ГЛАВА 13

ЗАПАСАНИЕ

На следующее утро мальчик-солдат проснулся раньше Ликари. Его переполняла неожиданная целеустремленность, словно сон вдохнул в его жизнь смысл. Стараясь не шуметь, он прошел в дальний угол комнаты, где прежде стояла скамья. Она полностью заросла мхом. Он снял толстый слой, обнажив обломки. Затем в несколько приемов перенес сокровище Лисаны в новый тайник и, закончив, снова накрыл его мхом. Теперь его мог бы заметить только очень острый взгляд, и то лишь в поисках подобного спрятанного хранилища.

Мальчик-солдат вышел из дома и спустился вниз по небольшому склону туда, где, насколько он помнил, бежал ручей. Тот все еще тек там же, но заметно изменился. Когда-то бывший быстрым и прозрачным, теперь он широко разлился и зарос папоротниками и камышом. Мальчик-солдат выбрал место поглубже, подождал, пока уляжется ил, зачерпнул пригоршню воды и напился, а затем умыл лицо. Стряхнув с пальцев холодные, сверкающие капли, он повернулся и взглянул наверх, на дом Лисаны. Некоторое время он молчал, а затем заговорил вслух:

— У меня мало времени, а сделать нужно многое. Приближается зима. Мне потребуется прочная дверь, шторы на окна, запас дров, масло для лампы, постель, одежда и еда. Однако решение этих задач, Невар, не в тяжелом труде, как ты сразу же подумал. Нет. Я должен есть и стать как можно толще, а у меня на это осталось лишь несколько дней. И помогает мне всего лишь один ребенок. Мы перезимуем здесь, а не в деревне клана. Думаю, Оликея будет недовольна, но меня это не волнует. Она видит во мне лишь возможность завоевать власть и уважение среди своих родичей.

Ее честолюбие простирается слишком недалеко. Я не стану великим ее клана. Я стану великим всего народа, великим из великих. Но прежде чем выступить против Кинроува, я должен вернуть себе вид человека, полного силы и способного ею воспользоваться.

Не знаю, что потрясло меня сильнее — то, что он обращался ко мне прямо или что поделился своими замыслами. Он решил, что я ему помогу? Или посчитал, что я не в силах ему воспротивиться? В любом случае я вполне мог доказать ему, что он ошибается. Но сейчас он источал ощущение благополучия, что странно противоречило сквозившему из-под него жгучему голоду. Он глубоко вдохнул.

— Ликари! Просыпайся. У меня есть для тебя поручение.

Спустя какую-то пару мгновений малыш появился в дверном проеме. Сонно протирая глаза, он огляделся по сторонам в поисках мальчика-солдата.

— На сегодня два дела. Собери дров, чтобы хватило на три ночи. Нет, на четыре. Когда мы вернемся, нам не захочется заниматься этим перед сном. А когда закончишь с дровами, ищи еду. Все, что сможешь собрать съедобного для человека: рыбу, мясо, коренья, ягоды, зелень, орехи, любые плоды. Если ты найдешь что-то и будешь уверен, что это можно съесть, — собирай и тащи в дом.

— Да, великий, — мальчик едва успел договорить перед тем, как широко зевнуть.

Он смутился, снова протер глаза и, не говоря больше ни слова, деловито потрусил по заросшей тропке.

Там, где есть вода, почти всегда отыщется и пища. Возможно, не самая приятная на вкус, но есть ее можно. Вот мальчик-солдат и ел. Он нашел траву с толстыми луковицами у корней и принялся вырывать и поглощать их дюжинами. Меня замутило от запаха раньше, чем его, или он просто перестал обращать внимание на вкус. Сейчас его интересовало количество пищи, а не ее качество. Он прошел вверх по течению и обнаружил потрепанные желтоватые листья кувшинки, гниющие на поверхности маленького прудика. Их облепили улитки, которых он собрал и съел, разжевав вместе с панцирями. Если бы желудок все еще принадлежал мне, меня бы уже давно вывернуло наизнанку, но для него моя тошнота не имела ни малейшего значения.

