Декабрь 2000 г

Я никогда не привыкну к этому.

Как раз тогда я впервые заплакала, стоя перед зеркалом. Я вернулась из больницы три дня назад и сейчас осторожно разматывала ослабевшие бинты на моей израненной шее, причем делала это без посторонней помощи, с трудом отрывая присохшую к ранам ткань. А ее было там немало: в общей сложности двадцать четыре слоя, но я могла видеть только шесть из двенадцати порезов. В больнице мне наложили на шею десять швов на внутренние раны, а две остальные врачи зашили с внешней стороны. Сейчас они хорошо прочищены и совершенно безопасны. Десять дней активного потребления антибиотиков напрочь обезвредили всякую инфекцию. За неделю пребывания в больнице я совершенно ослабла, ведь мои единственные движения ограничивались приемом пищи в постели да небольшим количеством тамалы, которую мама иногда приносила мне в палату вопреки всем запретам.

Медсестры аккуратно наложили мне бинты еще в больнице, а чтобы сменить повязку, тщательно расчесали мои волосы, туго собрали их в пучок на затылке, а потом прикололи к волосам на макушке. Это помогало им быстро и без особых трудностей менять бинты, а кроме того, устраняло малейшую возможность попадания волос внутрь раны. Однако для меня это стало сущим адом — туго собранные на голове волосы стягивали кожу на шее и причиняли невыносимую боль. Именно тогда я впервые поняла, но не высказала этого вслух, что никогда не привыкну к невыносимой боли, которую порождали тугие бинты на голове и до предела натянутая кожа.

После третьей перевязки мне впервые после нападения помыли волосы. Сестрам пришлось приложить немало усилий, поддерживая мою спину и голову так, чтобы мышцы спины и шеи, в особенности от плеча до уха, не слишком напрягались. «Придется следить за этим стерноклейдомастоидом», — загадочно произнесла Бэтси Энн, старшая медсестра, и улыбнулась. Она показывала мне эти мышцы раньше на специальной карте и безуспешно пыталась объяснить, как эти две тугие связки мышц, которые держат мою голову, соединяются где-то позади моих ушей, а исходят от места чуть ниже подбородка, где присоединяются к главным мышцам спины. К сожалению, лезвие ножа прошло как раз по этим мышцам, но, к счастью, не разрезало их на две части. Именно поэтому врачам пришлось наложить внутренние швы, которые и держат их вместе в данный момент, и именно поэтому я не могла повернуть голову ни вправо, ни влево, так как ощущала нестерпимую боль с обеих сторон шеи.

Я подружилась с Бэтси Энн на второй день моего пребывания в Больнице имени Вандербильта. Во время одной из ее ночных смен я швырнула в мусорную корзину кольцо с бриллиантом в четырнадцать карат, а потом сказала, чтобы она забрала его себе и продала в одном из ювелирных магазинов. Она послушалась моего совета. Кольцо прислал мне человек по имени Текун Уман — местный торговец наркотиками, который сейчас находится в бегах, — за то, что я спасла ему жизнь. Его несостоявшийся убийца и нанес мне эти ужасные раны. Мне это кольцо было не нужно, поэтому я решила избавиться от него любыми средствами. Бэтси забрала его себе, тут же отправилась в местный ломбард и вышла оттуда на четыреста тысяч долларов богаче. С тех пор она с необыкновенным усердием заботилась о моем стерноклейдомастоиде.

Откровенно говоря, она заботилась не только об этом. Она так тщательно и аккуратно помыла мне голову, что это напоминало массаж в самом шикарном салоне. Она перебрала пальцами каждый волосок на моей голове, проверила каждый дюйм на коже и постоянно хвалила мои волосы, повторяя, что они красивые и очень густые. Нет ничего удивительного, говорила она, что за мной ухаживал этот Текун Уман. При этом она на удивление правильно произносила его имя — а ведь оно из языка майя. Впрочем, его без ошибок могли произносить и другие жители Нэшвилла, которые довольно часто слышали в новостях прозвище этого наиболее известного наркобарона.

