на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


4

Понедельник, утро…

Прошедшая ночью гроза испортила погоду.


Небо было темно-серым. На кладбище Вильгранда шел дождь, словно кто-то плакал над могилами. Вода стекала в только что вырытую яму. Дождевые струйки захлестывали гроб из красного дерева, стоявший на подставке. Ливень барабанил по множеству раскрытых зонтиков. Цветные женские напоминали неувядаемые цветы, а отяжелевшие от сырости многочисленные венки стали уже похожи на мокрый мусор. Напротив убитой горем вдовы, окруженной семьей, расположились возле Пьера Малитрана члены руководящего комитета клуба, придавшие своим лицам приличествующее моменту выражение. Костарда в траурном костюме представлял болельщиков. Стоявшие тут же игроки клуба с трудом скрывали свое безразличие. Небольшая толпа любопытных, привлеченных скандальной стороной этой смерти (а какая смерть может быть иной?), прислушивалась к цветистым оборотам надгробной речи, которую произносил вице-президент клуба Жан-Батист де Ла Мориньер. Фразы скользили над покойным, лежащим в гробу с серебряными ручками и лишенным утешительной возможности внимать поминальному слову, летели мимо кюре с кадилом в руках, облаченного в стихарь, и таяли над мраморными крестами и выведенными золотыми буквами выражениями вечной печали.

— Словно спортсмен, преодолевший финишную ленточку и падающий в изнеможении, Виктор Пере умер потому, что надорвал свои силы, перешагнув пределы возможного…

Несмотря на зонт, поднятый над его головой юным спортсменом из футбольной школы, товарищи которого стояли навытяжку позади них, оратор был вынужден протереть пенсне тонким платком, прежде чем смог продолжать.

— Он был неутомим в делах и не домогался почестей, Виктор Пере…

Стоя вместе с другими журналистами в стороне, Франсуа рассеянно слушал витиеватые фразы того, чье имя было произнесено в тишине сицилийской ночи.

Ла Мориньер, невысокий человек лет семидесяти с поредевшей шевелюрой, круглым лицом и тонкими серебристыми усами, всегда держался в тени уважаемого всеми Малитрана. Можно было особенно не копаться в его фамилии с частицей «ла», чтобы обнаружить буржуазные корни. Он не имел реальной власти, но своим местом был обязан покровительству влиятельного «Ротари-клуба», [15]представляющего собой что-то вроде провинциального масонского сообщества. Будучи членом Национального фронта, расистские лозунги которого собирали в Вильгранде больше голосов, чем в среднем по Франции, он пользовался также вниманием Луи Жомгарда: тот хотел показать, что в округе, от которого он был избран депутатом, не отгораживаются ни от какого мнения и что можно расширять сотрудничество и быть избранным от имени всех добропорядочных граждан.

— …Виктор Пере, наш клуб многим тебе обязан, и ты мог бы сделать еще больше, если бы иные люди, позволившие тебе взвалить на себя слишком тяжкую ответственность, не оставили тебя в решающий момент…

Словно волна пробежала среди собравшихся. За исключением подростков, для которых время тянулось нестерпимо медленно, многие присутствующие были задеты и оскорблены несоответствием этих слов благопристойной атмосфере похорон. Малитран, казалось, был поражен и возмущен. Родственники покойного обменялись удивленными взглядами. Игроки, чувствуя себя не в своей тарелке, нахмурили брови. Журналисты навострили уши. Рядом с Франсуа Дюгон прошептал довольно:

— Труп еще не остыл, а воронье уже кружит над ним. Начинается игра, дружище. Но не та, которую ты так любишь.

Франсуа не ответил. Впрочем, если Лa Мориньер хотел привлечь внимание публики, то результат превзошел его ожидания. Все перестали замечать дождь, который, впрочем, ослабел, словно специально для того, чтобы подчеркнуть значение заключительной части надгробной речи.

— Я ничего не скажу больше. Ибо здесь не место и не время говорить об этом. Но я хочу поклясться тебе, дорогой Виктор… Клуб Вильгранда, ради которого ты жил и, возможно, ради блага которого ты умер, выйдет еще более окрепшим из всех испытаний…

За спиной репортера журнала «Баллон д'ор» кто-то из журналистов съязвил:

— Сталинград… Вильгранд… У вас одна и та же борьба…

Виперен, местный корреспондент газеты «Курье дю Миди», обернулся.

— О, может быть, мы скоро окажемся на передовой.

Все вокруг негромко рассмеялись.

— …Военные корреспонденты на футбольном фронте…

Обратившись в сторону гроба, оратор в костюме от Кардена закончил.

— Прощай, Виктор Пере. Мы никогда тебя не забудем!

Словно очнувшись, небольшая толпа зашевелилась. Священник затянул в последний раз: «Из глубины взываю к Тебе, Господи». В группе журналистов кто-то произнес:

— Черт побери! Можно подумать, что в этом Лa Мориньере проснулся лев. До сих пор я его больше видел за аперитивом в дорогих барах, где он пытался волочиться за девками, вызывая у них смех. Когда у вас такие седые волосы, надо иметь немало деньжат…

Кюре закрыл свой молитвенник и стал размахивать кадилом, которое он затем передал вдове. Присутствующие вытянулись в цепочку, чтобы поочередно выразить ей свои соболезнования. Франсуа отметил, что нет Луи Жомгарда. Муниципальный совет был представлен его заместителем по делам спорта. Кто-то передал Рошану кропило. Он изобразил рукой крест и оросил мокрое дерево гроба несколькими каплями святой воды (ее было смехотворно мало по сравнению с тем количеством, которое падало со свинцового неба). Дюгон буквально вырвал у него из пальцев священный предмет, прошипев:

— Мне кажется, эта тема теперь больше относится к рубрике, которой занимается папаша Дюгон, а не ты. Поэтому я бы чувствовал себя лучше, если бы ты, Рошан, меньше путался у меня под ногами.


Скоростной поезд бесшумно мчался в Париж по дну прямой выемки, пересекающей район Божоле.

По обеим сторонам тянулась покрытая травой и цветами насыпь, или вдруг возникал на фоне виноградников встречный поезд. Цветные картинки за окном мелькнули словно в калейдоскопе.

Удобно расположившись в купе первого класса, Доминик то и дело вызывала в памяти высокую фигуру мужчины в плаще с карманами, откуда выпирали бесчисленные записные книжки. «Будь объективна, моя милочка. Ведь это настоящее пугало по сравнению с теми мужиками, которых ты познала, выражаясь словами из Библии. Он не похож на сексуально озабоченного. И ты совсем не в его вкусе. Однако тебе нравится быть в его компании. Поверь мне: скромники — самые способные в постели».

Она нарочно старалась быть циничной. Словно отвечая одолевавшему ее бесстыдному желанию, усиленному, по ассоциации, движением обтекаемого локомотива, который на скорости триста километров в час разрывал пелену воздуха, будто насилуя ее. Она почувствовала вдруг, как повлажнели ее ладони и слабость овладела всем телом, но того, кто мог бы ей помочь, не было рядом. Молодая женщина с видом недотроги чуть поправила свою юбку. Сидевший за столиком завсегдатай этой железнодорожной линии, похожий на предпринимателя (строгий костюм, галстук, атташе-кейс и часы под «Картье»), от самого Марселя делал вид, что изучает какие-то бумаги, поглядывая на ее ноги. «Нет никаких причин, чтобы ты путешествовала одна…» Было видно, что его одолевает желание познакомиться, протянуть руку, коснуться ее кожи: его кадык двигался от волнения вверх и вниз, а взгляд, казалось, оценивал, как далеко можно зайти без риска спровоцировать сигнал тревоги. Доминик торжествовала, видя его смущение…


Пресс-конференция председателя футбольного клуба проходила в помещении, где обычно тренеры проводили инструктаж футболистов перед матчами. От последнего, проведенного перед игрой с командой Сошо, остались еще не стертые стратегические схемы, начерченные мелом на грифельной доске. Корреспонденты крупных газет расположились на местах, где обыкновенно рассаживались игроки команды. Марсельская студия компании «Франс-3» и редакция новостей «ТВ-1» прислали целые бригады телерепортеров. Две камеры были установлены рядом в глубине зала, там, где обычно ставили проектор, чтобы показать футболистам на большом экране игру команд-соперниц, запечатленную во время решающих встреч. Обернувшись, Франсуа отметил, что ведущий телепрограммы региональных новостей уже поседел на своей службе. Руководство, наверное, посчитало, что ветеран, которому угрожает «обезжиривание» (отвратительное выражение, означающее досрочную отправку работника на пенсию или увольнение на языке тех, кто приравнивает человека труда к жиру в бульоне или колбасе), окажется более покладистым, чем молодой сотрудник, например, какая-нибудь Доминик Патти. Вдруг случайно в скандале окажется замешанным местный деятель, нужный правящему большинству. А так много можно сделать путем монтажа!

