Книга: Удельная. Очерки истории



Удельная. Очерки истории

Сергей Евгеньевич Глезеров

Удельная. Очерки истории

Предисловие

Удельная – район необычный и удивительно притягательный. Есть в нем что-то особое, манящее и располагающее к себе. Словно бы уголок милой провинции по мановению волшебной палочки оказался в Петербурге. Здесь все соразмерно человеку, здесь чувствуешь покой и уют.

Удельная. Очерки истории

Тому, кто оказался в Удельной впервые, порой может показаться, что ее современный вид мало отличается от облика районов нашего города, сложившихся в 1960-х годах. Но это только на первый взгляд. Стоит лишь внимательно присмотреться, и можно увидеть многочисленные следы прошлого, свидельствующие о давней истории этих мест.

Удельная. Очерки истории

Удельная имеет полное право считаться историческим районом. Ибо истории здесь не меньше, чем в центральной части города, на Невском проспекте или Дворцовой набережной.

Удельная. Очерки истории

Неразгаданной тайной веет от древнего валуна с загадочной латинской надписью на Дрезденской улице. Еще целы старые деревянные дома на Рашетовой улице – они дают возможность представить, как выглядела Удельная до начала реконструкции 1960-х годов. О давней истории напоминают столетние дубы во дворах между Гданьской и Дрезденской. А старожилы этих мест, несомненно, помнят не только прежние названия нынешних «побратимских улиц», но и имена проездов и переулков, ушедших в небытие, превратившихся во внутриквартальные проезды...

Удельная. Очерки истории

Современные контрасты Удельной: Забайкальская улица (вид на дом № 45 по Ярославскому проспекту), более напоминающая заснеженную деревню. Фото автора, март 2010 г.


Удельная. Очерки истории

Контрасты Удельной: то ли в городе, то ли в пригороде. Дом№ 63 по Ярославскому проспекту, на углу Забайкальской улицы. Фото автора, март 2010 г.


Удельная. Очерки истории

Магазин и чайная купца Матвея Елисеевича Башкирова (пр. Энгельса, 83-85) на фоне высотного комплекса «Живой родник». Фото автора, июль 2009 г.


Удельная. Очерки истории

Проспект Тореза в морозный зимний день. Фото автора, январь 2011 г.


Удельная. Очерки истории

Контрасты современной Удельной: сохранившийся дом (по Лагерной ул., 18) у озера Линден. Фото автора, сентябрь 2008 г.


Порой прошлая жизнь Удельной напоминает о себе буквально из-под земли – причем в самом прямом смысле. Редкая канава, выкопанная строителями в этих местах, обойдется без найденных старинных кирпичей – тех самых, из которых когда-то были сложены фундаменты и печи снесенных в 1960-х годах удельнинских домов. Как отмечал археолог-любитель Анатолий Борисович Большаков, собравший уникальную коллекцию старинных петербургских кирпичей с клеймами заводов, «дома разрушаются, а кирпич остается, по нему можно узнать, в каком году построен дом, какой завод поставлял кирпич, поскольку каждый кирпич имел тогда свое клеймо».

...Для автора этой книги Удельная – не просто один из исторических районов на севере Петербурга. Это место, очень дорогое сердцу. Все-таки восемь лет школьной жизни, в 80-х годах теперь уже прошлого века, непосредственно были с ним связаны. В силу обстоятельств мне довелось учиться в трех школах, и все они были в Удельной, на расстоянии десяти минут ходьбы друг от друга. (Четвертая школа, в которой автору этих строк посчастливилось учиться у выдающего исследователя Петербурга Г.А. Богуславского, тоже была в северной части города – на Выборгской стороне.)

Удельная. Очерки истории

Старый удельнинский дом на фоне новостроек 1960-х годов.

Фото автора, март 2008 г.


Особенно дорога мне 99-я школа на углу проспекта Энгельса и Рашетовой улицы: в ее стенах я провел первые четыре учебных года – с 1981 по 1985 год. Год начала перестройки стал последним годом нахождения здесь школы: здание, пострадавшее в результате «хулиганского потопа», поставили на капитальный ремонт, и спустя несколько лет в нем разместился школьный завод «Максим» объединения «Позитрон»...

Тут, в Удельной, все было близким, знакомым и родным. Склоны горы у проспекта Мориса Тореза и Сосновка, куда мы ходили классом кататься на лыжах. Кинотеатр «Уран» на Ярославском, где смотрели детские утренники. Скобелевский проспект, где была детская библиотека. Помню, что меня, жившего за Поклонной горой среди стремительно растущих новостроек, в Удельной особенно поражало соседство новых зданий с деревянными домиками, окруженными сараями, курятниками и поленницами дров. Довелось мне застать и дачу Бадмаева на вершине Поклонной горы. Возле нее всегда стояли милицейские машины, и на меня, воспитанного в том числе и на стихах о «дяде Степе – милиционере», это производило особое впечатление – уважения и даже какого-то благоговейного трепета...

Признаться честно, в ту пору, когда я начал интересоваться прошлым нашего города, Удельная как исторический объект меня совершенно не интересовала. Да я и не воспринимал ее таковым. Казалось, вся история сосредоточена там, ближе к Неве и за ней, вокруг Медного всадника, на Невском проспекте. А какая история может быть здесь, в Удельной, возле школы? Разве что только несколько мест, где ночевал вождь революции, да еще вокзал, откуда Ильич отправился за финскую границу...

Это уже потом все, что довелось застать в прежней Удельной, стало складываться в цельную картину этого исторического места. Поначалу представлялось, что из всех северных районов именно Удельная меньше всего обеспечена историческими источниками и свидетельствами. Но это на первый взгляд. Более глубокое погружение стало приносить самые любопытные открытия, а расширение круга старожилов привело и к удельнинским знакомствам.

Именно поэтому книга состоит из двух частей. Первая представляет собой попытку рассмотреть историю Удельной в хронологической последовательности, до сегодняшних дней. Вторая часть – это мемуары удельнинских старожилов: либо подготовленные ими самими, либо являющиеся результатом кропотливой работы с устными воспоминаниями и домашними архивами. Собранные вместе, они дают уникальную картину той Удельной, которой не стало не так давно – всего-то полвека назад. Той Удельной, которой нет. Той, что живет на страницах воспоминаний, в устных рассказах, в пожелтевших от времени фотографиях из семейных альбомов...

Удельная. Очерки истории

Дача Бадмаева на Поклонной горе.

Фото К.В. Овчинникова, 1975 г.


Прекрасно сознаю, что эта книга вовсе не является исчерпывающе полным собранием сведений по истории Удельной. Скорее она служит одним из первых шагов на этом пути. Процесс работы над книгой растягивался и мог растянуться еще на долгое время, поэтому автор этих строк посчитал, что в определенный момент следует сказать себе «стоп!» и представить на суд читателей уже собранное. Уверен, что многие из тем, затронутых в книге, могут быть продолжены, уточнены и углублены. Поэтому с благодарностью приму полезные для дальнейшей работы советы, комментарии, рекомендации, и самое главное – буду очень рад откликам удельнинских старожилов. Поскольку абсолютно убежден: домашние, семейные архивы еще хранят огромное количество настоящих удельнинских реликвий, достойных публикации и всеобщего обозрения. Ведь воспоминания старожилов – сегодня порой единственная нить, помогающая восстановить связь между настоящим и прошлым, особенно там, где чудом сохранившиеся следы этого прошлого исчезают буквально на глазах.

Удельная, ставшая в последние годы одним из полигонов «уплотнительной застройки», стремительно теряет последние островки своей старины. Не стало «ленинского дома» на Ярославском проспекте, многоэтажный жилой комплекс вырос на месте руин бывшего Удельного земледельческого училища. Список можно продолжать и дальше. Тем важней становятся воспоминания тех, кто помнит, хранит в памяти прежний облик тех мест...

Эта книга – и для старожилов, которые смогут на ее страницах окунуться в мир своего детства и юности. Она и для тех, кто живет в Удельной уже много лет, но не очень-то задумывается о том, что живет в историческом месте с богатой историей. Эта книга – и для тех, кто приехал сюда совсем недавно и познает среду своего обитания с нуля. Нам бы очень хотелось, чтобы прочитавший эту книгу понял: Удельная – вовсе не «депрессивный район», где нет супермаркетов и модных торговых комплексов. Чтобы почувствовал душу этих мест, принадлежностью к которым по праву можно и нужно гордиться. Перефразируя известную мысль, «живу в Удельной – это звучит гордо!»

Часть первая.

Страницы истории

Имя и границы

В отличие от многих названий исторических районов, наименование «Удельная» прочно сохранилось в городском обиходе. Причем не столько благодаря народной памяти – население Удельной практически полностью сменилось в середине XX века, а благодаря тому, что одним из центров притяжения местности оставалась железнодорожная станция Удельная. А после того как в 1982 году появилась и одноименная станция метро, названию «Удельная» уже ничто не угрожало...

У каждого из названий петербургских предместий – своя история, и она может о многом рассказать. Откуда же произошло название «Удельная» и почему эта местность определяется словом женского рода?

К примеру, название соседнего района «Лесной» произошло от Лесного корпуса (института). В случае с Удельной все не так просто. Сразу же возникают несколько вопросов: какое определяющее слово отпало со временем за ненадобностью? И почему не появилось в народном обиходе понятие «Удельное» (ведь появилось же «Лесное»)? Точные и однозначные ответы отсутствуют, поэтому пока приходится иметь дело с версиями.

Как считает авторитетный исследователь в области петербургской топонимики А.Д. Ерофеев, название «Удельная» произошло от Удельной фермы, и слово, которое постепенно отпало, – это «ферма». Как это произошло? Западная часть нынешнего района Удельной еще с петровских времен входила в состав так называемых дворцовых земель, являвшихся собственностью императорской фамилии.

В 1797 году Павел I в день коронования подписал «Закон об Императорской фамилии». В нем определялось, что отныне император, его мать, императрица и наследник находятся на постоянном содержании казны. Прочие же дети с момента совершеннолетия или выхода в замужество переходили на содержание «удельного капитала», собираемого в виде оброка с крестьян имений, выделенных из государственных владений в так называемые «удельные», то есть принадлежащие императорской фамилии, или уделу.

Для управления удельными землями, имениями, а до 1863 года также и удельными крепостными крестьянами, Павел I учредил Удельное ведомство. Его центральным органом служил Департамент уделов, а с 1892 года – Главное управление уделов Министерства императорского двора.

В 1827 году оброк заменили доходом от общественных запашек, обрабатываемых крестьянами сообща. За работами на этих полях наблюдали специальные смотрители. Для их подготовки учредили Удельное земледельческое училище. Его строительство началось в 1832 году на пустоши сельца Никольского, на шестой версте от Петербурга, по левой стороне от Выборгской дороги (потом – шоссе, ныне – проспект Энгельса). Это учебное заведение, торжественно открытое 1 октября 1833 года, стало родоначальником местности.

Между тем, как отмечает А.Д. Ерофеев, название «Удельная» появилось у этих мест еще раньше, в начале XIX века, и связано это было с тем, что земли передали ведомству Департамента уделов. Здесь появилась образцово-показательная ферма, ее история восходила к «дням александровым прекрасному началу». Тогда Александр I с благосклонностью отнесся к полученному через посредство своего друга Н.Н. Новосильцева предложению английского капитана Александра Давидсона об устройстве под Петербургом образцовой сельскохозяйственной фермы. Она предназначалась «для учреждения полного сельского хозяйства, состоящего наипаче в улучшении землепашества, в разведении и сохранении лучшей породы овец и рогатого скота, также разных овощей и кормовых трав, к скотоводству относящихся, и для употребления в пример новейших и усовершенствованных земледельческих орудий».

Для деятельности фермы приготовили огромную территорию, отданную в распоряжение капитана Давидсона. Ее границы в нынешней топографии располагались примерно от Черной речки до Поклонной горы. По фамилии англичанина Давидсона ферму назвали Английской («Англинской») – отсюда и название Английского проспекта, ныне носящего имя героя Гражданской войны Александра Пархоменко. Эту же ферму, как отмечает А.Д. Ерофеев, называли и Удельной – по местности, которая возникла как подведомственная Департаменту уделов несколько раньше, чем на ней начал хозяйствовать Давидсон.

Как известно, эта затея не увенчалась успехом. По условиям договора ферма передавалась Давидсону в полное распоряжение на 23 года. Правительство оговаривало в заключенном контракте, что Давидсон обязывается «сохранять и разводить лучшие породы овец и крупного скота, размножать здесь наилучшие сорта разных родов хлеба и кормовых трав и снабжать оными по мере надобности, крестьян государственных и удельных имений, за умеренную цену, употреблять новейшие и усовершенствованные орудия, дабы показывая всегда пример совершенного хозяйства всем радеющим к сей части экономам, устройство сей мызы служило образцом, привлекающим к полезному подражанию». При устройстве фермы израсходовали 305 000 рублей. Давидсон обязывался постепенно выплатить эту сумму вместе с процентами в течение 23 лет, после чего ферма со всем имуществом переходила в собственность казны. Все доходы сверх этой суммы поступали бы в пользу Давидсона.

Однако ферма Давидсона не получилась «образцом, привлекающим к полезному подражанию», а стала приносить только убытки. Давидсон не смог выплачивать в установленные сроки оговоренные в контракте суммы. По подсчетам обследовавших в 1806 году ферму чиновников, она приносила дохода не более 16 500 руб. в год, а расхода – не менее 20 000 руб. Вследствие этого, не желая закрывать совсем недавно начатое и небезнадежное предприятие, Давидсон обратился в 1805 году к Александру I с просьбой изменить срок контракта с 23 на 35 лет и выдать ему взаймы еще 40 000 руб. Правительство провело освидетельствование хозяйства фермы, подтвердившее слова Давидсона, и по повелению Александра I ему выдали в 1807 году еще 20 000 руб., но срок аренды оставили прежний.

Однако эти меры не помогли, ферма продолжала давать одни убытки и обременять государственную казну. Поэтому 23 октября 1809 году именным Высочайшим указом Александра I на имя министра внутренних дел А.Б. Куракина предписывалось отобрать у капитана Давидсона ферму в казну «со всеми заведениями, домашними припасами, посеянным хлебом, инструментами, скотом всякого рода и приготовленным для оного кормом, исключая вещи ему лично принадлежавшие».

При приемке фермы от Давидсона обнаружилось ее запустение: постройки пришли в ветхость, сельскохозяйственный инвентарь находился в полуразрушенном состоянии, скот частью погиб (из 21 головы выписанного из Англии крупного рогатого скота треть пала). Согласно тому же Высочайшему указу Александра I от 23 октября 1809 года крестьяне фермы передавались в ведение кабинета, с наделением тремя десятинами земли каждой души мужского пола (из них – по одной десятине близлежащей к селению обработанной земли и по две десятины неудобренной земли).

К 1811 году со всеми делами бывшей Английской фермы покончили, однако обветшавшие постройки фермы оставались в ведении Лесного института до начала 1830-х годов. На двух главных участках бывшей фермы, где стояли хозяйственные постройки, разместился переехавший из Царского Села, где ему не хватало места для практических занятий, Лесной институт...

По другой версии, название «Удельная» произошло чуть позже от другой фермы, принадлежавшей уже Удельному ведомству. Она находилась в начале нынешнего Ланского шоссе и дала впоследствии имя Фермскому шоссе, возникшему в середине XIX века. Существует также утверждение, что название «Удельная» закрепилось за местностью после того, как здесь в 1870 году появилась железнодорожная станция Удельная. К примеру, в справочнике В. Симанского «Петербургские дачные местности в отношении их здоровости» (1881) указывается: «Удельная, то есть станция Финляндской железной дороги, выстроенная на земле Удельного ведомства...»

И еще один важный вопрос: каковы же границы Удельной? Проще всего объяснить так: Удельная заканчивается там, где начинается другой район. Таким образом, с запада Удельная граничит с Коломягами, с юга – с Лесным, с востока – с Сосновкой, с севера – с Озерками.

«Топонимическая энциклопедия», изданная в 2003 году, определяет границы Удельной следующим образом: Поклонногорская ул., пр. Тореза, Манчестерская ул., пр. Энгельса, Богатырский пр. и Финляндская железнодорожная линия. Однако позволю себе не согласиться с уважаемыми авторами в том, что западной границей Удельной служит железная дорога. Логичным будет предположить, что Удельная включает в себя также Удельный парк и территорию психиатрической больницы, а потому западной границей Удельной стоит считать очертания Удельного парка, а далее – появившуюся в 1993 году на карте города Афонскую улицу, отделяющую территорию психиатрической больницы от Коломяг. Что же касается Сосновки, то ее следует, по всей видимости, считать отдельным историческим районом. Но поскольку ее история неразрывно связана с Удельной, то в этой книге Сосновке также уделено значительное внимание.



До и после земледельческого училища

Итак, Удельное земледельческое училище открылось в 1833 году. В последующие десять лет училище распространило свои владения: в 1839 году было приобретено 39 десятин от почетного гражданина Лихачева, в 1843 году – 252 десятины пустоши от сенатора С. Ланского. Таким образом, владения училища распространились по левой стороне Выборгской дороги от нынешних Поклонногорской улицы до Ланского шоссе. С запада границей служили земли коломяжского имения. На вновь приобретенных землях находились пустоши и еловый лес, местами заболоченный. На расчистку, осушение, планировку приходилось затрачивать много труда и средств.

Проектирование и наблюдение за строительством училища осуществлял академик архитектуры Х.Ф. Мейер, с 1819 года в течение тридцати лет состоявший на службе в Удельном ведомстве. По проекту в первую очередь возводилось 23 здания – главный корпус, спальни воспитанников, дома для персонала, столовая, больница, две мастерские, а по периметру двора – службы. Через два-три года на соседних участках появились ферма, еще восемь мастерских и другие хозяйственные постройки.

Идиллическую картину Удельного земледельческого училища составил молодой литератор В.П. Бурнашев (более известный под псевдонимом Бурьянов), посвятивший ему ряд статей в популярной петербургской газете «Северная пчела», а затем выпустивший книгу «Описание Удельного земледельческого училища». Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона называет Бурьянова еще и «дилетантом-агрономом». В 1843—1844 годах вышел составленный им первый русский сельскохозяйственный словарь – «Опыт терминологического словаря сельского хозяйства, фабричности, промыслов и быта народного», высоко оцененный В.И. Далем.

Подробное описание училища есть и в его путеводителе «Прогулка с детьми по С.-Петербургу и его окрестностям», изданном в 1838 году, построенном в форме описания совместной прогулки автора с читателями. Заглянем и мы на страницы этой книги. Итак, покинув Лесной институт и двигаясь дальше по Парголовской (Выборгской) дороге, «видим по левую руку превосходно возделанные поля, покрытые такой рожью и таким овсом, каких, конечно, трудно где-нибудь найти; нивы на большом пространстве обнесены канавою с высоким балюстрадом. Это должно быть какое-нибудь казенное заведение, думаете вы, и не ошибаетесь: вот столб, на котором изображен государственный орел, вот другой, на котором вы читаете надпись: Удельное земледельческое училище. Проехав несколько мимо превосходно обработанных полей, завернем налево на планированный как садовая дорога проспект, ведущий к множеству красивых, хотя несколько однообразных деревянных строений, белых со светло-зелеными крышами». Если перевести это на современный язык, то мы свернули с проспекта Энгельса на Скобелевский. Но вернемся снова к путеводителю Бурьянова: «По обеим сторонам волнуется море ржи, спелой, высокой, густой».

Прервем на минуту Бурьянова и отметим – именно так появился нынешний Скобелевский проспект: самые первые ученики училища проложили широкую дорогу для проезда от Выборгской дороги к училищу, устроив с обеих сторон канавы, деревянные тротуары и тумбы.

И вот мы, следом за Бурьяновым, во дворе Удельного училища. «Боже мой! Как чист, как хорошо содержан этот двор, обширный, окруженный разными училищными зданиями и хозяйственными заведениями; ни соринки нигде. Посередине двора устроены качели и превысокий шест, на который мастерски умеют лазить здешние воспитанники». В главном корпусе – церковь, квартиры директора и его помощника, музеум и прочие заведения. Музеум разделен на две части: «направо разные иностранные усовершенствованные орудия: культиваторы, экстирпаторы, веялки, молотильни, маслобойни, сеяльницы и пр. и пр. Налево собственно русские орудия в том виде, в каком они употребляются крестьянами в разных губерниях: тут соха, плуг, орало, косуля, межеумок, кривуша и пр.».

Среди хозяйственных заведений – водяная мельница, хлебник, рига, коровник с быками и коровами швейцарскими, штейермаркскими, тирольскими и нашими холмогорскими, свинарня с огромными ютландскими и китайскими свиньями, птичник, молошня, а также анатомический театр. В последнем «воспитанники упражняются в искусстве снимать кожу с убитого животного и в рассматривании его внутренностей для узнания внутреннего состава; это необходимо всякому хозяину, который хочет сам лечить свою скотину».

Таким образом, Удельное земледельческое училище представляло собой попытку обучения юношей в условиях образцового крестьянского хозяйства. Как писал все тот же Бурьянов, воспитанники училища – «добрые сельские юноши, готовящиеся скоро сделаться полезными сынами отечества распространением правил сельского хозяйства в Русском Царстве».

Удельное земледельческое училище было учреждено для образования 250 крестьянских мальчиков из разных имений в возрасте не моложе 16 и не старше 19 лет, «здоровых, одаренных умом и способностями и отличающихся хорошей нравственностью».

Обучение строилось таким образом, чтобы будущие «смотрители общественной запашки» обладали основами наук (преподавались грамота, арифметика), а также знали ремесла, необходимые для устройства земледельческих орудий и вообще для семейного крестьянского быта. Как писал В. Бурьянов в «Прогулке с детьями по С.-Петербургу и его окрестностям», «здесь воспитанник знает и покрыть кровлю, и выконопатить дом, и поставить печку, и стачать сапог, и содержать скотину, и доить корову и пр.». Во многом это достигалось путем того, что в Удельном училище не предусматривалась прислуга, и воспитанники сами поочередно выполняли обязанности пекарей, кашеваров, истопников, прачек и т. д. и т. п. Сами доили коров, занимались откармливанием телят и поросят, готовили молочные продукты («Что за сливки, что за творог, что за простокваша, что за варенцы, и все это делают сами воспитанники, которые сверх того мастерски приготовляют французский сыр», – восторгался В. Бурьянов), занимались пчеловодством, делали мебель.

Среди построек училища имелась «образцовая изба», в ней попеременно семьями жили воспитанники и учились «на практике тому умению жить, которое преподается им в теории». Персонал же училища составляли директор, его помощник, священник, медик, четыре учителя, садовод, фермер, скотник, шесть надзирателей из отставных унтер-офицеров, десять удельных крестьян-наставников по сельскому хозяйству и мастера по обучению ремеслам. Отметим, что директором училища в течение 17 лет был профессор агрономии и математики М.А. Байков, приглашенный из Харьковского университета.

В течение первых четырех лет занятия сельским хозяйством чередовались с обучением грамоте и арифметике по «Ланкастерской методе взаимного обучения», а последние два года отводились исключительно работе – на ферме, в поле, в мастерских. На полях выращивались различные сорта зерновых и трав, картофель, турнепс и другие культуры, в то время почти неизвестные русскому крестьянину, причем семена, главным образом, выписывались из-за границы. Росли на полях училища даже арбузы и дыни.

Уклад училища составляла строгая дисциплина, привычные для крестьянского обихода одежда, пища, ежедневные общие молитвы, пение в церковном хоре, соблюдение постов и обрядов. Например, В. Бурьянов описывал торжественную церемонию водоосвящения и крестного хода по полям училища, связанного с началом жатвы.

Училище привлекало общественный интерес, являлось местом паломничества русских помещиков и иностранцев. Среди гостей были Николай I, министры М.М. Сперанский и Е.Ф. Канкрин, писатели В.А. Жуковский, Н.И. Греч, О.И. Сенковский, генерал И.Н. Скобелев (А.И. Куприн посвятил ему повесть «Однорукий комендант») и любимец воспитанников – И.А. Крылов. В музеуме училища, как писал В. Бурьянов, хранился цеп, которым молотила рожь великая княгиня Елена Павловна, «удостоившая заведение своим посещением и подробным осмотром по всем частям, 3-го сентября 1836 г.».

Во время Крымской войны Удельное училище стало местом размещения «образцовой роты» Стрелкового Императорской фамилии полка, сформированного из удельных крестьян, «занимающихся звериным промыслом». Несколько зданий училища приспособили под казармы, квартиры офицеров, хозяйственные службы, построили манеж, тир и «ретирадные места». Рота прославила эту местность еще несколькими знаменитыми именами, ибо в числе ее двадцати двух офицеров были подполковник Алексей Константинович Толстой, а также поручик Владимир и прапорщик Алексей Жемчужниковы, будущий искусствовед Лев Даль. Первые трое являлись создателями знаменитых сочинений «директора пробирной палатки» Козьмы Пруткова.

Пребывание здесь роты нарушило установившийся годами распорядок жизни и быта Удельного училища, и его деятельность стала клониться к упадку. А реформа 1861 года, сделавшая удельных крестьян, как и других крепостных крестьян, свободными сельскими обывателями, окончательно определила судьбу училища – спустя четыре года его упразднили. Начался новый исторический этап истории местности.

После училища

Вот что представляла собой Удельная спустя почти тридцать лет, в конце 1890-х годов, по словам М.И. Пыляева: «Собственно дачи на Удельной расположены с правой стороны железнодорожной линии от Петербурга, с левой же стороны находится Удельная ферма с парком, в котором содержатся разнообразные красивые птицы, а далее – благотворительные учреждения: городская больница Св. Пантелеймона и Дом призрения душевнобольных...»

Впрочем, обо всем по порядку. После упразднения Удельного училища часть его бывшей территории отошла под полотно сооружавшейся Финляндской железной дороги. Пробный поезд вышел из Петербурга вечером 22 июня 1869 года и дошел до станции Парголово. К концу лета следующего года все работы закончились, и 11 сентября 1870 года железная дорога открылась для эксплуатации на всем ее протяжении.

В том же году появилась и станция Удельная. Автором деревянного здания вокзала явился финский архитектор Вольмар (Вольмер) Вестлинг. На этой железнодорожной линии (Рихимяки—Петербург) он спроектировал все вокзалы на пригородном участке. Далее, на территории Финляндии, автором вокзалов был Кнут Нюландер.

Как отмечают исследователи, вокзалы, построенные

В. Вестлингом, напоминали виллы и дачи Карельского перешейка. Станция Удельная, как и подобная станция Парголово, была 3-го класса. Пассажирские здания имели по два сборных зала, телеграфную комнату, зал и пять жилых комнат.

Удельная. Очерки истории

Деревянный вокзал на станции Удельная. Фото начала XX в.


Удельная. Очерки истории

Железнодорожная станция Удельная. Фото начала XX в.


В камне удельнинский вокзал перестроил в 1914 году известный финский архитектор, мастер «национального стиля» Бруно Гранхольм (Грангольм). Он был также автором вокзалов на станциях Шувалово, Озерки, Парголово, Ланская, Левашово, а также Терийоки (Зеленогорск) и Раяйоки (Белоостров). В Хельсинки, Тампере и Выборге сохранились жилые дома, построенные Гранхольмом. Так, в столице Финляндии в престижном районе Катаянокка можно увидеть два любопытных здания, возведенные по его проекту, – «Семафор» и «Клинтен».

Удельная. Очерки истории

Железнодорожная станция Удельная. Фото начала XX в.


Удельная. Очерки истории

Железнодорожная станция Удельная. Фото 1910 г.


Вокзал на станции Удельная, возведенный на высоком гранитном цоколе, архитектор выполнил в стиле северного модерна. Теперь это один из ярких примеров архитектуры начала XX века в Удельной.

«Рациональность свойственна и импозантному зданию „Удельной", сдержанный облик которого обогащает плавная „барочная“ линия карниза, – отмечал историк А.В. Кобак в одной из первых публикаций, посвященных этим вокзалам. – Вокзалы в Ланской и Удельной уникальны для предреволюционной архитектуры Петербурга и предвосхищают искания функционализма 1920-х годов...»

Впрочем, вернемся во времена, последовавшие после упразднения Удельного училища. Его юго-западный участок отводился Царскосельскому скаковому обществу под ипподром, каковой и был построен, но только гораздо позже – в 1892 году. Он стал называться Удельным, затем у него появилось второе название – Коломяжский. Причем оба названия существовали одновременно.

На остальной части территории Удельное ведомство устроило ухоженный парк (работами заведовал ученый-лесовод граф А.Ф. Варгас де Ведемор), получивший название Удельного, иначе – Царской рощи (затем парк Челюскинцев, теперь снова Удельный).

Полевую землю бывшего Удельного училища между Выборгским шоссе и железнодорожным полотном распланировали на три продольных проспекта (Удельный, Костромской и Ярославский) и 25 поперечных улиц. Назвали их преимущественно по городам, вблизи которых находились удельные имения. Первый план поселка датирован 1887 годом, и на нем уже присутствуют почти все проезды, причем их расположение и названия мало менялись вплоть до реконструкции Удельной в середине 1960-х годов.

Как отмечают топонимисты АТ. Владимирович и А.Д. Ерофеев, большинство поперечных улиц западной части Удельной назвали по старинным русским городам – от Заславля в Белоруссии до Нижнего Ломова в Пензенской губернии и от Колы на севере до Нежина на Украине. Сейчас из этих названий осталось одиннадцать, включая восстановленные в 1999 году. «Это единственный топонимический ансамбль такого рода, сохранившийся в бывших пригородах, – отмечают топонимисты. – Все остальные подобные ансамбли (а их было несколько) уничтожены практически полностью».

«Наименования Удельной обладали еще одной интересной особенностью, – указывают А.Г. Владимирович и А.Д. Ерофеев в справочном издании „Удельная, Лесной, Сосновка. Прогулки по округу“ (2007). – В центральной и южной частях поселка они шли по алфавиту с севера на юг – от Вытегорской (ныне Забайкальской) до Нежинской. Из общего правила выпадали только упраздненная ныне Переяславская улица, Скобелевский проспект, Удельная улица (сейчас она вошла в состав Удельного проспекта) и Эмануиловская улица, выходившая к приюту Святого Эммануила в начале Ярославского проспекта. Севернее Вытегорской улицы названия давались уже без всякого порядка; здесь основному принципу не подчинялись три улицы – Коломяжский проспект (ныне – улица Сергея Марго) и получившие названия по фамилиям домовладельцев Осиповский переулок (первоначально Осиновский; ныне название упразднено) и Громовская улица».

Удельная. Очерки истории

Генерал М.Д. Скобелев, в честь которого назван главный проспект Удельной


Проспект же, проложенный первыми воспитанниками училища в 1830-х годах от Выборгского шоссе к зданию училища, получил название Скобелевского – в честь генерала Михаила Дмитриевича Скобелева (1843—1882), участника Русско-турецкой войны 1877—1878 годов и завоевания Хивы и Коканда в 1873—1876 годах. В историю он вошел как «белый генерал», и не только потому, что в сражениях он участвовал в белом мундире и на белом коне...

Так сложилась западная часть Удельной с сохранившейся до сих пор чересполосицей поперечных улиц. А само название «Удельная» вскоре распространилось и на всю начавшую обустраиваться местность – не только на ее западную часть, но и на восточную (за Выборгским шоссе), не принадлежавшую прежде Удельному училищу.

Восточная часть Удельной (то есть к востоку от Выборгского шоссе – нынешнего проспекта Энгельса) до середины XIX века принадлежала князьям Кропоткиным, а затем также была распродана. Подробнее об истории этой части Удельной говорится в очерке «Прудки и „побратимские“ улицы» на страницах нашей книги.

И еще одна важная деталь: до 1899 года Скобелевский проспект упирался в железную дорогу, не пересекая ее. Основным выездом из Удельной в соседние Коломяги служила Мезенская улица, пересекавшая железную дорогу и выходившая к Фермскому шоссе. В 1899 году участок Мезенской улицы от Удельного проспекта до Коломяжского шоссе закрыли, а железнодорожный переезд перенесли на Скобелевский проспект, ближе к станции Удельная. Такое положение вещей сохраняется и на сегодняшний день. Что же касается Мезенской улицы в Удельной, то в 1965 году ее название упразднили, а в 1999 году восстановили, но только на сохранившемся в виде внутриквартального проезда участке улицы от Костромского до Удельного проспектов...

Образовавшиеся участки сдавались в аренду. Арендаторы получали право строить дома и оранжереи, возделывать сады и огороды, рыть пруды с небольшими купальнями, однако им запрещалось «разводить питейные, промышленные и фабричные заведения, а также извлекать из недр всякого рода произведения».

Удельная. Очерки истории

Дом призрения душевнобольных в Удельной. Гравюра конца XIX в.


Здания бывшего Удельного училища отдали под Временную загородную больницу Севернее больницы в 1870 году по изволению наследника цесаревича Александра Александровича (будущего Александра III) началось строительство Дома призрения душевнобольных, названного в его честь. Проект больничного комплекса был разработан архитектором И.В. Штромом при консультации видных психиатров О.А. Чечотта и П.А. Дюкова.



Некоторые из деревянных построек 1870-х годов сохранились здесь до сих пор. Это так называемые павильоны «для тихих благородного звания» и «для тихих простого звания», «павильон для 30 своекоштных пансионеров-женщин». Редко где в Петербурге можно увидеть такие образцы деревянного зодчества!

В комплекс Дома призрения вошла красивая деревянная церковь во имя Св. Великомученика Пантелеймона Целителя. Деньги на нее пожертвовали купцы И.Ф. Громов и Соболев. Церковь заложили 12 июля 1870 года, а освятили вместе со всей больницей 23 октября 1871 года, в присутствии наследника цесаревича Александра Александровича с супругой. Освящение производил придворный протопресвитер В.Б. Бажанов.

Архитектор К.А. Тон высоко оценивал эту церковь, возведенную в русском стиле, отмечая, что «прекрасные пропорции и изящные детали чрезвычайно способствуют привлекательности фасада». Снаружи храм обильно украсили ажурной деревянной резьбой, а внутри обшили сосновыми досками и покрасили в белый цвет. Каждый год 15 августа из церкви устраивался крестный ход по окрестностям.

После смерти основателя больницы – Александра III, в церкви установили икону Св. Александра Невского, а 26 февраля 1895 года рядом открыли бюст с надписью «Царю-основателю» работы скульптора А.Е. Баумана. На его открытии присутствовал Николай II, оставивший в своем дневнике такую запись: «26 февраля. Воскресенье... После завтрака дома отправились на тройке в Удельную. Происходило освящение и открытие памятника Папа посреди зданий заведения для душевнобольных. Алек показал новое помещение для них – прекрасно отстроенный дом, затем лазарет и ферму».

Подробный рассказ о жизни Дома призрения душевнобольных в середине 1870-х годов оставил журналист петербургской газеты «Новости», побывавший здесь и встретивший внимание, гостеприимство и самый радушный прием со стороны директора этого заведения доктора П.Н. Никифорова. Свои впечатления он изложил в статье, опубликованной 9 июля 1875 года в № 185 газеты, а затем изданной в том же году отдельной брошюрой.

«Массы пассажиров, проезжающие в Парголово и обратно, не могли не обратить внимания на эти кокетливые домики, среди которых возвышается легкая, почти прозрачная, церковь в русском стиле, с ее золотой граненой маковкой, – это и есть Дом призрения душевнобольных, отделенный небольшим полем от Временной загородной больницы», – так начинал свой рассказ обозреватель. По его признанию, он ожидал увидеть представлявшиеся ему тяжелые и мрачные картины жизни обитателей Дома призрения, однако здесь все оказалось совсем не так.

«Обитатели Дома призрения имеют вообще до того обыденный, ординарный вид, что больных можно принять, пожалуй, за дачников, за обитателей какой-нибудь гостиницы на водах, за фермеров, рабочих, словом, за кого угодно, но не за страдающих душевными болезнями». Единственный человек, по признанию газетчика, который зорко следил за гостями при осмотре ими одного из павильонов, оказался сторожем.

«Больные вежливо раскланивались с нами, подходили нередко к директору и совершенно фамильярно просили у него папирос, которые он охотно им раздавал, разговаривали с нами, разумеется, на свои любимые темы. Один, например, граф К., серьезно докладывал, что он недавно произведен в генерал-адъютанты; другой, бывший учитель математики, выказывал большую эрудицию, стараясь доказать нам свое прямое происхождение от царевича Алексея Петровича; какая-то женщина заботливо справлялась о здоровье жениха своего, фельдмаршала Суворова...

Главным основанием в обхождении с больными принята система невмешательства в их привычки, обстановку и занятия. Оттого вы встречаете больных, читающих газеты, журналы и книги, свои и находящиеся при заведении, играющих на бильярде, на фортепиано и фисгармонии, вяжущих чулки и кружева, шьющих, подметающих дорожки, поливающих цветы и копошащихся на огородах...

Учреждение это – образцовое во всех отношениях, блистающее роскошной простотой и комфортом, которые могут служить достойным предметом подражания для всех заведений этой категории».

Свой рассказ о Доме призрения обозреватель газеты начал с церкви во имя Св. Великомученика Пантелеймона Целителя.

«Иконостас дубовый, высокохудожественной работы г. Штрома, брата архитектора Дома призрения; местные образа и запрестольный образ – работы академика Васильева[1]. Против правого притвора, на особом аналое, находится икона Св. Пантелеймона, присланная с Афонской горы монахами русского Пантелеймонова монастыря; икона эта весьма хорошей живописи самих монахов и рисована на душистой кипарисной доске.

В храме светло, чисто и благоухает тонким смолистым запахом.

В церковь больные ходят по назначению директора согласно указанию надзирателей и надзирательниц, которым известно спокойное состояние пациентов. Некоторые больные поют. Есть между ними весьма религиозные».

Всего павильонов, расположенных на территории Дома призрения, было на то время восемь. Мужские павильоны занимали левую половину заведения, женские – правую. Среди них стоял, отличаясь серой краской стен, дом, где помещались контора и квартира директора, его помощника, священника и конторщика.

«В настоящее время в павильонах может быть размещено до 200 человек, при 180 местах по положению. Из этого числа 100 человек содержатся на счет Августейшего учредителя заведения, для чего отпускается ежегодно из собственных средств Его Высочества 20 000 рублей. Остальные 80 вакансий предоставляются пансионерам, платящим ежемесячно от 40 до 50 руб., то есть вдвое или втрое менее против платы в петербургских частных лечебницах этого рода. Деньги пансионеров вносятся только за месяц».

Таким образом, средства Дома призрения состояли из ежегодных средств наследника цесаревича Александра Александровича и ежемесячных взносов пансионеров. В заведении также было четыре «вечные кровати» – на каждую полагалось по 5 тысяч руб. Капитал на «вечные кровати» пожертвовал попечитель Дома призрения – петербургский градоначальник Ф.Ф. Трепов (на две кровати), баронесса К. Штиглиц и Соболев. Кроме того, несколько пациентов Дома призрения содержались на средства И.Ф. Громова (5 человек), Е.С. Егорова (2), Гучкова (1) и старообрядцев (2).

«Содержание каждого больного обходится около 280 руб., – сообщалось далее в отчете, – причем как пансионеры, так и лица, содержимые на счет Его Высочества, пользуются совершенно одинаковыми условиями, с подразделениями пациентов, в отношении обстановки и помещения, на два разряда: простолюдинов и образованных».

При этом пациенты группируются в отдельных павильонах не по происхождению, а по воспитанию, общественному положению и по той обстановке, в которой они находились до поступления в Дом призрения. Чем же различались эти постройки?

«Павильон для простолюдинов имеет простую, крашенную светлой краской, мебель. Кровати снабжены соломенными тюфяками с двумя подушками, из которых нижняя набита соломой, а верхняя – пером, и покрыты не слишком толстым бельем безукоризненной белизны. Летом полагаются белые канифасовые одеяла, зимой – серые байковые. В павильоне для образованных матрацы волосяные, состоящие из трех частей, так что в случае окончательной порчи матраца можно заменить его по частям. Белье тонкое, обе подушки пуховые, одеяла белые пикейные. Мебель покрыта плотной шерстяной материей и отличается массивностью, чтобы предотвратить ломку ее больными. Вот в чем, собственно, и заключается различие между этими двумя отделениями. Кроме этого социального разделения, пациенты делятся по павильонам на спокойных и беспокойных, буйных и неопрятных».

Для буйных больных комнаты оборудовались особым образом. К примеру, в них было паровое отопление, чтобы предотвратить всякую опасность от огня.

В комплекс Дома призрения входили также кухня, пекарня и квасоварня, содержавшиеся в образцовом виде. В таком же идеальном порядке были и больничные сады, огороды, оранжерея, теплица и парники. Все хозяйство поддерживалось в таком прекрасном состоянии, главным образом, добровольными трудами пациентов Дома призрения.

«Огороды превосходно возделаны, как у самых лучших огородников; в теплице, парниках и оранжерее пропасть овощей и комнатных растений, выдержанных так хорошо, что они могли бы сделать честь любому садовнику, – продолжал далее обозреватель газеты. – Комнатные и садовые растения находят отличный сбыт у окрестных дачников и могут дать рублей 400 дохода...

Работают, как мы узнали, человек двадцать пять, преимущественно идиотов и слабых меланхоликов. Стимулом к работе служит... водка и пиво. Маленькая рюмочка водки и стакан пива, отпускаемые особенно прилежным больным, вызывают у них усердие и соревнование к работам, которыми руководит садовник».

В сосновой роще позади больницы в летнюю пору для пациентов Дома призрения устраивали, по окончании какой-либо общей работы, «скромные пирушки» с чаем, пряниками, орехами и пивом. Здесь же, вблизи этой рощицы, располагался больничный скотный двор, где держалось одиннадцать коров холмогорской и голландской пород. Кроме того, разводили свиней новгородской породы. «Держать этих животных очень сподручно при большом количестве разных остатков от пищи 180 больных, 60 человек прислуги и человек 12 служащих. В прошлом году от приплода продано было свиней рублей на 400».

Согласно уставу Дома призрения, Высочайше утвержденному 1 (13) июня 1875 года, штат заведения составлял 13 человек: директор, врач, священник, старший надзиратель для больных, четыре надзирателя и три надзирательницы, а также конторщик и псаломщик. Все эти лица пользовались квартирой в Доме призрения. Сторожа и прочая прислуга состояли при Доме призрения по вольному найму...

В 1885 году в помещениях Временной загородной больницы после реконструкции по проекту архитектора И.С. Китнера обосновалась городская больница во имя Св. Великомученика Пантелеймона Целителя для хронических душевнобольных. Спустя три года, в 1888 году, при ремонте больничных корпусов архитектор А.П. Максимов расширил (за счет присоединения соседнего зала) храм Воскресения Христова. На крыше здания находилась звонница с тремя колоколами, в 1889 году ее заменили колокольней. Колокольня красиво выделялась среди застройки, замыкая перспективу Скобелевского проспекта.

Удельная. Очерки истории

Главное здание больницы Св. Пантелеймона. Фото сделано 1910 г., к 25-летию со дня ее основания


Ежегодно 27 июля, в день Святого Великомученика Пантелеймона, в Доме призрения в память императора Александра III и в больнице Св. Пантелеймона отмечался храмовый праздник. Пантелеймон считался покровителем больницы. Торжества начинались с богослужения в честь Св. Пантелеймона, а затем следовали различные развлечения. В художественной части программы участвовали главным образом сами больные.

«В этот день для больных в больничном саду устраиваются разнообразные увеселения, – сообщалось о празднике 27 июля 1902 года в „Петербургском листке”. – В течение всего дня в саду играл оркестр военной музыки. В театре был устроен спектакль, а вечером зажжена иллюминация».

А вот как описывал репортер «Петербургской газеты» праздник, состоявшийся ровно через год, 27 июля 1903 года: «Дневное увеселение, сопровождающееся в каждом отделении танцами, удалось как нельзя лучше. Обыкновенно замкнутые от прочего мира, душевнобольные чувствовали себя прекрасно и мирно беседовали со своими родственниками. Только костюмы отличали больных от прочей публики... Вечером в больничном театре состоялся спектакль, состоявший из трех одноактных вещиц, очень мило разыгранных артистами».

Дом призрения находился в ведении попечительского совета, возглавлявшегося принцем А.П. Ольденбургским. Обитателями этого заведения становились представители дворянства, купечества и духовенства. Они принимались на платной основе. Благодаря этому им обеспечивалось достойное содержание: павильоны как по внешнему виду, так и по внутреннему убранству напоминали домашнюю обстановку.

Заведение быстро росло, на его территории возводились новые деревянные и каменные здания служебного назначения, жилые постройки, дома для врачей, павильоны для больных. В северо-западной части больничной территории в 1899—1900 годах появились прачечная и котельная, построенные архитектором Г.И. Люцедарским. Он же совместно с Х.Э. Неслером и Е.С. Бирюковым перестроил силовую станцию, сооруженную в 1888 году П.И. Балинским.

В 1892—1895 годах архитектор Х.Э. Неслер возвел каменный «пансионерский» мужской корпус, в 1899– 1900 годах архитектор Г.И. Люцедарский построил еще один «пансионерский» корпус – женский. Оба этих корпуса историки архитектуры причисляют к лучшим произведениям петербургского модерна.

В 1893—1894 годах архитектор А.И. Дитрих строит также сохранившийся поныне лечебный павильон.

Между «пансионерскими» домами и Фермским шоссе графы Орловы построили небольшой особняк для своего брата (здание не сохранилось), недалеко от него в 1903– 1906 годах Г.И. Люцедарский возвел еще один индивидуальный дом – для дочери царского лейб-медика (сохранился).

В северной части территории появились мужской и женский корпуса, предназначенные для офицеров и фрейлин Императорского двора. Сооруженные в 1904 году по проекту архитектора Г.И. Люцедарского (совместно с Х.Э. Неслером) и напоминающие скорее не больницу, а старинные английские замки, «офицерский» и «фрейлинский» корпуса были оборудованы по самому последнему слову. Решетки на окнах отсутствовали даже в палатах беспокойных пациентов – вместо них использовались корабельные стекла, способные выдержать выстрел из револьвера. Пребывание в корпусах стоило 300—1500 рублей в год.

Вообще все устройство Дома призрения была тщательно продумано. На его территории действовала собственная узкоколейная железная дорога на конной тяге – от помещения столовой еду на вагонетках развозили по отделениям. Эта система пережила войны и революции, она продолжала действовать до 1960-х годов, когда узкоколейку разобрали, дорожки заасфальтировали, а еду стали развозить по отделениям вручную. Кроме того, Дом призрения обладал собственной электростанцией, прачечной, пекарней, водонапорной башней и даже своей канализационной системой.

Как писал М.И. Пыляев в очерках «Дачные местности близ Петербурга», опубликованных в 1898 году в «Ведомостях С.-Петербургского градоначальства и столичной полиции», «больница эта устроена согласно последним требованиям науки, и в ней приняты специальные меры, чтобы больные беспокойные или буйные не могли принести какого-нибудь существенного вреда себе или другим больным. Для этой цели в больнице устроены так называемые комнаты для изоляции: окна защищены решетками, стекла вставлены в них корабельные, пол, потолок и стены гладки, без уступов, стены, кроме того, обложены войлоком».

В отличие от соседнего Дома призрения, городская больница во имя Св. Пантелеймона не была привилегированной. Оно содержалось на средства городской казны, поэтому здесь не было комфортных палат.

Удельная. Очерки истории

Одна из старинных деревянных построек бывшего Дома призрения, ныне относящаяся к психиатрической больнице № 3 им. И.И. Скворцова-Степанова. Фото автора, апрель 2007 г.


...Катаклизмы государственного масштаба нередко приводят к увеличению числа обитателей сумасшедших домов. Так произошло и после Первой русской революции, когда больница для душевнобольных пополнилась людьми, пережившими кризисы в личной и общественной жизни на почве несбывшихся надежд. В этом наглядно убедился репортер «Петербургской газеты», наведавшийся в Удельную с журналистским заданием в январе 1908 года. Больница оказалась переполненной сверх меры: в ней значилось 440 мужчин и 260 женщин, то есть ровно втрое больше положенного.

«Каждый уголок всех 16 домиков занят кроватями, больных втиснули, как животных, – негодовал журналист, недаром и публикация его красноречиво называлась „По кругам дантова ада“. – Деревянные домики, некогда служившие для земледельческого училища и фермы, мало отвечают теперешнему назначению. Помещения запущены, давно не ремонтируются и, как видно, мало интересуют наших отцов города».

Удельная. Очерки истории

«Фрейлинский» корпус. Фото автора, апрель 2007 г.


Не только с благоустройством, но и с безопасностью у больницы в Удельной имелись серьезные проблемы. По словам современников, ни в одной больнице мира не бывало столько нападений сумасшедших на врачей, служащих и просто друг на друга, как здесь. В среднем в год на врачей совершалось девять нападений, на надзирателей – около десяти, на служащих – больше тринадцати.

Репортеру «Петербургской газеты» разрешили посетить «самый ужасный павильон», под № 15, отведенный для буйных. «Едва мы вошли, как несколько больных бросились к нам с ужасной руганью, – рассказывал репортер. – Бывший городовой требовал, чтобы его немедленно отпустили на войну, где он заменит генерала Куропаткина. Потом мне представился „министр народного просвещения“ и „знаменитый изобретатель“ воздушного шара».

Последний негодовал на надзирателя, который ни за что не хотел понять своей выгоды. Сколько ни толковал ему, что надо немедленно ехать в Америку с проектами воздушного шара, надзиратель ничего не понимал. А симпатичный тихий немец вежливо объяснял репортеру, что совершенно поправился и его скоро выпустят. Увы, из 15-го номера никого не выпускали...

Барак № 9, куда также разрешили заглянуть газетчику, отводился для «спокойных больных». Этот барак запирали только на ночь, а днем его обитатели были свободны – в пределах больницы, разумеется. Здесь народ был общительный и доброжелательный.

«Я познакомился с режиссером местного театра, очень симпатичным и красивым блондином, – сообщал репортер. – Другой больной, старичок, очень корректный на вид, пожаловался мне на собак:

– Разве можно спускать собак с цепи? Администрация больницы, видно, хочет, чтобы больных перекусали до смерти.

– Да где же вы видите собак?

– Вот, смотрите, в углу и в дверях, и в той комнате...»

Впрочем, публичная огласка неблагополучного состояния Пантелеймоновской больницы для душевнобольных не изменила ситуацию. Когда спустя четыре года, в начале 1912 года, сюда внезапно нагрянули с ревизией гласные Городской думы, то застали прежнюю картину. Больница, как и раньше, оказалась переполненной: на 379 местах помещалось 647 больных.

«Вообще следует подивиться полному безучастию города к этой знаменитой больнице, – возмущался обозреватель „Петербургского листка”. – Все помещения состоят из деревянных бараков, сплошь ветхих и освещающихся исключительно керосиновыми лампочками-коптилками... И это при недостаточном надзоре за умалишенными».

Особенно возмутило думцев, что служащие и врачи больницы получали мизерное жалование. Служащие вообще получали гроши: оклад – 9 руб. в месяц, да еще 5 руб. в месяц на «харчи». При этом размещались служащие в грязных лачугах по пять семей в каждой. Что касается труда врачей, то он оплачивался в этой больнице гораздо ниже, чем в других больницах: главный врач получал всего 200 руб. в месяц. Не жаловал город и больных: на пропитание каждого больного отпускалось 24 коп. в день. Одежда пациентов больницы была в ужасающем состоянии: все поношено, истерто. Нередко на двух человек приходилось одно зимнее пальто.

«Крайняя нищета наблюдается во всей больничной обстановке, – резюмировал обозреватель „Петербургского листка”. – Кабинеты для врачей устроены в сенях, лаборатория – в клетушке под лестницей, мастерские больных – в каких-то трущобах. Ремонтируется больница один раз в десять лет».

Прошел еще год, но ситуация с больницей не менялась. В июне 1913 года в «Петербургском листке» опубликовали «Путешествие вокруг Питера за 80 часов». Его автор, подписавшийся псевдонимом «Гастролер», с едким сарказмом замечал: «Удельная замечательна своим сумасшедшим домом. Не домом для сумасшедших, а именно сумасшедшим домом: представляет он из себя полную разруху, и на каждого больного приходится один кубический аршин воздуха. Вы скажете, что это мало? А врачи говорят, ничего подобного: мы открываем форточки, а к тому же у нас все строения в щелях»...

Дабы занять больных и содействовать «смягчению нравов», для обитателей больницы умалишенных устраивались различные развлечения. Врачи психиатрической больницы считали приобщение душевнобольных людей к интересующей их деятельности своеобразной и действенной формой психотерапии. Они гордились тем, что их подопечные свободно живут как здоровые люди и даже занимаются искусством. В саду устроили открытую сцену и летний театр, а зимой спектакли давались в одном из павильонов.

Удельная. Очерки истории

Удельная. Очерки истории

Руины здания, использовавшегося для содержания животных в подсобном больничном хозяйстве. Постройка конца XIX в. Фото 1980-х гг. из личного архива П.В. Половникова


Больные пели в церкви, играли на рояле, на скрипках и на балалайках. Группа больных под руководством бывшего сотрудника одного из известных столичных газет издавала журнал «Павильон».

Стоит отметить, что консультантами в больнице работали известные врачи-психиатры: И.П. Мержеевский, В.М. Бехтерев. В 1893—1929 годах известный физиолог И.П. Павлов проводил здесь свои наблюдения, обобщенные в статье «Психиатрия как пособница физиологии больших полушарий». В 1927 году он дал прекрасный отзыв о работе больницы и ее руководителя А.В. Тимофеева.

Удельная. Очерки истории

Большевик ИМ. Скворцов-Степанов, чьим именем в 1931 г. назвали Удельную психиатрическую больницу


После революции, в 1919 году, обе больницы объединили в одну – Удельную психиатрическую больницу В 1931 году ей было присвоено имя большевика Ивана Ивановича Скворцова-Степанова (1870—1928) – историка, экономиста, публициста, известного также еще и своим переводом в 1920 году на русский язык «Капитала» Карла Маркса. С 1925 года И.И. Скворцов-Степанов занимал пост ответственного редактора газеты «Известия ЦИК СССР и ВЦИК», с 1927 года – заместителя ответственного секретаря газеты «Правда», одновременно с 1926 года являлся директором Института Ленина при ЦК ВКП(б). В 1926– 1928 годах был ответственным редактором газеты «Ленинградская правда».

Удельная. Очерки истории

Корпус бывшей больницы Св. Пантелеймона (в прошломздание Удельного земледельческого училища), стоявший на оси Скобелевского проспекта


Больница, переименованная в честь И.И. Скворцова-Степанова, в просторечии стала именоваться «скворечником»...

Постройки бывшего Дома призрения сохранились до сих пор – здесь все также размещается психиатрическая больница (№ 3). Некоторые здания бывшей больницы Св. Пантелеймона, сохранявшиеся еще от Удельного училища, были целы до середины 1990-х годов.

Удельная. Очерки истории

Удельная. Очерки истории

Жилой комплекс «Северная корона», сооруженный на месте построек бывшей больницы Св. Пантелеймона. Фото автора, июнь 2007 г.


Старинное деревянное здание на оси Скобелевского проспекта, серьезно пострадавшее от пожара в 1998 году, снесли в начале 2000-х годов. На этом месте и в глубину участка строительная компания «Воин» в 2003—2007 годах возвела большой жилой комплекс под названием «Северная корона», включающий в себя сооружения различной этажности – от двух до 24-х этажей. Строительство закончилось в 2007 году.

Здание, появившееся на оси Скобелевского проспекта, своими архитектурными формами отдаленно напоминает стоявший на этом месте деревянный корпус бывшего Удельного земледельческого училища, построенный по проекту архитектора Х.Ф. Мейера в 1830-х годах. Над ним появилось даже некое подобие колокольни, призванной напомнить о существовавшем здесь храме Воскресения Христова...

Быт и благоустройство

В отличие от соседних Озерков и Шувалова, жизнь в Удельной текла размеренно и неторопливо. Вот как, например, описывались эти места в очерке В.Симанского «Петербургские дачные местности в отношении их здоровости», изданном в 1892 году: «Удельная совмещает в себе: обширный парк бывшего земледельческого училища, удельную ферму, две больницы и группу дач. Последние расположены на ровной, суглинистой почве, совершенно открытой и доступной действию солнца и ветра. Проточной воды не имеется, жители употребляют воду из колодцев, она несколько жестка на вкус, но прозрачна и без запаха. Около дач, в большинстве двухэтажных, кроме мелких палисадников, другой растительности не имеется. В полуверсте же находится сосновый парк удельного ведомства, избираемый местом для прогулок. Жители по преимуществу – только летние, так как для зимы постройки вовсе не приспособлены; вообще вся эта местность носит чисто дачный характер...» Большим недостатком Удельной считалась тогда «довольно скудная» растительность, «не дающая ни тени, ни прохлады в жаркие летние дни».

По свидетельству «Путеводителя по России» 1886 года, «главной приманкой» Удельной служила сравнительная дешевизна помещений и удобство сообщения с городом. «Недостаток воды, прежде составлявший неудобство Удельной, ныне устранен устройством обширного искусственного бассейна». Удельная считалась удобным дачным местом для тех, кому необходимо было ежедневно бывать в городе. Цены на дачу в Удельной варьировались от 15 до 500—600 руб. за лето.

В ЦГИА Санкт-Петербурга сохранилось архивное дело об открытии в 1879 году в Удельной ткацкой мастерской. 1 октября 1879 года крестьянин Московской губернии Клинского уезда Обуховской волости Павел Васильев подал бумагу на имя петербургского губернатора: «Покорнейше прошу Ваше Превосходительство разрешить мне открыть ткацкое ручное заведение в Лесном участке

С.-Петербургской пригородной полиции, на земле Удельного ведомства, в доме Васильева по № 46/44. Жительство имею на Лесном участке на земле Удельного ведомства в доме Васильева».

Есть в деле и рапорт архитектора Фортунатова об осмотре этого заведения, произведенном 30 октября 1879 года. В нем, в частности, говорится: «Означенное заведение помещается в нижнем этаже деревянного двухэтажного дома. ...Заведение занимает одну комнату в площади 9 кв. саж., высотой 3,45 аршина, тут же помещается и 2 человека рабочих. ...Дом находится на расстоянии 30 сажень от полотна железной дороги, близ станции Удельной.

В заведении поставлены 3 ручных станка, на которых изготавливается разноцветная бумажная тесемка. В нижнем же этаже 2 комнаты, в которых живет сам владелец, верхний этаж нежилой и отделан только вчерне... При заведении предполагается иметь рабочих до 5 человек, которые будут жить отчасти в заведении, частью же в квартире владельца».

Подробнейшее описание Удельной можно найти в «Описании и общем плане дачных местностей по Финляндской железной дороге», составленном и изданном Н. Федотовым в 1887 году. Скобелевский проспект, как и сегодня, служил главной магистралью Удельной. Он делил местность на две почти равные между собой части: ближайшую к Петербургу (прилегавшую к парку Удельного ведомства) местные жители называли «красный забор», потому что еще до застройки домами ее обнесли красным забором, а другая часть, между Скобелевским проспектом и Поклонной горой, носила название «Поклонная гора».

Удельная. Очерки истории

Карта Удельной, составленная и изданная в 1887 г. Н.Н. Федотовым


Скобелевский проспект и часть Удельного проспекта были в ту пору «шоссированы», остальные улицы не имели ни мостовых, ни тротуаров. Некоторые домовладельцы устраивали, правда, напротив своих домов дощатые тротуары, но таковых насчитывалось очень немного. Как указывал Н. Федотов, подобная неблагоустроенность удельнинских улиц «составляет большое неудобство для дачников, особенно в дождливое время, которое превращает эти улицы в сплошную массу непроходимой грязи». Это относилось, главным образом, к самым низменным улицам – по обе стороны от Скобелевского проспекта: «Грунтовые и дождевые воды, не имея стока, застаиваются здесь в глубоких канавах, гниют и производят вредные испарения».

Воду для пищи и питья брали из колодцев, имевшихся при каждой даче. На небольших прудах устроили две общественные купальни: одну на Удельном пр., 47, а другую – на Ярославском пр., 30 и 32.

Специальный пруд в Удельной отвели для полоскания белья – на углу Вытегорской улицы и Удельного проспекта. «С каждой корзины белья уплачивается 5 коп., кроме того, полоскать белье ездят и на 1-е озеро в Шувалово, где взимается такая же плата (5 коп.), но большинство прислуги предпочитает производить эту операцию у себя дома, благо при каждой даче имеется свой колодезь», – отмечалось в путеводителе Н. Федотова.

На углу Ярославского проспекта и Любимской улицы находились бани, снабжавшиеся колодезной водой. При входе в них висела надпись: «Бани открываются на страстной неделе, затем, после праздников до 1 июня будут открыты по субботам, с платою по 10 коп., а с 1 июня по 15 августа по четвергам и субботам по 10 коп., по вторникам по 20 коп. Нумера до 1 июня по субботам, а затем ежедневно по 1 руб. Абонемент для приготовления разных целебных ванн по соглашению».

Упомянутый путеводитель Н. Федотова сообщал, что в Удельной находились одна аптека, две булочные, одна башмачная, четыре заведения виноторговли, одна галантерейная лавка, пять мелочных лавок, пять мучных лавок, две мясных, шесть овощных и т. д. Торговые заведения Удельной сосредотачивались примерно там же, где и теперь – на Выборгском шоссе (ныне – проспект Энгельса) и Скобелевском проспекте, а также на Удельном проспекте. Так, на углу Скобелевского и Удельного проспектов помещались башмачная, галантерейная, мучная, овощная лавки, торговля мануфактурными товарами. Виноторговля и мелочные лавки располагались на Выборгском шоссе.

Упомянутый путеводитель Н. Федотова, изданный в 1887 году, предоставлял в алфавитном порядке указатель торговых, промышленных и других общественных заведений Удельной.

Аптека: на Удельном пр., 27.

Бани: на Ярославском пр., между Олонецкой и Любимской ул., 77.

Булочные: на Удельном пр., 15 и 29, и Коломягском[2] пр., 5.

Башмачные: на углу Скобелевского и Удельного пр., 11.

Виноторговли: на Выборгском шоссе: а) против Вытегорской ул.; б) на углу Скобелевского пр.; в) между Ломовской и Дубецкой[3] ул.; г) между Повенецкой ул. и Коломягским пр.

Галантерейные: на углу Скобелевского и Удельного пр., 11.

Клуб: на Ярославском пр., между Мезенской ул. и Осиновским пер., 70-72.

Лесной двор: на Выборгском шоссе, между Енотаевской и Заславской ул. Дрова также продаются, с доставкой на дом, на станции Удельная.

Мануфактурные товары: на углу Скобелевского и Удельного пр., 11.

Мелочные лавки: на Выборгском шоссе: а) против Мезенской ул.; б) на углу Скобелевского пр.; в) на углу Ломовской ул.; г) между Дубецкой и Удельной ул.; д) между Повенецкой ул. и Коломягским пр.

Москательная: на углу Выборгского шоссе и Повенецкой ул.

Мучные: 1) на Удельном пр., на углу Скобелевского пр.; 2) на Выборгском шоссе: а) против Вытегорской ул.; б) на углу Ломовской ул.; в) на углу Дубецкой ул.; г) между Удельной и Мологской ул.

Мясные: а) на Удельном пр. близ Скобелевского пр., 36-38; б) на Скобелевском пр., 12.

Овощные: 1) на углу Скобелевского и Удельного пр., 13; на углу Удельного пр., 34, 36; 2) на Выборгском шоссе: а) против Мезенской ул.; б) против Вытегорской; в) против Повенецкой ул.; г) на углу Коломягского пр. и шоссе; 3) между Дубецкой и Нежинской ул.

Портерная: на Скобелевском пр., 10-12.

Посудные: на Выборгском шоссе: а) на углу Повенецкой ул. и б) между Ломовской и Дубецкой ул.

Садоводство: на Ярославском пр., между Мышкинской и Олонецкой ул.

Суровская (торговля суровским товаром: шелком, шерстью, хлопком. – С. Г.): на углу Скобелевского и Удельного пр.

Фруктовая: на углу Скобелевского и Удельного пр.

Хлебные: на углу Скобелевского и Удельного пр.; на Удельной пр., 34-36; на Выборгском шоссе, между Ломовской и Мологской ул.

Чайный магазин: на углу Скобелевского и Удельного пр., 11.

Молочными продуктами удельнинцев снабжали местные фермы – одна принадлежала великому князю Николаю Николаевичу-старшему и находилась возле больницы Св. Пантелеймона, другая стояла на Выборгском шоссе, 60-62, между Калязинской и Каргопольской улицами.

В Удельной насчитывалось три трактира, из них один (без крепких напитков) был на Удельном проспекте, между Елецкой улицей и Скобелевским проспектом, и два на Выборгском шоссе – «Хуторок» между Дубецкой и Удельной улицами и еще один – между Повенецкой и Коломягским проспектом. Также насчитывалось шесть постоялых дворов, и все – на Выборгском шоссе, между Эмануиловской улицей и Поклонной дорогой.

В 1894 году на Елецкой улице появились бани – на том самом месте, где и сегодня расположены «Удельные бани» (Елецкая ул., 15). В ЦГИА Санкт-Петербурга сохранилось целое архивное дело, оно так и называется: «О рассмотрении проекта торговых бань П.Я. Ершова на станции Удельной по Елецкой улице». Согласно протоколу заседания Строительного отделения С.-Петербургского губернского правления от 10 мая 1894 года, купец Ершов ходатайствовал о разрешении на принадлежавшем ему дворовом месте между Скобелевским, Удельным, Костромским проспектами и Елецкой улицами (то есть речь шла о целом квартале) построить торговые бани. Автором проекта выступал архитектор Малов. Как отмечалось в протоколе, представленный проект может быть утвержден с рядом условий, в том числе «чтобы дымовые трубы были устроены с таким расчетом и такой высоты, чтобы дым от них не распространялся на окрестности»; «чтобы бани были всегда снабжены чистой водой и чтобы грязные воды от бань не были спускаемы в окружающие открытые дорожные канавы, но были отводимы по указанию местной полиции и санитарного надзора в места безвредные для жителей».

В архивном деле сохранилось письмо «Санкт-Петербургского временного 2-й гильдии купца» Кузьмы Яковлевича Ершова на имя столичного губернатора от 15 мая 1895 года. В нем содержалась просьба осмотреть «возведенное мною каменное здание специально под торговые бани, на земле Удельного ведомства, содержимой мною в аренде, под № 27 по Удельному пр.», и разрешить открыть бани для публики. «Бани будут снабжены водой из устроенного при них для этой цели артезианского колодца», – указывал купец Ершов. Местом своего жительства он называл собственный дом по Выборгскому шоссе под № 44.

Для осмотра бань отправили, как и положено, уездного врача и гражданского инженера. В протоколе осмотра, датированном 17 июня 1895 года, значилось: «В техническом отношении бани выстроены вполне прочно, снабжены внутренней каменной лестницей и сводчатыми перекрытиями. При отдельных номерах и общих помещениях имеются ватерклозеты, из которых нечистоты по фановым трубам идут в общий колодец, а оттуда по гончарным трубам в люк, расположенный во дворе. Мыльные банные воды стекают в два отстойные, рубленные из пластин, колодца, а из них по деревянной трубе идут в открытый резервуар, у которого предполагается устроить угольный фильтр. Вода для бань подается из артезианского колодца глубиной в 87 саж. и по анализу профессора Войслова годна к употреблению. В санитарном отношении бани устроены вполне удовлетворительно, служащие будут помещаться в отдельном от бань здании, вполне удовлетворяющем санитарным требованиям». Кстати, местонахождение бань Ершова в документах указывается следующим образом: «на дачных участках земли на Удельной, у Красного Забора».

В августе 1895 года Кузьма Яковлевич Ершов покорнейше просил «об осмотре помещения под мельницу, в возведенном мною для этой цели здании, под № 27 по Удельному проспекту, в связи с открытыми мною торговыми банями».

В сентябре того же года Строительное отделение губернского правления разрешило купцу Ершову устроить по тому же адресу (Удельный пр., 27) паровую мукомольную мельницу. Как значилось далее в протоколе осмотра этой мельницы, здание завода «дощатое в каменных столбах», ее обслуживают двое рабочих, живущих на отдельной квартире при заводе. В мае 1902 года купец Кузьма Ершов обратился с просьбой разрешить ему надстройку этажа к существующей бане и пристройку лестниц. В июле того же года разрешение он получил...

Удельная. Очерки истории

Магазин и чайная купца М.Е. Башкирова (нынепр. Энгельса, 83-85). Фото автора, июль 2009 г.


«Новостью наступающего сезона в Удельной является новый скандинавский домик лесной фермы, построенный против вокзала, – сообщалось в мае 1902 года в „Петербургском листке”. – В домике будут продавать молоко, которое можно будет распивать тут же, за столиками, в крытых боковых галереях»[4].

Характерной и в то же время уникальной удельнинской постройкой были магазин и чайная купца Матвея Елисеевича Башкирова, выстроенные в 1905 году у подножия Поклонной горы на Выборгском шоссе и сохранившиеся по сей день (ныне – пр. Энгельса, 83-85)[5]. Известный нижегородский купец Матвей Елисеевич Башкиров занимался, главным образом, мучным и хлебным промыслом, а впоследствии стал руководителем одного из коммерческих банков в Нижнем Новгороде.

Удельная. Очерки истории

Открытка с видами Удельной. Фото начала XX в.


В 1892 году член семейства Башкировых Николай Емельянович стал владельцем семейного дела в Петербурге и в 1902 году учредил торговый дом «Башкирова Николая Емельяновича наследники», осуществлявший торговлю хлебом и овощами. С 1903 года фирму возглавил его сын – личный почетный гражданин, купец 1 -й гильдии Николай Николаевич Башкиров, известный своей широкой благотворительной деятельностью. Кроме всего прочего, ему принадлежало имение в Самаре, мукомольная мельница в Нижнем Новгороде, а также мельница, имение и каменный дом в Рыбинске.

Удельная. Очерки истории

Скобелевский проспект. Фото начала ХХ в.


Память о Башкировых на Удельной жила очень долгое время. По сей день местные старожилы называют бывшие дома Башкировых на нынешнем проспекте Энгельса «Башкирой»...

* * *

Публикации столичных газет сохранили немало свидетельств очевидцев, бывавших в Удельной, и непосредственных ее жителей, благодаря которым можно составить общее представление, как обстояли дела в этой местности в ту пору .

«Мы, удельнинские дачники, утопаем во мраке, – говорилось в заметке возмущенных местных обывателей, опубликованной в „Петербургской газете” в конце июля 1892 года. – Не говоря уже о второстепенных улицах и переулках нашей местности, но даже и такие, как Скобелевский и Ярославский проспекты представляют собой, по мрачности, настоящий ад. Если прибавить, что большинство наших дачевладельцев находит излишним устройство хотя бы узеньких мостков перед своими владениями, то можно представить себе, каково приходится нам, несчастным дачникам, возвращаться домой из города в нынешние темные и дождливые вечера. Отсутствие освещения и сносных путей сообщения особенно отзывается на посетительницах местного клуба, принужденных чуть ли не ощупью пробираться по немощеному Ярославскому проспекту, освещенному на всем протяжении чуть ли не единственным, клубским, тусклым фонариком».

Удельная. Очерки истории

Ярославский проспект. Фото начала ХХ в.


Удельная. Очерки истории

Удельная. Очерки истории

Костромской проспект. Фото начала XX в.


Удельная. Очерки истории

Княжеская (Княжевская) улица. Фото начала ХХ в

Удельная. Очерки истории

Кропоткинская (Крапоткинская) улица. Фото начала XX в.


«Поселок Удельной станции растянулся на очень большое расстояние, – писала в 1899 году „Петербургская газета”. – Живущим на его окраинах приходится со станции железной дороги или шествовать пешком, или переплачивать извозчикам. В настоящее время на помощь удельнинским жителям явился предприниматель, который пустил несколько общественных кареток от Новосильцевской церкви до Поклонной горы. Такое сообщение облегчает также и тех запоздалых путников, которые, упустив поезд железной дороги, должны пробираться по Лесной конке».

К началу XX века Удельная становится быстро растущим петербургским пригородом, постепенно теряющим свой специфически дачный характер, и превращается в «зимогорское» поселение, где жили представители среднего класса и купечества. В те годы численность населения Удельной достигала зимой 30 тысяч человек, а летом она удваивалась.

В 1900-е годы в Удельную пришли черты городского быта, при этом центром благоустройства служил Дом призрения. Именно с его помощью в 1901 году проложили телефонную связь, а в 1904 году от его станции подавалась электроэнергия для освещения домов и улиц.

К середине 1910-х годов местность телефонизировали. Точное число абонентов указать затруднительно из-за наличия «пограничных» адресов, которые могут быть отнесены как к Удельной, так и к Лесному, и Озеркам. Всего же, исходя из «Списка абонентов Петроградской телефонной сети на 1915 год», в Удельной числилось приблизительно 90 индивидуальных номеров и около 20 принадлежало различным заведениям. Среди них были амбулаторный пункт, приюты, кинематографы, подворья, ферма «Лаке» на Поклонной горе и даже дежурный монтер на Малой Ивановской улице.

Тем не менее состояние местности по-прежнему не устраивало современников. Так, газета «Дачная жизнь» в апреле 1911 года писала: «Отрицательные черты здешней жизни: полное отсутствие какого бы то ни было благоустройства, грязь – прямо-таки непролазная, освещение минимальное, а в лучшей части – т. н. Кропоткинских и Осиповских местах – и совсем никакого». А правление «Общества содействия благоустройству в Удельной» в своем отчете за 1914 год писала о том «отвратительном виде», который имеет Скобелевский проспект, причем «не только в сырую, ни и в сухую погоду».

Удельная. Очерки истории

Характерный сохранившийся образец удельнинской застройки начала XX в.дом на Ярославском пр., 63.

Фото автора, сентябрь 2009 г.


Удельная. Очерки истории

Дом на Рашетовой улицетакже яркий образец застройки Удельной начала XX в. Фото автора, март 2008 г.


«Что еще сказать? – вопрошала газета „Дачная жизнь– Много хулиганов, воруют, частые пожары – но где же этого нет? Скажу, пожалуй, – не переезжайте на Удельную, так как хорошего там не только что мало, но, пожалуй, и вовсе нет».

В удельнинской жизни тех лет было немало и неустройства, и курьезов.

«В Удельной война, – такими тревожными словами начиналась публикация в „Петербургском листке” в мае 1902 года. – Война между станционными служителями и публикой. Дело в том, что платформа станции Удельной одним своим концом примыкает к Скобелевскому шоссе, ведущему в центр дачной местности. Дачники издавна привыкли проходить по площадке, соединяющей платформу с шоссе. Теперь кто-то додумался перегородить эту площадку забором».

Чтобы попасть на Скобелевское шоссе, жителям приходилось бы возвращаться к станции. Поскольку это изрядно удлиняло путь, они по-прежнему проходили по прямому пути. Не имея возможности перебраться через высокий забор, им приходилось прыгать через стрелку между рельсами и будкой стрелочника. «Видя бесполезность своего сооружения, начальство станции поставило еще одну перегородку на самой платформе и возле нее двух чухон, своей грубостью возмущающих публику, – сообщал репортер „Петербургского листка”. – В результате уже несколько протоколов и всеобщее негодование».

Куда более серьезное возмущение местных обывателей вызвала популярная среди всевозможного «темного люда» ночлежка, которую именовали «Сургановской лаврой». Находилась она в двухэтажном деревянном доме. «Явиться туда новичку совершенно невозможно, – замечал в июле 1909 года обозреватель „Петербургской газеты”. – Было бы большой редкостью, если бы к утру он остался не раздетым и не избитым. Даже опытные „стрелки” не рискуют туда заглядывать. Наделенные всеми разбойничьими инстинктами, с самым темным прошлым, посетители этой „постоялки” готовы за деньги идти на любое дело. Пустоши и огороды, расположенные вблизи этой трущобы, весьма удобны для бегства при обходах полиции, что и приманивает сюда наиболее скомпрометированных бродяг и бродяжек»...

* * *

К концу XIX века в орбиту дачных предместий Петербурга прочно вошла и Поклонная гора, которую можно было бы назвать северными воротами в Удельную. «В ясный летний вечер с Поклонной горы можно любоваться Петербургом сверху вниз и чувствовать себя выше Исаакиевского собора, блестящего издали своею золоченой царской шапкой. Это, бесспорно, лучший вид на Петербург с суши», – говорилось в одном из путеводителей по Петербургу в конце XIX века...

О названии Поклонной горы историки высказывали немало предположений. По преданию, во время Северной войны шведы, убедившись в непобедимости русского оружия, посылали с этой горы послов к Петру I просить мира. Другая версия связана со старинным обычаем карел, древних обитателей этих мест, устраивать на возвышенных местах молельни, куда в дни, связанные с праздниками или важными событиями, приходили поклоняться языческим богам. Еще одно толкование связано с обычаем при въезде в город или выезде из него класть земные поклоны. Чаще всего это делалось с горы близ дороги.

С давних пор Поклонная гора относилась к владениям графов Шуваловых – Парголовской мызе. До 1877 года это был майорат, то есть по законам Российской империи земли считались родовыми и не могли быть проданы, переданы или завещаны кому-либо не из числа семьи владельцев без высочайшего на то разрешения. Разрешалось лишь сдавать отдельные участки в аренду, в том числе и на довольно продолжительное время. «Точно неизвестно, когда именно на землях графов Шуваловых возникли первые дачи и появились дачники», – отмечает краевед ЕИ. Зуев.

В книге А.Е Яцевича «Пушкинский Петербург», впервые изданной в 1931 году и переизданной в 1993-м, утверждается, что еще в 1832 году на даче, расположенной на Поклонной горе, жил Н.В. Гоголь. Сюда он переехал с наступлением лета из дома Зверков а на Екатерининском канале у Кокушкина моста. В конце июня того же, 1832 года, Гоголь уехал на родину и вернулся в Петербург в конце октября.

Спустя почти тридцать лет, в 1860 году, петербургский священник Ковалевский построил на вершине Поклонной горы, на участке, арендуемом у графа Шувалова, просторный особняк. Летом 1867 года на этой даче жила семья легендарного Генриха Шлимана – знаменитого археолога, отыскавшего золото на месте Трои. В письмах к отцу маленький сын археолога Сережа рассказывал: «Из дома отца Ковалевского на Поклонной горе видно море и село Коломяги...»

Как известно, в 1877 году возникло «Товарищество на паях для устройства дачных помещений в Шувалово». Его правление согласилось выкупить землю от границ Поклонной горы до Шуваловского кладбища у наследников графов Шуваловых. Те обратились к царю с просьбой разрешить продажу части своего майоратного поместья товариществу и в июле 1877 года получили высочайшее разрешение. После юридического оформления сделки купли-продажи товарищество занялось благоустройством местности и распродажей земельных участков под дачные поселки.

Спускавшаяся с горы в западном направлении Поклонногорская улица (ее название, как отмечают топонимисты, известно с 1887 года в форме Поклонно-горская, а с 1896 года – в современном написании) отделила Удельную от новых дачных местностей – Шувалово и Озерков (по мнению большинства краеведов, их слияние в одно целое окончательно произошло в 1893 году). Одновременно Поклонногорская улица служила в данном месте границей между городом и С.-Петербургским уездом.

«По Выборгскому шоссе, проехав Удельную, находится так называемая Поклонная гора, – рассказывалось в июле

1897 года на страницах „Петербургского листка“. – Гора эта к Озеркам представляет крутой песчаный обрыв. Тут, в особенности по праздничным дням, бывает немало гуляющих, главным удовольствием которых является восхождение и спуск с песчаного обрыва».

Дачи на Поклонной горе считались самыми здоровыми в санитарно-гигиеническом отношении, поскольку они располагалось на высоком месте, в окружении сосен. «В то время как дачники соседних с нами Озерков и Лесного не высовывают на улицу носа, из боязни утонуть в непролазной грязи, „поклонногорцы“, наоборот, блаженствуют и, как ни в чем не бывало, разгуливают вокруг да около своих дач, – говорилось в июне 1899 года в „Петербургской газете“. – Объясняется это тем, что наша местность возвышенная и сухая. Даже после самого проливного дождя через 5—7 минут все высыхает, как будто ничего и не было. Имеется у нас маленький еловый лесок, в некотором роде живописный и не лишенный поэзии, да жаль только, что разные бродяги избрали его местом дневного отдохновения».

Как отмечал тот же автор «Петербургской газеты» в 1899 году, поклонногорские дачники были очень довольны тем, что в это лето наконец-то появилась собственная аптека, – до этого за медикаментами приходилось ездить в Удельную или в Озерки. Аптеку на Поклонной горе устроил доктор, владелец местной кумысной фермы, и находилась она у него на даче[6]. Тем же летом во время «пушкинских дней», когда отмечалось столетие со дня рождения великого поэта, на одной из пустующих дач устроили частным образом детский праздник, посвященный памяти Пушкина. В нем приняли участие чуть ли не все дети поклонногорских дачников, читавшие по памяти стихи поэта...

На вершине Поклонной горы в 1880-х годах появилась дача в восточном стиле, принадлежавшая тибетскому врачу Петру Александровичу Бадмаеву[7]. В 1877 году он женился на молодой дворянке Надежде Васильевне Васильевой.

Удельная. Очерки истории

П.А. Бадмаев с женой Н. Васильевой. Около 1880 г.


Удельная. Очерки истории

Дача П.А. Бадмаева на Поклонной горе. Фото В. Муратова, 1970-е гг.


Семья вскоре стала расти, а по учению врачебной науки Тибета, первыми условиями здоровья детей являются чистый воздух и вода, незагрязненная почва, тепло и свет. Именно поэтому Бадмаев решил обосновать свое семейство не в центре города, за его пределами, вдали от фабрик и заводов, среди озер, лесов и живописных дач.

Удельная. Очерки истории

Бывшая дача П.А. Бадмаева на Поклонной горе, конец 1950-х—начало 1960-х гг. Фото А. Берковича


Бадмаев выбрал Поклонную гору – одно из самых высоких мест в северных окрестностях Петербурга. Здесь он купил участок земли и построил в 1880-х годах двухэтажный каменный дом с башенкой в восточном стиле. Автором проекта стал архитектор Евгений Львович Лебурде[8]. Строительный журнал «Наше жилище» причислял дом Бадмаева к одним из первых в России железобетонных зданий. Рядом возникло небольшое хозяйство (сам Бадмаев именовал свою дачу мызой), где держали коров, чтобы дети пили только парное молоко.

Удельная. Очерки истории

Дача П.А. Бадмаева на Поклонной горе. Фото конца 1970-х гг.


Поскольку приток пациентов к Бадмаеву возрастал, а ездить всем на Поклонную гору было не очень удобно, Петр Александрович устроил клинику в центре города – на Литейном пр., 16, где и вел прием больных. Но и после этого он продолжал принимать людей на Поклонной горе. Здесь же находилась аптека тибетских лекарственных трав. Большинство составных частей лекарств – травы, плоды деревьев – привозились из Бурятии, а некоторые из Монголии и Тибета.

«На Поклонной горе кроме основного здания с лесенкой-башней в восточном стиле имелась еще больница-санаторий и отдельно аптека, – вспоминала дочь П.А. Бадмаева Аида Петровна Гусева. – В первом этаже ее помещалась толкацкая – там сушили и толкли травы; лабораторная – там взвешивались и смешивались отдельные компоненты в единый порошок. Каждый порошок заворачивался в тонкую рисовую бумагу, затем порошки партиями отправлялись на Литейный»[9].

Здесь же, в доме на Поклонной горе, постоянно стажировались врачи Медико-хирургической академии. Здесь же Бадмаев работал над переводом на русский язык древних рукописей по врачебной науке Тибета «Жуд-Ши», зародившейся 3 тысячи лет назад в Индии.

Удельная. Очерки истории

П.А. Бадмаев с учениками школы на Поклонной горе


«Моя работа у Петра Александровича Бадмаева в качестве помощника, секретаря заключалась в том, что я участвовал в переводе на русский язык древних тибетских рукописей по медицине, – вспоминал юрист Евгений Иванович Вишневский. – Работа эта проводилась по утрам до отъезда Петра Александровича в город на прием больных. Собирались мы в комнате с круглым столом, рядом со столовой. Туда приносили коробки, в которые уложены были рукописи. Длина рукописи около метра, а ширина около 20 см.

Самая работа протекала так: на круглый стол ставили коробку с листами рукописи и приводили старика ламу. Его сопровождал молодой лама. Старика усаживали в кресло за столом, а молодой лама становился за кресло старика... Вынутый из коробки лист клали перед ламой. Он читал написанное и тут же переводил его с тибетского на бурятский язык. Петр Александрович, не садясь за стол, на ходу переводил слова ламы на русский язык...» Бадмаев получил разрешение открыть в доме на Поклонной горе бурятскую школу с программой классической гимназии.

Удельная. Очерки истории

П.А. Бадмаев. Фото 1914 г.


«В Лесном Корпусе, по Старопарголовскому проспекту, на даче № 79, принадлежащей Коллежскому Асессору П.А. Бадмаеву, находится с лета текущего года 37 мальчиков-бурят, присланных сюда из Читы находящимся ныне там названным Бадмаевым, – указывалось в сообщении, отправленном в октябре 1895 года попечителю Санкт-Петербургского учебного округа. – По собранным сведениям оказалось, что означенные мальчики, из коих трое православные, а остальные – буддисты, содержатся и воспитываются на средства Бадмаева под наблюдением его доверенного Статского Советника Павла Александровича Хвалынского, и для обучения их приглашены семь воспитателей, две учительницы и один православный священник, которые подготовляют упомянутых инородцев для поступления в разные учебные заведения столицы»[10].

«...Родственником моим по жене, коллежским советником Петром Александровичем Бадмаевым, прислано в Санкт-Петербург из Забайкалья 37 человек бурят, в возрасте от 9 до 20 лет, для воспитания и обучения под непосредственным руководством и надзором меня, а также и моей семьи, – говорилось в докладе статского советника П. Хвалынского попечителю Санкт-Петербургского учебного округа от 18 декабря 1895 года. – Задача воспитания состоит в ознакомлении учащихся с лучшими условиями и формами жизни культурных людей, в приучении их к правилам приличия, вежливости, чистоплотности и т. п. В настоящее время все ученики за исключением ламы Шейдора Бадмаева, имеющего в скором времени вернуться в Забайкалье, приступили к прохождению гимназического курса. Те ученики, которым прохождение гимназического курса будет не под силу, будут знакомиться с сельским, скотоводным и молочным хозяйством; с этим же хозяйством по мере возможности будут знакомиться и остальные ученики. Воспитание должно идти в духе Самодержавия, преданности Престолу и в строгом подчинении предержащим властям. Все либеральное, растлевающее, чуждое принципов государственности должно безусловно не иметь доступа к школе. И наконец воспитание в православной семье должно подготовить учеников буддистов, если будет на то Воля Божия, к принятию Православной веры Христовой, без которой немыслимо истинное просвещение»[11].

Удельная. Очерки истории

П.А. Бадмаев у своего дома на Поклонной горе. Фото 1916 г.


П.А. Бадмаев принимал самое непосредственное, чуткое и внимательное участие в судьбах своих питомцев. Свидетельством тому – его письмо принцу Петру Георгиевичу Ольденбургскому от 7 апреля 1900 года, в котором, в частности, говорилось: «Усердно прошу Вас оказать мне, моим племянникам и питомцам великую милость перевести их в следующие классы без экзамена, если только их находите достаточно трудолюбивыми. Я имею намерение послать их всех сейчас же для поправления здоровья на родину, они тогда вернутся к Вам осенью со свежими силами обновленные умственно и нравственно. Я давно хотел Вас видеть и обратиться к Вам с этой просьбой, но я нахожусь вечно в трудах, ежедневно от 6 утра до 12—1 ночи, только в Воскресенье остаюсь при семье»[12].

В школу Бадмаева потянулись бурятские дети из Аги, Читы, Забайкалья. Среди учеников был будущий глава буддийской общины в СССР хамболама Габоев Жамбал Доржи. Создав школу, Петр Александрович обратился в Министерство народного просвещения с просьбой предоставить школе статус государственной гимназии. Содержание гимназии он брал на себя. Тем не менее министерские чиновники отказали П.А. Бадмаеву...

В семье Петра Александровича Бадмаева и его супруги Надежды Васильевны было восемь детей. Внук Бадмаева, ученый-химик Н.Е. Вишневский, вспоминал: «По четвергам на Поклонной собиралась молодежь... Играли в городки, в теннис. Потом всех звали к обеду. За стол садилось человек двадцать... Вся атмосфера на Поклонной была очень доброжелательной. <...> По учению врачебной науки Тибета, окружающее нас пространство – тоже лекарство. Вот дед и стремился создать атмосферу всеобщей доброжелательности».

В 1900 году П.А. Бадмаев расстался со своим секретарем Е.И. Вишневским: тот женился на старшей дочери врача Надежде и уехал с ней к месту службы в город Луцк. Доктор дал объявление, что требуется секретарь с фельдшерским образованием. На свое объявление Петр Александрович получил несколько десятков предложений. Он сам объездил претендентов и остановился на Лизе Юзба-шевой, даже не видя ее, потому что ему понравился порядок в комнате и, особенно, на письменном столе. Елизавета Федоровна Юзбашева была старшей дочерью армянина штабс-капитана Федора Ивановича Юзбашева, служившего в кавказском корпусе русской армии. Постепенно войдя в курс дела, она стала его бессменной помощницей: помогала Бадмаеву на приемах, с 1903 года заведовала аптекой тибетских лекарственных трав в доме на Поклонной горе.

«Лиза Юзбашева была человеком очень цельным и вместе с тем обладала широким характером, – спустя много лет вспоминал ее внук, писатель Борис Сергеевич Гусев[13]. – Бадмаев понравился ей с первого взгляда; работая с ним, она все более поддавалась его властной натуре, обаянию его быстрого ума. Она не думала, как устроится ее жизнь в будущем, хотя ее ближайшая подруга Виргиния постоянно напоминала ей об этом и даже старалась познакомить с „хорошей партией". Но для Лизы это не имело смысла, ибо встреча с Петром Александровичем соединила в себе все: и любовь, и увлечение таинственной наукой Тибета. И случилось то, что должно было произойти: она стала гражданской женой Бадмаева, хотя между ними была сорокалетняя разница в возрасте». В октябре 1907 года родилась дочь Аида...

«По всеобщему мнению, отец был добрый человек, помогал бедным, – вспоминала впоследствии Аида Петровна. – Конечно, он был богат, но не все богатые делали это. И свое богатство он нажил колоссальным трудом... Он располагал к себе людей и в первую очередь больных, своих пациентов. Доктор он был замечательный... Окружающие люди любили его. Работал, не требуя тишины в доме. Ни вина, ни табака для него не существовало... Отец был очень религиозным человеком. В его кабинете в иконостасе стоял образ целителя Пантелеймона, там всегда горела лампада. Этот образ хранился матерью до 1937 года. По праздникам в дом на Поклонной приходил священник и совершал молебен».

Удельная. Очерки истории

Е.Ф. Юзбашева.

Фото из архива Н.Б. Роговской (дочери Б.С. Гусева)


Будучи студентом первого курса восточного факультета Санкт-Петербургского университета, Жамсаран Бадмаев 11 апреля 1872 года принял православие. Крестным отцом его стал тогда великий князь, будущий император Александр III. О своих убеждениях Бадмаев писал в феврале 1917 года в брошюре «Мудрость в русском народе»: «Я православный глубоко убежденный изучающий и стремящийся еще больше изучать основы христианства, знакомый с критическими взглядами на христианство. Я был буддистом-ламаитом, глубоко верующим и убежденным; знал шаманизм и шаманов, веру моих предков и с глубоким почитанием относился к суеверию. Я оставил буддизм, не презирая и не унижая их взгляды, но только потому, что в мой разум и мои чувства проникло учение Христа Спасителя с такой ясностью, что это учение Христа Спасителя озарило все мое существо...»

Удельная. Очерки истории

Е.Ф. Юзбашева с дочерью Аидой. Фото 1910 г. Фото из архива Н.Б. Роговской


Удельная. Очерки истории

Е.Ф. Юзбашева с дочерью Аидой. Фото 1911 г. Фото из архива Н.Б. Роговской


Своей государственной дипломатической деятельностью П.А. Бадмаев способствовал сближению России и восточных стран, а как врач и ученый, знавший и восточную и европейскую медицину, явился основателем врачебной науки Тибета в России. Его исследования и рекомендации по сохранению здоровья в различных экологических условиях, в том числе экстремальных, не имеют себе равных, как считают специалисты...

В 1988 году, после долгих лет непризнания тибетской медицины, репрессий по отношению к Петру Александровичу и его родным, а также ложного вымышленного изображения Бадмаева в литературе и кино советского периода, академик Академии медицинских наук СССР (Институт радиационной медицины) В.А. Матюхин в письме Б.С. Гусеву писал: «Позвольте поблагодарить вас за бережное отношение к трудам Вашего деда Петра Александровича Бадмаева и за выраженное Вами пожелание сделать эти труды доступными для научного мира...»

* * *

К востоку от Удельной, за Старо-Парголовским проспектом, простиралось вплоть до Пискаревки огромное лесное пространство. Сохранившаяся ныне его часть называется лесопарком «Сосновка». К концу XIX века эти места также вошли в «орбиту» дачного Петербурга.

«Дачи здесь расположены очень удобно в сосновом лесу», – говорилось о Сосновке в одном из путеводителей начала XX века. Как отмечал в ту пору один из современников, «по своему уединенному положению и почвенным условиям Сосновка может считаться самой здоровой из дачных местностей Лесной группы». Спустя два десятилетия историк П.Н. Столпянский в своей книге «Дачные окрестности Петрограда», изданной в 1923 году, полностью подтверждал это суждение, называя Сосновку «наиболее высоким и сухим уголком Лесного».

В той части Сосновки, что вплотную примыкала к Лесному и Удельной, еще в конце XIX века началась дачная застройка. «Сосновка, собственно говоря, – сплошной сосновый лес, в котором в настоящее время настроено уже много дач и большая часть которого, перейдя в руки частных владельцев, загорожена, – сообщал в конце 1890-х годов М.И. Пыляев. – Незагороженная часть Сосновки представляет собою излюбленное место прогулки дачников Лесного и наезжающих из Петербурга. В Сосновке по праздничным дням устраиваются на лесной поляне танцы под гармонику, привлекающие много публики».

В 1883 году весь этот обширный лес, вместе с бывшим имением Кушелева, приобрел один из самых богатых купцов того времени, тайный советник (по «Табели о рангах»)

Владимир Александрович Ратьков-Рожнов (1834—1912), занимавший с 1893 по 1898 год пост городского головы Петербурга, а с 1904 года – сенатора. Он являлся владельцем фирмы «Громов и К», специализировавшейся на переработке и торговле лесом и лесоматериалами, владел лесопильными заводами на Шлиссельбургском тракте и Орловской улице, складами на набережной Большой Невки, ему принадлежало около двух десятков доходных домов в Петербурге.

Лесной массив на севере Петербурга, как отмечают историки, он «купил с той же целью, с какой Ермолай Лопахин в пьесе Чехова купил вишневый сад – для вырубки и распродажи под дачи». Почти сразу же была застроена часть бывшего леса вдоль Старо-Парголовского проспекта (ныне – проспект Тореза), на остальной территории работы велись в 1908—1912 годах. После смерти В.А. Ратькова в 1912 году делами занимался его сын, Ананий Владимирович – действительный статский советник, камергер, предводитель дворянства Царскосельского уезда и почетный мировой судья Петербургского и Царскосельского уездов.

Отец и сын Ратьковы-Рожновы являлись совладельцами Ленского золотопромышленного товарищества. Именно при них 4(17) апреля 1912 года произошел знаменитый «Ленский расстрел». Тогда в результате забастовки и последующего расстрела рабочих правительственными войсками пострадало, по разным оценкам, от 250 до 500 человек, в том числе 107—270 человек погибло. Это трагическое событие вызвало огромный резонанс по всей стране: в стачках и митингах участвовали около 300 тысяч человек. А в глазах общественного мнения случившееся стало очередным обвинением самодержавию...

Впрочем, вернемся в Сосновку. А.В. Ратьков-Рожнов разбил принадлежащую ему территорию Сосновского леса на участки и проложил между ними дороги, чтобы продавать участки под частную застройку, однако распродаже участков леса под жилье помешала начавшаяся Первая мировая война.

Тем не менее улицы, прорубленные тогда по велению Анания Ратькова-Рожнова, сохранились в Сосновке и поныне в виде широких аллей. Одна из улиц получила название Ананьевской – теперь это часть Светлановского проспекта. Другие должны были носить следующие названия: улица Леховича, Исаковская, Веринская, Владимирская, Михайловская улицы. По всей видимости, большинство из них получили проектные наименования по фамилиям ближайших землевладельцев. Группу улиц предполагалось назвать в честь выдающихся русских поэтов и писателей – Лермонтова, Пушкина, Некрасова и Тургенева...

Кстати, возле Сосновки в 1902 году провел целое лето будущий поэт, а в ту пору гимназист Самуил Яковлевич Маршак, о чем вспоминал сам поэт и его родные. «Вспоминаю наше первое петербургское лето, дачу в Лесном, – рассказывал в своих мемуарах ,Частица времени“ М.Я. Маршак-Файнберг, младший брат поэта. – Двор наш был большой и многолюдный. Калитка в глубине двора выходила в лес – в Сосновку...»

* * *

Как и во многих пригородах и предместьях Петербурга, в Удельной действовало местное «Общество содействия благоустройству». Согласно его уставу, утвержденному в 1908 году, Общество имело целью «содействовать достижению возможно лучших условий жизни на Удельной как путем благоустройства самой местности, так и в культурно-нравственном и экономическом отношениях». Районом действия Общества указывались Удельная и «прилегающие к ней местности».

В уставе сообщалось, что для достижения своих целей Общество «принимает на себя заботы: а) о лучшем содержании существующих, а также об устройстве новых улиц, дорожек, аллей, бульваров, скверов, канав, прудов, мостов и проч.; б) об улучшении в санитарном и противопожарном отношениях и об улучшении освещения; в) о соблюдении строительных обязательных постановлений; г) об устройстве с надлежащего каждый раз разрешения потребительных лавок, складов дров и строительных материалов и т. п.».

Средства Общества составлялись из членских взносов, добровольных пожертвований, сборов от устройств спектаклей, концертов, гуляний и других увеселений, а также от процентов с капиталов Общества. Ежегодный членский взнос составлял 3 руб. «Лица, внесшие единовременно 50 руб., именуются пожизненными членами Общества, – указывалось в уставе. – Оказавшие особые услуги Обществу могут быть избраны в почетные члены. Оказавшие содействие и помощь Обществу личным трудом или внесшие не менее 1 руб. считаются членами-соревнователями».

По состоянию на октябрь 1910 года в состав правления «Общества содействия благоустройству на Удельной» входили председатель Общества Алексей Иванович Осипов (владелец мызы «Прудки»), казначей Владимир Николаевич Любомиров, секретарь Виктор Валентинович Вейде, а также члены правления – Вячеслав Михайлович Родзевич, Николай Карлович Вестерлинг, Григорий Степанович Михайличенко, Курт Августович Гоферт и Павел Федорович Хапов.

Не все начинания Общества находили поддержку у городских властей. Так, в ЦГИА Санкт-Петербурга сохранилось обращение Общества к петербургскому губернатору от 21 февраля 1912 года, в котором говорилось: «Беспокоясь изысканием средств для открытия бесплатной амбулатории для бедных в Удельной, правление[14] просит разрешения на устройство 26 марта праздника „лилового цветка”. Предполагаемый район праздника: Удельная, Лесной, Коломяги, Скачки и Финляндский вокзал в С.-Петербурге».

Как известно, уличные сборы пожертвований в виде продажи цветов или сувениров были весьма популярны в начале XX века. «Не оскудевала рука дающего», и подобные акции продолжали пользоваться успехом. Случалось, что они проходили даже каждую неделю и, казалось, должны были бы порядком поднадоесть горожанам.

Как бы то ни было, но уличную акцию в Удельной власти не разрешили: 8 марта 1912 года правление «Общества содействия благоустройству» уведомили, что «проектируемую Обществом... продажу „лилового цветка”... г. Градоначальник не признал возможным разрешить в виду того, что названное Общество находится в пределах С.-Петербургской губернии и деятельность его не распространяется на С.-Петербург».

Еще одно ходатайство, с которым Общество обращалось к градоначальнику в сентябре 1915 года[15] уже совсем по другому вопросу, также было отклонено. Речь шла о просьбе выдать ссуду.

«Все усиливающаяся дороговизна жизни ставит во все худшее материальное положение малоимущее население и понуждает его создавать потребительские Общества, при помощи которых оно могло бы хотя отчасти обеспечить себя доброкачественными продуктами первой необходимости и делать некоторые сбережения на их покупки, – говорилось в обращении председателя правления Общества. – Окраины столицы в смысле снабжения их доброкачественными продуктами и цене на них находятся в еще худшем положении, чем центр.

В силу этих обстоятельств Потребительское товарищество при «Обществе содействия благоустройству Удельной», легализованное как самостоятельное юридическое лицо, на основании нормального устава задалось целью возможно широко организовать снабжение населения продуктами первой необходимости, открыв потребительский магазин.

К сожалению, оно столкнулось с обычным на первых порах затруднением потребительских обществ – невозможностью среди малоимущего населения, к тому же экономически ослабленного связанными с войной имущественными затруднениями, собрать основной капитал, необходимый для открытия магазина. Большинство же удельнинского населения – это малоимущие труженики разных профессий: рабочие, конторские служащие, мелкие чиновники и т. п.».

Таким образом, «натолкнувшись на непреодолимое для Общества препятствие в виде недостатка средств», оно решило обратиться к градоначальнику с просьбой «исхлопотать для потребительского товарищества при «Обществе содействия благоустройству Удельной» ссуду в 15 тыс. руб., что дало бы возможность открыть потребительный магазин, и тем значительно улучшить на этой окраине положение продовольственного вопроса, ныне очень обостренное».

Возможно, тяготы военного времени (шла Первая мировая война!) помешали градоначальнику дать положительный ответ. В начале октября 1915 года правление Общества получило ответ: «Приведенное ходатайство за отсутствием в распоряжении градоначальника специального кредита удовлетворено быть не может»...

* * *

Как и во многих дачных пригородах Петербурга, в Удельной возник свой, удельнинский отдел С.-Петербургского пригородного добровольного пожарного общества. Произошло это событие в июле 1898 года. С тех пор день рождения отдела, приходившийся на 22 июля, каждый год отмечался особыми праздничными церемониями.

К примеру, когда в 1902 году отмечали четвертую годовщину, по окончании молебствия была совершена «проездка и примерное тушение пожара при участии наемных пожарных служителей». «Репетиция вышла очень удачной, – сообщал газетный репортер. – Учредителю отдела Ф.Э. Ландезену был преподнесен хлеб-соль». Отмечалось, что за четыре года существования отдел успел принять участие в тушении более семидесяти пожаров, а содержание и организация отдела за это время обошлась более чем в 20 000 руб...

Удельная. Очерки истории

Пожарное депо в Удельной. Фото 1900-х гг.


Действительно, сплошь деревянная Удельная часто страдала от пожаров. Информацию о них можно найти в городской хронике. Так, 24 июня 1892 года случился пожар на Удельной ферме (на Фермском шоссе), принадлежавшей Удельному ведомству и арендовавшейся в то время архитектором Бенуа. Огонь удалось потушить в самом начале – как сообщалось в прессе, «благодаря распорядительности местного пристава и скорому прибытию Лесного резерва».

«В двухэтажном здании проживала баронесса Нолькен; в этом же доме жил ее секретарь, сын потомственного почетного гражданина Е. Фельд, – рассказывалось на страницах „Петербургского листка“. – Занимаясь фотографией, он позабыл в темной комнате свечу, отчего и произошел пожар... Прибывшие пожарные разобрали горевшие части здания и, вскрыв часть крыши, остановили там вовремя дальнейшее распространение огня. Имущество не застраховано, строение же застраховано в особом отделе департамента Уделов. Убыток по строению составил до 300 рублей».

Сильный пожар случился в Удельной летом следующего года. 1 июля 1893 года сгорели торговые бани в доме статского советника Оронского. «Пожар начался в десять часов утра, в то время, когда в банях мылись посетители, которые голыми начали выскакивать на улицу, – сообщал пикантные подробности репортер одной из столичных газет. – Собралась масса публики. Слышались остроты и смех, а пожар между тем принимал угрожающие размеры. Только в три часа дня пламя утихло, и соседние здания удалось отстоять. Бани сгорели до основания...»

Местные пожарные имели самое непосредственное участие к удельнинской традиции ежегодного крестного хода в память избавления от холеры, который духовенство церкви устраивало по всей округе. Вот какие подробности о крестном ходе, состоявшемся 22 июля 1903 года, сообщал обозреватель «Петербургской газеты»: «По окончании общего молебна крестный ход остановился у разукрашенного флагами удельнинского пожарного депо пригородного пожарного общества. К этому времени около депо уже собрались коломяжский, лесной и удельнинский отделы во главе с и. д. начальника г. Тивасом. Сначала перед иконой пожарной дружины было отслужено молебствие, по окончании которого состоялся смотр и парад дружинам».

Прозвучали тосты за «драгоценное здоровье» государя императора, государынь императриц и великого князя Владимира Александровича – покровителя пожарных обществ в России. Затем пожарным предложили праздничный завтрак. «Во время празднества играл оркестр музыки, – указывалось далее в газетной заметке. – Торжество посетила масса дачников и дачниц».

Увеселения, театры, кинематограф

Дачными развлечениями удельнинских жителей были вояжи в Удельный парк, сосновый лес на Поклонной горе, а также «прелестный», как замечали современники, парк Штоля и Шмидта на Старо-Парголовском проспекте, напротив Рашетовой улицы.

«Удельный парк и прилегающий к нему лес служат любимейшим местом для прогулок здешних дачников, – замечал в мае 1890 года обозреватель „Петербургского листка”. – В праздничные же и воскресные дни сюда стекается масса городских гостей и располагается прямо на зеленой мураве, под ветвями сосен и елей на целые дни. Большей частью все это люд семейный, который тянется сюда с утра, несет с собой самовары, провизию и неизбежную выпивку. Приятную картину полного оживления можно наблюдать здесь ближе к вечеру: песни, пляски, забавы детей и т. п. встречаешь на каждом шагу. Само собой разумеется, что гуляющих никто не стесняет, и поэтому такие „маевки” носят чисто семейный характер. Для взрослых является возможность отдохнуть на чистом воздухе, сладко всхрапнуть, для детей же тут полное приволье и простор».

Удельная. Очерки истории

«Петровская сосна» в Удельном парке. Фото начала XX в.


Одной из достопримечательностей Удельного парка служила «петровская сосна», посаженная, по преданию, самим Петром I. Трудно сказать, действительно ли царь имел к ней отношение. В нашем городе и его окрестностях когда-то было достаточно много «петровских деревьев», и каждое претендовало на безусловную подлинность. «Петровская сосна» в Удельном парке росла при въезде в парк со стороны Коломяг. Местные жители говорят, что ее не стало в 90-х годах теперь уже прошлого века.

Удельная. Очерки истории

Егерский проезд в Удельном парке. Фото начала ХХ в.

Удельная. Очерки истории

Кузнецовская поляна в Кузнецовском парке. Фото начала XX в.


«Растительность в Удельной, за небольшим исключением, довольно скудная, не дающая ни тени, ни прохлады в жаркие летние дни, – говорилось в „Путеводителе по дачным окрестностям г. Петербурга на 1903 год“. – Местами прогулок служат: парк Удельного ведомства и сосновый лес на Поклонной горе, а также парк Штоля и Шмидта, выходящий на Старо-Парголовский проспект. Цены дач от 40 до 600 р. за лето».

...Одним из мест притяжения местных жителей служил Удельный (или Коломяжский) ипподром, о котором мы уже упоминали. Торжественное освящение этого ипподрома, находившегося в ведении Императорского Царскосельского скакового общества, состоялось 11 июля 1892 года. Духовенство Кавалергардского полка отслужило молебен, окропив святой водой все воздвигнутые постройки. В церемонии приняли участие министр внутренних дел Дурново, градоначальник Петербурга генерал фон Валь, столичный комендант генерал Адельсон, начальник 1-й гвардейской кавалерийской дивизии генерал Струков и почти все действительные члены Царскосельского и Московского скаковых обществ.

Удельная. Очерки истории

Здание Удельного (Коломяжского) ипподрома.

Открытка начала XX в.


«Скаковые трибуны, вполне напоминающие Лоншанские, возле Парижа, и общее устройство скакового круга производят весьма приятное впечатление и представляют немало удобств, – сообщалось в „Петербургском листке”. – Ипподром расположен очень живописно: внутренняя его сторона выходит на Удельнинский парк, наружная же дает прекрасный пейзаж на Коломяги и соседние деревни. Скаковой круг имеет в окружности ровно две версты и разделен на три дорожки: наружную, для гладкой скачки, круг песчаный рабочий, для галопов, и дорожку стипльчезную – с препятствиями, которых десять. Из них серьезнейшим препятствием считается каменная стена вышиной до полутора аршин. Всех трибун построено три: деревянная, с Царской ложей и помещением для членов Общества, каменная для публики с ложами и двухрублевым амфитеатром, и деревянная с рублевыми местами. Тотализатор общий, в каменном здании, под ложами, как это устроено в Лоншане. Общий вид этих построек, воздвигнутых по проекту академика Л.Н. Бенуа, весьма изящен».

«Новый скаковой ипподром, без преувеличения, великолепен, – вторил обозреватель „Петербургской газеты”. – Петербуржцы не привыкли к таким роскошным зданиям в области спорта. Старинный ипподром в Царском Селе, которым они были вполне удовлетворены, кажется теперь мизерным сараем».

Вообще же, комментарий обозревателя «Петербургской газеты» отличался глобальными параллелями. «От Коломяжского ипподрома ожидают больших последствий, почти что новой „коломяжской эры“, – с пафосом отмечал журналист. – Известно влияние путей сообщения на цивилизацию, а Коломяги, по своему узловому положению среди петербургских окраин и пригородов, напоминают древнюю Элладу. Края Коломяг „изрезаны морями”, конножелезными линиями, железной дорогой, и поэтому есть полное основание надеяться, что Коломяги станут колыбелью скаковой культуры».

Скаковой сезон на Коломяжском ипподроме открылся на следующий день после торжественного освящения – 12 июля 1892 года. «Публики собралась масса, так что прекрасные обширные трибуны едва всех помещали, – описывал тот день репортер „Петербургского листка”. – К сожалению, грунт скакового круга оказался плохой, и скачки не отличались резвостью...»

Беговая жизнь была насыщена всевозможными событиями. Так, ежегодно около 22 июля на Удельном (Коломяжском) ипподроме разыгрывался «Приз Государыни Императрицы» – крупнейший приз Царскосельского скакового общества на дистанцию 2 версты 376 саженей 4 фута. В 1906 году, к примеру, этот приз выиграл конь Гаммураби, с полным правом считавшийся лучшим скакуном России.

Удельная. Очерки истории

Возле разменной кассы Удельного (Коломяжского) ипподрома. Фото из ЦГАКФФД СПб.


В том же году он выиграл и другие престижные призы – «Всероссийский Дерби» и «Весенний приз» в Москве, а также призы «Большой Продиус Петербурга», «В честь Е.И.В. Вел. кн. Дмитрия Константиновича» и «Подписной». Среди других «лауреатов» «Приза Государыни Императрицы» за десять лет, с 1898 года, были скакуны Троманто, Сак-а-Папье, Смайк, Мадам-Ферари, Сирдар, Айриш-лад, Галилей и др.

Церемония открытия скакового сезона неизменно служила одним из «гвоздей» петербургского сезона. Трибуны, как писал современник, пестрели «целыми цветниками шляпок и разноцветных офицерских фуражек».

«Удельный ипподром принарядился и приукрасился, – сообщал журнал „Спорт“ об открытии скакового сезона. – Публика приливает широкой волной, проникает через турникеты и разливается по трибунам и ложам. В трибунах тесная толпа зрителей, а навстречу эффектно глядят два ряда лож с нарядными и хорошенькими женщинами. Красивую картину представляет эта разряженная жизнерадостная толпа, среди которой много дам в цветных туалетах. Кто явился полюбоваться лихой скачкой любимых ездоков-охотников, поглядеть на кровных скакунов, а кто пришел попытать счастья в игре на тотализаторе».

Действительно, именно ставки на тотализаторе особенно привлекали публику на городские ипподромы. Современники неизменно сетовали, что на ипподромах всепоглощающий дух наживы постоянно входил в противоречие с «чистым» спортом. Выражалось это прежде всего в тотализаторе, превращавшем спортивное состязание в азартную игру. «Менее интересной и более дорогой забавы человечество не выдумывало...» – возмущался в «Петербургском листке» В.О. Михневич, говоря о несомненном вреде тотализатора – источника легкой наживы и иллюзорного представления о том, что игрой можно заниматься, как делом...

«Публика в Риме требовала „хлеба и зрелищ“, у нас же она, очевидно, требует „зрелищ и азарта“, – замечал один из спортивных обозревателей того времени. – В угоду азарту страдает дело конного спорта. Разобраться здесь, что важнее, спорт или азарт – трудно, но я все же склонен думать, что тотализатор».

Сколько ни сетовали любители конного спорта на громадный вред тотализатора, превращающий скачки в подобие азартной игры в казино, но нет – когда речь шла об интересах скаковых и рысистых обществ, то деньги были превыше всего. А потому, несмотря на протесты публики, тотализатор продолжал процветать.

Удельная. Очерки истории

На Коломяжском ипподроме. 9 июня 1913 г. Фото из ЦГАКФФД СПб.


«На скачках – царство тотализатора! – восклицал в июле 1900 года обозреватель „Петербургского листка“. – Коломяжский ипподром – это не скачки, а какое-то то-толечебное заведение для приема тотализаторских ванн и душей. Тотализаторы растут как грибы. Куда ни взглянуть – везде тотализатор, куда ни повернуться – непременно окажешься у будочки ординарной, двойной или тройной. Спереди – тотализатор. Сзади – тотализатор. В середине здания – тотализатор. В проходах – тотализаторы. В первом этаже – тотализатор, и во втором этаже тоже. Взобрались на крышу. Ба! И на крыше тотализатор!!! Единственное место, где еще нет тотализаторов – это в водосточных трубах и в щелях на полу!»

Еще один тотализатор действовал за пределами ипподрома, точнее, за его забором. Огромная толпа сквозь щели с затаенным дыханием следила за скачками. «Здесь азарт чувствуется еще сильнее, чем на трибунах, – замечал современник. – Это и понятно: на лошадей заборная публика ставит последние деньги, заработанные тяжелым недельным трудом. Здесь свои букмекеры, свои ставки. Собирают по мелочам, но в результате выигрывают лишь немногие, ловкие дельцы, а все остальные проигрываются до последней копейки. Многие являются с закуской и выпивкой, и тут же на земле, во время перерыва в скачках, устраиваются пикники».

Столпотворение публики на ипподроме газетчики метко окрестили «скаковым митингом». «Скачки – пульс летнего Петербурга, – писала „Петербургская газета“ в начале июня 1913 года. – Кто причисляет себя ко „Всему Петербургу“ и веселящемуся мирку, тот непременно бывает и на скачках. На ипподроме все дышит протестом против летнего затишья, которого, в сущности, и нет». Одним словом, публика устремлялась на Коломяжский ипподром, чтобы еще раз попасть в «объятия тотализатора» и облегчить свои карманы.

В рамках этого очерка мы не будем подробно говорить о еще одной широко известной странице Удельного (Коломяжского) ипподрома – авиационной. Напомним только, что именно он оказался местом рождения русской авиации. С 1908 года, когда в Петербурге возник Императорский всероссийский аэроклуб, Коломяжский ипподром использовался для испытания летательных аппаратов. Именно здесь 1 (14) ноября 1909 года состоялся показательный полет моноплана «Блерио». Как отмечает краевед А.М. Жданов, первым человеком, который поднялся на самолете в петербургское небо, был француз Альбер Гюйо (Albert Guyot).

К тому времени он был опытным автогонщиком, имел небольшую автомастерскую с гаражом, в 1907 году участвовал в автомобильных гонках на приз кайзера Вильгельма, после чего получил приглашение стать пилотом автомобильной фирмы «Делаж».

Однако затем Гюйо увлекли успехи зарождающейся авиации: он освоил искусство полетов на аэропланах, хотя официального диплома у него никогда не было.

Когда в 1909 году всероссийский аэроклуб для популяризации авиации среди населения пригласил иностранных пилотов для участия в показательных выступлениях, первым откликнулся французский летчик Жорж Леганье на самолете «Вуазен»: он совершил полеты в Москве (15 и 19 сентября) и Гатчине (7 и 11 октября). Затем, во второй половине октября 1909 года, в Петербург прибыл Альбер Гюйо. Для выполнения полетов выбрали Коломяжский ипподром, отвечавший, как поясняет А.М. Жданов, всем необходимым требованиям: ровная площадка, трибуны для зрителей и высокий забор, чтобы безбилетники не смогли увидеть удивительное зрелище.

Удельная. Очерки истории

Француз А. Гюйопервый человек, поднявшийся на самолете в петербургское небо. Произошло это 1 (14) ноября 1909 г. на Удельном (Коломяжском) ипподроме


1 ноября на Коломяжском ипподроме на аэроплане «Блерио-IX» Гюйо совершил два полета на высоте 12– 15 метров общей продолжительностью 8 минут, а затем под восторженные крики многотысячной толпы выполнил еще один круг над ипподромом. На следующий день петербургские газеты вышли под заголовками «Небывалое зрелище – человек в воздухе». 3 ноября состоялся второй (он же – последний) полет Гюйо на ипподроме.

Кинематографисты проявили завидную оперативность, и спустя всего неделю на экраны вышел фильм «Полет знаменитого авиатора Гюйо на аэроплане „Блерио“ 1 ноября 1909 г. на Коломяжском шоссе» (съемки А.Д. Далматова).

Удельная. Очерки истории

Полет француза А. Гюйо на Удельном (Коломяжском) ипподроме. Ноябрь 1909 г.


А тем временем отважный авиатор уже был в Москве, где при сильном морозе совершил полет на Ходынском поле. Публика так тепло принимала французского летчика, что даже два года спустя в письмах своему другу Кеннеди Гюйо с удовольствием вспоминал визит в Россию.

Казалось, Гюйо ждала блистательная карьера «летуна», однако, вернувшись во Францию, Гюйо решил снова заняться автоспортом. Известны его слова, обращенные к начинающим авиаторам: «Искренне вам скажу – бросайте это занятие, ничего хорошего оно не сулит».

Тем не менее, несмотря на отдельные достижения (лучшим достижением следующих лет станет большой приз в Сан-Себастьяне в 1923 г.), великим автогонщиком он не стал. Окончилась неудачей и его попытка в 1924 году основать собственную автомобилестроительную фирму, чтобы создать гоночный автомобиль «Гюйо-специаль». После того как в 1927 году на «Гюйо-специаль» разбился его друг Коук Декоурсельес, Альбер Гюйо закрыл фирму и стал инженером-консультантом компании «Ситроен».

«В последний раз он участвовал в гонках в 1926 году в Индианаполисе, но пришел к финишу тогда только 28-м, – отмечает А.М. Жданов. – В 1930-х годах о Гюйо уже не вспоминают; в некоторых источниках утверждается, что он умер в 1933 году. Но историки автоспорта считают, что Альбер Гюйо покончил жизнь самоубийством 24 мая 1947 года, приняв цианистый калий в ресторане пригорода Парижа Нейи-сюр-Сен»...

Впрочем, вернемся обратно, на Удельный, или Коломяжский, ипподром. В мае 1910 года здесь состоялась первая в России Авиационная неделя. Посмотреть на полеты приехали министры, члены Государственной думы и Государственного совета. Поглядеть на авиационные состязания прибыл сам Николай II. Как сообщалось в печати, 3 мая 1910 года царь «изволил посетить в шестом часу вечера Коломяжский аэродром. Его Величество изволил пройти в ангары, где осматривал все аэропланы, интересуясь подробностями, причем Государю Императору и Высоким Особам давал объяснения г. Беккель». Затем состоялись показательные полеты аэропланов «Блерио» и «Фарман»...

Поскольку скаковое поле ипподрома было не очень удобным для полетов, полеты перенесли на соседнюю территорию – Комендантское поле, в считанные месяцы ставшее аэродромом. Его открытие приурочили к первому Всероссийскому празднику воздухоплавания, продолжавшемуся с 8 сентября до 1 октября (по старому стилю) 1910 года.

Удельный (Коломяжский) ипподром существовал до самой революции, неизменно привлекая огромное количество публики, и прекратил свое существование вскоре после революции: трибуны разобрали, а оставшиеся постройки в 1920—1930-х годах использовались под овощные склады Ленинградского союза потребительских обществ.

* * *

С середины 1880-х годов в Удельной существовал свой клуб. В нем ставились драматические спектакли и устраивались танцы. Билеты в ложи составляли 3 и 5 руб., а в зале – от полутора рублей в 1-м ряду до 20 коп. в 14– 17 рядах. В «Спутнике дачника» 1886 года сообщалось: «Билеты можно получить ежедневно в помещении клуба; вход на спектакли и танцы – без рекомендации членов». При клубе, весьма популярном среди местных жителей, существовали буфет, кегельбан и сад.

В 1882 году образовалось Удельнинское общественное собрание, или, как его еще называли, Общественное собрание удельнинских дачников. Оно построило на Ярославском проспекте летний театр с садом для гуляния. Здесь устраивались музыкальные, а чаще танцевальные вечера, на сцене выступали профессиональные артисты и местные любители. Общественное собрание нередко фигурировало в дачной хронике на страницах петербургских газет, причем нередко в достаточно скандальном виде.

«На 17 мая было назначено чрезвычайное собрание гг. членов уделенского (так в тексте. – С. Г.) общественного собрания для решения гамлетовского вопроса: „быть или не быть“... клубу на Удельной, – сообщалось в мае 1892 года в „Петербургском листке“. – Вопрос о дальнейшем существовании уделенского собрания поставил всех в затруднительное положение, потому что в кассе собрания вместо „финансов“ оказалась к 17 мая торричеллиева пустота, так как все „суммы“ израсходованы на нужды клуба еще в прошлом году.

Собранием под председательством г. Крутикова было решено продолжать дело клуба. Избраны в старшины: гг. Дубков, Крутиков, Чаплыгин, Лепехин, Соболев-Новинский и Дмитриев, который, впрочем, тотчас же отказался от такой „чести“. Антрепризу спектаклей в клубе предложил взять на себя г. Соболев, который тут же был моментально выбран и в члены собрания, и в старшины. Одним из членов собрания было предложено выписать для клуба газеты и журналы; собрание не одобрило такой „роскоши“ и категорически отвергло предложение».

С того собрания прошло всего несколько дней, и «самые благоразумные члены собрания» вспомнили, что раньше в течение нескольких лет антрепризу здесь держал Линовский-Малиновский и делал это «умело и добросовестно». Поэтому и в текущем сезоне ему, а не Соболеву, решили доверить театральные постановки.

«Новый антрепренер (имеется в виду Линовский-Малиновский. – С. Г.) составил труппу из провинциальных артистов и ставит новые пьесы, – говорилось в конце мая 1892 года в публикации „Петербургского листка”. – Первыми новинками будут „Пьеса-шарада“ и пантомима „Мокрый Амур“, причем роли в пантомиме будут исполнены драматическими артистами, и для этой пьесы на сцене будет устроен каскад из живой воды. Жители Удельной хорошо знакомы с деятельностью нового антрепренера, и потому надо ожидать, что с открытием театра для захудалой Удельной наступят лучшие дни, так как теперь дачники охотнее поедут в Удельную, зная, что они не останутся без развлечений».

В июне 1893 года гостем Уд ельнинского общественного собрания стал знаменитый дрессировщик и цирковой артист Владимир Леонидович Дуров. Он выступил на вечере, устроенном в собрании в пользу местного приюта калек и принесшем кассе этого приюта солидную сумму, поскольку, как отмечал современник, «на это гуляние собралась такая масса публики, какую этот захудалый клубик давно уже не видел в своих стенах». Конечно, гвоздем благотворительного вечера стал клоун Дуров, принявший в нем безвозмездное участие.

«Публика приходила просто в телячий восторг как от его дрессированных животных, в особенности собак и свиньи, а равно мышей, так и от куплетов, которые были пропеты Дуровым как завзятым куплетистом, – сообщалось в одной из газет. – Гуляние закончилось недурным фейерверком работы пиротехника Баландина и танцами, которые усердно отплясывались сотнями пар в душной маленькой зале клуба под оркестр военной музыки»...

«В театре Удельнинского Общественного собрания идут деятельные приготовления к открытию, – говорилось в середине мая 1902 года в „Петербургском листке”. – В течение летнего сезона предполагают ставить под режиссерством г. Северова комедии, фарсы и оперетки. По воскресным дням от часу до пяти будут устраиваться детские праздники и костюмированные вечера».

