5

В котле на очаге Орбэй сварили ягненка. Женщины заканчивали работу над фигурками домашних духов, набивая войлочные чехольчики сеном и зашивая их. Эти куклы они вешали в юртах, чтобы защищать жилище, держать зло за порогом. У огня пела шаманка, две женщины выкладывали кусочки жертвенного ягненка на деревянные тарелки.

Оэлун во все глаза смотрела на ханш. Орбэй сидела рядом с Сохатай. Оэлун заставила себя улыбнуться, когда Сохатай предложила ей мясо.

— Да хранят нас духи, — сказала Орбэй, — и да присмотрят они за новой женой Есугэя-багатура.

Жена Некун-тайджи была здесь вместе с молодой женой Таргутая и несколькими другими женщинами, и все они, как заметила Оэлун, побаивались старых почтенных вдов.

Орбэй посмотрела на Оэлун, черные глаза старухи блестели.

— Брат Есугэя, Принц Очага, рассказывал о том, как тебя украли.

— Даритай-отчигин, видимо, имеет успех со своими рассказами, — откликнулась Оэлун.

— Он очень трогательно рассказывал, как ты рыдала, — сказала Сохатай. — Иногда рассказчик грешит против правды ради красивых слов или ритма фразы. Может быть, ты рыдала и не столь горестно.

Сочигиль вздохнула. В наступившей тишине Оэлун услышала, как тихонько запищал Бектер. Жена Некуна-тайджи вдруг засуетилась возле люльки, к которой был привязан ее сын Хучар.

— Почтенная хатун, — сказала Оэлун. — Я была замужем за моим первым мужем всего несколько дней и очень плакала, потеряв его.

Орбэй наклонилась.

— Но теперь, — сказала она, — ты принадлежишь человеку, который приходится внуком одному хану и племянником другому. Отчигин говорит, что его брат соблазнился тобой у Онона, потому что ты была почти голая. Странно для новобрачной путешествовать голой по чужому краю. Наверно, тебе твой муж уже надоел и ты молила речных духов, чтобы они помогли тебе соблазнить Есугэя.

Оэлун насторожилась.

— Жарко было, — сказала она небрежно. — Мой муж не думал, что встретятся враги. Он ошибся, и я не хочу говорить о том, что прошло. Я не единственная женщина, которой приходится мириться с насильником.

— Ты гордая, — сказала Орбэй.

Может быть, они проверяют ее.

— Служа мужу, — сказала Оэлун, — я служу и вам. Багатур спрашивает моего совета, а я буду советоваться со старшими и более мудрыми. Но мы должны подумать о духах, которых мы сегодня собрались почтить, мудрые госпожи.

Женщины смотрели на нее во все глаза. Орбэй протянула рог с кумысом. Оэлун одержала победу. По крайней мере, пока.

Юрта, в которую Есугэй сначала привел Оэлун, принадлежала его покойной матери. Теперь в ней не хозяйничала ни одна женщина, но он обещал отдать юрту Оэлун, когда она родит сына. А тем временем они с Сочигиль убирались в юрте, потому что их муж часто встречался там с людьми. Там у Есугэя была ставка, словно у настоящего хана.

Оэлун и Сочигиль сидели слева от мужа. Бектер, спеленутый и привязанный к люльке, лежал между ними. Есугэй сидел на подушке перед постелью, а его люди — справа от него. Нескольким мальчуганам разрешили присоединиться к взрослым, потому что Чарха рассказывал легенды.

Он говорил о женщине по имени Алан Гоа, родоначальнице племен борджигийнов. Мужчины, по большей части уже пьяные, не в первый раз терпеливо слушали легенду.

Есугэй внимательно следил за присутствовавшими и вдруг прищурил глаза, бросив взгляд на Даритая, сидевшего рядом с Таргутаем Курултухом. Братья перестали спорить. Мунлик, сын Чархи, не сводил глаз с Оэлун. Она покачала головой. Мальчик обязан был слушать отца — легенды каждый должен был знать на память.

— Прекрасная Алан усадила перед собой своих сыновей, — продолжал Чарха, — и вручила каждому по стреле. Братья взяли стрелы и… — Он замолчал. — Мунлик!

Мальчик вздрогнул и покраснел.

— Ты не слушаешь. А ну посмотрим, что ты запомнил. Каждый из сыновей Алан Гоа держал по стреле. А что случилось потом?

Мунлик покраснел еще больше.

— Каждый легко сломал стрелу.