— …Действительно, налоговая проверка обнаружила ряд недоимок, которые нам придется заплатить. Я говорю об этом прямо и открыто. Но пусть руководитель того футбольного клуба, который не совершал подобных ошибок, первый бросит в меня камень…

Расставив ноги, сунув руки в карманы куртки, высоко подняв голову, Пьер Малитран стоял перед аудиторией, жаждущей смертного приговора. Члены руководящего комитета в полном составе сидели полукругом за его спиной на садовых стульях, принесенных сюда ради такого случая. По их не очень озабоченным лицам можно было догадаться, что они легко превратятся в обвинителей, дабы снять вину с самих себя. Ла Мориньер выбрал место точно позади оратора, скрываясь за его спиной. Ему нужно было, несомненно, обеспечить своему выступлению эффект неожиданности и не дать представителям прессы возможности следить за его реакцией на слова главного руководителя клуба.

— …Чтобы выправить наше финансовое положение, придется, к сожалению, принять драконовские меры… Это сокращение постоянного персонала… обращение в мэрию с просьбой о дополнительных субсидиях… продажа некоторых игроков…

Со всех сторон, словно фейерверк, посыпались вопросы.

— У вас останется достаточно игроков, чтобы выступать в международных соревнованиях?

— Каков дефицит бюджета?

Дюгон с ожесточением прокричал:

— А что — эти деньги пропали для всех?

Оратор выждал, пока уляжется шум, и спокойно ответил:

— Я попросил группу финансовых экспертов произвести аудиторскую проверку деятельности нашей ассоциации. Их заключение будет вам роздано в конце пресс-конференции… Оно было сделано две недели назад, и вы будете первыми, кто сможет с ним ознакомиться.

Подобная предупредительность круто изменила настроение в зале. Аудитория стала внимательнее прислушиваться к доводам выступающего.

— …Нам нужно изыскать пятьдесят пять миллионов франков, чтобы избежать прекращения платежей со стороны клуба по долговым обязательствам подрядчикам, отчислениям в фонд социального страхования, налоговым сборам… Но я прошу вас принять во внимание состояние наших активов… Ультрасовременное оборудование и перестройка стадиона обошлись нам очень дорого и смогут окупиться не раньше чем лет через десять. Но произведенные работы позволили втрое увеличить число мест для зрителей и создать более комфортные условия труда для прессы, то есть для всех вас. Кроме того, они позволили почти в два раза увеличить площадь, предоставляемую под рекламу, что является, как вам известно, одним из важнейших источников доходов для клуба наряду с предоставлением прав на телевизионные репортажи, объем которых зависит от известности футбольной команды… Поэтому нам нужно было вложить деньги в игроков, которых я назвал бы нашим главным капиталом. Мы должны спросить себя, где мы хотим видеть команду Вильгранда: в первых или последних рядах. Проявляя скаредность, нельзя достичь поставленных целей.

Ясный и точный ответ явно понравился большинству собравшихся. Чувствуя, что добыча ускользает, корреспондент «Минют» задал новый вопрос:

— Вы от нас не отделаетесь так легко. Можете ли вы гарантировать, что дефицит не связан частично с финансированием каких-либо политических партий… ну, например, под видом выплат подрядчикам?

Дюгон, полный решимости направить разговор в нужном ему направлении, подхватил мяч на лету.

— Виктор Пере не был одним из них? — и добавил многозначительно: — Я слышал, что его фирма участвовала в работах по модернизации стадиона.

Малитран энергично возразил:

— Никто не мог сказать вам ничего тайного по этому поводу, потому что подряд отдавался с открытых торгов. Пере не имел никаких льгот. Были поданы заявки на подряды, и представленная им смета оказалась самой выгодной для изготовления опалубки. Кроме того, разрешите заметить, что мы нарвались бы на скандал, если бы пригласили парижскую фирму, в то время как в нашем регионе среди строителей свирепствует безработица.

Франсуа восхитился ловкостью этой немного демагогической тирады. Голос из провинции, затрагивающий чувствительные струны обывателя. Но не журналистов, явившихся сюда из столицы.

— А разве он не потому застрелился, что опасался, как бы не пришлось нести ответственность?.. Из того, что я слышал сегодня утром на кладбище, можно понять, что внутри вашего руководящего комитета нет единодушия относительно того, кто виноват.

Лица Ла Мориньера не было видно. Словно тот, кто посеял сомнения на краю могилы, сжался за спиной президента клуба. А тот перешел в наступление.

— Во всяком случае, он знал, что может рассчитывать на меня и что я никогда не буду вменять ему в вину мои собственные ошибки. Но я задаюсь вопросом, не послужила ли причиной его непоправимого поступка трусость некоторых людей и страх, вызванный перспективой отвечать на обвинения столь же ядовитые, сколь несправедливые.

Поднялся шум. Кто-то прокричал:

— Опять виновата пресса! Без нее никто не выставлял бы напоказ частную жизнь, не было бы убийств, несчастий, политических и финансовых скандалов… Признайте свою вину, братья мои, и покайтесь!

Смех разрядил нервную обстановку. Пьер Малитран извинился:

— Мои слова прозвучали несколько резче, чем я рассчитывал. Но я, как и вы, пытаюсь найти объяснение. Не было такого момента, чтобы я почувствовал растерянность человека, с которым был довольно близок. Да, между нами иногда возникали трения, и состояние кассы клуба несколько их обострило. Но никогда они не подрывали уважения, которое мы питали друг к другу. Могу добавить, что в тот день, незадолго до рокового решения, он еще строил различные планы и даже говорил о намерении на уик-энд поехать на Корсику вместе со своей супругой, чтобы отметить годовщину их свадьбы.

Камеры и магнитофоны работали без перерыва. Корреспондент «Фигаро» сразу же ухватился за представившуюся возможность задать новый вопрос.

— Месье президент, не хотите ли вы сказать, что Виктор Пере «покончил с собой» так, как в прошлом Ставиский или Фигон во время дела Бен-Барки? [16]

Зал вдруг превратился в птичий базар. Одни недоверчиво посмеивались и пожимали плечами. Другие говорили, что нет дыма без огня. Все было так, словно тот трагический эпизод, который произошел во время матча с командой Сошо на автомобильной стоянке стадиона, вдали от людских глаз, оставил в воздухе неосязаемый призрачный след, что-то вроде шекспировского проклятия, изреченного духом убитого, который остался витать над Вильграндом. Руководитель клуба обменялся с Франсуа взглядом, в котором можно было прочитать то же сомнение. Но, хотя вопрос был довольно бесцеремонным, руководитель клуба спокойно ответил, ухватившись за официальную версию.

— Я могу лишь сослаться на заключение полиции, которая пришла к выводу, что речь идет о самоубийстве.

Один из корреспондентов решил перейти к другой теме.

— Вы получили обещание муниципалитета увеличить субсидию клубу или хотя бы гарантировать новые займы в банке?

В этой сфере Малитран, которого обстреливали со всех сторон, чувствовал себя увереннее.

— Город получает немалые экономические выгоды, имея футбольную команду высокого уровня. И, хотя еще нет формальных обязательств, я полагаю, что будет удивительно, если городские власти откажутся предпринять дополнительные усилия в момент временных трудностей.

Корреспондент «Либерасьон» не упустил случая развить эту тему.

— Было бы неплохо, если бы наш мэр-депутат, который обычно не пропускает ни одного приема, поприсутствовал здесь, чтобы подтвердить ваши слова. В противном случае придется заявить о прекращении платежей… Если только не упадет манна небесная… Он мог бы также опровергнуть слухи о глубоких разногласиях между вами.

Хозяин Луветьера пожал плечами.

— Луи Жомгард присутствует, очевидно, на другой встрече, которую нельзя было отложить. Что касается различных кулуарных разговоров, то, как говорится, собаки лают, а караван идет.

Франсуа решил вмешаться.

— Кое-кто может считать вас ответственным за плохое состояние дел в клубе. В этой связи намерены ли вы подать в отставку?

В зале наступила тишина. Малитран глубоко вздохнул.

— Ни в коем случае. Это все, господа.

Он направился к выходу, открыв наконец Ла Мориньера, который поднялся со своего стула.

— Я хотел бы добавить кое-что к сказанному…

Те, кто поднялся, собираясь уйти, замерли на своих местах. Президент клуба уже в дверях обернулся. Было видно, как он колеблется между желанием узнать, что скажет человек, который до сих пор был лишь проводником решений руководящего комитета, и стремлением продемонстрировать его малозначительную роль. Ла Мориньер, словно передразнивая его, чуть расставил ноги, сунув руки в карманы костюма из ткани с едва заметной полоской. Но низкий рост делал смешным его стремление придать себе внушительный вид.

— Я могу уже сейчас утверждать, что город откажется покрыть дефицит нашей спортивной ассоциации. Наши сограждане не захотят платить дополнительные местные налоги…

Пьер Малитран решил покинуть пресс-конференцию. За ним никто не последовал. Другие руководители клуба будто приросли к своим стульям. Что касается журналистов, то они навострили уши, повернувшись к человеку, сменившему Малитрана у черной доски.

— …Как только что отметил один из ваших коллег, клуб может теперь рассчитывать лишь на чудо, чтобы избежать банкротства, которое автоматически приведет к переходу его во вторую лигу…

Микрофоны снова были выставлены вперед. Сигнал «конец», прозвучавший в группах телевизионщиков, опять сменило слово «мотор». Ла Мориньер наслаждался произведенным эффектом.