«26 мая в здешнем саду Общественного собрания состоялся первый детский праздник, – сообщалось в очередной заметке „Петербургского листка“ за 1902 год, посвященной Удельной. – Хотя вследствие холодной погоды детей собралось не особенно много, тем не менее состязания в мешках, шествие под музыку и танцы прошли очень оживленно. Вечером в театре собрания с большим ансамблем прошла комедия Островского „Не в свои сани не садись“ и веселенький водевиль „Сама себя раба бьет, коли не чисто жнет“[16], прошедший при несмолкаемом хохоте публики. Вообще, играющая здесь труппа артистов под режиссерством г. Северова с каждым спектаклем приобретает все большие и большие симпатии местной публики».

Правда, в том же 1902 году случился конфуз. «Старшины общественного собрания на Удельной имели неосторожность сдать антрепризу своего театра на текущий сезон... охтинскому столяру Попову, никогда ничего общего с театром не имевшего, – указывалось в начале июля репортером „Петербургского листка”. – Уплатив собранию деньги за театральный зал, столяр вообразил себя полным хозяином всего собрания, а потому стал вести себя довольно развязно и с артистами, и с членами клуба.

Наконец, когда, вследствие неплатежа антрепренером гонорара, оркестр военной музыки и артисты отказались играть, г. Попов унес из сада собрания фонари и флаги, разорвал на стенах уборных театра клеенку и запер театральный зал на два замка. Под этим арестом простоял зал и в субботу, 29 июня, хотя по условиям с этим оригинальным антрепренером право пользоваться театральным залом по субботам принадлежало исключительно членам собрания, которые устраивают в эти дни семейно-танцевальные вечера».

Особенно возмущались дачники, взявшие еще заранее сезонные билеты на танцы и спектакли. Полиция составила протокол, и дело предполагали отправить в суд. Однако ситуация вскоре разрешилась: 6 июля в присутствии полиции замки с театрального зала сняли. Старшинам собрания предстала картина разрушения, учиненного Поповым. Кроме перечисленных выше безобразий, оказалось, что он сорвал даже билеты с номерами со стульев в зрительном зале и зачем-то вдребезги разбил два зеркала. Как отмечал обозреватель газеты, незадачливый антрепренер Попов внес «довольно оригинальную страницу» в истории Удельнинского собрания, которое 21 июля 1902 года готовилось отметить свой 20-летний юбилей.

Несмотря на разгром в помещениях, довольно быстро все удалось привести в порядок. Уже 10 июля театральные постановки возобновились. Теперь старшины собрания решили устраивать их без помощи постороннего антрепренера...

Впрочем, и вкусы не оставались неизменными. Как сетовал обозреватель газеты «Дачник» в июле 1909 года, «ставящиеся здесь спектакли вполне неудачны во всех отношениях; страдают полным незнанием вкусов местной публики», да и играют тут, в основном, местные «юнцы-любители». Несмотря на это, Удельнинское общественное собрание оставалось одним из центров местной жизни.

* * *

В 1910-е годы в Удельной действовало два кинематографа – на Ярославском проспекте и на Выборгском шоссе.

«Теперь в Петербурге почти на каждой улице можно встретить несколько театров-кинематографов, украшенных электрическими лампионами, с громкими, полными дурного вкуса названиями, – отмечал режиссер Всеволод Мейерхольд в черновом наброске своей статьи „Кинематограф и балаган", над которой он работал в 1912 году. – Подобное явление само по себе очень характерно как показатель настроения и вкуса современной публики».

«Синемы» привлекали неискушенного зрителя. Впрочем, отнюдь не все выражали удовольствие от развития «синемы». Иные ревнители нравственности, как и ныне, обвиняли кинематограф в пропаганде низкопробной массовой культуры и в падении нравов. У противников «синемы» имелся и еще один аргумент: в погоне за наживой хозяева новых модных кинематографических заведений совершенно не думали о безопасности. А стало быть, кинематограф превращался в «опасное зрелище», и поход в «синему» нередко был просто смертельно опасен.

Как известно, кинематограф был в ту пору делом частным. Государственным он стал только после революции: в августе 1919 года советское правительство (Совнарком) утвердило, а В.И. Ленин подписал декрет о национализации кинематографа («О переходе фотографической и кинематографической торговли и промышленности в ведение Народного комиссариата по просвещению»). А поскольку кинематограф до революции был частным, то помещение для просмотров фильмов оборудовалось владельцем каждого заведения на свой стиль и вкус. Специальных помещений было крайне мало: как правило, речь шла о приспособлении больших залов, порой совершенно непригодных для массового скопления людей. Естественно, посещать такие кинематографы было весьма небезопасно.

«Театры-кинематографы существуют у нас недавно, всего лет шесть, – говорилось в 1907 году в „Петербургском листке”. – Увы, приходится констатировать весьма грустный факт непригодности в пожарном отношении тех квартир и магазинов, которые заняты большинством кинематографов. Заведующие кинематографическими аппаратами, за редким исключением, – люди без всякого технического образования, не имеющие даже технической подготовки. Целлулоидные ленты кинематографов очень пожароопасны: достаточно одной искры, попавшей на такую ленту-катушку, чтобы она вспыхнула. Но если опасны ленты иностранного производства, то еще более опасны ленты отечественного кустарного изготовления, так как их материал самый дешевый и горючий. Электрические провода для кинематографов сплошь и рядом прокладываются монтерами-самоучками – их работа стоит гораздо дешевле специалистов.

Дешевые кинематографы напоминают арестантскую полицейского участка. Много кинематографов разбросано по окраинам. Они манят к себе пестрыми афишами, коленкоровыми вывесками и флагами. Можно с уверенностью сказать, что из десяти таких балаганчиков только один мало-мальски безопасен».

Дабы оградить население «от опасности в пожарном отношении, представляемой кинематографом», в январе 1911 года Санкт-Петербургская земская управа постановила поручить техникам управы произвести осмотр всех подобных заведений, существующих в пределах Санкт-Петербургской губернии, «для выяснения вопроса о принятии необходимых противопожарных мер». К участию в осмотрах привлекались представители местных пожарных дружин.

Проводя весной 1911 году осмотр кинематографов Петербургского уезда на предмет их противопожарной безопасности, техники уездной земской управы проверили в Удельной два подобных заведения.

Один кинематограф находился на углу Ярославского и Скобелевского проспектов в доме Позднякова (под № 53/3). «Устроен в одноэтажном деревянном доме из помещений, бывших под магазинами, в том же доме имеются еще 3 магазина и жилье, – сообщалось в отчете. – Зал вмещает 80 человек, из зала только двое дверей. Третий выход боковой, крайне опасный в пожарном отношении, так как ведет в узкое огороженное забором место с калиткой, закрытой на задвижку. Никаких противопожарных приспособлений нет, а у выходов в зале нет фонарей. Ввиду изложенного помещение это следует признать крайне опасным. Управа полагала бы закрыть помещение впредь до устранения всех недочетов, замеченных техником».

Другой кинематограф, под названием «Слава», принадлежавший В.И. Лаврентьеву, помещался в доме на углу Выборгского шоссе и Кропоткинской улицы (под № 43/2). В отчете говорилось, что здание специально выстроено для кинематографа, других сооружений на участке нет, соседние строения на значительном расстоянии, в 10 и более сажень. Зал рассчитан на 250 мест и имеет 7 выходов. Однако и здесь в пожарном отношении не все обстояло благополучно: «Предохранительные коробки для катушек хотя и имеются налицо, но не поставлены на место. Каких-либо противопожарных средств не имеется. Над входами и выходами имеются красные фонари, но все двери задрапированы».

Далее указывалось, что для большей безопасности необходимо «поставить у камеры бочки с водой, швабры и войлоки; число мест уменьшить до 180 – по 30 человек на каждый выход». «Управа полагала бы обязать владельца привести в исполнение все замечания техника», – резюмировалось в отчете.

Удивительно, но беда не заставила себя долго ждать: осмотр кинематографов проводился в начале апреля 1911 года, а уже 15 апреля того же года в кинотеатре «Слава» случился страшный пожар. В тот роковой день с самого утра шли представления по особой праздничной программе. В половину восьмого вечера, когда на экране только что начали демонстрировать драму «Сестры-близнецы», из-за неосторожности киномеханика в аппарате внезапно воспламенилась целлулоидная лента. Минуту спустя пламя охватило весь аппарат. Почти сразу же огонь перекинулся на лежавшие в будке круги киноленты. Будка наполнилась дымом и пламенем, и механику еле удалось спастись.

Почувствовав запах дыма, публика бросилась к выходу. К счастью, давки и паники удалось избежать. Между тем пламя, вырвавшись из будки механика, охватило уже потолок и часть крыши. Городовой, стоявший на посту перед кинематографом, увидев выбегавшую в ужасе и панике публику и клубы дымы, немедленно вызвал местный Удельный пожарный отдел. Однако к их приезду пламя уже бушевало над всем зданием. На помощь примчались еще два пожарных отдела – из Лесного и Коломяг, а также городская Лесная пожарная часть. Только общими усилиями огонь удалось сбить.

Итог пожара был ужасен: сгорела будка механика, все киноленты и сам аппарат. Пострадал и зрительный зал: крыша сгорела, а стены и внутреннее убранство закоптились. Как выяснилось, ни здание, ни оборудование не были застрахованы, и убыток его владельца составил не менее двух-трех тысяч рублей. К счастью, ни механик, ни публика не пострадали. «Случись этот пожар при переполненной публикой зале, – замечал очевидец, – могла бы произойти катастрофа с массой человеческих жертв»...

Спустя несколько лет, в 1913 году, в документах фигурировали синема «Слава» (очевидно, отремонтированный на прежнем месте после пожара), а также кинематограф на Ярославском пр., 55, который фактически является предшественником нынешнего «Урана». Как свидетельствуют архивные документы, впервые на этом участке здание для кинотеатра построили в 1913 году. «Весь Петербург на 1913 год» сообщает, что владельцем этого участка, на углу Переяславской улицы (второй дом от угла Скобелевского пр.), являлась Христиана Адольфовна Триер, или Трейер (написание фамилии в разных источниках различается).

В документах архивного фонда Петроградской уездной земской управы, а также в документах архивного фонда Строительного отделения Петроградского губернского правления, в деле об осмотре здания кинематографа по Ярославскому пр., 55 за 1913 год имеются сведения, что к 8 февраля 1913 года на земельном участке, арендованном мещанкой города Луги Трейер у Удельного ведомства, было возведено двухэтажное каменное здание. Оно специально предназначалось для размещения в нем кинематографа. 28 марта 1913 года Трейер выдали свидетельство петербургского губернатора на открытие кинематографа по указанному адресу «при условии допущения публики не свыше 185 человек одновременно».

Удельная. Очерки истории

Кинотеатр «Уран» на Ярославском проспекте. Фото автора, сентябрь 2008 г.


Из архивных документов и иных источников значится, что кинематограф по Ярославскому пр., 55 в 1914 году назывался «Иллюзион», в 1915—1917 годах – «Астория». Владельцами кинематографа являлись: на 1914 год – Софья Львовна Ковнер, Иосиф Меерович Роговин; на 1915 год – Хаим Абрамович Шпилькин; на 1916—1917 годы – Тауба Шаевна Ласкина. С 1924 года кинематограф носил название «Пробуждение», с 1933 года – «Культармеец», с 1940 года по нынешнее время – «Уран».

* * *

Сохранились сведения в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга и о существовавшем с 1907 года Удельнинском музыкально-драматическом кружке. Его целью являлось «развитие сценической деятельности между членами и их семьями, направленное главным образом к возбуждению эстетических вкусов и музыкальности подрастающей молодежи, занимая свободное их время полезным развлечением под строгим присмотром их родственников».

Учредителями кружка выступили семь человек: коллежский советник Павел Александрович Афанасьев, губернский секретарь Николай Николаевич Бадер, статский советник Иосиф Иванович Глыбовский, надворный советник Павел Алексеевич Григорьев, потомственный дворянин Александр Дмитриевич Поздняк, а также два потомственных почетных гражданина – Теодор Теодорович Гофрен и Алексей Иванович Осипов[17].

Заметим, что пятеро из семи учредителей были жителями Удельной, и только двое, И.И. Глыбовский и А.Д. Поздняк, жили в центре города (соответственно на Троицкой ул., 9, и на Коломенской ул., 7). Любопытно также, что трое из учредителей – Н.Н. Бадер, П.А. Григорьев и А.И. Осипов – жили по одному и тому же адресу – Выборгское шоссе, 31. Наконец, П.А. Афанасьев жил на Любимской ул., 1, а Т.Т. Гофрен – на Скобелевском пр., 3.

Председателем кружка выступал полковник Модест Станиславович Адамович[18]. Среди участников объединения были Владимир Александрович Бартельс (Княжеская ул., 9/11), Виктор Валентинович Вейде и Курт Августович Гоферт (оба – Княжеская ул., 14), Владимир Юрьевич Готский-Данилевич (Костромской пр., 43), Василий Иванович и Вера Александровна Товстолес (Костромский пр., 16), Николай Николаевич Шнейдер (Скобелевский пр., 3).

Согласно уставу кружка, районом его деятельности обозначался «город С.-Петербург с пригородными местностями: Удельной, Лесным участком, Коломягами и Озерками». Членами кружка могли быть лица обоего пола, не допускались несовершеннолетние, воспитанники учебных заведений, юнкера и нижние чины, а также «подвергшиеся ограничению прав по суду» и «исключенные из этого или из других обществ». Размер членского взноса составлял семь рублей в год. Кружок имел печать с изображением эмблем изящных искусств с надписью «Удельнинский музыкально-драматический кружок» и такой же значок для ношения членами кружка в виде брелка.

Как указывалось в том же уставе, «карточные и азартные игры в помещении кружка не допускаются». Специально оговаривалось и то, что «пребывание в помещении кружка разрешается до 1 часа ночи, за исключением вечеров, общих собраний, репетиций, спектаклей, литературно-музыкальных и танцевальных. Остающиеся после часа ночи платят штраф в размере, устанавливаемом правлением».

Кружок первоначально помещался в доме № 31 по Выборгскому шоссе, а с марта 1914 года переехал на Ярославский пр., 72, где арендовал помещение у «Общества благоустройства на Удельной». Материальное положение кружка было довольно затруднительным, и ему пришлось сдать в аренду буфет, находившийся в его помещении. Однако вскоре последовало распоряжение градоначальника о закрытии этого буфета, приведенное в исполнение 5 сентября. Правление, жалуясь на то, что это решение причиняет «неисправимый ущерб благосостоянию кружка», обратилось 12 сентября 1914 года к градоначальнику с просьбой отменить распоряжение «или, в крайнем случае, допустить продажу виноградных вин исключительно для гг. членов кружка».

«Количество членов кружка в настоящее время 32, – говорилось в обращении, – при ограниченной сумме членского взноса в 7 рублей явилось крайне затруднительным уплачивать арендную плату за помещение и содержать необходимый служительский персонал, поэтому правление кружка сдало в аренду буфет, каковой, по уставу кружка, имеет право иметь в своем помещении. Причем отпуск спиртных напитков, по постановлению правления, был предоставлен лишь действительным членам кружка и не позднее 11 часов вечера, пьянства в помещении кружка никогда не происходило, что, несомненно, подтвердят и органы местной полиции».

По этому же вопросу хорошо осведомленный обо всех делам вверенной ему территории пристав Лесного участка 22 сентября 1914 года докладывал полицмейстеру 5-го отделения Петрограда. Он сообщал, что кружок существует членскими взносами, спектаклями и вечерами, устраиваемыми его членами и их семьями, а также сдачей помещения частным лицам для той же цели и арендной платой с буфета, сдаваемого частному лицу за 1200 рублей в год.

«Всех членов 38 человек исключительно из обывателей Удельной, – указывал пристав, – как военных, так и гражданских чинов, состоящих на государственной службе. Не в дни спектакля собираются лишь члены с семьями читать газеты и журналы, пользоваться библиотекой и на репетиции спектаклей, которые ставятся каждый праздник. Имеется два бильярда, на открытие которых возбуждено ходатайство... Все получаемые доходы идут на усиление средств кружка и пополнение библиотеки. Посторонние лица допускаются лишь по письменной рекомендации членов кружка. Ввиду вышеизложенного, существование буфета как доходной части кружка с продажей легких виноградных вин и пива полагал бы возможным допустить».

Позицию пристава Лесного участка поддержал и полицмейстер. «Принимая во внимание, что концерты, спектакли и вечера, даваемые Удельнинским музыкально-драматическим кружком, служат единственным развлечением населения Удельной, состоящего преимущественно из чиновного люда, и что средства кружка настолько ограниченны, что лишение арендной платы за буфет может повести к закрытию его несомненно полезной деятельности, полагал бы ходатайство кружка удовлетворить, разрешив продажу в буфете мелких виноградных вин и пива».

Окончательная точка в «тяжбе о буфете» была поставлена в октябре 1914 года. Из управления градоначальника сообщили: ходатайство о виноградных винах «признано не подлежащим удовлетворению за отсутствием к тому оснований»...

В то же время с буфетом или без него деятельность кружка продолжалась. В августе 1914 года правление попросило откомандировать техника и электротехника для осмотра помещения кружка на Ярославском, 72, «на предмет постановки в названном помещении спектаклей в течение зимнего сезона 1914/15 гг.». Согласно резолюции осмотра, произведенного 4 сентября, проведение спектаклей разрешалось «при условии допущения публики не свыше 200 человек в зал и 35 человек на балкон и ложи одновременно».

«Принимая во внимание, – говорилось далее в резолюции, – что в текущем году музыкально-драматический кружок в принадлежащем ему на станции Удельной помещении устроили электрическое освещение, то предложить названному кружку представить к 1 мая 1915 г. на утверждение губернского начальства чертежи электрической установки в помещении, без чего дальнейшее функционирование его допущено не будет».

* * *

Среди местных удельнинских достопримечательностей была учебно-показательная пасека с научно-практическими курсами пчеловодства, садоводства и огородничества, устроенная весной 1900 года на Костромском пр., 44, известным деятелем пчеловодства Львом Михайловичем Редько. Дело он поставил с размахом: при пасеке существовало общежитие для слушателей-учеников, одновременно здесь могли заниматься до 40—50 человек. На пасеке помещалось около двадцати ульев, а также учебный огород, парники и пчеловодный музей.

Пасека находилась под неусыпным вниманием высокопоставленных лиц: недаром на открытие летнего сезона 1902 года прибыли министр земледелия А.С. Ермолов, председатель общества пчеловодства Н.Я. Шихманов, профессор С.П. Глазенап и директор департамента земледелия С.Н. Ленин. Кстати, последний являлся человеком, непосредственно причастным к появлению псевдонима «вождя мирового пролетариата». Когда в 1900 году Владимир Ильич Ульянов опасался, что его не выпустят за границу, Надежда Константиновна Крупская поделилась «семейной заботой» с Ольгой Николаевной Лениной, с которой она работала. Та попросила своего брата Сергея помочь с подложными документами. Воспользовались документами тяжело больного отца – Николая Егоровича. Последний до своей смерти так и не узнал, кто воспользовался его именем и фамилией...

Образование

Любопытные страницы истории народного образования в Удельной связаны с деятельностью Удельнинского четырехклассного городского училища. В ЦГИА Санкт-Петербурга сохранились протоколы заседаний его педагогического совета.

Первое из них датировано 9 ноября 1905 года. На заседании было составлено расписание ежедневных уроков на 1905/06 учебный год, причем совет постановил «ввиду достаточной подготовленности учеников к прохождению положенного курса арифметики», отвести на нее четыре урока в неделю вместо положенных шести, а освободившиеся два урока поделить между историей и географией. Кроме того, совет решил «из четырех уроков, назначенных на геометрию, рисование и черчение, принимая во внимание краткость курса геометрии I класса, и, с другой стороны, важность для учеников красивого и четкого письма, уделить один урок на чистописание».

В протоколе заседания от 5 сентября 1906 года речь шла о распределении предметов, причем осуществили это следующим образом: законоучитель священник отец Ф. Лекарев – Закон Божий (6 уроков); учитель-инспектор М.А. Алексеев – арифметика (9), геометрия (4), география (4) и чистописание (1); учитель Н.С. Петров – русский язык (11), естествознание (6) и история (4). Кроме общих вопросов рассматривались и частные, касавшиеся отдельных учеников.

Так, одно из решений гласило: «Вследствие удовлетворительности успехов учеников 2-го класса Турандина Георгия и Максимова Александра, стесненного денежного положения их родителей и ходатайства за них администрации городской больницы Св. Пантелеймона, совет нашел возможным освободить означенных учеников от платы за учение». И еще одно: «Вследствие многочисленных заявлений родителей учеников Совет нашел нужным возбудить ходатайство о введении в курс училища преподавания немецкого языка в качестве необязательного предмета за особую за этот предмет плату».

В дальнейшем подобные «частные» вопросы постоянно поднимались на заседаниях Педагогического совета училища. Так, в протоколе заседания от 16 января 1907 года значилось: «Вследствие хорошего поведения, отличных успехов и стесненного семейного положения ученика 1-го класса Кощеева Филиппа, Совет постановил выдать означенному ученику пособие в размере пяти рублей». А на заседании 8 октября того же года педсовет заслушал прошение матери ученика 3-го класса Павла Кириллова об освобождении его от взноса платы за обучение по причине бедственного материального положения. «Имея в виду отличное поведение и удовлетворительные успехи Кириллова Павла, Совет постановил просьбу его матери исполнить».

Впрочем, в помощи порой нуждались не только ученики, но и преподаватели. На заседании 28 августа 1908 года педсовет училища, «признавая крайне полезным сотрудничество учителя рисования М.П. Митрофанова и принимая во внимание загородное положение училища, вследствие чего учителю Митрофанову приходится тратить личные средства на поездки в училище (не говоря уже о времени, которое идет на проезд), постановил ходатайствовать о разрешении выдавать ему вознаграждение из специальных средств училища в размере 120 руб. в год».

Из протоколов заседаний можно также узнать, что в заведении существовала своя учительская библиотека. На 1908 год педсовет постановил выписать для нее за счет сметных сумм журналы «Вестник Европы» (16 руб.) и «Исторический вестник» (10 руб.).

Что же, выбор достойный. «Вестник Европы» был известным литературно-политическим ежемесячником умеренно либеральной ориентации, преимущественное внимание в нем уделялось истории и политике, печатались также статьи по финансово-экономическим вопросам и публицистика. Не менее респектабелен был и «Исторический вестник» – ежемесячный исторический научно-популярный журнал. Он носил консервативно-монархический характер, особенно после первой русской революции, публиковал статьи по отечественной истории, истории русской литературы, географии и этнографии России, а также переводные романы, мемуары и дневники.

Педагоги училища применяли новаторские по тем временам методы в учебном процессе. В частности, познавательные экскурсии, служившие и способом активного отдыха и познания родного края. Так, на заседании 27 августа 1907 года педсовет разрешил ученикам совершить экскурсию на Ладожское озеро. «Путевые издержки в размере 10 рублей совет ходатайствует разрешить отнести на счет училища из специальных средств оного. Учителя Н.С. Петров и П.Ш. Башкиров изъявили желание сопровождать учеников в экскурсии».

Приходилось заниматься педагогическому совету и вопросами, совсем далекими от учебного процесса. Однако без их решения учиться было невозможно. В частности, речь шла о плачевном состоянии здания, где располагалось училище. В декабре 1907 года педсовету даже пришлось на несколько дней прекратить занятия из-за того, что температура в классах была не выше 8—9 градусов, а в рекреационном зале и вовсе 4—6 градусов – и это даже при усиленной топке печей!

«Такая низкая температура в здании училища объясняется следующим, – отмечалось в протоколе, – здание училища деревянное, существует уже пятый год, бревна успели дать сквозные трещины, и до сих пор здание не обшито снаружи и не оштукатурено внутри. Педагогический совет постановил ходатайствовать об отпуске необходимых сумм на оштукатуривание и обшивку здания училища и выработать смету необходимых для этого ремонта расходов».

Судя по документам, ремонт сделали. В протоколе заседания педсовета от 26 июля 1908 года указывалось, что совет «осматривал работы по ремонту училищного здания, производимые подрядчиком строительных работ В.Я. Павловым, и нашел, что здание внутри оштукатурено и снаружи почти все обшито, причем выполнена и часть малярных работ по грунтовке фасада, потолков и панелей...»

Среди проблем, которые приходилось решать педагогическому совету училища, была и такая – как уберечь детей от холерных эпидемий. В начале XX века Петербург с завидным постоянством страдал от них несколько лет подряд. Одна из эпидемий разразилась в городе летом 1908 года. Ввиду чрезвычайной ситуации 5 сентября того же года педсовет постановил принять ряд мер, в том числе закрыть водопроводный кран в училище, дабы ученики не пользовались сырой водой (именно в сырой невской воде, получаемой из столичного водопровода, специалисты обнаружили холерные эмбрионы); продезинфицировать ватерклозеты, у наружных дверей училища положить кокосовый мат и щепки для обтирания обуви. Кроме того, приняли решение запретить ученикам посещать училище в том случае, если появляется холерный больной «в семье, доме и даже на участке, где живет ученик», а также «в случае заболевания самого ученика кишечными болезнями».

Спортивная жизнь

Удельная, как и соседние Коломяги, славилась своей спортивной жизнью. Еще в 1880-х годах в Удельном парке удельнинские и коломяжские дачники устраивали состязания по велосипеду и бегу.

На протяжении ряда лет Русское национальное общество любителей спорта устраивало в Удельном парке свое традиционное «первенство Петербурга» по «кросс-коунтри» – забегу на дистанцию 5 верст 450 саженей. «Маршрут, как и в предыдущие годы, был расположен в прекрасном увядающем Удельном парке, – сообщала в сентябре 1912 года газета „Вечернее время“. – Никогда не было такого скопления зрителей на старте, как ныне, что несомненно нужно считать последствием того интереса, который возбужден в больших кругах публики минувшим розыгрышем переходящего кубка „Вечернего времени**».

Для спортивных мероприятий использовался также зал Удельнинского общественного собрания.

На Выборгском шоссе нередко устраивались велосипедные гонки. После них велосипедисты любили обсуждать свои спортивные итоги в ресторанчике «Хижина дяди

Тома», находившемся на Выборгском шоссе, напротив Скобелевского проспекта.

Особое место в географии спортивного Петербурга играл Удельный парк: в начале XX века он служил одним из любимых мест столичных спортсменов, а также местом, где занимались «здоровым отдыхом».

Интересные спортивные страницы истории Удельного парка связаны с деятельностью Общества телесного воспитания «Богатырь». Основанное в 1904 году и занимавшееся «физическим развитием и правильным воспитанием детей и юношества обоего пола», оно организовывало в Удельной летний отдых петербургских детей малоимущих родителей.

Во главе общества «Богатырь» стояла группа единомышленников, среди них – генерал-адъютант барон Феофил Егорович Мейендорф, академик князь Иван Романович Тарханов и профессор Императорской Военно-медицинской академии Генрих Иванович Турнер. Они стремились воплотить в жизнь педагогическую систему первых европейских филантропов Христофора Гутс-Мутса и Антона Фита, создав организацию, в основе которой лежали игра и ремесленный труд как средства заботы о здоровье, физическом совершенстве, правильно организованного досуга и душевного комфорта. Деятельность «Богатыря» отличалась широтой и многообразием – от популярной тогда гимнастики до плавания и туристских походов.

У истоков общества «Богатырь» стоял штабс-капитан Константин Григорьевич Алексеев (он ушел из жизни 24 июля 1906 года). Как свидетельствовали его единомышленники-соратники, именно ему принадлежало и авторство названия общества, поскольку его главной мыслью было «воскресить время русских богатырей».

«До последнего времени физическое воспитание подрастающего поколения мало останавливало на себе внимание семьи, – говорилось на страницах „Петербургского листка” летом 1904 года. – Результаты этого получились поистине плачевные. Взгляните на наших детей. Бледные, малокровные, худосочные, выглядят стариками, производят впечатление цветка, увядшего, не успевшего расцвести. И только в последнее время общество как будто начало сознавать, что так далее дело не может продолжаться, что пора обратить самое серьезное внимание на физическое развитие и воспитание детей. Именно для этого было учреждено Общество телесного воспитания „Богатырь".. Его задачи заслуживают всяческого одобрения. Развитые физически дети дадут бодрых, энергичных работников на общую пользу. Таким образом, обществу суждено сослужить высокую государственную задачу».

Общество «Богатырь» было призвано в самых разных формах заниматься физическим развитием школьников – устраивать помещения для их занятий, площадки и сады для игр, купальни, организовывать публичные испытания, «заводить школы и курсы гимнастики, фехтования, танцев, гребли, плавания, верховой езды и езды на велосипедах, стрельбы в цель, садоводства, огородничества и разных видов физического труда».

Организация летнего отдыха петербургских малоимущих детей была важнейшим делом «Богатыря». Одной из форм этой деятельности стал созданный специально Удельнинский городок, учрежденный обществом «Богатырь» 16 июня 1905 года. Спустя несколько лет, 16 ноября 1908 года, он был реорганизован в Удельнинский районный отдел общества «Богатырь». Он состоял из живущих на Удельной членов «Богатыря» и руководствовался уставом Общества.

Цель Удельнинского городка звучала следующим образом: «дать детям полезное, оздоровляющее, разумное развлечение». Средством для этого служили занятия гимнастикой, играми, лаун-теннисом, стрельбой в тире, а также ручной труд и работы на огороде. Все это призвано было «приучить детей владеть своим телом, известной дисциплине, сводить детей друг с другом, развивать в детях любовь к природе и наблюдательность и пополнять таким образом их летний досуг».

Удельнинский городок принадлежал к числу первых и самых долговечных начинаний общества «Богатырь». Он начал действовать с 30 мая 1906 года и располагался рядом с отделением Лесной фермы Ю.Ю. Бенуа, который предоставил в распоряжение общества «Богатырь» участок арендуемой им земли. Здесь устроили три площадки – для гимнастики, для игр и для лаун-тенниса. Городок был открыт для публики с 9 часов утра до 10 часов вечера. Сезонными билетами в 1906 году воспользовалось 40 семейств (около 200 детей), разовых было продано 107. Число ежедневных посетителей доходило до 300 в дни детских праздников.

В ненастные дни дети пользовались крытым помещением, предоставленным Ю.Ю. Бенуа, где дети занимались пением или чтением книг из небольшой детской библиотеки, имевшейся при городке. В начале летнего сезона 1906 года был организован оркестр балалаечников, он несколько раз выступал перед публикой.

Детям устраивали познавательные экскурсии в ближние окрестности – «на пресные воды», «в лес и поле», «на пасеку», «по природоведению» и т. д. Среди объектов значились Осиповский и Удельный парк, пасека Редько, Озерки, Каменка, Парнас, Лесная ферма Бенуа в Сосновке и т. д.

Занятия в Удельнинском городке были платными, но недорогими. Так, в сезоне 1907—1908 годов за занятия гимнастикой, проходившие по понедельникам, средам и пятницам с 10 до 12 часов утра, установили разовую плату 10 коп., абонементные книжки по 20 билетов стоили 1 руб. 50 коп. За отдельную плату пускали на американскую гору для детей – 10 коп. за четверть часа. Плата за игру в лаун-теннис (для взрослых) составляла 40 коп. В час и еще 10 коп. за прокат ракетки.

Удельнинский отдел продолжал действовать и зимой, тогда он назывался «Удельнинский зимний городок». Заливали каток, устраивали ледяную гору, давали напрокат лыжи, коньки и салазки. При Удельнинской городской гимназии, в помещении земской школы, было открыто Школьное собрание, где по воскресеньям устраивались занятия: гимнастика, подвижные игры, чтения (с наглядными пособиями), хоровое пение.

В учебном 1907/08 году в Удельнинском городке впервые организовали систематические занятия с детьми играми и гимнастикой, занятия эти были платными. Проводились они четыре раза в неделю.

В декабре 1907 года при Удельнинском гимнастическом городке организовался «Союз V , коп. с 1 рубля». Его члены решили вносить полпроцента с личного месячного дохода в кассу Союза – в пользу Школьного собрания.

Как сообщалось в отчете о деятельности общества «Богатырь» за зимний сезон 1907—1908 годов, платных посещений за это время насчитывалось более 400, кроме того, городок предоставил 25 бесплатных контрамарок ученикам земской школы и 25 ученикам Школьного собрания, открытого при Удельнинской городской гимназии.

«Дети занимались охотно и никогда не пропускали занятий; родители их относились к занятиям сочувственно и настолько заинтересовались делами общества „Богатырь”, что многие вступили в число сотрудников по Удельнинскому городку, – сообщалось в отчете „Богатыря” за 1907—1908 годы. – Кроме обычных занятий иногда устраивались детские праздники, они начинались обычно в Удельнинском общественном собрании и оканчивались на площадке „городка” на ферме Ю.Ю. Бенуа и состояли из шествия с флагами, игр и пения. Кроме сотрудников общества „Богатырь” в организации этих праздников принимали участие члены Удельнинского общественного собрания. Два раза в лето устраивались с детьми прогулки – одна в Юкки, другая в Дибуны».

Летняя пора, конечно, была самой интенсивной для «Удельнинского городка». Целью ставилось дать детям «полезное, оздоровляющее, разумное развлечение». Средством к этому служили гимнастика, подвижные игры (среди самых популярных были «пятнашки», «пустое место», «жгуты», «гонка мяча», «позы», «сторож», «бомба», «кошка и мышка», «простая лапта», «знамя», «свайка», «горелки», «городки» и др.), огородничество и садоводство. Была устроена площадка для лаун-тенниса. Кроме того, ходили на экскурсии, их летом 1909 года было организовано пятнадцать, в том числе – в лес и поле, на пасеку, в Коломяжское поле, в Каменку, в Зоологический и Помологический сады, в Кунсткамеру и даже на Российско-шведскую спортивную выставку, проходившую в Михайловском манеже.

Деятельность Удельнинского отдела «Богатыря» вызывала большой интерес – об этом свидетельствовала и статистика посещений. «Устроенный 26 июля 1909 года праздник „Детский карнавал” привлек (при входной плате

12 коп.), невзирая на проливной дождь, 485 посетителей, – сообщалось в отчете „Богатыря“ за сезон 1908—1909 годов, – но праздник пришлось все-таки отложить до 2 августа, когда посетителям при предъявлении ими какого-либо подтверждения в уплате 26 июня 12 коп. был предоставлен свободный вход. Таких оказалось только 336 человек, новых посетителей явилось 407 человек...»

Устраивались в «Удельнинском городке» и праздники «Детского мира». Такие акции устраивались сотрудниками и членами общества «Богатырь» два раза в год, в дни Рождества и Пасхи, с целью «доставить незатейливое, но здоровое удовольствие детям самого недостаточного класса населения». Средства для устройства праздников собирались путем сбора пожертвований деньгами и вещами. На празднике дети получали сытный завтрак, а затем принимали участие в играх, танцах, шествии, затем следовали пение, представление детского театра, сеанс кинематографа и т. п. Перед уходом каждый ребенок получал с собой угощение и подарок.

Так, праздник «Детского мира» на Удельной 11 января 1909 года проходил в одном из домов, принадлежавших Удельному ведомству Зимой он пустовал и потому был предоставлен Удельнинскому отделу «Богатыря» местным представителем ведомства. «На праздник было допущено 113 детей и 40 взрослых, – сообщалось в отчете. – Открылся праздник в 1 ч. дня богато освещенной и убранной громадной елкой, вокруг которой составлен был детский хоровод; затем состоялось чтение сказки „Конек-горбунок“ с соответственными картинами волшебного фонаря; затем был дан доступ дневному свету, при котором продолжались игры, песни, хороводы и пляски. Закончился праздник в 5-м часу дня угощением детей чаем и молоком с белым хлебом и бутербродами, раздачей гостинцев и выдачей игрушек и полезных подарков в виде платья, обуви и материала для белья и платья. Собрано было от 74 лиц 80 р. 25 коп. и от 18 лиц разные вещи, в том числе елочные украшения и свечи».

В сезоне 1909—1910 годов Удельнинский районный отдел «Богатыря» «для ознакомления родителей и воспитателей с современными научными основаниями по рациональному физическому развитию детей» организовал вечерние курсы. Действовали они и в следующем сезоне. Помещение для курсов, а также для общих собраний отдела безвозмездно предоставила Ольга Николаевна Петерсон в руководимой ею Удельнинской женской прогимназии.

Курсы открылись 7 марта 1910 года и продолжались до 29 апреля. За это время были прочитаны лекции по анатомии, физиологии, школьной гигиене, физическому образованию, оказанию первой помощи, психологии детей школьного возраста, гимнастике и подвижным играм, садоводству и огородничеству, технике составления коллекций по естественной истории и ведению экскурсий. Слушателей было 34 человека. Лекции читали бесплатно доктор А.В. Владимирский (преподаватель Психоневрологического института, редактор журнала «Вопросы педагогической патологии», организатор первой вспомогательной школы для детей с пониженной успеваемостью), В.Ф. Ланге (сотрудник Дома душевнобольных в Удельной, председатель Удельнинского районного санитарного попечительства), Л.М. Редько (председатель общества «Свет и знание», организатор курсов пчеловодства, садоводства и огородничества на Костромском пр., 44) и др.

«В прошедшую зиму в Городке было устроено: катание с гор, катание на коньках и лыжах и дешевый чайный буфет для экскурсантов, приезжающих из города, – указывалось в отчете за 1910—1911 годы. – Горами вообще, как и прежде, пользовались мало, но на коньках и лыжах число катающихся было так велико, что Отделу пришлось значительно расширить свой инвентарь, закупив коньков и лыж. Число последних было доведено до 35, так как из Петербурга часто приезжали группы воспитанников. Каток удалось устроить больших размеров, и он содержался всегда в образцовом порядке. Плата за пользование катком была назначена возможно низкая: 10 коп. с взрослых и 5 коп. с детей. За прокат коньков и лыж за час взималось по 10 коп. При этом, так как лыжи часто ломались, с бравших на прокат требовался залог в 4 рубля. Воспитанники же учебных заведений, приходившие с воспитателем, от залога освобождались, причем ответственность падала на учебное заведение».

По примеру прежних лет на собранные пожертвования для беднейших детей Удельной устроили праздник «Детского мира». Он прошел 6 января 1910 года в помещении четырехклассного училища Министерства народного просвещения в Удельной. «При звуках граммофона сотня детей веселилась кругом елки, играли, пели, читали стихи и были угощены завтраком. Затем все получили по подарку, состоявшему преимущественно из теплой одежды, обуви и игрушек».

В сезоне 1910—1911 годов для занятий гимнастики был приглашен по рекомендации из спортивного общества «Маяк» Сергей Михайлович Мурашев. «Он превзошел всякие ожидания, относясь к делу неформально, а вполне отдавшись ему с любовью и знанием, что всегда влияет так благотворно на детей, – говорилось в отчете. – Вместо выговоренных трех часов в неделю он отдавал делу целые вечера. Уроки вел живо и весело... Для большего удобства при производстве упражнений, всем детям, как мальчикам, так и девочкам, был рекомендован особый, однообразный, возможно дешевый, но тем не менее чрезвычайно удобный и красивый костюм». Кроме гимнастики Сергей Мурашев познакомил детей с «несколькими прекрасными подвижными партийными играми», в том числе баскетболом, эстафетным бегом и гарпастоном – прообразом футбола.

«Вообще этот год показал, – указывалось в отчете за 1910—1911 годы, – что деятельность Отдела расширяется, улучшается и пользуется все большим и большим сочувствием жителей Удельной, что было видно по числу посетителей, которые любовались гимнастическими упражнениями детей и их играми, а также по количеству пожертвований в пользу Отдела... Правда, нелегко было вести дело при ограниченности средств, но благодаря экономии, бесплатному труду сотрудниц и сотрудников, а также доходу, получаемому с лаун-тенниса, удалось к концу лета получить даже некоторый остаток».

В следующий сезон, 1911—1912 годов, занятия гимнастикой для детей также вел С.М. Мурашев – «по строгой системе, весело и умело, не допуская ничего показного и акробатического». Взрослые играли в лаун-теннис и баскетбол. Как сообщалось в отчете, «лаун-теннис дал чистой прибыли 170 р. 88 коп. Баскетбол прекрасная игра, которая под руководством учителя гимнастики увлекала участников, и число их все увеличивалось и увеличивалось. К сожалению, с этой игрой мало еще кто знаком. Участвовавшие платили по 5 коп., и чистый доход выразился в сумме 8 р. 60 коп., так как платных участников было 172».

По примеру прошлого года 3 июля 1911 года состоялся праздник «Детский карнавал». «Дети с музыкой прошлись по улицам Удельной, затем занимались гимнастикой, играми и танцами, – указывалось в отчете. – В заключение должен был быть спущен воздушный шар, но вследствие сильного ветра, превратившегося в ураган, шар был разорван в клочки. Зато на следующем празднике, состоявшемся 6 августа, было пущено два шара, которые при криках детей „ура“ полетели высоко и далеко. На праздники собиралось от 400 до 600 человек»...

Более пяти лет Удельнинский отдел пользовался бесплатно площадкой на Лесной ферме Ю.Ю. Бенуа, однако со временем, когда число участников городка все больше и больше росло, территория становилась тесной. Кроме того, не было крытого помещения на случай непогоды. Поэтому правление Общества «Богатырь» просило Удельное ведомство, в ведении которого находился Удельный парк, выделить для Удельнинского отдела площадку в парке. 28 июля 1911 года с Высочайшего соизволения Отделу предоставило в бесплатное пользование территорию в 2100 кв. саженей. «Место это предстоит выровнять, засеять травой, огородить, построить дом и сарай, вырыть колодезь, устроить все необходимое для гимнастики и игр»...

«По примеру прошлых лет был устроен зимой большой каток для конькобежцев, – сообщалось в отчете Удельнинского отдела общества „Богатырь“ за 1913—1914 годы. – Из-за теплой зимы он функционировал очень короткое время и не оправдал расходов, так же и прокат лыж был незначителен, хотя число лыж и было увеличено».

Общее количество занимавшихся гимнастикой и играми в летнем сезоне 1914 года было 111 человек. Все они были разделены на три группы: две старших занимались гимнастикой и играми, а младшая только играми. Занятия происходили каждый день от 5 до 7 часов вечера. Главную статью дохода, как и в прошлые годы, составлял лаун-теннис, который дал около 400 руб. В это лето совершили экскурсию с научной целью в пчеловодство в Лесном, затем совершались прогулки в лес и парк.

В 1914 году были устроены пристройка для класса ручного труда (деньги выделяло Министерство народного просвещения), оснащенная верстаками, инструментами, точильным камнем, материалами и моделями работ. Кроме этого, построили тир для стрельбы, а также четвертую по счету площадку для игры в лаун-теннис. Вокруг плаца провели круговую беговую дорожку. Также провели водопровод и электричество.

Когда началась Первая мировая война, новое помещение для ручного труда Удельнинский отдел решил использовать для шитья белья раненым и больным воинам, и работа закипела. (Более подробно об этом см. в очерке «Благотворительность и церковная жизнь».)

В отчете Удельнинского отдела общества «Богатырь» за 1913—1914 годы говорилось: «Попечительством произведены подробные исследования о состоянии семейств взятых на войну запасных. Те, которые сохранили еще связь с деревней, были туда отправлены. <...> Короче сказать, подъем, охвативший всю Россию, сильно отозвался и на Удельной, и всякий старается сделать, что может, на пользу храбрых защитников чести нашей дорогой России».

Несколько слов о сотрудниках Удельнинского отдела общества «Богатырь» (данные на 1909 г.):

– Иван Семенович Пироговский-Верисоцкий, врач, статский советник, работавший в больнице для душевнобольных в Удельной;

– Семен Иванович Шишкин, заведующий хозяйственно частью, огородничеством и садоводством Удельнинского отделения общества «Богатырь», жил на Рашетовой ул., 8.

По отделу экскурсий:

– Александр Иванович Бенкен, преподаватель женской гимназии Стоюниной, жил на Выборгском шоссе, 104;

– Евгений Георгиевич Роод;

– Константин Константинович Праве.

По подвижным играм:

– Зинаида Ивановна Шишкина;

– Елизавета Ивановна Батенина;

– Мария Николаевна Райва;

Удельная. Очерки истории

Воспитанники приюта Императорского Человеколюбивого общества на площадке в Удельном парке. Начало 1900-х гг., фотограф К. Булла. Из фондов ЦГАКФФД СПб.


Удельная. Очерки истории

Удельнинский отдел общества «Богатырь». Младшая группа на детском празднике. Руководительница Е.Н. Дютиль. 1913—1914 гг.


Удельная. Очерки истории

Удельнинский отдел общества «Богатырь». «Вальс цветов» на детском празднике. Преподавательница А.А. Крадман. 1913—1914 гг.


Удельная. Очерки истории

Удельнинский отдел общества «Богатырь». Группа детей и руководителей. 1910—1911 гг.


Удельная. Очерки истории

Удельнинский отдел общества «Богатырь». Занятия гимнастикой. 1910—1911 гг.


Удельная. Очерки истории

Удельнинский отдел общества «Богатырь». Работа на огороде. 1910—1911 гг.


Удельная. Очерки истории

Удельнинский отдел общества «Богатырь». Детский карнавал. 1910—1911 гг.


Удельная. Очерки истории

Детский праздник в Удельнинском отделе общества «Богатырь». 1910—1911 гг.


– Елена Николаевна Дютиль.

По администрации:

– Александра Петровна Дютиль;

– Александра Васильевна Томашевская;

– Макс Артурович Энгель.

* * *

В 1907 году площадку для футбола в Удельном парке получило «Общество содействия физическому развитию учащейся молодежи» (сокращенно – ОСФРУМ). Основателями его были известный петербургский деятель спортивного движения Г.А. Дюперрон и столичный журналист Б.А. Суворин – сын владельца газеты «Новое время» А.С. Суворина. ОСФРУМ объединил команды реальных училищ, гимназий и даже духовных семинарий. Первоначально Г.А. Дюперрон добивался, чтобы обществу дали возможность играть в футбол в Петровском парке, однако городские власти отказали, и тогда выбор пал на Удельный парк.

Говоря об общественном значении ОСФРУМа, его вице-председатель Б.М. Добротворский в интервью газете «Вечернее время» в декабре 1912 года отмечал: «Люди, приспособленные к жизненной борьбе и выносливые в ней, не побегут трусливо из нее путем самоуничтожения и самоубийства». Имелась в виду настоящая «эпидемия самоубийств», охватившая в ту пору Петербург. «К жизни светлой и могучей, к борьбе зовет ОСФРУМ своих юных участников, – продолжал далее Добротворский. – С первых шагов мы говорим: „Учитесь побеждать, а при поражении не падать духом!“».

Общество выступало против «скучной гимнастики в манежах». «Мы держимся иного взгляда, – провозглашал Добротворский. – Тем, кто заперты, нужна свобода. Ближе к солнцу, к свету, к чистому воздуху, к простору! Осуществить все это в Петербурге трудно, но не невозможно. Была бы добрая воля и капля общественного сочувствия».

* * *

В Удельном парке находилось футбольное поле спортклуба «Унитас» (с лат. «единение»), возникшего в 1911 году из клубов «Надежда» и «Удельная» и ставшего одним из сильнейших футбольных клубов Петербурга. Ныне это – стадион «Спартак».

Впрочем, началось все гораздо раньше, в 1904 году, когда образовался «Удельнинский кружок любителей спорта», распавшийся вскоре на клубы «Надежда» и «Удельная». Спортсмен Н.А. Панин-Коломенкин в своих воспоминаниях так объяснял причину раскола: «Правление кружка составляло команды для выступлений в матчах по своему усмотрению из угодных ему лиц, не считаясь с относительной спортивной подготовкой кандидатов и мнением игроков. В результате споров и бурных протестов со стороны массы все правление и часть примыкавших к нему членов кружка были вынуждены из него выйти».

Согласно уставу «Пригородного спортивного кружка „Надежда”» , опубликованному в 1908 году, кружок ставил своей целью «распространение всех доступных ему видов спорта, как то: атлетического – легкого, например, футбол, хоккей, крокет, лаун-теннис, игра в мяч, бег, метание копья и диска, стрельба из лука и пр., так и тяжелого – гири, штанги и пр., гимнастического – пассивного и на приборах, велосипедного, фехтовального, лыжного, шахматно-шашечного, борьбы, бокса, конькобежного, парусного, гребного и прочего, могущего образоваться и не противоречащего постановлениям и распоряжениям правительства. Для достижения этого кружок устраивает: а) собрания спортсменов, с целью объединения, общения и выяснения спортивных нужд и запросов; б) игры и состязания в различных физических упражнениях – открытые – с посторонней публикой и без оной, то есть закрытые; в) праздники и прогулки и г) зрелища и увеселения».

Районом деятельности кружка определялись «город С.-Петербург с пригородными местностями – Удельная, Лесной участок и те местности, куда кружок может быть вызываем на состязания». Средства кружка, согласно уставу, составлялись из членских взносов, сборов от устраиваемых кружком спектаклей, концертов, игр, состязаний, а также «всяких случайных поступлений».

Организатором кружка «Надежда» стал немецкий врач, доктор медицины Абрам Михайлович Шустер (местом его жительства указан Удельный пр., 25), назвавший его в честь своей супруги. Кроме А.М. Шустера, в уставе указывались еще три человека, принадлежавшие к числу учредителей кружка «Надежда», и все они жили в Удельной. Это коллежский советник Павел Александрович Афанасьев (Любимская ул., 1), сын диакона Константин Петрович Сабинин (Скобелевский пр., 8) и потомственный почетный гражданин Теодор Теодорович Гофрен (Алексеевская ул., 17).

Комитет кружка находился на Скобелевском проспекте, а спортивная площадка – на Лихачевом поле возле Поклонной горы, располагавшемся примерно в районе нынешнего велотрека между проспектами Энгельса и Тореза и представлявшем собой место, где паслись коровы.

Название Лихачева поля было связано с дачей купца Лихачева, стоявшей на Старо-Парголовском проспекте, возле Рашетовой улицы. Газета «Дачник» сообщала, например, что 16 августа 1909 года на Лихачевом поле спортивным кружком «Надежда» устраивается спортивный праздник. «Состязания будут происходить под оркестр музыки, а в заключение обещается фейерверк».

Капитаном «Надежды» являлся Никита Акимович Хромов. Его называли полузащитником экстра-класса. В общей сложности он сыграл за клубы и различные сборные города 185 матчей, выступал за сборную команду России на Олимпийских играх в Стокгольме в 1912 году.

В 1911 году кружки «Удельная» и «Надежда» воссоединились и образовали спортклуб под именем «Унитас», ставший одним из сильнейших футбольных клубов Петербурга. Хотя и в период своего раздельного существования оба удельнинских кружка жили активной жизнью, к примеру, в 1909 году команды клубов «Удельная», «Коломяги» и Павловска поделили между собой первое место на IX чемпионате Петербурга. Удельнинцы и коломяжцы регулярно устраивали футбольные матчи друг с другом. Известно, что в 1906 году команду клуба «Удельная» наголову разгромили «Коломяги» со счетом 19:0.

Инициатором слияния клубов «Удельная» и «Надежда» стал игрок «Удельной» Кирилл Павлович Бутусов. Вообще клуб «Унитас» можно было бы назвать настоящим «клубом Бутусовых», поскольку за первую команду клуба играли пять братьев Бутусовых – Константин, Василий, Александр, Павел и Михаил. Наибольшую известность из них завоевали Василий и Михаил: первый стал впоследствии одним из лучших арбитров страны, ему одному из первых присвоили звание судьи всесоюзной категории по футболу, второй почти двенадцать лет выступал за сборную СССР и около двадцати лет – за сборную Ленинграда.

Кирилл Бутусов – самый старший из братьев – выступал организатором футбольного движения Петербурга и России, являясь участником учредительного собрания Всероссийского футбольного союза в январе 1912 года, товарищем председателя «Унитаса» в 1911 —1913 годах и его председателя в 1914—1916 годах, казначеем Российского Олимпийского комитета в 1915 году. Кроме этого, он занимал руководящие посты в петербургской хоккей-лиге и других спортивных организаций Петербурга и России. Осенью 1916 года Кирилл Бутусов оказался замешанным в серьезном скандале. После него поле клуба «Унитас» дисквалифицировали. Бутусов передал в футбольную лигу заявление об отставке и покинул все руководящие посты.

Среди игроков первой команды «Унитаса» в 1913– 1916 годах были уникальные личности. Один из них – известный впоследствии детский писатель Виталий Валентинович Бианки. Он играл в нападении в левом краю. Не менее уникальным человеком, настоящей легендой, стал левый защитник «Унитаса» Петр Петрович Соколов. В 1909 году он окончил гимназию имени Александра I и поступил на юридический факультет университета. На студенческие годы пришлось его увлечение футболом: в 1909—1910 годах он играл за команду «Удельной», а в 1911—1917 годах – за команду «Унитаса».

Историки спорта считают его лучшим правым защитником России тех лет. Он отличался мощным атлетическим телосложением и славился очень сильным ударом. За свою манеру отплевываться на поле он получил прозвище «Петя-плюнь». Петр Соколов в 1912 году стал чемпионом Петербурга в составе «Унитаса», выступал игроком сборной города в 1910—1916 годах и сборной России в 1912 году. В том же году он стал чемпионом России в составе сборной Петербурга. Кроме футбола Петр Соколов увлекался борьбой и боксом, достигнув и здесь отличных результатов. Во время Первой мировой войны он поступил в 3-ю Петергофскую школу прапорщиков, которую окончил в 1917 году.

Петра Соколова ждала, вероятно, блестящая спортивная карьера, однако все жизненные планы спутала революция. Петр Соколов выбрал политическую борьбу на антибольшевистском фронте. В 1918 году, находясь в Петрограде, он сблизился с участниками подпольной антисоветской организации, имевшей контакты с английской разведкой. Первым заданием Петра Соколова стала отправка в занятый англичанами Архангельск донесения о положении в Петрограде. Затем работа Соколова в белогвардейском подполье и сотрудничество с английской разведкой стали постоянными.

Он перебрался в Финляндию, и в течение 1919 года по заданию англичан несколько раз переходил финскую границу. По просьбе англичан в качестве проводника не раз переправлял нужных людей через границу в Петроград. С начала 1920-х годов он руководил нелегальным разведывательным пунктом в Териоках (ныне – Зеленогорск), готовил агентов для засылки в Советский Союз. В Териоках Петр Соколов создал футбольную команду из представителей русской эмигрантской молодежи и в ходе футбольных баталий присматривался к ним, чтобы выбрать наиболее сильных и выносливых для использования в разведывательной деятельности.

В 1930-х годах Петр Соколов участвовал в деятельности многих русских эмигрантских организаций, имевших свои отделения в Финляндии, – «Русского общевоинского союза», «Братства русской правды», «Союза младороссов» и других, руководил деятельностью союза «Иван Сусанин», был редактором эмигрантской газеты «Русское слово». А когда в конце 1939 года началась война между Советским Союзом и Финляндией, Соколова пригласили на работу в отдел пропаганды Главного штаба финской армии, где ему предложили одну из руководящих должностей.

Здесь он готовил листовки и газеты, распространявшиеся среди красноармейцев. Но гораздо больше, чем все листовки, которые красноармейцам под угрозой наказаний запрещалось не только читать, но и вообще брать в руки, действовала звуковая агитация. Голос Петра Соколова, диктора финской радиовещательной компании «Лахти», раздавался по громкоговорителям на линии фронта. Он говорил о неправедной войне, затеянной сталинской верхушкой, о справедливости борьбы финнов за свою родину.

Затем, когда Финляндия оказалась на стороне нацистской Германии, Петр Соколов, не прекращая своей работы в финском Главном штабе и на радио, стал активно сотрудничать с немецкими спецслужбами. Когда планы войти в Ленинград рухнули, Петр Соколов стал одним из инициаторов создания разведшколы в оккупированном Петрозаводске, где из числа советских военнопленных готовилась разведывательно-диверсионная агентура для заброски за линию фронта. Соколов стал одним из преподавателей этой школы, кроме того, он проводил обучение будущих диверсантов и в других разведшколах, например, в Эстонии. Помимо работы в абверовских разведшколах он активно участвовал во власовском движении.

Когда в сентябре 1944 года Финляндия вышла из войны, Петр Соколов под фамилией Пауль Салин (Paul Sahlin) скрылся в Швеции: советская контрразведка уже давно шла по его следам, объявив в розыск как особо опасного государственного преступника. Поселившись в пригороде Стокгольма, Петр Соколов начал новую жизнь – женился во второй раз, стал отцом двоих детей. Его первая семья (жена являлась дочерью териокского купца Носова) осталась в Хельсинки, куда возвращаться ему было крайне опасно. По некоторым сведениям, он продолжил работать на разведку, теперь уже шведскую. В середине 1950-х годов советской контрразведке стало известно местонахождение Петра Соколова, но по прошествии времени его сочли уже не представляющим опасности и решили не трогать.

Петр Соколов скончался в мае 1971 года в возрасте 80 лет от рака головного мозга. Его похоронили на кладбище в Энчепинге, в 60 километрах от Стокгольма. Место его захоронения удалось разыскать петербургскому историку российского футбола Юрию Павловичу Лукосяку. Так закончилась уникальная судьба одного из лучших игроков удельнинского клуба «Унитас»...

Что же касается самого клуба «Унитас», то он просуществовал очень долго – до 1930 года, однако не раз менял названия. В 1924—1926 годах он выступал в городских соревнованиях под названием «команда Выборгского района-А», а в 1927—1930 годах – «Пищевкус». Затем клуб прекратил свое существование. Поле «Унитаса» находилось в Удельном парке, у пруда. До середины 1980-х годов сохранялся еще старинный домик клуба, но потом его не стало...

* * *

Кроме «Унитаса» близ Удельного парка находилось футбольное поле еще одного клуба – «Меркур», основанного в 1903 году. Согласно уставу С.-Петербургского футбольного и хоккейного клубов «Меркур», утвержденному в 1909 году, он имел целью «содействовать развитию игры в футбол и хоккей, а также и других видов спорта, в районе С.-Петербургской губернии».

С 1913 года клубу принадлежало поле на Мариинской ул., 4 (ныне – ул. Аккуратова). Отцом-основателем «Меркура» являлся Александр Владимирович Северов. Как отмечает историк Ю.П. Лукосяк, в нем уживались две страсти – борьба и футбол. Борьбой Северов начал заниматься в «С.-Петербургском атлетическом обществе» в 1907 году, а с 1912 по 1915 год он не ведал поражений в российских турнирах борцов среднего веса. Даже на Олимпийские игры в Стокгольм в 1912 году Александр Северов отправился как борец и как футболист. Тем не менее впоследствии ему все-таки пришлось сделать выбор в пользу футбола.

«Организатором он был великолепным, – отмечал Ю. Лукосяк. – Неизменно корректный, пунктуальный, единственный из действующих футболистов, который, постоянно играя, руководил работой спортивного клуба (с 1914 г. „Меркур“), являлся также членом комитета Лиги. Его атлетическая, напористая игра на ответственном посту центрального полузащитника и определяла стиль игры команды, более похожий на британский, чем у остальных. Да и площадки, на которых играл „Меркур“, покрытые кочками и буграми, не позволяли играть технично. Отобрать у него мяч в единоборстве удавалось далеко не всем... И в повседневной жизни он оставался заметной фигурой. С золотой медалью окончил гимназию при С.-Петербургском историко-филологическом институте. Затем не менее успешно – физико-математический факультет университета. Так и трудился после революции преподаватель математики – спортивный тренер – футболист».

Одноклубники с уважением и по-свойски звали Александра Северова «Батей». Как отмечает Лукосяк, если бы в питерском футболе существовал приз для долгожителей, то «Батя» безоговорочно получил бы его первым: за пятнадцать сезонов, проведенных в первой лиге России (1909—1923), он провел 123 матча, пропустив за это время всего один календарный матч и то по уважительной причине: в тот день, в 1910 году, он хоронил своего отца.

Достижениями «Меркура» являлись три завоеванных весенних кубка Лиги и четыре осенних, 36 игроков входило в состав сборных города и страны, двум игрокам впоследствии присвоили звания заслуженных мастеров спорта СССР.

Деятельность «Меркура» продолжилась и в советское время. В воскресный день 8 июля 1923 года на поле на Мариинской ул., 4, клуб торжественно отпраздновал свой двадцатилетний юбилей.

«Свой юбилей „Меркур“ ознаменовал крайне спортивно: устройством состязания по очень разнообразной программе, доказавшей, что клуб понемногу превращается из узко футбольного в общеспортивный, – рассказывалось спустя несколько дней на страницах журнала „Всевобуч и спорт“. – Можно только порадоваться этому и пожелать клубу и на новых поприщах столько же успеха, сколько он имел на старом».

Празднование продолжалось два дня. В первый из них главной была футбольная составляющая: команда «Меркур I» выступала против сборной Петрограда. Последняя выиграла, но со счетом всего 2:3, «играла она, как подобает чемпионам – спустя рукава». А перед тем на том же поле команда «Меркур II» сражалась против очень сильной команды «Унитас II», проиграв ей с разгромным счетом 0:6. Большое число участников собрали юбилейные легкоатлетические состязания. Здесь состязались в беге, прыжках в длину, толкании ядра, метании копья и т. д.

Второй день праздника «Меркура» посвятили торжественному собранию. Бессменный капитан А.В. Северов выступил с юбилейным отчетом о деятельности клуба за двадцать лет его существования. По предложению комитета клуба А.В. Северова избрали почетным председателем. Затем последовали приветствия от других спортивных организаций. «Танцы, начавшиеся после удачного концерта, с уклоном в сторону балета, затянулись, конечно, до утра», – сообщалось репортером «Всевобуча и спорта».

В 1924—1926 годах «Меркур» выступал под названием «команда Центрального района-А», в 1927—1929 годах – «ЦДФК» (ЛОСПС), после чего клуб распался...

* * *

В 1930-х годах одним из жителей Рашетовой улицы на Удельной был знаменитый футболист Петр Тимофеевич (Пека) Дементьев (1913—1998). Когда-то он был необычайно популярен. «Шаровая молния», «игрок, делавший с мячом все что угодно»; «ни на кого не похожий из футболистов своего времени и не нашедший преемников в будущем», «гений в нашем футболе был один – Дементьев Пека» – вот лишь некоторые из его характеристик. Вся страна звала его просто по имени – Пека.

Футболом он начал заниматься с детства, в тринадцать лет дебютировал в чемпионате Ленинграда за взрослую команду «Меркур», в первом же матче покорив зрителей. В девятнадцать лет Дементьев уже выступал за сборную СССР, провел за нее шесть неофициальных матчей, забил два гола. По свидетельствам современников, многие зрители специально ходили на матчи «посмотреть на Пеку». С 1932 года Петр Дементьев выступал за ленинградское «Динамо». В 1937 году участвовал в матчах против сборной Басконии. В том же году в матче против динамовцев Москвы получил тяжелые переломы руки и ноги. На лечение и восстановление ушел целый год.

В 1940 году Петр Дементьев был вынужден уйти из команды из-за конфликта с тренером Михаилом Бутусовым, перешел в «Зенит» и в чемпионате 1941 года успел стать лидером команды, но после начала Великой Отечественной войны был вместе с клубом эвакуирован в Казань, где работал на лесозаготовках, строил бараки, а затем встал к токарному станку. Был награжден медалями «За трудовую доблесть» и «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны».

После окончания войны Петр Дементьев не сразу вернулся в Ленинград, объясняя решение тем, что «слишком была тяжела боль утрат». Он играл за московские «Крылья Советов» и киевское «Динамо». В 1949 году возвратился в ленинградское «Динамо», где стал капитаном и в 1952 году закончил карьеру. Работал тренером заводских команд, затем ушел на пенсию по инвалидности...

В 1978 году он переехал в Москву, где жил его младший брат Николай, выступавший за столичные «Динамо» и «Спартак». В Москве Пека и провел последние два десятка лет своей жизни...

* * *

Когда появились стадионы имени Ленина (у Петровского острова) и имени Кирова (на Крестовском острове), большой футбол постепенно переместился туда, а на площадках в Удельном парке находили себе место любительские команды, клубы низших дивизионов чемпионатов СССР по футболу. В 1961 году там арендовал землю «Зенит» для строительства тренировочной базы, существующей по сей день. Кроме того, в конце 1960-х годов стадион Удельного парка стал местом рождения любительских пробегов. В феврале 1968 года здесь возник первый в стране клуб любителей бега «Спартак». С него началось мощное любительское движение бегунов.

Занятия бегом в Удельном парке начала небольшая группа энтузиастов. Очень быстро она пополнилась сотнями поклонников бега. Уже в первые годы в «Спартаке» занималось около шестисот человек, существовали марафонские, сверхмарафонские, оздоровительные и другие группы. Всего через несколько лет в стране существовало уже около двух тысяч спартаковских клубов бега, а счет их участников пошел на сотни тысяч.

Организатором Клуба бега в Удельном парке стал Олег Юлианович Лось, в ту пору преподававший высшую математику в Ленинградском электротехническом институте (ЛЭТИ). На уникальной личности Олега Лося, ставшего ярким продолжателем коломяжско-удельнинских спортивных традиций, хотелось бы остановиться подробнее. Тогда, в 1968 году, ему было 45 лет, а за плечами – серьезный жизненный опыт. В 1941 году Олег Лось ушел добровольцем на фронт, воевал на Ленинградском, Степном и 1-м Украинском фронтах, четыре раза был ранен. Среди его наград – два ордена Отечественной войны I степени, два ордена Красной Звезды.

После войны Олег Лось окончил энергетический техникум и математический факультет Ленинградского университета, с 1961 по 1982 год преподавал высшую математику в Электротехническом институте (ЛЭТИ). В спорт Олег Юлианович пришел практически сразу же после войны – в существовавшее с 1935 года Всесоюзное добровольное физкультурное общество «Спартак», и с тех пор с ним уже не расставался.

Спорт и, в частности, бег стал для Олега Лося важнейшей частью жизни, сферой приложения не только физических, но и интеллектуальных усилий. Олег Юлианович явился инициатором и разработчиком уникальной общественной структуры клубов любителей бега (КЛБ). Благодаря его модели КЛБ и его авторским методологическим разработкам по оздоровительному, марафонскому и сверхмарафонскому бегу страна выходила по количеству «народных бегунов» на одно из первых мест в мире.

«В поисках организационных структур КЛБ и физиологических основ больших нагрузок в спорте Олег Лось обратился к первоисточникам кибернетики Норберта Винера, – говорится на персональном интернет-сайте Олега Лося. – Те идеи самоорганизации и самосовершенствования живой материи, которые легли в основу технической кибернетики Винера, фактически не были востребованы ни в физиологии, ни в разработке общественных моделей. Так появилась потребность в разработке обобщающей модели живой материи. Модель, которая позволила бы методом дедукции использовать ее для решения конкретных задач не только в физиологии, но и различных уровней общественных структур».

Олег Лось стал мастером спорта СССР по легкой атлетике и заслуженным тренером Российской Федерации. Он явился инициатором и участником сверхмарафонских пробегов по маршрутам: Ленинград—Москва, Будапешт– Москва, Волгоград—Киев—Ужгород, Москва—Варшава– Берлин. Во всех этих пробегах участвовали члены клуба «Спартак» из Удельного парка.

Большую славу клубу принес пробег по маршруту Ленинград—Владивосток. Его начали в апреле 1984 года двое участников «Спартака» – Павел Басов и Олег Истомин. Первый преодолевал расстояние бегом, а второй двигался впереди него на велосипеде и готовил условия для ночлега и отдыха. Басов тщательно готовился к этому пробегу: к тому времени на его счету уже было около 30 тысяч километров. Пять раз он проходил сверхмарафонский маршрут Москва—Ленинград.

Пробег из Ленинграда во Владивосток Басов и Истомин посвятили 40-летию Победы в Великой Отечественной войне. Около 10 тысяч километров пути они преодолели за 213 дней. Торжественный митинг, посвященный окончанию пробега, состоялся на Корабельной набережной Владивостока. Не менее грандиозную встречу устроили Басову и Истомину по их возвращении в Ленинград.

Деятельность Клуба любителей бега в Удельном парке продолжается и сегодня. Своей главной задачей клуб считает приобщение к занятиям оздоровительным бегом не только пожилых людей, но и людей среднего возраста, а главное – привлечение к этому полезному занятию молодых семей...

Впрочем, вернемся опять в начало прошлого века. В конце декабря 1909 года определением С.-Петербургского особого городского по делам об обществах присутствия в реестр обществ столицы за № 483 внесли устав кружка любителей спорта «Удельная». В нем говорилось, что кружок находится «при станции Удельная Финляндской железной дороги» и имеет целью «распространение физических упражнений, необходимых и полезных для телесного развития и укрепления здоровья, а также возможность проводить свободное от занятий время с удобством, приятностью и пользою».

Для достижения этой цели кружок предполагал устраивать: «1) экскурсии и пикники; 2) игры и состязания в различных физических упражнениях, как то: футбол, хоккей, лаун-теннис и легкая атлетика, катания на коньках, лыжах, велосипедах, автомобилях, лодках, гимнастические и атлетические упражнения и т. п.; 3) спектакли, танцевальные и т. п. вечера».

Согласно уставу, в состав кружка любителей спорта «Удельная» входили члены-учредители, а также почетные, постоянные и действительные члены. Членами-учредителями являлись «лица, оказавшие содействие к учреждению кружка и внесшие возможное для каждого пожертвование на составление первоначальных средств кружка, и лица, подписавшие проект его устава». В почетные члены избирались персоны, оказавшие «те и ли иные услуги кружку». Они освобождались от всяких обязательных денежных взносов. Постоянными членами считались те, что внес в кассу кружка не менее 50 рублей.

В уставе также указывалось, что «членами кружка не могут быть: 1) несовершеннолетние; 2) учащиеся в учебных заведениях; 3) состоящие на действительной военной службе нижние чины и юнкера; 4) профессионалы; 5) лица, опороченные по суду и 6) исключенные из какого-либо общества». Средства кружка составлялись из членских взносов, добровольных пожертвований, входной платы на состязания, праздники, спектакли и другие вечера, а также из подписных сумм на состязания и других поступлений.

Благотворительность и церковная жизнь

Особенностью Удельной служило средоточие здесь приютов для детей. Здания двух из них сохранились до сих пор – это бывшие приют на Мариинской улице (ныне – улица Аккуратова) и Евангелический приют во имя Св. Эммануила для детей-эпилептиков на Ярославском проспекте.

Как свидетельствует «Справочная книжка о благотворительных учреждениях и заведениях г. С.-Петербурга» 1911 года, для детей дошкольного возраста в Удельной предназначались приют для грудных и малолетних детей имени Д.Н. Замятина на Малой Ивановской улице (в нем содержалось 34 ребенка в возрасте до 6—7 лет) и 7-е убежище общества «Ясли» при городской больнице Св. Пантелеймона (16 мальчиков и 13 девочек в возрасте от 2—3 недель до 7—8 лет).

Несколько приютов отводились для детей школьного возраста: – Дом призрения малолетних бедных имени В.Ф. и И.Ф. Громовых на Выборгском шоссе, 126 (рассчитанный на 60 мальчиков в возрасте от 6—7 лет); приют на Удельном пр., 7 (на 16 девочек); Удельный приют-санатория на Ярославском пр., 97 (для летнего пребывания 40 детей) и уже упомянутый приют-колония для умственно отсталых детей «Общества призрения калек несовершеннолетнего возраста и идиотов» на Мариинской ул. (на 32 мальчика и 31 девочку).

О приюте Громовых стоит сказать особо. Василий Федулович Громов являлся известным благотворителем, удостоенным за свои дела на благо Отечества звания почетного гражданина Петербурга. На Всемирной выставке в 1866 году В.Ф. Громов представлял русскую делегацию, и Наполеон III лично вручил ему орден Почетного легиона. По фамилии Громова получила свое название Громовская улица в Удельной – приют как раз находился на углу ее и Выборгского шоссе.

На Старо-Парголовском проспекте помещался приют Морского благотворительного общества, основанный для сыновей моряков и рассчитанный на 30 человек. Принимались сюда мальчики в возрасте от 8 до 12 лет. При нем находилось училище с курсом обучения городской школы.

Евангелический приют во имя Св. Эммануила на Ярославском пр., 4, относился к числу «заведений для иноверцев и иностранцев». В него принимались страдающие падучей болезнью и слабоумные. Это был первый в России приют для детей-идиотов и эпилептиков. Его создал А.Ферман, пастор церкви Св. Петра, на средства потомственного почетного гражданина Ф.В. Вальца. Сначала приют находился в другом районе города, а затем переехал в Удельную, где разместился в 1880 году.

8 февраля 1885 года великий князь Константин Николаевич подписал разрешение об отводе участка на Ярославском проспекте для создания приюта. Сначала тут появился деревянный двухэтажный дом с балконом, а затем построили сохранившееся до наших дней каменное здание в псевдоготическом стиле, сооруженное в 1907—1909 годах по проекту военного инженера В.П. Стаценко.

К моменту открытия учреждения здесь находилось около ста человек. Дети-калеки, которых учили чтению и рукоделию, жили в приюте отдельно от «идиотов». Журналист «Вечернего времени» Л. Баумгартен, побывавший в приюте весной 1912 года, писал: «У каждого ребенка – своя несчастная история. Вот Коля-страдалец, двадцать лет лежит недвижимый, вот Ольга-беспокойная, которой в раннем детстве бросили котенка на голову. Девочку Пашу подобрал где-то в трущобах нищенский комитет, а девочку Духу (как она себя называет) нашли в вагоне поезда Варшавской железной дороги».

На втором этаже здания находился молитвенный зал, где служили пасторы из церкви Св. Петра. На службы сюда допускались посторонние – в основном, финны, их много жило на Выборгской стороне.

Удельная. Очерки истории

Здесь находился первый в России приют для детей-идиотов и эпилептиков (Ярославский пр., 4). Фото автора, июнь 2008 г.


После революции в здании разместилась богадельня, во время войны помещался склад продуктов. В актовом зале выдавали хлеб, а на втором этаже был госпиталь. Затем зданию вновь вернули его прежнюю приютскую функцию:

5 декабря 1944 года в Исполкоме Ленгорсовета подписали приказ о создании тут детского дома для детей-сирот командного состава Ленинграда и Ленинградской области.

Детский дом получил № 53, под таким номером он существует здесь и по сей день. 28 декабря 1944 года в нем появились первые воспитанники. Когда детский дом начал свою работу, в нем насчитывалось 134 человека – 58 мальчиков и 76 девочек. При доме существовало небольшое хозяйство – лошадь, две коровы и 11 свиней.

В 2004 году торжественно отмечалось 60-летие детского дома № 53. Немало первых выпускников детского дома приехало на праздник со всех концов страны – из Ярославля, Нижнего Новгорода, Братска и других городов...

* * *

Еще один приют находился по другую сторону железной дороги – на Мариинской улице (ныне – ул. Аккуратова, 11). Улица, проложенная около 1900 года от Удельной к Коломягам, как раз и получила свое наименование по расположенному на ней Мариинскому приюту общества призрения калек и идиотов несовершеннолетнего возраста, названному так в честь его попечительницы – императрицы Марии Федоровны, супруги императора Александра III.

Общество возникло в 1892 году по инициативе Марии Васильевны Овандер и состояло под покровительством великой княгини Марии Павловны. После того как «раб Божий Сергий» пожертвовал обществу 40 тысяч рублей и дачу в Удельной, здесь в конце 1896 года устроили приют для десяти умственно отсталых детей. На втором этаже располагалась часовня.

Со временем деятельность приюта расширялась, и ему стало тесно в прежнем здании. 23 августа 1903 года, собрав дополнительные средства, общество заложило сохранившийся и поныне двухэтажный кирпичный приютский дом на Мариинской улице, рассчитанный на 40 детей. Здание строилось по проекту архитектора В.В. Суслова и при консультации видного психиатра профессора П.И. Ковалевского. Приют открылся в 1905 году. Ныне в этом здании – специнтернат для трудновоспитуемых подростков.

Удельная. Очерки истории

Бывший приют на Мариинской улице (нынеул. Аккуратова, И). Фото автора, 2006—2007 гг.


Несколько слов о судьбе приютской церкви Божией Матери Утоли Моя Печали. В середине здания, на втором этаже, в проекте предусмотрели храм, увенчанный небольшим куполом и звонницей, но открыли его не вместе с приютом, а гораздо позже: начали устраивать только в 1911 году, когда поступила денежная помощь от попечителя приюта статского советника Д.Л. Парфенова. 3 марта 1912 года епископ Нарвский Никандр освятил храм. Со дня открытия в храме служил отец Иоанн Михайлович Тихомиров. После революции, в 1918 году, ему удалось обратить храм в приходской. Это на несколько лет отложило его закрытие, но не спасло от ликвидации...

* * *

Впрочем, перенесемся снова в Удельную почти на век назад. Новые черты в ее жизнь внесла Первая мировая война – тогда ее называли «Второй Отечественной». Здесь, как и в соседнем Лесном, появились лазареты, зазвучало слово «беженцы».

Один из госпиталей появился в помещениях бурятской школы П.А. Бадмаева на Поклонной горе – сама школа переехала в другое помещение. Именно сюда привезли раненого на фронте сына П.А. Бадмаева – Николая. «Ему хотели ампутировать пальцы еще в полевом госпитале, но он, придя в сознание, упросил отправить его в Петроград к отцу, – вспоминала дочь Петра Александровича Аида Петровна Гусева. – Отец спас ему пальцы... Помню его выздоравливающим у любимого рояля. Он уже мог играть часами».

Удельная. Очерки истории

Письмо в лазарет, находившийся во время Первой мировой в доме Ne 61 по Удельному проспекту. Из коллекции автора


На Удельнинском пр., 61, в доме купца 1-й гильдии, потомственного почетного гражданина Ивана Степановича Смолспкова[19], появился лазарет № 17 Всероссийского земского союза. Общество «Богатырь» отдало помещение для детского ручного труда в «Удельнинском городке» для шитья белья раненым и больным воинам. На призыв «Богатыря» откликнулось много готовых работать бесплатно – им предоставили швейные машинки.

Начатое дело вскоре разрослось и было передано земству, устроившему Удельнинское попечительство. В нем активно сотрудничали члены правления Удельнинского отдела «Богатыря» и их семейства. Попечительство учредило ясли и «денник», где матери могли оставлять своих детей, уходя на работу, открыло биржу труда, выдавало казенные пайки и вспомоществования от земства, а также устроило лазарет для раненых.

Журнал «Призрение и благотворительность в России» сообщал в 1916 году, что для беженцев, находящихся в убежище на Удельной, подготавливаются огородные работы. «Попечительство намерено снять в аренду землю и, закупив орудия, предоставить обработку беженцам. Продукты должны идти на покрытие потребностей убежища. План этот имеет также целью поднять нравственное состояние беженцев».

* * *

Свое место занимала в Удельной и религиозная жизнь. На Большой Осиповской улице (ныне участок Дрезденской ул., 8), на земле, подаренной товариществом «И.А. Осипов и К», с 1911 года существовало подворье Радочницкого Свято-Антониевского женского монастыря Холмской епархии. Сам же монастырь возник в 1898 году как женская обитель в селе Радочницы Замойского уезда Люблинской губернии (то есть Польше, тогда – в Привислинском крае) с целью восстановления православия в Холмской Руси. Спустя три года, в 1901 году, обитель стала монастырем.

Деревянное здание монастырского подворья с храмом Рождества Божией Матери и звонницей заложили 9 мая 1911 года. Церемония сопровождалась крестным ходом из Пантелеймоновской больницы в Удельной. Строительство велось по проекту гражданского инженера Н.И. Богданова. На возведение и отделку здания ушло около двух лет, и 24 марта 1913 года архиепископ Холмский Евлогий освятил здание подворья.

Во время Первой мировой войны, в 1915 году, Свято-Антониевский монастырь эвакуировали в Петербург, причем монахини привезли с собой чудотворную икону Холмской Божией Матери. В подворье оказалось более трех сотен монахинь, поэтому в 1916 году его расширили, и при нем открылся детский приют. В феврале 1917 года в подворье вспыхнул пожар, повредивший верх храма. По всей видимости, из-за революционных событий ремонт удалось сделать не сразу. Однако затем, уже после произведенного ремонта, храм стал трехпридельным. В связи с пребыванием в нем чудотворной иконы он получил новое название.

В 1920 году, когда в подворье осталось 36 сестер, его переименовали в Холмский Богородицкий монастырь, но вскоре насельницам удалось вернуться в Польшу. Подворье же действовало до 1930 года, когда его закрыли, игуменью и шесть приближенных монахинь отправили на Соловки, молодых монахинь – работать на «Айваз» («Светлана»), а кельи превратили в общежитие. Храм при подворье закрыли 10 февраля 1939 года и передали райпищеторгу – в нем сделали клуб Выборгского треста столовых. Вскоре он сгорел.

А неподалеку, на Кузнечной улице, в 1911—1912 годах на средства живших в северной части Петрограда прихожан-католиков (в северных пригородах в начале XX века быстро росло католическое население, перебиравшееся в Петербург из Польши и Литвы), возвели деревянный костел Св. Франциска Ассизского. Его выстроили по проекту гражданского инженера А. Антонова в стиле польских готических храмов в сельской местности. Высокий шпиль храма издалека красиво выделялся среди одно-, двухэтажной удельнинской застройки. 24 июня 1912 года костел, рассчитанный на 700 человек, освятил ксендз Сенкус.

По воспоминаниям одного из старожилов, «летом, по праздникам, верующие приносили в костел огромные букеты цветов. Раньше было принято дарить большие букеты, подобранные из разных цветов, плотно прижатых друг к другу Именно такие букеты считались красивыми». При костеле, приписанном к церкви Посещения Пресвятой Девы Марии на Выборгском католическом кладбище (в 1930-е гг. кладбище уничтожили, его место заняли промышленными предприятиями, а церковь сохранилась в перестроенном виде, ее нынешний адрес – Арсенальная ул., 8), устроили начальную школу.

Удельная. Очерки истории

Храм Рождества Божией Матери на подворье Радочницкого Свято-Антониевского женского монастыря Холмской епархии на Большой Осиповской улице. Фото начала XX в.


В 1919 году костел Св. Франциска Ассизского получил от архиепископа Роппа права приходской церкви. С декабря 1922 года по июнь 1923 года костел неоднократно закрывали, но окончательно это произошло только в 1938 году согласно постановлению Президиума Верховного Совета РСФСР от 7 сентября 1938 года, после чего до войны здание костела использовалось как общежитие строительных рабочих райжилуправления.

Во время войны в бывшем костеле размещалась воинская часть – благодаря этому он и уцелел. В сильно перестроенном виде, лишенный колокольни, костел, побывавший и военным общежитием, и «Красным уголком», простоял до самого конца 1960-х годов, когда его снесли вместе с окружающими строениями. Ныне он него не сохранилось ничего...

Удельная. Очерки истории

Костел Св. Франциска Ассизского. Фото начала XX в.


Благодаря уникальным фотографиям из семейного архива Цветковых, живших в доме напротив костела, на противоположном углу Кузнечной улицы, сегодня можно абсолютно точно определить местоположение костела: он находился за школой № 97 на Дрезденской улице (дом №19) – в западной части ее нынешней спортивной площадки. Школа открылась в 1959 году, и почти десять лет она соседствовала с бывшим костелом.

Несколько церквей существовало при благотворительных и лечебных заведениях Удельной. Как уже говорилось, молитвенный зал имелся в Евангелическом приюте на Ярославском проспекте, церковь Божией Матери Утоли Моя Печали – при приюте на Мариинской улице.

Удельная. Очерки истории

Костел на Кузнечной улице (в глубине), за нимздание школы № 97. Фото середины 1960-х гг. На первом планедом, построенный в начале 1910-х гг. коммерсантом П.П. Цветковым для себя и своего семейства (Кузнечная ул., 37). Из семейного архива К.М. Цветковой


Своя церковь помещалась при больнице для душевнобольных Св. Пантелеймона. Она продолжала историю церкви, освященной еще 1 мая 1833 года для Удельного училища. При ремонте больничных корпусов в 1888 году, когда больницу передали городу, церковь была расширена. Как отмечал один из обозревателей конца XIX века, «по праздникам дачники охотно посещают больничную церковь и молятся вместе с сумасшедшими». Много народа собиралось на крестный ход, который каждый год 15 августа шел по местным окрестностям. Церковь ликвидировали в 1922 году.

При соседнем Доме призрения душевнобольных имени Александра III в 1870-х годах по проекту академика Ивана Штрома возвели деревянную церковь на деньги, пожертвованные купцами Громовым и Соболевым. Главной иконой этой церкви служила икона Святого Целителя Пантелеймона, привезенная сюда с Афона из Пантелеймо-новского монастыря.

Каждый год 15 августа здесь, как и во всех церквях во имя Св. Великомученика Пантелеймона Целителя, устраивался крестный ход по окрестностям. Уже упоминалось, что после смерти основателя больницы – Александра III, в церкви установили икону Св. Александра Невского, а 26 февраля 1895 года рядом открыли бюст с надписью «Царю-основателю» работы скульптора А.Е. Баумана.

В 1929 году храм закрыли и перестроили, в нем долгое время размещался хозяйственный корпус психиатрической больницы. Осенью 1990 года церковь в полуразрушенном виде вернули верующим. Первая литургия состоялась здесь 7 апреля 1991 года, а 16 июня 1996 на храм подняли крест. Восстановление храма, расположенного на территории психиатрической больницы, далось ценой огромных усилий. Теперь он вернулся к жизни и стал подлинным украшением Удельной, зримо и естественно продолжая связь времен...

Приход храма составляют не только пациенты и работники больницы: сюда приезжают верующие из других районов и даже из других городов. По словам настоятеля храма отца Алексея (Масюка), уже зафиксированы случаи чудесного исцеления, есть заключения врачей, отмечены даже случаи выздоровления онкологических больных.

«К нам идут те, кто потерял благодатную опору в жизни, – отмечает отец Алексей, – и когда они приходят в храм, то обретают душевную силу, радость жизни. Это пациенты больницы тяжелой психиатрии, где находятся люди со сложными психическими расстройствами. Когда я отслужил первый водосвятный молебен, меня на следующий день увезли в больницу с почечной коликой. Очевидно, что мы вторглись в царство, где нас не ждут...»

Осенью 2007 года возле храма появился восстановленный памятник Александру III – копия того монумента-бюста, что стоял здесь с 1895 года и был уничтожен после революции. В 1870 году именно Александр III (в ту пору еще наследник) являлся основателем Дома призрения душевнобольных в Удельной, названного затем в его честь. Торжественное освящение возрожденного памятника состоялось в начале ноября 2007 года.

Удельная. Очерки истории

Храм Великомученика Пантелеймона Целителя при бывшем Доме призрения душевнобольных. Современный адресФермское шоссе, 36. Фото автора, апрель 2007 г.


Идея восстановления монумента «царю-миротворцу» родилась еще в начале 1990-х годов, когда открывался храм, однако осуществить ее удалось только теперь. Правда, памятник не смогли установить точно на том месте, где он находился прежде (теперь там расположен забор), поэтому он встал на главной аллее лицом к входу в церковь.

«Сегодня воистину торжественная дата! – возвестил после освящения памятника настоятель церкви отец Алексей (Масюк). – В этот день почил в Бозе приснопоминаемый благочестивейший Государь Император Александр III Александрович. Его кончина была неожиданной и для России, и для всей Европы, потому что он, по признанию современников и даже его недругов, именовался Миротворцем... Еще до своего вступления на царский престол Александр III явил свою христианскую любовь к ближним, сострадание к самым, пожалуй, несчастным членам своей империи – душевнобольным. Исцелившись от тяжелого недуга, будущий государь, как истинный христианин, дал обет сотворить благое дело. И такое дело нашлось: в городе на Неве была основана больница, которая впоследствии даже именовалась больницей Александра III... В благодарность за это деяние потомки уже в царствование его сына, царя-мученика Николая II, воздвигли императору Александру памятник. Но в лихолетье большевистской власти монумент низвергли. Теперь памятник и надпись на нем – „Царю-Основателю“ – вновь восстановлены для уверения грядущих потомков в том, что всякая правда да воссияет, несмотря ни на какую клевету, несмотря на все ложные идеалы!»

Отец Алексей подчеркнул, что памятник Александру III восстановлен на добровольные пожертвования. «Знает об этом и Господь, знает об этом и Государь», – сказал отец Алексей, поблагодаривший за помощь в этом деле администрацию Приморского района в лице главы Юрия Осипова, частных предпринимателей, других жертвователей и всех прихожан.

«Сегодня торжество не только нашей больницы, отечественной культуры и славной русской истории, но и торжество правды, правды о царском величии, царском правлении и царской идее, которая столько лет лежала в основании российского государства, – заявил отец Алексей. – Плодами осуществления этой идеи мы до сих пор пользуемся – хотя бы на примере этой больницы, в дореволюционное время являвшейся одной из самых благоустроенных в Европе. Ее, конечно, хотелось бы видеть в состоянии ухоженности и комфорта. А с освещения памятника сего, Бог даст, начнутся и работы по восстановлению больницы и ее парка – в прошлом тоже царского».

Удельная. Очерки истории

Памятник «царю-основателю» Александру III возле церкви Св. Пантелеймона Целителя на территории психиатрической больницы им. И.И. Скворцова-Степанова. Фото автора, август 2008 г.


Автором проекта бюста стал скульптор Иван Итэгилов. По его словам, «работа рождалась трудно и долго. Все началось с того, как полтора года назад отец Алексей предложил заняться скульптурным портретом Государя Императора.

Когда я начал над ним работать, много раз приходилось ломать, делать вновь и – снова ломать. Этот бюст – не точная копия, но своего рода „вариация на тему“ дореволюционного памятника, поскольку фотографий подлинного памятника практически не сохранилось, и мне приходилось пользоваться ксерокопиями газет начала XX века».

Правда, столь откровенный царско-верноподданический настрой инициаторов восстановления памятника нашел понимание и поддержку главным образом у ревнителей монархической идеи. В общественном мнении восстановление памятника восприняли без особого пиетета и, более того, весьма неоднозначно. К примеру, одна из самых популярных городских газет «Комсомольская правда в Петербурге» отметила событие статьей под откровенно ерническим заголовком: «Александра III отправили в психушку»...

Жители Удельной

С самого начала дачного освоения местности Удельной в числе арендаторов земель были люди разного социального статуса – крестьяне, мещане, отставные военные, представители интеллигенции, врачи местных лечебных заведений, а большей частью – мелкое и среднее купечество, чиновники. Среди них встречались известные имена – архитекторы А.В. Малов (строитель хоральной синагоги на Лермонтовском проспекте, театра и концертного зала в саду «Аквариум» на Каменноостровском и ряда других построек) и А.А. Всеславин (среди его построек – церковь Св. Дмитрия Солунского в Коломягах и часовня Ксении Петербургской на Смоленском кладбище), а также брат А.П. Чехова – литератор и общественный деятель Александр Павлович Чехов.

Значительная часть земель между нынешними Манчестерской и Гаврской улицами принадлежала купцу Иоганну Андреасу Кумбергу.

Удельная. Очерки истории

Письмо, отправленное осенью 1915 г. в Удельную «Ее Высокоблагородию Магде Ивановне г-же Кейв», жившей на Ярославском пр., 24. Из коллекции автора


О его даче до сих пор напоминает огромный гранитный валун перед домом № 12 на Дрезденской улице в Удельной с выбитой на нем надписью «Villa Kumbergia 1865». В конце XIX века Кумберг продал свои земли потомственному почетному гражданину Алексею Ивановичу Осипову – сыну кожевенного фабриканта, беллетристу, редактору и издателю журналов «Крестьянское хозяйство», «Деревня» и «Баян». При Осипове «вилла Кумбергия» превратилась в мызу «Прудки», названную так по нескольким красивым прудам, находившимся на ее территории, а вся территория вокруг стала именоваться среди местных жителей «осиповскими местами». Занимала мыза «Прудки» примерно территорию домов № 10—20 по Дрезденской улице[20]...

А.Н. Лесков, сын писателя Н.С. Лескова, свидетельствовал, что летом 1883 года, когда отец снимал дачу на Софийской улице в Шувалово, его «непредвиденно кругом обсели далеко не одинаково любезные его духу досужие соседи». Одним из них, поселившимся в Удельной, вблизи «известного тогда трактира» на Выборгском шоссе «Хижина дяди Тома», был популярный писатель и журналист Н.А. Лейкин. Как раз в ту пору, с 1882 года, Н.А. Лейкин являлся издателем и редактором еженедельного журнала «Осколки» – самого либерального из российских юмористических литературно-художественных журналов. В 1882—1887 годах в «Осколках» было опубликовано более 270 произведений А.П.Чехова, в том числе его первый сборник рассказов «Сказки Мельпомены».

Среди удельнинских жителей конца XIX—начала XX веков встречалось немало интересных личностей. К примеру, в доме на Рашетовой ул., 7, жил литератор Александр Павлович Нечаев – редактор ежемесячного издания «Общедоступная наука для всех». Как сообщал адресный указатель «Всего Петербурга» на 1914 год, он работал преподавателем сразу в нескольких престижных учебных заведениях – Женском педагогическом институте, Историко-филологическом институте, Высших естественнонаучных курсов Лохвицкой-Скалон, С.-Петербургской 12-й гимназии и женской гимназии Шафэ на Васильевском острове.

Среди хозяев удельнинских дач были купец первой гильдии Игнатий Моисеевич Шустер – действительный член Фондового отделения С.-Петербургской биржи; делопроизводитель пароходного общества «Кавказ и Меркурий» Константин Никитович Мусолин; купец Филипп Никитович Поздняков – представитель Богородицко-Ямкинской фабрики. Один из домов на Рашетовой улице (под № 19) принадлежал И.И. Леману – председателю акционерного «словолитного общества» и пожизненному члену Русского технического общества. Кроме того, он занимал еще немало постов – товарища (то есть заместителя) председателя совета Общества взаимного кредита печатного дела в Петербурге, товарища председателя Школы печатного дела и Русского общества деятелей печатных дела, которое немало способствовало развитию типографского дела в Петербурге.

Удельная. Очерки истории

Дача Линден. Вид с Малой Ивановской улицы на Алексеевскую улицу. Фото начала XX в.


В глубине дворовой территории возле пересечения Рашетовой улицы и Старо-Парголовского проспекта (ныне – проспект Тореза) до сих сохранился старинный пруд. Местные жители по традиции называют его Линденовским, или даже «озером Линден». Название его пошло от фамилии действительного статского советника Николая Густовича Линдена, владевшего дачей по соседству, на Алексеевской улице (впоследствии – Лагерная улица). Линден занимался предпринимательской деятельностью: с 1888 года – в звании купца 2-й гильдии, с 1902 года – 1-й гильдии. В 1888 году Линден открыл в Петербурге на Невском проспекте, напротив Знаменской церкви (дом № 83), мастерскую, где ремонтировал часы и ювелирные изделия, производил золочение и серебрение, а также магазин по продаже часов и ювелирных изделий. Вскоре его магазин стал одним из крупнейших в столице, в нем продавались кольца, цепи, кресты, образа, серебряная посуда, знаки государственных учреждений, часы ведущих западноевропейских фабрик.

Причем за счет большого оборота цены были ниже, чем во многих других магазинах.

Удельная. Очерки истории

Дача Линден. Фото начала ХХ в.


К 1900 году Линден стал поставщиком дворов короля Румынского, князей Болгарского и Черногорского, позже – двора шаха Персидского. Пользуясь тем, что государственные гербы Черногории и Российской империи имели некоторое сходство, незаконно помещал на своих прейскурантах и рекламе малый герб России, жалуемый поставщикам Российского Императорского двора. После вмешательства канцелярии Министерства Императорского двора и петербургского градоначальника он письменно обязался впредь не пользоваться официальной атрибутикой и не вводить публику в заблуждение.

В 1912 году Линден издал роскошный каталог бриллиантовых, золотых изделий и прочих вещей (свыше 1500 рисунков), имевшихся в его магазине, а в 1913 году опубликовал тиражом 100 тыс. экземпляров свою книгу «Дом Романовых. Памятка русскому народу», которую бесплатно выдавали каждому посетителю его магазина.

Удельная. Очерки истории

Так выглядит сегодня обмелевшее «озеро Линден». Фото автора, сентябрь 2008 г.


В 1900-х годах Линден являлся также директором товарищества «Ново-граммофон», торговавшего граммофонами, пластинками и музыкальными ящиками. Был почетным членом Московского Императорского археологического института, членом Комитета по устройству празднования 300-летия Дома Романовых (с 1912 г.), старостой церкви Святого князя Александра Невского при Николаевском кадетском корпусе.

Чтобы избежать очередного погрома, которому подвергся его магазин как немецкий в начале Первой мировой войны, Линден в конце 1914 года изменил написание фамилии на «Линд’ен». В следующем году он опубликовал лубочную книжку «Повесть в лицах о славном муже Николае, зовомом Линден, зело полезна», где выводил свой род от выходца из Швеции Олафа, якобы прибывшего в Россию при великом князе московском Василии I...


Удельная. Очерки истории

Источник с мемориальной доской, посвященной Николаю II. Фото автора, сентябрь 2008 г.


По соседству с «озером Линден» находится пруд, с одного из краев которого бьет источник, сохранившийся до сих пор. По воспоминаниям старожилов, когда-то давно около источника возвышался шатер, стояла мраморная скамейка, а около нее – скульптура собаки. По некоторым сведениям, источник освящали в присутствии Николая II и всей его семьи. В память об том событии в 2000-х годах здесь установили мемориальную доску. По сей день сюда приезжают верующие люди, чтобы набрать «святой воды» – считается, что она укрепляет семью и излечивает хронические болезни.

Недалеко от источника находилась двухэтажная деревянная дача генерала Сеньковского (ныне на этом месте – дом № 78 по проспекту Тореза). Ее сожгли во время революции, а затем вновь отстроили.

«При мне там жила (моя) младшая сестра с внуком, – вспоминала о временах начала 1930-х годов старожил Удельной Тамара Кавревская. – Возле генеральского особняка на участке находились два двухэтажных бревенчатых дома для прислуги, причем в одном из строений был хозяйственный блок, а в другом – жилые помещения. В 30-е годы XX века оба корпуса соединили кирпичной вставкой и устроили на втором этаже концертно-танцевальный зал, а на первом этаже – кухню и столовую. В подвале был котел для кипячения белья и кочегарка. Некоторое время здесь находилась однодневная база отдыха Областного управления местной промышленности, а в конце 40-х годов дом был перепланирован под жилые комнаты для сотрудников управления...» Дом разобрали при реконструкции района в 1960-х годах.

* * *

Владельцем дачи в конце Старо-Парголовского проспекта (тогда она числилась под № 67, теперь это дом № 89 по проспекту Тореза), недалеко от Поклонной горы, являлся гофмейстер и член Совета Министерства внутренних дел Александр Феофилович Толстой – правнук героя Отечественной войны 1812 года фельдмаршала князя М.И. Кутузова и сын известного музыканта и музыкального критика гофмейстера Ф.М. Толстого. В нижнем этаже дома жила прислуга Толстого: дворник, садовник, кухарка и горничная, а в верхних пяти комнатах жил сам хозяин.

Как и все представители его семьи, А.Ф. Толстой воспитывался в Пажеском корпусе, однако его военная карьера не удалась, и он вплоть до самой своей кончины служил по ведомству Министерства внутренних дел. Одним из увлечений А.Ф. Толстого являлась живопись: ценители искусства говорили, что произведения его кисти не лишены таланта. Загадочная история его самоубийства взволновала весь Петербург – он застрелился в этом доме 19 июля 1910 года.

Полагали, что причиной рокового решения покончить с жизнью стала его неизлечимая болезнь. Толстой страдал тяжелыми сердечными приступами, с каждым разом становившимися все мучительнее. Последние дни он не раз говорил: «Жить тяжело! Когда же кончатся мои мучения!» «Одолеваемый приступами старческого маразма, А.Ф. Толстой прибегал часто к морфию, – писала потом одна из газет. – За неделю до смерти, жалуясь окружавшей его прислуге на страшное недомогание, он говорил, что если не поправится, то застрелится». Так и произошло.

Удельная. Очерки истории

Дом графа А.Ф. Толстого (нынепр. Тореза, 89). Фото автора, сентябрь 2008 г.


«Сегодня в газетах сообщение о самоубийстве моего двоюродного брата Александра Феоф. Толстого, – отметил 20 июля 1910 года в своих дневниковых записях известный нумизмат и археолог, государственный и общественный деятель Иван Иванович Толстой. – Страдая сердечной болезнью, он решился, испытывая, очевидно, нестерпимые страдания, пустить себе пулю в голову, что и исполнил. Ему было 73 года, и жил он порядочным сибаритом на собственной даче близ Удельной. Человек он был неглупый по природе, но характерный „черносотенец“ по соображениям практической политики. Когда-то я с ним был в довольно хороших отношениях; это было лет 25 тому назад, но уже около четверти века мы, можно сказать, совсем раззнакомились и никогда не видались. Ни общественной, ни политической роли он не играл никакой, а был просто важным чиновником без всякого влияния. Решимость покончить с собою, когда он убедился, что остаток дней ему придется без толку невыносимо страдать, на мой взгляд, совершенно правильная, и внушает мне уважение к его характеру».

* * *

Некоторую часть жителей Удельной, особенно в начале 1910-х годов, стали составлять рабочие заводов и фабрик Выборгской стороны. Ближе всего к Удельной располагался завод «Айваз». Его история началась в конце XIX века, когда 30-летний агент по продаже папиросных гильз Яков Айваз открыл собственную мастерскую.

Сойдясь с изобретателем Куркевичем, Айваз предпринял постройку гильзонабивочной машины. Делал ее Куркевич, а Айваз, не имевший технического образования, доставал материалы и вел организаторскую работу. Когда машина была сделана, ею заинтересовались табачные фабриканты Богданов и Шапшан. Машину купили, появились новые заказы. Так фирма стала развиваться и со временем превратилась в большой завод, расположившийся в 1912—1913 годах в Лесном – одном из ближайших петербургских пригородов.

Завод продолжал выпускать табачные машины высокого качества, они весьма успешно конкурировали с иностранными на рынках Европы и Америки. Однако в 1912 году, в момент переезда завода с Васильевского острова на северную окраину и создания акционерного общества, родилась идея организовать производство осветительных ламп.

Как известно, электрическая лампочка накаливания была изобретена в России А.Н. Лодыгиным, однако он не получил поддержки своему изобретению и вынужден был уехать для продолжения работы за границу. Патент на производство электрических ламп накаливания был заявлен в России американцем Т. Эдисоном, который лишь усовершенствовал изобретение Лодыгина.

Долгое время Россия совершенно не имела собственного производства электрических ламп – все покрывалось за счет импорта. Первую российскую фабрику электроламп открыл в Москве в 1906 году инженер Калманок, затем, в 1909 году, в первопрестольной появилось еще два производства – по существу, кустарные мастерские, собиравшие лампы с угольной нитью накаливания из заграничных материалов и полуфабрикатов.

К тому времени страны Европы и Америка уже перешли от угольной нити накаливания к металлической (вольфрамовой). Айваз почувствовал нишу рынка: производство электроламп сулило большую прибыль. Весной 1914 года уже был готов новый корпус завода. Производство ламп с металлической нитью накаливания организовали по немецким образцам, из немецких материалов и полуфабрикатов силами немецких же фирм и специалистов.

Немалое значение имела и звучность наименования фирменной марки. На русском рынке в ту пору конкурировали лампочки с именами «Вотан», «Циркон», «Осрам», «Филипс». Акционеры завода «Айваз» оказались на высоте и выбрали в качестве названия имя «Светлана». Считается, что этому было несколько причин: во-первых, красивое женское имя, во-вторых, в нем содержалось ключевое слово «свет». Есть и еще одна версия: «Светлана» расшифровывается буквально как «световая лампа накаливания». Так и родилась «Светлана» – сначала как товарный знак на лампочках, потом как название производства, а затем и как имя одного из крупнейших заводов в советское время.

Однако оказалось, что немецкий представитель Вебер поставил Айвазу оборудование для производства ламп не с тянутой нитью, а с прессованной, изготовлявшейся из порошка. Такая лампа получалась очень хрупкой, а к 1914 году подобные лампы уже устарели. Айвазу грозили убытки, но началась Первая мировая война, и все связи с германскими фирмами, от которых зависело производство, прервались.

Завод «Айваз» перешел на выпуск военной продукции, но не забывали и о лампах. Инженер Допкевич, приглашенный с завода «Вестингауз» во Франции, взялся приспособить оборудование Вебера для производства ламп с тянутой нитью. К концу 1914 года производство электроламп на «Светлане» удалось запустить. Правда, в условиях войны оно осуществлялось в достаточно скромных размерах.

К началу Первой мировой войны завод «Новый Айваз» в Лесном являлся одним из крупнейших петербургских предприятий. В его составе находились три специализированных производства – механический завод, выпускавший прицельные рамки для винтовок; машиностроительный, на котором производились табачные машины; и завод электроламп «Светлана». Первая мировая война сыграла на руку владельцам «Нового Айваза». Только за 1915 год завод заключил контрактов на 30 миллионов рублей.

И все-таки Удельная не превратилась в рабочую окраину. Она сохраняла удивительное очарование тихого полу-сельского предместья Петербурга...

Нередким гостем Удельной был поэт А.А. Блок. Удельная, в числе других северных пригородов, являлась одним из излюбленных мест А.А. Блока в Петербурге, местом его многочисленных загородных прогулок и скитаний. Так, в письме от 26 апреля 1910 года своему другу поэту А.В. Гиппиусу Блок писал: «Третьего дня я бродил в Удельном лесу близ Лесного, там все время несется „гул железного пути“ и анемоны в бутонах под снегом – какая-то „смесь зимы и лета“ (Фет?). Если бы было время сосредоточиться, оттуда можно бы вывезти „настроений“ на несколько дней».

А в дневнике А.А. Блока за 23 июня 1912 года есть такая запись: «Вчера вечером тихо гуляли с Пястом. Необычайный, настоящий запах сена между Удельной и Коломягами». И снова об Удельной – в дневнике от 16 апреля 1913 года: «Днем я был у сестер Терещенко, потом катались вчетвером, объехали все Острова и на Удельную. Болтали и смеялись, было весело»...

Чрезвычайные происшествия

Жизнь в Удельной тянулась достаточно тихо и мирно, почти не прерываясь никакими чрезвычайными событиями. Впрочем, таковые все же случались, причем нередко происходили в Удельном парке. Об одном из таких случаев сообщал в августе 1880 года «Петербургский листок».

«11 августа, в 7 часов вечера, в Удельном лесу, между станциями Финляндской железной дороги Ланская и Удельная, произошло следующее обстоятельство, – говорилось в газете. – При приближении поезда, идущего из Петербурга в Парголово, из леса выскочила красивая и молодая барышня, одетая в белое шелковое платье, бросилась на полотно железной дороги и положила голову на рельсы. К счастью, проходивший мимо какой-то молодой человек увидел это, бросился к несчастной и успел оттащить ее почти за момент до прохождения поезда».

Спасенная барышня оказалась дочерью богатого человека, проживавшего на даче близ станции Ланская. Причиной попытки самоубийства оказалась, как это нередко бывает, безнадежная любовь к молодому человеку, которого ненавидел отец...

О чрезвычайном событии сообщалось 11 июля 1893 года в том же «Петербургском листке»: из Дома призрения душевнобольных во время прогулки отлучилась неизвестно куда душевнобольная А.В. Быстроумова, 25 лет. «Одета беглянка в черную юбку и розовую кофточку. Розыск ее до сих пор еще не увенчался успехом».

В ноябре 1907 года близ железнодорожной станции Удельная произошел трагический случай, ставший одним из событий в хронике необъявленной войны, объявленной террористами-революционерами против чиновников, воплощавших в себе, как казалось «борцам за свободу народа», все зло царского самодержавия. Здесь, на Удельной, поединок закончился гибелью представителя власти – унтер-офицера Иванова. Впрочем, «царский сатрап» вовсе не был отъявленным палачом и вешателем: будучи георгиевским кавалером, он поступил в жандармский дивизион в 1905 году и его определили дежурить на станцию Удельная.

В тот роковой вечер унтер-офицер Иванов находился на платформе станции, когда подошел поезд, следовавший в Петербург со стороны финской границы – из Белоострова. На пустынную в тот час платформу из вагона 2-го класса быстрым шагом вышли два молодых интеллигентных человека. У Иванова они вызвали подозрение, тем более что он за два года службы знал практически всех обитателей Удельной и их гостей в лицо и даже чуть ли не по имени. Поэтому жандарм предположил, что подозрительные незнакомцы принадлежат к тем многочисленным лицам, что скрываются от российских властей в Финляндии и хотят нелегально пробраться в Петербург.

Унтер-офицер бросился вдогонку за неизвестными, которые спешным шагом спустились с платформы и направились к Удельному парку. Иванов следовал за ними. Заметив слежку, они остановились, и в темноте прозвучали, один за другим, пять выстрелов. На пальбу прибежали постовые городовые и сторожа, но преступников уже и след простыл. Полицейский резерв обыскал весь парк, больше похожий на дремучий лес, но результатов не было: убийцы как сквозь землю провалились.

Раненого жандарма немедленно отправили в больницу Св. Пантелеймона, что находилась прямо возле станции Удельная. У него зафиксировали три тяжелые раны – две в ногу и одну в живот. После перевязки унтер-офицера отвезли в Петербург в Военно-клинический госпиталь, но помочь ему там не смогли: на следующий день, 3 ноября 1907 года, он скончался...

А вот подробности другого чрезвычайного происшествия, случившегося в Удельном парке в середине марта 1913 года, когда автомобильное путешествие на весенний пикник обернулось трагедией с роковыми совпадениями и мистическим уклоном. Об этой «небывалой автомобильной катастрофе», закончившейся гибелью одного пассажира и тяжелыми ранениями еще двух попутчиков, тогда много писали в столице.

Дело было так. 17 марта 1913 года, пользуясь прекрасной погодой, компания друзей решила устроить весенний пикник на лоне природы в окрестностях Юкков. Причем составляли эту компанию люди не простые, а имевшие определенный вес в столичном обществе: директор Российского таксомоторного общества отставной гвардейский поручик инженер Шостаковский, представитель акционерного общества Мальцевских заводов Коровяков, присяжный поверенный Благовещенский, его жена Евгения Николаевна и сестра Олимпиада Николаевна.

Дамы приготовили различные закуски и снедь, господа захватили корзину с шампанским. Стояла чудесная погода, автомобиль на предельной скорости несся через Удельный парк. Путь лежал по аллеям, которые были в тени лесной чащи и слабо освещались солнцем. На беду, дорога кое-где покрылась тонкой ледяной коркой, колеса автомобиля заскользили, и в один ужасный момент шофер не справился с управлением. На полном ходу машина полетела в канаву. Но страшнее всего было то, что на пути автомобиля оказалась могучая сосна, которая и погубила пассажиров.

Первыми опомнились после катастрофы адвокат Благовещенский и отставной поручик Шостаковский, которые бросились к лежавшим без признаков жизни спутникам и послали шофера в домик сторожа, находившийся неподалеку на Фермском шоссе. Из Лесного и Новодеревенского участков вскоре прибыли приставы, они вызвали карету скорой помощи и пожарную команду, так как боялись взрыва бензина.

Из ближайшей к месту трагедии Пантелеймоновской больницы примчались врач и фельдшер. Коровяков к тому времени уже скончался от тяжелых травм, а дамы продолжали лежать без сознания. Врачи признали положение обеих почти безнадежным.

Место, где произошла катастрофа, среди удельнинских обывателей считается отмеченным злым роком. На той самой сосне, в которую врезался автомобиль, уже были отмечены четыре (!) случая самоповешения. Сообщалось, что на той же поляне не так давно отравились «по уговору», то есть совершили распространенное в ту пору двойное самоубийство, две несчастные барышни, а на днях близ этого места сгорел чей-то автомобиль.

Удельная. Очерки истории

О.Я. Пергамент


И вот еще одна трагедия в роковом месте. Из пассажиров не пострадали лишь адвокат Благовещенский и отставной поручик Шостаковский. Шофер, также отделавшийся лишь мелкими царапинами и сильным испугом, заболел нервным расстройством...

К слову, неподалеку от той сосны в июне 1908 года должна была произойти (но так и не случилась!) «историческая» дуэль двух депутатов III Государственной думы – одного из лидеров крайне правых, монархиста-черносотенца Николая Евгеньевича Маркова 2-го и либерала Осипа Яковлевича Пергамента. Оба они были характерными личностями своего времени, значительными политическими фигурами России начала XX века, почти совсем позабытыми сегодня.

Начнем с последнего. Потомственный дворянин, один из лидеров черносотенцев, издатель реакционной газеты «Русское знамя», депутат от Курской губернии Н.Е. Марков (приставку «2-й» он получил потому, что в Думе был еще один депутат с такой фамилией) был известен не только как ярый защитник самодержавия, но и как дебошир, драчун и дуэлянт. В этом отношении он уступал только одному думскому хулигану, чье имя постоянно мелькало на страницах печати, – Владимиру Митрофановичу Пуришкевичу. По общему количеству замечаний и взысканий за недостойное статуса депутата поведение Н.Е. Марков 2-й занимал с большим отрывом прочное второе место. Со своими политическими оппонентами он никогда не церемонился: за словом в карман не лез.

Одним из его недругов стал депутат от кадетской партии, представитель Одессы О.Я. Пергамент – популярный адвокат и общественный деятель. Он славился как блестящий оратор – недаром коллеги называли его «одесским Златоустом».

Удельная. Очерки истории

Н.Е. Марков 2-й


«Каждая более или менее крупная защита оканчивалась для него настоящим триумфом, – говорилось впоследствии в очерке к пятилетию со дня его смерти, опубликованном в „Одесских новостях". – И при такой огромной практике он успешно занимался еще и научной работой. Его монографии и многочисленные статьи в „Журнале министерства юстиции", „Журнале министерства народного просвещения", „Праве“ посвящены важным вопросам истории права, торгового права, морского права, гражданского права, так называемого бессарабского права и т. д. Осип Яковлевич был одним из авторов „Учебника морского торгового законоведения". Отдельно необходимо отметить его книгу „Общественные задачи адвокатуры". Эти солидные труды внесли весомый вклад в изучение права и имели огромное значение для судебной практики».

Ничего удивительного, что принципиальная позиция О.Я. Пергамента – широко известного и очень популярного одесского председателя Совета присяжных поверенных – не нравилась властям. Во время мятежа на броненосце «Потемкин» в июне 1905 года, когда в Одессе ввели военное положение, военный генерал-губернатор настоятельно рекомендовал О.Я. Пергаменту покинуть город. Тот ответил принципиальным отказом, за что был сослан в Пермскую губернию. Правда, совсем скоро, в конце сентября, когда события улеглись, ему разрешили вернуться в Одессу.

Гонения властей сыграли в глазах избирателей только на пользу Осипу Яковлевичу. В январе 1907 года его избрали во II Государственную думу, а после ее роспуска – в III Государственную думу. Это был период расцвета его как политика, общественного деятеля, адвоката.

Вот как оценивал эту исключительно активную деятельность его современник: «В Петербурге он нес колоссальную работу, которую прямо-таки невозможно описать. Будучи одним из лидеров кадетской партии, он должен был уделять в ту пору массу времени и думским пленарным заседаниям, и работе в комиссиях и фракционных заседаниях, он должен был выступать по всем более или менее важным вопросам в Думе, и в особенности его всегда выдвигали для запросов правительству. Наряду с этим ему приходилось нести серьезную общественную работу и в суде в качестве защитника. Не было почти ни одного большого общественного и политического процесса, в котором он не участвовал бы, отдавая совершенно безвозмездно и время, и труд».

Юрист и публицист И.В. Гессен в статье в журнале «Право», посвященной памяти Осипа Яковлевича, впоследствии писал: «Кто бы ни нуждался в помощи, кто бы ни оказался в затруднительном положении, он без малейших колебаний шел к Пергаменту – адвокату, Пергаменту – члену Гос. думы, Пергаменту – гражданину и просто человеку в полной уверенности, что он получит от него все, что имеется в богатой сокровищнице его душевных сил. Мы восторгались этой поразительной энергией и трудоспособностью, мы высоко ценили его, мы гордились им».

Конфликт между двумя политическими антиподами разгорелся 20 июня 1908 года, когда Н.Е. Марков потребовал от О.Я. Пергамента немедленного «удовлетворения». Свидетель этого эпизода московский губернатор В.Ф. Джунковский считал, что невозможно было в ту минуту согласиться с одной из сторон: народные избранники «острили под шум и выкрики, наносили друг другу оскорбления». По всей видимости, Марков 2-й весьма чувствительно задел Пергамента, известного своей способностью оставаться спокойным даже в самых критических ситуациях. Когда друзья Пергамента нередко интересовались, как ему удается оставаться невозмутимым, когда «в груди все клокочет», Осип Яковлевич лишь улыбался в ответ: «Это – результат влияния моего дрезденского учителя».

Было назначено место и время дуэли. Секундантами Маркова 2-го выступали известные «правые» политики В.М. Пуришкевич и В.В. Шульгин. Известие о дуэли широко распространилось в столице, и когда ночью 24 июня на Егерском проезде вблизи Удельного ипподрома показались участники дуэли и их секунданты, здесь появилось несколько десятков корреспондентов столичных газет. Некоторые из них «вооружились» фотоаппаратами. Неподалеку остановились кареты скорой помощи, заказанные заранее. Фотографы стали выбирать удобные ракурсы для съемки, а дуэлянты занимать места у барьеров. По словам репортеров, «большая группа собравшихся оживленно беседовала, курила. Появились откуда-то конфеты, фрукты». Особенно нервничал из-за присутствия посторонних лиц В.В. Шульгин, опасаясь, что в них может попасть шальная пуля.

Секунданты зарядили пистолеты, дуэлянты сняли сюртуки и приготовились взять оружие, но появившиеся полицейские офицеры и конные городовые прервали это действо. Пристав Лесного участка, к неудовольствию секундантов и публики, велел прекратить дуэль и арестовал пистолеты, хотя и не задержал никого из участников.

Через несколько дней, 26 июня, Марков и Пергамент повторили попытку дуэли, и на этот раз успешно. Поскольку в ближайших окрестностях Петербурга дуэлянтам опять могла помешать полиция, по предложению Пуришкевича они отправились в имение бывшего столичного губернатора А.Д. Зиновьева на правом берегу Невы. Здесь и состоялась эта дуэль. Марков и Пергамент, оба прекрасные стрелки, стреляли почти одновременно. Пули полетели в сторону, дуэлянты остались живыми и невредимыми. Недавние враги пожали друг другу руки, после чего, сев на идущий из Шлиссельбурга в столицу пароход «Петр I», потребовали шампанского и распили несколько бутылок в знак примирения...

Любопытно будет узнать, как же сложилась в дальнейшем судьба героев этой дуэльной истории. Менее года спустя, 16 мая 1909 года, 41-летний депутат О.Я. Пергамент скончался при довольно загадочных обстоятельствах. По официальным данным – «скончался скоропостижно от апоплексии». Однако в столице упорно твердили, что произошло самоубийство...

Дело в том, что всего за несколько дней до смерти он стал звездой петербургской прессы и предметом сплетен и пересудов всех слоев общества. По сообщению Министерства юстиции, направленному в Государственную думу, решался вопрос о привлечении депутата Пергамента к уголовной ответственности по статьям 14, 1681 и 234 судебного уложения (статья 14 соучастие в виде «попустительства» и «укрывательства»; статья 1681 – присвоение и растрата чужого имущества; статья 234 – служебный подлог).

Объяснялось это тем, что О.Я. Пергамент, будучи думским депутатом, параллельно осуществлял частную адвокатскую практику и принял на себя поручение по защите известной авантюристки-мошенницы баронессы фон Штейн, в ходе выполнения которого оказал ей содействие в бегстве за пределы России и укрывательстве от правосудия. Ползли нелепые слухи, якобы она даже была его любовницей.

«Архивы, архивы и еще раз архивы – здесь лежит разгадка всех тайн истории, – отмечал адвокат Сергей Емец[21] в своей публикации „Тайна смерти адвоката Пергамента”, опубликованной в 2007 году в „Вестнике Одесской адвокатуры". – Изучая документы и материалы тех лет о Пергаменте, заключение врачей о его смерти, описание течения его болезни, можно прийти к выводу, что самоубийства не было. А просмотрев материалы, которые готовились для обвинения Пергамента, показания баронессы фон Штейн, ее близкого друга Шульца, самого Пергамента, приходишь к абсолютному убеждению, что в суде Пергамент был бы оправдан. Но с точки зрения общественной и политической жизни честь и достоинство адвоката Пергамента были бы растоптаны. Его готовились арестовать, отстранить от работы в Думе, исключить из сословия присяжных поверенных. Это был вопрос – честь или жизнь».

Даже предание земле тела адвоката О.Я. Пергамента обрело скандальный характер, в него были вовлечены высшие слои петербургского общества. Друзья и соратники адвоката намеревались захоронить его в петербургской Лавре, однако им заявили: «Церковное погребение недопустимо, так как всем кладбищам Петербурга отдано распоряжение не принимать тело Пергамента». Депутация от родных и друзей Пергамента отправилась к Петербургскому митрополиту, объяснившему, что прокурор Синода Лукьянов приказал по телефону не хоронить тело, так как Пергамент покончил с собой и, кроме того, в душе отпал от православия и в течение многих лет отсутствовал на исповеди. Все просьбы депутации митрополит категорически отклонил и не дал согласия на захоронение Пергамента.

Друзья Пергамента добились аудиенции у премьер-министра П.А. Столыпина, убеждая его, что распоряжение Синода произведет неблагоприятное впечатление на Думу и на все общество. Также ставился вопрос об официальном заключении врачей, в нем причиной смерти указывался сердечный приступ. Столыпин вначале отказывался помочь, утверждая, что бессилен отменить распоряжение Синода, но затем пошел на уступки: все препятствия к церковному погребению Пергамента были устранены. Депутата похоронили на Смоленском православном кладбище.

Уголовное дело по обвинению адвоката Пергамента по статьям 14,1681 и 234 судебного уложения было прекращено в связи со смертью Пергамента. Скандала, которого так ждали недруги Пергамента, не получилось. Честь адвоката Пергамента осталась незапятнанной. Что же касается баронессы фон Штейн, то она пережила революцию и умерла в нищете...

Впоследствии имя О.Я. Пергамента на долгие годы оказалось забытым. И только спустя век о нем вспомнили – прежде всего в его родной Одессе. К 2009 году одесский адвокатский мир отметил столетие со дня смерти Пергамента. «Поиск архивных материалов о Пергаменте был длительным, но успешным, – отмечал Сергей Емец в публикации в „Вестнике Одесской адвокатуры". – Удалось найти несколько его фотографий и портретов, установить биографические данные, многочисленные отзывы современников о нем, в том числе и книгу присяжного поверенного А.А. Бугаевского, посвященную пятилетию со дня смерти Пергамента. Единственный экземпляр этой книги хранится в Одесской государственной библиотеке им. М. Горького. К сожалению, не сохранились ни собственный дом Пергамента по Пушкинской ул., 72 (сейчас там ЦУМ), ни его личная библиотека – одна из крупнейших в Европе того времени по вопросам права. Но найден его экслибрис»...

Николай Евгеньевич Марков 2-й известен сегодня прежде всего исследователям Белого движения и русской эмиграции. Он на долгие годы пережил Осипа Яковлевича Пергамента. Судьба его складывалась удивительно, как в лихом историческом романе. После прихода к власти большевиков он вел конспиративную работу в Петрограде, в 1919—1920 годах активно участвовал в Северо-Западной армии Н.Н. Юденича, после ее поражения эмигрировал и жил в Берлине. Будучи убежденным сторонником монархии, продолжал активно заниматься политической деятельностью.

Когда в Германии стал рождаться фашизм, Марков 2-й проявил к нему неподдельный интерес. В 1935 году в Эрфурте он вступил в русскую секцию нацистской «Мировой службы», участвовал в антисемитской политике нацистских властей и даже выступал поборником «окончательного решения еврейского вопроса» и сторонником войны с СССР. После окончания войны Маркова 2-го, по всей видимости, ждал бы суд и смертная казнь в Советском Союзе, но ему повезло: он умер собственной смертью в конце апреля 1945 года в германском городе Висбаден...

* * *

Вернемся, однако, к удельнинским дуэлям. В начале ноября 1909 года в газетах сообщалось, что полиции удалось предотвратить дуэль в Удельном парке. На поединок намеревались выйти два студента Политехнического института. Причиной дуэли называли «столкновение на личной почве». Чтобы не допустить дуэли, по всему Удельному парку расставили разъезды конных городовых. У входов на главные аллеи появились наблюдательные посты, которым вменялось в обязанность следить за всеми подозрительными посетителями парка и прохожими. Благодаря таким чрезвычайным мерам полиция сорвала план дуэлянтов...

Весной 1912 года в Удельной на Коломяжском ипподроме стрелялись полковник, флигель-адъютант кавалергардского полка граф Дмитрий Сергеевич Шереметев и бывший офицер Василий Александрович Шереметев. Они состояли в дальнем родстве, а причиной поединка, как сообщали газеты, стал спор о наследстве.

В один из теплых апрельских дней неподалеку от станции Скачки почти одновременно остановилось несколько «моторов», и среди них – автомобиль Красного Креста. Из машин вышли офицеры-гвардейцы и трое «статских». Все они направились мимо главного здания скаковых трибун через калитку около сторожки на круг ипподрома. Здесь двое из них, «статский» и военный, отошли в сторону и стали снимать шинели.