Бэтси Энн изо всех сил старалась подготовить меня к тому моменту, когда я увижу свою израненную шею. При этом она все время повторяла, что очень завидует моим прекрасным густым волосам, моим огромным, живым и очень темным, в особенности когда я злюсь, глазам («Боже мой, ты своим взглядом можешь разрубить телефонный провод!») и моему возрасту, так как сама была на десять лет старше.

Тщательно вымыв мне голову, она с таким же усердием высушила волосы, расчесала их и уложила на левое плечо. Причем обращалась с ними так, словно была не медсестрой, а опытным стилистом в какой-нибудь дорогой частной парикмахерской. Потом подхватила их обеими руками и уложила так, как я никогда их не носила. «Ну, вот и все, эта девушка готова к выписке. Позовите мистера Демилле».

Я внимательно смотрела на плоды ее прекрасной работы. В небольшом зеркале больничной палаты свободно наложенная повязка на шее была похожей на толстый белый воротник, который резко выделялся на фоне моей смуглой кожи. Думаю, мне был бы к лицу шарф любого цвета, если бы я имела склонность носить подобные вещи. Однако первоначальные намерения Бэтси были для меня вполне очевидны. Зачесав мои волосы подобным образом и распушив их по спине, она хотела скрыть мои бинты, оставив только переднюю часть у горла. Эта часть бинтов не производила дурного впечатления и напоминала высокий воротник у какого-нибудь монсеньора.

Бэтси Энн не могла сопровождать меня до дома, но перед моим уходом из Больницы Вандербильта умоляла быть осторожной и передвигаться правильно (то есть не очень быстро), не поворачивать шею и попросить мать, чтобы она осторожно положила мою голову на низкую подушку. Кроме того, я не должна оказывать физическое давление на любую часть шеи, так как могут разойтись швы на ранах, несмотря на то что внутренние мышцы сшиты хорошо и надежно их скрепляют. Мне потребуется немало времени, чтобы все раны зажили, после чего можно будет приступить к процедурам физической терапии.

Мой доктор — молодой парень по имени Клэнси — сказал, что на самом деле мне крупно повезло, поскольку мой обидчик порезал лишь внешнюю яремную вену, а не внутреннюю и уж тем более не сонную артерию. Правда, в то время я слышала только странные слова «яремная вена» и что она повреждена. Доктор Клэнси пояснил: «Внешняя яремная вена обеспечивает приток крови от головы и лица, а внутренняя вена связана с притоком крови от головного мозга. Именно поэтому ты не потеряла сознание, когда он нанес удары ножом. И очень хорошо, что тебя сразу же доставили в нашу больницу. Ты была тогда в состоянии шока от большой потери крови. Держу пари, что сейчас твоя голова звенит от боли и напряжения».

В голове действительно стоял звон, но я не обращала на него никакого внимания. Еще до потери сознания я успела заметить, как несостоявшийся убийца Текуна Умана приставил ствол пистолета к своему левому глазу и нажал на курок. Он был известен как серийный убийца по кличке Нефритовая Пирамида, оставивший на улицах Нэшвилла немало трупов, пока наконец не покончил с собой. При этом он чуть было не убил и меня. Вместо этого он выстрелил себе в глаз, и теперь я никак не могу забыть его окровавленное лицо и гулкий звук падения его тела, которое рухнуло на пол, как мешок с камнями. Я всеми силами пыталась отвернуться от страшного воспоминания как в буквальном, так и в переносном смысле, пока жуткая боль не напомнила, что мне не следует поворачивать шею.

Я подождала, пока мама выйдет из дома вместе с моим сыном Серхио, а потом стала снимать бинты. Когда она уходила, я специально закрыла глаза.

