Глава первая

Деспотизм и дорога к империи

Россия всегда была и является исключительной страной, хотя бы с точки зрения своих размеров и географии, а также истории. Россия просто громадна. По размерам это величайшая страна в мире. Однако это в основном сухопутная территория, государство имеет весьма ограниченный доступ к морю.

Если руководствоваться логикой основателя Петербурга, царя Петра I (море — это «окно в мир»), то Россия — это огромный бункер с высокими стенами, из которого вовне можно выглядывать только через узкие щелки.

Не отсюда ли эта «бункерная ментальность», на которую так часто обращают внимание гости и которая заставляет россиян смотреть на зарубежных соседей одновременно с недоверием и завистью? Или эта зависть связана с развитием экономики и технологическими вершинами, которых достигли соседи и которые россияне с удовольствием использовали бы у себя, а недоверие вытекает из убеждения, что демократические идеи опасны и эту заразу необходимо удерживать на границах? Эта страна, расположившаяся на краю Европы, всегда ассоциировалась с деспотическими выходками своих лидеров, недостатком свободы и вечным стремлением к захвату новых территорий.

МОНТЕСКЬЕ, РУССО И ДИДРО — ПЕРВЫЕ КРИТИКИ РУССКОГО ДЕСПОТИЗМА

Когда в XVIII столетии на западе Европы философы эпохи Просвещения раскритиковали абсолютистские правительства и представителей первых радикальных демократий, Россия стала идеальным примером страны — антипода всем идеям, близким мыслителям. Так, например, Монтескье считал, что Россия — это большая тюрьма: «Московитам запрещено выезжать из своего государства, хотя бы даже для путешествия». О царе он писал следующее: «Он полный властелин над жизнью и имуществом своих подданных, которые все рабы...»^[82] В своем труде «О духе законов» Монтескье охарактеризовал деспотические режимы, а именно так он называл российское правительство, как опирающиеся исключительно на страх: «Не могу говорить без содрогания об этих уродливых правительствах»^[83].

Жан-Жак Руссо также не выражал приязни к русским, которых считал не только жестокими, но и такими, что «всегда воспринимают свободных людей так, как их самих следовало бы воспринимать, а именно: как ничего не стоящих, на которых можно оказывать влияние с помощью двух инструментов — денег и кнута».

Эти слова Руссо использовал в своих замечаниях по поводу польской правительственной реформы — обращении, которое, собственно, он и направил участникам дискуссии по польскому вопросу в 1772 г. Он справедливо предупреждал поляков: «Никогда не будете свободными, пока останется в Польше хотя бы один военный, а ваша свобода всегда будет под вопросом, пока Россия будет вмешиваться в ваши дела»^[84].

Любопытно, что Руссо написал эти слова в период, когда на российском троне сидела Екатерина Великая (1762–1796), которая с большим интересом следила за развитием мысли французских энциклопедистов. Она вела переписку с Вольтером и Дидро, которого приглашала на пять месяцев в Петербург. Это свидетельствует о том, что царица, как раньше Петр I, привлекала для модернизации страны самые прогрессивные методы. Она сама написала 655 Наказов, радикально реформирующих систему права в соответствии с работами Монтескье. Государыня даже приняла несколько псевдодемократических решений, таких как, например, создание всероссийских законодательных комиссий. Однако эти меры не получили дальнейшего развития. Будучи в Париже, Дидро напишет свои «Замечания...», остро критикуя этот Наказ императрицы: «Не существует настоящего суверена вне народа. Не может быть настоящего законодателя, кроме народа. Редко случается, чтобы люд искренне подчинился праву, которое его заставили исполнять. Закон полюбит, будет его придерживаться, следовать ему и охранять его, как личное достояние, когда станет его автором»^[85]. Философ совершенно не старался льстить царице: «Русская императрица, несомненно, является деспотом»^[86].

Прочитав этот комментарий, уже после смерти философа, когда вся его библиотека, по завещанию, была перевезена в Петербург, царица, как пишет Джонатан Исраэль, «разгневалась и, похоже, уничтожила книгу»^[87].

В период пугачевского бунта (1774–1775) Екатерина, прогрессивный и образованный деспот, отставила образование в сторону и обосновалась снова на деспотизме. Народное восстание, вспыхнувшее в юго-западной части империи под руководством казацкого лидера, действовавшего якобы от имени убиенного царя Петра III (мужа Екатерины), заставило ее изменить своим взглядам.

За время восстания погибло больше тысячи представителей дворянского сословия — то есть около 5% российской знати^[88].

Вместо выполнения обещания об отмене крепостного права и создания народного парламента Екатерина в 1775 году дарует дворянству привилегии, которыми на то время пользовался весь европейский истеблишмент. Парадокс же в том, что как раз примерно в то же самое время в самой Европе эти привилегии стали предметом бурной дискуссии и в результате Великой французской революции были отменены^[89].

В результате «демократическая революция» в исполнении Екатерины оказалась чем-то совсем другим. Она привела к «появлению аристократической демократии, которой проще управлять, а точнее — посредством которой легче было подчинять себе массы»^[90]. Екатерина осталась убежденным самодержцем, а история запомнила ее прежде всего за ее бурную личную жизнь и присоединение Крыма.

ПРОИГРАННЫЕ ВОЙНЫ И НЕПРОДОЛЖИТЕЛЬНЫЕ РЕФОРМЫ

Деспотический характер российской власти не только получал постоянную критику иностранцев, но и пробуждал сопротивление местной интеллигенции. Тем не менее периоды реформаторской деятельности в России были весьма коротки. Реформы начинались в основном после неудачных войн, чтобы ослабить на время абсолютную власть царя и правящей элиты.

Когда речь заходит о последних двух столетиях, можно вспомнить как минимум четыре такие проигранные войны, которые привели к глубоким и существенным изменениям в России. Это Крымская война 1853–1856 гг., русско-японская война 1904–1905 гг., Первая мировая и холодная война^[91].

Крымская война подействовала как холодный душ. Царская Россия мобилизовала 1 млн 742 тыс. 297 офицеров и солдат, дополнительно привлекла 787 тыс. 187 человек из нерегулярной армии, но так и не смогла преодолеть французское, британское, сардинское и оттоманское войско числом 300 тыс. человек^[92].

Основную массу российского войска представляли крепостные крестьяне, рекрутированные на всю жизнь. Офицеры же были из дворян. Стало понятно, что в эпоху усиления националистических движений нельзя выиграть войну с армией, состоящей из лишенных мотивации к борьбе необразованных холопов^[93].

Непосредственным следствием этой проигранной войны можно считать целый период великих реформ, инициированных Александром II. За время его правления (1855–1881) в России была реализована идея отмены крепостного права. Социальные перемены были продиктованы, конечно, менее всего тревогой о судьбе русского мужика, главными причинами стали потребности Российской империи. Уолтер Пинтер справедливо заметил, что «это военные соображения существенно изменили социальное устройство в России»^[94].

Та же самая ситуация повторилась в 1905 году после поражения в русско-японской войне. Поражение привело к революции, а позже — и к созыву первого парламента (Государственной думы) в Петербурге. Следующая проигранная война — Первая мировая — спровоцировала революцию 1917 года, в результате которой Россия вышла на дорогу к демократии западного образца. К сожалению, еще слабое тогда демократическое правительство Керенского было свергнуто большевиками, которые еще на 70 лет обрекли Россию на самодержавный и тоталитарный режим. Начальный период коммунистической власти еще отличался коротким промежутком культурной оттепели, как и постсталинские времена правления Хрущева, однако никакие реформы не привели к демократии. Россия была вынуждена ждать до 1989 года, когда тоталитарный коммунистический режим начал рушиться.

БОЛЬШИЕ ОЖИДАНИЯ 1989 ГОДА

Когда наконец до этого дошло, то возникли очень большие ожидания. Россия в кои-то веки могла занять надлежащее место среди демократических стран Европы, превратившись в страну закона с независимой судебной системой. Граждане страны смогли вылечиться от чуть ли не врожденного страха перед карательными органами. Как в самой России, так и за ее границами люди вздохнули с облегчением: наконец-то Россия должна стать «нормальным» государством. Все ресурсы Запада заработали так активно на поддержку демократических процессов, что Россию сразу допустили к демократическим форумам — задолго до того, как она действительно стала этого заслуживать и могла убедительно подтвердить демократический характер своего режима. Россию слишком рано пригласили принять участие в саммитах наиболее влиятельных стран мира — «Большой семерке» (впоследствии «Большой восьмерке»), предоставили возможность участвовать в Совете Европы. В ретроспективе эти жесты поддержки и признания новой, демократической России уже видятся как поспешные проявления чрезмерного оптимизма^[95].

Можно было допустить, что, предоставляя России полноправный статус демократической страны, Запад намеревался вселить в нее «демократический дух» с надеждой, что после принятия в клуб она начнет вести себя как надлежит всем его членам.

На Западе были, однако, и критики такого чрезмерного оптимизма. Один из них — Збигнев Бжезинский. Уже в 1994 году он писал: «К сожалению, много что указывает на то, что краткосрочные перспективы стабильной российской демократии следует признать слабыми»^[96].

Бжезинский был прав. Запад достаточно быстро разочаровался. Хаотическая, но, с точки зрения демократии, все-таки не безнадежная «русская весна» последнего десятилетия XX века под управлением Ельцина внезапно сделала шаг назад, к холодной зиме. Сохранился лишь демократичный многопартийный фасад, но уже появились фальсификации и подтасовки на выборах, коррупция стала разрастаться вглубь и вширь, стали сворачиваться демократические свободы, пропадать журналисты и правозащитники, а судебная власть утратила свою независимость. Вместо народа высшую власть обрели агенты КГБ, переименованного в ФСБ. Медведев, правда, все время говорил о модернизации, но настоящей целью нового режима была не модернизация страны, а лишь укрепление позиций тех, кто оказался у власти.

Итак, современная Россия трижды пыталась провести реформы после проигранных войн: в 1856, 1905 и 1917 гг. Все три попытки оказались неудачными. Наибольшим успехом можно считать лишь отмену крепостного права, инициированную царем Александром II. Окончание холодной войны оказалось, пожалуй, первым реальным шансом в истории этой страны пристать к движению в направлении демократического развития. К сожалению, Россия упустила эту историческую возможность. Российский деспотизм можно сравнить с мифическим чудовищем, которое удается на короткое время повергнуть на землю, но победа над ним лишь кажущаяся, ибо чудовище снова и снова подымает голову. Деспотический характер российского уклада — проблема не только для жителей страны, которые становятся его постоянными жертвами, но и для соседних государств, то есть в конечном счете — для всего мира. Источник этого деспотизма — в области имперских амбиций России.

КОРНИ РОССИЙСКОГО ИМПЕРИАЛИЗМА

Можно выделить четыре источника извечного российского империализма:

• географическое положение;

• экономическая система;

• устоявшиеся экспансионистские традиции;

• сознательная политика экспансии, реализуемая элитой российской власти.

Исторически именно географическое положение России, ее соседство с Сибирью — огромной незаселенной территорией — способствовало территориальной экспансии. В сравнении с другими странами, заинтересованными в расширении своих границ в условиях ограниченных пространственных ресурсов, такая возможность была огромным преимуществом. Экспансионистский потенциал России был взлелеян Иваном III Великим (царствовал в 1462–1505 гг)., при котором достигнуто окончательное освобождение страны из-под власти ордынских ханов. Во времена правления его внука, Ивана IV Грозного (1547–1584), Россия — напитанная ощущением страха и уже почувствовавшая свою силу — начинает экспансию в Сибирь. В течение следующих ста лет россияне вышли к Тихому океану. И на этом не остановились. Преодолев Берингов пролив, они покорили Аляску. В начале XIX столетия российские колонизаторы достигли Калифорнии, где в 1812 году основали Форт-Росс на берегу Тихого океана, несколько севернее Сан-Франциско^[97].

Николас Дж. Спикман, американский специалист по вопросам геополитики, утверждает: «Можно смело говорить о том, что если бы испанцы чуть-чуть ослабили свое влияние в Калифорнии, то русские с удовольствием заняли бы их место»^[98].

С большим сопротивлением происходила российская территориальная экспансия в южном, западном и северном направлениях. Здесь меньше значили благоприятные для экспансии факторы, большую роль играла заведомо империалистическая политика. К ее основным факторам можно отнести особенность государственной экономической системы, опиравшейся на сельское хозяйство — главный вид деятельности феодальных поместий. Основной рабочей силой этой системы были крепостные. В отличие от Западной Европы роль фактора, побуждающего к труду, играл не капитал, а принуждение^[99], в связи с чем хозяйственная деятельность не отличалась ни инновациями, ни продуктивностью. Собственники земельных участков получали минимальные доходы, источников роста которых было всего два: усиление эксплуатации крестьян и расширение своих владений.

Ограничение на эксплуатацию крестьян привело к постоянным поискам новых земель, а соответственно, и к экспансии. Эти тенденции приобретали все большую интенсивность на фоне того обстоятельства, что «российское государство было сформировано в условиях дефицита капитала». Власти не хватало денег, чтобы выплачивать жалованье военным и служащим. «Логика поддержания армии в боевом состоянии и построения государства в регионе, характеризующемся низким потенциалом капитала, склоняет власть к раздаванию дворянам новоприобретенных, в том числе экспроприированных, земель»^[100].

Два этих фактора привели к раннему формированию традиции территориальной экспансии, которая очень быстро стала для российского государства нормальным и естественным образом существования. В отличие от организмов с естественным развитием, в случае России не существовало изначально ничего такого, как генетически заложенный нормальный размер. Россия могла расти и расти, не имея представления о каких бы то ни было границах. В определенный исторический момент так и случилось. Как утверждает Колин Грей, территориальная экспансия определяла как российский, так и советский образ жизни. В течение 150 лет, с середины XVI до XVII вв., Россия ежегодно подчиняла себе территорию, сравнимую с Нидерландами. Кроме того, в отличие от других империй, российская колонизация имела характер длительной политической унификации, не подлежащей обжалованию (за исключением экстремальных ситуаций, как в случае с Брестским миром, подписанным в марте 1918 года)^[101].

Традиции можно следовать и воплощать в жизнь с большим или меньшим энтузиазмом. Страна может приобретать имперские признаки с осознанием этого факта или без. Как утверждал британский историк XIX в. Джон Силей, Британская империя возникла «силой отсутствующего сознания». Сложно говорить о каких-то предварительных планах строительства Британской империи. Английский журналист и писатель Эдвард Дисей так это сформулировал: «Мы никогда не были народом, склонным к завоеваниям. Со времен, когда Плантагенеты пытались подчинить себе Францию, мы никогда не пытались сознательно захватить другое государство. Никогда не начинали войну с целью аннексии какой-то территории. Не управляли нами монархи, целью и амбициями которых был захват территорий ради расширения сферы своего влияния»^[102].

Тезис о том, что Британская империя построена «силой отсутствующего сознания», представляется несколько приукрашенным, вместе с тем трудно не согласиться с утверждением, что развитие Российской империи с самого начала было продуманным проектом. Российской элите свойственно двоякое, сознательное и продуманное, стремление к территориальной экспансии и подчинению себе других народов. О целях России можно судить по известному изречению царицы Екатерины: «Не вижу иного способа защищать свою границу, как расширять ее»^[103].

Однако бесконечное расширение было не только следствием неуверенности относительно границ Российской империи. «Проведение размежевания усложнялось тем, что, в отличие от Западной Европы, создание империи не настало сразу после того, как возникло государство, но представляло собой длительный процесс. Национальная идея сочеталась с имперскими амбициями в тот момент, когда Москва, будучи центром современного государства, смогла доминировать над иными княжествами, а потом и взяла верх над ослабленной империей монголов»^[104].

Имперские амбиции возникали в России как конституционный элемент процесса государственного строительства, качественно выделяя эту страну на фоне империй Западной Европы, возникновение которых происходило в результате консолидации национальных государств, о которых не скажешь как о «продукте империи» (в отличие от народов России). Джон Дарвин так писал о Великобритании: «Сложно [ее] признать исключительно продуктом империи. Напротив, она «сформирована» на империи — скажем так, чтобы использовать каждое подходящее, хоть и мало что объясняющее слово. Случилось это задолго до того, как начали появляться империи, территориально выходящие за очертания Европы, ее английская основа формировалась сильной и культурно консолидированной нацией (наиболее показательным критерием может служить наличие общего языка и права)»^[105]. То же самое было сказано о Португалии, Испании, Франции и даже Нидерландах (которые в 1568–1648 гг. боролись за самостоятельность с испанцами).

РОССИЙСКИЙ ДЕСПОТИЗМ И РОССИЙСКИЙ ИМПЕРИАЛИЗМ — СВЯЗАНЫ ЛИ ОНИ НЕРАЗРЫВНО?

Внутренний российский деспотизм и внешний империализм развивались бок о бок. Их можно сравнивать как близнецов, между которыми существует врожденная связь. Ее укрепление обуславливали пять факторов:

• Территориальная экспансия предоставляет правителю-деспоту дополнительную легитимность.

• Территориальная экспансия была неким эрзацем свободы для лишенных всех свобод граждан страны (крепостных).

• Тираны, как правило, правят дольше, чем лидеры, избранные демократическим путем, собственно потому они (тираны) имеют возможность реализовывать долговременные планы, в том числе и имперскую территориальную экспансию.

• Деспотические правительства лучше приспособлены для управления империей, чем правительства на демократической платформе. Тираны и имперские правительства — постоянные попутчики.

• В сравнении с прочими правительствами демократическое не только не содействует развитию имперской политики, но и — в рамках диалектического процесса — само требует укрепления в результате образования империи, ведь чем больше территория и разнообразнее национальный состав подданных, тем сложнее проведение демократических политических решений. В этом смысле деспотический лидер и имперское правительство поддерживают друг друга в реализации этих процессов.

Деспотический режим вызывает у подданных страдания, связанные с отсутствием основных прав и свобод гражданина. Царь-тиран даже не пытается легитимизировать свою абсолютную власть через решения народа, ссылаясь преимущественно на «волю Бога». Такая легитимизация, опорой которой избирается метафизическое понятие (Божья воля), обретает дополнительную поддержку, если власть может продемонстрировать важные имперские достижения. Они же, в свою очередь, в известной степени служат той же легитимизации тирании. Именно этот механизм склоняет Путина к (частичной) реабилитации Сталина. Известный «геополитический гений» Сталина, а именно его территориальный экспансионизм, используется для оправдания его режима.

Так называемым Соборным уложением 1649 года, закреплявшим социальные нормы и права гражданина абсолютистской Российской империи, окончательно подтверждался крепостнический статус крестьян, ставший за последние два столетия уже фактом. С этого момента русский крепостной был навсегда привязан к земле и своему барину. Над городами и их жителями устанавливался контроль: городские нищие становились рабами, свободными резидентами могли быть только налогоплательщики (то есть аристократия и зажиточное купечество). Без разрешения власти ни один житель села не мог из него выехать. Таким образом была успешно остановлена миграция между селами и городами. Подданство, однако, не было в ведении частных землевладельцев. В середине XIX в. Россия владела землей, к которой было прикреплено 20 млн крестьян — почти 40% от общего количества^[106]. Эти крепостные принадлежали государству.

Но представители этого сословия не имели вообще никаких прав, они не могли даже свободно перемещаться по просторам своей родины. Не удивительно, что они не ощущали собственной гордости, ибо были лишены чувства индивидуальности. В этой ситуации завоевания государства становятся для личности чем-то вроде сатисфакции. Безличное самовосприятие вкупе с отсутствием собственного достоинства и личных достижений компенсируются возможностью самоидентификации с мощью и славой своей родины. Дефицит самоуважения восполняется уважением и «священным трепетом», которые вызывает чувство принадлежности к Отечеству. «Если человек гордится своей Верой, Родиной, Народом, — читаем в анонимной российской публикации с острой критикой демократических ценностей, датированной 2007 годом, — у него появляется внутренняя гордость за себя как за представителя великого народа и великой страны»^[107].

Подобный механизм можно наблюдать в группах людей, лишенных свободы, — он одинаково действует среди как заключенных по суду, так и ограничивших свою свободу по собственной воле, во славу Родины.

Джон Стюарт Милль описал этот механизм в своей работе «Об образцовом правительстве» (1861 г). Он писал: «Есть народы, у которых желание подчинения сильнее стремления к собственной независимости, — эти люди готовы пожертвовать собой ради Отечества.

Каждый из них — как солдат, чистосердечно отказавшийся от личной свободы действий и отдавший право распоряжаться собой генералу, лишь бы армия победила, и тогда каждый из таких солдат сможет сказать, что является частичкой войска-победителя, хотя представители власти, которые должны бы стоять в строю в первой шеренге, на самом деле обыкновенные жулики. Правительство, власть которого ограничена, а круг дел весьма сужен, которое большинство ресурсов бросает на саморасширение, а не выступает в роли народного вождя или опекуна, — такое правительство вряд ли понравилось бы такому народу»^[108].

Как утверждает немецкий философ Петер Слотердайк, тенденция к рекомпенсации самоуважения посредством реализации империалистических амбиций своего государства более всего заметна в национальных державах XIX и XX столетий. Слотердайк видит в них «эксперименты в области коллективного самоуважения и приписывания себе высших ценностей, реализуемых через систему масс-медиа». Внешняя политика таких национальных государств «настолько, насколько разрабатывалась на идеологеме мнимого соперничества, обретала драматический характер на фоне чувств унижения национального достоинства или его отстаивания»^[109].

Фактор эрзаца удовлетворения нельзя игнорировать. Он все еще весьма актуален в современной России, население которой, побуждаемое большей или меньшей политической силой, стремится к «величию нации» и к возвращению «былой славы России»^[110].

Тираническая власть, бывает, приходит в упадок от собственного же яда, когда получает известие о развале очередной империи, но, как правило, такие режимы более живучи, чем их демократически избранные соседи, поскольку эти последние, в отличие от тиранических режимов, должны время от времени проходить проверку избирателями. Длительный период нахождения у власти дает возможность реализовать долговременные проекты, наподобие территориальных завоеваний. Власть и цари России часто были наделены долгой жизнью, что позволяло им сидеть на троне много лет. Пионерами в этом были первые три правителя, долго пробывшие у власти, именно их считают отцами проекта российского империализма: Иван III Великий правил 43 года, его преемник Василий III сидел на троне 28 лет, Иван IV Грозный, впервые назвавшийся царем, удерживал власть 37 лет. Время правления этих троих монархов суммарно составляет 108 лет и приходится на период 1462–1584, в котором незначительным разрывом можно считать детские годы Ивана IV.

Сложно после этого удивляться, что в эти годы были заложены основы экспансионистской политики на долгие годы вперед. Известно, что и в других странах правление монархов бывало долгим. Абсолютным кесарям Западной Европы тоже удавалось сидеть на троне много лет и реализовывать амбициозные захватнические доктрины. Ярким примером является период Людовика XIV, французского «короля-солнце». Но после того как в Западной Европе на смену абсолютизму пришли парламентаризм и демократия, российские государи получили значительную фору. Им даже удалось удержать тиранический режим после смены царизма коммунистической диктатурой. Сталин, правивший страной 30 лет, очень тщательно отстроил империю заново, как и Иван Грозный. Говоря точнее, Сталин даже превзошел Грозного, если иметь в виду ее размеры^[111].

Правление Владимира Путина, который имеет шанс находиться у власти 24 года, необходимо рассматривать с точки зрения этой перспективы. По мысли Путина, долгий период личной власти дает беспроигрышную возможность реализовать его главный геополитический план — восстановления империи.

Стоит также обратить внимание на главные противоречия между концепциями демократических и имперских правительств. Демократы опираются на главный фундаментальный принцип равенства граждан. Фундаментом же имперской власти является принципиальное неравенство между теми, кто управляет, и теми, кем управляют^[112].

Имперская власть реализуется через деспотичного правителя, потому такая концепция выглядит более логичной и спокойной, не производит впечатления разрозненности на население имперской метрополии, как и на жителей территорий, являющихся собственностью империи, — никто здесь не является гражданином, все они в полном значении слова «подданные».

Ян Недервин Питерс обращает внимание на непосредственную связь и взаимозависимость между проявлениями имперской силы за рубежом и ее применением с целью удушения очагов сопротивления внутри страны. Каждый раз убеждаемся, что применяются с этой целью не только те же методы и средства, но и тот же персонал. В России, как утверждает Я. Н. Питерс чуть далее, царские генералы, в том числе великий Суворов, реализовывали свою карьеру двумя путями, разгоняя как бунтовщиков в центре, так и других, азиатских, строптивцев. Это только подтверждает ту истину, что народ, угнетающий другой народ, не может быть свободным^[113].

Последний, пятый из перечисленных факторов укрепления империи, касается территориального охвата страны, для которой размеры являются оправданием усиления деспотического правительства. Этот аргумент широко обсуждали философы XVIII в. В эпоху Просвещения утверждалось, что страны со значительной численностью населения не могут быть ни богатыми, ни демократичными. На это обращал внимание, в частности, Жан-Жак Руссо, считавший идеальным для страны размер города — Женевы, например: «Размер страны, — писал он, — первый и наиглавнейший источник страданий и особенно частых катастроф, несущих истребление и руины цивилизованным людям. Практически все маленькие страны, будь то республики или монархии, функционируют благодаря тому, что они малы». «Все большие государства страдают, угнетенные своей массой», — добавлял он^[114].

Отвращение Руссо к большим странам разделял также Вольтер, который писал: «Люди редко заслуживают того, чтобы управлять самими собой. Такое счастье выпадает только малым народам — ничейным кроликам, спрятанным от хищников на островах или между гор. В результате их тоже найдут и съедят»^[115]. Современник двух названных философов, Адам Фергюсон, в своей работе «Опыт истории гражданского общества» 1767 года высказывался подобным же образом: «Малый социум, даже глубоко коррумпированный, не поддерживает деспотические правительства. Члены его известны всем и слишком близки к решениям власти и никогда, в свою очередь, не забывают о личных публичных связях. Такой социум свободно и со знанием дела выступает с претензиями к власти. [...] По мере расширения территории очередная часть ее утрачивает ощущение актуальности и значения целостности. Население перестает ощущать особую связь с государством, также редко может ощутить единство для реализации какого-то национального [...] проекта. Отдаленность административных институтов и отсутствие стремления поддержать людей, проявляющих некоторую социальную активность, заставляют большинство испытать на себе роль подданных сюзерена, но не части определенного политического организма. Здесь уместно, конечно, обратить внимание на то, что расширение территории и сопряженное с этим снижение роли единицы социума в публичной сфере приводит к ограничению ее возможности высказывания собственного мнения, закрывает соответствующую проблематику во властных сферах и сужает круг консультаций по юридическим вопросам и другим, связанным с действиями правительства».

Фергюсон подытоживает: «Итак, среди обстоятельств, которые [...] привели к установлению деспотического режима, нет ни одного, прямо обуславливающего такое явление, как перманентное расширение территории. [...] Вместе с очередным завоеванием люди утрачивают свои заслуженные свободы. История человечества учит, что завоевать и подчинить — одно и то же»^[116].

Первые одобрительные мысли под лозунгом «Маленькое — значит хорошее» начали возникать перед взрывом американской революции, когда еще никто не делал попыток подорвать общее убеждение в том, что демократические правительства могут функционировать только в условиях малых территорий, таких как древний греческий polis, то есть итальянский или швейцарский город-государство. Даже в XX столетии были авторы, выражавшие сомнения насчет возможности существования и вообще необходимости больших стран. В 1914 году британский историк Джон Селей первым выразил следующее замечание по поводу размеров Британской империи: «Начнем с того, что размер ее не производит на нас ни малейшего впечатления, неубедительна также мысль о том, что могло бы быть насколько-то лучше при большем размере, однако исторически так сложилось, что большинство стран демонстрировали гораздо более низкий уровень организации». Автор добавляет: «За долгое время высокий уровень организации удалось освоить лишь маленьким странам».

Эта оценка вызвала следующее замечание на тему России: «В действительности не можем констатировать, что Россия достигла высокого уровня организации»^[117].

Только Соединенные Штаты Америки смогли оспорить эти тезисы, доказывая, что в противовес историческим свидетельствам можно организовать демократическое общество на территории большой страны. При этом США не были империей, но бывшей колонией, населенной гомогенной популяцией, которой удалось выйти из-под власти британского правительства^[118].

В случае России все выглядело по-другому. Россия с самого начала была страной империалистической, более того — абсолютистской. Все время расширяла свои владения, включая в свои границы чужестранцев. Сам по себе размер вкупе с гетерогенным характером населения был фактором, препятствовавшим формированию современной демократической системы в стране.

Глава вторая

Сравнение западных и российских теорий легитимности империи

Имперский режим требует легитимизации. Однако было бы преувеличением сказать, что империализм как система всегда в этом нуждается.

Начальный период становления современного империализма состоялся за счет территориальной экспансии. Часто даже сложно было говорить об империализме, особенно если расширение территории произошло за счет земель, не заселенных каким-то коренным населением. Другое дело, когда экспансия совершена в ходе войны. Так было в Южной Америке, когда испанские конкистадоры почти под корень истребили индейские племена. Неслучайно «Испания была единственной страной, которая расширялась, [...] но оставляла вопрос о справедливости и законности своих действий, приводящих к подчинению других народов»^[119].

ТЕОРИИ ЛЕГИТИМНОСТИ: ХРИСТИАНСТВО, ВЫСШАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ И БРЕМЯ БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА

Поиск теоретического обоснования легитимности своих действий привел испанцев к древней теории «справедливой войны», одну из которых в средние века вели христиане против неверующих. В другом случае «неверные» не исповедовали ислам, а значит, были язычниками. Дополнительным аргументом в пользу военных действий являлся каннибализм, характерный для населения Карибского бассейна. Этот факт стал решающим в решении о порабощении местных аборигенов. На протяжении всего раннехристианского периода вера и превосходство европейской культуры использовались в качестве аргументов в пользу имперского правления. В Западной Европе первые обвинения в лицемерии, сквозящем из этой теории, были выдвинуты философами XVIII века в эпоху Просвещения — Вольтером и Дидро, которые основательно критиковали теорию рабства и колонизации^[120].

Критика усилилась в XIX ст., когда набрало силу движение против рабства. Настало время сформулировать новую теорию легитимизации, а именно теорию бремени белого человека. Она возникла как реакция на чувство вины, разбуженное критикой под морально-нравственным углом зрения. С каждым разом становилось все труднее оправдать империалистическую экспансию христианской верой (как католической, так и протестантской).

Джон Кеннет Гэлбрейт писал: «Реальная мотивация [колонизации], если определить ее суть, окажется концептуально искривленной, эгоистической и возмутительной. Когда колонизация каким-то образом касалась жизни людей — не ограничиваясь только оккупацией неиспользуемых земель — колонизаторы практически всегда претендовали на роль духовных посланников моральных ценностей, духовных, политических или социальных. На самом же деле главную роль играли финансовые интересы (как настоящие, так и прогнозируемые) всех задействованных в операции^[121].

Чувство вины, связанное с типичной колонизаторской практикой XIX века, спровоцировало поиск и саму потребность создания новой теории легитимизации, в которой бы главную роль играли моральные нормы. Касалось это главным образом стран протестантских — Великобритании и Нидерландов. Новая теория легитимизации в сокращенном виде звучит как бремя белого человека^[122], и в ней имперская экспансия представлена не как, мотивированная соображениями финансовых или человеческих ресурсов, а скорее как цивилизационная миссия. Ранее она уже сыграла свою роль легитимной миссии и обратила народы к вере Христовой. Хотя тогда делался акцент на другое — на спасение душ дикарей посредством обращения. Новая теория перевернула все вверх тормашками. Теперь ставка делалась не на очищение души в преддверии жизни в горнем мире, а на духовное спасение здесь и сейчас. Колониальные власти не угнетали, не эксплуатировали своих новых подданных, а напротив, помогали и поддерживали коренные народы, приобщая их к благам, связанным с установлением современных форм правления, созданием современных транспортных систем, промышленности и торговли. В результате местная элита получила доступ к высшему образованию и, далее, к богатой культуре Западной Европы.

В 1897 году Г. Ф. Уайет, основатель британской Imperial Maritime League, писал: «В Азии и Африке под нашу власть подпало немало коренного населения. На нас возложена великая миссия: нести свет и цивилизацию в темные уголки мира, прививая этическую систему Европы азиатскому и африканскому сознанию, обеспечивая миллионам жителей ощущение мира и безопасности — те понятия, которые являются основой человеческого развития и которые это сознание не приобрело бы при других обстоятельствах».

«Задание Великобритании: империя — это звучит гордо. Это задание является ее долгом, который должен быть исполнен с удовольствием»^[123].

В том же 1897 году свою первую речь в Бати произнес молодой еще на то время, двадцатиоднолетний Уинстон Черчилль. В своем обращении он сказал: «Наше задание как англичан — сохранение империи, которую мы получили от предшественников. [...] Мы будем продолжать идти дорогой, указанной нам провидением, и исполним миссию носителей мира, спокойствия, цивилизации и успешных моделей управления в самых отдаленных уголках земли»^[124]. Не означает ли это, что новая форма лицемерия заняла место старой? Возможно, кто-то хотел бы дать утвердительный ответ на этот вопрос. Но он не отвечал бы действительности на сто процентов. Гэлбрейт, например, подчеркивал, что Великобритания сыграла едва ли не важнейшую роль в строительстве Индии как правового государства. Сам факт введения и формирования независимой судебной системы в этом огромном государстве следует рассматривать как великое историческое достижение.

«Новой верой стало право, — пишет Гэлбрейт. — Англичане приезжали в Индию, чтобы торговать и зарабатывать. Ничего плохого в этом нет. В качестве оправдания говорили, что укореняют в этом крае нормы, устанавливаемые буквой закона. Это была настоящая, мощная идея».

«В значительной степени благодаря этому — правовой системе — Индия принадлежала к самым организованным странам в мире. Люди и собственность были под охраной. Мысль и слово могли рассчитывать на большую степень безопасности, чем до того. Были реализованы успешные попытки борьбы с голодом и улучшения коммуникаций. Суды выносили приговоры независимо, к большому удовольствию, кстати, склонных к распрям индусов». Гэлбрейт подытоживал: «Британские суды были снобистскими, часто заангажированными на основе известных расовых предрассудков, нередко экстравагантными. Однако, если можно говорить об успехе колониализма (на новых территориях) на каком-то примере, то это пример Индии»^[125].

В конце XIX столетия теория бремени белого человека получила своевременную поддержку и в Нидерландах. Там она работала под названием de ethische koers («этическое направление»), которое (направление) могло вызвать историческую расплату, ereschuld («долг чести»), перед местным населением^[126].

Интересно, что член голландской социалистической партии Генри ван Кол, который в 1901 году в своей газетной публикации резко раскритиковал империалистическую политику своего государства, уже через несколько лет, после посещения Голландской Ост-Индии (теперь это Индонезия), существенно смягчил свою позицию. В своем рапорте он писал об «ощущении гордости», которое испытал во время того визита: «Там удается реализовать что-то великое и благородное»^[127]. Как утверждает голландский социолог ван Доорн, «эти ощущения миссии, ответственности за Индонезию мистическим образом возникли в межвоенные времена»^[128]. Голландцев расхваливали даже посторонние наблюдатели. В 20-е гг. XX столетия американское восприятие голландского колониализма было весьма позитивным, даже когда в некоторые высказывания вкрадывался несколько высокомерный расовый оттенок. Генеральный консул Хас Гувер весьма одобрительно отзывался о голландском колониальном способе управления «апатичными и консервативными людьми с этих островов». Его преемник заявил, что «белые — а это 30 тыс. голландцев, которые там остались, — являются экспертами в искусстве управления», которые всегда готовы «любезно обсудить интересы темнокожих людей, стремящихся получить навыки самоуправления»^[129].

Несомненно, «каждая империя имеет столько же от доктора Джекила, сколько и от мистера Хайда»^[130], проще говоря, бывшие колониальные государства уделяли много внимания рычагам извлечения выгоды от имперского управления. Тем не менее в начале XX столетия социолог Вильфредо Парето, демократ до мозга костей, подверг уничтожительной критике лицемерие европейских стран. «Англичанин, француз, бельгиец, итальянец, — писал он, — становятся героями, если умирают, воюя за свою страну. Но африканец, который отважится защищать свою родину от этих народов, становится предателем и подлым повстанцем. Европейцы исполняют свой священный долг, истребляя африканцев, как это происходит, например, в Конго, чтобы привить им основополагающие принципы цивилизации»^[131]. На фоне удовлетворенных своими результатами бывших колониальных государств можно вспомнить слова Эме Сезер, одного из основателей движения négritude^[132] во Франции. Он писал: «Я утверждаю, что колониальная Европа ведет себя нечестно, связывая с колониализмом очевидный материальный рост, происшедший в некоторых странах в период управления колониальными органами; [...] сложно сказать, на каком уровне материального развития были бы эти страны, если бы дело не дошло до интервенции; техника, административная реорганизация — одним словом, «европеизация» — Африки и Азии не имеет никакой связи с европейской оккупацией (яркий пример — Япония); европеизация неевропейских континентов могла состояться и без применения методики “европейского сапога”»^[133].

СОЦИАЛЬНЫЙ ДАРВИНИЗМ, ИЛИ СИЛА ГРУБОГО ДОМИНИРОВАНИЯ

Концепции, которые отсылают нас к теории бремени белого человека, всегда демонстрируют нарастающее нравственное беспокойство, которое империалистическая политика будит в образованной элите больших городов. За последние 25 лет XIX столетия в Западной Европе стала заметна вызывающая и циничная реакция на новую критику с морально-этических позиций. Это связано с развитием теорий, основанных на принципах социального дарвинизма. Как вытекает из названия, вдохновителем их стал Чарльз Дарвин, а точнее, его концепции «естественного отбора» и «выживания сильнейших», описанные в работе «Происхождение видов» (1859). Та теория касалась биологии, а не социологии или политологии, однако в своем расширенном варианте она подана применительно к миру людей и описана в книге «Происхождение человека и половой подбор» (1871). Упоминаются в ней, кроме прочего, и «низшие расы», причем относительно не только людей из неевропейских колониальных континентов, но и некоторых народов Европы. В этом месте Ч. Дарвин позволяет себе некритично упомянуть одного автора, который сравнивает шотландцев, якобы «бережливых [...], предсказуемых, вежливых и амбициозных», с ирландцами, которых считают представителями «низшей и менее одаренной расы»^[134]. Немало современников Дарвина придавали теории естественного отбора, в частности когда речь шла о превосходстве или неполноценности рас, практически универсальное значение. Этой теорией объясняются не только биологические проявления, но и устройство человеческого общества, и даже международные отношения.

Теория Дарвина обрела широкую популярность, ибо стала ответом на запросы империалистических государств своего времени. Уже в 1862 году Маркс замечает следующее: «Примечательно, что Дарвин в мире животных и растений узнает свое английское общество с его разделением труда, конкуренцией, открытием новых рынков, «изобретениями» и мальтусовской «борьбой за существование». Это — гоббсова bellum omnium contra omne...»^[135] Хотя, по словам Маркса, биологическая теория Дарвина являла собой удивительно точное описание капиталистического общества того времени, много современников Дарвина усматривало в ней прежде всего безапелляционный политический рецепт. В наибольшей степени это коснулось таких стран, как Германия и Италия, народы которых недавно прошли процесс объединения и делали попытки развиваться в духе колониальных империй.

Эти две страны можно было назвать историческими мародерами. Лишь после объединения во второй половине XIX века они получили возможность развития как империи и уже открывали в себе соответствующие устремления. На тот момент, однако, большинство территорий в мире, кроме Африки, уже были заняты старшими колониальными монархиями. Какие аргументы могли предоставить эти две страны, чтобы заявить о своем намерении принять участие в новом распределении? Отсылки к христианской вере? Предшественники уже успели использовать этот аргумент и, что хуже всего, сам вопрос успел утратить свою актуальность. Могли ли новые страны оправдать свое стремление к переделу мира, ссылаясь исключительно на реализацию цивилизационной миссии? Или Германия, как и Италия, могла взять за основу концепцию бремени белого человека? Другие государства оценивали эти шансы скептически. Несмотря на постоянные упреки и бремя, висящее на их плечах, как и на ту ответственность, которую они ощущают и должны оправдать, почему-то никто из них не спешил делиться ни бременем, ни ответственностью с другими.

Выход нашелся в новой теории социального дарвинизма. Ни немцы, ни итальянцы не нуждались в теории, подобной теории бремени белого человека, которая обеспечивала бы им моральную легитимность. Такие идеи уже воспринимались как прикрытие сугубо экономических интересов старых стран-колонизаторов. Так что «законное место под солнцем» стало требованием, каким стало и желание получить свой кусок торта. Новая концепция оправдывала проявление их расового превосходства. Узаконенная теория социального дарвинизма, на которую ссылались «мародеры», нашла убежденного защитника в лице немецкого историка Генриха фон Трейчке (1834–1896). Он признавал, что «это было высшим долгом государства — позаботиться о собственной силе». Фридрих Майнеке оспаривает этот тезис, поскольку, по его мнению, «это приводит к массовому оспариванию международных договоров, а во-вторых, призывает к благословению войны. [...] [Трейчке] видит в войне лекарство для больных народов, которым угрожает падение и скатывание в пропасть эгоистичного индивидуализма». Майнеке прокомментировал это следующим образом: «Новая немецкая теория провозглашает: “Наш бизнес — наше право”»^[136].

Колониальные требования Италии и Германии были сформулированы в одном лозунге: «Сильный всегда прав!» В Германии социальный дарвинизм нашел себе дополнение в виде концепции пангерманизма, которая стала «расистским подспорьем попытке легитимизации ультранационалистических настроений»^[137].

«Экономическое развитие и покорение заморских территорий подавалось как происходящие в силу «естественных особенностей» народов, «то есть расовых черт». Так или иначе, на этом формировались далекоидущие планы и задачи. Расистский пангерманизм, долженствующий вылечить мир, оказался источником псевдонаучной «закамуфлированной легитимизации» дальнейшей экспансии»^[138].

Теории, провозглашавшиеся под девизами теории белого человека, несмотря на то, что в них просматривалось лицемерие, и впредь опирались на требование моральной легитимизации для правительств империй, способствуя установлению и развитию системы, которая преследовала цель расширять территории колоний. В то время пангерманизм и социальный дарвинизм категорически отбрасывали все упреки совести, решительно и без каких бы то ни было моральных норм провозглашали право сильнейшего.

«Роль главенствующих, фундаментальных ценностей, — писала Хельге Просс, — играли в кайзеровской Германии порядок, послушание, субординация, долг, работа, результат, дисциплина и эффективность функционирования. В соответствии с мнением большинства представителей буржуазии, как мужчин, так и женщин, свои личные ценности, требующие реализации, сопрягались с ценностями государства, монархии и народа, выводя на международный уровень [Германию]»^[139].

«Большинство населения грезило немецким величием, высоким положением Германии на международной арене и в политике, которое обеспечило бы немцам надлежащее положение среди самых влиятельных мировых держав. [...] Государство стало ценностью само по себе»^[140].

Культ всемогущей державы, способной расширить свою империю за счет новых территориальных завоеваний, шел рука об руку с чувством расового превосходства. Историк Ганс-Ульрих Велер признает фашизм логическим следствием создания подобных теорий: «Не секрет, что в 70-х и 80-х годах XIX века социальный дарвинизм получил широкое распространение среди промышленно развитых стран Запада и оказал неожиданно сильное влияние. В качестве своего апогея теория получила расистский радикализм в форме национал-социализма»^[141].

ТРИ РОССИЙСКИЕ ТЕОРИИ ЛЕГИТИМИЗАЦИИ ИМПЕРСКОЙ ЭКСПАНСИИ: ПРАВОСЛАВИЕ, ПАНСЛАВИЗМ И КОММУНИЗМ

Теперь пришло время посмотреть на Россию — какими теориями пользовалась эта страна для оправдания своей территориальной экспансии в разные времена. Как уже упоминалось, в первом столетии экспансии в легитимизации вообще нужды не было. Захват новых территорий — это был «нормальный способ жизни» России. Его можно сравнить с дыханием, которое осуществляется без подключения сознания. Такой захват касался преимущественно территорий свободных и незаселенных. Необходимость в формулировании какой бы то ни было теории легитимизации возникла лишь тогда, когда дело дошло до территорий, заселенных иноплеменниками. Можно выделить по крайней мере три такие теории:

1. Православие.

2. Панславизм.

3. Коммунизм.

Все три направления так или иначе связаны между собой, но здесь мы рассмотрим их как отдельные и последовательные фазы. Первая из теорий касается православия, это религиозная легитимизация, подобная тем, которыми пользовалась Западная Европа в ранний период колониальной экспансии, особенно Испания. Для России православие изначально было определяющей религией, отличаясь от христианства Западной Европы тем, что протестантизм или католицизм были вероисповеданиями не одного государства, а нескольких держав. После падения Константинополя в 1453 году Россия осталась единственным православным государством в мире. Этот факт вызвал особое чувство исключительности у последователей данной религии. Москва назначила себя «Третьим Римом», дошло даже до теоретического обоснования специфического российского мессианства, в котором Россия представлялась единственным истинным источником спасения рода человеческого. Стоит обратить внимание на схожесть этой ситуации с ситуацией, когда на международную арену вышел молодой Советский Союз. В 1917 году Россия снова стала единственным в мире представителем и последователем коммунистической идеи. Будучи единственным коммунистическим государством в мире, она назначила себя на роль маяка человечества. Мессианизм раннекоммунистического периода выражался в тезисе «социализм в отдельно взятой стране», который по сути есть калька с православного мессианства царской России с тезисом «Святая Русь». Надо иметь немалые амбиции, чтобы назвать свою страну святой.

«Приписывание себе статуса «святого народа» неразрывно связано с концепцией избранного народа и коллективным освящением»^[142]. Правда, Россия не первой назвала себя святой. В западной истории уже был прецедент, а заодно и соперник — в лице Священой Римской империи во главе с императором Австрии^[143].

В одно и то же время император в Австрии и царь в Москве претендовали на звание прямого наследника пришедшей в упадок христианской Римской империи. Располагаясь в центре Европы, Священная Римская империя под управлением императора Австрии была, надо признать, весьма несовершенным продуктом федеративного устройства. Фактически это был конгломерат немецких княжеств, переставший существовать после нападения Наполеона в 1806 году. Тем временем русские цари были на пути централизации власти с наращиванием военной силы и легко могли проводить политику территориальных завоеваний.

СИМБИОЗ ГОСУДАРСТВА И ЦЕРКВИ

Православие переросло в теорию, одобряющую территориальную экспансию в XVIII–XIX вв., когда Россия начала движение в южном направлении, на территорию Османской империи. На этот раз уже не было нужды мериться своим христианством с «братьями-христианами», которыми можно считать протестантских шведов или католических поляков, в данном случае врагами были нехристиане исламской державы. Народы, оставшиеся под властью османов, такие как греки, болгары или сербы, исповедовали православие, как и русские, а русский царь считался главным защитником православной веры на земле. В связи с этим российская империалистическая экспансия в южном направлении проводилась под лозунгами защиты православия. Например, Крымская война стала выражением конфликта с османской и Французской империями о месте и роли России как защитника православия и святых мест в Иерусалиме. На удивление, православие как никакая другая европейская религия идеально подходило для оправдания территориальной экспансии, ибо имело статус государственного вероисповедания. Царь Петр I ввел бюрократический контроль церкви государством, установив светскую должность оберпрокурора при Святейшем Синоде. Это был чиновник от правительства, который выносил окончательное решение на собрании епископов^[144]. Петр I, царь с прозападными взглядами, хотел подчинить себе церковь, которую в глубине души считал бездонным резервуаром бесполезных идей.

Его преемники впоследствии хотели лишь использовать церковь, в связи с чем с середины XVIII века можно наблюдать постепенный симбиоз церкви и государства. В конце XVIII века под управлением просвещенной Екатерины II этот симбиоз обретает прогрессивные черты. Появляются современные и просвещенные епископы, разделяющие взгляды царицы. Но уже в годы царствования реакционного Николая I (1825–1855), которого называют «жандармом Европы», церковь стала инструментом репрессивного государственного механизма. Правая рука Николая I, министр просвещения С. Уваров сформулировал крылатую триаду «православие, самодержавие, народность», которая была заложена в фундамент официальной российской государственной идеологии. Священники получали от государства зарплаты и статус государственных служащих, находясь под наблюдением. «Сама церковь находилась под постоянным контролем государства до такой степени, что полиция давала разрешение на содержание проповедей»^[145].

Священники стали выполнять функции информаторов. Они рассказывали полиции обо всех маргинальных ситуациях или странных взглядах, высказанных в парафии, выступая таким образом в роли неофициальных государственных шпионов. «Церковное учение исполняло роль крепкого фундамента для царя, а на широких сельских просторах священники выполняли еще и некоторые функции полиции»^[146]. Они были обязаны «сообщать содержание исповеди, если в ней демонстрировались «дурные намерения» против державы»^[147].

НОВАЯ ТЕОРИЯ ЛЕГИТИМИЗАЦИИ, ИЛИ ПАНСЛАВИЗМ

Одновременно с усилением националистических тенденций в XIX веке в дополнение к православию появилась еще одна теория легитимизации. Государственная экспансия перестала нести доминанту правящих династий, но все больше становилась делом всего народа. Повышающийся интерес к государственной политике вылился в теорию вседвижения. Главной его (движения) целью стало объединение в границах одной страны людей, говорящих на одном языке и имеющих общий культурный опыт. В Германии такое движение было названо «пангерманизм». В России поначалу оно проявилось в славянофильстве — романтическом течении, ориентированном исключительно на сугубо славянские достоинства в этическом и духовном измерениях; позже сформировался панславизм, то есть политическое движение, которое ставило своей целью объединение всех славян под эгидой России. Изначально царская династия относилась к этому движению с некоторой предвзятостью, имея в виду псевдомистическое значение, которое оно приписывало народу. Обычно народ рассматривался в известном контексте нации, но в этом случае речь шла о чем-то большем — о псевдомистической «эссенции» русских, об их исключительности среди народов, выражавшейся в естественной доброте, терпимости, детской вере и смирении, в покорности и тихой преданности «батюшке царю»^[148].

Правительство в Санкт-Петербурге, особенно после декабря 1825 года, опасалось демократического потенциала популистов-народников, молодых радикалов, идеализировавших жизнь простых россиян. Привязка Сергеем Уваровым^[149] слова «народный» к национальной идеологии спустя восемь лет после восстания декабристов была необходимой мерой для подключения новой концепции славянофилов, получившей одобрение власти. Таким образом потенциально подрывная идея стала опорой самодержавия и царизма. Тем не менее идея хранила в себе характер обоюдоострого меча, которым в равной степени можно как защитить царя, так и способствовать демократическому становлению. Вот почему правительство с опаской наблюдало за Первым славянским конгрессом, состоявшимся в Праге в 1848 году — в том самом году, когда Европой овладели революционные настроения. После Крымской войны все изменилось. Панславянское движение, как и его пангерманское отражение, отбросило детский лепет либеральнодемократической идеологии и начало приспосабливаться к требованиям авторитарной власти. Это случилось по двум причинам.

Во-первых, в Германии идея пангерманизма получила широкую поддержку среднего класса, которого в России на то время вообще не существовало. Распространением идей панславизма занималась небольшая группка местной интеллигенции, существовавшая в условиях двойной изоляции: она была оторвана как от реальной жизни народа, так и от аристократической действительности. В России либерально-демократическим идеям просто не хватило социальной поддержки. Движение панславизма связало себя с авторитарной властью еще и по другой причине: оно видело объединение славян более важным, чем проведение внутренних демократических реформ. Сильная авторитарная Россия должна была стать лучшей гарантией освобождения южноевропейских «братских народов», угнетаемых Османской империей.

Надо сказать, царь находился в весьма неоднозначном положении. С одной стороны, он был представлен в роли «освободителя» славянских народов, находящихся под гнетом Османской империи. С другой стороны, он не мог не считаться с мнением Австрии и Пруссии, в которых тоже проживали большие славянские общины. В свою очередь, Австрия и Пруссия без особого энтузиазма относились к панславянским освободительным тенденциям в России, ведь это могло привести к восстанию на их границах. Наконец, на имперской территории России проживали другие нации (не русские), которые тоже стремились завоевать право на независимость (к примеру, украинцы или поляки). В связи с этим не принималось даже к рассмотрению предоставление «равных прав всем славянам», которое провозглашалось в дни проведения Славянского съезда в Москве в 1867 году^[150].

Национализм, в царской версии, официально носил империалистический характер и опирался на существование и потребности империи. Ничего общего с правом на самоопределение народов он не имел. В Российской империи проживали разные народы, разных этнических корней и вероисповеданий, поэтому царь не мог сосредотачиваться только на этнической принадлежности или славянском происхождении. Когда был убит царь-реформатор Александр II, в 1881 году его сын Александр III, находившийся под сильным влиянием своего наставника Константина Победоносцева, с абсолютным убеждением принял этнический «великорусский» национализм за панславизм. После смерти Александра III в 1894 году его политику продолжил, в свою очередь, его сын Николай II. Это привело к усиленной русификации в Польше и прибалтийских губерниях, где велась языковая война, принуждающая людей к ассимиляции.

ОТ ПАНСЛАВИЗМА К РАСИЗМУ. ПОГРОМЫ И АНТИСЕМИТИЗМ

Новый русский национализм очень скоро приобрел отталкивающие черты. Он привел к усилению репрессий не только в отношении нероссийских народов, таких как поляки, но и в отношении других народностей «чуждой расы», которых не удалось ассимилировать. Первая атака была направлена против евреев. Дискриминация евреев и приписывание им роли козла отпущения начали становиться официальной политикой государства. Уже со времен Екатерины II в России стали применяться меры к ограничению евреев в правах. В 1791 году была определена так называемая «черта оседлости» — это ограниченная территория, на которой евреи имели право на жительство. Зона эта находилась на западном рубеже империи, приблизительно совпадая с территорией бывшего Польско-литовского княжества. Фактически евреи имели право проживать в Польше, Литве, Белоруссии, Украине, а также на небольшой территории России, которая считалась свободной землей. Восемьдесят процентов европейской территории Российской империи (за небольшим исключением) стали недоступны евреям. Более того, евреям запрещалось поселяться и в некоторых городах на территории обозначенной зоны. К 1795 году, после третьего раздела Польши, когда Россия провела аннексию Восточной Польши, а само государство перестало существовать как отдельная политическая единица, еврейская община, находясь в зоне проживания, разрослась примерно до 5 млн человек. Так «зона» стала территорией наибольшего скопления евреев в мире. Высокая концентрация и ограниченная территория делали евреев удобной целью для атаки.

Эта возможность была использована сразу после покушения на жизнь Александра II в 1881 году. В убийстве царя сразу обвинили евреев. Это дало сигнал к многочисленным погромам (грабежам, изнасилованиям, убийствам) в южной части империи. Волна насилия залила регион на три года. Правительство не только отказалось от наказания виновных, но и явно или неявно поддерживало их. Победоносцев, серый кардинал режима, а также известный антисемит, провозгласил следующий принцип: «Одна треть евреев пусть эмигрирует, одна треть пусть крестится, а одна треть пусть умрет от голода». Понятно, что за новыми репрессиями — «майскими законами»^[151] — стоял он. Отныне евреям было запрещено поселяться в населенных пунктах, насчитывающих более 10 тыс. жителей. Еврейская собственность в селах подлежала конфискации, ограничивалось также число студентов-евреев в университетах. Официальный, государственный антисемитизм развивался параллельно с народным антисемитизмом, источником которого стала нелюбовь к представителям «избранного народа». Как утверждает Леонид Люкс, «антиеврейские лозунги сыграли весьма существенную роль в борьбе за человеческую преданность режиму. В среде консерваторов росла склонность объяснять острые внутренние социальные и политические конфликты, как и неудачи царской империи на международной арене (Берлинский конгресс 1878 года) активностью международного еврейства»^[152]. Главную роль в распространении антиеврейских настроений сыграло сильное шовинистическое движение панславизма, которое под конец XIX века набрало силу и теперь переживал лучшие годы своего существования — после проигранной войны с Японией и революции 1905 года.

К важнейшим антисемитским организациям относится также «Союз русского народа». Организация была создана в октябре 1905 года, развивалась весьма динамично и вскорости имела уже около тысячи представительств на местах. Едкий антисемитизм этой организации можно сравнить разве что с Mein Kampf Гитлера.

Один из теоретиков «Союза русского народа», В. Ф. Залевский, обвинил евреев в паразитировании и скрытом стремлении захватить мир. «Евреи — это вредоносное племя, — писал Залевский, — не любит тяжелого труда и стремится жить с труда других, кто должен работать за них». «И хотя евреи... — продолжает автор, — грабят русский народ, им все мало. Хотят себе подчинить русский народ полностью, стремятся стать его господами»^[153]. В резолюции, принятой на конгрессе организации 1915 года и подготовленной инициативной группой под названием «К борьбе против жидовского превосходства», слово «евреи» везде аккуратно заменено на презрительное «жиды». В самой же резолюции читаем, что необходимо запретить евреям брать на работу православных русских и занимать какие бы то ни было должности в российских фирмах. Русские школы не должны принимать еврейских детей, а русским надо запретить пользоваться услугами еврейских врачей и принимать пишу вместе с евреями. Лучшим решением вопроса «талмудического жидовства» было бы «изгнание их с русских территорий на основании законодательства Российской империи»^[154].

В антисемитской программе «Союза русского народа» написано также, что «русский народ, который держит в руках русскую землю и построил мощную державу, пользуется преимущественным статусом в национальной жизни и в государственной администрации». Среди требований в документе находим, кроме всего прочего, предложение сократить количество депутатов еврейской национальности в Государственной думе до трех: «Такое сокращение крайне необходимо, если иметь в виду вредительскую, антигосударственную деятельность объединенных еврейских масс, их агрессию и ненависть ко всему русскому, а также бессовестность, продемонстрированную ими во время революции [1905 года]».

