражению инспектора безответственным поведением Финли.

– Мы никогда этого не узнаем, – заключил Юарт и, словно опомнившись, обуздал свои эмоции. Он снова говорил ровным голосом, как и положено профессионалу. – Мы никогда не узнаем всей правды. Как и во всяком расследовании, всегда остаются не полностью объясненные мотивы и поступки. Мы нашли убийцу, и это главное. – Он сунул руки в карманы и посмотрел на реку. На некоторых баржах уже зажглись огни. Они медленно плыли, почти не тревожа гладь реки.

– И все же эти улики являются частью преступления, – возразил Питт. – Кто-то подложил их; если не Костиган, то кто-то другой. Хороший адвокат защиты обязательно спросит, кто их подкинул, а это повод возбудить подозрение.

Леннокс пристально посмотрел на него. Одна сторона лица врача была освещена солнцем, другая оставалась в тени. Суперинтендант увидел на нем удивление, смешанное с тревогой.

Юарт, поджав губы, нахмурился, и глаза его потемнели.

– Им не оправдать Костигана, – медленно сказал он. – Сутенер виновен, это ясно как день. Ада обманула его, он узнал об этом, зашел, чтобы поговорить, а она оказалась неуступчивой и, может быть, стала прогонять его. Они поссорились, он рассвирепел. Расправился с ней по-садистки, подлец… Все они такие, кто наживается на проститутках!

Леннокс проворчал что-то неразборчивое. Он был печален и зол. Ссутулившись, медик словно окаменел. На освещенной солнцем половине его лица было явное отвращение, вторая же половина, скрытая тенью, была почти невидимой.

Суперинтендант догадывался о его чувствах. Как врач, этот человек обследовал тело убитой Ады и видел все, что с ней сделали. Должно быть, он представил себе ее живой и даже почувствовал ее боль и муки, когда ей ломали пальцы, ее ужас, когда она задыхалась от удушья. Глядя на лицо Леннокса, Питт забыл о собственном сострадании к Альберту.

Он вздохнул.

– Я думаю, если хотите знать, что Фитцджеймсу известно, кто его подставил, или он думает, что знает, поэтому он сам постарается отомстить, – заявил суперинтендант вполголоса.

Юарт пожал плечами.

– Если нам это не удалось, может, удастся ему? – сказал он с неожиданной горечью в голосе и вдруг рассмеялся. – Но если у него это получится и он попадется, я, во всяком случае, не стану возражать.

Небо на западе горело от последних лучей заката, окрашивая золотом воды реки и еще больше углубляя черноту отражающихся в ней силуэтов башен Тауэра и пролетов моста. Начался прилив, и вода быстро прибывала. Но воздух был по-прежнему теплым, на набережной было несколько гуляющих, слышался смех…

Юарт снова повел плечами.

– Мы не можем их остановить, сэр. – Словом «сэр» он как бы подчеркивал дистанцию между ним и Питтом, и еще – закрывал тему разговора. – Если им так много известно, то они наверняка найдут виновного, и я желаю им удачи. Мелко и грязно подставлять под веревку невиновного человека. – На его застывшее и усталое лицо легли темные тени. – Во всяком случае, если вы считаете, что сможете остановить Огастеса Фитцджеймса от свершения собственного суда над его личными врагами, то, простите меня, сэр, вы живете в другом, нереальном мире. Когда совершается преступление и мы узнаем о нем, наше дело – раскрыть его. Но если речь идет о личной вражде между джентльменами, то это не нашего ума дело.

Томас промолчал.

– Мы не можем взвалить на свои плечи все беды этого мира, – продолжал рассуждать инспектор, съежившись, словно от холода. – Мы бы превысили свои полномочия, если бы вообразили, что можем что-то сделать в данном случае или что мы должны это сделать.

– Он отказался от нашей помощи, – заметил суперинтендант. – Я предложил ему ее, но он решительно отверг мое предложение.

– Он не захотел, чтобы вы слишком далеко заглянули в жизнь его семьи, – сказал Леннокс и внезапно рассмеялся. – Возможно, эту несчастную и убил Костиган, но если Финли прочат в послы зарубежной державы, его поведение в этом деле все равно не выдерживает никакой критики. – Казалось, врач произносил эти слова сквозь стиснутые зубы, все время пряча лицо от света, хотя уже порядком стемнело.

– Что ж, если это так, – резко сказал Юарт, – лучше оставить все как есть. Старый Фитцджеймс не скажет вам спасибо за то, что вы станете копаться в жизни его сына, чтобы узнать, кто его ненавидит и почему. Ненароком можно наткнуться на нечто неприглядное в его поведении, и тогда вам самому не избежать мести Огастеса. Да и наказания закона – тоже. У вас нет оснований для расследования дела Финли. Убийцу нашли. Оставьте эту затею, сэр. Всем будет только лучше.

Медик вдруг охнул, словно ушиб ногу о камень, но на самом деле он не сделал ни единого движения, а стоял на месте, словно врос в землю.

Юарт был прав. У Питта не было юридических оснований продолжать расследование, и Огастес Фитцджеймс ясно дал ему понять, что не нуждается в помощи полиции. Томас при всем желании ничего не смог бы сделать.

– В таком случае встретимся послезавтра в суде, – смирившись, согласился суперинтендант. – Вам в ту сторону? – спросил он, указывая в сторону Королевской лестницы.

– Нет, я домой, – ответил Юарт. – Спасибо, сэр. Спокойной ночи.

– Я с вами, – ответил Леннокс, присоединяясь к Питту.

В дружеском молчании они прошли к лестнице, ведущей к воде и к подножью Тауэрского холма. Уже почти стемнело.

Показания полиции в суде давались в полном согласии с установленным порядком: кратко, точно, без особых эмоций и тем более недомолвок. Леннокс казался еще более бледным, губы его пересохли, а в голосе была напряженность, отчего тембр его казался резким. Юарт был более собран, однако с трудом скрывал торжество победы и облегчение, а также свое полное осуждение злобы, алчности и глупости всего случившегося.

Публики в зале суда было немного. Слушания не сулили чего-либо интересного. Имя Альберта Костигана было известно лишь в пределах Уайтчепел-роуд. Ада Маккинли многим рисковала в своей профессии, и хотя такой смерти ей никто не пожелал бы, ее гибель никого не удивила, и лишь единицы скорбели о ней. В первый день суда Питт видел в зале Розу Берк и Нэн Салливан, которой было к лицу черное платье. Агнес он в зале не нашел. Если она и была в суде, то просто не попалась ему на глаза. Не пришла и старая Мадж, однако она предупредила полицейского, что редко выходит из дома.

Фитцджеймсы тоже не сочли нужным присутствовать, но Томас и не ждал от них этого. Как только с Финли было снято подозрение, это дело перестало их интересовать. Тирлстоун и Хеллиуэлл же с самого начала держались в стороне от расследования.

Зато в суд пришел Яго Джонс. Необычное лицо делало его заметной фигурой в зале, несмотря на выцветший сюртук и полное отсутствие примет его сана – белого воротничка и креста приходского священника. Впалые щеки, острые от худобы скулы и усталые глаза этого человека говорили о многих бессонных ночах. Джонс внимательно слушал все показания. По тому, как он вслушивался в каждое слово, казалось, что приговор будет выносить он, а не жюри присяжных, и что он один в ответе за все случившееся.

У Питта внезапно мелькнула мысль, что именно Яго будет поручено попытаться спасти душу Берта Костигана перед тем, как тот пройдет свой короткий и последний путь. Станет ли он тем священником, который примет на себя груз исповеди грешника перед казнью и в утренний час проводит его до роковых ступеней, ведущих на виселицу? Суперинтендант никому не пожелал бы такого испытания.

О чем в таких случаях говорят священники? О любви к Всевышнему, о муках Христа, принятых им ради всех нас? Что могут значить эти слова для Альберта? Знал ли он когда-либо в своей жизни, что такое любовь, страстная, безграничная, бездонная, как небо, не знающая конца и, несомненно, милосердная? Знал ли он, что значит жертвовать собой ради ближнего? На таком ли, возможно совсем не знакомом Костигану, языке будет беседовать с ним Яго, говоря об идеалах, которые так же далеки и непонятны сутенеру, как свет звезд на небе?

Возможно, смертнику достаточно тихого слова, взгляда, в котором нет презрения и осуждения, всего лишь человеческого понимания того страха, который он испытывает перед смертью, и готовности разделить его.

Питт глядел в судебный зал, ощущая всю непреложность закона, и в этом была жестокость, которая пугала его. Судейские парики и мантии казались такими же масками, как и символы правосудия, олицетворяющие могущество Его Величества Закона. Все должно совершаться анонимно, но в реальности это, скорее, кажется бесчеловечным.

Адвокат Костигана имел ничтожно малые возможности для защиты. Он был молод и все же приложил немало усилий, попытавшись найти смягчающие вину обстоятельства и создав образ алчной женщины, которая в искусстве обмана превзошла даже границы, принятые в ее профессии. Он представил все произошедшее как ссору, где обе стороны потеряли над собой контроль. Альберт и не помышлял об убийстве; он всего лишь хотел припугнуть Аду, убедить ее не обманывать его и соблюдать условия их договоренности. Когда он заметил, что женщина без сознания, он попробовал облить ее водой, но все было напрасно – она не приходила в себя. Его подзащитный даже не подозревал, что она мертва. Что он убил ее.

А покалеченные и вывихнутые пальцы?

Адвокат настаивал, что причина этого – жестокость и извращенность клиента, который был у жертвы до сутенера.

Но никто этому не поверил.

Зато ни у кого не было сомнений в том, каким будет вердикт. Питт без труда прочел его на лицах присяжных. Костиган, должно быть, тоже это знал.

Судья, выслушав все стороны, потянулся за своей черной судейской шапочкой и объявил приговор: смертная казнь.

Томас, покидая здание суда, не испытывал чувства хорошо выполненной работы – он ощущал всего лишь простое облегчение от того, что все наконец закончилось. Полицейский теперь никогда не узнает, что произошло на самом деле, кто подбросил вещи Финли Фитцджеймса в комнату проститутки и почему вокруг этого так много лжи. Не узнает он также и о том, какие мысли одолевают сейчас преподобного Яго Джонса.

Спустя положенные три недели Альберт Костиган был повешен. Газеты сообщили об этом без комментариев.

В воскресенье Питт и Шарлотта с детьми отправились на прогулку в парк. Джемайма была в своем самом нарядном платьице, а Дэниел – в матросском костюмчике. На дворе было начало октября, листья стали желтеть, а на каштанах и вовсе пожухли и утратили свою былую упругость, и теперь солнце беспрепятственно пронизывало их кроны. Буковые рощицы все еще зеленели, но и в них заметно вкрапилась осенняя бронза. Скоро наступят холода, а затем – первые утренние заморозки, запах сухой листвы и дыма костров. За городом заалеют годами живые изгороди из шиповника и боярышника. Никто больше не станет стричь траву на газонах…

Томас и Шарлотта медленно прогуливались по аллее, ничем не отличаясь от других таких же пар, наслаждающихся, возможно, последними солнечными днями этой осени. Кругом бегали и шалили дети, слышался смех. Детские забавы казались бесцельными, поскольку малышам просто хотелось избавиться от избытка энергии, и, кажется, это доставляло им настоящее удовольствие. Дэниел дразнил хворостиной отбившегося от хозяев щенка, который радостно крутился около него и охотно бросался вдогонку за брошенной веточкой, чтобы тут же принести ее в зубах обратно. К ним вскоре присоединилась Джемайма, норовившая забросить свою хворостину как можно дальше. Торговец газетами, забыв о новостях, расположился на газоне перекусить сэндвичем, который купил неподалеку у лоточника. Старик на скамье, прикрыв глаза, посасывал трубку, две горничные рядом судачили о своих делах. Судебный клерк, растянувшийся под сенью дерева, читал бульварный журнальчик.

Шарлотта взяла своего супруга под руку и теснее прижалась к нему, а тот постарался подстроиться под ее шаг.

Ему понадобилось несколько минут, прежде чем он узнал в толпе по-военному подтянутую фигуру Джона Корнуоллиса, который спешил к ним навстречу. Когда он был шагах в двадцати от них, миссис Питт настолько удивило выражение его лица, что она остановилась и с тревогой повернулась к мужу.

Неприятный холодок пробежал по спине суперинтенданта, но он и сам не смог бы объяснить причины своего испуга.

Наконец Корнуоллис остановился перед ними.

– Простите, миссис Питт, – извинился он перед Шарлоттой и повернулся к своему подчиненному. У него было бледное застывшее лицо. – Боюсь, я должен прервать ваш воскресный отдых.

Очевидно, помощник комиссара полагал, что после этого жена Томаса, поняв намек, тоже извинится и оставит их с Питтом одних для важного разговора. Но она не сделала этого, а еще теснее прижалась к мужу, и пальцы ее сильно сжали его локоть.

– Это государственная тайна? – удивился суперинтендант.

– Господи, если бы так! – горячо воскликнул Джон. – Боюсь, что завтра об этом будет знать весь Лондон.

– О чем? – почему-то шепотом спросила Шарлотта.

Корнуоллис в нерешительности посмотрел на супругу Питта – меньше всего ему хотелось обидеть ее. Но он всегда был неловок в обращении с женщинами. Томас давно догадывался об этом, видя его скованность и формальность в обществе дам. Видимо, его шеф знал их только издалека.

– Так о чем же завтра будет знать весь Лондон? – переспросил суперинтендант, решив помочь своему начальству быстрее перейти к делу.

– Убита еще одна проститутка, – хриплым голосом произнес Джон. – И таким же образом…

Известие настолько ошеломило Томаса, что на мгновение ему показалось, будто земля уходит у него из-под ног, а трава, деревья и небо, растворяясь в тумане, плывут мимо.

– В доме на Мирдл-стрит, – закончил Корнуоллис. – В Уайтчепеле. Я думаю, вам следует немедленно туда отправиться. Юарт уже там. Я найду кеб для миссис Питт, чтобы она вернулась домой. – Лицо его было серым. – Извините меня.

Глава 8

Питт стоял на пороге комнаты, где было обнаружено тело. Инспектор Юарт, с посеревшим лицом, уже был здесь. Из коридора доносились истерические рыдания – в них слышался нарастающий страх и отчаяние женщины, потерявшей контроль над собой.

Томас увидел в глазах Юарта тот же ужас, который испытывал сам, и его охватило неожиданное чувство вины. Он отвернулся.

На кровати лежало тело хрупкой молодой женщины, почти девочки. Волосы ее растрепались по подушке, а рука, поднятая над головой, была привязана чулком к левому столбику кровати. На предплечье была натянута голубая подвязка для чулок. Желтое с оранжевым платье сбилось выше бедер, обнажив ноги убитой.

Как и в случае с Адой Маккинли, на шее новой жертвы тоже был затянут чулок, и ее опухшее лицо было в багровых пятнах. Верхняя часть тела была облита водой. Все, что случилось в Пентекост-элли, повторилось в точности.

Похолодев от предчувствия, суперинтендант посмотрел на ботинки убитой. Черные, начищенные до блеска, они лежали на полу, так же изощренно пристегнутые один к другому.

Питт поднял глаза и встретился взглядом с инспектором.

Рыдания в коридоре стали тише и перешли в прерывистые всхлипы.

У Юарта был вид человека, увидевшего кошмарный сон, но, проснувшись, убедившегося, что сон стал реальностью, от которой невозможно уйти. На его лице нервно подергивался мускул, кулаки были сжаты, чтобы скрыть дрожь в руках.

– У нее тоже повреждены пальцы на руках и ногах? – Томас чувствовал, как пересохло у него в горле, а собственный голос показался ему неприятно скрипучим.

Его коллега, глотнув воздух, слабо мотнул головой, но не ответил, тоже не доверяя своему голосу.

– Какие-нибудь… другие улики? – осторожно спросил Питт.

Юарт наконец смог сделать полный вдох и, взглянув в широко открытые вопрошающие глаза суперинтенданта, понял, что страшит их обоих.

– Я… я еще не осматривал комнату. – Голос инспектора дрожал. – Предпочел сразу же позвать вас. Как только Леннокс предупредил меня, что все повторилось, я… все оставил как есть… – Он еще раз втянул в себя воздух. – Я вышел из комнаты, боялся, что меня стошнит. Если это повторилось, я хочу, чтобы вы сами все увидели, как оно есть. А не я… один. Я… – Он опять посмотрел в глаза Питту. Над верхней губой и на лбу у него выступили капельки пота. – Я лишь поверхностно осмотрел все и ничего такого не нашел. Настоящего обыска не производил, не осматривал стулья и не заглядывал под кровать.

Безмолвный вопрос продолжал висеть в воздухе, а с ним и осознание страха и допущенной непоправимой ошибки. Костиган не убивал Аду, и кто-то снова совершил такое же убийство, но только в другом месте, в этой комнате. Неужели это Финли Фитцджеймс? Или Яго Джонс? Или кто-то, о ком они даже не подозревают, кто прячется где-то в темных октябрьских улицах, дожидаясь своего часа… Как тот маньяк, два года назад назвавший себя Джеком Потрошителем.

Томас перевел взгляд на девушку на кровати. У нее были темные густые и кудрявые волосы, она казалась болезненно-хрупкой, а низкий вырез ее платья позволял видеть белую, нежную, без каких-либо изъянов кожу. Жертва была совсем юной, на вид ей было не более семнадцати или восемнадцати лет.

– Кто она? – спросил Питт прерывающимся голосом и сам удивился тому, как нервничает.

– Нора Гаф, – ответил Юарт, стоя у него за спиной. – Я мало знаю о ней – так ничего и не добился от ее товарок. Они все в истерике от страха. Леннокс пытается их успокоить. Бедняга. Но думаю, на то и существуют доктора, чтобы помогать в таких случаях. Он оказался поблизости отсюда, на этой же улице. Весь вечер провел у больного пациента. – Инспектор хмыкнул. – Во всяком случае, здесь он оказался вовремя.

Из соседней комнаты все еще слышались рыдания, но теперь они уже были приглушенными, без истерических ноток. Лучше было предоставить Ленноксу делать то, что он делал. Допрашивать сейчас напуганных женщин не имело смысла.

– Давайте лучше осмотрим комнату, – устало предложил Томас. Он терпеть не мог эту часть своих обязанностей, да и едва ли надеялся, что осмотр что-либо даст. К тому же полицейский боялся того, что может обнаружить. Теперь единственным человеком, находившимся вне всяких подозрений, оказался казненный Костиган.

– Я начну с постели, – сказал суперинтендант Юарту. – А вы займитесь шкафом и сундуком. Не пропускайте ничего, что заслуживает внимания. Ищите письма. Любые записки или не принадлежащие ей вещи. Возможно, украденные или взятые напрокат. Любую ценную или дорогую вещь.

Инспектор не двинулся с места. Питт с удивлением подумал, что тот никак не может оправиться от потрясения. В лице его коллеги не было ни кровинки – оно казалось лицом мертвеца или же восковой куклы.

– Юарт, – тихо сказал Томас. – Начните с сундука. – «Так, по крайней мере, он будет стоять спиной к кровати», – подумал он про себя.

– Нет… я… хотел бы осмотреть постель, – пробормотал инспектор, отводя глаза. – Это моя обязанность… Я в порядке. – Голос его был глух: он находился в плену чувств, переполнявших его, и не последним среди них было чувство гнева.

– Начните с сундука, – повторил Томас. – Я сам займусь постелью и стульями.

Но и теперь Юарт не сдвинулся с места. Кажется, этот человек хотел что-то сказать, но не находил слов или же не решался. Он олицетворял собой полное отчаяние.

Они стояли в молчании, в тихой комнате, где на расстоянии вытянутой руки лежал труп убитой девушки. В комнате было душно. Пыльный луч света из окна падал на потертый ковер.

За окном кричал, продавая свой товар, старьевщик.

– Вы знаете что-то о смерти Ады Маккинли, что скрыли от меня? – проклиная себя, спросил Томас.

Глаза Юарта удивленно расширились:

– Нет, что вы!

Питт поверил ему. Значит, это не то, чего он боялся. Удивление Юарта было искренним.

– Вы считаете, что Костиган был невиновен? – спросил он.

– А вы? – в свою очередь задал вопрос инспектор.

– Да, считаю. Но кто же тогда убийца? Финли Фитцджеймс?

Юарт поежился.

– Нет… – быстро возразил он. Слишком быстро, даже не подумав.

Суперинтендант отвернулся и принялся за дело. Леннокс уже осмотрел тело убитой. Теперь не страшно, если полицейские потревожат его. Глупо было в этом случае думать о какой-то деликатности, но у Питта это получилось совсем непроизвольно, словно перед ним была не мертвая оболочка, а живой человек, достойный жалости и уважения.

Под подушкой он нашел носовой платок, такой же белый, как и простыня. Поначалу Томас принял его за уголок загнувшейся простыни, но когда потянул за него, в его руках оказался тонкий батистовый носовой платок, аккуратно подрубленный от руки, с вышитой монограммой на уголке. Шрифт был готический, с первого раза не разберешь. Но Томас все же прочитал: «Ф.Ф.». Он ожидал чего-то подобного, был почти уверен, что так будет, но все равно это было для него шоком: у суперинтенданта замерло сердце и перехватило дыхание.

Он бросил взгляд на Юарта, но тот, повернувшись спиной, рылся в сундуке. Рядом на полу лежала груда вынутой одежды и белья. Инспектор так и не заметил, что его коллега замер на месте.

– Я нашел носовой платок, – наконец нарушил тишину Питт.

Юарт медленно повернулся. На лице его было ожидание, но по глазам Томаса инспектор понял, что случилось то, чего он опасался.

– Инициалы, – сказал суперинтендант, отвечая на безмолвный вопрос помощника. – Инициалы «Ф.Ф.».

– Это… это невероятно! – заикаясь, произнес Юарт. – Как он мог оставить здесь свой носовой платок? Как можно оставить его в постели проститутки? Ведь он не живет здесь!

– У кого-то, кто был здесь, возникла надобность использовать его, – сказал Питт. – Возможно, у клиента был насморк или же он расчихался по какой-то причине. Может, от пыли или от духов, которыми пользовалась бедняжка.

– А потом он сунул платок ей под подушку? – возразил не желавший поверить этому абсурду Юарт.

– Видимо, поблизости не было его одежды с карманами, – объяснил Томас. – Да и не время сейчас гадать. Продолжим обыск. Может, нам еще что-нибудь попадется.

– Что? Вы хотите сказать, что и здесь он что-то оставил? – Инспектор был на грани паники. – Если он в каждый свой визит в Уайтчепел будет оставлять здесь что-то из своих вещей, то вскоре лишится всего своего имущества!

– Ну, такому богачу, как Финли Фитцджеймс, это не грозит, – успокоил его суперинтендант. – Поищем дальше. Может, попадется что-то и от других клиентов. Надо тщательно обыскать всю комнату.

– Да, конечно. Э-э-э… – начал было Юарт, но умолк и так ничего больше и не сказал и снова повернулся к сундуку. Он вынимал каждую вещь, развертывал ее, встряхивал, проводил по ней пальцами, ощупывая, а затем снова складывал и опускал на пол рядом с собой.

Закончив осматривать постель, Питт принялся обшаривать пол вокруг. Взяв со стола свечу, он зажег ее и, поставив на пол, встал на колени, чтобы заглянуть под кровать. Пыли там было немного, поэтому полицейский сразу заметил несколько кусочков ваты, а потом, проведя рукой по доскам пола и проверяя, есть ли в нем щели, обнаружил пуговицу от ботинка. Таким же образом он нашел еще две шпильки для волос и простую портновскую булавку. У изножия кровати ему попались кусок шнурка от ботинка, пуговица от мужской рубахи и еще одна кожаная, плетеная, ручной работы пуговица от мужского пальто, какие не встретишь в Уайтчепеле, разве что кто-то передал его сюда в качестве благотворительного дара.

Подобрав все это, Томас выпрямился и встал с колен.

Юарт тоже закончил осмотр сундука и теперь занялся содержимым небольшого комода. Его руки быстро и ловко перебирали вещи.

Питт принялся за стулья, поднимая подушки сидений и тщательно ощупывая их со всех сторон, а затем переворачивая и проверяя днища стульев. Но эти поиски тоже ничего не дали.

– Нашли что-нибудь? – поинтересовался его помощник.

Суперинтендант показал ему пуговицы.

– От сорочки, – констатировал Юарт, взглянув на маленькую белую пуговицу. – Может быть чьей угодно. Да и валялась она, должно быть, под кроватью невесть сколько времени. – Вторую пуговицу он взял в руки, вопросительно посмотрел на Томаса и заметил: – Отличное качество работы. Но она тоже может принадлежать кому угодно. Например, молодому бродяге, получившему одежду на благотворительной раздаче вещей. – В его голосе был вызов – на тот случай, если Питту вздумается снова указать на Фитцджеймса. – Вы собираетесь поговорить со здешними жиличками? Кажется, они уже пришли в себя.

В коридоре было тихо. Солнце село, умолк шум бутылочной фабрики через улицу. Проехала повозка. С улицы донесся чей-то окрик…

– Да, – ответил Томас. – Нам необходимо проверить, что им известно.

Он первым вышел в коридор и направился в кухню в конце дома. К его удивлению, она оказалась просторной, с большой чугунной плитой у задней стены и с давно не мытыми окнами, выходящими на фасады соседних домов в боковой улочке. В центре кухни стоял колченогий стол, составленный из половинок двух разных столов, а вокруг него разместились с полдюжины разномастных стульев. На четырех из них уже сидели ждущие полицейского женщины. Они были разного возраста, примерно от двадцати до пятидесяти лет. Впрочем, Питт хорошо знал, как пристрастие к спиртному, белила и румяна практически не позволяют точно определить возраст проститутки.

В каждой из четырех сидевших перед ним женщин суперинтендант уловил что-то трагическое и в то же время абсурдное, особенно теперь, когда их слезы смыли румяна и пудру, из волос у них выпали шпильки, а глаза у каждой из них опухли от плача. И все же они показались ему моложе и человечней именно теперь, когда потеряли свой профессиональный вид.

Леннокс стоял за стулом одной из них, положив ладонь ей на плечо. В другой руке он держал кружку с приготовленным для нее чаем. Доктор был бледен и выглядел усталым, у рта его залегли глубокие морщины. Глаза медика предупреждающе смотрели на Питта, а когда он заговорил, его голос был хриплым:

– Добрый вечер, суперинтендант. Если вам надо задать вопросы, эти женщины готовы ответить. Но не следует требовать от них деталей, которые им неизвестны. И постарайтесь быть терпеливым. В состоянии шока не так просто все запомнить или сразу найти нужные слова.

Томас понимающе кивнул и обратился к Юарту:

– Порасспросите людей в округе, не заметил ли кто чего-нибудь необычного. Может, кто-то запомнил лицо случайного посетителя, который входил в дом или же вышел из него примерно в… – Питт вопросительно посмотрел на Леннокса.

– Между четырьмя и пятью вечера, – добавил медик и иронично улыбнулся самому себе. – Не думайте, что это блистательная догадка врача. Так показали эти свидетельницы. Перл и Нора вышли в коридор в четыре пополудни. Нора только что проснулась, но поднялась, чтобы попросить у Эдди ее нижнюю юбку.

Томас посмотрел на молодую женщину по имени Перл, на которую кивнул Леннокс.

Она была белокожей блондинкой. Ее соломенные волосы поражали своим блеском и красотой. В них, казалось, отражалось все – свет свечей и последние отблески дня, проникавшие сквозь мутные стекла окна. Голова девушки казалась светящимся пятном в этой сумеречной комнате. А Эдди, у которой убитая попросила юбку, оказалась крупной и полной брюнеткой с оливкового цвета кожей и красивыми карими глазами с поволокой.

– Вы дали Норе свою юбку? – уточнил Питт.

Эдди кивнула:

– Ей пришлось сколоть ее булавками, ведь я вдвое толще ее, но она все равно взяла юбку. – Она всхлипнула, но удержалась от слез.

Леннокс повернулся к еще одной девушке, темноволосой, с узкими глазами и красивым ртом. Она была смертельно-бледной, и пятна румян неестественно горели на ее бескровных щеках, а прическа была в беспорядке, словно она хваталась за голову руками. Шпильки из ее волос выпали.

– Мэйбл вам все расскажет, – сказал медик.

– Мой первый клиент только что ушел, – начала Мэйбл почти шепотом. – Проходя мимо комнаты Норы, я заглянула в нее. Не знаю почему, но мне показалось, что она одна. – Свидетельница нахмурилась, словно до сих пор недоумевая, как могло случиться это ужасное преступление. – Я увидела, что она лежит, а ее рука привязана к столбику кровати. Мне подумалось, что, видно, ее клиенту так нравится, вот он и оставил ее лежать привязанной. Я даже что-то сказала ей… – Девушка всхлипнула и с трудом сглотнула слюну, словно ей перехватило горло. Она дрожала так сильно, что даже ее пальцы дробно стучали по столу.

Леннокс, подойдя к свидетельнице, встал за ее стулом и, положив руки ей на плечи, слегка привлек девушку к себе, словно хотел передать ей свою силу и выдержку. Это был великодушный жест, полный сострадания, словно она была ему давним другом, а не уличной девкой, которую он видит впервые в жизни.

Это успокоило Мэйбл, как нечто разумное и понятное в этой страшной неразберихе ее жизни.

– А потом я увидела ее лицо, – тихо продолжила она. – И поняла, что с ней случилось то же самое, что и с Адой Маккинли. Наверное, я закричала, потому что все сбежались, кричали и кого-то звали.

– Понимаю. Благодарю вас, – сказал Питт и повернулся к Юарту: – Разузнайте, кто входил в этот дом и кто покидал его между четырьмя и пятью пополудни. Добудьте описание каждого и получите подтверждение от всех женщин и их клиентов. Сверьте точное время прихода и ухода. Любого, кто мог здесь побывать в это время. Мне все равно, кто это будет – жильцы этого дома, проститутки или фонарщик с улицы. Проверьте всех! И тех, кто был в любое другое время, тоже, да? – переспросил суперинтендант у врача.

– Да, сэр.

Юарт ушел, а Томас сосредоточил все свое внимание на опросе четырех свидетельниц. Последняя из них, Кейт, не переставая рыдала, запихнув в рот носовой платок и почти задыхаясь от этого. Доктор Леннокс, отойдя к плите, приготовил еще одну кружку с чаем и почти насильно сунул ее в судорожно сжатые пальцы Кейт. Питт в это время уже беседовал с Перл, подсев к столу на шаткий стул.

– Расскажите все, что было до того, как вы увидели в коридоре Нору, – попросил он девушку.

Перл, посмотрев на него, послушно начала:

– Я слышала, как Нора вошла в свою комнату и как она потом попросила Эдди одолжить ей свою нижнюю юбку. Я причесывалась и готовилась к вечеру. Закончив, я вышла из дома. Клиент попался мне сразу, один из моих обычных…

– Кто он?

– Что?

– Кто он, ваш клиент? Как он выглядит?

Девушка на мгновение растерялась и посмотрела на Эдди и Мэйбл.

– Джимми Кейл, – ответила она. – Он обычно приходит по воскресеньям. Не всегда ко мне, иногда он навещает других девушек.

– Опишите его.

– Высокий, худой, с длинным носом. Все время шмыгает.

– Он приходил к Норе тоже? – уточнил Томас.

– Да, кажется, приходил. Но он бы не обидел ее! Зачем ему? Он не так хорошо знает ее… – Перл умолкла.

– Продолжайте. Сколько времени пробыл у вас Джимми Кейл?

– Полчаса.

– А потом?

– Я выпила чашечку чаю с Мардж, она живет через дорогу и иногда заходит к нам. Ее муж сильно бьет ее.

– Эта Мардж была здесь между четырьмя и пятью? Она вошла с улицы и проходила мимо комнаты Норы?

Перл отрицательно замотала головой:

– Нет, она перелезла через забор и вошла так, чтобы муж не заметил, да и чтобы никто другой не подумал, что она одна из нас. – Перл хихикнула. – Бедняжка! Будь она с нами, ей жилось бы куда лучше. Если бы кто-нибудь бил меня так, как ее, я бы всадила ему нож в живот.

– Когда она ушла? – Суперинтендант сделал вид, будто не услышал реплику о ноже.

– Когда закричала Мэйбл. К крикам у нас она привыкла, но тут сразу почувствовала неладное. Да и мы все тоже…

Девушка судорожно сглотнула, словно у нее перехватило горло, и внезапно закашлялась. Леннокс, подойдя к ней, взял ее за руку, а другой рукой похлопал по спине. Человеческое участие, видимо, успокоило Перл, тем более что за это от нее ничего не требовали. Поежившись, она вздохнула. Какие-то секунды казалось, что она снова находится на грани слез, что ей хочется вдоволь поплакать и, прислонившись к кому-то, услышать слова утешения.

Но врач уже убрал руку и протянул ей кружку с горячим чаем.

Перл вскинула голову и выпрямилась.

– Мы все поняли, что случилось что-то ужасное, – ровным голосом возобновила она свой рассказ. – Появилась из своей комнаты Кейт с Сидом Аллардайсом. Он кое-как натянул штаны, но они безобразно сваливались на его голые ступни. Он походил на чучело. Жирный боров с красной рожей. – На лице девушки появилась гримаса отвращения. Она не забыла снисходительного сострадания доктора и не простила его. – Прибежала Энджи с ведром воды – от страха она уронила его, и вода пролилась. Кто-то, должно быть, убрал все это, я, право, не знаю. Кейт вышла, кутаясь в шаль, а ее клиент, наверное, остался в комнате. В комнату Норы зашла Эдди и увидела ее мертвую на кровати. Мэйбл продолжала кричать. Эдди дала ей пощечину, чтобы замолчала, и послала Кейт за полицией.

– Вы видели клиента Норы?

– Нет. Я была занята.

– Где ваша комната? Далеко она от комнаты Норы?

– Рядом.

– Что вы слышали?

– Слышала? Да всё! Как пыхтел Сид, словно взбирался в гору. Слышала, как дрались кошки.

– Кошки или женщины? – прервал Питт свидетельницу.

Она рассерженно посмотрела на него:

– Кошки! Те, что ловят крыс и воют всю ночь, как бесы. Господи! Там у вас, в западном Лондоне, нет кошек, что ли? Как же вы ловите мышей? Или, может, у вас и мышей нет?

– Есть и то и другое. У меня у самого двое котят, если хотите знать. – Томас с неожиданным удовольствием представил себе Энгуса и Арчи сладко спящими в корзинке у кухонной плиты. Им еще не приходилось драться за свою порцию еды или молока. – Что еще вы слышали? – продолжил он свой опрос.

– Слышала, как на крыльце на кого-то кричала Ширли. Визжала почище свиньи недорезанной или тех же кошек. Кто-то, должно быть, не уплатил ей. С верхнего этажа кто-то уронил жестяной поднос. Столько грохоту было, когда тот скатился по лестнице вниз! В своей комнате Мэйбл с клиентом хохотали до упаду. Он, видимо, здорово напился. Надеюсь, он тебе хорошо заплатил, Мэйбл? – повернулась Перл к своей соседке.

– Конечно, – уверенно ответила та.

На мгновение в голове Питта мелькнула мысль, что Мэйбл, наверное, умеет брать от мужчины то, что хочет, а мужчина, видимо, знает, на что идет. Он представил себе, какая какофония звуков была в этот вечер в борделе. Нора Гаф могла бы кричать сколько угодно, никто бы все равно ее не услышал.

Однако крик ужаса, который издала Эдди, был услышан всеми сразу.

Суперинтендант вопросительно посмотрел на Леннокса:

– Похоже, Нора не звала на помощь…

Врач сжал губы и еле заметно покачал головой.

– Трудно сказать, – тихо ответил он. – Убитая могла знать клиента, а когда догадалась о его намерениях, было уже поздно.

Питт промолчал. Пришло время услышать, что скажут другие свидетельницы.

– Назовите мне имена ваших клиентов, – обратился он к Кейт.

– После пяти зашел Берт Мосс, – стала рассказывать та. – Рановато для него, но по воскресеньям такое бывает. Ему надо было пораньше явиться домой. Потом был Джо Эджес. Он был здесь, когда закричала Мэйбл.

– В то время он был с вами?

– Да. Послушайте, он не делал этого! Я привела его. Он сам никогда сюда не приходит.

Томас кивнул и снова вернулся к Мэйбл:

– Как звали вашего посетителя?

– Не знаю. Никогда не спрашивала. – Она пожала плечами. – Какое мне дело?

– Он раньше бывал здесь?

– Нет. Я никогда его не видела.

– Когда он пришел и когда ушел?

– Он пришел в четверть пятого или около этого, а ушел сразу после пяти. Я как раз его провожала и сама уходила на улицу, тут-то я и увидела, как от Норы уходил клиент… – Девушка побледнела. – Боже милосердный! Вы думаете, это… – Мэйбл внезапно обмякла и наклонилась вперед. Питт испугался, решив, что ее тошнит. Она не могла глотнуть воздуха, и грудь ее судорожно вздымалась.

– Перестань! – резко приказал ей Леннокс. – На, возьми. – Он вырвал из рук Перл кружку с чаем и сунул ее в руки Мэйбл. – Пей медленными глотками, а не залпом.

Девушка попыталась выполнить его указания, но у нее ничего не получилось. Ее била дрожь, а руки онемели и не могли удержать кружку.

Врач помог ей, прижав своей рукой ее пальцы к кружке и стараясь не дать ей пролить чай.

– Пей, – снова велел он ей. – Пей и думай только об этом, иначе прольешь чай. Держи кружку крепко.

Мэйбл послушно, не сопротивляясь, стала пить, глядя на кружку. Постепенно ее дыхание восстановилось и стало ровным. Через несколько минут она выпрямилась и поставила пустую кружку на стол.

– Какой он был, опишите, – мягко сказал ей Питт.

– Какой? – Свидетельница посмотрела на него через стол. – Не знаю. Обыкновенный. Светлые волосы… кажется, волнистые.

– Как он был одет? – Томас почувствовал холодок тревоги. – Вы помните его одежду, Мэйбл?

– Я не очень-то разглядывала его. – Девушка с ужасом посмотрела на полицейского, и он понял: она представила себя на месте Норы.

– Одежда на нем была дорогая? – неожиданно спросил Леннокс, нарушив вдруг воцарившееся молчание.

Суперинтендант с любопытством посмотрел на доктора: он сам хотел задать этот вопрос. Видимо, это беспокоило не только его одного.

– Да, – заверила их Мэйбл. – Куда там нашим клиентам! Те так не одеваются.

– Вы бы узнали его, если бы снова увидели? – Питт вспомнил Розу Берк и ее лицо, когда она смотрела на Финли Фитцджеймса, выходившего из своего дома на Девоншир-стрит.

– Не знаю, – испуганно ответила Мэйбл. Страх явно пронзил ее всю. – Я столько перевидала этих джентльменов! Меня не интересует их вид, лишь бы деньги платили. Только это мне и нужно, в конце концов. Чтобы было на что купить еду и платить за крышу над головой.

– Спасибо, – поблагодарил ее Томас, поднимаясь. Сделав три шага по комнате, он вдруг повернулся, снова подошел к столу и обратился ко всем свидетельницам сразу: – Вы знаете еще что-нибудь о тех клиентах, которые побывали у вас в тот вечер? Например, где они живут, чем занимаются? Как мне их найти?

– Зачем они вам? – пристально посмотрела на него Кейт.

– Может, они видели, как убили Нору, глупая ты баба! – рассердилась Эдди. – А ты что подумала? – Она повернулась к Питту: – Это ваша работа, не так ли? Поймать этого ублюдка, который так расправляется здесь с девчонками. Пожалуйста, мистер! Сначала он прикончил бедняжку Аду в Пентекост-элли, а теперь и Нору… Кто будет следующей? А потом еще и еще?!

Перл снова заплакала, но теперь уже тихо и жалобно, как потерявшийся ребенок.

– Господи, Эдди! – не выдержала Мэйбл. – Что ты такое говоришь?

Эдди резко повернулась к ней:

– Выходит, что виноват на сей раз не эта ничтожная гнида Костиган, не так ли? Его уже вздернули и зарыли в положенные ему шесть футов земли. – Она ткнула пальцем куда-то в вечернюю темноту за стеной. – А Нора – это дело рук другого ублюдка, который гуляет на воле? Он может как-нибудь войти сюда и стать нашим клиентом, я не ошибаюсь, а? Бедняжка Нора! От кого же нам ждать помощи, кроме как от полиции? Я вот не знаю, кто он. А вы знаете?

– Кто-нибудь еще был здесь в тот день? – снова спросил суперинтендант. – Кто может сказать?

Питт записал все, что говорили местные обитательницы, но это уже ничего не добавило к рассказанному ранее. В полночь он оставил Юарта и констебля Бинса искать названных клиентов и узнавать, что те видели и слышали. Этим должна была заняться также местная полиция.

Леннокс сопровождал тело Норы Гаф в морг; назавтра он должен был произвести вскрытие. Суперинтендант не ждал от этого каких-либо новых сведений, кроме того, что уже было ему известно.

В без пяти час ночи он наконец вернулся домой. Его встретила Шарлотта. Она вышла к мужу в холл, оставив открытой дверь в гостиную. Лицо ее было бледным, а в широко открытых глазах застыл безмолвный вопрос.

Томас запер за собой входную дверь. Он совсем забыл, что на нем был его праздничный костюм и что он ушел из дома без пальто, так как надеялся вернуться домой рано. К тому же он с утра ничего не ел.

– Все так, как в тот раз? – спросила Шарлотта приглушенным голосом.

Питт кивнул:

– Все в точности как тогда.

Он прошел мимо жены в гостиную и сел в свое кресло, но не откинулся с облегчением на его спинку, как обычно, а, нагнувшись вперед, опустил руки на колени. Напряжение не оставляло его.

Миссис Питт, закрыв дверь гостиной, подошла к супругу и тоже села.

– Ты никогда мне не рассказывал, как это было, – тихо промолвила она. – Возможно, тебе следовало бы сделать это, Томас.

Он знал, что Шарлотта не собирается упрекать его в том, что если бы он рассказал ей о расследовании раньше, она подсказала бы ему что-нибудь. Нет, просто у нее было такое убеждение, что если муж начнет говорить, то сможет сам многое расставить по своим местам. Так бывало уже не раз. Чтобы досконально объяснить все самому себе, во многих случаях нет лучшего способа, как попытаться объяснить это тому, кто честно признался, что ничего не понял.

