Книга: Лишь одна Звезда. Том 2



Лишь одна Звезда. Том 2

Лишь одна Звезда

Том 2


Роман Суржиков

© Роман Суржиков, 2017


ISBN 978-5-4483-8465-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Интермедия третья

Небесный корабль и девушка

Сентябрь 1774г. от Сошествия

Лаэм, королевство Шиммери


— Совершите прогулку на небесном корабле! Воспарите к облакам, подобно птице! Окиньте взглядом с высоты чудесный город и его диковинные окрестности! Всего одна серебряная глория за небывалое путешествие!

Среди площади теплился костер. Над огнем на железной треноге помещалась матерчатая горловина, что вбирала в себя жарко дрожащий воздух. Горловина переходила в громадный мягкий шар футов сорока в поперечнике, белоснежный, с рисунками сияющего солнца и лазурных облаков. Шар парил над костром, не касаясь земли.

— Неслыханное приключение! Взмойте над землею, как Праматерь Мириам! Вдохните полной грудью свободу полета! Добрым господам скину одну агатку, белокровным дамам — две агатки, а кто ахнет от восторга — тому все три!

Хозяин небесного корабля перевел дух и добавил печально:

— Подходите, ну…

Вряд ли кто-то услышал последнее тихое воззвание. Костер и скорбный хозяин шара являли собою центр голого пятна земли шагов двадцати шириной. Ничем не отмеченное, пятно было, тем не менее, вполне ощутимо: никто из прохожих не решался вступить в него. Водоносы, подмастерья, уличные мальчишки, торговцы сладостями, матросы, посыльные славных купцов и даже городские стражники — все обходили небесный корабль по изрядной дуге, будто он был диким горным барсом… либо исключительно ароматной кучей навоза.

Впрочем, Рико мужественно вступил в заклятый круг. Приблизился шагов на пять, встал подбоченясь, смерил небесный корабль снисходительным взглядом. Презираемый горожанами аппарат являл жалкое зрелище. Месяца два назад он блистал расшитыми боками, гордо раздувался, но теперь… Хозяин берег дрова, костер горел вяло, и шар поник от нехватки горячего воздуха, обмяк, пошел омерзительными морщинами, будто груди старухи. Он и на шар-то уже не походил, а, скорее, на гнилую грушу, раскрашенную белилами.

Рико спросил, небрежно прикрыв насмешку сочувствием:

— Плохи дела, друг Гортензий?

Небесный корабельщик скинул чалму, утер ею пот со лба, хмуро цыкнул зубом и разразился тирадой:

— Послушай, Онорико-сводник, что я тебе скажу. Множество божьих тварей топчут улицы славного города Лаэма: шелудивые псы краплют слюною и грызут собственную шкуру; коты рыщут по причалам, вынюхивая рыбацкие лодки; крысы копошатся в сточных канавах; змеи заползают в подвалы, прячась от испепеляющей жары. Но ни одно живое существо — ни одно, Онорико-сводник! — не желает хоть на час оторвать от земли свои лапы! Змея останется в своей сырой норе, крыса продолжит рыться в помоях, пес так и будет грызть шкуру, как грызли его отец и его дед, а кот — чихать от смрада тухлой рыбы! Но ни один из них даже не помыслит о том, чтобы отрешиться от бренных земных тягот и воспарить к облакам! Убежден: встреть я орла со сломанным крылом, даже он скорее забыл бы о небе и сделался курицей, чем прибегнул к моим услугам!

Прозвище «сводник» задевало чувства Рико. Но глупо было огрызаться на прозвище, когда имелись благодатные поводы для ехидства.

— А не пробовал ли ты, Гортензий, предложить свой корабль людям? Глядишь, среди них сыскал бы заказчиков!

— Ты глупец, Онорико-сводник! Три месяца я потратил на то, чтобы убедить людей, и уразумел одно. Легче мне будет затащить в корзину и поднять к небесам дикого слона, чем уговорить горожанина Лаэма оплатить полет! Эти унылые существа жмутся к земле так, будто на каждой их ноге висит по мельничному жернову! Приди в наш город сама Мириам Темноокая, что умела летать не хуже чайки, и скажи: «Любого из вас я подниму в небеса, прижав к собственной прекрасной груди!» — даже тогда горожане ответили бы: «Прости, святая, лучше мы по земельке поползаем, как червячки да кротики. Нам оно как-то привычнее».

— Отчего же не закроешь свое дело? — полюбопытствовал Рико.

— Да ты умен, как архиепископ на кафедре! А кто мои долги оплатит? Ты, верно, полагаешь, материалы мне бесплатно достались? Или, по-твоему, я соткал шар из собственной слюны, как паучок свою сеть? Ты глубоко ошибаешься, мой неокрепший мозгом друг! Ткань обошлась в восемь золотых, работа швейной мастерской — девять с половиной, корзина — четыре, поскольку особенная, по моим рисункам деланная. Затем, стало быть, бронзовая топка для производства тепла…

Мастер Гортензий мог еще долго терзать себя перечислением затрат, вот только Рико уже не слушал его и краем уха. Рико заметил персону, целиком поглотившую его интерес.

То был широкий костью мужчина футов пяти с половиной ростом, лет сорока от роду. Причин обратить на него внимание имелось три. Первая: телосложением этот человек никак не походил на нищего. Вторая: на руке мужчины не было обручального браслета. И третья: он рассматривал небесный корабль! Пристально так глядел, будто на диковинку, даже челюсть слегка отвесил, из чего явно следовало: мужчина здесь впервые! Не теряя времени, Рико устремился к нему.

— Приветствую вас в Лаэме — жемчужине королевства Шиммери. Пусть будут ваши дороги щедры, а дни сладки. Позвольте отрекомендовать себя: меня зовут Онорико-Мейсор.

Рико сорвал с головы белую шляпу и сделал такой широкий взмах, что пыль взметнулась с мостовой. Залихватски подкрутил кончик черного уса и прибавил:

— Чем могу послужить славному?

Приезжий будто бы слегка сконфузился: хмыкнул, почесал бороду.

— Да мне особой службы не требуется… Просто любопытствую: что это за чудесная штука парит в воздухе?

У чужака был приятный, густой басок, взлелеянный обильными харчами и неспешной жизнью. Рико более не сомневался: этот человек — успешный северный купец. Именно то, что нужно!

— Позвольте, славный, проводить вас в чайную, ведь невозможно вести серьезную беседу на идовом солнцепеке.

Рико подхватил приезжего под руку, тот уперся:

— Да погодите! Какая серьезная беседа? Я всего лишь спросил, что это за шар…

Как на зло, последние слова услышал Гортензий, только что прервавший поток жалоб:

— Это не шар, славный господин! Это — небесный корабль, созданный с тем, чтобы бороздить заоблачные выси! Не желает ли славный господин совершить…

Рико твердо взял чужака за локоть и, сломив слабое сопротивление, увлек прочь от шара.

— Любезный, куда вы меня ведете?..

— Я спасаю ваше мужское естество! — прошипел Рико. — Шар — проклятие, к нему нельзя приближаться! Все в городе о том знают!

— Проклят?..

— Не просто проклят, славный. Этот шар и есть проклятие! Как соль на пороге, как бесхвостый пес, как одноглазая вдовица. Прикоснешься — мигом утратишь… даже страшно сказать, какая потеря вас настигнет!

— Правда?

— Не будь я Онорико-Мейсор!

Шар, действительно, был чертовски невезуч. Мастер-истопник Гортензий, что промышлял водогревными печками для белокровных дам, изобрел его год назад. Изобретение вышло просто, сушить мозги не пришлось. Гортензий всего лишь заметил, что коли в огонь бросить лист бумаги, то он взлетит прежде, чем вспыхнуть. Стало быть, горячий воздух толкает бумагу ввысь. Гортензий разжег огонь пожарче и надел мешок на печную трубу — мешок вздулся и попер на подъем. Мастер-истопник взвесил тот мешок, сравнил по массе с человеческим телом и прикинул, сколько нужно собрать горячего воздуха, чтобы самому взлететь в небо. Вот и вся придумка. На часок размышлений — не больше.

Беды посыпались позже, когда небесный корабль был готов во плоти, а не в мыслях. Начать с того, что вышел он крайне бестолковым средством передвижения. Морская шхуна везет сотни пудов груза — небесный корабль едва мог поднять двух человек. В карете или бричке путешествуешь мягко, с комфортом, — а в корзине шара приходится стоя стучать зубами от мороза (на высоте, как выяснилось, царит холод). Верхом на коне едешь благородно, гордо, как дворянин, — в корзине сильно не погордишься, ибо страшно. Наконец, даже пешеход имеет свое преимущество: он способен хотя бы двигаться в нужную сторону, а небесный корабль лишен и этого — летит туда, куда ветер подует.

Далее, свою лепту внес епископ. Однажды на проповеди бросил он фразу о том, что шар-де — выдумка для тех, кто хочет скорее попасть на Звезду. И верно, — смекнули горожане, — когда движешься вверх, то прямиком к Звезде и приближаешься! Не ровен час, до самой Звезды долетишь — там тебе и конец, назад не воротишься. Ни разу не слыхано, чтобы кто-то со Звезды вернулся! Епископ — голова, недаром святой отец!

А последний гвоздь в гроб изобретения вколотил славный купец Фидель-Корель. Он изволил прокатиться, но с условием, чтобы не было страшно. Пускай Гортензий пообещает, что страшно не будет, тогда славный купец поднимется в воздух. Истопник, ясно, пообещал: он летал уже раз двадцать и пообвыкся, никакой жути не испытывал. Но Фидель-Корель воспарил впервые, и как увидел под собой крышу звонницы, так и завопил от ужаса. Орал: «Спускай меня, спускааааай!» Но спуск-то у небесного корабля не предусмотрен! Его горячий воздух тянет ввысь, пока не остынет — на землю не вернешься. Битый час купец Фидель-Корель парил над городом, оглашая улицы стенаниями смертельно раненого буйвола. Мужики хохотали, запрокинув головы, собаки лаяли, младенцы ударялись в плач. Ни один заезжий цирк так не развлекал горожан! А неделею позже Фидель-Корель потребовал с Гортензия триста золотых. С какой стати? Вот с какой: жуткий полет лишил купца мужской силы. Серебряное копье, что прежде безотказно служило Фиделю, теперь вело себя словно тонкий хлыстик. Жена купца и все четыре альтессы засвидетельствовали трагизм положения, а епископ не замедлил дать событию богословское толкование. Всякий знает: земля — жизнь, а небо со Звездою — смерть. Стало быть, кто прошел полпути к Звезде, тот сам еще не погиб, но силы давать жизнь уже лишился.

…Все это Рико изложил приезжему, пока они шли к чайному дому Валериона. Он извергал эпитеты и фонтанировал метафорами. Даже встречные прохожие усмехались, поймав обрывок фразы. У Рико имелись весомые причины для стараний, и главною из них был запах. От приезжего исходил крепкий пряный сладковатый аромат денег. Пускай чужак был одет небогато: парусиновые штаны да рубаха с коротким рукавом на моряцкий манер, — но Рико не дал сбить себя с толку. Он чуял запах монеты в том, как уверенно держался приезжий, как порою поправлял ремень, отягощенный кошелем, как улыбался с едва уловимым оттенком превосходства. Чужак до сих пор даже не назвал свое имя, тем самым поставив себя выше Рико. Это было обидно — с одной стороны. Зато с другой стороны — ооо! Рико предпочитал смотреть на ситуацию именно с того, другого бока.

Они вошли в прохладный зал чайной, и служитель недвусмысленно протянул им серебряную чашу. Рико бросил в чашу глорию — такова была плата за вход. Целая глория за пару часов в тени! Чайная Валериона — одна из самых дорогих в округе, однако сегодня не до бережливости. Хочешь поймать золотую рыбку — не жалей снастей! К тому же, в других чайных, что подешевле, Рико давно уже пользовался дурной славой должника.

Он усадил гостя на топчан с горою подушек около бассейна, кликнул служанку, и спустя минуту перед ними возник кувшин холодного чая, стеклянные наперстки и тарелка сладостей. Иноземец опробовал напиток, довольно причмокнул, спросил:

— Если вся опасность шара — в потере мужской силы, то отчего женщины боятся летать?

— Так ведь женщина участвует в процессе деторождения почти что наравне с мужчиной! Если она лишится возможности давать жизнь — что она будет за дама?.. О, страшно и подумать! Разве что старая карга могла бы так рискнуть.

— А сам истопник Гортензий? Ведь он множество раз летал… Неужели и он… эээ…

— Онорико-Мейсор не затем живет на свете, чтобы проверять мужскую силу всяких истопников! — гордо заявил Рико, подводя черту под данной темой.

— О, конечно, — признал чужак.

— Да и стал бы я занимать время славного беседами о таких напастях, как долги и мужское бессилие? О нет, нет и нет! Онорико-Мейсор не таков! Не привык много болтать о том, что его никаким боком не касается!

С видом глубочайшего достоинства Рико подкрутил ус. Иноземец откинулся на подушку и лишь теперь сказал:

— Простите, любезный Онорико-Мейсор, я до сих пор не назвался. Рассказ о небесном корабле до того меня увлек, что все мысли вылетели. Так вот, мое имя — Хорам Полина Роберт. Я — купец.

Еще бы! Рико улыбнулся: мне ли купца не распознать!

— Вы прибыли с севера, верно? Конечно, с севера!

— Не совсем, — ответил купец Хорам. — Я из Земель Короны.

— Хо-хо! Для нас, шиммерийцев, что Альмера, что Рейс, что Земли Короны — все север. Литленд — наполовину юг, а подлинный Юг — только мы, белокаменное королевство Шиммери!

— Что ж, — согласился купец, — в таком случае, я прибыл с севера. Однако прибыл я не один, а с некоторым грузом товара, который желаю ко всеобщей выгоде продать. А вы, любезный Онорико-Мейсор, производите впечатление человека сметливого…

— Ни слова больше! — взмахнул рукой Рико. — Я понял ваше желание прежде, чем звуки речи достигли моих ушей! Вы, славный, ищете помощника в торговом деле? Такого, чтобы знал все местные порядки, входы и выходы, наценки и бесценки? Такого, кто взял бы вас за руку и провел прямиком к вершинам преуспевания? Я прав? Конечно, я прав!

— В общих чертах, да, — кивнул купец.

Рико осушил наперсток и пересел поближе к Хораму. Приобнял его за плечи и, доверительно понизив голос, сказал:

— Перво-наперво, вы, как мой будущий друг, зовите меня просто — Рико.

— С удовольствием, любезный Рико.

— А теперь, славный Хорам, поглядите-ка вокруг и скажите: что видите?

Купец повертел головой. Чайная представляла собою уютный тенистый зал с затемненными узкими окнами. Бассейн распространял прохладу, красноперые рыбки тихонько всплескивали плавниками. Кругом водоема лежали топчаны с подушками, стояли низкие столики для чая, сладостей и благовоний. В воздухе плыл запах миндаля и корицы.

— Приятное заведение, — сказал Хорам.

— О, нет! — возразил Рико. — Один философ, чье имя покинуло пенаты моей памяти, говорил так: во всякой вещи нужно видеть ее внутреннюю суть. А в чем же суть чайной? Не в стенах, окнах да бассейнике. Внутренняя суть — она в том, что внутри. А кто находится внутри чайной, позвольте вас спросить? Верно — люди! Каких людей вы здесь видите, славный Хорам?

Посетителей было немного. Виднейший из них — конечно, славный плантатор Обессин-Лимар, отец шестерых, со своей белокровной супругой. Чуть менее блестящи — Марион и Диас-Рамиро, купцы-корабельщики. С Марионом были две альтессы, с Диасом — жена и крохотная белолицая дочурка. Далее сидел старшина плотницкой гильдии Леонард-Мис, отец четверых. С ним беседовали два капитана шхун, рядом терлись три смуглые западницы — сложно понять, где чья. Был в зале и Тимерет — прямой и успешный соперник Рико в его ремесле. Тимерета обхаживали целых четыре альтессы: одна растирала ему плечи, другая развлекала беседой, еще две просто сидели в картинных позах — услаждали взор. Чтоб их всех солнце высушило!

— Видные люди, — сказал Хорам, — по всему, небедные.

— Это правда. А что меж ними общего?

— Богатство. Роскошные одежды.

— Снова вы правы, мой будущий друг. Но что еще?

— Я не вижу оружия, — сказал Хорам, — и лица у всех скорее хитрые, чем суровые. Полагаю, эти люди — не лорды, а купцы или цеховые старшины. А коль уж они говорят меж собою, то, видимо, обсуждают сделки.

— И эти слова правдивы, будто выпали из уст Праматери! Затем славные и ходят в чайные — чтобы приятно да с удовольствием обговорить дела. Сам Валерион, хозяин заведения, — тоже славный купец гильдии. Он поглядывает, кто зашел, и когда появляется кто-нибудь полезный, Валерион непременно спускается в зал и заводит беседу.

— Недурная выдумка — открыть чайную, чтобы заводить знакомства, — иноземец погладил свой живот. — Пожалуй, и я мог бы устроить нечто в этом роде…

— Стоп-стоп! — прервал Рико. — Как ваш закадычный приятель, я желаю всякого процветания вашей мысленной затее. Но вы не отметили главного сходства между всеми гостями чайной!

— Они… э… все пришли с женщинами?

— Да воспоют поэты вашу проницательность! Конечно — все с женщинами! А теперь поглядите-ка сюда.



Рико схватил волосатую руку Хорама и поднял к лицу:

— Что вы видите здесь, мой друг и соратник? Вернее, чего вы здесь не видите?!

Хорам помедлил с ответом, и Рико похолодел от мерзкого предчувствия. Сейчас иноземец скажет, мол, я просто потерял свой обручальный браслет, или злодеи украли. А жена моя на сносях, потому сидит дома, а альтесса ее опекает. Понимаю, скажет, каким дураком сейчас кажусь, оттого и оделся неброско, чтобы зря не важничать. Но как разродится супруга — так и выйду в свет с нею да с альтессой, да при полном наряде…

— Я не женат, — сказал Хорам, и душа Рико огласилась птичьими трелями. — Но что в этом плохого?..

— Что плохого?! — воскликнул Рико. — Только северянин мог задать такой вопрос! О, боги! Понимаешь ли ты, что такое неженатый мужчина?! Как посмотрел бы ты, мой бедный друг, на рыцаря без коня? На капитана без корабля, на палача без топора, на собаку без зубов, на швею без иглы, на императора без короны?! Вот именно так и смотрят в Шиммери на мужчину без женщины!

Между делом Рико похвалил себя за то, как незаметно перешел на «ты».

— Хочешь сказать, — недоверчиво спросил чужестранец, — купцу нужна женщина для того, чтобы его приняли в здешнем обществе?

— О, нет! — вскричал Рико. — Нет-нет-нет-нет! Если уж решил богохульствовать, то говори потише! Сбереги Праматерь, кто-то услышит твою чудовищную ересь! Женщина, друг мой, — святое создание! Она нужна мужчине сильней, чем воздух, вода и пища, взятые вместе! Нужна, как дворцу нужны стены, а чаю — чашка, а судну — море. Ни малейшего смысла нет в мужчине, коли рядом с ним нога в ногу не ступает по жизни женщина!

Рико перевел дух, весьма довольный своим красноречием, и добавил спокойнее:

— Пойми, мой друг: нельзя сказать, что голова на плечах нужна, чтобы быть принятым в обществе. Голова требуется для совсем иных, более важных нужд. Однако, согласись: никто не станет беседовать с тобою, коли явишься на деловую встречу без головы!

Хорам нахмурился, погрузился в невеселые думы. Рико прекрасно его понимал: в сорок-то с лишним лет — и холостой! Тут в пору не просто опечалиться, а в землю зарыться от стыда и горя!

Наконец, иноземец спросил:

— Давеча на площади я слышал, как Гортензий назвал тебя сводником. Отчего он так сказал?

— Несчастный истопник совсем тронулся умом от невезения, потому и путает слова. Ремесло Онорико-Мейсора — совсем иное, со сводничеством ничего общего не имеющее! Я — архитектор счастья. Я прокладываю те провода, по которым проскочит искра меж двумя сердцами. Я возвожу фундамент, на котором покоится семья. Я прокладываю рельсовые дороги в светлое будущее, озаренное сиянием любви! Вот чему посвятил свои силы Онорико-Мейсор!

— Стало быть, ты — устроитель браков?

— Всех невест, что есть на выданье в славном городе Лаэме, я знаю так хорошо, словно собственных сестер! Коли я подберу тебе невесту, то она воплотит твои мечты во всех наименьших чертах — от мизинчика на ее прелестной ножке и до кончиков ее шелковистых локонов! Притом, разумеется, она будет белокровной дамой, ведь иными и не занимается Онорико-Мейсор!

— Белокровные — это так вы дворянок зовете?

— Не просто дворянок, мой друг, а истинных шиммерийских дворянок! Тех, что следят за своим телом так, как наилучший садовник не обхаживает кусты драгоценных роз! Тех дам, что никогда не позволяют свирепым солнечным лучам уродовать их нежную кожу, потому она всегда мягка, как спелый персик, и бела, как молоко! Лишь такие дамы могут зваться белокровными, и нигде, кроме королевства Шиммери, ты их не встретишь!

Хорам недоверчиво хмыкнул:

— У северянок тоже белая кожа… Однажды мне довелось видеть инфанту Дома Ориджин…

— Пф! — Рико хлопнул себя кулаком в грудь. — Моя супруга — белокровная Ванесса-Лилит. Ты только что жестоко оскорбил ее сравнением с ориджинской куклой, но я прощаю, ибо ты говорил по неведению. Северянки белы, как снег, и холодны, как вершины гор, и жизни в них не больше, чем в вековом леднике! Хочешь жениться на покойнице — возьми северянку. Она родит тебе всего двоих детей, ибо ровно столько раз и ублажит тебя в постели. Но коли хочешь женщину, полную жизненной силы, страстную, как порыв ветра, теплую и нежную, как приморский берег — тебе нужна шиммерийка, и никто другой!

Оба помолчали. О чем размышлял Хорам, было неясно. Возможно, о том, почему упустил столько лет и не приплыл в Шиммери полжизни назад. А Рико думал о жене. Одного звука ее имени хватало, чтобы сердце Рико забилось быстрее. Белокровная Ванесса-Лилит… Лили! Его гордость, восторг и страсть! Лили — луна, Лили — пантера! Вдруг захотелось бросить Хорама и помчаться домой, сжать в объятиях, сорвать все тряпки с ее белого тела… Но мечтания Рико наткнулись на острый взгляд воображаемой супруги — и лопнули, будто шар истопника Гортензия, сдулись и обмякли. Рико подумал о деньгах. Их он любил куда меньше, чем женщин, потому все финансовые размышления сводились к одной нехитрой мысли: деньги нужны. Нужны деньги, спали их солнце!

Рико толкнул Хорама под бок:

— Мой северный друг, я понял, что нам нужно! Отчего мы сидим в чайной какого-то Валериона, будто мы — не родные, будто только час назад познакомились? Давай-ка лучше я приглашу тебя на ужин в мой дом!

— Разве это уместно? Не будет ли твоя супруга против нежданных гостей?

— Жена — опора и помощь своему мужу, и коли я радуюсь тебе, то и она непременно станет радоваться! Иначе и быть не может! Так давай же, друг Хорам, соглашайся: ты осчастливишь не меня одного, но и Ванессу-Лилит! Неужели счастье двух хороших человек ничего для тебя не значит?

Хорам поскреб бороду.

— Видишь ли, Рико… не скажу, что я — самый честный купец Земель Короны, но крохотная толика правдивости во мне имеется. Так вот, хочу предупредить… в мои ближайшие планы свадьба не входит. Не прими за оскорбление, но сейчас я не ищу невесту.

— А кто говорит о невесте? — загадочно подмигнул Рико. — Пойдем же! Сделки творятся в чайных, а домой зову на дружеский ужин! Для того и дом, чтобы забыть о делах!

Хорам согласился, они поднялись с топчана. Очень вовремя, ибо как раз в эту минуту встал и Тимерет, высуши его солнце, и с хитрой улыбочкой на устах направился к ним. Рико попросил Хорама подождать у выхода, а сам устремился навстречу врагу.

— Желаешь что-то сказать, Тимерет? Быть может, пару слов о своей зависти ко мне?

Тот рассмеялся.

— Я хотел спросить, отчего такой видный мастер, как ты, Онорико, не посещает корабль Грозы?

Рико поморщил губы:

— Шаван Гроза — мерзкий дикарь, и товар у него дикарский. Я, мастер Онорико, не занимаюсь кобылицами.

— А мне вот подумалось — пролетела мыслишка, будто летний ветерок, — что у тебя просто нет ни денег, ни заказчиков. Потому уже три дня идут торги, а ты в стороне.

— Говорю тебе: меня не интересует товар шавана Грозы! Гнилой у него товар, я чую смрад даже сидя здесь.

— Быть может, твой разум поразила хворь, раз аромат женского тела кажется тебе смрадом?

Это сказал не Тимерет, а младшая из его альтесс, и Рико обратил на нее взгляд. Она была весьма хороша: узкая в талии, округлая бедрами, в глазах огонек, а кожа — светла, почти не испорчена загаром.

— Как видишь, — подмигнул Тимерет, — товар на корабле Грозы очень даже неплох. По крайней мере, был в те дни, которые ты пропустил. А теперь уж, наверное, все сливки распроданы, остались чахлые да строптивые. Именно то, что нужно нищим, как ты.

Не дав Рико времени на достойный отпор, Тимерет обнял альтессу и вернулся к своему столику. Рико мысленно плюнул ему в спину и побежал догонять иноземца.


* * *

Путь по знойным улицам Лаэма был приятен. Бричка, которую нанял Хорам, шла шустро, ветерок холодил лица, лошадки задорно стучали подковами, а Рико развлекал иноземца, рассказывая обо всем, до чего только дотягивался взор. За квартал до своего дома, у церкви Елены, он велел извозчику сделать короткую остановку, подал монетку попрошайке на паперти и шепнул ему на ухо пару слов. Попрошайка убежал куда-то, а Рико с Хорамом продолжили путь.

Дом архитектора счастья был невелик: два этажа по три окна, всех излишеств — садик на крыше. Но располагался он в одном квартале с такими видными постройками, как общественные купальни, почтовая станция и особняк кузена градоначальника. Чтобы гость мог воочию лицезреть их, Рико дважды неспешно объехал весь квартал, лишь затем подкатил к своим дверям. Дома их встретил не какой-нибудь слуга, а сама Ванесса-Лилит во всей красе: белое платье с глубоким вырезом, ожерелье черного жемчуга, ниспадающее на полную грудь, искристые локоны, блестящие, словно хрусталь, глаза. Рико представил ее гостю, назвав своею ненаглядной, усладой очей и луною сердца. Хорам признал, что не находит слов, дабы выразить восхищение. Как же был потрясен гость, когда белокровная опустилась на колени перед мужем и помогла ему разуться!

— Для нас, женщин Шиммери, нет большего счастья, чем ублажать супруга всеми способами, — бархатным голосом пропела Ванесса.

Они прошли в гостиную, где старый слуга Элио накрывал на стол. Первым делом, как подобает, он принес холодного чаю и сладкого вина. Ванесса позвала детей и представила гостю крошку Сирену и сорванца Альдо. Сирена чинно пожала указательный палец гостя всей своей ладошкой, отвесила важный поклон, но после не сдержалась и показала язык. Альдо ткнул Хорама в бок игрушечным мечом и крикнул, свирепо сведя брови:

— Деньги есть, несчастный?!

Гость рассмеялся:

— Прелестные детишки!

— Простите меня, — ответила Ванесса. — Их воспитание — мой тяжкий грех.

Она поскорее выпроводила детей за дверь, но напоследок поцеловала в макушки.

Взрослые поспорили о том, какую здравицу пить первой: за славного гостя, добрых хозяев или Праматерь Людмилу, роду которой принадлежала Ванесса. Нашли решение — выпили три чаши к ряду. Слуга хлопотал, поднося закуски: сыры, фрукты, медовые коврижки, — а кубки наполняла сама хозяйка, и делала это с неотразимой грацией.

Рико стал развлекать гостя рассказом о видных людях города, последних новостях, а также всяческих диковинках Юга. Он не жалел красноречия, закручивал такие лихие обороты, что гость успевал два раза хлебнуть вина прежде, чем фраза подходила к концу. Ванесса преданно глядела на Рико и с восхищением поглаживала по плечу. Когда он утомился от славословия и обратил взгляд к еде, жена пришла на помощь:

— Расскажите и вы, славный Хорам, как идут дела в Землях Короны? Как здоровье императора, каковы новости в столице?

— Отчего вы зовете меня славным? — спросил гость. — Я же не воин.

— Славу Севера творят воины, но славу Юга — деловые люди! Вы входите в самое уважаемое сословие Шиммери.

— О, я с каждым часом все больше люблю Юг!

Хорам довольно огладил свою бороду и принялся рассказывать о Землях Короны, столице да еще о северо-восточном герцогстве, которое по чьей-то дури звалось Южным Путем. Говорил он кратко, суховато, без метафор и сравнений, так что Рико весьма гордился собою на его фоне. Даже приосанился и украдкой подмигнул жене.

Но вот уже выпито достаточно вина, а Хорам удовлетворил свою охоту высказаться. Пора было поворачивать корабль беседы к желанным берегам, и Рико неспокойно заерзал на стуле. Угадав его мысли, Ванесса-Лилит спросила:

— Простите мне глупое девичье любопытство, славный Хорам: отчего вы не женаты?

— Я… — начал гость и умолк, потупившись.

— Если в этом есть тайна, то прошу, забудьте мой вопрос! Я лишь подумала: вы — видный, состоятельный, разумный мужчина. Мне так жаль ту девушку, которую вы не осчастливили своим выбором!

— Я… — в этот раз он сумел окончить, — я полюбил одну девушку и хотел посвататься. Но она умерла.

— О, боги! Мне так жаль!..

— Я любил, — повторил гость, — но она погибла.

— Соболезную всем сердцем!.. — Ванесса прижала ладони к груди, в глазах заблестели слезы.

Рико насторожился. Пока беседа не перешла в повальные рыданья, нужно было взять штурвал в свои руки.

— Я тоже соболезную тебе, славный, но разве новая любовь не смоет старой боли? Если у человека сгорел дом, станет ли он каждую ночь рыдать на пепелище? Нет, он возьмется строить новый!

Хорам ответил с прохладцей:

— Предлагаешь мне забыть прежнюю любовь и быстренько сыскать новую? По-твоему, сердце — это послушная кляча: куда повернул, туда и пошла?

— О, друг, ты говоришь так верно, будто читаешь строки книги жизни! Человек не властен над любовью: она является, когда сама хочет, а после исчезает без спросу. Однако женские объятия могут утолить твою боль и облегчить терзанья души, как сладкий бальзам, влитый в уста хворого.

— То бишь, взять в жены одну, а тем временем горевать по другой? Жениться без любви? Нет, Рико, это не по мне.

— Мой печальный друг, ты снова прав. Мужчина свободен, будто горный орел: сам выбирает, сесть ему на ту вершину или эту, полететь на запад или восток, свить гнездо или затаиться в темной пещере, где только летучие мыши да их фекалии. Невозможно принудить мужчину жениться, коли он того не хочет, как не заставишь орла усидеть на земле, если ему охота парить.

Хорам нахмурился и почесал затылок.

— Не складывается у меня в голове, Рико. Давеча в чайной ты говорил, что мужчине на Юге непременно нужна женщина. А теперь говоришь, мол, свободен в выборе — жениться или нет…

— Женщина нужна обязательно, это святая истина! Но разве я говорил непременно о супруге? В мудрости своей боги создали разных женщин и так хитро скроили их судьбы, что одни становятся женами, а другие — альтессами.

— Альтесса… в смысле, любовница?

Ванесса-Лилит вступила в беседу:

— Ах, славный, до чего мрачные взгляды царят на Севере! Почему вы непременно говорите: «любовница», — да еще произносите это слово с упреком? Отнюдь не всякая альтесса зовется любовницей, а лишь та, что нужна для единственной цели: любовных утех.

— А для чего же еще нужны альтессы?.. — ляпнул Хорам.

Рико и Ванесса расхохотались в один голос.

Белокровная начала первой:

— Альтесса нужна для приятных бесед. Если боги обделили супругу умом, то альтесса даст пищу рассудку мужчины и усладит его слух.

Рико подхватил:

— Альтессы приносят красоту. Если дом полон прекрасных девушек, кто откажется жить в таком доме?!

— Альтессы нужны для выходов в свет, — продолжила Ванесса-Лилит. — Если супруга на сносях, занята детьми или просто не в духе, мужчина берет с собою в общество альтессу. Все глядят на него и судят: женщина хороша, лакома, ухожена — стало быть, недешево обходится мужчине, а значит, он твердо стоит на ногах и знает свое дело. Если же с ним несколько альтесс, то и вовсе в пору позавидовать!

— Альтессы создают разнообразие и развивают мужчину, — сообщил Рико. — Положим, ты насобачился ходить под парусом, да так ловко, что прослыл первым шкипером Юга. Но коли с веслами ты не в ладах, то придет безветрие — и пропадешь. Так и с женщинами. Твоя дама страстная и нежная, все ласкает тебя да ублажает — расслабишься, забудешь, как дарить наслаждение. Грамотная жена стряпает за тебя все бумаги — скоро разучишься писать. Она тихоня — ты станешь нестерпимым болтуном, крикливая — затихнешь, будто мышь. Любит хозяйствовать — сделаешься бестолковым лентяем, хочет одних развлечений — ты погрязнешь в хлопотах. Но если женщин у тебя несколько, да все разнятся норовом, то и ты станешь разносторонним, со всех боков умелым!

— Альтесса — помощница супруге, — молвила белокровная. — У матери пятерых голова идет кругом от забот, и если альтесса придет на выручку — счастье! Да и дома скучно сидеть одной, когда муж в делах. Побеседовать не с кем: со слугами говорить — отупеешь. Потому хороший муж одну альтессу берет с собой, а другую оставляет дома, с женою.

— Альтессы часто иноземки, — довесил Рико. — Стало быть, знают всякие штуки. Одна умеет по-особому ездить верхом, другая научит какой-нибудь забаве, третья необычное ремесло знает, а четвертая — заморский товар, что сделает тебя богачом.

— Наконец, — подвела черту Ванесса, — даже если и любовница — так что же? Откуда взялось ваше осуждение? Вот я, к примеру, сегодня пью много вина. А вчера хмельное пришлось не ко вкусу, пила одну воду. И если мой дорогой Рико хотел вина вчера, а не сегодня, так не пропадать же ему от тоски!

— Да, да, именно! — воскликнул Рико и заключил Ванессу в пылкие объятия.

Гость хмуро жевал коврижку. Обнять ему было некого.



Наконец, Рико не без труда выпустил из рук жену, и Хорам сказал:

— Вы зовете меня северянином — что ж, пускай. У нас на Севере принято говорить искренне — хотя бы иногда. Так вот, сейчас пришла именно та минута. Ты начинал, Рико, с того, что предлагал найти мне невесту. Я понимал, в чем твой интерес: за белокровную девушку положено платить семье выкуп, долю от него получил бы ты. Но теперь ты советуешь завести лю… альтессу. Возможно, ты даже в чем-то прав: с женщиной жить веселее, не так одиноко… Но вот чего никак не уясню: как ты поможешь мне в этом деле и, главное, на чем заработаешь?

Архитектор счастья Онорико-Мейсор тщательно отмерил порцию честности — и рассказал.


Западные графства — Рейс, Мельницы, Холливел — на деле являют собою дикую степь с кочующими по ней табунами и стадами. Редкие города обязательно укреплены и всегда готовы к обороне. Табуны сопровождают шаваны: полурыцари-полупастухи, а с ними — жены, родичи, дети. То и дело шаваны сцепляются друг с другом, пытаясь отобрать пастбища и скот, потому войны для западников — привычное дело, житейское. Не такие, правда, войны, какие ведут северяне: расчетливо холодные, беспощадные, лютые. И не такие войны, к каким приучены центральные земли: с муштрой и дисциплиной, многочисленными армиями, красивыми маневрами. Нет, битвы западников совсем иные. Они часты и горячи, как молнии весной, однако малокровны и не особенно жестоки. Западники не стремятся любой ценой истребить врага, да и к дисциплине не очень-то приучены: коли оборачивается худо — бегут без зазрений совести. А вот что любят западники, так это наживу. Отхватить в бою лакомый кусок — первое дело! Ради этого, собственно, и бой затевается.

Западные земли скудны серебром и золотом, потому наживой служат лошади, коровы и женщины. Коровы дают пищу, кони хороши сами по себе, да к тому же их можно продать — скажем, в Альмеру. Что делать с женщинами? Шаваны небогаты, содержать девушек — накладно, убить — жалко. Вернуть родичам за выкуп, как сделали бы северяне, — так ведь родичи тоже нищи, едва ли дадут хорошую цену. Нашлись среди шаванов люди с умом. Обзавелись кораблями и стали возить добычу на Юг, в Шиммери.

На первый взгляд, западницы казались шиммерийцам уродками: смуглые, поджарые, жилистые, плоскогрудые, а глаза сплющены, как миндаль, а лица грубы, обветрены, будто у матросов… Никакого сравнения с белокровными красавицами! Но со временем оказалось, что и лошадницы обладают своими достоинствами. Они неприхотливы, даже не помышляют о капризах. Горячи и страстны в любви. Ловки и быстры, в спорте дадут фору не только белокровным дамам, но порою и мужчинам. И, как ни странно, бывают умны: не все, конечно, но встречаются весьма смышленые. Словом, пришло время, когда шаванов стали встречать в Шиммери с распростертыми объятиями.

— Постой, Рико!.. — поразился Хорам. — Не хочешь ли сказать, что западники продают своих пленниц, а вы покупаете? Разве рабство не запрещено имперским законом?!

— Кто же говорит о рабстве?! — возмутился архитектор счастья. — Не хочешь ли ты меня унизить?! У вас на Севере воин, взявший в плен девушку, отдаст ее за деньги ее собственной семье. То же самое делают шаваны, с той лишь разницей, что семьи пленниц не могут их выкупить, но это делают добрые господа в Шиммери! У нас, на Юге, бедные девушки обретают новые семьи! Как ты можешь это осуждать?!

Так вот, раз уж речь зашла о деньгах… Дешевую западницу можно приобрести за десяток эфесов. Сносную — за полсотни, хорошенькую — за сотню, а за триста золотых возьмешь такую, что век не нарадуешься! Будет заботливая, пылкая, умелая, неглупая да еще и не совсем смуглолицая. Помимо качеств девушки цена зависит и от другого обстоятельства. Первым вечером, едва западный корабль прибывает в порт, славные господа спешат выкупить самых ухоженных пленниц. Взлетает спрос, а с ним и цена. Вторым днем интереса уже меньше, а третьим — еще меньше, ведь лучший товар уже разобрали. Однако и шаван, не будь дурак, снижает цены. По негласной традиции западники стремятся распродать груз за одну неделю. Так что если уж ты пропустил первые два дня, имеет смысл придти в последний. Можно получить отличную альтессу почти за бесценок! Да, у нее будет какой-нибудь видный изъян — ну и что? Скажем, строптивая слишком — и что же? Ты мужчина, взнуздаешь! Или кривая на один глаз — зато тело красивое. Или пореветь любит — и ладно, может, тебе по душе, если девушка чувствительная. Или, допустим, тупая как пень и ничего не умеет…

Белокровная Ванесса-Лилит пнула Рико под коленку. Он сообразил, что пошел не тем курсом. Опомнился, вернулся к фарватеру.

— Словом, вот что я скажу тебе, славный друг Хорам. Как раз сейчас в порту стоит судно шавана Грозы — одного из лучших поставщиков девушек. Гроза известен воинской удачей и отменным нюхом на альтесс. Тех девушек, что не стоят своих денег, он вовсе в плен не берет. Захватывает лишь тех, кого здесь, на Юге, оторвут с руками. Не далее, как сегодня в чайной беседовал я с братом по цеху — Тимеретом. И он посоветовал мне: «Онорико, веди своего гостя на корабль, да поскорее! Хотя четыре дня торгов уже миновало, но самые сказочные девушки все еще на судне! Видимо, они так хороши, что купцы просто боятся к ним подступиться. Но это, конечно, не касается тебя, Онорико, и твоего славного гостя, ведь вы — не из тех, кто робеет перед женщинами!»

Хорам призадумался, наморщил лоб, в сомнении потер бороду. Видно было, как его коробит от южных порядков, однако наметанный глаз Рико приметил и другое: пару раз за время рассказа блеснули зрачки купца, еще как блеснули! Впустил печальный Хорам в душу хоть не целую мысль, но половинку мысли о том, как здорово будет обзавестись женщиной. Надо дать этому ростку взойти, — мудро решил архитектор счастья. Не стану давить — этим можно отпугнуть беднягу. Пускай лучше сам дозреет!

И Рико свернул беседу, сослался на позднее время, предложил гостю ночлег. Хорам отказался — он нанял этаж в гостинице не для того, чтобы стеснять друзей своим присутствием.

— Тогда порадуй нас надеждой на то, что зайдешь завтра на утренний чай!

Это предложение Хорам принял и откланялся. Хозяева проводили его к нанятой бричке, Рико долго тряс руку гостя, а Ванесса позволила обнять себя на прощанье. Когда пара возвратилась в дом, душа Рико полнилась самыми радужными планами и сладчайшими желаниями.

— Ты сегодня держалась, как настоящая леди! — воскликнул он, прижимая к себе жену. — Какое счастье, что ты — моя!

Ванесса-Лилит отшатнулась:

— Ты позабыл: я и есть настоящая леди! Что это было сегодня?!

Рико опешил:

— Ты о чем?..

— О чем я?.. Ах-ха-ха! Прелестно! Ты спрашиваешь, о чем я?! С чего бы начать? Быть может, с того момента, когда в мой дом влетел грязный нищий и заявил: «Нарядись-ка получше и встреть своего мужа, он скоро приедет!» Мерзкий бедняк, чей смрад слышен за квартал, указывает, как мне нарядиться!

— Я хотел впечатлить гостя, должен был предупредить… Послал тебе весточку с этим нищим. А ты, умница моя, сразу поняла…

— Молчи, несчастный, молчи! Ты спросил — вот и слушай ответ! Ты привел в дом этого хмурого толстяка с севера. Я доверилась тебе и нарядилась, закапала глаза, чтобы блестели, любезничала… играла роль, как уличная плясунья! Но с чего, скажи на милость, ты взял, будто у него есть деньги? Вся его одежда не стоит и елены!

— Я чую…

— Ах, чуешь?! — Ванесса-Лилит свирепо шмыгнула носом и уперла руки в бока. — Сядь вон туда! Сядь, говорю! Не смей стоять надо мною! Я тоже чую кое-что. Твой Хорам не стоит и сотни эфесов — вот что я чую. Лжет про большую печаль, а на деле холост лишь потому, что не имеет денег на выкуп! А ты — о, боги! — ты еще предложил ему дешевок Грозы! Да ясное дело, он ухватится: целая женщина — за десять эфесов! Не половинка, не одна левая нога, а целая альтесса — всего за десять монет! Пускай слепая и тупая, но за десять-то монет!.. Он и не мечтал о таком чуде — альтесса, что ему по карману! Вот только что мы получим с этой сделки? Один золотой?! Лишь бедняк, которому удача плюнула в глаз, может принять один эфес за прибыль!

— Постой, милая, дай сказать, — попробовал вмешаться Рико. — Если я не первый день живу на свете, а это так и есть, то ты можешь быть уверена: Хорам — богач.

— Ах-ха-ха! Вот теперь я поверила! Конечно, богач! И как я могла усомниться?.. Он прибыл на своем корабле?

— Кажется, нет… Зато с товаром.

— С каким еще товаром? Откуда знаешь?

— Он сказал.

— Ах, он сказал! Ну, тогда это святая истина, как Писание! А где ты вообще его встретил?

— На площади, у небесного корабля… Он смотрел…

Белокровная рассмеялась так, что слезы брызнули из глаз.

— Да ты мастер делать выводы! Хорам смотрел на шар истопника — значит, он богач! Все богачи именно так и коротают дни: пялятся на дурацкую надутую тряпку, будто баран на новые ворота!

От ярости и смеха Ванесса разрумянилась, грудь бурно вздымалась, глаза горели. Белокровная напоминала пантеру на охоте. Рико встал и решительно приблизился к ней.

— В гневе ты прекрасна!..

— Так ты нарочно меня злишь?!

— Хватит болтать, женщина!

Рико схватил и скомкал платье жены, чтобы сорвать его к чертям. Прежде, чем ткань треснула, Ванесса оттолкнула мужа и рявкнула:

— Еще чего! Платье стоит два эфеса!

Рико дернулся. Стало обидно, как от пощечины. Буркнул:

— У тебя оно не одно…

— О, ты прав: в моем шкафу целых три платья, достойных меня. И каждое я надевала столько раз, что все дамы в городе знают мои наряды наперечет! Да что дамы — уличные коты помнят все мои платья! Иду в белом — мурлычут, иду в синем — орут. Если хочешь знать, потому я больше никуда и не хожу с тобою. Мне стыдно, спали меня солнце!

Ванесса опустилась за стол, вылила в кубок остатки вина из кувшина.

— Было наше лучшее вино — стоило две глории. Твой Хорам принесет нам хотя бы столько?

Рико сел рядом с нею и осторожно погладил по спине.

— Милая, все будет хорошо. Все-все наладится очень скоро.

— А еще вот это… — Ванесса скинула с плеча бретельку платья и провела пальцем по коже. Перепад цвета был едва различим, но все же заметен: грудь и плечо темнее, под бретелькой светлая полоска. — Такая я теперь белокровная. Отчего у нас нет денег на крытый экипаж? Почему, если нужно выйти хоть куда-то, я прячусь под этим несчастным зонтиком и надеюсь на чудо?

Рико поцеловал полоску на коже.

— Я — Онорико-Мейсор, архитектор счастья, и я клянусь тебе, любимая: до конца этой луны все устроится! Я добуду денег! Я заработаю столько монет, что тебе некуда будет их девать! Ты купишь дюжину карет и сотню платьев — даже тогда останется такая гора денег, что они не поместятся дома, и придется зарывать их во дворе!

Ванесса усмехнулась:

— Лжец несчастный.

Сделала пару глотков и отдала остаток мужу. Он допил, на душе сразу потеплело: от вина и от улыбки Ванессы. Рико обнял ее — теперь без страсти, а с тихой нежностью. Дыханье жены становилось все ровнее. И Рико подумал, что сейчас и есть наилучший момент для вопроса:

— Луна моя, давай заведем альтессу!..

— Что ты сказал?.. — Ванесса хлопнула ресницами.

— Я заходил на корабль Грозы и увидел одну чудесную девушку. Ее зовут Низа. Она смышленая и не дурнушка, грациозная, с душой… Она точно тебе понравится!

— Ты спятил? — серьезно осведомилась белокровная. — Не прими за шутку, мне правда любопытно: ты последние мозги растерял?

— Она хорошая, — повторил Рико. — По всему видно, что не ленивая. Будет помогать тебе с детьми, а со мною ходить на встречи. Раз уж ты не ходишь…

— Полагаю, Низа и в постели хороша?

— Я не пробовал, на ней была красная лента. Но телом гибка, так что, думаю…

Он осекся, напоровшись на взгляд Ванессы.

— Ты точно спятил, раз не стыдишься говорить такое. Как только повернулся твой язык?! Если захочешь продолжить этот разговор, то собери остатки ума и крепко подумай, не выставлю ли я тебя на улицу.

— Ты ревнуешь?.. — кротко спросил Рико. — Не нужно, ведь я люблю только тебя.

— Я ревную? Ах-ха-ха! Чтобы я, белокровная леди рода Людмилы, ревновала к лошаднице?! Ступай на корабль Грозы и обласкай всех, кого там найдешь, включая самого шавана, — я даже глазом не моргну!

— Тогда в чем дело?

— В деньгах, дорогой. Конечно, в деньгах! Миловидная, с душою, гибкая, не ленивая… да с красной лентой — значит, возможно, девственница. Тут пахнет сотней эфесов! А мне ты не можешь дать и двух!

— Ну, с Низой кое-что немножко неладно… Так что не думаю, что за нее запросят больше двадцати…

Ванесса поднялась.

— Все, довольно. Я устала от жалости к себе и от твоей глупости. Даже не хочу знать, какой такой изъян у твоей избранницы. Должно быть, она безумна, как ты — мне никакого дела. У нас нет двадцати эфесов! Нет и пяти, даже одного нет! А мне нужен крытый экипаж и дюжина новых нарядов, и нянька детям. Пока не получу всего этого, не смей даже заикаться об альтессе!

С тем Ванесса-Лилит отправилась спать.

А Рико долго еще сидел за пустым столом и думал о Низе — гибкой, изящной, упругой… смуглой — но даже это почему-то в радость. И глаза у девушки особенные, о том он не сказал Ванессе. Глаза белокровных — большие, чувственные, нежные… это сверху, а всмотрись вглубь — увидишь затаенную злость. У Низы — наоборот. Жесткий, хищный прищур кочевницы: таким взглядом смотрят поверх стрелы, наложенной на тетиву. Но глубоко под броней прячется нечто трепетное, хрупкое.


* * *

Последующие дни архитектор счастья провел в большом волнении. Три человека не давали ему покоя. Первою была, конечно, Ванесса-Лилит — безмятежно спокойная, как притихший вулкан, над жерлом которого курится дымок. Вторым — купец Хорам. Он вел себя весьма достойно: вновь придя в гости к Рико, принес в подарок амфору прекрасного вина, а одет был на этот раз так, что даже Ванесса одобрительно хмыкнула. Однако вот беда: купец продолжал лелеять свою печаль по умершей невесте. То и дело зрачки Хорама меркли, будто обращались внутрь себя, а на самые пламенные речи он отвечал кратко и сумрачно: «Да, мой друг… Конечно, ты прав… Вот только не лежит душа…» Меж тем, тянуть было нельзя: корабль Грозы скоро уйдет, а когда прибудут новые пленницы с Запада — неизвестно. До того времени, чего доброго, иноземец освоится в Лаэме и уже не будет нуждаться в помощи Рико!

Была и еще одна причина, что не давала архитектору счастья покоя: Низа. Если бы кто-то в Лаэме приобрел ее, Рико сохранил бы надежду со временем разжиться деньгами и перекупить, вернуть. Но тех считанных минут, что Рико видел Низу, хватило ему, чтобы увериться: никто ее не купит. Изъян Низы таков, с которым ни один славный господин не станет мириться. Ни возьмет ни за двадцать монет, ни за десять, ни за так. Девушка уйдет вместе с кораблем Грозы, и Рико никогда больше ее не увидит. Что станется с нею на Западе — даже подумать страшно. Неходовой товар — обуза для торговца. Никакого резона хранить.

Рико обошел всех друзей-приятелей с одною и той же просьбой. Знакомцев у него хватало, многие не только жали руку при встрече, но и горячо обнимали, как брата. Ответ у всех был одинаков:

— Онорико, у меня нет ни наперстка веры, что ты вернешь долг. И так задолжал половине Лаэма, скоро тебя станут колотить в темных переулках. Потому, дружище, дам тебе ровно столько, сколько могу отдать навсегда. Возьми вот агатку… ладно, глорию.

Рико отказывался. Брать насовсем было унизительно — словно побираешься на паперти. К тому же, агатка не спасала положения, даже глория, и даже елена.

Он обратился к ростовщикам. На беду, почти ничего ценного Рико не имел: ни экипажа, ни коня, ни оружия, ни дорогих украшений. Нашлось несколько ювелирных безделушек да механические часы. Ростовщик предложил две елены за все.

— Ты меня грабишь, идов приспешник! — вскричал Рико. — Дай хоть эфес!

Делец уперся, как баран, а у Рико опустились руки. Положим, даже удастся уломать — и что? Разве один эфес хоть что-то изменит?

— Возьми в заклад мой дом, — сказал архитектор счастья. — Он стоит не меньше двуста золотых!

— Э, Онорико, плохую мысль ты уронил с языка, возьми лучше назад и проглоти. Ты не можешь заложить дом, ведь он — не твой.

— То есть как?!

— Дом принадлежит белокровной Ванессе-Лилит еще с девичества.

— Но Ванесса — моя жена!

— Ванесса — твоя, но дом — ее, все это знают. Его так и называют в городе: дом Ванессы. Вот если бы она сама пришла ко мне — дело другое.

— Деньги мне нужны, а не жене.

— Сочувствую, Онорико, но помочь не могу. У тебя имеется лишь одна подлинная ценность — сама Ванесса-Лилит. Будь она альтессой из пленниц, я бы дал за нее все четыреста золотых и остался бы в большой прибыли… Но она — белокровная, так что…

Спали тебя солнце!

По всему выходило: приезжий купец Хорам — единственный шанс. Не зря боги привели его в Лаэм именно сейчас, да еще и столкнули нос к носу с Онорико! Хорам мог бы стать спасением для всех: Рико, Ванессы, Низы. И все, что он должен сделать для этого, — забыть о своей печали! Пойти на корабль вместе с Рико, выбрать хорошенькую западницу монет за сто пятьдесят. Десятину Гроза отдаст Рико, и этих денег наверняка хватит, чтобы выкупить Низу. Да, Ванесса придет в ярость, но Рико прямо скажет ей!.. Он — мужчина, черт возьми! Чтобы Онорико-Мейсор не смог обуздать женщину — да скорее тигр заплачет и убежит в страхе от косули! Так вот, Рико скажет жене: молчи, женщина, и слушай меня. При хорошей альтессе купец Хорам быстро поймет все прелести семейной жизни, и за какой-нибудь месяц уже ни спать, ни есть не сможет — так захочет жениться! Тогда я, архитектор счастья, разыщу ему прекрасную белокровную невесту, на добрую тысячу эфесов выкупа, и сотню из них мы возьмем себе! Представь себе, луна моя, как тогда заживем! Будут кони и кареты, жемчуга и платья, лучшие вина и сладчайшие фрукты! А Низу ты непременно полюбишь. Едва утихнет твой гнев, сразу поймешь: ее нельзя не полюбить. Она скрасит нашу жизнь, вдохнет счастье, которое стало покидать наш дом… И ты будешь рада, что мы с тобою спасли ее от верной гибели.

Окрыленный этими мыслями, Рико вновь и вновь наседал на иноземца. То говорил: большой беды не будет, если просто придешь на судно и посмотришь. Ведь смотреть — еще ничего не значит. Понравится — купишь, а нет — так и ладно. То спрашивал: неужели тебе не любопытно, мой друг? Разве там, где ты жил, пруд пруди западных девушек? То повел Хорама в чайный дом вечером — в самое людное время. Даже Ванесса-Лилит предложила свое общество, но Рико отказался. Пошли вдвоем с Хорамом, чтобы тот убедился, как искоса глядят славные господа на двух мужчин без единой женщины.

Наконец, Рико зашел с такой стороны.

— Подумай, друг, неужели твоя любимая хотела бы видеть тебя несчастным? Представь — да упасут нас боги! — ты бы оказался на ее месте. Неужто перед смертью завещал бы ей: «Никогда больше не сходись с мужчиной, до конца дней терзайся тоскою в одиночестве!»? Нет, славный, ты сказал бы совсем обратное! Вот и твоя любимая смотрит сейчас со Звезды и думает: «Ох и дурачок же мой Хорам! Зачем же он, бедняга, так мучает себя?»

— Надеюсь, она на меня не смотрит… — хмуро ответил купец.

— Отчего? — поразился Рико. — Коли я бы попал на Звезду, то каждый день смотрел на Ванессу. Никак бы не смог удержаться!

Ну, еще краешком глаза — на Низу, — подумал Рико, но этого вслух не произнес.

— Не заслужил я, чтобы смотрела, — сказал иноземец.

— То есть как?! Ты же любил ее! Если мужчина любит девушку — что еще нужно?!

— Ничего ей хорошего не принесла моя любовь. Лучше бы вовсе не любил. Верно, лучше. Не стоило мне влюбляться, слишком много дряни сделал…

Рико не нашел, что ответить на эти странные слова. А Хорам подумал еще, потеребил бороду и вдруг сказал:

— Так что, друг, тот корабль с Запада — он еще в порту?

— Нынешним вечером — последние торги, — сказал Рико, ибо так и было. — Завтра Гроза уплывет восвояси.

— Отведи-ка меня туда.


* * *

Онорико-Мейсор воспрянул духом. Свое прекрасное настроение он изливал речами.

— Женщина — лучшее вложение денег! Всякий южанин это знает! Она — красивее драгоценности, надежнее банковского векселя, полезнее коня. В Писании сказано: нет больше ценности на свете, чем женщина, способная давать потомство. А ведь Писание не дураки сочиняли, о нет!

Дневная жара отступала, в вечерней прохладе оживал белокаменный Лаэм, оглашался голосами и подковами, заливался запахами еды и вина. Наслаждаясь вечером, горожане выбирались ужинать на террасы и балконы домов, а таверны выставляли столы прямо на улицы. Вольготно развалившись на сиденье брички, Рико вещал:

— Торги, мой друг, пойдут не на корабле, а в чайной Эксила. Это место устроено специально для таких случаев, и меня там, конечно, знает каждая собака, даже сам Эксил обнимает при встрече. А я всегда ему говорю: «Хорошо ты сделал, что открыл в порту большую чайную! Приятно смотреть девушек в уютном зале, а в тесном брюхе шхуны — совсем не то. В трюме любая красавица покажется страшилой».

Хорам слушал вполуха, больше уделял внимания вечерним красотам города, залитого сиянием луны и искры. Особенно пленяли его дворцы богачей, что венчались огромными куполами, а окна были узкие и неровные, фигурные, сплетенные в замысловатую вязь. Также Хорам уважительно кивал при виде мостиков и арок, коих в Лаэме имелось великое множество. Мраморные галереи соединяли дворцы соседей, крытые рынки — с особняками славных купцов, чайные — с гостиницами. Мостики перекидывались с улицы на улицу, прямо над крышами бедняцких домиков, давая возможность пройти прямиком, не плутая в трущобах. Хорам ахнул, когда увидел мост длиною в четыре квартала, соединяющий две площади. Не мост, а прямо целая улица, поднятая над землей!

— Обрати внимание, друг: все эти арки и галереи закрыты от солнца. Это не просто удобный способ пройти по городу, избежав толчеи, а еще и спасение для белокровных! Дама может прогуляться по воздушным улицам, не боясь обжигающих лучей. А купола во дворцах, что так приглянулись тебе, венчают залы с крытыми садами. Славные устраивают внутри своих домов озерца и парки — все ради своих женщин!

Бричка остановилась на природной террасе. По левую руку открывался роскошный вид на море, искрящееся лунной дорожкой, а по правую возвышалось здание, формой напоминающее цветок.

— Добро пожаловать в чайную Эксила! Тебя ждет дивное представление.

— Представление?.. — удивился Хорам. — Я думал, торги…

— Торги и есть представление! Каждая девушка старается показать себя с лучшей стороны, ведь иначе ее не купят!

— Не понял логики.

Но они уже подымались по ступеням, и Рико не успел ответить.

— Как зовут славных господ? — спросил привратник, вежливо, но твердо заслонив дорогу.

— Тебе коршуны глаза выели?! Перед тобою Онорико-Мейсор, архитектор счастья! Сейчас же проводи нас в мою ложу!

— Не припомню вашей ложи, господин. Да и ваше имя незнакомо. Кто вас приглашал?

Прежде, чем Рико изверг новую вспышку гнева, Хорам сказал привратнику:

— Нас позвала одна белокровная леди, вот ее портрет.

Он сунул в ладонь стражу крупную монету.

— Милости просим, славные господа!

Внутренность чайной также походила на цветок. Многочисленные лепестки, разделенные низкими ширмами, представляли собою ложи для гостей. Они были устелены коврами и щедро усыпаны подушками, освещены огоньками масляных ламп. В сердцевине цветка, видимой со всех сторон, стоял круглый помост. Над ним на длинных цепях свисали с потолка искровые фонари.

— Кого я вижу! Сам архитектор счастья, великий Онорико-Мейсор! Наконец-то ты добрался!

Мерзкий голос принадлежал Тимерету — как на зло, конкурент занимал соседнюю ложу. С ним были три девушки в шелках — одна другой краше, — и двое славных купцов.

— Пришел поглядеть, как ты накупишь сухарей и бревен, — бросил Рико и отвернулся.

В другой соседней ложе он увидел зрелую даму в сопровождении служанки, что помогала хозяйке усесться помягче.

— Женщина пришла покупать девушек?.. — поразился Хорам.

— Да ведь это Лиза-Марго, хозяйка школы альтесс! Она высматривает девушек со способностями, выкупает и берет в обучение.

— В обучение?! Чему же они учатся и зачем?!

Ох, этот глупый чужак совсем ничего не понимал в жизни! Но объяснять было некогда: вспыхнули фонари над помостом, и в пятно света вышел сам шаван Гроза. Западник нисколько не старался подстроиться под манеры южан. Напротив, он был одет вызывающе дико: кожаная безрукавка с бляхами, грубые кожаные штаны, высоченные остроносые сапоги со шпорами. Широкий ремень сверкал серебряными узорами в честь многих побед Грозы. На поясе висел кривой меч и длинный кинжал.

— Не привык болтать, — хрипло сказал шаван. — Смотрите своими глазами. Товар хорош. Грязью не торгую.

— Каков дикарь!.. — обронила госпожа Лиза-Марго не без уважения.

Шаван спустился с помоста, а в лучи света стали выходить девушки. Рико обожал этот миг открытия — будто падает крышка ларца, представляя взгляду неведомые прежде драгоценности. Он подался вперед, затаив дыхание.

Гроза привез с Запада сорок пленниц. До сего дня на торгах остались шестеро, однако здесь было на что посмотреть. Поочередно они взошли на помост, каждая поклонилась гостям и назвала свое имя, сказала слова приветствия. Первая — Мелана — вызвала волну одобрительных голосов. Мелана была уроженкой Литленда — почти белокровной. Ее светлая кожа, разрез глаз, утонченные черты лица — все говорило о благом происхождении. Обычно пленницы, взятые западниками в других землях, ведут себя отвратно: дерзят, свирепеют, либо замыкаются и льют слезы. Мелана, напротив, наслаждалась вниманием и ярким светом фонарей. Искристо улыбнувшись, она сделала реверанс и произнесла:

— О красоте Шиммери слагают сказки, но ни одна и близко не сравнится с реальностью! Я так рада, что очутилась здесь. Надеюсь навсегда остаться с вами!

Рико толкнул Хорама в бок и многозначительно подмигнул. Именно с Меланой связывал свои финансовые надежды архитектор счастья: она была самым дорогим и лакомым кусочком. Шаван требовал за Мелану двести пятьдесят эфесов. Славные тянули с покупкой до последнего дня, рассчитывая, что Гроза скинет цену. Но он не уступал, будто специально ждал Онорико с Хорамом.

Второй на помост вышла женщина лет тридцати — весьма зрелая, по меркам Запада. Тем не менее, шаван просил за нее две сотни, и причиною была пластика ее движений: томная, полная скрытой силы — тигриная. При такой любовнице даже печальный Хорам позабыл бы все горести! Звали женщину Элия.

Затем были две сестры — бойкие веселушки. Они вышли на помост вдвоем и пропели приветствие хором, словно намекая: две девушки — вдвое лучше, чем одна. Эту мысль Рико шепнул на ухо другу: если брать сестер, то только двоих сразу. Они чудно дополняют друг друга: одна выше — другая ниже, одна темненькая — другая светловолосая. Да и не разлучать же бедных сироток!

Последними шли темные лошадки. Девчонка из Дарквотера — совсем еще юная, лет пятнадцати, и вконец запуганная.

— Болотница!.. — презрительно бросил Тимерет. — Двух дюжин не стоит…

И вот, наконец, Низа. Вышла, молча стала, глядя в пол. Худая, смуглая, черные волосы, темные глаза… Отчего так врезалась в сердце Рико? Он не знал. Видел ее несколько минут — зашел как-то на шхуну Грозы, быстро оглядел девушек… И одну из них унес с собой. Низа словно уменьшилась в сотню раз и, крохотная, поселилась прямо в груди Онорико. Не так это было, как с женою. Ванесса-Лилит вызывала восторг, обожание, страсть, но всегда оставалась снаружи, вовне. А Низа — внутри. Малюсенькая, хрупкая. Ее — беречь и лелеять, как цветок фиалки…

— Не молчи, овца! Приветствуй господ! — рявкнул шаван.

— Я — Низа, — сказала девушка и больше ничего не смогла выдавить.

— Делайте, что умеете, — велел Гроза, и начались торги.

Как и обещал Рико, торги были зрелищны. Девушки исполняли свои роли, будто актеры в театре. Элия взяла в руки диковинный музыкальный инструмент, похожий разом на лиру и тыкву; две девицы хозяина чайной играли на свирелях. Они чередовали веселые мелодии с романтичными и чувственными. Когда музыка искрилась и играла, будто горный ручей, — сестры-западницы плясали, высоко подбрасывая подолы юбок. До того озорно у них выходило, что гости начинали хлопать в такт и радостно посвистывать. А когда звучала лирическая мелодия, Мелана пела — глубоко, сочно, искусно. Она прохаживалась между лож, поглядывая на господ, порою снижала голос, будто обращалась к одному из них. Казалось, Мелана чувствует превосходство надо всеми ними, даже — власть.

— Хороша, а?!.. — подмигнул спутнику Рико.

Иноземец словно впал в полусон от пения Меланы: лицо разгладилось, губы тронула улыбка светлой печали. Но вопрос Рико вернул купца к яви.

— Я не понимаю, — сказал Хорам. — Никак в голове не уложу!..

— Что тебя смущает, друг?

— Вижу, что девушки стараются. Они поют и пляшут с чувством, не из-под палки, а в охотку!

— Конечно! Ведь они хотят понравиться нам!

— Понравиться? Тем, кто смотрит им в зубы, как кобылам на ярмарке?! Неужели им приятно быть товаром?!

— Какой же ты невежа!.. Всякая девушка хочет быть любимой. А чтобы полюбили, нужно показать себя во всей красе!

Мелана остановилась возле них и окончила куплет, глядя в глаза Хораму. Тот отчего-то опустил взгляд. Мелана изящно поклонилась ему:

— Мне радостно петь для вас, господа. Печалюсь лишь об одном: летние ночи так коротки!

— Двести пятьдесят эфесов, — шепнул Рико купцу, но так, чтобы слышала и Мелана. Ей будет приятно знать, как дорого она стоит!

Хорам шикнул на него и сказал Мелане:

— Простите грубость моего друга!

— Какой вы, — улыбнулась девушка. — Верно, прибыли с Севера?..

Купец смутился. Мелана тронула его плечо и вернулась на помост.

Теперь они с Элией поменялись ролями: Мелана взялась за струны, а западница стала петь. Уже и не пахло любовной лирикой. Звучала баллада о семи кораблях — строгая и печальная, полная героизма. Элия не следила за мелодией, просто произносила слова нараспев. Но ровный с хрипотцою голос сочился затаенной, глубокой, страстной силой — столь могучей, что невозможно было удержаться на поверхности. Всякий, кто слышал, проваливался в глубину собственной души — иссеченной старыми шрамами, соленой от былых слез. Рико даже куснул себя за язык, чтобы не расчувствоваться при заказчике, а у Хорама в глазах блеснула влага.

Элия также обошла круг поклонов, ступая с хищною своею грацией. Хорам спросил ее:

— Вы действительно хотите понравиться нам?..

Спросил робко, будто мальчишка, лепечущий: «Можно тебя поцеловать?..» Элия ответила поклоном.

— Но почему?.. Вас продают, словно вещи!.. И вам это по душе?!

— Мы показываем себя, а вы — себя.

— Ты о чем?

— Мужчина стремится завоевать женщину — разве не в этом состоит доблесть? Воины сражаются мечами, а славные купцы — монетой. Удаль купца — сродни храбрости рыцаря. Лучшие из нас достанутся лучшим из вас. Чем плохо?

Хорам не нашел что ответить и растерянно улыбнулся.

— Как она тебя отбрила, друг мой! — хлопнул его по спине Рико. — Определенно, в ее голове имеется вещество! И каков норов, а! В каждом движении чувствуется.

— Угу…

— Ты слыхал про Катрин-Катрин? Нет, откуда тебе слыхать! Одна западная пленница была альтессой славного купца, а затем стала альтессой градоначальника, а потом — его светлости принца Шиммери. А теперь она в столице, служит советницей самому владыке! Так вот, держу пари, она сродни этой Элии.

— Угу… — повторил Хорам. — Но Мелана, кажется, женственней…

— Ах, вот ты о чем призадумался! Кого из них выбрать? Друг мой, тебе вовсе не стоит терзаться вопросом! Если возьмешь обеих, Гроза скинет тебе целых двадцать золотых! Элия станет альтессой для тела и разума, а Мелана — для души и сердца. Они хорошо ладят меж собою: видишь, западница научила Мелану играть на этой тыкве!

— Да нет, я о другом…

Раздался женский голос, столь тихий, что Рико едва уловил его сквозь музыку:

— Чаю или вина господам?..

То была Низа. Рико мигом забыл, вина он хочет или чаю, или вдыхать воздух, а потом выдыхать. В руках Низы были два кувшина. Шаван послал ее прислуживать гостям — ни на что другое она не годилась.

— Мы… э… сядь с нами, красавица, — выдавил Рико.

— Не говорите так, — она осталась стоять. — Вам вина или чаю?

— Вина, будь добра, — купец протянул чашу.

— Ты будешь… э… петь или плясать?

— Я не актерка.

— Но должна же показать себя! Что ты умеешь?

— Жить.

Хорам прищурился с любопытством:

— Тебе все это не по нраву, верно?

— Меня не спросили.

— Я спрашиваю.

— И я! — воскликнул Рико.

Она лишь кивнула и двинулась прочь. Рико зачем-то сказал ей вслед:

— Тебе у меня будет хорошо!

Она не среагировала. Рико, устыдившись, шепнул Хораму:

— Это я так сказал, чтобы как-то ее утешить… Она стоит совсем дешево — монет пятнадцать, не больше.

— Почему так мало? Ничего не умеет?

— Не только. В ней есть изъян…

Девчонка-болотница из Дарквотера также была с ущербиной: слишком тревожная, надломленная. Полевая мышка — плохая альтесса… Но недостаток Низы был еще серьезнее. Будто по заказу, она продемонстрировала его. Зашла в ложу Тимерета, предлагая напитки, и пройдоха велел, хлопнув себя по коленям:

— Сядь-ка сюда.

Другая на ее месте охотно села бы, или поставила бы ногу: хочешь больше — заплати! Низа будто не услышала, даже отвернулась. Тимерет схватил ее пониже спины и потянул к себе. Тогда Низа опрокинула кувшин ему на голову.

— Дрянь! — рявкнул Тимерет.

От затрещины девушка полетела на пол. Она могла бы заплакать так, чтобы растопить сердце мужчины; или кинуться с кулаками — тогда он силой приручил бы ее. В том и другом случае Тимерет наверняка купил бы Низу, сочтя строптивость пикантной игрой. Но западница не играла. Поднялась с ковра, плюнула под ноги торговцу и пошла.

Шаван Гроза схватил ее за ухо и привел обратно. Сказал Тимерету:

— Приношу извинения, славный. Это порченая девка. Ей дадут дюжину плетей. Хотите посмотреть?

— Нет! — сорвался с места Рико.

Ни Тимерет, ни шаван не обратили внимания. Тимерет сказал:

— Давайте-ка иначе сделаем. Пускай красотка из Литленда споет мне одному — и моя обида испарится, как роса.

Шаван махнул Мелане, а Низу отослал тычком в спину.

Рико бурлил досадой и злостью — и скрипел зубами от бессилия. Будь он воином Севера, сейчас бы выхватил меч и снес башку Тимерету. Но это — Юг, а Рико — торговец среди торговцев. Его клинок — звонкая монета… и сейчас ножны были мучительно пусты.

— На два слова, шаван, — небрежно подозвал западника Хорам. У него, сожги солнце, были деньги. Он мог позволить себе наглость!

Гроза подошел:

— Слушаю, славный.

— Не позволяйте такого.

— Чего?

— Этот подонок портит ваш товар.

— Товар и прежде был порченым.

— Плети изуродуют Низу, ее никто не купит!

— И так не купят после ее выходки.

Отчего-то Хорам расслабился:

— Ах, не купят… Что ж, рад слышать. Но все же плохо, когда мужчина бьет девушку.

Шаван пожал плечами:

— Плохо, когда девушка вынуждает его. Элия, иди-ка сюда.

— Да, господин.

— Я бил тебя плетьми?

— Нет, господин.

Она показала голую гладкую спину.

— Почему я этого не делал?

— Я — женщина.

— Хорошо помнишь об этом?

— Да, господин.

— И помнишь, кто твой хозяин.

— Пока что — вы.

Гроза осклабился, сверкнув зубами.

— Ты хочешь, чтобы тебя продали? — спросил Хорам.

Шаван перефразировал:

— Хочешь этого иноземца, Элия?

Она беззастенчиво оглядела Хорама.

— Робок, но это потому, что чужак. Не слишком крепок — но он и не воин, чтобы быть силачом. Зато не юнец и не болтлив по-пустому. И умен, я вижу. Мы с ним поладим.

— Сядь, — приказал шаван.

Она села и обняла чужака. Хорам дернулся в две стороны разом: половина его шатнулась назад, к мертвой невесте, а другая — вперед, ближе к жаркому, сильному телу западницы.

— Как ты попала в плен? — спросил купец.

— Шаван убил моего мужа.

— И после этого ты подчиняешься ему?! Даже не хочешь отомстить?

— Муж был дурак и хвастун, и ненавидел меня за то, что я умнее. Я бы сама его убила, если б не клялась на алтаре.

— Если я умру, ты скажешь такое же?

— Разве ты дурак и хвастун?

— Тебе случалось убивать самой?

— Дважды, — сказала она с гордостью и подалась ближе к Хораму. — Я — хорошая лучница.

Шаван хозяйским жестом положил руку ей на затылок.

— И любовница, и наездница, и хозяйка. И умнее всех остальных, взятых вместе. Сто девяносто эфесов, славный. С другого просил бы двести, но ты ей по нраву.

Элия погладила щеку Хорама. Он отстранился, отвел взгляд.

— В чем сомнение? — спросил шаван. — Думаешь, стара? Да пошлют боги каждой молодке такое тело! Элия, покажи.

Она поднялась и повела плечами. Туника упала к ее ногам. Рико увидел, как вожделение блеснуло в глазах купца, затмив и печаль, и дурные сомнения. Он даже задышал глубже… Рико успел подумать: девятнадцать эфесов! Выкупить Низу — ее теперь уступят за бесценок! Вернуть все долги!.. И тут славный Хорам поднялся на ноги:

— Простите, шаван, мне нужно уйти.

Все трое уставились на него: Гроза, Рико, Элия.

— Я зря сюда пришел. Извините, что занял время. Если нанес ущерб, могу вернуть деньгами.

Рико опомнился первым:

— Не слушайте его! Вино ударило в голову моему другу, и он потерял рассудок! Выйдет на воздух, проветрится — тут же прибежит назад! Он просто колеблется между Элией и Меланой!

— Забудьте Мелану, — бросил через ширму Тимерет, что, оказывается, прислушивался к беседе. — Мелана уже моя.

— А с Элией я бы поговорила, — донесся с другой стороны голос Лизы-Марго, хозяйки школы.

— Ей нечему учиться! — отрезал Рико. — Оставьте ее нам, мой друг сейчас одумается!

— Учиться — конечно, нечему. Но, вижу, она может многому научить. Двести десять эфесов, шаван.

Элия оделась и вдвоем с Грозой перешла в ложу Лизы-Марго.

Хорам улыбнулся и потянул Рико к выходу.

— Идем, друг мой. Я увидел, что хотел, и все понял.

— Понял? — озлился архитектор счастья. — Мудрец-философ, видите ли! Ты что, за пониманием пришел? Тебе женщина нужна, а не знания-премудрости! Возьми Элию — это же огонь чистый! За одну ночь все печали забудешь! А хочешь помоложе — тогда Мелану! Почти что белокровная! Без капельки леди! Тимерет забрал? Врет, перекупим! Оставим с носом!

— Нет, друг, прости. Понимаю, что ищешь прибыли, и обещаю: едва захочу альтессу — сразу пойду к тебе и заплачу безо всякого торга. Но сейчас… не по нутру оно мне, не свыкся. Не по-человечески все. Женщину продают — а она радуется. Девушку бьют по лицу — а все кивают: так и нужно!.. Я из Короны, Рико. У нас все иначе.

Рико бы лучше было смолчать, ведь тут уже спором не поможешь. Придумать что-то, корабль только завтра уйдет… Но из ума не шли плети. Крохотная Низа, живущая в груди.

— Иначе?.. У вас иначе?! Северяне жалеют для девушки лишнюю монету?! Скорей удавятся, чем золотой на женщину истратят! Знаю, почему вы столько слов о любви говорите — чтобы денег не платить! Оно ведь куда экономнее: напеть сладкую песенку, а монетку себе оставить!

— Рико, ты забываешься.

— Я забываюсь? Двести золотых для тебя — не деньги! Но все равно пожалел. Пойдешь искать любви — это значит, чтобы задаром! Потому и не женат до сих пор, теперь-то ясно!

— А давай о тебе, умник, — рявкнул Хорам. — Ты это что, от большой заботы надрываешься? Будто я слепой! Ты сам себе девчонку присмотрел — ту, строптивую. А в кармане пусто, вот и надеешься на мою десятину! Дома ждет жена — красавица, каких мало. А ты из меня выжимаешь монетки на любовницу! Злишься еще! Лучше бы порадовался: твоя милая Низа теперь получит свободу!

Рико чуть не сел.

— Свободу?.. Ты рехнулся?

— Ее не купили, вот шаван и отпустит. Не повезет же ее обратно!

— Дурак из дураков!.. Высуши тебя солнце, несчастный глупец! Не повезет — это точно. Другую, вроде Элии, оставил бы себе. А Низу… отойдет на милю от берега и бросит за борт. Вот такая свобода.

Хорам оторопел, разинул рот.

— Ты лжешь!..

— Если бы.

— Да быть не может!

— Низа — гордячка. У вас в Короне, может, и выжила бы. А Запад такого не прощает. Уж точно не простолюдинке.

Хорам крякнул. Потер затылок, дернул бороду.

Развернулся и догнал Грозу.

— Шаван, сколько хотите за Низу?

Дикарь выпучил глаза.

— Низа — та нахальная дура с кувшином. Ты не ошибся, славный?

— Я знаю, кто она.

— Рискуешь. Положишь ее в постель — глаза тебе выцарапает. Обо мне дурная слава пойдет.

— Не для постели покупаю.

— А для чего?

Ручная тигрица Элия смотрела на Хорама, хозяйка школы альтесс — тоже. Любопытно им было. Рико ощутил желание плюнуть каждой под ноги. Или в нос.

— Для чего — мое дело, — отрезал Хорам.

— Ладно, — шаван пожал плечами. — Плати за пустое место.


* * *

Архитектор счастья Онорико-Мейсор ехал домой в таком расстройстве чувств, что даже не думал ни о чем. Вроде, пытался сказать себе что-то радостное… но не выходило, мысли путались, завязывались в узелки. Меж тем, подумать ему стоило: хотя бы о том, что сказать Ванессе-Лилит.

Вопреки ожиданиям Рико, жена не спала. Сидела в прихожей, попивая пряное вино, и, судя по румянцу на щеках, немало продвинулась в этом деле. Она пребывала в самом благодушном настроении.

— Как прошли торги, мой любимый? — сладко спросила Ванесса.

— Стоит ли о делах среди ночи, луна моя?.. — с небрежностью обронил Рико, но не сразу, а с паузой в один вдох. Ванесса, невзирая на вино, насторожилась.

— Успокой меня, дорогой. Скажи лишь одно…

— Я люблю тебя! — горячо выпалил Рико.

— И я тебя! Так сколько?

— Сколько — чего, луна моя?

— Сколько монет заработал на торгах?

— Зачем тебе думать об этом? Ведь я, Онорико, с тобою! Женщине ни к чему считать деньги, когда о них заботится мужчина!

Ванесса обняла и поцеловала мужа, прильнула всем телом, ласково прошептала:

— Стало быть, наши беды остались позади?

— О, да! Пора тебе забыть о том, что такое печаль и нищета!

— Значит, Хорам приобрел альтессу?

— Еще какую! Прекрасную!

— И Гроза выплатил тебе десятину?

— Попробовал бы не выплатить.

— Я так рада слышать!.. — Ванесса укусила Рико за мочку уха, лизнула в щеку. — Думала, этот иноземец выберет какую-нибудь дуру подешевле и отделается от нас парой монет.

— Нет, луна моя. У Хорама отличный вкус на женщин, он взял самую чудесную из них! И это только начало, у нас с ним большие планы!

— Мой дорогой!.. Как же хорошо, что ты не купил эту дешевку Низу! Ты так ею загорелся, что я немного разузнала… Мне сказали, у Низы самый отвратный характер изо всех шавановых пленниц. Сказали, никто не купит ее и за двадцать монет, ведь она строптива, как бешеная кобылица. Мы выберем себе другую, правда?

— Еще бы, конечно!

Рико посадил жену на стол и нашарил тесемки на платье. Хотя душу все равно застилал туман.

— Я хочу, чтобы твоя альтесса была самой лучшей! Ты заслуживаешь этого, любимый! Знаешь, иногда западники берут в плен девушек из Литленда — почти белокровных. Как будет прекрасно заполучить такую!

— Ага-ааа…

Ладони Рико скользили под тонкой тканью, гладили голую спину Ванессы, пробирались все ниже.

— Такая девушка будет мне почти как сестра. Станет легче вести хозяйство… и с детьми… И я так буду гордиться тобою! С двумя белокровными дамами ты будешь славным из славных! Правда?

— О, да-ааа!..

Он впился губами в шею жены.

— Конечно, понадобятся деньги… Ай!.. Щекотно!.. Но ты говоришь, у Хорама планы?

— Еще какие!..

— Он женится?

— Конеш-шшно…

— На дворянке?

— Хватит болтать, луна моя!..

Рико заткнул рот жены поцелуем, она ответила со всей пылкостью. Но потом вырвалась и мурлыкнула капризно:

— Ну все же, милый, сколько?.. Мне так любопытно.

— Да брось ты это! Не сейчас!..

— Тридцать золотых?

Рико замер на мгновенье, и Ванесса сообразила:

— Меньше… Двадцать?

— Оставь!..

— Еще меньше… Десять эфесов? Не страшно, милый. Это хорошая сумма. Нам хватит погасить все долги и месяц жить безбедно…

Рико промолчал, по лицу пробежала тень.

— Не десять?.. Пять?.. — Ванесса-Лилит отодвинулась от него. — Не говори, что меньше! Этого просто быть не может!

Рико опустил глаза.

— Три?.. Всего три?!.. Боги! Этот Хорам все же сэкономил и купил страшилище! Где ему, иноземцу, отличить каргу от молодки! А я говорила тебе: он — скряга!

Рико молчал. Лишь теперь Ванесса осознала всю глубину.

— Так сколько?

Он вздохнул, сунул руку в карман и выложил на стол четыре серебряных кругляша с профилем женщины и фонарем. Ванесса составила монеты квадратиком — словно без этого не могла сосчитать.

— Четыре елены. Половина эфеса. Как это получилось? Неужели бывает такое, чтобы альтессу продали за пять золотых?! За эти деньги даже коня не купишь! Какая женщина может стоить пяти эфесов?!

— Низа.

Белокровная Ванесса-Лилит завязала все тесемки на платье и лишь потом произнесла:

— Итак, твой любимый Хорам, на которого ты потратил последние наши монеты, выбрал себе самую дешевую шлюху во всем королевстве Шиммери! У меня язык не повернется назвать альтессой женщину, что стоит пяти эфесов!

— Послушай, луна моя…

— А теперь ты говоришь, — хищно прорычала Ванесса, — что лучшие заработки впереди. Какие, позволь узнать? Хорам найдет жену? Этот скряга никогда не возьмет белокровную! Он скорее удавится, чем заплатит невестин выкуп! Женится на безродной мещанке… нет, на дочке моряка, что насквозь пропахла рыбьей чешуей! И даже это для него слишком! Возьмет себе кривоногую селянку с черными ногтями… Нет, что за чушь я несу! Когда Хорам решит жениться, он просто украдет овцу! Если готов лечь в постель с женщиной за пять монет, то и овца его вполне устроит!

— Лили, все не так плохо…

— Конечно, не так, спали меня солнце! Гораздо хуже, чем так! Четыре елены? Да у нас долгов на тридцать! А твой скряга не принесет больше ни монеты. И никто другой в Лаэме! Завтра весь город услышит, как Онорико-Мейсор всучил иноземцу самую мерзкую и ничтожную дешевку! Много ли заказчиков ты найдешь после этого?! Пойми: тем, кто платит за женщину пять монет, сводник не нужен! Они просто подбирают нищенок в подворотнях!

— Ты ничего не понимаешь! — в сердцах огрызнулся Рико. — Эта сделка — только наживка! Я поймал Хорама на крючок, и крепко поймал! А теперь мы с ним провернем действительно крупное дело!

— Что за дело?

— Невероятное! Такого еще никто не затевал! Мы непременно разбогатеем, если только ты своими капризами все не сорвешь!

— Невероятное?! Горю желанием услышать! Просто изнемогаю от любопытства! Что же ты изобрел на пару с милым Хорамом?!

Вот это был тот самый момент, когда стоило хорошенько подумать над ответом. Однако размышлять в пылу ссоры Рико не умел, да и времени на это не было. Ведь в ссоре неважно, что говорить, а важно — как. Твердо, уверенно, убежденно, сказал — как железом припечатал. Только так говорит мужчина!

— Мы купим небесный корабль, полетим в столицу и продадим императору.

Рико метнул фразу — как выпустил огненную стрелу из баллисты. Даже не успел понять, откуда и взялась в голове эта мысль. А теперь притих, сам оторопел от собственной выдумки.

Ванесса-Лилит села, обхватила руками голову, потерла виски. Долго-долго молчала, глядя в пустоту. Подняла глаза к мужу и сказала:

— Поди прочь.

— Что?.. — не понял Рико.

— Дошли слухи, ты хотел заложить дом. Теперь понимаю, на что тебе нужны деньги. Ты отдашь в заклад мой — мой! — дом, чтобы купить кусок гнилого тряпья?! С меня довольно. Уходи, Онорико. Научись делать деньги, как подобает мужчине. Расплатись с долгами. Тогда снова пущу тебя на порог.

— Нет, луна моя, ты не…

— Прочь из моего дома! Вон! Вон!!


* * *

— Здравствуй, Онорико. Что делаешь здесь?

Славный Хорам в обществе Низы сходил по ступеням, на нижней из которых сидел архитектор счастья. Дело шло к полудню, солнце нещадно пекло сквозь шляпу, выжимало пот из головы.

— Жду тебя, славный, — сказал Рико, поднимаясь на ноги. Отчего он сказал не «друг», а подобострастное «славный»? Кто знает. Может, дело в нижней ступени.

— Но зачем ждать? Ты мог подняться прямо ко мне.

— Да вот, устал с дороги, сел перевести дух…

На деле-то виноват был привратник, что не впустил Рико в гостиницу. Но доля вины лежала и на самом Рико: ему следовало придти тремя днями раньше, сразу после ссоры с Ванессой. Уже тогда ведь понял, что пойти больше не к кому… Теперь же, после трех ночей, где попало проведенных, Рико имел далеко не блестящий вид. У привратника были резоны хлопнуть дверью перед его носом.

Хорам, в противовес архитектору счастья, смотрелся красавцем: рубаха — белый шелк; шляпа — огромная, шире плеч, страусовое перо на тулье; пояс — широченный, с золотой пряжкой; штаны — тончайшей выделки замша. И Низа… до того хорошая, ладная, что смотреть больно, сердце щемит. Но Рико все же посмотрел и заметил одну штуку: вокруг девушки — будто невидимая ограда. Низа идет рядом с купцом, но не вместе с ним, а просто параллельным курсом. Ледяная стена выросла между ними сразу после торгов и до сих пор не истаяла. Прежде Рико порадовался бы этому наблюдению: у Хорама тоже не все ладно, даром что богач… но сейчас как-то еще тоскливей сделалось.

— Ты по делу пришел или по дружбе?

К такому вопросу, с каким явился Рико, следовало бы подойти издалека: взять купца под белу ручку, осторожно подвести… Но слишком уж яростно пекло в макушку солнце, и больно постыдной была тема: не выпали сразу — потом не решишься.

— Займи мне денег, славный.

— Сколько?

— Двадцать золотых.

Хорам присвистнул. Кивнул в сторону, где росли кипарисы, свечевидными тенями полосуя улицу:

— Отойдем с пекла.

Отошли, спрятались в тень. Славный Хорам сказал:

— Прости, Рико, я не дам тебе двадцать золотых.

— Десять, — быстро сказал архитектор счастья.

— Не в сумме дело. Я не ростовщик, чтобы давать в рост. А по дружбе не даю: хочешь лишиться друга — дай ему взаймы.

— Что ж, прости за беспокойство, — буркнул Рико и надвинул шляпу на глаза.

— Постой. Скажи-ка, зачем тебе деньги?

«Тебе какая разница?» — хотел ответить Рико, но сдержался. «Вернуть жену» — мелькнуло в уме, но и этого не сказал.

— Намечается одно дельце, и, между прочим, весьма выгодное. Хочу прикупить штуку, а после она принесет такие барыши, что долг отдам вдвойне и не моргну.

Низа смотрела в дорожную пыль, не поднимая глаз. Мужчин словно и не было для нее, а ее — для них.

Хорам сказал:

— Послушай-ка, друг Рико. Ты меня обучил, как ведутся дела на Юге, и я тебе весьма благодарен. А теперь позволь показать нашу северную манеру. Давеча я сказал: у нас принято говорить искренне — хотя бы иногда. Нынче настроение мое такое, что охота услышать твою искренность. В кои-то веки.

— Что ты, славный, я честен с тобою! — воскликнул Рико, но Хорам лишь отмахнулся.

— Ты выглядишь так, будто пару ночей провел не дома. Отсюда вопрос: ты поссорился с женою?

Рико отвел глаза.

— Она тебя выгнала? Сразу после торгов?

Рико поджал губы, но возражать не стал.

— За то, что мало денег принес? Не сумел продать… устроить прибыльную сделку?

Хорам покосился на западницу, но ей, как и прежде, не было дела.

— И за это тоже… — выдавил Рико.

— Чем еще ты провинился?

— Ляпнул глупость. Мол, хочу купить небесный корабль и продать императору.

Будь Хорам и Низа шиммерийцами, они бы сейчас покатились от хохота. Но они были иноземцы. Хорам поднял брови и рот открыл от удивления. А девушка… впервые в ее глазах блеснула жизнь: воздушная межоблачная синева.

— Небесный корабль?..

— Да…

— Он что, летает по небу?

— Летает…

— Какое чудо!

Хорам обернулся к Низе, перехватил взгляд. Девушка устыдилась восторга, что пылал в ее глазах, и погасла, закрылась холодной бронею.

— Летает, — повторил Рико. — Шар наполняют горячим воздухом, он расправляет бока и взмывает прямо в небо. Парит выше скал, весь город — как на ладони.

Он надеялся вновь оживить Низу, но теперь она пряталась в равнодушии. Лишь тень улыбки тронула губы.

Хорам поразмыслил, потирая бороду. Спросил:

— Говоришь, хотел купить шар у Гортензия и продать владыке?

— Да.

— А как это сделать?

— Прилететь на небесном корабле в Фаунтерру.

Рико буркнул и насупился, ожидая насмешек. Но их не было, и он понял: Хорам всерьез спрашивает, не для шутки. И Низа тоже смотрела. Не в пыль, на Рико.

— Император — он же любит всякие новинки да изобретения, верно? — сказал архитектор счастья. — Коли опустить шар прямо в столичном дворце — владыка ахнет и отвалит любые деньги. Вдесятеро переплатит!

— Почему никто этого не сделал до сих пор? Из-за проклятия? Мужского бессилия боятся?

— Друг мой… этот купчина, Фидель-Корель, он все врет. Другие верят, но я-то знаю. Я ему третью альтессу сосватал… Шар не виноват, купчина уже два года такой.

— Тогда в чем закавыка?

— Раз уж просишь искренне, друг Хорам… Ванесса-Лилит права: дурак я, что на такую глупость трачу мысли. Долететь до столицы — это сказка из сказок. Шар истопника ходит только по ветру и дольше двух часов в небе не держится. Однажды занесло его прямиком в море, он там едва не утоп. Счастье, рыбаки подобрали. И ни разу не пролетал больше десяти миль. А до столицы — тысяча…

Хорам еще подергал бороду, прокашлялся.

Низа прошептала очень тихо, одними губами:

— Летает по небу… святые боги!..

Хорам сказал:

— Если Гортензий немного улучшит корабль… и ветер будет попутным… и боги пошлют удачи…

— Постой-ка, друг Хорам. Ты принял это всерьез? Я бы мог с тебя хорошенько слупить монет за наивность… Но спали меня солнце! Это же дурь полнейшая! Нельзя долететь на шаре до столицы! Даже в соседний город не долетишь!

Низа глядела на купца с явной, неподдельной надеждой — столь яркой, что просвечивала во все щели в броне.

— Может, и не долетишь, — сказал Хорам. — Но попробовать-то можно.

Лишь одна Звезда

Том 2

Стрела

7—10 ноября 1774г. от Сошествия

Лабелин


— Доброго вечера, милорд.

Голос леди Аланис напоминал звук колеса, которое лет двадцать не знало смазки.

Альтесса-тревога, делившая с Эрвином стол и кубок вина, проворчала ему на ухо:

— Ну, зачем ты ее впустил? Она чем-то недовольна, как всегда.

Догадка была не лишена оснований. Аланис пересекла комнату неторопливым мягким шагом, словно подбираясь к жертве. Прищурив глаза, осмотрела свечи в витых канделябрах, кувшин вина и кубок, ароматическую лампу, в которой пузырилось масло, источая крепкий запах сандала. Остановила взгляд на самом Эрвине — тот сутулился в глубоком кресле, подобрав ноги и завернувшись в теплый зимний халат.

— Хм… Я так не вовремя, что вы даже не ответите на приветствие?

— Доброго вечера, миледи.

— Кажется, вы ждали кого-то другого?.. Обстановка буквально дышит романтикой.

— Просто пытался создать уют.

— Ах-ах…

Леди Аланис понюхала вино в кувшине, потеребила носком ковер на полу — до неприличия пушистый.

— А мне думается, милорд, вы ждали девушку. Разве девушка — не лучшая награда за славную победу?.. Быть может, две девушки?.. Или три?..

— У него уже есть девушка! Я! — вскричала тревога, но не была услышана.

— Чего угодно триумфатору? — продолжала герцогиня. — Белокровную южанку из Шиммери? Страстную западницу? Парочку полногрудых путевочек? Я слыхала, худым мужчинам, вроде вас, по нраву пышные девицы…

Эрвин устало вздохнул.

— Зачем вы пришли, миледи?.. Высказать недовольство? Лучше в письменном виде — мне так нравится ваш почерк. Пофлиртовать со мной? Простите, я в неподходящей форме, уже переоделся в халат. Хотите напиться, как и я? Тогда милости прошу. Только молча. И кубок всего один — не побрезгуйте из моего.

Злость вспыхнула в ее глазах, но быстро угасла, когда Аланис распознала тревогу и грусть в голосе Эрвина.

— Что-то не так, милорд?

Эрвин пожал плечами.

— Вы сами знаете: все превосходно. Вчера мы выиграли битву, потеряв двух человек. Кавалерия Лабелина бежала в неведомом направлении, пехота сдалась на милость победителя. Я предложил путевцам встать на нашу сторону, и пятнадцать тысяч согласились. Наступает зима, крестьяне голодны, амбары пусты, а я обещал харчи и оплату. Таким образом, наше войско выросло почти вдвое.

Аланис слушала Эрвина, все сильнее хмурясь с каждым словом.

— Сегодня мы вступили в город Лабелин. Герцог Морис не оказал сопротивления. Он бежал на поезде вместе с дворцовой стражей и ближайшими вассалами, прихватив фамильные Предметы. Я въехал в город во главе войска, облаченный в парадные доспехи, верхом на роскошном коне. Мещане открывали ставни и смотрели на меня. Кое-кто кричал приветствия. У многих пехотинцев Южного Пути были друзья и родичи в городе. Все счастливы, что битва обошлась без крови. На главной площади нас встречали городские старшины и главы ремесленных цехов. Они раз двадцать назвали меня великодушным лордом и настоящим рыцарем, из чего следовало: они до жути боялись, что я отдам город на разграбление. Я велел им честно трудиться, как и прежде. Ввернул цитату из заветов Глории. Предложил снижение налогов на десятину в случае, если цеха оплатят налоги за два месяца вперед. Они согласились, и кузен Роберт получил в свое распоряжение две бочки золота. Одна была сразу же роздана кайрам. Сейчас все войско, кроме вахтенного батальона, возносит хвалы богу виноделия и предается духовному общению с полногрудыми путевочками. Последним, кого я видел по пути сюда, был граф Майн Молот. Он выразил одобрение словами: «Тьма меня сожри, милорд!» — и предложил выпить на брудершафт.

— Ужасно, — сказала леди Аланис. — Как вы только терпите все это? Победа, слава, золото, любовь и преданность вассалов. Нелегка ваша доля, герцог Ориджин.

— Надо полагать, вы иронизируете?

— А вы?

— А как вы думаете, миледи?

Леди Аланис села в соседнее кресло, подобрав ноги, как Эрвин.

— Знаете, я пришла сюда с намерением выцарапать вам глаза. Во всем вашем триумфе, милорд, не нашлось местечка для меня! Я не шла рядом с вами впереди войска, не въезжала в город верхом на белом жеребце, не праздновала победу, не слушала песен. Весь день провела в закрытом фургоне, а вечер — одна в какой-то унылой комнате. Да, понимаю, мы шантажируем Галларда, и я должна скрываться. Если покажусь на глаза мещанам, шантаж потеряет силу… Но, черт возьми, вы могли придти и выпить со мною! Дать мне возможность поздравить вас с победой. Сделать хотя бы видимость, что я для вас что-то значу!

Возможно, здесь ожидалась просьба о прощении. Эрвин промолчал, но подал ей кубок. Кривясь, она поболтала вино в чаше.

— Вы действительно не ждете каких-нибудь девиц?

— Нет, миледи. А почему, собственно, это вас волнует?

Аланис выпила залпом.

— Вот почему. Вашей забывчивости обо мне и вашему мрачному одиночеству после победы могут быть два объяснения. Первое: я мешаю вам развлекаться. Но если это не так, то в силе второе: есть некая дрянь, что портит вам жизнь. Я хочу об этом знать.

Эрвин усмехнулся:

— Вы же понимаете, миледи, что дрянь на душе агатовца — самая интимная штука, какая только у него есть? Нужно быть очень близким человеком, чтобы заслужить право заглянуть в эту выгребную яму.

— Мне ли не понимать…

Леди Аланис сняла повязку с лица, повернулась так, что свечи осветили темный шрам и дырку в щеке.

— Достаточно интимно, лорд Эрвин?

— Х-ха. Красивый жест. Однако я начну с вопросов. Скажите, леди Аланис… вы с самого детства готовились в императрицы?

Она потемнела. Даже в мерцании огоньков было заметно.

— Вы издеваетесь, милорд?

— Простите, не хотел тревожить ваши раны. Ответьте и узнаете, зачем спросил.

— В четыре года впервые услышала, что стану владычицей. Все детство училась танцевать, соблюдать манеры, красиво говорить, распознавать гербы. Приходила обедать — отец говорил, например: «За столом сидят министр финансов, советник по науке, имперский генерал и кузен великого лорда. Что ты скажешь, милая, и где сядешь?» Я говорила каждому правильные слова и выбирала себе положенное место. За ужином отец мог сказать: «У нас гость — рыцарь такой-то, на его гербе весло и два топора». Мне следовало понять, что рыцарь — из верхнего Нортвуда, спросить о новостях Севера и о здоровье его сюзерена (разумеется, назвав имя и род последнего). Если в Эвергарде случался бал, все танцы были из тех, что исполняются при дворе. Когда мы принимали гостей или выезжали на прогулку, или отмечали праздник — следовали придворному этикету. Папенька создал для меня мой собственный маленький императорский двор. Позже, в семь лет, я увидела и настоящий. Отец отдал меня на службу владычице Ингрид в качестве младшей фрейлины. Я прослужила три года во дворце Пера и Меча. В десять лет знала о тамошних порядках все, что только можно. Затем вернулась в Алеридан и еще четыре года помогала отцу управлять Альмерой. Двенадцати лет от роду я могла наизусть прочесть бюджет герцогства, как стишок. Знала, сколько искровой силы дают цеха и на что она идет, почему со стекольных гильдий следует брать двадцать сотых подати, с часовых — двадцать пять, а с гончарных — всего семнадцать. Бывала на судебных заседаниях, и папенька спрашивал: «Полагаешь, виновен этот человек? К чему бы ты его приговорила?» Я редко ошибалась… Когда исполнилось четырнадцать, отец послал меня в пансион Елены-у-Озера, и там, в сравнении с предыдущим, было очень легко. Да, милорд, все время, сколько себя помню, я училась управлять государством.

— А ваша подготовка включала в себя близкое знакомство с семьей императора?

— Естественно! Начиная от подвигов Ольгарда Основателя и Юлианы Великой, кончая тем, какой сорт мороженого владычица Ингрид предпочитала на ужин.

— Меня больше интересует ее сын Адриан.

— Что желаете узнать о нем, милорд? Как он раскрыл тайну Предметов? Простите, это мне неизвестно.

— Нет, другое…

Эрвин наполнил чашу, двое по очереди приложились к ней.

— Начну издалека, миледи. Герцог Морис Лабелин бежал из города этой ночью. Он собирался в спешке, потому взял лишь самое ценное: Священные Предметы, драгоценности, искровое оружие, охрану. Голубей он оставил — видимо, не имел времени подумать о них. Мои люди схватили мастера-почтовика. Нет, иначе: он сам пришел к нам и предложил купить кое-что… Знаете, эти ленточки, которые цепляют на птичью лапку, слишком узки. На них поместится лишь самый мелкий шрифт, многим лордам неприятно разбирать подобный бисер. Почтовик обязан переписать сообщение на обычный большой лист и подать его лорду, а ленточку сжечь. Но почтарь Лабелина схитрил и припрятал ленточки, полученные последним временем. Думал: не найдется ли желающий купить сведения? Нашлись мы.

Эрвин вытащил из кармана халата ворох лент и протянул Аланис.

— Если интересно, можете просмотреть. Главное в них вот что: Адриан с большими силами идет через Надежду в Литленд, готовясь к битве против Степного Огня. Последний, кстати сказать, одержал две крупные победы и ряд мелких, движется к столице Литлендов — Мелоранжу. Так что Литленды в отчаянном положении, но речь не о них. Адриан ушел на юг. С ним большие силы. Какие именно — слухи рознятся, но не меньше восьми полков. В Землях Короны остался генерал Алексис Смайл всего лишь с семью из пятнадцати искровых полков.

— Разве это новость?.. — удивилась Аланис. — Ваш человек из столицы уже сообщал об этом.

— Да. И я не верил ему. Думал, его схватила протекция и заставила слать ложные сведения. Я полагал, Адриан ждет нас в засаде, каковая находится примерно вот здесь.

Эрвин развернул карту, указал место. Аланис склонилась поближе, волосы упали ей на лицо, она отбросила их за плечи.

— Видите, миледи: южнее Лабелина есть этакий треугольный карман, образованный впадением Милы в Ханай. Если мы не хотим форсировать Ханай (нелегкая задача), то нам придется пересечь Милу и войти в этот карман. Местность там равнинная — идеальная для искровой пехоты. Мост через Милу — всего один. Значит, отступить не получится. Мы более мобильны, чем Адрианова пехота. В любом другом месте сможем избежать боя, если захотим. Но между Милой и Ханаем император поймает нас в капкан и истребит одним ударом. Именно это он планирует, именно потому не помог Жирному Дельфину. Герцог хотел принять бой севернее города, чтобы сохранить его. Адриан хотел боя южнее города — чтобы наверняка уничтожить нас. Все складывалось воедино при одном допущении: наш агент в Фаунтерре лжет.

Он поворошил ленты в руке Аланис.

— И вот теперь эти письма. На них печати разных дворян из Фаунтерры, Маренго, Сердца Света, Фарвея… У Жирного Дельфина оказалось много друзей, и все как один сообщают: владыка с войском ушел на юг. Мои люди сейчас пытают мастера-почтовика и завтра дадут результаты. Но я убежден: ленты — не подделка. Сообщения подлинны. Что приводит нас к ответу на ваш вопрос: отчего я не забавляюсь с девушками? Потому, миледи, что боюсь. До сих пор Адриан был сильнее меня, но я хотя бы понимал, как и когда он попытается разбить нас. Теперь — ни малейшего понятия. Я будто снова иду по болоту, и сеть подо мною в любой миг может порваться.

— Это вся дрянь, что скопилась у вас на душе?

— Нет, миледи, имеется второй том. И снова позволю себе зайти издалека.

Аланис Альмера удобно устроилась в кресле, подперев подбородок кулачком. Ее поза выражала полное внимание.

— Теперь поговорим о моих полководцах. Я не имел возможности выбирать командиров, они достались мне вместе с армией, и по ряду причин я не мог заменить их. Высшие офицеры моей армии относятся к одной из двух пород. К первой относятся граф Лиллидей, граф Майн, бароны Близняшек, бароны Побережья. Это прим-вассалы Дома Ориджин: лорды, что привели на войну своих собственных кайров. Естественно, я не имею возможности отобрать рыцарей у их лорда и отдать под командование другому человеку. Это даже не обсуждается.

— А вторая порода?

— Это офицеры, некогда назначенные моим лордом-отцом командовать батальонами Первой Зимы. Таковы полковники Хортон и Блэкберри, капитаны Деррек и знакомый вам Хэммонд, мой кузен Красавчик Деймон и многие другие. В чистой теории я мог бы переназначить их… Но большинство из них служили отцу много лет, бывали с ним в великом множестве сражений — как правило, победоносных. Что самое неприятное: воины редко видели самого герцога Десмонда, но часто — своего прямого командира. Для многих кайров герцог Ориджин — лишь громкое имя, в то время как их личная преданность адресована Хортону или Блэкберри, или Хэммонду… Нужно иметь веские причины, убедительные для солдатских умов, чтобы заменить такую фигуру. Я не нашел таких причин. Мои офицеры гонористы, мрачны, упрямы, как быки, и абсолютно уверены, что все знают о войне. Но чего еще ждать от офицеров-северян?.. Мои — ничем не хуже прочих.

Аланис поморщила губы:

— Итак, вы, милорд, стерпели и взяли в помощники людей, которым не вполне доверяете. Простите мне прямоту, но это — глупость. Слова «лорд» и «стерпел» абсурдно смотрятся рядом.

— Немного не так, миледи. Я доверяю этим людям. Не доверял лишь двоим из них — графу Флемингу и барону Уайту, потому сейчас один в Запределье, а второй в темнице. В остальных я уверен ровно так же, как в глыбе камня или дубовом таране: они не предадут и не обманут, с их помощью можно ломать стены, а если я велю им стоять на месте, противник скорее надорвется, чем сдвинет их. Беда лишь в одном: мне столь же трудно сдвинуть их с места. Всякий раз, как я предлагаю тактику, прежде не испытанную отцом, мои командиры упирают копыта в землю и выставляют рога. Я борюсь с ними едва ли не чаще, чем с противником.

— Но вы взяли город без потерь, милорд! Любой, самый заскорузлый вояка, должен оценить это!

— О, да. Все предыдущее было вступлением, а теперь мы подходим к смысловой части. Сегодня, получив голубиные ленты, я созвал небольшой совет. Уже тогда во мне зарождались сомнения. Наступать или выжидать? Идти вперед — с риском угодить в ловушку, о которой я ничего не знаю? Или остаться на месте — собрать дополнительные войска, дождаться Нортвудов, натренировать путевцев, что перешли к нам, стать намного сильнее… но, вероятно, упустить единственный шанс, который нам дается? И вот я спросил полководцев: как поступить? И почти все ответили: наступать, милорд! Лиллидей сказал: «Ваш отец, милорд, не был сторонником поспешных действий, но и не мешкал, если дела шли удачно». Роберт сказал: «Мы взяли Лабелин без боя, на одной твоей доблести, кузен. Ясно, что Светлая Агата всей душою за тебя. Она хочет, чтобы мы побеждали. Остановимся — лишимся ее помощи». Блэкберри сказал: «Не особо надейтесь на восстание западников. Они — лихие бойцы, но не настолько, чтобы справиться с искровой пехотой. Адриан быстро покончит с ними и вернется». Хортон добавил: «Зима на подходе. Ляжет снег — наступать станет трудно. Задержимся в Лабелине — застрянем до весны. К тому времени Адриан укрепится». Деймон же сказал: «Зададим им жару, тьма сожри! Как били, так и будем бить!» А граф Молот хохотнул в знак согласия.

— Словом, все за наступление?

— Кроме одного — генерал-полковника Стэтхема. В этом командире упрямства и гонору вдвое больше, чем во всех остальных, поскольку он принадлежит сразу к двум породам. Он — барон Овечьих Долин, в его землях живет больше сорока тысяч крестьян, так что он — один из крупнейших лордов герцогства. Кроме того, отец вверил ему один из своих батальонов горной стражи, и Стэтхем двенадцать лет командовал им наравне с собственными отрядами. Он так гордился военными успехами, что с некоторых пор перестал зваться бароном, а говорил неизменно: генерал-полковник Стэтхем. Военный чин для него стал важнее, чем титул, полученный с кровью. Вот этот человек до сей поры находился в самой ярой оппозиции ко всем моим планам. Что бы я ни задумал, Стэтхем находил довод за то, что моя идея плоха. И сегодня, будучи в сильнейшем сомнении, я был уверен: Стэтхем без колебаний заявит: «Вперед и только вперед!»

— А он поступил иначе?..

— Ваша стратегия, милорд, — сказал Стэтхем, — работала только за счет внезапности. От вас не ждали похода к побережью — и вот, побережье наше. Не ждали, что вы вернетесь к Дойлу — теперь и Дойл за нами. Никто не мог подумать, что вы вооружите пехоту арбалетами и что вспомните обычай поединков чести, — в результате взят Лабелин. Вы малоопытны и не искушены в тактике, милорд. Вы не умеете распознать шанс, а также слишком боитесь потерь и бережете солдат. Но у вас как военачальника есть один важный козырь: вы непредсказуемы. Двинувшись сейчас на юг, вы от него откажетесь. Самый дурной имперский генерал ждет нашего наступления. Прикажете наступать — и потеряете внезапность. Имеете ли в запасе другой козырь, милорд?

— Что вы ответили на такую наглость?!

— Ответил вопросом на вопрос: «А вы понимаете, генерал-полковник, в чем состоит ловушка?» Он сказал: «Никак нет, милорд». «Где она будет? — спросил я. — Как ее избежать?» «Не могу знать, милорд», — отрезал Стэтхем. «Тогда что предлагаете делать?» — спросил я. И он ответил: «Не то, чего ждет враг, милорд». Это и все. Конкретных идей он не имел, и скоро все вновь заговорили о нашем славном наступлении. Я же остался в сильнейшем смятении, миледи. В нем пребываю и сейчас.

— Это всего лишь один человек! Один старый упрямый осел, нелюбимый вами.

— Этот осел, однако, умеет сражаться.

— Как и остальные!

— Но он был в меньшинстве. Я трепетно отношусь к особым мнениям. Понимаете ли, миледи, я ведь и есть ни что иное, как особое мнение…

Аланис придвинулась и тронула его плечо.

— Какую помощь я могу оказать вам?

— Помогите советом. Вы мало знаете о войне, но лучше всех нас знаете Адриана. Есть ли возможность, что он совершил ошибку? Ушел на юг, не подготовив нам сюрприза? Понадеялся на армию Южного Пути? Не ожидал, что мы возьмем город? Или полагал, что мы останемся зимовать в Лабелине? Или положился на Серебряного Лиса с его семью полками?.. Словом, скажите, миледи: о чем он думал?

Сделав несколько глотков, она облизнула губы и ответила:

— Это вино настраивает на ностальгию. Так и хочется вспоминать истории из детства… У владычицы Ингрид были длинные и густые волосы — прямо львиная грива. Расчесывать их могли только фрейлины: слугам не полагалось касаться головы ее величества. Девочки не любили это дело, боялись: волосы густы, а владычица вспыльчива. А я любила, мне нравилось, какова грива на ощупь. Однажды я чесала ее, и тут Адриан зашел к матери. Поговорил с нею о чем хотел, потом сказал: «Мама, прошу вас, дайте леди Аланис другую обязанность». «Почему?» — спросила ее величество. Он пояснил: «Ей нравится расчесывать вас. Она часто делает то, что хочет. Отец дал Альмере третий искроцех, влияние этой земли растет. Может быть, именно леди Аланис станет моей невестой. А владычица должна понимать: приходится делать то, что следует, а не то, чего хочется». Адриан заметил, что мне нравится расчесывать, и предусмотрел, видите ли, что это пойдет во вред моему характеру, что взволновало его в контексте растущего влияния Альмеры! Милый Эрвин, мы враждуем с очень и очень дальновидной сволочью. Я бы не надеялась, что он где-то чего-нибудь не предусмотрел. Если была возможность, что мы возьмем Лабелин, — Адриан подумал о ней. Если есть шанс, что Серебряный Лис не справится с нами, — Адриан подумал и об этом. Если ваши полководцы советуют идти на столицу — Адриан предусмотрел вариант, что вы прислушаетесь к совету.

— Скверно, — сказал Эрвин и приложился к кубку.

Аланис нежно погладила его.

— Четырнадцать футов, да?..

— Что — четырнадцать футов?

— Длина тех копий, что вы дали своим кайрам. На фут длиннее обычных. Вы устроили дурацкий турнир под Дойлом, чтобы выбрать лучших поединщиков войска. Но даже лучшие не спешили бы троих врагов подряд, а вы ожидали, что путевцы сыграют нечестно. Потому вы подыграли своим рыцарям и дали им копья подлиннее: ненамного, чтобы это не бросилось в глаза. Весь ход событий вы предвидели уже в Дойле. Агата не зря зовет вас своим внуком!

— Агата до сих пор не сказала мне, как разбить императора.

— Но у вас есть я, милорд! Чем я не Агата?! — герцогиня расправила плечи, горделиво вскинула голову.

— Вы не полководец.

— Как и вы! Но вы одерживаете победу за победой, а я понимаю, как вы это делаете. И никто на свете не знает Адриана лучше, чем я. Давайте же вместе найдем путь к триумфу.

— Агата может понять Агату?.. — слабо улыбнулся Эрвин.

— Конечно. Неужели сомневаетесь?

— Что ж… У меня мелькнула одна мысль… Я еще ни с кем не делился ею. Она вовсе не гарантирует победы, и настолько рискованна, что даже мне становится жутко.

— Это звучит очень соблазнительно, милорд! Прошу, поделитесь со мною.

— Ладно, — сказал Эрвин и сполз с кресла на ворсистый ковер. Расстелил по полу карту герцогства и схему города Лабелина. Аланис села рядом, прильнув к его плечу. Он начал:

— Под улицами города, как видно на схеме, пролегают большие катакомбы…


* * *

Весной и осенью, во время дождей, низинный город Лабелин превращался в огромный водосборный бассейн. Миллионы галлонов воды стекали с крыш, грязными потоками хлестали на улицы. Вода переполняла канализационные стоки, и нечистоты всплывали на поверхность, затапливая город, как зловонную клоаку. С этим нужно было бороться.

Чтобы справиться с бедствием, прадед нынешнего герцога начал строительство подземного этажа города — катакомб. Использовались карстовые щели и полости, имевшиеся в здешних местах. Люди рыли искусственные пещеры, соединяли полости в единую сеть, прокапывали туннели, ведущие к реке. Год за годом росло подземелье, отводящее лишнюю воду, спасающее город от потопа. Сейчас, спустя век, катакомбы почти не уступали по площади наземной части Лабелина. Полной и точной их карты не имелось ни у кого.

Пещеры расслаивались на несколько уровней, и верхние из них никогда не заливались полностью, даже во время сильнейших дождей. Их звали сухими катакомбами. Имя отчасти грешило против истины: весною в сухих катакомбах текли ручьи по щиколотку, а то и по колено, но не по шею, как в более глубоких пещерах.

Сухие катакомбы облюбовали в качестве убежища самые презренные жители Лабелина: бездомные, нищие, уличные воры, грабители и мошенники, вымогатели и сутенеры — словом, все те, при виде кого мещанин отвернется и ускорит шаг, а воин возьмется за меч. Никто не знал, сколько этих грешных душ вмещали катакомбы. Самые скромные прикидки давали никак не меньше двух тысяч. По этой причине шериф Лабелина, имевший в подчинении шестьсот констеблей, предпочитал не соваться в пещеры без крайне веской причины. Бездомная братия, в свою очередь, старалась не давать ему излишне веских поводов.

Ни один самый наглый лжец не сказал бы фразы вроде: «В катакомбах происходит то-то и то-то», — ибо все знали, что никто этого полностью не знает. Но не будет ложью утверждать, что в восточной — самой теплой — части пещер имеется зал, прозванный Казаном за округлый и гладкий потолок. Казан примечателен не одним лишь потолком, а и всей обстановкой. Здесь стоят два стола — нижний и верхний, как принято в домах богатеев. Нижний сколочен из полудюжины столешниц разного размера, так что напоминает состав с пятью вагонами. Верхний возвышается на помосте, и всем хорошо видны его лакированные ноги из красного дерева со львиными мордами внизу. На стенах Казана висят всевозможные диковинные предметы: алебарда, двухфутовая священная спираль, голова статуи Людмилы, портрет глазастого мужика в берете, связка амулетов от порчи, гнутое серебряное зеркало, несколько бутылей вина, оплетенных лозой. Между зеркалом и спиралью намалеван углем контур грудастой бабы.

На третий день после прихода северян в Казане сидели полторы дюжины парней. За нижним столом разместилась пестрая компания. Здесь были два брата-близнеца, курчавых, словно черные бараны; слепец в плаще со стоячим воротом; бородатый моряк, исполосованный шрамами; хмурый тощий подросток, ковырявший ногти ножом; седой дед в ливрее, похожий на дворецкого, и еще несколько мужчин. Единого занятия у этих людей не было: кто играл в кости, кто вел разговоры, кто слушал песню, попивая горькую дубовку.

За верхним столом сидели четверо. Здесь были Томпсон и Хмык — высокие жилистые парни в серых сюртуках (у Томпсона новый, у Хмыка — с заплатами на локтях), затем Крот — мелкий и скользкий, с неприятно острым носиком, а возвышался над ними Олаф — самый заметный господин во всем здешнем обществе. Он выделялся абсолютно всем, а прежде всего — диковинной бородой: она была разделена надвое и окрашена в синий цвет. Каждая полубородка затвердела от краски и напоминала острую сосульку. Одет был Олаф в синие шаровары, остроносые сапоги и алый камзол со множеством золотых пуговиц: они крепились не только там, где пуговицам следует быть, а и в совсем неожиданных местах, скажем, на вороте и плечах. Олаф взирал на столы свысока, будто всадник на пехотинцев, поскольку восседал на бочке. Для мягкости крышка ее была устелена овчиной, а сзади приколочен огрызок другой бочки, образующий нечто вроде спинки трона. На нижней бочке слева имелся краник, из коего Олаф подливал жидкости себе в кубок, а справа — крючок, на котором висел взведенный арбалет.

Дополняли честную компанию два музыканта. Один играл на штуковине вроде арфы, только с плоской доской, а второй покручивал шарманку. Они пели про Джека, что очень любил свою Мышку. Джек грабил дилижансы, рискуя головой, и покупал Мышке платья да браслеты. В платьях да браслетах Мышка ходила гулять в город, там и встретила шерифа. Тот положил на нее глаз и стал охмурять, а Мышка ответила: «Не пойду к тебе, ясный сокол, больно Джека боюсь. Он лихой у меня, не моргнет — зарежет». Шериф отвечал: «Не робей, конфетка, Джеку будет управа. Ты мне только скажи…». Она сказала, и следующим днем Джек попал в засаду. И вот на галере он тянет весло, а сам думает…

Песню слушали ребята за нижним столом. Но из верхних лишь Томпсон иногда качал головой и хмурился, остальные не обращали на певцов никакого внимания. Крот вел рассказ:

— Ну, вы знаете, у меня шестая комната — особая. Пускаю туда только самых сладких девичек, а в стенке имеется отверстие. Ведет в седьмую комнату, там у дырки стоит стул. Ну, я и даю поглядеть за совушку.

Совушками называли глории — очень уж знатные глазища были у Праматери на монетке. Агатки именовались перьями, а елены — фонарями: по рисункам на обороте.

— Так вот, позавчерась один чинуш снял рыжую. А рыжая — девка ого, к ней, бывает, очередь стоит. Вот и тогда сидит один пузан, говорит: «Никого не хочу, рыжую дождусь». Я ему: «Поглядеть хочешь?» Он заплатил, пошли мы в седьмую. Усадил пузана на стул, он к дырке так и прилип глазом. А звук тоже проникает, я и слышу: тот чинуш что-то нашептывает рыжей. Прислушался получше — вот же стервец! Соблазняет рыжую уйти с ним насовсем! Говорит: «Будешь только моей, ничьей больше! Хочешь?» Она не дура, отвечает: «Ишь, какой смелый — насовсем! А деньги-то у тебя есть?» Он говорит: «Еще какие! Я не просто какой-то чинуш, я — кассир в банке Шейланда!» Рыжая: «Врешь, наверно. Одет простенько». Чинуш: «Это нам так полагается по форме. Но через мои руки знаешь какие деньги проходят!..» Тут я навострил уши. Вернул пузану его монетку и вытолкал из комнаты, сел сам слушать. Чинуш там, в соседней комнате, совсем разошелся: «Из нашей банковской точки каждую неделю две тыщи вывозят! Что ни неделя — то две тыщи! Говоришь, у меня денег нету? Это у меня-то нет?! Да ты со мной заживешь, как принцесса!»

Крот говорил с неприятным присвистом — из-за нехватки передних зубов. Двубородый устал от его болтовни и сказал:

— Так что? Короче давай.

— Ты слыхал, Двубородый, две тыщи каждую неделю! Вот что! И речь не о перышках шла, а о самых настоящих желтяках! Положим, чинуш приврал, и там не две тыщи, а одна, но все равно! С налету тыщу желтых можем взять!

Олаф потер правую бороду, что было признаком раздумий или легкого раздражения, и ответил:

— Банк Шейланда самый надежный.

— Двубородый, я пошел на ту точку и поглядел. Там стерегут всего пять рыл в железе. Соберем дюжину, налетим по-шустрому и все обтяпаем. Каждый возьмет по полсотни желтых, а мне сто, а тебе — триста.

— Дубина, — буркнул Олаф. — Банк Шейланда самый надежный потому, что честно платит мне мзду. У него нет проблем и у меня нет проблем. Кто сунется к Шейланду, свяжется со мной.

— Платит тебе? Неужто целых триста желтых? Верно, меньше!

— Не твое дело, сколько. Платит, сколько нужно. Ты понял меня?

— Но Двубородый…

Сидящий на бочке от злости взялся за левую бороду.

— Что но?

Крот опомнился:

— Никаких «но». Прости, Двубородый.

— Что прости?

— Прости дурака. Сказал, не подумав.

— Слепая тварь. Надоел. Пошел отсюда.

Сидящий на бочке схватил кубок Крота и швырнул под нижний стол. Остроносый мужичок схватился с места и резво убежал следом за чашей. Кто-то из парней хохотнул, Хмык сказал:

— Хмык…

Олаф отпустил левую бороду и тут же улыбнулся, словно злость прошла за миг.

— А ты, Лысый Фред, ступай ко мне. Садись рядом.

Невысокий парень, косматый настолько, что глаза едва проглядывали сквозь шевелюру, перешел от нижнего стола к верхнему.

— Как дела, Фред?

— Да помаленьку, Двубородый.

— Говорят, хорошо перья стрижешь.

— Я-то что, я скромно… Это место прибыльное. Перышки сами в руки летят, а я от них отмахиваюсь. Но иногда устаю, тогда уж беру.

— Ты — хороший парень, Фред…

— Сука! — процедил Томпсон.

Лысый Фред опешил:

— Ты чего это, а?

— Сука она, — буркнул Томпсон и стукнул по столу обручальным браслетом.

— Жена твоя?

— Моя.

— Что сделала?

— Да ничего.

— Скурвилась?

— Нет.

— Монету скрысила?

— Нет.

— Изменила?

— Да нет вроде.

— Чего ж сука-то?

— Чую… — Томпсон поскреб грудь и с горечью повторил: — Чую, что сука.

Надо сказать, Томпсон славился чутьем. Трижды уходил от облав, ни разу не попадался. А денег настриг столько, что купил себе хату. Давно уже не жил в пещерах, только наведывался на огонек.

— Чуешь, что изменит?

— Нельзя бабам верить… — ворчал Томпсон. — Ведь нельзя же. Все говорят, вон и песня о том. А я все равно… Люблю ее, что тут сделаешь.

— Хмык, — сказал Хмык.

— Пойду, наверно… — Томпсон невесело покачал головой.

— К ней?

Тот не успел ответить: на пороге появился Бурый — один из парней, что стерегли вход.

— Двубородый, к тебе пришли.

— Кто?

