IV. Следы людоедства в греческих мифах

§ 24. Мифы гомеровских песен. Одиссея

В древнейшем памятнике греческой словесности мы находим, собственно, только два сказания, в которых прямо говорится о людоедстве; кроме этих примеров остались лишь немногие, и то довольно слабые следы таких мифов, – следы, требующие некоторой внимательности, чтобы усмотреть в них остатки преданий о каннибализме.

Выше мы указали уже на те условия, вследствие которых мы не можем надеяться найти в гомеровских песнях самые грубые сказания и мифы, которые существовали в простонародье. [537] Заметно развитое состояние общества, в том виде, как оно отражалось в самых развитых умах того времени, делает почти немыслимым отыскивать следы каннибализма в таких мифических лицах, которые успели уже окончательно принять вид людей тогдашнего или немногим предшествовавшего времени. Остаются только боги, которые тем преимущественно и отличаются от героев и прочих людей, что лучше сохранили отпечаток глубокой древности, вследствие которого они сделались необыкновенными, сверхъестественными существами, т. е. получили характер божеств. [538]

Но в гомеровских песнях столь грубая черта, как каннибализм, успела уже почти совершенно сгладиться даже в изображении богов. При более сознательном, критическом отношении к достоинству и качествам божества, это последнее или должно было лишиться слишком грубых черт и оставалось тогда божеством в немного изменённом виде, применившись к понятиям более развитой среды, или же оно удерживало грубые черты, но лишалось зато своей святости и превращалось мало-помалу в чудовище.

Вот почему у Гомера мы встречаем каннибализм только у таких мифических лиц, которые успели уже принять характер чудовищ: у Циклопов и Лестригонов [539] . Однако эти людоедские народы носят ещё явные следы своего божественного происхождения. Зато в Сцилле и Харибде не только сгладились следы божественного характера, но является сомнительным даже их человекоподобие.

Относительно Циклопов и Лестригонов интересно, что Глэдстон, чтобы доказать их принадлежность к числу божеств, считает достаточным одного указания на их противонравственные стороны. [540] Действительно, если бы мы и не имели других указаний на их божественное значение, то этот вывод всё-таки должен был бы, по моему мнению, считаться вполне правильным на основании вышеизложенных соображений. Но мы имеем к тому и прямые свидетельства в самих гомеровских песнях.

Замечательно, впрочем, что все указанные чудовищные фигуры встречаются только в Одиссее. В Илиаде же, должно быть вследствие её более древнего происхождения, мы вообще почти не встречаем рассказов о чудовищах. Таким образом естественно, что и следы каннибальских мифов легче могли удержаться в Одиссее, чем в Илиаде, в которой, действительно, находим только очень немногие указания. Начнём поэтому с Одиссеи, а именно обратимся прежде к рассказу о Циклопах.

Алкиной, царь фраков, рассказывая Одиссею о тесном общении своего народа с богами, заключает: «Ибо мы столь же близки к богам, как и Циклопы и дикие народы Гигантов». [541] Циклоп Полифем, в пещеру которого попадает Одиссей со своими товарищами, отвечает этому последнему, угрожающему на насилие мщением богов, следующими словами: «Глуп ты, незнакомец, или ты пришёл из далёких стран, что велишь мне чтить и бояться богов. Мы, Циклопы, не уважаем ни Зевса, носящего эгиду, ни [прочих] блаженных богов, ибо мы сами сильнее их. Так и я не пощажу из боязни Зевсова гнева ни тебя, ни твоих товарищей, если не захочу сам». [542] Эти слова не есть только надменное богохульство. Полифем является сыном самого Посейдона и находится под его сильным покровительством. [543] Когда Одиссей, желая спастись из рук этого людоеда, выколол ему во время сна его единственный глаз, Полифем призывает мщение своего отца: «Слушай меня, Посейдон синеволосый, окружающий землю! Если я, действительно, сын твой, и ты справедливо слывёшь моим отцом, то не дай возвратиться домой разрушителю городов, Одиссею. Если же ему суждено увидеть своих и возвратиться в свой красиво выстроенный дом и в далёкую страну, то пускай возвратится не скоро и в бедствии, лишившись всех товарищей, и на чужом корабле, и в доме [своём] пускай найдёт он горе!» «Эту молитву, – продолжает поэт, – выслушал Посейдон» [544] , и выслушал он её, как известно, в самом буквальном смысле. Все бедствия, все странствования Одиссея, являются в сущности только последствием этого проклятия; да, мы можем сказать, что вся Одиссея основана на этом мотиве. Это чрезвычайно важно. Громадная сила и необыкновенное значение Полифема не могут нас не поразить даже в гомеровских песнях, где он является каким-то чудовищем, в стороне от настоящих богов. Даже сам Зевс, несмотря на вышеприведённые непочтительные слова Полифема, негодует ввиду обиды, нанесённой ему Одиссеем: он пренебрегает жертвоприношением, которое сотворил Одиссей при отплытии от острова Циклопов, и решает, чтобы погибли все его корабли и все товарищи. [545] Божественный характер Полифема, очевидно, не может подлежать ни малейшему сомнению.

Но кто же этот Полифем? Мы имеем основание усматривать в нём божество солнца. За мифом о пожирании Полифемом товарищей Одиссея скрывается, по моему убеждению, воспоминание о прежних человеческих жертвоприношениях этому божеству и об устранении этого варварского культа. Вот за что так строго преследуется Одиссей Посейдоном, богом моря, из которого ежедневно подымается солнце на небо. Впрочем, и сам Посейдон носит явные следы того, что он сам был прежде божество солнца, разъезжавшее по небу в золотой колеснице, которую он удержал даже тогда, когда сделался божеством морей. [546] Итак, Одиссей лишил Солнце его человеческих жертвоприношений, или, как выражается другой миф, он коснулся стада посвящённых Илию, т. е. Солнцу, коров и овец, т. е. жертв, что у Гомера ему тоже вменяется в вину и является причиной его бедствий в тех же точно выражениях, как и после свершённого преступления над Полифемом. [547] Сам Зевс вступается за Полифема, потому что он сам, как мы это уже заметили выше, был первоначально не что иное как солнечное божество и получил более исключительно значение громовника только впоследствии.

Но всё это для нас не важно; если в мифе о Полифеме скрывается воспоминание о сопровождавшемся человеческими жертвоприношениями культе солнца, то интересно для нас увидеть на этом примере, как понимались в древнейшие времена человеческие жертвоприношения божеству солнца.

Нас же интересует только этическая сторона мифа. У Гомера Полифем является уже не божеством, а страшным чудовищем, одноглазым великаном: от одного голоса его замирает сердце. [548] Одиссея говорит о нём, что это был «мужчина исполинского роста, который не искал общения с другими и думал в уединении только о преступных делах. Был он чудовище исполинских размеров, и не был похож на питающегося хлебом человека, а походил на обросшую лесом вершину [среди] высоких гор, торчащую над всеми другими». [549]

Вот описание Одиссея, как Циклоп пожирал его товарищей: «Поднявшись, он протянул руки к товарищам и, схвативши двух из них, ударил их об землю, как щенят; [из голов] брызнул мозг и разлился по земле. Разрезав их на части [отрезая одну часть тела за другой], он их приготовил себе для еды. Пожирал же он, подобно горному льву, всё: и внутренности, и мясо, и кости с мозгами, не оставляя ничего… Но когда Циклоп наполнил огромный желудок человеческим мясом и запил молоком, не смешанным [с водой, как это делается обыкновенно], то лёг он внутри пещеры, растянувшись среди овец». [550] Впоследствии, после подобной трапезы Одиссей ему предлагает вино: «Возьми, Циклоп, выпей вина, поевши человеческого мяса!» [551]

Тут все черты рассказа для нас в высшей степени интересны. Кроме отразившихся в мифе вышеуказанных воспоминаний о человеческих жертвоприношениях, мы здесь имеем перед собой воспоминание о древнейшем каннибализме. Что в основание рассказа легли предания об обычае, существовавшем действительно, хотя бы и в отдалённые времена, на это, прежде всего, указывает подробность рассказа и, несмотря на сказочную форму, удивительно верная передача всех частностей.

Нельзя подвергать сомнению, что весь рассказ передаётся как исторически достоверное событие. Это, как и вообще всякий древний миф, есть не что иное как самое историческое предание, какое только было мыслимо по тогдашним понятиям. Если бы мы тут имели перед собой простое произведение «фантазии поэта», то этот «поэт», наверное, бы нам рассказал, что Полифем, схвативши товарищей Одиссея, клал их в рот живых, причём треск разгрызаемых костей и кровь, струящаяся по губам исполина, вполне бы удовлетворяли желанию «поэта» придать своей картине ужасающий вид. [552] Здесь мы, однако, ничего подобного не находим. Полифем прежде всего умерщвляет свои жертвы; затем, несмотря на свои исполинские размеры и на соответственную величину рта, считает нужным разрезать их на куски, причём, по обычаю настоящих каннибалов, отрезает одну часть тела за другой. Что подразумевалось под словами: «приготовил их для еды», мы не знаем, но и тут, по-видимому, передаются такие подробности, в которых не нуждается тот, кто, при своём рассказе, руководится только вымыслом. Может быть, он изготовил мясо на огне, который он умеет разводить [553] , хотя это, по гомеровскому способу изложения, является невероятным. У Эврипида он его жарит и варит. У него мы читаем: «Когда всё было приготовлено [т. е. когда был разведён огонь и поставлен котёл] богопротивным поваром ада, то, схвативши двух человек, он убил их в некотором порядке [черта, по-видимому, заимствованная из народного предания]: одного он бросил в медный котёл; другому же, схвативши его за сустав ноги и ударив об острую оконечность скалы, он вышиб мозг, и, отрезая огромным ножом мясо, жарил одни куски на огне, другие же кидал в котёл, чтобы варились». [554] Затем передаётся, как он пожрал всё, не оставляя даже костей и внутренностей. Из раскопок мы знаем, что в древности раскалывались кости для добывания мозгов; в остатках каннибальских пиршеств мозговые кости почти всегда оказываются расколотыми. Греки же, в известное нам время уже не трогали мозгов, а сжигали их вместе с внутренностями для своих богов. Относительно внутренностей всем известно, что и поныне существуют народы, пожирающие животное всецело, не оставляя почти ровно ничего. Поэтому не может подлежать сомнению, что греки жертвовали своим богам кости и внутренности только потому, что некогда они ели их сами. В нашем рассказе о Полифеме сохранилось тёмное воспоминание об этом времени. Наконец, Полифем пьёт молоко коз и овец. Это указание тоже не лишено исторического значения. В древнейшие времена, до изобретения вина, что-нибудь должно было, конечно, заменять во время еды место вина. [555] Для этого, должно быть, употреблялось только молоко коз и овец, так как коровье молоко, считающееся в Греции и поныне нездоровым, имело, по мнению древних, вредное влияние на зубы, голову и живот. [556]

Как всё, что говорится о людоеде Полифеме, так и всё, что мы читаем о Циклопах вообще, поражает нас реальностью своего содержания. С удивительной точностью здесь рисуется нам патриархальный быт пастушеского народа.

«И прибыли мы в землю надменных Циклопов, которые, полагаясь на бессмертных богов, не сеют и не пашут. Всё у них растёт без посева и без пахания: пшеница и ячмень, и виноградные лозы, производящие им крупный виноград для вина; дождь Зевса даёт им урожай. У них нет ни народных собраний, ни судов. Живут они на вершинах высоких гор, в пещерах, и каждый сам судит своих детей и жён, не заботясь о других». [557] «У Циклопов нет выкрашенных кораблей; нет у них и людей, которые сумели бы их построить». [558] Нигде из рассказа не видно, чтобы у них были какие-либо оружия: единственным оружием являются камни, которые кидает Полифем вслед за уходящим кораблём Одиссея. Нигде не видно также знакомства с искусством ткачества. В пещере, однако, Одиссей находит корзины, в которых помещался сыр, и сосуды для молока.

Всё это описание дикого состояния Циклопов представляет картину, которая оказывается гораздо первобытнее той, которую мы восстанавливаем по так называемому «легендарному» материалу Греции. Если мы и согласимся, что «изображённое в древних греческих поэмах общество лишено достаточной прочности и порядка: что только очень немногое ограждается законами и ещё меньше законы доставляют защиты…; что состояние нравственных понятий представляет нам картину, вполне соответствующую этому столь элементарному политическому устройству» [559] , то всё-таки различие с нашей картиной громадное. Тем не менее она должна, однако, считаться народной, греческой, ибо в основание её легли чисто религиозные мотивы, заимствование которых в данном случае немыслимо; вместе с тем эта картина свидетельствует, как мы видели, всеми своими чертами, что следует признать за ней историческое, бытовое значение.

Желая сравнить образ жизни Циклопов с обычаями теперешних дикарей, мы прежде всего должны заметить, что само собой немыслимо отыскать у которого-либо из живущих ныне народов все черты вместе, характеризующие Циклопов. Так как теперешние дикари представляют далеко не первобытное общество, и представляют отсталое развитие только в некоторых отношениях, развивши зато более сильно другие стороны, то понятно, что они не вполне могут годиться для сравнения с Циклопами, если мы согласны усматривать в последних тип более или менее первобытного общества. Поэтому не лишено будет для нас интереса открыть хоть большую часть указанных черт вместе у какого-нибудь народа. Как на подобный народ, можно указать на открытых недавно Швейнфуртом каннибалов, живущих в Средней Африке и называющихся монбутту.

Народ монбутту, подобно Циклопам, живёт вполне изолированно и не поддерживает сношений с окружающими народами, которые, не имея ничего общего с монбуттами по происхождению, отделены от них ещё почти всюду широким необитаемым пространством. [560] Живут они в прелестной, чрезвычайно плодоносной, изобилующей реками стране, которая, по словам Швейнфурта, вполне заслуживает название земного рая. Народ не имеет никакой надобности заниматься земледелием, так как природа сама производит всё нужное в изобилии. Вследствие своей изолированности они не знакомы с различными тканями и не нуждаются в них, довольствуясь одеждой, которую приготовляют из лыка фигового дерева. Несмотря на несравненно высшую культуру, чем та, которую мы находим у всех окружающих народов, они не только не занимаются обработкой земли, но не знают даже и скотоводства. Кроме куриц и собак, которых они едят, у них нет никаких домашних животных. Так как леса их изобилуют дичью, а реки рыбой, то у них никогда не бывает недостатка в съестных припасах. [561] Мы видим, что в отношении изобилия не только растительной, но и животной пищи их можно сравнить с Циклопами. В пещере Полифема «корзины были тяжелы сыром, а стойла тесно наполнены ягнятами и козлятами… Все сосуды были переполнены сывороткой, все ведра и кувшины, в которые он доил». [562]

Тем не менее, точно как и Циклопы, монбутту являются ярыми каннибалами: «У них, – говорит Швейнфурт, – каннибализм развит более, чем у какого-либо известного нам народа в Африке. Так как они окружены чёрными, презираемыми народами, стоящими на низшей ступени культурного развития, то им представляется возможность делать на них нападения и запасаться достаточным количеством человеческого мяса, которое они предпочитают всякой другой пище. Мясо убитых в сражении они тут же разделяют между собой и сушат для перевозки домой. Пленных же победители немилосердно гонят с собою, с тем, чтобы сделать их [у себя дома] одного за другим жертвою своей дикой жадности». Мимоходом заметим ещё, что у монбуттов особенным лакомством считаются дети. Пойманные дети отдаются на кухню короля. Утверждают, что для него ежедневно закалывается по ребёнку. [563] Наше сказание о Полифеме точно так же, как и подобные о Лестригонах, принадлежит к числу тех немногих сказаний, в которых жертвой каннибализма являются не дети, а взрослые люди. Но не лишено, может быть, значения то обстоятельство, что пожиратели являются, в сравнении со своими жертвами, исполинами, как взрослые перед детьми. Что многие предания о исполинах основаны, по всему вероятию, на сравнении роста фактически существующих народов [564] , это никак не исключает и других факторов, ибо оно не объясняет нам, почему в сказаниях каннибалы являются почти всегда исполинами.

Сходство мифического народа Циклопов с нашими каннибалами Африки ограничивается, однако, только указанными чертами, ибо в других отношениях, напр., относительно государственного устройства, монбутту являются несравненно развитее. Те черты, которых недостаёт при этом сравнении, читатель легко сам отыщет у различных народов охотничьего и пастушеского быта.

Стоит только ещё заметить, что и пожирание сырого мяса, если только об этом можно заключить из гомеровского рассказа, встречается ещё до сих пор у некоторых народов; у греков же, несмотря на давнее знакомство с огнём, удержалось в культе Диониса Омадия, т. е. пожирателя сырого мяса. [565] Примером из теперешних народов могут служить баттайцы (батта), людоеды, живущие на острове Суматра. Приведу описание Фридманна, как они поступают со своей жертвой: «Обыкновенно несчастного привязывают к столбу вне деревни, после чего раджа держит речь перед собравшимся народом, в которой он старается доказать, что этот человек – негодяй, с которым нельзя ничего другого сделать, как только съесть его… После окончания речи каждый из присутствующих вынимает свой нож и с дикой жестокостью отрезает у вопиющей жертвы куски мяса, макает их в какую-то жидкость красного цвета и тут же пожирает без дальнейшего приготовления. Военнопленных, пойманных с оружием в руках, они разрезают подобным образом на куски, не умертвив их предварительно. Шпионов и изменников они тоже пожирают, но прежде чем станут отрезать куски мяса, умерщвляют копьями». [566]

Рассматривая рассказ о людоеде Полифеме, мы не успели обратить внимание читателя на одно довольно странное обстоятельство. Полифем, говорится там, схвативши двух товарищей Одиссея, «ударил их об землю, как щенят». На первый взгляд, правда, мы в этом сравнении не видим ничего особенного. Мы привыкли к обороту: «убить, как щенка» или «как собаку», поэтому и в этом месте сравнение умерщвления людей с убиением щенков нам кажется естественным. Однако в Одиссее говорится не просто об убиении, а об особом способе убиения, именно посредством кидания об землю. Но так как вторая часть всякого правильного сравнения должна представлять всегда факт более известный или обыденный, чем тот, для объяснения которого он приводится, то и «кидание щенят об землю» должно было составлять известный обычай, по крайней мере в то время, когда оно впервые было упот-реблено в подобном сравнении. Правда, что многие и теперь употребляют вполне бессознательно подобные сравнения, как напр., «голоден (или жаден), как волк», «богат, как Крез», никогда не видавши голодного волка, и не зная, кто такой был Крез. Но всё-таки в тех средах, в которых впервые появились эти сравнения, следует полагать, предметы сравнения были очень хорошо известны. Поэтому и из данного места Одиссеи мы должны заключить, что когда-нибудь существовал обычай убивать щенят, кидая их или ударяя об землю. Но спрашивается, при каком случае могло это происходить?

Собак, мы знаем, убивают летом, в самое жаркое время, дубиной. Так делали в древности, так поступают и теперь; сообразно с этим в русском языке существует оборот: «убить, как собаку», а в немецком выражение: «Hundle knuppeln» и оборот: «Geh’ Hundle schlagen». Щенят же, сколько мне известно, обыкновенно не убивают, а топят, если не желают их кормить. Но допустим, что в древности в подобном случае убивали их, кидая в землю. Тогда вытекает, что Гомер сравнивал товарищей Одиссея со щенятами на основании лишь одного сходства в способе их умерщвления. В таком случае следует, однако, признать, что сравнение с курами или другими птицами, которых тоже убивают подобным образом, было бы гораздо ближе, по крайней мере уместнее. Сравнение не ограничивалось бы одним лишь родом смерти, но указывало бы вместе с тем и на цель, для которой совершалось это умерщвление. Для примера укажем на подобное место Одиссеи, где говорится о Лестригонах. Те схватывают товарищей Одиссея и несут их домой «наткнувши их на шесты, подобно рыбам». Тут сравнение гораздо точнее. Много вещей может быть натыкаемо на шест; но если для сравнения предпочитают рыб перед прочими предметами, то это происходит оттого, что рыбы служат вместе с тем в пищу, точно так же, как послужили Лестригонам и товарищи Одиссея (причём на выбор сравнения повлияло даже и то обстоятельство, что товарищи Одиссея находились на кораблях и были, следовательно, вытаскиваемы из воды). Подобным образом очевидно, что кроме щенят, ещё и множество других животных могло быть умерщвляемо киданием об землю. Если же между этими животными найдутся и такие, которых люди ели, и если щенята, напротив, никогда не употреблялись в пищу, то становится непонятным, зачем в рассказе предпочтено сравнение со щенятами. Это нас наводит на мысль, что щенята употреблялись греками когда-нибудь в пищу. Если мы это допустим – а не допустить не существует никакого основания, особенно ввиду примеров, что греки приносили собак в жертву, – то сравнение будет не только оправдано, но окажется даже чрезвычайно удачным. Тогда мы найдём, что сравнение со щенятами есть сохранившаяся черта народного предания, которое предпочло его перед другими, тоже съедаемыми, животными вследствие того обстоятельства, что поедание человеческого мяса считалось впоследствии делом столь же необычайным, как и употребление в пищу мяса щенят. В этом отношении рассказ о Полифеме не является уединённым, ибо существуют и другие примеры, что воспоминания о людоедстве бывают связаны с преданиями о поедании собачатины. Что мясо щенят и вообще собак ели в древности и едят во многих местах и в настоящее время, об этом мы уже говорили. Здесь я хочу только указать на странную связь поедания собачатины с людоедством. В особенности указать можно на баттайцев, которые едят её в полусыром состоянии [567] , и на монбуттов, которые считают мясо этого почти единственного у них домашнего животного особенно лакомой пищей [568] . Напротив, у народов, не едящих человеческого мяса, мы встречаем и непреодолимое отвращение от поедания собачатины. Ввиду таких данных уже Бернарден де Сен-Пьер (ум. 1814) и за ним Швейнфурт находили вероятным, что поедание собачьего мяса составляет первый шаг к каннибализму. [569] Если мы и не вполне можем согласиться с этой догадкой, то всё-таки должны будем признать некоторую связь между указанными явлениями. Представляется даже вероятным, что собака была первым домашним животным; по крайней мере в некоторых раскопках найдены, кроме лесных животных, только кости собак, носящие следы, что их мясо было употребляемо в пищу. [570] Если так, то, конечно, поедание собачатины было и «первым шагом к каннибализму». Во всяком случае нельзя сомневаться, что в древности мясо собак употреблялось в пищу. Вообще, собаки не всегда были столь презренными животными, как теперь. Иногда они считались даже драгоценнее человека. В одном гренландском сказании говорится о каком-то народе, который пожирал во время нужды лучше неспособных к работе стариков и осиротевших детей, чем собак, считавшихся очень полезными. [571] Утверждают, что огнеземцы и поныне умерщвляют и едят в случае голода лучше своих жён, чем этих полезных животных. [572] Итак, гомеровское сравнение убиваемых Циклопом людей со щенятами не лишено, по-видимому, глубокого исторического, хотя и не сознаваемого впоследствии, значения.

Древность тех черт, которыми отличается гомеровский рассказ о Циклопах, заставляет нас обратить внимание на значение этих последних в греческой мифологии вообще. Тут мы видим, что с этим загадочным именем везде сопрягались воспоминания о глубочайшей старине. Следует полагать, что позднейшее различение Циклопов на три и даже четыре рода есть явление, обусловленное только богатством преданий, связанных с этим именем. От упоминаемых Гомером Циклопов отличают обыкновенно так называемых титанических Циклопов, сыновей Урана и Геи, о которых впервые говорится у Гесиода; имена их: Арг (блестящий), Стероп (сверкающий молнией) и Вронт (гремящий), были, по моему убеждению, первоначально только эпитеты божества солнца (Зевса). Несколько раз они были кидаемы в Тартар, но всякий раз они оттуда освобождались, в последний раз самим Зевсом; (т. е. культы, в которых почиталось божество солнца под каждым из этих эпитетов или вообще под названием Циклопа, то есть «круглоглазого», исчезли не вдруг, а постоянно возобновлялись). За своё освобождение они подарили ему гром и молнию (прежний бог солнца, считавшийся первоначально также производителем грома и молнии, сделался исключительно громовником); Плутону, который является тоже эпитетом солнца, превратившемуся впоследствии в «подземного Зевса ( )», они подарили шлем (производивший блеск), а Посейдону (тоже название солнца), трезубец (молнию). [573] Наконец, они были убиты Аполлоном (т. е. культ солнечного божества под именем Аполлона напоминал древний культ круглоглазого Зевса). [574] Третий род Циклопов – слуги Гефеста, кузнецы; они суть не что иное как те же гомеровские Циклопы в смешении с Гесиодовыми, что доказывается двумя из их имён: Стероп и Вронт. Наконец, четвёртый род, Циклопы-строители, вытекают просто из желания объяснить впоследствии происхождение некоторых «циклопических» построек, то есть остатков того времени, когда почитали циклопического, «круглоглазого» бога. Естественным образом это название было со временем перенесено и на все старинные, грубые постройки.

Большей частью Циклопы являются исполинами, одарёнными неимоверной силой, но, что особенно для нас интересно, все они отличаются отсутствием всякого понимания закона. Поэтому с ними особенно легко связываются понятия о каких-то могущественных, но враждебных, необузданных силах природы. В доказательство тождественности всех Циклопов мы можем указать ещё, что все они представлялись с одним глазом посередине лба; в ваянии прибавлялись только два углубления вместо глаз в настоящем их месте. Этот единственный глаз очень красноречиво указывает на солярное значение Циклопов, в чем нас окончательно должно убедить описание глаза (lumen) Полифема, которое мы находим у Вергилия: «огромный, торчавший уединённо на гневном челе, подобно арголическому (круглому) щиту или светилу Фива (т. е. солнцу)». [575] Сам Зевс, солнечное значение которого (первоначальное) вряд ли может подвергаться серьёзному сомнению, является иногда тоже Циклопом. По крайней мере Павсаний нам рассказывает, что ещё в его времена в Аргосе, в замке Ларисе, находилось деревянное изображение Зевса, у которого, кроме глаз в обыкновенном месте, находился ещё один глаз в середине лба, причём сам Павсаний замечает, что эти три глаза указывают на власть Зевса над небом, землёй и водой. [576] Из всего сказанного достаточно явствует божественное значение Циклопов. Но кроме того, мы имеем одно положительное известие, именно, что в окрестностях Коринфа существовал алтарь Циклопов, на котором приносились им жертвы. [577]

Не менее многознаменательным, как имя Циклопов, является и имя Полифема, что означает собственно: «многославный». Так же точно и с ним связаны везде воспоминания глубочайшей старины. В Илиаде Нестор, указывая на своё знакомство с вымершим родом героев, упоминает и о «богоподобном Полифеме» (точно так же называет и Зевс людоеда Полифема). «Подобных людей, – говорит он, – я уж больше не видел и вряд ли ещё увижу. Это были сильнейшие из всех людей, живущих на земле. Будучи сами сильнейшими, они сражались с сильнейшими [с Кентаврами]». [578] Допустить существенное различие между этим мифическим лицом и нашим Полифемом нет ни малейшего основания. Полифем был, по-видимому, вообще как бы олицетворение первобытного грубого насилия, был представителем того удальства и необузданности, которые боролись с новыми культурными элементами. Недаром и о Геракле, очистившем землю греческую от разбойников и различных чудовищ, мы имеем предание, что он сжёг какой-то «город Полифема». [579] При этом замечательно, однако, что и сам Геракл называется в одном месте Полифемом [580] : первоначально, должно быть, и он сам ничем существенным не отличался от этого представителя грубой силы и полнейшего беззакония.

Ввиду изложенных здесь соображений, само собой понятно, что мы не можем приписывать особенной важности тому обстоятельству, что уже у Гомера Циклопы являются жителями Тринакрии, в которой не без основания усматривают остров Сицилию. Подобная локализация мифов представляет очень обыкновенное явление. [581] Она доказывает только, что в тех странах, куда относился известный миф, существовали данные, напоминавшие черты мифа. Таким образом, Арголида называлась циклопической страной вследствие старинных, громадных построек; Сицилия же считалась местопребыванием Циклопов, должно быть, вследствие своей огнедышащей горы Этны и, по всему вероятию, вследствие дикости древнейших обитателей страны. [582]

Одиссей приезжает в «Тилепил, город Лама», в баснословной стране Лестригонов. И тут, как в стране Циклопов, не видно следов хлебопашества; только с огнём жители, по-видимому, знакомы. [583] Трое из товарищей Одиссея приходят во дворец Антифата, царя Лестригонов, который сейчас же пожирает одного из них. «Быстро схвативши одного из товарищей, он приготовил его себе на съедение; двое же [остальных] вскочили и убежали к кораблям. Но тот [Антифат] поднял крик на весь город. Сильные Лестригоны сбежались на этот крик со всех сторон, бесчисленные, похожие не на людей, а на Гигантов. Они стали кидать [в залив, где находились корабли Одиссевых товарищей] огромные камни со скал. Поднялся стон умирающих [гибнувших] мужей и треск кораблей. [Тогда Лестригоны] прокалывали их как рыб [гарпунами] и уносили домой для ужасной еды». [584] Только один корабль, на котором находился Одиссей с немногими товарищами, спасается от гибели.

Подражания этому рассказу [585] и разные указания у древних не сообщают нам ничего интересного. Одни относят Лестригонов в Сицилию, следуя Фукидиду, который говорит, что они были, вместе с Циклопами, древнейшими обитателями этой страны, но что не известно, куда они девались, и что мы должны довольствоваться тем, что о них говорят поэты [586] ; другие относят их в город Формин в Лациуме [587] , откуда явствует, что не знали, куда их поместить. Тем не менее гомеровское сказание носит следы локализации мифа; так что, быть может, не лишена доли правды новейшая догадка К. Э. Бэра, что сказание говорит о заливе у теперешнего города Балаклавы, на Тавриде. [588]

Этимологическое значение имени Лестригонов сомнительно. Обыкновенно его производят от усилительной приставки или и (или ), «растираю, грызу», и переводят: «жадно пожирающие». [589] Замечательно, что в таком случае это имя по значению не отличалось бы от прозвища Зевса Лафистия, т. е. «пожирателя», которому под этим именем приносились некогда человеческие жертвы. , по свидетельству древних, есть только усиленное выражение вместо «едящий». [590] В Илиаде употребляется слово о льве, который пожирает «кровь и все внутренности» быка. [591] Если сближение имени Лестригонов с одним из древнейших эпитетов Зевса верно, то миф о Лестригонах имел первоначально, должно быть, подобное значение, как и миф о Циклопах, т. е. в нём скрывались воспоминания о человеческих жертвоприношениях в культе божества солнца, – о жертвоприношениях, очевидно, сопровождавшихся каннибализмом. Замечательна и та связь, в которой находятся Лестригоны с солнцем. В их стране солнце почти вовсе не заходит: «Пастух, возвращающийся (со стадом) домой, перекликается с пастухом, выгоняющим (своё стадо в поле), и тот ему отвечает. Бессонный человек мог бы там заработать двойную плату… ибо там (начало) дня и ночи близки друг другу». [592] Дальнейших указаний мы, однако, не находим.

[593]

Останавливаться долго на этой мифической фигуре мы не будем, ибо она слишком превратилась в чудовище, чтобы сохранить достаточное количество черт, по которым мы могли бы делать с некоторым вероятием заключение о форме первобытного каннибализма. В мифе о Сцилле, кроме одного лишь указания на самое существование каннибализма, единственной исторической чертой может казаться ещё только то обстоятельство, что она живёт в пещере. [594] Что голос её был будто похож на лай щенка, это, вероятно, только последствие простого толкования (или так называемой народной этимологии) её названия. (от «растерзываю», подобно ) напоминала слово , щенок. [595]

Как Циклопы и Лестригоны, так же точно и Сцилла носит, несмотря на своё безобразие, явные следы прежнего божественного значения. Одиссею, желающему с нею бороться, Кирка замечает: «Безумный!.. Даже бессмертным богам ты не хочешь уступить? Она ведь не смертная, а бессмертное зло». [596] Вообще, миф о Сцилле интересен тем, что он представляет переход к позднейшим сказаниям о различных чудовищах, змиях и т. п., которым столь часто отдавались на съедение люди, и которые всегда заступают прежний рассказ о каком-либо божестве, требовавшем человеческих жертв.

Сделанные выше указания на первобытный каннибализм по некоторым чертам, сохранившимся в описании различных чудовищ, многим, конечно, покажутся невероятными. Это происходит оттого, что мы привыкли связывать с понятием мифа непременно и понятие вымысла. Стараясь уразуметь то, что мы называем – иногда очень ошибочно – сутью или основной мыслью рассказа, мы невольно смотрим на всё прочее, как на риторические или поэтические украшения. Но если мы только подумаем, как часто эти последние являются не только лишними и затемняющими «смысл» рассказа, но даже иногда просто противоречащими ему, тогда мы должны будем убедиться, что эти мнимые «украшения» имеют совершенно самостоятельное значение. Вникая глубже в ход образования мифов, мы убедимся, что не эти частные черты появились при передаче идеи или известного факта, облекаемого в мифическую форму, а напротив, что сам миф появился лишь вследствие существования этих частностей, которые, будучи сгруппированы в мифе в одно целое, казались, таким образом, в глазах менее развитого общества объяснёнными.

§ 25. Продолжение. Илиада

В Илиаде одним из немногих, более явных следов существовавшего некогда каннибализма являются слова Ахилла, с которыми он обращается к молящему о чести погребения Гектору: «Не умоляй меня, собака, обнимая мои колена и призывая моих родителей. О, если бы гнев меня побудил, отгрызая (из твоего тела) мясо, есть его сырым за то, что ты мне сделал!» [597]

Из всего предыдущего, что сказано мной о каннибализме вообще и о проявлениях его у различных народов, уже явствует важность подобного изречения. На примере народа баттайцев мы видели, что и поныне существует обычай отрезать у живого врага мясо, один кусок за другим, и пожирать его тут же, на глазах стенающей жертвы. К тому же, мы уже имели случай указать отчасти и на значение приведённых слов Ахилла. Здесь я укажу только на некоторые данные, в совокупности с которыми важность этих слов станет ещё более очевидной.

Прежде всего следует иметь в виду, что эти слова влагаются в уста самого Ахилла, личности, которая, с одной стороны, является главным героем древнейшего греческого памятника, с другой же, представляется мифической фигурой, связанной теснее других с множеством преданий, сохранивших более или менее ясные указания на каннибализм. Вспомним также, что единственное встречающееся у Гомера человеческое жертвоприношение совершается тоже ни кем иным, как самим Ахиллом, в честь убитого друга, Патрокла. [598] Заметим, наконец, что именно об Ахилле говорит Аполлон, что «сердце его дико и дух непреклонен. Думает он только о диких поступках, подобно льву, который, поддаваясь влечению своей огромной силы и смелой души, бросается на стадо, чтобы похитить пищу людей». [599] Поэтому не лишено для нас интереса познакомиться ближе с личностью этого героя.

Собирая все дошедшие до нас предания об Ахилле и всматриваясь в них повнимательнее, мы в них всех находим странную тенденцию представить Ахилла погибшим в юности – жертвой какого-то непонятного, неизбежного рока. Множество данных, сохранившихся в этих мифах, невольно наводят нас на мысль, что в первоначальной форме сказания Ахилл был принесён в жертву какому-нибудь божеству таким же точно образом, как и вообще приносились человеческие жертвы. Возымев подозрение, что Ахилл, пожалуй, действительно, изображался некогда погибшим этой неблаговидной смертью, мы естественным образом прежде всего обращаемся за ответом к Илиаде, т. е. к главному источнику, знакомящему нас с ним.

Но замечательно, что в Илиаде почти ничего не говорится о роде смерти Ахилла, несмотря на весь интерес, который сосредоточен на личности этого героя. В одном месте говорится неясно о предсказании Фетиды, что ему «суждено погибнуть от быстрых стрел Аполлона пред стеною троянцев». [600] В другом месте умирающий Гектор говорит Ахиллу: «Смотри, чтобы я не сделался тебе причиной гнева богов в тот день, когда тебя, несмотря на все твои достоинства, погубит Парис и Феб Аполлон у Скэйских ворот!» [601] Вот и все указания Илиады! В Одиссее же говорится мимоходом, что он пал в сражении у Скэйских ворот, причём, странным образом, не упоминается даже имя убийцы, которое передаётся обыкновенно с такой точностью при описании убийства даже самых незначительных лиц. Вот это место Одиссеи. Тень Агамемнона обращается в аду к тени Ахилла: «Блажен ты, сын Пелея, богоподобный Ахилл, что ты пал в Трое, вдали от Аргоса! Вокруг тебя лежали другие храбрейшие сыновья троянцев и ахеян, сражавшиеся из-за тебя; ты же сам лежал [распростёртый] всею величиною [твоего громадного тела], в вихре пыли, не думая больше об управлении лошадьми. Мы же сражались ещё весь день…» [602] В ином месте Одиссей, жалуясь на свою судьбу, говорит: «О, если бы мне было суждено умереть в тот день, когда многие троянцы кидали на меня медные копья [в борьбе] из-за павшего Пилиона [Ахилла]!» [603] Итак, в Одиссее вовсе не упоминается имя убийцы Ахилла. Так же точно и из Илиады не явствует с точностью, кто был настоящий виновник его смерти. Умолчание или неясность указания на убийцу, в народе, выросшем на понятии о необходимости кровавой мести, уже само собой представляется делом чрезвычайно странным. Вспомним ещё, как часто изображается в Илиаде печальная Фетида, беспрерывно оплакивающая несчастный рок своего сына, которому суждено умереть в молодости. И при всём том, несмотря на множество мест, описывающих скорбь Фетиды, где можно было бы ожидать и некоторых указаний на род смерти Ахилла, мы не находим почти ни малейшего намёка! Это необходимо приписать особенно важной причине. В описании смерти Ахилла существовали, очевидно, слишком неблаговидные черты, которых, во время появления Илиады, нельзя было смягчить. Они находились, должно быть, ещё в слишком тесной связи с именем Ахилла, чтобы могли замениться другим эпизодом, как это, по-видимому, делается позже, в Одиссее, так как совершенно не упомянуть ничего о роде смерти Ахилла было неудобно. Из всего этого мы уже видим, с какой осторожностью и предусмотрительностью мы должны обращаться к гомеровским песням за ответом на известного рода вопросы, могущие выказать героев и богов в менее привлекательном свете.

На основании указанных мест Одиссеи, в совокупности с намёками Илиады, большая часть древних писателей представляет Ахилла павшим в сражении то от направленного Аполлоном копья Париса, то от удара, нанесённого самим Аполлоном, принявшим вид Париса. Иной возможности привести в связь указания Илиады и Одиссеи не существовало. Поэтому в высшей степени интересно, что рядом с этими формами, несмотря на авторитет гомеровских песен, сохранилось предание, находившееся в прямом противоречии с данными Одиссеи, не опровергая, впрочем, указаний Илиады. Гигин, у которого часто находятся очень интересные данные, не дошедшие до нас в других источниках, передавая нам в одном месте, что Ахилла убил сам Аполлон, принявший вид Париса [604] , говорит в другом месте, что Ахилл был убит в храме Аполлона Фимбрейского Александром (Парисом) и Деифобом, когда он пришёл туда для переговоров из-за Поликсены, дочери Приама [605] . Проследить с особенной точностью источник этой формы сказания здесь не место. Мы можем довольствоваться тем, что ту же форму предания мы находим ещё и у других, хотя и очень поздних писателей. Так, например, Филострат, который подвергает сомнению подлинность места Одиссеи, где описывается смерть Ахилла [606] , признаёт верным рассказ об убийстве Ахилла Парисом в Фимбрейском храме, находя его в полном согласии с прочими указаниями Гомера. [607] Этой редакции следует и Иоанн Цеций, в своих «Событиях после Трои». Там мы читаем: «Божественный Ахилл часто уже ходил в дом Приама из-за девы Поликсены, которую обещал ему дать Приам, если он прекратит войну. Когда же троянцы приносили однажды жертву Аполлону у города Фимбр, они послали Идэя за Эакидом Ахиллом, позвать его в храм. Тот, слишком скоро послушавшись, вошёл в храм нагой и без оружия. Деифоб обнял его руками, как будто зятя, злосчастный же Парис в то же время вонзил в его внутренности [жертвенный] нож». [608] Мы бы не обращали на подобного рода свидетельство никакого внимания, если бы оно не подтверждалось ещё и другого рода данными. Но прежде всего посмотрим, что может означать предание, что Ахилл был умерщвлён у алтаря Аполлона.

Существует удивительное множество греческих преданий, в которых повторяется мотив о нарочном или случайном убийстве у алтаря или над гробом умерших. Не видеть в них замаскированных человеческих жертвоприношений невозможно, особенно ввиду тех случаев, в которых даже самое сказание выражается столь неопределённо, что трудно иногда разобрать, идёт ли в них речь о простом убийстве или о жертвоприношении. Укажу на некоторые подобного рода сказания. Так, напр., по Павсанию, в городе Мегарах находился гроб Каллиполида, убитого отцом Алкафоем у жертвенника, когда он хотел известить его о смерти своего брата. «Прибежавши в город, где отец зажёг огонь (для жертвы) Аполлону, он сбросил дрова с алтаря; Алкафой, не знавший ещё о смерти Исхеполида [старшего сына], счёл поступок Каллиполида безбожным и убил его в гневе, ударив его по голове одним из поленьев, сброшенных с жертвенника». [609] Подобным же образом, у алтаря, Неоптолем убивает Приама [610] , Ахилл – Троила [611] , Геракл – Вусирида [612] , Эгисф – Атрея [613] . По Гигину, Ясон, совершающий жертвоприношение Афине на её острове, убивает Апсирта, посланного Эитом в погоню за Медеей [614] . У Аполлония Родийского Ясон убивает Апсирта на острове Артемиды у храма Артемиды Фригийской (ибо преимущественно Артемиде приносились человеческие жертвы). [615] У Гигина мы находим также известие, что Агамемнон был убит Клитемнестрой у жертвенника, в то время, когда он приносил жертву. [616] Интересно сказание о Полифонте, царе Мессинском, умертвившем мужа Меропы и женившемся на ней. Сын убитого умерщвляет его во время жертвоприношения, заколов его, как будто по ошибке, вместо жертвенного животного! [617]

Таких сказаний множество. В других же, как известно, говорится даже прямо о принесении в жертву человека. Переход к таким сказаниям составляет, напр., рассказ Аполлодора о том, как Пелий и Нилей «закололи» свою мачеху, бежавшую в храм Геры, на самом жертвеннике этой богини, чем будто бы прогневали эту последнюю. [618] Сюда же следует отнести и сказания о смерти Неоптолема. По одним он убивается Орестом в Дельфийском храме во время жертвоприношения. [619] Но первоначальное значение смерти Неоптолема яснее проглядывает в предании, что он был убит во время жертвоприношения Махэреем ( означает жертвенный нож), сыном Даита ( – пиршество, жертвоприношение). [620] Тут, по-видимому, древний рассказ о человеческом жертвоприношении понимался так, как будто в нём по недоразумению имена собственные заменились простыми именами нарицательными; поэтому рассказчик счёл нужным восстановить эти имена. Также и у Павсания мы читаем, что в Дельфах, в храме Аполлона, показывали алтарь, на котором убил Неоптолема жрец Аполлона. [621] Убийство это последовало по повелению Пифии. [622] Как в древности вообще старались смягчить предания о приношении людей в жертву, мы видим особенно хорошо из следующего места Павсания. Говоря о развалинах беотийского города Потний и о находившемся там храме Диониса Эговола, он рассказывает: «Однажды, во время жертвоприношения [сопровождавшегося, очевидно, пиршеством], народ напился до того, что стал буйствовать и убил при этом Дионисова жреца. Убийцы сейчас же заболели от какой-то чумы, для излечения от которой дельфийский оракул велел приносить в жертву зрелого (?) мальчика. Немного лет спустя, говорят, божество заменило ребёнка козлом». [623] Очевидно, что здесь речь идёт о замещении приношения старшего лица, может быть самого царя (который вместе с тем был и жрецом), сперва детьми, а потом животными.

Итак, если мы согласны признать сказание об убийстве Ахилла у Аполлонова жертвенника древним преданием, а не простой выдумкой позднейших, то необходимо будет допустить, что в первоначальной форме сказания Ахилл был принесён в жертву Аполлону.

Теперь я должен указать на те данные, которые заставляют меня приписывать этому жертвоприношению особенно важное значение, соответствующее самым древнейшим преданиям, которые связывались с именем Ахилла.

У Аполлодора мы читаем следующее: «Когда Фетида родила Пелею сына (Ахилла), то, желая сделать его бессмертным, она втайне от Пелея клала его в огонь, чтобы удалить [таким образом] от него всё, что в нём было смертное от отца; днём же она смазывала его тело амброзией. Пелей, подстерегши её при этом и увидавши как ребёнок метался на огне, закричал. Фетида, не исполнивши вследствие этого препятствия своего намерения, оставила новорождённого ребёнка и ушла к Нереидам». [624] По другим, она его клала в кипяток, чтобы испытать его божественную природу [625] ; по третьим, наконец, она его купала в реке Стикс [626] . Но останемся пока при Аполлодоре. Спрашивается, вследствие чего здесь появился этот столь замечательный мотив, на который мы не находим ни малейшего намёка в гомеровских песнях? Впоследствии мы находим его в связи с известным преданием о пятке Ахилла. У Квинта Смирнэйского Аполлон убивает Ахилла, попав копьём в его пятку – единственное место, где его можно было ранить. [627] Некоторые делали нелепую догадку, что Фетида успела ошпарить в кипятке только пятку Ахилла, и что лишь вследствие этого он был доступен в этом месте для раны. По другим, это произошло оттого, что Фетида, купая ребёнка в Стиксе, держала его за пятку, так что эта часть тела не успела закалиться против всяких повреждений, в то время как прочее тело сделалось непроницаемым. Это предание имеет более смысла. Черта о непроницаемости тела героя за исключением одного места должна считаться очень старинной. И в Нибелунгах Зигфрид может быть ранен только в одном месте, между плечами. Когда мать его купала в змеиной крови, то это место было случайно прикрыто прилипшим туда липовым листом и лишилось, таким образом, спасительного влияния крови. [628] Поэтому мы должны допустить, что и в Греции уже издревле существовало предание о каком-то герое, тело которого было смертно только в одном месте. Но связь, в которой мы находим этот мотив с поступком Фетиды, является тем не менее делом позднейшей учёной комбинации. Лучшим доказательством служит то обстоятельство, что в рассказе Аполлодора мы ещё не находим места для подобной комбинации. Напротив, мы имеем достаточное основание утверждать, что предание о том, как Фетида клала Ахилла в огонь, существовало в начале совершенно самостоятельно. Подобных сказаний в древности немало. У того же Аполлодора мы читаем о том, как Деметра, огорчённая похищением у неё Персефоны, приходит, во время своего странствования по земле, к Келею, царю Элевсинскому, у которого берётся воспитывать новорождённого сына Димофонта. «Желая сделать его бессмертным, она по ночам клала ребёнка в огонь и отымала прочь (sic) смертное мясо его. Так как днём Димофонт (так звали ребёнка) рос удивительно быстро, то Пракситея подстерегла [однажды], что с ним делает богиня. Увидавши его спрятанного в огонь [т. е. охваченного пламенем], она вскрикнула. Поэтому ребёнок был поглощён пламенем…» [629] Это сказание было тесно связано с тесмофориями, которые заменили, по всему вероятию, более грубый культ Деметры, связанный с человеческими жертвоприношениями. [630] Мы здесь не будем останавливаться на множестве других сказаний, в которых дети кидаются в огонь большей частью собственными родителями, то по ошибке, вместо чужих, то вследствие умопомешательства и т. п. мотивов. Достаточно того, что ввиду разнородности мотивов, которые приискивались для оправдания такого поступка, мы смело можем заключить, что если и признать некоторые из этих мотивов остатками древнейших преданий, то тем не менее они составляют в данных рассказах только позднейшую вставку для смягчения первоначального смысла предания, состоявшего в том, что детей сжигали в честь какого-либо божества. Поэтому и в мифе о Фетиде мы должны видеть только изменение основной черты предания, по которой Ахилл был сожжён, будучи ещё ребёнком. Но так как с именем Ахилла соединились и другие сказания, делающие немыслимым, чтобы он был сожжён в слишком молодом возрасте, то и появились указанные модификации. Ахилл был сжигаем в молодости, но уцелел; зато всё-таки помер в юности у жертвенника, т. е. был сожжён, принесён в жертву. Как сильно, однако, с именем Ахилла было, по-видимому, связано предание о его сожжении именно в младенческом возрасте, мы заключаем из того обстоятельства, что для удержания этой черты существовало сказание, что Фетида действительно сжигала младенцев, но не самого Ахилла, а его братьев. Поэтому у Ликофрона говорится, что «из семи братьев, обращённых в прах, один только Ахилл избежал жгучего пепла» [631] , – несмотря на то, что в гомеровских песнях он является единственным сыном Пелея: «ибо вместе [со многим счастьем] бог ниспослал ему и горе, что ему не дано было иметь детей в своём доме, [будущих] хозяев; он прижил только одного сына [долженствующего умереть?] не в своё время» [632] .

Сын Ахилла, Неоптолем, является, очевидно, только повторением тех сторон Ахилла, которые связывают его с человеческими жертвоприношениями. Подобно тому, как Ахилл убивает Троила у жертвенника Аполлона Фимбрейского, и затем сам умерщвляется у того же жертвенника Парисом, так же точно и Неоптолем убивает Приама, главу троянцев, в храме (Зевса Эркия) и затем сам приносится в жертву (у алтаря Аполлона Дельфийского). [633] К тому же, подобно Ахиллу, носившему имя Пирры (когда он скрывался в женской одежде), и Неоптолем назывался Пирром. [634]

Насчёт храма Аполлона Фимбрейского я позволю себе ещё высказать здесь мимоходом следующую догадку. Существует предание, что когда Лаокоон приносил быка в жертву Посейдону, Аполлон послал с острова Тенеда двух драконов, чтобы умертвить сыновей Лаокоона, Антифанта и Фимбрея. [635] В этом, по моему мнению, сохранилось воспоминание о двух местностях или культах, в которых приносились человеческие жертвы. Один из них принадлежал Аполлону Фимбрейскому (в городе Фимбре, близ Трои?), которому был, по древнему преданию, принесён в жертву Ахилл; следует ли отнести и другой тоже к Аполлону, это сомнительно. Но во всяком случае имя или эпитет божества, которому принадлежал этот культ, скрывается под именем другого сына, Антифанта. При этом считаю не лишним указать на замечательное сходство последнего с именем царя Лестригонов, Антифата.

Итак, мы заключаем, что в первоначальной форме сказания имя Ахилла было чрезвычайно тесно связано с воспоминаниями о древнейших человеческих жертвоприношениях. Эта связь выразилась в сказании трояким образом: он сам приносит в жертву человека; его приносят в жертву; и, наконец, как мы видим из сказания о Поликсене, ему приносится в жертву человек.

Не лишне будет указать здесь ещё на следы каннибализма, сохранившиеся в связи с именем Ахилла у Эврипида, в описании принесения в жертву Поликсены. По тому преданию, которого придерживался Эврипид, тень умершего Ахилла требовала от греков, чтобы они принесли ему в жертву дочь Приама, Поликсену, что они и делают, поручив исполнение этого жертвоприношения сыну Ахилла, Неоптолему. Тот, сделав возлияние и закалывая девицу над гробом отца своего, обращается к нему со следующими словами. «О, сын Пелея, отец мой, прими это успокоительное возлияние, привлекающее мёртвых! Приди и пей эту чистую чёрную кровь девицы, которую мы тебе подносим, войско и я!» [636]

Что подобные слова были не метафорой, а понимались в буквальном смысле, это очевидно. Всё, что нам известно о жертвоприношениях, доказывает это самым несомненным образом. У Лукиана мы находим известие, что вместо могильной насыпи устраивали иногда над могилой костры, на которых сжигались яства, и рыли ямы, в которые лили вино и мед, желая, очевидно, напоить этим усопших. [637] Кирилл Александрийский говорит даже о каком-то изображении Сатурна, лежавшем с открытым ртом в подножии здания, где боролись гладиаторы, чтобы кровь убитых стекала к нему. [638] Лучшим примером столь грубого взгляда у теперешних дикарей служит обычай жителей Конго, которые прокапывают в могиле отверстие, ведущее до самой головы и рта погребённого родственника, чтобы этим путём доставлять усопшему ежемесячно еду и питьё. [639] Наконец, для уразумения описанного Эврипидом жертвоприношения, вспомним приведённое нами раньше известие Геродота, из которого мы видели, что даже в исторические времена греки не перестали ещё пить человеческую кровь. Из всего этого достаточно, кажется, явствует, какое значение мы должны признать за словами: «приди и пей эту чистую кровь девицы», особенно ещё ввиду того обстоятельства, что эти слова обращены к Ахиллу, который в Илиаде высказывает желание отрезать куски мяса у живого человека, чтобы их есть.

В Илиаде, как известно, «волоокая богиня» Аргийская Гера изображается покровительницей ахеян и особенно ярым врагом троянцев; с нетерпением она выжидает падения Трои. Муж её, Зевс, питающий относительно этого города совершенно противоположные чувства, вздумал однажды прогневать её тем, что заговорил в собрании богов о примирении воюющих сторон, ахеян с троянцами:

Когда же пылающая гневом Гера стала его громко упрекать за это предложение, то Зевс возразил ей следующими, чрезвычайно характеристичными словами, которые привожу по довольно дословному переводу Гнедича:

После всего того, что мною только что сказано о вполне аналогичном изречении Ахилла, я считаю совершенно лишним указывать ещё на громадное значение этих слов. Если, несмотря на всю свою неблаговидность, они нашли место в Илиаде, то это, очевидно, произошло вследствие важной причины, вследствие того, что, должно быть, никак нельзя было обойти молчанием этой дикой черты в изображении богини. Но зато она смягчена хоть тем, что приведённые слова влагаются в уста прогневанного Зевса, вследствие чего то, что в народном предании играло роль факта, получило здесь значение фразы. В заключение замечу только, что выше мы уже имели случай упомянуть об одном сказании, из которого явствует, что в старину и на жертвеннике Геры убивали людей, то есть приносили человеческие жертвы, несмотря на то, что сказание представляет это жертвоприношение осквернением алтаря богини.