— Voy donde Marina,^[4] — сказала она на прощание, имея в виду Марину Такерию, которая работала продавцом в супермаркете «Гроссери март» в Нэшвилле, на Ноленсвилл-роуд. — Говорят, что скоро пойдет снег, поэтому надо запастись продовольствием. — Конечно, она хотела купить побольше селедки, бобовых, риса, помидоров, всевозможной зелени, а также какой-нибудь компакт-диск с музыкой в стиле norteno,^[5] которые донья Марина великодушно оставляла для моей матери. — Надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, все будет нормально, — ответила я, не открывая глаз. — Ты не могла бы прихватить немного бурбона?

— Que es bourbon?^[6]

— Виски.

— Какое именно?

В голову пришло первое название, которое я помнила еще со времен колледжа.

— «Уайлд терки». На этикетке изображена большая птица.

— Ay, el chompipe,^[7] — улыбнулась она. — Думаю, папа одобрил бы твой выбор.

Он действительно любил этот сорт виски, как, впрочем, и моя сестра Каталина, которая частенько прикладывалась к нему в подростковом возрасте.

Мама не возражала против того, что я пью. И уж тем более не могла связать это с теми лекарствами, которыми меня сейчас пичкали. А я могла. Бурбон и кодеин — прекрасная комбинация.

Мне хотелось остаться одной в доме, когда нужно будет снимать бинты. Очень не хотелось пугать сынишку. Серхио было три годика, а точнее сказать, через неделю будет четыре. Он дважды навещал меня в больнице, но оба раза был страшно напуган тем, что там увидел. Конечно, он испугался не меня, а бинтов на моей шее, которые бросались в глаза. При этом он практически не разговаривал со мной, и только мама заставила его подойти ко мне поближе и поцеловать меня в щеку. Затем он снова отпрянул назад и прижался к бабушке.

Я тоже была испугана. У меня имелись основания для страха, связанные с игрой во «фрисби», в которую мы играли с Каталиной, когда мне было двенадцать лет, а ей — шестнадцать. Я бегала босиком в тот день. Каталина запустила злополучный диск, а я помчалась за ним, запрокинув голову, и неожиданно со всего маху напоролась на высокий бетонный бордюр с острыми краями. На ноге образовалась глубокая рана, из которой тотчас хлынула кровь. Каталина бросилась ко мне, подхватила на руки и понесла в травматологический пункт, разрываясь между противоречивыми чувствами — жалостью к своей младшей сестре и злостью по поводу того, что я залила кровью пол в комнате. «Я только что пропылесосила ковер. Ay la gran puchika!»^[8] — причитала она дрожащим от страха голосом. Моя голова лежала у нее на плече, и я отчетливо ощущала под своей левой рукой ее упругие груди (которые всегда были больше, чем мои). Я сказала, что нет никакой надобности нести меня на руках, я в полном порядке и могу передвигаться сама, хотя на самом деле во всем теле чувствовалась слабость, словно я засыпала.

Доктор быстро наложил мне четыре шва, и вскоре я забыла об этом происшествии, превратившемся в одно из многих детских воспоминаний.

Однако самое ужасное началось потом, когда рана стала постепенно заживать. Когда мама снова привела меня к доктору, он снял бинты и обнажил заживающую рану. Какое-то время мама оторопело смотрела на мою ногу, а потом испуганно прикрыла губы рукой. «Ay jodido!^[9] — тихо простонала она. — Что случилось?»

Рана казалась какой-то вспученной, деформированной, словно ткани неправильно срослись. Возможно, это была какая-то инфекция, а то и гангрена. Однако в области большого пальца на ноге не чувствовалось никакой боли, он не выглядел ни зеленым от гноя, ни почерневшим. Более того, он был твердым и совершенно не походил на больное место. Края раны были слегка вывернуты наизнанку и напоминали округлившийся шрам.

Сначала доктор ничего не сказал. Он просто попросил пошевелить пальцем, что я и сделала, не ощутив абсолютно никакой боли. Он радостно просиял и сказал, что я совершенно здорова.

— Да, но как же этот ужасный шрам? — поинтересовалась мама.