Появление необычных посетителей сразу же обратило на себя внимание смотрителя скачек. Однако выяснилось, что дуэль официально разрешил суд чести офицеров кавалергардского Ее Величества Императрицы Марии Федоровны полка. Бдительный смотритель тем не менее тотчас же позвонил в полицию и уведомил о происходящем местного полицмейстера и пристава. Представители полиции не заставили себя ждать, но в предстоящую дуэль вмешиваться не стали.

Руководитель поединка, генерал-майор свиты Его Величества граф Ферзен, выбрал место. Отметили два барьера на расстоянии двадцати пяти шагов. В качестве секундантов со стороны Дмитрия Шереметева выступали граф Ферзен и полковник гвардии граф Граббе, а со стороны Василия Шереметева секундантами стали князь Тенишев и отставной полковник Свечинский. На счет «три» почти одновременно раздались два выстрела. К счастью, противники оказались невредимыми: пули пролетели мимо. Согласно условиям этого поединка, секунданты объявили дуэль законченной. Противники примирились, подав друг другу руки. Секунданты составили протокол, после чего все участники дуэли разъехались...

И еще об одной печальной истории, также имевшей отношение к Удельному парку. «Чинам уголовного розыска удалось раскрыть тайну Удельного парка, где два дня назад был обнаружен изуродованный труп мужчины, – сообщалось 31 января 1918 года в „Новых ведомостях". – В трупе был опознан известный владелец паркетной фабрики, владелец многих мебельных мастерских и гостиниц А.Ф. Кочуков, проживающий по Ямской улице. Как выясняется, в день убийства он получил большую сумму денег».

* * *

Страшное преступление, нашумевшее на весь город, произошло в сентябре 1910 года на Костромском проспекте в Удельной: брат убил своего родного брата. Убийство было зверское, хладнокровное и расчетливое, мотив – жажда наживы. Рассказывая об этом преступлении, газеты пестрели заголовками «Каин и Авель по-петербургски».

Предыстория была такова: в апреле 1910 года на даче на углу Костромского проспекта (№ 75) и Повенецкой улицы, принадлежавшей Ивану Матвеевичу Карьялайнену, поселилась семья бедного дворянина Николая Владимировича Власова, служившего много лет в управлении петербургского удельного округа. У него была 16-летняя дочь и два сына – 20-летний Александр и 19-летний Владимир.

Как в старой притче, один был трудолюбивым и прилежным, а другой – бездельником и разбойником. Причем хулиганом был старший сын Александр. Из канцелярии местной пожарной дружины, где он прослужил совсем недолго, его выгнали за пьянство. Несмотря на это, он пользовался успехом у 18-летней крестьянки Клавдии, служившей в семье Разживина, что занимала нижний этаж той же дачи на Костромском.

В июле 1910 года отец, мать и дочь Власовы уехали в Новгородскую губернию, где глава семейства Власов приобрел небольшое поместье. В квартире на Костромском братья остались одни.

За четыре дня до роковых событий Александр завел дружбу с неизвестным блондином, бедно и неряшливо одетым, тоже любителем выпивки. В тот роковой день 20 сентября, около шести часов вечера, Владимир Власов вернулся домой и застал там своего брата вместе с новым товарищем. Те знали, что 20-го числа каждого месяца Владимир приносит домой жалование.

Служанка рассказывала потом, что слышала из квартиры Власовых, что на втором этаже, возню, крики, угрозы, беготню. «Так, так ему надо! Дай ему хорошенько!» – раздавались возгласы. Потом она услышала умоляющий голос Владимира: «Шура, мой брат! Что же ты делаешь?!» Потом послышались удары, точно рубили обухом топора. Затем – снова возня и беготня, а потом послышалась игра на балалайке и пение. Через некоторое время Александр с товарищем вышли, заперев за собой дверь на ключ.

Обеспокоенная служанка разбудила хозяев, и они решили узнать, все ли в порядке у жильцов наверху. Однако на их стук в дверь никто не отвечал. Позвали дворника, но тот не горел желанием ломать дверь. «Полноте, нешто возможно, чтобы убийство произошло», – отговаривался он. Тогда ему велели найти городового и прислать в дом. Дворник ушел и пропал с концами: ни дворника, ни городового...

Тем временем, около часа ночи вернулись Александр и его товарищ. Хозяева дома незаметно вышли в палисадник и стали наблюдать за ярко освещенными окнами мезонина. Там шло пьяное застолье, потом началась долгая возня в комнате. Как потом оказалось, злодеи занимались грабежом, складывая в узлы наиболее ценные вещи и одежду. С убитого Владимира они сняли не только верхнюю одежду, но даже башмаки.

Ранним утром преступники вышли из дома и направились к железнодорожной станции. Хозяева дома проследили за ними, и как только страшные люди ушли, опять позвали дворника. Тот снова принялся уверять, что все опасения – это ерунда, но едва только перешагнул через порог квартиры Власовых, сразу же наткнулся на труп Владимира. Его изрубленная топором голова была плотно обмотана рубашкой и большим полотенцем. В углу стоял обернутый в тряпки топор-колун – орудие убийства. На стенах виднелись следы крови.

Немедленно позвали полицию. Сыщики сразу же принялись за расследование. Оказалось, что соучастником убийства был 16-летний Алексей Шифрин, живший с семьей неподалеку, в доме № 73 на Ярославском проспекте. Его отец служил помощником пристава – прежде в Ревеле, а теперь в Петербурге.

Выяснилось, что убийц видели на Александровском рынке, потом на Финляндском вокзале, где они купили утренние газеты. Там уже говорилось о преступлении в Удельной. Прочитав о себе, злодеи тотчас купили билеты и умчались на поезде по направлению к Белоострову. Правда, долго гулять им на свободе не удалось: через несколько дней их задержали за финской границей, в Выборге. Под усиленным конвоем преступников отправили в Петербург...

В годы революции и гражданской войны

События, происходившие в Удельной, вошли в летопись революции. Когда-то тот факт, что В.И. Ленин побывал на железнодорожной станции Удельная, являлся едва ли не главной заслугой этих мест. Когда в 1982 году открылась станция метро «Удельная», в торце ее подземного зала появились барельеф Ленина и памятная надпись, сообщающая, что именно с железнодорожной станции Удельная в августе 1917 года В.И. Ленин уезжал в вынужденную эмиграцию, скрываясь от преследований Временного буржуазного правительства. Сегодня этот ленинский мемориал в метро остался лишь символом своей эпохи, а история с Лениным в Удельной может представлять для нас интерес не только в историко-политическом, но и в краеведческом отношении...

Специфика пригородного района, а также близость железнодорожной станции делали эти места привлекательными для конспираторов. Среди революционных реликвий Удельной путеводитель по Ленинграду 1933 года упоминал бывшую дачу Грушке на Алексеевской ул., 3. Здесь 23 июля 1906 года произошел известный арест Петербургского комитета РСДРП, повлекший за собой «процесс 19-ти» (Ф.И. Голощекин[22], Я.Н. Бранденбургский, Д.С. Постоловский и др.), состоявшийся в 1907 году. Некоторым участникам того собрания (В.И. Невскому, И.А. Теодоровичу и др.) удалось скрыться, и они в процесс не попали...

«Летом 1908 года несколько раз за городом, в Удельной и других дачных местах, по воскресеньям устраивались массовки по текущему моменту, собиравшие нередко 100– 150 человек», – вспоминал А.М.Буйко, возглавлявший в то время Петербургский комитет РСДРП. Самым жгучим вопросом, который обсуждался тогда на этих собраниях, был следующий: нужна или нет рабочим нелегальная социал-демократическая партия? Меньшевики выступали против подпольных методов работы, за выход на «широкую легальную арену работы и борьбы» – в вечерние школы, клубы, профсоюзы, кооперативы. Они полагали, что в результате это создаст базу для культурного роста рабочего класса по типу западноевропейских стран, и тогда пролетариат мирным путем придет к завоеванию социализма.

Большевики вели ожесточенную борьбу с такими взглядами, называя их «ликвидаторскими» и «ренегатскими». «Из многих рабочих собраний, на которых выступали блестящие говоруны из меньшевиков-ликвидаторов против большевиков-рабочих, не помню ни одного, где бы ликвидаторам удалось провести свою резолюцию», – вспоминал А.М. Буйко. В 1909 году его арестовали и приговорили к ссылке на вечное поселение в Сибирь. Освободила его Февральская революция 1917 года...

Удельная была географически близка к Выборгской стороне, а она благодаря сосредоточению значительного количества заводов и фабрик служила источником революционных волнений. Ближе всего к Удельной находился завод «Айваз» (ныне – объединение «Светлана»), считавшийся одним из очагов революционного брожения в Петербурге. Если говорить словами пропаганды советских времен – «одним из передовых отрядов петербургского пролетариата».

В советское время особенно подчеркивалась роль М.И. Калинина, поступившего на «Айваз» в феврале 1913 года. В это время, до января 1916 года, он жил в Озерках на Безымянной улице. Работая на заводе, он активно занимался революционной агитацией: в частности, занимался организацией доставки газеты «Правда», ее распространением, «вербовкой» для нее рабочих корреспондентов, проводил сбор средств в пользу газеты, помогал скрывать от полиции конфискованные номера «Правды».

Дирекция «Айваза» не могла не замечать того, что происходило на заводе, но до поры до времени решительных действий против М.И. Калинина не предпринимала: заводу требовались высококвалифицированные рабочие. «Все митингуешь, Калинин? – ворчали мастера. – Когда работать будешь?»

1 мая 1913 года айвазовцы вышли на демонстрацию, в которой приняли участие рабочие и других фабрик и заводов Выборгской стороны. Митинг закончился разгоном и арестом многих его участников. Однако брожение на «Айвазе» продолжалось и особенно обострилось в связи с действиями студента-практиканта Балика, стремившегося найти основания для снижения расценок и проводившего в цехах хронометраж. Конфликт привел к 60-дневной забастовке рабочих с требованием увеличения оплаты, повышения безопасности труда, вежливого отношения мастеров к рабочим и недопущения на завод Балика. Одним из мест, где во время стачки собирались рабочие-большевики, являлся Удельный парк...

В 1917 году с Удельной неоднократно была связана деятельность В.И. Ленина. Он не раз побывал на станции Удельная, когда находился на нелегальном положении, скрываясь от властей после «июльского кризиса». В начале августа 1917 года Ленину пришлось покинуть свой впоследствии знаменитый шалаш в Разливе. 8 августа он вместе с Э.А. Рахьей добрался по железной дороге до станции Удельная, откуда они проследовали в дом на Ярославском проспекте, где квартировал рабочий завода «Айваз» Эмиль Кальске[23]. На условный стук дверь открыла Л.П. Парвиайнен – жена Э.А. Рахьи, ожидавшая здесь В.И. Ленина.

Согласно свидетельствам, не желая стеснять хозяев, Ленин наотрез отказался от предложенной ему кровати и улегся на полу, подстелив газеты. Этот яркий эпизод вошел впоследствии в знаменитый кинофильм «Ленин в Октябре». Одна только деталь тщательно скрывалась: Ленин ночевал здесь не один, а вместе со своим ближайшим соратником – Г.Е. Зиновьевым.

Даже Э.А. Рахья, который и привез Ленина с Зиновьевым сюда на ночлег, на всякий случай, ради предосторожности, скрыл от хозяина квартиры их имена. Недаром Э. Кальске вспоминал впоследствии: «Утром открываю дверь и вижу двух товарищей, лежащих прямо на полу. Один был чисто выбрит и в парике. У другого было широкое лицо, короткие усики, на щеках и подбородке пробивалась бородка, и он был похож на мусульманина. Когда приятель сказал мне, что один из них Ленин, а другой Зиновьев, я так и онемел».

Удельная. Очерки истории

Дом, где квартировал рабочий завода «Айваз» Э. Калъске, на Ярославском пр., 11. Фото 1957 г. из фондов ЦГАКФФД СПб.


Почему потом было вычеркнуто имя Зиновьева – объяснять не нужно. Как и другим «врагам народа», ему не было места в истории...

На квартире Кальске Ленин провел около суток, а поздней ночью с 9 на 10 августа Ленин и Рахья пришли на станцию Удельная, чтобы сесть по договоренности на паровоз № 293, машинистом которого являлся Гуго Ялава.

«Так как я не знал Ильича в лицо, – вспоминал Гуго Ялава, – то условились, что когда паровоз поравняется с площадкой лестницы у входа на станции Удельная, то Рахья, который будет стоять на видном месте и спокойно курить, по остановке поезда должен сойти и идти в первый вагон, а Ильич без спешки... влезет на паровоз... как свой человек». Так и сделали. Паровоз дачного поезда № 71 остановился на Удельной в четверть второго ночи. Операция по «переправке» Ленина в Финляндию прошла успешно, а паровоз № 293 стал впоследствии знаменитой на всю страну революционной реликвией.

Именно на этом паровозе в октябре 1917 года Ленин вернулся в Петроград, чтобы готовить вооруженный захват власти. Ныне «исторический паровоз» стоит в специальном павильоне на Финляндском вокзале.

Удельная. Очерки истории

Э. Кальске с женой С. Кальске


И еще один любопытный момент российской истории связан с домом на Ярославском: именно здесь, на квартире Эмиля Кальске, в октябре 1917 года, после «исторического» заседания ЦК большевиков на Карповке, взявшего курс на захват власти, Л.Б. Каменев и Г.Е. Зиновьев составляли письмо протеста против принятого решения о курсе на вооруженное восстание...

Этот деревянный двухэтажный дом на Ярославском проспекте, под №11, сохранялся до 2005 года. А затем был снесен ради строительства нового жилья. Впрочем, об этом позже, в главе «Двадцать последних лет».

Как реликвия революционного прошлого сохранился старинный удельнинский особняк – так называемая «дача Калинина» у подножия Поклонной горы (нынешний адрес – пр. Энгельса, 92), где одно время снимал квартиру Михаил Иванович Калинин. Здесь во второй половине октября 1917 года Ленин конспиративно встречался с членами ЦК для обсуждения вопроса о подготовке восстания.


Удельная. Очерки истории

Бывшая «дача Калинина» на проспекте Энгельсапамятное ленинское место. Фото автора, апрель 2006 г.


Об этом говорится на мемориальной доске, установленной на стене дома. «Дача Калинина» являлась раньше одним из экскурсионных объектов по автобусному маршруту «Ленин в Петербурге—Петрограде», хотя музея там никогда не было.

Существовали в Удельной и мифологические памятные революционные места, овеянные народными легендами. К ним относился дом на Енотаевской улице, стоявший напротив дома № 10 (теперь на этом месте – трамвайная остановка возле метро). По воспоминаниям старожилов, многим в округе было известно, что в этом доме жил шофер В.И. Ленина. Поэтому обветшавший дом долгое время не трогали, хотя вокруг почти вся старая застройка была уже снесена. Он простоял до самого конца 1970-х годов, когда был разобран при подготовке строительной площадки к возведению станции метро и транспортной развязки перед ним.

* * *

Самое непосредственное отношение к удельнинской истории революционной поры имеет знаменитый особняк на Болотной улице в Лесном (дом № 13), где впоследствии размещался Мемориальный историко-революционный музей Выборгской стороны, а ныне – Детский музейный центр исторического воспитания (филиал Государственного музея политической истории России).

Дело в том, что после Февральской революции и ликвидации полиции вместо прежних полицейских частей и участков образовались административные районы. 24 марта 1917 года городская дума одобрила «Временное положение о районных думах Петрограда», где, в частности, говорилось: «Территория г. Петрограда в пределах петроградского градоначальства делится на районы, соответствующие нынешним частям города». Одним из образованных районов был Лесной (Лесновско-Удельнинский).

В связи с этим городская дума Петрограда постановила провести выборы в подрайонные думы этих недавних пригородов. В конце августа прошли выборы в Лесновско-Удельнинскую подрайонную думу. Первое ее заседание состоялось 7 сентября. Дума и управа разместились в пустовавшем здании дачи на Болотной улице, принадлежавшей прежде Бертлингу, а затем Винстедту, хотя юридически дом продолжал оставаться частной собственностью.

Председателем думы избрали близкого к большевикам преподавателя Коммерческого училища в Лесном В.А. Трофимова. Как он вспоминал впоследствии, Лесновско-Удельнинскую подрайонную думу избрали «на основе всеобщего избирательного права и тайным голосованием, впервые в мире проведенном в революционной России. Избранию этой Думы, известной под названием Лесновской, предшествовала широкая и деятельная подготовительная работа. По Лесному пронеслись многочисленные и разнохарактерные собрания. Сразу возникло несколько центров – в помещениях Политехнического института, Лесного института и Коммерческого училища».

Председателем Управы, то есть ее исполнительного органа, стал М.И. Калинин. «Местные партийные органы РСДРП(б) включили меня в группу товарищей, выдвинутых кандидатами в Лесновскую Думу, – вспоминал В.А. Трофимов. – Она образовалась в составе 40 членов (в книге „Большевики Петрограда в 1917 году“ 1957 года указано 42). От партии в Думу вошло 19. Кроме того, к нам присоединились два товарища из числа меньшевиков. Это сразу определило наше решающее большинство в составе Думы».

Тем не менее Лесновско-Удельнинская подрайонная дума не была полностью большевистской по своему составу: из 42 человек, избранных в нее, большевиками, как указано выше, являлось только 19 человек. В думу входили также представители и других ведущих российских партий, в том числе кадеты (10), эсеры (9), трудовики (1). В члены управы избрали трех большевиков, одного меньшевика и двух эсеров.

Некоторые из гласных Лесновско-Удельнинской под-районной думы проживали в Удельной. Из большевиков – Михаил Иванович Калинин (Выборгское шоссе, 106 – ныне пр. Энгельса, 92) и Иларион Георгиевич Самохин (Рашетова ул., 11, кв. 5), из членов партии народной свободы (кадетов) – Семен Михайлович Белый (Большая Осиповская ул., 21) и Лидия Андреевна Роземонд (Большая Осиповская ул., 8).

По воспоминаниям В.А. Трофимова, заседания Лесновско-Удельнинской думы были публичными, на них присутствовали все желающие, сколько вмещал небольшой зал на первом этаже особняка. Нередко происходили жаркие словесные схватки и баталии. Особенно энергично вел себя член кадетской партии профессор Политехнического института Ф.Ю. Левинсон-Лессинг, нередко вступавший в полемику с большевиками. Другим серьезным оппонентом большевиков являлся весьма популярный среди местных жителей доктор Захар Григорьевич Френкель, меньшевик, прошедший ссылку

«С первых же шагов своей деятельности Дума повела активную борьбу со спекуляцией фуражом и хлебом, – вспоминал В.А. Трофимов. – Владельцы лавок во главе с богачом булочником Сотовым придерживали хлеб для сохранения более высоких цен. Лесновская Дума постановила: запретить свободную торговлю хлебом – и провела это в жизнь». Другим шагом думы была конфискация сена у помещика Исакова. «Я сам накладывал сургучную печать на замок сарая, – писал В.А. Трофимов. – Исаков только отдувался, стараясь не смотреть нам в лицо. Потом это сено распределялось по талонам управы Лесновской думы».

Однако с таким социализмом в отдельно взятом районе не все согласились. Студент Сергиевский, один из членов думы, принадлежавший к партии эсеров, упрекал Трофимова за запрет свободной торговли хлебом: «Вы уничтожили личную инициативу, я теперь не вижу перспективы». А булочник Сотов умолял отменить это решение, уверяя: «Верните свободу – и завтра же весь Лесной будет завален хлебом и булками». «Мы не шли на это, – вспоминал Трофимов. – И каждый житель Лесного и Удельной мог покупать хлеб по установленным нами твердым ценам».

Однако самое главное событие, случившееся в стенах Лесновско-Удельнинской думы, произошло 16 октября 1917 года: в комнате культурно-просветительного отдела управы года впоследствии хрестоматийно известное расширенное заседание членов ЦК РСДРП(б) с участием В.И. Ленина. Итогом стало принятие резолюции, призывавшей рабочих и солдат «к всесторонней и усиленнейшей подготовке вооруженного восстания».

Лесновско-Удельнинская подрайонная дума просуществовала до декабря 1917 года, когда ее упразднили постановлением Выборгского районного Совета. После октябрьской смены власти, когда власть на местах перешла к Советам, надобность в параллельно существующих органах управления отпала...

* * *

Революционная гроза 1917 года не обошла стороной семью уважаемого удельнинского жителя – тибетского врача П.А. Бадмаева.

Его дочь Аида Петровна впоследствии отмечала в своих записках, что отец действительно был сторонником абсолютной монархии, но не преследовал при этом никаких корыстных целей. «Он был предан России и доказал это. Имея неоднократную возможность покинуть ее в тяжелые годы Гражданской войны, он остался в России и испил горькую чашу крушения своих иллюзий, надежд»...

Характерный случай произошел в доме на Поклонной горе во время революции 1905 года, когда группа бежавших студентов-революционеров обратилась к Бадмаеву с просьбой спрятать их от преследований полиции. Тот облачил их в аптечную форму и посадил к огромным медным ступам, в которых толкли лекарства. Прибывшая полиция заявила Бадмаеву, что по всем признакам виновники беспорядка скрылись в его усадьбе. Обойдя ее всю, они не обнаружили ничего подозрительного. Студенты были спасены, а вскоре Бадмаев помог им и деньгами, и их переправили за административную границу в Финляндию.

«Петр Александрович, или Петсан, как называла его мама, был человек мыслящий, – рассказывала Аида Петровна. – По рассказам мамы, он критиковал и министров, а при имени императора лишь разводил руки. Но не осуждал. Не потому, что боялся, он был очень смелый человек, как показали дальнейшие события, но царь для него был нечто святое».

В сентябре 1917 года Бадмаева, в числе других представителей свергнутого «царского режима», арестовали и выслали из Петрограда. Несколько раз жизнь Бадмаева и его родных висела на волоске, однако в конце концов родных отпустили, а доктор в течение месяца находился в заключении в Свеаборгской крепости. В середине ноября 1917 года, уже после Октябрьской революции, от Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов пришел приказ о его освобождении и разрешении вернуться на родину.

Бадмаев вернулся на Поклонную гору, но жил дальше как на пороховой бочке. Несколько раз его арестовывали, грозили смертью.

«Центральная власть еще не утвердилась, – вспоминала Аида Петровна Гусева. – Одна группа арестовывала, другая освобождала. Появлялись и отряды вооруженных анархистов... Это были тяжелые сцены. В памяти сохранилось: отец, раскрыв руки, говорит бесстрашно: „Стреляйте!”, стоя буквально перед стволами винтовок, наведенных на него. Но руки, державшие оружие, опускались под его взглядом... Мне известно, что Петр Александрович получил официальное уведомление властей о том, что по желанию он может принять японское подданство – за него ходатайствовал японский посол – и с семьей выехать в Японию. Отец категорически отказался покинуть Россию»...

Благодаря архивным документам, обнаруженным Борисом Гусевым, можно представить себе, как и при каких обстоятельствах в 1919 году происходило выселение П.А. Бадмаева из его дома на Поклонной горе.

Начальник Особого дела 7-й армии сообщал, что «получил через своих осведомителей, что на Поклонной горе, в собственной даче живет известный тибетский врач Бадмаев – хороший друг бывшей царской семьи, Протопопова, Распутина... Во взводе, который стоит на даче, чуть ли не контрреволюционные настроения, и они всецело приписывают это влиянию Бадмаева.

Принимая во внимание все вышеизложенное, несмотря на то что Бадмаев – старик 108 лет, но довольно бодрый, а также особое устройство его дома в виде замка... я решил взять его под стражу».

Далее следует депеша комиссара Кудрина комиссару дивизиона: «Прошу вашего ходатайства о выселении доктора Бадмаева, проживающего на Поклонной горе, так как этот Бадмаев – чистый монархист, а монархисты не должны находиться при товарищах красноармейцах... Бадмаев говорит: „Если вы займете дачу, я взорву ее вместе с вами“, одним словом ведет полную пропаганду против Советской власти и имеет на красноармейцев самый монархический взгляд... Он раньше был доктор при придворне. Прошу удалить его».

14 июля 1919 года, согласно ордеру Особого отдела при 19-й стрелковой дивизии, у Бадмаева в доме на Поклонной горе провели обыск. «При обыске ничего существенного найдено не было, – значилось в документе, – и взято несколько фотографических карточек и карта северо-западного фронта с нанесенными пометками красносиним карандашом. Гражданин Бадмаев П.А. определенно заявил, что он – монархист, поэтому он взят под стражу».

В постановлении Следственного отдела Петроградской губернской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией от 18 июля 1919 года по делу об обвинении гр-на Бадмаева П.А. в противосоветской агитации значилось: «Бадмаев П.А. известный доктор, который пользовал почти всех князей и министров, по духу никогда не будет с нами, и благодаря своей популярности среди широких масс, может нимало принести вреда, необходимо направить его в лагерь в Москву, как заложника».

Как отмечает Борис Гусев, к делу был подшит и протокол допроса, сделанного накануне, 17 июля 1919 года, а также расписка П.А. Бадмаева: «Я, врач тибето-монгольской медицины, Бадмаев П.А., при вселении в мою дачу 2-й батареи отдельного тяжелого артиллерийского дивизиона не говорил слов: ,Что если вы займете дачу, я взорву ее вместе с вами“. Пропаганды против советской власти не вел». Тем не менее Бадмаева отправили как заложника в Чесменский лагерь, находившийся в бывшей Чесменской богадельне.

Удельная. Очерки истории

Документ о конфискации дачи П.А. Бадмаева на Поклонной горе. 1919 г.


Как указывалось в постановлении – «до окончания Гражданской войны».

«В 1919 году дед, находясь в заключении в Чесменском лагере, дал пощечину коменданту лагеря за то, что тот посмел обратиться к нему грубо и на „ты“, – отмечал Борис Сергеевич Гусев. – Комендант отправил деда на двое суток в карцер – в каменный мешок, где только можно было стоять по щиколотку в ледяной воде. После этого Петр Александрович впервые заболел тифом, который свирепствовал в лагере. Потом его положили в тюремный лазарет, и бабушка выхлопотала право быть при нем. Ей разрешили. Но верный себе Петр Александрович потребовал, чтобы в часы приема больных она ехала на Литейный, 16, где находилась приемная, и вела прием».

Что касается дома на Поклонной, то в архиве Борис Гусев нашел документ – удостоверение, данное Бадмаеву председателем жилищной комиссии Земельного отдела Шувалово-Озерковского совета рабочих и крестьянских депутатов 11 августа 1919 года, «в том, что принадлежащий ему дом (без инвентаря) по Выборгскому шоссе на Поклонной горе на Основании удостоверения хозяйст. подотдела местного Совета от 11 августа за № 457 реквизирован для нужд 2-й батареи 2-го тяжел. Арт. див.».

Удельная. Очерки истории

Дом Е.Ф. Юзбашевой на Ярославском пр., 85


Все то время, что Бадмаев находился в тюрьме, Елизавета Федоровна Юзбашева неустанно хлопотала за него и добилась его освобождения в апреле 1920 года. В тюремном журнале появилась запись: «...Гр-нин Бадмаев П.А. отпущен по месту жительства: Петроград, Удельная, Ярославский, 85». Летом 1920 года последовал новый арест: чуть больше двух недель Бадмаев находился в печально знаменитых «Крестах».

Волнения за близких и тюрьмы подорвали здоровье Петра Александровича. Он умер в доме своей второй жены на Ярославском пр., 85 (дом стоял у подножия Поклонной горы), в кругу семьи. «Похороны в то время были делом сложным, – вспоминала Аида Петровна Гусева. – Солдаты из соседней части сколотили гроб, а командир батареи дал лошадей и телегу. И в жаркий день 1 августа П.А.Бадмаева хоронили на Шуваловском кладбище. Телегу с гробом, покрытым елью, извозчик остановил у белокаменного дома с башенкой на Поклонной горе, построенного отцом. Путь на кладбище лежал мимо него». Добавим, что могила Петра Александровича сохранилась на Шуваловском кладбище по сей день – почти сразу же за алтарем Спасо-Парголовской церкви.

До сих пор точно неизвестно, сколько ему было лет. На могиле Бадмаева на Шуваловском кладбище значилась только дата смерти – 29 июля 1920 года. По словам Бориса Сергеевича Гусева, «в энциклопедии Брокгауза и Ефрона год рождения указан – 1849. По семейным преданиям, он был старше.

Удельная. Очерки истории

Б.С. Гусев, внук П.А. Бадмаева и Е.Ф. Юзбашевой, 1980-е гг. Фото из архива Н.Б. Роговской (дочери Б.С. Гусева)


Мама смеялась: „Когда я родилась, моему отцу было сто лет“ – и это воспринималось как шутка. Но в 1991 году я получил в КГБ разрешение ознакомиться с делами моих репрессированных родных. Дело деда начинается с короткой справки ЧК: „Бадмаев Петр Александрович, уроженец Арык Хундун, Монголия, родился в 1810 г. Жительство Поклонная гора, Старопарголовский, 77/79“». Да и сам Петр Александрович в 1919 году в своих обращениях в ЧК указывал, что ему 109 лет...

Впоследствии в дом на Ярославском пр., 85, освященный еще в 1908 году святым праведным Иоанном Кронштадтским, съехались многочисленные родственники Бадмаевых, которых Елизавета Федоровна приняла в свою семью.

Именно здесь родился в 1927 году сын Аиды Петровны, внук Елизаветы Федоровны – будущий писатель Борис Сергеевич Гусев. По его воспоминаниям, еще в 1930-х годах вся округа была полна легенд о докторе, лечившем самого царя. «Все местные жители знали Бабушку и при встрече на улице почтительно здоровались с ней, – вспоминал Борис Сергеевич. – Меня же мальчишки звали Батмай, хотя у меня была совсем другая фамилия».

У бабушки на Ярославском проспекте, где «в сиреневом саду с прудом стоял бревенчатый пятикомнатный особняк под железной крышей», Борис Гусев провел первые десять лет жизни.

Удельная. Очерки истории

Борису Гусеву – пять лет. Фото 1932 г. Из архива Н.Б. Роговской (дочери Б.С. Гусева)


«Наш бревенчатый пятикомнатный особняк на Ярославском проспекте, 85, с садом и прудом, окруженным ивами, – вспоминал Борис Сергеевич, – был единственным домом в округе, где в 1920—1930-е продолжали жить с размахом прошлого века... В доме Бабушки все шло раз заведенным порядком, и в 1930-е годы у нас была кухарка, горничная Маруся, приходящие гувернантки; раз в неделю часовщик швед заводил напольные часы Буре. Но главной была домоправительница – восьмидесятилетняя умная и набожная русская женщина Акулина Яковлевна Бундина, Кулюша, помнившая еще крепостное право. Она и поддерживала порядок, распоряжалась прислугой и была бесконечно предана нашей семье. Поскольку некоторые представители власти сами лечились у Бабушки, ей до поры до времени позволено было сохранять привычный для нее уклад жизни. Но Бабушка соблюдала правила игры. Когда в ее доме собирались гости, остатки старой петербургской интеллигенции, и кто-то начинал обсуждать действия большевиков (их именовали – они), Бабушка вставала из-за стола и по праву хозяйки говорила: „Госпа-а, я прошу в моем доме не говорить о политике”, – и разговор смолкал...

Желая, чтобы я в совершенстве знал язык, мама и Бабушка отдали меня в школу немецких колонистов. Их дома, окруженные небольшими садами, начинались тотчас за бывшей усадьбой деда на Поклонной. Все предметы преподавались на немецком. Русский там проходили, как в наших школах немецкий... После немецкой школы меня перевели в обычную советскую школу, сразу в четвертый класс. Я сидел на уроках, ничего не усваивая. Переводил сперва на немецкий, чтоб лучше понять, потом на русский. И в четвертом остался на второй год. Лишь к седьмому как-то выровнялся на тройки. Однажды мама серьезно сказала мне: „Боречка, возможно, тебя станут спрашивать, не внук ли ты доктора Бадмаева, отвечай: внук. Стыдного в этом ничего нет. Но если начнут расспрашивать дальше, скажи, что ничего не знаешь. Ты и, правда, не знаешь“. По моему удрученному молчанию мама поняла, что расспросы уже были...»

Петр Александрович завещал Елизавете Федоровне продолжать лечение тибетскими методами, что она и продолжала делать.

«Прием пациентов при Бабушке уже не имел таких массовых масштабов, как при деде, но тридцать-сорок больных ежедневно с двух часов ожидали ее в приемной. Первую же половину дня она посвящала ответам на письма, которые шли к ней со всех концов страны, а также наблюдала за приготовлением тибетских лекарств. Технология их приготовления была сложной, требовала большой аккуратности в дозировке. Летом и осенью к нам приезжали буряты и привозили сырье – лекарственные травы. Одеты они были в черные костюмы, без галстуков. Во дворе разжигался большой костер, на него ставился герметически закрытый чан с печенью лося или медвежьей желчью. Сжигание продолжалось в течение суток. Все как при деде...

Когда то или иное лекарство в виде порошка было готово, на стол ставилась банка с этим порошком, и вся семья садилась за стол фасовать. На листок рисовой бумаги специальной аптекарской ложкой высыпается доза порошка, которая завертывается особым образом. У меня до сих пор не получается как надо. Наиболее популярным среди больных, да и у нас дома, было лекарство под номером 179. Оно называлось шижет. Это был порошок, состоявший из шести ингредиентов и улучшавший обмен веществ.

Шижет излечивал и диатез, и экзему, и желудочные заболевания. Бабушка, например, принимала шижет каждый день по утрам. До 1937 года, то есть до ее ареста, никто не давал Бабушке ее шестидесяти пяти. Если кто-то в семье что-то не то съест и почувствует себя плохо, первый совет: „Дайте шижет“ – и недомогание тотчас проходит. Весь большой чердак нашего дома был набит лекарственными травами, привезенными из Агинской степи Забайкалья. Эту степь называют малым Тибетом – она расположена на высоте семьсот метров над уровнем моря. Там на берегах Онона – по легенде, родины Чингисхана – и растут эти целебные травы»...

По воспоминаниям Бориса Сергеевича, Елизавета Федоровна «работала по четырнадцать часов в день. Вставала в семь утра, возвращалась домой в девять вечера, навещала меня (внука), обходила хозяйство и отдавала распоряжения на завтра. Однако нормальная жизнь Богом одаренного человека была невозможна в сталинской России... „У вас под носом живет и орудует махровая буржуйка”, – писал один из соседей-доносчиков. И каким-то образом, по-видимому, через пациентов-энкаведешников, слова эти дошли до Елизаветы Федоровны, но не остановили ее. Она была в расцвете славы. На прием к ней записывались за месяц. „Я ни в чем не нарушаю закон, чего мне бояться", – не понимала бабушка».[24]

Борис Гусев отмечал, что до 1937 года катастрофических притеснений не было. Несколько раз Елизавету Федоровну вызывали в НКВД, предлагая сдать «бадмаевское золото». Она сняла с руки золотой браслет, заявив, что все изъято еще во время революции. За конфискованный в пользу государства браслет ей выдали расписку.

Беда пришла в семью в 1937 году: арестовали Елизавету Федоровну Юзбашеву. Пресловутая «тройка» приговорила ее за «незаконное врачевание» к восьми годам лагерей с правом переписки. Когда Аида Петровна Бадмаева-Гусева потребовала у прокурора открытого суда, тот пригрозил ей, что если она будет упорствовать, то дело могут переквалифицировать в 58-ю... Навестив мать в каракалпакском лагере, Аида Петровна рассказывала: «Бабушка наша осталась собой, в лагере с разрешения начальства принимает больных. И охрана идет к ней лечиться».

Аиде Петровне Гусевой удалось добиться пересмотра дела матери, и Елизавету Федоровну, после трех лет заключения в лагере, в начале 1940 года освободили. Ей дали «минус 6», то есть право выбора места жительства, за исключением шести крупнейших городов страны, в том числе Москвы и Ленинграда. Е.Ф. Юзбашева обосновалась в Вышнем Волочке. В начале 1941 года ей разрешили так называемый «сто первый километр» от Ленинграда, и она переехала поближе, в Чудово, где ее и застала война...

«Елизавете Федоровне много пришлось пережить, прежде чем она, в 1946 году, получив полное „прощение”, была привезена мною в Ленинград, – вспоминал Борис Сергеевич Гусев. – Последние восемь лет жизни[25] провела относительно спокойно, относительно, потому что до 1953 года едва ли не каждый живущий в нашей большой, прекрасной и несчастной стране думал, ложась в постель: не придут ли они ночью»...

* * *

Любопытные страницы революционной истории Удельной, как оказалось, связаны с больницей для душевнобольных. Летом 1918 года она стала убежищем генерал-майора Владимира Николаевича Воейкова, вынужденного скрываться от власти большевиков. В царское время Воейков был особой, приближенной к императору. Ровесник Николая II (оба родились в 1868 г.), он принадлежал к известному роду потомственных военных.

Долгие годы Воейков служил в привилегированном Кавалергардском полку, а с 1907 года командовал гусарским полком, получил звание генерал-майора свиты. Он являлся убежденным монархистом и пользовался доверием и расположением Николая II: в декабре 1913 года Воейкова назначили дворцовым комендантом. Кроме того, в июне 1913 года Воейков стал первым в истории России высшим государственным чиновником, на которого царь возложил наблюдение и руководство делом спорта и физического воспитания. Называлась эта должность – «заведывающий физическим развитием и спортом в России». К спорту Воейков был неравнодушен: еще в 1912 году, когда Россию впервые пригласили участвовать в международных Олимпийских играх, Воейков возглавил созданый русский Олимпийский комитет и лично руководил поездкой участников Олимпиады в Стокгольм – место ее проведения. А Николай II назначил Воейкова представителем России на Олимпийских играх 1912 года.

После Февральской революции генерал Воейков, как «приспешник царского режима», вместе с другими бывшими министрами стал узником Петропавловской крепости. Он предстал перед Чрезвычайной следственной комиссией, учрежденной Вре менным правительством для расследования «преступлений царского режима». Однако доказать вину Воейкова так и не смогли, поэтому в сентябре 1917 года его отпустили под залог. События октября 1917 года и последующие месяцы ему удалось благополучно переждать в Петрограде, однако в июле 1918 года Воейков находился на грани ареста, и ему пришлось скрываться. Опасность подстерегала повсюду. Изменив внешность, Воейков прикинулся сумасшедшим и заявился в больницу для умалишенных в Удельной.

Удельная. Очерки истории

Б.Н. Воейков


«Мое поступление в сумасшедший дом было первым серьезным испытанием в актерском искусстве, благодаря Богу увенчавшимся успехом», – писал потом Воейков в изданных за границей воспоминаниях под названием «С царем и без царя». В больнице Воейков выдал себя за сына чиновника канцелярии московского генерал-губернатора. Он заявлял, что якобы занимался торговлей лошадьми в Бельгии, Франции, Италии и Германии, а теперь совершенно разорен. Однако сохранить инкогнито Воейкову не удалось: один из больных, бывший офицер полиции, сразу же признал в нем царского генерала. В случаях, когда Воейкову грозил провал, ему приходилось изображать из себя буйно помешанного.

Находясь в больнице, Воейков продолжал держать связь с родными. Гуляя по Удельной (такие прогулки больным разрешались), он звонил домой из торговых лавок и назначал встречи в Удельном парке. Когда ему стало известно, что жена арестована, Воейков покинул сумасшедший дом и в начале сентября 1918 года скрылся из Петрограда. Из советской страны вскоре ему удалось все-таки бежать на Украину, откуда он смог пробраться в Европу. Впереди его ждали годы жизни в эмиграции...

В городской черте

В 1922 году Удельная вошла в городскую черту и вскоре совсем утратила дачный характер. Здесь поселилась новая публика – рабочие и служащие. Тем не менее Удельная долгое время сохраняла свой провинциальный полуприго-родный характер.

«Местность песчаная и открытая, на 4 версты дальше Ланской, – так описывалась Удельная в „Спутнике по Петрограду и его окрестностям", изданном в 1924 году. – В ней два парка – Удельный и Шмидтовский. Здесь находятся две больницы для душевнобольных – Александровская и бывшая городская».

Как отмечалось в «Путеводителе по Ленинграду на 1933 год», вся Удельная состоит из множества мелких кварталов, застроенными небольшими деревянными дачами. После проведения сюда в 1926 году трамвайной линии, связавшей Удельную с центром города, эти места «густо заселены ленинградцами, преимущественно рабочими».

«За последние годы, – говорилось далее в путеводителе, – Удельная застраивается деревянными домами стандартного типа, причем постепенно заполняется и местность по другую сторону проспекта Энгельса – в направлении Старо-Парголовского проспекта. Одновременно растет и благоустройство местности: почти все улицы замощены, выстроен универсальный магазин, открыта новая школа, оборудованная к 1929/30 учебному году в корпусах бывшего завода Зифельдт (пр. Энгельса, 84/86)».

«В округе вырос целый поселок из стандартных щитовых домов[26], – вспоминал о жизни в Удельной в 1930-х годах живший на Ярославском проспекте писатель Борис Сергеевич Гусев, внук тибетского врача П.А. Бадмаева. – Его заселяли жители Ленинградской области, призванные „пополнить рабочий класс”. Вчерашние крестьяне, оторванные от земли, от профессии хлебороба, не имея иной квалификации, шли работать кондукторами трамваев, автобусов или разнорабочими: при „курочкиной” производительности труда людей всегда не хватало».

Говоря о «курочкиной» производительности, Борис Сергеевич имел в виду соседа по своему дому на Ярославском, который представлял собой яркий пример «нового хозяина жизни», упивавшегося своей возможностью, как ему казалось, показать свое превосходство над «бывшими».

Семейство Курочкиных, приехавшее из псковской деревни Лапушино, вселили по ордеру в пустовавшую дворницкую. И если хозяйка испытывала смущение от того, что им придется потревожить привычную жизнь обитателей дома, то глава семейства воспринимал вселение как само собой разумеющееся. «К вечеру он уже ходит босой по двору, как хозяин, и говорит, кивая в сторону нашего дома: „А ихнего тут ничего нет, окромя мебеля. Все – казенное”, – вспоминал Борис Сергеевич Гусев. – Егор Петрович Курочкин – высокий красивый мужик со слегка сдвинутой челюстью. Его послали в город как активиста коллективизации. Весь остаток лета он гулял босой во дворе, а жена Маня пошла работать на фабрику с первого дня. Так и продолжалось до начала войны: он или гулял по двору, или отсиживал срок за воровство, а Маня тянула семью».

Удельная. Очерки истории

Трамвайная авария, случившаяся на проспекте Энгельса, у подножия Поклонной горы, недалеко от бывшего магазина Башкирова. Фото 1920-х гг.


Тем не менее факт оставался фактом: за счет наплыва новых жителей население, да и сам облик Удельной, стремительно менялись. «Некогда пустые удельнинские переулки заполнились новой публикой, – вспоминал Б. Гусев. – Это были хорошие крестьянские лица. Здоровые, веселые девушки, по-особому, набекрень, носившие береты и старавшиеся поскорей стать ленинградскими барышнями. Но когда люди стремятся быть на кого-то похожими, они становятся похожими друг на друга»...

Новое строительство 1930-х годов, охватившее Ленинград, почти не затронуло Удельную: каменных зданий, построенных здесь в это время, достаточно мало. При этом многие из них явились любопытными образцами архитектуры 1930-х годов. Речь идет, в первую очередь, о «милицейском доме» (пр. Энгельса, 55), «Ярославских банях» (Ярославский пр., 16), «круглом магазине» (Скобелевский пр., 8), школе № 31 (пр. Энгельса, 71) и др.

Удельная. Очерки истории

Торговля на Удельной. Фото 1920-х гг.


Удельная. Очерки истории

Проспект Энгельса возле «дачи Калинина». Фото 1935 г.


Удельная. Очерки истории

Реконструкция проспекта Энгельса. Фото 1930-х гг.


Едва ли не самым высоким в этой части Удельной стал «милицейский дом», появившийся в 1930-х годах на проспекте Энгельса (ныне № 55), совсем рядом с бывшими «осиповскими местами». Авторами здания стали архитекторы ГА. Симонов, П.В. Абросимов и А.Ф. Хряков. Все они в 1920 —1930-х годах принадлежали к числу ведущих зодчих Ленинграда, создававших новый облик советского социалистического города.

ЕА. Симонов участвовал в создании значительных произведений архитектуры эпохи конструктивизма, среди них дом-коммуна общества политкаторжан на площади Революции (бывшей и нынешней Троицкой) и Академия железнодорожного транспорта (ныне – здание Транспортной академии. – С. Г.) на проспекте Максима Горького (бывшем и нынешнем Кронверкском). С 1943 года Г.А. Симонов работал в Москве. П.В. Абросимов перебрался в Москву на десять лет раньше – в 1933 году, для работы над проектированием Дворца Советов. После войны он являлся одним из авторов проекта грандиозного комплекса Московского государственного университета на Ленинских горах, за который в 1949 году вместе с группой архитекторов был удостоен Государственной премии. А.Ф. Хряков также сначала работал в Ленинграде, а потом в Москве, где участвовал в создании Центрального стадиона им. Ленина в Лужниках, кинотеатров «Украина» и «Бородино». В 1969 году был удостоен звания заслуженного архитектора РСФСР.

Сегодня дом на пр. Энгельса, 55, с полным правом можно назвать архитектурной достопримечательностью района – оно является единственным здесь жилым зданием эпохи конструктивизма. От внимательного исследователя не ускользнет характерная деталь тех лет: в оформлении оград лоджий использован советский символ – серп.

Удельная. Очерки истории

«Милицейский дом» на пр. Энгельса, 55. Фото автора, июнь 2009 г.


Удельная. Очерки истории

Ограды лоджий «милицейского дома» на пр. Энгельса, 55, с использованием советской символики. Фото автора, июнь 2009 г.


В народе дом называли «милицейским», поскольку он предназначался для сотрудников милиции и их семей. После того как дом построили и заселили, возле него сделали трамвайную остановку, которую тоже называли «милицейской». При этом следующая остановка оставалась совсем рядом, буквально в ста метрах, – у пересечения проспекта Энгельса и Скобелевского. По воспоминаниям удельнинского старожила Эдгара Рихардовича Прокофьева, эту остановку жители называли между собой «вторым Невским»: здесь выходило огромное количество людей. Часть шла в Коломяги, часть – в «Стандартный поселок» (о нем речь пойдет в очерке «Стандартный поселок и его обитатели» во второй части книги), а остальные растекались по Удельной...

По воспоминаниям старожилов, большим событием для Удельной 1930-х годов стала постройка бани на Ярославском пр., 16. Соответствовавшая по тем временам всем современным требованиям, она стала одним из центров жизни местных обитателей. Здание возвели в 1936—1938 годах. Авторами стали архитекторы А.И. Гегелло, Н.И. Зимичев, М.М. Абросимов и инженер И. Д. Буданов. Примечательно, что постройка бытового назначения внешне напоминала дворец – в оформлении фасадов зодчие использовали мотивы итальянского ренессанса.

Еще 25 января 1935 года «Вечерняя Красная газета» писала о том, что в феврале на Ярославском проспекте в Удельной начнется строительство бани на месте старой. Открыть ее планировали 1 ноября 1937 года, однако сроки изменились. Год сооружения котельной, 1936-й, выложен на ее трубе. Открылась баня в июле 1938 года. Местные жители назвали эту баню «Новой», в отличие от той, что существовала на Елецкой, – та стала «Старой». Было у бань на Ярославском и еще одно название – «Милицейские» (недалеко, на проспекте Энгельса, 55, находилось милицейское общежитие, о чем уже говорилось). Бани действуют и ныне, сегодня их называют «Ярославскими» – по проспекту[27]...

Удельная. Очерки истории

Баня на Ярославском пр., 16. Рисунок B.C. Пахомова, 1987 г.


Значительная часть удельнинской застройки постепенно ветшала. Многие здания, лишившиеся после революции своих частных владельцев и превратившиеся в многосемейные коммунальные квартиры, приходили в упадок. Свидетельство этому можно найти даже в главной газете города – «Ленинградской правде», в которой регулярно выделялось специальное место для «пролетарской самокритики».

«В Удельном, на Костромском проспекте, стоит деревянный дом № 33, – говорилось в заметке от 6 июля 1938 года, озаглавленной „Отделываются посылкой комиссий". – Один угол его осел на 3 вершка. Рамы покосились, под полом гуляет ветер. Жить в таком доме нельзя. Он нуждается в срочном ремонте.

Мы, жильцы дома, уже давно ставим вопрос перед Выборгским райсоветом, но там не торопятся, отделываются тем, что посылают к нам комиссию за комиссией. Все они приходят к выводу, что ремонт нужно начать немедленно, но тем дело и кончается. А нам хорошо известно, что деньги на ремонт дома отпущены уже давно. Терпимо ли такое отношение Выборгского райсовета к нуждам трудящихся?»...

* * *

Культурно-бытовым центром Удельной в 1930-х годах считался Скобелевский проспект. Здесь находились магазины. В 1940 году на углу Скобелевского и Ярославского проспектов построили магазин в стиле конструктивизма, с закругленным фасадом (Скобелевский пр., 8). Официально он именовался магазином № 1 Выборгского райпищеторга. Поскольку все остальные магазины были меньше, местные жители стали называть его «большим» (впоследствии, уже после войны, удельнинские новоселы стали звать его «круглым»). На южной стороне Скобелевского проспекта, между Костромским и Ярославским, находилась очень популярная у местных жителей керосиновая лавка.

На Ярославском проспекте, недалеко от Скобелевского, находился культурный очаг – кинотеатр, с 1933 года носивший имя «Культармеец», а с 1940 года по нынешнее время – «Уран». В ту пору он был единственным кинотеатром на всю Удельную.

В 1930-х годах в Удельной действовало несколько школ.

В кирпичном четырехэтажном здании на углу проспекта Энгельса (ныне дом № 63) и не существующей ныне Лагерной улицы находилась школа № 27. По воспоминаниям Бориса Георгиевича Ефремова, учившегося здесь с 1-го по 6-й класс (до начала Великой Отечественной войны), на первом этаже располагался спортзал, на втором – учительская и библиотека, на третьем и четвертом этажах – учебные классы. После начала войны занятия здесь не проходили – учеников перевели в школу № 9 на Костромском пр., 46. После войны здесь разместилась школа ФЗО (фабрично-заводского обучения) завода «Светлана».

Почти напротив школы № 27, на проспекте Энгельса (ныне дом № 74), находилась школа № 12. В 2000-х годах здание надстроили и перестроили, ныне тут располагается Детская школа искусств № 10.

Удельная. Очерки истории

Здание на пр. Энгельса, 63, где до войны располагалась школа № 27. Фото автора, 2010 г.


В 1936 году на Костромском проспекте (дом № 46) открылась школа № 9 – ныне здесь располагается Высшее педагогическое училище (колледж) № 4. Возведенная по типовому проекту, разработанному архитекторами Л.Е. Ассом и А.С. Гинцбергом, она стала одной из 106 новых школ, введенных в строй в Ленинграде в 1936 году. Они должны были открыться к началу учебного года, однако к 1 сентября только 30 школ отвечали требованиям полной готовности. Школа на Костромском вошла в число этих тридцати. Государственная пропаганда преподносила такой гигантский объем школьного строительства как «неустанную сталинскую заботу о детях». «Счастливые дети сталинской эпохи», – гласил заголовок в «Ленинградской правде» 1 сентября 1936 года. «Трудящиеся нашего города, ленинградские большевики во главе с товарищем Ждановым одержали большую победу», – говорилось в газете.

Удельная. Очерки истории

Здание школы на Костромском проспекте, построенное в 1936 г.


В 1937 году новая школа под № 31, в специально построенном здании, открылась на углу проспекта Энгельса (ныне дом № 71) и Рашетовой улицы. После войны она стала женской школой № 118, а затем носила № 99. Школу построили по другому типовому проекту тех же архитекторов Л.Е. Асса и А.С. Гинцберга (руководитель группы – архитектор В.О. Мунц). Первая школа по этому проекту была построена в центре города – на Лиговском пр., 70.

Наконец еще школу в 1930-х годах построили на Ярославском пр., 20. Здание перестроили в 1970—1973 годах (ныне здесь размещается центр образования № 100).

По другую сторону железной дороги – на нынешней ул. Аккуратова, 11 (до декабря 1940 г. – Мариинская улица), располагалась еще одна школа, где училась детвора и Удельной, и Коломяг. Она занимала здание бывшего Мариинского приюта, которое ныне является частью исправительного заведения для трудновоспитуемых подростков. В начале 1930-х годов школа называлась Фабрично-заводской семилеткой (ФЗС) № 21, а с середины 1930-х годов – 21-й неполной средней школой Выборгского района.

Удельная. Очерки истории

Документы ДД. Кац, относящиеся к школе № 21 на улице Аккуратова. Из личного архива ДД. Кац


Старожил Удельной Дина Давыдовна Кац училась здесь с 5-го по 7-й класс – в 1932—1935 годах. «Школьное здание запомнилось просторным и удобным, с широким коридором и большим актовым залом, – вспоминала Дина Давыдовна. – Директором школы был тогда Кепкало. Он являлся характерным для тех времен типом „выдвиженца”: тогда на руководящие должности продвигали тех, кто отличился на своей службе, преимущественно из рабочих. Хорошо помню, как он ходил по школе в рабочем комбинезоне с инструментами, поскольку сам лично занимался ремонтными работами. Нам он казался строгим, но добрым. Осталась в памяти наша классная руководительница – преподавательница русского языка Сусанна Николаевна. Осталось в памяти, как в день убийства Кирова, 1 декабря 1934 года, нас всех собрали в актовом зале. Выступали директор, учителя. Случившееся представлялось нам настоящей трагедией – так мы это воспринимали глазами взрослых.

В 1935 году, в год окончания этой школы, я получила в подарок, как „ударник учебы“, книгу Сталина „Вопросы ленинизма”. Летние месяцы 1935, 1936 и 1937 годов я работала воспитателем в лагере, организованном в этой школе. Помню, что в качестве премии получила шелковый материал на платье – в те времена это являлось большой ценностью».

* * *

Одним из любимых мест отдыха жителей был Удельный парк. Изданный в 1927 году «Путеводитель по железным дорогам Приморской и Финляндской» сообщал: «Главным украшением Удельной является Удельный парк, который и по занимаемой им площади, и по разнообразию насаждений является одним из известнейших парков ближайших окрестностей Ленинграда. В Удельном парке есть все, что надо для экскурсий: и сообщества чистого елового леса с богатым моховым покровом, кисличкой, черникой и пр., есть и сырой смешанный лес, столь характерный для здешней местности, и луг, пестреющий разнообразными цветами и наполненный различными насекомыми, и заболоченные места с осоками, незабудками, ситниками и пр., есть, наконец, и два небольших пруда, в которых зоолог всегда найдет для себя много объектов для наблюдений и где, между прочим, водятся тритоны».

После революции и вплоть до 1933 года Удельный парк входил в состав учебно-опытных лесничеств Лесного института (впоследствии – Лесотехнической академии). Здесь проходили практические занятия студентов. Затем парк превратили в место «культуры и отдыха». Впрочем, он и так служил местом отдыха жителей рабочих с Выборгской стороны и их семей. В парке устроили площадку, туда приходили по выходным с гармонями и балалайками.

В 1934 году Удельный парк перешел в ведение Выборгской садово-парковой конторы. К нему присоединили небольшой участок, после чего парк приблизился вплотную к проспекту Энгельса. В конце 1930-х годов парк назвали именем Челюскинцев в честь героев знаменитой эпопеи. Как известно, пароход «Челюскин»[28], затонувший в Чукотском море в феврале 1934 года, пытался в 1933 году пройти Северным морским путем за одну навигацию.

«Челюскин» дрейфовал вместе с экипажем в течение почти пяти месяцев, а 13 февраля 1934 года был раздавлен льдами и затонул в течение двух часов. Опасаясь подобного исхода, экипаж заранее подготовил все необходимое для выгрузки на окружающие льды. Эвакуация лагеря осуществлялась с помощью авиации. Летчики совершили 24 рейса, и все 104 человека, два месяца проведшие в условиях полярной зимы на льдине, были спасены. Летчики, снявшие челюскинцев со льдины, стали первыми Героями Советского Союза и, в числе других спасателей, были награждены высшей наградой СССР – орденом Ленина...

Несмотря на всенародную любовь к героям-полярникам, новое название парка не прижилось – его по-прежнему звали Удельным, или Удельнинским, а «имени Челюскинцев» он числился только в официальных документах.

В предвоенные годы парк был очень популярен. Единовременная посещаемость его составляла около 30 тысяч человек, и при контрольной проверке 27 июня 1937 года она определилась почти в 50 тысяч человек, причем 70 процентов из них проходили через главный вход. В парке был оборудован стадион «Красный кондитер» (впоследствии «Удельный»). У главного входа располагались пруд и танцевальная площадка (позднее пруд стал высыхать, и его засыпали). Для перехода через канавы имелось 140 небольших деревянных мостиков.

Впрочем, не все было благополучно. «Парк во власти хулиганов» – гласил один из заголовков в «Ленинградской правде» 10 июня 1938 года. «Парк имени Челюскинцев (бывший Удельнинский) – излюбленное место отдыха трудящихся Выборгского района, – говорилось в заметке. – Но в парке нет настоящего порядка. Надзор милиции недостаточен, и этим пользуются хулиганы. На площадках для игр и аттракционах хулиганы часто устраивают драки, оскорбляют отдыхающих». Тут же приводилось письмо пионера, ученика 7-го класса школы № 29 Смольнинского района И. Медведева о том, как он с товарищем «поехал в Удельнинский парк, чтобы на свежем воздухе подготовиться к испытаниям», и подвергся разбойному нападению «оравы подростков-хулиганов», вооруженных финскими ножами. Результатом стал грабеж.

«Надо только удивляться бездеятельности Выборгского райсовета и 19-го отделения милиции (начальник тов. Савельев), которые терпят эти безобразия, – указывалось в комментарии газеты. – Редакция ждет от начальника Областного управления милиции тов. Каракозова принятия мер по установлению порядка в парке имени Челюскинцев». И реакция действительно последовала. Как сообщалось в той же «Ленинградской правде» 28 июня 1938 года, президиум Выборгского райсовета принял постановление, в котором обязал начальников 19-го и 20-го отделений милиции усилить надзор за порядком в Удельнинском парке, Озерках и Шувалове. Торг-инспекции совместно с милицией «предложено пересмотреть в сторону решительного сокращения сеть торговых точек, торгующих спиртными напитками в местах отдыха трудящихся».

* * *

В Сосновке в 1930-х годах располагался общегородской лагерь Осоавиахима. До войны в нем проводились областные стрелковые и физкультурные соревнования.

Впрочем, еще в конце 1920-х годов окрестности Удельной вошли в орбиту массовых учений. К примеру, в конце августа 1928 года на Поклонной горе завершился общегородской боевой поход Осоавиахима (напомним, это было сокращенное название созданного в 1927 году «Общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству»).

«Не для массовой прогулки с бесцельной бутафорской стрельбой и с превратными понятиями об условиях современной войны, а для продуманного, хорошо проработанного учебного маневра выступают сегодня на тактические занятия полки ОСО-Авиахима Московско-Нарвского района», – сообщалось в «Ленинградской правде».

Головные колонны полка Нарвского района выступили с площади Красных Командиров, а Московского – от Технологического института. По сценарию маневров, полкам, обеспеченным средствами противогазовой обороны, предстояло пройти по улицам города под условными ударами воздушных сил противника. «Враг» должен был забрасывать химическими бомбами подходы к мостам через Неву и условно заражать ядовитыми газами путь следования колонн.

Действительно при продвижении полков к Неве от разведки поступило донесение: «Подход к мостам и сами мосты заражены неприятельскими газами». В дело вступили специальные химкоманды в непроницаемых костюмах. Особыми ситообразными барабанами, поставленными на тележки, и ручными совками они «дегазировали» хлорной известью (ее роль выполнял песок) узкий проход, границы которого обозначались желтыми вехами с надписью «заражено».

В соответствии со сценарием колонны, преследуемые с воздуха условными пулеметным огнем и фугасными бомбами, разделились на мелкие группы и продолжили движение по параллельным улицам, прячась от несуществующих «неприятельских» самолетов под прикрытиями домов и обходя «зараженные» очаги. Вскоре все улицы Выборгской и Петроградской сторон, Лесного, Удельной и Озерков заполнились бойцами Осоавиахима. Усилия «врага», естественно, были тщетны: люди в противогазных масках выполнили боевую задачу и добрались до пункта назначения. Боевой поход, начавшийся в одиннадцать часов утра, закончился в четвертом часу дня на Поклонной горе.

«На огромной поляне осоавиахимовцев ожидал приветливый ряд походных кухонь и грузовики с хлебом и котелками, – описывала завершение боевого похода „Ленинградская правда". – Борщ, после 16-километрового дождевого перехода, показался особенно вкусным. Поход закончился показательным выездом батарей на позицию и холостой артиллерийской стрельбой»...

Ежегодно в конце августа в лагере Осоавиахима в Сосновке с большим размахом проходили общегородские стрелковые соревнования допризывников. Вот как об этом рассказывалось, к примеру, в публикации «Красной газеты» от 31 августа 1937 года, озаглавленной «Большой день в Сосновке»: «Автомобили, один за другим, мчались в Сосновку. Призывники торопились на городские стрелковые соревнования. Вот замелькали приветливые флаги лагеря. На воротах арок, на парашютной вышке укреплены огромные портреты товарищей Сталина, Ворошилова, Жданова».

«Сосновка – своеобразное сочетание военного лагеря с местом массового гулянья, – говорилось в той же заметке. – Проходят отряды стрелков. Мчатся неутомимые связисты. А у открытой эстрады – тесное кольцо зрителей. Танцующие пары. Веселое гулянье с успехом сопутствует соревнов аниям».

С еще большим размахом проходили эти соревнования в конце августа 1938 года: они были приурочены к «20-летию ленинско-сталинского комсомола и призыву в Красную Армию»...

На базе лагеря Осоавиахима в Сосновке действовал и пионерский лагерь. Над ним шефствовал клуб служебного собаководства, и в лагере происходили тренировки собак.

Любопытный факт: именно в учебном лагере Осоавиахима в Сосновке в конце 1930-х годов был найден легендарный броневик, с которого выступал В.И. Ленин 3 апреля 1917 года у Финляндского вокзала, вернувшись из эмиграции. Поиски исторической реликвии, а в них принимали участие сотни энтузиастов, начались еще в 1927 году. Это был бронированный на Ижорском заводе автомобиль «Остин», позднее получивший название «Враг капитала». В годы Первой мировой войны Ижорский завод поставил на фронт несколько сотен бронеавтомобилей «Рено», «Остин», «Фиат» и других иностранных марок.

Впоследствии «Враг капитала» потеряли из виду, и только в 1927 году, спустя десять лет после революции, начались поиски реликвии. Выяснилось, что во время событий октября 1917 года машина участвовала в охране Смольного, во взятии Зимнего дворца, в захвате телефонной станции и юнкерского училища. Принимал участие броневик и в событиях Гражданской войны под Петроградом. В начале 1922 года бронеавтомобиль передали в распоряжение гарнизона Петропавловской крепости, затем он числился за Высшей броневой школой, за Артиллерийской академией. Далее след терялся...

Поиск броневика стал настоящей детективной историей. Изучались архивные материалы, кино– и фотодокументы, опрашивались свидетели и очевидцы. Удача пришла только после одиннадцати лет напряженных поисков. Однажды в филиале Музея В.И. Ленина раздался телефонный звонок. Из штаба Ленинградского военного округа сообщили, что в Сосновке обнаружен старый броневик: в последнее время он принадлежал одной из организаций Осоавиахима, а затем его собирались отправить на переплавку. Сотрудники музея немедленно отправились в Сосновку...

Подробности того, как нашли историческую реликвию, можно найти в повести ленинградского писателя Н.Ф. Григорьева[29] «Ленинский броневик».

«Шофер, справляясь у прохожих, высмотрел боковую улочку, и машина мягко закачалась в неубранном снегу, пробираясь между заборами и деревянными домиками с мезонинчиками, верандами, садовыми беседками... Словно и не Ленинград уже, а дачный поселок, погрузившийся в зимнюю спячку. Едва кончилась улочка, как на пути машины стеной встал сосновый бор. Колоннада бронзовых стволов, и на каждом косматится настоящий, неестественный для города лесной мох...

Машина осторожно пробиралась вперед, и вот среди сугробов слепящей белизны резким пятном обозначился казенного вида двухэтажный деревянный дом... Это был учебный городок Осоавиахима. Хозяева его – комсомольцы... Заскрипели, открываясь, легкие жердевые ворота, и все гурьбой двинулись по дорожке, разметенной между снежными сугробами. Конец тропинки. Сарайчик... А где броневик?

– Вот он, – показал начальник городка.

Броневик стоял в снегу, заслоненный сарайчиком. Здесь иногда собиралась молодежь, изучающая военное дело, броневик для ребят был учебным пособием. Включали его и в военно-тактические игры, которые разворачивались здесь, на просторе близ леса...»

Точно идентифицировать броневик удалось по номеру его двигателя.

«Доставить броневик в музей взялись танкисты, – говорилось дальше в повести Н.Ф. Григорьева. – Начали с того, что проверили, каков он на ходу. Прокрутили колеса: вертятся! Смазали машину, приправили где что надо – и шумный, рычащий тягач нарушил задумчивую тишину

Сосновки. Старо-Парголовский позади. Вступили на Рашетову улицу. Дальше по маршруту – проспект Фридриха Энгельса, затем проспект Карла Маркса. Двигались с предосторожностями. Ведь на улицах снег и наледь. В броневике за рулевым колесом танкист, опытный водитель. Однако машина порой руля не слушалась, раскатывалась на буксирном тросе, рыская то вправо, то влево, и приходилось подправлять ход броневика ломиками. То же и на спусках. Здесь ломики действовали уже взамен тормозов. Так, не торопясь, стараясь броневик не попортить, привезли его в музей...»

После реставрации броневика 22 января 1940 года броневик установили на пьедестале перед Мраморным дворцом, где тогда находился Ленинградский филиал Центрального музея В.И. Ленина. В ноябре 1972 года экспонат перевели внутрь помещения музея, где условия его хранения лучше. А в конце 1991 года, после закрытия музея, броневик передали в Военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и войск связи, там он находится и поныне...

Во время Советско-финской («зимней») войны 1939—1940 годов парк Сосновка стал одним из мест, где проходила подготовка добровольческих лыжных батальонов, отправлявшихся на фронт.

«Батальон наш был смешанный, наполовину рабочий, наполовину студенческая молодежь, – вспоминал санитар 100-го отдельного добровольческого лыжного батальона Георгий Васильевич Прусаков. – Тогда я работал в Центральном котлотурбинном институте, здесь, наискосок от Политехнического института. Меня пригласили в комитет комсомола. Циля Донде, секретарь комитета комсомола, сказала, что организуются лыжные батальоны для борьбы с белофиннами – так принято тогда было говорить, и спросила, не хочу ли я принять участие. Я согласился тут же... Всю мою жизнь до того времени я прожил на Удельной, Сосновка рядом, и соответственно лыжами я владел неплохо. По природе не был хилым парнем и, короче говоря, был зачислен в лыжный батальон.

Наш батальон формировался на базе Инженерного училища, которое дислоцировалось тогда в Инженерном замке... Перед отправкой на фронт наш батальон выехал на Удельную, в район Сосновки. И здесь была своего рода боевая лыжная подготовка. Построения, перестроения, на местности готовились. Вот и вся наша подготовка перед отправкой на фронт»...

По воспоминаниям Г.В. Прусакова, батальон насчитывал 764 человека. В боях за острова Эси-саари, Питкя-саари и Ласи-саари он понес огромные потери. «Нас вернулось 136 человек. Конечно, часть была ранена. Много было обмороженных...»

Блокада

«Бомбежки и обстрелы начались ранней осенью, – вспоминал Борис Сергеевич Гусев[30], живший на Рашетовой улице. – К нам в сад пригнали человек пятьдесят женщин, и они под командой воентехника рыли окопы. Работали быстро и четко, просили попить, и я с кружкой бегал из кухни к ним. Выкопав окопы с бруствером и командной землянкой, ушли.

Скоро стали приезжать из центра города знакомые, родственники в надежде обменять вещи на продукты. Но вещи никто не брал. Это позже наладился обмен, но и тогда брали только спирт и золото.

Ночью к нам в дом приходили проверять, нет ли посторонних, и участковый велел мне заколотить окно на крыше, ведущее на чердак. „Не ровен час, кто-нибудь там укроется и станет работать...” – „Как – работать?” – не понял я. „Что, маленький, не знаешь, как работают диверсанты?”

Во время разгула шпиономании ловили всех, кто вызывал подозрение; в Стандартном поселке схватили полковника только потому, что он шел пешком: „Полковникам машина положена...”»

Начало войны для семьи Гусевых стало двойной бедой. В первую неделю войны, в ночь с 31 июня на 1 июля 1941 года, арестовали главу семейства – Сергея Борисовича Гусева-Глаголина.

«В начале 30-х отца моего при очередной чистке госучреждений уволили с кинофабрики по третьей категории, не объяснив даже причины, – вспоминал Б. Гусев. – Но причины и так были ясны: Кадетский корпус, отец-невозвращенец. Мой дед по отцу Борис Сергеевич Гусев-Глаголин, в прошлом премьер Суворинского театра, уехал в Америку и там остался. Папе предложили отречься от своего отца – он отказался. Отца моего восстановили лишь после больших хлопот и уже не режиссером, а ассистентом...»

Беда пришла через неделю после начала войны. «Я проснулся в тот момент, когда меня целовал отец, – вспоминал Б. Гусев. – Он стоял над моей кроватью, в черном драповом пальто, которое надевал лишь поздней осенью, и улыбался своей редкой, особой, загадочной улыбкой... Потом я увидел через окно: по саду к калитке шли четверо: вперед – отец в черном пальто, с небольшим чемоданчиком в руках; за ним трое в штатском, один из которых нес охотничье ружье отца. Они подошли к стоящей на улице черной „эмке“, отец и двое сели сзади, третий – рядом с шофером, и машина тотчас поехала к шоссе. Было семь часов утра. В комнату вошла мама. Смуглое лицо ее было серым».

О судьбе Сергея Борисовича стало известно только после его реабилитации в 1958 году. Увы, посмертной... И только в 1991 году Борису Сергеевичу Гусеву удалось ознакомиться с делом отца. Оказалось, организованную им исследовательскую экспедицию на Байкал объявили шпионской акцией в пользу Японии. В постановлении Особого совещания от 22 июня 1942 года (следствие шло больше года!) значилось: «Гусева-Глаголина С.Б. как социально опасный элемент заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет, считая срок с 1/VII 1941 г.».

Дальнейшая его судьба неизвестна. Согласно справке, выданной после войны Выборгским ЗАГСом, С.Б. Гусев-Глаголин скончался в Ленинграде 22 июня 1942 года. Хотя в начале войны родным стало известно, что его с партией заключенных отправили на Урал – в Златоуст. Б.С. Гусев не исключает, что отца расстреляли в лагере, неслучайно в справке Военного трибунала Ленинградского военного округа от 1958 года о реабилитации С.Б. Гусева-Глаголина значилось: «Постановление от 22 июня 1942 года отменено за отсутствием состава преступления»...

* * *

В тяжелые месяцы блокады жителям Удельной пришлось сполна пережить горе и лишения, выпавшие на долю всех ленинградцев.

«Мы жили на Большой Осиповской улице (ныне – Дрезденская улица), дома все были деревянные, – вспоминала удельнинский старожил Антонина Степановна Качанова. – Около дома выкопали бомбоубежище, но с холодами в него не ходили... Осенью собирали желуди, позднее – из-под снега – оставшиеся листья на огородах в Коломягах, которые заквасили на щи. Их хватило до Нового года. В памяти остались ужасные бомбежки и стрельба из наших зениток, грохот стоял ужасный, спать было невозможно. В Сосновском лесопарке вырубили часть леса и сделали военный аэродром. В нашем дворе почти месяц стояли солдаты с полевыми кухнями, нам давали оставшуюся кашу.

...Я с отцом ходила пилить дрова за 200 г хлеба, но потом он очень ослаб, и 7 января, в день своего рождения, умер. Мы положили его в гроб, который он заранее сколотил из оставшихся досок, и отвезли на санках на кладбище в Шувалове, где тоже за могилу надо было отдать 400 г хлеба. <...> Через несколько дней слегла от голода бабушка. <...> А в марте она умерла. Я зашила ее в простыню, чтобы отправить на сборный пункт для захоронения на Пискаревском кладбище, но дворники тоже просили за это 400 г хлеба, мы не смогли отдать свою норму, и бабушка у нас лежала на кухне целый месяц, у нее крысы обгрызли все лицо. Крысы не давали покоя, по ночам шарили по дому, ели все кожаные вещи, даже съели мой кошелек, который был в кармане».

По воспоминаниям А.С. Качановой, отоварить продукты по карточкам в Удельной оказалось сложно, так как машины приходили в магазин на Скобелевском проспекте очень редко. Занимать очередь приходилось с шести часов утра, а потом стоять на морозе иногда до трех-четырех часов дня.

Еще одной блокадной реликвией Удельной можно назвать бывший магазин Башкировых на пр. Энгельса, 83-85. Впрочем, называли его по-старому – «Башкиров», а еще по-простому – «Башкира». Здесь местные жители тоже отоваривали продуктовые карточки. Именно этот магазин имел в виду писатель Борис Сергеевич Гусев, в своей повести «Уготованная судьба», а еще раньше – в «Сережином круге».

«Дома на Поклонной ложились рано, чтоб в шесть уже встать и идти в булочную, – писал Б. Гусев в „Сережином круге”. – Придешь – на дверях замок, а у стенки жмется очередь, все закутанные, кто платки накрутил, кто одеяло. В семь гремит замок, и все спешат зайти в помещение, здесь хоть ветра нет. Продавщица при свете коптилки ножницами вырезает из карточки талоны на завтрашний день (вперед давали только на сутки) и затем отвешивает кусок совсем черного, тяжелого, непохожего на хлеб хлеба...»

В средней школе № 12 на проспекте Энгельса, почти напротив улицы Рашетова, во время блокады базировался 19-й батальон МПВО.

«Это был женский батальон, мужчины только начальники, – вспоминает Дина Давыдовна Кац, служившая в этом батальоне по мобилизации с февраля 1942 года. – В этой школе мы жили в казарме: роты „дегаз“ (дегазационная), медико-санитарная и пожарная. В небольшом здании рядом располагался взвод наблюдения и разведки, в котором я начинала службу, штаб и химическая лаборатория. Во время бомбежек мы наблюдали за возникновением очагов поражения, тушили пожары, разбирали дома на отопление, отвозили покойников на Пискаревку...»

На домах, подлежащих сносу, по распоряжению ЖЭКа ставили две буквы – «ПС», что означало «подлежит слому». Решение о сломе домов принимала специальная комиссия. Материал от разобранных домов шел на отопление детских садов, хлебозаводов и других гражданских объектов...

Удельная. Очерки истории

Борис Гусев. Фото 1943 г. Из архива Н.Б. Роговской (дочери Б. С. Гусева)


Весной 1942 года с продуктами стало полегче: кроме повышения нормы появилось «подсобное хозяйство». «В мае начались массовые посадки овощей на всей пустующей земле, – вспоминала А. Качанова. – Очень трудно было копать, сил не было. Но мы ждали урожая, собирали траву, которая росла в канавах и вдоль забора, в частности, крапиву, сныть, лебеду. Корень одуванчика варили часами, так как он очень горький».

Настоящий военный городок представлял собой во время войны Удельный парк. Здесь дислоцировались воинские части, кроме того, в начале войны парк служил также учебным центром для ополченцев. Значительная часть парка была изрыта землянками, окопами и траншеями, по всей территории устроили блиндажи. Ради их строительства многие деревья в парке вырубили, и именно в этот период парк поменял свой первозданный облик, прежде в нем преобладали хвойные породы деревьев.

На стратегических высотах парка оборудовали ДОТы, рядом с ними по всему периметру высот размещались зенитные и артиллерийские установки, защищавшие не только воинские части в парке, но и Комендантский аэродром. Кроме того, во время блокады часть территории Удельного парка – речь идет о плодородных участках земли – использовалась жителями и организациями под огороды.

* * *

Одной из блокадных реликвий Удельной с полным правом можно считать здание бывшей школы на углу проспекта Энгельса (дом № 71) и Рашетовой улицы, построенное в конце 1930-х годов. Во время блокады, с октября 1941 года, здесь находился эвакогоспиталь, через который прошли тысячи раненых защитников Ленинграда.

«Старшие классы отправили на рытье окопов еще в конце июля, – вспоминал Борис Гусев, живший неподалеку, на Рашетовой улице. – 1 сентября занятия не начались, а нас, семиклассников, вместе с учительницей назначали дежурить по школе – ночью.

Пустые, темные классы. Кто здесь будет прятаться и – зачем? Обойдя этажи, поднимаемся на крышу. Здесь не страшно, у карнизов решетки. В темнеющем небе видны змейковые аэростаты – слабая преграда немецкой авиации. Кругом ни полоски света, город затемнен. Вдали смутные очертания городских зданий... Высоко над городом мелькали огни от разрывов зенитных снарядов...

До нас доносятся хлопки разрывов, потом глухие сильные взрывы: бомбежка идет где-то в центре города, а мы на северной окраине его. В наш зеленый район самолеты не пошли. Наиболее интересными объектами, близкими к нам, были заводы „Светлана” и имени Энгельса – всего в трех остановках трамвая. Позже немцы добрались и до них. Мы спокойно отдежурили, около двух пополуночи мирно улеглись на диване в канцелярии, проспали до утра, а когда рассвело, отправились по домам»...

Удельная. Очерки истории

Здание бывшей школы № 99 на углу проспекта Энгельса и улицы Рашетова. Фото автора, апрель 2006 г.


До войны школа носила № 31, после войны – № 118 (до 1954 года она была женской), на рубеже 1950—1960-х годов получила № 99. Хорошо помню: когда я учился в этой школе (было это в первой половине 1980-х гг.), у нас не раз проводились познавательные викторины, ответы на которые готовили старшеклассники. И среди вопросов, задаваемых нами, самыми младшими учениками, нередко фигурировал и такой: «Что было в нашей школе во время войны?». Ответ, как правило, был очень простым: «Госпиталь». Больше никаких подробностей известно не было. Может быть, потому что среди раненых бойцов не оказалось знаменитых героев или потому что среди врачей не было светил медицинской науки? Или потому что в те годы еще действовал некий запрет на разглашение сведений о военных объектах...

Удивительно, но в те годы, когда государство тратило огромные силы на военно-патриотическое воспитание молодого поколения, военная летопись нашей школы не стала объектом внимания. В школе не было не то что музея, но даже и музейного уголка, посвященного располагавшемуся здесь госпиталю. А ведь тогда, в середине 80-х годов теперь уже прошлого века, еще можно было найти немало людей, чьи жизни были связаны с военным госпиталем. Но, увы, тогда, когда гремели торжества и победно звучали слова «Никто не забыт и ничто не забыто», мало кому были интересны будни простого госпиталя...

С тех пор прошло почти четверть века, и сегодня историческую память приходится собирать буквально по крупицам. Уникальные воспоминания, посвященные эвакогоспиталю в школе на углу проспекта Энгельса и улицы Рашетова (сначала он носил № 64, затем № 258), принадлежат медсестре Софье Александровне Юревич (до замужества – Яковлевой). Новгородская девушка, волею случая (или судьбы) оказавшаяся в октябре 1941-го в Удельной, так и осталась здесь на долгие годы.

Ее судьба – удивительная, непостижимая и одновременно очень трагичная, как у многих людей того времени. Двадцатилетняя девчонка, оказавшаяся в самом водовороте войны, лишенная беззаботной, счастливой молодости. Война, подорванное здоровье, смерть мужа, тяжелая послевоенная жизнь с постоянными бытовыми и жилищными неурядицами.

Незадолго до войны, когда после окончания в родном Новгороде акушерской школы Соня работала на «Скорой помощи», роженица-цыганка нагадала ей судьбу. Оказалось, как в воду глядела. «Ой, тяжелая у тебя будет жизнь, – молвила гадалка. – Пойдешь ты по морю крови и огня». Тогда Соня восприняла эти слова как дурную нелепицу, вздор, и не придала ему значения. А ведь так и случилось, причем очень скоро...

«В первый же день войны, 22 июня 1941 года, – вспоминала Софья Юревич, – меня разбудили ночью: „Срочно собирайтесь в военкомат. Вас ждет машина”. Так как я медик, военнообязанная, и решив, что это, наверное, какие-то учебные сборы, собрав самое необходимое в маленький чемоданчик, как была, в летнем сарафанчике и босоножках, поехала, даже не попрощавшись с мамой. Так я, двадцатилетняя девчонка, оказалась на Северо-Западном фронте, в одном из артиллерийских полков... Назначили меня командиром санитарного взвода (на фельдшерскую должность). Под моим началом – шесть санитаров-мужчин. И началась военная служба!..

Дороги войны вывели нас на Колпинское шоссе. Бой в районе Колпино был для меня последним. Взрывной волной подняло высоко в воздух и... Очнулась я уже в госпитале в Токсово. Видимо, спасла меня маленькая иконка Смоленской Божией Матери, которой меня благословила женщина-беженка. Так я всю войну и прошла с ней в кармане...

Выписали меня из госпиталя в октябре 1941 года недолеченную и глухую. Направили в санитарное управление Ленинградского фронта. И вот я иду по незнакомым улицам Ленинграда, в смешно сидящей на мне большой гимнастерке, на коротко и безобразно остриженной (после ранения) голове смешно сидит пилотка, а за плечами скатанная по походному шинель и солдатский вещевой мешок. По глухоте меня решили демобилизовать. Я в слезы: „Взяли меня в армию здоровой. Куда же я, больная, пойду в чужом городе, блокадном?" И решительно отказалась. Посовещавшись, меня направили в открывавшийся эвакогоспиталь № 64 на проспекте Энгельса, 71.

Вот и нужный адрес, бывшая школа. Кругом парты, разбросаны тетради, учебники. Много пыли и песка, осыпавшаяся штукатурка. Поднялась на второй этаж, вошла в класс, села за парту. Вспомнилась своя, такая недавняя школа. Очнулась от прикосновения чьей-то руки. Оборачиваюсь. Человек в военной форме, начальник госпиталя, что-то спрашивает. Я волнуюсь, пишу ему ответ на бумаге, показываю предписание. Но глухие ему не нужны. Я кричу изо всех сил, что отсюда никуда не уйду. Начальник уходит. Подбираю школьную тетрадь и пишу, что мне необходимо для операционной.

Вернулся начальник госпиталя, а с ним высокий худощавый старик в форме, которая сидела на нем как влитая, в ярко начищенных хромовых сапогах. Лицо хмурое, худое. Маленькие глазки стального цвета строго смотрели на меня из-под седых бровей. Мельком взглянул на мои записи, что-то сказал начальнику и пишет мне: „Военврач 2-го ранга Бирюков Михаил Степанович – хирург. Будете работать со мной“. Как мне потом объяснили, он начальнику сказал: «Дело свое она знает, а разговаривать на работе я не люблю». Так я и осталась в этом госпитале в должности операционной сестры до июля 1944 года».

Начальником госпиталя с момента его открытия госпиталя был военврач 1-го ранга Александр Владимирович Лифшиц – отец известного ленинградского поэта, писателя и драматурга Владимира Лифшица[31].

«Октябрь 1941 года, в госпитале еще нет ни раненых, ни персонала, – вспоминала Софья Юревич. – Я, чтобы хоть как-то убить время и чувство голода, знакомилась с окрестностями. Поднявшись вверх по Рашетовой улице, очутилась на Старо-Парголовском проспекте в симпатичном поселке из зелененьких деревянных домишек финской постройки. Здесь же был небольшой магазинчик. Вокруг поселка, в сосновом лесу, перерытом траншеями, стояли зенитки.

Во время прогулки меня задержал патруль: я была в военной форме, но без документов – они были сданы в госпиталь для оформления. Стали выяснять: кто я? А пока я сидела под арестом, вокруг меня собрались солдаты с аэродрома „Сосновка“, на территорию которого я и забрела. Я глухая, объясняюсь только письменно. Прошу у них что-нибудь поесть. После выписки из полевого госпиталя прошло уже несколько суток, а я, кроме сухарей, ничего не жевала.

Летчики принесли мне тарелку чечевичной каши. Я такой страшной черной каши никогда не ела. Попробовала, и с голодухи она показалась мне такой вкусной, что я не заметила, как проглотила всю тарелку, и попросила добавки. Пока я ела, сверили мои данные в комендатуре, и меня отпустили. Летчики дали мне с собой сухарей и пригласили приходить к ним есть кашу. Потом я еще не раз приходила к ним, чтобы немножко отдохнуть душой от раненых, стонов, крови, среди молодых здоровых парней. Ведь я же была совсем молоденькой девчонкой...

Пока медработников еще почти не было, я выбрала для операционной два самых чистых и светлых класса, сделала надписи. Вытащила в коридор парты, все намыла. Притащила длинные столы для перевязок. Михаил Степанович писал мне, что надо делать.

Вскоре стали приходить медсестры с курсов. Молоденькие девушки таращат глаза на мою безобразную форму и огромные сапоги. И все-таки они прислушивались ко мне, так как я уже с опытом работы.

В ноябре 1941-го стали поступать первые раненые – в основном, с Невского пятачка. Их везли санпоездом до станции Пискаревка. Там, в больнице Мечникова, был распределитель, далее развозили по госпиталям на сан-поезде от станции Пискаревка по окружной одноколейке от Ручьев до Шувалово, а далее через Озерки и Удельную, на Финляндский вокзал. Развозили, в основном, по ночам. Окрестили ласково этот поезд „кукушкой“ за его одинокие гудки при подходе к станции.

Я должна была встречать „кукушку“ на станции Удельная. Заранее приходила на вокзал, сидела в дежурке и ждала, прислушивалась к знакомым гудкам. Как только „закукует“ „кукушка“ – звоню в госпиталь, чтобы высылали машину за ранеными. Когда состав приходил к платформе, я получала истории болезни раненых. Их выгружали в вокзальный павильон и на перрон. Отбирала самых тяжелых, чтобы везти их первыми. Остальные ждали своей очереди в зале ожидания на вокзале. Кто мог идти сам – собирала в группу и отправляла с сестрой пешком.

Раненых отвозили на госпитальном автобусе, который представлял собой длинный фургон, заколоченный фанерой, выкрашенный темно-зеленой краской, с красными крестами по бокам. Раненых сажали на скамейки, а носилки с лежачими подвешивали сверху на специальных цепях, другие ставили на пол. Я уезжала с первой машиной с ранеными в госпиталь, где меня ожидали изнурительные долгие часы бесконечных операций, когда приходилось сутками не выходить из операционной».

Госпиталь № 64 имел опорно-двигательную специализацию: сюда поступали с ранениями рук и ног. В госпитале оказывались основные виды специализированной помощи. Тех, у кого дела шли на поправку, отправляли в батальон для выздоравливающих, где им выдавался дополнительный паек для восстановления сил. Тех, кому предстояло длительное лечение или кто оставался инвалидом, – отправляли на Большую землю.

Вновь вернемся к воспоминаниям Софьи Юревич: «Оперировали сутками, не отходя от стола. Первые дни молоденькие сестрички с двух-трехмесячных курсов, малоопытные, терялись, не знали, как остановить открывшееся кровотечение. Бегали ко мне за советами...

Первые дни октября было много неразберихи. Среди коек и носилок мечутся еще неопытные и испуганные сестры-девочки, их учит на ходу старшая сестра Татьяна Львовна и врачи.

Операционная полна стонов и крови, наши руки с хирургом только и мелькают: они режут, шьют, бинтуют. Михаил Степанович больше молчит, и я довольна этим, а он доволен мной: без слов очень хорошо понимаю его. Очень устаю, но не от работы, а от постоянного напряжения внимания. Надо „угадать“ и вовремя подать хирургу нужный инструмент, быстро вдеть шелк в хирургические иглы, фиксировать их в иглодержателе и т. д. Если ошибаюсь, неправильно поданный инструмент летит в меня...

Но вот, кажется, все обработаны, все перевязаны, последнего раненого уносят со стола. Михаил Степанович очень бледен, устало снимает маску, обтирает потное лицо и, качаясь, выходит из операционной. Я устало опускаюсь на стул: звенит в голове, красные и желтые круги плывут перед глазами, хочется лечь и заснуть. Но сколько еще работы! в операционной – хаос. С двумя санитарками принимаемся за уборку. Подготавливаю материал, стерилизую белье и инструмент. Вот наконец все закончено. Оказывается, уже двое суток я не выходила из операционной. Спать! Спать!..

Госпитальные сестры и санитарки, и я в том числе, круглые сутки находились в госпитале, на казарменном положении. В свободное от дежурств время мы спали в подвале, прямо на полу, положив под голову вещевые мешки и укрывшись шинелями или пальто, плотно прижавшись друг к другу. Врачи жили отдельно, в домах у местных жителей, поблизости от госпиталя. Политруки находились в подвале, в отдельной комнатке, как-то оборудовав ее».

С наступлением поздней осенью 1941 года сильнейших холодов жить в подвале стало просто невыносимо, и медицинский персонал госпиталя стал подбирать жилье в опустевших домах вокруг госпиталя. Те, кто жил там прежде, умерли, эвакуировались или перебрались в другие дома, поближе к работе. В одном из таких домов на улице Рашетова, в маленькой комнатке с печкой, поселились Соня Яковлева и Люся Лазарева (в замужестве Тропилло). Работая в госпитале, они подружились.

Люся (Людмила) Лазарева была дочерью известной детской писательницы Антонины Голубевой (1899—1989) – автора нескольких книг о детстве и юности С.М. Кирова («Мальчик из Уржума», «Сергей Костриков» и др.)– До войны Люся училась в консерватории, но не успела ее окончить. Пройдя краткосрочные двухмесячные курсы, стала медсестрой в госпитале. Она была очень красивой – недаром ее называли там «Баядеркой».

«В нашей комнатке мы повесили сшитые Люсей из бинтов занавески, покрашенные риванолом в желтый цвет, – вспоминала Софья Юревич. – Она вообще была большая мастерица по части создания уюта. Летчики с аэродрома подарили нам большую медвежью шкуру. Мы положили ее перед печкой.

После холодного подвала эта комната показалась нам раем. Топили печку разным хламом, кипятили воду. К нам стали заглядывать гости. Засиживались до полуночи с воспоминаниями о мирной жизни. И только гул самолетов и разрывов напоминали о войне.

Как-то повадился к нам на „огонек“ начальник госпиталя Александр Владимирович Лифшиц. Приходил всегда с охапкой дров, располагался на шкуре у печки и рассказывал о своем сыне Вовке – поэте. У нас появились завистники среди медсестер. Подслушав наши ночные разговоры, они нажаловались начальству. Вот сам Лифшиц и вызвал нас с Люсей „на ковер“ и давай отчитывать нас за якобы „варфоломеевские ночи“, а сам в усы посмеивается. Нас это очень разозлило и обидело, и на следующий вечер, сколько он ни стучался к нам в дверь, мы его не пустили...»

Воспоминания Софьи Юревич, посвященные первой блокадной зиме, невозможно читать беспристрастно. Они не оставляют равнодушными, в них как будто отпечаталась вся боль и трагедия того времени. И перед глазами встает образ замерзшего, полутемного госпиталя, людей, существовавших на грани жизни и смерти.

«Самой тяжелой была зима 1941—1942 годов. В декабре перестали давать свет и воду. За водой ездил с бочкой на машине шофер Саша Лукин в Озерки. И пока не замерзли колодцы соседних домов, брали и оттуда. Сестры таскали ведрами воду в госпиталь.

Окна забиты фанерой, топят буржуйки, от них копоть кругом – на стенах, на потолке. Сожгли все школьные парты. Сестры в свободное от дежурств время ходили на заготовку дров, разбирали деревянные дома вокруг госпиталя. Специальная комиссия помечала эти дома надписями „П/С“ („подлежат сносу“) и давала разрешение на снос. Меня, как хирургическую сестру, освобождали от таких работ, чтобы не повредить руки.

Рацион в ноябре—декабре представлял из себя воду, соль и 300 грамм хлеба. Когда началась Дорога жизни, стали варить болтушку: вода, мука и соль. Раненые старались последними брать свою порцию, чтобы достать со дна погуще. Большое счастье казалось тому, кто сумел выпросить у буфетчицы облизать ведро, в котором была эта болтушка. Посуду мыть не надо было – все вылизывали до крошки.

Морозы стояли в ту зиму сильные. В палатах темно, холодно. Перестали оперировать, поскольку в операционной темно и холодно – все замерзает. Риванол разогревали на буржуйке, и делали только перевязки. Раненые, в шапках, шинелях и валенках, лежали в классах и в коридорах на топчанах, покрытых сверху соломенными матрацами. Подходишь, его не видно, позовешь – протянет руку из этой груды, дашь градусник, потом возьмешь его обратно – 35,4 °С – замерзали.

Трупы умерших раненых складывали в подвал, а потом в домик во дворе. Новых поступлений раненых зимой 1941/42 годов у нас не было.

Силы наши иссякли. Михаил Степанович, хирург, опух от голода, еле передвигался. У всех начались голодные поносы. Туалетом была большая бочка, около метра высотой, во дворе. К ней по бокам наклонно стояли доски, по которым поднимались и мужчины, и женщины, отупевшие от голода, уже не обращавшие внимания друг на друга...

Я сижу у буржуйки. На столе в углу чадит коптилка с какой-то вонючей жидкостью, от копоти и вони раненые все лежат с черными носами. С таким же черным носом и я, клюю о буржуйку. За мной следит напротив раненый с койки. Как только мой нос клонится близко к печурке, он кричит: „О, черт!“ Я вздрагиваю и отодвигаю нос, но все же успеваю за ночь его сжечь и хожу с подпаленным кончиком...

Все, что можно сжечь, давно сожжено. В коридорах нет ни бывших столов, ни стульев, ни диванов. Парты, которыми был завален школьный двор, давно сожжены, разобран забор. Бреду в сплошной тьме, глухо отдаются в коридоре мои шаги. Хотелось бы на что-нибудь наткнуться. Иду к лестнице. Спускаюсь вниз. На лестнице падаю на труп, не вынесенный с верхнего этажа, – видимо, сил больше не хватило спустить его в подвал, набитый трупами.

Натыкаюсь на большую деревянную рамку с портретом Сталина. Долго стою в раздумьях, что же делать. Деревянная рамка мне под силу, она даст тепло тем наверху мучающимся от холода людям, но ведь там же портрет Сталина... Жалость к несчастным решает все. С грохотом тяну портрет, вынимаю его из рамки, скатываю в рулон и начинаю трудиться над рамкой.

Увлеченная работой, не слышу, как подходит ко мне комиссар Казаков. Он схватывает меня за руки, освещает мое лицо карманным фонариком, увидев мои проделки, кричит: „Ты сошла с ума! Ты знаешь, что я тебе за это пришью политическую статью и отдам в ревтрибунал!”

Меня охватывает злоба, и я кричу ему в лицо: „Куда хотите отдавайте, там наверху стонут люди от холода. Мы оставили города, а не только сломали рамку от портрета. Самое важное – спасти жизнь людей! А потом все восстановим". Я сую ему в руку свернутый в трубку портрет: „Ведь вот же, это же цело. А рамка – ерунда!“ На помощь ко мне приходит из темноты раненый капитан. Прихрамывая, он подходит к комиссару и властно заставляет его замолчать. Подбирает сломанную рамку, и мы уходим наверх, в темноту. На душе у меня смутно. Комиссар меня не любит из-за моего мужа, который работает в политуправлении армии. Как бы посмотрел на это мой Алесь?..

В самом дальнем углу палаты лежит довольно легко раненный хохол Гриба. Раны его давно бы зажили, если бы ему вдоволь поесть. Но его могучее, сильное тело не справляется с этим: голод не дает затягивать раны. И вот он лежит, ослабевший, вялый, и твердит об одном и том же: „Сестра, а сестра, вот кончится война, приезжай ко мне на Харьковщину. Ох, какими я тебя галушками со сметаной угощу! Знаешь, как вкусно их готовит моя жинка Ольга! Ох, и славная же она баба: как вкусно и ловко она все делает!" И начинает перечислять, какие вкусные яства она умеет делать. То ли говорит он, то ли бредит от голода, только другим, видно, от этого становится тошно, и они начинают кричать: „Да замолчи ты со своей жраниной! Тошно и так, сосет под ложечкой, а он завел!“ Гриба умолкает, и в палате наступает гнетущая тишина.

Вот слышно, как в коридоре лениво, с трудом выволакивают парашу. Старенькая тетя Ариша приносит в ведре снежку. Сейчас я подтаю его на печурке и хоть немножко вымоем черные носы.

Внизу, на кухне, готовят похлебку из поднятой со дна Ладожского озера муки. Пахнущая керосином или бензином, но все равно она кажется такой вкусной. Вот приносят уже хлеб, непохожий на хлеб, он какой-то темно-зеленоватый, тяжелый, как кусок глины. Он только называется хлебом, а на самом деле испечен неизвестно из чего.

Развешивают в палате, в присутствии всех, под строгим контролем голодных, нечеловечьих глаз. У некоторых раненых сделаны свои весы, и они перевешивают пайки сами, на своих смешных, самодельных весах. Потом приносят горячую воду и соль. Пьют много все и жадно, а хлеб кушают очень маленькими кусочками. И страшно смотреть, как плачут эти большие дети. А вот лежит самый ослабевший, потерявший разум от голода. Он сдирает с подушки наволочку и прячет туда хлеб, слабыми трясущимися руками он сует туда этот жалкий кусочек, и прячет все под себя, злобно глядя за окружающих. Я тащу хлеб, умоляю его скушать, а он злобно скалит на меня зубы. Скулы обтянуты, глаза страшные. Он хватает хлеб и прячет опять. Через несколько дней он умирает, а хлеб растаскивают соседи...

А вот почти посередине палаты лежит простой крестьянин с тяжелым ранением бедра и тазовых костей. Ранение тяжелое и он, конечно, обречен, но говорит он только о жизни, о доме, о жене и о своих двух дочках. Из его запавших голубых, как незабудки, глаз, смотрит тоска по дому. Он просит меня написать письма в свою деревню. Он долго и тяжело рассказывает мне о том, что хата просит ремонта, что надо переложить русскую печь, что жене трудно управляться одной с хозяйством. Он говорит, а я смотрю в его глаза: они теплеют, распускаются эти незабудки. А душа моя кричит. Я не хочу, чтобы умирал этот простой и добрый человек. Пришел день, и его не стало. И я получила его письма от семьи, плакала над этими письмами, написав семье горькую весть. И долго еще, входя в палату, я видела его глаза...

Лившиц, начальник госпиталя, по ночам страдал бессонницей и ходил по госпиталю. Проверял, кто как дежурит на постах. Спать на посту дежурным медсестрам категорически запрещалось. А спать жутко хотелось. Поэтому дежурные сестры приспособились: к стеклянной двери отделения привязывали нитку, второй конец – к волосам на голове. Так и спали, сидя за столом. Как только Лившиц дверь приоткроет – сразу голова кверху.

Настоящей бедой стали вши, одолевавшие раненых. На улице во дворе госпиталя поставили вошебойку – печку с трубой: там сжигали завшивевшие вещи с солдат, повязки, вшей под повязками кишело...

Как бы ни была длинна эта ужасная зима, но всему бывает конец. Люди, словно мухи, просыпались и тянулись к свету и солнцу. В первый солнечный день осмотрелись кругом, и такая грязь была кругом везде: здание закоптело, без стекол, стены грязные, люди черные, все ужасно худые. Был смонтирован электрический движок, и в госпитале появился свет. Всеми силами была нагрета вода и вымыты люди. Появилась живительная хвойная настойка, и люди стали меньше страдать от цинги...

Мы стали приводить в порядок госпиталь: мыли стены, открыли окна от затемнений. Солдаты увезли трупы из подвала.

Пришел приказ эвакуировать всех оставшихся после тяжелой зимы раненых на Большую землю. Их будут вывозить маленькими партиями на самолетах. Вначале отправили самых тяжелых. Прощались с ними, как с родными, желали им счастья и выздоровления. Отправили и прозимовавшего с нами очень молоденького курносого паренька без правой стопы. Ему на культю я сшила марлевый ватный сапог и такой же чепец на голову. Он лежал на аэродроме и улыбался, как ребенок, а девчушки-сестрички целовали его в курносый носик»...

В марте 1942 года в госпитале вручали подарки, которые доставил партизанский обоз с Большой земли. «Мне досталось зеленое ситцевое платье, какие-то продукты. Среди них было что-то желтое, липкое и сладкое, слепленное в комок. Тогда это показалось мне таким лакомством! А платье это я надела первый раз только летом 1944 года, когда сняла форму, и только тогда поняла, как я красива в гражданской одежде. Я пришла в нем в детскую поликлинику с дочкой. Рыжая коса тяжело свисала за спиной, и все говорили, как идет мне зеленый цвет».

Когда сошел снег, стали сажать огороды. Госпитальный огород находился рядом. Медсестры копали, сажали, пололи. Выращенные овощи, зелень шли в госпитальную столовую. «Раненых стали поить настоем хвои. Зеленая жидкость в ведрах стояла в палатах. И хотя она была противная, с резким запахом, пили неограниченно. Продолжали дружбу с летчиками аэродрома „Сосновка“. Однажды они свели нас с Люсей в свой огород в Коломягах. Территория огорода большая, охрана вооруженная. Нас предупредили: есть можно, сколько влезет, но с собой ни грамма».

Любопытные строки воспоминаний Софьи Юревич относятся к лету 1942 года: «Разведкой были добыты документы и обнаружен на станции Гатчина эшелон с отравляющими боевыми веществами, а обороняющийся город был готов ко всему. Теперь люди не расставались с противогазами, мы тренировались работать в них. Часами оперировали в противогазах, бедный Михаил Степанович задыхался в нем со своим больным сердцем, но все же не спешил расставаться с противогазом. Был срочно приготовлен обмывочный пункт от отравляющих веществ и там же развернута малая операционная. Работали много и за работой не замечали страшных обстрелов и бомбежек. Однажды ночью был разбит соседний госпиталь – в Озерках. Срочно все раненые были перевезены к нам. Снаряд угодил в операционную, где было убито и ранено много персонала. К нам привезли изувеченных девушек-сестричек, а их хирург был убит во время операции. Так же погиб и раненый на столе. Погиб наркотикозатор и операционная сестра».

И снова – воспоминания Софьи Юревич, относящиеся к лету 1942 года.

«Летом возобновились операции, раненые шли потоком. По суткам не выходили из операционной. Тут же и спали на окровавленных бинтах и салфетках.

В госпитале открылось терапевтическое отделение дистрофиков. Больные страшные, твердили одну и ту же фразу: „Хлеба, хлеба“. Его кормишь, он бессознательно глотает и все твердит: „Хлеба, хлеба“.

Город полон дистрофиков после страшной зимы 1941/42 годов. К нам в госпиталь пришла наниматься на работу Ольга Осипова, вся опухшая, ноги как бревна. Мне стало ее очень жалко. Упросила Михаила Степановича оставить ее у нас санитаркой. Хотя какой с нее работник! Еле ходит... Я посажу ее в операционной, дам строгать палочки, а сама за нее полы мою. Рыбьим жиром ее поила, с хлебом, иногда, когда в вену не попадала шприцем с глюкозой, – отдавала ей глюкозу с кровью. Она все выпивала. Иногда пойду на кухню с ведром, как будто за кипятком, и попрошу лишний черпак похлебки для нее. Она никогда не наедалась. Когда ее ни спросишь „Есть хочешь?“ всегда отвечала „да“.

Как-то мне Саша (будущий муж Софьи, об этом речь пойдет дальше. – С. Г.) принес с фронта маленький чемоданчик черных заплесневевших сухарей. Мне так жалко было это богатство. Решила сменять у местного населения в Озерках на молоко. А Ольга как узнала про это, то выпросила у меня эти сухари, глаза загорелись, вцепилась в чемодан. Я ей еще и пузырек с рыбьим жиром дала. А ночью все лежала и думала: вдруг она все сухари разом съест с голодухи, и будет у нее заворот кишок.

Утром рано пошла в операционную: слышу – кто-то поет, голос такой приятный, грудной. За последнее время давно не слышала, чтоб кто-нибудь пел, даже по радио. Подхожу к дверям операционной, а моя Ольга ходит по операционной с тряпкой, моет пол и поет. Увидела меня, улыбается: „Сонечка, я сегодня первый раз наелась, представляешь себе – не хочу есть“.

И вышла из нее очень хорошая санитарка – добросовестная, честная, трудолюбивая. Все по-латыни старалась прочитать, но на свой манер... Раненые ее очень любили: она им пела старинные романсы и песни. А сколько она знала анекдотов! Хватало на целые вечера...»

В госпитале бывало всякое: иногда достоинство соседствовало с немыслимой подлостью. «На терапевтическом отделении медсестры Юргайтис и Талан судились ревтрибуналом за мародерство: они сняли с мертвого дистрофика обручальное кольцо и перстни и поделили между собой, – вспоминала Людмила Тропилло случай, произошедший в 1943 году – Это выяснилось, когда приехал в госпиталь друг умершего и стал разыскивать эти драгоценности. Ночью в бомбоубежище было комсомольское собрание до четырех утра, на котором вынесли решение передать Юргайтис и Талан в ревтрибунал. Их отправили в штрафбат, но одна из них вернулась потом оттуда, вся в чернобурках. Оказалось, вышла замуж за командира штрафбата».

...Среди всего этого ужаса и трагедии войны происходили порой самые главные в жизни встречи. Там, в маленькой комнатке на улице Рашетова, в один из «гостевых» вечеров Люся Лазарева познакомилась со своим будущим мужем Владимиром Тропилло – специалистом по радиолокации с аэродрома «Сосновка»[32], а Соня Яковлева – с политруком Александром Юревичем, начальником клуба госпиталя. Так завязались военно-госпитальные романы.

Белорус Александр Михайлович Юревич родом был из деревни Дуброво Минской области. Учился в Ленинграде, в день накануне войны окончил Ленинградский институт киноинженеров по специальности «инженер-электрик по акустике и звукозаписи». Когда началась война, пошел на фронт добровольцем. 4 июля 1941 года Александра Юревича зачислили политруком в 1-й стрелковый полк 3-й дивизии народного ополчения Ленинградской армии народного ополчения (ЛАНО). Вместе с полком участвовал в боях на Лужском рубеже. В тяжелых ожесточенных боях полк практически весь погиб, и Александра Юревича, секретаря политчасти, отправили в резерв.

Так он и попал (как сам потом указывал в рапорте – «вопреки желанию»!) в эвакогоспиталь № 64 на проспекте Энгельса – здесь был начальником клуба с 1 октября 1941 года по 25 июня 1942 года. Будучи тут, 30 апреля 1942 года получил звание младшего политрука.

Затем, 25 июня 1942 года Александра Юревича перевели в эвакогоспиталь № 55 в Озерках, где он также был политруком. Однако служба по политчасти его очень тяготила. Он рвался на фронт, говорил: «Нельзя же всю войну отсиживаться в госпитале! Мне же потом дети в лицо плюнут, спросив, почему я не был на фронте!»

«Службой в госпитале я крайне неудовлетворен, – писал Александр Юревич в рапорте начальнику политотдела 23-й армии в апреле 1942 года. – Во-первых, я физически здоров. Небольшой дефект пальцев руки не лишает меня боеспособности, и я считаю постыдным для себя отсиживаться в тыловом госпитале на службе, которую с успехом может выполнять человек, совершенно не годный к строевой службе. Во-вторых, я не могу подавить у себя желание (и не считаю это необходимым) использовать для борьбы с врагом свои специальные знания и опыт, свою любовь к технике, овладение ею, совершенствование ее. Меня родина учила, сделала инженером, дала знание, опыт, и сейчас, в трудную минуту, я не имею возможности в полной мере оплатить эти ее заботы.

Исходя из вышеизложенного, я убедительно прошу откомандировать меня из госпиталя и использовать на строевой технической службе в действующих частях. Если же считаете необходимым... оставить меня на политработе, настоятельно прошу перевести меня в специальные части (эл. техн., радиосвязи, звукометр. подразделения в артиллерии и т. п.), дать мне возможность работать не только с людьми, но и с техникой, на овладение которой я потратил свыше десяти лет упорного труда и учебы, работать с людьми, которые владеют этой техникой, воюют ей».

Спустя некоторое время на просьбу политрука откликнулись, и в сентябре 1942 года Юревича отправили на учебу в Осиновую Рощу. Получив звание техника-лейтенанта инженерных войск, он стал начальником звуковещательной станции МГУ-39 ПУЛФ № 7/1. Участвовал в прорыве блокады, летом 1943-го воевал на Синявинских высотах.

«В конце декабря проводила на новое место службы своего мужа. Как всегда, это полное неведение – все засекречено. Весь январь 1943 года я не получила от него ни весточки. Думала уже все самое худшее, ведь Невский плацдарм называли мясорубкой. Поток раненых тогда сильно возрос, лежали в коридорах. Особенно много поступало с „Невского пятачка”. Молодые парни, почти как мальчишки, плакали от боли.

Я только молила Бога, чтобы он был жив. Когда прорвали кольцо, все радовались, а я плакала – думала, что Саша погиб. И вот наконец-то в конце января он пришел: весь черный от копоти машинной и грязи, но страшно довольный победой. Когда он уходил в конце декабря, ему выдали новый белый полушубок из овчины, а когда вернулся в конце января, полушубок был весь черный от грязи – не узнать. И только белые зубы сверкали на лице в ослепительной улыбке: „Прорвали!!!“

После прорыва блокады, в июле 1943 года, его и меня наградили медалью „За оборону Ленинграда". Прорыв блокады вселил во всех уверенность в скорой победе. Поднял настроение и у раненых. И признаком зарождавшейся победы было рождение новой жизни – рождение моей дочери, появление на свет которой обязано прорыву блокады в январе 1943 года».

Во время одного из приездов с фронта домой, в мае 1943 года, Александр Юревич и Софья Яковлева наконец-то расписались. Эта церемония, без особых торжеств, прошла в ЗАГСе Выборгского района. К тому времени Соня уже ждала ребенка.

Оформив официально свои отношения, Юревичи сняли комнату неподалеку от госпиталя – в доме на Забайкальской улице (сначала он числился по Костромскому проспекту, № 51, потом № 41, потом стал № 9 по Забайкальской улице). Сдала комнату Татьяна Николаевна Андреева. Комната была одиннадцать метров, в первом этаже деревянного дома, в одной квартире с хозяйкой. «Я попала в домашнюю обстановку: в комнате была мебель, печка, занавески на окнах, абажур на лампе», – вспоминала Софья Юревич. А затем Александр Юревич снова вернулся на войну. «Здравствуй, милая моя Софочка!» – неизменно начинались его письма жене с фронта. И – неизменная подпись: «Твой Алесь».

«У меня все благополучно, – писал он с фронта 27 марта 1943 года. – Уже третий день в ремонте в одном из авторемонтных батальонов. Начали капризничать моторы в машинах, и довольно легко удалось организовать ремонт. Дороги стали жуткими. Теперь, пока не высохнет, твой Алесь не только чумазый, а вдобавок по уши в грязи».

А вот фрагмент из письма Алеся, написанного «милой Софочке» весной 1943 года с печально знаменитых Синявинских болот. «Имел я благое намерение написать тебе сразу по приезде, да в спешке и не собрался. Ты уж извиняй мне такие проступки, родная, а если временами малость и соскучишься без писем от меня, это, может быть, и хорошо: чаще вспоминать меня будешь и меньше глупостей в госпитале натворишь. Поскучаешь и получишь мое письмо. Не мне ведь только скучать здесь, в этом разливном болоте, черт возьми... Здесь сплошное болото, уже сейчас полно воды. Скоро будем на своей коломбине плавать по дорогам, как в лодке. Снег почти сошел и оголил неописуемую картину-гемму, на которой люди месяцами охотились друг за другом. Это, правда, нехорошо сказано, неверно, это я заговорился. Люди – это мы, и мы на этой земле истребляли немцев. Впрочем, я снова свихнулся в письме. Ничего особенного в наш век такие зрелища не представляют: сколько их, таких картин, откроет взору весна»...

В семейном архиве сохранилась записка от сослуживца, отправленная Юревичу 1 июня 1943 года с Синявинских болот. Содержание ее может рассказать о многом: «Вы знаете, как тронула Ваша посылка. Кроме того, что сама книга удовлетворяет содержанием, она еще говорит о Вашем добром, честном характере. В наше время, в наши дни редкость, чтобы человек взял на себя совсем чужие заботы и добросовестно их выполнил. Не думайте подвергнуть сомнению искренность сказанного. Безмерно Вам благодарен, перед Вами в большом долгу... Будете в наших краях – просим к нам... С искренним уважением – Дашкевич».

Долгие годы хранилась в семейном архиве записная книжка, которую Александр Юревич вел с января 1943 года (в 2004 году передана в Музей обороны Ленинграда). В ней были краткие записи боевых действий. Последние строки были датированы августом 1943 года – за несколько дней до тяжелого ранения, которое он получил на Карельском перешейке. Машина со звуковещательной аппаратурой подорвалась на мине, когда везли на передовую агитатора-финна.

«Хочу, чтоб ты чувствовала себя еще лучше, чем при нашей встрече, – писал Александр Юревич жене в одном из своих последних писем до ранения, 19 августа 1943 года. – Будь весела и бодра, и все обойдется хорошо. Как возвращусь, конечно, сразу же постараюсь приехать. Сегодня получил твое письмо, очевидно, последнее. Оно опять с трескотней – вот не отучить тебя! Писем целые пачки, которые услали по месту прошлой командировки, еще не вернули обратно, так что ни о ком не знаю. Ну, пока, родная. Будь здорова. Крепко целую. Твой Алесь»...

«После ранения отца оперировали в госпитале в Осиновой Роще, а позже мама перевела его в свой госпиталь, на проспекте Энгельса, где и выходила его, отдав ему свою и мою кровь (будучи уже беременной), свою любовь и свою веру в жизнь», – рассказывает его дочь Татьяна Александровна Юревич. Затем его отправили на службу в мастерские по ремонту звуковещательной радиоаппаратуры, располагавшиеся на территории Петропавловской крепости.

В ноябре 1943 года у четы Юревич произошло долгожданное счастливое событие – родилась дочь Татьяна. Будучи беременной, Соня буквально до самых родов продолжала работать в госпитале. «2-го ноября до глубокой ночи была на операциях, – вспоминала она. – К концу дня пол становился скользким от крови и воды. Я поскользнулась, упала... Отпустили меня домой. А в час ночи начались схватки. Приплелась опять в госпиталь. Михаил Степанович предложил рожать здесь, но я наотрез отказалась». На госпитальной машине Соню отвезли в ближайший роддом – в Педиатрическом институте. Сопровождала ее врач-хирург Аида Петровна Гусева – дочь знаменитого тибетского врача П.А.Бадмаева, работавшая в госпитале начальником отделения хирургии[33].

К Аиде Петровне у Софьи Юревич на всю жизнь сохранилось особое, теплое и трепетное отношение. На страницах этой книги мы помещаем уникальный документ военной поры – письмо Сони Юревич, адресованное А.П. Гусевой, в котором были и такие строчки: «Когда Вы сидели у меня на кровати, мне хотелось обвить Вашу головку руками и расцеловать хорошенький ротик, красивенькие черные глазки и всю Вас, такую добрую и нежную. И вспомнилось мне почему-то давно ушедшее, далекое прошлое, мой родной город, дом и такая же добрая, нежная, заботливая мама. Вот почему Вас так любят раненые бойцы, и так много хорошего и благодарного говорится о Вас в палатах. Целую самую любимую в этом госпитале»[34].

По воспоминаниям Софьи Юревич, Алесь писал:

«Спасибо за дочку, а кончится война, рожай себе мальчиков...» Дочку он назвал Татьяной в честь своей матери. Сестрички из соседнего госпиталя сшили Соне из голубого парашютного шелка, подаренного летчиками с аэродрома «Сосновка», пеленки, чепчики, распашонки, ватное одеяльце, так что приданое оказалось богатым.

Удельная. Очерки истории

А.П. Гусевадочь П.А. Бадмаева и Е.Ф. Юзбашевой. Во время блокады работала в госпитале на проспекте Энгельса начальником отделения хирургии. Фото 1935 г. Фото из архива Н.Б. Роговской (дочери Б.С. Гусева)


После родов Соня практически сразу же вернулась к работе. «Вскоре я пришла в операционную, – рассказывала она. – Дочка была рядом, спала в кресле перевязочной, которое я придвигала к стенке. Приду кормить, а девчонки нет – опять утащили раненые. Ищу по палатам, вижу, несет ее кто-нибудь на руках, а другой говорит: „Иван, хватит, ты уже давно носишь, дай мне“. Скучали они по своим, оставленным где-то детям. Весной (1944 г. – С. Г.) я выставляла коляску (нашли где-то ведь плетеную коляску на высоких колесах) под тополя во дворе госпиталя. Так и росла она у меня под тополями».

Удельная. Очерки истории

Во время операции в госпитале. Справа – Аида Петровна Гусева. Фото военных лет. Из архива Н.Б. Роговской


В истории войны известны многочисленные истории про сынов полка. А Татьяна Юревич – без преувеличения, настоящая «дочь блокадного госпиталя»...

Удельная. Очерки истории

Письмо С. Юревич А.П. Гусевой. Фото из архива Н.Б. Роговской


Летом 1944 года госпиталь покинул помещение школы и двинулся с армией в Выборг, аэродром из Сосновки тоже передислоцировался вместе с войсками – в сторону Эстонии. Ушла из госпиталя с мужем лучшая Сонина подруга Люся. Стал реже бывать дома Алесь: его перевели из Петропавловской крепости в лабораторию Балтийского флота в Усть-Ижоре – начальником минно-торпедного отдела. Так и осталась Соня с маленькой дочуркой одна-одинешенька в чужом городе. Все госпитальные подруги и знакомые были далеко, мать где-то за Волгой, в Саратовской области. Софья помогала матери, как могла, – отправляла ей свое армейское жалование.

Удельная. Очерки истории

Рисунок новгородских башен Кремля, выполненный гуашью и подаренный в 1941 г. С. Юревич в госпитале. Из архива Т.А. Юревич


Удельная. Очерки истории

Осколок мины, которым был в августе 1943 г. ранен А. Юревич. Из архива Т.А. Юревич


Удельная. Очерки истории

Письмо А. Юревича с фронта, адресованное «милой Софочке». 1942—1943 гг. Из архива Т.А. Юревич


Удельная. Очерки истории

Письмо А. Юревича с фронта, адресованное «милой Софочке». 1942—1943 гг. Из архива Т.А. Юревич


Удельная. Очерки истории

Соня Яковлева (в замужестве Юревич) незадолго до Великой Отечественной войны. Фото 1941 г. Из архива Т.А. Юревич


«Кругом разруха, голод, карточки и незнакомая, разбитая Удельная, которая теперь стала для мамы родной, – рассказывает Татьяна Юревич. – И ведь не случайно в названии этой местности, которая соединила судьбы моих родителей, лежит корень „удел“. Ведь у нее есть синоним – судьба. А согласно древнегреческому философу Плутарху, удел мужчины – проливать кровь, а удел женщины – молиться и ждать».

К сожалению, семейная жизнь Юревичей продолжалась очень недолго. В конце октября 1944 года Александр Юревич снова попал в госпиталь, теперь уже в Усть-Ижоре, – дали знать о себе последствия ранения. И произошла страшная беда: по чьей-то халатности, из-за несвоевременной операции 14 ноября 1944 года он скончался. «Такая нелепость: мы спасли его от смерти после тяжелого ранения, а кто-то так глупо не уберег его, – вспоминала Софья Юревич. – Как будто предчувствовал он свою раннюю кончину, подарив мне дочку». Ему было всего 33 года. Похоронили Алеся недалеко от Удельной – на Шуваловском кладбище в 1-м Парголове...

Удельная. Очерки истории

С. Яковлева (Юревич) в госпитале. Фото 1942 г. Из архива Г.А. Юревич


Удельная. Очерки истории

Врач-хирург А.П. Гусева (дочь П.А. Бадмаева), работавшая в эвакогоспитале № 64 заведующей хирургическим отделением. Фото 1943 г. Из архива Г.А. Юревич


«Память об отце была для мамы неприкосновенна, – вспоминает Татьяна Юревич. – Хотя прожили вместе они не очень долго, да и не всегда ладили. И дело было не только в том, что отец был на десять лет старше матери. По воспоминаниям, у отца был суровый, тяжелый характер.

Удельная. Очерки истории

Представители медицинского персонала эвакогоспиталя № 64. Крайняя слева – С. Юревич. Фото 1943 г.


Он был чрезвычайно требовательным, строгим, порой даже упертым. Но вместе с тем очень заботливым, и это перевешивало все его недостатки, если они и были.

Удельная. Очерки истории

С. Яковлева (в замужестве Юревич) в первый месяц войны. Июль 1941 г. Из архива Т.А. Юревич


По словам мамы, первые годы после смерти отца она не верила в случившееся и в тайне ждала, а вдруг это неправда, хотя сама же была с ним в последние минуты его жизни. Реликвии, связанные с отцом, мы всегда хранили с особым трепетом. Я и по сей день берегу многие вещи, связанные с отцом, например, книги, которые он носил с собой из госпиталя в госпиталь...

Удельная. Очерки истории

Татьяна (слева) и Софья (справа) Юревич. Фото 1950-х гг. Из архива Т. А. Юревич


Мама всю жизнь, после госпиталя, работала детским врачом. Но когда я пожелала стать врачом, то она была категорически против и настояла на своем! И я пошла учиться на инженера-электрика в Политехнический институт. В этом решении тоже сказалась память об отце. Хотя я его не помнила (да и как могла помнить: его не стало, когда мне был всего год!), его присутствие ощущалось незримо. Хотя бы потому, что отцовские трансформаторы служили мне детскими игрушками. Может быть, это тоже подтолкнуло меня к дальнейшему жизненному пути...

Удельная. Очерки истории

Анкета, фото и письмо А. Юревича


В той комнате, что мама с отцом сняли в доме на Забайкальской улице, неподалеку от госпиталя, мы с мамой прожили до 1966 года. Дом пошел под снос, и мы получили квартиру на Гражданке. Долгие годы мама была тем человеком, вокруг которого собирались бывшие сотрудники госпиталя. Очень часто встречи проходили у нас в квартире на Гражданке.

Почему так прочно сохранялось „госпитальное братство” и в дальнейшей, уже мирной жизни? Наверное, потому, что находясь в течение двух с половиной военных лет по 24 часа в сутки среди людских стонов, крови и боли, им так не хватало тепла, не только физического, но и душевного, в отношениях друг с другом. Они все стали как родные.

Удельная. Очерки истории

Удостоверение А. Юревича, выданное ему в 1941 г. за подписью военврача Лифшица и старшего политрука Казакова. Из архива Т.А. Юревич


Удельная. Очерки истории

А. Юревич. Фото 1942—1943 гг. Из архива Т.А. Юревич


Мамы не стало в 1994 году, а сегодня уже нет в живых практически никого, кто работал в том госпитале на проспекте Энгельса. И до сих пор у меня хранятся бесценные реликвии, связанные с ним, – хирургические ножницы, пузырек из-под йода, графин для воды. А еще – рисунок новгородских башен Кремля, выполненный гуашью и подаренный в 1941 году маме раненым в госпитале. Кем именно, она не запомнила, и не удивительно, ведь через ее руки прошли тысячи раненых. Скорее всего, это был новгородец. Да и неважно, на каких дорогах войны они встретились, а важно то, что этот листочек с видом родного города был самым дорогим для них обоих. При взгляде на этот рисунок даже человеку, никогда не бывавшему в Новгороде, становится как-то тепло и уютно...

Удельная. Очерки истории

Будни госпиталя № 64. Фото 1943 г. Из архива Т.А. Юревич


Хранится в домашнем архиве и смертельный осколок той войны, отнявший у меня отца, – тоже лежит как страшная реликвия. Его вынули при операции в августе 1943 года, когда отец со своей машиной подорвался на мине. Наверное, рано или поздно все это станет музейными экспонатами».

Удельная. Очерки истории

Дом, где жила семья Юревичей (сначала числился по Костромскому проспекту, № 51, потом № 41, потом стал № 9 по Забайкальской улице). Фото 1964 г. Из архива Т.А. Юревич


Удельная. Очерки истории

Военный парад на проспекте Энгельса. 9 мая 1965 г. Из архива Т.А. Юревич


Сегодня кроме школьного завода «Максим» в старом здании на углу проспекта Энгельса и улицы Рашетова расположены торговые и коммерческие заведения. В нынешней Удельной не так много построек, переживших войну. Каждая из них несет частицу исторической памяти. И потому было бы, пожалуй, очень важно отметить здание бывшей школы мемориальной доской, напоминающей об удельнинской истории блокадной поры.

* * *

Объектом стратегической важности являлся в те годы парк Сосновка. Когда началась война, здесь разместились воинские части. Были вырыты многочисленные траншеи, окопы и котлованы – их следы сохранились по сию пору. И в наши дни на территории Сосновского парка иногда находят боеприпасы военного времени.