§ 26. Мифы Гесиодовой теогонии

В теогонии Гесиода нас прежде всего поражает чрезвычайно грубая форма, в которую он облекает свои религиозные или философские воззрения. Видя в этом памятнике, как и во всякой теогонии, не что иное как только самое естественное, соответствующее ступени развития автора, сопоставление данных религиозного сознания с существующими в народе верованиями, мы тем не менее должны признать в ней какой-то особенный оттенок, который, как мне кажется, всего правильнее можно объяснить чрезмерной консервативностью её автора. В этом отношении теогония Гесиода представляет прямую противоположность того направления, которое мы видим в гомеровских песнях. Если бы эта противоположность направления была сознаваема самим Гесиодом, то его сочинение, должно было бы считаться плодом самой крайней реакции: до того в нём очевидна тенденция удержать самую старинную и поэтому самую грубую форму, в которую облекались народом религиозные воззрения. Выше я изложил, что именно религиозные верования, представляя собой область интеллектуального застоя, всего лучше гарантируют старинность форм, которые мы в них встречаем. Восстанавливая первоначальную форму народного предания, Гесиод восстанавливает и все грубые черты его, устранённые гомеровскими песнями из изображения божеств и удержанные только в некоторых случаях, как чудовищные качества в изображении чудовищ. У Гесиода даже сам Зевс является каннибалом в самом строгом смысле этого слова. Мы увидим, что в Гесиодовой теогонии удержались не только самые факты, изображаемые в народном сказании, т. е. отношения и поступки богов, но даже и первоначальные неблаговидные мотивы этих поступков, всего более подвергавшиеся искажению в позднейшей письменной традиции. Этот крайне консервативный характер теогонии придаёт ей чрезвычайно мрачный, старинный отпечаток и делает её вместе с тем одним из драгоценнейших памятников религиозно-нравственного развития греков.

При этом случае я должен возразить несколько слов против того, что говорит о Гесиоде Джордж Грот.

«Подобно тому, – говорит он, – как Стасин, Арктин, Лесх и другие расширили троянское сказание новыми поэмами, подобно тому, как другие поэты рассказывали события, последовавшие приезду Одиссея в Итаку; так же точно и Гесиод расширил и систематизировал остов теогонии, пользуясь краткими намёками Гомера, которые он при этом случае исказил. Насилие и грубость мы, действительно, находим и у гомеровских богов; однако великий гений греческого эпоса не может принять на себя ответственности за те сказания об Уране и Кроносе, вследствие которых возводится „вечный упрёк“ на греческие сказания». [641]

Читая подобные слова, становится обидно, что столь учёная и столь почтенная личность, как Грот, могла высказаться так необдуманно относительно столь важного предмета. «Пользуясь краткими намёками Гомера»! А откуда же сам Гомер взял передаваемые им сказания? Должно быть, по Гроту, этот «великий гений греческого эпоса» придумал их сам; ибо иначе не понятно, что значит фраза: «пользуясь краткими намёками Гомера». Неужели главный источник всякой поэзии, народное предание, неужели этот источник, струившийся ещё во времена Павсания, иссяк на время ровно с появлением на свет Гесиода? Или следует, может быть, допустить, что Гесиод выдумал для греков признанный впоследствии ими всеми религиозный кодекс, не обращая сам никакого внимания на то, во что греки веровали, и чему они не верили? Вообще, ввиду того уважения, которым Гесиод пользовался в древности не только за своё религиозное учение, но и как нравоучитель, неужели мы можем говорить об «искажении» религиозных преданий? Приписывать ему стремление исказить эти предания – немыслимо. Но и, с другой стороны, полагать, что чрезвычайное множество грубых черт в его теогонии есть дело случайности, это значило бы допустить какое-то психологическое чудо, особенно ещё ввиду того, что все эти черты вполне соответствуют данным действительности, то есть тем грубым бытовым сторонам, которые мы находим у малоразвитых народов. Вместо прибегания к подобным чудесам мы поступим гораздо правильнее, если допустим, что грубость Гесиодова рассказа вытекала просто из более строгого удержания старинной, освящённой веками мифической формы, в которую сам народ облекал свои религиозные воззрения. К тому же мы можем ещё заметить, что все фактические стороны Гесиодовой теогонии подтверждаются данными других источников. Только самые грубые мотивы поступков божеств являются во всех других источниках смягчёнными, то есть менее примитивными. Поэтому, при изложении примеров каннибализма в мифах Гесиодовой теогонии, не лишено будет для нас интереса остановиться и на некоторых других чертах этих мифов.

Гесиод сначала рассказывает нам, как Уран (небо), в общении со своей собственной матерью Геей (землёй), произвёл Титанов, Циклопов и Гекатонхейров, которые ему были ненавистны с самого начала и которых он поэтому запрятывал сейчас же после рождения в недра земли [т. е. обратно в утробу матери!], радуясь своему жестокому поступку. «Исполинская же Гея, – продолжает он, – стонала [от боли], вследствие внутреннего давления». [642] Затем описывается, как Гея уговаривала сыновей отрезать у отца детородные части серпом, который она устроила для этого. На исполнение этого поступка согласился самый младший и вместе с тем самый опасный между ними, «хитрый Крон», ненавидевший отца. [643] Когда Уран низошёл ночью к супружеским объятиям Геи, то Крон, спрятанный матерью (куда?), схватил левой рукой детородные части родного () отца, отрезал их быстро огромным серпом, который держал в правой руке, и бросил их позади себя [в море?]. [644] Остановимся пока на этом.

Какова бы ни была идея, которая облечена в столь грубую форму, во всяком случае мы должны будем признать, что эта форма играет здесь никак не второстепенную роль.

Прежде всего бросается в глаза супружеские сношения Урана со своей матерью, чему (ниже) соответствует брак Крона со своей сестрой Реей. Что некогда люди, подобно животным, не руководились никакими соображениями о родстве при удовлетворении полового побуждения, это для всякого непредубеждённого понятно само собой; можно разве только спрашивать, действительно ли в нашем сказании сохранилось, хоть несознательно, воспоминание об этом отдалённом времени, и не есть ли эта черта предания просто дело случайности. Но если мы вспомним, сколь древний материал сохранило нам устное предание в другом, в лингвистическом отношении, то наше предположение никак не окажется невероятным. Относительно же существования самого факта мы уже говорили и поэтому не будем здесь больше останавливаться на нём. [645]

Что понимать под словами «запрятал в недра (отверстие) земли (или Геи?)», я не знаю; во всяком случае, тут речь идёт не о простом зарывании детей в землю. Однако я не располагаю достаточными данными, чтобы остановиться на этом вопросе.

Затем говорится о том, как Крон отрезал детородные части Урана. Тут я позволю себе привести следующие слова Гана, довольно точно выражающие тот взгляд, которого и я придерживаюсь. «В те времена, – говорит он, – когда оскопление побеждённого врага победителем было столь же употребительно, как у древних германцев вырезание ”кровяного орла“ на спине (Blutaar), или как те истязания, которые и поныне совершаются с наслаждением североамериканскими дикарями, тогда и употребление подобной черты в олицетворении известного века не могло считаться делом неуместным или безнравственным. Иное дело, когда вследствие постепенного смягчения нравов подобное обращение с побеждёнными исчезло из памяти народа, и когда тем не менее эта черта, благодаря устойчивости своей формы (Formstarrheit), удержалась в греческом сказании о сотворении мира; тогда, действительно, окрепшее нравственное сознание возмущалось против этой старинной формы верующего миросозерцания, тем более, что суть содержания давно уже улетучилась и осталась только внешняя его форма. Однако это сопротивление против старинной формы, освящённой преданием и сделавшейся предметом верования, было бессильно». [646] Относительно самого факта оскопления врага, в данном случае отца, следует только вспомнить, какую важную роль играл детородный член во всех древних культах. Оскопить человека значило лишить его символа власти и жизни. Только вследствие этого, по-видимому, и абиссинцы довольствовались одним оскоплением своих врагов. [647]

Перейдём теперь к рассказу Гесиода о том, как этот Крон, изображённый в столь непривлекательных чертах, пожирал своих собственных детей.

Рея, сестра и вместе с тем жена Крона, родила ему детей: «Их-то, – говорит Гесиод, – поглотил великий Крон всех поодиночке, как они выходили из лона матери к коленам, опасаясь, чтобы кто-нибудь другой из благородных потомков Урана не сделался [вместо него самого] царём бессмертных» [648] ; ибо он узнал от своих родителей, Геи и Урана, что ему суждено быть покорённым своим собственным сыном. «Поэтому он был осторожен и зорко следя [за родами Реи], поглощал своих детей. Реей же овладела неутешимая печаль». [649] Будучи беременна Зевсом, она просит у своих родителей, Геи и Урана, совета, «как ей скрыть рождение дорогого сына и (как устроить), чтобы совершилось мщение над его отцом [за оскопление Урана]». [650] Затем, пользуясь их советом, она рождает и прячет Зевса на острове Крите, Крону же, «сыну Урана, владыке, первому царю богов, она подала камень [вместо ребёнка], спеленав его. Тот, взявши его в руки, проглотил его [собственно: вложил в свой желудок]. Несчастный, он не знал, что ему вместо камня оставался непобеждённый и невредимый сын, которому было суждено, победив [своего отца] силой и руками, скоро лишить его почестей, и царствовать самому среди бессмертных богов!». [651]

Наконец Крон, «побеждённый хитростью и силою сына (Зевса)», изрыгает поглощённый камень вместе со всеми детьми. Камень же этот был поставлен Зевсом в Дельфах, чтобы он «служил памятником на будущее время и удивлением для смертных людей». [652] Его показывали в Дельфах ещё много столетий после Гесиода, во времена Павсания. [653] Тут, как мы видим, старинное, не раз повторяющееся предание о поглощении божеством своих детей приведено (Гесиодом?) в связь с действительным фактом, – с существованием в Дельфах известного камня, о котором, должно быть, шло предание, что он свалился с неба. Это и на самом деле был, вероятно, метеорит, заменявший в древности изображение Зевса.

После поглощения следует извержение, которое, по-видимому, тесно связано с самим преданием; ибо эта черта повторяется, хотя и в изменённом виде, в орфической теогонии, где Зевс поглощает Фанета (видимый мир) и затем воспроизводит его. [654] Я полагаю, что в мифе Гесиода и в орфическом воспроизведении его мы должны усматривать не что иное как только видоизменение первобытной формы сказания, по которой божество изображалось столь обжорливым, что было принуждено изрыгать часть пожираемого им человеческого мяса. В самой первобытной форме эта черта сохранилась в гомеровском сказании о Полифеме, как он, наевшись человеческого мяса и опьяневши от вина, изрыгал одно и другое. [655] Следует заметить, что некогда обжорливость, ведущая к подобным последствиям, не только не считалась делом постыдным, но, напротив, чем-то похвальным, заслуживающим удивления. В одном санскритском памятнике говорится о том, что браминам позволительно напиваться напитком из сомы до того, пока он не потечёт у них через все отверстия тела, через горло, нос и уши (!), в то время как прочим смертным тот же напиток строго воспрещался. [656] Примеры обжорливости, игравшей роль своего рода удальства, как у нас чрезмерное употребление спиртных напитков, представляют в народных сказаниях явление очень не редкое.

Относительно брака Крона с родной сестрой следует заметить, что у персов и поныне брак между близкими родственниками считается делом очень обыкновенным. Так же точно и в древности у иранской ветви арийцев не существовало запрета жениться брату на сестре; что и у индийской ветви подобного рода запрет есть явление позднейшее, выказано Альбрехтом Вебером. [657] У перуанцев существовал даже закон, чтобы всякий инка женился на родной сестре, чтобы сохранить в чистоте род «потомков солнца». [658]

Обыкновенно сближают греческого Крона с семитским божеством солнца и считают гесиодовский миф о пожирании детей заимствованным с востока. Действительно, у всех семитских народов играет важную роль миф о каком-то царе, боге или родоначальнике, принёсшем в жертву своего сына. Так, напр., у Филона, в первой книге его «Истории финикиян», финикийское божество Исраил называется прямо Кроном. «Крон, – говорит он, – которого финикияне называют Исраилом и которого после смерти они чтили в образе планеты Сатурна, имел во время своего царствования на земле единородного сына от тамошней девицы, называвшейся Ановрет. Его звали Иэуд, как и до сих пор называют единородного сына. Когда вследствие войны великие бедствия посетили страну, то он, одевши сына в царские ризы и выстроив алтарь, принёс его в жертву».4* Во всех сюда относящихся мифах, как, напр., в сказании о Аврааме и др., говорится, однако, не о съедении сына, а только о принесении его в жертву, по-видимому, вместо самого родоначальника или царя, как это и в приведённом рассказе указывается тем, что сын одевается в царскую одежду. Но если и допустим, что сказание о греческом Кроне сложилось под влиянием чужих элементов; если мы даже и согласимся видеть, например, в рассказе о пеленании камня искажённые следы одевания царевича в царские ризы, – то всё-таки важность гесиодова мифа для нас не лишится своего значения. Мы, напротив, должны будем тогда видеть в изменениях мифа следствие влияния чисто греческих преданий, и в таком случае мы должны будем признать в высшей степени замечательным явлением, что семитическое жертвоприношение превратилось у греков в пожирание своих собственных детей! Кроме того, следует заметить, что мотив о пожирании своих собственных детей повторяется, как увидим, в таком множестве греческих мифов, что думать о заимствовании этого мотива совершенно неуместно. Поэтому, если в некоторых из подобных мифов и нашлись бы отдельные черты, допускающие предположение заимствования, то отсюда ровно ничего не следует относительно основного мотива о пожирании родителями собственных детей.

Подобно тому как Крон восстал против своего отца Урана и низверг его при помощи прочих Титанов, точно так же и сын его, Зевс, восстаёт против него самого и низвергает его после ужасной борьбы при помощи Циклопов и Гекатонхейров. [659]

Начинается господство Зевса. Первой из перечислямых Гесиодом жён его была, по Гесиоду, Митида. О поглощении её Зевсом мы читаем у него, что, «когда она собиралась родить богиню, светлоокую Афину, то Зевс, хитро очаровавши ум её ласкательными словами, поглотил [собственно: вложил в свой желудок]». [660]

Чтобы указать, как буквально понимался этот миф, приведу слова схолиаста к фразе Гесиода: «хитро очаровавши её ум» и т. д.: «Это говорится потому, что Митида имела такую способность, что могла превращаться в какую хотела форму. Итак, Зевс, прельстив словами и заставив сделаться маленькой, проглотил её». [661]

У Аполлодора тот же миф передаётся уже в следующем виде:

«Зевс сходится с Митидой, которая превращается в различные формы, чтобы избежать его объятий, и когда она сделалась беременною, он, предупреждая роды, съедает её». [662]

Если мы теперь спросим, что было причиной этого поглощения, то у Гесиода читаем: «так поступить посоветовали ему Гея и Уран, чтобы вместо Зевса не имел царской власти иной бессмертный бог, ибо было суждено, чтобы из неё (Митиды) родились очень умные дети… Поэтому Зевс проглотил её раньше, чтобы она указывала ему, что хорошо и что дурно». [663]

Тут мы видим два мотива: во-первых, известное уже и из истории об Уране и Кроне опасение, чтобы дети не лишили своего отца власти, и, во-вторых, ещё очень интересный мотив: проглотивши жену, Зевс надеется усвоить себе её ум. Последнего рода воззрение мы находим у теперешних каннибалов, которые, пожирая своих врагов, надеются приобрести все качества, которыми они обладали.

§ 27. Миф орфической теогонии о Загрее

Орфическая теогония, как и вообще все произведения так называемой орфической поэзии, представляет, после теогонии Гесиода, дальнейший шаг религиозной реакции. Вся эта поэзия отличается удивительно консервативным, можно даже сказать, фанатически-религиозным направлением, вследствие которого она удерживала и выдвигала вперёд самые старинные формы религиозных преданий, чему, впрочем, ещё особенно способствовала появившаяся со временем возможность символического или аллегорического понимания и толкования мифов. Новые, заимствованные большей частью извне, философские идеи и религиозные воззрения стали приспособляться к народным понятиям и облекаться в древнейшие народные формы. Таким образом, новые элементы являлись не опровержением, а напротив, только поддержкой или подтверждением древнейших преданий. Многие сказания, лишавшиеся в более образованном обществе всякой поддержки вследствие дикости своего содержания, нашли опять толкователей и защитников в приверженцах орфических мистерий. Естественно, что сообразно с этим консервативным направлением содержание орфических гимнов дышало первобытностью и поэтому неудивительно, что мнимый сочинитель их, Орфей, считался одним из древнейших поэтов Греции, даже древнее Гомера. Вследствие этого понятны и те нападки, которые, подобно как на Гомера и Гесиода, возводились так же точно на Орфея за безнравственность его сочинений, за приписывание божествам самых непозволительных поступков и т. п. К какому времени бы ни относили появление орфических гимнов и проч. произведений, всё-таки консервативная тенденция и фанатическое направление их гарантирует нам старинность формы, которая для нас является единственно существенным предметом нашего исследования. А эта форма сохранялась в устах народа в продолжение тысячелетий, подвергаясь только незначительным изменениям, ради содержания идеи, которая облекалась в эту старинную форму. Поэтому и относительно орфического мифа о Загрее, рассмотрением которого мы займёмся, нам, собственно, нечего было бы опасаться, что мы здесь имеем дело с явлением вполне новым, с произвольной выдумкой, может быть, времён христианской эры, куда относят значительное количество так называемых орфических произведений. Но мы знаем наверное, что занимающий нас миф о Загрее, игравший важную роль в орфическом учении, составлял содержание орфической теогонии уже в конце VII или в начале VI века до Рождества Христова. Ономакрит, которого Павсаний называет сочинителем этого мифа, был по крайней мере распространителем его. [664]

Орфическая теогония до нас не дошла, должно быть, преимущественно вследствие неприличности своего содержания. Тем не менее из значительного количества намёков, выдержек и рассказов позднейших писателей мы можем составить себе довольно ясное понятие о содержании интересующего нас мифа о Загрее.

Вместо того, однако, чтобы ограничиться передачей его по более древним источникам, я предпочёл поставить здесь впереди рассказ Фирмиция, христианина, жившего в IV веке [665] , помещённый в единственно дошедшем до нас сочинении его «О ложности языческих верований», где все боги изображаются простыми смертными, обоготворёнными лишь впоследствии. Это я делаю с целью показать на этом примере, как со временем сглаживались более резкие черты мифа, и как, несмотря на враждебное отношение христианина к языческим религиозным сказаниям, этот миф о Загрее представляет меньше грубых черт у Фирмиция, чем он имел в самой теогонии, из чего можно заключить, что и в этой последней успели уже сгладиться некоторые слишком резкие черты, связанные с ним первоначально в устах народа. У Фирмиция передаётся рассказ о Загрее в следующем виде:

«Либер [т. е. Вакх, Дионис, Загрей] был сын Юпитера, царя Критского. Родившись от незаконной матери, он воспитывался у отца с большею заботливостью, чем бы следовало. Жена Юпитера, называвшаяся Юноною, в своей мачехиной злобе, всюду строила козни для убиения ребёнка. Так как отец знал о тайном негодовании жены, то отправляясь [однажды] из своего государства, он поручил опеку над сыном надёжным, как ему казалось, сторожам, чтобы раздражённая женщина коварно не сделала ребёнку какого-нибудь вреда. Тогда Юнона, улучивши удобное для своих козней время, и ещё более раздражённая тем, что отец пред отъездом оставил ребёнку и престол, и скипетр, подкупает царскими наградами и подарками сторожей, помещает телохранителей своих, называвшихся Титанами, во внутренних частях царского дворца, и игрушками и зеркалом, искусно сделанным, она до того обольщает душу мальчика, что тот, оставив царское седалище, завлекается ребяческим желанием на самое место засады. Здесь его схватывают и убивают и, чтобы нельзя было найти никакого следа убийства, толпа телохранителей разделяет между собою члены ребёнка, разрезанные по частям. Но так как они сильно опасались жестокости тирана, то, прибавляя к одному преступлению другое, они съедают изваренные различным образом члены ребёнка, чтобы вкусить неслыханного доселе кушанья, состоявшего из человеческого тела. Сердце досталось при разделе сестре его, называвшейся Минервой, – ибо и она участвовала при преступлении; – она его спрятала, с тем чтобы [уведомляя отца об убийстве] иметь ясное доказательство своего доноса и вместе с тем, чтобы иметь чем укротить гнев неистовствующего отца». [666]

Далее говорится о жестоком наказании, которому подверглись Титаны со стороны Зевса. Наконец, говоря о том, как он старался утешить себя после потери дорогого сына, Фирмиций продолжает следующим образом:

«Он приказывает слепить из гипса изображение сына, и сердце, посредством которого, по указанию сестры, было открыто злодеяние, художник помещает в том месте, где была изображена грудь. После этого, вместо надгробника, он выстраивает храм и в жрецы назначает воспитателя ребёнка. Того звали Силином. Чтобы усмирить жестокость неистовствующего тирана, жители Крита назначают праздничные дни для поминок и учреждают празднества, повторяющиеся каждый третий год, причём они по порядку изображают всё то, что умирающий ребёнок или делал, или терпел. В память жестокого пира, в известное время года они растерзывают зубами живого быка и в глуши лесов изображают рыданием и дикими криками сумасшествие, чтобы это преступление казалось совершенным не коварно, а в припадке бешенства. Впереди несут ящик, в который сестра тайно запрятала сердце; звуками флейт и кимвалов они изображают игрушки, которыми был прельщён ребёнок. Таким образом, подвластным народом из тирана был сделан бог, которого нельзя было похоронить». [667]

В рассказе Фирмиция Загрей является просто незаконным сыном Зевса, в то время как из других источников мы знаем, что в орфической теогонии он происходил от сожительства Зевса со своей собственной дочерью Персефоной. Таким является он и у Каллимаха [668] , и у Овидия, последний упоминает ещё о превращении Зевса в змия [669] . Мотив, что Зевс изнасиловал свою дочь в виде змия, появился, очевидно, впоследствии, для оправдания противоестественной связи Персефоны с Зевсом; сам же Зевс, по-видимому, не нуждался в оправдании. Первоначально в этой связи, точно так же, как и в супружестве Зевса со своей матерью, Реей, не виделось ничего непозволительного. Но впоследствии и та, и другая изображались уступившими только насилию и хитрости Зевса. У Афинагора читаем: «Зевс преследовал даже родную мать Рею, не желавшую супружества с ним. Когда она превратилась в змия, то и он принял вид змия и, связавши её так называемым ираклеотским узлом [объятием], совокупился с нею… Затем под видом змия он изнасиловал и дочь свою Персефону (sic)». Что сказание о сношениях Зевса с Персефоной приписывалось именно Орфею, мы видим из следующих слов: «Следовало бы ненавидеть или Зевса, приживавшего детей с матерью Реей и с дочерью Корою [т. е. Персефоной], или же Орфея, выдумавшего подобные вещи». [670]

Итак, у Фирмиция мы находим замечательное смягчение мифа. Несмотря, однако, на это, у него говорится не только о растерзании Загрея Титанами, но напирается особенно на то, что тело ребёнка было сварено и съедено. Называя этот поступок неслыханным, он в своём рассказе, толкующем старинный миф как историческое событие, вовсе бы не упоминал об этом каннибализме, если бы съедение Загрея не составляло одну из главнейших, основных черт мифа.

Правда, у некоторых других говорится только о растерзании и варке членов Загрея; так, у Климента Александрийского читаем: «Титаны, разорвавшие его на куски и поставившие какой-то котёл на треножнике, бросили туда члены Диониса и сперва сварили, потом, наткнувши на вертела, ”держали над огнём“. Появившийся затем Зевс, скоро почуяв запах жарившегося мяса, …наказывает Титанов молнией, а члены Диониса передаёт сыну своему Аполлону, чтобы тот схоронил их. [671] Но ввиду повторяющегося всюду рассказа о варке Диониса и ввиду прямого указания, что Титаны съели его, подобные рассказы о погребении являются столь очевидной вставкой позднейших мифографов, что нечего нам больше на ней останавливаться.

Спрашивается только, как отнестись к рассказу Фирмиция о сердце Загрея. В этом отношении мы могли бы, даже без указаний древних источников, смело заключить, что в первоначальной форме сказания сердце Загрея было поглощено самим Зевсом. Мы знаем, что у некоторых каннибалов сердце считается самой лучшей частью во всём человеке. Баудич (Bowdich) говорит, что у ашантьев волхвы, следуя за войском, вырезали сердца врагов, и давали их есть всем тем, кому не удалось ещё убить врага. Под секретом ему передали, что и их царь ел, вместе с своими приближёнными, сердце какого-то знаменитого врага. [672] Мексиканцы, как известно, вырезали сердце у приносимого в жертву человека и клали его сперва в рот идола, а затем делились им между собой. Существует множество сказаний, особенно в романской поэзии, о том, как вырезается сердце то у врага, то у соперника, как его варят и дают на съедение жене или съедают его вместе с ней. [673] В венгерском языке память о пожирании человеческого сердца сохранилась, по-видимому, в странном обороте: «ем твоё сердце», получившем значение прилагательного, и выражающем привязанность к тому лицу, к которому он обращается. [674] Как у почти всех народов, так и у греков сердцу, подобно как и голове, приписывалось первенствующее значение в целом теле человека. Поэтому, зная, что все прочие части тела Загрея были съедены прочими божествами, и что сердце было поднесено старшему из них, Зевсу, мы прямо могли бы заключить, что это сердце было им тоже съедено. Стараясь обойти или замаскировать этот основной мотив мифа, приведённые выше рассказы становятся нелепыми. Если Афина, которая приносит сердце Загрея к Зевсу, желала только вызвать наказание титанов, то не естественнее ли было бы донести о намерении Титанов, не дожидаясь, пока они разрежут Загрея на куски и сварят его? Очевидно, что тут мы имеем дело с позднейшим изменением мифа.

Но мы имеем к тому и более прямые указания, что в орфической теогонии Зевс изображался съедающим сердце своего сына, хотя мифографы очевидно избегают признать этот неблаговидный факт во всей его наготе. У Гигина мы читаем, что сердце действительно было съедено, но не Зевсом, а Семелой: Зевс подносит ей истолчённое сердце Загрея в виде напитка с тем, чтобы она родила его вновь. [675] Зато Прокл и Нонн, хотя и жившие не раньше V века по Р. Х., но тем не менее, по мнению Лобекка, особенно хорошо знакомые с орфическим учением свидетельствуют, что сам Зевс проглотил истолчённое сердце Загрея и затем воспроизвёл его посредством совокупления с Семелой. [676] То, что говорится Фирмицием о статуе Диониса, в груди которой было помещено сердце Загрея, тоже вытекает, вероятно, из первоначального сказания о поглощении этого сердца божеством (Зевсом). Впрочем, это может быть и просто прагматической попыткой объяснить верование в возрождение Диониса или Загрея.

Итак, в орфической теогонии Титаны умерщвляют сына Зевса, Загрея, произошедшего от совокупления его с своей собственной дочерью Персефоной; затем они варят и съедают его тело за исключением сердца, которое съедает сам отец. Потом этот последний наказывает Титанов. Что об этом наказании говорилось уже в самой теогонии, это явствует из слов Нонна: «Зевс, отец первого, съеденного Диониса, высекши мать Титанов карательным огнём, запер убийц украшенного рогами Загрея за воздушными (?) воротами». [677] Неуместность этого наказания очевидна. В первоначальной форме сказания, служившего образцом этому мифу, без сомнения, о подобном наказании в данном месте ничего не говорилось; это, как увидим, явствует из сравнения многих других сказаний. Кроме того, не может подлежать сомнению, что орфический рассказ о наказании Титанов есть, в сущности, только повторение того, что говорилось уже у Гесиода при совершенно ином случае о заключении Титанов в Тартар. [678]

Поэтому мы должны заключить, что прототип сказания о Загрее, изменившийся только вследствие приспособления к орфическим взглядам, имел приблизительно следующий вид:

Боги растерзывают (варят или жарят?) и съедают ребёнка, принадлежавшего одному из них. Отцу достаётся сердце, прочим же – остальные части.

Не знаю только, как отнестись к рассказу об истолчённом сердце, для которого не видится достаточного объяснения в аналогии каннибальских обычаев других народов. Только об африканском народе яггах, живущем за Анголой и продававшем, подобно соседнему народу анзиков, человеческое мясо в мясных лавках, мы имеем известие из XVII века, что они приучены были к каннибализму будто бы следующим образом, напоминающим толчение сердца Загрея. Утверждали, что их королева, желая сделать народ воинственным, истолкла в ступке своего собственного грудного ребёнка и, велев сварить эту массу, помазала ею себя и своих воинов, в убеждении, что это средство защищает от смерти и делает человека непобедимым. Народ принуждён был поступать подобным образом и обещаться, что будет есть человеческое мясо. [679] Этот рассказ не вполне лишён вероятия, так как нечто подобное рассказывалось и о Ганнибале: что он приучал своих солдат к человеческому мясу, с тем чтобы сделать их воинственнее. [680] Как бы то ни было, во всяком случае рассказ о толчении сердца должен, кажется, считаться позднейшим изменением. Простое пожирание казалось чересчур неблаговидным. Лишь только первоначальный мотив простого насыщения уступил место другому, – будто Зевс проглотил сердце с целью воспроизвести Загрея, – то нетрудно было внести туда и рассказ о толчении, особенно, если в таинственных обрядах позднейшего колдовства существовал подобный приём.

Несомненно старинной чертой в мифе о Загрее является его растерзание. В вышеприведённом рассказе Фирмиция мы видели, что в память смерти Загрея были установлены празднества, повторявшиеся каждый третий год, в которых вместо человека растерзывали зубами быка. «Следы таких оргиастических празднеств, – говорит Шёманн, – мы находим во многих местах, как, напр., в Фивах, откуда Менады отправлялись на Киферон, в Танагре, в Дельфах, в Аргосе, в Лаконии, в городе Врисах и на Таигете, на острове Наксе, на Крите и в других местах». [681] Мы можем просто сказать, что этот культ был распространён по всей Греции. В указанных Шёманном местностях он отличался только более грубым характером. При этом Шёманн не упомянул ещё островов Хиоса, Лесва и Тенеда, где этому Дионису приносились в прежние времена человеческие жертвы. [682] Сам он назывался вследствие этого или , что означает «растерзывающий людей». Порфирий говорит прямо, что и в Хиосе, и в Тенеде приносили Дионису Омадию в жертву человека, которого растерзывали. [683] В этих культах, без сомнения, растерзывали и ели первоначально человека, точно так же, как это делалось впоследствии с заменившим его животным. Это поедание человеческого мяса сопровождалось особенно зверскими приёмами, что подтверждается ещё и названием Диониса Лафистия. Мы знаем, что Зевсу Лафистию приносились в древности человеческие жертвы. Слово же Лафистий происходит, как мы уже заметили, от глагола , пожирать, которое применялось почти исключительно только ко львам (в Илиаде), медведям, собакам и орлам. [684]

Замечательно только, что в то время как в сказании о Загрее (и в других) говорится о варке, имя Диониса (Омадий) и культ указывают, напротив, на поедание сырого мяса. В сохранившемся у Порфирия отрывке из «Критян» Эврипида хор жрецов Идэйского Зевса поёт: «Веду чистую жизнь с тех пор, как я посвящён в тайны Идэйского Зевса и блуждающего ночью Загрея, и с тех пор, как я производил гром и участвовал в едении сырого мяса». [685] Мифы представляют, по-видимому, смешение первобытного растерзания живого человека на куски, как оно встречается и поныне у некоторых каннибалов, с позднейшим обычаем есть только вареное или жареное мясо. [686]

§ 28. Некоторые другие мифы о растерзании ребёнка

В теснейшей связи с культом Диониса является беотийское сказание о Пенфее, сыне Эхиона и Агавы, дочери царя Кадма. Оно является в «Вакханках» Эврипида в следующем виде. Дионис, во время своего победоносного странствования, прибывает между прочим и в Фивы, где старик Кадм уступил царский престол своему внуку Пенфею. Всё семейство Пенфея, за исключением одного только Кадма, относится враждебно к культу Диониса. Зато этот последний наказывает мать Пенфея Агаву и сестёр её, Ино и Автоною, умопомешательством, в котором они отправляются вместе с многими другими женщинами на гору Киферон, где совершают вакхические оргии. Пенфей следует туда же, чтобы, влезши на сосну, увидеть с вершины её, что делают вакханки. Тут его усматривает мать Агава, принимает его в своём умопомешательстве за зверя и, вместе с своими сёстрами и прочими вакханками, ловит и растерзывает его. Эту сцену описывает Эврипид следующим образом: «Агава, схвативши руками его левую руку, и упёршись ногою в бок несчастного, вырвала у него рамя не силою, а ловкостью, которую придал рукам её бог (Дионис). Ино сделала то же с другой стороны, разорвавши мясо, и Автоноя и вся толпа вакханок бросились на него. И поднялся двоякого рода крик: тот стонал, пока ещё дышал, женщины же выли (в восторге). Одна из них тащила рамя, другая ногу вместе с обувью; мясо было содрано с рёбер; иная с окровавленными руками разбрасывала кругом мясо Пенфея… Несчастную же голову, которую случайно схватила руками мать, она несёт по Киферону, наткнувши на остриё тирса [687] , как голову дикого льва, оставив своих сестёр в толпе вакханок». [688]

Эту голову она вручает отцу своему Кадму: «Возьми, отец, в руки и, радуясь моей добыче, созови друзей на пир». [689]

Сходство с мифом о Загрее слишком очевидно, чтобы ещё особенно на него указывать. Оно простирается даже на усилия, с которыми вакханки достают Пенфея с дерева. Сперва они кидают в него камни, взлезши на стоявшую вблизи скалу, затем бросают туда сучьями сосны и тирсами. Потом тщетно стараются опрокинуть сосну, подрывая корни её дубовыми сучьями. Наконец, обступивши сосну, они выдёргивают её с корнями, и Пенфей падает на землю. [690] В мифе о Загрее мы видели, что Титаны должны были сманить его прежде с царского седалища. Этим отчасти напоминается обычай баттайцев, которые, по их собственным рассказам, заставляют своих родителей сперва влезать на дерево, потом, сравнивая их со зрелым плодом, приглашают их сойти опять вниз, и, наконец, пожирают.

Овидий, поместивший сказание о Пенфее в своих «Превращениях», придерживается, по-видимому, Эврипида, не упоминая только о сосне. [691] Аполлодор же ограничивается только следующими словами: «Пенфей, сын Агавы и Эхиона, получивши от Кадма царство, воспрещал это [вакхические оргии]. Отправившись на Киферон, чтобы застичь там вакханок, он был разорван на куски матерью в припадке умопомешательства, ибо она приняла его за зверя». [692] Так же точно и в краткой передаче мифа у Гигина мы не находим ничего такого, что указывало бы на другие формы этого мифа. [693]

Поэтому, познакомившись с этим мифом только в той форме, которую ему придал Эврипид, и зная, какой свободой пользовались трагики при передаче мифов, мы смело можем заключить, что если нигде не говорится о съедении Пенфея, то это произошло только вследствие отступления Эврипида от первоначальной формы, которую он хотел смягчить. Мы знаем, что в культе Диониса растерзанные члены животного были съедены. Пенфей принимается за животное, тело его разрывается на куски, и при всём том нет помину о съедении их. Очевидно, что Агава первоначально представлялась в мифе съедающей вместе с сёстрами Ино и Автоноей своего сына Пенфея.

Но является ещё один вопрос. Мы указали уже на сходство Пенфея с самим Загреем. Но Пенфей является уже взрослым мужчиной, царём Фивским, в то время как Загрей пожирается, будучи ещё ребёнком. Что растерзываемый в Дионисовом культе человек был ребёнок, мы можем заключить, во-первых, из самого мифа о Загрее, подражанием которого являлось это людоедское жертвоприношение, и, во-вторых, ещё из других данных. Так, напр., когда на острове Тенеде человеческая жертва была заменена животной, то в жертву приносился не бык, а телёнок. У Элиана мы читаем: «Прежнему растерзателю людей, Дионису, жители Тенеда откармливают самую красивую стельную корову, и когда она родит, ей услуживают как родильнице. Новорождённому же телёнку подвязывают под ноги котурны, и приносят его в жертву». [694] Итак, Пенфей, являющийся жертвой Диониса, уже вследствие этого одного обстоятельства должен быть ребёнком. Что в дошедшей до нас форме он является взрослым, это очень естественно. Если существовал миф о съедении тремя сёстрами сына, принадлежавшего одной из них, то явился со временем вопрос, вследствие чего был совершён столь варварский поступок. Связь, в которую этот миф был приведён с культом Диониса, допускала очень простой ответ: это было наказание за сопротивление, оказанное безбожным семейством Дионисову культу. На дальнейший вопрос, отчего же именно Пенфей поплатился жизнью, являлся ответ: Пенфей был, должно быть, главным виновником этого сопротивления, – следовательно, он не мог быть ребёнком. Замечательно, что и на самом деле мы о Пенфее не знаем ровно ничего другого, что заставляло бы видеть в нём взрослого человека: вся его деятельность ограничивается сопротивлением введению нового культа. Этот мотив делал менее неблаговидным и поступок Агавы и её сестёр. Но необходимо было сгладить окончательно всё, что могло бы служить им упрёком. Ибо не следует забывать, что все мифические лица являлись в народном сознании тесно связанными с драгоценнейшими воспоминаниями о происхождении народа: это были древнейшие цари страны, родоначальники и т. п. Так и Агава с своими сёстрами были ведь дочери Кадма! Поэтому для полнейшего оправдания необходимо и вместе с тем очень естественно было напирать на мотив умопомешательства, которое, вследствие дикости Дионисова культа, давным-давно стало играть важную роль при объяснении тех варварских обрядов, которыми он сопровождался.

Таким образом, этот миф о Пенфее имел в более древней форме, вероятно, следующий вид: три сестры растерзывают и съедают ребёнка, принадлежавшего одной из них. Главе семейства (отцу ребёнка?) достаётся при этом голова ребёнка.

Что последнему эта голова была поднесена на съедение, это, собственно, понятно само собой. Но в подтверждение мы можем указать ещё на сказание о Тидее. По Аполлодору и другим, Тидей, будучи сам ранен Меланиппом и, умирая на поле сражения, тем не менее пожирает ещё сырой мозг из поднесённой ему Амфиараем головы убитого им же самим (Тидеем) противника, Меланиппа. [695]

О подобном растерзании и съедении Гиппия собственной матерью и её сёстрами мы читаем у Плутарха следующее:

«Говорят, что Левкиппа, Арсиноя и Алкафоя, дочери Миния, возымели, в припадке умопомешательства, желание [поесть] человеческого мяса, и что вследствие этого они бросили жребий насчёт своих детей. Когда выпал жребий Левкиппы, то она позволила растерзать [разорвать на части] своего сына Гиппия. Мужей их, одевавшихся грязно от скорби и печали, прозвали Псолоями [ «грязные»; собственно «дымящиеся», – эпитет молнии], их же самих – Олиями, что означает: гибельные. И поныне орхоменцы так называют их потомков». [696]

За исключением того, что говорится о Псолоях и Олиях, тут сказание почти вполне удержало первобытную форму. Растерзание мальчика сопровождается съедением, которое во множестве других сказаний или успело совершенно сгладиться, или оставило только незаметные следы, заставляющие нас иногда с трудом догадываться, что за ними скрывается сказание о настоящем каннибализме. Мотивом поступка, который во время существования каннибализма не нуждался в оправдании, здесь, у Плутарха, является умопомешательство, но вместе с тем указана и настоящая причина, именно желание поесть человеческого мяса. Что мы здесь имеем дело с очень первобытной формой сказания, ручательством тому служит между прочим наивная простота, с которой говорится о кидании жребия, несмотря на трудность согласить эту обдуманность с умопомешательством, которое вследствие этого и является именно только позднейшей вставкой. Но как только раз был допущен мотив бешенства, то скоро представилась возможность сближения с Дионисовым культом, где оно играет столь важную роль. Затем и всё сказание должно было подвергнуться тем искажениям, которые мы видели в вышеприведённых сказаниях. Так как для нас в высшей степени поучительно проследить эти искажения, чтобы вывести оттуда хоть некоторые правила, которыми следует руководиться при восстановлении первобытной формы мифа из искажённой, то я позволю себе привести некоторые варианты того же сказания.

В «Превращениях» Антонина Либерала, жившего около 150 г. по Р. Х., о дочерях Миния рассказывается следующее: «Левкиппа, Арсиппа (вм. Арсиноя) и Алкафоя слишком любили свои домашние занятия и порицали прочих женщин, которые, оставив город, праздновали в горах вакханалии. [Однажды сам] Дионис, принявши вид девушки, увещевал их участвовать в таинствах или мистериях божества; но они не слушали его. Прогневанный этим, Дионис превращался из девушки в быка, льва, и пантеру [т. е. в тех же животных, в которых превращался и Загрей, когда Титаны хотели растерзать его] [697] , и ему [навстречу] вытекал из навоя [у которого они были заняты ткачеством] нектар и молоко. Ввиду этих чудес женщинами овладел страх. Немного спустя, они все три [вместе], кинули жребий в сосуд и встряхнули; когда выпал оттуда жребий Левкиппы, то она обещалась принести жертву богу [Дионису] и, вместе с сёстрами, растерзала сына». [698] Затем они отправляются в горы к вакханкам, где Гермес превращает одну из них в летучую мышь, другую в сову, а третью в филина. [699]

Тут прямого указания на каннибализм мы уже не находим. Если бы не существовало рассказа Плутарха, то лишь с большим трудом нам удалось бы восстановить более старинную форму мифа, в которой ребёнок представлялся съеденным. Указанием для такого вывода должно было бы, собственно, послужить то обстоятельство, что ребёнок был принесён в жертву; его принесли в жертву – значит умертвили и съели его, причём, конечно, часть жертвы досталась божеству, в честь которого было устроено это жертвоприношение. Но, при отсутствии правильных понятий о первоначальном значении человеческих жертвоприношений, этот вывод показался бы чересчур смелым. Тогда оставался бы, правда, ещё один способ, именно сравнение с мифом о Пенфее в связи с мифом о самом Загрее. Но вряд ли и этим приёмом удалось бы убедить, что сказание о дочерях Миния существовало когда-либо в столь неблаговидной форме, как та, которая передаётся Плутархом. Отрицая правильность неблаговидных выводов, большинство учёных считает даже совершенно лишним приискивать что-либо для опровержения оных.

У Элиана, жившего около 200 г. по Р. Х., мы находим наше сказание в следующем виде. Все жёны беотийцев, подобно женщинам других стран, совершали вакхические оргии (собственно «предавались бешенству, сумасшествию»). Одни лишь дочери Миния, Левкиппа, Арсиппа (как у Антонина) и Алкифоя (вм. Алкафои), не участвовали в этом, «потому что любили своих мужей» (известно, что оргии Дионисова культа отличались распущенностью). За то пред их глазами совершаются чудеса, как в рассказе у Антонина, причём не упоминается только о превращениях Диониса. «Но и всё это не убедило их предаться услужению бога. Тогда они [были наказаны тем, что] свершили вне Киферона не меньшее преступление, чем [то, которое было совершаемо] на Кифероне. Ибо сына Левкиппы, который был ещё ребёнком [собственно был нежен и молод], они растерзали как молодого оленя вследствие овладевшего ими бешенства. Затем дочери Миния побежали оттуда к [прочим] женщинам, которые уже с самого начала были менадами [вакханками]. Те стали их преследовать за преступление. [Тогда] они превратились в птиц: одна – в ворону, другая – в летучую мышь, третья – в сову». [700]

Тут ещё больше изменений. О жребии уже вовсе не упоминается. Не говорится даже, что Гиппий был принесён в жертву. Они просто растерзали его без всякой цели, в припадке сумасшествия. Тем не менее здесь сохранились ещё две важные черты: Гиппий был растерзан в нежном возрасте, и он был растерзан, как молодой олень. Замечание, что Гиппий был «нежен и молод», важно тем, что оно ничем не мотивировано в самом рассказе. Если казалось более вероятным, что женщины растерзали не взрослого человека, а ребёнка, то для этого вполне достаточно было назвать его просто ребёнком. Поэтому, если в сказании о Пенфее мы не могли добиться иным путём, что он был ребёнок, то достаточно было бы одного сравнения с этим рассказом Элиана об Гиппие, чтобы заключить, что взрослый возраст приписывался Пенфею только вследствие ошибочной догадки о сопротивлении его вакхическому культу.

Особенно же мы должны остановиться на сравнении растерзанного Гиппия с молодым оленем. Что это сравнение является в рассказе Элиана не случайно, это видно на первый взгляд. Так как у него мы находим явное смешение с преданиями Дионисова культа, то в этом последнем придётся искать объяснения этой черты.

Тут мы находим, что сам Дионис сравнивался с оленем. [701] Он носил накинутую на плечи небриду, т. е. оленью кожу. [702] У Эврипида даже вакханки, услужницы его, сравнивают себя с молодыми оленями. [703] Очевидно, что сам Дионис сравнивался с молодым оленем только потому, что был сам растерзан подобно тому, как молодые олени растерзываются дикими зверями. Иной причины, почему бы он уподоблялся оленю, мы не находим. Из той важности, которую получило это сравнение в культе Диониса, мы заключаем, что оно было старинное, чисто народное выражение, употреблявшееся для означения подобной смерти, как та, которой подвергся Загрей. Поэтому сравнение с молодым оленем является столь важной чертой, что даже всюду, где только она встречается в совокупности хоть с немногими указаниями на смерть, мы прямо оттуда можем сделать заключение о роде этой смерти, сколько бы он ни был искажён в известном мифе. Эту черту мы находим во многих сказаниях, между прочим и в двух следующих.

Актеон, сын Аристея и известной нам уже Автонои, дочери Кадма, был превращён в оленя и вслед за тем растерзан своими собственными пятьюдесятью собаками на Кифероне, т. е. точно там же, где был растерзан и Пенфей. Причина его превращения и смерти передаётся самым различным образом, очевидно, потому, что в первоначальной форме мифа она или вовсе не упоминалась, или играла, как и вообще в большей части мифов о каннибализме, вполне второстепенную роль. У Овидия, у которого этот рассказ составляет одну из самых удачных частей его «Превращений», виновницей является, как известно, богиня охоты, Диана, так как присутствие такого громадного количества собак и превращение в оленя заставляло представлять себе всё дело происходившим во время охоты. [704] Что под собаками тут скрываются люди, это не может подлежать ни малейшему сомнению. Многие, связанные здесь с собаками, черты напоминают нам людей. Во-первых, в различных рассказах приводятся (хотя и различно) их имена, что мыслимо только, если в более первоначальной форме мифа упоминались вместо них имена каких-нибудь лиц. [705] Во-вторых, у Аполлодора сохранился даже рассказ о том, как эти собаки искали впоследствии своего господина, и как печаль их могла быть усмирена только тем, что для них было сделано изображение Актеона. [706] Наконец, количество их напоминает нам пятьдесят сыновей Ликаона, которые, вместе с отцом угощали Зевса мясом зарезанного ребёнка. Очевидно, что люди, растерзавшие и съевшие Актеона, превратились только со временем в собак, причём следует полагать, что переходной ступенью послужила одна из форм сказания, в которой люди только сравнивались с собаками.

Но мы имеем ещё одно, более прямое указание, что Актеон был растерзан людьми, а не собаками, именно у Плутарха, где он является только сыном не Аристея, а Мелисса (имя деревни близ Коринфа). Рассказ Плутарха особенно замечателен странностью мотива, которым объясняется смерть Актеона. Ираклид Архий влюбляется в Актеона, решается насильно похитить его у отца и приводит с этой целью целую толпу слуг и друзей с собой. «Отец и его родственники противились этому; прибежали ещё и соседи [и помогали] вырывать мальчика [из рук Архия], вследствие чего Актеон, будучи тянут в противоположные стороны, лишился жизни» . [707] Тут целая толпа родственников, слуг и соседей, разорвавших Актеона, есть, очевидно, те же пятьдесят собак, которые «ели Актеона и глотали кровь его» . [708] Кроме того, что здесь речь идёт о людях, эта форма сказания стариннее ещё и в том отношении, что Актеон является в ней ребёнком, в то время как другие сказания представляют его взрослым.

Мотив, объясняющий в рассказе Плутарха растерзание Актеона, мы назвали странным. Смерть Актеона причиняется не врагами, а своими, желавшими вырвать его из рук Архия и его товарищей, которые тоже не могут быть названы его врагами. Не представлялось ли множества других, менее натянутых мотивов, как, напр., смерть на войне, наказание Актеона за какое-нибудь преступление или что-либо подобное? На это можно, пожалуй, ответить, что наша редакция мифа желала удержать младенческий возраст Актеона, вследствие чего эти мотивы были неуместны. Но в таком случае мы ожидали бы иного объяснения смерти. Гораздо проще было бы, кажется, если бы Актеон был растерзан Архием из мести к его отцу за какую-нибудь обиду, как это и делается в других сказаниях. Тогда представлялась бы даже возможность сохранить гораздо больше черт первобытной формы сказания: Архий мог бы разорвать мальчика, сварить его и заставить даже отца есть мясо своего сына. Спрашивается, вследствие чего же в нашей форме мифа обойдены все тому подобные средства в пользу менее естественного объяснения? Следует полагать, что та, более первоначальная форма мифа, которая послужила основой Плутархова рассказа, не ограничивалась следующим содержанием: отец (или кто-либо другой) растерзал и съел ребёнка. По всему вероятию, там говорилось о пиршестве, на котором отец угощал родственников или друзей, одним словом, своих, мясом своего сына. Тогда и форма предания у Плутарха становится понятной. Да и в обыкновенном сказании об Актеоне, растерзанном своими собаками, мы не замечаем странности мотива только потому, что свыклись с этим рассказом. В сущности, однако, и там замечательно, что он не растерзан волками или чужими собаками, а, напротив, своими собственными.

Теперь, вследствие анализа мифа об Актеоне, мы получили новые данные для более верного понимания и мифа о Загрее, и некоторых других, близко с ним сродных. Стоит только взглянуть на них, чтобы убедиться, что и на их форму повлияло какое-то предание о каннибальском пиршестве, в котором отец пожертвовал своим ребёнком. Особенно ясно этот мотив сохранился в сказаниях о Пелопе, Ликаоне и некоторых других, которыми займёмся ниже.

По Аполлодору, беотийский царь Афамант имел две жены, Нефелу (облако) и Ино. Нефела рождает ему Фрикса и Эллу, Ино же Леарха и Меликерта. Ино, ненавидя Нефелу и детей её, придумывает, чтобы повредить Нефеле, следующее. Она засушивает зёрна, назначенные для посева, и производит таким образом неурожай. Афамант посылает за советом дельфийского оракула, но Ино подменяет изречение последнего другим, по которому оракул будто бы требовал, чтобы Афамант принёс сына Нефелы, Фрикса, в жертву Зевсу Лафистию. Тогда Афамант собирается исполнить это требование, но Нефела вовремя спасает своего сына и уходит с ним и с Эллой из Беотии. [709]

Что изречение, требовавшее жертвоприношения, было только выдумкой Ино, это, очевидно, позднейшая вставка, чтобы оправдать спасение Фрикса и Эллы, которое казалось немыслимым, если оракул, действительно, требовал человеческого жертвоприношения. Сказание сложилось, как видно из имени Нефелы, под влиянием соображений, касающихся явлений природы: что испорчено засухой, то должно исправить облако, дождь. Но Нефела ничего не исправляет; напротив, она совсем удаляется из Беотии, единственно чтобы спасти своих детей! Но, не вдаваясь в физическое толкование мифа, мы ограничимся только отразившимися в нём бытовыми данными. Был неурожай. Царь страны спрашивает оракула: чем отклонить это бедствие? Оракул должен был или требовать какого-нибудь необыкновенного жертвоприношения, или же хоть разоблачить коварство Ино. Ни того, ни другого мы у Аполлодора не находим. Мы знаем по другому сказанию, что Афамантиды, т. е. потомки Афаманта действительно приносились в жертву Зевсу Лафистию. [710] Следовательно, мы уже отсюда могли бы заключить, что оракул требовал на самом деле человеческого жертвоприношения. При этом самым естественным представлялось требовать принесения в жертву не детей невинной Нефелы, а виновницы бедствия, Ино. Что в первоначальной форме сказания сыновья этой последней, Леарх и Меликерт были действительно принесены в жертву, об этом мы можем заключить из следующих слов того же Аполлодора: «Впоследствии же Афамант лишился и тех детей, которых имел от Ино, вследствие гнева Геры. Леарха он застрелил сам, Ино же кинулась в море вместе с Меликертом». [711] В ином месте мы у него читаем: «Прогневанная Гера напустила на них [т. е. на Афаманта и Ино] умопомешательство. Афамант убил старшего сына [Леарха], охотясь на него, как на оленя, Ино же кинула ребёнка в котёл с кипятком, затем, вынувши его оттуда, бросилась с мёртвым ребёнком в море». [712] У Нонна тоже говорится, что Афамант убил Леарха на охоте, приняв его за оленя. [713] Отсюда мы во всяком случае можем заключить, что по крайней мере Леарх был растерзан и затем, конечно, съеден в мнимом общении с божеством, другими словами, что он был принесён в жертву «растерзателю» (= Зевсу Лафистию?).