Доктор покачал головой, будто понимая ее озабоченность, но явно не желая придавать этому событию сколько-нибудь серьезного значения.

— Это называется келоидный шрам, — пояснил он. — Некоторые люди даже гордятся такими, хотя мы не понимаем, что тут хорошего. Подобные шрамы можно часто увидеть у людей самых различных этнических групп. Вы ведь мексиканка, не так ли?

— Я из Сальвадора, — недовольно ответила мама, которую всегда раздражало, что люди не понимают различия между мексиканцами и жителями Сальвадора.

Доктор не обратил на ее язвительный тон никакого внимания.

— Келоидный шрам возникает в результате чрезмерного разрастания ткани вокруг раны. Это похоже на то, как будто тело старается компенсировать потери и образует большее количество ткани, чтобы обеспечить скорейшее заживание раны. Конечно, ничего приятного в этом нет, но и беспокоиться не стоит. — С этими словами доктор стал энергично мыть руки над раковиной.

Мама пыталась что-то сказать ему по-английски, но от волнения не нашла слов и, повернувшись ко мне, спросила по-испански. Я быстро перевела ее вопрос доктору.

— Этот шрам всегда будет таким, как сейчас?

— Боюсь, что да, — спокойно ответил тот. — И ничего с ним поделать нельзя. Если бы у нас был пластический хирург в тот самый день, когда она поранила ногу, можно было попытаться немного скорректировать его, например убрать немного кожи. Но я не думаю, что ваша медицинская страховка покрыла бы эти расходы. — Он сделал паузу и пристально посмотрел на нас обеих, явно озадаченный нашим волнением. — О, право же, не стоит придавать слишком большого значения этому келоидному шраму. Вы слишком красивая юная леди, чтобы беспокоиться насчет какого-то небольшого шрама на ноге, да еще в таком месте, которое никто из посторонних никогда не увидит. Уверен, что даже самые обыкновенные летние сандалии закроют этот шрам. — Он улыбнулся, а потом закончил разговор неожиданной фразой, которая сейчас, шестнадцать лет спустя, звучит как проклятие: — Если у вас появляется келоидный шрам, то гораздо лучше, если он находится в том месте, которое вы сами будете видеть очень редко.

Поэтому пока мои мама и сын увлеченно покупали сладости и булочки у доньи Марины, я стояла в ванной комнате перед зеркалом и осторожно, слой за слоем, снимала бинты. Мое новое отражение в зеркале, казалось, возопило от горя сильнее, чем я сама.

Кэти бы наверняка знала, что делать в такой трудный момент. Иногда мне казалось, что я вижу ее в зеркале позади себя. Она как будто прикрывает рану на шее моими густыми волосами и шепчет мне на ухо: «Ну а сейчас самое прекрасное время покурить немного прекрасной гадости».

Именно этим мы и занялись бы сейчас. Пока Серхио бегает между длинными деревянными рядами прилавков с томатной пастой и банками с перцем, а мать увлеченно выслушивает последние сплетни от доньи Марины, мы с Кэти свернули бы толстый косяк и вышли бы на заднюю веранду моего маленького домика в Джермантауне, откуда открывается прекрасный вид на новый променад, построенный здесь совсем недавно. Он находится к северу от центра города и представляет собой огромное пространство, украшенное большим количеством небольших магазинов и уютных ресторанов, которые практически за один год удвоили стоимость моей небольшой собственности. Немного прибалдев от травки, мы быстро забыли бы о моих шрамах, а потом вновь вернулись бы к ним, но уже совсем в другом настроении. Кэти знала, как вести подобные разговоры. Именно так она поступала, когда я порвала отношения с одним белым парнем в Атланте, когда училась в старшем классе, или когда соседские девочки набросились на меня с идиотскими расспросами о том, сколько денег я спрятала в книгах. Да, Кэти знала толк в таких делах. Она могла запросто сказать что-то вроде: «Этот трусливый pendejo,^[10] который порезал тебя, уже покойник. А ты жива и будешь еще долго жить. Ты не заслужила эти ужасные шрамы, но ты заслужила право на жизнь». Да, она непременно сказала бы что-то вроде этого своим приятным голосом и обязательно приятное для меня.