На территории нынешнего мототрека находился специальный питомник, куда в начале войны, когда объявили «всеобщую собачью мобилизацию», ленинградцы отдавали своих четвероногих друзей. Здесь собак учили премудростям связного дела.

В самом Сосновском лесопарке осенью 1941 года появился фронтовой аэродром. Это было связано с тем, что после того как Ленинград попал в осаду, все крупные военные аэродромы оказались у противника, и Ленинграду срочно требовались новые аэродромы для базирования военной авиации. Поэтому за короткое время служба аэродромного строительства ВВС Ленинградского фронта за сентябрь—ноябрь построила 16 новых аэродромов, из них 12 в пригородной зоне Ленинграда и 4 на Волховском фронте.

Фронтовой аэродром в Сосновке строили инженерно-строительный батальон и отряд «стройармейцев», состоявший из мобилизованных девушек. Посреди соснового леса расчистили площадку, разровняли и утрамбовали землю для взлетно-посадочной полосы. По окраинам полосы в лесу построили укрытия для самолетов, землянки для летнего состава и склады горючего и боеприпасов.

Строился аэродром с сентября по декабрь 1941 года, а уже в первые дни 1942 года на него садились большие грузовые самолеты с продовольствием для населения и фронта.

«Ухоженного красивого соснового лесопарка тогда еще не было, – вспоминает Лидия Павловна Анисимова. – Напротив Ольгинского водоема было широкое летное поле, там стояли самолеты. По одну сторону, в лесопарке, стояли танки[35], по другую сторону находились всевозможные службы, обеспечивающие обслуживание самолетов и аэродрома, а в нашем и близлежащих домах располагались летчики. Мы, дети, очень радовались вот такому окружению, боготворили их, но и летчики нас тоже баловали, зная, как нам тяжело живется. Они поддерживали нас какими-то необыкновенными лакомствами. Только спустя некоторое время мы узнали, что это были пайки тех летчиков, которые не вернулись с задания. Но мы не понимали всей трагической сути подарков: мы были просто дети».

В разное время, в 1942—1944 годах, на аэродроме в Сосновке базировались 44-й бомбардировочный авиаполк (с 22.11.1942 – 34-й гвардейский), 159-й истребительный, 44-й истребительный (с 7.03.1942 – 11-й гвардейский), 26-й истребительный и 13-й отдельный разведывательный авиаполк, 22-я отдельная авиаэскадрилья связи, 6-й транспортный авиаотряд. С этого аэродрома вылетали на Большую землю руководители обороны города – А.А. Жданов, А.А. Кузнецов и др.

Обеспечение всех служб аэродрома в Сосновке занимался 38-й батальон аэродромного обслуживания (БАО). Он был сформирован в первые дни войны на Карельском перешейке вблизи советско-финской границы в местечке Элисенваара, северо-западнее Кексгольма (Приозерска). Из-за обстрелов аэродром пришлось срочно эвакуировать. Все боеприпасы, завезенные на аэродром Элисенваара, были вывезены сначала в Кексгольм, а затем в район аэродрома

Саккола (Громово). Здесь 38-й БАО уже представлял собой целую боевую часть с техникой и вооружением. Он насчитывал более 150 различных специальных бортовых (грузовых) автомашин и около 500 человек личного состава. В сентябре 1941 года батальон прибыл на вновь выстроенный аэродром в районе деревни Ковалево, южнее Всеволожска (аэродром «Смольная»), а затем в Сосновку.

По воспоминаниям, здесь была раскорчевана почва, укатан грунт и засеян (очевидно, уже весной 1942 года) быстрорастущей травой тимофеевкой для уменьшения пыли при взлете и посадке самолетов. Все самое трудное время 38-м БАО командовал майор, а затем подполковник А.Л. Горбоносов, комиссаром являлся И.Т. Воробьев[36].

Аэродром в Сосновке действовал в сложнейших условиях фронтового аэродрома и не раз подвергался налетам самолетов противника и артиллерийским обстрелам. Хотя полоса соснового леса хорошо прикрывала аэродром, другой природный фактор способствовал демаскировке объекта: в сухую погоду при взлете и посадке самолетов поднимались огромные облака пыли и песка. Кстати, взлетно-посадочные полосы аэродромов в Сосновке и на Гражданке прекрасно видны и на немецкой аэрофотосъемке 1942 года.

Недалеко от взлетно-посадочной полосы аэродрома в Сосновке в годы войны возникло военное кладбище, где хоронили летчиков и зенитчиков располагавшихся тут частей и соединений. Среди погребенных здесь – Герои Советского Союза гвардии майор Александр Петрович Савушкин, участвовавший в 49 воздушных боях и сбивший 13 вражеских самолетов, и гвардии капитан Петр Яковлевич Лихолетов, участвовавший в 71 воздушном бою и сбивший 25 самолетов лично и 5 самолетов в группе. После войны кладбище стало мемориальным[37].

Удельная. Очерки истории

Памятник летчикам аэродрома «Сосновка». Фото автора, июнь 2010 г.


Удельная. Очерки истории

Дом по пр. Тореза, 65, где во время войны располагался госпиталь аэродрома «Сосновка». Фото автора, июнь 2010 г.


У восточной границы бывшего фронтового аэродрома, в середине взлетно-посадочной полосы, 23 февраля 1978 года открыли памятник летчикам аэродрома «Сосновка» (авторы – архитекторы В.В. Виноградов, Л.В. Матвеев, инженер – Б.З. Вильнер). С тех пор в памятные даты ленинградской блокады и в День Победы памятник в Сосновке служит местом встреч летчиков, защищавших Ленинград и сражавшихся на Ленинградском фронте...

* * *

Судьбы множества самых разных людей оказались связанными с аэродромом «Сосновка». Один из них – Валентин Иванович Богданов, «сын полка», а если еще точнее – батальона аэродромного обслуживания (38-го БАО). Родился он в 1928 году в Луге, где его отец Иван Иванович служил начальником пожарной команды. В следующем году отца перевели в Ленинград, где поставили руководить пожарными «Красной Баварии», а с 1930 по 1935 год он занимал должность руководителя подразделения инспекции пожарной охраны по Ленинграду и области.

Предвоенное детство Валентин Богданов провел в поселке Лигово, что в южных предместьях города. «Здесь еще с июля 1941 года началось мое непосредственное участие в войне, – вспоминает Валентин Иванович, – когда я стал связным в отряде самообороны. В Урицке я находился практически до самого последнего дня, пока не подошли немецкие войска. Нас эвакуировали 14 сентября 1941 года.

Из Урицка взяли мы только то, что могли унести на себе.

Самые тяжелые месяцы первой блокадной зимы мы пережили с родными – в доме на 9-й линии Васильевского острова. Зиму мы выдержали, но затем от страшных последствий голода родные стали уходить один за другим.

Удельная. Очерки истории

В. Богданов. Фото начала 1943 г.


Удельная. Очерки истории

В. Богданов (слева) и Михаил Шишковбойцы роты связи 38-го БАО. Фото 1943 г.


9 апреля 1942 года умерла мама. Остались в живых я, две сестры и тетя...»

В июле 1942-го Валентина Богданова отправили к родным в Удельную, к родной тетке отца. Жили они там еще с дореволюционных времен – тогда у них был там собственный дом на Костромском проспекте. Там же, в Удельной, Валентин пошел в школу, но проучился в ней недолго. Вскоре в его жизни началась совсем другая учеба...

Еще в первую блокадную зиму он ходил пешком, через весь город, к двоюродному брату на аэродром в Сосновку, где тот служил старшиной роты связи 38-го БАО 13-й воздушной армии. Людей там не хватало, и Валентин стал помогать, выполнять несложную, доступную работу – разматывал провода, дежурил у телефона, топил печку в землянке. А с октября 1942 года уже практически бросил школу: не до учебы было. Порыв был один – защищать Родину, бить врага! И было огромное желание вложить свой труд в общее дело...

«Когда командование узнало, что у меня почти нет родных, меня оставили в батальоне, – рассказывает Валентин Иванович. – Обслуживающий и технический персонал аэродрома жили в землянках. Там же, в землянках, я занимался и на курсах радистов. В январе 1943 года, когда я окончил эти курсы и получил звание радиста 3-го класса, мне стали поручать уже более ответственные задания. Первым боевым заданием стала работа в системе ранней пеленгации вражеских самолетов, приближавшихся к Ленинграду.

Удельная. Очерки истории

В. Богданов (в нижнем ряду второй слева) с бойцами роты связи 38-го БАО, август 1943 г., вскоре после получения медали


Удельная. Очерки истории

В. Богданов (крайний справа) с бойцами роты связи 38-го БАО, апрель 1944 г., Бабино


Удельная. Очерки истории

Телефонисты и радистки роты связи 38-го БАО. Лето 1944 г., Бабино


В конце мая 1943 года меня зачислили добровольцем-радиотелеграфистом в роту связи 38-го БАО. В то время вышел приказ о зачислении в действующую армию с 16 лет. Мне было на год меньше, но для меня сделали исключение. Вызвали к командиру роты, сказали: „Малыш, с этого дня ты солдат". Это узаконило мое положение – ведь до этого я числился как вольнонаемный. И с этого же момента пошло зачисление моей военной службы. 30 мая принял присягу, в августе получил свою первую медаль – „За оборону Ленинграда”. А называли меня все равно „малыш“ или „солдат“ – понятия „сын полка“ тогда еще не было.

Удельная. Очерки истории

В. Богданов, фото 1948 г.


Командир военно-транспортной авиационной части, базировавшейся на аэродроме Сосновки, хотел даже меня усыновить. Его жену и сына расстреляли фашисты. Но так сложилась судьба, что он погиб. Так и остался я „сыном полка“...

После того как летом 1943 года принял присягу, мне стали поручать и боевое дежурство на радиостанциях – работу на связи с самолетами. Одна из таких радиостанций (секретный объект!) находилась в Озерках – на горке над 2-м озером. Через нее мы держали связь с Большой землей, кроме того, это был пеленгатор для наших тяжелых бомбардировщиков, которые шли с Большой земли бомбить Воронью гору, тыловые и передовые позиции немцев».

Удельная. Очерки истории

Встреча ветеранов 38-го БАО в Сосновке. 1980-е гг.


Удельная. Очерки истории

В.И. Богданов на воинском кладбище летчиков аэродрома «Сосновка». Фото автора, май 2010 г.


В Сосновке 38-й БАО находился до конца января 1944 года: после освобождения Ленинграда от блокады аэродром ушел вслед за наступающими войсками, и батальон тоже перебросили к фронту – в деревню Ямки Волосовского района, где он обслуживал полк бомбардировщиков Ил-2. Здесь находился до марта 44-го, потом его перебросили в Бабино под Нарвой, а в июне 44-го – в поселок Никольское под Гатчиной. Здесь базировался полк тяжелой бомбардировочной авиации, участвовавший в разгроме Выборгской группировки противника. И снова, как и прежде, Валентин Богданов дежурил на радиостанции, держал связь с самолетами, уходившими в бой.

В апреле 1944 года он подал заявление в Суворовское ташкентское училище и даже получил ответ, что принят. «Малыша» уже готовили к отправке, но близилась Карело-Выборгская операция, и его не отпустили – просто некем было заменить. Так и шел дальше сын полка Валя Богданов дорогами войны. День Победы встретил в эстонском Пяр-ну. В ту ночь с 8 на 9 мая ему довелось дежурить на радиостанции и принять в пять утра сообщение об окончании войны...[38]

В послевоенной жизни Валентина Богданова было всякое: и работа в тракторном цеху «Кировского завода», и еще одна служба в армии, во время которой он переквалифицировался из радиста в механика-водителя тяжелых танков, и учеба в вечерней школе. Образования-то ведь было всего пять классов, поэтому и пришлось в 23 года снова сесть за парту. В шестом классе женился, в седьмом – стал отцом. Окончив Ленинградский техникум авиаприборостроения, Валентин Богданов стал специалистом высокого класса. От простого слесаря прошел путь до заместителя директора опытного завода в Красном Селе. Почти полвека проработал в объединении «Авангард» Калининского района.

В Сосновке, где ему довелось побывать «сыном полка», впервые после войны Валентин Богданов оказался только в конце 1950-х годов. Еще виднелись следы землянок, а бывшая взлетно-посадочная полоса была покрыта свежей порослью леса, посаженного школьниками в первые послевоенные годы. Она и сегодня отличается от всего остального зеленого массива Сосновки...

Удельная, 50—60 -е годы

Сразу же после войны Удельную ждали большие перемены: она стала стремительно утрачивать свой полусельский облик. Здесь развернулось новое жилищное строительство, а проспект Энгельса начал принимать черты парадной магистрали – «северных ворот» города. Недаром в ноябре 1949 года, когда в стране отмечалось 70-летие «отца народов», вершину Поклонной горы украсил величественный памятник И.В. Сталину работы скульптора

В.И. Ингала. Монумент Сталину установили у пересечения проспекта Энгельса и Поклонногорской улицы[39]. Спустя некоторое время, 28 января 1952 года, Выборгский район по указу Президиума Верховного Совета РСФСР стал Сталинским (он носил это имя до 1962 года).

Памятник Сталину на Поклонной горе стал одим из нескольких произведений монументальной сталинианы, появившихся в Ленинграде к 70-летию «великого вождя» и «отца народов». Современники признавали, что этот памятник на северном въезде в город – лучший памятник Сталину в Ленинграде. Он был отлит по модели «И.В. Сталин – генералиссимус», законченной Ингалом в 1947 году и представленной на выставке к 800-летию Москвы, поэтому памятник в Ленинграде также получил гордое название «И.В. Сталин – генералиссимус» (иногда его называли еще «Сталин – полководец»).

Впрочем, было бы крайне несправедливо, если бы с именем скульптора Ингала ассоциировались только памятники Сталину и Ленину, над которыми он долгое время трудился. Нет, Владимир Ингал был настоящим петербургским скульптором, работавшим на благо нашего города. Не его вина, что творить ему пришлось в такое время, когда не приходилось выбирать, и чтобы получить признание на родине, нужно было в первую очередь лепить изваяния вождей.

Удельная. Очерки истории

Памятник И.В. Сталину на Поклонной горе. Фото начала 1950-х гг.


Даже в тех условиях Ингалу удалось раскрыть свой талант: его памятники Сталину и Ленину (Ингал был автором памятников Ленину в Риге, Свердловске и др.) стали одними из лучших достижений советской скульптуры. Среди истинно петербургских работ Ингала, которые, можно с уверенностью сказать, навсегда заняли свое достойное место в нашем городе, – памятник Н.А. Римскому-Корсакову (создан вместе с В.Я. Боголюбовым), установленный на Театральной площади, а также великолепные надгробные памятники актрисе В.А. Мичуриной-Самойловой в некрополе мастеров искусств в Александро-Невской лавре и балетмейстеру и педагогу А.Я. Вагановой на «Литераторских мостках». В конце 1950-х годов он работал над памятником Л.А. Говорову и монументом в ознаменование 250-летия Кронштадта. К сожалению, тяжелая болезнь не позволила завершить многие работы...

Даже неоднократное прославление в скульптуре образов «великих вождей», которое должно было служить доказательством его лояльности властям, не стало гарантией личной неприкосновенности Ингалу и его родственникам. Его племянник Георгий, бывший студент Литературного института, оказался в тюрьме по политической статье (и погиб там от рук уголовников). Сам В.И. Ингал в марте 1953 года, уже после смерти Сталина, едва не подвергся организованной травле. В «Литературной газете» была опубликована статья «Дельцы от искусства», обвинявшая Ингала и ряд других ленинградских скульпторов в продаже авторских копий как оригиналов и в эксплуатации студенческого труда. Поступки Ингала назывались «безобразными», и автор статьи призывал широкую общественность осудить «дельца» Ингала. В те времена такая статья могла означать только одно: вечная опала с печальными последствиями, вплоть до смертного приговора.

Поскольку статья была явной клеветой, то Ингал сделал все, чтобы защитить свое честное имя. Он писал в правительство, доказывал свою правоту. И ему удалось неимоверное – отстоять свое право на жизнь и свободу. 7 апреля 1955 года в той же «Литературной газете» последовало официальное опровержение. Правда, все это закончилось инфарктом Владимира Иосифовича.

Удельная. Очерки истории

В.И. Ингал.

Фото из семейного архива его дочери М.В. Ингал


Кроме всего прочего, В.И. Ингал был талантливым педагогом. Будучи профессором Мухинского училища, он в начале 1950-х годов сплотил вокруг себя яркий коллектив молодых скульпторов. И, наконец, он был просто замечательным человеком – удивительно бескорыстным, очень добрым и жизнелюбивым, совершенно равнодушным к материальным благам и ценностям, никогда не подчеркивавшим своей известности. Дети Ингала рассказывают, что они буквально боготворили его...

Однако вернемся к памятнику Сталину на Поклонной горе. После XX съезда партии, состоявшегося в феврале 1956 года, Ленинград, как и вся страна, был подвергнут тотальной «десталинизации». Сначала взялись за названия: уже в июле 1956 года проспект имени Сталина, бывший Международный, стал Московским, а Сталинградский проспект вновь стал Лиговским. Что же касается памятников Сталину, то они простояли еще несколько лет, напоминая о еще не ушедшей эпохе. Только XXII съезд партии, состоявшийся перед ноябрьскими праздниками 1961 года и постановивший вынести тело Сталина из ленинского мавзолея на Красной площади, окончательно решил судьбу сталинских монументов. Памятники Сталину в Ленинграде по распоряжению Ленгорисполкома сняли одновременно в конце 1961 года и отправили в переплавку. Естественно, подобная судьба постигла и памятник Сталину на Поклонной горе...

За год до появления на Поклонной горе памятника Сталину, в 1948 году, изменил свой вид проспект Энгельса. «Началась реконструкция проспекта Энгельса, – сообщалось 25 мая 1948 года в „Ленинградской правде". – По масштабам и объему работ эта реконструкция – самая крупная и важная городская дорожная стройка нынешнего года. Дорожникам предстоит здесь уложить в общей сложности 98 тыс. кв. метров новых усовершенствованных мостовых.

На участке от 2-го Муринского проспекта до Поклонной горы проспект Энгельса расширяется больше чем в три раза. Его проезжая часть (включая полосу, занятую трамвайными путями) достигнет здесь ширины в 21 метр вместо существующих 6 метров. На проспекте предусматриваются водопроводное и канализационное хозяйства, кабельная и осветительная сети, передвигаются трамвайные рельсы. Отдельные строения, мешающие новой планировке проспекта, будут снесены.

Сделать главный въезд в город с севера – проспект Энгельса – образцовой, благоустроенной магистралью – дело чести всего города. В реконструкции проспекта примут участие Выборгский, Приморский, Петроградский и другие районы Ленинграда».

Расширение и благоустройство проспекта Энгельса от 2-го Муринского проспекта до Поклонной горы являлось, как отмечалось в газетах того времени, «крупнейшей дорожной стройкой года». «На сотни метров уже протянулась мостовая, заключенная в серую рамку бетонных бордюров, – говорилось в газете „Вечерний Ленинград“ в начале июля 1948 года. – Между стволами высоких сосен сверкают серебристые осветительные колонки, установленные рабочими „Ленсвета“. На ярко-желтом песке белеют шпалы обновленных трамвайных путей.

Непрерывной вереницей идут автомашины, доставляющие булыжник и щебень, брусчатку, куски бордюра и шлак. Многие материалы подвозят грузовые трамваи. На линии работают две строительные конторы „Лендор-строя“ и пять районных ремонтно-дорожных контор. К концу лета от 2-го Муринского до Поклонной горы протянется гладкая полоса асфальтобетонного шоссе шириной в 22 метра».

Впрочем, как это нередко бывает, потребности реальной жизни не поспевали за «планов громадьем». В частности, запаздывала сфера обслуживания, что вызывало критику, выплескивавшуюся даже на страницы тогдашних газет.


Удельная. Очерки истории

Остановка «Велотрек» на проспекте Энгельса, 1954 г. Фото Ф.А. Белокурова. Из семейного архива Е.П. Сырковской


Удельная. Очерки истории

Вид на проспект Энгельса у Поклонной горы. Слевабывшие магазин и чайная купца Башкирова (пр. Энгельса, 83, 85). 1954 г. Фото Ф.А. Белокурова. Из семейного архива Е.П. Сырковской


«На большом участке реконструированного проспекта имени Энгельса – от 2-го Муринского до Скобелевского проспекта – нет не только ни одного продовольственного магазина, но даже ларьков, – возмущался в июне 1950 года на страницах „Ленинградской правды“ инженер завода „Светлана” С. Борщевский. – В домах, заселенных несколько месяцев назад, предусмотрены помещения для торгующих организаций, но до сего времени они пустуют. В результате значительное количество работающих на заводах имени Энгельса, „Светлане” и на других предприятиях испытывают большие затруднения с покупкой продуктов».

Удельная. Очерки истории

Проспект Энгельса, подъем на Поклонную гору, 1954 г. Фото Ф.А. Белокурова. Из семейного архива Е.П. Сырковской


Удельная. Очерки истории

Проспект Энгельса, спуск с Поклонной горы, 1954 г. Фото Ф.А. Белокурова. Из семейного архива Е.П. Сырковской


Западная часть Удельной, начиная с 1946 года, стала застраиваться двух-трехэтажными домами коттеджного типа (архитекторы А.К. Барутчев, О.И. Гурьев, А.В. Жук, А.Я. Мачерет, В.М. Фромзель, В.Я. Душечкина). На строительстве использовался труд немецких военнопленных.

Лагерей, где они содержались, было много. Один них находился на Поклонной горе, в хозяйственных постройках бывшей мызы Бадмаева. По словам старожилов, каждое утро пленных водили отсюда строем, под охраной, на строительные работы. Как правило, рядом с лагерями военнопленных устраивали кладбища. По данным историка Венедикта Григорьевича Бема, всего на территории Ленинграда и Ленинградской области вплоть до 1950 года захоронили пять с половиной тысяч пленных. Среди них были не только немцы, но и люди самых разных национальностей – венгры, австрийцы, югославы, литовцы, поляки. Не менее сорока кладбищ появилось в области и около десяти – на окраинах города. Хоронили пленных и у подножия Поклонной горы. Старожилы вспоминают, что располагалось оно примерно в районе нынешнего пересечения улицы Есенина и Северного проспекта.

Застройка Удельной домами коттеджного типа продолжалась недолго: уже в начале 1950-х годов возведение таких домов было объявлено неприемлемым для Ленинграда и, особенно, для проспекта Энгельса, призванного стать новой парадной магистралью. «Северные ворота» города, как и южные, также должны быть образцом.

Многие из этих домов предназначались для семей рабочих крупнейших ленинградских предприятий. К примеру, в доме № 60 по пр. Энгельса и в зданиях рядом с ним жили сотрудники абразивного завода «Ильич» (находился на Белоостровской улице), а целый квартал, ограниченный Калязинской и Енотаевской улицами, Костромским и Ярославским проспектами, именовался «Светлановским городком» – здесь жили работники объединения «Светлана» со своими семьями[40].

В 1950-е годы производилась застройка западной стороны проспекта Энгельса к северу от Нежинской улицы зданиями в стиле «сталинского классицизма» (арх. В.Ф. Белов, А.В. Гордеева, Е.М. Лавровская, Я.Е. Москаленко).

Удельная. Очерки истории

Коттеджная застройка Удельной конца 1940-х гг. Фото автора.

2006—2010 гг.


В 1950-х годах такими же монументальными домами застроили и восточную сторону проспекта Энгельса – от Исакова переулка (ныне – Манчестерская улица) до дома № 55, возведенного еще в 1930-х гг. «Каждый квартал на проспекте Энгельса, сформированный в те годы, решен в виде самостоятельного ансамбля, – говорилось в одном из путеводителей по Ленинграду. – Разновысокие корпуса объединяют парадные арочные проезды, полуциркульные озелененные стенки; перед домами и во дворах устроены скверы».

Здания в стиле «сталинского классицизма» оформили парадные въезды и на нынешние Гданьскую, Дрезденскую и Манчестерскую улицы. Напомним, что тогда, в 1950-х годах, они еще носили, соответственно, названия Осиповского проезда, Большой Осиповской улицы и Исакова переулка. Однако за помпезными домами сохранялась старая пригородная застройка – со старинными деревянными домами, украшенными затейливой резьбой, верандами, башенками и балкончиками.

Удельная. Очерки истории

Проспект Энгельса возле угла Большой Осиповской (ныне Дрезденской) улицы. Фото 1950-х гг.


В первом этаже одного из новых домов по проспекту Энгельса (№ 53), на углу Осиповского проезда (ныне – Гданьская улица), разместилась библиотека. Помещение изначально предназначалось для нее, о чем свидетельствует изображение книг в рельефах над входными дверьми. Здесь и теперь расположена библиотека-филиал № 3 Выборгского района – единственная библиотека для взрослых на всю Удельную.

Под снос шла практически вся старая застройка Удельной. «В 1965 году отцовский дом пошел на снос – эти земли застраивались многоэтажными корпусами, – вспоминал писатель Борис Сергеевич Гусев о судьбе родного дома на Рашетовой улице. – Мама просила меня похлопотать о том, чтобы дом сохранили. Я ездил к главному архитектору города. Он согласился оставить дом нетронутым, но предупредил, что вокруг встанут многоэтажные точечные корпуса и участок наш будет просматриваться... Словом, вся атмосфера изменится... И я уговорил маму согласиться на снос... Но когда настал день переезда и я последний раз обошел комнаты, сердце мое сжалось, я понял, что самый счастливый период прожит в этом доме...»

Удельная. Очерки истории

Вид на проспект Энгельса от Елецкой улицы (слева). Фото 1957 г.


Удельная. Очерки истории

Монументальная застройка в стиле позднего «сталинского классицизма» квартала между проспектом Энгельса, Дрезденской и Манчестерской улицами. Фото автора, июнь 2009 г.


Удельная. Очерки истории

Вид на велотрек (на заднем плане) со стороны проспекта Энгельса. Фото 1960-х гг.


В те же годы, когда город стал вплотную подступать к Поклонной горе, архитекторов особенно привлекало ее уникальное положение – как одной из редких возвышенностей среди равнинного пейзажа. «С Поклонной горы раскрывается живописная панорама, – говорилось в августе 1956 года в газете „Вечерний Ленинград". – Налево, в сторону города, идет широкая полоса залитого асфальтом проспекта. Вправо, внизу за обрывом, лежит первое из трех Суздальских озер, а прямо – в ясные дни, за зеленым массивом деревьев, видна серебристая гладь Финского залива». Как отмечалось в публикации, в ближайшее время близ Поклонной горы должно развернуться масштабное строительство жилых и спортивных сооружений. И многое из того, о чем говорилось, было сделано.

Между проспектом Энгельса и линией железной дороги появились кварталы типовых пятиэтажных домов. Планировка этих кварталов велась авторским коллективом 8-й мастерской «Ленпроекта» под руководством архитектора В.Ф. Белова. «Архитекторами учтен характер местности, в прошлом дачной, и строительство будет вестись без вырубки деревьев, – говорилось в публикации „Вечернего Ленинграда”. – Это, конечно, осложняет планировку кварталов, зато жителей будет радовать зеленая рамка деревьев, в которой окажутся новые дома».

Удельная. Очерки истории

Велотрек на проспекте Энгельса. Фото 1970-х гг. Из архива П.В. Половникова


Как и намечалось по планам, у Поклонной горы построили мототрек, а также и велотрек. Велотрек на пр. Энгельса, 81, построенный в 1954—1956 годах по проекту, разработанному институтом «Ленпроект» (руководитель мастерской – С.И. Евдокимов, авторы проекта – арх. Л.М. Хидекель и И.В. Похитонова) для добровольного спортивного общества «Буревестник», стал одним из крупнейших в СССР и самым большим в городе – на 10 тыс. зрителей. Он представлял собой замкнутый эллипсоидный круг с поднятыми поворотами – виражами. Длина гоночной дорожки была стандартной, международного размера – 333,3 м (три круга – один километр).

Подготовка земляного полотна велотрека была закончена осенью 1954 года, железобетонное покрытие выполнили после осадки грунта в 1955 году, окончательные работы завершили в 1956 году Открытие трека ознаменовалось проведением на нем осенью 1956 года первенства профсоюзов СССР при участии сильнейших гонщиков страны.

Удельная. Очерки истории

Спортсмены-велогонщики. Фото сделано напротив велотрека на проспекте Тореза, 1971 г. Из архива П.В. Половникова


В дальнейшем тут постоянно проходили крупные городские, всесоюзные и международные соревнования. Гостями трека были лучшие спортсмены Англии, Франции, Чехословакии, Финляндии, Болгарии, Венгрии и многих других стран. В 1960—1970-х годах здесь тренировались легендарные велосипедисты города на Неве – будущие олимпийские чемпионы Галина Царева, Вячеслав Екимов, Сергей Москвин, Михаил Игнатьев и многие другие.

Севернее Поклонной горы, на берегу Первого (Верхнего) озера, отводилось место для детской спортивной школы с закрытым плавательным бассейном и детским стадионом, который намечалось построить на осушенной территории между озером и обрывом Поклонной горы. А центром всех спортивных сооружений, как указывалось в газетной публикации 1956 года, станет величественный комплекс построек

Института физической культуры им. П.Ф. Лесгафта – его перевод из центра Ленинграда уже был включен в перспективный план застройки района Поклонной горы.

«Здания института разместятся на ее вершине и станут центром будущего архитектурного ансамбля, – отмечалось в „Вечернем Ленинграде". – Уже сейчас, гуляя по Сосновскому лесопарку или по краю обрыва Поклонной горы, откуда открывается вид на окружающую местность, угадываешь черты величественной панорамы новых сооружений, которые будут служить делу укрепления здоровья советских людей».

Увы, проект перевода института им. Лесгафта на Поклонную гору так и остался на бумаге. Точно так же, как оказалось нереализованным и другое любопытное предложение: возвести здесь здания Ленинградского университета – наподобие МГУ на Ленинских (Воробьевых) горах...

Если своего рода «северными воротами» в Удельную была Поклонная гора, то южным въездом, или преддверием, – Светлановская площадь. Ее монументальный архитектурный ансамбль сформировался тогда же, во второй половине 1950-х годов. Авторами возведенных зданий стали архитекторы В.Ф. Белов, М.П. Савкевич, Л Л. Шретер. На противоположной стороне площади располагался Светлановский рынок. На его месте предполагалось возвести здание исполкома Сталинского района[41]. «В центре площади, на месте трамвайного кольца, раскинется обширный сквер, обрамленный деревьями с богатой кроной, – говорилось в публикации газеты „Вечерний Ленинград” от 20 июля 1957 года. – В центре сквера будет воздвигнут величественный памятник Фридриху Энгельсу». Стоит добавить, что и здание райсовета, и памятник Энгельсу так и остались прожектами.

* * *

Одним из важнейших культурных очагов жизни Удельной служила в ту пору школа № 118 (на рубеже 1950– 1960-х гг. она получила № 99) на углу проспекта Энгельса и Рашетовой улицы. В послевоенную пору это была единственная десятилетка для девочек (совместное обучение мальчиков и девочек, отмененное в 1943 году, было восстановлено с 1954/55 учебного года) во всей округе – от Шувалова до Светлановской площади.

Удельная. Очерки истории

Учительский коллектив школы № 118, 1948 г.

В первом ряду сидят выпускницы Бестужевских курсов.

Фото из архива М.В. Леоновой


«При наличии в квартирах только черных тарелок репродукторов с одной программой и крайне редких телевизоров школа была не только местом учебы, но и культурным центром, – вспоминает Марина Владиславовна Леонова, жившая в доме на Рашетовой ул., 19. – Моя сестра училась в ней после возвращения из эвакуации, я – с 1948 по 1959 год. Директором тогда была Елизавета Матвеевна Булгакова. Она жила рядом со школой и большую часть своего времени, в том числе и свободного, отдавала ученикам. При школе было несколько комнат, где жили два учителя начальной школы, библиотекарь, которые также постоянно занимались с нами и после уроков.

Удельная. Очерки истории

Драмкружок в школе №118. Гастроли в воинской части в Сертолово, 1956 г. Фото из архива М.В. Леоновой


Удельная. Очерки истории

Театральная постановка в школе № 118. Фото из архива М.В. Леоновой


Школа гордилась своими традициями. 1-го сентября на входе нас всегда встречал приветственный плакат, нарисованный учительницей рисования Ниной Васильевной

Дубровской. Я до сих помню, как нас, первоклашек, знакомили со школой, водили по всем кабинетам, все приветствовали нас, вставали – это запомнилось на всю жизнь.

Из учителей особенно запомнилась Александра Сергеевна Потапович – при ней особенно процветал наш пришкольный участок. Там не просто выращивались растения, а иллюстрировалась вся программа по ботанике. Каждый получал задание на лето, проводил опыты, а потом, зимой, докладывал об их результатах.

В школе была традиция театральных постановок. Помню, в третьем классе мы играли сцены из „Сказки о царе Салтане“. На втором этаже была маленькая, но хорошо оборудованная сцена с вращающимися кулисами. Одно время было даже два драмкружка, одним руководил артист кукольного театра, другим – учительница рисования, приглашались мальчики из мужской школы. Во время каникул давали по два-три спектакля в день, по классам продавали билеты за символическую цену, а вырученные деньги родительский комитет распределял в помощь нуждающимся. Драмкружок давал выездные спектакли, в том числе в воинских частях. Даже летом мы ездили со спектаклями в пионерские лагеря.

В 1950 году в школу пришел учитель пения Аркадий Львович Блувштейн, при нем сформировался хор. Вместе с ним его организацией занималась учительница Мария Георгиевна Либшток. Она вела начальные классы, ее дети активно участвовали в драмкружке, учили роли как домашние задания по чтению. После организации хора Мария Георгиевна стала помогать Аркадию Львовичу проводить репетиции, шила костюмы для исполнения песен. Хор впоследствии назывался „Солнышко”, просуществовал очень долго, в 1980 году отмечал свое 30-летие.

Нашей классной руководительницей была Дина Давыдовна Кац, она была с нами на всех классных мероприятиях. Мы очень уважали, любили ее и сохраняли отношения с ней много лет после окончания школы. Замечательная учительница физики и астрономии Валентина Константиновна Канцерова пришла к нам из мужской школы. Первым впечатлением было, что она резковатый человек, однако когда познакомились ближе, узнали, что это не так. Она писала картины – в школьной столовой висели ее натюрморты. После уроков мы собирались, и Валентина Константиновна учила нас слушать классическую музыку.

Удельная. Очерки истории

Встреча команд школ № 118 и № 102 Фото 1957 г. из архива М.В. Леоновой


Удельная. Очерки истории

Ученицы школы № 118 учатся заводить грузовик. Вторая половина 1950-х гг. Фото из архива М.В. Леоновой


А наш математик Ираида Ивановна Полякова подготовила нас к поступлению в институты, желающим она давала задания сверх программы. Как сказала одна наша ученица на одной из классных встреч, когда Ираида Ивановна объясняла теорему, у нее глаза сияли. А одно выражение нашей физкультурницы Нины Владимировны я часто повторяю своим одноклассницам: „Нос кверху!“ Так она говорила, когда мы сутулились на построениях...

В школе были распространены экскурсии. Хорошо помню, как мы ходили на хлебозавод, фабрику „Красная нить“ – к нашим шефам. После таких экскурсий писали отзывы, оформляли альбомы. Азартно собирали металлолом, макулатуру, соревновались классами. Помню субботники на строительстве туберкулезной больницы на Старо-Парголовском проспекте, на очистке строительного мусора в новостройке на углу Энгельса и Сердобольской.

Так как после войны бурно развивалась промышленность, нужны были технические кадры, и наша школа сразу откликнулась. В подвале появились верстаки, токарный станок. У меня до сих пор хранится кронциркуль, сделанный на уроках труда. Школа приобрела грузовик, на котором мы учились вождению. Происходило это на Старо-Парголовском проспекте, тогда еще не асфальтированном.

В 9-м классе на уроках труда мы работали в цехах завода им. Энгельса (впоследствии он влился в „Светлану"). Весной все получили свое фото на рабочем месте. А в начале 10-го класса нам объявили, что наша школа включена в программу пяти в городе школ-одиннадцатилеток. Мы три дня в неделю учились, а три дня работали на заводе, причем каждый мог выбрать место работы по своему выбору – химическую, металлографическую лаборатории, конструкторский отдел, электровакуумный или электроцех. Вместе с аттестатом мы получили свидетельства о присвоении производственного разряда.

Также на праздновании последнего звонка первоклассники вручили каждому фото школы, на обороте которого было написано: „Помни школу и не роняй чести выпускницы первых 11-х классов". Наверное, мы тогда по молодости не очень понимали, в какой замечательной школе учимся. Но теперь, встречаясь регулярно, очень тепло вспоминаем нашу школу и учителей»...

Удельная. Очерки истории

Начиная с 10-го класса ученицы школы № 118 работали на заводе, конец 1950-х гг. Фото из архива М.В. Леоновой


Удельная. Очерки истории

Субботник 118-й школы на строительстве туберкулезной больницы на Старо-Парголовском проспекте. Вторая половина 1950-х гг. Фото из архива М.В. Леоновой


В 1954 году в Удельной появилась новая школа под № 100 – на пр. Энгельса, 42[42]. Монументальное здание в стиле сталинского классицизма возвели по проекту архитекторов Л. Е. Асса и А. С. Гинцберга.

В здании бывшего приюта на ул. Аккуратова, 11, с 1956 года размещалась школа-интернат № 5. С 1957 года здесь началась специализация по китайскому языку. В то время в Советском Союзе действовало всего четыре школы с такой специализацией, в том числе и эта.

Директором учебного заведения с 1956 до 1971 год являлась Мария Михайловна Шарый, историк по образованию, удостоенная звания «Заслуженный учитель». «Она обладала редким педагогическим талантом, – вспоминает Галина Федоровна Гагарина, работавшая здесь с 1957 года. – Ей удалось собрать у себя сильный творческий коллектив, и школа, действительно, была удивительной и уникальной».

В архиве Галины Федоровны сохранилось письмо, с которым в 1959 году ученики 8-го класса школы-интерната № 5 на улице Аккуратова обратились к старому большевику, крупному партийному и государственного деятелю, а в ту пору – депутату Верховного Совета СССР и председателю Общества советско-китайской дружбы А.А. Андрееву.

«Наш класс проводит дружинный сбор, посвященный 42-й годовщине Октября, – говорилось в послании. – Торжественную линейку на этом сборе мы решили провести на Болотной улице у того дома, где 16 (29) октября 1917 года проходило расширенное заседание ЦК под руководством Владимира Ильича Ленина. На этом заседании была принята резолюция о проведении вооруженного восстания. Все пионерские отряды мы решили провести туда путями, которыми собирались большевики на это заседание. Лучший отряд пойдет тем путем, которым туда пришел Владимир Ильич Ленин. Этот путь мы узнали, а остальные (те, которыми шли большевики) нам узнать не удалось, так как совещание было нелегальным, и людей, присутствовавших на нем, в нашем городе мы не нашли. В музее В.И. Ленина нам рассказали, что Вы были участником этого совещания, и поэтому мы обращаемся к Вам с большой просьбой: помогите нам найти те пути, которыми шли на это заседание большевики. С пионерским приветом...»

Удельная. Очерки истории

Удельная. Очерки истории

Удельная. Очерки истории

Удельная. Очерки истории

Удельная. Очерки истории

Удельная. Очерки истории

Удельная. Очерки истории

Ученики школы-интерната № 5 на ул. Аккуратова, 11. Фото конца 1950-х гг. Из архива Г.Ф. Гагариной


Вскоре на адрес школы в специальном конверте под шапкой «Канцелярия Президиума Верховного Совета СССР», пришел ответ. Правда, ничего утешительного пионерам он не принес. «Товарищ Андреев А.А. ознакомился с вашим письмом и просил передать вашему пионерскому отряду привет и поздравление с праздником – 42-й годовщиной Великой Октябрьской революции, – говорилось в ответе, подписанном помощником члена Президиума Верховного Совета СССР. – К большому сожалению, Андрей Андреевич не может ничего сообщить вам о расширенном заседании ЦК 16 (29) октября 1917 года, так как он не принимал участия в нем»...

В 1961 году школа-интернат № 5 переехала в новое здание на пр. Тореза, 49, а на ул. Аккуратова, 11, разместился интернат для трудновоспитуемых детей. С 1993 года историю школы-интерната № 5 продолжает гимназия № 652, имеющая специализацию по китайскому языку.

Культурными очагами Удельной оставались в ту пору кинотеатр «Уран» на Ярославском проспекте, а также клуб психиатрической больницы имени Скворцова-Степанова, который назывался «Красный Октябрь» и помещался в здании бывшего Удельного земледельческого училища в конце Скобелевского проспекта. В народе этот клуб называли «Красным лаптем»...

* * *

С начала 1960-х годов началась реконструкция восточной части Удельной. Прежняя застройка безжалостно пошла под снос, а на ее месте росли пяти-, девяти– и одиннадцатиэтажные кирпичные дома (панельных зданий здесь не возводилось!). Надо заметить, что внутриквартальная застройка «побратимских улиц» велась домами, как бы сейчас сказали, «повышенной комфортности» – высокие потолки, большой метраж комнат и т. д. Только во второй половине 1960-х годов стали появляться типовые пятиэтажные «хрущевки» – главным образом, ближе к проспекту Мориса Тореза (бывшему Старо-Парголовскому).

Удельная. Очерки истории

Внутриквартальная застройка «побратимских улиц» 1960-х гг. Фото автора, июнь 2009 г.


Появлялись в Удельной, как и в других тогдашних районах новостроек, дома, построенные методом «народной стройки». Их называли «самстроем», поскольку их возводили сами будущие жители – то есть «сами строили». К примеру, дом № 22 по Гданьской улице являлся «самстроем» от ВНИИ телевидения.

Тогда мало кому приходило в голову жалеть о том, что бесследно исчезает старая удельнинская застройка. Ностальгия пришла гораздо позже. В газетах торжествовала мысль, что на место ветхих, старых, отживших свой век лачуг приходит современный город, и счастливые ленинградцы, наконец, получают отдельные квартиры в новых домах. И не было ни тени сомнения, что все, идущее под снос, имеет хоть какую-то историческую ценность...

Удельная. Очерки истории

«Конец мызы „Прудки"»публикация начала 1960-х гг. в «Вечернем Ленинграде».


«Конец мызы „Прудки“» – статья под таким названием появилась в начале 1960-х годов в «Вечернем Ленинграде». «Последние дни доживает мыза „Прудки“, – говорилось в публикации. – Скоро будут снесены оставшиеся постройки. Благоустроится и станет неузнаваемым микрорайон у Сосновского лесопарка. И только камень с высеченной на нем надписью у дома № 12 по Большой Осиповской улице да названия некоторых улиц будут напоминать о прошлом этого района. Впрочем, скоро будут, вероятно, придуманы и новые названия улиц. Они отразят новое время, отразят те большие перемены, которые произошли на территории бывшей помещичьей усадьбы».

Удельная. Очерки истории

Старая застройка на нынешней Дрезденской улице накануне реконструкции. Фото 1966 г. Из фондов Детского музейного центра исторического воспитания


Удельная. Очерки истории

Так выглядела нынешняя Манчестерская улица в начале 1960-х гг. Фото из семейного архива К.М. Цветковой


Удельная. Очерки истории

Проспект Энгельса возле пересечения со Скобелевским в 20-летнюю годовщину Победы в Великой Отечественной войне. 9 Мая 1965 г. Фото В.А. Гузия


Удельная. Очерки истории

Вид на Малую Ивановскую улицу, 1958 г. Из архива В.А. Гузия


Удельная. Очерки истории

Закадычные друзья с Малой Ивановской улицы у входа в детский садик. СправаВ. Гузий, слеваС. Бегунов. Фото 1957 г.

Из архива В.А. Гузия


Удельная. Очерки истории

Мальчишки с Малой Ивановской улицы. СлеваВ. Гузий. Фото конца 1950-х гг. Из архива В.А. Гузия


Удельная. Очерки истории

Дом Ne 4 на Малой Ивановской улице за несколько лет до сноса в середине 1960-х гг. Из архива В.А. Гузия (окно комнаты, где он жил с мамой,слева на второй этаже)


Удельная. Очерки истории

Колонка на Малой Ивановской улице. Фото 1959 г.из архива А. Бегунова


Действительно, прежние улицы частью упразднили, частью они стали внутриквартальными проездами. Сохранившиеся улицы восточной части Удельной решением от 17 августа 1964 года переименовали в честь городов-побратимов: Осиповский проезд – в Гданьскую улицу, Большая Осиповская улица – в Дрезденскую, Исаков переулок – в Манчестерскую[43]. Чуть позже, решением от 27 мая 1968 года, Ильинскую улицу переименовали в Гаврскую. Старое название в восточной части Удельной сохранила только Рашетова улица, только порядок слов в ней поменялся – она превратилась в «улицу Рашетова».

Удельная. Очерки истории

В школупо Малой Ивановской. Фото конца 1950-х гг. СлеваВ. Гузий, справаС. Бегунов. Из архива А. Бегунова


Появившиеся в середине 1960-х годов в восточной части Удельной несколько многоэтажных жилых зданий добавили разнообразия внутриквартальной застройке этих мест. Старожил Удельной историк Александр Воеводский с иронией называет их «памятниками оптимизма брежневской поры».

«Наша двенадцатиэтажка на Гаврской, 8, – кооперативный дом Академии наук, соседняя – Академии художеств, – вспоминает историк и краевед Александр Воеводский. – в народе квартал звался „районом еврейской бедноты“. Первые жители домов ходили другу к другу в гости, помогали в случае чего, потом одни умерли, другие – уехали искать лучшей доли, на их место вселились люди „со стороны", вроде моих родителей. Но по-прежнему старались дружить, как в деревне... Между нашими двенадцатиэтажками уцелели до сих пор остатки яблоневых садов. Одичавшие яблони цветут, но уже не плодоносят».

Новой достопримечательностью этой части Удельной стал возведенный в 1970-х годах на пр. Мориса Тореза, 98, напротив Сосновки, комбинат скульптурных работ. «У заднего входа в причудливом беспорядке всегда валялись разбитые бетонные формы – огромные головы, плечи, локти и бюсты вождей, по ним было здорово карабкаться, – вспоминает А. Воеводский. – А рядом из блестящей красной бронзы собирали новые скульптуры»...

Удельная. Очерки истории

Удельная. Очерки истории

Удельная. Очерки истории

Во дворе на Малой Ивановской ул., 4. Фото конца 1950-х гг. Из архива А. Бегунова


Как ни странно, сохранившиеся после реконструкции улицы западной части Удельной сохранили свои исторические наименования. За исключением Коломяжского проспекта, переименованного в 1965 году в честь Сергея Марго (1906—1921) – одного из организаторов пионерского движения на Выборгской стороне.

Еще две улицы, Елецкая и Енотаевская, получили новые названия – в честь деятелей революционного движения, соратниц В.И. Ленина, решением от 31 октября 1977 года, к 60-летию Октябрьской революции: Елецкая стала улицей Фотиевой, а Енотаевская – улицей Фофановой[44].

Удельная. Очерки истории

Малая Ивановская улица в самый разгар реконструкции Удельной. Справа уже вырос новый дом, а слева еще остается прежняя застройка. Фото 1965 г. Из архива В.А. Гузия


Удельная. Очерки истории

На Рашетовой улице. Фото 1963 г. Из архива В.А. Гузия


Несколько слов о каждой из них.

Лидия Александровна Фотиева (1881—1975) член партии большевиков с 1904 года. С 1918 по 1924 год она была личным секретарем В.И.Ленина: именно ей вождь диктовал ставшее впоследствии запретным «Письмо к съезду», в котором давал отрицательную характеристику И.В. Сталину на посту генерального секретаря ЦК партии. Одновременно, в 1918—1930 годах, она являлась секретарем Совета народных комиссаров и Совета Труда и Обороны, с 1938 года работала в Центральном музее В. И. Ленина. В 1941—1945 годах работала в ЦК МОПР (Международная организация помощи борцам революции), с 1956 года была персональным пенсионером союзного значения.

Маргарита Васильевна Фофанова (1883—1976) участвовала в революционном движении с 1902 года. В 1917 году была депутатом Петроградского совета. В ее квартире на Сердобольской ул., 1, недалеко от Удельной, некоторое время после июльских дней 1917 года, а затем в октябре 1917 года скрывался В.И. Ленин. Это была его последняя конспиративная квартира. Фофанова являлась одной из связных между Лениным и ЦК РСДРП (б). После Октябрьской революции была членом коллегии Наркомзема, с 1922 года находилась на административно-хозяйственной работе, с 1934 года – персональный пенсионер. Написала воспоминания о Ленине...

Как и прежде, одним из основных мест отдыха жителей являлся Удельный парк. «В парке Челюскинцев открылся ресторан „Лесной“, – сообщалось 23 мая 1958 года в „Ленинградской правде”. – В двух декоративно оформленных залах – 80 мест. С наступлением теплых дней количество их будет увеличено до 250 за счет использования открытой террасы и территории парка».

«Удельнинский парк за последнее время не очень-то располагает посетителей к отдыху, – говорилось в заметке „Не аллея парка, а проезжая дорога“, опубликованной „Ленинградской правде“ летом 1960 года. – Самая главная помеха – транспорт. По асфальтированным аллеям парка носятся велосипедисты, мотоциклисты, автолюбители на персональных машинах. Шум, грохот, пыль, да еще того и гляди собьют с ног. И это в то время, когда у въезда со стороны Фермского шоссе вывешены правила, запрещающие движение в парке какого бы то ни было транспорта. В самом парке красуются запретные знаки автоинспекции. Но ни правила, ни знаки не пугают владельцев персональных машин».

Удельная. Очерки истории

Вид на парк Челюскинцев и проспект Энгельса, 1950-е гг.


Уникальные воспоминания «Ни город, ни деревня» о жизни и быте Удельной в 1950-е и 1960-е годы, принадлежащие перу Татьяны Александровны Юревич, помещены во второй части нашей книги.

Двадцать последних лет

И все-таки Удельная, превратившаяся в середине 1960-х годов из предместья в район новостроек, не стала заурядным спальным районом. И сегодня многое напоминает здесь о старой Удельной, что придает неповторимое очарование этому уголку Петербурга. Кое-где среди новостроек 1960-х годов чудом уцелели старые деревянные домики. Их можно и сегодня увидеть на Рашетовой улице, Ярославском и Костромском проспектах.

Удельная. Очерки истории

Так выглядел в 1998 г. чудом уцелевший дом на бывшей Мышкинской улице. В середине 2000-х гг. его снесли. Фото автора


Судьбоносный 1991 год внес свои изменения и в Удельную: на ее карту вернулись некоторые исторические названия, утраченные в советское время. Так, согласно решению Санкт-Петербургского горсовета 4 октября 1991 года за № 314 улицам Фотиевой и Фофановой вернули прежние наименования – Елецкая и Енотаевская – в числе 43 восстановленных этим решением городских названий. В первую очередь с карты Петербурга убирались названия, связанные с Октябрьской революцией и деятелями революционного движения. Этим же решением возвращалось историческое название парку Челюскинцев – Удельный парк.

В июле 1999 года на карту Удельной вернулось еще несколько названий, утраченных в 1960-х годах во время реконструкции района. Имена вернули некоторым улицам – упраздненным, но фактически сохранившимся в виде внутриквартальных проездов. Так, снова появились названия следующих улиц: Громовская, Забайкальская, Заславская, Калязинская, Кольская, Лидинская, Мезенская, Олонецкая.

Удельная. Очерки истории

Здание на пр. Энгельса, 73, начинали строить для райкома и райисполкома. Теперь здесьотделение Пенсионного фонда. Фото автора, сентябрь 2011 г.


События 1991 года радикальным образом повлияли на судьбу одного из самых крупных зданий в Удельной. Речь идет о не лишенном архитектурных достоинств административном комплексе на пр. Энгельса, 73, который начали строить в конце 1980-х годов для райкома КПСС и райисполкома. К концу 1991 года компартии не стало – отпала и необходимость в новом здании для него. Райисполком же остался на своем прежнем месте. Ныне здесь располагается отделение Пенсионного фонда Российской Федерации по Санкт-Петербургу и Ленинградской области.

* * *

В современной Удельной возникли свои традиции и свои места притяжения местных жителей. Неформальным местом встреч жителей с давних пор служит Удельный парк. «Уроженцы Калининской, Псковской, Новгородской областей оседали в Питере и, не забывая своих деревенских корней, каждые выходные шли сюда на гулянку, – вспоминал один из старожилов. – Попеть, поплясать, а то и сойтись стенка на стенку.

Драки здесь, как рассказывают, были страшнейшие, но до смертоубийства дело не доходило. Со временем люди остепенялись, глубже врастали в суетную городскую жизнь, но в парк ходить не переставали. Говорят, что гуляния здешние до сих пор сильно напоминают первопрестольные деревенские праздники».

Удельная. Очерки истории

Удельнинские «задворки» и сегодня привлекают внимание художников. Фото автора, апрель 2006 г.


«Каждый выходной с 4—5 вечера здесь начинает собираться народ, – описывал удельнинские „гулянки“ в конце 1990-х годов репортер газеты „Петровский курьер“. – На скамейках рядком усаживаются старушки. Они слушают и наблюдают. Народ помоложе толпится вокруг гармонистов, образуя несколько групп по интересам. В самой многочисленной медленно движутся в танце степенные пары. Кавалеров, как всегда, не хватает, и бабушки увлеченно танцуют друг с другом. Неподалеку с десяток женщин согласно выводят что-то тягуче-народное. В самой шумной компании поют частушки, и быстрые ноги плясунов с силой прибивают вялые листья к земле»...

Традиция продолжается и ныне. «Ни один из завсегдатаев здешних танцевальных вечеров так и не смог вспомнить, когда здесь все началось, – говорилось в газете „Смена“ в июле 2006 года. – Кто-то говорил, что впервые танцующие и поющие пенсионеры стали здесь собираться после войны, другие восклицали: да тут поют уже лет сто! Пожилые люди вспоминали, что еще лет десять-двадцать назад здесь собирались по выходным сотни человек, была своя эстрада, проходили концерты, действовали три хора. Сейчас все гораздо скромнее. Асфальтовая площадка, с десяток гармонистов-любителей, один почти штатный „диджей“-доброволец – это все, что есть в распоряжении веселящихся. Но они не жалуются. В парк Челюскинцев их влекут совсем другие ценности: чистый воздух, зелень, теплая непринужденная атмосфера и давно сложившаяся компания».

Любопытный взгляд на Удельный парк можно было найти в публикации Ольги Флоренской в одном из номеров журнала «Адреса Петербурга» за 2003 год – год 300-летия Петербурга.

«Парадоксально, но сегодня одним из главных достоинств Удельного парка является почти полное отсутствие в нем цивилизации, – отмечала Ольга Флоренская. – Строго говоря, это просто большой, ухоженный лес, постепенно оказавшийся в черте города. Посередине парка проходит длинный, довольно высокий холм, делящий Удельный на две части: верхнюю, более сухую, где проложено множество „хорошо шоссированных", как говорили в старину, дорожек, и нижнюю, болотистую, куда стекает с возвышенности несколько безымянных ручьев. Верхняя часть парка – идеальное место для пеших прогулок и занятий спортом. Здесь произрастают приятные глазу березы и лиственницы. Попадаются также дубы и сосны. Нижняя часть интересна более мелкими растениями, некоторые из которых (ландыши, кажется) занесены в Красную книгу, а также разнообразными водолюбивыми животными, от ручейника до жабы. Кроме того, тут обитает около сорока видов птиц и большая популяция белок.

Вот краткий список развлечений, обязательных для посетителей Удельного парка: весной – собирать подснежники и ловить тритонов, летом – загорать и кататься на велосипеде, осенью – собирать грибы и кормить белок, зимой – кататься на лыжах и финских санях».

Кстати, одной из нынешних достопримечательной Удельного парка Ольга Флоренская считает «бельчатник» – небольшой, огороженный железной решеткой участок неподалеку от центральной аллеи парка, устроенный для централизованного и безопасного кормления местных зверей и птиц. «Летом и зимой у „бельчатника“ толпится народ, жаждущий спасти меньших братьев от голодной смерти. На ветках окрестных деревьев, как шаманские амулеты, развешаны десятки птичьих кормушек, изготовленных из пластиковых бутылок и пакетов от кефира».

Еще одним достоинством парка Ольга Флоренская называет извилистый пруд – теперь сильно замусоренный, а когда-то служившей украшением пейзажной части Удельного парка. «Пруд расположен на самом краю крутого склона и отделен от него плотиной, через которую проходит одна из главных парковых аллей, – продолжает Ольга Флоренская. – Отсюда открывается замечательный романтический вид на нижнюю, дикую часть парка. От старого водопада сегодня осталось лишь несколько камней, разбросанных по дну заболоченного оврага. Там, среди грязной тины, автору попалось несколько крупных раковин речной жемчужницы – свидетельство того, что когда-то здесь протекал глубокий, чистый поток»...

Весной 2004 года в Удельном парке начались серьезные работы, направленные на восстановление его старинного облика. В мае, накануне 301-й годовщины основания Петербурга, здесь проводилась экологическая акция, осуществлявшаяся администрацией Приморского района совместно с компанией «Бритиш Американ Тобакко Россия», дирекцией парка и общественной организацией «Сохранение природы и культурного наследия».

На пространстве в несколько гектаров возле проспекта Энгельса жители окрестных районов, посетители Удельного парка и «общественники» высадили около тысячи различных видов красивейших кустарников – спирею, альпийскую смородину, барбарис, а также десятки лиственниц, сосен и кедров. Акция завершилась костюмированным представлением «Садовник Геккель и обитатели парка». В ходе него исторические персонажи (император Александр II, императрица Мария Федоровна и садовник Геккель) рассказывали об истории Удельного парка.

«В наше время, когда отношение к субботникам „в народе”, мягко говоря, ироничное, удивила массовость этой экологической акции, – писала газета „Санкт-Петербургские ведомости". – Мешки, приготовленные для сбора мусора, оказались заполненными, лопаты и грабли – востребованными. Саженцы – аккуратно и с любовью прикопанными. Костюмированное представление собрало благодарную и заинтересованную аудиторию»...

Традиция удельнинских «гулянок» продолжалась и в последующие годы. «До сих пор „на крепости“ (так называют большую асфальтированную площадку в парке, поскольку зимой туда свозят снег с дорожек парка. – С. Г.) по воскресеньям собирается огромная толпа бабушек и устраивает дискотеку, – рассказывал в 2007 году на страницах выпуска журнала „Квартальный надзиратель", посвященного Удельной, петербургский актер Максим Исаев. – Специальный дедушка привозит бобинный магнитофон с колонками и записями советской эстрады 1960—1970 годов. Еще приходят два-три баяниста, они подыгрывают магнитофону, а иногда одновременно с ним играют что-то свое. Бабушки с радостью поют хором, танцуют друг с другом и пьют водку. Я видел их дискотеку пару раз, и мне оба раза было немного страшно. Но очень хотелось заснять все это на видео, потому что через несколько лет об этом никто уже не будет помнить».

В той же публикации Максим Исаев упомянул и знаменитую «Молодежную горку» в Удельном парке. «Каждую зиму она возникает сама собой на месте длиннейшего глинистого спуска из парка по направлению к „Пионерской", – отмечал актер. – По выходным на „Молодежке“ тесно, сюда приезжают даже на машинах. Спускаясь с горки, можно развить приличную скорость, но на ногах доехать до самого низа, по-моему, никому не удавалось... В обычные дни „Молодежка“ притягивает гламурных нянь с профессионально экипированными младенцами и прогульщиков из окрестных школ. Для катания с горы прогульщики часто используют весьма неожиданные предметы. Я видел, как они ездили на холодильнике (а чего стоили усилия затолкать его наверх!), на сервировочном столике, на кочане капусты, на дверце от „Жигулей“ и на весле от байдарки. Может, поэтому теперь около „Молодежки“ постоянно дежурят предприимчивые люди и предлагают в аренду „ватрушки“».

И еще об одной достопримечательности Удельного парка сообщал Максим Исаев – парке аттракционов, который практически в неизменном виде сохранялся с советских времен до середины 2000-х годов.

«Этот странный „шанхай“ из ржавых металлических конструкций и пестрых кривых сараев при ближайшем рассмотрении оказывается настоящим музеем под открытым небом, – отмечала Ольга Флоренская на страницах „Адресов Петербурга“ в 2003 году. – Здесь доживают свой век подлинные советские качели-карусели начала 1970-х. Такие ослепительные раритеты с нежными названиями „Ромашка", „Цепочка", „Паровозик", „Автодром", „Север“ или „Сюрприз“ сохранились, пожалуй, только здесь да еще в Таврическом саду. Некоторые из пожилых механизмов все еще работают».

«Этот парк аттракционов работал еще в прошлом году, – сообщал Максим Исаев на страницах „Квартального надзирателя“ в 2007 году. – Карусели, машины и качели были в ужасающе аварийном состоянии, но и катание на них стоило в районе десяти рублей. По будним дням, особенно осенью, посетителей не было вовсе. Работники, запускающие механизмы, плотно сидели на венских стульях вокруг костра и разгадывали кроссворды».

Другой современной удельнинской достопримечательностью, которая впоследствии, несомненно, также станет достоянием истории, стал «блошиный рынок», развернувшийся в длину почти на километр возле железнодорожной станции Удельная. Как известно, своему названию подобные рынки обязаны французам. Блошиными их назвали из-за продаваемой одежды, которая была изъедена молью и населена огромным количеством блох.

Одним из первых «блошиных рынков» был, как предполагают, Marche aux puces в Сент-Уан в северных пригородах Парижа. С конца XVII века подобные примечательные рынки под открытым небом в городе Сент-Уан стали организовываться со столами и скамейками на полях и различных «рыночных скверах», где старьевщики и тряпичники продавали или обменивали свой товар за небольшие деньги. Со временем культура «блошиных рынков» получила широкое распространение в Германии – там они называются Flohmarkt. В России их называют просто «барахолками». И выглядят они вовсе не так респектабельно, как в Германии или даже в соседней Финляндии.

Удельнинский «блошиный рынок», известный, без преувеличения, на всю Россию, стал героем многочисленных публикаций в петербургской прессе. Какими только эпитетами его не называли! «Блошиный рынок на ничьей земле», «самый крупный хенд Петербурга», «зеркало быта советской эпохи», «музей под открытым небом»...

«Барахолка на Удельной – единственное место в городе, где бедноту с ее нехитрым скарбом не гонят, – констатировала газета „Санкт-Петербургские ведомости". – Заплатил пять или десять рублей – раскладывай свой товар на земле и торгуй спокойно. Хоть весь день, если сил хватит. По рядам ходишь, как по музею экспонатов полузабытого советского быта. Много чего можно извлечь из старых чемоданов и кладовок, достать с антресолей и дачных чердаков».

Однако взгляд на Удельнинский «блошиный рынок» может серьезно отличаться в зависимости от того, кто является его посетителем. У человека, впервые оказавшегося здесь, а тем более случайно, это место может не вызвать никаких симпатий.

«Здесь чаще встретишь обиженного жизнью пенсионера, который пришел сюда, чтобы продать то немногое, что можно приволочь сюда на маленькой тележке в маленькой сумке, дабы получить хоть какую-то надбавку к мизерной пенсии, – говорилось в одном из описаний „Уделки“, как ее называют местные завсегдатаи. – Атмосфера бедности и безысходности. Люди стелят свои газеты, тряпки на землю, на грязь после утреннего дождя, раскидывают свое барахло, копившееся десятилетиями, и ждут покупателя. Помимо стариков здесь можно увидеть и хитрых перекупщиков-торгашей, которые побогаче и имеют возможность платить за аренду стационарного прилавка, а не сидеть под палящим солнцем около большой лужи и груды мусора».

В то же время для ценителей и собирателей предметов старины и просто старых вещей, коллекционеров военной амуниции, рынок на Удельной – настоящий клондайк, которому цены нет! Он давно уже стал обменным центром для небогатых коллекционеров.

В одной из петербургских газет в год 300-летия нашего города появился репортаж, в котором рассказывалось, что «рынок на Удельной – это настоящий музей под открытым небом, но между зрителями и артефактами прошлого не стоят барьеры и строгие служители. В отличие от обычного музея все экспонаты здесь продаются... Подобные рынки есть и за границей, но, как считают сами торговцы, по богатству и разнообразию товара им далеко до нашей Удельной... Тут каждая вещь имеет свою историю. Многие посетители роняют слезу, когда неожиданно встречают игрушку времен своего детства или слышат пластинку Леонида Утесова. У дирекции рынка даже появилась идея организовать музей советского быта».

* * *

В последнее десятилетие Удельная как один из самых зеленых, «экологически чистых» районов города стал особенно привлекателен в качестве полигона пресловутой «уплотнительной застройки». Многие старые удельнинские дома, чудом сохранившиеся во время реконструкции 1960-х годов, стали мешать новым застройщикам, которым очень бы хотелось увидеть на их месте высотные многоэтажные дома.

К сожалению, именно такая судьба постигла легендарный «ленинский дом» на Ярославском пр., 11, о котором мы уже рассказывали выше. Кратковременное пребывание здесь Ленина спасло здание от сноса во время реконструкции района в 1960-х годах. Тогда чтили «священную память вождя мирового пролетариата» и не стали разрушать старый дом. Так он и стоял до последних лет, пока не пришли новые времена. После развенчания ленинского мифа дом на Ярославском проспекте – «революционная реликвия» – потерял свою сакральную ценность. Памятная гранитная доска в начале 1990-х годов бесследно исчезла с его фасада.

Тем не менее «ленинский дом» представлял собой уникальный образец застройки старой Удельной начала прошлого века, достойный сохранения. Правда, это все рассуждения стороннего наблюдателя. Совершенно иначе воспринималась ситуация «изнутри» – глазами тех людей, кому довелось жить в «революционном памятнике». Еще в 1996 году экспертная комиссия признала дом непригодным для проживания, однако спустя еще четыре года там продолжала жить одна семья. Для расселения людей с помощью инвестора существовало непреодолимое препятствие: дом числился памятником федерального значения.

Инвесторы не видели никакой выгоды ни в капитальном ремонте обветшавшего здания, ни в его сносе с перспективой воссоздания в прежнем виде. Дальнейшее развитие сюжета стало весьма характерным и показательным для практики «уплотнительной застройки».

Удельная. Очерки истории

«Ленинский дом» на Ярославском проспекте незадолго до сноса. Фото автора, сентябрь 2005 г.


Расселенный дом огородили железобетонным забором, вышло постановление городского правительства о проектировании на этом месте 9-этажного жилого дома. Однако трогать старое здание было нельзя, поскольку по закону оно все еще оставалось под охраной государства как памятник. Спустя некоторое время в доме случился серьезный пожар, после которого второй этаж превратился в обугленное пепелище. После этого снять статус с пепелища, не подлежащего восстановлению, оказалось гораздо проще, и разрешение на снос было получено.

Осенью 2005 года старый дом еще выглядывал, с покорной обреченностью, своими пустыми глазницами из-за мощного забора, а в начале 2006 года от «ленинского дома» уже не было и следа: на его месте красовался большой котлован. Так Удельная лишилась одной из своих последних реликвий. Новое здание, возведенное на этом месте к концу 2008 года, получило название «Ярославская усадьба»...

«Инвесторы приходят на огонек» – публикация под таким названием в сентябре 2008 года появилась в петербургской «Новой газете». «Элитки вырастают на пожарище, – говорилось в ней. – „Ярославский проспект планомерно выжигают и сносят“, – пишет нам петербуржец Виктор. – Многие сомневаются в том, что пожары в этом районе возникают случайно. Люди обращают внимание на такую практику: представители строительных компаний выкупают одну-две квартиры в старых домах (откуда не все хотят выезжать – масштаб этих малоэтажных зданий соразмерен человеку, жить там очень уютно, зелень вокруг), потом на выкупленных квадратных метрах „вдруг“ возникает пожар, перекидывающийся на другие квартиры, дом расселяется... Ярославский проспект и вправду подозрительно часто фигурирует в сводках пожарного ведомства»...

Другой ленинской реликвии в Удельной, в отличие от дома на Ярославском, повезло больше. Речь идет о так называемой «даче Калинина» на пр. Энгельса, 92. В начале 1990-х годов литературно-краеведческий кружок «Дым Отечества» в школе № 90, находящейся на восточном склоне Поклонной горы, пытался добиться передачи этого дома в свое пользование для размещения в нем краеведческого центра. Эту идею активно поддерживал тогда Дмитрий Сергеевич Лихачев, с которым у участников клуба завязалась теплая дружба.

Удельная. Очерки истории

Новый дом под названием «Ярославская усадьба», появившийся на месте «ленинского дома» на Ярославском проспекте. Фото автора, октябрь 2010 г.


«За работой клуба „Дым Отечества” я с восхищением слежу уже несколько лет, но у клуба нет своего помещения, – писал Д.С. Лихачев в обращении к мэру Ленинграда А.А. Собчаку в январе 1991 года. – Небольшая площадь так называемого „домика Калинина” использовалась до сих пор под скучнейшую выставку ВЛКСМ. Сейчас РК ВЛКСМ собирается передать этот дом для какой-то коммерческой организации. Очень прошу Вас разобраться в этом деле. Молодежь, которая работает в краеведческом кружке „Дым Отечества”, – чудная, патриотичная, интеллигентная, и я постоянно ссылаюсь в своих статьях на опыт школы № 90».

Удельная. Очерки истории

«Дача Калинина» на пр. Энгельса, 92. Фото автора, март 2008 г.


Впрочем, «дачу Калинина» так и не передали школьным краеведам. Тем не менее сегодня она все же стала одним из культурных очагов Удельной. В 1999 году КУГИ Санкт-Петербурга предоставило здание в аренду Санкт-Петербургскому филиалу российского отделения классической философской школы «Новый Акрополь», созданному в 1993 году. Это заведение занимается историко-просветительской деятельностью, изучением различных традиций, культур, философских учений. В 2000-х годах в бывшей «даче Калинина» располагался культурный центр «Новый Акрополь», там проходили занятия творческих студий, лекции старших групп, а также праздники для ветеранов и детей из детских домов.

* * *

Современность вносит новые черты в привычный облик Удельной. «В середине 1990-х годов Удельная стала резко меняться, – отмечает в своем экскурсе по Удельной, опубликованном в одном из номеров „Квартального надзирателя", А. Воеводский. – В привычных зеленых двориках поднялись кирпичные „индивидуальные“ многоэтажки. Жители, конечно, протестовали, некоторые дворы даже удалось отстоять».

«Главные магистрали старой Удельной, Ярославский и Костромской проспекты, в другом районе города назывались бы переулками или аллеями в парке, – говорится в том же выпуске „Квартального надзирателя". – Как и пересекающие их крошечные улицы, проспекты сохраняют свою историческую ширину – она сформировалась в конце XIX века, когда на них строились скромные двухэтажные деревянные дома, а улицы предназначались не для машин, а для пешеходов. Тротуаров в Удельной вообще не было. В старой части Удельной – между парком и Скобелевским проспектом, где домики все еще двухэтажные, маленькие улочки еще сохраняют свою особость...

Удельная – район не пафосный. Здесь нет дорогих бизнес-центров, амбициозных глянцевых магазинов, надменной публики. Если и встречаются – то лишь по „фасаду", на проспекте Энгельса... А на других улицах первые этажи домов обрастают магазинчиками и кафе в нэповской стилистике с самодельными вывесками и дачными крылечками под шаткими козырьками...»

По воспоминаниям Александра Воеводского, знаменитый гастроном на Скобелевском проспекте во времена «перестройки» считался местным «Елисеевским»: здесь было все, но дорого. Затем, в 2000-х годах, «мраморные прилавки и плакаты с разрезанными коровьими тушами сменили банальные витрины универсама „Находка"».


Удельная. Очерки истории

Дом Ne 50 по проспекту Энгельса удачно завершил перспективу Дрезденской улицы. Фото автора, июнь 2009 г.


Тихие и спокойные улицы между проспектами Энгельса и Тореза особенно котируются у специалистов по недвижимости: эти места относятся к числу одних из самых элитных в Выборгском районе. Во второй половине 1990-х—начале 2000-х годов в районе «побратимских» улиц также появилось несколько новых зданий – примеры так называемой «уплотнительной» застройки. Справедливости ради надо сказать, что многие из них не испортили привычный удельнинский пейзаж, а как нельзя кстати вписались в него и стали новыми доминантами этих улиц.

К числу удачных новых построек в Удельной можно отнести дом № 50 на проспекте Энгельса, удачно завершивший перспективу Дрезденской улицы. Здание было возведено строительным холдингом «ЛенспецСМУ». Проект выполнила персональная творческая архитектурная мастерская Ф.Н. Апостола, известная своими многочисленными постройками в северных районах города, а также на Петроградской стороне и в центре Петербурга.

Еще один новый дом, на углу проспекта Тореза (дом № 71, корп. 1) и улицы Витковского, без всякого сомнения, стал современной достопримечательностью Удельной. Возведенный инвестиционно-строительной компанией ЗАО «РИКЭЛ», он более известен как «дом с флюгером».

Одним из самых высоких зданий Удельной стал комплекс под названием «Северная корона» на Фермском шоссе, возведенный строительной компанией «Воин», который включает в себя сооружения различной этажности – от двух до 24-х этажей. Его строительство закончилось в 2007 году. Здание в створе Скобелевского проспекта своими архитектурными формами отдаленно напоминает стоявший на этом месте деревянный корпус бывшего Удельнинского земледельческого училища, построенный по проекту архитектора Х.Ф. Мейера в 1830-х годах. Что же касается названия, то, по замыслу строительной компании, семь корпусов дома должны были соответствовать семи основным звездам созвездия «Северная корона»...

Удельная. Очерки истории

Новое здание на углу проспекта Тореза и Рашетовой улицы. Фото автора, март 2008 г.


Активное строительство развернулось у подножия и на вершине Поклонной горы. Увы, как верно подметил историк Юрий Пирютко, современная застройка сделала Поклонную гору практически незаметной. От себя хотелось бы еще с грустью констатировать: нынешний облик Поклонной горы является примером упущенных уже в последние годы градостроительных возможностей.

Казалось бы, именно здесь равнинный рельеф Петербурга дарил архитекторам долгожданный подарок – возможность построить современный шедевр, претендующий на роль центрального сооружения северных районов. Однако же, вместо этого, восточный склон Поклонной горы заполнили невыразительные жилые корпуса с башенками, увенчанными вместо прекрасных петербургских шпилей подобиями каких-то несуразных сараев, напоминающих то ли парники-теплицы, то ли голубятни...

Впрочем, на самом деле еще не все потеряно. При желании, на вершине Поклонной горы можно даже выстроить (если будет на то желание) точную копию бадмаевского особняка (правда, чуть в стороне от его исторического места). И уж точно не помешало бы установить на Поклонной горе памятный знак, посвященный П.А. Бадмаеву. Пока же на Поклонной горе появляются другие достопримечательности.

Удельная. Очерки истории

Высотный дом на Дрезденской улице (дом 11, корп. 2), возведенный в 2002—2004 гг. инвестиционно-строительной группой «Таймс»


Так, еще в 2003 году во время подготовки к празднованию 300-летия Петербурга на вершине Поклонной горы, близ пересечения проспектов Энгельса и Тореза, заложили часовню во имя иконы Федоровской Божией Матери – небесной покровительницы и защитницы русских государей Дома Романовых. Целесообразность сооружения такой часовни обосновывалась необходимостью «отдания памяти всем русским людям за веру, царя и Отечество пострадавшим, и памяти всем жителям 900-дневной блокады города Ленинграда». С инициативой строительства часовни выступил региональный общественный фонд «Офицерское собрание».

Проект поддержали петербургская патриархия, Комитет по подготовке и проведению празднования 300-летия Петербурга, территориальное управление Выборгского района, однако осуществить его не удалось. Правда, юбилей отгремел, часовню до сих пор так и не построили, однако закладной камень (царский крест) стал одной из важных координат православной жизни Петербурга. Здесь проводились молебны в даты, связанные с памятью царской семьи.

Как известно, Русская православная церковь за рубежом еще в 1981 году причислила семью Николая II, жестоко уничтоженную большевиками в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге, к лику мучеников. В 2000 году, после продолжительных споров, вызвавших значительный резонанс в России, Русская православная церковь также канонизировала семью последнего императора, причислив государя, государыню и их детей к лику святых новомучеников и исповедников российских, явленных и неявленных. В настоящий момент Николай II и его семья почитаются в России как «царственные страстотерпцы».

От Царского креста на Поклонной горе, самой северной точки Петербурга, 7 апреля 2008 года начался стодневный крестный ход из Петербурга в Екатеринбург в память о трагической гибели императорской семьи в 1918 году. Его участники – паломники из разных регионов России, а также из Украины, Белоруссии, Молдавии, других стран СНГ и дальнего зарубежья – прошли пешком около трех тысяч километров. Молитвенное шествие благословили митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир (Котляров) и архиепископ Екатеринбургский и Верхотурский Викентий (Морарь).

Помолившись у царского креста на Поклонной горе, паломники сделали свою первую остановку в храме Анны Кашинской на Большом Сампсониевском проспекте, затем побывали в храме Воскресения Христова на Обводном канале, затем, с заходом в Новодевичий монастырь, отправились по Московскому проспекту до Средней Рогатки и по Пулковскому шоссе – до Царского Села. После божественной литургии в Феодоровском соборе Царского Села крестный ход вышел в сторону Отрадного. Далее маршрут крестного хода пролегал через Кировск, монастыри Старой Ладоги и город Тихвин. Паломники прошли по городам Ленинградской, Вологодской, Ярославской, Костромской, Вятской, Ижевской, Пермской и Свердловской областей.

По пути следования состав крестного хода менялся: кто-то уставал от дальней дороги, другие, наоборот, присоединялись. Самых стойких, дошедших до места царской Голгофы в Екатеринбурге, оказалось тридцать человек. Завершился крестный ход 14 июля, за несколько дней до 90-летия расстрела царской семьи, акафистом перед алтарем, устроенным над местом расстрела святой императорской семьи в екатеринбургском Храме-на-Крови...

Неподалеку от Царского креста, у южного подножия Поклонной горы, между проспектами Энгельса и Тореза, вырос жилой комплекс «Живой родник», возведенный компанией «ЛенспецСМУ» в 2003—2004 годах (арх. Ю.К. Митюрев, Ф.В. Буянов, Н.Б. Митюрева и др.). Он представляет собой комплекс из шести 25-этажных башен, соединенных 12—17-этажными блоками. Он скомпонован вокруг водоема, который наполняется природной родниковой водой из подземных ключей, – отсюда, собственно, и его название.

«Новый жилой комплекс „Живой родник“ вырастет вблизи Дома культуры „Светлана” – на месте некогда предполагаемой гостиницы с таким же именем, – сообщалось в марте 2001 года. – Концепция строительства – „Жилье, обращенное в парк“ – разработана под руководством архитектора Юрия Митюрева. В доме расположатся 1025 квартир с разным количеством комнат (1—4). Первые этажи корпусов будут заняты офисными помещениями. В подземном гараже могут разместиться 300 автомобилей. Как сказал генеральный директор „ЛенспецСМУ“ Вячеслав Заренков, квартиры в новом комплексе рассчитаны на людей с разным уровнем дохода».

Удельная. Очерки истории

Вид на пруды на месте комплекса «Живой родник». Фото 1960-х гг.


К югу от «Живого родника» до 2007 года находился велотрек, существовавший здесь еще с 1950-х годов. Судьба его сложилась печально: со временем он все больше приходил в упадок.

«Само наличие велотрека в нашем городе – для многих (даже интересующихся спортом) является секретом, – говорилось в одной из публикаций в мае 2003 года, в дни, когда наш город торжественно отмечал свое 300-летие. – Хотя когда-то велотрек на проспекте Энгельса даже иностранные велосипедисты считали весьма интересным, а главное – скоростным, сооружением. Увы, те времена давно прошли, и устаревший по всем параметрам трек сейчас является последней отдушиной для начинающих велогонщиков».

Тем временем каждый клочок земли у Поклонной горы, особенно на живописном треугольнике между проспектами Энгельса и Тореза, все более привлекал инвесторов.

Удельная. Очерки истории

Строительство жилого комплекса «Живой родник». Слеванедостроенный ДК «Светлана», снесенный в 2007—2008 гг. Фото июня 2003 г.


В результате велотрек со всем участком земли, будучи профсоюзной собственностью, был продан частной компании, после чего в 2007 году здание велотрека снесли. На Генеральном плане территория велотрека обозначена как «деловая зона»...

«В Выборгском районе приступили к разбору легендарного велотрека на проспекте Тореза, – сообщалось в новостях в октябре 2007 года. – Знаменитого ленинградского велотрека на проспекте Тореза больше нет. Согласно распоряжению администрации, велотрек переехал на Крестовский остров, где возведение нового объекта почти закончено. Как оказалось, город потерял велотрек еще в 90-е годы и по стандартно действовавшей тогда схеме, по которой профсоюз приватизировал территорию и позднее продал велотрек вместе с землей. Новый владелец спустя годы распорядился собственностью по своему усмотрению».


Удельная. Очерки истории

Проектный эскиз ДК «Светлана» с прилегающей территорией. Фото из книги В.Г. Лисовского «Ленинград. Районы новостроек» (Л., 1983)


Удельная. Очерки истории

Самое большое сооружение Удельнойнедостроенный ДК «Светлана»накануне сноса. Фото автора, октябрь 2007г.


Кстати, напротив бывшего велотрека, на противоположной стороне проспекта Тореза (дом № 85), еще в 1994—1997 годах по проекту архитекторов М.А. Рейнберга и А.Г. Шарова возвели здание религиозного характера – здесь обосновалось Северо-Западное объединение церкви христиан адвентистов седьмого дня.

Удельная. Очерки истории

Снос недостроенного ДК «Светлана». Фото автора, июль 2008 г.


Удельная. Очерки истории

Снос недостроенного ДК «Светлана». Последний этап. Фото автора, сентябрь 2008 г.


К северу от «Живого родника», у подножия Поклонной горы, долгое время находился недострой советских времен – будущий Дворец культуры объединения «Светлана» (пр. Мориса Тореза, 118). Необычное круглое здание гигантских размеров начали возводить в 1975 году. Авторами являлись архитекторы Ж.М. Вержбицкий, Л.Х. Рабинович, В.А. Купер (2-я мастерская ЛенНИИпроекта). На территории вокруг ДК предполагалось устроить парковую зону, сохранив в ней два круглых водоема. В нее также включались террасы и дугообразные пандусы, ведущие к проспекту Энгельса.

Строительство шло до 1985 года, затем сооружение законсервировали, не успев достроить полностью. Тем не менее в уже возведенной части здания выполнили черновую отделку интерьеров. Почти два десятилетия большая часть здания простояла пустой. Завод «Светлана» пытался найти инвесторов, но это не удалось, после чего осталось единственное решение – продать территорию.

Удельная. Очерки истории

Один из эскизных проектов небоскребов на месте снесенного в 2007—2008 гг. недостроенного ДК «Светлана»


Казалось бы, следовало завершить начатое дело, и северные районы города получили бы великолепный культурный очаг, которого здесь до сих пор не хватает. Тем не менее было принято другое решение. В 2000 году вышло распоряжение о застройке территории ДК «Светлана» жилыми домами. При этом Дворец культуры предполагалось сохранить и даже достроить. Однако после 2003 года, когда рядом вырос комплекс «Живой родник», появились другие намерения.

В 2007—2008 годах недостроенный ДК снесли до основания. Работы осуществила строительная корпорация «Элис», объявившая о своих планах возвести на этом месте 90-этажный небоскреб высотой в триста метров. Снос занял около года и завершился к концу 2008 года. Грянувший мировой финансовый кризис, особенно больно затронувший строительный комплекс, остановил дальнейшую реализацию «наполеоновских» замыслов...

Удельная. Очерки истории

Снос одного из последних старых деревянных домов на Ярославском проспекте (напротив бани). Фото автора, 2006 г.


Редким для города примером современного «коммунального» быта, чем-то напоминающим 50-е и 60-е годы прошлого века, является жизнь удельнинских малоэтажных кварталов между проспектом Энгельса и Удельным проспектом. Порой кажется, что время здесь остановилось. Но нет, и сюда в 2000-е годы стала вторгаться новая высотная застройка.

«Там, где я живу, многие жильцы все еще продолжают сушить белье на улице, – так описывал в 2007 году быт этих кварталов актер Максим Исаев, один из основателей и идеологов Русского инженерного театра „АХЕ“. – Соседи по вечерам все еще разговаривают друг с другом с балконов, и из-за кустов сирени некоторых домов почти не видно. Это район „немецких коттеджей". Их строили после войны военнопленные, они же разбивали вокруг домов палисадники и окружали их наивными оградами.

Летом сквозь такие палисадники ходить как-то неловко, настолько там домашняя атмосфера: спят дети в колясках, мужчины в трусах, майках и лысинах пьют пиво, женщины в халатах смотрят телевизор, который стоит на подоконнике открытого окна, а в окне обязательно кто-нибудь готовит еду или ее ест. Но за последние годы несколько коттеджей были расселены, отремонтированы и теперь скорее напоминают виллы, нежели плоды унылого труда плененных солдат. А уплотнительная застройка безжалостно рушит сложившийся микроклимат. Шестнадцатиэтажные дома втискивают в свободные и несвободные места, атмосфера провинциального уюта и незлобливой коммунальное™ стремительно пропадает».

Удельная. Очерки истории

Жилое здание напротив бани на Ярославском, построенное на месте одного из самых последних деревянных удельнинских домов. Фото автора, июнь 2008 г.

* * *

Еще одна достопримечательность удельнинских мест – валун возле дома на углу проспекта Энгельса (дом № 53) и Гданьской улицы. Его с полным правом можно назвать «младшим братом» «кумберговского» валуна на Дрезденской улице. Однако камень на углу Гданьской, совсем рядом со входом с филиал районной библиотеки, появился совсем недавно. Его выкопали из земли в 2005 году, во время проводившейся комплексной реконструкции проспекта Энгельса, и решили оставить на память в качестве необычного украшения.

Удельная. Очерки истории

Валун на углу Гданьской улицы и проспекта Энгельса. Фото автора, июнь 2009 г.


К сожалению, этот валун навевает грустные воспоминания. Рядом с ним несколько лет назад на проезжей части проспекта Энгельса, буквально на глазах матери, под колеса автомашины попала девочка. Врачи не смогли ее спасти. С тех пор валун стал своего рода скорбным камнем – напоминанием о той страшной трагедии. Первое время после нее весь камень был усыпан живыми цветами – их приносили родители, близкие, одноклассники погибшей девочки, да и просто жители Удельной. Теперь возле камня, ставшего поминальным, всегда растут цветы, напоминая о той страшной беде...

Среди современных общественно значимых объектов Удельной – Санкт-Петербургская клиническая больница

Российской академии наук, занимающая обширное пространство между Дрезденской и Манчестерской улицами и проспектом Мориса Тореза (пр. Тореза, 72). В этом месте она расположена уже почти полвека – с 1960 года. Первоначально больница предназначалась для оказания высококвалифицированной медицинской помощи научной элите советского государства. Начиналась она с приспособленного для медицинского учреждения корпуса и на протяжении всех лет своего существования строилась и оснащалась. Сегодня больница представляет собой комплекс, рассчитанный на 200 мест, с современной аппаратурой, позволяющей решать самые сложные клинические задачи. Клиническая больница и поликлиника оказывает круглосуточную медицинскую помощь более чем 250 000 больным в год.

Как отмечается на интернет-сайте Санкт-Петербургской клинической больницы РАН, в настоящее время она представляет «лучшие традиции академической медицины, самые современные, новые и престижные технологии в здравоохранении; одну из немногих больниц России, соответствующих мировым стандартам, предъявляемым к многопрофильным стационарам; опыт в лечении видных государственных деятелей, ученых с мировым именем, заслуженных деятелей культуры и искусства; высококвалифицированных специалистов: профессоров, докторов и кандидатов наук, врачей высшей категории; круглосуточную работу всех клинических отделений больницы».

Продолжает свою историю и Городская психиатрическая больница № 3 им. И.И. Скворцова-Степанова, расположенная в районе Удельной, на Фермском шоссе, 36. Это одно из крупнейших заведений в России подобного рода. Работой больницы многие годы руководит главный врач В.Г. Агишев – заслуженный врач России. Больница рассчитана на 2125 коек, в ней трудятся более 170 врачей, оказывающих высококвалифицированную помощь 12 000 пациентов в год. На базе больницы работает ряд ведущих научно-исследовательских институтов и кафедр психиатрии Санкт-Петербурга.

Больница им. Скворцова-Степанова – учреждение закрытое, а вопрос о ее обитателях весьма деликатный. Не случайно так редки посвященные ей публикации петербургской прессы. Кстати, есть смысл сравнить образ больницы конца и начала XX века. Как говорится, найти сходства и различия, которые порой могут показаться просто поразительными. Заслуживает внимания заметка Александра Смирнова «В „скворечник“ слетаются зимой», появившаяся в июле 1998 года в газете «Петровский курьер». Вот что в ней, в частности, говорилось: «По словам главного врача больницы Владимира Агишева, она перестала быть пугалом для обывателей, и сегодня у нее репутация сильнейшего психиатрического стационара в городе. Несмотря на потрясения, обрушившиеся на страну в течение последнего десятилетия, поток психических больных не увеличился. В день по-прежнему поступает по 35– 40 человек. Высший пик приходится на зиму, когда могут привезти и 60.

Наиболее подвержены опасности психического расстройства люди социально незащищенные. Те, кто потерял работу, поменял свой социальный статус, чей уровень жизни резко упал, кто ощущает свое одиночество и ненужность. Есть среди пациентов и „новые русские”: бизнесмены-работоголики, не сумевшие вовремя снять дикое напряжение, коммерсанты, прошедшие через „разборки“ с криминальными структурами...

Большинство пациентов больницы безобидны как дети, и больница является для них единственным местом, где они могут почувствовать себя в безопасности... Внешний мир таит угрозу и опасности, от которых укрыться можно лишь в стенах больницы... Напоследок я задал вопрос Владимиру Агишеву о здешних императорах, царях и политических деятелях. Оказалось, что популярны среди больных по-прежнему либо „Наполеоны", либо „Цари Всея Руси“. А современные политические деятели, как ни странно, идеалом для пациентов „скворечника” сегодня не являются...»

Наши современники

И еще несколько штрихов к «портрету» Удельной, без которой наш рассказ о ней был бы неполным. Так сложилось, что жизнь многих известных людей последних десятилетий, а также и современной России оказалась связанной с Удельной.

Детские и юношеские годы провел в Удельной Сергей Вадимович Степашин, являющийся ныне председателем Счетной палаты России, а до этого занимавший различные государственные посты, в том числе (в 1999 г.) – премьер-министра страны. Он учился в школе № 99 на углу проспекта Энгельса и улицы Рашетова. Как признавался сам Сергей Вадимович в одном из своих интервью, «там для меня родные места, как и Поклонная гора, чудесные Озерки...»

Среди учеников школы на Ярославском проспекте была Наталья Леонидовна Дементьева, работавшая впоследствии на посту директора Государственного музея истории Санкт-Петербурга (Петропавловская крепость), а затем (с августа 1997 по август 1998 года) – министра культуры России. Впоследствии – первый заместитель министра культуры России, а затем – член Совета Федерации. Школу на Ярославском Наталья Дементьева окончила в середине 1960-х годов, после чего училась на историческом факультете Государственного университета и стала историком-археологом. В начале 1970-х она работала в Саяно-Тувинской экспедиции Института археологии Академии наук СССР, затем, последовательно, являлась старшим консультантом Ленинградского городского общества охраны памятников истории и культуры, главным хранителем филиала «Орешек» Музея истории Ленинграда, и, наконец, до прихода в Петропавловскую крепость, – начальником Областной инспекции охраны памятников истории и культуры.

В конце 1990-х годов деятельность Натальи Леонидовны в правительстве заслуживала самой высокой оценки. «Со времен Екатерины Фурцевой женщина впервые оказалась у кормила отечественной культуры, – сообщала петербургская газета „Невское время“, комментируя назначение Дементьевой министром культуры. – Однако в сравнении с Екатериной Алексеевной Наталья Леонидовна отличается более демократичным нравом и великолепным чувством юмора, не раз выручавшим ее и в деловых, и в личных обстоятельствах». В 2003 году, поздравляя Наталью Дементьеву с днем рождения, заместитель председателя Государственной думы России Ирина Хакамада назвала ее «самым открытым, самым добросердечным, самым нечиновничьим чиновником в нашем правительстве».

И еще один государственный деятель современной России учился и закончил в 1966 году школу в Удельной. Речь идет об Андрее Александровиче Фурсенко – будущем заместителе министра промышленности, науки и технологий (с 2001 г.), а затем министре образования и науки России (с 2004 г.). «Он был всесторонне развитым парнишкой, – вспоминал о школьных годах Андрея Фурсенко его бывший классный руководитель преподаватель физики Владимир Пощеколдин, – но страсть у него больше всего была к математике. Хотя и по гуманитарным наукам успевал. Он был просто талантливым, поэтому я не могу сказать, что ему приходилось зубрить...»

Среди жителей Удельной был выдающийся российский ученый, академик Александр Михайлович Панченко. Он являлся исследователем русской литературы и культуры на переломе от Средневековья к Новому времени, автором 350 научных работ и публикаций, лауреатом Государственной премии России.

Удельная. Очерки истории

Дом Ne 8 по Гаврской улице, в котором в 1982—2002 гг. жил академик А.М. Панченко


Научная биография А.М. Панченко всецело связана с Пушкинским Домом, в котором он работал более сорока лет. А.М. Панченко оставил благотворный след и в историко-литературной науке, и на просветительском поприще. С 1982 года, до самой смерти в 2002 году, академик Панченко жил в доме № 8 по Гаврской улице – это был кооперативный дом Академии наук.

Удельная. Очерки истории

А.М. Панченко. Фото 1980-х гг.


«Помню, как со мной, четырехлетним, сидела пожилая мать ныне покойного академика Панченко, – вспоминает житель того же дома № 8 по Гаврской улице историк Александр Воеводский. – Сам Панченко – огромный, с длинной седой бородой, пугал нас своим строгим видом...»

Удельная. Очерки истории

А.М. Панченко с Л.Н. Гумилевым. Фото конца 1980-х гг.


Александр Михайлович вовсе не был кабинетным ученым. Напротив, он был выдающимся общественным деятелем переломной эпохи России. Его слово много значило для общественного мнения Петербурга и России 90-х годов XX века. Благодаря публицистике и телевидению аудитория А.М. Панченко неизмеримо выросла. Оригинальность мысли, независимость суждений, страстное желание ученого автора понять непреодолимый «рок событий» российской истории снискали этим передачам заслуженный успех. В 1996 году просветительские циклы телепередач о смысле и характере русской истории были отмечены Государственной премией.

Удельная. Очерки истории

А.М. Панченко. Фото 1990-х гг.


«Мне думается, нельзя копировать западный мир так, чтобы утрачивать свой, – отмечал Александр Михайлович Панченко в одном из своих последних интервью. – У каждой страны своя цивилизация. У наших реформаторов ничего не получится, потому что они не считаются с тем, что до сих пор было присуще сложившемуся русскому сознанию. Оно не может поставить идею частного человека, то есть индивидуализм, выше человеческой общности, раньше называемой соборностью. Не случайна русская пословица „На миру и смерть красна”. И я убежден, что капитализация в голом виде у нас не пройдет, это очередной тупиковый путь... Нам Господь дал великую литературу. У греков алфавит слагался столетиями, если не тысячелетиями. А у нас Кирилл и Мефодий сделали его за годы. И неслучайно у нас была литературная цивилизация. Один русский философ сказал, что нация не то, что она о себе думает, а то, что о ней думает Господь в вечности...»

Александр Панченко бил в набат: «Мы утеряли веру, обычай общения с родственниками, свою одежду, кухню, искусство. История, в конце концов, – это не только Парад Победы или блокада Ленинграда. История – это то, что я привык делать, как вести себя, это жизнь такого обыкновенного обывателя, как я. Вот и хочу призвать своих сограждан обихаживать свою делянку, приводить в порядок свою местность. Помнить, что где родились, там и пригодились. Глобальные вопросы возрождения России сложатся из совокупности решения местных, частных, личных вопросов»...

Тем не менее дом, где жил академик А.М. Панченко, до сих пор не отмечен мемориальной доской. Единственная же, на сегодняшний день, мемориальная доска во всем районе Удельной, установленная в память о ее выдающемся жителе (не считая тех, что увековечивают ленинские места), посвящена видному советскому физику, члену-корреспонденту Академии наук СССР Георгию Анатольевичу Смоленскому (1910—1986). Ее установили в 1990 году на фасаде дома № 63 по проспекту Энгельса, где ученый жил с 1974 по 1980 год.

Г.А. Смоленский, внесший важнейший вклад в физику твердого тела, являлся создателем большой научной школы, многие ее представители стали крупными учеными.

Удельная. Очерки истории

Видный ученый-физик Г.А. Смоленский, житель дома Ne 63 по проспекту Энгельса в 1974—1980 гг.


В течение тридцати лет он занимался педагогической работой, с 1950 по 1957 год заведовал кафедрой физики в Химико-фармацевтическом институте (Ленинград), с 1959 по 1983 год являлся профессором Ленинградского политехнического института.

Среди сегодняшних жителей Удельной немало выдающихся ученых, деятелей культуры, спортсменов. В числе последних – боксер-профессионал Николай Валуев, выступающий в супертяжелой весовой категории. За свои выдающиеся физические данные (рост 213 см и вес, по данным на 16 февраля 2008 года, 146 кг) получил прозвища «Русский гигант», «Зверь с Востока» и «Никола Питерский».

Живет в Удельной Анастасия Дмитриевна Вяльцева – внучатая племянница и полная тезка знаменитой певицы, одной из первых звезд русской эстрады. «В школе она тоже хорошо пела, ее даже называли второй Вяльцевой, – говорилось в газете „Мой район*. – Пела в самодеятельности на заводе „Позитрон**, но о большой сцене не мечтала. Зато всю жизнь посвятила сохранению памяти о знаменитой двоюродной бабушке... В 1995 году Анастасия Дмитриевна сама пошла в комитет по культуре и добилась установки мемориальной доски на доме № 84 по набережной реки Мойки. Здесь ее знаменитая бабушка жила в годы расцвета своего таланта».

Среди жителей Удельной – литературовед, доктор филологических наук, профессор Кира Дмитриевна Гордович. Она автор учебных изданий и более ста научных трудов, связанных с русской литературой конца XIX—начала XX веков, литературой 20—30-х годов XX века и рубежа XX—XXI веков.

С 1975 года в Удельной живет известный петербургский краевед Галина Юрьевна Никитенко, автор многих трудов по истории города, с 1976 года – научный сотрудник Музея истории города. Муж Галины Юрьевны – журналист, литератор, историк Петербурга Виталий Дмитриевич Соболь (1934—1997) – жил здесь еще раньше, с 1954 года. Более четверти века он занимался изучением истории Васильевского острова. В 2001 году В.Д. Соболь был посмертно награжден дипломом Анциферовской премии по научно-исследовательской номинации.

Житель Удельной – художник-иллюстратор Жозеф Вячеславович Ефимовский. С 1963 года он работал в «Боевом карандаше» – объединении ленинградских художников и поэтов, выпускавшем агитационные плакаты и одноименные сборники сатирических рисунков. Первые плакаты «Боевого карандаша» появились в период Советско-финляндской войны 1939—1940 годов.

Среди жителей Манчестерской улицы – Анатолий Васильевич Котов, создавший в 1995 году Народный музей Остапа Бендера – единственный в Петербурге, стране и мире. Свою уникальную коллекцию Анатолий Котов собирал почти тридцать лет, и каждый предмет в ней – копия описанных в романах Ильфа и Петрова. Уникальность музея заключается в том, что посетитель может «попилить гирю», получить «ключ от квартиры, где деньги лежат», сфотографироваться в фуражке и шарфе Командора.

Продолжением музея стала книга А. Котова «Бендер – невский франт», увидевшая свет в 2010 году В ней автор убедительно доказал, что Остап Ибрагимович имеет к Петербургу самое непосредственное отношение.

«Как-то раз один из посетителей музея, – признается Котов, – задал мне вопрос: „А почему музей Остапа Бендера находится в Петербурге? Ведь он здесь не был?!“ Честно говоря, меня это немного задело... И вдруг в памяти всплыла цитата: ведь Бендер – „невский франт“! Так Остапа назвал Паниковский, и именно так именовали щеголей с Невского проспекта. Случайностей в искусстве не бывает. У Ильфа и Петрова чувствуется дыхание Петербурга и, возможно, Великому Комбинатору, как и его создателям, город на Неве далеко не безразличен...»

Это только на первый взгляд «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» не имеют к северной столице никакого отношения. На самом деле немало открытий можно сделать, читая между строк. В обоих романах зашифровано немало знаковых питерских мест. К примеру, памятник Жуковскому авторы «перенесли» в Старгород... из Александровского сада в Петербурге. А храм Спаса на картошке – не что иное, как намек на овощехранилище в Спасе на Крови. Нельзя не вспомнить и про «взошедшую на севере Краснопутиловскую звезду»...

Продолжая рассказ о замечательных жителях Удельной – наших современниках, упомянем об одном из жителей Гаврской улицы – выдающемся хирурге, воспитателе большой школы врачей Валентине Павловиче Петрове. Его звания и регалии можно перечислять долго – доктор медицинских наук, профессор, генерал-майор медицинской службы, заслуженный деятель науки Российской Федерации. А кроме того – автор книги «Руки хирурга – руки художника». Как отмечает директор Института хирургии им. А.В. Вишневского РАМН В.Д. Федоров, это произведение совершенно оригинально по своей теме и является «неожиданным и очень интересным исследованием историко-культурного и эмоциального характера»...

Собиратели памяти

Сегодня истории Удельной посвящено уже немало публикаций. Среди наиболее значимых стоит назвать книгу Е.Л. Александровой «Северные окрестности Петербурга. Историческое прошлое» (2008), где Удельной посвящена отдельная глава. Весьма ценным изданием стало справочное издание «Лесной, Удельная, Сосновка. Прогулки по округу» (2007), подготовленное авторитетными исследователями в области петербургской топонимики А.Г. Владимировичем и А.Д. Ерофеевым. Выпустил этот справочник Институт культурных программ при содействии Комитета по культуре Правительства Санкт-Петербурга.

В 2007 году Удельной был посвящен выпуск «Квартального надзирателя» – специального приложения к журналу «СПб.Собака.ru», рассказывающего о прошлом и настоящем отдельных микрорайонов Петербурга – как в центре, так и на его окраинах. «Удельная – старый жилой район, – отмечала в предисловии к выпуску редактор-составитель Анна Петрова. – Поэтому найти жителей, нежно любящих свой квартал и желающих поделиться наблюдениями аборигенов, оказалось нетрудно»...

Так что нельзя сказать, что история Удельной совсем уж неизвестна жителям Петербурга. По крайней мере тем, кто интересуется этим вопросом. При желании источники всегда можно найти. А ведь недалеки еще времена, когда и почитать-то по истории района было совершенно нечего! Ведь Удельная попросту не считалась объектом исторического исследования, точно так же как и соседние местности.

Первым краеведом Удельной можно по праву считать Сергея Алексеевича Красногородцева. В 1970—1980-е годы он занимался изучением истории северных окрестностей города – Шувалово—Озерков, Коломяг, Удельной. Его публикация в журнале «Ленинградская панорама» была первым краеведческим исследованием, посвященным Удельной (значительную помощь в подготовке материала оказал Красногородцеву историк А.В. Кобак). Названием статьи стали строки А.А. Блока, не раз бывавшего в Удельной во время своих многочасовых прогулок под Петербургом, – «Вдали от суетных селений...».

Сергей Алексеевич жил неподалеку от Удельной – в старинном деревянном двухэтажном доме в Озерках, на ул. Кольцова, 15. Он особенно гордился тем, что дом был непростой: его построил для себя в 1910 году руководитель декорационных мастерских Мариинского театра В.Н. Кокин (прежний адрес – Офицерская ул., 19). Переехав сюда, Сергей Алексеевич обнаружил на чердаке всевозможные исторические артефакты тех времен – старинные афиши Мариинского театра, медный торшер и даже... фрагменты декораций. Все это было впоследствии передано в Мариинский (в ту пору Кировский) театр.

В доме на улице Кольцова Красногородцевы поселились в 1949 году. До войны они жили в самом центре города – на улице Желябова (бывшей и нынешней Большой Конюшенной). Первую блокадную зиму они находились в Ленинграде, а весной 1942 года эвакуировались, рассчитывая обязательно вернуться. Однако в конце войны получили письмо от соседей: «Возвращайтесь скорее, ваши комнаты занимают!» Однако Сергея Алексеевича попросили задержаться на Урале, и когда семья вернулась, жить было фактически негде. Дворник полушепотом поведал о новых жильцах: «Не стоит вам связываться, он из Большого дома...»

Красногородцевы занялись поиском другого жилья и в конце концов нашли его по совету знакомых, купив второй этаж старого дома на улице Кольцова в Озерках. Они превратили его в очень уютную квартиру – здесь Сергей Алексеевич прожил без мало почти полвека, до самой смерти в 1996 году.

Как вспоминает хорошо знавший Красногородцева историк Александр Валерьевич Кобак, «небольшая (но отдельная) квартира находилась на втором этаже. Кухня, небольшая комната с белой печкой, застекленная веранда. Был он уже в преклонных летах (небольшого роста, даже маленький, сухощавый), но очень деятельный. Черты „петербургского интеллигента” были присущи ему, кажется, от рождения: спокойный, вежливый, внимательный».

Между тем Красногородцев не был коренным петербуржцем: он родился 17 сентября 1904 года в Петрозаводске в семье преподавателя литературы и древних языков. В 1923 году окончил школу второй ступени в Гдове и поступил в Политехнический институт в Петрограде. Закончив его, стал инженером-электриком. По этой специальности он и работал дальше: сначала на Синявинских торфоразработках, потом, с 1929 по 1943 год, в проектных организациях Государственного электротехнического треста и Министерства цветной металлургии. В это же время по совместительству преподавал в техникуме и работал главным энергетиком Североуральских бокситовых рудников, в 1945—1950-х годах – главным механиком на строительстве Пикалевского глиноземного завода. Затем в течение девятнадцати лет, с 1950 года, он работал в энергетическом отделе института «Гипроникель». Был награжден медалями «За оборону Ленинграда», «За трудовое отличие», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» и др.

Таким образом, профессиональная деятельность Красногородцева никоим образом не оказывалась связанной с исторической проблематикой. Однако, выйдя в 1969 году на пенсию, Красногородцев посвятил свою жизнь изучению истории северных окраин города – бывших пригородов Петербурга.

Рабочий архив Сергея Алексеевича составили выписки из документов, хранящихся в архивах города, а также вырезки из газет и журналов, литературные источники (в основном мемуарного и справочного характера). Много времени он проводил в архивах и Публичной библиотеке, просматривал сотни дел и книг. «Свои Озерки он любил страстно, и малейший факт из их истории безмерно его радовал», – вспоминает А. Кобак.

Красногородцев был настоящим патриотом своей «малой Родины». «Те небольшие фрагменты старины, что уцелели до наших дней, – писал он об Удельной, – должны быть бережно сохранены как память о полуторавековой истории местности».

...Действительный член Географического общества, Сергей Алексеевич был увлеченным и страстным краеведом. К сожалению, после себя он оставил мало публикаций. В этом не было его вины: Красногородцев занимался, если так можно сказать, «классическим краеведением», стараясь не примешивать к нему идеологию. А в советское время, как многие хорошо помнят, в истории города на первое место ставилась именно революционная борьба и история фабрик и заводов. Красногородцева же интересовала прежде всего история быта и образа жизни.

Поэтому многое из того, что Красногородцев делал, шло в «стол». Тем более ценны его немногочисленные публикации, посвященные северным окрестностям: они явились основой для исследовательской работы историков следующего поколения. Статьи по истории этих мест, написанные Красногородцевым, публиковались в газете «Вечерний Ленинград».

Перу Красногородцева принадлежат, к сожалению, неизданные до сих пор краеведческие работы, посвященные истории и других северных окрестностей – Озерков, Шувалова. Его с полным правом можно было бы назвать «певцом» северных окрестностей. Будучи членом секции Музея истории города и действительным членом Географического общества, Красногородцев часто выступал с докладами и сообщениями на собраниях секции и общества, а также в кружках домов культуры по истории Лесного, Удельной, Шувалова, Озерков, Парголова и Коломяг. Его часто приглашали в школы (особенно в № 102 на Поклонногорской улице), и он с удовольствием устраивал экскурсии для ребят по любимым Озеркам и Шувалову. Трудился он во многом «из любви к делу».

«Наш дом был райским местом, – вспоминала невестка Сергея Алексеевича Людмила Павловна, оказавшаяся в доме на улице Кольцова в Озерках с середины 1960-х годов. – Тишина, покой, чудный воздух, сирень!» По ее воспоминаниям, Сергей Алексеевич был невероятно трудолюбивым, очень тактичным, хотя и несколько суховатым в общении. В семье к нему все относились с почтением и уважением. Человек старого воспитания, старой жизненной закалки, «для нас он был настоящим примером, как нужно жить».

Душой дома, семьи была жена Сергея Алексеевича – Галина Ивановна. С 1966 года Сергей Алексеевич и Галина Ивановна жили одни: дети выросли и покинули родительский дом. Но общение родителей и детей не прекращалось. Навсегда запомнились летние чаепития на уютной веранде в доме на улице Кольцова. Все это напоминало патриархальный очаг жизни, с давними нравами и обычаями. Сюда приходили говорить о книгах, о литературе, об истории. Шли разговоры и о жизни... Сергей Алексеевич достаточно критически относился к окружающей действительности: он слишком хорошо помнил дореволюционное время, которое ему еще довелось застать. Однако уже потом, в конце 1980-х годов, когда стали ругать советские времена, Сергей Алексеевич не принял этой позиции. «Не так уж все было плохо тогда», – говорил он...

В августе 1980 года не стало Галины Ивановны, и Сергей Алексеевич остался один. Его надежной поддержкой и опорой стали сыновья – старший Алексей и младший Игорь. Алексей Сергеевич был филологом, преподавал литературу в музыкальном училище им. Римского-Корсакова. Игорь Сергеевич работал инженером в проектно-конструкторском бюро в бывшем доме Мятлева на Исаакиевской площади. Именно он, в большей степени, был помощником Сергея Алексеевича в его исторических делах...

«Мы не раз предлагали Сергею Алексеевичу переехать, но он отказывался: так привык к своему дому, что для него это было всем, – вспоминала невестка Сергея Александровича, Людмила Павловна. – Кроме того, у него была огромная библиотека, которая бы просто не вместилась в тесную городскую квартиру. А какой у него был порядок! И это при том, что в нем не было ни капли немецкой крови...»

Большая дружба связывала Красногородцева с историком нашего города Сергеем Михайловичем Вяземским (1895—1983), который так отзывался о Сергее Алексеевиче: «Человек высокой культуры и больших знаний». Еще одним частым гостем был замечательный историк Петербурга Густав Александрович Богуславский. С Красногородцевым он был знаком по Русскому географическому обществу, где они оба состояли действительными членами. В доме на улице Кольцова Богуславский бывал настолько часто, что порой воспринимался уже даже как член семьи. «Мне нравилось у них, это был хороший дом», – признается Густав Александрович.

«Мы познакомились с Сергеем Алексеевичем в конце 1970-х годов, когда существовала комиссия по истории Петербурга в Географическом обществе, – рассказывает Г. Богуславский. – Он играл в ней очень активную роль. Тогда я впервые оказался у него в Озерках. Он признавался, что интерес к прошлому этих мест у него родился достаточно внезапно, но затем уже никогда не отпускал его. Хотя никогда до этого никакой краеведческой работой, никакими архивными поисками он не занимался. Я всегда с необыкновенным уважением относился к тому, что инженер-проектировщик, в общем-то, прежде далекий от истории, настолько глубоко и трепетно занимается этим делом».

От Сергея Алексеевича Богуславский воспринял и его особое отношение к Озеркам. Весной 1992 года он спросил, можно ли снять ему дачу где-нибудь поблизости, и Красногородцев подыскал ему жилье в доме по соседству, под № 19 по улице Кольцова. «После этого мы встречались практически ежедневно, – вспоминает Густав Александрович. – Между нами завязались такие добрые отношения и такая дружба, которой раньше не было. До этого были просто очень добрые и хорошие отношения».

Удельная. Очерки истории

С.А. Красногородцев принимает поздравления по случаю своего 90-летия. Сентябрь 1994 г. Фото О.М. Кувшиновой. Из архива ДЭБЦ «Петербургская усадьба»


В Озерках Г.А. Богуславский отдыхал (и, конечно же, трудился на ниве краеведения!) несколько лет. Потом еще очень долгие годы снимал дачу неподалеку – на Большой Озерной улице. Напротив дома на улице Кольцова, 15, где жил Красногородцев, с 1944 года находилась Городская станция юных натуралистов (ныне – Детский эколого-биологический центр «Петербургская усадьба»). Здесь в школьные годы занимался сын Красногородцева, да и для самого Сергея Алексеевича юннатская станция играла большую роль, особенно в последние годы его жизни.

Удельная. Очерки истории

С.А. Красногородцев. Фото конца 1960-х гг.


Удельная. Очерки истории

90-летие С.А. Красногородцева. Сергей Алексеевичв центре. 1994 г.


Удельная. Очерки истории

С.А. Красногородцев (слева) у своего дома на улице Кольцова в Озерках


Удельная. Очерки истории

С.А. Красногородцев и его внук Антон Игоревич


«Это был замечательный человек, – рассказывает научный сотрудник «Петербургской усадьбы» Алла Александровна Попова. – Мы не просто с ним дружили, он был как полноправный участник нашего дружного коллектива. Он постоянно приходил к нам, и мы часто бывали у него в гостях».

По воспоминаниям сотрудников «Петербургской усадьбы», Сергей Алексеевич был необыкновенным человеком. И это была больше, чем дружба. В сентябре 1994 года именно здесь, в «Петербургской усадьбе», отмечали 90-летие Красногородцева. В архиве «Усадьбы» сохранились уникальные фотографии этого юбилея, на обороте которых рукой самого Сергея Алексеевича подписано: «Это дружеское общество в честь присутствующей персоны испекло прекрасный торт и украсило его 90 свечами. Персона отвечает благодарностью»...

«Да, Сергей Алексеевич был в прекрасных отношениях с сотрудниками юннатской станции, в очень тесной дружбе, и они относились к нему буквально как к члену семьи, – подтверждает его невестка Людмила Павловна. – Но при этом он вовсе не был одинок. У Сергея Алексеевича была замечательная семья. У него были чудесные сыновья, которые находились с ним до последних дней его жизни!..»

Свою огромную коллекцию документов и фотографий по северным окраинам Петербурга, создававшуюся более двадцати лет, в 1991 году Сергей Алексеевич Красногородцев, так же как и Вяземский, передал в Центральный Государственный архив литературы и искусства на Шпалерной улице. Коллекция содержит многообразные документы по истории северных окраин Петербурга—Ленинграда, в ее состав входят выписки из архивов, справочной литературы, газет и журналов, книги и брошюры с приложением планов и чертежей, фото и др. Здесь есть документы по истории Шувалово, Озерков, Парголово, Удельной, Лесного.

«В 1996 году я вновь поселился в Озерках, – вспоминает Г. Богуславский. – 17 сентября я был у Сергея Алексеевича на дне его рождения – ему исполнилось 92 года. А вскоре его не стало. Он умер через день после своего дня рождения – 19 сентября...» Похоронен Сергей Алексеевич на семейном участке Красногородцевых на Шуваловском кладбище.

* * *

Сегодня центрами краеведческой работы в Удельной служат школы. И здесь автору этой книги никуда не деться от личных воспоминаний. Ибо мне довелось учиться и в школе № 92 (пр. Тореза, 94, корп. 1), и в школе № 97 на Дрезденской ул., 19. Оба учебных заведения находятся здесь с 1960-х годов – самого начала прихода сюда «городской цивилизации».

Первый звонок прозвучал в здании школы № 97 на Дрезденской в 1960 году, так что в 2010 году школа отметила свой полувековой юбилей. В настоящее время педагогический коллектив школы включает двух отличников народного образования, четырех почетных работников общего образования, а директор школы Марина Николаевна Храбрая носит звание заслуженного учителя Российской Федерации. Школа являлась лауреатом всероссийских конкурсов «Школа года» в 1977,1996, 1998 и 2002 годах, а в 2001 году стала лауреатом Всероссийского конкурса «Школа века». Среди выпускников школы – бывший депутат Законодательного собрания Санкт-Петербурга, а ныне глава администрации Фрунзенского района нашего города Терентий Мещеряков.

Особенно важно подчеркнуть, что в последние годы школа № 97 стала одним из краеведческих центров Удельной и Лесного. Здесь действовали два школьных объединения, занимающихся изучением «малой родины»: с 2001 года работает кружок «Хранители Лесного» (под руководством Ольги Игоревны Бетковой), а с 2005 года к нему добавился «Петрополь» (руководитель – Елена Юрьевна Лаврова). В 2011 году оба кружка объединились в один под названием «Хранители Выборгской стороны».

Краеведческая деятельность в школе выросла на основе ее экологической направленности, ведь экология и краеведение тесно связаны между собой. Ребята занимались наблюдением и изучением флоры и фауны Сосновки и Удельного парка, антропогенного воздействия на них. Сотрудничество с краеведческим центром «Лесное» при Доме детского творчества «Союз» дало толчок к развитию в школе исследовательской работы, связанной с «малой родиной». Ведь Лесной, или Лесное, – в географическом отношении достаточно широкое, не имеющее четких границ. В расширительное понятие «Лесной» нередко включают и Удельную.

«Наша краеведческая деятельность, скорее, творческая, чем сугубо научная, – говорит Елена Юрьевна Лаврова. – Мы хотим, чтобы каждый поучаствовал и внес свою лепту в этот проект, и ставим целью активное освоение культурного пространства района. Практика показывает, что метод образовательного путешествия гораздо полезнее обычной экскурсии, поскольку предполагает серьезную самостоятельную работу. Такая форма особенно способствует сплочению ребят, проявлению их порой дремлющих творческих способностей. Часто бывает так, что дети, прежде себя ни в чем особенно не проявлявшие, вдруг раскрывают свои возможности».

Настоящим гимном объединения «Хранители Лесного» стало стихотворение «Моя Выборгская сторона...», написанное его участницей Екатериной Филипповой. Детские строки, не всегда складные и в чем-то наивные, отчетливо передают чувство «малой Родины».

Моя Выборгская сторона —

Здесь мой дом, здесь улица моя!

Каждый день вокруг смотрю

Я на Родину свою!

Родилась я на Костромском,

Школа здесь же рядом...

А в Удельном парке я

С детства бегать рада!

Здесь мест истории не счесть:

Особняки великих есть,

Здесь городок Лесного института,

Студенты здесь из прошлого как будто...

По Дрезденской в Сосновку прихожу

И след войны меж сосен нахожу.

Здесь летчики – погибшие герои,

Что сохранили мир для нас с тобою!

Я горжусь своею стороной!

И любовь свою от всех не скрою!

Что тебя ждет в будущем – не знаю...

Оставаться нам родной желаю!

Работая над проектом «Вместе о Лесном», каждый имел возможность проявить себя, найти дело по душе: ребята готовили исследовательские работы, организовывали фотоэкспедиции, конкурсы знатоков, разрабатывали и проводили экскурсии. Так, участники кружков «Хранители Лесного» и «Петрополь» подготовили образовательные пешеходные экскурсии «Города-побратимы на карте Лесного» и «Старинные русские города на карте Лесного». А поскольку Удельная и Лесной неразрывно связаны с летописью ленинградской блокады, уже стало традицией в памятные для города – в день начала блокады 8 сентября, в день освобождения Ленинграда от блокады 27 января и в День Победы 9 Мая – проводить в Сосновке урок мужества над названием «Лесное помнит о войне».

Еще одной традицией стало проведение акции в день Всемирного наследия 18 апреля. В первый раз, в 2009 году, она проводилась на площади Мужества, в 2010 году акция прошла под названием «Тайна Дрезденской улицы». В 2011 году акция посвящалась кайгородовским местам Лесного.

Удельная. Очерки истории

Школа Ne 97 на Дрезденской улице. Вид со стороны школьного двора. Фото автора, июнь 2009 г.


Гимназия № 92 – еще один центр просвещения в районе «побратимских» улиц Удельной. Строительство школьного здания, расположенного напротив парка Сосновка, началось в феврале 1964 года, а в самых последних числах августа того же года государственная комиссия уже приняла его. Школа в авральном порядке готовилась к началу учебного года: учителя, будущие ученики и их родители занимались благоустройством пришкольного участка, приводили в порядок классы и кабинеты.

Школа открылась как восьмилетняя, а в 1968 году она получила статус средней общеобразовательной школы. Население микрорайона росло, и в школе катастрофически не хватало места. По проекту она была рассчитана на 820 человек, а уже в 1968—1969 годах количество учащихся выросло до 1319 человек (33 класса), поэтому занятия проводились в две смены. Школа всегда была на хорошем счету в районе: с 1974 года ежегодно она получала переходящее Красное знамя и Почетную грамоту исполкома Выборгского райсовета, а в 1990 году знамя осталось на хранении в школе. В 1980—1990-х годах в школе действовал театр «Феникс» (им руководила Ирина Николаевна Гостева), многие из участников которого, выбрав актерскую стезю, поступили в театральное училище.

Более тридцати лет, с середины 1970-х годов до 2007 года, директором школы являлась заслуженный учитель Российской Федерации Ида Григорьевна Салова. Именно при ней в 1993 году школа получила статус гимназии, что потребовало нескольких лет серьезной подготовки. Ее достижения за последние полтора десятилетия можно перечислять очень долго: в 1998 году гимназия стала лауреатом премии Правительства России в области качества, в 2000—2004 годах являлась победителем конкурсов педагогических достижений Санкт-Петербурга и России «Школа года», в 2006 и 2008 годах стала победителем конкурса инновационных школ России (национальный проект «Образование»). В рамках школы действуют ансамбль «Россияночка» (руководитель – Лариса Славовна Зелинская) и хоровая студия «Соловушки», кружки «Лоскутная мозаика», «Рукоделие» и «Палитра», литературный кружок «Юный поэт», различные спортивные кружки и секции.

Удельная. Очерки истории

Е.Ю. Лаврова, руководитель краеведческого объединения «Петрополь» школы Ne 97, с Лесовичкомнепременным участником игр-путешествий по Сосновке для самых юных краеведов. Фото автора, июнь 2009 г.


Автору этих строк довелось учиться здесь в 1985—1989 годах, с 5-го по 8 класс. И хотя не все в те годы складывалось просто и гладко, о школе сохранились яркие воспоминания, а многие из учителей навсегда оставили о себе добрую память. И в первую очередь – преподаватель русского языка и литературы, заслуженный учитель Российской Федерации Наталья Вячеславовна Борисова. Она работает в школе и сейчас. «Наталья Вячеславовна – безумно талантливый педагог, эталон в области русской словесности, образец русского интеллигента, „мудрость” школы, – говорилось от имени учителей гимназии в школьной газете „Гимназисты” в октябре 2005 года. – Обаятельная женщина, актриса, солнышко, очень ответственный, надежный и грамотный человек».

Среди выпускников школы – немало ученых, литературоведов, историков. Так, ее окончили известный петербургский скульптор Юлия Мурадова – ученица Виктора Сергеевича Новикова и Михаила Константиновича Аникушина (ее работы экспонировались более чем на девяноста отечественных и зарубежных выставках), Татьяна Вольтская – журналистка, поэтесса и литературный критик.

Удельная. Очерки истории

Н.В. Борисова, заслуженный учитель Российской Федерации, преподаватель русского языка и литературы в школе Ne 92. Фото 1980-х гг.


Давние традиции в гимназии № 92 имеет краеведческая деятельность. На протяжении многих лет, еще с советских времен, в школе действовал музей «Родная Выборгская сторона», который являлся общим дело учителей, учащихся и их родителей. Ребята организовывали уход за братскими могилами в парке Сосновка и на Пискаревском мемориальном кладбище. В 1980 году школа была награждена памятной медалью Пискаревского мемориала. Любопытно, что эта медаль числилась за № 2, а медаль № 1 была вручена председателю Совета Министров СССР А.Н. Косыгину.

Удельная. Очерки истории

Гимназия Ne 92. Вид со двора, со стороны Гданьской улицы. Фото автора, июнь 2009 г.


Правда, в советское время музей школы № 92 носил ярко выраженный идеологический характер – это было общей бедой большинства школьных музеев и «комнат Боевой славы», что не могло не сказаться на их судьбе. На переломе эпох они сразу же оказались устаревшими и порой попросту ненужными. Печальная участь постигла в начале 1990-х годов музей в школе № 92: его разобрали, а стенды просто выбросили на помойку. Но, к сожалению, как это нередко бывает, вместе с водой выплеснули и ребенка, ведь в музее была собрана уникальная летопись истории школы. В 2002—2003 годах музей «Родная Выборгская сторона» был создан заново. Его организатором и руководителем стала заведующая школьной библиотекой Марина Владимировна Осипкова. Экспозиция музея включила в себя как чудом уцелевшие реликвии, так и совершенно новые экспонаты.