Подробно, сам содрогаясь от каждой детали, Питт рассказал жене, в каком состоянии была найдена убитая Ада Маккинли. Он не сводил глаз с лица Шарлотты и видел, как она переживала. Однако, слушая его, молодая женщина ни разу не отвела взгляда.

– А в этот раз? – наконец спросила она. – Как звали убитую девушку?

– Нора Гаф.

– Все было точно так же?

– Да. Сломанные ногти на руках и ногах. Облита водой, на руке подвязка с голубой лентой. Ботинки пристегнуты один к другому.

– Это не случайность, – тихо промолвила Шарлотта. – Кому были известны все эти подробности, кроме того, кто сам это сделал?

– Юарту и Ленноксу, это полицейский врач. Еще Корнуоллису и констеблю, которого позвали, когда обнаружили тело. И еще Телману, – ответил суперинтендант. – Больше никому.

– А газетам?

– Нет.

– Соседки Ады могли проболтаться, – напомнила ему супруга. – Люди всегда много болтают, особенно когда сильно напуганы. Страх не так пугает, если разделить его с кем-то.

– Они не знали всех подробностей, – ответил Питт, вспоминая, что могла видеть Роза Берк. – Во всяком случае, они не знали о сломанных ногтях. Кстати, об этом не знали и Бинс с Телманом.

Шарлотта сидела так близко к мужу, что их колени почти соприкасались. Если бы хотела, она могла бы дотронуться до него.

– Значит, это все совершил один и тот же человек, – тихо сказала она. Миссис Питт не собиралась судить мужа, и в глазах ее не было страха – была одна лишь печаль.

– Да, – согласился Томас, прикусив губу. – Должно быть, один и тот же. – Никто из них не упомянул о Костигане, но память о нем давала о себе знать горьким сожалением и чувством вины.

Шарлотта положила свои ладони на руки супруга и крепко сжала их.

– Это Финли Фитцджеймс? – наконец спросила она, посмотрев ему в глаза.

– Не знаю, – чистосердечно признался Питт. – Я нашел под подушкой убитой Норы Гаф носовой платок с монограммой «Ф.Ф.». Это не просто чей-то случайно забытый носовой платок. И все же он еще не доказывает того, что Финли Фитцджеймс был там в этот вечер. – Полицейский глубоко и горестно вздохнул. – Единственного клиента Норы в этот вечер, однако, видели. По описанию, он светловолос и хорошо одет. Иными словами, это был джентльмен.

– А у Финли светлые волосы?

– Да, красивые светлые волосы, густые и вьющиеся. На это особо указывали все, кто его видел.

– Томас!..

Голос Шарлотты дрогнул. Суперинтендант испугался, что сейчас она скажет ему что-то такое, чего он совсем не хотел бы услышать и на что еще меньше хотел бы отвечать.

– Что? – покорно спросил он.

– Эмили полностью уверена, что Финли невиновен. Она знает его сестру… – ответила миссис Питт.

Ее муж молча ждал, что она скажет дальше.

– Она видела его в вечер убийства Ады. Тебе это известно? – Шарлотта, сдвинув брови, тревожно поглядывала на супруга темными, широко открытыми глазами.

– Эмили видела Финли? – недоумевающе переспросил Томас. – Почему же, черт побери, она не сказала мне об этом?!

– Не Эмили… нет. Таллула, сестра Финли, видела его, – быстро поправилась молодая женщина. – Она не могла сказать этого полиции, потому что солгала отцу, где была в тот вечер. – Шарлотта говорила все быстрее. – Это была весьма шумная вечеринка, там много пили и принимали опиум, и все такое прочее. Это было в Челси, на Бофорт-стрит. Таллуле не следовало появляться там. Ее отца хватил бы удар, если бы он узнал об этом.

– Охотно верю, – согласился Питт. – Значит, Таллула видела там брата? Ты уверена в этом?

– Во всяком случае, в этом уверена Эмили. Но Таллула боялась, что ей в полиции не поверят, поскольку она сестра Финли, и, кроме того, она всем уже сказала, что была на вечеринке у леди Шаффэм.

– Но кто-то другой, кроме его сестры, должен был бы видеть там Финли! – воскликнул Томас почти с радостью в голосе. Во всяком случае, он не ошибся в Фитцджеймсе-младшем! – Кто еще там был?

– Вот в том-то и дело. Таллула не знала никого из гостей и даже того, с кем она пришла, тоже едва знала. К тому же Финли был пьян, плохо соображал и даже сам не помнит, что там был.

– Но гости должны были видеть Таллулу! – с нетерпением настаивал Питт. Он даже не заметил, что держит жену за руку.

– Она не знает, кого из них может спросить об этом. Такие вечеринки, как эта, устраиваются в частных домах. Обычно гости расходятся по разным комнатам. Есть ширмы, укромные уголки, густые пальмы в кадках, и все присутствующие немного пьяны… Можно приходить и уходить незамеченным, никому до этого нет дела. Даже хозяин не всегда знает, кто был у него в гостях.

– А откуда ты все это знаешь? – удивился Томас, пытаясь представить себе подобную вечеринку. – Тебе рассказала Эмили? А ей, должно быть, Таллула Фитцджеймс, не так ли?

У Шарлотты вытянулось лицо от разочарования:

– Ты этому веришь, не так ли?

Ее муж покачал головой:

– Не верю. Думаю, все было не так. Я допускаю, что Таллула бывает на подобных вечеринках, да и Финли тоже. Но я не верю, что она видела его на вечеринке в тот вечер, когда была убита Ада Маккинли. Как доказательство его невиновности, это утверждение ничего не стоит.

– Так же подумала и Таллула, однако Эмили удостоверилась в том, что Финли был на вечеринке.

Суперинтенданта все больше одолевало подозрение:

– Зачем ты говоришь мне все это сейчас, Шарлотта? Ты хочешь сказать, что Финли при любых обстоятельствах не может быть виновным? Ты сказала, что Эмили убедилась, что это так? Эмили, но не ты, дорогая?

– Не знаю, – честно призналась миссис Питт и посмотрела на мужа. Она была бледна и выглядела очень несчастной. – Томас… Это Эмили сделала копию значка «Клуба Адского Пламени», а Таллула положила ее в вещи брата, чтобы ты нашел ее там при обыске.

– Прости, что она сделала?! – Суперинтендант повысил голос до крика. – Что ты сказала?!

Лицо его супруги побледнело еще больше, но взгляд ее был твердым. Она почти шептала:

– Эмили заказала копию эмблемы для того, чтобы Таллула подбросила ее в шкаф с вещами Финли.

– Боже милосердный! – не выдержал Питт. – И ты помогла ей в этом? А затем надоумила меня провести еще один обыск в доме Фитцджеймсов? Как могла ты так коварно обмануть мое доверие?! – Больше, чем фальсификация улик и увод следствия в другую сторону, Томаса потрясло то, что жена ему солгала. Она никогда еще не наносила ему столь болезненного удара. Меньше всего он ждал предательства с этой стороны!

Глаза Шарлотты округлились от ужаса, словно он дал ей пощечину.

– Я не знала, что она это сделает, – защищалась она.

Питт слишком устал, чтобы по-настоящему дать выход праведному гневу, а кроме того, его самого мучило чувство вины за невинную смерть Костигана. Да он и не помышлял сейчас о крупной ссоре с супругой. Именно теперь ему, как никогда, нужна была ее преданность, забота, да и просто ее живое присутствие рядом.

Шарлотта настороженно ждала, не сводя глаз с мужа. В ее глазах были боль и тревога. Молодая женщина понимала, как ему трудно. Ее теплые ласковые пальцы еще сильнее обхватили его руку.

Томас печально вздохнул.

– Даже если бы я все это знал, то не смог бы изменить показания против Костигана, – сказал он наконец. – Огастес Фитцджеймс заявил, что это он сделал копию. Не знаю, зачем он это мне сказал.

– Чтобы ты прекратил расследование, – ответила миссис Питт и выпрямилась на стуле.

– Зачем? – удивился суперинтендант. Для него это было лишено всякого смысла.

– Скандал, – покачала головой Шарлотта. – Скандальным событием считается всякое появление полиции в доме, зачем бы она туда ни пришла. Думаю, что завтра тебе снова придется появиться там.

– Да. – Питт не хотел и думать об этом.

Его супруга встала:

– В таком случае нам пора спать, пока ночь не прошла. Пойдем!..

Томас встал, погасил газовые светильники, затем обнял жену, и они вместе поднялись в спальню. По крайней мере, несколько часов он сможет ни о чем не думать.

Утром, проснувшись рано, Питт спустился в кухню. Шарлотта, разбудив детей, занималась своими делами. Грейси была в кухне и готовила завтрак. Она то и дело искоса поглядывала на хозяина, лицо ее было озабоченным. Горничная уже успела заглянуть в утренние газеты, да и знала из разговоров в городе, что в Уайтчепеле произошло новое убийство. Хозяйка совсем недавно научила служанку читать, так что та теперь разбиралась в том, что пишут газеты. Но она не собиралась давать в обиду своего хозяина.

В полдень известия, видимо, будут еще хуже: больше подробностей и дополнений, а также намеков на то, где теперь искать убийцу.

Грейси шумно орудовала на кухне. Она со звоном положила вилки и ложки на стол и дольше обычного не снимала с плиты свистевший чайник, потому что была в гневе на тех, кто посмел винить Питта, была напугана угрозами в его адрес и в отчаянии от того, что не знала, как ему помочь. Девушка еще не решила, высказать ли ему все, что она думает, или лучше промолчать.

– Грейси, ты разобьешь чайник, – осторожно заметил Томас.

– Простите, сэр, – сказала горничная и с грохотом поставила чайник на стол. – Я просто бесюсь, сэр. Чё они такое пишут?! Это ж нечестно! А чё они сами исделали? Ничё! Даже не знают, с чего на́чать. Дурацкая статья, кто ее только писал?! Без всякой совести. – Теперь Грейси не опасалась употреблять новые и трудные слова. Грамота солидно пополнила ее словарный запас.

Несмотря на дурное настроение, хозяин дома улыбнулся. Преданность горничной его тронула. Он надеялся, что не уронит себя в ее глазах. Но чем больше полицейский думал о случившемся, тем сильнее его охватывало беспокойство. Он допустил непоправимую ошибку с Костиганом, просмотрел что-то очень важное, то, что обязан был увидеть и понять, – но не сумел и в результате послал невинного человека на виселицу.

Томас доел свой завтрак, даже не замечая этого, и собрался уже уходить, когда в кухню вошла Шарлотта с детьми. Грейси на всякий случай спрятала газеты. Однако даже Джемайма почувствовала что-то неладное. Девочка встревоженно посмотрела сначала на отца, потом на мать и только после этого села за стол.

– Я не хочу завтракать, – тут же заявила она.

Дэниел заерзал на стуле и потянулся за стаканом молока. Выпив половину, вытер рот рукой и тоже заявил, что не хочет больше есть.

– Нет, хочешь, – решительно сказала ему мать.

– В дом постучался человек с улицы, – вдруг промолвила Джемайма, глядя на отца. – Он постучался в дверь, и мама открыла ему, но тут же велела уйти. Она была очень груба. Ты мне говорил, что никогда не надо грубить незнакомым людям. Но мама ни разу не сказала слова «пожалуйста»… или «спасибо».

Питт вопросительно посмотрел на жену.

– Это был один из газетных репортеров, – с трудом изобразила улыбку Шарлотта. – Он был нахален. Я попросила его уйти и больше не стучать в дверь, или я спущу на него собаку.

– Она еще и соврала, – добавила безжалостная Джемайма. – У нас ведь нет собаки.

Дэниел, услышав это, перепугался.

– Ты не собираешься отдать ему Арчи или Энгуса? – взволнованно спросил он у матери.

– Нет, конечно, нет, – успокоила его миссис Питт. Но, заметив, что сын по-прежнему нервничает, пояснила: – Я не отдала бы ему даже собаку, если бы она у нас была, милый. Я хотела лишь напугать его, сказав, что собака может его укусить.

Наконец Дэниел успокоился и снова взял стакан с молоком.

– О, это было бы здорово! Арчи тоже мог бы поцарапать его, – сказал мальчик, с надеждой глядя на мать.

Шарлотта взяла у него стакан:

– Не пей так много молока, родной, после него ты не съешь свою овсянку.

Мальчик совсем забыл о том, что не хотел завтракать, и когда Грейси поставила перед ним овсяную кашу, с удовольствием принялся за нее.

Джемайма была более озабоченной. Почуяв в воздухе тревогу, она ела неохотно, подолгу ковыряясь ложкой в тарелке, и удивлялась, что никто не делает ей замечаний.

Неожиданно снова позвонили в дверь и, не дожидаясь, тут же громко стали стучать. Горничная, брякнув чайником об стол, решительно двинулась к двери. Шарлотта посмотрела на мужа с явным желанием тоже пойти за служанкой. Однако Питт поднялся сам.

– Придется встретиться с ними, – сказал он, хотя в душе желал, чтобы встреча с прессой произошла не сейчас, а позже, когда у него будет что сказать журналистам. Его извинения они не примут, а это все, на что он сейчас способен.

Шарлотта попыталась было что-то сказать, но удержалась.

– Что это? – спросила Джемайма, вновь посмотрев на мать, а потом на отца. – Что случилось? Что-то плохое?

Миссис Питт успокаивающе положила ей руку на плечо.

– Не надо беспокоиться, – быстро пробормотала она. – Заканчивай свой завтрак, детка!

Слышно было, как служанка открыла дверь, мужской голос что-то спросил, и горничная ответила сердито и громко. Потом дверь захлопнулась, и послышались шаги по коридору. Грейси, несмотря на то что была очень маленькой особой, когда сердилась, могла наделать невероятно много шума.

– Наглёж какой! – заявила она, входя в кухню, заметно побледневшая и со сверкающими праведным гневом глазами. – Кем они себя считают? Напишут пять строк в газете и воображают, что они самые умные в Лондоне! – От волнения просторечный акцент девушки стал еще сильнее. – А ума всего-ничего, на два пенса, не больше. Задаваки! – Она с силой отвернула кран, и сильная струя воды, ударив о лежавшую в раковине ложку, обдала ее платье. Охнув, Грейси хотела было выругаться, но, вспомнив о присутствии в кухне хозяина, хоть и с трудом, но удержалась.

Шарлотту душил смех.

– Я догадываюсь, что это был репортер из газеты, не так ли, Грейси? – уточнила она.

– Да, – ответила горничная, вытирая платье чайным полотенцем и даже не пытаясь загладить неловкость, в которой по собственной вине оказалась. – Жалкий писака!

– Грейси, тебе лучше переменить платье, дорогая, – посоветовала ей хозяйка.

– Неважно, – отмахнулась горничная, кладя полотенце на место. – Здесь тепло, все просохнет.

И она тут же принялась шумно искать в банках все, что нужно для торта, который собиралась испечь позже, не раньше полудня, но теперь передумала. Сейчас девушке нужна была любая физическая работа, чтобы снять напряжение. Она обязательно положит в торт дрожжей столько, сколько кладут для хлеба, или ее тесто вовсе не подойдет.

Питт, чуть улыбнувшись, поцеловал на прощание Шарлотту, погладил по голове дочь и, похлопав по плечу сына, ушел, чтобы начать новое расследование.

Джемайма перевела на мать широко открытые вопрошающие глаза:

– Что случилось, мама? Почему рассердилась Грейси?

– В газетах часто пишут о том, чего по-настоящему не знают, – ответила миссис Питт. – Иногда это пугающие и неприятные истории, которые печатают, чтобы газеты получше распродавались, несмотря на то что они причиняют людям много неприятностей.

– Какие истории? – допытывалась девочка.

– Какие истории? – эхом повторил за ней Дэниел. – Папа расстроен и испугался? Он тоже такой людь?

– Нет, – соврала Шарлотта.

Как уберечь детей от всего этого? – лихорадочно думала она. Делать вид, что все хорошо, когда все плохо? Это еще больше напугает малышей, когда они поймут, что им солгали. Или сказать им правду и пусть сын с дочерью поймут ее и почувствуют себя частью одной семьи? Они расстроятся и испугаются – но от реальных вещей, а не от ужаса, рожденного их догадками и воображением, или чувства, что они одиноки и что старшие им не доверяют…

Так и не решив для себя эту дилемму, Шарлотта закончила тем, что стала отвечать на вопросы детей:

– Еще одна леди умерла в Уайтчепеле, умерла так же, как и та, первая, совсем недавно. Кажется, наказан не тот человек, который был виноват. Все расстроены этим, а когда люди сердиты и напуганы, они порой ищут, кого бы в этом обвинить. Тогда им как будто становится легче.

Это поразило Джемайму.

– Почему это так? – в недоумении спросила она у матери.

– Сама не знаю. Помнишь, как ты наткнулась на стул и ушибла большой палец на ноге?

– Да. Он сначала посинел, потом пожелтел, а в конце концов стал зеленым.

– Ты помнишь, что тогда почувствовала?

– Мне было больно.

– Ты сказала, что это я виноват, – напомнил ей Дэниел. Глаза его сузились, он обиженно смотрел на сестру. – А я был тут ни при чем. Я не ставил там стул. Просто ты не смотрела, куда шла.

– Нет, смотрела! – рассердилась его сестра.

– Вот видишь, детка? – поспешила вмешаться Шарлотта. – Гораздо легче рассердиться на кого-нибудь, чем признать собственную неловкость.

Ее сын весь сиял, одержав победу. Впервые мать встала на чью-то сторону в их споре, и на сей раз победил он!

Дочка же выглядела ужасно рассерженной. Глаза ее метали молнии, когда она смотрела на брата.

– Дело в том, – продолжала миссис Питт, поняв, что привела не совсем удачный пример, – что люди, когда они расстроены, часто злятся. А сейчас они расстроены тем, что умерла еще одна леди, и напуганы совершенной ошибкой. Наказали не того, кого нужно было. Все теперь чувствуют себя виноватыми. Поэтому ищут того, на ком можно сорвать свою досаду. А ваш папа кажется им очень подходящей персоной для этого, потому что он подумал, что тот человек, которого наказали, и есть виновный. А теперь похоже, что это не так.

– Папа совершил ошибку? – спросила Джемайма, нахмурив свои шелковистые бровки.

– Мы еще не знаем, – ответила ее мать. – Это трудно сказать. Но вполне возможно, что он ошибся. Мы все когда-нибудь ошибаемся.

– И папа тоже? – печально промолвила девочка.

– Конечно, детка.

– Они очень сердятся на него за это, да?

Шарлотта растерялась. Не лучше ли ей быть осторожней? Что, если ее успокаивающая ложь обернется потом для детей еще большей болью и разочарованием? Не преувеличены ли ее страхи? Не слишком ли многого она требует от малышей? Прежде всего их надо оградить от ненужных переживаний. Но как сделать это? С помощью лжи или говоря им правду?

– Мама? – В голосе Джемаймы звучал настоящий страх. Дэниел внимательно следил за сестрой.

– Возможно, они и сердятся на него, – ответила миссис Питт, глядя в их серьезные лица. – Но они поймут, что ошибаются, потому что он сделал все, что сделал бы каждый на его месте. А если была совершена ошибка, то это была ошибка всех, а не только его.

– О! – воскликнула девочка. – Я поняла. – Она вернулась к своей тарелке с овсянкой и задумчиво стала есть.

Дэниел, посмотрев на сестру, а потом на мать, глубоко вздохнул и тоже принялся за еду.

– Сегодня я провожу вас в школу, – объявила Шарлотта детям. – Погода хорошая, и мне хочется пройтись с вами. – Она опасалась, что за стенами дома их ждут репортеры и что из толпы могут начаться выкрики, и не хотела, чтобы Грейси приняла удар на себя, а сын с дочерью оказались свидетелями какой-либо словесной баталии. Ей самой придется сделать все, чтобы держать себя в руках.

Но случилось так, что настоящие неприятности начались только после дневного выпуска газет. Тогда все приняло крайне неприятный оборот. Кто-то дал в газеты зловеще подробный репортаж об убийстве Норы Гаф, с описанием всех признаков и симптомов удушения. На этот раз такие подробности, как поврежденные пальцы и ногти, связанные изощренным способом ботинки и облитое водой тело убитой, стали всеобщим достоянием. Пресса ничего не обошла вниманием, и, разумеется, новую смерть тут же сравнили со смертью Ады Маккинли. В газетах печатались большие фотографии испуганного и подавленного Костигана. Его лицо больше не называли злобным, а скорее, утверждали, что гримаса на нем – это ужас перед жестокостью правосудия, под колеса которого попал простой человек. В каждом репортаже то и дело мелькало имя Питта. Обвинения в его адрес намного превысили по количеству те похвалы, которых он недавно удостоился за быстрый арест убийцы.

Шарлотта, покинув дом, шла по тротуару, остро ощущая чужие взгляды из-за отодвинутых занавесок, и ей казалось, что она слышит за спиной шепот. Молодая женщина представила себе, сколько приглашений на чай она теперь не получит, сколько знакомых при встрече сделают вид, что не заметили ее, и как поспешно будут находиться предлоги о неотложных делах при каждой неожиданной встрече. Но это мало беспокоило миссис Питт. Душа у нее болела только за Томаса и детей. Она готова была защищать их до последнего вздоха, если бы кто-то вздумал обидеть их.

Теперь же она шла, высоко подняв голову, не глядя ни направо, ни налево, и поэтому, завернув за угол, налетела на старого майора Кидермана, выгуливающего собаку.

– Простите, – поспешно извинилась Шарлотта. – Прошу извинить меня. – Она собиралась сказать еще что-то, но старый знакомый перебил ее.

– Пришла беда, открывай ворота, дорогая леди, – тихо сказал он и чуть приподнял шляпу. – Тяжело, я понимаю, но ничего не поделаешь. – Он смущенно улыбнулся.

– Спасибо, майор. Вы так… – Миссис Питт запнулась, не зная, что сказать: «добры», «мудры»? И то, и другое слово казалось ей не очень подходящим. – Спасибо вам, – еще раз сказала молодая дама неуверенно и тоже улыбнулась с неожиданной, но искренней теплотой.

Позже она забрала Дэниела и Джемайму из школы и привела их домой. Какая-то девушка, увидев Шарлотту, перешла улицу с выражением явной неприязни на худом лице. Другая женщина с тремя детьми поспешно провела их мимо Шарлотты, пряча глаза. Девочка в платье с воланами, которую вела эта женщина, остановилась было поговорить с Джемаймой, но ей было строго приказано не задерживаться.

На углу мальчишка, продававший газеты, выкрикивал последние новости:

– Полиция повесила не того человека! Новое убийство в Уайтчепеле! Костиган невиновен! Читайте об этом! Еще одно ужасное убийство в Уайтчепеле!!!

Миссис Питт поспешно прошла мимо него, отвернув лицо. И отнюдь не потому, что опасалась, что мальчик предложит ей газету или будет ждать, что она купит ее. Шарлотта шла так быстро, что дети еле поспевали за ней. Вскоре бедняжкам пришлось бежать, чтобы не отстать от матери, которая в одно мгновение взлетела по ступеням крыльца и с такой силой толкнула дверь, что та распахнулась и с грохотом ударилась о деревянный ограничитель на полу.

В дверях кухни стояла Грейси со скалкой в руках. Горничная была настолько разгневана, что потеряла дар речи, но, увидев хозяйку и детей, с облегчением вздохнула.

Шарлотта неожиданно расхохоталась, а затем вдруг расплакалась. Перепуганные малыши терпеливо ждали, когда она успокоится и вытрет слезы. Наконец их мать шмыгнула носом и полезла в карман за носовым платком.

– Мойте руки, дети, будем пить чай, – приказала она. – А потом почитаем. Я найду вам «Ветер в ивняке».

У Питта день был еще хуже. Сначала он наведался в полицейский участок в Уайтчепеле, чтобы узнать, нет ли новостей, а потом намеревался нанести визит Финли Фитцджеймсу. Новостей не было. Все, кого он видел в участке, казались усталыми и расстроенными. Здесь никто не сомневался в виновности Костигана. Не всем хотелось, чтобы его повесили, однако с этим пришлось смириться. Такова расплата за преступление. Всегда так было. Теперь же все чувствовали неприятную коллективную вину, чувствовали себя соучастниками. Именно их сейчас винили в смерти Альберта – и не только газеты, но и простые люди на улице. На одного констебля плюнули из толпы, другого обругала группа подростков. А в констебля Бинса и вовсе запустили пивной бутылкой, и она, угодив в стену над его головой, разлетелась вдребезги.

В это серое холодное утро все полицейские выглядели очень серьезными и растерянными.

Появился плохо выбритый инспектор Юарт: на щеках у него был порез, под глазами виднелись темные круги, а на тонкой сухой коже щек – ссадины.

– Есть новости? – механически спросил его Томас.

– Ничего. – Юарт даже не повернулся в его сторону, избегая смотреть суперинтенданту в глаза.

– Что слышно от Леннокса?

– Пока ничего. Он сейчас работает.

– А как с другими свидетелями?

– Нашел лишь двух. Не очень удачных, – с горькой улыбкой ответил инспектор. – Не так просто объяснить жене или сестре, как это было в деле с Кейлом, что полиция хочет поговорить с мужем только потому, что он может оказатьcя ценным свидетелем убийства в борделе. Можете быть уверены, что теперь Сидни Аллардайсу не придется рассчитывать на хороший ужин дома в течение бог знает скольких вечеров. – В голосе полицейского не было сочувствия – скорее, наоборот, в нем звучало злорадство.

– Свидетели видели кого-нибудь? – Питта интересовало только это.

Юарт медлил с ответом.

– Кого они видели? – настаивал Томас, заподозрив коллегу в том, что тот что-то утаивает. Это его напугало. – Фитцджеймса?

Инспектор медленно втянул в себя воздух.

– Видели молодого мужчину со светлыми волосами, хорошо одетого, среднего роста, – ответил он наконец и бросил быстрый взгляд на суперинтенданта, словно хотел что-то прочесть на его лице. – Но это не обязательно должен быть Финли Фитцджеймс, – добавил он, и в глазах его мелькнуло раздражение. Полицейский, видимо, разозлился сам на себя за столь неосторожную мысль.

– Что ж, ясно лишь одно: это никак не мог быть Альберт Костиган, – заметил Питт, прежде чем за него это сказал кто-то другой. – Видели ли они кого-нибудь еще, входившего в дом или выходившего из него?

– Нет. Во всяком случае, свидетели этого не помнят. Они видели только женщин из этого дома.

– А как насчет соседей, прохожих на улице? Может, там были бродячие торговцы или проститутки из других домов? Кто-то же должен был что-то увидеть!

– Ничего существенного, – раздраженно сказал Юарт. – Я допросил ломового извозчика, разгружавшего телегу в нескольких ярдах от дома. Он видел только прохожих. Никто не входил в дом и не выходил из него. Поговорил еще с парой проституток, с Дженни Мартин и Эллой Бейкер, искавших клиентов. Они никого не видели, кроме мужчины, которого и подцепили. Да и происходило это совсем не рядом с домом. Элла даже не заходила на Мирдл-стрит.

– Кто-то все-таки входил в дом и вышел из него! Не сама же себя прикончила Нора Гаф! – вспыхнул Томас. – Идите и попытайтесь еще раз. Я же наведаюсь к Фитцджеймсу. Думаю, там меня уже ждут.

Юарт издал короткий и недобрый смешок, но тут же повернулся к Питту спиной, испугавшись, что выдаст свои чувства, и снова принялся писать свой рапорт, который отложил, когда пришел суперинтендант.

На Девоншир-стрит Томаса впустил в дом все тот же благожелательный дворецкий, но на этот раз лицо его было хмурым, что, однако, не изменило приятности его черт.

– Доброе утро, мистер Питт, – приветствовал он полицейского, широко открыв перед ним дверь. – Великолепная погода, сэр, не так ли? Октябрь – мой любимый месяц. Как я понимаю, вы хотите видеть мистера Фитцджеймса? Он в библиотеке, сэр, прошу вас сюда.

Больше не медля, слуга повел гостя по вощеному паркету холла мимо картины голландского мастера, на которой была изображена гавань города Дьеппа, пересек еще один небольшой холл и постучал в дверь библиотеки. Не дожидаясь ответа, дворецкий открыл ее.

– Мистер Питт, сэр, – объявил он и, отступив, пропустил гостя.

Хозяин дома стоял перед камином, пустым и холодным. Питт никогда еще не видел Фитцджеймса-старшего стоящим, обычно он предпочитал беседовать с суперинтендантом, не поднимаясь с кресла. Теперь же Томас увидел его во весь рост – с покатыми плечами и явно отрастающим брюшком. На Огастесе был отлично сшитый сюртук, высокий крахмальный воротничок подпирал его подборок, а на длинном узком лице с крупным носом было воинственное выражение.

– Входите, – сказал он приказным тоном. – Я так и думал, что вы наведаетесь, поэтому ждал вас. Сейчас вы мне скажете, что послали на виселицу невинного человека. Или собираетесь заявить, что вчерашнее убийство совершено кем-то другим и среди нас гуляет еще один маньяк? Я угадал?

– Я не собираюсь ничего утверждать, мистер Фитцджеймс. – Питт с трудом сдерживал себя. Редко когда ему так хотелось дать собеседнику самый жесткий отпор. Останавливало полицейского лишь сознание того, как это ему аукнется.

– Жаль, что вы позволили газетам узнать так много, – резко ответил Огастес, широко открыв глаза, в которых была странная усмешка. – Я думал, в ваших интересах сообщить прессе как можно меньше сведений. Это ведь может быть опасным для вас же! Вы еще больший глупец, чем я полагал.

Томас уловил в его голосе нотки испуга. Впервые они звучали так явственно. Понимает ли это сам Фитцджеймс? Не потому ли он так разъярен?

– Я ничего не передавал прессе, – спокойно ответил суперинтендант. – И не знаю, кто это сделал. Но если это работа одной из свидетельниц с Мирдл-стрит, то тут уже ничем не поможешь. Нам теперь остается найти правду и доказать ее, а не сожалеть о том, что люди узнали подробности преступления и о его странном сходстве с первым убийством.

Хозяин дома уставился на гостя. Его явно испугала не только неожиданность такого заявления, но и его жестокая правда. Это заставило старшего Фитцджеймса умерить свою враждебность и подумать о том, где он сам совершил ошибку. Не было смысла тратить время на обвинения того, кто мог или нанести удар, или, наоборот, помочь ему. Эта борьба чувств не могла не отразиться на надменном лице Огастеса.

– Я согласен, что убийство похоже на то, первое, – медленно произнес он, пристально глядя в лицо Питта. – Но я не слышал обо всех подробностях смерти Ады Маккинли.

– Газеты о них не писали, – напомнил Томас.

– Понимаю. – Пожилой джентльмен распрямил плечи. – Кто еще знал о них?

– Кроме того, кто убил ее… – тут суперинтендант позволил себе немного иронии, – знали еще я, инспектор Юарт, констебль, нашедший тело, и полицейский врач, осматривавший его.

– А женщины в том доме?

– Насколько мне известно, они этого не знали, потому что не заходили в комнату убитой.

– Вы уверены в этом? – спросил Огастес, повысив голос и словно на что-то надеясь. – Ведь они были в доме! Возможно, они все-таки видели убитую, а потом говорили о ней… Впрочем, не знаю… – Он раздраженно передернул плечами. – Кого, как вы думаете, они могут подозревать? Возможно, все это подстроено нарочно?

– Зачем? Теперь в этом не обвинишь Костигана, – заметил Питт. – Из всех, кого можно подозревать, он единственный, кто действительно не имеет отношения к смерти Норы Гаф.

– Садитесь, прошу вас! – Фитцджеймс резким, рубящим воздух жестом руки пригласил полицейского сесть, сам же, однако, остался стоять спиной к пустому камину, заложив руки за спину. – Я не могу понять причины этого нового преступления. Возможно, целью является дискредитировать полицию, выставить всех вас дураками?

– Кому придет в голову убивать женщин лишь ради того, чтобы выставить в дурацком свете полицию? – отверг такое предположение Томас, продолжая стоять. – В убийстве Норы Гаф есть личные мотивы, очень личные. Ногти на ее руках и ногах были сорваны и сломаны, мистер Фитцджеймс. А это причиняет мучительную, нестерпимую боль. Это своего рода пытка. – Он сделал вид, что не замечает гримасы отвращения на лице собеседника. – Это было сделано после того, как убийца привязал девушку чулком к кровати. Затем она была облита водой, ее ботинки привязаны один к другому, а на руку ей натянули подвязку для чулок. Такое можно сделать лишь в приступе яростного гнева и бушующих в человеке нездоровых страстей, а не по каким-то там второстепенным причинам, как, например, выставить кого-то дураком.

Лицо Огастеса побледнело, а потом стало и вовсе серым, узкие губы сжались, и он словно постарел лет на десять.

– Я согласен с вами, суперинтендант, это надругательство, – согласился он. – Цивилизованный человек не может вести себя так. Вам предстоит искать зверя, в котором нет ничего человеческого. Я сожалею, что не могу помочь вам больше, чем это в моих силах, да и смыслю я в вашем деле очень мало. Надеюсь, сейчас вы ничего не обнаружили, что принадлежало бы моему сыну? – В его голосе звучала уверенность. Это был риторический вопрос, не требовавший ответа.

– Мне очень жаль, мистер Фитцджеймс, но я нашел вот это. – Питт вытащил из кармана носовой платок с монограммой и поднял его в руках, давая Огастесу возможность хорошо его разглядеть.

Какое-то мгновение полицейский опасался, что хозяин дома упадет в обморок. Старый джентльмен качнулся, когда невольно протянул руку к платку, и ради равновесия вытянул вперед также и вторую руку. Однако до платка он все же не дотронулся.

– Я… я различаю инициалы, суперинтендант, – сдавленным голосом произнес он. – Они необычны. Но это не означает, что мой сын оставил его там. Я надеюсь, вы не хуже моего понимаете это? – Впервые в голосе Огастеса не было угрозы, а были, скорее, мольба и недоверие, стремление любыми средствами отвести катастрофу, угрожающе нависшую над благополучием его семьи.

Питт, несмотря на свою явную неприязнь к этому человеку, теперь невольно почувствовал жалость к нему. Ему самому хотелось бы быть более уверенным в своих подозрениях.

– Я знаю это, мистер Фитцджеймс, – тихо сказал он. – Вся трудность в том, как найти того, кто снова подбросил на место преступления вещь вашего сына. Так было в случае с убийством Ады Маккинли и вот теперь… Надо узнать, зачем это делается. Боюсь, придется попристальнее приглядеться к тем, кто числится в ваших недругах. Бесспорно, ваш сын выбран жертвой не случайно.

Огастес шумно вздохнул.

– Хорошо, если вы так считаете, суперинтендант. – Его глаза сузились. – Могу я вас спросить, как вам удалось найти улики против Альберта Костигана, который, как теперь полагают, не был виноват? Я… я не собираюсь критиковать вас, мистер Питт, но эта трагедия является угрозой для моей семьи.

– Боюсь, вы правы, – согласился Томас, извлекая из кармана пуговицу.

Фитцджеймс взял ее и стал внимательно разглядывать.

– Обычная пуговица, – наконец сказал он, глядя на гостя. – Не думаю, чтобы у меня были такие, но, как я знаю, подобные пуговицы могут оказаться у доброго десятка мужчин. Это ничего не доказывает, разве что говорит о том, что человек, бывший там, отличался хорошим вкусом. – Лицо пожилого джентльмена стало жестким. – Или что у него хороший портной.

– Здесь тоже нашлись свидетели, – сказал полицейский, словно нанося последний удар. – Клиентом убитой девушки в тот вечер и тот час был молодой мужчина среднего роста, с густыми светлыми волосами, хорошо одетый.

Огастес не стал ни спорить, ни напоминать, сколько молодых людей могут отвечать этому описанию.

– Понимаю, – кивнул он. – Естественно, я уже спросил своего сына, где он был вчера в то время. Я полагаю, вы захотите услышать это от него самого?

– Да, если позволите.

Фитцджеймс позвонил и, когда появился дворецкий, велел ему позвать Финли.

Тот не заставил себя долго ждать. Он вошел, плотно закрыв за собой дверь. Молодой человек был одет по-домашнему, что свидетельствовало о том, что он уже успел переодеться, вернувшись из Министерства, если вообще там был. Он казался несколько напуганным, а лицо его было в красных пятнах, словно Финли много пил накануне и все еще был с похмелья. Он посмотрел на отца, а потом на Питта.

– Добрый день, мистер Фитцджеймс, – тихо сказал полицейский. – Сожалею, что потревожил вас, но, боюсь, мне необходимо спросить вас, где вы были вчера примерно между тремя и шестью часами пополудни.

– Что же, скажу. Только не на Мирдл-стрит. – Голос молодого человека прервался, словно он еще не решил, рассердиться ему, возмутиться и пожалеть самого себя или же воспринять все с бесшабашной легкостью, словно это его не касалось. Однако его страх давал себя знать.

– Где вы были? – повторил Томас.

– В три часа дня я был в министерстве, – вяло пробормотал Финли. – Примерно через полчаса или чуть позже ушел, чтобы пройтись по Гайд-парку. – Он вскинул подбородок и так прямо посмотрел гостю в глаза, что у того исчезли почти все сомнения в том, что Финли Фитцджеймс врет. – Я намеревался встретиться кое с кем по делам, но тот человек не пришел. Подождав немного, я пошел в ресторан, где поужинал, перед тем как отправиться в театр. Я и близко не подходил к кварталу Уайтчепел.

– Вы можете подкрепить ваши слова доказательствами, сэр? – спросил Питт, почти не сомневаясь, что Финли не сможет этого сделать. Если бы он мог, то Огастес еще в начале их разговора сказал бы об этом суперинтенданту, сделав это с особым злорадством, и на этом закончил бы разговор с ним, а не искал бы у него помощи. А страх в голосе старшего Фитцджеймса только подтверждал это.

– Нет, едва ли. Дело в том… что предполагаемая встреча была весьма деликатной. Мой друг попал в очень неприятную историю, – многословно попытался объяснить Финли. – Деньги и женщины, это так отвратительно! Я пытался помочь ему так, чтобы не пострадала чья-либо репутация. Поэтому мне не хотелось, чтобы меня видел кто-либо из моих знакомых. Я ни с кем не виделся, ни с кем не говорил, понимаете?

– Понятно. – Томасу было ясно, насколько бесполезно пытаться добиться от этого человека чего-либо вразумительного. – Это ваш носовой платок, мистер Фитцджеймс? – Он протянул Финли носовой платок, найденный под подушкой Норы Гаф.

Фицждеймс-младший даже не притронулся к нему.

– Возможно, – ответил он. – У меня полдюжины таких платков, как и у любого мужчины, полагаю.

– С монограммой «Ф.Ф.»?

– Нет… конечно, нет! Но… любой может… – Молодой человек судорожно глотнул воздух. – На платке можно вышить любые инициалы. Это не означает, что платок мой. Полагаю, вы нашли его рядом с новым трупом? Я так и думал. Прочел это на вашем лице. – Голос его звучал громче. – Я не убивал ее, суперинтендант! Я никогда не слышал о ней и никогда не был на Мирдл-стрит. Какой-то… маньяк… пытается уничтожить меня, и прежде чем вы меня спросите, я вам сам отвечу: я понятия не имею, кто это… сделал и почему! Я… – Он не закончил фразу. – Возможно, вам следует поинтересоваться друзьями Костигана. Кто-то пытается обвинить нас, мистер Питт. Пытается представить нас убийцами, а вас – некомпетентным полицейским… и, следовательно, косвенно тоже убийцей. – В глазах Финли вспыхнул вызов и некое торжество. – Я думаю, что в ваших, так же как и в моих, интересах узнать, кто он, и отдать его в руки правосудия. Если бы я мог помочь вам, то с удовольствием это сделал бы, но я просто не знаю как. Мне очень жаль.

– Что ж, мы можем начать с того, что рассмотрим кандидатуры тех, кто считает, что у них есть причина не любить вас, мистер Фитцджеймс, – ответил Томас. – А затем посмотрим, кому вы перешли дорогу в вашей профессиональной и личной жизни. А также снова рассмотрим каждого из членов – основателей «Клуба Адского Пламени».

– Я не могу этого сделать! – взорвался Финли, и его минутный энтузиазм тут же исчез. – Мы все добрые друзья. Никто из них не может оказаться подобным злодеем, ни в коей мере! Друзья юности, они… иначе говоря, никто из них не мог этого сделать, уверяю вас. Я подумаю над остальными возможностями, о которых вы сказали, а затем составлю для вас перечень.

– И я тоже, – добавил Огастес. – Вы можете рассчитывать на наше полное содействие. – На его неподвижном лице появилась тень улыбки. – У нас общие интересы – по крайней мере, в данную минуту.

Питту оставалось только согласиться.

– И, насколько я понимаю, они не терпят отлагательств, – заметил он не без сарказма. – Благодарю вас, сэр. – Он повернулся к Финли: – Всего доброго, мистер Фитцджеймс.

Глава 9

На следующий день пресса подняла еще более сильную шумиху. Не только маловлиятельные газеты пестрели кричащими заголовками, но даже солидная «Таймс» подвергла сомнению справедливость суда над Костиганом, а вместе с этим и компетентность действий полиции и ее неподкупность.

Одна из газет поместила статью с новой оценкой свидетельских показаний. В ней недвусмысленно говорилось о том, что некоторые из них сомнительны с моральной точки зрения, ибо содержали скорее личное мнение, а не объективные факты. Само следствие, возможно, велось с одним лишь намерением: как можно скорее найти виновного и скрыть некомпетентность полиции, а также тех персон, которые поддерживали ее действия и теперь рисковали своей политической репутацией; словом, все делалось отнюдь не в целях правосудия.

Несколько известных газет прямо заявили, что полицейские чины, занимавшиеся расследованием, или подвергались угрозам, или же были подкуплены, чтобы как можно скорее закрыть это дело. Питта сравнивали со злополучным инспектором Абиленом^[5], который не смог раскрыть тайну предыдущих убийств в Уайтчепеле, или же с комиссаром Уорреном, которому пришлось уйти в отставку.

Появились подметные письма с требованиями оправдать Костигана посмертно, снять с его семьи, если таковая есть, позор, а также выплатить ей определенную сумму за нанесенный моральный ущерб.