Выше по склону в кружевной тени росли кусты шиповника, усыпанные желтыми и красными плодами. Они, по крайней мере, были сладкими и ароматными. Некоторые были с фалангу моего большого пальца, с толстым слоем сочной мякоти над ворсистыми семенами внутри. Я бы съел только мякоть, но он запихивал их в рот горстями и тщательно разжевывал, прежде чем проглотить. Собрав все плоды, он двинулся дальше.

Так прошло утро. Он знал, что в лесу съедобно, и двигался по нему, точно пасущееся животное. К полудню я уже удивлялся, почему человек перестал быть охотником и собирателем и начал возделывать землю. Без какого бы то ни было предварительного вложения труда здесь царило изобилие. Лишь когда ему надоели плоды, коренья и зелень, мальчик-солдат вернулся на берег ручья. Он вдосталь напился холодной, свежей воды, а затем рассудительно отобрал пригоршню подходящих камней.

Следующую пару часов он охотился с пращой. Он подбил белку, а затем двух кроликов. Еще он наткнулся на дерево с ульем. Из-за холодной погоды пчелы летали гораздо медленнее, но все равно быстро всполошились, когда он запустил камнем в дуплистый ствол. Он мысленно отметил место, собираясь вернуться сюда после заморозков, которые ослабят для него рой.

Тушки белки и кроликов, которые он тащил в руках, мешали ему охотиться и собирать еду, поэтому он вернулся к дому. Прежде чем взяться свежевать и разделывать добычу, он отметил, что Ликари явно не сидел без дела. На земле лежала неуклюже, но надежно сплетенная травяная сетка, устланная изнутри крупными листьями. В ней он принес орехи в блестящей скорлупе, отдаленно похожие на каштаны, которые я пробовал на карнавале в Старом Таресе. Четыре рыбины висели на ивовом пруте, продетом сквозь их жабры. А еще он нарвал дикого пастернака и чеснока и накопал каких-то клубней, оказавшихся внутри желтыми, когда я разломил один. Я тут же представил себе ароматное жаркое и вместе с мальчиком-солдатом пожалел, что у нас нет подходящего котелка.

Он освежевал белку и кроликов, растянул шкурки на просушку и проверил вчерашнюю заячью. Он размял ее в ладонях и снова закрепил колышками. Занимаясь делом, он отметил, как ему повезло, что ночью ее не стащили какие-нибудь падальщики. Повторится ли эта удача и сегодня?

Мальчик-солдат подвесил рыбу и свежее мясо повыше на дерево, а затем помочился на его ствол — знак для прочих обитателей леса, что он заявил права на эту территорию. Затем он подбросил в очаг пару сучьев, чтобы пламя не погасло. Поддерживать огонь куда проще, чем разводить. И наконец пошел кормиться дальше.

К вечеру он наполнил желудок, но есть не перестал. Он глотал все, что находил съедобного. Целые семейки грибов, пробившихся в тени, а затем молодые, толстые наросты на стволах умирающих деревьев. Он находил упавшие шишки, садился на землю среди колючей россыпи, вытряхивал из них округлые семена и глотал. Он ел и продолжал есть, от насыщения к обжорству и еще дальше. Он набивал себя едой, и его живот распухал, к его удовлетворению.

Трижды он находил пищу, способную, как он знал, напитать его магию. Первым оказалось нечто вроде огромного корня сельдерея. От этой пищи ему обожгло язык, а затем его рот онемел, но это его не остановило. Обычно великие смешивали ее с другой едой, чтобы спрятать горечь, но у него не было времени на подобные изыски. Он ел, пока его не затошнило, а затем двинулся дальше, но постарался запомнить, где растут эти толстые белые корни, чтобы позже вернуться и собрать их.