Но Кэти не курит травку со мной, а я не вижу ее отражения в зеркале. Она больше никогда не войдет в этот дом. А все потому, что стала жертвой еще одного убийцы шесть, нет… уже почти семь лет назад. Того самого, которого все в округе знали по кличке Сплетник и которому удалось скрыться в неизвестном направлении.

Мой сын Серхио никогда не видел свою тетю, но знает ее по фотографиям, которые висят на стене моей комнаты. А отблеск ее души он замечал в моих глазах во время приступов злости. Может быть, именно поэтому он никогда не спрашивал меня о ней.

И это были все мужчины в моей жизни: два серийных убийцы и наркоторговец в бегах.

Сплетник все еще жив, да еще как жив, если, конечно, верить полицейским сообщениям из Мемфиса. Нефритовая Пирамида покончил с собой, что сделало меня героиней всех последних новостей Нэшвилла. Что же до Текуна Умана, то он благополучно смылся и сейчас находится в бегах.

Мы понятия не имеем, где именно он скрывается. Все сообщения на публичном сайте Администрации по борьбе с распространением наркотиков являются публичными в буквальном смысле слова: слишком общими и неопределенными. Я совсем недавно подключилась к Интернету, но быстро сообразила, что выудить полезную информацию для розыска того или иного человека очень непросто, это стоит немалого труда. Во всяком случае, для того, чтобы обнаружить местонахождение нового, хотя теперь уже знаменитого вожака регионального наркокартеля.

Откровенно говоря, я и с компьютером познакомилась совсем недавно. Примерно за неделю до того, как я сняла с шеи бинты, меня навестили два человека: мой босс лейтенант Патрик Маккейб и Джекоб Каллахен, попросту док, медицинский эксперт, сотрудничающий с нашим отделом по расследованию убийств. Они принесли мне рождественский подарок — черный кожаный чемоданчик, в котором находился тонкий и очень легкий компьютер-ноутбук. Док сразу же расстегнул сумку, вынул оттуда компьютер и положил его мне на колени, прикрытые толстым одеялом.

— Это что, шутка? — удивленно спросила я.

— Ничего подобного, — произнес док с быстрым отрывистым акцентом, что делал его похожим на выходца из аристократического района западного Нэшвилла. — Знаешь, Ромилия, уже давно распространился слух о твоей компьютерной неграмотности, вот мы с Патриком и решили устранить этот недостаток. Более того, мы полны решимости не оставлять тебя наедине с собой в течение всего нынешнего тысячелетия. Ты непременно освоишь Интернет.

— Вы купили мне компьютер…

— Не совсем так, — улыбнулся Маккейб и смущенно почесал затылок своей огромной лысеющей головы. — Если быть точным, то львиную долю расходов на этот подарок взял на себя док.

Док быстро прояснил ситуацию:

— Я же доктор и к тому же достаточно богатый. Поэтому вполне могу позволить себе подобные расходы. А Пэт — бедный полицейский, поэтому он оплатил первые два месяца работы в Интернете.

Лейтенант вскоре ушел, так как торопился домой после долгого рабочего дня. Я чуть было не погибла от рук киллера из-за того, что находилась под непосредственным руководством Маккейба, и подозревала, что его сочувствие ко мне объясняется именно этим обстоятельством. Маккейб знал меня лучше, чем все остальные сотрудники нашего отдела, так как в его сейфе хранилось досье на меня, полученное из полицейского департамента Атланты. А в этом досье были описаны по меньшей мере два неприятных инцидента, которые темным пятном лежали на моей профессиональной репутации. Именно эти инциденты создали мне славу слишком горячей и вспыльчивой женщины, и она последовала за мной в Нэшвилл, но, к счастью, оказалась под замком в сейфе моего шефа, который не любил распространяться на этот счет. Он всем своим видом показывал, что мне самой решать, как поступить с этой информацией — держать ее при себе или сообщить коллегам по работе. Первый инцидент был связан с задержанием одного подозреваемого, когда я прижала его к стене и врезала как следует. Второй касался случая, когда я, по мнению свидетелей, добивалась признания от одного парня, угрожая ему пистолетом. Правда, у меня было совершенно иное мнение на этот счет, но оно так и не отозвалось гулким эхом в кабинете Маккейба.