Томас, прочитывая письма, откладывал их в сторонку, а Грейси тайком подбирала их, чтобы потом бросить в печь, но каждый раз не решалась, опасаясь, что большое количество бумажного пепла испортит тягу и создаст много хлопот с чисткой дымохода.

Шарлотта хранила молчание, понимая, каким может быть ответ супруга, если она попытается с ним заговорить: в данном случае он был бы очень кратким. Молодая женщина ни мгновения не сомневалась в том, что ее муж был честен во всех своих действиях. Но сказать об этом теперь означало бы оставить многое под вопросом. Теперь у миссис Питт была одна главная забота – оградить от всего этого детей. Она была не в состоянии защитить Томаса от тех неприятностей, которые могли его ждать, но была готова разделить с ним все, что может случиться. Главное, чтобы сейчас он этого не заметил.

Шарлотта мысленно спорила с собой: что лучше – отпустить детей в школу или оставить их дома, хотя бы сегодня. Мать хотела избавить их от разговоров вокруг, от необходимости отвечать на вопросы своих сверстников, а то и взрослых на улице. Но она не может весь день быть с ними, занимать их или объяснять им, что хотели сказать те или иные взрослые дяди и тети, отчего они такие злые и почему всё, что они говорят, – неправда.

Она могла бы отвезти детей на некоторое время к матери. Там, где никто их не знает, они были бы в безопасности. Перерыв в учебе на неделю или две не помешает их успехам в школе. Они все наверстают потом, когда кончится эта оголтелая кампания в прессе и наконец станет известна правда.

Но что, если этого никогда не произойдет? Если, как в истории с Джеком Потрошителем, правда никогда не будет раскрыта? Ведь такое может произойти. Томас умен. И он не отступится, пока не доведет расследование до конца. Но не все дела удается раскрыть. До сих пор он всегда раскрывал убийства, однако случались в его практике поджоги, ограбления, мошенничества и подлоги, когда виновные так и не находились и никто не был уличен.

Если она отвезет детей к матери, это даст той понять, что дела приняли плохой оборот, а в таких случаях, когда тебе страшно, лучше бежать и спрятаться. Тогда, может, все и обойдется. А если не обойдется и надо будет посмотреть правде в глаза, тогда миссис Питт останется лишь признаться всем, и себе в том числе, что она оказалась трусихой…

– Дети, пора в школу, – неожиданно для себя и еще до того, как приняла окончательное решение, услышала Шарлотта, словно издалека, свой собственный голос и увидела глаза мужа. Однако она ничего не смогла прочесть на его лице. Одобряет ли он ее решение или нет? – Сегодня я снова провожу вас туда, – добавила молодая женщина. – Собирайтесь!

Весь этот день Питт провел в квартале Уайтчепел. Это был самый трудный день, какой он помнил. Он снова подверг опросу всех обитательниц дома на Мирдл-стрит, пытаясь как можно больше узнать об убитой. Знала ли Нора Гаф Аду Маккинли? Произошла ли у нее с кем-нибудь ссора? Был ли знаком с ней сутенер Ады Костиган? Не задолжала ли Нора кому-либо деньги и вообще что могло послужить мотивом ее убийства?

Сутенер Гаф, огромный мужчина, похожий скорее на ростовщика, с густой шапкой черных курчавых волос, по словам опрошенных, отличался дурным нравом. Но он без труда смог доказать, где был в тот день и час, что неоспоримо подтвердили его свидетели. Он сам был искренне опечален смертью Норы и назвал ее своей лучшей девушкой, хорошо зарабатывавшей и не доставлявшей ему никаких хлопот.

Днем, когда Томас шел по Коммершл-роуд, возле самого большого дома на этой улице он увидел опасно возбужденную толпу. Раздавались разрозненные крики:

– Слушайте, слушайте! Слушайте о Берте Костигане! Трижды ура Костигану!

– Ура Костигану! – подхватил еще кто-то, а за ним и вся толпа.

– Он пал жертвой богатеев, которые приходят сюда, чтобы попользоваться нашими женщинами! – крикнул тощий изможденный мужчина.

– И убивать их! – добавил другой, вызвав всеобщие крики возмущения.

– Он был невиновен! – тонким голосом громко выкрикнула женщина со светлыми волосами. – Его повесили ни за что!!!

– Его повесили за то, что он бедняк! – яростно рявкнул толстяк, и лицо его скривила гримаса гнева. – Это их всех надо вздернуть на виселицу!

– Только не здесь, только не здесь! – неистово закричал выскочивший из дома хозяин. Он был в сбившемся набок фартуке и держал в руках тряпку. – Мне не нужны неприятности! Уходите подальше от моего дома! Здесь нельзя шуметь.

Из толпы с решительным видом вышла молодая женщина. Когда она открыла рот, чтобы отчитать домовладельца, стало видно, что у нее не хватает переднего зуба.

– Да как вы смеете нам указывать, где собираться?! – накинулась она на него. – Берта Костигана повесили ни за что! А вам, видать, и дела нет до того, что эти богатые ублюдки вешают наших парней за здорово живешь?! Что они приходят к нам в квартал, чтобы попользоваться нашими женщинами? Приходят из своих красивых домов позабавиться тут, да еще и убивают нас! Может, вы считаете, что так и надо?!

– Я этого не говорил, – испуганно запротестовал хозяин дома.

К этому времени толпа была уже так взбудоражена, что все кричали наперебой, а где-то даже началась потасовка, и был сбит с ног паренек, а вскоре завязалась и настоящая драка.

Питт не мог остаться равнодушным и не защитить женщин, которые, перепугавшись, начали кричать. Он вошел в толпу, пытаясь разнять дерущихся. Вначале ему показалось, что женщины кричали от испуга, но он слишком поздно понял, что это была ненависть и ею они подбадривали дерущихся мужчин.

Имя Костигана повторялось, как некий боевой клич.

Томас был зажат со всех сторон. В этой бурлящей толпе оказался и злосчастный домовладелец.

Вдали уже слышались полицейские свистки.

Люди дрались не на шутку. Досталось и суперинтенданту. Он едва удержался на ногах от очередного тумака, как вдруг в него врезался откуда-то взявшийся домовладелец, и они оба упали на растянувшегося на мостовой рыжего юнца с расквашенным носом.

Появившиеся наконец полицейские быстро навели порядок. Трое мужчин и две женщины были арестованы. Восемь человек получили довольно серьезные травмы, и двое пострадавших были отправлены в больницу к хирургу. У кого-то даже оказалась сломанной ключица.

Изрядно помятый Томас уходил, ощущая боль во всем теле. Одежда его была в беспорядке – воротничок оторван, на локте зияла дыра, а сам он был весь в грязи и пятнах чьей-то крови.

Разумеется, эта потасовка попала в вечерние газеты. Было немало домыслов и резкой критики, повторились требования о реабилитации Костигана и было задано несколько неприятных вопросов органам правосудия и полиции. Особенно доставалось Питту. Нынешняя обстановка сравнивалась с той, что царила в Лондоне после серии убийств в Уайтчепеле два года назад, и критики не скупились на обвинения. Многие газеты предсказывали дальнейшие волнения и беспорядки.

Около семи вечера усталый и опустошенный суперинтендант наконец добрался домой. На душе у него было тяжело, тело болело от побоев, а больше всего его угнетала неопределенность. Что же дальше? Он до сих пор не знал, кто убил этих женщин и какую роль во всем этом играли Костиган и Финли Фитцджеймс. Да и играли ли?

У дома Томас сразу узнал экипаж тетушки Веспасии и так и не понял, рад он этому или огорчен. Конечно, он предпочел бы, чтобы леди Камминг-Гульд не видела его в эти не лучшие для него минуты. Его одежда была изорванной и грязной, к тому же он безумно устал. Питт очень дорожил мнением леди Веспасии и хотел бы, чтобы она думала о нем как о человеке, способном достойно держаться даже в минуты кризисов и неудач. И в то же время неплохо было бы услышать ее совет именно сейчас, да и просто повидать ее, столь решительную и уверенную, тоже было очень важным для Томаса. Отвага и храбрость так же заразительны, как и отчаяние и печаль, – даже, пожалуй, еще заразительнее.

Но самой большой неожиданностью для суперинтенданта было увидеть в гостиной своего дома помощника комиссара Корнуоллиса. Тот был мрачен и расстроен.

Шарлотта, увидев мужа, тут же вскочила и поспешила ему навстречу, даже не дав ему возможности поздороваться с гостями.

– Ты устал, должно быть, горячая вода тебя ждет в спальне, – быстро шепнула она. – Ужин будет через полчаса. Тетя Веспасия и мистер Корнуоллис остаются. У вас будет время обо всем поговорить за столом.

Было похоже, что хозяйка настойчиво выпроваживает его из гостиной, но Питт был только рад этому. Он был грязен, он пропах нечистотами улиц и по́том дерущейся толпы, в гуще которой и сам невольно оказался. Ему казалось, что он даже впитал в себя их страх и гнев.

Через полчаса суперинтендант уже спустился в гостиную, по-прежнему усталый и чувствуя сильную боль в мышцах. Синяки на его лице потемнели, но, отмывшись и переодевшись в чистую одежду, Томас почувствовал себя готовым к неизбежному разговору.

А разговор начался сразу же, как только подали первое блюдо. Никому больше не хотелось притворяться.

– Мы можем подойти к решению задачи с двух сторон, – с живостью начал Джон Корнуоллис и чуть подался вперед. – Мы должны сделать все, чтобы найти и уличить убийцу второй жертвы. Далее, мы должны представить всё в подтверждение того, что для ареста Костигана были веские основания и полученные должным образом доказательства. Суд над Костиганом был справедливым. – Он сжал губы. – А вот как нам доказать, что мы не скрыли улики, указывающие еще на кого-то, это я не знаю. – Помощник комиссара затих и стал смотреть на синюю вазу с цветами на столе. – Боюсь, здесь мы слукавили…

– Я не питаю добрых чувств к Огастесу Фитцджеймсу, – решительно вмешалась Веспасия, сначала посмотрев на Питта, а затем переведя взгляд на Корнуоллиса. – Но разглашение улик против его сына способно вызвать буквально истерическую реакцию, что не только несправедливо, но и намного усложнит поиски истины. Какими бы ни были мои чувства к нему и каким бы ни был моральный облик Финли, я не хочу, чтобы он пострадал за то, чего не совершал. Даже если это позволит ему избежать наказания за все свои другие неприглядные дела, – заметила она с сожалением.

Джон пристально смотрел на старую леди, как бы взвешивая каждое ее слово, а затем обратился к Томасу:

– Насколько серьезно может быть связан Финли Фитцджеймс с этим последним убийством? Прежде всего скажите, что вы об этом знаете, а затем – что вы об этом думаете. – Корнуоллис снова вернулся к кусочку рыбы на своей тарелке и стал дожевывать его. Однако все его внимание было сосредоточено на Питте, и казалось, что он даже не сознает, что ест.

Суперинтендант подробно рассказывал о том, что нашел при осмотре комнаты Норы Гаф и что потом ответил ему Финли Фитцджеймс, когда Томас навестил его.

Подали пирог с почками и овощи. Грейси входила и выходила, молча обслуживая гостей. Она знала, кто такой Корнуоллис, поэтому смотрела на него со все усиливающимся подозрением, словно ожидала, что он в любую минуту может стать опасным для ее обожаемых хозяев.

Джон, однако, не замечал встревоженного личика маленькой горничной, так часто глядевшей на него. Все его внимание было поглощено тем, что говорил его подчиненный.

– И каковы ваши соображения? – спросил он, как только Питт умолк.

Томас ответил не сразу. Он знал, что начальник ценит его мнение и полагается на него, когда принимает решения или выносит суждения.

– Я верю, что Костиган был виновен, – после недолгого молчания сказал суперинтендант. – У нас были некоторые сомнения, но он сам признал свою вину. Одного я не могу понять, почему сутенер был так жесток со своей жертвой. И почему до последнего момента отрицал это. – С неприятным чувством под ложечкой Питт вспомнил лицо Альберта. – Он был неприятной личностью, жалкой и злобной, но я не заметил в нем склонности к садизму, к желанию ломать пальцы и ногти своим жертвам.

– Однако она обманула его и лишила доброй половины заработка, – с сомнением заметил Корнуоллис. – Он считал ее своей собственностью и расценил ее поведение как предательство. Слабые мужчины бывают особенно жестокими. – Мускулы его лица напряглись. – Я сталкивался с такими случаями, когда служил на флоте. Дай слабохарактерному человеку немного власти, и он готов поиздеваться над подчиненными.

– Да, Костиган был груб, – согласился Томас. – Но подвязка, связанные ботинки!.. Это уже не просто злость. Это говорит не только о вспыльчивости и невоздержанности характера… это скорее похоже…

– На нечто продуманное и рассчитанное, – помогла ему Шарлотта.

– Да, – согласился ее муж.

– Поэтому вы и сомневались в виновности Костигана? – встревоженно воскликнул Джон, но отнюдь не с упреком. Он долго прослужил на флоте командиром, без сомнения, был честен с подчиненными и ожидал от них того же. Это доверие помогало ему решать боевые задачи, и теперь, служа в полиции, он не собирался изменять своим правилам.

– Нет, – возразил Питт, прямо глядя в глаза шефу. – Тогда я не сомневался. Просто считал, что недостаточно хорошо узнал подозреваемого. – Суперинтендант искренне пытался разобраться в собственном состоянии и точно вспомнить, что он чувствовал, когда допрашивал Костигана, видел его отчаянное лицо и понимал его страх и жалость к самому себе. Насколько он, Томас, был тогда честен? Какое влияние оказывало на него чувство облегчения и внутренней уверенности, что дело удастся завершить, избежав подозрений в адрес сына Огастеса Фитцджеймса?

– Он не отрицал, что убил ее, – продолжал Питт, глядя через стол на Корнуоллиса. Все забыли о еде. В дверях, ведущих в кухню, стояла Грейси с чистой салфеткой в руках и подносом с очередным горячим блюдом. Она тоже внимательно слушала, что говорил ее хозяин. – Но он категорически отрицал, что мучил ее, – с особой болью вымолвил Томас. – И как бы настойчиво я его ни расспрашивал, он упорно отрицал, что знает что-либо о Фитцджеймсе, его клубном значке или запонке.

– Ты верил ему? – тихо спросила Веспасия.

Питт долго молчал, прежде чем ответить. В комнате воцарилась тишина – никто даже не шелохнулся.

– Мне кажется, да. Иначе это не дало бы мне покоя, – наконец ответил полицейский. – Во всяком случае… я не верил в то, что он сам это сделал и что у него были на то причины.

– В таком случае мы снова вернулись к тому, с чего начинали, – заключил Джон, окинув всех взглядом. – В этом нет смысла. Если это не Костиган – а сейчас в этом уже нет сомнений, – то кто же? Тот, о ком мы даже и подумать не можем? Или же это вариант, который больше всего нас пугает: в обоих убийствах повинен Фитцджеймс-младший?

– Нет, он не мог этого сделать, – возразила миссис Питт, глядя перед собой в тарелку.

– Почему? – с интересом спросила леди Камминг-Гульд, положив вилку на тарелку. – Что ты знаешь об этом, Шарлотта, и почему говоришь это с такой уверенностью?

Хозяйка совсем растерялась. Томас догадывался почему, но промолчал.

– Таллула Фитцджеймс видела своего брата в другом месте в тот вечер, когда была убита Ада Маккинли, – наконец отважилась ответить Шарлотта, подняв глаза и встретив взгляд тетушки.

– Неужели? – осторожно промолвила Веспасия. – Почему же она ничего не сказала, когда это было нужно? Это избавило бы следствие от многих недоразумений.

– Она не могла сказать, ибо была в таком месте, где не должна была быть, – ответила расстроенная молодая женщина. – К тому же она уже соврала однажды, и ей могли не поверить.

– Меня это ничуть не удивляет, – заключила пожилая леди и покачала головой. – Но, кажется, ты ей все же веришь. Почему же?

– Видишь ли… собственно, ей верит Эмили. – Шарлотта прикусила губу. – Это она мне все рассказала. Финли – порядочный шалопай и не очень приятный человек, но он не убивал Аду Маккинли.

– Разве никто из присутствовавших в том, другом месте не смог подтвердить этого? – спросил Корнуолис, глядя сначала на миссис Питт, а затем на ее супруга. – Почему никто не пожелал сделать этого? – недоумевал он. – Фитцджеймс, вероятно, просил их, не так ли? Или он невзначай позабыл, что сам был там? В таком случае это могла бы подтвердить его сестра? Все сразу прояснилось бы. – В его голосе звучало недовольство.

Веспасия, забыв о еде, тоже повернулась к Шарлотте:

– Что это за место, которое так стремятся забыть все, кто там побывал? Меня мучает любопытство. Неужели наш век до такой степени чопорный, что молодой здоровый мужчина, побывав в таком месте, боится признаться в этом? Что это? Собачьи или запрещенные кулачные бои? Игорный дом? Бордель?

– Вечеринки, где много пьют и курят опиум, – тихо призналась миссис Питт.

Лицо Джона помрачнело, а Веспасия закусила губу и высоко вскинула брови.

– Глупо, но ничего из ряда вон выходящего в этом нет, – заявила она. – Если бы надо было спасти жизнь человека, я не побоялась бы сказать, что была в таком месте.

Шарлотта промолчала. Томас знал, что не сомнение, а всего лишь нерешительность мешает ей найти нужные слова.

Корнуоллис, мало знавший жену своего подчиненного, все свое внимание обратил на ее тетю.

– Если нам удастся найти свидетелей, – твердо произнес он, – мы, по крайней мере, сможем снять с Фитцджеймса подозрение в первом убийстве, а по совокупности – и во втором тоже. – Он повернулся к Питту: – Вы знали об этом? Почему не сказали мне раньше?

– Я узнал обо всем, когда это уже не имело значения, – ответил Томас и увидел, как покраснела Шарлотта. Заметили это и гости.

– Что ж, по крайней мере, это снимает один вопрос, – резюмировал Корнуоллис, откинувшись на стуле, и снова взял вилку. – Теперь остается узнать, зачем подкинули вещи Финли Фитцджеймса на место преступления и, разумеется, кто мог это сделать. Эти два вопроса, пожалуй, можно объединить в один. Ответ на первый будет ответом и на второй. Уверен, что оба убийства совершил один и тот же человек.

Он почему-то опять посмотрел на леди Камминг-Гульд и лишь потом на Питта и добавил:

– Мне трудно представить себе, что это проделал кто-то живущий в Уайтчепеле и знающий обеих женщин. Это обязательно должен быть тот, кто люто ненавидит Финли, его личный и очень опасный враг. Что возвращает нас снова к Фитцджеймсам – от этого не уйти.

– Может, это какой-то сговор? – предположила Веспасия и принялась за пирог с почками. Шарлотте особенно удавались кулебяки с поджаристой, хрустящей и очень вкусной корочкой.

Питт и Корнуоллис молча пристально посмотрели на пожилую даму.

– Вы хотите сказать, что один из сообщников убивает женщину, а другой добывает улики и, возможно, подбрасывает их, не так ли? – уточнил Томас.

Сам он в это не верил. Слишком сложно это было, да и опасно. Если бы в убийстве Ады был замешан еще кто-то и Костиган знал об этом, он непременно назвал бы его. Сутенер не пошел бы на виселицу в одиночестве.

Джон не сводил глаз с Веспасии, словно чего-то ждал.

Шарлотта кашлянула.

– Ты что-то хочешь сказать? – спросил ее Питт.

Его жена чувствовала себя чертовски неловко, но деваться ей было некуда. Все теперь смотрели на нее.

– То, что Финли был на вечеринке, еще ничего не доказывает, – медленно сказала молодая женщина и порозовела. Она старательно избегала смотреть на мужа. – Видите ли… на этой вечеринке все были слишком заняты собой и своими развлечениями… Они столько выпили и выкурили… что их показания ничего бы не стоили. Можно было бы прогнать перед ними табун лошадей, и никто из них не был бы уверен, что это произошло на самом деле, а не в их воображении.

– Понятно, – вежливо ответил Корнуоллис, не скрывая своего разочарования. – Однако вы поверили его сестре? Она была достаточно трезва и видела там своего брата?

На этот раз Шарлотта уже не прятала глаза.

– Конечно, – кивнула она. – Таллула была там всего несколько минут. Когда она поняла, что там происходит, она тут же ушла.

– И все это тебе рассказала Эмили? – с невинным удивлением спросила Веспасия.

Миссис Питт растерянно промолчала.

– Понятно, – усмехнулась леди Камминг-Гульд и больше ничего не сказала.

Шарлотта снова опустила глаза в тарелку и принялась медленно и неохотно доедать пирог.

Грейси скрылась в кухне.

– Придется что-то ответить на все эти требования об оправдании Костигана, – наконец мрачно изрек Корнуоллис. – Однако не знаю, в какой степени это зависит от меня, хотя я несу ответственность за судебное обвинение. Вопрос о помиловании решают судья, министр внутренних дел и, возможно, даже королева. Чертовски жаль, что мы не потянули с расследованием еще недельку. Беднягу удалось бы спасти хотя бы от виселицы.

Томас не решался говорить об этом: слишком тяжелым грузом все это лежало на его сердце, да и не ко времени был такой разговор. Без сомнения, этим займутся другие люди, и медлить они не станут.

– Может быть так, что в первом случае виноват был Костиган, а второй убийца лишь скопировал его метод расправы? – спросил Джон, с надеждой глядя на Питта.

– Нет, – не задумываясь, возразил суперинтендант. – Если только это не сделал кто-то из нас, а это просто невозможно. Из всех нас подробности первого убийства знали, кроме меня, констебль Бинс, инспектор Юарт и доктор Леннокс.

Все молча ждали. Помощник комиссара полиции снова напряженно подался вперед. Веспасия положила руки на край стола.

– Бинс, как обычно, нес дежурство на своем участке, когда его внимание привлек человек, в панике покинувший дом в Пентекост-элли, – заговорил Томас, как бы отвечая на непроизнесенный вопрос. – Юарт в это время находился дома, с семьей, а Леннокса вызвали, когда он был у больного неподалеку. Он провел у постели пациента весь этот вечер, пока за ним не послали.

– Кажется, здесь все ясно, – мрачно буркнул Корнуоллис.

Шарлотта поднялась и стала собирать грязные тарелки, хотя некоторые из них оказались нетронутыми. Вместе с Грейси они подали рисовый пудинг с золотистой корочкой, посыпанной мускатным орехом. К нему полагался еще тушеный чернослив.

– Спасибо, – поблагодарил Джон, принимая тарелку с пудингом, но потом поморщился, вспомнив, что разговор еще не закончен. – Кажется, нам ничего больше не остается, как делать хорошую мину при плохой игре и без всяких оправданий или обвинений добывать убедительные доказательства. Не следует пока кого-либо обвинять, но надо продолжать наблюдение за Фитцджеймсом и работать над теми уликами, которые у нас есть в связи со смертью Норы Гаф. Будем вести себя так, будто у нас нет подозреваемых. Питт, мне бы хотелось, чтобы пресса оставила нас в покое, но, увы, боюсь, этого нам не дождаться. Мне кажется, у нас есть враги, и они не упустят возможности нанести нам удар. Я сожалею об этом. – Начальник Томаса казался расстроенным. – Мне хотелось бы гарантировать вам бо́льшую защиту.

Суперинтендант натянуто улыбнулся:

– Благодарю вас, сэр. Я вполне понимаю те огорчения, которые мешают вам это сделать, как мешали бы каждому на вашем месте. В подобных случаях не может быть таких гарантий.

Так оно и было. Питт поговорил с каждым, кто мог ему что-либо сказать о семье Фитцджеймсов, и с каждым, кому они, случайно или намеренно, причинили зло и кто мог помышлять о мести. Он опрашивал людей в частных беседах и официально и немало узнал об Огастесе Фитцджеймсе и его финансовой империи, об истории и способах ее создания. Все говорило о безжалостности этого человека. Для него не существовало понятий дружбы и порядочности, но все его поступки и действия оставались в рамках закона. Свои долги он отдавал в срок, ни днем позже, сам же редко давал деньги взаймы, а если делал это, то требовал возврата в срок всей суммы до последнего фартинга.

Огастес был холодным и бездушным человеком, но умел нравиться женщинам, и в обществе поговаривали о его любовных связях. В своем кругу он не был исключением, поэтому скандалов, а тем более случаев разводов не возникало. Ничья репутация пока не пострадала.

Как и предсказывал Корнуоллис, пресса заняла самую крайнюю позицию. Костиган стал почти народным героем, жертвой некомпетентности и продажности полиции, чьи действия, как теперь открыто говорили, были ошибочными. Имя Питта повторялось очень часто, и кое-кто даже утверждал, что он повинен в подкинутых уликах, на основании которых был повешен Альберт, и что он же утаил улики против другого подозреваемого, человека знатного и богатого, способного купить себе право неприкосновенности.

Единственной защитой против этой клеветы было опровержение, но Томас не мог себе этого позволить.

Шел третий день расследования второго убийства. После полудня суперинтендант сидел в своем кабинете на Боу-стрит. В дверь внезапно постучали, и, не дожидаясь ответа, вошел Джек Рэдли. Судя по одежде, он пришел прямо с заседания парламента. На его приятном лице лежала тень усталости и забот. Плотно прикрыв за собой дверь, политик выбрал один из стульев и сел.

– Плохи дела, Томас, – произнес он. – В палате сделан запрос. Было немало всего сказано, сам догадываешься.

– Представляю, – неохотно кивнул Питт. – У полиции много недоброжелателей.

– У меня тоже есть недруги, – ответил Джек. – И некоторые из них вдруг оказываются там, где ты совсем их не ждешь.

– «Узкий круг», – не колеблясь, высказал предположение суперинтендант.

В свое время ему тоже предлагали стать членом этого тайного общества, но он отказался. Это ему еще припомнят, как и разоблачения неприглядных дел кое-кого из членов «Круга».

– Не обязательно они, – ответил Рэдли, и его голубые глаза округлились. Его обычной беспечной манеры и легкой насмешливости как не бывало. Тени тревоги легли на лицо Джека. Он откинулся на спинку стула, но по-прежнему остался весь внимание, тело его было напряжено. – Если бы все было не так серьезно, то забавно было бы посмотреть, как они начнут метаться, не зная, на какую сторону им встать. Те, которые числят себя друзьями Фитцджеймса или побаиваются его, окажутся на твоей стороне, как бы ты им ни был неприятен. Другие же, которые по разным причинам не желают видеть хаоса, созданного по вине полиции или же судебной ошибки, не зная, кого еще винить, будут пока хранить молчание.

– Так кто же сейчас открыл рот? – спросил Питт, не скрывая иронии. – Враги Фитцджеймса настолько могущественны, что могут и не бояться его. Возможно, именно там мы найдем убийцу? Или хотя бы того, кто подбросил вещи молодого Фитцджеймса туда, где мы их нашли…

– Нет, – не колеблясь, ответил Джек, в голосе его звучала уверенность. – Боюсь, твоими самыми горластыми врагами окажутся те, кто верит в то, что Костиган несправедливо обвинен и что все это дело рук вновь назначенного суперинтенданта, который уполномочен вести дела, имеющие политические последствия. Он послушен хозяевам и поэтому сделал козлом отпущения маленького человека из Ист-Энда, чтобы защитить бездельника и распутника, да еще джентльмена голубой крови. Поэтому имя Фитцджеймса не попало в газеты, о нем никто не упоминал и, боюсь, лишь очень немногие знают, кто находится под подозрением.

– Откуда тебе известно, что кого-то подозревают? – спросил полицейский.

– Все знают о тебе, Томас, все знают, почему тебе поручили это дело как политический и социально опасный случай. Если это всего лишь банальное убийство на семейной почве – иными словами, если подозревать можно только Костигана и ему подобных, – зачем тогда позвали тебя… да еще в тот же вечер, когда было совершено убийство?

Питт должен был предвидеть это. Все было достаточно очевидным.

– Собственно говоря, – Рэдли вытянул ноги и скрестил их, – очень немногие знают, кто в этом замешан, но ползут всякие слухи. Думаю, Фитцджеймс-старший вспомнил кое-кого из своих должников, поэтому самые неожиданные люди вдруг встали на защиту действий полиции. – Он брезгливо поморщился. – Забавно видеть, с каким удовольствием они вынуждены защищать ее. Но это их единственная возможность не потерять лицо в глазах либерально настроенной части общества, взволнованного казнью.

Томас ошеломленно смотрел на свояка. Тот факт, что люди, не жалующие Питта и не согласные с ним, вынуждены теперь защищать его, и что те, кто симпатизировал ему, резко осуждают его, показался суперинтенданту горькой иронией судьбы.

– Сомерсет Карлайл в этом случае является исключением, – с неожиданной улыбкой произнес Джек. – Он убежденный либерал и защищает тебя без всяких угрызений совести и в ущерб своей политической репутации. Я думаю, ты знаешь почему?

Это было светлым лучиком воспоминаний в нынешней нелегкой обстановке.

– Да, знаю, – ответил Томас. – Я оказал ему услугу несколько лет тому назад. Довольно нелепый случай на Ресуррекшн-роу. Он поступил, как ему подсказывала совесть. Но боюсь, что никто тогда, кроме него самого, так не думал. Он немного старомоден, но не изменяет своим убеждениям. Мне всегда нравился Сомерсет Карлайл. Я… я очень рад, что он на моей стороне… независимо от того, удастся ли ему помочь мне или нет. – Питт заметил, что улыбается, хотя и сам не знал почему. Возможно, оттого, что представил себе, как протянулась странная невидимая, но прочная ниточка верности и связала одну трагедию с другой.

На мгновение в голове суперинтенданта мелькнула мысль о том, чтобы сказать Джеку, что Эмили тоже не верит в виновность Финли Фитцджеймса. Но, подумав о тех вопросах, которые неизбежно за этим последуют, но на которые лучше всего пока не отвечать – во всяком случае сейчас, – полицейский промолчал.

– Боюсь, во дворце тоже царит недовольство, – задумчиво сказал Рэдли, глядя на свояка. – Кто-то, наверное, уже доложил королеве.

– Разве это имеет значение? – удивился суперинтендант.

– Не знал, что ты столь наивен в политике, Томас. Королева не вмешается, но любое упоминание ее имени может все изменить. Сразу же будет послана куча людей, суетящихся и мешающих, строящих из себя бог знает каких авторитетов. Все станет значительным и осложнится еще больше… и к тому же даст многим свободу высказывать свое личное мнение. А это лишь подольет масла в огонь и подстрекнет репортеров газет еще больше, словно они и без этого мало наделали шума.

– Мне не казалось, что два года назад люди были готовы к террористическим действиям, – осторожно напомнил Питт. – Тогда был всеобщий гнев, но не более…

– Так и сейчас, – согласился Джек. – Гнев и масса домыслов и слухов, а еще коррупция в политических кругах и в полиции. – Он изменил позу и наклонился вперед. – Мне очень жаль. Возможно, мне вообще не следует говорить тебе этого, однако мое молчание все равно уже ничего не изменит, а ты, не будучи предупрежденным, лишишься даже самой малой возможности защитить себя. – Слегка смущенный политик посмотрел полицейскому в глаза. – Что бы там ни было, Томас, но я не верю, что ты мог в такой степени ошибиться в своих суждениях. К тому же я чертовски хорошо знаю, насколько ты честен. Мы всегда склонны заблуждаться и видим то, что нам хочется видеть, но ты меньше всех страдаешь этим недостатком. И потом, насколько я помню, ты никогда не пользовался чужим несчастьем ради личной выгоды.

Прежде чем Питт нашелся, что ответить, Джек уже встал и, шутливо отсалютовав ему, покинул комнату.

В это утро Шарлотта приняла наконец решение и, собрав детские вещи, отвезла Дэниела и Джемайму к бабушке. Она сделала это отнюдь не потому, что решила таким образом бежать от сложившейся ситуации, – наоборот, она хотела попробовать изменить ее. Если ее сестра знает Таллулу Фитцджеймс, встречается с ней в свете, посвящена в тайны этой девушки и пользуется ее доверием, то все это действительно может помочь Томасу. Но для успеха миссис Питт нужно свободное время и постоянная готовность к тому, чтобы что-то делать. В этой ситуации она не сможет заботиться и думать только о детях.

Кэролайн радушно встретила дочь и внуков, но не скрывала своей тревоги. После ее брака с Джошуа Филдингом в ее доме, казавшемся таким знакомым Шарлотте, многое изменилось. Дом был похож на старого друга, вдруг переменившего одежду и манеры. Изменилась и его хозяйка. Она с удовольствием избавилась от условностей, внушенных ей с детства, но тут же приобрела новые.

В убранстве и жизни дома, в котором выросла Шарлотта, также произошли изменения. Респектабельность исчезла, прислуга, полная собственного достоинства и неизменно поддерживающая заведенный порядок, – тоже. Пока губы миссис Питт улыбались явному счастью матери, сама она невольно испытывала немалое сожаление. В старом порядке, царившем в доме, была какая-то надежность, защита. Он был родным и знакомым, полным воспоминаний, в большинстве своем счастливых.

Теперь со спинок кресел исчезли кружевные салфетки. В детстве Шарлотта всегда над ними посмеивалась, но они являлись частью традиций, символом схожести интерьеров всех таких домов и частью их уюта. Инстинктивно миссис Питт обвела глазами стены в поисках темных и скучных натюрмортов, подаренных отцу его любимой теткой. Он терпеть их не мог, да и вся семья тоже, но их берегли как знак уважения к тетушке Мод.

Теперь этих картин тоже не было. Исчезла и отцовская трость, стоявшая в прихожей в подставке для зонтов. А почему бы ей не исчезнуть, в конце концов? Зачем ее хранить? Надо было давно подарить кому-нибудь сразу же после смерти отца. Но тогда этого почему-то не сделали… Тем не менее все это причиняло необъяснимую боль, словно что-то было вырвано с корнем, что-то бесповоротно разбито.

В доме появилось много незнакомых вещей – например, в холле стояла китайская ваза на подставке, хотя Кэролайн не любила китайские безделушки и считала их дурным вкусом. Кроме вазы, Шарлотта увидела также красную лакированную шкатулку и рядом с ней – несколько театральных программок. Шелковая ткань яркого цвета была небрежно брошена на крюк вешалки. В этом не было ничего необычного и все же казалось странным.

– Как ты? – озабоченно спросила миссис Филдинг, глядя на дочь. Она быстро обняла и прижала к себе внуков и тут же отправила их на кухню, где детей ждали торт и молоко. Ей хотелось с глазу на глаз поговорить с Шарлоттой. – Я видела газеты. Это ужасно и так несправедливо, – с невеселой гримаской сказала она. – Хотя, выйдя замуж за еврея, я уже не удивляюсь скоропалительным суждениям, как прежде, и знаю, какими нелепыми могут быть слухи. Раньше для меня всегда было важным, что подумают и скажут обо мне люди. Теперь же я чаще всего поступаю так, как мне хочется, и стараюсь оставаться сама собой. Иногда я чувствую себя отлично, но порой меня охватывает страх и я боюсь все потерять.

Шарлотта с удивлением смотрела на мать. Она никогда не думала, что та осознаёт свою уязвимость и теперь тщательно рассчитывает свои шаги, если они связаны с риском. Она думала, что любовь матери к Джошуа затмила все и что Кэролайн не задумывалась над тем, какова будет ее цена. Но дочь ошиблась. Миссис Филдинг отлично все понимала. Она сознательно сделала свой выбор и знала цену риска.

Возможно, теперь она лучше поймет беспокойство Шарлотты и ее страх за Питта. Ее мать никогда не верила, что они с дочерью могут быть в чем-то похожи. И тут она, пожалуй, ошибалась. Просто они были людьми разных поколений, со своими ценностями и опытом, но в их характерах было больше того, что сближало, а не разделяло их. На мгновение миссис Питт даже забыла, какие собиралась привести причины своего прихода к матери.

– Ты не откажешься присмотреть за Дэниелом и Джемаймой несколько дней, мама? – прямо спросила она, следуя за хозяйкой в старую знакомую гостиную. – Я не решаюсь оставить их дома. Грейси могла бы присмотреть за ними, но она так озлобилась против всех, кто критикует Томаса, что готова ввязаться в драку прямо на улице, особенно если кто-то напугает или обидит детей, и я не смогу вовремя остановить ее. К тому же несправедливо требовать от Грейси, чтобы она успокаивала малышей, когда при них будут говорить ужасные вещи об их отце.

– А где ты будешь в это время? – просто спросила Кэролайн, и выражение ее лица говорило о том, что Шарлотта может не сомневаться в ее готовности помочь. Миссис Филдинг села и жестом указала дочери на стул.

– Эмили знакома с сестрой человека, который, как считает Томас, замешан во всем этом, – пояснила миссис Питт, примостившись на краешке стула и мало заботясь о том, что помнутся юбки. – Во всяком случае, об этом знает семья подозреваемого и его враги. Я должна сделать все, чтобы помочь Томасу. Сидеть дома и только сочувствовать ему я просто не могу. Мама, на него ведется ужасная атака со всех сторон! Либеральные писатели и политики – люди, которые, казалось бы, должны были поддерживать его, поскольку он разделяет их убеждения, – обвиняют его в коррупции!

Шарлотта слышала свой голос – он становился все громче, но она не могла совладать со своими чувствами.

– Распускаются слухи о том, что он обвинил и послал на виселицу Костигана лишь потому, что хотел успокоить перепуганную общественность, помнящую об убийствах в Уайтчепеле два года назад, и даже не разобрался, убийцу ли он поймал или невинного человека. Говорят, что, по сути, расследование должно было вестись против молодого джентльмена из богатой семьи, который имел обыкновение посещать проституток, вместо того чтобы отдавать предпочтение дамам своего круга. Властям, мол, безразлична судьба бедных классов, лишь бы не было скандалов в высшем обществе. Если…

– Я знаю, – прервала ее Кэролайн. – Я знаю, дорогая. Все это я прочла в газетах. Ложь, глупая и несправедливая! Но разве ты ожидала другого?

– Я… – Молодая женщина наклонилась вперед, поставила локти на колени и подперла ладонями подбородок. Здесь, в этой хотя и изменившейся, но по-прежнему родной обстановке ей легко вспомнилось, как она впервые встретилась с Томасом и как он, разозлив ее, научил думать. Потом, даже будучи в гневе, миссис Питт ловила себя на том, что не может чувствовать неприязнь к этому человеку. Он открыл ей новый мир, заставил испытать иную боль и иную радость, отличать реальность от спасительных мечтаний, в которые она нередко погружалась. Теперь ей трудно смириться с тем, как Томаса обливают грязью, как на него клевещут и как разрушают все, что он с таким трудом создавал. И делают это люди, считающие, что они отстаивают принципы справедливости и сострадания! Благие пожелания, направленные во зло…

– Впрочем, это уже не имеет значения, – сказала Шарлотта, пытаясь унять боль в горле, которая душила ее. – Я ничем не могу помешать этой травле. Но вместе с Эмили я могу попасть в дом Фитцджеймсов и узнать о них то, что не смог узнать Томас. Я сейчас же поеду к Эмили.

– Конечно, – согласилась Кэролайн. – Я сделаю все, чтобы детям было у меня хорошо… Мне не надо просить тебя быть осторожной?

– Нет, не надо, – ответила ее дочь. – А на моем месте ты была бы осторожной?

– Не думаю.

Улыбнувшись, миссис Питт поднялась и обняла мать. Выйдя на улицу, она стала искать кеб. Шарлотта меньше всего собиралась думать о собственной безопасности, но твердо решила тщательно проверять всю информацию, какая станет ей доступной, и отныне взвешивать каждый свой шаг в ее поисках.

– Конечно! – воскликнула Эмили, как только Шарлотта обратилась к ней со своей просьбой; покинув дом матери, миссис Питт тут же направилась к сестре. – Но если мы хотим разузнать что-то важное, то должны повидаться не только с Таллулой, но и с Финли тоже. Лучше всего пойти к ним сегодня под вечер, когда он возвращается домой из министерства. Хотя понятия не имею, как долго он засиживается на своей работе. И сделать это надо до того, как он успеет переодеться и уйти на весь вечер.

– Да, пожалуй, ты права, – согласилась Шарлотта, хотя ей трудно было совладать с нетерпением. – Мы должны найти убедительные доказательства того, что Финли был на этой злополучной вечеринке, – напомнила она сестре. – Если удастся доказать его непричастность к первому убийству, можно будет доказать и то, что Томас не занимался им, потому что знал, что Финли невиновен. А уж каков Финли Фитцджеймс, плох он или хорош – это к делу не относится.

Сестры сидели в малой гостиной. Эмили больше всего любила эту комнату с окнами, выходящими в сад, с темно-зеленым, как мох, ковром на полу и желтыми гардинами. В ней всегда было уютно и тепло независимо от того, был день солнечным или пасмурным. На низком столике из розового дерева стояла ваза с хризантемами.

– Далее, – продолжила за сестру миссис Рэдли, – нам предстоит найти убийцу этих двух женщин. Возможно, они жили недалеко друг от друга, и у них могли быть общие знакомые. – Она на мгновение подавила страх перед тем, что они задумали, и прикусила было губу, но вместе с тем была довольна, что теперь может разделить этот страх с Шарлоттой.

– Ты думаешь, это еще один маньяк, Эмили? – спросила та.

– Пока трудно сказать, но вполне возможно, – с нервной улыбкой ответила младшая из сестер. – Прежде всего необходимо снять подозрение с Финли. А для этого мы должны подкрепиться ланчем. За ним мы и обговорим свой план, а также решим, кому что говорить. Лучше набраться сил, голод – не лучший советчик!

Они прибыли на Девоншир-стрит в начале пятого. Таллула приняла их в своем будуаре, маленькой гостиной для приема дам. Она обрадовалась визиту Эмили, но, увидев с ней незнакомую женщину, тут же насторожилась.

– Это моя сестра Шарлотта, – познакомила их миссис Рэдли. – Надеюсь, ты не возражаешь, Таллула, что я привела ее с собой? Она очень умна и изобретательна, и я подумала, что она сможет помочь нам решить нашу дилемму. Сестра уже знакома со многими сторонами этого дела.

Мисс Фитцджеймс выглядела явно напуганной. Она никак не ожидала, что подруга посвятит в их тайну кого-нибудь еще.

