Глава пятая

ПЕРВЫЙ ЭТАЖ

И вот Рыжий нашел тот дом, подошел ко второму подъезду и вошел в него. Там на первом этаже была только одна дверь, над ней висела вывеска, изображавшая большие настенные часы. Рыжий негромко, осторожно постучал – условным стуком, конечно. В ответ глухо послышалось:

– Войдите.

Рыжий вытер стопы о гребенку, толкнул дверь и вошел. Там и в самом деле оказалась часовая мастерская, на стенах, полках и стеллажах которой были расставлены или развешены самые разнообразные часы: разобранные, собранные, идущие, стоящие, старых, новых конструкций, большие, малые, простые и замысловатые. И всё это было в полумраке, потому что никакого верхнего света там не было, а только в углу, над рабочим столом горела небольшая лампа, а возле нее сидел мастер – лобастый, серый и, надо думать, низкорослый тип с толстым моноклем на глазу. В монокле сверкал отблеск лампы. Монокль был как огромный, сверкающий, сверлящий глаз. Рыжий, прищурившись, спросил:

– Подхватного не ждали?

– Нет, – сухо ответил мастер и, опустив голову, опять взялся за работу.

Монокль сразу поблек. Рыжий стоял в пороге. Со всех сторон вразнобой – и с разной силой звука – тикали часы. Лобастый часовщик держал в одной лапе пинцет, в другой отвертку и внимательно рассматривал только что вынутое им из часов маленькое зубчатое колесико. А еще Рыжий чуял неприязнь. Она была разлита в воздухе, она выталкивала прочь! Рыжий стоял, переминаясь на стопах, и чувствовал, как в нем вскипает зло… Но нет! Рыжий сжал челюсти и уравнял дыхание, а после не спеша, с достоинством прошел к столу и сел напротив мастера. Тот недовольно засопел, медленно отодвинул в сторону разобранный механизм, снял монокль, тщательно протер его и, глядя Рыжему прямо в глаза, негромко, но твердо сказал:

– Вакансий нет. Я занят.

Глаза у мастера были бесцветные, слезливые и сплошь в красных лопнувших прожилках. И этакое пугало – тоже мудрец из Башни, насмешливо подумал Рыжий, ладно! И сказал:

– А я к вам ненадолго. Только спросить, куда мне идти дальше, и все.

– Как это «все»? – спросил мастер и удивленно заморгал.

– А так, – жестко ответил Рыжий. – Вы мне не нравитесь.

– Ого! – довольно громко сказал мастер и тут же замолчал, прищурился… а после рассмеялся и воскликнул: – А вы мне наоборот! – И тут же добавил: – Не обижайтесь. Я сейчас. Вот только докручу.

После чего опять надел монокль и склонился над часами. Поставил анкер, запустил его. Часы затикали. Мастер прислушался… и немного сдвинул рычажок настройки. Потом еще, после чего опять прислушался. Р-ра, поразительно, подумал Рыжий, да как здесь, в этом сплошном тиканье, можно что-то понять и настроить?

А мастер усмехнулся и спросил:

– Ну, как теперь?

– Как будто хорошо, – на всякий случай сказал Рыжий.

– Тогда, – с улыбкой сказал мастер, – вот вам монокль, вот инструмент. Давайте, приступайте!

– Но я… – начал было Рыжий.

– Давайте! – строго сказал мастер. – Или уходите.

И опять на Рыжего уставились бесцветные, слезливые глаза. Теперь в них, ясно видел Рыжий, была уже не неприязнь, а просто насмешка. Р-ра, даже так! И Рыжий, сдвинув брови, взял монокль, приладил его поудобнее, потом взял в одну лапу часы, во вторую отвертку…

И началось! Потом пятнадцать дней подряд он разбирал и собирал часы разных конструкций. А мастер Эн, так звали этого лобастого, говаривал:

– Конечно, с виду все это просто забава. Но привыкай, мой друг, учись. Кропотливость и точность – великое дело. Ну, и терпение. И слух.

А сам сидел в углу на корточках, поглядывал на Рыжего, порой давал ему советы, а в остальное время просто разглагольствовал о каких-то совершенных пустяках. По крайней мере, именно такими представлялись они Рыжему. Но, тут же думал он, мастер не может быть столь глупым, значит, он нарочно притворяется таким или изъясняется иносказательно, и тогда Рыжий должен догадаться, на что он намекает, и принять его игру, и тогда мастер посчитает его достойным серьезных бесед – и перестанет притворяться, и заговорит по существу. Вот о чем думал тогда Рыжий и долго, еще целых две недели, он с большим вниманием (но не подавая вида) выслушивал речи мастера, пытаясь вникнуть в их скрытый смысл, но ровным счетом ничего даже мало-мальски интересного не мог в них найти. И очень злился. По вечерам, придя к себе в гостиницу, он плотно ужинал – Эн не кормил его, да, впрочем, он и сам тоже не ел, а только говорил и говорил, и говорил без умолку… Так вот, придя в гостиницу и там первым делом плотно поужинав, Рыжий затем запирался у себя в комнате, ложился на пуфарь, брал какую-нибудь книгу и начинал ее читать… Но мысли его путались, он быстро засыпал. Точнее, это был даже не сон, а так: упал, как провалился, потом сразу вскочил – а это уже утро. И он опять спускался вниз, поспешно завтракал, хватая все подряд – и рысью к мастеру! А там опять монокль, отвертка, винтики, колесики. Тик-так, тик-так…