Он сорвал со ствола дерева полузасохший вьюнок, карабкавшийся по нему к солнечному свету. Растеньице было жестким, листья пожухли и свернулись, но на месте цветов остались головки с семенами. Он ел их, разгрызая и сплевывая скорлупки. Ядрышки оказались коричневыми, сладкими и жирными. После того как он их проглотил, цвета стали казаться ярче, а запахи леса сильнее. И действительно, следующее сокровище он нашел по запаху — осыпавшиеся на землю спелые плоды. На дереве их осталось немного. Они были темно-фиолетовыми, с косточкой, как у сливы, но с совершенно иным вкусом, и упавшие уже начали бродить. Один лопнул, и над ним вились пчелы, осы и парочка поздних бабочек. Несколько плодов приземлилось удачно, уцелев, и лишь слегка подсохли около черенка. Их мальчик-солдат с удовольствием съел, а затем потряс дерево, и вниз посыпались новые. Когда он уже не мог проглотить больше ни одного плода, он собрал столько, сколько удалось удержать, и, прижимая к груди, понес домой.

Он медленно брел к хижине, а солнце потихоньку клонилось к закату. Сядет оно на западе, за горами. Он знал, что, едва только пики поглотят светило, упадет ночь, словно занавес опустится, однако не спешил. Он копил внутри себя еду и магию, которую она напитала. Он чувствовал себя полным и почти сонным и решил, придя домой, немного вздремнуть, потом встать, приготовить рыбу и мясо и продолжить пиршество.

Мальчик уже вернулся. Он принес еще рыбы, но не нанизав на палку, а в охапке. На сей раз ему попалась не блестящая пятнистая форель, как утром. Эти пять крупных рыбин были такими тяжелыми, что он отклонялся назад, удерживая их перед собой. Они оказались гораздо уродливее форели. Их шкуры были драными и облезлыми, а тупые носы — разбитыми. В длинных пастях виднелись зубы.

— Они приплывают каждый год, — пояснил Ликари. — Целые косяки поднимаются вверх по реке, против течения. А когда устают, то отдыхают на мелководье. Там их легко поймать. Многие умирают и гниют на берегу. За ними прилетают чайки и орлы. Эти заплыли далеко вверх по течению, до самого леса. Я легко их наловил. Там еще много осталось. Принести завтра еще?

— Думаю, завтра мы сходим туда вместе, — радостно решил мальчик-солдат.

Он вспоминал все это с предвкушением и острым удовольствием, которое Лисана находила в этом времени года. Пора нереста для всех становилась временем обильной пищи. Они смогут печь рыбу на огне, варить из нее уху и коптить про запас на зиму. Смогут насушить ее и смолоть в муку, хранящуюся в горшках до самой весны. Его охватила чистая, детская радость, довольство жизнью — чувство, так давно избегавшее меня, что я не сразу его узнал.

— Сегодня будем пировать! — сообщил он мальчику. — А завтра сходим за рыбой и продолжим!

— Это очень хорошее время, — ответил Ликари и выпятил свой маленький животик. — Я стану толстым, как косолапый медведь.

Мальчик-солдат окинул ребенка оценивающим взглядом. Сейчас он был худым, недопустимо худым для кормильца великого.

— Да, станешь! Я хочу, чтобы ты хорошо ел и смазывал волосы и кожу жиром от нашей добычи. Ты должен показать всем на ярмарке, что мы преуспеваем и магия нас любит.

— Думаю, с этим я могу справиться, — заулыбался Ликари.

— Замечательно! — неподдельно обрадовался мальчик-солдат. — Разведи огонь и приготовь угли для готовки. Сегодня будем пировать!

Он собирался отдохнуть, пока мальчик выполняет его распоряжение. Но только он собрался войти в дом, как нежданный гость ворвался сквозь зеленый полог деревьев, хлопая черно-белыми крыльями. Стервятник тяжело опустился на землю и заковылял к ним, одновременно настороженный и любопытный.

Ликари не обратил на него внимания — лишь искоса посмотрел в его сторону и продолжил собирать дрова в охапку. Такие птицы часто заглядывали в лагеря и деревни. Они предпочитали мертвечину, и чем дольше она пролежала, тем лучше для них. Но ели они почти все, что выбрасывали люди. То, что стервятник объявился около дома, привлеченный запахом рыбы или кроликов, едва ли казалось удивительным.

Но мальчик-солдат уставился на него со смесью возмущения и враждебности. Когда птица встретилась с ним взглядом, он вздрогнул. Нечто большее, чем просто стервятник, смотрело на него из этих глаз.

