на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


2. Adagio

Гавр

– Успех, мсье Бейтс! Несомненный успех! О-о-о-о! Поверьте моему опыту, это начало славы! Ваш театр станет украшением не только Гавра, но и всей Франции!

Чарльз Бейтс бледно улыбнулся:

– Вы мне льстите, мсье Дюма. Это лишь репетиция…

Владелец театра «Эдмунд Кин» скромничал – или боялся сглазить. На генеральный прогон «Ричарда III» были приглашены не только господа из гаврской мэрии, но также десяток занесенных свежим ветром знаменитостей. Среди последних оказался и мсье Три Звезды. Помогла случайная встреча в Париже. Александр Дюма сразу же вспомнил, кто был лучшим другом Первого Денди, и с охотой принял приглашение.

В театре лихорадочно заканчивали отделочные работы. Красили, развешивали, лакировали. Премьера намечалась на следующей неделе. Чарльз Бейтс собирался блеснуть. Украшение Гавра и всей Франции? Отчего так мелко?

– Сама ваша идея – британский театр во Франции… О-о-о-о! В первый миг она показалась мне безумной. Английская сцена в Галлии, в стране Мольера и Расина? Не нонсенс ли? Но потом я прикинул… У нас живут тысячи англичан. Десятки тысяч приезжают ежегодно. Многие французы интересуются культурой Туманного острова. Так отчего бы и нет? У вас острый глаз!

– И нюх, – хмыкнул польщенный Бейтс.

Похвала Дюма – неплохо для начала. Вдохновленный увиденным, мэтр пообещал написать о новом театре статью. Это само по себе прекрасно. Но если он выполнит и второе обещание…

– Я не забуду, мсье Бейтс, – Дюма словно читал его мысли. – Следующая моя пьеса – ваша. Но уговор! – вы играете на английском. Французская премьера намечена в Париже. С переводчиком, если надо, помогу. Будете смеяться, меня уже на датский стали переводить. Мсье Жан-Кретьен Андерсен сотворил чудо из «Нельской башни». Кстати, он сейчас в Париже. Я напишу ему, чтобы приехал к вам на спектакль…

Дюма был щедр – по крайней мере на обещания. Чарльзу Бейтсу оставалось лишь благодарить. Кто знает? Может, пойдет дело? Ca ira – как говорят оптимисты-французы.

Леди Фортуна благожелательно кивала.

– Как поживает Браммель? Я, кажется, нашел издателя для его книги.

Улыбка погасла.

– Боюсь, мсье Дюма, он не способен даже порадоваться. Браммель находится в лечебнице. Апоплексический удар, второй за два года. Джордж никого не узнает. Сейчас он – гость страны призраков. Из-за этого мы и переехали в Гавр. Здесь хорошие врачи.

– «Чудак, не бросающий друзей в беде!» – кивнул Дюма. – Браммель не ошибся в вас, мсье Бейтс. Держитесь! Таким, как вы, помогает Бог.


Расставшись с говорливым мэтром, Бейтс направился по узким улочкам вечернего Гавра к морю, в портовую слободку. Театр арендовал здание в древнем квартале Святого Франциска, в сердце города, зато его владелец обходился более скромным жилищем. Потому и не решился пригласить Александра Дюма в гости. Бедность – худшая рекомендация. Эту мудрость Бейтс осознал еще в детстве, среди грязных лачуг Теддингтона.

В родной поселок он так и не решился заглянуть. Для семьи, как и для английского Закона, Чарльз Бейтс по-прежнему был грабителем и убийцей. Посещать мать-Британию пришлось в осточертевшей личине дядюшки Бенджамена. Что поделаешь, сэр-р-р? Д-дверь, судейские совсем озверели!

Не приехать Бейтс не мог – в Ричмонде, в графстве Суррей, хоронили Эдмунда Кина. Великий актер упал без чувств прямо на сцене, играя Отелло. Едва успел произнести знаменитое: «Здесь путь мой кончен, здесь его предел». Приходская церковь, сиплые голоса певчих; дождь бьет в тусклые витражи…

«Здесь путь мой кончен…»

Никем не узнан, Бейтс помог прикрепить скромную бронзовую табличку к церковной стене. В памяти вновь и вновь всплывали слова, когда-то сказанные Кином: «Не копируйте, Чарли. Играйте, черт возьми! И станете актером, обещаю!» Долгие годы рыжий прохвост вспоминал их с грустной усмешкой. Актером? Смешно сказать… А ведь мог бы!