Дополнительно написано: «Естественно, евреи не могут быть членами Союза»^[155].

В сентябре 1903 года газета «Знамя», впоследствии ставшая официальным органом «Союза...», первая опубликовала в девяти статьях полный текст «Протоколов сионских мудрецов». Это был памфлет на тему всемирного еврейского заговора. Текст был написан около 1900 года в Париже по заказу шефа царской тайной полиции, вдохновленного Победоносцевым. В октябре 1906 года «Союз...» вернул к жизни «Черную сотню» — террористическую организацию, использовавшую свою отдельную военную форму. Ее желтые рубашки — предшественник, а возможно, и образец для черных рубашек Муссолини и коричневых рубашек Гитлера (Braunemde). Количество людей, участвующих в движении, быстро росло. На пике деятельности, который приходится на 1906–1907 гг., организация насчитывала 3 тыс. отделений, что для страны, которая фактически не имела гражданского общества, можно расценивать как величайший успех. Приходится признать, что это явление скорее свидетельствует не о формировании гражданского общества, а представляет собой антигражданскую тенденцию. Именно это движение сыграло решающую роль в организации погромов, пронесшихся в те годы по просторам России, неся смерть тысячам евреев. Вальтер Лакер, говоря о погромах, называет цифру более семисот. Но действия «Союза...» вдохновляли не только черносотенцев, но и царскую власть. «Большое количество парламентских следственных комитетов часто констатировали участие властей на местах; временами там, где не было подразделений «Черной сотни» [...] погромы были проведены руками полиции. [...] В действительности невозможно определить, когда эти погромы возникали спонтанно, а когда были тщательно спланированы и организованы»^[156].

Ненависть, направленная против меньшинств, разрасталась параллельно и в прогрессии с нелюбовью иностранцев из Западной Европы. Ксенофобия и враждебность часто были реакцией на воображаемое или реальное проявление неуважения со стороны европейцев. Уже в 1941 году Степан Шевырев, консервативный славянофил, писал: «Запад [...] при малейшей возможности высказывает нам свое неуважение, граничащее чуть ли не с ненавистью, оскорбляющей каждого россиянина, пересекающего европейскую границу»^[157]. Другой автор, Николай Данилевский — русский панславист, определивший биологические основы русского национализма, писал в своей нашумевшей статье «Россия и Европа»: «Европа не признает нас своими. Она видит в России и в славянах вообще нечто ей чуждое. [...] Все самобытно русское и славянское кажется ей достойным презрения»^[158].

Ксенофобский настрой панславистов против иностранцев находил в их душах то оправдание, что, мол, надо же что-то противопоставить вражескому отношению тысяч иностранцев против русского народа. Враждебность по отношению к Западу под этим углом зрения считалась нормальной реакцией и правильной защитой народа, обороняющего свое право на существование. Если мы окружены врагами, то не будет ли правильным их ненавидеть и готовиться к войне? Ханна Арендт определяет панславянский национализм как «племенной национализм, [который] всегда настаивает на том, что его народ окружен «миром врагов», что он «один против всех», что есть существенное различие между ним и другими народами. Утверждает, что его народ исключительный, единственный, не идущий в сравнение ни с каким другим и отметает даже теоретически саму возможность единства человечества задолго до своего возможного использования против человечности»^[159].

Масарик рассматривал это в контексте «зоологического национализма», воспевая славу якобы естественным, врожденным чертам русского народа^[160]. Русское чувство неполноценности относительно жителей Западной Европы было компенсировано чувством превосходства с верхом. Во время этого процесса русский континентальный империализм становился более расистским по сути, чем заморский империализм западных стран. Идеология панславизма — это оружие двойного назначения. Во-первых, она дает русским, как лучшим из лучших, право на подчинение себе «низших» народов, которые уже проживают на территории империи, а во-вторых, надо же «освобождать» другие славянские народы. Данилевский считал, например, что к будущей Российской империи должны были пристать все балканские страны, Турция, Венгрия, Чехословакия, Галичина и «Истрия с Триестом»^[161].

Националистическая теория расизма была определяющей оправдательной теорией империалистического экспансионизма России во время Первой мировой войны. Сам же расизм, однако, имел весьма хрупкую идеологическую базу — по двум причинам. Во-первых, решаясь на подрыв принципа фундаментального равенства всех людей, приходится мириться с расизмом со стороны соседей, которые, руководствуясь той же расистской теорией, считают, что они лучше русских. Собственно, так и случилось, когда нацисты определили свою расу как высшую в сравнении с «худшими» славянами. Во-вторых, декларирование расового превосходства по отношению к другим людям, проживающим на территории империи и опережающих русских с точки зрения культуры и жизненных стандартов (хотя бы балтийские народы), выглядит как шапкозакидательство и может быть легко разоблачено.

Вот почему Гэлбрейт сделал следующие замечания на тему континентальных империй с бесконечными границами — таких как Россия: «Там наблюдалось гораздо большее напряжение, чем в отдаленных районах империй Западной Европы, поскольку подданных такой колониальной державы трудно убедить в «худшести» относительно правящей нации. Действительно, правители, как и те, кем они правили, были белыми, если умывались. Немало подданных не уступало своим колониальным начальникам с точки зрения образования, культурных достижений или экономического статуса. Некоторые даже считали себя выше, и это касалось практически всех народов, подпавших под власть русских. Оставаться подданным правительства кого-то худшего, чем ты, — а строго говоря, кого-то, кого ты считаешь хуже себя, — это переполняет человека досадой»^[162].

РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ КАК ИСТОЧНИК НОВОЙ ТЕОРИИ ЛЕГИТИМИЗАЦИИ ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКОЙ ЭКСПАНСИИ

Октябрьская революция 1917 года обещала совершенно другой порядок. В период своего изгнания в Швейцарию Ленин считался самым суровым критиком царского империализма и самым ярым сторонником права на самоопределение народов, угнетаемых империей. Не много осталось от его идеализма, когда в результате революции в новых, независимых государствах власть захватили большевистские правительства. В результате Гражданской войны 1918–1922 гг. большевики получили большую часть территории бывшей царской империи^[163]. В годы правления Ленина-Сталина обозначился конфликт относительно дальнейшей политики этих территорий. Сталин, стоявший во главе Народного комиссариата по делам национальностей, не хотел предоставлять советским республикам даже формальную независимость. Он считал, что им следовало присвоить статус автономных республик, функционирующих под управлением России. Ленину же это сильно напоминало прежнее имперское доминирование, он предложил федеративное устройство всех республик вместе с Россией как равным партнером в рамках Союза Советских Социалистических Республик^[164].

Если бы Сталину удалось реализовать свою концепцию, распад империи, состоявшийся через семьдесят лет, был бы более тяжелым и, скорее всего, кровавым. Советский Союз Ленина делал вид, что не является империей, а лишь добровольным объединением социалистических республик. Панславизм, социальный дарвинизм, расизм и великороссийский шовинизм официально были отброшены. Основным принципом самоидентификации в Советском Союзе стало не обращение к национальной общине, а доминирование рабочего класса. Более того, это касалось не одной только России, но всего мира. Могло показаться, что интровертный российский шовинизм XIX столетия превратился в универсализм, ориентированный вовне. Этот универсализм, хоть и имел в виду защиту лишь одного класса, был, по крайней мере в теории, аутентичным, ведь, согласно марксистской теории, социалистическая революция должна привести к появлению коммунистического общества, которое спасло бы все человечество, в том числе и бывших капиталистов.

Несмотря на принципиальную разницу между коммунистическим имперским и недавним панславянским национализмом, эти концепции имели два общих элемента. Первый из них — мессианизм. Коммунистическая Россия осталась избранным народом, правда теперь не по причине некой духовности, биологического или культурного превосходства русского народа, а в силу роли авангарда революции. Другой же элемент, объединяющий две концепции, — это паранойя. Синдром осажденной крепости, бывший столь характерным для царского режима (ведущего в те годы «большие игры» за Азию с Британской империей), остался в молодом Советском Союзе в качестве объединяющей составляющей, ведь уже скоро страну объявят врагом капиталистического мира. Коммунистические лидеры, особенно Сталин, внедрили и третий элемент, который так напоминал режим царских времен, — самодержавие. Соединение этих трех элементов очень скоро дало те же самые результаты — возродило великорусский национализм и имперскую экспансию. Новым стало разве то, что для своих национальных имперских амбиций Россия начала использовать международное коммунистическое движение. На этот факт еще в 1942 году обратил внимание Йозеф Шумпетер: «...Коммунистические группировки и партии во всем мире, естественно, имеют наибольшее значение для российской внешней политики. В итоге нет ничего удивительного в том, что официальный сталинизм в последнее время вернулся к пропаганде концепции борьбы между капитализмом и социализмом — неминуемой мировой революции, — невозможности длительного мира, до тех пор пока где-либо существует капитализм, и т. д. Тем более важно понять, что подобные лозунги, хотя они полезны и необходимы с российской точки зрения, искажают реальную картину российского империализма. [...] Российская проблема состоит не в том, что Россия — социалистическая страна, а в том, что она — Россия. Фактически сталинистский режим по существу является милитаристской автократией, которая благодаря тому, что она правит с помощью единственной и жестко организованной партии и не признает свободы прессы, разделяет одну из определяющих характеристик фашизма»^[165].

Тайный протокол пакта Молотова — Риббентропа в августе 1939 года давал Сталину возможность аннексировать балтийские страны, часть Польши и Бессарабии (Молдову) и начать войну с Финляндией. Все это не имело ни малейшего отношения к международной классовой борьбе, а скорее отсылало к желанию укрепить царскую империю образца предреволюционных лет. В период Второй мировой войны имперские и универсалистские лозунги, по крайней мере временно, были отставлены на второй план. Военные действия не происходили под эгидой «великой пролетарской войны», не говорилось также и о «великой советской войне». Еще меньшее значение имела война против капиталистического «классового врага». Этот период был вписан в учебники истории как Великая Отечественная война. После репрессий 30-х годов^[166] Сталин мог пробудить в гражданах сочувствие к режиму только через обращение к пламенному патриотизму. Что характерно, в годы Второй мировой войны вновь вернулись старые панславянские лозунги. Как утверждает Ханна Арендт, «Сталин вернулся к панславянским лозунгам в годы последней войны. Организованный победителями-русскими панславянский конгресс в Софии в 1945 году принял резолюцию, в которой “признание русского языка как языка конгресса и официального языка всех славянских стран — это необходимость не только международная, но и моральная”»^[167].

Ялтинская конференция, состоявшаяся в феврале 1945 года, после которой Сталин получил права на Центральную Европу, привела в итоге к давней панславянской мечте — объединения всех славянских стран Восточной Европы под гегемонией России. Джордж Кеннан утверждает, что главной целью Сталина был не коммунизм, а территориальная экспансия: «В российских умах господствовало убеждение, что если нельзя рассчитывать на помощь со стороны западных народов, то остается единственное — строить как можно более проникающую силу не только в границах 1938 года, но и расширять территорию новых завоеваний, чтобы таким образом укрепить стратегические и политические позиции России, а дополнительно создать зону влияния за границами страны. Описывая такую программу экспансии, советские плановики много в чем опирались на основы старой, традиционной царской дипломатии. [...] Западный мир имел возможность сориентироваться, что на фоне трагических событий в России, начиная с августа 1939-го, люди Кремля никогда не верили в программу территориальной и политической экспансии, что так полюбилась царским чиновникам»^[168].

Справедливости ради, кроме риторики «мировой революции», возвращавшейся как бумеранг, главнейшей целью советских лидеров была оборона и расширение Российской империи. На этой логике советские политики воспитывались вплоть до последних дней СССР, особенно в период непродуманного вторжения в Афганистан в 1979 году. В момент распада Советского Союза в 1991 году казалось, что эпоха империалистической экспансии России наконец завершилась. Правда, оставался вопрос, готова ли Россия принять ту новую постимпериалистическую реальность, так как это ранее сделали бывшие колониальные государства — вспомнить хотя бы Британию, Францию, Голландию или Португалию. В следующем разделе рассмотрим, как Россия соревновалась с новым status quo и как после короткого периода посткоммунистического перевода дыхания у империи снова стали проявляться наработанные имперские привычки.

Глава третья

Путин и конец российской «усталости от империи»

Сейчас, с высоты прошедших лет, очевидно, что 1991 год для России был первым шансом в современной истории вырваться из порочного круга имперского экспансионизма и колониального подчинения соседних народов. Распад империи случился не по причине начала войны. Империя развалилась по внутренним причинам: низкой отдачи плановой экономики, отсутствия свободы, коррупции и бюрократической перегрузки. «Много россиян устало поддерживать и дотировать экономики бедных регионов СССР, в том числе Среднюю Азию. По их мнению, экономические реформы и модернизация России имели больше шансов на успех в том случае, если российское государство отбросит свое колониальное прошлое»^[169]. Для молодых либеральных реформаторов развал империи стал настоящим освобождением, словно страна в одночасье сбросила исторический балласт. Интуиция подсказывала им, что для развития в сторону либеральной демократии западного типа Россия должна отказаться от многовекового наследия имперских завоеваний и притеснений. Игорь Яковенко признается, что «распад СССР явился самой крупной удачей за последние полвека»^[170]. Почему? Потому что, как заметил Бжезинский, «Россия может быть или империей, или демократией. Эти две вещи невозможно объединить»^[171]. Демократия и империализм уничтожают друг друга^[172]. Как утверждает Чарльз Тилли, «части империи могут в основе отличаться определенной степенью демократии, империя же как целое остается в недемократической плоскости. Сегментация и средний уровень имперского масштаба исключает гражданское равенство, делает невозможным предоставление консультаций по вопросам гражданских прав»^[173].

Бжезинский был прав, когда писал: «Если не будет империи, то у России есть шансы стать подобной Франции или Великобритании, или как постосманская Турция — нормальным государством»^[174].

Дает ли «усталость от империи» шанс стать «нормальным государством»?

Распад Российской империи был крайне нетипичным. Абстрагируясь от освободительных движений в балтийских республиках, которые предшествовали развалу империи, настоящую причину следует искать не на периферии с ее националистическими тенденциями колониальных народов, а скорее в националистических тенденциях самой России. Таким образом вышло на поверхность противоречие, присущее самому Советскому Союзу. Несмотря на то, что все руководящие должности находились в руках этнических русских, а именно контроль над партией, армией, КГБ и тяжелой промышленностью, — русская нация была вытеснена на задний план во имя явления новой, во многом искусственно созданной социальной единицы — советского гражданина. По сути «сильное национальное русское движение [...] готовило почву для антисоветского движения. Битва за демократию вместе со стремлением к возрождению русского национального самосознания под управлением Ельцина в 1989–1991 годах открыла дорогу к распаду советского коммунизма и развалу Советского Союза»^[175].

На самой верхушке государства можно было наблюдать некоторое проявление превосходства перед другими народами, особенно перед теми, что имели более высокие жизненные стандарты^[176]. Бедные регионы получали от Москвы дотации и поддержку бюджета. Перед распадом все пользовались преимуществами объединения, имея возможность покупать энергоносители по низким ценам. Временами дотации выливались в серьезные цифры. Например, в 1991 году семь советских республик получили дотацию из бюджета Союза, причем для Таджикистана и Узбекистана сумма предоставленной помощи составляла фактически половину бюджета республик (соответственно, 46,6 и 42,9%)^[177]. Трудно удивляться, что в представлении среднего россиянина от империи не было никакой пользы — наоборот, она была серьезным финансовым бременем^[178]. Вместо того чтобы стать мотором экспансионизма российский национализм оказался дополнительной причиной дезинтеграции Советского Союза в связи с «усталостью от империи». Эта усталость могла стать толчком для возрождения русского национализма на совсем другом фундаменте — как демократической России, которая отреклась от имперских стремлений. Отказ от старых колониальных связей может быть полезным как для колонизатора, так и для людей, находящихся под его гнетом. Адам Смит писал об этом в годы американской революции: «При существующей системе правительство Великобритании будет постоянно испытывать регулярные потери от господства над своими колониями. Предлагать Великобритании добровольно отречься от своих колоний и позволить им самостоятельно избирать своих правителей, принимать законы и поддерживать спокойствие или объявлять войну, в зависимости от того, как им кажется правильнее в конкретной ситуации, было бы то же самое, что предлагать тактику, на которую не согласится ни одна страна в мире. Не глядя на то, как внимательно велось управление провинцией и насколько незначительными были доходы, приносимые провинцией в сравнении с расходами, идущими на ее поддержку, ни одна страна добровольно не откажется от такой власти. [...] Кажется маловероятным, чтобы самый большой энтузиаст, живущий своими мечтами, мог предложить что-то подобное и иметь какую-то надежду, что хотя бы небольшая часть такого проекта будет поддержана. Но если бы такое решение было принято, то Великобритания освободилась бы от ежегодных трат на поддержание правительств колоний в невоенное время, и тогда можно было бы подписать с колониями такой торговый контракт, который открывал бы простор Великобритании для свободной торговли. [...] Если бы мы попрощались с нашими колониями как хорошие друзья, то очень скоро у них открылось бы искреннее чувство привязанности к материнской стране, которое исчезло в период последних перепалок. Такая развязка [...] обеспечила бы хорошее настроение на время войны и в торговых отношениях; вместо радикально настроенных и драчливых подданных мы бы получили самых верных и добрых союзников»^[179].

Мудрые мысли высказывал Адам Смит, призывая к, казалось бы, немыслимым действиям — добровольно отказаться от своих провинций. Именно это случилось в 1991 году в Советском Союзе. Это был большой исторический шанс не только развития демократии в России, но и формирования новых, добрых отношений с бывшими советскими республиками.

СМЯГЧЕНИЕ ПОСТИМПЕРСКОЙ БОЛИ

К сожалению, в реальности ситуация развивалась несколько по-другому. Усталость от империи очень скоро прошла. Почти сразу же после распада возникла постимперская боль. Это естественное явление для государств, утративших колониальные позиции.

Еще в XIX веке британские беллетристы ожидали, что, когда дойдет до распада Британской империи, это станет национальной и международной катастрофой^[180].

После подписания мирного договора в сентябре 1919 года и развала империи Габсбургов вследствие победы союзников население нового, искусственно созданного государства Австрия испытало то, что можно назвать «шоком от потери империи». Они жили «в атмосфере апатии и непроходящей депрессии»^[181].

В Нидерландах после Второй мировой войны появилась расхожая фраза: «Indië verloren, rampspoed geboren» — «Утрата Индонезии будет началом катастрофы»^[182].

Похожие чувства национальной катастрофы можно было наблюдать во Франции во время деколонизации. Там дошло до восстания OAS — террористической ультраправой организации.

В свою очередь, Егор Гайдар так описывал постколониальную боль в России: «Медицина знает такой синдром, когда у человека после отрезания конечности еще долгое время эта конечность болит. То же самое происходит и в постимперском сознании. Утрата СССР — это факт. Этот факт принес социальную боль разделенных семей, страдания родственников за рубежом, ностальгические воспоминания о славном прошлом и досаду по поводу потерянных территорий»^[183].

Деколонизация — это всегда болезненный процесс. Как утверждает голландский социолог Ван Доорн, «колонизировать означает «заставлять» других, но и заставлять себя». Это объясняет тот факт, что, с точки зрения колонизатора, в игре не стоит забывать, что происходит «инвестиция не только в плоскости экономики, но и культур, и морали»^[184].

Вспоминая о потере Индонезии, Ван Доорн припомнил и «великомасштабный, почти всеохватывающий обман» голландцев, который может объяснить, почему «период скорби по [голландской] Индонезии оказался столь тяжелым». Автор вспоминает «дополнительный факт [...], что Индонезия составляла фактически всю нашу империю. Все государства-колонизаторы столкнулись в период Второй мировой войны с проблемой деколонизации, но в то время, когда Англия или в особенности Франция теряли свои позиции в мире постепенно, Нидерланды лишились всего в одночасье»^[185].

Такое явление («в одночасье») наблюдалось и в случае с Россией. Деколонизация была внезапной, неожиданной и тотальной. Границы России были начерчены заново, но после столетия практически непрерывной экспансии контуры государства почти совпали с границами XVI века.

ДВЕ РЕАКЦИИ НА ГИБЕЛЬ ИМПЕРИИ: ОДОБРЕНИЕ И ПРОТЕСТ

К гибели империи можно отнестись двумя способами: можно эту гибель принять или нет. К сожалению, в случае с Россией после короткого периода шока утрата не привела к постепенному одобрению, только к волне шовинизма и национализма. Развал империи спровоцировал ностальгическую тоску по утраченному величию. Она была замешана на желании реванша и чувстве ненависти к «врагам», развалившим Советский Союз. Егор Гайдар, министр-реформатор ельцинской поры, так вспоминал ход процесса: «В России наивысшая степень постимперского синдрома, связанная с радикальным национализмом, наступила не сразу, как я ожидал, а позднее»^[186].

Далее он пишет: «Мы были убеждены, что преодоление постепенной рецессии и начало экономического роста, связанное с очевидным ростом доходов людей, спровоцирует в их умах вместо нереальных грез о воссоздании империи прозаическую заботу о собственном благосостоянии. Мы ошибались. Опыт показал, что люди в массе своей не думают об империи во времена глубокого экономического кризиса, когда неизвестно, хватит ли денег до следующей зарплаты и будет ли вообще эта зарплата и эта работа.

Вместо этого, с усилением чувства экономической безопасности и уверенности, что зарплата в следующем году будет выше, чем в этом, а проблема безработицы [...] нас не касается, что жизнь на самом деле изменилась, ситуация стабилизируется, человек возвращается домой и вместе с семьей садится смотреть советские фильмы, в которых наши шпионы лучше ихних, в которых мы всегда побеждаем, в которых жизнь всегда проходит в солнечной атмосфере. Тогда человек начинает говорить о том, как враги уничтожили великую страну и как мы им еще покажем, кто здесь масть держит»^[187].

Гайдар четко дает понять, что российское возрождение не наступило в силу определенного квазимарксистского истощения (Verelendurig) народа. Напротив, это явление начало давать о себе знать параллельно с улучшением материального положения и чувством безопасности, когда люди начали наконец отвлекаться от мыслей о своем завтрашнем дне. Новый российский национализм стал проявляться не только благодаря улучшению уровня жизни. Важным компонентом следует считать еще две причины. Первая — вполне понятная — контрреволюционное движение, наступающее всегда после каких-то революций. Другой причиной следует признать специально запущенную руководством националистическую пропагандистскую кампанию.

ПИТИРИМ СОРОКИН И НЕПРЕКРАЩАЮЩИЙСЯ РЕВОЛЮЦИОННО-ИДЕОЛОГИЧЕСКИЙ ЦИКЛ

На явление контрреволюционных движений обратил внимание еще Питирим Сорокин (1889–1968), который в качестве молодого либерала боролся с царским режимом перед Первой мировой войной. Неоднократно судимый при Николае II, он в 1917 году стал личным секретарем Керенского, премьера временного демократического правительства, который оказался у власти сразу после Февральской революции. Большевики приговорили его к смерти, но в 1922 году Сорокину удалось эмигрировать. Выехав в Соединенные Штаты, он стал одним из влиятельнейших социологов мира, основал кафедру социологии в Гарвардском университете. Сама история его жизни подталкивает к изучению и анализу революций и их социальных последствий.

В книге «Человек и общество в условиях бедствий...» (1946) он разделяет любые революции на фазы: «Теоретически в рамках каждой революции можно выделить две фазы: первая — деструктивная и «освободительная», вторая — конструктивная и «ограничительная»^[188]. [...] [Вначале] быстро принимаются и обретают популярность все идеологические течения, направленные против институтов притеснения, причем таким образом, при котором причиняют больше всего вреда протестующим. [...] Если революция носит политический характер, то и идеология имеет преимущественно политический характер; если же революция имеет и экономическую подоплеку, то идеология имеет экономический характер; если революция касается религиозной жизни, идеология имеет религиозный характер. [...] Поскольку экономические революции идут гораздо дальше, чем, скажем, политические, редко оказывается, что они не принимают в идеологию политические, религиозные и националистические компоненты. Самые значительные революции, как правило, имеют экономический характер»^[189].

Сорокин вспоминает Парижскую коммуну и Октябрьскую революцию 1917 года, приводя примеры экономических революций. Не остается сомнений, что российская революция 1991 года — положившая конец коммунизму и его плановой экономике спустя более чем 70 лет и снова установившая систему рыночной экономики — не была лишь политической, но также и экономической. В результате она зацепила множество сфер и пошла очень далеко, вызвав сильный резонанс, прежде всего с Октябрьской революцией 1917 года, которую de facto окончательно похоронила.

Революция, однако, процесс диалектический. Как правило, уже в зародыше кроются возражения, то бишь контрреволюция. После первой волны революционного фурора наступает другая фаза — когда маятник отклоняется в противоположную сторону.

Сорокин так описывает этот процесс: «Все знают рефрен: «Во всем виноваты Руссо и Волькотер», который повторялся на втором этапе французской революции, когда идеология первой фазы проигрывала взглядам Шатобриана, Жозефа де Менстра, Луи де Бональда и других. Та же история повторилась во времена русской революции [Октябрьской 1917 года]. На первом этапе атаковали буржуазную науку и философию, Пушкина, Чайковского и других представителей «дегенеративной аристократии» и «буржуазии». Под особым контролем пребывали религия, цари и известные генералы былых времен, семья, брак и сексуальная сдержанность. На втором этапе революция отказалась от исторических марксистских текстов, повернулась к семейному теплу, снова хвалила сексуальную сдержанность, а Пушкина и Чайковского подняла на высший пьедестал. Восхваляла наиболее выдающихся русских царей, известных генералов и даже религиозных лидеров прошлого. Прославляла патриотизм, «наше советское отечество». [...] Советская Россия вела ту же международную политику, что и царский режим»^[190].

По соображениям Сорокина, «идеология второй фазы привносит возрождение идеологии, доминировавшей в обществе накануне революции, облекаясь в новые одежды и цвета. Это объясняет, почему во времена практически всех великих революций идеология первой фазы в течение второй становится непопулярной»^[191]. Это может прояснить, почему капиталистический либерализм типа «парней из Чикаго» Мильтона Фридмана, последователи которого возглавили реформы начала 90-х годов XX века, сегодня так непопулярны в России, кстати, как и главные герои Перестройки. Обвинения по поводу экономического кризиса и развала Союза бросаются сегодня не только тем, кто возглавил революцию — Горбачеву и Ельцину, — но и либеральным министрам-реформаторам, таким как Егор Гайдар или Андрей Козырев. Нет сомнений, что Путин представляет направление «возрождения» России после хаотического периода трансформаций. Именно Путин назвал распад империи «наибольшей геополитической катастрофой XX века». Не хочет он, правда, возвращения коммунизма, однако, без всяких сомнений, привычным образом, характерным для второй фазы революции, делает ставку на то, что было уничтожено на первой: сильное централизованное государство, позитивная оценка «геополитического гения» Сталина, выдающаяся роль спецслужб и вековечная слава Российской империи.

ПРОВЕДЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ПРОПАГАНДЫ УСТАМИ ЛИДЕРОВ

Другим фактором, на который наслаивается русский национализм и ностальгия по империи, является сознательно задействованная лидерами страны шовинистическая и националистическая пропаганда. Путин представляет себя не только как лидера и руководителя, но также как редкого счастливчика: период его двух первых президентских сроков правления пришелся на значительный рост цен на нефть и природный газ. Россиянам было угодно ассоциировать рост благосостояния не со слепой ситуацией на мировом рынке, а с активной ролью президента, который, хотя и не заслуживал слов благодарности, тем не менее с удовольствием их принимал. Эта популярность помогла ему в провозглашении националистических лозунгов. Сталин был реабилитирован как вождь, гений, стоявший за победой в Великой Отечественной войне. Зверства, чистки, экзекуции и убийства простых людей свелись к роли исторических деталей, без которых не удалось бы модернизировать отсталую страну, а еще лучше — забыть об этом и никогда не упоминать в публичной дискуссии. Ненадолго открытые архивы КГБ были снова закрыты. Выдающиеся империалисты, такие как Петр I, Екатерина II, Николай I и Александр III, также были реабилитированы и возвращены на пьедестал славы. В сентябре 2000 года царь Николай II был канонизирован и официально введен в список святых Православной церкви. Этот исторический поворот в сторону империалистической славы совпал с нарастающей враждебностью по отношению к бывшим советским республикам.

Сознательно задействованная националистическая пропаганда стала просто инструментом в руках новой властной элиты, так называемых силовиков, которые у номенклатуры советских лет переняли контроль над государством и экономикой. Эта новая элита исполняла еще одну функцию: согласно старой доброй сталинской традиции создавала внутренних и внешних врагов. Режим требовал врагов народа, чтобы направить на них всю агрессию обычных людей, живущих в стране, не имеющей независимых судов и реальной демократической свободы, в стране, в которой политические партии управляются Кремлем, полиция, вместо того чтобы защищать граждан, являет собой для них опасность, а убийства журналистов и активистов, отстаивающих права людей, становятся повседневностью. Национализм — это известный вентиль безопасности для угнетенных людей. Политика российской властной элиты, сознательного укрепления националистических тенденций и распространения чувства страха стала предметом анализа социолога Лилии Шевцовой. Она пишет, что «режим сознательно старался держать позицию гражданского мнения в шизофреническом положении, чтобы таким образом не допустить формирования гражданской культуры и ментальности законности. Если в России усиливались ожидания «особого пути» или «сильной руки», то это делалось не потому, что россияне не способны жить в свободном демократическом обществе, а по причине сознательной дезориентации и сознательного захвата элиты созданным ею же капканом страха, фобии и отсутствия уверенности»^[192].

Пропагандируя национализм и разжигая ксенофобские настроения (не только против иностранцев, но также против мусульманских меньшинств, которые часто безапелляционно представляют в роли «террористов»), руководители государства пытаются объединить людей, используя то, что Хайек называл негативной программой: «Человеческая природа такова, что люди гораздо легче приходят к согласию на основе негативной программы — будь то ненависть к врагу или зависть к преуспевающим соседям, чем на основе программы, утверждающей позитивные задачи и ценности. «Мы» и «они», свои и чужие — на этих противопоставлениях, подогреваемых непрекращающейся борьбой с теми, кто не входит в организацию, построено любое групповое сознание, объединяющее людей, готовых к действию. И всякий лидер, ищущий не просто политической поддержки, а безоговорочной преданности масс, сознательно использует это в своих интересах»^[193].

Такой национализм, который официально пропагандируется вместе с ксенофобией и развитием системы стереотипов врагов (чеченские террористы, НАТО, журналистские расследования, демократическая оппозиция, гражданские организации, активисты по правам человека) имеет целью не только объединить людей и связать их «негативной программой» режима (его позитивная программа остается великой тайной для россиян, а возможно, и для их лидеров). Эта программа призвана исполнять еще одну функцию, а именно легитимизировать ограничение гражданских прав. Ульрих Бек описывает этот механизм следующим образом: «Во всех прежних демократических режимах можно было выделить два типа власти: один исходит от народа, другой — от врага. Стереотипы врагов придают сил. Стереотип врага имеет наивысший конфликтный приоритет. За счет него можно собрать и выработать все остальные гражданские антитезы. Можно сказать, что стереотип врага — это альтернативный источник консенсуса, когда другие методы в современном мире регрессируют. Под влиянием таких стереотипов демократия выключается автоматически»^[194].

Кроме двух вышеупомянутых следствий — «привязывание» людей к режиму и ограничение демократических прав, — пропаганда национализма самодержавными лидерами приводит еще к одному. Националистический запал может быть использован двумя способами: как инструмент внутренней политики и как инструмент внешней политики. В первом случае национализм и ксенофобия отвлекают внимание людей от существующих проблем в стране, что приводит к более тесной привязке людей к режиму и оправдывает ограничения демократии или (также) укрупняет масштабы подавления демократических свобод. Во втором случае, без вреда для первой функции, национализм и ксенофобия дополнительно усиливают ревизионистские и неоимперские постулаты внешней политики, стремящейся изменить международный status quo.

Главный вопрос: какую ситуацию мы получим в случае новой волны российского национализма — № 1 или № 2. Егор Гайдар давал неутешительные прогнозы: «Нетрудно использовать эту боль [утраты империи] с политической целью. Достаточно несколько слов, которые давали бы понять, что «вот, нас вытолкали в спину», «это все вина иностранцев, которые отняли у нас нашу собственность», «отберем их собственность, и заживем хорошо» — и готово. Не нужно даже говорить это прямо, примеры можно найти в любом нацистском пропагандистском учебнике. Успех гарантирован. Такая популистская тактика, обращенная к социальной боли, является политическим атомным оружием. Мало кто ею пользуется, а кто осмеливается, тот заканчивает трагически. Такие лидеры доводят свои страны до катастрофы. К сожалению, за последние годы в России был открыт ящик Пандоры. Отсылки к постимперской ностальгии, националистическая ксенофобия, типичный антиамериканский и даже нетипичный антиевропейский тон, который звучит сегодня, очень скоро может стать нормой. Надо понять, что все это очень опасно для страны и мира»^[195].

Нынешний режим держит в тайне свои долговременные планы относительно внешней политики. Эту карту придерживают до самого конца. А тем временем приходит много тревожных сигналов. Россия играет в опасную «Большую игру»^[196] в Восточной Европе и на Кавказе, дестабилизируя регионы и пытаясь укрепить свои доминантно-имперские позиции. После вторжения в Грузию в 2008 году, в результате которого была разделена территория этого небольшого соседнего государства, можно было наблюдать активизацию военных маневров, названных «Запад-2009» и «Осень-2009», проведенных в августе — сентябре 2009 года при участии 30 тыс. солдат и офицеров. На них был приглашен сын М. Каддафи, но ни одного западного наблюдателя (чтобы обойти закрепленные в этом отношении нормы, члены делегации ОБСЕ были приглашены на два мероприятия попроще). Маневры «Запад» завершились в Калининградской области учебной тактической атомной атакой на Польшу (акция вызвала широкие протесты со стороны польского правительства). Дополнительно в российское законодательство были внесены поправки, позволившие применять атомное оружие в локальных конфликтах и против стран, не имеющих ядерного оружия (что является вопиющим нарушением Договора о нераспространении ядерного оружия). 10 августа 2009 года Д. Медведев подписывает указ, дающий право использовать российские войска на территории других стран «в целях защиты граждан Российской Федерации». Такие меры имели целью подготовку правового фундамента к возможному военному вторжению на территорию «ближнего зарубежья» России. Население России восприняло эти жесты как укрепление обороноспособности страны, в то время как соседние страны — скорее как жест агрессии. Как утверждает французский эксперт в области геополитики Жан-Сильвестр Монгренье, «русские, похоже, абсолютно убеждены, что в конце концов империя вернет себе свои [бывшие] территории»^[197].

Для большинства россиян существование Российской империи является настолько очевидным, словно оно возникло от самого сотворения мира, как будто это сама необходимость, вызванная la nature des choses [природой вещей]. Проблема лишь в том, что это не настолько же очевидно для бывших колоний, пришедших к своей независимости.

Воссоздание старой империи на новом основании требовало от российских лидеров большого, долговременного и сконцентрированного усилия, а также применения всех средств, имеющихся в распоряжении российского государства, — от инвестиций и экономического сотрудничества до экономического бойкота, от дипломатии трубопровода до энергетического шантажа, от применения «мягкого» дипломатического пресса до подкупа местных политических элит, от покушений до провокаций и применения военной силы.

В ПОИСКЕ НОВОЙ ТЕОРИИ ЛЕГИТИМИЗАЦИИ ДЛЯ ПОСТСОВЕТСКОЙ ИМПЕРИИ

Новый российский империализм требует идеологического обоснования. Каким образом российские правители объясняют свои неоимперские амбиции? Совершенно ясно, что уже невозможно призывать к какой-то особенной миссии, как это было в эпоху Советского Союза, определявшего себя защитником рабочего класса во всем мире. Невозможно и использовать теорию белого человека: она уже дискредитирована. Скорее можно призывать к «продвижению демократии» или охране прав человека, но в России это выглядело бы столь же неправдоподобно, как и в Белоруссии. Вместо всего этого наблюдается развитие некоторых элементов панславизма, Кремль определяет украинцев и белорусов «братскими народами» — напоминая им, что нельзя долго жить обособленно от «матери» — собственно России. Старый панславизм ставил своей целью освобождение славянских народов от чужеземного ига. Сегодня Беларусь и Украина — суверенные государства, которые не нуждаются в спасении. В отношении Беларуси или Украины этот новый российский панславизм принимает характер панроссизма с аргументом аннексий. (Кстати, эти слова подтверждает старый российский синоним к Украине — Малороссия). Закончатся ли на этом имперские амбиции России? А может, Россия также присматривается к Молдове, Казахстану, Южному Кавказу и республикам Средней Азии?

Если подытожить, то подоплекой для нового российского империализма в отношении бывших республик СССР являются лишь интересы российского государства. Сознательно подчеркиваю, что речь идет об интересах российского государства, а не народов России. Нет сомнений, что новый российский империализм подчинен потребностям правящих политических элит и военных, задачам их укрепления и консолидации. Но такая политика не направлена на среднестатистического жителя России, и тем более — на население других стран. Монгрени говорит об этом как об «идеологии власти для самой власти»^[198]. Другой французский эксперт в области геополитики пишет: «Прагматизм — это одна из характерных черт российской внешней политики начала XXI в. — прагматичное проявление полномочий с применением принуждения и игнорированием моральных принципов»^[199]. «Власть для самой власти», «игнорирование моральных принципов» — безусловно, мы имеем дело с теорией легитимизации. В этой роли выступает старый социальный дарвинизм (с XIX в.)., а собственно право сильного доминировать над слабым, добытое в результате победы над ним.

НОВАЯ ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ ТРИАДА: ПРАВОСЛАВИЕ, ВЕРТИКАЛЬ ВЛАСТИ И СУВЕРЕННАЯ ДЕМОКРАТИЯ

Российский поворот к политике силы начался еще в период правления Ельцина, который требовал от Запада признания российского droit de regard [права надзора] за «ближним зарубежьем». Недалеко от этого требования была брежневская доктрина «ограниченной суверенности». Запад, однако, не признал за Россией такого права. Проведение неоимперской политики противоречило западным стандартам либеральной демократии, которую в тот период декларировала Россия. За годы правления Путина основы демократии коренным образом изменились. Россия не реализует либеральную демократию западного типа, не придает большого значения организации и проведению справедливых выборов и смене власти. В стране действует «суверенная демократия».

Автором этой концепции стал Владислав Сурков^[200]. Сама по себе постановка вопроса предполагает, что концепция демократии уже не носит универсального характера. А это значит, что перестали существовать критерии, которые можно применить в равной степени по отношению к разным странам. «Суверенитет» демократии означает, что Россия (а именно ее власть) может на собственное усмотрение оценивать, выдерживает ли система демократические критерии. Тем самым режим защищается от критики со стороны международных организаций, иностранных правительств и правозащитников.

Но вернемся к «российской специфике», провозглашенной русскими славянофилами в XIX столетии. Они считали Россию исключительной страной, такой, что не может быть сравнима с какой-то другой, страной, характеризующейся своим неповторимым народом с его народностью. Путинская концепция «суверенной демократии» исполняла поначалу функцию оборонной концепции. Она использовалась в рамках защиты перед универсальной западной концепцией демократии, перед лицом которой российская практика не выдерживает критики. Но в последнее время она приобретает наступательный характер и находит использование в идеологической борьбе с Западом. Россия позиционирует себя как антизападная защитница суверенных демократий (читай: авторитарных режимов, функционирующих за демократическим фасадом).

Вторым столпом новой кремлевской идеологии является «вертикаль власти», как образно названы авторитарные правительства. Дополнением к этим двум столпам служит православная религия, позиции которой режим в последнее время сильно укрепил. Новая идеологическая триада удивительно напоминает известную, предложенную еще в XIX в. Сергеем Уваровым (министром просвещения при реакционере Николае I) другую трехэлементную связку: православие, самодержавие, народность. Православие получило свой давний статус чуть ли не государственной идеологии. Самодержавие нашло современное соответствие в «вертикали власти», народность же, отсылая нас к исключительной российской специфике, переоделась в «суверенную демократию». Таким образом были сформированы три идеологических столпа российской внутренней политики. Вместе они идеально сочетаются с новым обликом социального дарвинизма российской внешней политики.

Бывший мэр Москвы Юрий Лужков писал: «В современной России мы имеем дело с парадоксальной ситуацией. Элита, а в значительной степени и общество, продолжают поддерживать старые идеологические концепции, выплывшие на поверхность после развала коммунистической идеологии. Возьмем хотя бы искусственную дилемму: «С кем дружить — с Западом или с Востоком?». Этот вопрос как лакмус демонстрирует надуманные концепции, управляющие людьми и мещающие взаимопониманию. [...] Это также следствие отсутствия современного мировосприятия, проявившееся после исчезновения всеохватывающей идеологии коммунизма. Общество и элита в массе своей не смогли ассимилировать западный либерализм, не приспособились к западным социал-демократическим концепциям. Вместо чего имеем собственное видение, связанное с моделью великого царства XIX века, которое в противовес идеологии коммунистической или либеральной не применяется и не имеет практического значения в сфере внешней политики, более того, лишено интернационального элемента»^[201].

Лужков, хоть и не заслуживающий звания «кристально чистого демократа», указал на самое слабое место современной России, определяя его как идеологический вакуум — именно как отсутствие интернационального (читай: универсального) элемента.

Глава четвертая

Великий проект Путина

Многие русские считают, что Путин — человек провиденциальный. В июле 2011 года кремлевский политтехнолог Владислав Сурков без тени сомнения провозгласил, что Путин был послан России Богом, чтобы спасти страну в неспокойное время. «Я действительно считаю, что Путин послан России Богом в тяжелый момент»^[202], — сказал Сурков. Сам Путин, похоже, с этим согласен, ведь как бывший чекист из КГБ он — человек-миссия. «Чекистам кажется, что они находятся где-то над законом, — писала Евгения Альбатс. — Что хуже всего, они считают себя спасителями государства, единственным авторитетом в политическом и экономическом хаосе, в котором тонет страна»^[203].

Путин пришел к власти почти через восемь лет после того, как случилось событие, которое он называет «крупнейшей геополитической катастрофой XX века», то есть развал Советского Союза. После этой катастрофы наступил период хаоса, слабых и непредсказуемых правительств периода Бориса Ельцина и его клептократической «семьи» (к которой — о чем не следует забывать — принадлежал и Путин). Когда в декабре 1999 года Ельцин доверил Владимиру Путину обязанности руководителя страны, сразу стало понятно, что новый опекун правительства не собирается бороться с клептоманией воров и беззаконием. Первый президентский срок нового правителя был отмечен наделением Ельцина пожизненной неприкосновенностью и заведомой реабилитацией от любых обвинений. В действительности интересы Путина касались другой сферы. Речь шла о том, чтобы прекратить период российского «унижения» и заново отстроить утраченную империю. Эта «реконкиста» не могла, конечно, выглядеть как обычная реконструкция Советского Союза в его прежнем виде, ибо уже не могла воспользоваться идеологическим клеем, коммунизмом. Следовало найти новую базу для неоимпериализма обновленной России. На эту роль идеально подошли ультранационализм и экономический империализм — политические методы, которые сложно назвать инновационными.

Ростки этих инициатив стали пробиваться еще во времена Ельцина. Тогда из-за хаоса в экономике и политике их не удалось реализовать вполне. Политика же Путина ставила две основные цели:

1. Воссоздание как минимум славянского стержня бывшего Советского Союза.

2. Восстановление близкого экономического и военно-политического сотрудничества, под управлением России, с неславянскими странами, входившими в Советский Союз.

BACK IN USSR? ОТ ОБЪЕДИНЕНИЯ ГОСУДАРСТВ ДО РОССИЙСКО-БЕЛОРУССКОГО СОЮЗА

Параллельно с развалом Советского Союза президенты Российской Федерации, Беларуси и Украины 8 декабря 1991 года создали новое объединение — Содружество Независимых Государств (СНГ). Эта организация функционировала как территория для собирания фрагментов разрушенной империи. В действительности она не заслуживает называться даже тенью Советского Союза. Государства-члены, в том числе Россия, подчеркивали, что в ней принимают участие именно самостоятельные государства.

Не все бывшие республики вступили в Содружество, за его пределами остались три балтийские республики, Украина не имела статуса официального члена, Туркменистан поддержал только номинально, а Грузия решила добавиться лишь в 2009 году. Вместе с тем Содружество Независимых Государств сыграло большую роль постсоветской территории, прежде всего в вопросе общей безопасности, однако вследствие своей слишком свободной организационной структуры оно не могло удовлетворить российские амбиции, связанные с получением настоящего контроля над бывшими советскими республиками^[204]. Содружество обладает также весьма ограниченным экономическим потенциалом: в его границах осуществляется лишь 17 процентов российской торговли^[205].

Гораздо серьезнее и амбициознее выглядела инициатива создания Союзного государства России и Белоруссии. Эта инициатива была принята 2 апреля 1996 года двумя президентами — Борисом Ельциным и Александром Лукашенко. Однако лишь через год были подписаны все документы. Абстрагируясь от экономической пользы, которую такой союз мог принести двум странам, их лидеры реализовали таким образом свои скрытые мотивы. «Лукашенко обвиняли в том, что он хочет «подсидеть» дряхлеющего Ельцина и сам стать главой не маленькой Белоруссии, а огромного союзного государства. Ельцина подозревали в «комплексе разрушителя»: мол, подписав когда-то Беловежские соглашения, он испытывал чувство вины за формальный роспуск Советского Союза и хотел войти в историю как лидер, начавший с Белоруссии новое собирание земель вокруг России»^[206]. Создание союза двух государств было проектом честолюбия, реализация которого проходила с большим пафосом. Было заявлено создание общих государственных органов: Высшего Совета, Исполнительного комитета, судов и органов контроля, а также общего двухпалатного парламента, избираемого на общих выборах. Этим планам не суждено было сбыться по причине расхождений в целях двух партнеров.

Беларусь стремилась к сближению по причинам экономическим и финансовым, Россия же согласилась на союз, преследуя исключительно геополитические цели. Эти расхождения, однако, не были достаточными для того, чтобы помешать подписанию 8 декабря 1996 года соглашения, идущего даже дальше предыдущего, а именно — Договора о создании Союзного государства России и Беларуси. Создавалось впечатление, что это была реальная попытка воскресения Советского Союза в мини-версии. Новый союз предполагал наличие общих президента, флага, гимна и конституции, общей валюты, общего гражданства и общей армии. Для Лукашенко это была последняя попытка занять пост президента Союзного государства, что сулило перспективы управления Россией. Эти планы были восприняты настолько серьезно, что даже Анатолий Чубайс, который с 15 июля 1996 г. по 7 марта 1997 г. возглавлял администрацию президента Ельцина, признавался позже: «Это было полное безумие [...]. Это был конституционный переворот, смена власти, причем не в режиме политической драки, а просто потому, что мы проморгали»^[207]. В соответствии с Договором, высшую власть в Союзном государстве должны были сформировать два президента и руководители парламентов. Борис Ельцин болел, во главе российской Думы стоял коммунист Геннадий Селезнев, так что Лукашенко имел все шансы стать действующим президентом Союзного государства. Российская пресса в те дни писала, что «Лукашенко хочет реализовать свои планы интеграции без сотрудничества с Борисом Ельциным, при помощи двух своих союзников в Думе»^[208].

Когда же 31 декабря 1999 года Ельцин передал президентскую власть в Российской Федерации Владимиру Путину, Лукашенко понял, что не удастся реализовать свои амбиции. Дабы не оказаться отброшенным до уровня местного руководителя, работающего на новую кремлевскую власть, Лукашенко всеми силами стал противиться попыткам нарушить суверенность Беларуси, хотя Россия продолжала поддерживать экономику его государства очередными дотациями. Российские энергетические субсидии составляли 14% белорусского ВВП. Белорусы также пользовались скидками при покупке российской нефти, которую потом перерабатывали и продавали на международном рынке^[209]. Однако щедрость Путина имеет свою цену. В 2003 году он обнародовал свои планы, предполагающие объединение двух стран. Как писал Дмитрий Тренин, предложенное решение было «по сути Anschluss — модель, которую применила Западная Германия в 1990 году во время присоединения части восточных территорий. Белорусы получили предложение присоединиться к Российской Федерации в границах шести областей»^[210]. Лукашенко категорически отверг это предложение. В результате работы, связанные с проектом Союзного государства, вошли в фазу стагнации. И тут же начались конфликты из-за повышения цены на газ, импортируемый из России. Когда в 2007 году Россия объявила о своем намерении поднять цену на газ в четыре раза, Лукашенко пригрозил своим выходом из Союза и созданием союзного государства с Украиной, тогдашний президент которой Виктор Ющенко реализовывал западный курс развития^[211]. Хоть это предложение и было само по себе нереальным, Кремль не скрывал раздражения. Дело еще более обострилось после окончания путинского срока президентства в 2008 году. Путин, безусловно, надеялся занять пост президента Союзного государства России и Беларуси. Лукашенко, желая избежать формального верховенства Путина, все-таки согласился на роль премьера нового союза^[212].

В Беларуси было так много беспокойства по этому поводу, что в ноябре 2009 года сам президент Медведев стал убеждать белорусского соседа в том, что «Москва стремится объединиться с Беларусью, не настаивая при этом на присоединении к России». Таким образом, Медведев аннулировал предложение объединить страны, выдвинутое в 2003 году Путиным. Медведев признал также, что Беларусь — это «независимая и суверенная страна. [...] Политическая жизнь этой страны происходит по собственному сценарию, с которым мы не имеем ничего общего»^[213]. Эти слова не подняли дух Лукашенко и не привели к оживлению работы над общим проектом. Осенью 2010 года Путин объявил, что будущее Союзного государства России и Белоруссии «становится все проблематичнее»^[214].

Несмотря на заверения Дмитрия Медведева, страх Беларуси оказаться поглощенной великим восточным соседом кажется вполне реалистичным. Это стало понятно не только после угрожающих предложений Путина в 2003 году, но также и в связи с систематическими заявлениями российских политиков и экспертов. Павел Бородин, секретарь Союзного государства, а также бывший член президентской администрации Ельцина, говорил, например, что «было бы крайне контрпродуктивно из-за возникших в последнее время политических разногласий между Москвой и Минском отказаться от идеи Союзного государства». «У нас один народ, — добавляет Бородин. — Мы жили, живем и будем жить вместе. У нас одна страна»^[215]. В то же время президент Медведев в своем блоге формулирует весьма неоднозначные декларации. Не только называет Беларусь «ближайшим из соседей», объединенным с Россией «долгой общей историей, культурой, общими радостями и горестями», но и добавляет: «Всегда будем помнить, что наши народы — так и хочется написать «наш общий народ» — понесли большие потери в годы Великой Отечественной войны»^[216]. Конечно, можно задуматься, для чего «тому самому народу», «нашему общему народу», что формирует одну страну, два разных национальных правительства. Юрий Крупнов, российский политический аналитик, с ностальгией вспоминая советское прошлое, открыто признал, что Союзное государство должно занимать территорию всего бывшего Советского Союза. Он вовсе не критиковал Беларусь за отсутствие экономических и политических реформ, расхваливая ее за «опыт сохранения «показателей» СССР, лучших достижений советской эпохи»^[217]. Збигнев Бжезинский предостерегал: «Захват Беларуси Россией без большой цены и трудностей стал бы угрозой для будущего действительно суверенной Украины»^[218].

Кремль использует политику «поживем, увидим», одновременно усиливая политико-экономический прессинг. Целенаправленно продвигаясь к реализации задач союзного государства, надеясь пригласить в этот dance a deux (танец для двоих) следующих партнеров. Руки потянулись в сторону Украины, которая под управлением Януковича приняла пророссийский курс. Россия осуществляет на Украину такое сильное давление, что Владимир Литвин, спикер украинского парламента, ощутил необходимость заявить, что «нет такой возможности, чтобы Украина вошла в состав Союзного государства Белоруссии и России». «По моему мнению, это утопия, — сказал он и добавил: — Украина и Россия должны отказаться от этого ритуального танца и найти прямые ответы на прямые вопросы»^[219]. Не приходится сомневаться, что Кремль и впредь будет давить на Украину, о чем может свидетельствовать хотя бы то, какое видное место на официальном сайте Союзного государства (^www.soyuz.by) предоставлено статье немецкого политолога Клауса фон Бейме. Себя он позиционирует как противника вступления Украины в ЕС и НАТО. «По моему мнению, — пишет он, — оптимальным решением проблемы было бы создание Славянского содружества Украиной, Беларусью и Россией. Это был бы естественный партнер для ЕС и НАТО, что создавало бы возможность для широкого сотрудничества»^[220]. Автор не объясняет, почему он считает такое Славянское содружество не имперским проектом русских — который мог быть реализован под управлением Кремля и который бы определенно имел оппозиционное отношение к ЕС и НАТО — «естественным» для них партнером. У фон Бейме прекрасные отношения с Кремлем. Портал Союзного государства вспоминает, что это «первый из западных политиков, награжденный званием почетного профессора Московского университета». На странице в Википедии можно прочесть, что фон Бейме был «первым западнонемецким студентом в Москве после Второй мировой войны».

Имеются весьма веские причины, чтобы принять во внимание роль союзного государства в кремлевской стратегии неоимпериализма. Не исключено, что Кремль не ограничится Славянским содружеством. В списке желаний Москвы может быть и Казахстан. Правительство Южной Осетии, территории, отделенной от Грузии, уже выразило интерес ко вхождению в Союз. «Южноосетинский президент Эдуард Кокойты заявил, что республика может объединиться с Союзным государством России и Белоруссии, если Минск признает независимость Южной Осетии»^[221]. Следующим кандидатом может стать сепаратистский молдавский регион Приднестровье. Еще в 2003 году Павел Бородин, секретарь Союзного государства, высказывал желание России расширять союзные отношения со всеми странами, входящими в состав Содружества Независимых Государств. «Господин Бородин сказал, что Россия сначала объединилась бы с Беларусью, потом с Украиной и Казахстаном, — пишет Financial Times. — Говорит о двух, четырех, а потом и двенадцати [странах], упоминая СНГ»^[222]. Союзное государство, возможно, и не будет Советским Союзом, но абсолютно точно Россия будет играть там роль гегемона, а формально суверенные народы стран-членов будут обслуживать геополитические интересы России.

ТАМОЖЕННЫЙ СОЮЗ С ПОЛИТИЧЕСКИМ ВДОХНОВЕНИЕМ

Союзное государство России и Белоруссии — это только один из элементов раскладки российской неоимперской стратегии. Поскольку модель реинтеграции бывших республик Советского Союза в политической плоскости оказалась в значительной степени ограниченной (слишком сильна зависимость Москвы от капризов своих партнеров), Кремль пытается провести еще одну модель, основанную на экономической интеграции. Поначалу она казалась практически невозможной, но в конечном счете именно экономическая, а не политическая модель оказалась результативной. Для этого имеется две причины: во-первых, такое решение ориентируется на общие экономические выгоды, а во-вторых, партнеры России трактуют такую модель как несущую меньше угроз их суверенитету. Первые проекты экономического сотрудничества возникли еще во времена Ельцина. 29 марта 1996 года Россия, Беларусь и Казахстан создали Евроазиатский экономический союз. С началом правления Путина, в октябре 2000 года, к организации присоединились Кыргызстан и Таджикистан, а в январе 2006 года Союз пополнился Узбекистаном. Евроазиатский экономический союз ставил своей целью объединение шести государств-членов в зону свободной торговли.

Три страны-основательницы, а именно Россия, Беларусь и Казахстан, приняли решение пойти на шаг дальше и создать внутреннюю организацию, которая играет роль общей таможни, чтобы достичь создания общего рынка. Таможенный союз был создан 5 июля 2010 года. Планировалось также введение общей валюты. В этом случае Россия следует логике европейской интеграции, в рамках которой через углубление экономической интеграции достигает постепенного углубления политической интеграции стран-членов. В отличие от Союзного государства Таможенный союз развивается, а российское руководство постоянно расширяет его влияние на новые страны. Главной целью в данном случае является Украина. Украинский министр экономики в 2010 году Василий Цушко признавал, что Украина присматривается к успехам России, Беларуси и Казахстана с мыслью о присоединении к Союзу в роли наблюдателя^[223]. Он подчеркивал: «С большим интересом наблюдаем за тем, о чем там ведутся переговоры». Однако «покамест Украина не рассматривает возможность вступления в Таможенный союз. [...] Главным образом нас интересует создание зоны свободной торговли в границах СНГ»^[224]. Тем временем Россия усиливала давление на Украину. В июле 2012 года украинский президент Виктор Янукович сказал, что Киев и Москва «обговаривали, обговаривают и впредь будут обговаривать» условия присоединения Украины к Таможенному союзу, что, по его мнению, вполне соответствует национальным интересам^[225]. Янукович также вел переговоры и с Европейским союзом. После шести лет таких переговоров 28–29 ноября 2013 года в Вильнюсе первые лица государств должны были подписать условия сотрудничества с ЕС. В последний момент украинское руководство отказалось от евроинтеграции, повернув в сторону Москвы: Путин предложил Януковичу 15 млрд долларов кредита и значительную скидку на поставки газа. Этот шаг Януковича спровоцировал мощные демонстрации в центре Киева.