— …Это была бы плохая награда игрокам, открывшим для нас путь на международную арену, и тем тысячам — что я говорю, — десяткам тысяч неизвестных скромных людей, которые их верно поддерживали, ободряли, приветствовали на каждом матче, зачастую после изнурительных поездок на автобусах через всю Францию… Я вижу здесь, позади вас, нашего друга Костарду, председателя клуба болельщиков, которому следовало бы сидеть в первом ряду…

Все взгляды обратились к плотному крепышу, и тот покраснел от удовольствия, напыжившись в своем костюме из магазина готового платья. Голос выступающего зазвучал как заклинание.

— Спасибо, Костарда. Еще раз спасибо за вашу преданность. Я с трудом могу себе представить, что вы почувствуете, если завтра команда Вильгранда станет лишь тенью самой себя, лишившись своих лучших игроков, командой, которой под силу будут разве что дворовые ватаги… Придется все начинать снова, чтобы добиться места под солнцем…

Тот, кто считал себя тринадцатым членом команды, сидящим на трибуне, вздохнул, произнеся с южным акцентом:

— Это было бы ужасно…

Франсуа спрашивал себя: не была ли эта волнующая сцена отрепетирована заранее? Она напоминала пьесы Паньоля. [17]С таким трагическим пафосом Рэмю играл роль Цезаря, пораженного вестью, что Марий покинул Старый порт ради далеких стран. [18]И, подобно актеру, Костарда преувеличенно красноречивым жестом подчеркнул значение своего лаконичного замечания. Лa Мориньер продолжал ораторствовать.

— Но мы не позволим свершиться этому преступлению. Как только я узнал о драматическом финансовом положении, в котором оказался клуб и которое до сих пор скрывалось от нас, я установил кое с кем контакты. Никто меня об этом не просил. Но, когда корабль тонет, не надо ждать приказа, чтобы спускать шлюпки на воду. Повторяю, никто не просил меня вести переговоры. По собственной инициативе я перебрал ряд возможностей… Не буду говорить, какими оказались мои телефонные счета… Но я сумел найти выход.

В его голосе зазвучали торжественные ноты.

— Хочу вам сообщить, что при определенных условиях я могу получить доступ к источникам финансирования, способным спасти футбольный клуб Вильгранда.

Какое-то время аудитория переваривала это сообщение. А потом посыпались вопросы.

— Что за условия?

— Кто предоставляет средства?

— Вы получили одобрение мэра?

Лa Мориньер выждал минуту, пока уляжется шум.

— Вы понимаете, что речь идет о весьма деликатном деле. Все, что я могу вам сообщить сейчас, так это то, что получено согласие некоторых многонациональных фирм, объединенных в пул одним человеком, который любит Францию и футбол, прийти на помощь нашему клубу.

— А чьи головы они хотят получить взамен?

Кто-то насмешливо прокричал:

— Не говорите нам, что ваша упадет в корзину.

В зале рассмеялись. Ла Мориньер также усмехнулся краешком рта и поставил точку в своем выступлении.

— Само собой разумеется, что те, кто хочет вложить средства, требуют определенных гарантий… И прежде всего в отношении людей, принимающих решения в руководстве клуба. Если останутся те же самые, что и прежде, и снова возьмутся за свое, бесполезно рассчитывать на помощь. Поэтому я потребовал и получил согласие провести чрезвычайное заседание руководящего комитета сегодня в восемь часов, чтобы сообщить более подробную информацию и предложить новую схему организации нашей деятельности.

Позади него, сидя по-прежнему полукругом, другие руководители клуба сдержанно и загадочно улыбались, словно фарфоровые китайские мандарины.


Доминик с неудовольствием смотрела на свое многоликое отражение во весь рост в зеркалах, повернутых так, чтобы умножать образы обитателей комнаты. Зеркала покрывали всю стену сверху донизу, создавая впечатление, будто размножают близнецов. Нетрудно было себе представить, что речь идет о средстве возбуждать сексуальное влечение и фантазии клиентов, созерцающих многократно повторенные стриптиз и страсть своей случайной партнерши. Самые смелые грезы превращались в эротический парад девушек из «Лидо» или «Мулен Руж». Молодую женщину раздражала царящая в комнате атмосфера нездоровой чувственности, огромная кровать — свидетельница стольких мимолетных объятий и сладострастных игр. Она в который уже раз гасила в пепельнице очередную сигарету «Мальборо», спрашивая себя, заказать ли еще одну порцию виски или уйти.

Прошел уже час с того момента, как она пришла на встречу с Паулой Стайнер в частный особняк с закрытыми ставнями, неподалеку от улицы Моцарта.

На звонок вышла изысканно одетая дама с тройным ярко блестевшим жемчужным ожерельем. Аристократическим голосом она осведомилась, заказан ли номер. Узнав, что «мадемуазель Паула» должна была сделать все необходимое, она тотчас же пропустила Доминик, не проявив ни малейших знаков неодобрения по поводу столь явно противоестественных наклонностей, только объявив журналистке, что та пришла первой. Немного смущенная, Доминик была поручена заботам горничной в черных чулках и маленьком переднике с кружевами, которая, легкая, как сильфида, повела ее по лестнице, покрытой ковром, и длинному коридору в комнату «с лилиями». По обеим сторонам коридора тянулись двери с керамическими изображениями цветов. Глубокая тишина была вдруг нарушена криком женщины, достигшей пароксизма страсти, который донесся из-за дверей «с тюльпанами».

Оказавшись одна в этой спальне с опущенными плотными шторами и мягким светом, направленным таким образом, чтобы подчеркнуть гармоничные изгибы женского тела и скрыть складки и морщины, Доминик спрашивала себя, не прозрачна ли зеркальная стена с другой стороны, чтобы дать возможность оплатившим сеанс зрителям услаждать свой взор в полной безнаказанности (в сфере любовных услуг из всего можно извлечь барыш).

Она снова взглянула на свой браслет с часами, которые показывали уже четверть восьмого. Прождав напрасно еще минут пять, Доминик решила наконец уйти. Увидев ее, элегантная содержательница дома свиданий сочувственно заметила:

— Впервые мадемуазель Паула подвела нас.

Доминик хотела оплатить комнату. Но у нее отказались принять деньги.

— Не беспокойтесь.

Мадам не могла бы проявить больше учтивости даже в великосветской гостиной.

— Понимаю, как вы должны быть огорчены этим досадным недоразумением.

Но сквозь светский лоск проглянуло лицо искусной сводни.

— Чтобы вы не потеряли время зря, я рекомендую вам перелистать наш фотоальбом… Это очень достойные молодые женщины. Если выберете, достаточно позвонить по телефону…

Когда Доминик снова оказалась на улице Ранлаг, ее охватил нервный смех, заставивший оглянуться одинокого прохожего. Не потому, что ей никогда не доводилось сопровождать мужчину в отель, дабы заняться любовью. Она относилась к поколению молодежи, где родители легко допускают, чтобы юноша приводил в семейную квартиру свою подружку. Но обстоятельства были совсем иными. Там всегда ссылались на совместную лыжную прогулку или поход на пляж. Но этот дом свиданий с обстановкой прошлого века, словно сошедший со страниц романов Мопассана, показался ей одновременно немного смешным и в то же время дразнящим, вызывая смутное желание надеть подвязки, шелковые чулки и туфли на «шпильках». Спросив себя, понравилось ли бы это Франсуа, она прочитала сама себе нотацию: «Вот не ожидала, милочка, что твой стиль — еще и публичной девки. До сих пор ты мне казалась простой, скромной девицей». Этот выговор не помешал ей, прежде чем забраться в такси на стоянке, бросить мимоходом взгляд на витрину с женским бельем.

— Улица Поля Валери, дом три.

Ей надо было узнать, почему Паула Стайнер не выполнила своего обещания.


В коротком телефонном разговоре главный редактор определил задание Франсуа.

— Ты изложишь технические детали, итоги деятельности клуба, что его ожидает, если финансовый кризис не будет разрешен в скором времени… Хорошо бы, если удастся, разузнать планы мэрии… Набросай коротко портреты нынешнего президента и его соперника. Твоя задача — дать пищу любителям футбола… А Дюгон займется драматической стороной дела. Это его конек — кровь и стычки на стадионе… Нужно, чтобы те, кто ничего не смыслит в вашем футболе, также нашли для себя что-то любопытное на наших страницах. Поэтому ум хорошо, а два лучше.


На углу улицы Виктора Гюго такси остановил полицейский, не пропускавший машины на улицу Поля Валери. Расплатившись, Доминик вышла и присоединилась к группе зевак, привлеченных странным зрелищем: посреди улицы остановились полицейский автомобиль и машина «скорой помощи» с реанимационной установкой. Рядом мужчины в кожаных куртках и касках стояли на коленях возле какой-то фигуры, вытянувшейся на тротуаре. В толпе комментировали происходящее.

— Она даже не вскрикнула.

— Я проходил как раз под ее окном, и она чуть не свалилась мне на голову.

— Все-таки, даже если вы хотите покончить с собой, нельзя подвергать опасности других. Вот до чего доводят наркотики.

Доминик растолкала зевак и предъявила одному из полицейских карточку прессы. Тот удавился.