Но Эмили, словно не замечая ее растерянности, продолжала с невинным видом:

– Настало время привести все доказательства и покончить с этим. – Она сочувственно покачала головой. – Тебе придется признаться, что ты была на той чертовой вечеринке и видела там Финли.

– Да никто мне не поверит! – в отчаянии воскликнула девушка, нервно бросив взгляд на Шарлотту, а затем снова перевела его на миссис Рэдли. Все трое уселись в небольшие с цветастой обивкой кресла, однако Таллула почему-то неудобно примостилась на краешке своего. – Ведь я уже давала показания, – протестовала она. – Если бы в этом был какой-то толк, я бы сказала все с самого начала. Ты думаешь, что я не помогла бы ему? Неужели ты такого плохого мнения обо мне? – Глаза ее блестели, словно от готовых брызнуть слез, руки были судорожно сжаты на коленях.

Шарлотте невольно показалось, что что-то сказанное ее сестрой обидело девушку или что с ней произошло что-то еще плохое до их прихода. По сути, они с Эмили очень мало знали о Таллуле, да и о Финли тоже, и еще меньше – о тех беспокойных эмоциях, которые скрывались под маской светской вежливости и привычки, когда обитатели этого дома общались между собой. Они привыкли делить повседневные заботы, помнили о традициях и своем положении в свете и как будто бы знали друг друга – и все же, видимо, плохо понимали, что же главное в их общении и что может причинить им боль.

Миссис Рэдли тщательно подбирала слова, чтобы ни в коем случае не усугубить и без того сложную ситуацию.

– Я думаю, ты просто боишься за брата, потому что любишь его, – наконец сказала она. – Я бы тоже боялась. Я люблю свою сестру и сделала бы все, чтобы спасти ее от несправедливого наказания. – Эмили виновато улыбнулась. – Я бы даже попыталась сделать все, чтобы ей смягчили обвинение, если уж на то пошло. Моя сестра тоже сделала бы это для меня… и она это уже доказала. – Миссис Рэдли ласково посмотрела на Таллулу. – Но поскольку я ее очень люблю, я не смогла бы быть объективной и рассуждать так же здраво, как если бы речь шла о ком-то другом, а не о столь близком мне человеке.

Высказавшись, она ждала ответа, глядя на мисс Фитцджеймс.

Та уже заметно успокоилась.

– Конечно. Я прекрасно все понимаю. Это как страшный кошмар. В последнее время я просто перестала быть сама собой. – Она посмотрела на Эмили так, словно хотела сказать ей, что ничуть не преувеличивает и что это сказано не для красного словца, а точно передает ее состояние.

И миссис Рэдли поняла ее.

– И кем же ты была? – спросила она вполне серьезно.

– Кем-то более праведным и добродетельным, – ответила Таллула, сама не уверенная в том, говорит она серьезно или шутит. – Кем-то, кто забыл о вечеринках и пустом времяпрепровождении, кого больше не интересуют дорогие наряды. – Она вздохнула. – Кем-то действительно очень скучным. Я пыталась стать хорошей, а получилось, что стала просто занудой. Почему для того, чтобы стать хорошей, нужно выучить целый список запретов? А ведь то, что запретно, – это все, что есть в жизни интересного! Быть добродетельной… это значит быть глупой… серой!

– Добрые дела бывают скучными, – ответила Шарлотта, вспомнив, как что-то подобное говаривала тетушка Веспасия. – А вот быть добрым не скучно, потому что здесь в жизнь вторгаются чувства, любовь к тому, что делаешь. И далеко не всегда это бывает бесцветным и скучным. А вот эгоизм, в конце концов, действительно сер… Сначала словно не замечаешь этого, но когда начинаешь понимать, что человек, в сущности, занят только самим собой, отдает предпочтение не тому, что необходимо вам, а тому, что удовлетворяет только его прихоти, вот тогда и видишь, какая это человеческая потеря. Это и есть встреча с серостью. Трусость тоже сера… Когда ты в опасности и видишь, как тебя вдруг покидают все… И лгуны серы, они пытаются внушить вам то, во что вам самой хочется верить, не раскрывая вам глаза на то, что правда, а что ложь. Щедрость души, отвага сердца, радостный смех, честность – вот по-настоящему яркие тона жизни!

Таллула улыбнулась:

– Вы говорите так, будто сами искренне верите в это. Моя мать теперь считает, что я пытаюсь таким образом восстановить пошатнувшуюся в свете репутацию. Отец решает, что я становлюсь послушной. А Фин просто ничего не замечает. Вот и всё.

– А это так важно? – спросила Эмили.

Мисс Фитцджеймс пожала плечами:

– Нет, не очень.

– А Яго? – продолжила допытываться миссис Рэдли.

Девушка попыталась рассмеяться, но это у нее не получилось.

– Яго считает, что это всего лишь моя новая поза, и к тому же глупая. Если на то пошло, он презирает меня еще больше за это притворство. – Лицо ее побледнело от страдания и смущения. – Я не знаю, как мне стать лучше, поэтому и притворяюсь, что уже стала. Чего он от меня хочет? – Она глубоко и прерывисто вздохнула. – Мне кажется, что бы я ни делала, я ему все равно не понравлюсь. – Ощутив себя отвергнутой, Таллула внезапно рассердилась. – Я не нуждаюсь в том, чтобы меня обязательно любили! Кому это нужно? Это глупое никчемное желание! Вот я, например, люблю рисовый пудинг. Ну и что из этого?

– Почему? – вдруг спросила ее Шарлотта.

Девушка с удивлением посмотрела на нее:

– Простите?

– Почему вы любите рисовый пудинг? – повторила миссис Питт.

Мисс Фитцджеймс не смогла скрыть своего раздражения:

– Потому что он вкусный! Какая разница почему? Это ровным счетом ничего не значит, разве не так?

– Я поняла, что ваша любовь к рисовому пудингу – это как бы сравнение чего-то легкого и несерьезного с глубокой страстью, – пояснила Шарлотта, стараясь на мгновение вытеснить из своих мыслей тревогу о Томасе и сосредоточиться на том, что мучило ее новую знакомую. – Я же пытаюсь доказать вам, что ваше пристрастие к пудингу – чисто субъективное чувство. Вам хотелось сказать, что вы любите не просто пудинг, а возможность им наслаждаться. Вам нравится то, какие чувства у вас вызывает его вкус.

Таллула смотрела на нее в полном недоумении. Только хорошее воспитание не позволило ей сорваться и сказать что-то недопустимое.

– Когда мы говорим о чувстве симпатии к человеку, – продолжала миссис Питт так, словно перед ней сидела ее малолетняя дочь Джемайма, – мы, возможно, говорим лишь о том, какие чувства он вызывает в нас, но если это любовь или сильное влечение, нас больше беспокоит, что чувствует другая сторона. Ведь любовь – это самоотверженность, не так ли? Порой счастье другого человека нам дороже своего собственного.

В комнате наступила полная тишина. Это был обычный будуар молодой богатой женщины, где она принимала своих гостей и могла рассчитывать на относительное уединение. Он был убран с известной роскошью в розовых, голубых и белых тонах. Судя по характеру и вкусам хозяйки, помещение казалось излишне традиционным. Возможно, ей не позволили обставить его самой по собственному вкусу и желанию. То, что Эмили рассказывала сестре о мисс Фитцджеймс, заставило Шарлотту ожидать от нее чего-то более оригинального – например, будуара в восточном стиле, турецком или даже древнеегипетском, – а не кресел, обитых штофом в цветочек.

– Я… я думаю, вы правы, – наконец нашлась Таллула. – Правда, я как-то не подумала об этом…

Миссис Питт улыбнулась:

– Я уверена, что вы подумали. Ваша тревога за брата свидетельствует об этом. Чтобы снять с него подозрение, вы готовы перенести немало неприятностей. Ваша репутация не улучшится от этого, как в глазах общества, так и в глазах Яго. Ведь вы должны признаться, что были на той вечеринке. Да и вашему отцу это едва ли понравится. Возможно, вам придется смириться с тем, что отец ограничит вашу свободу или урежет расходы на ваши наряды, а то и совсем откажет вам в деньгах.

– Да, – тихо согласилась побледневшая девушка. – Я это знаю. Но это все не то. – Она снова сжала кулаки. – Фин – мой брат. Всю жизнь мы были неразлучны. Если я не помогу ему, то кто же сделает это?

– Возможно, никто, – откровенно сказала Шарлотта. – Но не следует думать о чувстве привязанности как о чем-то поверхностном. Это очень важное чувство. Это своего рода любовь, и оно бывает прочным и длительным. Оно даже крепче, чем влюбленность. Можно влюбиться и разлюбить. Это со всеми нами случается, особенно если человек не во всем нам приятен. Влюбленность не всегда переходит в любовь, но иногда случается и так.

Таллула сосредоточенно нахмурилась.

– Вам хотелось бы провести всю свою жизнь с человеком, который бы вам не нравился? – спросила миссис Питт.

– Нет. Конечно, нет! – Девушка пристально посмотрела на нее, словно хотела получше понять, что за женщину она видит перед собой. – А вы вышли бы замуж за человека, который всего лишь нравится вам, зная, что и ему вы тоже только нравитесь, и не более? – спросила она в свою очередь.

Шарлотта широко улыбнулась:

– Нет, я бы и мысли такой не допустила. Я отважилась на неравный брак, потому что любила своего мужа и продолжаю его любить.

– Яго не любит меня, – горько призналась мисс Фитцджеймс. – Все бессмысленно, потому что я даже не нравлюсь ему.

– Не теряй пока надежды, – не выдержав, вмешалась Эмили. – Не ходить на балы и вечеринки и не быть экстравагантной – это еще ничего не значит. Всего лишь отказ от чего-то, и не более. Ты сделала это не по зову сердца, и Яго это понимает. Ты должна сделать что-то от всей души, у тебя должна быть какая-то цель. Мы еще подумаем об этом, когда выиграем наш первый раунд. Перед нами стоит очень большая задача в этом деле с убийствами. Если твоему свидетельству не поверят, нам придется искать других свидетелей, которые подтвердят, что были достаточно трезвы и помнят, что видели Финли на той вечеринке, а если не его, то тебя обязательно. Это докажет, что ты была там, и, возможно, заставит кого-то вспомнить о Финли. Ты готова пойти на это?

– Конечно, готова, – ответила Таллула, побледнев еще больше, но не колеблясь. – Как только брат вернется, мы тут же поговорим с ним.

Она потянулась к звонку, вызывая горничную. Когда та вошла, решив, что пришло время подавать чай, девушка велела ей тут же доложить, когда придет молодой хозяин.

– Да, мисс. Будут еще распоряжения? – спросила служанка.

– Только скажи Финли, что это очень важно и я жду его, – отозвалась мисс Фитцджеймс. – Это очень важно и касается лично его. Пожалуйста, скажи ему все это и немедленно доложи мне.

Не успела горничная уйти, как тут же раздался стук в дверь, и прежде чем Таллула успела ответить, в будуар вошла Элоизия Фитцджеймс, красивая пожилая дама со содержанными манерами. Лицо ее было спокойным, словно она давно решила не пускать в свой внутренний мир ничего плохого и безобразного. Она сама создала его усилием своей воли, и только она была хозяйкой самой себя.

– Добрый день, – сказала Элоизия, когда гости поднялись, приветствуя ее. – Как приятно, что вы навестили нас!

Всем, однако, было ясно, что присутствие Эмили и Шарлотты требовало объяснения, так как время было неподходящим для официальных, да и для неофициальных визитов.

– Мама, это мои добрые подруги, – поспешила сказать Таллула. – Миссис Рэдли и ее сестра, миссис… – Тут она умолкла, ибо сама не знала фамилию сестры своей приятельницы.

– Питт, – подсказала Шарлотта.

Мисс Фитцджеймс не сразу поняла, что та сказала. Бросив взгляд на Эмили, она увидела замешательство на ее лице, а повернувшись к Шарлотте, прочла в ее глазах то же самое. Невольный гнев словно обжег девушку изнутри, а осознав, что ее предали, она с трудом справилась с собой.

Однако Элоизия ничего не заметила.

– Здравствуйте, миссис Рэдли и миссис Питт, – произнесла она с улыбкой. – Таллула, дорогая, твои гости останутся на ужин? Если да, то надо оповестить кухарку.

– Нет, не останутся, – сквозь стиснутые зубы ответила ее дочь. – У них свои дела.

– Как жаль, – сказала миссис Фитцджеймс, чуть поведя плечами. – Так приятно было бы поговорить о чем-нибудь интересном. Мужчины говорят только о политике, вам не кажется?

– Увы, это так, – согласилась Эмили. – Мой муж – член парламента. Мне приходится много об этом слышать.

– А ваш муж, миссис Питт? – спросила Элоизия, обращаясь ко второй гостье.

– Мы знакомы с ним, мама, – язвительно ответила за Шарлотту Таллула и повернулась к ней: – Представляю, что вам приходится слышать за обеденным столом. О кражах, поджогах, проститутках…

– Об убийцах… и политиках, – закончила миссис Питт с неестественной улыбкой. – Иногда о каждых по отдельности, но нередко о тех и других в одном лице.

Пожилая леди была озадачена, однако не растерялась. Она умела сохранять спокойствие и в худших обстоятельствах.

– Мне очень жаль этих несчастных женщин, которых убили, – сказала она, глядя на сестер. – Если бы у нас наконец запретили проституцию, такие вещи, возможно, не случались бы.

Таллула с испугом смотрела на мать.

– Боюсь, миссис Фитцджеймс, это не помогло бы, – мягко сказала Шарлотта. – Нет смысла вводить законы, которые невозможно исполнять.

Глаза Элоизии удивленно округлились:

– Разве законы не должны отвечать идеалам общества, миссис Питт? Мы не можем считать себя цивилизованными людьми или добрыми христианами, если издаем законы лишь в тех случаях, когда уверены, что можем их соблюдать. Все виды преступлений должны считаться противозаконными, иначе сами законы ничего не стоят. Мой муж всегда так говорит.

– Если издается закон против чего-то, то это что-то сразу же определяется как преступление, – возразила Шарлотта, сохраняя спокойствие и терпение. – Есть много человеческих слабостей и грехов, как, например, ложь, нарушение супружеской верности, злоба, зависть, плохой характер, наконец. Но против них нет официальных запретов, потому что эти пороки не всегда можно контролировать законом и тем более наказывать.

– Но проституция – это совсем другое, дорогая миссис Питт, – уверенно заметила, не сдаваясь, миссис Фитцджеймс. – Это аморальное явление, развращающее порядочных мужчин, оскорбляющее женщин и семью. Это отвратительное и мерзкое занятие! Мне кажется, вы не знаете, о чем говорите… – У пожилой дамы даже прервалось дыхание. – Да и я сама тоже, пожалуй, не знаю…

– Я отнюдь не оправдываю проституцию, миссис Фитцджеймс, – поспешила успокоить ее Шарлотта, чувствуя, что ее так и подмывает хихикнуть. Таллула же была вне себя от гнева и едва сдерживалась. – Я просто уверена, что ее нельзя запретить. Если бы мы захотели это сделать, нам пришлось бы обратиться к причинам проституции, к тем женщинам, которые этим занимаются, и к тем мужчинам, которые пользуются этими услугами.

Элоизия пристально посмотрела на нее:

– Не понимаю, о чем вы говорите.

Миссис Питт наконец сдалась:

– Я плохо умею объяснять; извините меня, миссис Фитцджеймс.

Старая леди обворожительно улыбнулась:

– Ничего, я думаю, это не столь важно. Надеюсь, вы как-нибудь снова навестите нас. Рада была познакомиться, миссис Рэдли и миссис Питт. – Затем, сделав еще несколько замечаний о погоде, она извинилась и покинула их.

Таллула, подчеркнуто игнорируя Шарлотту, впилась в Эмили рассерженным взглядом.

– Как ты могла?! – негодующе воскликнула она. – Должно быть, мои откровения показались тебе очень забавными, хотя и не особо поучительными, не так ли?

Потом она резко повернулась к миссис Питт:

– Но это все равно не поможет снять вину с вашего мужа за казнь невинного человека! Вы здесь, чтобы помочь ему повесить на сей раз того, кто, по-вашему, действительно виновен?

Эмили попыталась было все объяснить, но сестра помешала ей.

– Если вы сказали правду о брате – а я вам верю, – тогда это доказывает, что он не виновен, а виновен кто-то другой, – сказала она девушке. – Разве не в ваших интересах, как, кстати, и в моих тоже, окончательно снять с него подозрение? Доказать, что ваш брат в это время был в другом месте. Это прекрасное начало, а найти того, кто действительно виновен, было бы еще лучше. – Шарлотта перевела дыхание. – Мне казалось, что вам в высшей степени небезразлично узнать, кто так упорно пытается бросить на него подозрение. Если бы речь шла о моем брате… или о ком-то, кто мне не безразличен, я бы сделала все!

Таллула смотрела на нее с нескрываемой неприязнью, которая, однако, стала постепенно исчезать по мере того, как девушка все внимательнее прислушивалась к справедливым доводам новой знакомой.

– У нас общий интерес, хотя причины его разные, – заметила практичная Эмили. – Я полагаю, мы все не сомневаемся в том, что Финли невиновен, не так ли?

– Да, – не задумываясь, ответила ее старшая сестра.

– Я знаю, что он невиновен, – в свою очередь согласилась мисс Фитцджеймс.

– В таком случае сделаем вид, что мы друзья, хотя бы на какое-то время, – сказала миссис Рэдли с обаятельной улыбкой.

Вопреки недавнему гневу Таллула великодушно согласилась.

Когда Финли вернулся домой, он тут же проследовал в будуар сестры и был порядком удивлен, увидев там, помимо нее, двух незнакомых дам. Он никогда не видел Шарлотту, а Эмили если когда-то и встречал, то забыл об этом.

Таллула, знакомя их, не упомянула фамилию старшей из сестер, но очень лестно отзывалась о ней как о человеке, который готов помочь, словно сама поверила в это с первой же минуты знакомства.

Фитцджеймс-младший воспринял это весьма скептически, но когда он посмотрел на Шарлотту, в его глазах появились искорки юмора. Она же ответила ему спокойным взглядом, постаравшись скрыть любопытство и не очень явно разглядывать его. Однако Финли, должно быть, привык к назойливым, а иногда и откровенно нахальным взглядам. Слухи о его связи с убийством двух женщин сделали его популярным.

Это был красивый молодой человек, но Шарлотта не уловила в нем того мужского обаяния, которое ценила превыше красоты. В нем не чувствовалось внутренней силы, которая так ей нравилась и всегда покоряла ее в мужчинах. Финли казался слабым и уязвимым, в нем было что-то безвольное и хрупкое, требовавшее защиты, дабы не исчезнуть навсегда.

Поздоровавшись с Шарлоттой, он тут же отвернулся. Ее имя ничего ему не говорило, а сама она не представляла для него интереса.

– Спасибо за оказанное доверие, – сухо сказал Фитцджеймс и при этом легонько коснулся рукой плеча Таллулы. Этот жест, видимо, был знаком им обоим и говорил о братской привязанности, а возможно, и о благодарности. – Ты действительно не боишься и готова мужественно выслушать все, что скажет отец, узнав, где ты была? – спросил он сестру. – Не так-то легко будет найти кого-то еще, чтобы подтвердить твои слова. Я же ничего не могу вспомнить. Но хорошо знаю одно: в тот вечер я и близко не подходил к Пентекост-элли. Если я что-то и помню, то лишь адскую боль в голове на следующее утро. Боюсь, что все остальные были в таком же состоянии. – Лицо его помрачнело. – Я не смог бы назвать на суде тех, кто был на вечеринке, даже под присягой.

– Возможно, найдется кто-то из гостей, кто был более трезв, чем ты, Фин? – настаивала Таллула.

Молодой человек невесело рассмеялся и взглянул на Эмили:

– Что ж, я могу составить список тех, кто предположительно мог быть там, могу даже сам спросить, видели ли они меня. Кто-нибудь да вспомнит.

– Они также должны подтвердить, что видели там и меня, – настойчиво напомнила мисс Фитцджеймс. – Тогда мне поверят, что я видела тебя в тот вечер. Не обязательно говорить об этом всем и вся. По крайней мере… – Она вопросительно посмотрела на Шарлотту: – Можно ведь сделать так? Я хочу сказать, можно ли сделать так, чтобы об этом не говорили на каждом перекрестке?

– Или в Министерстве иностранных дел, – добавил Финли. – Хотя не знаю, что это теперь изменит. – Он сунул руки в карманы и зашагал по комнате. – Ровным счетом ничего, если мне предъявят обвинение в убийстве Норы Гаф. Даже если будут подозревать только меня одного, и никого больше. – В голосе у него была безнадежность, а в глазах – страх, словно он чувствовал неизбежность катастрофы, но не знал, откуда она грянет, и не понимал, как с ним могло такое случиться.

– Кто-то намеренно хочет бросить на вас тень подозрения, мистер Фитцджеймс, – серьезно сказала Шарлотта. – Он взял ваши личные вещи и подкинул их на место преступления, как в первом, так и во втором случае. Это способен сделать только тот, кто люто ненавидит вас…

– Или моего отца, – прервал ее Финли. – Не представляю, кто может ненавидеть меня. Разумеется, есть люди, которые меня недолюбливают, и есть те, кто завидует богатству моей семьи и ее возможностям. Кое-кто считает, что я не заслуживаю своего положения в Министерстве, не говоря уже о перспективе получить пост посла. – Молодой человек бросил взгляд на своих новых знакомых. – Но я никогда не соблазнял чужих жен, не скрывался от карточных долгов, ничего не крал или… ну и все такое прочее. – Он стоял в дальнем конце гостиной и смотрел на женщин с вызовом и растерянностью, как бы постепенно понимая жестокую правду того, что сказала Шарлотта. Слова возражений, которые он приготовил, так и не слетели с его уст.

– Что ж, вполне возможно, что это враг вашего отца, – согласилась с ним миссис Питт. – Но это еще не всё, мистер Фитцджеймс. Кто бы ни был ваш недруг, он удивительно хорошо осведомлен обо всем, что касается вас. Поэтому ему не составило труда завладеть вашими вещами – клубным значком и запонкой. Более того, он знал, что вы не сможете вспомнить, где были в тот роковой вечер. Улики против вас подбросили, как вы помните, не в тот день, когда вы ужинали дома или у друзей или когда были в опере. Каким образом кому-то стало известно, что у вас на тот вечер были совсем иные планы?

До ошеломленного Финли только сейчас дошел страшный смысл этих слов.

Шарлотта ждала ответа.

Эмили замерла и впилась глазами в молодого человека. Все молчали.

– Отвечай! – наконец не выдержав, воскликнула Таллула резким, высоким голосом с нотками страха в нем. – Кто это, Фин?

Ее брат, побледнев, смотрел перед собой остановившимся от страха взглядом.

– Кто? – еще громче крикнула мисс Фитцджеймс.

– Яго, – почти шепотом, хрипло произнес молодой человек и, закалявшись, отвернулся. – В этот вечер я встретил Яго Джонса и так, между прочим, сказал, что собираюсь на вечеринку в Челси. Назвал даже адрес и съязвил, что таких праведников, как он, там не бывает. А он…

– Это невозможно! – вне себя взвизгнула Таллула. – Как ты посмел сказать такую… нелепость? Ты прекрасно знаешь, что Яго не способен причинить зло кому-нибудь… особенно… – Она резко замолчала. В голосе девушки стояли слезы, а лицо ее стало бескровным. Казалось, сейчас она упадет в обморок.

– Конечно, невозможно! – поспешила ей на помощь Эмили, однако не испытывая той уверенности, с которой стала защищать Джонса Таллула. – Но он мог обмолвиться кому-то об этом, без всякого злого умысла, просто так…

– Кому? – порывисто потребовала мисс Фитцджеймс и резко, почти в панике повернулась к своим собеседникам; она готова была расплакаться. – Кому он мог сказать о том, что Финли собрался на какую-то попойку? Кого знает Яго, кто хотя бы отдаленно что-то слышал или знал о Фине? – Теперь девушка смотрела на брата: – Кому еще ты об этом сказал? Ведь кто-то пригласил тебя на ту вечеринку? Подумай и вспомни! – Теперь в ее голосе были гнев и отчаяние. – Не стой, как… дурак! Любой мог увидеть тебя там. Тот, кто был там, но ушел пораньше еще со свежей головой. Ради всех святых, Фин, пошевели мозгами!

– Не знаю! – Фитцджеймс тоже повысил голос и почти кричал. – Если бы я знал, ты думаешь, я не сказал бы тебе? Ради бога, Таллула, повесят меня, а не… этого чертового Яго!

– Прекратите кричать! – резко остановила их Шарлотта. – Никто вас не повесит, если вы сможете доказать свою невиновность. Для этого надо действительно пошевелить мозгами. Криком здесь не поможешь. Возьмите себя в руки.

Финли, так и оставшись с открытым ртом, оторопело уставился на нее.

– Она права, – сердито сказала его сестра. – Любой, кто видел тебя там, может засвидетельствовать твое присутствие. Или тот, кто хорошо знает тебя и твою способность напиваться до беспамятства, тоже может это подтвердить.

– Но не забывайте, – остановила их Эмили, – не каждый захочет признаваться в том, что был в подобном месте.

– Поговорите с вашими друзьями, – посоветовала Шарлотта. – Я уверена, что хоть кто-то из них достаточно благороден, чтобы подтвердить, что видел вас там если не в конце вечеринки, то хотя бы в начале. А кроме того, он мог бы вспомнить, кто еще был там.

– А что вы намерены делать? – спросила Таллула, обращаясь к Шарлотте, но подразумевая также и ее сестру.

Миссис Питт задумалась.

– Ведь, как я полагаю, вы что-то предпримете? – настаивала мисс Фитцджеймс. – В конце концов, это важно и для вас тоже… почти так же важно, – поправилась она.

– Едва ли, – мрачно промолвил Финли.

– Нет, ты не прав! – снова вспылила Таллула. – Если мы не узнаем, кто сделал это, твоя жизнь, окруженная зловещей тайной и разными слухами, будет погублена… Ничего ужасного может и не случиться, но ничего хорошего тоже не жди.

– Я знаю, – покорно согласился ее брат убитым голосом.

– Будет испорчена карьера и у мистера Питта, – заключила девушка. – Потому что он повесил невинного человека и не смог поймать настоящего преступника.

Финли бросил быстрый взгляд на Шарлотту. В его широко открытых глазах блеснула неожиданная догадка, и его лицо залила краска.

– Питт! Конечно же, Питт! – сдавленно воскликнул он. – Я и не подозревал!.. Никогда не думал, что у полицейских есть жены, да еще и похожие на настоящих леди! – Он неожиданно расхохотался. Его смех, резкий, с нарастающими истерическими нотками, становился все громче и пронзительней.

У его сестры было такое лицо, будто она готова была его ударить.

– Прошу извинить меня, – быстро сказала Шарлотта, и щеки ее заметно порозовели. – Я извещу вас, как только узнаю что-либо важное.

– Да, мы сделаем это, – не совсем искренне подтвердила Эмили.

После этого сестры распрощались и ушли.

– Он напуган, – заметила миссис Рэдли, когда они уезжали в экипаже с Девоншир-стрит.

– Я бы тоже была напугана, – нервно сказала Шарлотта, – если бы знала, что у меня есть враг, который готов сделать все, чтобы меня отправили на виселицу. – Она непроизвольно поежилась, чувствуя холодок внутри. – Этот враг, чтобы погубить Финли, не остановился даже перед убийством двух ни в чем не повинных женщин. Такая ненависть похожа скорее на безумие.

Эмили крепко обхватила себя руками.

– Что же дальше? – тихо спросила она.

– Не знаю. Думаю, стоит попытаться узнать, были ли связаны между собою Ада Маккинли и Нора Гаф. Почему выбор пал именно на них, а не на кого-либо другого?

– Возможно, для убийцы было не так уж важно, кого убивать, – печально произнесла миссис Рэдли, чувствуя себя глубоко несчастной. – Возможно, здесь нет никакой причины и жертвой могла оказаться любая. – Она совсем пала духом. – А что, если это Яго Джонс?

– Если это он, тогда это просто ужасно, – вздохнула миссис Питт. – Но тут уж ничего не поделаешь.

Глава 10

Эмили вернулась домой, полная решимости сделать все, чтобы помешать свершиться несправедливости, нависшей, словно грозовая туча, над головой Финли Фитцджеймса. Ей хотелось сделать это в первую очередь ради Таллулы, чем ради ее брата, однако в нем она тоже почувствовала страх и смятение, не оставившие ее равнодушной. Миссис Рэдли могла бы под присягой поклясться, что Финли не знает, каким образом его вещи попали в комнату Ады Маккинли и кто подложил их туда. По крайней мере, в этом странном и запутанном деле ни у кого не вызывало сомнений, что все это было сделано с одной лишь целью – обвинить его в смерти девушки.

Где-то прятался убийца, невидимый и беспощадный враг, полный ненависти и находящийся на грани безумия. Почему? Финли, судя по его поведению, сам не мог понять, кто и почему мог быть так одержим местью. Чем больше Эмили думала об этом, тем сильнее склонялась к мысли, что все это было направлено скорее против отца, чем против сына.

Утром за завтраком, как только мистер Рэдли занял свое место за столом, его жена решила воспользоваться представившейся возможностью.

– У меня не выходит из головы новое дело Томаса, – начала она, не дожидаясь, пока муж положит себе на тарелку ломтик бекона. – Мне кажется, мы должны сделать все, чтобы помочь ему. – Она положила себе немножко омлета и поджаренный хлеб. – Мы же знаем, что Финли Фитцджеймс невиновен…

– Нет, мы этого не знаем, – резко ответил Джек. – Он вполне может оказаться виновным. Единственный, кто теперь вне подозрений, – это бедняга Альберт Костиган.

С неприятным замиранием сердца молодая женщина поняла, что угодила в собственную ловушку. Разумеется, она не сказала мужу о своем посещении дома на Бофорт-стрит. Джек не простил бы ей этого. В прежние времена он, возможно, и сам полюбопытствовал бы и принял участие в подобной вечеринке, но теперь, когда он стал членом парламента, респектабельным человеком и отцом семейства и пуще всего дорожил своей репутацией, это было для него неприемлемо.

– О-о!.. – неопределенно протянула Эмили и пошла на попятный. Теперь надо было придумать какое-то объяснение, чтобы супруг ничего не заподозрил. Безопаснее всего в таких случаях было говорить нечто противоположное тому, что она намеревалась сказать вначале. – Возможно, я приняла желаемое за действительное. Я… – миссис Рэдли решила не упоминать о Таллуле, побоявшись, что это может еще больше все осложнить, – не могу поверить, что Томас ошибся…

Джек взял два яйца всмятку и положил их себе на тарелку.

– Ты хочешь сказать, что Костиган был виновен? – спросил он, внимательно посмотрев на жену.

– Нет… я о другом. Я хотела сказать, что Томас не мог снять подозрение с Финли Фитцджеймса просто так, только потому, что тот – Фитцджеймс. Он не стал им заниматься, потому что… – Эмили умолкла. Муж смотрел на нее с терпеливым недоверием.

– Ты знакома с Финли Фитцджеймсом? – поинтересовался он.

– Мне приходилось видеть его в свете. – Миссис Рэдли никогда не прибегала к откровенной лжи. Между обманом и хитроумной осторожностью – дистанция огромного размера. – Я видела его всего дважды, не более, и совсем случайно. Я его не знаю.

– И тем не менее ты не сомневаешься в том, что он не виноват. – Джек не спрашивал, он констатировал факт.

– Я… – На мгновение молодая женщина оказалась в конфликте сама с собой. Встать на защиту справедливости и помочь Таллуле, бесспорно, было очень важным для нее – ведь вопрос шел о победе правды над ложью. Но быть честной с Джеком и сохранить взаимное доверие между ними было для нее неизмеримо более важным – это она поняла пять минут назад. – Я знакома с его сестрой, – призналась наконец Эмили.

– И она, конечно, сказала тебе что-то такое, что заставило тебя поверить в невиновность ее брата, – заметил Рэдли.

Супруга не ожидала от него такой проницательности и была смущена.

– Да, – промолвила она, уже не столь уверенная в себе.

– Что же?

– Прости, я не поняла…

– Что же такое сказала тебе его сестра?

– О! Просто то, что она видела Финли в тот вечер совсем в другом месте. Томас знает об этом. Конечно, это еще не доказательство…

– Бесспорно, нет, – подтвердил Джек с натянутой улыбкой и принялся расправляться с яйцами и беконом.

Эмили немного расслабилась. Она тоже притронулась к своему омлету и стала намазывать поджаренный хлеб маслом. В полной тишине было слышно, как нож скользит по хрустящей хлебной корочке.

– Где сестра его видела? – спросил Рэдли.

У его собеседницы упало сердце.

– На вечеринке, – выговорила она с заметным усилием.

– Это едва ли что-то объясняет. Не заставляй меня силком вытягивать из тебя каждое слово, Эмили. Что это была за вечеринка? Попойка, я полагаю, и теперь никто не помнит, был ли он на ней или ему это померещилось? Куда уж там помнить, были ли другие!..

– Да, именно так и получилось. – Миссис Рэдли решила, что это будет самым простым ответом. Любое пояснение грозило новыми объяснениями. Молодая дама все острее чувствовала, что ее ждет, если она потеряет доверие своего любимого или его уважение. Этого она не вынесет. Возможно, ей следует самой признаться, что она была на Бофорт-стрит, прежде чем муж узнает об этом из других источников?

– Таллула сказала об этом Томасу? – спросил Джек.

– Нет… Она испугалась, что ей никто не поверит, и к тому же она уже солгала, сказав, что была в другом месте.

– Но ты все-таки продолжаешь ей верить?

– Да.

– Ты не хочешь объяснить мне, почему веришь ей? Есть на это какая-то особая причина?

– Нет, по сути дела…

Джек всецело занялся беконом и яйцами всмятку. У Эмили не было уверенности, что он поверил ей.

– Ты знаком с Огастесом Фитцджеймсом? – решила она подойти с другой стороны в надежде на успех.

Рэдли не поднял глаз, но на его губах мелькнуло подобие удовлетворенной улыбки. Эмили даже показалось, что муж сейчас рассмеется.

– Выуживаешь информацию? – добродушно спросил он.

– Выуживаю, – быстро откликнулась она. – А ты разве нет?

– Ну, как сказать… понемногу. Но я не знаю, кто этот тип, который так ненавидит старого Фитцджеймса, что ради мести готов опуститься до его уровня. Впрочем, я постараюсь кое-что разузнать ради Томаса.

– Спасибо, милый. – Миссис Рэдли облегченно вздохнула. – Он действительно такой ужасный человек?

– Огастес? Да, я уверен. Все, что я о нем знаю, говорит о том, что он не просто беспричинно жесток, он к тому же равнодушен. У него обостренное чувство престижа, семьи, если хочешь знать, своей, так сказать, династии. Довольно странно для по сути безродного человека. А возможно, в этом как раз главная причина. За деньги Фитцджеймс купил все, чем сейчас владеет, и он убежден, что может и дальше покупать все, что пожелает. Страшно то, что в большинстве случаев ему это удается.

– Ты намерен разузнать, кто его заклятые враги?

– Разумеется. Неужели ты думаешь, что меня меньше твоего беспокоит положение, в котором оказался Томас? Надо подготовиться к запросам в парламенте. Атака будет нешуточной. – Глаза политика посерьезнели, и теперь в них сквозило беспокойство.

– Но все должно обойтись, не так ли? Как ты считаешь? – Эмили не на шутку встревожилась, думая уже не о Таллуле и Финли Фитцджеймсах, а о Шарлотте и о самом Джеке, если станет ясно, на чьей он стороне. Она не решилась спросить мужа, как далеко он готов зайти, защищая Томаса, но по его лицу поняла, что он от своего не отступится. А границ может и не быть. Джек, если потребуется, может поставить под угрозу и свою карьеру со всеми ее перспективами, однако Питта не предаст.

Прежде чем Рэдли ответил, его жена уже улыбалась, счастливая и растроганная. В глазах у нее стояли слезы.

Джек, взяв ее руку, повернул ее ладонью вверх и нежно поцеловал.

– Не знаю, дорогая, – честно признался он и сжал ее пальцы.

Вид у Корнуоллиса был утомленный. Пригласив Питта сесть, он сам, слишком взволнованный, заходил по кабинету, то и дело останавливаясь. Помощник комиссара ни слова не сказал своему подчиненному о том, что движение за реабилитацию Костигана ширится, но они оба и так прекрасно это знали. Не упомянул Джон и о нескольких запросах в палате общин, где Томаса обвинили не только в том, что из-за него на британское правосудие пало пятно позора, но и что сам он порочит органы внутренних дел.

– Вы что-нибудь узнали? – тихо спросил Корнуоллис. В его голосе не было ни гнева, ни упрека. В минуты кризиса этот человек умел собираться. Его лояльность наилучшим образом проверялась в особо критических ситуациях.

– Ничего существенного, – честно признался Питт. – Снова беседовал с Тирлстоуном и Хеллиуэллом, но они оба не помнят ни одной серьезной ссоры или размолвки, хотя их неприязнь к Фитцджеймсу весьма заметна. Они расстались отнюдь не друзьями, но причина мне неизвестна. В сущности, – добавил он, – я не думаю, что это так уж существенно.

– А как с Джонсом? – продолжил Корнуоллис. – Вы о нем даже не упомянули. – Лицо шефа Томаса опять стало напряженным, и было ясно, насколько ему неприятно то, что он намерен сейчас сказать. – Я знаю, что он священник и выполняет благородную миссию в Уайтчепеле, однако это не означает, что у него не может быть личной неприязни и даже ненависти к такому человеку, как Фитцджеймс. Ведь нам неизвестно, какие старые грехи и обиды остались непрощенными в их прошлой жизни. – Он с силой сунул руки в карманы, оттопырив их. – Человек слаб и беззащитен перед испытаниями голодом или одиночеством. Нам известно, как в конце концов они могут сломить даже сильную личность. Джонс избрал путь самоотречения, а он еще так молод… Случается, что мы часто требуем от себя слишком многого и вдруг обнаруживаем, что наши слабости сильнее нас и бороться с ними нам не под силу.

Суперинтендант прислушивался к ноткам тревоги и волнения в голосе начальника. Неужели он говорит все это только о Яго Джонсе? Или он сам испытал одиночество, служа долгие годы на флоте, в той изоляции, на которую неизбежно обречен командир корабля? Джон знал, что такое ответственность за каждого члена команды и отсутствие общения с равными себе в течение долгих месяцев…

– Это мне известно, – тихо ответил Питт. – Дай бог, чтобы это был не Джонс, и сам я убежден в этом. Но все возможно. Я повидаюсь с ним. А затем вернусь к самому началу – к обстоятельствам смерти Норы Гаф. Я хочу узнать о ней побольше.

– Что-нибудь связывает эти две жертвы? – спросил Корнуоллис и снова зашагал по кабинету, а потом внезапно застыл, ступив на пятно солнечного света на ковре. – Вне их профессии и окружения?

– Пока не знаю. Но я еще повидаюсь с Юартом. Он, возможно, что-то уже разузнал.

– Он исправный служака, – заметил помощник комиссара. – Я просматривал его дело. Отзывы хорошие, не только как о профессионале, но и как о человеке тоже. У него отличная репутация. Спокоен, добросовестен в работе, хороший семьянин. Много трудится, откладывает деньги впрок… – В его голосе зазвучало даже удивленное восхищение. – У него трое сыновей и одна дочь, которая удачно вышла замуж за фермера в Кенте. Дела у них идут хорошо. Старший сын поступает в университет, и двое остальных тоже собираются последовать его примеру. Немалая заслуга отца. – Джон, однако, не добавил «простого полицейского». Чувство такта не позволило ему сделать так, но, видимо, он все время имел это в виду. – Лучшей кандидатуры нам не найти.

– Да, – согласился Томас. – Инспектор – хороший человек. А знаете, ведь он сразу сказал, что Фитцджеймс не может быть замешанным в убийстве Ады Маккинли. Он всегда считал, что это сделал кто-то другой, из местных. Возможно, он и прав. Это действительно могла быть одна из «семейных» трагедий, как он ее определил. Мне следовало бы прислушаться к его словам и оценке этого дела. Юарт не придавал никакого значения версии о причастности Фитцджеймса, и, возможно, так оно и есть. Завтра я этим и займусь.

– Выходит, Фитцджеймс не центральная фигура? – нахмурившись, задумчиво произнес Корнуоллис, как бы примеряясь к новому повороту событий. Он остановился перед секстантом и телескопом на стене. Солнце падало на его лицо и на начищенные бронзовые части навигационных приборов. – А как быть с носовым платком? Он мог принадлежать Фитцджеймсу. Это проверенно? Платок его?

– Нет. У любого мог быть такой носовой платок.

– А пуговица?

– Пуговица дорогая сама по себе, но ее легко можно купить, зайдя к хорошему портному.

– Следовательно, эти улики практически ничего не стоят?

– Они не доказывают, что Фитцджеймс был в комнате Норы Гаф, – поправил начальника суперинтендант. – Но это означает, что кому-то очень хочется заставить нас поверить, что он был там. И этот кто-то – уже не Костиган.

Помощник комиссара чуть качнул головой в знак понимания и помрачнел.

– Итак, мы снова возвращаемся к Джонсу, – тихо сказал он. – Все как будто сходится на нем, Питт.

– Знаю.

– Придется заняться этим. Узнайте, где он находился в те часы, когда были убиты эти несчастные женщины. Работайте с уликами, ищите причину убийства. Джонс был членом этого треклятого клуба, он живет и работает в Уайтчепеле, он знал Аду Маккинли, а возможно, и Нору Гаф тоже. – Корнуоллис снова покачал головой. – Я понимаю, что, зная его, в это трудно поверить, но что на самом деле вы о нем знаете?

– Почти ничего, – ответил Томас, неохотно произнося каждое слово. – Да я никогда и не говорил, что знаю его. – Он поднялся. – Я зайду к нему завтра, после того как повидаюсь с Юартом.

У Питта не хватило бы духу встретиться с Яго сегодня. Он знал, где тот будет вечером: будет раздавать бесплатный суп на Кок-стрит. Суперинтендант не собирался задавать свои вопросы человеку, занимающемуся богоугодным делом. Меньше всего ему хотелось допрашивать кого-либо сейчас, да еще зная, что за привычной маской он может увидеть совсем незнакомое лицо. Завтра не за горами, а сегодня это невозможно.