Важно правильно оценивать геополитические интересы, которые были обнаружены таким поворотом событий. Однозначным подтверждением высокой ставки, о которой сейчас идет речь, стал комментарий комиссара Европейской комиссии по вопросам расширения и политики добрососедства Штефана Фюле, который подтвердил, что «невозможно объединить зоны свободной торговли Украины с Европейским союзом, которую Украина может получить, с украинским участием в [организованном Россией] Таможенном союзе с общим экономическим пространством»^[226]. Политический аналитик Андерс Аслунд «не верит в то, что Таможенный союз мог принести России какие-то реальные экономические выгоды»^[227]. Безусловно, что не экономические преимущества являются главной мотивацией для Путина в реализации этого проекта. А в длительной перспективе выгоды будут ограничены и для других участников союза, особенно для Украины. Так или иначе, Путин пытался нивелировать выгоды, которые Украина могла бы получить в Европейском союзе. Его слова: «Вот Украина берет от МВФ, по-моему, 10 млрд долларов на 15 лет в качестве поддержки. А в случае присоединения к Таможенному союзу экономический выигрыш Украины ежегодно составил бы 9 млрд долларов»^[228]. Надо бы задуматься, чем же, кроме неубедительных экономических оснований, Таможенный союз столь важен для Москвы. Одним из вариантов ответа может быть возможность вступления во Всемирную торговую организацию (ВТО). После нападения на Грузию и раздела ее территории стало понятно, что Грузия как член ВТО будет блокировать российское членство. Путин сначала задекларировал, что Россия не заинтересована во вступлении в ВТО, позже, однако, изменил тактику и в июне 2009 года высказался в том духе, что стремится присоединиться к Организации как член Таможенного союза вместе с Беларусью и Казахстаном. Подача общего обращения максимально затруднила бы блокирование Грузей членства России во Всемирной торговой организации. Такое расширение стало невозможным по техническим причинам: Москва заявила, что три упомянутые страны будут вести переговоры отдельно, а по достижении договоренности войдут в ВТО вместе. В этом стремлении Путин находил поддержку и Соединенных Штатов, и Европейского союза, таким образом усиливая давление на Тбилиси. Однако дело оказалось не таким простым. Правительство Михаила Саакашвили поставило вхождение России в ВТО в зависимость от присутствия грузинских таможенников на границе Абхазии и Южной Осетии. Москва не могла на это пойти, поскольку это означало бы признать грузинскую власть на сепаратистских территориях^[229]. Наконец в ноябре 2011 года при участии швейцарского правительства удалось достичь подписания компромисса. Две стороны согласились на международное наблюдение за торговым обменом на границе Абхазии и Южной Осетии.

Членство в ВТО, правда, сложно назвать достаточной причиной для организации Таможенного союза, причина здесь скорее политическая, чем экономическая.

Цель Таможенного союза такова же, как и цель других проектов, реализуемых на территории постсоветских республик, а именно: будущее российское верховенство над бывшими республиками СССР. Москва готова заплатить за это, ей не впервой выступать в этой роли, еще во времена Советского Союза она дотировала экономики других республик. Так, в 2011 году ради Таможенного союза с Беларусью Москва была готова пожертвовать пошлиной на экспорт нефти, что стоило бы российскому бюджету около 2 млрд долларов^[230]. В июле 2012 года Путин хвастался, что благодаря низким ценам на энергоносители белорусский ВВП поднялся на 16%^[231].

В то же время российские парламентарии интенсивно вояжируют просторами бывшего Советского Союза, исполняя евангельскую миссию и разнося повсюду благую весть. Один из таких вестников, Георгий Петров, вице-президент Торгово-промышленной палаты, в декабре 2010 года ездил в Ереван искушать армян. Как сообщило армянское новостное агентство, «Петров обещал, что присоединение к Таможенному союзу для Армении будет выгодным»^[232].

ОДКБ — ВАРШАВСКИЙ ДОГОВОР В МИНИ-ВЕРСИИ?

Следующим вектором российского государства на постсоветском пространстве стало сотрудничество в области безопасности. Сначала деятельность в этом направлении совершалась в рамках СНГ. Сразу после развала Советского Союза, в мае 1992 года, было подписано соглашение о коллективной безопасности — так называемый Ташкентский договор. Ровно через 10 лет, в мае 2002 года по инициативе Путина состоялась реорганизация, в результате которой возникло новое объединение с другим названием — Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ). В состав этого мини-Варшавского Договора вошли шесть бывших советских республик: Россия, Беларусь, Казахстан (составляя ядро организации и приближая создание Таможенного союза), а также Кыргызстан, Таджикистан и Армения. Государства-участники обязались не вступать в другие военные союзы, а Договор своим пунктом 4 гарантировал им безопасность, подобную той, что упоминается в пункте 5 Североатлантического договора. Дабы привлечь к Организации другие страны, Москва предложила странам-участникам закупку военного снаряжения по сниженным ценам. Создание ОДКБ должно было приблизить Россию к реализации двух главных задач:

• во-первых, связать страны-участники таким образом, чтобы не допустить уже их выхода из Организации;

• во-вторых, создать сферу, закрытую для других организаций, занимающихся безопасностью, и третьих стран (теоретически НАТО, практически еще и для Китая).

Первую задачу удалось решить за счет постепенной интеграции управляющих и контрольных функций, а также благодаря созданию общей противовоздушной обороны и сил быстрого реагирования. Вторая задача — создание особенной зоны, закрытой для других организаций, — была сформулирована в рамках инициативы о создании панъевропейского договора безопасности президентом Медведевым в 2008 году^[233]. Ни НАТО, ни Соединенные Штаты не согласились признать за ОДКБ, а точнее за Москвой эксклюзивного droit de regard (права контроля) территории бывшего Советского Союза. Несмотря на это, Москва и впредь будет пытаться обрести статус «жандарма Евразии»^[234]. Ограничения, связанные с исполнением этой функции Кремлем появились в июне 2010 года, когда Кыргызстан попросил ввести миротворческие войска, чтобы не допустить этнических чисток, а Москва на это обращение не отреагировала (хотя события происходили на одной из тех территорий, к которым у России «особенный интерес»). Руководство Кремля здраво рассудило, что участие миротворческих сил не сулит Кремлю никаких ощутимых выгод, напротив, станет делом неблагодарным и дорогим. На этом проблемы не закончились. После возвращения на президентский пост в мае 2012 года Путин отбыл с визитом в Узбекистан. Как утверждает Федор Лукьянов, этот визит был «попыткой восстановить отношения с самым непокорным и наименее надежным членом ОДКБ, чья позиция затрудняла превращение Организации в дееспособный военно-политический союз»^[235]. Визит Путина не принес ощутимых результатов. 28 июня 2012 года Узбекистан — страна с наибольшим в Средней Азии военным потенциалом — вдруг поднял вопрос о выходе из Организации. На это решение прямым образом повлияли подозрения Ташкента относительно намерений россиян. Над этими намерениями еще зримо носились бесславные идеи Брежнева, ведь русские планировали, в частности, «определить критерии интервенции в границах Организации, заменить механизм принятия решений путем консенсуса на принятие простым большинством голосов и сформировать общие силы специального назначения»^[236]. Как утверждает эксперт по вопросам обороны Владимир Сокол, решение Узбекистана показывает, что «эта организация носит характер символический. [...] ОДКБ — это прежде всего символ российских устремлений относительно бывшей великой империи и лидера целого блока»^[237]. Следует однако помнить, что даже организация символического характера может показать зубы. 11 апреля 2013 года статус наблюдателя при Парламентской ассамблее ОДКБ (ПА ОДКБ) получила Сербия. Это показывает, что Организация выглядит привлекательной даже для будущего члена Европейского союза. Статус наблюдателя получил также Афганистан. «Это в очередной раз подтверждает, — сказал Сергей Нарышкин, председатель Государственной думы и Парламентской ассамблеи ОДКБ, — что ПА ОДКБ обладает определенным статусом и с уважением принята на международной арене»^[238].

ШАНХАЙСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ СОТРУДНИЧЕСТВА — ОБОЮДООСТРЫЙ МЕЧ?

Следующая инициатива, заслуживающая внимания, — это Шанхайская организация сотрудничества (ШОС). Этот форум уходит своими корнями еще во время президентства Ельцина. «Действия по укреплению российско-китайских отношений были определены еще в марте 1992 года в документе, подготовленном тогдашним советником Ельцина по политике Сергеем Станкевичем»^[239]. Это привело к созданию в 1996 году так называемой «Шанхайской пятерки», в состав которой вошли Россия, Китай, Казахстан, Кыргызстан и Таджикистан. Эта организация была создана в результате переговоров Китая с государствами — бывшими республиками Советского Союза. В свою очередь, Владимир Путин предложил расширить и укрепить структуру организации. В 2001 году к числу пяти государств присоединился Узбекистан, в связи с чем было изменено название организации и расширены ее основные функции — на несколько новых пунктов, от борьбы с терроризмом и незаконным обращением наркотиков, через сотрудничество в экономических и культурных областях до совместных военных маневров. Статус наблюдателей был предложен Пакистану, Индии и Ирану, но отказано в таковом Соединенным Штатам. ШОС гордо заявляет, что — с учетом стран, имеющих статус наблюдателей, — представляет позиции половины «человечества». Сама организация имеет четко определяемый антиамериканский и антинатовский характер. Путин использует ее как способ демонстрации силы в регионе, однако ШОС — меч обоюдоострый и для Москвы временами источник некоторых недоразумений. Вполне возможно, что Организация играет ключевую роль, когда речь идет о закрытии Средней Азии для НАТО и Соединенных Штатов, но одновременно открывает тот же регион для притязаний со стороны Китая. Пока речь идет в основном о притязаниях экономических, но следует ожидать, что скоро они обретут политический характер. Вот почему два оппозиционных политика, Борис Немцов^[240] и Владимир Милов^[241], остро критиковали политику Путина в отношении Китая: «Политику Путина относительно Китая можно было бы назвать скорее «капитуляцией». За время правления Путина российская военная промышленность работала главным образом на китайскую армию»^[242].

Уже в ближайшей, тем более в отдаленной, перспективе ШОС может оказаться сильнейшим оружием в руках Пекина, а не Москвы, после чего игра за влияние, рынки и энергию на территории Средней Азии станет игрой на ноль, в которой никто не выигрывает.

БРИК, БИК, БРИКС ИЛИ БРИИКС?

Путин дал четко понять, что не собирается следовать каким-то чуждым «святым заветам», заметил Евгений Румер^[243]. Это чистая правда, Путин хочет строить собственную организацию. Он, как работящий строитель, порождает инициативы в самых разных направлениях и создает новые организации при малейшей возможности. Примером является первый состав БРИК, собранный в Екатеринбурге 16 июня 2009 года. БРИК — это проект, который сформулировал Джим О’Нилл из банка Goldman Sachs, определяя четыре важнейшие развивающиеся экономики в современном мире, а именно — экономики Бразилии, России, Индии и Китая. Сам автор делал это в ответ на вопрос о спросе на инвестиции, без какого бы то ни было политического контекста. Путин решил воспользоваться возможностью, найдя очередной способ для России блистать на мировом форуме. Однако уже первая встреча президентов стран БРИК выявила фундаментальную разницу между ними. Две из них (Бразилия и Индия) — это демократии, остальные две (Китай и Россия) — недемократические диктаторские режимы. Первые две только набирают мощи, остальные уже имеют твердую прозицию и четко очерченный статус на международной арене (включая постоянное членство в Совете Безопасности ООН). Между этими четырьмя странами резко проступают существенные разногласия в понимании основополагающих принципов: прав человека, демократии, торговли, климатических изменений или реформы глобального управления. В том же году, когда состоялась первая конференция БРИК, аббревиатура (будучи по сути искусственным образованием) утратила остатки своего первоначального звучания, которое ассоциировалось с ускоренным развитием экономик. В кризисном 2009 году три из четырех стран показали дальнейшее развитие и подъем экономики, в то время как ВВП России упал до ужасающих 7,9% (это был наихудший показатель в группе G20, среди двадцатки самых мощных экономик мира). Участники бизнес-конференции, состоявшейся в Москве в феврале 2010 года, весьма охотно предлагали переименовать БРИК в БИК^[244]. Этот сигнал не удержал группу от проведения следующей конференции, на этот раз в бразильской столице Бразилиа в апреле 2010 года. Несмотря на то, что Россия — со своим неэффективным государственным капитализмом, кумовством и бешеной коррупцией — очень сильно уступала экономически другим партнерам, формула БРИК обеспечивала Москве дополнительную возможность демонстрировать свое политическое влияние на мировой арене.

Но, как и в случае Шанхайской организации сотрудничества, БРИК была таким форумом не только для России, но и для Китая. В декабре 2010 года к четырем странам присоединилась Южно-Африканская Республика, Китай пригласил ее президента Джакоба Зуме к участию в форуме, который должен был состояться в 2011 году в Китае. Речь зашла о том, чтобы расширить формулу БРИК до БРИКС, — не обращая внимания на то, что экономика южноафриканская еле достигала 14 российской, а ее рост в 2011 году не в состоянии был превзойти 3%. Расширение формулы БРИК принесло выгоды только Китаю, который являлся наибольшим, вместе с ЮАР, инвестором в Африке^[245]. Во время саммита БРИКС, который состоялся в Дурбане (ЮАР) 26 и 27 марта 2013 года оказалось, что президент Путин успел наладить близкое сотрудничество со своим южноафриканским коллегой. Владимир Путин и Джакоб Зума договорились о создании своего рода ОПЕК, только в отношении платины^[246], к тому же Путин предложил ЮАР помочь в строительстве ядерной электростанции. Два лидера решили работать над стратегическим союзом и углублять сотрудничество и в военной области, в том числе путем проведения совместных маневров. Было заявлено также и о планах совместного производства легкого вертолета Ansat^[247]. Роль вишенки на торте была отведена декларации двух стран о «неучастии в любых военно-политических или иных союзах, объединениях или вооруженных конфликтах, направленных против другой стороны, а также в любых договорах, соглашениях или договоренностях, имеющих целью посягнуть на независимость, суверенитет, территориальную целостность или интересы национальной безопасности другой стороны»^[248]. Можно это трактовать как обязательства ЮАР не входить в НАТО. Реализация другого российского плана, касающегося создания банка развития БРИКС, который мог бы подорвать позиции западного Международного валютного фонда и Всемирного банка, была отложена до саммита 2014 года.

Существует также план расширения БРИКС за счет новых членов — развивающихся стран, среди которых главным кандидатом является Индонезия. Это, в свою очередь, преобразит БРИКС в БРИИКС^[249]. Рассматривается также кандидатура Турции, хотя на самом деле заявку на членство может подать любая из развивающихся стран. В списке — Мексика, Нигерия, Южная Корея, Вьетнам. Однако, как утверждает Мартин Девис, «в БРИКС идут дебаты, стоит ли «расширять» группу или «углублять». ЮАР и Бразилия хотели бы видеть новых членов, но Китай и Индия ставят на консолидацию. Россия придерживается нейтралитета»^[250]. Российский нейтралитет можно объяснить тем, что роль организации сводится скорее к геополитическому значению, чем к экономическому. Россия с радостью увидит в ней своих давних союзников, например Вьетнам, а возможно и Турцию, которую Кремль воспринимает как независимого и критичного члена НАТО. Он скорее негативно настроен на возможность участия безусловных союзников Соединенных Штатов — таких как Южная Корея. Но все эти размышления отходят на задний план перед тем фактом, что БРИКС — это искусственное образование, и эта искусственность будет все зримее с расширением. Рушир Шарма^[251] сказал об этом так: «Кроме Китая, все они имеют ограниченный круг торговых контактов между собой и небольшой объем общих политических и внешнеполитических интересов. Проблема с мышлением через призму сокращения состоит в том, что приложение этих интересов склоняет аналитиков ограничиться некоторой перспективой, которая очень скоро может утратить актуальность. В последнее время российская экономика и российский фондовый рынок относится к слабейшим среди развивающихся стран, а также характеризуется доминированием олигархов, активы которых оценены на уровне 20% ВВП, что существенно больше других позиций, на которых зиждутся показатели экономики. Несмотря на такой сильный дисбаланс, Россия все еще остается членом БРИКС, по крайней мере потому, что само название звучит краше с буквой Р»^[252].

Глава пятая

Евразийский союз. Новый имперский проект Путина

8 октября 2011 года Владимир Путин начал новый проект, о чем проинформировали первые страницы газеты «Известия» статьей «Новый интеграционный проект для Евразии — будущее, которое рождается сегодня». Текст статьи пророчил создание Евразийского союза. Отмечалось, что Союз мог бы стать «открытым проектом», а его основу могли бы заложить страны Таможенного союза, а именно Беларусь, Россия и Казахстан. «Мы приветствуем присоединение к нему других партнеров, и прежде всего стран Содружества»^[253].

Именно тогда, впервые после обретения независимости всеми республиками бывшего Советского Союза, Кремль предложил интеграционный проект. Путин остро критиковал все попытки сравнения этого Союза с попыткой «воссоздания СССР в той или иной форме». Утверждал, что, работая над проектом, вдохновлялся примером Европейского союза. Наследуя ЕС, Евразийский союз мог бы развиваться, углубляя и расширяя интеграцию. Как и его европейский прообраз, он был бы сосредоточен на работе с такими институтами, как комиссии и суд.

ПРЕДВЕСТНИКИ ЕВРАЗИЙСКОГО ПРОЕКТА — ИГОРЬ ПАНАРИН И АЛЕКСАНДР ДУГИН

Идея создать Евразийский союз не нова, она появилась несколько лет назад. Новым в ней является разве то, что после нескольких лет закамуфлированной поддержки российские политики решились продвигать ее открыто. Среди главных идеологов нельзя не вспомнить имя Игоря Панарина — бывшего аналитика КГБ, ректора Дипломатической академии МИД РФ. В своем интервью газете «Известия» профессор Панарин в апреле 2009 года предсказывал появление мощного Евразийского союза под управлением Владимира Путина^[254]. Эта организация, ориентированная на ЕС, должна иметь свой парламент в Петербурге, а также общую валюту. Автор утверждал, что Евразийский союз займет не только территорию бывшего Советского Союза — он пророчил возвращение Аляски к России, особую роль России в Иране и на индийском пространстве. В определенный момент присоединиться должны Китай и Европейский союз. Таким образом должен был сложиться триумвират, который будет управлять миром. Панарин предсказывал, что ведущая роль Соединенных Штатов на мировой арене близится к завершению. По его мнению, эта страна вскоре должна распасться^[255]. В февральском докладе 2012 года в Берлине (то есть уже после того как Путин официально выступил с идеей Евразийского союза) Панарин отмечал, что «Евразийский союз должен иметь четыре столицы: 1. Петербург, 2. Алматы, 3. Киев, 4. Белград»^[256]. Был приведен также график интеграции. Армения, Таджикистан и Украина должны были присоединиться к Союзу до 30 декабря 2012 года, Сербия и Черногория, а также Кыргызстан и Монголия — до 30 декабря 2016 года. Позже «могли присоединиться Турция, Шотландия, Новая Зеландия, Вьетнам и некоторые другие страны»^[257]. Путин был совершенно прав, когда отмечал, что Евразийский союз не должен быть лишь реконструкцией Советского Союза, этот проект был еще амбициознее. Панарин упоминает минимум семь потенциальных членов, не являвшихся республиками бывшего СССР, хотя Новая Зеландия^[258] и Шотландия (после обретения независимости) — весьма условные кандидаты. Панарин предостерегал, что Запад уже начал «Вторую мировую информационную войну» против путинского проекта Евразии. Командующими в этой войне должны стать Збигнев Бжезинский («агент британского (!) интервью»), Михаил Горбачев («Иуда из Ставрополя», которому впору «предстать перед трибуналом в Магадане за развал СССР») и Майкл Макфаул, американский посол в Москве («теоретик и практик переворотов», которого «прислали в Москву для антипутинской деятельности»).

Похожую манию величия и стремление выдавать желаемое за действительное можно наблюдать у другого пропагандиста евразийской концепции — Александра Дугина, основателя международного евразийского движения. Дугин также высказывается за воссоздание Советского Союза и, как Панарин, считает, что не стоит ограничиваться границами былой империи.

Весьма приветствовалось бы участие новых стран Европы, Средней и Восточной (за исключением ГДР), а также Маньчжурии, Сингапура, Тибета, Монголии и православных регионов Балкан. Дугин концентрируется главным образом на Украине, независимость которой ему кажется аномальной. Он считает, что «война за интеграцию постсоветского пространства — это война за Киев»^[259]. Такая позиция отнюдь не удивительна, особенно если принять во внимание симпанию Дугина к итальянскому фашизму. В своей книге «Консервативная революция» он приводит третий путь, который не идет «ни направо, ни налево», а наследует «итальянский фашизм в его ранние периоды, а также во время существования Итальянской Социальной Республики [фашистской мини-страны, созданной Муссолини в конце войны] на севере Италии»^[260]. Дугин заинтересовал казахского президента Нурсултана Назарбаева, который в 1994 году высказывал поддержку идее создания Евразийского союза.

СТРАХ ПЕРЕД УТРАТОЙ СУВЕРЕНИТЕТА

Президенты Беларуси, России и Казахстана, на правах «отцов-основателей» будущего Евразийского союза, приступили к первым конкретным действиям 18 ноября 2011 года, менее чем через шесть недель после публикации Путина в «Известиях». В Москве был подписан договор о создании Евразийской экономической комиссии. Головной офис комиссии должен был складываться из девяти человек (по три представителя с каждой стороны) в ранге федеральных министров. Заседания комиссии курировали вице-премьер-министры трех стран-участников. Их президенты подписали в Москве декларацию евразийской экономической интеграции, намечая таким образом дорожную карту, ведущую к созданию Евразийского союза.

Однако в выступлениях трех президентов в торжественной части можно было четко выделить разные смысловые акценты. Российский президент Медведев уверял коллег, что «механизм принятия решений в рамках комиссии абсолютно исключает доминирование какой-либо страны над другой». Из чего можно понять, что меньшие партнеры России держали где-то в голове опасения относительно утраты своего суверенитета. Президент Лукашенко напомнил участникам торжественной части, что он знает противников этого процесса. «Понятно, кто стоит за этими людьми», — сказал он, явно намекая на тайных зарубежных врагов. Эта информация, конечно, была одобрительно принята Кремлем. «Но мы, — продолжил он, — через это все перешагнули и четко заявили: да, мы не теряем никакого суверенитета, никто никого никуда не гонит. [...] Любой вопрос может быть выведен на уровень глав государств (нас троих), и только консенсусом мы можем принять то или иное решение»^[261]. Те же акценты звучали и в выступлении президента Казахстана Нурсултана Назарбаева. На самом деле авторство нового проекта Путина принадлежит ему, поскольку именно он еще в 1994 году в своей речи в Московском университете выступил с предложением о создании Евразийского союза. Тогда его слова упали на бесплодную почву. Ельцин считал, что у такого проекта шансов не больше, чем у сказки. Идея Назарбаева встретила широкое признание лишь в путинской России. Возвращаясь к своей идее в 2004 году, Назарбаев попросил великого энтузиаста евразийской концепции Александра Дугина издать книгу на эту тему. Таким образом идея стала важным пунктом в политических дебатах, и не только в Казахстане, но и в России. Однако как и в Беларуси, в Казахстане тоже не все разделяли президентский энтузиазм интеграционного проекта с Россией. «В марте 2010 года, — пишет Марлен Ларуэль, — 175 членов оппозиционных партий, а также представители общественных организаций и медиа подписали открытое письмо к президенту Назарбаеву с просьбой о выходе из союза [Таможенного]»^[262]. Оппозиция предупреждала против дальнейшего углубления экономической интеграции, которая может привести к политическим и экономическим проблемам, поскольку, в частности, Казахстан является российским конкурентом в области химического производства, но интеграция приведет к тому, что страна превратится в рынок сбыта российских товаров. Противники интеграции утверждали, что более тесные отношения с Россией будут только мешать модернизации казахского производства, а не способствовать ей. Эта позиция нашла подтверждение в фактах: в 2011 году казахский экспорт в Россию и Беларусь составлял 7,5 млрд долларов, тогда как импорт из этих стран вырос примерно до 15,9 млрд долларов, — что привело к значительному дефициту торговли. Высокие таможенные пошлины, наложенные на Казахстан Китаем, также повлияли на экспортно-импортные показатели^[263].

Во время евразийской встречи в Москве 18 ноября 2011 года Назарбаев обратился к оппозиции со словами: «За это время мы услышали очень много критики со всех сторон: и с запада, и с востока, внутри наших стран. [...] Говорят, первое, что теряется, — суверенитет. Но никто не говорит о том, что каждый — например (не будем говорить о России) Казахстан, Беларусь, — мы приобретаем большой суверенитет, в том числе над всеми нами, включая Россию, потому что мы там голосуем консенсусом, решаем вопросы вместе. Это первое.

Во-вторых, нам говорят, что Россия начинает реинкарнацию Советского Союза — империя снова наступает. [...] Скажите, пожалуйста, как можно говорить о реинкарнации? Советский Союз существовал при жесткой административно-командной системе, тотальной государственной собственности на средства производства, единой коммунистической идее как каркасе Коммунистической партии. Можно ли представить себе: и Госплан, и Госснаб сейчас восстановить? Надо нам говорить людям, что это какие-то непонятные фантомные страхи наших оппозиционеров или просто врагов, которые не хотят такую интеграцию иметь на этой территории»^[264].

ЕВРАЗИЙСКИЙ СОЮЗ И ЕС

В своей статье, опубликованной в газете «Известия», Путин старался развеять возможные страхи перед новым интеграционным проектом: «Некоторые наши соседи объясняют нежелание участвовать в продвинутых интеграционных проектах на постсоветском пространстве тем, что это якобы противоречит их европейскому выбору. [...] Евразийский союз будет строиться на универсальных интеграционных принципах как неотъемлемая часть Большой Европы, объединенной едиными ценностями свободы, демократии и рыночных законов. [...] Теперь участником диалога с ЕС станет Таможенный, а в дальнейшем и Евразийский союз. Таким образом, вхождение в Евразийский союз, помимо прямых экономических выгод, позволит каждому из его участников быстрее и на более сильных позициях интегрироваться в Европу»^[265]. В своей статье Путин излагает три положения:

• Первое положение утверждает, что Евразийский союз — это проект, близкий к Европейскому союзу. Путин представляет наднациональную концепцию с институтами, напоминающими организацию ЕС, собственно — комиссия, совет, суд, а со временем и общая валюта.

• Согласно другому положению, Евразийский союз, как и ЕС, должен базироваться на общих ценностях. Для примера Путин перечисляет свободу, демократию и рыночную экономику.

• В третьем пункте находим предложение не создавать соперничество между Евразийским и Европейским союзами. По мнению Путина, членство в Евразийском союзе не должно быть истолковано как геополитический выбор, делающий невозможным дальнейшее членство в Европейском союзе.

Все эти три пункта изначально необъективны. Прежде всего, Евразийский союз сложно назвать «Европейским союзом-бис» — и не только потому, что его институтам не хватает наднациональной власти, но также учитывая существенное неравенство членов организации. Европейский союз — это четыре большие страны, две средние и группа меньших стран. Ни одна из них не могла бы в одностороннем порядке организовать свою гегемонию над другими. Даже Германия, с ее исключительной экономической мощью, не обладает потенциалом, с помощью которого могла бы доминировать над другими членами, эта страна вынуждена признавать и уважать военное и дипломатическое превосходство Великобритании и Франции. Совсем по-другому это выглядит в случае с Евразийским союзом, где отсутствие баланса сил между странами-членами просто вопиюще. Ни одна из потенциальных стран-членов не может равняться с Россией ни экономически, ни в военном аспекте. Даже если бы в состав союза вошли все страны Содружества Независимых Государств, Россия и тогда могла бы своей массой смять остальные страны. Кроме того, стоит обратить внимание еще на одну проблему, а именно на то, что Россия — это центр империи с многовековым опытом завоеваний. Эта экспансия сопровождалась стиранием национального самосознания и ограничением автономии покоренных народов. Поэтому Умланд пишет: «Интеллектуальные элиты других постсоветских республик занимают менее или более амбивалентную позицию, временами высказывая негативную оценку прошлому отношений своих народов с Москвой». Звучали также замечания относительно будущего самого Путина. Как бывший полковник КГБ, Путин рассматривается в качестве «представителя органов, которые были ответственны за множество преступлений, в том числе и за реализацию антинародной политики»^[266]. Можно, конечно, привести пример Германии, которая из европейского изгоя превратилась в полноправного члена Европейского союза. Такое сравнение было бы неадекватным по двум причинам.

Итак, процесс интеграции Западной Европы начался после Второй мировой войны с целью залечивания ран, полученных странами после этого конфликта. Германия начала очень болезненный процесс Vergangenheitsbewältigung (преодоление прошлого), результатом которого стало публичное покаяние, официальные извинения и желание исправить ошибки (Wiedergutmachung). В случае России сложно заметить хотя бы какие-то сигналы, свидетельствующие о чувстве ответственности за все преступления и политические репрессии бывшего Советского Союза (признание вины за Катынь — лишь одно из немногочисленных исключений). Но Европейский союз возник не только с целью «залечить раны». Изначально французский проект предполагал связывание (укрощение) Германии, что должно было исключить повторение истории. Реализованная Путиным инициатива Евразийского союза возникла в самом сердце бывшей империи. Никакого «заживления ран» после преступлений советской эпохи, никакого «связывания» бывшей империи здесь нет и в помине. Вместо того присутствует лишь едва завуалированная попытка возведения разрушенной империи на новых сваях^[267].

Следующий аргумент в пользу создания Евразийского союза, который приводит Путин в той же статье в «Известиях», отсылает нас к общечеловеческим ценностям, на которых мог бы основываться Союз. Путин вспоминает о демократии, свободе и основах рыночной экономики. Читатели этого текста будут тереть глаза от удивления: что угодно можно говорить о Беларуси, России и Казахстане, но эти страны никогда не служили примером в категории свободы и демократии. Все три страны возглавляют «пожизненные» лидеры, избранные на псевдовыборах. У всех запущен репрессивный режим, который давит на горло оппозиции и позволяет нарушать права человека. Ни в одной из этих стран не обнаруживается важный фактор развития рыночной экономики, а именно — независимая судебная система.

Наибольшее удивление, однако, вызывает третий тезис Путина — о том, что выбор Евразийского союза не исключает интеграции с ЕС, а наоборот, «позволит каждому из его участников быстрее и на более сильных позициях интегрироваться в Европу». Путин заигрывается своими аргументами и определениями понятия «Европа». Члены Евразийского союза могли бы интегрироваться не с Европейским союзом, а с «Великой Европой», которая, в его представлении, включает понятия обоих союзов — Евразийского и Европейского. Путин обращает внимание и на торговые соглашения между двумя союзами, а также на потенциальные выгоды, которые могли бы получить все участники переговоров. Но это не имеет ничего общего с интеграцией в «Европу» или ЕС. Такая формулировка имеет целью сокрытие того факта, что членство в Евразийском союзе является однозначным геополитическим выбором и делает невозможным принадлежность к Европейскому^[268].

КОНЕЧНАЯ ЦЕЛЬ: СОЗДАНИЕ «БОЛЬШОЙ СТРАНЫ»

Статья Путина — это хрестоматийный пример того, как должна выглядеть дезинформация. Кремлевская ставка на Евразийский союз остается тайной за семью печатями: прошла неделя после подписания тремя президентами соглашения в Москве относительно Союза, а так и не стало понятно, какие настроения управляют российской политической элитой. 24 ноября 2011 года ее представители встретились в Совете Федерации, высшей палате парламента, чтобы обсудить новый проект. Уже само название этой встречи представляется весьма любопытным — «Большая страна: перспективы интеграционных процессов на постсоветском пространстве в рамках Евразийского союза»^[269]. Большая страна! В первом же лозунге нового проекта не говорится ни об «экономической модернизации», ни об «экономическом сотрудничестве», речь идет о «большой стране». В этой ситуации легко вспоминается многовековая российская одержимость территориальной экспансией. Уже в 2009 году в своем обращении на форуме Русского географического общества Путин сказал: «... Когда мы говорим «великий», «великая страна», «великое государство», конечно, масштаб имеет значение. [...] Все-таки — если нет масштаба, нет влияния, значения...»^[270] Тот же тон появляется также в речи президента Дмитрия Медведева по поводу подписания соглашения: «Да, мы все разные, но у нас есть общие ценности и желание жить в одном большом государстве»^[271]. «Одно большое государство»? Неизвестно, воспринимают ли остальные страны СНГ эту новость с таким же энтузиазмом. Ранее Путин уверял, что Евразийский союз не несет в себе угрозы их автономии. Еще менее заманчивой им представляется перспектива жить в «одном большом государстве».

ЭКСПАНСИОНИЗМ, ВЫХОДЯЩИЙ ЗА РАМКИ БЫВШЕГО СОВЕТСКОГО СОЮЗА

По мнению некоторых российских аналитиков, московское движение к интеграции не должно ограничиваться рубежами бывшей империи. Политолог Дмитрий Орлов пишет, что Евразийский союз должен не только сблизить страны бывшего Советского Союза, но и привлечь «Финляндию, Чехию, Монголию, Вьетнам и Болгарию, а также две страны, находящиеся за очертаниями Европы и Азии, а именно Кубу и Венесуэлу». По мнению Орлова, Кремль не должен останавливаться после объединения бывшего Советского Союза, а планировать наперед и делать все, чтобы восстановить, даже расширить (за счет Финляндии) весь коммунистический блок. Дмитрий Рогозин, вице-премьер и бывший представитель РФ при НАТО, сказал, что этот проект создавался с мыслью «не столько о территории, сколько о людях и гражданах во имя единого государственного организма»^[272]. Рогозин как русский ультранационалист, который всегда выступал за активизацию русской диаспоры, живущей за границей — а точнее, за формирование такой диаспоры (высказывался, например, за принятие позитивного решения для двухсот тысяч косовских сербов, обратившихся с просьбой получить российское гражданство) — продвинулся даже дальше Орлова. Он хочет не только объединить в границах Евразийского союза как можно больше стран, но и создать российскую диаспору «во имя единого государственного организма». Это, в свою очередь, заставило президента Грузии Михаила Саакашвили высказаться в том плане, что данный проект — «дикарская идея русских националистов». Но если Россия презентует такие идеи, то «логично было бы думать, что она собирается их реализовывать»^[273], — добавил Саакашвили.

В рамках круглого стола «Большая страна» бывший премьер Евгений Примаков подбирал слова уже осторожнее. По его мнению, Евразийский союз следует начинать со связи белорусско-российско-казахской: «Пока категорически нельзя выходить за эти рамки. [Несмотря на то, что к нам] стучатся Киргизия и Таджикистан»^[274]. Он считает, что не следует нарываться на ошибку, которую допустил Европейский союз, сражавшийся с кризисом путем экстренного расширения границ. В том же тоне выступил и китайский эксперт, предупредивший, что становление Евразийского союза — это «дорога в гору. [...] Бывшие советские республики, скорее всего, не согласятся на интеграцию с Россией бесплатно. [...] Присоединение бывших республик к Евразийскому союзу не станет для России великим благом. Белорусская экономика характеризуется высокой нестабильностью, а если к Евразийскому союзу присоединятся бедные страны, такие как Кыргызстан и Таджикистан, Москва может оказаться перед более серьезной проблемой, чем те, с которыми борется Европейский союз в связи с ситуацией в Греции»^[275].

ЕВРАЗИЙСКИИ СОЮЗ КАК СВЕРХУСИЛИЕ К ИНТЕГРАЦИИ

Несмотря на все замечания и тот факт, что «Евразийский союз имеет весьма ограниченный интеграционный потенциал и мало что может предложить странам, которые недавно получили независимость»^[276], Кремль не жалеет денег на этот проект. В течение 2009–2010 годов Россия отказывала в кредите Беларуси, в то время как эта страна сражалась с приватизацией и распродажей производства российским компаниям, но уже под конец 2011 года произошла коренная смена ситуации. Россия начала вкачивать миллиарды долларов в форме дотаций, связанных с нефтью и газом, выделив 10 млрд долларов кредита на строительство в Беларуси атомной электростанции. А еще выкупила половину акций Белтрансгаза за 2,5 млрд долларов. Дополнительно 21 ноября 2011 года в Москве было подписано соглашение о кредите еще на 1 млрд долларов. Готовность Кремля субсидировать расшатанную экономику Лукашенко однозначно сигнализирует о том, что евразийский проект имеет для России первостепенное политическое значение^[277].

Собственно, можно утверждать, что Евразийский союз — это для Москвы сильнейшее интеграционное усилие, кульминация всех предыдущих попыток, превышающих их все вместе взятые. Евразийский союз — это нечто большее чем просто новый интеграционный проект, развивающийся параллельно с другими подобными проектами, поддерживаемыми Россией в последние годы. Евразийский союз — это что-то другое. Это новая структура, как верхушка синтеза гегелевской диалектики. Это не только наилучшим образом организованная из всех современных попыток интеграции, но и способ сохранить все предыдущие структуры посредством их поглощения. (Гегель использует для характеристики этого процесса термин aufheben, означающий одновременно и «сохранять», и «выводить на высший уровень»). Можно ожидать, что Евразийский союз будет постепенно перебирать на себе функции уже существующих структур, таких как Союзное государство России и Белоруссии, Евразийское экономическое пространство, Таможенный союз и ОДКБ. Такое развитие ситуации предсказывал белорусский президент Лукашенко, когда заметил, что российско-белорусское государство может отойти на второй план, если проект Евразийского союза будет развиваться дальше. Об этой функции Евразийского союза (поглощать или замещать уже существующие интеграционные структуры) упоминает также Уве Хельбах, немецкий эксперт: «В интеграционном театре ставится пьеса, которая играется на множестве сцен и подмостков, что порождает ожидание “интеграции самой интеграции”»^[278].

Ключевую роль в этом спланированном процессе «интеграции самой интеграции» играет, безусловно, интеграция военная. Путин не упоминал о ней в своей статье в «Известиях», более менее определенное предложение прозвучало в выступлении Руслана Гринберга, директора экономического института Российской Академии наук во время круглого стола «Большая страна». Гринберг вспоминал о «необходимости создания наднациональных структур, в частности военных»^[279].

«Евразийский союз — это проект прежде всего экономический, который сопровождает российское интеграционное движение на уровне политики и обороны, — пишет Уве Хальбах. — Главным бенефициантом будет Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), «союз» семи [сейчас шести — Авт.] стран СНГ»^[280]. Хальбах прав. Однако Кремль держит эти амбиции в тайне и не говорит о них так открыто, чтобы не напугать потенциальных кандидатов в Евразийский союз.

Евразийский союз, российский интеграционный проект, — дитя Владимира Путина, и его следует оценивать серьезно. Это последний пункт кремлевской стратегии втягивания, в рамках которой Россия приглашает другие страны к интеграции под известными официальными лозунгами, чтобы одновременно реализовать другие, скрытые цели. В случае с Евразийским союзом можно говорить о двух тайных задачах. Первая — это строительство — со временем — военного блока с целью создания чего-то вроде Варшавского Договора. Такой военный блок (ОДКБ) получит право на военную интеграцию в постсоветских границах. Право, которое бы исключило возможность интервенции внешних сил (Соединенных Штатов, НАТО, а также Китая), которое описано в теории Карла Шмитта. Оно играет главную роль в предложенном Медведевым создании панъевропейского пакта безопасности^[281]. Предполагается, что, опираясь на droit de regard (право контроля) на постсоветской территории, Россия будет настаивать на том, чтобы важнейшие вопросы, касающиеся мира и войны, принимались большинством голосов, а не путем консенсуса, как это предусмотрено ОДКБ (пункт 12 Устава).

ВОЗВРАЩЕНИЕ УКРАИНЫ НА ОРБИТУ РОССИЙСКОГО ВЛИЯНИЯ

Второй и самый важный пункт тайных планов Кремля касается включения в Евразийский союз Украины. В представлении Кремля Союз станет новым инструментом возвращения Украины на орбиту российского влияния^[282]. Имея в виду эту цель, Кремль старается заинтересовать своими предложениями Молдову, которой с 2012 года была обещана 30%-ная скидка на нефть и газ, а также «больший (в сравнении с ЕС) рынок сбыта продукции». Россия предлагает Молдове сотрудничество в рамках Таможенного союза, вступление в который будет означать вхождение в Евразийский союз^[283]. Партнерство Молдовы в этом Союзе должно привести к окружению Украины с трех сторон странами — членами новой организации. В такой ситуации для Украины, граничащей с Россией, Беларусью и Молдовой, логичным шагом была бы интеграция с Евразийским союзом, а будущее членство в Европейском союзе стало бы проблематичным. Политика, проводимая Кремлем в отношении Молдовы, вполне вписывается в планы создания Евразийского союза. Продвигаясь с ожидаемыми трудностями к убеждению молдавских лидеров в необходимости интеграции в Евразийский союз, а не в Европейский, Кремль преследует еще и цель разделения страны и создания из сепаратистского Приднестровья государства, независимого от Молдовы, наподобие Южной Осетии и Абхазии в случае с Грузией. Обращаясь к членам молодежного движения «Наши», собравшимся в лагере на озере Селигер, Путин сказал, что Приднестровье имеет право на самоопределение. Это «упоминание о самоопределении — новый элемент российской риторики в приднестровском конфликте», — предупреждает Владимир Сокор. 2 августа 2012 года Путин снова назначает Дмитрия Рогозина специальным представителем российского президента в приднестровском вопросе (Рогозин уже получал это назначение в марте 2012 года от предшественника Путина, Дмитрия Медведева). В тот же день Рогозин принимает в Москве приднестровского лидера Евгения Шевчука. По окончании встречи, когда Рогозин и Шевчук сообщили о принятых решениях, флаги России и Приднестровья уже висели на одном уровне — это был четкий сигнал о поддержке Россией сепаратистского региона. «Декларация, подписанная в Москве 31 июля и 2 августа, — писал Владимир Сокор, — дополнительно закрепляет отсутствие признания [территориальной целостности Молдовы] и служит утверждению идеи о «самоопределении» Приднестровья, являясь выражением признания его «государственных» атрибутов»^[284]. Поддержка сепаратистских настроений Приднестровья тесно связана с кремлевским евразийским проектом. «Москва декларирует намерение создания «евразийского экономического региона» в Приднестровье, чтобы таким образом избежать ослабления своего контроля над Тирасполем. Это прямой ответ на поднятый Европейским союзом и Молдовой вопрос — процедура перетягивания Приднестровья на свою сторону за счет механизмов общей экономики»^[285].

Глава шестая

Россия как «плюралистическая» однопартийная страна

Когда летом 1999 года Ельцин сообщил Путину, что избрал его своим преемником и тот должен начинать подготовку к предстоящим президентским выборам 2000 года, Путин вообще-то не был в восторге. «Я не люблю избирательные кампании, — сказал он, — Правда, не люблю. Не знаю, как их вести, и совсем их не люблю»^[286]. Как вскоре выяснилось, это восклицание было настоящим символом веры в стране, которой руководит режим Путина, поскольку реализация его монархических мечтаний зависела от претворения в жизнь двух условий. Во-первых, новый правитель России должен быть уверен, что сможет свободно руководить страной довольно долго, чтобы реализовать все долгосрочные проекты. Во-вторых, чтобы облегчить западным странам восприятие установленного в России режима и таким образом избежать риска объединения Запада для ответа на возникновение «угрозы из России», Путин вынужден был сохранять видимость демократии в России. А это означало, что он должен был действовать в соответствии с конституционными нормами (при этом абсолютно не отвечая их духу). Он знал, что необходимо будет соблюдать все внешние признаки демократического устройства — включая выборы и независимую прессу, — но в то же время был готов сделать все для того, чтобы избежать риска перехода власти в чужие руки, а именно это и есть настоящий признак демократического устройства. Но только применение репрессий в отношении действующих в России оппозиционных сил могло гарантировать удержание власти. Победа в этой «гражданской» войне стала для Путина предзнаменованием победы в главной из его войн — реконструкции империи. Начиная следующую часть, мы займемся анализом действий Путина на этом фронте.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ОДНОПАРТИЙНОЙ СИСТЕМЫ НЕРАЗУМНО?

Любая попытка гостей с Запада, посещавших Россию, поставить под сомнение наличие политического плюрализма вызывала у Путина откровенное раздражение. Например, во время заседания международного дискуссионного клуба «Валдай», которое состоялось в сентябре 2009 года, один из представителей западных стран спросил, является ли западная модель политико-экономического развития оптимальной для России или нужна какая-то другая модель, которая будет больше подходить ее условиям? Путин ответил: «Россия, совершенно очевидно, встала, точно совершенно, на путь демократии и ищет свои пути по укреплению этих демократических основ»^[287]. Российский руководитель действительно считал, что возвращение однопартийной системы не было бы разумным решением. Исторические параллели — не только с фашистскими странами, но и с Советским Союзом, которым руководила одна партия, — имели слишком негативный отголосок.

ВОСТОЧНОГЕРМАНСКИЙ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ «ПЛЮРАЛИЗМ»: ИДЕАЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ ДЛЯ ПУТИНА?

Предыдущий режим, коммунизм, обосновал существование однопартийной системы появлением «бесклассового общества», освобожденного от старых капиталистических делений. Интересно, что некоторые страны старого коммунистического блока — Чехословакия, Польша и ГДР — не пошли по пути Советского Союза, а сохранили квазиплюралистическое политическое устройство. Например, в Восточной Германии наряду с СЕПГ (Социалистической единой партией Германии), официальной коммунистической партией, существовало еще четыре политических «партии»^[288]. Однако ни одна из них не соревновалась с другими за голоса избирателей и не участвовала в выборах как независимая политическая сила. Имена кандидатов всех партий попадали в заранее определенные списки так называемого Народного фронта^[289], который работал под эгидой коммунистической партии. Во время очередных выборов от имеющих право голосовать требовалось только одно — опустить бюллетень в урну^[290]. С 1985 по 1991 год Путин жил в Дрездене, в ГДР, где работал в местном отделении КГБ. На вопрос о предыдущей деятельности он отвечал, что был ответственным за «поиск данных о политических партиях, информации о движениях в их рядах и о руководителях этих партий. Проверял тех, кто был у власти, а также тех, кто вскоре мог бы оказаться во власти, [...] знал, кто в партии и правительстве является претендентом и на какую должность»^[291]. Не исключено, что такая удобная система и концепция псевдоплюрализма, как в ГДР, импонировали Путину.

Из четырех партий, избранных в Госдуму 2 декабря 2007 года, наибольшее количество голосов набрала «Единая Россия» — 64,3%. Результат «Справедливой России» — 6,8%, Коммунистическая партия Российской Федерации собрала 11,57%, а Либерально-демократическая партия России — 8,14% голосов. Если учитывать, что «Справедливая Россия» была искусственно создана «Единой Россией», чтобы привлечь дополнительные голоса избирателей, то окажется, что победивший блок набрал 71,1% всех голосов (78,44% мест в парламенте). Такое ошеломляющее превосходство превзошло даже результаты, полученные Африканским национальным конгрессом на выборах в ЮАР 22 апреля 2009 года (тогда АНК набрал 65,9% голосов). Деятельная и щедро финансируемая партийная махина «Единой России»^[292] была создана исключительно для поддержки Путина, хотя сам он не был членом партии. Однако это не помешало ему принять предложение ее возглавить 15 апреля 2008 года.

При том, что в тот период «Единая Россия» имела большинство голосов в Думе, две «оппозиционные» партии — криптофашистская Либеральнодемократическая партия Жириновского и Коммунистическая партия — уже давно не вели никакой оппозиционной деятельности на политической арене. Вместо этого они полностью поддерживали правительство. На практике созданная таким образом система была максимально приближена к однопартийной. Ричард Саква^[293] заметил, что уже «Единство», предшественница «Единой России», не была «ни политической партией в современном понимании этого слова, ни общественным движением; она скорее имела характер политического сообщества, созданного для того, чтобы дать возможность элитам достичь поставленных целей. [...] Она могла создать фундамент партийного устройства, гегемона нового типа, в котором класс новой номенклатуры, состоявший из преданного Путину государственного официоза, должен был принимать решения о распределении влияний и определении приоритетов. «Единство» могло бы стать базой для кумовского устройства, подобно отстраненному от власти в Мексике в июле 2000 года после 71 года правления»^[294]. Преемница «Единства», «Единая Россия», фактически сумела занять место бывшего монолита — КПСС. Бывший президент М. Горбачев назвал ее «наихудшей разновидностью Коммунистической партии Советского Союза»^[295]. Из уст последнего президента Советского Союза это действительно было весомым обвинением. Впрочем, кто лучше него, человека, сделавшего карьеру в рядах существующей тогда КПСС, знал, насколько прогнившим был предыдущий строй. Но Горбачев ошибся: «Единая Россия» не была новой версией старой КПСС, поскольку коммунизм в России просто прекратил существование. Новый плюралистический фасад мог прикрывать идентично монолитную политическую структуру, но эта система действовала в совершенно иной среде — не в присущей коммунизму централизованной плановой экономике, а в новом, капиталистическом, экономическом строе. Эта огромная разница и является одной из основных причин не искать аналогий между Советским Союзом и современной ситуацией.

КАК ИСПОЛЬЗОВАТЬ МАРИОНЕТОЧНЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ?

28 октября 2006 года на советской политической арене появилась новая партия. Она называлась «Справедливая Россия»^[296] — на первый взгляд, это название обещало улучшение жизни многим россиянам, сокрушавшимся о социалистической модели бывшего Советского Союза и жаждущим справедливости и социального равенства^[297]. Чем была «Справедливая Россия»? Новой оппозиционной партией? Партией, которая готова бросить вызов «Единой России», чья власть была фактически безграничной? Нужно избавиться от иллюзий. Как писала Moscow Times, «Россия стала первой страной в мировой истории с двухпартийной политической системой, в которой обе партии изначально соглашаются с тем, что наивысшее руководство всегда право»^[298]. В рапорте Конгрессу Соединенных Штатов Стюарт Д. Голдмен писал: «Блок «Единой России» и «Справедливой России» — это фактически слоган: «Для Путина». И добавил: «Считается, что вторая партия, поддерживающая Кремль, «Справедливая Россия», создана кремлевскими «политтехнологами» [...] для того, чтобы лишить коммунистов голосов избирателей левых взглядов»^[299]. Голдмен был прав. Во главе новой партии оказался Владислав Сурков, помощник президента Путина и влиятельный кремлевский идеолог. Именно Сурков ответственен за создание новых политических идей путинской эпохи, в том числе «разделение власти по горизонтали», или «суверенной демократии» (этот термин не имеет ничего общего с демократией, а обозначает лишь то, что никто за пределами страны не имеет права давать определение демократии). Анна Политковская писала о Суркове: «Обычно у нас это делается так: сверху, из того же Кремля, где плетет свои пиарские сети сотрудник путинской администрации Владислав Сурков, признанный самым эффективным пиарщиком страны...»^[300]

«Основным замыслом» Суркова в период создания «Справедливой России» было подражание двухпартийной системе по примеру Соединенных Штатов, которая от своего первоисточника отличается единственным: ни одна из партий не должна быть политической альтернативой другой, в результате — выигрыш одной из них не приводил бы к смене правящей элиты. Вместо этого такая система должна гарантировать продолжительность правления Путина. В этом плане, скрываемом от общественности, «левацкая» «Справедливая Россия» должна была бы отобрать голоса Коммунистической партии. Однако даже люди, близкие Кремлю, не были уверены в удачной реализации подобного замысла. Против этой идеи выступил бывший премьер Примаков. Вот как он высказался на эту тему: «...Звучат предложения создать в России двухпартийный стержень. На роль второй ведущей партии может претендовать левоцентристская «Справедливая Россия». Но осуществление этого проекта, авторство которого приписывается Кремлю, сопряжено с большими трудностями. Когда создавалась «Единая Россия», то в максимальной степени был задействован административный потенциал. Многие руководители регионов, муниципалитетов посчитали себя обязанными стать членами этой партии. Могут ли они теперь занять хотя бы нейтральную позицию, а не то чтобы оказывать поддержку «Справедливой России» во время выборов в Государственную думу? Да еще в условиях, когда лидером «Единой России» стал В. Путин»?^[301] Скептическое отношение Примакова к этой теме вполне обоснованно. Выборы в декабре 2007 года доказали, что стратегия не работает так, как этого ожидали. Несмотря на то, что «Справедливая Россия» прошла в парламент, Коммунистическая партия отбила атаку лучше, чем ожидалось. И все же следует помнить, что, хотя Коммунистическая партия формально и причислялась к «оппозиции», она не делала ничего, что свойственно оппозиции. Партия «знает свое место» в существующей системе и не выходит за узкие рамки дозволенного, поскольку зависит от правительства как в делах формальной регистрации своей деятельности, так и в вопросах сбора средств, а также доступа к масс-медиа, подконтрольных государству. Эти ограничения касаются и ЛДПР Жириновского, о которой говорят, что «по мнению членов этой партии, она создана советской разведкой, КГБ, чтобы быть националистической псевдооппозицией»^[302].

Серьезным недостатком избранной в 2007 году Думы было отсутствие либеральных партий — «Яблока» и «Союза правых сил». Кремль хотел «устранить» эту аномалию накануне выборов в парламент в декабре 2011 года. В начале 2010 года уже можно было услышать досужие разговоры о новой инициативе. Оуэн Метьюс, московский корреспондент Newsweek, написал в феврале 2010 года: «Говорят, что Кремль готовит нам новую псевдооппозиционную либеральную партию»^[303]. Но на местных выборах 13 марта 2011 года неожиданно появилась совершенно иная партия — «Патриоты России». Ее основал в 2005 году бывший член Коммунистической партии Геннадий Семигин, и до вышеупомянутых выборов она оставалась незаметной. Эта партия руководствовалась лозунгом «Патриотизм превыше политики» и сумела получить почти 8% голосов в Дагестане. Ее программа состояла из левацких, националистических и антизападных слоганов. The Economist так комментировал результаты выборов: «Аналитики утверждают, что эта партия является очередным порождением Кремля, которое в данный момент проходит испытания перед будущими выборами в декабре [2011 года]. [...] Выглядит так, что настоящей причиной ее существования является оттягивание голосов от Коммунистической партии и ее соперницы, «Справедливой России», которая, по замыслу, должна выполнять функцию дублера «Единой России», но со временем стала для нее настоящей угрозой. Клонирование и создание имитаций оппозиционных партий является одной из любимых политических «технологий» Кремля»^[304]. Это лишь подтверждало слова Анны Политковской, сказанные в 2004 году: «В данный момент существует мода на возникновение фиктивных политических движений, которые возникают по заданию Кремля. Мы же не хотим, чтобы Запад подозревал, будто здесь существует однопартийная система, что нам недостает плюрализма, и что мы возвращаемся к авторитарному строю»^[305].

ФАЛЬСИФИКАЦИИ ВЫБОРОВ В НЕВЕРОЯТНЫХ МАСШТАБАХ

Поддержание фальшивой картинки функционирования плюралистического устройства требует проведения крупномасштабных фальсификаций выборов. Но, дабы сохранить лицо, система не может перешагнуть через определенные границы. 11 октября 2009 года, когда на 7000 избирательных участков в 75 регионах страны состоялись местные выборы, случилось нечто неожиданное. Все планы и стратегии кремлевских политических технологов, имевшие целью создание имитации двухпартийного устройства, были разрушены новыми обстоятельствами — почти абсолютной гегемонией «Единой России», получившей на выборах 80% голосов. Остальные партии в местных советах оказались в абсолютном меньшинстве. Этот результат продемонстрировал наибольшую фальсификацию выборов в посткоммунистической России. Например, в городской думе Москвы «Единая Россия» получила 32 из 35 мест. Однако, согласно экзитполу, проведенному ВЦИОМ^[306], «Единая Россия» должна была получить 45,5% голосов, но результат оказался неожиданно высоким — партия набрала 66% голосов^[307]. По словам наблюдателей, «избирательную кампанию можно назвать одной из самых грязных в истории России. [...] Почти все партии сетовали на невероятные нарушения в процессе голосования за пределами избирательных участков с использованием довольно старомодного трюка, так называемых «каруселей», когда желающих перевозят автобусами от участка к участку, чтобы они голосовали множество раз»^[308]. Если же верить еженедельнику «Новое время», открыто критиковавшему кремлевские методы, массовое голосование за пределами избирательных участков и «карусели» — это всего лишь детские игрушки среди происходивших фальсификаций. С помощью такого способа можно изменить результаты на 5–7%, но в случае «Единой России» «исправлялось» до 40%. Согласно источникам ежедневника, цель была достигнута довольно просто: устранить независимых наблюдателей на момент вскрытия избирательных урн и сразу объявить «окончательные результаты»^[309]. Бывший президент Михаил Горбачев, обычно очень осторожный в высказываниях относительно руководителя Кремля, по этому поводу не сдержался в интервью «Новой газете», совладельцем которой он является, и сказал: «На глазах у всех выборы превратили в насмешку над людьми, проявили глубокое неуважение к их голосам»^[310].

Кроме масштабных фальсификаций во время выборов, фальсификации происходили и до них. Партии, не принадлежавшие к «официальной оппозиции», как, например, «Другая Россия» (коалиция, которую возглавлял бывший чемпион мира по шахматам Гарри Каспаров), не смогли принять участие в выборах. По словам Дмитрия Орешкина, независимого политического аналитика из московской исследовательской группы Mercator, они «находятся на обочине, совершенно маргинализированы. [...] Они не имеют доступа к масс-медиа, им не позволяют регистрировать кандидатов в избирательных списках, временами в списки не допускают целые партии. Они существуют вне системы, которую здесь называют политикой»^[311].