— Большой, а с ним еще восьмеро.

— Восьмеро? Не было уговора, чтобы Большой водил такие толпы!

— Мне его отослать? — спросил охранник, но как-то вяло и с сомнением. Не хотелось ему отсылать Большого. Отчего-то не лежала душа к совершению попытки.

— Пусть войдет, — буркнул Двубородый и трижды стукнул костяшками по бочке. Его подданные насторожились, многие опустили под стол правые руки.

Человек, что вошел в Казан, имел никак не больше пяти футов росту. Одет был по-мещански: в башмаки, чулки, бриджи, рубаху и камзол, — потому среди здешней компании смотрелся нелепо. На круглой его мордашке топорщились густо напомаженные усики. Щечки человека были до того мягкими и рыхлыми, что так и тянуло хорошенько врезать ему по челюсти. Ничто во внешности этого типа не оправдывало его прозвища — Большой. Увидав его впервые, никак не поймешь, что перед тобою — шериф города Лабелина.

— Здравствуй, Большой Человек, — сказал Двубородый. — С чем пришел к нам?

— Приветствую, Сидящий-на-Бочке, — ответил шериф, тряхнув щеками. — С добром пришел, посидеть по-свойски…

В подтверждение благих намерений шериф вынул крупную серебряную монету и бросил в прорезь ящика, стоявшего у входа. Двубородый нахмурился сильнее.

— Говорят, ты пришел не один.

— Да, есть такое. Один человек очень хотел повидать тебя, Двубородый…

— Вернее, восемь человек.

— Ну, да… Они очень хотели и, знаешь, я не смог им отказать.

— Это почему?

— Знаешь, Двубородый, бывают на свете такие люди, которым отказать сложно.

И он прошел дальше в зал, махнув рукой своим спутникам. Один за другим порог переступили восемь человек. На семерых были черные плащи и черные куртки, надетые поверх кольчуг. На груди каждого краснел косой крест вроде буквы Х, на поясах внушительно болтались мечи. Светлоглазые скуластые угрюмые лица выдавали северян. Восьмой человек отличался от прочих: он был худ и немного сутулился, вместо креста носил на груди серебристый вензель, а губы кривил в ухмылке — не то надменной, не то брезгливой. Восьмой заставил Олафа напрячься и опустить руку поближе к арбалету. Парней с оружием, даже таких серьезных, как эти семеро, Двубородый повидал на своем веку. А вот восьмой принадлежал к особой породе — редкостной, прежде не виданной. И не сказать, чтобы Олаф горел желанием сводить знакомство с этой породой.

— Вы кто? — спросил Двубородый.

— Простите, судари, что мы прервали вашу трапезу, — с тенью насмешки произнес восьмой. — Я — Эрвин София Джессика, герцог Ориджин, с недавних пор властитель города Лабелина. Со мною Роберт Эмилия Герда, мой кузен, и шестеро славных кайров. С кем имею честь беседовать?

Олаф погладил правую бороду. Не нравилось ему все это, и крепко не нравилось. Если бы была такая молитва, чтобы события откатились на пять минут назад, повернули и пошли как-нибудь иначе — Олаф прочел бы ее не раздумывая.

— Я — Олаф Двубородый, Сидящий-на-Бочке, Король Теней и Хозяин Пещер.

— Король, стало быть?

— Король Теней!

— Очень приятно познакомиться! — улыбнулся герцог. Зубы у него были такие белоснежные, что аж смотреть противно. — Очень-очень приятно. Хотя будет приятнее, если твои люди, Король Теней, положат руки на стол, чтобы я их видел.

Возникла заминка. Черные плащи герцога рассыпались по залу. Их было вдвое меньше, чем подданных Олафа, но Двубородый не поставил бы и медяка на это численное превосходство. Скверное дело. Вот бывает же так: день начинается как любой другой, но вдруг раз — и уже не день, а глубокая задница.

— Ладно, парни, покажите руки, — принял решение Олаф. — Нечего нам тревожиться, ведь его светлость пришел с добром. Верно, ваша светлость?

— Святая истина, ваше величество! — сказал герцог. — Мне следует звать тебя вашим величеством, правильно?

— Да, это было бы неплохо, — кивнул Олаф Двубородый.

— Тогда не соблаговолит ли ваше величество убрать руку от арбалета, пока ее не отрубили ко всем чертям?

Олаф положил ладонь на колено.

— С чем пожаловали, ваша светлость?

— С добром, как и сказало ваше величество. Только с добром! Так сложилось, что ваше величество правит подземным Лабелином, а я — наземным. Не худо бы двум правителям свести знакомство, правда?

— Не худо, — проворчал Олаф, теребя бороду. — Кто приходит с добром, ваша светлость, тот кладет монету вон в тот ящик у входа. Это на благополучие нашего стола, чтобы елось сытно и пилось вкусно.

Герцог покачал головой.

— Я не стану класть монетку в ящик. Одна жалкая монетка — разве это дар, достойный твоего величества? Роберт, будь добр…

Один из северных мечников скинул с плеча мешок и бросил на стол. Тяжело лязгнул металл. Мечник, названный Робертом, развязал горловину, и глаза Олафа поползли на лоб: мешок был полон серебра — десяток совушек просыпался на стол, а внутри оставались еще сотни и сотни.

— Какая-то шутка? — процедил Олаф, чувствуя в ладони зуд. Метнуть бы руку на приклад арбалета и пустить болт прямо в наглую ухмылку герцога. Отрубят или нет — это еще вопрос. Авось и не успеют…

— Никаких шуток, — ответил северянин. — Деньги — тебе. Но это не совсем дар, как ты мог подумать. Скорее, задаток.

— Задаток?..

— Моей светлости нужна помощь твоего величества. Дело простое, заплачу щедро. Что скажешь?

Олаф не смог скрыть замешательства и потер челюсть аккурат во впадине между половинами бороды.

— Отчего бы твоим людям, светлость, не присесть за стол?

— Не вижу причин отказываться, — пожал плечами герцог.

Парни Олафа посторонились, северяне разместились за столом.

— Крой, налей-ка хорошего вина, — приказал Двубородый.

Дед в длиннополой ливрее извлек из-под стола бутыль, откупорил размашистым жестом фокусника, наполнил чаши гостям и людям Олафа. Свои выпили, чужаки даже не притронулись. Крой спал с лица:

— Не по вкусу мое вино? Зря вы так, ваша светлость! Попробуйте — ахнете! Это из подвалов самого барона Хершильда. В шестьдесят втором собрано, в шестьдесят четвертом закупорено, в семьдесят третьем украдено… Хорошее вино, ваша светлость!

Крой сделал глоток из горлышка, закатил глаза.

— Ах-хх!

Герцог пригубил вино:

— Действительно, неплохое…

— Вооот! Я-то знаю в этом толк. У меня, если угодно, тридцать лет опыта. При владыке Адриане промышляю вином, и при старом императоре промышлял, и при владычице Ингрид тоже, и при…

— Довольно, Крой! — рявкнул Олаф. — Так чем я могу помочь вашей светлости?

— Для начала скажи, величество, сколько у тебя подданных?

Точного ответа Олаф не знал: как сосчитать всех нищих, воров и дельцов Лабелина?.. Тех, что исправно платили Олафу мзду, было тысяча двести. Говорить правду он, конечно, не собирался. Задумался над тем, соврать вверх или вниз, и решил, что вверх будет лучше.

— Две с половиной тысячи парней, ваша светлость.

— Прекрасно, — кивнул герцог. — В мешке три тысячи глорий. Ты раздашь по одной каждому своему человеку, а остальные пятьсот возьмешь себе.

— Возьму себе?

— Да, величество.

— Когда возьму?

— Да хоть сейчас.

Олаф потер правую бороду и велел:

— Хмык, подай-ка мне совушки.

— Хмык, — ответил тот и принес Двубородому мешок.

Олаф запустил ладони вглубь серебра. Оно было прохладным, гладким, приятно рассыпчатым. Не сказать, что Олаф просиял, но на душе стало как-то спокойнее. Может, не так уж и плох этот день.

— Ты говорил, ваша светлость, что дело простое. Расскажи-ка о нем.

— От тебя и твоих людей, величество, нужно следующее. В назначенный день по моему знаку вы соберетесь и пойдете на север, за город. Выйти должны все две с половиной тысячи душ, никак не меньше. Примерно в двадцати милях от Лабелина есть сгоревший монастырь Праотца Максимиана. Вы придете туда и пробудете там сутки. Затем получите остаток оплаты и вернетесь в катакомбы.

— Всего-то?

— Почти. Перед выходом оденете на себя то, что я дам.

— Когда дашь?

— Позже. Но не бойся, одежа хорошая, стыдиться не придется.

— И это все?

— Еще одна малость. Я хочу знать о катакомбах все, что знаешь ты.

Сидящий на бочке мрачно запустил пальцы в левую половину бороды.

— Катакомбы надежно хранят свои тайны, ваша светлость. Потому они и зовутся Королевством Теней.

— О, не беспокойся, величество, меня не заботят тайны твоих подданных. Хочу знать лишь о самих катакомбах. Где есть выходы из них, как сообщаются меж собою, как быстро добраться под землею из района в район? Буду очень признателен, если позволишь моим людям осмотреть твои владения.

— Хм… Какая будет доплата?

— По елене каждому парню. А тебе — пятьсот золотых.

Кто-то за столом присвистнул, у Лысого Фреда отвисла челюсть. Хмык сказал: «Хмык», и герцогский кузен Роберт почему-то глянул на него с уважением.

— Зачем оно тебе, ваша светлость?

— А вот это тебя не касается, величество. Я же не спрашиваю, отчего вы с шерифом Лабелина так сдружились.

— Угу, — буркнул Олаф.

Поразмыслил, хлебнул горькой. Чем дольше он думал, тем меньше чувствовал подвох. Герцог казался очень серьезным парнем, из тех, кому тысяча эфесов — не деньги, а сто человек — не жертва. Не стал бы он сам ходить в катакомбы, ломать комедию, если бы просто хотел напакостить Двубородому. Послал бы своих мечников, и всего делов. Но нет, пришел самолично, а значит, не врет, взаправду нуждается в услуге. Оплату же предлагает достойную, и не только о деньгах речь: возможность поладить с новым хозяином города тоже немалого стоит.

— Согласен, — сказал Двубородый и спрыгнул с бочки. Подошел, протянул руку герцогу северян. — Проверну для тебя дельце.

— Вот и прекрасно, — герцог сжал ладонь Олафа.

Двубородый кивнул музыкантам:

— Врежьте что-то веселое за здравие его светлости.

— «Персики» пойдут?

— Можно и «Персики».

Парни запели под разухабистый мотив. Один бренчал по струнам, другой не крутил шарманку, а пристукивал по крышке. Каждый куплет песни был про персики, только персики эти значили всякий раз новое: то фрукты, то девичьи груди, то пухлые кошели купцов, а то и железные шарики на кистене. Северяне навострили уши — прежде не слыхали такого. Кто-то стал покачивать головой в такт, кто-то похлопывать по столу, Роберт даже разок улыбнулся — словом, песня пришлась по душе. Седой Крой начал снова нахваливать вино, и герцог приложился к чаше.

Томпсон вдруг спросил:

— Ваша светлость, а вот скажите: можно верить бабам?

— Откуда мне знать?.. — удивился герцог.

— Так вы же целой землей правите! Чтобы с бабами не разобрались — быть того не может. Вы только скажите: они все суки или не все?

— Сложный вопрос… Одной женщине я точно верю.

— Кому? — Томпсон аж привстал, надеясь услышать в ответ: «Своей жене».

— Моей леди-сестре Ионе.

— Вот же тьма…

Томпсон понурился и долго сидел молча. Потом встал из-за стола:

— Все, Двубородый, бывай.

— Ты куда?

— Да к ней… Сегодня три года, как поженились. Ждет она…

Искра

Начало ноября 1774г. от Сошествия

Уэймар


Здравствуй, милая южанка. Знаю, что ты не прочтешь эти строки, и все же пишу. Мне мучительно надоело говорить с собой, а больше — не с кем.

Вообще-то, замок полон людей. Гарнизон — примерно две сотни: по роте лучников и пехотинцев; сорок северян, что прибыли с Ионой; две дюжины рыцарей графа; парни лорда Мартина (они зовут себя егерями, но больше напоминают разбойников); отряд Эфа, кастелян с семьей, графские гости, старый Нортвуд с секретарем, еще с полсотни слуг да десяток графских поверенных по финансовым делам. Общим счетом набирается почти четыреста человек. Однако до разговора со мною, более содержательного, чем «Да, ваше высочество, нет, ваше высочество», снисходят трое.

Граф Виттор Шейланд охотно беседует со мной. Он всегда мил и всегда лжет. Иногда играет в откровенность и говорит нечто, почти неотличимое от правды. Его лицо при этом очень серьезное и искреннее, бывает, даже голос подрагивает, словно от волнения. Хорошо отточенный прием. Полагаю, на многих действует.

Инжи Прайс — низкородный асассин на службе графа. Да, горжусь собой: я расширила круг знакомств, теперь в него входит настоящий наемный убийца. Инжи болтает без умолку: либо врет о своей прошлой жизни, либо дает мне советы.

Наконец, Иона. Она не лжет никогда. Странным образом это лишает ее остатков человечности. Ложь, мол, замарает ее светлый облик и осквернит дивные уста. Ну, еще бы!.. Иона говорит со мною лишь на одну тему: о военных успехах своего прекрасного, чудесного, благородного братца. Меня мутит от нее. Едва хватает самообладания, чтобы слушать. Сидя за завтраком напротив Ионы, я фантазирую о голубе из Фаунтерры — с вестью о поражении Эрвина. Хочу увидеть лицо Ионы, когда прочтет… Впрочем, о ней — позже.

Четвертою, кто говорил со мной, была Линдси — моя горничная. Она пропала без следа неделю назад. О ней и речь.


По правде, мне повезло. Один раз удача улыбнулась и позволила кое-что узнать.

Граф Виттор отбыл куда-то по делам вместе с братом. Любое свое перемещение в пространстве он любит обставлять с шумом и блеском, чтобы горожане видели: уезжает сам граф-землеправитель, а не какой-нибудь невесть кто. Рыцари замка и Эф с отрядом, и Иона со своими волками — все подались провожать Виттора. Сложилась процессия сродни параду. Вылилась из ворот и уползла вниз по улице — потрясать город своим сиянием. А в замке тем временем остались лишь слуги да воины гарнизона. И я, конечно.

Мои передвижения ограничены крепостной стеной — путь за нее заказан. Однако в пределах замка я могу ходить куда угодно. Желание воспользоваться этой сомнительной свободой возникает редко: когда покидаю свою комнату, около меня непременно вьется Инжи или Эф, или кто-то из их братии, и я слишком отчетливо чувствую ошейник на горле. Но в тот день Инжи с Эфом убрались вместе с графской свитой, а я получила глоток воздуха и отправилась бродить.

Уэймар, милая, больше всего напоминает руины. Он цел и боеспособен, но выглядит печальной древней развалиной с полотен о Багряной Смуте. Замок сложен из округлого серого камня, будто источенного временем. Все стены, кроме внешней, поросли плющом, а в воздухе вечно висит туман. Все это вместе создает чувство унылой древности… Никогда бы не подумала, что буду скучать по яркому солнцу!

И вот, я бродила дворами и галереями опустевшего замка. Пыталась себя убедить, что высматриваю пути к бегству, полезные особенности архитектуры, тайные лазейки… Но по правде, не замечала ничего, отчаянно жалела себя и если о чем и думала, так это о выпивке. Инжи говорит: «Поживешь в Уэймаре — сопьешься». Вот тут он не врет.

Я забрела вглубь, в сетку узких проходов между арсеналом, казармой и складами, и вдруг увидела ступени. Прежде не замечала этой лестницы: дверь, такая же серая, как стена казармы, маскировала ее. Теперь же дверь не была заперта, лишь притворена, оставив щель. Ступени вели на крышу казармы, и я поднялась туда. На крыше располагалась стрелковая площадка, весьма хорошо защищенная. Зубцы ограждали ее от обстрела со двора, а навес — от стрел сверху, со стены, если враг прорвется туда. В укромном закутке под навесом, привалившись спинами к зубцам, сидели четверо солдат. Занимались они именно тем, о чем мечтала и я: наполняли кружки жидкостью из бутыли, оплетенной лозой. Ты вольна назвать меня кем хочешь, но… я взяла и подошла к этим солдатам. Один поднял глаза, я его узнала: лейтенант Брок, он командовал ротой после того, как Крейг Нортвуд отправил капитана в лазарет. Лейтенант посмотрел на меня как-то этак… пока пыталась понять, как именно, он неуклюже поднялся и промямлил:

— Ваше высочество…

Тогда сообразила: Брок смущен и растерян, будто пойман на горячем. Может, в том дело, что этим четверым сейчас полагалось нести вахту, а может, в том, что лейтенанту не к лицу пить с солдатами. Ситуация была до крайности неловкой, так что я вежливо поклонилась и сказала:

— Здравия вам, лейтенант. И приятного аппетита.

— Вашему высочеству не стоит быть здесь…

— Отчего же? Место кажется мне укромным, а компания — теплой.

— Но лучше вам вернуться в свои покои, — сказал Брок, обретая твердость голоса. Я ответила:

— Конечно, я могу вернуться в покои… Но в моей памяти останется зрелище четверых вахтенных стражей с бутылкой вина.

— Ваше высочество, мы не на вахте, — ответил лейтенант голосом, а румянцем на щеках просигналил обратное.

— Значит, сир кастелян ни капли не расстроится, узнав о вашем поведении. И хорошо, ведь я так не люблю расстраивать людей!..

Повисла неловкая пауза. Подчиненные Брока лишь теперь вспомнили о приличиях и один за другим поднялись на ноги. Я сказала:

— Впрочем, я могу выбросить все из памяти, если вы исполните две крохотные просьбы.

— Какие?

— Вторую еще не придумала… А первая — налейте мне вина.

Один солдат — темный и бровастый — сказал:

— Это не вино, ваше высочество, а косуха.

— Что, простите?..

— Ну, косуха… Настойка такая… Хлебнешь — с ног скосит.

— Звучит заманчиво. Я согласна.

Чернобровый взял кружку, поглядел на нее, на меня, нахмурился — видимо, кружка была недостаточно чиста для моего высочества. Воин вдохнул поглубже и громко подул внутрь кружки. На том с гигиеной было покончено, и он налил мне мутной желтоватой жидкости. От одного ее смрада на глаза навернулись слезы, но отступать было поздно. «Я — внучка Янмэй!» — сказала себе и выпила.

Есть такой способ казни фальшивомонетчиков: в рот заливают расплавленный свинец. Скажу по опыту: весьма жестокая выдумка. Наши законы очень далеки от милосердия… Когда пришла в себя, я сидела на земле и дышала, высунув язык, как бигль после охоты. Лейтенант обмахивал меня чем-то и бормотал:

— Ваше высочество, выпейте водички…

А чернобровый сказал, протягивая кружку:

— Первая всегда плохо идет. Дерните вторую, ваше высочество. Полегчает.

Критическое восприятие — очень полезная штука. Не стоит слепо принимать на веру чужие слова… Во второй раз я очнулась под крики лейтенанта Брока:

— Ты чертов идиот, Хей! Я тебе руки переломаю за такие шутки!

— Да не волнуйся, лейтенант, — отвечал чернобровый. — Здоровы ее высочество.

— Угу, — выдавила я, — здорова.

Если не считать опухшего языка, мокрой от слез физиономии и сплошного ожога вместо глотки…

— Понравилось? — спросил Хей.

— Еще бы!

Внезапно я поняла, что на душе действительно стало легче. Тоска и одиночество выветрились, сделалось жарко и светло. Даже мысли стали ясными, прозрачными. Дышалось с трудом, но думалось отлично.

— Я вспомнила вторую просьбу. Расскажите мне о Линдси.

— О ком?.. — удивились солдаты.

— Моя прошлая служанка. Хорошая девушка, очень мне нравилась. А неделю назад исчезла без следа…

Лейтенант только пожал плечами:

— Не знаю такую… И рад бы помочь, да не ведаю.

Кажется, он не лгал. А вот Хей — по его лицу пробежала тень.

— А вы знаете Линдси?

— Ваше высочество правы — хороша девица. Бойкая такая, веселая… Я, было, за ней… Но потом…

— Что потом?

— Да… эээ… не сложилось. Нравом не сошлись.

Солдаты хохотнули:

— Так и скажи: отшила тебя девка! Развернула носом к лесу!

Но я заметила: нечто здесь другое. Не обида отвергнутого ухажера, а чувство посерьезнее… страх, что ли?

— Расскажите мне, Хей. Мне очень нужно, я действительно волнуюсь за Линдси. Клянусь: никто не узнает того, что вы скажете.

— Да нечего рассказывать, ваше высочество… Отшила, и все тут.

Он врал. О боги, есть ли кто-нибудь в Уэймаре, кто не лжет?..

— Господа, — сказала я, — ходят слухи, граф Виттор уехал на три недели. Надо полагать, в его отсутствие замком управляет ее милость леди Иона София.

— Верно.

— И вот я думаю: что скажет леди Иона — дочка Ориджинов, внучка кайров — о четверых часовых, что распивают косуху на вахте, да еще в компании девушки, которую им надлежит охранять?

— Ваше высочество, мы… эээ…

— Не трудитесь, это был риторический вопрос. Благодарю за угощение, господа.

Я не без труда поднялась. Лейтенант Брок мрачно рыкнул на Хея:

— Расскажи, что знаешь.

Тот потер затылок.

— По правде, ваше высочество… Когда я узнал, с кем Линдси крутит, то откатил назад. С таким человеком соперничать себе дороже…

— Речь ведь не о Дейве-плотнике, верно?

— Какой тут Дейв… Птица поважнее.

— А как вы узнали? Они держали в тайне свой роман.

Хей глянул на Брока, тот твердо кивнул — говори, мол. Лейтенанта можно понять: за пьянство в карауле пострадает он, а за лишнюю болтливость — только сам Хей.

— Иногда меня ставят стражем при входе в темницу. Вот пару раз видел такое. Приходит он под вечер, входит в подземелье, а нам говорит: «Попозже явится девица — ее тоже пропустите». Минут десять погодя является Линдси — и тоже в темницу, следом за ним.

В голове у меня уложилось не сразу.

— То есть, Линдси встречалась с тем мужчиной… в подземелье?

— Да, ваше высочество. Выходит, что так.

— Кем был этот мужчина?

— Ваше высочество, не надо, — попросил Хей. — Он ведь меня в лицо знает…

— Кто-то из кайров? — предположила я, внимательно глядя ему в глаза.

— Не допытывайтесь, ваше высочество.

— Сир кастелян? Лорд Мартин Шейланд? Эф?..

Хей промолчал, глядя в землю.

— Ваше высочество, — вмешался лейтенант, — Хей сказал, что мог. Слишком длинные языки, бывает, укорачивают. Сами понимаете.

— Может, еще косухи?.. — с надеждой предложил чернобровый.

— Угу, — сказала я.


* * *

Дорогая, прости мне многословие. Бессонница оставила свободными ночные часы, а голову заполнила роением мыслей. Если бы ты знала, какой хаос творится внутри меня… Необходимо излить все это на бумагу, лишь так удастся навести порядок и выстроить цепочку. Приятно воображать, будто ты меня слышишь и можешь ответить, словно ты рядом, я слышу твой веселый голос, вижу блеск в глазах. В Линдси было что-то, отдаленно напомнившее тебя: эта яркая, звонкая, свободная жизнь, что бьет через край. Я не могу помочь тебе, к огромной, неописуемой моей жалости… но, быть может, удастся сделать что-нибудь для Линдси.

По порядку. Боги, только по порядку, иначе я не расплету этот клубок.

Три человека в Уэймаре говорят со мною — я упоминала о них выше. Три человека питают ко мне интерес. После графини Сибил Нортвуд люди, интересующиеся мною, вызывают сильную тревогу. Я не могу не сделать их предметом пристального, тщательного рассмотрения.

Северная Принцесса завтракает и обедает за моим столом. Или я — за ее. Или мы обе — за столом графа. Занятные оттенки смысла… Обыкновенно трапезу делят с нами немало людей: граф Виттор и его пучеглазый брат, кастелян Гарольд, лорд Элиас Нортвуд, старшие рыцари графа, кайры. Однако тем утром, о котором пишу, за столом нас было только четверо: я, леди Иона, ее компаньонка Джейн, а также кайр Сеймур Стил. Они трое расположились по одну сторону, меня же усадили по другую, и я почувствовала себя кем-то вроде менестреля, призванного развлекать благородных во время трапезы. Всегда сочувствовала этим актерам: бедняги, наверное, захлебываются слюною…

Итак, они пожирали меня глазами, а я пила кофе. Аппетит исчезает, когда тебя рассматривают с этаким любопытством. Да и вчерашняя косуха еще сказывалась, меня мутило при мысли о еде.

— Кофе вместо завтрака — это так изящно!.. — сказала Иона. — Грубая пища с утра отягощает тело, приносит вялость и сонливость. Пожалуй, я перейму вашу привычку, леди Минерва.

Я ответила какой-то вежливостью, а сама все силилась понять: с чего они так пристально глядят на меня? Дело не во внешности: я полчаса провела у зеркала, пока не убедилась, что стерла малейшие признаки вчерашнего пьянства. Быть может, им доложили, в каком состоянии я приползла вечером в свою комнату?.. Тогда я читала бы насмешки в их глазах, а не любопытство.

Наконец, Иона произнесла:

— Леди Минерва, мне нравится традиция обмениваться новостями за завтраком. Приятно начать день с разговора об интересных событиях, выслушать мнение умного собеседника. Вы не находите?

Я находила, что Северная Принцесса вся лучилась радостью и даже кайр Сеймур позволил себе довольную улыбку.

— Имеются новости с войны, миледи? — предположила я.

— Еще какие! Мой брат Эрвин взял Лабелин!

— Ожидаемо, — сказала я, поскольку действительно ожидала этого и не видела смысла врать.

— Неожиданно то, миледи, как именно он это сделал, — Иона не могла скрыть гордости. Да и не особо старалась. — Еще до битвы Эрвин предпринял маневр, который поставил войско путевцев в заведомо проигрышное положение. Пехота Лабелина оказалась под угрозой полного уничтожения. Тогда Эрвин выехал перед армией с шестью бойцами и предложил путевским рыцарям битву чести. Как в славные древние времена! Лучшие рыцари двух армий встречаются в поединке и решают исход всего сражения! Путевцы не согласились бы на это, но не имели другого выхода: Эрвин загнал их в тупик. Начнись полноценный бой — и тысячи путевцев умрут в первую же минуту. Так что рыцари-поединщики сшиблись на виду обоих армий, и Эрвин победил! Лабелин выставил против каждого нашего рыцаря троих своих, но Эрвин одолел их всех! Тогда пехота Южного Пути сложила оружие, а кавалерия отступила. В поединках погиб лишь один северянин и четверо путевцев. Вы можете представить себе, леди Минерва: мой брат одержал великую победу ценою всего пяти жизней! Уже несколько столетий не случалось подобного!

Теперь-то я понимала, чему обязана любопытным взглядам: они хотели видеть, как восприму новость. Их позабавило бы зрелище моих попыток совладать с эмоциями. Я — ждали они — с кислой миной пролепечу нечто светское и скорее убегу к себе зализывать раны. Так что я широко улыбнулась, встала и подняла чашечку кофе вместо кубка:

— От всей души поздравляю вас, леди Иона. Ваша новость принесла мне море радости!

— Благодарю, — озадаченно ответила Иона. — К слову сказать, брат кайра Сеймура — Брант Стил — входил в шестерку поединщиков. Он был среди тех героев, что принесли нам победу.

Я отвесила поклон кайру Сеймуру и подарила лучезарную улыбку. Это было несложно: вспомнила нашу с тобой конную прогулку, и губы растянулись сами собой.

— Поздравляю и вас, славный воин. Надеюсь, герцог Эрвин отметит доблесть вашего брата.

— Еще бы! — Сеймур просиял. — Братец уже получил чин капитана. Благодарю вас, миледи!

Я продолжала вспоминать тебя и бал, и Адриана с Вечным Эфесом, и огни на вечернем Ханае. Уселась на место, с видом полного блаженства допила свой кофе.

Сеймур сиял, не подозревая подвоха. Джейн выглядела разочарованной. На личике Ионы сплетались штук шесть эмоций, самой заметной из которых был интерес — пронзительный, горячий настолько, насколько что-то может быть горячим в этой снежной кукле.

— Простите, леди Минерва, мою бестактность. Я ожидала, что новость опечалит вас… отчего же вышло иначе?

— Вы рассчитывали меня опечалить, потому с улыбкой сообщили новость. Как мило!..

Иона пожала плечами:

— Я чувствую счастье, потому выражаю счастье. Я с вами честна, потому рассказываю все. Ответная искренность очень порадовала бы меня.

— Почту за честь доставить вам удовольствие, миледи. Я рада, что битва вышла бескровной. Особенно рада за выживших путевцев, ведь пехота Лабелина — это простые крестьяне. Представляю, как им было бы страшно умирать от кайровских мечей. Признаю за вашим братом долю храбрости и милосердия, что тоже не может не радовать.

Иона приподняла тонкие брови и протянула:

— Однако?.. О чем вы умалчиваете?

Вот в ту минуту я поняла, что за интерес она питает ко мне. Это было неожиданно, даже ошарашило. Вместо ответа я спросила:

— Скажите честно, леди Иона: вы действительно считаете меня умной?

— Конечно. Не питаю ни малейших сомнений.

— И вам непонятно, отчего же умная, рассудительная девушка сочувствует такому тирану, как владыка Адриан? По вашей с братом логике, Адриан заслуживает смерти, как последний мерзавец. Всякому разумному человеку это должно быть ясно. Однако я умна, и я считаю иначе. Я, вроде как, живое опровержение вашей логики. Это вызывает ваш интерес?

Иона усмехнулась:

— Есть очевидное объяснение: вы влюблены в Адриана, потому и сочувствуете. Предмет моего любопытства в другом. Согласно вашим мечтам, император подавляет мятеж и берет вас в жены. Ведь вы — Минерва Стагфорт, это ваше имя он назвал на летних играх Но прежде, как вы помните, первой невестою императора была леди Аланис Альмера. И вот вопрос, что не дает покоя: вас не смущает роль невесты человека, который сжег заживо свою прошлую невесту? Совершенно не смущает, ни капельки?..

А вот в эту минуту мне тоже стало интересно: как рассуждает Иона? Какою логикой пользуется? Каким путем идет к своей цели?.. До сих пор мне представлялось, что дом сумасшедший дом — наилучшее место для блаженной Ионы. Но сейчас сверкнула в ней пресловутая агатовская проницательность. Это, по правде, было куда хуже.

— Отчего вы стараетесь меня понять? — спросила я.

— Вы умны, — ответила Иона, — и совершенно непохожи на меня. Интересно было бы понять вас. К тому же…

Она осеклась, но я угадала продолжение. К тому же, я мыслю так, как Адриан. Понять меня — значит, понять его.

— Не питайте надежд, леди Иона: мне очень далеко до владыки. На его месте, я бы послала армию в помощь Лабелину, ведь это так логично.

— А как поступит Адриан?.. — спросил кайр Сеймур. Я улыбнулась в ответ.

— Император нанесет удар в день, когда герцог Эрвин не будет этого ждать. Не раньше, но и не позже.

Улыбки слетели с их лиц.

Я говорила тебе, что мысли у меня скачут? Иона, Джейн и Сеймур молчали. Несколько секунд я радовалась их замешательству. Потом грызла себя: до чего же ты тщеславна, Минерва! Просто неисправима! Тебя на три года в подземный монастырь, а не на три месяца — и то было бы мало! Потом думала: подземелье… свидания в подземелье… что за странный выбор места? Как только пришла такая идея Линдси и ее кавалеру?!

А потом голос Ионы ворвался в дебри моих мыслей:

— Пожалуй, ваша преданность Адриану будет кстати. Мы с Джейн хотели предложить вам одно забавное развлечение.

Она хихикнула и добавила:

— Девичье, с позволения сказать.

— Девичье?.. — удивилась я. — Примерка платьев и критика результатов оной?.. Чтение вслух любовного романа?..

— Я умею гадать! — воскликнула Джейн.

— Гадать?!

— Завтра ночь близкой Луны. Луна окажется ровно на полпути между Звездой и Землей. Это лучшее время для гадания!

Я уточнила:

— Гадать — в смысле, предсказывать будущее на основании мелких и случайных явлений, никак на будущее не влияющих?..

Джейн свела брови. Кажется, она не поняла вопроса. Иона кивнула:

— Именно так. Присоединяйтесь, будет увлекательно! Разве не хотите узнать, чем окончится война?

Хм. Прежде мне думалось, что на гадания собираются закадычные подруженьки. Сплетничают о знакомых парнях, жгут свечи, раскладывают карты, пророчат друг другу скорое замужество со старыми уродами, а после кидаются подушками. В чем из этого я бы поучаствовала с Северной Принцессой?.. Пожалуй, идея с подушками неплоха…

— С удовольствием присоединюсь, миледи.

— Вот и прекрасно! Завтра за полчаса до полуночи в игровой комнате.

Пока длился миг чего-то вроде перемирия между нами, я сказала:

— Позвольте одну просьбу, леди Иона. Могу ли я побывать в темнице замка Уэймар?

— Не вижу препятствий, но зачем?

— Ах, леди Иона, при любом исходе войны велика вероятность того, что я кончу свои дни в темнице. Хочу иметь представление о своём будущем. Знаете, для меня это вроде гадания…

Иона просияла.

— О, конечно! Мне близка ваша мысль! В юности я обращалась к отцу с такою же просьбой!

Выше я писала, что заметила в Ионе проблеск здравого рассудка. Видимо, то был мираж.


* * *

Ты бывала в подземельях? Полагаю, да. У тебя есть родовой замок, а во всяком достойном замке имеется темница. Но в Стагфорте ее нет. Если отцу доводилось наказывать кого-нибудь, он всегда присуждал розги. Привселюдно объявлял, кто и за что наказан, и велел тут же исполнить приговор, чтобы скорее покончить с неприятным. Отец очень не любил наказывать. Полагаю, будь у нас темница, он все равно никого не сажал бы туда.

Так что мое знакомство с подземельями состоялось в монастыре Ульяны. Первую неделю было так скверно, что я не сомневалась в скорой смерти. А во вторую неделю поняла: все гораздо хуже — я не умерла и теперь обречена жить в гробу. Меж тем сейчас, вспоминая монастырь, чувствую двойственность. Была тяжесть обреченности, мучительная несвобода, темень, голод и холод… однако была и благость молитв, и успокаивающий методичный труд, и отточенная меткость редких слов… и даже красота, как ни странно. Темница Уэймара лишена всего светлого. Это — могила. Холодная тьма.

Иона дала в провожатые моего знакомца — похоронного мастера Сайруса. Выяснилось, он же числится смотрителем подземелья. «Ведь подземелье, барышня, суть пристанище смерти. А кто заведует всеми проявлениями смерти в Уэймаре? Я и заведую, хе-хе. Кто же еще!»

Мы постучались в малоприметную дверцу у основания центральной башни, нам отпер часовой и без лишней болтовни пропустил вниз. Я представила, как Линдси спускалась этими крутыми, скользкими от сырости ступенями, задевала плечами холодные камни стен, лампадка чадила в ее руке… Нужно очень любить человека, чтобы ради него пойти в такое местечко. Или очень бояться.

Подземелье состоит из двух кругов. Верхний круг — каменный лабиринт, проложенный прямо в фундаменте замка. Коридоры узки и темны, камеры крохотны, а камни жутко массивны. Кажется, они сдавливают тебя, расплющивают. Хочется сжаться, уменьшиться, стать мышью — иначе не проскользнешь в щель меж камней, и они раскрошат твои кости. Единственное сравнительно большое помещение — караулка у входа. Она имеет шагов пять в ширину, это много по здешним меркам. Двое часовых рубились в кости при свете масляной лампы. Говорили они громко, эхо разносилось по всем закоулкам. Я могла их понять. Я бы даже поняла, закричи они во весь голос.

Мастер Сайрус, как ни в чем не бывало, принялся за рассказ.

— Верхний круг, барышня, предназначен для первородных пленников. Если его милости графу достался кто-нибудь важный, за кого сообразно будет испросить оплату, такого пленника, значит, помещают прямо сюда. И верхний круг темницы, изволите видеть, наилучшим образом подходит для данной цели. Камни здесь крепкие — не проломаешь и не пророешь. Холод и сырость вполне умеренные, что уменьшает опасность легочной хвори среди узников. Ведь согласитесь, барышня, было бы весьма конфузно получить выкуп за пленника, отпереть его камеру со словами: «Пожалуйте на свободу, будьте добры!», — глянуть внутрь и увидеть мертвеца. И деньги тогда придется вернуть, и на похорон потратиться вне плана. А погребение первородного стоит недешево, как я вам в прошлую встречу рассказывал.

Стараюсь передать дословно его дурное, неуместное красноречие. Меня коробило от него. В темнице должна стоять тишь. Люди страдали и умирали здесь. Болтовня — кощунство. Мастер Сайрус, однако, продолжал тараторить, отпирая передо мною одну камеру за другой.

— Видите, барышня, комнатки здесь уютные, аккуратненькие. Пленник, будучи помещен сюда, не останется в обиде. Вот, извольте войти и испытать на себе. Не стесняйтесь, заходите.

Уютная камера была не больше моей кельи. Макушкой я задевала потолок. Лежанка представляла собой выступ каменной стены, отхожее место — канавку в земляном полу. Источников света не было. Я не увидела даже восковых капель.

— Им позволено выходить?.. — спросила я.

— Зачем? — удивился смотритель. — Узник потому и зовется узником, что заперт на замок и не шастает своевольно. Ведь если бы он ходил где хотел, то стерлась бы всякая граница между пленником и свободным человеком. Скверно получилось бы. Непорядочек, хе-хе.

В такой камере можно делать лишь два дела. Первое: сидеть. Второе: лежать. Месяцами. Годами. Янмэй Милосердная!..

— Должен сообщить, барышня, что в настоящее время на верхнем круге подземелья никто не обитает. Его милость граф давно не имел военных стычек, вот и пленники не образовывались.

Я услышала минорный оттенок в его голосе. Спросила, не сдержав злости:

— Вас это сильно печалит, мастер?

— Ну, барышня… Коли сооружено помещение, кто-то же должен его занимать. Иначе труд мастерового люда выходит истраченным напрасно. Да и не по порядочку.

Порою я жалею, что не имею власти. Будь замок моим, я нашла бы применение уютной камере. Закрыла бы мастера Сайруса на месяцок. Согласно порядочку, хе-хе. Чтобы труд строителей не пропадал.

— А здесь, обратите внимание, тоже занятное помещеньице.

Он скрипнул дверью. Я ждала увидеть пыточную с дыбой, цепями и жаровней. Но обнаружила странно просторную комнату, посреди которой стоял стол, по периметру — лавки, накрытые овчиной, в углу — очаг. На потолке висела люстра с огарками свечей, на столе имелся канделябр. Удивительная роскошь. И, что самое невероятное, в комнате было довольно тепло.

— Это у нас, барышня, вторая караулка. Если подземелье густо населено пленниками, то необходимо двойное количество часовых, таков порядочек. Вторая группа стражников размещается здесь. Тут раздолье: и свет имеется, и обогрев. А еще предусмотрена одна строительная выдумка. Вы встаньте на скамью и потрогайте потолок. Встаньте, барышня, встаньте!

Я так и поступила. Потолок оказался теплым.

— Прямо над нами находится большой камин графской трапезной. Когда там разводят огонь, плиты пола постепенно прогреваются, а тамошний пол здесь выступает потолком. Вот так оно и происходит.

Тут я сообразила: а ведь именно эта комната мне и нужна! Единственное помещение в темнице, где не стоит запах смерти. Здесь Линдси миловалась со своим кавалером. Больше просто негде!

Светя лампадкой, я обошла комнату, тщательно осмотрела. В очаге зола — сложно понять, свежая ли. Но слишком старой она быть не может: согласно порядочку, очаг иногда должны чистить. Канделябр сдвинут к краю стола — освободить столешницу для… хм… какого-нибудь занятия. Ближняя к очагу скамья задвинута под стол, у стены возле огня имеется пространство. А овчина на лавках лежит криво — похоже, ее сбрасывали на пол, а потом кое-как спешно швырнули обратно на сиденья. Я потрогала шерсть, зарылась пальцами… Теплая, уютная, мягкая. Приятно лежать на ней голым телом… Уверена: будь со мною пес-ищейка, он учуял бы запах Линдси.

— Вижу, барышня, вам приглянулось местечко. И не мудрено, хе-хе! Хорошо здесь. Недаром именно тут дежурят вторые часовые… Также здесь принимают пищу палачи с нижнего круга, когда имеют необходимость отдохнуть от трудов. Присядьте, коли хотите.

Я закрыла глаза и попыталась представить себя на месте Линдси. Быть с мужчиной… Быть с мужчиной вдвоем… Заниматься любовью… Я ничего не знаю об этом. Но кое-что знаю о жизни в подземельях. Мою первую напарницу звали Нора. Она была глупее козы и плаксива, как младенец, но я чувствовала ее почти своей роднею. В темени и холоде хочется стать ближе друг другу, ощутить человеческое тепло… Вероятно, это мрачное место усиливало страсть Линдси и ее мужчины. Они зажигали огонь, обнимались, целовались, делали все остальное. Иногда на столе, иногда на полу у очага, на овечьих шкурах. Лежали, утомленные страстью, заключив друг друга в объятия, и шептали слова любви… Так в романах пишут. Не знаю, что полагается шептать на самом деле. И неважно. Несущественно, чем они занимались. Главный вопрос — кто был с нею? Есть ли здесь какой-то намек на личность кавалера?

Будь со мной пес-ищейка, он взял бы след ухажера и привел меня прямо к нему. А что могу я? Только краснеть и представлять обнаженных людей, стонущих от удовольствия? Почему я думаю о служанке?.. Почему я думаю о голой служанке с голым мужчиной?! И почему я задыхаюсь, да еще морщусь, как от отвращения?! Черт возьми, Минерва, ты — ханжа. Ханжа-девственница. Прелестно. Сосредоточься и подумай! Выброси из головы любовников!

— Барышня, вы это, в порядочке? Вы будто увидели что-то неприличное.

— Я увидела вот что, — сказала я, подхватив с пола клочок бумаги. Махнула им перед носом Сайруса. — Не следите за чистотою в темнице. Мусор на полу.

— Виноват, барышня… — нахмурился мастер. — Надеру уши мальчишкам за такое упущение.

Как можно небрежнее я бросила взгляд на свою находку. То был листок белой, новой бумаги. На нем нарисован циферблат часов. Стрелки указывали восемь. Никаких надписей.

— Давайте-ка мы с вами пройдем на нижний круг, — предложил Сайрус. — Здесь мы все увидели, а там еще остались любопытные местечки.

Я согласилась. Мы покинули караулку и двинулись вниз по новым ступеням. Листок с часами я несла в руке, но очень скоро забыла о нем.

Нижний круг темницы был сплетением земляных нор. Каменные стены здесь встречались редко. В основном — спрессованная глина, кое-где укрепленная бревнами. Камни отражали свет лампадок, но темная глина глотала его, и за шаг от нас уже царила темень. Проходы стали еще уже, хотя это казалось невозможным. Земля под ногами была настолько влажной, что я чувствовала сырость сквозь подошвы.

Я не из тех, кто боится холода. Мне доводилось и бегать по снегу босиком, и купаться в проруби. Однако сейчас охватывал озноб, я вся дрожала, и вовсе не сырость была тому причиной.

— В нижнем круге, — говорил Сайрус, — содержатся безличности. Это, барышня, самые отъявленные преступники и грешники, коих его милость граф даже не ссылает на каторгу, а держит при себе, ибо желает точно увериться в дате их кончины. Отчего, спросите, их не казнят? А потому, барышня, что умереть сразу было бы для них слишком просто и весело. Этакие злодеи не заслуживают милости.

— Хотите сказать… — голос сел, — здесь, внизу, есть люди?

Он не успел ответить. Из темноты сбоку раздался сдавленный, пульсирующий рык. Я отпрыгнула, влипла спиной в глину. Выбросила вперед руку с лампадкой, чтобы закрыться от чудища. Передо мною была стена, а в ней — черное квадратное отверстие в ладонь шириной. Свет проник в него. Там, за стеной, во мраке что-то шевелилось.

Звук повторился, и я поняла: не рык, а кашель. Кто-то кашлял с надрывным хрипом, раздирая легкие.

— Кхыррр… кхыррр-кхыррр…

В темноте дыры вновь увиделось движение. Бурый лохматый ком приблизился к отверстию. Я смотрела, завороженная. Ком замер, заслонив собой дыру. Перед ним возникла желто-серая лапа с когтями, коснулась шерсти.

Я отдернула свет прежде, чем узник убрал волосы с лица. Я не могла этого увидеть. Назови меня трусихой, но не могла. И больше всего на свете боялась услышать то, что он скажет. Пусть даже одно слово — я никогда в жизни его не забуду. Не смогу забыть этого голоса.

Но узник только кашлял мне вслед:

— Кхыррр… кхыррр… кхыррр…

Монотонно. Как скрип механизма.

— Ульяна Печальная, сестрица смерти, пошли избавление… — прошептала я.

А мастер Сайрус сообщил:

— На нижнем круге дверей нет. Вход в камеру закладывается наглухо, но оставляется оконце, каковое вы изволили видеть. Через него подается вода и пища, покуда узник не перестанет в них нуждаться. Тогда окошко просто замуровывается и замазывается. Вот как здесь.

Он показал пятно светлой глины на стене чуть поодаль. Ниже пятна стена была прозрачной, как стекло. С той стороны к ней прижимался скрюченный, иссохший труп. Сидел на земле, запрокинув череп. Челюсть отпала, белели зубы. Черная рука тянулась к пятну кладки на месте оконца.

Я взмокла от холодного пота прежде, чем поняла, что вижу свое воображение. Стена глуха — темные камни в глине. Тот, кто за нею, недоступен взгляду.

— Кхыррр… кхыррр… — донеслось сзади.

— Он… давно здесь?..

— Этот кашлюн?.. Пожалуй, что четыре года. А вон там, в левом отроге, есть один, что уже семь лет протянул. А за углом от него — старуха девятый год коротает. Так что кашлюн не старожил. И, если судить по голоску, недолго ему осталось.

— В чем он виноват?

— Я не судья, барышня, и не писарь. Не моя должность помнить обстоятельства дела. На каждую задачу свой человек имеется.

— Мастер Сайрус… отведите меня наверх. Не хочу больше здесь оставаться.

— Отчего же? Мы еще не все увидели, много любопытного осталось. Вон там, к примеру, имеется пыточное отделение, а если пойти в эту сторону…

— Довольно. Я уже удовлетворила…

«…свое любопытство» — хотела сказать я, но осеклась. Нет, тьма меня сожри, любопытство все же сильнее страха. По крайней мере, когда оно вспыхивает с полной силой.

— Что это? — я подняла лампадку и осветила странную картину. — Здесь, как будто, выломана стена одной из камер?

— В точности так, барышня.

— Значит, этого пленника освободили?

— Он сам, — сказал мастер Сайрус и сделал долгую паузу. — Давно это было. Еще при старом графе, отце его милости Виттора, поместили сюда сию безличность. И пробыл тут злодей ровным счетом десять лет. Потом, уже при графе Витторе, он вырвался на свободу.

— Как?!

— Тому есть лишь одно объяснение: заключил сделку с Темным Идо. Отдал Темному свою душу, а тот взамен послал нечеловеческую силу. Узник голыми руками выломал стену и вышел из камеры. В те времена на нижнем круге работали два тюремщика — носили пищу узникам. Идов слуга убил их обоих. Одному вырвал глотку, а второму пробил грудь ударом кулака и достал до сердца. Я сам видел тела, ибо тогда уже заведовал похоронным делом. Первый бедняга сидел вот здесь, где вы стоите, а второй лежал вон там, в тупичке.

— А часовых он тоже убил?

— Нет. Часовым повезло — Идов слуга не пошел мимо них. Темный открыл ему колдовскую дверь прямо тут, в подземелье. Через нее бывший узник перенесся вдаль, и больше мы его не видели. Где бы он ни был сейчас, он творит страшные дела. Коли вы в ладах с Ульяной Печальной, попросите ее забрать этого нелюдя.

В колдовские двери и слуг Темного Идо я верю не больше, чем в гадания. По мне, из рассказа мастера Сайруса вытекало следующее: узник нашел другой путь из темницы, не тот, которым вошли мы. Это крайне важно. Если второй выход есть, мне нужно о нем знать.

Я встала спиной к разрушенной стене, прищурилась. Сложно представить себя любовницей… А узником, вышедшим из камеры? О, это легче. Правда, мои три месяца в подземелье — не десять лет… Но все же, могу попробовать. Положим, вот я справилась со стеной. Темному Идо плевать на меня. Но десяти лет хватило, чтобы ногтями проскрести швы между камней… Стирала ногти до мяса, ждала, пока вырастут вновь… Времени было вдосталь. Наконец, я вырвалась в коридор. Попался охранник, и я тут же убила его. Мои пальцы стали жесткими, как когти коршуна… Взяла лампаду у мертвеца. Обожгла зрачки светом, огляделась. Попыталась понять: куда бежать, где выход? Увидела главный коридор — но он ведет к караулке с часовыми. Что еще?..

Дверь. Поразительно! Как я раньше ее не заметила! Настоящая железная дверь! Быть может, единственная на всем нижнем круге!

— Куда она ведет?

— Да никуда, — мастер Сайрус пожал плечами. — Она сейчас открыта, а когда закрывается, перегораживает главный проход. Вот и все ее назначение. Смотрите, барышня.

Он закрыл дверь, а потом открыл вновь. И правда, будучи запертой, дверь блокировала коридор, а в открытом положении прилегала к стене. Очень странно. Спустя десять шагов, коридор кончался тупичком — тем, где Сайрус нашел труп второго охранника. Стало быть, дверь отделяла от остального подземелья слепой отросток, тупик, в котором ничего не было, кроме разрушенной камеры. Зачем?

Я сама взялась за ручку и затворила дверь. Сайрус остался снаружи, а я — внутри, в тупичке. И увидела еще более странное: с моей стороны двери имелся засов! Вырвавшись из камеры в коридор, узник мог отгородиться дверью ото всей остальной темницы! Зачем так сделано?! Что за чушь?!

Не уважаю людей, которые сперва делают, а потом думают. Так что я не гордилась собой, когда взяла и задвинула засов, запершись в тупике.

— Решили почувствовать себя на месте безличности?.. — глухо спросил Сайрус сквозь железо. — Лучше не надо, барышня. С Темным Идо шутки плохи…

Я бросилась в конец коридора, к глухой стене. Здесь узник убил второго тюремщика. Зачем?.. В смысле, зачем он вообще пошел сюда? От камеры видно: здесь — тупик. За десять лет глаза привыкли ко мраку; лампадка — что Звезда! Однако узник пошел сюда, и тюремщик пошел. Что ни оба забыли в тупике? И зачем дверь отделяет пустой коридор?!

Стены коридора — каменная кладка, вымазанная глиной. На нижнем кругу мало камней, но здесь есть. Укрепляли стены против идовых слуг… Хм. Или против обвалов. Или…

Я пошла медленно, поползла вдоль стены, держа лампаду впритирку к камням. Огонек торчал вверх в неподвижном воздухе.

— Барышня, я не шучу… Лучше вам не задерживаться в таком месте!.. — бормотал через дверь похоронщик.

Я шла шаг за шагом… Признаться, это было сложно. Черт возьми, очень трудно двигаться медленно в жутком месте. Хочется или бежать во весь опор, или замереть, как покойник. Но я плелась вдоль стены и еле дышала, и не отводила глаз от огонька.

Он дрогнул.

Около щели меж камней, как я и ждала. И с другого края того же камня дрогнул снова.

Осталось найти механизм. Верхний край?.. Нижний?.. Боковой?.. Рычажок?.. Веревка?.. Педаль?.. Где он, тьма бы его?!

— Мастер Сайрус, не беспокойтесь, со мной все хорошо. Но я сейчас умолкну на десять минут — хочу ощутить тишину!

— Барышня, не нужно этого!..

Я ударила плечом в камень, навалилась всем телом. Кажется, он пошевелился. Я отшатнулась — и врезалась в стену, сколько было сил. Кусок кладки сдвинулся и пополз вглубь, открывая щель тайного хода.


Граф Виттор Шейланд — второй человек, питающий ко мне опасный интерес. Мой сюзерен. Если вдуматься, это скверно: сюзерену привычно считать жизнь вассала своим имуществом. Успешный банкир. Что тоже плохо: расчетливый, умелый делец, всему и всем знает цену. Осторожен, предусмотрителен. Вот он точно не сунулся бы в незнакомый подземный ход. Хотя кто-кто, а граф наверняка знает все тайные ходы Уэймарского замка. В особенности те из них, что ведут в его собственные покои!

Ступени были узкими и крутыми. Какими же еще, если лестница устроена в толще стены!.. Когда они кончились, путь преградила деревянная панель. Я попробовала нажать, дернуть, сдвинуть. Наконец, панель вышла из крепления и съехала вбок, открыв взгляду комнату.

То оказался кабинет. Громадный рабочий стол на медных ногах, карта расстелена на зеленом сукне, белеет фарфоровая чернильница, лохматятся перья. За столом — кресло, перед столом — еще одно, поскромнее. Камин. Секретер — муравейник из ящичков. Резной потолок, стены в дубовых панелях, тяжелые золоченые гардины на окне с прекрасными большими стеклами. Темные цвета, громоздкая мебель — видимо, кабинет мужчины. Роскошь, богатство — кабинет вельможи. Сир кастелян, правда, тоже не бедный человек… На стене против стола два портрета. Один изображает старого графа, на втором — снежное личико леди Ионы. И это не оставляет сомнений: я в кабинете Виттора Шейланда.

Подбежала к столу, глянула на карту: северо-восток Империи, наступление мятежника отмечено стрелками. Подергала ящики. Верхний, самый большой, открыт. В нем книги с числами — кажется, учетные. Что еще?..

Я кричала себе: какого черта ты делаешь? Убирайся отсюда немедленно! Ты узнала главное: есть ход из темницы в покои графа! Возвращайся!

И продолжала рыться, дергать ящички стола и секретера. Большинство были заперты, но некоторые поддавались. Письма, гербовые печати… почта Фаунтерры… Алеридан… Клык Медведя… снова Фаунтерра… незнакомый герб, еще один незнакомый…

Минерва, остановись! Что ты надеешься найти, кроме неприятностей?!

Новый ящик — сперва не поддался, но вдруг вылетел на всю длину, посыпались бумаги. Я поползла на четвереньках, собирая их. Векселя, чеки… «Швейная мастерская Тома Тейлора»… «Бакалея Зеленого Холма»… фрахтовка судна… покупка судна… морская шхуна «Канитель»… получены средства от купца Хармона…

Минерва, ты тщеславная ханжа-девственница, а еще — мерзкая плутовка! Уходи отсюда, или никогда больше не сможешь себя уважать. Вообще никогда!

Я принялась запихивать бумаги в ящик… вспомнила овчину, криво брошенную на скамьи… стала складывать аккуратно, вексель к векселю, попутно просматривая их.

Давай, Минерва, давай, найди среди чеков непогашенный! Унеси с собой! Стань еще и воровкой для полного комплекта!

Сунула ящик на место, схватила со стола пресс-папье. К нему лепился лист промокательной бумаги с пятнами чернил. Я сорвала его и лишь тогда вылетела из кабинета.


Когда отперла железную дверь, по ту ее сторону грудились мастер Сайрус и оба часовых. В свете лампадок сложно сказать наверняка, но мне показалось, что все трое дрожат от страха.

— Ваше высочество!.. Вы живы?.. — три огонька разом взлетели к моему лицу. — Здоровы?.. Целы?..

Ваше высочество?.. Значит, часовые уже просветили Сайруса на счет личности «барышни».

— Я же говорила: не беспокойтесь, я в порядке.

— В порядке она!.. — сердито буркнул смотритель. — Здесь бродил приспешник Темного Идо, а она, видите ли, в порядке!.. Вашему высочеству в моем подземелье нельзя ни пропадать, ни умирать. Никак нельзя, запрещаю!

— Отчего так? Не умеете хоронить наследниц трона? Недоработан ваш порядочек, досадное упущение!..

— Коли вы преставитесь в подотчетной мне темнице, граф с меня голову снимет. Такой порядочек! — Он утер со лба холодный пот и крепко взял меня под локоть. — Мы сейчас пойдем наверх, а там пряменько к ее милости. Пускай ее милость своими глазами увидит, что ваше высочество вышли из темницы живехоньки.


* * *

О моей экспедиции в подземелье следующим днем узнал весь замок. Надо полагать, часовые поделились с сослуживцами волнующей историей о том, как ее высочество чуть не сцапал Темный Идо. И вдруг я обнаружила, что приобрела известность. Ловила на себе взгляды, слышала шепотки. Кажется, всякий имел что сказать обо мне.

Начнем с Инжи Прайса. Графский наемник, лукавый бандит со странным прозвищем Парочка. Надзор за мною поручен ему и Эфу. Солдатам гарнизона просто не велено выпускать меня за ворота, Инжи с Эфом имеют задачу поинтереснее: оповещать графа о том, что я делаю, о чем думаю, с кем говорю, кому пишу. В отличие от Эфа, который не переносит меня на дух и держит дистанцию, Парочка наслаждается работой. Он не делает из слежки никакой тайны, использует всякий повод, чтобы потереться около и поболтать со мною. Однажды сказал напрямик:

— Ты же сама понимаешь, кроха: граф велел мне за тобой присматривать. От этого никуда не денешься. Вот и давай общаться как добрые друзья. Тебе будет приятно и мне тоже.

Он делает мне приятно тем, что постоянно фамильярничает, называет крохой, малюткой и деточкой. Это как раз и есть показатель доброй дружбы. Парочка обожает давать советы на все случаи жизни: чем лечить простуженное горло, как говорить с мужчинами, когда остановиться при игре в карты на деньги, сколько вина можно выпить за вечер, как приготовить кролика. Все это обязательно пригодится мне, я еще вспомню добрым словом старину Инжи. Любые мои поступки он неизменно снабжает своей оценкой: правильно поступила деточка или дала маху? Где же мне самой разобраться…

Утром после косухи Парочка сказал:

— Вот недаром я тебя люблю, как родную! Потому что умница же, хоть и дворянка. Сколько тебя узнаю, все больше понимаю: ты нигде не пропадешь. Обычная благородная девица что делает, когда тоска? Вздыхает вот это в платочек, прижимает ладошки к груди, блестит овечьими глазками и блеет: «Ах, сударь, пустое… Не стоит беспокойства…». Еще может слезливые стишки почитать — словом, ерунда сплошная. А что сделала ты? Взяла и накатила чарку без лишних соплей! Так и надо. Если сама себя не порадуешь, то кто же еще!..

Также он вручил мне чашку жидкости и потребовал:

— Выпей сейчас же. Полегчает.

Жидкость смердела подвалом и кислыми огурцами, но я была слишком плоха, чтобы оказать сопротивление. Выпила. На диво, действительно полегчало.

— Парочка ерунды не посоветует. Вот я до своих лет дожил — и ты доживешь здоровая да счастливая. Главное, слушай мои советы и запоминай.

Забавно слышать такое от наемного убийцы, который однажды уже царапал мне шею кинжалом…

А вот утром после подземелья я заметила его шепчущимся с Эфом и лордом Мартином — братом графа. Все трое поглядывали на меня, только Инжи делал это незаметно, Эф — отрывисто и зло, а Мартин — тяжело и пристально. Глаза Мартина — большие, навыкате — таковы, что всякий взгляд кажется тяжелым и пристальным. Неприятно, когда он смотрит. Аж мороз по коже.

Потом Инжи поймал меня и пожурил:

— Люди говорят, ты вчера наведывалась в нижний круг темницы. Так я тебе вот что скажу, кроха: лучше брось это дело. Держись подальше от подземелья. Жуткое место. Что там делать хорошей девочке?

— Меня не пугают жуткие места.

— Это я знаю, — кивнул Инжи. — Ты — девица храбрая, давно заметил. Вот и тем более: спустилась разок в идово лежбище, доказала свою смелость — и хватит. Зачем еще? И так уже все впечатлились, только о тебе и говорят.

— Да я больше туда и не собиралась…

— Вот и умница!

— Однако любопытно: отчего вы так меня отговариваете? Какая опасность в этом подземелье? Неужто верите в идовых слуг и колдовские двери?

— Деточка, поживешь с мое — поймешь: иной раз не грех и поверить ради перестраховки. От лишней веры тебя не убудет, а вот если не поверишь да не остережешься — выйдет беда.

Я поблагодарила за совет, но не удовлетворила Инжи. Он добавил:

— К тому же, Идо не Идо, а двое тюремщиков-то на Звезду отправились, и явно не самым приятным способом. Могу поспорить: не имели они в планах помереть так паскудно, да еще и в такой заднице. Об этом подумай, кроха.

— Подумаю, сударь, — пообещала я. — А что вам говорил лорд Мартин, если не секрет?

— Да об охоте. Он, видишь ли, знатный охотник. Собирается с парнями в леса на недельку: на кабанов да лис. Вот и рассказывал, что и как.

— На охоту?.. Мне думалось, он вчера уехал вместе с братом.

— Ну… они поехали было, но в дороге поговорили и решили, чтобы Мартин вернулся в замок. Знаешь, как оно у лордов: тут одно решили, а через день — другое…

Остался, значит. Не сказать, что очень рада его видеть. Но хорошо, что скоро уедет охотиться.

— Лорд Мартин что-то говорил обо мне.

— О тебе, кроха, он говорил то же, что и все: ты, мол, умница и красавица. Жалко будет, если с тобой беда случится. Потому передай, Инжи, своей крохе, пусть она больше в темницу не ходит. Нельзя, чтобы такая чудная девушка померла молодой.

Я подумала: быть может, Мартин знал о тайном ходе? А может, к тому же, знал и о связи Линдси с графом Виттором? Вот и послал Инжи запугать меня, чтобы не совала нос. Если так, то он сделал ошибку: лучше бы напугал сам. Вышло бы куда эффективнее.

За обедом Мартин Шейланд снова буравил меня взглядом. Я пыталась не смотреть в его сторону, но не могла. Мартин всегда одет кричаще, как южная птица: то в алое, то в лимонное, сегодня — в черный костюм с громадными серебряными звездами и белую шляпу с длиннющим пером. Попробуй не взгляни на такое! А взглянешь — наткнешься на выпученные темные неподвижные глаза. Он даже на еду не смотрел, только на меня.

Неожиданно на помощь пришла Иона. Отследила мою с Мартином переглядку и сказала строго, как непослушному ребенку:

— Мартин, прекратите смущать гостью.

Он стушевался.

— Иона, я это, я не…

— Леди Иона, — поправила Северная Принцесса. — Желаете есть за нашим столом — соблюдайте приличия.

Он уткнулся в тарелку и больше не докучал мне. Я понимала, что Иона поступила неэтично: делать замечание брату графа в его собственном доме!.. Однако было приятно. Я улыбнулась ей:

— Благодарю вас.

— Пустое, — она подмигнула мне. — Очень жду вас вечером!

Это было искренне. Странно…


До вечера случился еще один разговор. И снова — о темнице. Эф, мой второй надзиратель, поймал меня в коридоре и сказал:

— Нужно поговорить наедине.

Наверное, впору поверить в силу близкой Луны. Сегодня все ведут себя чудно: Мартин пучит глаза сильней обычного, Иона добреет, Эф жаждет общения. Я уже писала: Эф терпеть меня не может, и имеет на то целых две причины. Первая: он в принципе не любит никого, кроме себя и графа. Вторая: как-то я угостила его искровым ударом в ягодицу. С тех пор Эф сводит контакты со мною к презрительным взглядам и неохотным кивкам. Однако теперь он отвел меня в пустой охотничий зал, запер дверь и холодно спросил:

— Что вы разнюхали?

— Простите?.. — я скривилась.

— Не притворяйтесь. Вы только и делаете, что разнюхиваете, выискиваете, суете нос в каждую щель!

Сибил Нортвуд в подобном случае рассмеялась бы. Но я не умею притворно хохотать. Подумала: что, если уступить для начала и посмотреть, как много он понял?

— Сир Френсис, ваши подозрения пусты, я и не думаю о побеге.

— Конечно! Это у вас не выйдет! Вторично вы нас не обманете. Но я и не говорил, что вы ищете пути к бегству. Вас интересует что-то другое. Что?

— Ах, полноте…

— Что, я вас спрашиваю?! Отвечайте!

Он был зол, глаза сверкали. Казалось, готов схватить меня за горло. Я сдала еще одну позицию:

— Да ничего, сир Френсис!.. Просто ищу свою служанку, Линдси. Это и не тайна — я обращалась к самому графу, но он не смог помочь…

— И что вы узнали о Линдси?.. — прошипел Эф.

— Она уехала к себе в деревню, так все говорят… Ничего более…

— Зачем вы ходили в темницу? О чем говорили с часовыми? Что они сказали вам?!

— О боги, Френсис, вы пугаете меня! Не будьте так сердиты!

— Я прикажу — и вас больше никогда не выпустят из комнаты! Никогда, вы это понимаете?! Отвечайте честно!

Я закричала:

— Да ничего я не знаю! Святая Праматерь! Что на вас нашло!..

— Поклянитесь, что не знаете!

— Клянусь родом Янмэй.

Какая-то черточка расслабилась в его лице. Кажется, он поверил… Самое время для удара.

— Клянусь родом Янмэй, что не знаю ни о чем, кроме второй караулки. Там Линдси встречалась со своим кавалером. Она была неграмотна, так что он назначал ей встречи с помощью рисунков: присылал записки с часами, Линдси умела читать время по стрелкам.

Френсис вздрогнул, брови полезли на лоб. Я продолжала:

— Служанки боятся того человека, что встречался с нею. Даже солдаты его боятся. А он, в свою очередь, тоже боится кого-то — иначе вызывал бы Линдси прямо к себе в спальню, а не встречался бы тайком, в темнице. И я думала: граф Виттор достаточно опасен, чтобы внушить страх часовым. Граф Виттор имеет причины таить связь с горничной: леди Иона и ее сорок северных волков — довольно причин. Я думала: Линдси расстроила графа тем, что помогла мне — его пленнице, и он избавился от нее. Все логично, только одна деталь смущала: зачем графу ходить в подземелье через главную дверь, на глазах у стражников, если есть второй, скрытый путь?..

Лицо Эфа пошло красно-белыми пятнами. Я не дала ему времени опомниться.

— И тут явились вы с вашим праведным гневом. Когда люди так сильно стараются напугать, обычно это значит, что они сами боятся. Я вспомнила: Линдси злилась на вас, Френсис. Довольно смеялась, когда говорила о вашей ране; копировала мою прическу, зная, что вы меня ненавидите. А позже Бернадет говорила: Линдси была в ссоре со своим кавалером. Одно с другим сочетается, правда? Затем. На деле, это вам Линдси задала мороки, когда помогла мне с книгой. Это вам, не графу, пришлось просидеть ночь, ломая голову над моей шифровкой. Прибавим еще одно: бедняга часовой не назвал ваше имя, но опустил глаза и промолчал, когда я его назвала. Бесхитростный парень. Умнее было бы соврать и спихнуть на какого-нибудь кайра… И последнее. Почему вас так взволновал мой визит в темницу? Вы с Мартином Шейландом сегодня глаз с меня не сводите. Но для Мартина это обычное дело, а вот вы…

— Это гнусные выдумки! — выдавил Эф. — Не смейте подозревать такое!..

— Неужели?..

— Я ничего не знаю о Линдси!..

— Сир Френсис, вы повторяете мой маневр, и это глупо. Я же не попадусь в ту яму, в которую только что грохнулись вы. Где Линдси? Если она жива, хочу ее увидеть. Если вы убили ее, желаю знать за что и как. Не успокоюсь, пока не выясню.

Он замотал головой:

— Нет! Это полная чушь! Дурная выдумка!..

— Понимаете, Эф, в чем штука. Мне ведь не нужно убеждать вас — вы и сами знаете, что я права. Мне достаточно убедить леди Иону. К вашему несчастью, Северная Принцесса не любит убийства. Звучит странно, но это факт. Иону расстраивает даже гибель солдат на поле боя, даже гибель чужих солдат!.. Как на счет убийства юной невинной девушки? Поинтересуемся мнением миледи?

Эф шумно втянул воздух, шмыгнул носом — точь-в-точь как мальчишка. Он, в сущности, и был мальчишкой, а сейчас вся напускная важность слетела прочь.

— Я не убивал Линдси.

— Сознайтесь, и я, возможно, помилую вас. Продолжайте упираться, и кайры Ионы завтра же изрубят вас на части.

— Я действительно ее не убивал! Слово рыцаря! Тьма вас сожри, поверьте! Да, правда, это я водил ее в караулку. Тайком — не хотел сплетен… Рыцарь и служанка — сами понимаете. А когда приехал граф, я вовсе перестал с нею видеться — стыдно было перед милордом. Потому Линдси и обиделась, и постриглась, чтобы мне досадить. Но я не знаю, куда она исчезла! Не видел ее в последний день!

— Почему я должна поверить?

— Говорите, Линдси исчезла в темнице?

— Там я нашла записку с часами, которую Линдси получила в тот день. Часы показывают восемь. Значит, Линдси пришла в темницу к восьми вечера. И никто не видел ее после этого времени.

Он взмахнул руками:

— Вот видите! Сами подумайте: если бы я хотел ее убить, разве сделал бы это на обычном месте встречи?! Я же не полный идиот! И куда бы спрятал тело? Вынес мимо часовых? Или тем другим путем, о котором знаете вы и граф? Чтобы граф или стражники увидели, как несу труп?! Хороша картинка!

Я подумала.

— Тело вы могли спрятать в самой темнице. Просто сунуть в одну из камер — есть много пустых. Но ваш первый аргумент звучит весомо. Полагаю, вы, действительно, не полный идиот. По крайней мере, разгадали мой шифр.

— Благодарю.

— Но зачем накинулись на меня с допросом? Если не вы преступник, то откуда столько волнения?

— Черт возьми! Так ведь Линдси пропала! Я ничего не знаю о ее судьбе, полная темень! Надеялся, может, хоть вы раскопали. Милорд говорил, вы умеете расплетать интриги. Ведь это вы похоронили Айдена Альмера…

Ага. И месяц пила отравленный кофе. Безропотная овечка на закланье. Впрочем, показное самоуничижение — это только для близких друзей. Эф не заслужил.

— Стало быть, цепочка такая. Подмастерье Дейв бегает за Линдси, ведь она хорошенькая и служит у графа. Линдси бегает за вами: шутка ли — благородный рыцарь! Рыцари на дороге не валяются… А вы воротите нос, прячетесь. Стыдно с простолюдинкой-то. Любиться на шкурах не стыдно, а вот чтобы милорд узнал — это позор, прямо несмываемое пятно. Даже не стесняетесь запугивать людей, чтобы никто никому ни слова… Эф, я очень не люблю историй о дворянских сынках и простых девушках. Слыхала такие в монастыре: они всегда кончаются грустно.

Он скривился и фыркнул:

— Вы что же, священник, чтобы совестить?

— Я — послушница Святой Ульяны. И феодал. И наследница трона. И девушка. Из какой роли ни посмотрю, мне не нравится то, что вы сделали.

— И как поступите, миледи? Найдете настоящего злодея или накажете меня, поскольку я вам не нравлюсь? О, это будет очень по-женски! Покарать мужчину за то, что он недостаточно любит девушку!

Я не разбираюсь в любовных делах, мне сложно судить. Видимо, на одной чаше — страсть, нежность, упоение, радость; а на другой — горечь невзаимных чувств, унижение неравенства. Что весомей, ценнее? Окупает ли одно другое?.. Если бы Адриан предложил мне встречаться тайком — что бы я сделала, что чувствовала?.. Не знаю, и думать страшно. Подкашиваются колени.

— Ладно, Френсис… Положим, я вам верю. Не вы похитили Линдси. Если узнаю, кто, скажу вам. Но взамен поставлю три условия.

— Какие?

— Первое: вы забудете свою увечную ягодицу и вспомните о вежливости. Второе: если в поисках Линдси мне понадобится помощь, вы ее предоставите. Третье: если найдем Линдси живой, вы поведете себя по совести.

Он помедлил, поиграл желваками, пожевал губы. Протянул мне руку:

— Слово рыцаря, миледи.


* * *

Центр игровой комнаты — круглый стол с темной крышкой. Окна занавешены кроме одного — того, в которое видны Луна со Звездою. Горят шесть свечей, никакой искры. Играет музыкальная машина: вращается диск за стеклом, атональная мелодия подрагивает в воздухе.

Мы сидим круг стола. Леди Иона в серебристом платье и белой шали, Джейн в изумрудно-зеленом, руки в золотых браслетах. Лица у них такие загадочные, таинственные, глаза отблескивают свечными огоньками. И я: уставшая за день, полусонная, хочу вина и в постель, и ничего не изображать. Отодвигаю свет подальше, чтобы скепсис на моем лице был менее заметен.

Джейн тасует колоду: перебирает карты, трогает каждую, будто ощупывает. Иона говорит, обводя нас заговорщицким взглядом:

— Пришло время нам узнать секреты грядущего, открыть окно сквозь время и заглянуть в него. Мы готовы увидеть то, что может предстать нашему взору?

— Я готова ко всему! — торжественно отвечает Джейн.

Соглашаюсь:

— Я, вроде, тоже.

— И даже если ответы будут страшны, мы все равно рискнем задать вопросы?

— Рискнем! — с чувством восклицает Джейн.

— А я могу вскочить и убежать. Я — такая трусиха.

Иона хихикает.

— Кстати, о страшном. Я в восторге от вашего рейда в темницу! Вы всполошили весь замок. Уже четверо докладывали мне, что случилось нечто жуткое, но никто не смог сказать, что именно.

— Мы с мастером Сайрусом и часовыми сыграли в прятки. Кажется, я выиграла.

Иона смеется. Она в прекрасном настроении, даже какая-то теплота во взгляде. Джейн строго смотрит на нас и призывает к порядку:

— Дамы, будьте серьезны! Ваши смешки могут оскорбить богов!

— Да, конечно. Я — серьезность.

Иона делает безупречную осанку и прижимает локти к бокам, как школьница на уроке. Джейн глубоко вдыхает и говорит торжественным шепотом:

— Пусть будут боги Луны и Звезды, видящие сквозь время, милостивы к нам. Начнем же.

Она берет мелок и прямо на столешнице рисует крест. На каждом из его концов выводит кружок, приговаривая:

— В это кольцо помещаю силы, что содействуют, а в это кольцо — силы, что мешают. В это кольцо помещаю исток, а в это — завершение дела.

В центральном перекрестии рисует еще один круг.

— А это кольцо обозначит того, кто идет по пути.

И спрашивает:

— О чьей судьбе испросим первой?

Иона подмигивает мне, и я качаю головой:

— Нет-нет, я боюсь. Хочу сперва посмотреть.

Может, по ходу дела обо мне забудут…

— Ну, что же, — Иона пожимает плечами, — тогда начну я.

Сняв с пальца алмазный перстень, кладет его в центральный круг и спрашивает:

— Я, Иона София Джессика, хочу знать: доведется ли мне встретить весну в Фаунтерре?

Хм. Какой милый вопросик!.. Джейн тасует колоду, потом кладет ладонь на перстень Ионы, а второй рукой сдвигает карты. Потом закрывает глаза и одну за другою на ощупь вытаскивает четыре карты, кладет в вершины креста. Силой, что помогает, оказывается шестерка пик; вредоносной силой — дама треф; исток — бубновый валет, а развязка — туз (со своего места не вижу, какой). Джейн озадаченно глядит на карты, она понятия не имеет, что значит сие сочетание. Иона терпеливо ждет, предвкушая пророчество.

— Шестерка пик, — нетвердо говорит гадалка, — означает… эээ… военную силу лорда Эрвина. Она поможет Ионе выполнить желаемое и попасть в столицу… вот только почему шестерка, а не десятка?.. Такая мелкая карта…

— Все верно, верно! — восклицает Иона. — Пики — черные, как плащи кайров! А сила Эрвина мала в сравнении с силой его врага, потому только шестерка!

— Ага, — кивает Джейн, — именно. Теперь, исток событий обозначен бубновым валетом. Карты говорят о благородном муже Ионы — графе Витторе… правда, странно, что не выпал король…

Иона прижимает руки к груди и ахает:

— Я догадалась! Можно, можно сказать? Бубновый валет — это не Виттор, а механик Луис. Тот мелкий, подлый звереныш, что ранил Эрвина в походе! Именно с него все началось.

— Да, пожалуй, — с важным видом соглашается Джейн. — Развязка дела — пиковый туз. Ну, с ним все просто… Иону пригласит в столицу могущественный человек военного сословия… Вероятно, им будет…

— Эрвин! — восклицает Иона. — Ну, конечно, Эрвин! Ведь черный — цвет кайров!

Я деликатно молчу о том, что пика с тем же успехом может означать искровое копье, и, значит, сам император «пригласит» Иону в столицу — на скамью подсудимых.

— Наконец, мешающая сила, дама треф…

Джейн хмурится, не в силах связать эту карту с вопросом хоть какой-нибудь логической цепочкой. Да, непростая задача. Иона пытается помочь гадалке, но тоже не может ничего придумать.

— О! — Джейн торжествующе вскидывает палец. — Дело в том, что Иона еще не знакома с этой дамой! Некая женщина вмешается в историю и может нанести большой вред! Иона должна сторониться темноволосых дам, пока не окажется в Фаунтерре. Вот о чем предостерегают карты!

Северная Принцесса благодарит богов и поворачивается ко мне:

— Правда, интересно?

— О, да, захватывающе.

— У вас появился вопрос?

Прежде я думала: если в этом фарсе будет хоть капля разума, то спрошу о Линдси. Но рассудком здесь даже не пахнет.

— Лучше я посмотрю — это так любопытно!

— О, как только надумаете спросить, не стесняйтесь, говорите сразу же!

— Конечно…

Иона снимает с шеи кулон, греет ладонями, говорит со светлой улыбкой:

— Эту вещь подарил мне Эрвин София Джессика, она несет след его души. Хочу спросить богов Луны и Звезды о судьбе Эрвина: как он встретит весну? Будет ли сопутствовать ему успех?

Она кладет кулон в центральный круг, а Джейн принимается за карты. Вскрывает четыре «знака судьбы». Девушки в полном восторге: в этот раз карты имеют какую-то видимость смысла! Дама червей в верхнем кольце — конечно, Светлая Агата, она помогает Эрвину. Валет треф внизу — это император: валет потому, что его моральный облик не заслуживает короля, а трефа потому, что сердце Адриана черно, как земля. Он пытается помешать Эрвину, но ничего не выходит, и мятежник вступает в столицу с девяткой пик — стало быть, преумножив свою силу в полтора раза, по сравнению с былой шестеркой. Благодарный народ, освобожденный от Адрианова гнета, примкнул к Эрвину…

Я веселюсь от души. При достаточной гибкости ума любая карта может означать что угодно — главное, подобрать приятную тебе трактовку. Например, дама червей может легко означать и Сибил Нортвуд с ее провальной интригой, черный валет — какого-нибудь предателя в войске Эрвина, а девятка пик — суд над мятежником, ведь как раз девять верховных судей выносят приговор дворянам. Но, конечно, я не мешаю девушкам: они так искренне радуются своим догадкам. Иона сияет, улыбается мне, хватает за руку, восклицая:

— Видите! Видите, как все ясно! Просто чудо!

Джейн спрашивает карты о своей будущей любви. Развязкой выпадает пятерка — конечно, это пятеро детей, и все очень любят мамочку, поскольку масть — черва. Помогает Джейн трефовая дама, а мешает — червовый король. Девушки недолго думают, как бы это понять, и решают: нужно поменять карты местами! Конечно, красный король будет отцом детей Джейн, а черная дама-завистница попытается помешает, да только ничего у нее не выйдет!

Любопытно, какая карта должна выпасть, чтобы девушки поверили в несчастливый конец? Наверное, такого варианта нет. Самоубеждение — огромная сила.

Гадают о графе Витторе. Джейн озорно спрашивает, не найдет ли граф себе альтессу и не полюбит ли ее сильнее, чем жену. Картой развязки выпадает двойка червей. Джейн торжественно сообщает: Иона с Виттором будут крепкой парой любящих сердец! А я-то, глупая, думала, что двойка червей — это две альтессы-блондиночки…

Но вот полночь далеко позади, свечи начинают меркнуть. Сумрак сгущается, и веселье гаснет. Иона меняет диск в музыкальной машине, мелодия становится отрывистой и тревожной.

— Я хочу спросить о судьбе Эрвина Софии Джессики, чье дыханье помнит на себе мой кулон. Каким образом он одолеет своего противника, Адриана? Что за силы помогут Эрвину? И какие препятствия встанут на пути?

Джейн начинает свой фарс… и я понимаю, что устала сидеть молча.

— Мне кажется, на этот вопрос нужно гадать иначе. Ведь речь идет о поединке двух полководцев. Нужно положить в центр по вещи каждого из них.

Гадалка морщится:

— Никогда не слышала, чтобы так делали…

Однако Иона загорается интересом:

— Тьма, а вы правы! Нужно гадать по справедливости, иначе ответ выйдет ложным. Вот только… не найдется ли у вас вещи императора? Быть может, он дарил вам что-нибудь, как своей племяннице?..

— Он знал меня как Глорию Нортвуд и ничего не дарил. К сожалению…

Иона вспоминает:

— Я получила от него диадему в подарок ко свадьбе. Вот только ее вручил посол, а заказал какой-нибудь секретарь… Вряд ли Адриан хоть раз брал ее в руки. Не будет отпечатка его души…

И я говорю:

— А зачем нам подарки? Вещи — всего лишь вещи. Во мне — кровь Янмэй, в вас — кровь Агаты.

Глаза Ионы вспыхивают неподдельным восторгом.

— Святые Праматери!.. Да!

Она ставит чашу в центральный круг. Пару минут мы ждем, пока полусонная горничная принесет нож.

— Хотите быть первой?

Я прокалываю кончик пальца и выдавливаю в чашу несколько капель. Моя кровь стекает по серебру на донце. Туча глотает Луну. Мрак в комнате дрожит от конвульсии свечей. Вот теперь — да — я чувствую близость тайны. Карты, кулончики, перстеньки — все забавки… Но кровь Янмэй — это нечто совсем иное.

Иона проводит лезвием по ладони, оставив темную черту. Роняет капли в кубок, сжимает кулак.

— Я кладу в круг капли своей крови, что также есть кровь Светлой Агаты и Эрвина Софии Джессики, моего брата, и с тем повторяю свой вопрос. Каков будет исход сражения?

— А я помещаю в круг капли крови Минервы Джеммы Алессандры, что носит черты души Янмэй Милосердной и Адриана Ингрид Элизабет, главного врага Эрвина Софии, и присоединяюсь к вопросу.

Джейн очень долго тасует карты. Теперь уже никому не до шуток. Она берется за кубок и сдвигает колоду.

— Я тоже, — говорит Иона. Тонкими пальцами гладит карты, аккуратно снимает половину колоды.

— И я.

Держась за кубок, сдвигаю карты. Они кажутся горячими, а кубок — ледяным. На нем полоска Иониной крови.

Джейн вынимает первую карту с такой бережностью, словно это вексель на десять тысяч. Вторую. Третью. Ловлю себя на том, что уже не сижу, а стою, нависаю над меловым рисунком. Четвертая карта ложится в кольцо, и Джейн открывает все четыре.

Завязка — туз пик. Помощь — валет треф. Помеха — дама червей. Развязка — бубновая четверка.

Прежде, чем Иона и Джейн открывают рты, я говорю:

— Вы давеча хотели понять, как я мыслю. Позвольте, леди Иона, я покажу вам.

— Прошу.

— Туз пик, миледи, — это Эрвин София. Черный — цвет кайров, а туз — та самоуверенность, с которой ваш брат пошел против сильнейшего врага. Валет треф — это лорд Крейг Нортвуд, коего вы обратили в союзника. Эрвин уповает на его помощь, но она будет слаба: валет — не король, согласитесь. Карта помехи — дама червей — конечно, это Светлая Агата. Вы не ожидали увидеть ее на этой позиции? Именно в неожиданности и состоит значение. Адриан атакует Эрвина внезапно. Какова бы ни была агатовская прозорливость, Эрвин не сможет предсказать удар. Наконец, развязка дела — четверка. Бубны изображены на карте квадратом, и это означает окружение со всех четырех сторон. Эрвин будет окружен искровиками Короны, одетыми в мундиры цвета бубновой масти, и силами Альмеры — Красной Земли.

Наступает тишина. Джейн меняется в лице, но она мне безразлична. Северная Принцесса, как ты среагируешь? Любишь игры в откровенность, как твой муж? А что скажешь об откровенности без игр?

Иона говорит:

— Красота честности. Благодарю вас, миледи.

И протягивает мне кубок.

— Только я хочу, чтобы гадание было справедливым. Мы спросили о судьбе Эрвина — узнаем же и судьбу Адриана.

— С удовольствием, — говорю я и добавляю в чашу новые капли. То же самое делает Иона.

— Боги Луны и Звезды, силой крови Янмэй Милосердной вопрошаю вас: чем кончится война для Адриана Ингрид Элизабет?

— Силой крови Светлой Агаты присоединяюсь к вопросу.

Джейн берется за карты. Кажется, ее пальцы дрожат. Мы с Ионой следим за нею, склонившись над столом, голова к голове. Мелькает мысль: мне стоит благодарить Праматерей за Иону. Счастье, что именно она — мой враг. Все могло быть куда хуже.

Поочередно мы сдвигаем колоду, и Джейн раскладывает карты на позиции. Начало — бубновый туз, помощь — трефовый король, помеха — двойка червей. На место развязки ложится джокер. Впервые за вечер он показался на глаза.

— Вы позволите, леди Минерва?

— Конечно, леди Иона.

— Все начинается с бубнового туза: это император на троне, столь же самоуверенный, как мой брат. Он пытается установить надо всем миром власть: не королевскую, ограниченную законами, а тузовую — абсолютную. Ему содействует король треф: это и сила Короны, уже принадлежащая ему, и мощь Святого Вильгельма — первого короля Полариса и носителя Перстов. Сильнейшая помощь, ничего могущественней нет в подлунном мире. А помеха — всего лишь двойка. Такова, на самом деле, сила Эрвина в сравнении с могуществом Адриана. Вы ошибаетесь, если думаете, что я этого не понимаю. Но двойка червей — не двойка пик. Речь не о силе мечей. Если бы дело решалось только оружием, Эрвин был бы обречен. Но иногда ход истории меняют не клинки, а сердца. Благородство, храбрость, вера. Отчаянный удар крохотными силами. Выигрыш одним шансом против сотни. Адриан не сможет предусмотреть этого: ему просто не хватит наивности.

Иона снизила голос и окончила почти шепотом:

— Ну, а джокер… шут… Всякий знает, кто таков шут в традициях Династии Янмэй: человек, потерявший все.

Меч

Ноябрь 1774г. от Сошествия

Военный лагерь северян в предместье Лабелина


Я служу в армии герцога Ориджина!

Мысль, на первый слух, звучная. Звонкая такая, парадная, с бронзовым отливом. Сама собою просится на язык словами, да с подходящим выражением лица: подбородок торчком, челюсть выпячена, взгляд прищуренный, надменный, поверх головы собеседника. Выйдет мощно, цельно, как удар в забрало:

— Джоакин Ив Ханна, меч герцога Ориджина.

Звучит!..


Бывших ополченцев Южного Пути, нынешних воинов Ориджина, с рассветом выгоняют в поля, покрытые хрустким инеем. Стройся!.. Одурелые спросонья, дрожащие на утреннем морозце бойцы сбиваются двадцатками, кое-как формируют ряды: семеро вширь, трое вглубь. Копья торчат в небо, острия выписывают восьмерки. Сержант из путевцев прохаживается вдоль шеренг, проверяя построение. Солдаты стоят, как могут: там брюхо вперед, там задница — назад. Кто-то, воткнув копье в землю, пытается отогреть ладони за пазухой.

— Сссскоты! — орет сержант. — Как стоите? Поровняться! Деррржи строй!

Солдаты кое-как подтягиваются — сообразно своим представлениям о прямой линии. Сержант проглядывает между рядами, бьет кого-то древком меж лопаток, другого — по пузу.

— Стоять прямо! Свиньи безрогие!

Сержанта зовут господин сержант Додж, он же — Рука. Это именно он поймал Джоакина в таверне на площади города Пикси и, помнится, обещал дать северянам хорошего пинка под их мерзлые задницы. Господина сержанта солдаты не боятся. Он громкий, но не злой. Орет и бранится для виду — служба требует. Но кроме Доджа есть кайр. Кайр молчит и на солдат не смотрит. Стоит подолгу неподвижно, потом пройдет пару шагов, снова стоит. Носит меч с очень простой крестовидной гардой. Кайру на все плевать: холод, грязь, сержанта, солдат. На солдат — в особенности. Кайра боятся до дрожи в коленях. Говорят, он может зарубить солдата, если тот чихнет не вовремя. Кайра зовут кайр.

— К бою! — кричит сержант.

Солдаты вразнобой хватаются за копья, неуклюже опускают наизготовку. Кто-то получает по шлему.

— Отставить, овцы конопатые безмозглые! Все позабывали, скоты! А ну снова — к бою!..

Солдаты повторяют маневр — снова, снова… Господин Рука Додж вопит, изрыгая облачка пара. Наконец, строй кое-как принимает боевое положение — щетинится по фронту жидкой гребенкой копий.

— Безрогие свиньи, — говорит сержант и косится на кайра. Тому плевать.

— Пожрать бы… — тихо бормочет кто-то в строю.

— Пасть закрой! — свирепеет Рука Додж. — В атаку!

Отряд, не сразу уразумев приказ, шагом трогается с места. Тут же начинается хаос. Правый фланг вырывается вперед, размахивая копьями почем зря. Левый шагает медленно, но усердно, держа острия на уровне груди. Задний ряд мешкает, но потом стремительно догоняет передние и наступает на пятки. Кто-то роняет копье, пытается подобрать, другой спотыкается о древко.

— Стоять, дубы осиновые! Поубиваете друг друга! Назад, стройся!

Что такое «назад» — ясно не всем. Половина отряда строится там, куда дошла, другая бежит обратно, пред ясны очи сержанта Доджа. Сержант сгоняет «безрогих свиней» в одну кучу, кое-как ровняет.

— К бою!.. В атаку!..

Теперь задние стартуют быстрей передних, и четыре шеренги сплющиваются в одну стаю.

— Назад, стройся!..

— Пожрать бы…

— Закрой пасть!.. К бою! В атаку!..

За пару часов топтаний земля под ногами отмерзает, превращается в густую овсянку. Подошвы влипают в грязь, выходят с голодным чавканьем. Идти в ногу становится решительно невозможно… хотя, можно подумать, прежде удавалось! На ходу шеренга приобретает самые неожиданные формы: волна, зубчики, лесенка. «Пожрать бы…» — причитает кто-то и постоянно сплевывает. Сержант Додж — с вечера не жравший, как и все, — стервенеет.

— Бегом, козлы полосатые! До сухого куста, там стройся!

Первая шеренга, не дослушав, убегает, минует сухой куст без остановки и быстро удаляется в неясном направлении.

— Догнать этих свиней! Вернуть назад!..

Догнать непросто — грязь, ноги липнут. В брюхе урчит.

— Назад, скоты! Назад!.. За что ж вы мне дадены?..

От последних нечаянных слов сержанту становится стыдно. Косится на кайра. Тому плевать…

Обед приходит неожиданно. Отупевшим от маршировки солдатам кажется, что он не наступит никогда. Вроде бы, уже и день закончился и ночь прошла, и следующий день… Рука Додж устало сплевывает:

— Все, козлики, набегались. Жрем.

Едят из деревянных мисок деревянными ложками. Кухарь отмеряет каждому по три черпака варева: пшенная каша с запахом сала. Кроме запаха, других признаков сала не замечается. Солдаты едят сосредоточенно. Целиком отдаются делу, без лишней болтовни. Первым кончает свою порцию Весельчак. Облизывает миску, утирает рот тыльной стороной ладони, облизывает и ее. Говорит:

— Ну вот, други. Так-то нам всем и конец придет.

Весельчак смотрит на мир под таким углом, с которого ясно видно: всем им, пехотинцам-путевцам, скоро и неминуемо придется помирать. Для выражения этой мысли у него имеется ряд словечек: придет конец, земелька навалится, гробки сострогают, гвоздиками заколотят. Особенно любит слово «лопаты». В том смысле, что закопают.

— Тут-то нам всем и лопаты, други, — с улыбкой говорил Весельчак, когда они стояли на околицах Лабелина под холодным дождем, глядя на подступающие полки Ориджина.

— Этот нам точно лопаты обеспечит, — отметил Весельчак, впервые увидав кайра.

— С такой наукой всем лопаты придут, — комментировал он первый день муштры.

А сейчас поясняет свою мысль:

— Каша худая. На такой и кура издохнет. А человечку-то всяко лопаты…

— Ты поговори мне, — огрызается сержант Рука, глодая мослатую кость.

— Да хоть говори, хоть не говори, — пожимает плечами Весельчак, — одинаково гробки. Кого каша не изведет, тех владыка закопает.

— Так что же ты сидишь, а? — спрашивает Билли. — Взял бы да сбежал. Ледышки никого не ловят.

Билли знает, что говорит. У него был приятель — Узел. Тот сбежал из войска в первый же день при Ориджине. Потом солдаты с ужасом ждали, когда кайр принесет за ухо голову Узла и наденет на копье в назидание всем… Но ничего такого не случилось. Сбежал себе Узел — и черт с ним. Кайр даже бровью не повел.

— А чего бежать-то?.. — удивляется Весельчак. — Можно подумать, от лопаты сбежишь! Лопата всюду найдет: что в войске, что в бегах… Правду говорю, Дезертир?

Дезертиром зовут Джоакина. Все убеждены, что он бежал из войска приарха Галларда. Как увидел еретиков на кострах, так испужался — и наутек. Сперва Джоакин пытался спорить, потом бросил: безнадежно.

— Ага, — бурчит он сквозь зубы.

Сержант Рука скусывает с кости последний хрящик, отбрасывает ее, сосет палец.

— Вас послушать, парни, так хоть сразу вешайся. Никакие не гробки! Вы мне главное ходить научитесь, а там уж как-то все устроится.

Он добрый потому, что сытый, и потому, что нет рядом кайра.

— А ты, Рука, что же?.. — с хитрецой заводит Билли. — Мы все слышали, как обещал: пнем мерзлых задниц так, что до Первой Зимы полетят. Было? Было. А теперь что? Лижешь эту мерзлую задницу, язык на локоть высунул. А нам затираешь: все устроится, все устроится… Что устроится? Когда владыка ледышек укоротит — мы где окажемся?

— Гробки-гвоздики, — вставляет с радостной усмешкой Весельчак.

— Ты, солдат, как с сержантом говоришь?! Свинья безрогая!..

— Да ладно тебе, не служись. Ледышки рядом нетуть… Вот ты нам правду скажи: как встретим искор — что будем делать?

— Не твоего ума вопрос! Ты ходить научись и колоть. А за стратегию лорды будут думать.

— Стратегия? — не унимается Билли. — Передохнуть поскорей, чтобы не страшно?

— Билли, закрой колодец! Побьют ледышки искор — это как пить дать! Ты, главное, ходи как следует…

— Ледышки искор?.. Ага, держи карман!..

Отряд принимается спорить о том, кто кого побьет. Лениво, без азарта. Собачий холод, пресная каша да волчина-кайр — вот настоящие заботы. А уж кто кого победит — вопрос такой далекий, что глупо переживать о нем всерьез. Искровики владыки — кто они?.. Что умеют?.. Как выглядят?.. За вычетом Джоакина, отряд состоит из крестьян. Соседнее село для них — неблизкий свет; город Лабелин — центр мироустройства. Никто в глаза не видал ни воинов владыки, ни искрового оружия. Потому крестьянские парни так охотно и пошли на сторону северян: искровики императора представлялись далекими, туманными и нестрашными… а вот кайры были о-ох как близко.

Один из них возникает за плечами Руки Доджа, и сержант подпрыгивает на ноги:

— Кончай жрать! Стройся, свиньи безрогие, козлы полосатые! Стрррройся!..


Я служу в войске Ориджина. Я — меч герцога!

Джоакин повторяет эту мысль. Начищает бархоткой до блеска, пытается согреться в лучах. Такое себе тепло… не печурка.

Отряд марширует до заката. Тренируют: «в защиту», «пехота», «конница». Это значит: сомкнуть строй, закрыться щитами, выставить копья. Против пехоты — в руке на весу, чтобы колоть; против конницы — на упор древком в землю. Щитов не хватает, потому их выдали только первой шеренге. Парни пытаются орудовать копьями с помощью одной правой. Выходит скверно: они и двумя-то руками не справлялись. То и дело кто-то во второй шеренге получает от впереди стоящего собрата удар древком по колену, поминает Праматерь. Билли просит дать щиты второму ряду — для защиты от первого. Кто-то смеется. Сержант брызжет слюной:

— В оборону!.. Конница!..

Припав на одно колено, солдаты втыкают древко в землю, выставляют острия перед собою на уровень конской груди.

— Встать, стройся. В оборону! Конница!.. Встать, стройся. Конница!.. Встать, стройся. Конница!..

Они вскакивают и приседают, вскакивают и приседают, вскакивают и приседают, доходя до полного дубового отупения. За полсотым разом копья приучаются твердо смотреть в нужную сторону. Рука Додж самодовольно бранится:

— Можете же, скоты плешивые!

Тут кайр впервые проявляет нечто вроде чувства: щерится краем губы. Изо всего отряда один Джоакин понимает смысл. Ухмылка эта говорит: вы — мясо. Отруби. Тяжелая кавалерия пройдет по вам и даже не споткнется. Ваши копья — слишком короткие и легкие, против рыцарей нужны пики вдвое длиннее и толще. Но вам такие не дать: вы и с этими хворостинами едва справляетесь. А духу в вас — как в кроликах. Когда земля под вами запляшет от копыт, побежите кто куда с криком: «Мамочка, спаси!» И подохнете, даже не поняв, что сами себе приговор подписали. Для конника нет добычи легче, чем бегущий пехотинец.

Немножко теплее делается Джоакину от того, что он один уловил мысль кайра. Как ни крути, а он — воин, не чета этим. Не потроха и не мясо, а подлинный меч! Хотя и без меча… И следом тут же накатывает тоска: я — боец герцога Ориджина. Почему, тьма сожри, я ползаю в грязи вместе с мужиками?..

— В оборону — пехота!.. — вопит Рука Додж, сбивая Джоакина с мысли.

— К бою! В атаку!.. Стой, стройся. К бою! В атаку!.. Стой, стройся. В защиту — пехота!..


По правде, думать приходилось редко. Все время что-то отвлекало, будто боги присматривали, чтобы голова Джо была свободна от печалей. Утром — холод, зубы стучат. Днем — муштра: тупой труд до полной одури, будто и вправду скотина, впряженная в плуг. Вечером — поесть и быстро спать, пока брюхо не переварило скудный харч и кое-как чувствует себя сытым. Однако временами — в строю, на передышке, в очереди за кашей, ночью, проснувшись от холода, — все-таки заползала в башку мыслишка и думалась. Я — боец. Славный мечник, сын рыцаря! Я служу в войска герцога Ориджина! Отчего же все так… так… и вслух не скажешь то слово, что на язык просится?

А следом — если мысль накатывала перед рассветом, когда обратно уже не уснешь, слишком трясет и в животе урчит, — следом приходило еще: тьма, что же осталось от меня?! Воин без доспехов, мечник без меча. Любил милашку — погибла. Любил красавицу — стала чудищем. Шел служить герцогине — теперь подчиняюсь тупому мужлану. Что с моей жизнью сделалось?! За что серчают боги?

Тогда Джоакин брался за кинжал. Гладил эфес, находил подушечкой пальца гравированный вензель, пощелкивал лепестками. Становилось вроде как легче. «Джоакин Ив Ханна с Печального Холма», — говорил себе парень. Пробовал на слух свое имя, мягко нажимал на «Ханну». Немного теплело.

Кинжал он всегда носил на поясе — при любых построениях. Дворянская вещица привлекала внимание, правильней было бы спрятать, но Джо слишком боялся, что клинок украдут. Однажды кайр заприметил кинжал. Подозвал парня к себе.

— Что за оружие?

— Искровый стилет, кайр, — отчеканил Джоакин.

— Дай-ка.

Он дал. Кайр повертел в руке, щелкнул лепестком, оглядел вензель. Спросил:

— Ворованный?

— Никак нет, кайр.

— Как зовут?

— Джоакин Ив Ханна.

— Первородный?..

— Никак нет, кайр.

Северянин взвесил клинок на ладони, и у Джо похолодело в хребте: отберет. Но кайр молча вернул кинжал. Парень хотел разглядеть на лице воина тень уважения — хоть самую тусклую! — но при всем старании не смог.


Снова шли дни, холодало, снег перемежался с дождем. Войско славного герцога Ориджина месило грязь в предместьях Лабелина, выедало городские закрома. Крестьянские парни с рассветом становились в строй, тыкали копьями невидимого врага. К бою! В атаку! В оборону!.. Стучали зубами, путали команды, наступали друг другу на пятки, шибали древками. Сержант Рука орал своих «безрогих свиней», Билли подначивал его:

— Глотку не надорви! Вот переметнемся к искрам — тогда уж расстараешься…

Весельчак радостно сообщал:

— В гробки переметнемся — вот куда! Зима придет — всем нам лопаты. Дров нету, тулупов не дают…

Кто-то ворчал:

— Пожрать бы…

Кайр прохаживался мимо, равнодушный ко всему, кроме воли герцога, далекого, как Звезда в небе. Джоакин думал: когда-то я был с герцогиней… Когда-то… Становилось смешно и горько разом. Тоже мне — когда-то! Два месяца назад это было — вот когда! Даже меньше двух… А будто в прошлой жизни — подумать только. Обида, горечь, злость на Аланис улетучились. Прошлогодний снег… Была пустота, до того гложущая, что хотелось тут же коснуться эфеса и назвать свое имя, хотя бы шепотом:

— Джоакин Ив Ханна с Печального Холма… воин герцогини… герцога…


* * *

— Сегодня учимся колоть, барашки мои копытные! По трое. При команде «позиция» выходим на позицию. Это значить, за две трети копья от дурака. При команде «коли» — колем. Целим, значить, в перекрестье, туда, где гвоздем сбито. Колем быстро, ясно? Быстро и жестко, не девку гладим!

«Дураками» звались две доски, вбитые в землю и сколоченные меж собою вверху — вроде перевернутой буквы V. Бить копьем надлежало именно в перекрестье досок.

По команде первая тройка солдат вышла к «дуракам».

— Коли!

Они ударили. Как ни странно, лишь одно копье из трех попало в цель.

— Стой тверже! Коли!

Снова удар.

— Шире хват! Коли!..

Снова.

Казалось бы, что за труд — попасть острием в скрещение досок, размером с крышку горшка или забрало шлема? Но выходило прискорбно: солдаты или промахивались, или били слишком медленно, не крушили цель, а мягонько так толкали.

— Да бейте же, безрогие! Ну! Сильнее! Жестче! Коли! Коли!.. Коли, чтоб щепки летели!..

Какие там щепки!.. Копье и в доску-то не встревало — стучало и отскакивало…

— В строй, скоты… Следующие!..

В новой тройке вышел Джоакин. Поднял копье, примерился. Он-то не копейщик, полуторный меч — вот оружие по руке. Однако плечи крепкие, пальцы хваткие, глаз верный. Этого за два месяца не растеряешь!

Джоакин ударил раз, второй, третий. Вогнал острие глубоко в доску, выдернул. Ударил снова — угодил в край доски, отщепил лучину. И третий раз — всадил так, что «дурак» наклонился.

Сержант Рука аж залюбовался. Но спохватился, прикрикнул, подпустив злобы:

— Не бей без приказа! Раз командую — раз коли, а не трижды! Считать не умеешь?!

Джоакин выдернул копье.

— Вот теперь — коли!

Стук — шатаются доски.

— Коли!

Стук — отлетает щепа.

— Коли!

Звяк! Острие бьет прямиком в шляпку гвоздя.

Тогда кайр смотрит на Джо с хмурым таким любопытством и говорит:

— Ко мне.

Парень подходит, поднимая копье к небу. Кайр обнажает меч. Хлопает себя ладонью по ребрам:

— Сюда.

Джо пытается понять, но не выходит, и он только смотрит на северянина:

— Милорд?..

— Сюда бей, — говорит кайр, тыча большим пальцем себе в грудь, чуть ниже серебряной пряжки, держащей меховой плащ на плечах.

Джоакин делает выпад. Медленно, осторожно. Кайр так же вяло отбивает — будто муху гонит.

— Бей, как надо, — говорит, и в голосе слышится угроза. — Покажи, что можешь.

Джо медлит. Переворачивает копье острием назад. Кайр делает шаг и кончиком клинка указывает Джоакину в пупок.

— Не станешь драться — выпущу потроха. Понял?

— Да, милорд…

— Теперь бей.

Джо целится острием копья. Сверкает пряжка — серебряная косточка, продетая в глазницы черепка. Плащ на кайре пушится песцовым мехом. Под плащом куртка — черная замша, белеет ворот сорочки. Никакого железа! Один удар — и северянин ляжет.

Вполсилы Джо бьет. Кайр отражает — ни один мускул не дрогнул, только меч взлетел вместе с рукою.

— Отберу твой краденый кинжал, — тихо говорит северянин, — на него твои же кишки намотаю. Бей, путевец! Хоть что-то ты умеешь?

«Тупой Южный Путь, — вдруг слышит Джо голос герцогини. — Всякий знает, что путевцы обделены умом…» Хоть что-то? Хоть умею? Бей, путевец? Так я ударю. Не жалуйся потом, мерзлая задница! Сам просил — так получай. Получай!

Джо бьет.

Меч взлетает дугою и отбрасывает копье.

Джо шагает вбок и бьет снова.

Меч отбивает — за дюйм от пряжки.

Джо бьет.

Блок — за полдюйма.

Он бьет — теперь уже со всею силой и скоростью. Прямо в глаз серебряному черепку. Получи, ледяшка! Получи от воина герцогини Альмера!

Удар. Блок. Удар. Блок.

За четверть дюйма. За пол-пальца. За волосинку.

Кайр не атакует, только защищается. Защита дается все труднее. Где та вальяжная скука! Горят глаза, бугрятся мышцы, пружинят полусогнутые ноги, отбрасывая корпус с пути острия…

Джо лупит — с куражом, азартом. Со времен боя в замке Блэкмор не чувствовал этого! Получай! Будешь знать путевца! Я не хуже! Я — воин, тьма тебя!..

Издали несется голос сержанта — тягучий, замедленный:

— Ты чтооо твооорииишь, скотиии…

— Сам свинья! — орет Джо. Вливает всего себя в острие на древке — и выстреливает в грудь северянину.

Свистит клинок. Трещит дерево. Отсеченный наконечник летит в сторону, в руках парня остается щербатая палка. На куртке северянина расходится прореха. Капля крови ползет по материи.

— Убью! Задушу, освежую, на потроха пущу! — вопит Рука Додж, подбегая к парню. Напарывается на взгляд кайра, умолкает, хлопает глазами.

— Сделай этого мастером, — говорит кайр. — Пусть дотянет других до себя.

Вкладывает меч в ножны, чешет царапину на груди. Гаснет огонь в глазах, заменяется снегом. И все?.. Нет, и это все?.. Учить деревенщину держать копья?! Вот чего хочешь от Джоакина Ив Ханны?!

Он бы не сказал этого. Просто так — ни за что бы не сказал. Даже мысль не пришла бы… Но вот сейчас — с горящим еще в жилах азартом, с ладонью, аж стонущей от тоски по мечу!..

— Кайр, позвольте сказать.

— Говори, — отвечает северянин.

— Мне необходимо увидеть герцога.

Кайр клонит голову набок — так собаки делают, когда слышали слово, да не поняли.

— Мне требуется увидеть, — с расстановкой повторяет Джоакин, — его светлость Эрвина Софию Джессику рода Агаты.

— Ах, свинья плешивая!.. — с бульканьем вырывается из глотки сержанта.

Кайр уточняет, внимательно глядя в переносицу парню:

— Ты спятил, или как?..

— Кайр, у меня имеются сведения крайней важности. Считаю необходимым сообщить их герцогу, ибо они могут изменить ход войны.

— Ну, говори.

— Я не вижу его светлости, кайр.

Меч северянина вылетает из ножен, описывает дугу и замирает, наметив на шее Джоакина красную нитку. Мол, все тебе ясно, путевец?.. Нет, ледышка, не все!

— Кайр, я не хочу проявить неуважение или недоверие. Но сведения у меня очень особого свойства. Если герцог узнает, что я распустил язык, то снимет с меня голову. А раз так, то не все ли равно: вы — сейчас, или его светлость — завтра?

— Ты хочешь — потревожить милорда — неизвестно чем?

Кайр чуть сильнее прижал клинок. Капля крови скатилась в ямочку под кадыком.

— Эвергард, кайр. Я не могу больше сказать. Позволит его светлость — тут же расскажу, хоть с башни прокричу. Но заговорить без его позволения — все равно, что самому сложить голову на плаху.

Северянин отнял меч и рявкнул:

— В строй!

Тем днем история не получила продолженья.


Но следующим днем за обедом Весельчак толкнул Джоакина под ребро:

— Землица тебе, Дезертир. За тобой ледышка явился. А я говорил, что так будет…

Джо обернулся. Палец кайра указывал ему в лицо.

— Вставай, путевец. Идем.


* * *

Девять дней Джоакин пробыл в войске северян. Он-то дней особо не считал, но если сосчитать, то выйдет ровно девять. И вот надо же: за все девять дней он думал меньше, чем за девять минут, пока следом за кайром шагал между шатров, шалашей и навесов.

Аланис Альмера жива. Вся Империя считает ее покойницей, но герцогиня выжила. Значит, власть приарха Галларда — пустышка. Его враги дорого заплатят за такое известие. А ведь молодой Ориджин — по всему, враг приарха! Галлард заодно с Адрианом, Эрвин против Адриана — выходит, враги. А значит, в руках… в голове Джоакина — ценная штуковина. Вексель. Выложи на стол — и получай расчет. «Носите в памяти мои капризы и предъявляете к оплате, будто вексель…» Нет, лживое отродье, от тебя никакой мне платы не нужно! Замараюсь, если возьму. Но Эрвин София — другое дело. Я уже служу ему… но хочу служить иначе. Я — не какой-то там мужлан безрогий. Воин! В поединках проверен, крови пролил немало — и своей, и чужой. Из трудных переделок выбирался и своих хозяев вытаскивал. Аланис Альмеру со Звезды вернул!.. Говорят, она — далекая родня вашей светлости? Так сделайте то, чего не сделала она: оцените по заслугам. Дайте достойное дело, о большем не прошу! Дайте проявить себя — всем же лучше будет: и мне, и вам. Ну, если пожалуете рыцарство, тоже отказываться не стану. Очень уж рука по мечу скучает. По доброму холодному клинку, по шершавой оплетке на рукояти… вам ли не знать, милорд!

А не подлость ли я делаю? Ведь продаю… пусть не врагу и не за деньги… Так о чем тогда разговор?! Продажа — это за деньги! Галлард гору золота отвалил бы за твою уродливую головку, но к нему-то я не пошел! Иду к твоему соплеменнику… Агата может понять Агату — разве нет? Вот Ориджин, поди, и поймет тебя — с твоими-то капризами, со злобою, с ядом. Даст тебе что нужно, чтобы вернуть Алеридан… или не даст — мне какое дело! Я просто возьму то, чего достоин. Я сказал тебе тогда: без благодарности не уйду. Сказал? Ну и вот! Держу слово.

— Это он? — спросил другой кайр, преградив им дорогу.

— Он самый.

— Как зовется?

— Джоакин Ив Ханна.

— Оружие?

Теперь уже обращались к нему, и Джо отдал кинжал.

— Можете быть свободны, — сказал кайр кайру. Тот ушел, а новый встреченный, не потрудившись представиться, махнул Джоакину:

— За мной.

Миновали кордон: частокол из бревен, цепочка часовых. Внутри чище: дорожки не так разбиты, не каша, а слякоть. Ни навоза, ни копытных следов: кони остались снаружи, здесь только люди. Стояли шатры: пестрые, нарядные, как на турнирах; над каждым полоскались гербовые вымпелы. Большая палатка пыхтела в небо дымом — кухня. Парни в сером несли своим хозяевам еду на подносах, накрытую крышками — чтоб, значит, не остывала. Ишь…

— Говоришь, когда милорд спросит, — бросил кайр через плечо. — Не спрашивает — молчишь.

— Да, кайр.

— С милордом двое кузенов. Они — тоже Ориджины. Ясно, что из этого?

— Так точно.

— Если пришел по пустяку, отрежу нос и уши. Ясно?

— Нет, кайр, не по пустяку.

— Это не тебе знать. Его светлость скажет, есть ли от тебя польза.

Джоакин не успел ответить: увидел огромный — больше крестьянской избы! — алый шатер с черным когтистым нетопырем на флаге. Возле шатрового дворца, комфортно разместившись за столом, обедали трое.

Лорда Эрвина Ориджина парень видел прежде лишь единожды: в день сражения за Лабелин. Герцог-мятежник выехал навстречу войску Южного Пути с горстью своих рыцарей. Джоакин смотрел на него этак с сотни шагов и лица не разглядел. Но все остальное!.. Черненые доспехи на Эрвине были идеально пригнаны, будто ртутью обтекали фигуру, и придавали герцогу вид грозной сумрачной тени. Плащ развевался по ветру серебряной волной. Свирепый вороной жеребец, казалось, дышал огнем. Эрвин не нес ни щита, ни копья — только меч, и легкость вооружения лишь подчеркивала отвагу мятежника. С семеркою воинов — навстречу пятидесяти тысячам врагов! Чтобы предложить им, пятидесяти тысячам, сдаться!.. Словом, блистательней воина Джоакин не видел за всю свою жизнь.

Тогда же, в тот самый миг, поселилось в нем чувство, лишь теперь до конца осознанное: зависть. Лорд Эрвин не был старше его, не выше ростом, уж точно не шире в плечах. И мужеством не превосходил — ну, может, чуть. Разница меж ними лишь та, что Эрвин родился двумястами миль севернее и под фамилией Ориджин. Вот за эти незначительные заслуги ему дано все, о чем Джо только мечтал: огромная власть, могучее войско, земли и замки, преданные соратники, слава… Есть ли справедливость в мире?!

В день сражения Джоакин не рассмотрел лица Эрвина, но сразу уверился: герцог должен быть красив. Боги так щедро осыпали его своими дарами, что просто не могли обделить внешностью! Так и есть: красавчик, — с горькой завистью подумал Джо, увидев Эрвина теперь, за столом у шатра. Бронзовые мужественные черты: волевой подбородок, точеный нос, резко вычерченные скулы, зоркие холодные глаза, а в довершение всему — волосы из светлого золота. Будто сын Светлой Агаты, или брат Аланис Альмера — той, со страницы!

Отчего-то герцог восседал не в центре стола, а ближе к краю. По правую руку от него разместились оба кузена: широколицый бородач в кайровском плаще и сутулый парень, весь закутанный в меха. Бородач, судя по ширине плеч и шрамам на лице, повидал немало битв, потому сразу вызвал у Джоакина уважение. Сутулый паренек выглядел зябко, если не болезненно: бледная кожа, темные круги под глазами, взгляд какой-то усталый… Странно даже, что он зовется Ориджином. Позор семьи, наверное.

— Милорды, — кайр отсалютовал вельможной троице, — перед вами Джоакин Ив Ханна — солдат-путевец, который хвалился сведениями.

— Да-да, благодарю, — сказал щуплый кузен. — Чем порадуете нас, сударь?..

Ну, если уж радовать, то только герцога, а не какого-то там кузена! Джоакин твердо повернулся к лорду-красавчику и сказал:

— Ваша светлость, рад служить вам. Волею случая мне достались сведения, влияющие на весь ход политической истории. Это касается Великого Дома Альмера. Прикажете сообщить сейчас или наедине?..

Герцог покосился на кузенов. Бородач сказал: «Бывает…», а сутулый паренек с ухмылкой пожал плечами.

— Говорите сейчас, — велел герцог. — Здесь — только самые доверенные люди. Позади вас — достойнейший воин, капитан Джой Хэммонд. Бородач — мой славный кузен, кайр Роберт Ориджин. А вот этого парня в мехах тоже как-то зовут… я, право, запамятовал имя, но, слово чести, он также мой кузен.

Джоакина покоробило от того, как походя герцог унижает родича. Нечто до боли альмерское было в этой шутке!.. Джо набычился, и слова вылетели из головы.

— Ваша светлость… эээ… я имел сказать…

Герцог ждал продолженья. Бородач жевал куриную ножку. Кайр Хэммонд кашлянул, напоминая: нос и уши, путевец. К чертям отрежу.

— Говорите уже!.. — поторопил Эрвин.

— Аланис Альмера, — выдохнул Джо.

— Что — Аланис Альмера?

— Она жива.

Пауза.

Ориджины переглянулись. Герцог помял подбородок. Бородач отложил куриную ногу и значительно пробасил: «Ага…»

— Повторите-ка, — сказал герцог.

Видя интерес на лицах вельмож, Джо вернул былое красноречие:

— Леди Аланис Альмера, которую считают погибшей при Эвергарде, волею богов осталась жива.

— Откуда вы это знаете?

— Я, милорд, явился непосредственным свидетелем и, более того, участником ее чудесного спасения.

Сутулый безымянный Ориджин попросил герцога:

— Позволь-ка, я задам пару вопросов нашему доброму гостю. Больно любопытно.

— Прошу, кузен.

Паренек указал Джоакину место за столом:

— Присядьте. Желаете вина?

Джо сел. Желание проявить скромность поборолось в его душе с заманчивым будущим шансом сказать: «Мне случалось пить вино с самим герцогом Ориджином, да еще его кузенами в придачу!..» Победила скромность.

— Ну, как пожелаете. Итак, вы были свидетелем и участником спасения леди Аланис?

— Да, милорд.

— Каким же образом она спаслась?

— Верные рыцари вынесли ее из Эвергарда через подземный ход. А я по воле Праматерей встретил их и оказал немалую помощь.

— Немалую помощь?.. И в чем она состояла?

Серые глаза сутулого были не просто усталыми. Еще — надменными, с наглой, заносчивой хитринкой.

— Изволите видеть, милорд, наш отряд попал в засаду, устроенную людьми Галларда Альмера. Исключительно при моей помощи герцогине удалось избежать плена и гибели. Однако ее вассальные воины были потеряны в бою, и единственною защитой и поддержкой миледи остался я — Джоакин Ив Ханна.

— Вот даже как!.. Позвольте узнать, что вы предприняли дальше — с целью защиты и поддержки?..

Закрадывалось неприятное ощущение, что безымянный кузен не верит Джоакину. Ишь, какой! Лучше бы прямиком с Эрвином говорить, а не с этим! Хорошо хоть, Эрвин все слышит.

Джоакин сел вполоборота к красавчику-герцогу и заговорил:

— Ситуация, в которой мы оказались, была очень сложна. Говоря «мы», я имею в виду себя и леди Аланис, ибо больше никого с нами не было. Нас преследовали головорезы Галларда Альмера, а также предателя Блэкмора. Приходилось путешествовать в состоянии полнейшей маскировки, скрытности и безденежья. Однако, милорды, заверяю вас: леди Аланис не нуждалась ни в чем. Желала еды — извольте откушать; нужен был конь — вот и конь, пожалуйте. В гостинице ночевать — для миледи лучшую комнату, а я несу вахту под дверью. Если в поле — всю ночь не сомкну глаз, чтобы не подкрались враги. Понадобился лекарь — я вихрем мчусь и привожу лекаря, притом самого лучшего, да с полной сумкой снадобий!

— Лекарь?.. — сутулый кузен как будто встревожился. — Леди Аланис нездорова?

— Она получила ранение при штурме Эвергарда. Но не волнуйтесь, милорды, сейчас ей ничто не угрожает. Преодолев все преграды, я доставил миледи в такое место, где ей оказали наилучшую врачебную помощь. И всяческая наименьшая опасность, что угрожала ее жизни, теперь устранена!

— Стало быть, герцогиня Аланис Альмера дважды обязана вам жизнью?..

— Это слишком громкие слова, милорд. Я бы не осмелился сказать именно так, хотя это и правда.

Герцог Эрвин хохотнул. Безымянный кузен улыбнулся одними глазами, на миг обретя сходство с леди Аланис. Так и она улыбалась в лесу, в овраге, когда блэкморские сквайры шутили про грибочки.

— А не скажете ли, сударь, каков характер ранения леди Аланис?

— Каков бы он ни был, милорды, — на всякий случай уклонился Джоакин, — беда уже позади. Миледи здорова и полна сил.

— Потому вы и позволили себе оставить ее одну?

Теперь даже тон был похож! «Ах, вы потеряли своего коня? Не тревожьтесь, сейчас я сбегаю и разыщу его! Или предпочтете корову?..»

— Милорды, я оставил миледи в обществе надежных людей, окруживших ее всяческой заботой, а сам отправился в путешествие, чтобы разыскать помощь, необходимую в той непростой… эээ… политической обстановке, в которой миледи оказалась.

— Хотите сказать, это Аланис отправила вас к нам?

— Нет, милорд. Я рассудил на свое усмотрение и решил обратиться к его светлости — вашему кузену — как к человеку сильному, благородному и… эээ…

— Красавчику, — подсказал сутулый. Герцог почему-то нахмурился.

Кузен повел плечами, плотнее кутаясь в меха. Взял чашу вина в обе ладони, будто пытаясь согреть пальцы. На узких руках его были перчатки из тонкой кожи — опрятные такие, чистенькие, гладенькие. Если смотреть только на руки, подумаешь, что перед тобою девица!

— Итак, Джоакин Ив Ханна, оставим лирику. Я понимаю так, что местоположение Аланис вы откроете нам за некую плату. Назовите цену.

Вдруг, нежданное и прежде не познанное, возникло у Джо чувство, что его испытывают. Не чахлый какой-то герцогский родич, а сама судьба. Назовите цену. Это шанс — редкостный, сверкающий! Что угодно можно назвать, и всемогущий Дом Ориджин даст, не моргнув глазом. Рыцарский титул, владение, золото — что им стоит? За месяц проглотили половину Южного Пути, идут на столицу, грозят императору! Все, о чем только может попросить Джоакин, для этих троих северян — тьфу, пылинка… Но откуда же чувство, что есть лишь один верный ответ?

Назовите цену. Скажи то, что должен. Не ошибись. Праматери смотрят на тебя. Прежде не смотрели… но теперь!..

— Я не люблю торги, — сухо произнес кузен. — Не ждите, что стану предлагать. Скажите сами, чего хотите.

Служить его светлости… в титуле рыцаря… принести присягу… Как-то все померкло, сделалось пресным на вкус, ненастоящим. Единственный шанс — истрать его достойно. На то, что нужно. Без промаха.

Джоакин встал, сделал шаг, остановился перед златовласым герцогом Эрвином.

— Ваша светлость, я прошу вас дать слово, что поможете леди Аланис. Защитите и убережете ее, оградите от бед.

— Слово?.. — герцог опешил.

— Да, ваша светлость. Поклянитесь, что поможете миледи! Тогда я открою вам, где она.

— Бывает… — обронил бородач.

Герцог смерил Джо ледяным взглядом:

— Ставите условия, сударь? Требуете от меня клятвы?

— Ваша светлость, вы — благородный человек. Аланис — девушка, попавшая в беду. К тому же, дворянка и ваша соплеменница. Поступите по чести, ваша светлость! Больше ни о чем не прошу.

Была тишина.

Четко услышалось, как тощий кузен шепнул:

— Красиво… хотя и поздно.

Больше никто ничего не сказал — не успел. Вишневый полог шатра откинулся. Джоакина бросило в жар и холод разом. В груди — не то щелок, не то мед, не то жидкий свинец. Лицо вспыхнуло огнем и вмиг сгорело до костей.

Леди Аланис Альмера подошла к столу, тронула за плечо сутулого паренька в мехах:

— Милый Эрвин, прошу, уберите этого человека.

Эрвин?!

Герцог Ориджин — не красивый, худой, болезненный, надменный — поднялся ей навстречу. Стало видно, что он высок ростом — как рыцарь в черненых доспехах.

— Миледи…

— От его лжи воздух слишком грязен. Мне трудно дышать. Милорд, будьте добры, сделайте, чтобы его не было.

Аланис не сделала ни единого движения в сторону Джо. Всемогущий Эрвин удостоил его взгляда:

— Как видите, сударь, ваше предложение не актуально.

Похоже, это все.

Сказать что-то… Что тут скажешь?

Джо попятился от стола.

— Кайр Хэммонд, — тоном мягкой просьбы приказал герцог, — Джоакин Ив Ханна знает больше, чем следует простому пехотинцу. Пускай побудет в надежном месте, пока мы решим, как с ним поступить.

Искра

Ноябрь 1774г. от Сошествия

Уэймар


Храню эти листы, приколов булавкой к тыльной стенке шкафа. Горничная никогда не убирает за шкафом. Мне следовало бы сжечь их. Я ничего о тебе не спрашиваю, дорогая южанка, поскольку ты никогда не прочтешь этих слов. Сомневаюсь и в том, что мы когда-нибудь увидимся. Но не писать не могу: необходимо поделиться и разобраться во всем… и слишком одиноко, чтобы молча носить в себе.