— Вы, я вижу, не теряете времени… Это только что случилось… Хорошо… проходите…

Толстяк с расплывчатыми чертами лица, едва избежавший несчастья, пробурчал, когда молодая женщина проходила оцепление:

— Наверное, кто-то заработал пятьсот франков, позвонив в редакцию «Европы-1».

Какой-то остряк прокомментировал:

— Что вы хотите: беда одних дает хлеб другим.

Почти из всех окон высовывались любопытные.

Доминик шла вперед, уже зная, что она увидит. Речь шла только о том, чтобы убедиться. Пытаясь подготовить себя к ожидавшему ее зрелищу, она повторяла одну из аксиом своей профессии: «Даже если невозможно, все равно всегда проверяй факты, прежде чем сообщить о них. А если у тебя слабое сердце, милочка, то нужно было избрать другое ремесло».

Перед домом номер три, раскинув руки, лежала женщина, уткнувшись лицом в камни. Задравшееся красное платье обнажило белую кожу между чулком с подвязкой и черными кружевными трусиками. Но в этих деталях одежды теперь не было ничего эротического. Паула Стайнер уже никогда не сможет отправиться на любовную встречу. Доминик не сомневалась в имени той, чье последнее дыхание ловил склонившийся над ней врач.

— Это конец… Я полагаю, она набралась наркотиков и шагнула из окна, думая, что полетит…

Сержант полиции делал заметки для своего протокола, когда заметил журналистку:

— Нечего здесь смотреть. Это не театр.

Суровый тон говорил о том, как тошно ему видеть эту красоту и молодость, погибшие навсегда. Доминик снова предъявила карточку прессы.

— Откуда она упала?

Один из полицейских показал на широко раскрытое окно на последнем этаже (единственное в здании, откуда никто не глядел). Из подъезда вышли полицейские в сопровождении рабочего, на плече которого висела сумка с инструментами.

— Дверь была закрыта на ключ. Мы вызвали слесаря. Она была в квартире одна.

Сержант что-то отметил в своей записной книжке, пробормотав:

— Какой кошмар…

И, обращаясь к Доминик, проговорил:

— Почти каждый день мы находим таких наглотавшихся… Обычно очень молодые… — пожав плечами, он добавил: — Впрочем, глупости делают в любом возрасте… — Он стал отдавать распоряжения: — Гаро, возьми носилки… Пуаре, подежурь наверху, пока не приедет следователь…

Снова беря Доминик в свидетели, полицейский произнес:

— У них не хватает персонала. Поэтому всегда приезжают с опозданием. Но, между нами говоря, кроме шприца, ампул и медицинского жгута, думаю, вряд ли они что-нибудь еще найдут. Это я знаю по опыту. За двадцать пять лет службы поднаберетесь его больше чем надо.

Многие зрители в окнах, удовлетворив любопытство, исчезали. Толпа зевак на тротуаре стала рассеиваться, их сменяли другие, которые, в свою очередь, немного постояв, уходили. Прохожие вновь поспешили по своим делам вдоль улицы Поля Валери, еще закрытой для автомобилей. Машина реанимации уехала. Тело, покрытое простыней, было отправлено в морг. Доминик продолжала расспросы скорее для проформы.

— Как ее зовут?

Сержант заглянул в свой блокнот.

— Некая Стайнер… Паула… Немка по национальности. Без определенных занятий.


Из дома номер три вышел служащий компании «Электрисите де Франс». [19]Никто не обратил на него внимания. Он вошел в соседнее здание будто для того, чтобы снять показания счетчиков. Если бы находившиеся поблизости сыщики в штатском догадались на всякий случай проверить его документы и содержимое карманов, то обнаружили бы у него кассету с записью последних разговоров девушки по вызову и маленькую коробочку с устройством, позволяющим подключиться к телефонной линии для подслушивания.


Комиссар полиции Варуа погладил Були, который нахально вскочил к нему на колени. Франсуа захотел прогнать кота, но полицейский запротестовал:

— Оставьте… Животные чувствуют, кто их любит.

Зверь, торжествуя, выпустил когти. Несколько минут назад, когда журналист только успел запросить через свой компьютер электронный архив редакции «Курье дю Миди», раздался звонок в дверь. На пороге стоял Варуа. Он спросил:

— Я вас не побеспокою?

И, не ожидая приглашения, вошел. По радио звучали рок-н-ролл и рекламные объявления. Франсуа не успел стереть с экрана монитора надпись: Лa Мориньер, Жан-Батист… Впрочем, это не имело значения, потому что для досье газеты тот был незнакомцем. Увидев тотчас же отсутствие на экране каких-либо сведений, гость иронически заметил:

— Вот видите, как я кстати пришел. Полицейский всегда знает о ком бы то ни было больше, чем все искусственные мозги мира…

Он сделал вид, что декламирует:

— Ла Мориньер, Жан-Батист. Родился 5 ноября 1918 года в XVI округе Парижа… Добропорядочная семья, занесенная в альманах «Гота». [20] Одна из тех, где толщина ломтей ростбифа обратно пропорциональна величине апартаментов. Ведь жилье обходится дорого… Один из братьев — Луи-Николя, будучи дипломатом, скомпрометировал себя сотрудничеством с правительством Виши и до самой своей смерти от инфаркта работал в одной из второразрядных служб на Кэ д'Орсе… [21]Сестра Женевьева — монахиня… Сам он возглавлял с 1946 года страховую контору на улице Тэтбу в Париже… Пять лет назад продал свои права и несколько месяцев спустя обосновался окончательно в Вильгранде. Семья издавна владела здесь хорошим домом, и после смерти родителей он стал его единственным хозяином, выкупив доли старшего брата и сестры.

Довольный произведенным эффектом, Варуа замолчал. Кот мурлыкал вовсю, раздражая хозяина, который посчитал себя в какой-то мере задетым столь явным сговором с посторонним.

— Я полагаю, вы пришли сюда не только за тем, чтобы мне помочь?

Полицейского не смутил этот хмурый прием.

— Вы меня очень разочаровали, дорогой Рошан. Оказав вам услугу в тот вечер, я ожидал появления хорошей подробной заметки о смерти этого бедного Виктора Пере.

Франсуа не смог скрыть собственной досады.

— Я был бы рад доставить вам такое удовольствие. Но главный редактор попросил меня ограничиться лишь передачами, «свечками» и штрафными на футбольном поле. Что касается смертельных игр, то это сфера моего коллеги Дюгона… Обращайтесь к нему.

Варуа изобразил на своем лице глубокое огорчение (хотя и не испытывал его).

— Я также слышал, что в результате технических неполадок была испорчена при перезаписи пленка с интервью, которое вы дали журналистке «Франс-3»… Какая жалость! Особенно потому, что, по слухам, этой Доминик Патти было предложено ограничиться репортажами относительно сельского хозяйства или водопровода. Кажется даже, что если она проявит сдержанность и благоразумие, то ей позволят освещать празднества по случаю приближающегося столетия департамента.

Устав прилизывать шерсть, Були спрыгнул на пол и принялся оглаживать себя лапой за ушами, совершая в сотый раз свой туалет.

Полицейский с безмятежным видом констатировал:

— Смотрите-ка, снова пойдет дождь.

Не желая подхватывать эту бесплодную метеорологическую тему, журналист проворчал:

— Но вы сами могли бы покопаться в этой истории…

Варуа вздохнул.

— Дело в том, что…

Франсуа нетерпеливо перебил:

— Так в чем же дело?

Комиссар полиции продолжал все тем же насмешливым тоном:

— В том, что мне также было предложено оставить мою лупу и мои сапоги в раздевалке. Дело сдано в архив. Создается впечатление, что вставляются палки в колеса всем тем, кто отказывается засыпать могилу слишком поспешно.

На радио поток рок-музыки прекратился, уступив место информационным сообщениям.

«Порт Марселя парализован в результате новой забастовки докеров, которые протестуют против изменения правила, предоставлявшего решающий голос при найме на работу Всеобщей конфедерации труда… Самоубийца выбросилась из окна на улице Поля Валери в XVI округе Парижа…»

Франсуа прислушался. Полицейский последовал его примеру.

«Мадемуазель Паула Стайнер, находясь в депрессивном состоянии, выбросилась с девятого этажа жилого дома… Ситуация на автодорогах…»

Чтобы скрыть свое потрясение, хозяин дома выключил звук. Варуа с простодушным видом спросил:

— Вы, может быть, знакомы с этой особой?

Журналист поспешно ответил:

— Нет… Совершенно не знаком.

— А мне показалось… — Варуа поднялся. — Мне у вас очень нравится, но я не хотел бы отнимать у вас время…

Он достал визитную карточку и протянул Франсуа.

— Здесь мой прямой телефон. Кто знает, вдруг понадобится… Не провожайте меня.

Он вышел на лестничную площадку, захлопнув за собой дверь к великому неудовольствию Були, обиженному тем, что с ним не попрощались.


Сидя в купе первого класса, Доминик неотрывно смотрела в окно, где летящий мимо на огромной скорости пейзаж превращался в абстрактную картину. Перед ней неотвязно стоял образ молодой женщины в красном платье, распростертой на мостовой. Ее мучили угрызения совести. «Погибла бы она, если бы мы не условились о встрече?» Этот вопрос, остававшийся без ответа, тянул за собой другой: «Что она знала такого важного, если потребовалось любой ценой заставить ее молчать?» Она не сомневалась: Паула Стайнер не покончила жизнь самоубийством. Доминик подумала, что надо каким-то образом узнать, есть ли на теле Паулы следы уколов.

