Рим гремит, как аварийный

отцепившийся вагон.

А над Римом, а над Римом

Новый год, Новый год!

Бомбой ахают бутылки

из окон,

из окон,

ну, а этот забулдыга

ванну выпер на балкон.

А над площадью Испании,

как летающий тарел,

вылетает муж из спальни —

устарел, устарел!

В ресторане ловят голого.

Он гласит: «Долой невежд!

Не желаю прошлогоднего.

Я хочу иных одежд».

Жизнь меняет оперенье,

и летят, как лист в леса,

телеграммы,

объявленья,

милых женщин адреса.

Милый город, мы потонем

в превращениях твоих,

шкурой сброшенной питона

светят древние бетоны.

Сколько раз ты сбросил их?

Но опять тесны спидометры

твоим аховым питомицам.

Что ещё ты натворишь?!

Человечество хохочет,

расставаясь со старьём.

Что-то в нас смениться хочет?

Мы, как Время, настаём.

Мы стоим, забыв делишки,

будущим поглощены.

Что в нас плачет, отделившись?

Оленихи, отелившись,

так добры и смущены.

Может, будет год нелёгким?

Будет в нём погод нелётных?

Не грусти – не пропадём.

Будет, что смахнуть потом.

Мы летим, как с веток яблоки.

Опротивела грызня.

Но я затем живу хотя бы,

чтоб средь ветреного дня,

детектив глотнувши залпом,

в зимнем доме косолапом

кто-то скажет, что озябла

без меня,

без меня…

И летит мирами где-то

в мрак бесстрастный, как крупье,

наша белая планета,

как цыплёнок в скорлупе.

Вот она скорлупку чокнет.

Кем-то станет – свистуном?

Или чёрной, как грачонок,

сбитый атомным огнём?

Мне бы только этим милым

не случилось непогод…

А над Римом, а над миром —

Новый год, Новый год…

…Мандарины, шуры-муры,

и сквозь юбки до утра

лампами сквозь абажуры

светят женские тела.