Путаница. Хаос. Чем больше узнаю, тем меньше ясности. Теперь даже не знаю, с чего начать…

Иона. Пожалуй, с нее. После гадания случилась перемена. Иона смотрит на меня иначе: с ее лица исчез туман. Истаяла та мутная снежная паволока, что говорила: «Я не с вами, я слишком хороша для мира, я — иная». Теперь ее взгляд ясен, остер, пронзителен — когда нацелен на меня. Не думала, что она может так смотреть. Не думала, что Иона способна на такую кристальную ясность, даже во вражде. Это красиво. Теперь мне понятнее, за что Виттор Шейланд полюбил ее.

Мне стало понятно и презрение Ионы ко мне. Ведь я в ее глазах — неблагодарная тварь. Смею быть недовольной, язвительной, одобрять врагов Ионы — после того, как ее любимый муж вызволил меня из пещер, а обожаемый Эрвин обещал усадить на трон! Мятежник требует, чтобы Адриан отрекся в мою пользу. Якобы, он бьется не за власть, а за справедливость; не против всей Династии Янмэй, а лично против деспота Адриана. Для меня это — очевидная чушь. В целой Империи одна лишь Северная Принцесса верит обещанию брата. Тем не менее, могу понять ее чувство: она-то верит искренне…

В замок Уэймар приезжали бродячие актеры и разыгрывали пьеску об Адриане и Перстах. Чудовищный, мерзкий фарс! Владыка показан злобным идовым отродьем, Айден Альмера — невинным ягненком, Аланис — мученицей. Здоровенный бородатый мужлан, игравший владыку, метал огонь и хохотал так свирепо, что первые ряды шарахались в ужасе. А потом все восторженно хлопали! Боги, такое впечатление, что челядь обожает бояться! Чем больше страха, тем больше восторга!.. В пьесе была и, так сказать, Минерва. Меня изображала грудастая милашка, дурная и плаксивая, как олененок. Я не знала куда деться, все мечтала о кружке косухи. Добрейший Инжи Прайс успокоил меня:

— Не переживай, деточка, ты намного краше этой актриски. Поверь мужчине с опытом.

Одно порадовало: пьеса кончилась мольбою «Минервы» о свержении тирана. Мятеж Ориджина лишь подразумевался, но не был показан. Держу пари: если бы продолжение последовало, «Эрвин» въехал бы на сцену верхом на белом коне, сразил всех злодеев одним взмахом серебряного меча, а после спел серенаду. Хоть от этого зрелища боги уродства меня избавили.

После представления Иона сказала мне:

— Эту пьесу сочинил в вашу честь мой брат.

Что означало: «Минерва, ты — неблагодарная змея».

— Быть может… — Я ответила содержанию, а не форме. — Леди Сибил тоже звала меня неблагодарной.

Красота ясности.


С момента, как я начала понимать Иону, одна штука бросилась мне в глаза. Ее свадьба с Виттором состоялась в марте, а сейчас, полгода спустя, Иона все еще носит узкие платья и пьет вино. Чета Шейландов до сих пор не ждет ребенка. Возможно, боги выбирают более удачный момент, чтобы послать графу отпрыска. Война — не лучшее время… Однако не идет из головы снадобье, о коем рассказывала в столице милая служанка Элис. Девушки пьют его, чтобы не беременеть… А граф Шейланд может даже не догадываться. Когда речь об Ионе, сложно что-то угадать.

Памятно и то, как Северная Принцесса жестко осадила Мартина. Каким бы ни был Мартин Шейланд (а мне он видится похотливой дрянью), Ионе не стоило унижать его — хотя бы из уважения к мужу. При условии, конечно, если она питает к нему уважение. Мне бы стоило поговорить с кем-то, опытным в семейных делах. Мало понимаю в том, как должны вести себя муж и жена… Но не могу отделаться от чувства, что этот брак — некая фикция. Манипуляция в одну сторону, либо в другую, либо в две сразу. Возможно, Иона — страховка Виттора на случай, если Эрвин чудом победит (как я — его страховка на случай победы Адриана). Возможно и обратное: это Иона управляет Виттором. Она прибыла из Первой Зимы, чтобы обеспечить лояльность Шейланда и успех переговоров с Нортвудами. С Ионой сорок волков. Гарнизон муженька впятеро больше, но я уверена: кайрам хватит сил вывернуть Уэймар наизнанку.

Любящая пара сердец. Высокие отношения…

Какое место занимает Мартин Шейланд, брат Виттора? Как назло, он по-прежнему занимает место на фланге стола, с полной возможностью коситься в мою сторону. Я давно забыла о платьях с декольте и голых плечах, но это не помогло. Возымел действие лишь окрик Ионы. Если прежде взгляд Мартина буравил меня, то теперь трогает мельком, украдкой оглаживает. Я старалась поймать его, различить эмоцию. Заметила: почти так же Мартин мечет взгляды в Иону. Подумала: а ведь вряд ли это похоть!.. Очевидно, что он боится Иону. Здесь многие ее боятся… Но тогда выходит, он боится и меня, а это уже абсурд. Так что за чувство?.. Что он вообще за человек?..

Охотник. Часто пропадает в лесах во главе банды егерей. Болезненно любит внимание и не знает, чем его привлечь, кроме броских нарядов. Отнюдь не добряк, если верить мастеру Сайрусу: псы Мартина у него на глазах загрызли мальчишку. Может, все случилось быстро, и он не успел вмешаться. Как знать… Мартин должен был уехать вместе с братом — выехал с ним из замка, но потом вернулся. Инжи сказал: братья о чем-то поговорили в пути… Поговорили или поссорились? Как знать… Виттор оставил Мартина в замке по ссоре или с умыслом: приглядеть за Ионой, например? Снова-таки, как знать… Линдси собирала Мартину снедь на охоту — стало быть, они знакомы. Некогда я даже метила его в любовники Линдси. Но нет, его не служанки занимают, а хозяйки. Наконец, Мартин шептался с Инжи и Эфом после моего похода в темницу. Отчего встревожился Эф, я теперь знаю. А отчего Мартин?

За столом я завела беседу о темнице: хотела увидеть его эмоции. Начала с монастыря Ульяны, немного рассказала о тамошнем укладе, о пяти словах, о содержании молитв. Переключилась на архитектуру пещер. Тут сир кастелян проявил много интереса, по его просьбе я даже нарисовала на салфетке схемку. Дальше плавно свернула на то, чем отличается подземелье Уэймара, каковы особенности его устройства. Когда дошла до тупика с железной дверью, Мартин сверкнул глазом. Но я не упомянула тайный ход, и Мартин расслабился. Что ж… он знал о ходе из темницы в кабинет брата — допустим. И каков вывод?..

Я кончила рассказ, Иона спросила:

— Леди Минерва, вы не поведали главного. Каково было вам в пещерах Ульяны? Что помогает выжить, когда смерть так близка и заманчива?..

— Смерть не казалась мне заманчивой. Боль, тошнота, бессилье, отчаяние. Никакой красоты, никакой романтики… О чем я молила Печальную, так это об одном: хоть на время забыть меня. Святая Ульяна услышала.

И вот тут — что за ересь! — я поймала взгляд Мартина: не то восторженный, не то жадный. Я даже подумала было, что ошиблась, но девочки-кривляки (вечные гостьи в Уэймаре) подметили выражение и закричали:

— Я буду как ее высочество: ах, подземелье, ой, так темно-ооо…

— А я буду как лорд Мартин: ее высочество такая, такая-яяя!

И девчонка так выпучила глаза, что отец покраснел и сделал ей замечание.

Ничего не понимаю!.. Где дело касается эмоций, я — полная дура. Мартин Шейланд восхищается мною или вожделеет, или боится, а может, ненавидит. Причина — мой поход в темницу, а может, моя бытность послушницей, но возможно, и форма груди — нельзя исключать сей вариант. Хотя, Минерва, не льсти себе: ты — еще та соблазнительница… Но и Мартин Шейланд — не прекрасный принц. Вот тьма.

Чертова муть, неразбериха. И самое неприятное, все это никак не помогает Линдси. Мартин связан с нею одной беседой — об охоте. Он и сейчас собирается на новую охоту… Так почему я думаю о Мартине? Виттор Шейланд — вот кто имеет значение.

Что о нем? Он имел возможность убить Линдси — несомненно. Положим, откуда-то знал о связи Эфа с нею. Например, от часовых. Нарисовал часы в записке, как это делал Эф, и с кем-то передал Линдси. Она пришла на свидание с любимым, но встретила графа. Тот убил ее, спрятал тело, а сам ушел по тайному ходу, не попавшись на глаза стражникам. Но зачем?! Граф-землеправитель имеет множество способов избавиться от служанки, и убийство своими руками — самый сложный и грязный из них! Да и мотива нет ни малейшего! Можно даже допустить, что Линдси сама знала про тайный ход, и забрела в кабинет Виттора, как я, и нечто такое увидела… Но ведь нечего там видеть, вот в чем штука! Я изрядно порылась в его бумагах — никаких следов ужасных тайн. Виттор фрахтует корабли, получает деньги от каких-то купцов, сам закупает что-то — бакалею, текстиль… Все это — торговые дела, вроде как порочащие лорда, но ведь не тайна. Все знают, что Виттор близок с купечеством.

Занятно. У Виттора есть причины убить, например, меня. Минерва умрет — и рухнет красивая эрвинова легенда о мятеже «в пользу законной наследницы». Если Виттор хочет выслужиться перед владыкой, ему, скорее, стоит уничтожить меня, чем сохранить. Имеется и мотив убить Иону: ее растущая власть над Уэймаром… и средство от беременности. Даже смерть Эрвина пойдет на пользу Виттору: Первая Зима с ее громадным войском достанется милой женушке графа… Но зачем убивать Линдси?! Ума не приложу! И если все-таки мотив есть — то зачем своими руками?!


* * *

— Любезный Инжи, вы всегда так хорошо советуете… Расскажите мне кое-что.

Парочка расцвел, даже крутанул ус. Прежде я его ни о чем не спрашивала.

— С огромнейшим удовольствием, кроха. О чем тебе поведать?

— Как убить человека?

— Ууу… — Инжи нахмурился. — Сдается мне, ты и сама знаешь.

— Я не о том, какое бывает оружие и как им пользоваться. Я о том, как выследить человека, подобраться к нему, нанести удар и уйти безнаказанно. Как убить тайно — вот я о чем.

— И с чего же ты взяла, дорогуша, будто я должен такое знать?

Я состроила самое невинное выражение лица, на какое была способна. Представила себя в розовом платье и с леденцом во рту.

— Ах, сударь, я и не говорила, что должны… Но у вас огромный опыт, вы со всякими людьми знались, по миру странствовали, чужие рассказы слушали. Кого же и спросить, как не вас?

— Положим… — Парочка приосанился. — Но зачем оно тебе, это мрачное дельце? Вот ты бы лучше спросила, как себя с парнями вести. Это тебе скорей пригодится! Бьюсь об заклад, в мужском вопросе ты ничегошеньки не смыслишь.

— Так скучно здесь, умираю от тоски. И вздумалось мне, просто для развлечения, сочинить рассказик…

— Вот так дела! Никогда не встречал человека, кто пишет книги! Признаться, я и тех, кто читает, не часто видел.

— Не смущайте меня, сударь, — я потупилась и, кажется, сумела покраснеть. Горжусь. — Это не книга, а просто новеллка, безделица. Но главный герой там — асассин. Потому я поняла, что мне нужен совет… И сразу подумала о вас, Инжи. Никто другой даже на ум не пришел.

Парочка потер лоб, уселся поудобнее.

— Ну, скажу прямо, вопрос у тебя непростой, много граней имеет. Потому налей-ка мне орджу.

Я принесла две чаши, налила ему, плеснула и себе. Инжи приложился к кубку, с удовольствием крякнул.

— Так вот, значит, про твоего асассина… Ты мне для начала скажи, он на гильдию работает, али на хозяина?

Я понятия не имела, что существуют целые гильдии наемных убийц. Как будто они — обычные ремесленники!..

— Нет, не на гильдию. Он лорду служит.

— И кто его цель?

— Пытаюсь выбрать, как будет интересней для читателя. Для начала, пускай целью станет другой лорд. Скажем, граф… или даже герцог.

— Ого… — Инжи хлебнул и закатил глаза. — Герцога исполнить непросто. Точней, исполнить-то можно, но вот самому живым остаться — это задачка. Тут вся штука в том, чтобы правильно подойти. Правильно — это значит, скрытно. Приблизиться к нему так, чтобы не понял, кто ты есть. И если ты вот сейчас подумала про всякие трюки — вроде там, по веревке в окно влезть, служанкой переодеться, в бочке вина спрятаться — то я совсем не об этом. Нипочем ты в замок не проберешься скрытно, а если даже и проберешься, то уж точно не выберешься. А твой герцог из рассказа — он ведь в замке живет?

— Конечно.

— И врагов имеет?

— Какой герцог их не имеет?

— И то верно. А раз враждует с кем-то, значит, осторожничает. А раз осторожничает, то — стража, телохранители, сквайры… вся эта меченосная сволочь. Сквозь нее поди проберись. Потому нужно подходить совсем иначе. Нужно самому к этому лорду наняться в услужение.

— А он возьмет?

— Если ты хорош, то возьмет. Редко встречаются люди, что хороши в своем деле. Лорды ценят таких.

— Но герой ведь не должен показать, что он — асассин!

— Конечно. Значит, надо наняться по другому делу. А это значит, нужно владеть еще вторым ремеслом — для прикрытия. Положим, ты ловок с ножами, удавкой и ядом. Думаешь, ты — асассин? Неа, простой себе убивец, шваль мелкая. Ты должен еще другое уметь, и так уметь, что любого за пояс заткнешь. Например, коли тебе ближе яды, то строй из себя лекаря. Насобачься раны штопать да кости вправлять. Разберись в зельях и снадобьях, научись лопотать по-медицински, так, чтобы никто ни слова не понимал, а все только диву давались. Книжек несколько прочти… а если не можешь, то попроси грамотного, чтобы прочел да растолковал, и все, что он скажет, старательно запомни. Асассину надо перво-наперво с головой дружить, потом уже с кинжалом. Вот ты… будь парнем, из тебя бы мастер что надо вышел.

— Благодарствую.

— Так вот, значит, тогда ты являешься ко двору энтого герцога. И ни капли не думаешь о деле — при лордах бывают умельцы, что по глазам прочтут. Думаешь лишь о том, чтобы на службу наняться. Просишься. Тебе дают испытание — ты проходишь. Герцог говорит: «Ну, вижу, ты парень ничего. А мне как раз во втором полку третьего вассала требуется четвертый полковой лекарь. Ступай туда». Тут начинается самое занятное. Перечить лордам — дело непростое, а придется. Ты ему говоришь: «Не тот случай, милорд. Я так хорош, что в какой-то там полк без труда бы нанялся. Но хочу служить лично вашей светлости, и никому другому».

— И что сделает лорд?

— Подумает он, что ты ему по душе. Лордам нравятся парни с характером — тебе ли не знать. Но взять так сразу не возьмет, а сперва проверит на прочность. Скажет, например: «Почисти мне сапоги — тогда и возьму». Ты должен ответить: «Я не чистильщиком нанимаюсь, а лекарем. Делать чужую работу не приучен». Или скажет: «В третьей башне, значит, блаженная прабабка живет-поживает. У нее, у прабабки, с чердаком беда: чирикает, как синичка, и просо клюет. Починишь — тогда возьму служить». Если только полезешь за снадобьями или пойдешь бабку осматривать — все, пиши пропало. Правильный лекарь вот что ответит на такую провокацию: «Мозги, любезный милорд, лечению не подлежат. Если боги сочли нужным изъять ум у человека, то не дело смертного возвращать его обратно». Вооот. Но это еще мягкие варианты, может быть пожестче. К примеру, прикажет лорд всыпать тебе десять плетей за дерзость. Ты стерпишь, он потом спросит: «Ну что, не расхотел?» Ляпнешь: «Расхотел», — вылетишь за ворота. Скажешь снова: «Возьмите на службу» — еще десяток хвостов получишь. Или вообще могут тебя кинуть в каменный мешок, и месяц света не увидишь, а герцогские холуи орут каждый день: «Сознавайся — кто тебя подослал?» Сознаешься — тут и сгниешь. Вся штука таких испытаний в том, чтобы уперто на своем стоять, как осел. Мечтаю служить его светлости — и все тут.

— А дальше что будет?

— Дальше уже все просто. Герцог тебя приблизит, ты выберешь момент, сыпанешь ему медленной отравы да и улизнешь прежде, чем он окочурится. Но тут другой вопрос: а захочешь ли теперь исполнять? Ведь житье у тебя станет, как у Софьи Грудастой за пазухой. Денег полно, харчи отличные, работа непыльная, все тебя уважают, даже сам герцог уважает, хотя и задается. Захочешь ли все потерять, но дело окончить? Это уж тебе решать… в смысле, герою твоему.

Я подлила ему орджа и похвалила:

— Вы чудесно рассказываете! Одно удовольствие вас слушать. Позволите другой вопрос?

— Отчего нет?

— Если асассину велено убить простую служанку, что бы он делал?

— Странная штука, — почесал затылок Инжи. — Лорд сводит счеты со служанкой — так выходит? Ты видала такое?

Ага, сама диву даюсь. Это, собственно, и пытаюсь выяснить.

— Положим, — ответила я, — девушка узнала некую тайну о лорде. По случаю, сама того не желая. Просто оказалась не там, где нужно.

— Ох, не по нраву мне это… — сказал Парочка, теребя усы. — Если исполнишь купчину, то в этом есть справедливость. Торгаш всю жизнь людей дурил, а сам жил припеваючи. Вот ему и воздалось. Упокоить лорда — это мастерство нужно. Коли справишься, то ты — первый умелец в цеху, можешь гордиться. А бедную девчушку из простых — жалко… Наивная, не ждет беды, не бережется… Плохое дело.

— Ты, никак, со мною споришь? — холодно процедила я. — Думай, когда тявкать, пес.

— Что?.. Да, да, понимаю: хозяин именно это и скажет. И придется-таки порешить девчонку… Ну, тогда тебе надо пойти в самый грязный кабак, хорошенько налакаться для успокоения совести и нанять пару отпетых подонков. Пусть прирежут горничную по-быстрому, а тело бросят на виду прямо среди улицы.

— Зачем же? Не лучше ли спрятать тело?

— Твой хозяин должен узнать, что ты все исполнил как надо. Ведь он же видел, как ты колебался, и может подумать: вдруг ты схитрил, денежку взял, а девчушку выпустил живой? Тогда у тебя печаль приключится, а кому нужны лишние печали?

Я согласилась:

— Своих хватает…

— Верно говоришь. Да вдобавок второе: если тело спрятать, то пойдут дурные слухи, люди таинственности всякой наворотят… А секреты притягивают внимание, а нам оно надо — внимание это?.. Нам надо, чтобы все вышло просто и быстро позабылось. Ну, прирезали девицу подонки — так что теперь? Люди всплакнут разок-другой и позабудут. Так что лучше, кроха, пусть тело найдется.

Меткое рассуждение, я не думала об этом! Если бы граф руками Парочки или своими убил Линдси, он бы не прятал тело. Темницы, тайные хода — зачем эти сложности?!

— Давай-ка выпьем, чтобы печалей поменьше было, — предложил Парочка, и я не отказалась.

— А позвольте третий вопрос, Инжи.

— Как же тебе откажешь, милашка!

— Положим, лорд велел асассину убить леди-жену. Как тогда действовать?

Инжи присвистнул.

— Леди-жену самого лорда?

— Да, сударь.

— Она что же, старая и обвислая? Или сварливая, как цепная сука?

— Отнюдь. Красавица, каких мало. Благородна, обаятельна, спокойна. Все ее обожают.

— Зачем же убивать?!

— Предположим, она затмила самого лорда. Поставила себя слишком высоко, мужа не любит, а снисходит к нему.

— Зазналась, стало быть! Поганая штука. Девице к лицу скромность, а не зазнайство.

— Согласна, сударь. Так что же делать герою?

Парочка глянул уважительно — мол, интересные задачки ставишь. Прокашлялся.

— Кхе-кхе… Тут вот какой поворот надо обмозговать. Когда исполнишь миледи, поднимется скандал. У нее вассалы есть, братья и сестры, родители… любовники, наконец. Они устроят шум, милорду придется кого-то бросить им на растерзание. И вот, надо так сработать, чтобы этим «кем-то» оказалась не ты… в смысле, не твой герой. То бишь, не просто исполнить, а еще и другого подставить. Виновник должен быть сразу прозрачен, а на тебя чтобы даже тень не пала. Как это сделать? Нужно сочинять… Вот, например, поймать момент, когда слуга несет чай миледи, и незаметно для него всыпать отраву. Как поднимется шум, так лакей и влетит, а ты чистенькая.

— Не изящно… Кто поверит, что слуга решил убить хозяйку?

— Что ж… Тогда дождаться, как приедут какие-нибудь гости. Желательно из тех, с кем у хозяина нелады. И отравить миледи прямо за пиршеством, чтобы на глазах у всех схватилась за лебединую шейку, посинела прекрасным личиком и свалилась замертво. Все придут в такой ужас, что сию же секунду возьмут того, кто косо на нее глядел или просто сидел рядом. Может даже статься, что прямо в трапезной его и вздернут: закинут веревку на потолочную балку, и айда. А тебе того и надо!

Инжи настолько вжился в ситуацию, что даже хохотнул в усы.

— Да, это самое забавное… для твоего героя: смотреть, как судят другого. Он еще силится вывернуться — ан нет, не выходит, увяз, как бык в болоте! И чем больше бьет копытами, тем глубже встряет. Если сильно оправдываешься, тебя только пуще подозревают от этого. Такая уж судейская натура — недоверчивая.

— Наверное, неприятно, когда тебя судят? — предположила я.

— Да что уж приятного. Судьи — скоты поганые! Можно подумать, сами без греха, — злобно процедил Инжи, но спохватился и соскочил в сторону: — Так вот, значит, о твоей миледи. Есть еще один хороший способ. Если она молодая-красивая и мужа не жалует, то, наверняка, любит кого-то другого. Есть у нее любовник или, как это по-вашему… альтер. Подстеречь их вдвоем в теплой постельке — вот самая чудесная штука. Его уложить мгновенно, искрой, а ее задушить. Или пырнуть, но не сразу насмерть, а наделать этак с дюжину дырок. Потом ножики в ладошки мертвецам вложить. Тогда самый глупый шериф поймет: ссора вышла из-за ревности, любовник озлился и накинулся на барышню, а она, умирая, разрядила в него искру. Так оба друг друга упокоили и в обнимку на Звезду отправились. Любопытно, как им там живется на пару?..

Инжи раскраснелся, говорил живо, с видимым удовольствием. Может, причиной тому был ордж, которым он щедро запивал рассказ.

А мне сделалось как-то дурно. После близкого знакомства с Сибил Нортвуд и Айденом Альмера наивно думала, что разговоры об убийствах меня не смущают. Если бы!..

— Простите, сударь, мне слегка не по себе от этой темы…

— Мне тоже, — кивнул Инжи. — Один святоша когда-то сказал: если ты кого убил, то после смерти он тебя встретит на Звезде. Отомстить не отомстит, куда там на Звезде мстить, но станет ходить следом и глядеть все время. Ты веришь в такое?

Я подумала: а сколько людей будут ходить за тобой, Инжи?.. Десять?.. Сорок?.. Сотня?.. Плеснула орджа в чашу, сделала такой глоток, что захватило дух.

— Не знаю…

— И я не знаю, верить ли. Кажется, на Звезде есть забавы поинтересней, чем совестить кого-нибудь. Даже если он тебя убил — ну что тут такого? Это ведь дело житейское, все равно помирать когда-то! Верно говорю?

— Сомневаюсь.

Инжи хмуро кивнул.

— И я сомневаюсь. Разно может быть… На то и Звезда. Так что лучше, на всякий случай, помнить меру… Совсем уж детей или девчонок не трогай… без сильной нужды.

— Благодарю за совет, сударь.


* * *

А потом исчезла Джейн.

Она не появилась за завтраком, и я спросила Иону:

— Джейн нездоровится?..

— Ммм… да… — выдавила Иона. Лишь тут я заметила: она мрачна, как сухой колодец.

Какое чувство вечно тянет меня вверх, на Звезду? Жажда справедливости? Сострадание?.. Не льсти себе, Минерва. Любопытство и тщеславие: когда ты окажешься в могиле, виною будет одно из двух.

— Позвольте поговорить наедине.

— Зачем?

— Красота честности.

Мы вошли в покои Ионы, и она попросила:

— Будьте добры, говорите кратко.

Я кивнула:

— Конечно. Две недели назад бесследно пропала моя служанка, Линдси. Я уже почти не питаю надежд найти ее живой. Скажите, что с Джейн не случилось того же.

— Джейн — моя компаньонка, а не прислуга! Не ровняйте ее с Линдси.

— О, боги! Да не это важно! Вы знаете, где Джейн? Можете в том поручиться?

Иона тяжело качнула головой.

— Нет. Со вчерашнего вечера я ее не видела. В комнате ее нет. Во всем замке нет, хотя пока еще ищут.

— А в темнице?

— Часовые не видели, чтобы она входила туда. И за ворота не выходила…

Сквозь печаль Ионы мелькнуло то новое — острое и холодное.

— Леди Минерва, что вам за дело до нее?

Тут следовало хорошо, тщательно подобрать слова.

— Леди Иона, я нечасто говорила с вами искренне, но сейчас очень прошу поверить. Мы обе здесь — приезжие, чужачки. Я — пленница, вы — хозяйка, но рискну предположить: вы кое-чего не знаете об Уэймаре, как и я. Линдси была хорошей девушкой и нравилась мне. Я потратила много сил на попытки найти ее и поняла, по меньшей мере, одно: в этом замке творятся странные дела. Кто-то из важных людей похитил и убил девушку. А теперь исчезла Джейн, и я не хочу, чтобы она повторила судьбу Линдси. Мной движет не симпатия к Джейн, а надежда на справедливость. И еще — та кроха доверия, которую теперь питаю к вам.

— Кто-то из важных людей?.. — с ледяной улыбкой осведомилась Иона. — Тонкий янмэйский способ назвать меня женой убийцы?

Отчего-то мне вспомнился Бледный Луг и Лейла Тальмир…

— Леди Иона, да, я подозревала графа. Я подозревала его даже в любовной связи с Линдси. Но сейчас его нет в замке, и…

— Манипуляция показной честностью — как умно! Ступайте, леди Минерва. Не унижайте себя этой дрянью.

— Нет, я же сказала: не думаю, что это Виттор! Есть аргументы против…

— Ах, вы сомневаетесь? Признательна. Но все же муж не свободен от подозрений — вы об этом? Мне не следует доверять ему? Уместнее доверять вам — ведь вы так искренни со мною!

— Миледи, положим, вы мне не верите. Не слушайте моих догадок на счет убийцы. Но сделайте хоть одно: вам это ничего не будет стоить, а Джейн, возможно, спасет от смерти! Пошлите кайров обыскать темницу. Всю, фут за футом, каждый закоулок и камеру.

— Джейн не ходила в темницу. Часовые не видели, — отрезала Иона.

— Есть тайный ход в подземелье.

— Откуда?

— Из… из кабинета вашего мужа.

Каждая черточка в ее лице затвердела. Кристальная морозная маска.

— Миледи, замолчите. Пока не поздно.

Тогда я взбесилась. Не стоило этого делать. Но…

— Тьма бы вас, леди Иона! Поверьте, наконец: мне плевать на вашего мужа! На вашу любовь к нему тоже, или не любовь, а что у вас там! И на Джейн плевать! Но вы, быть может, хотите ее найти — так ступайте в кабинет графа, откройте четвертую панель слева и спуститесь в темницу!

Она прищурилась: нехорошо, очень по-северному.

— Четвертая панель слева?.. Какие точные сведения.

— Да, я была там…

— Тссс!.. — леди Иона приложила пальчик к губам. — Ти-хооо…

Трижды хлопнула в ладоши. Кайр Сеймур Стил влетел в комнату.

— Миледи?..

— Нашу милую гостью верните в ее спальню. Тщательно обыщите темницу, начиная с тайного входа в нее — четвертая панель слева в кабинете графа Виттора. Когда покончите с поисками и никого не найдете, переместите леди Минерву в подземную камеру.

— Верхнего круга или нижнего, миледи?

— Что?.. Конечно, нижнего. Верхний круг не будет ей в радость — там слишком просторные комнаты.


* * *

Четыре часа миновало прежде, чем заскрипел замок моей двери. Должно быть, Сеймур. С извинениями от Ионы — один шанс из сотни. Проводить меня в могилу — остальные девяносто девять.

Однако то был не кайр, а Эф.

Вошел, запер дверь и коротко спросил:

— Кто?

— Леди Иона, кто же еще.

— Не вас. Кто похитил Джейн?

— Значит, кайры ее не нашли?

— Облазили всю темницу — безуспешно. Так кто же?

— Я не знаю. Не смогла понять.

Эф сплюнул.

— Дерьмо. Значит, Джейн умрет. И Линдси умрет. А вас зароют в нижнем круге.

— Видимо, да.

— За месяц вернется милорд и вытащит вас из ямы, как вытащил из прошлой. Но девушки не оживут.

— Да.

— Зря на вас понадеялся. Не так вы умны.

И Эф повернулся к двери, а я сказала:

— Не знаю, кто и зачем похитил Джейн, но знаю, каким путем. Через кабинет Виттора и тайный ход затащил в темницу.

— Ее обыскали — Джейн там нет.

— Преступник увел ее из подземелья.

— Но часовые никого не видели!..

— Не мимо часовых. Особым путем. Тем же, каким увел Линдси.

— Особым?.. Вы о чем?!

— Все дело в железной двери, Эф. Все дело в ней.

— Перестаньте говорить загадками!

— Сир Френсис, хотите найти Линдси и Джейн? Тогда помогите мне, как обещали! Через час я буду в нижнем круге. Заберите меня оттуда. Возьмите с собой оружие и фонари. Я покажу путь. А сейчас идите. Идите!


…У меня остается минут десять, потому кончаю письмо. Я адресовала его своей близкой подруге, но теперь вижу: нужно, чтобы письмо прочли вы, леди Иона София. Я спрячу его, но комнату обыщут после моего переселения, письмо найдут и доставят вам. Потребуется время, чтобы вы поняли, о каком пути из темницы я говорила. Надеюсь, мы с Эфом получим несколько часов форы. За это время, с помощью богов, мы успеем найти девушек.

Но я не знаю, сколько людей у похитителя, останемся ли мы незамечены, справится ли Эф со злодеями. На случай, если все обернется плохо, я очень надеюсь на вас. Оставляю эти листы со всеми мыслями за несколько дней. Надеюсь, прочтя, вы поверите, что я не лукавила и не манипулировала вами.

До встречи, леди Иона.


* * *


Вход в нору не замуровали наглухо, как принято здесь, а лишь перекрыли деревянным щитом и подперли снаружи. Миру не пытались убедить, что наказание протянется дольше нескольких недель. Но несколько недель в могиле — это…

Она вспомнила Адриана, отца, столицу, бал, Стагфорт, земляков, уроки, игры, северный лес, малину и медведей, Море Льдов и рыбацкие парусники, маму… По лесенке из самых светлых картинок своей памяти сошла в самую глубину детства, подолгу задерживаясь на каждой ступеньке… Затем двинулась назад, в сегодня, с тою же долгой пристальной теплотой рассматривая каждую картинку… Вернулась в земляной мешок, где лежало ее тело, и поняла, что миновали целые сутки. Эф бросил ее, и она останется здесь на месяц, а может, и несколько — до конца войны. А может, и дольше, если победят Ориджины… И Мире ничего не оставалось, как снова нырять в прошлое, без конца смотреть светлые картинки на внутренней поверхности век… Они блекли по мере того, как глаза отвыкали от света.

Опора вылетела, и щит рухнул.

— Вы здесь, миледи? — спросил Эф, поднимая фонарь.

— Вас не было так долго…

— Долго?! Всего час, как отсюда ушли кайры! Ну же, вставайте! Говорите: что за выход отсюда?

— Нам нужно в тупик, где сидел идов слуга. Найдете дорогу?

— Ага.

Спустя минуты они миновали железную дверь, и Мира заперла ее за собой. Сердце забилось быстрее. Она взяла у Эфа фонарь, открыла стеклянное окошко, чтобы огонек стал доступен. Медленно пошла вдоль стены.

— Я все думала, Френсис: зачем понадобилась эта дверь? Зачем отгораживать этот тупичок от всего подземелья? Допустим, для того, чтобы обезопасить тайный ход в покои лорда… Но, если разобраться, зачем лорду тайный ход в нижний круг подземелья? Обычно скрытые хода ведут из замка наружу — на случай осады… А ход в темницу с преступниками, вмурованными в стены, — странная штука. Если граф желал видеть этих людей, он не хоронил бы их заживо. И вдруг…

Огонек фонаря качнулся от струйки воздуха. Не в том месте, где располагался ход к покоям Виттора. В другом!

— …и вдруг меня осенило: темница — просто промежуточная станция! Один ход ведет от графа в подземелье, а второй — из подземелья за пределы замка! Так лорд может добраться до спасительной тропки и со двора замка, через верхний круг темницы, и из своих покоев, по скрытой лестнице. А железную дверь можно запереть за собой, и враги нескоро настигнут беглецов, даже если ворвутся в подземелье. Очень разумно, согласитесь.

Камень поддался нажиму и сдвинулся, открыв футовую щель.

— Тьма сожри!.. — прошептал Эф.

— Теперь вы вперед, — сказала Мира. — Надоела тьма. Хочу видеть ваш фонарь и широкую спину.

Эф почесал ягодицу, нехотя кивнул и протиснулся в щель. Мира последовала за ним. Она боялась, что здесь окажутся крысы, пауки с паутиной, старые кости… Но ничего не было. Узкая, низкая, сырая нора шла вглубь земли под небольшим наклоном. Дышалось тяжело. Потолок давил на макушку. Влажный грунт неприятно проминался под ногами.

— Поговорите со мной, — попросила Мира.

— Вам страшно? — язвительно буркнул Эф.

— Да, черт возьми! Я — девушка! Почему все об этом забывают?..

— Ладно… — Эф помедлил, придумывая тему. — Ну и дыра, а?.. Черт возьми, зачем такое строить? Отчего не могли сделать ход пошире? В вашем монастыре Ульяны тоже было так тесно?

— Знаете, Френсис, это не очень помогает.

— Ммм… Слушайте, а вы не думали, что Джейн может быть здесь? Если ее убили, то зачем тащить до конца хода? Можно бросить труп прямо тут…

— Верите: от этой беседы мне тоже не легче!

— Ну, сами назовите тему, раз так.

Мира задумалась.

— О, есть вопрос. Похититель Линдси послал ей записку с часами от вашего имени, чтобы заманить в темницу. Но он мог это сделать, только если знал ваш код. Кому вы говорили о нем? Графу, например?

— С чего бы?! Связь с горничной — не тот подвиг, которым хвастаются перед сюзереном!

— Ах, конечно… Так кому? Лорду Мартину?.. Кастеляну?

— Нет, тьма сожри! Никому из дворян я бы не стал…

— А не из дворян?

— Ну…

— Ну?..

— Однажды…

— Однажды, Френсис?..

— Черт. На корабле в Дымной Дали, когда везли вас, мы выпили с Инжи Прайсом. Ну, хорошо выпили…

— Это я могу понять. И дальше?..

— Я подначил Парочку, мол, приударяет он за вашим высочеством. Решил охмурить принцессочку — каков! А он в ответ: куда мне до тебя, Эф! Ты прям змей-искуситель: целую служанку себе отхватил! Оказалось, он заметил… Я его тогда чуть не убил сгоряча. Но потом еще выпили, разговорились, я и выболтал, как у нас с Линдси все… эээ… устроено.

Проход выровнялся и пошел горизонтально. По прикидкам Миры, они были уже далеко за стенами замка.

— То есть, о ваших записках знал только Инжи?

— Ага.

— Так почему же вы не заподозрили его?!

— Ну, миледи, во-первых, я не знал, что кто-то заманил Линдси в темницу. Не знал, пока вы не сказали. А как узнал, то все равно не заподозрил: вечером, когда Линдси пропала, мы с Инжи снова… эээ… отдыхали душевно. Милорд нас хорошо наградил…

— За что?

— Ну…

— Ну, сир Френсис? Вы же понимаете: я не отцеплюсь.

— За вас наградил. За то, что перехватили и разгадали ваши книжки.

— Ага…

Еще ярдов сто. А может, двести. Чертова нора все никак, никак не хотела кончаться.

— Думаете, Френсис, здесь можно задохнуться? Знаете, как в гробу, если заживо закопали…

— Давайте сменим тему, миледи.

— Что, боитесь?

— Еще чего! Ну, просто…

— Ладно… Так, говорите, о записках знал только Парочка, и он точно невиновен. Но, быть может, он сказал графу?

— Зачем? Граф за это дорого не заплатит, а я Парочку предупредил, чтобы милорду ни слова. Крепко предупредил.

— Однако Инжи служит графу, а не вам… Если он верен господину, то мог…

— Графу? Миледи, с чего вы взяли? Никогда Парочка не служил графу!

— Как это?!

Мира даже сбилась с шага, остановилась. Эф оглянулся на нее:

— Чего удивляетесь? Парочка — беглый каторжник. Таких красавцев граф редко берет на службу. А вот братец Мартин — другое дело. Видали его «егерей»? Там все такие… Парочки.

— Инжи — слуга Мартина?

— Ну, да.

— Почему же граф его послал за мной в монастырь?!

— Граф послал меня. Но и брата просил приглядеть. Сам-то граф был тогда в Первой Зиме, а брат здесь. Вот Мартин и отправил со мной своего надежного парня…

— Святые Праматери!

— Что, миледи?..

— Боги!.. Так ведь это Мартин Шейланд!.. Это он украл Линдси! Вот почему он так меня боялся в эти дни: я ходила в темницу! Мартин думал: не нашла ли я этот ход?..

— И Джейн — тоже он?

— Конечно! В прошлый раз он уезжал на охоту, когда исчезла Линдси. А теперь пропала Джейн — и Мартин снова охотится!

— Но зачем? Почему?!

— Понятия не имею. Джейн — быть может, в отместку Ионе. До самой Ионы не мог дотянуться… А Линдси — боги, не знаю. Но это он! Теперь нет сомнений!

Не сговариваясь, они ускорили шаг. Пучеглазый Мартин в крикливых тряпках — не зловещий неведомый преступник. Ни Эф, ни Мира не боялись его.

Спустя ярдов четыреста подземный ход изогнулся, пошел на подъем. Стало суше и легче дышать. А затем Эф уперся в деревянную заграду. Отдал Мире фонарь, подналег на доски и сдвинул. Снаружи было темно, пахло плесенью и трухой.

— Какой-то погреб… — шепнул Эф.

Мира вышла следом за ним. Правда, погреб. Бочки рядами — многие опрокинуты, некоторые прогнили насквозь. Пустые ящики, на стенах крюки для колбас и кольца для факелов. Потолок — каменный, сводчатый.

— Лавка бакалейщика или винодела… — предположила Мира. — Давно покинутая…

Эф огляделся, рассмотрел клейма на бочках.

— Я знаю, где мы! На окраине Уэймара была когда-то обитель, ее строили одновременно с замком. Потом она захирела, монахи перевелись. Здание отдали больнице, но ее сожгли западники при последней осаде. Там, наверху, — он ткнул пальцем в потолок, — все выгорело, одни камни да угли. А подвалы сохранились.

Они двинулись вдоль погреба. Мира похолодела от жуткой мысли.

— Эф, нам следует проверить бочки…

— Зачем?

— Тьма!.. Затем, что мы ищем Линдси… И не верим, что она жива.

— Боги…

Эф принялся заглядывать в бочки и ящики. На некоторых остались крышки, их пришлось срывать. Скинув очередную крышку, Эф отшатнулся, зажав нос ладонью. Мира ахнула:

— Тело?..

— Нет… кислое вино.

Эф дошел до конца погреба, уперся в дверь.

— С этой стороны все пусто. Надо посмотреть там, до подземного хода…

Он махнул в другой конец погреба.

— Смотрите вы, Френсис.

Он двинулся туда, где зияла в стене щель. Мира не смотрела ему вслед, а глядела на выход из погреба и думала: если выйду, наконец, на свет — никогда больше не спущусь под землю. И шторы не задерну, и искру не буду гасить на ночь. И полюблю, черт возьми, солнце! Все лето буду загорать, стану смуглой, как чертова западница! Никакой тени, никаких подземелий, только зной и солнечный свет!

— Здесь всюду тоже пусто, — после мучительно долгих минут сказал Эф.

— Слава Янмэй. Идемте наверх!..

Мира пошла к двери, Эф — за нею следом. А за спиной у него раздался тихий шорох. Мира вскрикнула, мгновенно обернувшись:

— А-аа! Крыса!..

— Нет, крошка, это же я… Что, в темноте не признала?

Инжи Прайс вошел в круг света от эфова фонаря.

— Парочка? Какого черта? — воскликнул Френсис, кладя руку на эфес меча.

— Нет, други, это я вас спрошу: какой тьмы вас сюда занесло? Тебе, кроха, я говорил не лезть в темницу? Говорил… А ты, Эф, ясно понял, кто в замке главный? Миледи, вот кто. Миледи велела запереть кроху… так зачем ты отпер?

При этом он сделал еще два шага к Эфу. Тот напрягся:

— Стой, где стоишь, Парочка!

— Да ладно тебе!.. Я же вас люблю, как родных. Только поэтому и пришел. Хотел вам сказать и вот говорю: ступайте назад, в замок. Ты, детка, отсидишь положенную недельку в камере, а ты, парень, немножко полижешь северную задницу миледи… и мне винца выставишь. Тогда все забудется, и граф не узнает, как ты помог пленнице бежать.

— Я тебе не парень, — процедил Эф и поставил фонарь на бочку. — И графу есть что узнать о тебе, дрянь! Вы с Мартином выкрали Линдси и Джейн!

Инжи рассмеялся — куда более умело, чем леди Сибил Нортвуд.

— Какое дерьмо собачье! Ты сказанул — что в вино насрал! Детка, закрой ушки, не слушай…

— Заткни пасть, тварь! — крикнул Эф, клинок со скрипом двинулся из ножен. — Отстегни и брось на пол ремень.

— Ладно, ладно… Вот озверел-то!

Инжи пожал плечами и расстегнул пряжку. Кинжал звякнул о каменные плиты.

— Теперь повернись спиной.

— Малютка, ты хоть не веришь в эту чушь?.. — спросил Парочка, через плечо Эфа глядя на Миру.

— Это она все и узнала, старый пень! Так что закрой пасть и повернись спиной!

— Ну, как скажешь…

Носком сапога Инжи подцепил ремень с кинжалом и швырнул в лицо Эфу. Тот уклонился и потерял секунду. Инжи метнулся вперед. Он оказался слишком близко для меча, и Эф выхватил искровый кинжал, направил в живот Парочке. В тот самый миг Инжи выбросил левую руку к лицу Эфа. Рыцарь замер. Кинжал застыл в дюйме от цели, звякнул на пол, когда разжались пальцы. Обе руки опустились, вытянулись по швам. Тело начало оседать, смялось, упало к ногам убийцы. Лицо заливала кровь.

Мира не могла ни говорить, ни дышать, ни двигаться. Смотрела, как Инжи вытер узкий стилет, торчащий из-под левой ладони, аккуратно сунул обратно в рукав, подобрал и надел пояс с кинжалом.

— Ты некогда любопытствовала: отчего меня зовут Парочкой? Так вот, это потому, что у меня их всегда парочка в запасе.

Переступив труп, он пошел к Мире.

— Помнишь, я говорил, что не люблю убивать юных девиц без крайней нужды? Так не расстраивай меня, не создавай потребность, ладушки?

Мира не могла даже ответить. Стояла восковой скульптурой. И, кажется, плавилась. Подгибались ноги.

— Развернись, деточка, и ступай к двери. Ты меня услышала?.. Вот и хорошо. Кругом и к двери.

Она повернулась. В эту минуту дверь распахнулась, полился свет. В проеме стоял Мартин Шейланд в красных штанах и лимонном камзоле. За его спиною виднелись двое «егерей».

— Что тут за чертов шум?

— Да было дело… Уже все улажено, хозяин.

— Не все улажено, не все…

Мартин приблизился к Мире, склонив голову, сверкая огромными, жадными глазами.

— Да, хозяин, осталась задачка, — признал Инжи. — Она Янмэй, с нею сложно…

— Настоящая Янмэй… — Мартин цокнул языком. — Ц-ц-ц. Подлинная, чистокровная Янмэй! Пожалуй, оно и к лучшему. М-да.

Остановился перед Мирой, вытянул руки. Положил ладони ей на бедра, повел вверх, ощупал бока, живот, грудь.

— Ц-ц-ц. Точно, к лучшему.

— Осторожно, хозяин, — предупредил Инжи.

Не издав ни звука, Мира пнула Мартина в голень.

Тот заорал, согнулся… И, резко выпрямившись, ударил девушку кулаком в подбородок. Мира упала, скорчилась, закрыв лицо руками. Мартин встал над нею.

— Настоящая, живучая Янмэй… Хорошо.

Его сапог ткнулся ей под ребра.

Меч

Ноябрь 1774г. от Сошествия

Лагерь северян в предместьях Лабелина


Будь Джоакин Ив Ханна человеком философического склада, он извлек бы из нынешнего своего положения множество мыслей и откровений. Тем более, что обилие свободного времени располагало к раздумьям.

Например, он мог бы поразмыслить о скоротечности момента и невозвратности шанса. Кажется, еще вчера козырная карта была в твоих руках… но вот, незаметно для тебя, ситуация переменилась, и ты уже не владеешь ничем, кроме разбитых надежд, да еще лужицы в грунтовом полу, где скапливается дождевая вода. Наверное, ценнейший дар в мире — способность угадывать нужный момент. Миг славы и миг падения идут рука об руку, и лишь мудрец может различить их. А лужа, к слову, хорошая штука: без нее пришлось бы слизывать влагу прямо с земли, что не к лицу воину…

Мог бы он подумать о стратемах — к этому располагала крыша над головою. Перекрытием служила решетка, сбитая из досок; ее ромбовидные просветы напоминали клетки стратемного поля. А люди, как ни крути, — всего лишь фишки, и счастлив тот, кто знает свое место. Когда властная рука игрока берет тебя и переставляет с клетки на клетку — следует принять это как должное и — упасите, боги, — не сопротивляться. Играешь не ты, играют тобою — приняв этот факт, увидишь истину.

Джоакин мог бы также по достоинству оценить древнюю мудрость: «Чем выше взберешься — тем ниже упадешь». Забавно, как прямой смысл сплетался с переносным: с высоты герцогского застолья Джо рухнул в самую натуральную, отнюдь не метафорическую яму. Теперь он делил стол с полевыми мышками и должен был проявлять немалую бдительность: стоит прозевать момент, когда в яму бросят пару лепешек, — и грызуны мигом растащат их, ничего не оставив человеку. Что, в сущности, тоже весьма философично: будь ты хоть трижды велик и силен, а в выигрыше окажется тот, кто первым доберется до лепешки.

Но Джоакин не родился мыслителем. Был он таким человеком, для кого мысль непременно соединяется с действием. Какой прок от пустых раздумий? Подумал немного — сразу сделал. А коли не можешь сделать, то и думать без толку.

Он попробовал выбраться из ямы. В мягкой грунтовой стене сделал выемки для рук и ног, взобрался на пять футов вверх, к перекрытию, уперся в него плечами и поднажал. Тяжелая решетка даже не шелохнулась, но из-под ног парня вывернулись комья земли, и он ляпнулся на пол, распугав мышей.

Попробовал копать. Обломал пару ногтей, продвинулся на фут. Потом его старания заметил сквозь решетку солдат, просунул в яму древко копья и оглоушил Джо по голове.

Испытал также свое мастерство переговорщика. Воззвал к патриотическим чувствам солдата и земляческому состраданию, на случай, если солдат — путевец. А на случай, если солдат — северянин, пригрозил: «Выпусти меня немедленно! Иначе, когда выберусь, тебе несдобровать! Знаешь ли, кто я? Еще вчера, да будет тебе известно, я распивал вино с его светлостью Эрвином и двумя кузенами!» Кем бы солдат ни был, он не вступил в беседу.

Истратив таким образом весь арсенал идей, Джоакин принялся ждать. Он думал лишь одно: «Как все дерьмово повернулось! Вот же дрянь…». Развития данная мысль не требовала — она была самодостаточна, метко выражала всю глубину джоакиновых переживаний.

Порою он, правда, вспоминал Аланис и Ориджина. Но сразу же такая буря поднималась в душе, такие противоречивые чувства взметались из глубины, рокотали, сшибались друг с другом, взбивая пену… Джоакину стоило громадных усилий погасить шторм, восстановить хладнокровие, подобающее воину.

В слове «воин», в звучании его, в своей к нему причастности он находил единственное утешение. Я — воин. Что бы ни случилось, а уж этого у меня никто не отнимет! Птицу не отучишь летать, а волку не запретишь охотиться — ни один самовлюбленный лорд не может этого! А если те двое… ни она, ни он… не оценили меня по заслугам, то им же хуже. Многое они теряют. Мне же терять нечего. Я — воин! Боевой дух со мною, и его не отнять.

По правде, боевого духа недоставало. Он накатывал волнами, но быстро отступал, и приходила та пустая, серая апатия, что уже посещала Джоакина перед сражением. Тогда он садился на землю и бездумно пялился перед собою. Пролетали часы, а он сидел, не замечая времени, перемалывал жвачку из одной-единственной мысли: «Как все дерьмово… Ну, и дрянь…». Лишь одно могло вывести Джо из этого состояния: звук «ляп!», с которым падала в яму лепешка. Тогда нужно было схватить ее прежде полевок, отереть о подол сорочки и сунуть в рот.

В унылой апатии Джоакина и застал тот миг, когда решетка сдвинулась, и в яму свалилась узловатая веревка.

— Давай, путевец, вылезай, — сказал солдат свои первые слова. Он был северянином.

Джо выбрался наверх. Стояли сумерки, но еще не ночь. Возле солдата-стражника был знакомый уже кайр Хэммонд — икс из личной охраны герцога.

— Ты грязный, как свинья. Отряхнись, — сказал кайр.

— Зачем? — спросил Джоакин.

Кайр врезал ему кулаком под ребра. Джо не без труда восстановил дыхание, разогнулся, принялся оттирать землю с плаща и рубахи, но по-прежнему не понимал, зачем это нужно. Перемены к лучшему все равно не предвиделись. Его вытащили из ямы — не диво: войско выступает в поход, вот и вытащили. Что сделают дальше? Кто знает. Но уж явно ничего хорошего ждать не приходится.

— За мной, — сказал Хэммонд и пошел.

Насколько Джо ориентировался в вечерней мгле, двинулись они к центру лагеря. Кайр не оглядывался, и, вообще говоря, давал парню шансы сбежать. Можно опрометью кинуться меж палаток, свернуть раз, второй, третий — и все, считай, сбежал. Переодеть Джоакина узником никто не удосужился, так что выглядел он как простой солдат, только больно грязный. Кроме Хэммонда, никто не опознает в нем беглеца, даже часовые.

Но Джо не попытался. Даже не потому, что на поясе кайра поблескивали три метательных «пера», а просто потому, что не было смысла. Куда бежать-то? А главное — зачем?.. С детства мечтал в Ориджин, потом мечтал в Альмеру… Но вот они здесь — и Альмера, и Ориджин. А Южный Путь — под ногами. Если тут дрянь, то где будет лучше?..

Пришли. Часовые отсалютовали Хэммонду, впустили в огражденную частоколом сердцевину. Обошли несколько шатров, пришли к белому квадратному — незнакомому, ориджиновский был вишневым. Внутри шатра горел огонь, выпуская дым в отверстие крыши.

— Разденься, — сказал кайр.

Джо чуть не ляпнул снова: «Зачем?» Скинул одежду, вмиг покрылся гусиной кожей. Кайр оглядел голого парня, тщательно перебрал и прощупал тряпье. Он искал не просто оружие, а любую металлическую мелочь: гвоздь, шпильку, кусок кольчужной проволоки, оловянную ложку. Не найдя ничего, буркнул:

— Одевайся и слушай. С какой-то тьмы миледи пожелала тебя увидеть. Причем, наедине. Миледи — не робкого десятка, к тому же вооружена. А ты — всего лишь путевец. Но если все же чего-то себе надумаешь, помни: я тут, у входа.

Кайр откинул полог.

Шатер имел сени, как добротная изба. В сенях Джо замялся, хрипло спросил:

— Миледи?..

— Входите, Джоакин Ив Ханна.

Отодвинув второй полог, он вошел.

В шатре было тепло и светло. Трещали поленья в железной печурке, горели масляные лампы. Леди Аланис сидела, скрестив ноги, на овчиной шкуре, расстеленной у печки. Она оставила лицо открытым и расположилась вполоборота к Джоакину: лампа освещала здоровую щеку, шрам оставался в тени. Одета была не то в свободное платье, не то в нарядный халат. Оторочка из куничьего меха, воротник раскрыт, видны ключицы миледи. Платиновые локоны спадают на шею.

Отчего-то у Джоакина пересохло в горле. Видимо, натоплено слишком жарко…

— Миледи… — повторил он глухо.

Аланис улыбнулась:

— Вы, никак, принимали ванну?..

Он сообразил, что надел только штаны, а остальное тряпье держал комком в руках.

— Ой!.. Простите, миледи…

Попытался с достоинством надеть сорочку. Выронил, подобрел, замялся: сорочка вся была изукрашена жирными земляными пятнами.

— Бросьте, — велела Аланис, — садитесь. Здесь тепло.

Джо поискал глазами отведенное ему место.

— Садитесь на овчину, не бойтесь меня.

Он сел, прижавшись к дальнему от миледи краю. Однако овчина была не слишком велика. Пальцы ноги девушки оказались в дюйме от джоакинова колена. Все дрянь, — напомнил себе Джоакин. И не само по себе дрянь, а из-за нее, из-за этой вот барышни.

Спросил как можно суше:

— Чего угодно миледи?

— Я вспоминала, как мы с вами отнимали лошадей, — Аланис пошевелилась, подол халата сполз, приоткрыв щиколотку. — Вы назвали это забавным приключением. И были правы: теперь мне весело вспомнить. Вы весь такой грозный, лицо — будто герб на щите. «Нам нужны ваши лошади!» И меч к самому носу этого бедняги… а он хлоп — и в обморок. Ну, не забава? А вы сразу так растерялись, чуть меч из рук не выпал. Я говорю: «Найдите деньги», — и вы с той девчонкой только глазами хлопаете. Мол, к кому это она обращается?..

Джоакин отодвинулся и сжал кулаки, пытаясь задушить предательское тепло, родившееся в груди.

— А как думаете, — спросила Аланис, — они продали кольцо? Или хранят как святыню, что чудом свалилась с неба? У кого-то Священные Предметы, а у них — мое колечко. Молятся: «Янмэй Милосердная, сделай так, чтобы все наши несчастья кончались, как тот грабеж на дороге!» Садятся в телегу и катаются ночами в надежде: вдруг найдется еще герцогиня, которая захочет их ограбить?

Джоакин стиснул зубы, поиграл желваками.

— Миледи, вам угодно предаться воспоминаниям? У меня один случай не идет из головы: «Милый Эрвин, сделайте так, чтобы этого человека не было…»

Отблеск гнева полыхнул в карих глазах.

— Вы меня сильно разозлили, Джоакин. Вам всегда это на славу удается. Можно подумать, вам счастье, когда я в ярости.

— Вы сказали, что я лгу.

— А вы и лгали!

Джоакин потупился.

— Я хотел вам добра. Говорил так, с преувеличением, чтобы расположить к себе Ориджина… А вы на меня даже не взглянули!

— Милейший сударь, — холодно сказала герцогиня, поправив подол, — если желаете предаться обидам, то займитесь этим позже, в одиночестве. Будто мне дел других нет, как слушать ваши жалобы! Не затем позвала.

От ее слов обида только усилилась. Парень хмуро буркнул:

— Так зачем звали?

— Я задолжала вам и хочу вернуть. Помню, что деньги вам не в радость, и предлагаю иное. Идите ко мне на службу.

— Собачонкой?.. — не сдержался Джоакин. На диво, Аланис стерпела.

— Воином личной охраны, гвардейцем. Не могу дать вам рыцарский титул, но положением вы не уступите никакому рыцарю. Вы будете служить наравне с лучшими кайрами, обедать за их столом, получать такое же жалование. А сегодня дам пятьдесят эфесов, чтобы вы приобрели доброго коня и достойную амуницию. Что скажете?

Предложение свалилось, как обух на голову. Оглушенный парень никак не мог понять: издевка ли это, испытание ли? Если испытание, то каков правильный ответ?..

— Я служу герцогу Ориджину, миледи.

— Я побеседовала с Эрвином. Он согласен уступить вас мне… Хотя, конечно, ему будет сложно пережить такую потерю.

— Снова насмехаетесь? — краска бросилась парню в лицо. — Теперь понятно: вам нужен шут, а не рыцарь! Вот на какую службу зовете!

Она рассмеялась.

— Простите, сударь, но по правде, вы смешны. Весь такой серьезный, важный, доблестный — и при этом ничегошеньки не понимаете! К тому же, прескверно воспитаны. Дважды вы больно меня оскорбили и даже не осознали этого, потому не удосужились просить прощения. Но, сударь, вы спасли меня — это также правда. И вы преданны мне, как никто другой. Вот причина, по которой хочу взять вас на службу.

Джоакин облизнул сухие губы. Горечь, только что переполнявшая его, схлынула враз. Оказывается, Аланис способна признать свои ошибки. Черт возьми, это мало кто может!

— Миледи… — начал он и поискал слов, чтобы ответить наиболее достойным образом.

Аланис неверно истолковала паузу:

— Отказываетесь? Ваша ненависть ко мне слишком сильна, чтобы служить под моим началом?..

— Нет, миледи! Я согласен, — поспешно ответил Джо.

— Очень рада.

Аланис протянула руку, он поцеловал.

— Позовите Хэммонда, я распоряжусь обо всем.

И тут Джоакин понял, что не может встать. Вокруг Аланис была очерчена невидимая сфера футов шести в поперечнике, и покинуть пределы этой сферы никак не получалось.

— Миледи, не нужно ли вам… чего-нибудь?

— Благодарю вас, я всем довольна.

— Подкинуть в печку дров?

— Здесь и без того жарко.

— Тогда может быть… налить вам вина?.. Принести еды?

Аланис устало улыбнулась.

— Я так утомилась за день, что ничего не хочется. Поговорю с кайром и лягу спать.

— Когда мы реквизировали коней… — Джо подвинулся, ткань его штанины коснулась ноги миледи. — Я тогда смотрел на вас и думал: вот истинная внучка Агаты. Никто не может противиться вашей воле. Мы легко могли обойтись без оружия: вы просто приказали бы — и путники отдали бы все, что угодно!

— Благодарю вас, это очень мило.

Аланис поднялась, и невидимая сфера лопнула. Джоакин встал следом.

— Доброй ночи, сударь. Не забудьте позвать кайра Хэммонда.

И Джо покинул шатер.

Вышел в ночь, увидел икса, несущего вахту у входа. Впервые обратил внимание, что герцогский пес на два дюйма ниже Джоакина.

— Кайр Хэммонд, — отчеканил парень, выпятив челюсть, — герцогиня велела вам зайти.

Икс не нашелся с ответом. Уставился на Джоакина, почесал затылок и исчез в шатре.

Мысль, что заполняла звучанием голову парня, была теперь такова: «Наконец-то я на правильном месте. Тьма вас всех, я добился своего!»

Перо

Ноябрь 1774г. от Сошествия

Море Льдов; Запределье


За три недели плавания Ворон Короны почти обрел право сказать почти честно: «Я освоился с морем». Его тошнило не чаще раза в сутки, он передвигался по палубе, почти не сбиваясь с прямой линии, и практически не чувствовал себя лжецом, когда с улыбкой говорил парням:

— Морская болезнь? Вы о чем? Да я здесь как у Софьи за пазухой!

Однако тут кое-что изменилось.

Странное облако окутало суда. Повисло над палубами, забралось в каюты, камбузы, кубрики, трюмы. Оно было невидимо, но весьма ощутимо: облако вползало под кожу мерзким липким морозцем. Перебирало кости, поглаживало кишки. Хотелось укутаться плотнее, зажечь яркий свет, выпить орджа. Громко пошутить и тупо заржать, во всю глотку затянуть матросскую песню — из самых вульгарных. Была бы девка — взять бы за сиськи да помять посильнее…

Флотилия шла на восток. Берег все так же змеился: то отпадал вглубь материка заводями, то выступал мысами. Там росли низкие и гнутые деревца, жались к земле, будто лишайник. Порою сменялись мутными плешами — то Мягкие Поля подступали близко к морю. Скверные земли. Добрые луга весною зелены, летом желты, осенью черны. Здесь ни то и ни другое, а что-то среднее: цвет мешковины с прозеленью. Цвет гнили, цвет мертвеца, вынутого из могилы.

Никто больше не играл в кости. Матросы на вахте хмуро молчали. Сменившись, шли в кубрик, садились пить. Пили с мрачной деловитостью, без лишних слов. Порою кто-то бросал шутку, и все принимались гоготать. Неуместно громкий смех утихал так же внезапно, как начинался: будто выключили искровую лампу. Начинали петь — голоса распадались: кто-то надсадно орал, кто-то скатывался в хрип.

Холод теперь был всегда. Неважно, сколько выпито, сколько слоев шерсти надето, сколько поленьев горит в железной печурке — морозец все ползал под кожей, будто клубок склизких белесых червей. Марк пил, как и все, жался к печке, говорил себе: «Мне плевать, я не пойду на берег, меня не тронут. Мне-то что. Не мне сражаться. Меня не достанут. Забота кайров, не моя». И все чаще тосковал по камере в темнице Первой Зимы.

Джемис Лиллидей очутился в центре внимания. Он не имел друзей на корабле: все приятели Джемиса, если имелись у него таковые, ушли на юг вместе с герцогом. Так что прежде кайр держался особняком, и если заводил с кем беседу, то лишь со своей овчаркой. А вот теперь как-то в одночасье дошло до всех: Джемис был за Рекою. И не просто был, а вернулся живым.

Матросы боялись спрашивать, но все смотрели на Джемиса. Провожали его громким молчанием, блестели тревогой и надеждой в зрачках. Кайры не могли спросить напрямик, в ущерб гордости, но заходили издали, окольными тропками:

— Какие фортификации за рекой?.. Что за гарнизон?.. Имеются ли слабые точки?..

Капитан Бамбер, не ограниченный воинской честью, спрашивал в лоб:

— Что могут Предметы, кайр Джемис? Каковы наши шансы?

А Лиллидей почему-то молчал. Отбывался мрачной ухмылкой да парой слов:

— Сами увидите. Налюбуетесь.

От его молчания становилось холоднее.

Ворон все пытался понять: Джемис умен или глуп? Вроде, умен: разгадал причину дерзостей Марка. И не бахвалится — это тоже в плюс. Ведь шутка ли: из-за Реки, считай, из пасти Идо, вернулись только двое, а один из тех двоих — с ножевой раной в груди. Иной бы на месте Джемиса во всех красках расписал, как нес хворого герцога на руках, левой ногой отбиваясь от врагов; как тащил через болота, как рану штопал да молитвы читал. Столько жизней ему задолжал Эрвин, что на деревню хватит! Но Джемис не хвалился, и это было мудро.

Однако Джемис молчал — и совершал большую глупость. Ему бы рассказать хоть что-то о Заречье — какие там деревья да травы, да звери. Пусть даже все диковинное и колдовское, пусть хоть на деревьях черепа висят, а ягоды кровью истекают — все равно лучше неизвестности. О Перстах бы сказал: работают они так-то, этой рукой огненную стрелу накладываешь, а той — святую тетиву взводишь. Такое-то слово молвил — стрела и полетела. И главное: сказал бы, как спаслись. Пускай им так туго пришлось, что волками выли и горючими слезами рыдали. Пускай хоть в дерьмо ныряли, чтоб от Перстов увернуться, пусть жуков жрали, а врагов зубами грызли — да плевать, как все было! Главное — сделали что-то и паслись. Главное — в силах смертного вернуться из Заречья живым. Вот что все мечтали услышать.

Но Джемис молчал. Видать, стыдился своего дурного мятежа, а лгать не хотел. Возможно, думал: о чем тут говорить, если вот я — живой! Я смог — и вы сможете… Но не учел он одной штуки: с ним тогда был Ориджин. Сейчас — двенадцать кораблей и четыреста воинов, а тогда все войско — полумертвый герцог да собака. На первый взгляд кажется, сейчас расклад получше. На первый взгляд. Но когда набьется тебе в кишки ледяная крошка, когда прочувствуешь до основания хребта, что против тебя — не какие-то там воины, а Персты Вильгельма — считай, божья сила!.. Вот тогда не захочется ничего считать, а останется одно — верить.

Матросы не говорили этого вслух — слишком страшно было. Но из недомолвок Марк отлично понял, во что верит вся флотилия. Эрвин — любимец Агаты. Светлая Праматерь вытащила его из бездны, своим плащом от вражьих стрел укрыла. А заодно прихватила и Джемиса с его овчаркой — не бросать же… Но в теперешнем флоте — четыреста воинов и три сотни команды — не нашлось ни одного агатовца! Самыми родовитыми были граф Флеминг и кайр Джемис — внуки Заступницы. Но Глория — добрячка, где ей мериться когтями с самим Темным Идо? Если кто и способен на такое, то лишь Агата.

Дал промашку Эрвин, сильно просчитался. Стоило послать в экспедицию хоть одного агатовца — пусть кривого и одноногого, пускай самого захудалого, но агатовца. Тогда люди поверили бы в успех. А так…


Потом случился шторм.

Кто-то говорил, дескать, в Море Льдов осенью штормов не бывает: воздух стынет, ветра засыпают, дремлют боги стихий… Конечно.

Сутки выпали из жизни Ворона, а может, трое суток или шесть часов — кто ж знает. То время он запомнил не лучше, чем последний день пыток в темнице Ориджинов. Впились в память лишь несколько вспышек-картин. Вот он сидит у мачты, проходящей сквозь все палубы корабля, вцепившись в нее ногами и руками, а все вертится вокруг, будто мир — волчок, а мачта — его ось. Вот распахивается люк, и кто-то пытается спуститься в кубрик, но следом врывается тугая связка водяных плетей, лупит человека в спину и швыряет на доски. Вот Марк лежит на вогнутом, жестком, ребристом полу и пытается уцепиться, ломая ногти… как тут пол встает на дыбы и оказывается бортом, а прежняя стена — ровная и гладкая — становится полом, и Марк летит, катится кубарем. А вот сидит в темноте, зажав голову между коленей, и не то мычит, не то орет… Чувствует, как напрягается глотка, выталкивая крик, но слышит только рев бури…

Он опомнился, сидя у костра. Сперва еще удивился: какой дурак разжег костер? Шхуна же вспыхнет! Потом подумал: морякам виднее, у них опыт… А потом сообразил: под задницей — земля, не доски. Провел рукой, нащупал шероховатое, потянул. Тупо уставился на пучок жухлой травы с комками грунта на корешках.

— Что, брат, не ждал на сушу вернуться? — спросил знакомый голос.

Марк поднял глаза: чернела физиономия Потомка, рядом криво ухмылялся Ларри.

— Эк тебя припечатало, вороненок!

— Мы… это… — спросил Марк, — крушение, что ли?

— Мы — нет, — ответил Потомок. — «Альбатроса» насадило на риф и сломало пополам, да «Лорд Сельвин» лишился мачты. А мы целы. Слава Елене-Путешественнице.

— И Глории-Заступнице, — добавил рулевой.

— А как… того… на сушу попали?

Матросы заржали.

— Когда всех отпустили на берег, ты лежал, как мешок гороха. Мы тебя сухим грузом в шлюпку спустили, а Джон-Джон пособил. Ты один глаз раскрыл и лопотал: «Осторожно, головой не бейте. Ум поберегите!» Неужто не помнишь?

— Неа… — признался Марк. — Но это не по дури, а за ненадобностью. Когда меня девушки на руках носят, я о том и на Звезде не забуду. А вот если мужики по лодкам таскают — ну на кой, скажите, мне такое помнить?

Ларри хохотнул.

— Вижу, брат, очухался. На вот, поешь.

Марк думал, ни крохи не сможет в себя впихнуть. Но едва взял в руки миску бобов с телятиной, как тут же рот наполнился слюной. С жадностью заработал челюстями, а матросы принялись рассказывать:

— Дело такое, брат: флоту стоянка нужна. На «Сельвине» нарастить мачту, «Седого воина» и «Плаксивую деву» подлатать там и сям, а с «Альбатроса» выжили две дюжины парней, но сильно поморозились — их лечить. Граф с капитанами, туды-сюды, посовещались и решили такое: мы здесь останемся — корабли чинить, за ранеными приглядывать; а вы, служивые, дальше на шлюпках пойдете. Против течения одинаково на веслах идти, вот и погребете.

— Против течения?.. — промямлил Марк с набитым ртом. — Какой тьмы?!

— Так Река же. Вон там она, за соснами!

Только теперь Ворон сообразил: сидят-то они в лесу, а не на болоте! Берег переменился: ни травы-сеточницы, ни чахлых деревец на островках. Могучие мачтовые сосны поскрипывают на ветру, царапают небо щетинистыми ветвями.

— Дошли до Реки?.. — переспросил Марк, и аппетита как-то сразу поубавилось.

— Ага. С корабля видно: через милю лес кончается, там и устье.

Ларри хлопнул его по спине:

— Вот теперь ваш черед поработать. Всю дорогу мы потели, а вы, солдатики, жировали, как бакланы. Теперь уж вы… туды-сюды… постарайтесь.

— Да пошлют вам удачи Глория-матушка и Мириам-раскрасавица, — прибавил Потомок.

Матросы даже не пытались скрыть свою радость от того факта, что дальше им идти не придется.

— Агату забыл… — кисло буркнул Ворон.

— Неа, брат, Агата — с герцогом. Была бы она с нами, шторма бы не вышло.

— Ага, это всем ясно: шторм — поганый знак. Забыла нас Светлая. Так что вы, как за Реку пойдете, смотрите, туды-сюды, в оба. Глядишь — и живы останетесь.

— Вот уж благодарствую за добрый совет! — фыркнул Марк.

Тут Потомок зачем-то схватился с места и потянул Ворона:

— Вставай, вставай, дурак!

— Чего?..

— Граф! Вставай, говорю!..

Ларри тоже подхватился, оба матроса согнулись в поклоне. Встал и Марк, держа в руках миску с ложкой. Меж костров двигалась восьмерка красно-черных воинов, до того похожих друг на друга, что так и липло к ним слово «стая». Во главе кайров шел крепкий, как боровик, мужчина в геральдическом камзоле. Как многие потомки Глории-Заступницы, граф мог похвастаться могучим, высоким лбом и голубыми глазами. Нижнюю челюсть скрывала курчавая борода шириною с лопату. Головной кайр сказал графу что-то, и вельможа глянул прямиком на Марка. Тот запоздало согнул спину.

— Что, на нас смотрит?.. — шепнул Ларри.

— Ага.

— Паршиво…

— Да не, вроде, пронесло.

Граф Флеминг со свитой двинулись дальше, и Марк стал хмуро ковырять бобы. Не добавило ему радости ни известие про Реку, ни взгляд вельможи. Засела в голове мысль: будет беседа.

Ближе к вечеру за Вороном пришли.


* * *

Густобородый лобастый граф Флеминг ужинал в своем шатре. Стол с ним делил священник в синей мантии. Марк замер в поклоне:

— Ваша милость, ваше преподобие…

Пока вельможа разглядывал его, Марк шарил в закоулках памяти. По долгу службы он заучивал повадки, заслуги и биографии всех крупнейших феодалов, но лучше запомнились, конечно, те, что бывали при дворе. А Флеминг — что о нем?.. Лорд северного побережья, владелец четырех городов на Море Льдов. Прим-вассал Дома Ориджин, один из сильнейших — наравне с Майном, Лиллидеем и Стэтхемом. Предки Флеминга оспаривали сеньорат Ориджинов: хотели вывести побережье из-под власти Агаты, сделаться отдельным графством. Пару раз крепко давали чертей агатовцам, случалось, даже брали Первую Зиму. Серьезные парни. Однако дед нынешнего графа, в конце концов, преклонил колено перед Ориджином. Что еще помню о Флеминге?.. Имя у него заковыристое. Не то Бартоломью, не то…

— Бенедикт Миранда Хезер рода Глории, граф Флеминг, — зычным голосом объявил вельможа. Он, вообще-то, отнюдь не обязан представляться простолюдину, а значит, назвался лишь ради удовольствия.

— Славное имя, — почтительно ответил Марк.

Кажется, Бенедиктом звали кого-то из Праотцов… но кого именно? Праотцов много, поди упомни.

— Многим дарила Заступница свою душу, — продекламировал священник, — но лишь одному мужчине отдала она сердце, и имя того мужа — Бенедикт.

Ах, да, конечно.

— Мое же имя — аббат Хош, — добавил святой отец, скрестив на груди руки.

Любопытно. Аббат — серьезный чин, выше лишь епископы да приархи. Место за графским столом — тоже немало. И это при том, что северяне, вообще говоря, не особо жалуют полковых священников. Место святоши — в соборе, не в походе; помолиться перед боем или прочесть отходную над павшими сможет и лорд: по мнению кайров, в том будет больше чести. Лорд — внук Праматерей, святой отец — всего лишь книжник, изучивший писание.

Выходит, граф из доброверов? Человек той благостной и несгибаемой породы, что, встав с постели, сперва помолится, а потом уж наденет штаны. Это полезно знать.

— Присоединяйся к нашей трапезе, — Бенедикт обвел рукою стол.

Марк покачал головой. С людьми нужно говорить сообразно их нраву. Если, скажем, леди Сибил Нортвуд предлагает сесть с нею за стол, то лучший ответ — пара восторженных и льстивых сальностей. Если владыка Адриан — просто поклонись: «Ваше величество», — и садись. А если знатный добровер с окраины Империи, тогда…

— Ваша милость, боюсь, я недостоин вкушать с вашего стола. Скромность не позволит мне принять приглашение.

Аббат Хош одобрительно кивнул:

— Сказано: не место за верхним столом тем, кто низок родом. Но сказано и другое: первый кусок дай голодному, второй — хворому, лишь третий возьми себе.

— Возьмите что вам по вкусу, — сказал граф, — и сядьте вон там.

Марк взял кусок вяленой свинины и краюху хлеба, опустился на шкуру в стороне от стола. Взирая на него с высоты табурета, аббат прочел молитву.

— Приступим же к трапезе, — дал позволение граф.

Едва утолив первый голод, Бенедикт Флеминг заговорил:

— Мой прадед, славный лорд Горам Флеминг, трижды бился против западников Закатного Берега. Дикари овладели грядой Тюленьих островов и оттуда совершали пиратские набеги, захватывали суда. Две первые экспедиции не принесли успеха: островов много, они испещрены скалами, бухтами, пещерами. Дикари стойко обороняли их, а мы несли потери. Вот тогда мой прадед собрал….

Слушать человека, глядя в глаза, и при этом думать о своем — ценное умение. Очень пригождается в дворцовой жизни. Сплошь и рядом выходит так: сидишь на каком-нибудь большом приеме, за общим столом, и тут некий лорд или советник, или министр поднимает кубок и заводит речь. Кубок ему нужен лишь в качестве предлога, на деле этот индюк и не думал кого-то с чем-то поздравлять. Он минут десять говорит о себе, расхваливает свою родословную, кичится умными мыслями, где-то когда-то вычитанными, козыряет победами предков, да и собственными тоже. Он ведь не хуже славных предков, а даже если трезво глянуть, то и получше будет. Мудрость-другую тоже ввернет — скажет что-нибудь этакое: поди разбери, что он там имел в виду, но звучит лихо. Послушать — так сам император меркнет в сравнении с этой светлой головой! Напоследок, будто спохватившись, министр-лорд привяжет кое-как свою речь к поводу празднества и зальет, наконец, рот вином.

— …из четырех его сыновей старшим был мой дед, Ксандер. Перед выходом в море Ксандер отправился в собор Святой Глории, и, преклонив колени перед алтарем, сказал такие слова…

А ты сидишь и думаешь: за эти десять минут я мог бы провести допрос или прочесть полдюжины отчетов, сопоставить факты, выстроить цепочку. Послать парней, схватить преступника. Но нет, сижу и слушаю…

— …на что Глория-Заступница ответила знаком, и лишь гораздо позже, уже на Тюленьих островах, лорд Ксандер уразумел его смысл. Ситуация сложилась такая. Сразу после высадки…

Вот потому и полезно: изображать внимание, а самому думать о своем. Все равно как прачкам болтовня не мешает елозить бельем по терке.

Что я слышал об этом графе? «Флеминг обидел герцога: выполнил приказ, но не сразу, а сперва хорошенько почесал задницу» — так звучало в изложении матроса Соленого. А если разобраться, отчего графа одолела чесотка? Эрвин пришел из похода, сделался герцогом и тут же послал ультиматум владыке. Понятное дело, срочно созвал вассалов с войсками. И все прибыли, кроме Флеминга. Добровер почесывал филейную часть, размышляя при этом: дважды брали Первую Зиму… а где два — там и три… а Эрвин — тот еще вояка…

— …и в логове пиратов они обнаружили алтарь с тремя статуями дикарских богов. Все были сработаны из дерева, причем очень грубо. Одна статуя — воин с бычьей головой, другая — муравей с человеческим лицом, а третья…

Но потом случилось нечто, отчего Флеминг раздумал восставать и склонил лобастую голову перед агатовским юнцом. Что произошло? Пожалуй, ответ ясен: владыка сжег Перстами Эвергард. Такого святотатства верующий граф не мог стерпеть. Вот и примкнул к мятежу: не от большой любви к Эрвину, а от возмущенья против Адриана. А значит, в список преданных вассалов герцога Бартоломью Флеминг вписан мелкими буковками… с тыльной стороны листа. Теперь он позвал меня для доверительной беседы. Меня, Ворона владыки. Это может быть многообещающе…

Марк встрепенулся когда понял, что уже несколько вдохов стоит тишина.

— Что ты об этом думаешь?! — потребовал ответа граф Бенедикт.

— Я… эээ…

Вот черти морские! Кто мог знать, что ему не все равно, слышу я или нет?!

— Я, ваша милость, не сумел полностью уловить глубокий смысл, ибо он… ээ… исключительно глубок. Однако думается, мораль такова: боги дикарей — неверные и лживые, потому-то ваш славный прадед и одолел их.

— Так ты думаешь?

— Ну-уу… Еще думаю, для победы в битве главное — верить в себя и силу Праматерей. Потому что без веры голова полна сомнений, мысли путаются, а рука… ээ… дрожит?..

Граф нахмурился. Марк предположил:

— Не дрожит?.. Разит врагов наповал?..

— Без веры? — уточнил граф. — Разит наповал?

— Ну… сперва без веры… а потом, когда ваш прадед увидел, какие у дикарей дикарские боги — не боги, а деревяшки какие-то! — то он сразу исполнился веры.

— В деревяшки? — глаза графа поползли на лоб.

— Да… то есть, нет! В Глорию-Заступницу, конечно! По контрасту. Она — красивая девушка, а у дикарей — быки да муравьи, уродцы… Ох. Простите, граф, я не силен в богословии.

— Это заметно, — граф ткнул пальцем в Ворона. — Ты не понял смысла, поскольку я его еще не высказал. А смысл таков: чтобы разить наповал чертовых врагов, нужно сперва понять их веру! Ясно тебе?!

— Понять веру… Да, кажется, ясно.

— Вера управляет мыслями, а мысли — поступками. Когда сражаешься с человеком, то лишь наполовину бьешься с ним самим, а на вторую половину — с его верой. Понятно?

Аббат Хош одобрительно кивнул. Марк, естественно, тоже.

— Я все уразумел, ваша милость.

Тогда Бенедикт Флеминг оперся кулаками на столешницу и подался вперед:

— Теперь скажи: во что верят подонки за Рекой? Какому божеству кланяются?

— Откуда мне знать, ваша ми…

Марк осекся, когда граф стукнул по столу.

— Если соврешь мне, крысеныш, я прикажу отрезать твои губы. Пусть люди сразу видят, что имеют дело с отъявленным лжецом. Отвечай: что знаешь о людях из форта?

Во рту пересохло. Марк поднялся.

— Ваша милость, верьте, это правда: я ничего о них не знаю! Ведь если бы знал, владыка не послал бы меня в Первую Зиму. И если бы я знал о форте, то герцог Эрвин уже все выпытал бы!

Бенедикт встал, обошел стол, приблизился к Ворону. Он оказался на полголовы выше и на полфута шире в плечах.

— Я не спрашиваю тебя, какие укрепления в форте и сколько там людей. Правда, что ты этого не знаешь. Но те подонки — слуги Адриана, и ты — слуга Адриана, и я спрашиваю: во что вы верите? Кто ваш господин — человек или нелюдь?! Какая сила вам помогает?!

Ум и отсутствие суеверий, — таков был подлинный ответ. И сильная армия, ведомая опытным генералом, а не заносчивым юнцом. Этого вполне хватит для победы!

Но Марк не сказал этого. Собственно, он не сказал ничего: рука Бенедикта поднялась и ухватила его за кадык. Ворон смог лишь глухо захрипеть.

— Я могу содрать кожу с твоего лица и засунуть тебе в пасть. Я могу вырвать твой кадык голыми руками. Когда отпущу тебя, ты ответишь.

Граф отпустил его. Ворон ляпнулся на стул, хватаясь руками за шею и глотая воздух. Поднял глаза и сквозь маску гнева на лице Бенедикта рассмотрел другое: страх. Марк закашлялся, чтобы выгадать немного времени. Но в общих чертах он уже знал, что сказать.

— Ваша милость, я отвечу вам честно. Умоляю: не убивайте меня!

— Скажешь правду — останешься жить.

— Конечно, ваша милость. Понимаете, герцог Эрвин спрашивал меня о Перстах Вильгельма и о бригаде, потому не узнал ничего ценного. Ведь подлинная сила Адриана — не в Перстах. Как вы верно заметили, она в вере.

— Во что верит Адриан? Он поклонился Темному Идо?

Здесь следовало рассмеяться, и Марк захохотал.

— Поклонился?.. Ваша милость, Адриан не кланяется никому! Разве бог станет кланяться?!

— Бог?!

— А кто же?! Адриан — не просто внук Янмэй, он сам — посланник богов! Разве в писании не сказано, что Прародители придут на землю вновь? Разве не сказано: боги смотрят в подлунный мир недремлющим оком, готовые вмешаться, если люди забудут их слово?!

— Адриан и нарушает слово божье!.. — пробасил Бенедикт.

— О, нет! Какая жестокая ошибка! — и Марк хлопнулся на колени. — Это мы грешники, мы все! Мы нарушаем слово божье и попираем писание! Разве хоть кто-то из живущих может встать пред алтарем и прокричать: я безгрешен?!

— Я не… — смущенно начал граф и покосился на аббата.

— Ваша милость, — выдавил священник, — Марк прав: никто из рожденных женщиной не может считать себя безгрешным. Это великая гордыня. Лишь Праматери и Праотцы были совершенно чисты, а мы… погрязли в жадности, сластолюбии, смертоубийстве, лени.

— Тьма сожри! — взревел Бенедикт. — Не хочешь ли ты сказать, что Адриан — еретик и клятвопреступник — орудие богов?!

— Но ведь это очевидно! Лишь слепой может не видеть! На него боги возложили миссию повести весь мир новым путем. Ему боги открыли тайну Перстов. Ему они повелели прополоть сорняки греха, коими являлись лорды Альмеры и дикари Рейса! Кому же еще боги поручили бы все это, как не своему посланнику?!

Бенедикт Флеминг задумался надолго. Аббат Хош осторожно произнес:

— Данная точка зрения не противоречит писанию… Праотец Вильгельм принял на себя ту же миссию, о которой теперь говорит Марк…

— Но Эрвин! — вскричал граф. — Он видел преступления своими глазами! Он и сам носит на себе шрам! Сама Светлая Агата велела ему выступить против Адриана!

Это был тонкий момент. Мало надежды, что, выбирая между собственным сеньором и грязным простолюдином, граф поверит второму, а не первому. Но однако… Он зовет Эрвина по имени, без титула. Он сомневался, исполнить ли приказ. Его предки дважды брали штурмом замок Ориджинов…

Марк склонился так низко, что уткнулся лбом в землю.

— Ваша милость, не гневайтесь… Позвольте мне сказать честно.

— Тьма тебя сожри, этого и требую!

— Вера герцога Эрвина недостаточно крепка, чтобы разглядеть истину. Герцог Эрвин умен, отважен и благороден, я не смею сказать о нем дурного слова… Но вера ли направляет его, или жажда славы?

Здесь могучий кулак графа мог врезаться в челюсть Ворону и вышибить несколько зубов. Марк скривился, предчувствуя боль. Однако Бенедикт лишь покосился на аббата, а тот медленно кивнул:

— Гордыня и жажда славы всегда были присущи… да простит меня Агата… мужчинам Дома Ориджин.

— Но Светлая Праматерь явила ему откровение!

— Не думаю, — прошептал Марк, — что герцог обратился к ней с должным смирением. Агата слишком близка ему по крови и духу. Герцог Эрвин не пал ниц перед ее могуществом, а говорил с нею как с матерью или сестрой… Потому ему далось ложное откровение. Не Светлая Агата явилась Эрвину, а лишь его собственная фантазия. Его мечта о власти, славе и мести…

— Заткни свой гнусный рот! — спохватился, наконец, граф. — Хочешь, чтобы я усомнился в герцоге и поверил тебе?! Ты — безумный крысеныш!

— Ни в коем случае, ваша милость!.. — на всякий случай, Марк еще раз ткнулся в землю лбом. — Кто я таков, чтобы вы мне верили? Я слишком ничтожен для этого. Но вы сможете поверить знаку…

— Какому знаку?!

— Глория-Заступница явит его вам за Рекой. Молитесь, подобно вашему деду, и Глория ясно покажет истину.

— Откуда ты знаешь?!

Марк пожал плечами:

— Верю в Глорию-Заступницу. Я — простой мужик, в кого же мне верить, как не в нее?..

Бенедикт Флеминг хмуро сел за стол, наполнил кубок, долго смотрел в жидкое зеркало, размышляя. Спохватился:

— Ты еще здесь, зверек? Поди прочь!


* * *

Марк служил при дворе семнадцать лет. Младший агент, дознаватель, бригадир, особый уполномоченный сыска, помощник начальника тайной стражи, и, наконец, Ворон Короны — бич заговорщиков, первый хитрец Империи. На верхушке Марк удержался шесть лет: три года при покойном владыке, еще три — при Адриане.

Простолюдин, сын сапожника из провинциального городка, Марк с детства считал себя мелкой сошкой. Так матушка учила, так сверстники поступали, так батюшка-священник говаривал на воскресных проповедях. Мужичок с ноготок, твое дело — маленькое. Говори потише, голову держи пониже, посторонись с пути, когда идет большой человек. Дворяне — большие люди, не чета тебе. Увидел сира рыцаря — скинь шляпу, отвесь поклон, шепчи: «Добрый сир…». Заметил карету с вензелями — прочь с дороги, на обочину, в грязь, согнись до земли, глаз не поднимай. При входе в собор столкнулся с лордом — сию секунду на колени да лбом о камни: «Виноват, ваша милость, не хотел помешать, простите дурачину». А коль встретил первородную леди — так лучше тебе и вовсе сквозь землю провалиться. Сам вид твоей мужицкой рожи — уже оскорбление для благородных глаз… Помни, сынок: ты — пылинка. Ничего ты не можешь, кроме одного: лежать так, чтобы под сапог не попасть.

Но потом была Фаунтерра. Семнадцать лет, шесть из них — на самой вершине. Слышал, как орут под пытками добрые сиры; видел, как головы дворян прощаются с плечами; читал в отчетах, что вытворяют первородные леди с чужими мужьями. Допрашивал, влезал в головы — в самое нутро; вскрывал чужие мысли, будто нож мясника потрошит свиное брюхо. Запугивал баронов, обманывал маркизов, флиртовал с графинями, льстил, дерзил, заставлял краснеть, шантажировал, вымогал сведений, заключал сделки… Марк и не заметил того дня, когда лишился остатков пиетета. Нет великих и могучих, нет полусвятых потомков Праматери. Есть люди и люди: одни шьют сапоги, другие носят вензеля и шпаги. Вот и вся разница.

Был, впрочем, один человек, перед кем Марк робел не меньше, чем семнадцать лет назад. Точней, не совсем человек. Не в том дело, что владыка Адриан умнее, сильнее, могущественней иных людей, а в том, что их попросту нельзя сравнивать. Никогда Марк не сомневался, что владыка знает абсолютно все. А если пока еще не знает, то узнает вмиг, стоит лишь ему задуматься в нужном направлении. Любое дело император способен сделать лучше, чем кто-либо другой. Единственная причина, по которой существуют советники, министры, секретари и управители — в том, что владыке не на все хватает времени. И главное: император не принимает неверных решений. Это невозможно по определению: воля Адриана и есть единственное мерило правильности. Правильно именно то, что Адриан сочтет правильным. Никак иначе.

Будучи сослан в Первую Зиму, Марк испытал страх, горечь, обиду, но сомнений — ни капли. Владыка сослал — значит, было за что. Значит, промашка Ворона стоит ссылки и возможной смерти. Когда узнал от Эрвина о Перстах — и тогда не усомнился. Владыка сжег Дом Альмера — значит, так и нужно. Владыка использовал Персты — значит, имел на то право. Люди владыки расстреливали пленных в Запределье — может, это и неправильно, но лишь потому, что Адриан не успел проследить за всем, недосмотрел по нехватке времени. Там, куда падает взор императора, все идет как надо — иначе быть не может!

А вот сейчас…

Две дюжины шлюпок шли на веслах вверх по Реке. Греи хрипло отмеряли ритм: «И р-раз — двааа… И р-раз — двааа…» Черная вода плескала о лопасти весел. Западный берег, побитый проплешинами болот, туманился дымкой. Ивы, лишившиеся кроны, царапали воду голыми ветвями-плетьми. Восточный берег, вздыбленный холмами, изрезанный оврагами и заводями, тянул к себе взгляды. Где-то будет холм, а за ним — притока Реки, а в паре миль по притоке — форт. Там — люди владыки Адриана. Они на одной стороне с Марком, в их руках могучее оружие. Они могут сжечь северян, зажарить прямо в лодках, будто куропаток на вертеле… И если Марк успеет плюхнуться за борт, спасти собственную шкуру — ему бы впору порадоваться такому исходу…

Так в чем дело? Отчего на душе нечто… этакое, некрасивое? Не страх. Хотя и страх тоже, он-то как раз ясен. Но кроме страха… Что-то все трет, скребет, скрежещет напильником по хребту. Почему я не знал об этом? Владыка затеял тайное дело, я — глава тайной стражи… Почему он поручил не мне? Почему даже не предупредил?

Не стоило сомневаться в императоре. Прежде даже мысль такая не пришла бы, а если кто подсказал — Марк покрутил бы пальцем у виска. Но то — прежде, а это — теперь. Нечто переменилось, когда шлюпки вошли в устье, когда греи завели свои бесконечные «р-раз — двааа…», когда кайр Джемис обронил: «Воду в Реке не пить. Дрянь вода», и Марк тронул ее пальцами — жирную какую-то, подмасленную… Когда корабли остались позади, пропали за островерхими рядами сосен… Исчезли из виду флаги с нетопырями мятежника — ненавистные Марку, однако…

Там, на холмистом берегу, — глухое Запределье. Две тысячи лет назад там бродили древние варвары, но перебрались в Поларис, и с тех пор за Реку не ступала нога. Ибо там — не место для человека. Не в том даже дело, что страшно, опасно, голодно, морозно… а в том, что чуждо. Есть мир людей, но здесь он кончается. Там, дальше, нелюдские земли. Зачем Адриан отправил туда отряд?

Пропали из виду флаги Ориджина да вымпела святоши Флеминга, в том месте разлапились сосны, а после и они пропали, подернулись сумерками, зачернились ночью. Но Марк нет-нет и поглядывал назад, поверх темной глухомани леса: не мелькнет ли фонарь на мачте? Не дрогнет ли флаг в лучах Звезды? Флаг — вражеский, и мачта вражеская, и корабли, но… Эрвин — интриган и мятежник — переплыл эту Реку. Так же боялся, как сейчас Марк, так же вздрагивал от холодка по спине. Так же мечтал выжить, попасть домой, забыть, как сон… Потому сейчас он — враг и мучитель — казался Марку родным и близким. Корабли стали Ворону домом, матросы — братьями. Потомок, Ларри, Соленый… доведись Марку вернуться, обнимет их так, что кости хрустнут.

А владыка… всемогущий непогрешимый Адриан… зачем он основал крепость там, за Рекой? Да, он не убивал невинных, это сделали нерадивые слуги. Но сама мысль поселиться в Заречье… разве это — человеческая мысль?


Они шли всю ночь, а днем разбили лагерь на западном (слава богам!) берегу и спали, расставив часовых. В сумерках двинулись дальше по маслянистой мерзкой воде. И Марк вновь молчал всю ночь — не о чем было говорить, но мыслями летел назад, к Фаунтерре. Вспоминал парады, имперских искровиков в алых рубахах, двузубые копья. Вспоминал, как славно шагали эти ребята по столичным бульварам, как сверкали шлемы и визжали барышни, бросали цветы под ноги офицерам, а те, горделиво приосанясь, одаривали мещанок взглядами… Как было красиво и радостно. Мощь и великолепие — будто сама душа Империи Полари! Такие же парни в красном сейчас за Рекою. Свои, наши, слуги императора, посланники столицы, как и я! Ведь хорошо же, что они сильны! Ведь приятно же встретить своих аж за краем мира!

Так Ворон пытался говорить себе. Заставлял себя думать, начинал мысль… а в пути она плавилась и обращалась в другую, звучала сухими словами мятежника: «…одного за другим сожгли заживо. Всех, кроме девушки — она почти добежала до леса, Пауль выстрелил в спину и сломал скелет внутри ее тела. Видимо, это оружие имело большую дальность, чем огонь». И Ворон напоминал себе: это же враг сказал! Его люди пытали меня трое суток, клочками сдирали кожу! Но даже темница Первой Зимы — черт, да как это только возможно! — казалась роднее, чем форт за Рекою. Леди Иона, вино, фрукты… «Когда возьмем Фаунтерру, нам понадобится глава тайной стражи. Мы с братом очень хотели бы, чтобы вы нам служили». Нет, размечтались! Никогда вам не взять столицу, и я даже не подумаю вам служить!

Но все же… почему Адриан не сказал мне о Перстах?


Рассвет едва забрезжил, когда Река изогнулась, и глубоко в русло вонзился мыс.

— Правьте ближе к мысу, — велел кайр Джемис. — Нужно поглядеть.

На что?.. — подумал Марк, и вскоре увидел ответ.

Он долго блевал, перегнувшись через борт шлюпки. Марк не боялся мертвых тел… но это ведь были не тела. Ровный слой гниющего мяса, размазанный по берегу, будто масло по хлебу.

Когда все успокоились, кайр Джемис сказал:

— Переждем день в лесу за мысом. Никакие разведчики не сунутся в этот могильник. Вечером переплывем Реку и пешком пойдем к форту.

Потом встряхнул Марка за плечо и добавил:

— Ты пойдешь в паре со мной.

— Я?.. — оторопел Ворон. — Я с вами? На разведку в форт???

— Я пообещал тебя стеречь, — спокойно пояснил кайр. — Если меня убьют, а ты останешься, выйдет, что я обманул Десмонда Ориджина. Потому пойдешь со мной. Если помрем — то вместе.


* * *

— Клянусь Глорией, вы никуда не пойдете!.. — ревел граф Бенедикт Флеминг. — Ни шагу не сделаете из лагеря, пока я не позволю!

Кайр Джемис Лиллидей стоял перед лордом хмуро набычась, заложив большие пальцы за пояс. Здесь же были оба его грея — Вилли и Денни, — а с ними и Марк. Граф счел нужным отчитать кайра в присутствии черни. Надо полагать, по северным меркам это весьма унизительно.

— Милорд, — скрежетнул Джемис, — разведка нужна. И кому же идти, как не мне, видавшему форт?

— Нужна ли разведка — не тебе решать. Кому идти — не тебе решать, кайр! Разведка будет, когда я скажу, пойдут те, кого я назначу!

Высоченный лоб графа вспахали морщины, глаза сузились, зрачки смотрели будто из амбразур. Марк не мог понять: отчего вельможа так свирепеет? Всего лишь потому, что Лиллидей сам вызвался в разведку? По северным законам, он должен был молча ждать приказа графа?.. Ну и дурь!..

— Было бы разумно, граф, если бы вы меня послушали, — стоял на своем Джемис. — Я бывал за Рекой и видел форт. Я знаю, каковы Персты в деле. Если кто из разведчиков имеет шанс вернуться живым, то это я. К тому же, его светлость Эрвин назначил меня вашим советником.

С точки зрения Марка, последняя фраза была лишней. Может, Джемис и славный воин, но дипломат из него — тот еще.

— Эрвин — юнец! — рыкнул граф, дрожа бородой от ярости. — И он на другом конце света! Я командую экспедицией, не он!..

— Хотите сказать, герцог Ориджин вам не указ?.. — уточнил Джемис.

— Скажете еще слово — пожалеете, — выплюнул Флеминг и отвернулся. Приказал своим адъютантам: — Оповестите людей: никакой разведки не будет. Перед рассветом выступим к форту сразу всем войском. А сейчас — отдыхать.

Джемис Лиллидей аж рот разинул от удивления.

— Не будет разведки?! Вы что…

Марк ткнул его кулаком в бок. Довольно ощутимо, Джемис поперхнулся и осекся.

— Вы свободны, — процедил граф.

Когда отошли подальше от лордского шатра, Джемис спросил:

— Ты бил правой рукой или левой?

— Правой, кайр.

— Протяни ее вперед.

Марк поспешно проговорил:

— Граф боится, что мы захватим Персты? Не шлет разведку, чтобы никто не добрался до Предметов раньше его графской милости? Это вы хотели сказать, кайр Джемис, а я вам помешал. И, согласитесь, не зря!

— Руку протяни.

О, боги! Ну почему северяне так любят жестокость! Бабы у них, что ли, некрасивые?..

С нехорошим предчувствием Марк стал поднимать руку.

— Граф бы вам башку оторвал, доскажи вы свою мысль до конца. Я, вроде как, спас вашу шкуру!

— Руку.

Марк вытянул ладонь. Лязгнула сталь, вылетая из ножен.

— Аааа!.. Тьмааа! — заорал Марк, прижав к груди разбитую ладонь. Клинок упал на костяшки плашмя.

— Еще раз помешаешь мне — получишь острием, — сказал Джемис и отослал Марка.


Что было хорошо в темнице: там Ворона никогда не будили. Спи себе хоть до полудня, тем более, что и солнце не особо-то заглядывает в крохотную отдушину, не бьет по глазам. Да и тишина стоит гробовая, ни один шорох не потревожит. А стражникам вовсе нет дела, чем занят узник: хоть дрыхнет, хоть камни грызет, хоть сам себя ублажает… В положенное время сунут в лючок миску с едой — вот и все. Сказать по правде, оно и к лучшему. Паскудно, когда кто-нибудь прерывает твой сон. Если это делает девушка — теплая, мягкотелая, в тонком халатике — тогда еще ладно, можно стерпеть. Но если какой-нибудь мерзкий тюремщик… или, скажем, твердолобый кайр, который недавно отшиб тебе железкой все пальцы…

— Вставай, Ворон. Пора идти.

С огромной неохотой он высунулся из спального мешка. Ночь стояла под стать Запределью: темная, сырая, пробирающая до костей.

— Куда?.. — спросил Марк и вместо ответа получил сапогом по ребрам.

Поспешно вскочил, принялся одеваться. Отметил, что с Джемисом были еще четверо: греи Вилли и Денни, а те двое кто?.. Сложно разглядеть при звездном свете. Ага!.. Джон-Джон и его кайр. «Мой», как говорит Джон-Джон.

Едва Марк запахнул на груди плащ, Джемис махнул рукой, веля следовать за ним. Шестерка молча двинулась в лес. Кратчайшим путем от шатров — в чащу. Дальше направились к Реке. Вдоль берега граф Флеминг расставил часовых — высматривать, не приплывут ли парни из форта. У кромки воды ночные путники наткнулись на караульного.

— Куда это вы?.. — спокойно спросил часовой, не ожидая подвоха.

Кайр Джемис огрел его по голове, солдат повалился наземь. Не тратя времени, чтобы связать его, греи стащили в воду небольшую шлюпку.

— Поначалу правьте вдоль берега, — шепотом приказал Джемис.

Сели на весла, погребли, удерживаясь ближе к западному берегу. Выдающийся в русло мыс мертвецов укрывал лодку от взглядов других часовых. Они заметят беглецов лишь когда шлюпка выйдет на середину течения. Если ночь позволит.

Теперь Джемис снизошел до пояснений:

— Мы плывем на разведку. В форт.

Марк не сразу смог ответить, поскольку поперхнулся. Откашлялся, вытерпел несколько увесистых хлопков по спине кулаком Джон-Джона.

— Кх-кх-кх… Тьма… Вы серьезно, кайр?! Если вдруг нас не прикончат в форте, то зарежет граф, едва мы вернемся! Не легче ли сразу утопиться?!

— Граф — дурак, — сообщил Джемис. — Хочет явиться в форт сразу всем войском, чтобы никакой лазутчик первым не взял себе Персты.

— Но если припремся всей оравой, — докончил мысль кайр Мой, — то нас увидят издали и перестреляют, как фазанов. Нужна тайная вылазка, а не тупая атака.

— Однако граф не простит вам своеволия.

— Флеминг мне не лорд, — холодно отрезал Джемис. — Я служу герцогу Ориджину.

— А вы, кайр?.. — спросил Марк у Моего.

— Помалкивай, — отрезал Мой.

Лодка вышла на середину русла. Течение здесь было сильнее, пришлось покрепче налечь на весла, и стало не до разговоров. Как мы знаем, куда плыть?.. Темень же вокруг! — подивился Марк. Но вот он заметил блестящую полоску воды среди холмов на том берегу. Видимо, это и есть притока, на которой стоит форт.

Мысль о форте отозвалась в его теле как-то странно: под ложечкой засосало, а пища из брюха попросилась наружу. Марк поискал утешений. Наверняка, в данной ситуации имеется что-то светлое! Например… умру героем?.. Нет, как-то не греет. Жить героем — вот это удовольствие: все тебя уважают и любят. А умереть героем — идея так себе, средненькая. Тогда… проведу последние часы в компании славных северных воинов? Хм. Общество южных девушек было бы несколько милее. А как на счет такой мысли: всегда есть надежда? Точно, всегда есть. Вопрос только, надежда на что? Проберемся в форт, и тут я как заору: «Искровики, тревога! Бейте северян, меня пощадите, я свой!» Отличная мысль. Кайрам очень по душе придется, они прямо захлопают в ладоши… Тогда, может быть, сделать ставку на славных воинов Севера? Вдруг они всех в форте перебьют к чертям? Они же — кайры, крутые парни, мужики с железными яйцами! Положим, перебьют. А как быть с графом? Его тоже — на Звезду? А что, отчего нет! Кайры все могут, что им какой-то граф!.. Или вот блестящая идея, самая лучшая: спрятаться где-нибудь! Кайры встрянут в драку, а я тем временем… скажем, спрячусь в бочке. В форте непременно будут пустые бочки. Всюду есть пустые бочки, как без них! Когда все кончится, тихонько выберусь и поплыву назад в лагерь. Там доложу: «Граф, кайры ослушались вашего приказа — вот и поплатились. А я не при чем, меня сцапали и насильно потащили в разведку! Я — жертва обстоятельств. Знаете, как унизительно!..»

— Греби шибче, — буркнул Мой, ткнув Марка меж лопаток.

— Он трусит, — бросил Джемис, — потому еле шевелится.

— Да, боюсь. И что?.. — без смущения ответил Марк. — Помрем же ни за грош. Если есть подходящее время для страха, то сейчас как раз оно. Не находите?

— Много болтаешь, — осадил Мой.

— Совсем раскиснешь — станешь обузой, — пригрозил Джемис. — Так что держи себя в руках. А что помрем — не думаю. Трупы-то сгнили.

Марк нервно хохотнул:

— О, это очень утешает! Разлагающиеся тела всегда придают смелости! Такое жизнеутверждающее зрелище!..

Получив новый удар меж лопаток, он заткнулся. Кайр Джемис добавил:

— Тела на мысу сгнили — значит, старые. Старые — значит, давно не было стрельб. Похоже, милорд был прав: бригада не здесь, а в столице.

— Так форт будет пуст?..

Марку никто не ответил, но вот сама мысль серьезно придала надежды. Он с двойным усердием налег на весло.

Едва лес на берегу притоки стал редеть, они причалили и выволокли лодку на песок. Прошли сотню шагов под деревьями, почти наощупь, и оказались на краю открытого пространства — вырубки. В четверти мили впереди на берегу притоки стоял форт. Лучи Луны и Звезды скрещивались на нем, окрашивая в серый костяной цвет.

— Вот так громадина!.. — присвистнул Джон-Джон.

— Открытая земля. Скверно, увидят, — буркнул Мой.

— Не увидят. Пойдем берегом.

Кайр Джемис оказался прав. Подмытый весенним полноводьем берег не был идеально пологим, а образовывал ступеньку, поросшую кустами. Пригибаясь за этим уступом, используя кустарник как прикрытие, шестеро побежали к форту. Когда до цели оставалось ярдов триста, Джемис шепнул:

— Ползком.

Упали на землю, поползли. Глинистый песок был сырым и холодным, но Марк старательно прижимался к нему, будто ящерица. Лишь изредка поднимал голову, поглядывал вверх: в редкие просветы меж кустов виднелись башни форта — самые верхушки, едва различимые на фоне черного неба. Хорошо. Оттуда нас точно не увидят.

Форт приближался, подползал к ним, постепенно загораживая собою облака. Вот он навис прямо над головами: темный, тихий. Ни огонька, ни шороха — будто сама ночь. Марк все больше верил спасительной мысли: внутри никого, пусто.

Кайр взмахнул рукой. Греи взвели арбалеты, наложили вместо болтов трезубые крюки с привязанными к ним веревками. Оружие сработало. Тяжелые крюки взлетели не высоко, но достаточно, чтобы перемахнуть верхушку стены. Подергали веревки — держатся.

Джемис кивнул Моему, и тот полез на стену, а с ним Джон-Джон. Джемис и его греи держали на прицеле зубцы. За долгих несколько минут воины добрались до вершины, спрыгнули в галерею. Джон-Джон тут же выглянул в бойницу, махнул рукой: поднимайтесь, тут тихо.

Второй парой последовали Денни и Вилли. За ними — Джемис и Марк.

— Дайте мне какое-то оружие, — попросил Ворон. — Хотя бы кинжал.

— Опасно. Нож острый, порежешься.

— А если будет бой?

— Заболтаешь всех до смерти. Ты это умеешь. Лезь.

Марк ухватил веревку, полез, упираясь ногами в бревна стены. Когда поднялся ярдов на десять, земля пропала из виду: черная яма внизу. Сердце пропустило пару ударов, и Марк принял мудрое решение: смотреть только вверх, на зубцы стены, что становились все ближе. Подъем кончился как раз тогда, когда Марк подумал, что он никогда не кончится. Мой втащил его на галерею и заставил пригнуться, прижавшись к зубцу. Марк огляделся.

Внутри форта находились четыре постройки: склад, конюшня, массивная трехэтажная казарма и продолговатый сарай неясного назначения. Никакого движения во дворе не наблюдалось, но в окне казармы подрагивал огонь, и еще один — в бойнице башни. Ага. Часовые, которым следовало бы патрулировать стену, греются в башне. Их можно понять: на краю мира никто не ждет атаки…

Джемис взобрался на стену. Мой указал в сторону башни, оба кайра двинулись туда. Дверь оказалась даже не заперта. Джемис распахнул ее и ринулся внутрь, оттуда послышалась возня и стон, вскоре все затихло. Выйдя, Джемис показал два пальца и провел ребром ладони по горлу: двое, уже мертвы. Махнул в сторону казармы. Отряд сбежал по лестнице во двор.

Здесь было тихо и как-то странно. Сараи, конюшня, бочки у стены, яма для мусора, какая-то телега — похоже на обычное подворье. Слышав столько жути об этом месте, Марк ожидал иного: недремлющих убийц, вооруженных до зубов; чудовищ на цепи; горы костей в углу… Верно говорят: у страха глаза велики.

Джемис повел отряд в казарму. Дверь и здесь была отперта. Никаких часовых, лишь отблеск огня на стене коридора, против входа в одну из комнат. Мой с Джон-Джоном двинулись в левое крыло, быстро заглядывая в комнаты. Джемис со своими греями и Марком — вправо, к источнику света. Дверь в комнату была приоткрыта, сквозь щель Ворон увидел троих парней за картежным столом. Он не успел рассмотреть их толком: Джемис ворвался в комнату. Одного он зарубил прежде, чем парни осознали происходящее. Второй успел вскочить и поднять руки жестом защиты. Меч кайра отсек ему обе кисти, а новым ударом пробил грудь. Тем временем грей Денни кинулся к третьему парню, а тот отпрыгнул, прячась за стол, и схватил что-то блестящее, надел себе на руку, словно широкий браслет.

— Берегись! — крикнул Марк.

Грей метнул нож, и солдат с Предметом пошатнулся, схватившись за живот. Джемис шагнул к нему и довершил дело. Наклонился над телом, попытался снять с руки солдата молочно-белый браслет, но тот сидел очень крепко, плотно обхватывая запястье. Дернул раз, другой — ни в какую. Солдат испустил последний вздох и обмяк. Тогда, почуяв его смерть, браслет изменился в размере, расширился, свободно соскользнул с руки.

— Чертова тьма, — буркнул Вилли и сотворил пальцами священную спираль.

— Вы бы не трогали его, хозяин… — посоветовал Денни.

Кайр подцепил браслет концом клинка, поднял в воздух, осмотрел, кривясь. Полупрозрачное молочное кольцо. Широкое — дюйма три. Куда мягче стекла — вися на мече, оно слегка искажалось, вытягивалось в овал. Не будучи на руке, света оно не испускало.

Забыв о разведке и врагах, четверо мужчин во все глаза пялились на эту штуковину. Творение богов, источник могущества, причина гражданской войны…

— Примерите ее, кайр? — спросил Марк.

— Тебе на шею! — буркнул Джемис.

— На шею не налезет, а на запястье в самый раз, — Марк протянул руку.

— Размечтался, — отрезал кайр.

Он продолжал глядеть на браслет, явно не понимая, что с ним делать.

— Какого черта вы застыли?.. — спросил Мой, появляясь на пороге. Увидел штуку на мече Джемиса, замер:

— Тьма!.. Это и есть Перст?

— Да… Что с остальными?

— Шестеро спали, — Мой провел пальцем по шее. — Уже не спят. А еще одного взяли. Живой пригодится.

Джон-Джон втолкнул в комнату мужика в ночной сорочке. Тот споткнулся, едва удержался на ногах, ошалело завертел головой. Опасность грозила отовсюду, мужик никак не мог выбрать, в какую сторону повернуться спиной. Прилип глазами к Персту.

Одна и та же мысль проскочила у Джемиса и Марка: что, если Перст управляется с помощью взгляда?.. Кайр открыл подсумок на поясе и сунул туда браслет — с глаз долой. Убрал меч, обнажил кинжал, подступил к мужику.

— Сколько людей в форте?

— Десять…

Пленный ахнул и привстал на цыпочки, когда кайр ввел острие ему в ноздрю.

— Уверен?

— Двенадцать.

— Правда?

— А-ааа!.. Правда!

Капли крови сбегали по клинку. Мужик дрожал всем телом, но пошевелиться не мог: сделай он движение, даже просто опустись на пятки — и лезвие распорет ноздрю до самой переносицы.

— Где бригада?

— Там, в Поларисе…

— Где именно?

— Ушли в Альмеру, потом не знаю…

— А тут?

— Только мы, двенадцать.

— Персты есть?

— Два… Один у тебя, второй у часовых.

— Только два? Не врешь?..

— Уу-аааа! — заорал мужик, когда Джемис надавил сильнее. — Рабочих два!.. Есть еще глухие… там, наверху, у Пауля…

— Где именно?

— Наверху… не знаю точно. Туда не ходим, только Пауль…

— А пленные где?

— Скот?.. В сарае…

Джемис убрал нож и приказал грею:

— Уведи этого на улицу, свяжи. Ждите у дверей.

Оставив мужика под присмотром Денни, отряд обследовал второй этаж. Там не было ни души, лишь одинаковые пустые комнаты с солдатскими койками. Двинулись на третий — уперлись в тяжелую железную дверь.

— Попробуйте вскрыть ее, — велел Джемис греям, — а мы поищем пленных.

Когда вышли во двор, Марк рискнул высказаться:

— Какое-то хилое логово тьмы… Я ни разу толком не испугался.

— Заткнись, Ворон, — буркнул Джемис не так зло, как озадаченно. Слишком слабое сопротивление настораживало его.

Проверили конюшню — три лошади в стойлах, вот и все.

Склад — на двери навесной замок. Сомнительно, чтобы внутри были враги.

Сарай заперт на засов. Больше не стремясь сохранять маскировку, Джемис зажег фонарь и вошел. Сарай был единым помещением без внутренних стен. Смердело выгребной ямой и гнилым сеном. У дальней узкой стены сарая, едва заметные в полумраке, сидели два человека. Следом за Джемисом Марк двинулся к ним. Фонарь, приближаясь, осветил их ярче, и Марк смог рассмотреть этих двоих.

Женщина вжималась спиной в угол, обхватив руками колени. Кажется, в этой позе она и спала — при появлении воинов не сделала ни одного движения, лишь открыла глаза. Ее спутанные темные волосы спадали на лицо, сквозь них жутковато поблескивали зрачки. Она была одета в длинную рубаху — не то сарафан, не то ночную сорочку, — шерстяные носки и овчинный тулуп. На фоне тулупа, мохнатого и несуразно огромного, особенно бросалась в глаза болезненная худоба женщины.

Паренек лежал на земле, зарывшись в прелое сено. Услыхав шаги чужаков, он дернулся, встрепенулся, вскинул голову, будто сурок. Он был так грязен, что цветом лица не отличался от Потомка, а цвет волос вовсе было не разобрать.

Эти двое — парень и женщина — производили странное впечатление: казалось, они совершенно не замечают друг друга. Запертые вдвоем в одном сарае, они оставались порознь, каждый сам по себе. И оба во все глаза смотрели на кайра. Когда он оказался в ярде от пленников, они оба пришли в движение.

— Я — дурачок! — пискляво закричал паренек. — Дурашка, козленок!

Схватив обеими руками пучок сена, он зарылся в него лицом.

— Я — козлик. Мееее! Мееее!

Он запихнул в рот горсть сена и стал судорожно жевать.

А женщина напряглась, привстала на колени, одной рукой отвела космы с лица, подалась к Джемису. Шумно втянула воздух, обнюхивая северянина.

— Кто ты, чужак? Ты пахнешь иначе. Я — Гвенда, а кто ты?

— Кайр Джемис Лиллидей.

«Козленок» выронил жвачку изо рта.

— Нет. Нет! Ме-ме-мееее! Неееет!

Бешено работая руками, он стал закапываться в прелое сено. Кайр нагнулся, поймал его за шиворот, одной рукой поднял на ноги. Это почти не стоило северянину усилий: паренек был тощ, как скелет. Джемис развернул его к себе, посвятил в лицо фонарем.

— Ха-ха! А я тебя знаю, парень!

Тот замотал головой, выпятил лоб, словно пытаясь боднуть кайра:

— Я — козлик! Козленочек, дурашка, рогатенький! Ме-мееее!

— Механик Луис Мария, неудавшийся убийца герцога. Лорд Эрвин будет рад увидеть тебя живым. О-ох как рад!

С этими словами Джемис швырнул паренька Моему. Тот полетел, неуклюже болтая руками, как огородное пугало, и вопя:

— Мее-еееее!

Мой встретил его ударом кулака.

— Ме!.. — выдохнул паренек и свалился в сено.

Джемис протянул руку женщине:

— Пойдем со мной.

— Кто ты? Скажи, кто. Ты пахнешь странно.

— Кайр Джемис, воин герцога Ориджина.

Она чуть подалась к нему и снова спросила:

— Ты пришел убивать? Ты убьешь меня?

— Не тебя. Пойдем. Все будет хорошо.

Женщина встала, обеими ладонями взяла руку Джемиса.

— Я Гвенда. Меня зовут Гвенда.

— Да помню я! Идем уже!

Они вышли во двор. Гвенда ни на шаг не отставала от кайра Джемиса, кайр Мой тащил паренька, а тот жалобно блеял. Последним шел Марк.

Навстречу им из казармы выбежал Джон-Джон, а следом Вилли.

— Хозяин, мы отперли дверь. Там… там… черт подери, там…

Уже занимался рассвет, и Марк смог разглядеть огромные, в две глории, глазища греев.

— Что там?

— Посмотрите, хозяин. Там… провалиться мне во тьму!..

Не замечая ступеней, они взбежали на третий этаж. Кажется, здесь были офицерские покои: просторные комнаты, искровые лампы, одно помещение со столом и картой, похожее на кабинет. Но греи вели кайров мимо всего этого, дальше, в конец коридора. Железная дверь последней комнаты была притворена. Джон-Джон сотворил священную спираль.

— Святые Праматери, упасите от скверны.

— Открывай! — рявкнул Мой.

Джон-Джон нарисовал в воздухе еще одну спираль, отступил в сторону и толкнул дверь ногой, изо всех сил избегая смотреть внутрь комнаты. То была кладовка. В ней, освещенный фонарем, сидел труп. Таких мертвецов Марк не видел никогда. Кости скелета покрывала не гниющее мясо, а серое зернистое вещество: сухая грязь, струпья. Этого человека высушили, и его плоть сжалась, стала похожа на потрескавшийся строительный раствор поверх костей.

Однако когда Марк зашатался, выдохнул: «Милостивые боги!», и сел на пол — не зрелище трупа было тому причиной.

Мертвец опирался хребтом на груду Предметов.

Груду.

Целую кучу.

Молочные. Прозрачные. Лазурные. Багряные. Матово черные.

Угловатые. Кристаллические. Идеально круглые. Безумно причудливые.

Отражающие свет. Играющие гранями. Лучистые. Зазубренные. Плоские…

Боги!..

Их было столько, что невозможно различить! Куча Предметов кончалась выше макушки мертвеца! Достояние любого Великого Дома меркло в сравнении с этим чуланом!

Кто-то шумно сглотнул. Грей Джон-Джон тихо молился, шевеля губами. Звякнула сталь — кайр Джемис выдвинул меч из ножен. Видимо, рукоять в ладони давала ему чувство опоры.

— Целая сотня… — прошептал Мой.

И вдруг Гвенда сказала:

— Надо уходить. Плохое место.

Она не кричала, а напротив, говорила тише обычного. Сквозь черные волосы сверкала глазами, тянула кайра за рукав и бормотала:

— Уходим сейчас. Уходим. Тут нельзя.

Это было страшно. Марка пробрал озноб.

— Кайр, может, правда пойдем отсюда?..

В этот момент с улицы донесся крик Денни:

— Хозяин, наши здесь!

Джемис кивнул греям:

— Закройте чертову дверь.

С огромным облегчением Джон-Джон захлопнул дверь в кладовку с мертвецом. Весь отряд покинул казарму как раз в ту минуту, когда первые кайры графа Флеминга сбежали со стены во двор.


* * *

Они стояли на берегу речушки в сотне ярдов от форта. Здесь причалили лодки Флеминга, здесь и оставался граф, сюда привели Джемиса, Моего и Марка. За их спинами стояла дюжина графских кайров. По хребту Марка стекал холодок.

— Вы ослушались приказа, — процедил Бенедикт Флеминг.

— Я выполняю приказы лорда Ориджина, — отчеканил Джемис.

— Мы захватили форт силами пяти человек, — прибавил Мой. — И взяли троих пленников.

— Вы ослушались приказа, — повторил граф.

Повисла тишина.

Марк подумал: интересно, граф скажет еще что-нибудь, или кайры просто порубят нас в куски после драматической паузы?..

— Милорд, — сказал Мой, — простите нас. Мы захватили невероятные трофеи…

— Предметы?! — взревел Флеминг. — Где они?!

— На третьем этаже казармы.

— Вы оставили их там?!

— Мы побоялись их трогать, — признался Мой. — Кажется, они прокляты. Жуткий мертвец охраняет их.

Звучало как слова детской сказочки, однако лицо Моего было таким, что никто и не подумал усмехнуться.

— Прокляты… — повторил граф. — Аббат, ступайте с отрядом и прочтите молитву очищения над Предметами.

— Да, ваша милость.

В сопровождении нескольких воинов аббат ушел к форту. Но с графом по-прежнему оставалось неприятно много кайров.

— Не трогали, значит… — задумчиво проворчал Флеминг.

— Так точно, — кивнул Мой.

— А может быть, стащили парочку?

Джемис презрительно скривился, Мой мотнул головой:

— Никак нет.

— Надо бы проверить, — граф кивнул своим кайрам. — Обыщите их.

Рука Джемиса легла на эфес:

— Только попробуйте.

— Нееет! — истошно завопила Гвенда. — Нет. Нет. Ни кровинки. Ты главный здесь, ты?

Она подскочила к Флемингу.

— Ты главный? Не лей кровь! Уходи. Плохое место, плохое!

— Что за дура? — растерянно буркнул граф.

— Гвенда я. Уходи отсюда, ты понял? Нужно уходить, иначе тьма! А он не брал Предметов. Его зовут Джемис, и он не брал. Я видела, ты слышишь? Сама видела. Меня зовут Гвенда.

— Уберите ее, — Флеминг оттолкнул женщину. — И обыщите этих!..

— Ну, хватит! — рявкнул Джемис и расстегнул подсумок. — Вы, граф, хотите знать, не стащил ли я Предмет?

Он вынул молочный браслет и поднял на уровень глаз Флеминга.

— Вот этот Предмет?!

У графа отпала челюсть. Кайры замерли, так и не вынув мечей из ножен.

— Клянусь кровью Заступницы, что я не крал Предмета! Я не мог украсть его у вас, ибо он вам не принадлежит! Этот Предмет, как и все остальные в форте, является трофеем моего герцога, Эрвина Софии Джессики. Желаете оспорить сей факт — побеседуйте с герцогом лично.

Флеминг оторопел от такой наглости и, кроме того, растерялся. Джемис держал в руке Перст Вильгельма, и одни боги знают, сможет ли он им воспользоваться. Но кем-кем, а трусом Флеминг не был. Обнажив меч, он сказал:

— Предмет на землю, кайр. Иначе потеряете его вместе с рукой.

— Х-ха! — только и ответил Джемис.

В принципе, Марк мог бы и не вмешиваться. Северяне ему не друзья и не приятели… Но бесцельная жестокость всегда вызывала отвращение.

— О, боги! — сказал Марк, примирительно поднимая руки. — Вы, северяне, просто мастера все усложнять. Сядьте и поговорите, как люди! Вы, кайр Джемис, спрячьте Перст — все равно ведь не знаете, как из него стрелять. А вы, милорд, конечно, можете убить кайра Джемиса, но прежде подумайте: как объяснить герцогу труп его друга и спасителя, павшего от северного меча, а не от Перста или искрового копья? Полагаю, Эрвин захочет веских объяснений. Лично у меня нет ни одной идеи, а у вас?..

— Заткнись! — прошипел Джемис, но спрятал браслет. Граф убрал меч в ножны.

Марк указал на грязного паренька, безвольно висящего в руке Джон-Джона:

— Вот это чудо природы считает себя козленком, хотя выглядит как человек. Однажды оно боднуло герцога Эрвина прямо в грудь, да так удачно, что едва не отправило на Звезду. А женщина — ее зовут Гвенда, как вы, милорд, уже поняли. Она очень напугана, но это не диво. Я бы вовсе обделался со страху, если бы застрял в Запределье, да еще в плену.

— Я Гвенда, — сказала Гвенда. — Это я. Плохое место. Уйдем отсюда. Уйдем скорее, ну!

— Не раньше, чем из форта вынесут все Предметы! — отрезал граф.

— Уйдем! — простонала Гвенда, чуть не плача. — Скорее, скорее!..

За спиной у Марка раздался громкий хлопок — будто кто-то свернул пустышку из бумаги и ляпнул о стол. Повеял ветерок. Кто-то сзади приглушенно вскрикнул.

А затем граф Бенедикт Флеминг рухнул на колени. Его стеклянные глаза прикипели к чему-то позади Марка.

Ворон обернулся и не увидел ничего.

Ни стен, ни башен, ни графских отрядов.

Форт исчез. Взгляд свободно проходил сквозь воздух, упирался в лесистые холмы поодаль. Там, где прежде была крепость, зиял круглый чашевидный кратер. С тихим журчанием вода из речушки стекала в него.

— Я говорила… — прошептала Гвенда.