Вечером Шарлотта была заботлива, но молчалива. Ее, видимо, долго не было дома, так как она наконец отвезла детей к матери, чтобы избавить их от досужих разговоров и сплетен на улице и насмешек в школе.

Ни Питт, ни его жена не упоминали о расследовании. Томасу хотелось забыть об этом хотя бы на один вечер. У него не было ни новых мыслей, ни наводок – ничего такого, над чем следовало бы поломать голову. Он наслаждался тишиной и мог спокойно думать о чем-то приятном и имеющем смысл – например, о саде и о том, что неплохо было бы выкрасить в другой цвет стены спальни Дэниела, теперь, когда мальчик уже подрос. Не мешает также вспомнить о том, что Грейси заслужила очередное повышение жалованья…

Рано утром суперинтендант отправился в Уайтчепел, но Юарт уже находился у себя. Он выглядел усталым и явно был в подавленном состоянии. Питту не пришлось расспрашивать коллегу, нашел ли тот что-нибудь достойное внимания: лицо и понурая фигура Юарта красноречиво говорили о полной неудаче. К тому же, бреясь, инспектор порезался и от этого выглядел совсем несчастным.

– Я ничего не нарыл, – сразу же сказал он, не дожидаясь вопроса Томаса. – Свидетельские показания ничего нового не дали. – Полицейский еще глубже втиснулся в кресло своим усталым телом. У него был вид побежденного, хотя все удары по-прежнему сыпались на Питта. Теперь Юарт мог быть доволен, что это дело с самого начала передали суперинтенданту и он не несет за него ответственности.

– Я понимаю, что пуговица и носовой платок – это недостаточные улики, – успокоил его Питт и сел на единственный стул. – Что помимо этого?

– Ничего. – Инспектор красноречиво развел руками. – Мы побеседовали со всеми женщинами из дома. И они утверждают, что видели моложавого мужчину со светлыми волнистыми волосами. Хотя все уже начинают сомневаться в этом. Как будто теперь это имеет значение! – Он сделал кислую гримасу. – Освещение может сыграть злую шутку с кем угодно. Но мы ищем того, кого нам описали свидетели. У меня уже есть несколько человек на примете, однако под это описание может подойти кто угодно. Какой-нибудь хлыщ из богатых кварталов, до которого нам никогда не добраться…

Питт пристально смотрел на Юарта. Странно было слышать пораженческие речи от полицейского такого ранга и опыта. Если речь идет о негодяе, пытавшем и убившем двух молодых женщин, полиция обязана его найти, чего бы это ей ни стоило. Неужели инспектор по-прежнему опасается, что это может быть Финли Фитцджеймс, и его пугают те неприятности, которые в этом случае грозят следствию, обвинения в невыполнении долга, предвзятости и даже коррупции? Томасу были понятны его опасения и даже желание держаться подальше, но простить этого коллеге он не мог.

Суперинтендант довольно резко склонился над Юартом.

– Что ж, если это тот, кто убил Нору Гаф и Аду Маккинли, мы, черт побери, сделаем все, чтобы найти его! – Питт произнес эту фразу громче, чем хотел. – Кто-то должен был его видеть! Он пришел, он ушел. Вы передали женщинам в Пентекост-элли описание мужчины, сделанное свидетелями с Мирдл-стрит?

– Да, передал. – Инспектор был так расстроен, что не смог ответить столь же резко. – Они тоже согласны, что он смахивает на Костигана. Пожалуй, это так.

– У Костигана есть родственники, братья, кузены или еще кто-нибудь? – поинтересовался суперинтендант.

Его коллега горько улыбнулся:

– Я думал об этом и навел справки. У него нет родственников. А Роза Берк и Нэн Салливан уверены, что в случае с Адой Маккинли это сделал Костиган.

– А кто, по их мнению, убил Нору Гаф? – не без сарказма спросил Питт.

– Они не знают. Какой-то маньяк, решивший подражать Берту.

– Зачем, черт побери? Откуда он мог знать, что обвинят именно сутенера?

– Не знаю, – вздохнул Юарт. – Возможно, потому, что все видели Костигана и решили, что тот влип, что он конченый человек и скоро за все поплатится. Могли думать что угодно, теперь это уже значения не имеет. Кто-то побывал в квартале – кто-то молодой, с густыми вьющимися волосами. Кроме него, никто не приходил и не уходил. Значит, это был он. Один Господь знает, кто это был… Я так вот не знаю!

– И больше никто там не появлялся? – еще раз переспросил Томас.

– Нет, не появлялся. – Юарт казался совершенно подавленным, словно переживал личную трагедию, а не очередное происшествие, каких было немало в его службе. – Все твердят одно и то же.

– Вы узнали подробности об этом человеке? – упорствовал суперинтендант. – Какого он был роста, телосложения? Откуда пришел? Какие у него уши? Это важная деталь при описании человека. Может, кто-нибудь заметил в нем что-то особенное, что заставило бы задуматься, что-то вспомнить…

– Не учите меня, как работать! – рассердился вдруг инспектор. – Я задавал им все эти вопросы. Никто особенно не приглядывался к нему. Подумаешь, очередной клиент…

– Разве дом не под охраной? Никто не следит, кто входит и выходит? – Питт не хотел упускать и этот последний шанс, других у него уже не осталось. – Неужели никто не защищает такие дома и девиц? Например, не ведет счет посетителям, чтобы убедиться, что проститутки не надувают сутенеров и честно делятся заработанным?

– Да… ведет. Но всем запомнилась только хорошая одежда и густая шевелюра клиента. – Юарт совсем забыл, что Томас старше его по рангу, и разговаривал с ним запросто, забыв о субординации. – Я несколько раз возвращался в квартал. Заставил полицейских прочесать все окрестности, авось найдут похожего человека. Мои люди побывали во всех борделях и притонах, от Майл-Энда к северу, от Ламбета на восток и от Тауэра на запад. Опрошенные прохожие сказали, что видели примерно с десяток джентльменов, по описанию похожих на того, кто нам нужен. – Он хотел было добавить еще что-то, но осекся. – Вот и всё.

Питт устало откинулся на спинку стула. Неужели в конце концов это окажется Финли Фитцджеймс? Или же Яго Джонс, одержимый безумством и ненавистью к проституткам, к бывшему другу, а с ним и к собственному прошлому и к себе самому, каким он был и каким его знает Финли? Возможно, это младший Фитцджеймс приобщил Яго к чему-то недостойному, и в этом причина его безумства. Что, если Финли заставил его раскрыть в себе грешника с неуемными вожделениями?

– Что с вами? – насторожился Юарт и, неожиданно выпрямившись, нечаянно сбил локтем со стола папку с бумагами. – Вы что-то знаете?

– Нет, ничего, – приходя в себя, ответил его коллега. – Но, кажется, мне не миновать встречи с преподобным отцом Яго Джонсом.

– С Джонсом? – удивился инспектор, так и оставив бумаги лежать на полу. – Вы думаете, он что-то знает? Сомневаюсь. Это неплохой человек, но не от мира сего. Если бы он что-то знал, то непременно сказал бы нам. – Голос его снова стал равнодушным, словно угасла еще одна имевшаяся у него надежда. – Ваша встреча с ним – пустая трата времени. Он не выдаст вам тайны своего прихода, даже если будет знать, кто убийца. Обет священника, и все такое прочее. Лучше разузнать все про Нору и Аду, найти тех, кто знал обеих. Я уже начал этим заниматься. – Наклонившись, Юарт порылся в груде бумаг на полу, извлек из них несколько листков и протянул их Питту. – Вот список тех, кто знал и ту и другую женщину. Эти люди общались с ними и, в той или иной мере, снабжали их одеждой, чулками, косметикой, лекарствами, продуктами питания, обувью и даже постельным бельем. – Он хмыкнул. – Никогда не думал, что проститутки расходуют так много постельного белья. Лишь немногие из них ограничиваются малым.

– Что же тут странного, – ответил Томас, взяв бумаги, хотя и без особой надежды найти в них что-ниудь важное. – Думаю, что таких торговцев в этом небольшом квартале не так уж много. Кто-либо подошел под описание подозреваемого?

– Пока нет. Большинство из них – люди среднего возраста, имеют семьи. – Инспектор снова помрачнел и обмяк в кресле.

– А что слышно от Леннокса?

– Ничего нового. Нора была убита тем же способом. – Юарт поморщился, и на лице его отразились страдание и гнев. – Те же пытки. Все совпадает до мелочей, вплоть до того, что было известно только нам.

– Может, хоть что-то отличает это убийство от первого? – в который уже раз тихо спросил суперинтендант. Он начал задыхаться в этой обшарпанной комнатушке, слишком крохотной, чтобы она могла вместить столько эмоций.

– Нет, ничегошеньки, – уныло ответил Юарт.

– Нашли что-нибудь, кроме уже известного носового платка и пуговицы? – упорствовал Питт.

– Нет.

– Странно, не правда ли?

– Что?

– Почему и в первом, и во втором случае улики свидетельствуют против Финли Фитцджеймса…

– Улики косвенные, – почему-то очень быстро ответил инспектор и снова опустился в кресло; лицо его побелело.

– Я хотел сказать, – промолвил расстроенный и удивленный Томас, – что все это кажется странным. Чем дольше я думаю, тем больше начинаю верить, что в обоих случаях улики были подброшены с единственной целью: чтобы мы их нашли. Кто-либо из обитателей дома в Пентекост-элли и дома на Мирдл-стрит видел когда-либо Финли Фитцджеймса?

Юарт, вздрогнув, выпрямился в кресле.

– Нет! – В его глазах снова появился лучик надежды. – Завтра же я опрошу их всех снова, но я уверен, что они не видели его. Вы правы. Слишком много совпадений, чтобы поверить в версию, будто он пришел сюда впервые, чтобы убить женщину, которую до этого и в глаза не видел. Если, конечно, он не сумасшедший. Он мог бы сделать это однажды… – Инспектор глотнул воздух от волнения, словно у него пересохло в горле. – Если бы был пьян… или обезумел от похоти, злобы или еще чего-то, что случается с человеком. Но одного раза для него было бы совершенно достаточно, чтобы до смерти испугаться того, что он сотворил! Он никогда бы не вернулся снова через два месяца, чтобы повторить это еще раз. Притом хорошо зная, что его уже подозревают.

Юарт нагнулся над столом. Черты его лица заострились, и он стал напряженно вглядываться в суперинтенданта:

– Вы видели его, Питт. Он показался вам человеком одержимым, безумным? Или он такой же, как и любой другой молодой человек его круга, который временами ведет себя как круглый идиот, теряет контроль над собой, может выпить лишку и не помнить, где был накануне вечером, а потом дрожать от страха, что его обвинят в том, чего он не совершал? Он вечно боится уронить честь семьи, потерять уважение отца, чье негодование и презрение потом может сильно осложнить ему жизнь на месяцы, а то и на годы, не правда ли?

Именно такое впечатление производил на Томаса Финли Фитцджеймс каждый раз, когда он с ним встречался. Сам Питт не смог бы охарактеризовать его лучше, чем это сделал сейчас его коллега. Суперинтендант признался себе, что, пожалуй, недооценивал своего помощника.

– Вы правы, Юарт, – сказал он громко. – И все кончается тем, что находится кто-то, кто с удовольствием обвиняет его. – Он внимательно посмотрел на инспектора. – Где мы ошиблись с Костиганом? Я был полностью уверен, что я прав. Мне было трудно объяснить подвязку на руке и связанные ботинки, но я не сомневался, что это он убил Аду Маккинли.

– И я тоже, – быстро и серьезно согласился Юарт. – И до сих пор остаюсь при этом мнении. Что касается ботинок и подвязки, то это проделки ее последнего клиента.

– А как же с Норой? – спросил Питт. – У нее был тот же самый клиент?

– Нет, это сделал тот, кто подбросил носовой платок и пуговицу, чтобы доказать, что второе убийство – дело рук одного и того же человека. – Инспектор сжал губы. – Мне очень жаль, сэр, но это может быть похоже на преподобного отца. Тут мы имеем дело с чем-то похожим на фанатизм. Я хочу сказать… когда состоятельный джентльмен внезапно отказывается от всего земного и готовит себя к сану священника, да еще выбирает себе приход в Уайтчепеле, тут есть над чем задуматься, не так ли? – Он покачал головой. – Такие, как он, могут ведь и не работать. Возьмите остальных членов «Клуба Адского Пламени»… Хеллиуэлл работает в Сити, но только тогда, когда ему хочется. Он может и совсем не работать. Ему нравится жить на широкую ногу. Он женат, и, наверное, у него уже есть дети. Имеет экипаж, большой дом, слуг, любит устраивать званые вечера… Его жена тратит на наряды больше, чем Яго Джонс зарабатывает за добрый десяток месяцев.

Питт не стал спорить. Ему не давали покоя иные мысли.

– Тирлстоун, – продолжал Юарт с явным раздражением в голосе. – Изображает из себя художника. Денег это ему не приносит, да он в них и не нуждается. Живет в свое удовольствие. Шляется по всяким артистическим сборищам, прогуливается по Гайд-парку, ходит по мастерским художников и на выставки. Фитцджеймс мечтает стать послом или членом парламента, но для этого ему совсем незачем работать каждый день, как вам или мне. Он ходит в Министерство иностранных дел, когда ему заблагорассудится. Главное его занятие – заводить знакомства с нужными людьми и появляться в престижных местах.

Томас молчал. Он слышал горькие нотки сарказма в голосе коллеги, понимал его и даже разделял его презрение.

– Но отец Джонс работает не покладая рук с восхода до заката, – заключил инспектор. – И по воскресеньям тоже. Не знаю, какие гроши ему платят, но недаром существует поговорка: «Беден, как церковная мышь». На нем старая одежда, и питается он так же, как и все в этом квартале. Зимой, видимо, мерзнет со всеми, может, даже еще сильнее, чем я. Зачем это ему?

– Не знаю. – Питт поднялся. – Этот вопрос еще требует ответа. Займитесь тем, кто последним видел Нору живой.

– Я уже не знаю, кого еще опрашивать, – запротестовал Юарт. – Мы опросили всех женщин в доме на Мирдл-стрит, работников бутылочной фабрики напротив, местных жителей, лавочников…

– Попробуйте расспросить нищих на улице, дворников, уборщиков мусора… – Суперинтендант остановился на пороге. – Всех, кого можно. Вдруг кто-то из них видел убийцу. Он не мог появиться незаметно и исчезнуть, как невидимка. – Повернул ручку двери. – Если, конечно, у вас нет идей получше.

Оставив инспектора в его мрачном неопрятном кабинете, Питт направился на Мирдл-стрит. Его беспокоил исчезнувший клиент Норы. Скорее всего, именно он и убил девушку, но то обстоятельство, что никто не видел, как он уходил, наводило Томаса на размышления. Впрочем, никто также не заметил, как этот человек пришел. В доме был бордель, и в нем, как всегда, присутствовали посетители. Но если это хорошо поставленный бизнес, то безопасность должна быть его составной частью. Каждой проститутке с улицы известно, какую угрозу может представлять для нее любой клиент: один может оказаться жестоким и грубым, другой не захочет платить, у третьего могут быть извращенные вкусы и привычки, а иной может требовать такого, от чего неизбежно приходится отказываться. Все это очень опасно.

Раздумывая обо всем этом, Питт быстро шагал по серым пыльным улицам, переполненным людьми и повозками. Здесь каждый спешил по своим делам: прохожие, клерки, посыльные, уличные торговцы и мальчишки, продающие утренние газеты.

Убийство Норы все еще занимало первые полосы газет, как и требования признать Костигана невиновным. Вносились предложения о проведении полицейской реформы, вплоть до упразднения полицейских сил, оказавшихся неспособными в прошлом поймать маньяка, совершившего массовые убийства, а теперь не справляющихся с новой вспышкой насилия.

Суперинтендант избегал смотреть в сторону газетчиков, и вместе с тем заголовки как магнит притягивали его взор. Его фантазия рисовала жуткие картины, но реальность оказалась еще беспощадней. «Полиция зашла в тупик!», «Уайтчепелу снова угрожает террор!» – кричали набранные крупным шрифтом заголовки. Двусторонние рекламные щиты пугали вопросами: «Неужели Джек Потрошитель снова вернулся? Полиция бессильна!», «Суперинтендант Питт ходит по замкнутому кругу? Так ли это? Он что-то знает, но помалкивает? Кто он, этот убийца из Уайтчепела?».

Когда Томас добрался до борделя на Мирдл-стрит, нервы его были напряжены до предела, а сам он чувствовал себя разбитым и усталым. Девушки еще не вставали, но в доме все шло по заведенному порядку. Чтобы получить долг, не надо дожидаться погожего утра, гласит поговорка. Тот факт, что в публичном доме было совершено убийство, не отбил охоту у клиентуры.

Питт с трудом разбудил Эдди, и она наконец вышла к нему на кухню в конце коридора. Ее длинные темные волосы были в беспорядке, лицо опухло со сна, а небрежно накинутый капот кое-как прикрывал ее тело. Профессия давно отучила эту женщину от приличий и скромности.

– Зачем зря тратить время? – недовольно проворчала она, садясь на стул с прямой твердой спинкой. – Мы сказали вам все, что знали, добавить нечего. Никого мы больше не видели в тот вечер, кроме своих клиентов. Не знаем, кто этот хлыщ со светлыми волосами, что пришел к Норе. Ничего не слышали, ничего не видели.

– Знаю, знаю, – терпеливо успокаивал ее полицейский. – Но вот вопрос: на улице его тоже никто не видел. Вам это не кажется странным?

– Да, пожалуй. Ну и что? Вы хотите сказать, что он прокрался, аки тать, задушил Нору и исчез? – Его собеседница поежилась и потеснее запахнула на себе капот. – Вы с ума сошли? Такого не бывает. Просто кто-то врет. Кто-то видел его, но не говорит.

– Таких людей я могу насчитать несколько, – ответил Томас, призадумавшись. – Но почему тот, кто видел преступника, молчит?

– Не знаю. Какая мне разница? Я просто хочу, чтобы этого ублюдка поскорее поймали и повесили. – Эдди поднесла руку с тонкими пальцами к лицу, словно хотела закрыть его. – Нора была стервозной девчонкой, это верно, но никто не заслуживает такой смерти. Меня саму не раз подмывало проучить Нору за ее делишки. У нас это случается, никто зарока не давал.

– Чем же она вам насолила?

Эдди скорчила насмешливую гримасу:

– Наверное, тем, что была красива. Умела подцепить мужчину, а то и отбить чужого. – Она окинула Питта скептическим взглядом. – Я не о клиентах. Я о своих парнях. Она не раз уводила их у других наших девочек.

– Не клиентов? – переспросил суперинтендант, не совсем еще понимая. – То есть тех, кто не платит деньги, что ли?

– Ну а что тут такого? Ведь можно что-то сделать и для собственного удовольствия, – рассердилась Эдди. – Не часто, а так… изредка. Разве плохо, если есть кто-то, кому ты нравишься? Просто так. Без денег. Кто считает тебя ровней, а не покупает. Хорошо иметь такого парня, приласкаться к нему, подурачиться, пошутить…

– Да, конечно. Значит, Нора отбивала таких друзей у вас и у других?

– Не всегда и не так уж часто, но отбивала. Вот, например, у меня. Он мне нравился, но не так, чтобы очень. Просто привыкли друг к другу. А она поссорила нас… А так Нора была неплохой девчонкой. Если бы я знала, как помочь вам поймать того, кто убил ее, я бы в лепешку расшиблась, но помогла. Да на вас вот надежда совсем плоха, ничего-то вы не можете! – Женщина провела ладонью по волосам. – Черт! И все же этот слизняк Костиган не убивал Аду, а вы до сих пор не нашли убийцу, хотя он уже прикончил двух. Ждете, когда он снова до кого-нибудь из нас доберется? Думаете, что уж на третий раз он обязательно попадется? Или будет как в восемьдесят восьмом и он снова натянет вам нос? – Эдди встала и оправила капот. – Я больше ничего не знаю, пойду посплю. Не знаю, за что вам деньги платят. Если бы я на своем месте работала так, как работаете вы, то давно бы с голоду ноги протянула.

Питт побеседовал еще с Перл и Мэйбл, но и они лишь повторили свои прежние показания.

Был полдень, и Томас проголодался. Спустившись к реке, он заметил ближайшую таверну на Свен-стрит, ту самую, в которой они с Юартом и Ленноксом встречались и беседовали за два дня до казни Костигана.

Неужели это была его ошибка? Торопясь найти убийцу, он, возможно, слишком поспешно поверил в виновность Берта, неправильно истолковав его показания. Надо было мысленно вернуться назад, но Томас уже не помнил слов Костигана. Помнил лишь собственное убеждение, что они были более чем достаточным доказательством его виновности.

Суперинтендант не раздумывая зашел в таверну, где заказал пинту сидра и сэндвич с сыром и соленым огурцом. Сев за столик, он принялся жевать сэндвич, даже не чувствуя его вкуса. В таверне было шумно: уличные торговцы, ломовые извозчики и рабочие с лесопилки обычно захаживали сюда на ланч. Пахло дегтем и опилками, слышались громкие разговоры и смех. Питт медленно ел бутерброд, запивая его сидром, как вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Крупный мужчина в расстегнутом пиджаке внимательно приглядывался к нему.

– Полицейский! – наконец уверенно воскликнул он. – Тот самый, что вздернул Костигана, не так ли?

Томас поднял голову.

– Я не вешал его, – поправил он незнакомца, глядя ему в глаза. – Арестовал его я, это верно. Его судил суд, присяжные нашли его виновным, а судья вынес приговор. – Откусив от сэндвича, суперинтендант отвернулся.

За ближними столиками наступила тишина.

– Так-то оно так! – повысив голос, продолжал мужчина в расстегнутом пиджаке. – Чего отворачиваетесь, вы глядите прямо, да на нас! Правда, для вас мы ничто, так, простой люд из Уайтчепела. Вздернули нашего парня и небось спокойненько пошли спать, не так ли? – В его голосе все сильнее чувствовалась ядовитая насмешка. – Вам спокойно спится, господин полицейский? А вот Костиган уже не проснется. Его повесили. И что? Это не остановило какого-то ублюдка из ваших западных кварталов. Он пришел опять, чтобы использовать нашу девчонку, получил ее в свое удовольствие, а затем задушил. Так я говорю или не так?

Теперь он был уже не один. Другой мужчина, с перекошенным от злобы лицом, тоже присоединил к его речи свой голос:

– Сколько вам заплатили, а? Иуда!

– Иуда! – подхватил десяток голосов. Все забыли о еде, разговоры за столиками затихли.

Кто-то уже вскочил.

Хозяин таверны громким голосом призвал всех к порядку, но ответом ему стали сплошные угрозы.

Питт почувствовал, как все двинулись к его столику. Лица горожан не сулили ничего хорошего.

– Зачем пришли сюда? Надеетесь, что вам снова заплатят? – выкрикивали они.

– Вам каждый раз что-то перепадает, когда маньяк убивает проститутку?

– Сколько вам платят за каждую из наших девчонок, а?!

Полицейский хотел было что-то сказать, но ему уже нанесли удар. Он был скользящим и не очень сильным, но от неожиданности Томас потерял равновесие и упал со стула.

Это было встречено шумным одобрением и смехом.

Питт быстро поднялся на ноги. Он был выше и крупнее нападавшего, и тот в испуге отступил. Но ему на подмогу уже вышел другой. Ситуация становилась непредсказуемой. Суперинтендант чувствовал опасность, и тело его покрылось неприятной испариной. Он не собирался отступать без боя и намеревался защищаться, но понимал, сколь невелики его шансы против толпы возбужденных людей. Им ничего не стоило изрядно намять ему бока, а то и вовсе убить.

Стоявший поближе к нему мужчина угрожающе раскачивался, готовясь начать драку, и глаза его вопросительно пробегали по лицам окружающих. Он весь взмок от нетерпения – Питт чувствовал резкий запах пота в воздухе.

– А ну, давай! – визгливо крикнул кто-то из толпы. – Чего ждешь?

Мужчина покосился на стоящих рядом товарищей, чтобы убедиться, что в драке он будет не один. Прочтя поддержку в их глазах, он сделал шаг вперед и выставил кулаки.

Томас приготовился принять удар.

– Прекратите! – прозвенел внезапно в таверне чей-то властный голос.

Все застыли. В голосе вмешавшегося в потасовку человека звучал приказ. Он не кричал, однако его требование достигло даже дальних углов таверны.

У полицейского так сильно перехватило дыхание, что он чуть не закашлялся.

Толпа расступилась и дала Яго Джонсу пройти. Лицо его выглядело как застывшая маска – лишь глаза были живыми и гневно сверкали.

– Это не ваша забота, святой отец! – грубо выкрикнул кто-то еще. – Занимайтесь своим делом, а мы будем заниматься своим!

– И что вы собираетесь делать? – бесстрашно посмотрел на них Яго. – Совершить еще одно убийство и доказать, что мы здесь такие же невежественные и глупые, как о нас думают люди из богатых кварталов? Если вы убьете суперинтенданта полиции, исполняющего свой долг, то не успеете и оглянуться, как здесь будет целая армия солдат.

Присутствующие недовольно загудели, но многие благоразумно отступили, а кое-кто даже стал оттаскивать подальше других посетителей. Вскоре Питт и Джонс остались одни в центре таверны и уставились друг другу в глаза.

– Вы закончили свой ланч? – спросил Яго. По его виду было ясно, что это был не вопрос, а приказ.

Томас наконец перевел дыхание. На столе оставались довольно большой недоеденный кусок сэндвича и недопитая кружка сидра. Полицейский быстро допил сидр и взял остатки бутерброда.

– Да, – ответил он.

Священник повернулся к двери. Несколько мгновений никто не шелохнулся. Все молча смотрели на него, словно бросая ему вызов.

– Вы собираетесь бить и меня тоже? – наконец спросил Джонс с легкой хрипотцой в голосе. – Так вот как вы понимаете храбрость и ум? Что ж, так и будут о вас думать в западном Лондоне… Озверевшая толпа, накинувшаяся на священника и полицейского…

Послышались возгласы возмущения, но многие все же отступили назад.

Яго прошел через молчаливую толпу, чувствуя на себе угрюмые взгляды собравшихся и догадываясь об их сжатых кулаках. Никто особенно не потеснился, им с Томасом лишь дали столько места, чтобы они могли пройти. Питту пришлось даже невольно задеть кого-то плечом, чего ему меньше всего хотелось.

На улице стало прохладней; пахло навозом и сточными канавами, но суперинтендант вдыхал воздух, как эликсир, как чистое дыхание моря.

– Благодарю вас… – смущенно пробормотал он. – Я… я и не думал, что накал страстей так велик… И так опасен, – добавил он.

– Всегда находятся охотники использовать любые неприятности в своих целях, – ответил Джонс, направляясь в сторону церкви Святой Марии. – Будь то политиканы или простые горожане, охваченные раздражением и ненавистью из-за неудач и ищущие, на ком бы сорвать злобу и досаду. А вы оказались подходящей мишенью. Наивно с вашей стороны не учитывать этого.

Питт промолчал. Его спутник был прав.

Они шли быстрым шагом. Томас шел за священником, потому что не мог избавиться от мучительного чувства подозрения, что тот является связующим звеном между Финли Фитцджеймсом и кварталом Уайтчепел, между прошлым и настоящим. Он единственный человек, который, бесспорно, знал как Аду Маккинли, так и Финли. Возможно, он также знал и Нору Гаф. Полицейскому это совсем не нравилось, а еще больше ему не нравилось допрашивать Яго, который только что спас его от расправы, сам при этом немало рискуя.

Сделав глубокий вдох, Томас все же приготовился начать разговор, но внезапно Джонс остановился.

Они уже прошли всю Манселл-стрит и должны были свернуть на Уайтчепел-роуд, с ее вечным скоплением транспорта, в основном грузового.

– Мне предстоит навестить одну прихожанку. На прошлой неделе у нее утонул муж, – громко пояснил Яго, пытаясь перекричать грохот повозок и цокот копыт. – Мой совет вам – будьте осторожны, суперинтендант. Не задерживайтесь здесь без необходимости подолгу. Если вы собираетесь опросить несколько человек одновременно, берите с собой констебля. Я надеюсь, вы больше… – Остальное Питт не расслышал из-за грохота проехавшей повозки.

– Нет, – отозвался он. – Больше не буду.

Джонс улыбнулся ему своей широкой и полной симпатии белозубой улыбкой и, сойдя на мостовую, стал пересекать улицу, умело уворачиваясь от повозок. Вскоре он исчез в толпе.

Питт направился на поиски доктора Леннокса. Возможно, тот мог что-то заметить при осмотре тела, но не упомянул об этом, посчитав такую мелочь несущественной. Это могла быть какая-нибудь особенность, которая присуща определенному типу людей, способных наносить другим такого рода увечья.

Он нашел врача на спуске к реке, в самодельной лачуге из полусгнивших ящиков, сооруженной каким-то бродягой на ступенях, ведущих к воде. Леннокс склонился над мечущимся то ли в лихорадке, то ли от непомерной дозы алкоголя стариком в лохмотьях. Для него это был такой же пациент, как и другие, и он успокаивал его тихим голосом, заботливо подкладывая ему что-то под голову и оправляя сбившееся одеяло. Он дал несчастному воды и вынул из кармана краюху хлеба, за которую тот жадно ухватился и тут же стал жевать, с трудом проглатывая огромные куски.

Томас подождал, когда медик сделает все, чтобы помочь старику, а затем они вместе покинули лачугу. Мужчины шли рядом по узкому переулку. На солнце то и дело набегали тучи, находившие с востока и уже нависшие над рекой.

– Чем я могу вам помочь, суперинтендант? – с любопытством спросил Леннокс. Он по-прежнему казался напряженным, как натянутая струна, хотя сейчас это чувствовалось меньше, чем в их последнюю встречу, да и вид у него был уже не таким утомленным.

– Никак не могу сдвинуться с мертвой точки в этом деле, – откровенно признался ему Питт. – Вы осмотрели тела обеих убитых женщин. Заметили ли вы хоть какое-то различие в способах убийства?

Врач ответил не сразу. Какое-то время он шел молча, глядя прямо перед собой.

– Нет, – наконец сказал он.

– Ни малейших различий? – настаивал полицейский. – Я знаю, что обе девушки задушены собственными чулками и обе одинаковым образом привязаны к кроватям. Но есть много способов затягивать петлю на шее. А пальцы на их руках и ногах? Они вывихнуты одинаковым образом? У той и у другой?

– Да.

Лицо Леннокса стало суровым, а кожа на скулах натянулась. Он словно до сих пор переживал чужую боль – губы его сжались и побелели в уголках рта, на виске запульсировала жилка.

– Вы уверены? – не отступал Питт.

– Уверен. Если вы полагаете, что это сделал не один и тот же человек, что убийц было двое, то, боюсь, я не смогу вам ничем помочь. Костиган повешен, мне очень жаль. Хотел бы успокоить вас, но… не могу. – Доктор угрюмо наклонил вперед голову, и казалось, что глаза его ничего не видят. Он был настолько поглощен тем, что происходило у него внутри, что, задумавшись, чуть не сошел с тротуара, но рука Томаса вовремя удержала его. Мимо с бешеной скоростью промчался экипаж, и струя воздуха откинула прядь волос со лба Леннокса.

– А что вы можете сказать о ногтях? – снова вернулся к разговору Питт, как только заметил, что его спутник немного пришел в себя. Улица была свободна, и они шли быстро, направляясь в ее дальний конец.

– О ногтях? – переспросил хирург.

– Да. У Ады один ноготь был почти сорван, когда она пыталась развязать узел чулка на шее. Она боролась за жизнь, но очень недолго. А у Норы были ссадины и немного крови на ногте. Она более хрупкого телосложения, небольшого роста, но, похоже, боролась дольше.

– Это вопрос? – спросил Леннокс, обходя кучу мусора на тротуаре.

– Да, – ответил полицейский и обошел мусор с другой стороны. – Почему Нора смогла продержаться дольше? Вот вам и разница.

– Не знаю. – Медик задумался, и хмурая морщинка прорезала его переносицу. – Возможно, убийца застал Аду врасплох… К тому же одни люди защищаются лучше, другие хуже. Почему? Это никому не известно. Это так же непонятно, как и сопротивление болезни. Одни поддаются ей и умирают, хотя не должны были бы погибнуть от такого недуга. А другие цепляются за жизнь и преодолевают куда более серьезную болезнь или увечье, когда, казалось, и надежды не осталось на выживание. Другой на их месте непременно погиб бы. Все зависит скорее от воли, а не от физического здоровья или силы.

Питт слушал и ждал, что он скажет дальше, но его собеседник неожиданно умолк.

– Медицинская экспертиза убеждает вас в том, что обе женщины погибли от рук одного убийцы? – помолчав немного, еще раз резюмировал Томас.

Леннокс внезапно остановился и посмотрел ему в лицо. В глазах его были растерянность и боль, а губы снова были плотно сжаты. Видимо, воспоминания об осмотре убитых женщин ранили доктора.

– Не знаю, суперинтендант, – вздохнул он. – Я могу говорить лишь о том, что вижу собственными глазами. Это ваше дело – расследовать, прибегая к методу дедукции, и определять, кто виноват. Здесь я вам не помощник. Если бы я мог, ткнув пальцем в кого-то, сказать: «Вот убийца», я бы сделал это, поверьте. Клянусь Богом, сделал бы, и вы это знаете. Я видел тела двух молодых женщин, которых пытали, над которыми глумились, которым причинили боль и страдания, а затем убили…

Голос врача прервался – он снова потерял контроль над собой, и охватившие его эмоции мешали ему дышать. Он изо всех сил пытался успокоиться и не позволить своему лицу выдать себя.

Питт положил ему руку на плечо, чувствуя, как напряжены его мускулы.

– Все в порядке, успокойтесь, – промолвил он. – Простите, я не должен был так много требовать от вас. Конечно, это был один человек. Я… не могу вернуть Костигана к жизни и по-прежнему не знаю, кто настоящий убийца. Я просто в отчаянии, поймите и вы меня.

Хирург наконец перевел дух и хотел было что-то ответить, но вместо этого молча посмотрел на своего спутника полными страдания глазами.

– Простите, доктор Леннокс, – снова извинился суперинтендант. – Я слишком долго откладывал то, чего так боялся, но сейчас, видимо, пришло время решиться. Спасибо, что уделили мне столько вашего внимания. Мне жаль, что я отвлек вас от ваших пациентов.

Он не пошел дальше с медиком, а, повернув, зашагал в сторону Уайтчепел-стрит и церкви Святой Марии. Пришло время встретиться с Яго Джонсом.

Он нашел его на Кок-стрит, как и в прошлый раз, за раздачей супа. Но на этот раз священник был не один. Ему помогала усталая, в запыленном платье женщина, в которой Питт с трудом узнал Таллулу Фитцджеймс. Он остановился неподалеку, стараясь не привлекать к себе их внимание. Как же не похожа эта Таллула на беспечную и изысканную молодую леди с Девоншир-стрит! Если бы не оригинальность ее облика, Томас мог бы и не узнать ее. Она была поглощена тем, что делала, хотя временами легкая брезгливость на ее лице говорила о том, что девушка не совсем еще привыкла к своей новой роли. Но усилием воли она каждый раз подавляла в себе все лишнее и ненужное. Мисс Фитцджеймс прилежно разливала суп и, время от времени роясь в мешке рядом, вкладывала в протянутые руки не только тарелку, но и еще что-нибудь из одежды.

Ради одной маленькой замарашки она особенно долго рылась в мешке, пока не подобрала что-то яркое, цветастое, в красных тонах.

– Вот, специально для тебя, – сказала Таллула девочке и улыбнулась, тактично не добавив, что платье к тому же еще и теплое. – Ты в нем будешь выглядеть куколкой.

Малышка чуть не задохнулась от восторга. Разве могла она когда-нибудь мечтать, что станет похожей на нарядную куклу? Это была прекрасная мечта, да только не для нее.

– На, возьми, – уговаривала ее девушка. – Оно твое.

На нее с изумлением смотрела онемевшая мать девочки. Молчало и счастливое дитя, но внезапно глаза девочки расширились, она посмотрела на Таллулу, сделала шажок вперед, затем второй – и крепко обхватила «добрую фею» своими ручонками.

На мгновение мисс Фитцджеймс застыла, и тело ее испуганно сжалось от все время дающей себя знать инстинктивной брезгливости. Но она сделала над собой усилие и почти сразу забыла о своих сомнениях. В следующую секунду она уже искренне улыбалась и тоже обнимала девчушку.

Это был лишь короткий миг. Вскоре Таллула снова раздавала одежду в другие протянутые руки, но теперь с ее лица не сходило выражение светлой радости, а глаза девушки словно увидели что-то очень важное и значительное для нее.

Очередь двигалась медленно. Мужчины хорохорились – им было стыдно брать милостыню, женщины с исхудавшими лицами и детьми на руках давно забыли о такой гордости. Холод и голод, от которых страдали их малыши, был для них куда страшнее потери положения или признания себя нищими.

Когда были розданы последние тарелки супа и Таллула с Яго остались у пустого чана, Питт наконец осмелился подойти к ним. Мисс Фитцджеймс свертывала пустой мешок из-под одежды. У Томаса вдруг мелькнула мысль: не сама ли она доставила их сюда, как собственный вещественный вклад в благотворительность, помимо физического труда?

Джонс сам пошел навстречу Питту и вежливо поприветствовал его, но в усталых глазах священнослужителя была настороженность. Его помощница осталась хлопотать поодаль.

– Что я могу сделать для вас, суперинтендант? – спросил Яго. – Все, что я знал, я сказал вам в нашу прошлую беседу.

– Вы знали Нору Гаф? – спросил Томас вполголоса. – Прежде у меня не было возможности спросить у вас об этом.

Священник невольно улыбнулся:

– Да, вы действительно не успели спросить меня об этом. Я знал ее, но очень мало. Красивая девушка, очень молодая и уверенная в себе. Думаю, она была из тех, кто собирался выйти замуж и хотел стать вполне респектабельной женщиной. Такое бывает, вы это знаете. – Он словно бы проверял, поверит ему Питт или нет.

– Да, мне это известно, – подтвердил тот. – Знаю несколько таких случаев.

Яго вздохнул.

– Как же вам этого не знать… Простите, я не хотел поучать вас.

– Есть причина, почему вы… сказали такое о Норе?

– Нет, особой причины нет. Просто у меня было такое впечатление о ней. Возможно, она что-то говорила о своих планах… А почему вы спрашиваете? Думаете, это имеет отношение к ее убийству?

– Меня интересует все. Под подушкой Норы был найден носовой платок с инициалами Финли.

Джонс громко откашлялся. Лицо его побледнело.

– Вы думаете… – Он шумно выдохнул и осекся. – Чего вы от меня хотите, суперинтендант? Я не знаю, кто убил этих женщин… Мне… трудно поверить, что это сделал Финли, и я буду огорчен больше, чем вы думаете, если окажется, что это сделал он. – Священник даже не взглянул в сторону Таллулы. В этот момент, возможно, его меньше всего беспокоило ее душевное состояние.

– Человек, внешне похожий на Финли, был последним клиентом Норы в тот вечер, – пояснил Питт, не сводивший глаз с его лица.

– И вы считаете, что это был Финли? – не выдержал Яго. – Вам не удалось его выследить? Кто-то же должен был видеть его, когда он покинул дом на Мирдл-стрит. Куда направился, в какую сторону? В это время там крутится много всякого люда. Зачем Финли понадобилось появляться в Уайтчепеле в такое время? В этом нет никакого смысла. Я допускаю, что он не смог сообщить – и подкрепить это свидетельствами, – где был в тот час, иначе вы бы сейчас не спрашивали меня об этом. – Он говорил тихо, чтобы не услышала Таллула, которая уже заканчивала уборку.

– Нет, не смог, вы правы, – согласился суперинтендант. – Но вот что интересно: никто на Мирдл-стрит не видел, как этот человек покинул дом.

– А кого вы об этом спрашивали? – нахмурился Джонс, раздумывая.

Томас перечислил всех в публичном доме, соседних зданиях и на ближайших улицах, кому они с Юартом задавали этот вопрос.

– А где были вы в это время, преподобный отец? – поинтересовался он после этого.

Яго неожиданно рассмеялся:

– Играл на улице с мальчишками на Чиксэнд-стрит, затем зашел к викарию на чай, а потом у меня была встреча с дамами-благотворительницами. Я был далеко от Мирдл-стрит и, конечно же, не видел Финли… или того мужчину, которого за него приняли.

– Никто не видел, как он покинул дом. – Питт пожал плечами. – А это невозможно. Выходит, все врут?

– Нет, – уверенно сказал Джонс. – Если никто не видел его, то это может означать одно из двух: или вы его неправильно описали и поэтому его никто не узнал, или он… вообще не выходил из дома.

Томас непонимающе уставился на него. Неужели это и есть причина? Возможно, убийца и вправду не выходил из дома, а поднялся этажом выше или спустился по лестнице вниз и переждал где-то в укромном местечке! Или же сменил там наружность настолько, что молодой кудрявый блондин в дорогой одежде, которым он был до этого, попросту исчез…

– Спасибо, – медленно произнес суперинтендант. – По крайней мере, теперь я знаю, что мне следует снова попытаться искать.

– Будьте осторожны, – предупредил его Яго. – Не забывайте брать с собой констебля. Настроения в нашем районе все еще нехорошие. Здесь никто особенно не жаловал Костигана, когда тот был жив, но сейчас он больше всех подходит на роль героя. Всегда найдутся те, кто готов использовать чужой гнев и отчаяние в свою пользу: им ничего не стоит спровоцировать нападение на полицейского и обвинить во всем еще какого-нибудь бедолагу, а самим заработать на этом политические дивиденды.

– Знаю, – сказал Питт, которому уже хотелось снова начать действовать. – Не беспокойтесь, я буду осторожен. Мне совсем не хочется стать причиной бунта и очередной казни.

Быстро распрощавшись, он зашагал в сторону полицейского участка в Уайтчепеле. Здесь Томас намеревался взять констебля и снова вернуться на Мирдл-стрит.