Существовал серьезный риск того, что проект Путина — создание двух прокремлевских политических партий, которые должны были поддерживать иллюзию существования в стране плюралистической системы — провалится из-за «избирательного успеха» «Единой России» — благодаря карьеризму локальных руководителей, манипуляциям в СМИ, щедрым финансовым дотациям и, наконец, ошеломляющим общегосударственным хорошо организованным фальсификациям — партия имела все шансы стать единственным «игроком», стоящим внимания. Над «Единой Россией» нависла угроза стать жертвой собственного успеха, который подрывал основы демократического «фасада», создаваемого властью с неимоверными усилиями долгие годы. То, что Кремль действительно проникся этой проблемой, стало понятно после местных выборов 14 марта 2010 года^[312]. На этот раз, без широкомасштабных фальсификаций, «Единая Россия» не повторила прошлогодний избирательный успех. Она потеряла около 20% избирателей в пользу конкурентов. В Екатеринбурге партия получила лишь 39% голосов, а в Иркутске с результатом 62% мэром города стал кандидат от КПРФ. Казалось бы, такой результат приведет к недовольству Кремля, но произошло совершенно иначе. Юлия Йоффе в Foreign Policy назвала это «счастливым поражением Кремля»^[313], а другой западный наблюдатель так написал об этом событии: «Победный проигрыш»^[314]. Тот факт, что три «оппозиционных партии» вместе набрали больше голосов, чем «Единая Россия», казалось, полностью удовлетворял власть в Кремле — видимость демократии была соблюдена, а монополия «Единой России» никоим образом не была нарушена. Поскольку самая большая партия в стране получит дополнительные места в местных советах, «проигравшая» «Единая Россия» могла спокойно продолжать руководить в отдельно взятых частях Федерации, действуя рука об руку с губернаторами, назначенными Кремлем.

МИХАИЛ ПРОХОРОВ БУНТУЕТ ПРОТИВ «КУКЛОВОДОВ» ИЗ КРЕМЛЯ

Несмотря на вышесказанное, Кремль не оставлял попыток создания очередных марионеточных партий, которые должны были функционировать при «Единой России». Кремлевская власть хотела создать такую многопартийную систему, которая бы действовала так, как в ГДР, — была демократической ширмой, скрывающей фактическое положение вещей. Для этого надо было любой ценой избежать ситуации, при которой эта система превратилась бы в настоящую многопартийную систему, так как это могло бы привести к наиболее нежелательной, с точки зрения Кремля, ситуации — политической диверсификации. К сожалению, именно создание двухпартийной системы было связано с огромным риском, поскольку большая оппозиционная партия, даже если сначала казалась такой, со временем могла превратиться в настоящую оппозицию^[315]. Детом 2011 года этот как будто чисто теоретический сценарий был почти реализован. Тогда Кремль сделал олигарха Михаила Прохорова, президента группы «Онэксим», третьего среди богатейших людей России, главой партии «Правое дело».

Эта партия появилась в 2009 году^[316], но не получила ни единого места в Думе. Либеральная по определению, она должна была собрать голоса толерантных представителей интеллигенции, городского среднего класса и предпринимателей. Кремль планировал, что партия войдет в Думу на выборах 2011 года, благодаря чему управляемая «многопартийная» система обретет легитимность в глазах наиболее критично настроенной части электората. Однако Михаил Виноградов, глава фонда «Политика Петербурга», признавал, что Прохоров — «сильный человек, не склонный к участию в имитационных проектах»^[317]. Время доказало, что это было правдивое предвидение. Прохоров энергично начал работать. Он сошелся с Евгением Ройзманом, известным благодаря проведению кампании против наркотиков^[318]. Администрация Кремля не одобряла такую внезапную активность и велела Прохорову избавиться от Ройзмана. Прохоров отказался. Эта демонстрация независимости так просто не сошла ему с рук, и 15 сентября 2011 года Прохорова вынудили выйти из партии. Предприниматель, комментируя это событие, не подбирал слова. На страницах газеты «Коммерсантъ» он напрямую нападал на Владислава Суркова, помощника президента, называя его «кукловодом», «который давно приватизировал политическую систему, дезинформирует руководство страны, давит на СМИ»^[319]. Прохоров требовал уволить Суркова с должности, и это была смелая провокация, поскольку «кукловод» Сурков действовал не самостоятельно: «Я очень надеюсь, что за действиями Суркова не стоят Путин и Медведев». В реальности именно они дергали за ниточки. Один из аналитиков утверждал, что Прохоров, «отказываясь выполнять задание Кремля, [...] автоматически стал «врагом народа», состояние не спасет его от обвинений, а наоборот, будет искушать силовиков наброситься на него, как на легкую добычу. [...] Вина Прохорова в том, что он указал на стелень игнорирования права во время правления Путина»^[320].

Дело Прохорова, безусловно, обнажило все манипуляции Кремля и его систему «управляемой демократии». Однако оно не приостановило последующие манипуляции власти. В мае 2011 года, именно тогда, когда Прохоров был избран главой партии, Владислав Сурков и его соратники развернули работу над следующим проектом — формированием Общероссийского народного фронта, в который должны были войти «Единая Россия» и другие партии и общественные организации. Официально Путин представил этот план 6 мая 2011 года на съезде «Единой России» в Волгограде. Одной из партий, приглашенных для участия в этом проекте, была преемница крайне националистической и ксенофобской партии «Родина». Ее бывший лидер, Дмитрий Рогозин, тогда постоянный представитель России в НАТО, был отозван в страну, чтобы провести реактивацию партии под названием «Родина» в Конгресс русских общин. Для более мелких партий участие во Фронте было неимоверно привлекательным, поскольку давало возможность преодолеть очень высокий семипроцентный избирательный барьер и получить определенное количество мест в Думе. В свою очередь «Единой России» такое решение позволяло сохранить абсолютное большинство в парламенте и одновременно запланировать в нем «разнообразие» политических групп. Предполагалось также, что во Фронт войдут лояльные к Кремлю профсоюзы, сельскохозяйственные ассоциации, союзы ветеранов и даже клубы автомобилистов^[321]. Со стороны «Единой России» идею создания Фронта представляли как «модернизацию» партии, которая должна была собрать вокруг нее новую, более широкую коалицию — своеобразное «молчаливое большинство». Оно должно было объединить людей различных идеологий — леваков, либерально-правых и умеренных националистов^[322]. Во Фронте для них было предусмотрено целых 25% мест. Сходство Общероссийского фронта и Народного фронта в бывшей ГДР наверняка не было стечением обстоятельств. На выборах в Volkskammer (восточногерманский парламент) в избирательных бюллетенях появлялись фамилии людей исключительно из Народного фронта.

«Новая газета» напечатала еще одно наблюдение, на этот раз от Андрея Колесникова. Он писал: «Народный фронт Путина и есть корпорация Муссолини: все, от профсоюзов Шмакова [Михаил Шмаков был председателем ФНПРФ, Федерации независимых профсоюзов Российской Федерации, объединившей 49 организаций и насчитывающей 25 миллионов членов — Авт.] до женских организаций получают единую крышу. [...] В реализации идеи народного фронта я вижу принцип, провозглашенный дуче в 1925 году: «Все в государстве, ничего вне и против государства»^[323]. Но все-таки Фронт Путина оставил место для других партий, спасая таким образом концепцию «плюрализма» в России. Настоящие оппозиционные партии, в том числе Партия народной свободы (ПАРНАС) Бориса Немцова, Владимира Рыжкова и Михаила Касьянова, были заблаговременно удалены из этой «плюралистической» системы. 22 июня 2011 года Министерство юстиции отказало в регистрации ПАРНАСу. Выборы в Думу, состоявшиеся в декабре 2011 года, произошли прежде, чем Общероссийский народный фронт мог сыграть ключевую роль. Но после «победы» «Единой России» на выборах, которые сопровождались повсеместными фальсификациями и все большим отстранением городского электората от этой партии, Кремль начал зачищать свои ряды от наиболее коррумпированных представителей. В то же время всяческие усилия прилагались для того, чтобы Фронт утвердился на политической арене и на следующих выборах собрал голоса консервативной, антизападной части электората; чтобы представители этого «молчаливого большинства», набранные преимущественно из провинции, имели шанс попасть в парламент. 1 марта 2013 года Владимир Путин издал указ, который возвращал смешанную избирательную систему. В соответствии с ним половина мест в парламенте отводилась депутатам, избранным в одномандатных избирательных округах^[324]. До 20 мая 2013 года во всех уголках России появились оргкомитеты Общероссийского народного фронта. По сообщениям, последние офисы Фронта были открыты в Москве и Санкт-Петербурге^[325]. Учредительный съезд Фронта, название которого к тому времени изменили на «Народный фронт — за Россию!», состоялся 12 июня 2013 года в День России, который является государственным праздником. В конце встречи председательствующий, взяв слово, заметил, что задаст сейчас «самый глупый вопрос», и тут же спросил: «Кого мы изберем лидером нашего движения?» Из зала стали скандировать: «Путин, Путин!» «Голосовать будем? Других кандидатур нет? Владимир Владимирович, поздравляю Вас...»^[326]

Хотя новый «Народный фронт — за Россию!» прежде всего был призван выполнять роль предохранителя, установленного Кремлем для спасения системы, он также должен был сыграть и другую роль. Когда после выборов в Думу 4 декабря 2011 года разочарованные жители Москвы и Санкт-Петербурга, избиратели, которых считают либеральной интеллигенцией, одним махом отвернулись от «Единой России» и одновременно — от кандидатов партии «Правое дело» (которая после отхода Прохорова едва набрала 0,6% голосов), Владислав Сурков дал интервью, в котором предложил создать очередной манекен политической партии, на этот раз для «недовольного городского населения»^[327]. На самом деле следующим детищем Кремля была не партия для «разгневанного городского населения», а организация, созданная с мыслью об абсолютно ином электорате — консервативных казаках и их сторонниках. Так 24 ноября 2012 года появилась Казачья партия Российской Федерации. В России, в основном на приграничных территориях, проживает около 7 миллионов так называемых казаков. Это националистический электорат, фанатично преданный православной церкви и Путину. В 2005 году Путин наконец получил титул казачьего полковника, который когда-то давали царям. Если верить руководителю партии Сергею Бондареву, бывшему депутату от «Единой России» и заместителю губернатора Ростовской области, это новая «партия, созданная с мыслью не только о казаках, но и обо всех гражданах России. Мы находимся не с левой и не с правой стороны сцены, мы стоим лицом вперед»^[328]. Сокращенное название — КаПРФ — и звучит, и выглядит почти в точности так, как и аббревиатура Коммунистической партии Российской Федерации. В связи с этим руководство последней выступило с протестом, обвиняя Кремль в попытке похищения голосов своих избирателей.

После выборов в Думу в декабре 2012 года, когда связанный с оппозицией блогер Алексей Навальный напрямую обвинил «Единую Россию» в том, что она является партией жуликов и воров, Путин начал возлагать все большие надежды на создание Народного фронта, одновременно поручив Медведеву вопросы очищения и «модернизации» «Единой России». Одним из «способов модернизации», который использовал Медведев, было создание Гражданского университета — образовательного проекта для членов политических партий, в рамках которого противники «Единой России» могли высказывать собственное мнение. Проект стартовал 27 марта 2013 года. «Если это будут люди, которые будут критиковать партию за какие-то ошибки, ухищрения, за отсутствие активности по тем или иным вопросам, я думаю, это пойдет нам только на пользу», — отметил Медведев^[329].

Это вовсе не означало, что Путин собирался развязать руки Медведеву в деле реорганизации «Единой России». Когда Путин готовился использовать «Единую Россию» как средство, которое поможет ему выиграть на президентских выборах в 2012 году, Глеб Павловский, председатель Фонда эффективной политики и близкий соратник Путина^[330], утверждал, что партия должна «перейти на другой уровень», создать какую-то форму надзора за существующим руководством. Этим надзором должно было заняться ближайшее окружение Путина. Можно поддаться соблазну и сравнить эту структуру с бывшим Политбюро ЦК КПСС, но это сравнение не совсем адекватное. Политбюро было коллегиальным органом общего руководства власти, формально контролируемым ЦК. Надзирающая структура, предложенная Павловским, не имела ничего общего с коллегиальностью, скорее, она должна оставаться полностью вне контроля партии. Это должна быть частная камарилья Путина, который в мае 2012 года сложил полномочия главы «Единой России» и никогда формально не принадлежал к ней, но стоял бы над партией и использовал бы ее структуры. Предложенная Павловским схема должна была стать инструментом в руках Путина, с помощью которого он мог бы руководить инициативами партии и использовать их в собственных целях. Особый статус, который, по мнению Павловского, должен получить Путин в партии, скорее отвечал бы статусу, известному как Führerprinzip^[331].

Глеб Павловский вместе с Владиславом Сурковым — одни из наиболее влиятельных политтехнологов в России, стоявших за разработкой теории «избирательной демократии», в которой для достижения цели используются невероятные способы: фальсификация результатов выборов, создание юридических препон, препятствующих деятельности оппозиции, травля оппозиционных партий, монополизация СМИ, поглощение немногочисленных партий большими структурами, создание марионеточных партий. Все эти технологии не новы. Автократические режимы использовали их и успешно продолжают использовать, когда хотят поддержать видимость существования в стране более-менее демократической системы. Однако создание новых партий, то есть способ, которым Кремль пытался влиять на результаты выборов, указывает на впечатляющее сходство с «политическими методами», которые использовались в фашистской Италии во времена Бенито Муссолини. Эмилио Джентиле писал, что в межвоенной Италии «путь к властной монополии можно было пройти в несколько этапов, связанных с растущим доминированием фашизма в стране. Первый этап — создание коалиции из партий, готовых к сотрудничеству с Муссолини; в то же время вождь делал все возможное, чтобы довести их до распада»^[332]. Ренцо Де Феличе вспоминал, что Муссолини старался «выхолостить» традиционно существующие на политической арене партии», предлагая их лидерам привлекательные места в правительстве или прибыльные государственные должности^[333]. На выборах 6 апреля 1924 года Муссолини дошел до того, что существовало два списка — широкий «список министров», в который попали фамилии кандидатов, не связанных с фашистским движением, и «список bis» (дополнительный список), состоящий исключительно из членов фашистской партии. Таким образом он набрал абсолютное большинство — 66,3% мест в парламенте^[334]. Это, безусловно, впечатляющий результат, но все равно он на 4,8% меньше, чем голоса, суммарно отданные (71,1%) за «Единую Россию» и ее «список bis», то есть «Справедливую Россию», на выборах в Думу в декабре 2007 года^[335].

ОЧЕРЕДНОЙ ПСЕВДОПЛЮРАЛИЗМ: ДВОЕВЛАСТИЕ

Государство под руководством Путина еще в одном очень интересном аспекте напоминает Италию Муссолини — в верхах господствует двоевластие. Муссолини формально был премьер-министром, одновременно дуче, однако вплоть до капитуляции в 1943 году в Италии официально существовала монархия, и Муссолини вынужден был считаться с мнением главы государства — короля Виктора Эммануэля III. Но не Муссолини придумал двоевластие. Оно было навязано спецификой итальянских традиций. В России также произошло нечто подобное, образовался тандем, когда после мартовских выборов 2008 года президентом Федерации стал Дмитрий Медведев, который позднее выдвинул Путина на должность премьера.

Однако в отличие от ситуации в Италии, где двоевластие возникло естественным путем — вследствие исторических обстоятельств, — в России такая система власти появилась в результате сознательного выбора. С самого начала создание такой системы выглядело как спекуляция. Некоторые западные наблюдатели до конца не хотели в это поверить — еще осенью 2011 года они сомневались в том, что эти нововведения имеют какой-либо смысл. Смысла не было. Этот тандем возник исключительно для того, чтобы Путин мог быть у власти следующие десять лет. Кроме этого, такое решение позволило ему, прикрываясь правовой дымовой завесой, мошенничать с целью узурпации власти. Российская Конституция не позволяет президенту избираться на третий срок. Путин без проблем мог бы изменить Основной Закон, но решил отойти в тень и выпустить на поле молодого шефа своей администрации — Дмитрия Медведева. Медведев идеально подходил на эту роль. Он не имел никакого опыта в политике, не проявлял стремления к власти и не имел общественной поддержки, зато был абсолютно предан своему шефу. Войдя в роль «президента, верного Конституции», который «добросовестно придерживается действующего законодательства», Путин собирался «легально» удерживать власть в течение длительного времени, чего не мог бы сделать ни один из его зарубежных коллег^[336].

Почти 5 месяцев он выполнял функции премьера во времена Ельцина, затем 8 лет оставался в должности президента и следующие четыре — снова был премьер-министром, что вместе составляет 12,5 года. Во времена Медведева президентская каденция увеличена с 4 до 6 лет. Соответственно, после очередного попадания в президентское кресло 4 марта 2012 года Путин теоретически может оставаться во власти в России до 2024 года, что составляет почти четверть столетия во главе государства. Таким образом, продолжительность его правления приближается к среднестатистическому времени пребывания царей у власти.

Например, царь Александр II правил с 1855 по 1881 годы, а Николай II был на троне с 1894 по 1917 годы. А еще Путин приближается к результату, достигнутому Иосифом Сталиным, которого он считает геополитическим гением, — Сталин был у власти почти 30 лет^[337].

Глава седьмая

Ультранационалистическое евангелие

Путинская «динамика перемен» проявлялась не только в манипулировании «плюралистической» системой ведения президентской политики. Она касалась также и внутрипартийных событий. Ее проявлением стало возникновение в программе партии власти, «Единой России», ультранационалистических и шовинистических призывов, а также одобренных властью «оппозиционных» группировок. Такие перемены оказались и впрямь неожиданными, особенно в случае с КПРФ, которую считают наследницей КПСС^[338].

УЛЬТРАНАЦИОНАЛИЗМ И РЕВИЗИОНИЗМ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ

Вскоре после создания, еще в феврале 1993 года, КПРФ, хоть и использовала символику прошлого строя и придерживалась в программе левацких лозунгов, очень быстро сошла на национал-шовинистский курс, который не сильно отличался от взглядов ЛДПР Владимира Жириновского.

В обоих случаях названия партий вводят в заблуждение. Точно так же, как Либерально-демократическая партия не имела ничего общего с либерализмом, а тем более с демократией, так и Коммунистическая партия не собиралась воплощать в жизнь идеи предыдущей системы. На место коммунистического интернационализма, направленного вовне, пришел внутренний российский шовинизм.

Стивен Д. Шенфилд писал, что многие наблюдатели обращали внимание на то, что «доминирующая идеология в организации, которая все еще называет себя коммунистической, совершенно не похожа теперь на коммунизм, а скорее на фашизм или что-то очень близкое к нему. Кое-кто даже утверждает, что «КПРФ уже давно на самом деле фашистская партия — от ее руководства до рядовых членов из глубокой провинции» [...] Или же «КПРФ уже давно вдохновляется не идеями коммунизма или социализма, а скорее национал-социализма»^[339].

Эту мысль подтвердил Дмитрий Фурман, аналитик из фонда Горбачева. Он писал: «Элементы фашистской идеологии являются настолько важными факторами в программе наибольшей партии в стране, КПРФ, что их нельзя не заметить и не услышать»^[340].

Из отчета, подготовленного московским информационно-аналитическим центром «СОВА», вытекает, что существует множество документов, свидетельствующих о сотрудничестве КПРФ с экстремально правым, пока неофициальным, Движением против нелегальной иммиграции (ДПНИ). Александр Белов, руководитель ДПНИ и один из ведущих руководителей антикавказского погрома в Республике Карелия, который произошел летом 2006 года, был приглашен произнести речь на съезде КПРФ^[341]. В московском бюллетене на местных выборах 2008 года от КПРФ было как минимум 13 фамилий членов крайне правых организаций^[342].

Представляется, что Геннадия Зюганова, генсека КПРФ, уже не интересуют мировая революция или воплощение в жизнь идей марксизма-ленинизма. Как и Жириновского, его интересует одна цель — возрождение бывшей советской империи, подобно славянофилам, мечтавшим о «третьем Риме». Даже больше: мог ли кто-то представить себе, что автобиография генерального секретаря КПРФ может начинаться словами: «Я русский телом и душой и люблю свою Отчизну»?^[343] Категорически нет. Однако у Зюганова не было ни малейших сомнений в декларировании своего «русофильства».

Николь Дж. Джексон так прокомментировала «экстремально националистические аргументы» Зюганова: «Геннадий Зюганов пропагандировал разновидность национал-социализма, в доктрине которого классовая борьба заменена столкновением западной цивилизации с российской традицией, и это столкновение может быть угрозой для России. Эта смесь концепций позволила Зюганову создать союз коммунистов и националистов, то есть коричнево-красный союз. Согласно пропагандируемой технологии, Россия должна иметь развязанные руки и на своем пути руководствоваться лишь некоторыми — никем не обозначенными — «духовными ценностями»^[344].

Зюганов был не первым, кто заменил классовую борьбу внутри страны борьбой между странами. Раньше эту концепцию реализовал Энрико Коррадини, соучредитель Итальянской националистической ассоциации (ИНА), которая в 1923 году объединилась с движением Муссолини. Согласно Коррадини, народы «имущие» и «не имущие» ведут бесконечную войну за экономическое господство. «Новая империалистическая теория позволяла не только оправдать войны, которые вели фашисты, но была также альтернативой марксистской идеологии»^[345]. Параллельно цели внешней политики в программе Коммунистической партии были изменены до основополагающе негативной, базирующейся на постоянной борьбе с действиями правительства Соединенных Штатов. Руководство партии определило эту страну как главную мировую силу, которая может помешать восстановлению бывшей империи. То, что именно эта концепция была основной целью коммунистов, окончательно всплыло только в 1995 году, после оглашения предвыборной программы партии, в которой ее руководство обращалось ко всем народам «антизаконно уничтоженного Советского Союза с призывом к добровольному объединению в обновленном общем государстве»^[346]. В этой цитате особое внимание привлекает определение «антизаконно уничтоженный Советский Союз» — подобными словами описывает развал Советского Союза Жириновский в своей книге «Последний бросок на Юг». Это высказывание звучит поистине угрожающе. Если предположить, что подписанное 8 декабря 1991 года Беловежское соглашение, в котором Россия, Белоруссия и Украина — главные субъекты Союзного договора 1922 года — решили прекратить существование Советского Союза, является незаконным, тогда немедленно надо признать, что все более поздние договоры и соглашения, которые российское правительство подписывало с правительствами вновь созданных государств (например, о признании границ), являются недействительными. Несмотря на то, что в декларации (для успокоения) присутствует формулировка «добровольно», логические последствия употребления высказывания «антизаконно уничтоженный Советский Союз» понятны: любая военная акция, имеющая целью возвращение утраченных вследствие распада земель, была бы, в свете этой логики, не актом агрессии, согласно Уставу ООН, а полностью легальными действиями центрального правительства, совершенными для возобновления контроля над мятежными провинциями.

С точки зрения доминирующей в парламенте и поддерживаемой Кремлем «Единой России», как ЛДПР, так и Коммунистическая партия были представителями крайнего левого крыла на политической арене, в то же время свою группировку руководство партии считало центристской. Благодаря этому «Единая Россия» могла приписать себе роль «центристской» партии. Как принято в России, все сводилось исключительно к ярлыкам. Депутаты, заседающие в Думе, и «либерально-демократические», и «коммунистические», принимают как основополагающую именно ультранационалистическую идеологию и создают в парламенте крайне правый блок. Чем они различаются? Стилем деятельности. Зюганов — старый партийный аппаратчик, которому недостает харизмы Жириновского. Кроме того, он избегает таких брутальных высказываний, как у Жириновского, и не разделяет его взгляды относительно экспансии России на территории Турции, Ирана и Афганистана.

«НАСТУПЛЕНИЕ ВАРВАРОВ» — РАСПРОСТРАНЕНИЕ УЛЬТРАНАЦИОНАЛИСТИЧЕСКИХ ИДЕЙ

Первое десятилетие XXI столетия стало временем развития в России новой культуры и распространения в обществе новых идей. Этот процесс социология определяет как упадок культуры, или Kultursenkimg. Такое происходит тогда, когда «высокая» культура, зародившаяся в элитарных кругах страны, «просачивается» в более широкую общественную группу. Однако в случае с Россией это не привело к переменам в направлении низы-верхи, поскольку нельзя говорить о существовании элитарной культуры — скорее речь идет о распространении в обществе недостатка культуры, так называемого Unkultur. Поэтому здесь можем говорить о процессе распространения бескультурья — Unkulturaufstieg, который происходит в направлении низы-верхи и состоит в распространении бескультурья, свойственного низшим общественным слоям, до элитарных кругов. Интересный исторический пример процесса Unkulturaufstieg приводит Андреас Умланд (хотя сам он его так и не называл). Он касается распространения антисемитизма в Германии перед Первой мировой войной^[347]. Умланд замечает, что расцвет антисемитизма определялся основательным недостатком преемственности.

«На рубеже XIX–XX столетий тогда еще молодая партийная система Германии претерпела значительные изменения, состоявшие в устранении откровенно антисемитских элементов. [Это было несколько неожиданно, так как] несколькими годами раньше на волне популярности оказались основанные в 70–80-е годы XIX столетия крайне ультранационалистические партии, которые на выборах в 1893 году вместе с Консервативной партией, дрейфующей в направлении антисемитских взглядов, получили большинство голосов в Рейхстаге. Вместе с тем в предыдущие двадцать лет в Германии появлялось [...] много антисемитской литературы. [Несмотря на вышеупомянутые факторы, они не повлияли на] симпатии избирателей в первом десятилетии XX столетия, которые отвернулись от большинства антисемитских партий. Этой тенденции избежала лишь Консервативная партия»^[348].

Могло бы показаться, что это хорошие новости. Но так ли это на самом деле? Очевидно, что нет, поскольку «спад поддержки антисемитских партий не [...] означал спада антисемитских настроений в обществе, потому что эти группировки уже сыграли свою роль в истории и перенесли антисемитизм с улиц и из пивных баров к избирательным урнам и в результате — в парламент. [...] В дальнейшем они уже были не нужны. Они могли тихо уйти со сцены, освобождая место для своих преемниц, хорошо подготовленных к будущему росту антисемитских настроений»^[349]. То, о чем пишет Умланд, является, собственно, процессом Unkulturaufstieg — проникновением нецивилизованных взглядов «с улиц и из пивных баров» в остальное общество, в том числе и во взгляды высших классов. Умланд обращает внимание и на интересную параллель между ситуацией в Германии в начале XX столетия и современной Россией. Во второй половине 90-х годов XX века мы были свидетелями общего роста нелиберальных и антизападных взглядов в российском обществе. В то же время «эти антилиберальные группировки на российской политической арене, в середине 90-х все еще достигавшие успеха на выборах (например, ЛДПР или Коммунистическая партия), не сумели, вопреки общему тренду общественных настроений, увеличить свой электорат»^[350]. Умланд делает резонный вывод, что исторический опыт Германии должен быть весомым предупредительным сигналом и сдерживать от чрезмерного оптимизма относительно политики в России. Так, как это происходило в Германии накануне Первой мировой войны, теперь общество в России пропитывается шовинистическими и ультранационалистическими концепциями. Процесс Unkulturaufstieg особенно выразителен внутри «Единой России» — партии, которая приложила столько усилий, чтобы казаться умеренно центристской.

ПУТИНСКОЕ «ЗАЯВЛЕНИЕ О СОСТОЯНИИ ГОСУДАРСТВА» — ПОХВАЛА ПАТРИОТИЗМУ

Россия, где на улицах ежедневно совершаются хулиганские нападения на расовой почве, в парламенте заседают члены фашистских партий, а интернет-страницы, блоги и форумы наполнены ультранационалистическими сообщениями, достигла такого состояния, когда нормой стали проявления крайне националистического шовинизма. Во время первого президентского срока Путина политическая элита все еще старалась дистанцироваться от чрезмерно растущего рвения в вопросах внедрения крайне националистической политики. «Единая Россия», в то время партия власти, и ее руководство старались делать вид демократичных, прагматичных и умеренных политиков — без уклонов вправо или влево, на безопасном расстоянии от ЛДПР, КПРФ и правых группировок. Впрочем, вначале даже Путин старался вести себя нейтрально, прагматично и технократично. Тогда Марлен Ларюэль так описывала Путина: «Новый президент выглядит как человек, стоящий над идеологическими делениями. Я полагаю, что он будет стремиться реализовать технократические цели, которые позволят наконец России достичь стабилизации и возродиться достойным образом»^[351]. К подобным выводам пришли еще двое аналитиков, писавших: «В целом же у Путина, кадрового спецслужбиста, всю сознательную жизнь работавшего в КГБ под идеологическим контролем Коммунистической партии, собственной идеологии и своей политической программы не было. Он ограничивался общими популистскими фразами. Еще в 1999 г., в начале своего премьерства, на вопрос о его политической платформе как кандидата в президенты Путин ответил: “Главная моя задача — чтобы стало лучше жить народу. А политическую платформу выработаем потом”»^[352].

Действительно ли Путин был безыдейным прагматиком, каким пытался казаться? Другой публицист пишет: «Кажется, что он отвечал искренне, когда в ответ на вопрос во время предвыборного митинга: «Что вы любите больше всего?» — мгновенно ответил: «Россию». Россию? Кого-то могло удивить, что этот человек декларирует большую любовь к родине, чем к своей жене или дочерям. По другому поводу Путин заявил: «Идеологией в России должен стать патриотизм». И добавил, что «жизнеспособный патриотизм будет, если мы, граждане России, сможем гордиться нашей страной сегодня»^[353]. На встрече с представителями молодежного движения «Наши» Путин сказал: «Нам нужно свое гражданское общество, но пронизанное патриотизмом, заботой о своей стране»^[354]. Вяжутся ли такие утверждения, как это, что Россия нуждается в гражданах, «которые до глубины души прониклись концепцией патриотизма», с образом прагматичного технократа, который так старательно поддерживал Путин? Пора внимательнее присмотреться к личности президента.

В представленном здесь контексте очень интересно выглядит программная декларация Путина, опубликованная на странице Совета Министров 29 декабря 1999 года. В тот период Путин все еще исполнял функции премьера при президенте Ельцине. Тогда это имело решающее значение — через два дня Ельцин должен был назвать его своим заместителем и временно передать власть в его руки. На момент публикации декларация была внутренним документом, представлявшим программу правительства на предстоящий год. Соответственно, она значила не больше, чем прошлогодний снег. Премьеры во времена президента Ельцина надолго не задерживались. Даже если бы Путин сумел продержаться на должности до конца срока, его карьера в качестве премьера и так через несколько месяцев завершилась бы, вместе со стартом президентских выборов. Однако передача ему обязанностей главы государства диаметрально изменила ситуацию. Представленная программа деятельности уже не была планом действий эфемерного правительства, ожидающего отставки. Этот документ неожиданно стал заявлением о состоянии государства будущего президента Российской Федерации и, возможно, имел даже большее значение — не исключено, что это была торжественная декларация, с которой новый царь вступает на трон империи. Это сравнение не такое уж и натянутое, как может показаться на первый взгляд, потому что, как наследнику трона, Путину, дословно, было предложено президентское кресло.

Название программной декларации Путина — «Россия на рубеже тысячелетий» — безусловно, подчеркивало значимость документа. Содержание этой программы следует трактовать как один из элементов путинской идеологии, разработанный наилучшим образом. Хотя, возможно, сам Путин хотел выглядеть холодным прагматиком с аналитическим складом ума, для которого термин «идеология» отдает старомодными предубеждениями, но подготовленная им декларация заслуживает большего внимания. После описания экономических проблем России Путин представил «Шансы на достойное будущее» — раздел, в котором читаем: «...Проблема не только экономическая. Это проблема также политическая и, не побоюсь этого слова, в определенном смысле идеологическая»^[355]. Дальше он переходит к обсуждению решений, которые назвал «целями России».

Стержнем «российской идеи» должен был стать консенсус. «Плодотворная созидательная работа, в которой так нуждается наше Отечество [следует обратить внимание, что слово «Отечество» во всем документе пишется с большой буквы], невозможна в обществе, находящемся в состоянии раскола, внутренне разобщенном». Путин заявлял, что не хочет возвращаться в те времена, когда консолидация общества достигалась «силовыми методами». Он подчеркивал, что «любое общественное согласие здесь может быть только добровольным». Это, по мнению Путина, было очень важным: «Одна из основных причин того, что реформы у нас идут так медленно и трудно, заключается именно в отсутствии гражданского согласия, общественной консолидации». И далее он заявляет: «Я против восстановления в России государственной, официальной идеологии в любой форме»^[356].

ПУТИНСКИЕ «ЦЕЛИ РОССИИ»: ГОСУДАРСТВО, ГОСУДАРСТВО И ЕЩЕ РАЗ ГОСУДАРСТВО

Итак, что надлежало сделать? Путин называет три ключевых элемента, которые составляют «цели России» и одновременно должны привести к вышеупомянутому взаимопониманию: патриотизм, осознание «великой страны» (державность), а также сильная власть (государственность). О патриотизме он сказал так: «Это чувство гордости своим Отечеством, его историей и свершениями. Это стремление сделать свою страну краше, богаче, крепче, счастливее. Когда эти чувства свободны от национальной кичливости и имперских амбиций, в них нет ничего предосудительного, косного. Это источник мужества, стойкости, силы народа. Утратив патриотизм, связанные с ним национальную гордость и достоинство, мы потеряем себя как народ, способный на великие свершения»^[357].

Хотя Путин голословно декларировал поддержку демократических ценностей, он также утверждал, что «универсальные принципы рыночной экономики и демократии» необходимо «органически соединить с реальностями России», поскольку «каждая страна, в том числе и Россия, обязана искать свой путь обновления». Говоря о применении универсальных принципов демократии к «реальностям России», Путин действительно высказался за создание российского Sonderweg («особого пути»), подтвердив тем самым, что вышеупомянутые универсальные принципы вовсе не были универсальными, поскольку нуждались в адаптации к ситуации в России. Что, в свою очередь, было вступлением к теории «суверенной демократии», которую через несколько лет разработает помощник Путина Владислав Сурков. Как выяснится со временем, Сурков вообще не высказывал собственных мыслей, а действовал исключительно как голос своего господина.

«Цели России» можно, как это определил Путин, подытожить следующим образом: государственная власть, наведение лоска в той же самой власти и чувство гордости у граждан за ее развитие. Тремя основными факторами этой власти являются: внешнее могущество государства и статус сверхдержавы (державность), внутренняя сила государства (государственничество, то есть этатизм) и патриотизм — гордость граждан за мощь государства, как внешнюю, так и внутреннюю. О первом из них, сильной позиции России на международной арене, один из комментаторов высказался так: «Недемократический, или же авторитарный характер «державности» не обсуждается. Последствия внешней политики и внутренних мер безопасности, вытекающие из такого подхода, до этого времени являются способом демонстрации Россией ее национальных интересов, которые в большинстве случаев откровенно противоречат интересам Запада»^[358]. В программе Путина находим следующее определение сильной державы: «Россия не скоро станет, если вообще станет, вторым изданием, скажем, США или Англии, где либеральные ценности имеют глубокие исторические традиции. У нас государство, его институты и структуры всегда играли исключительно важную роль в жизни страны, народа. Крепкое государство для россиянина не аномалия, не нечто такое, с чем следует бороться, а напротив, источник и гарант порядка, инициатор и главная движущая сила любых перемен»^[359].

Таким образом, мы делаем вывод, что идеология Путина начинается и завершается государством. Целью каждого россиянина должна быть беспрекословная поддержка государственной власти ценой гражданских свобод и собственной лояльности. Слова Путина напоминают высказывание лауреата Нобелевской премии в области литературы Джона Стейнбека, который после посещения Советского Союза написал: «Нам кажется, что одним из самых глубоких различий между русскими и американцами является отношение к своим правительствам. Русских учат, воспитывают и поощряют в том, чтобы они верили, что их правительство хорошее, что оно во всем безупречно, что их обязанность — помогать ему двигаться вперед и поддерживать во всех отношениях. В отличие от них американцы и британцы остро чувствуют, что любое правительство в какой-то мере опасно, что правительство должно играть в обществе как можно меньшую роль и что любое усиление власти правительства — плохо, что за существующим правительством надо постоянно следить, следить и критиковать, чтобы оно всегда было деятельным и решительным...»^[360]

НАЦИОНАЛЬНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ И ПОСТРОЕНИЕ КОНСОЛИДАЦИИ

Говорят, что Путин дал следующее определение патриотизма: «поступки, благодаря которым страна станет лучше, богаче, сильнее и счастливее», как будто счастье можно приписать государству, а не людям, которые в нем живут. Это выразительный сигнал персонификации государства, которое для Путина является абсолютной ценностью, объектом поклонения, наделенным уважением. Голословные декларации поддержки демократии скрывают в действительности тот факт, что путинская концепция сильного государства противоречит концепции демократических свобод, которые должны служить гражданам. Путин надеется, что граждане не будут тормозить рост государственной мощи политическими спорами (например, голосованием за политические партии, представляющие взгляды, отличные от Путина). Он хочет, чтобы граждане объединились и монолитно поддерживали лидера, главной целью которого будет укрепление государственной власти — воплощение мифической Отчизны (с большой буквы О). Именно поэтому Путин постоянно подчеркивает необходимость построения консолидации.

Огромное значение консолидации и патриотизма для его мировоззрения подтверждает заявление, сделанное через шесть месяцев на совместной сессии Думы и Совета Федерации. В этом выступлении Путин снова подчеркнул: «Убежден, что развитие общества немыслимо без согласия по общим целям. И эти цели — не только материальные. Не менее важные — духовные и нравственные цели. Единство России скрепляют присущий нашему народу патриотизм, культурные традиции, общая историческая память»^[361]. Этот триумф сильного государства и постоянное подчеркивание необходимости национальной консолидации очень напоминает политические взгляды Муссолини. Как и Путин, Муссолини стремился преодолеть споры, разделяющие общество, и построить национальное взаимопонимание вокруг себя — дуче — воплощение объединенной нации. Он считал, что только так можно построить сильную, милитаризованную, централизованную Италию. Его действия привели к делегализации оппозиционных политических партий, уничтожению свободной прессы, судебным преследованиям политических противников и окончательному внедрению однопартийной системы.

Кроме подчеркивания необходимости взаимопонимания и укрепления государственной власти, текст Путина напоминает взгляды Муссолини в еще одном аспекте. За два дня до передачи Ельциным президентских полномочий Путин сказал: «Ключ к возрождению и подъему России находится сегодня в государственно-политической сфере. Россия нуждается в сильной государственной власти и должна иметь ее»^[362]. В выступлении, прозвучавшем через шесть месяцев, он говорил о «новой России» и «начале нового нравственного подъема»^[363]. В этой формулировке легко заметить так называемый элемент цикличности^[364] в теории национального возрождения, который, согласно Роджеру Гриффину, является базовым элементом фашистских идеологий^[365]. Интересно, что параллели можно провести не только между Путиным и Муссолини, но и между Путиным и Сталиным. Александр Елисеев писал: «Надо сказать, что ни социализм, ни даже государство не являлись для него ценными сами по себе. Вождь СССР рассматривал их в качестве инструментов, которые должны были обеспечить главное — национальную независимость. [...] Социализм, по мысли Сталина, должен был покончить с классовым разделением внутри нации, сделать ее монолитной и единой перед всеми возможными внешними вызовами»^[366]. В таком образе мышления очень легко распознается путинская «державность» (международное влияние) и точно такое же акцентирование внутренней консолидации. В свою очередь в идее «суверенной демократии» появляется точно такое же подчеркивание необходимости национального суверенитета.

УСПЕХ НА ВЫБОРАХ «ЕДИНОЙ РОССИИ»: ЭФФЕКТ КПСС?

В 2004 году перед «президентской партией» «Единая Россия» стояла одна задача — обеспечить Путину второй президентский срок. Хотя «Единая Россия» и была президентской партией, Путин не был ее членом. Однако он в полной мере использовал все возможности, которые дает такая бюрократическая махина.

Вскоре партия стала жертвой собственного успеха. После победы на президентских выборах 2004 года ряды «Единой России» пополнились отрядами новых членов — в основном бюрократами, сотрудниками государственных администраций и местными политическими лидерами, которые хотели присоединиться к «правящей партии» точно так же, как делали раньше, во времена Советского Союза, и судорожно держались за КПСС (хотя, конечно, в тот период Коммунистическая партия была единственной доступной опцией). Этот «эффект КПСС» имел три принципиальных последствия:

• Во-первых, большинство новых членов прежде всего стремилось к развитию собственной карьеры, а идеологические вопросы были для них второстепенными.

• Во-вторых, увеличенные таким образом ряды партии сделали ее еще больше идеологически неопределенной и лишенной характера^[367].

• В-третьих, новые люди принесли с собой собственные взгляды и политические концепции, что вскоре привело к внутренним партийным разногласиям и формированию различных «группировок». В 2008 году, когда Медведев заменил Путина в президентском кресле, эти проблемы стали еще более острыми. С этого момента Путин вынужден был прикладывать усилия, чтобы превратить «президентскую партию» в «партию премьера», а еще лучше — в «партию Путина».

В ноябре 2007 года, за несколько месяцев до президентских выборов 2008 года, Путин начал критиковать деятельность партии. Он сказал: «Что такое «Единая Россия»? Является ли она идеальной политической структурой? Конечно, нет! Там нет пока устойчивой идеологии, принципов, за которые подавляющее большинство членов партии готовы бороться и положить свой авторитет». Дальше он добавил: «Она [«Единая Россия»] близка к власти. А к таким структурам, как правило, стараются примазаться всякие проходимцы, и часто им это удается. Цель для этих людей — не благо народа, а личное обогащение. И, конечно, такой деятельностью они только компрометируют власть и партию»^[368].

Таким образом, Путин определил две новые цели: во-первых, указал «Единой России» на необходимость выработки собственной идеологии, а во-вторых, дал сигнал к очистке рядов партии от нежелательного «преступного» элемента. Через несколько месяцев, 15 апреля 2008 года, он согласился занять должность руководителя «Единой России» Несмотря на это, до 2010 года все еще не была проведена обещанная чистка. Количество членов, вместо того чтобы сокращаться, выросло с 1,98 миллиона в апреле 2008 года до 2,026 миллиона в мае 2010 года. «Единая Россия» стала большой организацией, которую пожирала бюрократия: в 2598 региональных представительствах работали 40 тыс. человек^[369]. Все указывало на то, что партия находится на верном пути, чтобы стать клоном КПСС времен предыдущего строя. Тем временем цель, поставленная Путиным перед партией в 2007 году, — внедрение идеологии в программу «Единой России» — казалась все ближе. Марлен Ларюэль писала, что «растет новая волна российского национализма, влияние которой значительно превышает другие движения такого типа, которые взросли или на почве славянофильства, ностальгии по коммунистическим временам, или евразийских теорий [...]. Западные наблюдатели и политологи уже привыкли цеплять ярлык «национализма» на большие экстремистские группы или политические партии типа Коммунистической партии Геннадия Зюганова или ЛДПР Владимира Жириновского. Такой подход привел к тому, что осталась незамеченной определенная преемственность, свойственная всему спектру российской политической сцены. И действительно, [...] в президентской «Единой России» продолжаются постоянные идеологические дебаты о национальной «самости» государства. Благодаря умению притягивать доктринеров, возможности финансирования их деятельности и трансляции их лозунгов в СМИ для общественной мысли, эта партия стала одной из важнейших фигур националистического движения»^[370].

«Единая Россия», которая вовсе не собиралась отмежевываться от ультранационалистических концепций, характерных для ЛДПР Жириновского или Коммунистической партии Зюганова, тоже начала развивать собственную «патриотическую» идеологию. «Процесс идеологизации» можно охарактеризовать тремя основными чертами:

• Возникновение «группировок» внутри партии.

• Управляемость из Кремля.

• Не ограничение исключительно политикой государства, а опора на широкую стратегию Грамши — введение в России абсолютной идеологической «гегемонии».

МЕДВЕДЬ ХОЧЕТ ЛЕТАТЬ: КАК У «ЕДИНОЙ РОССИИ» ПОЯВИЛИСЬ ПАРТИЙНЫЕ КРЫЛЬЯ?

Еще в 2005 году внутри «Единой России» продолжались дискуссии о возможности возникновения внутрипартийных течений, представляющих различные идеологии. Это была инициатива Владимира Путина, главы комитета по вопросам конституционного законодательства в Думе. Он подготовил петицию, которую подписали около тридцати человек, где предлагал создать внутри партии различные идеологические платформы. Борис Грызлов, депутат и глава партии, был категорически против этого. Он заявил, что внутри «Единой России» никаких организационно оформленных платформ и крыльев не будет. «Дискуссия не только естественна, но и необходима, — сказал Грызлов. — Но дискуссия не должна идти в ущерб партийной дисциплине». И добавил: «Но мы не можем и не имеем права делиться на левых и правых»^[371]. Грызлов действовал в соответствии с лучшими традициями «демократического централизма». Он напомнил слушателям, что «еще Ленин предостерегал от нежелательных последствий деления на фракции»^[372]. В дальнейших выводах Грызлов еще раз подчеркнул официальный курс партийной деятельности, который, по его мнению, предвидел центристскую политику партии. Это должно было служить «социальному консерватизму», необходимому для «поддержания порядка, социальной стабильности, безусловной государственной защиты законно приобретенной собственности...». «“Социальный консерватизм”, — подытожил Б. Грызлов, — стоит над политическими делениями, поскольку его следы одновременно находим и у традиционно правых, и у левых игроков политической сцены»^[373]. А идеология, составляющие которой появляются «и у традиционно правых, и у левых игроков политической сцены» должна быть центристской. Когда Грызлов в 2005 году произносил эти слова, порядок и поддержка существующего положения вещей были, с точки зрения режима, действительно важнейшими. Такой консерватизм партии, находящейся у власти, не удивлял. Но могло ли его хватить на то, чтобы и в дальнейшем лидировать в гонках, в которых участвовали партии и политические движения, провозглашавшие пламенные патриотические лозунги, инспирированные великорусским шовинизмом и ультранационалистическими устремлениями? Константин Косачев, депутат от «Единой России», отважился бросить вызов Грызлову в статье под названием «Зачем медведю крылья?». Он писал: «То, что кое-кто преждевременно назвал «крылями», то есть чем-то, что, по Грызлову, абсолютно не нужно медведю, который, в конце концов, является символом партии, надо рассматривать как креативные группы, [...] а не фактор, вызывающий конфликты внутри партии»^[374]. Косачев победил в той дискуссии, поскольку эмоциональная и негативная реакция Грызлова не могла предотвратить процесс, который уже шел внутри партии.

Одним из этих крыльев был так называемый Центр социально-консервативной политики. В 2007 году эта фракция инициировала «Проект “Россия”», который возглавили популярный телеведущий Иван Демидов и депутат Андрей Исаев. Этот проект вызвал дискуссию на тему российского народа, национальной идентичности и «российскости». Именно тогда Кремль признал, что наступил соответствующий момент, чтобы в лоне партии начались идеологические дискуссии. В апреле 2008 года руководство «Единой России» формально разрешило создание внутрипартийных групп, однако с предостережением о запрете превращения их в партийные фракции. Три группы — Центр социально-консервативной политики, клуб «4 Ноября», а также Государственно-патриотический клуб — подписали Хартию основных политических прав. Возникновение этих трех групп было воспринято как признак разнообразия взглядов внутри партии. Клуб «4 Ноября», который ассоциировали с бизнес-кругами, тогда был признан «либеральным» крылом, тогда как Государственно-патриотический клуб занимал скорее правую позицию. Центр социально-консервативной политики, поддерживаемый Грызловым, занял центристскую позицию. Однако вскоре стало понятным, что, несмотря на разные названия, эти группы в реальности отличались друг от друга минимально, и все они соглашались с новой идеологией партии — ультранационализмом (называемым патриотизмом). Это не означало, что старая идеология, очерченная понятиями «сохранение порядка вещей» и «порядка», отрицалась. Цели были неизменными, но их несколько подкрасили и завернули в новую обертку, превращая в товар, который теперь лучше продавался: национальное достоинство, амбиции сверхдержавы, историческая гордость.

УЛЬТРАНАЦИОНАЛИСТИЧЕСКИЙ КУРС «ЕЛИНОЙ РОССИИ»

Политолог Владимир Прибыловский, руководитель московского информационно-исследовательского центра «Панорама», так комментировал перемены в «Единой России»: «Гипотетически, часть российских избирателей будет голосовать за политические партии, которые не поддерживают президента и актуальную политическую доктрину. Прежде всего речь идет о националистах. Концепция национализма — согласно некоторым опросам — имеет поддержку в обществе от 30 до 40%. Это значительный процент избирателей, часть которых голосует за пропрезидентские партии, но некоторые не голосуют вообще или отдают свой голос оппозиционным партиям. В ближайшие семь месяцев можно ожидать попытки партии власти заигрывать с националистическими и даже ксенофобскими настроениями в обществе»^[375].

Другой источник дает информацию, из которой вытекает, что ставки в этой игре еще выше. «Социологи делят националистов на «мягких», ограничивающихся бытовой неприязнью к мигрантам, и «жестких», т. е. поклонников лозунга «Россия для русских», готовых публично отстаивать свои взгляды», — рассказывает руководитель отдела социально-политических исследований ВЦИОМ Леонтий Бызов. Первые, по его оценке, составляют 40–45% от общего числа граждан, вторых — около 10%^[376]. В соответствии с этими данными, в начале 2007 года большинство россиян поддерживает ультранационалистические настроения.

Приспособление «Единой России» к крайне правым настроениям, господствующим в обществе, не вытекало исключительно из настроения «низов» (со стороны электората). Как мы уже знаем, Путин еще в 1999 году настаивал на центральном месте концепции патриотизма в новой государственной идеологии. Решение накануне выборов избрать националистическое направление совпало со стратегией подготовки для партии нового идеологического пути, на что решилась администрация президента. Кремль был источником перемен, у руля был Владимир Путин, а Владислав Сурков, помощник президента, и Алексей Чистяков, вице-директор Департамента внутренних дел администрации, выполняли роли вторых пилотов. Еще кое-кто поддерживал центральную роль Кремля в утверждении новой линии политики «Единой России» — Иван Демидов, ответственный за возникновение «Проекта “Россия”» и тем самым введение в ряды «Единой России» националистических течений, которого «Независимая газета» называла «инкубатором патриотизма»^[377] и который в 2009 году стал начальником Департамента гуманитарной политики и связей с общественностью в администрации президента.

Действия Кремля, которые должны были превратить «Единую Россию» в единую настоящую националистическую партию в России, которая должна была оставить далеко позади другие партии такого типа, увенчались успехом. С перспективы времени можно утверждать, что переход от консервативной партии с концепцией законности и порядка к националистической партии вовсе не требовал импульсов сверху, поскольку все вновь созданные группы, независимо от того, правые они, левые или центристские, ссылались на новоявленную концепцию патриотизма. Например, так называемые либерально-консервативные члены партии принадлежали к клубу «4 Ноября». Само название много о чем говорило, поскольку возвращало к дате 4 ноября 2004 года, когда День национального единства был объявлен новым государственным праздником. Его празднуют в годовщину освобождения Москвы от поляков в 1612 году, что стало окончанием «великой смуты» (выбор даты не порадовал польскую сторону). В манифесте этой группы читаем, что «настоящая суверенность России сегодня является важнейшим делом»^[378], а «патриотизм является одним из важнейших атрибутов российского общества»^[379].

ГРАНИЦЫ РОССИИ «НЕ ВЕЧНЫ»

Члены патриотической группы ни одной минуты не скрывали тоски по бывшему Советскому Союзу. В своем манифесте они написали: «Историческое единство народов России, Украины, Белоруссии, Казахстана, других братских республик не раз подвергалось испытаниям, но именно это единство помогало нам преодолевать трудности и выходить из них еще более сильными.

Наши народы связаны многими миллионами семейных, родственных, дружеских, деловых и творческих связей. Не говоря уже об общем языке, культуре, общих праздниках и символах. Именно поэтому любые попытки провести границы не по карте, а по обществу, разделить не имущество, а историческое наследие воспринимаются всеми нами как трагедия и великая несправедливость.

Даже ограниченный опыт российско-белорусского союза показывает, что можно жить в отдельных государствах, но оставаться единой цивилизацией, не разделяя системы безопасности, не разрывая единое экономическое и культурное пространство.

Из такой постановки вопроса следуют два практических вывода. Во-первых, мы должны исключить любые военно-политические методы в построении отношений со странами постсоветского лагеря. Именно поэтому недопустимо дальнейшее расширение НАТО на восток, вмешательство чуждых интересов в дела нашей общей цивилизации. Однако это не исключает военной помощи братским народам, в том числе в форме миротворческих и спасательных операций. Главным способом достижения целей России на постсоветском пространстве должно стать возрождение культурных и информационных связей, содействие расширению сферы использования русского языка, в том числе в образовании...»^[380].

Факт, что в манифесте влиятельнейшей группы в провластной партии России присутствует утверждение о том, что границы между Россией и ее соседями не признаются незыблемыми, не может не беспокоить. Тем более если прочувствовать весь дух этих тезисов: ожидание воссоединения соседних народов в будущем под единой властью — народов, живущих в пределах бывшего государства и даже за ним; согласие ради достижения этой цели пойти на определенные жертвы. Манифест опасно попахивал явным поворотом в направлении взглядов ЛДПР и коммунистов.

ВОЗРОЖДЕНИЕ РОССИИ

Амбиции сверхдержавы и ультранационалистический запал очень заметны в Государственно-патриотическом клубе, который свою политическую декларацию начинает так: «Государство находится не «там где-то», вне нас, оно живет в нас, в виде нас самих». После определения термина «государство» как почти биологической составляющей организма каждого гражданина России, необходимого для жизни наравне с желудком, печенью и легкими, разговор о противоречии интересов государства и гражданина, который имеет место в большинстве либеральных политических философий на Западе, становится просто невозможным. Но в этом и нет потребности, поскольку патриотизм является спайкой между гражданином и правительством. «Одним из самых главных направлений политики партии большинства должно стать постоянное укрепление взаимосвязи государственнического патриотизма нашего народа и государственной политики для народа, ради его интересов и национального достоинства». Клуб выступал за «военно-патриотическое воспитание», ссылаясь на «пропаганду исторических примеров отваги и героизма людей, которые стали на защиту Родины». Также подчеркивается необходимость «повышения престижа воинской службы» и предлагается переписать учебники истории таким образом, чтобы «полнее и подробнее описать важнейшие события в истории Родины»; отмечается, что «работа с подрастающим поколением является важнейшей».

Военное и патриотическое воспитание, как писали творцы документа, должно привести к «возрождению мощи Российского государства». Члены Государственно-патриотического клуба, как и социал-консерваторы, не скрывали имперских амбиций. Далее в декларации утверждается: «Сегодня именно Россия является наиболее заинтересованным гарантом подлинного суверенитета и демократии стран Содружества, реальной защитой от внешнего вмешательства и от экономических кризисов»^[381]. Однако о том, видят ли другие страны СНГ Россию гарантом их «реальной суверенности» и «демократии», мы еще узнаем.

В то же время в официальных выступлениях представителей Кремля и Министерства иностранных дел можно услышать ультранационалистические нотки, свойственные партии власти. Ларюэль подчеркивает: «Существенно, что даже организации, ближайшие к государственному руководству, ведут дискуссии на темы, которые можно назвать радикально-националистическими и не вяжутся с официальной политикой государства»^[382]. Такие противоречия — еще один повод для волнения. Александр Дугин, основатель Евразийского движения России, ранее уже советовал руководству России играть на две стороны: «Власть должна продолжать актуальную и широкомасштабную игру на две стороны, официально повторяя декларации о «демократических ценностях», вместо этого внутри медленно обновлять позиции самодостаточного игрока»^[383]. Можем утверждать, что «динамика перемен», происходивших в «Единой России» на протяжении первых двенадцати лет власти Путина, вывела эту партию далеко за центристскую позицию и убедительно перенесла в направлении крайне националистических и ревизионистских взглядов.

Глава восьмая

«Наши»: фашистские «чернорубашечники» или новый комсомол?

Внутренняя война Путина имела единственную цель — избежать демократического перехода власти. Это означало, что Путин не мог позволить развиваться оппозиционным партиям, не связанным с властью. Действующие же с разрешения власти, как, например, Коммунистическая партия или ЛДПР, могли участвовать в выборах при неписаном условии: они не будут формировать реальную оппозицию и обязуются поддерживать правительство в парламенте. Люди, вокруг которых могла начать формироваться независимая власть, к примеру Михаил Ходорковский, олигарх, который угрожал тем, что станет оппозицией Путину, были отстранены и арестованы. В то же время началась идеологическая атака, имеющая целью пропаганду ценностей режима, сильной державы, ультранационализма, а также «возрождения» России. Единогласная поддержка обществом этих ценностей стала, разумеется, следствием постоянного напоминания о национальном консенсусе. Во времена Советского Союза важным инструментом распространения коммунистических идей была молодежная организация — так называемый комсомол. В путинской России, очевидно, недоставало подобного движения. Путин понимал, насколько важно, с точки зрения режима, прививать молодому поколению ценности, пропагандируемые государством. Именно поэтому одним из приоритетов Кремля стало создание молодежной организации.

«ИДУЩИЕ ВМЕСТЕ»: СКИНХЕДЫ НА ЗАШИТЕ ПОЗИЦИИ КРЕМЛЯ

Всего лишь за четыре месяца до победы Путина на президентских выборах, 14 июля 2000 года, Министерство юстиции зарегистрировало молодежную организацию под названием «Идущие вместе». Во главе нового движения был молодой человек по имени Василий Якеменко, ранее возглавлявший отдел в администрации Путина, отвечающий за контакты с общественными организациями. Начальником Якеменко был Владислав Сурков, помощник президента. Учредители организации «Идущие вместе» планировали принять от 200 до 250 тысяч членов и объявить о создании ячеек в крупных городах России. Это движение должно было быть похожим на пирамиду. По замыслу творцов, каждый новый член должен привести пять или шесть человек, для которых он станет локальным руководителем. Вступление в организацию сулило конкретные выгоды. Студентам из разных городов предлагались бесплатные поездки в столицу. Кроме того, члены организации получали бесплатные билеты в кино, имели возможность бесплатно посещать бассейны, спортзалы и не платить за интернет. Также организация имела собственное турагентство и предлагала своим членам путешествия по очень привлекательным ценам. По мнению Сергея Шаргунова из «Новой газеты», в первые два года функционирования организации «существовали тесные связи между пропрезидентским молодежным движением и скинхедами. Прежде всего, лидеры скинов занимали высокие должности в организации и расставляли своих «подчиненных» на ключевые должности на разных уровнях. Кроме того, в движении «Идущие вместе» можно было наблюдать определенные элементы, свойственные субкультуре скинхедов, например, высокие берцы или вскидывание руки вверх в качестве приветствия»^[384]. Стержнем организации были члены хулиганской группы фанатов футбольного клуба ЦСКА (Москва) Gallant Steeds под руководством Алексея Митрюшина, охранника Василия Якеменко.

