ГЛАВА 3
Человек с сумкой на плече, который только что энергичным шагом перешел через Сену, выглядел типичным туристом: майка, бесформенные бермуды, стоптанные теннисные туфли, бейсбольная кепка на лохматой голове. И еще более выдавало в нем туриста его поведение: он все время крутил головой, стараясь не упустить ни одного нюанса в панораме этого лучезарного парижского утра. Мужчина приостановился на мосту, созерцая остров Сите и величественный собор Парижской Богоматери с его поднимающимися в прозрачное небо башнями, залитые солнцем фасады домов, которые петляли вместе с Сеной, мосты, перекинутые с одного берега на другой… всё, насколько видел глаз. Не в силах продолжить свой путь и оторвать взгляд от вида этого города, где сладость жизни кажется запечатленной в камне и где затененные улочки влекут к себе, он вдохнул полной грудью свежий воздух и издал радостный вопль, нечто вроде «Ги-и-ип!», от которого прохожие вздрогнули, а некоторые еще и покрутили пальцем у виска. Профессор Питер Осмонд наслаждался своим возвращением в Париж, тем более радостным, что еще три дня назад он такого себе и вообразить не мог.
Присутствие этого человека на пути к левому берегу и Национальному музею естественной истории не было случайностью. Волна потрясающих слухов, вызванная падением метеорита в Бретани, пересекла Атлантику и некоторым образом перевоплотилась в телефонный звонок профессору Питеру Осмонду, известному палеонтологу из Гарварда, который не так давно ошеломил научное сообщество своей теорией пунктуального равновесия. Его труды, в которых высказывалась мысль о грубом разрыве в процессе эволюции, освещали в новом свете знаменитые тезисы Чарлза Дарвина о естественной селекции.
Накануне у него был телефонный разговор с Лоиком Эрваном, биологом факультета естественных наук в Ренне, с которым его связывала дружба со времен коллоквиума в Цинциннати в 1997 году. Он был поглощен редактированием статьи для журнала «Наука», когда зазвонил телефон: он поколебался, отвечать ли. Эту статью Питер должен был закончить к завтрашнему дню… и еще подготовиться к лекциям… Но на другом конце провода абонент настойчиво продолжал звонить. В конце концов профессор взял трубку и зажал ее между щекой и плечом, чтобы не прерывать работу на клавиатуре.
— Osmond's speaking.[1]
— Питер? Это Лоик.
— Лоик Эрван! Как поживаешь, дружище?
Питер поудобнее устроился в кресле. Статья немного подождет. Он всегда испытывал какое-то особое удовольствие от беседы по-французски, каждую фразу произносил со смаком, словно пробовал лакомство. Но, как настоящий американец, он говорил во весь голос, полагая, что его слова должны перелететь через Атлантический океан без посредства телефона.
— Питер, у меня есть информация, которая могла бы тебя заинтересовать.
— Меня интересует все, ты же знаешь. Я… как вы говорите, уже… Oh, yes! Почти энциклопедист!..
— То, что мы только сейчас узнали, особенно касается тебя, Питер. Я думаю даже, что никого в мире это не касается больше, чем тебя.
— О чем ты говоришь? Ты… ты меня заинтриговал.
— Во Франции, в Бретани, если говорить точно, неделю назад упал метеорит. Мы его забрали сюда, в Ренн, и уже сделали первые анализы…
— И…
— …результаты странные.
Голос друга показался ему необычайно встревоженным. Он попытался разрядить атмосферу:
— Что ты подразумеваешь под «странные»? Вы, французы, все считаете странным! И главным образом нас, американцев!
— Так вот, этот метеорит не похож ни на что уже известное. По предварительному обследованию, он не из нашей Солнечной системы. По первым датировкам его возраст — шесть миллиардов лет.
— Well,[2] хороший возраст, чтобы начать жизнь на Земле. Но я не вижу…
— Есть и кое-что другое… Это касается некоторых его карбоксиловых составных. Мы решили послать его в Париж, в «Мюзеум», для более глубокого анализа. Я думаю, было бы хорошо, если бы ты поехал туда.
— О, Лоик… У меня нет времени, мне надо за три недели просмотреть тридцать шесть статей для моего журнала «Новое в эволюции», и к тому же уже начались лекции…
— Клянусь тебе, Питер, это потрясающе…
— А я клянусь тебе, что это невозможно.