Замечательно, однако, различие смерти детей. Можно было бы подумать, что оно произошло оттого, что с одним из них, с Меликертом, были впоследствии связаны особые предания, сделавшие его морским божеством, Палемоном. [714] Но у Павсания мы находим известие, что сам Афамант был виновником смерти обоих сыновей. [715] Это наводит нас на мысль, что под рассказом, будто Ино бросилась с сыном в море, кроется более древнее предание, что она вместе с сыном была кинута в котёл, что, ввиду произведённого ею неурожая, представляется особенно вероятным. Тогда следовало бы полагать, что сказание об Афаманте, кинувшем жену и ребёнка в котёл, проходило следующие фазисы: Ино сама упала в котёл, спасая ребёнка; затем рассказ, что Ино упала в котёл с водой, понимался так, будто она бросилась с море вместе с ребёнком. Наконец, из смешения этих двух форм появилось сказание, что Ино бросилась вместе с ребёнком в море, вынув его из котла. Мы ниже увидим, что в сказаниях котёл с водой очень часто заменялся морем. Что Ино вместе с Меликертом была принесена в жертву, это подтверждается ещё и сохранившейся у Гигина формой предания, по которой Афамант поручил Фриксу убить Ино вместе с Меликертом. [716]

Но остаётся всё-таки вопрос: если в первоначальной форме сказания сам Афамант принёс в жертву обоих сыновей, то чем объяснить различие смерти этих последних? Можно было бы подумать, что это произошло от слияния в одно двух самостоятельно развивавшихся сказаний: о принесении в жертву Леарха, и о принесении в жертву Меликерта. Но в таком случае странно, что до нас не дошли никакие следы отдельных редакций. К тому же выше, в сказании о Циклопах, мы видели подобное различие в приготовлении назначенного для съедения человеческого мяса. По Эврипиду, Циклоп, «схвативши двух человек, убил их в некотором порядке: одного он кинул в медный котёл, другому же, схвативши его за сустав ноги и ударив об острую оконечность скалы, он вышиб мозг, и, отрезывая огромным ножом мясо, жарил одни куски на огне, другие кидал в котёл, чтобы варились». Следует полагать, что первоначально и тут говорилось, что одного он варил в котле (или жарил?), другого же растерзал и ел сырое мясо. Так как последнее казалось впоследствии немыслимым, то и тут стали подразумевать варку или жарение – точно так же, как и в сказании о Загрее. Поэтому мы должны заключить, что в некоторых культах существовали некогда два способа жертвоприношения вместе: одно более старинное, посредством простого растерзания, другое – посредством изготовления на огне. Если это заключение правильно, то из него можно сделать чрезвычайно интересные выводы относительно развития древнейших культов.

Сказание о детоубийстве Геракла является у Эврипида в следующем виде. Однажды у алтаря, когда всё было приготовлено для жертвоприношения, Гераклом вдруг овладело умопомешательство, в котором он умертвил своих детей вместе со своею женой, Мегарой. [717] По Аполлодору, Геракл кидает в огонь своих детей вместе с детьми брата своего, Ификла, вследствие ниспосланного Герой бешенства. [718] И у всех других этот поступок объясняется бешенством или умопомешательством. Что тем не менее этот мотив есть только позднейшая вставка, и что вся суть сказания заключалась первоначально в детоубийстве, это, после всего вышесказанного, очевидно. К тому же в схолиях к Пиндару сохранилось известие, что некоторые выставляли убийцей не самого Геракла, а других, между прочими какого-то царя Лика, то есть, волка (откуда мы можем сделать заключение и о роде смерти детей: они были растерзаны). [719] Если бы с самого начала детоубийство оправдывалось умопомешательством, то нечего было бы сваливать его на другого. Из позднейших источников, наконец, мы знаем, что и Ификла Геракл убил в умопомешательстве, в то время как у Гомера ничего не упоминается об умопомешательстве, а говорится, напротив, о преступлении Геракла, «который убил [Ификла], когда тот был гостем его дома; безбожный, не побоялся гнева богов, и не уважил стола, у которого угощал его». [720] Отсюда мы смело можем заключить, что и своих детей он убил не вследствие умопомешательства. Из дошедших до нас черт предания: убийства у алтаря, кидания детей в огонь и, наконец, из названия Геракла «растерзателем детей» – так по крайней мере называет его Ликофрон [721] , – мы заключаем, что раньше и с именем Геракла были сопряжены подобные воспоминания о первобытном каннибализме, как и с именами других, вышеуказанных мифических лиц.

Мы бы, однако, вовсе не останавливались на Геракле, как не останавливаемся на множестве других сказаний о детоубийстве, если бы мифы о Геракле не представляли особенного интереса. Выше мы видели, что связь имени Ахилла с человеческими жертвоприношениями и с каннибализмом выразилась в сказаниях трояким образом. Он изображается то действующим, то страдающим, то участвующим лицом. Это явление повторяется несколько раз в греческой мифологии. Так, например, Ифигения то приносится, то сама приносит в жертву других людей. Подобным же образом и в сказаниях о Геракле память о каннибализме передавалась в двоякой форме: Геракл пожирает детей, и Геракл пожирается сам. Для восстановления последней формы мы можем ещё проследить следующих три элемента. Геракл растерзывается, Геракл кидается в воду и Геракл горит в огне. Первый и последний сохранились довольно ясно в «Трахинянках» Софокла. Растерзание приняло форму рассказа о ядовитой рубашке. У Аполлодора мы читаем даже: «Прилипшую к телу рубашку он отрывал, но вместе с нею отрывалось и мясо [от костей]». [722] Изготовление же тела его в огне заменилось его смертью на зажжённом костре. Не достаёт только котла с водой. Но зато у Софокла Геракл кидает в воду (море) Лиху, принёсшего ему пропитанное ядом платье. Что Лиха заменяет тут самого Геракла, это мы заключаем из древнего народного предания о реке Дире, появившейся будто бы для того, чтобы облегчить Гераклу его страдания «когда он горел». [723] Значит, существовало когда-то предание, что Геракл искал спасения в воде. Некогда существовали, должно быть, две версии того же мифа: по одной из них Геракл кинулся с костра в море (или реку), после чего был сделан бессмертным или унесён в небо; другая же редакция опускала кидание в воду как лишний эпизод, и представляла Геракла вознесённым в небо прямо с костра. По-видимому, последняя из них раньше успела одержать верх, причём из первой рассказ о кидании в море был перенесён на Лиху.

Итак, мы имеем полное право заключить, что сказание о растерзании было связано с именем Геракла в двоякой форме: Геракл растерзывает других, и Геракл растерзывается сам. Интересно было бы узнать: какова была первоначальная форма предания в лингвистическом отношении, что допускала совершенно противоположное понимание одного и того же рассказа? Должно быть, в то время, когда сложилось сказание, не существовало ещё различия залогов действительного и страдательного.

Относительно рассказа о платье, пропитанном ядом, мы можем заметить, что последнее не в одном только сказании об Геракле заступает место рассказа о растерзании. [724] Кроме того, интересно, что это платье Гераклу посылает его жена Деянира, имя которой, происходя от , «жгу» или «разрезаю», и «муж», – может означать: « растерзывающая мужа (или мужей)», особенно если сравнить его с глаголом , который в Илиаде употребляется преимущественно в смысле: разорвать, растерзать (напр., о волках, растерзывающих оленя ). По некоторым сведениям эта Деянира была даже дочерью Диониса и сестрой Мелеагра , который, судя по некоторым чертам предания, был сожжён своей собственной матерью. Замечательно, что именно Деянира, а не кто другой, выставляется виновницей смерти Геракла, хотя, по нашим источникам, она причиняет эту смерть, конечно, не нарочно. Не лишено также значения, что поступок её мотивируется её желанием возбудить в Геракле любовь, что напоминает нам Актеона, который, по одному сказанию, был подобным же образом жертвой любви.

§ 29. Медея

Выше мы начинали иногда с самой искажённой формы известного мифа и старались, при помощи сравнения с другими вариантами, восстановить основную форму. Это мы делали преимущественно с той целью, чтобы таким образом лучше проследить те изменения, которым подвергаются основные мифические мотивы. Хотя в некоторых случаях, добившись раз первоначальной формы, мы уже не обращали больше внимания на дальнейшие искажения, тем не менее мы успели составить себе некоторое понятие о разнообразии форм, которыми обыкновенно маскируется грубое содержание старинных мифов. Мы видели, что каннибальское умерщвление человека посредством растерзания и поедание его мяса заменялось в позднейших сказаниях то принесением в жертву, то простым умерщвлением, то, наконец, одним только растерзанием без указания на каннибализм. Это последнее мотивируется в большей части случаев умопомешательством. Рассказы же о настоящем каннибализме переносятся или в область чудовищ (Циклопы, Лестригоны, Сцилла и др.), или же пожирание человеческого тела приписывается животным (Актеон). Комплекс мифов, к которому мы теперь переходим, замечателен совокупностью удивительного множества самых разнообразных изменений основного содержания мифа. Причиной этому послужила, должно быть, глубокая древность мифического лица, с которым эти предания были связаны.

Говоря о гомеровских песнях, мы уже указали на странное обстоятельство, что, несмотря на несомненное существование преданий о Медее, эти последние обходятся молчанием. Это обстоятельство, в совокупности с дикостью некоторых сказаний о Медее, известных нам из позднейших источников, заставляет обратить особенное внимание на это мифическое лицо.

В индийском сборнике сказок Сомадевы, в седьмой книге, находится одна сказка о царевиче Срингабуджа, который, пришедши к великану-людоеду Агнисике, исполняет, с помощью его дочери Рупасики, несколько трудных задач, затем уводит последнюю с собой и спасается чудесным образом от преследующего великана. [725] Этот же самый сюжет встречается в чрезвычайном множестве европейских сказок. После сравнения значительного количества подобных сказок, Рейнгольд Кёлер находит в них основным содержанием следующее: исполнение трудных задач с помощью возлюбленной, бегство и спасение, забвение возлюбленной со стороны юноши и, наконец, вторичное соединение с нею. [726] Не может подлежать сомнению, что и греческое сказание о Медее есть только один из вариантов того же мифа. [727] Только в греческой Медее сохранилось несравненно больше грубых черт, чем у какого-либо другого народа, несмотря на то, что она не является дочерью великана-людоеда, как в большей части прочих вариантов. И не удивительно! В то время, как у других народов этот сюжет удержался только в сказках, предания о греческой Медее составляют ещё содержание сказаний, которые, если и не могли представить её дочерью каннибала, то всё-таки должны были удержать ещё значительное количество первобытных и, следовательно, грубых черт. Теперь, зная происхождение Медеи от людоеда, мы можем с меньшей боязливостью приступить к объяснению связанных с нею мифов и преданий, который, без этого указания, могли бы считаться лишь сомнительными следами каннибализма.

Имя Медеи было, по-видимому, известно во всей Греции с древнейших времён. Уже у Гомера «всем известно» сказание об аргонавтах, в котором она играет столь замечательную роль. Затем Медея упоминается и Гесиодом: – «Красноногая». Свадьба её с Ясоном была изображена на сокровищнице Кипсела. Её детоубийство, послужившее сюжетом дошедшей до нас трагедии Эврипида, заимствовавшего его у трагика Неофрона [728] , должно считаться одним из самых распространённых сказаний Греции, хотя и было особенно локализовано в Коринфе, где Медея считалась народной героиней, царицей Коринфа. Везде её пребывание сопровождается кровавыми поступками, и, несмотря на это, она является то в Иолке, женой Ясона, то царствует в Коринфе вместе с Ясоном, то является в Афинах женой Эгея. Сказание приводит её в связь с древнейшими героями. Сизиф удостаивается её любви, она делается бессмертной и становится в Елисейских полях супругой Ахилла. Даже сам Зевс добивается её любви.

Вследствие этой распространённости сказания о Медее, мы легко можем понять, сколь многообразным изменениям должен был подвергнуться основной мотив его. Но несмотря на это, связь её с Ясоном всегда делала естественным оправдывать её поступки любовью. Поэтому неудивительно, если мы у Преллера, видящего в Медее олицетворение луны, читаем: «Основным характером Медеи является страстная любовь; она служит прославлением Афродиты, подобно тому, как и много других изображений этой страсти в греческой поэзии является первоначально аллегорией луны» . [729] В ином месте он говорит об «ужасно страстной картине Медеи, которой многообразные и роковые приключения являются уже в древнейших известных нам памятниках этого сказания преимущественно последствием этой любви к Ясону, заставляющей забыть всякий долг и даже привязанность к отцу и брату». [730] Мы же должны сказать, что эта «ужасно страстная любовь» есть не что иное как только такой же точно мотив, как бешенство и умопомешательство, долженствовавший лишь впоследствии оправдать её каннибализм или грубые следы его, сохранившиеся в предании.

Впрочем, любовь является в сказаниях о Медее никак не единственным мотивом. Жертвой Медеи являются: во-первых, её дети, между которыми упоминаются Мермер и Ферит; затем брат её Апсирт; муж Ясон; отец мужа Эсон; дядя Ясона Пелий, вторая жена Ясона Главка, вместе с её отцом Креонтом. Сообразно с этим множеством жертв Медеи, сохранились и самые разные предания о её поступке с каждой из этих жертв и о мотивах этого поступка.

Между мотивами недостаёт бешенства или умопомешательства. Отсутствие этих вакхических элементов свидетельствует, что сказание о Медее успело уже в глубокой древности получить довольно определённую форму. [731] Замечательно также и отсутствие рассказов о совершении убийства по ошибке, например, об убийстве своих детей вместо чужих.

Просмотрим теперь отдельные группы сказаний о Медее.

Существовали две главные редакции о детоубийстве Медеи. По одной из них она просто закалывает детей, рождённых ею от Ясона. У Эврипида мотивом этого поступка является ревность, или точнее, месть за то, что Ясон, оставив её, женился на Главке (или Креусе), дочери Креонта. По другому преданию, она принесла своих детей в жертву какому-то божеству. В Коринфе, где это последнее сказание было локализовано, существовал, вероятно, в прежние времена обычай приносить детей в жертву богине Гере. Этот обычай и был, по-видимому, приведён в связь с поступком Медеи. [732] Оба предания упоминаются Аполлодором, у которого, однако, второе из них подверглось уже дальнейшему изменению: «Сыновей, которых имела от Ясона, именно Мермера и Ферита, она умертвила… Говорят [также], что, уходя, она оставила детей в младенческом возрасте, посадивши их [как] молящих на алтарь Геры Акрэйской , и что коринфцы взяли их оттуда прочь и покрыли их [тело] ранами ». [733] У Павсания мы читаем, что коринфцы закидали их камнями , вследствие чего они стали «губить их младенцев» , до тех пор, пока им не были устроены годичные жертвоприношения. [734] И под этой формой скрывается, по-видимому, старинное предание о растерзании детей, приносимых в жертву. Итак, первоначально Медея изображалась точно так же жертвовавшей, т. е пожиравшей своих детей, как это делали если не сами коринфцы, удержавшие, должно быть, только простое жертвоприношение, то по крайней мере их предки.

При этом случае считаю не лишним указать ещё и на следующие слова Элиана, из которых явствует, как сильна была в древности тенденция устранить более грубые черты из сказаний об уважаемых народом мифических лицах: «Существует предание, что возводимый на Медею упрёк ложен, и что не она убила детей, а коринфцы. Говорят, что сказание о Колхиде и [вообще вся] трагедия [”Медея“] была выдумана Эврипидом по просьбе коринфцев, и что ложь взяла верх над истиною только вследствие славы поэта. Вследствие этого преступления, совершённого над детьми, коринфцы, как утверждают, и поныне совершают им надгробные жертвоприношения, воздавая им таким образом нечто вроде дани». [735]

Одну из форм предания, в которой Апсирт является умерщвлённым у алтаря, мы уже указали выше. Но там мы привели только те свидетельства, по которым убийцей является Ясон. Что настоящим убийцей Апсирта была, однако, сама Медея, это, конечно, не подлежит сомнению. У Эврипида Ясон упрекает Медею: «Ты убила брата твоею [Апсирта] у алтаря», причём замечательно, что употреблённое здесь слово вместо алтаря означает собственно «домашний очаг». [736] По другому преданию, Медея разорвала Апсирта на куски: «Когда отец её, узнав о её бегстве с Ясоном, погнался за их кораблём, то Медея, видя его приближение, умерщвляет брата и, разрезав на куски, бросает в море. Собирая члены своего сына, Эпт отстал в погоне. Вследствие этого он повернул назад, похоронил [те] члены сына, которые ему удалось спасти, и назвал место [погребения] Томи [т. е. «куски»]. [737]

Мыслимо ли объяснить иначе эти две редакции, как только тем, что раньше миф имел следующий вид: Медея умертвила Апсирта у домашнего очага, разрезала его тело на куски и кинула их в котёл с водой (в море)? Что впоследствии умерщвление Апсирта было приписываемо Ясону, это очень естественно: поступок казался несравненно менее неблаговидным, если он был совершён не родной сестрой Апсирта, Медеей, а её мужем, Ясоном. [738]

Обо всех трёх говорит сказание, что они были разрезаны Медеей на куски и сварены в котле. Ясона, своего мужа и Эсона, его отца, она варит с тем, чтобы возвратить им молодость. Что это ей удаётся, мы должны считать позднейшей вставкой; ибо в то время, как, например, у Овидия Эсон действительно молодеет [739] , у Аполлодора он умирает во время жертвоприношения, напившись крови жертвуемого быка, причём виновником смерти, заставившим пить эту кровь, является уже не Медея, а старик Пелий [740] . Ясон же является у Гигина погибшим от рук самой Медеи. [741]

В сказании о смерти Пелия можно отличить ещё и другие элементы; ибо тут, где Медея могла бы изображаться действительной виновницей смерти, она участвует только косвенным образом, настоящими же убийцами Пелия являются его собственные дочери, хотя в сказании они и изображались впоследствии совершившими это преступление, конечно, не в злом намерении умертвить отца. Смерть Пелия послужила сюжетом дошедшей до нас только в незначительных отрывках трагедии Эврипида под заглавием «Пелиады». Зато мы имеем рассказ Гигина о Пелиадах, заимствованный, должно быть, из Эврипида. Тут мы находим некоторые интересные черты. Медея желает отомстить Пелию за то, что он подвергал жизнь Ясона столь многим опасностям, посылая его в Колхиду за золотым руном. Сразу после своего прибытия из Колхиды в Иолк, она, оставив мужа вблизи города, отправляется сама в дом старика Пелия и, приняв вид жрицы Артемиды, уговаривает дочерей его, Пейсидику и Педопию, зарезать отца и сварить в котле, обещая оживить его в виде юноши. В доказательство своего искусства она закалывает и варит старого барана и делает его опять молодым. Затем дочери сами закалывают отца и исполняют всё по её словам, но, видя себя, наконец, обманутыми, убегают из отечества. [742] Рассказ об умерщвлении отцов дочерьми встречается ещё несколько раз в греческой мифологии. На острове Лимне женщины убивают своих отцов и мужей. [743] К этому же разряду мифов следует отнести и сказание о Сцилле, лишившей своего отца, Ниса, красного волоса, т. е. жизни. [744]

В рассказе Гигина о Пелиадах особенно важно, что Медея является жрицей Артемиды. Значит, человеческие жертвоприношения в культе Артемиды сопровождались некогда подобными приёмами. Замечательно, что Ифигения, служащая в греческих преданиях как бы олицетворением культа Артемиды, является у Ликофрона «старухой, принявшей страшный вид и сидящей у жертвенных сосудов, умывальных чаш и Аидова котла, вскипающего от пламени, которое она, чёрная, вздувает, кидая туда мясо мёртвых людей для варки». [745]

По Эврипиду, Ясон прибывает с Медеей в Коринф и, проживши там десять лет, прогоняет Медею и женится на Главке, дочери Креонта. Медея мстит тем, что посылает молодой жене в подарок платье и венец, пропитанные ядом. Надевши их, Главка пожирается ядом вместе с прибегающим на помощь отцом. [746] Аполлодором упоминается только отравленный плащ, от которого сгорают Главка и Креонт. [747] У Гигина же говорится только о золотом ядовитом венце, принявши который, Креуса (вм. Главки) сгорает вместе с Креонтом и Ясоном. От этого загорается весь дворец; Медея умерщвляет сыновей, которых имела от Ясона, и убегает. [748] Наконец, у Диодора Медея просто поджигает дворец. [749] Видя в этих свидетельствах полнейшую последовательность изменений мифа, мы должны, следовательно, признать, что в старшем из них, то есть, у Эврипида, миф сохранился в более первоначальной форме. Но если мы только всмотримся повнимательнее в его рассказ, то окажется, что и он сам, в свою очередь, есть только изменение ещё более первобытного рассказа о растерзании Главки и Креонта. Действие яда обнаруживается тем, что «мясо стекало с костей, как смола». [750] К телу Креонта, обнимавшая умершую Главку, прилипает платье её, и, «когда он желает оторвать его силою, он сдирает и ветхое мясо своё с костей».

Следовательно, и в этом сказании, точно так же, как и в сказании о Герак-ле, пропитанное ядом платье только заменяет растерзание. Что в сказании говорилось первоначально и о варке в котле, это мы видим из известия Павсания об источнике под названием «источник Главки», в котором, по народному преданию, Главка искала спасения от яда Медеи.

§ 30. Сказания о матерях, умертвивших своих детей

Выше мы уже рассмотрели несколько сказаний, в которых виновницей смерти ребёнка является родная мать. [751] Но первоначальный вид этих сказаний приходилось восстанавливать отчасти при помощи сравнения с другими мифами, отчасти же на основании сличения различных редакций между собой. Тогда причиной умерщвления являлся каннибализм. В следующих же сказаниях рассказ о каннибализме сохранился фактически; но зато они подверглись иного рода сильным изменениям, причём, конечно, и мотивы поступка являются искажёнными.

Содержание сказания об Итии заключается, по Аполлодору, в следующем. Тирей, муж Прокны, дочери афинского царя Пандиона, влюбляется в сестру своей жены, Филомилу, и женится на ней, убедив её, что Прокна померла. Потом он отрезает ей язык, чтобы она не могла уведомить Прокну о своём замужестве. Но Филомила уведомляет её вышитыми на платье знаками о поступке Тирея. Последняя, чтобы отомстить ему за свою сестру, закалывает собственного сына Ития, рождённого от Тирея, жарит его, подносит отцу мясо вместо пищи и убегает вместе с сестрой. Узнавши о совершенном преступлении, Тирей преследует их с топором. Наконец, Зевс превращает Тирея в потатуйку, Прокну в соловья, а Филомилу в ласточку. [752] Мотивом здесь является месть.

Тот же самый мотив мы находим и в следующем варианте этого сказания, который сохранился в «Превращениях» Антонина Либерала. Дочь Пандарея, Аидона («соловей»), вышедши замуж за Политехна («многоискуссного»), родила ему сына, Ития. Между тем Политехн изнасиловал сестру её, Хелидону («ласточку»). Обе сестры мстят ему тем, что разрезают Ития на куски, варят его в котле и поручают соседу, чтобы он подал отцу изготовленного сына на стол, сами же убегают. Политехн же, узнавши, что он ел мясо своего сына, преследует их. Впоследствии Зевс превращает их в птиц: Политехна в пеликана, потому что ему, как занимавшемуся плотничьим искусством, Гефест подарил топор; Аидону – в соловья, Хелидону же в ласточку. [753] Относительно появления в этом варианте соседа мы сейчас же можем заметить, что оно мотивировано, по всему вероятию, желанием выставить более вероятным спасение женщин от преследования Политехна, который мог бы убить их на месте, если бы они сами поднесли ему ребёнка.

В Одиссее упоминается только мимоходом о превращённой в соловья дочери Пандарея, которая оплакивает Итила (уменьшительное от Ития?), умерщвлённого ею «по глупости». Очевидно, что тут нарочно обойдены подробности грубого сказания. Тем не менее, несмотря на отрывочность замечания Одиссеи, мы в нём, однако, находим одно, очень для нас важное указание, которым воспользуемся. Что бы ни подразумевалась под словами: «по глупости», во всяком случае очевидно, что под ними не мог быть понимаем тот мотив, который находится у Аполлодора и Антонина, именно мотив мести. Напирать на указание Одиссеи мы вправе, потому что оно сделано только мимоходом. Если бы поэт имел пред собой сказание, в котором говорилось о мести, и если бы эта последняя казалась ему слишком неблаговидным мотивом поступка, то он должен был бы или совсем не упоминать ничего об этом мотиве или же изложить всё сказание по-своему, как он сам его понимал. Если все знали, что мотивом была месть, то нелепо было ограничиться замечанием: «Она сделала это по глупости!»

В схолиях к указанному месту Одиссеи мы находим четыре рассказа об Итие или Итиле. Во всех мать его, Аидона, является женой Зита, который в сказаниях является сыном Зевса и братом Амфиона, мужа Ниовы. По одному рассказу, причиной детоубийства Аидоны является зависть, что у Ниовы было шестеро сыновей, в то время как у неё самой было их только двое (sic.) Аидона убивает Итила по ошибке, вместо старшего сына Ниовы. [754] В двух других рассказах повторяется то же самое, с тем только различием, что у Аидоны всего только один сын. Замечательно только, что в одном из них упоминается ещё о том, что Зит преследовал её за убийство сына. [755] Во всех этих рассказах Аидона превращается в соловья по своему собственному желанию. Что тут мы имеем не первоначальную форму сказания, это достаточно явствует из того, что мы уже говорили выше о подобных убийствах, совершенных будто бы не нарочно.

Но один рассказ в этих схолиях представляет новые, очень интересные данные, несмотря на то, что передаётся в чрезвычайно сжатой форме: «Аидона же, вышедши замуж за Зита, и убивши сына Амфионова, зарезала также и своего собственного сына, Ития, побоявшись (гнева) жены (Амфиона, т. е. Ниовы), и предупреждая (таким образом) мщение прогневанной (женщины)».

Очевидно, что по крайней мере все четыре рассказа в схолиях Одиссеи вытекают из одного источника. Но в одном из них говорится об убийстве двух детей. Как объяснить это? Может быть, это только позднейшая вставка? Может быть, убийство сына Ниовы появилось только для того, чтобы мотивировать убийство собственного ребёнка? Это быть не может! Я не знаю ни одного примера во всей греческой мифологии, чтобы столь неблаговидный рассказ был позднейшей вставкой. Но, может быть, мы имеем тут смешение двух различных сказаний? Это тоже маловероятно, особенно потому, что ещё и в другом варианте говорится о двух детях, где они оба являются, впрочем, сыновьями Аидоны. Это обстоятельство, находящееся в разногласии с другими сказаниями, особенно важно тем, что в самом рассказе мы не находим никаких данных, вследствие которых появление другого сына Аидоны могло бы казаться выдумкой рассказчика для объяснения какой-нибудь черты мифа.

Итак, то сказание, которое послужило источником этих четырёх вариантов, содержало, должно быть, следующие моменты: мужчина и две женщины; убийство двух детей, причём по крайней мере один ребёнок убивается собственной матерью; преследование одной женщины мужчиной; превращение женщины в птицу.

Дальше, если мы сравним между собой вышеприведённые рассказы Аполлодора и Антонина Либерала, то окажется, что общая им форма заключала в себе следующие моменты: мужчина в сожительстве с двумя сёстрами; убийство одного ребёнка собственной матерью; съедение ребёнка мужчиной, преследование двух женщин мужчиной с топором; превращение женщины в птицу (ибо прочие превращения носят явный отпечаток позднейшего происхождения).

Теперь представляется самый затруднительный вопрос: имеем ли мы достаточное основание сравнивать между собой эти две добытые нами формы? Быть может, сходство в них только случайное? Быть может, мы имеем в них не два варианта одного и того же рассказа, а два различных сказания, уподобившихся друг другу только впоследствии? В таком случае, мнимая основная форма, которую мы восстановим с помощью сравнения не сродных данных, будет лишена всякого основания. Действительно, в восстановленных нами двух формах сказания мы не находим убедительных указаний сродства. Что в них повторяется то же самое имя Ития или Итила, это само собой ещё ничего не доказывает, особенно ввиду того, что относительно прочих имён они расходятся. Превращение в птиц встречается в слишком многих сказаниях, чтобы могло служить убедительным доказательством сродства. Наконец, преследование за убийство столь естественным образом вытекает из прочих данных, что, по крайней мере в одной из форм оно могло появиться самостоятельно в виде позднейшей вставки. Если мы устраним все эти моменты, то получим две формы, которые окажутся очень непохожими друг на друга:

1) Мужчина и две женщины (жена его и чужая); двойное детоубийство, причём представляются три возможности: или обе матери убивают каждая по ребёнку, или одна из них убивает одного своего и одного чужого ребёнка, или, наконец, одна из них убивает двух сыновей принадлежавших ей же самой.

2) Мужчина в сожительстве с двумя сёстрами; убийство одного ребёнка собственной матерью; съедение ребёнка мужчиной; преследование одной женщины мужчиной с топором.

Из этого затруднения выводит нас одно обстоятельство, кажущееся на первый взгляд очень неважным. Мы видели, что у Аполлодора и у Антонина Либерала упоминается топор. Рассказ о нём успел в этих двух вариантах принять столь различный вид, что является необходимость признать, что уже в очень древние времена этот топор играл, должно быть, замечательную роль в первоначальном сказании. Это даёт нам возможность привести для сравнения ещё одно сказание, именно о Пинасе, сохранившееся у Плутарха.

Плутарх, рассказав, как три сестры растерзали и съели ребёнка, принадлежавшего одной из них, и как их мужья были огорчены этим поступком, продолжает о женщинах, произошедших будто из рода этих каннибалок: «Ежегодно, во время празднества Агрионий, они должны бежать и преследуются жрецом Диониса с мечом в руках. Жрец имеет право убить, если которую из них поймает, что и сделал в нашем веке жрец Зоил. За это он, однако, поплатился» и т. д. [756] Значит, и в сказании говорилось, должно быть, о преследовании женщин мужчиной с мечом в руках. Иначе не существовало бы ровно никакой связи между сказанием о каннибалках, дочерях Миния, и той ролью, которую играли их потомки в празднестве Агрионий. Теперь к двум вышеприведённым формам сказания мы можем прибавить ещё следующую.

3) Мужчина (без сомнения, один) в сожительстве с тремя сёстрами; убийство и растерзание одного ребёнка собственной матерью; съедение ребёнка тремя сёстрами; преследование сестёр мужчиной с топором (с мечом).

№ 2 и № 3 суть, очевидно, варианты одного и того же сказания. Тогда становится вероятным, что и № 1, занимающий по своему содержанию середину между ними, принадлежит к числу вариантов того же самого сказания. Теперь из этих трёх вариантов мы легко можем, с помощью тех приёмов, которые мы уже не раз прилагали в подобных случаях, восстановить следующую основную форму.

Мужчина и три сестры, на которых он женат, пожирают своих детей. Потом мужчина пожирает (или хочет пожрать) и одну из своих жён. Прочие (или все вместе) спасаются бегством.

Из этой формы все приведённые варианты вытекают с такой легкостью, и все изменения в них являются произошедшими столь естественным образом, что я считаю лишним останавливаться на этом. В оправдание моего вывода укажу только, что между германскими сказками и сказаниями встречаются рассказы о «разбойнике», который «зарезывает» одну из двух сестёр и живёт с другой как с женой, умерщвляя рождённых от неё детей. [757]

Прежде чем перейдём к следующему сказанию, позволю себе обратить мимоходом внимание читателя на одну очень грубую черту, сохранившуюся в рассмотренном сказании у Антонина Либерала. Когда Политехн узнал о поступке своих жён, он погнался за ними до самого дома отца их, Пандарея; тут слуги этого последнего связывают его, намазывают ему тело мёдом и бросают его в поле, на съедение мухам. Аидона, пожалевши его, отгоняет мух от его тела, но отец её и брат, увидавши это, чуть не убивают её. [758] Мы бы не поверили, что в Греции существовало когда-либо столь варварское наказание, если бы оно не подтверждалось отрывком из Элиана, сохранившимся у Свиды. Тут мы читаем, что в критском городе Ликте был однажды издан закон, в котором было сказано между прочим: «Если же кто-либо из них (т. е. эпикурейцев) осмелится прийти сюда, презирая закон (воспрещающий это), то да будет он привязан к бревну у судилища на двадцать дней, нагой, обливаемый мёдом и молоком, чтобы служить пищею пчёлам и мухам, и да съедят они его в сказанное время. Если же после этого времени он останется ещё жив, то да будет брошен со скалы, одетым в женскую одежду». [759]

Чтобы не останавливаться долго на этом сказании, я приведу прежде найденную мной основную форму его и передам затем дошедшие до нас сказания об Арпалике, которые я считаю простыми видоизменениями его.

Отец пожирает ребёнка, прижитого им со своей собственной дочерью; затем он пожирает и самую дочь.

В схолиях к Илиаде, при случае объяснения упоминаемой Гомером птицы Халкиды (род ястреба?), говорится между прочим: «Некоторые утверждают, что она (Халкида) есть Арпалика (т. е. произошла вследствие превращения последней в птицу), которая, будучи изнасилована Периклименом, сварила сына, Пресвона, и поднесла ему; или же (утверждают), что она совокупилась с Зевсом, и что в птицу она была превращена Герой». [760] Имя Периклимена, «Многославный» совпадает по значению с Полифемом, в котором следует, кажется, видеть одно из древнейших названий Зевса. Поэтому не лишено значения, что сказание упоминало, как мы видим, о сношениях Арпалики с Зевсом. Что Периклимен есть не кто иной как сам Зевс, это явствует из сказания о борьбе Геракла с Периклименом: по Гигину Периклимен спасается от Геракла, превратившись в орла, т. е. в птицу Зевса. [761]

Из сообщений Евстафия мы знаем, что Арпалика родила Пресвона от родного отца. [762]

У Парфения Арпалика является дочерью Климена и Эпикасты. Климен влюбляется в свою дочь и совокупляется с ней под чужим видом, так что Арпалика не знает, что имеет сношения с родным отцом. Потом он выдаёт её замуж за Аластора, но вслед за тем похищает её обратно и живёт с ней, уже не скрываясь больше. Обиженная этим Арпалика закалывает своего младшего брата и угощает отца мясом его на пиршестве во время какого– то празднества, в котором участвовал весь народ. [763] Климен является царём аргийским, сыном Телея. У Гигина, в перечне отцов, «которые убили своих дочерей», мы читаем: «Климен, сын Инея (Схинея?), – Арпалику за то, что она подала на стол его собственного сына». [764] В ином перечне тех, «которые съели своих сыновей», упоминается о Климене, сыне Схинея, что он съел сына, которого ему родила дочь его Арпалика. [765] Относительно содержания сказания об Арпалике, прошу сравнить с ним сказание о поглощении Зевсом Митиды прежде, чем она успела родить ему сына, а также сказание о Загрее и Пенфее. Я сам не успел ещё достаточно уяснить себе связь и зависимость этих сказаний друг от друга. Во всяком же случае, мне кажется несомненным, что убийство Арпалики своим собственным отцом не может считаться только позднейшей вставкой. Это заставляет меня сравнивать её с Ино, женой Афаманта, откуда вытекает, что Арпалика была не только убита, но и сварена и съедена так же точно, как и её сын.

§ 31. Тантал и его потомство

Мы смотрели на первоначальную форму сказания, послужившую для выражения какой бы то ни было позднейшей идеи как на нечто самостоятельное, не лишённое своего содержания. Этим содержанием являются бытовые стороны народа. Мы исходили из предположения, что не только старинные выражения и обороты, но и целые рассказы продолжают существовать, несмотря на то, что мало-помалу лишались иногда своего прежнего значения в глазах народа.

Не обращая, следовательно, особенного внимания на частное приложение отдельных мифов, мы, конечно, не можем приписывать большого значения тем мифическим именам, с которыми связано известное предание. Эти имена имеют для нас только второстепенное значение. Одна и та же основная форма предания может быть приложена к различным именам, может быть локализована в различных местностях, и может служить для выражения очень различных идей. Тем не менее имена не вполне лишены для нас значения. В то время как, с одной стороны, очень даже сходные на вид предания могут вытекать из различных основных форм, мы находим, с другой стороны, вероятным, что иногда очень различные на вид сказания вытекают на самом деле из одного и того же источника, если только они связаны с теми же именами. Имена служат, таким образом, более верным указанием на сродство преданий, чем внутреннее сходство содержания. Вследствие отсутствия этого указания мы были принуждены отказываться иногда от сравнений, кажущихся на вид очень основательными. Напротив, другие сказания, как, напр., сказания о Медее, будучи внешним образом соединены в одно целое, и при том представляя, конечно, внутреннюю вероятность сродства, могли быть сравниваемы между собой с большей смелостью, и это сравнение давало, как мне кажется, удовлетворительный результат. Подобным комплексом сродных мифов являются, как увидим, и сказания о Тантале и Танталидах.

Как Зевс является то съеденным своим отцом, Кроном, то съедающим своего сына, Загрея; как Геракл является то растерзанным, то растерзывающим; как Ахилл изображался некогда связанным с человеческими жертвоприношениями то как действующее, то как страдающее лицо; так же точно и имя Тантала связано двояким, противоположным образом с воспоминаниями о каннибализме. Тантал является то съедающим своего сына, Пелопа, то сам съедается своим отцом, Фиестом (который, впрочем, в дошедших до нас сказаниях является сам внуком этого Тантала).

Вообще, самые дикие воспоминания связаны теснейшим образом с целым родом Тантала: Тантал угощает богов мясом своего сына, Пелопа; Пелоп убивает своего сына, Хрисиппа [766] ; по иным сказаниям, Хрисиппа кидают его братья, Атрей и Фиест, в колодец (т. е. в котёл) [767] ; Атрей, сын Пелопа, убивает, конечно, не нарочно, своего сына, Плисфена; Фиест, другой сын Пелопа, съедает своего сына Тантала (и Плисфена); Эгисф, сын Фиеста, убивает своего дядю, Атрия, во время жертвоприношения, а также умерщвляет, по всему вероятию, и своего отца, Фиеста, в темнице, в городе Микенах; Ипподамия, жена Пелопа, умерщвляет своих женихов и выставляет их головы, как настоящая каннибалка, над дверью своего дома, и т. п.

Поэтому чрезвычайно важно, что Тантал является особенным любимцем богов, сыном самого Зевса, причём его супружество с Дионой указывает, что он сам – тот же Зевс, высшее божество. [768] Сын его, Пелоп, пользуется у илийцев «подобным предпочтением пред всеми прочими героями, как Зевс пред всеми богами». [769]

Из множества преданий о Танталидах достаточно будет остановиться только на следующих.

Сказание об угощении богов Танталом, поднёсшим мясо своего сына, было, по-видимому, уже в очень древние времена приведено в связь со сказанием о плече Пелопа. Уже у Пиндара говорится о любимце Посейдона, Пелопе, которого «Клофо вынула из чистого котла с плечом, украшенным слоновой костью». [770] У Овидия мы читаем: «Во время рождения это плечо имело тот же самый цвет, как и правое, и состояло из мяса. Говорят, что боги склеили разрезанные собственным отцом члены (Пелопа). Когда все члены его были отысканы, то недоставало только того места, которое находится посередине между шеей и верхней частью рамени. Вставлена была слоновая кость вместо пропавшей части. После этого Пелоп сталь опять цел». [771]

Овидиево описание недостающей части плеча сильно напоминает известное место между плечами Зигфрида в Нибелунгах, и отчасти – пятку Ахилла. На некоторую связь Пелопа с Ахиллом указывает ещё и то обстоятельство, что, по одному преданию, плечо Пелопа было съедено Фетидой, матерью Ахилла. Вообще, мы можем указать здесь на важность приведённого описания Овидия. Обыкновенно говорится о плече Пелопа, вследствие чего на весь миф некоторые смотрят как на ошибочное толкование обряда омофагии, поедания сырого мяса. В описании Овидия можно по крайней мере подразумевать, что речь идёт не о самом плече, а о части затылка, что даёт нам возможность сближения со следующим обычаем. В Илии сановники ежегодно приносили Пелопу в жертву чёрного барана; никто не смел вкусить мяса этой жертвы: только одному человеку, доставлявшему дрова для жертвоприношения, было дозволено съесть затылок. [772]

Из всего видно, что сказание об этом затылке или плече составляет нераздельную часть сказания о Пелопе. Другие же данные ведут нас к тому, что сын Тантала был съеден весь. Из этого мы должны заключить, что Пелоп и сын Тантала были первоначально не одно и то же лицо. Пелоп, сделавшись вследствие неизвестных нам причин сыном Тантала, внёс в сказание новые черты, которые сделали это последнее крайне запутанным. Но так как первоначальная форма сказания о Танталовом угощении отразилась ещё и в других вариантах, преимущественно в сказании о Фиестовом пире, то, выделяя из него то, что принадлежит сказанию о плече Пелопа, мы будем в состоянии восстановить хоть приблизительно первоначальную форму предания.

Действительно, стоить только взглянуть на рассказ о Пелопе, как он передаётся в схолиях к Пиндару, чтобы убедиться, что мы тут имеем пред собой смешение двух различных сказаний. Схолиаст говорит: «У историков передаётся какой-то рассказ, более похожий на миф, будто боги пригласили (однажды) Тантала к своему очагу на пир, к которому каждый принёс с собою съестные припасы. Тантал, ничего не имея предложить богам, совершил безбожное преступление. Ибо, разрезавши Пелопа на куски, он вложил его в котёл и, сварив, предложил богам. Говорят, что только Деметра по незнанию вкусила этого мяса; иные (утверждают, что это была) Фетида. Зевс же, зная об этом, приказал Гермесу положить мясо обратно в котёл и вновь оживить ребёнка». [773]

Подобного рода двойная варка Пелопа в первоначальной форме мифа положительно немыслима. Очевидно, что со слов «говорят, что только Деметра» и т. д. начинается новый миф. Если мы теперь взглянем на первую половину рассказа, то окажется, что и тут находится много нелепого, именно вследствие старания представить поступок Тантала безбожным. Тантал подносит богам не просто человеческое мясо, а даже мясо своего сына по недостатку чего-либо другого, тогда как, напротив, богатство Тантала перешло даже в поговорку! [774] Зевс, зная обо всём, не только не препятствует варке Пелопа, но даже допускает, чтобы одна из богинь съела кусок человеческого мяса!

Несравненно лучше сохранялся этот миф в другом месте тех же схолий. «Тантал, очень любимый богами, желая оказаться благодарным, закалывает своего собственного сына и даёт его на съедение богам». [775] Затем, конечно, и тут следует та же история о съеденном плече и новой варке Пелопа. Оставив эту вторую половину в стороне, мы найдём этот рассказ совершенно рациональным. Известно, как часто в древности жертвовали божеству самое лучшее, что имели, именно детей, даже единородных сыновей. Тантал угостил богов мясом своего сына, конечно, не с тем, чтобы вызвать их гнев, а напротив, чтобы угодить им. В таком случае становится понятным и особенное расположение к нему этих последних.

Что, с другой стороны, Тантал является, как известно, жестоко наказанным богами, это имеет свои особенные причины. Тантал есть вообще представитель древнейшей грубости нравов. В мифах о его наказании сохранилась только смутная память о жестокости древнейших времён и тех наказаний, которые были тогда в употреблении. Связь между этими мифами о наказании и мифом о варке Пелопа, будто Тантал был наказан именно за этот поступок, – эта связь есть результат только позднейших комбинаций. Это вполне явствует из того обстоятельства, что рядом с этой догадкой о причине наказания Тантала существовало и множество других, очевидно, более древних догадок. [776] Такие догадки были бы немыслимы, если бы напрашивающаяся сама собой связь наказания с варкой родного сына существовала уже первоначально.

Противоположного мнения придерживается, правда, Г. Д. Мюллер. Удачно выказав вероятие своего предположения, что Тантал (=Тартар) есть хтоническое божество и, следовательно, должен иметь своё пребывание в аду, где он и на самом деле изображается терпящим какие-то наказания, Мюллер считает возможным заключить отсюда без дальнейших доказательств, что принесение в жертву сына и истязания Тантала в аду были уже первоначально связаны в мифе как преступление и наказание. [777] Но сам Мюллер замечает, что эту связь мы находим только в очень немногих рассказах. Обыкновенно мифы выставляют другие мотивы наказания. Отсюда следует, что когда-то было немыслимо, чтобы Тантал был наказан именно за свой поступок с сыном, за поступок, который считался, должно быть, очень благочестивым. Что Тантал подвергся со временем той же участи, как и все древнейшие божества, в этом нет ничего удивительного. Его падение было вызвано появлением новых культов, причём, естественным образом это падение стало мотивироваться впоследствии грубостью преданий, связанных с его именем. Но из этого никак не следует, чтобы поступок Тантала представлялся уже первоначально причиной его наказания. Мюллер отстаивает эту связь только для того, чтобы сблизить миф о варке Пелопа с мифом о Ликаоне. Ликаон, принёсши в жертву своего сына, превращается в волка; Тантал за подобный поступок попадает в ад. [778] В этом Мюллер видит подтверждение своей догадки, что волк есть символ ада. [779] К тому же он указывает ещё, что Крон за желание проглотить Зевса был тоже заперт в Тартар. Неужели из столь неясного, неопределённого сближения можно делать какие-нибудь выводы! Такими приёмами можно было бы доказать всё возможное и невозможное. Вдобавок сам же Мюллер в ином месте высказывает сомнение, чтобы Ликаон представлялся превращённым в волка в наказание за свой поступок. [780]

Эсхил, в своём «Агамемноне», впервые передаёт сказание об угощении Фиеста Атреем. Эгисф, известный убийца Агамемнона, сын Фиеста, говорит в одном месте этой драмы следующее:

«Отец его (Агамемнона), Атрей, царствуя в этой стране (в городе Микенах), прогнал из города и из (его собственного) дому своего брата, то есть, выражаясь точнее, моего отца, Фиеста, с которым он спорил из-за престола. Несчастный Фиест, возвратившись назад и прося помилования у очага, остался (правда) невредим, так что ему (самому) не пришлось тут же окровавить отечественную землю. Но (зато) Атрей, безбожный отец этого (Агамемнона), под предлогом торжественного жертвоприношения, предложил моему отцу с услужливостью, правда, но не по-дружески, мясо (его собственных) детей в виде угощения. Оконечности рук и ног он ломал (ел сам?), сидя у верхней части (стола). Не знающий же (об этом Фиест) брал те части, по которым нельзя было узнать (что это человеческое тело) и ел пищу, принёсшую, как видишь, несчастье всему роду». [781]

Что съеденных детей было двое, это мы заключаем немного дальше из (испорченного) места, где Эгисф говорит: «Меня же, третьего (сына Фиеста), он (Атрей) прогоняет на десять (лет), вместе с несчастным отцом, когда я был ещё младенец в пелёнках». [782] Раньше Кассандра говорит о «плачущих младенцах, об умерщвлении и об изжаренном мясе, которое ел отец». [783]

В ином месте она указывает на призрак «сидящих пред домом детей, похожих на тени сновидений». Они представляются ей убитыми кем-либо из родственников. Кассандра отчётливо видит их «руки, наполненные мясом (послужившим для) домашней пищи, и кишки вместе с (прочими) печальными внутренностями, которых вкусил отец». [784]

Из всего этого мы можем заключить только следующее: существовало в народе сказание о том, как Атрей угостил Фиеста мясом детей последнего; при этом в сказании упоминались руки и ноги детей; Атрей считался убийцей, и поступок его – преступлением. Позднейшие источники нас не интересуют, так как все подробности сказания, которые мы в них находим, являются очевидными догадками трагиков, особенно охотно разрабатывавших этот сюжет. К рукам и ногам детей прибавляют и их головы, так как эти последние должны были считаться лучшим свидетельством, по которому Фиест мог узнать, что ел мясо своих собственных детей.

Для сравнения приведу здесь по Геродоту известное сказание (несомненно греческого происхождения), о подобном угощении Арпага Астиагом. Астиаг убивает единственного тринадцатилетнего сына Арпага и разрезает его на части (отрезая член за членом). Одни из них он жарит, другие варит, и приглашает отца на пир. Самому Астиагу и прочим были поставлены столы с бараньим мясом, Арпагу же (были поданы) все части его собственного сына, за исключением лишь головы и оконечностей рук и ног, которые лежали, прикрытые, в стороне, в корзине. Когда Арпаг наелся, Астиаг спросил его, доволен ли он угощением. На ответ Арпага, что очень даже доволен, те, кому это было приказано, поднесли прикрытую голову ребёнка, его руки и ноги и, став пред ним, пригласили его открыть (корзину) и взять себе из неё, что ему будет угодно. Следуя приглашению, Арпаг открыл и увидал оконечности своего сына. Увидавши, он (однако) не растерялся и скрыл своё волнение. Астиаг спросил, знает ли он зверя, мясо которого он ел. Тот отвечал, что знает, и что всё приятно, что делает царь. Ответив таким образом и взявши остальное мясо, он отправился домой. Я полагаю, что потом он намеревался похоронить всё вместе». [785]

Нельзя не указать хоть мимоходом на интересную черту в этом сказании, что одна часть мяса варится, а другая жарится, как мы это видели и в некоторых других случаях. Но особенно важно для нас, что Арпаг «не растерялся (или даже просто не испугался) и скрыл своё волнение», вообще, что он, по-видимому, не особенно обиделся поступком Астиага. Эта черта объяснима только в том случае, если в первоначальной форме сказания умерщвление ребёнка представлялось делом дружбы, или по крайней мере поступком никак не обидным для Арпага. По Геродоту, Астиаг наказывает Арпага этим угощением за то, что тот оставил в живых молодого Кира, которого ему было велено покинуть в диком месте гор (на съедение зверям). Но ведь, по самому же Геродоту, опасения насчёт Кира оказались по крайней мере в глазах Астиага, неосновательными. Поэтому он должен радоваться, что Кир жив. И на самом деле мы видим, что вследствие счастливого спасения Кира он устраивает благодарственное жертвоприношение богам, и что он приглашает Арпага, виновника этого празднества, на пир. Арпаг является и радуется, что его непослушание послужило причиной такого счастья. [786] Если сопоставить всё это со смирением Арпага в конце рассказа, то станет очевидным, что мотив, будто царь питал потаённую злобу к Арпагу за непослушание, придуман только впоследствии, чтобы объяснить мнимую обиду Арпага.

Поэтому мне кажется, не должно подлежать сомнению, что первоначальная форма этого сказания была, приблизительно, следующая:

Герой (Арпаг) угощает божество мясом своего собственного, единого сына, предлагая ему руки, ноги и голову (?) жертвы и довольствуясь сам прочими частями тела.

Из этой основной формы читатель – после всего того, что сказано мною выше о подобных мифах – будет в состоянии вывести с легкостью тот вид сказания, который мы находим у Геродота. Что у каннибалов самыми вкусными частями человеческого тела считаются большей частью руки (ладони), ноги (голени) и голова (щеки), об этом мы уже говорили.

Если мы сблизим это сказание с вышеприведённым (об угощении Атрея), то окажется вероятным, что вражда Атрея с Фиестом есть тоже только позднейшее изменение. Не смея видеть прямого указания на дружелюбные отношения в том обстоятельстве, что оба являются братьями, мы тем не менее знаем по крайней мере, что все рассказы о вражде этих братьев встречаются только у трагиков и вообще у позднейших писателей. [787] Если мы устраним этот мотив вражды, то главное различие сказаний об Арпаге и о Фиесте будет состоять, по-видимому, в том, что у Фиеста было двое сыновей, в то время как у Арпага один – «единородный». Это обстоятельство очень важно. Если нам не удастся объяснить это разногласие сказаний влиянием позднейших догадок и изменений, то мы должны будем признать, что мы имеем здесь дело с двумя различными сказаниями, вытекающими, несмотря на кажущееся сходство, из различных источников. Тогда и сделанный выше вывод об отношении Фиеста к Атрею, сделанный на основании сближения этих сказаний, окажется, если не вполне ошибочным, то по крайней мере лишённым достаточной убедительности. Что у Фиеста было двое сыновей, это, по-видимому, подтверждается всеми источниками. Мы узнаем даже их имена (что во всяком случае не лишено значения) из Гигина, у которого сказание передаётся в следующем виде:

«Атрей, сын Пелопа и Ипподамии, желая отомстить брату Фиесту за обиду, помирился с ним (на вид) и пригласил его в своё государство. (Затем) умертвив сыновей его, Тантала и Плисфена, он поднёс их Фиесту в виде пищи. Во время еды Атрей велел принести руки и головы детей. Вследствие этого преступления даже солнце изменило направление своей колесницы. [Значит, всё это происходило во время летнего или зимнего поворота солнца]. Фиест же, узнав о безбожном поступке (брата), бежал»… [788]

Прежде чем приступить к моему объяснению этого сказания, считаю не лишним привести следующее толкование, которое даёт Генрих Дитрих Мюллер в своей «Мифологии греческих племён».