– …Залив слезами сцену,

Он общий слух рассек бы грозной речью,

В безумье вверг бы грешных, чистых – в ужас,

Незнающих – в смятенье и сразил бы

Бессилием и уши, и глаза.

Он едва не остался в Москве – Малый театр желал продлить контракт с обаятельным «злодеем». Но Эминент был очень плох. А в далеком французском Кале ждал, едва оправясь от первого удара, Джордж Браммель.

Странное дело, но именно Первый Денди, славившийся своей абсолютной непрактичностью, здорово им помог. Выручило и Время – над Британией дули ветры перемен. Старый король умер, его преемник, не слишком уютно чувствуя себя на престоле, дал отмашку на проведение парламентской реформы. В Палате общин верховодили суровые и решительные виги. Палата лордов, последний оплот и защитник традиций, поклялась скорее умереть, чем одобрить «крушение основ». Однако, к собственному удивлению, проголосовала «за».

Лорд Джон Рассел в смущении разводил руками. Принимать поздравления он отказывался. Ох, уж это лордское непостоянство!

Кое-что изменилось непосредственно для Браммеля. После смерти Георга IV, его личного врага, новый монарх назначил знаменитого эмигранта – «короля Кале»! – британским консулом. Жалованье положил пустяковое, но это было лучше, чем ничего. Официальный статус позволял решать многие проблемы. Благодаря консулу Бейтс и Ури нашли работу в одном из местных отелей, где останавливались английские туристы. Швейцарец вначале здорово смущался, опасаясь своим видом отпугнуть клиентов. Первый Денди помог и в этом – набросал эскиз сюртука, подобрал галстук, лично сходил вместе с Ури к портному. Скромный великан стал неузнаваем. От него уже не шарахались, напротив, уважительно снимали шляпы, именуя «notre beau oncle Uri».[87]

Выслушав горячую благодарность, Браммель церемонно раскланялся. Но все хорошее кончается. Новый апоплексический удар нокаутировал Первого Денди, уложив в больницу. Почти одновременно пришла весть о смерти Кина.

После похорон Бейтс заехал в Лондон. Долго бродил по городу. Из газеты он узнал о самоубийстве виконта Артура Фрамлингена, пойманного в клубе на воровстве серебряных ложек. «Скормил бы я всем коршунам небес труп негодяя; хищник и подлец! Блудливый, вероломный, злой подлец! О, мщенье!» Отомстить не удалось, но это не огорчило Бейтса. Прошлое сгорело дотла, надо думать о будущем. В «Собачьей канаве», отвечая на вопрос, что поделывает «славный парень Чарли Бейтс», он, не задумываясь, сообщил, что его племянник-эмигрант собирается открыть театр. Где? Во Франции, в Гавре. Там полным-полно соотечественников, особенно весной и летом. Сборы обеспечены.

Как будет называться театр?

«Эдмунд Кин».


Дверь в рыбацкую хибарку была открыта. Чарльз Бейтс знал причину – внутри горел камин, настоящий английский камин. Огонь не гасили даже в теплую погоду. На уголь уходила немалая часть их скромного бюджета. Иначе нельзя – одному из постояльцев требовался живой огонь.

– Это я, Ури! – он бросил шляпу на стол. – Разве сегодня не твоя смена?

– Мы поменялись, – швейцарец оторвал взгляд от толстого медицинского журнала. – Мы хотели узнать, как прошла репетиция. Мы очень волновались.

Ури с осени работал в больнице – той самой, где лежал Браммель. Числился санитаром, однако не первый месяц помогал дежурным врачам. Это давало дополнительный приработок. «Лекаришки» вначале отнеслись к странноватому великану с недоверием, но быстро убедились в его сообразительности. Главным же было то, что Франц Шассер очень хорошо относился к пациентам. Врачи им сочувствовали, он же – любил и болел их болью.

«Учитесь, коллега! – твердили медики. – Сдадите экзамен на фельдшера…»

Мечтой Ури было открыть где-нибудь в Южной Германии грязелечебницу – современную, оборудованную по последнему слову науки. Швейцарец хотел помогать больным без помощи стальной пилки.

Общения с хирургами он избегал.