Глава 11

Спустя день после неприятного происшествия с Питтом в таверне на Свен-стрит Шарлотта тоже собралась в Ист-Энд, но для этого ей надо было еще встретиться с Эмили и вместе с сестрой заехать к Таллуле.

– Мы знаем, что Финли здесь ни при чем, – решительно заявила Эмили, когда они втроем сидели в эркере будуара мисс Фитцджеймс и смотрели в осенний сад. – К сожалению, это же можно сказать и об Альберте Костигане. По всем имеющимся у нас, хотя и разным, причинам нам следует узнать, кто это. Мы должны все хорошенько продумать.

– Не знаю, что еще мы можем сделать, чего уже не сделала полиция, – безнадежно вздохнула Таллула. – Они всех опросили. Мне об этом сказал Яго. Допрашивали даже его. – По ее лицу было видно, насколько несуразной казалась ей мысль, что ее возлюбленный может быть замешан в преступлении. Вера девушки в его непогрешимость не допускала и тени сомнений.

Шарлотта старательно избегала встречаться взглядом с Эмили, и обе сестры тщательно пытались прогнать одновременно пришедшую им в голову мысль, настолько та была неприятной и пугающей.

– Прибегнем к помощи логики, – продолжала миссис Рэдли, глядя на Таллулу. – Например, ответь мне, по какой причине ты могла бы убить кого-либо?

Мисс Фитцджеймс вздрогнула:

– Что?

– Почему бы ты убила кого-нибудь? – снова повторила Эмили. – Если бы ты, например, была проституткой. Напряги свое воображение. Что заставило бы тебя совершить нечто в высшей степени ужасное, мерзкое и опасное, как, например, убить человека?

– Если бы я сделала это, то лишь в том случае, если бы меня довели до белого каления, – подумав, нерешительно сказала девушка. – Я не могла бы хладнокровно… замышлять убийство. Разве что если бы была напугана, а мой враг оказался бы сильнее меня и я знала бы, что по-другому мне с ним не справиться, – размышляла она. – Но здесь же совсем другой случай?

– Значит, ты могла бы решиться на убийство, если бы кого-то боялась? – уточнила Эмили. – А еще почему? Что могло бы так вывести тебя из себя, что ты готова была бы убить?

– Возможно, я не перенесла бы насмешек, глумления, – осторожно сказала мисс Фитцджеймс. – В этом случае я могла бы ударить обидчика, а удар мог оказаться слишком сильным. Никогда не хочется быть объектом насмешек, особенно если высмеивают твои недостатки, больно задевают самолюбие, достоинство…

– Этого тебе достаточно, чтобы убить? – не отступала от своего миссис Рэдли.

Таллула в раздумье прикусила губу:

– Нет… но если бы я сильно вспылила и действовала сгоряча… Я видела, в какое состояние гнева приходит мужчина, когда посягают на его достоинство или достоинство его жены или матери.

– Этого вполне достаточно, чтобы выйти из себя, – согласилась Шарлотта. – Но чтобы поломать кому-то пальцы на руках и ногах, а потом задушить…

Девушка безмолвно смотрела на миссис Питт, и кровь постепенно отливала от ее лица. Вскоре оно стало белым как мел. Она попыталась что-то сказать, но не смогла.

С острым чувством вины и досады Шарлотта поняла, что Таллула не читала газет и никто не удосужился рассказать ей, как были убиты эти несчастные женщины. Видимо, мисс Фитцджеймс полагала, что обеих просто задушили и смерть их была быстрой – последний вздох и забытье… А теперь перед ней во всей своей отвратительной наготе предстала ужасная реальность.

– Мне очень жаль, – тихо, как бы извиняясь, пробормотала миссис Питт. – Я забыла, что вы этого не знали. Мне не надо было об этом говорить.

Таллула мучительно глотнула воздух.

– Почему не надо? – воскликнула она срывающимся голосом. – Почему вы хотите скрыть от меня правду? Значит, вот как это было? Их… мучили?!

– Да.

– Зачем? Кому понадобилось это делать? Так было… и с той и с другой? – В глазах девушки была надежда, даже мольба, словно она просила Шарлотту опровергнуть это.

– Да. Боюсь, что так, – ничем не могла успокоить ее миссис Питт.

– Это ужасно! – Таллула задрожала и даже съежилась, словно в ее светлом и уютном будуаре с красивыми удобными креслами, обитыми кретоном в цветочек, вдруг подул ледяной ветер, хотя солнце щедро светило в окна, а в камине горел огонь.

– Есть еще и другие моменты… – Эмили предостерегающе посмотрела на старшую сестру, – которые подтверждают, что это преступление… – Тут она растерянно умолкла; следует ли объяснять незамужней девушке темные стороны интимной жизни людей, о которых она пока не знает? – Связано с особыми отношениями между мужчиной и женщиной, – наконец кое-как вышла из положения миссис Рэдли.

– Какие… именно? – переспросила мисс Фитцджеймс охрипшим от волнения голосом.

У Эмили был совсем растерянный вид.

– Ну разные капризы. У людей иногда бывают… странные привычки и желания. Некоторые из них… – Она снова умолкла и посмотрела на сестру.

Шарлотта, сделав глубокий вдох, приготовилась продолжить.

– Многие отношения между людьми кажутся странными, – начала она тихо и издалека. – Иногда некоторым доставляет удовольствие говорить друг другу обидные и ранящие слова, требовать полного подчинения. Вам, очевидно, доводилось это видеть? Так вот, между мужчиной и женщиной подобные отношения могут приобрести особую остроту и принять жестокие физические формы. Разумеется, это не относится к большинству человечества. Но в данный момент, похоже, перед нами такой крайний случай…

– Я понимаю, – прошептала Таллула, изо всех сил стараясь скрыть, как она потрясена. – Значит, это был злой и жестокий человек… и он имел интимные отношения с той женщиной. – Она как-то нервно хохотнула. – Но поскольку это ее профессия, то что в этом странного? Почему же он убил ее?

– Не знаю, – устало ответила Эмили. – Впрочем, она могла шантажировать его.

– Как? – Ее юная собеседница совсем запуталась. – Она же была значительно слабее его! Это бесспорно.

– Возможно, она угрожала ему рассказать о его пристрастиях его близким? – предположила миссис Рэдли.

– И так поступили обе убитые? – скептически покачала головой Шарлотта. – И что они могли рассказать об убийце? Что он пользуется услугами проституток в борделях? Об этом не говорят вслух, но мы знаем, что мужчины этим занимаются. Если бы они этого не делали, не было бы нужды в проститутках.

– Мы знаем, что с мужчинами это бывает, – поправила ее Эмили, – но только не с нашими мужьями, а, конечно, с чужими! А что, если бы это был твой муженек? Что, если у него такие странные аппетиты и привычки? Если такой человек – важная персона, это может дорого ему обойтись. Скажем, он собирается весьма выгодно жениться или уже женился, и его будущее целиком теперь зависит от доброго расположения тестя. Или он мечтает о сыне, а жена едва ли захочет подарить ему наследника, узнав о его странных проказах на стороне.

– Отлично, – согласилась миссис Питт. – Вполне убедительно. Но почему убиты обе – и Ада, и Нора? Зачем их пытали? Ведь проще было бы просто убить и убраться поскорее, не оставив следов. Чем дольше убийца находился в комнате жертвы, тем больше он рисковал, что его обнаружат. Или пытки – это часть его обычного ритуала? Нет, здесь что-то другое! Ни одна проститутка не позволит покалечить себе пальцы на руках и ногах, какие бы деньги ей за это ни предлагали. Привязать к кровати, облить водой – еще куда ни шло, но согласиться на то, чтобы ее покалечили… Это едва ли.

Таллула была все еще бледна и, как-то сгорбившись, неудобно сидела в своем кресле.

– Доказательства, – задумчиво промолвила она. – У нее были доказательства его мерзкого поведения, а пытками он хотел заставить ее отдать их ему.

– Но она не могла, потому что… отдала их Норе и просила сохранить, – закончила ее мысль Шарлотта.

– Какие доказательства? – встрепенулась Эмили, и в голосе ее зазвучало волнение. Наконец-то появилось что-то, за что можно ухватиться и в чем есть хоть какой-то смысл! – Что это может быть? Фотографии? Письма? Свидетельства очевидцев? Что еще?

– Показания свидетелей, – ответила миссис Питт. – Картинки не могут быть доказательством. Да и не удастся никому сделать такую фотографию. Я хочу сказать, это невозможно. Для этого надо долго сидеть перед фотоаппаратом. Писем проституткам тоже никто не пишет. Нет, тут надо искать свидетелей. Возможно, такое преступление уже когда-то совершалось. Многие женщины об этом знали, и Ада просто собрала их показания.

– Тогда где же они? – Мисс Фитцджеймс посмотрела на сестер. – Может, у убийцы? Или Нора так хорошо спрятала их, что он не нашел?

– Вот что нам нужно сделать, – решительно сказала Шарлотта и выпрямилась в кресле. – Мы должны знать все об Аде и Норе. Именно здесь надо искать ответ. Прежде всего надо узнать, были ли они знакомы между собой, что у них было общего и в их жизни тоже, а потом найти всех женщин, которые бы тоже видели или знали убийцу. От них мы получим его полное описание. Возможно, они даже знают его имя.

– Замечательно! – вскочила Таллула. – Сейчас же и начнем. Яго поможет нам. Он знал Аду Маккинли и подскажет нам, с чего начать. А еще поможет завоевать доверие тех людей, с кем мы будем беседовать, и они станут более откровенными с нами.

– Я… – Эмили испуганно посмотрела на сестру, не решаясь сама сказать о том, что обязательно нанесет непоправимый ущерб всему.

– В чем дело? – переспросила Таллула.

Шарлотта нашлась мгновенно.

– Вам не кажется, что это будет не совсем тактичным? – спросила она и торопливо стала соображать, что же сказать дальше.

– Нетактичным? – Мисс Фитцджеймс совсем растерялась. – По отношению к кому? К этим женщинам? Но мы же ищем того, кто убил двух из них! О какой тактичности может идти речь?

– Не в женщинах дело. Речь идет о Яго. – Миссис Питт уже знала, что надо сказать. – Он священник их прихода и, помогая нам, может потерять доверие своих прихожан. Ведь он останется в приходе, останется их другом и наставником, когда мы отсюда уйдем.

Объяснив это, Шарлотта облегченно вздохнула. Все едва не испортила ужасная мысль о том, что Джонс, возможно, и есть тот, кто убил тех женщин. Кто больше всего уязвим для шантажа, как не священник, который повадился ходить к проституткам? Именно его можно легче всего погубить, обвинив в греховной связи с уличной девкой, да еще и не с одной. Он потеряет свой приход и не сможет больше служить – не только в Уайтчепеле, но и в любой другой церкви.

– О! – Таллула облегченно вздохнула. – Да, пожалуй, вы правы. Нам лучше отправиться одним. Мы все разузнаем, это будет не так уж трудно. Лучше бы сделать это в дневное время. – Она смущенно покраснела. – Вечером…

– Конечно, – быстро поддержала ее Эмили. – Нам и без этого хватит забот, а тут еще доказывай, что мы им совсем не конкурентки!

Мисс Фитцджеймс нервно хихикнула. На том три приятельницы и порешили. Они договорились встретиться сразу после полудня, доехать на экипаже до Олд-Монтегю-стрит и оттуда начать расспрашивать местных жителей. Одеться решено было соответственно.

…Попасть в дом в Пентекост-элли оказалось не так просто. Открывшая им дверь Мадж сразу узнала Эмили и Таллулу. Она хорошо запомнила их по первой встрече. Да и одежда у обеих посетительниц была та же, что и в прошлый раз.

– Что вам теперь нужно? – спросила старуха, глядя на них с прищуром и загородив собой дверной проем. Потом она повернулась к Шарлотте. – А вы кто? Еще одна горничная? – Мадж оценила красивую фигуру незнакомки. – Вы похожи на горничную, прислуживающую господам за столом. Вас что, всех прогнали? Напрасно вы сюда пришли. У меня нет для вас комнат, есть только для одной, и к тому же дорогая. Придется достать на нее деньги – мы берем плату, даже если у вас нет работы. Так кто из вас снимает комнату?

– Мы сначала посмотрим ее, – поспешила согласиться миссис Питт. – Спасибо.

Мадж покосилась на нее с подозрением:

– Зачем девице с таким хорошим английским работать на панели, да еще в нашем квартале? Почему бы не попробовать западные кварталы, так можно заработать хорошие деньги!

– Я попробую, – смиренно согласилась Шарлотта. – А пока покажите нам комнату. Пожалуйста!

Хозяйка открыла дверь и впустила гостей. Они шли за ней по коридору, где было душновато, как в каждом перенаселенном доме, где никогда не открываются окна. Мадж толкнула вторую дверь, и та распахнулась. Шарлотта заглянула в комнату первой и тут же пожалела об этом. Комната была примерно такой же величины, как спальня в доме ее детства, но не такая красивая. Она казалась обжитой, и было совсем нетрудно представить себе ту женщину, которая жила здесь, спала, занималась своей не очень престижной профессией и умерла в страшных мучениях.

Миссис Питт услышала за своей спиной трагический вздох Таллулы, а рядом с ней застыла, словно окаменев, Эмили.

– Подходит вам эта комната? – прямо спросила Мадж хриплым голосом.

Обернувшись, Шарлотта увидела широкое лицо хозяйки и ее полные слез глаза.

– Давайте сядем и все обговорим, – предложила миссис Рэдли. – Неплохо бы выпить по чашечке чаю. Я прихватила кое-что с собой, чтобы добавить в чай… Что ж, приходится сдавать комнаты, когда они пустуют. С этим ничего не поделаешь.

Ничего не ответив, Мадж провела всех троих в кухню в конце коридора.

В кухне было довольно грязно. Когда-то это помещение было задумано как одновременно прачечная и кухня. Большая черная плита была еще теплой, а на полу у ее дверцы лежал тонкий слой золы. На конфорке тихо кипел чайник, который, очевидно, никогда не снимался с плиты. На полке у мойки стояли грязные кружки, а на полу – два ведра с водой, накрытых крышками. Шарлотта догадалась, что вода доставляется из общей колонки или колодца на улице, и понадеялась, что ее хорошенько кипятят, прежде чем используют для питья. Она уже жалела о том, что Эмили пришла в голову мысль выпить здесь чаю. Впрочем, иного случая поговорить с хозяйкой им не представится. Расстроенный желудок – ничтожная расплата по сравнению с той опасностью, которая грозит Питту, если преступление не будет раскрыто. О нем всегда будут помнить как о человеке, повесившем Костигана, который не был виновен. Но что еще хуже, он сам будет так думать о себе, сомневаться в правильности своего решения и просыпаться по ночам, терзаемый совестью. Найдутся и такие, кто будет утверждать, что Томас сделал это сознательно, чтобы выгородить кого-то, у кого есть деньги и влияние, и что тот вознаградил его за это. Его будут подозревать в чем-то большем, чем совершение ошибки. Ошибку можно простить, человеку свойственно совершать их. А вот коррупция – это куда серьезней, это последняя степень предательства самого себя.

Чай был крепким и горьким, а молока, чтобы смягчить горечь, в доме, разумеется, не было. Все уселись вокруг стола на разномастных стульях. Миссис Рэдли извлекла из глубины своего кармана небольшую плоскую бутылку с виски и налила в каждую кружку изрядную его порцию. Это поразило Таллулу, тут же, однако, скрывшую степень своего изумления.

– За ваше здоровье! – оптимистично провозгласила Эмили, подняв свою кружку.

– За здоровье нас всех, – повторила Шарлотта, скорее как молитву, а не как тост.

– Какой тут у вас район? – с интересом справилась ее сестра.

– Неплохой, – ответила Мадж, сделав большой глоток обжигающего горло чая и всем своим видом выражая удовлетворение. – Очень культурно с вашей стороны, подружки, – добавила она, кивая на фляжку на столе. – Можно неплохо жить, если знать, как заработать.

– Ада неплохо устроилась, не так ли? – продолжала Эмили. – Она была сообразительной девушкой.

– И мастерицей в своем деле, – согласилась хозяйка, отпив еще глоток.

– Надеюсь, этого ублюдка все же поймают! – в сердцах воскликнула миссис Рэдли.

Мадж в ответ только печально вздохнула.

– А бедняжка Нора, – присоединилась к разговору Шарлотта и вздрогнула. – Вы знали Нору?

– А вы? – Пожилая женщина пристально посмотрела на нее, прищурив глаза.

– Нет. Какая она была?

– Красивая. Небольшого роста, худовата на мой вкус…

Слетевшее с уст толстухи Мадж замечание было довольно спорным, но миссис Питт промолчала, хотя и с трудом удержалась от смеха.

– А как она работала? – спросила она, икнув.

– О, хорошо! – одобрительно отозвалась хозяйка дома. – Хотя поговаривали, что она скоро покончит с этим и выйдет замуж.

– И вы поверили ей? – усомнилась Таллула, впервые вступившая в разговор и чувствуя себя неуверенно, с комком в горле от волнения.

– Может, и поверила, – кивнула Мадж и немного помолчала. – Видела я ее как-то с Джонни Воссом. Он небеден. Думаю, мог бы на ней жениться. Правда, ходили слухи, что ему нравилась Элла Бейкер с Мирдл-стрит. Но, может, потом ему больше понравилась Нора. Эдди говорила, что как-то раз Нора, прощаясь с Джонни, поцеловала его. Это было пару недель назад.

– Я тоже, прощаясь, целуюсь, – снова вступила в разговор мисс Фитцджеймс. – Но это не значит, что люди в таких случаях собираются пожениться.

– Ты и сейчас продолжаешь это делать? – пристально посмотрела на нее Мадж. – Как давно ты работаешь, детка? Тебе надо быть поосторожней. Здесь не место для новичков.

– Я… я не новичок, – попыталась защититься Таллула и тут же, охнув от боли, умолкла, получив сильный удар по лодыжке, которым под столом наградила ее Эмили.

– Раз целуешь кого попало, значит, новичок, – авторитетно заявила старуха. – Целовать дома родных, тех, кого любишь, – это одно. А клиенты должны получать по прейскуранту, только то, за что заплатили, и не больше. Все то, что твое, настоящее, – не продается.

Таллула посмотрела на нее, и на ее щеках от стыда заалели два ярких пятнышка.

– За тобой пока нужен глаз да глаз, и кто-то должен научить тебя, как себя вести, – уже ласково сказала хозяйка. – Снимай-ка у меня комнату, и я тебе помогу, а?

Мисс Фитцджеймс на мгновение потеряла дар речи. Можно было только догадываться, какие мысли пронеслись в эту минуту у нее в голове.

– Благодарю вас, Мадж, – быстро вмешалась Шарлотта. – Это очень щедро с вашей стороны. Неплохая идея. Но мы должны посмотреть комнаты еще в нескольких местах. Ведь поблизости есть другие дома? Видимо, сейчас пустует и комната Норы?

– Я не слышала об этом, – ответила старуха. – Но вы можете спросить. А если она занята, справьтесь у матушки Бэйнс на Чиксэнд-стрит. У нее всегда бывают свободные комнаты. В крайнем случае, сняв у нее жилище на время, можно потом найти что-нибудь получше. Она в нашем квартале недавно, но я слышала, что это неплохая женщина. Только у нее надо иметь свой гардероб. Он у вас есть?

– Свои платья? – заикаясь, переспросила Таллула.

– Да. Сразу видно, что ты новичок. Я угадала? – Мадж покачала головой. – А мордашка у тебя смазливая… Красивые волосы… Мы еще сделаем из тебя то, что надо. – Она успокаивающе похлопала девушку по плечу, а затем окинула взглядом двух других собеседниц. – Ну, а вы сами о себе позаботитесь, не так ли? – Она внимательно присмотрелась к Шарлотте. – У тебя неплохая фигура, все на своем месте. Густые волосы, да и недурна собой…

– Спасибо, – несколько суховато ответила миссис Питт.

Мадж, однако, была глуха к сарказму. Теперь ее оценивающий взгляд остановился на Эмили.

– Не совсем то, что надо, тощевата, но мордашка ничего, свежая кожа, – заключила она. – Мужчинам нравятся золотистые блондинки, особенно с такими кудряшками, как у тебя. В тебе есть то, что называется изюминкой. В общем, с тобой все в порядке.

– Скажите нам, где мы можем найти эту матушку Бэйнс? – как бы не замечая полученных «комплиментов», вернулась к делу миссис Рэдли.

– Конечно, скажу, – ответила Мадж. – Чиксэнд-стрит, дом двадцать один. Недалеко от Майл-Энда. Там можно спросить дорогу, каждый вам скажет.

Разговор подходил к концу, а подруги узнали слишком мало, чтобы считать его законченным.

– Ада и Нора знали друг друга? – решила снова продолжать беседу Шарлотта. – Они были похожи? У них были общие друзья?

Мадж удивленно заморгала глазами:

– А что это вас так интересует?

– Потому что я не хочу, чтобы мне переломали пальцы и задушили собственным чулком, – нашлась миссис Питт. – Если здесь орудует маньяк, то надо знать, каких женщин он подбирает себе по вкусу, чтобы не угодить в его лапы.

– Он подбирает один сорт женщин, дорогуша, – устало сказала пожилая женщина. – Тех, кто готов продать себя любому за хорошие деньги. Женщине надо есть и пить, кормить детишек. А на спичечной фабрике работать не хочется, там травятся фосфором и быстро становятся старухами. И гнуть спину швеей на потогонном конвейере, строчить мужские сорочки весь день и половину ночи за гроши, которых едва хватает на краюху хлеба, тоже мало кто хочет. – Налив себе еще чаю, она также наполнила кипятком кружки своих гостей, с надеждой поглядывая на Эмили.

Та тут же плеснула во все кружки виски.

– Спасибо, – поблагодарила Мадж и снова вернулась к прерванному разговору. – Кто говорит, что опасности нет? Чтобы жить в безопасности, надо родиться богатой. Может случиться, что все кончится тем, что заболеешь, а может, повезет и все обойдется. Бывает, что и побьют или отхлещут ремнем – значит, не повезло. Случается, что становится так тошно, что до конца дней своих хотела бы в глаза не видеть мужчину. – Старуха шмыгнула носом. – Зато никто не будет голодным и холодным, пока вы будете работать – что здесь, что на улице. Будут и хорошие денечки, еще повеселитесь и посмеетесь! – Она вздохнула и отхлебнула чаю из кружки. – У нас тоже были неплохие времена – у Норы, Рози, Ады и меня. Рассказывали друг другу всякие небылицы, делали вид, будто мы леди… – Мадж хмыкнула. – Помню, однажды летним вечером мы прокатились на прогулочном пароходике по реке, как все порядочные лондонцы. Разоделись в пух и прах, ели пирожки с угрем и засахаренные фрукты, запивали мятной водой…

– Наверное, было хорошо, – тихо сказала Шарлотта, представив себе все это, хотя сама она никогда не видела ни Нору, ни Аду, ни Рози.

– Да, хорошо, – мечтательно подтвердила ее собеседница, и у нее в глазах заблестели слезы. – Мы рассказывали друг другу разные страшные истории, пугали самих себя, как дуры, и все равно рассказывали. А бывали и плохие времена… Вот тогда-то и познаёшь, кто тебе настоящий друг. – Она опять шмыгнула носом и рукой смахнула со щеки слезинку.

– Да, это верно, – подтвердила Эмили. – Мне жаль Аду. Может, этого ублюдка все-таки поймают?

– Как бы не так, – печально сказала Мадж. – Потрошителя-то так и не поймали. И этого не найдут. Куда им!..

Таллула поежилась, как от холода. Прошло два года, а зловещее имя этого жестокого убийцы по-прежнему наводило ужас, от которого кровь стыла в жилах.

Миссис Питт тоже ощутила озноб, несмотря на чай с виски, тепло, исходившее от плиты, и плотно закрытые окна. В доме стояла тишина. Все его обитательницы еще спали после долгой бессонной ночи. Их уставшие тела отдыхали, отдав свою энергию и тепло чужим равнодушным людям, которые без любви, ласки и единого поцелуя попользовались ими, как общественным удобством.

Взглянув на лицо мисс Фитцджеймс, Шарлотта поняла, что значит для девушки еще одно подозрение. Помогая Яго кормить бедных, но все еще респектабельных матерей семейств, сломленных голодом, холодом и вечной тревогой, она открыла для себя одну жестокую сторону жизни. Теперь же перед нею предстала другая ее сторона, темная и с печалями и страхами иного толка и масштаба.

– А много ли к вам сюда захаживает джентльменов? – неожиданно спросила прерывающимся от волнения голосом Таллула, словно ей было трудно и больно произносить эти слова.

– Людей с деньгами? – рассмеялась Мадж. – Послушай, детка, деньги что у этих, что у других клиентов для нас одинаковы!

– Но все же они сюда заглядывают? – настаивала девушка с напряженным лицом, не спуская с хозяйки глаз.

– Не так часто, – покачала та головой. – Если тебе нравятся джентльмены, то лучше иди в западные кварталы. Хеймаркет, Пиккадилли – вот там их много. Но комната на час стоит дорого, да и конкуренток у тебя будет много. Таким новичкам, как ты, лучше начинать здесь. Я присмотрю за тобой.

Мисс Фитцджеймс почувствовала доброе отношение Мадж к ней, и это ее тронуло. Шарлотта поняла это, увидев лицо девушки.

– Я… просто так подумала, – смутилась Таллула и уставилась в стол.

– Иногда и джентльмены к нам заходят, – повторила старуха, изучая ее лицо.

– Такой джентльмен и убил Аду? – Мисс Фитцджеймс решила не отступать. Ее тонкие пальцы с силой сжали кружку, наполненную темным чаем с сильным запахом виски.

– Не знаю. – Мадж повела своими необъятными плечами. – Я думала, это Берт Костиган, а теперь не знаю. Нору ведь тоже убили.

– Значит, это был джентльмен. – Эмили обвела всех взглядом. – А может, и нет? Может, это тот, кто знал их обеих?

– Джентльмен, который хорошо знал как Аду, так и Нору. – Шарлотта пошла еще дальше. – Кто-то сдвинутый в своих дурных привычках.

Хозяйка, допив чай, с громким стуком поставила кружку на стол.

– Не вздумайте вести здесь такие речи! – резким голосом предупредила она и погрозила своим гостям пальцем. – Перепугаете всех, а это до добра не доведет. Для нас главное – работа, а бродит ли где-то маньяк, или нет – не нашего ума дело. Отправляйтесь к матушке Бэйнс. Она свое дело знает и найдет вам комнаты. И не шумите, когда будете уходить. Мои бедняжки еще спят, как спали бы и вы, если бы проработали всю ночь. – Взглянула на миссис Рэдли: – Спасибо за выпивку. У тебя хорошие манеры. – Лицо старухи разгладилось, когда она напоследок окинула взглядом Таллулу: – Я попридержу для тебя комнату до завтрашнего дня, дорогуша. А потом если кто появится, то уж не обессудь, сдам другой.

– Спасибо, – поблагодарила мисс Фитцджеймс.

Как только они с Эмили и Шарлоттой покинули дом, а затем и переулок, ее стала бить дрожь, такая сильная, что она прижалась к миссис Рэдли и чуть не столкнула ту с узкого тротуара на мостовую.

Строго следуя указаниям своей новой знакомой, три подруги быстро нашли Чиксэнд-стрит, а вскоре и большой некрасивый дом, который матушка Бэйнс сняла для своего заведения. Они ожидали увидеть женщину, похожую на Мадж, – толстуху с красным лицом, полную недоверия ко всем. Но матушка Бэйнс оказалась веселой приветливой женщиной с высоким бюстом, узкими бедрами и длинными ногами. Над ее простоватым лицом возвышалась высокая и беспорядочно взбитая копна выцветших, когда-то золотисто-белокурых волос. Сложно было понять, что это была за прическа: из нее со всех сторон торчали готовые выпасть шпильки.

– Да? – вопросительно промолвила хозяйка дома, глядя на трех молодых женщин.

– Нам сказали, что у вас могут сдаваться комнаты, – тут же приступила к делу Шарлотта. Близилось время, когда у подопечных матушки Бэйнс закончатся часы отдыха.

– Это доходный дом, – предупредила та. – И цены здесь высокие. Я не сдаю комнаты фабричным. Не сдаю их и на ночь, и даже на неделю.

– Нам это известно, – успокоила ее миссис Питт, заставив себя улыбнуться. – Разве мы похожи на фабричных мастериц?

Матушка Бэйнс расхохоталась. Это был веселый щедрый смех без какой-либо горькой нотки.

– Вы скорее смахиваете на шлюх из западных районов, только одежка подкачала, – ответила она. – Они одеваются под горничных только в свои свободные дни. Строго, как жены викариев.

– У нас тоже сегодня свободный день, – пояснила Эмили.

– Такие, как вы, не имеют свободных дней, детка, – строго заметила Бэйнс.

– Имеют, если нет комнаты, – объяснила Шарлотта. – Я не занимаюсь своим делом на улице.

Матушка Бэйнс с готовностью отступила назад:

– Тогда почему бы вам не войти, девочки?

Они последовали за хозяйкой дома. Коридор был узок, воздух в нем застоялся, но везде было чисто. На полу лежал старый ковер, заглушавший шаги, а в конце коридора находилась маленькая гостиная. Все здесь снова до смешного напомнило Шарлотте комнату из ее детства – на этот раз ту, где жила их экономка.

Матушка Бэйнс пригласила гостей сесть и сама уселась в самое большое и удобное кресло. Вся эта сцена напомнила беседу хозяйки дома с будущей прислугой, и миссис Питт все время душил смех, уже слегка истеричный. Несколько лет назад их с Эмили мать упала бы в обморок от одного только предположения, что ее дочери знают о существовании борделей, не говоря уже о том, что они посетили один из них и не остановились на этом. Теперь же Кэролайн, наверное, поняла бы Шарлотту. А вот отец… Тот просто отказался бы в это поверить. А что было бы с Элоизией Фитцджеймс, если бы она узнала, где была ее Таллула, один Господь знает!

Тем временем Бэйнс бойко рассуждала о плате за аренду комнаты и о правилах для всех жильцов. Миссис Питт, глядя на нее, делала вид, будто внимательно слушает.

– Что ж, похоже, это нам подходит, – с некоторым сомнением промолвила Эмили. – Хотя мы не совсем уверены, подходит ли нам ваш район.

– В западных районах все намного дороже, – убежденно заметила хозяйка. – Но отсюда всегда можно пойти на запад Лондона, если потом честно поделиться заработком, безо всякой утайки. – Лицо этой женщины не теряло приветливого выражения, но блеск льдинок в ее глазах напоминал о сером зимнем море.

– Речь не об этом, – пояснила Шарлотта. – Нас пугают убийства, которые здесь произошли. Хотелось бы найти такое место, где, если клиент поведет себя странно, можно быть уверенным, что нам помогут, и где в случае чего наши крики услышат. – О том, что рядом с Адой и Норой было немалое количество людей, которые могли бы помочь им, однако они все-таки остались без помощи и их криков никто не услышал, миссис Питт упоминать не стала.

– Ну, с этим везде одинаково, где бы вы ни устроились, – ответила матушка Бэйнс с горькой усмешкой. – Маньяков хватает, тут уже кому как повезет.

– Но в Уайтчепеле было сразу два ужасных убийства, – полным страха голосом еле слышно произнесла Таллула. – В других местах такого не было.

– Как же не было? – рассердилась Бэйнс. – Помню точно такой же случай, когда я жила еще на Майл-Энде. Лет шесть-семь назад.

– Что вы говорите… точно такое же убийство? – У Шарлотты от волнения сел голос, словно ей сдавило горло.

– Точно такое же, – убежденно заявила хозяйка. – Убитая тогда тоже была привязана, пальцы и ногти у нее были сломаны и вывихнуты, подвязка на руке, тело облито холодной водой… голова, плечи, волосы…

Мисс Фитцджеймс охнула, словно ее больно ударили, а Эмили испуганно посмотрела на сестру.

Наступило молчание, холодное и пугающее. Наверху скрипели половицы: кто-то ходил в комнате над ними.

– Кто же это сделал? – с трудом выдавила сквозь похолодевшие губы Шарлотта.

Матушка Бэйнс пожала плечами:

– Один Господь знает. Его так и не нашли. А потом полиция прекратила поиски. Так сделают и сейчас, если никого не поймают.

– А что… что за девушка была убита? – хрипло спросила миссис Рэдли, тоже начавшая от волнения терять голос.

Бэйнс покачала головой:

– Имени ее я не скажу. Забыла. Она была молоденькая, только начинала. Может, это даже была ее первая неделя. Бедняжка, такая хорошенькая, лет шестнадцати или семнадцати, не больше, как говорили. – Лицо ее вдруг сморщилось от жалости. – Странно, но газеты мало об этом писали. Правда, это было еще до Джека Потрошителя. Теперь все уверены, что виновата полиция. Никто не хотел бы оказаться сейчас на месте полицейского! – Она повела плечом и посмотрела на Эмили: – Так тебе нужна комната или нет? Мне некогда тут рассиживаться с вами и болтать.

– Нет, спасибо, – вмешалась миссис Питт. – Не сейчас. Мы должны подумать. Может, это совсем не то, что нам нужно.

Она поднялась и встала у стула, держась за его спинку – колени у нее дрожали, – затем направилась по коридору к выходу и вскоре была уже на Чиксэнд-стрит. За нею, как в полусне, следовали Эмили и Таллула. Холодный ветер хлестнул Шарлотту по лицу, словно дал ей пощечину, но она едва почувствовала это.

Питт плохо спал предыдущую ночь. Он лежал без сна, боясь пошевелиться и разбудить Шарлотту. Когда жена нервничала, ее сон был чутким. Если кто-то из детей заболевал, она просыпалась от каждого звука и шороха и мгновенно вскакивала. После второго убийства она заметила, что у Томаса начались ночные кошмары и он потерял способность отдыхать. Если он будет ворочаться, это ее разбудит.

Суперинтендант лежал в темноте, глядя, как на потолке играют блики света от уличных фонарей, проникающие через щели в портьерах. Засыпая, он всегда видел отчаянное лицо Костигана, его презрение, жалость к самому себе и страх. Почему он признался в том, что убил Аду, если не делал этого? А эти его слова: «Я погубил ее?» – что он имел в виду? Могут ли они означать, что сутенер ответственен за поведение и поступки своей работницы, а значит, и за ее смерть тоже, пусть и косвенно? Альберт признался, что между ними была ссора и он ее ударил. Может быть, от его удара Маккинли просто потеряла сознание и совсем не он убил ее? Он отрицал, что был жесток с ней и ломал ей ногти. Отрицал даже то, что надел ей на руку подвязку для чулок, что само по себе не было преступлением или оскорблением личности, как и вода, вылитая на ее тело.

И разумеется, Костиган не имеет отношения к убийству Норы Гаф.

Кто же этот светловолосый человек, которого видели входившим в комнату Норы незадолго до убийства? Как он мог уйти, никем не замеченный, когда рядом было не менее десятка людей, которые никак не могли не видеть его?

В голове Томаса вертелись слова Яго Джонса. Не в них ли ответ… Уходя, убийца был настолько не похож на себя, что его никто не узнал. Или же… он вовсе не уходил!

Белокурые волнистые волосы – не парик ли это? Что, если преступник сменил пальто и цвет волос? Его натуральные волосы могли быть любого цвета. Но тогда куда девались пальто и парик?

Питт решил, что должен вернуться на место убийства и снова допросить всех, кто там находился, узнать, не помнят ли они кого-нибудь, чьи волосы могли показаться им похожими на парик.

Хотя как им удалось бы это заметить? Парик можно сунуть в карман. Правда, карман брюк слишком мал, чтобы спрятать в нем парик, он сразу же оттопырится… Возможно, кто-то запомнил пальто убийцы? Не у всякого на Мирдл-стрит длинные пальто, да еще хорошего покроя.

Какие еще были у преступника возможности не уйти сразу, а подняться, например, на другой этаж дома? Суперинтенданту не пришло в голову поговорить с женщинами на втором этаже. Все они, наверное, были заняты клиентами. Присутствие полиции внизу отпугнуло бы новых клиентов, но те, кто остался в доме, могли проводить время в свое удовольствие – все равно им нельзя было уйти, пока в доме находились полицейские. А им не хотелось, чтобы их опознала полиция, по вполне понятным причинам, не нуждающимся в объяснениях.

Когда завтра он придет на Мирдл-стрит, то опросит всех женщин с верхнего этажа и потребует от них описать своих клиентов, решил Питт. Он мог бы сделать это в тот же вечер, но не сделал, и в этом его большая ошибка.

Томас лежал не двигаясь. Рядом слышалось ровное дыхание Шарлотты. Он прислушался к нему и убедился, что она крепко спит. Или умело притворяется, чтобы не беспокоить его, чтобы он не догадался, что она тоже не может уснуть, что тоже обеспокоена и напугана.

Корнуоллис будет поддерживать его до конца, но он не сможет сохранить за ним пост начальника участка и звание суперинтенданта из-за истории с Костиганом, независимо от того, оправдают ли того посмертно или нет. Помочь Питту в этом не в его силах. Возможно, за то, что он послал невинного человека на виселицу, его действительно следует уволить. Он, очевидно, плохая замена Драммонду. Это место ему не по способностям. Фарнсуорт будет довольно потирать руки. Он никогда не считал Томаса достойным этого поста… Не того класса человек, простолюдин…

Веспасия будет переживать за него. Она всегда в него верила. А он ее подвел. Она никогда его не упрекает, но не забудет этого. А больше всего он подвел Шарлотту. Она тоже ничего ему не скажет, и от этого ему будет еще хуже…

Наконец Питт погрузился в беспокойный сон, но вскоре снова проснулся и опять начал размышлять.

А что, если это был Яго Джонс в светлом парике? Он подсмеивался над Питтом и сам высказал такое предположение, ибо решил, что Томас не в состоянии сопоставить отдельные моменты и получить общую картину, а если и сделает это, то не сможет ничего доказать.

Близилось утро. Суперинтендант чувствовал себя разбитым, тело его затекло; ему хотелось вытянуться, перевернуться на другой бок или даже встать и походить по комнате. Это помогло бы ему думать, но если он разбудит сейчас Шарлотту, та уже не уснет. С его стороны это нехорошо, да и бесполезно.

Полицейский пролежал без сна до шести утра, а потом все-таки уснул. Пробудился он в половине восьмого от того, что жена тихонько трясла его за плечо.

В половине десятого он был на Мирдл-стрит, где его меньше всего ждали. Как обычно, женщины отсыпались после бессонной ночи, и никто из них не изъявил желания беседовать с полицейским и снова отвечать на те же вопросы, на которые они отвечали уже не один раз. Питт начал с верхнего этажа, по очереди вызывая обитательниц дома в кухню и терпеливо ожидая, когда они проснутся, ополоснут водой лицо, набросят на себя платья, а то и просто шаль, и неохотно, спотыкаясь со сна, спустятся на первый этаж. Там их ждал Томас, неизменный чайник на плите и бесконечные, уже знакомые вопросы.

– Нет, у меня не было клиента со светлыми волосами.

– Нет, говорю вам, голова у него лысая, как яйцо, черт побери!

– Нет. Даже родная мать не назвала бы его молодым человеком. Да и она небось померла еще во времена Ноева ковчега. Ему за пятьдесят!

– Нет, он был седой.

– Как при свете газового фонаря разобрать, какого цвета у него волосы?

– Может, и светлые… но не кучерявые. Как солома.

И все в таком роде. Томас дотошно допрашивал каждую женщину, но ни одна из них не видела джентльмена, отвечавшего описанию, данному Эдди человеку, который последним побывал в комнате Норы.

Потом Питт снова отыскал Эдди, почти готовую начать свой трудовой день. Было около трех пополудни.

– Опиши-ка мне его снова, – устало попросил он.

– Эй, послушайте, мистер, я даже не видела его лица! Только спину, когда он входил в комнату, – в отчаянии возразила женщина. – Я и не подумала на него глядеть – это же был всего лишь какой-то очередной клиент. Откуда мне было знать, что он убьет Нору, не говоря уж… – Она остановилась и вздрогнула, потуже запахнув капот на своем толстом теле.

– Понимаю. Но попробуй закрыть глаза и снова представь, что ты сейчас на него смотришь. Подумай минуту, две. Ты видела убийцу, Эдди. – Суперинтендант говорил тихо, стараясь не пугать свидетельницу. Он хотел помочь ей прояснить память, освободить ее от лишнего и сделать так, чтобы она сконцентрировалась на главном. – Опиши, что ты сейчас видишь. Ты, может быть, единственная, кто поможет нам поймать его…

Томас постарался не выдать собственного отчаяния, но собеседница почувствовала его состояние.

– Я знаю, – прошептала она. – Я знаю, что только я одна его видела, если не считать Нору, которую он убил. – Женщина замолчала и, склонившись над столом, облокотилась на него. Ее темные волосы рассыпались по плечам, а глаза были закрыты.

Питт ждал.

– Он был довольно высокого роста, – наконец промолвила Эдди. – Не толстый и не крепкий. Он показался мне молодым. – Открыв глаза, она посмотрела на полицейского. – Правда, я могу ошибаться. Но таким он мне показался.

– Хорошо. Продолжай дальше, – подбодрил ее Томас. – Опиши его пальто, его затылок и все, что ты запомнила. Только точно. Какие у него были волосы? Как подстрижены, длинно или коротко? Были у него бакенбарды, вспомни?

Эдди снова послушно закрыла глаза:

– Пальто было серо-зеленого цвета. Воротник… высоко поднят и скрывал волосы на шее. Думаю, они были скорее длинными, чем короткими, но концов волос я не видела. Должно быть, они были подстрижены, но могли доходить и до спины. – Она внезапно рассмеялась. – А бакенбардов у него не было. Правда, он не повернул головы. А вот волосы у него были шикарные, мне бы такие! Напомнили мне волосы Эллы Бейкер, которая живет выше по улице. У той чертовски красивые волосы. – Эдди снова открыла глаза и посмотрела на Питта. – Может, у Эллы есть брат? – пошутила она. – Братец-маньяк!

Суперинтендант внимательно смотрел на свидетельницу, словно что-то в ее словах сильно его поразило.

– Но у нее нет брата! – тоже удивилась Эдди. – Вы не думаете… Я не хотела… – Она умолкла, глаза ее расширились, и в них застыл ужас.