«В борьбе за престол, – говорит он, – Фиест прогоняется Атреем и возвращается затем, как человек, молящий защиты и приюта. Приглашённый на пир, он съедает своего собственного сына, которого ему поднёс Атрей. [Не знаю, на каком основании Мюллер говорит только об одном сыне, когда все наши источники говорят о двух или даже трёх сыновьях]. Причины Атреева поступка Эсхил не указывает. [Это, впрочем, не совсем верно: Эсхил ясно говорит об Эриниях, поющих о прелюбодеянии Фиеста, как о причине его несчастия]. [789] По Эврипиду и другим, Фиест соблазнил жену Атрея и украл у него золоторунного барана. Понятно, что до нас не касаются мотивы Атреева поступка, которые в других источниках ещё больше усложняются: Эсхил ничего о них не знает; кроме того, нам известно, что эти мотивы были чужды ахейским мифам. [Мюллер считает указанные мотивы исключительной принадлежностью эолических мифов]… Но если мы взглянем на миф даже в том виде, в каком он является у Эсхила, то нельзя будет не заметить, что он принял, внешним образом, характер исторического предания. Этот характер мы должны, конечно, устранить. Тогда ничего не останется, кроме только следующего содержания: Атрей зарезал сына Фиеста, а тот съел его [и только?!]. Как в мифе о Ликаоне, так и здесь, являются три личности, хотя и в различных отношениях. Пожирающему Зевсу соответствует, правда, Фиест, а убийце, Ликаону, – Атрей, но оба являются братьями, и Атрей убивает не собственного сына, а сына Фиеста. Последнее изменение отношений должно считаться несомненным последствием того обстоятельства, что миф был окончательно перенесён из области божественной в область чисто человеческую. Сделавшись преданием о царской династии, миф не мог уже говорить о том, что Атрей зарезал своего собственного сына и поднёс его Фиесту. Ибо мыслимо ли было оправдать как-нибудь столь неестественный поступок? В мифе о Тантале это было возможно, ибо пожирающим являлось там божество, хотя и в этом случае из множества форм этого мифа мы ясно видим, что этот поступок казался всё-таки неестественным. Но мог ли Атрей умертвить своего собственного сына, если он желал только наказать брата, или отомстить ему за какую-нибудь обиду? Если же первоначальное предание представляло Атрея убийцей собственного сына, в чем нельзя сомневаться, то, по понятиям позднейших, этим доказывалось только, что в предание вкралась ошибка, которую следовало исправить. Всё прочее вытекало тогда само собою. Члены царского семейства спорят обыкновенно только из-за престола. Атрей и Фиест были братья и имели, следовательно, одинаковое право сесть на престол. Обстоятельство, что они являются братьями, указывает на первоначальное тождество обоих мифических лиц; в мифе о Ликаоне это выразилось сходством названий (, ). Но миф, ставший на историческую почву, ничего об этом не знает, хотя намёк на эту идентичность сохранился даже в именах братьев. Имя , непоколебимый, не дрожащий [от !], точно так же и – от , ср. , буря, указывает на хтоническое божество, производящее зимние бури». [790]

Отсюда мы видим, что, по Мюллеру, наш миф имел некогда следующий вид: Атрей зарезал своего собственного сына и дал его съесть Фиесту. Моё исследование ведёт меня, как читатель увидит, к подобному результату. Тем не менее я должен восставать, однако, против приёмов, которыми Мюллер доказывает свой вывод. В данном случае, впрочем, он довольствуется одним указанием, будто сказание в том виде, как мы его находим у Эсхила, вытекало или должно было вытекать естественным образом из восстановленной им основной формы мифа. Весь этот процесс Мюллер уясняет следующим образом: Атрей накормил Фиеста мясом своего сына; появился (неизвестно откуда?) мотив, будто он это сделал из ненависти к Фиесту. Впоследствии заметили, что нелепо умерщвлять своих собственных детей из ненависти к третьему лицу (как же не заметили этого раньше? И как мог вообще появиться столь нелепый мотив?) Наконец, сочли нужным исправить мнимую ошибку предания, выставляя Атрея убийцей не своего, а Фиестова сына. Итак, по Мюллеру, между различными формами мифа существовала однажды и следующая: из ненависти к Фиесту Атрей убил своего сына и накормил Фиеста мясом его! Мыслимо ли это? Только в одном случае это мыслимо: если Атрей убил своего собственного ребёнка по ошибке, вместо Фиестова ребёнка. Но если мы допустим, что убиение собственного сына Атреем изображалось как следствие ошибки, то нечего было больше заменять его сына Фиестовым. Следовательно, мы должны отсюда заключить, что ещё до появления мотива мести, съеденный ребёнок считался сыном Фиеста. Это подтверждается, по-видимому, известием у Павсания, что какой-то Тантал (имя одного из съеденных сыновей), живший с Клитемнестрой раньше Агамемнона, считался сыном Фиеста или Вротея. [791] Зато о другом из съеденных Фиестом детей, о Плисфене, мы можем заключить из Гигина, что он был, действительно, сыном самого Атрея. У него мы читаем:

«Фиест, воспитав Атреева сына Плисфена как своего собственного ребёнка, послал его к Атрею с поручением убить его. Но Атрей сам убил его (т. е. Плисфена), по ошибке, думая, что это сын Фиеста». [792]

Указанное обстоятельство, что хоть в одном из сказаний Плисфен является сыном не Фиеста, а Атрея, наводит нас на очень простое решение нашего вопроса. Ошибка Мюллера состояла в том, что он не только не обратил внимания на варианты, но даже в Эсхиловом рассказе, которого он придерживался, не заметил, что говорится не об одном ребёнке, а о двух.

Из приведённого выше места Гигина мы видим, что Атрей убил своего сына Плисфена по ошибке. Из того, что мы говорили раньше о мотивированных подобным образом убийствах, явствует, что, по всему вероятию, в сказании говорилось раньше о том, что Атрей съел своего сына Плисфена, или что он принёс его в жертву, т. е. съел его, уделяя известную часть божеству. Точно такой же миф был связан, очевидно, и с именем Фиеста, именно, что он угостил кого-то мясом своего сына Тантала, причём, как мы видели во всех подобных случаях, он сам тоже вкушал этого мяса. Вследствие сходства сказаний Атрей и Фиест стали считаться братьями, чему могли, впрочем, содействовать ещё и другие причины. Оба сказания слились потом в одно. Атрей удержал за собой роль убийцы, за Фиестом же сохранилось предание, что он ел мясо детей. Таким образом, миф принял следующую форму: Атрей убил Плисфена и Тантала, Фиест же ел их мясо. Но Тантал представлялся сыном Фиеста уже первоначально: естественно, что и Плисфен стал со временем считаться сыном его же. [793]

Можно, однако, спрашивать ещё, вследствие каких причин сохранил характер каннибала один только Фиест, и вследствие чего нет вариантов, в которых бы роль Фиеста заменялась Атреем. Не состояла ли причина этого явления в различии сказаний, связанных с этими двумя именами? Мне кажется, что причина кроется в самом имени Фиеста, , вм. --, что означает, по-моему, «жертвоед». Вследствие этого он и мог быть смешиваем, как мы видели, с Вротеем, , что означает «пожиратель». [794]

Таким образом оказывается, что все четыре мифа: о варке Пелопа, об Атрее и Фиесте (первоначально каждый отдельно) и об Арпаге вытекают из одной и той же основной формы, которую мы можем восстановить теперь с большей смелостью: герой угощает какое-то божество мясом своего единственного сына. Божеству достаются при этом руки, ноги (и голова), он же сам довольствуется остальным телом.

§ 32. Заключение. Ликаон

Из повторения почти одних и тех же рассказов о пожирании детей в столь значительном количестве рассмотренных нами мифов явствует уже само по себе, что это явление не может считаться делом случайности, и что бытовая сторона мифов должна была соответствовать когда-либо фактическим данным той среды, в которой они появились. Если бы это множество мифов оказалось подведённым лишь впоследствии под такую каннибальскую форму, то эта последняя была бы для нас лишена своего значения, т. е. той доказательной силы, которую мы ей приписываем, видя в ней положительное свидетельство о первобытной грубости нравов. Но на самом-то деле наше исследование убеждает нас, что эти рассказы о каннибализме составляли во всех рассмотренных мифах самую первоначальную форму, которую приходилось иногда с трудом восстанавливать: до того она успела подвергнуться смягчающим изменениям в дошедших до нас вариантах. Все же эти изменения были делаемы под влиянием изменений обычая и, сообразно с постепенным смягчением нравов, мифы мало-помалу лишались своей грубой формы. Отсюда делается неизбежным заключение о реальности значения бытовых сторон в мифах. Кроме того, в предыдущей главе мы видели, что существуют и другие данные, ведущие нас другим путём к тому же заключению о первобытной грубости нравов и, в особенности, о существовании каннибализма. Наконец, относительно этого последнего мы были в состоянии указать даже на одно историческое свидетельство, что греки если не ели человеческого мяса, то пили по крайней мере, при известных случаях, человеческую кровь.

Миф о Ликаоне, рассмотрением которого мы теперь займёмся, представляет в сущности те же данные о каннибализме, то есть о пожирании детей. Так как содержание его более или менее известно, то мы могли бы вовсе не останавливаться на нём, довольствуясь выше разобранными подобными сказаниями. Если, однако, несмотря на некоторые, довольно затруднительные, стороны мифа о Ликаоне, я намерен остановиться на нём с некоторой обстоятельностью, то это я делаю потому, что усматриваю в нём ещё особенного рода подтверждение моих выводов. Ввиду приложенного мною выше старания отстоять правильность этих последних, читатель найдёт извинительным, что я считаю нужным указать на то обстоятельство, почему именно сказания о Ликаоне представляются мне особенно важным доказательством правильности моего взгляда на мифы и моих приёмов, приложение которых я считаю делом необходимым, если мы желаем достичь правильных результатов при исследовании мифов.

Если для объяснения известного ряда фактов мы придумаем не вполне верную гипотезу, то окажется, что эта последняя, несмотря на кажущуюся приложимость её к большому количеству фактов, находится, однако, в противоречии с некоторыми, хотя бы и не многими из них. Это происходит, очевидно, оттого, что в них особенно резко проявляется неразгаданный нами закон, в то время как прочие факты являются более индифферентными и могут объясняться различным образом, без заметных натяжек. Немногие не объяснённые факты являются, таким образом, исключением из мнимого правила. Если же мы найдём наконец верное объяснение, то есть если мы придумаем или новую гипотезу, или, что чаще всего бывает, если мы видоизменим только прежнюю, не вполне точную, то, естественно, критерием правильности новой гипотезы будут считаться не те факты, которые можно было объяснить с некоторым вероятием и посредством других предположений, а именно эти мнимые «исключения из общего правила». Вот, по-моему, настоящий, научный смысл поговорки, что «правило подтверждается исключениями». К сожалению, многие филологи понимают эти слова так, как будто в доказательство правильности известного мнения, стоит только указать на несогласие предполагаемого закона с некоторыми фактами, принадлежащими к кругу объясняемых данных. [795]

В области мифологии такого рода исключение представляют в особенности предания, связанные с именем Ликаона и с культом Зевса Ликейского. Вопросом о значении этих преданий занимались все более или менее известные мифологи; многие из них считали нужным высказаться хоть мимоходом. Мы можем указать здесь на имена Крейцера, Отфрида Мюллера, Гартунга, Преллера, Генриха Дитриха Мюллера и множества других. Особенное старание объяснить мифы о Ликаоне и Зевсе Ликейском было приложено Г. Д. Мюллером. [796]

Не вдаваясь в критику остроумного и во многих отношениях образцового исследования Г. Д. Мюллера, я укажу только на главнейшие его результаты. В сказаниях о Ликаоне говорится о том, что Ликаон был превращён в волка за то, что хотел угостить Зевса мясом ребёнка. Почти все сказания выставляют соучастниками в этом преступлении пятьдесят сыновей Ликаона, которых Зевс убивает за это молнией. Оставляя многие черты сказаний без внимания, Мюллер сводит их все к простой форме: Зевс превращается в волка и пожирает своего сына. Волк (das Wolfssymbol) означает неплодородную часть года, другими словами, он служит «символом» самого жаркого времени. [797] Числом пятидесяти сыновей Ликаона «выражаются символически» (werden symbolisirt) пятьдесят каникулярных дней. [798] Таким образом, миф о Ликаоне имеет следующий смысл: «До наступления летней жары Зевс пребывает олимпийским, небесным божеством, благотворная деятельность которого проявляется в дарах плодородного времени года. Но когда эта благотворная деятельность прекратится, когда летняя жара высушит поля и уничтожит растительность, он превращается в злотворное, обжорливое и кровожадное, как волк, существо, губящее всё то, что раньше было произведено им же самим. Вследствие этой двойственности своего характера Зевс распадается в мифическом представлении на две личности [Зевса Ликейского и Ликаона] и т. д.» [799] Во всяком случае, читатель видит уже из этого, как много остроумных догадок можно доказать, лишь бы только уметь обращаться с «символами». Жаль только, что подобными приёмами можно доказать и совершенно противоположные вещи (exempla docent)!

Но взглянем ещё на новейшее исследование того же предмета, на сочинение В. Юргиевича, посвящённое исключительно объяснению названия и значения Зевса Ликейского. [800] Автор, по-видимому, занимался этим вопросом серьёзно. Он познакомился с результатами исследований своих предшественников в очевидном намерении покончить с этим вопросом, занимавшим учёных столь продолжительное время. И что же оказывается? Все прежние теории о значении Зевса Ликейского – ошибочны. Один только Г. Д. Мюллер «приблизился к истине», приписывая Зевсу хтоническое значение. К этому результату сводится, в сущности, и исследование самого Юргиевича. Название Зевса, «Ликейский», образовано от слова , волк; волк упоминается также и в сказаниях, связанных с его культом. В некоторых данных египетской, германской и других мифологий находятся указания на некоторую связь волка с царством мрака и смерти. Волк упоминается также и в некоторых других греческих сказаниях и послужил даже для образования многих мифических имён; во всех этих случаях тоже можно проследить некоторую связь с чем-то хтоническим. Следовательно, волк есть символ хтонический и, следовательно, Зевс Ликейский был первоначально хтоническое божество, в то время как, напротив, Г. Д. Мюллер полагает, что он получил это значение лишь впоследствии. Лучшим доказательством хтонической природы Зевса выставляется то обстоятельство, что в сказании он убивает всех сыновей Ликаона за исключением только Никтима, т. е. «Ночного». Что по другим сказаниям он пожирает этого Никтима и что вследствие этого можно было бы подобным образом заключить, что он бог солнца, поглощающий мрак, – на это Юргиевич не обратил внимания. Зато он указывает, что Лик, т. е. «Волк», напоминающий своим именем Зевса Ликейского и Ликаона, был сын Посейдона и нимфы Келэны, то есть «Чёрной», напоминающей название «Ночного». [801] Что и тут можно, пожалуй, подумать, что под сыном океана и ночи следует понимать солнце, – это тоже оставлено без внимания.

Наконец, считаю не лишним указать ещё, как на новейшее объяснение значения Ликейского Зевса, на то, что о нём говорит Ган в своих «Мифологических этюдах». Он видит в нём солнечное божество, на том простом основании, что, «все известия о нём указывают на солнечное божество». Особенно важно, что в сказании упоминается волк, «символ света», и что, по народному преданию, всякий, «вступивший в святилище его, должен был бежать, чтобы не быть принесённым в жертву, причём его называли оленем». Олень же, по Гану, есть символ солнца, – Sonnenhirsch. [802]

Из этих указаний, я полагаю, достаточно явствует, что сказания о Зевсе Ликейском и Ликаоне должны всё ещё считаться необъяснёнными, другими словами, что они всё ещё составляют нечто вроде «исключения».

Теперь приступим к объяснению этих сказаний, пользуясь указанными мною приёмами, то есть всмотримся преимущественно в бытовые стороны сказаний и постараемся объяснить их без «символов», без этого волшебного прута, при помощи которого можно, даже не прилагая ни малейшего труда, доказать и вывести из всякого мифа всё, что угодно.

Сказание о Ликаоне можно считать распространённым в Греции уже в довольно древние времена. Платон упоминает о нём мимоходом как о чём-то известном. [803] Аполлодор впервые передаёт его в целости.

«Сыном Пеласга и дочери Океана, Меливии, или, как утверждают другие, нимфы Киллины, был Ликаон, который, царствуя над аркадийцами, имел от многих жён пятьдесят сыновей [следует перечень имён]. Эти последние превзошли всех людей своею надменностью и безбожием. [Однажды] Зевс, желая сам убедиться в их безбожии, приходит к ним, приняв вид нищего [или простого работника]. Они пригласили его покушать и, зарезав одного из детей туземцев, и смешавши внутренности его с мясом жертвы, подали их на стол по совету старшего брата, Мэнала. Но Зевс опрокинул стол [трапезу] [на том месте], где теперь [находится] местность, называемая Трапезунтом. Ликаона же и его сыновей убил всех молнией, кроме самого младшего, Никтима; ибо Земля [Гея], поднявши руки и ухватившись за десницу Зевса, усмирила гнев его. Во время царствования Никтима был Девкалионов потоп. О нём говорят некоторые, что он был последствием безбожия сыновей Ликаона». [804]

Из этого рассказа я устранил перечень сыновей Ликаона, потому что имена их отчасти придуманы, очевидно, для обозначения их дикого нрава, отчасти же оказываются заимствованными от названий городов и деревень аркадских. [805] Остались только Мэнал и Никтим. Мэнала, то есть, «Бешеного», мы сейчас же можем устранить из сказания, так как очевидно, что он попал сюда только впоследствии, именно вследствие аналогии со сказаниями вакхического культа. На вопрос, откуда же Ликаонидам пришло в голову выказать своё «безбожие» посредством преступления, напоминающего так сильно поступки вакхических менад, учёная комбинация могла ответить только тем, что зачинщик всего преступления назывался Мэналом. Это казалось вполне достаточным объяснением. Аполлодор пользовался, конечно, не простой народной формой предания, а передал сказание, очевидно, по какому-нибудь очень даже учёному источнику.

Обратимся теперь к имени уцелевшего сына, к Никтиму. В других вариантах того же сказания Ликаон закалывает одного из своих собственных сыновей, все же прочие убиваются молнией без исключения. В некоторых из этих вариантов зарезанным сыном Ликаона является Никтим. Ниже мы убедимся, что более первобытная форма была та, по которой Ликаон принёс в жертву своего собственного ребёнка, и по которой все прочие сыновья Ликаона были убиты молнией. Но понятно, что, лишь только Ликаон стал считаться древнейшим царём страны, то полное истребление его рода было немыслимо. Поэтому в ночь того же самого дня, когда были убиты все сыновья Ликаона, родился ещё один сын, названный вследствие этого Никтимом, то есть «Ночным». И действительно, у Аполлодора Никтим является «самым младшим». Следует полагать, что прототипом подобных рассказов послужил народный взгляд на зарождение новолуния, которое могло считаться произошедшим только ночью, именно в ту ночь, когда уже все прочие луны исчезли, начиная с самых больших (полнолуния) до самых маленьких. [806] Впоследствии рассказ об уцелевшем Никтиме мог быть вставлен во всякое сказание об истреблении целого рода известного героя. Спрашивается только, вследствие чего Никтим представлялся иногда принесённым в жертву. Но это очень просто объясняется существованием прежней формы сказания рядом с изменённой:

1) Один сын Ликаона, вероятно, младший, был принесён в жертву, все же прочие были убиты молнией.

2) Все сыновья Ликаона были убиты молнией, за исключением самого младшего из них, Никтима. Следовательно:

3) Младший сын Ликаона, принесённый в жертву, назывался Никтимом.

Относительно числа сыновей, пятидесяти, я должен заметить, что для нас оно не имеет никакого определённого значения. Все мифологи согласны, правда, что под пятьюдесятью собаками, растерзавшими «солнечное существо», т. е. Актеона, следует понимать столько же каникулярных дней. [807] Мы уже заметили, что подобным образом Г. Д. Мюллер усматривает в пятидесяти сыновьях Ликаона пятьдесят каникулярных дней. Но известно, что число пятьдесят появляется всякий раз, когда речь идёт о большом количестве сыновей или дочерей какого бы то ни было героя, царя или бога. Вообще, числа 50 и 2x50 встречаются в греческих сказаниях беспрерывно. Откуда оно взялось, что послужило первоначальной аналогией для предпочтения этого числа пред другими, – это, мне кажется, до нас здесь не касается.

Прежде чем приступим к сравнению Аполлодорова рассказа с другими вариантами, постараемся объяснить ещё одну очень странную черту его: «Земля – или Гея, – поднявши руки и ухватившись за десницу Зевса, усмирила гнев его». Что это значит? И каким образом попала в этот рассказ Гея? По какой причине заступается за Никтима Гея, о которой ничего раньше не говорилось, и которая, к тому же, не находится в родстве ни с самим Никтимом, ни даже с Зевсом (ибо напирать здесь на генеалогию Гесиодовой теогонии было бы нелепо)? Очевидно, что в Аполлодоровой форме сказания этот эпизод находится в чрезвычайно слабой связи с прочим рассказом. В более тесной, по крайней мере более рациональной связи он находится в одном варианте, на который считаю нужным указать, несмотря на то, что мы его заимствуем из очень позднего источника. В комментарии Цеция к Ликофроновой «Кассандре» сказание о Ликаоне передаётся двояким образом: сперва почти совершенно одинаково с Аполлодором, потом в изменённом виде. Ликаон закалывает одного из своих сыновей, Никтима. Сам он превращается за это вместе с одной частью сыновей в волков; остальных сыновей Зевс убивает ударом молнии. После этого говорится, что Зевс «продолжал разить молниями страну аркадскую до тех пор, пока Земля не подняла рук и не укротила его гнев, ухватившись за десницу его; вследствие этого говорят, что перемирие впервые было заключено в Аркадии». [808] Этим вполне объясняется вмешательство Земли: Зевс разил её беспрерывно ударами своей молнии. Очевидно, что тут мы имеем пред собой остаток старинного рассказа о потопе, о дожде, сопровождавшемся, конечно, грозой, – словом, о том же Девкалионовом потопе, который, как говорит сам Аполлодор, был приводим некоторыми в связь с «безбожным» поступком Ликаона. Но если речь шла, действительно, о потопе, то не может подлежать ни малейшему сомнению, что означали «поднятые руки Земли, ухватившиеся за десницу Зевса». Под дугой, образованной таким образом руками земли, понималась – конечно, не в переносном, «символическом», а в буквальном смысле – радуга, которая и в еврейском сказании является знаком примирения, «Знамением Завета». [809]

Таким образом оказывается, что у Аполлодора, как и в некоторых других источниках, сказание о поступке Ликаона находится в смешении с каким-то сказанием о потопе. Мы можем смело утверждать, что эти сказания существовали прежде отдельно. Лишь впоследствии, когда мог быть поставлен не простой вопрос: чем был вызван потоп, а вопрос более этического характера – вследствие какого преступления Зевс наказал аркадийцев потопом, – тогда причиной его мог считаться поступок Ликаона. Этот поступок должен был даже считаться причиной столь жестокого наказания, во-первых, потому, что он казался впоследствии самым ужасным преступлением, и, во-вторых, потому, что в сказании о Ликаоне убийство сыновей посредством ударов молнии сильно напоминало существенные черты самого сказания о потопе. На основании этих соображений я считаю несомненным, что рассказ о вмешательстве Геи не принадлежал первоначально к занимающему нас сказанию о Ликаоне; поэтому я оставляю его в стороне.

Теперь из Аполлодорова рассказа мы можем восстановить следующую, более первоначальную, форму сказания:

Ликаон хотел угостить Ликейского Зевса мясом ребёнка одного из туземцев, смешанным с мясом обыкновенной жертвы; но Зевс опрокинул стол (трапезу), что дало имя городу Трапезунту, и убил молнией Ликаона и всех сыновей его, участвовавших в этом преступлении.

Из этого мы уже теперь можем вывести следующее заключение, особенно ввиду других указаний, подтверждающих наш вывод. В культе «Волчьего» Зевса существовал некогда обычай угощать его, как волка, человеческим мясом. Так как угощающие должны были и сами вкушать этого мяса, то оно было смешиваемо с мясом обыкновенных жертвенных животных. Последний обычай появился, должно быть, в те времена, когда каннибализм давно уже вышел из употребления, и когда, с одной стороны, трудно было доставить для жертвоприношения достаточное количество человеческого мяса, а с другой, пожирание последнего стало считаться делом предосудительным. В смешении с мясом другой жертвы эта пища казалась менее отвратительной. Что в жертву Зевсу Ликейскому приносился человек, это мы узнаем из Порфирия: «До сих пор, – говорит он, – не только в Аркадии, во время празднества Ликейского, да ещё в Карфагене, в жертвоприношении Крону, жертвуют все вместе человека; но ежегодно проливают кровь», и т. д. [810] Лучшим доказательством справедливости этого известия служат слова Павсания: «Зевсу Ликейскому совершают жертвоприношение в тайне; но мне было неприятно расспрашивать об этом жертвоприношении, пускай оно остаётся, каким оно было с самого начала и каким осталось до сих пор». [811] Относительно аркадского жертвоприношения Зевсу Ликейскому Платон знает народное поверие, «что всякий, кто вкусит человеческих внутренностей, смешанных с внутренностями других жертв, должен непременно превратиться в волка». [812] Наконец, из следующего места Плиния мы видим, что приносимый в жертву человек был ребёнок. Удивляясь легковерию греков, он продолжает: «Так, например, Агрион, автор сочинения “О победителях на Олимпийских играх”, рассказывает, что Димэнет из Паррасии во время жертвоприношения, в котором тогда ещё аркадийцы жертвовали Зевсу Ликейскому человека, вкусил будто внутренностей принесённого в жертву мальчика и превратился в волка». [813] Сам Плиний сомневается, конечно, не в том, что в жертву был приносим ребёнок, а в возможности того, чтобы человек превратился в волка. [814] Таким образом, вот и настоящая причина имени Ликаона (ср. глагол ) и его наказания: он ел человеческое мясо.

Но на этом мы не можем остановиться. Как уже замечено, в сказании Зевс является карающим за поедание человеческого мяса. Следовательно, и в культе, должно быть, этот обряд считался когда-нибудь установленным в память устранения прежнего каннибализма; со временем он мог принять вид простого воспоминания о поступке Ликаона. Мы не имеем прямого свидетельства, что к числу обрядов этого культа принадлежало опрокидывание жертвенного стола. Но мы смело можем об этом заключить из самого сказания, особенно ввиду того обстоятельства, что в культе Аполлона в Беотии, действительно, существовал подобный обряд. В один, построенный, собственно, для этого, дом вводили с зажжённым факелом ребёнка, затем зажигали весь дом и спасались сами, «опрокинув стол». [815]

Остаётся ещё непонятным, вследствие чего упоминались в сказании сыновья Ликаона; затем странно также, что у Аполлодора Ликаон, так же точно, как и его сыновья, убивается молнией, в то время, как по другим вариантам он является превращённым в волка. Последний вопрос имеет для нас особенно важное значение.

Выше мы старались доказать, что волк находился некогда в большом почёте у греков, по той причине, что связанные с ним понятия напоминали свирепость и другие проявления древнейшего варварства между людьми, считавшиеся некогда делами похвальными. Кроме того, мы знаем, что понятие о каннибализме было впоследствии столь тесно связано с понятием о волке, что человек, поедающий человеческое мясо, представлялся как бы превращающимся временно в волка. Это явствует из греческих сказаний о ликантропии, т. е. оборотничестве. Такие же сказания существуют, впрочем, и у всех других народов. Греческому (волк-человек) соответствует немецкий Werwolf (человек-волк), латинскому versipellis [816] – русский оборотень. Особенно поучительны те сказания, в которых говорится о том, как обыкновенный человек, опоясавшись поясом такого оборотня, ощущает в ту же минуту свирепый голод и непреодолимую страсть растерзать всё, что бы ни попало ему под руки. [817] Мне кажется несомненным, что причиной появления подобных сказаний были отдельные случаи каннибализма в те времена, когда последний перестал существовать как общепринятый обычай и появлялся лишь в исключительных случаях. [818] Итак, с одной стороны, ввиду тесной связи каннибализма с народным представлением о волке и, с другой, ввиду почёта, в котором это животное находилось у греков, подобно тому, как лев у народов востока, спрашивается, вследствие каких же причин Ликаон является у Аполлодора убитым молнией, в то время как высокое значение его как древнейшего царя страны, в совокупности с его каннибализмом, заставляет ожидать именно превращения в волка, на которого, по-видимому, указывает даже самое имя его. Правда, что в других вариантах сказания он, действительно, превращается в волка. Но это превращение могло появиться, пожалуй, и впоследствии, взамен убийства молнией? Если так, если превращение в волка не было уже первоначально связано с каннибализмом Ликаона, то не только производство имени последнего от волка, но даже и приписываемый ему нами каннибализм станет делом сомнительным. Тогда, пожалуй, можно будет допустить то, против чего я особенно восстаю, именно, что волк появился в сказании только впоследствии, как «символ» чего-то, мне вовсе неизвестного, и что со временем, вследствие затемнения основного значения «волчьего символа», в сказание были внесены и некоторые каннибальские черты; – словом, все главные результаты моего исследования окажутся шаткими, ибо тогда представится вероятным, что не бытовые стороны играли в сказании главную роль, а другие, вовсе не отгаданные мною моменты. Посмотрим, насколько сравнение всех дошедших до нас вариантов сказания поможет нам выйти из этого затруднения.

В одном месте «Превращений» Овидия сам Зевс рассказывает, как он, обходя всю землю с намерением испытать людей, пришёл однажды и в Аркадию, к горе Ликейской, и вступил в дом обитавшего вблизи царя Ликаона. Когда народ, узнавши в нём божество, стал к нему молиться, тогда неверующий Ликаон «издевался над молитвами народа» и решился, наконец, подвергнуть божественность его следующего рода испытанию. Вот как Зевс продолжает свой рассказ:

«Ликаон собирается погубить меня нечаянною смертью. Этот способ испытания подобает ему. Да ещё, не довольствуясь этим, он ножом разрезает горло у одного заложника из молосского народа. Потом полумёртвые члены он отчасти варит в кипятке, частью же жарит на подложенном огне. Но как только он их поставил на стол, я карающим огнём разрушил его дом над ним же и над его достойными пенатами. В испуге он сам убежал». [819] Дальше Зевс рассказывает, как Ликаон был превращён в волка. После этого рассказа боги решаются погубить весь род человеческий. Интересно, что Зевс намеревается сначала исполнить это посредством ударов молнии, но, побоявшись, чтобы не загорелись эфир и ось земная, предпочитает ниспослать на землю потоп. [820]

Тут мы замечаем, что, подобно как и почти во всех прочих вариантах, в волка превращается только Ликаон: сыновья не упоминаются, но зато говорится о сожжении дома молнией. Замечательно также, что у Овидия жертвой является не сын одного из туземцев, а заложник из чужой страны. Если бы в источнике Овидия говорилось о сыне туземца, то Овидий, наверно, воспользовался бы этою чертой: Ликаон, издевавшийся над легковерием своих подданных, мог зарезать одного из их сыновей, уверяя их, что бог оживит ребёнка, если он действительно настоящий бог. Должно быть, в источнике Овидия, как и в некоторых из дошедших до нас вариантов, зарезанным ребёнком был сын самого Ликаона, что в рассказе Овидия, очевидно, не давало бы никакого смысла. Так, например, у Климента Александрийского мы читаем: «Сам Зевс участвовал при человеческой трапезе у эфиопов, и при бесчеловечной и преступной, когда он был угощаем аркадийцем Ликаоном. Против своей воли он наелся (тогда) человеческого мяса. Ибо этот бог не знал, что угощавший его хозяин, аркадиец Ликаон, зарезал собственного сына, которого звали Никтимом, и предложил его Зевсу, сваривши его». [821] Что Климент был, действительно, вправе указывать в этом виде на сказание о Ликаоне, как на упрёк греческой религии, это мы видим из Нонна, восторженного почитателя последней; ибо он прямо говорит, как Ликаон, зарезав своего сына Никтима, подал его несведущему Зевсу. [822] В других вариантах зарезанный ребёнок (ни один источник не говорит о взрослом человеке) является если не сыном, то по крайней мере внуком Ликаона, Аркадом.

Из всех этих данных, не говоря уже о том, что во всех подобных сказаниях принесённый в жертву ребёнок является сыном приносителя жертвы, мы смело можем заключить по крайней мере одно: что принесённый в жертву ребёнок был сын самого Ликаона. Этим вполне объясняется всё разногласие вариантов относительно зарезанного и съеденного ребёнка. Ликаон принёс в жертву своего сына, значит: отец ел сам мясо своего сына и угощал им божество. Вследствие чего этот сын получил название Никтима, мы говорили выше. Но в культе приносился в жертву просто аркадский мальчик. Кроме того, сказание приняло характер, будто Ликаон совершил это «преступление» вследствие своего безбожия, вследствие неуважения к Зевсу. Умерщвление своего собственного сына должно было считаться крайней нелепостью, и поэтому в сказании сын Ликаона был заменён просто аркадским ребёнком. Но, как мы уже заметили, первоначально говорилось в сказании, должно быть, о том, что отец ел мясо своего собственного сына. Впоследствии же Ликаон даже вовсе не изображался поедающим человеческое мясо: он накормил им только Зевса. Каким образом можно было привести всё это в согласие, не упуская из виду подтверждаемого фактическим обычаем рассказа об убийстве аркадского ребёнка? Тогда появился рассказ, как мы его находим у Гигина: Ликаон зарезал ребёнка, прижитого самим Зевсом, и называвшегося Аркадом, т. е. аркадийцем. Таким образом, отец должен был бы действительно есть своего собственного сына. Но для того, чтобы ребёнок мог в то же время называться «аркадийцем», он является произошедшим от сожития Зевса с дочерью самого Ликаона. Аркад приходится поэтому внуком его. Вдобавок мы ещё узнаем (из другого источника), что Аркад был впоследствии вновь оживлён самим Зевсом.

Теперь, опять-таки не пользуясь аналогией других, рассмотренных нами сказаний, мы можем сделать и дальнейшее заключение, что в первоначальной форме сказания говорилось о поедании мяса ребёнка. Мы видели, что во всех вариантах действительный или по крайней мере замышляемый каннибализм составляет существенную часть содержания. Мы видели даже, что появление некоторых вариантов объяснимо только тогда, когда первоначально говорилось о съедении отцом своего собственного сына. Следовательно, на этом вопросе нам нечего больше останавливаться. Желательно только узнать, находился ли этот каннибализм уже первоначально в связи с превращением в волка. [823]

У Павсания, который, как известно, черпал свои сведения большей частью из уст самого народа, мы читаем: «Ликаон поднёс на алтарь Ликейского Зевса человеческое дитя, принёс его в жертву и сделал над алтарём возлияние его кровью; и говорят, что он сейчас же, при жертвоприношении, из человека сделался волком. Этому преданию я верю: оно издревле рассказывается аркадийцами и не лишено вероятия». [824] Дальше он передаёт следующее, чему, впрочем, сам не верит: «Утверждают, что и после Ликаона, всякий раз при жертвоприношении Ликейскому Зевсу, кто-нибудь превращался из человека в волка, но не на всю жизнь. Когда человек, превратившийся в волка, удержится от человеческого мяса, то [говорят] он на десятом году превратится опять из волка в человека; если же он его вкусит, то останется животным навсегда». [825] В ином месте он рассказывает историю, которую мы передали выше по Плинию, о Дамархе (у Плиния он называется Димэнетом) из Паррасии, превратившемся в волка во время жертвоприношения Зевсу Ликейскому, и получившем потом прежний вид, по истечении девяти лет. [826] И тут он замечает, что этот рассказ кажется ему невероятным. Но он, наверное, поверил бы, если бы познакомился ближе с культом Зевса Ликейского, чего он, как мы видели, избегал, и если бы он узнал, что в сущности понималось под этим превращением. По всему вероятию, в культе, во время жертвоприношения, один из присутствовавших должен был наряжаться волком. По крайней мере, у Плиния мы находим известие из аркадских источников, относящееся, по-видимому, к культу Зевса Ликейского, о том, как в Аркадии один мужчина, выбранный посредством жребия, должен был раздеться у берега какого-то пруда, переплыть на другую сторону и жить с волками, превратившись сам в волка, в продолжение девяти лет. Если он во всё это время воздержался от человеческого мяса, то переплывал обратно и превращался опять в человека, или, как утверждали некоторые, надевал прежнюю одежду. [827] Из всего этого мы можем заключить, что в культе Зевса Ликейского происходило что-нибудь такое, чем поддерживалось поверье о превращении человека в волка. Таким образом, из совпадения обрядов культа со сказанием о превращении Ликаона в волка явствует, что это превращение не может считаться позднейшей выдумкой, и что оно играло, должно быть, с древнейших времён замечательную роль в сказании. На самом деле, кроме Аполлодора, все древние источники говорят о превращении Ликаона. [828]

Но всё ещё мы не решили вопроса: откуда в сказании появились сыновья Ликаона?

В некоторых вариантах, как мы видели, наказанию подвергается один только Ликаон, в других же он наказывается, хотя иногда и различным образом, вместе со своими сыновьями, участвовавшими будто в его преступлении. Так как очевидно, что род наказания обусловливается всюду только умерщвлением (принесением в жертву или съедением) ребёнка, невзирая на то, кто был этот ребёнок, то, довольствуясь относительно последнего вопроса сделанным выше выводом, мы можем рассматривать и сличать варианты по отношению к числу наказанных лиц и к роду наказания, не обращая больше внимания на личность ребёнка, послужившего причиной наказания. Таким образом, все варианты сводятся к следующим четырём категориям:

1) Ликаон один превращается в волка, а его сыновья убиваются молнией (Гигин);

2) Ликаон и все сыновья убиваются молнией (Аполлодор и др.);

3) Ликаон и часть сыновей превращаются в волков, прочие сыновья убиваются молнией (Цеций); [829]

4) Ликаон один превращается в волка, о сыновьях ничего не упоминается (Овидий, Павсаний).

Третий вариант есть, очевидно, комбинация второго, по которому все были убиты молнией, с не дошедшим до нас вариантом, по которому все были превращены в волков. Таким образом, мы имеем дело со следующими четырьмя вариантами:

1) Превращение Ликаона – убийство сыновей;

2) Превращение Ликаона вместе с сыновьями;

3) Убийство Ликаона вместе с сыновьями;

4) Превращение Ликаона.

Все эти четыре формы сказания являются в столь тесной связи друг с другом, что могут быть объясняемы только как варианты одного и того же сказания. Спрашивается: какова была форма сказания, из которой вытекали все эти различные редакции?

Прежде всего, очевидно, что три последних варианта могут считаться просто видоизменениями первого. Если от удара молнии, опрокинувшей стол, уцелел сам Ликаон, то казалось непонятным, как эта же молния могла убить всех пятьдесят сыновей Ликаона. Кроме того, казалось странным, что за одно и то же преступление последовало различное наказание. Поэтому в варианте № 2 все являются превращёнными в волков. Это изменение оправдывалось, по всему вероятию, соображением, что в сказание вкралась ошибка следующим образом: в сказании – так думал автор второго варианта – говорилось, должно быть, о разрушении Ликаонова дома () посредством молнии, но впоследствии стали понимать это так, будто молнией было истреблено всё его семейство ( означает также род и семейство). № 3 появился тогда, когда превращение человека в волка стало считаться делом невозможным. Мы видели, что впоследствии даже легковерный Павсаний не верил тому, что обыкновенные люди могли превращаться в волков. [830] Наконец, № 4 (у Овидия и Павсания) можно очень просто объяснить тем, что относительно участи сыновей сказания расходились, в то время как превращение Ликаона в волка повторялось почти во всех вариантах. Овидий в своих «Превращениях» мог говорить с большей достоверностью только о превращении Ликаона; о сыновьях ему нечего было упоминать. Ему последовали некоторые позднейшие римские источники. Павсаний же, черпавший из уст народа, мог слышать только о превращении Ликаона и убийстве сыновей, или о превращении Ликаона вместе с сыновьями. Поэтому он считал несомненным («этому я верю») по крайней мере одно: что Ликаон был превращён в волка; о сыновьях же он ничего не упоминает, не желая вообще останавливаться на этом предмете, что видно, между прочим, и из сжатой формы его рассказа; ибо не может подлежать сомнению, что уже в древности весь культ Зевса Ликейского и связанные с ним предания многими считались тёмным пятном в греческой религии.

Теперь предстоит ответить на главный вопрос: откуда появилась та форма сказания, которую представляет № 1? Если она, как мы предположили, считалась впоследствии нелепой, так что появились взамен неё новые варианты, то вследствие каких причин могла она сама появиться?

На это, по-моему, мыслим только один ответ: первоначально содержание сказания было следующее:

A. Ликаон пожрал всех своих сыновей.

В этом заключалась причина, почему он считался волком или являлся превращённым в волка. Это сказание о каннибализме Ликаона приняло сначала вид, что Ликаон принёс всех своих сыновей в жертву божеству страны, Ликейскому Зевсу, чем, конечно, не исключался и его собственный каннибализм. Другими словами, сказание приняло форму:

Б. Ликейский Зевс пожрал всех детей Ликаона.

Но так как впоследствии в культе жертвовали Зевсу только одного ребёнка, то естественным образом появилась форма:

B. Зевс пожрал только одного ребёнка Ликаона.

Рядом с этим продолжала некоторое время существовать, конечно, и первоначальная форма. Но так как, однако, фактически съеденным мог считаться только один ребёнок, то пожирание прочих было понимаемо в переносном смысле: Зевс убил их молнией. Таким образом появился вариант:

Г. Зевс пожрал одного ребёнка Ликаона, прочих убил молнией.

Во всех этих вариантах, следует заметить, Ликаон являлся, конечно, по-прежнему превращённым в волка. Со временем превращение в волка стало пониматься как наказание за совершенное преступление. Но чем могло быть вызвано убийство сыновей? Самым естественным ответом являлось предположение, что сыновья участвовали в преступлении отца. Вот причина появления древнейшего из дошедших до нас вариантов, № 1 (в котором причиной наказания подразумевается каннибализм).

Итак, первоначальной формой сказания о Ликаоне был простой рассказ: Ликаон съел когда-то всех своих детей ( – дитя, сын, дочь). По всему вероятию, это понималось так, что он съел их всех вместе, за один раз, чем, конечно, не исключалась возможность, что впоследствии он прижил новых детей.

На основании этой, по всему вероятию, первоначальной формы сказания о Ликаоне мы можем, с некоторым вероятием, высказать догадку, что имя Ликаона означало первоначально божество солнца. С появлением солнца исчезают звезды, дети его, значит солнце пожирает своих детей. Другого подобного явления в природе, которое могло бы облекаться в эту форму без «символических» натяжек, я не знаю. Поэтому я считаю вероятным, что аркадийцы поклонялись первоначально солнцу, называя его Ликаоном, то есть, жадным и свирепым, как волк. [831] Подобным образом поклонялись солнцу, вероятно, и все другие племена, но только под иными названиями, так что рядом существовали сродные культы: Лафистия, Омадия, Посейдона, Аполлона, Илия, Зевса и др. Со временем культ Зевса выдвинулся вперёд пред всеми прочими и получил общеэллинское значение: Зевс сделался высшим божеством. Тогда и культ Ликаона в Аркадии уступил место культу Зевса (причём вся разница состояла, быть может, только в том, что Ликаону жертвовали ежегодно многих детей, а Зевсу только одного ребёнка). Но зато Зевс, заступивший место Ликаона, получил название Ликейского, то есть, «волчьего»; Ликаон же превратился в древнейшего царя страны. Все другие доводы о «солнечной природе» Ликаона и Зевса Ликейского на основании «символического значения» волка, оленя и т. д., лишены, по моему мнению, всякого научного основания. Свой собственный вывод о солнечном значении Ликаона я считаю только вероятным.

Но из той же формы сказания о Ликаоне я считаю не только возможным, но даже необходимым сделать заключение, что во время её появления люди были ещё каннибалы, что они ели своих детей. Подобный факт кажется нам столь невероятным, что обыкновенно мы не задумываемся противопоставить ему даже самое нелепое замечание, какое только мыслимо: что в таком случае должен был бы прекратиться род человеческий. Будто из того, что люди ели своих детей, следует, что они должны были есть их всех, не оставляя ни одного ребёнка для различных работ, для услужения, добывания и приготовления пищи и проч.! Ведь из того обстоятельства, что мы питаемся мясом некоторых домашних животных, не вытекает же исчезновение рода этих животных. Напротив, именно вследствие этого мы считаем необходимым заботиться об их размножении. Итак, повторяю: из добытой мною формы сказания следует, что некогда люди ели своих собственных детей. Это я считаю несомненным.

Правильность этого заключения вполне доказывается, по-моему, всеми результатами нашего исследования всех форм сказания о Ликаоне. Новейшие из них оказались простым повторением того, что существовало фактически в обрядах Ликейского культа. Все видоизменения сказания обусловливались данными обычая; везде нам удалось усмотреть только отражение бытовых данных. Нигде мы не нашли ни малейшего указания на переносное, символическое или аллегорическое понимание какой-либо черты сказания. В одном месте, правда, мы нашли вероятным, что под поднятыми руками Геи следует понимать радугу. Но и тут нет ничего символического: радуга представлялась в буквальном смысле рукой или руками земли. Словом, во всём сказании о Ликаоне нет тех магических «символов», при помощи которых единственно было бы мыслимо избегнуть заключения о каннибализме.

Против этого, пожалуй, возразят, что по крайней мере в различных повериях о священной роще Зевса Ликейского встречаются некоторые символы. Входить в эту рощу посторонним запрещалось; женщины не могли в ней рожать; всякий вошедший туда должен был умереть в продолжение года, лишался своей тени, назывался оленем, и должен был бежать, чтобы не быть принесённым в жертву, и т. п. [832] Во всём этом одни видят хтонические, другие – солнечные символы. Но мы знаем, что в известные нам исторические времена народ понимал всё это в буквальном смысле; несмотря даже на отсутствие видимого на то основания, боялись входить в эту рощу. Поэтому нет ни малейшей причины полагать, что первоначально всё это было понимаемо не буквально. Другими словами, я считаю не подлежащим сомнению, что первоначально женщины действительно не могли рожать в этой роще, потому что родившийся ребёнок был бы неминуемо принесён в жертву Ликейскому Зевсу; что, действительно, каждый, кто вступал в рощу, должен был умереть в течение года, то есть он был умерщвляем и лишался тени (мы бы сказали: своей жизни), которая отправлялась в Аид [833] ; наконец, что он, действительно, превращался в оленя, то есть был растерзываем на куски и приносим в жертву. Что растерзание или даже просто принесение в жертву человека казалось народу превращением в оленя, мы знаем из сказаний об Актеоне и о Леархе и можем также заключить из сказания об Ифигении. Как человек, растерзывающий другого, представлялся для «пылкого воображения» народа превращённым в волка, точно так же окровавленные куски растерзанного казались остатками растерзанного оленя. В сущности, конечно, это на вид столь развитое воображение объясняется очень просто отсутствием достаточно развитого сознавания тех признаков, которыми отличается человек от животного.

В подтверждение этого мнения я укажу, наконец, на следующие аналогичные факты из жизни теперешних дикарей.

В Гвинее леопард пользуется таким же почётом, мы можем даже сказать, уважением, каким в древнейшие времена – как я старался доказать раньше [834] – пользовался у греков волк. Того, кому удастся убить леопарда, связывают и ведут к князьям страны, обвиняя его, что он убил одного из равных им князей. Убийца оправдывается тем, что он убил князя чужой страны, князя страны лесов. После этой церемонии князья дарят ему разные подарки, леопарда же украшают княжескими эмблемами, производят в честь его пляски и т. п. [835] В одной местности той же страны живёт семейство, члены которого обладают способностью превращаться в леопардов и побороть в лесу всякого встречного человека. Они должны только остерегаться, чтобы при этом не ранить его, ибо в таком случае они напились бы человеческой крови, вследствие чего остались бы леопардами навсегда. Другие жители этой страны обладают способностью превращаться в крокодилов. Очевидно, что тут символическое толкование немыслимо: всё это понимается ими в буквальном смысле. Нет поэтому основания полагать, что греки когда-либо понимали свои рассказы о превращении в волка иначе. Если нам чрезвычайно трудно вдуматься в столь неразвитое состояние умственных способностей, при котором достаточно сходства некоторых несущественных признаков, чтобы заставить забыть различие между человеком и животным, то это затруднение происходит только от того, что мы приучаемся думать несравненно отчётливее с молодых лет.

Для примера той легкости, с которой неразвитый ум допускает возможность самых для нас невероятных превращений, могу указать ещё на негров, живущих у горы Камерун, близ залива Биафры. Эти негры отличаются замечательным тупоумием. Вследствие множества крокодилов, в этой стране часто случается, что негр, во время плавания в лодке по реке, бывает поглощаем крокодилом. Тогда остальные утверждают, что пожравший человека крокодил не есть настоящий крокодил, а человек, кто-нибудь из врагов поглощённого, знающий язык крокодилов и превратившийся на время в это животное, чтобы умертвить его. Затем они поручают так называемому «крокодилову доктору», тоже знакомому с языком этих крокодилов, разузнать от старшин этих животных, кто убийца человека. После некоторого времени «доктор» указывает на одного или даже на нескольких туземцев, которых сейчас же заставляют выпить какое-то лекарство, если их от этого вырвет, то они невинны, и, следовательно, старшины крокодилов солгали, за что «доктор» обещается наказать их; в противном же случае мнимому убийце отрезают голову. Спрашивается: что заставляет их видеть в крокодиле не крокодила, а человека? Вероятно, они довольствуются соображением, что человек не делал ничего дурного крокодилу, следовательно, не за что было последнему пожирать его. Они сами преданы обычаю кровомщения, который достигает у них неимоверных размеров. Каждое убийство обусловливается, по их понятиям, убийством, предшествовавшим ему. Известно, что у некоторых народов с сильно развитым обычаем кровомщения, считается почти немыслимым, чтобы человек мог помереть естественной смертью: простая смерть приписывается колдовству и мнимого виновника умерщвляют. Вот с какой легкостью эти народы подводят под один закон самые разнородные факты, лишь бы только представлялась возможность хоть очень поверхностного сближения. Очевидно, что говорить в подобных случаях о символах в высшей степени неуместно.

Но нельзя ли допустить на этой ступени развития так называемые «несознательные» или «не сознаваемые символы», которые начинают играть в науке мифологии столь замечательную роль? Против этого я ничего не могу возразить, потому что, несмотря на всё старание, мне до сих пор не удалось уразуметь хоть приблизительно, что следует понимать под этим названием.

Примечания

1

См. Zeitschr. f. Ethnologie , V (1873), стр. 65. Ср. 2 кн. Царств, гл. XXI, ст. 20.

2

F. Liebrecht , Zur Culturgeschichte, там же, стр. 90. Аналогичные примеры представляют некоторые, распространённые в средние века, невероятные рассказы о различных чудовищных народах, между прочим о таких людях, у которых уши были до того огромны, что служили им вместо плаща для прикрытия тела. См., например, Orient und Occident I (1862), стр. 455. Эти рассказы оказываются заимствованными из Индии и сохранившими воспоминания о фактических данных. Действительно, у некоторых народов ещё до сих пор удержался обычай растягивать уши до того, что можно прикрепить их друг к другу на затылке и продевать руку через сделанное в них отверстие. См. Gerland в Zeitschrift fur Volkerpsychologie , V (1867), стр. 266. Насчёт сказаний и чудовищных народах смотри, впрочем, Tylor , Primitive Culture, I (1871), стр. 342–354.

3

Бахофен (J. J. Bachofen), автор почтенного, хотя и не лишённого слабых сторон труда: Das Mutterrecht, eine Untersuchung "uber die Gynaikokratie der alten Welt nach ihrer religi"osen und rechtlichen Natur (1661), единственный, сколько мне известно, учёный, сделавший попытку воспользоваться греческими мифами приблизительно в том смысле, в каком Яков Гримм пользовался германскими мифами для германских древностей (в своих Deutsche Rechtsalterth"umer, 1828 г.) Но Бахофен рассматривает только одну сторону доисторического быта, именно развитие семейных отношений, преимущественно « права матери», причём, не обращая внимания на другие стороны, делает иногда слишком смелые выводы.

4

Мнение о падении человека держалось, однако, до последнего времени. Ausland, 1870, Ueber die Anf"ange der geistigen und sittlichen Entwickelung des menschlichen Geschlechts, стр. 132: «Dennoch hat es nicht an Denkern gefehlt, welche zu behaupten wagten, dass der Mensch bei seinem ersten Auftreten ein vollkommeneres Gesch"opf gewesen sei, und das, was sie seine Gott"ahnlichkeit nannten, durch eigenes Verschulden verloren habe. Diese Anschauung herrschte auch, in Deutschland vor etwas mehr als einem Menschenalter und wurde eifrig gen"ahrt durch die den m"uhsamen und strengen Ergr"undungen abgeneigten Naturphilosophen. So sehen wir, dass selbst der volkerkundige Martius (умерший в 1868 г. автор сочинения: Reise nach Brasilien в 3 т., 1823–1831) in seinen fr"uheren Schriften die rohen St"amme Brasiliens als gefallene Engelshaaren betrachtet wissen wollte… Jetzt giebt es in Deutschland wohl keinen Gelehrten von Ansehen, der solchen Tr"aumereien noch huldigt, in England dagegen wagten noch vor kurzem M"anner, wie Whately, der verstorbene Erzbischoff von Dublin und der Herzog von Argyll, "ahnliche Ansichten "offentlich zu vertreten». Относительно теории развития, см. Tylor , Primitive Culture, I (1871), гл. 2, где между прочим говорится, стр. 33: «By long experience of the course of human society, the principle of development in culture has become so ingrained in our philosophy that ethnologists, of whatever school, hardly doubt but that, whether by progress or degradation, savagery and civilization are connected as lower and higher stages of one formation». С этими словами ср. в особенности там же стр. 66.

5

Schaaffhausen, Ueber die Methode der vorgeschichtlichen Forschung в Archiv f"ur Anthropologie, V (1871), стр. 128: «Man darf die aus solchen Thatsachen sich ergebende innige Verbindung des Menschen mit der ihm zun"achst stehenden thierischen Organisation als eines der bedeutendsten Ergebnisse der neueren Naturfurschung betrachten. Wohl hat man fr"uher schon den nat"urlichen Ursprung unseres Geschlechts behauptet; aber nur die heutige Erfahrung kann den Beweis daf"ur f"uhren, der sich sowohl aus dem Studium der niederen Racen und dem des Menschen der Vorzeit als aus dem der menschen"ahnlichsten Affen, besonders aber auch aus der nicht mehr beanstandeten, fr"uher aber selbst von freisinnigen Forschern gel"augneten Lehre von der Umwandlung der Arten ergeben hat.