— Знак!.. — выдохнул граф Бенедикт. — Святая Заступница явила мне знак…

Искра

26 ноября 1774г. от Сошествия

Уэймар


Есть хворь, называемая каменной. Она делает кожу твердой и хоронит человека заживо в тесном гробу его собственного тела. То же самое способен сделать страх.

Мира окаменела. Все в ней, что могло двигаться, замерло: мысли, чувства, мышцы. Остановились зрачки. Мира видит лишь то, что происходит прямо перед глазами. Слышит слова и звуки, почти не понимая смысла.

Она сидит. Четверо мужчин стоят перед нею.

Один из них сутул и сух, бородка клином, глаза горят. Он говорит сладковато, словно громким шепотом:

— Настоящая внучка Янмэй. Какой материал! Теперь все получится. Успех неизбежен!

Другой — яркий, лимонно-желтый, — клацает языком:

— Ц-ц-ц. М-да…

Он облизывает губу.

У третьего мужчины огромные витые усы и длинный кинжал на поясе, и другой в рукаве. Откуда-то Мира это знает. Усач говорит желтому человеку:

— Скверное дело. Она принцесса, как ни крути. И девочка хорошая…

— Жалко сучку, Инжи? Сам ее хочешь?

Развязный хриплый голос доносится сзади, Мира не видит человека. Он хватает ее за волосы и поворачивает к усачу.

— Гляди, какая! Кровь с молоком, да?

— Цыц! — рявкает желтый. Развязный умолкает, но ладонь остается на затылке Миры. Она чувствует шершавые мозоли.

Подает голос еще один парень, что молчал прежде:

— А может, Парочка прав. Я о том, хозяин: беда же будет, если узнают… Девчонка нужна миледи, а миледи нам не спустит…

Желтый вдруг срывается на крик:

— Заткнись!! Миледи, сука! Эта стерва — жена моего брата! Она, сука, жена моего брата!! Ясно тебе?! Она ничего не может!

— Ладно, хозяин, ладно… — мужчина опускает голову и делает шаг назад. Мира видит: у этого парня сломан нос. Сросся плохо — сплюснут, сдвинут вбок.

Желтый хозяин утихает так же резко, как и начал вопить. Поворачивает блестящие, навыкате глаза к усачу, спрашивает:

— Что знает стерва?

— Ничего не должна. Я ход за собой хорошенько закрыл. А тот, другой, что в покои милорда, чуток приоткрыл, чтобы виднелась щель. Когда хватятся девчонки, решат, что Эф ей помог и вывел через комнату графа. Там следы и потеряются.

— М-да… — тянет желтый и бормочет, будто говорит сам с собой: — Если ее отпустить, то она же все равно не забудет… Верно, Инжи?

— Боюсь, верно, — Инжи хмуро дергает ус. — Это ж внучка Янмэй. Не та порода, чтобы забыть…

Видимо, сейчас — тот единственный миг, когда Мира может повлиять на свою судьбу. У нее нет мыслей, чтобы высказать. И нет рта, чтобы произнести слова. Челюсти, сведенные ужасом, слиплись намертво.

— Она сама к нам пришла! — шепчет сутулый мужчина. Пока длилась перепалка, он приблизился к Мире и разглядывал, нависнув крючковатой тенью. — Не мы взяли, Праматерь Ульяна привела! Это верный успех!

— М-дааа! — желтый скалится ухмылкой. — Порешили. Инжи, давай обратно в замок. Если стерва пошевелит задницей, предупреди. А ты, Аптекарь, приступай!

— Прис-сступать?.. — свистит сквозь зубы сутулый.

— Приступай.

— Прис-ступаю!

Он хватается за рукоять сбоку от Миры и скрипуче вращает. Кресло под девушкой наклоняется назад, ее спина ложится на спинку кресла, неподвижный взгляд упирается в потолок, ноги задираются.

Инжи идет к выходу, Мира слышит шаги. Издали доносится его голос:

— Она любит послушать. Поговорите с нею…

— Зачем?

— Ну, чтобы было не так страшно…

Кто-то хохочет, желтый кривится, а сутулый улыбается во все зубы — совет приходится ему по душе.

— С удовольствием, с большим удовольствием!

Мира смотрит в потолок: он каменный, крестово-сводчатый, на булыжниках пляшут отблески свечей и поленьев в очаге. Сутулый Аптекарь берет ее ногу и снимает башмак, стягивает чулок. Потирает ладонями ее стопу, кладет пяткой на дощечку, соединенную с креслом. Затем проделывает то же со второй ногой. Бедра Миры лежат над просветом меж сиденьем и дощечкой. Она чувствует сырой морозец, идущий от пола.

— Мы займемся великим делом, — говорит сутулый. — Славным делом для всеобщего счастья! Многое нам предстоит сделать, ох как много! А начнем вот с этого.

Он показывает Мире стеклянную колбу, в горловину которой вставлена воронка, и острый нож. Приседает у ног девушки, со стуком ставит колбу на пол, проводит лезвием по голому бедру. Мира молчит. Не потому, что не чувствует боли, а потому, что не в силах разжать зубы.

Аптекарь глядит на результаты дела. Слышится тихий, ритмичный звук: кап… кап… кап… Кровь падает в воронку.

Желтый хозяин стоит по другую сторону, так же упершись взглядом в колбу. Зрелище капающей крови завораживает обоих.

— Хорош-шо… — шепчет Аптекарь.

— Думаешь?.. — спрашивает желтый очень тихо, будто в церкви.

Аптекарь вносит стеклянный щуп под рану, ловит несколько капель крови, рассматривает. Дает им стечь вдоль щупа, оставив дорожку. Пробует кончиком языка.

— Хорошая, хорош-шая… Уж я-то понимаю в этом.

— Думаешь… долго она?.. — голос желтого срывается от волнения.

— Она-то?.. Внучка Милосердной Янмэй, северянка и, к тому же, послушница Ульяны? Да еще такая, что побывала на Звезде и вернулась? Она будет лучше всех! Самая лучшая!

— И… получится?

Врывается чей-то грубый голос:

— Хозяин, можно мне того… с нею?

Желтый хлопает веками, вырванный из таинства. Накидывается на парня:

— Ты совсем одурел?! Дерьмо! Дрянной скот! Нужен чистый сок, а не с твоей поганой слизью!

— Хозяин, я ж не про нее… Не с этой, а с той, второй…

— Поди вон!

Остаются двое — желтый и Аптекарь. Садятся по бокам от Миры, ждут. Желтый опирается подбородком на кулак, Аптекарь поглаживает клиновидную бородку.

Кап… кап… кап…

— Ты сделал замеры?

— Ох. Виноват.

Аптекарь берет ее руку, нащупывает пульс, принимается считать, шевеля губами и косясь вниз, на часы. Записывает, скрипя пером по бумаге. Кладет руку ей на грудь и считает вдохи-выдохи, записывает. Трогает лоб, светит в зрачки, записывает. Переворачивает большие песочные часы.

— Сделано, хозяин.

Мира смотрит в потолок. Очень тихо шуршит песок в часах, капает кровь.

Внутри парализованного тела остатки сознания сжимаются в комок, проваливаются вглубь. Мира видит окружающее издали, сквозь длинный, длинный туннель. Темнота, темнота, темнота… узкий просвет, в нем — клочок каменного свода и два мужских лица. Где-то далеко, очень тихо капает жидкость.

— Бледная она что-то…

— Это от страха. Пройдет.

Кто-то трогает ее ступню.

— И холоднющая. Паршиво. Эй, подкиньте дров!

Огоньки на потолке пляшут живее. Тепла Мира не чувствует — слишком омертвела ее кожа. Даже рана перестала пульсировать. Только кап, кап, кап…

Проходит время.

— Возьми второй сок.

— Еще рано, хозяин.

— Не рано, тьма бы тебя! Бери его много раз, в разные колбы, понял?

— Да, хозяин. Но она холодная, как ледышка. Сейчас не вспотеет.

— Так сделай, чтобы вспотела!

Желтый уходит куда-то. Аптекарь говорит Мире:

— Слыхала? Надо, чтобы ты вспотела. Для дела нужно.

Он вспарывает ножом платье и сорочку на животе Миры, раскрывает лоскуты. Затем пристегивает плечи и бедра к креслу, еще одним ремнем перехватывает грудь.

— Наука требует точности, — говорит он и отходит, голос удаляется, потом движется обратно. — Точность, аккуратность и постоянный труд. Только так свершаются открытия.

Аптекарь разжимает щипцы и бросает угли на голый живот Миры.


Парализующий страх сильнее всего. Сильней рассудка и чувств, сильнее воли и жажды жизни… Но боль — сильнее страха!

Она кричит так, что едва не глохнет. Корчится, бьется. Выгибается, вдавливается кожей в ремни. Сбрасывает на пол пару углей, но один остается. Он остывает, передав жар коже, и продолжает лежать на открытой ране. Вонзается болью, словно клинок в живот.

Подождав минуту, Аптекарь щипцами снимает его. Мира дышит часто, прерывисто, истошно, как собака. Капли пота бегут по лицу.

— Хорош-шо, — шепчет сутулый и снимает капли стеклянной палочкой, собирает в пузырек. — Очень хорошо.

Усаживается, довольно потирая руки. Проверяет рану на бедре Миры. От боли ее сердце забилось, кровь потекла быстрее: кап-кап-кап.

Аптекарь хмурится:

— Нет, нет, вот это уже плохо. Истечение должно быть постоянным и точным. Давай-ка, успокойся. Расслабься, лежи тихо. Уже не больно, да?

Ожог пульсирует вспышками, внутренности сворачиваются в узел, тошнота сжимает горло.

— Во-от, не больно… Расслабься, отвлекись. Что там надо, поговорить с тобой? Слушай… — Аптекарь усаживается поудобнее, отложив все инструменты. — Лорд Мартин и я свершаем великое дело, а ты… и все другие… вы помогаете нам. Понимаешь, какая штука. Когда смерть подходит близко к человеку, его тело напрягает все свои силы, чтобы выжить. В соседстве со смертью человек делает порою такие вещи, на которые он же в спокойном состоянии совершенно неспособен. Воин с дырой в брюхе приходит в лазарет, держа свои кишки руками. Всадник с поломанной ногой выбирается из-под павшей лошади, спихивает с себя тридцать пудов веса. Женщина пробегает сквозь огонь, выносит из пожара собственных детей… Наука знает много примеров. Всем им есть объяснение, да-да.

Голос Аптекаря сладковат и тошнотворен, как смрад гниющего трупа. Слова тянутся и падают каплями слизи.

— В трудные минуты — наука именует их кризисами — тело человека выделяет особую жидкость, назовем ее субстанцией жизни. Это она придает сил, чтобы противостоять смерти. Человеческое тело наполнено четырьмя тайными соками: кровью, потом, желчью и лимфой. Вне всяких сомнений, субстанция жизни распределяется меж этими соками и растекается по всем мышцам, насыщая их недюжинной мощью. Твой собственный пример: от несчастных угольков ты так дернулась, что чуть не порвала ремни. А кто бы сказал раньше, что ты такое можешь? Никто. Однако наука раскрывает все тайны!

— Что, перестала орать? — спрашивает Мартин, возникая в поле зрения. — Не люблю, когда орут.

— Да, хозяин, утихла. Но не успокоилась. Кровь капает слишком сильно.

— Приложи лед.

— Нету льда.

— Тогда не знаю… облей водой!

На бедра девушке льется холодный поток. Мартин заглядывает ей в лицо:

— Все, успокоилась? Лежи смирно, а то всю с головой обольем. Поняла?

Тогда Мира впервые произносит слово:

— Зачем?..

— Чего?!

— Зачем вы делаете это со мной?..

— Ради великого открытия! — говорит Аптекарь.

— Я наследница… вам не простят моей смерти!

— Заткнись, мелкая дрянь! — цедит Мартин. — Мы делаем что надо, поняла? Еще слово — останешься без зубов!

Он заносит кулак, Мира стискивает челюсти, отворачивается.

— То-то же.

Желтый Мартин уходит. Аптекарь говорит с торжественным придыханием:

— Мы пытаемся победить смерть!

Делает паузу.

— Да-да. Мы стараемся получить субстанцию жизни в чистом виде. Поместить человека на порог смерти, выделить в нем то вещество, что отвечает за выживание, и изъять его из тела. Сейчас из-за страха и боли ты уже начала производить субстанцию. А позже, когда крови в тебе убудет, порог приблизится, доля субстанции возрастет. Крови станет меньше, но субстанции в ней — больше. Понимаешь? В последних каплях субстанции будет очень много, чертовски много! Практически чистое снадобье! Сокровище!

Он гладит Миру по лбу. Кожа еще липка от пота, Аптекарь недовольно отирает ладонь о кафтан.

— Кстати, пора взять еще один сок. Тут, видишь, мы обнаружили вот что. Одной крови недостаточно, чистая кровь умирающего еще не дает сил. То есть, дает, но мало. Нужно выделить субстрат изо всех телесных соков.

Аптекарь берет инструмент, похожий на терку, придирчиво оглядывает, омывает горячей водой и вытирает насухо.

— Будет больно, — предупреждает он и проводит теркой по колену девушки.

Мира воет сквозь стиснутые зубы:

— М-мммм!..

Новым щупом Аптекарь быстро обшаривает рану, собирает появившиеся капли.

— Ммм-ммм! У-уууу!..

— Лимфа выступает немного раньше крови, так что нужно успеть… Вот и все, мы успели, очень хорошо.

— Тварь! — выдыхает Мира. — Подонок! Хоть понимаешь, что с тобой будет?! Тебя выжмут досуха! Все соки твоего поганого тела выльют в колбы!

Аптекарь хмурится, тянется за щипцами. Заносит над лицом Миры, она с ужасом видит уголек прямо над своими губами.

— Откроешь рот — разожму щипцы.

Она стискивает зубы.

— Хорош-шо.

Он убирает щипцы и подносит к ее рту мех с водой:

— Хочешь пить?

Мира пьет, обхватив горлышко губами.

Погодя, Аптекарь продолжает рассказ.

— К сожаленью, наши опыты показали, что даже правильной смеси соков недостаточно. Многое зависит еще от того, какую волю к жизни проявит человек во время кризиса. Иными словами, мы зависим от качества человеческого материала. Какое-то время подопытный сопротивляется своей судьбе, потом сдается и вскоре уходит. Мы убедились, что это время очень различно. Женщины обыкновенно держатся дольше мужчин, потому мы отказались от работы с мужчинами. Лучше иных сопротивляются люди, что уже бывали на грани смерти (например, пережили хворь). Наконец, мы дважды работали с благородными — брали их из камер нижнего круга, подменяя другими людьми. Благородные держались не дольше черни, но ведь они были истощены пребыванием в темнице. Следовательно, при равных условиях благородные окажутся лучше простолюдинов. Так что ты… ооо! Самый лучший материал, что попадал к нам. Хорошо, что ты сама пришла. Лорд Мартин приметил тебя в первый же день, но взять было бы слишком опасно…

— Вы взяли Линдси вместо меня?..

— Служанка всегда носит отпечаток своей госпожи. Особенно когда так старается быть на нее похожей…

Его прерывает истошный женский крик. Кто-то захлебывается ужасом и болью.

Мира вздрагивает, выкручивает шею, но не видит, не дотягивается взглядом.

— Это Линдси?..

— Линдси?.. Нет. Эту зовут… — Аптекарь переворачивает лист своей учетной книги, — Джейн.

— Что с Линдси?

— У-уу… Она разочаровала нас. Всего семьдесят шесть часов… Служанка — не госпожа. Мы ждали большего…

— Семьдесят шесть часов… — повторяет Мира, чувствуя, как волосы становятся дыбом.

Джейн снова кричит, и Аптекарь недовольно морщится.

— Что-то там не то делается… Нужно мне посмотреть.

И он выходит.

Мира понимает, что осталась одна. Нужно что-то сделать. Попытаться, предпринять. Освободить руку. Ослабить ремни. Придумать, как договориться с палачами. Чем запугать или подкупить, или перехитрить… Но думать не получается. В голове звучит единственное число: семьдесят шесть часов. Оно давит, наваливается ледяной глыбой, расплющивает. Семьдесят шесть часов. Всего. Нет. Нет! Святые Праматери, нет!!!

Раздавленная ужасом, Мира не чувствует времени. Сколько-то спустя крики затихают… Потом возвращается Аптекарь. Глядит на часы — весь песок в нижней колбе.

— Вот и прошло два часа. Быстро, а? И ты совсем свежая, как в начале.

Он переворачивает часы.

— Время для новой порции соков.

Не сразу Мира понимает смысл.

— Нет, умоляю вас! Не нужно!..

— А-та-та… Нужно, как же иначе? Конечно, нужно!

Он делает новый надрез на ее бедре, поскольку старый почти не кровоточит. Берет щипцы, тянется к жаровне.

— Нет! Прошу! Да есть ли у вас сердце!

— Болван! — рявкает, подходя, Мартин. — Где желчь?

— Ой!..

— Берешь вторую кровь, а первой желчи еще нет. Соберись, старый дурак!

— Виноват, хозяин. Это от близкого успеха… Я очень волнуюсь.

— Так успокойся! И возьми чертову желчь.

Аптекарь крутит вороток и устанавливает кресло вертикально. Отстегивает руки Минервы, ослабляет ремень на груди. Лишь бедра ее остаются привязаны.

Аптекарь берет горшок, ставит на колени Мире.

— Нужно, чтобы тебя стошнило. Сунь два пальца поглубже в рот. В самое горло, поняла?

Ее руки свободны, но ноги еще связаны…

— Погодите! Я хочу в туалет.

— В кресле дырка, а под ней ведро. Делай все здесь.

— Нет, нет! Я не могу так, отведите меня!..

— Не можешь — терпи. И сунь два пальца в глотку! Больше повторять не стану!

Мира запихивает в рот пальцы — они горьки от грязи. Закашливается, сгибается, падает вперед, сколько позволяет грудной ремень. Рука дотягивается до столика… Мира хватает нож и бьет Аптекаря в лицо.

Недостаточно быстро. Палач успевает защититься. Сдуру он подставляет раскрытую ладонь, и нож пробивает ее насквозь.

Аптекарь таращится на лезвие, торчащее из ладони в дюйме от его глаза. Судорожно вдыхает и начинает орать.

— У-аааааа!

Мира выдергивает нож, а в следующий миг Мартин Шейланд бьет ее по лицу. Так, что голова отлетает на спинку кресла. И еще раз. Выкручивает руку, отшвыривает лезвие.

— Мелкая тварь! Не хочешь по-хорошему?!

Он расстегивает ремни и рывком поднимает Миру на ноги.

— У-у-ааа! — захлебываясь, вопит Аптекарь.

Мартин дает ему оплеуху.

— Цыц! Закрой дупло и иди за мной! И ты тоже!

Это — егерю со сломанным носом. А это — уже Мире:

— Ты хотела знать про Линдси? Сейчас узнаешь!

Он волочит ее за шиворот вдоль зала, Мира судорожно перебирает ногами, чтобы не упасть. Аптекарь спешит следом, зажимая ладонь тряпкой. Егерь снимает с крюка фонарь и догоняет остальных.

Зал кончается небольшой дверцей, егерь раскрывает ее и входит первым, освещает новое помещение. Тоже погреб, такой же длинный и сводчатый, как этот. В нем бочки — штук двадцать или тридцать рядами вдоль стен. Только здесь они не гнилые и старые, как у тайного хода, а крепкие, ладно сбитые, закрытые крышками. Стоит смрад. Тошнота подкатывает к горлу.

— Нет!.. Прошу, нет!

Мартин тащит Миру к ближайшей бочке. Егерь ставит фонарь, вынимает кинжал. Левой рукой зажимает нос, правой вгоняет лезвие в щель и срывает с бочки крышку.

— Вот тебе Линдси, любуйся.

Все темнеет. Кожа покрывается льдом. Желудок выползает через глотку.

Мира падает на колени, ее выворачивает. Она не ела уже сутки, в животе ничего, кроме горькой слизи.

— А вот и желчь, — говорит Мартин.

Аптекарь приседает рядом с Мирой, сует щуп в лужицу желчи…

Чуть живая, дрожа от омерзения и ужаса, Мира ползет назад, к двери. Пытается не смотреть на бочку, но и не поворачиваться спиной. Глотает воздух, чтобы унять спазмы… Краем глаза видит за дверью какое-то быстрое, блестящее движение. Слышит лязг и отрывистый хрип.

— Что за дерьмо?!..

Мартин бросается к двери, за ним егерь. Выйдя в зал, Мартин почему-то отлетает в сторону. А егерь замирает в проеме, странно согнувшись. Из его спины торчат полфута маслянистой стали.

— Ох!.. — выдыхает Аптекарь и ныряет за бочку.

Клинок вынимают из тела егеря, и оно падает на пол. Крупный мужчина в плаще появляется на пороге. Мира не может встать. Ее хватает лишь на то, чтобы разогнуться и сесть на пятки.

— Ваше высочество!..

Мужчина подбегает к ней, в двери возникает еще один.

— Там… — Мира указывает в тень за бочку.

Воин идет туда, направляет в тень клинок и выуживает Аптекаря. Кончик меча упирается Аптекарю под челюсть, и тот вынужден встать навытяжку, когда воин поднимает оружие.

— Вы не можете убить меня… Вы не можете, я ученый! Я хранитель знаний, они погибнут, если убьете! Очень ценные знания, вы не можете!..

Воин вопросительно смотрит на Миру. Она часто дышит, пытаясь совладать с желудком, и не говорит ни слова.

— Ваше высочество?.. — спрашивает воин.

— Я ученый! Очень ценные знания, уникальные, никто, кроме меня! Я уче… К-ххррр.

Мира кивает мечнику, и тот делает движение. Клинок проходит сквозь шею Аптекаря.

Второй воин склоняется к девушке:

— Ваше высочество ранены?

Она мотает головой.

— Холодно…

Воин поднимает ее на ноги и укутывает своим плащом.

— Сможете идти?..

— Там… башмаки…

Мира ковыляет в зал. В нем светло и шумно. Десяток мечников с обнаженными клинками, еще один паренек со шпагой в ножнах. Зал теперь в их руках. Несколько егерей Мартина валяются в кровавых лужах. Сам Мартин прижат спиной к стене, острие упирается ему в грудь.

— Как поступить с этим, ваше высочество? Кажется, он здесь главный.

Мира удивляется: почему вы спрашиваете меня?.. Разве не Иона командует вами?.. Это удивление — первая эмоция, отличная от холодного ужаса.

— Убить его, миледи?

— Я — лорд Шейланд! — орет Мартин. — Я брат землеправителя! Вы не посмеете!

— Боги, ну и мерзость… — слышится сзади. Это мечник увидел содержимое бочки.

Мира теряется от шквала голосов, ошарашено вертит головой. Паренек со шпагой подбегает к ней, замирает, увидев ее лицо, вздрагивает.

— Леди Глория!.. Святые боги, ш…ш…что с вами?!

— Минерва… — бормочет Мира и лишь теперь узнает парня. — Итан?.. Не может быть… Я сплю!

— И… И… Итан Гледис, с… секретарь владыки. Вы помните м… меня?

— Но как?.. Это точно сон, боги!

Первый мечник становится перед нею, отвешивает короткий поклон.

— Лейтенант Шаттерхенд, лазурная гвардия Короны. Прибыли за вами по особому приказу его величества. Уполномочены сопроводить ваше высочество в столицу.

— Как?.. Но как, откуда вы?..

— Миледи, вам нужно обуться и обработать рану. Затем как можно скорее мы покинем Уэймар.

От ровного и твердого голоса гвардейца Мире становится чуть легче.

— Рана — пустяк… Здесь есть девушка, Джейн… найдите!

Она надевает чулки и башмаки. Все тело дрожит в ознобе. Идти будет трудно…

— Миледи, вот она!

Двое солдат выводят Джейн из соседней комнаты. Точнее — выносят, держа под руки. Ее одежда искромсана, на руках и ногах кровоподтеки. Джейн монотонно бормочет:

— Помогите… помогите… помогите…

Ее вид пугает Миру, но и странным образом отрезвляет. Мира получила пару царапин, ожогов и синяков. Кажется, это мелочи в сравнении с тем, что досталось Джейн. А тем более — в сравнении с судьбой Линдси. Так соберись, Минерва, возьми себя в руки!

Она заглядывает в глаза несчастной девушке:

— Джейн, все кончилось. Ты спасена. Посмотри на меня. Все позади!

— Помогите… умоляю вас… помогите…

— Джейн! Смотри на меня! Тебе ничто не угрожает! Сможешь вернуться в замок?

Конечно, нет. Джейн мягкая, как тряпичная кукла. Она и шагу не ступит сама.

— Придется взять ее с собой.

— Как прикажете, миледи. А то делать с ним? Убить?

От страха Мартин покрылся пятнами. Тяжело дышит, то и дело облизывает губу.

— Убить?.. Нет… не сразу. Возьмите его.

Ее взгляд падает на учетную книгу, что на столике аптекаря. Она толста, исписана на две трети.

— И книгу возьмите. Хочу прочесть.


* * *

Стояла ноябрьская ночь. Моросил дождь, огрызок луны светил сквозь тучи. Должно быть зябко… но отчего-то не было.

Эф оказался прав: над погребами находились обгорелые развалины. Пришлось пробираться сквозь них едва ли не наощупь — лейтенант запретил зажигать фонари. Джейн не смогла идти по камням, один из гвардейцев вынес ее на руках. Мартина вели связанным, за ним приглядывал воин с обнаженным кинжалом. С Мартина сняли ярко-желтый камзол и надели серую куртку мертвого егеря. Девушки оделись в плащи с капюшонами. Лейтенант надеялся, что так отряд привлечет меньше внимания. Впрочем, до рассвета было далеко, и дорога, на которую они вышли, оказалась совершенно пуста.

— Где же лошади?.. — удивилась Мира. — Пешком мы недалеко уйдем!

— Нужно пройти всего полмили. Попадем на причал, там ждет судно. Еще до рассвета мы отчалим и возьмем курс к берегам Альмеры.

Мира с тревогой вспомнила письмо, оставленное Северной Принцессе.

— За нами может быть погоня.

— Конная?

— Нет… Кайры пойдут через тайный ход, какие тут кони…

— Тогда успеем. Но нужно поторапливаться!

Итан шел рядом с Мирой, поддерживая ее. При первой же возможности он принялся рассказывать:

— С… сперва мы поехали в обитель Ульяны и узнали, кто вас увез. Тогда мы т… тайно прибыли сюда, в Уэймар, и обнаружили, что вас держат в замке. Хотите знать, как? Помните эту жуткую п… пьесу? Т… там двое актеришек в капюшонах играли в… ваших похитителей. Одним из был я. Дал агатку артисту, сам вместо него явился в замок и вышел на сцену. Т… тогда-то и увидел вас среди зрителей.

— Итан, я так безумно рада, что вы нашли меня…

Хотя, по правде, она не чувствовала ничего хорошего, только печаль и бесконечную усталость. Если поспать пару дней, возможно, вернется способность радоваться… Но сможет ли она спать?.. Закрыть глаза точно не удастся. Нечаянно глядя в густую тень у дороги, Мира видела то, что было в бочке. Вздрагивала, едва сдерживала крик.

Она страдала еще и от того, что не позаботилась похоронить Линдси. Но отряд спешил, и Мира утешала себя мыслью: скоро в погреб явятся кайры Ионы. Они отдадут должное мертвецам.

— Потом, миледи, мы стали искать путь в замок. Можно было п… прикинуться какими-нибудь торговцами… Но всех бы нас все равно не впустили, и уж точно не с оружием. А без оружия не было шансов вас вывести. Тогда мы стали следить за людьми, что ходят в замок и из него, надеялись высмотреть возможность. И увидели: эти вот е… егеря оделись по-охотничьи и поехали к лесу, но на полпути свернули и кружными путями сюда… Ага, думаем, значит, в развалинах что-то важное есть. Подкрались, схватили их часового — он-то и рассказал остальное…

— Я так благодарна вам. Это чудо, настоящее чудо!

— Вы п… простите, миледи, что н… назвал вас леди Глорией… Я привык очень, и…

— Пустое, не трево…

Мира осеклась на полуслове, прислушалась.

— Звук копыт?..

— Да, миледи, — хмуро бросил лейтенант.

— Уйдем с дороги?

— Поздно.

Действительно, было поздно. Размокший грунт приглушил топот коней, темнота скрыла их от глаз. Когда отряд услышал опасность, всадники были уже совсем близко. Вынырнули из темноты и двинулись навстречу, преграждая дорогу.

Гвардейцы заслонили собою девушек. Мира надвинула капюшон пониже. В зубы Мартину сунули кляп.

— Бояться нечего, миледи, — вполголоса шепнул Шаттерхенд.

Он врал. Было чего бояться. Две дюжины всадников развернулись полукольцом, охватили отряд с фронта и флангов. Двадцать с лишним конников против пятнадцати пехотинцев, сгрудившихся на дороге.

— Кто такие? — спросил центральный всадник. Голос был Мире знаком.

— Да м… мы всего лишь… — начал Итан, и всадник оборвал:

— Не лгите, канальи! Вы стали «коробочкой», едва нас заметили. Видно, что люди военные. Повторяю: кто такие? Кому служите?

— П… пока никому. Мы наемники из б… бригады Железной Руки. Услыхали, что в Шейланде неспокойно, пришли наниматься. Н… не укажете ли, добрые воины, путь к замку?

— Наниматься, значит? Среди ночи? — усмехнулся кайр Сеймур Стил, теперь Мира узнала его.

— М… мы просто заплутали. Надеялись засветло придти к замку, но сбились с дороги. А в… вы кто будете? Не воины ли его милости графа?

— Ты что-то спутал, парень. Это мы задаем вопросы, а вы отвечаете. Что за трое безоружных в середке «коробочки»? Детки ваши?

— А если и детки, вам-то что? — рыкнул лейтенант Шаттерхенд. — Мы назвались, вы — нет. Мы не болтаем с кем попало!

Второй всадник — худой, в темном плаще, — выехал на полкорпуса вперед кайра Стила и скинул капюшон.

— Я Иона София Джессика, графиня Шейланд, леди Ориджин. Вы на земле моего мужа. Потрудитесь отвечать… и всеми силами позаботьтесь о том, чтобы ответы были правдивы.

— В… ваша милость, мы… — начал Итан, и тут Джейн издала тихий стон.

Кайр Сеймур резко двинул коня, навис над лейтенантом гвардии:

— Ну-ка скиньте плащи и сложите оружие!

Гвардеец бросил руку на эфес:

— А ты заставь нас, сосунок!

— Нет! — крикнула Мира прежде, чем клинки вылетели из ножен. — Остановитесь! Никакой больше крови, не из-за меня!

Она вышла вперед, протиснувшись меж гвардейцев, скинула наземь плащ.

— Леди Иона, вы же за мною пришли и за Джейн. Возьмите нас, отпустите остальных.

— Свет! — потребовала Северная Принцесса. Кайр зажег фонарь, протянул ей, она осветила лицо Миры. Не могла не увидеть двух огромных синяков.

Иона вернула фонарь и спешилась, встала перед Мирой.

— Красота честности, леди Минерва… Это Эф с вами сделал?

— Эф погиб.

— Значит, Мартин?

Мира кивнула.

— Где Джейн?

Мира махнула гвардейцам, они вывели девушку вперед. Джейн была в плаще, Иона не видела ее ран, но разглядела лицо. Этого хватило.

— Боги!.. И это — тоже Мартин?

— Да.

Иона обняла компаньонку, что-то прошептала на ухо. Отпустила, один кайр спешился и отвел Джейн назад, за спины воинов.

— Мартин убит?

— Нет, он с нами.

— Я заберу его, леди Минерва.

— Спросите у Джейн, что он сделал. И загляните в бочки под руинами… их там двадцать или тридцать.

— Позабочусь о Мартине, будьте спокойны.

По слову Миры графского брата вывели вперед и отдали кайрам. Северяне уволокли его в тыл.

Между шеренг остались две девушки — Иона и Мира.

— Я прочла ваше письмо. Нашла тайный ход на полной схеме замка, таковая есть у мужа.

— Да, миледи.

— Я задолжала вам, леди Минерва.

— Да, миледи.

— Прошу прощения за себя… и за мужниного брата. Хотя не верю, что второе можно простить.

— Да, миледи.

— Полагаю, за вашей спиной агенты тайной стражи?

— И воины лазурной гвардии.

— Но сила все же не на вашей стороне.

Мира кивнула. Повисла пауза.

— Ваши люди могут идти. Мы не тронем их.

— Благодарю вас. А я?

И снова пауза. Тишина такая, что слышно каждую пылинку дождя.

— По имперским законам, вы виновны в обмане владыки и пособничестве заговору. Вероятно, в столице вас ждет суд.

— Вероятно, миледи.

— С тем же успехом вас могут убить и без суда. Просто за то, что Эрвин требует престола для вас.

— Я сознаю это.

— В Уэймаре вы станете моей высокой гостьей. Ничего подобного этому дню никогда не повторится. Вы будете в полной безопасности и получите все, чего пожелаете. Верите мне?

— Верю.

— Хорошо. Теперь возвращаю долг, леди Минерва. Даю вам право выбора.

За последние сутки Миру хоронили живьем, били, пугали до полусмерти, обжигали углями, по капле выцеживали кровь; она видела убийства и трупы. Однако сейчас — вот только сейчас — слезы навернулись на глаза. Рыданья подступили к горлу. Она еле смогла выдавить сквозь комок:

— Я уйду.

— Жаль.

Иона отдала приказ, и кайры освободили дорогу. Тревожно озираясь, гвардейцы двинулись сквозь их ряды. Мира шепнула Ионе:

— Вы — лучший враг, какого могли создать боги.

Северная Принцесса долго молчала. Мира отошла уже довольно далеко, но в плотном сыром воздухе все-таки услышала ответ:

— Я вам не враг.

Стрела

20 ноября — 2 декабря 1774г. от Сошествия

Герцогство Южный Путь: Лабелин, Пикси


20 ноября армия Нортвудов пришла в Лабелин. Стояло ненастье: снег сменялся то градом, то дождем; было промозгло и зябко, липко и грязно. Нортвудцам погода представлялась жаркой. Многие шли в обычных кожаных куртках, распахнутых на груди, некоторые — и вовсе в рубахах. Шагали неровными толпами, не держа строй, не делясь на батальоны. Чернобородые мужики несли за спинами круглые щиты, на плечах — секиры, длинные мечи, молоты. Менее всего они напоминали армию — по крайней мере такую, какую представлял себе Эрвин. Огромная банда лесных разбойников, или ватага охотников, идущих на крупного зверя… Но их было много — центральные улицы гудели от сапог и подков. Лабелин притих, боязливо глядя на чужаков сквозь щели в ставнях. Чего греха таить, даже Эрвин оробел от вида союзников. Умом-то он понимал, что войско Первой Зимы сильнее нортвудского, однако кайры — высоко дисциплинированные, аккуратно одетые, скованные присягой и честью — казались некой цивилизованной, культурной, ограниченной силой, в то время как нортвудцы виделись воплощением дикой, звериной мощи. Впервые он в полной мере осознал, как прекрасно, что Иона и Виттор смогли привести этих парней на сторону мятежа. Чего Эрвин хотел бы меньше всего на свете, так это схватки с толпою свирепых медведей.

А вторым пунктом в списке нежеланных дел шло то, что следовало совершить нынешним же вечером: встретиться с главарями нортвудцев и убедить их остаться в Лабелине. Вопреки жажде трофеев и крови, вопреки мечтам о громкой победе, неделю за неделей торчать в городе и дожидаться прихода врага. Эрвин София Джессика считал себя тонким знатоком человеческой натуры, но даже будь он кромешным болваном, и то понимал бы: нортвудцам его план не понравится. Потому, когда возникла возможность отсрочить встречу, он с радостью воспользовался ею.

— К вам странный посетитель, милорд, — доложил капитан Деррек. Этот кайр командовал походной разведкой, а во время долгой стоянки — внешними дозорами вокруг лагеря.

— Я так понимаю, милорд, что вы будете заняты медведями. Желаете, чтобы я сам допросил гостя?

— Перед встречей со мною медведям нужно время, чтобы разбить лагерь…

И вымыть свои грязные морды, — ввернула невидимая альтесса, но Эрвин зажал ей рот.

— …потому я имею пару свободных часов. Что там за посетитель, кайр?

— Он говорит, милорд, будто прибыл из Фаунтерры. Также говорит, что имеет для вас депешу.

— Ого! Курьер от Адриана?!

Эрвин присвистнул вслух, альтесса — мысленно. Переписка между враждующими домами была обычною феодальной забавой. В попытках изысканно унизить друг друга лорды проявляли не меньше красноречия, чем в любовных посланиях, а их шедевры саркастичной словесности порою входили в легенды. Однако император за все время мятежа отправил Эрвину только два письма. В первом он объявлял о роспуске законодательной Палаты и требовал от лордов рабского подчинения. Эрвин не снизошел до ответа. Во втором письме Адриан предлагал выкуп за пленника: Марка Фриду Стенли, Ворона Короны. Эрвин мог бы выгодно продать его, но предпочел получить удовольствие и ответить: «Марк мертв. Вам следовало лучше подумать, прежде чем тратить его жизнь на тщетную и низкую попытку убийства». Никаких иных сообщений император не слал, потому теперь Эрвин очень удивился.

— Что же пишет нам владыка? Он, наконец, решил сдаться?

— Мне думается, милорд, курьер не от Адриана. Парень сказал, его прислала некая дама. Еще он сказал, вам должно быть знакомо его имя: виконт Сомерсет Флейм.

— Тьма сожри!.. Да, кайр, я хочу его увидеть!

— С позволения милорда, он нуждается в лекаре. Выглядит скверно и постоянно кашляет.

— Приведите и лекаря, да поскорее.

Спустя несколько минут Деррек ввел в герцогский шатер молодого человека. Худой большеглазый тонкокостный еленовец, он располагал тою внешностью, которая лишь выигрывает от нездоровья. Сам Эрвин, будучи простужен, становился похож на унылого щенка, покинутого мамкой. А вот о госте так и хотелось сказать: аристократическая бледность, романтическая худоба, страдания облагораживают… Что, конечно, не отменяло факта: гостю худо. За неполную минуту, пока Деррек усадил его в кресло, а Эрвин предложил плед и горячий чай, гость дважды закашлялся.

— Прошу простить мне… кха-кха-кха… столь неподобающий вид, — он утер нос кружевным платком. — Дорога была несколько утомительна, милорд.

— Вы не воспользовались поездом?

— Не имел такой возможности. Протекция особенно внимательна к поездам.

— Значит, верхом? Или дилижансами?..

— Несущественно, милорд… кха-кха… У меня для вас послание… прошу получить.

Юноша запустил тонкую руку под плед и вынул конверт. Прежде, чем подать письмо Эрвину, виконт поднялся на ноги и отвесил поклон, придерживая плед на плечах. От него — манерного, бледного, утонченного, больного — так и веяло столицей.

— Письмо составлено вашей сестрой, леди Нексией Флейм?

— Вы убедитесь в этом, когда прочтете.

Эрвин взял конверт. Альтесса заглянула через его плечо и шепнула:

— Послание от женщины, которую ты не видел год. Там непременно что-то очень плохое. Хорошо, милый, что ты любишь только меня! Иначе я боялась бы, что письмо ранит твое сердце.

Он раскрыл конверт и прочел:


«Любовь моя…

Ищу слов, чтобы начать. Всем сердцем люблю тебя — вот верные слова.

Со дня, как ты вернулся из эксплорады, я отправила тебе шесть писем. Говорила, как скучаю и боюсь за тебя, как сера сделалась моя жизнь, как тоскливо без тебя в столице… Я спрашивала о многом, но теперь вряд ли это важно. Мне довелось узнать: все письма перехвачены протекцией, ни одно не достигло тебя. Сейчас ты слышишь меня впервые со дня расставания.

Люблю тебя. Только это имеет значение.

Месяц назад Фаунтерра опустела. Адриан с большею частью армии ушел на юг, Серебряный Лис с меньшею — на север. Исчезла искровая пехота и конники, и стрелки, и лазурные рыцари, и даже алая гвардия, кроме одного батальона, что стоит на окраине, в Эмилианских казармах. Император забрал всех, человека в форме теперь не встретишь на улицах. Я боюсь за тебя, милый. В столице все уверены, что ты скоро придешь. Многие страшатся этого, собирают вещи, уезжают. Но другие — из тех людей, кому я привыкла верить — говорят, что ты идешь в ловушку. Говорят: пустая столица — кусочек сыра, а ты — мышка. Адриан увел войска для того, чтобы заманить тебя в капкан.

Люблю тебя, мое солнце.

Я не знаю, что планирует Адриан со своими генералами. Не знаю, как он хочет разбить тебя. На север двинулся Лис, и у него немного войск. Шесть полков — говорят, этого мало против тебя. Я не разбираюсь во всей этой стратегии… Но мне за тебя страшно. Адриан готовит подлый, внезапный удар. Если мое слово что-то для тебя значит, не ходи в столицу. Не сейчас и не напрямик. Придумай другое… Какой-нибудь маневр, обход — как это у вас зовется. Будь очень осторожен!

Никого дороже тебя у меня нет.

Мой брат Сомерсет проявил несказанное великодушие и согласился доставить тебе это послание. Я бесконечно благодарна ему, будь благодарен и ты. Ответа не пиши. День и ночь молюсь за твою победу. Если боги услышат мои молитвы, то мы увидимся, и я стану счастливейшей женщиной во всем мире.

Прости, что не могу приехать сама. Моя душа рвется на север, к тебе навстречу. Но я под постоянным надзором тайной стражи. Один шаг за пределы столицы — и меня арестуют.

Я люблю тебя.

Всегда твоя, НФ»


Эрвин ощутил, как горячая кровь прилила к его щекам. Стало душно и жарко.

— Я так и говорила: будет плохое, — шепнула альтесса. — Постарайся успокоиться, дорогой. Думай обо мне, только обо мне! Я рядом!

Эрвин перевел взгляд на виконта Флейма. Тот, с манерной своей тактичностью, подчеркнуто смотрел в сторону. И ежился, кутаясь в плед.

— Не ответите ли на пару вопросов, сударь?

— Если будет в моих силах… кха-кха.

— Скажите, по-вашему, верно ли то, что пишет Нексия о положении в столице?

— Содержание письма мне неизвестно.

— Будучи в дороге, встречали ли вы отряды генерала Алексиса Смайла?

— Я не ставил себе задачи шпионить ради успеха вашего мятежа.

— То есть, виконт, вы проделали триста миль по отвратной погоде и пересекли фронт, чтобы увидеть человека, которого считаете преступником?

Виконт смерил его холодным взглядом и промолчал.

— В бытность мою в столице, виконт, меж нами имелись некоторые разногласия…

Глядя в сторону, Сомерсет сказал:

— Вы играете с чувствами моей сестры, милорд. Какие бы иллюзии ни строила Нексия на ваш счет, я не разглядел в вас ни капли любви к ней.

Эрвин свел брови:

— Вы что же, пришли за сатисфакцией? Серьезно?..

— Я хотел вызвать вас еще в столице. Нексия умоляла меня этого не делать. Она сказала… — юноша закашлялся, — ее сердце принадлежит только ей, и не мне судить ее чувства. После долгого спора я согласился с нею.

— Разумно с вашей стороны.

— Сарказм неуместен, милорд. Кх-кх… Повинуясь слезной просьбе сестры, я привез письмо, которое, по ее словам, должно помочь вам… Но это не означает, что я питаю к вам малейшую симпатию или считаю ваше дело правым. Потому, милорд, избавьте меня от вопросов военного толка.

— Какой смелый юноша!.. — хмыкнула альтесса, и Эрвин повторил ее слова:

— А вы, оказывается, отчаянно смелый человек.

— Вы вольны думать… — виконт закашлялся невпопад и затряс головой от досады. — Вы вольны думать… кха-кха-кха… что угодно. Но учтите: сестра любит вас даже теперь. Она может дорого поплатиться за это чувство. Протекция неусыпно следит за нею и бросит в камеру пыток при малейшем признаке того, что она вам дорога. Потому, если вы человек чести, ответьте на письмо самыми холодными словами, какие найдете. Напишите так, чтобы все остатки вашей связи были разорваны. Это ваш долг, милорд.

Кайр Деррек снова вошел в шатер:

— Милорд, я привел лекаря. Он осмотрит гостя, как только вы позволите.

Эрвин помедлил и кивнул:

— Собственно, мы уже окончили беседу. Лекарь может приступать.


* * *

— Как мы это сделаем, Ориджин? — взревел Клыкастый Рыцарь, наклоняясь через стол к Эрвину.

Он был огромен: широченные плечи, тяжеленная челюсть, голова как ведро, бородища… Так огромен, что сложно увидеть иные черты, кроме размера и дикой силищи. Когда-то Эрвин вышел с мечом против опытнейшего кайра, а в другой день скакал галопом навстречу путевскому рыцарю в полной броне. Но ни тогда, ни тогда он не чувствовал себя таким маленьким и хрупким, как сейчас.

— Как, как мы это сделаем? Скажи-ка, черт! Рванем маршем прямо в идову столицу и выпотрошим гарнизон?! Или сначала подловим в полях этого черта Лиса и раскатаем по полной? Зайдем с разных сторон — я с фронта, твоя пехота с фланга, а конные кайры обскочат с тылу. Как он запоет тогда, а?

— Серебряный Лис выступил нам навстречу с шестью искровыми полками… — неопределенно сказал Эрвин, лишь бы сказать что-то.

— Шесть полков! Тьха! Шесть тысяч искровых зубов, по три тысячи стрелков да конников — мусор! Нас вдвое больше! Обойдем отовсюду — с фронта, с фланга, с тылу! А шесть тысяч трофейных искр нам очень пригодятся, когда чертов Адриан вернется с юга! Верно, брат?

Клыкастый огрел по плечу Дональда Нортвуда так, что тот аж присел. Дональд — и сам крепкий бычок, но возле брата смотрелся чуть ли ни ажурным. Он хохотнул, сверкнув зубами:

— Точно, брат! Снимем с Лиса серебряную шкуру! Га-га!

— Мой план состоял несколько в другом… — заговорил Эрвин, щедро хлебнув орджа и покосившись на своих полковников. Большинство из них, конечно, разделяли настрой Нортвудов. Но хотя бы само присутствие верных вассалов в красно-черных плащах добавляло Эрвину уверенности.

— План в другом?! Ты снова что-то придумал? — Крейг Нортвуд огрел кулаком по столу, заставив кубки подскочить. — Так давай же, делись! Пока шли через Южный Путь, мы слыхали про твои дела! Ты — ловкий, хитрый, находчивый шельмец! Я, черт возьми, снимаю шляпу. Охотиться на Лиса вместе с таким парнем, как ты, должно быть одно удовольствие. Кто и сможет перехитрить лисицу, если не ты?

— Благодарю, милорд.

— Ага. Так скажи, что ты надумал? Форсируем Ханай и обойдем Лиса по тому берегу? Подкрадемся и атакуем ночью? Бросим в бой авангард, а когда Лис увязнет в сражении, тогда и прихлопнем его с флангов? Черт, Ориджин, я готов даже вести этот авангард! Хочешь, я буду твоей приманкой? Только скажи мне, как мы освежуем Серебряного Лиса!

— Ничего не бойся, я с тобой, — альтесса-тревога поцеловала Эрвина в шею. — Если его кулачище сломает тебе нос, я буду нежно слизывать кровь с твоего лица. Вот этим вот язычком…

Эрвин вдохнул поглубже.

— Мой план, милорд, подразумевал ожидание в Лабелине.

— Да!.. — рявкнул Крейг Нортвуд и вскинул кубок за здравие стратега. Как тут полный смысл слов достиг его сознания.

— Подразумевал ожидание — это значит, мы будем сидеть в городе?

— В полях предместья, если говорить точно. Но при приближении противника мы отступим в город и примем бой там. Искровая пехота, приученная к масштабным маневрам, на улицах станет неповоротлива. Мы получим преимущество.

— Постой-ка, Ориджин… — Крейг Нортвуд нахмурил косматые брови и потер подбородок тем самым кулачищем, о коем недавно столь лестно отзывалась любовница Эрвина. — Хочешь сказать, ты планируешь торчать здесь до того дня, пока сюда не придет Серебряный Лис со своими шестью полками?

— Верно.

— Прямо здесь, в этом чертовом лагере?

— Да, милорд.

— Пока Серебряный Лис не заявится прямо сюда?

— В точности так.

— И когда же он, по-твоему, явится?

— Рано или поздно. Император не потерпит, чтобы Южный Путь остался в руках мятежника, а Лис — верный воин Адриана, и непременно выполнит его волю. Тем более, что молодая жена Лиса — дочь знатного путевского рода.

— Черт возьми! У Лиса только шесть полков! Даже такой болван, как он, поймет, что рискованно лезть в город!

— Рискованно или нет, но ему придется это сделать. Император послал его в Южный Путь не затем, чтобы Лис совершил прогулочку. Чем дольше Лис будет медлить, тем злее станет Адриан, и тем громче будут потешаться над ним Великие Дома. Рано или поздно Лису придется атаковать Лабелин.

— Рано или поздно? Тьма сожри, я не понимаю, сколько это времени! Скажи прямо: Лис точно придет в ноябре?!

— Нет, милорд.

— А в декабре?

— Не факт, милорд.

— А что, если он и в январе не придет?!

— Тогда мы подождем до февраля.

— Тьма тебя сожри!..

Крейг Нортвуд поглядел на брата, а затем на своих рыцарей. Его вид выражал нечто вроде вопроса: «Что за дерьмо происходит?!» Рыцари недоуменно качали лобастыми медвежьими головами.

— Значит, так, Ориджин. Вот мое слово. Твоя сестрица позвала меня дать бой тирану и защитить честь Севера. Это я выполню от всей души. Но я не нанимался морозить задницу, сидя на одном месте, и сосать лапу, пока враг чего-нибудь не предпримет! Нортвуд не трусит. Нортвуд не станет ждать, пока Адриан наберется сил, а чертов столичный суд казнит Сибил и Глорию! Хочешь сидеть в Лабелине — сиди без меня. Мы пойдем на юг и сами выпотрошим Лиса, а потом возьмем столицу и освободим Сибил с Глорией!

— Милорд, будет неразумно разделять силы…

— Так и не разделяй! Идем с нами, черт возьми!

— Ага, — кивнул Дональд Нортвуд. — Побьем их вместе, поделим трофеи!

— Или ты думаешь, — рыкнул Крейг, — что можешь командовать нами? Я тебе не вассал! Я на твоей стороне, но буду делать то, что сам сочту правильным!

— Я получил известие из столицы, — бросил Эрвин на стол свой последний козырь. — Есть основания считать, что Адриан готовит нам ловушку.

— Да? И какую? Что говорит твой шпион?

Эрвин хмуро признал, что ему не сообщили ничего конкретного.

— Тогда может, холуи Адриана зажали яйца твоего шпиона в клещи и приказали написать такую муть, чтобы отпугнуть тебя? А ты и поверил!

— Следите за речью, Нортвуд! — процедил Эрвин. — Я верю этому человеку!

— Простите, милорд, — вмешался в разговор граф Лиллидей, — в догадке лорда Крейга есть доля истины. Депеша, полученная вами, могла быть написана под принуждением. Адриан знал, что не сможет скрыть от нас свой поход на юг. Потому пустил слух о некой мифической ловушке, чтобы задержать наше наступление и выиграть себе время.

— Во-во, — кивнул Дональд Нортвуд.

— Как же вы не поймете! — вскричал Эрвин, с горечью чувствуя, что сдает позиции. — Адриан предвидит наши действия. Он знает, что мы в Лабелине. Он знает, что нас много, а войск Лиса мало. Он знает, что мы захотим атаковать!

— И что?.. — пожал плечами Крейг. — Пускай себе знает! Ты еще летом предупредил его, что пойдешь на столицу! И где Адриан? Где-то на юге, до сих пор не дал ни одного боя!

— Милорд, — сказал полковник Блэкберри, — простите мне откровенность. Вы молоды. Я думаю, Адриан боится вас меньше, чем Степного Огня, и потому пошел на юг, а не на север. А Лиса выставил лишь для того, чтобы удержать вас, пока не расправится с шаванами.

— Потому худшее, что мы можем сделать, — добавил полковник Хортон, — это ждать. Проволочка идеально вписывается в задумку Адриана. Решительная атака — вот что сломает его план.

Кивнул и Роберт:

— Нам везет, пока инициатива наша. Утратим ее — потеряем везение. Агата отвернется от нас.

— Но мы дадим Адриану себя обхитрить. Он будет знать наши планы!

— Ладно тебе, кузен, — Деймон хлопнул его по плечу. — Хватит играть хитростью. Сила теперь за нами! Пускай хитрит тот, кто слаб!

Полковники говорили еще что-то, а Крейг Нортвуд рычал и бил по столу, а Дональд согласно кивал: «Во-во». Эрвин встретил взгляд Стэтхема. Тот, кто еще недавно разделял сомнения герцога, теперь лишь молча пожал плечами.

— Ладно, — буркнул Эрвин, — ладно. Я принимаю ваши аргументы. Идем в наступление.

— Давно бы так! Да!


* * *

Граф Лиллидей и генерал-полковник Стэтхем пришли к нему в шатер после полуночи, когда Эрвин уже готовился спать.

— Вы понимаете, милорд, что совершили ошибку? — без обиняков заявил Лиллидей. — Вам не стоило менять стратегию в угоду Нортвуду.

Эрвин опешил от неожиданности. Альтесса подсказала реплику: «Но вы же сами…»

— Но вы же сами советовали!..

— Милорд, я побывал в лазарете и взглянул на курьера. Этот придворный хлыщ не вызвал никакого доверия, и я допустил, что письмо с предупреждением сфабриковано. Я хотел убедиться, что вы учитываете эту возможность, но не думал, что вы так поспешно измените весь план кампании.

— А Хортон, Блэкберри, кузены? Все советовали наступать!

— Я отвечаю лишь за свои слова, милорд.

— А вы, генерал-полковник? Почему вы молчали?!

— Вы часто поступали наперекор моим советам, милорд. Я решил, что лучше будет промолчать, чем советовать. Но надеялся, что вы настоите на своем.

По примеру Клыкастого Рыцаря Эрвину захотелось вскричать: «Тьма вас сожри!» — и грохнуть кулаком по столу. Но голосок не тот, о кулаке и говорить нечего.

— Какие они милашки! — шепнула альтесса. — А самое забавное: попробуй сказать, что они неправы.

В полной растерянности Эрвин онемел.

— Милорд, поймите нас верно, — сказал Лиллидей, как будто немного мягче. — Мы хорошо знаем, что вы бываете бескомпромиссны, когда считаете нужным. Но нортвудцы мало знакомы с вами и могут сделать ложные выводы. Сочтя вас малодушным, они выйдут из повиновения. В критический момент битвы, когда требуется полный контроль над войском, это может стать причиной поражения.

— Но они и не должны повиноваться. Ведь Крейг прав: он мне не вассал, а союзник…

Стэтхем презрительно искривил рот, Лиллидей фыркнул.

— Вы — герцог Ориджин, потомок Светлой Агаты, сын великого Десмонда и лучший из молодых стратегов. А Крейг Нортвуд — безголовый дровосек, который только и умеет, что махать топором. Вы должны руководить кампанией, или тот из вассалов, кого вы удостоите чести. А этому болвану должно хватить мозгов хотя бы на то, чтобы подчиняться.

Первая похвала от отцовских сверстников. Без дураков. Без намека на насмешку.

Эрвину стоило усилий не измениться в лице и ответить с положенным холодком:

— Благодарю, милорды. Но…

Он замешкался. Очень хотелось спросить, но не станет ли вопрос новым свидетельством слабости? Как вдруг он понял: полководцы пришли не затем, чтобы упрекать, а именно для того, чтобы дать совет. Действительно необходимый совет.

— Что теперь делать?

— Наступать, — твердо сказал Лиллидей. — Я был сторонником атаки, остаюсь и сейчас. Осознаю, что риск существует, но шансы на победу ныне слишком велики, чтобы от них отказаться. Потому нужно наступать, а при случае поставить Нортвуда на место. Он хотел в авангард — отдайте ему авангард, милорд. Пускай искровики собьют с него спесь.

— Наступать, — сказал Стэтхем. — Умней было бы, конечно, остаться в обороне. Но изменить решение дважды подряд — значит полностью лишиться авторитета. Это хуже, чем рискнуть. Наступайте, милорд. И молитесь Светлой Агате.


* * *

— Это вы, отче? Подъезжайте ближе, поговорим.

— Простите, милорд, я не хотел мешать.

— Я ехал молча рядом с молчащими хмурыми солдатами. Чему вы можете помешать? Моей тоске? Помешайте ей, прошу вас.

Подстегнув коней, Эрвин и отец Давид на десяток ярдов оторвались от эскорта. Лошади шли мягко и неспешно, нащупывая землю под рыхлым снегом. Дорога вся была запружена пехотой, стрелками, телегами с провиантом, возами полевых кухонь и лазаретов. Впереди шли полки Нортвуда с их обозами, следом — наемная путевская пехота и греи Первой Зимы, за ними — обозы Ориджина, а далее длинным шлейфом волоклись те, кто всегда следует за более или менее успешной армией: солдатские жены, маркитантки, ремесленники, цирюльники, перекупщики… Поток пеших людей и повозок растянулся на несколько миль. Дорога под ногами и колесами быстро превращалась в топкое месиво. То тут, то там телега увязала в грязи, и солдаты толкали ее, осыпая проклятьями. Кавалерия же съехала в поля, предпочтя снег болоту. Даже по снегу, двигаясь неспешным шагом, конница легко обгоняла пехоту и потом долгими часами ждала в месте будущего привала. Интересная беседа — единственное, что могло хоть как-то скрасить путешествие.

— Вы хорошо держитесь в седле, отче.

— Я много странствовал, милорд.

— И армейский быт вам не внове. Вы служили полковым священником?

— Случалось и такое.

— В какой земле, если не секрет? У какого лорда?

— Едва ли важны места и имена. Мне думается, важна лишь суть явления.

— И какова она?

— Ради наживы или самолюбия одни люди идут убивать других людей. Они берут в поход священника, о котором в мирное время почти не вспоминают, и велят ему молиться за успех массового убийства.

— И вы, устав от абсурда, бросили эту службу?

— Нет, милорд. В мире много абсурда, но таким его сделали Прародители и боги. Не мое дело перечить им. Лучшее, что могу, — попытаться понять.

— И поняли?

— Зачем нужны войны?

— Да, отче.

— Нет, милорд. Нашел только видимость ответа. Война создает драгоценности. Ей мы обязаны вспышками благородства, великодушия, сострадания, мужества, патриотизма. Все это редко встретишь в мирное время. Впору спросить: таится ли оно в глубине человеческих душ, или вспыхивает искрою в отчаянный момент, а затем бесследно гаснет? Но даже если так, этот миг немалого стоит.

— Но потом вы разочаровались в войне?

— Я и не был очарован, милорд. Редкие искры душевного величия, и много, много, много повседневной дряни. Война — оправдание для совести: война же, суровое время, можно всякое себе позволить. Вседозволенность, милорд, — скверная штука.

— И что же вы сделали?

— Да ничего. Смотрел и молился. Потом война кончилась, и лорд меня отослал. Я нашел другого покровителя. Им стал епископ одного города в центральных землях.

— Он дал вам приход? Как же паства обходится без вас?

— Он дал мне дело. Ездить по миру и помогать тем, кто нуждается.

— Я думал, только монахи занимаются этим.

Отец Давид пожал плечами.

— Вы — монах? — удивился Эрвин. — Какого ордена?

— Важна суть, а не название.

— Вы — из тайного ордена? — Эрвин аж засиял в улыбке. — Признайтесь, прошу вас! Я расскажу сестре, это сделает ее счастливой! Мы в детстве обожали книги о приключениях. Там всегда были тайные ордена, и мысли о них очаровывали нас. Как романтично — иметь одну великую миссию на многие годы, все время скрываться, носить чужое имя, вести двойную жизнь! Иметь тайных соратников и братьев, которых распознаешь с первого взгляда по едва приметному знаку! В каждом новом городе заходить в особую секретную квартиру, где, сказав кодовое слово, сразу получишь пищу, деньги и новое задание. Такой квартирой может быть захудалая харчевня или полуразваленная церковь, или мастерская, что едва сводит концы с концами. Иона любила все захудалое и полуразваленное… Когда мы встречали монаха, Иона кидалась допытывать его, к какому ордену принадлежит, каков девиз и устав ордена. Если какой-то ответ казался ей подозрительным, мы принимались следить за монахом… Мы изводили расспросами даже епископа Первой Зимы, и все не могли смириться, что в целом мире нет ни единого тайного ордена! Это было страшное разочарование…

— Простите, милорд, — усмехнулся отец Давид. — Вы же понимаете, даже будь я секретным братом тайного ордена, мой устав все равно запрещал бы мне говорить об этом. Полагаю, я даже принес клятву молчания на крови.

— Тогда я скажу Ионе, что вы дали кровавую клятву, и лишь поэтому не можете поведать мне всего! Позвольте нам верить, что вы — брат тайного ордена!

Отец Давид пожал плечами.

— Благодарю вас, отче!

— Сейчас, будучи на грани раскрытия, я должен неуклюже сменить тему разговора?

— Это было бы весьма разумно с вашей стороны! Только умоляю, не советуйте мне ничего и не просите совета. Тем и другим я сыт по горло.

— Конечно, милорд. Вот моя тема: расскажите, как вы это делаете?..

— Что делаю?

— Молитесь. Когда я подъехал, у вас было очень светлое выражение лица, будто говорили с кем-то близким. Я подумал, вы молитесь.

Эрвин замешкался. Если по правде, то молился он так.

«Здравствуй, Агата. Что-то мне скверно. Прямо до костей пробирает. Прости, что говорю это. Ты очень, очень много помогаешь мне. Я не могу просить больше. Больше — это взять меня на руки, отнести в столицу и усадить на трон… Так что я не прошу. Но мне плохо, и тяжело молчать об этом. Чувствую, что совершил ошибку. Не стоило слушать Крейга и уходить из города… Да, я смалодушничал, тьма бы меня… Ты, наверное, за голову схватилась, когда увидела. Мне стыдно до ужаса… Вот о чем я. Пытаюсь оправдаться, чтобы ты не считала меня чем-то совсем уж пропащим. И вот оправдание: остаться в городе тоже было плохо. Не было уверенности в том пути, потому меня легко с него сбили. Идти — ошибка, и остаться — ошибка! Да? Я прав? Ты тоже это видишь?.. А что будет — видишь? А скажешь ли мне?.. Нет?.. Не заслужил? Тогда в чем дело?.. Агата, скажи мне хоть одно: почему так сложно? И почему так скверно? Потому, что не вижу, или потому, что вижу слишком много?.. Что ты говоришь?.. Ха. Прелестно. Так и должно быть! Кишки сводит узлом от тревоги, голова взрывается от сомнений, при этом сгораю от стыда, а ночами ору от кошмаров. И это — так и должно быть?! Что?.. С тобою тоже так было?.. Точно так же?.. Врешь! Конечно, врешь! Ха-ха-ха! Светлая Агата — врушка! И никто, кроме меня, не знает! Когда вернемся в Первую Зиму, я закажу художникам икону Агаты-Лгуньи. Не сомневайся, я так и сделаю. Повешу на самом видном месте над алтарем собора. Кто мне помешает, а? После того-то, как мы с тобой возьмем Фаунтерру? Мы возьмем столицу и я, наконец, перестану бояться. А ты так и останешься врушкой! Да-да…

Благодарю тебя, Агата. Ты — самая лучшая, и я люблю тебя. Очень-очень».

Вот в этот момент на лице Эрвина и лучилась та светлая улыбка, которую заметил отец Давид…

— Знаете, отче, я не умею молиться. Все детство заучивал правильные слова, пытался говорить правильным тоном… Ничего не чувствовал и не слышал ответа. Не мог понять, зачем вообще это делается. Всегда надо мною стояло много больших и грозных людей. Замок Первой Зимы битком набит большими и грозными… Пока верил, что Праматери — такие же, мне не хотелось с ними говорить.

— А как теперь?

— Я, наверное, творю жуткую ересь. Надеюсь, его преосвященство Галлард никогда меня не сцапает, иначе жариться мне на костре… Я говорю с Агатой, как со старшею сестрой. Это святотатство и гордыня, знаю. Но только так я слышу ответ.

Он помедлил.

— Скажите, отче, а как это правильно делается?

— Я обещал не давать советов.

— И не советуйте. Просто скажите, как молитесь вы.

— Вы счастливее меня, милорд. Я редко слышу ответ. Впрочем, и не уповаю на него. Я благодарю Праотцов за все доброе и светлое, что встречаю. И иногда, как можно реже, прошу.

— А сейчас — просите?

— Да, милорд.

— О чем?

— О Фаунтерре.

— Чтобы я взял ее? Или чтобы Адриан удержал?

— В Лабелине, милорд, я видел вашу пьесу. Позволю себе ответить цитатой. Молюсь, чтобы тот из вас двоих, кто победит, не считал себя единственной Звездою в небе.

— Хм… Меня снова посетило это чувство: как будто вы, отче, проверяете меня. Достоин ли я власти? Не стану ли злодеем?..

— Ваше чувство имеет под собою основание. Скажу вам, как тайный брат секретного ордена: вы совершенно правы. Я прибыл к вам, чтобы наблюдать и делать выводы. Такова моя миссия.

— И что будет, когда вы признаете меня достойным?

— Это же очевидно: помогу вам секретным оружием ордена. Всякий уважающий себя тайный орден владеет секретным оружием. Вам ли не знать, милорд.

— Да, действительно. Мне следовало догадаться… А что мне сделать, чтобы окончательно убедить вас?

— И это очевидно: пройти испытание. Разве герои ваших книг не этим занимались?

— Тьма. Испытание в тех книгах всегда было какой-нибудь дрянью и не сулило герою ничего приятного. Я всей душою надеялся обойтись без него.

— Простите, милорд. Законы жанра обязывают.

— Скажите хотя бы, что за проверка предстоит.

— Увольте, милорд. Если будете знать наперед, в чем же тогда испытание?..

— Эх… Похоже, отче, мы с Ионой были весьма наивными детьми. На самом-то деле, быть героем книги — паршивая участь.


* * *

За три дня до конца осени ударил мороз и сковал дорогу крепким покровом льда. Движение ускорилось — воины не увязали в грязи, да и шагали бодрее из-за холода. Покрыв за день двенадцать миль, северяне вышли к реке Миле. На ней лед еще не встал. Узкий каменный мост оказался единственной удобной переправой на тот берег.

Лиллидей, Стэтхем и сам Эрвин сошлись во мнениях: нужно несколько мостов.

Пару дней армия простояла у Милы. Воины срубили деревья и навели через речушку пять дополнительных мостов. Первого декабря, накануне Дня Сошествия Праматерей, войско переправилось через Милу и двинулось дальше на юг.

На ночь с первого на второе декабря мятежники встали лагерем в нескольких милях от городка Пикси.


— Проснись, кузен! Проснись! — орал Деймон и тряс его за плечи. Было раннее утро Дня Сошествия. Мороз вползал под полог шатра.

— Эрвин, проснись! Они здесь!

— Они?.. Искровики?

— Да! Они здесь!

— Сколько?

— Все! Все, сколько есть! Вся императорская армия!

Да, они были тут, в пределах прямой видимости. Эрвин рассмотрел их в окуляр трубы. Двенадцать искровых полков, четыре полка морской пехоты, два полка алой гвардии, даже кавалерия Южного Пути, бежавшая из-под Лабелина, — все были здесь. Двенадцать тысяч искровых копий, одиннадцать тысяч всадников, шесть тысяч длинных луков, сколько-то тысяч мечей…

Развернувшись двухмильным фронтом, войска императора надвигались на лагерь мятежников. Все силы Янмэй Милосердной полным составом. Никакого юга, никакого Литленда. Все здесь.

— Поднимай иксов, — скомандовал Эрвин кузену. — Подведи к штабу.

Когда герцог вошел в штабной шатер, здесь собрались уже все полководцы, даже Клыкастый Нортвуд с братом.

— Решающий бой! — ревел Крейг. — Сегодня все решится! Победа или смерть!

По мне, второе гораздо ближе, — подумал Эрвин. Полная искровая армия, усиленная рыцарями. В самых смелых мечтах северяне видели свою победу над половиной этого войска. Против целого надежды не было. По крайней мере, не здесь — в чистом поле, идеальном для искровых копейщиков.

— Не сможем отступить, — говорил граф Молот. — За спиной река Мила, враг настигнет нас на переправе. Придется дать бой.

— Да! — рычал Клыкастый. — Да, черт возьми, бой! Затем и пришли!

Стэтхем и Лиллидей отвели Эрвина в сторону.

— Милорд, положение крайне сложное. Предстоит тяжелый бой, он потребует от полководца огромной выносливости и железной твердости. Не сочтете ли необходимым передать тактическое командование одному из нас?

— Не поверите, господа: у меня тоже было такое желание. Принимайте армию, генерал-полковник.

— Благодарю за честь, милорд…

Стэтхем выглядел озадаченным, будто ждал подвоха. О, да, он не ошибся. Эрвин протянул ему запечатанный конверт.

— Возьмите, кайр. Прочтите и сожгите письмо. Здесь — моя последняя просьба.

— Последняя?!

Эрвин повысил голос так, чтобы слышали все в шатре:

— Господа, я передаю командование генерал-полковнику Стэтхему, после чего откланиваюсь. Удачи в бою — и прощайте.

Все, кто был при этом, обратились в каменные скульптуры. Фамильный склеп. Царство мертвых.

Эрвин — единственный, кто сохранил подвижность, — схватил за руку Деймона-Красавчика, выволок из шатра. Их уже ждали иксы, подвели коней, подали поводья.

— За мной! Живо!

Герцог Ориджин прыгнул в седло, пришпорил Дождя. Под защитой трехсот отборных воинов он покинул лагерь и помчался на север, бросив свою армию в ловушке.

Искра

Начало декабря 1774г. от Сошествия

Дымная Даль; Флисс (герцогство Альмера)


«Минерва р. Янмэй

18 лет, жен.

Источник


Начальные:

Пульс — 95

Дыхание — поверхностное, быстрое; 3—4с

Цвет кожи — умеренная бледность

Температура — норм.

Поведение — пассивное, подавленное, молчит


Взяты соки»


Страницы книги были аккуратно разлинованы в таблицы. Заглавием каждой стояло имя человека. На полях значились отсчеты времени: «начальное», «4ч», «8ч», «12ч»… В строках таблиц шли телесные показатели, относящиеся к данному часу. Между блоками показателей стояли короткие пометки о произведенных процедурах: «Взяты соки», «Дана пища», «Оказано воздействие»…

Зачем я читаю это?

Суденышко идет на веслах вниз по Дымной Дали. Первый мокрый снег ложится хлопьями. Небо серое, озеро — черное, ветер царапает кожу. Как назло, встречный. На палубе зябко и неуютно, при всякой возможности люди прячутся вниз. Не так уж много укрытий предоставляет кораблик. Трюм — темный, тесный и набитый грузом. Нижняя палуба: в центре помещение для гребцов, в носовом отсеке — камбуз и кубрик, на корме — каюта капитана и еще две для важных гостей. Гвардейцы толкутся в кубрике, иногда садятся на весла вместе с гребцами. Дело не в доброте душевной, а в холоде: работа согревает. Итан и Шаттерхенд делят одну гостевую каюту, вторая отдана Минерве. В каюте имеются два крохотных круглых оконца, так плотно покрытых налетом, что почти не пропускают света. Есть мягкая койка, привешенная к стене, сундук для вещей и стул. Эти три предмета исчерпывают пространство каюты, оставляя лишь двухфутовое свободное пятно. Мира честно попыталась спать в этом помещении первую ночь и вторую, но не смогла. Каюта слишком напоминала темницу Уэймара. Девушка перешла наверх и нашла место на открытой палубе, недалеко от штурвала. Там и проводила почти все время.

Навес защищал от снега, но не спасал от ветра. Однако ветер успокаивал Миру: в подземельях воздух всегда неподвижен. Было зябко, но терпимо. Если хорошенько закутаться в плащ и одеяло, можно даже спать. Ночью на мачте горел фонарь, сквозь облака виднелась луна, поскрипывали снасти, плескалась вода. Вокруг лежал простор, куда ни посмотри — взгляд уйдет вдаль, не упираясь в преграды. Все это давало чувство безопасности. На палубе Мира, наконец, сумела уснуть. А когда было светло, она сидела там же, под навесом, и читала книгу.


Люди, означенные в заглавиях, делились на «источники» и «пробы». Имелось несколько различий меж ними. Страницы источников пестрели пометками: «взяты соки». Что это означает, Мира помнила из собственного опыта. У проб соков не брали, напротив, им давались некие номерные снадобья: «Дана пища и субстанция образца №…» Также к пробам применяли воздействия, обозначенные буквами: «Воздействие А», «воздействие В», «воздействие С». Нигде не говорилось, что имеется в виду. Но после каждого воздействия шли краткие записи о показателях тела: «пульс возрос в 2 раза и составил…», «цвет кожи сменился на пятнисто-красный», «температура повысилась, началось отделение пота». Очевидно, воздействия представляли собой разные способы пыток.

Срок жизни каждого человека определялся последним временем на его странице. Линдси значилась источником, ее записи кончались меткой: «76 ч. Пульс не слышен. Дыхание отсутствует. Источник опустошен». Другие источники выдерживали дольше: восемьдесят, девяносто часов, кто-то перевалил за сто.

Пробы умирали куда быстрее. После сорока или шестидесяти часов воздействий черту подводили слова: «проба завершена». Рядом с именем Джейн стояло зачеркнутое «источник» и заново вписанное «проба». Она провела в руках Аптекаря восемнадцать часов, к ней дважды применили воздействие А, по разу — В и С.

Зачем я это читаю?..

Записи велись с леденящей скрупулезностью. Прослеживалась четкая, ясная, кошмарная логика. Ровно половина людей служила источником жизненных соков, вторая половина нужна была для испытаний различных формул эликсира. И те, и другие в итоге умирали, однако с разной целью. Источников убивали для того, чтобы их тела выработали субстанцию жизни. Проб — затем, чтобы увидеть, как долго они продержатся. Срок выживания проб говорил о качестве испытуемой формулы. Наилучшим пока что оказалось снадобье №12, взятое у источника «Неизв. жен. благород. (нижний круг)». Это снадобье принимала Мэри С. (прост., 21 год, жен.) и умерла на семьдесят втором часу, после тридцати пяти воздействий.


Итан часто приходил поговорить с Мирой. Приносил еду или горячий чай, поправлял одеяло на плечах девушки, усаживался рядом с нею. Пытался начать беседу и вскоре оказывался в затруднении. Расспрашивать Миру об Уэймаре — все равно, что теребить пальцем открытую рану. А рассказывать самому — о чем? Мира вежливо слушала все, что он говорил, и даже вставляла: «Благодарю за рассказы, мне очень любопытно». При этом совершенно не менялась в лице и смотрела мимо Итана в туман. Мира спросила его лишь о двух людях: Адриане и Марке. Итан с горечью ответил, что оставил Ворона Короны в Первой Зиме, в когтях мятежника, и ничего не знает о его судьбе. А императора Итан не видел очень давно и приказ получил не напрямую, а через капитана Бэкфилда — нового начальника протекции. На все остальное, что мог поведать Итан, Мира только рассеянно роняла:

— Прошу, продолжайте… я слушаю с большим интересом…

Всякий раз при его приближении она быстро закрывала книгу. Однажды он спросил:

— О ч… чем в ней написано, миледи? Позвольте взглянуть.

Мира вздрогнула.

— Боюсь… без комментариев вам будет непонятно.

Он не решился просить комментариев.


Почему я читаю это?.. — она снова и снова спрашивала себя.

Один ответ состоял в людях. Их было тридцать шесть, за вычетом Джейн и самой Миры. Они исчезли без малейшего следа. Тела, запечатанные в бочках, невозможно опознать. Где родились, кем были, какого нрава, из какой семьи — ничего теперь нет, только имя в заглавии страницы. У многих нет и имени, лишь пометка в духе: «Неизв. муж., взят на сев. окраине. Простолюд., 24 года». Следовало понять это так: под пытками у него узнали возраст, чтобы вписать в нужную колонку, однако имени не спросили — оно не имело значения для Мартина с Аптекарем. Невидимые, обезличенные жертвы. Хотя бы кто-то должен знать о них, хоть кто-то должен их оплакать. Хотя бы Мира.

Но плакать ей не удавалось — глаза отвыкли от слез еще в монастыре. Потому все больше склонялась к другому объяснению: не столь благородному и куда более мрачному. Мира не могла расстаться с книгой потому, что та содержала неразрешимую загадку. Северянка и дочь рыцаря — конечно, она вдоволь слышала о войнах и жестокости. Видела смерть отца. Сама умирала от яда… Однако не могла даже заподозрить существования того, о чем рассказывала книга. Это не была просто жестокость, и не ненависть, и не убийство, не пытки… а нечто куда более темное, чему нет названия. Когда это появилось в мире, он изменился. Мир больше не будет таков, каким девушка его знала. Она не могла ни понять, ни осмыслить перемену, ни смириться с нею. И книга притягивала внимание, как человек, пораженный страшной и неизвестной хворью.


Молчаливая Мира, день и ночь сидящая под открытым небом, сильно тревожила провожатых. Итан не оставлял попыток убедить ее спуститься в каюту. Уверял, что на палубе ужасно холодно и мокро, что Мире грозит хворь, что люди сильно беспокоятся за нее. Она отвечала, что северянке не к лицу бояться холода, а в каюте немногим теплее (это, кстати, было правдой); что бравые гвардейцы и так сделали для нее очень многое, она весьма признательна и умоляет не беспокоиться. Итан сказал:

— Пощадите себя! В… ваша кожа может обветриться и стать не такой п… прекрасной.

Мира ответила:

— Моя кожа осталась на теле, и это уже хорошо. Нечего желать большего.

Итан перешел к откровенному шантажу:

— Если вы не спуститесь, то я тоже останусь спать на палубе, возле вас.

Она позволила отвести себя в каюту и даже сумела задремать, но проснулась, крича от ужаса. Тесная комната, дощатые стены… Мире приснилось, что она в бочке.

Гвардейцы во главе с лейтенантом тоже приходили к ней на палубу — справиться о здоровье и воззвать к чувству самосохранения. Мира сомневалась, что второе у нее имеется. Что до первого, то она была здорова. Тем здоровее, чем больше вокруг свободного пространства. Она не сдавала позиций. Все переговоры кончались тем, что гвардейцы приносили Мире очередной плащ или одеяло, так что вокруг нее образовалось целое гнездо из теплых вещей. Кроме того, к ней был приставлен охранник: кто-то из гвардейцев посменно нес дежурство на палубе. Казалось, это новая уловка — ей должно быть стыдно, что воин вынужден из-за нее мерзнуть.

Больше всего девушке нравилось отношение рулевого. Этот бородатый альмерец часами стоял за штурвалом в нескольких ярдах от нее, но не цеплялся ни с расспросами, ни с заботой. Казалось, ему и вовсе не было дела до пассажирки. Единственный раз, когда он обратился к Мире, это вышло очень уместно. Ветер тогда особенно усилился и заползал подо все плащи. Рулевой вынул из-за пазухи флягу чего-то крепкого, хорошенько приложился к ней, потом глянул на Миру и спросил:

— Хотите, барышня?

Она не отказалась.


Мире не хватало духу прочесть от начала и до конца записи, связанные с одним и тем же человеком. Фантазия начинала рисовать то, что стояло за отсчетами: «32 ч»… «40 ч»… «60 ч»… Становилось настолько страшно, что не помогал уже ни ветер, ни шум снастей. Потому она металась со страницы на страницу, не погружаясь, а выхватывая фрагменты тут и там.

Мира отлично умела видеть закономерности. Ей не составило труда понять, что Мартин скрывал от брата свою работу: особенно усердно вел опыты как раз в то время, когда граф Виттор был в столице и Первой Зиме. Мира поняла, что данная книга — первая и единственная: поначалу Аптекарь еще не приноровился и ошибался в том, сколько места оставить под каждого человека. Стало быть, свое чудовищное дело Мартин начал полтора года назад — такова дата первой записи. Выяснила и то, что опыты не принесли успеха. Самые лучшие эликсиры давали жертвам только лишний десяток часов, не больше. Этот факт немного утешил Миру — настолько, насколько вообще возможно утешение. Если бы нашлась надежная формула, если бы вдруг стало известно, что экстракт из крови одного человека может продлить жизнь другого… Мир стал бы куда темнее, чем сейчас.

Она задумалась о том, что сделает с Мартином леди Иона. Кажется, всех пыток мира мало для этого монстра. Однако под пытками Мартин может выболтать палачу, что знает рецепт снадобья жизни, пусть и очень ненадежный. Это скверно. Нельзя, чтобы малейший слух об этой дряни вышел за двери темницы. Пожалуй, лучшее, что может сделать Иона — убить Мартина немедленно, причем руками преданного кайра, а не палача. Но Иона не сможет казнить брата мужа, тем более, пока муж в отъезде! Тьма. Мире стоило самой покончить с Мартином, пока могла. Отчего не подумала?!

Глупая Минерва. Если бы в ту ночь ты могла ясно мыслить, то умерла бы от ужаса.


— Кончайте читать эту мерзость! — потребовал Шаттерхенд тоном приказа.

Мира дернулась:

— Откуда знаете, что мерзость? Вы читали?

— По вашему лицу вижу. Бросьте книгу за борт, пока она вас не добила. И идите погрейтесь с нами в кубрике. Третий день уже торчите на холоде!

— Я не замерзла.

— У вас губы синие.

— Не беспокойтесь обо мне, я в порядке.

— Я видал мертвецов, бывших в большем порядке, чем вы.

— А вы очень любезны, лейтенант. Умеете угодить девушке.

— Угождать — это по части Итана, миледи, но он так и не смог затащить вас в тепло. Пора действовать по-военному. Идите сами, или отнесу на руках.

В кубрике было душно и дымно, смердело табаком. Гвардейцы и матросы разом умолкли и поднялись на ноги, завидев Миру.

— Ваше высочество!

Ей сделалось не по себе.

— Прошу, не обращайте внимания…

Она ссутулилась, задвинулась между Итаном и лейтенантом, уперлась взглядом в стол. Как раз перед нею на столешнице было криво нацарапано: «СУЧИЙ ХВОСТ».

Когда иссяк поток вопросов о ее самочувствии, гвардейцы вернулись к прежней теме, а говорили они о войне. Теперь везде и всюду говорили о войне — точнее, о войнах.

Адриан выступил против кочевников со всем южным крылом имперской армии. Это было еще тогда, когда отряд гвардейцев отправлялся на задание. Теперь владыка уже, вероятно, пришел в Литленд и задает перца Степному Огню. У западников нет и шанса: восемь искровых полков — шутка ли!

Моряки отвечали на это: чем биться с кочевниками, лучше бы владыка здесь, под боком навел порядок. Когти уже в Лабелине, да еще и без боя взяли — виданное ли дело! Этак мятежник поверит, что все может, и решит завоевать весь мир! Они, моряки, прежде ходили из Флисса в Стоункип, что в Южном Пути, возили торговцев с грузами. Но теперь половина Южного Пути под северянами, и торговли нет: страшно. Герцог, говорят, почти как Темный Идо: едва появится на поле боя, вся армия врага разбегается в ужасе. Так было и в Дойле, и под Лабелином. Недаром кайры наступают без потерь — им и биться-то не приходится!

Гвардейцы хохотали в ответ: это все выдумки, басни! Мы видели герцога когтей при дворе: он тощий, как девчонка, и ни черта не страшный. Эти слухи сами же северяне распускают, чтобы набить себе цену. Но недолго им осталось наглеть: Адриан выставил против мятежника своего генерала Алексиса. Недаром его зовут Серебряным Лисом: серебро — цвет мудрости, а лис — символ хитрости. Никто в Империи не знает военное дело лучше Алексиса. Он побьет Эрвина так лихо, что тот даже не успеет ничего понять.

Скорей бы уж, — ворчали моряки. Ведь пока стояли в Уэймаре, слышали такое: на помощь мятежнику идет Клыкастый Рыцарь Нортвуд, а с ним пять тысяч всадников и десять — пехоты. Если клык соединится с когтем, то вместе они прочно окопаются в Южном Пути, уже не выбьешь.

Гвардейцы заявляли, что разведка императора работает отменно, и если Нортвуд выступил в поход — значит, генерал о том знает. Перехватит сперва Нортвуда, потом Ориджина, обломает одному клыки, а второму — когти.

Армейская болтовня умиротворяла. Война — понятное дело. Храбрые люди честно убивают друг друга на поле брани. В сравнении с Мартином Шейландом и Сибил Нортвуд война казалась чуть ли не детской сказкой: простой, доброй и наивной.

Мира спросила:

— Не слыхал ли кто-нибудь о судьбе графини Нортвуд?..

— Отчего не слыхать, ваше высочество! Медведица с дочкой взяты под стражу. Пятнадцатого декабря будет суд — это через две недели.

— Как полагаете, какой вынесут приговор?

— Смертная казнь, — не колеблясь, ответил лейтенант. — Заговор, убийство, покушение на ваше высочество, да еще и в планах государственный переворот — что же тут еще присудить?

Кто-то из гвардейцев бодро добавил:

— Мы успеем к представлению, миледи!

По его мнению, это должно было порадовать Миру. Она, как смогла, изобразила радость. «В Фаунтерре вас ждет суд, миледи», — так говорила Иона. Мира постаралась не думать об этом. Адриан не стал бы спасать ее из лап одной смерти, чтобы бросить в пасть другой. Вероятно, не стал бы. Скорее всего…

«Сучий хвост», — было нацарапано на столешнице. Хорошие слова. Уместны во многих ситуациях.


Мира снова попробовала спать в каюте и снова проснулась от собственного крика. Снился Эф с дырой вместо глаза. Он танцевал с Линдси, а после грубо отпихнул ее со словами: «Поди прочь, ты меня недостойна, уродина!» Это звучало обидно, ведь Линдси вовсе не была дурнушкой. Она выглядела ровно так, как и должен двухнедельный труп.


* * *

Накануне прибытия во Флисс Мира все-таки простудилась. Проснулась с резью в горле и сухим болезненным кашлем. Лихорадка не заставила себя ждать. Жар охватил ее и свалил с ног. Когда корабль причалил во Флиссе, Миру снесли на берег. Идти она не могла.

Следующие дни стали кошмаром. Трясясь от лихорадки, Мира качалась на грани между бредом и явью. Наяву была серая комнатушка какой-то гостиницы, засиженное мухами окно, запах плесени и сырой постели. Мерзкий лекарь с козлиной бородкой вливал ей что-то в рот, клал на голову мокрые тряпки, от которых озноб становился нестерпимым. Итан с плаксивым лицом пытался утешать ее, но ясно было, что он сам нуждается в утешении. Если бы Мира смогла сказать: «Не тревожьтесь», сказать: «Пустое», пошутить как-нибудь, Итан зарыдал бы от счастья. Но говорить было очень сложно: слова путались с мыслями, а те с воспоминаньями. Она начинала: «Не волнуйтесь, я северянка, у меня крепкое здоровье», — но изо рта вылетали не слова, а красное облачко, делилось на капельки, сыпалось на простыни… нет, в колбы с ярлыками. А козлиная бородка лекаря все росла, росла, заполняя комнату, спутывала Мире руки и ноги, сдавливала шею… Она принималась кашлять, внутри что-то разрывалось, клочки легких вылетали изо рта… Лекарь подбирал их, клал в колбы. А Итан рыдал уже взахлеб, слезы лились ручьями, и тоже стекали в колбы, а Итан закрывал ладонями лицо, а когда отнимал их, то был уже не он, а Инжи Прайс. «Поговорите с нею, она любит слушать. Поговорите, чтобы ей было не так страшно. Когда вытащите наружу ее внутренности, все равно говорите: ей будет не страшно. Она — золотое дитя!» Лекарь брал нож и тянулся к ней, и медлил в сомнении: отрезать грудь?.. Распотрошить живот?..

— А-аааа! — кричала Мира, заходясь кашлем, и подскакивала в постели.

Стояла темень, никого рядом. Сорочка на Мире насквозь мокра от пота. Девушка стаскивала ее, голая куталась в одеяла, омерзительно сырые на ощупь. Сырые, как рассол. Как погреб. Вокруг темно, будто в бочке. Да, это бочка: доски вокруг, крышка над головой. Но странным образом Мира видела, что рядом стоят другие бочки, а в них — другие люди. Линдси. Джейн. Адриан. Отец.

Ее отец. В бочке. В рассоле.

Она кричала и металась, пыталась разбить доски, опрокинуть, вырваться… От этого темень становилась только глубже, плотнее. Никого больше не видно, кроме отца. Глазницы пусты, лицо изуродовано. Его нельзя узнать, Мира только чувствует, что это — отец.

— Нет, нееет! Помогите!..

Кто поможет? Она в бочке, в одной из многих в ряду. А вдоль ряда прохаживается Мартин Шейланд в красном кафтане, похожий на бубнового короля. И кто-то спрашивает:

— Как дела, бубновый? Все по плану?

Мартин оглядывается. Мира оглядывается. Там, в конце погреба, стоит Эрвин Ориджин. Мятежник. Держит за шею свою сестру.

— Сложно идет, — говорит Мартин. — Плох материал. Попалась одна Янмэй, и та больная.

— Держи, попробуй с этой!

Эрвин швыряет ему Иону, будто куклу. Мартин сует ее в бочку, Иона успевает крикнуть:

— Нет, милый братец! Не отдавай меня! У тебя сильный жар!..

Причем тут жар?.. К чему это?..

Но голос повторяет:

— Да, жар сильный. Сейчас мы поставим припарочку…

Ей на лоб ложится мокрая марля. Мира корчится от озноба, заходится в кашле. Видит лекаря. Это явь?..

Да, и не только это. Эрвин, злодей из кошмара, он тоже был явью. Кто, как не он, стоит за всем? Теперь это ясно, как день. Если бы не болезнь, Мира поняла бы намного раньше! Эрвин нанял братьев Шейландов. Для него они ведут идовы эксперименты, по его указке ищут снадобье бессмертия. Вот в чем секрет самонадеянности Эрвина: он станет бессмертным! Ни искра, ни Персты уже не будут ему страшны!

А Иона… бедная благородная Иона — только жертва. Он отдал сестру Шейландам в оплату за их жуткие труды. Боги!.. Нужно спасти ее!

И Мира вскакивает с постели, бежит, бежит меж рядами бочек. Не успела с Линдси, но успеет теперь. Скидывает крышки одну за другой, ищет Иону, видит гниющие трупы. Один из них — отец. Он поднимается из бочки, тянет руки к дочери, хочет обнять.

— А-аа! А-аааааа!

Мира отлетает назад и падает, споткнувшись. Кто-то подхватывает ее.

Эрвин. Красивый, изящно одетый. Горячий, полный жизни. Чужой жизни, высосанной из сотен жертв!

— Хочешь, Мия, я подарю тебе престол? — сладко шепчет он. — А хочешь, весь мир? Только один поцелуй — и все на свете будет твоим.

Он клонится к ее шее. Зубы Эрвина удлиняются, превращаясь в звериные клыки.

— Аааааа!..

Мира подскакивает в постели. Снова мокрая ночнушка, снова темень, спутанные одеяла. Дрянной запах болезненного пота. Ее запах…

Сучий хвост. Самый сучий изо всех хвостов.


* * *

— Позвольте войти, миледи.

Мира позволила. В голове гудело, нос едва дышал, слабость не давала пошевелиться. Но хоть не было жара — и то радость. Отчего же не принять гостей?

Вошли Итан и Шаттерхенд. Оба имели до странности торжественный вид, Итан при шпаге, лейтенант при мече. Будь у мужчин с собой мундиры — пожалуй, надели бы их. Мира села, опираясь на подушки; пригладила волосы, чинно сложила руки поверх одеяла. Подумала: вот и все, Минерва, твои дни сочтены. Адриан спохватился и решил все-таки отдать тебя имперскому суду. Или лекарь спохватился и возвел твою болезнь в ранг смертельных. Так или иначе, чихать осталось недолго. Радуйся…

Мира чихнула и утерла нос платочком.

— Простите.

— Миледи, мы пришли сообщить вам новость.

— Так и поняла. Я вся внимание.

Мужчины замялись. Видимо, не решили, кто будет говорить. Стесняетесь сказать, что меня ждет суд? Я знаю решение проблемы.

— Господа, предлагаю тянуть спички. Кто вытянет короткую, тому слово.

Шаттерхенд усмехнулся:

— Короткую вытянул Итан, а говорить мне. Но это такая новость, что нужно по-особому…

Мира снова утерла нос, прокашлялась, села ровно.

— Я готова.

— Миледи, когда скажу новость, вы сразу выздоровеете.

Сомневаюсь, — подумала Мира, но промолчала. Внимательно смотрела в лицо гвардейцу, ждала. Тянулась пауза. Мужчины переглянулись с каким-то неясным выражением.

— Говорите, прошу!

Лейтенант сказал.

Мир поменял цвет. Был серым, как несвежие простыни и старая побелка на потолке, как облака в небе и пыльное оконное стекло. Стал — желтым с отливом в золото: осеннее солнце, рукоять Вечного Эфеса на монете, императорская корона. И слабость исчезла, и мокрота в горле, и гул в висках. Мира вовсе не чувствовала тела — будто выскочила из него, невесомая взмыла в воздух.

Теперь Мира понимала, почему они медлили. Сказать это быстро — обесценить слова. А эти слова — такие, что их хочется прочувствовать, прожить, вдохнуть полной грудью, как воздух.

— Прошу вас, повторите!

Лейтенант улыбнулся и произнес:

— Генерал Алексис разбил мятежника.


Добрую минуту Мира молчала, разглядывая этот новый, золотистый, светлый мир. Потом спросила:

— Как он это сделал?

— Владыка обхитрил Ориджина. Вся Империя знала, что император пошел с войском на юг, в Литленд. Вот только войска с ним было всего три полка! Он вывел из Фаунтерры десять полков и провел через Землю Короны и часть Надежды, на виду у всех. Но на берегу залива Мейсона, в крохотной пиратской бухте он погрузил семь полков на корабли и отправил на север, сам же двинулся дальше только с тремя. Эрвин не знал этого, но, видно, чувствовал подвох: долго медлил, не решался идти на Фаунтерру. В итоге все же соблазнился тем, что столица осталась беззащитна, и двинулся из Лабелина на юг. Тем временем семь искровых полков высадились в Южном Пути, во владениях Грейсендов, и присоединились к войскам генерала Алексиса. Серебряный Лис собрал неслыханную силищу: двенадцать искровых полков, четыре тысячи тяжелой конницы, восемь тысяч морской пехоты, один полк алой гвардии, да еще вся кавалерия Южного Пути, которую увел из-под Лабелина барон Деррил. Со всей этой мощью он внезапно обрушился на Эрвина. У мятежника просто не было шансов!

Если бы Инжи Прайс увидел сейчас свою хмурую «деточку», то не узнал бы ее: Мира сияла в улыбке.

— У вас есть время, лейтенант? Я не хочу кратко. Расскажите о битве подробно, со всеми деталями. Расскажите так, будто я разбираюсь в тактике!

— Т… так и знал, что это понадобится, — подмигнул Итан и расстелил на одеяле карту Южного Пути.


* * *

Ханай со многими своими притоками на карте напоминает дерево: вот могучий ствол, уходящий корнями в залив Мейсона, а вот тонкие гибкие ветви, торчащие кверху, на север. Меж этих ветвей вниз, вдоль ствола, наступало войско Ориджина. Одна ветвь, в отличии от прочих, изогнулась вниз, будто под тяжестью плодов. Это речушка Мила, мелкая летом, но набравшая силу по осени. Есть, таким образом, кусок земли, ограниченный водою с трех сторон: на западе — руслом Ханая, на севере и востоке — изгибами Милы, лишь на юге имеется открытый выход. Этот карман мятежнику следовало пройти по пути к столице.

Ориджин навел шесть мостов через Милу и по ним переправил свое пятидесятитысячное войско. Кроме семнадцати тысяч кайров и греев, с Эрвином были двенадцать тысяч воинов Нортвуда, шесть тысяч наемных стрелков и тринадцать тысяч пехотинцев Южного Пути, перешедших на сторону мятежников. Вся эта сила вошла в водный карман и двинулась на юг вдоль Торгового тракта.

У городишки Пикси армия остановилась на ночь. Генерал Алексис находился меньше, чем в дюжине миль. Укрыв свою армию в лесу, он выдвинул на опушку лишь несколько мелких отрядов под флагами Южного Пути. Разведка северян приняла их за ополчения местных лордов и не обнаружила искровых войск.

Серебряный Лис, не в пример северянам, имел точные сведения. В полночь он узнал, что мятежник сделал привал в окрестностях Пикси, на расстоянии одного пешего марша от имперских войск. Генерал поднял полки и под покровом тьмы двинул к северянам. На рассвете дозорные Эрвина забили тревогу: искровики подошли на расстояние видимости.

Ориджин построил свои батальоны. Армия Лиса приблизилась, и мятежник оценил ее численность. Имперских войск было вдвое больше, чем он мог ожидать. Возможно, северяне имели шанс на победу: все-таки кайры есть кайры. Но Эрвин своими руками отнял этот шанс: еще до начала схватки он бежал с поля боя. Каким бы хитрым ни был лорд-неженка, он не выдержал испытания на прочность и струсил в критический момент. Армия лишилась головы.

Командование принял на себя генерал-полковник Стэтхем — прим-вассал Ориджина. Но по факту барону Стэтхему подчинилась не вся армия. Клыкастый Рыцарь с полками Нортвуда игнорировал его приказы, а граф Майн Молот выполнял их выборочно. На поле боя вышло не единое войско, а три отдельных куска.

Серебряный Лис двинул в центр свои лучшие полки — искровые. На один фланг послал путевскую кавалерию Деррила, усиленную алой гвардией, на другой фланг — имперскую конницу вместе с морской пехотой. На обоих флангах северяне отбили атаку кавалерии: на правом фланге Нортвуд, на левом — граф Лиллидей. Перегруппировавшись, конница ударила снова, и вновь откатилась. Крейг Нортвуд, окрыленный успехом, начал контратаку. Стэтхем не давал такого приказа. Нортвуд просто увидел спины врагов — и не устоял на месте, ринулся вперед.

Тем временем искровые полки Лиса схватились с центральными корпусами северян — Стэтхемом, Молотом и Робертом Ориджином. Искровики показали себя с лучшей стороны. Несколько тысяч мятежников сразу же легли под разрядами копий. Вскоре, однако, выяснилось, что большинство солдат, оглушенных искрами, — не северяне, а переодетые путевцы. Кайры, выставив путевцев во фронт, сберегли свои силы. Первые шеренги искровиков разрядили очи и отступили, войско должно было перегруппироваться. В этот момент Стэтхем двинул свои полки вперед.

То был самый опасный момент для имперской армии. Клыкастый атаковал на фланге, Стэтхем — по центру, а полки Алексиса были заняты перегруппировкой. Если бы кайры сумели врубиться в строй искровиков, разрушить шеренги, то исход был бы страшен. Но атаку северян сгубила несогласованность. Ведь Крейг Нортвуд рванул вперед раньше времени, не дождавшись приказа. Стэтхему пришлось подстроиться под него и нагонять медведей. Обилие раненых, разрушенные передние шеренги, неповоротливая путевская пехота — все это замедлило атаку Стэтхема. Он отстал от Нортвуда. Между фланговым корпусом мятежников и центром появилась дыра. Генерал Алексис не преминул этим воспользоваться.

Всю тяжелую конницу Серебряный Лис бросил в зазор между Нортвудом и Стэтхемом — и рассек надвое войско мятежников. Нортвудцы оказались отрезаны. А искровые полки Короны, перегруппировавшись, с новыми силами атаковали центральный корпус северян.

Граф Майн Молот самовольно, без приказа, ринулся на помощь Крейгу Нортвуду — видимо, из личной к нему симпатии. Центр северян ослабел, и Стэтхему пришлось отозвать с левого фланга часть кайров Лиллидея. Мятежная армия перекосилась: сильный правый фланг выдвинулся далеко вперед и раздробился на части, слабый левый фланг стал сминаться под ударами. Опытный полководец, глядя на эту картину, уже понял бы: катастрофа близка.

Крейг Нортвуд тем временем торжествовал. Он пробился так далеко, что зашел в тыл искровикам, увидел штабные повозки и личный вымпел Серебряного Лиса. Не думая ни о чем, кроме близкой победы, он рвался дальше. При помощи сигнальных флагов Стэтхем приказывал ему развернуть полки, но Нортвуд плевать хотел на это. Если бы он сумел добраться до штаба Короны, пленить Лиса и офицеров — он решил бы исход битвы.

Но он не сумел. Опытный Лис держал в резерве два самых надежных искровых полка. Увидев приближение Нортвуда, Лис прикрылся полками резерва, как стальным щитом. Войско медведей обрушилось на него — и не смогло пробить с налету. Как только Нортвудцы сбавили ход, замедлили продвижение, их тут же окружила конница Короны и Южного Пути.

Стэтхем и Роберт Ориджин на протяжении целых двух часов держали оборону в центре и нанесли искровикам немалые потери. Кайры отражали атаки, наемные лучники били навесом через их головы, нарушая порядки имперской пехоты, греи лупили в упор из арбалетов. Всеми силами северяне сдерживали искровиков, давая Нортвуду время разбить искровиков ударом с тылу… но сами уже мало на что могли повлиять. Кайрам оставалось лишь удерживать позицию и надеяться на Нортвуда. Случилось то, чего с самого начала добивался Лис и опасался Стэтхем: инициатива и решающая роль в сражении досталась не кайрам, а воинам Крейга Нортвуда. Медведи могли похвастать и силой, и мужеством, но им чертовски не хватало координации. Попав в окружение, они не сумели построить круговую оборону. Какое там! Крейг Нортвуд до конца верил, что атакует, а не защищается. Его полки таяли под боковыми ударами, а он продолжал рваться вперед. Наконец, искровый удар убил коня под Нортвудом. Он продолжил бой пешим, но был сражен ударом булавы и попал в плен. Дональд Нортвуд, пытаясь спасти брата, получил тяжелую рану: меч барона Деррила пробил его забрало и раздробил челюсть. Теперь вассалы Нортвудов осознали отчаянное положение, в котором оказались, и, наконец, начали отход.

Потеряв оба фланга, Стэтхем больше не надеялся на победу. Теперь ему приходилось думать о том, чтобы самому не попасть в кольцо. Вдобавок в бою погиб граф Молот, его вассалы упали духом и дрогнули. Стэтхем сделал лучшее, что еще мог сделать: скомандовал общее отступление.

Генерал Алексис весьма успешно организовал преследование. Легкие всадники вооружились копьями, в которых еще имелись заряды, и ринулись в погоню. Они были маневренны и отлично вооружены, бегущие мятежники никак не могли защититься. Тысячи северян усеяли телами пространство от Пикси до Милы. Если бы мятежники не навели столько мостов, Мила стала бы наковальней, на которой Серебряный Лис расплющил бы остатки северного войска. Но благодаря мостам, которые удерживали кайры Роберта Ориджина, почти двадцать тысяч северян смогли покинуть западню и уйти за Милу.

Тем не менее, потери мятежников огромны. Путевская пехота полностью развеяна. Больше двух тысяч кайров и пяти тысяч греев погибли или попали в плен, оглушенные искрой. Убит один из главных полководцев Ориджина, а сам герцог бесследно скрылся. Войско Нортвуда уменьшилось почти вдвое и лишилось сюзерена. Разрозненные отряды отступают к Лабелину, но совершенно ясно, что они не смогут организовать оборону города. Их состояние плачевно, а Лабелин лишен укреплений. Очевидно, они минуют город и побегут дальше на север. Генерал Алексис намерен задержаться в Лабелине — пополнить припасы и восстановить искровые заряды, — затем продолжить погоню. Куски северной армии еще смогут какое-то время удерживать крепкие замки, вроде Дойла. Но уже сейчас ясно: это конец мятежа.

Генерал Алексис объявил приз в тысячу эфесов за голову беглого Эрвина Ориджина.

Перо

Конец ноября 1774г. от Сошествия

Море Льдов; Запределье


Радоваться или печалиться? Поди разберись.

Если из жуткого Запределья, от которого мороз по коже, возвращаешься к людям — это повод для радости. Если сотня парней из числа твоих врагов — хлоп! — и исчезли в один миг, то и это хорошо. Повидал чудо, какое вообразить сложно, — тоже чего-то стоит. Наконец, узнал, что твой сюзерен владеет чудовищной, дикой силищей — тут бы тоже порадоваться… Но не выходило. Всплывало сомнение на счет этого пункта, сухо скребло на душе. Главный враг рода человеческого — Темный Идо. Марк о нем много сказок слыхал: стращали когда-то, как и всех детей. Тут Темный Идо спалил церковь, там младенцев поел, тут кого-то сварил заживо, там содрал кожу с девицы и сшил себе сюртук… По детским меркам жутковато, а по взрослым — так, средне. О возможности щелкнуть пальцами и убрать с лица земли целую крепость со всеми солдатами Темный Идо, надо думать, только мечтал. И вот такую способность показывает человек — твой государь. Вроде, полезно — с точки зрения политики, стратегии и прочее, — а все равно, нехорошо как-то, не по-людски.

Было и второе, что тревожило Марка. При всей своей дерзости, он сознавал: Ориджины никогда не славились милосердием, и скромный родник их терпения Марк давно уже осушил. Оставили в живых, почти не повредили при пытках, пристойно кормили в темнице, отправили с заданием — читай, дали возможность увидеть людей, вдохнуть свежего воздуха. Северные герцоги были на диво снисходительны к агенту врага. Невыполненного задания ему точно не простят. Никакой надежды. А задание таки останется невыполненным, поскольку граф Бенедикт Флеминг скомандовал отступление. Форт исчез, а Флеминг прочел молитву, ударил шестнадцать поклонов оземь, поднялся и крикнул:

— Воины, по шлюпкам!

И вот остатки отряда шли на веслах вниз по реке, к кораблям. Вернее сказать, летели: и течение придавало скорости, и состояние духа. Марк же, одолев первое потрясение, начал представлять себе будущий диалог с Десмондом Ориджином. Чем дальше, тем больше тревожил его воображаемый ход беседы.

— Милорд, я так рад вас снова видеть! Соскучился — не пересказать!

— Очень мило, дружище, но как обстоит с моим заданием?

— Ну, тут такое дело… Как бы лучше выразиться… В общем, задание я слегка, самую малость не выполнил.

— Тогда и голову тебе срубим не всю, а самую малость. Например, только темечко.

— Стойте, стойте, милорд! Имею уважительную причину! Граф Флеминг струсил и бежал из Запределья, а я с ним.

— Вот как?.. Ладно, уговорил: Флеминга тоже казним, с тобой за компанию.

Словом, не лучшая перспектива.

Правда, шанс выполнить задание Десмонда все-таки еще имелся. Двое пленных — Гвенда и Луис — остались в живых. У них можно попытаться выведать то, что хотел знать старый Ориджин.

Оба бедолаги оказались в одной шлюпке с Марком. Механика Луиса кайр Джемис не отпускал от себя ни на шаг, твердо намереваясь передать живым в руки Эрвина.

— Ме-ме-мееее! — блеял Луис. — Я козленок, я дурашечка. Меееее!

Кайр ухмылялся:

— Ты пытался убить герцога. Думаешь, не помню? Все помню, козлик! Даже змею помню: кинул вдовушку ему в шатер, а на меня свалил вину. Как же я рад, что поймал тебя.

Для начала, кайр ухватил Луиса за большой палец, воткнул под ноготь острие кинжала и, повернув клинок, сорвал ноготь. Луис завопил так, что слышно за милю. Граф Бенедикт велел Джемису прекратить.

— Ничего, козлик, скоро на корабле будем. Трюм глубокий, море шумное, звуков не слышно — позабавимся.

— Мее-мееее…

А Гвенда сама прилипла к Джемису. Она распознавала людей безрассудочным чутьем, коему сильно доверяла. Марка женщина поставила вровень с собой. Никто не говорил Гвенде, что Ворон тоже на правах пленника, но она сразу поняла это. С греями, как и с козленком, Гвенда не заговаривала — будто знала, что от них ничего не зависит. Марк, пускай пленник, влиял на события, а греи — нет, и Гвенда это чуяла. Можно подумать, она тянется к кайрам, поскольку те стоят на вершине иерархии. Но нет, влияло что-то еще. Кайр Хедин, что сидел на руле в их шлюпке, привел Гвенду в ужас. Только глянув ему в лицо, она отпрыгнула и спряталась за чью-то спину. А вот к Джемису прониклась симпатией, и едва он сел в шлюпку, ринулась следом, расталкивая всех.

— Я должна быть здесь! Здесь, рядом мое место.

— Свалилась мне на голову… — недовольно буркнул Джемис.

Его можно понять. Гвенда — косматое, замурзанное чучело, настороженное, будто хорек, немытое, пахнущее далеко не фиалками. Мало радости, когда к тебе такое липнет. Но прогонять Джемис не стал.

Марк сказал ему тихо:

— Кайр, мне бы допросить пленников. Позволите?

— Нет.

— Очень нужно. Прошу вас, кайр.

— Обойдешься. Гвенда и так хлебнула вдоволь, не нужно ей допросов. А с козликом я сам поработаю. Х-хе.

Джемис даже потер ладони от предвкушения.

— Вы не так поняли, — возразил Марк. — Я не буду пытать их, только поговорю. Гвенда никак не пострадает, да и Луис вернется к вам целеньким. Но ради миссии, полученной от лорда Десмонда, я должен с ними побеседовать.

— На корабле разберемся. Может, и позволю.

«Разберемся на корабле» — то было общее настроение, владевшее отрядом. Люди помалкивали и сосредоточенно гребли. Воздерживались от слов, действий, чувств, кажется, даже от мыслей. Исчезновение форта настолько оглушило людей, что они впали в ступор, отложили жизнь до поры. Даже гибель однополчан — больше сотни воинов пропали без следа! — не воспринималась особенно остро.

Отходную молитву прочли вечером, перед ночлегом на восточном берегу Реки. Это было странно: отходную нужно читать над телом погибшего, а если тела нет, то как можно ближе к месту гибели. По-хорошему стоило бы помолиться еще утром, возле кратера на месте форта, но никто даже не заикнулся об этом. Вечером же, причалив к берегу, граф Бенедикт созвал людей на молитву. Аббат Хош просил Ульяну Печальную позаботиться о душах ушедших, подарить им покой и холодный свет, взять за руки и отвести на Звезду. И все это звучало коряво, неубедительно: будто к сухому дереву приклеили пару листьев — авось сойдет за живое. Священник должен быть спокоен в любой ситуации — иначе какой в нем прок? Должен каждым жестом и словом передавать ту мысль, что на все в мире есть воля Праматерей, а значит, все к лучшему, все в итоге пойдет на благо, и расстраиваться нет причин. Священник — он для того, чтобы остальным жилось легче. Так разумел себе Марк. Но в словах аббата не слышалось ни покоя, ни благости. Аббат Хош читал молитву в смятении, то и дело поглядывал на графа, ища поддержки.

— Странный человечек… — сказала Гвенда, стоя меж Марком и Джемисом. — Человечек боится.

— А есть чего бояться? — спросил ее Марк.

Гвенда вздернулась, навострилась, будто слушая ветер.

— Нечего… Бояться нечего, но он боится. Это странно. Что странно, то плохо.

— Ты много повидала странного, да?

— Много, — сказала Гвенда и сжалась, став на полфута меньше. — Много странного. Много.

— В форте? В лесах?

— Всюду, — она нагнула голову, и волосы упали на лицо, закрыв завесой.

— Люди? Звери? Предметы?

— Много странного. Люди звери. Предметы звери.

Гвенда притерлась поближе к Джемису.

— Не цепляйся к ней, — буркнул кайр.

— Успокойся, Гвенда, — Ворон погладил ее по спине. — Ничего странного больше не будет. Только холодина, корабли да северяне с мечами. Обычное дело.

— Ты не знаешь. Будет странное.

— За нами погоня? — спросил Ворон.

Она не поняла его или не услышала. Отведя космы с лица, зыркнула на аббата, что оканчивал молитву:

— Плохой человечек…

Оба пленных так и были весь вечер при Джемисе: Луиса не отпускали, Гвенда не отходила. Когда собралась сходить по нужде, предварительно схватила кайра за руку и прошептала:

— Будь тут, никуда не двигайся. Я очень быстро, ладно? А ты стой тут.

Кайр Хедин, видевший это, хохотнул:

— Вы нашли себе верную подругу, кайр Джемис. Или друга, тут не разберешь. Кто оно — мальчик или девочка?

Джемис промолчал.

— И козлика завели… Может, вашему козлику найти козочку? Как думаете, кайр, сумеет он ее оприходовать? Давайте проверим.

Луис при этих словах шарахнулся в сторону: «М-меееее!» Выбрал всю длину веревки, на которой держал его Джемис, рванул, грохнулся наземь.

— О, какой горячий! — смеялся Хедин. — Точно пора его на случку.

Гвенда уже возвращалась. Не глядя, переступила Луиса, подбежала к кайрам. Хедин потеребил пальцем ее волосы:

— У-тю-тю…

Она нырнула за спину Джемису. Кайр Хедин удалился, весьма довольный тем, как перепугал обоих пленников.

Ночью Луис попытался бежать. Часовой и греи Джемиса заметили его, но не схватили сразу, а пару минут только глядели вслед. Бывший механик скакал на четвереньках. Костлявый зад торчал кверху, руки неуклюже загребали землю. Часовой окликнул беглеца, тот с испугу припустил быстрее и врезался лбом в сосну.


* * *

Спустя двое суток после гибели форта шлюпки вернулись к кораблям.

Ворон был уверен, что граф Бенедикт соберет всех людей и выступит с речью. Погибла сотня воинов, а отряд ушел из-за Реки так быстро, что слово «бегство» просится на ум. Экипажи кораблей встревожатся, начнется сумятица, если не паника. Нужно поговорить с людьми, успокоить. Так сделал бы владыка Адриан и герцог Ориджин, да и сам Ворон. Но граф собрал на закрытое совещание лишь капитанов кораблей и самых знатных кайров. И то не всех: ни Джемис, ни Мой, ни капитан «Тюленя» Джефф Бамбер не были приглашены. На их месте Ворон не на шутку встревожился бы: ясное дело, граф не забыл своеволия двух кайров. Но Марк был не на их месте, а на своем, и волновало его лишь одно: скорее допросить пленников.

— Кайр Джемис, позвольте поговорить с Гвендой.

— Когда отчалим.

Отчалили вскоре, все с той же поспешностью. Но кое-что странное случилось прежде. Кайры Хедин и Тафф, что раньше плыли с графом на флагманском судне, перешли на «Тюленя» вместе со своими греями.

— Мы составим вам компанию, господа. У вас, поди, найдутся свободные койки?

После форта на каждом судне имелись свободные койки. Странно отправлять воинов с флагмана на «Тюленя», когда на самом флагмане недостаток мечей. Неужто граф боится мятежа? Марк, было дело, подумывал настроить капитана Бамбера и экипаж «Тюленя» против графа. А тот, вишь, хитер: предусмотрел такой поворот.

— Рады вас видеть, — сказал кайр Лиллидей вновь прибывшим.

С таким же теплом в голосе он мог бы поприветствовать волчью стаю зимней ночью. Однако Джемис был мрачен весь последний месяц, так что графские мечи не ощутили особой разницы.

— Благодарим за гостеприимство.

Воины прошлись по судну, запоминая расположение кают, трюмных люков, лестниц. После Хедин вновь подкатил к Джемису:

— Кайр Лиллидей, не дадите ли взглянуть на Предмет?

— Не дам.

— Мы все рисковали жизнями за Рекой, и эта штуковина — наш единственный трофей. Не справедливей ли будет…

— Предмет — собственность герцога, — отрезал Джемис.

Хедин хотел еще сказать, но серый пес кайра Джемиса издал гортанный рык, и пришелец удержал язык за зубами. Марк вмешался в беседу:

— Кайр Джемис, а как на счет моей просьбы? Матросы поднимают якоря, ничего неожиданного уже не может случиться. Ради лорда Ориджина, дайте побеседовать с Гвендой.

— Начни с козлика, — сказал кайр.

Гвенда, что была как всегда рядом, метнула в Марка быстрый взгляд и попросила:

— Я хочу. С меня начни.

— Ты хочешь, чтобы он тебя допросил? — удивился Джемис.

— Хочу говорить. Первой. Начните с меня.

— Ну ладно, раз просишь…

Кайр Хедин встрепенулся:

— И я буду присутствовать на допросе.

— Не будете, — покачал головой Марк.

— Ты мне указываешь?!

— Нет, всего лишь пользуюсь логикой. Гвенда боится вас, как тьмы. При вас не станет говорить.

Джемис подтвердил это, а Стрелец не то зевнул, не то ощерил зубы. Хедин отступил.

На «Тюлене» Гвенде досталась целая каюта — прежде ее делили два кайра, что пропали за Рекой. Марк и пленница вошли в комнату, Марк запер дверь на засов. Усадил Гвенду на койку, сам расположился рядом. Допрашивая женщину, лучше сидеть не напротив, а сбоку. Гвенда повернулась к Ворону: пол-лица закрыто сальными патлами, левого глаза не видать, правый блестит, как монета.

— Что хочешь от Гвенды?

— Кхе… — Марк усмехнулся. — Расслабься, красотка, ничего я такого не хочу.

— Я и не думала. Знаю, спрашивать хочешь. Спрашивай.

— Хм. У меня к тебе, Гвенда, всякие вопросы были… Но теперь на ум лезет один: почему ты так торопишься?

— Не тороплюсь. Есть хочу. Поговорим — и поедим. Да?

— Конечно.

— Гвенду накормят?

— Еще бы.

— Здесь накормите, или куда-то идти?

— Как захочешь.

— Хочу здесь. Никуда не ходить. Можно?

— Можно, можно.

Гвенда скинула башмаки и залезла на койку с ногами. Ворон поморщился против воли. Хохотнул:

— Ну, ты и пахнешь, прелестница! Никакой парфюм не нужен. Скажи, ты хоть когда-то мылась?

— Не знаю. Не помню…

— Наверное, еще до форта, да?

— До форта?

— Ты за Рекой жила в форте — в здоровенном таком срубе с башнями. А до него?

— Что было до него?

— Это я тебя спрашиваю, Гвенда. Что было до него?

— Было… было… кажется, была Гвенда.

— Гвенда — это ты.

— Я — Гвенда, да, я. Так и сказала.

— Ты ничего не помнишь, что было раньше форта?

— Раньше форта?.. Была Гвенда, и все.

Марк поскреб щетину на подбородке.

— Изо всей твоей прошлой жизни помнишь только имя — правильно я понял? Все остальное из тебя выбили.

— Гвенда я, да.

— Помнишь хотя бы, откуда ты? Из Ориджина, из Южного Пути? Из мещан или из крестьян? Как звали мать и отца?

Она встряхнула головой, зарылась пальцами в волосы.

— Я — Гвенда. Говорю тебе. Гвенда!

— Но как ты попала в форт — хоть это помнишь?

— Гвенда…

— Совсем ничего? Где тебя взяли? Когда? Кто?..

— Говорю тебе! Уже сказала!

— Ладно…

Марк перевел дух.

— Что с тобой было в форте — это помнишь?

Гвенда дернулась и замерла, будто ее хлестнули по лицу.

— Да, в форте. Что с тобой делали?

Она сцепила ладони перед грудью, ломая пальцы.

— Делали… Что-то делали, не знаю… Я Гвенда. А они — странные люди.

— Расскажи об этих людях, Гвенда.

— Странные. Люди-сумерки. Особые.

— В чем их особенность?

— Они умеют… они могут… делают…

— Что делают? Что могут?

— Неважно.

Она сказала это с такой неожиданной твердостью, что Марк нахмурился:

— Почему — неважно?

— Там никого. За Рекой — никого. Люди-сумерки ушли. Другие пропали. Теперь только яма. Пусто. Неважно.

— Куда ушли — знаешь?

— Я Гвенда.

— Ага, понял тебя. А почему исчез форт?

— Вы вошли. Не стоило входить, но вы вошли. Я же говорила…

— Форт — ловушка? Ты об этом?

Гвенда вздрогнула:

— Ловушка, да! Нужное слово! Там была ловушка!

— Ты забыла не только свою жизнь, но и многие слова?

— Меня зовут Гвенда…

Поддавшись порыву, Марк погладил ее по волосам.

— Бедная. Что же с тобой делали?

— Гвенда! Говорю: я Гвенда!

— Ты так хотела забыть форт, что забыла и все остальное? Семью, родной город, все годы жизни, даже слова — но и форт заодно. Оно того стоило, да, Гвенда?

Она похлопала веками, будто собиралась заплакать. Но вместо этого громко хрустнула костяшками и выпалила:

— Странные люди.

— Ты все же помнишь что-то о людях из форта?

— Не в форте. Здесь.

— На корабле странные люди?

— На кораблях.

Он улыбнулся:

— Да, северяне — странные парни, тут я с тобой согласен. Те еще чудаки. Но я не о них спрашивал…

— А я — о них, — Гвенда кивнула, чтобы придать твердости словам. — Священник странный. Самый главный — странный. С бородавкой — тоже странный.

— С бородавкой — это Хедина имеешь в виду? Того, кто пугал тебя?

— Он. Человек сумерек. Его главный — тоже. Стерегись их.

Марк пожал плечами:

— Мне-то чего бояться? Они злы на Джемиса, что тот забрал себе Предмет. Вот ему бы поостеречься…

— Джемис с собакой. Да?

— Верно, Гвенда. Кайр с собакой — это Джемис.

— Хороший.

— Он — слуга мятежника и профессиональный убийца.

— Хороший, — повторила Гвенда. — Ему опасность. Скажи ему.

— Я в курсе. И он тоже.

— Скажи! — Гвенда схватила Марка за грудки. — Ему страх! Смерть будет. Тебе тоже.

— И мне?.. Вот уж сомневаюсь.

— Будет! Смерть Джемису. И тебе с ним.

— Откуда знаешь?

— Знаю… вижу… Нет, не вижу, а…

Она прижала ладонь к худосочной груди.

— Чувствуешь?

— Да, чувствую! Нужное слово!

— Ты многое чувствуешь, да, Гвенда? Потому-то до сих пор жива?

— Скажи Джемису! Предупреди!

— Сама скажи. Ты же все время рядом с ним.

Гвенда мотнула головой так, что волосы разлетелись.

— Меня не услышит. Тебя услышит. Скажи.

— Ладно, скажу… Кстати, меня зовут Марк. Или Ворон Короны, если угодно.

— Неважно.

— Это как — неважно?

— Нет разницы. Совсем нет.

Марк не добился от нее больше ничего значимого. Скоро ударил судовой колокол, и Ворон подался на ужин. Позаботившись о пище для Гвенды, сел за стол рядом с Джемисом и его греями.

— Сказала что-то? — спросил кайр без особого интереса.

— Сказала, что вы скоро умрете. Я, кстати, тоже.

— Экая новость, — северянин оскалился. — Это ясное дело. А что-то новое сказала?

Марк взвесил, давать ли подсказку. Джемис и Мой в меньшинстве, даже если команда судна будет на их стороне. А Марк предпочел бы равенство сил — так потери с обеих сторон выйдут больше. Значит, стоит предупредить и уравнять шансы.

— Граф и епископ злы на вас, — шепнул на ухо кайру, — за дерзость и за Предмет. Прислали Хедина с Таффом присмотреть за вами, а при случае укоротить на голову.

Кайр недоверчиво нахмурился. Марк добавил:

— Думаете: почему граф не сыграл в открытую? Да потому, что вы — друг Ориджина. Граф Бенедикт не хочет трогать вас… своими руками.

— И это слова Гвенды?

«Меня не услышит, тебя услышит» — так сказала Гвенда. Пожалуй, была права.

— Нет, это мой опыт… эээ… утонченной придворной жизни.

Джемис отгрыз кусок вяленины, а остаток бросил Стрельцу под стол. Воин и пес слаженно заработали челюстями.


* * *

Чего Марк точно не любил, так это допрашивать безумцев. К самому последнему гаду, отъявленному подонку можно подобрать ключ. К безумцу, в сущности, тоже можно. Но до чего это муторное дело!

Ворон Короны долго молчал, присматриваясь к Луису. Тот дергался. Встанет, сядет. Почешет жидкую русую бороденку, оттянет пальцами нижнюю губу. Проблеет с дрожью: «М-мее-еее». Отвернется, ткнется лбом в стену — тук. На лбу большая лиловая шишка от неудачного лесного бегства. Глянет на Марка исподлобья: секунду, две, потом отдернет взгляд. Встанет. Упадет на четвереньки. Сядет на пол. «Ме-ее».

— Ладно… — начал Марк. — Перво-наперво скажу вот что. Тебе ничто не грозит. У меня нет оружия, я — почти такой же пленник, как и ты. Гляди.

Он распахнул куртку, показал пояс без ножен, вывернул карманы.

— Видишь? Никаких железок, ничего страшного.

В ответ Луис только жалобно заблеял.

— Не бойся меня, — сказал Марк, показывая пленнику открытые ладони. — Мы только поговорим, и ничего больше.

— Ме-ее!

Луис весь съежился, задрожал.

— Ну, чего ты?.. Ответь на пару вопросов — и все. Я уйду довольный и угощу тебя капустой. Хочешь капусты?.. Очень вкусная!

Марк вложил в голос все миролюбие, на какое был способен. Постарался вспомнить, как говорил когда-то с детьми, раскопал в себе изрядно заваленный источник ласкового тепла.