Анна Политковская писала: «У нас сильная мода на это дело — на созданные указом из Кремля политические движения, чтобы Запад не заподозрил нас в однопартийности, неплюрализме и авторитаризме. То это «Идущие вместе», то «Поющие вместе», то «За стабильность» или еще какая-нибудь новая пионерия. Отличительная особенность пропутинских квазиполитических движений — их прямо-таки с лету, очень-очень быстро, без чиновничьих проволочек, регистрирует Министерство юстиции, обычно очень придирчивое к попыткам кого-либо что-либо политическое создать»^[385].

Первый публичный успех «Идущих вместе» был связан с атакой на писателя Владимира Сорокина, которого обвинили в распространении порнографии, поскольку в его книге «Голубое сало» присутствовало ироническое описание сексуальных отношений Сталина с Хрущевым. Члены организации устроили в центре Москвы показательное уничтожение книги Сорокина. Сначала они разрывали ее на куски, а затем выбрасывали в большой унитаз из папье-маше, установленный посреди улицы. Один из членов движения подал на автора в суд, позднее этим делом занялась прокуратура. Публицист Федор Ермолов написал: «Первое, что приходит на ум, это уничтожение «опасных» книг фашистами в 1930 году». Он также добавил, что «за скандалом, связанным с делом Сорокина, прячется нечто большее. С потребностью создания новой государственной идеологии связана необходимость определения господствующими классами, в какой мере и каким образом ключевые представители российской художественной среды имеют право влиять на общественное сознание. То, что произошло с Сорокиным, может быть тестом для общественной мысли, который проверяет реакцию на вмешательство идеологии в культурные процессы»^[386]. Лидер «Идущих вместе» Василий Якеменко в интервью для «Эха Москвы» сказал, что этот случай «был первым признаком возрождения общества» и «знаком, что эпоха маргинальных индивидуумов, примитивно описывающих всевозможные извращения [...], заканчивается»^[387].

СОЗДАНИЕ «НАШИХ»: ИНИЦИАТИВА КРЕМЛЯ

Когда осенью 2004 года в Украине разразилась так называемая Оранжевая революция, Кремль внезапно изменил свое отношение к молодежным организациям. Это движение перестало трактоваться как фан-клуб президента и моментально оказалось в роли защитника Кремля от «цветных» революций в России. Прежде всего это означало, что характер организации должен стать более милитаристским. В то же время нужно было перенести основной акцент со сферы нравственности на геополитику. Впрочем, члены организации должны были атаковать не только внутренних врагов, но и внешних, если их подозревали в поддержке российских оппозиционных групп. 17 февраля 2005 года в Санкт-Петербурге, спустя три недели после инаугурации Виктора Ющенко, нового «оранжевого» президента Украины, Владислав Сурков тайно встретился с группой из 35–40 молодых людей. Эту встречу организовал Василий Якеменко — учредитель «Идущих вместе». Его целью было формирование новой молодежной организации «Наши» (это название имеет скрытый смысл, оно автоматически вызывает ассоциацию с популярным выражением «наши люди», создавая таким образом четкое разграничение между «нами» и «ними»: чужими, врагами и иностранцами)^[388]. Новое путинское подразделение, по идее, должно было стать защитой от организованных оппозиционных групп типа «Кхмари» в Грузии или «Поры» в Украине, представляющих форпост народных «цветных» революций в этих странах. Эти общественные движения, которые боролись за демократию, гражданскую свободу и уважение к правам человека, организовывали мирные акции протеста, подобные описанным в книге Джина Шарпа «От диктатуры к демократии»^[389]. «Наши» были чем-то абсолютно противоположным этим движениям. Прежде всего, эта организация не появилась спонтанно, по потребности общества, а была создана сверху, и принципы ее деятельности в мельчайших подробностях были выработаны в Кремле. Ее целью было не расширение демократии, а поддержка недемократичного и автократического режима. Новая организация была щедро профинансирована как Кремлем, так и связанным с властью Газпромом^[390]. Анна Политковская так описывала движение «Наши» в своем дневнике: «Власть поручает преступникам задачу поддержки имперской системы. Очередным доказательством того, что это является действующей доктриной власти, является создание администрацией президента очередного клона. [...] Эта организация называется «Наши». [...] Ее штурмовые бригады создаются из групп псевдофанатов, вооруженных кастетами и цепями. [...] Внутри организации действуют две группы хулиганов — одна из них «болеет» за команду ЦСКА (Москва), другая — за клуб «Спартак». Все они имеют огромный опыт уличных драк»^[391].

Якеменко, учредитель движения «Наши», откровенно выступал за привлечение скинхедов, в том числе фанатов «Спартака», объединенных в группу The Gladiators. Их опознавательным знаком была татуировка с изображением гладиаторского копья. На съезде «Наших» в 2005 году Якеменко сказал: «Скинхеды — такие же люди, как и вы. [...] Скинхеды искренне считают себя настоящими российскими патриотами»^[392]. До 2009 года движение охватило своей деятельностью всю страну, а количество его членов достигало 100–120 тыс. «Наши» действовали в 53 городах, а ядро организации насчитывало около 20 тыс. активистов. Члены организации носили красные куртки, размахивали флагами «Наших» (белый крест святого Андрея на красном фоне, что было соединением царской и советской символики), а на демонстрации ездили на собственных автобусах. В стране, где оппозиционные митинги и демонстрации планово запрещались, «Наши» могли организовать марши всегда и всюду, к тому же при полной поддержке полиции. Движение было пронизано тоской по Советскому Союзу. Руководителей групп называли «комиссарами», как во времена бывшей системы, а адрес официальной странички движения — www.nashi.su — использовал домен .su (от английской аббревиатуры несуществующего государства — Soviet Union) вместо типичного российского домена .ru. Как и в случае с «Идущими вместе», только идеалистических мотивов не хватало, чтобы привлечь в организацию новых членов. Поэтому посетителей интернет-странички «Наших» привлекали призывами «стать новой интеллектуальной элитой народа». Им предлагали интересные учебные программы («Ты заинтересован в высшем образовании с наилучшими преподавателями в стране?») и прельщали возможностью сделать карьеру («Люди «Наших» уже есть в парламенте, нас можно встретить в администрациях и крупнейших российских фирмах»). Вновь принятые члены могли выбирать любую секцию организации: «Патриотизм», «Идеология» и «Информация». Задачей членов патриотической секции было «пропагандировать великие победы российского народа среди младшего поколения» и «создавать модели патриотического воспитания [...] на основе суверенной демократии». Они также участвовали в «военно-патриотических играх».

Официально движение занимало антифашистскую позицию. В нем даже была секция «Анти-фа» (антифашистская). Работающие в ней занимались не столько защитой приехавших на заработки с Кавказа и из Средней Азии от расистских и ксенофобских атак хулиганов и скинхедов, сколько тщательным поиском проявлений любой критики официальной версии истории ВОВ или пренебрежительного отношения к ветеранам войны. На интернет-страничке «Наших» в разделе «Идеология» читаем: «Ни одно правительство на земле не может функционировать без концепции государства». В России, как писалось далее, ею является «идея суверенной демократии», которую «необходимо предоставить как можно большему количеству людей». Тексты выразительно инспирированы мыслями Владислава Суркова, и не исключено, что именно он стоял за их написанием. Существует распространенное мнение о том, что именно Сурков является крестным отцом организации «Наши». Он часто выступал на ее съездах. В 2009 году он официально поблагодарил «Наших» за помощь в давлении на Обаму относительно прекращения программы ПРО в странах Восточной Европы. «Вы являетесь основным боевым отрядом нашей политической системы, — сказал Сурков деятелям организации. — Ваше доминирование на улицах — наше большое преимущество, вы отлично справляетесь с организацией массовых акций, за что мы искренне вас благодарим»^[393]. Случайно ли Сурков использовал термин «боевые отряды» относительно «Наших», который столь очевидно похож на название fasci di combattimento отрядов Муссолини?

«ПАТРИОТИЧЕСКОЕ ВОСПИТАНИЕ» В ЛЕТНИХ ЛАГЕРЯХ «НАШИХ»

Ежегодно в июле «Наши» организуют двухнедельный лагерь в лесах над озером Селигер, на известном курорте, расположенном на расстоянии около 500 км от Москвы. Власть делает все, чтобы участие в нем было очень привлекательным для молодых людей — участников обеспечивают бесплатным транспортом, питанием и проживанием. В 2006 году в лагерь приехало 5000 человек, а в 2007 — уже вдвое больше. Очевидно, что параллельно происходят интенсивные агитационные мероприятия. В 2007 году состоялась выставка карикатур, высмеивающих внешних и внутренних врагов России, на ней можно было увидеть изображения Гарри Каспарова в одежде проститутки^[394] и портрет министра иностранных дел Эстонии, Урмаса Паэта, с усами Гитлера. Кроме геополитики, программа предусматривала рассмотрение вопроса о демографическом будущем России. В 2007 году напоследок состоялась торжественная брачная церемония, в которой приняли участие около 30 пар. Для молодых в первую брачную ночь приготовили красные палатки в виде сердца. Лагерь посетили Дмитрий Медведев и Сергей Иванов, в то время оба занимали должности вице-премьеров. Иванов призывал молодых рожать как можно больше детей. Через год, в 2008 году, в лагере показали ребенка, зачатого здесь же в брачную ночь в 2007 году. Такие откровенные призывы к увеличению прироста населения вызывают прямую ассоциацию с призывом Муссолини к женщинам «рожать детей для Италии»^[395]. В 2008 году портрет эстонского министра иностранных дел заменила свинья в деревянном ящике по имени Ильвес — так зовут эстонского президента^[396].

Однако в 2008 году в лагерь приехало едва лишь 5 тыс. человек. Такое снижение заинтересованности можно объяснить тем, что в том году состоялись выборы в Думу и президентские выборы, к тому же большое значение имели слухи, доходившие до родителей, о том, что в лагере практиковалась «свободная любовь». Это вызвало обеспокоенность правительства. В 2009 году организацией лагеря занималось исключительно государство, были отменены военизированные тренировки, ликвидирован «оазис любви» и позволено участвовать лицам, не принадлежащим к организации «Наши». Эти косметические перемены не повлияли на основную идею лагеря. Как утверждает один из наблюдателей, «критиков мероприятий на Селигере прежде всего волнует то, что их использует старшее политическое поколение, чтобы навязывать собственную идеологию младшему поколению»^[397].

МАНИФЕСТ «НАШИХ» И МЕГАПРОЕКТ «РОССИЯ»

Очевидно, что одной из целей существования движения «Наши» была передача идеологии властной элиты младшему поколению. Поэтому стоит подробнее рассмотреть манифест «Наших». Это один из немногих текстов, появившихся с согласия Кремля, который позволяет заглянуть в сущность идеологии этого режима. Манифест начинается приглашением молодых россиян приобщиться к «мегапроекту нашего поколения — мегапроекту “Россия”». Дальше читаем: «Конкуренция между народами является частью процесса мирового развития». «Ради победы в этой борьбе Россия должна стать мировым лидером в XXI столетии». Согласно манифесту, это возможно — и об этом никто не должен забывать — «XX столетие было столетием России». Доказательством этого стали три события. Первым из них была Октябрьская революция, которая являлась «попыткой модернизации» страны (в манифесте не найдем ни единого слова на тему преступлений против человечности и преследований сталинского периода). Вторым — победа России во Второй мировой войне, что спасло мир от вероятной «глобальной гегемонии другой страны» и стимулировало «падение колониальных империй» (и снова ни единого упоминания о пакте Молотова-Риббентропа или на тему новой колонизации после окончания войны внутри коммунистического блока). Третьим событием, упомянутым в манифесте, было падение коммунизма в конце XX столетия. В документе подчеркивается «независимость» этого процесса.

В манифесте дано объяснение, почему стать мировым лидером — предназначение России. Это напоминает теорию «бастиона Евразии», сформулированную Гелфордом Джоном Маккиндером, но при этом его фамилия не упоминается^[398]. Россия, как утверждают авторы манифеста, занимает центральное место на Евразийском континенте с точки зрения военной стратегии. Каждый, кто хочет доминировать в Евразии и в мире, должен контролировать Россию. Именно потому Наполеон и Гитлер мечтали ее покорить. Сегодня контроль над Евразией и всем миром хотят захватить, с одной стороны, Соединенные Штаты, а с другой — международные террористы. «Чтобы противостоять этим угрозам, — читаем дальше, — России необходимо сильное, независимое правительство», которое будет действовать на основе суверенной демократии. И суверенной демократии угрожают внутри страны либералы, «готовые предать независимость государства во имя свободы личности», а также коммунисты и фашисты, которые отказываются от гражданских свобод во имя создания более сильной власти. Далее мы видим острую критику чересчур слабой власти в 90-х годах XX века. В следующем разделе, который называется «Наша революция», находим похвалу деятельности Путина, который после укрепления государственной власти фактически «первым бросил вызов олигархическому капитализму». Поскольку именно Путин возвратил России так необходимую ей стабилизацию, без которой не может состояться модернизация страны, то именно он — настоящий лидер движения «Наши». В свою очередь, «Наши» стали авангардом Путина, потому что «наша задача [...] — внедрение идей модернизации страны». Однако модернизация — не единственная обязанность «Наших». В их функции входят также «защита суверенитета России и ее территориальной целостности», а также противодействие «политическим играм», которые ведет Запад в странах бывшего коммунистического блока, целью которых является устранение России с мировой политической арены. Кроме того, «Наши» должны бороться с «экстремистскими, фашистскими и либеральными организациями». Чтобы справиться с этими необходимыми для блага Отчизны задачами, члены «Наших» должны демонстрировать определенные черты характера и иметь соответствующую компетенцию. Они обязаны быть патриотами, оптимистами, уметь мыслить стратегически, быть социально ответственными и конструктивными, а также открытыми для развития. Кроме того, они обязаны иметь лидерские качества и быть профессионалами.

ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ДИПЛОМАТОВ И ВНУТРЕННИХ ВРАГОВ

Таким был манифест. А как его реализовывали на практике? В реальности деятели «Наших» меньше всего заботились о модернизации российского общества, а были сосредоточены на преследованиях вымышленных внутренних и внешних врагов. Первым случаем, который привлек внимание СМИ, было дело Энтони Брентона, британского посла в Москве. После его выступления на конференции, организованной оппозиционной группировкой «Другая Россия» в августе 2006 года, боевики «Наших» начали систематически преследовать посла: устраивали пикеты под британским посольством и в течение полугода следили за каждым шагом Брентона с транспарантами, где были требования извинений. The Sunday Times писала: «Они выкрикивали оскорбительные лозунги, когда посол покупал еду для кота, блокировали проезд его автомобиля, комментировали его статьи в интернете и мешали во время его публичных выступлений»^[399]. Преследования прекратились, когда британское правительство составило официальную ноту протеста, но после выборов в Думу в декабре 2007 года снова начались — 50 членов «Наших» появились под посольством с транспарантами, на которых был изображен посол, с подписью «Лузер» (что было привязкой к плохому результату партии Каспарова, которая не смогла преодолеть избирательный барьер). Протестующие передали охраннику письмо британской королеве с требованием отозвать посла^[400].

Очередной высокопоставленной жертвой боевиков стала посол Эстонии Марина Кальюранд. На нее начали нападать после того, как правительство Эстонии решило снести памятник в центре Таллина времен Советского Союза, так называемого Бронзового Солдата. Пикеты «Наших» под эстонским посольством в Москве начались 30 апреля 2007 года. Участники протеста заблокировали улицу с двух сторон, перекрывая выход сотрудникам посольства. Здание посольства забросали ведрами с краской и камнями, а на стенах появились надписи типа: «Мы дошли до Берлина, дойдем и до Таллина». В течение суток члены «Наших» включали громкую музыку перед зданием посольства. Сотрудники обратили внимание на то, что «молодые люди имели все, что было необходимо для поддержки караула днем и ночью, — биотуалеты, полевую кухню и электрогенераторы»^[401]. Перед посольством поставили палатки, в которых поочередно спали протестующие. 1 мая 2007 года боевики сорвали с флагштока флаг Эстонии и порвали его на куски. 2 мая посол вынуждена была пробиваться через кордон «Наших», чтобы попасть на пресс-конференцию газеты «Аргументы и факты». Когда она попала туда, оказалось, что нападающие уже ее ждали. Они напали на нее в зале редакции, и только после вмешательства охраны, которая применила газ, удалось ее освободить. Возмущенная толпа молодежи набросилась на автомобиль посольства и сорвала с него флаг Эстонии. Перед нападениями на посольство произошли беспорядки в центре Таллина 26 и 27 апреля. Ответственными за них были русскоязычные жители Эстонии, которых возглавила группа «Наших», которая специально для этого приехала из России^[402].

КИБЕРАТАКИ

Атаки в интернете начались 27 апреля, их целью была блокада серверов эстонского правительства. Источником атаки были компьютеры, которые использовали российские ІР-адреса. В результате все заграничные пользователи получили доступ к правительственным интернет-страницам^[403]. Многое указывает на то, что «Наши» стояли и за атаками на интернет-страницы правительства Грузии, происходившими накануне войны 2008 года и во время нее. В рапорте, подготовленном подразделением НАТО в Таллине, Cooperative Cyber Defense Center of Excellence, утверждалось: «По поводу подозрений относительно участия российского правительства в кибератаках на интернет-страницы правительства Грузии, произошедших в июле и августе 2008 года, на основании имеющихся доказательств можно утверждать, что существует большая вероятность заангажированности ГРУ/ФСБ в планировании и руководстве ими на высшем уровне. Для маскировки этих действий могли быть причастны «Наши», а также явление под названием crowdsourcing»^[404]. Такое тесное сотрудничество, практически на уровне симбиоза, с молодежным движением вызывает особый интерес. В этом контексте стоит вспомнить об учрежденном в 2009 году Фондом эффективной политики Глеба Павловского проекте «Кремлевская школа блогеров». Его участники доносят политику Кремля до молодых интернет-пользователей с помощью своих блогов. В рамках этого проекта также осуществляются атаки на оппозиционные интернет-страницы, размещаются идеологически заангажированные ролики на YouTube^[405]. Интернет-страница этого проекта (liberty.ru) называется «Свободный мир», а ее эпиграфом стали слова (как же иначе?): «Свобода лучше рабства».

Другое направление деятельности «Наших» было нацелено на борьбу с так называемыми внутренними врагами, то есть с независимыми СМИ в России, оппозиционными политиками и журналистами, которые осмелились критиковать режим. Всем им навешивали ярлык «фашисты»^[406]. Одна из атак была совершена на редакцию газеты «Коммерсантъ», один из последних бастионов свободной прессы в России. 3 марта 2008 года в ответ на критическую статью о деятельности «Наших» люди, выдававшие себя за работников коммунальных служб, раздавали на некоторых станциях метро рулоны туалетной бумаги с напечатанным на ней логотипом газеты. На туалетной бумаге был и номер мобильного телефона автора критической статьи.

В интернет попала переписка пресс-секретаря «Наших» Кристины Потупчик, где читаем: «Создать им невыносимые условия для работы. Преследовать физически и психически. Самое важное — месть». Далее она предлагала выкупить и уничтожить весь тираж газеты, организовать демонстрации под редакцией, заблокировать серверы газеты, чтобы ее интернет-страничка не работала^[407]. Редакторам «Новой газеты» прислали посылку, в которой были уши осла и записка: «От администрации президента»^[408]. Позднее, в октябре 2009 года, жертвой преследований стал Александр Подрабинек, 56-летний диссидент, опубликовавший 21 сентября 2009 года в интернет-газете «Ежедневный журнал» статью, в которой осуждал ветеранов Красной армии, требовавших «изменения названия ресторана «Антисоветский» на «Советский»^[409]. Подрабинек написал, что каждый, кто гордится тем, что он ветеран Красной армии, точно так же должен гордиться ГУЛАГом, созданным КГБ. Активисты «Наших» устраивали пикеты под его домом, требуя извинений перед ветеранами. «Нанесли визит» в редакцию одной из газет, где работал Подрабинек. После того как ему начали звонить и угрожать смертью, Подрабинек исчез^[410]. Иностранные газеты, отважившиеся сравнивать «Наших» с Hitlerjugend, моментально обвинили в клевете^[411]. К слову, судебные иски «Наших» стали одним из любимых инструментов преследования противников. Движение судилось с Евгенией Альбац, неоднократно — с Борисом Немцовым, Гарри Каспаровым, радиостанцией «Эхо Москвы», а также с редакциями газет «Коммерсантъ», «Новая газета» и интернет-сервисом Gazeta.ru^[412].

ПОДГОТОВКА К СИЛОВЫМ АКЦИЯМ: БОЕВИКИ «НАШИХ»

В 2008 году некоторые иностранные наблюдатели пришли к выводу, что движение «Наши» откровенно ослабло и начало терять мотивацию^[413]. Однако в реальности все было иначе. Несколько раньше «Наши» инициировали создание детской организации, которую назвали «Мишки». Движение должно было распространять идеологию Кремля на детей от 7 до 15 лет. Moscow Times писала: «Поскольку «Наших» можно сравнить с комсомолом, организацией коммунистических времен для учащихся и студентов, то «Мишки» — это соответствие пионеров — организации для детей такого возраста. [...] Их основной целью, как и у «Наших», была поддержка политики Путина. «Люблю «Мишек»! Люблю Россию! Люблю Путина! Вместе победим». О том, как использовали этих детей, мир узнал во время конфликта, вспыхнувшего вокруг сноса памятника советским солдатам в Таллине. К посольству Эстонии в Москве привезли группу «Мишек» и дали разрисовывать большой плакат с изображением памятника солдату. Такое развитие событий очень обеспокоило Машу Липман из Московского центра Карнеги, которая увидела в этом явное подобие методов деятельности пионеров и октябрят. «Я считаю, что каждая созданная и руководимая сверху молодежная организация будет вызывать неприятные ассоциации с коммунистическими временами. Поэтому «Наши», на мой взгляд, — очень подозрительное движение, особенно в свете их поступков против официальных лиц, они остаются совершенно ненаказуемыми. [...] Поэтому [тот факт], что они становятся идеологическими наставниками более младших детей, я воспринимаю, как очень опасный тренд»^[414].

Тем временем «Наши» подготовили очередной план укрепления своих позиций в российском обществе. Он базировался на развитии деятельности группы «Сталь» — подразделения «Наших», ответственного за уличные акции. В русском языке слово «сталь» обозначает сплав железа с углеродом, но первым делом каждый в этой стране проведет параллель с «человеком из стали» — Иосифом Сталиным. По словам московского корреспондента газеты Le Monde Мари Жегу, «группа «Сталь» [...] внедряла в жизнь тезисы Йозефа Геббельса, министра пропаганды в гитлеровской Германии. От боевиков «Стали» требуют, чтобы они знали их наизусть»^[415]. В соответствии с вышесказанным, не удивляют громкие заявления лидера «Стали» Надежды Тарасенко, которая сказала: «Ни один из тысячи деятелей моего движения не усомнится в применении жестких методов в борьбе с американским влиянием в России»^[416]. Жесткие методы? Оказывается, деятельность движения была слишком мягкой для руководителей Кремля. «Наших» использовали для организации прокремлевских митингов, а «Сталь» стала «абсолютным авангардом» «Наших».

Раньше большинство «решительных» поступков «Наши» поручали группам якобы извне. Например, в августе 2005 года в Москве произошла стычка между The Gladiators, псевдофанатами клуба «Спартак», и членами левацкой организации национал-большевиков. Хулиганы напали на леваков с электрошокерами и бейсбольными битами, четыре жертвы попали в больницу. Член группы The Gladiators сказал в интервью для газеты «Коммерсантъ»: «Мы тесно сотрудничали с движением «Наши», обеспечивали охрану во время их акций. Парням за это платили от 400 до 600 долларов»^[417]. Со временем такую наемную силу стали использовать чаще.

Однако лидеры «Наших» хотели организовать группу, готовую к силовым методам, внутри движения. «Сталь» была такой группой. Когда, например, 6 декабря 2011 года оппозиция организовала в Москве марши протеста против фальсификации парламентских выборов, «Сталь» провела собственный марш при поддержке 50 тыс. полицейских и 11,5 тыс. сотрудников Министерства внутренних дел^[418]. Значительно сложнее было мобилизовать рядовых членов «Наших». Участникам демонстрации в поддержку Путина 12 декабря 2011 года надо было уже заплатить^[419]. Другим подразделением «Наших», которое должно было приобщиться к запланированному преобразованию движения в более жесткую организацию, была ДМД (добровольная молодежная дружина). Этих «добровольцев» возглавил Роман Вербицкий. Задачей его подчиненных было оказание помощи местным полицейским силам в поддержании порядка. В марте 2008 года Вербицкий сказал: «ДМД действуют в 19 областях и насчитывают от 5 до 6 тысяч членов. Они сосредоточены преимущественно на патрулировании улиц вместе с правоохранителями»^[420]. Организация должна была организовать новое движение добровольцев, которое в течение трех лет охватит почти половину областей России и будет насчитывать сотни тысяч членов^[421]. Идея этого амбициозного проекта принадлежала опять-таки Владиславу Суркову и Василию Якеменко. Оба радетеля из Кремля сообщили об этой инициативе в летнем лагере «Наших» в 2009 году.

БОЕВИКИ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ?

План предусматривал создание Всероссийской ассоциации дружин (ВАД). ДМД принадлежали «Нашим» и призваны были укрепить ряды движения. Боевики «Наших» должны были перейти в подчинение местных отделений полиции. Якеменко, который в январе 2008 года был назначен руководителем федерального молодежного агентства «Росмолодежь», находящегося в подчинении Министерства спорта, туризма и молодежи, обещал, что правительство и местная власть обеспечат соответствующее финансирование новой организации. Депутатам Думы предложили принять новое постановление об «участии граждан РФ в обеспечении соблюдения законности и порядка». Согласно постановлению, боевики обязаны были носить униформу и удостоверение личности, и в то же время они имели право проверять документы у граждан, проводить обыски частных автомобилей, а также применять физическую силу и оружие для самообороны. Сергей Бочан, главный куратор проекта по созданию отделов боевиков «Наших», сказал: «Мы находим детей, которые живут фактически на улице, которым нечем заняться и у которых нет ни средств, ни цели. Мы обеспечиваем их тренажерными залами, обучаем боевым искусствам и проводим спортивные соревнования. Мы работаем с неблагополучной молодежью, людьми, которые рано или поздно могут разбить кому-то бутылку на голове или выбить окна камнями»^[422]. Многие россияне признавали, что выход на улицу сотен тысяч потенциально агрессивных молодых людей для поддержания порядка и контроля граждан — небезопасная идея. Особую тревогу вызывал тот факт, что члены новых добровольных подразделений должны быть вооружены электрошокерами, так называемыми тазерами — электрическими пистолетами, которыми можно поразить противника напряжением от 625 тысяч до 1,2 миллиона вольт. В некоторых случаях применение такого оружия приводит к смерти человека.

Дискуссия по поводу появления на улицах добровольных дружин происходила в ноябре 2008 года, когда Всеволод Чаплин, заместитель главы отдела внешних связей Русской православной церкви (связанного с Кремлем), предложил создать боевые подразделения, подчиняющиеся церкви: «Сейчас при многих церковных общинах, приходах существуют военно-патриотические группы с хорошей спортивной подготовкой. Они могли бы проявить большую гражданскую активность»^[423]. Руководство «Наших», а также Валерий Грибакин, представитель Министерства внутренних дел, благосклонно отреагировали на такое предложение. Грибакин заверил, что министерство готово поддержать такую инициативу. И добавил, что полиция на территории всей страны уже сотрудничает с 36 тысячами общественных движений, членами которых являются около 380 тысяч добровольцев^[424]. Евгений Ихлов, представитель неправительственной организации «За права человека», назвал эту инициативу опасной. Очевидно, что боевые группы моментально притянули бы к себе «парней и девушек из милитаризованных партийных структур», а также ветеранов локальных конфликтов — людей «с серьезно нарушенной психикой». Даже больше, подчиняющиеся церкви силы могли бы стать угрозой светскому характеру государства, а в регионах, где доминирует ислам, точно бы привели к возникновению мусульманских боевых группировок^[425]. Несмотря на это, православные боевые группировки появились и стали действовать плечом к плечу с подразделениями «Наших». Репортер Newsweek Питер Померанцев описал свою встречу с членами дружины на улицах Москвы: «“Враги Священной России всюду”, — говорит Иван Остраковский, руководитель группы дружинников Православной церкви, которая по ночам патрулирует улицы Москвы. Добровольцы одеты в черные мундиры, украшенные черепами и крестами. “Мы должны защитить святые места от либералов и их сатанинской идеологии”. [...] Члены дружин считают, что борются с культурным упадком: “Когда я вернулся с первой чеченской войны, то увидел страну, переполненную грязью. Проституция, наркотики, сатанисты. Но сейчас религия снова завоевывает популярность”». Померанцев прокомментировал это так: «Когда окончательно выкристаллизовалась официальная линия третьего президентского срока Путина, оказалось, что увешанные крестами бандиты целиком с ней согласны, впрочем, как и с политикой руководства Православной церкви. [...] Власть Путина в новой редакции кажется не серьезной политикой, а карнавалом, на котором шпионы ходят в сутанах, а бандиты обвешиваются крестами и выкрикивают лозунги, в которых намешана средневековая теология, конспиративные теории коммунистических времен и припевы в стиле фольк-метал»^[426].

ПРИМЕР ИЗ ИСТОРИИ: ДРУЖИНЫ ХРУЩЕВА

Концепция добровольных отрядов, дружин, поддерживающих деятельность правоохранительных органов, не нова. Такие отряды действовали еще в царской России накануне Первой мировой войны, в 1913 году. Через четыре года восстание подобных добровольных вооруженных отрядов, сформированных из рабочих и крестьян, привело к Октябрьской революции. После революции между этими отрядами и Красной армией, только что созданной народным военным комиссаром Львом Троцким, дошло до острого соперничества. Эта борьба за власть, напоминавшая соперничество между SA и Reichswehr^[427] в нацистской Германии, в России также закончилась победой армии^[428]. Штурмовые отряды (нем. Sturmabteilung), сокращенно СА (SA), штурмовики, также известны как «коричневорубашечники» (по аналогии с итальянскими «чернорубашечниками») — военизированные формирования Национал-социалистической немецкой рабочей партии (НСДАП). После «пивного путча» в 1923 году были запрещены, но продолжали действовать под другим названием. Вновь легализованы в 1925 году. Руководители СА на местах постоянно вступали в конфликт с руководством НСДАП, что в 1930 году вылилось в «мятеж Штеннеса», после которого Гитлер лично возглавил штурмовые отряды, став Верховным фюрером СА (оставался им до 1945 года). Штурмовые отряды сыграли решающую роль в подъеме национал-социалистов. После прихода НСДАП к власти штурмовые отряды короткое время имели статус вспомогательной полиции, но после лета 1934 года (так называемая «ночь длинных ножей», когда руководство СА во главе с Эрнстом Ремом было уничтожено) они потеряли значение, и главной боевой организацией НСДАП стала СС.

Во времена Сталина роль добровольных отрядов стала еще меньшей и, по иронии судьбы, только во времена Хрущева снова вспомнили об этой идее. В 1958 году — во время хрущевской «оттепели» — была проведена реформа Уголовного кодекса, обеспечивающая обвиняемым некоторые процессуальные уступки, благодаря чему наказания стали значительно мягче. В то же время неуверенность относительно последствий либерализации законодательства привела к тому, что такая политика была дополнена превентивными мерами общественного контроля. В результате на XXI съезде КПСС в 1958 году появилось постановление о возобновлении деятельности дружин, добровольных отрядов милиции^[429], а 2 марта 1959 года Центральный Комитет и Совет Министров приняли совместную резолюцию «Об участии рабочих в поддержании общественного порядка», которой еще раз легализовали дружины (ДНД). Эти добровольные отряды действовали независимо от милиции, но часто сотрудничали с ее руководством. Дружинники, как правило, были членами профсоюзов, комсомольцами или депутатами местных советов. Особенно активно они действовали на заводах и в колхозах, где пытались бороться с пьянством, хулиганством и поддерживать трудовую дисциплину.

Охват всей страны отрядами «Наших» был подражанием бывшим коммунистическим ДНД. Но между дружинами времен Хрущева и дружинами, действующими во времена Путина, есть два принципиальных отличия. Во-первых, что важнее всего, дружины во времена Хрущева появились как средство смягчения режима в надежде, что они заменят тоталитарные методы контроля в обществе сталинских времен, основанные на преследованиях и драконовских наказаниях, превращая их в более мягкий авторитарный режим. Дружины, заменяя превентивные меры, используемые в репрессивном государстве, были символом и проявлением смягчения режима. В свою очередь, боевые отряды «Наших», возникшие во времена Путина, являются символом перемен в противоположном направлении — признаком общества, которое становится менее демократичным и более репрессивным. Второе отличие состоит в методах деятельности. Хрущевские дружины были бюрократическими формированиями — им не хватало идеологической основы. Членство в них было обязательным, тогда как новыми отрядами «Наших» руководят идеологически подкованные люди, убежденные в важности своей миссии — борьбе с внешними и внутренними врагами Отчизны.

«НАШИ»: КОМСОМОЛ, КРАСНАЯ ГВАРДИЯ ИЛИ ГИТЛЕРЮГЕНД?

Как мы должны оценивать развитие молодежных организаций, основанных в период правления Путина? Представляется, что здесь можно выделить три этапа. Все началось с создания «Идущих вместе». Потом произошло их включение в более крупное, охватившее всю страну движение «Наши», которое со временем изменялось, и даже для детей был создан новый клуб «Мишки». В итоге из рядов «Наших» вышли добровольные молодежные вооруженные отряды. «Идущие вместе» были всего лишь более или менее организованным фан-клубом Путина. Превращение этого движения в «Наших» должно было помочь достижению трех определенных целей. Во-первых, со стороны Кремля это тщательно спланированная попытка создания идеологической тягловой силы для власти. Во-вторых, молодежная организация должна была помочь в создании новой элиты нации. В-третьих, она должна была предотвратить бунт в России наподобие украинской Оранжевой революции. Насколько «Наши», без сомнения, справились с первыми двумя задачами, настолько же Кремль сомневался, смогут ли они противостоять более широкому протестному движению. С началом финансово-экономического кризиса 2008 года, когда на волне общественного недовольства возник риск создания реальной оппозиции, последняя задача стала особо важной. Именно тогда, летом 2009 года, возник план создания добровольных боевых отрядов «Наших», которые должны были действовать на территории всей страны. Как видим, произошла, безусловно, инициированная Кремлем постепенная трансформация спонтанного националистического движения в поддержку президента в выразительно иерархическую, идеологически однородную ультраправую военизированную организацию.

Руководство «Наших» откровенно высказывалось о подобных переменах, что полностью отвечало жесткому подходу Кремля ко всем недругам. Например, во время революции 2011 года в Ливии Борис Якеменко, руководитель крыла «Наших», тесно связанного с православной церковью, поддержал позицию ливийского диктатора Муамара Каддафи. Когда Международный трибунал готовился предъявить Каддафи обвинения в его преступлениях против человечества, Якеменко писал в своем блоге: «Каддафи показал всему миру, как нужно обходиться с провокаторами, которые стремятся к перевороту, дестабилизации и гражданской войне. Он начал их уничтожать. Ракетами и всем, что есть в его распоряжении. И это самый верный путь...»^[430]

Высказывание в поддержку человека, признанного во всем мире общественным изгоем и, по всеобщему мнению, пособником терроризма, получило новое звучание, когда выяснилось, что брат автора этих слов — учредитель «Наших» Василий Якеменко. Ответственный за молодежную политику в администрации Путина в Государственном реестре предприятий числится как один из соучредителей фирмы «Арбакс», основанной в 1994 году. Соучредителями этой фирмы были пять осужденных членов мафиозной группы «29-й комплекс», действовавшей в Татарстане, которая насчитывала около тысячи человек и контролировала местные фирмы, заводы, а также порт в Одессе. Этой группе приписывают 14 убийств, совершенных в 1993–2001 годах. Члены мафии имели привычку отрезать руки и головы уличным торговцам, которые отказывались платить им «дань»^[431].

Этот факт прекрасно демонстрирует, какая тонкая грань отделяла «Наших» от футбольных псевдофанатов, с одной стороны, и жестоких членов организованных преступных группировок — с другой.

Естественно, возникает вопрос: кто такие «Наши»? Это новое воплощение советского комсомола?^[432] Или это организация, похожая на китайскую Красную гвардию — хунвейбинов? А может, правы критики, которые увидели в них схожесть с гитлерюгендом или «чернорубашечниками» Муссолини (и даже гитлеровскими СА)? Российско-американская журналистка Кэти Янг, которая выросла в Советском Союзе, то есть комсомол знает изнутри, пишет: «Кто-то сравнивает «Наших» с комсомолом — молодежной организацией, функционирующей во времена Советского Союза. Но в определенном смысле «Наши» пугают больше. В шестидесятые годы XX века комсомол уже не имел идеологического запала, если не считать его проявлением цитирование наизусть партийных слоганов. Членство в нем хоть и не было обязательным, но общепринятым, вступление в организацию в возрасте 14 лет считалось нормой. Но даже комсомольские активисты делали это из-за карьерных соображений в будущем, а не по политическим мотивам. У «Наших» также легко найти большую группу циничных карьеристов, но среди них есть и по-настоящему убежденные»^[433].

Кэти Янг права. После смерти Сталина (возможно, и раньше) комсомол стал организацией сугубо бюрократической, у ее членов уже не было такого искреннего идеологического запала, как раньше. Красная гвардия Мао функционировала подобным образом, но цель ее существования была абсолютно иная. Хунвейбины были оружием для внутренней борьбы за власть, которая постоянно происходила между разными фракциями китайской коммунистической партии. Этого нет в случае с Россией, где оппозиция не имеет системного характера, то есть не действует вне существующих структур власти. Если «Наших» нельзя сравнивать ни с комсомолом, ни с Красной гвардией, можем ли мы предположить, что они являются новой версией гитлерюгенда? Чтобы ответить на этот вопрос, прежде необходимо рассказать, какого рода организацию мы имеем в виду, поскольку гитлерюгенд (HJ) перед приходом Гитлера к власти и после этого — это два разных движения. В обоих случаях мы имеем дело с мощным средством идеологической обработки. Но перед тем как в январе 1933 года Гитлер стал канцлером рейха и некоторое время после этого членство в HJ было добровольным (обязательным оно стало в 1936 году). Добровольные члены движения (а также их родители), безусловно, идеологически были более заангажированными. Важно и то, что с 1926 года HJ был частью военизированной организации SA (Sturmabteilung). Во время торжественной церемонии, которая всегда происходила 9 ноября, в годовщину мюнхенского путча 1923 года, совершеннолетних членов HJ принимали в ряды SA. Задачей SA была подготовка боевиков, готовых к уличным дракам с целью запугивания политических оппонентов Гитлера. После так называемой «ночи длинных ножей» в 1934 году члены HJ уже не переходили в SA, а попадали непосредственно в NSDAP — партию Гитлера. Более того, изменился характер военизированных тренингов, которые проводились в HJ, — их уже готовили не как будущих боевиков национал-социалистической партии, а как кандидатов в армию, готовых воевать за Третий рейх. Следовательно, «Наши», несмотря на поддержку людей, находящихся у власти, своей структурой и целями напоминают HJ в то время, когда NSDAP была еще в оппозиции. «Наши» стараются воспитать поколение молодых людей, преисполненных идеологического запала. Но в момент завершения проекта, целью которого было создание по всей стране дружин, «Наши» перестают быть похожими на HJ. Всеобъемлющее и хорошо организованное движение боевиков, задачей которого является запугивание общества, больше напоминает «чернорубашечников» Муссолини или гитлеровские SA.

В свою очередь, создание групп, состоящих из жестоких бандитов, для притеснения и запугивания политических оппонентов связано с большим риском, на что обращает внимание российский социолог Лилия Шевцова: «Кто может дать гарантию, что такие молодежные движения, как «Наши», «Местные», «Молодая гвардия», не захотят пойти путем националистической партии «Родина»? «Родина», которая тоже создана по указке Кремля, «сорвалась с поводка» из-за политических амбиций ее националистического лидера Дмитрия Рогозина. Кремль вынужден был убрать кандидатов «Родины» из избирательных списков в Московскую городскую думу и исключить из нее несколько уж слишком амбициозных членов. Поэтому даже сохранение контроля за прокремлевскими молодежными движениями может быть очень сложным. Банды молодых сторонников Путина, созданные при полной поддержке Кремля накануне революции в Украине, начинали с преследования оппозиционных политиков, Гарри Каспарова и Михаила Касьянова, позднее взяли на прицел представителей иностранных дипломатических служб, что закончилось нападениями на послов Британии и Эстонии. Молодые люди подходят к таким заданиям с нескрываемым энтузиазмом, с каждым разом проявляя новый уровень агрессии. Они уже знают свои возможности и хотят достичь «больших свершений». Однажды молодые волки поймут, что кто-то ими манипулирует, и тогда они захотят независимости. Также может появиться кто-то, кто захочет использовать эту деструктивную силу, которую легко можно превратить в опасное политическое оружие. Кажется, что власти в России никогда не читали историю о Франкенштейне и не знают, чем могут закончиться эксперименты с монстрами»^[434].

К сожалению, прогнозы Шевцовой начали сбываться раньше, чем можно было предположить. В Newsweek появилась статья, в которой высказывалось беспокойство по поводу возросшей роли расистских, неонацистских организаций в России. Ее автор пишет, что «своим флиртом с национализмом и политизированными молодежными организациями Кремль поощряет брутальный расизм в России. [...] «Политические технологи» Кремля невольно воспитали поколение офицеров, обученных «черной магии»: вести за собой массы молодых людей, организовывать демонстрации, манипулировать прессой и договариваться с правительством». Дальше читаем: «Расследование Newsweek выяснило, что многие из учредителей нынешних ультранационалистических групп свой первый опыт получали в рядах «Наших», «Идущих вместе» или “Молодой гвардии”»^[435]. Такая информация вызывает сомнения относительно целесообразности контроля «Наших» над создаваемыми боевыми отрядами. Весной 2013 года на сайте движения «Росмолодежь» — официального молодежного агентства — появилась статья, в которой сообщалось, что до конца 2013 года «Наши» будут преобразованы в другую организацию с другим названием. Заявлено также о ликвидации должности комиссара, а те, кто ее занимал, получат новое задание — «они станут менеджерами, координирующими проекты движения». Целью этих проектов должна стать «социальная адаптация молодежи». Политолог Алексей Макаркин прокомментировал это так: «...После декабря 2011 г. стало понятно, что «Наши» для борьбы с противниками режима неэффективны, поэтому ставка делается на менее амбициозные, локальные, но, может быть, более эффективные проекты»^[436]. Или это означало конец путинских дружин? Вовсе не обязательно. Потому что Путин тем временем нашел очередную группу преданных ему сторонников, которые лучше подходят для реализации его целей, — казаков.

Глава девятая

Присылайте казаков

В 2012 году Кремль сделал определенные шаги с целью изменения политики в создании боевых групп. Когда выяснилось, что эффективность отрядов из среды «Наших» вызывает сомнения, политтехнологи из Кремля указали на новый потенциальный источник такого типа формирований. Он был почти традиционным — казаки. Образ казака чаще всего воспринимается как образ независимого воина-всадника с кнутом в руке. Казаки происходят от беглых крепостных, кочевников и искателей приключений, которые селились в степях и на берегах реки Дон, где их тяжело было поймать. Самые старые исторические источники, в которых упоминаются казаки, датированы 1549 годом, когда крымские татары обратились к Ивану Грозному с просьбой защитить их от донских казаков, которые нападали на их земли^[437]. Позднее казаки присягнули царю. За это они получили земли и особый военный общественный статус, а также определенные права и привилегии. Отдельные казачьи отряды занимались охраной границ. Они имели значительную автономию и демократическую общественную структуру — общее собрание (круг) выбирало лидера (атамана), а сами казаки были отдельным общественным сословием, чем-то средним между крепостными и дворянством. Почти 200 лет они составляли часть царской армии, а их кавалерия играла важную роль в покорении Сибири и Кавказа, чем способствовала расширению Российской империи. Они сами обеспечивали себя оружием и лошадьми. Государственная служба обычно занимала большую часть жизни каждого из них. Например, с 1835 по 1863 год казаки служили 30 лет, из которых 5 лет — в регулярной армии, а остальные 25 — в резерве. Военное значение казаков станет понятнее, если обратить внимание на то, что во время войны в Туркестане (1877–1878) они выставили 125 тыс. солдат, что составляло 7,4% всей армии, хотя их численность составляла 2,2% населения империи^[438]. Их положение ухудшилось во время Гражданской войны (1917–1923), после Октябрьской революции. Несмотря на то, что они воевали по обе стороны конфликта, большинство из них было против власти большевиков. Поэтому в коммунистические времена они стали жертвами многочисленных преследований, кульминацией которых явились массовые убийства донских казаков по приказу советской власти^[439]. Тысячи казаков бежали за границу и остались в изгнании, а тех, кто остался, ждала трудная судьба. «Конфисковали их собственность и скот, почти 2 миллиона казаков стали жертвами репрессий, больше 1,5 миллиона погибли. [...] Им запрещено жить по своим обычаям, они лишены предоставленных когда-то прав, в том числе автономии». Перед Второй мировой войной Сталин сделал по отношению к ним жест примирения. В составе Красной армии он создал дивизию казачьей кавалерии, но чтобы в нее попасть, не требовалось подтверждения своего происхождения. Во время войны немцы также создавали подразделения казаков, набранные из военнопленных и дизертиров^[440], что только укрепило предубеждение Сталина в отношении этой социальной группы.

ВОЗРОЖДЕНИЕ КАЗАКОВ

Казаки вынуждены были ждать горбачевской перестройки и падения коммунизма, чтобы возвратиться в лучах славы. В 1992 году Ельцин издал Декрет за номером 632, которым реабилитировал казаков, а позднее, в июле 1994 года, — Декрет за номером 1889, которым учредил Совет по делам казаков. В конце 1994 года президент пошел еще дальше и поддержал новый закон, гарантировавший им в составе России особую автономию, состоящую из 12 федеральных казачьих округов, каждый из которых соответствовал численности одной армии. Возглавляет эту автономию Совет атаманов, который подчиняется не правительству, а непосредственно президенту, подобно их бывшим отношениям с царем^[441]. Еще в 1990 году их начали использовать для охраны общественного порядка, правда, только на местном уровне.

В 1995 году Марк Галеотти писал: «Казаки, как и в царские времена, служат сегодня руководству России, наблюдая за порядком внутри страны и за ее пределами. С 1990 года их добровольные отряды патрулируют улицы многих российских городов. Они вооружены дубинками, саблями и нагайками. Местные власти в Краснодарском крае России пошли еще дальше: в 1992 году они наняли вооруженные отряды казаков — конницу и в бронированных автомобилях — для патрулирования сельской местности. [...] Фрагмент Постановления о казаках, в разделе о применении силы, подготовленный Министерством внутренних дел, предоставляет им формальное разрешение, создавая дискуссионный прецедент в делегировании вооруженным добровольцам без специального образования, подчиненным исключительно своим старшинам, а не власти, полных прав полиции — проведения обысков и арестов»^[442].

Реформы Ельцина привели к созданию казачьих подразделений, а также подобных отрядов в составе пограничных войск. Казакам предоставлено право открывать охранные агентства, в 1997 году некоторые из них заключили контракты с московскими властями^[443]. Однако возрождение культуры казаков, к чему стремился Ельцин, было почти незаметным, а их новый статус был лишь бледной копией привилегированного положения в бывшей Российской империи. Шанс настоящего возвращения «славных времен» появился с приходом Владимира Путина. Новый президент не скрывал восхищения казаками. Он связывал с ними большие надежды и хотел возвратить им роль одного из столпов власти. В 2003 году он назначил Геннадия Трошева, казачьего генерала и руководителя военных операций в Чечне, особым советником по делам казаков в администрации президента. В 2005 году Путин подписал Постановление о государственной службе российских казаков, согласно которому казаки могли служить на особых началах^[444]. Казаки призывного возраста «имели право проходить службу в традиционных подразделениях добровольной казачьей милиции или в пограничных и внутренних войсках»^[445].

Лев Пономарев, руководитель неправительственной организации «За права человека», не скрывал своего беспокойства: «Если они хотят охранять границы, пусть их охраняют. [...] [Однако] волнует то, что они могут получить право поддерживать правопорядок внутри этих границ. По опыту мы уже знаем, что казаки имеют собственное представление о законности и порядке»^[446]. Казаки почувствовали удовлетворение. Свою благодарность они проявили, предоставляя Путину титул атамана — казацкого полковника, который раньше давали исключительно русским царям.

Таким образом Путин стал главным руководителем казаков. В 2005 году в составе армии появился казачий полк, также были открыты казачьи военные школы, в которых учащиеся в возрасте от 7 до 17 лет ходили на занятия в военных мундирах. Учебная программа содержала занятия по тактике, патриотизму и нравственному воспитанию (духу православия). В 2013 году на территории Российской Федерации функционировало 30 таких школ^[447]. Выполнять новые обязанности казаки начали в Краснодаре, «столице» своей «армии». Во время президентской кампании 2012 года Путин в очередной раз подчеркнул значение казаков: «Особо хочу сказать о казачестве. Сегодня к этому сословию себя относят миллионы наших сограждан. Исторически казаки находились на службе у российского государства, защищали его границы, участвовали в боевых походах русской армии. После революции 1917 года казачество было подвергнуто жесточайшим репрессиям, по сути — геноциду. Однако казачество выжило, сохранив свою культуру и традиции. И задача государства — всячески помогать казакам, привлекать их к несению военной службы и военно-патриотическому воспитанию молодежи»^[448].

КАЗАЧЬИ «ЦЕННОСТИ»

Возвращение казаков к публичной жизни в России после 90 лет забвения сопровождалось неимоверным шумом в СМИ. Его кульминацией была истерика в медиа — писали обо всем: о воинских традициях казаков, прославляя их заслуги, об их отваге, лояльности, патриотизме, а также о сохранении «традиционных ценностей». «В трудные времена именно казаки защищали Русскую православную церковь и Отчизну», — писала Оливия Крот в пропутинской газете «Правда». «Казаки так делают и сегодня — воспитывают детей и молодежь в соответствии со своими высокими стандартами»^[449]. Другой автор, Сергей Исрапилов, видит в казаках средство против упадка российского общества, которое характеризуется «притянутым с Запада» индивидуализмом и низким уровнем рождаемости. Далее он утверждал, что Россия должна заняться формированием «анклавов традиционалистов, которые сохраняют или воссоздают заново традиционное общество с его крепкой семьей и многочисленным потомством»^[450]. Повышение уровня рождаемости и «рождение детей для России» — одна из целей Путина, который в декабре 2012 года в выступлении перед Советом Федерации сказал: «...Я убежден, что нормой в России все-таки должна стать семья с тремя детьми»^[451]. Корреспондент Би-би-си, побывав на юге России, видел там в деревнях семьи с семью детьми. Ему сказали, что «казачьи семьи должны быть самыми большими». Позднее он написал: «Казаки живут по примитивным обычаям, которые человеку с Запада кажутся устаревшими. Мужчины строят дома и обеспечивают быт, женщины готовят, убирают и рожают детей. Основой убеждений казаков являются традиционные ценности: русская культура и православная вера»^[452]. Русские писатели и интеллектуалы, восхваляя воображаемые традиционные качества казаков, подобны народникам XIX столетия, жителям городов, которые идеализировали якобы высокие этические нормы и глубокую духовность простого русского крестьянина. В 2009 году в речи перед президентским Советом по делам казаков Патриарх Кирилл тоже приобщился к хору похвал казачьей нравственности. «Без веры, без нравственных стремлений, без настоящего соблюдения духовных и нравственных ценностей казаки никогда не будут собой, потому что их культура не может без этого существовать». И добавил, что эта культура — «стиль жизни, который сформировался под духовным влиянием православной веры»^[453].

РОЛЬ КАЗАКОВ В ПОСТКОММУНИСТИЧЕСКИХ ЛОКАЛЬНЫХ ВОИНАХ

Но на самом ли деле казаки — рыцари на белых конях, какими их хотят видеть сторонники? Ведь хорошо известно, что во второй половине XX века царская власть с помощью казачьих подразделений душила антиправительственные восстания, а также проводила еврейские погромы. Этот факт обеспокоил одну из израильских газет, в которой можно прочесть: «Группа, известная антиеврейскими погромами и тесно связанная с царизмом, теперь возвращается на политическую арену с помощью Владимира Путина»^[454]. В 1998 году организация Human Rights Watch описала поведение казаков как «ярых противников мигрантов из числа этнических меньшинств»^[455]. После падения коммунизма казаки активно участвовали в качестве наемников в большинстве локальных вооруженных конфликтов. Они воевали в самопровозглашенных республиках Абхазии и Южной Осетии, в Чечне и Приднестровье (Молдова), а также в бывшей Югославии. Во время российского вторжения в Грузию, которое произошло в 2008 году, сотрудники Human Rights Watch объявили, что «государственные представители в Яве [Южная Осетия] сообщили, что русские казаки воевали на стороне осетинских боевиков»^[456]. Это подтверждали и другие источники. «Независимая газета» 8 августа 2008 года писала, что казачьи атаманы заявили что в случае необходимости казаки «смогут направить на войну от 10 до 15 тысяч добровольцев, причем это будут бойцы, имеющие многолетний опыт боевой службы»^[457]. Это была не голословная декларация, она незамедлительно была воплощена в жизнь. «Солдаты нерегулярных военизированных подразделений, согласно некоторым сообщениям, численностью в несколько тысяч, воевали в российско-грузинской войне на стороне России и сепаратистов». «Казачьи добровольцы [...] пересекли границу, чтобы противостоять грузинским силам. Казаки из соседней Северной Осетии, вероятно, приготовили относительно эффективную и быструю систему экипировки и переброски своих боевиков на территорию мятежной республики, чтобы они могли сразу вступить в бой». «Казачьи добровольцы составляют вторую по значению военную силу, уступая место отрядам добровольцев-боевиков из Южной Осетии. Согласно рапортам, казачьи силы воюют очень упорно»^[458]. Боевые подразделения, действовавшие на территории Южной Осетии в августе 2008 года, обвинили в совершении военных преступлений. Вскоре после окончания войны Люк Гардинг написал в The Guardian: «Боевики Южной Осетии при поддержке российской армии проводят наибольшую этническую чистку со времен войны в бывшей Югославии»^[459].

КАЗАКИ НА УЛИЦАХ

Казаки эффективно действовали не только в «замороженных» конфликтах на территории бывшего Советского Союза. По мнению Исрапилова, России нужен был «скорее фильтр, позволяющий сдержать угрозу внутри страны, чем от того, что должно прийти снаружи»^[460]. Таким образом, казаки оказались полезными для власти и внутри России, выполняя задачи, которые верхушка предпочитала ставить кому-то, кто не связан с государственными структурами. На юге, в Краснодарском крае, казачьем регионе, где расположен Сочи, город зимних Олимпийских игр 2014 года, такая практика используется давно. Программа «Участие казаков в охране общественного порядка», внедренная местной властью, давала казакам возможность «действовать как основная сила, определенная для перемещения этнического меньшинства месхетинских турок. Казаки не брезговали никакими средствами — этнические турки становились жертвами массовых избиений, на них расставляли ловушки, уничтожались их граждане, грабились их дома, а товары, выставленные на рынках турецкими продавцами, подлежали конфискации»^[461]. Эта деятельность дала результаты — турки покинули территорию региона после получения прибежища в Соединенных Штатах. Фатима Тлисова писала, что «тренировки на турецком национальном меньшинстве во время переселения доказали, насколько эффективно казаки справляются с деликатной задачей превращения чьей-то жизни в ад, в то же время поддерживая видимость соблюдения законности и порядка, оставляя российское правительство подальше от проблемы»^[462].

Тем временем казаки, патрулирующие улицы в Краснодаре, стали ежедневным явлением. Александр Ткачев, губернатор Краснодарского края, сказал, что казакам доверена задача «устранения» из этого региона нежеланных «пришельцев» (то есть мусульманских переселенцев), прибывающих с соседних территорий Северного Кавказа. Уточняя свое заявление, он объяснил: «Казаки должны действовать свободнее, чем полиция, руки которой связаны “принципами демократии” и “правами человека”». «То, что запрещено милиции, позволено казакам»^[463].

После массовых протестов в декабре 2011 года и весной 2012 года в Москве и Санкт-Петербурге стало понятно, что казаки с саблями пригодятся на территории всей Федерации. Они обладали всеми необходимыми чертами прокремлевских боевиков, корни которых кроются в их консервативном, глубоко милитаризованном сообществе, где прежде всего ценится патриотизм, кажущееся соблюдение основ православной веры и неистовая преданность Владимиру Путину. Кроме того, у них было еще одно существенное, с точки зрения Кремля, преимущество — их было значительно легче контролировать, чем хулиганов из «Наших», а в глазах общественности они выглядели значительно выгоднее.