6

Friedmann в Zeitschr. f. Ethnologie, III (1871), стр. 315: Mit Unrecht hat der Materialismus die Theorie von der Abstammung der h"oheren Thierformen und speciell des Menschen aus allgemeinen, einer Gattung oder Familie zu Grunde liegenden Typen f"ur seine Ansichten and Lehren auszubeuten versucht, da im Gegentheil die Descendenztheorie die Existenz einer selbstst"andigen, der anorganischen, todten Welt nicht zukommenden (?). Lebenskraft voraussetzt, gem"ass welcher eine best"andige Entwickelung und Veredelung der organischen Wesen vor sich geht, die ewig dem H"oheren, G"ottlichen sich zu n"ahern strebt. Die Descendenztheorie schliesst den Keim einer unsterblichen Lehre in sich und bildet den direkten Gegensatz zum Materialismus, der ausser den todten Elementen, die einzig den physikalischen und chemischen Gesetzen unterworfen sind, keine h"ohere Kraft, kein Leben, keine Entwickelung und Veredelung annimmt» (?). Против последнего мнения смотри: Charlton Bastian, The Modes of Origin of lowest Organisms, 1871 (см. заявление об этом сочинении в Arch. f. Anthropol. V. стр. 44), где автор старается доказать возможность зарождения новых организмов непосредственно из так называемой мертвой материи (Archebiosis). Если опыты, на основании которых он делает этот вывод, окажутся правильными, то указанная теория Дарвина не только не потеряет своего высокого значения, но напротив, получит ещё более обширное приложение. Вместо прежнего насильственного деления всей природы на две разнородные части при посредстве так называемой жизненной силы, мы получим полнейшую связь в развитии всех её произведений. Считаю не лишним указать на интересную статью г. Дм. Базарова : «Научная точка опоры для опытов над самозарождением», в журнале «Знание» 1872, № 8, стр. 73 слл. Что в естественных науках не существует больше особенно сильной тенденции поддерживать указанное деление природы, мы видим из следующих слов, W. Wundt, Lehrbuch der Physiologie des Menschen (3-е изд. 1873 года) стр. 2: «In vielen F"allen ist der Nachweis gelungen, dass die einfachsten Vorg"ange, zu welchen schliesslich die Analyse der physiologischen Functionen uns f"uhrt, mit Erscheinungen Ubereinstimmen, die in der allgemeinen Physik und Chemie ihre Erkl"arung linden. Die heutige Physiologie geht daher durchweg von der Voraussetzung aus, dass die Gesetze , die das Leben der Organismen bestimmen, mit den allgemeinen Naturgesetsen zusammenfallen».

7

Schaaffhausen в указ. м., стр. 120.

8

L. Geiger , Zur Entwickelungsgeschichte der Menschheit (1871), стр. 45–61. См. также его же Ursprung und Entwickelung der menschlichen Sprache und Vernunft, II т. (1872 года, вышедший после смерти автора), начиная с 246 стр. до конца. С направлением Гейгера, старающегося проследить даже зачатки человеческого мышления, интересно сопоставить странные слова Макса Мюллера, М. M"uller, Essays, II (1869), стр. 7: Soweit wir die Fusstapfen des Menschen aufw"arts verfolgen k"onnen, sehen wir, selbst in den niedrigsten Lagen der Geschichte, dass die Gottesgabe eines geraden und gesunden Verstandes ihm vom ersten Anfang an zu eigen war, und die Idee einer Menschheit, langsam auftauchend aus den Tiefen thierischer Rohheit, kann nie wieder aufrecht erhalten werden. Макс Мюллер, впрочем, не может считаться в настоящее время представителем лингвистики.

9

Важнейший труд в этом отношении: Е. В. Tylor, Primitive Culture, Researches into the Development of Mythology, Philosophy, Religion. Art and Custom, 2 т. (1871); немецкий перевод: Anf "a nge der Cultur etc. unter Mitwirkung des Verfassers "ubertragen von Spengel und Poske, 2 т. (1872); русский перевод Коробчевского: « Первобытная культура», 2 т. (1872 и сл.). Критику этого сочинения представил Ф. Либрехт в G"ottinger gelehrte Anzeigen 1872, № 33, и в Zeitschr. f. Ethnol. V (1873), стр. 77. Раньше появилось сочинение того же автора: Researches into the early History of Mankind and the Development of Civilisation (1-е изд. 1865 года), переведено на немецкий язык Мюллером ( H. M"uller , 1867), на русский Валицким : «Доисторический быт человека» и т. д. (1868). На сочинения Лёббока и др. мы укажем мимоходом. Затем следует здесь упомянуть ещё: О. Caspari, Die Urgeschichte der Menschheit mit R"ucksicht auf die nat"urliche Entwickelung des fr"uhesten Geisteslebens, 2  т. (1873). В этом странном сочинении, которое отличается чудовищным слогом и в высшей степени скучным изложением, мы находим, однако, рядом с пустыми фразами, иногда и очень остроумные соображения и догадки, особенно по психологическим вопросам. Зато Wollschl"ager, Handbuch der vorhistorischen, historischen und biblischen (!) Urgeschichte (1873), вовсе не заслуживает внимания. На днях появилась изданная при содействии Шафгаузена первая часть начатого Вильгельмом Баэром сочинения: Der vorgeschichtliche Mensch, Ursprung und Entwickelung des Menschengeschlechts. Это популяризация выводов антропологии.

10

Следует, однако, остерегаться смотреть на дикарей просто как на представителей вполне неразвитого человечества. Ausland, 1870, стр. 1034: Lange Zeit galten die Australier als diejenigen, welche einem Lehrgeb"aude von wilden Menschen am willkommensten gewesen w"aren, bis ein innigeres Bekanntwerden selbst diesen Volksstamm als das letzte Glied einer langen Kette geistiger Entwickelungen, seine Zust"ande als kindliche aber keineswegs als thierische erscheinen liess. К сожалению, в значительной части исследований мы видим или отсутствие необходимой осторожности при сравнении первобытного состояния с бытом дикарей, как например, в сочинении: Lubbock, Prehistoric Times as illustrated by ancient Remains and the Manners and Customs of modern Savages (2-е изд. 1869 года), и в его же: The Origins of Civilisation and the primitive Condition of Man (1870), где в быте дикарей он видит самые зачатки человеческой культуры; или же, напротив, едва ли не полнейшее отрицание всякой аналогии. См. Perty, Anthropologische Vortr"age (1863), стр. 141.

11

Относительно аналогии с детьми следует заметить, что ошибочно усматривать в развитии дитяти точно те же фазисы в одинаковой последовательности, как и в развитии человечества вообще. Многое, чего человечество достигло только путём продолжительной, сознательной борьбы, ребёнку теперь даётся несознательным путём, оно ему как будто врождённо.

12

Так, например, поступает Вундт. Wundt, Vorlesungen Uber Menschen – und Thierseele, 2 т. (1863). Сравн., однако, Perty, Ueber das Seelenleben der Thiere (1865), стр. 19: Und wenn gesagt wird, Thier-und Menschenwelt bildeten eine l"uckenlose Kette…, so m"ussen wir diesem Ausspruch den andern entegegensetzen, dass… mit dem Menschen ein neues Princip in das System der Sch"opfung eingetreten sei. Wenn es an Z"ugen der Aehnlichkeit und Gleichartigkeit zwischen dem thierischen und menschlichen Seelenleben nicht fehlt, so kann man noch zahlreichere anfuhren, welche ihre Verschiedenheit erweisen (ещё бы!). Даже и этот взгляд не противоречит, однако, приложимости сравнивания.

13

Как мало классическая филология руководится давно добытыми данными других наук, явствует, между прочим, и из следующих слов: Chr. Peterson, Religion etc. der Griechen (1867) в Allg. Encyklop"adie d. Wissensch. u. K"unste von Ersch u. Gruber, LXXXII стр. 71: Ob die Menschheit ans einem Zustande h"oherer Erkenntniss herabgesunken sei, ist bisher auf diesem Wege ebenso wenig erwiesen, als die Erhebung aus einem Zustande thierischer Rohheit.

14

Лучшим доказательством особенного направления в исследованиях классической филологии служит и то обстоятельство, что тут до последних пор все ещё толкуется о «героическом веке», как о чем-то реальном, историческом, в то время как, например, в славянской филологии считалось бы, сколько мне известно, нелепостью говорить подобным образом о веке богатырей – Святогора, Ильи Муромца и других.

15

Главнейший труд в этой области: Pictet, Les Origines Indo-Еuгореепnes, 2 т. (1859–1863). Относительно предшествовавших сочинений см.: Мах M"uller, Essays, II, стр. 319. Сам Макс Мюллер, прилагая в своих Essays (I и II, 1869 г.) результаты языкознания для выводов о первобытном состоянии общества, даёт полный произвол своим поэтическим наклонностям: например, там же, II, стр. 23, он говорит: Der Name Melkerin (duhitar = доительница) der Tochter des Hauses beigelegt, "offnet nun vor unsern Augen ein kleines Idyll in dem poetischen (!!) Hirtenlehen der ersten Arier. Eins der wenigen (?) Dinge, durch die die Tochter vor ihrer Verheirathung sich in dem nomadischen Haushalte n"utzlich machen konnte, war das Melken des Viehes, und es enth"ullt eine Art von Zartgef"uhl und Humor, selbst im rohesten Zustande der Gesellschaft, wenn wir uns denken wie ein Vater seine Tochter lieber seine kleine Milchmagd heisst, als sut"a, seine Gezeugte, oder filia den S"augling. ( О неуместности подобных этимологий см. Geiger, Urspr. u. Entwickelung etc. I, стр. XIII). Это ему, однако, не мешает признать несколько дальше, стр. 26-я, что одним из всего чаще встречающихся выражений для сражения служило у тех же арийцев слово gavishti, «желание коров», в чём особенно наглядно рисуется эта «идилличность» тогдашнего времени. Существует обычай у известных дикарей, по которому жених ударяет невесту дубиной по голове и, схвативши за волосы лишившуюся чувств жертву, тащит её до ближайшего кустарника, после чего она уже считается его женой. Я уверен, что М. Мюллер и тут сумел бы усмотреть если не Zartgef"uhl (что, впрочем, тоже мыслимо), то по крайней мере Humor. Сочинения: Wedewer, Zur Sprachwissenschaft (1861) и его же Die neuere Sprachwissenschaft und der Urst"and der Menschheit (1867), не заслуживают внимания. Особенно важны оба вышеупомянутые сочинения Гейгера: Zur Entwickelungsgeschichte der Menschheit (1871) и Ursprung und Entwickelung der menschlichen Sprache und Vernunft (1868–1872).

16

При этом случае позволю себе привести следующие слова Бахофена: Mutterrecht, стр. VII: Welchen Einfluss dieser Parallelismus (между мифами и историческими данными) auf die ganze Betrachtungsweise der mythischen Tradition aus"uben muss, wie er den Standpunkt, den die heutige Forschung ihr gegen"uber einnimmt, unhaltbar macht, und jener ohnehin so schwankenden Unterscheidung historischer und vorhistorischer Zeiten gerade f"ur den wichtigsten Theil der Geschichte, die Kenntniss der alten Anschauungen und Zustande, jede Berechtigung entzieht, bedarf keiner weitern Darlegung. Die mythische Ueberlieferung… erscheint als der getreue Ausdruck des Lebensgesetzes jener Zeiten, in welchen die geschichtliche Entwickelung der alten Welt ihre Grundlagen hat, als die Manifestation der urspr"unglichen Denkweise, als unmittelbare historische Offenbarung, folglich… als wahre durch hohe Zuverl"assigkeit ausgezeichnete Geschichtsquelle (?).

17

Для пояснения послужит следующий пример. Один бушмен, спрошенный о различии добра и зла, сказал, немного подумавши: «Хорошо украсть чужую жену, но худо, если у самого меня украдут мою». Perty, Anthropologische Vortr"age (1863), стр. 177. Тут очевидно полнейшее смешение понятий полезного, нравственного и проч. Даже в гомеровской этике, стоящей на гораздо высшей ступени развития, мы замечаем нечто подобное. N"agelsbach, Нот. Theol. (2 изд. 1861), стр. 228:… es ist der charakteristische Standpunkt der homerischen Ethik, dass die Sph"aren des Rechte, der Sittlichkeit und Religiosit"at bei dem Dichter (y Гомера) durchaus noch nicht auseinander fallen. В смешении с этими сферами права, нравственности и религиозности у Гомера смело ещё можно призвать и принцип полезности. Всего ярче это смешение выказывается при жертвоприношениях, сильно напоминающих собой основной смысл жертвоприношений у индийцев, который состоял первоначально единственно в том, чтобы обязать божество вознаградить молящихся за принесённую жертву. См. A. Weber, Zur Kenntniss des vedischen Opferrituals в Indische Studien, X (1868), стр. 332, прим. 1. См. Odyss. III, 58. Limburg Brouwer, Historie de la civilisation des Grecs, II (1834), стр. 520: Les bienfaits des dieux; sont le prix des hecatombes, et voila pourquoi les v oeux ne sont proprement que la stipulation d’une convention mercantile.

При этом случае считаю не лишним указать, что и греческие слова , и т. п. получили своё полное этическое значение только впоследствии. Грот (G. Grote) ссылается, как на основательное исследование значения приведённых слов, на соч. Welcker, Prolegomena zu Theognis, sect. 9–16. Сам он говорит (History of Greece, ed. 1862, I, стр. 459): These words (good, just etc.) signify the man of birth, wealth, influence and daring, whose arm is strong to destroy or to protect, whatever may be the turn of his moral sentiments; while the opposite epithet, had, designates the poor, lowly and weak, from whose dispositions, be they ever so virtuous, society has little either to hope or to fear. Ho вследствие этого не нужно, однако, полагать, что эти слова первоначально были лишены всякого этического значения, куда клонит Грот; там же, прим. 4: The ethical meaning of the word hardly appears until the discussions raised by Socrates, and prosecuted by his disciples: hut the primitive import still continued to maintain concurrent footing.

18

Лимбург Брауер , признавая первобытность нравственного чувства, вполне, однако, отрицает такую же первобытность религиозного чувства. Limburg Brouwer, Historie de la civilisation morale et religieuse des Grecs, II (1834), стр. 2: «Il n’y a d’inne que le sentiment moral»… Ошибка происходит оттого, что религию он понимает в слишком тесном смысле (croire en Dieu). По мнению Фюстель де-Куланжа, у арийцев религия начинается с появления семьи, причём, первым божеством он считает обоготворённого по смерти отца . Fustel de Coulanges, Cite antique (1864), стр. 20: «Cette religion des morts paralt etre la plus ancienne qu’il у ait ea dans cette race d’hommes. Avant de concevoir et d’adorer Indra on Zeus, l’homme adora les morts; il eut peur d’eux, il leur adressa des prieres. Le sentiment religieux eommenca par la. Сравни с этим Ausland 1671, Ueber die Anf"ange der geistigen und sittlichen Entwickelung des menschlichen Geschlechts, стр. 1035. «Aus Furcht vor der R"uckhehr der Abgeschiedenen erkl"aren sich viele Gebra"uche bei den Begr"abnissen. Eine grosso Anzahl verschiedener Menschenst"amme beerdigen mit den Verstorbenen alle ihre Habe aus Besorgniss. der Abgeschiedene m"ochte sich durch qu"alende Tr"aume an den Erben r"achen. Bei reifern Vоlkern geht die Furcht allm"ahlich in Verehrung "ubern. Бестужев-Рюмин, в своей «Русской истории», I (1872), стр. 10, справедливо называет взгляд Фюстель-де-Куланжа односторонним. Сам он считает нужным возвести начало религии к более древней поре (кочевого быта), и полагает, что первым божеством было небо. Однако и это мнение тоже может считаться сомнительным. (Приведённое там же в примечании доказательство, на мой взгляд, кажется недостаточным). Этимология санскритского devas и соответствующих ему названий чуть ли не во всех индоевропейских языках сводится к корню div, dju, означающему блеск. См. Curtius , Grandz"uge der Griech. Etymologie (3-е изд. 1869 г.), стр. 222. Лео Мейер в Zeitschr. f. vergl. Sprachforschung, VII (1858), стр. 12 и след., находит вероятным, что и немецкое Gott происходит от корня div (посредством djut = dju). Смотри, впрочем, Simrock, Handbuch der deutschen Mythologie (1869), стр. 150, где странным образом игнорируется догадка Лео Мейера, и приводится только мнение Гримма. Grimm, Deutsche Mythologie, 3-е изд., стр. 12). Некоторые от того же корня производят ещё и из deihos = deivas. Cр. G. B"uhler в Or. и. Ос c. I (1862), стр. 508 слл. II (1864), 338 слл. Сколь ни сомнительны эти последние две этимологии и, всё-таки видно, что в большей части случаев бог назывался «блестящим»; нет причины полагать, чтобы этот эпитет первоначально придавался небу, а не солнцу или просто огню. Заметим ещё следующее мнение. Delbr"uck, Ueber d. Verh"altniss zw. Religion u. Mythologie в Zeitschr, f. Vоlkerpsychologie, III (1865), стр. 493: Es ergiebt sich aus der Etymologie mit vollst"andiger Gewissheit (?), dass das Wort Gott hei seiner Bildung einen religi"osen Inhalt noch nicht hatte. Под словами «religi"osen Inhalt» тут, конечно, следует понимать религиозное содержание в нашем, современном значении этого слова. Нет никаких данных, на основании которых можно было бы утверждать, что явление блеска производило на древних, первобытных людей именно то же самое впечатление, какое оно производит на нас, и вместе с тем нет возможности отрицать, чтобы ощущение блеска не сопровождалось благоговением или страхом, или чем-либо другим, заключающим в себе оттенок религиозный.

19

Klemm, Allgemeine Culturwissenschaft. Die materiellen Grundlagen menschlicher Cultur I (1855), стр. 66: Wir finden die Menschen auf keinem Puncte der Erde ohne Feuer. Относительно народов, не знающих будто бы огня, и о невероятности подобных рассказов, см. E. В. Tylor, Researches into the early History of Mankind (1865), стр. 228 и след.

20

Позднейшие различия между религией и моралью нас здесь не занимают.

21

Geiger, Urspr. u. Entw. etc. II (1872), стр. 114: Nur aus einem heiligen Urspr"unge erkl"art sich die Heiligkeit der Schrift, wie sie sich nicht nur bei den Aegyptern, sondern auch bei den Chinesen, also gerade bei solchen Vоlkern nachweisen l"asst, bei denen dieselbe urspr"unglich und also von Anfang an heilig ist.

22

Относительно отличия левой и правой стороны укажем очень интересную статью; von Meyer, Ueber Ursprung von Rechts und Links в Verhandlungen der berl. Gesellschaft f. Anthropol. Ethnol. u. Urgesch. 1873 стр. 25. Сравн. Bachofen, Mutterrecht, стр. IX.

23

См. Lazarus в том журнале за 1871 г., стр. 57.

24

На это указывает уже Секст Эмпирик, живший в III стол. по Р. Х. Sext. Emp. Pyrrh. hypot. III, 215. О непристойных на вид эпитетах богов мы будем говорить ниже.

25

Eichhoff , Ueber einige religi"os – sittliche Vorstellungen des classischen Alterthums; idem, Ueber die Vorstellung der Alten vom Neide der Gottheit (1866). L"ubker, Gesammelte Schriften, I (1852), стр. 88: Die erstere (Vorstellung) von dem Neide der Gottheit entwickelt sich nach ihm (то есть, Eichhoff) durch drei Stufen hin: auf der ersten derselben wird er schlechthin als Eifersucht der menschlich gesinnten G"otter auf ihre Macht und Hoheit und als Missgunst gegen die zu ihnen heranstrebenden Menschen und deren grosses und fortw"ahrendes Gl"uck gefasst; auf der zweiten wacht er im Dienste des Verh"angnisses "uber die den Menschen gesetzten Gr"unzen und das ihm bescheidene Maas und Gleichgewicht des Gl"ucks und Ungl"ucks; auf der dritten erscheint er als wahrhaft sittliche Macht, als Missbilligung und Ahndung der Ueberhebung, des Hochmuths und des Frevels. Сравни N"agelsbach, Hom. Theol. (1861), стр. 33 слл.; его же, Nachhomerische Theologie (1857), стр. 46–51. При этом прилаживании религиозных взглядов к нравственным понятиям позднейших времён, для нас, восстанавливающих древнейшую нравственность по внешней форме верований, должно считаться большим счастьем, что существовали причины, делавшие противоречие религии с нравственностью не всегда заметным, отчего иногда оставались неизменяемы черты даже самых древнейших времён.

26

Представителем самого ненаучного направления в этом отношении является Шёманн: Schoemann , Griechische Alterth"umer, I (3-е изд. 1871 г.), стр. 21 и след… so sehr wir auch "uberzeugt sein m"ogen, dass jene heroische Vorseit, welcher der Zug gegen Troja angeh"ort, in vielen und wesentlichen St"ucken anders beschaffen gewesen sei, als sie in den homerischen Gedichten geschildert wird, so sind wir doch nicht im Stande eine andere Darstellung von ihr geben zu k"onnen… Demnach ist, was wir aus den homerischen Gedichten gewinnen k"onnen, nicht eine geschichtlich sichere Darstellung, sondern eine poetische Schilderung der alten Heroenzeit, wie sie sich im Geiste der Dichter spiegelte: aber da wir uns ohne ausreichende Mittel finden, ein anderes Bild mit mehr Anspruch auf Wahrheit tu entwerfen, so mussen wir uns an diesem gen"ugen lassen (!). Затем идет уже самое изложение быта героического века; замечательна при этом также и непоследовательность, по которой автор всю эту главу озаглавил: «Das homerische Griechenland».

27

Grote, History of Greece, new. edit. (1862), I стр. 454. Though the particular persons and events chronicled in the legendary poems of Greece, are not to be regarded as belonging to the province of real history, those poems are nevertheless full of instruction as pictures of life und manners; and the very same circumstances which divest their composers of all credibility us historians, render them so much the more valuable as unconscious expositors of their own contemporary society. Уже Лимбург Брауер, Histoire de la Civilisation des Grecs, I, стр. 58, говорит: Une tradition populaire doit necessairement offrir une image fidele do la maniere dont le peuple, p"armi lequel on la trouve, a envisage le fait qui en forme Ie fond, et les merveilles meme qui les rendent plus ou moins meconnoissables peuvent servir a faire connoltre ceux qui у ont ajoute foi.

28

Относительно гомеровского времени можно назвать: Bruce, The state of society in the age of Homer (1827); P. van Limburg Brouwer в Histoire de la civilisation morale et religieuse des Grecs (8 т. 1833–1842), т. I и II: Etat de lа civilisation morale et religieuse dee Grecs dans les siecles heroiques (1833 и след.); Helbig , Die sittlichen Zust"ande des griechischen Heldenalters (1839), где на стр. IX–XII приведена и предшествующая литература по этому предмету; Grote, History of Greece, часть I, гл. 20: State of Society and Manners as exhibited in Greecian Legend; E. W. Gladstone , Studies on Homer and the Homeric Age (1858), ср. Schuster , Gladstones homerische Studien frei bearbeitet (1863); C. F. N"agelsbach , Homerische Theologie, 2 Aufl. bearbeitet v. G. Autenrieth, 1861 (1-е изд. 1840); Sch"omann , Griechische Alterth"umer, I (3-с изд. 1871), стр. 20–87: Das homerische Griechenland; затем существует ещё много монографий, занимающихся отдельными сторонами тогдашней нравственности, например, Platner, Notiones juris et justi ex Homeri et Hesiodi carminibus (1819); Allihn , De idea justi qualis fuerit apud Homerum et Hesiodum (1847). Относительно послегомеровской этики смот. N"agelsbach, Nachhomerische Theologie (1857). Всеобщие изложения развития греческой религии указаны у Германна: Hermann, Lehrbuch der gottesdienstlichen Alterth"umer (2-е изд. 1858), стр. 1, к чему ещё можно прибавить: Е. R. Lange , Einleitung in das Studium der griechischen Mythologie (1825); Benj. Constant, De la religion consideree dans sa source etc. (5 т. 1824–1831); Alfr. Maury , Histoire des religions de la Grece antique (3 т. 1857–1859); Lasaulx , Ueber den Entwickelungsgang des griechischen und r"omischen Lebens в его Studien des classischen Alterthums (1854) стр. 45–72; Welcker, Griechische Religionsgeschichte (1853), и др. См. также: Peterson, Religion oder Mythologie, Theologie und Gottesverehrung der Griechen в Ersch und Gruber’s Allg. Encykl. LXXXII (1865), стр. 60–69. Краткий перечень важнейших сочинений по этому предмету находится и в соч. Caspari, Urgeschichte der Menschheit (1873), I, стр. 300, в прим., к чему ещё можно прибавить: L. Feuerbach, Theogonie nach den Quellen des classischen, hebr"aischen und christlichen Alterthums (1857), в ero S"ammtliche Werke т. IX; S. Baring-Gould, The Origin and Development of Religious Belief, 2 т. (1871); наконец, и самого Каспари Urgeschichte der Menschheit, I, стр. 261: «Uranf"ange des religi"osens Lebens», и II, стр. I «Die Feuererfindung und ihr Einfluss auf die Entwickelung der Religion».

29

См. Steinthal, Der Durchbruch der subjectiven Pers"onlichkeit bei den Griechen в Zeitschr, f. Vоlkerspsychologie, II (1862), стр. 279.

30

Заметим здесь, что сочинение Уварова : Ueber das vorhomerische Zeitalter (отпечатано в его Etudes de Philologie 1845) сюда не относится. Этот труд представляет собой остроумную, но неудачную попытку доказать традиционную связь между мистериями позднейшей Греции и предполагаемым первоначальным мистицизмом индогерманцев до их разъединения. Сам же автор в своем Essai sur les mysteres d’Eleusis (там же , стр. 81 и след.) указал на отсутствие всяких следов этих мистерий в гомеровских песнях. Насчёт книги Бахофена , Das Mutterrecht, см. § 1.

31

Так поступает, между прочим, и Нэгельсбах. Cм., например, N"agelsbach, Homerische Theologie, стр. 250: Z"uchtigkeit im Wandel und ehrbare Gesinnung bei aller Aufrichtigkeit des Gef"uhls beth"atigt sich bei des Dichters (Homers) Jungfrauen und reifenden J"unglingen durchaus. Wo Verf"uhrungen Vorkommen, sind in der Regel G"otter oder G"ottinnen betheiligt. Нэгельсбах, сам отвергающий символическое толкование мифов, прибегает иногда, однако, к этому средству. Не считая возможным пользоваться многими сказаниями, как данными для истории нравственности, и вместе с тем, не желая лишить эти сказания всякого значения, он говорит там же, стр. 3: «M"uller (Ottfried) findet insbesondere bei den "argerlichen und unw"urdigen G"ottergeschichten die L"angnung aller Bedeutsamkeit widersinnig. Damm wagen wir auch nicht in der Mythe von Zeus’ Fesselung, in der von Zeus und Typhoeus, in Zeus’ goldener Kette, in Here’s Bestrafung, in Here’s Verbergung des lahmgeborenen Hephaistos, in der Fesselung des Ares durch Otos und Ephialtes, vielleicht auch in der unorganisch eingeschachtelten Theomachie, in Helios’ Rindern und Anderem, Ueberbleibsel uralter Symbolik zu verkennen, wenn wir uns gleich mit physikalischen Deutungen der Ilias und Odyssee im Ganzen… auch nicht im entferntesten befreunden k"onnen. Как будто Отфрид Мюллер когда-либо отстаивал символическое толкование мифов! Напротив, как известно, он считается главнейшим противником его. К тому же следует заметить, что Symbolik и physikalische Deutung – две вещи разные.

32

K. О. M"uller, Prolegomena zu einer wissenschaftlichen Mythologie (1825), стр. 121: Wir haben hier mit einer Weltanschauung zu thun, dio der unsern fremd ist, und in die es oft schwer h"alt sich hinein zu versetzen; den Grund derselben anzugeben, liegt der historischen Mythenforschung nicht ob; sie muss dies der h"ochsten aller geschichtlichen Wissenschaften, einer – in ihrem innern Zusammenh"ange kaum noch geahnten – Geschichte des menschlichen Geistes "uberlassen.

33

См. его же Kleine deutsche Schriften, 11 (2-e изд. 1848 г.), стр. 21, где, критикуя книгу Крейцера ( Creuser , Symbolik und Mythologie der alten V"olker, besonders der Griechen, 2-e изд. 1814–1822 г.) он замечает: Referent dagegen – mit dem Verfasser darin einverstanden, dass die Mythen Bedeutung haben und nicht blos entstellte Erz"ahlungen von Facten oder Spiele willk"urlich schaffender Phantasie sind-glaubt doch, dass, wo wir die Entstehung eines Mythus mit Sicherheit vorfolgen k"onnen, die dabei obwaltende Th"atgkeit des Geistes eine ganz andere sei, als absichtliche Einkleidung einer Lehre in sinnbildliche Sprache; dass sich dem Gem"uthe das Gedachte stets auch gleich wirklich vorhanden und sich begebend darstellte, wodurch es eben erst Gegenstand einer Erz"ahlung, eines worden konnte. Cр. Prolegomena , стр. 123: Ich glaube wer sich in die Denk– und Anchauungsweise jener alten Menschen hineinzusetsen sucht, wird einsehen: was Hesiod von Prometheus erz"ahlt ist ein Mythos (рассказ), keine Allegorie, ср. там же, стр. 67.

34

Prolegomena, стр. 123: Diese Ver"anderungen haben grosstentheils grade darin Ihren Grund, dass man den Mythus fur Wahrheit nahm…

35

Там же, стр. 356.

36

Замечательнейшим между ними является теперь Гейнрих Дитрих Мюллер, автор неоконченного сочинения; H. D. M"uller, Mythologie der griechischen Stamme (I, II, 1 и 2, 1867–1869).

37

Впрочем, не одни только классики заслуживают подобного упрёка; я могу и здесь также указать на Макса Мюллера, который вследствие упомянутого поэтического направления, самые возвышенные религиозные взгляды отыскивает в древнейших памятниках человеческого духа. М. M"uller, Essays, I (1860), стр. XX и след.

38

Гейзиус , учёный XVII века, высказывая этот взгляд, ссылается на Златоуста. По его мнению, виновником идолопоклонничества был не кто иной как дьявол. Geusius, Victimae humanae (1675), стр. 12: Hujus autem (idolatriae) auctor primarius est Diabolus. Вместе с идолопоклонством появились, по его мнению, и человеческие жертвоприношения; там же, гл. III: Victimae humanae; earum origo; tempus quo inceperint; causa earum primaria Diabolus; secundaria oracula, sortes, vates, aruspices et per accidens mandatum Abrahamo datum de filio immolando. В доказательство подобного происхождения и греческого обычая человеческих жертвоприношений он ссылается на Гигина: там же, стр. 33: Ita etiam Diabolus Achillem simulans voce ex ejus sepulcro edita effecit u Polyxena Trojana Priami filia ei jugularetur juxta Hyginum (1). Cр. Hyg . fab. 110.

39

Сюда относятся сочинения: Tob. Pfanneri, Systema theologiae gentilis purioris. qua quam prope ad veram religionem gentiles accesserint, per cuncta fere ejus capita, ex ipsis praecipue, illorum scriptis ostenditur (1679); Gerh. J. Vossii , De theologia gentili et physiologia christiana (1750). Об этих сочинениях говорит Любкер в статье: Der gegenw"artige Stand der religi"osen Beurtheilung des class. Alterthums, cм. L"ubker’s , Gesammelte Schriften zur Philologie und P"adagogik (1852), I, стр. 61: Dabei litten diese "alteren Werke an dem aus einem missverstandenen apologetischen Eifer f"ur das Alterthum hervorgegangenen Streben, eine grosse Ann"aherung desselben (zum Christenthum) in der Erhabenheit religi"oser Ideen und der Reinheit sittlicher Maximen nachzuweisen, ohne dabei in die tiefere Einsicht… des hellenischen und r"omischen Bewusstseins… einzudringen. Насчёт одностороннего взгляда самого Любкера см. ниже.

40

N"agelsbach, Homerische Theologie, 1-е изд. (1840), стр. 1. Он смотрит на греческую религию, как на попытку добраться до верного сознавания божества (Gottesbewusstsein), которое исчезло в Греции вместе с забвением первобытного откровения. Во втором издании (1861), которое приготовил верный последователь Нэгельсбаха, Аутенрит, относящееся сюда место, однако, устранено. Тут сказано только: Wir finden die Quelle des heidnischen Gottesbewusstseins in jenem dem gottverwandten Menschengeist eingepflanzten Bestreben «Gott zu suchen, ob er ihn fuhlen und finden m"ochte. (Apostelgeschichte 17, 27) etc. (стр. 13). Тем не менее взгляд Нэгельсбаха всюду ещё проглядывает, например, на стр. 194: Denn war ihm (dem homerischen Menschen) auch der unmittelbare pers"onliche Verkehr mit der Gottheit eine sichere Quelle seines Wissens von der Gottheit, so ist derselbe doch bei der vom Dichter (Homer) besungenen Generation schon im Abnehmen.

41

W. E. Gladstone, Studies on Homer and the Homeric Age (1858, 3 vols.). Этого сочинения в оригинале я не имел под рукой; в переводе Шустера, Gladstone’s homerische Studien frei bearbeitet von A. Schuster 1863, опущена глава о нравственном состоянии гомеровского века; тем не менее переводчик оставил много черт того направления автора, которое он, по примеру одного английского критика, называет « hart krystallisirte Orthodoxie des englischen Homerikers». Так, например, стр. 132, один параграф носит заглавие: Die Hauptpuncte der g"ottlichen Offenbarung; важнейшей из откровенных истин он считает учение о единичности и вместе с тем о троичности природы божества (mysteri"ose Vereinigung der Einheit mit der Dreiheit in der g"ottlichen Natur); на стр. 133, он говорит: Es leuchtet von selbst ein, wie leicht es war von diesen Traditionen aus einen Weg in die Hauptcorruptionen des Heidenthums zu finden. Der n"achste Schritt aus der Lehre von der Trinit"at (он подразумевает Gott, Messias, Teufel) konnte der zum Polytheismus sein, w"ahrend zu dem Dogma von der Menschenwerdung der Grund des griechischen Anthropomorphismus gelegt zu sein schien. Затем следует параграф: Die homerischen Gottheiten, welche als Vertreter der Hauptpuncte der g"ottlichen Offenbarung zu betrachten sind. Представителями Троицы в Греции являются Зевс, Посейдон и Аид.

42

На этой почве основано сочинение Шнейдера, отыскивающего даже у Гомера следы христианства. Schneider , Christliche Kl"ange etc. (Сборник изречений древних писателей, в котором материал расположен по порядку отдельных фраз Молитвы Господней, Символа Веры и Десяти заповедей). Замечательна серьёзность, с которой Любкер возражает против подобного взгляда (я не знаю, чьё именно сочинение он при этом имеет в виду). Lubker, Gesammelte Schriften II, p. 469: Man k"onnte doch versucht sein, dem von der "altesten Kirche bereits angenommenen einigen Einfluss auch auf die Entferntere heidnische Vorzeit pinzur"aumen. Darnach m"ochten also Ankl"ange der Wahrheit in den erleuchtetsten Geistern der Vorwelt, Spuren einer tieferen Gotteserkenntniss, wenn auch nur in einzelnen zerstreuten Lichtblicken, erhalten sein. Wenn wir indessen nicht zuf"allige und entfernte Aehnlichkeiten mit wirklichen Ergebniesen der Offenbarung verwechseln und ein Walten des heil. Geistes annehmen wollen vor seiner Ausgiessung, so werden wir ohne Zweifel die Wirkungen jenes auf Erscheinungen in der Heidenwelt zur Zeit des erfolgten Eintritts des Christenthums beschr"anken m"ussen.

43

Представителем этого мистицизма является даровитый Лазо, труды которого, собранные в Lasaulx, Studien des classischen Alterthums (1854), представляют много хорошего. Взгляд его на значение древних религий всего определеннее высказался в его сочинении: Ueber die B"ucher des K"onigs Numa, ein Beitrag zur Religionsphilosophie, 1847 (Studien, стр. 92 и след.), где между прочим говорится, стр. 135: Diese Erkl"arung (Tertullians) der "Ubereinstimmung Mosaischer und Numaischer Institutionen aus des Teufels Gewalt begehre ich nicht zu vertheidigen… Die Ansicht aber von einer der Stellung Mosis zu Christus parallelen Stellung Numas nehme ich. von dem christlichen Apologeten gerne an. Сравни Tertullianus, De praescriptione haereticorum, 40: Diabolus, cujus sunt partes invertendi veritatem, ipsas quoque res sacramentorum divinorum in idolorum mysteriis aemulatur. Мнение, что дьявол присваивал себе изречения пророков с тем, чтобы злоупотреблять ими для гибели человечества, было высказано Юстином-философом и затем часто повторялось Климентом Александрийским, Тертуллианом, Лактанцием и другими. См. Lasaulx, Studien, стр. 134, прим. 206.

44

Gladstone’s homerische Studien bearb. von Schuster, стр. 246: Es kann als allgemeine Regel aufgestellt werden, dass, wo das g"ottliche Leben des Olympos das menschliche Leben reproducirt, dieses in erniedrigter Form geschieht. Im allgemeinen ist das Hauptmerkmal der homerischen Gottheit Emancipation von den Schranken des menschlichen Gesetzes. Mit den Menschen verglichen, werden sie durch "uberlegene Kraft und Intelligenz aber durch geringere Moralit"at charakterisirt.

45

Так, например, Любкер в своих Aphorismen "uber Christenthum und Heidenthum (Gesammelte Shcriften, II, стр. 463–483).

46

В этом отношении очень справедливо замечание Макса Мюллера, Essays, I, стр. XXIV: Ich weiss, die meissten Menschen haben einen stillen Widerwillen gegen jeden Versuch, der ihre eigene Religion als eine von mehreren, oder als zu einer Klasse geh"orig hinstellt. In gewissem Sinne ist dieses Gef"uhl vollkommen berechtigt. F"ur jeden Einzelnen ist seine Religion, wenn er anders daran glaubt, etwas von seinem innersten Wesen so Unzertrennliches, etwas in seiner Art so Einziges, dass es mit nichts Anderes ersetzt werden kann. Unsere Mutter-Religion ist in diesem Sinne etwas wie unsere Mutter-Sprache. Ввиду всех ошибок, вытекающих из неправильного сравнивания древности с нашим христианством, приходится чуть ли не согласиться с односторонним мнением Fustel de Coulanges , La Cite antique, стр. 2: Pour connaltre la verite sur ces peuples anciens, il est sage de les etudier sans songer a nous, comme s’ils nous etaient tout a fait etrangers, avec le meme desinteressement et I’esprit aussi libre que nous etudierions l’Inde ancienne ou l’Arabie (sic).

47

B"ottiger , Ideen zur Kunstmythologie, I (1826), стр. 3: Wir betrachten das Menschengeschlecht hier in der ersten Epoche des Naturzustandes und allmaliger Vermenschlichung, ohne uns auf die Frage einzulassen, war dieser Zustand nur Verwilderung und Ausartung, oder war dies wirklich die allererste Stufe. Лимбург Броуер , отклоняя с большой смелостью всю (?) тeорию откровения, признает, по-видимому, естественное развитое «религии» у греков. Limbourg Brouwer, Histoire de la Civilisation des Grecs, II (1834), стр. 3: … je ne crois раs, que’le theisme (sic) ait constitue la foi primitive des peuples, dont nous nous occupons dans cе moment. Je ne le crois pas, parceque le theisme, n’etant pas le fruit d’une revelation immediate, ne sauroit etre que l’effet d’un developpement remarquable de l’intelligence humaine, que ce developpement ne se fait pas subitement, mais par degres, et que ea marche est lente et meme difficile. Из осторожности, с которой он тут выражается, мы можем заключить о тех трудностях, с которыми должен был бороться более свободный взгляд на развитие и значение греческой религии. Там же приведены следующие слова другого учёного, высказанные на 15 лет раньше: ( Gottfried ) Hermann, Ueber das Wesen (und die Behandlung) der Mythologie (1819), стр. 36: Der Begriff eines einzigen Gottes setzt schon einen so hohen Grad von Geistesbildung voraus, dass es schlechterdings unm"oglich ist diesen Begriff f"ur eher entstanden zu halten, als die Vorstellung von mehreren G"ottern. Ehe der Mensch sich zu dieser Idee erheben k"onnte, musste er erst die Erscheinungen der sinnlichen Natur in den Begriff einer Welt zusammengefasst haben, und welche lange Zeit mag wohl nothig gewesen sein, um erst dahin zu gelangen? В новейшее время более рационального направления придерживается преимущественно Ган ( J. G. von Hahn, Sagwissenschaftliche Studien с 1871 г.). Blanckie, A scientific Method in the Interpretation of Popular Myths, with special reference to Greek Mythology в Transact. of the R. Soc. of Edinburgh, XXVI, 1, я не имел под рукой.

48

Kuhn, Die Herabkunft des Feuers und des G"ottertranks (1859).

49

Психологи школы Гербарта, представители новой науки, так называемой психологии народов (Vоlkerpsychologie), занимающейся исследованием развития человеческого духа, то есть именно той науки, на необходимость которой указывал уже Отфрид Мюллер. Органом их направления служит издаваемый ими журнал: Zeitschrift f. Vоlkerpsychologie und Sprachwissenschaft, herausg. v. M. Lazarus u. H. Steinthal (с 1859 года вышло уже несполна семь томов). Со времени появления новой науки оказалось, что наши истории философии, литературы и проч. заслуживают только в очень ограниченном смысле название истории человеческого духа, которое они прежде присваивали себе исключительно.

50

Издатель журнала Indische Studien (с 1849 года 12 томов).

51

Труд FusteI de Coulanges, La Сiteе antique, Etude sur le culte, le droit, les institutions de la Grece et de Rome, 1864 (перевод Бабкина 1867 года), представляющий много новых и остроумных взглядов, отличается, к сожалению, поверхностностью приёмов и отсутствием достаточного учёного аппарата. Сравн., впрочем, похвальный отзыв Афанасьева в Археологическом Вестнике 1867 г. стр. 120 слл.

52

Preller, Griechische Mythologie, I (3-е изд. 1872), стр. 1, прим. 1: Sind eigentlich Reden, Erz"ahlungen wie fabulae топ furi und unsre M"aren und Sagen, speciell die religi"oses und poetischen Ueberlieferungen von der Vorzeit der G"otter, Helden und Wunder, welche ohne Anspruch auf historische oder philosophische Wahrheit zu machen (I), den Kern der Ueberzeugungen und Thatsachen des "altesten nationalen Lebens der Griechen in bildlicher Form ueberlieferten und von den Dichtern, K"unstlern, Historikern und Philosophen meist sehr frei behandelt wurden.

53

K. Simrock, Handbuch der Deutschen Mythologie mit Einschluss der nordischen (3-е изд. 1869), стр. 1 слл.: Der Mythus enth"alt also Wahrheit in der Form der Sch"onheit: der Mythus ist Poesie, die "alteste und erhabenste Poesie der Volker, Er ist Wahrheit und Dichtung zugleich, Wahrheit dem Inhalte, Dichtung der Form nach. Die in der Form der Sch"onheit angeschaute Wahrheit ist eben Dichtung. nicht Wirklichkeit: Wahrheit und Wirklichkeit werden nur zu oft verwechselt. Wirklich ist der Mythus nicht, gleichwohl ist er wahr. (Я должен, впрочем, признаться, что последних фраз не понимаю. Подозреваю, однако, что и сам автор не давал себе ясного отчёта о том, что именно он сам понимает под словами: Sch"onheit, Dichtung, Poesie, Wahrheit, Wirklichkeit). Дальше он продолжает: So lange die Mythen noch Gegenstand des Glaubens blieben, durfte man nicht sagen, dass diese Gedankenbilder nicht wirklich seien, dass die Dichtung Antheil an ihnen habe: sie wollten unmittelbar geglaubt, f"ur wahr und f"ur wirklich zugleich gehalten werden. Это казалось бы понятным, но вслед за тем автор говорит: Es gab also damals nur Mythen, noch keine Mythologie, denn die Deutung der Mythen, die h"ochste Aufgabe der Mythologie, war untersagt (I). Как можно говорить о непозволительности толкования того, что считалось «истинным и вместе с тем действительным?» Можно сказать, что слова Dichtung и Wahrheit, употребляемые Зимроком с заимствованной у Гёте неопределенностью их значения, характеризуют всю его книгу. Мы едва ли существенно ошибёмся, если для большей наглядности под словом Wahrheit будем понимать её «содержание» (преимущественно результаты трудов Гримма), a под Dichtung – «форму», которую придал Зимрок этому содержанию.

54

K. О. M"uller , Prolegomena, стр. 111 сл.

55

См. там же стр. 112: Sо ist or nur der Mund, durch den Alle reden, der gewandte Darsteller, der dem, was Alle aussprechen m"ochten zuerst Gestalt und Ausdruck zu geben das Geschick hat.

56

Бауэр в рецензии книги Мюллера к John’s Jahrbucher f. Philol, м. Padag. 1826, стр. 7, Cр. Strauss, Leben Jesu, I (3-изд. 1838), стр. 104.

57

Strauss , в указанном месте: … die meisten mythischen Erz"ahlungen, welche uns aus dem Alterthum aufbehalten sind, wie der troische, der mosaische, Sagenkreis, liegen ln dieser oberarbeiteten Gestalt uns vor. Hier nun schient absichtliche Erdichtung sogleich sich einmischen zu mussen: doch auch nur von unrichtigen Voraussetzungen aus. Es ist n"amlich unsrer verst"andigen und kritischen Zeitbildung fast unm"oglich, sich in eine Zeit und Bildung zuruckzuversetzen, in welcher die Phantasie so kr"aftig wirkte, dass ihre Gebilde In dem Geiste dessen selbst, der sie s chuf, sich zu Wirklichkeiten verfesten konnten. Allein die n"amlichen Wunder, welche in minder gebildeten Kreisen die Phantasie, thut ja in gebildeten der Verstand.

58

Livius, I, 19. Strauss, в указанном сочинении, стр. 105.

59

Штраус указывает на незнакомую мне книгу: George, Mythus und Sage, Versuch einer wissenschaftlichen Entwickelung dieser Begriffe und ihres Verh"altnisses zum christlichen Glauben, где на стр. 26 слл. автор доказывает, что всякий учёный, излагающий не вполне ему известное прошедшее, сочиняет несознательно мифы. Указать множество примеров подобных мифов в науке, конечно, не трудно.

60

В новых сказках этому отверстию соответствует ключевина.

61

Odyss. IV, 796 слл. и 836 сл.

62

Может быть, следы этого очень грубого взгляда проглядывают в словах Пенелопы, спрашивающей мнимую сестру, там же, 810:

, , ;

, .

Замечательное уподобление души человека со сновидением мы находим в Odyss. XI, 221.

Интересные замечания насчёт снов и их материального понимания мы находим в B"ottiger’s Ideen zur Kunstmythologie, II (1836), стр. 476–480, где между прочим говорится, стр. 477: Je roher der Mensch, je ungebildeter noch ein Volk ist, desto gr"osser und fester ist bei ihm der Glaube an Realit"at der Tr"aume und Visionen. Сравни E. B. Tylor, Researches into the early History of Mankind (1865), стр. 5–10. Следует полагать, что грубое материальное воззрение на сны легло даже в основание выработавшихся со временем верований в загробную жизнь вообще, в бессмертие души. Tylor , Primit. Culture, U (1871), стр. 21: The soul, as recognized in the philosophy of the lower races, may be defined as an ethereal surviving being, conceptions of which preceded and led up to the more transcendental theory of the immaterial and immortal soul, which forms part of the theology of higher nations… That this soul should be looked on as surviving beyond death is a matter scarcely needing elaborate argument. Plain experience is there to teach it to every savage; his friend or his enemy is dead, yet still in dream or open vision he sees the spectral form which is to his philosophy a real objective being, carrying personality as it carries likeness. This thought of the soul’s continued existence is, however, but the gateway into a complex region of belief. Относительно религиозного значения снов смотри ещё L. Feuerbach , Theogonie (S"ammtliche Werke IX, 1857), стр. 263 и слл.

63

Odyss. XXIV, 12 (Гермес ведёт души убитых женихов в Аид).

64

Iliad . II, 26.

65

Hom . hymn. in Merc. 14.

66

Odyss. IV, 809.

67

Ameis к прив. м.: bildliche Darstellung von dem Herankommen des Traumes.

68

Odyss. XIX, 562. Cр. Verg . Aen. VI. 894 и слл.; Ног. od. III, 27, 40 и слл. Замечательна здесь игра слов, служащая примером так называемых народных этимологий. Одни ворота, чрез которые идут правдивые сновидения, украшены рогами, другие же, назначенные для ложных, обманчивых снов, сделаны из слоновой кости. См. Geiger, Ursprung der Sprache, I, стр. 405.

69

Относительно входа в обиталище мёртвых смотри прекрасную статью Иордана, W. Jordan, Der Hadeseingang nach der Odyssee в Jahrb"ucher f. class. Philologie 1872, стр, 1 и слл.

70

Lucret. De rerum natura IV, 46:

Dico igitur rerum effigias tenueisque figures

Mittier ab rebus summo de corpore earum;

Quae quasi membrana vel cortex nominanda’st,

Quod speciem ac formam similem gerit ejus imago,

Quojuscunque cluet de corpore fusa vagari.

71

Там же ст. 726:

Nunc age, quae moveant animum res, accipe, et unde.

Quae veniunt, veniant in mentem, percipe paucis

Principio hoc dico, rerum simulacra vagari

Multa modis multis in cunctas undique parteis

Tenuia, quae facile inter se junguntur in auris,

Olivia cum veniunt, ut aranea bracteaque auri.

Quippe etenim multo magis haec sunt tenuia textu,

Quam quae percipiunt oculos, visumque lacessunt:

Corporis haec quoniam penetrant per rara cientque

Tenuem animi nuturam intus sensumque lacessunt.

72

Там же, 771:

Nec ratione alia, cum somnus membra profudit,

Mens animi vigilat, nisi quod simulacra lacessunt,

Haec eadem nostros animos, quae quom vigilamus.

73

He считая уместным подробное изложение моего взгляда на мифы, я ссылаюсь на Куна, Штейнталя, Коэна и др., направление которых считаю самым научным, то есть более всего соответствующим обилию тех средств, которыми располагает новейшая наука. Здесь могу также указать и на начатое сочинение: I. G. Hahn, Sagwissenschaftliche Studien. С 1871 года появились только четыре выпуска.

74

Этот взгляд высказан уже давно. Limburg Brouwer , Histoire de la civilisation morale et religieuse des Gr`ecs, II (1834), стр. 120: Les traditions et les fables qui se rapportent aux ph'enom`enes et aux objets dont nous venons de parler (олицетворения явлений природы), prouvent assez clairement qu’elles n’ont aucun rapport avec la morale. Ces objets, une fois personnifi'es, pouvaient devenir des ^etres actifs, et une fois mis en action leurs actions m^emes peuvent ^etre consid'er'ees sous un point de vue moral. Or ces. actions, consid'er'ees sous ce point de vue, ne sont rien moins que bonnes. Quelques – unes m^eme sont abominables et d'ego^utantes. Для объяснения безнравственной формы подобных рассказов сам автор считает, однако, недостаточным одного указания на их происхождение от олицетворения природы, там же, стр. 121: Si l’on nous demande donc ce gui a pu donner, lieu `a des traditions aussi absurdes, nous n’avons pas autre chose `a r'epondre que, nous l’ignorons. Тем не менее он всё-таки утверждает: il noue suffit de savoir, comme nous venons de le remarquer, qu’elles n’ont aucun rapport avec la morale…

75

О мнении различных учёных, которые находят у Гомера более или менее верное изображение так называемого героического века, я говорил уже раньше, см. § 5. Здесь прибавлю ещё мнение Гельбига. Helbig, Die sittlichen, Zust"ande des griechischen Heldenalters (1839), стр. XXII: Was uns aber f"ur die. Zeit vor dem trojanischen Kriege abgeht, – denn wer wollte einzelne sp"atere Nachrichten von den Thaten der Griechen vor diesem grossen Nationalunternehmen als lautere Quelle benutzen – das gew"ahren uns f"ur die Zeit w"ahrend des trojanischen Krieges und nach demselben in reichlichem Masse die Gedichte des Homeros; und da die eben erw"ahnte Zeit die Bl"uthezeit des Heldenalters ist, so d"urfen wir mit Recht von einer gen"ugenden Kenntniss dieser Periode sprechen.

76

По-видимому, вследствие контраста религии с той нравственностью, которую мы впервые встречаем у Гомера, английский учёный Кокс приходит к следующему заключению. Сох , Mythology of the Aryan Nations, I (1870), стр 4, он говорит, что если и можно в некотором смысле назвать совокупность греческих мифов теологией, то тогда следует по крайней мере признать, что теология находилась в ярком контрасте с характером народа. С пробуждением мышления в неё уже не могли больше верить; but if we look to its influence on their thoughts at times when the human heart is stirred to its depths, we can scarcely say that this huge fabric of mythology challenged any belief at all. Отсюда он выводит необходимость резкого отличения теологии от религии.

77

В переводе Шустера , Gladstone’s homerische Studien, стр. 246 и слл.

78

A. Wuttke , Geschichte des Heidenthums, ч. I: Die ersten Stufen der Geschichte der Menschheit (1832). стр. 178.

79

Нужно, впрочем, заметить, что уже и в классической филологии появились первые попытки подобного сближения, как, например, относительно бытовой стороны греков у Грота в главе «О нравах, изображённых в греческих сказаниях» (Hist. of Greece, ч. I (1862), гл. XX), хотя и в очень незначительных размерах.