— Расскажи о себе что-нибудь, Луис. Что хочешь. Я даже спрашивать не буду, просто посижу рядом и послушаю. Хочешь так?

Вместо ответа Луис забился под стол. Взял в зубы край воротника, принялся жевать, таращась круглыми глазами.

— Да ладно тебе, парень! — воскликнул Ворон. — Неужели я так похож на твоих мучителей? Ты боишься северян? Но я не с Севера, а из Короны. Боишься искровиков? Но я сроду копья не держал в руках, а Предмета — тем более. Я сын сапожника, если хочешь знать. Простой мужик. Люблю поесть и выпить, поспать подольше. Женщин люблю, причем всяких: и черных глазастых, и стройненьких рыженьких, и блондинок с формами… А ножи, кровь, резня — это все не по мне. На кой оно нужно, спрашивается? От живого человека всегда польза: с ним можно побеседовать, послушать интересного, можно выпить, в кости сыграть; а если это барышня, так и еще много чего приятного можно. А труп — штука бесполезная, и мерзкая к тому же. Я не люблю трупы. Не понимаю тех, кто любит.

Он склонился к Луису и доверительно снизил голос:

— Если хочешь знать, я даже не очень-то люблю герцога Эрвина. Гляди, — Марк закатал рукав, показал уродливый шрам, — это он мне устроил. Так что, дружок, если бы ты его окончательно убил, а не только частично, то я был бы целее. У меня к тебе никаких претензий по поводу этого поступка. Только скажи, кто тебя нанял. Вот и все.

— Ме-еее! — вдруг возопил Луис и рванулся, забыв о столешнице над головой. Стукнулся темечком, заскулил, пуская пузыри слюны.

— Вот дурачина, — в сердцах бросил Марк.

— Угу, дурачок, — истово закивал Луис. — Я дурашка, козлик. Ме-еее.

— А я — кабанчик. Приятно познакомиться.

Марк встал на четвереньки и двинулся по каюте, носом тычась в доски пола.

— Хро, хро.

Луис глядел на него во все глаза.

— Чего пялишься? — буркнул Марк. — Кабана не видел? Хро! Пошел вон из-под стола. Это моя конура!

Подойдя к Луису, Марк резко толкнул его носом. Тот нехотя попятился, освобождая место. С сомнением проблеял:

— Ме-ее?

— Хро! Хрр-рро! Уииии! Пошел к черту, я тут лежать буду!

Марк вытолкал пленника из-под стола, а сам улегся на его месте, откинув набок руки и ноги. Пару раз удовлетворенно хрюкнул и затих.

Луис сидел рядом, уставясь на «кабанчика». Впервые в его глазах отразилась работа мысли.

— Ты это… ты чего? — несмело спросил пленник.

— Хро, — Марк ковырнул пятаком пол.

— Нет, ты чего, а?

— Хро-хро.

Луис тронул его за палец:

— Ты не кабанчик. Ты человек. Я вижу.

— Хро-хру.

— Ты это… ты говорил, сын сапожника…

— Я соврал. На самом деле, я — кабанчик. Хру.

— Нет.

Луис встревожился. На четвереньках обежал стол, дергая Марка то с одной, то с другой стороны.

— Нет, нет, так не пойдет! Ты не кабанчик! Не притворяйся!

Марк безмятежно похрюкивал. Луис нервничал все больше. Метался вокруг стола, тормошил Марка, хватался за столешницу, будто собираясь опрокинуть.

— Нет, нет! Мое место, мое место! Отдай! Ты не кабанчик!

— Хру-хро.

— Вылезай, садись на стул! Я козлик, а ты человек!

— Кайрам это скажи. Хру.

— Я козлик! Ме-еее!

Прозвучало жалко, вовсе не так убедительно, как прежде.

— Хру-хро, — только и ответил Марк.

— Ты обещал, что уйдешь. Так уйди!

— Хру.

— Я скажу, а ты уйди.

Луис обошел его и сел перед лицом, дернул за нос, чтобы привлечь внимание.

— Я скажу, а ты уйди! Ну!

Марк хрюкнул почти равнодушно, но все же с ноткой согласия.

— У меня был осел, — сказал Луис. — Раньше был конь, но его съели волки. Герцог дал осла. Все смеялись… Они всегда смеялись и унижали. Бросили дохлого барсука в постель. Мои стихи… я писал моей…

Он сглотнул дважды.

— …моей леди.

— Хро, — поощрил его Марк.

— Мне велели убить герцога. Сказали: тогда моя леди останется… останется… Пощадят ее и денег дадут, если убью. Я не хотел… герцог добрый… и несчастный. Но потом захотел. Он не защитил меня, когда смеялись. Ему не было дела. И я захотел. Решил: справедливо — герцог за мою леди. Она — добрая, она — хорошая, не как он…

— Тебя шантажировали? — Марк негодующе взвизгнул: — Урриии!

— Мне велели. Иначе — смерть. Моя леди…

— Кто велел?

— Человек владыки… капитан… в красном.

— В столице?

— Да… Капитан, и с ним двое. Меня взяли и били. Потом показали мою леди… ее тоже… — сглотнул, — били. Жгли свечой… Сказали: я должен…

— Приметы помнишь?

— Страшный… черный, волосы такие… — Луис провел рукой по плечам. — Нос поломанный. Шрам на губе, вот тут…

— Он сказал тебе, что за Рекой будут люди?

— Сказал убить до Реки… но я не успел.

— А про людей за Рекой говорил?

— Нет.

— Солдаты из форта — какие они? Расскажи.

Луис сжал челюсти, отпрянул.

— Ты не кабанчик.

— Хро-хро!

— Врешь! Ты человек! Обещал уйти — уходи! Ме-ее! Ме-ееее!

— Скажи о людях из форта — уйду.

— Ме-еее! Козленочек, дурашка! Ничего не знаю, ничего! Ме-ме-мееее!

Забившись в угол каюты, он стал жевать воротник. Глаза наполнились слезами.

— Ладно, хватит с тебя на сегодня, — сказал Марк и выбрался из-под стола.


— Что ты узнал от козлика? — спросил кайр Джемис наедине.

Марк заранее обдумал, какой частью сведений может поделиться, чтобы расположить к себе кайра, но и не выболтать лишнего.

— Им обоим здорово досталось там, в форте. Ни Гвенда, ни Луис не могут ничего толком вспомнить о тамошней жизни. Если спрашиваю — замыкаются в страхе.

— Немудрено.

— Однако, видимо, они удачливее остальных пленных: сумели выжить. Луиса не убили потому, что превратился в козленка. Палачи оставили его для развлечения: забавно же. А Гвенду спасло чутье. Она чувствует, к кому приластиться, кого стеречься, когда затаиться, когда говорить. С кем спать, а кого гнать прочь… Спала бы со всеми подряд — умерла бы: подстилок не ценят. Сильно строптивилась — убили бы тоже: со зла. Но есть такая тонкая линия, по которой можно пройти…

Джемис хмуро качнул головой:

— Мрази служат твоему господину.

— Знаете, кайр, я ведь семнадцать лет в имперской тайной страже. Мы развязывали языки кому угодно — хоть железному солдафону, хоть беременной бабе. Но превратить парня в козленка или начисто отшибить память — такого в нашем арсенале нет.

— Совершенствуетесь.

— У меня имеется другая трактовка.

— Ну?..

— С вашего позволения, я изложу ее лорду Десмонду. Если он прикажет, вы будете при этом присутствовать.

— Ладно, иди.

Марк сказал Джемису напоследок:

— Держите Гвенду при себе. Положите спать в своей каюте. Когда придут вас убивать, она первой проснется.

Как показали дальнейшие события, Джемис не внял совету.


* * *

Ночью Марка разбудил собачий вой.

Он и два грея Джемиса спали в одной каюте, сам Джемис, а также кайр Мой и Стрелец — в соседней. Оттуда и доносилось стенание овчарки: не грозное, а тревожное, тоскливое.

— Чего это он?.. — спросил грей Денни.

Все трое прислушались, пытаясь понять причину. Стрелец все выл. Схватившись с коек, мужчины рванулись в коридор. Греи успели вооружиться, Марк не имел такой возможности. Подбежали к двери Джемиса, и она распахнулась им навстречу. Овчарка вырвалась из каюты, опережая хозяина, и помчалась куда-то. Джемис держал в левой руке фонарь, в правой — меч. За ним шел Мой, также при оружии.

Увидев хозяина живым, греи расслабились. Марк, напротив, встревожился больше: он ожидал нападения на Джемиса, но если кайр в безопасности, то что происходит?

— За Стрельцом, — скомандовал Джемис.

Пробежав все судно от кормы до носа, они нагнали овчарку у двери носовой каюты. Два грея с топорами в руках защищали ее, Стрелец припадал к земле, щерился и готовился к атаке.

Джемис посветил в лица парней.

— Вы — греи Хедина и Таффа?

— Да, кайр.

— Тогда что делаете у дверей Гвенды? Идите к своим господам.

— Они… э… — один из греев покосился на дверь.

Мой шагнул к парню. Перехватил занесенный топор, ударил кулаком в лицо грею, и тот обмяк, стукнувшись о стену. Джемис отдал фонарь Марку и подступил ко второму грею, занося меч. Тот спешно опустил топор:

— Не нужно, господин…

Кайры распахнули дверь и ворвались в каюту.

Рядом с койкой Гвенды стоял сундук. Женщина лежала на нем, обмякшая, будто мешок тряпья. Белые ягодицы нелепо торчали кверху. Кайр Хедин отошел от пленницы и натянул штаны. С довольной ухмылкой обернулся к пришельцам.

— Зачем столько шума, кайр Джемис? Хотите поучаствовать — так милости просим, не возражаю.

Он шлепнул Гвенду по заднице. Она не издала ни звука.

— Вы убили мою пленницу? — спросил Джемис.

— Никак нет, живехонька, — ответил кайр Тафф и за шиворот поднял Гвенду. Сорочка на ней была разорвана в лохмотья, темные соски торчали в прорехи. На шее и скуле женщины виднелись синяки. Во рту торчал кляп.

— Мы только позабавились. Чего и вам желаем.

Джемис подошел ближе, покачивая мечом.

— Вы позабавились с моей пленницей? С женщиной, за которую я отвечаю перед милордом?

— Мне не по душе ход ваших мыслей, кайр Лиллидей, — ответил Хедин, кладя ладонь на рукоять кинжала. — Гвенда — не только ваша пленница. Мы все рисковали шкурами в форте. Она — общая пленница, а вам досталась потому, что вы нарушили приказ графа.

— Вы изнасиловали женщину, — процедил Лиллидей.

— И что? Она из черни. Агатки не стоит.

Джемис промолчал, остановился.

Тафф произнес:

— Она не может считаться ни вашим вассалом, ни полноценной пленницей, поскольку мужичка. Она — просто трофей, взятый на поле боя. Мы имеем право разделить трофеи, разве нет?

Странная усмешка взрезала лицо Джемиса.

— Полгода назад я был почти на вашем месте, Хедин. А на моем был герцог Ориджин. Похоже, Глория-Заступница решила поучить меня мудрости и показала зеркальное отражение.

— Не думаю, что понял вас, кайр, — ухмыльнулся Хедин. — Но, надо полагать, претензии сняты? Можем продолжать, или вы присоединитесь?

Гвенда все так же висела в руке Таффа. Не шевелилась, смотрела на Джемиса. Глаза чернели двумя колодцами. Джемис знал, чего она ждет. Но не двигался с места, скованный невидимой цепью. Стрелец, почуяв его настрой, сел на пол, опустил морду.

Марк подошел к Гвенде, посветил в лицо.

— Знаете, господа, — сказал он задумчиво, ни к кому конкретно не обращаясь, — у Гвенды белая кожа, черные глаза, черные волосы… Узкие губы, заметные скулы… Я бы сказал, она похожа на северянку.

Кайр Хедин издал смешок. Марк добавил, проходясь глазами по худому тельцу Гвенды:

— И фигурка стройная, тонкая кость… Она даже чем-то похожа — не красотой, конечно, но образом — на леди Иону Софию. Разве не северянка?

Джемис пригляделся внимательней:

— Да, есть сходство.

— Бросьте вы! — раздраженно выплюнул Хедин. — Какая северянка? Какая Иона? Вы ума лишились! Она даже роду своего не помнит! Простая мужичка откуда-то…

— В том и дело, что не помнит. Если не помнит свой род, можем ли мы утверждать, что она — не дворянка?

Марк взял Гвенду за руку, поднес к лицу ее ладонь:

— Пальцы грязнющие, но тонкие. Кисть худая. Если бы Гвенда вспомнила, что она из дворян, я бы, пожалуй, и не удивился…

Лиллидей спросил:

— Вы уверены, кайр Хедин, что женщина, которую вы унизили и изнасиловали, не северная дворянка?

— Тьма сожри, конечно, я уверен!

— А на чем зиждется ваша уверенность? Можете ли привести доказательства?

— Она — мелкий грязный ничтожный звереныш!

— Она грязна потому, что была в плену, и напугана по той же причине. О ее происхождении вы ничего не знаете. Вы оскорбили честь северной леди. Я вызываю вас на поединок.

Кайр Хедин оскалился.

— С удовольствием, кайр Джемис. Мне твоя хмурая рожа давно не по вкусу. Вот только оружие у нас несоразмерно. Смени меч на кинжал или дай мне длинный клинок.

Действительно, в руке Лиллидея был меч, а на поясе Хедина — только полуфутовый стилет. Джемис пожал плечами и сунул меч в ножны. В эту секунду все и произошло.

Левой рукой Джемис придерживал ножны, правой направлял меч. Короткий миг обе ладони его были заняты. С быстротой змеи Хедин выхватил стилет и ударил в лицо Лиллидею. Однако тот успел шатнуться в сторону, словно предчувствовал выпад. Стальное жало вспороло ухо кайра и отдернулось для новой атаки. В тот же миг Джемис выпустил меч и ударил голым кулаком. Хедин скрипуче застонал, шагнул назад, хватаясь за шею. Его кадык вмялся в горло.

Кайр Лиллидей с ухмылкой наблюдал агонию противника. Кайр Тафф толкнул Гвенду в руки Джемиса и тут же, выхватив нож, кинулся к нему.

— Стрелец!.. — крикнул Лиллидей. Пес вцепился в запястье Таффа.

Джемис поймал женщину, бережно поставил на ноги. Обнажил меч и одним ударом добил Хедина. Подошел к Таффу, что был уже обезоружен.

— Я не насиловал ее! — вскричал тот. — Только Хедин!

— Но ты смотрел и ждал своей очереди. И кинулся на меня с ножом против правил поединка.

Джемис занес меч.

— Тронешь меня — граф не простит!..

— Я трепещу от ужаса, — выронил Джемис и снес Таффу голову.


* * *

Море бугрилось черными волнами. Небо висело так низко, что мачты чуть не царапали его брюхо. Град стучал по палубе, врезался в воду, выбивая крохотные всплески. Надвинув капюшон на глаза, ежась от ветра, Марк опирался на фальшборт и смотрел на шлюпки. Их было две. Отчалив от «Белой Звезды», флагмана графа Бенедикта, они ползли к «Тюленю». Десять… нет, шестнадцать гребцов. За спинами торчали рукояти топоров и мечей.

— По вашу душу, кайр Джемис, — сказал Марк.

— Я убил тех двоих по всем правилам поединка. Северный закон на моей стороне.

Марк сомневался, что парни в лодках разделят эту точку зрения, но злорадствовать не стал. По правде, Джемис лучше многих северян, кого знавал Ворон.

— Люди-сумерки, — прошипела Гвенда, держа кайра за локоть. — Не дайте им прийти. Не дайте.

Джемис окинул взглядом людей на палубе. За его спиной было две дюжины команды и пятеро кайров с греями. Вполне достаточно, чтобы оказать сопротивление. Чтобы помешать беззаконию — тоже достаточно, при условии, если кто-то захочет мешать.

— Не бойся, Гвенда. Тебя больше не обидят.

— Не меня, — шепнула женщина. — Не меня.

Когда лодки приблизились, лейтенант на носу первой из них поднялся на ноги.

— Приветствую, кайр Джемис. Говорят, вы убили Хедина и Таффа. Верно ли это?

— По правилам поединка за честь дамы. У графа Бенедикта есть возражения по данному поводу?

Лейтенант не ответил. Шлюпки подошли к борту «Тюленя», матросы скинули веревочные лестницы. Взобравшись на палубу, лейтенант подошел к Джемису. Его люди один за другим перебирались с лодки на судно, сгущались в отряд.

— Покажите трупы, — сказал лейтенант.

Греи Джемиса развернули мешковину. Судно качалось на волнах, и голова Таффа, отсеченная от тела, шарахалась туда-сюда, разинув рот. Лейтенант оглядел и Хедина с уродливой вмятиной на шее. Уточнил:

— Голой рукой?

Джемис кивнул.

— Хороший удар.

Лейтенант пожевал губы, отхаркался и плюнул на труп Хедина.

— Это были двое подонков. Графу на них начхать.

— Тогда зачем вы прибыли?

— Удостовериться, что все правила поединка соблюдались. Опросить свидетелей оного, а когда они подтвердят ваши слова, выкинуть в море этот сброд.

— Что ж, приступайте. Я свидетель, — сказал кайр Мой, выступая вперед. — Еще греи Денни и Вилли, вот эта женщина — Гвенда, и этот мужчина — Марк.

— О, кстати, — лейтенант взмахнул рукой. — Еще одно дельце. Граф велел доставить к нему этого Марка.

— Меня-то за что? — опешил Ворон.

— Узнаешь на «Белой Звезде». А сейчас давай в шлюпку.

— Я могу… эээ… но только с позволения кайра Джемиса.

Он глянул на кайра с надеждой. Тот помедлил.

— Лучше тебе пойти. Я позволяю.

— Но я еще не окончил с пленными! Осталось много вопросов к Луису.

— Вернешься — спросишь. Ступай!..

Джемис сам подвел его к веревочной лестнице и напоследок пожал руку. В ладонь легло нечто угловатое, холодное, стальное.

Марк спустился в шлюпку, и двое гребцов повели ее к «Белой Звезде». Усевшись на носу, спиной к воинам, Ворон украдкой осмотрел подарок Джемиса. То был железный цветок с тремя лепестками и одним коротким острым шипом. Меж лепестков сияли три пунцовых кристалла.


Граф Бенедикт Флеминг принял Марка в своей каюте. Он сидел за столом в обществе аббата Хоша, двое кайров стерегли дверь. Только стол на этот раз был пуст: никакой снеди, лишь бутылка орджа и единственный кубок — для самого лорда.

— Ты говорил о знаке, — сразу заявил граф Бенедикт. — Ты обещал, что Заступница явит нам знак. И знак явлен во всей своей ослепительной мощи.

— Да, милорд.

— Скажи теперь. Ты думал о его значении? Чего хотела от нас Глория-Заступница, посылая столь грозное знамение?

Марк не думал о значениях знаков. Честно сознался:

— Я больше размышлял, милорд, о том, зачем вы призвали меня. Чем я могу вам помочь?

— Ты поможешь мне, — рыкнул Бенедикт Флеминг, — если сядешь и подумаешь о знаке.

Марк сел, задумался. Какого черта хочет этот граф? Чтобы я истолковал ему знамение в виде исчезнувшего форта? Почему я? У него для таких дел имеется личный священник. Но, ладно, граф видит во мне подручного владыки, и я должен буду что-то сказать. Что?

Форт исчез. Гвенда говорит: ловушка. Совершенно логично, я тоже так считаю. Бригада ушла из форта в Альмеру, а здесь оставила какой-то особенный Предмет, который может говорить сам собою, без помощи людей. Предмету было велено: как только в форт войдет сотня северян, убей их всех. Он так и сделал. Все просто. То есть, конечно, масштабно, жутко, дико… но по логике — просто.

— Ты думаешь? — спросил граф.

— Да, ваша милость. Всенепременно.

Итак, вроде, все ясно. Один вопрос: почему именно так? Зачем уничтожать целый форт вместе со всеми Предметами в нем? Был — и не стало. Убран… Убрать улики? Замести следы?

Как глупо! Эвергард сожгли на глазах у всего света. Какие следы теперь заметать?.. Зачем?!

Люди, что шантажировали козленка, тоже не особенно скрывались: в столице, при белом свете, да еще дали Луису угадать, кто они такие. Люди, что преследовали Эрвина за Рекою, не очень-то старались его догнать. Сбежал — и ладно, черт с ним. А вот форт — улика, его почему-то уничтожили. Улика чего? Что такое мы могли найти в форте?..

— Говори, что надумал.

— Еще одну минуту, ваша милость. Только одну…

Но минуты не понадобилось. Не успев даже договорить фразу, Марк понял кое-что.

Ахнул. Схватился с места. Потряс головой.

— Да, да! Верно! Так и есть! Проклятая тьма!..

— Вижу, ты осознал, — сказал граф Бенедикт. — Я осознал это в первый же день после форта.

— И вы тоже?! Поэтому приказали отступать?

— Конечно. Нам больше нечего делать за Рекою. Мы пришли туда, чтобы увидеть знак. Получив озарение, получили все. Теперь я знаю, как действовать, и не сойду с пути.

— Я так рад это слышать, ваша милость! И как мы поступим? Отправимся к лорду Десмонду?

— Несомненно! — граф блеснул зубами в хищной ухмылке. — Я возьму Первую Зиму и брошу ее к ногам великого владыки Адриана! Головы лорда Десмонда и леди Софии послужат доказательствами моей верности! Прежде я заблуждался, но теперь мои глаза открыты: я вижу человека, достойного править миром! В руки владыки Адриана сами боги вложили нечеловеческую мощь! Сопротивляться ему — значит, бороться с богами! Ориджины — еретики, и я сделаю все, чтобы уничтожить их.

Глаза Марка полезли из орбит.

— О чем вы говорите, милорд? Вы же все поняли!..

— Конечно! Адриан — наместник богов в подлунном мире! Это ясно, как день! И я вызвал тебя, чтобы ты послужил посредником. Ты, верный пес владыки, принесешь ему известие о моей преданности. Падешь пред ним на колени и скажешь: «Граф Бенедикт Флеминг — отныне ваш верный слуга, Праотец Адриан!»

— Вы пошлете меня к императору?

— Естественно!

— Но мне нужно повидать лорда Десмонда.

— Ты повидаешь его в день, когда его голова распрощается с плечами. Повезешь ее в мешке, как мою жертву богоподобному владыке!

Чувство нереальности происходящего стало столь горячим, что Марк растерял все слова. Он бессильно хватал воздух и хлопал веками. Граф продолжал свою пылкую речь, упершись в столешницу кулаками.

— Кайр Джемис и команда «Тюленя» заражены преступной верностью еретику-Ориджину. Поэтому я послал туда людей с приказом: уничтожить всех, кто будет упорен в заблуждениях. Если это не удастся, мы просто подожжем судно баллистами. Тебя же я забрал на флагман, ибо ты ценен для меня. Ты послужишь связью, почтовым голубем между мною и владыкой. Убедишь его в моей истовой вере! Скажешь, что я сомневался в правоте Эрвина от самого начала, потому именно мне Праматерь Глория явила спасительный знак. И истина больше не укроется от меня! Да здравствует Праотец Адриан, владыка, избранный богами!

— Постойте… Постойте! — Марк взмахнул руками. — Вы ошибаетесь!

— Больше нет.

— Да, милорд! Именно теперь — больше, чем когда-либо! Нельзя убивать лорда Десмонда. Грядет страшная катастрофа, и только Десмонд Ориджин может ее предотвратить! Надеюсь, он послушает меня, а его послушает герцог Эрвин. Это единственный способ спасти мир от трагедии!

— О чем это ты?.. — граф нахмурился.

— Об Эрвине Ориджине! Да, конечно, он ошибся, но и вы — тоже! Нужно все это прекратить, иначе… Багряная Смута покажется цветочками в сравнении с этим «иначе»!

— Я не могу ошибаться, — отчеканил Бенедикт Флеминг. — Нет, парень, не теперь. И я не дам тебе поговорить с Десмондом Ориджином. Разве что с его мертвым черепом. Все пойдет так, как я хочу. Ты будешь моим посланником к Адриану, или сгниешь в тюрьме.

— Но послушайте, милорд!.. Вы неверно толковали знак. Вы хотите убить того, кто может спасти мир!

— Какая ересь. Не желаю слушать. Заберите его, — граф кивнул кайрам.

Что я делаю? — подумал Марк, когда воин шагнул к нему. Зачем я это делаю? Я — просто сын сапожника. Я люблю поесть и выпить. Люблю женщин: грудастых и тонких, веселых и умных. Люблю жизнь! Рука северянина легла ему на плечо. Я хочу жить долго, очень долго! Ласкать жен, растить сыновей, увидеть внуков! Так зачем, тьма сожри меня, я это делаю?!

Он рванулся в сторону и с размаху ткнул в ладонь кайра железным цветком. Раздался сухой треск. Воин застыл с открытым ртом. Марк прыгнул на табурет, а с него — на стол.

В ладони графа Бенедикта возник кинжал. Они ударили одновременно, и клинок вошел в голень Марка, но в тот же миг сапог Марка врезался в широкую графскую челюсть. Флеминг клацнул зубами и зашатался. Марк прыгнул к нему, обхватил за шею. Боль так пронзила ногу, что пришлось вцепиться в графа, чтобы устоять. Тело кайра лишь теперь повалилось на пол. Второй воин уже обежал стол и заносил меч.

— Стоять!.. — заорал Ворон, прижимая шип к яремной вене графа.

Кайр остановился. Аббат Хош подкрадывался с другой стороны, сжимая канделябр.

— И ты стой, сука преподобная! Кругом, пошел к двери! Запри ее, а ключ сюда!

Повернулся к воину.

— Выбей окно!

Кайр саданул мечом по стеклу, осколки высыпались за корму «Белой Звезды», в каюту ворвался ледяной ветер.

— Оружие в море.

— Ты будешь долго сдыхать, — сказал кайр. — Очень, очень долго.

— Оружие в море, сказал!

Кайр бросил меч за окно.

— И кинжал. И его клинки, — Марк указал на лежащего.

Три клинка полетели в воду.

— А теперь…

Марк не договорил. Граф Бенедикт ударил его локтем под ребра, одновременно вырвавшись из рук. Марк согнулся, задыхаясь, но удержал цветок. Ткнул наугад, шип вошел в бок Флеминга. По телу пробежала судорога. Граф не успел еще рухнуть на доски, когда Ворон прыгнул в окно.

Зачем я это делаю?.. Секунды полета хватило, чтобы подумать: я жить хочу, тьма сожри!

И он нырнул в ледяные волны.

Колпак

Ноябрь — начало декабря 1774г. от Сошествия

Герцогство Надежда; герцогство Литленд


— Твоя каша, Колпак, — говорит Форлемей.

Он опускает серебряный поднос на стол, с методичной неспешностью ставит перед Менсоном фарфоровую тарелку и золоченный кубок, выкладывает приборы — по три с каждой стороны, как полагается. Движения Форлемея точны и небрежны, отточены до полного бездумья. На столе возникает яйцо в чашевидной подставочке, цветочная креманка с салатом, хлебница, похожая на ажурную лодочку, стеклянный кувшин с молодым вином, и, наконец, главное блюдо в пузатой глубокой миске. Снежная белизна посуды испещрена узорами, вензелями на эмалевых медальонах. Форлемей сдергивает крышку с главного блюда, наклоняется, тянет ноздрями идущий из миски дымок.

— Твоя каша, — повторяет он. — Ешь давай.

В миске — бобы с грибами и телятиной, приправленные сырным соусом. Но Форлемей всегда говорит одно: «Твоя каша», и не подстраивает слова под нынешнее меню. Менсон не хочет есть. Утром у него никогда нет аппетита, и Форлемей, хорошо зная это, сыплет в тарелку три ложки бобов — ровно столько, сколько Менсон сможет в себя впихнуть. Затем наливает вина в кубок, срезает макушку у яйца всмятку, докидывает в тарелку одну ложку салата. Форлемей — линялый и блеклый, как сотню раз стираный мундир. У него тусклые глаза, брыластые щеки, оттопыренная нижняя губа. Усы густые и пушистые, но бессильные. Уныло свисают ниже подбородка, отчего все лицо Форлемея кажется вытянутым.

Он раскрывает походный складной табурет и подсаживается к столу справа от Менсона. Придвигает к себе бобы с телятиной, запускает вглубь ложку, которой только что насыпал кушанье, и принимается есть прямо из миски. Менсон цедит вино и смотрит, как работают челюсти адъютанта. От этого зрелища в нем просыпается робкий аппетит. Шут берет серебряную вилку, ковыряет кушанье.

— Не вороти носом, а ешь быстрее, — говорит Форлемей. — Мы сегодня не выступаем, но это не значит, что ты можешь рассиживаться. Не успеешь поесть — пеняй на себя.

Говоря это, Форлемей не смотрит на Менсона и, конечно, не рассчитывает на ответ. Он мог бы с тем же успехом жевать молча, но тогда традиция была бы нарушена.

Менсон пробует салат. Хороший: вкусом похож на бирюзовый цвет. Менсон запивает бирюзу коралловым вином. Адъютант хрустко работает челюстями.

Сложно поверить, но Форлемей — дворянин и гвардеец. Его приставили к Менсону семнадцать лет назад, при старом императоре. Подавать пищу Менсону должен был надежный, военный человек, чтобы кто-нибудь мягкосердечный не сподобился отравить шута. Выбор пал на Форлемея. За какую провинность владыка Телуриан наказал его таким образом — теперь уж и не вспомнишь. В год, когда это случилось, Менсон еще не был кончен, жило в нем еще нечто янмэйское — гордость, возможно. Он решил не говорить с тюремщиком, ни при каких условиях не раскрывать рта.

Прошли годы. Стражник Форлемей за верную службу был переименован в адъютанты. А менсонов обет молчания потерял смысл: забылась причина его, стерлась гордость, да и человека, давшего обет, уже не было в природе. Но традиция сложилась и окрепла: адъютант говорит, шут молчит. Однажды, год на шестой, Менсон спросил было Форлемея:

— Что сегодня на ужин?

Тот уставился на него, будто на старика в пеленках, и выронил:

— Вконец одурел!..

С тех пор шут не заговаривал с ним.

…Менсон отправляет в рот последнюю вилку салата и осушает чашу. Форлемей, расправившись с бобами, вытирает усы и губы салфеткой, комкает ее, бросает в опустевшую миску. Из-под косматых бровей глядит на подопечного, говорит:

— Ну, наконец-то. Я думал, помру, пока ты доешь. Теперь вставай, одеваемся. Чего сидишь? Вставай!

Менсон все еще не проснулся до конца. Пробуждение — всегда пытка. Сон — нечто вроде котла со смолою. Вечером Менсон ложится в него и медленно погружается в тяжелую липкую тьму. Утром мучительно долго барахтается, силясь вынырнуть, высунуть голову на свет, а смола все липнет к телу и тянет обратно в бездумную темень.

Едва соображая, Менсон встает из-за стола, омывает в медном тазу лицо и ладони, скидывает бархатный халат. Форлемей подает ему рубаху, Менсон крутит и мнет ее, никак не может найти рукава и воротник.

— Вот старый болван, — говорит адъютант. — Голову сюда, руки сюда, ну! Давай, просовывай! Теперь чулки… Сам надевай, помогать не стану. Только не спутай: чулки на ноги, не на уши.

Менсон впихивает ступни в чулки. Ноги корявы, как дубовые корни. Просто чудо, что ткань не рвется.

— Надел?.. Ну, слава Праматери. Теперь бриджи. Да вот эти, золоченые. Сегодня никуда не едем, нечего тебе ходить чучелом, будешь красивый. А теперь башмаки… Не сапоги, а башмаки. Сказал же: сегодня скакать не придется. Ты чем слушаешь? Будто не человеку говорю, а камню.

То же самое Форлемей вещал и вчера, и позавчера, и третьего… Армия императора уже пятый день стоит у бухты Секрет, а может, седьмой — Менсон не силен в подсчетах. Все дни дует ветер, пыльный и теплый.

— Теперь держи шерстяной жилет. Надевай, кому говорю. Ты же мерзнешь все время, что петух без перьев!

Кривясь, Менсон надевает жилет. Форлемей что-то бурчит себе под нос — как всегда, как все семнадцать лет. В те годы, когда двор потешался над Менсоном, его бурчание казалось проблеском доброты и заботы. Сменилось время, сменился император. Придворные быстро учуяли странную симпатию, питаемую владыкой к шуту. Теперь никто не рискнул бы назвать Менсона старым болваном или петухом без перьев. Никто, кроме Форлемея: тот не счел нужным измениться ни на йоту. Пожалуй, он заслужил это право — семнадцать лет при шуте, как никак…

— Теперь последнее, наконец-то.

Форлемей повязывает Менсону пестрый шейный платок и надевает камзол — алый, с непомерно огромными галунами и вензелями. Так мог бы нарядиться ребенок, желающий изобразить генерала.

— Причесать бы тебя…

Форлемей погружает расческу в серые с сединой космы шута, делает несколько движений. Менсон подвывает от боли.

— Тьфу, напасть! Что ты только ночью делаешь? Весь свалялся, как пакля!

Форлемей совершает еще попытку, Менсон снова скулит. Адъютант бросает расческу и нахлобучивает шуту на голову широкополую шляпу.

— Вот. Так, вроде, не видно.

Менсон хмурится и осматривается в поисках колпака. Он не любит ходить в шляпе: под полем — будто в сумерках. И не слышно звона бубенцов, без него как-то неуютно.

— Неа, не надейся, сегодня никакого колпака. Там ветер, без шляпы последние мозги выстудишь.

Он застегивает на Менсоне камзол, вдевает запонки в манжеты, поправляет платок на шее.

— Готов. Теперь не стыдно его величеству показаться.

Форлемей откидывает полог шатра, и оба выходят на свет.

Крупное пустынное солнце стоит на полпути к зениту. Оно уже нагрело бескрайние просторы Надежды, и порывистый ветер несет с запада лоскуты сухого тепла. Продолговатая долина наполнена людской разноголосицей, шарканьем шагов, конскими всхрапами, перезвоном железа, хлопаньем ткани на ветру. Багровеют шатры, полощутся флаги, куда-то бегут солдаты, кто-то управляется с телегой, кто-то катит бочку, с копытливым стуком проносится верховой курьер. Оглушенный этой суетой, Менсон запрокидывает голову, ищет взглядом покоя. Скалы, окружившие долину, усыпаны руинами. Разрушенные домики лепятся к склонам, заполняют террасы. Некоторые здания встроены прямо в скалу, входы открываются черными жерлами в глубину породы. На вершине утеса маячит огрызок башни. Когда-то здесь был город — пристанище пиратов Крайнего Моря. Они не подчинялись ни Короне, ни герцогам Надежды, не знали над собой другой власти, кроме ветра и волн. Своим убежищем они выбрали эту долину, куда не было иного пути, кроме морского… Больше нет ни пиратов, ни города. Остались лишь руины на скалах и бухта Секрет, едва заметная с моря. Менсон сводит взгляд вниз, вдоль долины, нащупывает мягкую пенистую синь.

Бухта изменилась с вечера: теперь ее всю, сколько хватает глаз, пятнают цветы парусов.

— Вот и дождались, — говорит Форлемей. — Шиммерийцы прибыли. Здравствуйте.


* * *

Как выглядит триумф? Менсон Луиза рода Янмэй всегда хотел знать это.

Он испытал в жизни все — от алмазных вершин почета до унижения более смрадного, чем жижа в выгребной яме. Но вкуса триумфа не пробовал никогда. Много лет назад, когда еще не носил колпака с бубенцами, он надеялся испытать этот вкус. Теперь Менсон лишился амбиций. Увидеть чужой триумф — было бы вполне довольно для дворцового шута.

Он сказал владыке:

— Возьми меня с собой, возьми, возьми! Покажи триумф. Тррриумф!

От возбуждения Менсон тряс головой, издавая тонкий серебристый перезвон.

— Что ж… — Адриан помедлил. — Полагаю, ты имеешь на это право.


В октябре восемь полков Южного искрового корпуса выступили из Фаунтерры на юго-запад, вдоль рельсовой дороги к Сердцу Света. Мир покрывался октябрьским дождем, словно мешковиной. Солдаты кутались в плащи, прятали головы в капюшоны. Ни блеска кольчуг, ни пресловутых алых рубах, ни грохота шагов — дорожная грязь сглотнула все. Однако шуту войско виделось огромным полотнищем красной ткани. Туго натянутое поверх дороги, это бесконечное знамя слегка подрагивало от ветра, шло величавыми волнами. Ни один фут земли не проглядывал сквозь него — до того плотной была ткань. Когда Менсон всматривался, становились заметны золотые нити, вплетенные в штандарт. Они расходились паутиной от центра к краям, можно потянуть за нити — и край ткани подберется, отогнется угол, повернется полотно. Впрочем, всех сил Менсона не хватило бы, чтобы дернуть хоть одну такую нить.

Менсон был молчалив и все думал о триумфе. Он едва представлял, где находятся север и юг, но хорошо знал, что с севера движется на Фаунтерру другое войско — оно казалось Менсону черным облаком с багровыми пятнами птиц. Имперское знамя, будто гонимое тем же ветром, что и облако, уносилось на юг от столицы. Странное и тревожное чувство рождалось у Менсона: будто владыка бежит от триумфа, а не навстречу ему. Шут не говорил об этом, только терзал от беспокойства свою шляпу. Подобно зеркалу, он отражал состояние Адриана, а тот был хмур и сер, как камень.

За неделю войско достигло залива Мейсона. Шут не любил названия, созвучного с его именем, и предпочитал говорить, как говорят в простонародье: Крайнее Море. Край Земель Короны, край цивилизации, край мира и покоя. По ту сторону Крайнего Моря лежит Литленд, охваченный войной.

Огибая море, армия двинулась вдоль берега на запад и вступила в герцогство Надежда. Леса, которыми изобилуют Земли Короны, сразу исчезли — будто кто-то отсек их одним взмахом огненного меча. По какой-то причуде климата граница герцогства была пугающе явной: рощи, поля, деревни, затем гряда каменистых холмов — и за нею безлюдная прерия. Существовало объяснение, Менсон знал когда-то… Не то граница бассейна Ханая, не то влияние сухих ветров из глубины материка… Здесь росли только кустарники да кривые деревца с плоскими, будто крыши, кронами. Они не сбрасывали листву: западные ветры приносили тепло, здешняя зима напоминала октябрь в Фаунтерре. Гвардейские лошади выедали подчистую всю зелень, какую встречали. Солдаты вырубали стволы на костры. Войско оставляло по себе редкие тощие пеньки, огрызки кустов, да жирный след из навоза. Быть может, если случится новая война, а потом одна и еще, то армии наносят достаточно удобрений, и пустыни Надежды превратятся в сады. Впрочем, Менсон не раз видел, как сады превращаются в пустыни, и никогда — наоборот.

На берегу пиратской бухты, за двадцать миль от ближайшей деревни, армия остановилась и провела в ожидании пять дней. Адриан становился мрачнее с каждым днем, Менсон отражал его настрой. Вестей не было, да и не могло быть: нет голубей, знающих дорогу сюда. Приходилось полагаться на веру. Леди Катрин Катрин, отправленная с посольством, должна привести сюда флот шиммерийцев. Император должен ждать. И верить в преданность южан и надежность женщины…

Менсон чувствовал вину. Это ведь были его слова: «Туда и обратно». Он не рискнул бы сказать, что дал совет императору. Он вообще не до конца понимал, что именно значили его слова, просто видел в них некий смысл. Когда произнес их, они вылетели изо рта красивой золотистой стайкой. Адриан улыбнулся — он-то сразу уловил значение. И тем же вечером леди Катрин Катрин отбыла в Шиммери на самом быстром корвете его величества. А теперь армия ждала у пиратской бухты на полпути от Фаунтерры к Литленду, и Менсон делал только три дела: спал, смотрел на море, чувствовал вину.

Тем утром, когда адъютант подал к завтраку салат, похожий на цвет бирюзы, флот королевства Шиммери подошел к бухте.


Прядь черных волос падает на правый глаз мужчины. Зрачок хищно поблескивает сквозь нее, будто глядит на мир из засады. Вся одежда на мужчине сияет белизной: парадный эмалевый нагрудник поверх белой рубахи, снежный плащ с серебряными лунами на плечах, отполированный до зеркального блеска рогатый шлем на голове. Однако глаз перевешивает все остальное. Гектор Неллис-Лаймон, принц королевства Шиммери, выглядит плотоядным и наглым созданием.

Рядом с его высочеством — женщина: худая, смуглая, поджарая, как дикая кошка. Говорят, что леди Катрин Катрин — лучшая любовница на свете. У Менсона нет собственного мнения по данному вопросу.

За спиной принца Гектора две дюжины свиты: южные вельможи и генералы. Их доспехи покрыты узорами и гербами, гравировкой и чеканкой, золотой вязью и серебряными медальонами. Все это сверкает так беспорядочно ярко, что у Менсона кружится голова, словно от взгляда в калейдоскоп. При каждом южном генерале по две-три женщины, они наряжены в странную смесь шелков и мехов. Принцева свита богата, сыта, довольна жизнью. Менсон кричит:

— Добррро пожаловать на бал, господа!

Принц Гектор ухмыляется, кланяясь Адриану:

— Ваше величество устраивает славный праздник. Южное Королевство Шиммери от всей души благодарит за приглашение. Тем более, что его принесли ручки такой прелестной дамы.

Он гладит Катрин Катрин по спине.

— Со мною — мои спутники: славные дворяне Шиммери, вы познакомитесь с ними ближе во время пиршества. А за нашими спинами — восемь тысяч танцоров, которых я привел на бал вашего величества.

— Премного благодарен за внимание, — отвечает император. — Средь вашего блеска совсем затерялся человек, по просьбе которого мы, собственно, собрались. Лорд Даглас, приветствую вас.

Даглас Литленд, брат правителя Малой Земли, подходит ближе. Он похож на старого голубя: ступает гордо, как все птицы, но перья истрепаны, а голова подрагивает. С ним только адъютант и пара рыцарей стражи.

— Ваше величество, нижайший поклон от герцогства Литленд.

— Каковы последние новости, милорд?

Даглас Литленд начинает говорить, и Менсон видит, как из его рта клубами валит черный дым. Тянется от лорда к императору, окутывает… Шаваны Рейса перешли Холливел два месяца назад. За то время они взяли — следует перечень городов; разбили войска — идет список лордов, что пытались сражаться; сожгли — число деревень; убили — количество людей; угнали — цифра голов скота. Менсон не вслушивается в список потерь, числа трудно даются ему. Однако хорошо видит дым: тот опутал императора и генералов, рыцарей лазурной гвардии, роскошного принца Гектора со смуглой любовницей…

Даглас Литленд продолжает речь, изрыгая новые клубы дыма. Вожак кочевников Моран Степной Огонь пользуется большой славой на Западе. Шаваны охотно идут за ним. Не одна тысяча воинов Холливела и Мельниц уже присоединилась к походу. Говорят, войско Закатного Берега тоже идет на помощь Степному Огню. Очень скоро Литленду придется бороться с ордами лошадников из четырех графств. От дыма становится трудно дышать, хочется прокашляться. Слезятся глаза. Степной Огонь уже прошел всю луговую часть Литленда. Он не тратит времени на штурм замков, а быстро рвется вперед, на восток, сжигая деревни и города. Его всадники уже подступили к краю джунглей. Мелоранж (столица герцогства) и Бэссифор (родовое гнездо Литлендов) со дня на день окажутся под ударом.

— Так сколько же всего западников явилось к вам? — спрашивает принц Гектор, морщась от дыма, которого не видит.

— Не меньше тридцати тысяч, ваше высочество.

— Тридцать тысяч — и все на лошадях?

— У Степного Огня нет пеших воинов. Вся его армия — конница.

Принц южан встряхивает головой, отгоняя дым, и говорит с ухмылкой:

— Девять полков искровой пехоты его величества с нашей помощью сожрут дикарей! Мои лучники нашпигуют лошадников стрелами еще на подходе, а искровики добьют тех, кто останется в седле. Нас ждет веселый праздник, не правда ли, ваше величество?

По правую руку от императора — генерал Уильям Дейви, в прошлом командующий Северного корпуса, теперь — полковой командир. Он прочищает горло со звуком, похожим на рык:

— Гррррхм. Очень веселый праздник, лорд Гектор, это чертовски точно. Со времен Первой Лошадиной войны такого не было. Тогда, помнится, спалили всю Альмеру, Надежду и кусок Короны — во как повеселились. Правда, тогда Ориджины были с нами, а теперь прут на нас всей северной толпой. Забавно, правда?

Принц Гектор подмигивает в ответ:

— Добрый праздник должен длиться много дней. Сперва развлечемся в Литленде, потом порезвимся на Севере. Правда, золото мое? — он хлопает Катрин Катрин чуть ниже талии. — Флот Шиммери — триста двадцать кораблей — подождет здесь, пока мы щелкнем по носу лошадников. Затем перебросит нас на Север и пойдет домой, груженный трофеями. Согласны ли ваше величество?

— Ешшшче как! — выкрикивает шут. — Владыка обожает, когда решают за него. Не нужно думать самому, только слушать и кивать — прррелесть!

Адриан мягко улыбается:

— Не стоит, Менсон. Принц Гектор помогает мне советом, и я признателен. Ведь вы хотите помочь мне, верно, ваше высочество?

— Всей душою и сердцем, ваше величество!

— Сколько, говорите, кораблей вы привели, славный Гектор?

— Триста двадцать, и ни одним меньше. Достойнейшие купцы и вельможи Шиммери предоставили свои суда ради победы вашего величества.

— Прекрасно, ваше высочество. Я воспользуюсь вашим флотом, чтобы отправить на север пять искровых полков. Мы немедля приступим к погрузке. Не возражаете?

Принц Гектор смахивает со лба прядь волос, теперь оба его глаза пристально смотрят на владыку.

— Пять полков вашего величества уйдут на север, а здесь останутся… только три?

— Восемь минус пять всегда равнялось трем, — бурчит генерал Дейви. — Или на Юге другая арифметика?

— Ваше величество планирует идти на Степного Огня с тремя полками искры?

— Еще ваши славные лучники, принц. Не забывайте о них.

Южанин моргает несколько раз и не находит ответа. Шут, подскочив к нему, прикладывает ухо к шлему, будто слушает мысли в черепе принца. Кричит:

— Император — глупец! Степняки нас растопчут. Отсылать войска — дурррость! Но как сказать, чтоб не обиделся? Эээ…

Катрин Катрин ловит его за ухо и оттаскивает в сторону. Принц хмуро молчит. Император тоже молчит, лукавая усмешка трогает его губы. Молчание длится, длится… И вдруг становится светлее, будто луч промелькнул меж двумя военачальниками. Принц расплывается в понимающей улыбке:

— Выходит, мы разобьем орду, ваше величество?

— Вне сомнений, ваше высочество.

— И двукратный перевес не спасет дикарей?

— Разумеется, нет.

— Янмэй Милосердная поможет нам?

— Она и сейчас с нами, принц. Разве вы не ощущаете?

Принц Гектор смеется:

— Значит, праздник еще веселее, чем я думал!

Адриан кивает в ответ:

— Ярчайший изо всех, что вы видели.


День шла погрузка, и тем же вечером весь флот снялся с якоря, унося большую часть армии владыки. Потом было пиршество, которое спуталось в сознании Менсона и выпало из памяти. Чаши, громкие голоса, смех, южанки — пестрый клубок. А следующим днем остатки войска выступили на юг.


* * *

Неизвестно, что за люди жили на землях Надежды до Сошествия, но одно ясно: чем-то они прогневили богов. Священная река Холливел, питающая своими водами Пастушьи Луга, Альмеру, Рейс и Литленд, выгнулась на запад и обошла Надежду. Герцогство осталось покрыто сухими прериями, где каждый колодец — чье-то ленное владение, а ручей или озерцо — стратегический пункт. Правда, позже боги сжалились над этой землею и рассыпали по ней золотоносный песок…

Когда Надежда осталась позади, солдаты сразу ощутили перемену. Сухая глина под ногами сменилась травой. Середина ноября, а под ногами — трава! Чуть пожухлая, и только. А погода стояла такая, что воины на марше скидывали плащи и расстегивали рубахи. Солнце, не добравшееся до зенита, грело по-особенному ласково. Облака были из ваты, небо — из морской лазури. Благословенный Литленд — земля добрых и мягких людей, влюбленных в жизнь.

Впрочем, людей по пути не встречалось — ни души. Луга лежали безмятежным зеленым простором. Сколько ни шарь взглядом от горизонта до горизонта — не найдешь ни человека, ни животного. Ничто не движется, разве только сокол царапнет по небу темной черточкой, да трава пойдет волной от ветра… Этот покой навевал чувство опасности. Менсон держался возле императора, в самом сердце войска, окруженный сотнями пехотинцев… И все равно ощущал болезненную, колкую тревогу. Слишком тихо в этих лугах. Тишина похожа на стеклянную крошку, парящую в воздухе. Вдыхаешь — воздух режет легкие.

— Вы, милорд, жаловались, что ваша земля лежит в руинах, — с усмешкой говорил принц Гектор лорду Литленду. — А мы видим тишь да благодать. Уж не кончилась ли война без нашего участия?..

Даглас Литленд отвечал, не глядя на шиммерийца:

— Это и есть руины, принц. Два месяца назад здесь паслись стада в сотни и тысячи голов. Теперь не встретишь и одной клячи.

Принц безмятежно пожал плечами:

— Быть может, они теперь пасутся в другом месте. Где-нибудь, где трава послаще.

Леди Катрин хихикнула, сочтя шутку забавной. Император тоже улыбнулся. Все, кроме шута и Литленда, были в приподнятом настроении духа. Война оказалась не так страшна, как ожидали. Война, видимо, сама их боялась: убегала, поджав хвост.


На третий день встретили останки двух деревень: горелые остовы хижин да черные деревья во дворах. Людей не было и здесь: ни живых, ни мертвых. Кто-то предположил, что шаваны забрали их в качестве трофеев. Почему-то это развеселило вельмож. Стали шутить о том, на что может сгодиться молоденькая безмозглая пастушечка или сельский силач-дурачина, или старая ведьма с бородавкой на носу. По какой цене шаваны продадут их и кому?.. Вот счастье-то привалит новым хозяевам! Даглас Литленд потемнел от обиды, и принц Гектор смилостивился:

— Не горюйте, милорд, мы всех до единого освободим. Разве вы не слыхали: Гектор Шиммерийский — прославленный спаситель сельской черни!

Южане дружно расхохотались.


На четвертый день увидели то, что, кажется, не должно было вызвать смеха. Городок назывался Мейпл — так гласила карта и табличка на дорожном столбе. Городок представлял собою лысое пятно среди лугов с грудами горелых бревен вместо домов. Во всем Мейпле уцелело одно строение — каменная церковь. Солдаты заглянули туда в нее и доложили генералу Дейви.

— Господа, не ходите в церковь, — посоветовал он южанам.

— Господа, не ходите в церковь, — смеясь, повторил принц Гектор. — Это звучит, как философское напутствие. Посетите храм — задумаетесь о грехах и погрязнете в тоске!

Менсон заглянул в церковь. Не все жители Мейпла сдались без боя. Примерно сотня оказала сопротивление. Обыкновенно степняки сжигают мертвецов: верят, что человек после гибели заслуживает свободы, и его пепел должен вольно летать вместе с ветром. Но этой сотне горожан последняя свобода не полагалась. Церковь заполняли истерзанные трупы. На лавках, у алтаря, вдоль стен, в проходах — всюду. Вороны пировали, залетая в разбитые окна.

Адриан приказал солдатам похоронить тела. Южные генералы двинулись дальше с авангардом, чтобы не портить себе аппетит. Менсон остался — решил, что должен увидеть погребение. Он чувствовал в этом смысл, хотя и не понимал, какой. Похороны смотрелись мерзко. Земля расплавилась, стала жирной и жидкой, как болото. С чавканьем всосала в себя тела, и они растворились без следа. Тогда земля затвердела.


На шестой день в Литленде армия прошла еще один разоренный город. Дорожный столб не сохранился, так что название осталось тайной. Город был больше Мейпла — примерно двести или триста домов. Пара дюжин уцелела. Солдаты обыскали их — без надежды найти что-то полезное, просто для порядку. И заметили пару чумазых мальцов, что следили за воинами из-за развалин сарая. Лейтенант позвал детей, и те убежали со всех ног.

— Поймать их, милорд? — спросил лейтенант у генерала Дейви.

— Зачем? Ничего они не знают, толку от них не будет.

— Они — дети, милорд. Может, остались сиротами. Может, им помощь нужна…

— Прекрасная идея! — воскликнул принц Гектор. — Я думал, полковые дети бывают только в книгах. Поймайте их и возьмите на воспитание. Они будут талисманом нашего войска!

— Пусть бегут к черту, — огрызнулся Дейви.

Армия встала на ночлег среди развалин города. Южные вельможи заняли один из уцелевших домов и устроили оргию. Всю ночь в окнах мигал свет, слышался хохот, женский визг, хриплые стоны. На утро вели себя так, будто возвращались со свадьбы: устало перешучивались, улыбались сладко и туповато, альтессы нежно терлись о своих мужчин… или хозяев — поди разбери.

Уильям Дейви, занятый построением полков, улучил минуту, чтобы спросить принца:

— Южане всегда так воюют, а? Пьют и веселятся, пока враг не лопнет от зависти?

— Мы, южане, живем в удовольствие, — принц Гектор хлопнул его по плечу. — Если приходится воевать — мы делаем это с удовольствием!


На восьмой день армия императора подошла к краю джунглей — веревочных лесов, как зовут их здесь. Открылась прямая дорога на Мелоранж. До столицы герцогства оставалось тридцать миль по высохшему руслу реки. А у русла лежало поле битвы.

Никто не слышал ничего об этом сражении. Войско императора так и не встретило в Литленде ни единой живой души, кроме тех двух мальцов, — не у кого было узнать новости. Однако течение боя и его исход прекрасно читались по следам на земле.

Рыцари Литленда расположились в месте, которое должно было дать им сил: за спиною — древний и славный Мелоранж, рядом — священные джунгли, добрые к своим, непроходимые для чужаков. Орда нахлынула из лугов: широченная полоса травы вытоптана конями, усыпана навозом. Литлендцы приняли бой по всем правилам рыцарской тактики: бросили вперед тяжелую латную кавалерию, следом шла легкая конница — бедные рыцари и сквайры, пехота наступала двумя шеренгами по флангам, сильно отставая от всадников. Глубокие следы боевых коней впечатались в грунт, можно даже оценить их численность: тысячи две тяжелых всадников, следом тысячи четыре легких. Серьезная армия. Все, что было у герцога Литленда.

На что рассчитывали рыцари Маленькой Земли? И это несложно угадать. Орда в несколько раз превосходила их числом, но сильно уступала в качестве доспехов. Мощной атакой по центру рыцари надеялись пробить порядки врага, расколоть его войско — все равно, что ударить молотом в середину щита и разнести на щепки. Затем уже попробовать справиться по отдельности с разрозненными отрядами. Пехота тем временем прикрывала фланги, чтобы степняки не взяли рыцарей в кольцо.

Река глубоких следов шла от джунглей в луга и не встречала преград. Волны мелких следов западных лошадей расходились в стороны. Быстрые и маневренные всадники Степного Огня перехитрили рыцарей: они расступились, пропустив железный кулак сквозь свое войско. Потом развернулись и ринулись в погоню за рыцарями, убивая ударами в спину. Среди лугов в тысяче ярдов от джунглей начинались кости. Остовы коней, людские скелеты… Спустя триста ярдов их было особенно много: здесь рыцари развернулись и попытались пробиться обратно к пехоте, а шаваны атаковали их разом с трех сторон. Кто выжил в этой бойне, рванулся дальше в луга. Шаваны преследовали и добивали. Новые, новые скелеты. Чем дальше от джунглей — тем реже… После сражения с мертвецов сняли доспехи. Шакалы и вороны устроили пир, за считанные дни расправились с телами. Остались кости. Длинной россыпью тянулись на мили вглубь лугов. Дорога костей…

— Не тррриумф, — сказал шут императору. Подумал, подобрал более точные слова: — Мне стрррашно.

— Не бойся, — ответил владыка. — Мы пришли победить — и победим.

Менсон был очень близок к тому, чтобы усомниться. Это выглядело так: фигура владыки задрожала, подернулась рябью, будто в знойном мареве. Но снова обрела четкость.


Следы литлендской пехоты нашлись в джунглях. Здесь тоже были кости, но гораздо меньше, чем среди лугов. Шаваны не устраивали погоню в веревочных лесах, только подстрелили тех, кого успели достать луками. Степняки тоже понесли потери — немалые, если судить по размерам пепелищ от погребальных костров.

— Может, они отступили? — предположил кто-то из южан. — Полегло несколько тысяч шаванов. Все знают, что дикари трусливы. Пока пахнет наживой — дерутся, когда пахнет кровью — бегут.

— Не отступили, милорд, — Катрин Катрин покачала головой. — Позвольте, я покажу вам кое-что.

На краю джунглей имелась поляна. К стволам деревьев лепились большие пятна черной слизи. Не сразу поймешь, что это. Пришлось присмотреться. Генерал Дейви ругнулся, южного вельможу вывернуло наизнанку, с лица принца Гектора впервые сползла самодовольная ухмылка. То были трупы, прибитые гвоздями к стволам деревьев. Их облили смолой, чтобы замедлить гниение. Знак должен был как можно дольше сохранить свой жуткий смысл.

— Это дезертиры, — пояснила Катрин Катрин. — Пытались сбежать с трофеями, и Степной Огонь казнил их. На Западе шаван может уйти с войны в любой момент, когда решит, что награбил достаточно. Но только не в том случае, если речь идет о кровной мести. Литленды убили графа Рейса и пытались убить Морана. Запад пришел за кровью Литлендов и не уйдет без нее.

— По вашему, миледи, степняки у стен Мелоранжа?

— Или уже в городе.

Император задумался о чем-то, поглаживая Эфес.

— До Мелоранжа тридцать миль — меньше дня в седле.

— Точно так, ваше величество, — кивнул Уильям Дейви. — При желании, Степной Огонь сможет завтра атаковать нас.

— Тогда нам необходимо перестроиться, — приказал Адриан. — Генерал Дейви, уберите все имперские флаги. Должны остаться лишь знамена Шиммери. Принц Гектор, прошу вас вывести свои полки вперед. Вы пойдете авангардом, искровая пехота — за вами.

Южанин откинул волосы со лба, нахмурился.

— Ваше величество, мы уповаем на помощь Праматери Янмэй, разве не так?

— Янмэй Милосердная держит руку на нашем плече.

— Не будет ли Праматерь добрее к нам, если в авангарде пойдут ее полки, а не мои?

— Военная хитрость поможет победе, — милостиво пояснил император. — Ваша армия сейчас многочисленнее моей. Она выглядит весьма внушительно. Если вы пойдете впереди, Степной Огонь не станет атаковать в лоб и захочет обойти нас. Имея вдоволь конницы, он легко сделает это и нападет с тылу. Вот там-то, при помощи Янмэй Милосердной, его и встретит моя пехота.

— Премного благодарю, ваше величество.

Принц Гектор скомандовал перестроение. Шиммерийцы выдвинулись вперед, сверкая полированными щитами. Имперские полки опустили знамена, разбились на роты, рассредоточились между телегами обоза. В таком порядке и двигалось войско вечером, когда впервые встретило западных разведчиков. Несколько всадников появились в поле, приблизились на расстояние ясной видимости — и умчались прежде, чем южане организовали погоню.

— Скоро, — кратко отметил Дейви и выставил двойные караулы.

Этой ночью шиммерийцы развлекались с особым усердием. Кто-то бегал голышом из шатра в шатер, визг и смех не смолкали до рассвета. На марше Уильям Дейви с негодованием доложил императору:

— Южные павлины спят в седлах! Все, как один, клюют носами! Ни на что не способны. Ваше величество, запретите оргии!

Владыка равнодушно пожал плечами:

— А ты как думаешь, Менсон? Запретить?..

В своей жизни Менсон потерпел одно большое поражение. Не из-за пьянства или усталости, или низкой дисциплины. Катастрофа вообще не зависела от Менсона: она произошла по вине дурной случайности и одного благородного идиота. Если бы Менсону предложили провести последнюю ночь перед гибелью так, как принц Гектор с Катрин Катрин, он бы вряд ли отказался.

— Неважно, владыка, — ответил шут. — Все это неважно. Пускай себе, что хотят…

— Я согласен с Менсоном, генерал. Оставьте южан в покое.

Тем днем они снова встречали разведки врага. Шиммерийские лучники даже подстрелили одного шавана. Без никаких пыток он рассказал, что войско Степного Огня в сутках пути — под стенами Мелоранжа. Выдал и численность — легко, без колебаний: двадцать восемь тысяч. Число было не тайной, а предметом гордости.

Эту ночь южане провели так же, как и прошлую.

Следующим днем, когда над горизонтом уже поднялись башни герцогской столицы, степняки атаковали.


* * *

Менсон не видел сражения. Оттуда, где он находился, мог видеть только полдюжины телег обоза и десяток солдат из тылового прикрытия. Эти солдаты ни с кем не сражались. Всю битву простояли на постах, красные от напряжения нервов, и по очереди бегали узнать, как идут дела на передовой. Так что императорский шут не видел ничего существенного, зато слышал все звуки битвы. Звуки были видимы и осязаемы, имели цвет, плотность, фактуру.

Сначала с востока повеяло холодом, и небо стало черным, как вспаханное поле. Тьма и холод надвигались, заполняя весь мир, будто гигантская змея всасывала войско. Вдруг грянул гром, и все изменилось: мороз сменился жаром, тьма — огнем. Передовая гремела и полыхала, и все вокруг розовело от зарева… Потом затрещало, захрустело, заскрежетало. Нечто огромное проломилось, рухнуло, разбиваясь на части. Небо покрылось кровавыми пятнами, они растекались между облаков, багровые капли дождем сыпались вниз. А мир на востоке — совсем рядом! — ломался и рушился. Земля проседала, кренилась. Менсон стоял на четвереньках, цепляясь за траву, чтобы не скатиться в пропасть… Встряска — и грунт ушел из-под ног. Лежа на спине, Менсон смотрел, как в красном небе вспыхнули россыпью лазурные искры. Грохот сменился скрипом металла, звоном натянутых струн. Мир закачался в шатком, неустойчивом равновесии. Когда склонялся к востоку, можно было увидеть край бездны…

Видимо, шут потерял сознание. Спустя время Форлемей привел его в чувства, брызжа в лицо холодной водой. Усадил, дал выпить орджа. Менсон увидел небо: голубое, как полагается. Земля стояла ровно. Он хлопнул по ней, чтобы убедиться: не дрожит, держится прочно. Менсон задышал спокойнее. Не ожидая вопросов, Форлемей рассказал обо всем.


Дорога на Мелоранж, по которой шла армия, была руслом реки Оранж, высохшей в незапамятные времена. По левую руку от него стояли веревочные леса, по правую стелились луга. Сухое русло чертило границу меж царством деревьев и империей травы.

Джунгли прикрывали правый фланг войска, и владыка не боялся атаки оттуда. Но луга на левом фланге были родной стихией шаванов. Всадники Запада без труда могли обойти имперское войско сбоку или с тыла. Впрочем, Моран Степной Огонь не стал хитрить. Иногда самая тонкая игра — в отсутствии игры.

Конная орда ринулась в атаку кратчайшим путем — по сухому руслу Оранжа. Прямиком навстречу шиммерийскому авангарду. Без проволочек, без предупреждений. Во фронт.

Ясным днем конница врага была видна издали, и шиммерийцы имели добрый час, чтобы построиться в боевые порядки, перегородить русло стеной копейщиков, расставить стрелков по флангу среди джунглей, рассыпать перед фронтом железные колючки и вколотить в землю заостренные колья. Тщетные усилия: шаванов было слишком много.

Волна налетела на строй шиммерийцев — и напоролась на копья и стрелы, расшиблась. Но за нею шла вторая и третья, и четвертая… Бессмысленно считать. Ведь это не волны, а сплошная река из мяса и железа. Южная пехота выстояла, сколько могла — минут десять, может, двенадцать. Потом хлынула врассыпную: в джунгли, в луга, назад по руслу. Шаваны преследовали шиммерийцев, гикая и визжа, вращая кривыми мечами. Рубили, сшибали, топтали копытами. Искровики императора стояли в тылу, укрывшись за телегами обоза, и офицеры цедили сквозь зубы:

— Ни с места. Ни с места, тьма сожри! Ждем!

Ошалелые от ужаса южане хлынули в просветы меж телег. Теряя оружие, бежали мимо искровых отрядов, вопили с ненавистью:

— Персты! Давайте Персты! Бейтесь, трусы!..

— Стоять! — орали своим солдатам офицеры владыки. — Ждем!!!

Гвардейцы покрепче перехватывали искровые копья, утирали ладони от пота.

— Стоять!!!

Остатки шиммерийского войска нырнули в тыл. Шаваны, разгоряченные погоней, пьяные от крови, не видящие ничего, кроме спин врагов, влетели в просветы меж телег. Капкан сработал.

Искровое копье убивает мгновенно. Первая сотня кочевников погибла, не успев даже вскрикнуть. Ей на смену уже летели новые — и тоже ложились под ударами искры. Шаваны оказывались в тесноте, толчее, неразберихе, спотыкались о тела, вертелись в панике — и падали под сухой треск разряда.

Наконец, Степной Огонь понял, что происходит, и сумел остановить свое войско. Конница сгрудилась в сухом русле, не решаясь больше атаковать обоз. Тогда на правом фланге из-за деревьев выступили имперские лучники и принялись расстреливать неподвижных дикарей. Отряд шаванов рванулся туда, но напоролся на прикрытие из искровой пехоты, откатился назад в русло. Толпа из тысяч конников, замершая в открытой низине, — сложно придумать лучшую мишень для лучников! При всем желании промахнуться, не сможешь. Стрелы сыпались градом, войско Запада рушилось в пыль.

Шаваны предприняли еще одну отчаянную атаку: спешившись, кинулись на обоз. Их все еще было намного больше, чем имперских пехотинцев, а искровые копья уже истратили заряды. Однако атака захлебнулась. Может, дело в мастерстве искровиков, отточенном годами тренировок. А может, в том, что шаванам пришлось сражаться, стоя на трупах своих братьев…

За несколько часов исход битвы был решен. Потеряв почти треть воинов, Степной Огонь отступил в луга. Израненное войско владыки не нашло сил для погони.


* * *

Литлендцы — странные люди. Они умеют испытывать чистую радость, без примеси печали, насмешки, высокомерия, стыда или похоти. Что еще удивительней, не стесняются показывать ее.

Войско императора Адриана одержало победу второго декабря — в день Сошествия Праматерей. Третьего декабря армию встречал праздничный Мелоранж. От фундаментов до флюгеров на крышах город превратился в палитру ярчайших красок. Фасады домов увешаны бумажными фонариками, блестящими жестяными звездами и спиралями, сосульками и шариками из дутого стекла. На оконных стеклах нарисованы смешные сказочные зверьки — так, будто выглядывают из домов. Ставни украшены кедровыми ветками, над улицами протянуты разноцветные гирлянды, а у дверей сидят прелестные куклы, какие делают только в Литленде: со льняными волосиками, огромными темными глазами и крохотными губками бантиком.

Армия заполнила всю главную улицу, а горожане толпятся в переулках и на балконах, высовывались в окна, сидели, свесив ноги, на крышах. Люди наряжены в самые пестрые, яркие, цветастые платья. Их лица раскрашены радужными кляксами, в их волосы вплетены шелковые ленты. Они машут руками, приплясывают на месте. Они поют! Не орут привычное сухое «слава Янмэй», а выводят звонким хором обрядовые песни, каждый квартал — свою. Здесь слышишь «Радостные вести! Радостные вести!..», там — «Светлое начало», вот бойко пляшет, кружится «Зима — лето, земля — небо», а вот взлетает, набирая силы «Счастье, которому нет конца». Люди бросают под ноги воинам лепестки цветов и бумажное конфетти. Те, что на крышах домов, сыплют на улицу пригоршни не то ягод, не то горошин. Менсон ловит одну — она выглядит съедобной, и он кладет ее на язык. То оказывается крохотная конфетка, вроде леденца. Менсон улыбается. Все вокруг напоминает триумф. Он не может судить с уверенностью, поскольку никогда не видел триумфа, но выглядит очень похоже.

Принц Гектор Неллис-Лайон, едущий бок о бок с императором, зло скрипит:

— Лесные идиоты. Тысячи людей погибли, а они празднуют! Кретины блаженные!

Менсон знает: во вчерашней битве полегло две с половиной тысячи шиммерийцев, и еще тысяча на краю смерти от ранений. Но знает и то, что Юг — не Север. Львиная доля погибших — наемники, не феодальные рыцари. Они не вассалы принцу Гектору, он не принимал у них присягу, большинство из них он даже в глаза не видел. И его высочество отнюдь не похож на того, кто станет убиваться из-за смерти чужих ему людей.

Пришпорив коня, Менсон въезжает между принцем и императором, говорит:

— Владыка, владыка! Позволь, перрреведу!

— Да, Менсон.

— Пррринц недоволен. Владыка отослал большинство своих на Север. Вместо солдат владыки погибли люди принца. Нечестно, думает принц.

— Мои люди в этот самый час бьются с кайрами Ориджина. Принц предпочел бы оказаться на их месте?

Гектор Неллис-Лайон молчит, хмуро глядя поверх толпы, а шут ведет дальше вместо него:

— Пррринц думает: владыка обманул. Владыка обещал Перррсты и не дал.

— Владыка не обещал Перстов, — улыбается Адриан. — Владыка сказал: Янмэй с нами. Принц Гектор неправильно его понял.

— Перстами Вильгельма мы бы разделали дикарей в два счета. Люди принца бы выжили.

— Или, напротив, дикари успели бы доскакать до стрелков и завладеть Перстами. Такое оружие в чистом поле, где хозяйничает конница врага, — рискованная штука.

Менсон клонится к принцу, будто выслушивая его мысли, и говорит:

— Пррринц думает, владыка обманул дважды. Сказал: удар будет с тылу, и поставил южан во фронт. А удар вышел с фронта. Владыка прррикрылся южанами, как щитом.

— Нужна была приманка. Шаваны не полезли бы прямо на искровые копья, если б не преследовали бегущих южан.

— Принц думает, владыка мог пррредупредить.

— По приказу никто не побежит так естественно, как от страха. Степной Огонь разгадал бы хитрость.

— Пррринц думает… — Менсон прислушивается, — думает: все ррравно обидно. Думает: я это припомню.

— Замолкни, дурак! — рявкает принц Гектор. — Владыка, шут городит чушь!

— Полагаете, ваше высочество?

— Ваше величество, в Шиммери есть поговорка: обида не делает дел. Хочешь прибыли — поступай по уму, а не по обиде.

— Отрадно слышать, ваше высочество.

Натянув вожжи, Менсон отстает от венценосной пары. Улыбается, глядит по сторонам. С неба сыплются конфетки. Барышни машут с балконов конскими хвостами из пестрых лент, поют: «…этому счастью не будет конца!» Быстроногие мальчишки бегут впереди головного отряда, оглядываются на гвардейцев, вопя от восторга.

Девчонка лет семи дернула Менсона за стремя и протянула ему куклу. Он взял. Кукла смотрелась так умильно, что не поймешь, смеяться или плакать. Менсон захохотал, сжимая тряпичную игрушку. Утер рукавом глаза и сунул куклу обратно хозяйке, но та закрылась ладошками:

— Нет-нет, сил, это вам! Ее зовут Элли!

Он не стал спорить и запихнул куклу за пазуху. Услышал, как девчушка кричит:

— Мама, мама, Элли поедет в Фантеллу!


* * *

Лорды Литленда устроили царственный прием воинам владыки. Мелоранж, готовясь к осаде, доверху наполнил закрома. Но благодаря быстрым действиям Адриана город не пробыл в осаде и двух недель. Герцог Уиллас приказал открыть склады и накрыть столы для пиршества прямо на городских площадях. Каждому солдату армий владыки и принца Гектора нашлось место за столами. И если южане были более привычны к лакомствам, то о воинах Фаунтерры можно сказать наверняка: они в жизни не слыхали про такие фрукты, вина и блюда, какие смогли попробовать сегодня.

К сожалению, немало нашлось воинов, кого не волновало пиршество. Раненые боролись со смертью и нуждались в помощи. Жизнелюбивые литлендцы всегда славились здоровьем, потому в Мелоранже имелось только три госпиталя, вытесненных на самые городские окраины. Они не могли вместить и половины раненых. Остальных, кому не нашлось места на больничных койках, приютили в собственных домах горожане. Они считали своим долгом обеспечить раненым наилучший уход. Немногочисленных лекарей буквально разрывали на части, а аптекари за день распродали весь товар. В дюжине домов раненые умерли первой же ночью, и литлендцы рыдали над ними, как над собственными детьми. Зато многие другие быстро пошли на поправку, и хозяева домов, сияя от счастья, хвастались друзьям и соседям, говорили: «Праматерь Сьюзен заглянула к нам!» Хотя правят Литлендом потомки Янмэй, но Сьюзен — хранительница здоровья — здесь любима и почитаема всеми.

Что же до владыки Адриана, принца Гектора и их генералов, то герцог Уиллас Литленд встретил их земным поклоном, вручил каждому чашу, вырезанную из ореха креду, сам же наполнил чаши медовым вином из погребов Моллиса Лукавого. Герцог Моллис — величайший коллекционер вина — правил Литлендом в середине прошлого века, так что возраст напитка выходил никак не меньше ста двадцати лет. Говорят, с годами вино превращается в уксус… но не в том случае, если это медовое вино Моллиса Лукавого! Император просиял от удовольствия, принц Гектор забыл обо всех обидах, хмурый Уильям Дейви расплылся в улыбке, хищная Катрин Катрин размякла и стала похожа на кошку, греющуюся у камина.

Затем герцог проводил полководцев в родовой замок Бэссифор, где устроил в их честь трехдневный пир. Здесь собралась вся семья Литлендов: герцог Уиллас и его брат Даглас с женами, четверо сыновей Уилласа — гордые лорды джунглей и побережья, трое дочерей Дагласа — очаровательные девушки, сияющие внутренним светом. Среди них была и леди Ребекка — Бекка Лошадница, чемпионка летних игр. Изо всех, кого Менсон видел в Мелоранже, Ребекка единственная не была прозрачна. Остальные не скрывали ничего: если радовались, то хохотали, если грустили, то плакали. Ребекка же таила что-то за своей улыбкой, прятала туман в глубине зрачков.

— Не печалься, — сказал ей Менсон. Подумал, что этого недостаточно, поискал аргументов. Веско добавил: — Тррриумф!

— Да, наверное… — ответила Ребекка с ласковой грустью и погладила шута по плечу.

Играла музыка, взлетали кубки, кто-то плясал, кто-то пел, кто-то произносил речи… Если описать, то выходит похоже на придворный бал. Но Менсон видел разительное отличие: оно — в цвете и звуке. Все пиры во Дворце Пера и Меча окрашены в пурпур и золото, а звучат как фанфары. Праздник в Бэссифоре имел все цвета радуги, а звучал — как июньский ливень.

— Тррриумф? — спросил Мэнсон Адриана. — Триумф, да, владыка?

Император обвел взмахом руки ликующий зал:

— Это?.. Нет, Менсон, просто забавки.

Из кармана парадного камзола он вынул крохотный стерженек, скрученный из бумаги. Положил на ладонь шута:

— Вот — триумф.

Развернув ленту, Менсон прочел:


«Ваше величество!

Полная сводка в другом письме. Здесь — кратко. Волею богов, мы победили! Северяне разбиты и отступают. Мятежник бежал с поля боя. Братья Нортвуды в плену. Завтра войдем в Лабелин.

Слава Янмэй Милосердной!

Ген. Алексис Смайл»

Меч

2 — 6 декабря 1774г. от Сошествия

Герцогство Южный Путь; Земли Короны


— Проснись, Дезертир! Гробки нам пришли…

Будучи великодушным человеком, Джоакин сделал больше, чем просил Весельчак. Он не только проснулся, но и встал на ноги, и хорошенько заехал Весельчаку по уху.

— Я предупреждал тебя. Два раза предупреждал!

А сказать-то и нечего: что правда, то правда. Предупреждал Джо Весельчака еще в Лабелине.

На следующий день после памятной встречи с леди Аланис Джоакина вызвал бородатый кузен герцога и отсыпал ему пятьдесят золотых монет. С тем Джо подался в город и разжился мечом, кольчугой, шлемом, кое-какой одеждой и новой кобылой. Лошадка была гнедой, как Леди, но моложе и стройнее, так что Джо назвал ее Сударыней. По словам продавца, кобыла отзывалась на кличку Худышка, но Джо рассчитывал переучить ее. Скакать верхом на какой-то худышке ему не улыбалось. После всех покупок у него осталось еще тридцать эфесов. Джоакин знал достойное применение нескольким из них: он приобрел букет цветов для леди Аланис. Он требовал роз, но их в теплице не оказалось, и цветочница предложила другие — с чудовищным названием, которое ни на вдох не задержалось в голове Джоакина. Однако цветы были прекрасны: длинные стеблем, нежные, гибкие, как девичий стан, а оттенка такого, какого Джоакин вовсе прежде не видел. Не розовый, не фиолетовый, не синий, а что-то среднее, да еще с тонкими желтыми прожилками посередке лепестка! Едва взглянув, Джо не смог оторвать глаз. Велел завернуть восемь… нет, шестнадцать… нет, двадцать четыре! Вышло нечто, похожее на сноп пшеницы. Букет упаковали в громадную картонную коробку, которую Джо повесил за спину, как щит. В дороге дважды останавливался и заглядывал внутрь, и диву давался: как он раньше не сообразил подарить букет?! Леди Аланис болела и скрывалась от врагов, часто не хватало еды и лекарских снадобий, разве тут до цветов? Это так мужчина думает, вот и Джо так думал, а у женщин-то все наоборот! Чем абсурднее, неуместнее подарок или поступок — тем он романтичнее, вот как дамочки считают! Если мужчина принес еды, то это ради выживания, в этом нет страсти. Но если вычудил что-нибудь этакое, скажем, стих прочел или букет подарил, да еще в совсем неподходящей ситуации — то это как раз и показывает чувства! Вот иной бы думал об опасности или голоде, а он — о делах сердечных, значит, по-настоящему любит! Жаль, что еще в Альмере не пришла в голову мудрая мысль. Теперь-то, пожалуй, поздно: ведь все уже наладилось, леди Аланис ходит в шелках да мехах, живет в полном комфорте. Обстановка вполне уместная для цветов, а значит, той широты жеста уже не выйдет…

Однако он направился к ней немедля и вступил в перепалку с кайром Хэммондом — тот не желал впускать Джоакина с коробкой: вдруг в ней спрятано экое орудие убийства? Джо показал цветы, и Хэммонд заартачился пуще прежнего: безумцам нечего делать в шатре герцогини. На счастье, рядом случился Роберт Ориджин. Оглядел букет, самого Джо, полускрытого за охапкой цветов, добродушно хмыкнул: «Бывает», — и велел Хэммонду пропустить.

— Что вы хотите сказать этим подарком? — спросила леди Аланис.

Тут Джо призадумался, ибо точного ответа он не знал. Видел себе примерно так: он подарит, Аланис порадуется, ее глаза улыбнутся, украсятся морщинками-искорками, тогда и ему станет тепло на душе. Так всегда бывало, когда Аланис улыбалась. Но если подумать, что же он хотел сказать, то впору растеряться. Что простил ей пренебрежение, капризы, надменность? Ну, нет, тут букет не нужен, самого прощения уже вполне довольно. Что хочет ухаживать за нею, как мужчина за дамой? Нет, вряд ли. Теперь, в сердце лагеря агатовских войск, ухаживания казались глупым и безнадежным делом, даже немного смешным. Что любит ее? Это не было бы правдой. Не любовь теперь заполняла сердце, а странная кисло-сладкая смесь.

Джоакин сказал:

— Цветы в знак того, миледи, что я рад вас видеть здоровой, и для меня честь служить вам.

Такой ответ пришелся по нраву герцогине. Она приняла цветы.

— Красивые! Скажите, как они зовутся?..

— Эурозы, — без промедления выпалил Джо.

Освободив Джоакина от букета, Аланис смогла рассмотреть его самого в новых одеждах. Похвалила:

— Выглядите очень внушительно.

— Благодарствую, — со скромной гордостью ответил воин.

— В вашем наряде кое-чего не хватает. Протяните руку.

Он повиновался, и она одела на его предплечье гербовый наруч с ориджиновской стрелой в когтях нетопыря.

— К сожалению, не башня и солнце, — хмуро сказала Аланис. — Но мое пребывание здесь — тайна, и вам нельзя носить герб Альмеры.

Джоакин во все глаза смотрел на свою руку и не находил слов. Гербовые наручи носили воины благородной крови: рыцари и даже лорды. Герцогиня ни за что не одарила бы подобным знаком простого наемника! Джо так и стоял молчаливым истуканом, а Аланис сказала:

— Я не буду возражать, если вы возьмете оруженосца.

Скоро их встреча окончилась — у миледи были неотложные дела, — так что Джо отправился восвояси. «Восвояси» — значит, на старое место среди крестьянской пехоты, поскольку купить себе отдельный шатер он не подумал. Впрочем, на одну ночь это было отнюдь не плохое пристанище, ведь он смог показаться на глаза всем старым сослуживцам: Лососю, Билли, Весельчаку, сержанту Руке Доджу. Все глядели на него, одурев от удивления, щупали новую кольчугу, плащ, гербовый наруч.

Сержант сказал:

— Вот так да!..

Лосось буркнул:

— Твою Праматерь.

Билли ухмыльнулся:

— Везет же дезертирам!.. Может, и мне говорить, будто я из Альмеры сбежал? Глядишь, меня тоже назначат большой шишкой!

Весельчак покачал головой:

— Я-то думал, тебе гробки… А оно вон как повернулось. Дела…

Даже кайр-наставник увидел Джоакина. Скользнул по нем равнодушными блеклыми глазами:

— Не больно зазнавайся. Ты получше многих греев, но до кайра тебе далеко. Вряд ли стоишь герба, который носишь.

— Хм, — только и ответил Джоакин.

В душе царила благость, спорить не хотелось. Но теперь он чувствовал себя в праве поспорить с кайром, и это само по себе было приятно. Джо вспомнил слова леди Аланис и сказал:

— Кайр, мне позволено взять на службу оруженосца. Не возражаете, если выберу одного из ваших подопечных?

Северянин ухмыльнулся и махнул рукой: бери хоть всех, мне же легче. Джоакин осмотрел товарищей — кого же выбрать? Уперся глазами в недоуменно мрачную рожу Весельчака и тут же принял решение. Возьму его, пускай хоть раз ему судьба улыбнется! Пусть знает, что не все в жизни гробки да лопатки!

— Весельчак, будешь моим оруженосцем?

Тот поскреб в затылке, поморгал, плюнул на сторону и ответил:

— А чего нет? Хуже-то не станет.

— Значит, с этой минуты ты — мой оруженосец! — провозгласил Джоакин.

Кайр, видевший сцену, захохотал:

— Ты бы у него присягу принял, что ли! Хотя какая у мужиков присяга… Имена хоть назовите.

Посрамленный, Джо увел Весельчака в сторону, подальше от северных глаз, а там спросил:

— И правда, как тебя величать-то?

— Максимиан, сын Исидоры и Леопольда. Поп в нашем селе — большой выдумщик…

— Буду звать Весельчаком.

— Ага, так оно и лучше. А мы это… кому служить будем?

— Леди А… — начал Джо, но спохватился: это тайна, как ни крути, а язык Весельчака еще не испытан на сдержанность. — Одной леди.

— Леди?.. Это скверно.

— Почему?

— Журавлики — село мое — принадлежат лорду. Он живет, понятно, в замке, а к нам наезжает залетами. Если один приедет или с лорденышами — то ничего, стерпеть можно. Ну, орать станет, кого-нибудь поколотит, у кого-то поросенка отберет, старейшине в шапку плюнет — а так обычный мужик, без этих вот… Но если приедет со своей леди, то злющий будет, как цепной кобель, хоть в погреб хоронись. Вот я и думаю: одна беда от этих ледей, никакой жизни.

— Наша леди не такая! — отрезал Джо.

— Ох, Дезертир, помяни мое слово: доведет она нас до гробков-досточек. Накроемся земелькой еще быстрее, чем остальные бедолаги.

— Значит, так, — строго предупредил Джоакин. — Запомни два правила. Первое: не зови меня больше дезертиром. Я — Джоакин Ив Ханна с Печального Холма. Ну, можно просто Джоакин. И второе: никогда не говори мне про гробки, лопатки, досточки, земельку и все прочее! Я на жизнь иначе смотрю. Когда придут гробки, сам увижу, без твоей подсказки. А до тех пор хочу жить с радостью и удовольствием. Запомнил?

Весельчак почесал затылок, покачал головой, хмуро согласился:

— Ладно, чего уж… Давай с удовольствием… Если ты говоришь, то так и быть, постараюсь.

И он честно старался. Неделю Весельчак выполнял все, что полагается делать оруженосцу. Начищал Джоакинову кольчугу, правил клинки, стирал одежду, ставил шатер, чистил кобылу, заботился о пропитании. Не жаловался, не ныл, пару раз даже одобрил: «Хороший у нас шатер… И еда сытная… Ну, это, в смысле, можно жить». Лицом, конечно, был мрачен, но в том не его вина: Весельчаку давно перевалило за тридцать, поздно ему рожу перелепливать, какая сложилась, такая уже до смерти и будет. Ни про какие гробки он не вспоминал, и про леди тоже ни слова дурного. Он, собственно, так ее и не видел — не довелось. Даже сам Джоакин за ту неделю встретил леди Аланис лишь единожды и перемолвился парой слов. Все больше она была занята своими герцогскими делами, и если Джо наведывался к ней, кайр Хэммонд отвечал: «Она у милорда».

У милорда… У Эрвина Ориджина, стало быть. У этого тощего, бледного, с девичьими пальцами… Чем, интересно, они заняты наедине? О чем говорят? Улыбается ли Аланис, играют ли искорки в уголках карих глаз?.. А если Ориджин зайдет к ней, то заметит ли его, Джоакина, букет? Спросит ли со смехом: «Какой мальчишка принес этот куст?» А леди Аланис что ответит? Начнет ли со слов: «Милый Эрвин…»? Погладит ли его по плечу кончиками пальцев, как в минуту, когда просила бросить Джоакина в яму?

Не хотелось ему дальше развивать эти мысли, он обрывал цепочку, возвращался к себе, и, входя в шатер, изо всех сил улыбался, чтобы Весельчак знал: жизнь — она радость и удовольствие!

— Я вот гуляшу состряпал. Вроде, есть можно, — говорил Весельчак и протягивал Джоакину ложку.

Гуляш оказывался вкусным и жирным. Как многие путевские крестьяне, Весельчак знал толк в стряпне.

Так все и шло, а тем временем в командовании войска что-то переменилось. Прибыла армия медведей, одни северяне с другими северянами хорошенько хлебнули горькой, погорланили песен. Полководцы когтей посовещались с полководцами медведей, а потом Эрвин Ориджин построил армию и объявил:

— Сегодня выступаем на юг, чтобы сразиться с тираном. Да помогут нам боги и Светлая Агата.

То был первый раз, когда Джо видел герцога мрачным. Не ироничным, надменным, презрительным, а — темным, как туча. Странно это было, ведь всякий знал: Ориджин не боится битвы с императором. Джоакин понял: дело в Аланис. Герцог подступился к ней, а она отшила.

— Так-то, — улыбнулся Джо.

Армия выступила на юг по замерзшим полям. Чтобы Весельчак не шел пешком, а ехал красиво, Джо прикупил ему недорогую лошадку. За пару дней войско достигло речушки Милы и еще пару дней простояло, пока инженеры наводили мосты. Потом солдаты перешли реку и остановились на ночь у городка Пикси, где больше месяца назад Джоакин повстречал сержанта Доджа.

А на утро Весельчак разбудил Джоакина словами: «Проснись, Дезертир! Гробки нам пришли…», — и тут же получил по уху.

— Я предупреждал тебя! — рявкнул Джо.

— Прости, брат, но я не для красного словца. Сейчас взаправду гробки-досточки.

— Это как?

— Искры владыки здесь. Чертова уйма. Наверное, все, сколько есть на свете.


Потом Джоакин смотрел сквозь морозный прозрачный воздух, как шагали к нему красномундирные полки Янмэй: бессчетные, во всю ширь горизонта, от востока до запада. Смотрел и не мог поверить. Под Лабелином, когда вот так же надвигались войска Ориджина, Джо знал, что стоит на пропащей стороне. Но сейчас — быть того не может! Всякому ясно, что армия владыки сильнее, а значит, герцог не мог столкнуться с нею лоб в лоб! Слишком он хитер и дальновиден, не станет так глупо расшибаться, что-то выдумает, измыслит. Сейчас будет маневр… Когда подскочил к нему кто-то и крикнул: «Путевец, тебя леди вызывает», — Джо не удивился. Да, вот и герцогская хитрость! Приятно, что мне в ней отведена роль!

Он примчался туда, куда звали. Весельчак спешил по пятам. Здесь, среди знатных шатров, кишмя кишели иксы — будто стая меченых крестами воронов. Джоакину сделалось не по себе. Кайр Хэммонд выхватил его из толпы и столкнул лицом к лицу с Аланис:

— Вот ваш путевец, миледи.

— Джоакин, собирайтесь в дорогу, — приказала Аланис.

— Куда пошлете, миледи? Каково задание?

— Сопровождать меня, конечно.

— Вас?! — он вздрогнул. — Вы же не пойдете в бой?!

— Нет, как и вы. Собирайтесь. Мы уезжаем отсюда. Эрвин скомандовал отступление.

Они оказались в седлах. Черная масса иксов рванулась на север, впереди Джо заметил герцога и его кузена — Деймона. Аланис с Хэммондом и тремя другими кайрами скакала в арьергарде, Джо и Весельчак едва поспевали следом — их лошади были хуже, а Весельчак скверно держался в седле.

Лагерь остался позади, и Джокин оглядывался с растущей тревогой. Что происходит? Почему другие конники не мчатся за отрядом герцога? Почему пехота не строится для быстрого марша? Не сворачивают шатры, не выводят на дорогу обозы?.. Почему солдаты так медленно готовят отступление? Они же не успеют, тьма сожри! Искровики уже в какой-то миле!

И вдруг он увидел такое, от чего аж передернулся всем телом. Батальоны северян, сомкнув ряды, выступали на фронт. Занимали позиции, готовились встретить атаку, пока герцог… несся на север!

— Святые Праматери! Мы что… спасаемся бегством? Ориджин бежал с поля боя?!

Оруженосец ответил:

— Недаром говорят: умный человек.


Не сбавляя ходу, они скакали несколько часов. Перемахнув Милу, повернули на восток, и Джо сообразил: герцог воспользуется для бегства рельсовой дорогой. Отряд достиг станции Фэрвелл — последней перед Лабелином. Городишко был занят людьми Ориджина: наемные лучники и полсотни иксов удерживали станцию. Три состава ожидали герцога. Оба отряда спешились, погрузили лошадей в специально приспособленные вагоны, сами запрыгнули в роскошные двери пассажирских кабин. Поезда тронулись так быстро, что Джоакин не успел толком рассмотреть все вокруг, даже осознать: впервые в жизни он едет по рельсам!

— А ничего тут благородные устроились, в этой каретке, — проворчал Весельчак, закинув ноги на бархатное сиденье. — Хорошо герцог выдумал: другие там бьются, а мы тут в тепле да уюте! Ты прав, Джоакин: жизнь — она таки не без радостей.

Джо смотрел в окно. Когда прошло первое потрясение от бешено быстрого и одновременно мягкого движения по рельсам, он сделал странное открытие: поезд шел на юг. Не на север, к Лабелину, а обратно, вдоль Милы, мимо Пикси. Милях в тридцати на востоке от них лежало поле боя, покинутое утром…

— Какая-то ошибка, — пробормотал Джо. — Видать, машинист напутал. Надо предупредить миледи.

Он пошел в комнату Аланис и не застал ее там. Служанка — жена кайра Хэммонда — пояснила:

— Миледи в трапезном вагоне. Герцог созвал общее собрание. Вам бы тоже туда, сир Джоакин.

В трапезном вагоне было не продохнуть: собрались человек сто. Столы и стулья сдвинули вбок, свалили одной кучей, а все свободное место заняли иксы. Герцог возвышался над людьми, стоя на скамье. Рядом с ним была Аланис. Джо вдавился в вагон одним из последних и был прижат к двери, но с высоты своего роста хорошо видел и слышал Ориджина. Тот трижды хлопнул в ладони и, дождавшись тишины, заговорил:

— Славные воины Севера, мои братья. Только что мы с вами совершили бесчестие. Мы запятнали себя бегством с поля боя. Мое сердце рвется на части при мысли об этом. Уверен, каждый из вас ненавидит себя за это бегство, а еще сильнее ненавидит меня — никчемного лорда, что навлек на своих воинов несмываемый позор.

Он сделал паузу, переводя дух. Глотнул какой-то жидкости из крохотного пузырька.

— Однако есть то, чем я утешаю свою совесть. Есть то, чем мы сможем заслужить прощения у Светлой Агаты. Есть шанс снискать столь ярко сияющую славу, что затмит наш нынешний позор. Мы оставили поле боя не затем, чтобы спасти свои шкуры. Я открою вам правду: мы с вами рискуем много больше, чем солдаты в переднем строю. Мы покинули поле сражения потому, что это была единственная возможность обойти вражеское войско. Взгляните в окна — что вы видите?

Иксы глянули. За стеклами тянулись поля, серые от сумерек.

— Ну, тьма сожри, что видите?! Куда идет состав?

— На юг, милорд, — сказал Джоакин.

— На юг, братья. Это верно. Пока полки императора вовлечены в схватку, мы проехали мимо них и устремились дальше на юг. Спустя десять миль мы совершим остановку и разрушим за собой рельсовый мост. Таким образом, мы находимся в последнем поезде, идущем от Лабелина на юг, в Земли Короны. Все императорское войско мы оставим у себя за спиной. Поезд — самое быстрое средство передвижения в мире. Когда сожжем мост, у искровиков не останется возможности догнать нас. Спустя двое суток, братья, мы прибудем в столицу. Пустую, лишенную какой бы то ни было защиты. Сделаем то, что не удавалось никому. Послезавтра мы возьмем Фаунтерру!

Гулкая тишина. Как булавой по шлему. Под черепом гудит эхо. И дышать нечем.

Мы возьмем Фаунтерру…

Мы возьмем столицу Империи?!

— Вы сейчас думаете: нас, черт возьми, шестьсот человек. Только шестьсот! Ага, вы правы, не сбились со счета. Но вы — шестьсот лучших воинов во всем мире! Четыреста лучших мечников и двести самых метких стрелков! Лучше вас никого нет под Звездой и Луной! Вы думаете: даже если возьмем, мы не удержим город шестью сотнями людей. Тут я с вами согласен: подойдут войска Надежды, вернутся остатки императорской армии и осадят нас. Но перед своим отбытием я оставил генерал-полковнику Стэтхему пакет. В нем дан приказ отвести с поля боя и перебросить нам в помощь как можно больше кайров. Указан способ, как можно это сделать. Захватив Фаунтерру, через неделю мы получим подкрепление.

А теперь в голосе герцога зазвенела былая насмешка:

— Еще вы думаете: что будет, если Стэтхем не послушает приказа? Или погибнет? Или не сможет сберечь войска, или сбережет, но будет оттеснен на север? Наконец, что случится, если хоть один полк искровой пехоты владыка оставил в столице? Я отвечу: в любом из этих случаев мы все умрем. А выживем и победим лишь в одном варианте: если я все рассчитал идеально точно, без единой ошибки. Есть вопросы?..

Сказочное зрелище: сотня ошарашенных, сбитых с толку кайров. Сотня воинов без языков.

Герцог нетерпеливо взмахнул руками:

— Что за идова тишина?!

Никто ни звука.

— Вы часто берете столицы? Свергаете тиранов по одному в год? На каждый День Сошествия разрушаете империю?! Что, тьма сожри, надо сказать, когда сюзерен ведет вас прямиком в бессмертие?!

— Слава Ориджину! — крикнул Джоакин.

Нестройно отозвались иксы:

— Слава Ориджину…

И снова — громче, дружнее, с верой:

— Слава Ориджину! Слава Агате!


* * *

Первый раз поезд остановился среди ночи в полях. Стоял пару часов. Джоакин, что не мог спать от возбуждения, вышел из вагона. Падал крупный влажный снег, на щеках превращался в слезинки. Состав тянулся через поле, поблескивал огнями, как искристый змей. За ним — второй такой же и третий. Во тьме за хвостом последнего полыхало пламя: горел мост через Милу.

Джоакин увидел Аланис: кутаясь в песцовую шубу, она смотрела на огонь; в глазах плясали отблески зарева.

— Миледи… — сказал он и не нашел продолжения.

— Джоакин…

Издав неслышимый стон, мост начал проваливаться в реку.

— Вы верите герцогу, миледи? — спросил Джо. — Верите, что он не ошибся?

— Не бойтесь, Джоакин, мы победим, — насмешливо обронила Аланис. — Это даже легче, чем украсть коня.

— Я не…

Джо не успел ответить: Ориджин возник рядом с девушкой.

— Прошу в вагон, миледи. Продолжим наше дивное путешествие.

Ориджин подал ей руку, помогая взойти на ступеньку. Она несколько лишних секунд держала его ладонь.

— Извиняюсь, конечно… — Весельчак дернул Джоакина за рукав. — Тут люди говорят… Мы, вроде как, едем в Фаунтерру. Это правда, а?

— Правда.

— Так может… того? — Весельчак недвусмысленно кивнул в бескрайнюю темень полей.

— Нет. Ты как хочешь, а я еду.

Джоакин вернулся в поезд, а Весельчак еще постоял у дверей, плюнул, махнул рукой и тоже полез в вагон.


Второй раз остановились на закате третьего декабря. Станция была невелика, если сравнить с вокзалом Лабелина. Но в сравнении с родным домом Джо — целый мраморный дворец. Перрон — шире главной улицы Печального Холма. На крыше станции желтели золотом перо и меч, и Весельчак зябко передернул плечами, увидев их. Он часто так делал в последний день, будто все время мерз.

— Въезжаем в Земли Короны, да?

— Точно, — ответил Джоакин.

— Помоги нам Людмила…

Однако воины вдоль перрона носили на мундирах не герб императора, а солнце и башню Альмеры. Владыка отослал все свои войска на север, границы Земель Короны защищали его союзники — солдаты приарха. Их было около одной роты. Копейщики окружили двери вагонов, арбалетчики прятались за колоннами вокзала.

— Они смогут остановить нас? Как думаешь, Джо?

— Сотня альмерцев против полутысячи северян? Не смеши мою кобылу.

— Но искра, кажись, ходит по проводам. Значит, если кто-то из них перережет провод, то состав никуда не поедет. Верно, Джо?..

— Тьма. Это точно.

Джоакин подумал о леди Аланис. Ей бы стоило выйти и показаться солдатам, отдать приказ. Но узнают ли альмерцы раненую герцогиню, подчинятся ли ей? А ведь если не узнают, то выйти к ним — огромный риск.

Аланис не покинула вагон. Вместо нее на перрон ступил Хэммонд и трое кайров. Джоакин чуть приоткрыл окно, чтобы слышать голоса, но сам спрятался за стену — на случай, если арбалетчики вздумают обстрелять состав.

— Северяне… чертовы мятежники… — услышал Джо нестройный говорок альмерцев.

— Кто из вас главный? — спросил Хэммонд.

— Я, — ответил латник в гербовых наручах и белом лейтенантском плаще. Он раздвинул своих копейщиков, но высовываться навстречу северянам не спешил.

— Тебя зовут Я, или имеешь более славное имя? — осведомился Хэммонд.

— Сир Годар Элиза Люсия рода Люсии! — выпалил рыцарь. — С кем говорю, черт возьми?

— Кайр Хэммонд, воин его светлости Ориджина. Имею для тебя послание.

— От твоего сюзерена-мятежника?

На лице Хэммонда, не закрытом забралом, прорезалась ухмылка:

— Нет, сир. От твоего сюзерена-святоши.

Он протянул конверт. Альмерский командир толкнул ближайшего копейщика, тот осторожно взял конверт у кайра и тут же отдернул руку. Рыцарь взял письмо у копейщика, поднял забрало и придирчиво оглядел печать прежде, чем сломать ее. Стянул и зажал подмышкой перчатку, вынул из конверта лист, прочел. Поднял глаза, до крайности озадаченный. Какие-то чувства теснились на лице рыцаря, одно из них Джо распознал, поскольку и сам недавно испытал его: альмерцу очень не хотелось рубиться с кайрами. Он был бы рад любому предлогу, чтобы с честью увильнуть от сего действа.

— Ты умеешь читать, сир Годар? — спросил Хэммонд.

— Тьма сожри! Я не сельский баран!

— Тогда почему медлишь?

— Возможно, это письмо поддельно, — процедил рыцарь.

— На нем печать твоего лорда и подпись твоего лорда. Какие еще нужны доказательства?

Сир Годар отошел назад, позвал кого-то. Из тени колонн вышел человек, смотревшийся нелепо среди воинства: тощий горбатый монах. Рыцарь подал ему письмо, что-то сказал. Монах поднес лист к самому носу, повернулся так, чтобы солнце светило на бумагу. Прочтя, раздраженно ткнул бумагу рыцарю. Резко взмахнул рукой, как машут нерадивым слугам: пошевеливайся, мол!

Сир Годар крикнул Хэммонду:

— Проезжайте, северяне!

Облегчение слышалось в голосе, даже грубость не до конца его скрыла.

— Благодарствую, — усмехнулся кайр и полез в вагон.

Спустя минуту состав тронулся. Весельчак сказал, уронив голову:

— Теперь нам лопатки…

— Почему? — поразился Джо. — Нас же пропустили без боя!

— Вот потому… Я надеялся, завернут нас назад на север. Ан нет, премся дальше, прямо змею в глотку.

— Мы идем навстречу славе! — воскликнул Джоакин. — А ты — дурак деревенский.

Добавил:

— Темень. Безмозглый олух. Трусливая мокрая курица.

Он говорил со злостью и все не мог остановиться. Потому что, по правде, в глубине души ему было чертовски страшно.


* * *

Фаунтерра — город двухсот башен. Джоакин увидел их в круглое окно вагона ночью с шестого на седьмое декабря. Башни сияли искровыми огнями на верхушках — белыми, желтыми, красными, зелеными. Облако огней над темным городом — словно стая звезд. Настоящая Звезда терялась на их фоне.

— Помоги нам Людмила… — прошептал Весельчак, увидев эту картину.

Как многие крестьяне, Весельчак молился Праматери Людмиле — покровительнице земледелия. Правда, не очень-то верил, что сейчас она сможет помочь. Людмила только посылает летние дожди и теплые весны, да и то не всегда, а когда бывает в хорошем настроении. Еще иногда вылечит корову от болячки… Не ей тягаться с Янмэй или Агатой на поле боя. Так что Весельчак трусил. Прямо, откровенно и без малейшего стыда.

Прежде, под Лабелином, оба — Джо и Весельчак — были кусочками огромной массы простого мужичья. Это давало надежду: в случае чего, можно затеряться, а если нет, так спастись своим низким происхождением. Дворяне не станут казнить мужиков тысячами без разбору. С черни малый спрос, как с коня или собаки. К тому же, мужики нужны лордам: кто будет поля возделывать, дома строить, одежду шить, дрова колоть?.. Не сами же дворяне, в конце концов!

Сейчас дело иное: Весельчак и Джо затесались в табун отборной северной знати, самых ушлых и наглых агатовцев. А значит, нигде не скроешься, ничем не оправдаешься. Если победит император, отправит на плаху всех подчистую. Весельчак не находил себе места, не ел, почти не спал. Тревожно рыскал по вагону, высматривал запасные двери, бросал намеки, мол, не спрыгнуть ли?.. Не спрятаться ли под сиденьями и отсидеться в вагоне, когда прочие пойдут на бой?.. Но все же оставался с Джоакином. Кто знает, почему. Возможно, мечтал о трофейном золоте из столицы. Или боялся джоакинова меча. Или верил, что лопатка все равно найдет везде: в поезде ли, в поле — все едино.

Джо тоже почти не спал в дороге, но по иной причине: от бешеного хмельного азарта, бурлящего в груди. Так колотится сердце пантеры, бросающейся на лань, или сердце картежника, видящего на кону груду золота. Буквально вчера Джоакин жил в обычном мире, где корявые мужики с кривыми копьями, где скверная каша и грязь под сапогами, где сержант орет про «безрогих свиней». И вдруг, в один миг, перенесся в легенду. Искровые машины, бесстрашные люди, головокружительные планы. Безумная цель, на которую не замахнулись бы и Праотцы! Это сказка, в которой нет мелких людей, а только великие герои и ужасные злодеи; в которой не дрожат за свою шкуру, а разят врага недрогнувшей рукой; в которой не издыхают в луже крови, вопя от боли, а восходят прямиком на Звезду, обронив напоследок гордые и звучные слова.

Да, въезжая в Землю Короны, он холодел всей кожей. Но теперь страх миновал, величие событий затмило его. В этой сказке нечего бояться, ведь здесь в принципе нельзя умереть: что бы ни случилось, все равно останешься жить на струнах лир, на языках певцов. Сотни рукотворных звезд над Фаунтеррой стали кульминацией этого чувства. Небо с сотнями звезд — и оно будет нашим!

— Пойдешь в арьергарде, — бросил он Весельчаку с высоты своего полета. — Во фронте от тебя мало толку. Потом, после боя найдемся.

Забавно: часом позже леди Аланис Альмера сказала ему почти те же слова.

— Джоакин, мы с вами пойдем в арьергарде. Во фронте будут иксы Деймона. Вы останетесь при мне — то есть, в безопасности.

— В безопасности?.. — Джо вздрогнул, будто в лицо плеснули холодной водой. — Я не ради безопасности стал воином, миледи!

— Вы поклялись служить мне. Будьте рядом и оставайтесь в живых. От вашего трупа мне слишком мало пользы.

— Но, миледи…

— И защитите меня! Хотите, чтобы я просила об этом кайров герцога?

— Никак нет, миледи, — хмуро кивнул Джоакин.


Они сошли на перрон, когда бой на вокзале уже кончился. Немного людей охраняли станцию — десятка два гвардейцев. Теперь их тела валялись на брусчатке, скорчившись, будто от мороза. Крупными хлопьями шел снег. Узкие снопы лучей лились из окон вагонов, овалами света пятнали платформу.

— Кто-то сбежал?.. — спросил герцог, и кузен Деймон ответил:

— Ни один. Все тут.

— По коням.

У лошадиных вагонов возникла недолгая толчея. Иксы разбивались по двадцать человек, седлали коней и плотными отрядами выплескивались на привокзальную площадь. Не задерживаясь там, ныряли вглубь улиц. Площадь была освещена, улицы — темны. Вливаясь в них, кайры мгновенно исчезали из виду. Хитро, — подумал Джоакин. Отряды рассеются по городу, никто не сможет ни сосчитать их, ни проследить путь, ни встретить и уничтожить одним ударом. В назначенном же месте все войско сольется воедино.

В одной из первых двадцаток улетел Деймон Ориджин, герцог был в пятой или шестой. Перед тем, как прыгнуть седло, он подошел к Аланис.

— До встречи у Пера и Меча, миледи.

— Удачи вам, милый Эрвин.

Она обняла его, прижавшись здоровой щекой к щеке Ориджина. Они стояли так непозволительно долго: дюжина снежинок успела упасть на волосы миледи. Потом герцог сел на коня и умчался со своей двадцаткой. Аланис сказала Джоакину:

— Будьте добры, приведите мою лошадь. Скоро наш черед.

Привести лошадь?.. Джо в сердцах крикнул Весельчаку:

— Найди кобылу миледи и тащи сюда!


Половина войска северян двигалась пешком: все лучники и часть кайров. Пешие не делились на мелкие группы, а наступали единым отрядом. В центре этого отряда, со всех сторон защищенные пехотой, ехали верхом Аланис, Джоакин с Весельчаком и трое кайров. Весельчак чувствовал себя в седле препаскудно, с позволения Джо спешился и повел лошадку в поводу. Хэммонд нес вымпел на острие копья — он являлся командиром отряда.

Пехота втекла на широкую улицу, что начиналась от привокзальной площади. Улицы в больших городах называются как-то особо: то ли проспекты, то ли бульвары — Джоакин не очень разбирался. Словом, широкая улица. Красивая: большие дома, башни, какие-то арки. На башнях искрами выложены дворянские гербы, многие арки тоже подсвечены, перекидываются над темной улицей сияющими мостами. Через переулки висят гирлянды из бумаги или жести. Окна домов не забраны ставнями, как подобает ночью, а блестят стеклами. На них какие-то пятна… Нет, это рисунки красками. Вот в доме загорелся свет, и стали видны смешные лось и кролик на стекле.

— Что за балаган? — буркнул Джо. — Как будто здесь дети живут.

— Скоро новый год, глупый! — ответила Аланис. — Город украшается!

Ее глаза блестели от радостного возбуждения. А вот кайру Хэммонду не понравились светящиеся окна.

— Припугни их, — сказал он стрелку. — Нечего пялиться.

Лучник выпустил три стрелы, и три стекла разлетелись со звоном. Горожане, что сунулись было в окна, мигом закрыли ставни.

Скоро отряд вышел на круглую площадь с фонтаном в центре. Джоакин оглядел ее с тревожным предчувствием: дома на площади высокие, каменные, стоят вплотную друг к другу; переулки узки и редки. Площадь выглядит как отличное место для засады: можно дать отряду полностью выйти на нее, потом перекрыть латниками все выходы и расстрелять арбалетами из окон. Единственное укрытие на площади — каменная поилка для коней. И тихо так, что поневоле заподозришь неладное. В свежем снегу каждый звук тонет.

Джоакин подъехал поближе к Аланис, взялся за рукоять меча.

— Миледи, не лучше ли вам спешиться? В седле вы — слишком заметная цель для стрелков.

Она удивленно подняла брови, и тут в переулке глухо залаял пес: «Вуф! Вуф! Вуф!» Джоакин обнажил клинок. Лучники наложили стрелы.

На площадь выбежали трое парней. Пес преследовал их, рыча и лая, а парни неуклюже подпрыгивали, пытаясь его пнуть. Один слепил снежку и запустил зверю точно под глаз. Пес обиженно тявкнул и попятился в переулок. Парни загоготали. Отвлеченные собакой, они не сразу заметили солдат, заполонивших площадь. Кинули в переулок еще пару комков снега, отпустили пару шуток. Повернулись к площади, хохоча, сделали еще несколько шагов, и только тогда увидели войско.

— Чтоб мне опухнуть!.. — выронил один.

Второй протер глаза. Третий сказал:

— Гы-гы.

Кайр Хэммонд поднял руку, чтобы скомандовать залп. Стрелки потянули тетивы.

— Да будет вам!.. — воскликнула Аланис. — Это же просто студенты!

И крикнула, обращаясь к парням:

— Мудростью и милосердием?..

— Т… точно, барышня! — ответил парень. — Наш девиз. Университет Прам… Янм… черт…

— Простите моего т… товарища, миледи, — сказал второй. Его язык тоже заплетался, но меньше, чем у первого. — Мы оч-чень устали от ночи, проведенной… над книгами!

— Мы будущие богословы, — добавил третий. — А н… не скажете ли ваше имя, барышня?

— Я Элис из пансиона Елены-у-Озера, — ответила герцогиня.

— О, сестра по несчастью!.. — хохотнули студенты. — Ступай к н… нам, сестра!

Кажется, они вовсе перестали замечать три сотни вооруженных северян. Болтали себе с Аланис, как ни в чем не бывало.

— Не скажете ли, там дальше по улице вы не видели солдат?

— Н… нет, только собаку. У-уу, злющее отродие!

— А ближе к дворцу не встречали воинов?

— К… каких воинов, сестра? Все ушли подвал… подавл… тьху, северян бить ушли. Или спят себе, одни мы вот… корпеем над святым писанием.

— Благодарствую, братья.

Она кивнула Хэммонду, и тот отдал приказ. Отряд продолжил движение, начал втягиваться в одну из улиц.

— К-куда ты, сестра? — крикнул вслед студент. — Пойдем с нами, устроим философский диспут!..

Когда площадь осталась позади, Джоакин хмуро спросил:

— И это вся оборона Фаунтерры? Три пьяных студента? Больше никакого сопротивления?!

Хэммонд холодно зыркнул на него, а Весельчак с укором качнул головой:

— Не гневи Людмилу, Джо.

Но Джоакин был мрачен и зол. Вот каков штурм столицы! Вот какова слава!.. Пробежались по улицам, словно ватага разбойников, побили окна — и все? Прокрались через спящий город, будто ворье бесстыдное?!

Он увидел труп нищего, привалившийся к стене дома. Подумал: видно, просто подвернулся конникам герцога, его и зарубили ни за что, ни про что. Но подойдя ближе, Джо не увидел крови, а рассмотрел синюшное лицо покойника. Бедолага замерз насмерть. От этого стало как-то совсем тоскливо.

— Держитесь при мне, Джоакин! Не отставайте.

Он послушно вернулся к леди Аланис, хотя подумал: вам не нужна защита, миледи. Единственный враг в этом городе — мороз и снег. Пока на вас шуба, вы в полной безопасности. Ах да, еще гирлянда с мишурой может упасть на голову!

Улица окончилась узкой прямоугольной площадью. Впереди начинался изогнутый спуск, проходящий меж двух башен, как между створок ворот, а справа чернело небо — странное какое-то, словно шероховатое, с парой очень тусклых звезд. Джоакин повернулся туда и не сдержал вздоха: то было не небо, а крепость, сложенная из угольно-черного камня. Таких крепостей Джо не видел прежде. Здесь не было внешней защитной стены, башен, внутреннего двора, арсеналов и казарм — никаких отдельных построек. Крепость являла собой цельный гранитный куб, нерушимый монолит. Лишь крохотные светлячки бойниц указывали на то, что в этой громаде хоть где-то имеются отверстия.

— Престольная Цитадель. Старая резиденция императоров, — сказала Аланис.

Как штурмовать эту махину?.. — подумал Джо, запрокидывая голову. Над сводом цитадели он увидел дым, подсвеченный заревом. На крыше крепости горело пламя.

— Северяне уже там?!

Словно в ответ ему, цитадель раскрылась. Поднялась входная решетка, на дубовой створке ворот распахнулась калитка. Трое иксов вышли из крепости навстречу отряду.

— Цитадель наша, кайр Хэммонд! — доложил первый из них. — Мы взобрались по веревкам, на галерее не было стражи. Зажгли огонь и сделали засаду. Гвардейцы выбежали тушить, мы управились с ними.

— Что с мостом?

— Наш костер виден из дворца. Дворец прислал трех парней выяснить, в чем дело. Мы схватили их, Красавчик Ориджин с двумя иксами переоделись в их форму и перешли Ханай по мосту. Отбили и удержали тот конец моста, пока туда не переправилась герцогская сотня.

— Оба Ориджина сейчас во дворце?

— Так точно, кайр.

— Значит, он наш. Выступаем.

Хэммонд отдал пару приказов. Часть лучников скрылась в крепости. Прочие вместе с кайрами двинулись по спуску, вымощенному брусчаткой. Кривая дорога сходила вбок с холма, на котором стояла цитадель, огибала его и приводила к берегу Ханая. Величественное зрелище открылось перед воинами, и войско сбавило ход, зазвучали возгласы удивления. Остров в сотне ярдов от берега светился весь, от края до края. Пылали шпили, башенки, колонны дворца, похожего на мраморный горный хребет; свечение струилось из окон, с балконов; полыхали гербы на фасаде; сияли даже деревья и скульптуры в лучах прожекторов! А приземистая защитная стена, опоясавшая весь остров, пламенела чередой красных огней, похожих на капли крови. За всю жизнь Джоакин не видел столько искры, как в одном этом строении!

— Это… дворец императора?..

— Это мой дворец! — отчеканила леди Альмера.

И в этот миг остров погас. За один вдох потухли все огни, и там, где только что был мраморный остров, легло чернильное пятно темени.

— Герцог отключил искру, — пояснил Хэммонд. — Еще в августе нам попался один пленник — начальник протекции. У него мы под пытками выбили, где живет дворцовая стража, и как отрубить свет. Сейчас гвардейцы пытаются найти огнива и свечи, подготовиться к бою, а наши режут их в темноте.

Не очень-то честный ход, — подумал Джоакин. Наверняка многие стражники, кто не был в карауле, спали в этот миг. Поднимаешься по тревоге в кромешной тьме, одурелый спросонья, пытаешься нашарить амуницию, видишь вспышку — фонарь в руке врага, а в следующий миг тебя уже рубят на части. Не слишком славная смерть, рыцари алой гвардии заслуживают участи получше. Впрочем, Джо предпочел промолчать.

— Что теперь, кайр Хэммонд? — спросил кто-то из иксов.

Ответ был короток:

— Ждем.

Отряд остановился на набережной, у входа на широкий мост, ведущий на остров. Часть лучников рассыпалась вдоль моста и взяла под прицел набережную по обе стороны от северян. Другой отряд лучников изготовился обстрелять стены острова, если на них появятся враги. Кайры, сомкнув щиты, образовали заслоны на набережной и на спуске. Войско было готово отразить атаку с любой стороны.

Джоакин глянул вверх, на холм. Престольная Цитадель едва виднелась, черная на черном фоне. От нее ко дворцу, расчертив небо, тянулась тонкая серая линия: подвесной мостик. Он соединяет старую резиденцию императоров с новой, по этому мостику во дворец и перебрались Ориджины с передовым отрядом.

Остальное же войско замерло в ожидании у широкого парадного моста. Дальний его конец упирался в глухие железные ворота.

Весельчак подергал Джоакина за рукав:

— Мы это… В смысле, нас… Думаешь, нас вот так просто впустят во дворец? Мы тут постоим себе, а потом ворота распахнутся, и мы войдем?

У Джо это не вызывало сомнений: рано или поздно ворота дворца на острове точно откроются. Вот только кто выйдет оттуда — воины герцога или алые гвардейцы? Там, на острове, бьются лучшие кайры Севера. Но и дворцовая стража кое-чего стоит. К тому же она вооружена искровыми копьями и хорошо знает дворец. Кто возьмет верх?

— Там двое Ориджинов… — сказал Джо не слишком твердо.

Он-то видел этих двоих. Красавчик Деймон был ничего, но вот сам герцог…

— Думаешь, они справятся? — буркнул Весельчак. — Гм…

Леди Аланис хлестнула его по лицу нагайкой.

— Только посмей усомниться, тварь!

Весельчак ойкнул, потер лоб и выразительно глянул на Джо: говорил же я, одна печаль от этих леди…

— Гляди! Гляди! — крикнул кто-то.

Створки в стене дворца шевельнулись, пошли в стороны. Огни фонарей мелькнули в просвете, шаги застучали по мосту.

— Готовься! — рявкнул командир лучников, и тетивы издали дружный скрип. — А вы, на мосту, стоять! Покажите себя!

Человек, вышедший из ворот, повернул фонарь и осветил свое лицо. Насмешливо крикнул стрелку:

— Джон Соколик, ты не признал парня, что платит тебе деньги?

— Милорд герцог?.. Отставить, лучники! Отставить!

Кайр Хэммонд ринулся навстречу Ориджину.

— Милорд, нужна помощь?

— Расслабьтесь, друзья мои! — голос Ориджина звенел и подрагивал, будто в хмельной горячке. — Похоже, сегодня мы опять победили. Добро пожаловать во дворец Пера и Меча! Будьте моими гостями!

Повинуясь приказу Хэммонда, войско двинулось через мост в раскрытые ворота дворца. Двое Ориджинов шли навстречу потоку, и воины огибали их с двух сторон, как вода вокруг камня.

— Милый Эрвин!.. Слава Агате!.. — воскликнула Аланис и обняла герцога.

— Эй, эй, так нечестно! Я убил больше, чем он!

С этими словами Красавчик Деймон отнял девушку у Эрвина и сам стиснул ее в объятиях, прижав к залитой чужой кровью кольчуге. Герцог, недолго думая, треснул кузена по затылку так, что шлем сполз на брови.

— Может, ты кого-то и убил, зато весь план изобрел я! Учись работать головой, тогда тебя девушки полюбят!

Оба рассмеялись, и Аланис присоединилась к ним, обняв за шеи обоих Ориджинов.

— Дворец наш, наш! Мы в Фаунтерре! Мы — сердце Империи! Мы — лишь одна Звезда!

Джоакин стоял в трех шагах от нее с таким чувством, будто стоит на другом берегу Ханая. Не его слава, не его победа, не его радость. Он — мелкий человек. Намного меньше, чем был в Альмере, когда крал коня и зарабатывал еду, копая яму. На фоне чужого триумфа Джо стал совсем крохотным. Хоть кричи — никто не заметит. Он и сам бы себя не заметил, если бы смотрел со стороны…

— Лопатки нам, — сказал Весельчак и, к огромному удивлению Джоакина, был услышан.

Сам герцог обернулся к путевцам и переспросил:

— Как вы сказали — лопатки?.. Какое забавное выражение. Что это значит?

— Закопают нас, вот что… — опустив нос к земле, буркнул крестьянин.

— Отчего вы так считаете?

— Ну… император не простит, что мы его дворец взяли. У владыки отнять дворец и трон — все равно, что в душу нагадить. Какой же император без трона… Он и вернется отомстить. И приведет с собой целую армию, а нас только полтысячи… Да еще на острове — взаперти, как миленькие. Вот и говорю, лопатки нам будут.

— Заткнись! — рявкнул Джоакин. — Не слушайте его, милорд! Он просто глуп.

Эрвин покачал головой.

— У вашего оруженосца, сударь, завидное тактическое чутье. Его слова — чистая правда. Адриан, несомненно, вернется с войском. Но еще до того сюда явится полк алой гвардии, стоящий в предместьях Фаунтерры. И тысяча констеблей городской полиции, и все крепкие мещане, что любят императора, а таких, по меньшей мере, каждый третий.

Герцог кивнул на восток, где небо розовело, предвещая утро.

— Когда солнце окажется в зените, сюда, к мосту придут тридцать тысяч человек, чтобы устроить нам лопатки. Но знаете, в Первой Зиме меня ждет крайне уютный фамильный склеп, и я не имею ни малейшего желания умирать в столице. Так что хватит стоять, тьма сожри! Вперед, во дворец! Готовимся к осаде!

Искра

Начало декабря 1774г. от Сошествия

Флисс; Алеридан


Вера. Эта странная новая вера.

Сколько помнила себя, Мира верила во многое.

В то, например, что отец — самый смелый и достойный человек на свете.

В то, что дворяне правят миром, и потому обязаны быть умны и сильны.

В то, что государство создали Праматери, и Минерва — внучка величайшей из них. Здесь мало гордыни, куда больше — долга. Должна соответствовать, должна быть идеальна и непогрешима, иначе — позор. Она сама воспитывала себя строже, чем отец, — поскольку верила. По той же причине презирала и грызла себя за каждую промашку.

Верила в то, что ум и благородство — высочайшие добродетели. Благородство нуждается в службе, а ум — в упражнениях, потому Мира всегда обожала загадки и книги, и возможность быть полезной. «Доченька, ты так мне помогла», — звучало во сто крат приятней, чем: «Ты самая красивая!» Кстати, красавицей Минерва не была — это тоже часть веры. Слишком мало женственности, слишком много янмэйского холода.

Спокойно, почти без горечи, верила она и в то, что обречена быть одинокой. Проведет жизнь на верхушке метафорической башни, с высоты ума и происхождения глядя на мир внизу. Умрет молодой: от чахотки, как мать, или жертвою заговора, как отец. Эта вера помогла ей пережить самые темные дни: в пещерах монастыря, в пыточной Мартина Шейланда. Примерно так же, как привычка гулять по морозу спасает от простуд.

В богатом и жестком наборе ее убеждений недоставало одной лишь веры: в счастье. Зачем верить в то, чего не будет? Наивно, глупо.

Сейчас, лежа в комнате гостиницы города Флисса, она открывала для себя новую веру.


Было похоже на шарик света в груди — будто боги слепили снежку из солнечных лучей и поместили Мире под ребра. От шарика разливалось по телу особое тепло, какое бывает, когда вылезешь из проруби. Загорались щеки, жаркими иголочками покалывало в пальцах. Шарик рос, распирал грудь изнутри. Хотелось вдохнуть как можно глубже и засмеяться: со смехом часть света выплеснется, станет не так тесно.

Новое чувство толкало Миру на странные поступки. Проснувшись с рассветом, она нацарапала на изморози, покрывшей оконное стекло, жуткую гримасу. Задернула занавеску, легла обратно в постель и уснула. Позже, когда принесли завтрак, а Итан зашел справиться о здоровье, Мира сказала:

— Мне ужасно спалось. Казалось, будто за мною следят из окна. Будьте добры, проверьте, нет ли кого-нибудь за стеклом.

— Миледи, мы на третьем этаже…

— Я прошу вас, Итан!..

Он отдернул занавесь и увидел клыкастую рожу с выпученными глазами.

Позже Миру проведал лейтенант Шаттерхенд:

— Миледи, я услышал одну забавную историю. Надеюсь, она развлечет вас.

Он начал рассказывать про жену пивовара, почтальона и кабанчика. Мира засмеялась.

— Но я еще не закончил, — нахмурился лейтенант.

— О, я уверена, что будет весело! Отчего бы не посмеяться наперед?

