Доктор

За дверью кабинета, где я обитал последние три года, раздался дробный топот. Так по институту бегал только мой ассистент – аспирант Владимир, человек, в общем-то, уравновешенный, но сильно волнующийся, когда предстояла работа. По скорости перестука Володиных ног можно было судить о степени его заинтересованности в случившемся. Сейчас аспирантская пробежка напоминала пулеметную очередь – что-то очень интересное намечается.

– Что там? – я отвернулся от компьютерного монитора и посмотрел на ворвавшегося Володю. – Привезли кого?

– Да, – аспирант поправил сползающие на нос очки-кругляшки и затараторил, – Неизвестный мужчина, примерно тридцати лет, европейского типа, падение с высоты, Зэ-Че-Эм-Тэ, адреналин и мезатон рекой, ритм свой, пневматоракс, интубирован…

– Я все понял! – пришлось мне прервать моего не в меру говорливого помощника. – Когда упал?

– Минут сорок назад. Вероятно, суицид. – это аспирант договаривал уже на ходу, пытаясь догнать меня, спешащего к умирающему пациенту.

Вы спросите, кто я? Отвечу: нейрофизиолог, профессор, и вообще – светило мировой науки. Ну, так про меня говорят. За глаза, конечно. В глаза – все гораздо серьезней. В глаза говорят «профессор». И все.

Некоторые называют меня по имени, что, в общем-то, у нас не приветствуется. И работаю я не где-нибудь, а в НИИ, который занимается проблемами сознания, высшей нервной деятельности и мыслительного процесса. Институт настолько закрытый, что я даже названия его не знаю. И штата у нас нет. Все сотрудники числятся по другим ведомствам. Я, например, зарплату получаю в «Институте Проблем Мозга». Правда, о том, что я там на окладе, знают только кадровик – суровый мужик, бывший особист – и расчетчица, которой вообще все равно, что за фамилия у нее в табель вписана. Так-то вот, господа борцы за права человека.

Пока мы шли по коридору, аспирант успел рассказать, что мужчина, которого нам привезли, грохнулся с шестого этажа и удивительно удачно (для нас) приземлился. Ну, удачно или нет, это мы сейчас выясним.

Реанимационная палата, рассчитанная на четырех пациентов, сегодня утром еще пустовала. Сейчас же вокруг одной из коек суетились врачи – два анестезиолога-реаниматолога, один нейрохирург, травматолог. Весь паноптикум, короче. Я заметил на голове пострадавшего резиновую сеточку с электродами – ЭЭГ сняли, значит. Молодцы, шустро работают.

Медсестры подключали к пациенту катетеры и кожные электроды, аппараты что-то возмущенно пищали, индикаторы на них ехидно перемигивались. Одним словом – работа кипела. Коллеги мужественно боролись за жизнь нашего возможного подопытного. Говорите, что опыты на людях запрещены? Запрещены, конечно. Только, если нельзя, но очень хочется, то немножко можно. Парень и так помрет, ясно как день, а науке он еще может пользу принести. Так что, цель оправдывает средства, как говорили иезуиты, средневековые мракобесы и вообще – просвещенные товарищи.

Ну, не буду отвлекать коллег. Минут пять у меня есть, пока тело в пристойный вид приведут. Я лучше всякие кривульки посмотрю. Энцефалограмму, например.

Энцефалограмма, надо сказать, мне понравилась – мозг собирался отойти в мир иной, оставив нам на растерзание бренное тело. Хорошо. То, что нужно. Я потянулся к трубке внутреннего телефона: надо предупредить, чтобы готовили операционную. Надеюсь, сегодня все сложится удачно. Возможно, даже получится соединить этот мозг с механической рукой. И, возможно, система будет работать, какое-то время.

Говорите «фантастика», «не может быть», «неживое и живое нельзя соединить»? А вот не угадали, господа, «созданные по образу и подобию»! Можно. Все можно, если осторожно! Приходите, я вам крысу покажу с механической лапкой вместо одной из живых. Она (крыса) даже тридцать часов после операции прожила. Собачка, опять же, с железным хвостом, тоже… Издохла… Но хвост какое-то время работал, повинуясь приказам собачьего мозга. А вы говорите «Робокоп – фантастика»! Не фантастика это, а недалекое будущее.

Неожиданно со стороны пациента раздался злобный вой – фибрилляция. Я поднял глаза от распечаток: по кардиомонитору, где недавно зеленым отображался нормальный сердечный ритм, теперь бежала зеленая пила. Умирать собрался наш подопытный. Нет, так не пойдет! Реаниматологи были со мной солидарны:

– Заряжай двести! – это Иван, мой однокашник, стоя с утюгами дефибриллятора, командовал медсестре.

– Готово! – худенькая как тростинка, большеглазая медсестра с детским личиком успешно перекричала рев тревожной сигнализации.

– От железа! – Ваня приложил электроды к груди пациента и навалился на них. – Отошли?

– Можно! – крикнул его напарник.