«Вскрытие должно показать, была ли она наркоманкой. И пусть никто не говорит, что она могла лишь первый раз попробовать… Именно в тот день, когда должна была встретиться с журналисткой. Трудно поверить, что беспокойство заставило ее принять слишком большую дозу. Да она и не знала, кто я такая. Кто же тогда мог знать, не считая Франсуа и меня? Где-то утечка информации. Нет, я докопаюсь в этой истории до дна».

Решимость придала ей сил. Словно она подписала долговую расписку этой красивой проститутке, обязавшись расплатиться сполна. Немного успокоившись, она закурила «Мальборо». Остро-сладкий дым проник в легкие. «Я жива». И, словно это состояние требовало подтверждения, ее мысли обратились к тому, кого она должна была встретить вечером. Она бесцеремонно раздела его: «Держу пари, что у него нет живота, моя милочка. Наверное, он не похож и на этих волосатых быков с надутыми мышцами». Но проснувшиеся в ней остатки религиозного воспитания загасили эти бесстыдные видения. «Ты совсем чокнулась, моя душечка».


Было девять часов.

Дверь, за которой заседал без посторонних руководящий комитет спортивной ассоциации, распахнулась. Все микрофоны потянулись к Ла Мориньеру, вышедшему первым.

— Что вы решили?

Обычно любезный вице-президент клуба на этот раз ко всеобщему удивлению отстранил журналистов гневным жестом.

— Вы узнаете позже.

В сопровождении коллег с такими же замкнутыми лицами он удалился, шагая широко, насколько позволял его маленький рост. Один из участников совещания, державший в руке листок бумаги, решился выдержать натиск стаи изголодавшихся по свежим новостям журналистов.

— Господа… Господа… Потише, пожалуйста.

Появившийся, в свою очередь, Малитран лишь наблюдал за этой сценой. Человек с бумагой стал читать.

— Руководящий комитет отложил принятие решения на более поздний срок… Чтобы дать возможность каждому из своих членов представить свой собственный план выхода из ситуации. Была достигнута договоренность, что нейтральное лицо будет исполнять обязанности президента клуба и казначея в течение не более десяти дней, ибо необходимо принять неотложные решения, от которых зависит будущее клуба…

Франсуа встретился взглядом с Малитраном, который глазами показал ему на выход.

— …Эта миссия возложена на меня. Никаких дополнительных заявлений сделано не будет…

Рошан пошел через зал, а толпа разочарованных журналистов продолжала, несмотря ни на что, требовать ответов у представителя руководящего комитета. Но тот отказывался отвечать.

— Я надеюсь, что для блага спортивной ассоциации Вильгранда каждый, кто принимает близко к сердцу наши трудности, позволит нам спокойно поработать. Благодарю, господа, за внимание.

Едва Франсуа успел сделать несколько шагов по улице, как его окликнул Дюгон:

— Ты торопишься?

Тот, всегда настороже, заметил, наверное, взгляд Малитрана, а может быть, заподозрил что-то неладное.

— У тебя нет случайно для меня более подробных данных, чем сообщил этот болван, который мямлит невесть что?

Выйдя, в свою очередь, из зала, президент клуба, выбывший из игры, пытался отделаться от окруживших его упрямцев.

— Я ничего не могу добавить.

Франсуа постарался успокоить коллегу, приняв, возможно, более искренний вид.

— Если бы я знал что-то еще, то сообщил бы тебе. Ведь мы в одной лодке, не так ли?

Дюгон все с тем же подозрительным видом выдохнул.

— Да, возможно… — И добавил: — Тебя подвезти?

Рошан отказался.

— Спасибо… Я пройдусь пешком.

Он окунулся в темноту улицы. Минуту спустя его обогнал «пежо» Дюгона и на перекрестке свернул направо. Потом рядом с ним снова раздался шум мотора, и послышался голос Малитрана.

— Садитесь.

Франсуа сел на переднее сиденье «мерседеса», который сразу же тронулся с места. Когда они проезжали перекресток, он увидел у тротуара машину Дюгона с погашенными огнями. Но, возможно, это ему только показалось.


Светящаяся приборная доска слабо освещала угрюмое лицо бывшего президента. Франсуа ждал, что же тот решил ему сообщить. Малитран произнес наконец устало:

— Было голосование… Половина присутствовавших требовала, чтобы я немедленно уступил место Ла Мориньеру. Но другая половина потребовала разъяснений, прежде чем склонить чашу весов в ту или иную сторону. Все хотели подстраховаться.

Франсуа размышлял вслух.

— Все-таки странно, что человек, который до сих пор был известен лишь как любитель местных светских развлечений, превратился вдруг в Креза… и волшебника.

Лимузин углубился в лабиринт улочек старого города. Малитран усмехнулся.

— Именно это и непонятно. Ла Мориньер засыпал нас цифрами. Клуб получит огромную сумму — миллионы долларов, — которую гарантирует «Чейз Манхэттен бэнк». Но, когда его попросили назвать имя или имена меценатов, ответа так и не последовало. Он прикрылся тем, что дал, мол, обещание организатору этой операции сохранить полную конфиденциальность. Это позволило мне сманеврировать…

Уже более веселым тоном он продолжал:

— Я намекнул на возможность проверки со стороны финансовых органов, которые могут поинтересоваться происхождением этих средств, упавших с неба, а вместе с тем и налоговыми декларациями тех, кто согласился принять их с закрытыми глазами. И я добился решения, что никаких перевыборов не будет до тех пор, пока спаситель не явится ответить на вопросы руководящего комитета… Отсюда этот срок в десять дней. Ла Мориньер вынужден был согласиться. Поэтому он не так уж сиял.

— А какая позиция у мэрии?

— От них никого не было.

Они помолчали. Уличные фонари отбрасывали на мостовую пятна света. Все ставни на фасадах домов были закрыты. Там не было видно никаких признаков жизни. Весь Вильгранд молился на телевизионный экран, где проповедовал Мишель Дрюкер. [22]Франсуа заговорил первым.

— Доминик и я обязались молчать до сегодняшнего вечера. А теперь я считаю себя свободным и могу изложить сообщенные вами сведения.

Малитран ответил без колебаний:

— Когда вы сочтете необходимым. Делайте вашу работу… Где вас высадить?

Рошан указал на освещенную витрину. Ему хотелось увидеть реакцию Малитрана на ту новость, которую он собирался сообщить. «Мерседес» остановился. Франсуа вылез из машины и склонился к опущенному стеклу. Но так, чтобы не бросить тень на лицо водителя, которое оказалось освещенным, словно фотовспышкой.

— Виктор Пере покончил с собой в автомобиле… Паула Стайнер предпочла совершить самоубийство, выбросившись из окна своего дома. Я услышал об этом по радио.

Лицо Малитрана исказил ужас, свидетельствуя о его полной непричастности к случившемуся. Если бы он нес какую-то ответственность за эту цепь трагических смертей, то лишь гениальный актер мог бы так перевоплотиться.

— О, нет!

Хозяин Луветьера был, конечно, человеком решительным, но он явно не годился в корифеи сцены.


— Клянусь, Карло, они не оставили мне выбора… Малитрану удалось их запугать, доказывая, что они рискуют обжечься, если происхождение средств не будет выяснено.

Держа одной рукой трубку, Ла Мориньер вытирал вспотевший лоб шелковым платком.

На другом конце провода Авола осыпал его бранью.

— Вы или бездарь, или идиот, Жан-Батист. Не говорите мне, что вы не могли найти кого-нибудь, чтобы сунуть ему конверт с деньгами для его шлюх или благотворительных дел. Если у вас нет большинства, то вы должны его купить.

Претендент на пост президента клуба обливался потом. Он теперь не походил на того гордого петуха, которого изображал на кладбище и в конференц-зале стадиона.

— Я думал, что все у нас в кармане. Меня заверяли. Но, когда всплыла угроза появления нашей налоговой инквизиции, которой у вас в Италии, к счастью, нет, кое-кто из моих коллег перевернулся, как блин. Мне очень досадно… На эту тему спорить с Малитраном невозможно.

Импресарио сухо прокомментировал эту речь.

— Жаль, что мы поставили не на него: он намного хитрее, чем вы, старина…

Бывший страховой агент еще больше съежился в своем кресле, сидя перед окном, выходящим в парк с вековыми деревьями. Он почти шептал в трубку, чтобы его никто не услышал за дверью кабинета, вдоль стен которого протянулись полки с рядами старинных книг.

— Нельзя требовать невозможного. Ведь речь идет о том, чтобы вложить в клуб миллиарды! Этого не сделать одним махом!

— Выпутывайтесь, как знаете. В противном случае…

Хотя угроза не была уточнена, она, видимо, оказалась вполне весомой, ибо Лa Мориньер отчаянно возразил. Голос его дрожал. Он с беспокойством поглядывал на закрытую дверь.

— Согласен, Карло. Вы можете уничтожить меня. Но не забывайте, что тогда рухнет и вся ваша прекрасная комбинация.

На другом конце провода помолчали. И потом Авола произнес:

— Ждите новых указаний.