И тем не менее лейтенант уважал меня. Ведь именно я раскрыла громкое дело о серийном убийце, который терроризировал окрестности Нэшвилла в течение всей последней осени. В связи с этим меня поздравил даже сам мэр Нэшвилла Уинстон Кэмпбелл. Поэтому сейчас, навестив меня в моем доме, Маккейб казался смущенным и вел себя немного покровительственно, словно хотел подчеркнуть тем самым свое дружелюбное ко мне отношение.

Но он быстро справился со своим состоянием и снова стал для меня боссом. «Поправляйся скорее, — сказал он на прощание. — Буду рад твоему возвращению в отдел». Он сделал движение рукой, будто хотел похлопать меня по ноге под одеялом, но потом передумал, так как этот жест мог показаться слишком интимным. Вместо этого он постучал пальцами по спинке кровати.

А док остался со мной, и это нисколько меня не удивило. Более того, я была рада этому. Хотя он намного старше и фактически годится мне в отцы, иногда меня посещала безумная мысль, что он неравнодушен ко мне. Док воткнул вилку компьютера в розетку, затем ловко подсоединил шнур к телефону и повернулся ко мне.

— Я поставлю тебе все программы, — сообщил он.

Пока док возился с программами, я уснула, а когда проснулась, то увидела рядом с ним сына Серхио. Оба пристально смотрели на монитор компьютера и увлеченно щелкали мышкой. Док показывал парню, как управлять ходом игры.

— А сейчас поставь стрелку прямо на голову Баттеркап и щелкни мышкой. Видишь, что получается? Здесь вся информация о ней и о других девушках Паудэрпаф.

— Пауэрпаф, — поправил его Серхио.

— Да, конечно, — согласился док. — Моя внучка тоже всегда поправляет меня.

— Они просто сходят с ума, когда их называют словечком «паудэрпаф», — пояснил Серхио и щелкнул мышью по фигуре «Блоссем».

Я снова закрыла глаза, прислушиваясь к их тихому разговору. Иногда ноутбук тихо чирикал, иногда слышалось хихиканье одного из героев мультика, который приглашал Серхио к продолжению игры. После двадцати минут напряженной игры Серхио неожиданно задал вопрос, который как будто только сейчас пришел ему в голову:

— А почему вы подарили моей маме такой дорогой подарок?

Док тихо прошептал:

— Потому что она моя девушка.

— Правда?

Док засмеялся, а я не посмела открыть глаза.

Серхио был в большем восторге от компьютера, чем я. Через час док положил ноутбук мне на колени и просветил меня насчет его работы, как незадолго до этого Серхио. Док сидел на стуле рядом с кроватью, наклонившись надо мной и компьютером, и терпеливо объяснял, как выводить на экране адрес электронной почты, как проверить свою почту (до сих пор я знала только, какие буквы поступают в режиме онлайн). На самом деле он был не таким уж и старым. В свои пятьдесят с лишним лет все еще достаточно красивый, с волевым квадратным подбородком, умными голубыми глазами и густой копной коротко подстриженных седоватых волос, которые, похоже, когда-то были медно-коричневыми. От других детективов я уже давно знала, что он вдовец, и испытывала к нему искренние симпатии. Порой меня посещало странное чувство, и я размышляла, хочется ли мне иметь рядом с собой мужчину в возрасте моего отца. От него всегда сильно пахло мужским одеколоном, хотя даже он не мог полностью устранить еще более сильный запах формальдегида.