В 2000-х годах в рамках школьного музея осуществлялась активная краеведческая работа – собирались материалы по истории Удельной, Лесного, Шувалово—Озерков, Парголово и Шуваловского парка, формировалась краеведческая библиотека, велись картотеки по архитектурным памятникам и достопримечательностям Выборгского района. Последние годы в рамках музея реализовывались проекты «История школьных вещей» и «Галерея национальных героев России».

Крайне важно, что сегодня краеведение пользуется такой популярностью. Ведь именно оно дает понимание того, насколько история «малой родины» едина и неделима. Иными словами, прошлое старой Удельной и жизнь новой Удельной неразрывны, они продолжают друг друга. Так ощущается та самая нить преемственности, утрата которой является общей бедой новых районов Петербурга. Да и не только нашего города, но и любого крупного мегаполиса, расширяющего свои границы и подминающего ближайшие окрестности...

Ведь многие жители новостроек привыкли считать, что места их обитания не обладают никакой историей, а все началось с «чистого листа» всего несколько десятилетий назад, на голом, пустом месте, где ничего никогда не было. Краеведение как раз и помогает восстановить утраченную нить преемственности...

Часть вторая.

Удельнинские судьбы

Прудки и «побратимские» улицы

Мыза «Прудки» – так долгое время именовалась большая часть территории в восточной части Удельной.

До середины XIX века земли между нынешними проспектами Энгельса и Тореза принадлежали князю Кропоткину, а потом были распроданы. От фамилии землевладельца возникло бытовавшее среди местных жителей название «Кропоткинские (или Крапоткинские) места». Память о князе Кропоткине долгое время сохранялась в названиях улиц, упраздненных при реконструкции 1960-х годов, – Кропоткинской (с 1939 г. – Лечебная), а также, вероятно, Княжеской, или Княжевской, улицы (с 1952 г. – Новозыбковская) и Княжеского переулка.

Большую часть бывших кропоткинских земель, между нынешними Манчестерской и Гаврской улицами, приобрел купец Иоганн Андреас Кумберг. О его даче до сих пор напоминает огромный гранитный валун перед домом № 12 на Дрезденской улице в Удельной с выбитой на нем надписью «Villa Kumbergia 1865». В более поздние времена этот уникальный камень нередко служил источником различных мифов и легенд.

Пожалуй, впервые этот «именной валун» сделал объектом исторического исследования краевед Б.К. Пукинский, удостоив его внимания в своем справочнике «1000 вопросов и ответов о Ленинграде», изданном еще в начале 1980-х годов. Правда, в написании названия «виллы» он допустил досадную ошибку, которая впоследствии, с завидным постоянством, переходила из одного источника в другой. Слово «Kumbergia» он написал как «Kumbercia», а виной тому было то, что надпись на камне с давних пор регулярно подкрашивают белой краской, при этом палочку у латинской буквы «g» обычно не замечают, и она превращается в латинскую «с».

Удельная. Очерки истории

Камень на Дрезденской улиценапоминание о легендарной «вилле Кумбергия»


В 1988 году в газете «Ленинградская правда», в разделе «Пулковский меридиан», посвященном истории города и являвшемся предшественником нынешнего «Наследия», вновь вернулись к вопросу о существовавшей когда-то «вилле» на Дрезденской улице – бывшей Большой Осиповской. И снова автор пошел по ошибочному пути, причем даже попытался найти у названия «Kumbercia» латинское происхождение. К счастью, на сей раз помогли старожилы, и уже через несколько месяцев газета опубликовала уточнение, разъяснив истинное происхождение названия «виллы Кумбергия». Как оказалось, после революции бывшую «виллу» передали одной из первых в стране школ-интернатов и, по воспоминаниям ее воспитанников, надпись на камне сохраняла еще в те годы позолоту...

Кем же был владелец загадочной «виллы» в Удельной?

Представители рода Кумбергов приехали в Петербург с юга Германии в конце XVIII—начале XIX веков, пополнив достаточно многочисленную общину петербургских немцев, существовавшую в Северной столице еще с петровских времен. Что же касается Иоганна Андреаса Кумберга, то он являлся талантливым мастером-бронзовщиком, владельцем известного на всю Россию заведения, изготавливавшего характерные бронзовые изделия того времени – люстры, столовые лампы и прочие художественные изделия, воспроизводившие французские и австрийские модели. По мнению экспертов, они получались у Кумберга гораздо лучше подлинных.

Удельная. Очерки истории

В.А. Крылова с братом Виктором на валуне с надписью «Villa Китbergia 1865». Фото конца 1930-х гг. Из архива В.А. Крыловой


«Бронзовое заведение» Кумберга находилось в начале Каменноостровского проспекта. В нем насчитывалось до полусотни рабочих, еще двадцать человек трудилось на дому. А на Большой Морской ул., 19 (здание сохранилось и по сей день) располагался торговый дом Кумберга.

Известный петербургский журналист Василий Осипович Михневич в своем фельетонном словаре «Наши знакомые» (1884), составленном из небольших шуточных статеек о современных деятелях, упомянул и торговый дом Кумберга, заметив, что его «правильнее следовало назвать мануфактурным Ноевым ковчегом, так как в нем имелось все: от роскошных вещей – до „кухонной чумички“. Жаль только, что трудно найти что-нибудь сходное по цене». А искусствовед Александр Бенуа, вспоминая свои детские прогулки по Петербургу, отмечал: «путь наш лежал через Морскую, а там меня притягивала огромная роскошная витрина магазина Кумберга (типа позднейших универсальных магазинов)».

Среди изделий фабрики Кумберга были люстры для Казанского собора, созданные в 1862 году, – их можно увидеть и сегодня. Но наибольшую известность Кумберг заслужил в 1861 году своими часами-аллегорией «Благословение России», исполненными по собственной модели купца, что в то время являлось большой редкостью. Часы создали в честь отмены крепостного права, поэтому их корпус венчала фигура, разрывающая цепи рабства и символизирующая «освобождение крестьянства».

За свои изделия Кумберг не раз удостаивался наград, в том числе и на Всероссийской выставке в Москве 1882 года. В ее отчете говорилось, что золотая медаль дана Кумбергу «за усовершенствование в бронзовом производстве, равняющее его изделие с иностранными, а «производство Кумберга найдено было выше, чем у остальных фабрикантов той же специальности».

...В Петербурге ныне живет правнучка Иоганна Андреаса Кумберга – филолог, преподаватель немецкого языка Маргарита Георгиевна Арсеньева. Ее бабушка Александра Андреевна (1861—1923) Больдеман была одной из шести дочерей Иоганна Андреаса Кумберга. Она вышла замуж в 1880 году за петербургского немца Густава Густавовича Больдемана – владельца солидной посреднической конторы по торговле с Германией. Именно Александра Андреевна после смерти Кумберга владела «виллой Кумбергией» в Удельной.

«Я хорошо помню, как в 1920-х годах мы отдыхали на даче в Удельной и ходили смотреть на бывшую дачу прадеда, – вспоминает Маргарита Арсеньева. – Это была типичная деревянная загородная дача с мезонином. Валун с надписью тогда стоял в саду перед домом.

Бабушка часто любила рассказывать о том, как ее отец использовал оказавшийся на участке валун для своеобразного „номерного знака“ – подобного не было ни у кого из соседей. Погибла дача, очевидно, во время войны, а теперь на ее месте стоит обычный жилой дом».

Удельная. Очерки истории

А.А. Больдеман. Фото 1912—1913 гг.


В давние времена фамильное захоронение петербургских Кумбергов находилось на Смоленском лютеранском кладбище. До наших дней на этом семейном участке сохранился лишь один памятник, эпитафия на котором, в переводе с немецкого, гласит:

«Здесь покоится в Бозе потомственный почетный гражданин Иоганн Андреас Кумберг. 4.III.1823—13.IV.1891»...

Удельная. Очерки истории

А.А. Больдеман (урожд. Кумберг), одна из шести дочерей И.А. Кумберга. Фото 19151916 гг.


В конце XIX века Кумберг продал свои земли потомственному почетному гражданину Алексею Ивановичу Осипову – сыну кожевенного фабриканта, беллетристу, редактору и издателю журналов «Крестьянское хозяйство», «Деревня» и «Баян». При Осипове «вилла Кумбергия» превратилась в мызу «Прудки», названную так по нескольким красивым прудам, находившимся на ее территории, а вся территория вокруг стала именоваться среди местных жителей «осиповскими местами». Мыза «Прудки» примерно занимала территорию домов № 10—20 по Дрезденской улице.

Алексей Иванович Осипов славился пристрастием к птицеводству. Он возвел у прудов хозяйственные постройки, устроил молочную ферму. Сохранились свидетельства, что здесь был даже... заповедник фазанов.

Удельная. Очерки истории

М.Г. Арсеньевна (урожд. Больдеман), слеваправнучка И.А. Кумберга, владельца «виллы Кумбергия». Фото 1925 г.


Основоположник русского садоводческого дизайна Арнольд Регель в своей книге «Изящное садоводство и художественные сады» (1896), говоря о содержании фазанов и «всякого рода павлинов» на открытом воздухе, в качестве примера приводил мызу «Прудки» на Выборгском шоссе, № 31, – бывшую виллу Кумбергию. «Здесь устроена в парке громадная клетка из проволочной сети, в клетке растут кусты и невысокие деревья, полом служит природный газон, – повествовал Арнольд Регель. – К этой клетке примыкает двухэтажный деревянный барак, с двумя отверстиями в виде окон, к стенам приделаны насесты.

Удельная. Очерки истории

М.Г. Арсеньевна. Фото 1955 г.


В клетке содержатся несколько семей фазанов, которые для корма и ночлега слетаются в дом и, обходясь без всякой подстилки, без малейшего иного прикрытия живут в своем палаццо превосходно».

В 1908 году Осипов начал распродажу своих владений под дачную застройку, оставив себе только саму усадьбу. В газетах тех лет можно было нередко увидеть объявления о продаже земель на мызе «Прудки» в Удельной. К примеру, одно из них, опубликованное в мае 1911 года в «Петербургском листке», гласило: «Сорок минут от Невского проспекта. В лесном пригородном участке города Петербурга на мызе „Прудки“ (бывшее барское имение „Кумбергия“) в шести минутах ходьбы от ст. Удельной Финляндской железной дороги, продажа земельных участков площадью от 250 кв. саж., по цене от 5 руб. 50 коп. за кв. саж. Благоприятные гигиенические условия для жилья зимой и летом, удобство сообщения с городом. Условия платежа вполне льготные».

Удельная. Очерки истории

М.Г. Арсеньевна. Современное фото


Участок Осипова выходил на Выборгское шоссе, под № 31. Согласно справочнику «Весь Петербург на 1913 год», на нынешней Манчестерской улице (в то время Исаков переулок) участки по правой стороне, с № 2 по № 18, а также № 22, принадлежали товариществу «И.А. Осипов и К».

При распродаже участков образовались улицы, названия которых были связаны с усадьбой Осипова «Прудки».

От фамилии самого Осипова пошли Осиповский проезд (название известно с 1912 г.) и Большая Осиповская улица (с 1908 г.). От имени жены Осипова получила название Анненская улица (с 1908 г.), от имени дочерей Осипова – 1-я и 2-я Лидинские (с 1912 г.), Ольгинская (с 1912 г.), Надеждинская (с 1912 г.) и Дарьинская (с 1912 г.) улицы. Кроме того, к мызе имели отношение названия Прудков переулок (так именовался с 1915 по 1939 г., затем – Прудковый переулок, с конца 1950-х гг. – Прудковая улица) и Прудковая улица (название с 1912 г., затем, с 1957 г., – Прудовая улица).

Кроме Осиповского проезда и Большой Осиповской, все остальные из выше перечисленных улиц были упразднены во время реконструкции района в середине 1960-х годов, хотя многие из них продолжали сохраняться в виде внутриквартальных проездов. Только спустя более трех десятков лет, в июле 1999 года, на карту Удельной вернулась Лидинская улица – так стала именоваться уцелевшая прежняя 1 -я Лидинская улица.

Что касается Осиповского проезда и Большой Осиповской улицы, то первая в 1964 году стала Гданьской улицей, а вторая – Дрезденской. Так, в Удельной сложился уникальный топонимический ансамбль, связанный с именами городов-побратимов Ленинграда. Кстати, первым побратимом Ленинграда стал финский город Турку – в 1953 году. В 1961 году были установлены побратимские отношения с Дрезденом и Гданьском, в 1962 году – с Манчестером. А 17 августа 1964 года в Удельной появились сразу три названия улиц в честь этих городов-побратимов: Гданьская, Дрезденская и Манчестерская. Спустя четыре года, в 1968-м, по соседству появилась еще побратимская улица – Гаврская, названная в честь французского города Гавра...

Поскольку именно Удельная стала примером такого редкого соседства «побратимских» улиц, то, пожалуй, стоит сказать несколько слов о самом «побратимском» движении, являющемся одной из форм народной дипломатии. Оно зародилось в годы Второй мировой войны. Начало ему было положено еще в 1943 году, когда английский город Ковентри, подвергшийся разрушительной бомбардировке немецкой авиацией, и советский Сталинград, не сдавшийся врагу, приняли решение установить дружеские связи в интересах мира и благополучия граждан. Благородные цели первых породненных городов получили в последующем широкое признание во всем мире.

«Побратимские» отношения между городами как форма международного общения стали активно развиваться в 1950-е годы, а к 70-м годам XX века «побратимское» движение уже объединяло тысячу городов-побратимов в разных частях света. На сегодняшний день «побратимское» движение объединяет свыше трех с половиной тысяч городов из 160 государств.

В России связи установлены более чем с 200 зарубежными городами. Породненные города обмениваются делегациями, выставочными экспозициями, культурными программами, передают друг другу информацию о ведении городского хозяйства, учатся друг у друга, создают совместные проекты и акции. По существующей традиции, с 1963 года в последнее воскресенье апреля отмечается Всемирный день породненных городов. Побратимами Петербурга сегодня являются более 70 городов в самых разных уголках мира.

Появление «побратимских» названий на карте Ленинграда—Петербурга отнюдь не случайно. К слову, заметим: если в Петербурге есть Дрезденская улица, то в Дрездене – Санкт-Петербургская (прежде – Ленинградская). Петербург и Дрезден – не просто города-побратимы. Это города, близкие друг другу по духу.

«Несмотря на существенную разницу в возрасте (Дрездену более 800 лет, Санкт-Петербург не так давно праздновал свое 300-летие), у них много общего, – отмечает публицист Виктор Левенгарц[45]. – Дрезден расположен на Эльбе, Санкт-Петербург – на Неве. Расцвет Санкт-Петербурга приходится на XVIII век – в это же столетие создаются основные выдающиеся постройки в Дрездене.

Питерскому человеку, впервые приехавшему в этот немецкий город, иной раз может показаться, что он у себя „на берегах Невы“, только река по-другому называется – Эльба. Frauenkirche – это почти что Смольный собор. „Золотой всадник“ – памятник Августу Сильному, курфюрсту Саксонии и королю Польши, – тот же Медный всадник. Конная статуя короля Иоганна Саксонского на Театральной площади – вылитый памятник императору Николаю I на нашей Исаакиевской. В Дрездене, как и в Санкт-Петербурге, красивые „мосты повисли над водами". В обоих городах имеются площади с одноименным названием – Дворцовая. Такое количество совпадений не может быть случайным. Возможно, совпадение судеб этих городов было предначертано свыше, и поэтому мне кажется, что они как-то влияли друг на друга...»

Объединяет наши города и судьба в годы Второй мировой войны: оказавшись по разные стороны линии фронта, оба города сильно пострадали, став жертвами беспощадных и беспредельно жестоких военных акций. Осажденный Ленинград почти три года подряд обстреливался немецкой артиллерией и подвергался бомбардировкам с воздуха, а Дрезден был практически стерт с лица земли всего за одну ночь. Это произошло в феврале 1945 года, когда город стал целью налета англо-американской авиации.

После войны Дрезден повторил судьбу разрушенных ленинградских пригородов: как птица феникс, он восстал из пепла. Возрождение его памятников продолжается до сих пор: к 2005 году была восстановлена, фактически построена заново, знаменитая Frauenkirche – храм, являвшийся одним из символов Дрездена. Во время бомбежки в феврале 1945 года церковь чудом уцелела, но от сильного жара, вызванного пожаром Дрездена, превратившегося в огромный пылающий факел, здание церкви, построенное из песчаника, стало быстро разрушаться и превратилось в конце концов в груду обломков. Почти полвека ее развалины служили напоминанием об ужасах войны. В 1966 году было принято решение объявить эти руины Монументом Мира. Развалины после этого не трогали несколько десятков лет, до объединения двух Германий...

Гданьск – один из красивейших городов Европы, также был почти полностью разрушен в годы Второй мировой войны. Как и Дрезден, город имел непростую и трагическую судьбу. Под именем Данцига он долгое время входил в Восточную Пруссию, затем после Первой мировой войны по Версальскому мирному договору 1919 года получил статус вольного города и находился под управлением Лиги Наций, но фактически относился к Польше. События вокруг Данцига (отказ Польши выполнить немецкое требование о возврате города) явились формальным поводом для Германии к началу Второй мировой войны.

После окончания войны, по решению Потсдамской конференции, Восточная Пруссия была ликвидирована: северная часть вошла в состав Калининградской области РСФСР и Литвы, а южная часть, в том числе и Гданьск, передавалась Польше. В конце 1980-х годов Гданьск вошел в историю борьбы против коммунистического режима: именно здесь возник независимый профсоюз судостроителей «Солидарность», во главе которого встал сварщик с Гданьской судоверфи Лех Валенса. Деятельность этого профсоюза стала одним из факторов распада советской социалистической системы. Впоследствии, в 1990-х годах, Лех Валенса являлся президентом Польши.

Связи Ленинграда—Петербурга с Гданьском самые разнообразные. Если в 1964 году Гданьская улица появилась в Ленинграде, то в 1970 году одну из улиц Гданьска переименовали в Ленинградскую. В последние годы группы представителей гданьских деловых кругов сопровождали делегации из Польши во время визитов в Петербург, проводились Дни Санкт-Петербурга в Гданьске и Дни Гданьска в Санкт-Петербурге, на празднование 300-летнего юбилея Петербурга в Гданьске в июне 2003 года была направлена представительная делегация артистов и ученых, проводился форум молодых исследователей «Россия—Польша. Мост в XXI веке».

Упрочению побратимских связей между Петербургом и Гданьском способствовало и участие представителей нашего города в подготовке экспозиции «Ленинградская блокада» в создаваемом в Гданьске музее Второй мировой войны (он должен открыться к 75-летию со дня ее начала – в 2014 г.).

Что же касается Манчестера – города на северо-западе Англии, крупного культурного, промышленного, финансового, коммерческого и транспортного центра страны, то у него с Петербургом тоже давнее родство и давние связи. Манчестер являлся центром Промышленной, или Великой индустриальной революции, начавшейся в XVIII веке. В России она закончилась в 70-х—начале 80-х годов XIX века, а название английского Манчестера стало собирательным образом средоточия фабрик и заводов.

Кроме того, Манчестер известен как мировой центр торговли хлопчатобумажными тканями, поэтому текстильные районы по всему миру часто именовали по английскому первенцу: существует «немецкий Манчестер» (Хемниц), «польский Манчестер» (Лодзь) и т. д. «Русским Манчестером» по праву считается Иваново-Вознесенск, где в конце XVII века возникли первые полотняные и ситценабивные мануфактуры. За этот «статус» боролся и Петербург.

Как отмечает историк Дмитрий Шерих, «русским Манчестером» в XIX веке нередко называли местность за Невской заставой, где существовало много текстильных фабрик. Есть «русский Манчестер» и в северных районах Петербурга: так называют рабочий городок Нобеля на Выборгской стороне – своим западноевропейским обликом он напоминал скорее английский промышленный город, чем российскую фабричную окраину. Можно сказать, что и в Удельной название Манчестерской улицы появилось не просто так: достаточно напомнить, что южную сторону этой улицы занимают корпуса одного из крупнейших петербургских промышленных предприятий – объединения «Светлана»...

Впрочем, рассказывая о мызе «Прудки», стоит вспомнить времена гораздо более ранние, когда вокруг мызы Осипова возникли «осиповские места». Ведь в начале XX века они относились к лучшей части Удельной.

Именно тогда в «осиповских местах» появились свои религиозные святыни. Их характер отражал многонациональный состав населения Выборгской стороны и северных окрестностей Петербурга. Так, на Большой Осиповской улице (ныне участок Дрезденской ул., 8) с 1911 года существовало подворье Радочницкого Свято-Антониевского женского монастыря Холмской епархии[46]. Неподалеку, на углу Кузнечной улицы (под № 38) и Прудкова переулка, в 1911—1912 годах на средства живших в северной части Петербурга прихожан-католиков, возвели деревянный костел Св. Франциска Ассизского[47].

* * *

«Октябрьский шквал семнадцатого года выбросил за борт всех князей, помещиков, мызников, в том числе и Осипова, – говорилось в публикации об истории мызы „Прудки“, опубликованной в апреле 1966 года в газете „Вечерний Ленинград”. – Мыза „Прудки“, как и другие помещичьи усадьбы, перешла в руки трудящихся».

Удельная. Очерки истории

Водоемы на Прудках. Фото 1930-х гг. Из архива В.А. Крыловой


Весной 1918 года здесь, на мызе «Прудки», разместилась первая в послереволюционной России советская единая трудовая школа. В обиходе ее называли детской трудовой колонией «Прудки», а ее воспитанников – «колонистами». В ней насчитывалось триста воспитанников – дети рабочих Петрограда, а также большая группа беспризорников с Урала и Поволжья. Первым директором школы в «Прудках» являлся И.И. Кемпе, затем – С.Е. Козлова-Алика.

«Трудовая школа занимала пятнадцать дач на мызе „Прудки“, – вспоминал имевший к ней непосредственное отношение П.Ф. Родионов. – Центральным зданием школы была вилла Осипова. При школе были огород, оранжерея, птичник, молочная ферма. Я восемь лет работал там агрономом и могу сообщить, что основная часть всей сельскохозяйственной продукции в школе создавалась трудом учащихся».

Удельная. Очерки истории

Одна из построек мызы «Прудки» по адресу Большая Осиповская, 13. Ныне на этом месте размещается административное здание по адресу Гданьская ул., 19, корп. 2. Фото конца 1930-х гг. Из архива В.А. Крыловой


При школе имелись молочная ферма, птичник, огород и оранжерея. «Мы полностью сами себя обслуживали, – рассказывал впоследствии бывший „прудковский колонист“ Михаил Алексеевич Карасев. – Основой всей нашей жизни, как и в организованной позже колонии А.С. Макаренко, был труд. Кстати, автор „Педагогической поэмы“ в начале 1920-х годов был в „Прудках“. Он, как и многие другие приезжавшие к нам, знакомился с учебой, воспитательной работой и организацией труда в нашей школе-колонии».

В начале 1930-х годов бывшую усадьбу передали совхозу имени 1-го Мая, в таком виде, практически без изменений, постройки мызы «Прудки» просуществовали до середины 1960-х годов, когда началась масштабная реконструкция Удельной.


Удельная. Очерки истории

Дом по Большой Осиповской ул., 13, в окружении новостроек.

Фото 1961 г. Из фондов Детского музейного центра исторического воспитания


«От Лидинской улицы до Сосновского лесопарка вдоль булыжных мостовых Осиповского проезда, Большой Осиповской и Анненской улиц все еще доживали свой век деревянные домишки с огородами, парники овощного совхоза имени Петрорайсовета и его овощехранилища у Старопарголовского проспекта, – говорилось в статье В. Михайловского „Там, где была мыза «Прудки»“, опубликованной в апреле 1966 года на страницах „Вечернего Ленинграда”. – Почти такой же оставалась и сама мыза „Прудки“. Только в конце пятидесятых годов, когда началась застройка квартала № 335, стал резко меняться облик и микрорайона „Прудков“.

Летом 1958 года строители 31-го управления треста № 87 Главленинградстроя сдали корпус на углу Большой Осиповской и Лидинской улиц. Его сложили каменщики бригады Н. Горбалы. Это был первый построенный в Ленинграде жилой дом с малометражными квартирами. Проект этого экспериментального дома разработала группа архитекторов, возглавляемая В.Ф. Беловым. К тому же это был и первый кооперативный дом, построенный в послевоенные годы, – дом ЖСК имени Шестой пятилетки.

Вскоре строители подошли вплотную к последнему деревянному дому на Анненской улице. Его жильцы весной 1961 года с радостью переехали в новые дома, и бульдозер снес старую лачугу. Сооруженный на ее месте пятиэтажный дом с овощным магазином, ателье по ремонту обуви, пунктом приема и выдачи белья перекрыл Анненскую улицу, и она прекратила свое существование».

Лето 1963 года оказалось последним для бывшей виллы Осипова. До этого в течение нескольких лет освободившийся «помещичий» дом рабочие использовали как временное служебное помещение. Теперь же строители разобрали по бревнышку, до основания, старое здание осиповской виллы, а на его фундаменте возвели двухэтажный кирпичный дом, в котором разместились 13-е и 67-е У HP треста № 87 Главленинград строя. На месте прудов перед бывшей виллой Осипова был создан стадион с футбольным полем, беговыми дорожками, площадками для игры в баскетбол, волейбол и другими сооружениями. Последнюю постройку мызы «Прудки» снесли в 1965 году.

Удельная. Очерки истории

В.А. Крылова с братом Виктором возле родного дома по Большой Осиповской ул., 13 (на «Прудках»), Фото 1938 г. Из архива В.А. Крыловой


«Хорошее впечатление оставляет благоустроенный микрорайон к западу от Сосновского лесопарка – бывшая мыза „Прудки“, – говорилось в публикации В. Михайловского в «Вечернем Ленинграде». – За последние годы здесь выросли десятки пяти– и девятиэтажных домов...

Удельная. Очерки истории

«Там, где была мыза „Прудки"»публикация В. Михайловского в апреле 1966 г. в «Вечернем Ленинграде»


Вдоль асфальтированных мостовых Дрезденской и Гданьской улиц протянулись благоустроенные корпуса и скверы. В новых жилых домах, как правило, в отдельных квартирах, поселилось более двух тысяч семей тружеников заводов „Ильич“ и „Красная заря“, типографии „Печатный двор“, оптико-механического объединения и других предприятий и учреждений. Для них открыты магазины и ателье... А для детей новоселов – две школы, детские сады и ясли. Снесены все лачуги, и только немногим старожилам старое название одной из улиц – Лидинская, камень с высеченной надписью у дома № 12 на Дрезденской улице и дубовая роща на Гданьской напомнят изредка о мызе „Прудки“».

В те годы пафос В.Михайловского был вполне понятен и уместен: советские люди строили коммунизм, который, как обещал лидер страны, наступит в СССР в 1980 году. Естественно, в стране строителей коммунизма не было места «убогим лачугам», напоминавшим о прежней, совсем не советской дореволюционной жизни.

Конечно же, старые дома Удельной вовсе не были «убогими лачугами», как их пытались изобразить. В своем большинстве это были прекрасные образцы дачной архитектуры начала XX века, многие из которых являлись замечательными уникальными памятниками северного модерна. Но кого это волновало в то время, когда «новое шло на смену старому». Однако вместе со сносом «лачуг» ушла и историческая память, и кварталы новостроек Удельной возникли как будто на пустом месте. И только старинный валун «Villa Kumbergia», от которого и по сей день веет словно бы неразгаданной тайной, напоминает о еще совсем недавней истории этих мест...

Летописец Павловской улицы

Николая Дмитриевича Лобанова (1916—2003) можно назвать настоящим летописцем если не всей старой Удельной, то по крайней мере уж точно Павловской улицы в эпоху 1920—1930-х годов. Здесь он провел свое детство, юность, молодость, зрелые годы.

Павловской улицы сегодня не существует – она принадлежит к тем улицам Удельной, которые полностью растворились во время реконструкции района в 1960-х годах. Тем не менее, даже сегодня найти ее следы довольно просто: она начиналась из-под арки «милицейского дома» (пр. Энгельса, 55), возведенного в 1930-х годах. Не доходя до Старо-Парголовского проспекта (ныне пр. Мориса Тореза), она упиралась в Прудовую улицу. Как отмечается в «Топонимической энциклопедии Санкт-Петербурга», название Павловской улицы было известно с 1912 года.

«Милицейский дом» закрыл собой улицу со стороны проспекта Энгельса, оставив свободной въезд на него. Теперь этот въезд ведет в обычный двор, окруженный пятиэтажными домами постройки 1960-х годов. А когда-то, войдя под арку «милицейского дома», можно было попасть на тихую и уютную Павловскую улицу...

В воспоминаниях Николая Дмитриевича, написанных в первой половине 1990-х годов, присутствуют не только жизнь и быт старой Удельной. Это история нескольких поколений его семьи на фоне истории всей страны. Здесь отразилось все – революция и Гражданская война, эпоха нэпа и сталинское лихолетье, война и послевоенные десятилетия.

Воспоминания Николая Лобанова – не только ценное историческое свидетельство. Благодаря его прекрасному литературному таланту рассказ о старой Удельной стал уникальным литературным произведением – захватывающим и увлекательным, наполненным десятками самых различных характеров. Причем совершенно не вымышленных, а реальных людей, живших в конкретном месте в конкретных исторических условиях. Читая рукопись Николая Дмитриевича, возникает впечатление, что люди на ее страницах словно бы оживают. Слышатся их голоса, чувствуется атмосфера и настроение той эпохи. Возможно, если бы эта рукопись попала в руки талантливого кинорежиссера, то она послужила бы великолепной основой для сценария фильма...

Удельная. Очерки истории

Родной дом Н.Д. ЛобановаПавловская ул., 32. Последние годы Павловской улицы и всей старой Удельной. Фото 1963 г.

Из архива Т.Н. Лобановой


Итак, пришло время представить автора этих воспоминаний. Николай Дмитриевич Лобанов окончил гидротехнический факультет Политехнического университета. Будучи в инженерно-саперных частях, прошел практически всю Великую Отечественную войну. Руководил строительством мостов, переправ, укрытий, организовывал разрушение крупных вражеских укреплений. Дошел до Берлина, оставил свой автограф на стене поверженного Рейхстага. Вернувшись с войны, трудился в Проектном институте № 1, на строительстве Куйбышевской ГЭС, затем снова в Проектном институте № 1 в должности главного инженера. Работа Николая Лобанова была связана с проектированием крупных промышленных объектов Ленинграда, Западной Сибири и юга страны. Он был удостоен почетного звания «Заслуженный строитель СССР» и премии Совета Министров СССР.

Выйдя на пенсию, Николай Дмитриевич занялся историко-литературным творчеством: написал историю Проектного института № 1, а также два тома своих воспоминаний: Тетрадь 1 – «Павловская улица – довоенные годы», тетрадь 2 – «Военные годы». В 1996 году он закончил еще одну тетрадь – «Внук».

«„Мои воспоминания“ – о прожитом времени, о родителях и родных, о друзьях и товарищах, о времени, в которое я вырос, учился, воевал, работал и состарился, – отмечал Николай Лобанов. – Они написаны исключительно как семейное повествование, не предназначенное для издания в печати. Я допускаю, что эта моя повесть не заинтересует поколение моих современников – детей, внуков и даже правнуков. Но уверен, что лет через двести-триста это будет интереснейшая находка. Поэтому прошу тех, к кому попадут эти записки, не уничтожать их, а передать следующему поколению».

На страницах этой книги мы публикуем воспоминания Николая Лобанова с незначительными сокращениями – сюда вошло практически все, что относилось к жизнеописанию старой Удельной, а также самые важные вехи семейной истории. Итак, перед вами, уважаемый читатель, – воспоминания Николая Дмитриевича Лобанова – удельнинца с Павловской улицы...

* * *

...К великому сожалению, о своих дальних предках я ничего не знаю. А о бабушках и дедушках знаю со слов моих родителей... Родители папы были потомственными волжанами, жили в городе Угличе и принадлежали к беднейшему сословию. Прадед, по рассказам моего отца, даже ходил бичевой по волжским берегам. Впрочем, это участь многих волжан. Правда, последние Лобановы к концу XIX века разбогатели: дед мой, Павел Яковлевич Лобанов, имел в Угличе постоялый двор, а в последние годы жизни получил звание «Почетный гражданин города Углича».

У бабушки с дедушкой было десять детей,но шесть умерли в раннем возрасте. Богатство деда было призрачным: перед семьей постоянно висела угроза нищеты и разорения. Дети, получив начальное образование (3—4 класса), отдавались «в люди». Так было и с моим отцом и с его братом Александром, которые в 13-летнем возрасте были отправлены в Петербург, в магазин Петра Евграфовича Семенова, для работы «мальчика на побегушках». А старшая сестра Маша, спасая семью от разорения, вышла замуж за известного угличского владельца сыроваренных заводов А.Н. Курилова. Маше было в то время 19 лет, а Курилову перевалило за 55.

Бабушка Анна Тихоновна умерла в 1893 году в возрасте 46 лет, а дедушка Павел Яковлевич умер в 1898 году в возрасте 56 лет. Похоронены они оба в городе Угличе.

Своего дедушку с маминой стороны, Игнатия Людвиговича Ярошевича, я не видел: он умер за семь лет до моего рождения. Происходил он из крестьян Виленской губернии Виленского уезда местечка Костевич. О его нелегкой солдатской службе рекрута в армии мне рассказывала бабушка, а потом и мама. Со дня его призыва в армию и до увольнения в отставку прошло 23 года. К этому времени ему исполнилось сорок лет, а он превратился в больного, немощного старика, полного инвалида. Руки у него были скрючены, как куриные лапы, обхватывающие насест: ладони и пальцы рук были покрыты сплошной единой мозолью и совершенно не разгибались. Астматический кашель, с приступами удушья, и тяжелый суставной ревматизм сделали его непригодным к службе в армии. Уволившись в отставку, дедушка шесть лет батрачил, ходил по дворам и кое-как зарабатывал на жизнь, пока не встретил Устинию Саврюкову – вдову бывшего мастерового Гаврилы Саврюкова.

Он оставил Устинию вдовой с оравой голодных ребятишек и без средств к существованию. Первого ребенка, дочь Сашу, Устиния родила в 1861 году, когда ей было 16 лет. После этого она рожала детей каждый год, но от страшной нищеты, болезней и голода они умирали в раннем возрасте. Единственным исключением была дочь Саша, которая, несмотря на все невзгоды, росла здоровым и жизнерадостным ребенком (забегая вперед, скажем, что впоследствии именно она основала «семейное гнездо» на Павловской улице в Удельной. – С. Г.). В 1876 году, когда Саше исполнилось 15 лет, она убежала из родительского дома.

Удельная. Очерки истории

И.Л. Ярошевич и У. Саврюкова. Фото начала XX в. Из архива Т.Н. Лобановой


В 1884 году Устиния Саврюкова вступила в законный брак с отставным солдатом Игнатием Ярошевичем. Однако Игнатий был римско-католического вероисповедания, поэтому они не могли сразу повенчаться в православной церкви, как этого хотела Устиния. Пришлось Игнатию перекрещиваться в православную веру. Только после этого 16 сентября 1888 года они обвенчались в Брестском Симеоновском соборе.

Устиния была маленького роста, худенькая, она никогда не ходила в школу, была абсолютно неграмотной, но знала много молитв, все религиозные праздники, горячо молилась и соблюдала религиозные ритуалы – постилась и прочее. Она продолжала ежегодно рожать детей, хотя жили они в безысходной нищете, в самодельной глиняной мазанке с земляным полом и с бычьим пузырем вместо стекла в маленьком окошечке, едва пропускавшем свет. Вся мебель их состояла из маленького столика да трех табуреток; спали вповалку на земляном полу; дети – разутые и раздетые и вечно голодные.

Игнатий мастерил своими скрюченными руками детские стульчики и ходил продавать их на базар. Устиния пекла ржаные лепешки или пирожки и продавала их солдатам Брестской крепости. Иногда возвращалась домой вся в слезах, без денег и без пирожков: солдаты все отняли, да еще вдобавок и побили. Жили они, как последние нищие и, естественно, что дети, рождаясь, тут же умирали. В живых осталось всего три ребенка: Саша – первая дочь, о которой Устиния ничего не знала много лет, моя мама – Леночка, да брат ее Василий. А всего моя бабушка Устиния родила 19 ребятишек, при этом моя мама была последней, девятнадцатой.

Правда, несмотря на крайнюю нужду в семье, когда Леночке исполнилось восемь лет, ей сшили гимназическое коричневое платьице с белым кружевным воротничком и отдали учиться в приходскую школу. Брата Василия пристроили в монастырь, в услужение и обучение к монахам.

Но вот однажды в жизни семьи произошли неожиданные перемены. В августе 1900 года к мазанке, в которой жили Игнатий и Устиния с ребятишками, подъехал черный экипаж, запряженный парой белогривых лошадей, с кучером на облучке. Из экипажа вышла шикарная дама. Ее белоснежный костюм венчала белая широкополая шляпа с черной вуалеткой и большим страусовым пером, в ушах ее горели красные рубиновые сережки, а тонкие пальцы украшали золотые кольца, сверкающие разноцветными огоньками. Весь облик дамы говорил, что приехала она из Петербурга.

Устиния, конечно, не узнала в приезжей даме свою первую дочь Сашу, убежавшую из дому двадцать пять лет назад. Зато для Александры Гавриловны здесь все было знакомо. За четверть века тут мало что изменилось... Встреча с матерью не вызвала в ее душе чувства радости и душевной теплоты. Недолго пробыв в гостях, она одарила мать небольшой суммой денег, пообещала выслать еще и уехала. Вместе с тем Саша признала своими братом и сестрой Василия и Леночку и пообещала взять их к себе в Петербург.

Как она превратилась из бездомной голодной нищенки в светскую даму? Рассказывали, что в Петербург она приехала из Москвы, где служила в богатой аристократической семье в качестве прислуги или экономки. Видимо, тогда она научились шить на машинке, изготавливать шляпы для женщин, готовить вкусные закуски и обеденные блюда, модно одеваться. Известно, что в Петербурге Саша снимала маленькую комнатку на Пушкинской улице, где, пытаясь заработать деньги на жизнь, шила рабочие рукавицы по заказу одного из магазинов. Однако после того как хозяйка заметила, что она приводит к себе мужчин, в комнате ей отказали. Тогда Саша на той же Пушкинской улице сняла большую меблированную квартиру и стала сдавать ее жильцам покомнатно, превратив в маленькую гостиницу.

Дальнейшую ее судьбу решила встреча с Григорием Алексеевичем Бурковым, снимавшим комнату в ее меблированной квартире. Было это примерно в 1886 году, когда Саше исполнилось двадцать пять лет. Он работал бухгалтером в мастерской по изготовлению офицерского обмундирования, семейная жизнь его не сложилась. Вскоре они полюбили друг друга и стали жить вместе.

Имея материальную, да и моральную поддержку, Саша перестала сдавать меблированные комнаты и попыталась изготавливать дамские шляпы. Вскоре она стала иметь много заказов, пришлось взять помощниц, – так возникла шляпная мастерская. При ней организовали маленький магазинчик. Шляпы пользовались большим спросом, и Саша открыла на Лиговском проспекте большой салон шляпных мод. Здесь демонстрировались последние моды Парижа и всей Европы, сюда съезжались знатные дамы Петербурга. Саша встала во главе очень крупного шляпного производства и оказалась в центре высокопоставленного С.-Петербургского дамского общества. Производство и продажа шляп было очень прибыльным, и Саша скоро стала одной из богатых женщин Петербурга.

В 1900 году умерла жена Григория Буркова, после чего Александра Севрюкова смогла обвенчаться с ним, став Бурковой. Именно тогда она разыскала в Брест-Литовске свою нищенствующую мать с ребятишками и перевезла их в Петербург.

В столице Александра Гавриловна не разрешила своей сводной сестре Леночке учиться в школе (а у нее были хорошие способности!), заявив, что «учиться девочкам совсем ни к чему – надо быть хорошей хозяйкой и хорошей женой». И она определила ее ученицей в свою шляпную мастерскую. Брата Василия она отдала в обучение торговому делу в магазин. Леночка очень плакала, просила отдать ее в школу, но сестра об этом и слышать не хотела. Сама Александра Гавриловна была абсолютно неграмотна. Она, как и ее мать, не ходила ни одного дня в школу. Единственно, что она могла, – это поставить свою подпись на документах фирмы. Особенно удивительно, что, будучи совершенно неграмотной, она имела правильную и грамматически чистую речь.

Александра Гавриловна обладала приятной внешностью и тонким художественным вкусом. Лучшие портные Петербурга шили ей платья, лучшие парикмахеры делали ей прически, при этом она сама давала указания, как шить и как причесывать. Она источала тонкий аромат нежных французских духов, сверкала разноцветьем брильянтов и умела себя держать в любом высокопоставленном обществе – будь то на балу или на званом обеде. Никому и в голову не могло прийти, что эта блистательная дама не знает азбуки и не умеет читать.

Годы, проведенные Леночкой в шляпной мастерской своей сестры, были самыми тяжелыми в ее жизни. Даже нищета и голод в мазанке отца переносились легче, чем моральная подавленность, несправедливость и угнетение, в котором жили и работали ученицы и работницы мастерской. Александра Гавриловна была очень властной женщиной, требовала беспрекословного подчинения себе и в то же время была часто несправедлива по отношению к своим подчиненным и особенно к девочкам-ученицам. Леночка не любила за это свою сестру, хотя та и много сделала для нее в жизни.

Когда Леночке исполнилось семнадцать лет, Александра Гавриловна стала подыскивать ей женихов. Надо отдать ей должное: обладая богатым жизненным опытом и всепроникающим умом, она перебрала массу вариантов, прежде чем остановилась и приняла решение. Выбор пал на Дмитрия Павловича Лобанова – молодого приказчика, работавшего вместе с Григорием Алексеевичем Бурковым в магазине Семенова. Лену и Митю познакомили на балу у Бурковых. Они полюбили друг друга с первого взгляда, и вскоре, 23 августа 1909 года, их обвенчали в церкви у Спасителя. Александра Гавриловна принимала большое участие в обустройстве жизни молодых. Она сняла им маленькую квартиру на Пушкинской улице, обставила ее мебелью, наняла прислугу. В июне 1910 года у них родилась первая дочь – Таня. Дмитрий Павлович продолжал работать у Семенова, зарабатывал хорошо и семья жила вполне обеспеченно.

В 1909 году, через несколько дней после свадьбы Леночки и Мити, умер Игнатий Людвигович Ярошевич. Похоронили его в Брест-Литовске. Устиния осталась одна, и Леночка взяла маму к себе, на Пушкинскую улицу.

Удельная. Очерки истории

Почтовая открытка, отправленная Д.П. Лобанову на Пушкинскую ул., 12.1909 г. Из архива Т.Н. Лобановой


Между тем дела у Александры Гавриловны шли очень хорошо. Швейная мастерская работала весьма прибыльно и с большим напряжением, едва успевая выполнять заказы магазина. Доходы росли баснословно. Бурковы устраивали балы, званые обеды, посещали концерты и театры, имели свой выезд – рысаков с экипажем, держали целый штат прислуги – конюхи, повара, горничные.

Перед самой Первой мировой войной Александра Гавриловна решила вложить свои капиталы в выгодное дело. Она выбрала прекрасный земельный участок на Павловской улице в Удельной, в пятистах метрах от Выборгского шоссе, и начала строительство трех двухэтажных домов. Их построили к 1916 году. В каждом было по четыре трехкомнатных квартиры с великолепными балконами. Квартиры имели печное отопление, но были оборудованы водопроводом и канализацией, имели ледник для хранения продуктов, дровяные сараи, хозяйственный двор. Каждая квартира имела свой небольшой палисадничек, где росли цветы, сирень и даже фруктовые деревья. Дома были обнесены красочными заборами и утопали в зелени фруктовых и декоративных деревьев, огромных тополей, лип, дубов, берез, рябин, черемухи.

Все состояние – мастерская, магазин, дома и прочее – принадлежало лично Александре Гавриловне. Ее муж не вмешивался в деятельность своей супруги и до конца дней своих оставался служащим в различных учреждениях города. Это обстоятельство помогло ему потом оставаться нерепрессированным, хотя жилы из него потянули тоже.

...Когда началась Первая мировая война, Александра Гавриловна, используя свои связи в обществе, устроила Дмитрия Павловича Лобанова работать на Путиловский завод, чтобы он имел бронь от призыва в армию. А 21 ноября 1916 года родился сын, нареченный Николаем. Это был я...

После демонстраций, их разгона и беспорядков, охвативших центр Петрограда 4 июля 1917 года, наша семья вынуждена была покинуть гостеприимную, прекрасную и тихую Пушкинскую улицу... Александра Гавриловна предложила нам переехать в один из только что построенных домов на Павловской улице в Удельной[48].

Название улицы, как и многих соседних, происходило от имени родственников владельца мызы «Прудки» Осипова. Среди всех улиц этого микрорайона Павловская была самой привлекательной – зеленой, сухой и тихой. Проезжая часть ее была вымощена булыжником, а пешеходные дорожки вдоль заборов не имели никакого покрытия. Улица была застроена очень свободно одноэтажными и двухэтажными деревянными домами. Если идти от Выборгского шоссе, то примерно на 50—60 метров с обеих сторон улицы были пустыри, поросшие зеленой травой.

Первый двухэтажный дом слева принадлежал доктору Хрисанфову, который лечил в те годы жителей этого района от всех болезней. Он имел образование фельдшера, однако прекрасно ставил диагнозы, лечил и пользовался большим авторитетом и уважением у населения всей Удельной.

Рядом с домом доктора стоял тоже двухэтажный дом Гаршвы. Хозяин дома был замечателен тем, что держал целую свору прекрасных гончих собак. Они были известны даже в городе, участвовали на выставках и получали много призовых медалей.

С правой стороны улицы, на углу Маклецовской, находился одноэтажный деревянный особнячок Михайловых. Отец Михайлов был золотых дел мастер, имел мастерскую на Невском проспекте, рядом с часами Павла Буре, в доме, где сейчас находится ателье мод. У них было два сына – Володька и Серега, с которыми я долго играл и дружил. Отец построил им на участке спортивный комплекс, в который входили трапеция, кольца, шест, лесенки и замечательные качели с двумя сиденьями-креслами и мостиком; у них на участке был также маленький лесок из лиственных деревьев с малинником, черничником и даже грибами. Мы часто приходили к ним кататься на качелях или на трапеции, или просто поесть ягод в лесочке.

Напротив участка Михайловых был пустырь с пригорком, на котором росло несколько больших берез и две сосны. Через дорогу, на углу Маклецовской, был тоже пустырь, где росла высокая трава.

Следующие дома по Павловской улице принадлежали Гадючим. Глава семьи – полковник царской армии, но демобилизовался еще до революции, поэтому ему удалось избежать репрессий. У Гадючих было два взрослых сына, Борис и Валентин, и дочь Вера, с которой мы потом учились в школе.

У них был большой сад, утопающий в цветах и кустарниках жасмина и шиповника. Фасад большого дома выходил на Павловскую, а второй дом был в глубине, во дворе, он был меньше, и к нему была пристроена конюшня, в которой стояли лошади, а потом конюшня превратилась в хлев, откуда доносилось мычание коровы, блеяние коз да кудахтанье кур.

Напротив дома Гадючих, на большом участке стоял маленький домик Эстрена. У них тоже было два сына и дочь Алька, моего возраста, с которой я играл. Но они скоро уехали, нам с Алькой не исполнилось еще и семи лет. В дальнейшем, в 1930 году, отец Альки был осужден по процессу «Промпартии» и расстрелян...

Участок тети Саши граничил с Гадючими,у них был общий забор, вдоль которого размещались два больших дома боковыми фасадами, главные фасады этих домов были обращены к Павловской улице. В каждом доме было по четыре трехкомнатных квартиры с остекленными с трех сторон верандами. Третий дом, поменьше, в котором размещалось три квартиры и дворницкая, находился в глубине участка. Перед этим домом был разбит фруктовый сад, где росли яблони, груши, вишни, кусты смородины, крыжовника, а также грядки с земляникой и овощами.

Со стороны заднего фасада к дому был пристроен целый комплекс хозяйственного назначения: 24 сарая для дров и живности, выгребная яма с чугунной крышкой на массивной цепи с противовесом в виде большой чугунной гири. Здесь же, на заднем дворе, размещался ледник, в котором было 24 чуланчика для хранения продуктов. Ледник имел бетонный остов, обсыпанный сверху землей и поросший травой, а под полом большое хранилище льда, который загружали зимой. Примерно в центре двора, между двумя большими домами, располагался колодец питьевой воды, откуда насосом вода подавалась в водонапорный бак, находящийся на чердаке одного из домов, и раздавалась по квартирам. Канализационные стоки собирались в бетонный колодец, с плотно закрывавшейся чугунной крышкой, и два раза в год вывозились ассенизаторами.

Каждая квартира имела в сенях небольшой шкафчик для продуктов, куда по утрам чухна и другие продавцы приносили молоко, масло, творог, овощи, рыбу и другую провизию. Расплачивались с продавцами, как правило, один раз в неделю.

Когда мы приехали, все квартиры в домах были заселены жильцами. Тетя Саша поселила нас в чудесной трехкомнатной квартире на первом этаже большого дома, стоящего в глубине двора. О такой квартире можно и сегодня только мечтать. Просторная прихожая, из которой двери открывались в каждую из трех комнат, в кухню и уборную. Все комнаты были изолированы, но по желанию могли сообщаться между собой, если открыть большие двустворчатые смежные двери. Из большой комнаты одна дверь вела на веранду, все три стены которой были застеклены разноцветными стеклами. Десять ступенек деревянного крылечка вели из веранды в садик. Летом весь наш дом утопал в зелени: огромные кусты сирени с обеих сторон крыльца, молоденькие дубы, тополя, кустарники боярышника, яблони, вишни во всех сторон обступали дом, создавая в нем своеобразный микроклимат, наполненный ароматом зелени и цветов.

А зимой?! Это была зимняя сказка. Зимы в те годы стояли очень снежные. Дворник дядя Вася разгребал снег и насыпал такие сугробы, что мы с Таней катались с них на санках. Деревья и кустарники, заборы, да и крыши домов – все стояло в праздничном белом убранстве, а из труб домов вились сизые струйки дыма.

Особенно мне запомнилась наша большая комната, или столовая, как мы ее называли. Два высоких окна, увенчанные тюлевыми занавесками и гирляндами цветов, выходили в сад. В широком простенке между окон стояло высокое двухъярусное трюмо в резной черной оправе. С обеих сторон от него стояли глубокие мягкие кресла в белых чехлах, а над ними на стене висели фотографии моих дедушек и бабушек. В трюмо отражалась противоположная сторона комнаты, на которой висели две картины в золоченых рамах, а между ними – печь квадратной формы с массивной каминной решеткой. Печь имела художественно оформленный выступ, на котором красовалось несколько фарфоровых статуэток.

Посредине комнаты стоял большой обеденный стол, покрытый плюшевой скатертью, которая во время обедов заменялась белоснежной полотняной. Над столом висела на массивной цепочке красивая голубая лампа с белым фарфоровым абажуром; к лампе была подвешена на тонком шнурке маленькая груша-звонок для вызова прислуги.

В углу у окна стоял черный полированный стол овальной формы, с резными ножками, покрытый так же очень красивой бархатной скатертью, на которую был установлен патефон в виде ящика темно-бордового цвета с трубой. Обычно, когда к нам приходили гости, патефон заводили. У нас было очень много чудесных пластинок с записью романсов Вяльцевой, Вари Паниной, Федора Шаляпина, вальсов «Над волнами», «На сопках Манчжурии», «Вальс цветов». Патефон имел отличный по тому времени звук, но когда кто-нибудь говорил, что это граммофон, мой папа обижался и обращал внимание на массивную белую бляху, вмонтированную в крышку ящика. На бляхе был изображен земной шар и выгравирована надпись «Патефон». Дело в том, что в отличие от граммофона, он имел не иголки, а алмазный несменяемый камень. В этом же углу, над патефоном висела небольшая икона Божией матери с лампадкой...

Из большой комнаты двери вели также в спальню и в маленькую комнату, где жила бабушка, а после ее смерти жил дядя Вася. Эта комнатка так и называлась – «Бабушкина», или «дяди Васи».

Печное отопление придавало дополнительный уют и экзотику жизни, а водопровод, канализация и даже горячая вода из бочка, вмонтированного в плиту, – все это создавало элементарные удобства, простоту обитания и вместе с тем комфорт.

Напротив нашей квартиры жили Бурковы. Их комфорт дополняла дровяная колонка, установленная в кухне, да большая белая ванна. Вскоре после Октябрьской революции все состояние Александры Гавриловны (мастерская, магазин и дома, в которых мы поселились) перешло в собственность государства. Уже через три-четыре года дома на Павловской улице стали терять свой привлекательный вид и ухоженность: перестал работать водопровод; палисадники, а потом и заборы, развалились, ледник не функционировал, за деревьями прекратили ухаживать – в общем, все стало общественным и вскоре пришло в полный упадок.

В то время Александра Гавриловна нигде не работала и сильно болела, а Григорий Алексеевич продолжал трудиться бухгалтером в бывшем предприятии Семенова – как советский служащий. Они превратились в обычных жильцов дома: так же, как и все, платили за квартиру, только, видимо, больше нас переживали, глядя на то, как разрушается ледник, не чистится канализационный люк, не красятся заборы и т. д. В январе 1920 года Александра Гавриловна умерла и была похоронена на Шуваловском кладбище – между церковью и часовней...

На втором этаже нашего дома жила Екатерина Дмитриевна Черняева с сыном Колькой (он родился в 1920 г.). Муж ее Николай Васильевич Черняев был офицером царской армии и после Гражданской войны остался в Финляндии. Катя долго ждала, что он вернется, но обстоятельства, видимо, не позволили ему этого сделать.

В соседнем доме на нижнем этаже жили некто Борманы – немцы. Они вскоре уехали, и в их квартире поселились Резчиковы. Николай Захарович был старый большевик-подпольщик, он мне напоминал чем-то Ленина: носил такой же галстук в горошках и имел похожее очертание головы. С их сыном Колькой мы были большие друзья, хотя он на семь лет был старше меня. Колька был хромой и увлекался фотографией, да и вообще был мастер на все руки.

Над нами жили Плотниковы – Мария Ивановна и сын Борька. Они ждали возвращения с фронта отца Борьки – Дмитрия Ивановича Плотникова. Он был царским офицером, но перешел на сторону Красной Армии и принимал активное участие в Гражданской войне, служил в коннице Буденного. Борька был моим приятелем до конца жизни.

Во втором этаже, против Плотниковых, жили Ивановы – Алексей Петрович и Анна Николаевна. Он был главным инженером завода «Светлана», но вскоре они уехали в Москву, где он в ранге профессора возглавлял в институте кафедру электровакуумной энергетики. В их квартиру поселились Парошены – муж, жена и куча ребятишек. Они были сектантами, и детей своих не выпускали гулять с нами, изолируя их от «вредных» влияний. Ребята сидели на балконе второго этажа и смотрели, как мы играем. За это мы звали их «заключенными».

Под ними жили Яновские – отец, мать и два взрослых сына, у них же жила учительница немецкого языка Софья Леонтьевна, она вышла замуж за милиционера Чарди, с которым мы впоследствии играли в шахматы.

В маленьком домике жили: дворник дядя Вася с женой; семья Шукста Дарья и двое детей – Витька и Колька, а в двух маленьких квартирах наверху жильцы часто менялись.

Вот и все жильцы этого маленького дворика к тому времени, как наша семья сюда приехала. Участок со всех сторон был огражден заборами, при этом на Павловскую улицу выходил высокий реечный забор с квадратными столбами и массивными воротами с калиткой. Перед воротами был мостик, на котором стояли две скамейки с реечными спинками. По вечерам на этих скамейках собирались жильцы нашего двора даже с соседних домов и весело проводили время: рассказывали разные истории, смеялись, играли на гитаре и мандолине, пели песни.

Вдоль всего участка по Павловской улице была отрыта трапециевидная канава, обшитая досками. Деревянные столбики отделяли пешеходную дорожку от канавы и проезжей части дороги, мощеной булыжником. Нежно-голубые рейки внешнего забора как бы парили над сплошной темно-коричневой частью забора, а яркая окраска палисадников просматривались сквозь густую зелень кустарников боярышника.

Дом Бурковых не был исключением. На Павловской улице все дома имели красочное убранство. Яркие разноцветные зеркальные шары в садах, оранжереи цветов – роз, пионов, георгинов, кусты сирени и жасмина, фруктовые деревья – яблони, груши и вишни, – все это украшало каждый дом улицы. Даже зимой, когда деревья и кустарники, сбросив с себя зеленую крону, величественно стояли, запорошенные снегом, а сквозь них просматривались контуры строений, заборы, палисадники и разноцветные стекла балконов – вся улица казалась сказочно красивой.

В саду у Бурковых кроме прекрасных цветов, кустарников и декоративных деревьев было много украшений в виде вазочек, статуэток и особенно привлекавших мое внимание стеклянных разноцветных шаров. Как-то раз, проходя мимо их сада, я просто неожиданно для себя вдруг бросил камень и разбил чудесный голубой шар. Мне и самому-то было жалко этого шара, настолько он был красив. Но когда об этом узнала мама, она очень рассердилась. «Тебя надо выпороть, как Сидорову козу, – кричала она на меня. – Противный мальчишка, испортил такую чудесную вещь!» Потом мама повела меня к Бурковым, чтобы я просил прощения у Григория Алексеевича...

Напротив участка Бурковых, на другой стороне Павловской улицы был пустырь, поросший летом зеленой травкой, на котором развесила свои кудри красавица береза да росли две ели с сучьями, распластанными по земле.

Пустырь ограждал слева забор дома Кабановых, справа – забор дома Эстренов, а с третьей стороны – забор приютского дома, выходящего фасадом на соседнюю улицу – Осиповский проезд.

Двухэтажный дом Кабановых был с огородом, обнесенным металлической сеткой, и открытой холмистой полянкой с круглым прудом, выходящим на Осиповский проезд. Вскоре Кабановы уехали, продав дом Богдановым.

Иван Иванович Богданов работал где-то в торговле, жена Евдокия Федоровна занималась домашним хозяйством, а взрослые дети Поля и Тоня тоже где-то работали. Но были у них и два сына – Гошка и Петька, с которыми мы играли, хотя и были несколько старше меня. В 1920 году в этот дом поселилась семья удельнинского священника отца Иоанна. У них было четверо детей – Кетя, Ванюха, Сима и Вовка. Ванюха Тихомиров был одним из самых моих лучших друзей детства, а Кетя дружила с Зиной Кравцовой, жившей в нашем доме. Несмотря на то что отец у них служил в церкви, сами они в церковь не ходили, да и отец их не принуждал к этому.

Когда они только приехали, в зиму 1920/21 годов, жили они голодно, как, впрочем, и большинство людей в Петрограде в ту зиму. Дети были разуты и раздеты, голодные, а их матушка попадья была женщиной абсолютно непрактичной, не приспособленной к тяжелым условиям жизни. Она хозяйством не занималась, сидела целыми днями у туалетного столика, румянилась, красила брови, пудрилась и просто любовалась собой, а дети были брошены на произвол судьбы. Моя мама не могла спокойно видеть голодных, грязных, раздетых детей, да еще и детей божьего человека – священника Иоанна. Будучи религиозной и по-христиански доброй, она считала своим долгом помочь этой семье – шила что-то для детей, стирала белье и, конечно, приносила им продукты...

Последний участок, на углу Прудовой улицы, где заканчивалась Павловская, принадлежал Финогеновым. Добротный особняк с большим балконом стоял во фруктовом саду, обнесенном с трех сторон забором. У Фино-геновых было двое детей – Люся и Димка. Люся с нами не играла вообще, а Димка вошел в нашу компанию только в 30-х годах. Финогенов владел до революции мануфактурным магазином на Симбирской улице (ныне – ул. Комсомола). После 1917 года магазин у него отобрали, а в 1924 году, во время нэпа, он опять открыл там же магазин. Когда нэпу приходил конец, его обложили непомерно большим налогом, который он не мог выплатить. За неуплату налога его осудили на десять лет лишения свободы. Отбыв очень скоро наказание, он вернулся домой с орденом Трудового Красного Знамени на груди и стал работать продавцом в Выборгском универмаге. Жена у него к тому времени убежала с Валентином Гадючим. Перед самой войной 1941 года Финогенов решил жениться, но вдруг был арестован за продажу иностранцам золотой царской валюты. При обыске у него обнаружили золота и драгоценных вещей на сумму восемь миллионов рублей. О дальнейшей судьбе Финогенова никто не знает...

Вот и вся наша Павловская улица, какой она была в 1917 году. Такой она оставалась не очень долго. Вскоре все дома потускнели, скамейки у ворот сгнили, внутренние палисадники никто не ремонтировал, и они исчезли, постепенно развалились и исчезли и внешние заборы, за деревьями и кустарниками никто не ухаживал, и они погибли. Улица потеряла свою былую привлекательность, стала серенькой, но, тем не менее, оставалась очень родной. Уехал я оттуда в 1958 году, прожив там более сорока лет.

Павловской улицы давно уже нет на планах города, нет и Прудовой и Маклецовской. Город, наступая, безжалостно растоптал красоту и прелесть этого живописного уголка. Лишь по оставшимся деревьям, тополям, дубам да черемухе можно сегодня воспроизвести картину былой прелести – сады, дома, палисадники.

Скобелевский проспект – это самая оживленная и многолюдная улица тогдашней Удельной. Здесь размещались все продуктовые лавки, небольшой рыночек, с перекрытием в виде треугольного стеклянного фонаря, булочная на углу Выборгского шоссе, а напротив нее – пивная-закусочная и постоялый двор, на котором всегда многолюдно, несколько жилых однотипных и двухэтажных деревянных домиков, кирпичная одноэтажная керосиновая лавка и достопримечательность Скобелевского – двухэтажное кирпичное здание пожарной части.

На Енотаевской улице, совсем рядом с железнодорожным вокзалом, находилась баня. Это было двухэтажное кирпичное здание: на первом этаже размещались два женских отделения, на втором – такие два мужских.

Купаться мы ходили в Сосновку – на пруды Штоля. Это были искусственные водоемы, расположенные в живописной местности. Мы поднимались по Ильинской улице и выходили на Старо-Парголовский проспект, который в этом месте, да и на всем протяжении до Поклонной горы, представлял собой проселочную немощенную, ухабистую дорогу. Отсюда начиналась Сосновка. Дорожка в лесу, по которой мы ходили, вилась между деревьев, в зарослях папоротника и вереска. Здесь даже в жаркие солнечные дни стоял полумрак и веяло прохладой. Сосны росли очень близко одна от другой, закрывая кроной землю от солнечных лучей и света. Но вот сквозь крону деревьев начинало проглядывать голубое небо, в лесу становилось светлее, и наконец мы выходили на Ольгинскую улицу.

Здесь сосны выстроились, как по линейке, ограждая улицу только с одной стороны. По другую сторону, как сговорились, росли только лиственные породы деревьев. Тропинка, по которой мы продолжали теперь свой путь, вилась по зеленому ковру душистых трав и полевых цветов в зарослях кустарников шиповника, барбариса, между крупными деревьями берег и рябин.

Первый Штоль был очень глубокий, здесь купались только большие ребята, умеющие хорошо плавать. А на Штоле-втором было мелко. Вокруг пруда вилась дорожка и росли большие березы, ивы, несколько пихт и густые заросли кустарников. Водная гладь пруда у берегов поросла зелеными тростниками, в которых стрекотали кузнечики и стрекозы, да изредка слышалось кряканье уток. Северный берег вдавался в водное пространство пруда большим полуостровом, на котором росли две большие развесистые березы, да оставалось несколько пеньков от недавно спиленных деревьев.

Посреди пруда как будто бы плавал в воде сказочный остров с замшелыми берегами, поросший зеленым ковром черничника. На острове стояли хороводом несколько крупных курчавых берез.

Когда мы возвращались обратно по лесу, я вспоминал знакомые сказки. Мне казалось, что Сосновка – это тот лес, где стоит избушка на курьих ножках, без окон и без дверей, где можно найти следы невиданных зверей, а вот здесь около пруда, поросшего кустарником, обязательно леший бродит, и русалка на ветвях сидит. Перед глазами возникали сказочные видения...


<...>

Июль 1920 года – красная конница на Павловской улице. «Такого мне еще никогда не приходилось видеть на нашей тихой маленькой улочке. Здесь и одну-то лошадь, запряженную в телегу, не встретишь, а тут целый табун лошадей, да еще и всадники на них...

Мы подходили к воротам, когда всадники остановились именно у нашего дома. Мы стояли во дворе и сквозь забор рассматривали, как топчутся на месте лошади, мотая головами, как всадники в шлемах-буденовках с красными звездами на них и с длинными шашками на боку спокойно сидят на лошадях и о чем-то потихоньку говорят между собой.

Но вот послышалась громкая команда, всадники соскочили с лошадей, и, казалось, разошлись в разные стороны. Улица сразу огласилась говором, смехом, ржанием лошадей и криком мальчишек. Красноармейцы расседлывали лошадей и привязывали их к забору, а вокруг них сновали ребятишки и даже взрослые, пришедшие с соседних улиц посмотреть на настоящих кавалеристов-буденовцев...

Что тут творилось! Всегда тихая и безлюдная улица была в буквальном смысле забита людьми и лошадьми.

Красноармейцы хлопотали возле своих лошадей: кто чистил лошадь щеткой, кто поил из ведра или давал овса. Некоторые красноармейцы сидели на траве или стояли группами, разговаривали и смеялись. Все курили, отчего пахло махоркой, и клубы дыма поднимались выше деревьев.

Мама уже решилась выйти за ворота, как вдруг калитка распахнулась, и во двор вошел высокий, стройный человек в военной форме. На нем были кожаные черные галифе, гимнастерка защитного цвета, а на голове – шлем-буденовка с красной пятиконечной звездой. В одной руке он держал плетку, а другой придерживал огромную кобуру маузера. Он показался мне каким-то сказочным великаном. Силой, мужеством, здоровьем дышала вся его фигура. Увидев нас, он широко расставил руки, как мне показалось, для того чтобы схватить нас обоих, и неожиданно приветливым голосом, с улыбкой пробасил:

– Ну вот, мы и приехали, встречайте. Как тут мои поживают?

Моя мама в ответ тоже улыбнулась, но как-то виновато, несмело, неуверенно, как будто что-то вспоминая. Наконец она вышла из этого оцепенения.

– Неужели это Вы, Дмитрий Иванович, – сказала она приглушенным голосом. – Вас же узнать нельзя. А мы думали... Я сейчас, – засуетилась мама.

Но не успела она договорить, как на крыльце дома появилась Мария Ивановна Плотникова – наша соседка и мама моего маленького приятеля Борьки. Она остановилась в нерешительности, но увидев этого военного, вдруг, как на крыльях, сбежала с крыльца и бросилась в его объятия.

На глазах моей мамы появились слезы.

– Какое счастье, какая радость, – повторяла она, всхлипывая. Увидев, что мама плачет, я тоже заплакал. Но она стала меня успокаивать:

– Не плачь, Колинька, – говорила мама, – это дядя Митя приехал с фронта, Борин папа. Счастье-то какое, ведь живой остался, а мы его уже похоронили.

Я так и не понял, почему же моя мама плачет...

О том, что Борькин папа «пропал без вести», я знал еще раньше из разговоров соседей во дворе. Все очень жалели Марию Ивановну – очень молоденькую женщину и ее сына Борьку, который остался без папы. Соседи говорили, что Машенька не видела еще жизни, она только успела выйти замуж, как уже стала вдовой. Так оно и было. Вышла она замуж в начале 1917 года, когда молодой офицер Дмитрий Иванович Плотников вернулся домой с германского фронта. Ранение и контузия, которые он получил, давали ему право на отдых, и он тут же обвенчался со своей невестой. Поселились они в нашем доме, на втором этаже, в трехкомнатной уютной квартире с балконом, выходящим на Павловскую улицу.

В январе 1918 года у Машеньки родился сын Борька. Вскоре началась Гражданская война, и Дмитрий Иванович вступил в партию большевиков и добровольно ушел на фронт, оставив молодую жену на попечение соседей, в том числе и моих родителей. Сначала все шло хорошо, от него регулярно приходили письма, он писал, что несколько раз ходил в кавалерийские атаки, но «бог миловал», и что надеется на нашу скорую победу и возвращение домой. А потом письма от Дмитрия Ивановича вдруг перестали приходить. Прошел год, затем второй, писем нет, и все решили, что он или погиб, или «пропал без вести». Мария Ивановна переносила свое горе молча, никогда на людях не плакала, но все понимали ее и успокаивали, как могли. И вот этим июльским теплым днем 1920 года Дмитрий Иванович вернулся к своей семье...

Во дворе теперь было много народу. Анна Николаевна вынесла на руках Борьку, который, увидев столько незнакомых людей, разразился хорошим ревом. Дмитрий Иванович взял его на руки и стал высоко подбрасывать над головой. Борьке это понравилось, и он засмеялся, но стал все же тянуться ручонками к матери. Мария Ивановна подошла к мужу, и они вдвоем держали Борьку на руках. Все обступили их, смеялись, поздравляли Дмитрия Ивановича с возвращением, всем было очень весело.

Дмитрий Иванович тут же рассказал, что воевал он далеко на юге, участвовал в сражениях, получил сабельный удар по голове, но отделался тяжелой контузией, лежал в госпитале, а письма оттуда не доходили. Сейчас эскадрон, которым он командует, перебрасывают на северный участок фронта; они совершили трехсуточный переход, очень устали, но все же решили зайти в гости к своему командиру...


<...>

В моем воспитании принимали участие все члены нашей семьи: мама, папа, бабушка и сестра Таня. Все хотели, чтобы я вырос хорошим человеком...

Мой папа служил простым счетоводом в канцелярии Петрограджелдор. Вечером, когда он приходил с работы, мы все обедали за столом в кухне. Папа рассказывал, что у него было интересного на работе, потом читал «Вечернюю Красную газету», я при этом сидел у папы на коленях. Когда все вставали из-за стола, я просил папу что-нибудь рассказать.

Удельная. Очерки истории

Д.П. Лобанов. Фото 1927 г. Из архива Т.Н. Лобановой


И он охотно рассказывал мне или сказку, или о себе, когда он был маленький и жил в городе Угличе на Волге.

Родители его жили бедно, хотя отец и имел постоялый двор. Мама умерла рано, когда ему было всего восемь лет.

– После смерти мамы я стал тоже зарабатывать деньги на жизнь, – рассказывал папа. – Чистил сапоги на постоялом дворе, разносил продукты в лавках, пел на клиросе в церкви и помогал звонарю на колокольне.

Папа любил рассказывать о Волге, о волжских просторах, о бурлаках, тянущих суда бичевой, которых он еще видел сам, о древнем городе Угличе. Иногда папа напевал свои любимые песни о Волге:

«Вниз по матушке по Волге»,

«Из-за острова на стрежень»,

«Есть на Волге утес» и другие...

Моя бабушка Устиния никогда не училась в школе, она не знала ни одной буквы, была абсолютно неграмотна, но была очень набожна, добра, правдива, и я ее очень любил.

Удельная. Очерки истории

Н. Лобанов. Фото 1917 г. Из архива Т.Н. Лобановой


Почти каждый раз, когда мы оставались с бабушкой, она учила меня молиться Богу.

– Молиться, Коленька, надо, чтобы Бог был милостив к тебе, чтобы у тебя в жизни все было хорошо, – говорила она. И я молился, как говорила мне бабушка.

– А шалить нельзя, надо быть всегда хорошим человеком, честным, добрым, правдивым. Любую твою неправду Бог увидит и накажет за это. От Бога ничего не скроешь, – внушала мне бабушка.

Удельная. Очерки истории

Н. Лобанов и его любимая собака Дик. Фото 1930 г.

Из архива Т.Н. Лобановой


– Добрый человек это тот, кто думает о других, кто несет людям добро и счастье, – говорила она, – а злой человек делает все только для себя, он не помогает людям, это плохой человек.

Ее простые слова запали в мою душу очень глубоко. Это был первый, и, мне думается, единственный в своем роде урок душевной чистоты, который я усвоил на всю жизнь.

В январе 1921 года бабушка умерла. Отпевали ее у нас дома. Гроб стоял в большой комнате, на письменном столе, священник ходил вокруг гроба, помахивая кадилом, и все что-то говорил, слышался тихий шепот, покашливания и приглушенный плач. Это плакала моя мама. На похороны бабушки пришли все соседи, народу было очень много, двери нашей квартиры были открыты для всех.

До Шуваловского кладбища, куда направилась похоронная процессия, было не меньше пяти километров. Все шли пешком, а меня, закутанного в теплые платки, усадили на катафалк около гроба. Похоронили бабушку недалеко от церкви, рядом с еще свежей могилой ее дочери Саши – Александры Гавриловны Бурковой.

Вскоре после смерти бабушки я перестал верить в Бога, я узнал, что люди придумали его для себя. Но огонь, заложенный бабушкой в мою душу, продолжал гореть и разгораться. Религиозные заветы бабушки превратились теперь просто в совесть, порядочность, добро...

Летом 1922 года моя старшая сестра Таня привела меня и моего друга Ванюху, сына отца Иоанна, на сбор пионерского отряда, который проходил в здании бывшей школы, где на четвертом этаже в 1920 году находилась «Американка» – общество помощи голодающим детям России от Соединенных Штатов Америки. Сбор пионерского отряда проходил в зале на втором этаже, украшенном гирляндами разноцветных флажков и красочными плакатами, призывавшими бить буржуев.

В зале собралось человек тридцать ребят. Все они были старше меня и Ванюхи. Их принимали в пионеры, некоторым выдавали красные галстуки. Когда очередь дошла до нас с Ванюхой, то пионервожатый сказал, что нам в пионеры еще рано, нам было по шесть лет. Но в пионерский отряд нас приняли – октябрятами. Когда мы пришли домой, Таня вырезала из красной тряпочки пятиконечные звезды и нашила нам на рубашки. Теперь мы с Ванюхой ходили по улицам, гордо подняв голову и выпятив грудь, на которой красовалась красная звезда.

Правда, когда мы пришли с Ванюхой на пионерский сбор в следующий раз, то пионервожатый сказал, что они Ванюху не приняли в отряд потому, что его отец священник – служитель культа. С Ванюхиной груди тут же спороли красную звезду. Это было, конечно, страшной казнью для маленького человека. Ванюха едва не расплакался, губы у него дрожали, и мне было его очень жалко. Ведь он был очень хороший парень, так же, как и я, был против буржуев, да и в церковь не ходил.

Ванюха после этого, хотя и не был в отряде, но со мной всегда приходил на сборы, а когда мы маршировали по улицам с песнями, то шел сбоку колонны и пел вместе со всеми: «Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе...». Наша дружба продолжалась еще много лет, до самой Великой Отечественной войны, где Ванюха погиб в первых же боях. И мне всегда было его очень жалко. Ведь он страдал за своего отца, который сознательно принял на себя Божий крест, а Ванюха был просто святой мученик: его не приняли в ФЗУ, исключили из школы, лишали хлебных карточек, от него все сторонились, как от прокаженного, и все это потому, что отец его был священником. Ванюха был отличным человеком, настоящим другом, честным, отзывчивым, добрым и мужественным. Он безропотно переносил все издевательства над ним и над его семьей...


<...>

Осенью 1923 года в наших домах на Удельной стали проводить электричество. Я внимательно наблюдал, как монтеры расставляли на стенах фарфоровые ролики, натягивали на них крученые белые провода, буравили стены, пропуская проводку по комнатам, ставили выключатели и, наконец, ввертывали электрические лампочки. Когда квартиры озарились электрическим светом, мы долго не могли прийти в себя и поверить такому чуду. Все жильцы дома любовались своими квартирами, ходили друг к другу и поздравляли с праздником. Правда, первые электрические лампочки были с угольной нитью, горели тускло, но и это был настоящий праздник. Через некоторое время мы так привыкли к электричеству, что просто не могли себе представить, как это можно было жить с керосиновой лампочкой или со свечкой.

Этой зимой я впервые стал кататься на лыжах. Они были очень длинными, в два раза длиннее меня, я с трудом их передвигал ногами, но, глядя на старших ребят, бесстрашно съезжал с гор и, как правило, падал...

Моим первым тренером и учителем катания с гор был Котька Кравцов. Он учил меня правильно стоять на лыжах, прыгать с трамплина, делать повороты «телемарк» и «христиания». Постепенно я стал отличным горнолыжником. Прыгал со всех трамплинов, какие были в нашей округе, – на Песках, около Сосновки, на Поклонной горе и, наконец, в Юкках, где мы прыгали уже метров на пятнадцать. Я был очень маленького роста, а катался с любой горы, да мог съезжать еще и на одной лыже. Поэтому на Поклонке собирались толпы людей смотреть, как мы с Котькой катаемся и прыгаем с трамплина...

На Рождество все ребята нашей улицы собирались у Тихомировых дома, наряжались кто во что горазд, красились углем, надевали маски и ходили по квартирам ряжеными, пели песни и просили подарки. Возглавлял всю нашу коляду все тот же Котька. Он выступал впереди всех, в обезьяньей маске, рычал и протягивал маленькую плетеную корзиночку, в которую нам бросали монеты.

...21 января 1924 года Таня пришла из школы и сказала, что умер Ленин. Я уже много слышал о нем, как о защитнике всех порабощенных народов, и мне было очень его жаль.

Через несколько дней Таня сказала, что ее приняли в комсомол, что она будет теперь в первых рядах борцов за дело Ленина, за дело рабочего класса.

– Я теперь комсомолка, – сказала она маме, – а комсомольцы в бога не верят, поэтому надо снять у нас в квартире иконы.

Мама и папа не были очень религиозными и считали, что надо идти в ногу со временем, поэтому с таким предложением Тани согласились. Папа снял иконы, связал их веревкой и спрятал под шкаф...

Летом 1924 года я пошел в первый класс – в 168-ю школу. Она размещалась в трех зданиях. Главный корпус – двухэтажное здание с кирпичной вставкой, в котором на первом этаже располагался спортивный зал, а на втором этаже – зрительный зал со сценой; здесь учились 6—9-е классы. Двухэтажное здание бывшей «Лепты» на Объездной улице, где учились 3—5-е классы. А третье двухэтажное деревянное здание, где учились первые и вторые классы, находилось на Болотной улице...

Во втором классе у меня появилось много друзей. Конечно, лучшим другом был Колька Чернобровкин. Отец у него был пьяницей, мать – прачкой, жили они очень бедно. Но Колька был, по-видимому, самый способный ученик в классе: он хорошо рисовал, почерк у него был на редкость красивый, он даже мог играть на рояле, хотя его никто не учил. Но Колька был и самым страшным сорванцом и заводилой. При этом ему, как правило, удавалось оставаться в тени и избегать наказания.

С Шуркой Федоровым я катался на коньках и в переменку дрался «до первой крови». Отец у него был пожарным, и жили они в доме пожарной части на Выборгском шоссе, около Удельнинского парка. В дальнейшем, в 1930-х годах, Шурик был известным футболистом международного класса.

Мейронис – сын профессора. Он был очень близоруким, да еще и косоглазым, носил очки с толстыми линзами, но башка у него была отличная, учился хорошо. В раннем детстве он жил с родителями в Германии и поэтому умел говорить по-немецки. Вел он себя слишком аристократически для нашего брата-сорванца, поэтому мы его иногда колотили...

Петька Филиппов – тоже сын профессора Политехнического института, был тоже аристократ, но в отличие от Мейрониса – рубаха-парень, и мы его любили. Колька Гросс был сыном писателя. Он был самым большим среди нас, второклассников. Как-то он принес в класс рукопись одного из нецензурных стихотворений Ивана Семеновича Баркова...

Второй класс я окончил с хорошими отметками, и даже за поведение получил «удовлетворительно». А вот в третьем классе мне стало как-то сразу трудно учиться. Во-первых, появились диктовки по русскому языку, и, как я ни старался, делал много ошибок. Во-вторых, я не умел аккуратно вести тетради: писал грязно, вырывал листы, переписывал и опять делал кляксы.

На синих обложках тетрадок были нарисованы портреты наших партийных руководителей – Ленина, Троцкого, Бухарина, Рыкова, Луначарского, Зиновьева и других. Я иногда пририсовывал им усы, бороды или одевал в парики. А на задней стороне обложки перечислялись мировые открытия великих ученых. Как правило, в этих длинных перечнях были французы, немцы, англичане, даже итальянцы, тоже не русские. Чтобы восполнить русский приоритет, я зачеркивал, например, фамилию Ньютона и вписывал Петьку Филиппова, зачеркивал Торричелли – вписывал Кольку Чернобровкина. Мои тетради ходили по рукам, ребята хохотали, а в результате Кольку прозвали Торричелли, а Петьку – Ньютоном...

В четвертом классе меня наконец приняли в пионеры. Теперь я тоже, как и Таня, встал в первую шеренгу строителей коммунизма. Я гордился тем, что именно наша страна первая прогнала у себя капиталистов, тех, кто не работал, а эксплуатировал труд рабочих и крестьян. Одно только мне было непонятно: почему же другие страны не последуют нашему примеру?..

Теперь я раз в неделю ходил на пионерские сборы, которые проходили в старом деревянном особнячке недалеко от Серебряного пруда. Там мы пели патриотические песни, от которых у меня всегда мурашки бегали по спине, маршировали с красным знаменем отряда по близлежащим улицам, оглушая всю округу барабанным боем и звуками фанфар. Иногда к нам в отряд приходил военинструктор, он приносил с собой боевую винтовку образца 1891 года, и мы изучали ее устройство.

Понимали, что изучать военную технику, оружие нам необходимо, ведь нашу страну окружают враги, надо было готовиться к защите первого в мире пролетарского государства. Готовились мы и к химической войне, изучали отравляющие вещества, такие как иприт, хлор, люизит и другие, отрабатывали приемы первой помощи раненым и при поражении газами.

Каждый сбор заканчивался построением на линейке и пением Интернационала. Все было воинственно и отважно... Пионерская организация оказала на меня безусловно положительное влияние, но вместе с тем внесла в мою жизнь много противоречивых чувств. С одной стороны, во мне проснулось гражданское чувство – идея борьбы за счастье всех людей на земле. С другой стороны, я слышал в воинственных словах «на смертный бой» как бы призыв к жестокости и насилию, к уничтожению врагов. И где-то внутри у меня таилось пока безотчетное, неясное, но несогласие. Ведь еще бабушка воспитала меня так: «Все живое на земле создано Богом и никого нельзя убивать, это грех». А тут на сборе пионерского отряда говорилось совсем другое: для счастья всех людей надо уничтожать врагов. Правильно ли это? Я стеснялся высказывать свои сомнения вслух, боясь, что меня посчитают недостаточно воинственным пионером...

К концу 1920-х годов Павловская улица постепенно теряла свой первоначальный вид. Заборы развалились, скамейки у ворот, да и сами ворота сгнили – никто за ними не смотрел уже больше десяти лет. Палисадники внутри двора тоже все развалились. У кого из жильцов заборчики были под окнами, старались их поддерживать, а общий забор, ограждающий старый бурковский огород, вообще сгнил, и никто не пытался его даже чинить. Дома тоже потеряли свой прежний вид: крылечки развалились, водосточные трубы сгнили, краска на стенах облупилась, все стало серо и буднично. На зато все это стало наше – народное... На бывшем бурковском огороде устроили сначала детскую площадку, а потом и площадку для игры в рюхи, где по вечерам играли взрослые, а мы, ребята, с удовольствием наблюдали за их игрой...

Бывало, вся наша компания соседей, в которую входили и мы, ребята, ходили гулять в Сосновку, а иногда и дальше, в зависимости от погоды и настроения. В те годы лиственный лес за Ольгинской улицей вырубили, и на его месте организовали лагерь Осоавиахима, где была парашютная вышка и стрельбище. По воскресеньям здесь было особенно многолюдно и празднично. Все гуляли большими семьями, с детьми или такими компаниями, как наша. Отсюда вдоль Сосновки мы выходили на Поклонную гору, к бадмаевской даче.

Потом шли озерами... Берегом озера мы направлялись к Шуваловскому кладбищу, поднимались к могилам моей бабушки и тети Саши, отдыхали на скамеечках у паперти церкви и тем же путем возвращались домой. На обратном пути мама покупала нам сдобные булочки у лотошников, или мы останавливались у голубых сундучков мороженщиков и ели ароматное мороженое... Такие прогулки были просто отличными. Ведь весь Старопарголовский проспект, да и Выборгское шоссе от Поклонной горы до Шуваловского кладбища утопали в зелени, движения транспорта по ним практически не было никакого, кроме празднично гуляющей публики, да редких верениц чухонских лошаденок, запряженных в крестьянские телеги...

Летом 1928 года сестра Таня, окончив школу, пошла сдавать экзамены в институт им. Герцена. Она очень любила детей и хотела стать учительницей. Вступительные экзамены прошли успешно, но ее не приняли, потому что ее отец был служащий, а в институт принимали, в основном, детей рабочих. Таня страшно плакала, ей было очень обидно за такую несправедливость. Ведь девочки, с которыми она училась в школе, сдали экзамены хуже ее, но были приняты в институт потому, что родители у них были рабочие. Это была первая несправедливость Советской власти, которую Таня пережила. Вся наша семья, и знакомые, и соседи – все были возмущены и жалели Таню. «Ничего не поделаешь, – говорил папа, – власть рабочих – для рабочих». Пришлось Тане идти устраиваться на работу, но это было не так просто сделать, ведь в стране уже была безработица.

Папа работал в это время на заводе «Электроприбор» помощником бухгалтера и получал около ста рублей в месяц, на которые мы и жили вчетвером. Правда, у мамы была чудесная швейная машина (подарок тети Саши), на которой она вышивала ажурную строчку на женском белье, на кофточках и даже на платьях. Женщин, желающих сделать вышивки, было много, и мама хорошо подрабатывала, помогая папе. Строчка стоила 7 копеек за метр, и бывали дни, когда мама строчила по 40—50 метров, а следовательно, зарабатывала почти столько же, сколько и папа. Правда, заработок ее был не постоянный: машина часто ломалась, и тогда надо было еще платить деньги за ее ремонт. Вообще, жили мы без нужды, но денег, конечно, не хватало.

Папа наш был беспартийным. Он во всем поддерживал ленинские идеи, но в партию вступать не хотел. Мне это не нравилось, я хотел, чтобы у меня папа был коммунист. Мне было все ясно и предельно понятно в классовой борьбе и в идеях построения коммунизма. Я считал, что все честные люди на земле должны быть в рядах коммунистической партии. Меня удивляло, что на всей нашей Павловской улице было только два коммуниста – Николай Захарович Резчиков и Борькин папа – Дмитрий Иванович Плотников. К ним я относился с особым уважением, считая их соратниками великого Ленина.

Когда Дмитрий Иванович вдруг решил выйти из партии, я был в недоумении и задал вопрос прямо:

– Вы что, против Ленина?

– Нет, Колюня, я за Ленина и за Троцкого, – взволнованно ответил мне Дмитрий Иванович. – Если бы был Ленин, я бы никогда не ушел из партии. А сегодня я вижу, что наша партия все больше отходит от заветов Ленина, вот в чем дело. Самым близким к Ленину человеком в партии был Троцкий. Его боялись в партии за его слишком волевой характер, а вот сейчас вообще выслали из страны, чтобы не мешал. Но ведь так нельзя. Уезжая, Троцкий говорил: «При такой политике вы скоро все за одной крысой по сто человек будете бегать, в стране будет голод». А сейчас практически то же самое говорит Бухарин, но и его не хотят слушать. А дела в деревне идут все хуже и хуже. Так мы коммунизма не построим. Вот я и решил в знак своего несогласия уйти из партии.

Я был решительно не согласен с Дмитрием Ивановичем, на что он ответил, что только жизнь может подтвердить правоту Бухарина и Троцкого. И еще попросил никому не рассказывать об этом разговоре...

В апреле 1929 года к нам в дом пришла беда, после которой я перестал быть маленьким ребенком и сразу повзрослел. Папу убили ночью на заводе, когда он и еще три человека раскладывали деньги в конверты для рабочих. Папа сидел крайним от двери, и первая пуля попала ему в сердце. Остальные три человека были легко ранены.

В этот день 11 апреля все наши знакомые и соседи со всей Павловской улицы приходили к нам и говорили теплые слова утешения и соболезнования. Все очень жалели папу, ведь его хорошо знали и за пределами нашей Павловской улицы.

...Похоронная процессия растянулась от ограды завода на Вульфовой улице, через Сампсониевский мост, на проспект Карла Маркса. По ходу движения останавливались автомобили и трамваи, все замирало, только на тротуарах толпились прохожие. На всех перекрестках милиционеры отдавали честь моему папе, погибшему при исполнении служебных обязанностей. Похоронили папу на Шуваловском кладбище рядом с могилами бабушки и тети Саши. Правительство установило мне пенсию в размере 16 рублей, а маму и Таню приняли на завод «Электроприбор», где они на конвейере собирали электрические счетчики. Так в 12 лет я стал старшим мужчиной в доме...

Спустя какое-то время начались уплотнения: во все квартиры стали подселять жильцов. Мы с мамой решили отдать одну большую комнату жильцам. Квартира наша превратилась в коммунальную: на кухне шумели примуса, у каждого съемщика появились кухонные столы, в прихожей – столы и вешалки, а на стене вывесили график уборки мест общего пользования.

Действительно, впереди была взрослая жизнь. Учеба в фабрично-заводском училище им. Ленсовета при «Горводе» и получение специальности автослесаря, первая любовь, новые друзья... (но снова беда в семье: в апреле 1933 года после тяжелых родов умерла сестра Таня. – С. Г.)

Мама сидела на кухне и безутешно рыдала, вцепившись руками в распущенные черные волосы.

– Если бы был Бог, разве он допустил бы такую несправедливость, – причитала мама. – Танечка так хотела иметь ребенка, и вот ребенок есть, а ее нет. – Он изверг, убийца этот Бог, – шептала она сквозь слезы...

Похоронили Таню на Шуваловском кладбище, рядом с могилой папы, около могил тети Саши и бабушки Устинии.

Таниного сына назвали Дмитрием – в честь его дедушки Дмитрия Павловича Лобанова»[49].

Затем была работа на заводе «Электроприбор», учеба на рабфаке (правда, при поступлении на рабфак едва не случился казус. – С. Г.).

Заявление я написал без труда, а вот документов родительских у меня никаких не было. Покопавшись в ящике письменного стола, где у папы лежали всякие документы, я нашел красивую бумагу с красными печатями, в которой говорилось, что моему дедушке, Павлу Яковлевичу Лобанову, за его выдающиеся заслуги перед городом присвоено звание «Почетный гражданин города Углича». Документ мне понравился. Я знал, что мой дедушка Лобанов жил очень бедно, но что он почетный гражданин Углича, не знал. А ведь последнее говорит о его деловых качествах.

Когда я принес эту бумагу к начальнику учебной части Александру Ивановичу, он просто ахнул:

– Убери это и не показывай никому, – сказал он мне угрожающим шепотом. – Ты что, не знаешь, в какое время мы живем? – добавил он.

Бумагу я, конечно, забрал, а вот насчет «времени, в котором мы живем», был с ним не согласен. «Чем же плохой был у меня дед, если ему звание почетного гражданина присвоили? – рассуждал я. – Ведь и Минин и Пожарский были почетными гражданами».

На следующий день я принес в учебную часть солдатскую книжку моего дедушки Игнатия, где было сказано, что он потомственный крестьянин и прослужил в царской армии рекрутом двадцать три года.

– Вот это другое дело, – сказал Александр Иванович...

В июне 1935 года мы окончили третий курс и разошлись на каникулы. На работе мне тоже дали учебный отпуск. Все лето я увлекался шахматами. Ходил играть в ЖАКТовский турнир на Ивановской улице – в домик, где был когда-то наш детский садик. Получил там 2-й шахматный разряд. В это время проходил турнир мирового первенства, в котором принимали участие знаменитые шахматисты. Мы с увлечением разбирали партии турнира и сами часами просиживали за шахматными досками.

Напротив нашего дома, на пустыре, построили большой деревянный дом и заселили его семьями с фабрики «Красная нить». Народу у нас на Павловской значительно прибавилось. Мы организовали целый спортивный комплекс. На месте бывшего бурковского огорода сделали волейбольную площадку, поставили турник, на котором весь день крутились, сделали качели для малышей, под яблоней поставили стол для шахмат; по вечерам здесь собиралось много ребят и шел «большой» волейбол. Играть в волейбол к нам приходили ребята и девчата с других улиц.

На Осиповском проезде, в деревянном здании бывшего приюта, сделали женское общежитие – его называли «гарем», оттуда к нам приходили девчонки, и мы вечерами, после волейбола, гуляли с ними по Павловской улице, а иногда расходились парочками и гуляли в Сосновке. Это было самое чудесное, самое незабываемое время моей юности...

В то далекое чудесное время мы все были исключительно едины в своих мнениях и убеждениях, в любви к нашей Великой Родине, к нашему Ленинграду, к Великому Сталину. Мы пели наши любимые песни Утесова из кинофильмов «Веселые ребята», «Цирк» и проникались гордостью за величие нашей страны, нашего народа. Для нас все кругом было озарено ярким светом ленинских идей, молодости и счастья. Перед нами открывалась жизнь, полная надежд, свершений и радостей. Мы верили – будущее принадлежит нам!

Но мы были влюблены еще и друг в друга. Я ходил влюбленный по ушли в Клаву... Отношения у нас с Клавой были исключительно целомудренные, я смотрел на нее, как на божество, боялся к ней прикоснуться.

Удельная. Очерки истории

Клава (вторая слева) с подругами (Надей и Ниной) и братом одной из них. Фото 1939 г. Из архива Т.Н. Лобановой


1936-й год – окончание рабфака и поступление в Ленинградский индустриальный институт (так тогда назывался Политехнический институт), начало семейной жизни, рождение ребенка (9 марта 1938 г.). (Дочку назвали Таней – в честь сестры, погибшей пять лет назад. – С. Г.)

Незадолго до начала нового учебного года у нас произошло невероятное, непредвиденное происшествие: маму уволили с работы. Она ведь родилась в Брест-Литовске, то есть за границей, а завод был оборонный, вот и решили обезопасить завод от врагов народа. В общем, опять это выглядело как «охота на ведьм». Ведь мама приехала в Петроград девятилетней девочкой и прожила здесь 38 лет.

Увольнение мамы сильно ударило по нашему бюджету: мы остались вчетвером на двух стипендиях. Конечно, на эти деньги прожить было невозможно. Пришлось срочно принимать меры. Мы переселились все в одну комнату, а вторую сдали студентам Лесотехнической академии. Это нам давало еще 450 рублей, но пришлось забиться в одну комнатку всем четверым...

Удельная. Очерки истории

На родной Павловской улице. Третья слеваЕ.И. Лобанова. Фото конца 1930-х гг. Из архива Т.Н. Лобановой


Обычно мы ходили в институт пешком, через Сосновку. Собирались у ворот нашего дома, на скамеечках. Приходили сюда Петька Прокофьев, Борька Плотников, Володька Медейко[50], Клава и я. Вот такой компанией мы и шли в институт, оживленно беседуя, с шутками и смехом. Иногда мы вполголоса обсуждаем внутриполитическую обстановку в стране. Уже третий год, с небольшими перерывами, идут судебные процессы над врагами народа: судят троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев всех мастей – военных и гражданских, партийных работников и простых смертных...

В наших умах никак не укладывается происходящее. Когда я учился в школе, на ученических тетрадях печатали портреты наших руководителей партии и государства – тех, кто ведет нас к победе коммунизма. Это портреты Ленина, Троцкого, Зиновьева, Каменева, Рыкова. Они для меня были людьми, олицетворяющими партию. Они в моем детском сознании заменяли бабушкины иконы. Я молился на них так же, как на святых. И вот теперь их судят как изменников, врагов народа, иностранных шпионов и диверсантов. Не хотелось этому верить, но ведь Сталин не допустил бы такого, если бы это было не так, рассуждали мы. А вчера я был в нашем маленьком кинотеатре «Уран» на Скобелевском. Там в журнале показывали судебный процесс и последнее слово Бухарина. Он прямо сказал, что боролся против советской власти и заслуживает кары народы. Вот тебе и штука, а я по учебнику Бухарина изучал «Теорию советского хозяйства». Чудеса в решете. Но не верить этому было нельзя, я ведь сам видел его заявление своими глазами. К тому же мы беззаветно верили товарищу Сталину. «О Сталине мудром, родном и любимом, / Прекрасную песню слагает народ», – этими строками определялось наше отношение к Великому Вождю...

Первую специальную гидротехническую практику я проходил на Волге, на строительстве Шекснинского гидроузла. В качестве рабочих были заключенные, отбывавшие наказание по различным статьям Уголовного кодекса, среди них было много политических заключенных. Обычно это были интеллигентные люди, среднего возраста и даже молодые, очень приятные в разговорах и совершенно не похожие на преступников. Из разговоров с ними у меня составилось представление, что все они сидят здесь напрасно... Работали они отлично, но жили в ужасных условиях, вместе с уголовниками – бандитами и убийцами. Это было страшно... Какая-то безысходная тоска наполняла мою душу. Я понимал, что эту вопиющую несправедливость побороть невозможно, сегодня нет таких сил, которые освободили бы из заключения миллионы невинно осужденных людей. Мне вспомнился комсомолец нашего института Тихон Авдеев, который пытался защитить своего дядю, брата матери, арестованного по ложному доносу Тихон ничего не добился для своего дяди, но его самого исключили из комсомола за потерю бдительности...

* * *

Воспоминания Николая Дмитриевича Лобанова продолжаются воспоминаниями его дочери – Татьяны Николаевны[51].


<...>

Когда я родилась, у меня было две бабушки и один дедушка – Дмитрий Васильевич Веренцов. Мой второй дедушка, Дмитрий Павлович Лобанов, погиб в 1929 году. Дмитрий Васильевич Веренцов и бабушка Дарья Ефремовна жили на Старопарголовском пр., 25. Во время войны их дом разобрали на дрова, а им дали комнату в доме на углу Лесного проспекта и Батениной улицы.

Вырастила меня бабушка Лена – Елена Игнатьевна Лобанова. Хоть она и не имела классического образования (проучилась в школе не более двух лет), но была для своего времени культурным человеком: много читала, знала наизусть стихотворения Пушкина, Лермонтова, Некрасова, любила и знала старинные песни и романсы. Говорила она правильным петербургско-ленинградским языком, правда, иногда употребляла в разговоре пословицы и поговорки, услышанные от своей мамы – моей прабабушки Устиньи.

Очень жаль, что бабушка Лена однажды сожгла все свои фотографии, считая, что они никому не интересны. На них она была в свадебном платье, в лайковых перчатках и с великолепной прической. Ее лайковые перчатки и маленькие белые сапожки со шнуровкой я видела среди старого барахла в сарае. Бабушка Лена была маленького роста, очень переживала по этому поводу, но при этом с гордостью рассказывала, что Дмитрий Павлович Лобанов выбрал в жены именно ее, а не статную высокую красавицу, которую ему тоже сватали.

Я помню бабушку уже атеисткой, хотя в молодости она была очень религиозной. Вера в Бога была у нее подорвана смертью мужа, убитого на работе, и дочери, умершей сразу после родов. А уж после войны она не раз повторяла, что успехи науки делают невозможным для думающего человека верить в Бога. После смерти мужа и дочери вся жизнь бабушки Лены была посвящена сыну Николаю и мне, ее внучке. Я ей очень многим обязана...[52]

В Ленинград из эвакуации в Молотовск мы вернулись в декабре 1945 года... Приехали домой – на Павловскую ул., 32, кв. 6. Наша 16-метровая комната была опечатана как комната военнослужащего, а вот в большую комнату, где до войны жила семья Вихоревых, вселили эстонцев из дома, сломанного во время блокады на дрова. Наш новый сосед был эстонским большевиком. Запомнился он мне приятным стариком в теплом вязаном свитере. К сожалению, он умер в 1948 году. Его жена Розалия Ивановна прожила до 1961 года. Она держала коз (до пяти штук) и собачку Урсу – беленького шпица, который выскакивал во двор с оглушительным лаем, пугая не только детей, но и взрослых...

Удельная. Очерки истории

К. Лобанова. Фото 1946 г. Из архива Т.Н. Лобановой


Удельная. Очерки истории

К. Лобанова с дочерью Таней. Фото 1944 г. Из архива Т.Н. Лобановой


Возвращаясь к тому времени, когда мы вернулись в нашу квартиру, вспоминаю какой-то особенный запах – незнакомых книг на этажерке около кушетки, письменного стола, покрытого зеленым сукном, резного дубового буфета и круглой железной печки справа от двери... Вольфовские однотомники Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Жуковского хранили следы моего довоенного интереса к ним: карандашные каракули, разорванные страницы... Над кушеткой симметрично висели две светлые лепные алебастровые полочки, а на противоположной стене – две чугунные резные полочки. Над полочками по обе стороны от огромного портрета деда Дмитрия Павловича висели парные портреты дедушкиных родителей и родителей бабы Лены...

Удельная. Очерки истории

К. Лобанова. Фото 1946 г. Из архива Т.Н. Лобановой


Удельная. Очерки истории

Н.Д. Лобанов. Фото 1947 г. Из архива Т.Н. Лобановой


Удельная. Очерки истории

Е.И. Лобанова с правнучкой. Фото 1967 г. Из архива Т.Н. Лобановой


А еще в комнате был патефон. В дальнейшем без него у нас не обходился ни один праздник. После войны праздники отмечали не только застольем, но и танцами. А еще я любила рассматривать старинные журналы «Нива» с интересными картинками, красивыми дамами, рекламой женских корсетов и пр. К сожалению, при переезде с Павловской улицы в 1964 году, когда разбирали наши дома, эти журналы, книжки Чарской и многое другое пропали. К сожалению, в те годы мы как-то мало ценили окружавшие нас вещи...»

* * *

Из воспоминаний Николая Дмитриевича Лобанова.


<...> 

Великая Отечественная война закончилась для меня только в августе 1946 года, когда я демобилизовался из армии и вернулся к себе домой, в родной Ленинград, на Павловскую улицу дом 32, квартира 6.

Пять военных лет пролетели в одно мгновение, как вспышка молнии, осветив на небосклоне жизни извилистый путь огненных дорог от Москвы до Берлина, а затем через Монголию, Манчьжурию, через города Хайлар, Харбин, Мукден, Порт-Артур.

И вот я снова дома.

Удельная. Очерки истории

Н.Д. Лобанов. Фото 2000 г. Из архива Т.Н. Лобановой


Гляжу кругом и не верю своим глазам, неужели это не сон?.. Мама. Как она состарилась за эти пять лет. А Татуська совсем уже большая, ходит в школу... Только Клавочка моя не изменилась нисколько. Именно такой молодой и желанной я помнил ее все эти годы...

Приходят соседи. Мария Ивановна Плотникова, Борькина мать, смотрит на меня, а слезы сами льются из глаз. Борьки пока еще нет, но он жив, прислал недавно письмо. А она здесь блокаду пережила. Зашел Ванька Шорохов. У него на правой кисти осталось всего два пальца. Мы долго смотрим друг на друга, как будто явились с того света. А может, оно так и есть? С того света.

Выходим на двор, на улицу: кругом ничего не узнать, нет ни одного забора, на месте двухэтажного дома Гадючих остались лишь фундамент да сад, а дома Богдановых – просто как не было, там пустырь...

Погода сухая, теплая. Бабье лето. В воскресенье все жильцы дома выходят с граблями и лопатами убирать территорию. Собираем листья, сажаем деревья, фотографируемся...


Из воспоминаний Татьяны Николаевны Лобановой.


<...> 

Двор наш после войны был уже далеко не тот, что в довоенные годы. После войны деревянных заборов уже не было, как не бывало уже таких массовых спокойных посиделок. Разобрали на дрова не только заборы, но и многие дома...

В годы моего детства мы много времени проводили на улице, ведь не было телевизоров, а спортивные секции нам тоже заменяла улица. Играли мы в лапту, в прятки, в пятнашки, в штандер, в кислый круг, прыгали на скакалке «в нагоняны», в классики на тротуаре, иногда играли в ножички. С мячом играли в десятки, барабаня мячом по ровной стене соседнего дома, играли в «итальяночку» (что-то типа волейбола с разрешением мячу ударяться один раз о землю)...

Павловская улица была и моим первым велотреком. Велосипед – мечта моего детства. Велосипед был у одного-двух ребят во дворе... Особый разговор о лыжах. Катались на лыжах мы в нескольких местах: с маленькой горки около водокачки на Маклецовской улице, с более крутых горок около Старопарголовского проспекта и на «Линдене». Иногда добирались по Сосновке до «Бассейки», где тоже были приличные склоны...

* * *

Павловская улица исчезла при реконструкции Удельной в середине 1960-х годов. Новые дома перегородили ее, так что от нее не осталось даже следа. Старая застройка была полностью снесена. Так исчез и бывший лобановский дом. Сейчас на его месте растут молодые деревья. Уцелело только несколько старых дубов и лип, которые когда-то были видны из окон лобановского дома. И остались воспоминания...

«Ноев ковчег»

Уникальными воспоминаниями о жизни и быте Удельной 1920—1930-х годов поделилась Дина Давыдовна Кац (1919—2009). Выпускник Герценовского института («блокадный диплом» получила в ноябре 1941 г.), она больше тридцати лет работала преподавателем русского языка и литературы. Свою работу учителя она начинала в октябре 1945 года в школе на углу пр. Энгельса и ул. Рашетова (тогда № 118, впоследствии № 99).

Среди учеников Дины Давыдовны была Наталья Леонидовна Дементьева – будущий директор Государственного музея истории Санкт-Петербурга (Петропавловская крепость), впоследствии – министр культуры России, член Совета Федерации, а также будущий министр образования и науки России Андрей Александрович Фурсенко.

...Дина Давыдова родилась в Лесном в 1919 году, а с 1921 года ее семья обосновалась на Костромском пр., 2, на углу Удельной улицы. «История этого дома очень интересна: он прошел путь от усадьбы до „общаги“, – рассказывает Дина Давыдовна. – В октябре 1921 года весь дом с большим участком земли арендовал мой отец, который держал свою частную рыбную лавку на рынке, находившемся на теперешней Светлановской площади. При нэпе и даже немного позже, когда еще было можно, лавка оставалась, и торговля шла успешно».

Дом был очень большим, с красивой башенкой и застекленной верандой.

Удельная. Очерки истории

Д.Д. Кац. Фото 1950-х гг. Из архива М.В. Леоновой


Прежде, до революции, нижний этаж занимал владелец дома, а второй, верхний, этаж предназначался для обслуги. В начале 1920-х годов в доме еще сохранялись остатки прежней «барской» роскоши. Внизу находились гостиная с камином, кабинет с кожаной тисненой отделкой, столовая с роскошным буфетом и детская, окна которой выходили на застекленную веранду. Рядом с домом располагались служебные постройки – дворницкая, прачечная, дровяной сарай и конюшня. На Костромской проспект выходили большие двусторонние ворота, а на Удельную улицу – узорчатая калитка.

Удельная. Очерки истории

Обитатели дома на Костромском пр., 2, в середине 1920-х гг. В нижнем ряду в шляпеарендатор дома Д.А. Кац. В верхнем ряду в форменных фуражкахдва студента, снимавшие жилье. Из семейного архива Д.Д. Кац


«Чтобы получать доход, отец начал сдавать комнаты, и вскоре наш дом стал напоминать „Ноев ковчег* – так много в нем жило народу, – вспоминает Дина Давыдовна. – Семейная чета Чулицких даже сделала попытку открыть в доме кафе, но желающих посетить его оказалось мало, и заведение просуществовало недолго и вскоре закрылось. Если в Чулицкой видна была «дворянская косточка», то все остальные жильцы, в основном, оказались простыми людьми из деревни. Некоторые на рубеже 1920—1930-х годов перебирались в город, чтобы избежать раскулачивания. Один из постояльцев привел с собой из деревни коня, арендовал для его содержания конюшню и занимался грузовым извозом. Больше двадцати человек обитало в ту пору в нашем доме. Для жилья использовалось буквально любое свободное место.

Удельная. Очерки истории

Многочисленные гости на свадьбе в доме на Костромском пр., 2. Фото 1923 г. Слева в первом ряду (с бородой и в шляпе)иудейский священник (ребе), живший на Удельном проспекте и обучавший местных евреев языку, культуре и религии. Из семейного архива Д.Д. Кац


Удельная. Очерки истории

Так выглядел дом на Костромском пр., 2, в начале 1950-х г.

Из семейного архива Д.Д. Кац


Дворницкую заселила большая семья, примчавшаяся из деревни, а гостиную пришлось поделить на две части, и каждую из них заняла семья из трех человек».

По словам Дины Давыдовны, как ни странно может сегодня показаться, но отношения между жильцами складывались добрые, хотя, конечно, коммунальная ругань случалась. Дети росли вместе. Группами семей нередко отмечались праздники.

«Недалеко от нашего дома, за полотном железной дороги, в Удельном парке, стоял деревянный домик лесника, – вспоминает Дина Давыдовна. – Он держал корову, и мы до войны брали у него молоко. А в доме № 10 по Костромскому проспекту долгое время жил известный многим удельнинцам детский врач Княжецкий. Это был тип чеховского интеллигента».

Здесь, в Удельной, Дине Давыдовне довелось пережить блокаду. С февраля 1942 года она служила по мобилизации в 19-м батальоне МПВО, который базировался в средней школе № 12 на проспекте Энгельса, почти напротив улицы Рашетова.

Дом на Костромском удалось отстоять от сноса во время блокады, однако он не устоял перед реконструкцией района. Дина Давыдовна жила в нем до самого расселения в конце 1960-х годов. Когда дом разрушали, то деревянные балки перекрытий оказались настолько прочными, что их не удавалось сломать. Тогда дом подожгли, и он потихоньку тлел. Потом на месте дома и сада образовался пустырь, и только одно напоминало тут о прежней жизни, – деревянная будка водопровода со стороны Костромского проспекта...

Легенды и были Малой Ивановской

Среди новостроек Удельной, возведенных в 1960-х годах между проспектами Энгельса и Мориса Тореза, почти чудом уцелело несколько старых деревянных зданий, позволяющих представить прежний облик этих мест. Одно из них, числившееся по адресу пр. Мориса Тореза, 102, корп. 6, лит. А, еще недавно в целости и сохранности стояло когда-то на углу бывших Малой Ивановской и Кропоткинской (с 1939 г. – Лечебной) улиц.

Среди последних владельцев этого дома перед революцией был чиновник управления внутренних водных путей и шоссейных дорог Евгений Васильевич Дубровский (1870—1941). Личностью он был примечательной: еще с 1904 года сотрудничал с популярной столичной газетой «Новое время», где публиковал в течение десяти лет материалы о лесе, охоте и природе. В 1914 году Е.В. Дубровский добился назначения на должность лесничего в одну из губерний Урала. За годы работы в лесах он накопил огромный опыт и впечатления, воплотившиеся в его рассказах и книгах, которые с середины 1920-х годов стали выходить под псевдонимом Лесник.

«Вряд ли, имея настоящую „лесную” фамилию, стоило брать себе такой псевдоним, но писатель хотел подчеркнуть, что он пишет как простой лесной работник, по долгу службы много бывавший и повидавший в лесу», – говорится в очерке, посвященном Е.В. Дубровскому, на страницах книги А.В. Пискунова «100 великих русских охотников».

В 1924 году Е.В. Дубровский вернулся в Ленинград и занялся уже только литературной деятельностью. Его называли одним из самых известных «писателей-природолюбов» 1920—1930-х годов. Книги Е.В. Дубровского (Лесника) для детей и взрослых, посвященные миру природы, активно печатали. Были годы, когда выходило по несколько его книг.

В 1927 году появилась «Щучья свадьба», в одном только 1928-м – «Первый снег», «Ластоногие», «Медведи», «Обезьяны», «Самолов», «Селезень-Сашка», «Тетеревенок-великан», «Тигр», «Волк», «Слон», «...У воды».

Список книг Е.В. Дубровского можно продолжать еще очень долго. «Все собаки» (1929), «Слоны приехали» (1929), «Волчья заводь» (1930), «Встречи в лесу» (1930), «Дикий человек» (1930), «Охота за грибами» (1930), «Плодовый сад» (1931), «Ягодный сад» (1931), «Весенние голоса» (1933), «Лесной шум» (1933), «В лесу» (1938), «Лесные были» (1939), «Далекие годы» (1941)...

Любопытное свидетельство о писателе Е.В. Дубровском (Леснике) можно встретить в воспоминаниях известного литературного и художественного критика русского зарубежья, поэта и журналиста Вячеслава Завалишина (1915– 1995), опубликованных в 1952 году в ньюйоркской газете «Новое русское слово»:

«В 1934 году я, как специальный корреспондент газеты „Крестьянская правда", выехал в Ладогу, на торжества, связанные с десятилетием со дня пуска в ход Волховской гидроэлектростанции, которой большевики очень гордились, как „первенцем грандиозных новостроек". В Ладоге я познакомился с замечательным писателем Лесником, который приехал сюда, если не ошибаюсь, по поручению журнала „Вестник знания“ (выходил сперва в издательстве Сойкина; затем в издательстве „Красная газета", журнал этот следует признать „однофамильцем“ дореволюционного „Вестника знания").

– Вот вы, батенька мой, третий день инженерам глаза мозолите, а слона-то и не приметили. Самое интересное и самое важное проморгали, мимо глаз пропустили, – сказал мне как-то Лесник.

Я полюбопытствовал, в чем же это „самое важное“ состоит.

– Извольте, покажу.

И мы вечером пошли по направлению к плотине. Темная вода бурлила, клокотала от рыбы. Косяками шел сиг. Но рыбы не могли перепрыгнуть через плотину и, разбивая грудь о гранит, отступали назад, – с тем, чтобы снова предпринять безуспешную попытку пробиться в реку Волхов. Вдоль плотины и вблизи от нее бродили толпы рыболовов с большими сачками в руках. Рыбаки без труда вытягивали усталых сигов.

– Вот оно, индустриальное варварство. Во всей красе! – пояснял Лесник. – Сиг из Ладожского озера по Волхову идет метать икру в озеро Ильмень. И это из года в год, в течение долгих тысячелетий. Через пороги сиг пробивался, а через плотину не может. Промысел сига гибнет у нас на глазах. Понимаете, что это значит? То, что ильменские рыбаки обречены на нищету. Если мы подсчитаем убыток, причиненный стране гибелью сигов, то увидим, что ущерб будет стоить дороже Волховстроя. Почитай три таких станции соорудить можно!

Когда мы возвращались в Ленинград, Лесник прочел наброски очерка о гибели сиговых промыслов. Описания природы удались Леснику блестяще. Я заметил, что без влияния Бунина дело не обошлось...»

Е.В. Дубровский умер в 1941 году, во время блокады, и был похоронен на Шуваловском кладбище. Как отмечалось в публикации на страницах сборника «Наша охота» (1975), посвященной Е.В. Дубровскому, к великому сожалению, впоследствии автор был основательно забыт. И только в 1952 году снова издана его книга «Далекие годы», в 1959 году – «Лесные тропы».

Писателя Е.В. Дубровского (Лесника) высоко ценил С.Я. Маршак, называя его «оригинальным и талантливым лесным корреспондентом, который приносит городскому жителю в рассказах, очерках и фельетонах освежающие сведения о погоде, об охоте, о рыбной ловле, о том, что делается в лесах, реках, в парках и заповедниках»...

В бывшем доме Дубровского в совсем еще недавние времена находилась автошкола. В 2006—2007 годах она выехала, здание осталось пустым и обреченным на разрушение. К сожалению, беда не заставила себя долго ждать: в августе 2008 года случился сильный пожар, и от старинного деревянного дома остались лишь одни обгоревшие руины. Даже не надо быть специалистом, чтобы прийти к выводу: то, что уцелело от дома Дубровского, восстановлению не подлежало. Увы, так погибла еще одна реликвия удельнинской старины.

Конечно, можно утешать себя мыслью, что, мол, памятников у нас много, и от потери одного старого дома, причем такого ветхого и гнилого, Петербург не обеднеет. Что ж, если следовать такой логике, историческое пространство Петербурга может в конце концов сузиться до нескольких кварталов в центре города. Имеем ли мы право позволять себе такое расточительство по отношению к своему же собственному историческому наследию?..

Что же касается Малой Ивановской, то она проходила между Ильинской (ныне Гаврской) и Алексеевской (впоследствии Лагерной) улицами. Название Малой Ивановской улицы, как указывается в «Топонимической энциклопедии Санкт-Петербурга», было известно с 1904 года и происходило, скорее всего, от фамилии одного из местных землевладельцев. С 1920-х годов использовался также и вариант наименования в форме «Мало-Ивановская улица». Упразднили улицу 15 мая 1965 года, во время реконструкции района, однако как проезд без названия она продолжила свое существование...

Удельная. Очерки истории

Э.Р. Прокофьев и его двоюродная сестра И.Г. Агашириновавозле бывшего дома Е. Дубровского на Малой Ивановской улице. Фото автора, июль 2008 г.


Для петербуржца Эдгара Рихардовича Прокофьева, старожила Удельной, дом Дубровского – как семейная реликвия: здесь находился детский сад, куда он ходил еще до войны. Однако это не просто напоминание о детстве, но и зримый ориентир старой Удельной. Малая Ивановская для Эдгара Рихардовича – улица детства. Тут прошли четырнадцать лет его жизни – с 1928 по 1942 год. Здесь пережил он самые страшные месяцы первой блокадной зимы, здесь от голода умерла его мать. Потом был детский дом, эвакуация в Ярославскую область, возвращение в Ленинград в начале 1944 года в ремесленное училище. Дом на Малой Ивановской оказался цел, но квартиру заняли чужие люди...

Удельная. Очерки истории

Бывший дом Дубровского на бывшей Малой Ивановской улице. Фото автора, март 2008 г.


Удельная. Очерки истории

Руины дома Дубровского после разрушительного пожара. Фото автора, сентябрь 2008 г.


Детская жизнь в Удельной была яркой и насыщенной событиями. «На Малой Ивановской мы воевали с домом № 4, а еще воевали с ребятами с расположенной неподалеку Прудковой улицы, – признается Эдгар Рихардович. – Причем сражались не на шутку – даже вспоминать страшно, рубились деревянными мечами, даже пушка была самопальная, заряжавшаяся дробью. В Сосновке играли в казаки-разбойники. Причем Сосновка тогда делилась на „первую“ и „вторую": от Старо-Парголовского проспекта шла „Первая Сосновка“, она отделялась рощицей от „Второй Сосновки“, располагавшейся ближе к нынешнему Тихорецкому проспекту. Нам разрешалось ходить в ближнюю Сосновку – „первую”, а у „второй“ была дурная репутация бандитского места: там можно было запросто напороться на воров и бандитов. В Удельный парк нам тоже ходить не разрешалось – он считался злачным местом. Правда, когда на Комендантский аэродром прибыл дирижабль „Цеппелин“, мы бегали смотреть на него через тот самый Удельный парк. И плевали мы тогда на всякие запреты...»

Удельная. Очерки истории

Э. Прокофьев. 19 марта 1951 г. Из архива Э.Р. Прокофьева


На разделительной полосе между «первой» и «второй» Сосновками, примерно там, где теперь стрельбище, до войны располагался лагерь Осоавиахима. Не случайно одна из улиц Удельной, бывшая Алексеевская, которая как раз вела к лагерю, стала зваться Лагерной.

«Изредка мы ходили загорать за Сосновку на пески, на месте которых теперь находится Ольгинское водохранилище, – продолжает Эдгар Прокофьев. – Кстати, рождение самого водохранилища проходило на моих глазах – во второй половине 1930-х годов. Началось с того, что песок оттуда начали организованно вывозить, причем исключительно с территории вдоль Ольгинской улицы – теперь это улица Жака Дюкло. Таким образом стал образовываться песчаный овраг. Постепенно в этом искусственном овраге сама собой стала появляться вода, и получился продолговатый пруд вдоль Ольгинской улицы, в котором мы стали купаться. Правда, место это было коварное – песок засасывал, и купаться там было небезопасно»...

Удельная. Очерки истории

Э. Прокофьев с мамой Марией Николаевнойдочерью художника-акварелиста, академика архитектуры Н.Д. Прокофьева. Фото 1932 г. Из архива Э.Р. Прокофьева


Недалеко от Малой Ивановской улицы находилось несколько водоемов, многие сохранились до сих пор. На одном из них и по сей день существует источник, которым пользуются местные жители. «Один из прудов мы называли „треуголкой” за его форму, – вспоминает Эдгар Рихардович. – Он был большим и глубоким, а теперь от него только лужа осталась. Однажды зимой мы там едва не утонули. Дошли до середины пруда и, когда лед затрещал, бросили клич: „Чапаевцы не отступают!” – насмотрелись мы тогда этого фильма. И оказались на льдинах.

Из окрестных домов нам бросали жерди и лестницы и вытащили нас».

И еще несколько штрихов к портрету Удельной довоенных времен. Трамвайное кольцо в ту пору находилось на Светлановской площади, а дальше по проспекту Энгельса шла трамвайная одноколейка. Некоторые остановки тогда были не на тех местах, что теперь. Уже упоминалась «милицейская» остановка, названная так по дому напротив Енотаевской улицы, построенному специально для милиционеров. Нынешнюю остановку «велотрек» называли «Башкирой», так как рядом находилась бывшая чайная братьев Башкировых. Это красивое здание постройки начала XX века существует и сегодня.

Основными культурными очагами Удельной того времени были кинотеатр «Уран», а также клуб завода «Светлана» у Нежинской улицы. Кстати, именно там в 1936 году выступал знаменитый летчик Михаил Водопьянов с рассказом о своем участии в спасении легендарных «челюскинцев». «Поскольку моя мама в то время работала в клубе аккомпаниатором, я был вхож на сцену, – вспоминает Эдгар Рихардович. – Ия осмелился и попросил у Водопьянова разрешения дотронуться до его Звезды Героя и ордена Ленина. Это казалось огромным счастьем! А потом Водопьянов пригласил нас с мамой с гостиницу „Европейская", в которой он остановился...»

Несколько слов о знаменитых удельнинских жителях тех времен. «В доме на Рашетовой улице, возле „озера“ Линден, проживала вдова знаменитого тибетского врача Бадмаева, бывший особняк которого сохранялся тогда еще на Поклонной горе, – рассказывает Эдгар Прокофьев. – Хорошо помню, как меня в середине 1930-х годов водили к ней на лечение. Она прописала мне какой-то порошок, и я принимал его по кофейной (не чайной!) ложке. У меня было тогда воспаление в носу, готовились к операции, но в результате лечения порошком она не потребовалась. Хорошо помню, как на прощание она подарила мне апельсин – моей радости не было предела...»

Немало интересных людей обитало в те предвоенные годы на Малой Ивановской улице. Благодаря Эдгару Рихардовичу Прокофьеву, обладающему поистине феноменальной памятью, удалось составить уникальную летопись «жизни замечательных людей» Малой Ивановской улицы.

В доме № 1 жил детский врач Борис Михайлович Каждая, работавший в поликлинике № 15, что находилась у Фермского шоссе, возле клуба «Красный Октябрь». «Замечательный врач, душевный человек, которого мы очень любили, – вспоминает о нем Эдгар Прокофьев. – И хотя почти все его появления в нашем доме были связаны с какими-то болезнями, визит Каждана всегда был для меня как будто бы маленьким праздником. Младший сын Бориса Михайловича, Андрей, был „главарем“ нашей дворовой компании. Когда началась война, он ушел добровольцем и почти сразу погиб».

В одноэтажном доме № 3 жила племянница знаменитого скульптора Петра Клодта – художница Ольга Константиновна Клодт (1856 г. р.). С 1879 по 1886 год она являлась ученицей Академии художеств по классу живописи, во время обучения получила две вторых серебряных медали (в 1880 и 1881 гг.). В 1882 году она окончила курс обучения, а в 1886 году получила звание «неклассного художника».

«Со слов Ольги Константиновны, она дружила с Львом Николаевичем Толстым, и много мне о нем рассказывала, – говорит Эдгар Прокофьев. – Правда, тогда я был совсем несмышленным и к ее рассказам относился без должного почтения. Почти ничего из того, что она рассказывала, не осталось в моей памяти».

Ольга Константиновна действительно была очень дружна с Львом Толстым. В полном собрании его сочинений можно найти несколько писем из Ясной Поляны, адресованных Ольге Константиновне Клодт. В одном из них, от 11 апреля 1907 года, говорилось: «Очень рад был получить ваше письмо, милая сестра Ольга Константиновна. Не скучайте тем, что внешние условия вашей жизни не соответствуют вашим внутренним требованиям. Я думаю, что нет тех внешних условий, к[отор] ые не могли бы быть освещены внутренним духовным светом. Думаю даже, что эти внешние условия чем невыгоднее, тем больше могут содействовать разгоранию внутреннего света. Мне нечего говорить вам. Вы это, наверное, знаете не меньше, чем я. Передайте мою любовь Арвиду и главное себе. Лев Толстой. 11 апреля 1907. Очень радуюсь мысли увидать вас летом, если буду жив».