— Убирайся, — вполголоса велел мальчик-солдат. — Я тебе ничего не должен. Отстань от меня.

Может ли птица улыбаться? Стервятник затряс головой, напомнив мне человека, корчащегося от смеха. Он широко разинул клюв. То ли просто пробовал на вкус воздух, то ли насмехался над мальчиком-солдатом. Изнутри его рот был ярко-алым.

— Ничего, Невар? Ты должен мне смерть. Или жизнь. Как предпочтешь сам. — Он поднял когтистую лапу и ударил себя по клюву. — Как ты думаешь, что будет лучшим подношением богу, которого ты оскорбил? Смерть? Или жизнь?

Голос Орандулы, глубокий и полный скрытой насмешки, отчетливо звучал у меня в голове. Я слышал его — и знал, что мальчик-солдат тоже его услышал. По крайней мере, этот ужас мы с ним разделили. В большей степени страх, чем отвага, побуждал его сопротивляться и дерзить.

— Я тебе не служу. Ты не мой бог. И я тебе ничего не должен.

Стервятник подобрался поближе в два прыжка, какими передвигаются одни только птицы, склонил голову набок и внимательно посмотрел на меня.

— Вот же занятная идея. Как будто человек сам выбирает, какие боги над ним властны. Ты что, думаешь, если ты предпочтешь в меня не верить, я ничего не смогу тебе сделать? Думаешь, ты можешь решать, иметь тебе долги или нет?

Мальчик-солдат неожиданно шагнул вперед, подобрал одну из рыб, добытых Ликари, и протянул птице.

— Вот. Она мертва и куда крупнее птицы, освобожденной с жертвенника. Забирай ее и уходи.

Он презрительно швырнул ее к ногам бога-птицы. Стервятник встопорщил перья и отскочил от рыбины. Мальчик-солдат стоял, охваченный страхом и яростью. Птица покосилась на рыбу, подобралась к ней, повернула голову и посмотрела на нее одним глазом. Затем резко дернула клювом и вырвала кусок из ее бока.

— Свежая. Но все же вкусная. Я возьму ее. Но знаешь, она не оплатит твоего долга. Это не смерть и не жизнь, а всего лишь рыба. И ты так и не ответил на мой вопрос. — Он вырвал из рыбины еще полоску плоти и, резко дернув головой, забросил ее в глотку. — Что ты предпочтешь отдать, малыш-великий? Жизнь или смерть?

— Я ничего тебе не должен! — сердито повторил мальчик-солдат. — Я ничего у тебя не брал.

— Ты там был. У меня отняли птицу.

— Это сделал не я! — взорвался мальчик-солдат.

Он вряд ли осознавал, что на него смотрит Ликари. Мальчик присел на корточки в дверях, на самом краю его поля зрения, и, широко распахнув глаза, следил за тем, как великий спорит со стервятником. Затем малыш шагнул в дом, словно напуганный этим зрелищем.

Стервятник, не глядя на мальчика-солдата, наклонил голову и деловито оторвал от рыбины еще кусок. Обнажились внутренности. Он запустил туда клюв, покопался внутри и выудил оттуда длинные темные кишки, а затем со смаком их проглотил.

— Не ты, а? А кто тогда, великий? Кто освободил жертву?

— Невар! Невар Бурвиль!

Стервятник хрипло расхохотался, распахнув клюв, расправил крылья и заскакал на месте. Возможно, кому-то другому в его смехе послышалось бы обычное карканье. Наконец, успокоившись, он оторвал еще кусок рыбы и покосился на мальчика-солдата одним блестящим глазом.

— А ты разве не Невар Бурвиль? — уточнил он.

— Нет.

Стервятник склонил голову на другой бок.

— Невар. Говори за себя. Должен ли ты мне жертву взамен той, что у меня отнял?

Неожиданно тело и голос вернулись ко мне. Я содрогнулся от потрясения, сглотнул и глубоко, с облегчением вздохнул.

— Отвечай мне, Невар, — приказал бог-птица.

— Я служу доброму богу, а не тебе. И я не собирался иметь с тобой никаких дел. Я всего лишь освободил птицу, — проговорил я.