– В чем дело? – требовательно спросил ее Томас. – Что? Что тебе известно, Эдди?

– Элла и Нора жутко влюбились в одного парня, Джонни Восса…

– Кто это? Это тот, за кого Нора собиралась замуж?

– Да-а-а. Но раньше-то он собирался жениться на Элле… по крайней мере, так она думала. Да и он тоже. Но появилась Нора… и она ему приглянулась больше. Нора воспользовалась этим, сделала все, чтобы получить свое. Да и кто не сделал бы этого на ее месте? Кто не захотел бы выйти замуж за пригожего парня и устроить свою жизнь? – Свидетельница, казалось, не видела ничего вокруг, но ее жесты дополняли ее рассказ – включали в него и грязную кухню, где она сидела, и весь дом с его обитателями, и всю их жизнь.

– Хорошо, – поблагодарил Питт собеседницу. Ничего другого ему от нее уже было не нужно. – Спасибо тебе, Эдди.

Покинув кухню, он прошел в комнату, где убили Нору. В ней ничего не изменилось: постель стояла неубранной, и посередине кровати лежали перевернутые подушки – там, где Томас бросил их, найдя под ними носовой платок.

Остановившись в центре комнаты, он думал, что же хочет здесь увидеть или найти и с чего ему надо начинать поиски. Кровать. Пол вокруг нее.

Суперинтендант начал с пола, ища то, что подтвердило бы его теорию. Какую-нибудь мелочь, которая могла бы ему помочь.

Однако он ничего не нашел.

Питт поднялся и, отбросив покрывало, осторожно провел ладонями по поверхности простынь.

Интуиция не подвела полицейского: вскоре он нашел то, что искал, – один, второй, а затем сразу несколько золотистых волосков, длинных, дюймов в шестнадцать-восемнадцать, и волнистых… Такие едва ли могли принадлежать мужчине, а у Норы Гаф волосы были гораздо темнее.

Томас представил себе, как Элла Бейкер, спрятав волосы под высоко поднятым воротником мужского пальто, которое она раздобыла то ли у клиента, то ли у дружка, как и пару брюк, в которые заправила свои юбки, входит в комнату Норы, со спины похожая на клиента. Потом ей ничего не стоило снова опустить юбки и прикрыть ими брюки, поправить волосы и… стать невидимкой, ухода которой так никто и не заметил. Элла не могла быть сильнее мужчины, но ростом она была выше Норы и покрепче ее телосложением.

Однако зачем Элле было убивать Аду Маккинли? И что она имела против Финли Фитцджеймса? Причин могло быть много – обида, оскорбление, нанесенные в прошлом, боль, которую он причинил не ей, а кому-то из дорогих ей людей, кому-то, кого она любила… или даже потеря ребенка… Может, она служила в доме Фитцджеймсов? Эта мысль еще не приходила Томасу в голову, а зря. Обесчещенная и выгнанная служанка никогда не забудет, как с ней поступили. Когда Питту стало известно, что Ада ждала ребенка и в этом был повинен дворецкий, ему должна была прийти в голову мысль все разузнать о прислуге, служившей в доме Фитцджеймсов в то время. Молодому Финли тоже ничего не стоило соблазнить горничную, а потом предоставить папеньке выгнать ее из дома.

Очень похоже, что было именно так.

Суперинтендант не мешкая зашагал по Олд-Монтегю-стрит и, свернув на Осборн-стрит, сразу нашел постового констебля Бинса. Взяв его с собой, Питт направился к жившей неподалеку Элле Бейкер. Пока они шли, он вспомнил, что Юарт уже допрашивал эту женщину. Он спрашивал ее, видела ли она клиента Норы, выходившего из дома, и не знает ли Финли Фитцджеймса. Инспектор заметил, что свидетельница была очень расстроена и глубоко переживала случившееся. Тогда Юарт объяснил это жалостью к убитой и ужасом от того, что убийства продолжаются. Также он полагал, что на Эллу произвел сильное впечатление смертный приговор, вынесенный Берту Костигану, который, как все думают, был невиновен.

Однако Бейкер позволила, чтобы Костигана повесили. Видимо, эта двойная вина и мучила ее теперь.

Томас стучал в дверь до тех пор, пока ее не открыл сутенер, тоже живший в этом доме. Он был небрит, и от него разило пивным перегаром.

– Чего вам? – грубо справился он, не замечая Бинса за спиной суперинтенданта. – В такую рань! Не можете дождаться вечера, так приспичило?!

Констебль сделал два шага вперед.

– Полиция, – коротко пояснил Питт. – Нам надо поговорить с Эллой Бейкер, и немедленно!

Сутенер, увидев решительное лицо Томаса и широкие плечи его спутника, решил не спорить. Он молча пропустил их в дом и довел до комнаты Эллы. Постучав, он позвал ее.

Спустя пару минут Бейкер вышла. Это была красивая крупная женщина с правильными чертами уже несколько огрубевшего лица. Ее богатством были волосы: густые, волнистые, цвета спелой пшеницы или темного золота. Они щедро струились по ее плечам и спине.

– Спасибо, – поблагодарил Питт сутенера и кивком отпустил его. Тот ушел, что-то ворча под нос. Суперинтендант вошел в комнату и закрыл за собой дверь, оставив констебля в коридоре. Комнату освещали небольшие двойные окна, расположенные одно над другим.

– Что вам нужно на этот раз? – спросила Элла, сдвинув брови.

– Как я понимаю, это ты убила Нору Гаф? – ровным голосом спросил Томас. – Она отняла у тебя Джонни Восса, твой единственный шанс выйти замуж и навсегда уйти отсюда. Но зачем было убивать Аду Маккинли? Что она тебе сделала?

Кровь отхлынула от лица женщины. Она покачнулась, и Питт испугался, что она потеряет сознание. Но он не сделал и попытки помочь ей. Эти уловки были ему знакомы. В одно мгновение теряющее силы хрупкое создание превращалось в разъяренную кошку, пускающую в ход когти. Полицейский остался стоять, где стоял, зная, что у него за спиной находится дверь.

– Я… – Элла глотнула воздух, чувствуя невыносимую сухость в горле. – Я… никогда не трогала Аду, клянусь Богом!

– Но убила Нору…

Бейкер молчала.

– Если отвернуть высокий ворот твоей блузки, можно увидеть царапины от ногтей, не так ли? – добавил Томас. – Она защищалась, боролась за свою жизнь…

– Я не делала этого, – упорно отрицала женщина, зло глядя на него. – Вам это не доказать!

– Докажем, Элла, – уверенно заявил Питт. – Ты говоришь неправду. Ты украла мужское пальто, дорогое, хорошо сшитое, надела его, подобрала юбки, спрятала волосы, подняв воротник, и стала похожей на мужчину. Но ты забыла о своих волосах, а они заметны – не у многих есть такая шевелюра, как у тебя, Элла, – роскошные, длинные, золотистые… – Он не спускал глаз с ее белого как мел лица. – Я нашел волоски, целую прядь твоих волос на кровати Норы. Она, борясь за свою жизнь, выдрала клок твоих волос…

– Замолчите! – крикнула Бейкер. – Да, я убила эту жадную стерву! Она отняла у меня мужчину. И сделала это нарочно. Она знала, что я любила его, и все же пошла на эту подлость. Много о себе понимала, гордячка… Торжествовала… Говорила, как переедет на Майл-Энд и какой дом купит для себя и будущих детишек; говорила, что тогда ни один пьяница не посмеет до нее дотронуться, ни один распутник, обманывающий свою жену!

– Ты привязала ее к кровати, поломала ей ногти на пальцах, а затем задушила. – Все это Томас произносил через силу, с ненавистью к самому себе.

На бледном, почти мертвом лице Эллы горели лишь глаза.

– Нет, черт побери, я не делала этого! – воскликнула она. – Я бранила ее и даже ударила. Мы обе дрались, и я схватила ее за горло. Я задушила ее. Но я не трогала ее ногтей, ни на руках, ни на ногах. Не знаю, кто это сделал и зачем!

Суперинтендант не верил ей, просто не мог верить. Но инстинкт сыщика настойчиво и упорно подсказывал: здесь женщина не лжет.

– Зачем ты убила Аду? – повторил он снова свой вопрос.

– Я не убивала ее!!! – истерически выкрикнула Бейкер. – Не убивала я Аду! Я даже не знала ее. Как и вы, я думала, что это сделал Берт Костиган. А если это не Берт, тогда не знаю кто.

Питт с неприятным холодком под ложечкой вспомнил, как яростно уверял его Костиган, что не ломал ногти и пальцы Аде. Он был возмущен и растерян, не понимая, почему его в этом обвиняют. В его глазах Томас видел тогда то же, что видел сейчас в глазах Эллы, – испуг, гнев и полную растерянность.

– Но ты убила Нору, – напомнил ей полицейский. Он хотел убедиться в этом как можно точнее, поэтому уже не спрашивал, а обвинял.

– Да… нет смысла это отрицать, но я не ломала ей пальцы! И я никогда даже близко не подходила к Аде! Я не была там!!!

Питт уже сам не понимал, чему верить, а чему нет. Глядя на Бейкер и вслушиваясь в ее голос, он начинал верить ей, но стоило ему включить разум, и он понимал, как глупо все это звучит. Эта женщина призналась в том, что прикончила Нору. Почему же тогда она отрицает, что убила Маккинли? Наказание не станет от этого строже, к тому же ей все равно никто не поверит.

– Я не убивала Аду! – громко повторила Элла. – И никогда не калечила пальцы Норе!

– Хорошо, теперь скажи, зачем тебе надо было бросить подозрение на Финли Фитцджеймса? – неожиданно в упор спросил Томас.

Бейкер оцепенело смотрела на него, словно не веря своим ушам.

– О-о… – протянула она изумленно.

– Финли Фитцджеймса, – повторил Питт. – Зачем подбросила в комнату Норы его носовой платок и пуговицу?

– Я не понимаю, о чем вы говорите! – Элла окончательно растерялась. – Я никогда не слышала ни о каком Фитцджеймсе. Кто это?

– Ты работала прислугой в доме Фитцджеймсов?

– Я не работала у Фитцджеймсов. Я никогда не была прислугой ни в одном их чертовом доме!

Суперинтендант опять заколебался: верить ей или не верить?

– Ладно, допустим, – решил он пока не продолжать спор. – Впрочем, это уже не имеет значения. Пошли. Ты арестована за убийство Норы Гаф. Не ухудшай свое положение. Пусть все видят, что ты уходишь из этого дома с достоинством.

Элла провела рукой по своим великолепным волосам, и в глазах у нее появился вызов. Но силы тут же изменили ей, и она, еле устояв на ногах, покорно позволила Питту увести себя.

– Что ж, слава богу хотя бы за это, – вздохнул Юарт и с облегчением откинулся на спинку кресла. Они находились в полицейском участке Уайтчепела. – Признаюсь, я не надеялся, что нам это удастся. – Он с улыбкой поднял глаза на Томаса. Казалось, не покидавшее его в последнее время напряжение исчезло, будто с инспектора сняли тяжкое бремя, мешавшее ему дышать и причинявшее боль. Исчез даже страх, мучивший этого человека с самого начала расследования. Юарт без всякой зависти признал успех Питта. – У вас это здорово получилось, – наконец поправился он. – Тут я, как видно, недосмотрел. – Он сложил руки на животе. – Итак, Элла Бейкер… Никак не думал, что такое может сделать женщина. В голову не приходило, а следовало бы.

– Она клянется, что не убивала Аду, – напомнил сидевший напротив суперинтендант. – И говорит, что не ломала ногти Норе.

Это не произвело на Юарта впечатления.

– Ломала, я уверен, но теперь это не имеет значения, – пожал он плечами. – Почему это ее беспокоит? Для нее уже ничего не изменится.

– Она также поклялась, что не подставляла Финли Фитцджеймса, – продолжал Томас. – По ее словам, она никогда его не видела и не работала прислугой в господских домах.

Его собеседник снова пожал плечами:

– Думаю, она говорит неправду. Не понимаю, почему ее беспокоят эти детали. Они уже не важны. – Он улыбнулся. – Дело закрыто, и без особых неприятностей. Я, черт побери, даже не надеялся на такую удачу. Всегда считал, что Финли Фитцджеймс не виновен в этих убийствах, – быстро добавил инспектор, но вдруг почувствовал легкое беспокойство. – Вот только доказать это будет нелегко. Мне кажется…

Питт встал.

– Вы собираетесь известить Фитцджеймсов? – спросил Юарт. – Надо их успокоить.

– Да, я сделаю это.

– Отлично. – Улыбка его коллеги была довольно кислой. – Я очень рад. Вы заслужили эту удачу.

– Приятно слышать, – скупо отреагировал Огастес Фитцджеймс, когда Томас сообщил ему об аресте Эллы Бейкер по обвинению в убийстве Норы Гаф. – Я полагаю, вы предъявите ей обвинение и за первое убийство?

– Нет. Для этого нужны доказательства, а у нас их нет. К тому же обвиняемая отрицает свою причастность к первому убийству, – ответил полицейский. Они снова были в библиотеке, на этот раз в камине ярко горел огонь. Вечер был холодный.

– Думаю, это уже неважно. – Кажется, Огастеса это действительно не очень интересовало. – Ее повесят за второе убийство. Так или иначе, все поймут, что она совершила и первое тоже. Они ведь до мелочей похожи. Спасибо, что пришли сообщить мне об этом, суперинтендант. Вы отлично поработали… На сей раз. Жаль этого… как его… Костигана. Но ничего уже не поделаешь. – Хозяин давал гостю понять, что визит закончен; он стоял, легонько раскачиваясь. – Такой сорт людей – невеликая потеря для общества. Грязный бизнес – жить на деньги, добываемые женщинами аморальным путем. Его всегда ждала тюрьма. Там бы он и закончил, рано или поздно.

Если бы Питт не был виновен в смерти Костигана, он должным образом ответил бы на подобные заявления, всегда вызывавшие у него ужас, но сейчас полицейский слишком остро осознавал степень собственной вины.

– Элла Бейкер когда-нибудь работала в вашем доме, мистер Фитцджеймс? – поинтересовался он. В его памяти скопилось немало оставшихся без ответа вопросов, обрывков мыслей и догадок.

– Не думаю, – ответил Огастес и нахмурился. – Собственно говоря, я уверен, что она у нас не служила. Почему вы задали мне этот вопрос?

– Как мог к ней попасть носовой платок с монограммой вашего сына? Он был оставлен на месте преступления. И главное – зачем это было сделано?

– Не имею ни малейшего представления. Она украла его, я думаю, – резко сказал пожилой джентльмен. – Какое это теперь имеет значение? Спасибо, что лично сообщили нам обо всем, суперинтендант. Приятно сознавать, что наша полиция отнюдь не является такой некомпетентной, какой ее пытаются изобразить наиболее злостные и плохо информированные средства печати. – Он поджал губы. – А теперь прошу меня извинить, вечером у меня встреча. До свидания.

Питт хотел было возразить, но хозяин дома уже взял звонок, чтобы вызвать дворецкого, и Томасу ничего не оставалось, как подчиниться. Огастес явно не собирался продолжать разговор.

– Доброго вечера, мистер Фитцджеймс, – ответил полицейский и вышел через дверь, открытую приветливо улыбающимся дворецким.

Глава 12

Питт вернулся домой поздно и изрядно уставший. Однако это была усталость победителя, несмотря на то что некоторые непроясненные детали продолжали его тревожить. Было уже темно, и фонари казались в тумане серыми тусклыми шарами, воздух был тяжел от влаги, пахло прелой листвой, влажной землей и близкими заморозками.

Суперинтендант открыл дверь своим ключом и, войдя в холл, увидел Шарлотту на площадке лестницы. На ней были простая блуза и юбка без кринолина, волосы у нее были не убраны, а шпильки растеряны. Она сбежала к нему так быстро, что он даже испугался, как бы жена не поскользнулась на ступеньках.

– В чем дело? – обеспокоенно спросил Питт, вглядываясь в ее лицо. – Что-то случилось?

– Томас! – Шарлотта еле перевела дыхание. Ей так хотелось поскорее сообщить мужу свои новости, что она даже не заметила, что и ему не терпится сказать ей что-то очень важное. – Томас, я провела небольшое расследование. Это было совсем безопасно…

Как только миссис Питт сказала о безопасности, ее супруг тут же с тревогой подумал, что все, видимо, было как раз наоборот и она серьезно рисковала.

– Что случилось, говори! – быстро потребовал он, глядя жене в лицо. Та уже стояла у подножия лестницы. – Что ты натворила? Уверен, что и Эмили была с тобой – да?

– Да, – с облегчением произнесла Шарлотта, словно это уже извиняло ее. – И Талулла Фитцджеймс тоже. Сначала выслушай меня, а потом уже будешь сердиться! Я узнала действительно нечто очень важное и ужасное.

– И я тоже, – не выдержав, перебил ее Томас. – Я узнал, кто убил Нору Гаф и почему. И уже получил признание убийцы. А теперь говори, что выведала ты.

Шарлотта не ожидала таких новостей и была потрясена.

– Кто? – придя наконец в себя, требовательно воскликнула она. – Кто это сделал, Томас?

– Проститутка. Женщина по имени Элла Бейкер. – Суперинтендант рассказал жене, как всему помогло простое переодевание преступницы в мужское пальто, позволившее ей потом так же незаметно исчезнуть. Они с Шарлоттой все еще продолжали стоять у подножия лестницы.

– Почему она это сделала? – Увы, на лице миссис Питт не было того удовлетворения от победы, которого ждал ее муж.

– Нора увела у Эллы мужчину, за которого та собиралась выйти замуж. Возможно, она даже любила его. – Томас невольно положил жене руки на плечи и ласково привлек ее к себе. – Мне жаль, если я испортил тебе радостный момент и помешал поразить меня новостью. Я знаю, ты сделала все это для меня, а я, видимо, оказался неблагодарным. – Он наклонился и поцеловал любимую. Однако Шарлотта, нахмурившись, отстранилась.

– Почему тогда она убила Аду Маккинли? – спросила она мрачно.

– Она это отрицает, – ответил Питт и вдруг почувствовал тяжесть той неудовлетворенности, которая подспудно мучила его, с каждым мгновением все больше усиливаясь. Его победа была непрочной. Чем больше он думал о ней, тем больше в этом убеждался.

– Почему, Томас? В этом нет смысла. Дважды за два преступления повесить не могут. – Лицо Шарлотты от волнения побледнело. – Или даже за три.

– Конечно, нет, – кивнул полицейский. – Но почему ты сказала «три»? Было ведь два убийства!

– Все не так, Томас. – Голос миссис Питт понизился до шепота. – Я собиралась рассказать тебе все, что мы разузнали. Было еще одно убийство… оно и есть третье… Шесть лет назад была убита молоденькая девушка. Она только начинала, была на панели неделю или две, не больше. Это произошло в Майл-Энде. Она была убита точно так же… подвязка, поломанные ногти и пальцы, связанные ботинки. Даже водой облили… все именно так. Убийцу не нашли.

Суперинтендант был потрясен. Он стоял не двигаясь, словно не совсем понял то, что услышал, – и тем не менее его мозг уже принял эту страшную новость. Еще одно преступление, шесть лет назад, в Майл-Энде… Это должен быть тот же самый убийца. Так ли это? Их не может быть двое… или трое, повторяющих один другого, совершающих ужасные, как зловещий ритуал, бессмысленные убийства. Три не связанных друг с другом человека? Кто же был первой жертвой? Почему ему ничего не известно об этом первом убийстве, почему об этом не знал Юарт? Или он знал, но не сказал напарнику?

– Прости, Томас, – прошептала Шарлотта. – Тебе это не поможет, да?

Суперинтендант с трудом перевел свой застывший взгляд на жену.

– Кто она? Ты что-нибудь знаешь о ней? – спросил он.

– Нет, ничего, кроме того, что она была там новенькой. Я не знаю ее имени.

Голова Питта шла кругом от догадок, предположений.

– Ее могла убить Элла Бейкер? – спросила обеспокоенная Шарлотта, пытаясь помочь. – Возможно, бедняжка что-то украла у нее… Элла объяснила тебе, зачем она пыталась бросить подозрение на Финли Фитцджеймса?

– Нет.

Питт развернулся и прошел в гостиную, чувствуя, как он окоченел, стоя в холле. Усталость давила на плечи; хотелось сесть поближе к огню камина, чтобы согреться.

Супруга последовала за ним и села на свое обычное место.

Огонь в камине еле горел. Томас подбросил в него побольше угля и хорошо поворошил кочергой, чтобы уголь быстрее загорелся.

– Нет, – опять повторил он. – Она не признается в убийстве Ады и утверждает, что никогда не слышала о Фитцджеймсах. Огастес тоже сказал мне, что никогда не слышал ее имени. – Питт опустился в свое кресло. Огонь в камине разгорался, и тепло начало приятно пощипывать кожу. – Юарт проявил явную незаинтересованность заниматься этим делом дальше. Он дьявольски рад, что все закончилось, – добавил суперинтендант, – и что все обошлось без ареста Финли. Обо всем остальном он и знать не хочет.

– А мистер Корнуоллис?

– Я пока еще не виделся с ним. Было уже поздно, когда я добрался до Фитцджеймсов. Я доложу ему завтра. И снова допрошу Эллу Бейкер, разузнаю подробнее о том, первом убийстве. Это точно было шесть лет назад?

– Да, около того.

Полицейский вздохнул.

– Хочешь чаю? – спросила Шарлотта. – Или, может, какао?

– Да… пожалуйста. – Томас оставил жене решать, что лучше – чай или какао, уютнее устроился в кресле и стал глядеть на разгорающееся пламя камина.

…Утром Питт уже стоял на холодном ветру у ворот Ньюгейтской тюрьмы. Он попросил свидания с Эллой Бейкер. Перед его глазами стояло бледное и испуганное лицо Альберта Костигана. Из всех профессиональных обязанностей Томаса эта была наинеприятнейшей. Одно дело – сообщать родственникам о гибели их близкого. Это тяжело, но это честное дело, а воспоминания о нем со временем постепенно стираются из памяти. И совсем иное – разговаривать с приговоренными к смерти. Случай с Бертом перевернул всю душу суперинтенданта; он не забывался, а, наоборот, постоянно с новой силой напоминал о себе. Время оказалось не властным над ним.

Элла сидела на нарах, в своей собственной одежде, хотя и почти не отличающейся от тюремной. Питт арестовал ее до того, как она принарядилась для работы.

– Что вы от меня хотите? – так же мрачно и неприветливо спросила она посетителя. – Пришли поглазеть?

– Нет. – Томас закрыл дверь камеры. Он посмотрел на бледное лицо заключенной, ее запавшие глаза и живые блестящие волосы. Странно – несмотря на то что он видел Аду и Нору, их мертвые лица и изуродованные руки, сейчас он думал только об этой женщине, видел только глубокое отчаяние в ее глазах. – Мне не доставляет удовольствия видеть тебя здесь, – сказал он. – Я чувствую некоторое облегчение, что все кончилось, но не больше.

– Тогда зачем вы пришли? – Бейкер все еще не верила ему, но что-то в его взгляде и голосе тронуло ее.

– Расскажи мне о первом убийстве, Элла, – начал суперинтендант. – Что она тебе сделала? Ведь она была совсем зеленой девчонкой! Почему ты убила ее?

Женщина смотрела на него с невыразимым изумлением, ничего не понимая.

– Вы сошли с ума, что ли? О чем вы говорите? – воскликнула она. – Я ударила Нору, мы с ней подрались, и я задушила ее. Я не ломала ей ногти, не лила на нее воду, не связывала ее ботинки. А о ком еще вы говорите, я совсем ничего не знаю. Не было никого еще, насколько мне известно.

– Шесть лет назад в Майл-Энде, – уточнил Питт.

– Шесть лет назад? – недоуменно спросила Элла и вдруг рассмеялась высоким, истеричным, полным боли и страха смехом. – Шесть лет назад я была в Манчестере! Вышла замуж и переехала туда. Мой муж умер, тогда я вернулась в наш район и пошла на улицу. Это единственный способ обеспечить себе крышу над головой – или так, или работать на спичечной фабрике. Моя двоюродная сестра умерла от отравления фосфором. Лучше быть повешенной. – Слезы брызнули из ее глаз. – Конец один.

Томасу хотелось успокоить и подбодрить ее. Он чувствовал, в каком кольце ужасов, страхов и непроницаемой темноты находилась эта несчастная, но ничем не мог ей помочь. Говорить о возможности спасения было бы с его стороны просто издевательством.

И все же полицейский улыбнулся грубому юмору этой женщины. Она хорошо держалась, и он оценил это.

– Как звали твоего мужа? – спросил он.

– Джо Бейкер… то есть Джозеф. Вы будете меня проверять? – Элла хмыкнула. – Отличным парнем был мой Джо. Пил, правда, но не был злым. Меня не бил; сам себя калечил, когда падал спьяну. Дурак.

– Чем он занимался?

– Работал на канале до несчастного случая. Он утонул. Наверное, был пьян.

– Мне очень жаль, – тихо отозвался Питт, и это было сказано вполне искренне.

Заключенная пожала плечами:

– Что уж теперь говорить об этом…

…Из Ньюгейтской тюрьмы Томас не мешкая направился на Майл-Энд в местный участок полиции и попросил проводить его к старшему по чину полицейскому, который прослужил там более шести лет. Молодой сержант, несколько удивленный такой просьбой, провел его в небольшую комнатушку, служившую начальнику участка кабинетом. Инспектор Форрест, худощавый, с залысинами и печальными темными глазами, тоже не смог скрыть своего удивления.

– Суперинтендант Питт? – Он поднялся с кресла. – Доброе утро, сэр. Чем могу вам помочь?

– Доброе утро, инспектор, – поздоровался Томас и, закрыв за собой дверь, сел на предложенный ему стул. – Как мне известно, шесть лет назад вы тоже служили в этом участке?

– Да. Из газет я знаю, что вы нашли убийцу в нашем районе. – Форрест снова опустился в кресло. – Отличная работа. Куда лучше, чем это нам удалось тогда. Правда, шесть лет назад я был всего лишь сержантом.

– Теперь у вас точно такой же случай, инспектор, – сказал Питт, с трудом сдерживая раздражение.

– Да, насколько я знаю, – согласился его собеседник, наклонившись вперед. – Все совпадает во всех деталях. О нашем тогда мало писали в газетах, но я запомнил его на всю жизнь. Бедняжка. Ей было пятнадцать или шестнадцать лет. Была красивой, говорили, до того, как он ее замучил.

– Она замучила, – поправил его суперинтендант.

– О! – Форрест в испуге покачал головой. – Да… она. Но я почему-то все эти годы считал убийцу мужчиной. Для меня это было преступление на почве секса. Извращенный мужчина, который любит причинять боль и глумиться над женщиной, для того чтобы получить сексуальное удовлетворение. Один из тех, которые жаждут повелевать, наслаждаются беспомощностью и беззащитностью своей жертвы. Это зло. Я не могу поверить в то, что это сделала женщина. Хотя, если она призналась, придется поверить.

– Она не призналась ни в чем, кроме последнего случая, когда убили Нору Гаф. Заявила, что шесть лет назад ее здесь не было, что она жила в Манчестере.

У инспектора удивленно округлились глаза:

– Но ведь похоже, что это сделал один и тот же человек. Даже в Лондоне, при всей его порочности, мы не можем допустить, чтобы такое сотворили с женщинами сразу два маньяка.

– Почему вы ничего не сказали мне о вашем случае? – спросил Питт, стараясь не казаться назидательным.

– Я? – с удивлением уставился на него Форрест. – Почему я вам не сказал?

– Да. Если бы вы это сделали, нам бы очень помогла эта информация. Мы, по крайней мере, многое бы знали с самого начала. Сравнили бы, что общего между «вашим» и двумя «нашими» убийствами, и нашли тех, кто знал о всех трех преступлениях.

– Я не сказал вам, потому что… Разве инспектор Юарт не поставил вас в известность? – изумленно забормотал инспектор. – Это ведь он вел первое дело.

Томас оцепенел.

– Я считал, что он вам об этом рассказал, это само собой разумелось, – резонно заметил Форрест.

В его голосе уже звучали нотки недоверия. Он смотрел на коллегу с некоторым сомнением. Да и сам суперинтендант вдруг засомневался во всем. Он вспомнил Юарта, его постоянное раздражение и страх.

– Какой смысл был ему лгать? – продолжал удивляться собеседник Томаса. – Правда же все равно вышла наружу!

– Нет, он мне ничего не говорил, – развел руками Томас.

Форрест промолчал. Теперь пришел его черед призадуматься.

– Вы знаете Эллу Бейкер? – помолчав, наконец спросил Питт. – Или, может, что-то знаете о ней? Вы слышали это имя?

Инспектор недоуменно смотрел на него:

– Нет. Я знаю почти всех женщин нашего квартала. Надо будет спросить у Доукинса. Он старожил и знает здесь всех проституток.

Форрест встал и, извинившись, покинул кабинет. Через несколько минут он вернулся вместе с высоким пожилым сержантом.

– Доукинс, ты когда-нибудь слышал о женщине, проститутке по имени Элла Бейкер? – спросил инспектор и повернулся к суперинтенданту: – Как она выглядит, сэр?

– Высокая, обыкновенное лицо, – начал рассказывать Питт, – но очень красивые белокурые волосы, густые и вьющиеся.

Доукинс думал несколько минут, а затем отрицательно покачал головой:

– Нет, сэр. Под это описание подходит, пожалуй, только Лотти Бриджер, но она умерла от оспы в начале этого года.

– Ты абсолютно уверен, Доукинс? – переспросил его Форрест.

– Да, сэр. Я никогда не слышал имени Эллы Бейкер и не видел на наших улицах ни одной проститутки, похожей на ту, что вы описали.

– Спасибо, сержант, – отпустил его инспектор. – Это все, вы свободны.

– Слушаюсь, сэр. Спасибо, сэр. – Доукинс, немало озадаченный, с громким щелчком закрыл за собой дверь.

– Что все это значит? – спросил Томаса сконфуженный Форрест. – Не собираемся ли мы признать, что эта женщина никакого убийства в нашем квартале не совершала?

– Я и сам не знаю, в чем мы собираемся признаться, – отозвался Питт. – У вас есть протоколы этого дела? Я хотел бы с ними познакомиться.

– Конечно. Я распоряжусь, чтобы их сейчас же передали вам.

Извинившись, инспектор вышел и отсутствовал целых пятнадцать минут, тянувшихся мучительно долго, пока наконец не появился вновь с тоненькой папкой в руках.

– Вот они, сэр. Не так уж много.

– Благодарю вас.

Суперинтендант немедленно открыл папку и углубился в нее. Форрест был прав: материала было действительно на удивление мало, но подробности всех трех убийств поразительно совпадали. Здесь они были перечислены клинически точно, без эмоций, безукоризненным каллиграфическим почерком. Имя жертвы оказалось неправдоподобно простым: Мэри Смит. Настоящее ли это было имя? Или, не зная его, судебные власти просто дали ей первое, которое пришло в голову? Девушка была новичком в квартале, да и вообще в профессии. Ни слова не было сказано о месте ее рождения, о ее семье и личной собственности.

Питт внимательно прочитал описание всех предметов, обнаруженных в комнате первой жертвы. Ни один из них не мог стать ключом к разгадке. Но, конечно, там не было ничего принадлежавшего Финли Фитцджеймсу или какому-то другому джентльмену.

Он прочел показания свидетелей, но и они мало что дали ему. Они видели, как мужчины приходили к девушке и как они уходили – обычное посещение проститутки клиентами. Никаких бросающихся в глаза примет ни у кого из посетителей не было – все только заметили, что клиенты всегда были молодыми.

Все показания выглядели неубедительно, расплывчато и казались очень приблизительными. Нет ничего удивительного в том, что ведущий расследование офицер полиции не смог найти убийцу. Вели следствие констебли Таск и Портер, возглавлял следственную группу инспектор Юарт. Врачом, осматривавшим тело убитой на месте убийства и в морге, был Леннокс. Почему же все они ни словом не обмолвились об этом Томасу? Этому он просто не находил объяснения.

– Я что-то не помню этого в отчетах, – сказал вдруг суперинтендант, обращаясь к молчавшему Форресту, лицо которого прорезали глубокие линии озабоченности.

– Там этого не было, – ответил он. – Только заключение о смерти. Без каких-либо подробностей. Знаете, как это делается: кое-что попридержать, авось кто-нибудь поймается на это и угодит в ловушку… Следствие, мол, что-то знает. Допустить небольшую утечку информации…

– Да, знаю, – неохотно согласился Питт, но ответ инспектора насторожил его, а в душе суперинтенданта родились недобрые предчувствия.

Когда два часа спустя, в полицейском участке Уайтчепела, он высказал все, что думает, Юарту, тот с застывшим лицом смотрел на него, как загипнотизированный кролик на удава.

– Итак? – спросил его Томас под конец. – Объясните, ради всех святых, почему вы мне ничего не сказали?

– Мы не раскрыли это дело, – в отчаянии пролепетал тот. – В нем не было ничего, что могло бы помочь нам сейчас.

– Не будьте смешным! – Питт круто повернулся и отошел к окну, но тут же снова уставился на своего помощника. – Не вам было решать, помогло бы это или нет. Зачем вы скрыли это?

– Потому что это только помешало бы теперешнему расследованию! – Юарт тоже повысил голос. – Ничто не указывает на то, что это тот же убийца. Это случилось в Майл-Энде, шесть лет назад. Люди повторяют методы убийства, особенно типы с больной психикой, злобные и глупые, начитавшись криминальной хроники, забив себе ею мозги, и могут…

– О каких газетах вы говорите? – резко перебил его напарник. – Большинство деталей не было известно прессе, вы это знаете не хуже меня. Я никогда не слышал об этом деле, и другие, работавшие над нынешним убийством, – тоже. Никто в Уайтчепеле не связывал это убийство с тем первым, в Майл-Энде. А вот вы небось связывали, да и Леннокс тоже!

– Но они не связаны между собой! – не без злорадства похвастался логикой инспектор Юарт. – Вы хотите сказать, что не уверены, что Элла Бейкер убила Нору Гаф?

– Нет, не хочу. – Питт отвернулся и стал смотреть в окно на серые дома и темнеющее октябрьское небо. – Элла Бейкер созналась. Я нашел ее волосы в постели убитой. Нора, должно быть, защищаясь, вырвала у нее целый клок.

– Так что же вас беспокоит? – спросил уже более уверенный и осмелевший инспектор. – Я был прав. Эти два убийства не связаны между собой.

– Вы уверены, что Элла Бейкер не убивала первую девушку, эту Мэри Смит, или как ее там зовут?

– Не знаю. Возможно, это она ее убила. Это не имеет значения. Мы не докажем, что она совершила то первое убийство, но за последнее ее все равно должны повесить.

– Но она утверждает, что никогда не видела и не знала Финли Фитцджеймса, – добавил Томас.

Юарт некоторое время молчал.

– Она врет, – наконец решительно заявил он.

– Огастес Фитцджеймс тоже никогда не слышал об Элле Бейкер, – продолжал суперинтендант.

Инспектор ничего не ответил. Он лишь со свистом втянул в себя воздух и так же шумно выдохнул.

– На месте первого убийства были найдены какие-либо предметы, которые могли бы бросить тень подозрения на Фитцджеймса? – резко спросил Питт.

Юарт прямо посмотрел ему в глаза:

– Нет. Конечно, нет. Если бы мы что-то такое нашли, я непременно указал бы это в рапорте. Ведь это очень важно! Но нам так и не удалось найти убийцу. Не за что было ухватиться… совсем не за что.

– Понимаю.

На самом деле Томас ничего не понимал. Он вернулся из Уайтчепела в Сити и прямиком направился к Корнуоллису.

Тот встретил его радушно и даже пошел ему навстречу, протягивая руку и улыбаясь:

– Прекрасная работа, Питт. Отлично. Признаюсь, я уже потерял всякую надежду на успех, на признание убийцы и на то, что нам вообще повезет. – Помощник комиссара опустил руку, не дождавшись рукопожатия, потому что по лицу суперинтенданта понял, что все вовсе не так хорошо. Его улыбка погасла, а глаза потемнели. – Что случилось, друг мой? Что на сей раз? Садитесь, прошу вас. – Он указал на большое кожаное кресло, сам сел в другое, напротив, и, подавшись вперед и посерьезнев, весь обратился во внимание.

Томас рассказал ему все, что узнал о Майл-Энде. Джон был потрясен.

– И Юарт только теперь сказал вам об этом? Поверить не могу!

Питт не мог рассказать ему все, не упомянув о Шарлотте. Это был не тот случай, когда можно было что-то утаивать или лгать.

– Инспектор ничего мне не сказал, – мрачно признался он. – Об этом узнала моя жена. – Он заметил, каким стало лицо у Корнуоллиса. Тот, возможно, кое-что уже узнал от, несомненно, осведомленной Веспасии, потому что не задал подчиненному на этот счет никаких вопросов.

– Но вы ведь говорили с Юартом? – спросил Джон с тревогой в глазах.

– Да, – ответил Томас. – Он не говорил мне об убийстве в Майл-Энде, потому что счел, что тот случай не имеет никакого отношения к нашему расследованию.

– Невероятно! – Корнуоллис был встревожен уже не на шутку, на его лице проступило отчаяние. – А Леннокс тоже с этим связан?

– Да. Но его еще можно понять. Он мог думать, что Юарт сказал мне об этом. Это же прямая обязанность инспектора, а не полицейского врача.

– Но почему он не сказал? – продолжал волноваться помощник комиссара. – Почему Юарт скрыл факт того, первого убийства? – Руки его были судорожно сжаты, он дергался в кресле. – Хорошо, ему не удалось раскрыть дело, не было достаточных улик, но в этом не его вина, и здесь нет никакого позора. Свидетели ничего не видели. Он ничего не мог сделать. Питт?.. – Вид у Джона стал растерянный, и ему явно было трудно сказать то, что он хотел.

– Не знаю, – ответил суперинтендант на безмолвный вопрос начальника. – Я не могу поверить в то, что Юарт был замешан в том, первом убийстве и тем более во всех трех. Я должен все узнать. Поэтому возвращаюсь в Майл-Энд к первым свидетелям. Имена их мне известны, адрес, где все произошло, – тоже. Но это не мой участок и не мое дело. Мне нужно ваше разрешение, чтобы расспросить обо всем инспектора Форреста и узнать, какие обязанности были возложены на Юарта в расследовании того убийства.

Корнуоллис был явно расстроен. Долгий опыт военной службы позволил ему узнать все слабости человеческой натуры, когда смелость соседствует со слабоволием, а преданность – с предательством.

– Я дам вам такие полномочия, – тихо сказал он Томасу. – Мы должны все знать. Вернитесь к первому убийству, Питт. Я тоже не верю, что Юарт сам в этом замешан. И мы с вами точно знаем, что ко второму и третьему убийству он не причастен. Но если убийца не Элла Бейкер, то кто же тогда? – Джон нахмурился. – Неужели мы должны поверить в то, что три жестоких и изощренных убийства с пытками и отвратительными ритуальными моментами, со связанными ботинками, обливанием водой и прочим, совершили три разных человека?

– Похоже, что так, – ответил суперинтендант. – Но я не верю, ибо в этом нет здравого смысла. Здесь кроется что-то, чего мы не знаем. И пока у меня нет каких-либо версий и предположений.

Он встал. Его шеф тоже поднялся и, подойдя к столу, выписал Питту ордер на проведение необходимых дознаний. Он молча вручил его подчиненному и, стоя навытяжку, крепко пожал ему руку. Своим долгим внимательным взглядом Джон словно хотел что-то сказать Томасу или передать ему часть своих чувств и сомнений, но так и не вымолвил ни слова. Вздохнув, он снова стиснул ему руку и наконец отпустил.

Питт, лишь коротко кивнув на прощание, повернулся кругом и покинул кабинет. Выйдя на резкий октябрьский холод, он окликнул кебмена, который вскоре доставил его на Майл-Энд. Было четыре часа пополудни.

Спустя час с небольшим суперинтендант уже повидал всех полицейских, бывших в наряде в день гибели Мэри Смит. Побеседовав с ними, он пришел к заключению, что Юарт никоим образом не мог быть замешан в этом убийстве, как, впрочем, и в последующих двух.

Затем он посетил дом на Глоуб-роуд, где была убита Мэри.

У старого небритого человека, открывшего ему дверь, Томас решил справиться о первом свидетеле, значащемся в его списке:

– Здесь проживает мистер Оливер Стаббс?

– Никогда не слышал о таком, – резко ответил тот. – Поищите в другом месте. – Он хотел было захлопнуть дверь и яростно уставился на гостя, когда тот придержал ее ногой. – Эй, что вам нужно? Уберите ногу, или я спущу на вас собаку!

– Попробуйте, и я закрою ваше заведение, – не задумываясь, пригрозил Томас. – Идет расследование убийства, и если вы не хотите схлопотать себе веревку как соучастник, то лучше помогите полиции. Итак, если Оливера Стаббса здесь нет, то где его искать?

– Не знаю! – продолжал возмущаться старик. – Он исчез отсюда года два назад, но он никого не убивал, насколько я знаю.

– Вспомните Мэри Смит! – жестко велел ему полицейский.

– О-о! – Глаза его собеседника округлились. – Да вы знаете, сколько здесь Мэри Смит? Каждая проститутка начинает с этого имени.

– Но не каждая заканчивает так, как эта: сначала пытали, потом задушили, привязав к кровати, – сквозь зубы выдавил из себя Питт.

– А, вы об этой Мэри Смит… – Небритое лицо старика заметно побледнело. – Немного запоздали, вам не кажется? Это было шесть, а то и семь лет назад.

– Шесть. Мне нужны свидетели, которых тогда допрашивали. Вздумаете помешать мне в расследовании – у меня найдется статья, чтобы посадить вас за решетку.

Хозяин повернулся и крикнул в темноту коридора:

– Эй, Мардж! Быстро сюда!

Ответа не последовало.

– Или сюда, ленивая баба! – еще громче крикнул старик.

Прошла еще минута, а затем – видимо, из задних комнат – появилась толстуха с рыжей копной волос.

– Да? Чего нужно? – без всякого любопытства окинула она Томаса взглядом.

– Полицейский хочет поговорить с тобой. Будь приветливой, Мардж, а то нам не поздоровится, – усмехнулся хозяин.