НОВАЯ «ПРЕТОРИАНСКАЯ ГВАРДИЯ»^[464]

У казаков действительно большой потенциал. Принадлежащими к этой группе считают себя около 7 млн россиян, что составляет приблизительно 5% всего населения страны. Конечно, это не значит, что все они будут задействованы государством. По мнению Александра Беглова, руководителя президентского Совета по делам казаков, принадлежность к этому сообществу проявляется тремя способами. Во-первых, можно активно действовать в этом сообществе и соблюдать все обязательные обычаи. Второй путь, более пассивный, — быть «просто казаком», а третий — записаться в государственный реестр казаков. И только это последнее обязывает казака служить государству. Чтобы быть внесенным в реестр, кандидат обязан быть гражданином России, совершеннолетним, не иметь криминального прошлого, не употреблять алкоголь, «разделять взгляды казаков» и быть верным Русской православной церкви, поскольку «казак не может быть атеистом»^[465]. В 2012 году государственный реестр насчитывал 426 организаций общей численностью 937 тыс. действующих членов^[466]. В конце 2012 года 11 существующих казачьих армий были объединены во Всероссийскую казачью армию. Ее атаман имеет резиденцию в Москве и подчиняется непосредственно Главнокомандующему — Владимиру Путину. Благодаря этому Путин имеет в своем распоряжении, как и все цари до него, собственную, преданную только ему армию. Кремль и Русская православная церковь являются двумя столпами его «преторианской гвардии», задача которой — создание «санитарной границы» вокруг Путина. Поспешность, с которой правитель России строит собственную армию, является доказательством того, что он ослаблен после массовых протестов, прокатившихся на рубеже 2011–2012 годов, и хочет как можно скорее сменить свою позицию во «внутренней игре» против оппозиции. Это также доказывает, что вследствие роста противоречий внутри политической элиты Путин частично потерял доверие к традиционным основам власти: армии, полиции и даже секретным службам.

ПАРТИЯ КАЗАКОВ

В 2012 году состоялись первые испытания — подразделения казаков появились в юго-западных районах Москвы. Следующий шаг сделан 12 сентября 2012 года, это было введение их впервые в центр столицы. На службу в Москву было направлено около 600 казаков — приблизительно по 50 человек на микрорайон^[467]. Казаки очень серьезно подошли к роли защитников нравственности. В пределах своих полномочий они не пускали людей на выставку в одной из московских галерей, где выставлялись иконы с лицами, закрытыми «балаклавами» — опознавательным знаком панк-группы Pussy Riot^[468]. Казачьи активисты также провели кампанию против показа в Санкт-Петербурге спектакля «Лолита» по роману Владимира Набокова, обвиняя организаторов в «пропаганде педофилии». Их действия привели к ожидаемому результату — спектакль снят с афиши. Новые защитники нравственности также могут сыграть значительную роль в гомофобской кампании, начатой с принятием постановления от 30 июня 2013 года «О запрете пропаганды гомосексуализма», которое предусматривает высокие штрафы для лиц, предоставляющих несовершеннолетним информацию на тему гомосексуальных отношений. Алексей Михайлов, депутат Забайкальского округа, утверждал, что казаки должны иметь право подвергать гомосексуалистов публичному наказанию нагайкой^[469]. О том, насколько привилегированное положение занимают казаки в России Путина, наилучшим образом свидетельствует тот факт, что 24 ноября 2012 года они создали собственную политическую партию. Согласно информации, размещенной на их сайте, концепция казачества предусматривает «обеспечение участия российского казачества в возрождении принципов общегражданского патриотизма, верного служения Отечеству на основе традиций российского казачества»^[470]. Глава партии, Сергей Бондарев, — бывший член прокремлевской партии «Единая Россия» и заместитель губернатора Ростовской области^[471]. Новая партия, Казачья партия Российской Федерации, использует аббревиатуру КаПРФ, что, несомненно, напоминает КПРФ. Коммунисты моментально высказали протест против такого приема, который может ослабить их позиции среди избирателей. Вадим Соловьев, секретарь ЦК КПРФ, обвинил Кремль в попытке оттягивания голосов от коммунистической партии: «Они стараются ослабить наш электорат». По словам российского аналитика Александра Гольца, «все разговоры, что будто казаки — потомки воинов, преисполненные пламенного стремления защищать свою Отчизну, являются вопиющей ложью». «Кремль хочет завести параллельно силовикам собственную «элитарную» гвардию»^[472]. Гольц считает, что создание казачьих патрулей — это первый шаг к возникновению новой мафии — «первый шаг к смене контроля над такими прибыльными секторами, как, например, сбор оплаты за парковку в центре города»^[473]. Насколько такие прибыльные занятия могут привлекать к службе в путинских подразделениях казаков, настолько же их значение, с точки зрения Кремля, является совершенно иным: речь идет о построении формирований, которые в будущем будут способны дать отпор массовым протестам.

Глава десятая

Три проигранные войны: от Афганистана до первой чеченской

В течение последних 65 лет, если не учитывать военных вторжений войск Варшавского Договора в Венгрию (1956) и Чехословакию (1968), армия Советского Союза, а затем России, участвовала в пяти войнах:

1. Холодная война (1945–1989).

2. Война в Афганистане (1979–1989).

3. Первая чеченская война (1994–1996).

4. Вторая чеченская война (1999–2009).

5. Война в Грузии (2008).

Три первые войны Россия проиграла, в двух последних победила. Они происходили уже во время правления Путина и представляли собой тщательно подготовленные военные операции, детально спланированные и четко выполненные. Почему Путин достиг успеха там, где его предшественникам это не удалось? В чем разница между этими войнами? И, наконец, самое важное: какую роль играют вооруженные конфликты в общей стратегии Путина? В этом и следующих разделах я постараюсь ответить на эти вопросы.

ХОЛОДНАЯ ВОЙНА: СДЕРЖИВАНИЕ ЭКСПАНСИИ КАК КОНТРЭКСПАНСИОНИЗМ

На тему генезиса холодной войны написано уже очень много. В сентябре 1944 года, всего спустя три месяца после высадки десанта в Нормандии и за восемь месяцев до захвата Берлина Красной армией, американский дипломат и исследователь инициатив Кремля Джордж Кеннан предвидел конфликт на оси Восток — Запад, демонстрируя небывалую интуицию; более того, сумел указать на его источник. Когда Кеннан писал о «намерениях России относительно Восточной и Центральной Европы», он утверждал: «Российская деятельность на этой территории имеет только одну цель: захват власти». То, какую форму она примет и какие методы надо будет использовать, чтобы ее захватить, — вопросы второстепенные». Далее читаем: «В случае меньших стран Центральной и Восточной Европы не стоит вопрос выбора между капитализмом и коммунизмом. Для них это — либо независимость, либо же господство власти, которая никогда не выражала склонности к долгосрочным договоренностям с конкурентами. [...] На сегодня, осенью 1944 года, Кремль по собственному усмотрению инициирует деятельность, в результате которой собирается занять доминирующую позицию в Центральной и Восточной Европе. В то же время предварительные договоренности и мнение мирового сообщества обязывают Кремль соблюсти четкие условия, которые западные политики, любящие использовать старосветские термины, чтобы понравиться своим избирателям, называют «сотрудничеством». Первая цель предусматривает — брать, вторая требует давать. Никто не в состоянии удержать Россию от захвата того, что она собирается забрать, если Россия проявит достаточную решительность. Никто также не сможет заставить Россию отдать что-нибудь, если она сама этого не захочет. Эти обстоятельства могут вызвать общее беспокойство»^[474].

В том, что они будут беспокоить, мир убедился очень скоро, когда Советский Союз, тогда еще под властью Сталина, начал создавать унылые коммунистические диктатуры в странах своей зоны влияния. В июле 1947 года, за восемь месяцев до коммунистического переворота в Праге, Джордж Кеннан опубликовал в журнале Foreign Affairs известную статью, подписанную псевдонимом Mr. X, под названием On Sources of Soviet Conduct («О принципах советской политики»)^[475]. В этой статье он сформулировал принципы, которые со временем стали политикой «сдерживания экспансии». Президент Трумэн принял их как часть своей программы, что привело к созданию спустя 2 года, 4 апреля 1949 года, НАТО. Основанием для холодной войны стали беспрецедентно алчный территориальный экспансионизм Советского Союза, а также неприкрытые, неудержимые имперские аппетиты тоталитарного режима Сталина, который отказывался признавать право новых «братских народов» на самоопределение. За сорок лет продолжения этого конфликта сверхдержавы, которые стояли по разные стороны баррикад, накопили огромный оружейный арсенал. Конец холодной войны настал внезапно и неожиданно вместе с развалом Советского Союза. Распад этой державы для многих россиян был равносилен поражению, а для многих обитателей Запада стал символом победы (хотя часто об этом не вспоминают из практических соображений).

ВОЙНА В АФГАНИСТАНЕ: ВОЙНА АНДРОПОВА?

Когда в 1979 году Советский Союз вторгся в Афганистан, Запад признал это началом очередной фазы советского экспансионизма. Был сделан вывод, что цель этой войны — покорение и включение новой территории в коммунистический блок. Оглядываясь назад, можно увидеть, что все было намного сложнее. Как оказалось, началом был не столько импульс советской стороны к военному вторжению, сколько стремление афганских коммунистов втянуть Советский Союз во внутренний государственный конфликт. Народно-демократическая партия Афганистана пришла к власти в 1978 году. Помимо того, что за этой победой стоял КГБ, вскоре стало понятно, что для советской власти не была очевидной необходимость государственного переворота. Правительства Афганистана всегда симпатизировали советской власти, даже до победы коммунистов, — и тогда, когда Афганистан был монархией, и тогда, когда генерал Мохаммед Дауд сбросил с трона в июле 1973 года Захер Шаха. Дауд погиб от рук коммунистических бунтарей в апреле 1978 года. Тогда же к власти пришла фракция «Халк» Народно-демократической партии Афганистана. Во главе ее стояли Мохаммад Тараки и Хафизулла Амин. Амин занял пост премьера, а Тараки стал президентом. Однако Москва склонялась к другой фракции коммунистической партии, «Парчам», которую возглавлял Бабрак Кармаль. Вскоре «Халк» начал преследовать членов «Парчама».

Новый режим быстро столкнулся с нарастающим недовольством внутри страны. В марте 1979 года в Герате, третьем по величине городе Афганистана, вспыхнуло кровавое восстание. Во время беспорядков убиты несколько советских советников, которые находились в городе. НДПА, боясь потерять контроль над страной, обратилась к Москве с просьбой о военной поддержке. 20 марта 1979 года президент Тараки встретился в Москве с четырьмя представителями Советского Союза: Алексеем Косыгиным — Председателем Совета Министров, Андреем Громыко — министром иностранных дел, Дмитрием Устиновым — министром обороны и Борисом Пономаревым — шефом международного отдела ЦК КПСС. Тараки просил не только об оружии, но также о введении войск, в том числе воздушных и танковых. Хотя Косыгин отказал в непосредственном участии советских войск в афганском конфликте, атмосфера в Москве стала напряженной, когда КГБ обратил внимание на потенциальную угрозу со стороны премьера Хафизуллы Амина. Юрий Андропов, который на тот момент возглавлял КГБ, побаивался, что Амин может стать «афганским Садатом» и окончательно повернуться в сторону Запада^[476]. «Андропов подозревает, что он является агентом ЦРУ; это неудивительно, если учесть то, что Амин четыре года учился в Колумбийском университете»^[477]. Именно эти подозрения привели к трагическим последствиям в результате событий конца лета 1979 года. Агенты КГБ в Кабуле сообщили президенту Тараки, что он должен арестовать Амина. Когда 14 сентября Амин появился в президентском дворце, якобы для встречи с представителями Советского Союза, охранники дворца открыли огонь, чтобы его убить. Однако Амин сбежал. Он организовал собственные военизированные бригады и арестовал Тараки. 9 октября 1979 года президента Тараки казнили. После этих событий Советский Союз решил-таки вмешаться и заменить Амина собственным фаворитом, Бабраком Кармалем. Амин погиб от рук солдат спецназа из подразделения «Вымпел». В состав подразделения входили офицеры КГБ, которые владели многими языками, были натренированы для ведения боев и саботажа на территории врага. Дж. Майкл Уоллер так описывает это подразделение: «Основанный в 1979 году, «Вымпел» должен был использовать элемент неожиданности перед самым вторжением на территорию Афганистана. Первая заграничная миссия коммандос заключалась в захвате президентского дворца в Кабуле и ликвидации его обитателей, в том числе президента Амина и семерых его детей. Благодаря этому Бабрак Кармаль, протеже Советского Союза, мог потом «пригласить» Советскую Армию на территорию Афганистана»^[478]. Убийство Амина произошло 27 декабря 1979 года. На следующий день Кармаль провозгласил себя генеральным секретарем НДПА и занял пост премьера.

Советские войска находились в Афганистане в течение 10 лет, в боях приняли участие более 100 тыс. солдат. Считается, что конфликт унес жизни около 25 тыс. советских военнослужащих и около миллиона афганцев. Кто же подтолкнул на тот момент уже очень больного Брежнева к принятию решения о вторжении в Афганистан? Косыгин, который все время противился этому, не принимал участия в заседании Политбюро 12 декабря 1979 года, когда было принято решение о вмешательстве в этот конфликт. Многие считают, что главным его инициатором был Юрий Андропов, шеф КГБ. Артем Боровик писал: «Многие военные и мидовцы говорили мне, что сценарий, по которому развивались события в Афганистане, был разработан в КГБ... Человек, близко знавший Ю. В. Андропова, сказал мне, что сперва бывший председатель КГБ не поддержал идею ввода войск, но потом все-таки победил рефлекс, выработанный у него еще четверть века назад в Венгрии, где он был послом и куда бросили войска в 56-м»^[479]. Политолог Светлана Савранская тоже соглашается с такой интерпретацией: «Решение об отправке войск было принято на основании ограниченной информации... Как утверждают свидетели тех событий с советской стороны, тогда больше доверяли данным КГБ. Уже из этого можно сделать вывод о том, насколько в то время возросло влияние руководителя КГБ — Ю. В. Андропова, полностью контролировавшего поток информации к Генеральному секретарю Брежневу, который в 1979 году был уже фактически неподвижен и болен. Рапорты КГБ из Афганистана представляли ситуацию как такую, которая не терпит отлагательств, акцентировали внимание на вероятных связях Амина с ЦРУ, одновременно подчеркивая подрывную деятельность американцев в регионе»^[480].

И действительно, выглядит так, что в решении Брежнева решающую роль сыграл личный доклад Андропова в начале декабря 1979 года^[481]. Анатолий Добрынин, бывший посол Советского Союза в Соединенных Штатах, разделяет такую точку зрения^[482]. Это все подтверждается наблюдениями Тьерри Уолтона, который считал, что «Кремль знал о внешнем мире исключительно из рапортов КГБ, из которых можно было увидеть не более, чем из бойницы в оборонной стене. Благодаря этому спецслужбы могли манипулировать членами ЦК и Политбюро, которые в замкнутом мире коммунизма были высшей властью»^[483].

Но армия не была удовлетворена решением о вторжении. Когда 10 декабря 1979 года министр обороны Дмитрий Устинов сообщил шефу Генерального штаба Николаю Огаркову о запланированной атаке, последний «не скрывал удивления и возмущения относительно принятого решения». Он сказал, что «высказывается против использования войск потому, что это “легкомысленно”»^[484]. Григорий Корниенко, в то время заместитель министра иностранных дел, подчиненный Громыко, так описывает позицию, которую занял его начальник на заседании Политбюро 12 декабря 1979 года: «По моим с ним разговорам уже после ввода войск я делаю вывод, что Громыко сказал «А» в этом деле, его скорее «убедили» Андропов и Устинов поддержать такое решение. Кто из этих двоих первым изменил мнение по поводу вторжения и поддержал отправку туда наших войск, об этом мы можем только догадываться»^[485]. Выглядит очень правдоподобно, что именно Юрий Андропов убедил членов Политбюро, в том числе генсека Леонида Брежнева, принять такое решение. В конце концов, именно 700 человек Андропова, спецподразделение КГБ в Кабуле, сделали первый ход в этой партии — захватили президентский дворец и убили Амина. Объяснения советского правительства относительно этой акции, мол, она проведена по просьбе афганского правительства, не вызывали доверия. Это правда, что в марте 1979 года президент Тараки попросил Советский Союз выслать войска в Афганистан. Однако тогда правительство СССР отклонило эту просьбу. В декабре Тараки уже погиб, а Амин, который приказал казнить своего предшественника и занял его место, ничего не просил у россиян. Не удивляет, что «советские войска [...] имели проблемы с пониманием поставленных перед ними задач — армия была выслана с миссией охранять власть НДПА, но когда войска прибыли в Кабул, то получили приказ о свержении власти Амина и его режима»^[486].

Если мы попробуем провести реконструкцию событий, быстро станет понятно, что за фатальным решением о введении войск в Афганистан и его последствиями — которые в результате привели к противоположному эффекту, нежели планировалось, стоит не руководство армии и не советское Министерство иностранных дел, даже не сам Брежнев, а именно КГБ. «Роль Садата», которую приписывал Андропов Амину, была, скорее всего, целенаправленной попыткой введения в заблуждение руководства СССР, осуществленной многолетним шефом разведки. В конце концов, это был не первый раз, когда он воспользовался таким приемом. Еще в 1956 году на основании фальшивой информации, которую Андропов (на тот момент посол СССР в Венгрии) отправил Хрущеву, относительно вероятного нападения на посольство, произошло советское вооруженное вторжение в эту страну. В 1968 году Андропов опять был среди твердолобых, которые настаивали на том, чтобы выслать войска Варшавского Договора в Чехословакию и покончить силой с так называемой Пражской весной^[487].

Андропов — человек очень умный — был несомненным экспертом в проведении такого типа операций. Ион Михай Пачепа, бывший румынский генерал и офицер разведки страны коммунистического блока, который решился бежать на Запад, лично знал Андропова и так высказывался о нем: «Когда Андропов уже закрепился в Кремле, он окружил себя офицерами КГБ, немедленно начавшими пропагандистскую акцию, которая должна была представить его Западу как «рассудительного» коммуниста, человека впечатлительного, теплого, благосклонного к Западу, любящего время от времени посидеть с рюмочкой шотландского виски и почитать английский роман либо послушать американский джаз или Бетховена. На самом деле Андропов вообще не пил, поскольку тогда у него уже была почечная недостаточность в термальной стадии. Остальное из представленного на Западе образа тоже не имело ничего общего с правдой»^[488].

Отсюда можем сделать вывод, что именно Андропов был теневым «крестным отцом» войны России в Афганистане^[489]. По иронии этот дорогой продолжительный конфликт, который невозможно было выиграть во вражеской горной местности, очень быстро выявил внутреннюю слабость советского общества. Что убедило Андропова задолго до того, как в 1983 году он занял пост Генерального секретаря ЦК КПСС, в необходимости проведения фундаментальной государственной реформы в Советском Союзе. А заняться этим должен был, по его мнению, Михаил Горбачев^[490].

ПЕРВАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ ВОЙНА: ЧЕТЫРЕ ОТЛИЧИЯ ОТ ПРЕДЫДУЩИХ КОНФЛИКТОВ

Артем Боровик писал: «Как заметил один наш генерал — ученый, с которым я близко сошелся в Афганистане, — все победоносные войны, которые вела Россия, вели к усилению тоталитаризма в стране, все неудачные — к демократии...»^[491] И действительно, получается, что в случае холодной войны и войны в Афганистане именно так и было. Эти проигранные войны привели сначала к горбачевской Перестройке, а позже — ко введению рыночной экономики и плюралистической демократии. Но может возникнуть вопрос, такой ли реформаторский задор появился также у Российской Федерации, наследницы Советского Союза, когда она проиграла первую чеченскую войну (1994–1996)? Начнем с того, что холодная война или конфликт в Афганистане отличались от событий в Чечне в четырех существенных аспектах. Речь идет о:

1) причине, которая привела к военным действиям;

2) идеологической интерпретации конфликта;

3) его геополитическом значении;

4) роли армии в войне.

Сначала рассмотрим первый пункт. Холодную войну и войну в Афганистане вел Советский Союз, в то время как война в Чечне была конфликтом, где участвовала Российская Федерация — не сверхдержава, а меньшая страна, которая прошла процесс деколонизации и лишь старалась и дальше поддерживать статус силы, с которой считаются в мире.

Второе отличие состояло в том, что две первые из названных войн всегда рассматривались в соответствии с идеологией марксизма-ленинизма, а отсюда выходит, что их трактовали, как экспансивные войны. Марксизм давал идеологическую подоплеку, что позволяло верить, будто мир необратимо движется в направлении глобальной социалистической революции. Даже холодную войну в этом контексте рассматривали как временный тупик, в котором оказались капитализм и социализм, но в результате социализм ждет историческая победа. Юрий Андропов, как и его ментор, идеолог партии Михаил Суслов, смотрел на войну в Афганистане сквозь такую призму. Для него этот конфликт был лишь следующим эволюционным шагом социалистического лагеря. Первая чеченская война была совсем другой. Россия уже не верила в социалистическую революцию. Она смирилась с падением коммунизма и признала преимущества капитализма. В то же время она утратила гарантированную идеологией уверенность в окончательной победе. Результат войны в Чечне был с самого начала непредсказуемым и случайным.

Третье отличие имело геополитическое измерение. Война в Чечне не была конфликтом, в котором участвовала империя, гордая расширением своих влияний, конфликтом, который происходит вне ее границ, а войной, которую ведет покалеченная империя внутри своих границ. Россия, уменьшенная до размеров Московского княжества XVI века, не нападала в Чечне, ведя экспансивные бои, а только оборонялась, пытаясь не допустить очередного раздела.

Четвертое отличие вытекало из трагической ситуации в российской армии. Распад Советского Союза деструктивно повлиял на боевой дух, а ее численность значительно сократилась. Армия плохо финансировалась, была слабо подготовленной, ее раздирала коррупция — российская армия была только тенью своей предшественницы времен СССР. Помимо этого, руководство несколько раз ошибалось в оценке ситуации, как с точки зрения психологии, так и стратегии. Психологическая ошибка состояла в слишком легкомысленном подходе к мотивации чеченцев и недооценке их стремления к независимости. Первая ошибка породила вторую, стратегическую — предположение, что стоит занять Грозный, а остальное получится само собой.

ПЕРВАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ: ВОЙНА ЕЛЬЦИНА

27 октября 1991 года чеченцы избрали президентом Джохара Дудаева, бывшего генерала Советской Армии. Москва немедленно выразила сомнение относительно легитимности выборов. Спустя пять дней Дудаев провозгласил независимость Чечни. Реакцией Ельцина было введение чрезвычайного положения 8 ноября 1991 года в восставшей республике. Он отправил туда 2500 человек, сотрудников Министерства внутренних дел и КГБ. Армия не могла покинуть аэродром, заблокированный тысячами протестовавших. Опасаясь эскалации конфликта, Москва решила вывести расположенные в Чечне вооруженные силы. Советский Союз тогда пребывал в полном хаосе и буквально за несколько недель перестал существовать. Но когда в 1994 году ситуация немного стабилизировалась, Москва опять обратила свое внимание на Северный Кавказ и мятежную республику, которая уже три года была действительно независимой. В надежде на решение проблемы при помощи обычного переворота Москва поддержала в ноябре 1994 года бунт чеченских фракций, враждебно настроенных по отношению к правительству Дудаева. Однако путч не удался, и российское правительство, которое неизменно отрицало свою причастность к перевороту, оказалось перед фактом — среди схваченных бунтарей было 700 солдат регулярной российской армии. Униженный Ельцин решил атаковать, и в декабре 1994 года российские войска вошли на территорию Чечни. Неожиданно они встретили ожесточенное сопротивление.

Российское правительство совсем не учло значения чеченского национализма. Сильное чувство национальной принадлежности было обусловлено двумя причинами. Во-первых, чеченцы (а также этнически родственные им ингуши^[492]) были включены в состав Российской империи относительно недавно. Чечня оказалась в пределах России только в шестидесятых годах XIX века, чему предшествовал тридцатилетний период колониальных войн. Второй, еще более важной причиной были преследования, которым чеченский народ подвергся в сталинскую эпоху. По приказу Сталина 23 февраля 1944 года, в день Красной армии, все население республики было переселено якобы за предательство. 400 тыс. чеченцев — старых и молодых, мужчин, женщин и детей — посадили в товарные вагоны и грузовики, после чего по пронизывающему морозу вывезли в Сибирь, Казахстан и Киргизию. Приблизительно четверть из них (100–125 тысяч) погибли в дороге либо сразу после прибытия на место в связи с невыносимыми условиями пребывания^[493]. Это была типичная этническая чистка с элементами расизма. Ясное дело, что официально проблемы расизма в Советском Союзе не существовало. Эрик Д. Вайц писал: «Власть Советского Союза четко и выразительно отбрасывала расовую идеологию. [...]^[494] В то же время в принципах национальной политики, которую осуществляли в СССР, находим следы расовой политики. Это имело место особенно в 1937–1953 годах. Государство душило не только потенциально опасные проявления национализма, реагируя на них переселением целых народов; в сталинские годы указывалось на черты, характерные для данного народа, которые передаются из поколения в поколение. Эти черты [...] были основанием для облав, принудительных депортаций и переселений, которые проводились в невыносимых условиях. Во времена Иосифа Сталина в Советском Союзе осуществлялась, хотя нерегулярно и несистематически, расовая политика, хотя не было никаких предпосылок для расовой идеологии»^[495].

Только в 1957 году, после начала хрущевской оттепели и десталинизации, депортированным чеченцам разрешили вернуться на родину. Однако воспоминания о депортации навсегда остались в национальном сознании этой общины. Большинство чеченских лидеров, которые были активны в 90-е годы XX века, родились в изгнании. Ужасная судьба, которую приготовил для них Сталин и исполнители его приказов, основательно, раз и навсегда перечеркнула шансы России на доверие этой нации. «Наверное, можно говорить о существовании специфического эмоционального состояния, — писал Георгий Дерлугян, — свойственного исключительно людям, которые в прошлом стали жертвами преступлений против человечности, — чувства, которое проявляется в простых словах «никогда больше!» и которое сводит весь мир к потребности в выживании. Именно это состояние было источником небывалой жертвенности и морального сопротивления чеченцев, которые воевали в первом конфликте с Россией»^[496]. Но россияне, которые никогда даже не попробовали извиниться за сталинские преступления, не могли понять трагедию чеченского народа.

ЧЕЧНЯ ДЛЯ РОССИИ — МАЛЬЧИК ДЛЯ БИТЬЯ

Дело дополнительно усложнялось тем, что так называемый чеченский вопрос очень скоро стал инструментом внутренней борьбы за власть, которая продолжалась в кругах российской политической элиты. На выборах в Думу, которые состоялись в декабре 1993 года, ЛДПР Жириновского получила 22,9% голосов, гораздо больше, чем «Выбор России» — партия, которая в то время поддерживала Кремль, — 15%. Ельцин, популярность которого снизилась до неполных 10%, сумел правильно оценить ситуацию. Он знал, что уже не может рассчитывать на однозначную победу на выборах, запланированных на 1996 год, в то время как многие были уверены — а некоторое даже этого опасались, — что шансы на победу имеет лидер коммунистов Зюганов. Советники Ельцина решили, что скорая победа в Чечне может спасти низкий рейтинг президента. Но эти планы ничем не завершились, поскольку оказалось, что армия, которая все еще не пришла в себя после проигрыша в Афганистане, не соглашается на новую кампанию. Заместитель министра обороны, генерал Борис Громов, откровенно высказался против планов вторжения, а генерал Эдуард Воробьев, заместитель главнокомандующего сухопутных вооруженных сил, отказался управлять кампанией^[497].

Несмотря на это, 30 ноября 1994 года Ельцин издал президентский декрет № 2137С, в который разрешал вторжение. Это был тайный декрет, что противоречило Конституции. В день вторжения, 11 декабря 1994 года, вместо предыдущего декрета появился новый — тоже тайный, соответственно тоже неконституционный, № 2169С^[498]. Все это сводится к одному — война с Чечней с самого начала противоречила Основному Закону. Когда выяснилось, что вторжение не закончилось ожидаемой быстрой победой, сопротивление продолжению конфликта только возросло.

После трех месяцев тяжелых боев в конце февраля 1995 года наконец удалось занять Грозный. Когда во время первых штурмов города россияне встретили сильное сопротивление и понесли существенные потери (погибли около 2 тыс. российских солдат), они начали ковровые бомбардировки города, что привело к беспрецедентному количеству жертв среди мирного населения. Как утверждают очевидцы, «они обстреливали район [Грозного], контролируемый повстанцами, с помощью тысяч пушек, ракет, бомбардировали днем и ночью [...] Для сравнения: чтобы понять масштабы обстрелов — во время самых тяжелых боев в Сараево доходило до 3500 взрывов ежедневно. В Грозном в начале февраля мой коллега насчитал 4 тыс. взрывов за час»^[499]. Российская армия могла сохранить жизни многих гражданских; достаточно было использовать управляемые бомбы, которые есть на вооружении армии. Грегори Дж. Селестен писал: «В [российском] Генеральном штабе говорят, что это высокотехнологическое оружие признано слишком ценным, чтобы тратить его в Чечне, поскольку оно может пригодиться при более серьезных обстоятельствах»^[500].

Кто-то может усомниться, что на принятие решения о бомбардировке густонаселенного города повлияли исключительно экономические аргументы. Похоже на то, что это был сознательный выбор, призванный бомбами покорить чеченцев. Бомбардировка унесла жизни 25–29 тыс. жителей города, преимущественно гражданских, пожилых людей, инвалидов и детей, то есть всех тех, кто не мог убежать из столицы. Для сравнения напомним, что бомбардировка Дрездена в феврале 1945 года союзниками унесла около 25 тыс. человеческих жизней. Это значит, что налеты на Грозный в первые месяцы 1995 года были, пожалуй, самыми ожесточенными атаками на европейский город после завершения Второй мировой. А эти действия даже не назвали войной! Российское правительство утверждало, что это «полицейская операция», которую проводят против граждан собственной страны. Называть полицейской операцией ковровые бомбардировки города в течение многих месяцев, в результате которых погибло такое же количество людей, как в Дрездене в конце Второй мировой войны, — не только доказательство отвратительного и циничного поведения, но, прежде всего, откровенное насилие над правами человека, в том числе над самым важным — правом на жизнь.

Чеченцы не переставали бороться, хотя Грозный и другие города были оккупированы, несмотря на огромные потери в этом конфликте. Чеченская война вызывала внутри России с каждым разом все больше негативных эмоций. Вместо того чтобы стать локомотивом президентской кампании Ельцина, она начала ей серьезно угрожать. За четыре месяца до запланированных на 1996 год выборов, 9 февраля, московский корреспондент газеты The Washington Post написал: «Президент Борис Ельцин сегодня признался, что не сможет снова выиграть выборы, если продолжающаяся уже 14 месяцев война с чеченскими сепаратистами не завершится. [...] Многие россияне считают, что ответственность за нее лежит исключительно на Ельцине»^[501]. Во время транслировавшегося на всю страну телевизионного обращения 31 марта 1996 года Ельцин предложил мирный план, который предусматривал немедленное прекращение огня, выведение из Чечни российских войск и начало переговоров с Дудаевым. Пропрезидентская телевизионная компания ОРТ, собственником которой был Березовский, обеспечила плану Ельцина позитивный имидж, который помог ему опять оказаться в президентском кресле. Однако в действительности боевые действия не прекратились, в августе 1996 года в дагестанском Хасавюрте состоялось очередное подписание перемирия между представителем Ельцина, генералом Александром Лебедем, и чеченским полевым командиром Асланом Масхадовым. Россияне брали на себя обязательства по выведению войск из Чечни до конца 1996 года, принятие окончательного решения относительно статуса республики откладывалось до 31 декабря 2001 года.

ГЕНОЦИД?

Томас де Ваал, аналитик, который посетил Грозный после войны, описал город таким образом: «Грозный уничтожен настолько, что даже разрушения, которые происходили во время боев в Сараево, кажутся легкими. Идя по улицам города, который почти полностью сравняли с землей во время первой чеченской войны (1994–1996), я не мог понять, как при помощи обычного вооружения можно причинить столько вреда. Центр города превратился в груду обломков, под которыми спрятаны массовые захоронения жителей. Обломки собраны в кучи, будто стога сена. Улицы пусты. Если даже какой-то из домов не попал под бомбардировку, он стоял, как скорлупка без окон посреди пустыни. Мне было легче поверить, что это место пострадало от взрыва атомной бомбы или невероятного природного катаклизма»^[502].

Почему Кремль отреагировал настолько яростно, жестоко на деятельность небольшой горной нации? Еще на семинаре, организованном российским обществом «Мемориал» в Москве в марте 1995 года почти сразу после начала нападений на Грозный, Николай Кандыба говорил о геноциде^[503]. Другой автор, Мара Полякова критиковала президентский декрет, объявлявший войну, обращая внимание на утверждение, что бои можно вести «всеми имеющимися у государства средствами». «Президент, который действовал бы согласно букве закона и Конституции, должен был бы сказать: “При помощи всех законных и конституционных средств”. [...] Президент действует в соответствии с законами и Конституцией — значит, всеми предусмотренными законом и Конституцией средствами. Но дальнейшее его поведение и выступления в средствах массовой информации свидетельствуют о том, что ему хорошо известно об использовании не только тех средств, которые предусмотрены законом и Конституцией, но и тех, которые не предусмотрены ими. Возможность применения таких средств против населения собственной страны не предусмотрена никакими правовыми нормами. При этом президент не только не пресекает эти действия, но в средствах массовой информации одобряет их и берет на себя ответственность за все, что там происходит»^[504].

Другой участник семинара, Вил Кикот из Московского государственного юридического университета, проанализировал историю взаимоотношений Чечни с Россией, «в контексте которых Россия может казаться чеченцам ужасным врагом». Он искал причины, по которым Чечня не должна была отделяться от России, и привел пример мирного соглашения между Норвегией и Швецией в 1905 году или выход Словакии из Чехословакии. В этом случае тоже обошлось без кровопролития, несмотря на то, что размеры разделявшейся территории и численность новых государств были большими. Чечня — республика площадью 19 300 квадратных километров, это немного больше, чем 1% территории Российской Федерации, а ее население — 1,2 миллиона жителей, это даже не 1% всего населения России. Инга Михайловская из Российско-американской группы по правам человека утверждала: «Российская Федерация только формально существует на основании договорных соглашений, поскольку в документах об основании мы не найдем ни одного слова на тему права члена федерации на выход из нее или невозможности этого»^[505]. Сергей Ковалев^[506] заметил, что «переговоры относительно кризисной ситуации остаются в тени того факта, что власть Федерации не приняла во внимание историческую роль, которую сыграла Россия в судьбе чеченцев». «Большинство россиян не чувствуют вины [за то, что ранее случилось с жителями Чечни], и, по-моему, это серьезное препятствие на нашем пути к формированию цивилизованного общества»^[507]. Ковалев, возможно, заходит слишком далеко, требуя, чтобы каждый гражданин России чувствовал личную вину за то, что произошло с чеченцами в сталинские времена. Можно чувствовать себя виноватым только за собственные поступки. Однако российское общество должно взять на себя коллективную ответственность, российскую ответственность за то, что произошло в маленькой кавказской республике^[508]. Существуют две причины, которые позволяют россиянам не брать на себя историческую ответственность. Первая из них — это чувство, что они сами — жертвы политики Сталина. Вторая — глубокое убеждение в том, что они сами лишены основных гражданских прав. Россияне никогда не были исторически ответственным субъектом, а скорее объектом в руках авторитарных лидеров. Однако, даже если принять во внимание эти два факта, россияне не могут отрицать того, что сталинские злодеяния осуществлялись от их имени.

Накануне начала второй чеченской войны, 8 сентября 1999 года, Путин сказал: «Россия защищается. На нас напали. Поэтому мы должны отбросить все чувства, в том числе и чувство вины»^[509]. Российское правительство не берет на себя ни вины, ни исторической ответственности абсолютно по другим причинам. Отрицание имеет исключительно практический характер. Оно связано с тем, что в посткоммунистической России роль Чечни во внутренней политике набирала вес с каждым днем. Политические элиты действовали согласно принципу, что если бы Чечни не существовало, ее надо было бы придумать. Для российских политиков она стала совершенным Prügelknabe, мальчиком для битья, которого можно использовать с целью консолидации власти в своих руках. Сергей Ковалев увидел признаки такой политики еще во время первой чеченской войны. «Настоящей причиной начала войны в Чечне был не Грозный и не Кавказ. Ее надо искать в Москве. Война показала настоящую борьбу за власть в России за кулисами. К сожалению, победители не имеют ничего общего с либерализмом; это самые ненасытные из твердолобых — люди, связанные с армией, военной промышленностью и бывшим КГБ, — именно они сегодня празднуют победу в борьбе за власть [...] настоящей целью войны в Чечне было четкое сообщение для всех россиян: «Время разговоров о демократии в стране прошло. Пора установить порядок, и мы это сделаем любой ценой»^[510].

Ковалев также обратил внимание на ключевую роль, которую сыграла ФСБ, наследница КГБ, в начале первой чеченской войны. Мало того что ФСБ была на передовой перед началом войны, она ее не оставила в процессе конфликта. «В первые месяцы после вторжения, вплоть до начала февраля 1995 года, именно генералы ФСБ — службы безопасности — отвечали за проведение военных операций, что привело к настоящей трагедии», — писал Викен Четерян^[511]. Значит, войну в Афганистане и первую чеченскую войну объединяет невидимая красная линия — ведущая роль КГБ/ФСБ в развязывании и протекании этих конфликтов. Из следующего раздела мы узнаем, почему российские спецслужбы сыграли такую важную роль в подготовке ко второй чеченской войне, начавшейся как война Ельцина, хотя на самом деле к ней изначально стремился Путин.

Глава одиннадцатая

Странные взрывы: катализатор второй чеченской войны

Вторая война в Чечне была «войной Путина». Сергей Ковалев это моментально понял и именно так назвал свою статью для New York Book Review в феврале 2000 года^[512]. Война Путина затмила первую чеченскую по уровню жестокости, царствующему беззаконию, цинизму и убийственному насилию. Кроме этого, она стала самым продолжительным вооруженным конфликтом в Европе после Второй мировой войны. Однако между ней и первой чеченской войной можно найти пять принципиальных отличий.

1. В отличие от первой вторая состояла из двух этапов. В первой фазе произошло вторжение чеченских повстанцев на территорию Дагестана, а также серия взрывов в городах Российской Федерации, в которых обвинили чеченских боевиков. Однако вскоре появились весомые доказательства, что в этом замешана ФСБ, то есть российские спецслужбы. Второй этап заключался в открытом вооруженном конфликте с народом Чечни.

2. Для этой войны подготовили другую идеологическую подоплеку. Если первая чеченская война была представлена как война с чеченскими «сепаратистами» или «бандитами», то вторую представили как войну с «международным исламским терроризмом».

3. В первой чеченской войне участвовали почти исключительно солдаты срочной службы. Во второй чеченской войне наряду со срочниками воевали также солдаты-контрактники. Этим можно объяснить большую жестокость по отношению к местному населению.

4. В первой чеченской войне на стороне России воевали почти исключительно солдаты российского происхождения. Во второй Кремль решил несколько «очеченить» конфликт и создал ситуацию, в которой чеченцы воевали с чеченцами. Такая политика — «разделяй и властвуй» — с одной стороны, увеличивала шансы России на «победу», хотя временную и очень хрупкую. С другой стороны, это мог быть еще один фактор, приведший к большей жестокости против гражданского населения.

5. Когда вспыхнула первая чеченская война, Россия еще не была членом Совета Европы. Она стала им 28 февраля 1996 года, за месяц до того, как Ельцин представил свой мирный план, завершивший первую чеченскую войну. Однако во время Второй чеченской войны Россия уже была полноправным членом Совета, а это значит, что ее действия в Чечне явно противоречили требованиям, которые выдвигала по отношению к своим членам эта организация в области гуманитарной политики.

ТАЙНАЯ ВОЙНА ПРОТИВ РОССИЙСКОГО НАРОДА?

В сентябре 1999 года российское правительство, возглавляемое Владимиром Путиным, вынесло решение о возобновлении военных действий на территории Чечни. Обоснованием для этого решения была серия событий, состоявшихся накануне. Первое из них произошло 8 августа 1999 года, когда группа, состоявшая из 2000 вооруженных людей под руководством Шамиля Басаева, который был родом из Чечни и славился своими радикальными взглядами, вторглась на территорию соседнего Дагестана. Позже, в сентябре, произошла серия взрывов в жилых домах в Буйнакске, Москве и Волгодонске — взрывы сразу же приписали чеченским террористам.

Однако, как и в деле вторжения в Дагестан, так и со взрывами, появились сомнения относительно официальных объяснений. В адрес российского правительства со всех сторон посыпались обвинения в попытке скрыть от мира за дымовой завесой официальной версии хмурую и зловещую реальность. Вторая чеченская война, по мнению российского правительства, должна была стать спонтанной реакцией на неожиданную атаку со стороны чеченцев. Однако факты противоречили этой теории. Очень скоро появились подозрения, что, как и в случае с первой чеченской войной, на этот раз военные действия были спланированы в стенах Кремля — с той лишь разницей, что они были более тщательно подготовлены.

Начиная первую чеченскую войну, Ельцин ставил перед собой две цели: положить конец политической дестабилизации в регионе, а также обеспечить себе победу на будущих выборах. Во второй чеченской войне шла речь о защите интересов Кремля, а особенно «Семьи» — группы людей, приближенной к дочери Ельцина, Татьяне Дьяченко. В нее входили олигархи — Борис Березовский и Роман Абрамович, а также Александр Волошин, глава администрации президента, и двое его предшественников — Валентин Юмашев (который в 2001 году женился на Татьяне) и Анатолий Чубайс. 25 мая 1998 года Владимир Путин был назначен первым заместителем главы администрации президента. Спустя три месяца, 25 июля 1998 года, он стал директором ФСБ. Члены «Семьи» считали его своим. И он, несомненно, был одним из них, хотя преследовал собственные цели.

ПАНИКА В «СЕМЬЕ»

Весной 1999 года «Семья» почувствовала беспокойство, граничащее с паникой. На этот раз ситуация казалась еще более опасной, чем перед началом первой чеченской войны в 1994 году. Несколько позже, в декабре 1999 года, должны были состояться выборы в Госдуму, а после них, весной 2000 года, — президентские выборы. В соответствии с Конституцией Борис Ельцин, который уже отбыл два президентских срока, должен был наконец покинуть Кремль. Непосредственная смена власти в государстве представляла серьезную угрозу. Евгений Примаков, который с сентября 1998 года исполнял обязанности премьера, но не имел личной поддержки во враждебной к нему Думе, тесно сотрудничал с Юрием Лужковым — мэром Москвы. Оба имели хорошие шансы попасть в Думу на запланированных на декабрь выборах. Ничто не препятствовало тому, чтобы кто-то из них сел в президентское кресло. Примаков уже угрожал, что отдаст под суд всех олигархов, которые обогатились вследствие незаконной деятельности. Это происходило в период, когда власть Швейцарии начала следствие по так называемому делу Mabetex. Это была строительная компания, которую обвинили в даче взятки в размере 15 млн долларов Ельцину, двум его дочерям и высшему руководству Кремля за подписание контракта на реставрацию архитектурных памятников в Москве. В то же время следователи из Соединенных Штатов обнаружили весомые доказательства, свидетельствовавшие о том, что в Bank of New York нелегально положены на депозит 10 млрд долларов, выведенных их России. Подозревали, что это часть регулярно выплачиваемого с 1992 года двадцатимиллиардного займа, выданного России МВФ для стабилизации экономики. Члены «Семьи» боялись, что новый лидер лишит их только что обретенного состояния, и дрожали от одной мысли о том, что могут попасть в тюрьму.

Главный следователь России Юрий Скуратов уже начал осуществлять ряд действий по делу Mabetex, а также по правонарушениям в «Аэрофлоте» и российском Центральном банке — все эти учреждения были связаны с «Семьей»^[513]. Запаниковавшие и внезапно припертые к стене чиновники начали искать соответствующего преемника Борису Ельцину.

В своих воспоминаниях Ельцин писал о попытках поиска соответствующего преемника, говоря о «соответствующем», он имел в виду компетентную личность с сильной волей и в то же время такую, которой можно доверять настолько, чтобы «Семья» не волновалась о том, что ее члены могут предстать перед судом, когда Ельцин оставит пост. Однако в то время они вообще не имели гарантий, что им удастся найти такого человека. Поэтому Ельцин и «Семья» приготовили также аварийный план — они были готовы в любой момент ввести в России чрезвычайное положение, распустить Думу, запретить Коммунистическую партию и перенести сроки выборов. Но 16 мая 1999 года появилась идея об осуществлении переворота в бонапартовском стиле. В этот день КПРФ, которая находилась в оппозиции, не сумела набрать достаточного количества голосов, чтобы начать процедуру отзыва Ельцина с поста и суда над ним (по иронии, одним из пяти обвинений против него было начало первой чеченской войны)^[514]. Сразу после голосования Ельцин отстранил от должности премьера Примакова, а на его место назначил Сергея Степашина, который до того был министром внутренних дел и экс-шефом ФСБ. Сначала казалось, что Степашин соблюдает все условия, чтобы стать идеальным кандидатом для Ельцина в операции «Преемник». Но у президента быстро появились подозрения относительно нового сотрудника. В воспоминаниях Ельцин пишет: «Степашин был мягким и любил становиться в позу. Очень любил театральные жесты. Я не был уверен, хватит ли ему выдержки и достаточно ли у него сил для ожесточенной политической борьбы. Я не мог себе представить, чтобы президент России не владел теми качествами, которые свойственны сильным людям»^[515]. Степашин продержался на посту премьера три месяца, и 9 августа 1999 года его место занял запасной, не наделенный какой-либо харизмой аппаратчик Владимир Путин.

Независимо от того, на какой из сценариев решилась бы «Семья» — бонапартовский переворот или операция «Преемник», — так или иначе нужно было создать в России необходимый климат, чтобы осуществить следующие действия: в первом случае нужна была причина для введения военного положения, во втором — организация общественной поддержки для кандидата «Семьи»^[516]. И опять-таки — как и в 1994 году — решили разыграть чеченскую карту. В конце марта 1999 года было созвано совещание министров-«силовиков», в котором приняли участие Игорь Сергеев — министр обороны, Анатолий Квашин — начальник Генерального штаба российских Вооруженных сил и Владимир Путин — директор ФСБ^[517]. Они сообща разработали план вооруженного вторжения в Чечню. Намерения, озвученные в марте 1999 года, были значительно скромнее, чем то, что реализовалось на самом деле. План предусматривал «изоляцию Чечни» путем создания вокруг нее санитарного кордона. Планировалось занять около трети территории республики — земли на севере от реки Терек — без захвата столицы, Грозного. Кроме того, предусматривалось усиление границы Чечни с Грузией. В апреле российский Совет Безопасности утвердил этот план. На несколько решающих дней его возглавил Владимир Путин.

Однако в апреле 1999 года — после увольнения премьера Примакова, который был против вооруженного вторжения в Чечню, — место этой умеренно-агрессивной задумки заняла более радикальная концепция. Согласно ей Россия должна была снова занять всю территорию Чечни и вернуть ее в состав Федерации. Сложно сказать, насколько эти изменения были связаны с развитием ситуации в самой Чечне. Ваххабиты Шамиля Басаева — радикальное крыло в чеченском правительстве — созвали в Грозном Конгресс народов Чечни и Дагестана, где подняли вопрос объединения этих двух республик в халифат. В мае группа из приблизительно 60 радикалов пересекла границу с Дагестаном. Прежде чем отойти назад, они нанесли ранения 11 военным и 2 милиционерам. Это событие стало для России поводом для проведения первых авиационных налетов на Чечню после первой чеченской войны^[518]. Однако никто не сомневался, что для начала тотальной войны необходим значительно более серьезный casus belli.

CASUS BELLI — ПРАВДА ИЛИ ПРОВОКАЦИЯ? ПРЕДСКАЗУЕМАЯ АТАКА ЧЕЧЕНЦЕВ НА ДАГЕСТАН

Поводом стало второе вторжение чеченских повстанцев на территорию Дагестана, значительно более серьезное по последствиям. Атака чеченских сил на другую кавказскую республику, которая, в отличие от Чечни, составляла часть Российской Федерации, не могла остаться без последствий и оправдывала проведение контрудара. Вторжение на территорию Дагестана состоялось 8 августа 1999 года. Чеченскими боевиками в количестве около тысячи человек командовали джихадист Шамиль Басаев и его саудовский союзник Умар ибн аль-Хаттаб, лидер моджахедов в Чечне. Кремль немедленно объявил, что Россия стала жертвой террористической атаки. Ельцин отстранил от должности премьера Степашина и 9 августа назначил на его место Путина. В то же время он дал понять, что считает последнего достойным преемником, который заслуживает того, чтобы занять после Ельцина президентское кресло. Российское правительство утверждало, что чеченское вторжение на территорию Дагестана было для него полной неожиданностью. Но действительно ли мы имеем дело со спонтанной и «неожиданной» акцией? Вначале августа 1999 года, сразу после вторжения, еженедельник «Версия», специализирующийся на журналистских расследованиях, опубликовал рапорт, согласно которому незадолго до инцидента в Дагестане^[519] глава администрации президента Ельцина Александр Волошин якобы встречался во Франции с Шамилем Басаевым. Эта встреча, по некоторым данным, состоялась в вилле на Лазурном берегу, принадлежащей гражданину Саудовской Аравии Аднану Хашогги, богатому торговцу оружием с подозрительной репутацией. Встречу, вероятно, организовал посредник, Антон Суриков, отставной офицер ГРУ, российской военной разведки. Суриков и Басаев якобы знакомы и состоят в приятельских отношениях с 1992 года, когда вместе воевали на стороне Абхазии в конфликте с Грузией. В то же время Шамиль Басаев, его брат Ширвани Басаев и находившиеся у них в подчинении боевики из Чечни тесно сотрудничали с ГРУ и прошли соответствующее обучение. Мартин Малек писал: «Действительно, не вызывает сомнений, что Басаев действовал в Абхазии (где, по слухам, его люди играли в футбол головами убитых грузин) рука об руку с российской разведкой»^[520].

Получается, что причиной тайной встречи на французской Ривьере явились, хоть и звучит это достаточно неправдоподобно, общие интересы Кремля и Басаева. Басаев был ваххабитским джихадистом, мечтавшим о создании эмирата на Северном Кавказе. Он был заядлым противником политики чеченского президента Аслана Масхадова, умеренного националиста, который считал, что экспансивный джихадизм Басаева представляет угрозу для независимости Чечни. Разжигание небольшой войны было вполне в интересах Басаева, поскольку дестабилизировало бы власть Масхадова и одновременно повысило рейтинг Басаева в Чечне, что в результате позволило бы ему реализовать собственные политические амбиции. Кремль также охотно вступил в небольшой и выигрышный конфликт, который бы способствовал операции «Преемник». Допускают, что во время вероятной встречи на Ривьере российская сторона обещала отсутствие реального сопротивления в Дагестане (известно, что за несколько недель до конфликта российские пограничники были выведены с дагестанской границы — что было большой неожиданностью для местной власти). Это должна была быть «потемкинская война», даже не вооруженный конфликт, мнимая война, разыгранная таким образом, чтобы обе стороны в результате могли объявить о своей победе^[521]. Правдивы ли подозрения относительно тайного соглашения между Басаевым и Кремлем? Неизвестно, поскольку до сих пор не удалось получить окончательные доказательства. Однако очевидно: если Басаев поверил россиянам, что конфликт никогда не выйдет за пределы театральных столкновений, он идеально сыграл роль «полезного идиота». После вторжения группы чеченцев на территорию Дагестана Путин немедленно ответил бунтарской республике объявлением тотальной войны.

БУРЯ В МОСКВЕ

Могла ли атака Басаева на Дагестан вызвать в России соответствующую волну гнева? События в Дагестане не касались непосредственно интересов рядового россиянина и точно не имели ничего общего с повседневными житейскими проблемами в стране, которая только начала выходить из глубокого экономического кризиса 1998 года. Нельзя было скрывать, что для успеха операции «Преемник» были необходимы более серьезные события. Тогда, совершенно неожиданно, в первые недели сентября 1999 года, Российскую Федерацию потрясла серия терактов. Первый взрыв случился 4 сентября в жилом доме для военнослужащих в Буйнакске. Бомбой громадной мощности были убиты 83 человека. Следующие взрывы произошли 8 и 13 сентября в жилых районах на юге Москвы. Тогда погибли 228 человек. 16 сентября на юге России, в Волгодонске, взорвался грузовик. Каждый из этих терактов повлек за собой огромное количество жертв. Бомбы, подкладываемые в подвалы домов, убивали сотни россиян — мужчин, женщин и детей — разрывая их на куски, калеча многих; исполнители терактов не идентифицированы. Взрывы всегда происходили под утро, чтобы количество жертв было максимальным. На протяжении неполных трех недель расстались с жизнью почти триста человек и около тысячи получили серьезные ранения. Волна терактов вызвала общенародную панику — люди были напуганы. Никто не сомневался в том, что вина за совершение терактов лежит на чеченских террористах.

СТРАННЫЕ «УЧЕНИЯ» ФСБ

Позже произошло кое-что по-настоящему странное. Вечером 22 сентября 1999 года водитель автобуса, который возвращался домой в Рязань — город, расположенный на расстоянии около 200 км от Москвы, — увидел, как две подозрительные личности заносили в подвал дома, где он жил, пакеты больших размеров. Автомобильный номер был заклеен бумагой, виднелась только серия 62 — таким образом обозначают авто, зарегистрированные в Рязани. Мужчина немедленно сообщил в полицию, и когда ее работники приехали на место, то нашли в подвале дома три пятидесятикилограммовых пакета, наполненных белым порошком. Они были подсоединены к детонатору, батарее и часовому механизму, настроенному на 5:30 утра. Немедленно были эвакуированы 30 тыс. человек, живших в округе. В пакетах оказалось мощное взрывчатое вещество — гексоген, такое же, как использованное в предыдущих терактах. Местная полиция проверила телефонные звонки в мобильных сетях непосредственно после этого случая и на этом основании арестовала двоих мужчин, которые подозревались в соучастии в организации терактов. Каким было удивление полицейских, когда подозреваемые показали удостоверения сотрудников ФСБ! Сама ФСБ взяла небольшую паузу, но 24 сентября тогдашний директор службы Николай Патрушев заявил, что это были учения с целью проверки внимательности граждан и полиции. Он также засвидетельствовал, что вещество, которое полицейские эксперты идентифицировали как гексоген, на самом деле было обычным сахаром. Но в этой версии усомнился Юрий Ткаченко — эксперт по взрывчатым материалам, который обезвреживал бомбу в Рязани. В интервью для Павла Волошина из «Новой газеты» в феврале 2000 года Ткаченко четко утверждал, что провел анализ испарений из пакетов при помощи высокотехнологического оборудования. Анализ показал, что в пакетах, несомненно, находился гексоген. Кроме того, для создания бомбы использовали профессиональный детонатор, который применяют в армии^[522]. По данным газеты «Коммерсантъ», вследствие взрыва двенадцатиэтажного дома, такого как в Рязани, могли погибнуть около 240 человек^[523].

ДАЛЬНОВИДНОСТЬ ИЛИ УТЕЧКА?

В то же время происходили также другие странные события, многие из них — еще перед серией терактов. Например, двое западных журналистов, цитировавших анонимные источники, говорили о существенных переменах в России за два месяца до того, как они на самом деле произошли. 6 июня 1999 года Ян Бломгрен, московский корреспондент шведской газеты Svenska Dagbladet, написал, что одной из возможностей, рассматриваемых в Кремле, является «проведение в Москве террористических взрывов, которые можно повесить на чеченцев»^[524]. Похожей мыслью поделился Джулио Кьеза, московский корреспондент газеты La Stampa. 16 июня 1999 года «Литературная газета» опубликовала его статью «Террористы тоже бывают разные». В ней он указывал на то, что террористические методы деятельности могут быть использованы не только группами бунтарей, но также и правительствами^[525]. Во второй статье, написанной уже после взрывов, Кьеза подчеркивал, что вероятная вторая версия, на которую он указывал, осуществилась, что подтверждает профессионализм в исполнении этих акций. По его подсчетам, для проведения 9 запланированных взрывов террористам нужно было почти две тонны гексогена, а «в России это вещество производят только в Перми на Урале». Это значит, что «с секретного завода исчезли целые тонны взрывчатых веществ и распространились по всей России». Кьеза также подчеркивал, что «взрывчатка была заложена очень профессионально, под несущими конструкциями домов, чтобы взорванные дома складывались, как карточные»^[526]. Не только заграничные корреспонденты могли похвастаться своей дальновидностью в предсказании грядущих событий. Описываемая схема не осталась без внимания российских журналистов, которые также подозревали власть в участии в этих событиях. «Московская правда» опубликовала 22 июля 1999 года статью Александра Жилина под названием «Буря в Москве», где он пишет: «По утверждению источников, город ожидают крупные потрясения. Так, планируется проведение громких террористических актов (или попыток терактов) в отношении ряда государственных учреждений: здания ФСБ, МВД, Совета Федерации, Мосгорсуда, Московского арбитражного суда, ряда редакций анти-лужковских изданий»^[527]. В следующей статье, вышедшей после взрывов, Жилин написал, что первый текст появился на основании утечки информации, которую он может документально подтвердить. Он также сказал, что показывал указанный документ заместителю мэра Москвы и коллегам с телевидения: «Все с ходу заявляли, что такого быть не может... Сегодня я понимаю, что те журналисты, кто отверг даже теоретическую возможность существования плана дестабилизации обстановки в Москве, в том числе с проведением терактов, размышляли как нормальные, порядочные люди. В их сознании не укладывалось, что кто-то во имя каких-то политических целей может пойти на варварские поступки»^[528]. Елена Трегубова, российская журналистка, которая тогда тесно контактировала с Кремлем, еще в сентябре 1998 года — то есть за год до взрывов в жилых домах — писала, что глава администрации президента Валентин Юмашев предупреждал ее: «...Мы получили секретную информацию по линии спецслужб, что страна находится накануне массовых бунтов, по сути — на грани революции»^[529]. Согласно Трегубовой, это образное подтверждение того, что уже тогда рассматривалось внедрение сценария «Буря». Очевидно, что в атмосфере сплетен, подозрений, вероятных утечек информации и так называемых учений, которые состояли в том, что агенты ФСБ подкладывали пакеты с сахаром в подвалы жилых домов, настоящая правда не имела шансов выплыть наружу. Единственной и обязательной была «официальная» правда: за атаки отвечали чеченские террористы. Тогдашняя московская корреспондентка французской газеты Le Monde Софи Шиаб позже вспоминала о тех драматических и ошеломляющих событиях. Она написала об одном молодом французском бизнесмене, поддерживавшем близкие контакты с Березовским и позвонившем в сентябре 1999 года в московскую редакцию Le Monde: «Во время разговора он уже не был так уверен в себе, как обычно, и отрекался от своего приятеля. “Борис предполагает очередные теракты. Он сошел с ума. Это конец. Не хочу больше иметь ничего общего с ним. Наверное, ему кажется, что, провоцируя хаос, он сумеет привести своего сильного кандидата к власти”»^[530]. Странно? В тот период происходило еще больше странных событий, хотя в некоторых случаях нужно было ждать целых два с половиной года, чтобы они просочились в прессу.