Мой дух воспарил. Несмотря на грозящую мне опасность, я снова завладел телом. Я сжал и разжал кулаки в восторге от того, что могу это сделать.

— Да служи ты кому хочешь, — равнодушно отозвался стервятник. — Это не имеет никакого отношения к твоему долгу. Или ты действительно думаешь, что служение одному богу освобождает тебя от требований другого? Ты что, искренне считаешь, что мы обретаем власть, потому что вы в нас верите? Что за бессильный бог получился бы в таком случае? «Верьте в меня, чтобы я мог стать богом!» — разве с такими словами должны обращаться боги к простым людям? А как насчет: «Верьте в это или нет, но я способен управлять вашим миром»?

Он повернул голову и посмотрел на меня другим глазом.

Я лишился власти над собственным телом столь же быстро, как и обрел ее. Мальчик-солдат внезапно хватанул ртом воздух, словно все это время задерживал дыхание.

— Чего ты от меня хочешь? — потребовал он ответа у бога сердитым, низким голосом.

Он буквально исходил яростью из-за того, что, хоть и всего лишь на миг, упустил власть над телом.

— О, это становится скучным, — пробормотал стервятник. Он опустил голову и некоторое время терзал рыбу, отрывая от нее крупные куски и проглатывая их. Он молчал так долго, что я даже подумал, будто он снова превратился в обыкновенную птицу.

— Нет ничего забавного в повторении собственных слов, — сообщил он наконец. — В последний раз говорю тебе, Невар Бурвиль, и тому, кто бы ни делил с тобой шкуру, в которой ты разгуливаешь: ты мой должник. Это твоя последняя возможность развлечь меня, взяв выбор в свои руки. Что ты отдашь мне? Смерть или жизнь?

Мальчик-солдат не сводил с птицы напряженного взгляда, и я вместе с ним. У меня не было ответа, и я боялся, что мальчик-солдат может выбрать за меня.

В следующий миг подоспело наше спасение или, возможно, проклятие.

— Великий, огонь готов, — чуть дрожащим голосом сообщил Ликари, появившись в дверях дома.

Мальчик-солдат промолчал.

И тут малыш бросился к Орандуле, замахиваясь палкой.

— Убирайся! — закричал он. — Кыш! Не трогай нашу рыбу, ты, старый ворюга!

К моему изумлению, стервятник подхватил остатки рыбы и взлетел. Он широко распахнул крылья и тяжело ими хлопал, едва успевая уворачиваться от малыша, преследующего его с палкой в руках. Это было бы смешно, будь эта птица всего лишь птицей.

Едва достигнув безопасного насеста, стервятник положил рыбу на ветку и прижал ее лапой. Затем он низко наклонился, наполовину расправив крылья, и уставился на ребенка.

— Мальчик! — прокаркал он, — да, мальчик. Ты мог бы отдать мне его в счет долга. Что скажешь, Невар, не Невар? Что я получу? Его жизнь? Или его смерть?

Меня охватил ужас, и мое другое «я», похоже, оказалось потрясено не меньше моего. И снова Ликари начал действовать раньше нас обоих — он швырнул в птицу палкой, громко ударившейся в ее насест.

— Убирайся! — крикнул он. — Ты беспокоишь великого, а я его кормилец. Улетай!

— Моя очередь выбирать, — каркнул стервятник.

Он подхватил рыбу в клюв, взлетел и описал над нами низкий круг, отчего Ликари прижался к земле, словно мышонок, спасающийся от совы, а затем захлопал крыльями и исчез в лесу.

— Вот. Я его отпугнул! — объявил Ликари с мальчишеским хвастовством, но голос его слегка дрожал.

— Испугался птицы, Ликари? — хрипло спросил мальчик-солдат.

— Нет, но я заметил, что она тебе не понравилась. И я подумал: мой долг кормильца — проследить, чтобы великого никто и ничто не беспокоило. Так что я пришел прогнать его. И сказать, что угли готовы и можно готовить мясо.

— Ты действительно хороший кормилец, — похвалил его мальчик-солдат с несомненной искренностью в голосе. — И я благодарю тебя за то, что ты прогнал птицу. Она мне докучала.