— Питер… а если Фред Хойл[3] был прав?
У Питера Осмонда перехватило дыхание. Несколько долгих секунд он молчал. Лоик Эрван был серьезный ученый…
— Okay. Я при первой же возможности вылетаю в Париж.
Питер Осмонд положил трубку. Походил по кабинету, бросил рассеянный взгляд на ухоженную лужайку, которая тянулась между корпусами Гарварда, и вдруг вспомнил: черт возьми, ведь этот уик-энд он должен быть с Кевином! Он пообещал сходить с ним на баскетбольный матч нью-йоркской команды «Найк»… Но поездка в Париж… Он не мог отказать себе в этом… Может быть, это то самое, чего он ждал десятки лет…
В досаде он схватился за телефон, чтобы в нескольких словах объяснить сыну ситуацию. Мальчик понял. Да, это можно отложить. Да, он предупредит маму, когда та вернется с работы. Приятного вечера. Голос мальчика выдавал разом и тоску, и разочарование. Мучимый угрызениями совести, Осмонд положил трубку и несколько минут просидел, развалясь в кресле и глядя в пустоту. Его мозг всесторонне обдумывал некоторые слова Лоика Эрвана.
«А если Фред Хойл был прав?» Эта фраза была самой невероятной из всего, что он когда-нибудь слышал.
Всю ночь на борту «Боинга-737», который нес его в Париж, профессор Осмонд пытался работать. Но напрасно он стучал по клавиатуре своего ноутбука, его мысли все время возвращались к утреннему разговору, а взгляд обращался к небесному своду. Фред Хойл… В 1981 году этот американский астрофизик высказал гипотезу, согласно которой появление жизни на Земле произошло в результате падения метеорита на поверхность земного шара, метеорита, который, взорвавшись, расточил первые живые клетки, — и это произошло примерно три с половиной миллиарда лет назад. После публикации статьи Фред Хойл стал мишенью для бесчисленных нападок: его обзывали шарлатаном и фантазером, готовым утверждать невесть что, лишь бы заставить говорить о себе.
Сам Осмонд к подобным измышлениям испытывал только безразличие. Инопланетяне… это подходит для кино… И тем не менее… Лоик Эрван только что сказал ему, что метеорит с незнакомыми минералогическими компонентами, возрастом, по всей вероятности, в шесть миллиардов лет, содержит следы органических материй, из которых возникают живые организмы.
Такое открытие грозило поставить под вопрос все концепции возникновения жизни во Вселенной.
В эти же минуты самолет «Алиталии» оторвался от земли в римском аэропорту Фьюмичино, унося на своем борту мужчину лет тридцати, у которого тем же утром тоже состоялся удивительный разговор.
Однажды в коридорах обсерватории Ватикана прозвучали торопливые шаги. Одетый в строгую черную сутану отец Марчелло Маньяни торопливо направлялся в сторону кабинета приора Алессандро Ванореччи, спрашивая себя, по какому срочному делу его могли вызвать воскресным утром, когда он уже уходил из обсерватории. Несмотря на относительную прохладу в помещении, он, привыкший к неторопливому, размеренному и спокойному ритму жизни, присущему бесстрастным, уравновешенным людям науки, ищущим непостижимые истины, был весь в поту. Но записка приора Ванореччи гласила однозначно: «Соблаговолите прийти ко мне в кабинет в 10 часов. Дело исключительной важности».
У двери кабинета отец Маньяни, прежде чем постучать, на несколько секунд задержался, чтобы перевести дух и смахнуть капельки пота со лба. В ответ на его стук сразу же послышался строгий голос приора Ванореччи, приглашавший войти.
Отец Маньяни, как всегда, отметил про себя, что кабинет, в который он вошел, полностью соответствовал кабинету астронома, каким его представляли на гравюрах XVII века: мрачный, уставленный всякой всячиной, с огромным лакированным деревянным глобусом на массивной резной подставке, окутанный приглушенным светом из окон, затененных тяжелыми бархатными шторами. Приор стоял, прямой и важный, его седые волосы словно лучились в полумраке; он резко захлопнул книгу.
— Отец Маньяни, благодарю вас, что вы тотчас откликнулись.