Лейтенант покачал головой:

— Я лучше позову лекаря…


Новое чувство беспокоило Миру. Что происходит? Откуда эта радость? К добру ли? Быть может, эйфория предшествует смерти от простуды? Говорят, в агонии рассудок хворого туманится. А люди, что замерзают в снегу, перед смертью чувствуют жар…

Лекарь сокрушил ее догадку:

— Вы идете на поправку, сударыня, и очень быстро. Даже, с позволения сказать, неожиданно быстро, с точки зрения науки. Вероятно, до простуды вы вели очень здоровую жизнь и укрепили организм.

— Истинная правда, — чуть не смеясь, ответила Мира. — Все лето гуляла на свежем воздухе под ярким солнышком, плясала на балах и ни о чем дурном не думала.

— Это правильно, сударыня. На то человеку и дается молодость. Кхм.

— Не дадите ли мне еще синей микстуры?

— Зачем, сударыня? Кашля больше не наблюдается.

— Но она такая сладкая! Прошу вас, сударь! Когда и пить сладкую микстуру, как не в молодости?

— Кхм-кхм… Что ж…


Мира пила тягучую синюю патоку, задумчиво посасывая ложку. Все было очень хорошо: красивые узоры на окне, мягкие подушки горкой, приятная истома в теле, сладость на языке. Прекрасны хризантемы: их принес Итан, чтобы порадовать миледи. Каким-то чудом угадал ее любимые цветы! Прохлада в комнате — и та чудесна: от нее свежо и прозрачно, а станешь зябнуть — залезешь под увесистую перину. Все до того хорошо, что тревожно.

Откуда счастье, Минерва? С чего это ты разрадовалась? Из-за победы Адриана? Думаешь, кончится война, и он возьмет тебя в жены? Ах, умница! Ой, как здорово придумала! Сирота без денег и вассалов, замешанная в заговоре Нортвудов и мятеже Ориджинов — лучшая партия для императора! Невеста, от которой просто нельзя отказаться! Да, Минерва? Не желаешь ли подумать о подвенечном платье?.. Или выбрать белье для первой брачной ночи?..

Она пристыжено лизала микстуру. Внутри счастья ворочалась неудобная, угловатая тревога. Дело не в том, что я наивна. Да, наивное дитя, при всем-то уме. И тщеславна, как дюжина графов вместе. Но не это самое худшее. Беда в самом счастье. За что оно? Какое право на него я имею? Ведь ничем не заслужила, а значит, за счастье еще придется заплатить. Чем? Подумать страшно…

Мира попыталась прогнать эйфорию. Подумала о возможном имперском суде — и не поверила себе. Слишком неразумно со стороны владыки — рисковать верными людьми и спасать ее лишь для того, чтобы потом отправить на плаху. Не будет ничего страшного, в самом худшем случае — высылка обратно в Стагфорт. При мысли о родном доме свет в груди стал еще теплее. Неоправданное, незаслуженное тепло! Боги ошиблись адресом, посылая его. Нужно исправить ошибку и вернуть чужое.

Мира стала молиться Ульяне Печальной. Сестрица смерти, пошли мне холодный свет и покой… Сбилась. Вспомнила красоту подземной часовни и добрую монашку Джен. Обжигающе вкусные кусочки сыра. Дивную легкость в теле, когда яд ушел из печени. Податливую, приятную на ощупь глину. Сверкающую смыслом меткость пяти слов — ни в каких книгах такой не встретишь!.. Монастырь, оказывается, был полон прекрасного! Как я не замечала?

И плакса Нора… где она теперь? Хорошо ли ей? Должно быть хорошо, просто обязано! Сейчас столько тепла, что хватит на всех! Нора найдет себе любовь — честную, взаимную, иначе и быть не может.

Мира кусала губы и одергивала себя. Да, Минерва, отличный ход: похвастай великодушием! Смотрите, боги, до чего я благородна: Нора меня бросила в темнице, а я ее простила. Северную Принцессу тоже простила, чуть не ревела при расставании. И Инжи Прайс — не такой уж подонок, и Виттор Шейланд, наверное, не знал о делах брата. Даже мятежник Ориджин заслуживает милосердия… Давай, подумай так! Самый глупый бог поймет: девушка с таким огромным сердцем имеет полное право на счастье!

Тьфу. Дурочка.

Она взяла учетную книгу Мартина Шейланда, раскрыла на странице, где говорилось о Линдси. И замерла, найдя то, что искала: оправдание своей эйфории. Когда человек на пороге Звезды, его тело вырабатывает сок жизни. А Мира побывала очень близко к порогу. Теплый свет в груди — это и есть субстанция, искомая Мартином. Она заслужена: болью, ужасом, отчаяньем. И она скоро пройдет — растворится в жилах без остатка. А пока, Минерва, хмурая сладкоежка, наслаждайся временным счастьем.

Она улыбнулась и сунула в рот новую ложку патоки. Вот теперь все совсем хорошо, без оговорок.


* * *

— Н… не волнуйтесь, миледи, дорога будет легкой. Мы наняли самую лучшую карету, на ней долетим до А… алеридана за два дня. А там сядем в поезд и не успеем оглянуться, как окажемся в Фаунтерре.

Мира и не думала волноваться. Радость по-прежнему бурлила в ней, и лежать в постели было уже невмоготу. Она была счастлива выбежать на улицу, в снег, в снег!

— Я п… принес вам шубу, миледи… И теплую обувь, н… надеюсь, сапожник не ошибся с размером. И в… вот, возьмите…

— Что это?.. Муфта? Какая прелесть! Право леди Нортвуд — держать руки в муфте; право леди Стагфорт — глубокая натура.

— О чем вы, миледи?

— Ах, всего лишь воспоминания юности!

— Н… не говорите так, будто юность п… прошла. Вы еще очень…

Она уже бежала по лестнице. Двор был выстелен снегом, крыши слепили белизной, крупные пушистые хлопья танцевали в воздухе. Мира ахнула от восторга, зачерпнула снега ладонями, бросила вверх. Белый шлейф тут же закружился на ветру.

— М… миледи, вам нельзя мерзнуть! П… пожалуйте в карету.

— Красиво как, Итан! Вы только взгляните!

— Миледи, я в… вас очень прошу…

На козлах экипажа пеньком торчал извозчик в тулупе и валенках. Надвинув шапку на самые брови, хмуро бормотал:

— Надо было вам, сиры, лучше сани заказать. На колесах-то намучимся, во как метет… Но, правда, сани тоже того, не самое. В Алеридане снега еще нет, там-то застрять можно. Вот это вот поди разбери, как оно лучше. Если бы спросили меня, так я бы сказал: вообще дома сидите, пока снегу не навалит, а потом в санях. Но нет, карету им подавай… Деньги, вишь, заплатим… Да разве же в деньгах дело?..

— Это не снег, сударь, — улыбнулась ему Мира.

— Не снег?.. А то что же, барышня?

— У нас в Нортвуде говорят: пока ниже пояса, это не снег, а иней.

— Ишь!..

Отряд разместился в трех каретах и тронулся в путь. Минерва жаждала общения. Спрашивала: где это мы? Что за город этот Флисс? Какие в нем люди? А вон тот красивый дом — кто в нем живет? А собор со шпилем — чей? Узнала, что Флисс — столичка зажиточного баронства, живут в нем торгаши, как и всюду по берегам Дымной Дали, красивый дом — дворец епископа, вон и его герб с жезлом и спиралью, а собор, конечно, Елены Путешественницы: видите мозаичную даму с фонарем? Мира видела и мозаику Елены, и епископский герб, и о Флиссе раньше слыхала. Но болтать было так приятно, особенно — когда кругом все белым-бело! Она прилипла к стеклу:

— Глядите — телега в сугробе! А там уже окна покрасили к Сошествию! Какие чудесные звезды!.. А там мужик чистит улицу, и собака лает. Он бросает снег — она ловит на лету и лает! Прелесть!..

Покинули город, и за окном поскучнело.

— Я давеча слышал одну историю… — начал лейтенант, и Мира хлопнула в ладоши:

— Да! Хочу историй! Расскажите, расскажите!

Он выложил одну, вторую, третью. Мира требовала еще. Шаттерхенд широко раскрыл закрома памяти, принялся сыпать былями и небылицами о придворных казусах, о смешных мещанах, о гвардейцах и барышнях.

— Еще, еще! У вас так все забавно! Право, я жалею, что не мужчина и не служу в гвардии!

Лейтенант до того увлекся, что начал было:

— Захожу я как-то в таверну на Дощатой, а там сидят две монашки и хохочут. Я к ним, гляжу: а они пьяные, как… эээ… гм, простите, сударыня, я что-то сбился с мысли.

— Нет, нет, продолжайте!

Но Итан пристыдил лейтенанта:

— Н… некоторые истории слишком грубы для ушей миледи.

Чтобы доказать обратное, Мира рассказала, как пила косуху с солдатами Шейланда. Когда окончила, умолкать не захотелось. Она вспомнила игру в прятки с мастером Сайрусом и то, как Инжи Прайс учил ее ремеслу асассина.

— Вы — п… прекрасная рассказчица! Вам бы романы писать, миледи…

— Ах, что вы! Такие пустяки! Вот лучше послушайте, как леди Иона гадала на картах — это была умора.

Карета поскрипывала, снег летел из-под копыт. Пролетала миля за милей. Мужчины ловили каждое слово Миры. Она не замечала времени, могла еще хоть сутки говорить, не умолкая.

— …И вот самое примечательное: все, что мы нагадали на крови Янмэй, сбылось в точности. Самоуверенность погубила Ориджина, и Крейг Нортвуд его не спас. Серебряный Лис разбил их внезапным ударом — все, как я сказала леди Ионе!

— Н… невероятно!..


Позже, как обещал извозчик, карета увязла в снегу.

— Вот теперь намучимся, — с хмурым удовлетворением изрек он и принялся мучиться.

Помогали и гвардейцы, и извозчики остальных карет. Вытолкали, тронулись, через милю застряли снова. При обеих остановках Мира бродила по целине и швыряла снежки, целясь в ступицу колеса. Она бы с радостью угостила снежком Итана, который все причитал: «В… вам не нужно, миледи! Вернитесь в кабину…» Но, сверив это желание со строгим кодексом внучки Янмэй, заметила несоответствие и пощадила Итана.

Снова тронулись, и Мира ощутила голод.

— Судари, простите, но у меня разыгрался аппетит…

Это высказывание тоже не отвечало кодексу: гордая внучка Янмэй должна была бы терпеть молча. Но Минерва допустила, что легкая капризность украшает девушку, и продолжила:

— Ведь мы скоро пообедаем, не правда ли?

— Как только прибудем в Колсворт, миледи. Через час или около того.

— Прекрасно! Поскольку, знаете, я очень проголодалась.

— Конечно, миледи, всего час — и мы будем в таверне.

— Я так рада это слышать! Один час — это же совсем немного. Вот в монастыре был кошмар: целый день трудишься без маковой росинки во рту. Остается только мечтать о курином крылышке или вареном яйце, или кусочке козьего сыра. Но один час — это мало, правда?..

— Совсем мало, миледи! Вы оглянуться не успеете.

— Надеюсь, что так. Один час я вполне могу потерпеть молча. Никакого труда для северянки — выдержать час без нытья. Мне представляется, даже дворянская честь требует, чтобы в данной ситуации я помолчала. И, конечно, в течение часа мой рот будет на замке. Но если вдруг мы задержимся в дороге дольше — я искренне верю, что этого не произойдет, но если вдруг!.. — тогда я вынуждена буду доверить вам тайну. Знаете, какую? Тайну о том, господа, что я голодна, как стая волков!..


* * *

В этом вот пугающе хорошем настрое Минерва прибыла в столицу Альмеры. Пожалуй, сейчас даже самое обычное село показалось бы ей милым и прелестным. Что и говорить об Алеридане — одном из красивейших городов на свете!

Восторг переполнял девушку, распирал изнутри и грозил разорвать на кусочки, если как-нибудь не дать ему выхода. Мира не могла усидеть на месте: все вокруг так любопытно, так прекрасно, столько всего нужно увидеть! Шапки снега на красных черепичных крышах, гирлянды фонариков над площадями, кони под праздничными пестрыми попонами, смешные фигурки Праматерей у дверей лавок… Вот, например, пышная Софья указывает бюстом на вход в бакалею, будто говорит: «Заходите! Здесь самые жирные колбасы!» Мира зажимала рот ладошкой, чтобы не смеяться на весь квартал. А вот — собор: обычно строгий, серокаменный, сейчас даже он смотрится весело. С фасада стекают дождики фольги и искрятся, будто целый водопад. Снег облепил горгулий, они зябко нахохлились, как птенцы. У входа стоит огромная очередь людей: на алтарь, видимо, вынесли Предметы. Взглянуть бы на них, но Мира никак не сможет выдержать медлительность очереди. Так что лучше посмотреть на людей — они так забавны! Все кажутся увальнями в своих тулупах и шубах, у всех шапки и платки так надвинуты, намотаны на головы, что лиц почти не видать. Но каждый постарался принарядиться: тот подпоясался дорогим ремнем поверх шубы; этот надел красные сапоги, а на них — галоши; вон та барышня пристегнула к тулупу песцовый воротник и совсем в нем утонула, только макушка торчит над мехом. Вдоль очереди ходят продавцы вина с бочонками, обвязанными шерстью: «Горррячее вино, добрррые люди! Всего за полтинку в честь пррраздника!» Люди протягивают кружки, которые взяли с собою из дому.

— Можно и мне вина, можно? — Мира подбегает к продавцу.

— Полтинка.

— Вот.

— Давайте кружку, барышня.

У Миры нет с собою кружки, в чем она признается, стыдливо ковыряя носочком снег.

— Как же так, барышня?.. Нехорошо…

— Я придумаю что-нибудь!

Сняв перчатки, она подставляет ладони лодочкой.

— Так не делается, вы же испачкаетесь.

Мира отвечает, мечтательно растягивая слова:

— Быть может, сударь, я того и хочу — испачкаться… Кто знает, не это ли девушке нужно для счастья?..

Продавец поддается на уговоры, и Мира пьет из рук, как кошка. Вытирает ладони и губы свежим снегом — и забывает обо всем, когда видит городской вагончик. Какой же он прелестный! Куколка! Хочется визжать от восторга! Покачиваясь на узких рельсах, блестя удивленно круглыми глазами-фонарями, вагончик проезжает площадь и становится против собора. Бойко звенит, зазывая пассажиров.

— Постойте, подождите! — кричит ему Мира. — Вы не смеете уехать без меня!

Подбегает, вскакивает внутрь. В вагончике пахнет деревом и лаком, вдоль стен ухабистые кожаные диванчики. Знающий себе цену кондуктор осведомляется басом:

— До какой станции изволит ехать барышня?

— Ой… Я хотела смотреть в окно и выйти на той станции, какая понравится.

— Стало быть, намерены кататься? — звучит грозно, как обвинение.

— Я питала робкую надежду на это… Но если кататься совсем непозволительно, то могу измыслить цель поездки. Знаете, у меня талант к постановке целей. Правда, с их достижением возникают сложности…

— Барышня впервые в Алеридане?

— Вы угадали, сударь.

Кондуктор смягчается:

— Тогда ладно, платите две агаты и езжайте. Но прежде чем выйти, спросите меня, как вернуться обратно. А то ведь заблудитесь!..

Выбрать станцию, которая понравится, оказывается трудной задачей. Нравятся все! И та, где дворец из розового кирпича, а у входа — копейщики в мохнатых шапках с кокардами. И та, где памятник коню — в смысле, юному принцу, конечно, но конь под ним огромен, а принц тщедушен, не сразу и заметишь. И та, где выстроен снежный замок на половину площади. В нем внутри — ледяные скульптуры Прародителей: целая толпа, добрых полсотни! Между скульптурами, визжа, носятся детишки. Мира боится — и не без причин — что если выйдет на слишком красивой станции, то начнет хлопать в ладоши от восторга и покажется полной дурочкой. Она выбирает остановку на ремесленной площади, где есть лишь крохотный островок красоты, зато очень изысканной. Из конской поилки вовремя не слили воду, и она заледенела, превратившись в хрустальный саркофаг, припорошенный снегом. Мира долго любуется им, воображая, какое сказочное существо — быть может, морозная фея или зачарованная принцесса — дремлет внутри хрусталя. Увлекшись фантазией, напрочь забывает обратную дорогу, которую описал кондуктор (вы все запомнили, барышня?.. — конечно, сударь, слово в слово!..). Принимается наугад искать путь к собору и теряется в лабиринте улиц — к огромному своему удовольствию.


Мира плутала по городу дотемна и получила множество впечатлений, а самым ярким из них оказался вкус гуляша. Она набрела на переулок: кривой, ступенчатый и такой узкий, что можно потрогать ладонями сразу обе стены. Мира не отказала себе в удовольствии пройти по нему. Переулок оказался тупиковым: он привел в глухой двор, посреди которого горел огонь, окруженный людьми, а над ним висел казан, полный пахучего варева. От кушанья разносился пряный, острый, резкий многоголосый запах. Мира поняла: это и есть сборной гуляш — традиционное праздничное блюдо центральных земель. Соседи приносят в общий котел разные овощи, травы, специи, мясо — кто что может. Выходит одно блюдо на всех, зато большое, сытное, вкусное. Весело готовить его вместе, а еще веселее — вместе пробовать. К этому как раз и шло дело, судя по запаху и нетерпеливым лицам людей.

Миру заметили, и она стала извиняться за свое внезапное вторжение. Никто не упрекнул ее и даже не посмотрел косо. Предложили кусок бревна вместо стула, велели садиться и дали в руки деревянную миску.

— Простите, мне неловко, — попыталась отказаться Мира, хотя и была уже очень голодна. — Не смею злоупотреблять вашим радушием. Я ведь нездешняя и явилась без приглашения…

— Да видим, что нездешняя. Не из нашего квартала — это ясно. Вы с какой улицы-то? Поди, с Купецкой или Вышней?..

— Я из Стагфорта.

— Где этот Стагфорт? За свечным заводом?..

Она сказала, где. У нее отняли миску и дали вдвое большую. Черпаком налили аппетитного месива.

— Отведайте в честь светлого праздника! Отведайте и скажите: у вас на Севере такой гуляш варят или хуже?

На Севере вообще редко варили гуляш, а такой — и подавно. Мире показалось, это самое вкусное, что она пробовала за целый год. Лучше всех лакомств при дворе и в доме Нортвудов! А уж в монастыре Ульяны за миску такого гуляша можно выменять что угодно, хоть целый ящик свечей!

Не жалея красок, она хвалила и кушанье, и гостеприимство горожан, а те довольно ухмылялись. Потом все хором пели праздничную песню, и Мира старательно подпевала, хоть и не знала ни слова. Ее спросили: что поют на Севере? И она, сама не ожидая от себя такой дерзости, взяла и спела моряцкую балладу «Из черных валов вернусь я к тебе». На турнире музыкальных талантов Минерва, пожалуй, заняла бы почетное место между гусыней и печальным медвежонком. Но великодушные альмерцы не засмеяли ее, а даже напротив, попросили спеть еще. Однако уже смеркалось, так что она, тепло попрощавшись, подалась искать станцию. Кто-то вызвался проводить ее, и как-то так получилось, что провожать пошло полдвора. «Привыкай ходить со свитой, Минерва! Вдруг станешь императрицей — пригодится». Она смеялась от своих мыслей.


В гостинице ее ждал строгий выговор. Лейтенант Шаттерхенд отчитывал Миру, а Итан укоризненно качал головой.

— Миледи, только из глубокого доверия мы дали вам свободу передвижения. И вы отплатили тем, что на день исчезли из виду! Что нам следовало делать? Где искать?

— Ничего не делать, судари. Спокойно ждать, пока вернусь. Разве я не дала вам слово леди, что не сбегу от вас? Разве этого мало?

— Да причем тут!.. Знаем, что не сбежите! Но если бы вы попали в беду?!

— С чего бы? Мы на дружественной земле. Альмера на стороне владыки!

— Галлард Альмера был и остается на своей стороне!

Мира прикусила губу. Вот дурочка! Она и забыла, кто сейчас правит Алериданом! Приарх Галлард — тот самый, что запер ее в монастыре! Эйфория не доводит до добра. Запомни это, Минерва, и успокойся.

— Простите, господа, — она склонила голову. — Я поступила безрассудно.

— Вот именно.

Мира попыталась оправдаться:

— Но вы должны меня понять. Нынче единственный мой день в Алеридане, и я так хотела увидеть город. Завтра мы уедем в столицу…

— И к лучшему. Как только вы войдете во дворец, моя жизнь станет вдесятеро спокойнее. Ложитесь спать, миледи. Утром сядем в поезд.

Несмотря на эту перебранку, Мира укладывалась в постель, мурлыча от радости: «Из черных валов вернусь я к тебе, из белого льда вернусь, так и знай…» Закрывая глаза, загадала: пускай мне приснится Адриан!

Но приснился Уэймар. Мертвая Линдси. Мартин Шейланд с пятнами крови на лимонных рукавах. Леди Иона в окружении стены из мечей.

Мира подскочила в постели, наощупь зажгла свечу. Посмотрела на огонь, чтобы успокоиться. И заметила в себе перемену. Впервые, думая об Уэймаре, она не чувствовала страха. Ужас отступил перед новоявленной радостью и верой в будущее. Он не исчез полностью, но сжался в размерах и уместился в тело единственного человека: Мартина. Остальной Уэймар с его обитателями больше не казался логовом чудовищ. Теперь Мира искала им оправданий и в каждом находила что-то человечное, хорошее. Виттор Шейланд наверняка не знал о деяниях брата, иначе не допустил бы в своем замке таких ужасов. Виттор всего лишь пытался защитить родную землю, вот почему потакал Ориджинам и использовал Миру. Леди Иона — пускай со странностью, но благородна и великодушна; не ее вина, что родилась сестрою властолюбца. Даже Инжи Прайс — не совсем еще конченый злодей, ведь он, как мог, пытался удержать Миру в стороне от подземелья и беды. Есть лишь одно чудовище — Мартин Шейланд.

Хотя нет. Эрвин Ориджин тоже ему под стать. Один убивал людей из мечты о бессмертии, второй — затеял войну из мечты о власти. Велика ли разница?! Пускай его схватят скорее. Янмэй Милосердная, пусть они оба получат по заслугам!

Полная веры во всемогущую и безошибочную справедливость, Мира начала дремать. Успела подумать: не всегда плохо, что от тебя ничего не зависит. Приятно ничего не решать, если тот, кто решает, умен и справедлив. Приятно быть серпушкой на стороне светлой искры…


* * *

Столичный поезд — громадный и роскошный, с балконами, скульптурами и витражными окнами — наполнил вокзал жизнью. Пассажиры выплеснули из здания вокзала на платформу, принялись суетливо рыскать в поисках своих мест под крики служителей: «Пожааалте по вагонааам! Пееервый — в ту сторону, шестооой — в этууу!» Счастливцы, что уже отыскали нужные двери, скапливались группами, отвешивали друг другу прощальные поклоны, в двадцатый раз повторяли напутствия. Слуги втаскивали в купе дорожные сумки, коробки, сундучки. Некая дама взяла в дорогу пучеглазую собачку и давала всем провожающим подержать ее на прощание; собачка злобно шипела. Некий господин с седыми бакенбардами наотрез не хотел предъявлять билет: «Я — лорд такой-то рода Софьи Величавой! Если сказал, что имею билет, то обязаны верить! Кто вы такие, чтобы ставить под сомнение?..» У конского вагона всхрапывали лошади; пара-тройка артачились и упирались, хозяева пытались подкупить их кусочками сахара. В кухонный вагон закидывали с телеги мешки и бочонки; старушка-пассажирка в песцовой шубе негодовала: «Произвол! Безобразие! Должны грузить с отдельного перрона!» Священник, прохаживаясь вдоль платформы, предлагал благословение на дорогу; торговец с тележкой — пирожки…

Билет представлял собою целую печатную страницу с гербом Министерства Е. И. В. рельсовых дорог, силуэтом тягача и схемой маршрута следования; с каллиграфически вписанным именем Минервы Стагфорт. Она держала его в руке, бросая последние взгляды на вокзальную суету и готовясь вступить на лесенку, ведущую в купе. И тут над платформой раздались крики служителей:

— Миледи и милорды! Судари и сударыни! Важная новость ко сведению тех, кто отбывает в Фаунтерру!

— Что еще за черт?.. — недовольно буркнул лейтенант.

— Важная новость! Судари и сударыни!.. Доводим до ведома, что центр столицы захвачен войсками мятежников!

Перрон затих, будто вымер. Только служители кричали:

— Центр столицы в руках герцога Ориджина! Рельсовые дороги его величества предупреждают о риске! Судари и сударыни могут продолжить поездку либо отказаться!

Невозможно! Абсурд, нелепица! Ведь нелепица же!..

— Отряд мятежников овладел центром столицы. Есть человеческие жертвы. Кто желает отказаться от поездки, может получить в кассах возврат денег!..

Абсурд! Ошибка!

Ведь ошибка… правда?..

Стрела

6 — 8 декабря 1774г. от Сошествия

Фаунтерра


Правый берег Ханая усыпали тысячи человек. Там были мужчины и женщины, тулупы и шубы, платки и шапки. Увязали в толпе кареты, торчали над головами пеших всадники. Все сословия вышли к реке, чтобы увидеть флаги над дворцом: не императорские перо и меч, а нетопыря Ориджинов и чайку Стагфорта.

Набережную у моста занимали гвардейцы. Из их массы выделились человек двадцать и двинулись по мосту, катя перед собой колесные щиты — мантелеты. Над ними трепыхалось знамя владыки и белая простыня переговорщиков. Сквозь бойницы надвратной башни северяне видели, как щиты прокатились по мосту и встали в двадцати ярдах от ворот. Из-за переднего выступил человек в меховом плаще поверх алого гвардейского мундира. Он не отходил от мантелета дальше, чем на шаг, готовый в любой миг отпрыгнуть под защиту.

— Я — Кройдон Алисия Мэган рода Лучистой Люсии, майор Бэкфилд. Я командую тайной стражей владыки и батальоном алой гвардии. Меня прозвали Красным Серпом: я кошу врагов императора, как крестьянин — колосья. Хочу, чтобы мятежник слышал меня.

— Чего тебе, болтливый пес? — ответил Деймон Ориджин.

— Благодарю тебя, мятежник, что пришел сюда. Ты поможешь моей карьере. Когда повиснешь в петле, я получу чин полковника.

— Ха! Ха! Ха! — раздельно выкрикнул Красавчик.

— Даю тебе выбор, мятежник. Сам-то сдохнешь в любом случае, но можешь спасти своих людей. Сдайся — и они уйдут живыми.

— Х-ха!

Деймон плюнул в бойницу, но майор Бэкфилд был вне дистанции поражения.

— Даю тебе на раздумья пять секунд! — Красный Серп поднял растопыренную ладонь и стал загибать пальцы. — Четыре!.. Три!..

— Ответь ему, Соколик, — приказал Эрвин.

Стрелок взвел тетиву. Красный Серп, ждавший подобного ответа, при счете «один» прыгнул за щит. Стрела лязгнула о камни моста. Из-за мантелета майор проорал:

— Ты пожалеешь! Не о том, что выстрелил. А о том, что родился на свет!

Мантелеты покатились назад.

Кайр Хэммонд бросил:

— Болтливый хрыч.

— Слишком длинный язык для воина, — кивнул кайр Деррек.

Эрвин хмуро качнул головой:

— Этот Серп очень любит себя, значит, никого не пожалеет, чтобы получить чин. А у него в распоряжении — целый город. Готовимся к жаркой обороне.

Он обернулся к своим офицерам. Бесстрашный Красавчик Деймон — кузен и правая рука герцога; кайры Деррек и Хэммонд — закаленные командиры иксов; Брант Стил с Генри Хортоном — знаменитые чемпионы турнира и герои поединка за Лабелин; Джон Соколик — наемный стрелок, лучший лучник армии северян. Здесь же была и леди Аланис, теперь она всюду сопровождала Эрвина, если тот не приказывал обратного.

— Итак, разделим роли. Кайр Деррек, за вами Престольная Цитадель. Она стоит на правом берегу и со всех сторон обросла городскими домами, так что долго мы ее не удержим. Пока она в наших руках, исследуйте ее подземелья. Там хранится достояние Династии — триста с лишним Священных Предметов. Я надеюсь, среди них будут и Персты Вильгельма. Принесите их мне, кайр. После этого Престольную Цитадель можно бросить.

— Слушаюсь, милорд.

— Кайр Хэммонд, наведите порядок во дворце. Исследуйте все закоулки, соберите все оружие, провиант, горючие масла. Допросите слуг, которых мы взяли в плен. Тех, кому можно доверять, заставьте работать. А доверия заслуживают те, кому есть что терять: у кого жены, мужья, дети здесь же, во дворце.

— Можете не пояснять, милорд. Будет выполнено.

— Сорок Два, — Эрвин глянул на Генри Хортона, тот с улыбкой выступил вперед.

Молодой кайр гордился прозвищем: он получил его после турнира, когда выстоял против одинадцати соперников и заработал сорок два очка.

— Ваша задача — тыльная стена. На деле она может оказаться опаснее фронтальной, поскольку сзади острова лежит судоходный фарватер. Когда Серп отчается пройти по мосту, он подведет корабли с той стороны острова. Готовьте все, что нужно: камнеметы, снаряды, зажигательные бочки, арбалеты. Любой ценой не дайте им причалить.

— Дело на агатку, милорд.

— Не надейтесь. Будет жарко, как в кузнице. Когда понадобится помощь или мое присутствие, немедленно докладывайте об этом. Если из гордости вы не попросите поддержки и потеряете стену…

— Никак нет, милорд. Выполню с блеском, увидите!

Эрвин качнул головой и повернулся к следующему воину:

— Кайр Стил…

Тот вытянулся, лязгнув доспехом. Широколицый светлобровый парень, из-за родинки на щеке выглядит добряком. Эрвин вспомнил: родной брат Стила служит в личной гвардии Ионы. Оба брата — кайры в первом поколении. Родились пастушатами, умрут мечами герцога. Возможно, намного раньше, чем Эрвину хотелось бы…

— Вы поможете мне держать фронт — стену над мостом.

— Почту за честь, милорд. Не разрушить ли мост, пес его куси?

— Мы поднимем его, когда придет час.

Стил удивленно глянул в бойницу. Мост не имел ни лебедок, ни канатов — как милорд планирует его поднять?

— Это янмэйский мост, кайр. Увидите, когда придет время. Теперь — Деймон, мой дорогой кузен. Ты будешь вторым мною. Полагаю, атаки последуют непрерывно, днем и ночью. Я уверен, Светлая Агата будет улыбаться чаще, если каждым боем станет командовать один из ее внуков. Ты должен стоять на стене тогда, когда я не смогу.

— Начнем вместе, кузен, а там поглядим, — бодро усмехнулся Красавчик. — Может, мы их всех перебьем за день и ночью отпразднуем. А?..

Он хвастливо подмигнул леди Аланис. Она не обратила внимания, спросила Эрвина:

— Что делать мне, милорд?

— У вас красивый слог и почерк, миледи. Я поручаю вам голубятню.

Любопытно: хватит ли Аланис ума, чтобы не обидеться? Хватило: она кивнула с улыбкой.

— Да, милорд. Завтра все города Империи узнают, что Фаунтерра — в наших руках. Мы захватили престол, и Адриан больше не вернется на него.

— Не забывайте о Минерве. Мы призываем леди Минерву Стагфорт прибыть в столицу для коронации.

— Зачем?.. — брови Аланис поползли вверх. — Впрочем, понимаю.

Эрвин сомневался, что она действительно поняла, но сейчас не до этого. С берега Ханая донесся трубный рев, его тут же подхватила другая труба, третья. Народ всколыхнулся под тревожными звуками марша.

— Начинается. По местам!..


Первую атаку Красный Серп повел прямо по мосту. Наглый и мощный удар, плохо подготовленный, зато быстрый. Гвардейцы не имели ни катапульт, ни осадных башен, лишь наспех сколоченные лестницы, мантелеты и пару таранов. Но широкий и гладкий мост вел прямо к воротам: успеть добежать, высадить створки — и дворец падет. Стремительность удара может решить все.

Алая толпа хлынула на мост. Передний ряд толкал мантелеты, боковые шеренги, прикрываясь щитами, несли лестницы. В центре, топорща людскую массу, двигался таран. Головы, шеи, руки мелькали в просветах между щитов, и лучники могли попытать удачу.

— Поберегите стрелы, Соколик, — сказал Эрвин.

— Не вчера родился, милорд.

Под трубный вой людская волна подкатила к воротам. Освобождая проезд, шеренги раздвинулись и смялись, таран с размаху ударил в створку. Башня дрогнула.

— Камни, милорд?.. — спросил Брант Стил.

— Ждем.

Таран отъехал назад. В бойницы хорошо виделись четыре заостренных бревна, сколоченных скобами, на огромных колесах. Пыхтя от натуги и далеко клонясь вперед, люди хватались за сучья на бревнах и толкали таран. Медленно, неохотно махина двинулась к воротам. Не успев толком набрать ход, уже ткнулась в створку. Однако удар был силен: все нутро башни наполнилось гулом.

— Выбьют, кобель их грызи! Может, пора?..

— Ждем!

Таран снова откатился. Гвардейцы зашевелились. Уверенные, что третий удар вышибет створку, они бросили лестницы и обнажили мечи, готовые ворваться в брешь.

— Давай, поднажми!.. — орал кто-то из них.

Лишняя дюжина людей налегла на бревна: кто-то упирался плечами, кто-то толкал колеса. Таран покатил вперед все быстрее, словно проснулся, наконец, от спячки. Гвардейцы опустили щиты, подняли мечи, готовясь уже к рукопашной схватке.

— Залп! — крикнул Эрвин. Джон Соколик дунул в рожок.

Занятые тараном, гвардейцы сломали строй, нарушили стену щитов. Для лучников северян они стали отличной мишенью — как на ладони. Стрелы хлынули со стены и боковых башен. Таран увяз в телах. Раньше люди толкали его, теперь висели на нем, пригвожденные стрелами.

— Хватай! Толкай! — орал офицер.

Прикрываясь щитами, новые солдаты ухватились за сучья. Второй залп: посвист стрел и эхом — вопли раненых. Кто-то рухнул с моста, кто-то упал прямо под колесо, и таран переехал его, сплющив тело.

— Так, Соколик! Еще!..

Лучник Джон, прищурясь, выискивал цель.

— Кто у вас главный?.. Ну?..

— Толкайте чертовы бревна! — закричал офицер и захлебнулся, когда стрела пробила забрало.

Таран в полсилы ударил створку. Солдаты налегли на ворота, пытаясь дожать собственной силой.

— А теперь — камни!

Булыжники посыпались на них с башни. Новые крики, новые тела под ноги нападающим. Атака захлебывалась. Но с берега уже бежали на помощь новые солдаты, а арбалетчики Серпа, расставили щиты посреди моста и дали залп в ответ лучникам северян.

— Вторая волна, милорд.

— Очень хорошо, просто прекрасно. Полагаю, теперь время для янмэйской инженерии.

На внутренней стороне башенного зубца блестел медью квадратный короб. Эрвин открыл его, и внутри оказалось колесо, похожее на небольшой штурвал. Он крутанул его, и красная лампа показала, что машина пришла в действие.

В толще моста что-то лязгнуло, скрежетнуло, словно отперлись гигантские замки. Посреди кладки под ногами имперских солдат показались щели. Центральная часть моста — каменный квадрат со стороною в десять ярдов — начала клониться в сторону. Рев искровых двигателей перекрыл вопли. Камень становился на бок, опрокидывался, сбрасывая людей в воду. За минуту дорога исчезла. Центральный пролет стал торчком, как открытая крышка сундука, а посреди моста распахнулась дыра.

Полсотни гвардейцев оказались отрезана на ближней к воротам стороне. Эрвин отвернулся от бойницы, не желая смотреть, как лучники Соколика добивают их.

— Еще одна победа, кузен! — воскликнул Деймон. — Потери — сотня к нолю. Отличный счет, как по мне! Светлая Агата обязана улыбнуться!

— Это только начало, милорд, — сказал кайр Хэммонд. — Не было расчета на победу. Они щупают нас, ищут слабину.

Кайр оказался прав.


* * *

Каждый час последующих дней говорил о том, как прав кайр Хэммонд. Эрвин нечасто видел, чтобы кто-нибудь оказывался настолько прав.

После провальной атаки на берегу весь день стучали топоры. Сотни мещан, помогавших гвардейцам, сколачивали камнеметы. Первые камни посыпались на остров перед закатом. Лупили в стену и башни, падали в парк, некоторые долетали до дворца и крошили роскошный фасад, вышибали окна. Град камней усиливался на глазах: с каждым часом горожане вводили в строй новую машину.

— Владыка оторвет Серпу яйца за испорченный дворец, — хохотнул Деймон, когда под ударом снаряда у статуи Ольгарда Основателя отломилась рука и грохнулась на террасу.

— Владыка человек дела, — ответил Эрвин. — Если Серп снесет все подчистую, но получит наши головы, Адриан простит его.

— Размечтался! Моя голова слишком красива, чтобы отдать ее императору.

Эрвин позвал кайра Хэммонда.

— Нужны требушеты. Мы должны ответить на обстрел. Найдите материалы, организуйте греев строить машины.

Хэммонд скептически осмотрел парк: мелкие декоративные деревца, ажурные причудливо выгнутые ветви.

— Поищите на южном конце острова — там, с позволения сказать, Роща Любви: этакая имитация джунглей. Если не найдете подходящих деревьев, возьмите столы в Охотничьем зале: они сделаны из половинок сосновых стволов.

— А на снаряды пустите бюсты Адриана! — оживился Деймон. — Уверен, во дворце их найдется не один десяток!


После заката над Престольной Цитаделью вспыхнули огни. Майор Бэкфилд нацелил туда новую атаку. Века назад Цитадель, похожая на гранитный куб, слыла неприступной твердыней, оплотом Династии. Но с тех пор, как Юлиана перенесла резиденцию на остров, старый замок потерял значение, и город стал подступать к нему. Площадь отчуждения заросла сетью улочек, поверх засыпанного рва возник базар, склады и дома купцов прилипли к бастионам. Теперь это значительно упрощало штурм. Гвардейцы безнаказанно подбирались к цитадели по лабиринту переулков, взбирались на крыши домов, а оттуда по веревкам и лестницам карабкались на стены. Воины кайра Деррека встретили их стрелами, камнями и смолой. Но защитников было мало, они не успевали жечь костры и таскать снаряды. Вскоре бой закипел на стенах.

По Воздушному Мосту, связавшему дворец и Цитадель, Эрвин послал Стила на помощь Дерреку. Это спасло положение. Кайры скинули гвардейцев со стен и отбросили лестницы. Но, вернувшись во дворец, воины принесли с собою две дюжины тел.

— Эти ранены, милорд. Эти получили искру — не знаем, выживут ли. А этим нужна молитва и костер.

— Деррек добрался до Предметов?

— Нет, милорд. В подземелье Цитадели громадная стальная дверь. Едва кончился бой, Деррек с людьми взялся за нее. Неясно, скоро ли справятся: это не дверь, а какое-то чудовище!

— Как только возьмут Предметы, мы отзовем кайров оттуда. Цитадель как таковая нам не нужна. Примите командование, Стил, а я попробую поспать.

— Спите в одежде, милорд, — посоветовал Хэммонд, и снова был прав.


Среди ночи, дрожащий от холода и растерянный спросонья, герцог выбежал на стену. Направленные фонари, какие имелись на каждой башне дворца, шарили по воде пятнами света. То и дело они натыкались на длинные силуэты лодок. Ханай кишел барками, как гнилое мясо — червями.

— Тьма бы их взяла! Откуда так много?.. В Фаунтерре не может быть столько солдат!

— Не все солдаты, милорд.

Стил нацелил луч на ближайшую лодку. Эрвин рассмотрел мужиков в тулупах и шапках, налегающих на весла. Оружия не видать — лежит на дне барки. Щиты есть только у передних, они прикрывают ими гребцов.

— Так же и в остальных лодках. Гвардейцы и простые мужики оделись одинаково, пес их задери. Чтобы мы не знали, кого стрелять первыми.

— Направление главного удара?

— Нет такого, милорд. Плывут к острову по всей длине. Где смогут, там и высадятся.

Эрвин выругался. Чертова стена не всюду примыкала к воде: полоска песка окаймляла дворец. Летом она служила пляжем. Сам же Эрвин не раз веселился, плещась в теплых волнах с Сюзанной или Нексией… Теперь противник сможет высадиться на этот пляж и поставить лестницы.

— Всех лучников — на левый фланг. Встречайте лодки дождем стрел, не дайте никому причалить. На правый фланг — иксов. Выйти на берег, рубить всякого, кто причалит, не дать закрепиться.

Ориджины поделили фланги. Деймон протер лицо свежим снегом, чтобы взбодриться, захлопнул забрало и повел иксов на берег. Эрвин с четверкой кайров вооружились арбалетами и примкнули к стрелкам. Кто из кузенов рисковал больше — поди угадай. Деймон влез в рукопашную схватку против тьмы мужичья и сотни хорошо обученных гвардейцев. Но ему помогал узкий берег: врагу негде было закрепиться. Едва столичники вываливались из лодок, иксы кидались на них, рубили, кололи, загоняли в воду. Эрвину же досталось теплое местечко в боковой башне, откуда он, защищенный, выпускал стрелу за стрелой. Однако если лучники не справятся, лодки все же причалят и столичники поставят лестницы, то пользы от лучников станет очень мало. Стену придется защищать самому герцогу да горстке иксов. И он работал, как машина, взводя арбалет, стирал ладони о вороток, приговаривал:

— Заряжай!.. Бери цели! Вон, ближе к мосту, уже возле берега! И вторая рядом! Залп!.. Хорош-шо, красиво! Заряжай!..

Он и сам ранил пару врагов, но вскоре понял, что толку от его стрельбы мало: арбалет слишком медлителен, а лучник из Эрвина паршивый. Потому он взялся за фонарь. Вместо команд наводил луч на одну из лодок и задерживал на несколько вдохов. Свистел залп, хрипели крики, мужики падали за борт, роняя весла. Эрвин перенацеливал луч и шептал:

— Хорошо, господа, хорошо! Еще, ради Агаты!

Вторым фонарем управлял Джон Соколик. Будучи отменным стрелком, он все же приносил больше пользы как наводчик. В лучах искрового света стрелы летели с идовской точностью. Солдаты в лодках поняли, что их единственный шанс — образовать широкий строй и нахлынуть на берег лавиной, единым махом. Но это оказалось непросто. Ханай нес на себе декабрьские льдины; сталкиваясь с лодками, они ломали строй. Барки, в которых погибли гребцы, сбивались с курса, начинали крутиться и задерживали остальных. Атака превращалась в хаос, и Эрвин молил об одном: только бы не кончились стрелы!

Он снял с позиции одного лучника и послал узнать, как дела у Деймона. Лучник вернулся:

— Рубятся, милорд. Вроде, ваш кузен побеждает. Но на мосту что-то неладно!

Эрвин присмотрелся и зашипел проклятья. Еще одна волна атаки шла к воротам. Пока все фонари выискивали лодки, отряд гвардейцев перекинул бревно через дыру в мосту, прополз к воротам и поставил лестницы, брошенные утром. Солдаты уже лезли на крышу башни.

— За мной! Мечи к бою!..

Они влетели на башню, когда гвардейцы уже орудовали там. Иксы сшиблись с ними, а Эрвин встречал тех, кто взбирался по лестницам. Рубил пальцы, что хватались за камни, лупил по шлемам, пинал, сталкивал. Враги были неуклюжи, пробираясь в бойницу. Но они лезли по двум лестницам сразу, и Эрвин метался меж ними. Если хоть один гвардеец пролезет в бойницу и опомнится, то Эрвин не справится с ним. Потому — не дать им выбраться, рубить, колоть, бежать к другой бойнице, снова рубить, снова бежать… Кто-то ткнул его мечом, но не попал в сочленение. Кто-то огрел булавой — мимо шлема, по плечу. Наплечник смялся, левую руку прошила боль. Эрвин ответил прямым в забрало, со скрипом выдернул клинок. Когда враг полетел вниз, Эрвин перегнулся в бойницу и стал свирепо рубить лестницу.

— Сдохни! Сдохни!

Орал, неясно зачем: как будто брусья могут сдохнуть. Солдат на ступенях лестницы взмахнул мечом и рубанул герцога ниже локтя. Святые кузнецы Первой Зимы! Наруч выдержал, клинок отскочил. Новым ударом Эрвин расколол брус, и лестница заскрежетала по стене, обрушилась набок, в воду.

— Милорд!..

Он успел обернуться и подставить меч лишь затем, чтобы могучий удар вышиб его из рук. Эрвин попятился, враг шел за ним, занося оружие. Эрвин попытался вынуть кинжал — рука не слушалась. Пригнулся, меч свистнул над головой. Латный кулак врага ударил в забрало, и Эрвин отлетел… За спиной — камни, под задницей — камни, в голове — гул и красные звезды. Враг подходит, перехватывает меч двумя руками, заносит. Хрипит, роняет оружие, харкает кровью. Икс откидывает его, подает руку Эрвину:

— Милорд?..

И падает от трескучего удара искры. Эрвин тянется к мечу, силится встать, но в легких кипяток вместо воздуха, и он задыхается. Кто-то бьет кого-то, звенит броня, снова сухо трещит искра… Черные тени, серые тени… Он машет мечом по дуге, не разбирая, просто чтобы не дать никому приблизиться. И слышит чей-то крик:

— Милорд, милорд! Это я, Стил!

— Обернись! — кричит ему Эрвин, уверенный, что сейчас кайра ударят в спину.

— Зачем, милорд? Мы победили, пес их всех куси!

Когда смог поверить в это, Эрвин стащил шлем, втянул морозного воздуха. От прохлады стало легче.

— Каковы потери?

— Трое иксов здесь и пятнадцать у лорда Деймона. Двадцать с лишком ранены. Врагов полегло: от меча больше сотни, а от стрел — вам виднее, милорд.

— Лодок нет?..

— Кто остались в живых, угребли на свой берег. Река чиста.

— А что на тыльной стене?

— Сорок Два прислал донесение. Атаковали слабо — хотели отвлечь силы. Сорок Два сказал: дело на агатку.

— Так я могу спать?

— Кто же вам запретит, милорд?..

Эрвин закрыл глаза.

— Нет, нет, милорд! Не здесь, вам нужно в…

Эрвин перестал слышать. Очнулся от встряски — его подняли на ноги и тащили куда-то. Потом, при искровом свете, с него снимали доспехи. Когда дошло до левого плеча, руку пронзила колючая боль, Эрвин вскрикнул. Позвали лекаря. Броню разобрали, сняли поврежденный наплечник. Лекарь ощупал руку.

— Плечо вышло из сустава. Нужно вправить. Держите милорда, кайр.

Брант Стил уложил герцога, прижал к полу. Лекарь ухватил его за руку и…

— Ааааа! Черти-ииии! Твари! У-ууууу…

Когда освободили руки, Эрвин вытер слезы с лица, взобрался на постель. Лекарь перевязал плечо так, что едва шевелилось.

— Вам лучше не двигать рукой какое-то время, милорд.

— Какое-то время — это пара часов до новой атаки?! — процедил Эрвин. Остатки боли отхлынули, и он уснул, не расслышав ответа.


* * *

— Красиво, правда?

Эрвин открыл глаза. За окном царила белая тишь. Снежная перина накрыла парк, и все очертания сгладились, обрели мягкую женственность. Мохнатая еловая ветвь поглаживала стекло…

— Почему тихо? Прекратился обстрел?

— Идет, как и прежде, но с той стороны. Окна императорской спальни смотрят на задний двор.

— Я в покоях Адриана?..

— А вы не заметили?

Леди Аланис обвела комнату плавным жестом. Резной дуб и темный мрамор, бархатные драпировки, золоченые шнуры, кровать под балдахином размером с крестьянскую хижину. Такой роскоши Эрвин не видел ни в одной спальне.

— А я заняла покои владычицы Ингрид, — сказала Аланис, садясь на одеяло у ног Эрвина. — Но там тоскливо и холодно.

— Что снаружи? — спросил Эрвин. — Все плохо?

— На берегу толпится мужичье, в порту собираются корабли, камнеметы лупят, как бешеные… Какое нам дело до этого, милорд? Я приглашаю вас на прогулку!

— На прогулку?.. Куда?

— Мы в пустом дворце Пера и Меча. Двести лет он не пустовал! Быть может, мы первыми увидим его таким!

Аланис потянула его за руку.

— Мне нужно одеться, миледи.

— Я помогу. Ведь у вас травма, нужно двигаться осторожно. А уход за ранеными — благороднейшее дело для девушки.

Она принесла его одежду, двигаясь с текучей грацией. Эрвин невольно залюбовался ею. Аланис отвернулась, пока он надевал штаны. Затем помогла ему вдеть руку в рукав, застегнула пуговицы сорочки, подала камзол и оружейный пояс.

— Теперь, милорд, идемте же, пока война кое-как обходится без вас.

— Где ваш телохранитель, миледи? Отчего не следует по пятам бдительной тенью?

— К счастью, он уснул на вахте. Я прокралась на цыпочках, пока он храпел.

Рука об руку они вышли из спальни и двинулись вдоль императорских покоев. Аланис распахивала все двери по обе стороны коридора, и их глазам открывались кабинет, игровая, комната для чтений, чайная, музыкальный салон, зал живописи… Портреты, скульптуры, лепные потолки, панели с инкрустацией на стенах… Резная мебель филигранной работы, распахнутые жерла каминов, хрустальные цветы ламп… Комнаты были гулки от пустоты. Некоторые дышали холодом и зияли выбитыми стеклами.

— Позвольте, милорд, я расскажу вам об этом месте.

Аланис потянула его назад по коридору и вбежала в музыкальный салон.

— Здесь клавесин шестнадцатого века, работы алериданских мастеров. Во дворце восемь клавесинов, но владычица Ингрид любила только этот: говорила, лучший инструмент в столице. Одну мелодию я играла действительно хорошо — вот эту, из «Терезы».

Сев за клавиши, Аланис сыграла несколько нот.

— Владычица всегда просила именно ее, после аплодировала, подзывала к себе и гладила по волосам. Говорила: «Правильно, дитя: если берешься за что-нибудь, делай идеально. Иначе зачем браться?»

— А здесь, — леди Альмера влекла Эрвина дальше, в комнату игр, — принц Адриан сражался в стратемы с отцом. Обыкновенно за закрытыми дверьми, но иногда разрешалось смотреть. По правую сторону стола садились генералы и офицеры, по левую — дамы. Мое место было тут, — она стала на темную розу на паркете, в ярде от камина. — Было тепло и клонило в сон, но я очень старалась запоминать ходы. Пила крепкий чай перед партией, чтобы не дремать. Стратемы — игра правителей, я должна была разобраться в них!

— А эта комната — портретная, — едва войдя, Аланис повернулась спиною к картинам и перечислила, не глядя: — Праматерь Янмэй, Ольгард Основатель, Августин Добрый, Августин Софиевец, Гаррод Победоносец, Лексиан Первый, Эвриан Расширитель Границ, Юлиана Великая, Альбрехт Второй, принц Адриан. Здесь собраны портреты лишь тех, у кого, по мнению владыки Телуриана, есть чему поучиться. «Плох тот сын, что не превзойдет отца, — говорил покойный император. — Адриан, несомненно, превзойдет меня, а значит, заслуживает портрета».

— О чайной я тоже могу кое-что рассказать, — Эрвин первым вступил в следующую комнату.

— Не сомневаюсь, милорд! — глаза Аланис сверкнули. — Именно здесь год назад вы советовали императору не брать меня в жены. Но сейчас, после всего, мне стоит благодарить за это. Сюда, в чайную, владыка Телуриан, а за ним и Адриан множество раз приглашали отца. Он говорил мне: «В свое время ты, дочь, получишь мое место в чайной». Я удивлялась: «Здесь место советникам, а не королеве». Он улыбался: «Лучшие советники — королевы. Ты будешь лучшей, дочь! Иначе просто быть не может».

Она сжала руку Эрвина, прошептала в лицо:

— Вам, говорите, сложно поверить? Представьте, каково мне! Десять лет это место было моим домом! Даже когда жила на Севере, знала, что мой дом здесь! — она ударила каблуком в паркет. — А теперь мне требуется армия, чтобы войти сюда! Легко ли поверить?!

— Я понимаю ваши чувства, миледи, — Эрвин улыбнулся, — но вряд ли разделяю их. Это всего лишь дворец — дорогой укрепленный дом, который мы должны удержать. Объект фортификации, точка на карте. Власть — не во дворцах, не в бархатных стульях, не в золотых шапках. Власть здесь, — он сжал свои виски. — Она внутри тебя. Нельзя прийти туда, где власть. Или ты носишь ее с собой, или вовсе не имеешь.

— Вы так считаете, милорд?

— Абсолютно уверен.

— Я позволю себе, — она оскалилась, — не согласиться с вами.

Распахнув двустворчатые двери, Аланис ввела Эрвина в Малый тронный зал.

— Узнаете это место, милорд? Здесь сидел человек, который приказал убить всю мою семью. Его зовут Адриан, сын Ингрид. Той самой Ингрид, которой я расчесывала локоны и играла на клавесине! Он сидел тут, на этом вот бархатном стуле. Он не мог сидеть где-либо еще, когда сказал эти слова! «Возьмите Персты. Уничтожьте Эвергард. Сожгите гадов». Ему не пришло бы это в голову, не будь под его задницей бархатного стула!

Она встала на трон, шаркнула подошвой по сиденью.

— Я знаю, милорд: власть не вокруг тебя, и не внутри тебя тоже. Власть — это то, что под тобой. Ты сидишь на троне, под которым дворец, под которым — Фаунтерра, под которой — весь чертов мир. Это пирамида! Люди построили ее, чтобы верить, будто в мире есть порядок. Люди согнутся и посадят себе на шею других людей, на чьих шеях будут сидеть третьи, а на тех — четвертые. Люди стерпят все это при условии, что на самом верху будет лишь один. Пирамида должна сойтись в точку. Это порядок, а все иное — хаос.

Эрвин, улыбаясь, забрался на трон, встал рядом с нею.

— Чего я не любил никогда в жизни, миледи, так это порядка. Бог порядка нарезал порядок на ровные кубы, хорошенько остудил их, чтобы стали крепче, сложил правильными рядами и скрепил порядочными железными скобами. Так появилась Первая Зима. Я родился, миледи, внутри отведенной мне ячейки в толще этого порядка. Я рос, постепенно заполняя ячейку собою и упираясь ребрами в стены. Я знал, что мне повезло, ибо ниши других северян намного меньше моей. Я даже полюбил это место: есть особая красота в том, как все стоит на своих местах, как слаженно и подогнано, зубец в зубец, камень к камню… Но тьма сожри, жизнь — это хаос! Я ненавижу смерть, и порядок — с нею вместе. Если со мною в мир придет немного хаоса — значит, я жил не зря!

Глаза Аланис сверкнули. Она обняла Эрвина за шею и впилась в губы. Но прежде, чем он распробовал ее на вкус, оттолкнула от себя.

— Расскажи мне, как мы победим. Расскажи, как сработает наш план! Опиши наш триумф!

— План может не сработать, — ответил Эрвин. — Генерал Стэтхем может погибнуть; армия может быть уничтожена в окружении; пакет, что я оставил, может быть утерян. Или Стэтхем вскроет его, но не выполнит приказ; или выполнит, но Серебряный Лис не попадется в ловушку. Или все сработает как надо, но нас убьют раньше, чем придет помощь.

— Тьма! Я не видала более безрадостного существа, чем ты!

— О, нет, ты просто не понимаешь! — Эрвин укусил ее за мочку уха. — Есть сотня путей на Звезду. Тысяча событий может нас погубить. Через неделю. Завтра. Сегодня. Через час. Через минуту! Что угодно — камень из требушета, стрела, искровое копье, хитрость Алексиса, тупость Стэтхема, злая удача, имперский суд. Мы с тобой — огоньки свечи. Мы тлеем. Один порыв ветра — и нас не станет. Неужели не видишь, как это красиво?!

То, что чувствовал Эрвин, напоминало вчерашний бой. А больше — поединок за Лабелин и конную атаку под Уиндли, и ночь в Первой Зиме, когда он стал герцогом. А еще больше — Тот Самый Миг.

Он толкнул Аланис вниз, на трон, и склонился над нею.

— Хочешь знать, как мы победим? Я скажу тебе. Один крохотный шанс, и он выглядит так.

Эрвин поцеловал ее в губы. Потом — в щеку, изуродованную шрамом.

— Остаток моей армии сбежит с поля боя. Преследуемые полками Алексиса, кайры скроются в Лабелине. Они спрячутся под землей, в катакомбах, чтобы зализать раны.

Он лизнул ее шею, Аланис хрипло вздохнула.

— В пещерах кайры обменяются одеждой с лабелинским отребьем — ворами и нищими. Армия бездомных, наряженная в шлемы и красно-черные плащи, уйдет из Лабелина на север. Когда искровики войдут в город, счастливые мещане будут кричать: «Северяне ушли! Сбежали! Победа владыки!»

Эрвин гладил ее плечи, ключицы, сползал ладонями все ниже. Аланис закатила глаза и откинула голову. Он мягко укусил ее за шею.

— Будет пир. Солдаты упьются на радостях вместе с мещанами. Оружие останется разряженным — я не оставил в городе источников искры. Ночью, когда веселье в самом разгаре… кайры выйдут из катакомб.

Он рванул лиф ее платья, стиснул грудь. Жаркая упругая плоть под ладонями… Аланис притянула его к себе. Разорвала рубашку, зашарила по телу горячими пальцами. В паузах меж поцелуев она шептала:

— Будет ночь крови. Армия Адриана — в пыль. Сдохнут пьяными и сонными. Ни один не увидит рассвета!

— А мы… — платье сползло на талию Аланис. Эрвин потянул еще ниже, разрывая ткань, обнажая белые бедра… — Мы найдем во дворце Персты Вильгельма. Научимся говорить с ними. Удержим дворец, пока не придут на помощь кайры.

— Мы не умрем!

— Не сегодня!..

— Не завтра!..

— Не через месяц!..

— Никогда!!


* * *

Янмэйцы обожают мосты — слава Праматери рода не дает им покоя. Чтобы уйти от лавины в Кристальных Горах, Янмэй Милосердная возвела самый известный мост в истории. Состоящий только изо льда и прессованного снега, он имел длину в половину полета стрелы и пересекал ущелье такой глубины, что вниз нельзя было глянуть без головокружения. Праматерь Янмэй соорудила его за пятнадцать минут, пользуясь лишь одной рукой (правда, на этой руке была священная Перчатка Могущества). Иронично: этим поступком Янмэй спасла от смерти больше ста человек, но не стала ни Спасительницей, ни Созидательницей. А сделалась Милосердной, когда месяцем позже убила одну-единственную девушку…

От дворца Пера и Меча взлетает к правому берегу Воздушный мост — чудо имперской архитектуры. Всего одна колонна вздымается из правого рукава Ханая: изящная, как шпага, высокая, словно мачта галеона. От нее расходятся в стороны две стальные арки, плавностью изгибов напоминая крылья птицы, парящей над морем. На гребнях арок лежит бронзовой лентой полотно моста, одним концом упирается в стофутовую башню на Дворцовом Острове, другим входит в монолитную стену Престольной Цитадели. Мост возвели в начале 18 века, при императоре Алексиане. Его главное назначение — подчеркнуть триумф инженерной мысли, продемонстрировать величие науки. Стальное кружево взлетает к небу, пересекает реку с той легкостью, с какою лань перепрыгивает ручей!.. Но мост имеет и практический смысл. Престольная Цитадель, покинутая владыками два века назад, по-прежнему вмещает в своих подземельях достояние Блистательной Династии — триста двадцать четыре Священных Предмета. Грунт под дворцом Пера и Меча слишком рыхлый и влажный, здесь не построить надежное хранилище. Гранитная твердь утеса под Цитаделью — иное дело. Потому всякий раз, когда император удостаивал своих гостей чести увидеть сокровищницу, он вел их к Воздушному мосту. Урча искровыми двигателями, поднималась платформа внутри башни, влекла людей вверх по каменной шахте. С лязгом останавливалась, металлическое эхо откатывалось в недра шахты. Раскрывались двери, и гости щурились от слепящего света: солнце над башнями Фаунтерры, лазурная синь реки далеко внизу, темное золото моста под ногами. На дальнем конце чернел монолит Цитадели, на его фоне мост казался ювелирно хрупким.

— Ах, как великолепно! — восклицали барышни. — Но выдержит ли он нас? Страшно ступать!

Адриан отвечал:

— Чтобы испытать мост на прочность, в день открытия на него выкатили триста бочек вина из Маренго. И заверяю вас, миледи, тем же вечером их распили за здравие Янмэй Милосердной.

Дамы делали первые шаги опасливо, на носочках. Но к середине моста какая-нибудь набиралась смелости и неуклюже подпрыгивала, клацала каблучками, издавала смешок, прижав пальчики к губам.

— Хо-хо-хо! Простите, ваше величество!

В свое время и Эрвин проходил здесь следом за императором. Причудливое совпадение: тогда рядом с ним тоже шла леди Аланис Альмера. Подчеркнуто равнодушные друг к другу, они смотрели в разные стороны: Аланис — вверх по реке, на шпили собора Праотцов, Эрвин — вниз, на доки.

Сегодня Аланис держала его под руку. Ее глаза мутно блестели после бессонной ночи. Небо серело от облаков, Ханай был черен с белесыми пятнами льдин. Лед охватывал кольцом опору моста, к нему прилипла барка. При ночном штурме в ней убили всех гребцов, и ее снесло течением. Мертвецы так и остались в лодке, один лежал на спине, таращился прямо на Эрвина.

Воздух дрогнул, что-то округлое просвистело высоко над головами.

— Камнеметы, кобель их куси, — бросил кайр Стил.

На набережной выросло уже два десятка машин. Сотни горожан толпились вокруг них. Заметив северян на Воздушном мосту, повернули три камнемета и дали неуклюжий залп.

— Не волнуйтесь, миледи, в нас не попадут.

— Разве я выгляжу взволнованной? — фыркнула Аланис.

Еще несколько камней чиркнули по небу, один лязгнул о балку далеко за спиной Эрвина.

— Вы отправили письма, миледи?

— Будь иначе, я бы не ходила на прогулки, милорд. Пятьдесят три птицы улетели в свои родные города. Кто владеет Фаунтеррой, тот правит миром. Так было последние тысячу лет. Теперь Фаунтерра наша, и мир об этом знает.

Эрвин не сдержал кривую усмешку:

— Мир знает, а вот Фаунтерра сомневается.

Он кивнул в сторону набережной, кишащей людом. Там жгли костры, чтобы согреться, варили похлебку в гигантских котлах, пилили бревна, строгали доски, разгружали телеги камней, сколачивали щиты и лестницы. Кто-то малевал что-то красной краской. Многие просто глазели, иные расхаживали, помахивая топорами и копьями.

— Мужичье, — ответила леди Аланис, — отребье. Здесь лишь один гвардейский полк, и четверть его вчера полегла. А эти… Шваль из протекции, тупые констебли, городские бездельники.

— Все они вместе не стоят и сотни рыцарей! — добавил путевский телохранитель, шедший по пятам за герцогиней. — Сделать вылазку, милорд, да разогнать их — вот что было бы правильно.

— Тебя не спрашивали, пес тебя куси! — рявкнул кайр Стил.

Черная стена Цитадели заслонила и небо, и город. Решетка из дубовых брусьев поднялась, открывая проход.

— Слава Агате, милорд, — приветствовал кайр Деррек.

Он выглядел смурным, помятым, на лбу и щеке пятна не то земли, не то сажи.

— Желаю здравья, кайр. Вы добыли Персты Вильгельма?

— Никак нет, милорд.

— Тогда зачем звали меня?

— Мы вошли в хранилище, милорд. Я счел, что вам стоит это увидеть.

Каменная лестница ввинчивалась в темное чрево Цитадели. Ступени истерты до вмятин за сотни лет. Фонари горели тускло, внутри ламп тлели желтые змейки нитей.

— Было три двери, милорд, — кайр Деррек, избегал смотреть на сюзерена. — Дубовая, за ней чугунная, потом бронзовая. Мы трудились всю ночь, чтобы…

— Ваша речь — отчет или оправдание, кайр? Вы вскрыли хранилище или нет?

— Вскрыли, милорд.

— И?..

— Оно пусто, милорд.

— Громче, кайр! Я не расслышал.

— Хранилище пусто, милорд!

— Как это возможно?! Единственный вход туда — из Цитадели. Цитадель — в ваших руках, Деррек!

— Не единственный, милорд…

Деррек открыл дверь, они вошли в подземный холл, увешанный гобеленами. Здесь громоздился таран, подвешенный на цепях. Стояли две лебедки, темнели в углу топоры и молоты, повсюду рассыпаны щепки. Люди кайра Деррека крепко поработали над хранилищем. Куски выломанных ворот валялись у стены, чернел зев прохода, в глубине его мерцал светлячок фонаря.

— Сюда, милорд.

Вторые ворота были подняты — кайры смогли добраться до механизма, открывающего их. Третьи сдвинуты на фут: кладку стены разобрали, чтобы выломать засовы, а затем подважили ворота рычагами и надавили.

— Позвольте, милорд, — кайр Стил первым пробрался в щель.

Эрвин последовал за ним и оказался в длинной галерее. Здесь царил парадный янмэйский пафос: мраморные императоры, золоченые штандарты с кистями, хрустальные люстры. С обеих сторон к галерее примыкали гроты, над каждым сияли пурпуром цифры: 1, 2, 3… — номера Божественных Даров.

— Все они пусты, — сказал Деррек и глухо закашлялся.

Аланис вбежала в первый грот, второй, третий. С немой яростью глянула на кайра.

— Пес куси! — выплюнул Стил.

Эрвин должен был увидеть — и увидел. Стены каждого грота зияли пустыми нишами. Голый камень, ни одного Предмета. Исчезли даже бархатные подушечки, на которых они лежали. Эрвин сунул руку в нишу, не веря глазам. Под пальцами шероховатый холод камня…

— Как, тьма сожри, это случилось? Как?!

Деррек хотел ответить, герцог перебил его:

— Проклятая тьма! Император покидает столицу, бросив почти пустой дворец. Он должен был оставить хоть пару Перстов для защиты! Да? Да!.. Мы захватили и дворец, и Цитадель внезапно. Никто не оказал сопротивления, значит, не успел взять Персты. Да?.. Черт возьми, да! Так где они? В чем я ошибся?!

— Их вывезли, милорд, — сказал Деррек, указывая вдоль галереи.

Теперь Эрвин увидел. Прежде галерея кончалась глухой стеной с гербом Династии, но теперь на том месте чернел проход. От проема тянулись полоски рельс, утопленные в пол галереи. Как Эрвин в тот раз не заметил их? Ковер — в нем дело. Толстый, ворсистый. Тогда устилал пол, теперь отброшен в сторону.

— Они предусмотрели вывоз Предметов, милорд. Пока мы ломали двери, откуда-то приехали парни в вагонетке, погрузили и вывезли все, что было.

— Это Эшер, — Аланис пнула рельс каблуком.

— Эшер?

— Барон Эшер, бургомистр Фаунтерры. Он людмиловец, этот род славится преданностью. Адриан доверяет Эшеру. Я-то думала, почему не он, а дурак Бэкфилд командует осадой! Эшер вывозил Предметы, пока Бэкфилд бился головой о стены дворца!

— Где они могут быть теперь?

Она нахмурилась, покрутилась на месте.

— Какая это сторона света?

— Туннель идет на юго-запад, миледи.

— В том направлении ярдах в пятиста находится городская ратуша. Предметы должны быть там… Если они все еще в столице.

— Сколько у вас людей, кайр Деррек? — спросил Эрвин.

— Пятьдесят шесть, милорд.

— Я пришлю еще. Возьмите сорок мечей и сделайте вылазку в ратушу. Если Персты там, принесите их мне.

— Вероятно, их вывезли из города, милорд, — сказал Деррек, а путевец кивнул с таким видом, словно кого-то волновало его мнение.

— Вероятно, тьма сожри, но не точно! Остался один шанс, что Персты еще здесь. Вся наша война строится на единственных шансах. Так принесите мне Персты Вильгельма!

— Слушаюсь, милорд.


На Воздушном Мосту снова свистели камни из требушетов.

— Загрызи их кобель, — ругнулся кайр Стил, глянув вниз. — Посмотрите, милорд!

Вдоль берега в землю были вколочены деревянные щиты. На них жирными красными буквами выведено: «Серебряный Лис победил. Помощь не придет».

— Не верьте, миледи! Это гнусное вранье! — сказал путевец так, будто леди Аланис нуждалась в его поддержке.

— Первое — скорее всего, правда, — сказал Эрвин. — А вот второе…

Он запрокинул голову и улыбнулся облакам:

— Придет ли помощь? Как считаешь, Агата?

Колпак

6 — 8 декабря 1774г. от Сошествия

Фаунтерра


— Твоя каша, Колпак, — говорит Форлемей.

Он опускает серебряный поднос на стол. Методично и небрежно, как всегда, расставляет блюда, раскладывает приборы. На столе появляется фарфоровое блюдце с ломтями хлеба, чаша с гусиным паштетом, мисочка салата из ревеня и сельдерея, тарелочка с крохотным омлетом из перепелиных яиц под пряным сыром, а также грубая стеклянная банка. Последняя резко выделяется и манит взгляд. Менсон придвигает ее поближе, чтобы рассмотреть. Внутри банки — громадный черный паук на шести мохнатых лапках. Он топчется среди клочьев паутины и меланхолично жует что-то, а может, просто шевелит челюстями. Возможно, это помогает ему размышлять.

— Загляни снизу, — советует Форлемей. — У него крест на брюхе.

Менсон следует совету. Действительно, на животе насекомого белый косой крестик, как буква Х.

— Ну и мерзкий, правда? — говорит адъютант. — Принес тебе посмотреть, чтобы ты убедился. Только в джунглях и водятся такие твари! И можешь себе представить — тут, в Бэссифоре, все любят пауков.

Менсон отодвигает банку и нехотя принимается за еду, а Форлемей ведет рассказ:

— Ты вчера уже спал, когда герцог Литленд повел их величество со свитой смотреть Гордона. Гордон — это тоже паук, у него есть имя, вообрази! Он живет в старой башне, у него целая своя ниша в стене. Сплошь затянута сетью, да еще в три слоя. Гордон сидит с краю, и он намного больше этого, что в банке. Огромный, как жирная мышь, или даже небольшая крыса! Вот не шучу, такой и есть!

Менсон запихивает в себя салат и ломтик хлеба с тончайшим слоем паштета. По утрам никогда нет аппетита, а сегодня хуже обычного. Менсон два дня праздновал триумф Адриана, а на третий сплоховал. Сбежал из-за стола с отчаянной болью в животе, скрючился под одеялом и промучился несколько часов, пока не уснул. Сегодня боль притихла, но напоминала о себе, прохаживалась холодком по кишкам.

— И вот герцог Литленд сказал: Гордон, дескать, самый старый паук в замке. Ему никак не меньше пятнадцати лет. Литленд свел с ним знакомство одиннадцать лет тому, когда по ошибке забрел в старую башню. Гордон уже тогда был больше маслины. Литленд сказал, что паук — символ мудрости и проницательности. Наблюдай за пауками, и поймешь, как устроена держава. Так сказал герцог Литленд, и все ему поверили. С тех пор в замке любят пауков и пестуют, как домашних животных. Вот как обезьянок или кошек! Ты можешь представить?!

Менсон может представить себе нечто куда более занятное. Покойный император Телуриан, бывало, держал людей в качестве домашних животных. Своего младшего брата, например. С тою лишь разницей, что не нашлось банки, достаточно большой для человека. И никто, конечно, не называл Менсона символом мудрости.

— Ладно, — говорит Форлемей, — это я так рассказал, для забавы. Ты скажи, как здоровье? Получше стало?

Менсон, конечно, молчит. Адъютант придирчиво заглядывает ему в лицо, потом оценивает количество съеденного.

— Вид у тебя, надо сказать, не ахти. Зато ешь не меньше обычного, значит, состояние такое, терпимое. Оно и хорошо, ведь тебя его величество вызывают. Если вывернет наизнанку в присутствие владыки, то получится конфуз, а не хотелось бы…

Менсон вздрагивает, резко поднимает голову.

— Но, но, чего всполошился-то! Владыка тебя не срочно вызвал — стал бы я мешкать, если б так. Его величество сказали: «Пускай поест не спеша, а тогда уже веди ко мне». У владыки, если хочешь знать, и без тебя хватает дел. У него на приеме шиммерийский принц, все генералы и леди Катрин. Три дня, значит, праздновали, а теперь совещаются. И я так себе думаю: совещание, видимо, по хорошему поводу. Скажем, награждение или раздел трофеев. Будь что плохое, владыка не откладывал бы до конца пира. Плохое всегда идет безотлагательным порядком. Верно говорю, а?


Ко встрече с императором Менсон надел треххвостый колпак с бубенцами. Все недели похода носил шляпу и чувствовал себя ужасно неловко, будто с него содрали шкуру и натянули чужую. Теперь он улыбался, слушая перезвон. Кажется, бубенцы радовались каждому его шагу.

В коридоре Менсон встретил принца Гектора. Тот только вышел от Адриана и светился так, что Менсону пришлось прищуриться. Что бы ни обещала Корона шиммерийцам за помощь в кампании, она выплатила долг сполна. Поравнявшись с шутом, принц трепанул один хвост его колпака и расхохотался.

На приеме у Адриана были в этот час пятеро. Генералы Дейви и Гор, полковники Мюррей и Хайтауэр, а также леди Катрин Катрин, до странности хорошо вписавшаяся в компанию военных. Адриан, как и предполагалось, раздавал награды. Когда Менсон вошел в приемную, император вручал полковнику Мюррею искровую шпагу. Было время, когда Менсон недурно разбирался в оружии. Мог объяснить, в чем разница между хорошей шпагой и скверной; отличал клинок, стоящий сотни золотых, от клинка, что будет стоить тебе либо пары монет, либо жизни — смотря по ситуации. Сейчас Менсон и двух слов не связал бы в оружейной теме, но сохранил умение видеть прекрасное. Есть особый вид тонкой, лаконичной, молчаливой красоты, присущей лишь клинкам поистине мастерской работы — и ничему другому во всем подлунном мире. Наградная шпага была как раз этого сорта: казалось, император вручил Мюррею луч света, вложенный в ножны.

Менсон знал полковника Мюррея: тот, вообще-то, не был занудой. Любил посмеяться, не раз выпивал с южанами; солдат держал в строгости, но не по злобе, а для их же блага; обожал своего коня и, бывало, беседовал с ним, когда думал, что никто не слышит. Словом, живой человек, не истукан в мундире. Однако на приеме у владыки Мюррей посчитал долгом чести не выразить ни малейшего проблеска эмоций. Принял награду с каменным лицом, отрывисто кивнул, гаркнул: «Рад служить вашему величеству!» Не дрогнул ни одним мускулом, не моргнул глазом, словно было ему глубоко плевать и на шпагу, и на императора с его похвалами. Адриан, ничего другого и не ожидая, отпустил полковника. Тот ушел, чеканя шаг, глубоко довольный своей выдержкой.

Полковнику Хайтауэру достался в награду шлем с золотой гравировкой имперского пера и меча. Для поля боя сомнительная штука: арбалетчики первым делом выцеливают воинов в дорогих шлемах, не без причин считая, что это и есть офицеры. Однако для парадов в Фаунтерре — прекрасный шлем.

Генерал Гор получил свиток бумаги, опечатанный сургучом. С позволения владыки, сразу взломал печать и прочел грамоту. В отличие от полковников, генерал не смог сдержать чувства. Он засиял счастливой улыбкой и трижды благодарно поклонился, сказал что-то о своих детях. Грамота в его руке осталась развернута: упомянутый кусок земли был велик и мешал бумаге свернуться в трубочку.

Подошла очередь генерала Дейви. Перед разговором с ним владыка отпустил остальных военных.

— Как полагаете, генерал, вы заслуживаете награды? — без тени насмешки спросил Адриан.

— Пф. С чего бы, ваше величество? На фланге дрался Мюррей, во фронте Гор. Я командовал резервом. Было дело, я приказал выдвинуться двум ротам. Вот и все мое геройское участие в битве.

— Но план сражения был вашим. Это вы придумали поставить южан авангардом и заманить шаванов в засаду.

— А Гор советовал другое, а Мюррей — третье. Заслуга вашего величества, что выбрали и воплотили подходящую идею.

— Скромничаете, генерал?

— Не страдаю этим недугом. Если сделал что хорошее, то непременно похвалюсь. Но когда хвастаться нечем — тогда чего уж…

— Пожалуй, вы правы: преданностью не хвастаются. А тем более — дружбой с мятежниками.

Генерал искривил губу и взрыкнул.

— Харрр. Ориджин — хитрый черт. Кто считает северян простаками, тот полный дурак. Вот я такого дурака и свалял… Два года пил с мятежником, но понятия не имел, что он замышляет.

— Плачевная оплошность, — кивнул владыка.

— Угу… — буркнул Дейви.

Из-за этой оплошности он потерял командование целым корпусом и получил взамен один батальон резерва. Что, впрочем, тоже неплохо. Лучше потерять корпус, чем титул или голову.

— Меж тем, я рад, — произнес владыка, — что именно ваша идея оказалась наилучшей. Положенье было сложным, одна тактическая ошибка — и мы разбиты.

— Война, ваше величество. Ошибок лучше не делать.

— Но какая заманчивая возможность для друга мятежника: дать императору скверный совет. Не из рук вон плохой, а просто шероховатый. Такой, что будет принят, но в итоге обернется поражением… Военачальник с вашим опытом смог бы измыслить такую штуку.

— С чего бы мне… — простодушно вскричал Дейви, но спохватился, понял, о чем речь. — Вы меня проверяли?

— Не то, чтобы намеренно проверял, но присматривал с особым вниманием. И очень рад, что ваш совет был идеален. Вы неправы, генерал: вы заслуживаете награды.

— Х-хе! — Дейви подвигал массивной челюстью, ухмыльнулся по-медвежьи. — Ваше величество, дайте мне полноценный боевой полк. Толпа шаванов рыщет в лугах. Хочу их повстречать!

— Чтобы было чем похвастаться?

— Точно, ваше величество!

— Коль скоро генерал Алексис уже справился с кайрами, я намерен отозвать из Южного Пути три полка искры. Командованье ими поручу лично вам.

— Благодарю, ваше величество! — генерал неуклюже поклонился. — Очень благодарю, тьма меня сожри!

Адриан пожал ему руку и повернулся к леди Катрин Катрин.

— Ваше величество знает, чего я хочу.

Владыка протянул ей несколько листов картона, сшитых красной лентой. На листах Менсон заметил рисунки странных форм.

— Один из этих Священных Предметов Корона подарит вам, миледи, в награду за верную службу. Выберите тот, что отзовется в вашем сердце.

По тому, как вспыхнули зрачки Катрин Катрин, было ясно: само право владеть Предметом вызвало бурю чувств в ее душе. Но ей хватило самообладания сдержанно поклониться.

— Не смею занимать время вашего величества своими колебаниями. Предмет на верхней странице выглядит великолепно.

— Отличный выбор, миледи. Имя этого Предмета — Чаша Радости. Он прибыл на свет с Шестым Даром Богов, еще во времена Ранней династии Мириам. Не меньше четырех раз он говорил с обладателями. Человек, испивший из Чаши, узнавал свой смысл жизни и обретал истинную радость. Надеюсь, миледи, и вам посчастливится получить благословение.

— Бесконечно признательна вам!

Западница глубоко дышала, сверкая глазами.

— Миледи, — продолжил император, — теперь я хочу предложить вам выбор. По скором окончании войны принц Гектор отправится в Шиммери, я же — в столицу. Вы желаете сопровождать его или меня?

Она лукаво прищурилась:

— Это выбор между мужчиной и мужчиной, ваше величество?

— Между мужчиной и карьерой, миледи. Вы очень хорошо говорили моим голосом, это умение скоро понадобится. Когда кончится война, придет время дипломатии.

— Корона станет говорить устами западницы?..

— В этом будет поучительный смысл. Мораль, если угодно.

— Понимаю, ваше величество. Благодарю за честь!

— Если, конечно, вам не претит служить тому, кто оказался противником Запада. Быть может, вы питаете к шаванам ностальгические чувства…

— Ностальгические чувства? К людям, которые схватили меня, избили и продали в рабство? Позвольте подумать, ваше величество. Послушать девичье сердце.

Император с улыбкой кивнул ей:

— Рад вашему согласию. И последний вопрос. В августе вы и Ворон Короны подозревали так называемую Минерву Стагфорт в интриге против меня. Вы оказались правы. Вот только Ворон Короны сообщил мне о своих подозрениях, а вы — нет.

— Не сочтите за дерзость, но, судя по участи Ворона Короны, я поступила разумно.

— Хочу, чтобы вы знали: я признаю и помню свою ошибку.

— Да, ваше величество. Вы можете рассчитывать на мою искренность.

С безукоризненной грацией она сделала реверанс.

Адриан похлопал по плечу Менсона, что давно уже сидел на полу возле кресла владыки.

— Скажи теперь ты, мой друг: какой благодарности хочешь?

— Тррриумф, владыка! — не задумываясь, крикнул шут. — Хотел видеть тррриумф! Я увидел и рррад!

— Подумай еще, дай себе время. У тебя наверняка есть желания. Хочешь избавиться от колпака? Уйти из дворца, жить в своем доме?

Менсон не сразу понял, что ему предлагают. Когда уразумел, истово замотал головой:

— Нет, нет, владыка, не обижай! Колпак — хороший! Я — хоррроший! Не гони!..

— Янмэй была жестока с тобой…

— Янмэй — да, а ты — нет! Колпак и корона дррружны! Не гони меня!

— Ладно, ладно. Хочешь изменить хоть что-то в своей жизни?

Слова звучали жутко. Менсон на всякий случай качнул бубенцами:

— Можно не менять, владыка? Можно?

— Конечно, можно. Но я желаю тебе добра. Хочешь другую одежду?

Менсон со звоном мотнул головой.

— Другого адъютанта?

Снова отрицательный звон.

— Быть может, женщину хочешь?..

Опять мотнул головой, но задумался, глядя на мускулистые ноги Катрин Катрин в кожаных штанах наездницы.

— Хочу хотеть, владыка…

— Женщину?

— Кого-нибудь. Чего-нибудь. Хотеть — хорррошо. Хочу уметь хотеть…

— Научись. Захоти что-нибудь для пробы. Когда захочешь, скажи — я дам.

Менсон нахмурил брови и пожевал кончик бороды, пытаясь думать. Но так и не успел найти в себе желание.

Дверь распахнулась, и генерал Гор, красный, как кусок недожаренного мяса, подбежал к императору.

— Владыка, новость!.. Из столицы!..

Воин показал клочок бумаги, зажатый в кулаке.

— В чем дело, генерал?

— Мятежник взял Фаунтерру!

— Что?!

— Он примчался из Лабелина на поезде и захватил дворец! Мятежник во Дворце Пера и Меча!

Адриан выдернул ленту из генеральской руки и прочел сам. Минуту стояла гробовая тишина. Менсону очень захотелось исчезнуть. Он вытащил пузырек с водой и глотнул. Пожалел, что внутри не эхиота.

Император поднялся и выронил бумагу. Медленно произнес:

— Мятежник — взял — дворец.

И вдруг захохотал:

— Увидел тррриумф, да, Менсон?

Владыка смеялся:

— Торжество! Великая победа Короны! Всем на зависть!

Он взмахивал руками, задыхался от хохота. Смех выплескивался из груди Адриана, летел брызгами во все стороны. Генерал Дейви вдруг не выдержал и тоже рассмеялся, колотя себя по животу. Прыснула леди Катрин Катрин, хрюкнул себе под нос генерал Гор.

— Мы — триумфаторы! — заливался владыка. — Герои легенд! Властелины мира!..

Шут противился смеху, сколько мог. Но тот заполнил брызгами весь воздух, проник в легкие, защекотал изнутри грудь… Менсон вздрогнул, затрясся в судороге и вытолкнул из горла:

— Харрр-харрр-харрр!


* * *

Вторая чудовищная новость пришла следующим днем.

Серебряный Лис, одержав победу при Пикси, забыл об осторожности и угодил в капкан. Несколько батальонов кайров устроили засаду в Лабелине. Генерал Алексис имел многократное преимущество, но… Он допустил две ошибки. Одну — когда недооценил хитрость северян. Генерал решил, что северяне бежали с поля боя при Пикси. Но они не бежали, а отступили, чтобы заманить врага в ловушку. Вторая ошибка была такова: Алексис позволил своим полкам встать на ночлег в Лабелине. В городе тепло и сухо, полно провианта, а горожане охотно сдают дома для постоя. В полях — мерзко: сыро, снежно, ветрено; и нужно время, чтобы окопаться, обустроить лагерь. А в город все равно нужно зайти — чтобы зарядить очи и запастись провизией, так отчего бы там и не заночевать? Тем более, что кайры бежали без оглядки на север — множество людей их видели…

Тяжкая ошибка. Первые императоры Династии за подобные ошибки отрезали полководцам языки и ладони. Улицы города тесны и непригодны для маневров. При городских боях почти не играет роли ни численность войска, ни строевые навыки, ни тактический опыт полководца. Решает сражение внезапность и личное мастерство бойцов. И то, и другое оказалось на стороне кайров.

Нет, они не покинули город. Как им удалось сымитировать бегство — неизвестно. Однако пять батальонов северян засели в катакомбах и дождались глубокой ночи, когда войско Алексиса отпразднует победу и уснет крепким сытым сном. Имперские офицеры расположились в домах зажиточных мещан, солдаты — в госпиталях, казармах городской стражи, гостиницах, соборах. Имперские полки были разбросаны по всему Лабелину. Выйдя из катакомб, кайры первым делом перебили часовых и взяли под контроль улицы. Затем стали атаковать имперские подразделения одно за другим и методично истребляли: в узких переулках, на порогах домов, в казармах и соборах, в гостиничных койках. В самом лучшем случае какому-нибудь отряду удавалось выбежать на площадь и кое-как построиться — чтобы спустя минуты погибнуть, прихватив с собою нескольких врагов. Большинству солдат повезло куда меньше: они умерли в ночных сорочках, едва встав с постели.

Поскольку улицы были в руках северян, то не передавались ни вести, ни приказы: курьеры умирали, не донеся их. Войско не имело управляемости, оно даже не сразу узнало об атаке! В одной части города имперские солдаты еще мирно спали, пока в другой бушевала резня. Только случай спас их от поголовной гибели. Две роты, ночевавшие в соборе Глории Заступницы, отбили атаку северян, заперлись в храме и стали бить в набат. Лишь тогда выжившие солдаты поднялись по тревоге.

Впрочем, это не спасло войско от катастрофы. Имперские полки уже были рассечены на части, неуправляемы и наполовину разбиты. Оборона не имела шансов. Лучшее, что смогли сделать солдаты, — это сберечь собственные жизни. Кто мог, бежали прочь из города. Другие бросали оружие и сдавались. В первые часы боя северяне не брали пленных, убивая всех поголовно. Ближе к рассвету, вдохновленные успехом и уверенные в победе, они проявили милосердие. Восемь тысяч пятьсот воинов Алексиса были взяты в плен. Император узнал точное число потому, что Роберт Ориджин имел наглость прислать ему письмо.

«В наших руках, бывший владыка, восемь с половиной тысяч твоих куропаток. Не знаю, какую цену просить за них: трон и дворец без того наши, золота нам хватает… Надень колпак твоего шута и приди на поклон к моему славному кузену Эрвину — тогда твои солдатики сохранят шкуры. Где найти Эрвина — знаешь. Недавно, кажется, ты сам жил в этом доме…»

Вот что больнее всего: северяне имели все поводы для злорадства. От армии, насчитывавшей пятьдесят тысяч щитов и двенадцать тысяч искровых копий, осталось неполных четыре полка! Это все, что Серебряный Лис сумел организованно вывести из Лабелина. Столь тяжкого поражения Корона не терпела с Первой Лошадиной войны. Столь громкого триумфа Ориджины не одерживали еще никогда.

После победы армия мятежников укрепилась: тысячи северян, попавших в плен при Пикси, получили свободу и снова стали в строй. В числе освобожденных был даже младший Нортвуд. Старшего — Клыкастого Рыцаря — Алексис сумел увезти с собой. Потратив два дня, чтобы перегруппироваться и навести порядок в городе, батальоны северян двинулись на юг следом за остатками армии Короны.

Алексис добился лишь одного небольшого успеха: отступая, он разрушил мосты через Ханай и рельсовые дороги. Это сильно замедлит продвижение северян, они смогут прийти в столицу на помощь своему герцогу не раньше, чем через три недели. Стало быть, ровно столько времени есть у Адриана, чтобы спасти положение.

Шанс таков: добраться в столицу раньше северной армии, вернуть дворец и убить мятежника. Сколько бы ни было побед за плечами северян, Эрвин Ориджин умрет — и восстание кончится. Но для этого нужно попасть в Фаунтерру за две недели. Выиграть гонку.

Марш от Фаунтерры до Мелоранжа занял больше месяца. Однако армия шла медленно, отягощенная обозами, и целую неделю простояла у пиратской бухты, ожидая шиммерийцев. Обратный путь самым быстрым маршем займет вдвое меньше. Если же двигаться не по берегу залива Мейсона, а прямиком пойти к Сердцу Света, и там погрузиться в поезд — то получится еще неделя экономии. Можно успеть.

Есть, однако, и другая опасность. В лугах Литленда рыщет израненная и озлобленная орда Степного Огня, жаждущая мести. В землях Надежды правит герцог Фарвей, располагающий немалой армией. Еще месяц назад Надежда была безопасна, выказывала преданность Короне. Но ситуация изменилась: мятежник сумел захватить столицу, а владыка лишился престола. Не решит ли Фарвей сменить сторону? Наконец, и принц Гектор, потеряв три тысячи солдат, все же остается серьезной силой. Степной Огонь, принц Гектор, Фарвей — любой из них испытывает соблазн. Всякий, кто принесет Эрвину Ориджину голову владыки, получит все, чего пожелает. В частности, земли тех глупцов, кто останется верен Адриану.

Вопрос не только в том, чтобы успеть раньше северян. Еще и в том, как добраться в столицу живым.


Владыка решил следующее.

Армию шиммерийцев во главе с принцем Гектором он оставил в Мелоранже. Якобы для того, чтобы помочь Литлендам справиться с остатками дикарей; на самом же деле — чтобы избавиться от риска предательства в походе. Также затем, чтобы повысить скорость передвижения: южане неповоротливы в сравнении с солдатами Короны.

Один собственный полк под командованием генерала Дейви владыка тоже оставил под Мелоранжем. Его задача — присмотреть за раненными, а также обеспечить лояльность Литлендов, если вдруг у тех возникнут дурные мысли. Впрочем, если в ком Адриан был почти уверен, так это в Литлендах.

Силами остальных двух полков он выступил на северо-запад самым быстрым маршем. Полевые кухни и кузницы, госпитали, рыцарские шатры — все было брошено. В поход не взяли ни обозов, ни вспомогательных частей. Амуницию несли на себе пехотинцы, легкие конники везли запас провианта на неделю. Ночевали под открытым небом, не зажигая костров. Дозоры кружили вокруг войска на расстоянии нескольких миль, высматривая разведчиков орды. Адриан выжимал все силы из своих солдат и гнал их к Сердцу Света — столице Надежды.


Откуда-то Менсон знал, что все кончится успешно. Пусть не все, но эта часть похода — точно. Знал не умом, ум как раз говорил обратное. Степной Огонь сохранил кучу всадников и жажду мести. Стоит наткнуться на его разведчиков — и атака не заставит себя ждать. А если удастся миновать луга и выйти к Надежде, то герцог Фарвей наверняка уже переметнулся. Адриан не писал ему, не предупреждал о своем приходе, поскольку хотел явиться внезапно. Фарвей всю последнюю неделю не получал вестей от Короны. А вот Ориджины точно не пожалели бумаги, чтобы описать свое торжество. В глазах Надежды, Эрвин — уже победитель. Так отчего бы Надежде не встать на его сторону?..

Но, вопреки уму, сердце твердило: все кончится хорошо. Проскочим под носом у западников. Напугаем герцога Фарвея, склоним Надежду на свою сторону. Вернем Фаунтерру. Победим. Точно победим! Сердце не приводило аргументов, кроме одного: Адриан рядом, во главе войска. Пускай только два полка — и что? Зато сам владыка идет впереди! Где-то далеко, за пределами зрения, враги могут поднимать мятежи, строить интриги, побеждать. Но там, где владыка, все будет хорошо. Так говорило сердце.

Менсон слушал его, а не ум. Давно прошли времена, когда он доверял своему разуму. Теперь он верил сердцу и спокойно спал каждую ночь под теплым небом Литленда, пока солдаты вскакивали каждый час и хватались за оружие, опасаясь внезапной атаки. Теперь он настолько верил сердцу, что однажды схватил Адриана за рукав и сказал:

— Тррриумф еще будет, владыка! Мы победим!

Чувствуя, что выразился недостаточно сильно, он еще добавил:

— Да!

Адриан подмигнул в ответ:

— Я знаю.

Через неделю изнурительного марша, так и не встретив шаванов, полки владыки подошли к Сердцу Света.


* * *

— Ваше величество, — невнятно бормочет лорд Генри Фарвей, причмокивая губами, — мы не ждали вас здесь… Простите, если… ммм… прием плохо подготовлен… Поверьте в самое искреннее наше гостеприимство!

Последний бросок армия владыки совершила ночью и оказалась у стен города ранним утром. Величавое Сердце Света, окруженное тремя поясами фортификации, слывет самым защищенным из городов Империи. Лишь раз за пять веков его истории Сердце Света было взято — тогда войско Дариана Скверного потратило на осаду целый год. Если бы Фарвей подготовился к обороне и запечатал город, не было бы ни шанса проникнуть внутрь. Но герцог либо сохранил лояльность к императору, либо просто не ждал его прихода. Лишь одни — наружные — ворота были заперты; вахту нес не рыцарский гарнизон, а обычная ночная стража. Владыка Адриан вместе с генералом Гором подъехал верхом к воротам и потребовал отпереть. Стража не решилась мешкать, когда сам блистательный владыка стоял у ворот. К часу, когда старый хитрец Фарвей проснулся в своем дворце, искровики императора уже заполонили город. Если в планы герцога и входило предательство, сейчас, определенно, был самый неподходящий момент.

— Поверьте, что мы не ожидали вас, и лишь поэтому…

— Не ждали, милорд? — любопытствует император. — Отчего же? Вы полагали, я оставлю столицу мятежнику и не вернусь отбить ее?

— Кратчайший путь из Литленда в Корону — ммм… морской путь, ваше величество. Вы могли пройти от Мелоранжа к Берегу Веревок, а там погрузиться… мн-мн… в корабли и пересечь Крайнее Море…

— Мог бы, это верно. Но мне есть что обсудить с вами, милорд, потому я и решил заглянуть в гости. Не возражаете?

— Ваше величество! Я верный слуга Короны!

— Скажите-ка, верный слуга, почему ни один полк Надежды не сопровождал меня в походе против западников?

— Ваше величество не сообщали мне о планах похода…

— Верно, не сообщал. Однако двумя месяцами ранее, сразу после Эвергарда, я приказал всем великим лордам явиться в столицу для личной клятвы верности. Герцог Лабелин и приарх Галлард Альмера принесли клятву, герцог Литленд прислал родного брата. А вы не нашли возможности навестить меня. Как же так вышло? Какие тяготы помешали вам?

— Ваше величество знают: западники подняли… мн-мн… восстание. Надежда верна Короне, потому Степной Огонь считает нас врагами. Мы должны были держать войска на западных и южных границах, а я никак не мог покинуть…

— Конечно, милорд, конечно. Сердце Света ежечасно нуждается в вашем мудром управлении, я прекрасно понимаю.

— Ваше величество!..

Взмахом руки владыка прерывает его речь: пустое, мол, грошовое недоразумение, забудем.

— Я слыхал, милорд, боги послали вам двенадцать внуков.

— Боги милостивы ко мне, ваше величество.

— Десятеро из двенадцати принадлежат к роду Елены-Путешественницы, как и вы. Но ваш второй сын взял в жены девушку рода Светлой Агаты, и она родила ему двух прелестных агатовских детишек: инфанта Джереми и инфанту Лауру.

— Они… мн-мн… моя гордость.

— Эти прекрасные создания воспитываются здесь, в Сердце Света?

— Ваше величество…

— Не прикажете ли привести сюда Лауру и Джереми? Хочу взглянуть на юные поросли великой ветви.

Фарвей нервно потирает ладони, они шуршат, как бумага. На лысине герцога выступает капелька пота.

— Да, ваше… ммм… величество…

— Прекрасно, милорд. Пока мы томимся в ожидании, я позволю себе еще один крохотный вопросик.

— Сколько угодно, ваше вели…

— Бургомистр Фаунтерры Эшер и начальник протекции майор Бэкфилд прилагают все силы, чтобы очистить столицу от северян. Они направили великим лордам письма с просьбами о военной помощи. Не скажете ли, как вы, верный слуга Короны, среагировали на эту просьбу?

— В Фаунтерру отправлен… мн-мн… полубатальон моих отборных…

— Полубатальон — это половина батальона, верно? То есть, от четырехсот до пятисот человек?

— Точно так, ваше…

— Скажите, милорд, для герцогства с постоянной армией в семь тысяч воинов, не слишком ли расточительно — послать на помощь императору целых четыреста человек? Не возникла ли брешь в вашей обороне? Не нависла ли смертельная угроза над обессиленным народом Надежды?

Герцог вскакивает было, но император движением ладони приказывает сидеть.

— Ваше вел… величество! Мы отправили в столицу четыре… ммм… состава с войсками, но затем рельсовая дорога… мн-мн… вышла из строя!

— Вышла из строя? Вот как?

— К… кажется, обрывы проводов около города… ммм… Маренго. Поезда перестали ходить, и…

— До чего же вовремя оборвались эти провода!

— В… ваше величество, ударили морозы, снег налип на провода, и…

— До чего же вовремя выпал снег!

— Владыка, поверьте, что…

— Я верю вам, милорд, до самой глубины души! Мои разведчики уже осмотрели искровую линию и убедились, что она неисправна. А уж если обрыв случился около Маренго — то есть, в землях Короны, не в ваших, — то вас и подавно не в чем упрекнуть! Вы чисты, как младенец, милорд!

Генри Фарвей пытается найти слова, император с улыбкой качает головой: не стоит утруждаться, мы же друзья, какие могут быть ссоры?

Слуги герцога вводят в комнату пару детей. У девочки золотые кудри, огромные глаза, нежная молочная кожа. Мальчик изящен и бледен, его взгляд ясен, по-взрослому остер. Девочка состоит из янтаря со светлыми прожилками, мальчик — из хрусталя, оправленного в серебро. Девочка делает реверанс и щебечет приветствие, мальчик низко кланяется владыке. Адриан подзывает их к себе, запускает руку в волосы инфанты Лауры, треплет по затылку. Девочка щурится от удовольствия.

— Слухи не врут, милорд: ваши внуки — чудо. Я так рад знакомству с ними.

— Ваше величество, позвольте мне об…

— Объяснить? Зачем? Разве я не понимаю, милорд? Боги пока не наградили меня потомством, но я обожаю детей. Мне ли не понять чувства родителя? Милейшая кроха Лаура — сказочное создание, — он целует девочку в макушку. — До чего хочется, чтобы она была счастлива! Найти бы ей самого лучшего жениха на свете — все можно отдать за такую пару!

— Ваше величество!..

Ладонь императора сползает на шею инфанты. Девочка чуть не мурлычет — приятно, когда сильные пальцы гладят ее… Герцог умолкает, облизывает губы. Его силуэт начинает расплываться, как снеговик на жарком солнце.

— Любимый внук Светлой Агаты, наследный герцог Севера, один из лучших в мире военных стратегов… Прекрасная партия для инфанты Лауры. Я совершенно согласен!

— Откуда вы…

— Откуда узнал? Сомневаюсь, милорд, что это хоть немного вас касается. Но раз уж мы ведем дружескую беседу… В то время, когда Эрвин еще пытался получить свое не силой, а хитростью, он вел со мной переговоры. Он обмолвился, что вы на его стороне, милорд. И обмолвился так мельком, невзначай, что стало ясно: он совершенно в вас уверен. Мне стало любопытно: что же Эрвин пообещал вам? Графине Сибил — долю в северной торговле и свою постель; графу Шейланду — леди Иону; Литлендам — переправы через Холливел… А вам-то что? Любопытство — полезное чувство, толкает на действия.

— Ваше величество, да, вы… ммм… правы! — голос герцога-снеговика становится совсем неразборчивым, брызжет каплями талой воды. — Да, у меня был договор… ммм… с Ориджином, но еще до мятежа. Я не знал, не ожидал! Как только мятеж начался, я… ммм… разорвал все…

— Как приятно это слышать!

— Вы не там ищете предательство, владыка, не там! Спросите у Галларда Альмера… ммм… как состав мятежника проехал в Фаунтерру, если рельсы… мн-мн… охраняли альмерцы? Почему… мн-мн… в столице нет сейчас альмерских войск?

— Да, я осведомлен о сем прискорбном факте, — равнодушно отвечает император. Берет за руку мальчика. — Тебя зовут Джереми, я прав? Скажи, Джереми, ты о чем-то мечтаешь? Надеешься стать кем-нибудь славным, знаменитым?..

— Полководцем, ваше величество. Стратегом.

— Опасная роль. Ты знаешь об этом?

— Ваше величество! — брыластые щеки Фарвея оплывают, покрываясь мокрыми пятнами. — Я пошлю войска, сколько… ммм… нужно. Только скажите, ваше величество!

— Шесть батальонов, — говорит император, поглаживая детские волосы. — Два из них должны будут выступить сегодня.

— Да, ваше величество…

— Моим лазурным гвардейцам пришелся по душе ваш роскошный дворец. Один ротный капитан говорил, как ему хотелось бы вместе с воинами задержаться у вас в гостях. Не откажете в просьбе славному рыцарю?

— Нет… ммм… никак нет…

— И я возьму с собою ваших прелестных внуков. Уверен, столица придется им по нраву. Ты же хочешь побывать во дворце, Лаура?..


* * *

Дорога от Мелоранжа до Сердца Света заняла неделю и стоила отчаянных усилий. Путь от Сердца Света до Алеридана Менсон почти полностью проспал в купе, кроме тех часов, когда Форлемей будил его, чтобы накормить. Стоило бы тревожиться. Многие тревожились. Полковые командиры — генерал Гор, полковники Мюррей и Хайтауэр — убеждали Адриана забыть о поезде. В состав войдет не больше трех сотен воинов. Если приарх Галлард Альмера теперь за мятежников, то император с этими тремя сотнями приедет прямиком в ловушку. Приарх устроит им теплую встречу прямо на вокзале.

Владыка возражал. Первое: будь приарх на стороне северян, его войска помогали бы Эрвину, а не стояли в сторонке. Второе: приехать в Альмеру поездом — значит, явиться внезапно. В Надежде внезапность сработала, отчего бы успеху не повториться? И третье: Альмера нужна владыке. После разгрома Серебряного Лиса армия Короны сильно уступает мятежникам по численности. Если Роберт Ориджин, что ведет с Севера многотысячные полчища, не успокоится с гибелью кузена, а захочет мстить — владыке потребуется новая армия. Солдаты Альмеры нужны, как никогда.

Поезд императора благополучно добрался до Алеридана. Никто не напал ни по дороге, ни в городе.

Но и внезапности не вышло. Приарх Галлард встречал владыку на перроне со свитой из шести епископов и ста рыцарей. В Сердце Света нашлись люди, что послали ему голубя с предупреждением. И не удивительно: все Великие Дома держат в чужих столицах своих людей и птиц.

— Я рад приезду вашего величества, — приарх говорил твердо и жестко. Складывал не слова во фразы, а камни в стену замка. — Имею известие, которое нужно обсудить.

— Конечно, ваше преосвященство. Пожалуйте в мой вагон — отличное место для беседы.

Этого приарх не ждал. Но, помедлив лишь секунду, кивнул:

— Да, ваше величество.

Вместе с приархом пошли три священника в сине-звездных мантиях. Столь же суровые, как Галлард, они не проронили ни слова за всю беседу. Не для участия в разговоре они требовались, а для веса: с ними казалось, что приарх не один — его четверо.

— Какой новостью порадуете меня, ваше преосвященство? — спросил Адриан.

Выпятив бульдожью челюсть, четырехликий Галлард прогремел:

— Достояние Династии утрачено.

Владыка не выказал никаких следов потрясения:

— Этого следовало ожидать. Мятежник в столице. Ошибочно считая, что я оставил Персты Вильгельма в дворцовом хранилище, он попытался завладеть ими. Получил триста двадцать прекрасных, но молчаливых Предметов, которые не помогут ему. Я верну их, как только разобью Ориджина.

— Нет, ваше величество, — отчеканил приарх, — дело иное. Бургомистр Эшер пытался вывезти Предметы из Фаунтерры, чтобы не достались мятежнику. Вынес их из-под носа у кайров, погрузил в поезд и отправил в Маренго, в летний дворец вашего величества. По дороге состав был атакован неизвестными. Охрана уничтожена, Предметы похищены. Достояние Блистательной Династии сейчас в руках грабителей.

Три тени Галларда отразили упрек, звучавший в его голосе. Немые каменные исполины одним своим присутствием требовали ответа и раскаяния. От них веяло морозом, Менсон поежился, кутаясь в плащ.

— Печальное событие, — признал император.

— Катастрофа, — гулко изрек Галлард. — Смысл события страшен, а последствия будут чудовищны.

— И какой же смысл приписывает событию ваше преосвященство?

Галлард выдержал паузу. Тишина звучала сокрушительно.

— Боги лишили милости ваше величество. То, что веками посылали в дар вашим предкам, сегодня они отняли. Благословенье Праотцов более не с вами. Рука Янмэй не лежит на вашем плече.

— Вы полагаете?.. — вкрадчиво полюбопытствовал Адриан.

Лазурные гвардейцы его стражи напряглись, налились холодной яростью. Но священники даже не моргнули глазом. Каменным статуям нет дела до клинков.

— Я здесь, ваше величество, поскольку верен вам, — ответил приарх. — Боги не дали благословения мятежнику. Будь это так, Предметы достались бы ему, а не грабителям. Мои люди из Фаунтерры докладывают: Ориджин в осаде, каждый день теряет воинов и скоро будет раздавлен. Но знак, явленный вам, не становится от этого менее грозным!

— Поясните мне, ваше преосвященство, каких конкретно действий ждут от меня боги? Отдать престол северянину, или Минерве Стагфорт, как якобы требует Ориджин? Забыть о мятеже и пуститься на поиски Предметов? Построить новый собор, чтобы умилостивить богов?

— Никакая власть, ваше величество, не дает права так говорить о богах! — и снова статуи эхом отразили упрек. — Вы играете с силами, стоящими выше не только вашей власти, но и вашего понимания.

— А вы, стало быть, понимаете эти силы?

— Я — никто! Я — червь, сотворенный богами! Каждый из нас таков. Но я обучен слышать голоса, звучащие из Подземного Царства. Ваше величество обучены править и сражаться, я — слышать. Голоса говорят: мы идем не туда. Империя катится в пропасть, мир покрывается тьмой. Они кричат об этом!

Менсона колотила дрожь. Стуча зубами и корчась от озноба, он не мог понять: как удается Адриану сохранять спокойствие?..

— И все же, ваше преосвященство, о чем конкретно просят голоса богов?

— Требуют, владыка! Требуют!

— Да, требуют. Чего?

— Задумайтесь, ваше величество. Мятежник не получил Перстов Вильгельма и оказался в западне, где и кончит свои дни. Он наказан за своеволие и неповиновение. Но ваше величество потеряли столицу и Священные Предметы, а ваш генерал Алексис понес ужасное поражение. За что наказаны вы? Задумайтесь, владыка.

— Хм… Меня осенила мысль, — лукавые огоньки в глазах владыки остались незамечены приархом. — Боги против моих реформ, не правда ли? Проложить сеть рельсовых дорог, установить центральную власть, объединить государство, покончить с феодализмом — что из этого не по нраву богам? Или все в равной степени греховно?

— Греховна поспешность, ваше величество. Если боги отмерили срок Великим Домам, те должны дожить свой срок. Если власть Короны растет постепенно, значит, боги видят в этом смысл. Все случается своим чередом с тою скоростью, которую предназначило Подземное Царство. Не дело смертных — даже величайших из них — поторапливать богов.

— В августе, когда мы с вами обсуждали наши планы, ваше преосвященство согласились с реформами. Желаете взять обратно свои слова?

— Я никогда не беру назад своих слов! Пускай чернь и еретики занимаются этим! Правда на моей стороне, и я никогда не отступлюсь от нее!

— Понимать это так, что вы твердо стоите за меня? Или столь же твердо — за Ориджина?

— Я ваш верный соратник, владыка. Потому и считаю своим долгом давать вам советы.

— Я подумаю о советах вашего преосвященства.

— Ваше величество…

Владыка стремительно встал — и сделался вчетверо выше ростом. Все, кто был, шатнулись в стороны, сжимаясь в размерах.

— Я подумаю о вашем совете! Это все. Ничего более. Вы правите Альмерой потому, что я так решил. Вы во главе Церкви, пока я с этим согласен. Вы даете мне советы, пока я позволяю вам их давать. Это вызывает сомнения?

— Нет, ваше величество.

— Теперь я задам несколько вопросов. Можете ответить на них в любом порядке. Вот первый. Скольким смертным вы успели изложить свою трактовку божественной воли? И многие ли, наравне с вами, знают о похищении Предметов?

— Я не…

— Второй вопрос. Полки Красной Земли не прибыли в столицу для борьбы с мятежником. Больше того, четвертая рота второго альмерского батальона, охранявшая рельсовую станцию, позволила поездам мятежника проехать в Земли Короны. Это случайность или умысел, или досадная ошибка? Быть может, ваше преосвященство вовсе не знали об этом?

Предупреждая ответ, владыка поднял руку.

— Третий. Осведомлены ли вы, что леди Аланис Альмера, ваша племянница и наследная герцогиня Красной Земли, не просто жива, а находится во Дворце Пера и Меча, вместе с Ориджином?

Теперь Адриан сделал паузу, глядя, как трещина растет поперек камня, из которого сложен Галлард Альмера.

— Не знаете? О, как скверно для вас. Всегда сами читайте голубиную почту, не поручайте секретарям. Даже если бы мои люди во дворце не сообщили об Аланис, я узнал бы сам. Она не отказалась от удовольствия своею рукой написать письма Великим Домам! «Кто правит Фаунтеррой, тот правит миром… Есть лишь одна Звезда…» Почерк ее и слова ее. Аланис во дворце, а вы не послали туда воинов. Какая ошибка!

Трещина легла поперек лица приарха: врезалась морщинами в лоб, изломала губы.

— Проклятая тьма…

— Ориджин обещал вам Аланис, если вы постоите в стороне? Обещал, что отдаст ее сразу после своей победы? Он солгал. Полезно быть благородным человеком: когда лжешь, другие верят. Ориджин взял ее с собою на штурм дворца. Прыгая в пропасть, держал ее за руку! Если не понимаете, что это означает, то вы совсем не знаете Север. Ориджин ни за что не отдаст Аланис. Ваш договор с ним — пустышка, фальшивая монета… И теперь следует мой четвертый вопрос. С учетом всего, сказанного выше, стоит ли мне доверять вам? Как полагаете, ваше преосвященство?

Галлард собрался с мыслями, жуя собственные губы. Но глаз не отвел. Покрытый трещинами, все же стоял — угрюмая глыба гранита.

— Вы можете верить мне так же твердо, как я верю в вашу справедливость. Когда ваше величество при помощи моих войск вернет себе дворец, Аланис и Эрвин будут казнены, как мятежники. Я прав, владыка?

— Ставите мне условия?

— Только верю, что вы поступите по закону. Мятежник не может править землею — так гласит закон.

— Аланис никогда не будет править Альмерой. Это я вам обещаю.

Приарх медленно склонил голову.

— Владыка, прислушавшись к голосам богов, я отметил одно обстоятельство. Первый из священных Предметов — Перчатка Могущества Янмэй — все еще хранится в Фаунтерре на своем месте, в Церкви Милосердия. Ни мятежники, ни грабители не добрались до нее. Я склонен трактовать это как добрый знак: великая Праматерь любит и защищает вас, несмотря на все трудности. Ее могущественная рука лежит на вашем плече. Эту истину я сообщу всякому, кто спросит моего мнения. Священники Церкви Праотцов будут уведомлены, что высказывание любых других трактовок является греховной ересью.

— Благодарю, ваше преосвященство.

— Командир четвертой роты проявил своеволие: должно быть, получил взятку от мятежника. Он будет отдан под суд святой Церкви. Батальоны Альмеры, стоящие в Алеридане, уже собираются выступить в столицу. Приказ был отдан еще третьего дня, но в армии случаются проволочки. Клянусь, что завтра войско будет готово к походу.

— Рад это слышать, ваше преосвященство.

— Имею еще одну новость, приятную для вашего величества. Минерва Стагфорт бежала из Уэймара и сейчас находится в Алеридане. Будучи убежден в ее сопричастности мятежу, я намеревался схватить и казнить ее. Но решил, что ваше величество предпочтут сами вынести приговор, потому ограничился наблюдением за нею. По первому слову Минерву доставят к вам, владыка.

— Ваше преосвященство поступили правильно. Приведите ко мне леди Стагфорт.

— Рад служить вам, владыка. В мудрости своей боги поставили вас выше, а меня — ниже. Только худший из еретиков станет противиться священному порядку.


* * *

Галлард Альмера терпеть не мог шута, потому Менсону не нашлось места за трапезным столом во дворце приарха. Ужинал в каморке, отданной ему для ночлега, а вместе с чаем Форлемей принес конверт.

— Тебе письмо, Колпак.

Менсон уставился на бумагу. Он не получал посланий больше десяти лет. Достаточно, чтобы забыть значенье слов «тебе письмо».

— Да, да, тебе, — покивал Форлемей. — Помнишь ведь: я обязан читать твои письма, потому прочел. Барышня какая-то пишет. Мол, видела тебя на летнем балу, ты такой забавный и хороший, вот она и пишет. Возьми, полюбуйся.

Менсон открыл конверт и проглядел лист. Понять не смог: буквы двоились. Отложил письмо, дождался, пока Форлемей уйдет, тогда снова принялся разглядывать. Слова кое-как сложились вместе, адъютант оказался прав: писала некая леди, зачем-то хвалила шута… Абсурдное послание. И странное чувство на пальцах: будто подушечки в пыли. Менсон поразмыслил, откуда взялась пыль. От грязных мыслей барышни, или от омерзения к самому себе, или от того, что Форлемей прочел письмо, потешаясь? Как вдруг понял: пыль — не порождение чувств. Она реальна. Покрывает бумагу тончайшим серым слоем, видны отпечатки в местах, где касались пальцы адъютанта. Менсон подул на письмо.

Вместо того, чтобы разлететься, пыль собралась в рисунок. На листе возникли серые знаки: перо и меч, обведенные пятиконечной звездой.

Дважды в жизни Менсон получал подобные письма, и ни разу — в точности такое. Но с первой секунды понял значение рисунка. Смысл ворвался в его мозг. Обрушился на голову, как молот. Свалил шута на пол, смял, растер в пыль. В мелкую, серую, как на листе. Пятно сухой грязи — все, что осталось от шута.

Но беспощадный смысл все равно владел им. Менсон не мог умереть, рассыпаться на части, провалиться сквозь щели в полу. Не мог даже лишиться сознания. Смысл письма держал его железной хваткой.


Ты убьешь императора.

Убьешь.

Ты.

Меч

8 — 12 декабря 1774г. от Сошествия

Фаунтерра; графство Эрроубэк


Жизнь — не то, чего от нее ждешь. Жизнь — не то, чем ты можешь управлять. Жизнь — вообще не пойми что. Ересь, бессмыслица.

Джоакин Ив Ханна обедает в императорской трапезной. Во главе стола — герцог северной земли и герцогиня центральной. С ними офицеры и кайры. На столе фарфор в золотых вензелях, серебро, хрусталь. Джоакин не знает названий половины приборов. Кушанья подают слуги в длиннополых ливреях и белых перчатках. Наклоняются с прямой спиной, как деревянные солдатики, ставят блюда на стол, заложив за спину левую руку. Сдергивают крышки с подносов, яства парят пахучим дымом. Джо не представляет, каких животных и птиц он ест.

Кайр Хэммонд — один из герцогских капитанов. Возле него сидят за столом три бледные женщины из местных. Хэммонд следит, чтобы они съели по куску от каждого блюда. Вносят бочонок вина, лакей нараспев произносит длинное название поместья, где оно сделано. Голос у лакея сиплый и тревожный. Окончив фразу, он заходится кашлем. Тут немудрено простудиться: в трапезной холодно, два окна выбиты и заколочены досками, стены вдоль щелей сыры от снега.

— Пошел вон, — кричит на слугу герцогиня.

— Слушаюсь, миледи.

— Нет, вернитесь, — приказывает герцог. — Пейте.

Слуга наливает из бочонка, пьет.

— Теперь налейте вашей дочери.

Слуга подает кубок девушке, что возле Хэммонда. Она тоже пьет, хлопая глазами.

— Теперь, кайр Хэммонд, будьте добры запереть этот бочонок. Мы полакомимся вином завтра.

— Медленный яд?.. — смеется леди Аланис. — Милый Эрвин, вы переоцениваете ум этих ничтожеств!

— Самый умный агент Адриана не смог меня отравить. Будет иронично, если это удастся полному тупице, не правда ли?

Герцог подмигивает герцогине, а она в ответ — ему. Как будто герцогини могут подмигивать! Она сидит слева от «милого Эрвина», подставив его взгляду изуродованную щеку. Бурые рубцы топорщатся на коже, посреди щеки вмятина, будто выгрызенная. Благо, лекарь Мариус кое-как заштопал дырку, иначе герцог видел бы пищу внутри рта герцогини. Зачем она повернулась к нему этой стороной? Насмешка? Вызов? Равнодушие? Что-то еще, чего Джо не в силах понять? Джо многого не понимает, он почти уже привык к этому. Жизнь — не то, что можно понять.

Леди Аланис трогает мизинцем белую ладонь герцога, в этот момент свет мигает и гаснет.

— Пес его куси! — ругается кайр Стил.

Он, вроде, неплохой парень. Хотя бы понятный, из простых, как сам Джо.

— Не злитесь, кайр, — говорит герцог. — Это не атака, а всего лишь искра. Она то появляется, то пропадает. Искра часто так делает, в этом ее особый секрет.

— При дворе есть три искровых инженера, — говорит герцогиня. — Разыщите их, кайр Хэммонд, пускай починят.

— Это будет сложно. Один инженер бежал в день штурма — уплыл на лодке с двумя слугами. Стрелки Соколика продырявили их.

— А второй?

— Пытался сломать главную машину. Мои парни с ним разобрались.

— А третий?

— Прячется где-то, никто его не видел. Это большое здание, миледи, мы до сих пор не обыскали все помещения.

— Да, миледи, правда, — кивает Стил, — тут пес его знает сколько комнат. Поди разбери, что где.

— Это лень и небрежность, кайры!

Но герцог отчего-то смеется:

— Прошу вас, Хэммонд, ускорьте обыск. Вдруг окажется, что где-то здесь затерялся Адриан! Вот будет забава! Дворец-то большой, вот мы и разминулись с императором!

Красавчик Деймон хохочет от души, герцогиня издает смешок, остальные жуют. Мигнув, свет загорается.

— Благословенен будь, призрак первого инженера, незримый хранитель ламп и проводов!

Герцог воздевает к потолку свои тонкие руки, леди Аланис говорит с укоризной:

— Ваше настроение, милый Эрвин…

Тут раздается звон. Нечто темное пробивает окно, в дожде осколков падает на пол, катится.

— Сожри кобель эти камнеметы, — равнодушно огрызается Стил.

Но девушка — дочь лакея — пронзительно визжит. Вскакивает на ноги, белеет, пучит глаза. Давится визгом. На паркете, разинув рот, лежит голова человека.

— Тьма!

Все вскакивают с мест, кайры хватаются за мечи.

Красавчик Деймон поднимает голову, чтобы показать герцогу.

— Боюсь, кузен, вылазка в ратушу сорвалась. Кайр Деррек вернулся без Перстов Вильгельма.

Северяне с минуту молчат, а мимо окон пролетает что-то. В сумерках сложно рассмотреть снаряды, но все знают, что это — куски человеческих тел.

— Камнеметы, кузен, — говорит Красавчик. — Нужно выехать на берег и разрушить эти чертовы машины. А заодно отблагодарить всех, кто устроил нашим кайрам такие пышные похороны.

— Нельзя этого делать, — отвечает герцог. — На берегу тысячи, они сожрут наш отряд. Мы потеряли людей Деррека, довольно и этого.

— На берегу тысячи мещан, — цедит герцогиня с нажимом на последнее слово. — Сотня верховых рыцарей в полной броне сомнет и растопчет их. Мужики не победят, поскольку и сражаться не будут. Они побегут сразу, как увидят боевых коней.

— Миледи права, милорд, — кивает Хэммонд. — У моста стоят гвардейцы, но не ждут атаки. Мы пробьем их и врежемся в мещан, а те запаникуют и не смогут защититься.

— Напугаем мужиков и спровадим с берега! — говорит кузен герцога. — Больше не захотят помогать Серпу. Врагов у нас поубавится.

— Верно, милорд, — говорит кайр Стил.

— Дело на агатку, — говорит другой кайр, тот, со странным прозвищем Сорок Два.

— Быть может, вы правы… — хмурится герцог.

— Конечно, мы правы, милорд! — отвечает герцогиня. — Убийство северян не должно остаться безнаказанным!

— Но кто поведет отряд? — спрашивает герцог. — Я?..

Почему он спрашивает об этом? На его месте Джо просто крикнул бы: «За мной!» Но Джо не на его месте, и ничего не понимает.

— Нет, милорд, вам нельзя рисковать. Вы погибнете — всему конец. Лучше я возглавлю атаку.

— Ну, нет, Хэммонд! — кричит Красавчик. — Размечтался! Я агатовец, мне и командовать вылазкой!

— Позвольте мне, милорд, — говорит Стил, и Джо замечает странную штуку: у Стила, вроде как, слезятся глаза. — Я же ходил в греях у Деррека. Это он меня сделал воином. Я должен, пес меня куси…

А Сорок Два просто говорит:

— Я могу, милорд. Выполню с блеском, поверьте.

Герцог выбирает Стила. Почему? Счел ли веской его причину? Или просто Стил — самый низкородный из кайров, и герцогу не жаль его?.. Стил отвечает поклоном, а герцог жмет его руку:

— Помоги вам Светлая Агата.

Тогда Джо подходит к миледи и просит:

— Разрешите мне участвовать в вылазке.

Умом он не понимает, зачем это делает. Что-то в глубине сердца заставляет высказать просьбу. Быть может, это — жажда настоящего. Желание совершить, повлиять. Не пировать, когда другие гибнут. Ощутить себя воином. Ощутить себя живым, тьма сожри.

— Что это вы надумали?.. — герцогиня кривит губы. — Вы — моя защита. Я здесь, и вы останетесь здесь.

Защита?.. Ее защита — те три несчастных девушки, что пробуют пищу. И лучники на стенах. А Джоакин — не понять даже, кто, зачем ей нужен. Жизнь вообще — не то, что можно понять…


В бойницы надвратной башни они смотрят, как проворачивается на гигантских шестернях кусок моста и ложится ровно, как мчится через него конный отряд. Темно. Фонари с башни светят на берег, слепя гвардейцев, а мост остается во мраке. Расчет был точен: гвардейцы замечают атаку слишком поздно. За минуту до того, как конники врезаются в их строй.

Хотя какой, к чертям, строй? Там, на берегу, просто лагерь: палатки, костры, телеги, бочки… Горстка часовых, несколько мантелетов поперек моста — защита от стрел, не от рыцарей. Иксы сносят преграду, топчут часовых, несутся мимо костров, рубят направо и налево. Пройдя насквозь лагерь гвардейцев, они вылетают на набережную.

Там мещане. Последними днями там всегда мещане: в любое время есть охотники позаряжать камнеметы, помочь, поглазеть. Красный Серп, видно, платит им. Иксы влетают прямо в толпу, и над берегом взлетают вопли. Герцогиня права, и Хэммонд прав: мужики не пытаются сражаться — бегут. Сталкиваются, сбивают друг друга, падают под копыта… Толпа вязка, медлительна, а набережная — узка. Самые умные прыгают в воду, цепляются за льдины…

Джо и леди Аланис, и офицеры северян смотрят с башни, как рыцарская сотня давит столичную чернь. В стороне от моста темно, и можно лишь видеть, как мечутся тени, да слышать истошные крики. Герцог роняет слово, едва шевеля губами, и Джоакину кажется, что это было слово «дерьмо». Если герцоги вообще говорят: «дерьмо».

Над берегом взлетают огни. Иксы выхватывают из костров горящие поленья, поджигают факела. Плещут маслом на камнеметы, тычут пламенем. Огонь пляшет на рычагах машин.

— Пора назад, — шепчет герцог.

— Все хорошо, кузен! Наши мечи задают им чертей!