Ваня окинул взглядом пространство вокруг, убедился, что никто из коллег кровати не касается, подмигнул мне и выкрикнул: «Разряд!»

Тело на койке дернулось. Я встал, махнул рукой, дескать, трудитесь, орлы, и вышел из палаты. Предстоящее шоу интереса у меня не взывало, ибо видел я его не один раз. Покурю, пока. Ваня позовет, как понадоблюсь. «Если понадоблюсь» – стоит оговориться.

Насладиться сигаретой мне не дали: за дверями меня встретили двое, как говорят, «в штатском».

– Мы к вам, профессор, и вот по какому делу!

Образованные, однако, товарищи: Булгакова читали. Или смотрели. Или слышали где-то. Не буду углубляться, откуда они цитату взяли.

– Говорите, только скорее, у меня там пациент, – решил я поиграть в собственную значимость.

– Мы быстро. – заверил меня второй «штатский» и тут же огорошил, – Что вы знаете про проект «О-сознание»?...

Я аж крякнул от неожиданности. А Швондер, тот, который Михаила Афанасьевича цитировал, довольно улыбнулся и продолжил за своего коллегу:

– Пойдемте, поговорим. У нас к вам предложение, от которого вы отказаться не сможете.

Спорить с классиками – Марио Пьюзо, «Крестный отец» – бесполезно. Это все равно, что «Капитал» оспаривать. Или Конституцию. То есть можно, конечно, но очень хлопотно и бесполезно: все равно – в дураках останешься.

– Пойдемте ко мне, там поговорим. – согласился я.

Люди в штатском были не против.

В кабинете мы расположились вокруг журнального столика, я выставил казенную (пластиковую) пепельницу, и мы дружно закурили.

– Итак, профессор, – Швондер опять начал разговор. – Что вы знаете про «О-сознание»?

– А, собственно, кто вы? – снова я ушел от прямого ответа.

Швондер пожал плечами и протянул мне «корочки».

– Здорово, конечно. – Я внимательно изучил мандат и вернул его владельцу. – А на самом деле кто вы?

– Ну, – протянул обладатель волшебного удостоверения, – профессор, какая вам разница? Достаточно того, что мы знаем про проект. Причем, из очень достоверного источника.

– Тогда, разговор наш можно считать законченным. Если вы знаете про проект, то, вероятно, догадываетесь, что распространяться о нем, мягко говоря, некрасиво.

– То есть вы подтверждаете, что имели к нему отношение? – быстро вставил второй «штатский».

– Это допрос? – решил я расставить точки над «i».

– Ни Боже мой! – Швондер успокоительно взмахнул руками и с неодобрением посмотрел на торопливого товарища. – Это – разговор по душам.

– Тогда, – я встал и раздавил недокуренную сигарету в пепельнице, – можно считать его законченным. Извините господа, вынужден просить вас покинуть меня. Дела, знаете ли.

– Ну, зачем вы так, профессор. – Швондер тоже встал. – Вам-то, конечно, ничего не сделается, вы – под защитой, а вот сын ваш… Он же служит, если мне память не изменяет. Армия – дело такое. Опасное, что ли?..

Тут-то я и сел! Сын мой, в самом деле, полгода назад был призван со второго курса юрфака на действительную воинскую службу. Россия ввязалась в очередные нарковойны и сейчас пыталась, вместе с бывшими стратегическими противниками, а ныне – стратегическими партнерами, выгнать талибов из их пещер. Кроме того, несколько лет коалиция стран, в которую и моя Родина входила, безуспешно пыталась обуздать еще и Зону, образовавшуюся вокруг печально известной ЧАЭС. В связи с этим отменили все отсрочки от армии, а сроки службы увеличили: пехота – три года, летуны – четыре, флот – пять. Мой мальчик служил мотострелком. Хорошо, что далеко от «горячих точек». Но, все же…

– А какое отношение к этому имеет мой сын? – я зло посмотрел в глаза оппонента. – Он тут причем?

– В том-то и дело, что он не имеет к этому прямого отношения. Служит себе под Ростовом, и пусть служит. А вот перекинут его «за речку» или нет – зависит от вас. А можно и поближе – в Чернобыль, например.

– Шантаж – не лучший способ завести знакомство. – заметил я. В голове у меня мелькнула, конечно, мысль, что шефы решили проверить меня на предмет благонадежности, но она сама собой пропала: не работают мои начальники так грубо. Не их стиль.

– Не лучший, – вздохнув, согласился Швондер. – Зато, самый эффективный. Скажу прямо, нам нужен специалист вашего класса.

– Есть получше. – опять ввернул я. – Бах, например, Золотницкий, Перельман.

– Они – слишком заметные фигуры. А вы – незаметны, и ни в чем этим китам не уступите. Работали, опять же, в свое время, с интересующим нас проектом. Идеальный кандидат, словом. Ну, так как, состоится разговор или будем дальше играть в эти детские игры?

– Черт с вами! – согласился я. – Банкуйте, господа хорошие. Кстати, вы не боитесь, что нас слушать могут?

– Нет, не боимся! – честно ответил Швондер.