В окна своего номера в отеле «Ритц» импресарио видел Вандомскую площадь, романтическая подсветка которой напоминала картины Поля Дельво, где прекрасные создания, одетые в одни только жемчужные колье, общаются с господами в смокингах. Но Карло Авола, повесив трубку, был слишком поглощен своими мыслями, чтобы любоваться ночным очарованием одного из самых примечательных мест Парижа. Он налил себе стакан вина, не отводя глаз от телефона. Тревога Ла Мориньера, казалось, была заразительна, ибо Авола, в свою очередь, стал вытирать лоб платком.

— Porca miseria! Жалкая свинья!

Ему нужно было взять себя в руки, прежде чем связаться с «человеком чести», который ждал его звонка в темноте сицилийской ночи. Ибо он хорошо знал эту старую бестию. Вкрадчивый, участливый, дружески настроенный. И безжалостный к тем, кто оказался неудачливым. Сколько людей уходили от него ободренными, а потом их находили с выпотрошенным брюхом на углу соседней улицы…

— К чертовой матери!

Трудно было понять, адресовалась ли эта брань «крестному отцу» или собеседнику из Вильгранда. Однако, осушив залпом бокал шампанского, он решился набрать код Италии.


Устроившись в глубине пивного зала в «Эсперанс» и дожидаясь Доминик, Франсуа набрасывал заметки для журнала «Баллон д'ор». Он ограничивался лишь фактами, видимой частью айсберга. Его одолевало искушение показать поглубже подготовку к сомнительной сделке, о которой ему первому удалось узнать, и указать на роль некоторых персонажей, замешанных, возможно, в драматических событиях последних дней. Их нетрудно было бы связать друг с другом. Какой журналист, даже специализирующийся лишь на спортивной рубрике, не использовал бы этот шанс? Есть что-то опьяняющее в том, что ты способен показать широкой публике оборотную сторону медали. Возможность выставить на свет тайны, доступные лишь посвященным, создает впечатление, что ты можешь заглянуть в зазеркалье, описать действующих лиц такими, какие они есть, а не такими, какими хотят казаться. Отсюда, вероятно, проистекает тяга некоторых представителей масс-медиа к провокации, к обострению конфликтов. Они слишком торопятся объявить себя высшим судьей, призванным предавать всеобщему осуждению каждого, кто имел несчастье попасть под подозрение.

Но подобные приемы были чужды Рошану. Даже говоря о футболе, он никогда не позволял себе недоброжелательных замечаний, навсегда подрывающих репутацию людей. Хотя в данном случае он был вправе воспользоваться случаем.

Он довольствовался изложением фактов, касающихся финансового положения клуба, и описанием полемики между действующими лицами.

Эта сдержанность была связана и с тем, что, как он считал, половина темы принадлежит не ему.

Другие влюбленные дарят розы. Он решил разделить добытую информацию с Доминик Патти. Подобный способ сделать признание стоил многих других. Хотя его и трудно было бы расшифровать…

— Нам ну-жен гол-ол-ол!..

Франсуа прервал работу, услышав этот воинственный крик болельщиков Вильгранда, поднял голову и увидел Амеде Костарду, который, протянув руку, направился прямо к нему, не обращая внимания на приветствие собравшихся за другим столом любителей футбола.

— О, Франсуа… Надеюсь, ты не будешь хлестать наш клуб в своей статье?

Тон был вполне доброжелательным. Но со скрытым намеком. Словно предупреждение, подчеркнутое мощным рукопожатием.

— Я, как и вы, был на пресс-конференции, Костарда. — Франсуа никогда не любил самоуверенного «тыканья». И он не боялся крикунов. — И, если бы понадобилось кое-что добавить, я не стал бы спрашивать у вас разрешения.

Костарда, чуть остыв, пробормотал:

— Вы меня неправильно поняли. Я желаю вам только добра, потому что я один из ваших постоянных читателей… Но все же будьте осторожны… Я знаю тех, кто не очень-то любит очернителей.

Он повернулся и пошел к тем, кто скандировал хором:

— Кос-тар-да с на-ми! Кос-тар-да с на-ми!


— Может быть, ты просто сделал плохой выбор, мой дорогой Карло.

Голос «крестного отца» звучал так покровительственно в телефонной трубке, что еще больше встревожил Аволу, прекрасно знакомого с лицемерием главы сицилийской мафии.

— Никого больше не было, дон Джузеппе. Наши люди нашли лишь всякую мелочь в прошлом других членов руководящего комитета… И насколько я понял ваши указания… Я исходил из того, что одних только денег недостаточно, чтобы добиться полного послушания одного из них. Лучше действовать при помощи угроз. Особенно если эта угроза сулит потерять положение в обществе.

Доносившийся через Средиземное море старческий голос человека, сумевшего убрать всех своих соперников и даже генерала карабинеров, посланного Римом для уничтожения «коза ностры», приобрел назидательный тон.

— Ты прав. Тот, кто получил в правую руку, захочет получить и в левую… А страх все потерять — лучшая гарантия… Действуй, Карло, как считаешь нужным. Я верю в твои способности и твою преданность.

Повесив трубку, знаменитый импресарио вздрогнул, словно ледяные губы запечатлели на его щеке «поцелуй смерти». Так, горячо обнимая, патриарх Таормины обозначал очередную жертву для своих убийц.


— Привет!

Доминик появилась как раз в тот момент, когда он уже не надеялся увидеть ее здесь в этот вечер. Она села напротив. У нее был загадочный вид, словно она хотела вызвать еще больший интерес к тем секретам, которыми располагала.

Не говоря ни слова, они улыбаясь смотрели друг на друга, как смотрят во время привычных уже встреч.

Он был почти ослеплен этим видением, возникшим в банальной атмосфере большого провинциального кафе. Она же с радостью ощутила на себе взгляд его голубых глаз, увидела бесформенный плащ, брошенный на обшитую кожей скамейку. У обоих отлегло от сердца: ведь каждый был невредим. Несколько скованные вначале, они затем чуть оживились, почувствовав снова почву под ногами. Но у Франсуа вдруг возникло ощущение, будто он оказался актером во плоти посреди персонажей мультфильма, которыми стали Костарда, его приверженцы, игроки в карты и двое официантов, все чаще поглядывающих на часы. Они с Доминик были одни в целом свете, а остальные казались словно нарисованными на пленке. Но сальная шутка, отпущенная предводителем расхохотавшихся болельщиков, вернула его на землю. Доминик, в свою очередь, заявила нарочито прозаическим тоном:

— Я умираю от голода.

Официант принес ей большой сандвич и бокал божоле. Она жадно откусила кусок хлеба, залежавшегося на стойке. Франсуа почувствовал в этой жадности острое желание жить. Вся эта поспешная еда выдавала в ней ощущение своей слабости и тревоги, вызванные неожиданной смертью, с которой молодая женщина столкнулась на улице Поля Валери. Она с каким-то отчаянием пыталась отгородиться посредством грубо материалистических забот от впечатлений, связанных с этим вызывающим убийством. Только потом можно было бы говорить о нем с необходимым спокойствием. Банальность простых действий — еды и питья (она залпом осушила бокал вина и наполнила его снова) — радовала и успокаивала ее, словно отгоняя насилие в отношении другой женщины, которое она ощутила всем своим телом. Франсуа понимал ее состояние и молча ждал, заказав себе кофе. Его умение настроиться на ее лад и вести себя так, будто они пришли сюда просто поужинать, вернули хладнокровие Доминик. Положив остатки сандвича в тарелку, она сказала:

— От этой еды можно умереть… — И добавила: — Извините. Не знаю, что на меня нашло.

Тот покачал головой.

— Вам не за что извиняться. Я был сильно встревожен, услышав по радио о смерти этой бедной девушки. И, дожидаясь вас, пью уже шестую чашку отвратительнейшего кофе. Невероятная вещь, но надо преодолеть Альпы, чтобы отведать настоящего кофе.

Доминик рассмеялась. Теперь она уже могла рассказать обо всем с должным хладнокровием, которого требует профессия. И не ее вина, что чаще всего информация состоит из вереницы катастроф, убийств и других проявлений насилия, которое каждодневно свирепствует на земле. Многие протестуют: «Почему вы всегда говорите о плохом и никогда — о хорошем?» Ответ, наверное, кроется в их собственном стремлении находить утешение, сопоставляя свои трудности с бедами современников, а не радуясь благополучию кого-то. Дабы продать счастливые вести, надо, чтобы счастье, как молодость, было преходяще. В глазах широкой публики ничто так не идет принцессе после свадебного наряда, как траур. Ибо это свидетельствует о том, что красота и богатство не спасают от несчастий. Утешение — для некрасивых, реванш — для бедных, радость — для завистливых, для многих — подходящий случай пожалеть лицемерно тех, кто «имел все для счастья» Ведь так приятно, сидя в тепле, созерцать по телевизору последствия землетрясения. Идущая где-то гражданская война дает вам сознание принадлежности к цивилизованному миру. Ничто так не расширяет радио- и телеаудиторию и не увеличивает тираж газеты, как предоставленная слушателю или читателю возможность констатировать, что никто не застрахован от ударов судьбы, и видеть самые яркие подробности чужого горя, удобно устроившись в своем кресле. Китайскому императору соловей услаждал слух намного лучше, когда ему выкалывали глаза. Император одновременно жалел и обожал его. Будучи невредимой, птица казалась бы ничем не примечательной…

— Паула не покончила жизнь самоубийством.