— Если она вернется, я ее убью, — выпятив грудь, пообещал малыш. — Но сейчас нам стоит подумать о еде. Угли готовы.

— Тогда давай готовить, — согласился мальчик-солдат.

Я предполагал, что он скажет Ликари больше или хотя бы предупредит, чтобы тот был осторожнее со стервятниками, но он не стал этого делать. Он помог мальчику отнести мясо и рыбу в дом. Они зажарили мясо на вертелах над огнем и испекли рыбу на камнях очага. Они почистили и съели орехи, пока готовящееся мясо наполняло комнату восхитительными ароматами. Оба сытно наелись, причем Ликари пытался уступать побольше мальчику-солдату, а тот настаивал на том, что малыш должен есть вдоволь и «отрастить брюшко, которым можно гордиться». Он подавал ребенку пример, набивая живот так, что я даже удивлялся, как в него может поместиться еще кусок. Они съели мясо и обглодали косточки. Их Ликари отнес подальше от дома и выбросил. Потом они отправились к ручью и помылись, и малыш снова наполнил водой мех.

Уже давно спустилась глубокая, холодная ночь. Сквозь густые кроны деревьев виднелось несколько звезд. Свет, льющийся из окон и двери дома, до ручья не добирался, и они осторожно пробирались назад в темноте.

— Нужно сделать дверь. И закрыть чем-нибудь окна до того, как зимние дожди польют всерьез.

— Завтра? — испуганно спросил Ликари.

— Ну уж нет. Завтра будем ловить и есть рыбу. Других дел у нас не будет, пока мы не пойдем на ярмарку встречаться с Оликеей. Подготовка дома к зиме подождет до нашего возвращения.

Я уловил едва заметную мысль, промелькнувшую на границе его сознания. Если он добьется успеха, если ему удастся произвести впечатление, что тревожиться о таких вещах ему не придется. Другие почтут за честь позаботиться о нем.

Они вместе возвращались домой, пробираясь сквозь темноту к золотистому свету. Ночные голоса насекомых, больших и маленьких лягушек и сверчков сопровождали их, словно музыка своеобразного оркестра. Эти звуки означали, что все идет хорошо; их внезапное молчание известит об опасности, о том, что мелким тварям пришлось затаиться. Мальчик-солдат и Ликари знали это и чувствовали себя спокойно и уютно в ночном лесу, как и любое животное. Меня тревожило, что мальчик-солдат так легко выкинул из головы угрозу для жизни Ликари.

Если о ней думать, опасность меньше не станет.

Он навязывал мне эту мысль, и я неохотно с ним согласился. Ему не понравилось, что Орандула угрожал мальчику. Просто он сумел отложить эту угрозу в сторону до тех пор, пока не сможет что-то изменить. А все мои тревоги никогда и ничего не решали.

Они легли спать, и малыш вскоре уснул, прижавшись к моей спине. Было уже не так холодно, но комары отчаянно гудели, обещая дождь еще до зари. Мальчик-солдат лежал неподвижно и молчал. Через некоторое время я почувствовал, что он погружается в некое состояние, но не сон. Я помнил его по тем дням, когда отец морил меня голодом. Его тело сделалось холоднее, биение сердца замедлилось. Я ощущал происходящее, но не мог сказать, что это. Вскоре, изнемогая от любопытства, я толкнулся в его затуманившееся сознание.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Накапливаю магию, — ответил он медленно и рассудительно.

— Ты снова набираешь вес.

— С твоей точки зрения. А с моей — я размещаю резервы. Разве не этому тебя учили в Академии? Устроить все имеющееся в твоем распоряжении так, чтобы быть готовым к любой случайности?

Я умолк и отстранился. Его это не заботило. Он запустил процесс в движение. Чувствовалось, как каждый кусочек съеденной им сегодня пищи занимает место внутри него. Я-то думал, у него уйдет много времени на то, чтобы снова разжиреть, но он вполне сознательно шел к этой цели. Пустые складки его кожи начали наполняться, он погрузился в неподвижность более глубокую, чем сон, состояние полнейшего отдыха, которое позволяло его телу сосредоточиться на сохранении всего, что он сегодня съел.