80

Милюкова «История литературы древнего и нового мира», составленная по И. Шерру и др., т. II, кн. II (Италия), стр. 518 и след.

81

Odyss., III, 22.

82

Там же , ст. 123.

83

Odyss. VIII, 96 слл.

84

G. Gerland , Altgriechische Marchen in der Odyssee (1869), стр. 37.

85

Odyss . XII, 69.

86

Там же, XI, 256.

87

Большая часть различных форм сказания о Медее будет указана ниже.

88

Pausan . I, 22, 6 (изд. Беккера).

89

Чтобы указать на одно важное отличие моего взгляда на мифы от взгляда Отфрида Мюллера, я замечу здесь, что не разделяю его мнения, будто мифы суть исключительно произведение какого-то особого периода (mythenbildende Zeit). Мюллер, признавая деятельность рассудка источником мифов, должен, по-моему, признавать и возможность появления новых мифов во все времена. Его мнение повторяется, впрочем, с некоторыми изменениями до последнего времени. Даже Ган впадает в ту же ошибку. Hahn, Sagwissenschaftliche Studien, 1-й выпуск (1871 г.), стр. 67: Da aber schon О. M"uller das s. g. mythische Zeitalter der Hellenen auch als das mythenbildende ansieht (Proleg. S. 164 f.), dessen mythenbildende Th"atigkeit in unserm heutigen Denken keine [?] Analogie hat (S. 112; auch Max M"uller in seinen Vorlesungen "uber die Wissenschaft der Sprache, Serie II, S. 335, 337 f., stellt in demselben Sinne ein mythisches Zeitalter auf), so wollen wir nach seinem Vorgang das Zeitalter, in welchem der Mensch Sprache und Sage schuf und wesentlich [?] anders dachte, als in dem geschichtlichen, das mythische oder das Sprach– und Sagalter nennen; der Unterschied zwichen unserer und M"uller’s mythischer Zeit betrifft nur ihr Alter, denn w"ahrend er dieselbe unter den Hellenen und auf hellenischem Boden sucht, verlegen wir sie au den Anfang der Menschheit. Ср. там же, стр. 85: Wir beschr"anken die Eigenart (?) unserer Ansicht von der Sage jedoch nur auf ihren Ursprung, f"ur den wir dadurch einen festeren Roden zu gewinnen trachten, dass wir ihn, auf das innigste mit der Sprachentstehung verschwistert, an den Anfang der Menschheit zur"uckr"ucken und ihn mit dem Ausbau der Sprache abschlieesen (sic), so dass von da an hre Weiterentwickelung, gleich der Sprache, auf die Umbildung des vorhandenen und die Aufnahme fremden Stoffes beschr"ankt ist. Нo в чем же ином может состоять развитие вообще, если не в переработке старого и в усвоении нового материала? Ведь приведёнными словами Ган собственно только подтверждает возможность беспрерывного появления мифов. Но он, по-видимому, понимает под мифами только те грубые воззрения, которые лишены «всякой аналогии с нашим мышлением», то есть те, которые для более развитого мышления кажутся чересчур нелепыми. Произвольность столь узкого понимания мифов очевидна.

90

Bastian в Zeitschr. f. Ethnol., IV (1872), стр. 362, прим. Пример подобной ограниченности умственных способностей представляют басуты (в юго-восточной Африке), которые убеждены, что, гуляя у берега реки, следует остерегаться, чтобы тень от собственного тела не падала на воду, ибо тогда её может поймать крокодил и вместе с ней утащить с собой и человека. Tylor , Primit. Culture, I. стр 388.

91

Tylor , там же, II, стр. 179 и след. Ср. Simrock, Deutsche Mythologie, 3-е изд. (1869 г.), стр. 463.

92

В одном из множества вариантов этой песни говорится:

А из крови его пьяно пиво сварю.

93

Нельзя определить род приключения, на которое указывают, по-видимому, последние слова песни. Очевидно, однако, что никак нельзя полагать, чтобы убийцей была собственная жена, как это делают некоторые толкователи песни.

94

Сочинения Хомякова, изд . Аксакова, I (1861), стр. 492 и сл.

95

Непонятно, почему учёные, сознающие несостоятельность символической и поэтической теории, пользуются, однако, беспрерывно терминами этих теорий, не имеющими смысла в научном приложении. Hahn, Sagwiss. Stud. стр. 24: Der Urmensch war ein gezwungener (!) und unbewusster Dichter und nur insofern er dies war, k"onnen wir von dem symbolischen Wesen seiner Erzeugnisse sprechen… Das symbolische Wesen im Mythus liegt daher f"ur uns in dem Unbewusst sein seiner Bildner, dass die Form, in welcher sie ihre Anschauungen verk"orperten, keine diese unmittelbar bezeichnende, sondern eine auf "ahnliche Anschauungen "ubertragene sei, und dieses Unbewusstsein erkl"art uns einerseits die M"oglichkeit der allm"aligen Verwandlungen der mythischen Naturansichten in Geschichte, und giebt andererseits ein scharfes Trennungsmittel der Ursagen von den ihnen beigemischten sp"ateren allegorisirenden Sagen an die Hand, bei welchen die Uebertragung auf "ahnlich Erkanntes mit Bewusstsein erfolgte. Если понимать под символом все то, переносный смысл чего не сознается человеком, то придётся все наши понятия и определения назвать символами, так как ими никогда не уясняется самая суть предмета в строгом смысле (das Ding an sich). По-моему, символом можно назвать только то, что употребляется сознательно как нечто переносное. Различие между символом и аллегорией будет состоять лишь в их происхождении. Символ есть такое выражение предмета или понятия, которое считалось когда-то точным определением, и получило переносное значение только со временем (при появлении более верного определения; так, например, по-моему, слово « корова» когда-то означало одинаково и корову, и облако; но когда стали сознавать различие между этими предметами, тогда слово «корова» сделалось символом понятия «облако»). Аллегория же с самого начала имеет целью обойти точное определение, заменяя его нарочно иносказательным.

96

Таким образом многие мифы являются относительно формы вариантами одного и того же сказания, в то время как по содержанию каждый из них мог иметь своё особое, определённое значение. Поэтому не знаю, насколько прав Грот, когда, например, в отношениях Урана и Геи он видит только подражание чуть ли не всем частностям сказания о Кроносе и Pee: Grote , History of Greece, I (1862), стр. 14: In fact the relations of Uranos and Gaea are in allmost all their particulars a more copy and duplication of those between Kronos and Rhea, differing only in the mode whereby the final catastrophe is brought about.

97

Дальнейшие подробности нашего приёма выяснятся ниже, особенно в главе о каннибализме в греческих мифах.

98

Apollod ., I, 4, 2. В сборнике гэльских сказок, изданном Кэмпбелом ( Campbell, Popular Tales of the West Highlands, 1860), говорится в одной сказке (45) о состязании, в котором тот, кто больше съест, может вырезать из спины побеждённого семь ремней. В другом месте победитель вырезает один ремень с головы до ног. Кёлер (Reinhold K"ohler) в своей рецензии этого сборника, в Or. u. Occ. II, стр. 682 слл., приводит несколько подобных примеров и из сказаний других народов.

99

Herodot, VII, 26. Элиан даже рассказывает, что эта кожа Марсия двигалась при звуках фригийской флейты, Ael. Var. hist. XIII, 21.

100

Hyg . fab. 165: …Apollo victum Marsyam ad arborem religatum Scythae tradidit, qui cutem ei membratim separavit (conj. Schefferi pro: qui eum membratim separavit). Скифы, как увидим, отличались этим искусством. Замечательно видимое удовольствие, с которым рисует Овидий эту варварскую казнь: Оv. Met. VI, 387.

Clamanti cutis est summos direpta per artus:

Nec quicquam nisi vulnus erat, cruor undique manat,

Detectique patent nervi, trepidaeque sine ulla

Pelle micant venae, salientia viscera possis

Et perlucentes numerare in pectore fibras.

Сравни Оv. Fast. VI, 707 сл. О смерти Лина вследствие подобного состязания с Аполлоном см. Paus. IX, 29, 6. Наказание фракийского певца Фамирида музами вследствие подобного состязания в музыке, причём его изувечивают, описано Iliad. II, 597. (Я не вижу причины, почему под словами «они его изувечили», понимают ослепление. Полагаю, что гораздо естественнее подразумевать здесь отрубание рук, что делало певца неспособным к игре на кифаре. Ослепление тут лишено всякого смысла). Грот считает этот рассказ прототипом мифа о Марсие. Hist. of Greece, II, стр. 402: And we may remark that the analogy between Thracians and Phrygians seems partly to hold in respect both to music and to religion; since the old mythe in the Iliad, wherein the Thracian bard Thamyris, rashly contending in song with the Muses, is conquered, blinded (?) and stripped of his art, seems to be the prototype of the very similar story respecting the contention of Apollo with the Phrygian Marsyas. С этим мнением нельзя безусловно согласиться. См. выше.

101

Jacobi, Handw"orterbuch der griech. u. r"om. Mythol. (1830), стр. 590. Cp. K. O. M"uller, Dorier, I (1844), стр. 347, прим. 6.

102

K. O. M"uller, Proleg, стр. 112; сравн. его же Dorier, I (2-е изд. Шнейдевина, 1844 года), стр. 346 слл.

103

Надрез вокруг ушей должен был, следовательно, пересекать разрез шеи, чтобы всю головную кожу можно было растянуть вроде полотенца.

104

Herodot. IV, 64. О питье крови и сдирании кожи с врагов у евреев, см. Ghillanу, Menschenopfer der alten Hebr"aer (1842), стр. 653.

105

Apollod . I, 6, 2, 3. Сравн. остроумное замечание Гейне к этому месту (Heyne, Observ. стр. 32): Quod (Minerva) Pallantis polle рго thorace vel clipco utitur, videtur antiquior esse mythus; obtinuit mox aegis.

106

Cic . N. D. III, 23: (Minerva) Pallantis (filia), quae patrem dicitur interemisse, virginitatem suam violare conantem; сравн. Clem. Alex. Protr. II, 28 (cd. Klotz): Tsetz, Lyc. 355 и мн. др.; см. К. О. M"uller, Kleine deutsche Schriften, II (1848), стр. 135 и 208.

107

В подобном смысле, как у нас говорится – изорвать в клочья, избить в пух и прах , в немецком «Jemand zum Kr"uppel schlagen» и т. п. Следовательно, в древнейшее время понятие «человек», должно быть, теснее было связано с его кожей, чем с остальным его телом. Для сближения с такого рода странным воззрением приведу слова, с которыми у Овидия Марсий обращается к Аполлону, когда тот сдирал с него кожу, Met. VI, 385: Quid me mihi detrahis? «Зачем ты сдираешь меня с меня самого?»

108

Наглядной иллюстрацией той жестокости, которая сохранилась даже до сих пор, преимущественно в обращении детей с животными, служит известная картина Гогарта: The four Stages of Cruelty, № 1 (у Роттенкампфа, 2-е изд. 1857 года, стр. 531).

109

См. например, Grimm , Deutsche Rechsalterth"umer (1828), стр. 682–701, где некоторые наказания, изображенные в греческих мифах, подтверждаются примерами подобных наказаний у римлян и древних германцев. Кстати укажу здесь на странное сказание, которое находится в сборнике Великорусских сказок, изданном Худяковым, стр. 165–168, о человеке, у которого вытягивают жилы. См. Or. u. Occ. III, стр. 93.

110

Cм., например, Wundt , Vorlesungen "ub. Menschen– u. Thierseele, II. cтp. 131: Auf den Fidschiinseln hatten sich schon vor der Ankunft der Europ"aer Volksparteien gebildet, die das von der Nobilit"at als gute alte Sitte ge"ubte Menschenfressen… bek"ampften и т. д.

111

Только в названии блаженного века «золотым» скрывается, может быть, некоторый намёк на исторические воспоминания о прежнем обилии золота. Смотри, однако, что против этого говорит Шёманн , Griech. Alterth. I (3-е изд.), стр. 75 сл. Но и без того, этот век мог получить своё название по аналогии с названиями других веков: медного и железного, которые опираются, по-видимому, действительно на исторические воспоминания. У Гесиода говорится собственно о золотом, серебряном и т. д. поколении людей. Но что эти выражения понимаются им в переносном смысле, можно заключить из того места, где он говорит о «медном поколении людей, сделанном из ясеневого дерева». Hesiod. Oper. 143. Сравн. Preller, Griech. Mythol. I (3-е изд.), стр. 43, прим. 2: … das dritte Geschlecht aus Eschenholz… weil nehmlich der Schaft der blutigen Stosslanze gew"ohnlich von der Esche genommen wurde. В некоторых греческих сказаниях сохранились даже, как увидим, воспоминания и о каменном веке.

112

N"agelsbach, Homerische Theologie (2-о изд.), стр. 153: Es findet sich aber "uber Abnahme des Verkehrs zwischen Menschen und G"ottern auch ein bestimmt ausgesprochenes Bewusstsein.

113

Iliad . XII, 23.

114

Odyss . VII, 201.

115

Odyss. VIII, 248. Сравн. в Ameis, прим. к этому м.

116

N"agelsbach, в указ. соч. стр. 358.

117

Odyss. X, 5. «Бесчисленные яства» напоминают нам, что обжорство когда-то не считалась пороком, а напротив – доблестью. Сравни сказания о героях, пожирающих быка, выпивающих реку, вступающих в состязание, кто больше съест (как, например, Геракл с Лепреем, Paus. V, 5, 4), и т. п. Некоторые примеры обжорства в сказаниях см. в Or. u. Occ. I, стр. 16, 41, 341, II, 296 слл. и 683. В Индии считалось преимуществом одних только браминов, что им было позволительно до того неумеренное употребление напитка сома, что он вытекал у них чрез все отверстия тела; см. A. Weber, Collectanea "uber die Kastenverh"altnisse in den Br"ahmana und S"utra, в Indische Studien, X (1868), стр. 1 слл. В связи с этим, я полагаю, находятся и жирные изображения индийских богов.

118

Iliad. XVII, 446, Odyss. XVIII, 130.

119

Hesiod. Oper. 134.

120

См. Preller, Griechische Mythologie, I, стр. 64 слл., где для примера приводится сказание о Тантале, о котором упоминает Пиндар, Pind. Ol. 1, 54 (ed. Schneidewin).

121

Paus . VIII, 2, 4 сл.

122

E. v. Lasaulx , Die S"uhnopfer der Griechen und R"omer und ihr Verh"altniss zu dem einen auf Golgotha в Studien (1854), cтp. 235 слл.

123

Duncker, Geschichte des Alterthums, III (=Gesch. der Griechen, I, 1856), стр. 11: Dieses System (von den verschiedenen Zeitaltern bei Hesiod) hat eine gewisse Verwandtschaft mit der indischen Lehre von den vier Weltaltern, mit den Vorstellungen anderer V"olker von dem Sinken der Menschheit, je weiter sie sich von ihrem g"ottlichen Ursprung entfernt; aber es ist keine historische Tradition. Ebenso entbehren die Spekulationen der griechischen Philosophen "uber die Vorzeit ihres Volkes, der Pragmatismus der sp"atern Historiker ( Diodor V, 4; Pausanias ), dass die Menschen der alten Zeit armselig in Kl"uften und Hohlen gehaust, jedes historischen Grundes.

124

Preller в указ. м. стр. 65, прим. 2; Gew"ohnlich liegt (solchen Schilderungen der rohen Urzeit) die Vorstellung von den rohen und bl"odsinnigen zu Grunde, welche namentlich seit Aristoteles von den Culturhistorikern immer weiter ins Einzelne ausgefubrt wurde. Преллер не считает нужным вникнуть, откуда взялось самое понятие об этих диких , что мне именно представляется самым важным.

125

Hermann, Lehrbuch d. griech Antiqu . II , § 27, прим. 3 (изд. Штарка 1858 г. стр. 158): Stellen aber, wie die orphische bei Sextus Empiricus adv. Math. (о первобытном каннибализме), k"onnen nur als hyperbolischer Ausdruck phantastischer Dichterphilosophie (?!) gelten, причём Германн ошибочно ссылается на сочин. Lobeck, Aglaophamus, стр. 247. См. примечание Штарка к вышеприведённому месту.

126

Нэгельсбах , отрицая в древних мифах нравственную сторону, признается, однако, что предположение безнравственных божеств не согласуется с требованиями человеческого рассудка. Интересно, как он смотрит на стремление позднейших греков очистить мифологию от безнравственных элементов. N"agelsbach, Nachhom. Theol. стр. 44: Nun sind "uber die G"otter von Homer durchaus nicht als heilig "uberliefert worden (cp. Hom. Theol. 1, 15 слл., стр. 37 сл.). Wenn sich also… die Vorstellung von den G"ottern reinigen soll, so erwarten wir zu allern"achst eine Bek"ampfung der unsittlichen und unw"urdigen Geschichten, welche wohlgemerkt vom Volke nicht als symbolische und allegorische Mythen, sondern als Thatsachen geglaubt wurden. Noch Aeschylus findet sich liier in einer merkw"urdigen Klemme zwischen der Ueberlieferung und dem vernunftgem"assen Glauben an g"ottliche S"undlosigkeit. Eum. 640 (631) wirft der Erinyenchor dem Apollon vor, dass dieser behaupte, Zeus habe dem Orestes seines Vaters Ermordung an der Mutter zu r"achen geboten, w"ahrend Zeus doch selbst seinen Vater Kronos in Fesseln gelegt… Die Klemme entsteht, indem eine theogonische Mythe, die garnicht ins sittliche Gebiet geh"ort (?!), als historische Thatsache gefasst und in einen ihr v"ollig fremden Bereich hineingezogen wird (непостижима бестактность Эсхила!). Apollon kann, um Zeus von einem Frevel zu befreien, nichts anderes thun, als den Unterschied zwischen T"odtung und Fesselung zu urgiren, wogegen stets die Antwort "ubrig bleibt, dass den Vater in Fesseln zu schlagen eben auch ein Frevel ist. Xenophanes und insbesondere Pindar sind in solchen F"allen entschlossener; sie l"augnen dergleichen Mythen geradezu. Сравни там же стр. 428. Насчёт взгляда Платона на мифы, см. там же стр. 45: Platon weiss nun zwar, dass von dergleichen Mythen manche symbolisch oder allegorisch sind (Rep. стр. 378 D); aber weil die Jugend und, f"ugen wir bei, der Volksglaube nicht im Stande ist zu unterscheiden und gleichwohl dergleichen so will er bekanntlich alle diese von ihm auf Homer und Hesiod zur"uckgef"uhrten Erz"ahlungen, welche so wie sie sind vom Volke als Thatsachen geglaubt werden, aus seinem Staate verbannt wissen (Rep. стр. 377 D. слл.).

127

Sext. Emp. adv. Mathem. IX, 193. Сравн. там же I, 289.

128

Clem. Alex. Strom. V, § 110, ed. Pott. стр. 715 (=Eus. Ргаер. Ev. XIII, 13, ed. Vigeri стр. 679).

129

Xenophon . Eleg. I, 19.

130

Pind . Ol. I, 52 (ed. Schneidew).

131

Taм же, IX, 35.

132

Herodot . II, 53.

133

Isocr . XI, 38.

134

Stob. Eсl. ph. I, 9, 38 стр. 240 ( Nauck , Trag. graec. fr. стр. 633, Moschionis fr. 7).

135

Critiae Sisyph. (Nauck, Trag. graec. fr., стр. 598).

136

Lucr . V, 927 слл.

137

Ног . Sat. I, 3, ст. 99:

Cum prorepserunt primis animalia terris

Mutum et turpe pecus, glandem atque cubilia propter

Unguibus et pugnis dein fustibus…

Pugnabant, etc.

и ст. 108:

…Sed ignotis perierunt mortibus illi,

Quos venerem incertam rapientes more ferarum

Viribus editior caedebat, ut in grege taurus.

Касательно venus incerta = scortum в противоположность matrimonium stabile et certum смотри Kruger в прим. к Ног. Sat. I, 3, 109.

138

Sext. Emp. adv. Mathem. II, 31.

139

Там же. Замечание Секста Эмпирика очень остроумно. Нельзя отрицать, что в истории цивилизации переход к земледельческой жизни занимает очень видное место. Но судя по важности, придаваемой ему мифами, можно даже заключить, что у греков переход этот произошёл довольно быстро (путём заимствования?). Интересно взглянуть, как сильно поражает дикаря превосходство земледельческой жизни. Укажу на речь одного североамериканского вождя, которую нам передаёт Либих в своих «Chemische Briefe» (по Кревуру): «Seht ihr nicht dass die Weissen von K"ornern, wir aber von Fleisch leben? dass das Fleisch mehr als 30 Monden braucht, um heran zu wachsen, und oft selten ist? dass jedes der wunderbaren K"orner, die sie in die Erde streuen, ihnen mehr als hundertf"altig zur"uckgiebt? dass das Fleisch vier Beine hat zum Fortlaufen und wir nur zwei, um es zu haschen? dass die K"orner, da wo die weissen Menschen sie hins"aen, bleiben und wachsen; dass der Winter, der f"ur uns die Zeit der m"uhsamen Jagden, ihnen die Zeit der Ruhe ist? Darum haben sie so viele Kinder und leben l"anger als wir. Ich sage also Jedem, der mich h"ort, bevor die B"aume "uber unsern H"utten vor Alter werden abgestorben sein und die Ahornb"aume des Thales aufh"oren uns Zucker zu geben, wird das Geschlecht der kleinen Korns"aer das Geschlecht der Fleischesser vertilgt haben, wofern diese J"ager sich nicht entschliessen zu s"aen!»

140

Lobeck , Aglaophamus (1829) стр. 247: Aristophanes quum Orpheum praedicat, quod ( ) ambigue locutus est (как известно, в орфическом учении существовала тенденция – отклонить своих последователей от всякой животной пищи); clarius Horatius, A. P. 391: «silvestres homines caedibus et victu foedo deterruit Orpheus» anthropophagorum immanitatem designat.

141

Limburg Brouwer , в указ. соч. II, 550: … on a effectivement cherch'e quelquefois `a, excuser ses fautes en all'eguant l’exemple des habitants de l’Olympe, ce qui alla m^eme si loin que la societ'e et ses institutions s’en ressentirent (!), chez les Samiens, par exemple, qui `a ce qu’on racontait, permettoient `a leurs filles d’anticiper sur la solennit'e qui alloit les unir `a leurs fianc'es, en accordant `a ceux-ci les droits auxquels cette solennit'e seule pouvoit les autoriser, et cela par le seul motif que Jupiter et Junon en avoient donn'e l’exemple (!). Taм же. 1: Le m^eme exemple fut all'egu'e par un sophiste a la cour de Ptol'em'ee, pour excuser le commerce Incestueux do ce prince avec su soeur Arsino'e (Eustath. ad H. p. 1090 in.).

142

Относительно Гермеса как божества лжи, обмана и воровства, см. например, Jacobi. Handw"orterb. d. griech. u. r"om. Mythol стр. 436–439, где собран обильный, хотя и далеко не полный материал. В этом же отношении можно сравнить ещё N"agelsbach, Hom. Theol. 2-е издание стр. 32, и Welcker, Griech. G"olterlehre, I, стр. 346 слл.

143

Считаю не лишним указать при этом случае на мнение Гана, который (мнимое) отсутствие нравственного принципа в мифах объясняет тем обстоятельством, что они сложились будто ещё до пробуждения (!) нравственности (das spaler erwachende sittliche Bewusstsein). Hahn, Sagwiss. Stud. стр. 81: Wenn wir nun den Urmenschen als in dem Zustande geistiger Kindheit verharrend annehmen, so k"onnen wir ihm auch ebenso wenig Schamgef"uhl zuschreiben, wie dem Thiere und dem Kinde, und wenn er in diesem Zustande zur Verk"orperung der Naturverl"aufe getrieben wurde, um sie sich zur Vorstellung zu bringen, so konnte auch das ihm mangelnde sittliche Bewusstsein nicht massgebend f"ur sein Verfahren werden. Er schrickt also vor keiner sittlichen Ungeheuerlichkeit, die seine G"otter begehen, zur"uck, wenn dieselbe nur die Vorstellung von dem entsprechenden Naturverlauf erweckt, die er zum Ausdruck zu bringen getrieben wird… Wir halten keinen anderen Weg f"ur denkbar (I), auf dem das Dasein dieser sittlichen Verst"osse (?) in der Sage sich auf naturgem"asse Weise erkl"aren liesse, denn sobald man ihre Sch"opfer mit sittlichem Bewusstsein ausstattet, werden sie zu einem unerkl"arlichen R"athsel». Ган, очевидно, придаёт слову «нравственность» слишком тесное значение, вполне, впрочем, соответствующее и его тесному пониманию слова «миф».

144

Schol. Iliad . XXIV, 24.

145

Antonin. Liberal , XV (Meropis).

146

Hymn. hom. in Merc. 13.

147

Здесь никак не следовало бы понимать в смысле нашего «безбожный» (gottlos, frevelhaft).

148

В ст. 14 нельзя переводить: «который наводит (обманчивые) сны». Ср. § 7.

149

Баумейстер в своём издании (Hymn. hom.1860 г., стр. 189) даёт к этому месту перевод Маттиэ (Matthia): qui noctem speculatur, то есть, , вместе со ссылкой на Тас. Аnn . II, 40: speculati noctem incustoditam. Но всего естественнее переводить: «зрящий». Относительно ночной деятельности Гермеса, ср. Eur. lphig. Taur. 1026. Баумейстер переводит удачно: qui fores observat egredientes spoliaturus, сравнивая это слово со словом разбойник (Wegelagerer).

150

Последние стихи (17 и 18) у Баумейстера стоят между скобками. Мы можем, однако, воспользоваться ими, так как они в сжатом виде удачно передают содержание самого гимна.

151

Bernhardy , Grundriss der griech. Litt. 2-я часть, I, стр. 223 гл. (3-е изд 1867 г.).

152

Lucian. Deor. dial. 7. (2-е изд. Дидо, стр. 51).

153

A. Baumeister, Hymni homerici (1868), стр. 182.

154

См. там же .

155

Там же , стр. 184 сл. Приведу всё это интересное место, которое начинается сравнением нашего гимна с двумя гомеровскими гимнами к Аполлону: «Jam de indole atque compositione totius hymni quaerentem fugere non potest, magno hoc carmen hiatu distare ab iis, quae sunt in Apollinem; illic enim res peragitur cum summa gravitate et cum reverentia deo augustissimo ac potentissime debita; hic iocus umabilis regnat cum petulantia tributa puero lepidissimo et vixdum divini numinis participi (I). Hoc si consideres, consentaneum est, opinor, in illis carminibus unam actionem certis quibusdam finibus circumscriptam per actus suos rite deduci et quasi orbem rerum effici, hic autem, ut in comoedia, laxioribus vin culis res contineri, aliquotics consulto exspectationem falli, non raro diversa et contraria inter se componi, denique iocum serio misceri. Atque hanc proprietatem carminis nisi prospexeris, fieri nunquum poterit, quin iniquissimum ac perversissimum iudicium de poeta feras; qui quidem tum cum maxime rem lepidam lepide agit, insulsus tidi videatur necesse sit; ubi oratio leniter fluit, increpabis languidam, sin argute loquatur, stomachaberis neque ferendum putabis aucupium verborum, denique justum ordinem si forte deseruerit, nunquam ei condonabis. Verum enimvero etiamsi concessero talia interdum poetam peccavisse (всё-таки!), tamen non efficies, ut indigno Homeridae patrocinari videar.

156

В московской рукописи (ныне лейденской) заглавие: (то есть Гомера) , в прочих же только:

157

Hahn, Sagw. Stud. стр. 96: Ihr Wesen [то есть, гомеровских гимнов] ist mehr episch als liturgisch und der spielende, ja ironische [I] (Hymnus in Hermem) Geist einiger derselben macht es uns fraglich, ob diese "uberhaupt zu liturgischen Zwecken gedichtet wurden. Как будто они дошли до нас в первоначальной форме!

158

Изд. Бayм., ст. 577 слл. Cм. Grote , I, cт p, 52: But Hermes (concludes the hymnographer, with frankness unusual in speaking of a god) does very little good и т. д.

159

Там же , ст. 523 слл.

160

Chwolson , Ssabier und der Ssabismus, II, (1856) стр. 384 сл.

161

Там же, II, стр. 389 (Dimeschqi I, 10, 4).

162

Илиада , V, 890, в переводе Гнедича. См. Chwolson, Ssabier, II, стр. 678, прим. 54. Укажу при этом случае на место в Euseb. Praep. ev. IV, 20, в конце и 21 в начале, где говорится о греческом жертвоприношении «злому демону».

163

Iliad. I, 122.

164

Rigveda , I, 9, 6, в немецком переводе Бенфея: Sch"on stachle du uns, Indra, auf; mach uns nach Reichthum eifervoll, schatzreichert! Почти все дальнейшие ссылки на Ригведу сделаны мною по переводу Бенфея, помещённому в журнале Orient und Occident.

165

Iliad. V, 761.

166

Rigv. I, 64, 9.

167

Odyss. IX, 273 слл. и в друг. местах.

168

Например, Rigv., I, 51, 5: «Хитростью ты разогнал хитрых».

169

Там же , I, 103, 5.

170

О. Миллер, « Сравнительно-критические наблюдения над слоевым составом народного русского эпоса. Илья Муромец и богатырство киевское.» (С.-Петербург, 1869), стр. 82.

171

Там же, стр. 290.

172

Hymn. hom. ed. Baumeister, II, 29. Место, в котором описывалась участь Левкиппа, дошло до нас только в отрывочных фразах. В последней строке речь идет, по-видимому, о сражении пешего Аполлона со стоящим на колеснице Левкиппом (ср., впрочем, Baumeister к этому месту, стр. 149). Насчёт смерти Левкиппа сравни Paus. VIII, 20, 4.

173

Там же, XXXIV, 17; ср. Limb. Brouwer, Civilisation etc., II, 558: Dans un hymne grave et s'erieux, un poete, qui demande une faveur de Bacchus, n’h'esite pas de donner `a ce dieu un nom, qu’un homme prendroit sans doute pour une grosso injure.

174

Iliad . IV, 25. Этот эпитет тем важнее, что не оказывается достаточно мотивированным. О чрезвычайно характеристичном возражении Зевса, где тот изображает свою жену каннибалкой, мы будем говорить в другом месте.

175

Там же , VI, 55 слл., в переводе Гнедича.

176

Rigv. I, 4, 2 = S^omav. II, 438: «ибо опьянение богача щедро быками (собств. дарить быков)». Ср. Rigv. I, 8, 7; 30, 3; 404, 9.

177

Goethe’s S"ammtliche Werke in vierzig B"anden, XII, стр. 209 (изд. Котта, 1840). Cp. H. D"untser , Goethe’s Faust, 2-е изд. (1857), стр. 672 и след.

178

Илиада , IX, 312 слл. в переводе Гнедича.

179

Такой вывод и делает Нэгельсбах , Hom. Theol ., стр. 229 (2-е изд. 1861 г.).

180

Сам Ахилл признаётся, что, отличаясь преимущественно силой тела, он не обладает особенной силой соображения. Iliad . XVIII, 105.

181

Odyss . XIX, 394. Гигин, говоря об Автолике (fab. 201): Hermes muneri dedit (Autolyco) ut furacissimus esset nec deprehenderetur in furto, «… что его нельзя было уличить в краже». Последние слова стоят взамен греческого слова , «клятва», которое в нашем месте Гомера соответствует, по-видимому, немецкому: sich verschw"oren в фразе: er verschwur sich hoch und theuer, литовскому – uzsikejkti, польскому – zaklinac sie = клясться в невинности.

182

Iliad . VI, 153, говорится об аргосском городе Эфире. Феогнид (в VI ст. до Р. Х.) приводит Сизифа, как мудрейшего человека, который даже сумел возвратиться после смерти опять на этот свет: Theogn . 701.

183

Tzetz. Lyc. 344 (= Hesiod. fr. 68, ed. Lehrs). Позднейшие понятия греков об Автолике как не имеющие для нашей цели никакого значения, мы можем оставить в стороне. Указания можно найти в изданиях отрывков Эврипида, который написал целую сатирическую драму под заглавием «Автолик», – ed. Matth., стр. 99; Bothe, стр. 90; Nauck, стр. 350.

184

Schol . Soph. Aj. 190. Это место для нас замечательно не в одном лишь вышеуказанном отношении. В нём мы находим следы первобытных семейных отношений, которые нам напоминают важное место у Геродота, где говорится о некоторых народах Фракии, Herodot . V, 6. Можно полагать, что все здесь сказанное (за исключением татуирования?), приложимо и к отдалённой эпохе греков или их предков. См. Bachofen , Mutterrecht, под cл. Het"arismus der Urzust"ande (в Sachregister). Насчёт различных форм брака у теперешних дикарей см. Lubbock , Origin of Civilisation (2-е изд. 1870 г.), гл. III: Marriage and Relationship, стр. 58 слл.

185

Ameis . в прим. к Odyss. XIX, 396 (Anhang): «leibhafter Wolf».

186

Iliad . XVI, 155–167; см. ниже.

187

Lycophr . Cass., 329. Ср. Reichard к этому м., где ошибочно утверждается, будто греки так же называются и в Эврипидовой «Ифигении Таврической».

188

Aesch . Sept. adv. Theb. 145. Сравн. Hesych .

189

Paus . IV, 11, 3.

190

Насчёт Ликантропии смотри Welcker , Kleine Schriften, III (1850), стр. 157–185: Lykanthropie, ein Aberglaube und eine Krankheit. Очень поверхностно судит об этом предмете Кокс: George W. Сох, The Mythology of the Aryan Nations, I (1870), стр. 429, говорится о «confusion between Leukos, bright, as a general epithet, and the same [?!] word Lukos, as a special name for the wolf, from which sprung first the myth of the transformation of Lyk`a^on, and then probably the wide-spread superstition of Lykanthropy». Связь со сказаниями об оборотне (Warwolf), на которую указывали некоторые учёные, он вполне отрицает и относит эти последние в иную категорию, см. там же стр. 459. Следует, однако, заметить, что уже и в древности подобные сказания существовали не у одних только греков. Нечто подобное существовало, должно быть, и у древних невров. По крайней мере мы знаем из Геродота, что греки и скифы приписывали каждому из этих народов свойство превращаться в волка и затем опять в человека. Herodot . IV, 105.

191

Paus . X, 6, 2. To обстоятельство, что весь миф является здесь догадкой для этимологического объяснения имени , не мешает видеть в нём остатки, может быть, очень древнего предания.

192

Там же , II,19, 3. Тут каждая черта дышит первобытностью.

193

Suid.

194

Harpocr.

195

Замечательно, как Преллер , считая волка олицетворением силы, враждебной Аполлону, признает его, однако, символом Аполлоновского культа и связанных с ним учреждений. Griech. Mythol. I (3-е изд. 1872 г.), стр. 202: Und zwar scheint das scheue (?) und gefr"assige Thier des Waldes und des Winters (sic)… eine der lichten Gewalt des Apollo widerstrebende Macht des Winters, der gefr"assigen Pest und anderer Plagen bedeutet zu haben, welche Apollo in siegreicher Majest"at verlreibt und abw"ahrt (?!). В Илиаде, напротив, сам Аполлон виновник чумы). Indessen hatte es, wie die meisten Ortslegenden beireisen, vorherrschend die Bedeutung eines scheuen, fl"uchtigen angenommen, welcher bei Apollo als dem Schutzgotte der Fl"uchtigen und Bittenden () Gnade findet [странно!]: eine Vorstellung, die sich von selbst aus den leitenden Ideen der Apollinischen Mords"uhne erkl"art, nach welchen f"ur den fl"uchtigen Verbrecher, nachdem er sich der Vorgeschriebenen Busse und S"uhne unterzogen, Schutz und Wiederherstellung m"oglich wurde; daher in Athen der Wolf des Apoll oder der aus ihm entstandene Heros Wolf sogar zum Sinnbilde des Schutzes der Gerichtsh"ofe "uberhaupt geworden war. Единственным подтверждением мнения, что волк считался враждебным Аполлону, является у Преллера указание на одно место у Софокла (El., 6), где Аполлон называется убивающим волков. В таком случае следовало ему, однако, указать и на Hesych. Cp. M"uller, Dor. I, стр. 306: Minder alt ist sicher die Sikyonische Sage von dem die W"olfe abhaltenden Apollo, und das Epitheton (Lupercus [?]) bei Sophokles und Andern. Сказание о том, как Аполлон освободил жителей Сикиона от частых нападений волков см. Paus . II, 9, 7.

196

Preller , I, 202, прим. 3.

197

Ael . N. А. X, 26. Cp. Ael . N. А. XII, 40. Paus . X, 14, 7 (4), где рассказывается даже, что этот волк растерзал вора. Особенно важно известие Plut. Pericl . 21, что лакедемоняне и афиняне, желая присвоить себе право первенства у дельфийского оракула, помещали соответствующие тому надписи именно на этом золотом изображении волка в Дельфах.

198

Paus . VI, 6, 7–11, где Павсаний между прочим рассказывает, что сам видел копию старинной картины с изображением Ликаса.

199

K. O. M"uller , Dor. I, стр. 311.

200

Этому вопросу посвящено соч. Jurgiewicz , De Jovis Lycaei natura cognominisque hujus ratione (1867). Cp. Heinr . Dietr. M"uller, Mythologie griechischer St"amme, II, l-ste Abtheilung (1861), стр. 81 слл. К этому вопросу мы ещё возвратимся ниже (в IV главе), где будем говорить о Ликаоне и Зевсе Ликийском.

201

К. О. M"uller , Dor. I, стр. 307: Was nun den Wolf betrifft, so ist nicht glaublich, dass er seine Stelle als Symbol des Apollon blos einer zuf"alligen Namens-gleichheit zu verdanken hat, und etwa als ein Beispiel der sogenannten Paronomasie in der griechischen Symbolik zu betrachten ist, sondern es muss der lebhaft auffassende und combinirende Sinn des alten Volkes wirklich irgend eine Beziehung und Analogie zwischen Wolf und Licht gefunden haben. Насчёт этимологии слов: (санскритск. vrkas, «волк», ср. «влеку») и (ср. «луч») см. G. С urtius, Grundz"uge der griechischen Etymologie, 3-е изд. (1869), стр. 152 сл.

202

Насчёт Аполлона в этом отношении не существует сомнения. О солярном же значении Зевса Ликейского мы ещё будем говорить ниже; см. Hahn, Sagw. Stud., стр. 505 слл.

203

Paus. II, 19, 3. См. выше. В одном ведическом гимне ( Rigv . I, 92), где утренняя заря уподобляется стаду светлых коров, говорится между прочим: «освещающая весь свет заря отворила темноту (выступила из темноты), подобно коровам (выступающим) из коровника» . В греческом сказании коровник заменён городом, окружённым стенами.

204

Iliad . XVI, 155.

205

Там же , 351.

206

Голодные волки, как известно, отличаются замечательной безбоязненностью. Нельзя, правда, отрицать, что с понятием о волке со временем стало соединяться понятие о боязливости, бегстве. Но эта сторона в характере животного могла выдвинуться только тогда, когда все прочие качества его перестали уже считаться идеалом. Первоначально волк, должно быть, не признавался трусливым, на это указывает и множество имён собственных, сложных со словом «волк», которые, как например, нем. Wolfhart, «волчье сердце» (в Нибелунгах), были бы немыслимы, если бы волк считался трусливым животным.

207

Apollod . I, 8, 6.

208

Apollod . III, 10, 1; Heyne , Observ. к этому м. стр. 272.

209

Hymn. hom. in Merc., 383.

210

N"agelsbach , H. Th. стр. 229: … so findet auch kein heuchlerisches Verdecken und Bemanteln unsittlicher Leidenschaften oder Zust"ande statt, sondern es herrscht in dieser Hinsicht eine ausserordentliche Ehrlichkeit (!).

211

Там же.

212

Издатель этой книги, Аутенрит, делает ещё примечание, что если Автолик называется «благородным», то это ровно ничего не значит: heisst er doch wohl nach der stehenden Formel, also ohne Bezug auf den Relativsatz, при этом он указывает на три места: Od . I, 115; II, 46; XVI, 214, где Телемах называет своего отца благородным. Итак, это stehende Formel!

213

Lasaulx , Der Eid bei den Griechen, помещено в его Studien des elass. Alterth. (1854), стр. 177–205. Там же стр. 177, прим. 1, указана и предшествовавшая литература. Сравни N"agelsbach в. указ. м., где указана и неизвестная мне диссертация Putsche , De vi et natura jurumenti Stygii etc. (1844); N"agelsb . Nachh. Th. (1857) стр. 241 слл.; Hermann , Gr. Ant. II, § 22 (3 изд. 1858, стр. 119 слл.).

214

В указ. соч. стр. 203–206.

215

Eurip . Iphig., Taur. 1205. Это изречение нельзя извинять исключительностью положения Ифигении. Сама Ифигения, произнося эти слова пред царём Фоантом, старается обмануть его.

216

Plut . Apophth. Lac. Lys. 3 (Moral, изд. Дидо, стр. 281 сл.).

217

Cic . Pro Flacco, 4, 9: hoc dico de toto genere Craecorum: tribuo illis litteras, do multarum artium disciplinam, non adimo sermonis leporem, ingeniorum acumen, dicendi copiam; denique etiam si qua sibi alia sumant, non repugno: teetimoniorum religionem et fidem nunquam ista natio coluit, totiusque hujusce rei quae sit vis, quae auctoritas, quod pondus, ignorat.

218

Sext. Emp . Inst. Pyrrh. III, 214.

219

Там же III, 215.

220

Эта мысль высказана, хотя и недостаточно обосновано, в соч. Fustel de Coulanges : La cit'e antique (1864), стр. 33–40.

221

Hermann , Gr. Ant. I, § 9 (4 изд. стр. 37 сл.).

222

Aesch . Ag. 476.

223

Plat . De rep. 459 сл.

224

Относительно связи Ликии с древнейшими культами Греции ср. Кондакова : «Памятник Гарпий из Малой Азии и символика греческого искусства», Одесса, 1873 г., стр. 31 слл.

225

См., например, статью Эдуарда Тейлора «Первобытное общество» в журнале «Знание», 1873 г. № VIII, стр. 118 слл., где особенно удачен такого рода пример: «Английское правительство недавно занято было прекращением преступных действий кланов или каст Британской Индии, которым их нравственные правила, без сомнения, кажутся весьма доблестными, но в глазах правительственной власти представляются несовместными с благосостоянием общества. Один из этих кланов, Цака Кайль (Zaka Khail), в северо-западной Индии, занимается по ночам подкапыванием стен конюшен и жилищ с целью грабежа. Когда у них рождается мальчик, то кланы посвящают его будущей специальности посредством следующей любопытной символической церемонии: они проносят ребёнка три раза чрез отверстие, проделанное в стене дома, приговаривая: ”Гхаль Шах!“, то есть, ”Да будешь ты вором!“

226

К числу примеров о позволительности у дикарей убийства следует присоединить и прежнее верование одного бенгальского клана, что тот будет на том свете счастливее всех, кто успел на этом свете совершить побольше убийств. Заметим мимоходом, что этот самый народ считал в прежнее время ловкое воровство высочайшим искусством; теперь воровство (конечно, если оно совершено в своём племени) наказывается у него лишением свободы. См. Beschreibende Ethnologie Bengalens aus officielen Documenten zusammengestellt von Colonel Dalton, deutsch bearbeitet von Oscar Flex в Zeitschrift f"ur Ethnol. V (1873), стр. 208.

227

В указ. журн., стр. 116.

228

J. Grimm , D. Alterth., стр. 486.

229

J. Grimm , D. А., стр. 455: das erste und alteste recht des vaters "aussert sich gleich bei der geburt des kindes, er kann es aufnehmen (tollere), oder aussetzen… von aussetzung der kinder sind alle sagen voll, nicht allein deutsche, auch r"omische, griechische und des ganzen morgenlands es lasst sich nicht zweifeln, dass diese grausame sitte in der rohheit des heidenthums rechtlich war.

230

Что Эдип совершает все это в неведении, это, очевидно, принадлежность поздней редакции (трагиков), в которой дошло до нас сказание. В древнейшем указании, Odyss . XI, 271 слл., где говорится (не без нравственно-тенденциозного оттенка) о «красивой Эпикасте» нет, однако, ни малейшего намёка на такое неведение со стороны Эдипа; напротив, из него легче заключить о противоположном.

231

2-я кн. Царств , гл. XVI, ст. 21 слл. Ср. Bachofen , Mutterrecht, стр. 113 слл. и Ghillany , Menschenopfer der alten Hebr^aer, стр. 418.

232

Там же , гл. XV, ст. 31 и 34.

233

См. между прочим приведённое выше описание бенгальских народов Дальтона в Zeitschr. f. Ethnol. V, стр. 189 и 200. Насчёт наследственности гарема у древних евреев см. Ghillany , в указ. м. прим. 3; у персов – Fr. Spiegel , Er'anische Alterthumskunde, II (1873), стр. 306, ср. 315. Сравни также и сомнительные указания в назв. соч. Бахофена , в алфавитном указателе под словом Mutterbegattung ; между прочим он ссылается и на Cl. Alex . Paedag. I, 7, 55 (изд. Поттера, стр. 131), и Strom. Ill, 2, 11 (стр. 515)!

234

Lobeck , Aglaophamus, стр. 300: [haruspicum] non romina solum sed artem quoque ignorat Homerus, plurima domesticarum caedium exempla proferens, expiationis nullum. Neque id inobservatum priscis magistris; Schol. Venet. XI, 680. Стр. 301: Heroico enim aevo (следует понимать: в гомеровских песнях), quicunque tale facinus (убийство) in se admiserant, aut «exilium dira poenam pro сaede luebant» aut culpam pretio redimebant; cujus generis ille (Homerus) multos inducit et domicum civibus et foris cum hospitibus impune innoxieque conversantes, quod fieri nullo modo potuisset, si jam cum viguisset opinio homicidarum interventu deorum religiones et hominum coetus contaminari. omniumque rerum exitus vitiari, aut si creditum esset illud quod Plato populo assensus sanxit. Legg. IX, 865 D, sive ut Valerius ait: «Ira manet duratque dolor». Сравн. Hermann , Gottesd. Alterth, § 23, прим. 20. Об очищениях Аполлонова культа, насколько они затрагивают наш вопрос, см. там же, § 5, прим. 2 (2-е изд.).

235

F. H. Th. Allihn , De idea justi qualis fuerit apud Homerum et Hesiodum ae quomodo a Doriensibus veteribus et a Pythagora exculta sit. Diss, inaug. (1847), стр. 22. Saepe adeo singularis vox ad inanditum aliquod scelus accuratius siguificandum deese videbatur, quapropter vox . Od. XXII, 15 [где это слово вовсе не встречается] sensu malo haud raro Usurpator. Od. XXIV, 426. При этом он не указывает на место, несравненно больше доказывающее в его пользу, именно где говорится об Эгисте, что труп его, брошенный на съедение животным, никем не был оплакиваем, «потому что он (Эгист) задумал (и исполнил) очень великое дело», Odyss . III, 261. Но тут эти слова означают собственно только: «громадное дело»; настоящее же указание на враждебность поступка следует усматривать в глаголе , которое подобно употреблялось большей частью в дурном смысле.

236

* Odyss . XXII, 401.

237

К. O. M"uller . Aesch. Eumeniden, стр. 126: Die gerichtliche Verfolgung des M"orders konnte durchaus nicht stattfinden, ohne dass die, welche sie "ubernehmen wollten, schwuren, dass der Ermordete ihr Augeh"origer sei. Sklaven des Hauses wurden hierbei mit zur Familie gerechaet… Kommen F"alle vor, welche gegen diese Regel zu sprechen scheineu, so kann man gewiss sein, dass ein gewissenhafter Ausleger alter Br"auche und Gesetze die Verfolgung f"ur widerrechtlich erkl"art haben w"urde. Ein solcher gestattete selbst in dem Fall, wo ein Hausgenosse ermordet worden, der weder Verwandter hoch Knecht des Hausherrn war, dem Letztern nur bei der Bestattung einen Speer auf’s Grab zu stecken, und die Ermordung um Grabe zu verk"unden, damit der zur Blutrache Berechtete und Verpflichtete herbeikommen und den Speer – das Symbol der Verfolgung des M"orders – aufnehmen m"oge Alle Verfolgung des M"orders wird also fortw"ahrend aus der Pflicht der Rache gegen den Ermordeten abgeleitet. Сравн. K. F. Hermann . Griech. Staatsalterthumer, § 104: [Die Gesetze Drakon’s uber T"odtungen] behielten umsomehr ihre G"ultigkeit als Drakon selbst hier nur uralte durch Religion und Gewohnheit geheiligte Rechte aufgezeichnet hatte, welchen deshalb auch sp"ater unter allen Ver"anderungen das eigenthumliche Gepr"age ihrer Entstchungszeit unangetastet verblich. So beschr"ankte sich das Recht und die Pflicht, einen Todtschl"ager gerichtlich zu verfolgen, fortw"ahrend auf des Get"odteten n"ahere Angeh"orige, und fiel weg, wenn der Kl"ager auf seine Rache verzichtete oder der Get"odtete selbst vor seinem Ende dem M"order verziehen hatte.

238

Cм. Sch"omann , Gr. Alterth. I, Cтp. 495 (3-е изд.): aber das attische Recht gew"ahrte ausserdem (то есть, помимо Ареопага и Эфетов, принимавших жалобы только от родственников и домочадцев) auch noch andere Mittel, einen M"order zur Strafe zu z’eben, die von jedem vollberechtigten B"urger, nicht blos von den Angeh"origen des Ermordeten in Anwendung gebracht werden konnten.

239

Во время печатания я познакомился со второй статьей сочинения Э. Тейлора: «Первобытное общество», в журнале «Знание», 1873 г., X, стр. 105 слл., где он удачно рассматривает между прочим и этическое значение мести. Не могу только согласиться с его взглядом на значение развития этого чувства, – взглядом, который вполне высказывается в следующих словах:

«Нам легче всего ясно представить себе отношение первобытного и дикого общества к современному и цивилизованному обществу, если мы проследим длинный и изменчивый ход развития одного из обычаев, который вначале был высокой добродетелью, от которого зависело самое существование общества, но который впоследствии обратился в преступление. Страсть к мести весьма распространена между низшими животными (?!), и изучение развития ее, как в жизни животных, так и в зачаточной человеческой жизни, должно быть предоставлено натуралистам (?). Но между самыми грубыми, дикими племенами, она уже является в ясном и организованном виде, как одна из важных социальных сил. Мы проследим весь путь кровомстителя по всей истории от тех грубых дней, когда его обагрённое кровью копье служило охраною обществу, до цивилизованных времён, когда эта обязанность не только отнята у родственников пострадавших, но и сам он наказывается за всякое намерение возобновить это древнее обыкновение» и т. д.

240

Относительно детоубийства вообще и его распространённости у разных народов считаю не лишним указать на книгу Шашкова : «Исторические судьбы женщины, детоубийство и проституция», 1871 года, где в начале помещён и перечень главнейших пособий (по 1869 г.). Это сочинение, посвященное преимущественно так называемому «женскому вопросу» (подобно появившемуся раньше сочинению М. Библиомана: «Исторические этюды о женщине, выпуск 1-й, женщина первобытная», 1867 г.), имеет некоторое значение, как сборник статистических данных новейшего времени; но к данным древней истории оно относится крайне некритически, довольствуясь выводами некоторых новейших учёных и не проверяя их на древних источниках. Поэтому ещё более ощутительным становится и другой недостаток этого сочинении (печатавшегося раньше в одном популярном журнале) – отсутствие цитат. В дополнение к указанной у Шашкова литературе смотр. ещё: Dr. med. Wilhelm Siricker , Ethnographische Notizen "uber den Kindermord und die k"unstliche Fruchtabtreibung, в Archiv f. Anthropologie, V, (1872), стр. 451 слл., где между прочим упоминается относительно бросания детей у народов древности сочинение, с которым я не успел познакомиться: Jacob Liecker , Die Behandlung verlassener Kinder im Alterthum.

241

См. Simrock , В. Mythol. 3-е изд. стр. 233:

Wer seinen Kindern giebt das Brot

Und leidet dabei selber Noth,

Den schlage man mit dieser Keule todt.

На дощечке, прикрепленной к такой палице в городе Ютербоке, помещена та же надпись, причём только вместо «dabei» читаем «nachher». См. А. Kuhn u. W. Schwartz , Norddeutsche Sagen, M"archen und Gebr"auche (1818), стр. 88 и прим. Из предания об этой палице, повторяющегося и в других местностях, вытекает, что под людьми, отдающими хлеб своим детям, следует понимать добродушных стариков, разделяющих ещё при жизни все своё имущество между детьми. Ср. Simrock в ук. м. стр. 232: So tritt in Deutschland eine Keule an die Stelle des «heiligen Hammers», der sich in englischen Kirchen aufgeh"angt findet, wo er einen dunklen Bezug hatte auf den Gebrauch, lebensm"ude Greise zu t"odten. Bei der deutschen Keule ist es aber so gewendet, dass sie deu Greisen nur geb"uhren solle zur Strafe ihrer Thorheit, sich ihrer Habe zum Besten der Kinder allzufr"uh ent"aussert zu haben.

242

На этическое значение предания о ютербокской палице указывал уже Шварц: W. Schwartz , Die ethische Bedeutung der Sage f"ur das Volkslebend (1870 г.), стр. 29.

243

Iliad . XVIII. 395.

244

О замечательной распространённости этого странного обычая – кормить грудью обезьян и других животных, – см. Ploss , Die ethnographischen Merkmale der Frauenbrust (nebst einem Anhang: das S"augen von jungen Thieren an der Frauenbrust), в Arch. f. Anthropol. V (1872), Cтp. 219 сл.