В примечаниях к письму говорится, что Ольга Клодт была знакома с Львом Толстым с 1897 года. В письме к писателю, ответ на которое приведен выше, Клодт жаловалась, что ей, вопреки собственным убеждениям, приходится жить в городе и что это ей тяжело. Что же касается Арвида, то речь шла об Арвиде Александровиче Ярнефельте (1861—1933) – племяннике O.K. Клодт. И еще один любопытный факт: Ольга Константиновна Клодт (фон Юргенсбург) являлась автором портрета Льва Толстого, созданного в 1890-х годах.

Удельная. Очерки истории

Отец Э. ПрокофьеваР.Г. Гассельбладт. Фото середины 1930-х гг. Из архива Э.Р. Прокофьева


В мезонине дома № 5 по Малой Ивановской улице в конце 1930-х годов поселилась семья Скударновых, приехавшая сюда из Новороссийска. «Глава семьи в конце 1939 года был мобилизован на советско-финскую войну и вскоре там погиб, – рассказывает Эдгар Прокофьев. – Его жена, Клавдия Ивановна, с сыном Володей оставались на Малой Ивановской, жили тут всю блокаду. Володя после войны работал на заводе имени Энгельса».

В глубине двора стоял еще один дом, также имевший № 5 по Малой Ивановской улице.

«Здесь жила детский парикмахер, – продолжает свой рассказ Эдгар Прокофьев, – а в угловой части дома жила с семьей тетя Агаша – добрейший человек, которая в трудную минуту моего сиротства в феврале 1942 года пригрела меня в прямом и переносном смысле, спасла мне жизнь».

Удельная. Очерки истории

Портрет Л.Н. Толстого работы O.K. Клодт, 1890-е гг.


Дом № 7 – родной дом Эдгара Прокофьева. Он стоял как раз напротив бывшего дома Евгения Дубровского.

«Мы переехали на Удельную, в дом № 7 по Малой Ивановской улице, с Театральной площади в 1928 году, когда мне был почти один год, – рассказывает Эдгар Прокофьев. – Кстати, данное мне при рождении редкое немецкое имя было общим пожеланием моих родителей. Мама, Мария Николаевна, дворянка по происхождению, была первым и любимым ребенком знаменитого в начале XX века художника-акварелиста, академика архитектуры Николая Дмитриевича Прокофьева. Отец мой, Рихард Германович Гассельбладт, был выходцем из немцев. Он работал на „Светлане” мастером по изготовлению рентгеновских трубок, а потом, с 1934 года, был инспектором всех рентгеновских установок Ленинграда и области. Кстати, еще он являлся заядлым огородником: у него был лучший огород во всей нашей ближайшей округе.

Наш дом был двухэтажным, обширным, буквой „г“. Мы занимали одноэтажную часть дома № 7, которая фактически являлась пристройкой к нему с восточной стороны. Сначала наша трехкомнатная квартира была отдельной, но в силу добрых сердец моих родителей в одной из наших комнат мы приютили бывшую медсестру Первой мировой войны тетю Аню. История ее появления у нас весьма необычна: однажды мои родители, проходя по Литейному мосту, увидели женщину, которая хотела покончить с собой – утопиться в Неве. Чуть ли не в последний момент они успели схватить ее и тем самым спасли от смерти, а затем привезли ее к нам домой и приютили в маленькой комнате.

Произошло это в 1934 году, и три года тетя Аня прожила у нас. К сожалению, она была не вполне психически здоровой, но мы очень любили ее, ухаживали за ней, но все-таки затем врачи настояли на том, чтобы мы отдали ее в больницу им. Скворцова-Степанова. Комната освободилась, и к нам должны были обязательно кого-то подселить. Как исключение, маме разрешили самой подобрать жильца. Вот так в нашу семью на несколько лет вошла Ольга Константиновна Клодт, до этого жившая в доме № 3 по Малой Ивановской.

Нельзя не вспомнить о том, что под окно Ольги Константиновны стал приходить дедушка наших соседей, живший в Коломягах. Их отношения были очень трогательными и романтическими: дедушка пел серенады, и они уходили гулять в Сосновку. А мы, местные ребятишки, подслушивали и подсматривали...

Перед самой войной родственники Ольги Константиновны забрали ее в дом престарелых в Стрельну. Ольге Константиновне тогда уже было под девяносто лет. Больше мы ее никогда не видели, и о ее дальнейшей судьбе нам ничего не было известно...»

В первом этаже двухэтажной части дома № 7 по Малой Ивановской жила бывшая хозяйка всего здания – Евгения Везетау с двумя дочками. Ее муж несколько раз приезжал с Севера, где он занимал какую-то крупную должность на Северном морском пути, показывал нам морскую звезду и других обитателей подводного мира. Дочери Везетау живут сегодня в Смоленской области.

Квартиру во втором этаже дома № 7 занимали родные известного ученого-почвоведа, академика Константина Дмитриевича Глинки (1867—1927) – последователя и сподвижника В.В. Докучаева. Он являлся автором значительного ряда научных исследований и работ, организатором и руководителем многочисленных почвенно-географических экспедиций в Сибирь и Среднюю Азию (1908—1914), в результате которых были открыты огромные земельные фонды для сельскохозяйственного освоения. Имя Глинки по сей день носит основанный им Воронежский сельскохозяйственный институт, открывшийся 14 сентября 1913 года. Решение о его учреждении приняли III Государственная дума и Государственный совет, а утвердил его государь император Николай II. Глинку назначили первым директором института. Он пользовался большим авторитетом в научных кругах. Недаром члены Докучаевского почвенного комитета в своем приветствии отмечали, что гордятся фактом назначения директором института именно профессора Глинки, а также выражали уверенность, что под его руководством «...в новом институте найдет достойное место школа научного почвоведения».

С 1922 года К.Д. Глинка являлся профессором Ленинградского сельскохозяйственного института, где одновременно возглавлял кафедру почвоведения. В 1927 году он стал директором Почвенного института АН СССР и академиком Академии наук СССР (до этого, с 1926 г., был членом-корреспондентом). На 1-м Международном конгрессе почвоведов в 1927 году Глинку избрали президентом Международного общества почвоведов. К сожалению, в том же году Константин Дмитриевич скончался. Похоронили его на Шуваловском кладбище, могила сохранилась до наших дней...

Удельная. Очерки истории

Ученый-почвовед К.Д. Глинка, житель дома № 7 по Малой Ивановской улице


«Сын Константина Глинки Георгий построил над нашей пристройкой, в которой мы жили, второй этаж, – рассказывает Эдгар Прокофьев. – Перед войной здесь же с женой и маленькой дочкой жил Федор Федорович Иванчиков – начальник кафедры химии в Высшем военно-морском училище имени Фрунзе. Сухой, поджарый, всегда очень серьезный...»

Удельная. Очерки истории

Могила К.Д. Глинки на Шуваловском кладбище


Как и для Эдгара Рихардовича Прокофьева, для дочери Федора Иванчикова Елены Федоровны дом № 7 по Малой Ивановской улице – самое родное место. Здесь она родилась в 1935 году, тут, с перерывом на эвакуацию, прожила почти тридцать лет – до сноса дома в 1964 году.

«В августе 1941 года Военно-морское училище им. Фрунзе, вместе с семьями, эвакуировали в Астрахань, – рассказала Елена Федоровна Иванчикова. – Когда немцы стали подходить ближе, семьи отправили еще дальше – в Самарканд. Отца определили в дивизион подводных лодок в Баку – там он занимался дымовыми завесами. В 1943 году мы переехали с отцом в Углич, в начале 1944 года он вернулся в Ленинград, а в августе того же годы он вызвал и нас. Так мы вернулись в родной дом на Малую Ивановскую. Отец продолжал работать в училище. Он вышел в отставку в конце 1950 года по состоянию здоровья. К тому времени он был уже капитаном 1-го ранга, а среди его наград были медаль „За оборону

Кавказа", орден Ленина и ордена Боевого Красного Знамени. Выйдя в отставку, отец вел спокойную домашнюю жизнь. Будучи коллекционером по натуре, собирал марки. Очень любил заниматься садиком перед нашим домом. Был по-настоящему хорошим семьянином».

«Среди жителей второго этажа дома № 7 была Людмила Гедеонова, – продолжает рассказ Эдгар Прокофьев. – Отца ее репрессировали в 1937 году, а брат, летчик-истребитель, погиб в самом конце войны, под Берлином».

Дом № 9 по Малой Ивановской улице появился в середине 1930-х годов на пустом месте. По воспоминаниям Эдгара Прокофьева, «построило его семейство Коляды – мать и сын Федор, который был вожаком враждебной к нам половины Малой Ивановской улицы. Как нам хотелось ему напакостить как можно больше!...

На противоположной стороне, в доме № 4, жил сверхмодный (не в смысле одежды) технарь с мотоциклом и громким проигрыванием модных грампластинок. Хоть у меня и было знакомство с машиной „Линкольн“ и с самолетом на Комендантском аэродроме, но мотоцикл завораживал больше, поскольку он был ближе, и его частенько можно было погладить.

И еще один штрих к облику Малой Ивановской улицы. За всеми домами по нечетной стороне тянулись огороды в сторону Старопарголовского проспекта. От нашего дома № 7 огород шел до пруда-„треуголки“. Огороды у всех были хорошие, жили мы дружно, и никакой дележки земли у нас никогда не было».

* * *

Блокадные страницы

Из воспоминаний Эдгара Рихардовича Прокофьева.

<...> До войны нам показывали художественный фильм «Если завтра война». Там наши бойцы – богатыри несгибаемые, непобедимые, а противники – дурь, так и падают. Воевать мы будет только на чужой территории: «Ни пяди врагу!» Даже мы, мальчишки, чувствовали: пахнет войной.

А вот и война о себе заявила в полный рост. Июль-август 1941 года, стоят хорошие погоды. Вижу – высоко-высоко летит «самолетик». И совсем не похож на наши «ястребки». Потом узнал, что то была немецкая «рама», посланная фотографировать Комендантский аэродром, в то время – единственный в городе. Чуть позже оперативно, между двумя «Сосновками», соорудят еще один аэродром, сугубо военный, для истребителей и штурмовиков.

Небо стало моей заботой: как там дела? Вот «ястребок» с красными звездами устремился наперерез нашему же бомбардировщику... Чего это он?! И вдруг – огненные струйки прошивают нашего «бомбардировщика», и тот, охваченный дымом, пошел вниз. Стало известно, что наш подбитый рухнул у кинотеатра «Красноармеец» (потом он назывался «Уран»). Вот на какую военную подлость немцы пошли!

Было и такое наблюдение. В западном направлении летит тяжелый бомбардировщик с крестами на крыльях. Наши зенитки открыли по нему огонь. Раз недолет, два недолет... Ну, что вы, девчонки, мысленно обращаюсь к зенитчицам, бери же его... Нет, опять недолет. Так и ушел. Жаль... Однажды небо загудело, как сто двигателей. Шла эскадра вражеских самолетов. Забрался на теплую, смолистую ель (все штаны перепачкал!) и наблюдаю. Этот «звездный налет» на Бадаевские склады стал предтечей блокадного голода...

Не могу забыть свою первую встречу с «зажигалками», падающими с неба. Как и другие ребята, не раз дежурил на крышах и чердаках. Мне сперва казалось, что зажигалка должна попасть именно в меня, и я сгорю вместе с ней. Но, как говорится, Бог миловал. Помню Женьку Маслова. Он эти «зажигалки» тушил как свечи. Насколько знаю, он похоронен на Серафимовском кладбище.

Еще до войны мама сказала: «Если со мной что случится – иди к моей двоюродной сестре Маше, она о тебе позаботится». Я так и сделал, но не сразу, поскольку мог самостоятельно пожить на мамину карточку. Да и собранные запасливо дровишки очень даже пригодились – шли в обмен на продукты. Потом и на это сил не было, ноги «бастовали» – не шли. Спасибо тете Агаше из соседнего двора: нянчилась со мной как с собственным сыном.

Вообще говоря, это было время страшное, но это же было время блокадного братства: кто мог помогать, тот помогал. Не хлебом (не было), так словом, чаем, одеялом. И я все-таки встал на ноги. Пора пришла стучаться в детский дом. Там – коллектив, там не дадут помереть, в мои-то годы. Нашел такой, ближайший дом на реке Мойке, но там отказались принять: берем-де только тех, кого приводит милиция, воришек всяких. Я им пообещал научиться воровать, но это их не убедило. Дали другой адрес – на Малой Садовой. Добрел я туда, сил уже не было. Инспектор сказал: «Надо идти в другой дом по месту прописки». (Выборгский район. – С.Г.). Я отказался от направления. Сел у двери. И полное безразличие наступило. Думаю: здесь и умру – тепло, не дует, ничего мне больше не надо.

Видно, поняли мое состояние, пошептались и дали направление на Загородный, 58. Это было уже ближе. Сунул адрес-направление в карман пальто, а номер дома почему-то перепутал: вместо 58-го стал искать дом номер 59. И – не нашел! Этого номера и не было. Был угол Загородного и Международного – магазин «Трикотаж» на четной стороне. Зашел погреться. Меня обманули! Я стоял и плакал, второй и последний раз в своем отрочестве. Я уже говорил, то было время блокадного братства. Мои безвольные и беззвучные слезы остановили какого-то мужчину. Он объяснил мне, что детский дом через два квартала, у Можайской. Мы уже разошлись, как мужчина меня окликнул, позвал, пошли навстречу друг другу. Ничего не говоря, он дал мне пять рублей. И повернул обратно. Я был счастлив как никто! Жизнь не просто продолжалась. Она была почти прекрасна!

В изоляторе этого детского дома я провел всего четыре дня: нас стали эвакуировать. Повезли на Кавказ, но немцы оказались там раньше нас, и детский дом «на колесах» взял новое направление – Ярославская область. По совету директора детского дома (это был уже декабрь 1943 года) завербовался в Ленинградское ремесленное училище, и прощай, Ярославщина, привет, Ленинград! Я уже скучал по своему городу и хотел обратно. Мы ехали назад по «коридору смерти», не более 5 км в ширину. Ехали ночью и удивлялись, почему нас не бомбят, не обстреливают. И не брали в расчет, что немцы – пунктуальный народ и не хотят пропустить свое Рождество. А мы ехали. И вот – приехали! На единственный тогда «живой» вокзал – Финляндский...

* * *

По воспоминаниям старожилов, Малая Ивановская была тихой уютной улицей. Много зелени и цветов, повсюду сирень. «Жили большой деревней, все друг друга знали», – вспоминает Елена Федоровна Иванчикова.

А судьба Эдгара Рихардовича Прокофьева складывалась так, что многие события его жизни продолжали быть связанными именно с родной Удельной. Она словно бы служила местом притяжения. В марте 1958 года Эдгар Прокофьев вернулся в «родные пенаты» – на Удельную, только уже на Нежинскую улицу. С тех пор оттуда никуда не переезжал – уже полвека! А от Нежинской до дорогой сердцу бывшей Малой Ивановской улицы – совсем рукой подать...

Стандартный поселок и его обитатели

На топографических картах 1930-х годов близ современного мототрека обозначался населенный пункт под названием «Стандарт». Жители именовали его «Стандартным поселком» – именно так он значился и на почтовом адресе. По всей видимости, появился он во второй половине 1920-х годов. С 1925 года действовало акционерное общество «Стандартстрой», сооружавшее жилые дома каркасной конструкции. Стойки каркаса с двух сторон обшивались досками, а пустоты заполнялись теплоизоляционным материалом. Стены домов оштукатуривались.

«За последние годы „Стандартстрой” построил много рабочих поселков в Москве, Иваново-Вознесенске и других городах, – отмечалось в марте 1926 года в „Ленинградской правде”. – Нынешним летом „Стандартстрой” будет впервые строить в Ленинграде, за Невской заставой, жилые дома. Они строятся одного типа. Главное их достоинство – быстрая постройка (всего несколько месяцев). Благодаря однотипности домов, „Стандартстрой” доставляет для постройки уже готовые части».

В «Красной газете» 27 сентября 1928 года сообщалось: «В оргбюро дачного кооператива поступило коллективное заявление рабочих и работниц предприятий Выборгского района по вопросу о постройке дешевых дач. Авторы заявления предлагают в первую очередь приступить к постройке дач на Поклонной горе. Здесь имеются большие свободные участки. Местность очень здоровая. По соседству – роскошный парк, тут же озера. С фабриками и заводами имеется прекрасное трамвайное сообщение».

Почти через год, 7 сентября 1929 года, «Ленинградская правда» рапортовала: «На Поклонной горе Жилсоюз заканчивает постройку рабочего городка, который будет состоять исключительно из стандартных домов».

Кроме рядовых обитателей Стандартного поселка, работавших на заводах и фабриках Выборгской стороны, были здесь и люди исключительные. К их числу принадлежала семейная чета известных ученых-этнографов Прокофьевых.

Глава семейства Георгий Николаевич Прокофьев являлся исследователем языков самодийских народов. В перерывах между экспедициями, а затем с осени 1933 года он постоянно вел преподавательскую и научно-организационную работу в Институте народов Севера (ИНС), Педагогическом институте им. А.И. Герцена, в Институте по изучению народов СССР, был заведующим лингвистической секцией научно-исследовательской ассоциации ИНСа, старшим научным сотрудником Комитета нового алфавита.

Георгий Прокофьев – один из создателей письменности для самодийских народов, в том числе для одной из крупных народностей Севера – ненцев. Он составил первый ненецкий букварь «Новое слово» еще на основе латинского алфавита, а затем на основе русского, первый самоучитель ненецкого языка, первые грамматические очерки ненецкого, селькупского, энецкого и нганасанского языков.

Жена Георгия Николаевича Прокофьева, Екатерина Дмитриевна, тоже была выдающимся лингвистом, настоящим соратником мужа по научной работе. Будучи специалистом по селькупам и селькупскому языку, она принадлежала к блестящей плеяде молодых советских этнографов, которые после окончания университета ехали в неизведанные края, жили среди изучаемого населения, работая учителями, участвуя в создании и пропаганде письменности для этих народов. С 1932 года она работала над составлением алфавита и переводила литературу для селькупов, в том же году создала селькупский букварь, а в последующие годы – учебники арифметики, книги для чтения на селькупском языке, букварь для селькупских школ на русском языке и т. д.

«Мои родители были увлеченные, отчаянные, одержимые люди, – рассказывает о Прокофьевых их дочь, Инга Георгиевна Агаширинова. – Их научная деятельность составляла для них едва ли не главный смысл жизни. Они очень часто уезжали в командировки на Крайний Север, где работали в невероятно тяжелых бытовых условий. И, тем не менее, чувствовали себя совершенно счастливыми людьми. Когда родителей не было, с нами, детьми, была нянечка – она была нам как бабушка»...

В Стандартном поселке, в доме под № 35, семья Прокофьевых поселилась в первой половине 1930-х годов. «Поселок состоял из целой серии одинаковых („стандартных") двухэтажных деревянных домов, одной стороной обращенных к Сосновке, – вспоминает Инга Георгиевна. – Нам принадлежал весь дом. На первом этаже была кухня, фотокомната, большая гостиная. Прекрасно помню прекрасную старинную мебель, рояль, большой овальный стол. На стенах висели папины картины. Именно в этой гостиной проходили семейные концерты. Рядом с гостиной помещалась маленькая комната отдыха. На втором этаже находился большой кабинет отца с библиотекой и три детские комнаты – в семье было много детей.

Кроме того, что мой отец являлся выдающимся ученым, он был прекрасным скрипачом. Его друзьями были дирижер Евгений Мравинский и актер Николай Черкасов, которые часто бывали в гостях в нашем доме в Стандартном поселке. В своих воспоминаниях Мравинский называл отца „Жоржиком“. Кстати, мой отец, будучи наполовину немцем, обучал Мравинского немецкому языку.

Отец с Мравинским устраивали чудесные домашние, семейные концерты. Мравинский даже звал папу в оркестр, но тот не согласился: он был астматиком, и ему было бы очень трудно играть в оркестре, но, самое главное, у отца была великая страсть к этнографии. С Мравинским отец дружил на почве не только музыки, но и энтомологии. Они оба очень увлекались бабочками. Часто ловили их в нашем саду и в Сосновке. А дома у нас хранилась прекрасная коллекция бабочек.

Кроме всего прочего, отец был замечательным художником. Когда-то в детстве он брал частные уроки у самого Александра Бенуа. Во всех своих этнографических экспедициях он делал удивительные акварельные зарисовки, запечатлевшие места, природу, быт, людей. Даже подумать страшно: зачастую эти работы выполнялись в ужасающих условиях – при морозе до минус пятидесяти градусов!

Ныне живописные и карандашные рисунки отца хранятся в архиве Музея антропологии и этнографии РАН. Они никогда не выставлялись, поскольку предназначались исключительно для научных целей и являлись своего рода отчетами об экспедициях».

...Тяжелым испытанием для семьи Прокофьевых стал 1937 год. Георгия Прокофьева обвинили в проведении «буржуазно-националистических установок в языковом строительстве на Крайнем Севере», уволили из Института народов Севера и Института языка и мышления. «Это было тяжелым временем для всей семьи, – вспоминает Инга Георгиевна. – Когда его выгнали с работы, ждали ареста. Помню, как родители жгли в гостиной в печке фотографии, документы и письма – надо было уничтожить следы дворянского происхождения и спасти других людей в случае папиного ареста».

Действительно, Георгий Прокофьев принадлежал к дворянскому сословию. Тогда, во времена «государства победивших рабочих и крестьян», это приходилось тщательно скрывать. Между тем стыдиться-то было нечего. Прадед Георгия Прокофьева, будучи штурманом на бриге «Меркурий», участвовал в русско-турецкой войне 1828– 1829 годов. А отец, Николай Дмитриевич, был знаменитым художником-акварелистом, академиком архитектуры.

Тогда, в 1937-м, гроза прошла стороной. Возможно, помогло заступничество его учителя, известного этнографа В.Г. Богораза, обращавшегося лично к Сталину. Вскоре Прокофьев вернулся к научной работе: с 1 октября 1939 года его зачислили в Институт этнографии АН СССР на должность заведующего кабинетом Сибири. Кроме того, до войны он преподавал этнографию народов Сибири и самодийских языков на этнографическом отделении филологического факультета Ленинградского университета.

Когда началась война, самая старшая дочь Прокофьевых, Елена, будучи «ворошиловским стрелком», ушла добровольцем на фронт. Снайпером она прошла всю войну.

В начале июля 1941 года с просьбой взять его добровольцем в Красную Армию обратился и Георгий Прокофьев, предлагая себя в качестве переводчика с немецкого языка, однако медицинская комиссия отказала ему

Как и для всех ленинградцев, блокада стала страшной драмой для семьи Прокофьевых. «Отец, с конца ноября 1941-го уже обессилевший от голода, остался жить в Институте этнографии, – вспоминает Инга Георгиевна. – Перестали ходить трамваи, и не было никакой возможности добраться до дома. Отец умер в институте в январе 1942 года и был похоронен в братской могиле на Сера-фимовском кладбище. Мама в это время ждала ребенка, 1 марта 1942 года родился сын, названный Андреем. Через месяц ребенок умер. В ту же блокадную зиму умер от голода и старший сын Борис – в семье его звали Бобом. Было ему четырнадцать лет. Обоих сыновей похоронили на Шуваловском кладбище...

В Стандартном поселке мы с мамой и сестрой оставались до апреля 1942 года. Мы уже практически не двигались, и мама тоже. Когда нас эвакуировали, я была уже почти в бессознательном состоянии. Мою старшую сестру, Аню, чуть не выбросили из поезда, решив, что она умерла. В эвакуации мы оказались в Краснодарском крае. Нас выходила женщина, у которой мы жили в станице Усть-Лабинской. Но вскоре пришло известие, что подходят немцы, и нам удалось уехать буквально на последней подводе. Ближе к осени 1942 года мы добрались до Казани, где находился филиал Института этнографии».

...Когда в эвакуированном в Ташкент институте узнали о гибели дома Прокофьевых в Стандартном поселке, то в Ленинград 11 марта 1943 года ушла телеграмма: «Срочно выясните райсовете судьбу архива Прокофьева дом снесен Абрамзон». Но было уже поздно: спасти архив ученого не удалось.

«В конце мая 1945 года мы вернулись в Ленинград, – вспоминает Инга Георгиевна. – Нашего дома в Стандартном поселке не было, да и других, стоявших по соседству, тоже.

Удельная. Очерки истории

Г.Н. Прокофьев. Фото конца 1930-х годов. Из семейного архива И.Г. Агашириновой


Удельная. Очерки истории

Е.Д. Прокофьева. Фото конца 1950-х гг. Из семейного архива И.Г. Агашириновой


Говорили, что эти дома разобрали на дрова. Как выяснилось, все остававшееся имущество из нашего дома растащили. Нашу мебель потом видели у соседей. Книги отца или сгорели, или тоже были украдены. Пропала и отцовская докторская диссертация. Некоторые его картины, висевшие когда-то в нашей гостиной, мы потом случайно обнаружили в комиссионном магазине на Невском. Однако выкупить их у нас не было никакой возможности – мы бедствовали. Жить нам пришлось у бабушки на проспекте Щорса – в доме, наполовину разрушенном бомбой во время блокады. Мамина зарплата была мизерной, жили мы впроголодь, ели картофельную шелуху, спали на полу, а столом нам служил чемодан...»

Тем не менее, несмотря на тяжелое время, Екатерина Дмитриевна Прокофьева продолжала заниматься делом всей своей жизни – этнографией. Именно в послевоенные годы она выросла в крупнейшего специалиста по этнографии селькупов и ненцев, стала соавтором капитальных обобщающих трудов «Народы Сибири» из 18-томной серии «Народы мира» и «Историко-этнографического атласа Сибири».

Екатерину Дмитриевну по праву называют пионером этнографического изучения Тувы: в первой половине 1950-х годов она совершила туда три экспедиции. Занималась она и педагогической деятельностью: преподавала на северном факультете ЛГУ Уже после выхода на пенсию в мае 1964 года она кропотливо собирала последние материалы для подготовленного ею селькупско-русского словаря. К сожалению, она не успела опубликовать эту работу, как не успела завершить и монографию о селькупах, создание которой в память о муже она считала своим святым долгом...

* * *

Как это нередко бывает, тема Стандартного поселка получила свое продолжение в откликах старожилов. Один из них, Альберт Александрович Гуссалов, принес в музей «Лесное: из прошлого в будущее» в Доме детского творчества «Союз», что находится недалеко от «Бассейки», на проспекте Раевского (дом № 5, корп. 2), свою детскую куклу – реликвию блокадных лет. «Ее зовут Кутька», – пояснил он. Именно так он и назвал свой рассказ, посвященный своей жизни в Стандартном поселке.

«Кутьку я помню с 1941 года. Его мне подбрасывала мама, считала – ребенку будет веселее. Увы, будучи мужского пола, я с ним не играл, хотя относился с уважением...

Когда дом на Петроградской стороне, где жила наша семья, разбомбили, летом 1942 года мы перебрались в Сосновку. Почему-то она считалась местом окраинным и очень тихим. Но, помнится, непрерывно шли по нашему переулку вдоль Сосновки грузовики – мол, там, нефтебаза. О питомнике собак-диверсантов знал лишь из соседских разговоров.

Отец служил в располагавшейся рядом воинской части – 189-м зенитном полку Ближе всего к нам находился пост звуковой разведки. Мне было всего два года, и меня там всегда очень радостно встречали, брали на руки.

Дом, где мы жили, входил, как говорили, в Стандартный поселок. То, что помню, – одно из одноэтажных бревенчатых больших строений с четырехскатной крышей, поделенных на четыре квартиры – вдоль и поперек – каждая со своим входом и палисадником. Правда, жили мы там не очень долго: в 1943 году зенитный полк отца перевели на Синявинские высоты, где отец и погиб летом того же года. Мы же переехали обратно на Петроградскую сторону, а наши дома в Стандартном поселке разобрали на дрова. Слыша выражение „когда деревья были большими", сразу вспоминаю неповторимые стройные деревья нашей Сосновки с колючими шапками вверху».

Детство на Алексеевской

Воспоминания Бориса Георгиевича Ефремова (Литературная запись О.Ю. Лукьяновой)


Родился я в доме № 18 по Старо-Парголовскому проспекту, где жили мои бабушка и дедушка по линии отца. В день моего рождения, 24 июля 1927 года, моя мама – Мария Александровна Ефремова – гуляла в Сосновке, когда почувствовала, что я хочу выйти на свет. К счастью, удалось вызвать карету «скорой помощи», и роды принимали уже в условиях больницы.

В том же 1927 году наша семья переехала на Удельную. В квартире на Старо-Парголовском было тесновато, а в Удельной жили родственники мамы. В освободившуюся квартиру мы и переехали. Наша семья – это мой отец, Георгий Павлович Ефремов, мама, моя старшая сводная сестра Татьяна (мамина дочь от первого брака) и родившаяся в 1929 году сестра Инна. Папа всю жизнь работал на Центральном телеграфе, там же позже стала работать и Татьяна.

На Лагерной у нас было два адреса: сначала мы жили в доме № 6, а несколько блокадных месяцев провели в доме № 16, объединившись с двумя тетушками – Евгенией Александровной Семеновой (в девичестве Соколовой) и Надеждой Александровной Соколовой. Вместе в войну выживать было легче. В январе 1942 года этот дом сгорел – вспыхнул ночью по проводам от соседнего. Версии причин пожара назывались разные: от бытовой и вполне естественной (загорелось сушившееся у печки детское одеяльце) до шпионской (поджог с целью демаскировать аэродром в Сосновке). При всей невероятности второй версии, тогда называлось даже имя поджигательницы.

Пожар этот помню очень хорошо, как и дату, врезавшуюся в память на всю жизнь – 12 января. У нас еще елка стояла. Спасали какие-то вещи, выносили их на соседнее заснеженное футбольное поле. При пожаре погибли многие памятные для семьи вещицы: фотоальбомы, предметы мебели и безделушки, привезенные дедом из Китая, в окно выкинули пианино, корабельный «Стенвей»... До них ли было...

После войны только куст сирени, росший некогда под окном, напоминал об этом доме и прежней жизни. Не пережила пожар и Евгения Александровна, тогда же в январе и скончалась. Похоронить ее хотели обязательно в гробу. Плотник запросил немыслимое – буханку хлеба. Семейное серебро смогли где-то обменять на хлеб. В гроб положили не только 61-летнюю женщину, но и крошку-сироту Инночку Эрит, которую пыталась выходить сестра Евгении Александровны Вера Александровна Соколова. Пыталась, но не смогла... Так и лежат они на Шуваловском кладбище все рядом.

До войны дом № 16 находился на Лагерной вблизи пруда Линден и особняка Линдена. Описать его дом не могу, но из всех окрестных домов он выделялся своей архитектурой: одним словом, шикарный был дом. Когда его не стало, к сожалению, не помню, может быть, и он сгорел в тот страшный пожар.

Удельная. Очерки истории

Спортсмен А.К. Григас. Из архива Е.А. Стояновой


Удельная. Очерки истории

Удельнинские дети на отдыхе, организованном при ЖАКТе Ne 7259 на Рашетовой улице. Фото конца 1930-х гг. Из архива О.Ю. Лукьяновой


Рядом с нашим домом, там, где теперь дома № 11 (корп. 2) и № 7 по Рашетовой улице, было большое футбольное поле. Любителей побегать с мячом всегда было много и среди взрослых, и среди нас – мальчишек. Команды собирались быстро. Иногда играли двор на двор, правда, после этого «сражения» могли продолжиться уже и вне поля. Любовь же к футболу несу через всю жизнь.

Вообще-то игр, в которые мы играли, было много – лапта, городки (набор мне подарили тетушки на день рождения), штандр, «12 палочек», «казаки-разбойники», «попа-загоняла», «чижик», прятки... Играли увлеченно, всегда с азартом. Для меня наши игры трижды заканчивались травмами, и следы на руках напоминают о них до сих пор. Но ни вывихи, ни раны сделать меня осторожным в играх все равно не могли.

Став постарше, увлекся волейболом и лыжами. Хорошая волейбольная площадка была между домами № 4 и № 6 по Лагерной. Для лыжного бега просторов было достаточно в Сосновке, а самыми лучшими горками были склоны со Старо-Парголовского проспекта в сторону Энгельса за Рашетовой улицей. Для спуска же со склонов Поклонной горы (вдоль Поклонногорской улицы) требовались смелость и особое мастерство. Недаром здесь был создан Выборгский трамплин и занимались профессиональные спортсмены.

Удельная. Очерки истории

Ребята с Лагерной улицы на волейбольной площадке между домами №4 и №6 по Лагерной улице. Слева направо: Б. Ефремов, Б. Новиков, Н. Варламов. В глубине на заднем планездание почты, обращенное лицевой стороной на Семеновский переулок. Фото 1939 г. Из архива Б.Г. Ефремова


Тренером был наш удельнинец – Александр Казимирович Гри-гас, проживавший со своей семьей в доме на углу Лагерной и Новозыбковской улиц. Позже, работая уже на Кавголовском трамплине, А.К. Григас стал тренером сборной СССР[53].

Удельная. Очерки истории

На прогулке в Сосновке. В центредва друга: Б. Ефремов (справа) и Б.Новиков (слева). Фото 1939 г. Из архива Б.Г. Ефремова


Одним из увлечений удельнинских мальчишек была рыбалка, благо прудов и озер вокруг достаточно. Стоило только по Отрадной улице пройти к прудам на Лихачев ом поле и можно часами предаваться любимому занятию. Там попадались не только колюшки, но и карасики.

На заповедные пруды за Малой Ивановской не всегда можно было пройти. Было время, когда они были окружены высокой оградой и принадлежали дому на Старо-Парголовском. И все же помню, что в одном из них (мы называли его «треуголкой») мы даже купались, а в другом, который был расположен ближе к Лагерной, ловили рыбешку.

Друзей у меня в детстве было немало. С кем-то жили рядом, с кем-то учился вместе по 7-й класс в школе № 27 (красное кирпичное здание на пр. Энгельса, № 63), с кем-то встретил первую блокадную осень в школе № 9 на Костромском проспекте. С некоторыми из них прошел рядом по жизни...

Адреса Нины Коминой

Два удельнинских адреса связаны с именем актрисы Нины Константиновны Коминой – одного из основателей Ленинградского Большого театра кукол. А началась история этого театра в маленьком деревянном доме у Поклонной горы на Костромском пр., 63, ранней весной 1931 года.

Пятеро друзей – молодые актеры Нина Комина, Абрам Гак, Анна Гумилева (вторая жена Николая Гумилева), художник Владимир Комин и музыкант М.Г. Аптекарь, бесконечно влюбленные в волшебное искусство театра кукол, решили создать свой театр. Нина Комина и Абрам Гак изготовили первых кукол, а все имущество театра вместе с переносной ширмой поначалу умещалось в чемодане.

Актеров-кукольников приютил Дом коммунистического воспитания детей Смольнинского района на проспекте Володарского (ныне – Литейный пр., 49), и 16 мая 1931 года пьесой «Инкубатор» театр открыл свой первый сезон. Появились благожелательные отзывы в печати, в том числе статьи актера и режиссера, одного из основоположников советского кукольного театра Евгения Деммени.

Благодаря приходу режиссера, выпускника Школы русской драмы, ученика В.Э. Мейерхольда, Савелия Наумовича Шапиро, возглавившего театр в 1932 году, дело пошло на профессиональной основе. Театр рос, объединял вокруг себя талантливых людей, набирал силу. В 1939 году он уже носил название «Второй ленинградский театр кукол» и получил статус государственного театра, а в 1940 году – помещение на улице Некрасова, 10. С 1955 года он называется «Большой театр кукол».

Нина Константиновна Комина была старше XX века ровно на один год, и 28 октября 1994 года она торжественно отметила свой 95-летний юбилей. «Интересно, что живет она все там же, у Поклонной горы, домик, правда, другой, но очень похож на тот, в котором шесть десятилетий назад все начиналось», – говорилось в публикации в газете «Санкт-Петербургские ведомости», посвященной юбилею. Речь шла о доме на Ярославском пр., 78, на углу несуществующего ныне Громовского переулка, где Н.К. Комина жила с начала 1950-х годов до самой смерти в 1996 году[54].

«Ваша долгая жизнь, Ваш творческий путь неразрывно связан с нашим городом, – говорилось в поздравлении Нине Константиновне в связи с ее 95-летием за подписью председателя петербургского отделения Союза театральных деятелей России В.И. Стржельчика. – Мы помним и чтим Вас – старейшую актрису Большого театра кукол с самого его основания. Вы посвятили свою жизнь уникальному искусству, дарили радость взрослым и детям».

Удельная. Очерки истории

Н.К. Комина. Фото 19451946 гг. Из архива Г.А. Попова


В жизни Нины Константиновны Коминой была и еще одна ипостась: когда в силу преклонного возраста она не могла уже выступать в театре, вторым делом ее жизни стало разведение цветов. И здесь, благодаря прирожденному чувству красоты, она получила признание и достигла выдающихся успехов. Еще в начале 1950-х годов она участвовала в создании кружка цветоводов при Выборгском районном отделении Всероссийского общества охраны природы (ВООП). К 1956 году кружок превратился в клуб, художественным руководителем которого стала Н.К. Комина.

«Человек огромного энтузиазма (нужно сказать, что в цветоводстве работают только энтузиасты), неиссякаемой энергии, большого художественного вкуса», «строгий судья и добрый человек, очень много сделавший для нашего города» – такими эпитетами наградили Нину Константиновну в публикации петербургского журнала «Флорист», посвященной сорокалетнему юбилею клуба аранжировщиков и флористов при Выборгском дворце культуры.

Казалось бы, вся жизнь Нины Константиновны была на виду: талантливая артистка, замечательный цветовод. И только, наверное, самые близкие люди знали о той глубочайшей трагедии, которую довелось пережить этой удивительной женщине. Во время Великой Отечественной войны она лишилась своего единственного сына Владимира – разведчика, заброшенного за линию фронта и не вернувшегося с задания. Долгие годы его судьба была покрыта завесой тайны, да и сегодня нам остается лишь догадываться об обстоятельствах его гибели.

Удельная. Очерки истории

Б. Комин. Фото 1939 г. Из архива ГЛ. Попова


Владимир Комин родился в 1924 году, хотя в документах значится 1923-й – он исправил себе год, чтобы попасть на фронт. Вырос он в Удельной, его родным «гнездом» был дом на Костромском пр., 63. Отсюда он уходил на фронт в начале войны, отсюда он ушел на свое последнее задание в феврале 1942-го...

Перед началом войны Владимир Комин учился на последнем курсе школы тренеров (лыжном отделении) при Институте физкультуры им. Лесгафта. Был чемпионом города по лыжным гонкам. С первых дней войны он пошел добровольцем в сформированный в институте 13-й партизанский отряд. Лыжники-лесгафтовцы отлично зарекомендовали себя во время советско-финской войны 1939—1940 годов – именно поэтому и теперь, когда началась новая война, на них очень рассчитывали, разворачивая действия партизан и диверсантов в тылу врага.

После короткой подготовки в Кавголово партизанский отряд забросили под Гдов. Наладить партизанскую борьбу там не удалось, и уцелевшие лесгафтовцы отдельными группами пробирались обратно через линию фронта.

Удельная. Очерки истории

Б. Комин. Фото 1941 г. Из архива Г.А. Попова


После возвращения из-под Гдова Владимира Комина не стали возвращать в партизанский отряд, а определили в разведотдел штаба Северо-Западного, а затем Ленинградского фронта. С сентября 1941 по март 1942 года сначала в качестве бойца, а потом командира группы, он выполнял специальные задания в тылу противника. Так, в конце 1941 года его отправили через Ораниенбаумский пятачок за линию фронта на сбор разведданных по Ропшинскому аэродрому. Из всего состава группы только Комин сумел добраться до аэродрома и успешно выполнить поставленную задачу. После возвращения старший по группе, Роман Мовчан, представил на Комина наградной лист. Правда, награду он так и не получил.

В последний раз Нина Константиновна видела сына 10 февраля 1942 года, незадолго до его вылета на последнее задание. С ним была девушка Женя – невысокого роста, темноволосая. С ней Владимир в январе 1942 года ходил на задание за линию фронта. На новое задание он пошел без

Жени. С тех пор его судьба никому не была известна. Про Женю потом стало известно, что она погибла: была расстреляна врагом еще при спуске на парашюте...

В том же 1942 году Нина Комина эвакуировалась с театром из Ленинграда. На грузовике, кузов которого сколотили своими силами, коллектив театра через Ладожское озеро увез своих кукол и оставшихся в живых актеров в Сибирь. Выступали с представлениями для детей, сатирическими спектаклями для взрослых. Выходили на импровизированные сцены в ангарах аэродромов, на кораблях, в госпиталях и на заводах. Дважды они побывали в блокированном Ленинграде, под обстрелом, на катере, добирались до Кронштадта, выступали перед моряками...

Вернувшись из эвакуации, Нина Константиновна начала поиски сына, но все было тщетно. В Институте им. Лесгафта о его судьбе ничего не знали, в Большом доме на Литейном тоже ничего не смогли сказать. Правда, вскоре, в 1946 году, ее вызвали в Большой дом и сказали: «Если Ваш сын появится, Вы должны немедленно нас известить». Но никаких известий от Владимира Комина больше не было.

В середине 1980-х годов к поиску подключился преподаватель Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта, житель блокадного Ленинграда Григорий Александрович Попов. Он жил неподалеку от Нины Константиновны и знал ее лично.

«Есть печальная статистика – из каждой сотни двадцатилетних, ушедших на войну, вернулся лишь один, – отмечает Григорий Попов. – Но матери, потерявшие своих детей на войне, не теряют надежды, они ждут их, ищут след их на нашей земле... Мной двигало желание докопаться до правды – помочь матери узнать судьбу единственного сына. На поиски у меня ушло три-четыре года напряженной работы и поездки по самым разным местам. Поначалу мне пришлось натолкнуться на глухую стену молчания в архивах, и только упорство и настойчивость привели к результату».

Сначала удалось выяснить, что в последнее задание Комина отправили в район Тосно в ночь с 7 на 8 марта 1942 года вместе с молодой девушкой Фаиной Ловцовой. Как указывалось в официальном ответе, «после выполнения задания, 15 марта 1942 года, при выходе в расположение частей Советской армии связь с группой прекратилась, ее дальнейшая судьба нам неизвестна».

Не особо надеясь на удачу, Григорий Попов взялся за поиски родных Фаины Ловцовой. Известно было только название деревни Себра в Вологодской области, откуда она была родом. А дальше произошло чудо, в которое невозможно было и поверить. Оказалось, что Фаина Ловцова (по мужу Городкова) уцелела во время войны и проживает в Москве. Григорий Попов немедленно отправился к ней.

«Когда я положил перед ней ответ из архива, в котором говорилось о ее разведывательном задании, – вспоминает Григорий Александрович, – она обреченно закрыла лицо руками: „Зачем Вы все всколыхнули в моей памяти? Никакого задания мы не выполнили и выполнить не могли... Партизанский отряд, в который нас забрасывали, уже был разгромлен, радистка работала под диктовку немцев, и мы попали прямо в руки врага...“».

С болью в сердце рассказала Фаина Алексеевна, как ее с Володей переправили ночью на самолете через линию фронта. Огни партизанских костров, на которые ориентировался летчик, показались ему какими-то странными, как будто бы не совсем настоящими. Почувствовав что-то неладное, он сбросил парашютистов чуть в стороне от огней.

У Фаины Ловцовой почти не было подготовки прыжков с парашютом, и приземление оказалось неудачным. Она ударилась головой о землю, разбила лицо, сильно болела и кружилась голова. Как только они вышли из леса, в тот же день их схватила поджидавшая немецкая разведка. Ее и Володю доставили в Шапки, бросили в какой-то сарай или амбар, а на допросы водили в здание старой школы. После четырех дней допросов, когда немцы поняли, что от нее ничего не добиться (она просто ничего не знала, радисткой не была и никакого специального задания не имела), Фаину заключили в тюрьму в Любань. Затем, согласно архивным документам, 28 марта 1942 года ее отправили в город Обендорф в Западной Германии, где определили на работу на завод «Маузер».

За все оставшееся время войны она прошла тринадцать концлагерей Европы, в том числе Равенсбрюк. Освободили уже тогда, когда из лагеря ее послали батрачить на хозяев. На родину Фаина Ловцова вернулась в мае 1945 года. Как водится в таком случае, прошла тщательную проверку. Затем всю жизнь работала на железной дороге вместе с мужем Петром Ильичом Городковым. Никому, даже своему мужу, она не рассказывала о той страшной истории под Тосно, в которой ей довелось оказаться. И думала, что никогда уже не придется ей вспоминать случившееся тогда...

Владимира Комина ей довелось увидеть последний раз после одного из допросов в Шапках. Было это примерно 12 или 13 марта 1942 года. Больше о нем ничего не было известно...

В 1988 году, в День Победы, в газете Тосненского района «Ленинское знамя» появилась заметка Григория Попова «С задания не вернулся...», посвященная судьбе Владимира Комина. Обращаясь к местным старожилам, ветеранам, юным следопытам, автор просил откликнуться тех, кто мог хоть что-нибудь знать о разведчике. К сожалению, ответом была тишина. По всей видимости, потому, что во время оккупации немецкими войсками Тосненского района населения здесь не было: практически всех в качестве батраков вывезли на сельскохозяйственные работы в Литву.

Обстоятельства гибели Владимира Комина (а надежда на то, что ему удалось выжить в плену, ничтожно мала) так и остаются одним из многочисленных белых пятен в истории последней войны. Остается лишь добавить, что имя его в нашем городе не забыто: В.В. Комин увековечен на мемориальной доске в Институте им. Лесгафта, посвященной памяти лесгафтовцев, отдавших жизнь за Родину в годы Великой Отечественной войны...

Дом на Костромском

Серия уд ельнинских встреч подарила автору этих строк знакомство еще с одним старожилом здешних мест – Лилией Николаевной Петровой. «Давно хотелось написать Вам, но окончательное решение пришло, когда замелькали на страницах газеты знакомые фамилии: Цветковы, Булыгинская, появились фотографии домов, которые помню с детства, – говорилось в письме Лилии Николаевны, адресованном в редакцию „Санкт-Петербургских ведомостей". – Моя семья поселилась в Удельной в 1935 году в типичном деревянном доме с замечательными цветными стеклами на верандах – синими, желтыми, зелеными и красными. Я родилась в 1938 году и, за исключением трех лет эвакуации, прожила в этом доме до конца 1959 года, когда дом снесли, а мы получили жилье (тогда коммунальное) в считанных метрах от старого дома. Итак, практически вся жизнь прожита на Костромском проспекте...»

Конечно, такое письмо не могло не получить продолжения. «Наш старый дом стоял на месте нынешнего дома № 31 по Костромскому проспекту, – уточнила Лилия Николаевна. – Год его постройки, 1877-й, был вырезан на деревянном украшении под коньком. Стало быть, дом простоял восемьдесят три года – снесли его в 1960 году. Мы выехали за год до этого. Вокруг уже вовсю строили ГОМЗовские дома, и наш дом какое-то время стоял буквально посреди строительной площадки. Потом добрались и до него. Конечно, покидать родной дом было жалко. Но ведь к тому времени он уже изрядно обветшал. Примет цивилизации в нашем доме, кроме электричества, не было. Быт был очень простым, за водой ходили на колонку. Но вместе с тем наш дом не был убогой лачугой: он хранил в себе старинные благородные черты – высокие потолки, прекрасный паркет, филенчатые двери с медными ручками. Наша семья занимала две большие комнаты на втором этаже и огромную летнюю веранду.

Наш дом называли „ермаковским“ – по фамилии его дореволюционных владельцев. И еще говорили, что одна из наших жильцов, Мария Яковлевна Кузнецова, была из потомков тех самых Ермаковых, которым когда-то принадлежал наш дом. Жила она с нами до самого расселения. По всем ее манерам и поведению чувствовалось, что она «не из простых». Помню, она учила нас вышивать, занималась с нами, детьми, разными полезными делами...»

Родители Лилии Николаевны Петровой были самого что ни на есть крестьянского происхождения. Оба родились в 1908 году, оба ринулись из русской глубинки учиться в Ленинград. Здесь и познакомились – в Ленинградском университете.

Мать, Евфросинья Федоровна, окончила в 1930 году факультет языкознания и материальной культуры «по литературному уклону». Как потом признавалась, хотела быть архивисткой, хотя сама особенно не задумывалась, что вкладывала в это понятие, но стала учительницей – русского языка и литературы, и никогда не жалела об этом. Как раз тогда, когда она окончила вуз, в стране развернулось массовое движение по ликвидации безграмотности, и Евфросинья Петрова с головой окунулась в общее дело.

Отец, Николай Яковлевич, мечтал стать писателем. Писал стихи, жил литературными интересами и даже, еще будучи студентом, начал работать в ТАСС. Однако жизнь распорядилась иначе: в 1929 году, в год «великого перелома», он попал под «чистку». Когда выяснилось, что его родители были из кулаков (а в анкете значилось – «сын дьячка»), его выгнали из университета с запретом заниматься журналистской деятельностью.

Слава богу, репрессии ограничились только этим. Пришлось срочно переквалифицироваться из журналиста в инженера, окончив ускоренные курсы ЛЭТИ. Точные науки были не особенно по сердцу, но приходилось мириться с положением вещей. Недаром на конспектах лекций он сделал полушутливый заголовок: «Математика – кому мать, кому мачеха». Но даже и потом, когда стал работать инженером в трамвайном парке имени Калинина, Николай Петров не оставлял своих литературных занятий.

В домашнем архиве сохранились его стихи, многие из которых говорят о литературном таланте Николая Яковлевича, к сожалению, так и не получившем своего воплощения. Многие строчки были посвящены родной вологодской природе. Как, например, эти, датированные 1931 годом:

Я родился в лесу,

И зеленые ели

Над скосившейся старой избой

Колыбельные песни мне пели.

Пели песни о солнце,

О восходе лучей,

Проникающих в топкие гати,

Побеждающих сумрак ночей...

В начале войны Николая Петрова перевели на вагоноремонтный завод. В самом начале июля 1941 года он отправил семью – а к тому времени у них уже были две дочки: Марочка и Лилия – в эвакуацию на Урал. Там, под Пермью (тогда город назывался Молотов), жили две его сестры. Евфросинью Федоровну распределили работать учительницей. Николай Яковлевич остался в блокадном Ленинграде.

В семейном архиве сохранился уникальный документ – завещание отца, написанное им в блокадном Ленинграде, в доме на Костромском проспекте в Удельной, в конце ноября 1941 года. Это письмо прошло мимо цензуры: в Пермь его привез знакомый Петрова. Военная цензура такое бы никогда не пропустила, а если бы это письмо попало в руки бдительных сотрудников органов НКВД, то автору было бы несдобровать – грозила бы политическая статья со всеми вытекающими последствиями. Обвинить могли бы и в «пораженческих настроениях», и в «разглашении военной тайны», и в «антисоветской агитации и пропаганде». Действительно, в завещании имелось немало вольных рассуждений, однако сделаны они были вовсе не от отчаяния, а от осознания того, что эти строки могли быть последними.

С разрешения родных Николая Яковлевича мы позволим себе привести часть этого завещания. Сегодня оно является не просто реликвией семейного архива, а уникальным историческим документом – ярким свидетельством эпохи.


«Моей жене на память, если я погибну, моим детям.

25.XI.41.

Эти строчки я решил написать на тот случай, если война захлестнет меня или унесет своими волнами далеко от моей семьи.

Три месяца идут бои возле самого города. Недавно я подсчитал: около 270 раз немецкие самолеты совершали налеты на город. Сколько бомб сброшено? За последнее время по всему городу падают снаряды. Появился самый страшный спутник войны – голод... Голодная блокада стала страшнее бомб и снарядов. Апатия охватывает всех, один мучительный вопрос сверлит сознание у каждого: на сколько дней хватит сил?

Блокаду обещают прорвать, но никто не знает, каково положение войск? На Москву начато второе наступление; Белоруссия, Украина, Донбасс, Крым потеряны.

Вчера вечером вся Выборгская сторона была без трамваев. Снаряды в нескольких местах оборвали провода трамвайной линии.

Невиданные очереди у магазинов. Если кто достанет немного дуранды или картофельных очисток, тот чувствует себя счастливым и обеспеченным. Сегодня в нашем магазине в очереди за студнем (по карточкам) раздавили женщину и мальчика...

Страшная война разгорается все больше и больше, порождая миллионы преступлений. Нет ничего удивительного, что в тылу или на фронте от голода или болезни приходится скоро погибнуть.

Жене и дочерям хочется оставить здесь советы, мысли и последние желания.

Милая Фруза, тебе будет тяжело читать эти строки, если к тебе попадут они. Я очень не хочу, чтоб они лишний раз заставили тебя плакать, нет. Я хочу, чтоб они помогли тебе обдумать судьбу любимых Марочки и Лили. Я хочу, чтоб у тебя хватило сил вырастить и воспитать их такими, чтоб они доставили тебе много-много радости и без меня.

Ты расскажешь им про меня, про мою жизнь. Возможно, в характере их найдется кое-что схожее с моим, поэтому пусть учтут мой горький жизненный путь, будут умнее и опытнее меня. Я люблю их так, как никто больше на свете. Расстаться с ними тяжелее, чем с жизнью, это верно.

Что моя жизнь? Фруза, если мне придется скоро умереть, то смерть сама по себе не страшит меня, вот почему я хочу, чтоб ты поняла, почему не надо плакать из-за чувства жалости.

Уйти в небытие мне не страшно. Я спокойно всегда ходил при самых сильных бомбардировках города и не прятался ни от бомб, ни от снарядов. Я думаю, что у меня хватит сил относиться философски к смерти до самого конца...

Лучшую половину жизни я прожил, а мечты и желания остались не осуществлены. В моих глазах вся жизнь имеет смысл, красоту и радость только потому, что я надеялся и собирал силы (готовил момент), когда смогу отдаться творческому труду, утолить свою страсть. Но всю жизнь я прожил в плену и угнетении. Я страстно хочу, чтоб мои дочери не знали этого угнетения или сумели его преодолеть.

Ты умный и чуткий человек, ты сможешь помочь преодолеть им это „мое“, если оно у них появится. Преодолеть – показывая мой путь.

Вместе с этим письмом я оставляю здесь, на чердаке, несколько листков из дневников и свои литературные записки. Когда Марочке и Лиле будет по 14—15 лет, ты передай им. Может быть, моя мечта осуществится – в душу (а душа в детстве чуткая, нежная, восприимчивая) западет искра, и кто-то из них захочет стать литератором и использует мои планы и характеристики...»


В семейном архиве сохранилась уникальная переписка – открытки Николая Петрова, отправленные родным в село Лобаново Молотовской области из блокадного города, а потом с Ленинградского фронта, куда он ушел добровольцем в конце 1942 года. Писал он очень часто, обращаясь не только к жене, но и к дочерям.

«Милая Марочка, спасибо за твое письмецо! – писал Николай Яковлевич старшей дочери 12 января 1943 года. – Очень хорошо, что тебя интересуют вопросы физической географии и астрономии. Увлекательные книги есть об этом. Проси маму – она достанет. Это будет твоим успехом в школе. Я часто думаю о тебе. Очень соскучился. Целую тебя крепко. Папа».

«В письмах с фронта отец иногда присылал горсть сахарного песка, – вспоминает Лилия Николаевна. – И она обычно доставалась мне, как самой младшей». А однажды из конверта, присланного отцом с фронта, вывалился... маленький шелковый парашютик. Потом он долго был среди детских игрушек. «Мне мама пишет, что ты хочешь скорее поехать в Ленинград, – говорил в том письме отец, обращаясь к своей младшей дочери Лилии. – Скоро немцев мы прогоним, и тогда тебе можно будет с мамой и Марочкой приехать. Я очень по тебе скучаю. Посылаю тебе в конверте шелковый парашютик. Это немцы ночью бросали с такими парашютами ракеты. А ты сделай из него зонтик».

Удельная. Очерки истории

Е.Ф. и Н.Я. Петровы. Фото конца 1920-х гг. Из архива Л.Н. Петровой


Удельная. Очерки истории

Автопортрет Н.Я. Петрова, сделанный на Ленинградском фронте 29 ноября 1943 г. Из архива Л.Н. Петровой


В одном из писем Николай Петров прислал свой автопортрет, сделанный в землянке. Подпись на нем гласит: «В темную ночь 1943 г. Землянка, горит коптилка. В углу ворочается крыса. Наверху слышны разрывы снарядов. 29.XI».

Несмотря ни на что, Николай Яковлевич, как и многие в ту пору, верил в то, что после войны жизнь обязательно должна измениться к лучшему. «Как только закончится война, я сразу же приеду за вами, и мы будем жить хорошо и весело», – написал он семье 16 июня 1943 года. Поздравляя родных с новым, 1944, годом, он желал им, «чтоб в этот год вы уже возвратились в свое гнездо. Ленинград ждет вас»...

Последнее письмо с фронта было датировано 31 декабря 1943 года, а отправлено оно было 2 января 1944 года. «Я здоров, – говорилось в нем. – Сейчас в тылу. Живу хорошо. Не беспокойтесь. Жду ваших писем. Очень большой перерыв в них».

«Потом писем не было два месяца, и мы ничего не знали, что с отцом, – рассказала

Лилия Николаевна Петрова. – Мама забеспокоилась, и, как оказалось, не зря: 18 марта 1944 года пришел ответ на мамин запрос: „Ваш муж лейтенант Петров Николай Яковлевич погиб смертью храбрых 23 января 1944 года“. О месте захоронения известно было только одно: юго-восточнее станции Поповка. После войны мы пытались искать – безуспешно. Только недавно мы узнали, что имя отца увековечили в 1993 году на братском захоронении в поселке Красный Бор. Там захоронено 5620 воинов, павших у станции Поповка во время боев за полное освобождение Ленинграда от вражеской блокады в январе 1944 года.

Вернулись мы в Ленинград 13 августа 1944 года.

Удельная. Очерки истории

Н.Я. Петров. Фото конца 1920-х гг. Из архива Л.Н. Петровой


Хорошо помню день возвращения, хотя мне было тогда всего-то шесть лет. Помню теплую августовскую ночь, затемненный город. Удивительно, что наш дом во время блокады уцелел – в числе немногих домов в Удельной.

Удельная. Очерки истории

Е.Ф. Петрова. Фото конца 1920-х гг. Из архива Л.Н. Петровой


Когда мы приехали, мама ахнула: вокруг нас были сплошные пустыри. Говорили, что наш дом не разобрали на дрова только потому, что в нем разместили детский сад, переведенный из центра города.

Удельная. Очерки истории

Родной дом на Костромском пр., 31 (бывший «ермаковский»), в окружении новостроек. Фото 1959 г. Из архива Л.Н. Петровой


Со времени возвращения из эвакуации мы прожили в доме на Костромском пятнадцать лет. Мама продолжала работать учительницей русского языка и литературы, работала в различных школах Выборгского района, была и завучем, и директором, и даже один год преподавала в моем классе в школе № 118 на углу проспекта Энгельса и улицы Рашетова. Наша школа была женской, в 1954 году она стала смешанной, но наш выпускной класс не стали трогать – он так и остался женским.

Хорошо помню своих учителей. Директором школы все десять лет моей учебы в ней была Елизавета Матвеевна Булгакова – очень строгая и суровая, наводившая на нас страх. Она вела химию в старших классах. Физику преподавала Валентина Константиновна Канцеров а. Была она нервной, взрывной, вспыльчивой, но свой предмет вела отлично. Кроме того, она хорошо рисовала: многие помещения школы украшали ее натюрморты. Очень своеобразной учительницей была Нина Валериановна Дмитриева, преподававшая географию.

Русский язык и литературу вела Лидия Никифоровна Стоцкая, происходившая из рода священников с Украины. В конце 40-х годов она устраивала со школьниками замечательные театральные постановки. В одной из них, „Много шума из ничего” Шекспира, участвовала моя старшая сестра. Поскольку школа была женской, то все мужские роли приходилось исполнять девочкам. Спектакли были очень удачными, так что на них приходили смотреть из других школ. Сцену и зрительный зал устраивали в коридоре на втором этаже...

Помню школьные походы в кинотеатр „Уран“ и в клуб „Красный Октябрь". Однажды даже, в десятом классе, в 1954 году, мы ходили в клуб „Красный Октябрь“ на встречу с писателем Матвеевым – автором книги „Зеленые цепочки".

Послевоенная Удельная прекрасно запечатлелась в моей памяти. Помню колонну военнопленных, которых под конвоем водили мимо нас по Костромскому проспекту, – они занимались строительством малоэтажных домов. Мы, дети, всегда выскакивали из дома и смотрели, как ведут немцев. Их было жалко: они выглядели изможденными, истощенными, бледными, заросшими.

Удельная. Очерки истории

Л.Н. Петрова, фото на момент окончания школы. 1955 г. Из архива Л.Н. Петровой


Удельная. Очерки истории

Дом № 31 по Костромскому проспекту. На первом планеМ.С. Квартальная, бабушка Л.Н. Петровой. Фото начала 1950-х гг. Из архива Л.Н. Петровой


Удельная. Очерки истории

Подруги по дороге домой из школы №118 на проспекте Энгельса. Слева направо: Г. Буйневич, Л. Петрова, Т. Скобелева, Т. Алексеева. Фото М. Цветковой, апрель 1955 г. Из архива Л.Н. Петровой


Удельная. Очерки истории

На уроке физкультуры в школе №118. Фото М. Цветковой, начало 1950-х гг. Из архива Л.Н. Петровой


Удельная. Очерки истории

В школе №118. Фото М. Цветковой, март 1955 г. Из архива Л.Н. Петровой


Недалеко от нас, на Костромском проспекте, находилась базовая школа при педагогическом училище. В ней проходили практику будущие преподаватели, занимавшиеся в училище. Помню, что среди тех, кто готовился стать учителями, было много ребят-калек, пострадавших во время войны.

Помню и всевозможные мелкие детали быта послевоенной Удельной. К примеру, очень легко было отличить тех, что жил здесь до войны, от новых обитателей. Старожилы называли магазин на углу Скобелевского и Ярославского „большим“ (так и говорили: „пойдем в большой"), а новоселы именовали его „круглым".

Удельная. Очерки истории

Уборка класса. Фото М. Цветковой, март 1955 г. Из архива Л.Н. Петровой


Поскольку наш дом стоял позади пожарной части, нам со второго этажа было хорошо видно, как проходят тренировки и учения пожарных. А на Скобелевском проспекте, ближе к перекрестку с проспектом Энгельса, стояла лачужка-фотоателье, в котором на наших глазах снимался крошечный эпизод из ставшего потом знаменитым фильма „Максим Перепелица".

А возле нашего дома был больший огород, который служил нам хорошим подспорьем, особенно в первые послевоенные годы. Занималась им бабушка, а все остальные были на подхвате. Наверное, сказывалось крестьянское происхождение бабушки: все должно было использоваться для хозяйства!

Когда в 1959 году наш дом расселяли, нам хотели предоставить жилье далеко от этих мест. Мама отчаянно сопротивлялась, обращалась во все инстанции. И добилась своего.

Удельная. Очерки истории

Письмо Н.Я. Петрова с фронта родным в Молотовскую область, 12 января 1943 г. Из архива Л.Н. Петровой


Нам дали две комнаты в новом здании на Костромском, буквально в ста метрах от нашего старого дома. Мама тогда работала учительницей в интернате на улице Аккуратова, и чтобы перевезти наше хозяйство, одолжила в их хозяйстве лошадь. Так, погрузив на повозку наши пожитки, мы и перебрались в новый дом. А старый сломали в следующем году, на наших глазах. Через несколько лет на его месте вырос новый пятиэтажный дом».

Провинция... на Фермском шоссе

Воспоминания старожилов порой поистине уникальны: благодаря им мы можем до мельчайших подробностей представить себе быт тех мест, которые сегодня изменились до неузнаваемости, узнать о людях, живших здесь прежде. Наш рассказ пойдет о встрече с удельнинским старожилом

Марией Александровной Булыгинской – профессором, доктором биологических наук.

«Я живу в Удельной с 1930 года, почти с самого рождения, – говорит Мария Александровна. – Наш дом стоял на Фермском шоссе, под № 1, прямо напротив железнодорожной станции Удельная. Здесь царила провинциальная жизнь. Рядом был парк, в котором мы летом и осенью собирали грибы, а зимой катались на лыжах. На углу Фермского шоссе и Мариинской улицы, потом переименованной в улицу Аккуратова, был пруд, в котором мы купались.

Около дома у нас и у других жильцов нашего и соседнего домов был небольшой огород, где у меня было две своих грядки. Там я сажала цветы, главным образом, леватеру, а также горох и морковку. Правда, урожай был более чем скромным...

Иногда мы ходили в кинотеатр „Уран“ у Скобелевского проспекта. На углу Фермского шоссе и улицы Аккуратова была поликлиника – очень дряхлый двухэтажный деревянный домик, рядом – клуб „Красный Октябрь“ (в народе его называли „красным лаптем“), также деревянный, куда мы ходили в кино, а после войны там был даже танцевальный зал.

Хорошо помню огромные старинные дубы в несколько обхватов, которые росли во дворе нашего дома. Возле них было сделано немало семейных фотографий, ставших сегодня реликвиями. Кроме того, в нашем дворе было несколько дровяных сараев, курятник и сеновал, – до войны семья Кудрявцевых, жившая в маленьком домике, держала корову и кур, а мы и другие жильцы покупали у них молоко и яйца. Рядом стоял еще один маленький деревянный дом – там была пожилая дама, державшая козу.

На противоположной от нас стороне Фермского шоссе была ферма Бенуа – очень красивый деревянный домик в готическом стиле. Там жила Лотта Федоровна, потомок Бенуа. В середине 1930-х годов, когда мне было лет семь-восемь, мама покупала у нее для меня и моей сестры Нины чудесные фарфоровые куклы».

Фрагмент этой куклы сохранился до сих пор. Пользуясь им, реставраторы попытались восстановить всю игрушку. Теперь она стала экспонатом музея северных окрестностей, действующим при Центральной районной библиотеке Выборгского района.

Дом на Фермском шоссе был ведомственным: отец Марии Александровны, Александр Иванович Носов, работал в Лесотехнической академии – заведующим кафедрой ремонта и монтажа лесных машин.

«Во время сталинских репрессий, – рассказывает Мария Александровна, – отца уволили из института за то, что он в какой-то анкете не указал, что его отец, Иван Петрович, служил до революции начальником какой-то маленькой железнодорожной станции под Рязанью. Но это было давно, а в ту пору Иван Носов работал лесничим в Новоорловском лесопарке, что рядом со станцией Шувалово, и даже однажды серьезно пострадал от нападения браконьеров.

Какое-то время, чтобы прокормить семью, отцу пришлось работать простым механиком в гараже в ночную смену, и я помню, что мы все очень боялись, что его арестуют. Что могло произойти дальше – мы видели. Ведь в нашем доме арестовали жившего по соседству соседа-латыша, и он пропал, сгинул безвестно. Мне приходилось бывать у них дома – я дружила с их девочкой, и хорошо помню, как жена арестованного латыша с подругой подолгу сидели у печки, смотрели на огонь и плакали...»

Судьба уберегла Александра Носова: беды все-таки обошли его стороной. Его восстановили в институте, жизнь вернулась в прежнюю колею. Потом было участие в советско-финской войне – Александр Носов командовал ротой.

Его жена, Мария Ивановна Смолина (она не брала фамилию мужа), после окончания филологического факультета герценовского педагогического института всю жизнь была преподавательницей русского языка и литературы.

Удельная. Очерки истории

И.В. Смолин с сыновьями и дочерьми. СправаМ.И. Смолина (Носова). Середина 1910-х гг. Из семейного архива М.А. Булыгинской


До войны она работала в неполной средней школе № 21 на улице Аккуратова (теперь там специнтернат), а после войны – в вечерней школе рабочей молодежи.

Марии Ивановне приходилось молчать о своем отце, хотя она и сохранила его фамилию. Иоанн Вуколович Смолин с 1903 по 1915 год служил продиаконом в храме Воскресения Христова, более известном как Спас-на-Крови, затем был священником в Лисино, а с 1921 года – в храме Покрова Божией Матери в Гатчине, именовавшейся тогда Троцком. Отец Иоанн был удивительной личностью. Его знали как миссионера, духовного писателя – автора нескольких книг, в том числе о вреде сектантства для православной религии.

В 1920-х годах его не тронули только благодаря заступничеству сыновей: все они служили в Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Всю оставшуюся жизнь, до смерти в январе 1927 года, отец Иоанн прослужил в гатчинском Покровском храме. Здесь его уважали и почитали. Отец Иоанн организовал кружок девочек, он занимался с ними пением молитв и духовных стихов, посещал больных.

В родительские субботы и в большие праздники он устраивал обеды для бедных, а на Рождество – детскую елку

В 1926 году отец Иоанн тяжело заболел. Предчувствуя свою кончину, он все время своей болезни вел дневник, в котором писал, что именно в это тяжелое для него время он особенно близко узнал и почувствовал любовь к нему его паствы и всех друзей и знакомых. О себе отец Иоанн оставил самую добрую память: его и сегодня чтят в Гатчине.

Удельная. Очерки истории

А.И. Носов: фото до и после войны. Из семейного архива М.А. Булыгинской


«К сожалению, мне не довелось застать дедушку в живых, – говорит Мария Александровна, – но мы все выросли с памятью о нем. Может быть, благодаря этому религиозность в нашей семье по сей день передается через поколение... Мы часто бывали в Гатчине у бабушки Пелагеи Ивановны – вдовы отца Иоанна, и она нередко приезжала к нам на Удельную. Бабушка принимала самое активное участие в жизни нашей семьи. Уже гораздо позже, в начале 50-х годов, она крестила в Мариенбургской церкви в Гатчине моих детей – для тех лет это было почти что „криминалом"»...

Удельная. Очерки истории

М.И. Смолина. Фото 1940-х гг. Из семейного архива М.А. Булыгинской


Но это все было потом.

А тогда, после короткой передышки от тяжелых испытаний конца 30-х годов, в жизнь семьи Носовых, как и всей страны, ворвалась война.

«В июле 1941-го нас с сестрой и мамой буквально насильно эвакуировали из Ленинграда вместе с Лесотехнической академией, – вспоминает Мария Александровна. – Мы плакали, не хотели уезжать, ведь папа оставался. Он был тогда уже мобилизован в армию и служил в полку аэростатов заграждения. Потом был начальником автоотдела 56-й армии. По его рассказам, они по ночам ремонтировали танки на нейтральной полосе – и наши, и немецкие – и перетаскивали их на нашу сторону. Среди наград отца – медаль „За отвагу“, ордена Красного Знамени и Красной Звезды.

Удельная. Очерки истории

М. Булыгинская (в центре) вместе с родителями. Фото 18 апреля 1932 г. Из семейного архива М.А. Булыгинской


А мы оказались в Молотовской области (деревня Ножовка Еловского района), где я училась в Ножовской средней школе четыре года (с 5-го по 8-й класс). Все годы получала похвальные грамоты. Кроме того, заочно училась на курсах немецкого языка в Москве, оттуда мне присылали задания.

Очень много приходилось работать на колхозных полях: мы жали и молотили лен, жали рожь, после уборки урожая собирали колоски, поскольку нормы хлеба нам не хватало. Зимой работали на лесозаготовках – почти по пояс в снегу. После того как при валке деревьев погибло двое школьников (из московского интерната), нас перестали посылать на лесозаготовки.

Удельная. Очерки истории

Обитатели домов на Фермском шоссе с родными и знакомыми. В первом ряду слеваИ.П. Носов, справа от неговдова отца Иоанна П.И. Смолина. Фото середины 1950-х гг. Из семейного архива М.А. Булыгинской


Удельная. Очерки истории

Послевоенная Удельная: игра в волейбол на Фермском шоссе. Фото 1947—1948 гг. Из семейного архива М.А. Булыгинской


Учителя в Ножовской школе были почти все из эвакуированных. Математику преподавал доцент Киевского университета Борис Григорьевич Фукс, химию и биологию – преподаватели вуза мать и дочь Дроздовы из Минска, русский язык и литературу – Любовь Матвеевна Чистякова. До войны она вместе с моей мамой преподавала у нас в школе № 21 на улице Аккуратова. С мамой она была в очень хороших отношениях. Среди учеников тоже было много эвакуированных – из Москвы, Ленинграда, Бобруйска, Киева и других мест.

В мае 1944 года за нами приехал отец и увез нас домой, в Ленинград. Квартира наша на Удельной была цела, но мебель и многие книги были сожжены в первую блокадную зиму. Вокруг многое изменилось, немало моих соседей-сверстников, оставшихся в Ленинграде, погибли во время блокады. Особенно мне жалко было трех детей из соседнего дома и даже старшего из них, Кольку, который часто разбивал мне нос, когда мы дрались...

Удельная. Очерки истории

М.А Булыгинская. Фото 1960-х гг. Из семейного архива М.А. Булыгинской


Вскоре после Победы к нам вернулся отец. Он дошел до самого Берлина. Там его, майора, наградили трофейным „мерседесом", на котором он отправился домой в Ленинград. Однако по пути отец лишился этой машины: комендант Минска возмутился, что, мол, какой-то майор разъезжает на „мерседесе", и отобрал его, отдав взамен свой более простой, но тоже трофейный, „опель". Уже на нем отец благополучно добрался до Ленинграда».

После возвращения в Ленинград Александр Иванович Носов вернулся к прежней деятельности. Он продолжал дальше преподавать и заведовать кафедрой в Лесотехнической академии.

«После окончания вуза вся моя жизнь была связана с Всесоюзным научно-исследовательском институтом защиты растений, – продолжает свой рассказ Мария Александровна. – Работа была очень интересной, увлекательной, связанной с постоянными длительными экспедициями. Мне довелось объездить буквально всю страну – побывала в Средней Азии, на Дальнем Востоке, в Крыму, на Украине, в Молдавии, на Кубани. Занималась научной деятельностью. Двадцать семь моих аспирантов защитили кандидатские, двое из них защитили докторские, а один стал академиком»...

Недаром говорят: родные места притягивают. Мария Александровна покинула родной дом на Фермском шоссе в 1949 году (родители оставались там до сноса дома в 1960-х гг., когда их переселили в новый дом на проспекте Энгельса), потом жила в Автово, затем возле Ольгинского пруда, а к конце 1950-х годов вновь вернулась в милую сердцу Удельную. С тех пор и живет здесь, в доме послевоенной постройки возле Сосновки, уже полвека. Родные детские места – совсем рядом, буквально рукой подать. Может быть, именно это и есть – «память места»?..

* * *

Публикация в «Санкт-Петербургских ведомостях», посвященная семейству Марии Александровны Булыгинской на Фермском шоссе, включала фотографию, запечатлевшую игру в волейбол в 1947—1948 годах, представленную ныне и на страницах книги. Признаться честно, у меня были сомнения: стоит ли давать этот снимок в газету, будет ли он интересен читателям?

Как оказалось, все имеет свой смысл, даже когда мы об этого и не предполагаем. Ведь практически сразу же после появления статьи (а произошло это в марте 2010 г.) в редакции газеты прозвучал звонок. В трубке раздался взволнованный голос: «На этой фотографии мой родной дом, мое родное окно – справа!»

«Я здесь прожил почти тридцать лет, до самого конца 1960-х годов, – продолжал дальше свой рассказ Марк Борисович Емельянов. – Очень хорошо помню родителей Марии Александровны. Ее мама, учительница, помогала мне „подтягивать“ знания по русскому языку и литературе. Прекрасно помню и ее отца – Александра Ивановича Носова. Мы, мальчишки послевоенной поры, уважали его и даже немного побаивались за строгий нрав. Хорошо помню „опель", на котором он приехал с фронта. Но еще лучше помню „Победу“ – появление этого автомобиля было настоящим событием для нас! Бывало, прокатит до переезда – уже счастье! Больше-то ведь машин ни у кого из наших соседей не было. Да не то что машины, велосипеды считались роскошью. Народ-то ведь был простой, жили бедно...»

Удельная. Очерки истории

Дом № 1 по Фермскому шоссе, в котором жила семья Носовых-Смолиных. Фото 1962 г.

Из архива М.Б. Емельянова


Удельная. Очерки истории

М. Емельянов с мамой, Н.М. Емельяновой. 1942 г. Из архива М.Б. Емельянова


А затем состоялась удивительная встреча бывших соседей по Фермскому шоссе – Марка Емельянова и Марии Булыгинской. «Последние десять-пятнадцать лет я практически никого не встречал из тех, с кем когда-то жил бок о бок на Фермском шоссе в Удельной, – заметил Марк Борисович. – И вот на тебе: такая приятная неожиданность – увидеть свой родной дом в газете!»

Ради такой встречи из самых укромных уголков были извлечены старые семейные фотографии. Многие из них запечатлели тех людей, кто жил в домах на Фермском шоссе в 40-х, 50-х и 60-х годах прошлого века. «Я тоже хорошо помню всех Ваших родных, – призналась Мария Александровна. – Смотрю на фотографии – как будто все всплывает в памяти. Очень приятно вспомнить, но и одновременно грустно: ведь многих, кто изображен на этих снимках, нет уже в живых»...

Удельная. Очерки истории

Н.М. Емельянова. 1942 г. Из архива М.Б. Емельянова


Удельная. Очерки истории

М. Емельянов. Фото 1944 г. Из архива М.Б. Емельянова


Оба дома, стоявшие рядом, имели № 1 по Фермскому шоссе. Семейство Носова занимало в одном из них квартиру № 6, а Емельяновы – квартиру № 1 в другом. «Наша семья поселилась здесь в 1930-х годах, – рассказал Марк Емельянов. – Я вырос в семье четырех женщин – мамы, тетки, бабушки и прабабушки. В 1940 году мама вышла замуж за Бориса Дмитриевича Емельянова, но их счастливая семейная жизнь продолжалась недолго – всего год. Я родился 17 сентября 1941 года, а в декабре мой отец, машинист по профессии, ушел добровольцем на фронт. Смутно было известно, что его отобрали в диверсионно-партизанский отряд и забросили за линию фронта. Но никаких известий о нем не было. Мать ждала его всю войну. Говорили – „пропал без вести“. Но это ведь еще не значит, что убит. Может быть, в плену, может, вернется... Первое время и пенсию не давали: говорили – ждите!»

Затем, в марте 1947 года, управление Министерства госбезопасности по Ленинградской области прислало официальное извещение: «Емельянов Борис Дмитриевич, 1917 г. р., уроженец Тулы, бывший боец партизанского отряда, действовавшего на временно оккупированной территории Ленинградской области, по нашим данным, в марте месяце 1942 года пропал без вести. Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о назначении пенсии».

«Мама искала сослуживцев отца, и ей даже удалось найти командира его группы, – рассказывает Марк Борисович. – Тот подтвердил, что отца нет в живых. Говорил, что отец „подорвался". О подробностях не сообщал... А наша семья всю блокаду прожила здесь, в Удельной. Когда мне было всего несколько месяцев, прабабушка Вера Николаевна крестила меня в Коломягах – в церкви Дмитрия Солунского.

В 1948 году я пошел в школу, сменил несколько школ в здешних краях, оканчивал учебу в 101-й, в Коломягах. С 1958 года всю жизнь, до 2004 года, работал на ГОМЗе, ставшем потом ЛОМО. Отсюда, с Фермского шоссе, уходил в 1960 году в армию. Из-за высокого роста попал в роту почетного караула в Москве, довелось даже встречать Юрия

Удельная. Очерки истории

Праздничное застолье в победном 1945 г. В комнате Емельяновых в доме Ne 1 по Фермскому шоссе. Из архива М.Б. Емельянова


Гагарина. В 1963-м вернулся обратно на Удельную к родителям. Успел здесь еще, в родном доме, пожить, жениться, двое моих детей тут родились. Помню, в 1950-х годах мы во дворе посадили много тополей. А когда уезжали, они вымахали уже большими. Наши дома снесли в конце 1960-х годов. Сначала сломали наш дом, а потом, через год, пошел на снос дом, где жила прежде семья Марии Александровны».

Признаюсь, никогда не предполагал, что тема, посвященная послевоенной жизни и быту нескольких ленинградских семейств в двух самых обычных домах на Фермском шоссе, близ станции Удельная, может вызвать так много удивительных читательских откликов. Старожилы узнают на снимках знакомые детские места, делятся воспоминаниями, письмами, фотографиями. Так, словно бы из кусочков мозаики складывается картина совсем еще недавнего прошлого...

«Тот дом на фотографии, что была опубликована в газете, – для меня родной, – рассказала Ольга Лаксберг. – Я прожила там почти двадцать лет – с самого рождения до 1967 года, когда дом, ставший ветхим, пошел под снос, а нас переселили на Гражданку Бабушка с моей мамой поселились здесь в 30-х годах, приехав в Ленинград с Псковщины.

Когда мама окончила школу, началась война. Сначала она работала в детском саду, потом в госпитале в школе на Большой Спасской. Приходилось ей бывать и в госпитале, расположенном совсем неподалеку от нас, в школе в Коломягах. Именно там завязался ее „военно-госпитальный роман“ с одним из раненых бойцов – Александром Гостевым. В 1943 году они поженились. Вскоре отец вернулся на фронт, а в 1944 году родилась моя старшая сестра».

Удельная. Очерки истории

Прабабушка М. Емельянова Вера Николаевна (18791967) (справа) и его бабушка Ангелина Антоновна (слева). Фото 1917—1918 гг. Из архива М.Б. Емельянова


Удельная. Очерки истории

Прабабушка М. Емельянова Вера Николаевна с детьмиАнгелиной и Аполлоном. Фото 1904 г. Из архива М.Б. Емельянова


Судьба уберегла Александра Гостева: он прошел всю войну, от рядового до командира батальона на Ленинградском фронте. Несколько военных зим командовал лыжным разведывательным батальоном: он был родом с Севера, из Архангельской области, и лыжи были его родной стихией.

Удельная. Очерки истории

А. Гостев (справа) с адъютантом М.В. Соколом. Удельная, 7 июля 1943 г. Фото из архива О.А. Лаксберг


Удельная. Очерки истории

Младший лейтенант А. Гостев, командир 1-го взвода и зам. командира 1-й роты отдельного лыжного батальона 13-й стрелковой дивизии 42-й армии Ленфронта, март 1942 г. Фото сделано вскоре после выхода из окружения. Из архива О.А Лаксберг


Был награжден орденами и медалями, несколько раз ранен, но каждый раз возвращался в строй. Победу встретил в Курляндии. По словам дочери, после войны отец показывал те места на Пулковских высотах, где воевал, и могилу своего боевого товарища недалеко от обсерватории...

«На той фотографии в „Наследии", где запечатлено праздничное застолье в победном 1945-м, справа изображена наша соседка – тетя Маруся Чернышева, – продолжает рассказ Ольга Лаксберг. – В нашем семейном архиве сохранилось уникальное письмо с фронта, которое ее муж, Иван Иванович, отправил моей бабушке». Был он уже в годах, и его письмо, датированное 13 декабря 1941 года (!), поражает своей деловитостью и обстоятельностью. Таков еще один маленький штрих к картине военного быта того времени.

«Я обращаюсь к тебе с просьбой послать мне с Николаем Ивановичем кастрюльку средних размеров, знаешь, была такая голубая литровая по вместимости, или же хотя бы побольше (если Мария не увезла), – писал Иван Иванович. – Еще просьба: посмотри с женой Николая Ивановича мой старый полушубок и старую Юрину тужурку – из чего лучше сделать под шинель поддевку. Покажи также Николаю Ивановичу наши валенки, не подойдут ли они для меня... Кроме того, Женя, покажи Николаю Ивановичу наши сарайки и открой ему замок, чтобы Николай Иванович мог забить досками окна сарайки и двери... У меня в шкафчике в пузырьках было лекарство – светлая жидкость; если они целы, то пошли их мне с Николаем Ивановичем».

Удельная. Очерки истории

А. Гостев с дочерьми. Фото 1952 г. Из архива О.А. Лаксберг


«Сохранились в нашем семейном архиве и фронтовые письма-треугольники от бабушкиного брата Василия, – говорит Ольга Лаксберг. – Это последняя память о нем: он не вернулся с фронта – пропал без вести еще в 41-м. Его письма – тоже удельнинская реликвия: они ведь были адресованы в дом на Фермском шоссе».

Самые теплые воспоминания остались о семье учительницы Марии Ивановны Смолиной и преподавателя Александра Ивановича Носова, – с рассказа о них, собственно говоря, и начался наш «цикл» публикаций, посвященный жителям домов на Фермском шоссе.

«Действительно, это была замечательная семья, – подтвердила Ольга Лаксберг то, что мне уже приходилось слышать прежде от других старожилов. – Они многим выделялись на фоне всех остальных семейств, живших по соседству, даже более высоким уровнем жизни. Но им никто не завидовал – наверное, просто потому, что они были очень хорошими людьми. У них одних была машина, и они катали нас, ребят, „до уголка“ – перекрестка Фермского шоссе и улицы Аккуратова. Это всегда было большой радостью. Мария Ивановна очень любила детей, много занималась с нашей детской компанией, даже устраивала с нами театральные постановки. А еще она выращивала георгины рядом с домом, и на первое сентября делала нам букеты в школу»...

На прежнем месте уже почти ничто не напоминает о былом. Остались лишь старые фотографии и воспоминания...

Коммуналка на Фермском

Воспоминания Ольги Лаксберг.

Кухня с большой дровяной плитой, раковина с холодной водой, на столах керосинки, туалет с неработающим сливом, длинный темный коридор, пять небольших комнат и двадцать жильцов разного возраста – это наша коммунальная квартира на Фермском шоссе. Бытовая неустроенность время от времени провоцировала между соседями стычки, ссоры, шумные скандалы. В данных условиях, наверное, это неизбежно.

Но бывали и спокойные периоды жизни нашей коммуналки, когда на Пасху, Новый год или другой праздник топилась большая кухонная плита, вкусно пахло куличами и пирогами. В кухне становилось необыкновенно уютно от жара плиты, аромата пирогов, шума самовара, потрескивания поленьев, раскрасневшихся лиц хозяек. Эта атмосфера настраивала на мирный лад, друг друга угощали пирогами, вместе чаевничали.

Когда праздники кончались, начиналась обыденная нелегкая жизнь.

Наш дом был старый и плохо зимой сохранял тепло. С вечера натопленная печь совсем остывала, вылезать из-под одеяла страшно. Быстро одевшись, бежишь по холодному коридору в кухню умываться.

Чтобы вода за ночь не замерзла, кран чуть-чуть открыт и маленькая струйка постоянно течет в раковину. Брызги воды падают на пол и горкой замерзают вокруг раковины. Когда начинают готовить обед, от горящих керосинок становится теплей и лед тает. Керосинки часто коптят, кастрюли становятся черные, по кухне летают черные хлопья, соседи ругаются.

Раз в неделю ходили мыться в баню. Чаще мылись в Удельной бане за железной дорогой у станции. Сюда многие приезжали мыться на электричке из пригородов, приходилось долго стоять в очереди. Соседи занимали друг другу очередь, а в мыльной терли друг другу спину.

После бани стирка. Сначала белье замачивали в оцинкованной ванне или корыте с хозяйственным мылом. Затем кипятили в ведре или бачке, стирали на стиральной доске, полоскали и сушили летом на улице, зимой на чердаке.

На чердак ходили со свечкой. При колыхающем пламени свечи все казалось таинственным и страшноватым. На чердаке стоял старый сундук, обитый металлическими полосками. Сундук был закрыт на замок, крышка прилегала неплотно и в щель были видны корешки старинных книг.

Летом жить становилось легче. Каждая семья имела рядом с домом свой сарай. В сараях устраивались летние комнаты – клетушки с маленьким окошком и сколоченной из досок лежанкой. В этих комнатах подростки или семейные пары с удовольствием жили с мая до холодов. На это время скученность коммуналки уменьшалась и обстановка в квартире улучшалась. Рядом с сараями устраивались садики, где высаживались неприхотливые золотые шары, пионы, ноготки, астры, георгины, кустики и деревца. На месте бывшего нашего садика до сих пор растет березка, моя ровесница.

В сараях также держали кур, собак, кроликов, поросят, хранили овощи, осенью держали бочки с квашеной капустой. Рядом с домом были огороды. Здесь сажали картошку, помидоры и другие овощи.

Летом заготавливали на зиму дрова. Более дешевые дрова были не пиленные – длинные стволы деревьев. Их распиливали двуручной пилой, уложив на козлы, затем кололи топором на поленья и укладывали в сараи. Это был тяжелый труд, под силу молодым и здоровым, поэтому к дровам относились экономно.

Рядом с нашим домом был «Красный Октябрь» – клуб от психиатрической больницы Скворцова-Степанова. При клубе были кинотеатр, библиотека, кружки для взрослых и детей. Этот кинотеатр с удовольствием посещали жители нашей коммуналки. Зрительный зал был большой, просторный. Справа и слева от экрана на красной материи висели полотнища с лозунгами коммунистического содержания. Чтобы купить билеты на новый фильм, приходилось подолгу стоять в длинной очереди. Если билетов не хватало, некоторые договаривались с билетером и усаживались на принесенном из дома стуле в проходе между рядами.

Иногда у киномеханика случалась поломка, и пока он налаживал свое оборудование, можно было сбегать домой, попить чаю, а потом вернуться и досмотреть фильм. На воскресные сеансы из психиатрической больницы приводили больных в халатах и пижамах. Было немножко страшновато сидеть с ними в одном зале.

Дети нашей квартиры занимались в различных кружках при клубе «Красный Октябрь», а библиотека многим из них привила любовь к чтению, любовь к книге.

Жизнь в коммуналке 1950-х была нелегка, но на прошлое мы смотрим уже другими глазами и, как сказано у Пушкина:

Настоящее уныло:

Все мгновенно, все пройдет;

Что пройдет, то будет мило...

Моя родная Лагерная улица...

Воспоминания Ольги Юрьевны Лукьяновой.

Удельная – моя Малая Родина. Здесь мои корни: тут жили мои прабабушка и прадедушка и обе бабушки, родились мои мама и папа, здесь родилась и провела первые десять лет я. В Удельной до сих пор живет мое детство. Это особенно остро понимаешь, когда встречаешься со своими подругами и одноклассниками. Лишь у немногих остались в паспортах удельнинские адреса. Но стоит только с ними начать вспоминать детские годы, как зримо встает перед глазами улицы – Рашетова и Лагерная, Новозыбковская и Лечебная, школа № 99 и велотрек, пруды и старая Сосновка... И тянет с невероятной силой вновь вернуться туда, к тем тихим улочкам, в те старые дома, к тем бесконечно дорогим, но безвозвратно ушедшим людям.

Здесь, в Удельной, жили ближайшие родственники по маминой линии: прабабушка Александра Константиновна Соколова (немка, в девичестве Лейтер). Она скончалась в 1939 году. Прадед, ее муж – Александр Александрович Соколов. Про него известно, что служил он в фельдъегерском корпусе Главного штаба под началом генерал-майора М.Н. Сипягина, часто с поручениями и миссиями ездил в Китай. В звании полковника вышел в отставку, скончался в 1916 году. Похоронен, предположительно, на Смоленском кладбище.

Здесь, в Удельной, жили еще до революции их сыновья (Александр и Николай) и дочери (Евгения, Надежда, Вера и Мария), а позже и их семьи. К сожалению, точно неизвестно, когда они переехали с Гороховой улицы в Удельную, став «зимогорами». Очевидно, в начале 1910-х годов. В справочнике «Весь Петербург в 1913 году» уже упоминается их адрес по Кропоткинской улице в Удельной, дом № 7. Позже они переехали на Княжескую (Новозыбковскую) улицу, в дом № 9/13.

Большую часть времени я проводила в квартире на Новозыбковской (Княжеской) улице в доме № 9/11 у тетушек – Веры Александровны и Надежды Александровны Соколовых. Они были моими двоюродными бабушками, старшими сестрами бабушки Марии Александровны, скончавшейся в 1949 году. Соколовы когда-то занимали все пять комнат квартиры на первом этаже. Но в результате уплотнения и родственного обмена в квартире стали проживать четыре семьи. За Соколовыми остались две смежных комнаты.

В дальней комнате жила тетя Надя. Единственное окно выходило в маленький садик, за которым она ухаживала. У окна на комоде красного дерева стояла кадка с большой разлапистой пальмой. Вдоль стены – металлическая кровать с шариками, как у многих в ту пору. Я днем спать не любила, но когда меня все-таки укладывали, занималась тем, что раскручивала их. В углу – высокое зеркало в старинной раме, у печки – кресло. Печка была на две комнаты, в комнату тети Нади она выходила своей задней стенкой. Еще в этой комнате некоторое время «жила» китайская ширма, а на стенках были лаковые китайские полочки черного цвета с рисунками. Это было то немногое, что осталось от того, что привозил из командировок в Китай их отец – мой прадед Александр Александрович Соколов.

Тетя Надя была довольно высокой худощавой женщиной. В молодости была красивой, но замуж не вышла.

В семье иногда потихоньку рассказывали, что причиной тому большая любовь, которая была у нее к Василию Семенову – другу ее братьев, женившемуся на старшей сестре Евгении. Впоследствии брак этот распадется, Василий Иванович уйдет из семьи, оставив сына Владимира, а что уж при этом чувствовала и переживала тетя Надя, можно только догадываться.

Удельная. Очерки истории

Н.А Соколова.

Фото 1956—1957 гг.

Из архива О.Ю. Лукьяновой


Всю блокаду работала она в Выборгском телефонном узле связи на Лесном проспекте. Видимо, работала очень добросовестно, так как была награждена орденом Ленина. В 1956 году вышла на пенсию. До сих пор в моей семье сохраняется ваза с надписью: «Благодарим за безупречную и долголетнюю работу». Годы взяли свое: плечи согнулись, глубокие морщины изрезали лицо. Но и в старости она следила за собой, укладывала щипцами прядки седых волос, любила носить блузы с глухим воротничком. Что касается характера, то была она достаточно жесткой, требовательной, никогда не кривила душой. Ее очень любили племянницы и племянники, а соседи, как мне кажется, побаивались.

Большую привязанность испытывала она к огромному рыжему коту Катаське. Однажды с ним произошла беда: кто-то из соседей облил его кипятком из чайника. На спинке длинной тонкой полоской выпала шерсть, рана была кровавой. Тетя Надя переживала его боль как свою, возила его, такого тяжелого, в лечебницу, лечила гомеопатическими мазями (другими лекарствами они сами почти не пользовались). И все зажило, как на собаке. Только шерсть так и не выросла.

Тетя Надя прекрасно готовила: ее фирменным блюдом были жареные опята, которые мы собирали по березовым пням рядом с домом или в Сосновке. За последними осенними курочками и зеленушками ходили уже тогда, когда листьев на деревьях почти не оставалось. Вырезала она их ножичком прямо из-под земли, находя буквально на ощупь. Скончалась Надежда Александровна в августе 1962 года, и эта была первая смерть, с которой я соприкоснулась.

В отличие от сестры, тетя Вера была низенького роста, рыжеватой, веснушчатой. Как и тетя Надя, замужем не была, но всегда себя отдавала подругам, сослуживицам, соседкам, родственникам, воспитанницам. Фактически я стала ее последней воспитанницей и любимицей. Она меня даже в детский сад не пустила, хотя моя младшая сестренка Таня подверглась все же коллективному воспитанию. Тетя Вера почти ни в чем не могла мне отказать, и, к стыду своему, я часто этим пользовалась.

Когда мы выходили на проспект Энгельса, я всегда старалась направить наш путь в магазин канцтоваров, где был отдел игрушек. Когда бывали на почте, я надолго застывала у выставленных наборов почтовых марок. Посещение поликлиники на углу Манчестерской оборачивалось для меня приобретением вкуснейшей шоколадки с орехами «Золотой якорь» из магазина напротив, а уж про пышки из новой булочной на углу Скобелевского и проспекта Энгельса я уж и не говорю – это было своеобразным ритуалом. Не могла она отказать и другим (пенсия по тому времени у нее была высокая – 80 рублей), часто у нее перехватывали «рублики» до получки, стаканчик муки или сахарного песку и т. п.

Занимала она проходную комнату. Эта комната была побольше, чем тети Надина, но мебели и в ней было немного: атаманка (оттоманка – широкий мягкий диван с подушками, заменяющими спинку – С. Г.) с валиками (на одном из них всегда лежал Катаська), узкий шкаф, буфет, кровать красного дерева, небольшая тумбочка рядом с ней, в центре стол со стульями. Над тумбочкой висел радиоприемник, его почти не выключали. У окна стоял небольшой столик со швейной машинкой «Зингер».

К Новому году на столике вместо «Зингера» появлялась елка. Игрушки менялись, однажды племянницы даже подарили тетушкам большой (двухслойный) набор игрушек из ГДР. Неизменными же оставались свечки, которые они не боялись зажигать. Тетя Вера часто сидела за машинкой, шила много, но не на заказ, а для себя. Чаще всего чинила постельное белье. Кровать ее была образцово-показательной. Она рассказывала, что сама кровать была маминой, чуть ли не из приданного. Застелена она была в лучших традициях того времени: несколько подушек подымались горкой, наверху – думочка, самая маленькая, снизу кровати подвязан подзор с кружевами. (У тети Нади все было как-то поскромнее, подушек и кружев поменьше.)

Дом их был очень гостеприимным. Особыми днями были 17 августа (день рождения тети Веры) и 30 сентября (именины и день рождения тети Нади): съезжались и сходились все многочисленные племянники и племянницы. За столом было тесновато, для маленьких ставился отдельный столик. Всегда были домашние пироги. Когда я теперь беру в руки блюдо, на котором тогда они подавались, то удивляюсь, какое же оно маленькое, а ведь никто не уходил голодным. Почти все за столом пережили блокаду и привыкли довольствоваться малым. За чайным столом и за разговорами, бывало, и засиживались, но всегда потом отправлялись гулять. Многие из племянников здесь, в Удельной, выросли, поэтому навещали своих подруг и друзей, традиционно шли в Сосновку.

Соседи могли бы сказать, что Соколовы были шумными. Дело в том, что характеры у многих были сильные, независимые, свою точку зрения часто отстаивали в споре.

Даже когда за чайным столом собиралось всего несколько человек, редко бывало тихо. Особенно когда гостями были брат Николай и его супруга Надежда Аристовуловна. Жили они недалеко, в Лесном, у Золотого пруда.

Николай Александрович всю жизнь проработал юрисконсультом на разных предприятиях, а жена была учителем-словесником, работала в школах Выборгского района. В 1915 году Надежда Аристовуловна окончила высшие женские Бестужевские курсы, спустя двадцать лет, пройдя испытательный срок, получила аттестат на звание учителя средней школы. Когда произошло разделение на мужские и женские школы, выбрала для себя работу с мальчиками в школе № 97. Награждена орденом Ленина. В войну потеряли сына Колю, дочь Милица вышла замуж за одного из воспитанников Надежды Аристовуловны – Василия Савченко, морского офицера, и вместе с ним колесила по всей стране. Выйдя на пенсию, Николай Александрович с супругой часто приходили к сестрам. Дядя Коля был замечательный рассказчик, много знал, обладал хорошей памятью.

В коммунальной квартире, в которой проживали тетушки, жили люди разные, как говорится, из разных социальных слоев. Но все к сестрам относились уважительно. Самые добрые отношения были с семьей Шаровых. Александр Парменович Шаров – хореограф, человек яркий, шумный, публичный. Он часто заходил к тетушкам позвонить по телефону, делился новостями своей творческой жизни, рассказывал что-то интересное, не отказывался от чашки чая. Нередко в семье Шаровых были гости, бывали и замечательные личности. Однажды приходил знаменитый танцовщик Махмуд Эсамбаев.

Из большой комнаты Шаровых часто раздавались звуки рояля. Александр Парменович был хорошим пианистом. Можно сказать, что с музыкой Шопена и Чайковского я впервые познакомилась благодаря ему. А Первый концерт П.И. Чайковского навсегда в моей памяти связан именно с Новозыбковской: как-то безмятежным летним утром я, шести-семилетняя, подходила к дому тетушек, и через раскрытые окна веранды Шаровых услышала потрясающие звуки первой части концерта.

Скорее всего я слышала это произведение впервые. Но чувства торжества момента, эмоционального восторга или еще чего-то были настолько сильны, что живут со мною всю жизнь. И мне никто не говорил в это минуту: «Послушай, какая музыка!» Мне кажется, что я вообще шла одна. Но «волшебная сила искусства» сотворила тогда со мной это чудо – я влюбилась в музыку Чайковского навсегда. С этой верандой связаны и воспоминания о наших детских праздниках, которые часто устраивались в семье Шаровых для дочери Лены и для нас, ее подружек...

С Новозыбковской у меня, конечно, связано много воспоминаний, но жила я все-таки на Лагерной (бывшей Алексеевской). Она начиналась от проспекта Энгельса, у современного дома № 63, и упиралась в Старопарголовский. Если приглядеться, то и сейчас на этом красном кирпичном четырехэтажном здании можно увидеть вывеску, изрядно замазанную краской, с надписью «Лагерная».

В 1930-х годах здесь находилась школа № 27, в 1950-х – начале 1960-х годов – школа фабрично-заводского обучения (ФЗО). Сзади к нему прилегали хозяйственный двор с вечной кучей угля и спортивная площадка. По периметру шла ограда, кое-где росли кусты традиционной для Удельной желтой акации. Вход на территорию был расположен с угла Лечебной улицы.

На противоположной стороне Лагерной улицы стояло одноэтажное розовое здание, вытянутое вдоль проспекта – аптека (Лагерная ул., № 2). Сейчас на ее месте дорожка, окаймленная вереницей дубов и кленов с одной стороны и кустарником с другой. И тогда аптека была вся в зелени. Аптечный садик, хоть и отделен был невысоким забором, но естественным образом переходил в сад, относящийся к нашему дому. Там росли яблони. В довоенное время на этом месте находились два двухэтажных коммунальных дома под одним № 4. (Теперь на этом месте гостиница «Наука».) Позже они были разобраны, а жители расселены в соседние дома, в том числе и в наш – дом № 6.

Наш дом, отделенный забором, стоял в удалении от улицы. Перед оградой росли густые липы, и аллея эта доходила до Новозыбковской. До наших дней сохранились две или три из них на территории детского сада № 100. Таким образом, по ним можно увидеть, где проходила левая сторона Лагерной. А тогда у одной из лип перед калиткой лежал большой камень. Одно время это было местом посиделок молодежи. Когда летом он был нагрет солнцем, мне на нем разрешалось посидеть. С этим местом связано одно мое яркое воспоминание, относящееся к жаркому августовскому дню 1959 года: здесь долго, очень долго, как мне казалось, мы ожидали маму с моей новорожденной сестричкой Таней.

От калитки шла дорожка к дому. Справа от нее – высокие деревья, где летом всегда были полутьма и прохлада. Здесь мы, девчонки, любили зарывать в землю «секретики». В небольшую ямку укладывали головки красивых цветов, какой-то камушек, осколок зеркала, кусочек яркой ткани – в общем, все, что подсказывала фантазия и было нам доступно. Аккуратно закрывали куском стекла, любовались некоторое время, показывали друг другу, затем сверху прикрывали мхом, травой, присыпали землей, в надежде, что потом обязательно к нему вернемся и полюбуемся.

Место это мне казалось вполне таинственным и нелюдимым, часть деревьев небольшим островком сохранилась и по сей день. Но каково же было мое удивление, когда я узнала, что до войны на этом месте стоял небольшой одноэтажный особнячок. Ко времени моих воспоминаний от него не осталось даже следа. Так же как и наш дом, он имел № 6, а квартиры в нем были под № 5 и № 6. По воспоминаниям моего дяди, в одной из квартир жила семья заведующего магазином на проспекте Энгельса (бывшего купца Башкирова) Леонида Федоровича Новикова. Дядя учился с его сыном в одном классе. В начале блокады семья Новиковых эвакуировалась, остался один Леонид Федорович. Он и помогал иногда нашим приобретать то соль, то спички. Что касается флигеля, то его в войну разобрали, а заросло место, как видно, быстро...

Со стороны аптеки высоких деревьев не было. Здесь можно было при желании что-то сажать, выращивать: несколько грядок действительно было. Как-то и мама посадила клубнику, всего несколько кустиков. Но большого урожая не собрала.

Дом наш стоял к Лагерной «спиной»: крылечко было с противоположной от улицы стороны. Несколько ступенек, по двум сторонам на крылечке скамеечки. Все жильцы любили здесь посидеть: для взрослых это было место для вечерних разговоров, ребятам – место для игр. Мы, дети, играли на этом крыльце в «колечко» («колечко, колечко, выйди на крылечко»), в кинофильмы (загадывали названия кинофильмов по первым буквам – например, «П. П.» могло означать и «Петр Первый», и «Первая перчатка», и неведомая мне «Певчая птичка» – фильм не смотрела, но название запомнила). Играли, конечно, и в карты, и в домино, но для этих игр больше подходил широкий подоконник между первым и вторым этажами.

Дом был деревянный, двухэтажный, коммунальный. Его часто принимали за кирпичный, поскольку доски, которыми он был обшит, были с пропилами под кирпичную кладку. Выкрашен он был в желтый цвет. В доме было 6 квартир – две на первом, четыре на втором: № 3, 4, 7, 8. На второй этаж до широкого окна вела довольно крутая лестница, после этой маленькой площадки еще несколько ступенек до верхней. С этой площадки можно было подняться на чердак. Я там часто бывала с мамой – она на нем сушила белье. До сих пор помню нежнейший песок, которым он был засыпан, особый сухой воздух. Мама, Инна Георгиевна Чайковская (Ефремова), рассказывала, что в войну она несколько раз дежурила на чердаке, чтобы тушить зажигательные бомбы. Ей тогда было 12—13 лет. Не знаю, в каком доме был тот чердак, но мне всегда представляется именно этот.

В трех квартирах второго этажа проживало по одной семье: Потехины, Фадеевы, Козловы. В нашей, № 7, проживали две – наша и маминого брата. Квартира была двухкомнатной. Через входную дверь попадали в коридор-кухню с одним окном. Я еще застала время, когда готовили на керосинках и примусах, а воду носили из колонки, находящейся во дворе. Позже провели и газ, и водопровод, а отопление так и оставалось печным.

В нашей 16-метровой комнате печка занимала довольно много места. Зимой из-за жарко натопленной печи на окнах образовывался конденсат – «окна текли». Для сбора этой влаги папа придумал прокладывать по подоконнику марлю, концы которой были опущены в маленькую бутылочку, свисающую под окном. Странно сейчас это бы выглядело. Пространство между рамами во всех домах было принято не только утеплять, но и украшать. Тут уж хозяйки проявляли и свой вкус, и свою фантазию. Кто-то поверх ваты укладывал высушенный мох, хвощ, кисточки рябины, сосновые шишечки, создавая природную композицию, кто-то создавал сказочно-новогодний вариант из еловых веточек и новогодних игрушек. Я видела, как вату еще и посыпали растолченными в крошку разноцветными стеклышками от разбившихся елочных украшений.

Заготовка дров была для жителей всей Удельной главным делом в сентябре—октябре: приобрести, довезти, разгрузить, распилить, наколоть, сложить. Гора с плеч, когда очищенный, просушенный и подремонтированный за лето дровяной сарай вновь заполнялся ровно уложенными поленницами дров. Я очень любила участвовать в этом процессе. Мне нравилось, как дружно работала вся семья, что работа продолжалась чаще всего допоздна, завершалась уже при свете фонаря. Нравился мне и запах смолы и коры.

Иногда мне даже доверяли попилить на пару с папой двуручной пилой. Но главной моей обязанностью была переноска наколотых уже дров к поленнице. Существовали разные приемы и способы их укладки, чтобы стенки из дров не обваливались, чтобы размещались они компактно в условиях маленьких дровяников.

Сараев было много, по числу семей, размещались они повсеместно, образуя вокруг домов уютные, как мне казалось, дворы. Наши сараи стояли на том месте, где теперь гаражи и трансформаторная будка. Как-то ЖАКТ решил отстроить для жильцов сразу нескольких домов двухэтажные сараи: два длинных ряда с двумя лестницами по бокам. Бросали жребий, горели страсти – кому какой сарай достанется, но почему-то долго мы ими не пользовались. Причину не помню, может быть, на этом месте строительство пятиэтажки уже началось. На этой же площадке была водяная колонка – помню время, как к ней выстраивалась очередь. Потом воду дали в квартиры, но колонка так и осталась. Недавно попыталась ее найти, примерное место по кустам коринки за домом № 5 по Рашетовой определила, но от нее не осталось даже люка.

Завершая тему бытовых подробностей, скажу, что при наших домах была прачечная – маленькая пристройка, где была вода и лавки, где хозяйки могли стирать в тазах и корытах, не боясь забрызгать мыльной пеной все вокруг. Но мама стирала там редко, постельное белье сдавала в прачечную, почему-то не на Калязинскую по соседству, а возила на 1-й Муринский к фабрике Микояна. Сдавала его «в сетку», что было значительно дешевле, и, получив белье, влажное и скрученное, везла его потом на трамвае, а дома уже сушила и отглаживала.

Баню в нашей семье предпочитали «новую» на Ярославском проспекте – в отличие от «старой», располагавшейся возле станции Удельная. Нам с сестрой «новая» нравилась тем, что для детей там был маленький «лягушатник», величиной и глубиной, наверное, с детскую песочницу, но там можно было поиграть с игрушками в прохладной водичке, пока мама освободится. И все-таки ходить в баню я недолюбливала: во-первых, потому что там часто были большие очереди, которые продвигались очень медленно, и, во-вторых, после бани нас мама очень кутала, ведь до нашей Лагерной мы ходили, конечно, пешком. Поэтому я очень любила мыться у бабушки в ванной. Они с дедушкой жили в коммунальной квартире на углу проспекта Римского-Корсакова и Мясной улицы, и там была ванная с дровяным нагревателем. Но подобное счастье случалось нечасто...

В непосредственной близости от нашего дома располагались еще два. Один – напротив крыльца, за сараями. Этот дом относился уже к Семеновскому переулку (в мое время от переулка оставалась заросшая бурьяном тропа). Довольно долгое время в нем размещалось почтовое отделение. Он был отштукатуренным и некогда ярко окрашенным.

На другой дом выходили окна нашей квартиры. Он располагался на углу Лагерной и Новозыбковской. С трех сторон его окружали деревья и кусты, со стороны крыльца располагались сараи и остатки красной кирпичной стенки (частью какой постройки она была раньше, мне неизвестно). В этом доме не было детей моего круга, и я его плохо запомнила.

Перед домом-почтой была утоптанная площадка, на которой часто происходили наши детские игры: «кислый круг», колдуны, пятнашки, «в собачки», прятки, «12 палочек». В нашем дворе очень любили игру в «ромбы». Эта игра сейчас совершенно забыта. Перед игрой на бумажках в форме ромбов красным и синим карандашами писались числа, например, 50, 100, 250, 500, 1000. Количество бумажек, скрученных в трубочки, равнялось количеству игроков. Кто-то подкидывал их вверх. Подобранный ромбик указывал, к какой команде (красных или синих) относился игрок и насколько он «дорог». Команда договаривалась о тактике: кого защищать, на кого «работать».

Для другой команды, естественно, оставалось тайной, кто каким числом владеет и кого преследовать надо в первую очередь. Затем члены одной команды разбегались, остальные начинали преследование. Догнавший требовал сверить номера на ромбах: больший поглощал меньшего, его число увеличивалось, равные номера разбегались. Игра была очень динамичной и азартной.

Вообще, игры объединяли дворы. Может быть, были и обратные примеры, но я с ними не сталкивалась. Однако некоторые семьи жили довольно обособленно. Этому способствовали и высокие заборы, и отдельные частные домики. На противоположной стороне улицы, на углу Лагерной и Новозыбковской, находился такой дом. Из-за забора дома было не видно, разве что край крыши. Зато видны были многочисленные фруктовые деревья, растущие в саду. Это был участок, принадлежащий Кремерам, и, кроме фамилии, мне о них ничего более не известно.

За Новозыбковской улицей Лагерная зрительно расширялась. Это объяснялось тем, что по ее четной стороне почти не было домов вплоть до Малой Ивановской улицы. Здесь росли высокие сосны, кусты сирени, чуть в отдалении было поле, где часто играли в футбол даже взрослые. Не было здесь и аллеи лип, что была в первой части Лагерной.

Как мне удалось узнать, несколько домов, стоявших некогда по левой стороне Лагерной, сгорели в блокадную зиму 1942 года. Огонь тогда сумел быстро распространиться по проводам, пострадали тогда и наши родственники. Новые дома здесь начали строить в 1960-е годы. И как приятно, что жители этих хрущевских пятиэтажек сумели окружить свои дома густой зеленью.

Ведь именно богатой растительностью всегда славилась Удельная. Рядом с высокими соснами, кленами и дубами росли многочисленные кусты сирени, желтой акации, коринки (ирга). Как и все дети, мы собирали и шишки, и желуди, и рябину для своих поделок. Кленовые «носики» приклеивали себе на нос.

Удельная. Очерки истории

Лечебная (Кропоткинская) улица. Фото 1950-х гг. (?) Из архива О.Ю. Лукьяновой


Удельная. Очерки истории

О. Лукьянова (Чайковская) в родных удельнинских пенатах. Фото 7 ноября 1956 г.

Из архива О.Ю. Лукьяновой


Из зеленых стручков акации делали себе свисточки. Для этого надо было аккуратно снять с края тонкую ниточку, удалить незрелые горошинки, обязательно лизнуть языком внутренние створки («чтобы лучше звучал») и откусить один кончик стручка. Свистулька готова. Гудки раздавались на разные голоса.

Самой любимой и доступной ягодкой детства была, конечно, коринка. Мы, дети, паслись под длинными гибкими ветвями до тех пор, пока не обирали все, до последней ягодки. Руки и губы были синими, но нас никто не ругал за это, ведь ценности для взрослых эти ягоды никакой не представляли, а опасности для наших животов не несли. Думаю, что они и сами не прочь были немножко ею полакомиться.

Удельная. Очерки истории

На крыльце дом № 9/11 по Новозыбковской улице: В.А. Соколова, И.Г. Чайковская, на рукахсестра Таня. Фото 1960 г. Из архива О.Ю. Лукьяновой


В Удельной всегда обильно произрастала спирея японская. Ее еще называют таволгой, а на Удельной я слышала и такое название: майский цветок. Этот очень неприхотливый декоративный кустарник особенно украшает улицы с конца мая. Пышно цветущие белыми соцветиями кусты и сейчас окружают дома между Лагерной и Рашетовой улицами. Особенно их много около дома № 13, корп. 2 по Рашетовой.

Удельная. Очерки истории

О. Лукьянова (Чайковская) на Лечебной улице. Фото 1959 г. Из архива О.Ю. Лукьяновой


Правая сторона Лагерной была застроена двухэтажными домами. Каждый дом имел палисадник. От улицы эти посадки отделяли невысокие заборы с редкими досочками, стоящие в линию. Ни один из этих домов не был развернут крыльцом на Лагерную: одни стояли боком, другие спиной. Цветов в садиках со стороны Лагерной было немного – сторона была тенистая.

Удельная. Очерки истории

На пруду Линден. Слева – О. Лукьянова (Чайковская).

Фото 1957 г. Из архива О.Ю. Лукьяновой


Помню, что георгины и гладиолусы для 1 сентября мы покупали на Лечебной. А на Лагерной довольствовались дикорастущими цветочками: бледно-розовыми мыльниками, иван-чаем, «горькушками» (так у нас в семье называли одуванчики), кашкой (клевером) и аптекарскими ромашками. (За фиалками и ландышами ходили по весне в Удельный парк.) Эти цветы, как и их листья, составляли основной ассортимент наших игрушечных прилавков и кукольных кухонь при игре в магазин и дочки-матери.

Удельная. Очерки истории

Сельский быт Удельной. О. Лукьянова (Чайковская) «пасет» уток и цыплят на Лагерной. Фото 1957 г. Из архива О.Ю. Лукьяновой


У каждого дома, как и везде, был свой двор с сараями. В одном из дворов, что относился сразу к двум домам, я иногда бывала. Там родился и рос мой папа – Юрий Яковлевич Чайковский, проживала его тетя Марьяна Николаевна Бороусова со своей дочерью Любой.

Тетя Муся, как мы называли Марьяну Николаевну, была добрейшим человеком. Рано овдовела, сама поднимала дочку. Всю блокаду она была в городе, работала в детском доме № 9, что на углу проспектов Энгельса и Ланского. В нем жила и Люба. После войны тетя Муся трудилась нянечкой в больнице им. Скворцова-Степанова. В большом коммунальном двухэтажном бревенчатом доме они занимали две комнаты и веранду. У них был большой огород, выходящий на Лечебную улицу. А для меня их двор был интересен тем, что там держали цыплят и куриц. Покормить и «попасти» их было очень интересно.

Удельная. Очерки истории

Дом, где родился Ю.Я. Чайковский со стороны Лагерной улицы. О. Лукьянова (Чайковская) на руках у матери. Фото 1956 г. Из архива О.Ю. Лукьяновой


У Малой Ивановской улицы Лагерная делала небольшое отклонение влево. Заставлял ее свернуть большой участок с домом за высоким забором. Его расположение можно определить по единственно сохранившемуся на противоположной стороне Лагерной деревянному дому с садом. Его современный адрес – пр. Мориса Тореза, д. 106, корп. 2. Этот дом, осколок Старой Удельной, как и другие по улице Рашетовой, у Линдена-пруда, конечно, известны каждому, кто хоть раз бывал в этом районе.

Раньше воды в пруду было побольше, на травяном склоне любили позагорать, а вот купаться отваживались немногие. Зимой по склону катались на санках и лыжах. Но больше любили прокатиться прямо по улице чуть ли не от самого Старо-Парголовского проспекта. Иногда удавалось скользить очень далеко.

Впрочем, гора эта не отличалась крутизной. Любителей «погорячее» манили склоны со Старо-Парголовского от Рашетовой улицы до велотрека. В воскресенье в хорошую погоду там собирались все – от мала до велика, взрослые с удовольствием катались вместе с детьми. Иногда катание превращалось в настоящее народное гуляние, хотя общепризнанным любимым местом масленичного веселья было все же, конечно, ЦПКиО с катанием на американских горах и на лошадиных упряжках.

Удельная. Очерки истории

Дом у стрельбища в Сосновке. В центре – Ю.Я. Чайковский. Фото 1951—1952 гг. Из архива О.Ю. Лукьяновой


Но и у нас были примечательные «объекты», на которых происходили настоящие соревнования, собиравшие публику: стрельбище в Сосновке, гонки на мотоциклах на склонах Поклонной горы, состязания на велотреке, а позже и мототреке по льду и по гаревой дорожке. Это были притягательные места для многих удельнинцев. Для детей были организованы школы фигурного катания. Например, я занималась сначала на Скобелевском проспекте (в подвале дома за магазином хозтоваров), а позже в секции при велотреке.

К местам развлечений стоит отнести кинотеатр «Уран». Он манил нас к себе с невероятной силой, ведь перед началом сеанса там продавали мороженое. Здесь я впервые посмотрела: «Полосатый рейс», «Евгений Онегин», «Операцию „Ы“...» Еще один культурный объект – клуб «Красный Октябрь» за станцией Удельная. На сцене этого почти деревенского очага культуры мне в шестилетнем возрасте довелось выступить в танцевальном хороводе и даже попасть за это на страницы ленинградской газеты. В школьные годы мы ходили в кино «Озерки», нас возили в кинотеатр «Спорт» и ДК «Выборгский». А самые мученически тяжелые культпоходы были на новогодние елки. По традиции профсоюзные елки для детей работников «Светланы», кем и являлись мои родители, проводились и в ДК «Первой пятилетки», и в ДК им. Газа или в ДК им. Кирова и начинались с 10 часов утра. И это при том, что ближайшей станцией метро была «Площадь Ленина»...

Рассказ о Лагерной был бы неполным, если не вспомнить ее самое романтическое место – таинственные пруды между Малой Ивановской и Старо-Парголовским. Эти пруды в народе по-разному называют, по-разному рассказывают историю их создания. Но все их вспоминают с радостью и какой-то детской восторженностью: кто рыбок вспомнит, кто скульптуру, кто родник...

Недавно, подойдя к одному из сохранившихся прудов, я вновь удивилась его таинственности. Оно совсем маленькое, можно сказать, крошечное, но на его берегу приятно посидеть и почувствовать уединение. Воды в нем так много, что она переливается через край, вытекая тонкими ручейками. Дорожки, которые ведут к нему мимо современных девятиэтажек, сохранили уникальную удельнинскую неповторимость. Кусты, сплетаясь ветвями, образуют плотную изгородь. Кругом кипит и бурлит жизнь, а здесь время останавливается, замирает, как будто в заколдованном царстве. Может быть, здесь и прячется от посторонних глаз Душа Удельной, моей Удельной?

Дом на Кузнечной, напротив костела..

Среди улиц, проходивших в нынешних «побратимских» кварталах Удельной и исчезнувших во время реконструкции 1960-х годов, словно бы растворившихся в пространстве и во времени, была тихая и уютная Кузнечная. Проходила она между Выборгским шоссе и Старо-Парголовским проспектом (ныне, соответственно, проспекты Энгельса и Мориса Тореза, параллельно Исакову переулку и Большой Осиповской улице (теперь Манчестерская и Дрезденская улицы). Ныне от нее не осталось и следа – кроме обозначений на старых картах, рассказов старожилов и уникальных реликвий из семейных архивов.

Название Кузнечной улицы было известно с 1908 года и происходило, по всей видимости, от кузницы Федора Яковлевича Юнга, находившейся на Выборгском шоссе, 29А. Кем был кузнец Юнг, точно выяснить не удалось, но, скорее всего, он принадлежал к большому роду Юнгов с немецкой колонии Гражданка, среди которых тоже были кузнецы.

«Прекрасно помню дивную Кузнечную улицу, проходившую между нынешними Дрезденской и Манчестерскими улицами, – говорит удельнинский старожил Эдгар Рихардович Прокофьев. – До самой середины 1960-х годов она сохраняла свой чудесный деревенский аромат, непередаваемое очарование... Она была особенно прекрасна в пору цветения яблок – какие здесь были сады! Старенькая, маленькая, уютная, тихая улочка, с патриархальной тишиной – такой она осталась в памяти. Как будто бы какой-то райский уголок. Она будто бы взывала: не уничтожайте меня, не тесните меня каменными громадами...»

Во второй половине 1960-х годов Кузнечная улица исчезла, прекратила свое существование. Вместе с Кузнечной улицей исчез и пересекавший ее Прудков переулок, проходивший между Исаковым переулком и Большой Осиповской улицей. (С конца 1950-х годов он был

Прудковой улицей.) Правда, по воспоминаниям старожилов, ни одного дома по этой улочке не нумеровалось: все дома, выходившие на нее, значились по Кузнечной и Исакову переулку. В конце 1930-х годов в западной части Прудкова переулка построили несколько бараков, в которых жили девушки, привезенные из провинции для работы сборщицами ламп на заводе «Светлана». К сожалению, довольно скоро эти женские общежития превратились в подобие «публичных домов», и это вовсе не преувеличение...

Среди самых красивых построек на Кузнечной улице был дом семейства Цветковых. Воспоминаниями об этом родовом гнезде семейства Цветковых поделились с автором этих строк удельнинские старожилы – Ксения Михайловна Цветкова и ее двоюродный брат Андрей Михайлович Ридько.

Удельная. Очерки истории

П.П. Цветков. Фото около 1905 г. Из семейного архива Цветковых


«Наш дом стоял на углу Кузнечной улицы и Прудкова переулка, а задний двор нашего участка выходил на Исаков переулок – нынешнюю Манчестерскую улицу, – рассказала Ксения Михайловна. – Носил он номер 37 по Кузнечной улице. Дом построил наш дед, Петр Платонович Цветков, выходец из Угличского уезда. Здесь, в Петербурге, был большой клан его земляков-ярославцев Крыжовых, успешно занимавшихся коммерцией, и Петра определили „мальчиком“ по торговой части. Благодаря помощи земляков и собственным способностям он очень быстро поднялся и открыл свою биржевую контору. Женился, снял дорогую квартиру на углу Невского проспекта и Надеждинской улицы. Контора процветала, семейство ни в чем себе не отказывало. Однако вскоре грянула Русско-японская война, роковым образом отразившаяся на коммерческих делах Петра Цветкова.

Удельная. Очерки истории

На торжественной церемонии во время строительства дома Цветковых. Фото 1907—1908 гг. Из семейного архива Цветковых


Согласно семейному преданию, наш дедушка, будучи патриотом, поставил все свои акции на безоговорочную победу России. И в результате – проиграл и быстро разорился. Ему пришлось оставить дорогое жилье и переехать в полутемную квартиру во двор-колодец на Старо-Невском. Когда дети начали болеть, Петр Цветков принял решение купить участок в „здоровом“ в санитарном отношении пригороде и переехать туда всей семьей. Выбор его пал на Удельную, где как раз в то время предлагались участки земли под постройку. Именно так семейство Цветковых и оказалось на Кузнечной улице».

В семейном архиве сохранились уникальные фотографии, сделанные, по всей видимости, на церемонии торжественного освящения дома Цветковых на Кузнечной улице, датированные 1907—1908 годами. Дом был одноэтажным, деревянным, на мощном фундаменте из гранитных блоков, с красивой башенкой, увенчанной шпилем. Как и большинство удельнинских домов, его украшала затейливая резьба, а интерьеры, с изразцовыми печами, обильной лепниной на потолках напоминали богатые петербургские квартиры.