— А потом?

Мунлик кусал губу.

— Алан Гоа связала пять стрел вместе и дала связку каждому сыну по очереди, но они не могли сломать связку.

Чарха кивнул и потом продолжил:

— Прекрасная Алан сказала первым своим двум сыновьям: «Вы сомневаетесь во мне. Вы говорите, что хотя ваш собственный отец умер, я родила еще трех сыновей, у которых нет ни отца, ни роду, ни племени. Вы шепчетесь, что в моей юрте жил какой-то слуга и что его надо считать отцом ваших братьев. Но я говорю вам, что три ваших брата — сыновья Коко Мункэ Тэнгри, Вечного Голубого Неба. По ночам человек, золотой как солнце, спускался ко мне в юрту через дымовое отверстие по лучу света, он-то и был отцом ваших братьев».

Мальчики серьезно кивали, каждый знал, что во время оно проявления небесного могущества случались гораздо чаще. Прекрасная Алан обещала своим сыновьям, что они станут властелинами, и то, что потомки ее были ханами, доказывало, видимо, правдивость легенды.

Чарха обратился к одному из подростков:

— А что сказала Алан Гоа своим сыновьям потом?

Подросток откашлялся.

— Она сказала: «Все вы появились из моего чрева, и я мать всех вас. Если вы отделитесь друг от друга, каждого легко будет сломать, как отдельную стрелу. Если же вы будете держаться друг друга, как связка стрел, которую вы не могли сломать, то, объединенные общей целью, вы выстоите против любого врага».

Чарха посмотрел на Даритая, а потом на Есугэя. Багатур тоже посмотрел на Чарху и вдруг улыбнулся.

— На одной ноге человек не устоит! — крикнул Даритай и взмахнул рогом.

Оэлун встала, чтобы подлить ему кумыса. Мужчины заговорили о набеге, который собирались совершить позже, в сезон, когда лошади наберут вес и окрепнут. Таргутаев брат, Тодгон Гэртэ, вышел, спотыкаясь, наружу, чтобы облегчиться. Двое мужчин насели на третьего, заставляя его открыть рот, чтобы накачать кумысом. Кто-то запел, другие поддержали его, и о набеге все забыли.

Бектер заплакал, и Сочигиль склонилась над люлькой. Есугэй махнул рукой своим женам:

— Идите отсюда.

Оэлун хотела было воспротивиться, но Сочигиль взяла на руки сына. Оэлун взглянула на Есугэя и увидела, что он сердится.

— Идите, я сказал, — повторил он. — Расходитесь по юртам.

Оэлун помедлила ровно столько, насколько осмелилась проявить характер. Есугэй показал рукой на выход, Оэлун встала и пошла следом за Сочигиль.

Оэлун проснулась. Хриплые голоса мужчин уже не были слышны, а Есугэй так и не пришел к ней в юрту. Возможно, он отправился к Сочигиль. Она подмяла под себя подушку. «Я скажу ему, — подумала она, — что я по-прежнему вспоминаю о Чиледу, когда лежу в его объятьях. Это неправда, но только так можно пронять его. Я скажу ему, что я лишь притворяюсь, что он удовлетворяет меня, а потом он вечно будет сомневаться».

Вдруг она почувствовала, что в промежности мокро. У нее начались месячные. От Чиледу не будет ребенка. У нее не остается ничего от утраченного мужа.

Снаружи кого-то рвало. Она собиралась уже встать и надеть меховую набедренную повязку, как вошел Есугэй и, спотыкаясь, направился к постели.

— Уходи, — сказала она, — а то шаману придется совершить обряд очищения.

Он покачивался.

— Мы с тобой завтра поедем на охоту.

— Я теперь с оружием не управлюсь, — сказала она.

Он плюхнулся на постель и облапил ее.

— Не притрагивайся ко мне. Тебе нельзя спать здесь, ты даже находиться в юрте не имеешь права. Придется тебе пойти к Сочигиль. У меня начались месячные.

Он выпялился на нее, а потом рассмеялся.

— Хорошо, — пробормотал он, вставая.

— Я хотела ребенка от него, — сказала она.

— Я не верю тебе, Оэлун. Теперь ты хочешь занять место первой жены.

— Я никогда не полюблю тебя.

— А мне плевать…

Он повернулся и вышел из ее юрты. С грустью и сожалением она поняла, что не может отчетливо припомнить, какое было лицо у Чиледу. Она помнила лишь всадника вдали и бьющиеся о спину косы.