Иксы уходят все дальше по берегу, поджигая остальные машины, скидывая в воду оставшихся мещан. Набережная почти опустела: кто сумел сбежать, кто силится выплыть в ледяном Ханае, кто превратился в месиво под копытами. Люди кайра Стила светят факелами уже у Воздушного Моста.

— Они увлеклись, — нервно цедит герцог. — Пора возвращаться!

И, спустя минуту:

— Ради Агаты, пора! Деймон, подай им знак!

— Какой, кузен? Они ничего не услышат.

— Свети фонарями!

— Все хорошо, не паникуй. Мы побеждаем!

— Свети, тьма тебя сожри!

Фонари не достают туда, где орудуют иксы. Но кайр Стил, наконец, насытился местью и командует отход. Отряд поворачивает и мчит к Дворцовому Мосту.

Заслон, что успели построить гвардейцы, выглядит ничтожным. Среди руин лагеря собрали бочки, подкатили телеги, выставили копья, взвели арбалеты. Их там сотня, не больше: все, кто успел опомниться и собраться с духом. Отряд иксов тратит на них лишь пару минут. Сбавляет ход, будто споткнувшись о преграду, крутится на месте, звенит мечами… Вот все и кончено, иксы скачут через мост к воротам.

— Тьма! — шепчет герцог. — Чертова тьма!..

Три десятка лошадей вернулись без седоков. Дюжина всадников из последних сил держится в седле, некоторые падают, едва выпустив поводья.

Арбалетный болт вошел Стилу в ямочку под кадыком, аккурат над верхним краем нагрудника. Пол-лица залито кровью изо рта и носа. Глаза мутные, будто пыльные.

— Ох, Агата… — герцог склоняется над Стилом, мотает головой. — Прости меня. Вылазка — дурная идея. Красивая и дурная… Я должен был запретить!..

Хэммонд говорит:

— Не трудитесь, милорд, он мертв.

Герцог шипит в ответ:

— Вижу, что мертв, тьма сожри! Я хочу говорить с мертвецом! Кто вы такой, чтобы мешать мне?!


* * *

Дворцовая голубятня похожа на звериную челюсть. Пять островерхих башенок торчат, как клыки. В четырех — птичьи клетки, в последней — смотровая, комната для служащих. Тут дежурят два придворных птичника в синих мундирах с белыми перьями на плечах, а с ними — пара наблюдателей от северного войска: грей кайра Хэммонда и оруженосец Джоакина. Прилетевший голубь садится на жердь, что тянется от башенки к башенке. Его хорошо видно из окна смотровой, а если и прозеваешь момент, то пернатые в клетках все равно поднимут шум. Тогда один из птичников выходит на балкон и подзывает голубя, показывая хлебные крошки на ладони. Голубь садится ему на рукав, принимается клевать. Птичник оглаживает его: «Мой хороший… умница», — и несет в смотровую. Голубь курлыкает и трепыхается, пока человек, держа его крепко одной рукой, другой снимает с лапки крошечный сверток. Это — запаянная воском бумажная ленточка. Человек кладет ее в круглую выемку на столе и внимательно осматривает птицу. Голубь в порядке: блестит сизым пером, бьет крыльями. Человек гладит его и, воркуя что-то, приятное птичьему слуху, несет в клетку. Это — столичный голубь, его место в первой башенке, вместе с полусотней земляков. В остальных клетках, помеченные цветными лентами, обитают птицы из графств и герцогств.

Птичник возвращается в смотровую и, сломав воск, развертывает ленточку. Раньше служба заключалась в том, чтобы переписать каракули с ленты крупными буквами на чистый лист, и, вложив его в конверт, надписать имена отправителя и адресата. Затем внести в толстенную учетную книгу пометку, в какое время и откуда прибыла птица, когда была отослана. Если в письме не указано время отправки, птичник должен определить его по таблице. Затем конверт с письмом нужно доставить в имперскую канцелярию. Голубятня при этом не должна оставаться без присмотра, потому дежурят всегда двое.

Сейчас, когда во дворце хозяйничает северный герцог, порядок стал иным. Птичник не читает и ни переписывает ленту, а только вкладывает ее в конверт и помечает время получения. Соглядатаи от северян смотрят, чтобы птичник не подменил и не прочел послание. Не читают и сами соглядатаи — они безграмотны. Один из них — грей или путевец — относит послание агатовской леди в маске, она-то и становится первым человеком, кто узнает содержание письма.

В этот раз, однако, вышло не так. Джоакин Ив Ханна зашел к Весельчаку — так бы сказать, в гости. Чем хороша смотровая: здесь тепло и уютно. Помещение маленькое, печка обычная, дровяная, так что когда во всем дворце гаснет искра, смотровая отапливается, как надо. Стены обшиты дубовыми панелями, а на них во множестве развешены всякие занятные штуки. Бронзовый хронометр с четырьмя — зачем бы?.. — стрелками; в его нутре что-то вечно урчит и пощелкивает. Таблицы с расстояниями и сроками полета, из них следует, например, что двести десять миль от Сердца Света в Надежде до столицы голубь проделает за 5—6 часов. Карты земель с начерченными на них магическими узорами маршрутов. Полочка с сургучом и крохотными — меньше мизинца — печатками. Ворохи разноцветных лент на крючках, над одним из которых значится странное слово: «Транзитные». Грязный халат, который птичник надевает, идя в клетку… Все это создает чувство уюта и покоя. Джоакину нравится в смотровой.

Когда он вошел, все чинно его поприветствовали: синие мундиры отвесили поклоны, грей Хэммонда назвал сиром. Чего скрывать — это тоже приятно. Весельчак спросил:

— Ну, как там оно, на стене? Как обычно, плохо? Или по-особому паскудно?

Джо сел у печки и сказал:

— Налей-ка мне сперва чаю.

Оруженосец налил, а старший птичник развернул узелок:

— Хлеб с салом. Угощайтесь, сир воин.

Джоакин — здоровенный детина с мечом и кинжалом, но глаза у него — карие, добрые, не северные. Потому птичники считают его человеком.

— Благодарствую, сударь, — ответил Джо.

Он принялся жевать сало, запивая чаем, а чай закусывал головкой сахара. Все глядели на него с ожиданием вестей, и Джо подумал: ждут-то они разного, каждый своего. Грей Хэммонда хочет вести о том, что северное войско пришло, наконец, в столицу, и над берегом реют нетопыри, а герцог на радостях раздает греям деньги, а кайрам — земли. Птичники надеются, что герцогу снесли, наконец, его больную голову. Весельчак же надеется… неясно, на что. Где надежды, а где Весельчак! Гробки-досточки, — вот и все, что он ждет услышать.

— Гробки-досточки, — сказал Джо.

— Кому? — оживился оруженосец.

— Позавчера кайр Стил прошелся по берегу и выкосил мещан, что орудовали камнеметами. Вчера столичники не рисковали ходить на набережную, и тела лежали, как были. Погост, а не набережная. Сегодня уже приехали телегами, собирают покойников, увозят. Гробовщики ходят прямо по берегу, предлагают услуги — ну, и ушлый же народец! Один орет так, что на стене слышно: «Лучшие гробы защитникам Фаунтерры! Дубовые, сосновые, ореховые! Цена не кусается!»

— Вот люди…

— Да уж, своего не упустят. Тут же и попы правят отходные. Два проповедника вещают с бочек: один проклинает северян, другой — камнеметы. Дескать, беда случилась от того, что дворец владыки портили камнями.

— Это верно, — сказал старший птичник. — Дворец — он произведение искусства, а мятежники прихо…

Птичник осекся, а грей рыкнул:

— Мятежники приходят и уходят, это имеешь в виду?

— Виноват, сударь. Я хотел сказать, война — не повод красоту портить.

— Хочешь сказать — так и говори, — пригрозил северянин и отнял у птичника кусок сала.

Весельчак спросил:

— Отчего же мещане так осмелели, что снова на берег лезут? Думают, у смерти лопатка устала?..

— Как — отчего? — поразился Джо. — Вы и этого не знаете?.. Вчерашним вечером к Серпу пришла подмога. Полубатальон из герцогства Надежда прибыл поездом и развернулся прямо перед мостом.

— Черт… — буркнул грей.

— Ага. Поставили заслон поперек моста: не как был раньше, а серьезный, с бревнами и кольями, за ним — арбалетчики наготове. Теперь уж вылазка не удастся, если снова надумаем.

— Как узнали, что эти парни из Надежды?

— Над ними флаги с костью. Миледи сказала: «Чертов Фарвей, адрианов прихвостень!» А милорд сказал: «Странно, что приарх Альмера еще не прислал своих. Он ближе Фарвея». Миледи ответила: «Галлард боится меня, вот и сидит тихо». А милорд сказал: «Адриан приедет к нему в Эвергард и разъяснит, что к чему. Тогда мы увидим здесь и солнца Альмеры».

— Скоро?

— Вот и кузен герцога спросил: «Скоро, как считаешь, брат?» Милорд ответил: «Недели две». Кузен сказал: «Если наши не придут раньше…» А милорд ответил: «Придут».

Весельчак толкнул старшего птичника:

— Вы по картам большой знаток. Скажите, а: сколько времени ходу от Пикси до столицы?

Но грей Хэммонда огрызнулся:

— Во тьму карты! Милорд сказал — придут, значит — придут!

— В последний раз, когда мы видели войско милорда, — рассудительно молвил Весельчак, — его, это войско, окружала тьма тьмущая имперских красных рубашек. И выглядело все так, будто северянам вот-вот дадут основательных незабываемых чертей.

— Милорд сказал — придут, — отчеканил грей. — Ты помнишь, дубина, хоть случай, чтобы милорд сказал, а вышло как-то иначе?

Весельчак отмахнулся:

— Землицей накроют.

— Кого?

— Увидим через две недели.

Джоакин допил чай, вытер губы тряпицей. Тут бы следовало сказать что-то бодрое и уверенное, чтобы Весельчак бросил нагонять тоску. Но бодрое на ум не шло. Он выложил не все новости. Ночью пала Престольная Цитадель. Гвардейцы Серпа вкупе с рыцарями Надежды атаковали одновременно стену и подземелье. В гарнизоне просто не хватило людей на оба фронта. Если сложить всех, кто погиб за эти дни, выходило, что герцог потерял уже пятую часть войска. Леди Аланис говорила герцогу — Джо слышал, поскольку был рядом с нею: «Милый Эрвин, вы должны что-то сделать!» Это «милый» звучало не мило, а сухо и колюче. «Нам не хватит воинов, чтобы продержаться. За две недели нас сожрут». Герцог ответил столь же холодно: «Наши потери, миледи, в десять раз меньше потерь врага». А она сказала: «Врагу плевать на потери. Он восполнит каждого солдата, которого убьем». Герцог ответил: «Помощь придет, миледи. Тьма сожри, верьте в это!»

— Глядите, голубь! — сказал Весельчак, тыча пальцем в окно.

— Два, — удивился грей.

Две белых птицы перешагивали по жерди, подергивая крыльями после полета.

— Красавицы мои! — воскликнул птичник. — И откуда вы прибыли, такие чудесные?..

Он надел халат, зачерпнул немного зерна. Вышел и скоро вернулся, неся на руке обоих голубей. Младший птичник помог ему: отвязал от лапок восковые сверточки, сломал печати.

— Эй, эй, ты это… не читать! — прикрикнул грей.

— Да кто ж читает? — отмахнулся младший. Сунул обе ленты в конверт, надписал время. — Держите, сударь, несите своему хозяину.

— Не хозяину, а миледи. Она за почту ответственна, ясно?

При этих словах грей глянул на Весельчака, а тот на Джо, и общий ход мысли стал очевиден: в голубятне тепло, есть чай и нет войны, неохота никуда идти.

— Я сам отнесу, — сказал Джоакин, запахнув плащ.


Парк выглядел пустыней: безлюдные дорожки, голые костлявые деревья, цветники под снегом. Тихо, бело и как-то по-особому холодно. Джо даже замедлил шаг, чтобы причувствоваться к этому странному морозцу. Обычно стужа кусает за нос, щеки, ладони, если ты без перчаток, — словом, первым делом грызет непокрытую кожу. Но сейчас иначе: не на шкуре холод, а внутри — под ребрами, в легких, в сердце. Парень прислушался к себе и понял одну штуку: по правде-то не сейчас возник холод, а давно уже был. С того самого дня, как приходил он к герцогу просить за миледи. А в столице сделался особенно силен — будто метель мела в груди, выдувая последние крохи тепла.

Отчего так? Джо мало что понимал в жизни, но сейчас знал ответ: потому, что он чужой среди северян. Не такой, не здешний, бродяга. Как бы хорошо ни сражался — даже если бы ему дали сражаться — он все равно не будет нужен, не станет своим, никто не назовет его братом. Меж северянами есть какое-то свое, лишь им понятное родство, в которое Джоакину не влезть. Потому с ними холодно. Одиночке всегда холодно в чужом городе.

Среди полутысячного отряда были только два человека, с которыми Джо чувствовал душевное тепло. Один — Весельчак, безнадежно хмурый путевец, сельский мужик, скверною шуткой богов закинутый на войну. Второй — герцогиня Аланис Альмера. Любил он ее, как прежде? Не как прежде, совсем иначе. Он не понимал ее — но и не нужно. Он сознался себе, что не понимает, и стало легче, светлее. Она стояла на другой ступени, Джо признал, наконец, и это. В его чувствах стало куда меньше страсти, зато больше — сердца, души. Теперь, как никогда, Джоакин ощущал нить, связавшую его с леди Аланис. Даже не нить — целый канат сплелся изо всего, что было между ними. Канат был упругим и теплым на ощупь. Джоакин знал, что и Аланис чувствует связь.

Она заботилась о нем. Теперь, не ослепленный гордыней, Джо ясно видел это. Не посылала в бой, все время держала при себе, кормила со своего стола. Раньше он думал: насмехается, унижает, не дает себя проявить! Но это ложь, а по правде — она бережет его. Это ее стараниями не Джо лежит в мертвецкой с болтом в шее, а кайр Стил. Это она увела его с побоища при Пикси, где полегли тысячи солдат. Она даже не велела ему все время охранять ее, часто отпускала, даже против его воли. Как назвать это, если не заботой? Да, леди Аланис мало говорит с ним, но у кого теперь есть время на болтовню? Да, она часто ходит с Ориджином, но куда деваться? Он же герцог, а она при нем вроде советницы. Но он — северянин, и у Аланис с ним мало общего. Они вдвоем не крали коня, не ели горькую редьку, не спали в сарае, не бежали от погони, не у него на руках она готовилась умереть! Ни при чем здесь Ориджин. Джо — тот, кто связан с Аланис. Он все время чувствует нить, и она не может не чувствовать!

Прилив нежности охватил парня, захотелось прямо сейчас сделать для нее что-то удивительно хорошее, трогательное. Под рукою был только конверт с письмами, и Джо схватил его двумя ладонями, чтобы порвать на мелкие клочки. Несомненно, там плохие новости — теперь только плохие и бывают. Аланис бережет его от смерти, а он убережет ее хотя бы от одной ложки горечи. Но в последний миг спохватился: стоит самому прочесть, вдруг это важная новость.

Он увидел мраморную беседку на берегу замерзшего озера и вошел в нее, чтобы защитить письмо от снега. Открыл, вынул ленты, поднес к глазам, прищурившись. Буковки крохотны — поди разбери! А многие слова не дописаны, обрываются точкой. Джо видел на стене смотровой таблицу таких слов: «гв. — гвардейцы, п. — полк, бат. — батальон, рыц. — рыцарь, иск. — искровый, С, Ю, З, В — части света, Ян. — Янмэй Милосердная», и все тому подобное.

Шевеля губами, он разобрал послания.

Первое гласило:

«Слава Светлой Агате и тебе, кузен! Мы потеряли 5 бат. у Пикси, но вернули сторицей при Лабелине. Маскарад успешен. Гв. поверили в свою победу, праздновали. Ночью мы напали из катакомб. Иск. п. развеяны, армия Лиса уничтож. Мы освободили пленных. Идем на Ю силами 12 бат. + Нортвуды. Держись. Роберт»

На второй ленте значилось:

«Ваш план удался, милорд. Победа при Пикси усыпила бдит. Лиса, он был неосторожен в Лабелине. Не смог защититься от ночной атаки. В двух битвах мы потеряли 1/3 войска, но армия врага разгромлена. Лис сохранил неполн. 3п., отступает на Ю, преследуем. Не можем послать помощь поездом — Лис разруш. рельсы. Придем пешим порядком. Ориент. 20 дней. Дороги в снегу. Держитесь, милорд. Ген.-полк. Стэтхем».

Джоакин сунул ленты обратно в конверт и побежал к надвратной башне. «Отличные новости, миледи!» — хотел закричать, вбегая в караульное помещение, но спохватился: ему-то, пожалуй, не следовало знать содержание писем. Он поклонился, сдерживая улыбку:

— Письма, миледи.

Она рассеяно взяла конверт, не глядя ни на него, ни на Джо. Аланис и герцог, и светловласый кузен герцога не могли оторваться от бойниц. Мимо их голов Джоакин рассмотрел лишь то, что людей на берегу прибавилось. Он покрутился, ища, кого бы спросить. Лучник Соколик пояснил:

— У врага еще подкрепление. Две сотни морской пехоты из Маренго.

— Всего-то?..

— И требушеты снова запустили.

Подтверждением его слов камень треснулся в стену башни, с потолка посыпалась известь. Тренькнули арбалеты врага. Ориджины как по команде отшатнулись от бойниц. Один болт попал точно в проем, пронизал комнату и стукнул в потолок.

— Черти!..

— Прочтите письмо, миледи, — напомнил Джоакин.

Прижавшись спиной к стене, леди Аланис извлекла ленты, подала одну Ориджину. Прочтя, они обменялись лентами. Ориджин улыбнулся. Он всегда был худ и бледен, а за дни осады совсем осунулся. Впалые щеки, черные пятна под глазами — на таком лице улыбка смотрелась жутковато.

— Славная новость с севера, господа! Действуя согласно плану, генерал-полковник Стэтхем разбил искровую армию! После тяжелого боя у Пикси, наше войско отступило в Лабелин и затаилось в катакомбах. Серебряный Лис, придя в город, угодил в засаду. Из двенадцати полков он сохранил неполных три и бежал на юг. Лабелин за нами, весь Южный Путь за нами, Стэтхем и Роберт идут к нам на помощь!

Деймон-Красавчик рассмеялся.

— Слава Агате! — заорали остальные.

Но леди Аланис мрачно шепнула Ориджину:

— Позвольте на два слова, милорд.

— Оставьте нас, — приказал герцог воинам, но спохватился: не стоит бросать боевой пост без присмотра. — Отставить. Миледи, давайте выйдем.

Когда они вышли, Джо спустился на два пролета по винтовой лестнице и встал у окна во двор. Не то, чтобы он собирался подслушать, да и не подслушаешь тут: милорд с миледи отошли далеко от башни, слов не разобрать. Он просто хотел видеть Аланис.

Она говорила с герцогом, скрестив руки на груди. Он слушал, морщась и поджав губы. Ответил с язвительной ухмылкой, Аланис тряхнула головой, шаркнула каблуком по снегу. Герцог сказал что-то еще, примирительно разведя руками. Тогда Джо услышал гневный возглас миледи:

— Сделай же что-нибудь! Мы не выдержим двадцать дней!

— Сделать — что?! — закричал он в ответ. — Ну что?!

— Я предлагала…

— Дурь и бесчестие! Слышать не хочу!

Развернувшись, они пошли в разные стороны.


* * *

Ночью гарнизон поднялся по тревоге. В этот раз не атака, а — пожар. Горели казармы дворцовой стражи. Сравнительно небольшие, хорошо отапливаемые, со множеством коек, они казались хорошим местом для госпиталя. Герцог велел помещать туда раненых. После вылазки Стила и падения Престольной Цитадели их было больше полусотни. Людей у герцога не хватало, потому за ранеными смотрели посменно только два лекаря и два грея, а помогали им дворцовые слуги — из тех, кого кайр Хэммонд счел благонадежными. Эти «благонадежные» и подожгли казармы. Убили грея и лекаря, разлили и подожгли масло, заколотили снаружи двери. Госпиталь превратился в душегубку.

Вместе с воинами герцога Джоакин таскал воду, крушил топором ставни, ломал двери. Изнутри казарм хлестали языки пламени, слепяще яркие среди ночи. Крики людей тонули в дыму. Иногда кто-то выпрыгивал в окно и, давясь кашлем, катался по земле, а его обсыпали снегом, чтобы сбить с одежды пламя. Но таких было очень мало. Большинство раненых спали, когда вспыхнул пожар, а проснувшись, оказались беспомощны. Многие из них и ходить-то не могли.

— Найдите их! — шипел герцог, мечась в отчаянии и бешенстве. — Найдите тех, кто это сделал! Изжарьте на углях! Их родичей, их детей, их друзей — перебейте всех тварей!

— У-уууу-уууу… — выл какой-то бедняга, катаясь по снегу. На нем сгорели волосы и половина лица…

— Милорд, вы нужны на стене, — сухо отчеканил Хэммонд, поклонившись герцогу.

— Какой тьмы на стене?! Я нужен здесь!

— Атака, милорд. Небывало сильная. Нужны все, кто может держать оружие.

Ориджин почернел лицом.

— Вы не видите, кайр?! Люди нужны здесь!

— Вижу, милорд. Делайте выбор. По мне, стена важнее.

Герцог сжал кулаки, заскрипел зубами от бессильной злости.

— Тьма. Тьма! Тьма!! …Все на стену! К чертям пожар! Воины — на стену!!

Джоакин дернулся в растерянности. Несколько греев помогали тем немногим, кто спасся из огня. Остальные ринулись к стене следом за лордом. Куда бежать? Кому больше нужна помощь?..

Женская рука поймала его за локоть.

— Идите со мной, Джоакин Ив Ханна.


В кабинете покойной императрицы горели свечи. Искровая машина испустила последний дух вчера, и никто даже не пробовал ее починить. Стоял холод, леди Аланис куталась в шубу.

— Садитесь, Джоакин.

Она указала ему на кресло, но сама осталась на ногах, мерила кабинет неспокойными шагами зверя в клетке.

— Как видите, мы погибаем, — сказала Аланис очень ровно, без тени страха.

— Нет, миледи! Мы выигрываем все бои, и потери врага во много раз больше наших!

Она отмахнулась:

— Чушь. К Серпу приходят подкрепления. И на его стороне — трехсоттысячный город. Мещане боятся нас, но в трущобах Фаунтерры полно тех, кто готов рискнуть головой за монету. Нищие, бродяги, воры, подмастерья — все они голодают и мерзнут зимой. Серп даст им пару глорий и миску гуляша — и они возьмут в руки арбалеты. За каждым, кого мы убьем, придут пятеро. Стэтхем обещал привести войско через двадцать дней. Мы не выдержим столько.

— Вы хотите… — Джоакин поискал слово, — …отступить? Я могу вывезти вас на лодке. Ночью мы проберемся так, что не заметят.

— Я не из тех, кто выбирает бегство, — Аланис положила руку ему на плечо. — Но действительно хочу, чтобы вы пробрались на берег. Один, без меня.

Он вскочил:

— Я не брошу вас в беде, миледи!

— Не об этом прошу. Спасите меня, Джоакин! Спасите всех нас!

— Как?!

Леди Аланис подала ему конверт из коричневой бумаги, запаянный сургучной печатью.

— Здесь мое письмо графу Эрроубэку из Альмеры. Доставьте его.

Он нерешительно взял конверт, взвесил на ладони. Письмо казалось слишком легким, чтобы исправить положение.

— И это всех спасет?.. Но как?

— Вы многого хотите, сударь. Не думаю, что должна посвящать вас во все секреты.

На ней не было маски, шрам темнел поперек щеки. Странным образом он помогал Джоакину мыслить трезво.

— Миледи, не поймите неправильно. Спасти вас от смерти — самое отчаянное мое желание. Но я должен ясно понимать, что делаю и для чего. Не хочу быть слепым орудием в чьих-либо руках. Даже — простите, миледи, — в ваших.

— Слепым орудием?

— Да, миледи. Вы во всем доверились герцогу. Связали с ним все надежды и планы, даже свою жизнь отдали в его руки. Но сейчас вы просите не его, а меня. Отчего так?

Она выдержала паузу, чтобы придать веса ответу:

— Вы можете сделать то, Джоакин, с чем не справляется герцог Ориджин.

Какие звучные слова! Они были бы уместны в заброшенном сарае среди полей Альмеры… Но для спальни императрицы слишком много пафоса.

— Я не так наивен, миледи, чтобы поверить в это. Когда-то был, но вы же сами отучили меня от наивности! Мне кажется, все обстоит иначе. Я не стану задавать вопросы, в отличии от герцога. Поэтому вы поручаете дело мне.

Аланис склонилась к нему, сняла с его головы шлем, ласково потрепала по волосам.

— Гордый мой Джоакин! Не хотите быть орудием — это так красиво! И так наивно. Боги, идет война. Каждый из нас — орудие! Если не хочешь или не можешь быть им — зачем ты тогда нужен? Эрвин умеет строить планы, командовать войском и выигрывать битвы. Я умею писать письма и находить союзников, и знаю столицу достаточно хорошо, чтобы найти путь во дворец. Мы — инструменты для этих целей. Без этого — какой был бы в нас толк?! И вы, Джоакин, орудие. Вы — тот единственный механизм, который сможет доставить мое письмо целым и вручить его графу так, чтобы он поверил, что письмо от меня. Вот почему я выбрала вас.

Он почувствовал, как розовеет от смущения. Отвел глаза. Аланис продолжила, понизив голос:

— Я сказала Эрвину о своей задумке, и он ответил: путевец не справится. Кайры не подойдут, поскольку граф Эрроубэк не поверит им, а Джоакин просто не сможет. Его схватят, отнимут письмо, узнают, что леди Аланис Альмера жива. Мы потеряем рычаг влияния на Галларда, и тот пошлет против нас войска. Вот что ответил Эрвин. А теперь…

Она прижала письмо к его ладоням.

— Теперь — выбор за вами, Джоакин. Можете пойти к Эрвину и сказать: «Вы правы, милорд, я не справлюсь. Если поеду с таким заданием, то погублю всех». А можете взять письмо и добраться в Альмеру, и спасти меня, герцога, войско Светлой Агаты, весь мятеж. Что предпочтете, Джоакин Ив Ханна?

Он вскочил на ноги:

— Простите, миледи! Я глуп и ничего не понимаю. Простите меня! Я сделаю все, что нужно! Я справлюсь! Вы можете на меня положиться! На кого еще вам рассчитывать, как не на меня!

Аланис сжала его ладонь обеими руками.

— Благодарю вас, Джоакин. Я очень надеялась на ваше согласие.

— Боги, разве я мог отказать?!

Она погладила его руку.

— Теперь слушайте. Вы должны беречь себя. Рискуйте как можно меньше. Переплывите лодкой на дальний берег — там лес. Пройдите пешком милю вниз по Ханаю, попадете в деревню. Там купите другую лодку и переправитесь назад на правый берег. Через Фаунтерру идите днем, не крадитесь в сумерках, как вор. У вас видная внешность, никто не заподозрит неладного. Придите на вокзал и купите билет до Алеридана, но сойдите с поезда раньше. Замок графа стоит на реке Бэк, вы будете проезжать ее к вечеру следующего дня. Добейтесь встречи с графом, отдайте ему конверт. Он знает мой почерк, но все равно не поверит — подумает, письмо подделано, или я писала под пытками. Тогда убедите его. Расскажите, какая я. Расскажите о своей любви. Говорите так, чтобы граф вам поверил. Если кто и сможет, то это вы, Джоакин!

Он не сдержал прилива чувств и крепко обнял ее. Тут же отдернулся, пылая румянцем.

— Возьмите это с собою, — сказала Аланис. — Вспоминайте меня.

Она подняла рукав шубы и сняла с запястья браслет: ленту синего шелка с одной жемчужинкой.

— Возьмите…

Положив ленту на ладонь Джоакина, леди Аланис горячими пальцами сжала его руку.


* * *

— Уплыть подальше — это вы с миледи хорошо придумали. Очень ко времени, — говорил Весельчак, а Джо отвечал ему:

— Ты не болтай, а греби.

— Одно другому не мешает. Я, знаешь, мог две вязанки дров нести и при этом байки травить. У меня дыхалка что надо.

— Все равно не болтай. Услышат нас со стен — еще свои же подстрелят.

— Ладно уж…

Весельчак умолк, и оба налегли на весла. Посередине русла вода была почти чиста, попадались только редкие льдины. Уклоняясь от них, лодка скользила все дальше, оставляя позади Дворцовый остров, мелькающий тревожными огнями. За полчаса Джоакин с оруженосцем пересекли рукав Ханая и приблизились к берегу, тут стало сложнее. По отмели вода взялась коркой льда — еще не такой, по которой можно пройти, но такой, какую сложно проломать лодкой. Джоакин вышел на нос и стал веслом разбивать лед, Весельчак греб, что было сил. Продвигались на ярд-другой за минуту.

— Виноват, — пробурчал оруженосец, — неправду сказал. Не совсем вовремя вы затеяли побег. Вот еще бы денька четыре подождать, чтобы лед встал — было бы в самый раз. Перешли бы на берег, вот и все.

— Башка твоя ослиная. Мы не бежим, а везем важный пакет. И ждать нельзя никак, доставить самым срочным образом!

— Это зачем?.. Одинаково-то дворцу гробки, что быстро вези, что медленно. Но вот дождались бы ледостава — и не мучились бы, а прошли безо всякой печали.

— Дурачина, — только и ответил Джо.

Так или иначе, они выползли на берег. Стоял лес, снегу лежало по колено. Побрели, утопая. В сапогах скоро сделалось сыро, потом мокро, потом холодно так, что аж в спину отдает. Одна радость: от снега ночь светлее, можно разглядеть, куда идешь. Чтобы не заплутать, шли вдоль берега. Спустя время, набрели на тропинку. Она вела вниз вдоль Ханая, туда-то и нужно. Ускорили шаг…

В деревне долго колотили в двери изб, стоящих по берегу на деревянных сваях. Лаяли псы, но люди не спешили отворять: то ли спали слишком крепко, то ли боялись. Наконец, скрипнула дверь, высунулась рыжая бородатая рожа:

— Чего вам?..

— Лодка есть?

— Чего?..

— Лодка. У тебя. Есть?

— Угу… А вам-то что?

— Продай.

— Пху-ху-ху!

Джо ухватил мужика за шкирки, вытащил из двери на лунный свет, поднес к глазам золотой эфес.

— Продай лодку. Иначе так заберу.

— Ну ладно, чего там… Продам, угу.

Втроем подтащили лодку к берегу, толкнули на лед, он хрустнул под нею, но не сломался.

— Ну чего, как на санях поедете?.. — спросил мужик. — Вам, может, конягу сыскать?

— А ты, значит, главный шутник в селе?! — свирепо огрызнулся Джо.

— Да не, чего, я обычный… Вот погодите, я вам штуку принесу…

Убежал, вернулся с багром.

— Держите, пригодится.

— Давай.

— Чего давай? За елену дам.

Джо бросил ему монету, схватил багор и принялся крушить лед. Продолбил черную просеку, спихнул в нее лодку. Вышел на нос таранить дорогу, Весельчак на корме отталкивался веслом от дна и льдин. Мужик махнул им и ушел. Они еще слышали, как он кричал, подходя к избе:

— Жена, глянь, я багор за елену продал!

Обратная переправа вышла сложнее: и сил поубавилось, и плыть вдвое дальше. Не один рукав, а весь Ханай — добрых полмили ширины. Пока проломались к чистой воде, уже выдохлись, а впереди еще — плыть и плыть. Гребли сперва вместе, чтобы быстрее, потом по очереди, чтобы отдыхать хоть немного, потом снова вместе, чтобы течением не снесло черт-те куда. Ругались сквозь зубы, кляли воду, мороз, Ханай, Дворцовый остров со столицей вкупе, Адриана и всех его предков. Отталкивали багром льдины, иногда натыкались, не заметив. Сломали одно весло… Уже занимался рассвет, когда добрались до правого берега. Тут снова была кромка льда, но, слава Заступнице, узенькая. Высмотрели место, причалили. Шатаясь, вышли на сушу.

— А теперь милю до города и вторую до вокзала, — сказал Весельчак. — Ты же знаешь куда идти, правда?

Джоакин знал дорогу: леди Аланис тщательно объяснила ему. Только ее маршрут начинался четвертью мили выше — миледи не ждала, что их так сильно снесет течением. Нашли склон, о котором она говорила, поднялись по нему, обнаружили, что склон не тот. Между их холмом и околицей Фаунтерры лежал широченный овраг. Пока спустились в него, пока поднялись, барахтаясь в снегу…

Да, как и советовала герцогиня, по улицам они шли не таясь. Джо устал, как пес, и не имел никаких сил, чтобы прятаться. Мрачно пер посреди дороги, зыркал исподлобья на прохожих, и те сторонились, спешно отводя взгляды. Ни у кого и мысли не было задерживать их. Даже группа гвардейцев, что встретилась в центре, не обратила внимания на чужаков. Прошагали себе в сторону набережной, и Джо слышал, как один сказал: «Сегодня снова полезем…», а второй ответил: «Тьма бы их всех».

Но вот у вокзала, когда Джоакин и думать уже забыл обо всякой опасности, их остановили. Три парня в тулупах с дубинками на поясе и копьями за спиной. На каракулевых шапках — бронзовые бляхи. Не гвардейцы, а, по всему, столичные констебли.

— Куда держите путь, добрый сир?

— На вокзал, — буркнул Джо.

— А как ваше имя?

— Джоакин Ив Ханна с Печального Холма.

— Печальный Холм — это где располагается?

— В герцогстве Южный Путь.

— Так вы из Южного прибыли, добрый сир?

— Оттуда.

— А за какой надобностью?

Джо нахмурился. Допрос начинал его злить.

— Вам что за дело?

— Порядок такой. Шериф велел: всякого человека с оружием, встреченного на улице, необходимо должным образом расспросить в виду военного положения. Этим и заняты, добрый сир. Так зачем вы прибыли?

— А зачем путевцы бросают дома и бродят по Империи? Ты глупости не спрашивай, а головой подумай! Под нетопырями наши земли. Нам теперь там делать нечего.

— Да, это верно, добрый сир. Но разве не полагается путевским рыцарям служить в войске барона Деррила, который обязался помогать генералу Серебряному Лису?

Джо сплюнул.

— Нет больше баронского войска. Вассалы мятежника расправились. Тех из нас, кто остался в живых, барон Деррил отпустил на все четыре стороны.

— Примите соболезнования, добрый сир.

Парень кивнул бронзовой бляхой на лбу, но уходить не спешил. И два его подручных как бы невзначай потирали ладони о дубинки. Пожалуй, Джоакин, даже уставший, справился бы со всеми тремя, тем паче — при помощи оруженосца. Но убивать не хотелось, навидался он уже вдоволь смертей. Да и на вокзал после резни ходу не будет, а в поезд-то попасть нужно.

— Имеете еще вопросы, судари?

— Не покажете ли нам свою дорожную грамоту? Если барон Деррил отпустил вас из войска, то должен был выписать подорожный лист.

Джоакин оскалился:

— Он нас, видите ли, срочным порядком отпустил. В спину дышали чертовы нетопыри, стрелы прямо над башкой свистели. Было, знаете, чуток не до того, чтобы чернила разводить.

— Понимаем, добрый сир… Но нас вот какой вопрос беспокоит. Как это вы, знатный рыцарь из войска самого барона Деррила, остались без коня? И как вы в означенном спешенном состоянии так быстро добрались до Фаунтерры?

Вот тут терпение у Джо кончилось. Он зарычал, наступая на констеблей:

— Вы раскусили меня! Я — кайр герцога Ориджина! Смотрите: я северянин! У меня же глаза серые, скулы острые, губы тонкие — все, как на Севере полагается! И говор такой, как в Первой Зиме! И оруженосец мой — вылитый грей: голодный и свирепый волчара!

Констебль опешил:

— Нет, сир, мы не это…

— Как — не это? На попятную пошел?! Кайра отпускаешь?! Да меня сам герцог Ориджин послал с заданием! Знаешь, с каким? Тишком сесть в поезд и укатить свет за очи! Вот он как задумал владыке навредить! А почему я до сих пор не выхватил свой северный меч и вас, дураков, не покрошил на салат? Да потому, что его светлость мне ясно приказал: «Никого не убивай! Мы не затем в столице, чтобы убивать! Встретишь констеблей — не берись за клинок, а похлопай их по плечу и иди себе дальше!»

— Простите, — промямлил констебль.

— Какого черта простите?! Сейчас же арестуй меня! Личного врага владыки отпускаешь на волю!

— Проходите, добрый сир, извините за задержку. Мы переусердствовали…

Констебли отодвинулись с дороги, и Джо прошел мимо них, напоследок сплюнув под ноги. Весельчак спросил парней:

— Коль уж разговорились, не подскажете ли, когда поезд на Алеридан?

— Через час. Уже к перрону подали…

Прежде, чем вагон тронулся, Джоакин уснул на своем месте.


* * *

Леди Аланис говорила Джоакину, что представляет собою замок Эрроубэк. Но никакие слова не могли передать эту картину. Река Бэк — шириной как половина Ханая — преграждалась исполинской стеной. Каменная плотина вставала от берега до берега, четверть мили длины, сто футов высоты! Сложить вместе камень всех замков, какие видел Джо, — пожалуй, тогда его хватит на такую стену. Плотина расширялась к низу, набирала такой толщины, что внутри нее поместилась бы улица. Сквозь подножие стены проходили туннели, из них, бурля и пенясь, вырывались речные воды. В стороне от плотины Бэк виделся спокойной рекой, но в толще стены, сжатый горловинами туннелей, он свирепел и показывал всю свою мощь. Вода и камень вели отчаянную схватку. Пока что камень побеждал.

По вершине плотины тянулась гряда невысоких строений, а к обеим ее концам примыкали массивные квадратные башни, стоящие на берегах. От башен разлетались в разные стороны нити проводов. Все это вместе и был замок Эрроубэк: фортифицированный искродельный цех.

Джоакин видел его из вагона, пересекающего Бэк по мосту. Зрелище так потрясло его, что воин прилип к окну, и по стеклу расплылось пятно от дыхания. Тьма сожри! Он и близко не представлял до сих пор полного могущества герцогов Альмера! Граф Эрроубэк, владеющий вот этим искрово-каменным чудовищем, — всего лишь вассал герцогини, и даже не самый сильный! Мысль заставила его сердце горячо забиться. Он нашел в кармане шелковую ленту, погладил пальцами. Что больше — лента или плотина? Он поднес шелк к лицу, тронул носом, вдохнул тонкий девичий запах… И перестал думать о плотине.

Джо и Весельчак сошли на ближайшей станции и взяли извозчика до замка. Долго убеждали стражников отпереть ворота, еще дольше — отвести их к хозяину.

— Милорд не ждет никого, а раз не ждет, то и вы не нужны.

Джо сунул стражу конверт и золотой эфес.

— Покажи графу письмо, а золотой возьми себе. Граф даст тебе еще один, когда увидит почерк.

— Письмо-то отнесу, но вы сидите здесь.

— Скажи графу: меня прислал тот, кто написал письмо. Он велел мне увидеть графа. Так и скажи.

Стражник ушел и вернулся до приятного быстро.

— Идите со мной. Только вы, сир. Оруженосец пускай останется.

— Не беда.

Джоакин зашагал по коридорам замка. Его повели вверх, вверх, еще вверх. Нижние этажи, видимо, заполняли искровые машины: с них доносился ворчливый гул, то и дело попадались механики в серых мундирах. Но выше третьего этажа начались графские покои — и сразу стало тихо, роскошно, бархатно. Приемная Эрроубэка оказалась на самом верху. Под ее окнами лежал гребень плотины, и справа синела спокойная вода, а слева, далеко внизу, в бездне, взбивалась хлопьями пена.

— Красивое место для замка, не так ли, добрый сир? — спросил граф Эрроубэк, поднимаясь навстречу гостю.

Насколько Джоакин понимал в родовых чертах (понимал он, правда, немного), граф был из еленовцев: тщедушный, невысокий, глазастый. Взгляд остер, как наконечник стрелы, бородка клинышком — как ее же оперение. По седине и морщинам на лбу ясно, что возраст графа подошел к полувеку.

— Великолепное место, милорд, — признал Джоакин. — Имей я надежду хоть когда-нибудь разжиться замком, мечтал бы о таком, как ваш.

— Х-ха! — граф улыбнулся. — Неплохо сказано. Присаживайтесь, сир. Желаете вина?

Джоакин кивнул.

— Сир Беллем, будьте добры… — попросил граф, и рыцарь, стоявший у него за плечом, наполнил кубок гостю. — Позвольте представить моих верных вассалов: сир Беллем, сир Морриган, сир Спайк.

Джоакин оглянулся на двух остальных рыцарей, несших вахту у двери. Не многовато ли охраны?.. У графа, видимо, есть причины осторожничать.

— А как ваше имя, добрый сир?

— Меня зовут Джоакин Ив Ханна… — он пожал плечами. — Вряд ли это о чем-то скажет вам. Важно не то, кто я, а кто прислал меня.

Граф щелкнул по листам бумаги на столе:

— О, да, несомненно! Я безмерно счастлив тому, что ваша госпожа оказалась жива. Поднимем же кубки за ее здоровье!

Они сделали это, и граф продолжил доверительным тоном:

— По правде, у меня имеются некоторые разногласия с нынешним, так бы сказать, правителем Альмеры. Если волею Светлой Агаты дела обернутся так, что ваша госпожа встанет во главе герцогства, то я вознесу самые жаркие молитвы благодарности. Алеридан — ее по праву.

— Никто не достоин власти больше, чем миледи, — сказал Джо.

— Как это верно! — кивнул граф. — А если прибавить сюда некоторую награду, обещанную мне в письме, то возвращение миледи делает меня не просто счастливым, а счастливейшим из смертных. Я готов осыпать золотом того, кто спас ее от верной смерти!

— Это был я, милорд, — сказал Джоакин.

— Вы?..

— Неважно. Не имеет значения, что сделал я. Важно лишь одно: сделаете ли вы то, о чем просит миледи?

Граф Эрроубэк скользнул глазами по листу.

— Вы снова правы, сир Джоакин: это воистину важный вопрос. Вы… имеете представление о содержании просьбы?

— Нет, милорд.

— Что ж… Тогда вам сложно будет понять мою дилемму. Но одно вы точно поймете: выбор становится тем острее, что я не знаю, могу ли доверять письму.

— Миледи сказала, вам знаком ее почерк.

— Конечно. Почерк принадлежит ей, но это не снимает сомнений. Он мог быть подделан умельцем. Или некто мог заставить миледи написать послание — скажем, молодой Ориджин, или даже сам приарх Альмера.

— Зачем это ему?..

— Зачем? — граф усмехнулся. — Ясно, что вы не читали письма. Для провокации, конечно. Сделай я то, о чем здесь просят, и не получи того, что обещает ваша госпожа, — со мною будет покончено. Я — ходячий мертвец, если письмо лживо.

— Клянусь вам честью, милорд: оно подлинно.

— Благодарю, — с мягкой улыбкой кивнул граф.

— Никто не заставил бы миледи написать то, чего она не хочет! Вы же знаете ее, милорд: это женщина железной воли!

— Конечно, — все та же улыбка на лице.

— Отчего вы не верите мне?

— Я не имею причин верить, добрый сир. Всего лишь почерк… Но новость слишком хороша, чтобы быть правдой. Я прожил достаточно и усвоил: новости бывают двух видов — скверными и терпимыми. Хорошая новость — наверняка ложь.

— Милорд, я…

Граф поднял ладонь, призывая к молчанию.

— Сир Джоакин, не стоит спешить. Я сам спрошу, о чем захочу, а вы ответите. Если ответы меня не убедят, спрошу еще, но уже другим способом. Вы понимаете меня?

— Да, милорд.

— Кто вас послал?

Джо оглянулся на рыцарей-стражей.

— Это верные люди, можете говорить при них.

— Леди Аланис Альмера.

— Собственною персоной вручила вам письмо?

— Да, милорд.

— Писала при вас?

— Нет, милорд, но я абсолютно уверен, что принуждения не было.

— Почему уверены?

— Я ее телохранитель. Кто-то мог бы обидеть ее только через мой труп. А я, как видите, жив.

— Вы находились во дворце Пера и Меча?

— Да.

— С герцогом Ориджином?

— Да.

— Аланис — его пленница?

— Союзница, милорд.

— Как она выжила при Эвергарде?

— Это долгий рассказ, милорд.

— А я и не спешу. Приступайте, сир Джоакин.

Он начал с того, как вдвоем с Берком коротал дни у Эвергарда, в надежде попасть на службу к герцогине. Описал ночную атаку и свой ужас, и вряд ли сумел передать счастье, какое испытал, увидев Аланис живой. Рассказал о скитаниях, о предательстве Блэкмора, о бегстве, о брошенной лачуге, знахаркином зелье, краденом коне… Он избегал описывать то, что унизило бы миледи, но в остальном не упустил ни единой детали. Как она без устали скакала под дождем, как скрипела зубами от боли и не уронила ни слезинки… Слово в слово повторил ее монолог: «Вы знаете, чем занят мой дядя Галлард?.. Каждый день, каждый час, каждую минуту я теряю куски своего герцогства!» Описал и монастырский госпиталь, и жуткое лечение червями, и холодный страх ожидания: выживет ли?.. Не скрыл даже собственную глупость, с которой стал требовать у Аланис награды, и яростную ссору, и расставание, и новую встречу в стане Ориджина…

Граф Эрроубэк поднял руку:

— Благодарю, сир Джоакин. Я уловил общую канву и хочу уточнить: зачем вы сделали все это?

— Зачем?!

— Да, зачем? Леди Аланис была беспомощна и бедна, а вы отчаянно нуждались в деньгах. Вы могли отдать ее Блэкмору или Галларду, или Лабелину — любой заплатил бы за нее гору золота! В чем причина вашей странной верности?

— Я — благородный человек.

— Да бросьте!.. — отмахнулся граф.

— Я люблю ее, — сказал Джо.

— Как?

— В каком смысле — как?

— Любовь бывает разной, сир Джоакин. Любите, как вассал любит сюзерена? Как набожный фанатик — внучку Праматери? Как бедняк — надежду на наживу? Как ничтожный человек — свою мечту о возвышении? Как мужской орган любит теплое женское лоно? Ответьте, добрый сир!

Джоакину не пришлось долго искать слов: раскрыл рот, и они хлынули пенным потоком, будто из туннеля в плотине.

— Отвечу, милорд. Я люблю ее, как безмозглый дурак. Как идиот, променявший все на мираж! У меня была верная лошадь, отцовский меч, прибыльная служба, нежная девушка. Я бросил все ради мечты — правда, глупость? Я шел за Аланис, когда она смеялась надо мной, и когда помыкала, и ругала на чем свет стоит. Хранил верность, когда она была злой капризной сукой, и надменной ледышкой, и полумертвой рухлядью. Она просила Ориджина бросить меня в яму, а я умолял его помочь ей. Великий герцог не мог понять, зачем это делаю, — как и вы не понимаете сейчас. А я отвечу, зачем. Видите мир за окном, милорд? Красиво, когда смотришь с птичьего полета, верно? Вот так я вижу мир, когда Аланис рядом! Ни одна башня недостаточно высока, чтобы заменить мне это чувство! А когда Аланис нет — я будто на дне реки под плотиной. И никакой горы золота не хватит, чтобы выбраться из этой бездны!

Граф Эрроубэк несколько раз хлопнул в ладоши:

— Отлично сказано, сир Джоакин. Очень красиво, я тронут! Будь я менестрелем, записал бы ваши слова.

Он хлебнул из кубка. Потеребил перстень на пальце, зачем-то снял его.

— Выражусь вашим поэтическим языком, храбрый воин. Никаких слов, даже самых красивых в мире, недостаточно, чтобы заставить меня рискнуть жизнью, честью, семьей и графством. Лишь поступок может убедить.

— Какой, милорд?

— Если знакомы с Аланис столь близко, то вы должны знать: она берет на службу лишь тех, кто готов за нее умереть. А вы готовы, сир Джоакин?

— Да, милорд.

— Отрадно слышать.

Граф повернул камень на перстне, и тот сдвинулся в сторону, будто крышечка на крохотной шкатулке. Из емкости, что была под камнем, он бросил в кубок вина несколько белых кристаллов. Покрутил чашу в руке, чтобы они растворились, и протянул Джоакину.

— Смертельный яд, сир. За полчаса вас не станет. Но я выполню все, о чем просит леди Альмера.

Джо взял кубок из пальцев графа. Кристаллы уже исчезли, на поверхности вина плавало несколько пузырьков.

— Как я понимаю, она в отчаянном положении. Спасите ее, сир Джоакин, или спаситесь сами. Если вы тот, кем себя зовете, это должен быть простой выбор.


* * *

Джо впервые увидел смерть в четыре года. На ее лице была улыбка.

Дед Джоакина — отец отца — ушел с отрядом в лес: по приказу епископа бить разбойников. Вернулся, лежа поперек седла. Голова и ноги свисали по бокам лошади, с макушки деда капала густая кровь. Кистень проломил ему верхушку черепа.

Джо раньше слышал слово «смерть», даже знал, что оно значит. Но не представлял, какова смерть на вид. Мороз прошиб его от пяток до затылка, и Джо заплакал.

— Что ты чувствуешь?.. — спросил отец. Он был бледен, и губы дрожали.

— Горько, больно…

— Да, сын, горько.

— И страшно… Я боюсь, папа!

— Не бойся.

Труп сняли с коня, и отец подвел к нему Джо.

— Посмотри в лицо.

Голова деда казалась бурым комком, Джо дрожал от ужаса и не решался нацелить взгляд.

— Посмотри, — повторил отец. — Ты увидишь, что нечего бояться.

Джо опустил глаза. Губы деда были растянуты, обнажая зубы. Тогда Джо не знал, как выглядит предсмертная судорога. Спросил:

— Почему он улыбается?

— Радуется тому, как умер.

— Радуется???

— Он взял с собою троих врагов и погиб с мечом в руке. Ничего лучшего воин не мог пожелать.

— Но он умер!

— Хорошо умер, — твердо сказал отец. — Как настоящий воин.

Улыбка на губах деда…

Наверное, такая же раскроила лицо Джоакина, когда он поднял кубок с ядом и поднес ко рту. Взболтал жидкость, вдохнул запах. Скрипнул зубами.

Вытянул руку и бросил чашу на пол.

— Чего я и ждал, — усмехнулся граф Эрроубэк.

— Ничего вы не поняли, милорд, — произнес Джоакин. — Я — воин. Я готов умереть за миледи, но не так, как вы просите. Сир Беллем, пожалуйте на позицию!

— Это ничего не докажет, — качнул головой граф. — Вы просто верите в свою удачу…

— Сир Спайк, вы тоже! — рявкнул Джо. — И сир… как вас там… Морриган! Все трое — к оружию!

Граф повел бровью с оттенком интереса. Рыцари пошевелились в нерешительности.

— Боитесь? — хохотнул Джоакин. — Я вас успокою!

Он скинул куртку и телогрейку, стянул кольчугу. Расстегнул и отбросил рубаху. Голый по пояс, вынул из ножен меч и кинжал. Покрутил в руке длинный клинок — и швырнул в сторону. Показал графу искровый стилет — свое единственное оружие.

— Так будет повернее яда. Согласны, милорд?

Граф Эрроубэк кивнул. Трое рыцарей выступили в центр комнаты.

— Зачем тесниться? — сказал Морриган соратникам. — Прошу, друзья, постойте в сторонке. Я сам покончу с ним.

— Попробуй! — рявкнул Джоакин, и тут же прыгнул в сторону, уклоняясь от меча Морригана.

Два рыцаря остаются на месте, один атакует. Все верят, что этого хватит. Морриган вертит клинком, рисуя блестящую восьмерку. Джоакин шарахается вправо и влево, приседает, отскакивает. Ищет способа приблизиться, обойти сбоку, но Морриган не позволяет этого. Ловкий, мастерский клинок, тьма его сожри! Слишком быстро мелькает острие. Сталь окружает Джо, загоняет в клетку. Тут не до атаки — увернуться бы. Пережить выпад. И еще один. И этот, и снова! Вспышка боли — острие задевает плечо. Джо кричит, отпрыгивает. Ищет дыру в этой железной клетке — где-то же должна быть! Он должен открыться для атаки!.. Но нет ни единого изъяна, ни шанса подступиться. Клинок мелькает перед грудью, рассекает кожу. Да тьма бы его!!!

Полуторный меч. Вес придает инерцию. Его не развернешь мгновенно. Слишком быстрый клинок так же неповоротлив, как медленный. Нужно поймать момент… Вот! Сейчас! Джо прыгает вперед — прямо на взмах меча. Но клинок продолжает движение, улетает вбок, и Джо уже рядом с Морриганом. Тот бьет левой рукой, а Джоакин встречает удар кинжалом. Искровый треск. Закатив глаза, Морриган рушится на пол.

— Что ж, — говорит Беллем, выходя вперед.

На нем странная броня: поверх кольчуги какие-то проводки и проволоки, такие же оплетают перчатки и поножи. Беллем наступает, не вынимая меча. Просто подходит к Джоакину и бьет кулаком. В тот же миг и Джо наносит удар кинжалом, разряд щелкает, как кнут. Джо сгибается от боли в животе, но радуется: с этим было быстро! Вот сейчас он рухнет!..

Но Беллем не думает падать. Лишь несколько проводков на кольчуге засветились красным — и быстро остыли. Беллем бьет ногой, Джо падает, а рыцарь, стоя над ним, говорит спокойно:

— Эта броня защищает от искры. Все хотел проверить. Благодарю тебя.

Джо замахивается беззубым кинжалом и получает пинок. И новый, и еще. Корчится, закрывая лицо и шею. Сир Беллем втаптывает его в пол. Всякий раз, как Джо силится ударить, боль глушит все мысли. Перед глазами красно, в желудке месиво, ребра хрустят. Он уже едва понимает, что происходит. Кажется, он — слизь, растертая по доскам…

— Кончайте, сир Беллем, — доносится издали голос графа. — Знаете же, я не люблю таких сцен.

— Слушаюсь, милорд, — говорит рыцарь и вынимает меч из ножен.

Тогда Джо перекатывается и обнимает ноги Беллема. Думает свалить его, но сил недостает. Цепляется за сапоги рыцаря, тот роняет проклятие и заносит меч. Нащупав сочленение на пятке рыцаря, Джо вгоняет туда кинжал. Поворачивает в суставе. Сир Беллем падает, захлебнувшись криком. Джо ползет по его телу, добирается до руки, двумя ударами по кисти заставляет выпустить меч. Встает на четвереньки. Опираясь на клинок Беллема, пытается подняться.

Третий рыцарь — Спайк — следит за его потугами. Он, пожалуй, сочувствует парню: не мешает встать, не бьет лежачего. Когда Джоакин, наконец, поднимается, Спайк говорит:

— Ты на ногах, и меч в руке. Достойная смерть воина, верно?

Замахивается. Отчаянным рывком Джоакин поднимает клинок. Но слишком медленно, неловко, неуклюже. Удар приходится не на клинок, а на рукоять. Джо смотрит, будто во сне, как падает его меч с обрубками двух пальцев, как из ладони начинает литься кровь. Шатаясь, он отходит назад, назад… И тут боль пронизывает до самого плеча.

— Ааааааа!..

Спайк качает головой:

— Прости, парень. С мечом как-то не вышло… Убить его, милорд?

Джоакин сплевывает кровавую слюну, душит крик в горле. Разгибает спину, глядит на врага… И вдруг, щелчком, оказывается совсем не здесь. За два месяца и за триста миль, в грязном поле севернее Лабелина. Он смотрит, как рыцарь в черной броне скачет вдоль шеренг: «Убить северянина? Убейте, если сможете! Убейте!» А леди Аланис кладет ленту в ладонь Джо и шепчет: «Сделай то, что не сумел герцог! Сделай то, что не сумел… Спаси меня!» Теплый шелк пахнет девичьим телом… Землей. Гноем. Медицинским зельем. Ожогом поперек щеки. Любовью. «Спаси меня! Сделай то, что он не смог!..»

Глупо. Наивно. Смешно.

Но кто сказал, что плохо быть наивным?

Кто сказал, что плохо верить в сказки?

Кто сказал, черт возьми, что герои умирают?!


— Убить его, милорд?.. — говорит сир Спайк, и Джо отвечает вместо графа:

— Ты не того спрашиваешь. Убьешь меня, если я позволю.

Спайк издает смешок.

— С этой раной ты уже мертв. Мне даже бить не нужно. Постою пять минут — и ты истечешь кровью.

— Но у тебя нет пяти минут. Нет и одной!

Джо толкает себя вперед и бежит навстречу врагу. Время — медленно, еле ползет. Можно все обдумать, пока пройдет одна секунда. Спайк заносит меч, и Джо видит наперед, как пройдет удар: снизу вверх, слева направо, косой дугой, под которую не поднырнешь. Когда Джо будет в шаге, Спайк одним ударом разрубит его надвое… За два шага до врага Джо отрывается от пола и летит. Прыгает на пять футов, меч кроит воздух под его пятками. Всем весом тела Джоакин падает на Спайка. Тот вздрагивает, силясь устоять. Хватает рукой воздух. Обняв его за шею, будто девушку, Джо бьет рыцаря кинжалом в переносицу.


Графа Эрроубэка трясла крупная дрожь, когда Джоакин подошел к нему и взял за бороду беспалой рукой. Поднес кинжал к глазам графа, дал зрачкам расшириться от ужаса. Разжал пальцы, уронив оружие к ногам.

— Ну, милорд?.. Вы верите, что я служу Аланис?

Перо

5 декабря 1774г. от Сошествия

Море Льдов


— Как ты выплыл, брат? — спросил Потомок.

Ворон Короны полулежал в койке у печурки, завернутый в тряпье и шкуры, как куколка чертовой гусеницы, или как младенец в капусте. Корабль покачивался на волнах, и голова Марка стукалась затылком о стену. Лень встать, лень поесть, лень держать голову, чтобы не билась. Раскрыть рот и ответить Потомку — это еще ладно, можно справиться.

— Ну, как… Греб левой рукой, потом правой, потом снова левой… Иногда языком помогал.

По правде, Марк едва помнил свое плаванье с «Белой Звезды» на «Тюленя». Помнил, было идовски невыносимо холодно. До того холодно, что чувства наизнанку, и не поймешь уже, мороз или жар, или с тебя живьем сдирают кожу. Помнил, тело стало тяжелым, как из чугуна. Что в воде человек легче, чем на суше — наглое вранье. Марк весил, как вагон кирпича. Где взял силы вытащить себя на поверхность? Кто ж его знает. Наверное, боги помогли, Праматерь Глория пособила. Еще помнил черную трубу. Ничего кругом себя не видел, кроме темени: густой, твердой, непрошибаемой, как стена колодца. Только где-то вдали пятнышко неба и на фоне его — паруса шхуны. От графского флагмана до «Тюленя» было от силы двести ярдов, а то и меньше, но казалось, паруса маячат под самым горизонтом. А потом они уменьшились, скособочились, и Марк смекнул: «Тюлень» поворачивает, выходит из строя. Как заорал тогда — вот это Марк хорошо помнил. «Нет! Нееет! Спасите, братья! Не бросайте!!!» Орал так, что чуть не выхаркал легкие через глотку. Хлебал обжигающую воду, кашлял, выл навзрыд — но продолжал орать.

— Если разобраться, то плыть было близко, — сказал Потомок. — Но вода — жуть, сегодня уже первые льдины видали. Да и ты — не рыбка морская…

— Сухопутная крыса. Так вы, морячки, говорите?

— Э, нет, брат, крысы отлично плавают. Видал бы ты, как они могут: сбежала по якорному канату, шасть в воду и пошла, пошла — за минуту уже из виду скрылась. А ты плывешь — ну, как ворона примерно.

— Благодарствую.

— Это я к тому: ты — молодчик, что выбрался. И хорошо еще, что быстро. Пробыл в воде не больше, чем минут десять. А если бы больше, то замерз бы с концами. Так боцман Бивень говорит, он чуток смыслит в медицине.

— Бивень?.. Вроде ж у нас судовой лекарь был… Куда подевался?

И тут Марк почему-то вспомнил руку. Так ярко возникла перед глазами, он аж поморщился. Мужская рука: широкая ладонь в перчатке, гербовый наруч с какой-то северной тварью, вроде шипастого кабана, кольчужный рукав со щитком на локте. Выше локтя ничего нет, только зазубренная кость торчит из среза. Марк повел мысленным взглядом дальше и увидел доски палубы в свежих красных лужах. Тело, вспоротое косыми бороздами. Другое, со вмятиной в черепе. Третье, у мачты. Этот еще жив: сидит, зажав ладонями брюхо…

— Что за тьма у вас тут случилась? — спросил Марк.

— Ооо! Ты, брат, многое пропустил. Знаешь, может, тебе и повезло, что ты этим временем в водичке плескался. В общем, дело такое. Когда тебя увезли на «Белую», графский лейтенант, что с людьми на шлюпках прибыл, позвал капитана и всех наших кайров на палубу. Вышли они, лейтенант и говорит: так мол, и так, граф Бенедикт Флеминг узрел святую истину. Император Адриан есть наместник богов на земле, и противиться ему — ужасный грех. Так что граф переходит на сторону святого владыки. Тогда кайр Джемис угрюмо так спрашивает: это как же понимать, тьма сожри? Флеминг, значит, предал милорда Ориджина? А лейтенант преспокойненько отвечает: это Ориджин предал императора, а также богов и всех честных людей. Кто не хочет быть заодно с этим еретиком — все ко мне! И при этом лейтенант сапогом вроде как черту на палубе рисует: кто хочет жить — сюда, кто хочет сдохнуть за Ориджина — на ту сторону.

Потомок даже встал, как стоял графский воин: упершись ладонями в поясной ремень, — и отчертил носком по полу линию.

— Дальше, — сказал темнокожий моряк, — помедлили все немного, вроде с мыслями собрались, и потянулись к лейтенанту. Один кайр, второй, третий. Не мудрено: они же вассалы Флеминга, а герцога Ориджина не все и в глаза-то видели. Но тут кайр Джемис говорит… Черт, аж мороз по коже, как вспомню его голос. «Северяне. Тысячу лет Агата хранит вас. Тысячу лет Ориджины учат вас сражаться. Если вы северяне, клинки из ножен!» Когда он сказал, всех пробрало. Но одумались не все, только четверо кайров встали рядом с Джемисом, и еще их греи. А по ту сторону — мечей двадцать, среди них кайров примерно дюжина. Тогда началось.

Потомок рассказывал, сверкая глазами и иногда от возбуждения сбиваясь на шепот. В первые же секунды умерло человек пять: самые дерзкие из людей графа и самые невезучие из Джемисовых. Предателей было вдвое больше, но узкая палуба не давала им развернуться и реализовать преимущество. Лейтенант понял это, одернул своих людей. Вместо свирепой атаки, они принялись планомерно теснить воинов Джемиса. Сражаться можно, пока есть хоть какой-то простор для маневра. Едва людей Джемиса прижмут к борту — все, конец. Они защищались изо всех сил. Джемис и Мой бились, как черти. Вокруг них был кусок мертвой земли: кто вступал в него — ложился. Но и оставить Джемиса в покое не могли: все помнили, что у него есть Предмет. Дай кайру время — он вытащит из-за пазухи Перст и всех сожжет на месте. Так что люди графа кидались на него один за другим, а он их рубил в капусту. Самые лучшие могли выстоять минуту, не больше.

Однако, если посмотреть в целом, дело Джемиса все равно было пропащее. Уже погибли пять греев из его отряда и два кайра: одному выпустили кишки, второму разнесли челюсть. Вокруг Джемиса осталась горстка людей, и те выбивались из сил. Воины же лейтенанта сменяли друг друга и получали передышку. А четверо графских мечей тем временем присматривали за капитаном Бамбером и моряками, чтобы те не делали глупостей. Но кто-то, раненый в бою, завопил особенно жутко, и графский меч обернулся на крик, и капитан Бамбер сделал-таки глупость: схватил багор и огрел предателя по шлему. Тот вырубился, а остальные трое кинулись на Бамбера, но он вместе с боцманом и матросами сбежал вниз, в трюм. Люди графа бросились следом, уверенные в победе. Они — опытные бойцы, к тому же в кольчугах, а люди Бамбера — матросня без брони и нормального оружия. Но в трюмах тесно и темно, и вояки ориентировались там куда хуже моряков. Их подстерегали, кололи сзади, подсекали ноги, плескали в рожи кипятком, сталкивали в люки. За несколько минут их перебили, но и команда «Тюленя» понесла потери. Погиб штурман Хоппер и приятель Потомка Соленый, и судовой врач. Остальные вооружились кто чем мог и ринулись на палубу.

Джемис и Мой, с ног до головы залитые чужой кровью, сражались остервенело, и внимание графских воинов было приковано к ним. Предатели прозевали удар сзади. У моряков было четыре арбалета (один держал в руках лично Потомок), и они дали залп. Предатели смекнули, что к чему, обернулись, бросились на команду. Самые крепкие матросы старались удержать их на расстоянии: кидали бочки и факела, размахивали баграми и топорами. Тем временем капитан с боцманом и Потомком перезарядили арбалеты и пальнули снова. А затем Джемис и Мой вырвались из поредевшего кольца, и предателям пришел конец. Последних добили быстро и безо всякой жалости. Правда, они успели прихватить с собой на Звезду еще двух матросов.

Едва бой утих, капитан приказал поворачивать. Ясное дело: только граф поймет, что его люди мертвы, «Белая Звезда» зарядит баллисты и угостит «Тюленя» летучим огнем. Так что нужно уходить на всех парусах куда угодно: хоть в открытое море, хоть назад в Запределье, лишь бы подальше от флагмана. И вот, когда «Тюлень», круто кренясь и скрипя снастями, заложил вправо, тут-то все и услышали вопль Марка…

— Много народу погибло? — спросил Ворон.

— Из команды — девять человек. А из воинов только трое остались в живых: Джемис, Мой и Джон-Джон.

— Даже Джон-Джон?!

— Ага. Изо всех греев на корабле он один пережил бойню. Хозяин обещал, что сделает из него кайра. Представит к первому же посвящению, как только война кончится.

— Война кончится… угу… — проворчал Марк и вспомнил нечто тяжелое, темное.

— Чего это ты, а? Прямо с лица спал.

— Подумал про Флеминга, — соврал Ворон. — Он, поди, гонится за нами?

— На диво, нет. Когда мы свернули с курса, то все ждали: сейчас граф отдаст приказ, и вся флотилия за нами попрет. А у нас кто ранен, кто помер, вся палуба в кровище… Не уйти нам, думали. Но граф не дал приказа, и все корабли ушли на запад, а мы одни — на север.

— На север?..

— Ага. День шли в открытое море, потом повернули. Сейчас идем на запад, но намного дальше от берега, чем раньше.

— И погони нет, уверен?

— Точно нет. Видать, граф понадеялся, что мы как-нибудь сами сгинем. Или очень торопился вернуться домой, или был занят еще чем-то важным. У графов-то не разберешь, что им важно, а что нет.

Тут Ворон вспомнил и то, чем именно был занят Бенедикт Флеминг, вяло усмехнулся. Спросил:

— Давно я тут валюсь?

— Три дня, брат. У тебя была не то лихорадка, не то горячка — что-то такое. И еще колотая рана в ноге. Рану Бивень заштопал, а про лихорадку с горячкой сказал: они или сами пройдут, или нет. Потому Вороненок или помрет, или поправится, а помочь тут нечем. Надо только держать в тепле, поить водой и смотреть, как оно будет. Вот мы так и делали.

— Значит, ты при мне вроде сиделки?

— Я и Джон-Джон по очереди. Кайр Джемис велел следить за тобой в оба, и если очнешься, сразу звать его.

— Зачем?

— Кто же его разберет… Соскучился за тобой, видать.

— И что же ты не позвал?

— Ой, черт! Верно говоришь: ты же очнулся. Пойду за кайром. Или это… может, тебе еды сначала?

— Не голоден что-то. Вот чаю бы или горячего вина. Под беседу с кайрами — самое то…


Если бойня и оставила какие-то следы на теле Джемиса Лиллидея, то одежда хорошо скрывала их. Никаких перемен Ворон не заметил: все тот же хмурый северянин с мечом на поясе.

Вместе с кайром пришел и Стрелец — мохнатый серый пес, похожий на волка. Как он только сумел уцелеть во время бойни? Как ухитрился не влезть под мечи графских головорезов?.. Марк гордился своим умением выживать, но Стрелец, похоже, мог быть дать ему форы. Марк протянул руку погладить пса. Тот набычился, но не убрал голову, позволил человеческим пальцам зарыться в густую шерсть.

Кайр Джемис склонился над Марком, взял за подбородок, посмотрел в зрачки. Приложил ладонь ко лбу. Скинул одеяла с ноги и осмотрел повязку на ране, нюхнул.

— Значит, выжил, — подвел итог кайр.

— Я пока не уверен… Но очень надеюсь, что да.

— Шутки твои…

— Простите, кайр. Я потерял вашу иглу — утопил в море. Это хоть не подарок любимой женщины?

— Отца.

— Вдвойне простите. Но успел сделать кое-что приятное: угостил искрой Флеминга. Он грохнулся, как кухонный шкаф. Надеюсь, это вас порадует.

— Укол был выше сердца?

— Ниже, на уровне брюха.

— Вероятно, Флеминг выжил.

— Боюсь, что да.

Джемис сел на стул, и лишь теперь Марк заметил, в какой роскошной каюте оказался: печурка, удобная койка, два стула, секретер, иконка Елены Путешественницы, портретик императора. Здесь, наверное, жил ныне покойный штурман.

— Спрошу главное, — сказал Джемис. — Зачем ты вернулся?

Марк поднял брови, хотя прекрасно уловил смысл вопроса.

— Вы о чем, кайр?

— Не корчи дурачка. Флеминг вызвал тебя и сказал, что переметнулся от лорда Эрвина к императору. Ты был ему нужен как посредник: поехать в Фаунтерру и от имени графа лизнуть августейшую задницу владыки. Правильно?

— Примерно так.

— Но ты отказался и рискнул жизнью, чтобы вернуться ко мне на «Тюленя». Зачем?

— Ну, что сказать, кайр… Привык я к вам, грустно было расставаться.

Джемис издал низкий рык.

— Как же ты надоел мне, паяц чертов. Еще одна шутка, и…

Марк кивнул:

— Верите, кайр, мне тоже осточертела роль паяца. Пожалуй, откажусь от нее и поговорю с вами серьезно. Если вы готовы к этому.

— Готов ли я?

— Угу. Я собираюсь сказать кое-что неприятное.

Джемис хмыкнул:

— А когда кто-то говорил мне что-то приятное? Давай. Слушаю.

— Мятеж Эрвина Ориджина — огромная ошибка. Его необходимо прекратить. Я думаю, в мире есть лишь два человека, кто может убедить Эрвина остановиться: его леди-сестра и лорд-отец. Леди Иона не послушает меня, но лорд Десмонд послушает. Потому мне нужно с ним поговорить. Граф Флеминг сказал, что захватит Первую Зиму, убьет старших Ориджинов и пошлет их головы в подарок императору. Мне же лорд Десмонд нужен живым. Вот поэтому я ткнул графа иглой и прыгнул в окно.

Джемис насупил брови.

— Давай-ка разберемся. Ты хочешь, чтобы герцог Эрвин прекратил войну против императора?

— Точно.

— И полагаешь, что Десмонд Ориджин сможет убедить Эрвина?

— Именно.

— А ты, в свою очередь, сможешь убедить лорда Десмонда?

— Конечно.

— Поэтому ты хочешь, чтобы мы как можно скорее отправились в Первую Зиму?

— Вы абсолютно правы.

— А когда мы будем там, ты войдешь к Десмонду Ориджину и скажешь нечто такое, после чего лорд Десмонд напишет сыну и уговорит его сложить оружие?

— Совершенно верно.

— И что, тьма сожри, ты собираешься сказать? Ты — чертов колдун?!

— Я бы хотел, кайр Джемис, опробовать свою речь на вас. Я изложу аргументы, и если они убедят вас, то подействуют и на Десмонда Ориджина.

— Так начинай. Я перед тобою.

— Позвольте, чтобы при этом были еще несколько человек.

— Кто?

— Боцман Бивень, козленок Луис, Гвенда, Потомок, капитан Бамбер. Я задам каждому по вопросу. Если они ответят именно то, чего жду, то, значит, я прав. Тогда я выложу вам все, что знаю.

— Задать каждому по вопросу?

— Да. И еще один вопрос — вам, кайр Джемис.

— То есть, ты хочешь допросить всех нас, а потом, может быть, соизволишь что-то сказать взамен?

— Поверьте, кайр, оно того стоит. Если бы мы играли в кости на истории — ооо, моя история была бы на миллион эфесов! Позовите людей, попросите их ответить мне. Если я ошибаюсь — обзовете меня паяцем и посмеетесь. Но если я прав — тьма сожри, тогда мы спасем весь мир. И вот это уже не шутка. Весь — чертов — подлунный — мир. Он развалится на куски без нас с вами.

Чем Джемис Лиллидей никогда не думал заниматься, так это спасением человечества. А чего никогда не любил, даже в детстве, так это сказок. В иных обстоятельствах он послал бы Марка ко всем чертям, а может, и выбил пару зубов, чтобы неповадно было городить чушь. Но обстоятельства сложились не иные, а именно эти: Ворон Короны настолько верил в свою сказочку, что рисковал жизнью из-за нее. Слова Марка звучали полной чепухой, но его поступок убедил Джемиса. Кайр вышел из каюты, а спустя полчаса вернулся с компанией.


* * *

Сидя в койке погибшего штурмана, Ворон Короны пил горячее вино и закусывал сухарями, которые обмакивал в кубок с тем же вином. Его гости разместились где смогли: капитан и Джемис, как старшие по рангу, на стульях, боцман и Потомок — на койке Марка, Луис — на полу у секретера, Гвенда уселась на колени Джемису с таким кротким видом, что воин не смог ее прогнать. У ног кайра Джемиса улегся мохнатый Стрелец, в итоге воин со всех сторон был согрет ласковым теплом, что, впрочем, не смягчило его суровости. Пришли также кайр Мой и грей Джон-Джон. Поскольку место в каюте кончилось, они расположились в коридоре, раскрыв настежь двери.

— Господа, — начал Марк, прихлебывая вино, — я позвал вас для интереснейшей беседы. За мною уже давненько ведется слава рассказчика занятных историй. Но тот рассказ, которым порадую вас сегодня, превзойдет все прежние, взятые вместе.

Потомок и боцман загорелись любопытством, капитан повел бровью, Гвенда беспокойно заерзала.

— Однако прежде хочу задать по вопросу каждому из вас — чтобы проверить свои выводы и не нагородить глупостей. Окажете мне любезность дать ответы?

— Отчего бы и нет? — кивнул капитан.

— Только если не про баб, — добавил боцман. — Этого нам тут не надо.

— Не волнуйтесь, вопросы будут самыми невинными. Сейчас вы убедитесь в этом. Кайр Джемис, в Запределье водятся голуби?

— Что?.. — воин выпучил глаза.

— Ну, голуби. Птички такие… Вы с милордом провели в Запределье два месяца. Хоть раз видели голубя?

Джемис нахмурился и потер переносицу.

— Вроде, нет. Не припомню такого.

— Благодарствую. Мой следующий вопрос — к вам, капитан Бамбер. Сколько нужно времени, чтобы дойти водным путем от Реки до Альмеры?

— Хм. Положим, так. Месяц от Реки до Беломорья, еще недели полторы-две от Беломорья до устья Торрея. Дальше надо пройти вверх по Торрею до Уэймара. Против течения придется на веслах или с бурлаками, и это будет долго — недели две-три, зависит от размеров судна. В Уэймаре выходим в Дымную Даль, под парусами пересечем ее за пять-десять дней, смотря какой ветер будет. Итого — месяца два. Может, с половиной.

— Прекрасно. Благодарю, капитан. Раз уж задели морскую тематику, то спрошу теперь вас, — Марк повернулся к боцману Бивню. — На судне говорят, вы ходили в кругосветку: оплыли весь материк по окружности. Было такое?

— А то! — Бивень приосанился.

— Не врете?

— Какой тьмы?! Я сказал — значит, так и есть!

— Можете поклясться?

— Клянусь.

— Скажите: «Чтобы мне в земле не лежать, если вру».

Бивень замялся, шаркнул взглядом по полу. Марк улыбнулся.

— Давайте так, боцман. Есть два лорда, очень знатных и богатых. Каждый может, не моргнув глазом, отсыпать вам сто золотых эфесов — в этом я клянусь.

Бивень сверкнул глазами:

— Что надо сделать за монеты?

— Первого лорда назовем условно, ради секретности, Большим А. Он заплатит вам сотню, если покажете водный путь сквозь Запределье из Восточного Моря в северное Море Льдов. Нарисуете карандашиком на карте, как из Фаунтерры пройти по воде в Реку, а потом в Беломорье — получите золото. Но одна оговорочка: соврете — башка с плеч. Второго же лорда назовем Десмондом, потому что, по правде, так его и зовут. Он вам отсыплет сто эфесов в том случае, если поклянетесь, что нет никакого пути сквозь Запределье и приведете свидетелей. Но, опять же, солжете — Десмонд голову снимет. Великие лорды — они такие… А теперь ответьте, боцман: чье предложение вы принимаете?

— Гм… — Бивень поскреб грудь. — Клянешься, что будете оплата?

— Чтобы мне в земле не лежать. Едва попадем в Первую Зиму, получите свои денежки.

— Черт… Дело такое, братья… Я приврал слегка. Мы тогда обошли весь Поларис от Моря Льдов через Бездну и Топи Темных Королей, вокруг Шиммери и Литленда, залив Мейсона прошли, Восточное Море проскочили… Но как уперлись в Запределье — все, конец. Капитан у нас был упрямый ишак: цельный месяц шарили вдоль запредельных берегов, искали хоть какой пролив или канал — но без толку. Тогда вернулись в Солтаун, продали шхуну. Лошадками приехали на Дымную Даль, а там купили другой корабль и вышли по Торрею в Море Льдов. Вот как окончилось путешествие…

Марк низко поклонился:

— От имени лорда Десмонда обещаю награду за ценнейшие сведения.

— Брехун, — буркнул Потомок и отодвинулся от боцмана.

Марк похрустел очередным сухарем и продолжил:

— Следующим ответчиком пускай станет… Луис Мария, наш бедный неудавшийся асассин.

Козленок встрепенулся при этих словах, заблеял и рванулся к двери.

— Джон-Джон! — крикнул Марк.

Еще раньше грея схватился Стрелец и уцепил Луиса за штанину. Тот замер в ужасе, Джон-Джон взял его за шиворот и втащил назад в каюту.

— Давай его сюда.

Козленок очутился лицом к лицу с Марком. Панически задергался, вращая зрачками.

— Ме-ее! Ме-мееее!

Марк придвинулся к нему так, что едва не касался носом, и веско пробасил:

— Хро-хро-хро.

— Нет. Ме-меее!

Луис дернулся, но грей держал его крепко.

— Отвечай мне, или… — Марк сделал грозную паузу. — Уииии!

Луис обмер.

— Что?.. Что сказать?..

— Для твоей злосчастной миссии тебя нанял искровый капитан?

— Да, он.

— Ты знал его в лицо?

— Нет, нет.

— Откуда узнал, что он — капитан?

— Помощники его звали… меее… капитаном.

— А как узнал, что именно искровый?

— Он в форме был. В красной. Меее!

— И это случилось в феврале, правильно?

— Да, да!

— Все, с тебя хватит. Ступай.

Джон-Джон выпустил Луиса, и тот сразу же забился в угол.

— Ты опросил всех, — произнес Джемис. — Теперь слово за тобою.

— Еще не всех, кайр. Гвенда, скажи и ты мне кое-что.

— Марк?.. — спросила Гвенда.

— Ага. Приятно, что запомнила. Так вот, Гвенда, посмотри на этот вот портрет, — он ткнул в стену, с которой взирал император Адриан Ингрид Элизабет. — Как думаешь, он — странный человек? Сумеречный? Похож на тех, из форта?

Гвенда подошла к портрету, приблизилась так, будто хотела обнюхать его. Заглянула в лукавые карие глаза владыки.

— Человек… — сказала Гвенда с неожиданной теплотой. — Он — как я.

— Беспокойный? Тревожный?

— Да, да, нужные слова. Он такой.

— Он — человек сумерек?

— Нет. Другой.

— Благодарю и тебя, Гвенда. Ты помогла мне. А теперь — время для долгожданного рассказа.

Ворон Короны щедро смочил горло вином. Остальные пошевелились, устраиваясь поудобнее. Стрелец, лежа на брюхе, поднял голову и навострил уши.

Марк начал.

— Сперва я хочу кратко вспомнить главные события, о которых мы знаем. Прошлой зимою Эрвин Ориджин, тогда еще не герцог, выстраивает коалицию великих лордов чтобы разрушить помолвку владыки с Аланис Альмера, а себе получить некоторые ценные штуки — например, издавна желанный для северян порт Уиндли. В январе Эрвин встречается с владыкой и навязчиво предлагает свою помощь. Адриану приходится выбрать союзника: Айден Альмера или Эрвин Ориджин. Владыка выбирает первого, и второй становится неудобен. В феврале — очень кстати — герцог Десмонд Ориджин просит у владыки дозволения на эксплораду в Запределье, и Адриан позволяет, но только при условии, что во главе похода будет Эрвин. В помощники молодому лорду владыка дает Луиса, которого шантажирует через своих людей и требует убить Эрвина. Однако Луис не справляется с задачей: не убивает, а только ранит. Больше того, по совпадению, эксплорада приходит как раз туда, где люди императора втайне добывают из ложа Дара говорящие Предметы. Бригада в красных рубахах истребляет весь отряд северян, кроме самого Эрвина и его верного кайра Джемиса. Вдвоем они спасаются от смерти, а позже находят форт и видят чудовищную картину: слуги императора заживо сжигают пленников Перстами Вильгельма. Во время отступления Эрвин убивает двоих краснорубашечников, одного из них предварительно пытает и убеждается, что эти гады служат Адриану. Переплыв Реку, Эрвин и Джемис находят целую гору трупов невинных людей и проникаются такой ненавистью к убийцам, что решают поднять мятеж против Короны. Верно ли я излагаю, кайр Джемис?

— Верно, — кивнул Лиллидей.

— Продолжаем. В столице тем временем разражается скандал. Айден Альмера, на которого делал ставку владыка, оказывается замешан в давнем заговоре. Даже больше: на его совести несколько новых — свеженьких — убийств. Император в бешенстве. И новое событие тоже не добавляет ему душевного покоя. Эрвин Ориджин, коему полагалось тихо скончаться в Запределье, возвращается, становится герцогом и выставляет владыке ультиматум. Адриан лупит кулаком по столу и говорит: «Тьма сожри всех этих дворян! Сколько они могут надо мною издеваться?! Я император или нет?! Сейчас я их живо взнуздаю!» Правда, меня при этом не было, потому не поручусь, что именно эти слова вскричал владыка. Факт тот, что ото всякой политической болтовни Адриан переходит к решительным и грозным действиям. Распускает Палату Представителей, приговаривает Айдена к смерти и силою Перстов тут же приводит приговор в исполнение. Империя, содрогаясь, падает на колени пред богоравным владыкой. Хотя и не вся. Западники восстают. Их ярость подогрета обидой: император, якобы, передал исконные владения шаванов своим слугам Литлендам. Если вникнуть в дело поглубже, то владыка тут не при чем: грамота о пожаловании была сфабрикована кем-то, Адриан и в глаза ее не видел. Но разве горячие шаваны станут глубоко вникать во что-либо?.. В то же время поднимает мятеж и Эрвин Ориджин. Лупит кулаком по столу: «Я Ориджин или нет?! Плевать, что у Адриана Персты и армия вдвое больше моей. Мы — северяне, мы всех порвем, Агата нам в помощь!» Опять же, не ручаюсь за точность цитаты. Итак, мир падает в пучину гражданской войны. А меня, вашего скромного рассказчика, владыка посылает в Первую Зиму с крохотным заданьицем: отравить герцога Ориджина.

— Что?! Чего-оооо?!

Все, кроме Джемиса, обалдело уставились на Марка. Даже пес встрепенулся.

— Да, братья, я вам тоже слегка соврал. Не только же боцману можно… Я таки спрашивал лорда Эрвина про сиськи леди Сибил, но в темницу угодил не за это. При мне нашли яд, и его светлость счел это невежливостью с моей стороны. По правде, я брал яд для себя: ну, если вдруг, эээ… Говорят, северяне находчивы по части пыток… Убивать герцога я не собирался, напротив, хотел его расспросить. Мне было до тьмы интересно, что же за чертовщина случилась в Запределье? Великий Дом Ориджин из верных мечей владыки превратился в свору мятежников — как? Почему? И лорд Эрвин дал мне ответы, а леди Иона накормила фруктами, так что, если брать по северным меркам, прием мне оказали самый любезный. Выбраться из темницы я, конечно, не надеялся — по крайней мере, не раньше, чем кончится война. Каково же было удивление, когда меня взяли из камеры и привели пред ясны очи лорда Десмонда с леди Софией. Они угостили меня чаем с пирогами и сказали… Вернее, лорд Десмонд проскрипел едва слышно, а леди София Джессика перевела: «Нам нужна ваша помощь, Марк. Хотим поручить задание, важное и для вас, и для нас». Дальше она говорит, а я слушаю, выпучив глаза — точно как вы сейчас. Мы знаем Адриана, — говорит леди София, — как человека жесткого и вспыльчивого, но справедливого. Можем поверить, что Адриан сжег Айдена Альмера, когда обозлился на него. Можем даже поверить, что он приказал убить нашего сына (хотя и странно, что поручил дело такому слабаку). Но очень сложно представить, чтобы по приказу Адриана расстреливали невинных людей. Поезжайте, — говорит леди София, — в Запределье вместе с кайром Джемисом и выясните точно: Адриан ли виновен в расстрелах, или то было без его ведома. Поручить кому-то из наших воинов, — говорит леди София, — мы не можем: они предубеждены против императора, а нам нужна объективность. Я уточнил: миледи, если узнаю, что расстрелы — не вина владыки, вы убедите Эрвина остановить мятеж? Нет, — говорит леди София, — на совести Адриана по-прежнему святотатство, тирания и покушение на Эрвина. Но мы, — говорит она, — Ориджины, люди чести, и не хотим обвинять владыку в том, в чем нет его вины. Вот так мы побеседовали, и я отправился в путь, и вскоре присоединился к вам, братья. Что было с нами всеми дальше, вы хорошо знаете.

Ворон Короны дал всем пару минут, чтобы осознать сказанное. Кайр Джемис хмуро покачивал головой и, наконец, произнес:

— Ты изложил то, что и так известно, за исключением последней части. Мы ждем не этого. Скажи то, чего мы не знаем.

— Как раз приступаю, кайр. Вот только вина бы еще…

Когда кубок наполнили, Марк заговорил:

— Теперь перехожу к своим рассуждениям и выводам. Надеюсь, они покажутся вам любопытными. Во всей истории есть несколько деталей, которые как бы не укладываются в картину. И чем дольше думаю о них, тем меньше укладываются — просто-таки торчат вкривь и вкось, будто якорь накрыли скатертью. Начнем с пресловутых красных рубах искровиков. Они встречаются на каждом шагу: парни в красном расстреливают пленных, парня в красном пытает Эрвин, капитан в красном подряжает на грязное дело Луиса. Будь мы все героями романа, читатель спросил бы: «Какого черта автор все время тычет мне эти рубахи? Надоело уже!» Понимаете, братья, это на Севере царит такое почтение к форме. Мужчина в красно-черном плаще — почти бог, парень в сером плаще — ученик бога. Но в столице похваляются титулами и драгоценностями, а не цветом формы. Для нормального искрового пехотинца форменная рубаха — просто часть одежды. Он наденет ее, когда это уместно (на маневры, на построение, на торжественный прием), и не станет надевать, когда она ни к чему. В кабак вряд ли пойдет в мундире, к шлюхам в бордель — тоже вряд ли. И уж совсем наверняка не наденет мундир, когда будет нанимать убийцу против сына великого лорда! Отсюда первая странность: почему злодеи всегда одеты в красное?

Переведя дух, он продолжил:

— Вторая странность — эти злодеи сами по себе. Кайр Джемис и лорд Эрвин причислили их к имперской пехоте: мундиры, искровые копья, высокая боеспособность. Это суждение истинных северян. Но я, столичник, смотрю не на оружие, а на характеры людские. Полки искровой пехоты получают отличное жалованье, едят вдосыта, живут с комфортом. Там служат дворянские сынки и парни из небедных мещан: самодовольные, зазнаистые, хорошо воспитанные. Если нужны отморозки без принципов, ищи их не в пехоте, а в трущобах Фаунтерры. И еще одно: нет на свете лучших сплетников, чем имперские гвардейцы! Одну роту сняли и послали за край земли испытывать Персты, а остальная армия об этом не знает? Чушь собачья! На второй же день болтали бы в каждом кабаке и борделе!

Кайры Джемис и Мой как-то неловко переглянулись. Стало ясно, что даже суровые северные воины часто не прочь помыть кости друг другу.

Марк повел далее.

— Третья странность — в голубях. Они не водятся в Запределье, а значит, из столицы нельзя послать птицу в форт. Из форта в столицу — пожалуйста, но не наоборот. Минерва Стагфорт раскрыла заговор Айдена в начале июля. А в сентябре — спустя два месяца — Эвергард сожгли Перстами Вильгельма. По словам капитана Бамбера, бывалого моряка, этого времени впритык хватает, чтобы добраться из форта в Альмеру. Но нужно еще время, чтобы доставить приказ в Запределье! А его нет, этого времени. По всем расчетам, едва Адриан разгневался на Айдена, бригада сразу же вышла из форта. Как такое могло случиться? Вариант первый: атака на Эвергард запланирована заранее, и отсюда ясно, что планировал ее не Адриан. Ведь Адриан не знал наперед, что Айден окажется заговорщиком! Есть и второй вариант — сказочный, но возможный. Существует Предмет, выполняющий роль средства связи. Этакий божественный почтовый голубь, который мгновенно передал в форт приказ владыки. Запомним эту возможность, она может оказаться важной.

— Четвертая странность — это загадочный выбор убийц. Все мы видим, что козленочек Луис хорошо подходит лишь для одной работы: лизать попки девушкам. Он — асассин, который убьет лорда Ориджина?! Серьезно?! Не смешите, братья! Но почему тогда это поручили ему? Вариант первый: в план входило как раз то, что он не справится; требовалось именно покушение, а не убийство. Вариант второй: Адриан послал Луиса только в качестве картографа, не асассина; убийства от него потребовал кто-то другой. Этот другой не мог включить в эксплораду своего человека, мог лишь выбрать из участников. Вот он и выбрал того, на кого сумел нажать. Ведь шантажировать кайров — себе дороже… А второй странный асассин в деле — это, простите, ваш покорный слуга. Адриан располагает Перстами Вильгельма. Если он всерьез хотел, чтобы я покончил с Эрвином, почему не дал мне один Перст? А если не доверил мне святыню, то почему не послал того, кому доверил бы? Здесь у меня лишь одно объяснение: владыка не имел никаких Перстов Вильгельма! По крайней мере, в тот момент.

— Поехали дальше. Вопиюще драматическое исчезновение форта у нас на глазах. Когда отвлечешься от благоговейного ужаса и взглянешь трезво, то встанет резонный вопрос: зачем? У хозяина форта имелся Предмет, способный забрать на Звезду не какого-то человека, а целый кусок пространства вместе со всем живым и неживым, что в нем есть. Тогда зачем тратить сие страшное оружие на уничтожение своего же форта? Почему не Первую Зиму, черт возьми? Ответ ясен: по замыслу злодея, Первая Зима должна стоять, а вот форт должен исчезнуть. Зачем? Мне, в силу характера моей службы, приходит на ум такое объяснение: злодей заметал следы. Убрал форт потому, что в нем были улики. По этой же причине, кстати, расстреливали пленных. Кроме банальной тренировки меткости, имелась и вторая цель: уничтожить свидетелей. Пощадили, как мы знаем, только Гвенду и Луиса — тех двоих, кто не способен ни о чем рассказать. Но какие улики могут быть в форте? Империя и так знает о расстрелах, о Перстах, о неучтенном Даре Богов… Думаю, тайна, которую хотел сохранить злодей, была лишь одна: личность злодея. Если за фортом стоит Адриан, то ему нечего скрывать. Но если не Адриан — о, тогда иное дело!

Кайр Джемис резко подался к Марку:

— Ты хочешь выгородить своего властелина?! Ничего не выйдет, тьма тебя сожри!

— Уже вышло, кайр Джемис. Я вижу по лицам, что люди мне верят. И даже вы, кайр, допускаете сомнение, потому и злитесь. А меж тем, у меня в запасе еще один аргумент — самый тяжеловесный. Мы шли по Морю Льдов, затем по Реке и без особого труда прибыли к форту. Если главный злодей — Адриан, то почему он основал форт на северном берегу Запределья?! Почему не на южном, поближе к Фаунтерре?! Как мы знаем, нет никакого водного пути сквозь Запределье, а значит, судну из Фаунтерры понадобится много месяцев, чтобы добраться до форта! Почему владыка выбрал для него такое идиотское расположение?! Я, черт возьми, знаю лишь одно объяснение: форт основал не владыка!

Марк чувствовал себя арбалетчиком. Заряжал фразы убийственным смыслом и одну за другой выстреливал ими в слушателей.

— Не император нанял Луиса убить Эрвина: владыка уж как-нибудь смог бы найти для этого человека получше. Не император нарядил бригаду в красные рубахи, а тот, кто хотел очернить Адриана. Император не посылал асассина с Перстом в Первую Зиму, поскольку не имел в распоряжении Перстов. И не император разрушил форт, заметая следы: это сделал тот, кто боялся, что цепочка следов приведет к нему.

— А Эвергард?.. Император сжег его Перстами!

— Император? Вы думаете? Х-ха! И что же дает вам такую уверенность?

— Но он сам признал это! Адриан сказал, что Эвергард — его дело!

Марк усмехнулся.

— Чтобы понять, нужно немного разбираться в политике. Боюсь, это не ваша сфера, и постараюсь перевести на другой язык. Капитан Бамбер, вот вы управляете судном. Вы тут — царь. На борту есть важный пассажир — кайр Джемис, ему нужно на запад, в Беломорье. Вот однажды вы просыпаетесь и видите, что «Тюлень» идет отнюдь не на запад, а совсем даже на север, и вы понятия не имеете, почему. Рулевого за штурвалом нет, корабль плывет другим курсом. А тут на палубу выходит кайр Джемис и спрашивает: «Капитан, зачем вы решили повернуть на север? Нам же в Беломорье надо!» Вы ответите ему на это: «Сам вот голову ломаю, как же так вышло. Судно идет само собой, я даже не знаю, куда»? Или скажете, напустив уверенности: «Все под контролем, кайр, не волнуйтесь. Мы встретили стаю касаток, вот и взяли немного на север, чтобы обогнуть. А так-то все идет по плану, судно меня слушает, как младенчик мамку!»

— Ты хочешь сказать… — медленно произнес темнокожий Потомок, — ты, брат, имеешь в виду, что Адриан взял на себя чужой грех?

— Именно. Он взвесил варианты и выбрал лучший. Лучшим было — соврать. Не только же нам с боцманом сочинять небылицы, императору тоже иногда можно. Владыка мог сказать честно, что не владеет Перстами и понятия не имеет, кто сжег Эвергард, и, по сути, не контролирует события в Империи. А мог соврать: это я казнил Айдена, это я — повелитель Перстов, это я — владыка мира! Конечно, есть тот, кто может разоблачить ложь: настоящий хозяин Перстов Вильгельма. Но чтобы опровергнуть слова Адриана, злодею придется выйти из тени и показать себя. А именно этого, я уверен, владыка хочет больше всего на свете!

Вмешался кайр Мой, прежде хранивший молчание:

— Император не мог не понять, что за этой ложью последует война с Севером!

— Не со всем Севером, а только с Ориджинами: на тот момент Медведица еще была в друзьях с владыкой. И да, он понимал, что будет война. Мог избежать ее: для этого пришлось бы унизительно оправдываться перед Эрвином. «Нет, друг, это не я хотел тебя убить. Не знаю, кто, но не я, мамой клянусь!» Вкупе с Перстами, которые тоже «не знаю чьи, но не мои», это уничтожило бы репутацию владыки. Он выбрал путь суровый, но укрепляющий власть. Наказать молодого Ориджина, что посмел ставить ультиматумы Короне; разрушить легенду о непобедимых северянах; упрочить легенду о непобедимой имперской пехоте. Поймите, братья: Адриан — Янмэй, прирожденный правитель. Он ни за что не выберет путь, который пошатнет его власть.

— И ты хочешь сказать, вся нынешняя война — недоразумение?!

— О, нет! Отнюдь не так! Война — плод хитрой многоходовой провокации, которую устроил некто, неизвестный нам.

Марк кивнул темнокожему матросу:

— Скажи мне, Потомок, как знаток борьбы за трон…

— Я?!

— Конечно.

— Откуда мне знать, как борются за трон? Я что тебе, принц какой-то?

— Ты, брат, потомок Мириам Темноокой, а значит, отпрыск первой династии императоров. И в этом есть малая кроха правды: шкура-то у тебя действительно темная. Так не говори, что ни разу не думал: вот было бы здорово, если б янмэйцев скинули, а правили снова мириамцы! Стал бы я высочеством, катался бы, как сыр в масле! Думал, брат?

— Ну… немножко… малость.

— Вот и скажи, как, по-твоему, это могло бы случиться? Мириамцы вышли из убежища на Материнском острове и свергли династию Янмэй?

— Неее, я не настолько мечтатель. Мириамцев-то горстка…

— Кто-нибудь другой сцепился с Янмэй? Кто-нибудь сильный, скажем, Светлая Агата?

— Но тогда агатовцы возьмут трон себе…

— Именно! А как сделать, чтобы власть досталась не Милосердной и не Светлой, а Мириам?

— Думаю… ну, если так рассудить, то хорошо бы уравнять силы… Чтобы янмэйцы с агатовцами серьезно потрепали друг друга, а потом уже все возможно…

— Отличная мысль! Я уверен, именно так и мыслил наш злодей. Пускай в его руках Персты Вильгельма, но их одних недостаточно, чтобы вырвать престол у могущественной Янмэй, которую поддерживают Агата, Софья и Сьюзен! Но вот если стравить их меж собою… Да поделить их так, чтобы на каждой стороне силы были примерно равные…

— Тьма!.. — выдохнул Джемис. Лишь теперь он начал осознавать полный размах событий. — Ну, чертова тьма, а!

— Полностью согласен, кайр. Задумка блестящая, просто-таки филигранная! Неловкий козленок пытается убить герцогского сына. После покушения козленка хватают и допрашивают кайры, узнают, что нанял его некий столичный капитан по приказу императора. Великий Дом Ориджин ополчается на владыку. Поддельная ленная грамота прилетает в руки Литлендам, и те на радостях захватывают броды, что исконно принадлежат кочевникам. Вот и Запад в обиде на императора. А теперь — последний толчок: убить герцога Альмера со всей семьею и обвинить в этом Корону. Вряд ли злодей мог знать наперед, что Айден попадет в немилость, но это и не было нужно. Какой-нибудь враг у Короны найдется всегда! Нужно просто выбрать опального лорда и убить так, чтобы подумали на Адриана. Желательно только подыскать лорда агатовской крови — и механизм закрутится. Агата пойдет на Янмэй. Запад осмелеет и тоже ринется в наступление. Трон зашатается под ударами. Злодею останется лишь подтолкнуть в нужный момент — и Династия рухнет!

— А то, что мы с милордом увидим форт, — спросил Джемис, — думаешь, подлец предвидел и это?

— Вряд ли. Это вышло случайно, но тоже сработало на руку злодею. Он застраховался от таких вот случайностей и нарядил свою бригаду в имперские мундиры. На всякий случай он даже наемников в отряд вербовал не сам, а через подставное лицо — якобы, имперского офицера. Потому, когда лорд Эрвин пытал наемника, тот до последнего вопил: «Я служу императору!» Он действительно так считал, вот в чем фокус. Как и Луис верит, что его наняли по воле владыки.

— Но кто затеял все это?!

— Да, брат, кто?

— Если Персты не Адриана, то чьи же, тьма бы их?!

— Честно? — Марк пожал плечами. — Ума не приложу. Расположение форта возле Моря Льдов как бы ставит под подозрение северян. Злодей хорошо знает нравы семейства Ориджин — это в ту же копилку… Но, кайр Джемис, не делайте такое лицо! Улики против северян могут быть с тем же успехом новой хитростью злодея: чтобы владыка обвинял Ориджина, а Ориджин — владыку, и оба грызли друг друга с двойным усердием. На деле, хозяин Перстов может быть с Севера или Запада, из Альмеры или Южного Пути… Мы знаем об этом человеке следующее. Один. Он сумел разговорить Предметы, а значит, имеет к ним доступ и знает толк в науке. Два. У него есть некоторые силы, чтобы побороться за власть, но отнюдь не такие, чтобы в открытую сыграть против Янмэй или Агаты. Три. Из его родной земли есть водный маршрут в Запределье. Четыре. Честь, принципы, заповеди для него — пустой звук. И, конечно, пять: он хитер, как тысяча чертей. Вот и все, что я знаю об этом парне.

— Что нам делать? — спросил Джемис.

Марк воздел руки к небу:

— Не обманывает ли меня слух? Сам кайр Джемис Лиллидей спрашивает меня, что нам делать? И не зовет при этом ни фигляром, ни паяцем?

— Ты фигляр и паяц, тьма тебя! Так что нам делать?

— На всех парусах идти в ближайший порт Ориджинов. Оттуда что есть духу скакать в Первую Зиму. Говорить с лордом Десмондом, брать новых коней, мчаться вдогонку за армией герцога… И в каждую свободную минуту молиться, чтобы янмэйцы с агатовцами еще не перебили друг друга.

Искра

10 — 21 декабря 1774г. от Сошествия

Алеридан


Вы оказались в крохотной шлюпке среди моря и забыли, в какой стороне берег. Волны вырвали одно весло из ваших рук, и от попыток грести оставшимся веслом шлюпка все время меняет курс. Каждое ваше движение, быть может, влечет не к берегу, а в открытое море — навстречу гибели. Вы не знаете, что делать, да и стоит ли делать хоть что-то? Не лучше ли просто лечь на дно лодки, скрестив руки на груди, и ждать исхода, назначенного богами?..

Вот так чувствовала себя Мира в Алеридане. Известие о взятии Фаунтерры оглушило ее, сбило с ног, лишило всех ориентиров. Что делать? Куда ехать? Как поступить?..

Гвардейцы лейтенанта Шаттерхенда, вопреки сомнительному юридическому статусу девушки, воспринимали ее как спутницу, не как пленницу. Они допустили ее на свое совещание и даже предложили высказаться: что думает миледи о сложившейся ситуации? Но миледи не нашла никаких разумных слов. Любой вариант, какой приходил ей в голову, сама же Мира и отметала.

Ехать в столицу, согласно давнему приказу Адриана, теперь бесполезно и даже опасно. Известить владыку о своем положении нет возможности — он в Литленде, в походе против степняков. Ехать за ним туда, пересекать луга отрядом в двенадцать человек — отчаянный и глупый риск. Можно изменить цель путешествия, и вместо Фаунтерры отправиться в Маренго: там, на берегу Крайнего Моря, находится летняя резиденция владыки. Лазурные гвардейцы, конечно, будут приняты в ней без лишних вопросов. Но, как назло, снегопады разрушили искровую линию, и поезда перестали ходить в Маренго. Податься туда на лошадях значило потерять добрых две недели.

Оставаться в Алеридане, впрочем, тоже небезопасно. Приарх Галлард Альмера — убежденный ортодокс и консерватор — всегда стоял в оппозиции к политике императора. После летних игр владыка и приарх каким-то образом примирились. Но переживет ли их союз падение Фаунтерры? Если Галлард решит переметнуться к мятежнику, то Мира с гвардейцами в Алеридане — все равно, что мышь в раскрытой пасти льва… С другой стороны, если договор меж Адрианом и Галлардом еще в силе, то столица Альмеры — единственное сравнительно безопасное место. Решено было остаться здесь в ожидании новостей. Что-нибудь должно произойти, что-то изменится, тогда станет яснее…

Две новости прилетели в один день: лед и пламя в одной чаше. Адриан одержал блестящую победу над ордой Степного Огня, отбросил кочевников в луга и снял осаду с Мелоранжа. Ночью этих же суток генерал Серебряный Лис угодил в ловушку, устроенную северянами, и потерял три четверти армии. В Литленде воцарился шаткий мир, но Южный Путь снова под контролем мятежников. Батальоны северян идут в столицу — на помощь своему герцогу.

Снова было устроено совещание. Развернув карту Империи, попробовали угадать, как поступит владыка. Естественно, он захочет отбить столицу, и, кажется, кратчайший путь из Литленда в Корону — на кораблях через Крайнее Море. Но тех сил, что остались у Адриана, не хватит для уверенной победы над северянами. Медленнее, но стратегически правильней для владыки было бы навестить герцогов Надежды и Альмеры, заручиться их поддержкой прежде, чем атаковать столицу. Лейтенант с Итаном решили, что решение остаться в Алеридане — верное. В течение двух недель император сам прибудет сюда. Нужно ждать.

Если бы кто-то намеренно задался целью причинить Мире страдания, вряд ли он смог бы придумать нечто более мучительное, чем ожидание. Она могла заставить себя не действовать, не говорить с посторонними, не показываться на людях, согласно требованиям осторожности… Но как избавиться от мыслей?!

Предоставленная себе, она против воли снова и снова погружалась в раздумья. Мир темнел перед ее мысленным взором, пронизывался нитями преступных связей, окутывался паутиной интриг, скручивался в черный склизкий змеиный клубок.

Эрвин Ориджин… Проклятый мятежник одерживает победу за победой, вопреки всем законам стратегии. Его не сдерживают ни численное превосходство врага, ни страх перед Перстами Вильгельма, ни искровое оружие, ни опыт имперских генералов. Какое-то идовское, непостижимое везение! Везение ли?..

Между прочим, леди Иона в своем гадании предсказывала это. «Отчаянный бросок крохотными силами… Адриан не сможет предвидеть…» Все сбылось: Эрвин атаковал Фаунтерру горсткой воинов, покинув главные свои силы — и победил. Что лишний раз оправдывает его сестру: будь она в курсе его планов, точно не выдала бы их с таким легкомыслием в ходе пустячной забавы. Впрочем, леди Иона (Мира теперь даже в мыслях звала ее титулом: леди Иона) и так была свободна от подозрений. Но вот Эрвин…

Почему он до сих пор жив? Он должен был погибнуть полдюжины раз. В Запределье. От рук убийц, подосланных владыкой. При Лабелине, когда кинулся в атаку, будто настоящий рыцарь — какой из него рыцарь, даже сказать смешно! При Пикси, где треть его армии улетела на Звезду. При штурме Фаунтерры горсткой воинов… Но он жив, тьма его сожри! Никакой удачей или благосклонностью Агаты не объяснишь этого факта. Да и с каких это пор Агата — соратница, советчица и подруга Янмэй Милосердной — так благоволит к преступникам?!

Что, если… — думала Мира, и декабрьский морозец вползал под кожу. Что, если кошмарный сон, который видела в дни болезни, был не пустым миражом, а догадкой, плодом интуиции? Что, если и вправду есть связь между Эрвином Ориджином и подземельем Уэймара?

Мартин Шейланд… Кто он такой, если разобраться? Сорвать маску демона и заглянуть под нее. Кем он был, пока не начал служить Темному Идо? Непутевый похотливый лорденыш. Полный неуверенности в себе, которую пытался скрыть яркими нарядами и охотничьими успехами. Боящийся женщин, потому ненавидящий их. Трепещущий перед леди Ионой — не перед ее кайрами, а перед нею самой. Пасующий перед тем, в ком есть волевая сила. Наконец, не особо умный — иначе он сумел бы скрыть свои преступления.

Так стоит ли верить, что подобное существо — боязливое, слабое, душевно увечное — решило замахнуться на тайну жизни и смерти? Ужели хватило бы ему рассудка и смелости на деяние такого масштаба? Не стоит ли предположить, что Мартин — всего лишь чье-то орудие? Человек куда более изощренный использовал Мартина, чтобы его руками сделать грязную работу, а сам пожал плоды: субстанцию жизни! Не в том ли причина чудесной живучести Эрвина Ориджина?!

Будь хладнокровна, Минерва. При всем желании нырнуть с головой в пучину кошмара, ты не можешь игнорировать факты. Мартин не нашел субстанцию жизни — о том свидетельствует книга. И нет никаких доказательств связи Эрвина с Мартином. Виттор Шейланд получил от Ориджинов щедрый дар — леди Иону. Его легко можно заподозрить в сговоре. Но разве Мартин получил хоть что-то?..

Однако клубок раскручивался, и ответы приходили сами собою. Мира пыталась успокоить мысли, но рассудок, неподвластный ее воле, упорно тянул и тянул логическую нить.

Эрвин стал герцогом по воле случая… Двух случаев. Старший сын Ориджинов — Рихард — не был хитрецом и интриганом, являл собою истинного, честного рыцаря Севера. Он должен был унаследовать герцогство, но пропал без вести в Море Льдов. Его каравелла шла в Закатный Берег, мимо Нортвуда и Шейланда. Нет оснований считать, что Эрвин виновен в ее гибели. Он тогда учился в столичном университете… Но очень уж на руку ему это кораблекрушение. И очень близко к землям Шейландов пролегал маршрут.

Вторая случайность — каменная хворь Десмонда Ориджина. Он заболел вскоре после свадьбы леди Иона, а на свадьбе присутствовали и оба брата-Шейланда, и сам Эрвин. Невозможно отравить человека каменной хворью — это же не яд, а проклятие богов! Но столь же невозможно выжить с ножом в сердце, победить искровое войско императора, взять столицу пятью сотнями солдат. В этот год случилось так много невозможного — пора изменить взгляды на это понятие.

Невозможно, к примеру, вырваться из глухой камеры после десяти лет заключения. Просто выжить столько лет в одиночестве, холоде и тьме — уже нечеловеческая задача. Однако нашелся тот, кто выжил, освободился, убил двух тюремщиков и сбежал из Уэймара. Как это может быть? Первое объяснение: мастер Сайрус и Инжи Прайс попросту солгали. Но я сама видела разрушенную камеру. И видела ужас на лице мастера после того, как пропадала в подземелье. Он верил в историю демонического узника. Объяснение второе: пленник пробыл в темнице не десять лет, а куда меньше. Вырвался, когда имел еще достаточно сил для побега. А если так, то нельзя ли предположить, что попал он туда ровно три года назад, как раз после гибели каравеллы Рихарда Ориджина? Не может ли быть, что Шейланды сделали грязную работу для Эрвина, но сохранили его брата живым — как козырь в своей колоде?.. Есть и третье объяснение: узник вовсе не сбегал из темницы, его взяли оттуда по приказу Шейланда — старшего или младшего. А тюремщиков убили, как нежелательных свидетелей. Я проверяла учетную книгу Аптекаря: там нет никого, похожего по описанию на этого узника. Но, может, потому и нет, что опыт, поставленный над ним, увенчался успехом! И «заказчик» экспериментов изъял удачную субстанцию, а Мартина оставил дальше биться над секретом. Мартин, вероятно, даже не знает о том, что один из его опытов дал плоды!


Лейтенант запретил Мире показываться на улице. Это случилось после того, как два монаха зашли в гостиничную таверну и засиделись допоздна, ненавязчиво беседуя с хозяином. Спрашивали о том, как идут дела, исправно ли платят постояльцы, не учиняют ли дебошей или еще какого произвола. А если водится за ними такой грех, то хозяину гостиницы стоит пожаловаться священнику ближайшего Праотеческого аббатства, и люди его преосвященства архиепископа немедленно примут меры. Ведь его преосвященство прилагает все силы, чтобы сделать Алеридан городом порядка, чистоты и благости, и не потерпит в своих стенах злокозненных чужаков. Хозяин ответил, что постояльцы — прекрасные люди, грех жаловаться. Заплатили за неделю вперед, еще и дали сверху; ведут себя дисциплинированно и по чести, как офицеры. Правда, с ними одна юная барышня, а их, мужчин, десятеро. Но заподозрить их в разврате никак невозможно, ведь они опекают эту барышню, как собственную дочь или сестру. Потому хозяин очень доволен гостями, о чем и сообщил как заезжим монахам, так и самим гостям. Лейтенант отблагодарил хозяина словом и монетой… Но следующим днем отряд съехал из гостиницы и передвинулся на городские окраины. Там он разделился на части, чтобы привлекать меньше внимания. Мира с лейтенантом и парой рыцарей оказалась в одном постоялом дворе, Итан и остальные воины — в другом. Лейтенант взял с девушки слово, что без очень веской причины она не станет выходить на улицу.

Теперь она с утра до вечера рыскала по комнате, не находя себе покоя. Комната — дешевая, пыльная и темная — не оставляла возможности для чтения. Да и читать Мире было нечего, кроме чудовищных отчетов об опытах Мартина. Мысли атаковали ее с новыми силами.


Ты не можешь, — говорила она себе, — подозревать всех подряд без никаких доказательств. Нет улик против Виттора Шейланда и нет явной связи меж Мартином и Эрвином. Граф Виттор ведет себя как честный человек, попавший в переделку и силящийся выбраться. Мартин Шейланд ведет себя как душевнобольной, потерявший рассудок. Все прочее — твои домыслы, Минерва. И внезапный взлет Эрвина может с тем же успехом быть цепью совпадений. Презирая Ориджина, ты обвиняешь его во всех грехах мира, но он доподлинно виновен лишь в одном: в мятеже. Эрвин — не первый мятежник в истории и даже не тридцатый. Если ты в каждом будешь видеть жуткого бессмертного демона, то скоро станешь суеверной фанатичкой. Разучишься думать и делать выводы, а будешь только бормотать молитвы, как больная старуха, и дрожащими пальцами творить священные спирали. Этого хочешь, Минерва? Если да, ты на правильно пути!

Хорошо, — отвечала себе, — пускай домыслы. А вон тот оборванец через дорогу — тоже домысел? Протягивает ладонь в драной рукавичке и просит милостыню, но дают ему мало. Уже час смотрю — он получил только пару монеток. Не без причины: нищему стоило бы смотреть в лицо прохожим, так его скорее пожалеют и не сочтут вором. Он же в лицо не смотрит, глазенки беспокойно бегают, то и дело цепляют постоялый двор. Что он вообще делает здесь, на малолюдной окраине? Ему бы у церкви стоять или ратуши, или театра… Могу поставить агатку: он следит за гостиницей.


Мира сказала лейтенанту о своих наблюдениях, а тот ответил:

— Если приму вашу ставку, миледи, то выкину монету на ветер. Видят боги, вы правы: это чертов шпион.

Рыцари вышли на улицу, задали нищему хороших тумаков и напугали до полусмерти. Когда он убежал, они собрали вещи и вместе с Мирой переехали в другой постоялый двор. Никто не следил за ними в дороге: началась метель, прохожие исчезли с улиц, даже извозчика нашли с большим трудом. Но на следующий день Мира вновь заметила странную персону. Бродячий ремесленник с котомкой инструментов неторопливо двигался по улице, стучась в каждый дом. «Затачиваю ножи, правлю топоры, скупаю негодные столовые приборы!..» Обычный с виду мужик, вот только ни в один дом его не впустили. Отпирали двери, узнавали стоимость, и ремесленник, видимо, ломил такую цену за услуги, что мещане, негодуя, хлопали дверью перед его носом. Мужик нимало не унывал, получив отказ, а шел себе дальше и кричал свое: «Ножи точу, правлю топоры, скупаю негодные приборы!..» Он исчез было за поворотом, но получасом позже возник снова, пошел в обратном направлении. Зайдет к нам, — предположила Мира. Действительно, ремесленник постучался в гостиницу и — надо же! — в этот раз назвал такую цену, что его впустили и провели в кухню.

— Сир Шаттерхенд, за нами снова слежка, — сказала Мира лейтенанту.

Они подумали, что лучше сделать со шпионом. Поймать и выпытать, кем и зачем послан, или тихо посидеть в комнатах, остаться незамеченными. Выбрали второе, и «ремесленник», сделав свое дело, убрался. Ни он, ни давешний нищий больше не появлялись на улице.

— Здесь они нас не заметили и ушли искать в другие места, — сделал вывод Шаттерхенд.

И Мира была с ним согласна… до середины следующего дня, когда какой-то разбитной парень со смешливой девицей ворвался в постоялый двор и потребовал комнату. Эти двое имели с собою до странности мало вещей, а смеялись нарочито весело — так и старались сыграть легкомыслие. А может, они были просто влюбленной парой в поисках уединения. Минерва мало что знала о повадках влюбленных пар… Комнат не нашлось, и они, немного поспорив, убрались. Но мысли, порожденные ими, будоражили Миру всю ночь.


Кто так старательно шпионит за нами — Галлард Альмера, или кто-то еще? Откуда он — кем бы он ни был — узнал о нашем прибытии? Среди мещан, что угощали меня гуляшом, нашлись шпионы какого-нибудь лорда? И не просто нашлись, а еще и узнали меня в лицо? Чушь… Леди Иона послала птицу Галларду, чтобы тот схватил нас? Полный абсурд… Леди Иона сообщила брату о том, что отпустила нас. Эрвин же отчитал ее и попробовал исправить ее ошибку. Это похоже на правду, но тогда выходит, что Ориджин имеет целую стаю шпионов в Алеридане. Или пользуется услугами одного из здешних лордов. Или — то и другое вместе, отчего нет?

Эрвин и Галлард. Галлард и Сибил. Сибил и Эрвин.

Эрвин и Галлард — властолюбцы, консерваторы, противники реформ. Галлард — скрытый, Эрвин — явный.

Галлард и Сибил — бывшие любовники, настоящие родители Глории Нортвуд. Партнеры в летней интриге. Как и в прошлой паре, Галлард остался в тени, а Сибил — на свету.

Сибил и Эрвин — естественные союзники в силу обстоятельств. Беднеющий Север против богатого Южного Пути. Феодальный Север против прогрессивной столицы. Связь Эрвина с Сибил очевидна всякому, но связь каждого из них с Галлардом — загадка…

Тьма! Похоже, приарх — тайный союзник северян! Что, если даже не Эрвин — главный паук в этой паутине? Мечтая остановить реформы, Галлард Альмера применил двойную интригу. Вместе с Сибил попытался усадить на трон собственную дочь, а когда это не вышло — толкнул северян на мятеж! Как? Убеждением ли? Щедрыми обещаниями? А может, с помощью провокации? Что, если нападения убийц, в которых Эрвин винит владыку, на самом деле устроены Галлардом?! Тьма сожри! Мне же знаком этот почерк! Меня саму, якобы, пытались убить весной! И проделал это все тот же Галлард Альмера вместе с Сибил Нортвуд!

Знает ли владыка о том, с кем имеет дело?! Осведомлен ли об интригах приарха? Когда Марк и Итан раскрыли заговор Сибил, выявили ли участие Галларда, доложили ли императору?


— Мне необходимо срочно поговорить с Итаном. Сир лейтенант, устройте мне встречу с ним.

— Миледи, вы лучше меня знаете, как это безрассудно. Мы едва избавились от слежки. Если отряду Итана это не удалось, то вы прямиком попадете на глаза шпионам.

— Это вопрос жизни и смерти! Не моей жизни, сир. Судьба владыки на кону!

— Как может Итан повлиять на нее?

— Я должна задать ему вопрос! И если ответ будет: «нет», — то мы обязаны предупредить императора!

— Как?

— О Галларде Альмера, он…

— Я не спрашиваю, о ком. Я спрашиваю: как? Как вы предупредите Адриана?

— Пошлю птицу…

— Куда? В луга Литленда? Давайте-ка я расскажу вам, как работает голубиная почта.

— Я знаю это, сир! Пошлю птицу в Сердце Света. Владыка проедет его по пути сюда!

— В Сердце Света, миледи? То есть, в руки вассалов герцога Фарвея? Вы имеете причину верить этому лысому хитрюге? Может, он тайно влюблен в вас? Или вы повенчаны с его внуком?..

Мира прикусила губу:

— Невыносимо думать, что я ничего не могу…

— Успокойтесь, миледи. Просто ждите. Будь вы солдатом, знали бы: на войне редко приходится сражаться, но очень часто — ждать.

— То, что я поняла, крайне важно! Это знание не дает мне покоя.

— Думаете, вам открылось нечто такое, чего Адриан все еще не понял? Вы, конечно, смышленая девушка, но… хм.

— Простите, лейтенант. Я непозволительно самоуверенна. Меня переполняет тщеславие, в чем не устаю себя корить… Но все же, позвольте задать вопрос Итану. Пускай не ради владыки, но ради моего покоя. Мне станет легче, если услышу положительный ответ.

— Ради вас, миледи… — Шаттерхенд улыбнулся: мол, давно бы так. — Сегодня отдыхайте, а завтра что-нибудь придумаю.

Но обстоятельства не дали ему времени выполнить обещанное.


— Там какие-то люди, сударь!.. — крик хозяина гостиницы ворвался в комнату Минервы. Он тарабанил в дверь лейтенанта, но так громко, что девушка услышала и вздрогнула. — Они требуют вас и вашу леди!

— Какие еще люди? — голос Шаттерхенда звучал глухо сквозь два слоя дерева. — Кто такие?

— Монах в балахоне, сударь, а с ним солдаты, сударь. Пять человек, сударь, и еще во дворе. Вам лучше выйти, сударь, а то их много, и настроены не по-хорошему. Быстрей выходите, пока они совсем не озлобились.

— Озлобились, говоришь? Ты волнуйся, как бы я не озлобился! Заприте дверь, миледи, никого не впускайте. А я выйду погляжу, что за люди!

— Они сказали, сударь, их послал его преосвященство. Понимаете, сударь? Не пытайтесь дерзить, ведите себя кротко, и, быть может, все обойдется…

— Конечно, кротко, а то как же! Я буду смиренной овечкой, вот только меч возьму!

— Сударь, нет!..

Из глубины коридора донесся другой голос — зычный и жесткий:

— Заткнись, дурак. Так и знал, что ты все спутаешь! Со мной люди приарха, но я — офицер лазурной гвардии. Меня прислал лично его величество!

— Офицер гвардии, значит?.. — крикнул сквозь дверь Шаттерхенд. — Вот так новость! И как же ты зовешься, сир воин? В какой части служишь?

— Капитан Грейс, вторая рота особого лазурного батальона его императорского величества. Отпирай, тьма сожри!

— Грейс?.. — голос Шаттерхенда изменился. — Хью Грейс?..

— Хьюго Энн Маргарет рода Людмилы, раз тебе так неймется. А теперь выходи, пока цел!

— Хью Энн, черт тебя дери! Я Шаттерхенд, третья особая рота!

Лейтенант распахнул дверь. Раздался хохот, послышалась мирная возня — кажется, мужчины пожали руки и даже обнялись, похлопывая друг друга по спинам.

— Какими судьбами здесь, Хью?

— Авангард его величества. Идем наводить порядок в столице, как ты мог догадаться.

— А владыка здесь?

— Так точно. По его приказу я и прибыл.

— Он меня вызывает?

— Тебя тоже, но сперва — девицу. Леди Минерва Стагфорт с тобой? Император хочет ее видеть.

Мира вцепилась в ручку двери, чтобы не упасть.


* * *

— Ваше величество, — говорит Минерва и замирает в глубоком поклоне.

Этикет требует от нее вежливого молчания — и тем дает спасение. Попытайся она говорить, обязательно запуталась бы в мыслях и чувствах, безнадежно сбилась, начала бы глупо смеяться или плакать без причины. Но этикет позволяет ей не делать этого, предоставляет милостивое право даже не смотреть в лицо Адриану! Она молчит и ждет, и вот владыка сам начинает разговор:

— Приветствую вас, миледи. Встаньте, прошу вас. Позвольте спросить: причина вашего молчания в требованиях этикета, или в том, что вам нечего сказать мне? Искренне надеюсь на первое, поскольку я хочу вам сказать многое и надеюсь на взаимность.

Она еще не успевает придумать красивый ответ, как Адриан продолжает:

— Немало времени я посвятил размышлениям о вас. Четыре встречи было меж нами, и каждая укрепляла, усиливала то впечатление, которое вы оставили во мне. Ваш образ виделся мне с каждым разом все ярче и отчетливей. Молодая аристократка, чье благое происхождение сквозит в каждом ее жесте и слове. Обладательница тонкого, живого ума, который не знает ни минуты покоя, ищет себе применения, и потому сверкает сквозь холод манер, как слиток золота, припорошенный снегом. Девушка с прекрасным чувством юмора, что невозможно забыть. Девушка с глубокой и ранимой душой, которой ведомы и страдания, и безысходность, и горечь разочарования. Такою я видел вас, миледи. И чем сильнее была моя симпатия, тем острее оказалась боль от известия: вы — участница заговора.

Она хватает воздуха, чтобы выпалить горячее: «Нет, вы неправы, я не…»

Адриан поднимает руку, пресекая возражения.