Удельная. Очерки истории

М. и М. Цветковы. Фото около 1910 г. Из семейного архива Цветковых


В новый дом на Удельной Цветковы переехали в самом начале 1910-х годов. После революции в доме действовала цветковская «семейная коммуна». Каждый из ее участников имел свои права и обязанности. Выпускалась даже домашняя стенгазета. Существовал общий денежный котел, им распоряжалась бабушка Анна Ивановна – жена Петра Платоновича. Однако вскоре семью постигла утрата: глава семейства, Петр Платонович, умер в 1924 году в возрасте 59 лет.

Удельная. Очерки истории

М. Цветкова, А.И Цветкова (в центре), М. Цветков. Фото около 1910 г. Из семейного архива Цветковых


В семье Цветковых было пятеро детей – к тому времени уже совсем взрослых. Судьбы их сложились по-разному, и каждая достойна отдельного повествования. Общее у мальчиков было, наверное, только одно: все они получили достойное образование, окончив Петровское коммерческое училище.

Удельная. Очерки истории

У парадного входа в дом Цветковых со стороны Кузнечной улицы. Слева направо: И. Цветков, М. Цветков. Фото 1916 г.

Из семейного архива Цветковых


Удельная. Очерки истории

На крыльце дома Цветковых. Слева направо: Мария Петровна, Анна Ивановна, А.П. Цветков. Фото начала 1930-х гг.

Из семейного архива Цветковых


Самым старшим, 1889 года рождения, был Аверкий Петрович. О его судьбе, к сожалению, известно немного: он «пропал без вести» в самом начале войны – по всей видимости, погиб в первые месяцы битвы за Ленинград. Никаких сведений о нем до сих пор найти не удалось.

Удельная. Очерки истории

И.П. Цветков. Фото начала 1970-х гг. Из семейного архива Цветковых


Следующий по старшинству, Иван Петрович, 1891 года рождения, славился в семье своей прирожденной, «немецкой», точностью и аккуратностью. Всю жизнь, до самой смерти в девяносто лет, он скрупулезно вел домашнюю бухгалтерию. У него все было распланировано до мелочей.

Удельная. Очерки истории

М.П. Цветков. Фото середины 1960-х гг. Из семейного архива Цветковых


Увы, жизнь его сложилась непросто. Окончив Технологический институт, он поступил на Трубочный завод (впоследствии завод имени М.И. Калинина). Здесь в конце 1920-х годов ему удалось так наладить производство, что завод стал наконец выполнять план, благодаря чему в начале 1930-х годов стал победителем всесоюзного соцсоревнования. В 1937 году Ивана Цветкова арестовали по доносу. По печально знаменитой 58-й статье он получил десять лет лагерей, которые прошел «от звонка до звонка».

Удельная. Очерки истории

Дом Цветковых на углу Кузнечной улицы и Прудкового переулка. Фото середины 1960-х гг. Из семейного архива Цветковых


После освобождения в 1947 году Иван Петрович получил место жительства на «101-м километре», некоторое время жил в Рыбинске, а затем, в 1949 году, как «неблагонадежный», имеющий судимость по политической статье, был сослан в Сибирь. Работал нормировщиком «Драгстроймонтажа» в Северо-Енисейске. Только в 1956 году, после реабилитации, Иван Петрович вернулся в Ленинград, трудился в ремонтном цехе на «Светлане». Он жил в отдельной комнате на Сердобольской улице, но каждый день приходил к родным на Кузнечную...

Удельная. Очерки истории

М.П. Цветкова. Фото конца 1980-х гг. Из семейного архива Цветковых


Третий сын, Алексей Петрович, 1893 года, был футболистом знаменитой удельнинской команды «Унитас».

Удельная. Очерки истории

Кузнечная улица. Фото середины 1960-х гг. Из семейного архива Цветковых


Спортивную стезю он выбрал не случайно: в доме напротив по Кузнечной улице (№ 42) жила семья знаменитых футболистов Бутусовых. Алексей был частым гостем в их доме. Правда, впоследствии его футбольная карьера не задалась. Умер он в 1943 года от чахотки, будучи в эвакуации в Саратовской области.

Удельная. Очерки истории

Вид с участка Цветковых на костел Св. Франциска Ассизского. Фото начала 1910-х гг. Из семейного архива Цветковых


Самым младшим из сыновей был Михаил Петрович, родившийся в 1903 году. Он был всеобщим любимцем. В семье с гордостью вспоминают, что в 1927 году, закончив с отличием кораблестроительный факультет Политехнического института, он получил в награду заграничную поездку – в Германию, Японию, Англию и США. Затем три года работал в Кронштадте, а потом, с 1937 года и почти до самого конца жизни – на «Петрозаводе». Во время войны и в последующие годы Михаил Петрович являлся главным конструктором «Петрозавода».

Удельная. Очерки истории

Снос дома Цветковых на Кузнечной улице. Август 1967 г. Из семейного архива Цветковых


И, наконец, несколько слов о дочери Марии Петровне, родившейся в 1902 году Она получила образование в Мариинской женской гимназии, затем окончила исторический факультет Педагогического института им. Герцена. До войны она работала библиотекарем в клубе им. Орлова. Потом, после войны, – библиотекарем Выборгского дома культуры, а затем инженером по оборудованию на «Светлане».

...Дом на Кузнечной улице оставался семейным гнездом семейства Цветковых до 1967 года. «На нашем участке, между Кузнечной улицей и Исаковым переулком, был яблоневый сад, росли кусты черной смородины, малины, жасмина, разбиты клумбы, а по периметру весь участок был засажен кротегусом, – вспоминает Андрей Михайлович Ридько. – Когда-то, еще до революции, бабушка держала корову, поэтому сохранялся большой бревенчатый сарай-хлев с сеновалом на чердаке. Была на нашем участке скважина, которую пробурили одновременно со строительством дома. Труба из скважины вела на чердак дома, где стоял большой бак. Старшим братьям вменялось в обязанность поддерживать уровень воды в баке, чем они занимались с помощью наноса по утрам – вместо зарядки.

Удельная. Очерки истории

Руины дома Цветковых на Кузнечной улице. Август 1967 г. Из семейного архива Цветковых


Кроме того, на участке существовал железобетонный ледник, обложенный дерном. В июле 1941 года в нем устроили бомбоубежище, в котором мы провели почти всю первую блокадную осень. Вражеские налеты тогда были почти каждый день – среди местных жителей ходили слухи, что немцы хотят разбомбить завод „Светлана”. В то же время на наш район не упало почти ни одной бомбы».

Места вокруг были замечательные. Кузнечная была тихой, зеленой улицей, милым уголком Удельной. Характерная деталь: через улицу над канавками были переброшены небольшие мостики, имевшие свои собственные официальные названия – Кузнечные мосты № 1, 2, 3 и 4.

В окрестностях было немало прекрасных домов, построенных в начале XX века в стиле северного модерна. Над одним из них, под № 25 по Кузнечной улице, красовалась надпись «Вилла Чезаре». Неподалеку находился совхоз имени 1-го Мая: к его воротам на Большой Осиповской (ныне Дрезденской) вел Прудовый переулок. Знаменитый валун с надписью «Villa Cumbergia» находился как раз на территории этого совхоза.

На соседнем от дома Цветковых углу Кузнечной улицы и Прудового переулка стояло красивое здание (под № 38 по Кузнечной улице) – уже упоминавшийся католический костел Св. Франциска Ассизского, построенный в готическом стиле, с высоким шпилем. Рядом с костелом, под № 40, находился дом причта, также возведенный в готическом стиле[55].

«Если бы не переименование улиц в 1964 году в честь городов-побратимов, то мы бы, наверное, еще долго не покидали родную Кузнечную, – считает Андрей Михайлович. – Ведь, когда началась реконструкция Удельной, нас не должны были трогать, поскольку территорию между нынешней Дрезденской улицей и заводом „Светлана” определили как „зеленую зону“, в которой не будет современных многоэтажных домов.

В народе потом ходила такая молва: когда власти Ленинграда решили переименовать Исаков переулок в Манчестерскую, то из английского города-побратима попросили прислать фотографию улицы. Однако в ту пору Исаков переулок был кривым и практически непроезжим. С одной стороны значительную часть улицы занимали задние дворы, а с другой – мусорные отходы завода „Светлана". Признаваться, что „побратимская“ улица представляет собой подобное непролазное болото, – значило ни много ни мало уронить престиж Ленинграда. Все происходившее далее в полной мере подтвердило народную молву. Наши дома расселили и снесли, чтобы срочно облагородить улицу и решить тем самым политический вопрос межгосударственного значения».

Удельная. Очерки истории

Листки из домашнего альбома М. Цветковой с фотографиями родного дома на Кузнечной улице. 1909—1915 гг. Из семейного архива Цветковых


Когда в середине 1960-х годов дома на Кузнечной улице стали сносить, то прежних жильцов расселяли по ближайшим новостройкам – в домах, постройка которых как раз подходила к завершению. Надо отдать должное властям: к «капризам» переселяемых относились очень уважительно, особо не торопили, давали возможность выбрать из нескольких вариантов.

«Наш переезд занял целое лето 1967 года, – рассказывает Ксения Михайловна Цветкова. – Честно говоря, переезжали мы с радостью, ностальгия по Кузнечной улице пришла гораздо позже. Тогда, устав от бытовой неустроенности, мы мечтали о городских удобствах. Ведь наш дом представлял в ту пору большую коммунальную квартиру, с общей кухней на шесть семей. Пожалуй, единственный, кто переживал, был наш сын Илья, которому было тогда 16 лет. Он представлял уже четвертое поколение живших в доме на Кузнечной. Когда мы приехали с вещами на квартиру, захлопнули дверь, он сказал, меряя шагами новое жилище: „Такая тоскаГ Ведь там, на Кузнечной, осталась в прошлом его свободная, привольная, почти деревенская жизнь. Он до сих помнит и очень любит это место, и все, что связано с Кузнечной улицей, для него очень дорого».

Среди семейных реликвий Цветковых – уникальный фотоальбом, датированный 1960-ми годами. Зная о предстоящем сносе, братья Иван и Михаил Цветковы метр за метром запечатлели родной дом и расставание с ним. Вот он стоит, еще обжитой, как будто ничего не подозревающий. Затем – фотографии опустевшего, расселенного дома, с пустыми глазницами окон. Вот – рабочие разбирают мощные бревенчатые стены. И, наконец, – развороченная площадка, посреди которой лишь печные трубы да изразцовая печь. Потом не стало и этого, и только вывернутые из земли гранитные блоки фундамента являлись последним свидетельством о бывшем доме, простоявшем тут больше полувека. Потом и они исчезли. Теперь уже ничто не напоминает ни о цветковском доме, ни о Кузнечной улице. История как будто бы ушла на дно, словно загадочная страна Атлантида...

У Эрлихов на Рашетовой[56]

...Этот старинный двухэтажный деревянный дом на нечетной стороне Рашетовой улицы, под № 19, просто не может не обратить на себя внимание. Слишком уж он приметный. Он словно зримое напоминание о практически исчезнувшем в результате реконструкции 60-х годов XX века облике Удельной. Окруженный высоким глухим забором дом будто пытается отгородиться им от своего нового окружения. Как будто бы не подпускает к себе никого, храня какую-то только ему ведомую тайну.

И действительно у этого дома удивительная судьба. Хотя бы потому, что это дом-путешественник!

Удельная. Очерки истории

Дом на Рашетовой ул., 19,напоминание о старой Удельной. Фото автора, март 2008 г.


Удельная. Очерки истории

Справка, данная В.А. Эрлиху в отделе кадров Ленинградской армии народного ополчения


И появился на Рашетовой улице он сравнительно недавно – гораздо позже тех построек, что окружали его когда-то. Его перевезли сюда из Сестрорецка в 1937 году.

Об истории дома и его обитателей рассказала Марина Владиславовна Леонова, которая родилась здесь ровно за месяц и один день до начала Великой Отечественной войны – 21 мая 1941 года.

Удельная. Очерки истории

А.М. Эрлих. Фото начала XX в.


Здесь провела самые лучшие детские годы.

В Удельной все началось с ее деда – инженера Адольфа Марковича Эрлиха, выходца из Германии. В Петербург он приехал в конце 1900-х годов и до революции работал в акционерном обществе русских электротехнических заводов «Сименс и Гальске». После революции он отказался покидать Россию, хотя у него, по всей видимости, была такая возможность.

Удельная. Очерки истории

А.М. Эрлих и Ф.Е. Эрлих вскоре после свадьбы. Фото около 1905 г.


Сегодня может показаться удивительным, но в годы лихолетий никого из семьи Эрлихов не тронули: никто не пострадал ни во время сталинских репрессий (а могли бы – за «непролетарское происхождение»), ни во время войны, поскольку и тогда повод был – немецкая фамилия. В семейном архиве сохранились дореволюционные фотографии, сделанные в интерьерах петербургской квартиры, где жил Адольф Эрлих. Сначала на Конногвардейском бульваре, а потом на Каменноостровском проспекте. Последний адрес указан на сохранившихся визитных карточках, где Адольф Маркович указан как «дипломированный инженер».

Нет сомнения, в тяжелые времена все эти исторические артефакты «царского времени» хранили подальше от чужих глаз. Удивительно вообще, что они уцелели: уж слишком богатой, даже аристократической могла показаться запечатленная на них жизнь. Тем не менее, по словам Марины Леоновой, которой уже не довелось застать деда, в семье всегда рассказывали, что он был удивительно демократичен и мог совершенно одинаково разговаривать и с дворником, и с профессором.

Удельная. Очерки истории

Ф.Е. Эрлих. Фото начала XX в.


В конце 1920-х годов семья Эрлихов переехала из Ленинграда в Сестрорецк,где Адольф Маркович построил отдельный дом для своей семьи. Затем, в 1937 году, он перенес его сюда, на Рашетову улицу.

«Дом перевезли в Удельную буквально по бревнышку, тут собрали заново, я помню даже, что бревна была промаркированы», – вспоминает Марина Леонова. Зачем потребовался переезд? Марина Владиславовна считает, что в первую очередь потому, что членам семьи было далеко ездить до места службы и учебы. Глава семьи, Адольф Маркович, в это время преподавал теплотехнику в Политехническом институте.


Удельная. Очерки истории

А.М., Ф.Е. Эрлихи с детьмиГалиной, Марком и Владиславом. Фото середины 1910-х гг.


Удельная. Очерки истории

Р.А. Эрлих в доме на Рашетовой на фоне картины Яна Ционглинского «Княжна Потоцкая в гареме турецкого султана». Фото середины 1950-х гг.


Удельная. Очерки истории

Р.А. Эрлих в доме на Рашетовой. Фото середины 1950-х гг.


Удельная. Очерки истории

М. Эрлих и ее одноклассница Л. Репина, жившая на Малой Ивановской улице. Фото середины 1950-х гг.


Удельная. Очерки истории

В.А. и Р.А Эрлихи


Удельная. Очерки истории

Р.А. Эрлих.

Фото середины 1950-х гг.


Удельная. Очерки истории

Ф.Е. и Р.А. Эрлихи. Фото середины 1950-х гг.


Удельная. Очерки истории

Праздничный вечер 1 мая 1957 г. у Эрлихов на Рашетовой. В гостяходноклассники М. Эрлих


Удельная. Очерки истории

Р.А. Эрлих на веранде дома на Рашетовой. Фото 1950-х гг.


Удельная. Очерки истории

Перекрытие круглой веранды дома Эрлихов на Рашетовой. Фото 1950-х гг.


Удельная. Очерки истории

На террасе Эрлихов в доме на Рашетовой


В семейной библиотеке даже сохранился его учебник «Паропроводы, их арматура и прочие детали», изданный в 1937 году. Сыновья Адольфа Марковича – младший Владислав и старший Марк – учились в Политехническом институте, дочь – в Академии художеств.

Удельная. Очерки истории

Ф.Е. Эрлих с дочерью Галиной, 1937 г.


Удельная. Очерки истории

А.М. и Ф.Е. Эрлихи с дочерью Галиной, 1937 г. Фото конца 1930-х гг. На Удельной.


Удельная. Очерки истории

На Удельной.

Фото конца 1930-х гг.


Читатель, наверное, уже догадался, что Владислав Эрлих – это отец Марины Владиславовны. После окончания в 1935 году Политехнического (тогда – Индустриального) института по специальности «инженер-теплотехник» и обучения в аспирантуре он стал работать в «Ленэнерго».

Спустя несколько лет произошло его знакомство с будущей супругой Руфиной Анатольевной. Родом она была из Новгородчины, из семьи торговцев лесом. В 1930-х годах ее родителей раскулачили, она окончила профтехшколу в Боровичах, работала в Ленинграде чертежницей.

Удельная. Очерки истории

Дом Эрлихов на Рашетовой ул., 19. Фото конца 1930-х гг.


Удельная. Очерки истории

На Удельной. Фото конца 1930-х гг.


В 1939 году умер глава семейства Адольф Маркович Эрлих (ему было 68 лет), не успев закончить отделку дома: предполагалось, что он будет оштукатурен. (В таком, незаконченном виде, он существует и сегодня.) Верхнюю часть дома он продал сразу после переезда в Удельную, то есть в 1937 году. Туда сделали отдельный вход снаружи. Участок земли вокруг дома также разделили: его большая часть осталась Эрлихам, чуть меньшая – другим жильцам.

Всю блокаду Эрлихи прожили в доме на Рашетовой улице, не покидая его. Владислав Адольфович в самом начале войны был в ополчении, но затем вернулся в Ленинград: специалисты такого уровня были нужней для организации жизнеобеспечения города. В семейном архиве сохранился уникальный документ, выданный начальником отдела кадров Ленинградской армии народного ополчения (ЛАНО). Согласно этой справке, «командир запаса т. Эрлих В.А. с 4 июля по 18 июля 1941 г. находился на военной службе при штабе Ленинградской армии народного ополчения и освобожден за невозможностью использования по специальности».

Удельная. Очерки истории

В саду возле дома Эрлихов на Рашетовой, 21 мая 1951 г.


Удельная. Очерки истории

М. Эрлих возле дома на Рашетовой, 1956 г.


Удельная. Очерки истории

Роменадочь Г.А Эрлих в доме на Рашетовой. Фото ок. 1955 г.


Всю блокаду Владислав Эрлих работал в Ленинграде, обеспечивая работу тепловых электростанций. После войны воспоминания о блокадном времени звучали редко – настолько тяжелы и печальны они были. «Помню, рассказывали, как в первую, самую страшную блокадную зиму отец слег с дистрофией, – рассказывает Марина Леонова. – Мама ходила еще с одной женщиной пилить дрова в Сосновку. Это запрещалось, иногда ловили проверяющие и отнимали спиленное. Летом ели траву с огорода. Как-то пришла к нам в сад женщина, начала рвать траву, мама ее сначала гнать стала, а потом пожалела, разрешила взять немного. Мама говорила, что ели столярный клей, а хлеб отдавали бабушке – она клей есть не могла. Еще рассказывали, что когда я была маленькой, как только слышала звон кастрюльки, тут же бросала игрушки и бежала к маме за едой».

Любопытный факт: в одной из комнат нижнего этажа Эрлихов в доме на Рашетовой во время блокады некоторое время располагался детский сад.

«После войны обитателями нижнего этажа эрлиховского дома были шесть человек, – вспоминает Марина Леонова. – Отец продолжал работать в „Ленэнерго", под его руководством восстанавливались и строились многие тепловые станции. Кроме того, он занимался преподавательской работой в Энерготехникуме на Васильевском острове.

Удельная. Очерки истории

Al Эрлих в саду на Рашетовой улице


Мать занималась домашним хозяйством. Она была настоящей золушкой, мастером на все руки. Любимым ее детищем был сад. Благодаря ей в доме все содержалось в полном порядке. Вместе с нами жила бабушка – вдова Адольфа Марковича – Фелиция Ефимовна. Она надолго пережила деда – умерла в 1960 году в возрасте 80 лет.

Удельная. Очерки истории

М. Эрлих с отцом (в 1956 г.

В «Ленэнерго» ввели на короткое время военизированную форму). Фото 1959 г.


Кроме того, с нами жили сестра отца архитектор Галина Адольфовна Эрлих, после войны преподававшая начертательную геометрию в Ленинградском высшем художественно-промышленном училище имени В. И. Мухиной, и ее дочь Ромена.

Удельная. Очерки истории

Интерьер в доме Эрлихов на Рашетовой улице


Удельная. Очерки истории

Дом Эрлихов на Рашетовой ул., 19. Фото 1944 г.


Удельная. Очерки истории

М. Эрлих. Фото 1944 г.


Удельная. Очерки истории

М. Эрлих. Фото 1949 г.


Мое детство в доме на Рашетовой было невероятно счастливым. Меня тщательно оберегали: я была отгорожена, ограждена семьей от всякого рода жизненных неприятностей. Дом был очень гостеприимным, доброжелательным, всегда полон гостей. Вторым домом для меня стала моя родная школа – 118-я, на углу Рашетовой улицы и проспекта Энгельса. Здесь были удивительные учителя и очень интересные одноклассники. Недаром мы до сих пор поддерживаем друг с другом самые тесные отношения, а каждые пять лет происходят общие встречи одноклассников».

Летом у Эрлихов нередко жили дачники. Так, в начале 1950-х годов несколько лет подряд комнату у нас снимал знаменитый дирижер Кировского (Мариинского) театра Даниил Ильич Похитонов[57]. В начале 1960-х годов нашими дачниками были сестры-художницы Петровы – Александра Николаевна, работавшая на «Ленфильме», и Нина Николаевна, иллюстратор детских книг. В гостях у них в доме на Рашетовой улице бывал замечательный поэт Николай Семенович Тихонов.

«В доме на Рашетовой улице наша семья жила до 1957 года, после нашего отъезда здесь остались жить Галина Адольфовна Эрлих, – рассказывает Марина Леонова. – Последние Эрлихи жили здесь до середины 1970-х годов»...

С тех пор прошло более трех десятков лет, дом постарел, обветшал, пережил пожар в 1985 году, когда сгорела галерея и рухнул стеклянный купол. Власти даже хотели снести дом, но его удалось спасти и восстановить после постигшей его беды. Так он и борется за жизнь изо всех сил, словно бы чувствуя свою историческую миссию – быть одним из последних оплотов старой Удельной.

«Дому непросто, он, как старый человек, еще держится, но очень устал и нуждается в особом уходе, как и сад, – говорит Татьяна Николаевна Верещагина, нынешняя жительница дома на Рашетовой, 19. – А деревьям трудно дышать из-за машин, шум которых беспокоит и днем, и ночью. Все это печально. Увы, но времена деревни прошли безвозвратно. Оазис дома уцелел просто чудом»...

Ни город, ни деревня

Летопись моей коммуналки

Воспоминания Татьяны Юревич.

(В очерке использованы фото из архива ТА. Юревич) Вспоминаю Удельную – такую зеленую, тихую, уютную, и нашу коммунальную квартиру – тоже уютную, но не всегда тихую. Жили мы на Вытегорской улице, недалеко от Скобелевского проспекта, в бывших «андреевских» домах.

Удельная. Очерки истории

На рисунке: 1дом, где жил домовладелец Андреев; 2дом был разобран на дрова во время войны и во дворе оставались остатки фундамента, потом на их месте разбили огород; 3дом, в котором проживала С.П. Васильева с семьей и где потом жила я. (Комментарий Т. Юревич)


В Удельной до революции было много домов, принадлежавших одному и тому же владельцу, который сдавал их в аренду частями или целиком, как на лето, так и на постоянное жительство. Как вспоминает моя соседка по нашей квартире, Валентина Викторовна Емельянова, «на пересечении Костромского проспекта и Вытегорской улицы стояли три дома, принадлежавшие домовладельцу Дмитрию Андрееву. Сам он проживал с семьей в одном из них, угловом, и занимал весь первый этаж. У него было три сына». Эти три дома были бы им переданы в наследство. Но не сбылось. Колесо истории повернуло в другую сторону. Судьба этих домов такова.

Вытегорская улица была переименована в Забайкальскую улицу в 1941 году, но дома № 1 и № 3 еще в 1947 году числились под № 51 по Костромскому проспекту, а потом № 41 по тому же проспекту. Нумерация квартир в трех домах была сквозная: счет шел от дома № 1, там было четыре квартиры с № 1—4, а в доме № 3 было два подъезда и шесть квартир – с № 8—13. Пропущенные номера квартир относились к дому № 2.

С 1952 года дом № 3 получил новый номер – № 9 по Забайкальской улице. Во дворе оставались остатки старого сруба колодца около сада семьи Пелеховых, давно засыпанного. Как вспоминает Валентина Викторовна, до войны они брали воду из колодца за домом, который был на противоположной стороне Вытегорской улицы, а когда началась блокада, она ходила за водой на Мышкинскую улицу. Остатки сруба этого колодца помню и я. Дома № 1 и № 3 простояли до 1968 года, а потом были снесены.

Удельная. Очерки истории

Дом Ne 3наш дом, март 1964 г.

Видно, что левый его угол уже осел и готов развалиться


После войны в этих двух домах были водопровод и канализация, что выгодно отличало их от остальных домов на Костромском и Ярославском проспектах, стоявших дальше, к Поклонной горе. И что интересно, я не помню, чтобы он когда-нибудь замерзал, хотя отопление в доме было печное и подвалов у нас не было.

Во дворе стояли сараи для каждой семьи. Вокруг домов под окнами и во дворе были небольшие садики с кустами малины, смородины. У каждой семьи был еще и свой небольшой огород (около трех соток) недалеко от домов, на пустырях между Костромским и Ярославским проспектах. Выращенные и несъеденные до зимы овощи хранили прямо в комнатах.

Удельная. Очерки истории

С.П. Васильева с мужем. Фото из архива В.В. Емельяновой


Как вспоминает Валентина Викторовна, наш дом (на рис. позиция 3) несколько отличался от своего первозданного вида: отсутствовала застекленная веранда на первом и втором этажах с южной стороны, поскольку он перестраивался после пожара 1937 года. Это случилось в начале мая. Весь дом переселили в одноэтажный деревянный дом с мезонином на ул. Рашетова, 8, ближе к проспекту Энгельса. Размещались по две семьи в одной комнате. В этом доме постоянно проживали еще две пожилые женщины, являющиеся родственниками Бадмаева. Дом располагался вдоль Рашетовой улицы по правой ее стороне, если идти в Сосновку, перед домом еще росли остатки каких-то садовых посадок. Вокруг дома был парк с красивой аллеей деревьев, и были теплицы, где в горшочках росли какие-то посадки. Прожили погорельцы там до октября месяца, а потом вернулись в перестроенный и отремонтированный свой родной дом на Вытегорскую улицу.

Удельная. Очерки истории

С.П. Васильева. Из архива В.В. Емельяновой


В настоящее время на месте домов № 1 и № 3, о которых идет речь, пустырь, относящийся к территории детского интерната, и только огромный тополь на обочине Забайкальской улицы, ближе к Костромскому проспекту, помнит эти дома...

Однако вернемся назад, в «андреевские» времена. По рассказам В.В. Емельяновой, в конце XIX века в доме № 3 отдельную квартиру из трех отдельных комнат на первом этаже снимала постоянно Софья Петровна Васильева. Последний адрес этой квартиры был следующий: Забайкальская улица, дом № 9, квартира № 8.

Это наша бывшая квартира, и о ней пойдет дальше рассказ.

Софья Петровна была замужем за офицером царской армии, но о муже никаких сведений не сохранилось. В этом доме его никто не помнил. Жила Софья Петровна с сыном Виктором, который после революции сидел в тюрьме, в Петрограде, за «непролетарское» происхождение.

В тюрьме Виктор познакомился с симпатичной девушкой, которая кормила заключенных, – Татьяной Емельяновой, 1895 года рождения. Родом она была из села Никольского из-под Гатчины, из простой семьи. Когда Виктора Васильева освободили, он вернулся домой и привел с собой Татьяну. Они поженились, его супруга стала Татьяной Николаевной Васильевой. Отца ее звали Никитой, но после выхода замуж за «благородного» Татьяна почему-то решила поменять отчество.

Софья Петровна была страшно недовольна выбором сына, но смирилась. В 1922 или 1923 годах у молодых родился сын Владимир, и Софья Петровна отдала им одну из комнат (как раз ту, в которой потом я жила) и принялась за воспитание своей невестки. Ей кое-что удалось привить Татьяне Николаевне. Я помню большую овальную фотографию Татьяны Николаевны, висевшую под стеклом на стене, с которой на меня смотрела прекрасная дама с хорошей прической.

Удельная. Очерки истории

Т.Н. Васильева (Андреева). Фото 1920-х гг. Из архива

В.В. Емельяновой


Удельная. Очерки истории

Оборот портрета Т.Н. Васильевой. Адресат послания неизвестен.

Из архива В.В. Емельяновой


Однако жизнь молодых не сложилась. Виктор оказался тяжело больным, часто лежал в Удельнинской больнице для душевнобольных, что на Фермском шоссе, потом заболел еще и туберкулезом и вскоре умер. Еще раньше умерла Софья Петровна. Татьяна Николаевна через некоторое время после смерти мужа вышла второй раз замуж – за Василия, младшего сына домовладельца Андреева, жив шего в соседнем доме. И стала Андреевой, хозяйкой этой квартиры.

Татьяна Николаевна устроилась на завод «Светлана» браковщицей и проработала в этой должности всю жизнь. В начале 1930-х годов дома из личной собственности перешли в государственную, и тем, кто там жил, выдавали ордера на занимаемые площади. Так наша квартира стала коммунальной, однако Татьяна Николаевна по-прежнему чувствовала себя хозяйкой.

В квартире № 8 были прописаны Татьяна Николаевна с сыном в двух комнатах и еще одна семья – Лидия Николаевна (девичья фамилия Севастьянова) с мамой Валентиной Павловной и двумя детьми-погодками, Николаем (1924 г. р.) и Валентиной (1925 г. р.) Трофимовыми. Лидия Николаевна путешествовала со своим мужем-военным по местам его службы, вскоре они разошлись, она вернулась в Ленинград. Дети остались на фамилии отца.

Удельная. Очерки истории

В. Васильев, 1920 г.

Из архива В.В. Емельяновой


Они занимали третью комнату, полутемную, поскольку ее окно выходило на веранду. В эту комнату Лидию Николаевну пустила в свое время хозяйка Татьяна Николаевна – как свою лучшую подругу по заводу «Светлана», где они обе работали.

В 1940 году сына Татьяны Николаевны, Владимира Викторовича Васильева, по возрасту призвали в армию и направили в Армению. До начала войны он успел послать матери несколько писем с места службы и свою фотографию. Потом переписка прервалась. И сколько ни обращалась Татьяна Николаевна: и в часть, где служил сын, и в другие инстанции, уже и после войны, ответ был один – «без вести пропавший»...

Удельная. Очерки истории

В. Андреев, сын домовладельца Андреева, второй муж Татьяны Николаевны.

Из архива В.В. Емельяновой


Удельная. Очерки истории

Первые жители коммунальных квартир «андреевских» домов на Костромском пр., 51 в 1930-е гг. В последнем ряду крайний справаВ. Васильев. Во втором ряду: первая слева (с младенцем на руках)К Данилова; четвертый слеваЮ. Сапиро (Хан), перед ним справасын Татьяны Николаевны, В. Васильев. Фото сделано у подъезда дома, где жил сам Андреев с семьей. Из архива В.В. Емеляновой


Началась Великая Отечественная война, и в квартиру стали приходить первые «похоронки». Мужа Татьяны Николаевны, Василия Андреева, мобилизовали в армию (ему было около пятидесяти лет) в первые дни войны, в августе он получил ранение и умер в госпитале вдали от Ленинграда.

В семью Севастьяновых-Трофимовых пришла весть о гибели сына Николая, который в июле 1941 года ушел в народное ополчение и в августе погиб под Красным Селом. Дочь Валя продолжала учебу в десятом классе. Но осенью 1941-го учебный год начался не 1 сентября, а 1 октября, и не в своей школе № 12 (она находилась на пр. Энгельса, где сейчас находится колледж изобразительных искусств), а во вновь сформированной школе № 110 на Костромском пр., 52. Это было как раз напротив нашего дома, через дорогу.

Весной 1942 года Валентине пришлось бросить учебу и пойти работать, чтобы получить рабочую карточку на продукты, так как в их семье мама работала на заводе как служащая, а бабушка не работала. Нормы же по рабочей карточке ощутимо отличались от иждивенческой и служащей – естественно в большую сторону.

Удельная. Очерки истории

Т.Н. Василева с сыном Володей. Из архива В.В. Емельяновой


Валя устроилась разносить телеграммы в 17-е почтовое отделение Выборгского района (оно находилось на Семеновском переулке, проходившем параллельно Рашетовой улице), но это не спасло их семью от голода.

В апреле 1942 года умерла от дистрофии мать Вали, Лидия Николаевна, а в августе бабушка Валентина Павловна – в госпитале от дизентерии...

Удельная. Очерки истории

В.В. Васильев, сын Татьяны Николаевны. 17 октября 1940 г. (его последняя фотография). Оборот фотокарточки. Из архива В.В. Емельяновой


Оставшись одна, Валя понимала, что на одну карточку тоже долго не протянуть. Как раз тогда на почту пришли мобилизовывать в армию, и Валя согласилась – ей ведь только что исполнилось 18 лет. Попала она на Балтийский флот – в Крондштадте окончила школу радистов и с июня 1943 года служила на фортах до августа 1946 года.

На комнату Валентины наложили бронь, а в квартире осталась одна Татьяна Николаевна Андреева. В эвакуацию ехать с заводом она отказалась, все ждала весточки от сына. Перешла работать грузчиком – там же, на «Светлане».

Удельная. Очерки истории

В. Трофимова, фото 1944 г.


В 1943 году Татьяна Николаевна пустила жить в свою квартиру, в «забронированную» комнату, Валю Сажину с сыном Вовой. Работала она бельевщицей в госпитале № 64, который находился совсем близко, на углу пр. Энгельса и Рашетовой улицы, в бывшей школе. Так, будто бы по воле судьбы, в этой квартире снова повторились имена – Валентина и Владимир.

Свою вторую, маленькую комнату с окнами на север, во двор, Татьяна Николаевна в 1943 году сдала семье военных. Это и были мои родители – Софья Александровна и Александр Михайлович Юревичи. Может быть, это мистика, но в результате в квартире опять появилось имя Софья. Мама в это время была в положении, с июля 1943 года ее демобилизовали, так как офицерскому составу по уставу не полагался декретный отпуск. Софья Александровна продолжала работать операционной сестрой, и Татьяна Николаевна прописала ее на свою жилплощадь.

Удельная. Очерки истории

В. Трофимова, фото 1945 г.


В первый год их проживания в этой квартире они редко бывали здесь – только когда отец приезжал в командировку в Ленинград. Татьяна Николаевна очень любила, когда приезжал Александр Михайлович, и отвлекала его на свои проблемы – часы починить, швейную машинку настроить. Он был мастером на все руки и никогда не отказывал в помощи. А Софья дежурила, сутками не выходя из госпиталя. В ноябре 1943 году в квартире появился еще один жилец: у Юревичей родилась дочка. Речь идет обо мне. Назвали меня Татьяной в честь матери моего отца, и опять повторилось имя в этой квартире...

Мама со мной, грудным ребенком, находилась, в основном, в госпитале, куда непрерывном потоком поступали раненые, и надо было сутками стоять у операционного стола. Так что жильцы у Татьяны Николаевны были выгодные. Этой же зимой меня крестили. Отец был не против, только сказал, чтобы делали это в его отсутствие. Священника церкви Дмитрия Солунского, что в Коломягах, пригласила на дом Татьяна Николаевна, она же стала и крестной матерью. А крестным отцом выбрали единственного мужчину в квартире – восьмилетнего соседа Вовку по прозвищу Кривое колесо. Так его звали потому, что он от постоянного голода все время не плакал, а как-то скулил, и это было похоже на скрип несмазанного колеса.

Крестили новорожденную в комнате у Татьяны Николаевны, самой большой в квартире: натопили печь, купелью послужил большой таз с теплой водой, водруженный на большой стол посредине комнаты, вокруг таза стояли свечи. Священник, еле державшийся на ногах от голода, обошел три раза вокруг стола с девочкой на руках, читая молитву, а за ним, держась за рясу священника, плелся крестный отец и плакал. Мама рассказывала, что, осветив воду в тазу, священник опустил мои ножки в купель, обмыл личико и ручки. «Процедуру» я перенесла спокойно, с интересом тараща глазенки...

С июля 1944 года, когда госпиталь ушел с действующей армией, Софья Александровна осталась жить в этой квартире с дочкой навсегда. Летом того же года она устроилась работать медсестрой в поликлинику № 15 Выборгского района, неподалеку от дома. Танюшу отдала в ясли недалеко от поликлиники на Фермском шоссе. До конца 1950-х годов мы так и не имели своей жилплощади, будучи прописаны у Татьяны Николаевны, и платили ей за нашу комнату.

Сразу же после окончания войны Софья Александровна неоднократно обивала пороги чиновников и депутатов с просьбой предоставить нам жилье – как семье погибшего на войне, но безрезультатно. Татьяна Николаевна любила крестницу и помогала, чем могла. В квартире царили мир и взаимопонимание. И вот пришел май 1945 года. Победу встретили в нашей квартире «со слезами на глазах». В стране наступил мир, а в нашей квартире вскоре началась «коммунальная война»...

В 1946 году моя бабушка (мамина мама) Ульяна Михайловна Яковлева, 1891 года рождения, в войну бежавшая из разбитого Новгорода и оказавшаяся за Волгой, разыскала свою дочь Софью и приехала в Ленинград – без вызова и разрешения, в товарном поезде с быками. Начались проблемы с ее пропиской, которые маме дорого обошлись: ей пришлось пойти работать в систему НКВД – фельдшером в тюремную больницу в Волосово Ленинградской области. Поехали туда зимой все вместе, втроем. По рассказам мамы, дали нам отдельный домик, поставили на довольствие – в тюрьме существовало свое подсобное хозяйство. Мне выдавали литр молока и парную печенку, там я и сделала свои первые шаги. А вокруг – тишина, безлюдье, никто друг с другом не общается, и только вой волков, которые по ночам близко подходили к домику.

В общем, трудностей там мама встретила много – и бытовых, и моральных. Отработав год, подала заявление на увольнение и с трудом вырвалась из системы, где ей предстояло бы прослужить 25 лет. Мы вернулись в Ленинград, в нашу квартиру, и бабушку прописали по этому адресу к Татьяне Николаевне Андреевой.

В августе 1946 года вернулась с фронта в свою комнату и Валентина. Вскоре она вышла замуж и привела в эту квартиру своего мужа – Владимира Ивановича Емельянова. Татьяна Николаевна удивлена: снова в квартире появляется ее девичья фамилия и имя пропавшего без вести ее сына Владимира.

В январе 1950 года в семье Емельяновых родилась дочь Елена. Помню тот день, когда вся квартира готовилась к их встрече из роддома. Надо было срочно купить молока «из-под коровки». Тогда на Удельной многие держали коров. Мы брали молоко в частном доме, у Ивановых на проспекте Энгельса, стоявшем на месте сегодняшнего здания Пенсионного фонда, и мне было поручено показать это место. Был солнечный морозный день, дядя Володя, как я его звала, быстро вез меня на финских санях по Ярославскому проспекту в сторону Поклонной горы, потом мы свернули на Мезенскую улицу, пересекли проспект Энгельса. У меня дух захватывало от быстрой езды, сверкающего снега и ожидания чего-то неожиданного. Потом я долго вспоминала эту поездку. Я любила поболтать с дядей Володей, он научил меня играть в шахматы, и мы с ним часто сражались за шахматной доской.

С Леной мы росли как сестры. Я была старше на шесть лет и нянчилась с ней вечерами, когда Валентина Викторовна работала в том же почтовом отделении № 17, но уже на проспекте Энгельса.

Сколько себя помню, я очень любила комнату Татьяны Николаевны. В отличие от нашей пустой комнаты, где вся мебель состояла из чемоданов (стол – это чемодан на чемодане, покрытый салфеткой, сшитой из чехла парашюта с аэродрома «Сосновка» и вышитой мамой, вместо шкафа тоже стопка чемоданов), у Татьяны Николаевны было много старинной мебели: большой письменный двухтумбовый стол с зеленой суконной обивкой и с серым мраморным чернильным прибором, бронзовая голова оленя на такой же мраморной подставке. На раскидистых оленьих рогах лежали карандаши и перьевые ручки, пресс-папье – тоже из серого мрамора.

Многие вечера мне доводилось провести за этим столом. Помню, на нем стояла очень красивая деревянная шкатулочка с плотной крышкой, из которой очень пахло ментолом. Над столом висела большая фотография Татьяны Николаевны: портрет в овале великосветской дамы в шляпе с вуалью. А еще в комнате стоял большой одностворчатый шкаф из красного дерева, на котором красовались две большие фарфоровые вазы с рисунками типа голландских пейзажей и охоты. Большое, до потолка, трюмо стояло в углу между двумя окнами.

Удельная. Очерки истории

Т.Н Андреева у блокадных могил на Пискаревском мемориальном кладбище. Фото 1960-х гг.


Что еще привлекало меня, да и всех остальных соседей по квартире, так это репродуктор в виде черной тарелки, который висел в комнате Татьяны Николаевны над дверью. У нас радио не было. Мы всегда собирались у нее в комнате и слушали концерт по заявкам для моряков и полярников, который начинался позывными песни «Летят белокрылые чайки». И с интересом ждали сообщений, начинающихся с позывных «Широка страна моя родная...» и голоса Левитана «Говорит Москва». После чего сообщалось про снижение цен на продукты питания и промтовары.

Удельная. Очерки истории

Хозяйка квартиры Т.Н. Андреева


Татьяна Николаевна была центром досуга в нашей квартире. Долгими зимними вечерами собирались мы в ее комнате за большим прямоугольном столом и играли в лото, в домино и в карты, особенно в девятку. Вместо денег на кон ставили канцелярские кнопки. Хозяйка квартиры очень любила собирать у себя застолье. Отмечались все праздники и обязательно Татьянин день, 25 января. День рождения свой она держала в секрете, поэтому, как я себя помню, ее возраст остановился на пятидесяти пяти. Собирались друзья с завода и соседи по дому.

Хорошо помню кухню в нашей квартире. В ней стояла большая эмалированная раковина, когда-то сиявшая белизной. Но такой я ее уже не помню. Медный водопроводный кран моя бабушка начищала до блеска речным песком с раздавленной в нем красной бузиной, растущей во дворе, а зимой клюквой, собранной на болотах за Сосновкой. Такой пастой чистилась вся алюминиевая кухонная посуда и медный таз для варенья у Татьяны Николаевны. Все это парадным блеском сияло на кухонной полке вдоль стены.

На кухне была дровяная плита, на которой пеклись пироги по праздникам, в остальные же дни готовили на керосинках или примусах, стоявших на этой плите. Где-то в году 1956-м или 1957-м нам провели газ, и на кухне появилась четырехконфорочная плита и большой счетчик на стене. Правда, использовались только три горелки по числу комнат. Больше якобы не позволял метраж кухни. Но долго мы еще не расставались с дровяной плитой, потому что пироги, испеченные в ней, намного превосходили по вкусу те, что готовились в газовой духовке...

Обогревалась кухня круглой печкой – она стояла в нашей комнате и одной стенкой примыкала к кухне. Примыкал к кухне и туалет с водопроводом и канализацией. Он был холодный, поэтому зимой дверь по возможности держали открытой.

Прихожая была небольшая, туда выходили три двери из комнат, часть печки семьи Емельяновых, где они сушили белье, и еще в углу рядом с нашей дверью выступал большой кусок дымохода с вьюшками.

Входная дверь никогда днем не закрывалась, если кто-то из жильцов был дома, только поздно вечером последний пришедший жилец закрывал дверь на ключ. А двери в комнаты, конечно, были закрыты. На входной двери снаружи висел общий почтовый ящик.

Звонок на входе в квартиру тоже был один на всех. С улицы в квартиру входили через небольшое крыльцо с навесом, далее – через парадную, в ней была лестница на второй этаж, где находилась еще одна точно такая же квартира. Когда-то, еще до войны, под лестницей был чулан, с которого, предположительно, и начался пожар в 1937 году. Поэтому при мне уже под лестницей ничего не стояло, кроме выставленных на лето зимних оконных рам. Дверь в парадную никогда не закрывали, кроме как в сильные зимние морозы.

Жили в квартире у нас и животные: у нас был белый кот Зяка, названный так за свой окрас (от слова заяц); а у Татьяны Николаевны была ангорская пушистая темносерая кошка Пуська. Они жили свободной кошачьей жизнью, свободно гуляли во дворе и были любимицами всей квартиры, особенно наш Зяка – честный, воспитанный кот, никогда не лазающий по столам и не ворующий мясо и прочие продукты, которые стояли на кухне, на полу под столом, где похолоднее.

Но не всегда так мирно протекала жизнь в нашей квартире – случались и кухонные баталии между нашей бабушкой и Татьяной Николаевной. Моя бабушка была старше ее лет на пять, не работала, фанатически любила чистоту и требовала того же от всех и всегда. Малейшие погрешности на кухне были ей нетерпимы, и начинались ссоры, перераставшие в скандалы с дележкой кухонной территории, ведер и тряпок. Мы с мамой держали нейтралитет, чем очень обижали нашу бабушку.

Особенно обострились наши отношения с Татьяной Николаевной, когда маме удалось наконец добиться через суд, чтобы нам открыли отдельный лицевой счет на комнату, в которой мы проживали уже пятнадцать лет. Это произошло в 1957 году, нас поставили в очередь на улучшение жилищных условий. Татьяна Николаевна перенесла это очень болезненно.

Вот тут и произошел разрыв «дипломатических» отношений уже и между моей мамой и Татьяной Николаевной. Закончился он тем, что я с подростковым максимализмом заявила Татьяне Николаевне, что больше не считаю ее своей крестной, и вернула ей все подаренные мне раньше подарки. Помню, это были книги, настольная игра «Альпинист» и маленькая фарфоровая обезьянка. Потом, повзрослев, я помирилась с Татьяной Николаевной, но таких дружеских отношений у нас в квартире уже не было. Начались раздоры с оплатой коммунальных услуг. Татьяна Николаевна поставила себе отдельный счетчик, и у нас в местах общего пользования появились две лампочки, два выключателя...

Тут же еще одно неприятное событие произошло в нашей квартире. Владимир Иванович, отец Леночки, ушел из семьи. Стала наша коммуналка сугубо женской. Леночка повзрослела, пошла в школу, обзавелась подружками, а я окончила школу и поступила в институт. Но мы продолжали общаться. Помню, как она перед вступлением в комсомол с тревогой расспрашивала меня, как это происходит, и упорно зубрила устав, как молитву, а я сидела сбоку и рисовала ее. Так трогательно она выглядела.

И вот пришел долгожданный день: в марте 1966 года наша семья получила «смотровой» ордер на двухкомнатную квартиру в новостройках на Гражданке. И мы в августе 1966 года первыми уехали из нашей квартиры. А оба «андреевских» дома расселили окончательно уже в 1967– 1968 годах.

Сегодня из нашей квартиры остались в живых только мы с Валентиной Викторовной Емельяновой, которая охотно поделилась со мной своими воспоминаниями.

На протяжении всей истории нашей квартиры, как по заколдованному кругу, чередовались имена и фамилии жильцов, и их трагические судьбы в чем-то даже были схожи. Так, Софья Петровна была вдовой белого офицера, ее «двойник» через двадцать лет, Софья Александровна, тоже стала вдовой, но уже «красного» (советского) офицера. Часто повторялись в нашей квартире имена Владимира и Виктора. Может быть, сказалось то обстоятельство, что раньше имена давали строго по святцам, и особого разнообразия не было...

Несмотря на все превратности судьбы, существовала в нашей коммуналке какая-то общая радость бытия, вперемешку с горем. Три поколения людей сменилось в ней, и на их судьбах, как на лакмусовой бумажке, отпечаталась судьба всей страны. К счастью, репрессии 1937 года и последующих лет не коснулись впрямую нашей квартиры. Бог миловал – никого не посадили.

Я до сих пор с нежностью вспоминаю нашу старую квартиру, такую сложную, противоречивую, но объединенную всеобщим чувством родства между соседями – несмотря на ссоры, которые происходили в ней. Да ведь и в любой семье тоже бывают скандалы, но все прощается...

Наш двор

Дворы старых удельнинских домов 1950-х годов представляли собой условное придомовое пространство, открытое для прохода со всех сторон, ограниченное сараями, огородами и садами вокруг этих домов.

В нашем дворе, состоявшем из двух двухэтажных деревянных домов на Костромском пр., 41, был отведен закуток под дубами, где располагался самодельный стол со скамейками, песочница с остатками речного песка, загаженного кошками, самодельные деревянные качели «дуэт». Днем там собиралась детвора, а вечерами публика постарше. Телевизоров еще не было, да и телевизионные программы были очень короткими, поэтому все свободное время народ проводил во дворе. Вот и на данном фотоснимке мы сидим во дворе за этим столом.

Мы любили свой двор и очень многое делали своими руками. Один из наших жильцов был хорошим столяром, звали его Коля-маленький из-за небольшого роста. Он делал нам игрушки из дерева. У меня был любимой игрушкой подаренный им деревянный грузовик на колесах.

С помощью жителей наших двух домов была оборудована спортивная площадка: вкопан деревянный столб со щитом из досок, к которому прибили обруч от бочки, – так мы играли в баскетбол; еще два столба предназначались для волейбола, а сеткой служила бельевая веревка, натянутая между ними.

В конце 1950-х началось повальное увлечение пинг-понгом – настольным теннисом. Здесь же, во дворе, наши умельцы соорудили стол из досок, хорошо пригнанных друг к другу Строительный материал нам поставлял ЖАКТ (то ли потому, что в нашем доме жила управдом, то ли действительно спорту уделялось большое внимание). И мы целыми днями играли в пинг-понг.

Удельная. Очерки истории

Дети нашего двора, 1959 г. Справа последняя в ряду Т. Юревич, перваяН. Кириллова, слева перваяее сестра И. Кириллова, далее Б. Лурье, последний в рядуЛ. Белавенцев


Вместо сетки посредине стола между двумя кирпичами стояла доска, а ракетки были большим дефицитом в то время. Мы выпиливали их лобзиками (а это тогда было любимое занятие среди детей) из обрезков трехслойной фанеры, которую можно было найти в дровяных отходах – их жители покупали вместо дров. На эти фанерки, выпиленные точно по размерам настоящей ракетки, мы наклеивали с двух сторон резину клеем (№ 88 или резиновым), вырезанную из дырявой камеры для волейбольного мяча. А шарики для пинг-понга можно было купить в канцелярском магазине на проспекте Энгельса (дом № 62, там и сегодня магазин игрушек и канцтоваров). Поиграть в пинг-понг за нашим столом приходили и из соседних домов.

В начале 1950-х среди детей нашего двора еще сохранилась привычка играть в «дочки-матери», но не с куклами (потому что они мало у кого были), а между собой: «мамой» обычно была старшая девочка Люся (Людмила Власова). Договаривались, что игра будет «со съедобным». Это означало, что все участники приносили или из дома, или с огорода какие-нибудь продукты (кусочек булки, хлеба, огурец с грядки и прочие «яства»). Посудой у нас были крышечки, баночки из-под кремов. За «обедом» «мама» все это собирала и делила маленькими кусочками между всеми участниками, как в блокаду, потому что эти девочки пережили страшные годы маленькими детьми, а детская память сохранила это надолго...

Мы любили свой двор и, как помнится, он всегда был чистым: ни окурков, ни папиросных коробок, ни фантиков не валялось на дороге. Может, дворники убирали, хотя и не видно их было, но, скорее всего, – сами не мусорили.

Использованные спички (ведь зажигалок у большинства еще не было) складывались в тот же коробок, только с обратной стороны. Стеклянную тару из-под молока, вина и прочих продуктов сдавали обратно в магазин за реальную сумму денег, а упаковочная бумага и газеты шли на растопку печки. Фантики от конфет собирали дети для коллекции и игры в фантики, да и конфеты были редкостью в нашей послевоенной жизни. Собирали дети еще и наклейки со спичечных коробков. Многое в то время делалось своими руками.

Воришка

Стирали мы на кухне в корытах, тазиках, кипятили белье в баках на примусе. До войны рядом с нашим домом была прачечная. После войны от нее остался только первый этаж, и то потому, что он был каменный. Восстанавливать ее не стали и при застройке территории просто снесли.

Сушили белье весной и летом на улице – во дворе около сараев. Каждая семья имела свою веревку. Когда у кого-то была «большая стирка», то веревку натягивали через весь двор от сараев до дома (метров двадцать), подпирая ее палками в нескольких местах, где больше ходило народу. Так что, бывало, и к дому не подойти, но народ был миролюбивый. Проходили, нагибаясь, никто не ругался. Только если в этот день вдруг во двор заезжала грузовая машина, то шофер выходил и на понятном всем русском языке кричал на весь двор, чтобы убрали белье.

А ведь его еще и воровали. Летом было это труднее сделать, потому что во дворе все время был народ. Зимой сушили белье на чердаках. В нашем доме вход на чердак был с соседнего подъезда, и ключи от него хранились в этом подъезде в квартире на втором этаже, у Четыренных. Однажды соседка этой квартиры поздно вечером услышала, что кто-то ходит по чердаку, хотя ключи от него висят на месте. Она с мужем поднялась на чердак – висячий замок был сорван. Раздался страшный грохот: похоже, как что-то упало с крыши со стороны сада.

Побежали на улицу. В саду полно снега, еле пробрались и увидели такую картину: воришка, видимо, когда услышал, что кто-то идет на чердак, вылез через чердачное окно на крышу, но вместе со снегом съехал по склону. По пути, наверное, хотел зацепиться за водосточную трубу, но вместе с ней и со снегом рухнул со второго этажа вниз. Поскольку снега было много, сильно он не ушибся, и с места происшествия успел сбежать вместе с кое-каким бельишком, а кое-что растерял при падении...

Зимой и летом

Любимым занятием детей и молодежи было катание на лыжах. Да и неудивительно– кругом были такие просторы... Вдоль Ярославского проспекта шла лыжня к Поклонной горе. А там, в долине, под горой, пролегала трасса мотокросса. И зимой, и летом там проводились гонки на мотоциклах.

Зимой с крутого склона горы, раскатанного до земли, на чем только не катались: и на лыжах (с трамплинами, сделанными из снега), и на санках, и на маленьких фанерках, и на больших листах по несколько человек, управляя им с помощью натянутой веревки. Позже появились самодельные деревянные санки – джекки.

Пока мы были маленькими, наши зимние игры проходили на пруду, который находился рядом с нашим домом, между Костромским и Ярославским проспектами. Сегодня на этом месте дом с адресом Ярославский пр., № 42, где находится детский интернат вместо бывшего детского сада ЛОМО.

Катались с крутого склона на лыжах, на санках, на ногах и «пятой точке». А после сильной метели на обрывистом южном склоне наметало столько снегу, что он повисал козырьком, и мы прыгали с него вниз вместе со снегом; и с крыш сараев, с задней стороны, тоже ныряли в сугробы. Зато когда возвращались домой, снег вытряхивался в прихожей из валенок; шаровары, заледеневшие, стояли колом, и распятое на веревке вниз рукавами пальто сохло на кухне, над плитой...

Приятный зимний момент был связан со станцией Удельная. Под Новый год около платформы, на которую приходили поезда из Выборга, можно было вечером купить свежесрубленную ароматную пушистую елочку любых размеров – не чета тем сухим спрессованным елкам-палкам, которые потом стали продавать на Скобелевском за зелеными загородками, да еще и приходилось часами простаивать в ожидании, когда их привезут.

Правда, милиция разгоняла этих самодеятельных продавцов, отбирая у них елки. Но изворотливые мужики сбрасывали елки с последнего вагона электрички, на подходе к платформе, где-то в районе Забайкальской улицы, и быстро здесь же их продавали подвернувшимся покупателям.

Зимы были снежные, и сугробы в середине зимы были вровень с окнами первых этажей. А узоры на окнах были такие густые и красивые, что не надо было никаких тюлевых занавесок. Да их в то время еще и не было. На окна вешали короткие, вышитые в стиле «ришелье», занавески чуть выше середины окна, а сверху узенькие полоски, тоже с вышивкой. У нас, например, висели вышитые мамой ласточки, летящие стайкой. Комната в сильные морозы промерзала насквозь.

Зимой топили печку два раза: утром и вечером. Хорошо помню утро. Лежишь в постели, еще сумерки, рассветало поздно. Я еще в школу не хожу. Бабушка ушла за молоком к молочнице. Топится печка, дверца плотно закрыта, а по стенам пляшут причудливые сказочные тени, отблески от огня делают узоры на окнах хрустальными, и кажется, что ты лежишь в ледяной избушке...

Почти вся Удельная еще долго топилась дровами. Южнее от вокзала станции Удельная, вдоль Удельного проспекта, в районе дома № 21 находился дровяной склад. Там жители покупали дрова по талонам, которые выдавали в ЖАКтах.

Дрова на этом складе были всегда сухими, потому что их привозили по железной дороге, а не сплавляли по воде. Но с началом реконструкции Удельного проспекта склад ликвидировали, а дрова стали получать или на Кушелевке, или на Выборгской набережной – в районе Нейшлотского переулка. Там уже был сплошной сырой «топляк». На Кушелевке можно было купить уже распиленные бревна, готовые к колке, которые назывались «швырок»...

Летом купаться на Удельной особенно было негде, оборудованных пляжей не существовало. Ходили на карьер или, как его после реконструкции потом называли, «Бассейку». Дикий пруд с песчаным северным берегом располагался прямо под колесами машин, бегущих по теперешнему Светлановскому проспекту.

Еще один водоем для купания был за двумя домами Башкирова (в них располагалась продовольственная база для детских учреждений), где сейчас возвышаются два высотных жилых дома. Но само место водоема осталось между ними как дворовое пространство. Этот водоем до и во время войны был карьером, где брали песок. В наше время он назывался «лягушатник», поскольку был мелкий, и купались в нем, в основном, малыши, но и тонули тоже из-за воронок в нем.

По выходным дням при хорошей погоде все семьями ходили купаться в Озерки, на 1-е озеро. Это была длительная прогулка по Ярославскому проспекту до Поклонногорской, потом по Большой Озерной до 1-го Суздальского озера. Купались на его южном берегу, на оборудованном пляже. А когда началось движение электричек по Выборгскому направлению через Удельную, удобнее было за полчаса добираться до Репино, чем тащиться в Озерки.

Сосновка

Любимым местом прогулок удельнинцев и зимой, и летом была Сосновка. В первые послевоенные годы она была еще вся изрыта траншеями, в которых мальчишки находили противогазы и осколки снарядов. Население ходило в Сосновку за шишками, хворостом для печек. Зимой лыжная трасса проходила по всему периметру парка, на ней проводились лыжные соревнования и сдача норм ГТО у студентов и школьников всего города.

Ольгинская улица, которая раньше проходила через Сосновку, после войны осталась просто просекой, разделяющей Сосновку на две части: западную («первую»), более сухую, прореженную траншеями и вырубленную во время войны и зарастающую березками, и восточную («вторую»), заболоченную, мрачную и труднопроходимую, куда ходили по осени за грибами и клюквой.

В северной части этой просеки после войны построили оригинальное двухэтажное здание с ротондой для гостиницы, и появился закрытый стадион ДОСААФ, где тренировались в стрельбе из винтовок по летающим мишеням, которые в виде черных пластмассовых тарелок по команде вылетали со стендов на поле. Этот стадион в народе назывался «стрельбищем». Любимым занятием местной детворы было ходить по этому полю, когда не было соревнований, и собирать неразбитые тарелки, использованные гильзы от патронов. Стадион существует там и сейчас.

Далее к северу от «стрельбища» шла территория Сосновки, загороженная большим глухим деревянным забором, тоже принадлежавшая ДОСААФ. Если заглянуть в щелочки, то можно было разглядеть там какие-то боевые машины, закрытые чехлами. Позже, где-то в 1970-е годы, на этой территории поселились скульпторы с огромными скульптурами спортсменов, а также на этой территории стояли и лежали рядами привезенные откуда-то бюсты Ленина.

Сразу после войны в Сосновке было оформлено в виде мемориала кладбище погибших летчиков. На нем в центре стояли гипсовые фигуры солдат с приспущенными гипсовыми знаменами. Школьники из соседних школ весной убирали территорию кладбища и возлагали цветы.

Очень часто в детстве, когда я забиралась в дебри «второй» Сосновки и останавливалась на просеке, идущей вглубь на восток, возникал один и тот же вопрос: если идти... идти по этой тропинке дальше, что там будет?!

И кто же мог подумать тогда, что именно эта просека приведет меня через 20 лет к моему новому месту жительства.

Ни город, ни деревня

...По всей Удельной были слышны гудки завода «Светлана». До начала 1950-х годов они оповещали начало и конец рабочего дня, а потом их отменили. И чтобы не опоздать на работу, в некоторых домах появились самодельные «будильники», изготовленные на базе обычных часов-ходиков. Я видела такие часы-будильник на стенке в доме моей школьной подружки. К циферблату обычных ходиков были прикреплены два контакта: один закреплялся на высоте часовой стрелки около нужной цифры, а второй – на минутной, тоже в соответствующем месте на циферблате. Так выставлялось время побудки. Когда обе стрелки одновременно касались этих контактов, замыкалась электрическая цепь, и раздавался звонок или зажигалась лампочка.

Удельная 1950-х годов была «смычкой» между старой Удельной и сегодняшней, совсем уже потерявшей свой прежний патриархальный вид. Что-то стерла война, что-то подступивший город.

Ярославский, Костромской и Удельный проспекты долго оставались мощеными булыжником. Только когда возвели кирпичные пятиэтажные дома вдоль Ярославского и Костромского от Скобелевского проспекта далее на север, их заасфальтировали.

В начале 1950-х годов часто по Ярославскому проспекту в сторону Шуваловского кладбища двигалась похоронная процессия под звуки траурного марша духового оркестра, который шел за гробом, установленным на грузовике с откинутыми бортами. Потом эту традицию упразднили. И только старые синие автобусы, с вытянутым носом-мотором и с нарисованной черной траурной полосой по бокам, пробегали по проспекту Энгельса в сторону Шувалово, и прохожие останавливались, крестились и провожали их взглядом...

Западная часть Удельной (между проспектом Энгельса и железной дорогой) сразу после войны начала застраиваться двух– и трехэтажными коттеджами – от Удельного парка в сторону Скобелевского. А за Скобелевским, до Поклонной горы, до начала 1960-х годов Удельная еще хранила свое тихое дачное прошлое.

На пустырях, располагавшихся между Ярославским и Костромским проспектами, начиная от Скобелевского и до Поклонногорской улицы, были сплошные сады и огороды жителей близлежащих домов, официально зарегистрированные в ЖАКтах. На огородах в основном сажали картошку, а в качестве удобрения использовали навоз от коров, которых держали в частных домиках, еще сохранившихся до этого времени. В садах были ягодные кусты, и грядки с огурцами и помидорами, которые у большинства высаживались в открытый грунт. Рассаду для помидоров и огурцов покупали у жителей Коломяг и деревень Первомайская и Мартыновка. У них были настоящие теплицы, в которых они по весне выращивали всякую рассаду и зеленый лук, затем продавали все на Светлановском рынке. По сегодняшнем меркам, это был их «малый» бизнес...

Главной магистралью, связывающей Удельную тех времен с центром города, был проспект Энгельса. По нему ходили трамваи (№ 20, 21, 26) и автобус № 12 (потом он стал № 262). «Двенадцатый» автобус ходил из Юкков до Финляндского вокзала и считался пригородным. Оплата за проезд на нем происходила по тарифным зонам, которые включали в себя три остановки. В середине 1950-х годов, после открытия движения по Ланскому шоссе (впоследствии – проспект им. Смирнова), пустили автобус № 33, который ходил от Поклонной горы до площади Льва Толстого, проходя этот проспект.

Трамвай «двадцатка» ходил по Литейному, через Невский, до Владимирской площади. Можно представить, сколько времени надо было потратить, чтобы добраться до цирка, Русского музея и т. д.

До 1950-х годов трамвайное кольцо находилось на Светлановской площади, на месте сегодняшних зданий Радиополитехникума и корпуса ОАО «Светлана», а дальше по одноколейке ходила только «двадцатка» до 1-го Парголово (до Шуваловского кладбища). Когда началась реконструкция на этом участке проспекта Энгельса, кольцо трамваев с Светлановской площади перенесли в Озерки, на Поклонную гору, почти сразу за бывшей дачей Бадмаева. Проложили рельсы для двухстороннего движения до этого кольца, а дальше «двадцатка» продолжала свой односторонний пробег до 1-го Парголово, дожидаясь встречного трамвая на перегонах.

Вот и весь транспорт Удельной 1950-х годов...

После пуска электричек по Выборгскому направлению через станцию Удельная (где-то с 1954 года) многие стали пользоваться ими для поездок в центр, особенно когда открылась и станция метро «Площадь Ленина» в 1961 году

На Скобелевском

Скобелелевский проспект и после войны долго оставался для жителей Удельной торговым и культурным центром. В начале 1950-х годов он был еще почти весь деревянный, даже вместо тротуаров местами были еще настилы из досок. И по этим деревянным мостовым с грохотом катил инвалид войны без обеих ног. К его культям была прикреплена ремнями самодельная низенькая деревянная коляска в виде доски, к которой снизу были прикреплены шарикоподшипники. Он сидел на ней, в обеих руках у него по деревянному утюжку, которыми он лихо отталкивался от земли, черные длинные волосы развевались на ветру и жадно блестели его черные крупные глаза. Часто сидел он у магазина, а около него лежала на земле кепка, куда бросали ему деньги.

На таких же шарикоподшипниках были и у мальчишек самодельные самокаты, видимо где-то было налажено их «производство».

Если идти по Скобелевскому от проспекта Энгельса, по правой стороне стояли деревянные маленькие магазинчики: булочная, игрушки, канцтовары. Рядом – тир, ларек с пивом. Потом стоял деревянный двухэтажный жилой дом с застекленными верандами, и около него росло большое раскидистое дерево. Сейчас на этом месте стоит большой жилой дом на углу (его адрес – пр. Энгельса, № 70/1), а все старые маленькие магазинчики ушли в прошлое.

На углу Скобелевского и Ярославского по правой стороне стоял угловой одноэтажный деревянный флигель, в нем было общежитие, а на его стене размещался рекламный щит кинотеатра «Уран», располагавшегося неподалеку. Дальше по Скобелевскому, до угла Костромского, шли пустыри с ящиками, каменное здание пожарной службы, деревянный двухэтажный жилой дом, на первом этаже которого располагалась парикмахерская. Сегодня весь этот квартал занимает дом № 5 по Скобелевскому проспекту.

По левой стороне Скобелевского до Ярославского проспекта был пустырь, по которому все ходили в промтоварный магазин, располагавшийся еще с довоенных времен в маленьком каменном одноэтажном здании на проспекте Энгельса.

Вернемся, однако, обратно на Скобелевский. На углу Ярославского проспекта (№ 8 по Скобелевскому) стоял единственный в то время каменный, большой по тем временам продовольственный магазин, называемый «круглым», причем только, видимо, за то, что один из входов в него был прямо со скругленного угла. Сегодня это магазин «Находка».

Но я помню, его еще называли «Большой», потому что по сравнению с теми маленькими отдельными магазинчиками, что были рядом, он имел внутри много отделов и торговал сразу всеми продуктами. Как вспоминала мама, когда в 1947 году отменили карточки на продукты питания, она привела меня в этот магазин и предложила выбрать, чтобы я хотела купить. Я равнодушно прошла мимо конфет, колбас и дошла до рыбного отдела, увидела там на витрине ржавую хамсу (мелкая селедочка) и радостно воскликнула: «Вот это!»

Напротив этого магазина, по Ярославскому проспекту, стоял деревянный двухэтажный жилой дом с высоким крыльцом и балюстрадой. Я часто ждала на этом крыльце маму, пока она ходила в магазин, и многие дети также оставались здесь. Эта была своего рода комната для детей, как это делается сегодня в крупных супермаркетах. Только нас никто не охранял. Тогда в этом не было необходимости.

Помню, в начале 1950-х годов были большие очереди за яйцами. Продавали их обычно на улице, в воротах у «Большого» магазина. Длинные ящики, внутри которых яйца лежали рядами, переложенными длинной стружкой в виде серпантина, стояли стопками, друг на друге, и стоящие часами в очереди люди строго наблюдали за убывающими ящиками, чтобы они не «уплыли на сторону». Продавали строго по десятку на душу. Поэтому нас, детей, часто просили впереди стоящие люди постоять с ними в очереди, чтобы получить лишний десяток. Иногда за это нас угощали мороженым. Эскимо на палочке стоило до 1961 года 1 рубль 10 копеек. Моя задача была занять очередь и, когда уже оставалась немного до получения, бежать за бабушкой. А за маму получали десяток, взяв кого-нибудь из знакомых детей.

Идем дальше по Скобелевскому... По левой стороне, за «Большим» магазином, вдоль Скобелевского стояли два единственных каменных двухэтажных домика, построенных сразу после войны немецкими военнопленными. Такими коттеджами был застроен большой массив на Удельной между проспектом Энгельса, Ярославским и Костромским проспектами, начиная от Удельного парка и до Скобелевского. Они стоят и по сей день.

Здесь были благоустроенные квартиры со всеми удобствами по тем временам – водопровод, канализация, паровое отопление. Пленные немцы, строившие эти дома и жившие в лагере где-то в районе Поклонной горы, по выходным ходили по дворам и нанимались на какую-нибудь работу за тарелку супа. Как рассказывала моя мама, однажды такой молодой немец пришел и в наш дом – мать попросила его распилить дрова. Показав на фото отца, он спросил на ломаном русском: «Пиф-паф? Я найн, найн» и замотал головой. Мама, конечно, накормила его обедом, понимая, что он был только исполнителем и к тому же сам жертва войны...

Где-то в 1953—1954 годах у нас на Удельной проходили съемки кинофильма «Максим Перепелица» – как раз около деревянного тира на правой стороне Скобелевского. Снимали кадры, когда Максим Перепелица (артист Леонид Быков), убежав самовольно из воинской части, приходит к магазинчику, ищет халву и тут же идет к тиру Самих съемок я не видела, потому что была в школе, а вот фильм специально недавно еще раз пересмотрела, чтобы увидеть свой родной Скобелевский моего детства, который промелькнул за одну-две минуты.

В начале 1950-х годов началась реконструкция Скобелевского проспекта. Мостовую заасфальтировали, снесли последние деревянные дома, убрали тир и пивные ларьки, началась застройка сталинскими домами. На углу Ярославского и Скобелевского, напротив «круглого» магазина, появился большой угловой кирпичный дом (дом № 4), в котором на первом этаже, со стороны Скобелевского, открылась большая детская библиотека. На этой же стороне, на углу Скобелевского и проспекта Энгельса, тоже построили новый кирпичный дом, в нем на первом этаже, со стороны Энгельса, открыли гастроном (сегодня это дом № 68 по пр. Энгельса). Там по-прежнему есть продовольственный магазин.

Стали расти, как грибы, новые кирпичные дома, а в них открывались уже большие магазины: хозяйственный (дом № 13, сейчас там продают электро– и бензоинструмент), ателье по пошиву одежды (дом № 14, сегодня ателье занимает только пятую часть), булочная-кондитерская (дом № 16), обувная мастерская (дом № 15). И Скобелевский стал казаться каким-то маленьким, узеньким. Задавила его цивилизация, он похож не на проспект, а на обычную ленинградскую улицу 1960-х годов...

Светлановский рынок

Большой популярностью у жителей Удельной пользовался в 1950-х годах Светлановский рынок. Он располагался в западной части Светлановской площади – как раз по его территории сегодня проложены трамвайные пути, ведущие к Богатырскому проспекту. На территории рынка было каменное здание, где в зимнее время шла торговля за открытыми прилавками, тянувшимися вдоль двух залов.

Один зал был для плодовоовощной продукции, во втором продавали свежее мясо, молочную продукцию и свежую речную рыбу, в том числе и корюшку. Ряды ломились от красавцев красных лещей, судаков, сигов и налимов с Ладожского и Чудского озер. Правда, рыбу продавали только примерно до 1956—1957 годов, пока не запретили почему-то ловить и продавать свежую рыбу.

Летом на улице, на открытых прилавках вокруг всего здания, шла бойкая торговля овощами и ягодами с приусадебных садов и огородов. В начале 1960-х годов территорию рынка вокруг здания сократили наполовину из-за строительства в юго-западной части площади жилых домов, где на первых этажах открылись овощной магазин и булочная. А на проспекте Энгельса (сейчас это дом № 48) в конце 1950-х годов открыли специализированный рыбный магазин, в котором в большом аквариуме плавали живые зеркальные карпы, их можно было тут же приобрести. Но тех красных лещей они заменить уже не смогли...

Бани, поликлиники

На Удельной в 1950-е годы действовали две бани: «старая» – неподалеку от железнодорожной станции, на Елецкой улице (сегодня это «Удельные бани»), и «новая», построенная до войны и располагавшаяся на Ярославском проспекте (теперь это «Ярославские бани»).

«Старая» баня после войны еще топилась дровами. Недалеко от станции Удельная находился дровяной склад. Но когда после ремонта баню перевели на газовый обогрев, то те, кто пользовался парной, заметили: пар стал «не тот», и многие стали ездить в баню в Озерки, где к тому времени открылась современная по тем временам баня в двухэтажном здании недалеко от железнодорожного переезда возле 2-го Суздальского озера.

При реконструкции Скобелевского проспекта в середине 1950-х годов на строительной площадке одного из домов по Скобелевскому проспекту (№ 14) во время рабочего дня упал башенный кран, и его стрела задела здание «старой» бани. Пострадал женский класс, погибли люди. Баню закрыли на ремонт.

В «старую» баню ходили жители и с Коломяг, и с Озерков, Шувалово. Народу всегда было много, долго стояли в очереди, чтобы помыться, особенно в женские классы, – они располагались на втором этаже, один из них был с паром. Когда я пошла в школу, то брала с собой в баню задачник и решала задачки, пока сидели в очереди.

Запомнила эти бани на всю жизнь. В первые послевоенные годы, когда многие еще не оправились от дистрофии, часто случались обмороки. Истощенные женщины падали без сознания на каменный пол и ударялись о скамейку, рассекая кожные покровы. Банщица обращалась к моющимся: «Если есть медики, помогите». Моя мама как медик бросалась оказывать помощь, а я с интересом смотрела на это тут же рядом. Потом мне становилось плохо от увиденного. Мать выволакивала меня в раздевалку и ругала, что я мешаю ей работать. И так повторялось в каждое мытье.

В мойке краны были с деревянными ручками, потом их заменили на краны с металлическими рукоятками, от которых часто почему-то било током. Раздевалки были тесные, гардероба не было, все шли в верхней одежде. На каждом месте был мрачный высокий шкаф, чтобы повесить туда пальто и вниз поставить обувь, а рядом маленькая скамейка на одного, поэтому маме с ребенком или с двумя было очень тесно. У каждого шкафчика был замок, и ключ брали с собой, привязывали его к ручке тазика.

После ремонта «старая» баня стала как новая: в раздевалках появились белые скамейки со спинкой, с зеркалом и крючками для одежды, уже большие по длине на ширину шкафчика, а верхнюю одежду оставляли в гардеробе. Когда я подросла, стали ходить в «новую» баню, хотя это было намного дальше. В ней было просторнее. Больше классов и больше удобств, был класс «мать и дитя» с маленьким бассейном для детей...

Детская и взрослая поликлиники до войны и сразу после нее находились на Фермском шоссе, рядом с клубом «Красный Октябрь», в двух старых деревянных домиках: налево одноэтажный с большой верандой, через которую попадали в помещения, – детская поликлиника, а направо, примыкая к зданию клуба, – взрослая в двухэтажном деревянном доме. Между ними большой двор. Потом, в начале 1950-х годов, открыли детскую поликлинику № 26 в новом большом доме на углу проспекта Энгельса и Манчестерской улицы. Позже там располагался травмпункт. Детская же поликлиника № 26 переехала в дом напротив – № 44 по проспекту Энгельса. А взрослая поликлиника открылась в 1960-х годах в новом здании на Удельном проспекте.

На проспекте Энгельса в небольшом двухэтажном домике, спрятавшемся за изящной нишей каменного забора, вот уже больше шестидесяти лет находится детское учреждение под № 252, подчиняющееся райздравотделу. В 1945 году это были круглосуточные ясли, а сегодня там оздоровительный детский сад под тем же номером. Сколько поколений детей начинали свой жизненный путь в стенах этого здания!

Еще одна реликвия старой Удельной – красное кирпичное здание на проспекте Энгельса, чуть севернее пересечения со Скобелевским проспектом. До войны в нем располагалась начальная школа с 1-го по 4-й класс. После войны тут находилось ремесленное училище. Как мне помнится, в конце 1950-х годов здание казалось безлюдным: окна первого этажа, выходившие на проспект Энгельса, были то ли закрашены, то ли забиты. Входных дверей на фасаде не было. Территория за домом была огорожена металлическим забором.

«Да он с Лиственной...»

Примерно там, где сегодня начинается улица Есенина, от Старопарголовского проспекта начиналась Лиственная улица, которая шла прямо к Сосновке. Вначале улицы, на углу Старопарголовского, стояло несколько частных домиков, а дальше застроена она была деревянными одноэтажными бараками, без всяких удобств. Здесь было много общежитий. Помоек у них не было, все выбрасывалось на улицу – и нечистоты, и мусор.

Этот район считался рассадником болезней и хулиганства, существовало даже такое нарицательное определение: «да он с Лиственной...» Вскоре после войны (в начале 1950-х годов) этот район был расселен и пустовал.

Здесь же, в конце Старопарголовского, на углу с Лиственной улицей в двух двухэтажных деревянных домах с красивыми наличниками на окнах располагались круглосуточные оздоровительные детские ясли № 227 Выборгского района. Они закрылись в середине 1980-х годов, постройки снесли, и теперь бывшую территорию яслей занимает церковь Христиан Адвентистов Седьмого Дня (пр. Тореза, 85).

Культурная жизнь

Культурный досуг на Удельной в те годы был очень скудный: только кинотеатр «Уран» и клуб «Красный Октябрь».

«Уран», находившийся в пяти минутах ходьбы от нашего дома, на Ярославском проспекте, недалеко от Скобелевского (там же, где и сейчас), был нашим «домашним кинотеатром». Телевизоров ведь у нас в начале 1950-х годов еще не было. Кинотеатр был мест на двести, с маленьким экраном, правда, где-то в 1959—1960 годах его расширили за счет небольшой сцены, и мы смогли смотреть и широкоформатные фильмы, которые уже шли в 60-е годы.

Моей обязанностью было днем, сразу после школы, взять билеты на меня и маму, иначе к вечеру их уже не было. Новые фильмы шли дней пять, и повторов фильма не было очень долго. В то время очень строго следили за нравственностью детей, и табличка «Дети до 16 лет на просмотр фильма не допускаются» часто появлялась и на афише, и у билетной кассы, и при входе в зал. Поэтому многие фильмы я в то время знала только по пересказам мамы. К примеру, запретным для меня был фильм «Дело было в Пенькове». По сегодняшним меркам, там есть только одна «откровенная» мизансцена, где показан сеновал и две пары тапочек – мужские и женские.

Второй кинотеатр был в клубе «Красный Октябрь» – его в народе называли «красный лапоть». Клуб размещался в помещениях бывшей церкви при больнице для душевнобольных. Там же была библиотека, работали бесплатные кружки для детей. Я ходила туда в драмкружок.

Что же касается первого телевизора, то он появился у нас во дворе где-то в 1958—1959 годах – в семье Лурье. Это был телевизор марки «КВН» с экраном в полте-традного листа. Выпускал его новгородский завод. И вот на таком маленьком экране мы впервые увидели бегающие картинки, как в кино. Показывали художественный фильм «Овод» с Олегом Стриженовым в главной роли. Нас собралось человек десять, и все мы почти вплотную уткнулись в экран. Такой просмотр мне быстро надоел и разочаровал, так как конкуренции с кинотеатром «Уран» он не выдержал. Потом, правда, появилась у них приставка-линза, которая увеличивала изображение раза в три, но передачи шли очень редко, по вечерам, и длились часа три...

А из театров, в основном, у нас пользовался популярностью Выборгский дом (тогда еще не дворец!) культуры – самый доступный из-за транспорта. Я в детстве любила смотреть там новогодние спектакли, как я говорила – «елки с содержанием».

Имелось в виду не подарки, а именно спектакли для детей на новогоднюю тему После спектакля мы с мамой заходили у Финляндского вокзала в продовольственный магазин и покупали вафельные трубочки, наполненные белковым кремом. Только там они продавались. Однажды мы купили там торт-мороженое. Они только что начали выпускаться. Привезли домой, поели, а часть повесили в сетку за окно. Холодильников еще не было и в помине. Мороз на улице в тот день был небольшой, а к утру следующего дня вообще растаяло. Ведь и тогда были капризы у погоды. Встали утром, и видим, как по оконному стеклу текут молочные реки...

Повзрослев, я с мамой ходила в ДК «Выборгский» и на вечерние спектакли. Нам, удельнинцам, было очень удобно добираться до него в те годы, да при тех транспортных возможностях. А потом, уже к концу 1950-х годов, и концертный зал «У Финляндского» стал проводить циклы музыкальных лекций-концертов, которые вел прекрасный музыковед Александр Утешев...

Культовых зданий на Удельной в те времена не было, но рядом, в Коломягах, действовала церковь Св. Дмитрия Солунского. Многие пожилые жители туда ходили, в том числе и с нашего двора. Моя бабушка регулярно посещала там все службы, особенно по праздникам. А уж Пасху-то отмечали все, и запах только что испеченных куличей стоял во всем доме. Бабушка обязательно ходила освящать их в Коломяжскую церковь. В магазинах куличи тогда не продавали. На крестный ход собирались идти группой, потому что в темноте ходить по тем пустынным улицам было страшновато.

До того момента, как меня приняли в пионеры, я с бабушкой тоже ходила на службы, но не каждый раз, потому что доставляла ей массу хлопот своими расспросами во время службы. Ну а уж когда стала пионеркой, я отказалась от этого. И потом, мне больше нравилась церковь Спаса Нерукотворного на Шуваловском кладбище, куда мы с мамой регулярно, раза два в год, ездили на могилу к отцу. Эта церковь тоже действовала на протяжении всех эпох. По размерам и убранству она была богаче Коломяжской церкви. А интерес к религии, особенно к ее истории, остался у меня на всю жизнь...

Моя школа

На Костромском проспекте, дом № 52 (нумерация того времени), в 1950-х годах находилось Педагогическое училище № 3 и базовая школа при нем, в которой учились дети с 1-го по 4-й класс, причем уже в 1951 году было совместное обучение мальчиков и девочек, хотя по городу его ввели позже. Принимали детей в 1-й класс и старше 7—8 лет – переростков, пропустивших школу из-за эвакуации, и с 6 лет. И я училась в этой школе с 1951 по 1955 год, закончив четыре класса начальной школы. Моей первой учительницей была Екатерина Алексеевна Орлова. Сегодня там находится Педагогический колледж № 4 (современный адрес – Костромской пр., 46).

Среди студентов педучилища было много девочек-сирот, поступивших сюда из детских домов. Они с удовольствием занимались с учениками базовой школы. К каждому ученику-первокласснику прикрепляли такую будущую учительницу, она приходила домой, если ученик заболел, приносила задания на дом и помогала освоить пропущенный материал. Практиковалось индивидуальное обучение.

Ко мне была прикреплена студентка Лида, старше меня лет на семь-восемь. Со мной она еще дополнительно занималась как логопед, я не выговаривала букву «л», заменяя ее на звук «в». Часами мы с ней повторяли всякие скороговорки, вроде «Лида-лук», у меня ничего не получалось, мне это надоело и я со злостью кричу ей эту скороговорку. А она смеется и говорит: «Вот и молодец, видишь – получилось же. Ну-ка повтори еще... Запомни, как ты это язычком делаешь». Так я научилась более-менее произносить «л», правда не совсем чисто.

В марте 1953 года, в день смерти Сталина, пионерам раздали траурные черные ленточки из коленкора шириной два сантиметра, и мы должны были нашить их на пионерский галстук. На следующий день все пришли в траурных галстуках и поочередно стояли в почетном карауле весь учебный день около бюста Сталина, который стоял в общем зале, куда все выходили на переменах...

В школе существовал большой «живой» уголок, которым заведовала Белла Александровна, и школьники охотно ухаживали за животными и птицами, которых на лето каждый член кружка забирал домой. А вот столовой тогда в школе не было, каждый брал с собой завтраки. Только где-то 1953—1954 годах открыли буфет и стали привозить горячие пончики...

Студенты педучилища дополнительно занимались и с отстающими учениками, руководили и художественной самодеятельностью. Вокруг педучилища был большой фруктовый сад, за которым ухаживали его студенты и школьники, а в саду существовал пруд, скорее всего, как пожарный водоем. Общежитие для студентов находилось на проспекте Энгельса (ныне дом № 74), в здании, где до войны находилась школа № 12. Сейчас там располагается Колледж изобразительных искусств.

Мы в том возрасте были, как сейчас говорят, гиперактивными, на переменках дрались, бросаясь друг в друга чернильницами-непроливашками, которые при ударе хорошо брызгались. После школы зимой мальчишки подкарауливали студенток, бегущих из школы в свое общежитие в туфельках по глубокому снегу, и закидывали их снежками.

В классе среди нас учились и второгодники, которые были старше нас, не хотели или не могли учиться. На уроках не слушали учительницу, не реагировали на ее замечания и мешали остальным. С таким учеником сидела и я. Поскольку я была тогда девочкой-драчуньей, особенно за справедливость и порядок, я применяла к своему соседу свои воспитательные средства: хватала учебник и била его по голове. Учительница делала вид, что не замечает. На время урока он замолкал, но на переменках иногда и мстил мне, поэтому я часто приходила домой с разорванным передником или вся в чернилах...

В 1955 году построили новое типовое кирпичное здание школы № 102 на Ярославском пр., 72, такое же, как и у школы № 100 на пр. Энгельса, 42. На фасаде этих школ между третьим и четвертым этажами под каждым окном были расположены барельефы героев-молодогвардейцев.

С сентября в школе № 102 начались занятия, и я пошла в 5-й класс в новую школу. Это была школа-десятилетка, она не попала ни под какие реформы 1958—1959 годов в сфере образования, и учились в ней по старой программе по май 1961 года, а к осени она переехала в новое здание на Поклонногорскую улицу, сохранив свой прежний номер. А в ее бывшее помещение на Ярославском переехала школа № 118 с проспекта Энгельса. Сегодня там располагается межшкольный учебный центр, а в здании школы № 100 сегодня Колледж туризма и гостиничного сервиса.

Удельная. Очерки истории

Заметка в «Ленинградской правде» (1970-е гг.), посвященная спортивным победам 25-летней Н. Статкевич. Из архива Т.А. Юревич


Школу № 102 возглавляла в те годы директор Зоя Ивановна Туликова – преподаватель истории. Математику преподавали Алексей Касьянович в старших классах и Басса Семеновна в 5—6-х классах. Химию преподавала Валентина Григорьевна Пелевина, всегда серьезная, как и сама наука.

Удельная. Очерки истории

Учительница математики в 5—7 классах школы № 102 Бася Семеновна, 1957 г. Из архива Т.А. Юревич


Физкультуру вел Константин Карпович, и в нашем классе занималась у него дополнительно в спортивной секции будущая абсолютная чемпионка мира (1971) по конькобежному спорту, призер зимних олимпийских игр 1968, 1972 годов, абсолютная чемпионка мира (1971) Нина Статкевич. К нам в школу она пришла в 1956 году и училась в нашем классе по 1960 год. На уроках физкультуры всегда стояла первая по росту и по физической подготовке. Жила она где-то в Коломягах.

Русский язык и литературу преподавали строгая Полина Ивановна Пирогова и веселая Ирина Ивановна. Географию – Анатолий Павлович Прокофьев, и он же был классным руководителем нашего «А» класса (с 5-го по 10-й). Класс был трудный в плане дисциплины: случались драки с местными группировками; было огнестрельное ранение из самодельного оружия «самопал»; встретили «в штыки» нововведение в десятом классе по всей школе – сменную обувь. Как мне помнится, мы так и не ходили в ней.

Мы почувствовали себя «старшими» уже в 8-м классе, в 1958 году, когда ушли последние десятиклассники рождения 1940—1941 годов. Два последующих года выпускного класса в нашей школе не было.

Мы во всем были активными – ив хорошем, и в плохом. С активностью ходили по домам и собирали макулатуру; с активностью собирали металлолом, благо кругом нас шла стройка жилых домов на Удельной и было что добыть. Один раз даже умудрились притащить в школу большую дисковую пилу с пилорамы, сверкающую на солнце. Правда, следом прибежал прораб, и нас заставили тащить ее обратно. А вот на какие-нибудь лекции нас было не уговорить сходить, и потому наш классный руководитель говорил нам: «Вам бы только собак гонять по Удельной»...

Жители

Среди удельнинских жителей было немало людей необычных, по-своему замечательных и даже выдающихся.

В конце Костромского проспекта жила семья какого-то профессора, у них работала домработницей Наташа Стаян, знакомая моей мамы. У профессора была большая библиотека, он давал читать книги Наташе, а она – моей маме. Так и ко мне попадало что-нибудь интересное.

Однажды Наташа дала мне из профессорской библиотеки чудесно изданную книгу, которая называлась «С севера на юг. Записки старого журавля». Фамилию автора я не помню, но содержание запомнила на всю жизнь. В ней подробно, день за днем, описывался перелет журавлиной стаи с северного родного болота на южное побережье моря.

Книжка была большого формата, на хорошей вощеной бумаге с иллюстрациями (в технике сепия, зеленоватого оттенка), переложенными пергаментом. Шрифт был старинный, с ятями. Красивой вязью серебристого цвета был написан заголовок на толстой обложке сине-голубого цвета. И сколько я потом не искала эту книгу, так и не нашла ее...

На самом верху Рашетовой улицы, на правом углу Старопарголовского проспекта (если стоять лицом к Сосновке), жили в деревянном двухэтажном доме дочь известного тибетского врача Аида Петровна Бадмаева – врач-хирург, и ее сын Борис Сергеевич Гусев, писатель. На небольшом приусадебном участке стоял рубленый дом обычной для старой Удельной типовой постройки. Но внутренний интерьер, особенно прихожей и гостиной, был схож с Эрмитажем, только без мраморной лестницы.

Как входишь – в прихожей стояла большая статуя из белого мрамора, в гостиной на стенах висели старинные картины, стояли стулья с бордовым бархатом, какие-то бюсты кругом и в углу у окна – большой рояль темнокрасного цвета, на котором играла Аида Петровна. На окнах глухие шторы, бархатные, бордовые, в комнате полумрак. Сегодня на этом месте стоит кирпичный дом № 108 по проспекту Мориса Тореза. А чуть ниже, под горой, еще сохранился дом, соседний с бывшим бадмаевским и схожий по внешнему виду с ним...

На проспекте Энгельса, на месте нынешнего здания Пенсионного фонда, жила в своем частном двухэтажном деревянном доме семья Ивановых: дед, бабушка, дочка (ровесница моей мамы) и две их внучки, чуть помладше меня. Держали они корову. И мы брали у них молоко. Наша бабушка очень подружилась с хозяйкой дома Ивановой, полюбила их всю семью и часто наведывалась к ним в гости, даже после того как был издан приказ, запрещающий держать скот в пригородах Ленинграда.

Когда стройка новых домов на Удельной дошла и до нашей Забайкальской улицы, на нашем огороде весной появилась табличка: «Огород не засаживать. Здесь будет строительство». Бабушке было так жалко свой огород, свое детище, что она решила плодородный слой земли (а у нас действительно были очень хорошие земли, почти чернозем) перетаскать на участок к своим приятелям. И сколько мы с мамой не уговаривали ее не делать этого, убеждали, что город наступает на Удельную и Ивановых скоро постигнет та же участь, – безрезультатно.

Бабушка с двумя ведрами земли (а ей было тогда 74 года) проходила по Ярославскому проспекту до пересечения с Мезенской улицей, по ней до проспекта Энгельса, переходила его вне зоны перехода, и там еще метров триста до участка. Конечно, движение по проспекту было тогда не такое бурное, как сейчас, но тем не менее кончилось все тем, что ее сбил мотоцикл. Это случилось в мае 1965 года. Получив тяжелую травму головы и переломы руки, она после этого потеряла рассудок и осталась инвалидом на всю оставшуюся жизнь.

Так печально уходила от нас старая Удельная...

Рядом с нашим домом жила в своем собственном одноэтажном домике большая семья Белавенцевых: четверо детей – Олег, Марина, Лариса и последний Алексей, рожденный уже после войны. Держали они и корову, и свинью, и кур. Вел хозяйство глава семьи. Но на все у него рук не хватало, и поэтому, например, куры у них гуляли, где хотели, и неслись, где попало. Я часто находила снесенные яйца в зарослях кустов и крапивы за сараями. Алексей все время играл с нами во дворе. Дом их снесли, на их месте сейчас пусто.

После войны на Костромском проспекте, недалеко от Скобелевского, в деревянном двухэтажном доме в отдельной квартире на втором этаже жила семья Героя Советского Союза танкиста Хрустицкого. С его дочкой Виолеттой мы были одногодки и учились с первого класса, сидели за одной партой. А практически мы были знакомы еще с «молочной кухни», где наши мамы получали нам продукты. Виолетта, а в детстве Ветта, хорошо пела и занималась в хоре Выборгского дома культуры. А еще она была страшная любительница собак, впоследствии стала кинологом, судьей международного класса.

В магазине «Канцелярские товары, игрушки», который в начале 1950-х годов находился в начале Скобелевского среди маленьких деревянных лавочек, а потом переехал на пр. Энгельса, 62, работал кассиром Леонид Михайлович Быстров. У него было какое-то заболевание позвоночника, которое он получил в годы войны, учась в военном училище. На фронт он так и не попал, но на всю жизнь остался инвалидом, с согнутым под 90 градусов туловищем, ходил опираясь на две палки. Его знал весь Скобелевский. Он был очень вежливый, спокойный, с детьми разговаривал как отец родной, иногда что-то объяснял и подсказывал, что лучше купить. Жил он с семьей в маленьком одноэтажном каменном домике на проспекте Энгельса (сейчас это дом № 72). Жена его Екатерина Васильевна работала медсестрой в садике и была у них дочка Аллочка.

Канат на шее вождя

Хорошо помню памятник Сталину, стоявший на самой вершине Поклонной горы. Так же прекрасно помню, как его сносили. В своем дневнике я нашла записи об этом, которые были сделаны мною где-то в 70-е годы. Я тогда начинала вести дневник, но не строго датировала события. Многое записывала просто по памяти. Вот что там говорилось: «Отчетливо помню, как демонтировали памятник Сталину на Поклонной горе. Как его „повалили", я не видела – мы опоздали к этому моменту. Но зато я видела, как обвязали канатом его туловище и шею, и за голову тащил его вниз с Поклонной горы по проспекту Энгельса какой-то бронетранспортер или трактор. Почему-то было страшно смотреть на это».

Сегодня вспоминаются и другие подробности. Сопоставив воспоминания и документы, могу точно сказать, что это был будний декабрьский день 1962 года. Я только что вышла из больницы (6 декабря по справке) и была еще на больничном, поэтому сидела дома. Кто-то прибежал и сказал, что снимают памятник Сталину. Мы побежали на проспект Энгельса и увидели, как какая-то военная машина волокла памятник по дороге, и выглядело это очень ужасно. Особенно запомнился канат, обмотанный вокруг шеи Сталина.

Помнится мне, что машина, транспортировавшая монумент, выглядела так: одна кабина, без кузова, а за кабиной платформа, к которой и был прицеплен канатами памятник под углом к дороге так, что ноги его волоклись по земле. То, что он не лежал ни на какой платформе, точно. Иначе он не выглядел бы так ужасающе натурально, и лица его не было бы видно так близко.

Процедура проходила медленно, поэтому мы успели проводить памятник от велотрека до Скобелевского. Это событие тогда надолго у меня засело в памяти.

Всплывает в памяти разговор с моей попутчицей в тот день, когда мы возвращались домой. Мы обсуждали тогда, что как-то нехорошо транспортировали памятник, неужели не могли положить его на платформу? Этот вопрос у меня еще долго стоял тогда, но ответа я на него получить не могла, и он постепенно отпал сам собой, но ужасное впечатление осталось... Памятник лежал на спине, которая у него округлая, сутуловатая, и гладкая, поэтому легко мог скользить по дороге, если учесть, что она, скорее всего, была обледенелой.

Город наступает

Жители Удельной 1950-х годов еще долго в разговорах употребляли фразу «поехать в город». А город уже наступал на Удельную со всех сторон. Спокойная жизнь Удельной как полупригородного района Ленинграда заканчивается. Со второй половины 1950-х годов началось строительство кирпичных пятиэтажек в восточной части Удельной – между проспектами Энгельса и Старопарголовским.

Появились такие же дома и в западной части Удельной – между Ярославским проспектом и проспектом Энгельса, в районе остановки «Велотрек». В этом квартале открылись новое почтовое отделение № 214, продовольственный магазин, ресторан «Светлячок». А до этого времени на Удельной после войны был только ресторан «Домик охотника» в парке Челюскинцев.

В новый кирпичный пятиэтажный дом на первый этаж переехала наша жилконтора из старого деревянного дома без удобств, который находился в районе Мезенской улицы и Костромского проспекта. Рядом с бывшими домами Башкирова на проспекте Энгельса, чуть в глубину, построили здание велотрека. А поблизости с ним, ближе к Сосновке, – мототрек. Помимо спортивных соревнований на мототреке часто устраивались выставки служебных собак.

В начале 1960-х начинается застройка пустырей между Ярославским и Костромским проспектами, расположенных от Скобелевского проспекта до Забайкальской улицы. На здешних огородах ранней весной появились таблички: «Огород не сажать! Идет строительство». Этот квартал осваивал завод ГОМЗ (ЛОМО). Строились кирпичные здания еще по проектам «сталинских домов» с высотой потолков три метра и большими кухнями. На участке за Забайкальской улицей, на месте бывшего пруда и огородов, ГОМЗ построил двухэтажный дом под свой детский сад (Ярославский пр., 42).

Эти строительные площадки были почти не огорожены и среди местной детворы служили любимым местом прогулок. Конечно, гоняли их со стройки, но в выходные дни все уголки домов обследовались ребячьим контролем. Местные жители ходили мимо этих строящихся дворцов и мечтали увидеть себя в таких же. Но, увы, им предоставили позже только панельные серийные хрущевки и не в родной Удельной. Так вырвали с корнями и пересадили на новое место многих коренных удельнинцев, хранителей истории Удельной.

Под снос шли и частные дома с участком. Взамен частной собственности на выбор предоставлялась земля где-нибудь в Тьмутаракани и субсидия на перевоз дома и участка, или квартира в Ленинграде с небольшой компенсацией за плодовые деревья и посадки.

Необыкновенные люди «Светлановского городка»

«Светлановский городок» – так местные жители называли квартал, ограниченный Калязинской и Енотаевской улицами, Костромским и Ярославским проспектами. Его построили в самом начале 1950-х годов, и жили здесь работники располагающегося неподалеку завода «Светлана» со своими семьями.

Среди жителей «Светлановского городка» была Галина Михайловна Московская (1916—1975) – крупнейший в стране специалист в области электровакуумной техники. В 1966 году ей было присвоено звание Герой Социалистического Труда с награждением орденом Ленина. На «Светлане» она трудилась тридцать шесть лет, с 1939 года, сразу же после окончания ЛЭТИ, поступив на работу инженером-разработчиком в лабораторию мощных генераторных ламп.

«Мы переехали в „городок“, в дом № 22 по Ярославскому проспекту, в феврале 1951 года, – рассказывает дочь Галины Михайловны, Наталия Владимировна Мирошникова. – Я тогда училась в третьем классе и прекрасно помню, как меня поразило наше новое жилье: после маленькой комнаты в коммуналке на Бабурином переулке отдельная большая квартира, да еще и со всеми удобствами, казалась настоящим раем... Квартал был застроен по периметру, а внутри него еще долго оставались старые деревянные постройки. В доме № 7 по Калязинской улице помещалось общежитие для молодых рабочих „Светланы", в том же доме жил и комендант „городка".

До войны наша семья жила на проспекте Майорова, 26 (бывшем и нынешнем Вознесенском). Родители вместе учились в ЛЭТИ. Мама сразу после института, в 1939 году, пришла на „Светлану", а отец, окончив институт в 1940, пришел на завод им. Кулакова. Удивительное совпадение: я родилась за четыре дня до начала Великой Отечественной войны, а мой отец, Владимир Павлович Разумов, за четыре дня до начала Первой мировой».

В июле 1941 года Владимир Разумов ушел добровольцем на фронт, попал в дивизию народного ополчения, сформированную в Петроградском районе, и почти сразу же пропал без вести. Последняя открытка, которую родные получили от него, была отправлена им 12 августа с вокзала в Красном Селе. «Уходим на фронт, – сообщал в ней отец. – На вокзале узнал, что буду пулеметчиком. Люби и береги Наташеньку». После этого никаких вестей больше не было. Только совсем недавно, благодаря «Книге памяти», стало известно, что он числился пропавшим без вести уже с 15 августа 1941 года. Фамилия отца увековечена на памятнике в ЛЭТИ, посвященном погибшим студентам и выпускникам института.

«После войны мама долго пыталась найти отца, узнать хоть что-то о его судьбе, но все было тщетно, – рассказывает Наталия Владимировна. – В ЛЭТИ ей сказали: „Там, куда их послали из Красного Села, была такая мясорубка, что практически никто не выжил". Но поначалу мама все равно не теряла надежды. Потом перестала ждать, поняла, что бесполезно. В 1950 году вышла замуж, родился сын Володя, который и сейчас живет в доме на Ярославском.

Отца я знала только по фотографиям и маминым рассказам, но чувствовала его как живого. Мечтала, чтобы он вернулся. Помню, когда была маленькой, вглядывалась на улице в лица незнакомых людей – а вдруг среди них окажется мой отец. С этой болью я росла все детство и ничего не могла с собой поделать.

В память отчетливо врезался эпизод июня 1945 года, когда по Ананьевской улице, свернув с проспекта Энгельса, проходили воины-победители. По обеим сторонам улицы стояло много людей, приветствовавших воинов. Были там и мы с мамой – с робкой надеждой встретить отца. Шли солдаты, ехали повозки. Я была на руках у мамы и держала вазочку, которую маме специально изготовили стеклодувы на „Светлане". И когда проходила последняя повозка с солдатами, мы с мамой поняли, что отца мы не встретили, я протянула одному из солдат эту вазочку. Он взял веточку шиповника, стоявшую в ней, а ваза выпала из моих рук и с оглушительным звоном разбилась о мостовую, рассыпавшись на множество мелких осколков. И как мелкие брызги, потекли мои слезы. Разбившаяся ваза стала горьким символом разбитой надежды, знаком того, что папы нет – он не придет...»

На память о Владимире Разумове остался сохранившийся в семейном архиве его альбом, посвященный джазовому коллективу ЛЭТИ. Владимир Павлович был его активным участником – он превосходно играл на фортепиано и на саксофоне. Этот коллектив пользовался популярностью в Ленинграде. Недаром «Красная газета» в июне 1935 года, подводя итоги IX олимпиады художественной самодеятельности, отмечала: «Особенно выделяется джаз-оркестр (ЛЭТИ). Он прошел трудный путь от игры на бутылках к организованному джаз-оркестру». Стоит добавить, что два саксофона Владимира Разумова помогли выжить его семье в самую страшную первую блокадную зиму: их удалось обменять на продукты...

В ноябре 1941 года в дом на проспекте Майорова, где жила семья, попали три фугасных бомбы. «Мы чудом остались живы – нас вытащили из-под обломков, – рассказывает Наталия Владимировна Мирошникова. – Лишившись этого жилья, мы перебрались в Политехнический институт. Весной 1942 года нас эвакуировали».

Во время эвакуации в Омск Галина Михайловна Московская была старшим инженером-конструктором на Заводе электроизмерительных приборов Наркомата электротехнической промышленности. После возвращения с 1945 года работала на заводе «Светлана» начальником смены, технологом, старшим инженером-разработчиком, ведущим конструктором, а с 1952 года – начальником лаборатории по разработке мощных генераторных и модуляторных ламп. Разработала 26 типов генераторных приборов. Являлась «Почетным светлановцем». Ей была посвящена большая публикация в газете «Ленинградская правда» 8 марта 1973 года.

«Мама была первой женщиной инженером в электронной промышленности, ставшей Героем Социалистического Труда, – подчеркивает Наталия Владимировна. – И единственным человеком в нашем „Светлановском городке”, удостоенном столь высокой государственной награды. Здесь она жила до самой смерти в 1975 году. Похоронена она на Коммунистической площадке Северного кладбища. Галину Михайловну очень уважали и почитали на „Светлане”. Мама действительно была необыкновенным человеком. Конечно, она целиком отдавала себя работе, но все-таки находила время заниматься и семейными делами. Большую роль в нашем воспитании играла бабушка, Нина Ивановна Московская. Она окружала нас своим теплом и вниманием».

Удельная. Очерки истории

Г.М. Московскаяделегат X съезда профсоюзов. Фото 1949 г. Из архива Н.В Мирошниковой


Галина Михайловна Московская была не единственным выдающимся «светлановцем» – жителем «городка».

Удельная. Очерки истории

Г.М. Московская за рабочим столом на «Светлане». Фото конца 1960-х гг. Из архива Н.В. Мирошниковой


Удельная. Очерки истории

Старая деревянная удельнинская застройка, сохранявшаяся внутри «Светлановского городка». Фото 1950-х гг.

Из архива Н.В. Мирошниковой


В их числе можно назвать Павла Александровича Деньгу – одного из старейших сотрудников «Светланы». На заводе он работал почти полвека, с 1934 года, прошел путь от инженера-разработчика до заместителя генерального директора. Во время войны П.А. Деньга отвечал за эвакуацию «Светланы» в Новосибирск. В течение всего июля 1941 года он отправлял вагоны с оборудованием, тщательно проверяя и отмечая каждый станок, прибор, ящик с грузом. В августе 1941 года новосибирский филиал Ленинградского завода «Светлана» преобразован в самостоятельное предприятие, входившее в число предприятий, поставлявших свою продукцию на фронт. П.А. Деньга стал первым директором Новосибирского электровакуумного завода.

Со стороны Енотаевской улицы в «Светлановском городке» жила семья Евгения Лукича Подгурского (1909– 1991). На заводе он работал с 1932 года, в 1941 году возглавлял лабораторию мощных ламп. Во время блокады он был одним из тех, кто смог наладить производство ламп для радиолокационных станций. Они были нужны не только Ленинграду, но и Большой земле, а кроме «Светланы» ни один завод их не изготавливал.

В конце войны в 1945 году Евгений Подгурский был послан в командировку в Вену, затем в Берлин. День Победы встретил в Будапеште. С 1946 по 1948 год находился вместе с семьей в Берлине, в августе 1948 года вместе с семьей вернулся в Ленинград. Продолжал работать на заводе «Светлана». Стал лауреатом Ленинской премии по науке и технике в 1957 году – в первый год ее присуждения.

Жила в «Светлановском городке» и семья Евгения Александровича Моторного, начавшего свою трудовую деятельность на предприятии 11 февраля 1930 года. Впоследствии он возглавил коллектив конструкторов одного из производств, в середине 1930-х годов побывал в производственной командировке в Соединенных Штатах Америки. В 1941 году, перед войной, на «Светлане» и на других заводах было внедрено его первое рационализаторское предложение, давшее экономический эффект на сумму в полмиллиона рублей.

В первые дни войны Евгений Моторный, в то время заместитель секретаря парткома «Светланы», вел запись добровольцев, а в сентябре 1941 года сам подал заявление и ушел на фронт. Командовал ротой саперов, возводил минные поля на южных подступах к Ленинграду, а в 1944-м очищал от мин Карельский перешеек. После Победы он снова вернулся на «Светлану», свое 60-летие встретил в должности заместителя директора завода рентгеновских приборов, входившего в состав объединения.

Удельная. Очерки истории

Е.Л. Подгурский


В доме № 22 по Ярославскому проспекту жили также семьи Есиповых и Павловых, обеспечивавших эвакуацию завода и восстановление производства в мирное время. Павел Петрович Павлов – уникальный специалист-механик – был награжден орденом Ленина.

Большинство детей «Светлановского городка» пошли по стопам родителей, учились в ЛЭТИ, многие работали потом на «Светлане», до сих пор общаются и хранят память о старшем поколении.

Живая легенда

На протяжении нескольких десятилетий, в 50-е, 60-е, 70-е годы прошлого века имя хореографа Александра Парменовича Шарова (1912—1989) было хорошо известно многим жителям Удельной. Этого замечательного, талантливого, выдающегося человека с полным правом считали живой легендой. Он прекрасно пел, блестяще руководил хорами и танцевальными коллективами. Воспоминаниями об Александре Шарове поделилась с нами его дочь – Елена Александровна Стоянова.

Любимая Удельная, Новозыбковская улица, Линден пруд, Сосновка – это ориентиры моей памяти, моего действительно счастливого детства, которые живут со мной в воспоминаниях всю жизнь. И хотя я родилась в промышленном Кировском районе, за Нарвской заставой, Удельная стала для меня родной. Сюда меня увезли в возрасте трех месяцев – в дом, где жил мой папа, Александр Парменович Шаров.

Удельная. Очерки истории

Родители А. Шарова: Пармен Сергеевич (в чине прапорщика участвовал в Русско-японской войне, воевал в Порт-Артуре) и Евфросинъя Гавриловна (из семьи регента хора Ярославского собора). Фото середины 1890-х гг. Из архива Е.А. Стояновой


Для него Удельная была второй родиной, а родился он в Рязани в 1912 году. Семья была большая – родители, бабушка, четыре дочери и шесть сыновей. У них был двухэтажный каменный дом, в котором часто звучала музыка – играли на фортепиано или заводили граммофон. Все дети получили гимназическое образование, почти все обладали музыкальным слухом, имели отличные вокальные данные. У младшей из сестер, Елизаветы, было замечательное меццо-сопрано, она окончила музыкальную студию, брат Сергей после окончания ГИТИСа в Москве, обладая басом, был принят в начале июня 1941 года в Большой театр, но ушел в ополчение и пропал без вести.

Удельная. Очерки истории

А. Шаров в 17 лет. Фото 25 марта 1930 г. Из архива Е.А. Стояновой


Александр (мой папа) был самым младшим в семье, очень любимым старшими детьми, одаренным мальчиком. Он вспоминал, что увлекался домашними спектаклями, придумывал себе костюмы для представлений, любил танцевать под музыку. Старшая сестра Клавдия в возрасте семнадцати лет уехала во Францию, где окончила Дижонский университет, получив в 1913 году «Диплом изучения французского языка». После возвращения в Россию она поехала учительствовать в Томскую губернию, а затем в Рязанскую губернию, где познакомилась с будущим мужем Анатолием Матвеевичем Рябцевым. В начале 1920-х годов они перебрались в Петроград, где Рябцев стал директором детского дома № 50, что на Старопарголовском проспекте (ныне – пр. Тореза) в Лесном, а его жена Клавдия начала работать воспитателем. Она всегда сожалела, что ее блистательные знания французского языка в то послереволюционное время оказались не востребованными.

Удельная. Очерки истории

А. Шаров в 25 лет. Фото 1937 г. Из архива Е.А. Стояновой


Удельная. Очерки истории

А.М. Рябцев, директор детского дома № 50 (впоследствии № 150). Фото 1929 г. Из архива Е.А. Стояновой


Удельная. Очерки истории

А.П. Шаров на сцене Выборгского Дома культуры с танцевальным коллективом после концерта народного артиста СССР М. Эсамбаева. Фото 1962 г. Из архива Е.А. Стояновой


Удельная. Очерки истории

Детский дом № 50 на Старо-Парголовском проспекте. Фото начала 1960-х гг. Из архива Е.А. Стояновой


Папа всегда с нежностью вспоминал свое детство в Рязани, в родительском доме, который не реквизировали после революции 1917 года, – оставили семье, поскольку три старших брата перешли в Красную Армию. Но в 1924 году умирает его мама, а в 1926 году отец, и оставшийся в четырнадцать лет без родителей Александр переезжает к старшей сестре Клавдии в Ленинград. Они жили в Удельной, на Княжеской (позже Новозыбковской) улице в доме № 9/11. С тех пор этот адрес на долгие годы стал для папы родным – до сноса дома в 1964 году во время реконструкции района (затем, до самой смерти в 1989 году, он жил в новом доме на улице Орбели).

Удельная. Очерки истории

А.П. Шаров на велосипеде «Диамант» в Сосновке. Середина 1930-х гг. Из архива Е.А. Стояновой


Удельная. Очерки истории

Новозыбковская (бывшая Княжеская) улица. Справадом Ne 9/11, в котором жила семья Шаровых. Фото сентября 1952 г. Из архива Е.А. Стояновой


Удельная. Очерки истории

Супруги Шаровы с дочерью Еленой в доме на Удельной. Фото 1954 г. Из архива Е.А. Стояновой


Удельная. Очерки истории

У веранды дома Шаровых на Новозыбковской улице. Фото 1958 г. Из архива Е.А. Стояновой


Удельная. Очерки истории

А.П. Шаров за роялем в доме на Новозыбковской. Фото 1959 г. Из архива Е.А. Стояновой


Большую часть времени четырнадцатилетний Александр проводил с воспитанниками детского дома, где работали его сестра с мужем. Он уже тогда хорошо владел инструментом и был в центре внимания своих сверстников. Учился он в 168-й школе на Институтском проспекте (бывшем Коммерческом училище в Лесном), затем в школе № 173 Выборгского района, которая по традиции первых лет советской власти была прикреплена к рабочему профсоюзу завода «Светлана».

Удельная. Очерки истории


А. Шаров с участниками фронтовой концертной бригады.

Осень 1942 г. Из архива Е.А. Стояновой


Удельная. Очерки истории

Письмо А. Шарова с фронта от 12 октября 1942 года, адресованное племяннице. Военный цензор вымарал часть письма, в котором упоминался певец Н. Печковский.

Из архива Е.А. Стояновой


Удельная. Очерки истории

Красноармеец А.П. Шаров. Фото 1942 г. Из архива Е.А. Стояновой


Удельная. Очерки истории

Катание на финских санях с горы на Лагерной улице (на заднем планеСосновка и Старо-Парголовский проспект). Конец 1950-х гг. Из архива Е.А. Стояновой


После окончания школы, увлекаясь хореографией, стал заниматься во взрослой танцевальной студии Выборгского Дома культуры у таких известных танцовщиков, как М.Г. Тер-Степанов (солист Мариинского театра) и В.Г. Петрова. В 1930 году поступил на работу в детский сектор Выборгского дома культуры и организовал детский хореографический коллектив.

Папа хотел иметь профессиональное музыкальное образование и решил поступить в музыкальное училище Ленинградской государственной консерватории, но в то время для этого требовался «рабочий стаж», который он два года приобретал на заводе «Светлана». Все это время он самоучкой изучал немецкий язык и овладел им практически в совершенстве: ему очень хотелось понимать язык великих деятелей искусства, которых он боготворил...

Приобретя необходимый стаж, он поступил в музыкальное училище при Консерватории на дирижерско-хоровое отделение, которое успешно окончил в 1940 году.

Хормейстер по своему образованию, наряду с хоровой деятельностью он занялся хореографическими постановками.

Удельная. Очерки истории

А.П Шаров с любимой дочерью Еленой. Фото 1957 г. Из архива Е.А. Стояновой


Это было его истинное призвание. Где он только ни работал! До войны это были Дом ученых в Лесном, Выборгский дом культуры, детский дом № 9 (бывшая усадьба Ланских на углу Ланского шоссе и проспекта Энгельса). После войны, в 1946 году, – фабрика имени Микояна, где он вел хор и хореографию. Однажды один из работников фабрики привел к нему на прослушивание своего племянника, мечтавшего стать оперным певцом. «На оперу не тянет, но в эстраде может добиться замечательных успехов», – таков был вердикт Александра Шарова. И он не ошибся. А звали того юношу Эдуард Хиль...

В конце ноября 1941 года папу призвали в действующую армию. К тому времени он страдал от тяжелой формы дистрофии – жизнь в нем уже едва теплилась. По стеночке, как он сам потом вспоминал, с трудом дошел до райвоенкомата. Еле державшегося на ногах новобранца определили рядовым на Ладожский фронт – в 1-й отдельный дорожно-эксплуатационный батальон. Часто в его воспоминаниях фигурировали Ваганово, мыс Осиновец, Кобона. Было немало случаев, когда рядом погибали, а он оставался жив. Как он сам считал, наверное, ангел-хранитель оберегал его...

Спустя несколько месяцев службы, когда начальство узнало о творческих талантах рядового, ему предложили создать концертную бригаду, обслуживающую воинские части на Дороге жизни. Сохранись многочисленные письма, которые папа писал оттуда родным.

Удельная. Очерки истории

А.П. Шаров среди сотрудников интерната № 15, где он проработал много лет художественным руководителем ансамбля. Фото 1962 г. Из архива Е.А. Стояновой


«Я теперь руководитель ансамбля песни и пляски. У меня пятнадцать человек – хор, шесть баянистов, певцы, плясуньи и рассказчики. Я сам выступаю во всех видах искусства. Отношение здесь ко мне просто замечательное <...> и что самое главное – я занят любимым делом», – это из письма, датированного 26 апреля 1942 года. Поражает то, что на фронте он думал и писал об искусстве.

«Очень много забываю вещей фортепианных, – сокрушался он в своем письме племяннице, написанном с фронта 12 октября 1942 года. – Листа, Шопена на фисгармонии играть совершенно невозможно. Забыты все сонаты Бетховена, которые я знал, забыта целиком 5-я симфония Чайковского, забыто много фортепианных миниатюр Чайковского, а я их очень любил. Все это с ужасом обнаружил вчера, и ничего вспомнить не мог. Зато хорошо знаю дребедень, пользующуюся успехом у бойцов... Вчера рисовал картину „Закат на Ладожском озере“ масляными красками, но пока получается грубовато. Думаю, что поработаю терпеливо, и выйдет неплохо...»

Удельная. Очерки истории

Концертная афиша ансамбля «Юный ленинградец» в БКЗ «Октябрьский» и в Выборгском доме культуры.

Из архива Е.А. Стояновой


Конечно, много было тяжелых, трагических моментов за время службы, но будучи невероятным оптимистом, папа во всем умел видеть прекрасное, жизнеутверждающее, что давало ему силы выстоять.

После демобилизации он вернулся в Ленинград, в дом на Новозыбковской улице, и вновь занялся своей любимой работой. Продолжал работать хореографом в детском доме № 9, затем – педагогом-хореографом в детском доме № 53, вел хор в школе в Зеленогорске.

По воспоминаниям воспитанницы детского дома № 9 Клавдии Майоровой, «Александр Парменович был добрейшей души человек. С крупными чертами лица, всегда улыбающийся. Танцевальный кружок был очень профессионален. Их „Яблочко” вызывало особенный восторг публики. Ездили с концертами в ДПШ, Политехнический институт, детский дом № 53 на Ярославском проспекте».

Сразу после войны во Дворце культуры им. Горького возобновились занятия, и начали работать различные студии. Вести балетную студию пришли известные артисты Мариинского и других ведущих театров. Совершенствуя свои знания в хореографии, папа ходил во Дворец на занятия к педагогу М.Г. Тер-Степанову, записывал движения, конспектировал занятия.

Здесь же он познакомился со своей будущей женой – Лидией Степановной Дмитриевой. Мама жила в Кировском районе, на Турбинной улице, и после демобилизации в 1946 году (она воевала в составе отдельной женской добровольческой бригады под Москвой, была минометчицей) по направлению военкомата работала на Ленгаз-аппарате, а вечером занималась в драматической студии ДК им. Горького.

В 1951 году они сочетались законным браком, а в октябре 1952 на свет появилась я. Годы жизни на Удельной были очень счастливыми годами. Нас окружали интересные люди. Часто собирались друзья, приходили гости. Когда мне было пять лет, родители купили рояль. Поставили его в большой комнате, и мне он казался огромным. Папа очень хорошо играл и пел, а мама обладала низким «цыганским» голосом. Они часто разучивали романсы и песни. В теплое время года все собирались на большой веранде, залитой солнечным светом, – было просторно и уютно. А еще папа хорошо рисовал, впрочем, как и все его сестры. У нас, на Удельной, висели картины, написанные маслом, и до сих пор сохранились некоторые его работы, украшающие квартиру на улице Орбели.

В конце 1950-х годов папа возвратился в Выборгский дворец культуры в качестве руководителя хореографического ансамбля, который в течение многих лет выступал на разных сценических площадках города. А в 1968 году его пригласили в Дом пионеров и школьников Калининского района, что на Лесном проспекте. Как раз тогда на гастроли в наш город приехал Детский хореографический образцовый ансамбль «Школьный годы» из Москвы, созданный в 1960 году и уже имевший известность. Вдохновленный увиденным, папа решил создать подобный ансамбль в Ленинграде.

В исторической летописи Образцового коллектива ансамбля танца «Юный ленинградец» значится: «Шаров вместе с педагогами ходили по школам, где набирали всех желающих танцевать ребят разных возрастов в хореографический ансамбль. У коллектива появилось новое название, звучное и гордое, – ансамбль танца „Юный ленинградец". Первый отчетный концерт состоялся в ноябре 1968 года в концертном зале «У Финляндского». С тех пор эту дату принято считать официальным днем рождения коллектива.

Одаренный человек, Александр Парменович сам рисовал эскизы костюмов, подбирал музыку, был постановщиком многих танцев. Его массовые танцевальные полотна „Буденовцы", „Счастливое детство", „Молдавская сюита", „Беспризорники“ и другие долгие годы были хорошо известны публике, а „Танец юных моряков“ остается визитной карточкой „Юного ленинградца“ до сегодняшнего дня».

Со временем репертуар становился все разнообразнее. К каждому танцу создавались красочные сценические костюмы. Эскизы к костюмам рисовали профессиональные художники, а отчетные концерты сопровождал духовой оркестр Военно-медицинской академии им. С.М. Кирова под руководством А.С. Бубнова.

Многие воспитанники ансамбля продолжили танцевальную карьеру на профессиональном уровне, он воспитал немало замечательных артистов. Без преувеличения, ансамбль «Юный ленинградец», у истоков которого стоял Александр Шаров, – это культурное наследие Петербурга и своеобразная творческая визитная карточка нашего города. Недаром в 1991 году, когда Ленинграду вернули историческое название и перед коллективом ансамбля встал вопрос о смене названия, после долгих и нелегких раздумий решили, что оно останется прежним – «Юный ленинградец». Причина была вовсе не политической – это название уже стало историей, памятью, традицией детства многих поколений жителей города на Неве...

Весной 1973 года Калининский район разделили. Ансамбль «Юный ленинградец» переехал в Красногвардейский район, а папе предложили остаться в Калининском районе, и на базе Дома пионеров № 2 Калининского района (пр. Мечникова, 2) создать новый хореографический ансамбль. Решение далось не просто, но он остался верен Калининскому району...

Работа закипела, и с оставшейся частью участников ансамбля и новыми ребятами начались бесконечные репетиции. Были приглашены педагоги-репетиторы, концертмейстеры. В декабре 1973 года родился новый хореографический ансамбль «Юность». За годы своего существования ансамбль получил большую популярность. Коллектив был желанным гостем на самых известных концертных площадках, регулярно выступал в так называемых «правительственных» концертах. Выезжал с гастролями в ГДР, Польскую Народную Республику, Одессу, Всероссийский пионерский лагерь «Орленок». Отчетные концерты ансамбля проходили на сцене БКЗ «Октябрьский». Для ансамбля создавали эскизы костюмов художники В.М. Купер, Т. Острогорская. Музыкальное сопровождение проходило под студийные записи и в сопровождении оркестра Военно-артиллерийской академии им. М.И. Калинина под управлением О. Петрова.

Коллектив постоянно выступал перед школьниками, на предприятиях города, в концертных залах, в домах культуры, в клубах. Образцовый детский коллектив Хореографический ансамбль «Юность» продолжает действовать и сегодня – в Доме детского творчества Калининского района. Он постоянно выступает на лучших концертных площадках Петербурга, принимает участие в конкурсах и фестивалях, проводимых как в России, так и за рубежом.

За свой многолетний труд папа имел много благодарностей, почетных грамот, а в 1975 году Президиум Верховного Совета РСФСР Указом от 15 мая 1975 года присвоил ему звание «Заслуженного работника культуры». Его чествовали на сцене БКЗ «Октябрьский».

Папа прожил очень яркую жизнь, и почти все его годы были связаны с Удельной и Лесным. Умер он в 1989 году в возрасте 76 лет.

Послесловие

У каждого поколения, связанного с Удельной, – своя память об этом маленьком клочке петербургской земли. Но, наверное, самая щемящая – у тех, кто застал старую Удельную, до ее поглощения городом в середине 1960-х годов. Ведь для них потерянный облик Удельной – это память о счастливом мире детства и юности...