— Прошу вас, святой отец.
Директор обсерватории Ватикана не любил досужих разговоров. Он сразу переходил к делу, что все еще заставало врасплох отца Маньяни, любителя витиеватых фраз и долгих философских отступлений от темы, свойственных ватиканским преосвященствам.
— Мы только что узнали, что Мишель Делма, директор Национального музея естественной истории в Париже, должен получить экземпляр абсолютно удивительного метеорита. Как утверждает наш информатор, он представляет огромный научный интерес.
По телу отца Маньяни от волнения пробежали мурашки. Такая новость не могла не воспламенить воображение любого астрофизика. Но приор Ванореччи не дал ему времени пуститься в рассуждения об огромных астрономических перспективах.
— Мы сочли, что это явление заслуживает нашего внимания. На наш запрос правительство Франции ответило благосклонно. Мы решили направить в Париж нашего самого замечательного представителя. Вас, отец Маньяни.
— Это большая честь для меня, святой отец. Благодарю вас.
— Не торопитесь благодарить. Эта миссия представляется крайне деликатной. Согласно первым анализам, похоже, этот метеорит содержит в себе следы бактерий экстремофилий.
Отец Маньяни на секунду опешил, потом расхохотался.
— Святой отец… Бактерии экстремофилий… Это несерьезно… Подобное мошенничество уже разоблачили несколько лет назад в Австралии. Оказалось — это обыкновеннейшая пыль, абсолютно земная.
— Больше пока я ничего не знаю. Но наш тамошний информатор утверждает, что эта гипотеза заслуживает того, чтобы к ней отнеслись со всей серьезностью. Дело интересует многих самых высоких деятелей Церкви.
Угловатое лицо отца Ванореччи приняло выражение удивительной важности, и улыбка Марчелло Маньяни угасла.
— Самых высоких… Вы хотите сказать…
Не отвечая, отец Ванореччи обратил взор в сторону окна. В ту сторону, где находилась самая высшая власть Церкви… К тому, чье имя не было надобности называть… Отец Маньяни вдруг почувствовал на своих плечах реальную тяжесть своей миссии.
Приор, как обычно краткий и точный, проводил его к двери, снабжая необходимой информацией:
— Вы покинете Рим сегодня вечером. Самолет в Париж в девятнадцать тридцать две. В гостинице на улице Амлен, в Восьмом округе, в двух шагах от резиденции папского унция, вам зарезервирована комната. — Когда отец Маньяни уже собрался открыть дверь, отец Ванореччи остановил его: — Еще я должен довести до вашего сведения, что профессор Питер Осмонд тоже приглашен для анализа этого метеорита.
— Питер Осмонд? Из Гарварда?
— Он самый. Как видите, дело принимает серьезный оборот.
Питер Осмонд… Отец Маньяни прочел все его книги: безусловный эталон. Ведь это он несколько лет назад разоблачил фальшивый австралийский метеорит, что тогда наделало много шума. Представитель Церкви вдруг почувствовал себя полным ничтожеством.
— Но, святой отец… Мне кажется, я недостоин…
— Спор бесполезен, и вы это знаете.
Отец Маньяни пытливо посмотрел на приора и подтвердил свое согласие легким кивком. Он был иезуит и твердо соблюдал два основных правила ордена: самоотречение в деле и подчинение вышестоящим. Отец Ванореччи открыл дверь и вздохнул:
— Я также должен предупредить вас, отец Маньяни, что то, о чем идет речь, выходит за рамки чистой науки. Наш информатор сигнализировал нам о присутствии в Париже одной персоны, к которой вы должны отнестись с подозрением. Вам надо быть чрезвычайно бдительным. Я полагаю, вы меня поняли?
Отец Маньяни был уверен, что эта миссия намного превышала его силы. Но таково было его добровольное служение: самоотречение ради воли Отца.
Воля Отца Всевышнего… Он почувствовал, что должен на несколько минут присесть на скамейку и обратить взор к большому куполу базилики Святого Петра, который высился в лазурном небе. Он закрыл глаза и попросил помощи у Неба…
И теперь, глядя в иллюминатор самолета, отец Маньяни вопрошал темноту. Он не был уверен в том, что задает себе те же вопросы, что и Питер Осмонд. Ни в том, что он надеется на такие же ответы.