— Вы — участница заговора. Вы лгали о своей личности, тем самым дав Сибил Нортвуд возможность обмануть меня. На ваших лживых словах, как на фундаменте, строилось здание интриги. Это факт, миледи. Но есть и другой факт. Если я способен хоть что-нибудь прочесть на девичьем лице, то он столь же истинен, как первый. Вы распознали мою к вам симпатию и ответили взаимностью. Вы испытали ко мне чувства… будет самонадеянно и дерзко с моей стороны назвать их нежными, но позволю себе сказать — дружеские, уважительные, теплые чувства. Вы видели во мне не просто сюзерена, а — человека близкого сердцем и умом, родственную душу. Тем страшнее ваше предательство, — подумал я сперва. Затем усомнился: было ли предательство?.. Будь вы сознательной участницей заговора, искали бы корысти, выгоды. Но какую корысть могла предложить вам Сибил Нортвуд? Чем купила бы вас? Вы отказались от собственного имени! От чести дворянки, от заслуженного места подле меня, от мечты надеть корону императрицы… ради чего? Какую равноценную оплату могла обещать вам Сибил? И я осознал: такой оплаты не существует. Нет цены, за которую вы отдали бы так много. Вы могли принести себя в жертву только если верили, что это — ради общего блага: вашего, леди Сибил, моего. Значит, вы были обмануты, как и я сам. Я не питаю к вам зла и не держу обиды. Я позвал вас, чтобы сказать это. А также и с другою целью: просить вас сопровождать меня в столицу.

Ей не хватает ни слов, ни воздуха. Чувствуя, как сердце выпрыгивает из-под ребер, Мира падает в реверансе у ног Адриана и выдыхает:

— Ваше величество…


Таков был первый вариант ее беседы с императором. Всего их имелось семнадцать. Со дня, когда Мира покинула пещерный монастырь, и новая встреча с Адрианом стала видеться хоть сколько-нибудь вероятной, она посвятила не один десяток часов планированию их разговора. Не считая откровенно дурацких идей (с разбегу броситься ему на шею) и совсем мрачных вариантов, о коих не хотелось и думать (она упадет в обморок от страха, а очнется в камере смертников), Минерва изобрела семнадцать вариантов беседы.

Приведенный выше был самым фантастичным и радужным изо всех. В особенно светлые моменты, вроде дня победы Алексиса над Эрвином, Мира верила в реальность такого исхода встречи. Но светлых моментов было немного. Минерва и светлые моменты — само по себе звучит саркастично… Так что в другой день, очнувшись от эйфории, она склонялась к иным вариантам. Например, такому.


— Из уважения к вашему высокому роду, миледи, я дам вам то, в чем вы мне отказали: буду с вами искренен. Шестнадцатая статья Кодекса владыки Лексиана, широко известная в судах, как Шестнадцатый закон, определяет заговор против Короны, как «осознанные тайные действия, имеющие своей прямой либо опосредованной целью расшатывание, нарушение либо свержение власти действующего императора Полари». Заговорщиками же называются «лица, по своей воле способствующие совершению заговора. Имеется в виду как преступное действие, так и осознанное бездействие, и побуждение к преступному действию иных лиц путем обмана, шантажа, подкупа, а также и намеренное введение в заблуждение официальных представителей власти». Как видим, миледи, вы виновны в пособничестве заговору путем намеренного обмана. Шестнадцатый закон предусматривает для вас, а равно для Сибил и Глории Нортвуд, лишь одну меру наказания: смертную казнь.

Владыка выдерживает паузу, пока Мира бледнеет и собирает силы, чтобы устоять на ногах.

— Однако я готов принять во внимание тот факт, что вы не получили никакой выгоды от своих деяний, а сами были в известной мере наказаны путем отравления. Также вашу вину смягчает и попытка помочь мне с помощью шифрованного письма, посланного из Уэймара. В виду сказанного, я отступлю от буквы закона ради милосердия и сохраню вашу жизнь. Разумеется, вы лишитесь привилегий и титулов, а ваша свобода, ради безопасности государства и торжества правосудия, будет ограничена. Учитывая вашу личную историю, полагаю, наилучшим местом станет пещерный монастырь Ульяны Печальной в графстве Блэкмор. Прилежные молитвы, благочестивый труд и аскеза смогут с годами очистить вашу совесть и отчасти искупить вину…


Строя в воображении этот вариант беседы, Мира сверилась с Лексиановым кодексом и запомнила соответствующие цитаты. Не сказать, что это могло как-то спасти ее, но все же лучше знать, что именно тебя ожидает. Мира утешалась тем, что если Адриан начнет со слов: «Из уважения к вашему высокому роду…», — она сразу угадает продолжение и не будет раздавлена страшной внезапностью. Ее даже немного забавляла мысль о том, как в монастыре сестра Джен и Синди Судейша, и другие послушницы потребуют с нее отчета обо всех приключениях, и она станет рассказывать обо всем порциями по пять слов. Этак сюжетов хватит на год-другой! «Прибыли в Уэймар, а там…» — пауза до следующего дня. «Ткнула Эфа ножом и побежала…» — снова пауза в сутки. «Нащупала тайный ход из темницы» — а куда он вел, узнаете завтра! Этак Миру раньше срока произведут в старшие сестры и дадут право голоса, лишь бы услышать связно всю историю!

Впрочем, данный исход встречи все-таки представлялся ей маловероятным. Вряд ли владыка призовет ее лишь для того, чтобы произнести монолог. Она — не красавица, чтобы он жаждал напоследок насладиться ее чарующим видом; и она — не столь важная персона, чтобы Адриан счел долгом чести лично зачитать приговор. Если уж он призовет ее, то захочет выслушать. Придется говорить. А если так, то что сказать?


Оправдываться ли?

— Ваше величество, я осознаю, какой ужасный проступок совершила. Но позвольте сказать несколько слов в свою защиту. Я понятия не имела о том, что замышляла Сибил Нортвуд, и могу это доказать. Будь интриганкой, разве стала бы я водить дружбу с агентом протекции, да не с одним, а сразу с двумя? Разве покорно пила бы яд, заготовленный леди Сибил? Знай я истинное ее обличие, даже стакана воды не взяла бы из ее рук! Затем, какой мне резон участвовать в интриге, вследствие которой другая женщина займет престол под моим именем? Всякому ясно, что после этого я стану опаснейшим свидетелем, и при первой возможности от меня избавятся. Далее…

Следует еще дюжина не менее весомых аргументов, на которые владыка отвечает лукавой усмешкой:

— О, вы отлично подготовили защитную речь, миледи! Любой адвокат позавидует вам! Одна загадка: зачем невинному так тщательно выдумывать себе алиби?..


Хорошо, тогда, быть может, лучше высказаться кратко и гордо?

— Владыка, любые оправдания и мольбы о пощаде лишь докажут вам мою виновность. Но я виновна лишь в одном: в неумышленном обмане. Не в заговоре, не в попытке переворота, не в мятеже. Верить или нет — решение за вами. Я — преданный вассал, и отдаю себя в ваши руки.

Отлично звучит. В мыслях — отлично. Но на деле, как сказать таким тоном, чтобы вышло поистине достойно? Без дребезжания в голосе, без дрожащих губок, без блестящих оленьих глазок — безо всей этой вот мерзости. Твердо, по-янмэйски, отчеканить железом!.. Ага, конечно. Я даже с Мартином — мелкой тварью — не смогла говорить твердо. Где уж — с императором!..


А что, если сказать о чувствах? Я — девушка, а не воин! Не в твердости моя сила!

— Ваше величество, со дня, когда увидела вас, я чувствовала тепло в своей душе. Семя будущего чувства упало в мое сердце при первой нашей встрече и с тех пор росло, согревая меня, и наполняя… Боги, что я говорю! Владыка, простите мне этот пафос. Эф в Уэймаре кормил меня премерзкими любовными романами… Вы не знаете, кто такой Эф? Один самовлюбленный мальчишка, его приставили меня стеречь… Зачем я говорю это? Простите меня, умоляю! Позвольте начать сначала, ваше величество. Я хотела поведать о своих чувствах. Искренне, без утайки. В нашу первую встречу… тьма, если говорить искренне, то я злилась на вас. Вы были так высокомерны, сказали: «Обычная феодальная усобица»… Я потеряла отца! Моего папу! Любимого, единственного родного человека! А вам было плевать. Вы сказали: «Серпушка». Мой папа и я — мы серпушки, по-вашему! Как же я злилась! Хотела перевернуть все Фаунтерру… Ох… Простите меня, простите, опять не то. У меня ведь только несколько минут. Потом вы пошлете меня — в монастырь, в Стагфорт, на плаху — не знаю… И осталось так мало времени, чтобы сказать. Важное. Самое главное. Я люблю вас. Простите меня. Я не знаю, как любит женщина мужчину, не умею ни выразить, ни почувствовать, ни распознать… Но мне кажется, то горячее, тугое, терпкое внутри… то, из-за чего мне хотелось жить даже в самые могильные дни… а их было много, ваше величество… Это чувство, я думаю, и есть любовь. Чем еще ему быть?.. И вот я говорю вам о нем. Зачем? Чего жду в ответ? Не знаю. Я — ходячая нелепица. Я — смесь тщеславия, сомнений, страхов и ошибок. Я вечно делаю ошибки. Порою кажется, только их я и делаю. Вам говорили: я умна, проницательна, весела, энергична? Все — ошибка! Я — колодец с черным унынием; я ищу трагедии и подземелья, я притягиваю страшные тайны. Мне снятся трупы в бочках. Я мечтаю о красивой смерти или о том, чтобы стать самой лучшей на свете. Или о кофе с шоколадом. Я ничего не умею. Ни править землею, ни интриговать, ни раскрывать убийства… Я не умею верить в лучшее. Не умею говорить. Не умею чувствовать. Быть женщиной… Я глупа, ваше величество. Вот главное. Точка.


Так вот, Минерва, если подобный кошмар выходит у тебя даже при мысленном диалоге, то чего ждать от диалога реального? Нет, разговоры о чувствах оставь до лучших времен, когда наберешься опыта, прочтешь подходящих книг… А сейчас выбери другой вариант. Допустим, номер восемь: дать полный и деловитый отчет о событиях в Уэймаре. С этим ты справишься. Или номер одиннадцать: тонко пошутить, вызвать у него улыбку и уповать на родство душ. Список тонких шуток заготовила еще в дороге к Алеридану… Или возьми номер четыре: лаконичный, благородный ответ. «Верить или нет — решение за вами. Я — преданный вассал, и отдаю себя в ваши руки». Это красиво и достойно. Постарайся. Ты сумеешь…


Владыка — реальный владыка, не плод воображения — сидел спиною к двери. Темные волосы на его затылке слегка вились, шея казалась очень смуглой из-за белоснежного ворота. Широкие плечи Адриана были ссутулены, и в первый момент Мира вздрогнула — такой усталостью дышала его поза. Но тут же сообразила: владыка просто склонился вперед, рассматривает что-то на столе перед собою. Он так увлекся, что даже не услышал ее шагов, чем поставил Миру в неловкое положение. Как ей поступить? Сделать реверанс у него за спиной? Это глупо. Обойти его спереди? Тогда выйдет, будто она хочет подсмотреть, что лежит на столе у Адриана.

— Ваше величество, — голос капитана Грейса избавил ее от замешательства, — леди Минерва Стагфорт доставлена по вашему приказу.

Император обернулся. Чудесные карие глаза с искорками, ироничные тонкие губы, твердо очерченный подбородок, морщинки глубокой задумчивости на лбу.

— Благодарю, капитан, вы свободны.

— Рад служить.

— Миледи, приветствую вас. Не нужно поклонов. Подойдите ко мне, будьте добры. Взгляните — полагаю, это вас заинтересует.

Она подошла, бормоча на ходу: «Я рада встрече с вашим величеством…» Ахнула, увидев стол. Перед императором лежало развернутое поле для стратем. На нем замерла, остановленная в кульминации, битва между красными и черными фишками.

— Я решаю, миледи, одну занятную стратемную задачу. Положение дел вы видите, а вопрос таков: существует ли маневр черных, который спасет их от разгрома?.. Предлагаю вместе подумать над решением.

Это было худшим началом, какое только мог измыслить Адриан. Ничего подобного Мира не предусматривала ни в одном из вариантов, и неожиданность ошарашила ее. Но в то же время, это был и самый лучший вариант: чистая логика, расчет, никаких чувств. Если в чем-нибудь сильна Минерва Стагфорт, то — в этом.

Она села возле Адриана и сосредоточилась на поле. Сердце сразу забилось ровнее, дыхание успокоилось, водоворот мыслей сменился стройным и ясным течением. Слава людям, придумавшим стратемы!..

Положение фишек, представшее взгляду Минервы, было, мягко говоря, странным. Черные развивали атаку в две волны, разделив свое войско на абсурдно неравные части. Черная искра с единственным рыцарем охраны вырвалась далеко вперед и заняла родной замок красных. Остальная армия черных — внушительная толпа мечей и подков — отставала от авангарда на добрых десять клеток. Положение алых фишек было столь же необычным. Пара красных мечей с горстью серпушек окружали красный замок, тщась выкурить оттуда черную искру. Три алых рыцаря торчали между двух волн черных войск — неясно, как и зачем они попали туда. Что же до основной армии красных, то она находилась совсем в другой стороне — в семи клетках сбоку от замка. Там стояла красная искра с двумя подковами и огромным множеством мечей и серпов.

— Позволите спросить, ваше величество?

— Конечно, миледи.

— Где вторые искры красных и черных? Уже сбиты?

— Их и не было. В этой партии действуют особые правила. Каждый игрок имеет лишь по одной искре. Потеряв ее, немедленно проигрывает.

— Как сложилось столь странное положение на поле? Черные бросили в атаку свою единственную искру, и она оказалась в кольце красных. Очевидно, что черные на грани поражения!

Адриан указал на множество красных мечей и серпов за спиною красной искры.

— Имеется еще одно особое правило. Если на протяжении ближайших десяти ходов черные удержат родной замок противника, то вот эти отряды… видите их, миледи?.. они перейдут на сторону черных.

Владыка перевернул одну из алых фишек — ее оборот имел цвет угля. Мира насупила брови, оценивая ситуацию.

— Надо полагать, ваше величество, черная искра совершила бросок и заняла красный замок именно с этой целью? Хотела удержать его десять ходов и превратить львиную долю красной армии в черную?

— Верно, миледи. Если превращение случится, за черными будет столько сил, что их победа станет решенным делом.

— Почему выбран срок именно в десять ходов?

— Столько нужно второй волне черных, чтобы догнать и защитить свою искру.

— Но сейчас черная искра в смертельной опасности. Если в течение десяти ходов ее собьют, черные проиграют.

— Да, миледи.

— Зачем же черные послали в рискованную атаку именно искру, а не подков?

— Из-за тщеславия, надо полагать. Искры, миледи, нередко страдают этим недугом.

Адриан улыбнулся уголками глаз, от чего на душе у Миры стало совсем спокойно. С двойным вдохновением она взялась за задачу.

— Итак, ваше величество, мы ищем путь спасения для черных?

— Или доказательства, что его не существует.

Мира помедлила, рассчитывая ходы, прикидывая пути наступления. Зажатая в кольцо черная искра казалась обреченной, но на деле предстояло серьезно потрудиться, чтобы выбить ее из замка.

— Осмелюсь заметить, ваше величество, дела черных не так плохи, как кажется. Красные осаждают замок очень малыми силами, их недостаточно, чтобы уничтожить черную искру. Красные могут повести к стенам замка армию перевертышей, но не успеют за десять ходов. Перевертышей слишком много, они будут двигаться медленно. На полпути к замку срок истечет, они обратятся в черные фишки и сожрут красную искру.

— Абсолютно верно, миледи.

— Правда, красная искра может пойти в атаку, оставив перевертышей, взяв с собою только пару своих рыцарей. Тогда она успеет добраться до замка, но… Скажите, ваше величество, по условиям игры, замок дает защитные преимущества?

— Три дополнительных единицы защиты каждой фишке внутри замка.

— В таком случае… — Мира нахмурилась, — красная искра не выбьет черную из крепости. Приди она с малым отрядом — не хватит сил для штурма. Возьми она большой отряд — не успеет дойти в срок.

— Вы очень трезво оцениваете положение, миледи.

— Однако я чего-то не учла, ваше величество?

— Мне доставит удовольствие, миледи, если вы сами найдете решение.

Она обратила внимание на другой отряд красных — три подковы, идущие к замку с севера, в паре шагов впереди большой черной армии.

— Быть может, этим трем полкам нужно остановиться и попытаться задержать черное войско? Выиграть время, чтобы красная искра успела взять замок?..

Владыка ответил с оттенком горечи:

— Должен сказать, они уже пытались задержать черное войско.

Он взял горсть сбитых красных фишек, лежащих в стороне от поля, пересыпал из ладони в ладонь. Мира на миг растерялась. Как среагировать? Соболезнование заострит внимание на горьком событии, а слова утешения прозвучат слишком дерзко. Было бы прекрасно взять и найти сейчас решение задачи. Доказать, что победа неминуема. Вот это станет лучшим утешением!..

И тут ответ пришел — легко, без усилий, как что-то само собою разумеющееся.

— Ваше величество, три красных полка, что идут с севера, — они ведь отступают после сражения с черными? И о том, что столица занята врагом, они не знают? А раз так, то именно в столицу и будут отступать! Куда же еще, как не в сердце родной земли!.. Придя, они обнаружат во дворце черную искру — и выбьют ее. Трех полков, я полагаю, для этого хватит?

— Да, миледи. Совершенно верно!

— Стало быть, все, что нужно делать красной искре, — это просто ждать?.. В том и есть решение задачи: не делать ничего, дать событиям идти своим чередом?!

Адриан помедлил, поморщил лоб.

— Отличное решение, миледи. Наверняка победоносное. Однако несвободно от двух крохотных изъянов. Вот первый: красная искра терпеть не может ждать. Война наполовину состоит из ожидания, но от этого оно не становится менее тягостным.

Мира кивнула, всей душой согласная с каждым словом. Пытка ожиданием — худшая из возможных.

— А вот второй изъян, — сказал владыка. — Красные отряды, что идут с севера, находятся в плачевном состоянии духа. Они потерпели ужасное поражение, видели гибель тысяч соратников. Бежали из города, спасая свои жизни. Теперь шагают, выбиваясь из сил, по снежному бездорожью. Шагают днем и ночью, останавливаясь лишь на несколько часов для малой передышки. Едят на ходу, порою и спят на ходу, бросают тех, кто не может идти. А в спину дышат конные отряды черных, и убивают всякого, кто отстал — как волки режут овец, отбившихся от стада… Полагаю, примерно так выглядит отступление уцелевших полков Лиса. Придя в столицу, они будут измождены и деморализованы. Хватит ли им духу для решительного штурма?

— И что же делать, ваше величество?..

— Дополнить вашу идею, миледи, одним ходом.

Адриан взял искровую фишку и рывком передвинул к замку.

— Красная искра перейдет в столицу одна. Оставит за спиною и армии перевертышей, и своих солдат, вернувшихся из Литленда, возьмет лишь отряд гвардейцев для охраны. Так она сможет воспользоваться поездом и добраться в город всего за два дня. Там искра возьмет под командование воинов Лиса, пришедших с севера, и городское ополчение, и протекцию, и остатки алой гвардии майора Бэкфилда.

Он передвинул названные фишки и обставил плотным кольцом оккупированный замок.

— Присутствие искры повысит боевой дух и дисциплину воинов, сплотит и скоординирует разрозненные отряды. Тогда мы возьмем дворец — с первого же штурма.

— Прекрасная задумка! — воскликнула Мира так, словно Адриан нуждался в ее одобрении. Спохватилась: — Простите, ваше величество… Я лишь хотела сказать, ваши офицеры были бы несравненно лучшими советчиками, чем юная девушка…

Он усмехнулся:

— О, не беспокойтесь о самомнении моих офицеров. Оно не пострадало — я посоветовался с ними.

— Могу ли спросить, каково их мнение о вашем плане?

— Ужжж-жжжасно, ваше величество! — хохотнул владыка. — Как можно использовать маневр, опороченный мятежником? Ориджин уже ездил на поезде в столицу! Если владыка сделает так же, что подумают об этом? Жалкий плагиат! Корона не может внести ничего нового в военное дело! Только и умеет, что повторять за Севером… Какое пятно на престиже!..

— Неужели так и сказали?

— Ну, по правде, миледи, всем понравился план. Офицеры находят его очень разумным, смущает лишь один нюанс. Поскольку Ориджин сам совершил такой же маневр, то легко предскажет его. Но я спрашиваю: и что тогда? Как он помешает нам? Призовет союзников? Все, кто у него есть, далеки от столицы. Прикажет кузену быстрее вести армию на помощь? Уверен, Роберт и так делает, что может, но Лис разрушил перед его носом мосты и рельсы. Роберту не обогнать Лиса. Потребует помощи у Галларда Альмера? Да, я знаю, что Галлард был с ним в сговоре. Но приарх не настолько туп, чтобы помогать обреченному преступнику, еще и вопреки собственным интересам.

При этих словах Мира вспомнила свои рассуждения.

— Стало быть, ваше величество знает, что приарх — союзник Эрвина и Сибил?

— Да, миледи. Но с уточнением: бывший союзник. А теперь сложилось так, что приарху очень хотелось бы отправить на Звезду всех до единого защитников дворца. У него имеется личная причина. Потому теперь Галлард Альмера твердо на моей стороне.

— Я рада, ваше величество… — сказала Мира лишь отчасти искренне. По правде, она бы очень не отказалась увидеть Галларда в суде, как и Сибил Нортвуд. Однако победа в войне важнее личной мести. Наверное. Должно быть…

Чтобы скрыть свое замешательство, она сосредоточилась на поле. И заметила еще один вариант, которого не видела прежде. Взяла черную искру из замка и подвинула на запад, навстречу одинокой красной искре.

— Ваше величество, а что, если мятежник поступит вот так? Вырвется из окружения и встретит вас в пути?

— Верно, есть и такой вариант. Но у него сейчас четыреста человек, а пока пробьется сквозь кольцо, останется сотня или полторы. Со мною будет триста гвардейцев при искровом оружии. Все, чего добьется Ориджин, — это возможности геройски умереть в бою у меня на глазах. Не могу сказать, что это зрелище сильно меня расстроит.

Владыка помолчал и отвернулся от поля, размашистым жестом смешав все фишки.

— Довольно о войне, миледи. Даже мне она наскучила, а уж вам — страшно и представить. Простите мне столь унылое начало беседы.

— Что вы, владыка! Мне было крайне интересно!

— И все же, забудем. Лучше расскажите о себе, миледи.

Нет, только не это! — мысленно вскричала Мира. Я не умею о себе! Что сказать? Каким тоном? С чего начать, к чему вести?..

Адриан улыбнулся, заметив, как она изменилась в лице.

— Позвольте, помогу. Как вам понравилось в Алеридане?

— Ожидание было ужасно, ваше величество.

— Охотно верю. А порадовало ли что-нибудь?

— Гуляш, — вдруг ляпнула Мира.

— Вы были приглашены на праздничный обед?

— Да, владыка.

— К знакомому лорду?

— В подворотню…

— В подворотню?! В городские трущобы? Как вы там очутились?!

— Ваше величество, оттуда вкусно пахло, я и зашла…

Мира теперь сама осознала, как абсурдно это звучит. Они переглянулись — и оба рассмеялись.

— О, миледи, вы прирожденная Янмэй! Умеете найти подход к простому люду!

— Последним временем я много упражнялась в этом. Ваше величество даже не представляет…

— Вы наладили контакт с солдатами?

— Я пила косуху с пехотинцами в Уэймаре.

— А с ремесленниками?

— Мои друзья — часовщик-каторжник и похоронный мастер.

— Не забыли и о низах общества?

— Однажды я заблудилась в подземелье, в самом низу. Там такое изысканное общество!..

— Как на счет духовенства? Мудрый правитель должен вкладывать в развитие церкви.

— Старшие сестры в монастыре раз десять отнимали мой обед. Так что я сделала вклад в духовенство в самом прямом смысле слова.

— А просвещение, миледи? Занимались ли вы им?

— Учила служанку стричься и писать свое имя…

Мира осеклась.

— Ее звали Линдси, ваше величество. Это очень грустная история, и я должна вам рассказать.

Сбиваясь и путаясь по началу, но все больше обретая твердость, она поведала о событиях в Уэймаре. Сперва владыка недоумевал, почему она беспокоит его слух историей какой-то горничной, однако, надо отдать ему должное, не перебивал рассказа. Но когда Мира описала преступления Мартина Шейланда и самую суть его экспериментов, Адриан был потрясен. Он сказал, что немедленно по окончании войны учинит следствие. С большим вниманием Адриан уточнил каждую деталь, в особенности: как долго велись страшные опыты, верил ли Мартин в будущий успех, и как связана с делом чета Шейландов? Мира ответила, что эксперименты идут уже два года, а число жертв превысило тридцать; что Мартин и Аптекарь были глубоко убеждены в своей правоте, хотя причиною тому явилась, скорее, душевная болезнь, чем трезвое рассуждение. На последний вопрос она сказала:

— Я подозреваю, что Эрвин Ориджин и Виттор Шейланд каким-то образом замешаны в опытах Мартина, хотя доказательств тому не имею, всего лишь слышу голос интуиции. О леди Ионе с уверенностью могу сказать: она ничего не знала.

Тут же Мира запальчиво добавила:

— Ваше величество, я прошу вас о милосердии для леди Ионы! Все время она помогала мятежу, однако она — благородный и светлый человек, в ее душе нет грязи. И она так любит брата, что гибель Эрвина уже станет жутчайшей пыткой для Ионы. Помилуйте ее, владыка. Это выгодно и в политическом смысле: Север скорее успокоится и примет вашу победу, если оставите в живых хоть одного Ориджина.

— Стало быть, вы ходатайствуете за нее?

Мира хотела ответить, но осеклась. Вспомнила, что и сама находится под обвинением. Какое право она имеет просить о чем-либо?..

— Ваше величество, — сказала Мира, — вы говорили со мною слишком милостиво и приязненно, и я, по легкомыслию своему, забылась. Но мое положение перед законом, очевидно, мало отличается от положения леди Ионы. Потому не могу не спросить, ваше величество: зачем вы вызвали меня? Объявить ли приговор, выслушать ли мои оправдания?..

Адриан позволил искоркам теплоты вспыхнуть в уголках темных глаз.

— Вы мне симпатичны, миледи, потому и позвал. Вы смеетесь тогда же, когда и я. Вам легче даются беседы о стратегии, чем о чувствах. Вы тщеславны и скромны в одночасье: знаете, что достойны очень многого, но из скромности берете очень мало. И вы из тех существ, над коими боги, создавая мир, трудились с особенной любовью: вы — умная женщина, миледи.

Последовала пауза.

— А что до оправданий… Вы же знаете аргументы, доказывающие вашу невиновность?

— Двенадцать, ваше величество.

— Забудьте их. Не унижайте себя произнесением вслух. Просто знайте, что я вам верю.

Что сказать после такого? Что?.. Все окажется ничтожным, мизерным. Все прочее неважно, ведь сказанных слов уже хватает с лихвой для счастья!

— Хотите спросить о чем-нибудь, миледи?

Ни малейшего желания. Было так светло, что хотелось просто молча дышать этим светом.

— Ни о чем?.. — удивился Адриан.

— Что мне сделать для вас?

— Я надеялся, вы отправитесь со мною в столицу. Не первым поездом, конечно, а в безопасности, вместе с основными войсками.

— Почту за счастье, ваше величество.

Кем я буду при дворе?.. Этот вопрос возник на языке и тут же улетел прочь. Неважно, кем. Нагло и дерзко — мечтать о короне… Да и зачем она? Счастье — просто быть во дворце, возле Адриана. В любой роли.

Но внезапно на ум пришло другое — единственное, что показалось важным. Хотелось знать, что Адриан — лучший человек на свете, без единого пятнышка на совести. Мира и так в это верила, но слишком большой хор голосов обвинял его, а он и не думал оправдываться. Она знала, почему. Она и сама бы не оправдывалась… Но все же, хоть слово в защиту «тирана и деспота». Хоть одно слово из его уст, что перевесит все громкие речи северян!

— Ваше величество, позвольте мне очень дерзкий вопрос…

— Какой угодно, миледи.

— Вы же ничем не навредили Дому Ориджин?

Он усмехнулся:

— Ничем, миледи. Россказни Эрвина о Запределье — простая клевета.

— Благодарю, ваше величество. Мне очень нужно было это услышать. А Эвергард? Ведь у вас были веские причины так поступить?

— Конечно, миледи.

— Задавить в зародыше бунт Айдена Альмера? Не дать ему соединиться с Ориджином?

— Да, миледи.

— Вы остановили войну в Альмере малой кровью? Персты Вильгельма — меньшее из зол?

— Как видите, вы сами все понимаете.

Но вдруг…

Она услышала в его голосе нечто такое… дворцовое. Малая нотка фальши, почти незаметная. Но в нынешнем царстве искренности она была единственной, и потому резанула слух.

— Простите, ваше величество.

— За что? — удивился Адриан. — Я же позволил задавать любые вопросы.

— Я глупа и самонадеянна, что рассчитываю на полное доверие. Это дерзко, нагло с моей стороны. Кто я, чтобы вы полностью мне верили? Простите меня, ваше величество.

Владыка свел брови.

— Вы считаете, я солгал вам? Об Эвергарде?..

Она не считала, и не думала, и не полагала — ни один из этих глаголов-полумер. Она точно знала, что Адриан солгал об Эвергарде.

— Нет, ваше величество. Я верю каждому вашему слову.

— Вы сомневаетесь.

— Но я избавлюсь от сомнений, клянусь. Раз вы сказали — значит, это истина для меня, и иной быть не может. Мой долг — верить, ваше величество!

Он смерил ее тяжелым взглядом. Не злость, не раздражение, не презрение в зрачках… Боль — вот что. Боль и досада.

— Простите, умоляю вас! — вскричала девушка. — Я так глупа, что усомнилась! Но это была лишь секунда, одна крохотная секундочка! Я бы все отдала, чтобы вернуть ее назад!..

— Вы не глупы… — с досадою процедил Адриан.

Если бы что-нибудь прервало этот ужасный момент! Рухнул потолок, вспыхнул пожар, вода залила город и хлынула бы в окна… Да что угодно!

И в дверь постучали. Удача весь день улыбалась Минерве Джемме Алессандре — словно то был ее личный праздник.

— Ваше величество, позвольте доложить.

— Войдите, капитан.

Грейс отчеканил, войдя в комнату:

— Состав готов, ваше величество. Прикажете начать погрузку?

— Да, капитан.

— Желаете лично командовать?

— Конечно. Уже иду, капитан.

Он поднялся и кивнул Минерве:

— До встречи в столице, миледи. Надеюсь, ваша дорога будет легкой.

Она выдавила что-то в ответ. Адриан пошел к выходу, и ей казалось, что с каждым его шагом растет пропасть.

Стрела

15 — 21 декабря 1774г. от Сошествия

Фаунтерра


Усталость похожа на долгую, долгую бессонницу.

Голова наполнена вязкой тяжестью, думать — все равно, что ворочать мешки с песком.

Стоять не можешь. Сидеть — да, ходить — да, стоять на месте — нет. Остановишься — веки слипаются, а ноги подкашиваются. Все время хочешь опереться на что-нибудь: стол, зубец стены, чье-то плечо, собственный меч… Хотя бы скрестить руки на груди — от этого, как будто, легче.

А чувства меркнут, покрываются туманом. Все, что происходит, — как будто не с тобою, вдали. Не живешь, а смотришь сны, к которым почти равнодушен. Лишь редкие сцены прорывают пелену, и вот они-то чувствуются особенно остро, как ножом по нервам…


Эрвин рыдал над трупом собаки. Счастье, что никто не видел этого. Какой бред! Каждый день умирают люди, а тут — собака…

Она шлепнулась с неба, брошенная камнеметом. Уже несколько дней Красный Серп слал осажденным северянам подарки из гниющего мяса. Чаще были трупы людей, реже — животных. Он рассчитывал вызвать хворь, а также деморализовать гарнизон. Одно дело, когда с неба падают камни, другое — куски мертвецов. Эрвина вот проняла собака. Мохнатая рыжая дворняга, попорченная крысами. От жалости душа выворачивалась наизнанку…

А гибель кайра Хэммонда Эрвин почему-то принял спокойно. Прямое попадание из катапульты снесло зубец стены, за которым стоял кайр. Его швырнуло на землю и расплющило камнями. Когда Эрвин подошел, Хэммонд был без сознания, но еще дышал. Кто-то сказал об ударе милосердия. Эрвин обнажил клинок и вогнал в сердце воина. Тот перестал дышать. Вот и все. Туман бесчувствия, взгляд со стороны. Это — не со мною происходит. Собака — реальность, да. А это — сон…

Усталость творит странные вещи.


От усталости Эрвин начал совершать ошибки. Первою были дворцовые слуги: не стоило отпускать их. После пожара в лазарете им нельзя было доверять, а держать взаперти стало слишком накладно: кто-то должен стеречь их, кто-то еще — носить воду и пищу. Нельзя тратить воинов на эту чушь. Эрвин приказал казнить десятерых слуг, которых считал виновниками пожара, а остальных распустил по домам. Позже подумал: стоило перебить всех. Выйдя в город, слуги, конечно, рассказали врагу и о милосердии Ориджина, и о том, как утомлены его солдаты. Ни того, ни другого врагу слышать не следовало.

Другой раз Эрвин ошибся, когда Ханай замерз. Свежий лед выглядел хрупким, и Эрвин исключал возможность наступления по реке. Однако Бэкфилд нашел пятерых смельчаков с искровым оружием, которые проползли по льду под мостом, забрались в надвратную башню и, убив часовых, попытались опустить мост. К счастью, искровая сила была отключена, и механизмы моста не сработали. Другие часовые заметили возню в башне и разобрались с лазутчиками. Но ошибка стоила Эрвину четверых воинов.

В третий раз он просто проморгал атаку. Глупо, как юнец. Красный Серп отвлек его ложным наступлением по Воздушному мосту, а основные силы бросил по льду на санях, с северного конца острова. И Эрвин поверил, перевел людей к Воздушному. Солдаты Серпа поставили лестницы и проникли во дворец…

Спасло то, в каком состоянии были атакующие. Усталость и уныние измучили их не меньше, чем северян. К тому же, прибавился и страх. Лучшие отряды Бэкфилда давно были развеяны. От батальона алой гвардии осталось меньше роты; батальон Надежды разбился в лохмотья за два первых штурма; городская полиция потеряла треть и теперь старалась держаться в стороне от войны. Бэкфилд бросал в бой все, что находил: куски личной стражи дворян, что соглашались ему помочь; наемничьи отряды из проходимцев и бандитов; ополчение из городских нищих; штрафные роты дезертиров, что прежде бежали из Южного Пути. Многочисленный мусор. Хорьки, а не воины… Стая таких вот зверьков ворвалась во дворец. Они имели шансы на победу, но когда кайры взялись за них — дрогнули и бросились бежать назад к стене, к лестницам, на лед… Лучники Джона Соколика проводили их стрелами. Однако дюжина кайров отправилась на Звезду. Дюжина сегодня, дюжина вчера, дюжина завтра… Войско таяло. Медленно, но неуклонно. С тою же скоростью, с какой таяли силы Эрвина.


— Ориджин, помнишь меня? Я — майор Бэкфилд, Красный Серп. Летом был капитаном, сейчас — майор, а с тобой стану полковником. Два чина за год — неплохо, правда? Сдашься живым или сдохнешь — мне без разницы. Полковничьи нашивки все равно будут мои. А тебе, поди, разница есть. Сдавайся, Ориджин. Пощади себя и своих людей!

Бэкфилд делал все, чтобы измотать северян. Он не имел ни хороших бойцов, ни таланта полководца, однако упорства ему было не занимать. На рассвете, в сумерках, среди ночи, в полдень — в разное время каждого дня на дворец сыпались сюрпризы. Внезапные атаки. Зажигательные снаряды. Лазутчики. Обходные маневры. Камни. Гнилье с неба… Каждый день, каждые пару часов кто-нибудь умирал. Эрвин привел с собою шестьсот человек. Сейчас боеспособными остались едва ли триста. И только трое живых офицеров: Деймон Ориджин, Сорок Два и Джон Соколик.


От усталости все время хочешь опереться. На стену, столешницу, собственный меч, чье-то плечо. На кого-то, кто старше, крепче, опытней, мудрее. Кто точно знает, пока ты сомневаешься. Кто обложит тебя последними словами, если заикнешься о поражении. Кто влепит тебе по роже, если вздумаешь трусить. На кого-то, кто выше тебя.

Эрвин видел своих солдат, и, если хватало сил на чувства, он чувствовал зависть. Во-первых, они сильней и выносливей его. Во-вторых, что важнее, у них есть он: лорд, полководец, внук святой Праматери, живое знамя. У него же не было никого. Когда искал опоры, ладонь проваливалась в пустоту.

Окажись тут отец, послал бы Эрвина на стену: дерись, выполняй приказ, не думай. Каким бы счастьем было — не думать!

Будь во дворце Джемис, он был бы мрачен, как гроб. Но он всегда мрачен, и Эрвин видел бы: ничего не изменилось, все как обычно.

Роберт сказал бы: «Бывает». В том смысле, что всякое бывает. Бывает так, а бывает и хуже. Житейское дело.

Граф Лиллидей, будь он здесь, поучал бы Эрвина. Это давало бы покой, ведь в науке нет смысла, если завтра помирать. Раз поучает, значит, не все так плохо.

А барон Стэтхем уперся бы, как старый бык, и не делал ни шагу с места. И Эрвин мог бы ухватиться за его рог, опереться на загривок.

Тьма, ему следовало взять хоть кого-нибудь старше сорока лет! Но были только Хэммонд и Деррек, а теперь оба мертвы. Остались одни юнцы. Отличные, ловкие, быстрые, зубастые молодые волки. И никто из них никогда не бывал в действительно глубоком дерьме. Только сам Эрвин. Этим летом, за Рекой… Но, по правде, тогда было легче. Он мог спать, сколько угодно, и не принимать решений.


Дождь из мертвечины прекратился, когда ударили морозы. Те подонки, кого Бэкфилд посылал на кладбища, не смогли разрыть мерзлую землю. Это можно было счесть облегчением, если бы не холод.

Искровые машины не работали, а для печей не хватало ни дров, ни рук. В разбитые окна врывался ветер и блуждал по галереям дворца. Иней покрывал картины и скульптуры, постели и скатерти. Эрвин мерз постоянно, сколько бы ни надел на себя. Спать было невозможно. Даже если бы тревога позволила сомкнуть веки дольше, чем на полчаса, мороз разбудил бы его. От бессонницы усталость становилась беспросветной и неподъемной. Будто пытаешься вылезти по стенке колодца. Ползешь, ползешь, ползешь… а над тобой еще сотни футов тьмы.


Несколько раз они спали с Аланис. Когда еще были силы и тепло, предавались любви. Потом — просто ложились в обнимку, пытаясь согреть друг друга и уснуть. Выходило скверно. Холод не уходил: их телам недоставало тепла, чтобы кого-нибудь согреть. И каждый страдал от своих кошмаров, то и дело схватывался с криком. Эрвину снились мертвые солдаты, Аланис — черви на лице, обоим — внезапные атаки. Последнее, впрочем, чаще всего оказывалось явью.

Потом они разругались. В какой-то день Эрвин заметил отсутствие путевца и спросил о нем Аланис. Она попыталась солгать, что отпустила Джоакина. Эрвин заметил ложь и взбесился.

— Ты послала его с поручением! Ты выполнила этот вздорный план, хотя я и запретил тебе!

— Вздор?! — вскричала она. — Вздор — это сидеть в ловушке и не пытаться выбраться! Наша армия тает, и что ты делаешь? Только смотришь на это?! Я же нашла путь к спасению!

Усталость делает странные вещи. В частности, убивает манеры. Эрвин схватил ее за подбородок и грубо встряхнул. Поднес три пальца к самым ее глазам.

— Один. Твой путевец — идиот. Он ничего не сможет, только попадется Бэкфилду. Тот вскроет письмо и получит лишний козырь. Два. Даже если путевец справится, этот план — дрянь и мерзость. Я не хочу использовать такие средства, слышишь? И три. Как ты посмела послать его, если я запретил?!

— Ты ничего не предпринимаешь. Только орешь по ночам и смотришь, как мрут твои люди. Чего мы ждем? Стэтхема с Робертом?! Они не успеют! Взгляни на этот снег и мороз! Они и за месяц не доползут сюда!

— Роберт сказал: три недели.

— Даже три недели — долго! И где хоть одна весть от Роберта? Почему не докладывает о продвижении? Почему не говорит, где сейчас находится? Он застрял, вот почему!

— Эрроубэк тоже не пишет, — огрызнулся Эрвин. — Путевец попался, и твое письмо настроит против нас всю страну.

— Боги!.. Да ты не в романе живешь! Нельзя выиграть войну, не запачкав рук. Очнись и действуй!

— Ты совершила действие, но Эрроубэк не пишет. Ты просчиталась, Аланис. И нарушила мой приказ.

— Но и Роберт не пишет.

Стоял мороз и мели метели. Возможно, из-за этого голуби не приносили почту в столицу. А может, по иной причине.

— Я надеюсь, — отчеканил Эрвин, — что путевец попался, и твой план сорван. Но впредь я не потерплю ослушания. Никогда.

— Да, мой господин. Что прикажете делать, мой господин? Терпеть?

— Да, тьма сожри, терпеть! Стоять и верить! Каждую ночь я спрашиваю об этом Агату. Она отвечает: держись и верь!

— Ах, ну если сама Агата… Где уж мне до нее…

С того дня они виделись редко.

Аланис была занята не меньше самого Эрвина. Птичников отослали в город, и голубятня требовала ее присмотра. В остальное время Аланис ухаживала за ранеными в лазарете. После пожара остался лишь один лекарь и один сведущий грей ему в помощь, а раненых прибывало с каждым боем. Аланис работала в лазарете днем и ночью, спала там же, выкроив пару часов. Эрвин проводил ночи в караулке на стене. Не нужно далеко ходить, а спать сидя не так тревожно, как лежа: быстрее схватишься на ноги, когда начнется бой.


* * *

Внезапная атака Серпа вторично прорвала оборону. Ценою двух десятков жизней кайры снова сумели выбить врага.

На следующий день группа лучников Соколика сбежала из замка. Собрав во дворце мелкие золотые побрякушки, парни слезли со стены и ушли по льду. Часовые заметили и обстреляли их, но греи — скверные лучники.

Эрвин вызвал Джона.

— Ты разрешил им уйти?

— Ясно, нет, милорд. Если б разрешил, то и сам не остался бы здесь. Никогда не слышал историй, как Ориджины щадят дезертиров.

— А теперь, когда знаешь о побеге, жалеешь, что не ушел с ними?

— Нет, милорд.

— Веришь в нашу победу?

— Нет, милорд. Наше дело пропащее, это всем видно. Но придет день, когда вы решите отступить. Тогда я помогу вам выбраться из ямы и получу в награду мешочек золота, а не стрелу в задницу, как дезертир.

Слова лучника задели гордость Эрвина. Она питала его целых полдня. Когда начался штурм, Эрвин бился изо всех сил — пускай не слишком эффективно, но отчаянно.

В том же бою Соколику проткнули живот.


Позже гордость померкла, и усталость взяла свое. Эрвин цеплялся за камни, чтобы не упасть. Пересохшими глазами смотрел на Ханай. Гладкий белый лед, почти надежный.

Деймон пришел сменить Эрвина: командовать всегда должен Ориджин. Эрвин спросил кузена:

— Как думаешь, у нас есть шансы? Не лучше ли… туда?

Он махнул рукой в сторону левого, лесистого берега.

— Ты очумел?! Мы же побеждаем!

— Ха-ха-ха, — выкашлял Эрвин. — Взгляни на меня. Я еле жив, и все войско не лучше. Мы не выстоим и недели. Даже если Адриан не придет. А он придет, и раньше Стэтхема. Я уповал на Персты. Без них наше дело — пропащее. Это всем видно.

— Да ладно тебе! — Деймон хлопнул его по плечу. — Мы держимся уже полмесяца против всей столицы! Они уже и атаковать-то боятся. Идут нехотя, шлют вперед самых тупых отморозков. Я видел и пьяных в бою, и еще кое-кого похуже. Без крепкого зелья у столичников трясутся поджилки. Вот мы их как! Мы — непобедимые Ориджины!

Эрвин скривился и полез в карман за пузырьком змей-травы.

— Кстати, о крепком зелье…

— Отдай эту дрянь, отдай! — Деймон вырвал у него пузырек. — Ты и без того совсем больной, да еще травишься вдобавок. Прекрати ее пить, иначе станешь, как шут Менсон! Слыхал о нем?

— Не могу не пить. Только из-за этой дряни я и стою на ногах. Не выпью — свалюсь.

— Так и свались! Должен командовать Ориджин — вот я командую. А ты иди, поспи.

— Не могу спать. Страшно.

— Страшно? Тебе?!

— Мне. Усну — случится какая-нибудь дрянь. Они нападут. Кто-то умрет. Если сплю дольше часа, кто-нибудь умирает.

— Вот что, брат: не дури. Ложись и спи. Если нападут — я им задам перцу. А умереть — это уж нет, не собираюсь. Разве что заработаю небольшой шрам на лице, чтобы не быть таким… ну, ты знаешь.

Эрвин вымученно улыбнулся кузену и ушел в караулку. Ему таки удалось уснуть.


А когда очнулся, кипел бой.

Из Маренго пришел полубатальон морской пехоты, и Бэкфилд сразу швырнул его на штурм.

Эрвин командовал лучниками вместо Соколика. Указывал цели, стрелял и сам. Когда подошли ближе, бросал камни в бойницы, отпихивал багром лестницы, кого-то рубил, кого-то сталкивал вниз. Все было в тумане, неясное, сонное. Это не со мной, это вдали… А четко различалась одна мысль: куда подевался Деймон? Найду его — засмеюсь в лицо. Иди поспи — конечно! Я сказал, что будет дрянь, значит — будет дрянь. Не спорь со внуком Светлой Агаты!..

К утру врага содрали со стены, отпихнули на лед, отогнали камнями и стрелами. Кузена Эрвин так и не встретил. Зато его нашел лекарь и сказал:

— Милорд, вам нужно пойти со мной.

Как-то сразу, за миг, все стало ясно. Эрвин ни о чем не спрашивал. Молча пришли в лазарет.

Стрела попала Деймону в глаз. Наконечник торчал возле уха, древко — из пустой глазницы.

Усталость пока еще накрывала Эрвина спасительной пеленой. Не чувствуя ничего, кроме тупой, ноющей боли, он осмотрел кузена, приложил пальцы к шее.

— Еще жив?

— Дышит.

— А шансы есть?

Вместо ответа лекарь поджал губы.

— Делайте, что можете.

— Что могу… — лекарь качнул головой и взял клещи, чтобы вытащить стрелу.

Тогда Деймон-Красавчик пошевелился и произнес:

— Мне страшно.

Эрвин зажал рот, чтобы не завизжать. Ужас порвал пелену усталости.

— Мне страшно, брат… Не хочу умирать…

Древко торчало из дыры на месте правого глаза, но левый смотрел прямо на Эрвина, и зрачок был кошмарно ясен, в нем читалось сознание. Как может быть в сознании человек со стрелой в черепе?!

— Эрвин… скажи, что я не умру… скажи, что все будет хорошо…

Но как?! Никогда, ничего уже не будет хорошо! Стрела вошла тебе в глаз и пробила череп. Наконечник торчит в виске. Что я скажу тебе, что?!

Лекарь подтолкнул Эрвина к кузену.

— Скажите ему, милорд.

— Все. Будет. Хорошо. — Эрвин даже не узнал свой голос. Это сказала деревянная кукла, не он.

— Страшно умирать… Жить хочу. Спаси меня!

— Скажите.

— Да, брат. Ты. Выживешь. Все. Будет. Хорошо.

— Возьмите за руку.

Эрвин присел рядом с ним. Не в силах оторвать взгляд от лица Деймона, на ощупь нашел его ладонь. Сжал. В единственном глазу брата выступила слеза.

— Правда, спасешь? Ты же сможешь! Обещай…

Да чего же ты от меня хочешь?! Как я скажу тебе правду??!

— Ты. Будешь. Жить. Клянусь. Агатой.

Он погладил руку Деймона.

— Больше не будешь… красавчиком. Получишь шрам… как ты мечтал. Наконец… все тебя… зауважают.

Деймон улыбнулся. Ни по каким законам мира он не мог улыбаться. Но губы растянулись, обнажив резцы, а глаза прищурились. Стрела шевельнулась в глазнице и, видимо, коснулась нерва. Закатив зрачок, Деймон лишился чувств.

Эрвин поднялся, опершись на руку лекаря.

— Приступайте. Делайте, что надо. Только…

— Да, милорд…

— Если снова очнется и будет умирать в сознании — не зовите меня, ладно?

Глаза лекаря — красные и мутные. Ему стоило больших трудов понять, о чем просит герцог.

— Не хотите прощаться?

— Хватит с меня прощаний… Просто доложите: жив или умер, ясно?

— Да, милорд.

— Если понадобится удар милосердия…

— Не понадобится, милорд. Я извлеку стрелу. Вероятно, этого хватит.

Эрвин кивнул и пошел к двери. Все вокруг кружилось, звенело, плыло пятнами… Падали сумерки — странные, темные и быстрые, словно уронили штору…


Он вывалился в дверь и сделал несколько шагов, хрустя снегом. Кто-то возник на пути.

— Какие приказания, милорд?.. Мне возглавить оборону?

Эрвин уставился на человека, не понимая, кого видит перед собою. Да сквозь слезы он почти и не видел.

— Ты кто?

— Кайр Генри Хортон. Сорок Два. Я теперь старший офицер.

Эрвин потер глаза, пытаясь разглядеть его, понять, о чем речь…

— Прикажете мне возглавить оборону? — снова спросил этот странный назойливый человек.

Эрвин откашлялся, сглотнул комок в горле и неожиданно для себя заорал:

— Да, тьма сожри! Да! Надень чертовы доспехи Деймона и командуй! Ориджин должен быть на стене, ты понял меня?!

— Милорд…

— Ступай, тьма тебя! Командуй! Если не помрешь до вечера, я тебя сменю.


Сорок Два ушел, и Эрвин сел в снег. Вспышка сожгла остатки сил. Теперь ничего не было. Совсем. Пустота.

Ни стоять. Ни чувствовать. Ни плакать. Ни дышать… Ничего.

Сидя в сугробе, он стал качать головой взад-вперед.

Зашептал… Может, мысленно, а может, вслух…

— Не могу. Больше не могу. Агата… услышь меня. Услышь меня, ладно? Больше не могу. Не могу, ты слышишь? Агата… Нет сил. Дай мне что-нибудь. Помоги… Я не выдержу. Честно, верь или нет. Плевать на победу, на славу, на жизнь… Меня нет. Дай хоть что-нибудь. Если тебе не все равно… Помоги. Агата… помоги…

Он завалился в снег и потерял сознание… а может, нет. Сознание мало отличалось от тьмы.


Открыв глаза, он увидел Светлую Агату. Во плоти. Протяни руку и коснись.

Он улыбнулся:

— Наконец-то… Теперь отдохну.

А потом улыбнулся еще шире:

— Какая же ты страшная! Тебя рисуют красавицей, а на деле… Боги, ты бы себя видела!

Светлая Агата ужасна. Тоща, как мумия, все кости светятся сквозь сухую кожу. Выпирает челюсть, торчат скулы, чернеют глазные впадины… Целовать такую — все равно, что целовать труп.

Вдобавок щеку режет темный бугристый шрам.

— Будь ты хоть немножко жив, — бессильно выдыхает Агата, — я бы тебя придушила. Бери, читай.

Она бросает ему ленточку и пытается встать. Эрвин хватает ее за подол и тянет к себе. Агата настолько слаба, что без сопротивления валится рядом с ним.

— Прочти сама, — говорит он ей. — Я не могу…

— Развалина, — ворчит Агата. — Размазня. Тоже мне, герцог Ориджин…

— Уродина, — отвечает Эрвин без злобы, с любовью. — Прочти. Окажи милость…

— Ладно…

Она дает ему левую руку, пока правой ищет ленту. Ладонь скелета — все суставы видны. Эрвин касается губами ее пальцев. Они теплые. Боги, на свете до сих пор есть что-то теплое!

Найдя ленту, она кое-как развертывает ее одной рукой, но вторую не отрывает от Эрвиновых губ. Возможно, губы все еще теплы. Возможно, она думает: «Боги, на свете еще осталось что-то теплое!»

Она читает:

— Кузен, мы идем. Много снега, но черт с ним, справляемся. Вошли в Земли Короны. Осталась неделя. Держись. Стисни зубы и держись. Роберт. Пост скриптум: бывает и хуже.

Колпак

22 — 23 декабря 1774г. от Сошествия

Рельсовая дорога из Алеридана в Фаунтерру


Ты убьешь императора.


Менсон знал, что такое пыль на письме. Во всем подлунном мире знали единицы, но шут владыки входил в их число. Так было угодно богам.

Смертный неспособен противиться действию Ульяновой Пыли. Взять из горна красный кусок железа голой рукой и держать, не разжимая ладони, пока жар не расплавит кожу и мышцы, — для этого нужна определенная сила воли. Чтобы нарушить приказ Ульяновой Пыли, сил требуется вдесятеро больше.

А Менсон не мог похвастаться крепостью характера. Если страдал от боли, он плакал и скулил, как щенок. Когда бывал в тоске, не вставал из постели без помощи Форлемея. Не мог вытерпеть, когда кто-нибудь кричал рядом с ним: убегал или визжал, или мочил штаны. Простоять пять минут без движения было для него непосильной задачей. Стоит ли говорить о раскаленном железе в ладони. А уж об Ульяновой Пыли…

Менсон и не думал о сопротивлении. В нем не было ни одной жесткой детали, как в масле нет того, что воспротивится движению ножа. Все его мысли по данному вопросу свелись к двум словам: не хочу. Это не хочу напоминало кленовый листок, плавающий на поверхности болота, за который пытается ухватиться человек, тонущий в том же болоте.

Однако впервые за много лет Менсон точно знал, чего хочет. Вернее, чего не хочет.


Менсон не носил оружия. Его рукам вряд ли хватило бы сил задушить кошку. Он не имел понятия о ядах, кроме эхиоты, а она слишком слаба и медленна для убийства. Адриана же охраняли лучшие рыцари Фаунтерры, снабженные лучшим искровым оружием. Менсон, кажется, не имел ни шанса убить владыку, даже если бы очень хотел этого.

Но он хорошо видел облако: не мог не видеть, поскольку жил в нем. Облако тумана, облако незаметности. Ничтожное существо, больной зверек, жалкий паяц, обезьянка… Пятнадцать лет лазурные и алые гвардейцы, агенты протекции, придворные, вельможи привыкали не замечать его, не придавать значения, отворачиваться с гадливостью, морщить носы… Пятнадцать лет росло вокруг него маскирующее облако. Сейчас оно было таким плотным, что Менсон мог пройти сквозь любую охрану. Стража императора не видела его. Никто не видел. Кроме самого Адриана.

— Вввладыка… — начал шут, и сила Ульяновой Пыли тут же шевельнулась в нем, требуя молчания.

— Что, Менсон?

Поезд уже тронулся, и здания за окном мельчали, городской центр сменялся окраиной. Прежде, до отъезда, Адриан был очень занят и не пускал к себе шута. Менсон даже понадеялся, что будет оставлен в Алеридане, но этого не случилось. Теперь он ехал в императорском вагоне, в двадцати футах от Адриана. И проведет ночь в императорском вагоне, в двадцати футах от спящего Адриана…

— Что, Менсон?

Ты в опасности! Мне приказали убить тебя!

Сила Ульяновой Пыли не дала ему сказать этого. Ладонь разжалась, выронив головешку.

— Мне стрррашно, владыка.

— Отчего?

Тебя хотят убить!

И снова пальцы отдернулись от жара.

— Пррросто страшно… Не знаю…

— Ты видишь, чего боишься?

О, да, он видел. Он видел так, что Адриан лежал на дне ямы, а Менсон стоял над ним, держа в руках лопату с землею. И лопата была размером с воз.

— Темно впереди… Темнооо!

— Отчего же, Менсон? Я вижу свет. Мы едем к своей победе. Навстречу триумфу со скоростью пятнадцати миль в час — в этом есть поэзия, не чувствуешь?

Ты погибнешь, и все рухнет! Мир развалится на части!

И снова — нет. Слова застряли в горле.

Ульянина Пыль решила, что Менсон потратил достаточно времени на пустую болтовню, и начала действовать. Он услышал в своей голове мысль — чужую. То есть — свою, но — незваную, непрошенную. Нужно оружие. Найди оружие.

— Тррревожно… Тревожно!

— Почему? Что ты видишь?

— Эрррвин! — выкрикнул шут. Ульянина Пыль позволила ему говорить о мятежнике. — Он опасен, он замышляет! Сможет встретить нас!

— Любопытно, — владыка приподнял бровь. — Минерва говорила то же. Давай-ка побеседуем об этом. Не желаешь ли чаю?

Согласись, выиграй время, — потребовала Пыль.

Менсон кивнул, и владыка отдал распоряжения. Лакеи принялись накрывать. Последние городские районы остались позади, и за окном тянулись белые поля, поодаль россыпью серых пятен маячила деревушка. В салоне было жарко. Искровой силы не хватало на отопление, потому горел огонь в железной печурке, дрова потрескивали, отзываясь на перестук колес. Под потолком покачивались хрустальные люстры, темнели синим бархатом диваны, золотились вензеля на белом фарфоре. Высокий чайник с фигурками синиц на крышке опустился на стол.

— Так вот, Менсон, ты говоришь об опасности от мятежника, в точности как тремя часами ранее говорила и Минерва. Вы полагаете, что Эрвин способен на последний удар. Я не согласен с вами.

Он поднял чашку, над которой вился парок. Фарфор тончайшей работы — владыка держал чашку бережно, как бутон розы, иначе она хрустнула бы в руке.

Менсон старался приклеить свой взгляд к фарфору, к цепким пальцам Адриана, к тени жидкости на стеночке чашки. Но взгляд соскальзывал, шарил по салону, отыскивая острые предметы. Вилочки для сладкого, что поданы вместе с тортом. Чайник, который можно разбить, создав осколки. Нож для бумаги на письменном столике. Вечный Эфес на поясе императора. Искровые шпаги у лазурных гвардейцев, несущих вахту у двери.

— Лишив тебя здравости рассудка, Менсон, боги послали взамен иной дар — возможно, даже более ценный. Твоя интуиция заострилась до предела, сделалась чувствительной, как самая тонкая скрипичная струна. Я убежден: твои чувства никогда не обманывают тебя. Разум лжет, приписывая неверные трактовки, либо подводит, оставив чувство совсем без объяснения. Так вышло и в данном случае. Ты ощущаешь опасность, но заблуждаешься в оценке того, от кого она исходит.

От меня! От меня-аааа!

Парой глотков чая Менсон смыл комок в горле.

— Как мы с тобою знаем, в игре участвует и третья сила. Она предприняла до сей поры лишь один решительный ход — ты понимаешь, о чем говорю. Долгое время я был склонен приписывать этот ход не третьему игроку, а, собственно, мятежнику: красивая, масштабная провокация, дающая как бы повод к восстанию. Его же, Ориджина, я винил и в поддельной грамоте, отправленной Литлендам, стало быть, и в конфликте с Западом. Мне думалось: Ориджин тщательно подготовил свое восстание путем серии провокаций, ослабляющих Корону и в то же время выставляющих нас в невыгодном свете. Также он обзавелся союзниками: сблизился с Сибил Нортвуд и Галлардом Альмера, обещаниями подкупил Генри Фарвея.

Владыка принялся за кремовый торт. Правильный янмэец — тщеславный сладкоежка. Правильный агатовец — унылый пьянчуга. Внук Сьюзен променяет жену на охотничьего пса. Внук Елены проиграет жену в карты. У каждого рода — свои пороки. Менсон перебирал их в уме, как считалочку, силясь отвлечься от мыслей об оружии. Ульянина Пыль тянула его взгляд к ножу для бумаги.

— Однако потом я изменил свое мнение, — говорил Адриан, облизывая губы. — Поворотною точкой явилась атака Эрвина на столицу. Сама атака была красивым маневром: внезапным, быстрым, весьма эффективным с политической точки зрения. Даже в некотором смысле геройским: вызовет восхищение у нищих певцов и городского сброда… Но зачем Эрвин лично сунулся в столицу? Ему следовало послать на убой вассалов, но не лезть в петлю самому. Очень глупый поступок, вызванный детским желанием прославиться, утвердить себя и кому-то что-то доказать. Я исключаю, чтобы такой поступок мог совершить хитрец, придумавший все, названное выше. Напрашивается ясный вывод: Эрвин — чья-то марионетка, серповая фишка. Некто значительно более изощренный нашептывает ему планы, вертит им, направляя в ту или иную сторону. Минерва видит Галларда Альмера в роли кукловода. Но это исключено: разум приарха слишком закостенел и неповоротлив, чтобы выстроить подобную игру. Генри Фарвей подошел бы лучше. Но он был до странности не подготовлен к нашему прибытию. Кукловоду следовало бы предвидеть наши ходы…

Менсон встал и подошел к письменному столику. Недолго поборолся с Пылью за контроль над рукою, сдался и взял нож. Другой рукой схватил лист бумаги. Согнул его, разрезал ножом надвое. Бумага издала тихий треск.

— Волнуешься?.. — спросил Адриан. — Да, у нас есть повод для волнения. Ведь мы не имеем понятия о третьем участнике партии. Это может оказаться и вовсе не лорд, не землеправитель, а кто-нибудь из нашего же окружения. Министр. Придворный. Генерал. Начальник протекции… Мы даже не знаем его целей. Хочет ли он лично занять престол, ослабив нас руками Эрвина? Либо усадить на трон северянина, а самому остаться кукловодом при императоре? Либо добиться нашей победы и получить от нас крупную награду? Например, земли кого-нибудь из тех, кто лишится головы, как мятежник… А может быть, кукловод — вассал самого же Эрвина, который просто добивается его гибели, чтобы овладеть герцогством?..

Шут ходил взад-вперед по салону и резал бумагу, роняя клочки на ковер. Никто не замечал его. Уже дважды он прошел в ярде от Адриана, и стражники даже не шелохнулись. Пыль заставила его примериться, рассчитать движение руки, наметить точку на шее владыки. Идеальным будет такое движение: пройти мимо Адриана ему за спину, развернуться, двинуться назад, и, поравнявшись, ударить. Владыка ничего не увидит, поскольку не следит за шутом. Лазурные увидят, но не успеют добежать.

— Но, Менсон, есть одно утешительное обстоятельство: скоро мы узнаем кукловода. Я намереваюсь захватить Эрвина живым. И он скажет нам все. О, да! Быть может, он не понимает, что является марионеткой. Вероятно, кукловод не прямо указывает ему, а тихо нашептывает советы, подкидывает мысли. Но, так или иначе, Эрвин знает этого человека и скажет нам.

Утопая подошвами в ковровом ворсе, Менсон прошел за спину владыки. Кленовый листок на поверхности болота… Менсон обеими руками вцепился в него, пытаясь хоть на дюйм подняться над трясиной.

Я пойду спать!

Нет, нельзя.

Живот болит! Владыка, отпусти меня!

Нельзя.

Обернись!

Нет.

А-аааааа!

Нет.

Ничего нельзя. Не вымолвить ни звука. Только треск разрезаемой бумаги.

Он повернулся, увидел затылок Адриана. Владыка разглядывал чашку в своей ладони, задумавшись о чем-то.

Треск разрезаемой бумаги… Единственное, что напоминало о присутствии Менсона. Ритмичный сухой звук…

Менсон разжал пальцы и выронил последние клочки. Пыль позволила ему это сделать, Пыль думала о ноже. Но треск прекратился. Утих.

— Что случилось?.. — спросил Адриан, обернувшись на звук отсутствия звука. В футе от себя увидел Менсона с ножом. Сказал, морщась: — Кончай резать, ты меня раздражаешь. Будь добр, волнуйся сидя.

Повинуясь приказу владыки, Менсон стал опускать нож. Пыль приказала бить. Две воли столкнулись и вызвали секундную задержку.

— Что? — спросил Адриан, слегка напрягшись.

Нет! — потребовала Пыль. Уже поздно, он успеет отразить удар! Жди другого раза!

Да! — крикнул себе шут. Бей сейчас, он спасется и будет знать!

Рука дрогнула и застыла.

Лазурный гвардеец двинулся по салону.

— Владыка, шут беспокоит вас? Выпроводить его?

— У Менсона, кажется, снова начались судороги. Заберите у него нож, пока он не порезался.

Гвардеец схватил Менсона за шиворот.

— Тьма тебя сожри, пустой колпак! Живо отдай нож!

Он бросил железо на пол. Гвардеец наклонился. А Менсон… Повинуясь интуиции, не мысли, которую Пыль смогла бы отследить, он схватил со стола свою чашку и плеснул чаем в лицо императору.

В следующий миг был свален на пол могучим ударом.

— Какого черта, скотина?! …Ваше величество, вы здоровы?!

— К счастью, чай успел остыть… — растерянно сказал Адриан, утираясь салфеткой. — Не пойму, что творится с Менсоном. Как будто мой вид приводит его в волнение. Пожалуй, лучше, чтобы сегодня он был подальше от меня.

— Так точно, владыка. Переведем его в вагон второго класса.

— Хорошо. И пришлите к нему лекаря.


* * *

Ульянина Пыль не спустила шуту этот проступок. Ночью, когда лекарь убрался, она сдернула Менсона с постели, поставила на колени, принудила закатать рукав ночной сорочки и его зубами принялась сгрызать кожу с его же предплечья. Отрывала крохотные клочки. Пережевывала, напрягала мышцы его горла, чтобы шут сглотнул очередной кусочек. Он пытался прервать пытку: упасть на пол, удариться, отбить руку от зубов. Пыль фиксировала его в одной позе и не давала шевелиться. Работали только мышцы челюстей и горла. Он пытался кричать. Пыль не выпускала ни звука из его груди. Он умолял ее хотя бы сменить руку, дать передышку рваной ране на левом предплечье. Пыль не знала жалости.

Спустя час экзекуции, когда кровь уже заливала всю руку и стекала по подбородку на шею, Ульянина Пыль позволила прекратить. Не потому, что смилостивилась, но по велению цели. Рана не должна лишить Менсона сил. Желательно, чтобы она вовсе осталась незаметна для гвардейцев. Так что, действуя правой рукой и зубами Менсона, Пыль наложила повязку на поврежденное левое предплечье. Затем подвела его к умывальнику, велела тщательно смыть кровь и осмотреться в зеркале. Оставшись довольна, Пыль уложила его в постель и накрыла голову подушкой.

Кричи, если хочешь.

Менсон издал бесконечно долгий, рваный, мучительный стон.

Теперь ищи способа вернуться к императору.

Не хочу! Не хочу!..

Пыль стащила его с постели, поставила на колени и завернула рукав на правом предплечье. Ищи способа.


На поиски он затратил всю ночь. Не пытаясь уже бороться, истратив все душевные силы во время пытки, он покорно напрягал рассудок и тщился выдумать ложь, которая приведет его в вагон императора. Разум не был его сильной стороной. Придумать что-либо правдоподобное оказалось непосильной задачей. Боги, даже когда Менсон говорил совершенно честно, и то его слова казались бредом! Как тут солжешь? Как солжешь так, чтобы поверили?..

Ждать — вот единственный способ, который он смог измыслить. Ждать, пока Адриан соскучится по шуту, а лекарь придет к выводу, что Менсон уже успокоился и овладел собою. Но это, видимо, займет дня три, а Пыль отказывалась ждать так долго. Она требовала сделать дело в поезде. Разум шута не находил способа выполнить приказ. Тогда Ульянина Пыль обратилась к той части Менсоновой души, что прежде ее не заботила: интуиции.

Что-то странное творилось там, в этой бессознательной глубине. Заглянув туда, Пыль видела рельсовую дорогу и поезд с гербами Короны, идущий по ней, и что-то черное впереди. Сплетение щупалец, когтей, зубов, глаз ворочалось на рельсах, загораживало путь. Клацало челюстями, тянуло щупальца навстречу поезду, красноглазо таращилось, рычало. Чудовище было так голодно, что хотело сожрать весь состав. Огромное, безразмерное, оно загораживало треть горизонта. Менсон не мог понять, как никто не замечал его! Он сам давно бы заметил, если б не пытки Ульяновой Пыли.

И Менсон забарабанил в дверь, крича:

— Опасность на пути! Пррредупредить владыку! Я должен!

Хороший способ, — сказала Пыль. Владыка верит твоей интуиции. Используй ее.

— Ночь, — сонно ответил часовой. — Спи, колпак. Днем доложишь.

— Поздно будет! Поздно! Опасность вперрреди! Стрррах!

— Ладно, позову твоего Форлемея. Скажешь ему, а он — владыке.

— Форлемей не сможет! Я должен прррямо владыке, только он поймет!

— Ну, конечно. Сказал — спи! Ночью в Адрианов вагон хода нет.

На рассвете, — согласилась Пыль.

— На рассвете? — спросил Менсон. — На рассвете отведешь?

— Спи! Утром посмотрим.


Спать он и не думал. Менсон сидел на полу, лицом по ходу поезда, и смотрел в разверстые пасти чудовища. Оно приближалось. Со скоростью пятнадцати миль в час. Как лошадь, идущая галопом.

При первых лучах солнца шут обрушил кулаки на дверь.

— Пррроснись! Ты обещал меня к владыке! Опасность близко!

— Чертов колпак, уйди во тьму… Лекарь разрешит — тогда пойдешь…

Ульянина Пыль нырнула вглубь его памяти, пронизала последние двадцать лет, раскопала то, что лежало ниже…

— Чертов колпак? Это ты, солдат, меня так назвал? — произнес дядя императора спокойно и вкрадчиво, даже с усмешкой.

— Тебя, — ответил часовой, слегка сбитый с толку переменой в голосе.

— Давай-ка проясним ситуацию. Я хочу увидеть своего племянника и предупредить об опасности, а ты мешаешь мне. Все ли верно, солдат?

После минутного молчания дверь отворилась.

— Идем, — буркнул гвардеец. — Но если владыка разгневается, ты сам виноват.

— Дрожу от ужаса.

— И говорить будешь в моем присутствии, не наедине!

— А уж это решать нам с Адрианом.

Они прошли по коридору, открыли дверь, вышли на балкончик. Утро было морозным, и Менсон вздрогнул от внезапного холода. Вокруг лежали все такие же снежные поля, редкими метелками торчали поодинокие деревца. Солнце розовело, выкарабкиваясь из-за горизонта. Менсон вытянул шею, чтобы взглянуть вперед. Чудовище было там, но теперь, в лучах солнца, сделалось невидимым. Рельсы вели к мосту через какую-то реку. В стороне от рельс, на севере, темнели замковые башни.

— Где это мы? — крикнул гвардеец.

По балкону прохаживались часовые, кутаясь в тулупы. Один ответил:

— Подъезжаем к Бэку.

— А тот замок — Эрроубэк?

— Угу.

— Быстро. Треть дороги уже сделали.

— Угу.

Гвардеец и Менсон перешли по мостку на балкон соседнего вагона, стукнули в дверь. Их спросили:

— Что нужно?

— Я пришел увидеть Адриана, — холодно ответил Менсон.

— Он не велел.

— А ты его самого спроси. Передай: моей интуиции есть что сказать.

— Он еще спит.

— Так разбуди его, солдат. Разбуди.

Нечто в голосе Менсона заставило гвардейца отпереть дверь.

— Ждите здесь, я узнаю. Если владыка уже проснулся, то…

Не договорив, ушел вглубь вагона. Послышались голоса.

Менсон смотрел вперед, сквозь всю длину состава — вагон императора шел последним. Чудовище ждало за рекой. А может, в реке, под мостом. Менсон не мог разобрать точно.

На балкон вышел капитан Грейс — командир гвардейской роты.

— Владыка одевается. Что произошло?

— Впереди опасность, капитан.

— Откуда вы знаете? Машинист и дозорные ничего не видели.

— Они не умеют смотреть.

— Какого рода опасность?

— Не знаю. Но я чувствую ее. Должен сказать владыке, он поймет.

— Владыка одевается.

Менсон и трое гвардейцев умолкли в тревожном ожидании. Морозный ветер пробирал до костей. В просвете меж вагонов стальными лентами скользили рельсы. Менсон спросил у Пыли: если столкнуть Адриана туда, под колеса?.. Пыль ответила: можно.

Поезд был уже у моста, когда владыка вышел на балкон.

— Боги, как холодно! Зайдемте внутрь.

— Нет, владыка! — вскричал Менсон. — Я должен показать. Отсюда, с балкона, виднее.

— Виднее?.. — удивился Адриан и вопросительно глянул на Грейса.

— Дозорные не видят никакой опасности, владыка. Ночь прошла без происшествий. Путь чист, — доложил капитан.

— Нет, посмотри! — Менсон вцепился в рукав Адриана. — Выгляни вот сюда, мимо вагона!

— Ты же понимаешь, — ласково спросил владыка, — что я не увижу того, что видишь ты? Мы с тобою смотрим по-разному. Просто скажи, в чем беда.

Тягач уже вкатывался на мост.

— Ты должен увидеть! — вскричал Менсон. — Это внизу, на реке!..

— Ну, довольно, — неожиданно осерчал Адриан. — Я иду в тепло. Хочешь говорить — иди со мной.

Он шагнул внутрь вагона, и Менсон в отчаянии метнулся следом, а капитан Грейс удивленно воскликнул за их спинами:

— Глядите-ка, он прав! Там, на реке, какой-то отряд! Кажется, они…


Тогда чудовищный скрежет вспорол весь мир. Полотно моста проломилось под тягачом, и тот рухнул вниз, увлекая за собою состав.


* * *

Месиво. Хлам. Осколки. Фарфор. Дерево. Железо. Мясо…

Черный звон. Очень черный. Внутри Менсона. Или Менсон — внутри него. Менсон не знает, где кончается он сам, а где начинается мир. Внутри — месиво. Снаружи — месиво.

Он шевелится, пытаясь нащупать хоть собственное тело. Боль — единственный признак. Боль должна быть внутри. Вот рука. Она болит — значит, моя. Вот что-то режет и ноет при каждом вдохе — моя грудь со сломанным ребром. Горячее течет по бедру… Я чувствую. Мое бедро. Горячее — кровь или моча. Бедро болит, значит — кровь. Течет вверх… Влага на животе… Почему так? Я лежу вниз головой. А вот вторая рука… не болит, значит, чужая. Я лежу на чьем-то теле. Вперемешку с ним, с осколками стекла, со щепками дерева… Над собой вижу стену — она вмята и продавлена, сквозь трещину вползает свет. Где-то что-то трещит… Похоже на огонь… Да, огонь. Угли из печки, ковер… Все затянуто серым дымом.

Менсон пытается встать и долго не может освободить свои ноги. Они зажаты между ногами трупа, с которым Менсон слипся при падении. Наконец, выдирает одну ногу, ставит на что-то вроде бы твердое. Цепляется рукою за обломки стены, тянет себя вверх.

Вагон качается и роняет его обратно, на труп. Дым становится гуще.

Сквозь дыры в стене Менсон слышит голоса снаружи. Недалекие, но глухие, смятые.

— Ну и свалка… Тьма!

— А ты чего ждал…

— Но твою Праматерь, а! Ты только посмотри!

— Заткнись.

Те, что говорят, ходят где-то. Менсон слышит шаги, скрип дерева. Кажется, ходят прямо по останкам вагонов.

— Тела проверьте. Все ли мертвы?

— А то! Не видишь, какая каша?

— Проверьте, бараны!

Скрип, скрежет. Ломаются доски. Кто-то натужно пыхтит, выламывая дверь. Не в этот вагон, а в какой-то другой.

— Тьфу, черт…

Голос слышится снизу. Почему снизу? Наш вагон лежит на других вагонах?..

— Что — черт?

— Мясо внутри. Мертвяки и кровища.

— Уверен?

— Как я тебе, черт, проверю? Туда и не пролезешь…

— А огонь есть?

— Да черт его… Что-то дымит… Может, печка.

— Сделай, чтоб загорелось. Держи бочонок.

— Тяжелый, тварь…

Ухватившись за что-то, Менсон снова силится встать. Подтягивает себя к дыре в стене. Вагон снова качается, и снизу летит голос:

— Твою Праматерь, он шатается!

— Кто шатается?

— Да вон тот, верхний!

— Так поджигай быстрее и вылезай!

Менсон умудряется высунуть голову в щель. Видит наружную стену вагона — она смята, как кузнечные меха. Меж складок сочится дым. Чей-то труп сдавлен балками, другой насажен на перильца балкона. Высоко в небе — мост, взломанный посередине. В стороне и внизу — река. Далеко внизу, ярдов десять… Кажется, вагоны упали на берег, образовав кучу. Менсон смотрит с вершины этой кучи…

— Фух, поджег вроде!

Тот, кто говорит, гулко швыряет бочонок внутрь какого-то вагона. Доносится удар, а потом — треск пламени.

— Хорррошо горит! Там ковров полно…

— Так не стой, как болван. Проверяй следующий, а ты иди вон туда…

Голос с другой стороны, чуть ближе:

— Эй, здесь, вроде, шевелится!

— Так реши вопрос.

Удары, стон.

— Готово.

— Больше никто?

— Вроде, нет…

— Поджигай!

И тут Менсона дергают за штанину.

— Помоги…

Шут ахает и падает — рядом с Адрианом.

— Помоги мне, — шепчет император.

— Сейчас, владыка, сейчас. Что сделать?..

— Застрял… Освободи…

Менсон ползет туда, куда показывает владыка. Из-за дыма уже сложно дышать. Тот же труп, что не давал встать Менсону, придавил и Адриана. Это гвардеец с разбитой головой. Менсон упирается спиной в пол, ногами отталкивает труп, спихивает с груди императора.

— Пожар… — говорит Адриан. — Нужно выбираться…

Словно в ответ ему слышится:

— Дай-ка еще бочонок.

— Зачем?

— Для верности. Там, кажется, дергался кто-то…

— Держи.

Удар, треск. Шелест пламени. Становится все жарче. Видимо, свалка внизу уже охвачена огнем.

— Помоги выбраться. Подсади-ка…

Менсон подставляет плечо, Адриан, наступив ногой, высовывается в дыру, подтягивается. Вылезает наружу, протягивает руку Менсону.

— Остался верхний, — кричит самый твердый голос.

— Мы туда не полезем. Он шатается, черт.

— Полезете, бараны!

— Да сам погляди! Упадет, и нам конец. Лучше подождем, пока сгорит.

Менсон шарит по трупу гвардейца, вытаскивает искровый кинжал, сует себе за пояс. Тянет шпагу…

— Быстрее, Менсон. Давай шпагу, понадобится.

Он подает Адриану клинок, затем — руку. Из дымного гроба выбирается на поверхность. Сплющенный вагон шатается под ногами, Менсон падает на четвереньки. Адриан, пригибаясь, хромает к краю, выглядывает вниз.

— Сюда… Можно попробовать спуститься.

Менсон ползет за ним. Глянув через край, отшатывается. Под ними — гора обломков, охваченная пламенем. Состав упал на мелководье, его останки теперь торчат высоко над рекою. На отмели, по колено в воде, стоят трое мужчин с арбалетами. Другие, вооруженные топорами и факелами, лазят по обломкам вагонов.

— Быстрее, черти! — кричит один из тех, что с арбалетами. — Кончайте! Я уже ноги отморозил.

— Да все уже вроде… — отвечает кто-то, подпаливая бочонок масла и швыряя внутрь свалки. — Этот последний был. А верхний сам сгорит.

— Нырнем в реку, — шепчет Адриан. — Если постараться, допрыгнем до глубины…

— Эй!

Возглас снизу бьет по ушам: он, как стрела, нацелен прямо в Менсона.

— Эй! Там наверху кто-то!

— Верно, ползают!.. Чертова тьма! Давайте арбалетами…

Адриан поднимается во весь рост:

— Именем Короны приказываю вам…

Тройной звон. Три болта вспарывают воздух там, где он стоял. Но Адриан, успев отпрыгнуть, теперь тянет Менсона к краю.

— Пока заряжают, есть время. Прыгаем!

Эхом снизу:

— Эй, они в реку прыгнут! Еще арбалеты, живо!

Новые стрелки выбегают на отмель, становятся на колено, упирают приклады в плечи. Вагон издает скрип, проседая, и клонится к реке.

— Давай, Менсон!

— Прости, владыка…

На глазах у стрелков он выхватывает искровый кинжал и колет Адриана в спину. Владыка замирает на полувдохе, обмякает. Превращается в куклу, тряпье, вату, красную вату… Сминается, валится под ноги Менсону. Уменьшается в размерах, делается крохотным, как младенец, как слезинка…

Менсон падает рядом с ним, обнимает мертвое тело и воет. Воет. Воет…

Внизу трещат горящие балки. Утратив опору, вагон рушится в ледяную воду Бэка.

Искра

24 — 28 декабря 1774г. от Сошествия

Фаунтерра


— Проснитесь, ваше величество!


Это было очень жестоко. Кто смог выдумать столь тонкое зверство?

Мира едва только вынырнула из глубины сна, еще даже не разлепила веки, как внезапный удар уничтожил ее.

«Ваше величество»! Что значит «ваше величество», обращенное к ней?!!


— Нет, — застонала Мира, с ужасающей ясностью увидев смысл. — Нет! Нет! Нет!!!

— Ваше величество, — отчеканил лейтенант Шаттерхенд. За его спиной стояли какие-то люди — все в мундирах, при шпагах. Все в ее спальне…

— Адриан Ингрид Элизабет погиб. Безумный Менсон причастен к его гибели и не может наследовать власть.

— Нет, о боги, нет!..

Она сжалась от острой, пронзительной боли. Судорожно скорчилась в кровати — мизерная, раздавленная, бессильная…

Лейтенант опустился на колено. За ним — все мужчины в мундирах.

— Минерва Джемма Алессандра рода Янмэй, волею Святых Прародителей и богов Подземного Мира, с этой минуты вы — владычица Империи Полари. Прошу, подтвердите принятие власти.

— Нет!.. Это ошибка, невозможно!.. Вы лжете!..

Другой мужчина, старше лейтенанта, сказал:

— Не ошибка, ваше величество. Вы — законная императрица Полари. Скажите «да», если осознаете это.

— Нет! Вы слышите меня? — она подняла голову и крикнула: — Неееет!

— Вы — Минерва Джемма Алессандра, леди Стагфорт?

Мира задохнулась от комка в горле. Мужчина повторил:

— Вы — Минерва Джемма Алессандра, леди Стагфорт?

— Да…

— Вы принадлежите к роду Янмэй Милосердной?

— Да…

— Вы приходитесь троюродной племянницей по материнской линии императору Адриану Ингрид Элизабет?

— Да, о боги!

— Владыка Адриан погиб при крушении поезда. Ясно ли вы услышали мои слова?

Она еле выдохнула звук.

— Скажите это четко и ясно, — потребовал офицер.

— Да, — простонала Мира.

— Господа, будьте свидетелями того, что императрица осознанно приняла власть.

— Так точно! — отозвался нестройный хор.


* * *

Затем ее куда-то повезли. Военные предложили на выбор несколько вариантов, Мира не расслышала и не поняла толком ни одного из них. Все советчики говорили том, как опасно оставаться в Алеридане, и настаивали на отъезде, но не могли прийти к согласию на счет пункта назначения. Предлагали разные города в Землях Короны, Сердце Света в Надежде, Мелоранж в Литленде. Несколько человек упомянули Фаунтерру. Мира кивнула. Адриан ехал в столицу, звал туда и Миру… Она кивнула, ее погрузили в поезд и повезли.

Ее окружали люди, которых Мира не знала. Кроме Шаттерхенда с его отрядом и Итана, к ней присоединились какие-то офицеры… Вроде бы, они прибыли из Надежды следующим поездом после Адриана… Вроде бы, кто-то из них по приказу владыки контролировал волну, и первым получил жуткое известие. Все офицеры и гвардейцы Короны покинули Алеридан в одном поезде с Мирой, еще до того, как приарх узнал о гибели владыки. По какой-то причине это было разумно. Мира мало что могла понять. Думать хотя бы о чем-то было невозможно. Она сидела, уткнувшись лбом в окно; когда вагон качался, голова стукалась о стекло. Так она проводила час за часом. Стояла ночь, забрезжило утро, рассвело…

Несправедливо и абсурдно, что в мире все осталось по-прежнему. Такой же рассвет, как вчера, такое же утро; снежные поля, какие Мира видела сотни раз; поезд идет точно так же, как шел вчера… Что-то должно поменяться! Мир не может быть прежним!

Возможно, с нею говорили. Мира не замечала людей. Горе выстроило стену между нею и всеми. Люди тоже остались прежними, и это было чудовищно. Они не могут говорить так рассудительно, не могут ходить, не могут есть… Их способность жить по-прежнему не укладывалась в голове Миры, потому она выбросила людей из поля зрения. Она осталась одна на свете.

Сколь бы черным и глубоким ни было ее горе, ей начало казаться, что она страдает недостаточно. Она непозволительно спокойна. Она сидит в тепле в мягком кресле и смотрит в окно… У нее нет права быть в комфорте. У нее нет права не страдать. При последней встрече она расстроила его. Унизила расспросами, обидела недоверием. Она распрощалась с ним, будто с чужим человеком! А теперь его нет, и ее зовут его титулом, и она позволяет это… Несправедливо, мерзко.

Чтобы наказать себя, Мира снова и снова вызывала в мыслях последнюю встречу. Перебирала все теплые, радостные моменты… оживляла перед глазами его образ, каждую черточку, каждое движение… Это было все равно, что втыкать иглы себе в сердце. От боли Мире делалось спокойнее… Боль — это правильно. Единственное правильное, что осталось.

Ее пытались то накормить, то развлечь разговорами. Желая усилить боль, Мира отказывалась от того и другого. Но спросила: как он погиб? Ей рассказали. Поезд владыки потерпел крушение — сошел с рельс на мосту через Бэк и рухнул вниз. Высота была велика, а вагоны упали на твердый берег, так что большинство пассажиров погибли сразу. Но владыка был еще жив, когда случайные путники подбежали к месту крушения. Он выбрался из горящего вагона и пытался спастись, однако шут Менсон собственной рукой заколол Адриана. Почему он поступил так?.. Все знают: шут — безумец. Адриан был очень неосторожен, что держал при себе бешеное животное…

Рассказ ничего не прибавил к ее горю и ничего не отнял. Это были пустые, неважные знания. Важно лишь одно. Во всей истории мира — лишь одно событие. Никаких других никогда больше не будет…

Поезд шел, Мира упиралась лбом в стекло, взглядом ослепших глаз скользила по полям Альмеры. Все такие же поля, как были прежде. Ну, как это возможно?..


За двое суток поезд вошел в Земли Короны. Не кратчайшим путем, ведь мост через Бэк оставался разрушен, а более длинным маршрутом, через Оруэлл. Спустя пару часов после Оруэлла на тракте, тянущемся вдоль рельсов, показалось войско под флагами Пера и Меча. Почти без участия Миры было решено остановить поезд и выяснить, что это за отряды. Оказалось: два полка Короны идут из Надежды в столицу согласно приказу, отданному еще владыкой Адрианом. Генерал Гор, что командовал войском, не знал о гибели владыки. Шаттерхенд и другие офицеры из поезда потратили немало времени, обсуждая с ним ситуацию. Потом его представили Мире, и генерал Гор с нескрываемым сомнением выдавил:

— Ваше величество…

Да, все вокруг дышало абсурдом. Какое ваше величество?.. Что за чушь?..

Генерал Гор сказал Мире, что намерен продолжить движение к Фаунтерре. Приказ Адриана более не актуален, но куда еще идти, если не в столицу? Мира дала согласие, в котором генерал не нуждался. Затем села в вагон, и поезд унес ее, оставив войско далеко позади. Скоро оно исчезло из виду, и Мире стало казаться, что войско ей почудилось.

Боль, поощряемая Мирой, все же начала отступать. На смену ей пришла апатия, полное равнодушие ко всему на свете. Горе, живущее внутри девушки, поглотило все ее внимание. Окружающему миру ничего не осталось.

Солнце зашло, и Мира продолжала сидеть в темном купе, не зажигая света и ничего не видя. Купе напоминало гроб, и это было хорошо: в этом чувствовалась справедливость.


* * *

Столица встретила Миру толпами беженцев. Нестройные колонны людей и телег поползли навстречу составу еще за мили до города. В предместьях толпы были гуще и неспокойнее. Люди теснились на улочках, распихивая друг друга, рвались на запад, прочь из Фаунтерры.

— Дела плохи, — сказал лейтенант Шаттерхенд.

— Отчего? — равнодушно спросила Мира. Пусть хоть полгорода сгорит, ее не трогало это.

— А от чего они бегут? Не от хороших новостей же.

— Мятежник во дворце…

— Посмотрите, ваше величество: у людей совсем мало пожитков.

Мира нехотя пригляделась. Да, так и было. Большинство беженцев несли тощие мешки или котомочки. Ну и что? Какое ей дело?..

— У них не было времени на сборы. Схватили, что попалось под руку, и рванули прочь. Что-то скверное случилось совсем недавно.

Что-то скверное случилось, да. Не здесь, а на мосту через Бэк. И все остальные плохие новости в мире не перевесят эту одну.

— Да, сир… — она отвернулась от окна.

Сойдя с поезда, двинулись к центру города, навстречу людям. Те были испуганы, кричали друг на друга, поторапливали. Почему-то шарахались в стороны, завидев отряд гвардейцев. Тоже странно, если подумать: никогда столичные жители не боялись гвардии. Лазурные рыцари — свои, краса и гордость, защитники…

Шаттерхенд остановил одного, другого, третьего беженца.

— В чем дело? Что стряслось?

— Северяне пришли.

— Во дворец?

— Нет, сир. Те, что во дворце, давно сидят. Теперь пришли еще, на тот берег Ханая. Их там чертова уйма…

Вот оно как.

Перед глазами Миры возникло стратемное поле. Алые войска не успеют раньше черных… Да, все верно: не успели. Черные уже здесь. Но теперь это не имеет значения…

Пошли дальше сквозь перепуганную столицу. По улицам, кроме беженцев, рыскали мрачные мужики с оружием. Оружие — какое попало: топоры, арбалеты, мечи, искровые откуда-то копья. Лица мужиков — грязные и злые. Прямо на глазах у Миры случился грабеж. Бандиты остановили телегу беженцев, раздели и прогнали семью, что ехала в телеге; принялись делить пожитки. Они нимало не смущались гвардейцев, продолжали свое дело, даже когда люди Шаттерхенда подошли вплотную. Лейтенант словил одного грабителя, отлупил, обезоружил.

— Какого черта вы творите?!

— Ты это, сир, спокойнее… Мы служим его… тьфу, ее величеству.

— Что? Как?!

— Нас нанял полковник… майор как его… Бэкфилд. Ведем для него, значит, эту… фуражировку.

— Это приказал Бэкфилд?!

— Ему нужны телеги и лошади… Берем телеги и лошадей. А что в телеге — то, значит… это… майору оно не нужно.

Бандиты растащили остатки добра. Один сел на козлы и повел телегу к берегу Ханая. Шаттерхенд был так ошарашен, что даже не пробовал мешать им.

— Что думаете, ваше величество?..

Мира была очень далеко отсюда. Точнее — глубоко, под милями черной воды. Сквозь толщу все виделось тускло, звуки едва долетали. Лейтенант повел отряд дальше, так и не дождавшись ответа.


В верхнем городе, по обе стороны от Престольной Цитадели, раскинулся военный лагерь. Еще в одном расчет Адриана и Миры оказался верен: полки самого Адриана не успели в Фаунтерру, но остатки войска Серебряного Лиса пришли раньше северян. Теперь они заполонили улицы и площади, сады на склонах над рекой. На первый взгляд, их казалось много. Но на второй… Даже Мира, раздавленная горем, все же смогла увидеть, что представляют собою эти солдаты. Каждый третий носил на себе следы обморожения, каждый четвертый — бинты и повязки. Воины двигались не бегом, как подобает при выполнении приказа, и даже не быстрым шагом. Ковыляли — вот верное слово. Измученные и злые, они пытались что-то строить: рыли канавы на склонах, затачивали колья, городили стены поперек крутых спусков. Тоскливо было смотреть на это.

— Ваше величество… — генерал Алексис Смайл, кажется, прожил десять лет со дня их встречи в мае. Он умолк, не в силах подобрать слова. Поздравляю, ваше величество?.. Соболезную, ваше величество?..

— Приветствую вас, генерал. Доложите обстановку.

Мира знать не хотела никакую обстановку, а ему не хватало сил на детальный доклад. Но обоим легче было вытерпеть формальный рапорт, чем терзать себя разговором об Адриане. Генерал доложил, что три его неполных полка вошли в Фаунтерру в понедельник, пять дней назад. С тех пор заняты залечиваньем ран, а со вчерашнего дня — фортификацией.

— Вы не пробовали штурмовать дворец? — равнодушно, без упрека спросила Мира.

Генерал вскинулся:

— Я не имел приказа штурмовать. Владыка велел дождаться его, и я дожидался. А получив известие о его кончине, стал дожидаться вас.

— Я пришла, генерал… — прежде, чем он задал какой-нибудь вопрос, Мира спросила сама: — Что вы посоветуете?

— Положение непростое, ваше величество. Отходя, я разрушал мосты через Ханай, и основные силы мятежников вынуждены были наступать по левому берегу. Они и сейчас на левом берегу — примерно в шести милях от города. В восточном направлении, ваше величество, просматриваются их флаги. Судя по числу вымпелов и по рассказам беженцев из левобережных сел, мятежников около двадцати тысяч. К вечеру они будут у реки — вон там, за Дворцовым Островом.

Значит, штурмовать дворец сейчас?.. Почему-то, видимо, нельзя этого делать. И к лучшему. На штурм понадобится ее приказ… А лучше — как-нибудь без нее, сами. Зачем вообще ее привезли в столицу?..

— Мы могли бы захватить дворец одним ударом, до вечера. Проблема в том, ваше величество, что Эрвин Ориджин может попасть в плен, но может и погибнуть в бою. Основное войско северян ведут два прим-вассала Ориджина и его кузен Роберт. Если они не успеют спасти сюзерена, то наверняка захотят отомстить. Потому нам нужно готовиться к обороне. Я отдал приказ срочно укрепить склоны Ханая.

— Это разумно, генерал. Благодарю вас.

— Желаете осмотреть состояние дел на набережной?

— Зачем?..

— Ваше величество, там располагается наш авангард: отряды майора Бэкфилда, главы протекции.

— Глава протекции — не Ворон Короны? — это немножко задело Миру. Едва ощутимо, но все же кольнуло.

— Уже давно, ваше величество. Владыка заподозрил Ворона в измене и сместил.

— Ах, да, верно…

— Майор Бэкфилд командует осадой дворца. Если вы навестите его позиции, то составите более четкое представление о тактической картине…

Зачем мне тактическая картина?.. Мне нужна темная нора и кровать, и подушка, чтобы накрыть голову. И много, много косухи.

— Да, генерал, если вам угодно…

Вместе с Серебряным Лисом и офицерами его штаба Минерва спустилась на набережную и увидела дворец Пера и Меча. Несуразица бросилась в глаза — будто кусок мира перевернулся с головы на ноги. Дворец, захваченный мятежниками, смотрелся избитым и обожженным, но все еще по-королевски гордым. Флаги реяли над башнями, на стенах с аккуратной равномерностью темнели фигуры часовых… А вот набережная, занятая имперскими войсками, напоминала лагерь повстанцев. Чадили редкие костры, переругивалась солдатня. Камнеметы стреляли беспорядочно и редко, без намека на залпы. Меж двух палаток торчала телега, загородив путь. На мосту, где следовало стоять страже, сидели вразвалочку несколько косматых мужиков и хлебали, кажется, именно то пойло, о котором мечтала Минерва. Над мужиками маячили три столба, к которым примерзли обледенелые голые трупы.

Генерал поморщился.

— Изволите видеть, ваше величество: наш авангард. Отсюда, с набережной, ведется обстрел дворца и ежесуточно проводятся атаки. Майор Бэкфилд сумел серьезно истощить силы Ориджина.

Телега, застрявшая посреди дороги, притянула взгляд Миры. Несколько парней стаскивали с телеги длинные свертки и зачем-то кидали в прорубь во льду Ханая.

— Готов… Тащи следующего!.. Готов…

Мира поняла, что стала свидетелем похорон. Без молитв, без погребения, без лишней болтовни мертвецов просто пускали под лед.

— Это северяне?.. — спросила Мира, и что-то вновь кольнуло внутри нее. Видимо, от слова «северяне». Сказала бы «мятежники» — было бы все едино.

— Нет, ваше величество. Изволите видеть, северяне — вон те голые на столбах. Имелись и другие, но их вчера сняли. А в телеге — солдаты Бэкфилда, погибшие при ночной атаке. Их собрали по льду и теперь вот… провожают.

— Наши солдаты?.. — Мира обернулась и поняла, что видит перед собою незнакомого человека: желтолицего и остроносого людмиловца.

— Барон Эшер, бургомистр Фаунтерры, — отрекомендовал его генерал.

— Рад служить вашему величеству, — поклонился людмиловец. Ему тоже хватило ума воздержаться от поздравлений. — Возвращаясь к вопросу, я должен сказать, что солдат Бэкфилда сложно назвать «нашими». Нашим был батальон алой гвардии, оставленный владыкой Адрианом. Но к несчастью, три четверти этого батальона уже на Звезде. Майор Бэкфилд делает, что может, и рекрутирует для ведения осады всех, кто только способен держать оружие.

— Преступников?..

— Я бы не был столь категоричен в высказываниях. Однако, добропорядочных мещан сложно убедить сражаться. Те, кому есть что терять, неохотно идут в атаку против Ориджина. Ориджин есть Ориджин, ваше величество…

И снова кольнуло — довольно ощутимо. Адриан там… наверху. А Ориджин — во дворце! И никто даже не может вышибить его.

— У нас не осталось регулярных войск, кроме несчастных полков Алексиса?

— Я прошу ваше величество понять… Мы всеми силами старались освободить дворец, но северяне стояли, как вкопанные. Потери были очень велики. К тому же, сто пятьдесят отборных воинов погибли в поезде на Маренго, к огромному моему сожалению.

— О каком поезде речь?

— Ваше величество не знают?..

Бургомистр замялся. Покраснел, вжался в собственные плечи. Генерал ответил вместо него:

— Ваше величество, это очень скверная история. Сожалею, что вам приходится начинать правление с таких новостей, однако… Барон Эшер отправил достояние Династии поездом из Фаунтерры в Маренго, в летнюю резиденцию Короны. Барон желал защитить достояние от посягательства мятежников. Но в пути поезд подвергся атаке неизвестных. Предметы похищены.

— Украдено достояние Династии?

— Да, ваше величество.

— Все полностью?

— Кроме двадцати Предметов, содержащихся в Университете.

Бургомистр поспешно добавил, будто это могло послужить утешением:

— И кроме Перчатки Могущества Праматери Янмэй, которая формально не принадлежит Династии и хранится в собственном ложе в Церкви Милосердия.

Перчатка Могущества… Один из самых древних Предметов, ровесник Перстов Вильгельма. Янмэй надевала ее, творя свои инженерные чудеса. Не прикасаясь пальцем, двигала каменные блоки. За считанные часы возводила стены, складывала плотины. В Кристальных Горах, не имея под рукой иного материала, кроме льда, построила мост через ущелье и вывела Прародителей из-под лавины. Легендарный Янмэйский Мост — вдохновение для множества полотен и сказаний, любимый сюжет детских лет Миры. Хорошо, что Перчатка сохранилась.

Но остальные Предметы!.. Все, что Династия накапливала веками!..

— Их ищут, ваше величество, — желтолицего бургомистра встревожило молчание Минервы, он принялся пояснять. — Мобилизованы силы полиции, лично шериф Фаунтерры отбыл из города с пятью сотнями констеблей, что, к сожалению, тоже ослабило нас и привело к разгулу преступности… Но Предметы, несомненно, найдутся! Ваше величество могут быть совершенно спокойны!

— Готов!.. — очередной труп плюхнулся в воду. — Вроде, последний… Поехали.

Мира сжала губы. Нечто передвигалось в ее душе. Горе осталось, оно по-прежнему занимало все глубины. Но поверх него проступила резкая досада.

Все, что Мира увидела в столице, дышало болезненным, мучительным неблагополучием. Быть может, печаль сделала краски темнее… Но нет, не в печали дело. Изможденные солдаты Алексиса. Банды швали на улицах. Толпы беженцев. Проруби вместо могил. Украденное достояние Династии! Все плохо, дурно, грязно. Все должно быть иначе. Все было бы иначе, если бы Адриан…

— Бургомистр, я видела тысячи людей, бегущих из Фаунтерры. Чем вызвано бегство?

— Как же, ваше величество! К тому берегу Ханая подходят северяне. Едва они переправятся, в городе начнется резня. Я бы советовал и вашему величеству как можно скорее покинуть столицу. Предоставьте военным сражаться с мятежниками.

— Почему должна начаться резня? Взяв Лабелин, мятежник никого не убил.

— Но Лабелин сдался почти без боя, ваше величество. А здесь майор Бэкфилд крепко поработал с Ориджином.

— В каком смысле, сударь?

— Быть может, он сам расскажет. Вот майор Бэкфилд, миледи.

К ним подошел здоровый плечистый мужчина в длинной заячьей шубе. Мех был слишком жарким для нынешней погоды, мужчина разрумянился — щеки так и горели. Из-под шубы, распахнутой на груди, сверкал пуговицами алый мундир.

— Кройдон Алисия Мэган рода Лучистой Люсии, майор Бэкфилд. К услугам вашего величества!

Он хлопнул по груди кулаком и молодцевато поклонился.

— Вы командуете городским гарнизоном?

— Так точно, ваше величество. Я взял на себе командование осадой дворца.

— Отчего все так плохо? — Мира не ожидала ответа, лишь выражала досаду, переполнившую ее. — Город выглядит так, будто это мы в осаде, а не мятежник…

— Дозвольте пояснить, ваше величество! Я пришел к выводу, что наиболее эффективно бороться против мятежников их же методами. Как вы знаете, северяне славятся бездушием и жестокостью. Теми способами, которые выбрали бы ваше благородное величество, их, северян, не проймешь. Чтобы уложить быка, нужна дубина, а не шпага.

— Какую дубину вы применили, майор?

Она не смотрела в лицо Бэкфилду, скользнула глазами мимо его плеча к набережной, над которой частоколом торчали рычаги камнеметов. Их обслуживали невзрачные люди, одетые кто во что горазд. Эти же люди жгли костры, что-то варили в казанах. Таскали поленья и камни, сваливали как попало, вперемешку. Большинство не занимались ничем, просто слонялись, притопывая. Многие были пьяны — и по голосам заметно, и по походкам. Армия, с позволения сказать. Все точно должно быть иначе. Будь здесь Адриан…

— …затем, ваше величество, — докладывал Бэкфилд, — в целях деморализации мы казнили всех пленных, взятых в Престольной Цитадели, и тела оных пленных забросили мятежникам — пускай полюбуются. Впоследствии мы применили обстрел мертвыми телами не первой свежести, для понижения морального духа и для создания хворей. Весьма удачным вышел рейд наших лазутчиков, которые сумели вызвать пожар в казарме. В этой казарме располагались раненые. Мятежники отвлекли со стены силы для тушения огня, и в тот самый час мы начали штурм. К сожалению, атака была отбита, но нам удалось захватить в плен трех офицеров северян. Мы расположили их в оголенном виде напротив главной башни и обливали водой, покуда тела не превратились в ледяные скульптуры. Это оказало устрашающее воздействие.

Даже Миру это не устрашало, что и говорить о кайрах. Обледенелые трупы на столбах у моста вызывали не ужас, а чувство мерзости и грязи. Все не так. Похоже на подвал Мартина Шейланда, не на блистательную Фаунтерру. Еще час назад Мире было все равно. Ничто не трогало, не пробивало толщу горя. Но сейчас — иначе.

— Также, ваше величество, отлично показали себя стрелы, измазанные в дерьме. Попав в тело, такой наконечник неминуемо вызывал гниение, что сильно увеличило потери врага. Благодаря моим методам и моему упорству, могу с уверенностью сказать, что ныне дворец защищают не больше двухсот двадцати северян — из шестисот первоначальных.

— Козел!.. — раздалось у него из-за спины.

Один из так называемых солдат Бэкфилда уронил полено другому на ногу. Тот запрыгал, поджав ступню. Потом схватил полено и стал колотить растяпу.

— Ерунда, ваше величество, — сказал майор. — Армейская жизнь, не берите в голову.

— Осталось только двести двадцать северян, верно я вас поняла, майор?

— Так точно, ваше величество!

— И герцог Ориджин в их числе?

— Да, ваше величество. Но ему недолго жить!

— И мятежники все еще удерживают стену дворца?

— Да, ваше величество.

— Могу я уточнить, майор: чем именно вы хвастаетесь? Тем, что за три недели, имея огромное численное превосходство, не смогли взять дворец? Или тем, что так и не убили Ориджина? Или тем, что вооружили городских нищих, пьянчуг и бандитов?

Бэкфилд оторопел.

— Ваше величество, позвольте пояснить вам всю сложность ситуации…

Мира покачала головой, заставив майора умолкнуть. В ее мыслях пронеслось все, что она могла бы сказать. Я вижу ситуацию, и куда лучше вас. Четыре дня назад случилось то, что лишило меня жизни. Я ничего не хотела и не могла, и все было едино, кроме моего горя. Меня не волновала ни столица, ни война, ни трон, ни вы, ни мятежник — ничто во всем мире не имело значения. Но меня, будто куклу, притащили сюда и показали Фаунтерру, какою она стала. Глядя на нее, я поняла: с Адрианом было бы иначе. С ним было бы настолько иначе, что я не могу смотреть спокойно. Было все равно — а теперь нет. Это дворец Адриана, столица Адриана, Предметы Адриана! Нет, мне отнюдь не все равно!

— Сложность ситуации в том, майор, что вы не устрашили мятежников, а разозлили. Хотели напугать кайров мертвечиной? Кажется, вы совсем ничего не знаете о Севере. Сложность еще и в том, что уже поздно убивать Ориджина. У вас было на это три недели, но теперь срок вышел. Если убьете его теперь, та орда на левом берегу не простит вам этого. Кайры перейдут Ханай и вырежут всех, кого встретят в городе. Не ради устрашения, о нет. Просто для удовольствия. Вот в этом я вижу сложность, майор.

— Ваше величество, — вмешался Серебряный Лис, — мы укрепляем берег, как вы видели. Мои солдаты — все, кто на ногах — уже строят валы и частоколы, готовят позиции для стрелков. Если северяне попробуют переправиться, мы встретим их.

— Генерал, простите за резкость, но ваши солдаты — это пятая часть от тех солдат, что были с вами в Лабелине? А северяне на левом берегу — ровно те же самые северяне, которые убили остальных четыре пятых? Вы остановите мятежников? Простите, но я вам не верю.

— Ваше величество, для вашей безопасности позвольте выделить эскорт, чтобы сопроводить вас в тыл.

— Нет, генерал, благодарю. У меня появилась одна задумка, и я намерена ее реализовать.

— Ваше величество…

— А вы поможете мне. Не потому, что верите в это «ваше величество», которым так громко меня зовете. Но потому, что вы не знаете, как поступить, а я знаю.

Генерал, майор и бургомистр с недоверием воззрились на девушку. Прежде, чем они нашли возражения, Мира сказала:

— Генерал, отзовите солдат со строек. Рвы и валы не понадобятся, дайте воинам отдохнуть. Но пусть отдыхают прямо тут, на берегу. Поставьте шатры, поднимите флаги, нарядите всех в красные мундиры. Даже людей майора Бэкфилда, кем бы они ни были. Когда Ориджин посмотрит на берег, он должен видеть только алый цвет.

— Да, ваше величество.

— Майор Бэкфилд. Я не разбираюсь в камнеметах… скажите, можно отладить эти штуки так, чтобы они стреляли дальше? Не на Дворцовый остров, а за него?

— В реку за островом?

— Именно.

— Так точно, ваше величество.

— Заставьте требушеты стрелять постоянно. Со всего города везите сюда масло, дрова, бумагу, крепкое пойло — все, что может гореть. Бейте без передышек, залпами. Создайте полосу огня на льду позади острова.

— Да, ваше величество…

Майор озадаченно сдвинул шапку на лоб. Смысла приказа он не понимал: мятежники ведь смогут перейти реку выше или ниже острова, стена пламени за островом не помешает переправе. Но спорить майор не решился.

— Бургомистр, ваша задача. Мне требуется Священный Предмет. Один. Принесите мне его.

— Простите, ваше величество… Как я уже говорил, достояние Династии выкрадено… Желаете, чтобы я предоставил Предмет из моей сокровищницы?

— Нет, сударь. Достояние похищено, но один Предмет остался, вы его упоминали. Перчатка Могущества Янмэй в Церкви Милосердия.

— Ваше величество… нижайше прошу простить, но Перчатка Могущества не есть собственностью Династии. Согласно святым заветам, она не может принадлежать смертным! Никто не владеет ею. Совет прелатов-хранителей бережет ее покой. Без семи священных ключей, что хранятся у разных людей, Перчатку не извлечь на свет.

— Простите, сударь, я не бывала в Церкви Милосердия и не знала этого. Говорите, Перчатка заперта на семь замков? В подвале церкви, надо полагать?

— Да, ваше величество. В бездонной шахте, из которой Перчатка поднимается лишь по большим праздникам и с позволения прелатов. Они единовременно поворачивают в скважинах семь…

— Хорошо. Майор Бэкфилд, возьмите сотню человек, не отягощенных благочестием. Притащите хранителей в Церковь Милосердия и прикажите открыть замки. Если откажутся, сровняйте церковь тараном. Принесите мне Перчатку. Лейтенант Шаттерхенд, вместе с вашими рыцарями проследите, чтобы Перчатка попала ко мне, а не туда же, куда прочие Предметы.

— Ваше величество…

Мира ждала возмущения, криков о святотатстве. Но генерал спросил:

— Зачем вам Перчатка Могущества?

Мира указала на Дворцовый Мост, разорванный посередине.

— Янмэй Милосердная сложила изо льда мост через пропасть, чем спасла от лавины наших Праотцов. Взгляните: на реке сколько угодно льда. А я — Янмэй, и мне нужен мост.


* * *

На дне ларца лежала женская кисть, отлитая из белого золота. Она выглядела в точности так, как представляла Мира по книгам: аккуратная, маленькая, с полусогнутыми чуть припухлыми пальчиками. И, в то же время, разительно отличалась от рисунков: ни одна картина не сможет передать зеркального блеска жидкого металла, не застывшего за семнадцать веков. Предмет казался раскаленным, Мира замешкалась, боясь прикоснуться.

Нет, нерешительность — самое худшее. План сработает только от уверенности. Достань руку из муфты, посмотри на свою ладонь: округлая, маленькая, припухлые пальчики. Это — твоя вещь. Без никаких сомнений.

Мира сунула руку в ларец и взяла Предмет. Тот был холодным и не тяжелым. Мира подняла его — и что-то бухнуло на дно. Рука! Женская ладонь, выточенная из дерева, что окаменело за столетия! Ладонь не была частью Предмета, а всего лишь подставкой для него. Сам же Предмет — тончайшая пленка из белого металла — висел в воздухе, прилипнув к пальцам Миры. Она повернула руку. Над Ханаем дул резкий морозный ветер, терзая флаги, сбивая дыхание. Однако зеркальная пленка не замечала ветра. Она облегала ладонь девушки, втекала меж пальцев, покрывала суставы. Рука чувствовала одновременно и жар, и приятный, искристый морозец.

— Святые Праматери!.. — выдохнул кто-то рядом.

Мира забыла о людях. Перчатка Могущества наделась на ее ладонь. Идеально, без малейшего зазора, будто для нее и созданная. Мира согнула и разогнула зеркальные пальцы — никакого неудобства, лишь приятная прохлада.

— Ваше величество!.. Вы можете говорить с нею?!

Я только сумела ее надеть. Праматерь Янмэй немножко помогла мне.

Или нет?..

Что, если?..

Мира протянула руку к Ханаю. Расправила пальцы, пощупала воздух. Сквозь сотню футов пустого пространства попыталась ощутить лед. Холодный, твердый. Гладкий, но покрытый рубцами. Припорошенный снегом.

— Прикажете готовить войска к штурму? Когда вы создадите мост? Сколько времени понадобится?

Снег под пальцами… Мягкий. Пушистый и вязкий. Холодный и жаркий. Чем-то похожий на саму Перчатку… Возьми его, Минерва. Сожми пальцы. Подними.

На секунду она ощутила, как снег сжимается в ладони, прессуется в грудку…

Но нет, всего лишь ложное чувство. Конечно, ладонь была пуста, а снег на Ханае лежал, как и прежде.

Вспомни: ты — Янмэй. По праву крови, это — твоя вещь. Протяни руку, смахни снег со льда. Пробей пальцами лед — это несложно. Сунь руку вниз, в воду. Почувствуй толщину глыбы, течение реки под нею… Почувствуй: ты — нужна. Сейчас, как никогда, нужна. Не служанке, не дурной плаксе Норе, не собственному тщеславию, даже не мертвому Адриану. За твоей спиною целый город — триста тысяч человек. А тогда, очень давно, за тобой шли сто двадцать Прародителей. Надвигалась лавина. А сейчас — орда северян. Ты — тоже северянка. Ты — Янмэй. Ты можешь их остановить!

Возьми эту чертову глыбу льда. Сожми в ладони.

Подними над водой!

Ну!.. Сейчас!!!


Ладно. Стоило попытаться…

— Ваше величество знает, как использовать Перчатку?

Военные не слышали ее мысленных попыток. Смотрели, как зачарованные, на девичью руку, и все еще ждали чуда.

— Да, генерал. Конечно, знаю.

Она спрятала в муфту зеркальную ладонь.

— Лейтенант Шаттерхенд, прошу вас пойти со мною. Оставьте оружие, возьмите белый флаг.

— Так точно, ваше величество.

— Генерал Алексис, если за час я не вернусь — начинайте штурм дворца.


* * *

Меж трех столбов с мертвецами, между баррикадами из бревен и камней, по тропке среди щитов, утыканных стрелами северян, Мира вышла на Дворцовый Мост. Под ногами похрустывал снег, за спиной шаркали шаги лейтенанта, хлопало знамя над головой. На башне над воротами шевелились лучники, солнце блестело, отражаясь в их шлемах. Мира шла, не сбавляя шаг, не сутулясь, глядя прямо в просветы бойниц. Лучники не могут убить Праматерь.

Подошла к дыре, вскрытой посреди моста. Над десятиярдовой пропастью лежало сосновое бревно, оставшееся от какого-то штурма. Мира ступила на него. Древесину покрывала корочка льда, ноги грозили вот-вот соскользнуть. Очень хотелось встать на четвереньки. Мира приказала себе не вынимать рук из муфты. Праматерь не может поскользнуться и разбиться. Законы мироздания исключают это.

Она спрыгнула с бревна на дальнюю часть моста. Оставшееся до ворот пространство усыпали трупы: имперские гвардейцы, воины Надежды, разношерстные головорезы Бэкфилда — все вперемешку. Мира не трудилась обходить их. Ступала по мертвецам — от мороза они задубели и давали отличную опору.

Когда подошла к тарану, брошенному у ворот, ее окликнули с башни:

— Это кто такая красивая явилась?

— Янмэй Милосердная к Светлой Агате.

Больше ничего она не говорила. Только шепнула Шаттерхенду:

— Уходите, лейтенант. Благодарю вас.

Когда створка ворот приоткрылась, она одна вошла во дворец.


Непобедимый северянин. Герцог Ориджин. Внук Агаты… Ах, эта странная магия слов.

Мира видела этого человека в кошмарах, посвящала ему самые мрачные мысли, слыхала о нем десятки легенд. Но никто не говорил, что Ориджин — худой и больной старик.

Она уселась, не дожидаясь приглашения. Герцог стоял, разглядывая ее сверху вниз. Его мутные глаза отказывались видеть. Он нервно потер их ребром ладони, поморгал. Смахнул со лба серые волосы. Сел напротив Миры, зябко поежился, кутаясь в плащ.

Двое кайров с иксами на груди встали по сторонам от лорда. Они тоже были истощены, но все же смотрелись лучше герцога.

— Минерва Стагфорт, я полагаю? — спросил Ориджин.

Мира кивнула едва заметно.

— Зачем вы пришли?

Она промолчала, глядя в мутные зрачки агатовца.

— Вы пришли сдаться, — понял Ориджин. — Гордость мешает вам сказать напрямик. Я помогу. За вами пять искровых полков: два — генерала Гора, три — Алексиса. Два полноценных, но еще только на подходе; три обескровленных и полумертвых, считаем их за полтора. И даже те войска, что есть, не станут биться за вас до смерти. За Адриана стали бы, но вы — не Адриан.

Он перевел дух. Мира отметила: от недолгой реплики дыхание герцога сбилось.

— Теперь обо мне. На левом берегу Ханая двенадцать тысяч кайров и восемь тысяч медведей. Река покрыта льдом, так что переправа займет от силы несколько часов. Через день после моего приказа ваши полки будут уничтожены, а сами вы окажетесь в плену. Вы понимаете это. Вы также боитесь, что я прикажу сжечь Фаунтерру, и ваш страх не лишен оснований. Этот город чертовски утомил меня за последний месяц. Итак, миледи, вы пришли обсудить условия капитуляции. Они таковы.

Герцог поднял руку, растопырил три костлявых пальца.

— Один. Остатки искровых полков складывают оружие и убираются из Фаунтерры. Остатки подонков Бэкфилда возвращаются на каторгу, откуда прибыли. Сам Бэкфилд умирает на плахе — он мне надоел. Два. Вы надеваете корону императрицы. Отпраздновав коронацию, сразу же объявляете о новом созыве Законодательной Палаты и отмене всех тиранических решений Адриана. Три. Вы вступаете со мною в брак — разумеется, чисто формальный. После первой брачной ночи, каковая потребуется для конфирмации брака, отправляетесь жить в любое угодное вам поместье на территории северных земель и не мешаете мне руководить Империей. В этом случае, миледи, воины Адриана и горожане столицы останутся живы и здоровы.

Мира продолжала молчать.

— Ну, миледи. Я жду ответа.

Она смотрела ему в глаза и не открывала рта.

— Это не сложно. Разожмите зубы, пошевелите языком и скажите: «Да, милорд. Слово леди».

Мира молчала, и Ориджин нервно дернул плечами:

— Итак?.. Я начинаю терять терпение.

— Вы неверно истолковали мою цель, милорд, — голос Миры был холодным и искристым, как металл Перчатки Могущества. — Я пришла за своей короной.

Ориджин моргнул.

— Что ж, вы временно наденете сей головной убор. Получите час славы и насладитесь им. Затем…

— Я не выйду за вас. Я не отдам государство в ваши лапы. И вы не тронете Фаунтерру.

Губ герцога коснулась тень усмешки.

— Как твердо сказано!.. Я восхищен. Полагаю, вы репетировали у зеркала. Как на счет аргументации? Вы припасли несколько громких доводов?

— Три.

Мира вынула из муфты зеркальную ладонь.

Будто порыв холодного ветра влетел в комнату. Склонил людей вперед, а затем оттолкнул назад. Герцог и воины подались к Мире, ошеломленные зрелищем… И отшатнулись, едва поняли, что именно видят.

Герцог побелел, глотнул воздух раскрытым ртом. Один из воинов сотворил священную спираль, другой схватился за меч. Мира повела ладонью в его сторону, и воин замер.

— Перчатка Янмэй?.. — прошептал Ориджин.

Мира показала три пальца. Божественный металл идеально обтекал их, повторял каждую морщинку, даже заусеницу на безымянном.

— Мои три довода, милорд. Один. За секунду я могу убить вас. Возможно, потом ваши кайры сумеют убить меня, в чем сильно сомневаюсь. Возможно, ваше войско перейдет Ханай и выполнит ваши угрозы. Но вы будете мертвы, милорд. И ни вас, ни леди Иону не утешит сожженная столица.

Она загнула второй палец.

— Два. Я — не Адриан, это верно. Но я — Янмэй. Убьете меня — придет другая Янмэй, за нею — третья. Север любит Агату, но Юг и Центр хотят видеть Янмэй на троне. А Запад не хочет на троне никого. Как долго Север выстоит против целого мира?

Мира согнула третий палец, и тут герцог очнулся от наваждения. Встряхнул головой, сверкнул глазами. Взгляд прояснился — холодные агатовские огоньки, как у леди Ионы.

— Мне думается, миледи, вы лжете. Вы не умеете говорить с Перчаткой. Как-то убедили хранителей отдать ее вам и с помощью дешевого трюка нацепили на ладонь, но говорить с нею вы не сможете. Если бы могли — не шли бы сюда. Одним мановением руки взломали бы лед на Ханае и не дали Стэтхему переправиться.

Она издала смешок.

— Прекрасно, Минерва, удалось!.. Простите, милорд, если сказала это вслух. Конечно, я не говорю с Предметами! Точно так же, как не говорил Адриан! Я видела владыку перед смертью, и он не передал мне секрета Предметов — поскольку не знал его! Но он сказал то, о чем я и раньше догадывалась: не он сжег Эвергард, не он построил форт в Запределье, не он хозяин Перстов. Очнитесь! Если ваш главный враг — властелин божественного оружия, то почему, тьма сожри, вы до сих пор живы?! Почему вас ни разу не атаковали, не обстреляли Перстами?! Вы слепы, милорд. И мне вас жаль.

Герцог поморщился от злости.

— Тогда к чему эта комедия? Вы не владеете Перстами, Адриан не владел Перстами, у вас нет ни шанса на победу. Сложите оружие, примите мои условия. И спрячьте руку в муфту — глаза режет.

— Вы тоже не владеете Перстами, и даже не представляете, кто владеет. Я поняла это, когда вы поверили в мой трюк с Перчаткой. А теперь — мой третий довод. Я по-прежнему могу убить вас. Все, что мне нужно, — не выйти отсюда еще двадцать минут. Тогда истечет назначенный срок, и генерал Алексис пойдет на штурм. Три полка, считаем за полтора… Против ваших двухсот полуживых мумий — вполне достаточно. Вы даже не сможете сбежать: мы растопили лед за островом. Правда, вы можете убить меня прямо сейчас. А я вас — немножко позже. И наши войска продолжат грызть глотки друг другу, пока не останутся одни клочки. Да, это будут клочки вашей армии, от моей и пыли не останется… Но скажите, милорд, что потом ваш славный кузен Роберт станет делать с настоящим хозяином Перстов?

Мира дала Ориджину время обдумать сказанное, затем добавила:

— Агата громогласно обещала трон Янмэй. Агата даже сочинила пьеску, которую уже видели полстраны. Агата не просто нарушит слово, а убьет Янмэй на переговорах. После этого никто не поможет Агате. Когда тот, кто ждет в засаде, выйдет из тени — Агата останется одна против него. Милорд, спросите совета у Светлой Праматери — что она скажет?

Ориджин долго молчал, закрыв глаза руками. У него было полно седых волос, и отчего-то этот факт вселял надежду. Впалые щеки, черные мешки под глазами, трясущиеся пальцы, седина… Ему лет пятьдесят, не меньше. Есть надежда, что герцогу хватит мудрости на правильный ответ.

— Ваши условия, миледи, — сказал Ориджин, отняв от лица ладони.

— Я не выйду за вас. Не сейчас и никогда, как бы ни повернулась история мира. Я не распущу свои войска. Пускай их мало, но они останутся в столице. Я не прекращу искровые реформы Адриана. Его жизнь имела цель, и я буду идти к этой цели. Ради его памяти. Ради страны. Ради своей гордости. Ради того, чтобы тоже иметь цель. …Но я восстановлю Палату, как вы хотите, и признаю прежнюю власть Великих Домов. Вы получите любой титул, какой пожелаете, и сохраните все завоеванные вами земли.

— Этого мало, миледи. Я стерплю на троне вас, но не кого-либо еще. Вы выйдете замуж лишь тогда, когда я позволю, и лишь за того, кого я одобрю.

— Я вовсе не собираюсь замуж, милорд.

— Это меня устроит. Кроме того, я буду контролировать вашу дипломатию. Вы не заключите ни одного договора с Великими Домами без моего одобрения. Если вам потребуется союзник — у вас буду я. Понадобятся мечи — это будут мои мечи.

— Допустим, милорд. Я поступлюсь этой частью свободы.

— Наконец. Я останусь при дворе. Мои войска в угодном мне количестве будут со мною.

— В этом я и не сомневалась.

Герцог Ориджин поднялся и протянул ей руку:

— Словом внука Светлой Агаты скрепляю договор.

Она сжала его кисть своей зеркальной ладонью:

— Словом леди рода Янмэй подтверждаю.


Разорвав рукопожатие, Ориджин отошел к окну. Недолго постоял, опершись на подоконник. Вдруг усмехнулся и позвал:

— Подойдите, миледи. Взгляните.

Она сделала несколько шагов и глянула в стекло. Снаружи уже стемнело. Майор Бэкфилд продолжал обстрел — пылающие бочки взлетали в небо и рушились на лед за островом. Словно дождь красных метеоров сыпался с неба, вспарывая темень. На льду вспыхивали огни, горели, пляшущим заревом отражаясь в низких облаках. Пламя на земле, пламя в небе, между ними ночь и вспышки комет.

— Фейерверк в честь вашей коронации, — сказал герцог Ориджин. — Вы — владычица Империи Полари. Радуйтесь, ваше величество.


на главную | Лишь одна Звезда. Том 2 | настройки

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 8
Средний рейтинг 4.0 из 5



Оцените эту книгу