Одним из таких событий было то, что председатель Думы, Геннадий Селезнев, получил информацию о взрыве в Волгодонске за три дня до него. Это произошло 13 сентября 1999 года во время заседания Думы, о чем рассказал лидер ЛДПР Владимир Жириновский: «Кто-то из сотрудников секретариата принес записку. Я думаю, что позвонили и предупредили председателя о том, что должно случиться. Селезнев прочитал нам записку. Потом мы ждали какой-то информации о взрыве в Волгодонске в телевизионных новостях. Но когда спустя три дня случилась трагедия, только я спросил об этом председателя во время пленарной сессии 17 сентября 1999 года»^[531]. Селезнев не ответил, только выключил Жириновскому микрофон. В октябре 1999 года — уже после начала войны — российский офицер ГРУ, взятый чеченцами в плен, Алексей Галтин, дал показания в записи, высланной в The Independent: «Я знаю, кто отвечал за теракты в Москве (и Дагестане). Это ФСБ и ГРУ стоят за взрывами в Волгодонске и Москве»^[532]. Российское правительство сразу же заявило, что эти признания были сделаны под пытками и не содержат ни слова правды. Однако после возвращения в Россию Галтин повторил свою версию в интервью оппозиционной «Новой газете». Теперь уже нельзя было говорить о вынужденных признаниях.

Следующей подсказкой, которая подтверждала участие ФСБ в этих терактах, стало открытое письмо, опубликованное в «Новой газете». Его автором был Ачимез Гочияев родом из Карачаево-Черкесии, разыскиваемый полицией в связи со взрывами в подвалах домов^[533]. Гочияев признался, что перед терактами с ним связался Рамазан Дышеков, которого он знал со школы. Дышеков предложил ему поучаствовать в сделке, связанной с продажей минеральной воды. Он сказал ему, что потребуется место для хранения воды, и приказал арендовать подвалы в жилых домах в Москве и Рязани. После второго взрыва в Москве Гочияев понял, что его подставили. Тогда же он сделал вывод, что Дышеков работает на ФСБ. Он позвонил в полицию и предоставил адреса домов, где арендовал подвалы. В открытом письме Гочияев обвинял ФСБ в организации терактов на территории Москвы и вменял Дышекову в вину сотрудничество со спецслужбами. Также он требовал проведения независимого расследования международными организациями.

СЛЕДСТВЕННАЯ КОМИССИЯ ДУМЫ

В такой серьезной ситуации, когда появились подозрения, что власть использует политику террора по отношению к собственным гражданам, можно было ожидать действий с целью очищения своего имени и отведения всех подозрений. «Мысль, что спецслужбы могли иметь что-то общее со взрывами, вызвала искреннее негодование Путина, — писала Moscow Times. — «Одни только спекуляции на этой теме крайне неуместны и на самом деле являются не чем иным, как элементом пропагандистской войны против России», — сказал Путин»^[534]. Называя проведение следствия спекуляцией и сразу утверждая, что такая спекуляция является неуместной, Путин, несомненно, хотел избежать более детального расследования фактов. Проблема была в том, что факты, которые уже получили гласность, вызвали столько вопросов и противоречий, что могли только приумножить сплетни об участии власти и спецслужб в этом деле. Если бы правительству нечего было скрывать, оно бы стремилось получить максимальные результаты основательного и независимого расследования и соответственно дало бы следователям полный и неограниченный доступ ко всем документам и всей необходимой информации. Но не правительство было инициатором следствия; это сделала Дума, создавшая в 2002 году соответствующую следственную комиссию. 25 июля 2002 года члены этой комиссии организовали телемост Москва — Лондон с Александром Литвиненко, Юрием Фельштинским и Татьяной Морозовой. Первые двое написали книгу «ФСБ взрывает Россию» (издана на английском языке под названием Blowing Up Russia), в которой обвинили ФСБ в организации взрывов в России и Дагестане^[535]. Председатель думской комиссии Сергей Ковалев (экс-председатель президентской комиссии по правам человека, созданной Ельциным), жаловался, что правительство не дает информации, запрашиваемой комиссией, прикрываясь «государственной тайной»^[536].

Сокрытие тайн и нежелание сотрудничать со стороны власти — еще не все. Очень быстро стало понятно, что любая публичная критика официальных сообщений относительно тех событий просто опасна. Пример этого — история Сергея Юшенкова, члена партии «Либеральная Россия». В марте 2002 года, когда стало понятно, что руководитель Думы Селезнев еще накануне знал о будущем взрыве в Волгодонске, Юшенков утверждал, что «история с запиской только подтверждает участие ФСБ в деле взрывов, которые произошли в Москве и Волгодонске осенью 1999 года»^[537]. Вечером 17 апреля 2003 года Юшенков был застрелен перед входом на лестничную клетку московской многоэтажки, в которой он жил. Знакомый жертвы, также член «Либеральной России», Юрий Рыбаков, который позже вел следствие по делу взрывов, на страницах Moscow Times высказал предположение, что «Юшенков мог погибнуть, поскольку пробовал доказать, что ответственность за взрывы в 1999 году лежит на службе безопасности»^[538]. Примерно так же оценил ситуацию Аркадий Ваксберг, еще один член комиссии. Он написал: «Нельзя отрицать, что таким образом Юшенкову отомстили за бескомпромиссную позицию относительно чеченской войны. Он точно знал ответственных за взрывы в московских домах»^[539]. Гораздо позже, в 2010 году, на тему смерти Юшенкова высказалась Марина Салье — депутат городского совета Санкт-Петербурга, которая в начале 90-х годов прошлого века заставила Путина подать в отставку с должности заместителя мэра, узнав, что он был замешан в афере со взятками на много миллионов долларов. Она сказала, что решила покинуть публичную деятельность после того, как ее запугали во время встречи с коллегой из городского совета, Сергеем Юшенковым, для образования с ним политического союза. «Мы должны были начать политическое сотрудничество. Мы всегда хорошо понимали друг друга с Сергеем Николаевичем. [...] Когда я зашла в его кабинет, встретила там человека, которого бы не хотела видеть никогда и нигде, независимо от обстоятельств. Не скажу, кто это был. Но тогда я поняла, что пора отойти. А вскоре Сергей Николаевич погиб».

2 февраля 2004 года, после выхода книги «Байки кремлевского диггера», перед жилищем ее автора, Елены Трегубовой, взорвалась бомба. Журналистка чудом осталась жива: просто на минутку вернулась в помещение за чем-то, что оставила внутри. Именно в этот момент взорвалась бомба, расположенная перед дверью^[540]. Экс-полковник КГБ Андрей Луговой сбежал в Россию. Либерально-демократическая партия Жириновского немедленно предложила ему место в Думе, благодаря чему Луговой получил дипломатический иммунитет и избежал экстрадиции в Великобританию. После убийства Литвиненко Елена Трегубова решила выехать из России и просить политического убежища в Великобритании. Еще одной вероятной жертвой был Юрий Щекочихин, депутат Думы от либеральной партии «Яблоко», член думской антикоррупционной комиссии, а также заместитель главного редактора оппозиционной «Новой газеты». Именно Щекочихин инициировал в 2002 году проведение Думой следствия по делу взрывов. Он умер 3 июля 2003 года после агонии, продолжавшейся две недели. Были серьезные подозрения, что его отравили, но их не удалось подтвердить, поскольку результаты вскрытия оказались «государственной тайной»^[541]. Даже семье так и не показали результаты вскрытия, а «когда родные попробовали инициировать уголовное расследование, их требования были оставлены без внимания»^[542].

ЕЛЬЦИН О ВЗРЫВАХ

Борис Ельцин в своих воспоминаниях высказался о сплетнях относительно участия спецслужб во взрывах.

«В продолжающихся дебатах о Чечне я могу рассматривать это дело с любой точки зрения и воспринимать все аргументы, кроме откровенной лжи. Но сегодня, к сожалению, как в нашей стране, так и в мире, есть люди, готовые нечестно жонглировать правдой. Они говорят, что это не чеченские террористы напали на Россию, а российская армия совершила преступление против «свободного чеченского народа». Что не террористы взорвали дома в Москве, а российские спецслужбы, чтобы оправдать свои атаки. [...] Распространение такой брутальной лжи о причинах второй чеченской войны является преступлением не только с точки зрения профессиональной, но также моральной, особенно учитывая доказательства, собранные на местах взрывов в Москве. Найденные там механические устройства и взрывчатые материалы идентичны тем, которые были обнаружены на базах повстанцев в Чечне. Установлены фамилии преступников, которых обучали на базах террористов в Чечне, задержаны их ближайшие соратники. Я убежден, что это дело рано или поздно попадет в суд. Но все равно клевета продолжается. Кому-то очень выгодна поддержка этой лжи»^[543].

Ельцин написал это в 2000 году. Однако следствие, начатое спустя два года, было преждевременно остановлено из-за недостаточного сотрудничества со стороны правительства, и хотя прошло 13 лет, все еще никто из чеченских террористов не предстал перед судом по делу взрывов 1999 года. Все, что связано с теми событиями, было объявлено властью «государственной тайной», а множество, огромное множество странных событий и многочисленных невыясненных обстоятельств, которые позволяли сделать вывод, что за взрывами стоят спецслужбы, осталось без основательного исследования, а часто было просто скрыто. Согласно докладу, опубликованному Amnesty International, «ответственность за взрывы» [в Москве и Волгодонске], скорее всего, лежит на ФСБ. Вопрос о существовании государственного терроризма в России по сей день остается открытым. Похоже на то, что действующие в то время российские спецслужбы реализовали зловещий сценарий смены власти в Кремле, используя в качестве фона картинку ландшафта после взрывов»^[544]. Аркадий Ваксберг, член следственной комиссии Думы, пришел к похожим выводам. Он написал: «Снова и снова происходили убийства и попытки убийств, инициированные, как мы видим по открытым источникам, Кремлем и Лубянкой [ФСБ], очень часто в ошеломляющих количествах и неимоверного уровня жестокости. Я имею в виду прежде всего взрывы, состоявшиеся накануне выборов нашего любимого президента»^[545]. Дэвид Сэттер сказал еще конкретнее: «Как логика политической ситуации, так и вес собранных доказательств наверняка наталкивают на мысль, что именно российская власть ответственна за взрывы в жилых домах в больших городах. В этих покушениях погибло много детей, тела которых, если удавалось их найти, были разорваны на куски. Никто, наверное, не сомневается, что люди, способные на совершение такого преступления, независимо от того, какое положение они сейчас занимают, не отдадут власть добровольно, а ответом на угрозу для своего поста будет введение диктатуры»^[546].

Глава двенадцатая

Вторая чеченская: война Путина

Вторая война в Чечне началась 22 сентября 1999 года. В этот день Россия впервые применила воздушные атаки в Чечне. После них в начале октября началось наступление наземных войск. Приблизительно через десять лет, 16 апреля 2009 года, российское правительство официально объявило об окончании войны и победе российской стороны, несмотря на то, что бои все еще продолжались. Конфликт длился почти 10 лет, это почти столько же, сколько продолжалась военная интервенция в Афганистане. Разница была в том, что о чеченской войне говорили не «война», а «контртеррористическая операция», сокращенно — КТО. Вторая чеченская война была еще более брутальной и жестокой, чем первая. С российской стороны чувствовалась отчетливая потребность мести, наказания чеченцев за поражение России в предыдущем конфликте. Это привело к началу тотальной войны, в которой не обращали внимание на законы и обычаи войны или права человека, а тем более на право на жизнь гражданского населения Чечни. Действия российской армии можно поделить на шесть категорий:

• налеты;

• использование наемников (контрактников);

• проведение чисток (зачистки);

• создание так называемых фильтрационных пунктов;

• осуществление «насильственных исчезновений»;

• чеченизация.

НАЛЕТЫ: МАССОВЫЕ УБИЙСТВА

Во время первой чеченской войны столица Чечни, Грозный, бомбардировалась в течение нескольких месяцев. В результате количество людей, которые погибли вследствие налетов, в истории современной Европы уступает разве что количеству убитых во время налетов на Дрезден во время Второй мировой. В первой чеченской войне российская сторона тоже понесла серьезные потери. Во второй российское руководство усвоило урок, вынесенный из военных действий НАТО в Косово несколькими месяцами ранее. Избрали новую стратегию: бомбардируем до победного и ведем войну на расстоянии, избегая таким образом больших потерь. Но война НАТО против Сербии опиралась на стратегию проведения высокоточных бомбардировок и использование «умного» оружия, благодаря чему можно было рассчитывать на минимизацию жертв среди гражданского населения и уничтожение инфраструктуры нестратегического значения. В случае второй чеченской войны никто не использовал такую стратегию. «Количество жертв среди гражданского населения не интересовало общественное мнение в России и за границей (за исключением деятелей организаций по правам человека, которые в России на самом деле не имеют абсолютно никакого влияния), соответственно Москва вообще не принимала во внимание эту проблему»^[547]. По словам российского военного эксперта Павла Фельгенгауэра, «количество убитых, преимущественно гражданских, и материальные потери были огромными. [...] Во многих местах российские силы совершали военные преступления, сознательно нападая на гражданское население, что совершенно противоречит Женевской конвенции. Есть достоверные доказательства использования во время зимней кампании 2000 года против чеченских городов и сел так называемой тяжелой огнеметной системы (TOC-1), наземной установки для запуска зажигательных ракет, которую в российской армии называют «Буратино». Третий протокол Женевской конвенции, подписанный в 1980 году, четко запрещает использование «зажигательных ракет в местах скопления гражданского населения, даже если атакуются военные цели»^[548].

Эффект от использования зажигательных ракет описывается ниже: «Типовой снаряд состоит из емкости с топливом и двух отдельных взрывчатых устройств. После запуска снаряда первое взрывчатое устройство на соответствующей высоте взрывает емкость с топливом, которое опадает густым туманом на большую территорию. Второе взрывчатое устройство детонирует в тумане и создает мощную взрывную волну. Давление воздуха убивает даже людей, прячущихся в подвалах и бункерах. Те, которые не погибли от взрыва, — сгорят».

Российские вооруженные силы использовали также баллистические ракеты «Точка» и «Точка-У». Их боевая дальность использования — 120 км, а в момент взрыва они могут накрыть осколками площадь до 7 гектаров. По Фельгенгауэру, «использование оружия массового поражения, например зажигательных и баллистических ракет, против гражданского населения, несомненно, было утверждено в Москве, что может связывать лично президента Путина и главнокомандующих российской армии с военными преступлениями»^[549]. Как утверждает Якоб Кипп, эксперт по российским вооруженным силам, работающий в Канзасском университете, специфика российской армии в том, что она более склонна к военным преступлениям, чем западные. «Для россиян каждая война — «тотальная». [...] Когда уже принято решение о начале войны, никто не задается вопросом об определении границ ее проведения»^[550]. Россияне определяют такую ситуацию термином «беспредел», что означает «без ограничений». В результате это приводит к пыткам, жестокости и необоснованному насилию, которые по определению остаются безнаказанными.

Количество жертв среди гражданского населения в Грозном не было таким огромным, как зимой 1994/1995, главным образом потому, что много жителей, хорошо помня события времен первой чеченской войны, сбежали в соседние республики, преимущественно в Ингушетию. Во время воздушной кампании границу пересекли около 250 тыс. гражданских, то есть почти четверть всего населения Чечни. Однако ограничение количества жертв среди гражданского населения, в понимании российского правительства, не было приоритетным. Эмма Гиллиган сделала невероятно детальный и шокирующий репортаж, из которого совершенно понятно, что российское правительство не сумело обеспечить для гражданского населения безопасных путей эвакуации из зоны конфликта. «Провал эвакуации столицы стал своего рода символом. Это был решающий момент, когда российское правительство без капли стыда продемонстрировало, что готово подвергнуть опасности гражданское население в результате массовой бомбардировки только для того, чтобы занять столицу». Шестого декабря 1999 года российские войска скинули на Грозный листовки, в которых требовали, чтобы гражданские лица покинули город в течение пяти дней, иначе их ждет уничтожение. На то время в городе оставалось от 15 до 40 тыс. гражданских. «По этой брутальной логике, можно было пожертвовать жизнью каждого из этих тысяч гражданских, которые не могли убежать в силу возраста, состояния здоровья или нехватки средств, ради победы над несколькими тысячами сепаратистов». Обещание налетов, в результате которых должны были пострадать наименее защищенные граждане республики, вызвало протесты по всему миру. Под их давлением российское правительство решило открыть, правда, слишком поздно и нехотя, два эвакуационных пути из города. Гиллиган писала: «Провал эвакуации мирного населения стал одним из самых больших поражений российской власти и ее принципов, как в случае первой чеченской войны, так и в случае второго конфликта. Этот провал [...] только подтвердил нарастающее убеждение среди гражданских в том, что блокировка их в городе была частью большой кампании по расовому уничтожению»^[551].

КОНТРАКТНИКИ: ДОБРОВОЛЬЦЫ С ПРЕСТУПНЫМ ПРОШЛЫМ

В первую чеченскую воевали в основном плохо обученные призывники, не проявлявшие особого энтузиазма в боях, поскольку, несмотря на значительное преимущество в вооружении, они не представляли серьезной проблемы для сверхмотивированных чеченских боевиков. Именно поэтому в российской армии наряду с обычным призывником появился новый тип солдата — контрактник. Они подписывали с армией базовый контракт на полгода, по российским меркам, были прекрасно оплачиваемыми, получая ежедневно 800 рублей (приблизительно $25)^[552].

Большинство из них были демобилизованными представителями бывших советских вооруженных сил, которые после увольнения работали в частных охранных агентствах (а таких в России зарегистрировано почти 12 тыс.). Самое известное из них, «Альфа», работавшее в Москве, было создано бывшими служащими спецназа (специальных сил КГБ) и связано с международной фирмой Armor Group^[553].

Правительство наверняка было заинтересовано в том, чтобы «такие фирмы, в отличие от их сотрудников, не соблюдали многие аспекты международного права и, например, не подпадали под действие Международного трибунала. [...] Таким образом, правительства могут видеть в использовании частных вооруженных сил (ЧВС) способ не только экономии денег, но также и решения нетипичных, политически щекотливых, потенциально опасных ситуаций. В таких делах, действуя осторожно, ЧВС могут быть незаменимыми. Поскольку они с готовностью отправляются в места, где правительство хотело бы утаить свое присутствие, в ситуациях, вызывающих «обоснованные сомнения», — это решение. Поэтому правительства могут обращаться к ним за помощью там, где, по их мнению, можно провести незаконную операцию либо встретить общественное сопротивление, или там, где их действия требуют обойти ограничения относительно военных операций или использования вооруженных сил. [...] [Однако связанный с этим] риск понятен — сотрудники ЧВС могут избежать ответственности за совершенные убийства, торговлю людьми, изнасилования, нарушения прав человека и т. д.»^[554].

Эти риски стали роковой реальностью второй чеченской войны. Контрактники, отправленные на фронт, значительно повлияли на характер этого конфликта. Солдаты-призывники не были ангелами или кисейными барышнями — в этой группе можно было ожидать среднестатистического для нормального общества количества садистов, — но в большинстве своем это были обычные люди, мужчины, которые росли в провинциальных, скромных семьях и старались соблюдать хотя бы минимальные приличия в сложившихся обстоятельствах. Контрактники были людьми совершенно другого типа.

По словам Павла Фельгенгауэра, «много солдат-контрактников дали свое согласие, но проверка желающих принять участие в операции в Чечне была проведена очень поверхностно, в результате большинство из них попало на фронт без дальнейшего отбора и подготовки. Среди тех, кто согласился, хватало пьяниц, подонков и представителей самых нижних слоев населения»^[555].

Солдаты-контрактники воевали без мундиров. Очень скоро они создали свою униформу: «банданы, лисий хвост на спине, солнцезащитные очки и татуировки — все это свидетельствовало об их статусе и было частью их образа»^[556].

Томас де Вааль, встречавший этих солдат на контрольно-пропускных пунктах в Чечне, описывает их так: «Очень часто это были люди, ранее судимые. Их плечи покрывали татуировки, на головах — банданы [sic!]. Они больше напоминали членов банды, чем какую-нибудь современную европейскую армию. Были враждебно настроены по отношению к журналистам»^[557]. Солдаты-контрактники быстро создали себе имидж брутальных убийц и мародеров, которые средь бела дня выносили добычу из ограбленных домов^[558].

ЗАЧИСТКИ: ЭТНИЧЕСКИЕ ЧИСТКИ

Контрактники вместе со спецназом сыграли главную роль в действиях российской армии по очищению оккупированных территорий, так называемых «зачистках». Эти действия проводили по ночам или под утро, хотя случались также акции, проведенные при дневном свете. Армия окружала отдельное село, плотно отрезая его от мира. После этого на территорию села заходили небольшие группы в количестве от 6 до 8 человек и начинали обыски домов, улица за улицей. Их не сопровождали никакие свидетели, не было никаких официальных ордеров на обыски, лица солдат обязательно были закрыты балаклавами или разрисованы маскировочной краской, чтобы сделать идентификацию невозможной. По этой же причине были скрыты номера автомобилей. Сокрытие личности имело для солдат ключевое значение, поскольку эти подразделения участвовали в самых ужасных преступлениях. Официальной причиной проведения обысков была необходимость проверки документов данной группы чеченцев и обнаружение членов «нелегальных вооруженных формирований». На самом же деле зачистки превращались в казни без суда и следствия, пытки, поджоги и кражи. Особой огласке были преданы события в поселке Новые Алды, где 5 февраля 2000 года солдаты бросали гранаты в подвалы, наполненные гражданскими лицами, и поджигали дома с запертыми в них жителями^[559]. Во время этой операции без суда и следствия были убиты 56 гражданских лиц.

Слово «зачистка» зимой 1999/2000 стало одним из самых употребимых в России. В декабре 1999 года еженедельник «Московские новости» опубликовал список «слов года» — «зачистка» заняла первое место. Эмма Гиллиган проанализировала его путь в российских медиа: «В конце 1999 года употребление слова «зачистка» в прессе и повседневной речи достигло тревожного уровня, распространяясь со скоростью инфекционной болезни. С сентября 1999 до 2005 года в контексте второй чеченской войны зачистка появилась в заголовках 787 раз, в текстах статей — 10 730 раз. Существительное «зачистка», которое является производным от глагола «зачистить» [...], употреблялось в значении очищения территории от людей, подозреваемых в принадлежности к чеченским боевикам или их поддержке. Слово «зачистка» утратило нейтральное, необидное значение и начало обозначать действия, в ходе которых чеченских мужчин и женщин забирали с полей, заводов и школ — буквально хватали их для установления личности, задержания или прямого уничтожения, как правило, на территории, где проводилась зачистка. Этот метод вызывал в памяти популярную в гитлеровской Германии метафору — völkische Flurbereinigung (этническая консолидация земель)»^[560].

Сходство этого определения с сербским выражением etnicko ciscenje (этническая чистка), проявившимся в реалиях войны в бывшей Югославии несколькими годами ранее, было поразительным. Речь идет не только об общей этимологии, но и о значении. Однокоренным для слова «зачистка» в русском языке является «чистка». В 30-х годах прошлого столетия по приказу Сталина уничтожение сотен тысяч членов партии, интеллектуалов и кулаков, было названо «большой чисткой». Соответственно, слово «зачистка» имеет двойное значение, напоминая, с одной стороны, этнические чистки на территории бывшей Югославии, а с другой — сталинские методы. Однако не стоит забывать, что проведение этнических чисток, особенно среди мусульманских народов, имеет в России многовековую традицию. Джон Данлоп вспоминает, что «в мае 1856 года граф Киселев информировал крымские власти о том, что Александр [царь Александр II] был заинтересован в «очищении» (Киселев употребил это слово) Крыма от максимального количества татар»^[561]. О том, что царизм был заинтересован в захвате сопредельных земель, но совершенно не хотел принимать чужие народы, лучше всего свидетельствует реплика, прозвучавшая из уст одного из царских министров: «России нужна Армения, но ей совершенно не нужны армяне»^[562].

В 2005 году действующая в России организация «Мемориал», занимавшаяся защитой прав человека, оценила количество жертв зачисток среди гражданского населения — от 2 до 3 тыс. человек^[563]. Но под зачистками понимались не только убийства, но также и экономические явления. Это были очень хорошо организованные ограбления. Олег Орлов, один из руководителей организации «Мемориал», писал, что «эти действия чаще всего сопровождались преступлениями против местного населения. Самым распространенным из военных преступлений было массовое ограбление. Не обязательно армия или полиция отбирали у людей деньги. Это были организованные действия, во время которых откровенно, на глазах общественности, собственность людей грузилась в автомобили и бронированные машины. Здесь идет речь не о действиях нескольких недисциплинированных солдат, а о поступках, откровенно санкционированных офицерами. Для военных это был бизнес»^[564]. Общей нормой стали коррупция и грабежи. Со временем это явилось полуформальной практикой как для рядовых, так и для офицеров, которые вскоре начали вести себя как «военные предприниматели». Война была для них поводом для наживы. На этот коммерческий аспект войны в Чечне обращал внимание Герфрид Мюнклер. Он писал: «Обе стороны конфликта в Чечне ведут себя так, что нельзя уже провести четкую грань между военными действиями и преступностью». Военные преступления здесь связаны с общей преступностью, поскольку «действующие лица этих войн имеют многочисленные контакты с представителями организованной преступности, продавая им добычу или обменивая на запрещенные товары, а также покупая оружие и амуницию»^[565]. Относительно войны в Чечне особенно беспокоит то, что эти преступления совершали не какие-то банды или неорганизованные боевики, действовавшие в какой-то далекой и забытой стране, а специальные силы и регулярная армия мощного европейского государства, представитель которой заседает в Совете Европы^[566].

ФИЛЬТРАЦИОННЫЕ ПУНКТЫ: УКРЫВАТЕЛЬСТВО ПРАКТИКИ ПЫТОК

Одновременно с зачистками появились так называемые фильтрационные пункты. Это были зоны временных арестов. Их создали в ответ на международные и внутренние протесты против использования пыток в тюрьмах в Чернокозове. Лишенные централизованной структуры самосоздаваемые фильтрационные пункты позволяли продолжать преступную практику без осложнений со стороны критически настроенных свидетелей. «Пытки были чем-то привычным во временных тюрьмах, — писала Гиллиган. — Там, в отличие от Чернокозова, пытки применяли в специально обустроенных машинах, палатках и даже в полевых условиях. Автомобили для пыток стали окончательным символом безнаказанности преступников — это не имело ничего общего с официальным арестом со свидетелями. Чаще всего использовались следующие виды пыток: поражение током гениталий, пальцев на ногах и руках [...], удушение целлофановыми пакетами, отрезание ушей, наполнение ротовой полости нефтью, травля собаками, так чтобы они грызли ноги задержанных, порезы ножом и вырезание крестов на спинах арестованных»^[567]. В 2000 году функционировало около 30 фильтрационных пунктов, где удерживалось от 10 до 200 тысяч человек^[568].

ИСЧЕЗНОВЕНИЯ ЛЮДЕЙ И ВЗРЫВЫ ТЕЛ

Операции по зачистке проводили люди в масках, фильтрационные пункты создавались на несколько недель — неделю, а иногда всего на пару дней в цехах опустевших заводов, в школах, палатках или автобусах, это давало палачам карт-бланш и освобождало от мороки со свидетелями. Задействованные в этих акциях специальные российские подразделения прикладывали максимум усилий, чтобы сохранить тайну. Во-первых, нужно было скрывать собственное участие, во-вторых, не разглашать название военного подразделения или правительственной структуры, на которую оно работает, в-третьих, сохранить в тайне то, что делалось, в-четвертых, что не менее важно, надо было скрыть результаты этой деятельности. Все это приводит нас к очередной характеристике этого конфликта, который Анна Политковская назвала «грязной войной»^[569]. Операции по зачистке, проводившиеся в первые годы войны, вылились в массовые убийства гражданского населения. При этом, если бы позже массовые захоронения были обнаружены, можно было бы определить количество тел. А тело гражданского лица, найденное в массовом захоронении, является доказательством военного преступления. Даже если бы исполнители не были немедленно идентифицированы (а полиция и следственные органы не прикладывали особых усилий к их установлению и предъявлению обвинений), то надолго сохранился бы риск, что они будут опознаны позже. Поэтому в Чечне появились совершенно новые методы. Стали исчезать люди. Их выводили из домов вооруженные типы в масках, передвигавшиеся на бронированных машинах. Семьи исчезнувших не знали, где их удерживают и что с ними.

В 2002 году количество исчезнувших доходило до ста человек в месяц^[570]. Согласно подсчетам Amnesty International, опубликованным в 2010 году, с начала второй чеченской войны исчезло от 3 до 5 тыс. человек. Однако активисты отмечали, что реальное количество жертв должно быть больше, поскольку в господствовавшей тогда атмосфере страха не обо всех исчезновениях заявляли в полицию^[571]. Если массовые захоронения будут обнаружены, это скомпрометирует исполнителей преступлений. Для того чтобы скрыть убийства жертв похищений, ответственные за них должны были сделать так, чтобы тела погибших тоже исчезли. «Взрывание тел — живых или мертвых — [...] стало новейшим методом в деятельности федеральной армии в этом конфликте, — писала в октябре 2002 года корреспондентка The Guardian. — Примером самого результативного применения этого метода стали события 3 июля [2002 года], когда в селе Мескер-Юрт был связан и взорван 21 человек — мужчины, женщины и дети, — а их останки сброшены в ров. Такой метод лишения жизни жертв был, с точки зрения исполнителей, высокоэффективным, поскольку делал невозможным подсчет тел и вообще их обнаружение»^[572].

В 2003 году взрывание тел стало широко распространенной практикой. «Жители и правозащитники утверждают, что фрагменты разорванных тел находят по всей территории, где идет война. Армия, вместо того чтобы пытаться прекратить нарушение прав человека, кажется, делает все возможное, чтобы стереть следы этих преступлений... — утверждали критики, — депутат и правозащитник Сергей Ковалев допускает, что такая политика должна усложнить независимым наблюдателям установление связи между конкретными телами и солдатами, производившими аресты»^[573]. Сталин высказывался похоже: «Нет человека — нет проблемы». Действительно, диктатор решал свои проблемы, ликвидируя соответствующих людей. Действующие в Чечне специальные российские подразделения цинично переделали поговорку Сталина по-своему: «Нет тела — нет проблемы». «Аналогия с «грязной войной» в Аргентине была вполне обоснованной, — писала Гиллиган. — Применяемая тактика со временем начала напоминать деятельность хунты Хорхе Видела, руководившей страной в 1976–1983 годах»^[574]. В годы диктатуры Видела погибли от 9 до 30 тыс. человек. Во время vulos de la muerte («полетов смерти») люди выбрасывались из самолета и оказывались в Атлантическом океане и в Рио-де-ла-Плата. То же самое происходило в Чечне, но на суше. Один из российских солдат в интервью Маури Рейнольдс сказал: «Мы выбрасывали боевиков из вертолетов. Нужно было подобрать соответствующую высоту. Мы не хотели, чтобы они погибли на месте, они должны были страдать перед смертью»^[575].

Согласно первой статье Международной конвенции для защиты всех лиц от насильственных исчезновений, принятой Генеральной ассамблеей ООН 20 декабря 2006 года, «1. Никто не может подвергаться насильственному исчезновению. 2. Никакие исключительные обстоятельства, какими бы они ни были, будь то состояние войны или угроза войны, внутренняя политическая нестабильность или любое другое чрезвычайное положение, не могут служить оправданием насильственного исчезновения». Вторая статья утверждает, что «для настоящей Конвенции насильственным исчезновением считается арест, задержание, похищение или лишение свободы в любой другой форме представителями государства или же лицами или группами лиц, действующими с разрешения, при поддержке или с согласия государства, при последующем отказе признать факт лишения свободы или сокрытии данных о судьбе или местонахождении исчезнувшего лица, вследствие чего это лицо оставлено без защиты закона». В пятой статье читаем: «Широко распространенная или систематическая практика насильственных исчезновений является преступлением против человечности»^[576]. Кроме того, в пункте седьмом, параграф 1 (і) Римского статута Международного уголовного суда насильственные исчезновения лиц также определяются как преступление против человечности. Преступления, совершенные в Чечне, стране, пережившей «распространенную и систематическую практику насильственных исчезновений», несомненно, подпадают под определение «преступления против человечности» как в Конвенции ООН, так и Римском статуте.

ЧЕЧЕНИЗАЦИЯ

В октябре 1999 года тогдашний премьер Путин обещал, что война в Чечне будет короткой и закончится с небольшими потерями с российской стороны. Сами чеченцы, сказал он, а не россияне, будут воевать с бандитами и террористами. Павел Фельгенгауэр прокомментировал это так: «Иногда складывалось впечатление, что вернулся Никсон и говорит о «вьетнамизации войны». Объявленная Путиным чеченизация стала очередным отличием между первой и второй чеченскими кампаниями. Вторая фаза войны, в которой с каждым разом все более важную роль начинали играть чеченские союзники россиян, началась 5 октября 2003 года, с момента провозглашения российским правительством имама Ахмада Кадырова (отца нынешнего руководителя, Рамзана Кадырова) президентом Чечни. Это решение существенно повлияло на характер ведения войны. Люди Кадырова имели своих информаторов во всех городах, поэтому зачистки начали проводить только в отдельных местах, они стали адресными. В результате количество жертв постепенно начало уменьшаться. Это не значит, что борьба чеченцев с чеченцами была менее брутальной, но, несомненно, не имела расистского подтекста, свойственного наступательным действиям россиян в течение первых двух лет войны.

Джонатан Литтелл, французско-американский писатель, лауреат престижной Гонкуровской премии, которая присуждается во Франции в области литературы, в 90-х годах прошлого столетия работал в Чечне от гуманитарных организаций, а в 2009 году снова туда вернулся. Он находился под огромным впечатлением от полностью отстроенного центра Грозного. «Уже с самолета я мог увидеть, насколько масштабными были эти мероприятия: все жилые дома вдоль улицы выглядели новыми — имели зеленые крыши и ярко-желтые фасады. [...] В центре все, абсолютно все, новое — не только полностью отреставрированные красивые дома XIX века вдоль проспекта, но и тротуары, брусчатка и газоны с автоматическим поливом»^[577].

Литтелл видел современные рестораны, величественную мечеть, названную в честь Ахмада Кадырова, которая является копией известной Голубой мечети в Стамбуле, а также восстановленный православный собор с позолоченными куполами. Главная улица города, бывший проспект Победы, переименована в проспект Путина. Литтелл подытожил это таким образом: «Можно было соблазниться и утверждать, что в Париже осталось больше следов Второй мировой войны, чем в Грозном после двух войн»^[578]. Чеченский президент — протеже Путина Рамзан Кадыров, отец которого был убит в апреле 2004 года, владеет Чечней как султан, настоящий восточный деспот, а подчиненные ему добровольческие отряды — кадыровцы — вселяют страх и поддерживают в республике состояние непрерывного террора^[579]. Эта система существует исключительно благодаря «особенным связям» между Кадыровым и Путиным. Но режим Рамзана делает явными границы путинской чеченизации. Поскольку с каждым днем все больше бывших сепаратистов присоединяются к Кадырову, «[российское правительство] будет вынуждено всерьез задуматься над одним из аспектом проводимой Рамзаном политики: его широким сотрудничеством с бывшими борцами за независимость»^[580]. Если бы Рамзан внезапно исчез, построенная им феодальная структура, которая базируется на лояльности чеченского лидера к президенту Путину, могла бы и развалиться, и Москва тогда бы стояла перед необходимостью конфликта с 200 тыс. хорошо вооруженных чеченцев. Когда 16 апреля 2009 года Москва объявила, что контртеррористическая операция (КТО) официально завершилась, главным победителем оказался Рамзан Кадыров, который в результате конфликта получил практически абсолютную автономию, базирующуюся исключительно на декларациях лояльности. По словам российского политического комментатора Сергея Маркедонова, «с 2003 года Кадыровы — сначала отец, потом сын — успешно устраняют очередные проявления присутствия Федерации в республике. Это происходит не быстро, но систематически»^[581]. В свою очередь Чарльз Кинг и Райан Менон отмечают: «Москва постоянно озабочена тем, что он [Рамзан Кадыров] построил государство в государстве, создавая прецедент для более ловких чеченцев, черкесов и жителей других азиатских республик, которые однажды могут захотеть получить такую же фактическую автономию, а может быть, даже независимость, которую не сумели отвоевать предыдущие поколения»^[582]. Победа, объявленная весной 2009 года российским правительством после официального завершения войны, оказалась пирровой; не только потому, что Кадыров с течением времени все меньше контролируется Москвой — это отметили также российские аналитики^[583], — но прежде всего потому, что конфликт начал распространяться на соседние государства, Дагестан и Ингушетию, где разгорелась безжалостная партизанская война. «[Чеченский] конфликт распространился и вызвал метастазы», — писала Foreign Policy спустя четыре месяца после официального «завершения» войны в Чечне^[584]. Впрочем, сама Чечня была далека от мира. Это стало понятно после публикации рапорта Томаса Гамарберга, комиссара по правам человека Совета Европы. Он сообщал, что в 2009 году в Чечне количество терактов, убийств и похищений увеличилось, по сравнению с 2008 годом^[585]. Самым громким было убийство Натальи Эстемировой, активистки правозащитной организации «Мемориал», похищенной и убитой 15 июля 2009 года. Повстанцы, несмотря на жестокие преследования, продолжали действовать. 29 августа 2009 года произошло внезапное нападение на дом Рамзана Кадырова на его родине, в Центарое, а позже, 19 октября, смертник напал на чеченский парламент. Российский комментатор охарактеризовал первое из этих событий как «чрезвычайное», поскольку «последнее из нападений бьет в самое сердце вертикали власти на Кавказе». Позже он добавил, что «нападение в Центарое показало, насколько беспомощен в таких случаях режим Кадырова, многими считающийся самым успешным на Северном Кавказе»^[586]. Беспомощность Кадырова в то же время указывает на то, что, несмотря на позорную силу кремлевской «вертикали власти», режим Путина является таким же уязвимым в определенных ситуациях. В интервью для французской газеты Le Monde аналитик Лилия Шевцова высказалась о ситуации на Кавказе таким образом: «Все в регионе выходит из-под контроля, мы имеем там антиконституционное образование, Чечню. Никто об этом не говорит, но это на самом деле унижение для федеральной власти. Мы имеем там феодальную державу, «султанат», что означает клановость и авторитаризм, финансово поддерживаемый Москвой. [...] Такая ситуация вызывает сопротивление среди молодежи и склоняет ее к бунту как против режима, так и против федеральной власти. Теракты происходят почти каждый день»^[587].

ВОЙНА В ЧЕЧНЕ И ЕВРОПЕЙСКИЙ СУД ПО ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА

Последнее различие между двумя чеченскими кампаниями состоит в том, что во время второй Российская Федерация была уже полноправным членом Совета Европы, одной из самых престижных международных организаций, которая занимается защитой прав человека. Россия вступила в Совет 28 февраля 1996 года, то есть в то время, когда первая чеченская война постепенно заканчивалась. Ожидалось, что Совет осудит военные преступления в Чечне, но, к сожалению, реакция Совета Министров при Совете Европы была довольно сдержанной. Кроме временного лишения права голоса в 2000 году, продолжавшегося несколько месяцев, Москва не ощутила никаких последствий своих действий^[588]. Помимо того, Европейский суд по правам человека получил возможность сыграть существенную роль в этом деле, поскольку в Суд начали обращаться все больше россиян и чеченцев. В начале 2007 года против Российской Федерации было подано 19 300 исков, что составило 21,5% от всех исков граждан стран-членов. Под конец того года общее количество дел против России составило уже 20 тыс., соответственно 26%. В конце 2008 года их количество достигло 27 246, что составило 28% от всех исков^[589].

Европейский суд по правам человека в Страсбурге был для чеченских граждан последним шансом изменить приговоры, вынесенные коррумпированной юридической системой России. В большинстве случаев дела заканчивались победой истца. 26 января 2006 года Россия впервые была осуждена за применение пыток^[590]. Российская власть послушно выплатила все штрафы, но отказалась вносить изменения в судебную систему, как того требовало вступление в Совет Европы. Поскольку Европейский суд по правам человека воздержался обязывать Россию к открытию новых судебных дел для наказания виновных и публичным извинениям перед семьями жертв, это привело к созданию циничной практики, напоминавшей средневековый «салический закон» (Lex Sailed), согласно которому в случае признания власти виновной она выплачивала своего рода «штраф» семьям погибших. Предусматривалось, что «цена ответственности за исчезновение человека — 35 тыс. евро»^[591]. Очевидно, что для семей жертв такие решения суда были «лучше, чем ничего», но они не восстанавливали оскорбленное чувство справедливости. Вместе с тем для среднестатистического россиянина решения Суда по правам человека были еще одним доказательством неприязненного отношения Европы к России. Прокремлевская газета «Правда» писала: «Европа (особенно Польша) всегда не любила Россию и опасалась ее, но не имела смелости сказать это открыто. [...] Задайте поиск в интернете на тему «Европейский суд в Страсбурге чеченцы» — увидите, сколько дел выиграны на тему получения компенсаций от РФ. При этом основания дел, скажем так, сомнительны»^[592]. С другой стороны — скопление исков совершенно парализовало работу Суда, который был просто завален огромным количеством дел. В то же время Россия пытается блокировать следующие иски. Российская власть старается со своей стороны уменьшить скопление исков путем все большего давления на юристов-истцов из России и Чечни. Эти преследования должны отбить охоту у граждан к поиску справедливости в Страсбурге.

ТАК ВСЕ-ТАКИ ГЕНОЦИД?

Вторая чеченская война — это прежде всего бесконечная череда преступлений, большинство которых можно квалифицировать как военные преступления и преступления против человечности — к этой категории можно отнести массовые налеты на Грозный, использование запрещенного зажигательного оружия и кассетных бомб в первые месяцы конфликта, а также убийства гражданских лиц без суда и следствия во время зачисток, пытки, насильственные исчезновения, взрывание тел, организованные грабежи и другие акты террора.

Существенным вопросом является оценка, устроили ли россияне геноцид. Мы не владеем точными данными относительно количества жертв, знаем только приблизительные цифры, отличающиеся в зависимости от источников. Уве Гальбах писал в феврале 2005 года — за четыре года до официального завершения «контртеррористической операции», — что, по разным оценкам, «в результате двух войн, то есть с 1994 года, погибло от 10 до 20% населения Чечни. В первой войне это количество колеблется от 35 тыс. до почти 100 тыс. жертв. [...] Во второй войне [...] в конце лета 2002 года правозащитники подсчитали, что [количество] жертв среди населения — 80 тыс. погибших»^[593].

Спустя пять лет Джонатан Литтелл назвал количество жертв в двух войнах — 200 тыс.^[594]. Согласно другому автору, «количество жертв достигает 300 тыс. погибших». Хотя позже он добавляет, что «вероятно, это количество преувеличено»^[595]. В эти подсчеты не включают беженцев, которые покинули территорию республики, а их число может доходить до 100 тыс. Правдоподобным выглядит признание общего количества погибших в обоих конфликтах между 150 и 200 тыс. Среди убитых мужчин, женщин и детей преобладали гражданские лица. Это значит, что в обоих конфликтах уничтожено от 15 до 20% населения Чечни^[596]. Мы можем сравнить эти данные с другими известными конфликтами в истории. Даниэль Гольдхаген считал, что «Пол Пот [уничтожил] наибольшее число жителей страны в процентном соотношении — почти 20% камбоджийцев, то есть в целом около 1,7 млн людей»^[597]. Очевидно, что Пол Пот был жестоким масштабным убийцей, количество его жертв во много раз превышает количество чеченцев, убитых в двух войнах в республике. В то же время процент убитых в обоих случаях — по приказу Пола Пота и вследствие приказов Кремля — представляет собой сопоставимые числа. Можно утверждать, что размышления о возможном совершении геноцида россиянами в Чечне являются небезосновательными.

Конечно, мы не должны забывать об известной проблеме намерений. Согласно международным конвенциям, чтобы говорить о геноциде, сначала нужно доказать, что убийства были совершены с определенной целью. Целенаправленно ли российское правительство убило значительную часть чеченского населения? Это нельзя доказать без соответствующих документов (письменных приказов военным руководителям, изданных политическим руководством, протоколов заседаний Совета Безопасности Российской Федерации и т. д). Только они окончательно развеяли бы сомнения. Но такие ли доказательства нам действительно нужны? Даниэль Гольдхаген возражает. По его мнению, «не намерения должны быть критерием для квалификации преступления как геноцида». И добавляет: «Почему в случае ликвидации большой группы людей каким-либо другим способом, кроме ведения военных действий в целях обороны, мы должны исключить из размышлений понятие геноцида, несмотря на доказательства массовых убийств и массовой ликвидации?»^[598]

Нет сомнений, что само по себе «ведение военных действий в целях обороны» не привело бы к смерти стольких людей в Чечне. Если допустить, что в обеих чеченских войнах принимали участие от 15 до 20 тыс. боевиков, получается, что за каждого чеченского партизана россияне убили 9–10 гражданских. Убийство гражданских лиц в таких масштабах никоим образом не должно быть названо оправданной жертвой среди гражданского населения. Правозащитник Сергей Ковалев писал в феврале 2000 года, когда совершались постоянные налеты на Грозный: «Российская армия хорошо подготовлена к геноциду. Она доказала это во время предыдущей войны так, как и недавно в местности Алхан-Юрт, когда профессиональные военные расстреляли около 40 безоружных жителей — без каких-либо причин. Это также доказывают официальные заявления, в которых говорится об использовании вакуумных бомб в Чечне — страшное оружие, уничтожающее всех, кто находится на территории взрыва, даже людей в убежищах. Новым аспектом в этой ситуации является факт, что на этот раз все российское общество готово принять геноцид. Общество уже не отбрасывает насилия и жестокости»^[599].

Гольдхаген не имеет никаких сомнений относительно Чечни. «Государства и их руководство молчаливо поддерживают своих сторонников или другие сильные государства, когда те допускают массовые убийства или масштабную ликвидацию. Они часто молчат или высказывают формальные незначительные возражения. Именно так — высказывая несколько завуалированных возражений — большинство стран отреагировало на массовые убийства и широкомасштабное уничтожение собственности, совершенные Россией в Чечне»^[600].

Вероятность привлечения членов российского правительства к суду за военные преступления и преступления против человечества невелика, хотя в наличии имеются все необходимые инструменты. Мы имеем важное решение Европейского суда по правам человека по делу Ахмадова и других против России. Это дело связано с нападением 27 октября 2001 года, когда российские солдаты обстреливали с вертолета людей, работавших в поле возле села Комсомольское. Суд решил, что это нападение нарушало пункт 2 Конвенции (касающийся права на жизнь).

В обосновании приговора судья сказал о «вооруженном конфликте» в Чечне. Это был первый раз, когда в суде прозвучало такое определение. Во всех предыдущих приговорах суд говорил о «подавлении вооруженного восстания». Amnesty International подчеркивает важность этого приговора: «Признание того, что в Чечне происходит вооруженный конфликт, имеет огромное значение для международных правовых и криминальных квалификаций нарушения прав человека. Существование вооруженного конфликта является необходимым условием использования норм, описывающих военные преступления, которые — напомним — не имеют срока давности»^[601]. Следующей инициативой, которая давала надежду на изменения, было принятие Парламентской ассамблеей Совета Европы (ПАРЕ) 2 апреля 2003 года резолюции, инициирующей созыв международного суда по делу расследования преступлений, совершенных в Чечне. К сожалению, эта инициатива не была реализована^[602].

Чрезвычайно разочаровывает то, что, кроме обвинительных приговоров Европейского суда по правам человека, военные преступления, совершенные Россией в Чечне, не получили достаточной критической реакции со стороны международного сообщества, особенно европейских стран.

Очевидно, нетрудно объяснить такую нехватку заинтересованности. Прежде всего, эти войны рассматривались как внутренний конфликт Российской Федерации, Запад тоже верил (или хотел верить) российской пропаганде, что действия в Чечне являются частью «мировой войны с исламским терроризмом». Слабая реакция со стороны западных стран, особенно европейских стран, заседающих в Совете Европы, — это настоящий позор. Военные преступления, совершенные в Чечне, — независимо от того, насколько ужасны они сами по себе, — были одновременно предупреждением для Запада о дальнейших действиях России.

Как написал Майкл Игнатьев, «даже если внутренняя политика этой страны на данный момент не представляет явной опасности для соотношения сил в мире, необходимо помнить, что она является отчетливым признаком того, что в будущем оно может измениться. Примером тому могут быть действия правительств Гитлера или Сталина в период 1933–1938 годов. С высоты времени можем утверждать, что именно отсутствие санкций или осуждения внутренней политики этих стран убедили обоих диктаторов в безнаказанности таких же действий на международном уровне в будущем и в том, что они нигде не встретят сопротивления»^[603].

Глава тринадцатая

Воина с Грузией. Часть I: умышленная российская агрессия

После окончания войны в Грузии Вацлав Гавел написал фельетон, и множество других известных и уважаемых людей его подписали. Основополагающим тезисом в нем было то, что «великая сверхдержава всегда найдет повод, чтобы напасть на соседа, независимость которого не признает. Помним: Гитлер обвинил поляков в том, что это они открыли огонь в 1939 году, а Сталин возложил ответственность на финнов за войну, которую начал против них в 1940 году. В этот момент самый важный вопрос, на который мы должны найти ответ: какая страна является оккупированной, а какая — оккупантом; кто на кого напал? Вопрос, кто выпустил первую пулю, пока нужно отложить»^[604]. Стоит помнить об этих словах, когда будем анализировать события, произошедшие в Грузии в августе 2008 года.

ПЯТИДНЕВНАЯ ВОЙНА?

С точки зрения российской стороны, война в Грузии протекала следующим образом: ночью 7 августа 2008 года грузинские войска пересекли границу восставшей провинции, Северной Осетии, и неожиданно напали на ее столицу, Цхинвал. Во время атаки грузинские солдаты убили 2 тыс. гражданских лиц, совершив таким образом военное преступление. Среди жертв было много граждан России. Кроме того, погибли солдаты российских миротворческих сил, которые базировались в Северной Осетии. Чтобы сдержать геноцид, российская армия начала «гуманитарную интервенцию». Российские подразделения вошли на территорию Северной Осетии и Абхазии, другой восставшей провинции, чтобы дать отпор грузинским агрессорам. Эту версию озвучили во всех российских общегосударственных СМИ, а российские дипломаты распространили ее по всему миру. Владимир Путин лично давал объяснения по этому делу американскому президенту Джорджу Бушу во время церемонии открытия Олимпийских игр в Пекине 8 августа 2008 года, в которой оба участвовали.

Однако версия, распространяемая российской властью, была классическим примером дезинформации — способа ввести в заблуждение, которым российские спецслужбы овладели, как никто другой в мире. С момента начала войны Кремль немедленно приказал устроить кибератаки на грузинские серверы, таким образом успешно блокируя доступ к интернет-страницам грузинского правительства и масс-медиа. Благодаря этому уже в начале конфликта Кремль мог беспрепятственно навязать миру свою версию событий. Так удалось значительно повлиять на мировое общественное мнение. Большинство западных корреспондентов, пребывающих в Москве, некритично восприняли версию российского правительства, согласно которой «война началась с нападения грузинских войск, после чего последовал ответ российской стороны». Единственные критические голоса, раздававшиеся в тот период, касались «непропорционального применения силы» россиянами — этим эвфемизмом описывались массовые атаки, проведенные за территорией Северной Осетии и Абхазии, в центре Грузии, которые привели к уничтожению военной и хозяйственной инфраструктуры страны^[605]. Российская кампания дезинформации принесла ожидаемые ее создателями результаты. О многом говорит тот факт, что даже Павел Баев, аналитик, которого никогда нельзя было заподозрить в наивности относительно режима Путина, написал 11 августа — за день до прекращения огня: «[Для россиян это] было настолько неожиданно, что Путин, по словам тех, кто видел его в Пекине, даже побледнел, едва сдерживая гнев, который он также ожидал увидеть в реакциях президента США Джорджа Буша и президента Казахстана Нурсултана Назарбаева»^[606]. Баев дал такую интерпретацию на основании информации, полученной из российских источников. Похожую версию представляет рапорт группы европейских советников, опубликованный спустя несколько недель после войны. В нем утверждается, что «Москва, в ответ на военную агрессию войск Саакашвили на территории Северной Осетии, вывела конфликт с провинцией, которая стремилась отсоединиться, на уровень полноценной международной войны с Грузией»^[607].

Соответствует ли такая интерпретация войны, объявленной Россией Грузии, — что она является реакцией, вызванной грузинской агрессией, последствием которой были убийства, — фактам? Нет. Эта война, несмотря на то, во что хотели на тот момент верить мировые медиа, даже в самой меньшей степени была не следствием несоответствующих действий эмоционального грузинского президента, а тщательно спланированной операцией. Российская власть разрабатывала этот план с 2000 года, используя в своих целях систематическое и целенаправленное разжигание ситуации в регионе. Эту концепцию внедряли шаг за шагом вплоть до окончательного разжигания в августе 2008 года. Если мы хотим проанализировать эту войну и факторы, которые к ней привели, мы должны рассматривать целую историю, а она началась не 7 августа 2008 года, а еще в 2000 году. Я не случайно выбрал эту дату, потому что это год, когда Владимир Владимирович Путин был избран президентом России. С этого момента политика России по отношению к Грузии диаметрально изменилась, хотя это не обязательно должно было повлиять на результат. Цель осталась неизменной с начала 90-х годов прошлого столетия — в России шла речь, прежде всего, о разделе Грузии и ослаблении ее позиций как независимого и суверенного государства.

Военная поддержка, которую Россия оказывала сепаратистским движениям во время гражданских войн в Северной Осетии (1991–1992) и в Абхазии (1992–1993), а также помощь коррумпированному автократу из Аджарии (Юго-Западная Грузия), Аслану Абашидзе, оказанная в момент его вынужденной отставки в 2004 году, преследовали цель только и исключительно ослабления Грузии. План включения Абхазии в состав России существовал уже в 90-х годах XX века, о чем можно сделать вывод по фразе, сказанной Павлом Грачевым, на тот момент российским министром обороны, президенту Грузии Эдуарду Шеварднадзе: «Мы не можем оставить Абхазию, потому что тогда потеряем Черное море»^[608]. Вскоре после всплеска гражданских войн Збигнев Бжезинский написал: «Военная интервенция в Грузии дала Москве повод для начала политических переговоров, в процессе которых Грузия убедилась, [...] что сегодняшняя Россия не отличается от Российской империи»^[609].

Появление в Кремле нового диктатора изменило стратегию, но не цель. Новая стратегия не опиралась на изготовленные на скорую руку концепции или блокирование решений, которые должны были объединить Грузию со взбунтовавшимися провинциями. С этой минуты все должно быть тщательно организовано и спланировано с соответствующим опережением. Каждый сделанный Россией шаг был тщательно заранее просчитан, вплоть до момента, когда война с Грузией стала возможна. После войны с Чечней это был второй вооруженный конфликт, в который Путин вступил умышленно. Вопреки официальной версии Кремля, в которой войну с Грузией называют «пятидневной», в этом конфликте можно выделить три основные фазы:

• фазу холодной войны между Грузией и Россией (с декабря 2000 года до весны 2008 года);

• фазу неинтенсивных враждебных действий, «прохладной войны» (с весны 2008 года до 7 августа 2008 года);

• фазу полноценной («горячей») войны (7–12 августа 2008 года).

РОССИЙСКО-ГРУЗИНСКАЯ ХОЛОДНАЯ ВОЙНА; ПАСПОРТНАЯ АТАКА

Холодная война между Россией и Грузией началась в декабре 2000 года, когда российское правительство ввело обязательные визы для грузин, работающих в России. Это был очень недоброжелательный поступок, нацеленный непосредственно на тысячи грузинских граждан, работавших в России и высылавших домой финансовую помощь. Грузия стала единственной страной СНГ, для которой были введены визы в Россию. Москва утверждала, что это вынужденный шаг, чтобы сдержать чеченских боевиков, проникавших в Россию через территорию Грузии. Это решение, принятое в первый же год правления Путина, стало первым знаком обострения политики России относительно Грузии. В 2002 году действия, нацеленные на Тбилиси, достигли нового уровня напряженности — Москва начала масштабно раздавать российские паспорта гражданам Абхазии и Северной Осетии^[610]. Эта «паспортная атака» отчетливо показала, что Россия собирается «разморозить» грузинские конфликты с пользой для себя. Создание ситуации, в которой большинство жителей двух взбунтовавшихся провинций составляют «граждане России», было похоже на подготовку присоединения их к территории России. Рональд Асмус писал: «Люди хотели получить российские паспорта, поскольку благодаря им получали возможность путешествовать, хотя на самом деле мало кто ездил куда-то, кроме России. Москва таким образом создавала фальшивую диаспору и получала контроль над регионом на новом уровне. После раздачи тысяч паспортов людям, проживающим на территориях, которые формально еще принадлежали Грузии, Москва позже могла требовать права защиты своих новоиспеченных “граждан”...»^[611]. Такая политика напоминала действия нацистской Германии относительно Чехословакии в конце 30-х годов прошлого столетия. Рейх использовал существование немецкой диаспоры в Чехословакии для того, чтобы требовать включения в свои границы Судетов. Позже немцы оправдали раздел Чехословакии необходимостью защиты этнического меньшинства, якобы преследуемого пражским правительством»^[612].