– Как наш? – спросил Бейтс, садясь. – По-прежнему?

Ури грустно кивнул, указав в сторону камина.


Черные угли, красный огонь.

Седой, как лунь, древний старик не отрывал глаз от затейливых переливов пламени. Наконец он усмехнулся и взял свинцовый карандаш. Лист бумаги был заранее пристроен на деревянном пюпитре. Несмотря на огонь, по мнению старика, в углу царила темнота. Поэтому над камином всегда горела масляная лампа.

Кивнув с удовлетворением, старик начал писать. Он занимался этим весь день, отвлекаясь лишь на самое необходимое. Тарелка каши, чашка чая. И – живой огонь. Когда камин гас, старик начинал волноваться. Плакал, прятался под одеяло; скулил, как испуганный щенок. Газеты он читал каждый день. Разговаривал редко, чаще всего – невпопад. На вопросы не отвечал. На теплом халате носил орден – маленький белый крестик.

Золотая корона, узорный синий бант.

Из написанного им можно было составить толстую книгу. Но никто не мог разобрать ни единого слова. Незнакомыми были даже буквы – не латиница, не кириллица, даже не расшифрованные Шампольоном египетские иероглифы. Случалось, старик рисовал, но его эскизы были столь же непонятны, как и фразы.

– Репетиция прошла успешно, Эминент, – бодрым голосом начал Бейтс. – Труппа с бору по сосенке, такие же бродяги, как я, но… Получается! «Ричарда III» я выбрал, потому что все знают текст пьесы. Его всюду играют… А вышло удачно: спектакль вроде визитной карточки. Какой же английский театр без Шекспира?

Не переставая работать карандашом, старик времени от времени кивал. Мол, продолжайте. Он любил слушать новости. Если давно не рассказывали – нервничал. Услышанное одобрял – улыбался, гримасничал; бывало, что и кланялся.

Он ничем не болел. Для своих восьмидесяти лет выглядел бодро. Врачи, приводимые Ури, просто диву давались. А что пишет ерунду… Чему удивляться? Возраст, мсье, возраст. И все-таки Бейтсу казалось, что где-то в глубине, за стеклом блеклого взгляда, скрывается прежний Эминент. Несколько раз, когда Ури не было рядом, он пытался серьезно поговорить со стариком – достучаться, услышать разумную речь.

Тот, кто был Рыцарем Лебедя, Филоном и, наконец, Эминентом, слушал, не перебивая. Улыбался. Не отвечал.

– Вот так, патрон, – вздохнул Бейтс. – Если повезет, поднакопим деньжат. Ури откроет свою лечебницу. А вы… Вы сможете переехать в большой дом с прекрасным камином. Или у вас другие планы?

Старик внезапно встал – и протянул Бейтсу рисунок.

– Ури! Ты что-нибудь понимаешь?

Настала очередь швейцарца удивляться.

– Мы видим море. Мы видим кораблики. Мы видим два берега. Рыбки. Морское дно. И длинная дорога прямо между рыбок…

– И цифры, – перебил Бейтс. – Патрон никогда прежде не писал цифр. Тысячи, миллионы… Смотри, тут какие-то буквы.

Надписи оставались загадкой. Рыбки, кораблики…

– Ури! Помнишь, о чем мы говорили вчера вечером?

– Мы удивлены. Вчера мы говорили, как обычно. Мы рассказывали новости…

– Был шторм, – перебил великана Бейтс. – Я рассказывал, что корабли из Англии не могут войти в гавань. И еще о том, сколько ежегодно теряет экономика наших стран из-за плохой погоды в проливе. Верно?

Он указал на листок.

– Знаешь, что это? Туннель под Ла-Маншем! Эскиз – и расчеты предполагаемых работ… Патрон, что вы от нас скрываете?

Старик, не отвечая, протянул зябнущие руки к камину. Тепло. Сытно. Хорошо. Мальчики здоровы. У Чарли скоро премьера. Правительство вигов включило в бюджет ассигнования на социальные программы. У Якоби в Петербурге какие-то сложности с «магнитным аппаратом». Но Якоби умница, справится. А в Дании, кажется, все-таки соберут первый парламент.

Думал он об этом или нет, но Адольф Франц Фридрих фон Книгге был счастлив.


1.  Allegro Амалиенборг | Механизм жизни | 3.  Allegretto Эльсинор