245

Hyg . f. 238, Qui filias suas occiderunt (7 примеров.) и f. 239, Matres quae filios interfecerunt (8 примеров).

246

Так, например, Пенфей ослепляет двух сыновей. Hyg . f. 184.

247

Послегомеровское сказание о подкинутом Эдипе. Заметим, что этимологическое происхождение этой части сказания не лишает его всё-таки этического значения.

248

Как и сказания других народов. Насчёт различных форм сказаний о подкидывании интересно взглянуть на таблицу, составленную Ганом , Arische Aussetzungs– und R"uckkehr-Formel в его Sagw. Stud., стр. 341.

249

Напр. Eur . Med. 1284, Ино убивает своих детей. Мотив (insania objecta) стал проявляться преимущественно под влиянием сказаний об умопомешательстве, которое играет важную роль в культе Диониса и распространился также на культ Артемиды и других божеств. Отфрид Мюллер утверждает, что это умопомешательство в культе Диониса есть остаток глубочайшей старины, и что только впоследствии к нему прибавилось опьянение от вина. См. К. О. M"uller Kleine deutsche Schriften, II (1848), стр. 28 сл., где он между прочим говорит, стр. 29: «Das war das Urspr"ungliche und der Wein gesellte sich nur, als dem Charakter des Cultus gem"ass, dazu. Wir m"ussen uns also begn"ugen in diesem eine eigene Form von Gottesverehrung zu sehen, fur die ja der Orient und die Bibel selbst im Baalsdienst Analogie genug nachweiset». В одном из старинных гимнов Ригведы, обращенном к Марутам, олицетворениям ветров, эти последние сравниваются с сумасшедшими. Rigv. I. 39, 5 слл. (перевод М. Мюллера): …St"urmt heran denn, Maruts, Wahnsinnigen gleich, ihr G"otter, mit eurem ganzen Stamme. An eure Wagen habt ihr das gefleckie Reh geschirrt, voran zieht ein rothes Reh. Bei eurem Heranbrausen horchte selbst die Erde auf, es erschraken die Menschen». M. M"uller , Vorles, "uber d. Veda, в его Essays, I (1869), стр. 34.

250

Некоторые подобные примеры мы будем рассматривать в главе о каннибализме в греч. мифах.

251

Гигин , f. 254, приводит в числе самых благочестивых женщин (piissimae) жену Сизифа, Тиро. Про неё он рассказывает, что она убила своих сыновей, чтобы тем спасти своего отца (propter patrem filios suos necavit). Fab. 60: Sisyphus petiit ab Apolline, quomodo posset interficere mimicum id est fratrem (Салмонея). Cui responsum fuit, si ex compressu Tyronis Salmonei fratris liliae procreasset liberos, fore ultores (то есть, что они за него, Сизифа, отомстят Салмонею), quod cum Sisyphus fecisset, duo sunt filii nati, quos Tyro mater corum sorte audita necavit. Cp. f. 239. Этого рассказа, впрочем, нигде больше не встречаем. Известно, что Гигин пользовался иногда источниками, не дошедшими до нас.

252

Sext. Empir . Instit. Pyrrhon. III, 211. Что против этого свидетельства о Солоне говорит Эд. Мейер, не опирающийся при этом ни на какие данные, смотр. ниже.

253

Полагают, что этот закон был издан Филолаем, про которого упоминает Аристотель, Pol . II, 9, 7. Штейц ( A. Steitz , Werke und Tage des Hesiodos, 1869, стр. 112 слл.) делает догадку, что в другом месте «Политики» Аристотеля (VII, 14, 10, – VII, 16. стр. 1335b ст. 19 слл.; см. ниже), где говорится о воспрещении бросать детей, Аристотель имеет в виду те же законы Филолая. По этим данным, он старается восстановить их содержание следующим образом: Филолай ограничил, с одной стороны, число детей, то есть определил количество, сверх которого не позволялось иметь детей, а с другой стороны, – запретил их подкидывать, преследуя это преступление смертной казнью. Невероятность такого закона бросается в глаза. Что Филолай ограничил количество детей – это вероятно. Но столь же вероятно, что появившиеся именно вследствие этого закона слишком частые подкидывания вызвали со временем новый закон, преследующий эти последние. Необычайная строгость этого закона подтверждает такое предположение.

254

Becker , Cliarikles, I, стр. 22 (1-е изд. 1840 года): Wenigstens traf das traurige Schicksal in den meisten Fallen nur die M"adchen, und es blieb dann nicht immer dabei, sie durch Aussetzen oder Verkaufen einem ungewissen Schicksale preiszugeben: sondern der Wille des Vaters bestimmte sie auch geradehin zum Tode. So sagt Chremes bei Terent. Heant. VI, 1, 21:

…nam jam primum, si meum

Imperium exsequi voluisses, interemptam oportuit:

Non simulare mortem verbis, re ipsa spem vitae dare,

worauf er zu beweisen sucht, dass fur das

Kind selbst diess besser gewesen w"are.

Германн в своем новом издании этого сочинения опускает всё относящееся сюда и вводит зато свой собственный взгляд, почти противоположный Беккеровскому См. Becker , Cliarikles, 2-te Ausg. besorgt von K. F. Hermann, 1854 г. II, стр. 4 слл.

255

Sch"omann , Griech. Alterth. I, 2-е изд. стр. 517 и прим. 2; ср. 3-е изд. стр. 531, прим. 2.

256

Hesiod . Oper. 376 (ed. Lehrs. 1862).

257

Впрочем, в издании Кёхли «Hesiodea», (1870), стр. 105, в прим. к этому месту сказано: v. 378–380 «serius adjecta esse, cum Philolai vetus lex, ex qua v. 376 sq. huc adjecti esse viderentur, pridem abolita esset, ant ab eo, qui istam legem non probaret», olim putabal G"uttling. Отсюда следует, что Гёттлинг даже всё наше место считал вставкой. Кстати замечу, что, судя по этим словам, он придерживался, кажется, того же мнения относительно законов Филолая, как и я (см. выше).

258

Steitz , Werke und Tage des Hesiod (1869). стр. 114 сл.

259

Конъектура (conjectura – догадка, предположение) – метод восстановления утерянных или испорченных в рукописях мест, так называемых лакун. Текст восстанавливается по смыслу контекста, на основании правил грамматики и так далее.

260

Odyss . XVI, 117.

261

Plut . De frat. am. IV, 6 (Moral., ed. Didot. I, стр. 582).

262

Это предположение подтверждается примечанием Цеция, Tzetz . ad Hesiod.

263

Сравни Procl . ad Hes. Ор. v. 374 (376).

264

Procl . ad Hes. Op. v. 374. Относительно законов Филолая смотри выше.

265

Hermann , Gr. Privatalterth. § 32, N 3, приводя Aristot . Pol. II, (6, 18, и ссылаясь на Ael. V. Hist. VI. 16 (6?), соглашается с мнением Цумпта (Abh. d. Berl. Akad. 1840, Cтp, 15): «Kann ein st"arkerer Beweis f"ur die Unfruchtbarkeit der Ehen in Sparta gegeben werden?» Вот указанные места: Aristot . Pol. 11,6,13.

266

Plat . De rep. V, 461.

267

Ad. Holm . De ethicis principiis politicorum Aristot., Diss, inaug. (1851), стр. 12: Leges vero et civitas ipsa (apud Aristotelem) longe majorem habent finem. Civitas non certis quibusdam pactis conventisque, quibus certae tantum res ordinantur, aliae vero singulorum conceduntur liberae voluntati, instituta est; sed est perfectio quaedam humanae ipsius naturae, omnes complectens rationes, quae alicujus momenti sunt tn vita humana.

268

Aristot . Polit. VII, 14,10; ed. Berol. VII, 16, стр. 1335b (разночтения заимствую из издания Штара, 1839 г.) Латинский перевод Аретина (Aret.) имеет: definitus esse debet (sc. numerus liberorum), подобно тому, как и древнейший латинский перевод (transl., vetus). Относительно последнего Шнейдер в своем издании Аристотелевой «Политики» (1819 г.), I, стр. XXII сл., приводит слова издателя Петра Виктория (1579 г.), который, указывая на важность этого перевода, замечает, однако, что переводчик иногда не понимал текста. О переводе Аретина Шнейдер говорит там же, стр. XXVII: Aretini Leonardi codex qualis fuerit, non satis apparet e versione, quae multis in locis veteris interpretis scripturam et verba retinuisse videtur.

269

Рейц ( Reitzius , Notae ad excerpta ex politicis edita, 1776 г.) замечает к этому месту: structura plane homerica ut Iliad. XVI, 531. Od. IX, 256. С этих пор учёные довольствовались, кажется, этим указанием. Вот места, на которые ссылается Рейц: Iliad . XVI. 531, и Odyss. IX, 256. Амейс в примечании к этому последнему стиху указывает ещё на Odyss . VI, 155. Относительно этих мест следует заметить, что в них мнимый genetivus absolutus находится в зависимости от подлежащих. См. Kr"uger , Ausf"uhrl. Gramm, der griech. Sprache, ч. II (2-е изд. 1872 г.), стр. 667, прим.: In diesen [homerischen Stellen] r"uhrt der Genetiv des Particips davon her, dass Homer h"aufig die Dative der Pronomen an Stelle der Genetive gebraucht….Daher kann aber auf den Genetiv eines Substantivs oder Pronomens der Dativ des Particips folgen. Менее удачно объясняет Амейс: nach dem Dativ des Pronomens steht der participiale Genetiv, der zwar an das Subjectsnomen sich anschliesst, aber doch die den Hauptgedanken begleitenden Umst"ande … mit objectiver Selbstst"andigkeit nachdr"ucklich (в таком случае лучше было бы сказать: nachtr"aglich) hervorhebt. Все это, следовательно, не объясняет ещё нашего места. Полная аналогия с приведёнными примерами существовала бы только тогда, когда у Аристотеля рядом с стояло или какое-нибудь существительное в именительном падеже. Но тем не менее нет причины изменять рукописное чтение, так как действительно встречается конструкция, вполне соответствующая нашему обороту. См. K"uhner , ук. соч. стр. 665 сл., где собрано несколько примеров, сюда относящихся.

270

Шнейдер переводит в своем издании политики Аристотеля: … desistere a filiorum alendorum generatione tempestivum est. Тогда можно было бы подумать, что Аристотель воспрещает не приживание, а только воспитание этих детей.

271

Так, например, уже в древней рукописи парижской (Р 1), писанной Дмитрием Халкокондилом в XV столетии, находится на поле замечание: (безбожник?) .

272

Вот его латинский перевод (1538 года), в котором обнаруживается его слабое знакомство с греческим языком: …In aliis vero si mores iustitutioque civitatis prohibeat natos exponere, ac multitudo tanta prolis alicui contigerit, ut duplicatus sit filiorum numerus: nam is definitus esse debet ad multitudinem nimiam evitandum: antevenire oportet, ne foetus concipiantur. Nam postquam concepti sunt, et sensum aut vitam acceperint, nefas est attingere cos. См. Schneider, Aristot. polit. (1819), т. II, стр. 441. Подобным образом ещё раньше Аретина переводил и древнейший переводчик (vetus translatio latina Guilelmi de Moerbecka, в XIII столетии). Из перевода Аретина многие делали невероятное заключение, что он имел пред собой текст, значительно отличающийся от нашего. Уже Шнейдер замечает: Mihi scriptura libri, quam Aretinus reddidit, omnium maxime placeret, si de libri auctoritate constaret. Там же, стр. 442.

273

Шнейдер переводит: … propter multitudinem autem liberorum (quosdam) foetus abolere oportet, nisi gentis instituta id prohibeant.

274

Meier u. Sch"omann , Der attische Process, стр. 428, прим. 48. Ha той же странице Мейер говорит: Aber vielleicht schon von Solon (Plut. Sol. 23) ward die durch den Geist der Zeit gebotene Beschr"ankung jener Rechte [des Vaters] eingef"uhrt, dio Befugniss "uber Leben und Tod seiner Kinder, "uber anerkennen oder Aussetzen vielleicht gauz genommen, wie sehr auch Sextus der Empiriker und faselnde Rhetoren zu widersprechen scheinen. Место из Секста Эмпирика, на которое, по-видимому, указывает Мейер, см. выше. У Плутарха же говорится только о законе Солона, ограничивающем право продавать взрослых дочерей и сестёр, что представляет совершенно иного рода дело, чем выбрасывание новорождённых». Plut . Sol. 23.

275

Шёманн , в своих Griechische Alterth"umer, I, во втором издании (1861 года, стр. 517, прим. 1) и даже в третьем (1871 года, стр. 531, прим. 1) всё предлагает следующее загадочное чтение: … , ( ) [?] . Невероятно, чтобы фразу, поставленную им между скобок, он понимал так: «если обычай не позволяет выбрасывать ни одного ребёнка», ибо тогда вытекало бы, что сам Аристотель одобряет выбрасывание.

276

Необходимо было изменить рукописное чтение.

277

В его издании Аристотелевой «Политики» (1839 г.) мы читаем в немецком переводе (VII, 14, 10): … dagegen um der Menge der Kinder willen, wenn die Satzung der Sitten gegen eine solche ist, (sei Gesetz), kein gebornes auszusetzen.

278

Наше место у него разбросано в двух примечаниях. Hermann , Gr. Privatalt. 2-е изд. (1870 г.), § 11, прим. 8 (стр. 74): Auch da wo die Sitte [V] keine unbeschr"ankte Kinderzahl zul"asst, soll nicht durch Aussetzung sondern durch oder durch nachgeholfen werden. Тогда позволение подкидывать уродов слишком ярко противоречило бы этому суждению. Впрочем, ещё раньше Германна, Privatalterthumer которого появились впервые в 1851 г., мы находим такой же взгляд на Аристотеля и у В. A. Беккера , в его «Харикле», вышедшем в 1810 году. Германн в своём новом издании «Харикла» даёт свой собственный перевод. Becker , Char. 2-е изд (1854), II, стр. 5.

279

О плодоизгнании впервые упоминает, кажется, Лисий. См. Hermann , Privatalt. § 11, прим. 5.

280

Weber , Indische Studien, IX (1865), стр. 117 сл.

281

Могу указать при этом случае, что и в Индии дети назывались «жабами». В 6 книге сказок Сомадевы, в рассказе о брамине Гарисармане, «бедном дурачке», который выдаёт себя всеведущим, этот последний, не умея однажды угадать, что находилось в закрытом горшке, называет себя в отчаянии «жабой», вспомнив, что так он был называем своим отцом, когда ещё был ребёнком. Оказалось, что в горшке находилась жаба, и мудрость Гарисармана не подлежала уже больше сомнению. См. Benfey , Somadeva’s M"archenschatz, в Or. и. Осс. I, стр. 376.

282

Так же и в польском маленькие дети называются червячками: rоbaczki. Не знаю этимологии другого названия маленького ребёнка в польском: zak, zaczek; не сродно ли оно со словом zaba, лягушка? Замечательно сопоставление слов zaczek и robaczek в значении «ребёнок» в стихах:

Ja, maly zaczek,

Biedny robaczek. и т. д.

283

Weber , там же, стр. 481.

284

Weber , Ueber Menschenopfer bei den Indern der vedischen Zeit, в Zeitschr. d. deutsch, morgenl. Gesellschaft, XVIII (1864), стр. 268.

285

Подобного рода олицетворения, получающие божественные почести, в древней Индии встречаются очень часто.

286

Например, Rigv . I, 63, 4; 104, 8.

287

Lotze , Mikrokosmus, Ideen zur Naturgeschichte und Geschichte der Menschheit, II (1858), стр. 383 слл.

288

H. Schaaffhausen , Die Menschenfresserei und das Menschenopfer, в Archiv f"ur Anthropologie, IV (1870), стр. 245–286.

289

Там же , стр. 245. См. мотто ( Мотто, нескл., ср. (итал. motto изречение) (книжн.). Афоризм, изречение, выставляемое в начале литературного произведения в качестве эпиграфа. ) сего параграфа.

290

Там же, стр. 248: Bei den Vоlkern des Alterthums herrschte Menschenfresserei sehr allgemein.

291

Указавши на мифы о Кроносе и Тантале, о Прокле, и Атрее, и на рассказ Гомера о Полифеме, он продолжает, там же, стр. 249: Dass selbst die Griechen in "altester Zeit das Fleisch der Besiegten assen, spricht schon Barthelemy in der Reise des Anacharsis aus. «Deutlich weist eine Stelle in der Ilias des Homer (XXII, 346) darauf hin, wo Achilles dem Hektor zuruft: Dass doch Zorn und Wuth mich erbitterte, roh zu verschlingen dein Fleisch f"ur das Unheil, das du mir brachtest!».

292

Там же, стр. 253: Bliсken wir auf die heute lebenden wilden V"olker, so erfahreu wir, dass der Cannibalismus noch im ausgedehnten Maasse unter ihnen verbreitet ist, dass er sich gewohnheitsm"assig noch bei allen Racen und, Europa ausgenommen, in allen L"andern findet . При эгом он ссылается на свою статью: Ueber den Zustand der wilden V"olker, в Archiv f. Anthropol . I (1866). стр. 172. (Эта статья существует и на русском языке: Шафгаузен , «Быт диких народов», 1867, в изд. Ламанского под заглавием: «Современные вопросы антропологии. Сборник новейших исследований по вопросу об изучении человека и общества»).

293

Там же , стр. 248.

294

Для пополнения укажу на интересные статьи: Friedmann , Anthropophagismus der Battaer auf Sumatra’s Westk"uste, в Zeitschr. f. Elhnol . III (1871), стр. 313 слл. и G. Schweinfurth , Das Volk der Monbattu in Centralafrika, там же , V (1873), стр. 1 слл.

295

Jacobus Geusius , Victimae humanae (1675).

296

Литературу см. ниже, где речь будет о человеческих жертвоприношениях.

297

F. A. Wolf , Ueber den Ursprung der Opfer, в его Vermischte Schriften (1802), стр. 243–287.

298

Ghillany , Die Menschenopfer der alten Hebr"aer (1842), стр. 604 слл.

299

G. F"orster , S"ammtliche Schriften, I (1843). Этого сочинения я, к сожалению, не имел под рукой.

300

А. Wuttke , Geschichte des Heidenthums, I: Die ersten Stufen der Geschichte der Menschheit (1852), § 97; cp. §§ 82, 145 и др.

301

G. Klemm , Allgemeine Culturwissenschaft, I: Feuer, Nahrung etc. (1855), стр. 173 слл.

302

Wundt , Vorlesungen "uber Menschen-und Thierseele, II (1863), стр. 129 слл.

303

О. Caspari , Urgeschichte der Menschheit, I (1873), стр. 351 слл.

304

Wuttke , в указ. соч. I, стр. 170.

305

Wundt , Vorles. II, стр. 129. Известия Марко Поло, беспрерывно подтверждающиеся новейшими открытиями и исследованиями, успели получить в последнее время высокую степень достоверности.

306

Zeitschr. f. Ethnol . III, стр. 321 слл.

307

Schaaffhausen , в ук. м. стр. 262.

308

Там же , стр. 263.

309

Herodot . III, 99. Насчёт вопроса, где искать падэйцев и к какой расе их причислять (к арийской или к семитской?), см. Baehr , в прим. к этому м., где между прочим он говорит: Equidem malim accedere ad Heerenii seutentiam Padaeos in terra Guzerat collocandos esse] quae mihi vel eо probari videtur, quod adhuc circa fluvium Paddar [в Гузерате) gentes habitare dicuntur ferissimae (vоcantur Pindarris et Gonds in locis Adschmir, Malwa et Khandisch), quae adhuc homines sacrificant cognatosque aut morbo correptos fatali ant propter senectutem infirmos mactant cosdemque comedunt, ut monuit Kruse, Indiens alte Geschichte, p. 37.

310

Waitz , Anthropologie der Naturvоlker, II (1860), стр. 166.

311

Schaaffhausen , там же, стр. 258.

312

Wundt , в ук. м.

313

Schaafhausen , там же, стр. 260.

314

Там же , стр. 256 сл.

315

Wuttke , стр. 274 сл. Сравн. Klemm , Allg. Culturw. I, стр. 179.

316

Schaaffhausen , стр. 254 слл.

317

Schaaffhausen , в Archiv f"ur Anthropologie, IV, стр. 248.

318

Там же , стр. 247.

319

Там же , стр. 242.

320

См. G. Klemm , Allgemeine Culturwissenchaft, I (1855): Feuer, Nahrung etc. стр. 176, где ирокезы оправдывают свой обычай следующим образом: Weil sein (des Feindes) Fleisch besser ist als das vom Elenn und B"uffel und weil es ungereimt sein w"urde, den Leichnam seines Feindes den W"olfen und Fuchsen zu "uberlassen. Wozu hatte man ihn denn get"odtet? Ueberdem wie stolz und zufrieden ist man, wenn man bedenkt, dass man von dem sich s"attigen wird, welchen man hasste, und also die Rache und den Hunger befriedigt. Wie l"asst man da seinen Kriegsgesang ert"onen, wie bewundern uns da unsere Weiber, unsere Kinder und Nachbarn! Ср. его же Culturgeschichte, I, 307; II, 28.

321

Wundt , Vorlesungen, II; стр. 129 сл.

322

Klemm, Allg. Culturwiss. I, стр. 173. Ср. с этими взглядами ещё: Gerland. Die Bev"olkerung der australischen Inselwelt, в Zeitschr. f. V"olkerpsychologie, V, (1867), стр 284. Man hat gemeint, der Mangel an Fleischnahrung habe die Menschen dazu getrieben; aber dieser Grund gen"ugt nicht. Hass, Rache und Катрfwuth waren die n"achsten Triebfedern. Was Achill in der Raserei des Schmerzes w"unschte, den Hektor roh aufzufressen, das f"uhren die Polynesier aus, und um so eher, als man z. B. in Neu-Seeland die Ueberzeugung hatte, der Aufgefressene k"ame in ein ewiges Feuer oder w"urde ganz vernichtet. Auch wurden dem menschlichen Leibe Heilkr"afte zugeschrieben; und man glaubte – und das hatte sehr vielen Einfluss – durch Auffressen eines Menschen die Eigenschaften desselben auf sich zu "ubertragen, stark und klug dadurch zu werden. Weil man nun das linke Auge f"ur den Sitz der Seele ansah… so verzehrte mau das linke Auge vornehmlich, dag linke Auge wurde bei Menschenopfern in Tahiti dem K"onig dargeboten, der den Mund "offnete, als ob er es verzehre – fr"uher hat er es gewiss verzehrt – und der durch diese Ceremonie so glaubte man, Klugheit bekam.

323

Wundt Vorl. II, стр. 130.

324

A. Wuttke , Geschichte des Heidenthums, I: Die ersten Stufen der Geschichte der Menschheit (1852), cтp. 169 сл.

325

Schaaffhausen в ук. м. cтp. 216: Vielleicht liegen dieser scheusslichen Entartung (sic) hei den verschiedenen V"olkern nicht immer dieselben Ursachen zu Grunde.

326

О. Caspari , Urgeschichte der Menschheit, I (1873), стр. 351; ср. стр. 370 сл.

327

M. Wagner, Einfluss der Nahrungsmittel auf Volkerzust"ande und Kulturgeschichte, в Beilage zur Allgemeinen (Augsburger) Zeitung, 1872 г. № 189: Das Fehlen der Jagd– und Heerde-Thiere, der g"anzli he Mangel an thierischen Albuminaten, mit Ausnahme der Fische, war h"ochstwahrscheinlich die Hauptursache, welche jene f"urchterliche Sitte der Menschenfresserei in jenen L"andern (на островах Южного океана) einf"uhrte (?) und unterhielt. Selbst in dem vergleichsweise ziemlich hochcivilisirten mexicanischen Reich der Azteken assen Priester und Akzisen mit Vorliebe das Fleisch ungl"ucklicher zum Opfertod bestimmter Menschen, die zu diesem Zweck mit Maiskuchen sorgf"altig gem"astet wurden. Der K"onig Montezuma verspeiste bekanntlich mit Vorliebe allw"ochentlich gem"astetes Kinderfleisch und verzichtete auf dieses sein Leibgericht erst, als ihm Cortez desshalb Vorw"urfe machte. Bekanntlich fehlten in Mexico der Hirtenstand und die gez"ahmten Heerden, die gegenw"artig eine der wichtigsten Nahrungsquellen des Landes sind. Wie schnell verschwand (?) die rohe schauderhafte Sitte, als die Einfuhr europ"aischer Rinder, Schweine und Schaafe und deren rasche Vermehrung in Mexico wie in Neu-Seeland die ersehnte regelm"assige Nahrung thierischen Albuminate lieferte!

328

Juv . Sat. XV, 78:

…ast illum in plurima sectum

Frusta ae particulas, ut multis mortuus unus

Sufficeret, totum corrosis ossibus edit

Victrix turba; nec ardenti decoxit aheno

Aut verubus: longum usque adeo tardumque putavit

Exspectare focos, contenta cadavere crudo…

sed qui mordere cadaver

Sustinuit, nihil unquam hac carne libentius edit:

Nam scelere in tanto ne quaeras aut dubites, an

Prima voluptatem gula senserit: ultimus autem

Qui stetit absumpto jam toto corpore, ductis

Per terram digitis aliquid de sanguine gustat.

329

Schaaffhausen в ук. м. стр. 217 сл.

330

Klemm , Allg. Culturw. I, стр. 176.

331

Там же , стр. 174.

332

Iliad . XXII, 345 слл.

333

Klemm , Allg. Culturw. I, стр. 175.

334

Там же , стр. 177.

335

Wuttke , Gesch. d. Heidenth. I, стр. 170, Ср. Schaaffhausen , в ук. м. стр. 257.

336

Характеристичен в этом отношении рассказ Добрицгоффера, как однажды мокобийцы пекли и ели убитых врагов, причём убитый 12-летний мальчик был пожираем как особенное лакомство, в то время как старая женщина осталась нетронута, потому что её мясо считалось твердым и невкусным. Klemm , I, 174.

337

Wuttke , I, стр. 185. Ср. Stricker, Ethnographische Notizen uber den Kindermord und die k"unstliche Fruchtabtreibung, в Arch. f. Anthrop. V (1872), стр. 451 слл.

338

Там же , стр. 186. Ср. Zeitschr. f. V"olkerps. V, стр. 278.

339

Arch. f. Anthrop . IV, стр. 261.

340

Wundt , II, стр. 146.

341

Unger , Die Ehe in ihrer welthistorischen Entwickelung (1850), стр. 11. См. также выше, § 14.

342

Как, напр., на островах Фиджи, у баттов на острове Суматре, и др.

343

Множество примеров можно найти у Шафгаузена , в ук. м. стр. 247, 250, 251, 252, 254, 257, 264 и др.

344

Воwker, Bleck and Beddoe , The Cave-Cannibals of South-Africa, в Anthrop. Rew. XXV, стр. 121, по цитату Шафгаузена в ук. м. стр. 260.

345

Congr`es international d’Anthropologie et d’Archeologie pr'ehistorique, 1868, стр. 158 слл.

346

Ausland , 1870: Cannibalismus der vorhistorischen Hohlenbewohner. Шафгаузен, в Arch. f. Antrop. IV стр. 264 сл. высказывал ещё некоторые сомнения насчёт убедительности некоторых доказательств, послуживших основанием этого вывода, хотя самое существование каннибализма в древности не подвергалось им сомнению. Сравни, впрочем, изданное при его содействии соч. W. Baer , Der vorgeschichtliche Mensch, 1 (1874), стр. 182–186, где говорится и о самых новейших открытиях (в Италии, Дании, Германии), доказывающих замечательную распространённость каннибализма в доисторические времена в Европе.

347

Донесение отпечатано впервые во французском журнале Les Mondes, 1870, март.

348

Брекчия (итал. breccia) – горная порода, сложенная из угловатых обломков (размерами от 1 см и более) и сцементированная.

349

Ausland , Nochmals der Cannibalismus der "altesten Menschenracen, стр. 504.

350

Karl Russ , In der freien Natur, II (1868), стр. 19.

351

Burdach , Die Physiologie als Erfahrungswissenschalt, III (1838), стр. 133, по цитату Шафгаузена.

352

Caspari , Urgesch. d. Menscnheit, I, стр. 268.

353

Burdach , в ук. м. Wenn die Sau vor dem Wurfe hungrig war und die Nachgeburt verschlingt, so wird ihre Gier geweckt und sie frisst dann oft auch ihr Junges. Это явление было замечено уже и древними. Элиян объясняет его просто необычайной прожорливостью свиньи. Ael. N. А. X, 16.

354

Schaaffhausen , в ук. м. стр. 257.

355

Там же , стр. 263.

356

5 кн. Моис . XXVIII, 53–57. Сравни, что к этому месту замечает Гиллани, Menschenopfer d. alten Hebr"aer, стр. 645: Der Varlasser ubertreibt augenscheinlich; er will die Strafen, welche auf die Uebertretung des Gesetzes folgen sollen, recht grell schildern, und so m"ussen denn die Belagerten selbst um die Nachgeburt die Frauen beneiden, womit sie ihren Hunger stillen: ein Gedanke, der den h"ochsten Grad ekelhafter Barbarei erreicht. Bis dahin ist nun die Barbarei der Hebr"aer wahrscheinlich nicht gegangen…

357

Shaaffh . в ук. м. стр. 263.

358

Литературу этого предмета смотри ниже, § 20.

359

Насчёт естественного развития жертвенных обрядов у различных народов см. Туlor , Primitive Culture, II, стр. 340–371, где он между прочим справедливо замечает: And Theologians, having particularly turned their attention to the rite as it appears in the higher religious, have been apt to gloss over with mysticism ceremonies which, when traced ethnographically up from their savage forms, seem open to simply rational interpretation (стр. 340). Ср., впрочем, и очень поверхностное рассуждение о жертвоприношениях: S. В. Gould The Origin and Development of Religious Belief, I (2-е изд. 1871), стр. 368 слл. Нельзя при этом не указать, как на пример крайней ненаучности, на то, что говорит Зимрок о жертвоприношениях, D. Mylhol. стр. 484: Wenn der Mensch im Gehet sich selber darbringt (?l), so f"ugt er im Opfer einen Theil seiner Habe hinzu, und erkennt damit an, dass er das Ganze der Gnade der G"otter verdankt, и т. д.

360

Tylor , в ук, соч., стр. 353.

361

F. A. Wolf , Ueber den Ursprung der Opfer, в его Vermischte Schriften (1802) стр. 243–287.

362

Там же , стр. 258: So wurden Reigent"anze, noch jetzt eine Quelle von Fr"ohlichkeiten f"ur alle Wilden und Halbwilden, auch bald als ein Mittel angesehen, die G"otter in gute Laune zu setzen. So brachte man ihnen kostbare Gew"ander, sch"one Kleidungsst"ucke, k"unstliche Ger"athe und dergleichen auch noch in sp"ateren Zeiten zum Geschenk und zweifelte nicht, dass man damit ihr Herz gewinnen, sich Gegenwohlthaten auswirken oder B"oses von sich entfernen k"onne. Wie leicht und einfach war nun bei dieser Denkungsart der Schritt zu den Mahlzeiten der G"otter – zu den Opfern?

363

Там же , стр. 259 сл.

364

Там же , стр. 273: War das Opfern urspr"unglich nur Nebensache bei den Mahlzeiten, woran holfentlich niemand weiter zweifeln wird, so f"uhrt uns dieser Umstand vielleicht an die wahre, meinem Bed"unken nach, einzige Quelle (des Kannibalismus), Man weiss, wie gross das Register der V"olker ist, die einst in ihrer Kindheit, oder vielmehr in ihrem ausgearteten Jugendalter, sich mit Menschenfleisch gef"uttert haben. Стр. 275: Wenn ich hiermit die Menschenopfer aus der fr"uhesten Barbarei der Nation erkl"are, so m"ochte man sehr unrichtig daraus folgern, dass man eben so lange Zeit Menchen gegessen als geopfert habe.

365

К. Ф. Германн указывает, кроме Вольфа , ещё только на Вента и отчасти на Лазо, как на учёных, придерживавшихся подобного взгляда. Можно сюда прибавить ещё и Ринкка, Rinck , Religion der Hellenen, I (1853), стр. 365: Pelops Vergeben scheinen Kinderopfer des Tantalus und die Sitte der rohen Vorzeit, Menschenfleisch zu speisen, zu Grunde zu liegen, – откуда, однако, ещё не видно, приписывает ли он этот обычай и древним грекам. Впрочем, столь ненаучно высказанное мнение не может иметь для нас никакого значения.

366

K. F. Hermann , Ant. II, § 27, прим. 3 (1-е издание, 1816 г.): Zu weit gehen Wulf, Verm. Schr. S. 270 und Went (H. G. Went, De hostiis humanis antiquo maxime tempore immolatis commentatio I. Vimar. 1826, стр. 24 слл.); indem sie das Menschenopfer von urspr"unglicher Anthropophagie ableiten. Nicht viel besser v. Lasaulx, Leber die S"uhnopfer S. 28: «ja es finden sich Spuren, dass man urspr"unglich auch von dem Fleische und Blute des geopferten Menschen genossen habe, worin ich ein furchtbares Mysterium ahne»! Lykaon, der nach den Opfer seines Kindes in einen Wolf verwandelt wird, beweist grade das Gegentheil. Cp. R. Suchier, De victimis humanis apud Graecos part. 1 (1848), стр. 15. К приведённому месту Германна второй издатель его книги, Штарк (1858 г., стр. 158), замечает: Wo aber wirkliche Menschenopfer, die nicht S"uhnopfer sind, existirten, was in historischer Zeit entschieden zu leugnen, da ist au einer Art Mitgenuss am Opferfleisch oder Blut schon nach dem Wesen jedes Opfers kaum zu zweifeln, daf"ur sprechen auch die hebr"aischen Ausdr"ucke von kanan"aischen und andern Menschenopfern (Sacharja 9, 6, Weish. Salom. 12, 6). Таким образом и Штарк старается отклонить предположение, что человеческие жертвоприношения взяли своё начало от каннибализма.

367

В этом отношении справедливо замечает Лимбург Брауэр , Hist. de la Civ. II (1834), стр. 121: – quand ou aurait voulu cacher quelque chose, il aurait 'et'e bien plus sage de n’en rien dire ahsolument.

368

Hermann , там же, § 27, текст (2-е изд. стр. 156): Denn so wenig auch bei der griechischen Bev"olkerung (jemals) an den Genuss menschlichen Fleisches zu denken ist, so wurden doch einzelne G"otter in manchen Culten so thierisch aufgefasst, dass ihnen das Menschenopfer als wirkliche Speise dargeboten werden konnte.

369

Sch"omann , Gr. Alterth"umer, II, 2-е изд. стр. 240; 3-е изд. (1873), стр. 250.

370

Sch"omann , II (3-е изд.), стр. 222.

371

Транссубстанциация (ново-лат.). Догмат церкви о претворении хлеба и вина в тело и кровь Христову.

372

Там же , стр. 221.

373

Илиад . I, 97 слл. (перевод Гнедича).

374

Илиад . I, 464 слл.

375

См. Sh"omann , II, стр. 248 сл.

376

Hesiod . Theog. 535.

377

Poll . I, 29.

378

Plat . Alcib. II, 149 а.

379

Aecsh . Ag. 151.

380

Suid . s. v.

381

Serv . ad Georg. II, 380: victimae numinibus aut per praedilectionem, aut per contrarietatem immolabantur…, ut porca, quae obest frugibus, Cereri et caper qui obest vitibus, Libero.

382

Schol. Aristoph . Ran. 338.

383

Odyss . XI, 24.

384

Там же , XI, 44.

385

Там же , XI, 95.

386

Замечательна черта, что жрец Тиресий непременно должен первый напиться крови. В рассказе, несмотря на сильное напирание на это, – Одиссей удерживает от ямы даже родную мать, XI, 88 сл., – не видно, однако, достаточного мотива этой меры. Поэтому, я считаю необходимым вывести отсюда заключение, что существовал однажды обычай, вероятно, при жертвоприношениях, по которому жрец пил кровь животного прежде других, а потом уже пили и все присутствующие.

387

Iliad . XXIII, 19.

388

Там же , XXIII, 164.

389

Paus . VIII, 7, 2.

390

Iliad . XXI, 130.

391

Sch"omann , II, стр. 251.

392

Eustath . ad Iliad. I, 41.

393

Pind . Pyth. 10, 31 (Schneidewin, ed. altera). Сравни, впрочем, и Sch"omann, II, стр. 232, и Boeckh. С. Inscr. I, стр. 809: de asinis non est quod dubites, non fecissent Graeci Hyperboreos Apollini asinorum hecatomben offerentes, nisi in Graecia quoque asini Apollini mactati essent.

394

Paus . VII, 18, 12.

395

G. Klemm , Allg. Culturw. I (1855), стр. 171, где говорится, что некоторые европейцы, едящие собачье мясо, утверждают, что оно очень вкусно и похоже на баранину. Молодые щенята подавались на стол и во времена империи в Риме.

396

Iustinus , XIX. 1, 10: legati а Dareo Persarum rege Carthaginem venerunt adferentes edictum, quo Poeni humanas hostias immolare et canina vesci prohibebantur.

397

Там же , стр. 159 сл.

398

Baehr , Mosaische Symbolik, II, 264, по цитату Германна, Ant. II, § 27, прим. 20.

399

Lasaulx , Die S"uhnopfer etc. (1841), стр. 5: Alle Opfer sind daher als eine Folge der S"unde wesentlich Suhnopfer, ihrer Form nach sind sie stellvertretend.

400

Hartung , Griechische Mythologie, I, стр. 81. Ср. Herodot. II, 38 и 39, Plut. De Iside et Osiride, 31, а также Konr. Schwenck, Mythologie der Aegypter (1846), стр. 15: Auch das Siegelbild… weist auf Stellvertretung hin, denn wenn auch der knieende Mann eine Hieroglyphe sein kann, welche t"odten bedeutet, so ist diese Bedeutung doch urspr"unglich vom T"odten des Menschen ausgegangen und w"are dieses nun als Mord oder als gesetzliche T"odtung des Verbrechers gefasst worden, die einzigen Arten, welche es ausser dem Menschenopfer geben kann, so w"urde dieses Bild zu einem Priestersiegel nicht getaugt haben, womit das Opfer als ein der Gottheit darzubringendes bezeichnet ward, sondern mau h"atte das Schlachten eines Thieres zu dieser Bezeichnung w"ahlen m"ussen. Действительно, в тех случаях, когда в жертву приносился бык, жертвоприношение в Египте носило характер заступательный (s. v. v.), но обыкновенно, как известно, в жертву приносились другие животные, преимущественно гуси. Schwenck, там же, стр. 16: Alt"are aber sehen wir abgebildet mit Fr"uchten darauf und G"ansen, welche zusammen als ein gew"ohnliches Opfer galten.

401

Prichard , Aegyptische Mythologie, "ubs. v. Haymann (1837), стр. 301: Die Idee, die G"otter zu n"ahren, scheint nie in ihrer Betrachtung Kaum gefunden zu haben. Ihre Opfer waren einfache [sic] S"uhnopfer. Des Volkes Schuld wurde… von den Beleidigern [der Gottheit] auf das geschlachtete Vieh "ubertrugen.

402

Herodot . II, 42 и 45.

403

Там же , II. 47.

404

Происхождение этого странного обычая – кидать в огонь и вообще посвящать волосы, я, к сожалению, не мог проследить. Во всяком случае, символическому значению, должно быть, предшествовал какой-нибудь грубый обычай, быть может, скальпирование. Нельзя ли здесь напомнить также поговорку: mit Haut und Haaren aufiressen? Может быть, считалось некогда удальством съесть животное или человека вместе с волосами? Относительно греческого обычая жертвовать волосы смотри дельную статью Яна, О. Jahn, Arch"aologische Beitr"age (1817), стр. 378 слл., где, между прочим, говорится стр. 381: Es war ein heiliger Brauch, dem Opferthier, um es zu weihen, ehe es gelodtet wurde, die Stirnhaare in’s Feuer zu werfen, was: hiess… [Daher] die Sitte, beiverschiedenen Gelegenheiten eine Haarlocke abzuschneiden und zu weihen; unsprunglich weihte man sich dadurch selbst zum Opfer, sp"ater wurde die Locke nur das stellvertretende Symbol des Opfers.

405

Hermann , II, § 28.

406

Первый учёный, посвятивший более исключительное внимание приношению людей в жертву в древности вообще, это голландский учёный Jacobus Geusius. Его сочинение появилось в двух частях со следующим заглавием: Jacobi Geusii Victimae humunae, pars prima (и altera) complexa modos, ceremonias et tempora, quibus olim homines diis suis immolabant et humanum sanguinem libabant (Гронинген, 1675 r., 384 и 496 стр.)

407

Кроме сочинений, приведённых выше, относительно человеческих жертвоприношений у греков можно указать здесь ещё: Wachsmuth, Hellenische Alterthumskunde, II, § 134, 2-е изд. (1815), стр. 549–553; соч. Reinh. Suchier. De victimis humanis apud Graecos part. I (1848), содержит, кроме введения, только следующие 4 главы: Arcadum Jupiter, Diana Taurica, Minotaurus, Apollo; K. F. Hermann , Griech. Ant. II, § 27, 2-е изд. (1858), стр. 156–162; Jos. Beckers, De hostlis humanis apud Graecos, dissertatio philologica (1867); Sch"omann, Gr. Alterth. II, 3-е изд. (1873) стр. 250–256. Множество чрезвычайно важных замечаний разбросано у Герхарда, Gerhard, Griechische Mythologie (1854), см., у него в алф. указат. под сл. Menschenopfer.

408

Wachsmuth в. ук. соч. II, стр. 551 сл.

409

Sch"omann, II, стр. 252: Von dem lykaischen Zeus ist es gewiss, dass ihm noch in Pausanias Zeit, also im zweiten Jahrhundert nach Chr., in Arkadien auf der H"ohe des Lykaischen Berges am Feste der Lykaen Menschen geopfert wurden.

410

Грот , Hist. of Greece, V (1848), стр. 179, отвергает это не упоминаемое Геродотом известие, на основании скрывающегося в нём незначительного противоречия, которое вытекает, быть может, просто из неточности выражения у Плутарха. Во всяком случае, для нас важно, что существовало подобное предание. Если только вникнуть в этот рассказ, то из него одного достаточно уже вытекает, сколь дикие понятия существовали у греков о божестве, даже ещё в исторические времена.

411

См. выше, стр. 180; сравни также Hermann, II, стр. 157: – aber auch wo ihnen [den Menschenopfern] heimische Sitte zu Grunde lag, die die "uberlieferte Cultusform nicht ganz aufgeben konnte, but die allgemeine Geneigtheit der alten Religionen zu symbolischer Stellvertretung der milderen Ansicht so viele Auswege dar, dass jedenfalls nur verh"altaissm"assig weu‘ge Dienste "ubr gbleiben, wo die Strenge der Salzung fortw"ahrend in ihrem vollen Umfange ge"ubt wurd. Ja selbst wo dieses wirklich noch geschah, nahm man wo m"oglich Verbrecher, die ohnehin den Tod verdient hatten…

412

Сравни, например, упоминаемое Павсанием сказание об Асклепии, Paus. II , 26, 6. По Овидию, сам Аполлон убивает в гневе Корониду и, когда тело было предано сожжению, он вынимает оттуда живого Асклепия. . Met. II, 628:

Non tulit in cineres labi sua Phoebus eosdem

Semina, sed natum flammis utcroque parentis

Eripuit geminique tulit Chironis in antrum.

Очевидно, что в этом cазании говорилось первоначально о человеческом жертвоприношении Аполлону. Впоследствии имя Аполлона было заменено Артемидой, в культе которой человеческие жертвоприношения дольше удержались. Вместе с тем значительно уже сглаживалась и неблаговидность рассказа, а впоследствии, как мы видим, жертвоприношение представлялось даже простым наказанием. Нечто подобное я усматриваю в очевидно искажённом сказании о рождённом в огне Дионисе, т. е. рождённом в ту самую минуту, когда мать его Семела, сгорала огнём, произошедшим вследствие появления отца его (опять-таки, отца!), Зевса.

413

Paus. IV, 9, 7.

414

George W. Cox , The Mythology of the Aryan Nations, I (1870), стр . 26, прим. 1: Certainly the evidence both of archaeology and language, so far as it has gane, tends more and more to exhibit mankind in their primaeval condition as passing through forms and stages of thought in which the adoption of human sacrifices universaly would inevitably mark an important stage. Ср. Там же , II, стр. 144. Пэли , занимавшийся, по словам Грота, особенно тщательно рассмотрением человеческих жертвоприношений не только у греков, но и у других народов, тоже находит в своём сочинении – Paley, Chthonian Worship ( см. выше ), – что большая часть древнейших культов сопровождалась человеческими жертвоприношениями. См. Grote, Hist, of Greece, new ed. 1 (1862), стр. 102.

415

Вообще, относительно самых грубых проявлений первобытного этического состояния, предположение заимствований я считаю почти совершенно ненаучным. Только при позднейших, более утончённых проявлениях нравственности, эти заимствования принимают значение, заслуживающее особенного внимания. О происхождении человеческих жертвоприношений у греков очень неясно выражается Гергард, Gerhard , Griech. Mythol. II, стр. 531: Wildheit des G"otterdienstes f"allt, bis zum Grade von Menschenopfern gesteigert [?!], den Aegyptern, Indern, Persern und Germanen nur wenig, um so mehr aber den Semiten zur Last, aus deren blutiger Verehrung des Kronos Moloch und der Tanais ( Movers , Ph"onizier, I, 325. 406) auch Griechenlands grausamer Dienst f"ur Dionysos und f"ur die taurischc Artemis abzuleiten ist [?]. Впрочем, что здесь значит слово «gesteigert»? Неужели Гергард, открывающий следы человеческих жертвоприношений в культах чуть ли не всех греческих божеств, смотрит на них тем не менее как на какое-то исключительное проявление религиозного фанатизма? Подобного взгляда придерживались, впрочем, многие, между ними и Велькер. См. ниже , § 22.

416

См. выше, § 10.

417

Herodot . III, 11. См. примечание Бэра к этому месту, который собрал некоторые аналогичные примеры у других народов.

418

Литературу о человеческих жертвоприношениях см. в предыдущем параграфе.

419

Vent, De hostiis humanis etc. II (1834), стр. 21 слл. (по цитату Сюшье); Prichard, Aegyptische Mythologie, "ubersetzt von Haymann (1837), стр. 301 слл.; см. также ниже.

420

Munter , Religion der Karthager (1821).

421

Albr. Weber , Ueber Menschenopfer bei den Indern der vedischen Zeit, в Zeitschrift der Deutschen Morgenl"andischen Gesellschaft, XVIII (1861), стр. 262–287, отпечатано также в его Indische Streifen, I. Ср. ниже, § 22.

422

См. ниже, § 23.

423

Ghillany, Die Menschenopfer der alten Hebr"aer (1842); краткое сопоставление его выводов у Шафгаузена, в ук. м. стр. 268 слл. Фабриций цитирует E. F. Ricinus, De Judaeorum a crudelitatis crimine non vindicanda (Лейпц. 1735). Cp. Euseb. Praep. Ev. IV, 16, ed. Vig. стр. 161.

424

Ghillany, в ук. соч. 119 сл. Сюшье цитирует: Stuhr , Relig. der heidn. Vоlker des Orients, стр. 407.

425

Herodot . IV, 62 с примечанием Бэра, и о скифах таврических Herodot. IV, 103.

426

Preller , R"omische Mythologie, 2-е изд. (1865), стр. 101; Damit wir uns aber diese Stufe der Religion nicht gar zu harmlos vorstellen, ist zu bedenken, dass gerade diese "alteste Zeit wie anders wo, so auch in Italien ganz vorzugsweise die Zeit der Menschenopfer gewesen sein muss, obwohl dieselben sp"ater bis auf seltene Ausnahmen abgeschafft [ср. там же стр. 116] und durch stellvertretende Gebrauche ersetzt wurden. Deutliche Spuren solcher Opfer hatten sich z. B. bei den latinischen Ferien erhalten и т. д. Cp. Schwegler , R"omische Geschichte, I (1853), стр. 363: Auch bei den Lupercalien wurden urspr"unglich Menschenopfer dargebracht. Устранение человеческих жертвоприношений у римлян приписывается Нуме. Но тем не менее они существовали в Италии и впоследствии вошли опять в употребление под влиянием чужих культов. В 97 году до Р. Х. римский сенат издал запрещение приносить в жертву людей. Plin. Н. N. XXX, 3 (1). Затем, особенно после Р. Х., известно, как много дошло до нас примеров подобных жертвоприношений в Риме, достигавших иногда самых ужасающих размеров.

427

Caesar . B. Gall. VI, 16; cp. Strab., IV, 4, 5 (Casaub. стр. 198); Diod . Sic. V, 31 сл.; Dionys. Hal. I, 38 (по нему Euseb. Prap. Ev. IV, 16, в изд. Vig. стр. 160); Lucan. I, 444 и III, 899; Plin. H. N. XXX, 4 (1); Suet. Claud. 30; Minuc. Fel. Octav. стр. 70; Tertull. Apolog. 9; Lactant. Instit. I, 21, ed. Bipont. стр. 72; Augustin. Civ. D. VII, 19 (по Варрону ).

428

Tacit . Annal. XIV, 30.

429

J. Grimm , Deutsche Mythologie, 2-е изд. II, стр. 38 и 272; cp. Suchier , стр. 9 сл. и указанную Зимроком литературу, D. Myth. 3-е изд. стр. 485 сл.; также Mone , Geschichte des Heidenthums im n"ordlichen Europa, в особенности стр. 20 сл. 58 и 136. Фабрициус , Bibl, ant., цитирует: God. Schutzius, De cruentis Germanorum gentilium victimis humanis (1743).

430

А. Афанасьев , «Поэтические воззрения славян на природу», II (1868), стр. 260 сл. О человеческих жертвоприношениях при погребальных обрядах см. Котляревского , О погребальных обычаях языческих славян (1868), стр. 42 слл., 54 слл., стр. 73: «С умершим сожигались отроки, и ещё чаще девушки, по добровольному их согласию», и мн. др. м.

431

См. Д. А. Хвольсон , Известия Ибн-Даста о Славянах и Руссах (1869), стр. 38, 40 и 197, прим, 106, где цитируется Погодин , Исслед. III, стр. 303 и 316 сл. Ср. Котляревского , «О погребальн. обыч. слав.», который в Руси, описываемой арабами, видит Русь славянскую, стр. 53 слл. и прилож.

432

См. выше § 17.

433

Diod. XX, 14. Cp. Ghillany, стр. 192 слл.

434

Caesar, В. Gall. VI, 16: Alii inmuni magnitudine simulacra habent, quorum contexta viminibus membra vivis hominibus complent; quibus sucecusis circumventi flamma exanimantur homines. Strab . IV, 4, 5 (198). Ср. выше, цитата о массагетах, которые жертвуют людей вместе с животными и потом съедают. Впрочем, приведённое место Страбона очевидно искажено: что значит колосс из сена? Тем не менее ввиду множества новых сведений, которые он сообщает, нет основания полагать, что это место заимствовано им и искажено из Цезаря.

435

Plin . II. X. XXX, 4 (1): Britannia hodieque cam [т. е. artem magicam] attonite celebrat tantis cerimoniis, ut dedisse Persis videri possit. Adeo ista toto mundo consensere, quamquam discordi et sibi ignoto. Nec satis aestimari potest, quantum Romanis debeatur, qui sustulere monstra, in quibus hominem occidere religiosissimum erat, mandi vero etiam saluberrimum.

436

Strab. XI, 11, 8 (520). Cp. Ael. V. II. IV, 1. Умерших раньше 70 лет они не едят не потому, что предпочитают мясо старцев, а по той же, конечно, причине, по которой все каннибалы пренебрегают мясом умерших от болезни или вообще естественной смертью, точно так же, как и мы не употребляем в пищу падали. Пожирание трупов встречается только в очень исключительных случаях. В приведённом месте замечательно также отождествление человеческой жертвы с животной: они не приносят в жертву и не едят животных женского пола, и поэтому не едят также и женщин.

437

См. выше.

438

Herodot. IV, 26: вот один из тех исключительных случаев, в которых любовь к родственнику – подобно тому, как в иных случаях голод – является достаточным мотивом, чтобы заставить есть мясо умершего, что, как видим из нашего примера, облегчалось тем, что его смешивали с мясом других животных.

439

См. выше.

440

J. Grimm, Deutsche Rechtsalterth"umer, стр. 488: "uber den wendisсhen gеbrаuсh in Wаgrien hаt Zeiler epist. 529 fоlgende n"ahere Stelle: es ist ein ehrliсher Brаuсh im Wаgerlаnde gleiсhwie in аndern Wendlanden gewesen, dass die Kinder ihre altbetagten Eltern, blutfreunde und andere verwаndten, auch die so niсht mеhr zum Kriege oder Arbeit dienstliсh, ert"odteten, darnach gekocht und gegessen oder lebendig begraben, derhalben sie ihre Freunde nicht haben alt werden lassen, auch die alten selbts lieber sterben wollen, als dass sie in schwerem betr"ubtem alter l"anger leben sollen. Dieser brauch ist lange Zeit bei etlichen Wenden geblieben, insonderheit im l"uneburger Land, ein weit "alteres zeugniss giebt N. [Weisthum a. 1602?] Cap. 105: aber Weletubi, die in Germania sizzent, tie wir Wilze heizen, die ne scament sih nicht ze chedenne, das sie iro рarentes mit meren rehte czen sulin, danne die wurme. Об обычае вендов или венедов (славян) сжигать жен вместе с телом умершего мужа см. Котляревского , «О погреб. обыч. славян», стр. 46 слл., где на стр. 49, прим. 2, указана и литература об этом названии.

441

Herodot. IV, 61.