– Чего ему надыть? – снова насмешливо фыркнула женщина. – С законом я всегда в ладах.

– А мне-то что до этого? Поговори с человеком, – раскашлялся старик. – Расскажи ему все, старая дура. Ведь ты была здесь тогда. А ну, давай!

– Вы Марджери Уильямс? – вежливо поинтересовался Питт.

– Я самая.

– Вы были одной из свидетельниц, с которой беседовала полиция, когда была убита Мэри Смит? Это было шесть лет назад.

Толстуха явно растерялась, но не стала прятать глаза.

– Да. Я все им болтанула, чо знала, – ответила она. – А чо вы хотите знать таперича? Думаете, споймаете его?

– Вы сказали «его». – Суперинтендант пристально посмотрел ей в лицо. – Значит, вы уверены, что это был мужчина? Или это могла быть женщина?

Лицо Уильямс презрительно скривилось:

– Разве может женщина сотворить таковское с другой женщиной? Откудова вы свалились, мистер, с небес Божьих? Конешна, то был мущщина! Вы чо, не читали, что ваши парни тогда понаписали? На вот таковских больших листах бумаги! Только и делали, что строчили, не разгибаясь…

Хозяин дома не уходил, а продолжал стоять рядом с Мардж, поглядывая то на нее, то на полицейского.

– Не все записи сохранились, – объяснил Томас, а сам подумал о том, сколько же материалов было уничтожено как ненужных и предано забвению только потому, что дело признали «нераскрытым». – Расскажите мне все, что помните о тех людях, которые были здесь, и как можно подробнее.

– Кому, черт побери, все это таперича нужно? За все эти годы вы ни разу не сообщили нам, нашли вы его или нет, – проворчала Марджери, но потом умолкла и задумалась. – Эй, постойте, вы сказали, что тот, хто убил Мэри Смит, прикончил еще одну женщину в Уайтчепеле?

На какое-то мгновение Питт был поражен таким очевидным и бесспорным выводом и подумал, что стоящая перед ним женщина не так уж глупа. Но потом его вдруг осенила мысль: если подробности первого убийства не попали в газеты, а сама Мардж не видела тело убитой и полиция, особенно Юарт, ничего тогда ей не сказала, она может и не знать, насколько схожи все три убийства даже в своих мельчайших деталях.

– Да, – просто сказал он. – Такое вполне возможно.

– Я слыхала, чо это сделала женщина. Это правда? – Уильямс повернулась к небритому хозяину дома. – Или Дейви Уотсон все нам наврал? Он болтанул, что это сделала одна проститутка. Попадись он мне только, чертов врун!..

– Нору Гаф убила женщина, – как можно деликатней заметил суперинтендант. – А теперь, пожалуйста, опишите мне этого человека, и как можно подробнее, но только таким, каким вы его запомнили, ничего не добавляя и не убавляя. Я очень вас прошу.

– Хорошо, – пожала плечами свидетельница. – Их было четверо. Они пришли вместе. Один был темноволосый, такой разряженный, как артист, лицом не очень видный – так, ничо особливого, наскока я помню. Только уж оченно высокого мнения о себе. Мабудь, художник.

В глубине коридора что-то с грохотом упало. Крикливо выругалась какая-то женщина.

– А второй? – торопливо спросил Питт.

– Такой надменный, оченно важный из себе.

– Опишите его! – Томас уже не мог скрыть своего нетерпения.

– Тоже ничо особенного. Самый обыкновенный жельтмен. – Марджери удивленно посмотрела на полицейского, не понимая, почему он так волнуется, что даже голос его дрожит. – Сдается, я не признала бы его на улице, если бы встретила!

– Третий?

– О, этот знал себе цену, быдто весь мир у его в ногах, – ответила Уильямс. – Красив лицом, ничего не скажешь. Красивые волосы, густые, вьются. Таким и женщина позавидовала бы.

– Светлые или темные? – От нехорошего предчувствия у Питта засосало под ложечкой. Значит, Юарт знал все это. Он слышал это от свидетельницы шесть лет назад. Какой же страх или глупость заставили его молчать все эти годы?

– Светлые, – не задумываясь, ответила Мардж.

– И это был джентльмен?

– Да, ежли дорогая одежда делает из мущщины жельтмена, то он им был. Я же не дала бы за него и двух центов. Мерзкая грязная свинья! Чо-то было в нем такое… чо и пугало, и завлекало… сама не знаю чо.

Женщина умолкла.

– А последний, четвертый? – Томас предпочел бы не знать и не слышать всего того, что рассказала ему Мардж, но не имел на это права. Никаких уловок и отступлений, решил он. – Вы помните четвертого?

– Как не помнить! Он был совсем другой. – Уильямс покачала головой, растрепав свои рыжие волосы. – Тощеватый, но такое лицо не забудешь. Глаза такие, словно он горит на костре… А костер-то, видать, в ём самом.

– Похож немного на сумасшедшего? Или пьяного? Да?

– Нет. – Свидетельница нетерпеливо отмахнулась от такого сравнения. – Он такой, быдто знает чо-то главное, чо должен обязательно сказать людям. Как поэт, музыкант или чо-то в этом роде. Он не был в этой банде.

– Понимаю. Что же произошло? Вы сказали, что они пришли вместе. Или один за другим, или еще как-нибудь? – Томас задал вопрос, на который и сам знал уже ответ.

– Они пришли вместе, – ответила Марджери. – Но все разошлись по разным комнатам. А потом снова сошлись. Были бледны, что твоя бумага. Держались вместе. Я думала, они мертвецки пьяны, и лишь потом допетрила, чо они сотворили… или лучше сказать, один из них. Уверена, чо они все об этом знали.

– А вы знаете, кто зашел в комнату Мэри?

– Да, знаю. Поначалу они зашли все, а потом один, тот, со светлыми волосами, остался с ней. Спустя какое-то время они снова все собрались. Я не знаю, хто из них убил ее, но готова поспорить на все деньги, чо у меня есть, чо это сделал тот, с красивыми волосами. У него было чо-то нехорошее в глазах.

– Понимаю. – Питт как будто окаменел, его даже подташнивало. – Спасибо, миссис Уильямс. Вы дадите эти показания, если понадобится?

– В суде?

– Да.

– Дам, – подумав, согласилась она. – Дам, ежли вы этого хотите… Бедняжка Мэри! Она не заслужила этого. Никто из моих девочек не заслуживает таковского. Хотела бы я увидеть, как повесят этого ублюдка, если вам удастся его споймать! – Толстуха хрипло засмеялась. – Это все, мистер?

– Пока – да. Спасибо.

…Суперинтендант медленно шел по улице. Было около шести, уже стемнело, с востока надвигалась серая туча, дул резкий ветер. Пахло рекой, солью, гниющей рыбой и отходами.

Ошибки быть не могло. Марджери Уильямс обрисовала всех четверых друзей с удивительной точностью, и сомнениям здесь не было места. Но где-то в глубине души Томаса все равно тлела маленькая искорка сомнения, рожденная скорее надеждой, чем разумом. Это были члены «Клуба Адского Пламени»: Мортимер Тирлстоун, Норберт Хеллиуэлл, Финли Фитцджеймс и Яго Джонс. Питт чувствовал себя раздавленным. Он медленно удалялся от Майл-Энд в сторону Уайтчепела. Через полчаса он уже будет на Кок-стрит, но как же ему хотелось, чтобы у его дороги туда не было конца!

Мимо полицейского сновали пешеходы, торопившиеся домой до полной темноты. Народ был самый разный, от мелких конторских служащих с запачканными чернилами пальцами и сутулыми спинами и глазами, уставшими от бумаг, до торговых вальяжных клерков, которые вышагивали чаще парами, а то и втроем. Скоро появится и фабричный люд, спешащий в бараки, где у каждого своя каморка, своя семья и бедный скарб.

Пересекая улицу, суперинтендант чуть не угодил под колеса экипажа. Быстро стемнело, и стало холодно. Томас поднял воротник пальто и невольно ускорил шаг. Не потому, что ему хотелось идти быстрее, – просто гнев и неотложность дела наконец заставили его взять себя в руки и поторопиться.

Питт держал путь в Майл-стрит. За мостом Брэдли уже начиналась Уайтчепел-роуд. Желание не спешить внезапно сменилось лихорадочным нетерпением. Томас шагал, никого не замечая вокруг. Темнота ночи сменилась оранжевым светом фонарей; мимо проезжали, шурша шинами, экипажи с зажженными огнями, слышался звонкий цокот копыт…

Свернув на Пламберс-роу, упиравшуюся в Кок-стрит, Томас уже не сомневался, что еще застанет Яго Джонса за его благотворительными делами. Перед лицом фактов тот не станет больше ему лгать.

Завернув за угол, он увидел тележку. Под газовым фонарем ее ручки блестели, как лакированные, отполированные ладонями не одного поколения прихожан и церковных служек. Питт увидел худую фигуру Яго в бедной одежде, склонившегося над чаном. Значит, полицейский успел и священник все еще разливает суп. Рядом с ним, не отставая от него, трудилась Таллула.

Спрятавшись в тени каменной стены, суперинтендант дождался, когда будет наполнена последняя миска. Вот Джонс и его помощница разогнули спины – видимо, в чане уже пусто. Как всегда, раздача еды прошла быстро.

– Преподобный отец Джонс, – тихо промолвил Питт, выходя из укрытия.

Яго поднял глаза. Появление знакомого полицейского уже не удивляло его. Не первый раз они встречаются здесь в эти последние недели, а то, может, уже и месяцы.

– Я вас слушаю, суперинтендант, – покорно отозвался священник.

– Простите за беспокойство, – совершенно искренне сказал Томас; ему редко приходилось так сожалеть о своей профессиональной назойливости. – Но это дело еще не закрыто. – Он бросил взгляд на Таллулу, которая чуть поодаль убирала пустую посуду и укладывала все на тележку.

– Что вас интересует на этот раз? – Брови Яго вопросительно поднялись. – Я ничего больше не знаю. С Эллой Бейкер я виделся пару раз – это была очень уверенная в себе и решительная женщина. В моих советах она никогда не нуждалась. – Он печально улыбнулся. – Во всяком случае, особого желания не выказывала. Я плохо знаю ее, чтобы судить, что ее тревожило. Возможно, это моя ошибка, но теперь уже поздно об этом говорить.

При свете фонаря Питт увидел на его лице все ту же печаль и вину. А еще Джонс явно старался отдалиться от мисс Фитцджеймс.

– Прошу вас, суперинтендант, не заставляйте меня исповедовать убийцу, – попросил вдруг Яго. – Даже если она сама захочет поговорить со мной. Пусть все остается между нею и Богом. Я могу лишь дать ей слова утешения и обещать, что Господь бывает куда милосердней, чем мы склонны думать, если мы искренни с ним, и куда более суров, когда мы лукавим.

– А вы искренни со мной, преподобный отец? – не выдержал Томас, чувствуя, как срывается его голос.

Джонс настороженно посмотрел на полицейского. Возможно, он уловил в голосе Питта не только иронию, но и более глубокое понимание и даже боль. Яго бросил взгляд на Таллулу, но затем, видимо, передумал или усомнился в том, стоит ли посвящать ее во все происходящее.

– Что случилось, суперинтендант? Вы произнесли эти слова с каким-то особым для вас смыслом? – нервно спросил священник.

Томас замялся – он не ожидал увидеть здесь сестру Финли. Первым его побуждением было попросить ее оставить их с Яго одних. Для Питта это было важно с этической стороны. Он не хотел компрометировать человека перед тем, кто испытывает к нему глубочайшее уважение. Но теперь полицейский понял: девушка должна все знать. Это в значительной степени касается и ее тоже. Финли – ее брат. Что бы ни было сказано здесь, в темноте и слякоти Кок-стрит, это неизбежно произведет разрушительный эффект в гостиной на Девоншир-стрит, и отсрочка не спасет Таллулу от страданий.

– Да, мои слова будут иметь особое значение, когда наш разговор коснется убийства Ады Маккинли и Норы Гаф, – ответил суперинтендант.

В глазах Джонса было пугающее спокойствие.

– Я ничего не знаю о них, инспектор, – заявил он.

Мисс Фитцджеймс закончила уборку и подошла поближе.

– А что вы можете сказать об убийстве Мэри Смит? – спросил Питт, не дрогнув. – В Майл-Энде, на Глоуб-роуд, шесть лет тому назад. Вы будете…

Внезапно он умолк, увидев, как побледнел его собеседник. В слабом свете фонаря суперинтендант увидел перед собой лицо мертвеца. Он понял, что дальше можно не продолжать. Священник не будет говорить неправду. Это было бы чудовищным и невозможным.

– Вы были там? – тихим голосом поинтересовался Томас, стараясь не замечать ужаса в глазах Таллулы. – Вы, Тирлстоун, Хеллиуэлл и Финли Фитцджеймс. – Он не ждал подтверждения, и в его голосе не было сомнений.

Яго медленно закрыл глаза. Невероятным усилием воли он старался держать себя в руках. Казалось, сейчас этот человек потеряет сознание.

– Я буду отвечать только за себя, суперинтендант, и больше ни за кого, – произнес он и громко сглотнул слюну. Его сжатые руки дрожали. – Да, я был там. В юные годы я совершал много такого, за что сейчас мне стыдно, но никогда не доходил до преступлений. Я много пил, я тратил время впустую и ценил то, что ровным счетом ничего не стоит. Меня превыше всего заботило, что скажут люди о моей персоне, а не такие чувства и понятия, как любовь, уважение и честь. – Все это священник произнес с горечью. – Я не задумывался над тем, что мог причинить боль кому-либо, или о том, какой пример собой являю, хороший или плохой. Одна поза, хвастовство, желание превзойти в уме и остроумии любого соперника – вот каким я был.

Мисс Фитцджеймс не отрываясь смотрела на своего друга, но тот, казалось, забыл о ее присутствии, поглощенный ненавистью к себе прежнему. Девушка сделала шаг к нему, но он ее не видел.

– Глоуб-роуд, – произнес Питт, возвращая Джонса к действительности – не только потому, что это было необходимо, но и из-за того, что у него не было права судить грехи этого человека, да и знать о них ему тоже было незачем.

– Я был там, – снова повторил Яго. – Но я не убивал Мэри Смит. – Голос его понизился до хриплого шепота, словно прошлое снова встало перед глазами. – Однако я знаю, что с нею сделали, да простит меня Бог! Всю свою жизнь после этого я пытался искупить…

– Кто ее убил? – мягко перебил его Томас. Он верил, что это сделал не Джонс, и не только потому, что хотел этому верить. Он и по лицу священника видел, что происходит с беднягой: страшные воспоминания обострили его чувство вины и отвращения к самому себе. Но было во взгляде Яго и что-то другое, какая-то удовлетворенность. Он нашел в себе смелость сказать правду, не потеряв в своих глазах достоинства.

– Этого я вам не скажу, суперинтендант, – покачал головой Яго. – Простите меня.

Полицейский колебался лишь мгновение. Единственно правильного решения здесь быть не могло.

– Преподобный… – непроизвольно вырвалось у него. – Мэри Смит не просто была убита, ее пытали, глумились над ней! Она была привязана к кровати, ее чулки, ее интимные предметы туалета… – Он заметил по лицу священника, какую боль причиняло тому каждое его слово, но уже не мог остановиться. – Она была напугана, ей причинили боль! Сломали ногти, вывихнули или даже сломали пальцы. Она даже не была профессиональной проституткой! – Томас сознавал, как беспощаден его голос. – Она была молоденькой, только начинавшей…

– Суперинтендант!.. – прозвучал в темноте улицы отчаянный женский крик, полный укора.

Мисс Фитцджеймс вышла вперед и встала рядом с Яго, впившись взглядом в Питта.

– Не говорите больше ни слова, – потребовала она. – Мы знаем, что случилось с девушками в Уайтчепеле, и можем представить, что было с Мэри Смит. Это чудовищно! Никто не вправе подвергать таким страшным страданиям ни одно живое существо! Вы обязаны найти его и покарать…

– Таллула! – Джонс постарался отодвинуть ее. От невыносимых страданий лицо его покрыла испарина. – Вы не можете… – Священник остановился, не в силах продолжать дальше. – Вы… – Он наконец сделал долгий прерывистый вдох и повернулся к Томасу: – Суперинтендант, я все понимаю и сознаю в еще большей мере, чем вы, насколько это… чудовищно! Я признаюсь в своем участии. Я был там и помогал скрыть это преступление. За все это я несу ответственность, в этом моя чудовищная вина… Но больше я не скажу вам ничего.

Он на некоторое время замолчал, но потом вдруг заговорил снова:

– Все эти годы я пытался стать человеком, достойным прощения. Вначале это было раскаяние; теперь же всем, что я делаю, руководит любовь. Кто-то должен помогать этим людям, и для меня это лучшая награда. Но я не могу забыть того, что стал соучастником, и того, что последовало за убийством. Я скрывал правду. Но за все надо платить. Разрешите мне отвезти тележку в церковь, а после этого я в вашем распоряжении. Тележка понадобится тому, кто заменит меня завтра.

– Я тебя заменю, – быстро сказала Таллула. – Мне поможет Билли Шоу, если я его попрошу об этом, и миссис Мосс.

– Спасибо, – машинально поблагодарил девушку Яго, даже не взглянув в ее сторону.

– Я не собираюсь вести вас в участок, преподобный отец, – медленно произнес Питт. – Я не верю в то, что вы могли убить Мэри Смит, и знаю, что вы также не убивали этих двух несчастных женщин в Уайтчепеле.

Джонс, совсем растерявшись, молчал. Он все еще не решался посмотреть на свою помощницу и даже отвернулся, страшась того, что может увидеть в ее глазах.

Томас молча ждал.

– Яго, – тихо промолвила Таллула, беря его за руку. – Ты не можешь больше покрывать его. Это был Финли, ведь так? А отцу каким-то образом удалось замять это дело и прекратить расследование? Видимо, он подкупил кого-то из полиции…

Суперинтенданта бросило в жар от ужасной догадки. Он вспомнил отцовскую гордость Юарта за сына, поступающего в университет благодаря его заботам и наставлениям, а также удачное замужество его дочери. Поистине завидное везение! А его цена?..

Вспомнились Питту и постоянные попытки напарника отвести подозрение от Финли, его менявшееся лицо, когда упоминалось имя Огастеса Фитцджеймса, и не покидавшее его состояние страха и скрытой ненависти к кому-то. Теперь понятно, почему он поспешил объявить дело нераскрытым, сдать его в архив, а затем уничтожить протоколы показаний свидетелей по убийству на Глоуб-роуд!

Только этим можно объяснить тот факт, что инспектор ни словом не обмолвился Томасу о схожем деле шестилетней давности. Какие же кошмары должны были мучить этого человека, когда он думал, что Финли снова совершил два убийства и что ему придется покрывать их? Но теперь следствие не в его руках, оно ведется высшим полицейским чином, и все будет решаться помимо воли Юарта. Нет ничего удивительного в том, что он потерял сон и аппетит и приходил по утрам на службу в таком виде, будто побывал в преисподней.

А затем Питт арестовал Альберта Костигана. Виновность того оказалась бесспорной, Костиган сам ее не отрицал. Юарт наконец почувствовал облегчение и немного успокоился.

Но произошло убийство на Мирдл-стрит. Кошмары возобновились… Инспектору предстояло снова доказывать непричастность Финли к убийству. Шаг за шагом он подводил суперинтенданта к этой мысли, по сути уводя его в сторону. Совсем в другую сторону!

Но Томасу удалось отыскать Эллу Бейкер. И она призналась в совершенном убийстве…

Таллула стояла, тесно прижавшись к Яго, обняв его за плечи, и словно поддерживала его. Лицо ее было влажным от вечернего тумана, под глазами темнели круги усталости и тревоги. Шок и отчаяние изменили эту девушку. Но была в мисс Фитцджеймс какая-то сила, которую она никогда еще не выказывала, какое-то просветление, словно она почувствовала в себе нечто бесценное и нерушимое и вместе с тем прекрасное, чего жизнь на Девоншир-стрит не может ей дать – да и отнять теперь тоже не может.

– Ты не можешь спасти его, – повторил Таллула, встревоженно вглядываясь в лицо Джонса.

– Я не могу предать его, – прошептал ее друг и невольно оперся о ее плечо, но так, словно делал это против своей воли. Иначе он не мог. – Я дал слово. Я тоже виноват. Ведь я был с ними. Я знал, что с ним творилось, знал его озлобленность, жажду власти – и все же пошел.

– Вы о Финли Фитцджеймсе? – уточнил Питт.

Священник словно не слышал его. Суперинтендант понял, что оказывать давление на этого человека бесполезно. У полиции не будет оснований для ареста Финли за убийство Мэри Смит, если Яго будет молчать. Марджери, может, и опознает всех четверых посетителей ее дома, но с тех пор прошло уже шесть лет. А что значат слова такой женщины, как миссис Уильямс, против слов Финли Фитцджеймса и власти его отца?

Предупредит ли Таллула брата, когда вернется домой? Возможно, наведавшись к ним, Томас узнает, что Финли уже уехал куда-нибудь в Европу или еще дальше, в Америку?

Они стояли на Кок-стрит, под тускло горевшим фонарем, не двигаясь с места – Джонс и его помощница рядом, а Питт – чуть поодаль. Рука Таллулы все еще обнимала Яго за плечи. Все порядком замерзли. Опустившийся туман был холодным и липким. С реки доносился печальный тонкий вой сигнальной сирены, оповещавший суда об опасности, и его эхо долго плыло над водой.

– Кто подложил значок и запонку Финли в комнату Ады Маккинли? – уже почти из любопытства спросил полицейский. – Вы? Или кто-то из тех двоих ваших бывших приятелей?

– Только не я! – удивившись вопросу, быстро ответил священник. – Готов поспорить на все, что у меня есть, что никто из нас этого не делал. Хеллиуэлл до смерти боится замарать свою репутацию, чтобы решиться на такое, тем более когда это связано с убийством. А Тирлстоун рад бы все забыть. Клуб давно распался, и мы все поклялись никогда более не встречаться.

Мисс Фитцджеймс, нахмурив брови, смотрела то на одного из мужчин, то на другого.

– Какой смысл во всем этом, суперинтендант? Те, кто, по-вашему, убил этих женщин, живут в Уайтчепеле. Если они слыхом не слыхивали о Финли, как могли к ним попасть его вещи? Что касается Мортимера и Норберта, то зачем им это делать? – Таллула была очень бледна, и глаза ее совсем провалились. – Единственный, кто мог это сделать, – сам Финли. – Голос девушки вдруг упал до шепота. – Он был виновен в первом убийстве, однако не совершал второго. Я готова поклясться, мистер Питт, что это так. Я правда видела его на этой вечеринке!

– Я верю вам, мисс Фитцджеймс, – отозвался Томас. – Но этого не мог сделать и Юарт. Он из кожи лез, чтобы защитить Финли от подозрения и тем более от прямого обвинения. Он мог ненавидеть ваших отца и брата, но слишком многим рисковал, если бы была доказана виновность Финли. Он потерял бы все – свое благополучие, семью, даже свободу. У меня такое чувство, что если бы это произошло, ваш отец не только не защитил бы инспектора, а просто уничтожил бы его за неудачу.

Таллула молчала. Опровергнуть эти слова она не отважилась бы, но услышать такое об отце было мучительно горько. Еще немного, и девушка не выдержала бы и расплакалась.

Рука Яго крепче обняла ее.

– Есть во всем этом что-то главное, что все еще остается загадкой, – сказал священник не только Питту, но, казалось, и самому себе. – Что-то, вокруг чего все и вертится…

– Что же это? – в один голос спросили его собеседники.

– Боюсь сказать, – признался Джонс. – Знаю лишь, что это существует и имеет огромное значение.

И вдруг Питт вспомнил о той загадке, которая давно тревожила его, упрятанная в какой-то дальний уголок его памяти.

– Мэри Смит, – непроизвольно громко произнес он. – Какое простое, расхожее имя. Кто она? Кем в действительности она была?

Яго, словно от боли, закрыл глаза.

– Не знаю, – вздохнул он. – Она была юной, очень красивой и очень несчастной. Да простит нас Бог…

– И все же это так непонятно, – не выдержала мисс Фитцджеймс, повернувшись к полицейскому. – Вы нашли в комнатах убитых вещи моего брата. Кто, кроме убийцы, мог подложить их? Мэри Смит как-то связана с Костиганом и Эллой Бейкер? – Пытаясь хоть что-то понять, девушка наморщила лоб. – Я не верю, что кто-то убил двух женщин только для того, чтобы навредить Финли. Это безумие!

Пока Томас стоял, чувствуя, как становится все холоднее, и наблюдая, как туман окружает белым нимбом шары фонарей, в голове его вдруг родился до обидного простой, но трагичный ответ. Если он верен, то объяснит им все.

– Я должен вернуться в участок, – сказал суперинтендант таким же ровным голосом, каким говорил минуту назад, хотя ощущал он себя теперь совсем иным Томасом Питтом. Ответ был ему не по душе, но он вторгся в его мысли незваным гостем и все назойливее давал о себе знать, пока полицейский стоял и мерз под фонарем.

– Я отведу Таллулу… то есть мисс Фитцджеймс, в церковь, – сказал Яго, совладав с собой и распрямив плечи.

– Прекрасная мысль, преподобный, – согласился Томас. – Сейчас это для нее самое лучшее место. Могу я попросить вас, если это возможно, чтобы она осталась с вами как можно дольше?

– Но… – попробовал было возразить Джонс, однако Питт остановил его:

– Я знаю, где вас найти, если вы мне понадобитесь. Но я едва ли стану вас искать. Вы не будете свидетельствовать против Финли, это мне уже известно, а таких, кто дал бы показания против вас, пока нет. Поэтому продолжайте делать Божье дело, отец. Это очень важно. Доброй вам ночи…

Полицейский повернулся и зашагал к перекрестку. Лишь однажды он обернулся, чтобы посмотреть на оставшуюся у него за спиной пару.

Они все еще стояли под фонарем, тесно обнявшись, – мужчина и женщина, вдруг дождавшиеся того момента, о котором, возможно, так долго мечтали и который неожиданно подарила им непредсказуемая реальность.

Увидев Томаса, Юарт удивился. Он поднял голову от стола, но лицо его казалось спокойным – на нем не было ни тени подозрения или страха.

– Доктор Леннокс здесь? – едва войдя, спросил Питт. – Если нет, то пошлите за ним.

– Вам нездоровится? – Задав этот вопрос, инспектор вдруг неожиданно сник. Он прекрасно видел, что его коллега здоров, но находится в дурном расположении духа и как будто сильно расстроен.

– Найдите мне доктора Леннокса, – повторил суперинтендант. – Вы хорошо его знаете?

– Э-э-э… как сказать, средне. – Теперь Юарт уже встревожился, и кровь медленно отлила от его лица. – Почему вы спрашиваете?

– Чем занимается его отец? – спросил Томас.

– Что вы сказали?

– Чем зарабатывает на жизнь его отец?

– Я… я думаю… Понятия не имею. Зачем вам это? – Его собеседник был совсем озадачен. – Он что-то натворил? В чем дело, Питт? У вас ужасный вид! Вы бы сели… Я налью вам бренди.

– Мне не нужен бренди. – Суперинтендант действительно терпеть не мог этот напиток.

Юарт был внимателен, несмотря на страх, который уже охватил его по-настоящему. Инспектор знал, как презирал Томас продажных полицейских, а он укрыл от правосудия одного из самых жестоких убийц. Один Бог знает, сколько других преступлений Юарт мог совершить по приказу Огастеса Фитцджеймса! Один случай принуждения, запугивания, шантажа неизменно ведет к другому. Одно падение – и нет уже дороги назад. Впереди – признание и расплата. Полиция не прощает продажность в своих рядах. А Мэри Смит, или кто бы она ни была, не заслужила такой жестокой смерти.

– Найдите мне Леннокса! – стиснув зубы, снова грозно приказал Питт.

Юарт попятился к двери и исчез. Через несколько минут он снова был в кабинете.

– Доктор будет здесь через пятнадцать минут, – доложил инспектор. Не решаясь сесть, он с испугом смотрел на своего разъяренного коллегу.

– Я только что имел беседу с отцом Яго Джонсом, – медленно начал Томас.

– Да? – растерянно произнес Юарт, не зная, проявить ли к этому интерес или не стоит.

– Об убийстве Мэри Смит, – неумолимо продолжил суперинтендант. – На Глоуб-роуд, шесть лет назад.

Инспектор побледнел. Он с трудом втянул в себя воздух и, медленно нащупав дрожащими руками кресло за своей спиной, опустился в него.

– Зачем вы уничтожили протоколы показаний? – спросил Питт. – Я знаю ответ, но даю вам шанс самому все рассказать, если в вас сохранилась хотя бы капля чести.

Юарт молчал. В этот момент лицо этого человека выдавало все одолевавшие его чувства: откровенную ненависть, сознание поражения, отчаянный страх, что ничто и никто ему уже не поможет, и еще – жгучее презрение к себе.

– Огастес предложил мне деньги, – наконец еле слышно прошептал он. – Помощь моей семье. Благополучие моего сына за жизнь его сына. Он утверждал, что это несчастный случай. Финли не хотел убивать девушку. Когда он понял, что наделал, то пытался помочь ей. Вот почему ее облили водой. Но он зашел слишком далеко, она умерла… Игра вышла из-под контроля, он задушил ее. Он, очевидно, задушил ее до того, как она смогла закричать. На ее лице были следы его пальцев.

Инспектор опустил голову и закрыл лицо руками.

– Он не имеет отношения к другим убийствам. – Голос его теперь звучал глухо. – Вы нашли убийцу. Костиган виновен, я готов поклясться в этом. И Элла Бейкер виновна! Никто не знает, как вещи Финли оказались на месте преступления. Когда я увидел их, я пережил самые страшные минуты своей жизни. Словно преисподняя разверзлась под ногами.

Питт молчал. Он достаточно хорошо представлял себе состояние Юарта: ужас, страх, отчаянные попытки избежать разоблачения и холодящая кровь, почти мистическая похожесть всех трех убийств.

В коридоре стояла тишина – лишь с улицы доносились приглушенные звуки города.

Прошло пятнадцать минут тягостного молчания, пока наконец дверь не отворилась и на пороге не появился Леннокс. Как всегда, он выглядел усталым. Сначала доктор увидел Юарта, обессиленно склонившегося над столом, а потом сидящего на стуле напротив Томаса.

– Что это значит? – спросил он. – Инспектор Юарт болен?

– Возможно, – ответил суперинтендант. – Входите и закройте дверь.

Леннокс подчинился, все еще ничего не понимая.

Питт продолжал сидеть неподвижно.

– Вы были первым после констебля Бинса, кто увидел мертвую Аду Маккинли, не так ли, доктор? – поинтересовался он.

– Да. А что? – Врач был спокоен и лишь немного удивлен.

– И также первым вы увидели Нору Гаф?

– Да. Вы это сами знаете.

– Вы первым осматривали тела убитых?

Леннокс с удивлением смотрел на Томаса, но в его усталых карих глазах уже появилось настороженное понимание.

– Вы это знаете, – подтвердил он.

– Затем вы ушли, чтобы успокоить свидетельниц, перед тем как я стану их допрашивать? – продолжал суперинтендант.

– Да. Они были… расстроены, и это естественно.

– А убитую Мэри Смит вы тоже осмотрели первым?

Медик побледнел, но сохранил спокойствие.

– Мэри Смит? – переспросил он, нахмурившись, словно припоминая.

– Это было на Глоуд-роуд шесть лет назад, – напомнил ему Питт. – Молодая девушка, только что начавшая жизнь проститутки. Ей было лет пятнадцать или шестнадцать. И она была убита точно так же, как две последние жертвы. Не так ли, доктор Леннокс?

Несколько мгновений в комнате стояла гробовая тишина. Никто не шелохнулся, не слышно было даже их дыхания. Затем Юарт поднял глаза на врача. Лицо его осунулось. Но страдание в глазах инспектора было лишь слабой тенью того, что выражало лицо доктора.

– Моя сестра, – еле слышно прошептал он. – Мэри Леннокс. Ей было шестнадцать, когда этот зверь надругался над ней! – Его глаза встретились с глазами Юарта. – У вас были все доказательства, но вы отпустили его! Сколько он заплатил вам? Какова цена этого страшного злодейства?!

Инспектор убито молчал. Отчаяние подкосило его, а ненависть к самому себе сделала полицейского равнодушным к чужим упрекам.

– Итак, обнаружив, что Ада Маккинли задушена, а не зарезана, – продолжал Питт, глядя на Леннокса, – и будучи первым, кто констатировал смерть, вы при осмотре трупа подложили вещи, принадлежавшие Финли Фитцджеймсу, под тело убитой, сами сломали ей ногти на руках и ногах, вывихнули пальцы, как это было сделано с Мэри Смит, надели ей на руку подвязку для чулок, связали ботинки и облили труп водой. Затем вы предоставили нам заниматься всем остальным на основании найденных улик. Расчет был таков: подозрение в убийстве должно пасть на Финли Фитцджеймса, – заключил Томас.

– Да, – не стал отпираться медик.

– Как вы достали клубную эмблему Фитцджеймса и его запонку?

– Я украл их у Юарта. Он утаил эти улики, – ответил Леннокс.

– А когда с Финли было снято подозрение и мы повесили Костигана, вы снова были первым на месте убийства Норы Гаф и снова проделали то же самое, – неумолимо продолжал Питт. – Вы научили свидетельниц, что им говорить полиции? Внушили им, что они видели мужчину, похожего на Финли?

– Да.

Юарт внезапно поднялся. Он чуть пошатнулся, однако затем снова овладел собой. Никто не попытался помочь ему.

– Мне надо выйти, – хрипло произнес инспектор. – Мне плохо.

Леннокс отступил в сторону, давая ему пройти. Юарт неловко нащупал ручку двери, с силой распахнул ее и вышел, оставив дверь качаться на петлях.

Врач не спускал глаз с лица суперинтенданта.

– Финли заслужил виселицу за то, что он сделал с Мэри, – низким хриплым голосом произнес он. – Хотя бы теперь вы предъявите ему обвинение или он снова уйдет от наказания? – Каждое слово, казалось, причиняло ему боль.

– У меня нет доказательств, чтобы уличить его, – с горечью развел руками Питт. – Если, конечно, Юарт не признается во всем сам. Он может это сделать, но может, придя в себя и все взвесив, понять, что у меня нет доказательств.

– Но… – в отчаянии попытался возразить Леннокс.

– Я попробую поговорить с Марджери Уильямс – возможно, она опознает Финли, – немного подумав, сказал Томас. – Думаю, она сделает это. Есть еще двое свидетелей, которые видели его. Испугавшись обвинения в соучастии, Тирлстоун и Хеллиуэлл могут согласиться подтвердить это, особенно если свидетели опознают и их тоже.

– Вы должны это сделать! – Врач схватил полицейского за руку и сжал ее так сильно, что тот скривился от боли. – Вы должны…

Он не успел договорить – дверь отворилась, и в нее просунулась голова чем-то обеспокоенного констебля Бинса.

– Сэр… мистер Юарт выбежал из участка так, будто за ним гнался сам дьявол… – забормотал он. – И он прихватил с собой две шашки динамита, которые мы…

Питт уже не слушал дальше. Вскочив и чуть не сбив с ног Леннокса, оттолкнув опешившего Бинса, он бросился к двери и помчался по коридору. Убедившись, что доктор и констебль следуют за ним, Томас на бегу крикнул Бинсу, чтобы тот немедленно нашел кеб.

– Примените власть и даже силу, если понадобится! Действуйте! – добавил он, не оглядываясь.

Констебль опередил суперинтенданта, и его ноги дробно застучали по ведущей вниз лестнице.

Томас, замедлив шаг, бросил взгляд на поравнявшегося с ним Леннокса:

– А вы подайте дежурному офицеру рапорт об увольнении, и немедленно. Когда я вернусь, чтобы духу вашего здесь не было! И не оставляйте мне ваш адрес, я все равно не стану вас искать.

Медик застыл неподвижно, и волна благодарности залила и растопила его надолго застывшее измученное лицо. В глазах у него появились слезы.

Времени на разговоры не было. Питт поспешил вслед за констеблем и, выбежав на улицу, увидел, что тот, вместе с рассерженным кебменом, ждет его у открытой дверцы экипажа.

– Девоншир-стрит, номер тридцать восемь! – крикнул Томас и прыгнул в кеб. За ним последовал и Бинс. – Гоните, нам нужно добраться туда как можно скорее! От этого зависят человеческие жизни!

Возница сразу понял срочность и неотложность дела и, щелкнув хлыстом, пустил лошадь рысью, немного рискуя на заполненных транспортом улицах.

Полицейские молчали: обоим было не до разговоров. Их трясло и подбрасывало, они то и дело за что-то хватались, чтобы удержаться и не получить травмы от толчков. Кругом стоял уличный шум и гам, стучали копыта, гремели по булыжнику колеса, и вдогонку им неслись громкие проклятия возниц обгоняемых ими повозок.

На Девоншир-стрит кебмен попридержал лошадь, и экипаж наконец остановился. Питт выпрыгнул наружу и бросился к крыльцу. За ним, не отставая, следовал Бинс.

Томас рванул ручку звонка, чуть не сорвав его, а затем стал колотить в дверь кулаками.

Констебль что-то кричал ему, но суперинтендант ничего не слышал.

Дверь наконец отворил встревоженный дворецкий с неизменно приветливым лицом.

– Юарт здесь? – крикнул Питт. – Полицейский инспектор Юарт? Темноволосый, с пролысинами, в руках у него, должно быть, сумка!

– Да, сэр. Он приехал к мистеру Фитцджеймсу несколько минут назад.

– Где они?!

Дворецкий побледнел:

– В библиотеке, сэр.

– Там горит камин? – Голос Томаса стал хриплым от волнения.

– Да, сэр. А что такое? Могу я…

Дворецкий так и не закончил фразу. Оглушительный взрыв разрушил камин и внешнюю стену библиотеки. Дверь комнаты сорвалась с петель и вылетела в холл. Взрывная волна сбила всех троих с ног, и в лицо им пахнуло жаром. Питта отбросило к стене, и он сильно ударился боком о стол, Бинс упал на колени. Выброшенные взрывом книги и бумаги оседали на пол вместе с серой золой.

На какое-то мгновение наступила тишина. Слышно было только, как падали отдельные кирпичи и сыпалась штукатурка. А затем раздался первый крик.

Томас поднялся, все еще оглушенный, чувствуя дурноту и сильную боль в теле. Он не замечал, что его руки кровоточат, что все лицо в порезах, из которых тоже сочится кровь. Неверным шагом он добрался до пролома в стене и заглянул в библиотеку. Груды книг почти полностью заполнили ее, кроме небольшого места в центре, где от горящих углей тлел ковер. Скрюченное тело Юарта лежало в луже крови, а в ярде от него было то, что осталось от Огастеса Фитцджеймса. Из его груди торчал острый деревянный обломок, пронзивший его, как меч, но Огастесу было уже все равно.

Повернувшись, Питт увидел, как медленно поднимается на колени дворецкий с серым, как у мертвеца, лицом. Бинс попытался помочь ему.

Где-то на лестничной площадке кричала горничная.

Внизу, на последних ступенях лестницы, суперинтендант увидел Элоизию Фитцджеймс, и тут же из гостиной вышел Финли. Он, казалось, еще не понял, что произошло, и не верил своим глазам.

– Черт возьми, что вы здесь натворили? – гневно уставился он на Питта. – Где… где мой отец?

– Он умер, – тихо промолвил Томас, чувствуя, как от едкого дыма перехватывает горло. – И… и инспектор Юарт тоже. Но его признание осталось. Финли Фитцджеймс, вы арестованы за издевательства, пытки и убийство Мэри Леннокс, совершенные вами двенадцатого сентября одна тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года.

Взгляд молодого человека, полный отчаяния, инстинктивно метнулся к развалинам библиотеки.

– На сей раз отец вам не поможет, – сказал Питт. – Да и Юарт тоже. Сколько ни откладывай, а день расплаты неизбежен, мистер Фитцджеймс. Будьте мужественным, хотя бы на этот раз. Это никогда не поздно сделать, хотя бы для сохранения собственного достоинства.

Финли как-то дико посмотрел на него, глаза его вдруг забегали в поисках спасения, помощи теперь уже от кого угодно, но только не от стоящего перед ним полицейского.

– Я не могу! Я не буду!.. – вдруг визгливо выкрикнул он. – У вас нет доказательств!..

– Перед смертью Юарт во всем признался, – объявил Томас.

Элоизия наконец сошла с последней ступеньки лестницы и, медленно подойдя к сыну, встала рядом с ним. Она, однако, даже не прикоснулась к нему. Взгляд пожилой леди был устремлен на Питта.

– Он сделает это с достоинством, суперинтендант, – тихо, но твердо сказала она. – В считаные минуты я лишилась всего, ради чего жила, во что верила и что считала своим миром. Однако я не выйду из этого дома в слезах. И что бы я ни чувствовала, об этом никто не узнает.

Ошеломленный Финли уставился на мать, но вскоре его недоумение перешло в гнев.

– Ты не можешь позволить ему!.. – выкрикнул он. – Сделай что-нибудь!!! – В его голосе были ужас и упрек. Он попытался сопротивляться, но Бинс с силой удержал его за руку и вывернул бы ее, если бы Фитцджеймс хотя бы дернулся. – Мама! Ты…

Элоизия словно не слышала сына. Медленным шагом она направилась к двери и так же медленно стала спускаться по ступеням крыльца. Констебль и Финли следовали за ней. Лицо арестованного перекосила гримаса злобы.

Дворецкий с испачканным сажей, но по-прежнему приятным лицом, слегка прихрамывая, закрыл за ними дверь.

1

Регентство – наименование периода в истории Англии с 1811 по 1820 г. В течение этого времени принц-регент, в будущем король Георг IV, правил государством по причине недееспособности своего отца Георга III.

2

Поль Мари Верлен (1844–1896) – выдающийся французский поэт, один из основоположников литературного импрессионизма и символизма.

3

Франсуа Огюст Рене Роден (1840–1917) – великий французский скульптор, признанный одним из создателей современной скульптуры.

4

Об этом подробно рассказывается в романе Э. Перри «Врата изменников».

5

Настоящая фамилия следователя, ведущего дело Джека Потрошителя, была Абберлайн.