Но где это он? С кем? И, что еще важней, думал Рыжий, ведь он не слеп и видит, и всё понимает… Вот только как об этом спросить? Ведь то, что он предположил о мастере, выглядело настолько глупо, что говорить об этом значило сразу выставить себя на беспощадное осмеяние! Но все равно еще через двенадцать дней Рыжий наконец решился и спросил – правда, не напрямую, а осторожно заходя издалека:

– А время, оно растяжимо?

Эн поднял брови, помолчал, потом сказал:

– Конечно. Ведь в детстве, как ты помнишь, дни просто летят, а в старости, поверь, это будет уже совеем по-другому. Однако… – и тут же добавил: – Давай, давай, не отвлекайся! Я буду говорить, а ты работай.

И теперь у них стало так: Рыжий работал, мастер говорил. Точнее, рассуждал. И уже не о пустяках, а всерьез. Порой сам с собою спорил. То есть начнет о чем-то говорить, а после сам же себя перебьет:

– Нет, все не так! Я был не прав. Точнее будет вот как…

И начинал заново. Но это если сам с собой. А вот возражений от Рыжего он просто не терпел! Мог закричать, мог нагрубить. Потом не извинялся – замолкал, сопел и не смотрел в глаза… И вдруг опять:

– Да, время! Объективное и субъективное. А время нации? Но чтобы разбирать подобное понятие, мы прежде всего должны решить такой весьма принципиальный вопрос: а что есть нация – объект или субъект? Если субъект, тогда мы можем говорить о жизни нации, то есть о ее рождении, взрослении, потом старении и, наконец, смерти – естественной или насильственной. Ну и, конечно же, при этом нельзя будет отбрасывать и такие объективные причины, как ее состав и численность, природные условия, в которых она вынуждена существовать, а также численность и характер ее соседей, которые, как правило, ей только мешают. А если же она объект, то тогда…

И вдруг, забыв о нации, он мог вдруг взяться рассуждать о колебаниях во времени – в доли секунд, почти неуловимых – и утверждать, будто причина этого лежит в движении планет вокруг Солнца. То есть полнейшее безумие, ибо причем здесь Солнце, думал Рыжий, или, вдруг думал, как знать, после чего, застыв, во все глаза смотрел на мастера, а тот вновь рассуждал о нации, о государстве, эволюции. О роке. О смерти. Об экспоненте времени – то есть о том, что перед нашей смертью время в нашем объективном сознании вдруг будто бы резко замедляется, и поэтому наши последние мгновения могут вместить в себя такое огромное количество самой различной информации…

И вдруг, словно очнувшись от нахлынувших на него видений, мастер Эн замолкал, насмешливо смотрел по сторонам, а после с гордым видом говорил:

– Часы! А что такое часы? Вот, мне их принесли, я их чиню и с этого кормлюсь. Но разве часы – это время? Нет, это самый что ни на есть банальный хронометраж, набор мертвых цифр. А вот настоящее, истинное Время – оно всегда живое и подвижное. Вот, например…

И тут он снова принимался рассуждать, теперь уже о петлях времени, о норах времени, попав в которые, ты можешь двигаться вперед или назад по шкале времени. То есть по своему собственному желанию, посещать – свое или чужое – будущее или же прошлое. И тут же добавлял, что это дело обычное – и при этом еще улыбался! Рыжий молчал, но был совершенно уверен, что мастер над ним издевается. Или сошел с ума. Шли дни. Перечинив все имевшиеся в мастерской часы, Рыжий спросил, что ему делать дальше.

– Как это что?! – сказал мастер. – Клиентов нет, значит, опять чини. Или ты хочешь сидеть без дела?

Нет, сказал Рыжий, не хочет, и начал разбирать и собирать и без того уже исправные часы. И слушать мастера. Тот говорил:

– Жизнь – это как река. А мы как листья на ее поверхности. И Время нас несет. Время – это течение Жизни. И это течение может сделать так, что чья-то жизнь протечет, даже, точнее, промчится очень быстро, да хоть в один день, а может взять и закружить тебя в водовороте. И утопить. Но может быть и такое, что пловец вдруг замечает, что над рекой в некоторых местах нависают ветки. Ну так чего зевать? Схватись за них, повисни, подтянись, ведь это же ветки, а ты лист, это же так естественно, и ты тогда… Ты что, не понял, что тогда? – вдруг резко спрашивал он. И тут же продолжал: – Тогда работай!

И Рыжий работал. И был очень внимателен. А когда понял, что его догадка не столь уж и бессмысленна, какой она ему показалась в самом начале, то он тогда… Нет, он еще три дня молчал, и только потом решился и спросил, на это раз уже напрямую:

– Так ты, значит, висишь?