Его тело. Мое тело? Нет, сейчас это тело определенно принадлежало ему и действовало по его указке. Я хотел было воспользоваться случаем и ускользнуть в странствие по снам, но не мог придумать, куда мне направиться и зачем. Я боялся, что, если ему станет известно о моих вылазках, он найдет способ удерживать меня надежнее. Поэтому я с сожалением решил, что не стану тратить свои возможности на обычные прогулки. Я выберусь наружу, лишь когда у меня появится определенная цель и сведения, которые необходимо передать. Мне сделалось совсем одиноко, но я понимал, что такой образ действий наиболее разумен.

Где-то среди ночи он погрузился в настоящий сон, и я вместе с ним. Утром он снова встал отдохнувший и довольный собой. Он огладил ладонями живот и бедра, с радостью отметив, что кожа на них натянулась, наполнившись плотью. Вскоре проснулся Ликари и, зевая и спотыкаясь, выбрался из кровати. Мальчик-солдат смерил его оценивающим взглядом.

— Ты растешь, так что на тебе непросто будет нарастить жирок. Но сегодня мы попытаемся. Идем. Покажешь мне свою рыбную речку.

Он прошел за мальчиком туда, где лес прорезала быстрая река с крутыми тенистыми берегами. Сперва мальчик-солдат не заметил там никакой рыбы, но потом его глаза привыкли к сумраку и он разглядел огромные ее косяки. По большей части они лениво шевелили плавниками под самым подмытым берегом.

Ликари шлепнулся на живот. Извиваясь, словно ящерица, он подполз к краю обрыва и замер, позаботившись о том, чтобы не спугнуть рыбу отброшенной тенью или шумом. Затем одним ловким движением он запустил руку в воду, прямо под рыбье брюхо, и выдернул ее на берег рядом с собой. Добыча его напоминала ветерана долгого и трудного похода — шкура клочьями, из спинки выгрызен кусок каким-то хищником. Но она и на суше продолжала отчаянно биться и свалилась бы обратно в воду, если бы мальчик-солдат не взял ее за хвост и не ударил головой о ствол ближайшего дерева. Пока он подобным жестоким способом расправлялся с добычей, на берегу уже трепыхалась еще одна рыба. Ее ждала та же участь, что и ее собрата.

Так прошло утро, если не считать перерыва, когда мальчик-солдат оставил Ликари одного возиться с рыбой. Он отошел в сторону от реки набрать сучьев и хвороста. На магию он скупился и потому призвал искру, достаточно большую, чтобы разжечь сухую древесину только с третьей попытки. Когда костер разгорелся, он подбрасывал в него дров, пока тот не достиг приемлемых размеров. И вскоре над ним уже готовилась рыба.

День напролет мужчина и ребенок ловили, убивали и ели рыбу. Такая еда казалась мне однообразной, но сейчас мальчика-солдата совсем не занимал вкус. Он наслаждался тем, что поглощал, но не в том смысле, в каком я использовал его обостренные чувства. Он слишком сосредоточивался на количестве пищи, чтобы остановиться и оценить аромат и нежность свежей рыбы с легким привкусом дыма от костра.

К вечеру у них оказалось больше рыбы, чем они могли съесть. Они медленно возвращались домой, неся с собой избыток добычи. Часть они приготовили и съели ночью, остальных рыбин мальчик-солдат насадил жабрами на прочную зеленую ветку и подвесил над очагом в доме. Прежде чем отправиться спать, он послал Ликари набрать зеленых ольховых веток. Их он сложил кучей на догорающий огонь, так что ароматный дым потянулся вверх, окутывая рыбу. А затем они отправились в постель.

Так продолжалось и в следующие два дня. Живот, бедра и руки мальчика-солдата наполнялись плотью со скоростью, какую я счел бы невозможной, если бы не видел собственными глазами. Даже Ликари удалось наесть небольшое брюшко, хотя мальчишка был слишком шустрым, чтобы быстро располнеть.

На четвертое утро, проснувшись, Ликари застал мальчика-солдата снаружи перед домом, оценивающим, каким будет новый день.

— Идем, — позвал тот. — Пора нам отправляться на ярмарку.