Людмила Викторовна Яськова с 1944 по 1957 год жила в двухэтажном деревянном доме около железнодорожной станции Удельная. Тепло вспоминает она о 118-й женской школе, где в 1954 году окончила десять классов. В школе увлекалась литературой, любила творчество А.С. Пушкина, участвовала в драмкружке. В конце 1980-х годов, после выхода на пенсию, начала писать стихи. И неслучайно одно из своих произведений Людмила Викторовна посвятила Удельной, назвав его «Встреча с молодостью».

Я посетила земной рай,

Те юности волшебные места.

И на душе как будто май,

Воспоминаний жизни с чистого листа.

Моя любимая Удельная —

Ведь памяти светлее нет!

Начала жизни колыбельная

И сладкий сон ушедших лет.

Родителей давно уж нет,

И нет родительского дома,

И прожито немало лет —

Ах, повторить бы юность снова!

Вот почему влечет меня

К родным местам неведомая сила.

Давно уже нет в душе огня,

Но греет все, что сердцу было мило!

Дорожка, в школу что вела,

Осинка та, что под окном росла,

Полянка, на которой все мы собирались

И поздно, в сумерках, лишь расставались...

История продолжается. Причем на наших глазах. К сожалению, исчезают последние приметы прежней Удельной. Сгорела дача Дубровского, выросла «высотка» на месте «ленинского дома» на Ярославском, за считанные месяцы исчез с лица земли недострой ДК «Светлана», возводившийся не один год. Как грибы выросли небоскребы у Поклонной горы, которые давно уже переросли саму ropy. Теперь по сравнению с ними – она просто холмик среди петербургских равнин...

Когда-то в Удельном парке росла «петровская сосна», посаженная, по легенде, основателем нашего города. Лет пятнадцать назад ее не стало. Можно лишь помечтать, чтобы какой-нибудь российский правитель нынешних (а может быть, будущих?) времен, достойный Петра Великого, посадил в Удельном парке дерево. Пусть это будет сосна, по удельнинской традиции. И тогда здесь вновь появится историческая реликвия. История – это ведь не только то, что было когда-то давно. История – это еще и то, что происходит на наших глазах...

Приложения

Приложение 1

Жители Удельной – жертвы политических репрессий 1937—1938 годов

(по данным каталога электронной книги памяти «Возвращенные имена»http://visz.nlr.ru)


Александров Петр Александрович, 1896 г. р., уроженец г. Нарва (Эстония), русский, беспартийный, бухгалтер пищекомбината Красногвардейского р-на, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная, Костромской пр., д. 11, кв. За. Арестован 15 ноября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 10 декабря 1937 г. приговорен по ст. 58-1а УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинграде 16 декабря 1937 г.

Барсук Иосиф Селиверстович, 1906 г. р., уроженец и житель г. Ленинград, поляк, беспартийный, механик весоремонтного завода, проживал: г. Ленинрад, Удельный пр., д. 36, кв. 1. Арестован 2 декабря 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 11 января 1938 г. приговорен по ст. 17-58-8, 58-6 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 18 января 1938 г.

Белый Семен Михайлович, 1873 г. р., уроженец слободы Попова Путивльского у. Курской губ., русский, беспартийный, бухгалтер колхоза «Красные партизаны», проживал: г. Ленинград, ст. Удельная. Арестован 20 августа 1937 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 4 сентября 1937 г. приговорен по ст. 58-10 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 8 сентября 1937 г.

Богданович-Дворжевский Викентий Фадеевич, 1890 г. р., уроженец фабрики Скина Лепельского у. Витебской губ., поляк, беспартийный, мастер цеха № 11 завода № 7, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная, Большая Осиповская ул., д. 25, кв. 1. Арестован 14 октября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 21 октября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-6-9-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 30 октября 1937 г.

Боков Борис Александрович, 1902 г. р., уроженец г. Нарва, русский, беспартийный, распределитель работ завода им. Карла Маркса, проживал: г. Ленинград, Костромской пр., д. 11, кв. За. Арестован 29 января 1938 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 25 марта 1938 г. приговорен по ст. 58-6 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 1 апреля 1938 г.

Бородулин Михаил Александрович, 1874 г. р., уроженец д. Мокрово Угличского у. Ярославской губ., русский, беспартийный, кассир стройконторы Горздравотдела, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная, Александровская ул., д. 7, кв. 2. Арестован 23 августа 1937 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 15 ноября 1937 г. приговорен по ст. ст. 17-58-8; 58-10 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 24 ноября 1937 г.

Бржезинский Павел Леонович, 1910 г. р., уроженец п. Будище Быховского р-на БССР, поляк, беспартийный, мастер осветительного цеха завода № 211, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная, Малая Ивановская ул., д. 1/19, кв. 3. Арестован 14 октября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 21 октября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-9-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 30 октября 1937 г.

Воробьев Николай Андреевич, 1891 г. р., уроженец д. Заречново Вологодского у. и губернии, русский, беспартийный, сторож трампарка им. Калинина, проживал: г. Ленинград, Удельный пр., д. 40. Арестован 8 августа 1937 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 8 сентября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-10, 182 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 8 сентября 1937 г.

Герман Карл Николаевич, 1898 г. р., уроженец д. Кипень Красногвардейского р-на Лен. обл., немец, член ВКП(б) в 1932– 1937 гг., мастер завода № 181, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная, Костромской пр., д. 17, кв. 2. Арестован 1 ноября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 3 января 1938 г. приговорен по ст. ст. 58-6-7-9-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 9 января 1938 г.

Говор Константин Михайлович, 1894 г. р., уроженец м. Молчадь Слонимского у. Гродненской губ., белорус, беспартийный, бухгалтер Гос. оптико-механического завода (ГОМЗ) им. ОГПУ, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная, Костромской пр., д. 81, кв. 1. Арестован 21 сентября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 10 октября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-6-10 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 15 октября 1937 г.

Заблоцкий Павел Антонович, 1893 г. р., уроженец и житель г. Ленинград, поляк, беспартийный, агент 1-й коммунальной больницы города, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная, Костромская ул., д. 63, кв. 8. Арестован 13 октября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 21 октября 1937 г. приговорен по ст. 58-1а УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 30 октября 1937 г.

Кильпие Андрей Андреевич, 1889 г. р., уроженец и житель г. Ленинград, финн, беспартийный, агент транспортной конторы Ленплодоовощ, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная, служебный дом № 1. Арестован 29 января 1937 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 15 августа 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-10-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 18 августа 1937 г.

Кишкичев Дмитрий Николаевич, 1905 г. р., уроженец с. Кесьма Весьегонского у. Тверской губ., русский, беспартийный, шофер 2-го таксомоторного парка, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная, Костромской пр., д. 49-6, кв. 5. Арестован 8 марта 1938 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 22 апреля 1938 г. приговорен по ст. 58-6 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 5 мая 1938 г.

Ковнацкий Феликс Устинович, 1875 г. р., уроженец д. Чебота Минской губ., поляк, беспартийный, без определенных занятий, проживал: г. Ленинград, Скобелевский пр., д. 5, кв. 2. Арестован 26 октября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 19 ноября 1937 г. приговорен по ст. ст. 17-58-8; 58-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 24 ноября 1937 г.

Коенен Николай Иванович, 1899 г. р., уроженец и житель д. Медный Завод Красноостровского с/с Пригородного р-на Лен. обл., финн, из крестьян, беспартийный, стрелочник ст. Удельная Окт. ж. д. Арестован 16 марта 1933 г. Тройкой ПП ОГПУ в ЛВО 17 апреля 1933 г. осужден по ст. ст. 58-6-10-11 УК РСФСР на 5 лет концлагеря с заменой на 5 лет высылки. В 1937 г. рабочий сельпо, проживал: с. Варгатер Чаинского р-на Нарымского окр. Запсиб-края. Арестован 1 июля 1937 г. как «член контрреволюционной кадетско-монархической и эсеровской организации». Тройкой УНКВД Запсибкрая 1 августа 1937 г. приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян 27 августа 1937 г.

Крайнан Константин Константинович, 1907 г. р., уроженец и житель г. Ленинград, латыш, беспартийный, строгальщик по металлу завода ГОМЗ им. ОГПУ проживал: г. Ленинград, Скобелевский пр., д. 5/44, кв. 6. Арестован 5 декабря 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 11 января 1938 г. приговорен по ст. ст. 58-1а-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 18 января 1938 г.

Кружевалъский Владислав Викентьевич, 1908 г. р., уроженец и житель г. Ленинград, литовец, беспартийный, повар больницы им. Карла Маркса, проживал: г. Ленинград, Удельный пр., д. 36, кв. 2. Арестован 10 декабря 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 11 января 1938 г. приговорен по ст. ст. 17-58-8, 58-6 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 18 января 1938 г.

Лейзенен Захар Петрович, 1901 г. р., уроженец д. Лимузи Ораниенбаумского р-на Лен. обл., финн, беспартийный, агент по снабжению завода № 211, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная, Ярославский пр., д. 49, кв. 1. Арестован 17 декабря 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 28 декабря 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-1а-6 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 3 января 1938 г.

Лесневский Михаил Людвигович, 1894 г. р., уроженец г. Златоуст Уфимской губ., поляк, беспартийный, инженер Лен. труболитейного завода, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная, Костромской пр., д. 10, кв. 1. Арестован 22 сентября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 12 января 1938 г. приговорен по ст. 58-6 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 21 января 1938 г.

Лидеман Фридрих Модестович, 1896 г. р., уроженец и житель г. Ленинград, русский (по др. данным эстонец), беспартийный, руководитель Театра кукол етского Дома культуры Красногвардейского р-на, проживал: Ярославский пр., д. 63, кв. 1. Арестован 2 июня 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 16 января 1938 г. приговорен по ст. ст. 58-10-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 27 января 1938 г.

Матаков Степан Федорович, 1895 г. р., уроженец д. Бараново Мяксинского р-на Лен. обл., русский, беспартийный, бухгалтер Выборгского райжилсоюза, проживал: г. Ленинград, Ярославский пр., д. 32, кв. 2. Арестован 24 ноября 1937 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 19 декабря 1937 г. приговорен по ст. ст. 17-58-8; 58-10-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 24 декабря 1937 г.

Муссакки Иван Георгиевич, 1891 г. р., уроженец и житель г. Ленинград, финн, беспартийный, сторож инвалидной артели на ст. Удельная Окт. ж. д., проживал там же. Арестован 22 января 1937 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 15 августа 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-10-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 18 августа 1937 г.

Никитин Алексей Клементъевич, 1893 г. р., уроженец д. Шилово Посинской вол. Люцинского у. Витебской губ., русский, беспартийный, водопроводчик Дзержинского райкоммунотдела, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная, Костромской пр., д. 48, кв. 8. Арестован 27 ноября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 29 декабря 1937 г. приговорен по ст. 58-6 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 4 января 1938 г.

Овелия Отто Петрович, 1895 г. р..уроженец г. Триест,итальянец, из рабочих, б. член ВКП(б), ст. военный представитель Главного управления пограничной и внутренней охраны НКВД СССР, военинженер 2-го ранга, проживал: г. Ленинград, Удельный пр., д. 25а, кв. 3. Арестован 8 августа 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 16 ноября 1937 г. приговорен за «измену Родине, контрреволюционную организационную деятельность и совершение терактов» к высшей мере наказания. Расстрелян в г Москва 16 ноября 1937 г. (Донское кладбище.)

Пантелеев Алексей Тимофеевич, 1904 г. р., уроженец и житель г. Ленинград, русский, беспартийный, контролер отдела технического контроля завода им. 2-й пятилетки, проживал: Ярославский пр., д. 39, кв. 1. Арестован 24 ноября 1937 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 25 декабря 1937 г. приговорен по ст. ст. 17-58-8; 58-7-9-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 28 декабря 1937 г.

Пенгеркоски Карл Иванович, 1872 г. р., уроженец д. Петяявеси Вазаской губ., финн, член ВКП(б) до 1936 г., багажный раздатчик ст. Ленинград-Финляндский, проживал: ст. Удельная Окт. ж. д., железнодорожный дом. Арестован 29 января 1937 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 15 августа 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-10-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 18 августа 1937 г.

Пинкус Норберт Сигизмундович, 1884 г. р., уроженец г. Варшава, еврей, беспартийный, пом. нач. технической учебы завода им. К. Маркса, проживал: г. Ленинград, Удельная, Рашетова ул., д. 12в, кв. 2. Арестован 2 сентября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 22 ноября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-1а-9 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 27 ноября 1937 г.

Поздняк Иван Францевич, 1903 г. р., уроженец и житель г. Ленинград, русский, член ВКП(б) в 1925—1928 гг. (исключен за участие в оппозиции), студент Лен. индустриального института (ЛИИ), проживал: г. Ленинград, Удельная, Павловская ул., д. 30, кв. 6. Арестован 4 февраля 1935 г. Особым совещанием при НКВД СССР 5 февраля 1935 г. осужден за «содействие контрреволюционной зиновьевской группе» на 3 года ссылки. Вновь арестован и осужден. Отбывал наказание в Севвостлаге (Колыма). Тройкой УНКВД по Дальстрою 29 апреля 1938 г. приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян 2 мая 1938 г.

Поткай Иван Яковлевич, 1883 г. р., уроженец д. Новая Вещь Остроленского у. Ломжинской губ., поляк, беспартийный, кочегар орудийного завода № 7, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная. Арестован 21 августа 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 9 сентября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-10-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 15 сентября 1937 г.

Промысловский Абрам Павлович, 1909 г. р., уроженец г. Иркутск, еврей, беспартийный, шофер 2-го автобусного парка, проживал: г. Ленинград, Костромской пр., д. 61, кв. 18. Арестован 8 октября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 28 октября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58– la-9-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 5 ноября 1937 г.

Росланас Станислав Устинович, 1902 г. р., уроженец и житель г. Ленинград, поляк, беспартийный, конструктор оборонного завода № 181, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная, Рашетова ул., д. 13, кв. 2. Арестован 24 сентября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 1 октября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-6-7-9-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 6 октября 1937 г.

Сак Михаил Антонович, 1902 г. р., уроженец г. Белосток (Польша), белорус, беспартийный, токарь 5-го цеха завода № 181, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная. Арестован 16 сентября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 22 сентября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-9-10-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 29 сентября 1937 г.

Сахаревич Александр Иосифович, 1894 г. р., уроженец г. Варшава, поляк, беспартийный, механик завода № 212, проживал: г. Ленинград, Костромской пр., д. 24, кв. 4. Арестован 14 октября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 21 октября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-6-9-10-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 30 октября 1937 г.

Сеппинен Андрей Исаевич, 1892 г. р., уроженец Выборгской губ., финн, беспартийный, кладовщик ст. Удельная Окт. ж. д., проживал: г. Ленинград, Удельнинский пр., д. 2, кв. 16. Арестован 10 декабря 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 10 января 1938 г. приговорен по ст. 58-10 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 18 января 1938 г.

Смирнов Николай Павлович, 1901 г. р., уроженец, д. Ковалеве Можайского р-на Московской обл., русский, член ВКП(б) в 1918—1919 гг., командир-руководитель Леноблсовета Осоавиахима, проживал: г. Ленинград, Костромской пр., д. 27, кв. 8. Арестован 22 июня 1937 г. Выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР в г. Ленинград 29 августа 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-7-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 29 августа 1937 г.

Степанов Василий Дмитриевич, 1903 г. р., уроженец с. Ивановское Сычевского у. Смоленской губ., русский, член ВКП(б) в 1928—1937 гг., мастер завода «Красный Октябрь», проживал: г. Ленинград, Ярославский пр., д. 12, кв. 4. Арестован 16 июня 1937 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 25 декабря 1937 г. приговорен по ст. ст. 19-58-8-10 к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 28 декабря 1937 г.

Суркова-Ратнер Лидия Петровна, 1903 г. р., уроженка и жительница г. Ленинград, русская, беспартийная, домохозяйка, проживала: г. Ленинград, Костромской пр., д. 64а, кв. 2. Арестована 16 июня 1937 г. Выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР в г. Ленинград 6 сентября 1937 г. приговорена по ст. 58-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстреляна в г. Ленинград 6 сентября 1937 г.

Тендеренда Станислав Петрович, 1883 г. р., уроженец д. Козажи Мазовецкого у. Ломжинской губ. (Польша), поляк, беспартийный, сверловщик машиностроительного цеха завода им. Энгельса, проживал: г. Ленинград, Удельная, Рашетова ул., д. 17, кв. 3. Арестован 26 ноября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 15 декабря 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 20 декабря 1937 г.

Трулевич Леокадия Францевна, 1897 г. р., уроженка г. Петраков (Польша), полька, беспартийная, портниха Дома моделей Ленинградодежды, проживала: г. Ленинград, Ярославский пр., д. 52, кв. 5. Арестована 5 октября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 22 ноября 1937 г. приговорена по ст. ст. 58-6-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстреляна в г. Ленинград 27 ноября 1937 г.

Флиген Юлий Антонович, 1892 г. р., уроженец и житель г. Ленинград, немец, беспартийный, диспетчер автопарка Нарпита, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная, Александровская ул., д. 7, кв. 1. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 17 января 1938 г. приговорен по ст. 58-6 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 29 января 1938 г.

Харькевич Павел Семенович, 1890 г. р., уроженец д. Ильяшуки Волковысского у. Гродненской губ., поляк, член ВКП(б) в 1922—

1937 гг., мастер мехмастерской НИИ № 9, проживал: г. Ленинград, Удельная, Ильинская ул., д. 31, кв. 2. Арестован 20 октября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 22 ноября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-9-10-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 27 ноября 1937 г.

Чернявский Игорь Валентинович, 1908 г. р., уроженец г. Тифлис, русский, беспартийный, окончил транспортное отделение Тифлисского лесотехнического института, нач. сектора механизации Ленлеспромтреста, перед арестом нач. сектора механизации треста Орджоникидзелес, проживал: г. Ленинград, Удельный пр., д. 16, кв. 6. Арестован 14 сентября 1937 г. Выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР в г. Ленинград 25 февраля 1938 г. приговорен по ст. ст. 58-7-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 25 февраля 1938 г.

Шаманов Василий Иванович, 1895 г. р., уроженец и житель г. Ленинград, русский, беспартийный, прапорщик царской армии, шофер 2-го автопарка Ленсовета, проживал: г. Ленинград, Костромской пр., д. 61, кв. 25. Арестовывался и высылался в 1935 г. Вновь арестован 5 марта 1938 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 5 сентября 1938 г. приговорен по ст. ст. 58-6-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 28 сентября 1938 г.

Эглит Фриц Эвальдович, 1886 г. р., уроженец имения Аудер Газенпотского у. Курляндской губ., латыш, беспартийный, токарь 17-го цеха завода № 7, проживал: г. Ленинград, ст. Удельная., Удельный пр., д. 69, кв. 6. Арестован 19 декабря 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 10 января 1938 г. приговорен по ст. ст. 58-6-9-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 16 января 1938 г.

Яновский Эдуард Эдуардович, 1906 г. р., уроженец и житель г. Ленинград, поляк, беспартийный, нормировщик усилительного цеха завода № 211, проживал: ст. Удельная, Рашетова ул., д. 3, кв. 1. Арестован 15 октября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 21 октября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-9-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 30 октября 1937 г.

Ясинский Евгений Романович, 1909 г. р., уроженец и житель г. Ленинград, поляк, беспартийный, токарь завода № 7, проживал: ст. Удельная Окт. ж. д., Удельнинский пр., д. 71, кв. 6. Арестован 11 сентября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 22 сентября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-9-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 29 сентября 1937 г.

Приложение 2

Воинский мемориал в лесопарке «Сосновка». Попытка исследования

(Сергей Назаров)


Памятник летчикам и воинский мемориал в Сосновке хорошо известны жителям города. Казалось бы, все понятно: здесь похоронены армейские летчики, базировавшиеся на аэродроме «Сосновка», и воины, обслуживавшие аэродром. Однако мы не знаем даже точного числа похороненных в Сосновке, а обстоятельства гибели многих из них неизвестны или противоречивы. Надписи на могилах крайне скупы (чаще всего – только фамилия без инициалов и звание), почти ни на одной нет фотографий.

Автор данного исследования решил выяснить, где служили и при каких обстоятельствах погибли эти воины. Отправными источниками информации стали собственно надписи на могилах мемориала и учетная карточка воинского захоронения, доступ к которой можно получить в Интернете в базе данных погибших в Великой Отечественной войне (ОВД «Мемориал», www.obd-me-morial.ru). Учетная карточка «Кладбища лесопарка «Сосновка», составленная 1 января 1992 г., числится в базе «Мемориала» под № 78-6, имеет адрес «пр-кт М. Торезо, 74» (именно Торезо, а не Тореза).

Согласно этой карточке, одиночных могил со стандартными раковинами имеется 47, памятников – 4, и одно братское захоронение. Всего на кладбище, согласно учетной карточке, захоронено 106 человек. К учетной карточке приложен список всех захороненных, который и стал отправной точкой исследования.

Сравнение списка индивидуально захороненных из учетной карточки и реальных могил приводит к первым неожиданным выводам. Во-первых, дважды (старший лейтенант Богомолов и лейтенант Минеев) из-за ошибок в документах за каждым из них числится сразу по две могилы. А младший техник-лейтенант Теленков имеет индивидуальную могилу и одновременно числится в братской.

Во-вторых, на мемориале имеется могила старшего лейтенанта Астафьева (штурман, адъютант 2-й эскадрильи 1-го минно-торпедного полка КБФ, сбит 17 сентября 1941 г.), которая в списке учетной карточки не значится. Вероятно, он был перезахоронен сюда после 1992 г. Странно, что летчик Балтийского флота Астафьев перезахоронен не на кладбище морских летчиков в Мурино, а в Сосновке.

Возникает важный вопрос: когда в этом месте начали хоронить погибших и когда было сделано последнее захоронение? Для ответа на него автором по каждому из захороненных был проведен поиск данных в базе данных «Мемориал». К сожалению, не о каждом воине удалось найти какие-либо сведения (в ОБД «Мемориал» не удалось найти никаких сведений о пяти захороненных – лейтенанте Николае Кротенко, младшем лейтенанте Куриленко, полковнике А.А. Новикове, технике-лейтенанте В.А. Серове и лейтенанте П.А. Шекира). Это связано со многими причинами. Одна из основных – записи о погибших и умерших от ран велись в труднейших боевых и блокадных условиях, фамилии и имена записывались на слух и часто искажались. Странно только то, что все перечисленные воины – офицеры, а один – старший офицер (полковник). А об офицерах сведений должно быть больше, чем о солдатах.

Тем не менее можно заключить, что первые воины были похоронены в Сосновке в декабре 1941 г. Самая ранняя дата – 6 декабря 1941 г. – соответствует захоронению старшины Ульянова Гавриила Николаевича, 1909 г. р., умершего от ран в эвакогоспитале № 60 (ЭГ-60). 15 декабря 1941 г. здесь был похоронен старший сержант Шарнилев Алексей Прокопьевич, 1916 г. р. Сведений, в каких частях служили эти воины, найти не удалось.

Вероятно, первыми летчиками, похороненными в Сосновке, стали лейтенанты 44-го бомбардировочного авиаполка (с 22 ноября 1942 г. – 34-й гвардейский) Минеев Андрей Пименович, 1914 г. р., и Сорокин Андрей Яковлевич, 1919 г. р. Оба были «доставлены трупом», как сказано в документах. Сорокин погиб 27 декабря, а Минеев, вероятно, 30-го.

Захоронение в Сосновке, по всей вероятности, оформилось стихийно. В условиях зимы 1941 —1942 гг. у страдающих от голода и холода работников аэродрома не было сил возить погибших на Пискаревку, Богословское или Шуваловское кладбища. Косвенным подтверждением этого является донесение о безвозвратных потерях с 15.01.1942 по 15.02.1942 гг. соседей аэродрома «Сосновка» – 12-го отдельного запасного танкового полка тяжелых танков от 25 февраля 1942 г. (ЦАМО. Ф. 58. Он. 818883. Д. 2).

За этот месяц безвозвратные потери полка составили 12 человек, умерших от голода. Четверо из них похоронены на Богословском кладбище, трое – на Пискаревском, трое – «в 400 метр, от 35 школы по проспекту Раевского», и двое – «по дороге в Гражданку, немецкое кладбище».

Один из похороненных «в 400 метр, от 35 школы» – старшина, механик-водитель Черкасов Александр Яковлевич,

1918 г. р., – числится также похороненным в братской могиле в Сосновке. При этом в радиус «400 метр, от 35 школы» воинский мемориал в Сосновке вполне попадает, так что данные разных документов не противоречат друг другу. Загадкой остается только то, почему однополчане Черкасова – механик-водитель красноармеец Волков Александр Владимирович, 1922 г. р., и механик-водитель старший сержант Михеев Федор Павлович, 1912 г. р., в список учетной карточки кладбища в Сосновке не попали.

Последние захоронения в Сосновке были сделаны летом и осенью 1945 г., уже после окончания Великой Отечественной войны. 13 июля 1945 г. умер от ран Герой Советского Союза капитан, штурман 159-го гвардейского истребительного полка Петр Яковлевич Лихолетов. В то же время на надгробном памятнике П.Я. Лихолетова датой смерти ошибочно указан 1946 г.

Последними похороненными в Сосновке были: подполковник Шерин Николай Алексеевич, 1897 г. р., зам. командира 1-й авиационной рембазы, умерший от болезни 9 августа, и майор Долгалев Геннадий Петрович, 1911 г. р., погибший под трамваем 3 сентября 1945 г. К сожалению, причины гибели солдат и офицеров в военное и послевоенное время нередко были случайными и даже нелепыми. Но об этом речь пойдет позже.

Удельная. Очерки истории

Схема захоронения в Сосновке, составленная начальником штаба 11-го гвардейского истребительного полка Николушко. Из донесения о безвозвратных потерях 7-го истребительного авиакорпуса от 21 мая 1943 г. (ЦАМО. Ф. 33. On. 11458. Д. 110)


Как вспоминает жительница Лесного Л.И. Загоровская, «летом (1942 и 1943 года. – С. Н.) мама разрешала нам бегать на похороны погибших летчиков. Похоронная процессия (машина с гробом, военный духовой оркестр и множество народа) текла по Старо-Парголовскому проспекту мимо нашей улицы. Шли молча, не разговаривая, некоторые плакали. Мы, дети, всю дорогу до военного кладбища в Сосновке бежали босиком, чтобы успеть за взрослыми. У могилы нам удавалось быть первыми. Было очень жалко тех, кого опускали в яму. Молча, с грустью смотрели, как летел песок в яму и поднимался над гробом холм. Звучал воинский прощальный салют».

Интересное свидетельство о послевоенном состоянии захоронений оставила P.M. Арбинская, сотрудник Политехнического института и жительница Лесного[58]: “...Однажды в 47-м году мы отправились в Сосновку, прослышав о том, что летчики, которые еще оставались в парке, предлагают „катание“ на самолетах. Но оказалось, что к этому времени машины уже покинули свои ангары. Чтобы сократить путь до дома, мы свернули в лес. Приходилось обходить траншеи, воронки от снарядов и бомб. Неожиданно мы натолкнулись на воинское захоронение летчиков. Это были просто песчаные холмики с фамильными табличками. Немолодая уже женщина сажала цветы. Она рассказала, что ухаживает за могилками своих бывших квартирантов, курсантов Владимира и Анатолия, которые, не успев закончить авиационное училище, пришли в эскадрилью. Оба погибли в 1943 году...»

Вероятно, под Анатолием имеется в виду летчик 11-го гвардейского истребительного полка младший лейтенант Анатолий Алексеевич Козлов, 1922 г. р., погибший 26 октября 1943 г. Летчика по имени Владимир по имеющимся данным определить не удалось.

Изучение частей и мест гибели воинов, похороненных в Сосновке, приводит еще к нескольким неожиданным выводам. Так, в братской могиле числятся захороненными примерно 30 бойцов трех воздушно-десантных дивизий (3-й, 6-й и 9-й), погибшие в марте 1943 г. (большинство – в период с 14 по 17 марта). Однако... к Ленинградскому фронту эти дивизии не имели никакого отношения. Они были сформированы в конце 1942 года, в феврале 1943 года они вошли в так называемую группу генерала Хозина на Северо-Западном фронте, а в марте были брошены в наступление юго-западнее Старой Руссы.

Ошибка возникла из-за того, что место гибели многих из них указано как «дер. Сосновка Ленинградской области» (в то время Ленинградская область включала в себя часть нынешних Псковской и Новгородской областей). Места гибели других десантников (деревни Кошельки, Ляхново, Коломна, Вязки, Пустошка, Залучье, Холмы, Избитово, а также река По-русья) не оставляют никаких сомнений, что речь идет о Старой Руссе. Значит, десантники, что погибли при наступлении в марте 1943 г., так и остались лежать под Старой Руссой, и только росчерком чьего-то пера оказались похороненными в Ленинграде.

В других документах «Мемориала» местом захоронения некоторых воинов, числящихся в списке Сосновки, указано Шуваловское кладбище, а у одного (ефрейтора 255-го стрелкового полка 123-й стрелковой дивизии Николая Анатольевича Шамгина, 1926 г. р., погибшего 21 января 1945 г.) – латвийский хутор. По документам «Мемориала» в Сосновке похоронен Алексей Лаврентьевич Матюков, 1906 г. р., майор, старший инспектор, летчик по технике пилотирования Управления ВВС Ленфронта. Он погиб в авиакатастрофе 29 июля 1942 г. вместе со старшиной Николаем Николаевичем Тюмянцевым, 1917 г. р. Однако майора Матюкова нет в списке Сосновки (а Тюмянцев – есть). Нет могилы Матюкова и на самом кладбище. Можно допустить, что прах Шамгина и Матюкова был перезахоронен в конце или после войны, но где гарантия, что все эти разночтения – не следствие беспорядка в документах?

Кто же на самом деле был похоронен в Сосновке? Прежде всего, это военнослужащие полков, базировавшихся в Сосновке: 44-го бомбардировочного авиаполка (с 22.11.1942 – 34-й гвардейский), 159-го истребительного, 44-го истребительного (с 7.03.1942 – 11-й гвардейский), 26-го истребительного и 13-го отдельного разведывательного авиаполка, 22-й отдельной авиаэскадрильи связи, 6-го транспортного авиаотряда и 38-го батальона аэродромного обслуживания (БАО). Но, кроме авиации, здесь похоронены и представители других родов войск и разных военных профессий – саперы, военные шоферы, военные железнодорожники, связисты, интенданты, также внесшие свой вклад в победу над врагом.

Изучение причин гибели воинов, похороненных в Сосновке, помогает нам ближе понять условия, в которых им пришлось воевать. У летчиков вообще было немного шансов быть похороненными у родного аэродрома. Их сбивали над вражеской территорией, самолеты горели, падали и взрывались в воздухе. Многие сбитые возвращались в свою часть из-за линии фронта спустя месяцы после неудачного вылета, многие попали в плен.

Многих, не вернувшихся из боевого вылета, никто мертвыми не видел. Так, 14 мая 1942 г. бомбардировщик СБ 44 БАП был сбит немецкими истребителями над пос. Володарским. Экипаж (пилот – лейтенант Донских Николай Тимофеевич, 1917 г.р., и два воздушных стрелка – старшина Николай Григорьевич Иванчиков, 1917 г. р., и сержант Николай Иванович Шорников, 1919 г. р.) сгорел при вынужденной посадке.

В тот же день там же был сбит еще один экипаж СБ 44 БАП (пилот – капитан Гегам (Герам?) Енокович Петросян, 1910 г.р., штурман Сергей Александрович Купцов, 1905 г. р., старший сержант, воздушный стрелок Владимир Леонидович Мосеев, 1920 г. р.). Петросян и Купцов по одним документам числятся похороненными в Сосновке, а по другим – в «М. Парголово I Ленинградской области». Мосеев же в некоторых документах числится в Сосновке, но в учетной карточке захоронения его фамилии нет.

В тот же злосчастный день был сбит еще один наш бомбардировщик. Стрелок-бомбардир младший лейтенант Владимир Ефимович Лебедев, 1913 г. р., числится похороненным в Сосновке. Но, по другим документам, он попал в плен, откуда освобожден в декабре 1945 г. Судьба двух других членов экипажа – пилота лейтенанта Михаила Федоровича Меркушева, 1918 г. р., и стрелка-радиста сержанта Анатолия Алексеевича Вайгачева, 1919 г. р., осталась неизвестной: по документам, они числятся либо погибшими, либо пропавшими без вести. При этом в одном из документов весь экипаж числится похороненным в Сосновке, но в учетной карточке захоронения имеется фамилия только одного Лебедева.

Но были и те, кто погиб на своей территории в авиакатастрофе в небе или даже на земле. Одной из самых известных стала катастрофа транспортного самолета «Дуглас» на аэродроме «Плеханове» (на берегу Волхова) 17 мая 1943 г., в которой погибли семеро летчиков, в том числе шесть – из 11-го гвардейского истребительного авиационного полка (ГИАП): Герой Советского Союза, штурман полка капитан Александр Петрович Савушкин, 1917 г. р., лейтенант Федор Платонович Самсоненко, 1918 г. р., комэск капитан В.Д. Малофеев, командир звена младший лейтенант И.П. Иванов, младшие лейтенанты Н.Г. Селезнев и В.Ф. Немцев[59]. Из всех указанных летчиков А.П. Савушкин и Ф.П. Самсоненко захоронены в Сосновке. Их имена выбиты на стеле красного гранита.

На этой же стеле – имена еще четырех летчиков 11-го ГИАП: старшего лейтенанта Владимира Сергеевича Богомолова, 1912 г. р., погиб 22 марта 1943 г., капитана Дмитрия Петровича Евстигнеева, 1917 г. р., умер от ран 15 августа 1943 г., младшего лейтенанта Александра Семеновича Иванова, 1914 г. р., погиб 11 февраля 1943 г., младшего лейтенанта Анатолия Алексеевича Козлова, погиб 26 октября 1943 г. На этой же стеле выбито имя младшего лейтенанта Е.И. Некрасова, 1922 г. р., погиб 23 января 1944 г. Данных в ОБД «Мемориал» о Е.И. Некрасове нет.

Командир 159-го истребительного авиаполка, затем – помощник командира 2-го гвардейского авиакорпуса подполковник Константин Порфирьевич Сокол, 1912 г. р., погиб в катастрофе 16 октября 1943 г. Подробностей катастрофы в документах «Мемориала» нет.

Командир 13-го отдельного разведывательного авиаполка майор Василий Ильич Дужий, 1907 г. р., погиб 3 февраля 1944 г. при катастрофе транспортного самолета У-2. Младший сержант, воздушный стрелок-радист 34-го гвардейского бомбардировочного полка Петр Емельянович Василевский, 1921 г. р., погиб при аварии самолета 28 июня 1942 г. О гибели майора Матюкова и старшины Тюмянцева уже говорилось раньше.

Инспектор-летчик по технике пилотирования и теории полета Управления 13-й воздушной армии подполковник Илларион Федорович Лавренцов, 1906 г. р., погиб 26 апреля 1945 г. при весьма странных обстоятельствах – «убит при выполнении задания выстрелом из винтовки». Остается только гадать, на земле это произошло или в воздухе, в чем состояло задание, и кто произвел этот роковой выстрел?..

Зимой и весной 1942 года многие бойцы батальонов аэродромного обслуживания погибли от голода, так как получали мизерные пайки, но должны были поддерживать аэродромы в рабочем состоянии – чистить снег, заравнивать воронки от вражеских бомб и снарядов, утрамбовывать взлетно-посадочные полосы и рулежные дорожки. В этом (вероятно, не полном) списке – Александр Сергеевич Клионский, рядовой, шофер 19-й аэротехроты, 1920 г. р., умер 11 января 1942 г., Павел Михайлович Кузнецов, рядовой 38-го БАО, 1921 г. р., умер 26 февраля 1942 г., Василий Николаевич Марков, рядовой 38-го БАО, 1903 г. р., умер 23 февраля 1942 г., Модест Михайлович Матвеев, 1923 г. р., рядовой 38-го БАО, умер 7 февраля 1942 г., Павел Емельянович Плотников, 1908 г. р., рядовой 38-го БАО, умер 22 января 1942 г., Петр Иванович Силин, 1912 г. р., рядовой 38-го БАО, умер 22 февраля 1942 г.

Есть в Сосновке и могилы воинов, погибших при бомбежках и обстрелах. Так, рядовой Иван Степанович Арсеньев, шофер, 1908 г. р., был смертельно ранен осколком бомбы при перевозке раненых в Ленинград. А шофер 45-й гвардейской стрелковой дивизии Николай Алексеевич Акулов, рядовой, 1919 г. р., убит «северо-восточнее д. Озерки Ленинградской области», вероятнее всего, тоже при бомбежке. Иосиф Менделевич Почин, лейтенант, командир 8-й аэродромно-технической роты, погиб при артобстреле 19 марта 1943 г. и, по некоторым документам, похоронен на Кушелевском (?) кладбище.

Были и другие причины смерти, имеющие место не только на войне. Можно их назвать несчастными случаями. Но именно на войне ясно видна вся их нелепость. Связист, линейный надсмотрщик 334-го отдельного батальона связи рядовой Василий Максимович Барбашев, 1917 г. р., 15 мая 1944 г. убит током при ремонте линии связи. Штурман эскадрильи 13-го отдельного разведывательного полка капитан Абрам Михайлович Разник,

1918 г. р., 19 марта 1944 г. «убит лопастью винта при запуске самолета Пе-2». Павел Васильевич Скотников, старший техник-лейтенант, техник звена, 1921 г. р., 14 июля 1944 г. утонул при купании. Это произошло, вероятнее всего, в известной подобными случаями «Бассейке» (песчаном карьере у Сосновки, позже ставшем Ольгинским прудом).

Михаил Федорович Теленков, техник-лейтенант 13-го отдельного разведывательного авиаполка, 1910 г. р., умер 26 мая 1944 г. от ран, полученных в результате автомобильной катастрофы. Старшина Вячеслав Александрович Рудаков, 1913 г.р., механик авиазвена 22-й отдельной авиаэскадрильи, погиб 15 января 1943 г. – «убит непроизвольным выстрелом PC (реактивного снаряда. – С. Н.) самолета У-2» на аэродроме «Озерки». В связи с этим командование эскадрильи подало своему начальству «Внеочередное донесение о чрезвычайном происшествии»[60].

Удельная. Очерки истории

Похоронка, направленная родителям рядового 38-го батальона аэродромного обслуживания М.М. Матвеева, умершего 7 февраля 1942 г. и захороненного в Сосновке (ЦАМО. Ф. 58. On. 18001. Д. 374)


Дело было так. Механик Рудаков готовил машину командира звена старшего лейтенанта Михаила Иудовича Манякина, 1915 г. р., к боевому вылету. У-2 был снаряжен реактивными снарядами (они на специальных направляющих крепились под крыльями). После доклада Рудакова о готовности машины к вылету, Манякин полез в кабину, а Рудаков остался стоять перед самолетом. Залезая в кабину, летчик случайно задел переключатель пуска PC, по недосмотру находящийся в боевом положении. Произошел выстрел, и Рудаков был убит. Поскольку летчик Манякин выполнил 210 боевых вылетов «без единого происшествия» и был награжден орденом Красной Звезды, то он отделался пятью сутками домашнего ареста. После этого случая механикам и летчикам было предписано тщательно проверять положение переключателя и перед стартом самолета отходить в сторону.

Первая попытка исследования документов о воинском кладбище в Сосновке показывает, как мы мало знаем о и героях, и о простых тружениках Великой Отечественной войны. Мы не знаем точное число похороненных в Сосновке воинов, а обстоятельства гибели многих из них неизвестны или противоречивы. Наш долг перед павшими требует продолжения исследований.

Приложение 3

Улицы Удельной. Указатель[61]

Улица Аккуратова. Проходит от 3-й линии 1-й половины (Коломяги) до Фермского шоссе. Историческое название – Мариинская – возникло около 1900 года и связано с находившимся на ней Мариинским приютом общества призрения калек и идиотов несовершеннолетнего возраста (дом сохранился, ныне № 11), названному так в честь его попечительницы императрицы Марии Федоровны, жены Александра III. 26 декабря 1940 года улица переименована в честь Федора Яковлевича Аккуратова – Героя Советского Союза, погибшего во время советско-финляндской («зимней») войны 1939—1940 гг. Во время той войны он служил стрелком-радистом во 2-й эскадрилье 50-го скоростного бомбардировочного авиационного полка, был участником 44 боевых вылетов. 1 марта 1940 года при бомбардировке укрепленной полосы в районе Выборга самолет, в составе экипажа которого был Аккуратов, подбили. Летчики сделали вынужденную посадку на территории противника. Члены экипажа были окружены и погибли, защищая свою боевую машину.

Александровская улица – см. ул. Витковского, Лиственная ул.

Александровский переулок. Проходил от Большой Осиповской (ныне Дрезденской) улицы в направлении Осиповского проезда (ныне Гданьская улица). Название существовало с 1912 года до 1930-х годов и было связано, по всей видимости, с именем землевладельца Александра Ратькова-Рожнова.

Алексеевская улица – см. Лагерная ул.

Анненская улица. Не существует. Проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до 2-й Лидинской улицы. Название известно с 1908 года как «Аннинская улица». Идет от имени жены А.И. Осипова – владельца мызы «Прудки», к которой и вела Анненская улица. Официально упразднена в 1964 году, фактически – в конце 1980-х годов.

Большая Осиповская улица – см. Дрезденская ул.

Улица Витковского. Начинается от проспекта Тореза и проходит вдоль лесопарка Сосновка до ул. Жака Дюкло, которая внутри Сосновки представляет собой широкую прогулочную дорогу. Первоначально, с 1896 года, улица называлась Александровской. Название было дано по имени одного из родственников землевладельца В.А. Ратькова-Рожнова. С 1939 года – Хвойная улица. В 1964 году название упразднили, однако проезд сохранился. В сентябре 2006 года был назван в честь известного картографа и геодезиста Василия Васильевича Витковского, жившего на Большой Объездной улице (ныне ул. Орбели) в Лесном.

Выборгское шоссе – см. пр. Энгельса.

Вытегорская улица – см. Забайкальская ул.

Гаврская улица. Возникла в 1908 году, первоначально именовалась Ильинской – по фамилии домовладельца. Проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Старо-Парголовского пр. (ныне пр. Тореза). 27 мая 1968 года получила имя «Гаврская» честь побратима Ленинграда – французского города Гавра. Как указывалось в решении, «в ряду близлежащих улиц, названным по городам-побратимам Ленинграда» (Гданьская, Дрезденская, Манчестерская). Вскоре после этого, в начале 1970-х годов, улица стала тупиковой, поскольку закрыли выезд на пр. Тореза.

Гданьская улица. Появилась в 1912 году, сначала именовалась Осиповским проездом – по фамилии землевладельца A.И. Осипова. Проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Старо-Парголовского пр. (ныне пр. Тореза). С 17 августа 1964 года – Гданьская улица в честь побратима Ленинграда – города Гданьска в Польше (бывшего Данцига). Новое название получила одновременно с Манчестерской и Дрезденской улицами.

В 1950-х годах улица стала тупиковой: выезд на пр. Тореза закрыли.

Громовская улица. Проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Костромского проспекта. Наименование известно с 1887 года (до 1917 г. звучало как «Громовский переулок»). Связано с тем, что на углу переулка и Выборгского шоссе находилась дача Громовского приюта Святого Сергия, основанного B.Ф. Громовым.

В 1965 году название улицы было упразднено, в 1970-е годы фактически упразднили участок от пр. Энгельса до Ярославского пр. В 1999 году название улицы восстановили, но только в границах от Ярославского до Костромского проспектов.

Грязовецкая улица. Официально не существует. Проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Удельного проспекта. Название известно с 1887 года, дано по городу Грязовцу (ныне Вологодская область). Упразднена в 1964 году. Как проезд без названия сохранилась и поныне между Ярославским и Костромским проспектами.

Дарьинская улица. Не существует. Проходила от Надеждинской улицы до Большой Осиповской (ныне Дрезденской) улицы. Название известно с 1912 года. Идет от имени одной из дочерей

А.И. Осипова – владельца мызы «Прудки», возле которой проходила. Улица существовала до начала 1960-х годов.

Дрезденская улица. Проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Старо-Парголовского пр. (ныне пр. Тореза). Появилась в 1908 году и именовалась Большой Осиповской по фамилии землевладельца А.И.Осипова. С 17 августа 1964 года – Дрезденская улица в честь побратима Ленинграда Дрездена (одновременно с Гданьской и Манчестерской улицами). В отличие от Гданьской и Гаврской, сохранила всю свою длину и не стала тупиковой: проезд до пр. Тореза сохранился.

Елецкая улица. Проходит от проспекта Энгельса до Удельного проспекта. Название известно с 1887 года, дано по городу Ельцу Орловской губернии (теперь в составе Липецкой области). С 31 октября 1977 года (к 60-летию Октябрьской революции) именовалась улицей Фотиевой в честь Л.А. Фотиевой – личного секретаря В.И. Ленина с 1918 по 1924 г. Историческое название улице вернули 4 октября 1991 года, вместе с десятками других возвращенных наименований.

Енотаевская улица. Проходит от проспекта Энгельса до Удельного проспекта Название известно с 1887 года, дано по городу Енотаевску (ныне поселок Енотаевка) Астраханской губернии. С 31 октября 1977 года (к 60-летию Октябрьской революции) именовалась улицей Фофановой – в честь М.В. Фофановой, участницы революционного движения в России. На ее квартире на Сердобольской ул., 1, в октябре 1917 года скрывался Ленин. Это была его последняя конспиративная квартира. Историческое название улице вернули 4 октября 1991 года, вместе с десятками других возвращенных наименований.

Улица Жака Дюкло. Проходит от улицы Курчатова до улицы Есенина. В составе Сосновки представляет собой сегодня широкую прогулочную дорогу. Улица появилась в 1912 году и первоначально именовалась Ольгинской по имени дочери владельца Сосновки В.А. Ратькова-Рожнова. В 1960-х годах проезд удлинили до Лиственной улицы, а затем до улицы Есенина. В 1975 году Ольгинскую улицу переименовали в честь ушедшего в том году из жизни секретаря ЦК Французской коммунистической партии Жака Дюкло, дабы увековечить его имя в Ленинграде.

Забайкальская улица. Проходит от проспекта Энгельса до Удельного проспекта. Ее первое название, Вытегорская, известно с 1887 года. Оно было дано по городу Вытегре Олонецкой губернии (ныне относится к Вологодской области). 27 февраля 1941 года Вытегорскую улицу переименовали в Забайкальскую в ряду проездов, получивших наименование по географическим областям СССР, в 1965 году название улицы упразднили, а в 1999 году восстановили.

Заславская улица. Проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Удельного проспекта. Название известно с 1887 года, присвоено по городу Заславлю Минской губернии (ныне поселок Заславль Минской области в Белоруссии). Участок улицы от проспекта Энгельса до Костромского проспекта упразднили в начале 1960-х гг. В 1965 году название улицы было упразднено, а в 1999 году восстановлено на участке от Костромского до Удельного проспекта.

Ильинская улица – см. Гаврская ул.

Исаков переулок – см. Манчестерская ул.

Калязинская улица. Проходит от проспекта Энгельса до Удельного проспекта. Наименование улицы известно с 1887 года, дано по городу Калязину Тверской губернии. В 1965 году название улицы упразднили, а в 1999 году восстановили.

Каргопольская улица. Официально не существует. Проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Удельного проспекта. Название известно с 1887 года, присвоено по городу Каргополь (ныне в Архангельской области). Упразднена в 1964 году. Как проезд без названия сохранилась между Костромским и Ярославским проспектами.

Княжевская (Княжеская) улица – см. Новозыбковская ул.

Княжеский проезд (переулок). Не существует. Проходил от Ильинской (ныне Гаврской) улицы до Осиповского проезда (ныне Гданьская улица). Название известно с 1912 года, до 1925 году звучало как проезд, затем – как переулок. Происходило от наименования проходившей неподалеку Княжевской (Княжеской) улицы, ставшей с 1952 года Новозыбковской и упраздненной в 1965 году. Упразднен в 1965 году.

Коломяжский проспект – см. ул. Сергея Марго.

Кольская улица. Проходит от проспекта Энгельса до Удельного проспекта. Название известно с 1887 года, дано по городу Кола на Кольском полуострове (ныне административный центр Кольского района Мурманской области). Наименование улицы упразднили в 1965 году, а в 1999 году восстановили.

Костромской проспект. Проходит от Удельного проспекта до Поклонногорской улицы. Название известно в 1887 года. Назван по городу Кострома.

Кропоткинская улица. Не существует. Проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Малой Ивановской (Мало-Ивановской) улицы. Первоначальное название, через «а» («Крапоткинская»), известно с 1904 года и происходило, очевидно, от фамилии землевладельца. С 1911 года использовалось название «Кропоткинская улица» (через «о»), В 1939 году переименована в Лечебную улицу в связи с местонахождением поблизости детской больницы. Упразднена в 1965 году, фактически в 1970-х годах.

Кубанская улица. Проходит от проспекта Энгельса до Удельного проспекта. Название известно с 1887 года, дано по селу Кубенскому Вологодской губернии. В 1965 году название упразднили, а в 1999 году восстановили.

Кузнечная улица. Не существует. Проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Старо-Парголовского проспекта (ныне пр. Тореза). Название происходило, по всей видимости, от кузницы Федора Яковлевича Юнга, находившейся на Выборгском шоссе, 29А. Участок улицы у Старо-Парголовского проспекта исчез в начале 1950-х годов, у проспекта Энгельса – в конце 1950-х годов, когда начало улицы перекрыли новые здания по проспекту Энгельса. Оставшийся участок Кузнечной улицы упразднен в 1965 году.

Лагерная улица. Улица упразднена в 1965 году, однако в виде внутриквартального проезда частично существует до сих пор. Табличку «Лагерная ул.» можно и сегодня видеть на бывшем угловом доме на пр. Энгельса, 65.

Улица проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Старо-Парголовского проспекта, (ныне пр. Тореза). Возникла она в 1904 году и первоначально называлась Алексеевской – очевидно, по фамилии землевладельца. В 1939 году ее присоединили к Переяславской улице, находившейся с другой стороны проспекта Энгельса, а после войны вновь выделили, но уже как Лагерную улицу. Название «Лагерная» известно с 1955 года и связано, как предполагают топонимисты, с лагерем Осоавиахима (позднее ДОСААФ) в Сосновке. Он располагался как раз напротив улицы, точнее, улица вела к нему.

Лечебная улица – см. Кропоткинская ул.

Лидинская улица. Название известно с 1912 года. Первоначально называлась 1-й Лидинской и проходила от Большой Осиповской (ныне Дрезденской) улицы до Осиповского проезда (ныне Гданьская улица). Название получила по имени дочери землевладельца А.И. Осипова – Лидии, с фамилией которого связаны названия обоих соседних улиц. Немного восточнее 1-й Лидинской улицы, также между Большой Осиповской и Осиповским проездом, проходила 2-я Лидинская улица.

В начале 1950-х годов 1-ю Лидинскую улицу продлили до Исакова переулка (ныне Манчерстерская улица). В 1965 году 1-я и 2-я Лидинские улицы были упразднены. Во время застройки района 2-я Лидинская улица исчезла, а 1-я Лидинская сохранялась в виде внутриквартального проезда. В 1999 году ее название восстановили, но без номера.

Лидинская 1-я, Лидинская 2-я улицы – см. Лидинская ул.

Лиственная улица. Проходит от проспекта Тореза до улицы Жака Дюкло. Первоначальное ее название, Александровская, было известно с 1896 года. Дано в честь одного из родственников землевладельца В.А. Ратькова-Рожнова, которому принадлежала Сосновка. С 22 февраля 1939 года носит нынешнее название.

Лихачев переулок. Не существует. Проходил от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) к востоку, в сторону Старо-Парголовского проспекта (ныне пр. Тореза). Название известно с 1911 года. До 1920-х годов оно существовало в форме «переулок к полю Лихачева». Переулок происходил от названия Лихачева поля, существовавшего между нынешними проспектами Энгельса, Тореза и Рашетовой улицей. В свою очередь, наименование Лихачева поле шло от фамилии землевладельца.

Лихачеве поле – см. Лихачев пер.

Ломовская улица. Проходит от проспекта Энгельса до Костромского проспекта, ранее проходил до Удельного проспекта. Название известно с 1887 года, дано по городу Нижний Ломов Пензенской губернии. В 1965 году название улицы упразднили, хотя сам проезд оставался. В 1980-х годах был закрыт участок между Костромским и Удельным проспектами. В 1999 году название улицы восстановили, но в сохранившихся пределах.

Лубенская улица. Официально не существует. Проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до перекрестка Удельного и Костромского проспектов. Название известно с 1887 года, присвоено по городу Лубны (ныне Полтавская область Украины). Упразднена в 1964 году.

Любимская улица. Официально не существует. Первоначально проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Удельного проспекта, с 1915 года – до железной дороги. Название известно с 1887 года, дано по городу Любим (ныне в Ярославской губернии). Упразднена в 1965 году, фактически – в конце 1980-х годов.

Маклецовская улица. Не существует. Проходила от Ильинской улицы (ныне Гаврская) до Осиповского проезда (ныне Гданьская ул.). Название известно с 1912 года. По всей видимости, происходило от фамилии домовладельца. Официально упразднена в 1965 году, фактически – в 1970-х годах.

Малая Ивановская улица. Официально не существует. Проходила между Ильинской (ныне Гаврской) и Алексеевской (впоследствии Лагерной) улицами. Название известно с 1904 года, с 1920-х годов использовался также вариант «Мало-Ивановская улица». Название шло, по всей видимости, от имени или фамилии землевладельца. Упразднена в 1965 году, фактически в 1969 году. До настоящего момента улица сохранилась в виде внутриквартального проезда вдоль дома № 102, корп. 5 по пр. Тореза. До недавнего времени на ней сохранялся деревянный дом – типичный представитель старой удельнинской застройки (современный его адрес – пр. Тореза, 102, корп. 6). Среди последних владельцев этого дома перед революцией был чиновник управления внутренних водных путей и шоссейных дорог Е.В. Дубровский (впоследствии писатель, работавший под псевдонимом Лесник). Местные жители Удельной 1930—1960-х гг. знали этот дом как детский сад. Последним арендатором была автошкола. В 2008 г. дом сгорел.

Манчестерская улица. Проходит от проспекта Энгельса до проспекта Тореза. Первоначальное название – Исаков переулок, известно с 1896 года. Происходило от владелицы дачи «Три колодца», стоявшей в начале проезда. Нынешнее название присвоено 17 августа 1964 года в честь побратима Ленинграда города Манчестера (Великобритания) в ряду близлежащих улиц, названных в честь городов-побратимов.

Мезенская улица. Проходит от Костромского до Удельного проспекта. Название известно с 1887 года, дано по городу Мезени Архангельской губернии. Первоначально улица начиналась от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса), пересекала железную дорогу и выходила к Фермскому шоссе. До 1899 года являлась основным выездом из Удельной в Коломяги, пока в указанном году не закрыли ее участок между Фермским и Удельным проспектами, а переезд перенесли на Скобелевский проспект.Этот участок вновь открывали в 1930-х годах и окончательно упразднили в 1970-х годах. Сама Мезенская улица была упразднена в 1965 году, название восстановили в 1999 году на сохранившемся участке от Костромского до Удельного проспекта..

Михайловская улица. Не существует. Появилась в виде просеки в 1908 году на территории леса Сосновка, принадлежавшей Ратькову-Рожнову. Она отходила от Старо-Парголовского проспекта (ныне пр. Тореза) и шла до Ольгинской улицы (ныне ул. Жака Дюкло). Название получила по имени одного из родственников землевладельца Ратькова-Рожнова. В 1965 году название упразднили, тем не менее до недавнего времени деревянный дом № 10 сохранял номер по Михайловской улице (ныне – Светлановский пр., 22).

Мологская улица. Не существует. Проходила от Выборгского шоссе за Ярославский проспект, участок за ним закрыли после 1910 года. Название известно с 1887 года, дано по не существующему ныне городу Молога – его затопили при устройстве Рыбинского водохранилища. В 1964 году не стало и Мологской улицы – ее упразднили.

Мышкинская улица. Проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Удельного проспекта. Название известно с 1887 года, дано по городу Мышкину Ярославской губернии. Первоначально пересекала железную дорогу и упиралась в Фермское шоссе. Участок от Фермского шоссе до Удельного проспекта закрыли в 1896 году. В 1965 году название Мышкинской улицы было упразднено, хотя еще в 1990-х годах оставался старый деревянный дом с табличкой «Мышкинская улица». В 1999 году название улицы восстановили на сохранившемся участке между Ярославским и Удельным проспектами.

Надеждинская улица. Не существует. Проходила параллельно Осиповскому проезду (ныне Гданьская улица). Название известно с 1912 года. Идет от имени одной из дочерей А.И. Осипова – владельца мызы «Прудки», рядом с которой и проходила Надеждинская улица. Улица существовала до 1960-х годов.

Нежинская улица. Первоначально проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Ярославского проспекта. В 1914 году ее продлили до Удельного парка, в настоящее время упирается в бывшую железнодорожную ветку, идущую к объединению «Светлана». Название известно с 1887 года, дано по городу Нежину Черниговской губернии.

В 2009 году, когда отмечалось 200-летие со дня рождения Н.В. Гоголя, высказывалось мнение, что Нежинская улица в Удельной может претендовать на роль неформального «гоголевского» места северных районов. Хотя Гоголь здесь никогда не жил и, по всей видимости, не бывал в этих краях, однако названа улица в честь города, в котором будущий писатель провел детские и юношеские годы. Именно в Нежине в 1820-х годах он учился в Гимназии высших наук.

Новозыбковская улица. Официально не существует, хотя сохранилась в виде внутриквартального проезда. Возникла в 1908 году, начиналась от Ильинской (ныне Гаврской) улицы и выходила к Рашетовой улице. Первоначально называлась Княжевской от фамилии домовладельца Княжева, затем, к 1930-м годам, превратилась в Княжескую. 15 декабря 1952 года стала Новозыбковской – по городу Новозыбкову Брянской области, в ряду названий в память об освобождении советских городов во время Великой Отечественной войны. Упразднена в 1965 году, фактически в 1970-е годы.

Олонецкая улица. Проходит от проспекта Энгельса до Удельного проспекта. С 1917 года до конца 1980-х годов включала также участок от Удельного проспекта до линии железной дороги. Название известно с 1887 года, дано по городу Олонец (республика Карелия). В 1965 году наименование было упразднено, в 1999 году восстановлено.

Ольгинская улица – см. ул. Жака Дюкло.

Ольгинская улица. Не существует. Проходила между Осиповским проездом (ныне Гданьская улица) и Большой Осиповской улицей (ныне Дрезденская улица). Название, по всей видимости, происходило от имени землевладелицы и существовало с 1912 года до середины 1960-х годов.

Осиповская улица – см. Гданьская ул.

Осиповский переулок. Официально не существует. Проходил от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Удельного проспекта. Первоначальное название «Осиновский» было известно с 1887 года. В 1906 году, под влиянием владельца располагавшейся неподалеку мызы «Прудки» А.И. Осипова переулок превратился в «Осиповскую». В 1910 году его укоротили до Костромского проспекта. В 1965 году название переулка было упразднено, но фактически он продолжает существовать как проезд между Ярославским и Костромским проспектами.

Осиповский проезд – см. Гданьская ул.

Отрадная аллея. Не существует. Проходила от Рашетовой улицы на север, в сторону Поклонной горы. Название известно с 1896 года. До 1930-х годов существовало в форме «Отрадный переулок». Официально упразднена в 2000 году, однако фактически исчезла еще в 1980 году.

Павловская улица. Не существует. Проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) на восток, до Прудовой улицы. Название известно с 1912 года, происходило, очевидно, от имени землевладельца. В 1930-х годах поперек улицы построили так называемое «милицейское общежитие» (пр. Энгельса, 55), и въезд на улицу оказался из-под арки этого здания. Улицу официально упразднили в 1965 году, фактически – в середине 1970-х годов.

Переяславская улица. Официально не существует. Проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Удельного проспекта Название известно с 1887 года, дано по городу Переславлю-Залесскому Владимирской губернии (ныне в Ярославской области). Наименование «Переяславская» пошло из-за того, что имя этого города часто неправильно писалось через «я». В 1939 году Переяславскую улицу присоединили к Алексеевской улице, проходившей по другую сторону проспекта Энгельса. В 1955 году всю улицу (объединенную) переименовали в Лагерную, упраздненную в 1965 году. Часть проезда, первоначально составлявшего Переяславскую улицу, ныне существует без названия.

Повенецкая улица. Официально не существует. Проходила от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) до Удельного пр. Название известно с 1887 года, дано по городу Повенец (ныне в Карелии). С 1917 года до 1950-х годов включала участок от Удельного проспекта до железной дороги. Упразднена в 1965 году, фактически в 1975 году. Как проезд без названия сохранилась до сих пор между Ярославским и Удельным проспектами.

Прудковая улица. Не существует. Проходила между Большой Осиповской (ныне Дрезденской) улицей и Исаковым переулком (ныне Манчестерская улица). Название связано с располагавшейся рядом мызой «Прудки». С 1915 по 1939 год именовалась Прудковым переулком. Впоследствии именовалась Прудовым переулком, с конца 1950-х годов – Прудковая улица. Упразднена в 1965 году.

Прудовая улица. Не существует. Проходила от Ильинской (ныне Гаврской) улицы до Осиповского проезда (ныне Гданьская улица). Первоначальное название «Прудковая улица» известно с 1912 года, с 1957 года – Прудовая. Связано с находившейся рядом мызой «Прудки». В начале 1960-х годов продлена до Большой Осиповской (ныне Дрезденской) улицы. Упразднена в 1965 году, фактически – в середине 1970-х годов.

Рашетова улица. Проходит от проспекта Энгельса до проспекта Тореза. В восточной части Удельной является единственной улицей, никогда не утрачивавшей свое историческое название. Правда, произносится и указывается оно теперь не в той притяжательной форме, как это должно быть, а как «улица Рашетова».

Название улицы известно с 1887 года и происходит от фамилии землевладельца Рашета. Существовала версия, что улица шла от фамилии известного скульптора конца XVIII – начала XIX веков Жана-Доменика Рашета, каменный особняк которого будто бы стоял еще в начале 1960-х годов на правой стороне улицы. Рашет являлся автором ряда статуй Петергофского Большого каскада, портретных бюстов и статуй выдающихся деятелей русской истории и культуры екатерининского времени, однако больше всего Рашета прославили изделия Императорского фарфорового завода, модельмейстером которого он служил. Однако, по всей видимости, история со скульптором Рашетом в Удельной – не более чем легенда: ни в конце XVIII, ни в начале XIX века эта территория еще не служила объектом дачного освоения...

Семеновский переулок. Не существует. Проходил от Выборгского шоссе (ныне пр. Энгельса) на восток, в сторону Старо-Парголовского проспекта. Название известно с середины 1910-х годов и происходит, очевидно, от фамилии землевладельца. Упразднен в 1965 году, фактически – в 1970-х годах.

Улица Сергея Марго. Проходит от проспекта Энгельса до Удельного проспекта. Прежнее название – Коломяжский проспект – было известно с 1887 года. Было связано с тем, что проспект вел в деревню Коломяги. В 1965 году переименована в честь Сергея Марго (1906—1921) – одного из организаторов пионерского движения на Выборгской стороне.

Скобелевский проспект. Проходит от проспекта Энгельса до Фермского шоссе. Название известно с 1887 года, дано в честь генерала, видного военного деятеля Михаила Дмитриевича Скобелева.

Сосновая улица. Официально не существует. Шла на восток от Старо-Парголовского проспекта вглубь Сосновки (отсюда и название) до Ольгинской улицы (ныне ул. Жака Дюкло). Название возникло в 1910-х годах. Упразднена в 1964 году, в настоящее время представляет собой аллею на территории лесопарка, ведущую к памятнику летчикам аэродрома «Сосновка».

Проспект Тореза. Начинается от площади Мужества и доходит до Поклонной горы. В XIX веке по этой трассе проходила старая Парголовская дорога, от которой образовалось прежнее название проспекта – Старо-Парголовский, известное с 1887 года. С 1896 года параллельно существовало наименование «Старопарголовский проспект». 17 августа 1964 переименован в честь Мориса Тореза – генерального секретаря Французской коммунистической партии.

Увековечение его имени в ленинградской топонимике было важным политическим шагом: Морис Торез считался близким другом Советского Союза, неоднократно посещал нашу страну, возглавлял делегации французской компартии на съездах КПСС. Он скоропостижно скончался 11 июля 1964 года на борту теплохода «Литва», следовавшего из Франции в Советский Союз. На заводском траурном митинге, посвященном его памяти, от имени коллектива Металлического завода поступило обращение в исполком Ленгорсовета с просьбой присвоить имя Мориса Тореза одной из улиц Ленинграда. Был выбран Старо-Парголовский проспект, ставший проспектом Тореза. Используется также вариант «проспект Мориса Тореза».

Тургеневская улица. Не существует – упразднена в 1964 году. Этот коротенький проезд находился недалеко от Сосновки, параллельно Старо-Парголовскому проспекту (ныне пр. Тореза), между Ильинской (ныне Гаврской) улицей и Осиповским проездом (ныне Гданьская улица). Название известно с 1912 года, дано в честь писателя И.С. Тургенева. До 1920-х годов звучала как «Тургенева улица». Это единственное «литературное название» в районе Удельной.

Удельная. Очерки истории

Фермское шоссе, фото 1920-х (?) гг.


Между тем неподалеку, на территории части нынешнего лесопарка Сосновка, на землях Анания Ратькова-Рожнова, в середине 1910-х годов должен был появиться целый «литературный заповедник» – улицы, названные в честь Пушкина, Лермонтова, Некрасова и Тургенева. На месте будущих улиц уже прорубили просеки, но революция перечеркнула все планы.

Удельная улица. Ныне официально не существует. Название известно с 1887 года, дано по Удельному парку. Первоначально улица проходила от Выборгского шоссе до Ярославского проспекта. В 1911 году была продлена до Фермского шоссе. Участок от железнодорожной линии до Фермского шоссе упразднен в начале 1960-х годов. Оставшуюся часть улицы в 1976 году присоединили к Удельному проспекту.

Удельный проспект. Название известно с 1887 года, дано по расположенному рядом Удельному парку. До 1976 года проспектом именовалась только часть магистрали вдоль линии железной дороги, а участок от пр. Энгельса до железнодорожной линии составлял отдельную Удельную улицу. Ее присоединили к проспекту решением от 15 июня 1976 года.

Удельная. Очерки истории

Удельная на карте Петрограда 1916 г.


Фермское шоссе. Проходит от Удельного парка до Поклонногорской улицы. Этим названием, возникшим в середине XIX века, именовалась магистраль от Ланского шоссе до Скобелевского проспекта. В 1917 году шоссе продлили от Скобелевского проспекта до Поклонногорской улицы. Наименование шоссе связано с Удельной фермой в начале Ланского шоссе. С 1896 года до 1920-х годов существовал также вариант «Фермерское шоссе». Участок от Ланского шоссе до Удельного парка упразднили в 1960-х годах.

Улица Фотиевой – см. Елецкая ул.

Улица Фофановой – см. Енотаевская ул.

Эмануиловская улица. Проходит от проспекта Энгельса до Ярославского проспекта. Первоначальное название «Иммануиловская» было известно с 1887 года. Название связано с тем, что напротив улицы, в доме № 4 по Ярославскому проспекту, располагался Евангелический приют во имя святого Иммануила (Эммануила). Существующее ныне здание приюта построили в 1909 году – ныне здесь располагается детский дом № 53. С 1896 года до 1920-х годов употреблялось название «Эммануиловская улица» – с двумя «м». Параллельно в 1914 году появляется современный вариант написания с одним «м».

Проспект Энгельса. С давних времен по трассе нынешнего проспекта Энгельса проходила Выборгская дорога. С 1832 года – Выборгское шоссе. В 1923 году его часть от прежней границы города до Поклонной горы назвали в честь Энгельса, поскольку он составлял продолжение проспекта Карла Маркса – бывшего (и нынешнего) Большого Сампсониевского проспекта. До 1935 года существовало название «улица Энгельса», затем – проспект. Параллельно в 1926 году появляется современный вариант. В октябре 1991 года проспекту Карлу Маркса вернули историческое название, однако проспект Энгельса сохранил свое имя. В дальнейшем попытки переименовать его звучали не раз, однако результата они не получили.

Ярославский проспект. Проходит от Нежинской до Поклонногорской улицы. Название известно с 1887 года, дано по городу Ярославлю.

Приложение 4

Телефонные абоненты Удельной на 1915 год

(«Список абонентов Петроградской телефонной сети 1915 г.»)

(77г., 1915)


Индивидуальные абоненты

1-33 Александров Н.А. Выборгское шоссе, 30

1-17 Алексеев А.И., доктор. Удельный пр., 21

77 Андреев Д.А. Костромской пр., 51

60 Бадмаев П.А. Старо-Парголовский пр., 79

33 Бармоткин М.В., Старо-Парголовский пр., 71

72 Барышев И.И., бюро похоронных процессий. Выборгское шоссе, 16

54 Бенуа Ю.Ю., отделение Лесной фермы, Фермское шоссе

1-12 Биркенгоф М.А. Кузнечная ул., 12

1-29 Богданова Е.А. Прудки, 6

85 Букк Д.Р., садоводство. Фермское шоссе, 1б

57 Булгарина Я.Ц. Большая Осиповская ул., 25

89 Бутусов К.П. Костромской пр., 24

27 Быков М.И., мучная и хлебная торговля. Выборгское шоссе, 57

1-13 Верте Г.И. Угол Выборгского шоссе и Крапоткинской ул.

1-25 Веселовский Б.Б. Удельный пр., 21

56 Веселов И.Ф. Ярославский пр., 92

82 Вильман Г.В. Костромской пр., 42

1-50 Гипп А.О. Кузнечная ул., 34

26 Головкины В. и А. бр., москательная и посудная торговля. Скобелевский пр., 12

1-26 Гольцгауер Л.Е. Удельный пр., 3

69 Гржегоржевский Б.А. Старо-Парголовский пр., 72-74

1-65 Гутченко И.А., фотограф. Костромской пр.. 56

24 Дубровский Е.В. Крапоткинская ул., 17

84 Евдокимов К.С. Костромской пр., 38

47 Ершов К.Я., мучная и хлебная торговля. Выборгское шоссе, 44

1-27 Задворнов П.Т., фруктовая торговля. Скобелевский пр., 3-53

1-34 Зифельд П.И. Выборгское шоссе, 88

11 Иванов К.И., ресторан. Скобелевский пр., 8

2 Ивановы насл-ки, торговый дом. Выборгское шоссе, 61

51 Иордан М.И. Удельный пр., 19

1-38 Кармазинская М.П. Крапоткинская ул., 14

1-02 Кастецкий Н.И. Алексеевская ул., 14

1 Киселев С.Д. 1-я Лидинская ул., 7

1-23 Климов Н.Н. Выборгское шоссе, 36

45 Кравец М.Д. Выборгское шоссе, 33

10 Краснов И.Е., зубной врач. Костромской пр., 6

35 Кусов В.А., барон, садоводство. Выборгское шоссе, 108-110

61 Лапшин Г.Е., молочная торговля. Скобелевский пр., 5

87 Ларионов З.С. Костромской пр., 18

1-21 Ленке Дж. Старо-Парголовский пр., 80

49 Лидтке Э.Л., механическая мастерская. Выборгское шоссе, 88

17 Ломиковская Е.Н. Скобелевский пр., 8

71 Любомиров В.Н. Рашетова ул., 9

21 Маркуссон Н.М. Семеновский пер., 5

99 Мельникова З.М. Удельный парк, дача Исакова

1-08 Мессер Е.К. Костромской пр., 2

81 Миллер И.М. Алексеевская ул., 7

3 Морозов Ф.Я. Выборгское шоссе, 120

1-37 Началов М.Я. Костромской пр., 9

1-43 Небогатов Н.И. Рашетова ул., 12

91 Нечаев А.П., профессор. Рашетова ул., 12

18 Новиков и Кашицын. Скобелевский пр., 11

50 Немцов М.Б., аптекарский магазин. Скобелевский пр., 7

53 Осипов И.А. и комп. Выборгское шоссе, 31

31 Остен-Сакен фон дер Э.Э. Громовская ул., 17

1-49 Паркинен М.И. Поклонногорская ул., 8

62 Петерсон О.Н., женская гимназия. Костромской пр., 35

41 Петров А.Г., инженер. Ярославский пр., 26

1-10 Петров И.П, посудная и свечная торговля. Скобелевский пр., 1

75 Петров Н.Ф., доктор по детским и внутренним болезням. Скобелевский пр., 5

93 Расмуссен и Дельнер, садоводство. Анненская ул., 8-10

95 Рейнсон Н.Ф. Удельнинский пр., 25

20 Розенберг К.А. Поклонногорская ул., 8

1-24 Романова Л.Я. Отрадная аллея, 2

1-06 Рябов, посудная торговля. Выборгское шоссе, 92

74 Сакулин И.К., посудная и свечная торговля. Скобелевский пр., 9

83 Семенов М.С., толевое производство. Исаков пер., 42

37 Смоленков И.С. Удельный пр., 61

90 Соколов Ф.М. Старо-Парголовский пр., 52

1-66 Соловьев Р.П., ягодная плантация. Мариинская ул.

65 Стефанович В.Л., материальный двор. Костромской пр., 81

23 Тарасов М. и С-я, мясная и зелен. торговля. Выборгское шоссе, 90

40 Тарасов Ф.И., мясная и зелен. торговля. Выборгское шоссе, 43

12 Тюрин В.Г., генерал-майор. Ярославский пр., 24

13 Товстолес В.И. Костромской пр., 15

78 Тайвонен А.Е. Удельный пр., 25

67 Фадеев В.Н. Алексеевская ул., 6

76 Федотов Д.С. Ярославский пр., 40

15 Феттин фон А.П. Старо-Парголовский пр., 84

1-11 Цветкова А.И. Кузнечная ул., 31

42 Чиарди И.Ц. Кузнечная ул., 29-31

8 Шалье, садоводство. 2-я Лидинская ул., 5

5 Шварц А.Л., аптека. Скобелевский пр., 9

66 Штоль Е.П. Старо-Парголовский пр., 90

55 Юнкер И.Е. Выборгское шоссе, 28

1-30 Яблоков Г.П., продажа дров. Выборгское шоссе, 66


Корпоративные абоненты

1-60 Амбулаторный пункт. Ярославский пр., 16

16 Арзамасское подворье. Выборгское шоссе, 12

43 «Астория», кинематограф. Ярославский пр., 55

1-22 Высшее Удельное начальное училище. Фермское шоссе

1-51 Дежурный монтер электрического общества 1886 года. Малая Ивановская ул., 3

7 «Лакс», ферма, владелец М.В. Славнитская. Поклонная гора, 1

6 Морской приют. Старо-Парголовский пр., 82

1-31 Новосильцевская аптека, владелец Г.Я. Альзуцкий. Выборгское шоссе, 5

80 Общество содействия благоустройства на Удельной. Ярославский пр., 70

88 11-й городской приют. Алексеевский пер., 5

29 Приют грудных детей Д.Н. Замятина. Малая Ивановская ул., 7

38 Приют Общества призрения калек и идиотов. Мариинская ул., 4

1-03 Приют Эммануила. Ярославский пр., 2

1-19 Радочницкое подворье. Большая Осиповская ул.

79 «Слава», кинематограф, владелец В. Лаврентьев. Выборгское шоссе, 43/2

58 Удельная школа собр. экономистов. Фермское шоссе.

Источники

Адамович Б.В. Список полковникам по старшинству. Составлен по 01.11.1907 г. СПб., 1907.

Александрова ЕЛ. Северные окрестности Петербурга. Историческое прошлое. СПб., 2008.

Антонов В.В., Кобак А.В. Святыни Санкт-Петербурга. Историко-церковная энциклопедия. В 3 т.. СПб., 1996.

Арепьев Н.Ф. Путеводитель по окрестностям Петербурга. СПб, 1901.

Архангельский Г.В. Петр Бадмаев – знахарь, предприниматель и политик // Вопросы истории. 1998. № 2. С. 74—84.

Барышников М.Н. Деловой мир Петербурга: Исторический справочник. СПб., 2000.

Беленкова Э. Барахолка на Удельной как зеркало быта советской эпохи в современном антураже // Санкт-Петербургские ведомости. 2005. 19 июля.

Беленкова Э. Тут ночевал Ильич, или Восстановить нельзя разрушить // Санкт-Петербургские ведомости. 2005. 28 июля.

Блок А.А. Дневник / Подгот. текста, вступ. ст. и примеч. А.Л. Гришунина. М., 1989.

Блок А.А. Собрание сочинений. В 6 т. Л., 1983.

Блокадная книга-98 гимназии № 144: Страницы славы и бессмертия. Вып. 1-й. СПб., 2000.

«Богатырь». Общество телесного воспитания. Отчет за 1913/1914 гг. Пг., 1916.

Бурьянов В. Прогулка с детьми по С.-Петербургу и его окрестностям. СПб., 1838.

Велоклуб (Памятка любителю велосипедного спорта, к Х-летию Ленинградского велотрека). Л., 1966.

Весь Петербург на 1895—1917 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. СПб., 1894—1917.

Владимирович А.Г., Ерофеев А.Д. Лесной, Удельная, Сосновка. Прогулки по округу. СПб., 2007.

Воронежский сельскохозяйственный институт имени К.Д. Глинки: Краткий социально-исторический очерк. Воронеж, 1988.

Воспоминания об А.Ф. Иоффе. Л., 1972.

Григорьев М. Все его звали просто Пека // Спорт день за днем. 2011. 17 июня.

Григорьев Н.Ф. Ленинский броневик // Григорьев Н.Ф. Избранное (повести и рассказы). Л., 1986.

Гусев Б.С. Петр Бадмаев. Крестник императора, целитель, дипломат. М., 2000.

Гусев Б.С. След. Л., 1976.

Гусев Б.С. Уготованная судьба // Новый мир. 1994. № 3.

Дом призрения душевнобольных, учрежденный Его Императорским Высочеством Государем Наследником Цесаревичем Александром Александровичем. СПб., 1875.

Емец С.И. Памяти Осипа Яковлевича Пергамента (1868– 1909) // Вестник Одесской адвокатуры. 2009. № 1.

Емец С.И. Тайна смерти адвоката Пергамента // Вестник Одесской адвокатуры. 2007. № 3.

Жданов А.М. «Блерио» над Петербургом // Санкт-Петербургские ведомости. 2009. 6 ноября.

За кулисами царизма (Архив тибетского врача Бадмаева). Л., 1925.

Завалишин В. Советская Россия и Иван Бунин // Новое русское слово. 1952. 15 июня, (www.lipin21.narod.ru)

Зуев Г.И. Шувалово и Озерки. М., 2008.

Иодко О.С. Путеводитель по дачным окрестностям г. Петербурга на 1903 год. СПб, 1903.

Каширин А. Блошиный рынок на ничьей земле. «Самый крупный хэнд» Петербурга раскинулся на «Удельной» // Комсомольская правда в Петербурге. 2000. 28 сентября.

Квартальный надзиратель. 2007. № 54. С. 10—11 (Приложение к журналу «СПб.Собака.ru». 2007. № 6 (77).

Клуб велосипедного спорта (Памятка велосипедисту). Л., 1960.

КобакА.В. Ансамбль за окнами электрички // Ленинградская панорама. 1988. № 1. С. 34—35.

Коган А.Я., Лихтин А.А., Зазнобина Н.В. История Санкт-Петербурга: Выборгская сторона. СПб., 2001.

Красногородцев С.А. «Вдали от суетных селений...» // Ленинградская панорама. 1988. № 10. С. 37—39.

Крушение царизма: Воспоминания участников революционного движения в Петрограде (1907 г. – февраль 1917 г.) / Сост. Р.Ш. Ганелин, В.А. Уланов. Л., 1986.

Кузьмин Ю.В. П.А. Бадмаев и проблемы бурятского населения в конце XIX – начале XX века // Тальцы. 2004. № 2 (21).

Кузьмин Ю.В. Тайны доктора П.А. Бадмаева. Иркутск, 2003.

Лапсаков И. Парк имени Челюскинцев // Блокнот агитатора. № 24. 1974. С. 30—37.

Ленинград. Виды города. М., 1954.

Ленинград. Путеводитель. В 2 т. Л., 1933.

Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям. В 2 т. М., 1984.

Лисовский В.Г. Ленинград. Районы новостроек. Л., 1983.

Лиханова Т. Инвесторы приходят на огонек // Новая газета. 2008. 1—3 сентября. № 64.

Лукоянов И.В. Восточная политика России и П.А. Бадмаев // Вопросы истории. 2001. № 4. С. 111—126.

Маршак-Файнберг Ю.Я. Частица времени // «Я думал, чувствовал, я жил». Воспоминания о Маршаке. М., 1971.

Михина Е. Где прячется наше прошлое? [о барахолке на Удельной] // Смена. 2005. 5 июля.

Некрасова В.Л. Путеводитель по северным окрестностям Ленинграда (Приморская и Белоостровская линии Октябрьской железной дороги). Л., 1935.

Некрасова В.Л. Путеводитель по северным окрестностям Ленинграда. Финляндская и Приморская железные дороги. Л., 1927.

Никитенко Г.Ю. Автобиография // Невский архив. Историкокраеведческий сборник. СПб., 2008. Т. VIII.

Орешкин А. Трек, который лопнул [о судьбе велотрека на пр. Энгельса, 81] // Город: петербургский журнал. 2007. 22 октября. № 37 (262). С. 10—11.

Петров В.П. Руки хирурга – руки художника. СПб., 2007.

Пискунов А.В. 100 великих русских охотников. М., 2008.

Путеводитель по дачным окрестностям г. Петербурга на 1903 год. СПб., 1903.

Раевский Ф. Петербург с окрестностями: С подробным планом, с описанием всех достопримечательностей в Петербурге и окрестностях. СПб., 1902.

Рябинина О. Бабушка рядышком с дедушкой. Каждые выходные в парке Челюскинцев проходят дискотеки для пенсионеров // Смена. 2006. 3 июля.

Свешникова В.Н. Линия Рихимяки—Санкт-Петербург Финляндской железной дороги (от Санкт-Петербурга до Белоострова) // Памятники истории и культуры Петербурга: Исследования и материалы / УГИОП; сост. А.В. Корнилова. СПб., 1994.

Симанский В. Петербургские дачные местности в отношении их здоровости. СПб., 1881.

Смирнов А. в «скворечник» слетаются зимой // Петровский курьер. 1998. 20 июля. № 28.

Смирнов Н.П. Перечитывая Лесника // Наша охота. Л., 1975. Сб. 5.

Справочная книжка о благотворительных учреждениях и заведениях г. С.-Петербурга. СПб, 1911.

Спутник дачника 1886. 1-е весеннее издание журнала Указатель «Фрум», составленное по официальным сведениям. СПб., 1886.

Спутник по Петрограду и его окрестностям / Худ.-ист. часть под ред. Э.Голлербаха. Пг., 1924.

Толстой И.И. Дневник. В 2 томах. СПб., 2010.

Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений. Серия 3-я. Письма, 1907. Т. 77. М., 1956.

Топонимическая энциклопедия. СПб., 2003.

Тычинина Е.Е. Семейный альбом. Бадмаевы // События и размышления. 2007. № 4 (19). С. 20—23; 2007. № 5 (20). С. 23—26.

Устав кружка любителей спорта «Удельная». СПб., 1910.

Устав пригородного спортивного кружка «Надежда». СПб., 1908.

Устав С.-Петербургского футбол и хоккей-клуба «Меркур». СПб., 1909.

Федоров В.М. Приморский район в годы Великой Отечественной войны // Фонтанка. 2010. № 7.

Федотов Н. Карта и 19 подробных планов дачных местностей в районе Финляндских железных дорог: Лесного, Удельной, Коломяг, Шувалова... СПб., 1889.

Шкаровский М.В., Черепенина Н.Ю., Шикер А.К. Римско-католическая церковь на Северо-Западе России в 1917—1945 гг. СПб., 1998.

Яцевич А.Г. Пушкинский Петербург. СПб., 1993.


Использованы материалы, опубликованные в 1890– 1910-х годах в газетах «Петербургский листок», «Петербургская газета», «С.-Петербургские ведомости», «Биржевые ведомости», «Вечернее время», «Дачная жизнь», «Северный дачный листок», «Дачник»; в 1930-х, 1940-х и 1950-х годах в газетах «Смена», «Ленинградская правда», «Вечерний Петербург».

Использованы материалы из Центрального государственного исторического архива Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб.).


Использованы материалы интернет-сайтов:

www.citywalls.ru («Архитектурный сайт Санкт-Петербурга»)

www.regiment.ru («Русская Императорская Армия»)

www.puppets.ru («Большой театр кукол»)

www.mannerheim-line.com («Линия Маннергейма» – обработка интервью Баира Иринчеева)

www.118school.ru (школа № 118 – комната боевой славы)

www.iunlen.ru (ансамбль танца «Юный Ленинградец»)

www.visz.nlr.ru (электронная книга памяти «Возвращенные имена»)

www.ohot-prostory.ru («Издательство охотничьей литературы»)

www.5an.kz


Старожилы, чьи материалы и воспоминания мы с признательностью использовали при подготовке книги:

Агаширинова Инга Георгиевна

Антипова (Непомнящих) Антонина Андреевна

Арсеньева Маргарита Георгиевна

Белов Борис Михайлович

Богданов Валентин Иванович

Богуславский Густав Александрович

Булыгинская Мария Александровна

Гагарина Галина Федоровна

Гузий Вадим Эрикович

Гузий Галина Алексеевна

Гуссалов Альберт Александрович

Емельянов Марк Борисович

Ефремов Борис Георгиевич

Иванчикова Елена Федоровна

Кац Дина Давыдовна

Крылова Валентина Алексеевна

Лаксберг Ольга Александровна

Леонова Марина Владиславовна

Лобанова Татьяна Николаевна

Лукьянова Ольга Юрьевна

Петрова Лилия Николаевна

Половников Петр Викторович

Прокофьев Эдгар Рихардович

Ридько Андрей Михайлович

Стоянова Елена Александровна

Сырковская Елена Петровна

Цветкова Ксения Михайловна

Юревич Татьяна Александровна

Яськова Людмила Викторовна


Отдельная благодарность – Сергею Анатольевичу Назарову и Елизавете Иренеушевне Барашковой

Именной указатель

А

Абросимов М.М. 210

Абросимов П.В. 208

Авдеев Т. 421

Агаширинова И.Г. 434, 450-454

Агишев В.Г. 334, 335

Адамович М.С. 105

Айваз Я. 165, 166

Аккуратов Ф.Я. 633

Акулов Н.А. 630

Александр I 17, 18

Александр II 312

Александр III 31, 32, 74, 144, 152-156

Александров П.А. 613

Александрова Е.Л. 344

Алексеев К.Г. 114

Алексеев М.А. 110

Алексеева Т. 478

Андреев А.А. 294, 296

Андреева Т.Н. 248, 548, 555, 556, 558, 559

Аникушин М.К. 358

Анисимова Л.П. 264

Антонов А. 148

Апостол Ф.Н. 321

Аптекарь М.Г. 461

Арбинская Р.М. 626

Арсеньев И.С. 630

Арсеньева М.Г. 364, 366, 367

Асс Л.Е. 213, 214, 294

Афанасьев П.А. 105, 129

Б

Бадер Н.Н. 105

Бадмаев П.А. 65-76, 145, 146, 192-199, 205, 224, 250, 256, 280, 323, 546, 586

Бажанов В.Б. 31

Байков М.А. 23

Барбашев В.М. 630

Барламов Н. 459

Барсук И.С. 613

Бартельс В.А. 105

Барутчев А.К. 279

Батенина Е.И. 123

Бауман А.Е. 32, 152

Баумгартен Л. 142

Башкиров М.Е. 55, 56

Башкиров Н.Е. 55

Башкиров Н.Н. 55

Башкиров П.Ш. 112

Бегунов А. 300-302

Белавенцев

Белавенцев А. 562, 587

Белов В.Ф. 281, 284, 287, 376

Белокуров Ф.А. 278, 279

Белый С.М. 190, 614

Бем В.Г. 280

Бенкен А.И. 123

Бенуа 55, 82

Бенуа А.Н. 364, 451

Бенуа Л.Н. 88

Бенуа Ю.Ю. 116, 117, 122

Беркович А. 67

Бертлинг Г.Г. 189

Беткова О.И. 354

Бехтерев В.М. 44

Бианки В.В. 130

Бирюков Е.С. 38

Бирюков М.С. 233, 236, 238, 243, 250

Благовещенский 170

Блувштейн А.Л. 290

Богданович-Дворжевский В.Ф. 614

Блок А.А. 167, 345

Богданов В.И. 264, 268-273

Богданов И.И. 247, 398

Богданов Н.И. 147

Боголюбов В.Я. 274

Богомолов В.С. 629

Богораз В.Г. 452

Богуславский Г.А. 11, 349, 350, 353

Боков Б.А. 614

Больдеман А.А. 364, 365

Большаков А.Б. 10

Борисова Н.В. 358

Бородулин М.А. 614

Бороусова М.Н. 515

Борщевский С. 278

Бранденбургский Я.Н. 183

Бржезинский П.Л. 614

Бубнов А.С. 610

Бугаевский А.А. 177

Буданов И.Д. 210

Буйко А.М. 183, 184

Буйнович Г. 478

Булгакова Е.М. 476

Булыгинская М.А. 481-488, 490, 492

Бундина А.Я. 198

Бурков Г.А. 386, 387, 395

Буркова А.Г. 386-390, 393-395, 406, 415

Бурнашев В.П. 20

Бутусов А.П. 130

Бутусов В.П. 130

Бутусов К.П. 130

Бутусов М.П. 130

Бутусов П.П. 130

Буянов Ф.В. 325

Быстров Л.М. 588

Быстроумова А.В. 168

В

Вайгачев А.А. 628

Валуев Н. 341

Вальц Ф.В. 142

Варгас де Ведемор А.Ф. 28

Василевский П.Е. 629

Васильев В.В. 549-551

Васильев М.Н. 33

Васильев Н.В. 66

Васильев П. 48

Васильева С.П. 546, 547

Вейде В.В. 79, 105

Везетау Е. 442

Веренцов Д.В. 421

Верещагина Т.Н. 543

Вержбицкий Ж.М. 330

Вестерлинг Н.К. 79

Вестлинг В. 25

Вильнер Б.З. 266

Виноградов В.В. 266

Винстедт В.А. 189

Витковский В.В. 633

Вишневский Е.И. 69, 73

Вишневский Н.Е. 72

Владимирский А.В. 119

Владимирович А.Г. 28, 29, 344

Власов Н.В. 180

Водопьянов М.В. 438

Воеводский А. 302, 303, 320, 339

Воейков В.Н. 202-204

Волков А.В. 624

Вольтская Т. 358

Воробьев И.Т. 265

Воробьев Н.А. 614

Всеславин А.А. 156

Вяземский С.М. 349

Вяльцева А.Д. 341, 394

Г

Гагарина Г.Ф. 294, 295

Гадючий В. 391, 392

Гак А. 461

Гаршва 391

Гассельбладт Р.Г. 440, 441

Гегелло А.И. 210

Гедеонова Л. 445

Геккель 312

Герман К.Н. 615

Гессен И.В. 173

Гинцберг А.С. 213, 214, 294

Гиппиус А.В. 167

Глазенап С.П. 109

Глинка К.Д. 443, 444

Глыбовский И.И. 105

Говор К.М. 615

Говоров Л.А. 274

Гоголь Н.В. 63, 64, 641

Голощекин Ф.И. 183

Голубева А.Г. 237

Горбала Н. 376


Горбоносов А.Л. 265

Гордеева А.В. 281

Гордович К.Д. 342

Городков П.И. 467

Гостев А. 493-495

Гостева И.Н. 357

Готский-Данилевич В.Ю. 106

Гоферт К.А. 79, 106

Гофрен Т.Т. 105

Гранхольм Б. 26, 27

Греч Н.И. 24

Григас А.К. 458, 459

Григорьев Н.Ф. 222

Григорьев П.А. 105

Громов В.Ф. 31, 141, 633

Громов И.Ф. 34, 141

Гросс Н. 410

Грушке 183

Гузий В.А. 299-302, 304

Гумилев Л.Н. 339

Гурьев О.И. 279

Гусев Б.С. 69, 73-76, 195, 197, 198, 201, 202, 205, 206, 224, 225, 227-229, 282, 586

Гусев-Глаголин С.Б. 201, 225, 226

Гуссалов А.А. 455

Гюйо А. 92-95

Д

Давидсон А. 17, 18

Даль В.И. 21

Даль Л.В. 24

Дементьев П.Т. 136, 137

Дементьева Н.Л. 336, 427

Деньга П.А. 596

Дитрих А.И. 38

Дмитриев 96

Дмитриева Н.В. 476

Дмитриева Л.С. 608

Добротворский Б.М. 127

Долгалев Г.П. 624

Донских Н.Т. 628

Дубков 96

Дубровская Н.В. 290

Дубровский Е.В. (Лесник) 431-435, 441, 612, 639

Дужий В.И. 629

Дуров В.Л. 97

Душечкина В.Я. 279

Дюкло Ж. 635

Дюков П.А. 31

Дюперрон Г.А. 127

Дютиль А.П. 126

Дютиль Е.Н. 124, 126 

Е

Евдокимов С.И. 285

Евстигнеев Д.П. 629

Екимов В. 286

Емельянов Б.Д. 491

Емельянов В.И. 555

Емельянов М.Б. 489-493

Емельянова В.В. 544-547, 560

Емельянова Н.М. 489, 490

Емец С.И. 176

Ермолов А.С. 109

Ерофеев А.Д. 15-17, 28, 29, 344

Ершов К.Я. 53-55

Ершов П.Я. 53

Ефимовский Ж.В. 342

Ефремов Б.Г. 212, 456, 459, 460

Ефремов Г.П. 456

Ж

Жданов А.А. 264

Жданов А.М. 92, 93, 95

Жемчужников А.М. 24

Жемчужников В.М. 24

Жук А.В. 279

Жуковский В.А. 24

З

Заблоцкий П.А. 615

Завалишин В. 432

Загоровская Л.И. 625

Зазулин И.П. 98

Замятин Д.Н. 141

Зелинская

Зимичев Н.И. 210

Зиновьев А.Д. 175

Зиновьев Г.Е. 185-187

Зуев Г.И. 63

И

Иванов А.П. 396

Иванов А.С. 629

Иванов И.П. 629

Иванова А.Н. 396

Иванчиков Н.Г. 628

Иванчиков Ф.Ф. 444

Иванчикова Е.Ф. 444, 448

Игнатьев М. 286

Ингал В.И. 273-275

Ингал М.В. 275

Исаев М. 312, 313, 331

Исаков 191

Итэгилов И. 155

К

Кавревская Т. 162

Каждан Б.М. 439

Калинин М.И. 184, 187, 188, 190, 318, 319

Кальске Э. 185-187

Каменев Л.Б. 187

Канкрин Е.Ф. 24

Канцерова В.К. 291, 476

Карасев М.А. 375

Карьялайнен И.М. 180

Кац Д.А. 428

Кац Д.Д. 215, 227, 290, 427-430

Качанова А.С. 226-228

Квартальная М.С. 477

Кейв М.И. 157

Кемпе И.И. 374

Кепкало 215

Кильпие А.А. 615

Кириллов П. 110

Китнер И.С. 36

Кишкичев Д.Н. 615

Клионский А.С. 630

Клодт О.К. 439-442

Клодт П.К. 439

Кобак А.В. 28, 345, 347

Ковалевский П.И. 144

Ковнацкий Ф.У. 615

Ковнер С.Л. 104

Коенен Н.И. 616

Козлов А.А. 626, 629

Козлова-Алика С.Е. 374

Кокин В.Н. 345

Комин В. 461, 463, 464, 466-468

Комина Н.К. 461-463, 465

Коровяков 170

Косыгин А.Н. 359

Котов А.В. 342, 343

Кочуков А.Ф. 180

Кощеев Ф. 110

Крадман А.А. 124

Крайнан К.К. 616

Красногородцев А.И. 351

Красногородцев А.С. 348

Красногородцев И.С. 348


Красногородцев С.А. 344-353

Красногородцева Г.И. 348

Кропоткин 30

Кружевальский В.В. 616

Крупская Н.К. 109

Крутиков 96

Крылов И.А. 24

Крылова В.А. 374, 375, 377

Кувшинова О.М. 350

Кузенталь Д.Р. 416

Кузнецов А.А. 264

Кузнецов П.М. 630

Кузнецова М.Я. 469

Кумберг И.А. 157, 361, 363-366

Купер В.А. 330

Купер В.М. 611

Куприн А.И. 24

Купцов С.А. 628

Куракин А.Б. 18

Курилов А.Н. 383

Курочкин Е.П.205

Кутузов М.И. 163

Л

Лаврентьев В.И. 102

Лавренцов И.Ф. 629

Лаврова Е.Ю. 354, 357

Лавровская Е.М. 281

Лаксберг О.А. 493-496

Ланге В.Ф. 119

Ландезен Ф.Э. 81

Ланской С. 20

Ласкина Т.Ш. 104

Лебедев В.Е. 628

Лебурде Е.Л. 68

Левенгарц В.Л. 370

Левинсон-Лессинг Ф.Ю. 190

Лейзенен З.П. 616

Лейкин Н.А. 158

Лекарев Ф. 110

Леман И.И. 158

Ленин В.И. 100, 109, 182, 185, 187, 191, 221, 274, 294, 303, 316, 408, 414

Ленин Н.Е. 109

Ленин С.Н. 109

Ленина О.Н. 109

Леонова М.В. 288, 289, 291, 293, 427, 532-540, 543

Лепехин 96

Лесков А.Н. 157

Лесков Н.С. 157

Лесневский М.Л. 616

Лесник – см. Дубровский Е.В.

Либшток М.Г. 290

Лидеман Ф.М. 617

Линден Н.Г. 159, 160, 161

Линовский-Малиновский 97

Лифшиц А.В. 233, 237, 241

Лифшиц В.А. 233

Лихачев Д.С. 318

Лихолетов П.Я. 265, 624

Лобанов Д.П. 388-390, 404, 414-416, 421

Лобанов Н.Д. 379-382, 405, 421-425

Лобанов П.Я. 382, 383, 416

Лобанова Е.И. 419, 421, 422, 424

Лобанова К. 422, 423

Лобанова Т.Н. 381, 389, 404, 405, 418, 419, 421-426

Ловцова Ф.А. 466, 467

Лодыгин А.Н. 165

Лосев Л.В. 233

Лось О.Ю. 137, 138, 139

Лукин А. 238

Лукосяк Ю.П. 133, 134

Лукьянова О.Ю. 456, 458, 499, 501, 512, 514-517

Лурье Б. 562, 579

Любомиров В.Н. 79

Люцедарский Г.И. 38

М

Майорова К. 608

Макаренко А.С. 375

Максимов А. 110

Максимов А.П. 36

Малов А.В. 156

Малофеев В.Д. 629

Манякин М.И. 631

Марго С.И. 303, 644

Марков В.Н. 630

Марков Н.Е. 171, 172, 174, 175, 178

Маршак С.Я. 78, 222, 433

Маршак-Файнберг М.Я. 78

Масловский С.Д. 80

Масюк А. 152-155

Матаков С.Ф. 617

Матвеев Г.И. 477

Матвеев Л.В. 266

Матвеев М.М. 629, 631

Матюков А.Л. 627, 628

Матюхин В.А. 76

Мачерет А.Я. 279

Медейко В.И. 419

Мейендорф Ф.Е. 114

Мейер Х.Ф. 20, 47, 322

Мейерхольд В.Э. 99, 461

Мейронис 409, 410

Мержеевский И.П. 44

Меркушев М.Ф. 628

Мещеряков Т. 353

Минеев А.П. 624

Мирошникова Н.В. 591-595

Митрофанов М.П. 111

Митюрев Ю.К. 325

Митюрева Н.Б. 325

Михайличенко Г.С. 79

Михайловский В. 376-379

Михеев Ф.П. 624

Михневич В.О. 90, 363

Мосеев В.Л. 628

Москаленко Я.Е. 281

Москвин С. 286

Московская Г.М. 591, 594, 595

Московская Н.И. 594

Моторный Е.А. 596, 597

Мравинский Е.А. 451

Мунц В.О. 214

Мурадова Ю. 358

Муратов В. 66

Мурашев С.М. 120, 121

Мусолин К.Н. 158

Муссакки И.Г. 617

Н

Невский В.И. 183

Некрасов Е.И. 629

Немцев В.Ф. 629

Неслер Х.Э. 38, 39

Нечаев А.П. 158

Никитенко Г.Ю. 342

Никитин А.К. 617

Никифоров П.Н. 32

Николай I 24, 370

Николай II 32, 95, 162, 202, 203, 324

Новиков А.А. 623

Новиков Б. 459, 460

Новиков В.С. 358

Новиков Л.Ф. 507

Новосильцев Н.Н. 16

Нолькен 83

Носов А.И. 482, 484, 487, 489, 496

Носов И.П. 482, 486

Нюландер К. 25

О

Овандер М.В. 144

Овелия О.П. 617

Овчинников К.В. 13

Ольденбургский А.П. 38

Ольденбургский П.Г. 71

Орлова Е.А. 581

Осипкова М.В. 359

Осипов А.И. 79, 105, 147, 157, 365-368, 373, 377, 633

Осипова О. 244

Острогорская Т. 611

П

Павел I 16

Павлов В.Я. 112

Павлов И.П. 44

Павлов П.П. 597

Панин-Коломенкин Н.А. 128

Пантелеев А.Т. 618

Панченко А.М. 337-340

Парвиайнен Л.П. 185

Парфенов Д.Л. 145

Пархоменко А. 17

Пахомов В.С. 211

Пелевина В.Г. 584

Пенгеркоски К.И. 618

Пергамент О.Я. 171-178

Петерсон О.Н. 119

Петр I 63, 84, 613

Петров В.П. 343

Петров Н.С. 110, 112

Петров Н.Я. 469-474, 480

Петров О. 611

Петрова А.Н. 344

Петрова В.Г. 604

Петрова Е.Ф.469, 474

Петрова Л.Н. 468, 469, 473, 474, 476-480

Петрова Н.Н. 543

Петросян Г.Е. 628

Пинкус Н.С. 618

Пирогова П.И. 584

Пироговский-Верисоцкий И.С. 123

Пирютко Ю.М. 322

Плотников Д.И. 395, 402-404, 414

Плотников П.Е. 630

Плотникова М.И. 395, 403, 425

Подгурский Е.Л. 596, 597

Поздняк А.Д. 105

Поздняк И.Ф. 618

Поздняков Ф.Н. 158

Половников П.В. 44, 285, 286

Полякова И.И. 292

Попов Г.А. 462-467

Попова А.А. 352

Постоловский Д.С. 183

Потапович А.С. 290

Поткай И.Я. 618

Похитонов Д.И. 542

Похитонова И.В. 285

Почин И.М. 630

Пощеколдин В. 337

Праве К.К. 123

Прокофьев А.П. 584

Прокофьев Г.Н. 449, 450, 452-454

Прокофьев Н.Д. 437, 441, 452

Прокофьев Э.Р. 210, 434, 436-445, 519

Прокофьева Е.Д. 450, 454, 455

Промысловский А.П. 619

Прусаков Г.В. 223, 224

Пукинский Б.К. 361

Пуришкевич В.М. 174

Пяст В. 167

Пыляев М.И. 25, 39, 76 

Р

Рабинович Л.Х. 330

Райва М.Н. 123

Разник А.М. 630

Разумов В.П. 592, 593

Ратьков-Рожнов А.В. 77, 78

Ратьков-Рожнов В.А. 77, 633, 635, 637

Рахья Э.А. 185

Рашет Ж.-Д. 643

Регель А. 366

Редько Л.М. 109, 116, 120

Резчиков Н.З. 395

Рейнберг М.А. 328

Ридько А.М. 520, 527, 529

Роговин И.М. 104

Роговская Н.Б. 71, 72, 198, 228, 251-253

Родзевич В.М. 79

Родионов П.Ф. 374

Роземонд Л.А. 190

Роод Е.Г. 123

Ропп Э. 149

Росланас С.У. 619

Рудаков В.А. 631

Рябцев А.М. 599, 600 

С

Савкевич М.П. 287

Саврюков Г. 383

Саврюкова У. 383-385, 405, 415, 421

Савушкин А.П. 265, 629

Сажина В. 552

Сак М.А. 619

Салова И.Г. 357

Самохин И.Г. 190

Самсоненко Ф.П. 629

Сахаревич А.И. 619

Северов А.В. 134, 135

Селезнев Н.Г. 629

Семенов В. 501

Семенов П.Е. 383

Семёнова Е.А. 457

Сеньковский 162

Сенковский О.И. 24

Сеппинен А.И. 619

Серов В.А. 623

Силин П.И. 630

Симанский В. 19, 47

Симонов Г.А. 208

Скворцов-Степанов И.И. 44, 45

Скобелев И.Н. 24

Скобелев М.Д. 29, 30, 643

Скобелева Т. 478

Скотников П.В. 630

Смирнов Н.П. 619

Смоленков И.С. 146

Смоленский Г.А. 341

Смолин И.В. 483

Смолина М.И. 482, 483, 489, 495

Смолина П.И. 486

Соболев-Новинский 96

Соболь В.Д. 342

Собчак А.А. 319

Сокол К.П. 629


Соколов А.А. 499, 500

Соколов П.П. 130-133

Соколова А.К. 499

Соколова В.А. 457, 500, 513

Соколова Н.А. 457, 500, 501

Сорокин А.Я. 624

Сотов 191

Сперанский М.М. 24

Статкевич Н. 583, 584

Стаценко В.П. 142

Сталин И.В. 273-276

Стаян Н. 585

Степанов В.Д. 620

Степашин С.В. 336

Столпянский П.Н. 76

Столыпин П.А. 177

Стоцкая Л.Н. 476

Стоянова Е.А. 458, 598-607

Суворин Б.А. 127

Суворин А.С. 127

Суркова-Ратнер Л.П. 620

Суслов В.В. 144

Сырковская Е.П. 278, 279

Т

Тарханов И.Р. 114

Теленков М.Ф. 630

Тендеренда С.П. 620

Теодорович И.А. 183

Тер-Степанов М.Г. 604, 608

Тимофеев А.В. 45

Тихомиров И.М. 145, 398, 406, 407

Товстолес В.А. 106

Товстолес В.И. 106

Толстой А.К. 24

Толстой А.Ф. 163, 164

Толстой Л.Н. 440

Толстой И.И. 164

Толстой Ф.М. 163

Томашевская А.В. 126

Тон К.А. 31

Торез М. 644

Трейер Е.А. 103, 104

Трепов

Триер (Трейер) Х.А. 103, 104

Тропилло В.А. 245

Тропилло Л. 236, 237, 245, 252

Трофимов В.А. 189, 190, 191

Трофимова В. 552

Трулевич Л.Ф. 620

Туликова З.И. 583

Турандин Г. 110

Турнер Г.И. 114

Тюмянцев Н.Н. 627

У

Ульянов ЕН. 623

Ф

Федоров А. 409

Федотов Н.Н. 48-51

Фельд Е. 83

Ферман А. 142

Филиппов П. 410

Филиппова Е. 354

Финогенов 398, 399

Флиген Ю.А. 620

Флоренская О. 310, 311, 313

Фортунатов К.В. 48

Фотиева Л.А. 304, 635

Фофанова М.В. 304, 305, 635

Френкель З.Г. 191

Фромзель В.М. 279

Фукс Б.Г. 487

Фурсенко А.А. 337, 427

X

Хапов П.Ф. 79

Харькевич П.С. 620

Хвалынский П.А. 70, 71

Хидекель Л.М. 285

Хиль Э.А. 605

Храбрая М.Н. 353

Хрустицкий В.В. 587

Хряков А.Ф. 208

Ц

Царёва Г. 286

Цветков А.П. 523-525

Цветков И.П. 523, 524, 531

Цветков М.П. 526, 527, 531

Цветков П.П. 151, 520, 521

Цветкова А.И. 522

Цветкова К.М. 151, 299, 520, 530

Цветкова М.П. 522-527

Ч

Чайковская И.Г. 507, 513

Чайковский Ю.Я. 515-517

Чаплыгин 96

Чарди 396

Черкасов А.Я. 624

Черкасов Н.К. 451, 624

Чернобровкин Н. 409, 410

Чернявский И.В. 621

Черняева Е.Д. 395

Чечотт О.А. 31

Чехов А.П. 156, 158

Чистякова Л.М. 487

Ш

Шаманов В.И. 621

Шамгин Н.А. 627

Шапиро С.Н. 461

Шарнилев А.П. 623

Шаров А.Г. 328

Шаров А.П. 504, 597-603, 605-611

Шарый М.М. 294

Шекира П.А. 623

Шереметев В.А. 179

Шереметев Д.С. 179

Шерин Н.А. 624

Шерих Д.Ю. 373

Шифрин А. 182

Шихманов Н.Я. 109

Шишкин С.И. 123

Шишкина З.И. 123

Шишков М. 268

Шлиман Г. 64

Шлиман С. 64

Шмидт 86

Шнейдер Н.Н. 106

Шорников Н.И. 628

Шорохов И. 425

Шостаковский 170

Шпилькин Х.А. 104

Шретер Л.Л. 287

Штейн О. 176, 177

Штиглиц К. 34

Штоль 86, 400

Штром И.В. 31, 33, 151

Шукст 396

Шульгин В.В. 174

Шустер А.М. 129

Шустер И.М. 158

Э

Эглит Ф.Э. 621

Энгель М.А. 126

Эрит И. 457

Эрлих А.М. 533-538, 540

Эрлих В.А. 532, 535, 536, 538

Эрлих Г.А.537, 539

Эрлих М.А. 535, 536

Эрлих Р.А. 535, 536

Эрлих Ф.Е. 533-537, 540

Эсамбаев М.А. 600

Эстрен 392

Ю

Юзбашев Ф.И. 73

Юзбашева Е.Ф. 73-75, 196, 197, 199, 200-202

Юнг Ф.Я. 519, 636

Юревич А.М. 240, 244-252, 254-257, 259, 260, 552, 553

Юревич С.А.231, 233, 235, 237, 243, 245, 247, 248, 250, 251, 253-258, 552-554

Юревич Т.А. 249-258, 260-262, 306, 543, 583, 584

Я

Яковлева У.М. 554

Ялава Г. 186

Яновский Э.Э. 621

Ярнефельт А.А. 440

Ярошевич И.Л. 383-385, 388, 416

Ясинский Е.Р. 621

Яськова Л.В. 611

Яцевич А.Г. 63

Примечания

1

Михаил Николаевич Васильев (1830—1900), художник, академик и адъюнкт-профессор Академии художеств, профессор исторической живописи.

2

Имелся в виду Коломяжский проспект в Удельной (ныне – улица Сергея Марго).

3

Так ошибочно названа Лубенская улица.

4

По всей видимости, имелся в виду магазин фермы Бенуа. Здесь продавались не только молочные продукты, но и детские куклы, изготовленные на фабрике Бенуа. Красивый дом с резными украшениями сохранялся до 1960-х годов.

5

Дом № 83 был одноэтажным. Второй этаж надстроили в начале 1980-х годов.

6

Не имелась ли в виду аптека доктора П.А. Бадмаева, речь о котором пойдет дальше?

7

В 1981 году бывший особняк Бадмаева, в котором долгое время располагалось 36-е отделение милиции, снесли под предлогом устройства транспортной развязки – будто бы он ей «мешал». Потомки знаменитого врача обращались во все инстанции, писали даже в ЦК партии, доказывая, что дачу надо сохранить как памятник истории и культуры, но их попытки оказались тщетными.

8

Е.Л. Лебурде (1855—1895), ученик Академии художеств с 1876 г. В 1881 г. окончил курс наук. Получил серебряные медали: в 1882 г. – две; в 1883 г. – одну. В 1885 г. – звание классного художника 2-й степени за проект «Великокняжеский дворец в столице». 29 октября 1886 г. – звание классного художника 1-й степени. Среди его работ – постройки в санатории Халила под Выборгом: церковь (1893 г.) и «Мариинское отделение» (1894 г.).

9

Здесь и далее цитаты, касающиеся П.А. Бадмаева, А.П. Гусевой и Б.С. Гусева, даются по книгам Б.С. Гусева «Доктор Бадмаев: тибетская медицина, царский двор, советская власть» (М., 1995) и «Петр Бадмаев. Крестник императора, целитель, дипломат» (М., 2000).

10

Документ из ЦГИА СПб любезно предоставлен правнучкой П.А. Бадмаева – Натальей Борисовной Роговской.

11

Документ из ЦГИА СПб. любезно предоставлен правнучкой П.А. Бадмаева – Натальей Борисовной Роговской.

12

Там же.

13

Борис Сергеевич Гусев (1927—2009), участник Великой Отечественной войны, с 15 лет – участник обороны Ленинграда, воевал на Ленинградском фронте; журналист, писатель-историк, автор книг «За три часа до рассвета», «Сережин круг», «След», «Доктор Бадмаев: тибетская медицина, царский двор, советская власть», «На поле брани» и др.

14

В это время правление Общества содействия благоустройству на Удельной помещалось на Алексеевской ул., 6.

15

В этот период адресом правления Общества указывалась квартира заместителя («товарища») его председателя, С.Д. Масловского, на Алексеевской ул., 12.

16

Автором этого водевиля (1880 г.) был актер, режиссер, театральный деятель, антрепренер, драматург и прозаик Иван Петрович Зазулин.

17

Хозяин мызы «Прудки», подробно см. в очерке «Прудки».

18

Согласно справочнику «Список полковникам по старшинству», составленному Б.В. Адамовичем по состоянию на 01.11.1907 г. (СПб., 1907), Адамович Модест Станиславович (род. 14.05.1855) являлся выпускником 1-го военного Павловского училища (1-йразряд, лейб-гвардии 4-й стрелковый Императорской фамилии батальон). Получал чины: прапорщик гвардии (ст. 10.08.1876), подпоручик гвардии (ст. 30.08.1884), поручик гвардии (ст. 01.01.1885), штабс-капитан гвардии (ст. 30.08.1889), капитан с переименованием в подполковника (ст. 13.04.1897), полковник (ст. 17.04.1905). Удостоен наград. С 1 августа 1882 года занимал должность полицмейстера Императорских театров.

19

И.С. Смоленков торговал хозяйственными товарами, владел магазинами в Апраксином дворе, на Полтавской улице, Железном переулке, а также фабрикой металлоизделий бытового назначения на Литовской ул., 171. Состоял выборным от петербургского купеческого сословия (с 1912 года) и старостой церкви при Петербургском градоначальстве.

20

Подробно об этом – в очерке «Прудки и „побратимские“ улицы» во второй части книги.

21

Адвокат Сергей Иванович Емец занимается изучением истории одесской адвокатуры, является автором книг «Адвокаты Одессы», «Адвокаты Одессы 100 лет».

22

Ф.И. Голощекин – один из организаторов расстрела царской семьи в июле 1918 года в Екатеринбурге.

23

Кальске Эмиль Георгиевич (1888—1938). После революции жил в городе Кондопоге, в 1930-х годах руководил общим отделом Кондопожского комбината. Арестован 11 июля 1937 года, осужден Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР от 4 января 1938 года по ст. 58-7-11 УК РСФСР. Расстрелян 14 января 1938 года в окрестностях Петрозаводска. Реабилитирован 25 августа 1956 года Верховным Судом СССР.

24

Поскольку в доме на Ярославском пр., 85, семье становилось тесно, Елизавета Федоровна в 1935 году поменяла его (с доплатой) на восьмикомнатный, расположенный через два квартала от Удельной – на Отрадной улице. А жильцы дома на Отрадной улице (три семьи) переехали на Ярославский пр., 85. В 1936 году в Удельной появилось еще одно «бадмаевское место» – на Рашетовой ул., 23, близ Сосновки. Этот дом построил муж Аиды Петровны – Сергей Борисович Гусев-Глаголин. В 1937 году, после ареста Елизаветы Федоровны Юзбашевой, ее имущество было конфисковано государством, и летом 1938 года семья Бадмаевых переехала к Гусевым-Глаголиным на Рашетову ул., 23.

25

Елизавета Федоровна Бадмаева скончалась осенью 1954 году в возрасте 82 лет.

26

Речь идет о «Стандартном поселке» близ Поклонной горы, на Старо-Парголовском проспекте. Подробнее о нем – см. в очерке «Стандартный поселок и его обитатели» в этой книге.

27

Как сообщается сегодня в рекламе «Ярославских бань», здесь можно «подобрать банное отделение для любой компании. В индивидуальных отделениях к вашим услугам русские и финские парные, бассейны, столы для русского и американского бильярда, ТВ, караоке, гостиные, комнаты отдыха. Работают профессиональные парильщики и массажисты». Но самое любопытное – каждый вечер по вторникам «общее отделение высшего разряда открыто для любителей натуризма».

28

Пароход «Челюскин» (первоначально он именовался «Лена»), в свою очередь, получил название в честь знаменитого русского мореплавателя и исследователя Севера Сергея Ивановича Челюскина.

29

Григорьев Николай Федорович (1896—1985) писал на темы Гражданской войны и мирного труда для детей и юношества. В детской литературе начал работать с 1931 г. при творческой поддержке С. Я. Маршака. В 1956—1957 гг. – редактор журнала «Костер».

30

Писатель Б.С. Гусев – внук П.А. Бадмаева.

31

В.А. Лифшиц (1913—1978) в 1933 году окончил Ленинградский финансово-экономический институт. Первая публикация его состоялась в 1934 году; он выступал, главным образом, как автор стихотворений для детей. Работал литконсультантом в ленинградском журнале «Звезда». С 1939 года стал членом Союза писателей СССР. В 1941 году пошел в народное ополчение, политруком пулеметной роты принимал участие в боях под Лугой, затем служил в редакции армейской газеты, в 1944 году, будучи заместителем командира стрелкового батальона. В 1944 году был ранен в бою, после госпиталя демобилизован в звании капитана. Выпустил около 30 книг стихов, был автором текстов песен ко многим известным советским кинофильмам, в том числе «Девушка без адреса», «Карнавальная ночь», «Сказка о потерянном времени» и др. Автор книг «Петроградская сторона» (1947), «Семь дней» (1948) и «Была война» (1965). Сын В.А. Лифшица (внук А.В. Лифшица) – Лев Владимирович Лосев (1937—2009) – известный поэт, литературовед, эссеист, с 1976 года проживавший в США.

32

Владимир Андреевич Тропилло являлся одним из создателей первого радиолокатора. После успешного применения в осажденном Ленинграде его системы неоновых посадочных знаков Владимиру Андреевичу Тропилло присвоили звание майора. Не исключено, что эти разработки и испытания проводились на аэродроме «Сосновка».

33

Аида Петровна Гусева всю блокаду находилась в Ленинграде. Майор медицинской службы, с августа 1941 года она стала начальником хирургического отделения эвакуационного госпиталя (ЭГ-11/16) в Политехническом институте. Летом 1942 года Аида Петровна получила новое назначение – в эвакогоспиталь № 64 в здании школы на углу проспекта Энгельса и Рашетовой улицы. А.П. Гусева была удостоена ордена Отечественной войны I степени, медалей «За оборону Ленинграда» и «За победу над Германией». После войны, в 1950—1960-е годы, она приложила много сил, чтобы обобщить, свести воедино наследие своего отца: она свела из различных источников в единую рукописную книгу разрозненные рецепты П.А. Бадмаева. Кроме того, Аида Петровна подготовила воспоминания о событиях 1907—1926 годов. Ушла она из жизни в 1975 году.

34

«Это письмо, по-видимому, было написано Софьей Юревич в минуты жуткого потрясения, когда она сильно переживала, и все ее успокаивали, как могли. По-видимому, это происходило в августе 1943 года, когда ей пришло известие о ранении мужа». (Прим. Т.А. Юревич.)

35

По поводу нахождения танков в Сосновке есть сомнения. Скорее всего, речь шла о зенитных орудиях.

36

Сегодня в школе № 118 на улице Руднева действует комната Боевой славы, посвященная аэродрому «Сосновка» и 38-му БАО.

37

Подробнее о мемориальном кладбище в Сосновке – см. приложение С.Назарова «Воинский мемориал в лесопарке „Сосновка“. Попытка исследования».

38

После прорыва вражеского фронта под Нарвой и Псковом в 1944 году 38-й БАО базировался на северном аэродроме в Таллине, на аэродромах Пыльстамаа, Раквере, Тапа, Пайде и других аэродромах Эстонского узла. Закончил батальон войну под Тарту, откуда наша авиация наносила удары по Курляндской группировке и островам эстонского побережья, занятым противником.

39

Подробнее об этом см. в очерке «Поклонная гора».

40

Подробнее о жителях «Светлановского городка» см. в отдельном очерке «Необыкновенные люди „Светлановского городка“».

41

Выборгский район Ленинграда переименовали в Сталинский Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 28 января 1952 года. Прежнее название (Выборгский) ему вернули Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 23 декабря 1957 года.

Учительский коллектив школы №118,1948 г.

В первом ряду сидят выпускницы Бестужевских курсов. Фото из архива М.В. Леоновой

42

Ныне здесь размещается колледж туризма и гостиничного сервиса.

43

Подробнее об этом смотри в очерке «Прудки» в этой книге.

44

Согласно решению Санкт-Петербургского горсовета 4 октября 1991 года за № 314улицам Фотиевой и Фофановой вернули исторические наименования

45

Виктор Львович Левенгарц родился в Ленинграде в 1938 году, окончил Горный институт, кандидат технических наук, в настоящее время живет в Германии. Публиковался в разные годы в журналах «Нева», «Личность и культура» (Санкт-Петербург), а также в различных изданиях Гамбурга, Дюссельдорфа, Дортмунда, Берлина, Дрездена.

46

Подробно см. в очерке «Благотворительность и церковная жизнь» на страницах этой книги.

47

Там же.

48

Квартиру № 6 в доме на Павловской ул., 32, Александра Гавриловна отдала семье своей сестры, Елены Игнатьевны. В соседней квартире, под № 5, она жила сама.

49

Дмитрий Рудольфович Кузенталь окончил Институт физкультуры им. Лесгафта, работал тренером. Являлся заслуженным тренером РСФСР. Умер в декабре 2004 года.

50

Владимир Иванович Медейко сделал очень много для создания Ленинградского метрополитена. Будучи начальником Ленметротранспроекта, он руководил и лично участвовал в разработке проекта всех первых линий и станций метрополитена в Ленинграде, а также в ряде других городов. Его большой опыт использовался при строительстве тоннелей Байкало-Амурской магистрали и других важнейших объектов.

51

Родилась 9 марта 1938 г. В 1955 году окончила школу № 118 Выборгского района с золотой медалью и поступила на радиотехнический факультет Ленинградского политехнического института. После окончания вуза с 1961 года работала в НИИ телевидения, а с 1967 по 1997 год – в СКТБ завода «Светлана». Мастер спорта по спортивному ориентированию (1969 г.).

52

Елена Игнатьевна умерла в январе 1979 года в возрасте 88 лет.

53

«В большом спорте от личности тренера, от его, можно сказать, пробивных способностей зависит, сумеет ли он для своих спортсменов добиться поездки на престижные соревнования, – вспоминал олимпийский чемпион 1968 года в Гренобле, неоднократный победитель всесоюзных и международных первенств по прыжкам с трамплина Владимир Белоусов. – К Григасу прислушивались в Москве, и это в то время, когда существовало своеобразное соперничество между Москвой и Ленинградом. Москвичи старались нас оттеснить. Кроме того, я поехал в Гренобль с подходящим психологическим настроем. Сумел-таки Григас перед этим меня разозлить – не пустил на сборы за рубеж. А я все время ершистым был, и мне захотелось доказать...»

54

Дом Н.К. Коминой на Ярославском пр., 78, снесли в начале 2000-х гг., чтобы освободить территорию под новое строительство.

55

Подробно см. в очерке «Благотворительная и церковная жизнь».

56

В очерке использованы фото из архива М.В. Леоновой.

57

Похитонов Даниил Ильич (1878—1957), дирижер, педагог, народный артист РСФСР (1957 г.). В 1909—1956 годах – дирижер Мариинского театра, одновременно в 1918—1932 годах – Малого оперного театра. С 1939 года – профессор Ленинградской консерватории.

58

Парк «Сосновка» в сороковые, боевые... // Политехник. 2010. 23 июня. № 17—18.

59

Донесение о безвозвратных потерях 7-го истребительного авиакорпуса от 21 мая 1943 г. (ЦАМО. Ф. 33. Оп. 11458. Д. 110).

60

ЦАМО. Ф. 58. Оп. 18001. Д. 521.

61

Составлен на основе «Топонимической энциклопедии Санкт-Петербурга» (2003 г.) и справочника А.Г. Владимировича и А.Д. Ерофеева «Лесной, Удельная, Сосновка. Прогулки по округу» (2007 г.).


на главную | Удельная. Очерки истории | настройки

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 1
Средний рейтинг 1.0 из 5



Оцените эту книгу