Эн засмеялся и сказал:

– Нет, я сижу. Смотрю, как вас несет. И думаю, какие вы глупцы, ведь ветка же рядом!

– И ты, – Рыжий сглотнул слюну, – давно уже вот так?

Эн отвел глаза, задумался. Потом, все так же глядя в сторону, ответил:

– Да, уже сорок лет. Я, правда, не могу отсюда выйти. Там меня сразу подхватит течение. Да и другим войти ко мне тоже нельзя. Почти! Ведь моя дверь открывается только на условный стук, и только изнутри. Ты же знаешь! Ты же, я слышал, уже не раз пробовал открыть ее без стука. Так?

Рыжий промолчал. Эн встал. Глаза их встретились. В глазах, вспомнил Рыжий поучения Сэнтея, можно прочесть всё, что захочешь: судьбу, характер, мысли, чувства, прошлое. А здесь, Рыжий невольно вздрогнул, глаза у мастера были на этот раз совсем другие, то есть в них теперь была одна сплошная чернота, и больше ничего! Рыжий, поежившись, спросил:

– И… нравится… вот так вот… сорок лет?

Эн зло оскалился и с вызовом сказал:

– А что?! Ты думаешь, что я много чего за эти годы потерял? Я, может, ты хочешь сказать, что-то важное пропустил? Чего-то интересного не увидел? Или, наконец, ты думаешь, что я за это время мог что-то забыть? Только зачем мне выходить, чтобы вспомнить? Бурк и весь Мэг, да и Тернтерц, Даляния, Фурляндия, Ганьбэй… Вот где они все! – и он постучал себя согнутым пальцем по лбу. – Здесь! Понял? Вот…

И сердито мотнул головой, и заходил по комнате. После, немного успокоившись, Эн сел к столу, взял в лапы винтик, повертел его и отшвырнул. Винтик скатился со стола, упал. Рыжий хотел его поднять…

– Не надо, – сказал Эн. – Сиди.

Сидели. И молчали. И так продолжалось достаточно долго. Вдруг Эн опять заговорил:

– Зачем всё это? Суета. Я сам в себе. И ты в себе, только ты этого еще не понял. А может, и понял, да просто не хочешь себе в этом признаваться. А время, что оно дает? Только несет нас к смерти, вот и всё. А смерть есть тьма и пустота и глухота. Смерть есть полнейшее Ничто, ибо другой, потусторонней, жизни нет, как нет и другого времени. Нет!

Эн снова замолчал и нервно, сам того не замечая, тер лапой по столу, царапал на нём полировку. Потом сказал:

– Вот так вот и сижу. Я не спешу, ибо здесь время… Нет, не остановлено, а просто как в стенных часах – ходит, ходит по кругу: утро, день, вечер, ночь и опять утро. С той же самой точки. Здесь время как циферблат. Нет, как змея, схватившая саму себя за хвост. А дней недели, месяцев, пор года и тому подобного здесь у меня нет уже сорок лет. И поэтому и я, каким тогда здесь закрылся, такой и сейчас. И всё моё со мной. Мне даже есть, и то не нужно, ведь сутки можно потерпеть, не так ли?

Рыжий промолчал. Эн засмеялся и сказал:

– Вот так я и живу. Чиню часы и думаю. Иногда ко мне приходит кто-нибудь из братьев, приносит новые книги. Я их с интересом читаю. И снова думаю. И это очень просто, привыкаешь. И если ты хочешь, то я и тебя научу, и ты тогда тоже будешь, как я…

И замолчал. И вновь они посмотрели один другому в глаза. Глаза у Эна, это Рыжий видел четко, были без дна. Эн ждал. Точнее, затаившись, поджидал…

– Нет, – сказал Рыжий и встал. – Это как смерть.

– Смерть тела – да, – согласно кивнул Эн. – А мысли? А мысли живут. Значит, и я по-прежнему живой. А вот когда действительно, по-настоящему умрешь, тогда умрет и твоя мысль. Я смерти тела не боюсь, зачем мне мое тело, но смерти мысли… – и тут же поспешно сказал: – Садись, чего вскочил?

– Нет! Нет, – Рыжий попятился. – Нет, это не мое. Я думаю, что Создатель…

– Создатель! – рассмеялся Эн. – И ты о нем! А кто он такой есть? Он что, Первооснова? А если же не он, тогда и вообще… Что, всё равно уходишь?

Рыжий кивнул. Эн помрачнел. Сказал задумчиво:

– Ну что ж… – потом спросил: – Жалеть не будешь?

– Нет.

– А я бы пожалел.

Глаза их опять встретились. Ар-р, р-ра, смешно, подумал Рыжий, да что Эн, неужели ждет, когда он передумает?!

Но всё было намного проще – Эн встал и заходил по комнате, смотрел на стены, стеллажи и долго выбирал… а после взял обыкновенные, карманные часы на бронзовой цепочке и, протянув их Рыжему, сказал:

– Вот, отнесешь по адресу. Копченая застава, дом Дукков, бельэтаж.

– Кому?

– Там сам найдешь. Иди, – и мастер отвернулся.

Рыжий вышел.