Некоторые наблюдатели усомнились в политике «новой оккупации при помощи паспортов»^[613]. Европейский союз профинансировал Independent International Fact-Finding Mission on the Conflict in Georgia (Независимая международная миссия для исследования фактов конфликта в Грузии), которую возглавляла сотрудница швейцарского дипломатического корпуса Гайди Тальявини, установившая, что, несомненно, паспортная политика России в Грузии противоречила закону. В соответствии с подготовленным рапортом, «выдача паспортов является легальной деятельностью правительства. Насколько удалось установить сотрудникам миссии, в большинстве случае паспорта распространялись на территориях, которые отсоединились от Грузии. Кроме того, это происходило в Грузии без ее согласия, соответственно, Россия нарушила принцип территориальной суверенности»^[614].

Но жителям указанных регионов выдавали не только российские паспорта. Исполняющий обязанности заместителя министра иностранных дел Абхазии Максим Гвинджиа утверждал 6 сентября 2006 года, что на данный момент около 80% жителей Абхазии имеют двойное российско-абхазское гражданство^[615]. Это означало, что правительство Абхазии начало выдавать собственные — нелегальные — паспорта за два года до того, как Россия признала независимость этой страны^[616]. Поскольку собственники абхазского паспорта имели право на двойное российско-абхазское гражданство (что давало гражданам провинции право на российскую пенсию и свободное передвижение по России без ограничений^[617]), оказалось, что с 2006 года Россия ведет двойную игру, обеспечивая вероятность двух опций: независимость Абхазии или включение ее в состав Федерации. То, в какой степени ими можно было воспользоваться после событий в августе 2008 года, можно было оценить на основании заявлений президентов обеих провинций, сделанных 11 сентября 2008 года. Российское информагентство «Новости» сообщило, что «президент Северной Осетии Эдуард Кокойты заявил, что его республика собирается объединяться с соседней Северной Осетией, которая является частью Российской Федерации, но позже отозвал это заявление [вероятно под давлением Кремля]. В то же время президент Абхазии, Сергей Багапш, сказал, что Абхазия не будет пытаться получить статус «присоединенной территории», а постарается присоединиться к постсоветскому СНГ и к союзу России с Белоруссией»^[618].

В декабре 2001 года место президента Южной Осетии Людвига Чибирова занял более терпимый к концепции независимости государства Эдуард Кокойты. Кокойты был человеком Москвы. Этот бывший комсомольский деятель и запасной игрок еще со времен Советского Союза обвинялся в связях с организованными преступными группировками^[619]. Как член ревизионистского Международного евразийского движения Александра Дугина, который высказывался за объединение бывших советских республик в Российскую Федерацию^[620], он совсем не был заинтересован в переговорах с Тбилиси. С точки зрения Москвы, Кокойты прекрасно подходил для роли того, кто сделает невозможным вхождение Северной Осетии в Грузию и обеспечит ее окончательное отделение.

Важно не забывать, что агрессивная политика России по отношению к Грузии началась в 2000–2002 годах. То есть это не была реакция ни на Революцию роз, ни на грузинские попытки стать членом НАТО, поскольку в тот период у власти в Грузии все еще стоял Шеварднадзе, а не Саакашвили, и Революция роз была еще впереди. Тогда еще никто не рассматривал членство Грузии в НАТО. После Революции роз, состоявшейся в 2003 году, отношения резко ухудшились. Когда 27 сентября 2006 года в Грузии задержали двух российских дипломатов по подозрению в шпионаже для ГРУ — российской военной разведки — и спустя несколько дней выслали из страны, Кремль перешел к тотальной экономической и дипломатической войне с Грузией. В этом случае можно, без сомнения, говорить о чрезмерной реакции. Россия прекратила воздушную и железнодорожную коммуникацию с Грузией, а также закрыла дороги и заблокировала почту. Москва перестала выдавать визы грузинам и запретила импорт грузинского вина и минеральной воды. Путин заявил, что «внутренняя и внешняя политика Грузии напоминает деятельность КГБ в период сталинизма»^[621], что прозвучало шокирующе из уст бывшего агента КГБ, который всегда гордился тем, что был чекистом. Экономическую блокаду сопровождала ожесточенная антигрузинская кампания в России, направленная против почти миллиона проживающих и работающих там граждан Грузии. Происходили нападки на фирмы, принадлежавшие грузинам, безжалостно преследовали и выбрасывали из страны нелегальных мигрантов. Саломе Зурабишвили, исполнявшая обязанности министра иностранных дел Грузии в 2004–2005 годах, утверждала, что российская сторона проводила четкую «расистскую кампанию». «[Эти действия] были откровенно поддержаны властью [и были похожи на] «охоту на людей с Кавказа», которая осуществлялась на улицах самых больших городов России»^[622]. Полиция в Москве требовала от школ списки детей с грузинскими фамилиями, чтобы проверить их родителей. Оплачиваемые властью нападки на грузинских рабочих и торговцев начали напоминать этнические чистки, что, в свою очередь, подтолкнуло независимую радиостанцию «Эхо Москвы» начать акцию «Я — грузин»^[623].

«ПРОХЛАДНАЯ ВОЙНА»: РОССИЙСКИЕ ПРОВОКАЦИИ И ПОДГОТОВКА К ВОИНЕ

Второй этап плана, «прохладная война», начался почти сразу после этих событий. В известном выступлении в Мюнхене Путин объявил об обострении политики относительно Запада. Спустя месяц состоялась первая вооруженная акция против Грузии. Российский вертолет обстрелял дома государственной администрации в Кодорском ущелье в Верхней Абхазии, которая все еще пребывала под контролем тбилисского правительства. Однако, когда вскоре Москва предложила ликвидировать 62-ю военную базу в городе Ахалкалаки, расположенном в Южной Грузии, недалеко от границы с Арменией, появилась надежда на улучшение отношений. 27 июня 2007 года, задолго до назначенного срока, россияне закончили выведение войск с территории базы. Андрей Илларионов, экс-советник Путина, а позже его критик, утверждал, что этот неожиданный поворот, который выглядел как жест доброй воли, на самом деле был частью большого плана военных приготовлений. Илларионов писал: «Хотя это могло казаться противоречащим интуиции, время показало, что Москва хотела только избежать ситуации, в которой грузины смогли бы [например, во время войны] занять российские базы и использовать их как разменную монету»^[624]. Подписание Путиным 13 июля 2007 года указа, которым провозглашалось прекращение действия договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) до 12 декабря 2007 года, надо рассматривать под тем же углом. Когда подписывался этот договор, предполагалось, что он будет «базой общей безопасности в Европе и Северной Америке и соответственно мировой на много десятилетий вперед». Договор предусматривал «полное исключение возможности проведения неожиданного нападения»^[625]. Примером вероятной атаки было «массовое нападение вооруженных сил в Европе, похожее на «блицкриг», проведенный нацистами в начале Второй мировой войны»^[626]. Путин «приостановил» действие договора в одностороннем порядке, что не было предусмотрено в тексте документа^[627]. В то время как другие подписанты продолжали придерживаться договора, Путин фактически лишил его смысла. Он сделал это целенаправленно. Поскольку Россия не была больше связана условиями договора, Путин мог обойти ограничения, связанные с размещением тяжелого вооружения на Северном Кавказе и таким образом получил простор для маневра, необходимый для начала войны с Грузией.

6 марта 2008 года Россия сделала очередной односторонний шаг, на этот раз это была отмена санкций против Абхазии, наложенных СНГ в 1996 году. Это был ответ России на декларацию независимости Косова, принятую в феврале 2008 года. Так началась война нервов между Россией и Грузией при посредничестве Южной Осетии и Абхазии. Но холодная война между этими двумя странами по-настоящему разгорелась только после саммита НАТО в Бухаресте, который проходил со 2 по 4 апреля 2008 года. На то, что Россия стала более агрессивной по отношению к Грузии, наверняка повлияла позиция Франции и Германии по поводу включения этой небольшой страны (и Украины) в план действий по членству в НАТО (МАР — Membership Action Plan). Пренебрежение интересами Грузии, продемонстрированное двумя ведущими странами Европейского союза, моментально сделало ее более уязвимой^[628].

Сейчас, по прошествии времени, можем смело утверждать, что серьезные приготовления к вооруженной конфронтации начались именно после окончания саммита в Бухаресте. Президент Михаил Саакашвили предупреждал о таком развитии событий. «Если мы не будем включены в [МАР], [россияне] немедленно начнут создавать проблемы»^[629]. Время показало, что он был прав. На саммите НАТО подтвердили, что Грузия и Украина однажды «станут членами НАТО». «Но поскольку во время саммита не позаботились о подготовке соответствующего механизма для реализации этой цели, а вместо того откровенно отбросили возможность приготовления планов действия относительно членства, Путин расценил этот знак соответствующим образом: Запад будет бесконечно продолжать этот флирт, не имея никаких серьезных намерений по поводу этих двух стран»^[630], — писал Дэвид Дж. Смит. В свою очередь Владимир Сокор прокомментировал это так: «Поскольку в НАТО не сумели утвердить план МАР для Грузии во время саммита в апреле 2008 года, Россия почувствовала, что может смело увеличить масштаб военных действий против Грузии»^[631]. После отмены санкций относительно взбунтовавшихся провинций Путин подписал в апреле 2008 года очередной указ, в котором поручил российскому правительству сотрудничество с сепаратистскими правительствами Абхазии и Южной Осетии и признание изданных ими документов. Это был первый из официальных шагов, сделанных Россией с целью признания независимости двух оторванных от Грузии территорий. Отношения России с обеими провинциями после апреля 2008 года «по сути ничем не отличались от отношений Москвы с федеральными территориями, пребывающими под контролем России. Грузия расценила указ Путина как аннексию Россией двух грузинских территорий»^[632]. Эту оценку подтверждало присутствие высокопоставленных функционеров ФСБ в «правительстве» Южной Осетии^[633].

Российский политолог Александр Голц пишет: «Тбилиси имел все основания рассматривать происходящее как подготовку к аннексии»^[634]. Отмена санкций способствовала легализации захвата грузинского имущества россиянами: «Россияне с некоторого времени инвестировали преимущественно в недвижимость, находящуюся на побережье, хотя многие из этих объектов перед войной в 90-х годах XX века принадлежали грузинам, которые не могли туда вернуться. Не существовало никакого механизма для компенсации понесенных ими потерь»^[635]. Март Лаар, бывший премьер Эстонии, написал тревожную статью для Financial Times. В ней он предупреждал о «ползучей аннексии»: «Эти действия вводят в юридическое пространство России две новые территории»^[636]. — И добавлял: «Игнорирование захвата земель, осуществляемого Москвой в типичном советском стиле, может привести только к разжиганию конфликта на юге Кавказа». Лаар обращал внимание: «В 1937 году Гитлер громко защищал права немцев, проживавших в чехословацких Судетах. В 1938 году он присоединил Судетский край к Рейху, выгоняя оттуда всех «ненемцев». Из Абхазии уже исчезло большинство грузин, армян, эстонцев, греков и россиян, — в сумме около полмиллиона человек». В конце он подытоживал: «Политический аутизм Запада — это абсолютная безответственность. Запад должен проснуться и объединиться не для того чтобы выступить против России или поддержать Грузию, а чтобы бороться за свои идеалы».

Но никто не прислушался. Пребывающего последний год на посту и непопулярного президента США Джорджа Буша интересовало только, как передать власть преемнику. В свою очередь лидеры европейских стран позволили, чтобы экономические выгоды перевесили невыгодные принципы. В то время Кремль укрепил самопровозглашенные «правительства» во взбунтовавшихся провинциях, вводя в их состав еще больше доверенных лиц. Одним из самых важных назначений было возвращение в правительство генерала Василия Лунева, бывшего первого заместителя командующего армией Сибирского военного округа. 1 марта 2008 года он получил портфель министра обороны Южной Осетии — территории, на которой проживало около 6 тыс. человек. В обычных обстоятельствах это выглядело даже хуже, чем понижение, правильным словом была бы «ссылка». Однако в этом случае, накануне приближающейся войны, можно говорить о важном повышении. А 9 августа 2008 года стала понятна до того времени бывшая тайной настоящая функция генерала Лунева — в тот день он был назначен командующим 58-й армией Северо-Кавказского военного округа, вошедшей на территорию Грузии^[637].

Следующим шагом на пути к эскалации конфликта был сбитый 20 апреля 2008 года над Абхазией разведывательный дрон «Гермес-450», изготовленный в Израиле, который принадлежал Грузии. Российское правительство приписало этот поступок «абхазским боевикам»^[638]. Это объяснение было высмеяно журналисткой «Новой газеты» Юлией Латыниной, которая писала: «...Видимо, в ближайшее время у маленькой, но гордой Абхазии появятся свои собственные космические войска»^[639]. Правительство Грузии смогло предоставить запись камеры, размещенной на беспилотном дроне. За несколько последних секунд до того, как устройство было сбито, можно было распознать на изображении российский истребитель МИГ-29. Пилот выстрелил в бок дрона и улетел в направлении России. Россия заявила, что запись была подделкой, но рапорт ООН, появившийся спустя месяц, четко определил, что запись является аутентичной^[640]. В ту же неделю, когда был сбит дрон, Павел Фельгенгауэр писал, что «Глава абхазского МИДа Сергей Шамба, в частности, заявил о намерении захватить дополнительно часть грузинской территории для создания некоей «буферной зоны», чтобы отгородиться. Очевидно, предполагается предварительно изгнать оттуда население». Такие агрессивные угрозы дальнейшего захвата грузинской территории и проведения этических чисток сопровождались обвинениями в адрес Грузии, из которых вытекало, что она готовит нападение. «Агрессивная» позиция Грузии была также причиной введения дополнительного военного контингента в Абхазию 29 апреля 2008 года, в этом конфликте его называли «миротворческими силами». Фельгенгауэр прокомментировал это следующим образом: «В штабе ВДВ заявили, что в Абхазию ввели без согласия Тбилиси не «дополнительных миротворцев», а батальон десантников (400 бойцов) «со штатным вооружением», включая бронетехнику, средства ПВО и артиллерию, которая миротворцам не положена по соглашению о прекращении огня в Абхазии»^[641]. Это было вопиющее нарушение договора о прекращении огня, подписанного Грузией и абхазскими боевиками в 1994 году.

Следующий шаг в эскалации конфликта произошел 31 мая 2008 года. В тот день на территорию Абхазии нелегально вошли очередные 400 российских солдат, на этот раз из инженерных войск, и начали ремонтировать железнодорожную линию, соединяющую столицу Абхазии, Сухуми, с южной провинцией Очамчира, которая находится на границе с Грузией. Железнодорожная линия, которая проходит вдоль абхазского побережья, соединяет север Абхазии с расположенным в России Сочи. Это единственная железнодорожная линия, соединяющая Грузию с Россией. Официально подразделение исполняло постановление новоизбранного президента Медведева относительно «предоставления гуманитарной помощи республике»^[642]. Генеральный секретарь НАТО Яап де Гооп Схеффер заявил, что такое перемещение вооруженных сил является «отчетливым нарушением суверенности и территориальной целостности Грузии», а также «действиями со стороны России, обостряющими напряжение»^[643]. Он подчеркнул, что эти подразделения необходимо вывести. Грузинское правительство обратило внимание на настоящую причину этих «ремонтных работ» — подготовку к нападению на Грузию. «Никто не вводит инженерные войска на территорию другой страны, если не планирует нападения», — заявил заместитель министра иностранных дел Грузии Григол Вашадзе^[644]. Российская армия преимущественно транспортирует войска и амуницию по железной дороге там, где плохая сеть дорог. Инженерные войска закончили работы в конце июля, за несколько дней до начала войны.

Июль принес дальнейшее нарастание напряженности. 3 июля 2008 года предпринята попытка устранения Дмитрия Санакоева, председателя временной администрации Южной Осетии, поддерживаемой Тбилиси, которая в дальнейшем контролировала около трети взбунтовавшейся провинции, в том числе территорию на север от сепаратистского Цхинвала. В июле произошло еще несколько инцидентов.

«9 июля Москва демонстративно признала, что четыре российских военных самолета пролетели в рамках выполнения миссии над территорией Южной Осетии. Эта акция должна была удержать Грузию от высылки беспилотных летательных аппаратов (БЛА), таким образом ослепляя Тбилиси, который не мог в этих условиях контролировать перемещение российских войск и их союзников на территории Грузии. Произошла также серия взрывов на дорогах, целью которых были грузинские дорожные патрули. Во второй половине июля и в первые дни августа управляемые россиянами осетинские подразделения, которые подчинялись промосковской власти Южной Осетии, регулярно открывали огонь в направлении контролируемых грузинами поселений, вынуждая таким образом грузинскую полицию использовать оружие»^[645].

Наблюдателям, которые ориентировались в ситуации, стало понятно, что механизмы войны запущены. 5 июля 2008 года в российском интернет-издании Forum.msk.ru появилась статья под названием «Россия стоит на грани большой кавказской войны», в которой процитирован Павел Фельгенгауэр. Он предвидел всплеск войны в Грузии: «...Главное... что в окружении Путина уже принято решение в августе начать войну с Грузией». Главный редактор издания Анатолий Баранов, который только вернулся с Северного Кавказа и в пути разговаривал с расквартированными в Ростове-на-Дону офицерами российских войск, написал: «Парадоксально, но армия хочет воевать, хотя неготовность страны к войне осознают. Какой-то безнадежный «авось» — в войне видят выход решения внутриполитических проблем, консолидацию нации, очищение элит — в общем, все, что угодно, кроме перспективы национальной катастрофы»^[646]. За четыре дня до начала войны русскоязычный грузинский интернет-портал Грузия Online обнародовал, что 5 батальонов 58-й армии прошли по шестикилометровому Рокскому туннелю, который является единственной доступной дорогой между Россией и Южной Осетией, действующей круглый год. В тот же день заместитель министра обороны России Николай Панков появился в Цхинвале на секретных переговорах с сепаратистским «президентом» Южной Осетии Кокойты и членами его правительства. О еще более волнующем событии писал упоминавшийся уже интернет-портал: в Цхинвале начата эвакуация женщин и детей. Когда Кокойты спросили об этом факте, «он заявил, что дети не эвакуированы, а отправлены на каникулы»^[647]. Спустя несколько дней, 7 августа, Владимир Путин, зачинщик этой войны, взошел на борт самолета, чтобы вместе с другими мировыми лидерами принять участие в церемонии открытия Олимпийских игр в Пекине.

«ГОРЯЧАЯ» ВОЙНА: 7–12 АВГУСТА 2008 ГОДА

7 августа 2008 года, за день до начала военных действий, ситуация была настолько напряженной, что хватило одной искры, чтобы Грузия вспыхнула. Позже был детально изучен вопрос, кто произвел первый выстрел. Несомненно, в интересах России было, чтобы именно грузины первыми открыли огонь, потому что тогда российская агрессия могла выглядеть как оборона. В подготовленном по заказу Европейского союза Цхинвальском рапорте, опубликованном 30 сентября 2009 года, утверждается, что именно Грузия первой начала военные действия. Авторы рапорта писали: «Нет сомнений, что грузинская сторона начала вооруженное нападение в Южной Осетии по приказу президента Саакашвили, отданному 7 августа 2008 года в 23:35»^[648]. Рапорт подтверждал, что в момент начала военных действий регулярные части российской армии — подразделения, которые не были частью миротворческих сил России, — уже находились на территории Южной Осетии, то есть на грузинской земле.

Они находились там нелегально, без согласия Грузии. Это был один из многих актов нарушения суверенитета Грузии — наряду с упоминавшейся «паспортной» атакой и провокационными полетами российских истребителей в грузинском воздушном пространстве. Вторжение регулярных частей российской армии (а также нерегулярных, которые состояли из россиян, но набирались в Чечне и Северной Осетии) на территорию Южной Осетии в сопровождении танков и тяжелого вооружения явилось совершенно новой и очень опасной разновидностью нарушения суверенитета Грузии. Можно утверждать, что это и стало casus belli.

Глава четырнадцатая

Война с Грузией. Часть II: шесть событий, свидетельствующих о подготовке Кремля к войне

Много разных авторов пыталось реконструировать события, приведшие к войне.

В их цепочке можно указать по крайней мере шесть таких, которые стоит рассмотреть со всей серьезностью. Все они вместе и каждое в отдельности отчетливо указывают на то, что Россия готовилась к войне. Рассмотрим их по порядку.

1. Проведенные перед началом военных действий кибератаки с российских серверов на серверы, обслуживавшие интернет-страницы правительства Грузии. Такого типа кибервойна должна была готовиться заранее.

2. Крупные военные учения «Кавказ-2008», проведенные накануне войны у границы с Грузией.

3. Эвакуация гражданского населения из столицы Южной Осетии, Цхинвала, проведенная перед началом войны.

4. Неожиданное присутствие в Цхинвале за два дня до начала войны большой группы российских представителей самых известных газет и телевизионных каналов — всего около 50 журналистов.

5. Активная подготовка казацких подразделений России к участию в войне еще до ее начала.

6. Вторжение регулярных подразделений российской армии на территорию Южной Осетии еще перед началом войны.

По словам Уэсли К. Кларка и Питера Л. Левина, «в прошлом Россия уже проводила кибератаки посредством сервиса denial-of-service (отказ в обслуживании) против целых стран, например Эстонии в 2007 году, — были заблокированы серверы нескольких банков и интернет-страница премьера; или Грузии по время войны в августе 2008 года. Более того, правительство Грузии утверждает, что накануне вооруженного конфликта часть правительственных компьютеров была захвачена российскими хакерами, а грузинское Министерство иностранных дел даже было вынуждено перенести свою страницу на Blogger, бесплатный сервис Google»^[649]. Это означает, что в случае с Грузией кибервойна началась еще до начала военных действий.

Ударным кулаком вооруженных сил России на Северном Кавказе являлась 58-я армия. За несколько недель до нападения в Северной Осетии, у северной границы Грузии, были проведены военные учения под названием «Кавказ-2008» с участием авиации и Черноморского флота. Официальной причиной проведения учений была названа необходимость повышения боевой готовности войск перед серьезной угрозой терроризма. Однако «силы, представленные на маневрах, не были предназначены для борьбы с террористами, скрывающимися в горах, зато прекрасно справлялись с задачей вторжения на территорию соседнего государства. На самом деле эти учения были лишь репетицией перед дальнейшим нападением. [...] Мы имели дело с военной игрой, целью которой было вторжение в Грузию»^[650]. Официально было заявлено, что учения должны закончиться 2 августа, но в тот день подразделения не были возвращены в казармы, а напротив, перемещены к грузинской границе. По словам Илларионова, «в результате туда были стянуты силы в количестве 80 тыс. солдат регулярных войск и военизированных формирований, из которых по крайней мере 60 тыс. участвовали в августовской войне»^[651].

Эвакуация жителей Цхинвала закончилась до того, как вспыхнул вооруженный конфликт. Около 4 тыс. жителей Южной Осетии пересекли границу с соседней Северной Осетией. Этот «исход», детально спланированный и проведенный руководством, не был, как утверждал президент Кокойты, массовым выездом в летние лагеря. Это было превентивное мероприятие, проведенное в связи с приближающейся войной, о которой власти Южной Осетии, в том числе министр обороны, российский генерал Василий Лунев (который вскоре должен был возглавить 58-ю армию), прекрасно знали.

Саид-Хусейн Царнаев, журналист РИА «Новости» и Reuters, прибыл в Цхинвал 4 августа. Он не скрывал удивления, когда, войдя в холл отеля в маленьком провинциальном городке, отдаленном и изолированном от Москвы, увидел толпу знакомых лиц — российских журналистов. Позже он писал: «Мы приехали в Цхинвал за три дня до нападения на город... Нас поселили в отель «Алан». Я сразу узнал журналистов ведущих телевизионных новостей и популярных газет. Будучи очевидцем обеих чеченских кампаний, я понял, что появление такого скопления коллег по профессии в главном штабе миротворческих сил является очень тревожным сигналом»^[652]. Действительно, это был тревожный сигнал. Что эти журналисты — среди них было немало звезд репортерской России — делали в Цхинвале, где-то на далеком Кавказе, в первые дни августа 2008 года? Кто их сюда пригласил? Для чего? Почему российское правительство закрыло Цхинвал для журналистов не из России (за исключением двух репортеров из Украины)? Российские сайты успели даже представить фамилии присутствующих^[653] — и действительно, в Южной Осетии собрался цвет российской журналистики. Здесь присутствовали представители почти всех влиятельных газет, журналов и информационных агентств. Своих сотрудников прислали «Известия», «Новое время», «Московский комсомолец», «Независимая газета», Regnum, ИТАР-ТАСС, РИА «Новости». Присутствовали также репортеры крупнейших телеканалов: НТВ, РЕН-ТВ, ТВС, ТВ «Россия», ТВ «Мир», журналисты Первого и Пятого телевизионных каналов. Некоторые приехали еще 2 августа, другие прибыли 5 и 6. Что они делали в городе, покинутом жителями, которые якобы выехали на каникулы в Российскую Федерацию? Они точно чего-то ждали. Но чего?

6 августа — за два дня до начала военных действий — прокремлевская «Независимая газета» опубликовала статью с подзаголовком «Донские казаки готовы встать на защиту народа Южной Осетии от грузинской агрессии». Казаки во все времена играли важную роль в обороне границ Российской империи. После преследований в коммунистические времена их войско (локальные сообщества) восстановило свою былую славу под опекой Российской Федерации. Казаки воевали как наемники во многих постсоветских конфликтах. В упомянутой статье атаман донских казаков заявил, что его люди готовятся к выезду в Южную Осетию. Он сказал, что «казаки всего юга России едины в своем стремлении помочь непризнанной республике»^[654]. Напрашивается вопрос, почему казацкие подразделения готовились к боям 6 августа, если война, вспыхнувшая через день, была для Кремля полной неожиданностью?

Однако самым важным было последнее событие. Конечно, речь идет о вторжении российской регулярной армии на территорию Грузии через Рокский туннель. Передвижение войск должно было начаться еще 6 августа, за день до начала военных действий. Грузинское правительство перехватило разговор между пограничниками Южной Осетии по мобильной сети, из которого следовало, что российские пограничные войска установили контроль над туннелем с грузинской стороны и что российские подразделения прошли по нему около 4 утра. Неизвестно, сколько людей насчитывала эта группа. Упоминалась фамилия руководителя — российского полковника. Он командовал подразделением 58-й армии, которое не имело права находиться на территории Грузии. Командующий грузинскими миротворческими силами в Южной Осетии бригадный генерал Мамука Курашвили позвонил главнокомандующему объединенных (российско-грузинских) миротворческих сил, российскому генерал-майору Марату Кулахметову, требуя объяснений. Кулахметов обещал перезвонить, но не сделал этого. Тогда президент Саакашвили выслал в Цхинвал посла Тимура Якобашвили, чтобы он поговорил с российским дипломатом Юрием Поповым. Но Попов не явился на встречу.

Позже он оправдывался тем, что пробил колесо, а ехал без «запаски». Единственным россиянином, с которым удалось встретиться Якобашвили в брошенном Цхинвале, оказался тот самый генерал Кулахметов, который передал требование, чтобы Грузия объявила одностороннее прекращение огня. В личном разговоре с Якобашвили он проронил, что осетинские сепаратисты с каждым разом все больше его раздражают. Он говорил, что они начинают выходить из-под контроля, откровенно намекая, что россияне займут нейтральную позицию, если Тбилиси решит атаковать сепаратистов^[655].

ПОСТЕПЕННАЯ АННЕКСИЯ

Грузины не попали в эту западню. Они прислушались к совету Кулахметова и 7 августа в 18:45 объявили одностороннее прекращение огня. Единственным ответом стал обстрел боевиками из Южной Осетии двух грузинских постов на севере от Цхинвала, уже после 20:30^[656]. В 22:30 погибли двое солдат грузинских миротворческих сил, шестеро были ранены. Саакашвили получил рапорты разведки, переданные американским спутником, согласно которым в Рокский туннель въехала колонна из 150 российских танков^[657].

Перед Саакашвили вдруг встала серьезная проблема: россияне незаконно вводили в Южную Осетию тяжелое вооружение, постепенно наращивая военный потенциал, необходимый для проведения непосредственного нападения на Грузию. Саакашвили не смог дозвониться президенту Медведеву. Вечером 7 августа грузинский президент вынужден был принять серьезное решение: или разрешить российским войскам дальше входить на территорию Южной Осетии и тем самым допустить формирование военного контингента, способного разбить грузинскую армию, или перейти к ответным действиям.

Рональд Д. Асмус описал эту невероятно напряженную и небезопасную ситуацию, в которой оказались вечером 7 августа 2008 года власти Грузии. «Все были уверены, что в этот момент происходит медленное и спланированное нападение на Грузию». «Москва пыталась без спешки захватить два отдельных анклава, — писал Асмус, — шаг за шагом, все время проверяя, не будет ли Запад протестовать, и одновременно бросая вызов Тбилиси, решится ли ей противостоять»^[658]. Было также понятно, что Москва не будет иметь особенных проблем с поиском соответствующего casus belli, чтобы войти непосредственно на территорию Грузии и достичь своей окончательной цели — свергнуть Саакашвили и снова установить в республике свою власть. В ожидании того, пока российские подразделения выберут момент атаки, Грузия была бы согласна отдать инициативу другой стороне. В свою очередь огромная диспропорция сил и вооружения^[659] могла привести к тому, что российские войска получили бы легкую победу, последствия которой для грузин оказались бы катастрофическими. Оказавшись перед опасностью все большего сосредоточения российских сил в Южной Осетии, в условиях нарастающего обстрела грузинских поселений на север от Цхинвала, президент Саакашвили в 23:30 приказал своим подразделениям войти на территорию Южной Осетии и занять Цхинвал, чтобы сдержать наступление российских войск. «Не попал ли Саакашвили в ловушку?» — спрашивают Сванте Корнелл и С. Фредерик Старр. И приходят к выводу: «Не исключено, но [...] даже если нет, то [у России] нашелся бы повод продолжать эту кампанию в соответствии с планом»^[660]. Действительно, приказ Саакашвили перейти к атаке был типичным примером отчаянного, принятого в последний момент решения о защите, использования единственной козырной карты, которую имела Грузия, чтобы избежать разгрома силами своего мощного соседа. Сдерживая российское наступление или предотвращая его, власти Грузии вполне осознавали, что не смогут выиграть эту войну, и стремились лишь выиграть время, чтобы США и Европейский союз смогли вмешаться и найти соответствующее дипломатическое решение.

Некоторые комментаторы обращают внимание на то, что грузинская сторона не вспоминала о присутствии российской армии в Южной Осетии до 8 августа. Так было по словам Эрика Форнье, французского посла в Тбилиси. Но Джонатан Литтелл несколько прояснил этот вопрос во время своего визита в Грузию в октябре 2008 года: «До 8 августа публично не упоминались российские танки. Но в частных разговорах все было не так просто. Насколько категорично французский посол в Тбилиси утверждает: «Грузины никогда не звонили своим европейским сторонникам, чтобы сказать “россияне на нас нападают”», настолько же Мэттью Бриза, высокопоставленный американский дипломат, ответственный за грузинское досье с начала президентства Буша, объяснил мне: «Грузины были с нами намного откровеннее, чем это обычно происходит в контактах с европейскими странами, учитывая наши приветливые отношения в контактах с ними». Эка Ткешелашвили, их министр иностранных дел, позвонила мне в 11:30 [по тбилисскому времени] и сказала: «Россияне входят в Южную Осетию с танками и почти тысячей солдат. Мы не имеем выхода и вынуждены отменить решение о прекращении огня...» Грузины были действительно убеждены, что именно так это выглядит»^[661].

Думается, посол Франции, страны, которая несколькими месяцами ранее заблокировала принятие плана действий относительно членства в НАТО Грузии, не был первым лицом, к которому обратился в тот памятный вечер Саакашвили.

ПРИНЦИПИАЛЬНЫЙ ВОПРОС: ВОШЛИ ЛИ РОССИЙСКИЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЯ В ЮЖНУЮ ОСЕТИЮ ДО НАЧАЛА ВОИНЫ?

Кремль всегда утверждал, что российская армия не входила в Южную Осетию до начала военных действий. Однако, кроме ревностных возражений, существуют доказательства противоположного характера, позволяющие усомниться в версии Кремля и подтвердить версию грузинских властей. Например, 7 августа, за день до начала военных действий, лидер абхазских сепаратистов, Сергей Багапш, выступил на телевизионном канале «Россия» с заявлением: «Я разговаривал с президентом Южной Осетии. [Ситуация] на данный момент более-менее стабильна. Батальон Северо-Кавказского округа вошел на эту территорию»^[662].

Это заявление (и оно не единственное) подтверждает, что российские войска находились на территории Южной Осетии еще до войны. 15 августа 2008 года в региональной российской газете «Пермские новости» появился текст под названием «Пермские солдаты оказались в эпицентре войны», где мы находим запись разговора с одним из солдат 58-й армии, одного из подразделений, вторгшихся в Грузию. В статье есть свидетельства, что 7 августа у солдат были «выключены» телефоны^[663].

Следующим доказательством является статья в газете, издаваемой российской армией, «Красная звезда» от 11 сентября 2008 года. В ней находим рассказ капитана Дениса Сидристого, награжденного орденом «За отвагу» — знак отличия героя войны, — который описывает те события следующим образом: «Мы были научениях [«Кавказ-2008»]. Недалеко от столицы Южной Осетии. [...] После плановых учений мы остались в лагере, но 7 августа получили приказ отправляться в Цхинвал»^[664]. Сидристый подтверждает, что был свидетелем обстрелов Цхинвала в ночь с 7 на 8 августа по позициям грузинской армии, что было возможно лишь в случае пересечения Кавказского хребта. Значит, российская армия уже находилась на территории Южной Осетии. Когда другие СМИ начали цитировать эту статью, она вдруг исчезла с интернет-страницы и появилась через какое-то время уже с редакционными правками, касающимися точного времени событий. В новой версии приказ отправиться в Южную Осетию пришел «ночью 7 августа», а капитан Сидристый был свидетелем обстрела столицы «утром 8 августа»^[665]. Поскольку такие внезапные изменения в воспоминаниях капитана могли показаться слишком резкими, редактор «Красной звезды» вскоре решил вообще удалить статью из архива^[666].

Глава пятнадцатая

Война с Грузией. Часть III: пропагандистская война

После начала военных действий была моментально запущена российская пропагандистская машина, поддерживаемая присутствовавшими в Цхинвале журналистами и операторами государственного телевидения и газет, прибывшими в столицу за несколько дней до всплеска конфликта. Российские информагентства начали публиковать материалы о преступлениях, которые совершали грузинские солдаты против мирного населения Южной Осетии. Важное место в этих рассказах занимали обвинения в геноциде, который якобы допустили грузины.

РОССИЯ ОБВИНЯЕТ ГРУЗИЮ В ГЕНОЦИДЕ

Тон задал российский президент Дмитрий Медведев в своем заявлении 11 августа: «Те формы, в которых проходили действия грузинской стороны, иначе как геноцидом назвать нельзя, потому что они приобрели массовый характер и были направлены против отдельных людей, гражданского населения, миротворцев, которые выполняли свои функции по поддержанию мира»^[667]. Российский посол в Цхинвале вспоминал, что «в городе погибли по меньшей мере 2 тыс. человек»^[668]. В сообщении РИА «Новости» спустя месяц это количество уменьшилось до 1500 гражданских жертв. Объявлено, что «российская прокуратура по поручению президента Дмитрия Медведева собирает доказательства, подтверждающие геноцид, совершенный грузинами в Южной Осетии»^[669]. К 21 августа комиссия уже имела первые приблизительные данные — жертвами грузинских вооруженных сил стали 133 гражданских лица^[670]. Когда 3 декабря 2008 года Следственный комитет Прокуратуры Российской Федерации представил результаты расследования, оказалось, что вместо 2 тыс. жертв в самом Цхинвале найдены 162 убитых гражданских со всей Южной Осетии^[671]. Но фальшивые обвинения в коммунистическом стиле, выдвинутые в адрес грузинского правительства, так и не были сняты, и по сей день вопрос геноцида поднимается в официальных и неофициальных российских публикациях, посвященных войне в Грузии. Очевидно, что эти обвинения российское правительство приготовило заранее, чтобы придать сходство российскому вторжению в Грузию с гуманитарной акцией НАТО в Косово^[672]. Обвинения против Тбилиси звучат особенно цинично, если принять во внимание преступления российских солдат в Чечне. Там в двух войнах было лишено жизни до 20% населения. Екатерина Сокирянская, одна из активисток организации «Мемориал», прокомментировала это так: «Когда речь идет о праве на независимость, о геноциде и военных преступлениях Саакашвили, кажется, что российское руководство не помнит ни о десятках тысяч гражданских, которые погибли во время российских налетов на Грозный, ни о тех, кого казнили, похитили и пытали российские солдаты в Чечне»^[673]. Обвинения Кремля являются ярким примером действий, которые Роберт Амстердам определил как «теорию Доппельгенгера»: «Кремль обычно обвиняет своих критиков в поступках, которые совершает сам»^[674]. Грузию не впервые обвиняют в геноциде. Еще в 1993 году Владимир Жириновский писал: «Так сегодня Грузия уничтожает абхазцев, осетин, и Европа молчит. [...] Абхазцев мало, но они народ, они хотят жить на своей земле и свободно. Но их лишают этого права. Это геноцид, это расизм, это фашизм, и это происходит сегодня. Кто все это остановит?»^[675] Впечатляюще звучат обвинения в расизме из уст политика, который в той же книге, на несколько страниц ранее, описывал мигрантов с юга как тараканов. Кремль выработал привычку обвинять других в тех же преступлениях, которые приписывались ему. Екатерина Сокирянская уже упоминала о ковровых бомбардировках, предпринятых зимой 1999/2000 в Грозном, в которых погибли тысячи гражданских лиц. Эти бомбардировки, а также другие преступления, совершенные в Чечне, побудили другого влиятельного российского правозащитника, Сергея Ковалева, высказаться: «Новым аспектом в этой ситуации является тот факт, что на этот раз российское общество готово принять акт геноцида. Уже не исключены жестокость и насилие»^[676].

ЭТНИЧЕСКИЕ ЧИСТКИ И КАССЕТНЫЕ БОЕПРИПАСЫ

После циничных обвинений Тбилиси в геноциде, прозвучавших со стороны Кремля, Грузия выступила против России с обвинениями в проведении этнических чисток. В этом случае грязную работу выполняли прежде всего боевики из Южной Осетии, сопровождавшие продвижение российской армии. Боевики ездили на патрульных бронированных машинах с закрытыми регистрационными номерами. Люк Гардинг из The Guardian писал: «Беглецы из Каралеки и соседних [грузинских] местностей подтверждали единую версию событий: осетинские боевики вошли в город 12 августа, убивая, сжигая, грабя и похищая. [...] Осетинские боевики, вооруженные русской армией, проводят самые страшные этнические чистки со времен войны в бывшей Югославии. Несмотря на бессистемность этих нападений, их цель была ясна: создать в Южной Осетии этнически чистую территорию, как можно более широкую, в которой нет места для грузин»^[677]. Осетины даже не пытались отрицать, что их целью было проведение этнической чистки, более того, они откровенно это признавали. «Мы проводили действия по зачистке», — ответил на вопрос Люка Гардинга капитан Эльрус, руководитель боевиков. Зачем им было отрицать? Ведь сам президент Южной Осетии Эдуард Кокойты с гордостью признался в интервью российской газете «Коммерсантъ»: «Мы там [в грузинских поселениях] практически выровняли все»^[678]. В тоне грузинского правительства можно прочитать, что «намеренное преувеличение количества лиц, убитых во время конфликта, которое постоянно допускает правительство России, вызывает ответную реакцию, направленную против грузинского населения на этих землях»^[679]. Российская ложь о геноциде, осуществленном грузинами, привела к тому, что осетинские боевики с еще большим рвением убивали, грабили, насиловали грузинскую общину.

Human Rights Watch обвинила Россию в использовании кассетных боеприпасов против гражданского населения^[680]. Кассетные боеприпасы включают в себя десятки, а порой сотни поражающих элементов. Они приводят к невероятным поражениям, поскольку разбрасывают свое содержимое на очень большой площади, убивая всех, кто оказался в радиусе действия. Многие из находящихся в начинке зарядов не взрываются сразу, а действуют позднее, как наземные мины, убивая людей спустя месяцы и даже годы после бомбардировок. В мае 2008 года 107 стран подписали договор о запрете использования кассетных боеприпасов. Россия и Грузия не подписали этот договор. Согласно рапорту, подготовленному Human Rights Watch, 12 августа 2008 года российский самолет сбросил кассетные бомбы РБК-250 на грузинский город Руиси, вследствие чего погибли трое гражданских лиц, пятеро были ранены. В тот же день российская армия запустила кассетные заряды на рынок в городе Гори, их доставила ракета «Искандер». В результате погибло восемь гражданских лиц, десятки были ранены. Одним из убитых оказался Стан Сториманс, голландский оператор^[681].

Журналистка «Новой газеты» Юлия Латынина писала: «Лучшее точечное оружие России, ОРТК «Искандер», разработанный еще в 80-е, но до сих пор имеющийся в войсках в единичных экземплярах, бил по Грузии дважды: по нефтепроводу Баку — Супса и по площади в Гори, на которой раздавали гуманитарную помощь — им был убит голландский телеоператор Стан Сториманс... «Искандер» — высокоточное оружие, то ли оно оказалось не таким уж высокоточным, если попало по площади, то ли в площадь и метили, и тогда это первый в истории случай специального применения высокоточного оружия по мирному населению»^[682]. Голландское правительство отреагировало, выслав в Грузию комиссию для расследования этого события. В рапорте комиссии^[683] указано, что обстрел произошлел после отступления грузинской армии и полиции. Соответственно, целью атаки было гражданское население. В 22:24 в воздухе и на земле произошло несколько взрывов, в результате которые вокруг было разбросано большое количество небольших — до 5 мм в диаметре — металлических шариков. Один из них попал в Сториманса, убив его на месте. Оператор погиб от кассетного боеприпаса, которые несла российская ракета «Искандер» СС-26. В донесении голландскому парламенту министр иностранных дел Нидерландов Максим Фергаген писал, что, даже если бы использование кассетных боеприпасов не было запрещено, «стороны вооруженных конфликтов должны видеть четкое различие между военными и гражданскими целями», и «поскольку грузинская армия и полиция оставили Гори 12 августа, российская власть должна была удержаться от использования [этого оружия]. В свете представленных фактов надо признать, что рапорт следственной комиссии является невероятно важным и должен быть представлен российским властям»^[684]. Спустя три дня после обстрела Гори генерал-полковник Анатолий Ноговицын, заместитель начальника Генерального штаба ВС РФ, категорически отрицает, что такого типа оружие вообще использовалось в Грузии. Он говорит: «Мы никогда не использовали кассетные боеприпасы, не было такой необходимости»^[685]. Даже однозначные результаты расследования, проведенного голландской комиссией, не заставили Кремль изменить официальную версию.

В комментарии относительно смерти Сториманса спикер российского Министерства иностранных дел не только отрицал использование кассетных бомб, но и «утверждал, что нет достаточных доказательств того, что Сториманс погиб вследствие использования [любого] оружия российской стороной»^[686].

В ноябре 2008 года, спустя несколько недель после публикации рапорта голландской следственной комиссии, Human Rights Watch заметила: «Россия продолжает отрицать использование кассетных боеприпасов в Грузии, но Human Rights Watch считает, что представлено достаточно доказательств обратного. Human Rights Watch убеждена, что Россия использует оружие такого типа без достаточных причин на густозаселенной территории, что противоречит гуманитарным конвенциям»^[687].

СТАНЕТ ЛИ ПРАВДОЙ ЧАСТО ПОВТОРЯЮЩАЯСЯ ЛОЖЬ? ЖЕРТВА В РОЛИ АГРЕССОРА

На тему лжи существует два противоположных мнения. Первое из них приписывают Ленину, который сказал: «Достаточно часто повторяющаяся ложь становится правдой». Второе мнение якобы выразил президент США Рузвельт: «Повторение не превратит ложь в правду». Несомненно, российские руководители склонны следовать заветам Ленина. Даже когда представлены однозначные доказательства, они будут отрицать факты. Безосновательное обвинение Грузии в геноциде и упрямое отрицание использования кассетных боеприпасов были не первой и не последней ложью, сопровождавшей грузинскую войну. Изначально Россия лгала, вводила в заблуждение (например, информируя о «неконтролируемых» осетинских боевиках) и сознательно распространяла дезинформацию^[688]. Все это было очень похоже на известный из истории стиль деятельности руководства Советского Союза. Благодаря чему России почти удалось скрыть важный факт — речь не идет о «российско-грузинской войне», но о российской войне против Грузии, которая проводилась в Грузии. Ни один грузинский солдат не пересек границу с Россией. Грузинские подразделения, вошедшие на территорию Южной Осетии, не пересекали международных границ, а действовали в своей стране, так же как ранее российские подразделения в Чечне. Именно российские, а не грузинские войска пересекли границу другой, независимой страны, нарушая основы международного права.

«Паспортная атака», которую использовал в 2002 году Кремль, «создавая» своих граждан в соседней стране, была не только агрессивным и откровенно враждебным поступком, но и прямым нарушением международного права, которое должно было подготовить почву для проведения спустя несколько лет вооруженного нападения на независимое государство. В своем выступлении 8 августа 2008 года президент Медведев сказал: «Как президент я обязан защитить жизнь и достоинство своих граждан, где бы они ни находились»^[689]. РИА «Новости» написало: «Россия неоднократно предупреждала Грузию, что для защиты собственных граждан может прибегнуть даже к использованию силы, а большинство жителей Южной Осетии являются гражданами России»^[690].

Несколько авторов увидели в этом аналогию с 1938 годом. Збигнев Бжезинский еще в 1994 году писал: «Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев, говоря откровенно, публично утверждал [...], что “все выступления о защите россиян, проживающих в Казахстане, напоминают Гитлера, который тоже начинал с вопроса защиты судетских немцев”». Сравнение с немецким вторжением в Чехословакию в 1938 году, на первый взгляд, может показаться преувеличением. К сожалению, это не так. Существует столько сходств между обсуждаемой проблемой и случаем Чехословакии, что последняя может быть образцом событий, происходивших в Грузии. Немцы тоже начали с признания жителей другой страны своими гражданами. Они финансировали деятельность Партии судетских немцев, во главе которой стал Конрад Генляйн, и поддерживали местные подразделения боевиков, ответственных за проведение терактов. «Судетские немцы содержали корпус из 40 тыс. добровольцев, готовых в любой момент к бою»^[691]. Абхазская армия под руководством российских офицеров насчитывала около 10 тыс. человек. Кроме нее, в Абхазии и Южной Осетии действовали подразделения боевиков численностью от 10 до 15 тыс. человек. Всего на территории Грузии находилось около 25 тыс. вооруженных людей^[692]. Немецкие боевики в Чехословакии провоцировали беспорядки, плели интриги и требовали включения части страны в состав Рейха. В результате немцы аннексировали Судетскую землю. Аннексия была первым шагом на пути к полному захвату Чехословакии. Подобным образом все происходило в Грузии. Россия натренировала и вооружила боевиков, позволила им спровоцировать и атаковать Грузию и позже, когда грузины ответили на провокацию, Россия отправилась на спасение «своих граждан». Андрей Илларионов, бывший советник Путина, назвал войну России против Грузии «одним из важнейших международных кризисов за последние 30 лет». По его мнению, этот кризис привел к:

а) первому масштабному применению вооруженных сил России (бывшего Советского Союза) за пределами страны со времен советского вторжения в Афганистан;

б) первому военному вторжению в европейскую независимую страну со времен советского вторжения в Чехословакию в 1968 году;

в) первому военному вторжению в европейскую независимую страну, которое в одностороннем порядке привело к изменениям общепризнанных международных европейских границ, с конца 30-х — начала 40-х годов прошлого века.

Особенно беспокоит абсолютное сходство описанных здесь событий и подходов, которые имели место в 2008 году, с событиями и подходами, с которыми мы имели дело в 1938 году^[693]. Позиции отдельных игроков в 1938 году общеизвестны. Одним из главных действующих лиц того периода был Невилл Чемберлен. 27 сентября 1938 года он откровенно признал, что его пугает сама мысль о начале войны «из-за спора в какой-то далекой стране между людьми, о которых мы ничего не знаем»^[694]. Европейцам пришлось заплатить высокую цену за игнорирование интересов новой, маленькой и далекой страны. Тогда они еще не знали, что речь идет не столько о судьбе той маленькой страны, сколько об основах господствовавшего тогда в мире порядка.

Для многих людей в Европе война в Грузии 2008 года была таким же «спором в далекой стране между людьми, о которых мы ничего не знаем». После войны на Россию наложены лишь символические санкции. Не приняты даже самые очевидные меры. «Почему после войны не прекращено членство России в Совете Европы, базирующееся на уважении прав человека?», — спрашивала Financial Times^[695]. И действительно, почему? Как и в 1938 году, Европа — со временем — может горько пожалеть о своей снисходительной реакции^[696].

Ожидалось, что после войны Россия может рассчитывать на поддержку расположенных к Кремлю западных экспертов. Одним из них была Элен Каррер д’Анкосс, гуру французских исследователей России (хотя она специализировалась скорее на периоде царизма, чем на современной политике этой страны). Годами Каррер д’Анкосс лелеяла в себе теплые чувства по отношению к действующей власти в России. Как постоянная участница встреч Валдайского клуба, который иногда называют клубом поклонников Путина, 4 ноября 2009 года она получила из рук президента Медведева орден Почета. Она также была почетным гостем на торжественном ужине 2 марта 2010 года по случаю официального визита Медведева во Францию. В своей книге La Russie entre deux mondes («Россия между двумя мирами») о восстаниях в Абхазии и Южной Осетии она написала, что, без сомнения, они были «незаконны и должны быть прекращены». Однако «военное поражение ставит под сомнение эти претензии и несколько меняет географию этих территорий, снова уменьшая [часть], контролируемую Тбилиси»^[697].

Почему поражение Грузии в борьбе с агрессором должно каким-то образом ставить под сомнение ее право на возвращение состояния перед агрессией? Этого автор не объясняет. Далее она пишет о «двух сепаратистских Государствах». Слово «государство» она пишет с большой буквы^[698], хотя согласно международному праву следовало бы говорить о них как о двух «образованиях» или «провинциях». Автор же не только не имеет возражений относительно «независимости» двух провинций, но и полностью поддерживает российский территориальный грабеж^[699].

ПРИЧИНЫ ТЕРРИТОРИАЛЬНЫХ ГРАБЕЖЕЙ МОСКВЫ

21 ноября 2011 года президент России Дмитрий Медведев нанес визит в штаб 58-й армии во Владикавказе. Той самой, которая в августе 2008 года совершила нападение на Грузию. Он произнес речь, в которой официальная версия тогдашних событий, распространяемая Кремлем, а ею была «гуманитарная миссия с целью предотвратить геноцид в Южной Осетии», получила более широкий контекст. Медведев и дальше подчеркивал необходимость проведения «миротворческой операции», но вспомнил о второй, совсем другой цели — «предупреждении опасности, зарождавшейся тогда на территории Грузии». «Если бы мы засомневались в 2008 году, то сегодня геополитический уклад был бы совсем другим, а часть стран, которые пытались втянуть в НАТО, наверняка бы уже там была»^[700]. Кремлю понадобилось целых три года, чтобы огласить настоящую причину тогдашнего вторжения — сдерживание Грузии от вступления в НАТО. Чтобы осуществить это, Кремль сначала должен был сменить власть в Тбилиси. Бывший госсекретарь США Кондолиза Райс обнародовала в своих воспоминаниях детали ее разговора с Сергеем Лавровым, который состоялся в августе 2008 года. Лавров позвонил ей и нагло напрямую заявил, что Россия выведет свои войска из Грузии при условии, что в Тбилиси сменится власть. «Второе дело должно остаться между нами, — сказал Лавров Райс. — Миша Саакашвили должен исчезнуть». Райс пишет: «Я не могла поверить своим ушам и поэтому отреагировала инстинктивно, без холодного расчета»^[701]. Кондолиза Райс отказалась обсуждать дело свержения демократически избранного президента. Когда Лавров повторил, что все это «должно остаться между нами» и попросил, чтобы она никому не рассказывала о его требовании, она отказала. Было очевидно, что тема смены власти не была чем-то, что внезапно появилось во время переговоров. Это дело должно было готовиться месяцами, а может, даже годами. Вероятно, что это, наряду с развалом Грузии, было настоящей причиной российского вторжения. Тони Блэр вспоминает в своих дневниках визит в Россию в конце апреля 2003 года. «Во время пресс-коференции Владимир Путин будто сошел с ума и почти с пеной у рта стал называть британцев агентами США. Затем во время ужина мы имели неприятную и местами ожесточенную дискуссию [на тему войны в Ираке]. Он был убежден, что США принимают односторонние решения не по практическим причинам, а ради принципа. Все время повторял: “А если бы мы выступили против Грузии, которая сейчас является базой террористов, расшатывающих Россию, — что бы вы сказали, если бы мы заняли Грузию?”»^[702] То, что Путин тогда выбрал именно этот пример, весьма символично. Вероятно, хозяин Кремля еще в 2003 году рассматривал такой вариант. В пользу такой гипотезы свидетельствуют и другие факты. 7 августа 2013 года, в пятую годовщину начала войны, грузинский президент Михаил Саакашвили в интервью грузинскому телевидению «Рустави-2», записанном заранее, сказал, что в феврале 2008 года встретился с Путиным в Москве на саммите СНГ и предложил обмен: Грузия отказывается от вступления в НАТО, а Россия оказывает содействие в возвращении в состав Грузии двух оторванных территорий. Саакашвили утверждает: «Путин не задумался ни на минуту. [...] [Путин] улыбнулся и сказал: “Мы не поменяем ваши земли на вашу геополитическую ориентацию”. [...] А это должно было означать: “И так отберем у вас вашу землю”». Саакашвили начал разговор о все нарастающей напряженности на границе с Южной Осетией со слов: «Хуже уже быть не может». «Тогда [Путин] посмотрел на меня и сказал: “И тут ты сильно ошибаешься. Ты скоро убедишься, что будет гораздо, гораздо, гораздо хуже”»^[703]. Эта информация появилась летом 2012 года, спустя год после того как — совершенно неожиданно — нам разрешили заглянуть в кремлевскую кухню. 5 августа 2012 года, за несколько дней до четвертой годовщины начала войны в Грузии, на YouTube появился 47-минутный документальный фильм российского производства «8 августа 2008. Потерянный день»^[704]. В нем были интервью с действующими и отставными генералами вооруженных сил, которые обвиняли бывшего президента Медведева в недостаточной решительности и даже трусости во время того конфликта. В то же время они хвалили Путина за энергичные и смелые действия. По словам одного из критиков Медведева, отставного генерал-полковника Юрия Балуевского, бывшего первого заместителя министра обороны и начальника Генерального штаба, «Путин принял решение о нападении на Грузию еще перед инаугурацией президента Медведева и назначением его главнокомандующим в мае 2008 года. План действий и подробные приказы для руководителей подразделений были подготовлены и переданы им заранее». Очевидно, что неизвестные ранее факты подтверждают интерпретацию, представленную в этой книге, о том, что российское нападение на Грузию не имело ничего общего со спонтанными действиями по спасению собственных миротворческих сил и «предотвращению геноцида», это была тщательно спланированная операция. Когда запись попала в интернет, Путин подтвердил, что Генеральный штаб армии имел подготовленный план проведения военной операции против Грузии. Он сказал, что план готовился «в конце 2006 года, а был принят в 2007»^[705]. Любопытно, что Путин также сказал о том, что «решение об «использовании вооруженных сил» обдумывалось три дня — с 5 августа»^[706], а это явно противоречит официальной версии, согласно которой российская армия только отреагировала на грузинское нападение, начавшееся 7 августа 2008 года. Этот план предусматривал не только использование тяжелого вооружения и регулярной армии, но и натренированных боевиков, задачей которых была поддержка российских солдат. Павел Фельгенгауэр оценил это так: «Фильм «Потерянный день», а также комментарии относительно Путина и Медведева обнаружили гораздо больше — теперь мы знаем, что нападение на Грузию действительно было заранее спланированной агрессией, а так называемые российские миротворческие силы в Южной Осетии и Абхазии составляли авангард российских сил вторжения. Эти силы, грубо нарушая положения международных соглашений, подписанных Россией, обучали и вооружали сепаратистов.

Путин, признавая, что осетинские сепаратисты действовали в рамках плана нападения России, перенес юридическую ответственность за этнические чистки против грузинских граждан на территории Южной Осетии и вне ее на армию и российское руководство. Более того, соглашаясь с тем, что осетинские сепаратисты были частью плана Генерального штаба еще до начала войны, Путин позволяет нам усомниться в правдивости независимого военного рапорта, подготовленного по заказу Европейского союза швейцарской сотрудницей дипломатического корпуса Хайди Тальявини. Напомню, что в нем грузин обвинили в развязывании войны и нападении на российские «миротворческие» силы, что, по словам Тальявини, стало причиной вооруженного ответа российской армии^[707].