Доминик назвала женщину в красном платье по имени, словно речь шла о подруге, чьи самые сокровенные побуждения были ей известны. Вполне овладев собой, она закурила и рассказала о своем долгом ожидании в доме свиданий квартала Пасси (воздержавшись, разумеется, от упоминания тех сладострастных видений, которые вызывала там вся обстановка). А затем — о своем появлении на улице Поля Валери и комментариях сержанта полиции по поводу наркотиков над еще теплым трупом.

— Пусть попробуют доказать, что она сидела «на игле». Но я уверена…

Она заговорила нарочито развязным тоном, чтобы заглушить в себе ту волну жалости к погибшей, которая овладевала ею.

— Я уверена, что эта фифочка, которая раздвигала ноги за деньги, никогда бы не совершила «полета», перед тем как отправиться в постель. Профессиональные шлюхи позволяют себе получить удовольствие от героина или уколов после, а не до того… Но я хотела бы знать результаты вскрытия.

Франсуа сказал:

— Я спрошу у Варуа. Он может узнать у своих парижских коллег.

Доминик выпустила кольцо дыма.

— Такой предупредительный полицейский — редкий случай. Обычно они не жалуют журналистов. И лучше остерегаться тех из них, кто оказывает услуги. Он рассчитывает на то, что вы ему отплатите тем же самым. А быть осведомителем — это не ваш стиль и не мой.

Рошан успокоил ее.

— Хотя я пишу только о футболе, но могу отличить кукушку от ястреба.

Она усмехнулась.

— Тем лучше. Потому что я не хотела бы, чтобы вы оказались на крючке.

Франсуа не спрашивал о причине такой заботы. Он и так знал ответ. Ее слова, столь простодушные внешне, таили скрытый подтекст. Все, о чем они сейчас говорили и что касалось их самих, приобретало теперь двойной смысл. Эти поздние встречи в одном и том же месте, новые детали в одежде, которые они подмечали, словно случайные прикосновения рук — весь этот церемониал был похож на прелюдию к более тесным узам.

— Спасибо. Я весь к вашим услугам.

Его взгляд говорил больше, чем эти короткие фразы. Доминик стойко боролась с желанием подняться и сказать напрямик: «Хватит ходить вокруг да около. Нам лучше пойти к вам или ко мне и заняться любовью». Но опасение все испортить удерживало ее. Ведь чувства и желания бывает так же трудно настроить в унисон, как скрипки в оркестре. Франсуа тоже боялся высказать подобное предложение из страха получить отказ. Но именно это стремление отложить все на «потом», эти сомнения, эта сдерживаемая страсть и беспокойство делают столь сладостным взаимное влечение двух людей.

— Слушаю вас.

Она заставила себя достать блокнот и ручку и приготовилась записывать, словно это была чисто деловая встреча. Минута, которая могла бы изменить их отношения, прошла. Франсуа стал рассказывать о похоронах Виктора Пере, неожиданном выступлении Ла Мориньера на пресс-конференции, решении руководящего комитета клуба, о беседе с Малитраном в машине и своей уверенности в его непричастности к таинственной смерти Паулы Стайнер. Доминик покрывала страницы блокнота значками и сокращениями. У нее была собственная система стенографии, позволявшая ей не перебивать говорящего. Франсуа сообщил также о визите Варуа, его иронических замечаниях относительно попыток вывести их всех троих из игры. Закончил Рошан биографией претендента на пост президента клуба, которую ему так любезно изложил по памяти комиссар полиции.

— Вот и все.

Доминик, нахмурив брови, задумчиво перечитывала свои иероглифы, грызя конец ручки…

Пивной зал постепенно пустел. Бросив последний взгляд вокруг, Костарда вышел вслед за своими приверженцами. Было слышно, как он командовал на площади:

— В субботу отъезд автобусов в четырнадцать часов… Те, кто не явится, будут оштрафованы. Зарубите на носу, сукины дети!

Команда Вильгранда должна была в конце недели отправиться в Лион. Предстоял трудный матч с командой, которая с начала чемпионата еще ни разу не проиграла на своем поле. Она находилась в середине таблицы и, очевидно, постарается приложить все усилия, чтобы нанести поражение противнику, занимающему одно из первых мест. Чувствуя опасность, вождь болельщиков Вильгранда объявил всеобщую мобилизацию. Зная его яростную непримиримость, когда речь идет о футболе, и местный патриотизм, Франсуа не сомневался, что возможным дезертирам придется подчиниться. Доминик прервала его размышления.

— Самое меньшее, что можно сказать, так это то, что все тут запутано до крайности… — Она взглянула на последний листок. — Может быть, это не так важно… Но Варуа обозначил начало карьеры Ла Мориньера в страховом деле сорок шестым годом… Он родился в восемнадцатом. Значит, ему было тогда двадцать восемь лет. Интересно узнать, что он делал раньше, например, во время оккупации.

Как хороший журналист-аналитик, она стремилась заполнить недостающие элементы той головоломки, которую предстояло решить. Франсуа, не обративший внимания на пробел, который она тотчас же заметила, все же возразил:

— Он мог быть военнопленным в Германии.

Но она настаивала:

— Возможно. Однако нужно проверить… кто знает…

Он пожал плечами.

— Но мы ведь не станем допрашивать его, чтобы…

Доминик прервала Франсуа, хитро сощурившись.

— Можно обойтись и без него.

Она поднялась и скомандовала:

— Едем.

— Куда?

Она проговорила с усмешкой:

— Вы боитесь сопровождать меня поздно вечером?

Он сунул свои заметки в карман плаща, расплатился по счету и последовал за ней. Едва они оказались на тротуаре, как огни в пивной погасли.


На окраине города «ренджровер» проехал через наполовину разрушенные ворота какого-то завода, тонкая труба которого, казалось, вытянулась до луны. Свет фар разогнал целую стаю кошек, стремительно исчезнувших в проемах длинного здания. Доминик лаконично объяснила:

— Это старый стекольный завод. Давид его занял самовольно.

Ее вездеход обогнул этот остаток минувшей индустриальной эпохи и остановился перед огромным крыльцом жилого дома, который выглядел бы весьма банально без этой помпезной пристройки. Преуспевавший когда-то промышленник жил тут со своей семьей в нескольких шагах от фабрики. Франсуа побился бы об заклад, что рядом был расположен теннисный корт и что великолепный розарий обозначал границу между миром труда с рабочими в спецовках и миром капитала с господами всегда при галстуках, за исключением, пожалуй, воскресных дней, когда можно было появиться в своем кругу с ракеткой в руках. Ему на память пришли кадры из фильма, снятого по пьесе Гоголя, где играл Дэнни Кей. Великий американский комик, одетый в костюм царского чиновника, требовал золотую карету, запряженную шестеркой лошадей, только для того, чтобы пересечь площадь от гостиницы, где он остановился, до городской управы. Легко было представить себе, и как владелец завода (который, подобно многим в те времена, считал себя хозяином волей Божьей) залезал в свой «роллс-ройс», попыхивая гаванской сигарой, и приказывал шоферу в ливрее проехать несколько метров, отделявших его от конторы.

— Вы грезите? Что с вами?

Картины прошлого и призрачные стеклодувы исчезли. Франсуа увидел, что его спутница уже поднялась по заросшим травой ступеням, и последовал за ней. Она постучала в дверь, верхняя часть которой, когда-то остекленная, теперь была грубо забита досками. Как и все окна на первом этаже.

Им открыл молодой человек с вьющимися волосами, в джинсах, разрисованной рубашке, ковбойской шляпе и с сигаретой в зубах.

Она сказала:

— Шалом!

Он расцеловал ее в щеки. Рошан с горечью подумал, не спала ли она с ним. Доминик коротко представила его:

— Франсуа.

Рукопожатие было крепким, близорукие глаза, спрятанные за толстыми стеклами очков, приветливо взглянули на него.

— Привет. Меня зовут Давид.

Они прошли следом за ним по коридору с ободранными обоями и поднялись по лестнице, перешагивая через отсутствующие ступеньки. Франсуа выразил вслух удивление, что «Электрисите де Франс» продолжает снабжать электроэнергией это заброшенное здание. Незаконного жильца рассмешила такая наивность.

— Не говорите это моей маме, которая еще не может оправиться от того, что я не посещаю синагогу… Я соорудил подпольную электропроводку.

На лестничной площадке он посторонился, указав на дверь. Франсуа галантно протянул ладонь к ручке, чтобы пропустить вперед свою спутницу. Пронзительный рев сирены приковал его к месту. Давид бросился к двери.

— Черт возьми! Я забыл выключить ее…

Он извинился.

— Мне нужно защитить мои железки от злоумышленников.

Только тогда Рошан заметил крохотные электронные «глазки», укрепленные по обе стороны двери таким образом, что их лучи перекрещивались. Оглушительный рев прекратился. У Франсуа еще звенело в ушах.

Доминик жестко усмехнулась.

— Впечатляет?

Глядя на них, он тоскливо подумал: «Они одного возраста… А я? Что я тут делаю?» Молодая женщина словно уловила его чувства. Она положила ладонь на его руку, как бы удерживая его.