Так кто он для меня? Человек в возрасте отца? Или все же просто мужчина? Если бы эти чувства я высказала своей матери, это повергло бы ее в состояние недоумения, если не шока. Еще бы! Да, я действительно хотела бы иметь рядом с собой какого-нибудь мужчину. Но почему доктора Каллахена? А как насчет этого молодого доктора Клэнси, который так старательно накладывал на мою шею бинты в Больнице имени Вандербильта? А как насчет любого другого молодого мужчины, который бы не стал обращать внимания на изуродованную шрамами шею женщины?

Когда док ушел, я еще целый час сидела с компьютером и с трудом находила нужные мне сайты, хотя уже довольно быстро «скользила» по их названиям. А когда я наконец-то добралась до одного сайта, желая отыскать информацию о Гарсии Маркесе, компьютер известил меня о поступлении электронной почты. Она была отправлена доком. «Я пытался позвонить, — сообщил он, — но ты все еще висишь в Интернете. Впрочем, я очень рад, что тебе понравился мой подарок. Док».

После этого на экране появилось его полное имя: доктор Джекоб Каллахен, а чуть ниже — домашний адрес. Я тут же набрала текст и нажала кнопку «Reply»: «Я просматриваю фотографии на сайте „Playgirl“».

Конечно, я пошутила, но после того как отправила ему ответ, мне стало интересно, и я направила курсор на небольшое белое окошко поиска и набрала на клавиатуре «Playgirl». После этого мне пришлось еще несколько раз щелкнуть мышью, и в конце концов я получила на экране монитора изображение красивого смуглого мужчины с животом Давида работы Микеланджело. Но как только изображение стало раскрываться, я услышала рядом с собой голос сына:

— Кто это? У него должен быть огромный пенис.

Я мгновенно захлопнула крышку ноутбука, изобразила беззаботную улыбку и даже попыталась повернуть голову, но боль в шее не дала мне такой возможности.

— Sergio, mi hijo.^[11] Почему ты не спишь?

Вместо ответа он равнодушно пожал плечами, а его глаза сфокусировались на бинтах на моей шее, которые я не рискнула снять. После этого он снова посмотрел на меня и улыбнулся впервые за последние несколько дней с тех пор, как я вернулась домой из больницы. Возможно, он увидел, что я уже немного расслабилась и отдохнула, за что я про себя поблагодарила дока. Его дорогой подарок действительно помог мне отвлечься от дурных мыслей, и Серхио не мог не заметить этого.

— Queres acostarte vos?^[12] — спросила я.

— Si,^[13] — быстро ответил он и широко улыбнулся.

И тут я вдруг увидела в нем нечто такое, чего не замечала на протяжении всех последних дней, жест из его раннего детства — он накручивал волосы на указательный палец левой руки. Серхио быстро забрался ко мне под одеяло, вытянулся во весь рост, уперся кончиками пальцев ног в мое бедро, положил голову на мою руку и вскоре затих. Мне пришлось смотреть на него, не поворачивая головы.

— Те quiero, mijito,^[14] — тихо сказала я.

Он обхватил мою голову обеими руками и поцеловал так, как обычно это делал раньше.

— Ay, cuidado, поосторожней, пожалуйста, не дави на меня, — сказала я, слабо улыбаясь, чтобы не напугать его еще раз. — Немного поднимись и поцелуй меня в щеку. Вот так, молодец, хорошо.

Он отодвинулся от меня и вскоре крепко уснул. Через некоторое время мама отнесет его в детскую кроватку, а мне сейчас некуда спешить. Хотя, конечно, меня разбирало любопытство. Убедившись в том, что Серхио крепко уснул, я открыла крышку ноутбука и нажала кнопку «Resume». Жидкокристаллический экран монитора быстро засветился, и появился тот же самый молодой смуглый мужчина и… Ничего себе! Черт возьми, Серхио был прав!