— Давид — мой приятель…

Молодой человек прошел вперед, показывая, что больше нечего опасаться, и обернулся, приглашая следовать за ним. Доминик заметила:

— Простые люди ставят волчьи капканы, чтобы обезопасить свои конурки. А отличник Политехнической школы должен, разумеется, начинить свою обитель — занятую незаконно, я подчеркиваю, — хитроумными ловушками… Иди, хвастун!


Внезапный переход от грустной картины буржуазного жилища, пришедшего в полный упадок, к футуристической обстановке в квартире незаконного жильца был похож на головокружительный прыжок в будущее. На какое-то мгновение Франсуа почувствовал себя профессором Аронаксом, попавшим в «Наутилус».

Вдоль стены здесь выстроилась вереница компьютеров всевозможных марок. Словно машина генерала на параде, инвалидное кресло помогало, несомненно, его владельцу быстро перемещаться от одного конца к другому. Приглушенный свет проникал неизвестно откуда. Будто творение художников-сюрреалистов, в одном из углов комнаты, залитой голубоватым мерцанием, стоял наполовину разобранный компьютер с двумя резиновыми трубками, соединяющими его распоротое брюхо с парой бутылок из-под виски с надписями «кислород» и «азот». Табуретка и кресло-качалка, в котором, не дожидаясь приглашения, тотчас же устроилась Доминик, дополняли эту странную обстановку. Давид сел в свое кресло на колесиках. Правой рукой он огладил воображаемую длинную бороду.

— Вы пришли посоветоваться с пророком Моисеем?

Доминик прервала его:

— Скорее, с его электронными помощниками, у которых мы хотели бы кое-что спросить.

Давид с сожалением покачал головой.

— Раз ты предпочитаешь машину человеку, моя дорогая, задавай вопросы.

Доминик коротко рассказала то, что Франсуа узнал о прошлом Жан-Батиста Ла Мориньера.

— Было бы замечательно, если бы ты смог для нас разузнать, чем он занимался до сорок шестого года.

Сидя на табурете, Рошан хранил угрюмое молчание: ревность мучила его, несмотря на заверения Доминик (однажды ведь ему пришлось дорого заплатить за то, что слишком доверял женщине). Он попытался оценить стоимость электроники, собранной в этой комнате. Получилось несколько десятков миллионов сантимов, и Франсуа заключил, что вся эта аппаратура, скорее всего, украдена. Заметив его испытующий взгляд, странный питомец престижного вуза произнес с насмешкой:

— Согласен, старина: не каждый день можно встретить Арсена Люпена [23]компьютерных программ в такой шляпе. Но будьте справедливы… Если бы вы обратились к какому-нибудь профессору из Коллеж де Франс, я сомневаюсь, чтобы он согласился влезть для вас в банк конфиденциальных данных.

Доминик с притворно усталым видом вздохнула.

— Так ты начнешь свой номер?

Не обращая внимания на ее реплику, обладатель кресла на колесиках повернулся к своим экранам и клавишам и поднял ладони, шевеля всеми десятью пальцами, словно пианист, разминающий руки перед концертом.

— «Плейель» или «Гаво» [24]уже не в моде. Теперь у всех на устах — «Ай-Би-Эм», «Макинтош» и «Тошиба»… Наши маленькие Моцарты исполняют свои гаммы на клавишах «Минителя». И во всех добропорядочных еврейских семьях, которые в прошлом мечтали вырастить у себя какого-нибудь Артура Рубинштейна, сегодня пестуют виртуозов информатики, вроде меня…

Он замер перед одним из компьютеров.

— Поскольку ваш субъект уже давно перевалил пенсионный возраст, я думаю, лучше всего извлечь его досье из органов социального страхования. Там все как на духу. Чтобы не потерять ни одного квартала из своего стажа, иной тип признает даже, что чистил сортиры на протяжении какой-то части своей жизни.

Он принялся быстро барабанить по клавишам, переходя от одной клавиатуры к другой, словно все компьютеры были связаны единой нитью. Программы сменяли друг друга, оставляя на экране зеленоватые светящиеся буквы. Давид сосредоточенно проникал все глубже в память архивов службы социального страхования.

— Эврика! Мне удалось добраться до него.

Грабитель секретов, доверенных электронике, преодолел последний код допуска к данным. Оба журналиста склонились над его плечом. Вся профессиональная жизнь претендента на пост руководителя спортивной ассоциации Вильгранда предстала с 1938 года (когда система социального обеспечения была еще просто системой страхования). Довольный Давид включил принтер, выдал им напечатанные листки и скрестил руки на груди, ожидая поздравлений. Оставив это без внимания, Доминик тотчас же погрузилась в чтение полученной информации, комментируя ее вслух.

— После сорок первого года он скакал с места на место. — Она подсчитала. — За три года сменил восемь мест работы.

Франсуа пожал плечами.

— Может быть, он не справлялся и его каждый раз выпроваживали. Но что нам дает эта справка?

Доминик сухо ответила:

— Не будем пока гадать, что тут может быть полезного… — Она нахмурилась и продолжила чтение. — Есть странный полуторагодичный пробел в его деятельности после мая сорок четвертого года. Только в январе сорок шестого он появляется в качестве хозяина страхового агентства, подчиненного страховой кассе инженерных кадров. Но это должно было немало стоить — отхватить такое дело.

Давид высказал предположение:

— Может быть, он получил наследство… или выиграл в национальной лотерее…

Журналистку такое объяснение не удовлетворило.

— Хорошо бы узнать имя продавца.

Битник-программист снова повернулся к своим роботам:

— Посмотрим сначала через «Минитель», существует ли еще эта контора в доме двенадцать на улице Тэтбу. — Его пальцы ловко пробежали по клавишам. На экране появилась страница телефонного справочника. — Да… Бюро Вуатро-Ламбеля. Это продолжатели со всеми их потрохами…

Он подкатился на кресле к компьютеру «Макинтош».

— Мне нужен код допуска в торговый регистр департамента Сены… — Названия программ снова побежали по экрану. — Слишком простенькое дельце. Никакой защиты… Свободный доступ. Попроси меня лучше проникнуть в архивы Пентагона. А это чепуховина для начинающих.

Монолог, видимо, помогал ему при поисках.

— У меня есть приятель, который прибавил два нуля к своему счету в банке благодаря волшебному трюку его «Ай-Би-Эм». Жаль, что моя еврейская мораль не разрешает мне использовать такие средства. Мы всегда остаемся жертвами своего воспитания и своей среды… Пример тому — Маркс… Революционер, родившийся в буржуазной семье… Он призывал к освобождению эксплуатируемых, а сам потихоньку трахал в погребе своих служанок, как последний плутократ… А, вот, готово!.. Бюро Кристиана Вуатро-Ламбеля. Преемник Жан-Батиста де Ла Мориньера, который, в свою очередь, получил его от Люсьена Мале… Адрес: Нейи-сюр-Сен, бульвар Ришара Валласа, дом три… Вот и все. Привет…


Настойчивый телефонный звонок, не умолкая, раздавался в глубине дома, погруженного в темноту. Франсуаза де Лa Мориньер встряхнула заснувшего мужа.

— Разве ты не слышишь?

Жан-Батист, оглушенный несколькими таблетками снотворного, с трудом приходил в себя.

— Что?.. Что случилось?..

Наконец раздражающий звук проник в его сознание. Он зажег ночник, в то время как жена с гладким, благодаря искусству пластической хирургии, лицом проворчала, поправляя свои выцветшие волосы:

— Сколько раз я просила поставить еще один аппарат в спальне.

Не ввязываясь в спор, противник Малитрана вышел из комнаты в пижаме и, спустившись по лестнице в библиотеку, снял трубку. Голос Карло Аволы окончательно разбудил его.

— Жан-Батист?

Он запротестовал:

— Карло, вы знаете, который час?

Импресарио не извинился.

— Ну и что?.. Земля не перестала вертеться от того, что вы спите. — Авола стал диктовать распоряжения: — Забронируйте для меня два «люкса» и три обычных номера в лучшем отеле Вильгранда. Вы можете объявить: я приезжаю завтра на несколько дней и буду к услугам всех заинтересованных лиц и журналистов, чтобы объяснить, почему группа, которую я представляю, решила предоставить финансовую поддержку плану спасения клуба, выдвинутому моим другом Жан-Батистом де Ла Мориньером.

Не разводя антимоний, импресарио повесил трубку. Бывший страховой агент медленно поднялся на второй этаж. Он испытывал чувство облегчения: человек, который им командовал, сам появится на сцене, демонстрируя, что бояться нечего. И вместе с тем им овладел страх, оттого что могут раскрыться его связи с одним из самых зловещих преступных сообществ. В конце концов он успокоился, решив, что у мафии достаточно средств, дабы унять тех, кто сует нос в ее дела. Но холодок пробежал у него по спине, когда он подумал о своей собственной участи, если весь план провалится. «Надо принять еще таблетку…» Он вернулся в спальню и прошел в ванную. Сонным голосом жена спросила:

— Кто это был?

С притворным раздражением он ответил:

— Какой-то шутник. Спи.


предыдущая глава | Пенальти | cледующая глава