442

См. выше § 19 и Hermann, Ant. II, § 28: gew"ohnlich erhielten die Gotter das Fett und von jedem Gliede etwas… w"ahrend das Uebrige zum Schmause der Menschen verwendet ward, der so nothwendig mit jedem Opfer verbunden schien, dass beide Begriffe sich im Sprachgebrauche fortw"ahrend durchkreuzen, с прим. 23, где к числу примеров стоило прибавить Aesch. Ag. 137, об орлах.

443

Ср. Suchier, ук. соч. стр. 5; Omnino statuendum est, omnes gentes, quae carne humana vescebantur, hominum caede aras inquinavisse, quum communis sit populorum incultorum opinio, deos iisdem, quibus ipsos epulis delectari.

444

Herodot. IV, 62: своим мечам, заменяющим изображение бога войны.

445

Herodot . IV, 64, см. выше.

446

Strab . IV, 5, 4 (201).

447

Plut. Is. et Osir. 73; также Athen. IV, 172.

448

Porph . Abst. 55.

449

Herodot. II, 45.

450

Prichard, Aegyptische Mythologie, "ubers. von Haymann (1837), стр. 303: Denon hat die Ceremonien der Menschenopfer ausdr"ucklich in dem Tempel zu Modinet-Abou abgebildet gefunden; und Hamilton hat uns eine vortreffliche Beschreibung eines "ahnlichen Vorfalles geliefert, den uns das T"afelwerk eines Gemachs in dem Tempel der Isis zu Tentura darstellt: die Figur eines Menschen mit dem Kopf und den Ohren eines Esels (заметим, что ослы считались животными, посвященными тому же Тифону, которому приносились в жертву и люди) sieht man auf dem Boden knieend und an einen Baum gebunden. In seiner Stirn stecken zwei Messer, zwei in seinen Schultern eines in seinem Schenkel und ein anderes in seinem Unterleibe. F"unf Priester, welche Habichts-und Hundek"opfe haben und Messer in ihren H"anden halten, stehen in einer Reihe dahinter. Der Gott ist in langen weissen Gew"andern gekleidet und h"alt den Krummstab und die Wanne des Osiris in seinen H"anden.

451

Wilkinson Manners und Customs of the Ancient Egyptians, V (= second Series, II, 1841), стр. 342, прим. 5: The men put to death in the ceremonies represented in the tombs of the kings appear to be either Neophytes, who were required to «pass under the knife of the priest» previous to initiation, and a new ife; or those condemned to a particular fate hereafter. При этом он ссылается на другое место своего сочинения. I (first Series), стр. 267, где сказано только, что ceremony of passing under the knife of the Hierophant, was merely emblematic of the regeneration of the neophyte. Насчёт же самого существования подобного обряда он говорит в примечании, там же: I suppose some of the headless figures in the tombs of the kings, at Thebes, refer to this ceremony. Вот и всё, что мы у него находим в подтверждение его мнения.

452

Там же, V, стр. 343, прим. 2: The learned Prichard thinks that a subject described from the temple of Tentyra proves this custom to have existed in Egypt. But that temple is of late Ptolemaic and Roman date, and «the figure of а man, with the head and ears of an ass…» can scarcely the an argument in favour of a human sacrifice, unless men or that description were proved to have lived in those days.

453

Там же, стр. 343: Indeed, if from this any one were disposed to infer the existence of such a custom in former times, he must admit that it was abandoned long before the erection of any existing monument, consequently ages prior to the accession of the Amosis, whose name occurs in the sculptures; long before the Egyptians are mentioned in sacred history; and long before they were that people we call Egyptians. For it is quite incompatible with the character of a nation, whose artists thought acts of clemency towards a foe worthy of record, and whose laws were distinguished by that humanity which punished with death, the murder even of a slave. (Особенно последнее обстоятельство тут ничего не доказывает: в Греции подобным образом воспрещалось убивать рабочего быка). Ср. там же стр. 341: But from its being (т. e. человеческих жертвоприношений) directly contrary (?) to the usages of the Egyptians, and totally inconsistent with the feelings of a civilised people, it is scarcely necessary to attempt a refutation of so improbable a tale: and Herodotus justly blames the Greeks for supposing «that a people to whom it was forbidden…» и т. д. Относительно «the feelings of a civilised people» смотри, что он сам говорит о презрении, в котором находились у египтян все красноволосые люди, там же, стр. 344 сл.

454

Kuhn, в Jahrb. f. wiss. Krit. 1844, 1. стр. 102, указал несколько примеров приношения лошади в жертву. Lassen , Indische Alterthumskunde, I, в первом издании (1847), стр. 792, признаётся, правда, что тогдашнего знакомства с Ведами недостаточно для решения вопроса: Es muss eine genauere Bekanutschaft mit diesem Theile der Veda [Jagurveda] abgewartet werden, um scheiden zu k"onnen, ob er zu den "altesten geh"ore; тем не менее, стараясь подвергнуть сомнению значение приводимых примеров из Вед и из Mahabharata он делает, наконец, свой вывод: Thieropfer kommen im Veda wenn uberhaupt, wenigstens sehr selten vor.

455

Duncker, Geschichte des Alterthums, III (Gesch. Griechenlands, I. стр. 67: Menschenopfer sind bei den Arja in Indien wie in Iran so gut wic unerh"ort und dem Sinne ihrer religi"osen Anschauungen widersprechend; wo wir sie [in Griechenland] finden, werden wir dieselben demnach fremdem Einfluss, der Nachbildung fremder Kulte zuzuschreiben haben.

456

Duncker , там же стр. 67, утверждает, что культ Зевса Пожирателя (Verschlinger) был в прочей Греции вполне неизвестен [?], и что он напоминает собою культ Молоха. Богатства минийцев, у которых почитался Зевс Лафистий, объясняется торговлей с финикийцами. Стр. 69, он говорит: Der Melikertes, welchen die Sage zum Sohne des Athamas macht, ist deutlich der Melkarth der Ph"onikier. Vom Isthmos sollte er sich in’s Meer gest"urzt haben. Der vornehmste Gott der fremden Seefahrer konnte den Griechen kaum anders, [denn] als eine Gottheit des Meeres erscheinen… Wie der Name zeugt die Abstammung die Griechen dem Melikertes geben, f"ur den ph"obikischen Ursprung. Er ist der Sohn der Tochter [Ino] des Kadmos, des Vertreters alles phonikischen Wessens den Hellenen.

457

J. Grimm, Deutsche Mythologie, 1-е изд. (1835), стр. 26 сл.

458

Welcker , Griechische G"otterlehre, I, (1857), стр. 206, прим. 3: Es ist eine sonderbare Folgerung, weil bei den Arja in Indien wie in Iran Menschenopfer «so gut wis unerh"ort» seyen, so m"usse das Opfer im Geschlecht der Athamantiden von den ph"obikischen des Moloch hergeleitet werden. Auf diese Spitze der Opferpflicht sind auch andere Volker durch gestrenges Priestertum oder durch Noth und Angst des Volks hinaufgetrieben worden. In Schweden wurde bei Hungersnoth, Landesnoth – der K"onig geopfert. Тут мы видим влияние той громадной путаницы, которую Крейцер, несмотря на свои важные заслуги, ввёл в изучение религии и мифологии приписыванием слишком важной роли жреческому сословию при установлении народных верований. Вообще, это направление, вместе с Крейцеровским символизмом, принесло, по моему убеждению, много вреда науке. Так, напр., эта последняя теория (символизм) успела вполне парализовать учёный и в высшей степени добросовестный труд Герхарда: Gerhard, Griechische Mythologie, 2 т. (1854). Против Крейцеровской теории о роли жреческого сословия восставал уже Отфрид Мюллер. О. M"uller, Kleine deutsche Schriften, II (1848), стр. 4: [Creuzer] stellt "uberall Priester einem spracharmen Volke ohne grossen Vorrath von Begriffen entgegen… Aber woher sch"opft er diese Ansicht? Gewiss nur aus der Analogie der Verfassungen Aegyptens und Indiens, welches rein k"unstliche Zust"ande sind, welche doch wahrscheinlich auf Unterdr"uckung beruhen (относительно Индии взгляд Мюллера, сколько мне известно, вполне подтвердился). In Griechenland ist kaum eine Spur einer so krassen Gegen"uberstellung, sowenig als im Alten Testamente, der Hauptquelle aller Religionsgeschichte. Ср. его Proleg, стр. 237 и 250.

459

Lassen , ук. соч. I, 1-е изд., стр. 789, и 2-е стр. 931: Bei den arischen Indern und den ihnen am n"achsten verwandten "ostlichen Iraniern war ohne Zweifel das S"oma-Opfer das "alteste.

460

Peterson , Griechische Religion etc., в Allgem. Encyklop"adie d. K"unste u. Wiss, I Sect, LXXXII (Griechenland, III), стр. 88, говорит: Nun weichen die Opfergebr"auche der Inder, Perser, Griechen, R"omer und Germanen, wie sic uns zuerst bekannt werden, gar sehr [?] von einander ab. Unzweifelhaft aber tritt bei allen, wenn auch schon in verschiedener Gestalt, das Trankopfer als das "alteste uns entgegen.

461

Lassen , 2-е изд., стр. 931.

462

Lassen , там же, стр. 932 сл. – Peterson, в ук. м. стр. 88, вводит литературу относительно почитания сомы: Windischmann, Der Somacult, в Abhandl. der Munch. Akad. т. 4 ч. 2 (1846), philos. -philol. Cl. стр. 127 сл.; Kuhn, Herabkunlt des Feuers (1859), стр. 118; подробное описание приношения сомы у индийцев даёт H. Ewald, Wissenschaftl. Mittheilungen aus Indien, в G"ottinger Anz. 1862, стр. 302. К тому прибавим ещё новейшее описание: A. Weber, Zur Kentniss des vedischen Opferrituals, в I ndische Studien, X (1868), стр. 352–396.

463

F. A. Wolf, Ueber den Ursprung der Opfer, в его Vermischte Schriften (1802), стр. 268. с прим.: Wenn man also in Griechenland noch sp"aterhin den G"ottern die fettesten Opferst"ucke ungesalzen aufsetzte, so leitet schon ein alter Lustspielschreiber das sehr richtig aus den Zeiten her, wo man die Erfindung des Salzes noch nicht gemacht hatte, die tausend Jahre vor unserer Zeitrechnung den Griechen noch ziemlich neu gewesen sein muss… Ein Dichter der ungef"ahr um diese Zeit gelebt bat, es das g"ottliche Salz; aber "ofters ist das ein Ausdruck, der von Dingen gebraucht wird, woran man noch etwas Neues, Sonderbares und ungew"ohnliches bemerkte.

464

Spiegel , Erauische Alterthumskunde, I (1871), стр. 435: Allo de erw"ahnten Gestalten, [aus der arischen Periode] sind in den beiden arischen Mythologien keine Hauptgottheiten, sondern blosse Nebenfiguren und das hohe Alter derselben macht diesen S‘and der Ding! sehr wohl begreiflich. Als ehrw"urdige Denkmale der Vorzeit wollte man sie nicht ganz verstossen, aber andere und j"ungere Gottheiten wurden ihnen vorgezogen, weil sie den neuen ver"anderten Bed"urfnissen der Einzelv"olker mehr entsprachen und daher den Herzen derselben n"aher standen. Von den Hauptgottheiten der Eranier sind es nur wenige, die bis in jene ferne Vorzeit hinauf reichen.

465

У евреев: 1 кн. Моис. I, 29; II, 9 и 16; III, 2 и 18, говорится только об употреблении в пишу растений или их плодов. Лишь после потопа, 1 кн. IX, 3 , бог позволяет Ною употреблять в пищу и все, одарённое движением и жизнью. Что там же, IV, 3–5, приятное Богу жертвоприношение Авеля состояло из первого приплода его стада, в то время как Каин жертвует полевые плоды, следует, кажется, объяснить тем обстоятельством, что это сказание находится в яхвестической части текста, в то время как вышеуказанные места находятся в основном, элогистическом тексте; ср. Е. Schrader, Stud. zur Kritik tu Erkl. d. bibl. Urgeschichte (1863), Anhang: Die Urgeschichte nach dem Berichte des annalistischen und nach dem des prophetischen Erz"ahlers. Финикийский миф, переданный Санхуниатоном, говорит, что первый человек, Аион, выучил прочих людей питаться плодами деревьев, Sanchuniath. fragm. изд. Орелли, стр. 14.

466

У иранцев: в Bundehesh, гл. 15, рассказывается, что Mashya и Mashy"ana (первые люди) сперва питались только плодами растений и водой; но когда злой дух возымел над ними силу, они стали пить молоко. От этого появились у них болезни, которые заставили их отказаться почти совсем от растительной пищи. Затем они стали ухудшаться всё более и более; однажды, поймав животное, они разрезали его на куски и изжарили на огне, который они получили от небесных гениев; отсюда произошёл обычай оставлять часть животного, в виде жертвы, небесным существам: Spiegel, ук. соч. стр. 473. По словам Фирдоуси, люди стали есть мясо не раньше царствования Уита; это указание, говорит Шпигель, подтверждается древнейшей частью Авесты ( Yacna, 32, 8).

467

Hesiod. Oper. 115, говорится о людях золотого века, из Страбона видно, что учение о воздержании от всякой (?) животной пищи (основанное на учении метемпсихозы?) приписывалось в древности Пифагору. Strab. XV, 1, 65 (Casaub. стр. 716). Плутарх, написавший две речи против поедания мяса, следует этому же предположению, Plut. De esu carnium, I, 1, (ed. D"ubner. стр. 1215).

468

Общество так называемых вегетарианцев («Vegetarianer», «Freunde der nat"urlichen Lebensweise») существует теперь во многих городах Германии, в Нордгаузене, Берлине, Дрездене, Вене, Берне и др. Члены этого общества обязуются не употреблять ни мяса, ни спиртуозных напитков. (В Нордгаузене недавно появилась поваренная книга этого общества во 2-м. издании, в котором описывается приготовление 146 кушаний и напитков). Вегетарианцы ссылаются между прочим на учение Пифагора, Спинозы, Вольтера и др. и на изречения Гумбольдта, Кювье, Гиртли и других. До последнего времени главой у них был Эд. Бальцер (автор книги Pythagoras der Weise von Samos, ein Lebensbild, Nordhausen, 1868, и многих других соч.). Тенденция этой секты (естественная религия в противоположность откровенной) изложена в книге: Baltz er, Alte und neue Weltanschauung, 4 т. (Критика первых двух томов в Liter. Centralbl. 1851 № 31). Литературу вопроса по воздержанию от животной пищи можно найти в Baltzer, Die nat"urliche Lebensweise, der Weg zur Gesundheit und socialem Heil (1867). Относительно ошибочного мнения, будто в тёплых странах, в странах первоначального развития народов, люди почти вовсе не нуждаются в животной пище, см. F. Engel, в Zeitschr. f. Ethnol. III, стр, 26: Es liegt also trotz und entgegen aller Theorie die Tatsache klar vor, dass der Mensch unter der I eissen Sonne den Fleischgenuss nicht scheut, im Gegentheil ein sehr aufgepr"agtes, instinktives und physiologisch begr"undetes Bed"urfniss nach demselben an den Tag legt. Es ergiebt sich der grosste Fleischverbrauch in der heissen Zone.

469

Wolf , ук. соч. стр. 262: Anf"anglich bestanden bei mehreren Nationen die Opfer fast durchg"angig blos in Kr"autern, Wurzeln und Baumfr"uchten, als den "altesten und allgemeinsten Nahrungsmitteln der "uber den thierischen Zustand noch wenig erhabenen Menschen; стр. 264: Bei dem allen darf man als bekannt annehmen, dass das Essen sowol, als das Opfern von Fleisch erst unter die j"ungern Erfindungen unkultivirter Nationen geh"ort, wovon man noch keine S, ur in ihren allerfr"uhsten Zust"anden antrifft. В подтверждение своего мнения, что растительная пища первобытнее животной, он ссылается, стр. 265, на 1 кн. Моис. I, 29 и IX, 3.

470

Spiegel , ук. соч. стр. 445: Nichts kann gewisser sein, als dass die arische Periode l"angst zur Vergangenheit geh"orte, ehe das erste Wort eines vedischen Hymnus gedichtet war.

471

Colebrooke , Miscellaneous Essays, I, стр. 61 сл. См. Lassen, I, стр. 935. (Для облегчения справок я счёл нужным цитировать здесь и санскритологическую литературу, причём придерживался преимущественно указаний Лассена и Вебера).

472

Roth , Die Sage von Cunahcepa в Indische Studien, I (1850), стр. 457–464; II, стр. 112–123.

473

Wilson, On Human Sacrifices in the Ancient Religion of India, в Journal of the Royal Asiatic Society, VIII (1852), стр. 96–107.

474

Мах M"uller, History of Ancient Sanscrit Literature (1859), стр. 419 сл.

475

Max M"uller, там же: «The drift of this story is most likely, that in former times all these victims had been offered. We know it for certain in the case of horses and oxen, though afterwards these sacrifices were discontinued. As to sheep and goats they were proper victims to a still later time. When vegetable offerings took the place of bloody victims, it was clearly the wish of the author of our passage to show that, for certain sacrifices, these rice-cakes were as efficient, as the flesh of animals». Приведено Вебером в Ztschr d. DMG. XVIII, стр. 263.

476

A. Weber, Zur Kenntniss des vedischen Opterrituals, в Indische Studien, X (1868), стр. 321–398. К сожалению, окончание этой статьи ещё не вышло. Затем: его же, Ueber Menschenopfer bei den Indern der vedischen Zeit, находится в Zeitschr. der DMG. XVIII (1864), стр. 262–287, и с немногими прибавлениями в его Indische Streifen, I.

477

Lassen, I, 2-е изд., стр. 935: A. Webers genauer Bekanntschaft mit allen hieher geh"orenden Schriften verdanken wir eine ausreichende Auskunft "uber diesen Gegenstand. Es l"asst sich nicht mehr l"augnen, dass Menschenopfer in der alten Zeit von den Indern verrichtet wurden. Интересно заметить, что, ввиду этого результата, Лассен считает нужным утешать себя и читателей указанием на существование подобной же дикости и у других индогерманских народов, стр. 936: Wenn "ubrigens die alten Inder nicht von dem Vorwurf freigesprochen werden k"onnen, die Gr"auel der Menschenopfer zugelassen zu haben, so theilen sie dieses Schicksal mit den R"omern, den heidnischen Deutschen, Skandinaviern und Slaven.

478

См. выше. Это сказание, благодаря своему важному значению, подвергалось неоднократному исследованию: Мах. M"uller , Hist. of Апс. Sanscr. Lit. стр. 408–419 и 573–588; Streiter, de Sunahsepo dissert. inaug. (Берл. 1861).

479

Lassen , I, приложение I, 15. Стр. IX. Новейший перевод: М. Haug, The Aitareya Br^ahmanam of the Rigveda… ed. transl, and expl. (1863), Vol. II. стр. 460 сл.

480

Lassen, I, прилож. I, 11, стр. VIII.

481

Lassen, I, стр. 715 сл.

482

Lassen, I, стр. 716: Es erhellt hieraus, dass die Verfasser der in Rede stehenden Sage [R"am"ayana u. Ait. Br^ahm.] diese kurzen Anspielungen benutzt haben, um eine ausf"uhrliche Erz"ahlung zu dichten, deren Zweck ist, gegen die Greuel der Menschenopfer zu eifern; dies geschieht dadurch, dass Rohita und Cunahcepa vom Opfertode gerettet wurden. Не обладая достаточным знакомством с древнейшей санскритской литературой, я не в состоянии подвергнуть этого мнения окончательной критике. В подтверждение, однако же, моего сомнения, я приведу следующее: во-первых, в более известной мне греческой литературе я не встречал, чтобы религиозные предания (мифы) когда-либо придумывались. Отфрид Мюллер и преимущественно Давид Штраус (взгляды которых на мифы могут, как мы уже заметили выше, все ещё считаться самыми просвещёнными) давно уже высказали ошибочность подобных предположений. Otfr. M"uller, Prolegomena zu einer wissenschaftl. Mylhol. (1825) стр. 119–124, где между прочим говорится, стр. 123: «Diese Ver"anderungen (des Mythus) haben gr"osstentheils grade darin ihren Grund, dass man den Mythus f"ur Wahrheit nahm; denn eben desswegen musste er den Erkenntnissen und Ideen der Zeit, die ihn behandelte, passend und gerecht werden Leben Jesu, I, 3-е изд. § 14, ср. выше, стр. 41. Лассен, говоря о придуманном мифе, должен доказать, что люди, составлявшие его, не верили в святость религиозного предания. Во-вторых, утверждая, что в Ригведе не говорится о назначении Сунахсепы в жертву, Лассен должен был бы доказать, что слова: «привязанный к столбу» не могут означать: «обречённый в жертву». Мы увидим дальше, что люди и животные, приносимые в жертву, привязывались к столбу. Наконец, если ни в Ригведе, ни в каком-либо другом древнем источнике не говорилось ничего о жертвоприношении Сунахсепы, то остаётся непонятным, кому могло прийти в голову приписывать самому древнейшему памятнику небывалое сказание о жертвоприношении его, если цель при этом состояла именно в устранении подобного обычая. Мы дальше увидим, что и Вебер, делающий свои выводы гораздо осторожнее Лассена, чуть ли не впадает в ту же самую ошибку, именно предполагая сознательное искажение религиозных сказаний. Тут я прошу сравнить только, что он говорит о хитрости браминов (der priesterliche Schlausinn) в Ztschr. d. DMG. XVIII, стр. 275.

483

Weber , в Zeitschr. d. DMG. XVIII, стр. 262 сл. Не могу не указать здесь на нелепое мнение Вурма, который, несмотря на все доводы, старается оправдать индийцев от упрёка в приношении человеческих жертв. Paul Wurm , Geschichte der indischen Religion (1874), стр. 107: Wir haben aus diese "ofter widerkehrenden Stelle nicht geschlossen, dass bei den alten Ariern wirklich Menschenopfer vorgekommen sein m"ussen. Man bekommt eher den Eindruck, dass hier die verschiedenen Gesch"opfe nach ihrem Werth aufgez"ahlt seien, um zu rechtfertigen, dass fast keine Thieropfer mehr von den Hindus dargebracht werden (непонятно!). Damit ist nicht ausgeschlossen, dass von dravidischen V"olkern wirklich Menschenopfer dargebracht wurden, und dass die Arier die Gr"osse eines solchen Opfers anerkannten. В подтверждение своего мнения он вслед за тем указывает, что в одном из сказаний о Сунахсепе никто из других жрецов не согласился принести его в жертву, а согласился только родной отец, жрец Аджигарта, за 300 коров, в чём впоследствии спасённый Сунахсепа упрекнул его. Затем он продолжает: Diese Sage verr"ath sicherlich einen Absehen (der damaligen Brahmanen vor dem Menschenopfer, und dass dasselbe fr"uher bei den Ariern Sitte gewesen, kann man daraus ebensowenig schliessen, als aus der Erz"ahlung von der Opferung Isaaks, dass bei den Hebr"aern Menschenopfer vorgekommen seien. Что за сумбур! Индийцы питают глубокое отвращение к человеческим жертвоприношениям, но признают высокое значение их. Они желают устранить их и пишут целый ритуал для подобных жертвоприношений вместо того, чтобы хоть раз указать на низкое, дравидское происхождение этого обычая! И все это делается на основании следующих постулатов, там же, стр. 57: Der theologische Charakter der Veda-Religion stimmt noch weniger zu der Existenz von Menschenopfern als der des eigentlichen Brahmanismus, denn es ist in den Veda-Liedern eine heitere Lebensanschauung vorherrschend und es fehlt eine tiefere S"undenerkenutniss; oder wenn man bei den Menschenopfern nicht auf eine tiefere S"undenerkenutniss schliessen darf – то и на то есть такой способ: so r"uhrt es vom blutd"urstigem Sinn der Volker her, aber auch dieser Sinn l"asst sieh in den Veda-Liederu nicht nachweisen. Ср. что говорит о кротком характере египтян Вилькинсон. Указываю на Вурма только в оправдание обстоятельности, с которой излагаю все факты вместо того, чтобы довольствоваться одним указанием на столь авторитетные мнения, как Лассена и Вебера. Относительно книги Вурма смотри, впрочем, слишком снисходительную критику, которую поместил A (lbrecht) W (eber) в Literarisches Centralblatt, 1874, стр. 289 слл.

484

Перевод Вебера в Zeitschr d. DMG. IV (1850), стр. 289–305. Ср. Ind. Stud. I, 195; Zeitschr. d. DMG. XVIII, стр. 284.

485

Перевод Вебера в Ind. Stud. III, стр. 461 сл., в в Zeitschr. d. DMG. III, стр. 285 сл.

486

Zeitschr. d. DMG. XVIII, стр. 286.

487

Kuhn , Die Sprachvergleichung und die Urgeschichte der indogermanischen V"olker.

488

См. Windischmann, Zarathustr. Stud. стр. 78, и Ztschr, d. DMG. XVIII, стр. 287. Сравни Spiegel , I, стр. 553 сл.: Manuscithra [или Manoshcihr] heisst nichts anderes als Sohu des Manu, wer aber dieser Manu war, dar"uber geben uns die eranischen Quellen nur. wenig Aufschluss… wir mussen… darauf verzichten, diesem Namen seine genaue Stelle innerhalb der eranischen Sagen reschichte anzuweisen. Die Inder betrachten den Manu gew"ohnlich als den ersten Menschen, diese Stellung kann er nun iu der eranischen Sagengeschichte kaum gehabt haben, wol "uber eine analoge, ebenso wie Manu in der fr"uher mitgetheilten Stelle des Catapathabr"ahmana erscheint: als Neubegr"under der Menschheit, ср. там же стр. 410 и 548.

489

1 кн. Моис. XXII.

490

Относительно этой роли Ману смотри выше.

491

В следующем замечательном рассказе Евтихия Александрийского, жившего в V в., мы находим один позднейший фазис, в котором является наш миф о жертвовании сына в христианское время: Geusius , Victimae humanae I, стр. 25, передаёт его в переводе: Eodem tempore (nempe Saguri) cum mortuus esset vir quidam dives, filius ipsius statuam sibi ad patris suisimilitudinem confectam tumulo ipsius imposuit, collocato etiam ibi servo, qui illam custodiret. Cum advenientes deinde fures, quicquid filio domi suae fuit, surripuissent, profectus ille ad patris sui tumulum flere et conqueri apud statuam istam auream, quasi apud patrem suum, coepit. Allocutus erga Diabolus e ventre statuae: ne fleas, inquit; abi tantum et allato filio tuo natu minimo, ipsum mihi in sacrificium mactans sanguine ejus calenti te abluas; ita fiet ut ego omnia tibi, quae perdideris, restituam. Cum ergo ille filium suum allatum coram idolo mactasset ejusque sanguine se abluisset egressus ex idolo Diabolus hominemque illum ingressus ipsum praestigias et incantamenta edocuit: atque hinc coeperunt homines filios suos diabolis mactare et praestigiis uti didicerant. На этот рассказ сам Гейзиус, живший в конце XVII века, ссылается как на несомненный факт. Подобным же образом он и сам объясняет некоторые примеры из греческой мифологии, напр., там же, стр. 33: Ita etiam Diabolus Achillem simulans voce ex ejus sepulchro edita effecit, ut Poyxena Trojana Priami filia ei jugularetur juxta Hyginum [Fab. СХ].

492

Weber, в Ztschr. d DMG. XVIII, стр. 263, сл. Вебер находит несомненным, что эта голова заделывалась в фундамент с целью придать ему особенную прочность. Начало этого обычая он относит к общеиндогерманскому периоду, там же, стр. 264 сл. Ist diese Auffassung richtig, so stellt sich dieser Brauch, der auch in r"omischen, deutschen und slavischen (vgl. z. B. die serbische Sage "uber die Erbauung von Scutari) Berichten und Sagen mehrfach vorliegenden, ja noch jetzt bei uns im Volke nicht erstorbenen Vorstellung zur Seite, dass ein Mauerbau nur dann Festigkeit habe, wenn in seinem Fundament ein Mensch oder ein Thier eingemauert sei. При этом он цитирует Grimm, D. Myth. стр. 40 и 1095; Panzer, Beitr"age zur D. M. II, стр. 254 и 559; Schambach-M"uller, Nieders"achsische Sagen стр. 4, 12, 18 и 326; Kuhu, Westph"alische Sagen, I, стр. 115.

493

Weber, там же, стр. 265 сл.

494

Weber , там же, стр 267.

495

Вебер в своей статье: Zur Kenntnis des vedischen Opferrituals, не успел, ещё, к сожалению, представить подробное описание этого в высшей степени важного для нас жертвования коня. Мы уже видели, что, по индийскому сказанию, конь служил древнейшей заступательной жертвой вместо человека.

496

Weber , там же, стр 268.

497

Weber , там же, стр. 269.

498

Weber , Zur Kenntniss des vedischen Opferrituals, в Ind. Stud. X (1868) стр. 348.

499

Weber , там же.

500

Weber, Ueb. Menschenopfer etc. в Ztschr. d. DMG. XVIII, стр. 209 сл. Об обрядах при приношении в жертву лошади см. Weber, Collectanea "uber die Kastenverh"altnisse in den Br^ahmana und S^utra, в Ind. Stud. X, стр. 119.

501

Weber , в Ztschr, d. DMG. XVIII, стр. 270.

502

Полный перевод этого перечня даёт Вебер в ук. м. стр. 277 слл.

503

Weber , там же, стр. 270 слл.

504

Там же, стр. 272 сл. С невероятным предположением Вебера соглашается и Лассен; Lassen, I, стр. 936: Die Ungeheuerlichkeit dieser Zahlen und die Unm"oglichkeit so viele Menschen zusammen zu bringen, geben die Vermuthung an die Hand, dass diese Darstellung erdacht ist, um das wirkliche Menschenopfer zu beseitigen. Насчёт неуместности подобного рода предположения, будто бы мифы (и обряды!) сознательно придумывались жреческим сословием, см. выше. Следует, однако же, заметить, что и сам Вебер имеет некоторые сомнения против своего предположения.

505

Weber , Ind. Streifen, I, стр. 62; см. Taranatha, в нем. переводе Шифнера, гл. 25 стр. 188 слл. Можно указать и на ещё один пример человеческих жертвоприношений Grohmann, Medicinisches aus dem Atharva-Veda, в Ind. Stud, IX, стр. 413.

506

Lassen, I, стр. 936.

507

Weber, там же, стр. 274: Darum sagen denn auch Einige, darf man von dem Opferihiere nicht essen, denn es sei oben Stellvertreter eines Menschen. Andere indessen machen geltend, dass jedes havis (Opferspende) ein Loskauf des eigenen Selbstes sei, dann d"urfte man also von garkeinem havis essen: so m"oge man denn auch vom Opferihier nach Belieben essen oder nicht essen.

508

Weber, Der erste Adhy^aya des ersten Buches des (Catapatha Br^ahmana, в Ztschr. d. DMG. IV, (1850) стр. 290, Ind. Streifen, I, стр. 33.

509

Catapatha Br^ahmana, VII, 5, 2, 37; I, 2, 3, 9; в Aitareya Br^ahm. II, 8, воспрещается брамину употреблять в пищу следующих, неизвестных мне, «лесных животных»: mayu (или kimpurusha – обезьяна?), gaura, (gauramriga), gavaya, ushtra и carabha, по Веберу, эти пять животных как раз встречаются при приношениях в жертву человека и лошади.

510

Weber, Ueb. Menschenopfer etc. в Ztschr. d. DMG. XVIII, стр. 274.

511

Weber, там же; Colebrooke, Misc. Essays, 1, стр. 61: The flesh of victims which have been actually sacrificed at a Yajna must be eaten by the persons, who offer the sacrifice: but a man can not be alloved, much loss required, to eat human flesh.

512

Напр., Rigv . I, 39, 4; 64, 5 (Маруты); 2, 7 Варуна); 36, 3 (Baруна, Митра, Арьяман); 77, 4 (Агни), – по переводу Бенфея.

513

Weber, Collectanea "ub. d. Kastenverh"altnisse etc. в Ind. Stud. X, 61: «F"ur den K"onig ist Alles ^ady^a, essbar, nur der br"ahmana nicht. Cat. V, 4, 2, 3.

514

Weber, Ind. Streiten , стр. 24 слл. C at. Br^ahm. VI, 1, 1–13. В ином месте, там же, XII, 9, 1, 1, говорится (по Веберу): Denn welche Speise der Mensch in dieser Welt isst, die isst ihn in jener Welt wieder.

515

Zpiegel, I, стр. 479 сл. В вышеприведённой легенде из Cat. Br^ahm. I, 2, 3, 6, Madha (жертвенная сила, которой, подобно Tistrya, следует тоже приписать очистительное значение), переходит (воплощается) в человека, лошадь, быка, овцу и козу, и, наконец, уходит в землю. В Bundehesh воплощения Tistrya передаются в том же порядке, только иранская легенда не упоминает последних двух животных. Так как, по мнению Шпигеля, легенда в Bundehesh передана нам в неполном виде, и так как к тому же мне неизвестно значение слова Tistrya, то я пока не осмеливаюсь делать сближения её с санскритской легендой о Madha. Но если делать подобное сближение, то отсюда будет следовать со значительной вероятностью, что уже в арийский период человеческие жертвоприношения были заменяемы лошадиными, а потом бычьими жертвами, что, впрочем, не исключает существования человеческих жертвоприношений в исключительных случаях и в позднейшее время.

516

Herodot. 1, 133, где говорится, что в день рождения богатые персы подают на стол быка, лошадь, верблюда и осла, зажаренных целиком, в то время как бедные довольствуются мелким скотом.

517

Grimm, Deutsche Mythologie, 2-е изд, стр. 41–13.

518

Я не успел исследовать, на основании каких данных приписывает Петерсон поедание лошадиного мяса между прочим и славянам, в своей Griech. Myth. в ук. м. стр. 89. Как на замечательное свидетельство о приношении в жертву лошадей у руссов, следует указать на Ибн Даста, см. Хвольсон, «Известия о славянах и руссах», стр. 38: «Есть у них, из среды их, врачи, имеющие такое влияние на царя их, как будто они начальники ему. Случается, что приказывают они приносить в жертву творцу их что ни вздумается им: женщин, мужчин и лошадей», и т. д. Может быть, Петерсон относит к славянам то, что мы читаем у Павсания о савроматах или сарматах, – что они употребляют лошадей в жертву и в собственную пищу. Paus ., I, 21, 6.

519

M. M"uller, Vorlesungen "uber den Veda, в его Essays 1 (1869), стр. 11.

520

M. M"uller , Der Veda und Zendavesta, там же, стр. 82.

521

M. M"uller , там же, стр. 90 сл. Ср. Spiegel, Er"anische Аlterthumskunde, I, стр. 530 слл.

522

Хтонический – относящийся к подземному миру; населяющий подземный мир.

523

Ср . H. D. M"uller, Mythologie der griechischen Stamme, II, ч. 1 (1861), стр. 43.

524

Fr. Windischmann, Zoroastrische Stud en (1863), стр 29.

525

Windischmann , в ук. соч. стр. 30, прим. 1.

526

Windischmann, там же, стр. 33, слл. Ср. Spiegel , стр. 530 слл. О полном сходстве этого предания с рассказом, сохранённым у Моисея Хоренского, жившего в V ст., см. Spiegel, I, стр. 491 сл.

527

Ghillany , Menschenopfer der alten Hebr"aer, стр, 119.

528

Windischmann , там же, стр, 39 сл.

529

Herodot , I, 86. Последнее предположение Геродота, очевидно, вытекает из того обстоятельства, что в сказании Крис, действительно, является спасенным посредством вмешательства божества. Поэтому мы вправе устранить его.

530

Ср. Grote, Hist. of. Grecce, 2-е изд. IV, стр. 259.

531

Herodot, I, 132.

532

Herodot . VII, 113. По Плутарху, она велела зарыть 12 человек, Plut, De Sup. 13. Вероятно, Плутарх ошибся, или он, пожалуй, нарочно изменил число 2x7, т. е. 14, в 12, считая первое нелепым, в то время как число 12 имело в Греции особое значение. Как мы видели, и в рассказе о Крисе говорится о 14 юношах, находившихся вместе с ним на костре. Раньше мы встречали число 7: Азис-Дахака желает очистить от людей все семь стран света. Относительно приведённого места из Геродота смотри, впрочем, также Шпигеля, Eranische Аlterth. II (1873), стр. 191, прим., который, не знаю, на каком основании, находит вероятным, что обычай зарывания в землю людей был заимствован персами от вавилонян.

533

Herodot. VII, 180. Стоит только взглянуть на этот рассказ, чтобы убедиться, что он никак не может считаться просто выдумкой греков, которые так сильно верили в правдивость предзнаменований. Если же он придуман самими персами, то в наших глазах это не лишает его важного значения.

534

Xenophont. Cyrop. VIII, 3, 12.

535

Paus. III, 20, 4. Это сближение Павсания хотя и случайное, но чрезвычайно удачное. Без сомнения, упомянутые здесь греческие жертвоприношения богу солнца – суть остаток глубочайшей древности.

536

Обычай приношения людей в жертву у персов доказывает также Мейнерс, в сочинении, которого я не имел под рукою: Meiners, De variis Persarum conversionibus.

537

См. выше, § 8.

538

Здесь я должен возразить несколько слов против мнения Гейнр. Дитр. Мюллера, H. D. M"uller, Mythologie der griechischen St"amme. I (1857), стр. 288. Мне же кажется, что именно вследствие последнего обстоятельства религиозные элементы мифов о героях должны были особенно пострадать, да и пострадали на самом деле. Мнение Мюллера никак не подтверждается моим исследованием. Впрочем, я думаю, что этого нельзя было бы и ожидать иначе. Мифы, по-моему, сохранили древние религиозные, то есть грубые элементы ровно настолько, насколько они удержали своё религиозное значение вообще. В мифах о богах сохранению древних черт способствовала возможность символического понимания, привычка смотреть на них, как на сверхъестественные, иногда даже просто непонятные рассказы, и некоторые другие обстоятельства. Все это неприложимо к мифам о героях: мешал исторический колорит. К тому же не следует забывать, что все герои являлись родоначальниками, древнейшими царями, основателями городов и вообще лицами, о которых нельзя было рассказывать неблаговидных вещей. Если тем не менее в некоторых мифах о героях сохранились довольно грубые черты, то причину этого следует усматривать в том, что они сделались гораздо позже, чем боги, достоянием всего народа. Долго пользуясь божественным почитанием в отдельных местностях Греции, вдали от центров развития, герои иногда сохранили, несмотря даже на более сильное очеловечивание свой грубый примитивный характер лучше, чем некоторые боги, сделавшиеся общепринятыми только вследствие того, что поддерживались более развитой, более образованной частью народа.

539

Лестригоны – народ великанов-людоедов в греческой мифологии.

540

Gladstone’s Нот. Studien, "ubs. v. Schuster (1863), стр. 349.

541

Odyss . VII, 205.

542

Odyss . IX, 273.

543

У Эврипида даже все Циклопы называются детьми Посейдона, они живут у Этны. Eur . Cycl. 20.

544

Odyss . IX, 258.

545

Odyss . IX, 553.

546

См. Hahn, Sagwissenschaftliche Studien, стр. 126, сл.

547

Odyss. XI, 110. Tо же самое и точно теми же словами предсказывает ему и Кирка (Цирцея). Odyss. XII, 137 слл.

548

Odyss. IX, 256.

549

Odyss . IX, 188.

550

Odyss, IX, 288.

551

Odyss. IX, 347.

552

Так, напр., у Вергилия, «не остывшие члены, облитые чёрной кровью, вздрагивают между его зубами», Verg. Aen. III, 626:

– vidi atro quum membra fluentia tabo

Manderet, et tepidi tremerent sub dentibus artus.

553

Odyss . IX, 251.

554

Eur . Cycl. 396.

555

Это замечание было сделано уже в древности. Etym. 31. стр. 618, ст. 28 = Anecd. Оxon. Cram. I, стр. 322.

556

Hermann, Ant. II, § 26, 1.

557

Odyss . IX, 106.

558

Odyss . IX, 125.

559

G. Grote, Hist. if Greece, II (2-е изд), стр. 107 сл.

560

G. Schweinfurth, Das Volk der Monbuttu in Central-Afrika, в Zeitschr. f. Ethnologie, V (1873), стр. 3 слл.

561

Там, же, стр. 5 сл.

562

Odyss . IX, 218.

563

Schweinfurth в ук. м. стр. 9.

564

Tylor, Primitive Culture, 1 (1871), стр. 318 слл.

565

Preller , Griech. Mythologie, I, 3-е изд. (1872), стр. 571 сл.

566

Friedmann , Anthropophagismus der Battaer, в Zeitschr. f. Ethnol. III (1871), стр. 322.

567

Friedmann, в ук. м. стр. 321.

568

Schweinfurth, в ук. м. стр. 7.

569

Schweinfurth , там же, стр. 10.

570

J. Lubbock, Die vorgeschichtliche Zeit, "ubers. von Passow I (1874), стр. 227; II, стр. 283.

571

Grants, Hist, von Gr"onland, I, 343, по цитату Клемма, Culturwissenschaft, I (1855), стр. 176.

572

Ср. Wundt, Menschen– und Thierseele, II (1863), стр. 141.

573

Относительно Зевса, Плутона и Посейдона, как различных манифестаций того же божества, ср . Preller, Gr. Myth. I, стр. 123 с прим. 5.

574

Мои объяснения (между скобками) носят в приданном мной виде характер символизма. Но стоит только вникнуть немножко глубже, чтобы убедиться, что древние предания должны были сложиться подобным образом и без малейшего стремления к символизму, или точнее, к аллегорической передаче известных фактов.

575

Verg. Aen . III, 635.

…telo lumen terebramus acuto

Ingens, quod torva solum sub fronte latebat,

Argolici clipei nut Phoebeae lampadis instar.

576

Paus . II, 24, 3 сл. Сравни интересную догадку К. О. Мюллера о трёхглазом Оксиле, Dorier, 2-е изд. I, стр. 62.

577

Paus. II, 2, 1.

578

Iliad. I, 262.

579

Sosib . Daphn., Muller , Fragm. hist, graec. II.

580

Cephalon. fr. 8 , M"uller, Fragm. hist. graec. III, стр. 631.

581

Hahn, Sagw. Stud. стр. 65 слл.; ср. H. D. M"uller, Mythol. d. gr. Stamme, I (1857), стр. 286 слл.

582

О циклопах существует исследование Вильгельма Гримма , в Abhandlungen dir Berl. Akademie, philos.-hist. Klasse, 1857, стр. 1, слл. Этого труда я не имел под рукой, но из Герланда , Altgriechische M"archen in der Odyssee (1869), стр. 5, вижу, что и Гримм усматривал в них солнечный миф.

583

Odyss. X, 98.

584

Odyss. X, 116.

585

Lycophr. Cass. 661–667; Оc. Met. XIV, 233–241.

586

Thuc . VI, 2, 1.

587

Hor . Od. Ill, 17.

588

Karl Ernst v. Baer , Historische Fragen mit H"ulfe der Naturwissenschaften beantwortet (1873), стр. 19, слл. Сравни, впрочем, слишком поверхностную критику в Literar. Centralbl . 1874, стр 262 сл.

589

См. Ameis в примеч. к Одисс. X, 82 и 86, Anhang, где указано на статью в книге: J. F. Lauer , Litterarischer Nachlass, I (1851).

590

. . Muller, Eumeniden, стр. 139: Zeus Laphystios ist ein Ergreifender und Verschlingender и т. д., к тому прим. 3.

591

Iliad. XI, 176 = XVII, 64.

592

Odyss. X, 82.

593

Odyss . XII, 80–126 и 234–259.

594

Odyss . XII, 80.

595

Odyss XII, 85. В германской мифологии Сцилле соответствует жительница пещеры, исполинша Hyndla (canicula). На основании этого сближения я считаю чрезвычайно вероятным, что , действительно, происходит от того же корня, как и .

596

Odyss. XII, 117.

597

Iliad . XXII, 345.

598

Это жертвоприношение рассматривалось выше.

599

Iliad. XXIV, 40.

600

Iliad. XXI, 277.

601

Iliad. XXII, 358.

602

dyss . XXIV, 36.

603

Odyss. V, 308.

604

Hyg. Fab. 107.

605

Нуд . Fab. 110.

606

Philostr . Her. XIX, 12.

607

Там же , XIX, 11.

608

Tzets. Posthom. 388.

609

Paus . I, 42, 6.

610

Paus. IV, 17, 4.

611

Lycophr. Cass. 113.

612

Hyg. Fab. 31.

613

Hyg. Fab. 88: Atreum Aegisthus in littore sacrificantem occidit.

614

Hyg . Fab. 23: Ibi [in insula Minervae] cum sacrificaret Minervae Jason et Absyrtus intervenisset, ab Jasone est interfectus.

615

Apoll . Rhod. IV, 452–481.

616

Hyg . Fab. 117: [Clytaemnestra necavit] Agamemnonem sacrificantem securi cum Cassandra.

617

Hyg . Fab. 180: Rex… cum rem divinam faceret, hospes falso simulavit se hostiam percussisse cumque interfecit. Этот сюжет был, по-видимому, обработан в какой-нибудь не дошедшей до нас трагедии.

618

Apollod. I, 9, 8, 3.

619

Eur. Androm. 1065. Ср. Hyg. Fab. 123: Менелай выдал Эрмиону, невесту Ореста, Неоптолему; зато Орест, «injuria accepta, Neoptolemum Delphis sacrificantem occidit et Hermionem recuperavit». Ср. такте Verg. Aen. III, 330 слл.

620

Schol. Pind . Nem. 7, 62.

621

Paus , IV, 17, 4; X, 24, 4.

622

Paus. I, 13, 9.

623

Paus. IX, 8, 2.

624

Apollod. III, 13, 6.

625

Schol. Apoll. Arg. IV, 816; Schol. Iliad. II, 36.

626

Slat. Achill. I, 269.

627

Quint . Posthom. III, 61 слл.

628

Nibelungenlied, XV, в изд. Zarneke (1871) стр. 136.

629

Apollod . I, 5, 2. Ср. Hym. hom. in Ger. 232 слл., где, однако, мальчик не сгорает. Замечательна форма мифа у Гигина, Fab. 147: cum Ceres eum [Eleusinum вм. Demophentem] vellet in ignem mittere, pater [Triptolemus вм. Celeus] expavit [exclamavit?]. Illa irata Eleusinum examavit .

630

Gerhard , Griech. Mythol. I (1854), 458 сл.

631

Lycophr. Cass. 178.

632

Iliad. XXIV, 538.

633

Paus. IV, 17, 4.

634

Ср. Paus. X, 26, 4.

635

Hyg. Fab. 135: Laocoon, ut sacrum faceret Neptuno, Apollo a Tenedo per fluctus maris dracones misit duos, qui filios ejus Antiphantem et Thymbraeum necarent.

636

Eur. Нес. 534.

637

Lucian. Charon, 22.

638

Cyrill. Alex. Contra Julian. IX, ed. Paris. стр: 128, по цитату Гиллани, Menschenopfer der alten Hebr"aer, стр. 540.

639

E. B. Tylor , Primitive Culture, II (1871), стр. 28.

640

Iliad. IV, 31.

641

G. Grote , History of Greece, 2-е изд. I (1849), стр. 18.

642

Hesiod. Theog. 154.

643

Там же , 137.

644

Там же, 178.

645

О существовании такого обычая у магов, см. Strab. XV, 3, 20, стр. 735.

646

J. G. v. Hahn, Sagwissenschaftliche Studien, вып. 1 (1871), стр. 82. ).

647

Schaaffhausen , в Arch. f. Anthrop. IV, стр. 252. О другом способе лишить отца власти, посредством овладения его гаремами, см. выше.

648

Hesiod. Theog. 459.

649

Там же, 466.

650

Там же, 471.

651

Там же, 485.

652

Там же, 493.

653

Paus, X, 24, 6.

654

Lobeck, Aglaoph. стр. 525, Orph. fragm. VIII, 33.

655

Odyss. IX, 371.

656

A. Weber , Collectanea "uber die Kastenverh"ultnisso in den Br"ahmana und S"utra, в Ind. Stud. X (1868).

657

A. Weber, в ук. м. стр. 75–77.

658

Ср. Wundt, Menschen– und Thierseele, 11, стр. 141. Относительно браков братьев с сёстрами см. Bachofen, Mutterrecht (1861), в алф. указ. под. сл. Srhwesterehe. Между прочим он удачно указывает, что и Платон признавал эти браки в своём «Государстве», Rep. V, 461.

659

Замечательно, что боги сражаются почти исключительно камнями; о Гекатонхейрах говорится: Hesiod . Theog. 713. Должно быть, и Циклопы точно так же кидали только камни или скалы. Об этом мы могли бы даже заключить и из гомеровского рассказа о циклопе Полифеме, который кидает скалы вслед за отплывающим кораблём Одиссея.

660

Там же, 886.

661

Schol. ad Hes. Theog. 889.

662

Apollod. I, 3, 6.

663

Hesiod Theog. 892.

664

См. Lobeck, Aglaoph. 465 слл. и 547 сл. Cр. Paus . VIII, 37, 5.

665

Около 350 г., по догадке Бурзиана , в его издании Фирмиция, стр. V.

666

Julii Firmicii Materni. De errore profanarum religionum, ex rec. Conr. Bursian (1856), гл. 6, лист 5: Liber itaque Jouis fuit filius regis scilicet Cretici. Hic cum fuisset adultera matre progenitus nutriebatur aput patrem studiosius quam decebat. Uxor Jouis cui Junoni fuit nomeu nouercalis animi furore commota ad necem infantis omnifariam parabat insidias. Proficiscens peregre pater quia indignationes facitas sciebat uxoris, ne quid ab irata muliere dolo fieret, idoneis, sicut sibi uidebatur, custadibus tutelam eredidit filii. Tunc Juno opportunum insidiarum nancta tempus et ex hoc fortius inflammata, quia proficiscens pater et sellam regni puero tradiderat et sceptrum, custodes primum regalibus praemiis muneribusque corrupit, deinde satellites suos, qui Titanes uocabantur in interioribus regiae locat partibus et crepundiis ac speculo adfabre facto animus iu pueriles inlexit, ut desertis regiis sedibus ad insidiarum locum puerilis animi desiderio duceretur. Illic interceptus trucidatur et, ut nullum posset necis inueniri uestigium, particulatim membra concisa satellitum sibi diuidit turba. Tunc, ut huic facinori aliud facinus adderetur, quis uehementer tyranni crudelitas timebatur, decocta uariis generibus pueri membra consumunt, ut humani cadaueris inauditis usque in ilium diem epulis uescerentur, Cor diuisum sibi soror seruat cui Minerua fuit nomeu, quia et ipsa sceleris fuit particeps; et ut manifestum delationis esset indicium et ut haberet unde furentis patris impetum mitigaret.

667

Там же: Imaginem ejus ex gypsoplastico opere perfecit et cor pueri ex quo facinus fuerat sorore deferente detectum in ea parte plastes conlocat, qua pectoris fuerant lineamenta formata. Post haec pro tumulo extruit templum et paedagogum pueri constituit sacerdotem. Huic Silenus fuit nomen. Cretenses ut furentis tyranni saeuitatem mitigarent, festos funeris statuunt et annuum sacrum trieterica consecratione componunt omnia per ordinem facientes quae puer moriens aut tecit aut passus est. Viuum laniant dentibus taurum crudeles epulas annuis commemorationibus excitantes et per secreta siluarum clamoribus dissonis eiulantes fingunt animi furentis insaniam, ut illud facinus non per fraudem factum sed per insaniam crederetur: praefertur cista iu qua cor soror latenter obsconderat, tibiarum cantu et cymbalorum tinnitu crepundia quibus puer deceptus fuerat mentiuntur. Sic in honorem tyranni a seruiente plebe deus factus est qui habere non potuit sepulturum.

668

Etum. Magn.

669

Ov. Met. VI, 113: (Juppiter) —

Aureus ut Danaen, Asopida lucerit ignis,

Mnemosynen pastor, varius Deoida (Персефону) serpens.

670

Athenag. гл 20, 292.

671

Clem. Alex. Protr. II, 18 (изд. Поттера, стр. 15.) Отсюда заимствован Арновий, X, 19: ut occupatus puerilibus ludicris, distractus ab Titanibus Liber sit; ut ab iisdem membratim sectus atque in ollutas conjectus ut coqueretur; quemadmodum Juppiter suavitate odoris illectus, invocatus advolaverit ad prandium, compertaque re gravi grassatores obruerit fulmine.

672

Schaafhausen, в Arch. f. Anthrop. IV, стр. 259.

673

См., напр., стихотворение Уланда , Der Castellan von Coucy. Ревнивый муж велит сварить сердце своего соперника и даёт его съесть жене вместо сердца убитого им оленя. При этом характеристичны слова: Was ich immer mag erjagen, Euch geh"ort davon das Herze. Cp. Bunte , Eur. fr. (1844), стр. 165, прим., где есть пример из Нострадама.

674

Относительно оборотов «ем твоё сердце» и «ем твою душу» см. Arendt , в Zeitschr. f. V"olkerps. III (1865), стр. 218 сл.

675

Hyg . Fab. 167: Liber Jovis et Persephonae filius a Titanis est distractus, cujus cor contritum Jovis Semelae dedit in potionem. Ex eo praegnans cum esset facta… a Jove fulmine est icta. Ex cujus utero Liberum exuit [Juno] et Nyso dedit nutriendum unde Dionysus est appellatus (et Bimater est dictus).

676

Lobeck , Aglaoph. стр. 560: Aeque non est dubium fabulam taeterrimam, quam Proculus et Nonnus, ambo poesis Orphicae scientissim, carminibus sais inseruerunt, ab illo portentorum fabro (т. e. Орфеем) procusam esse. Narraut autem Iovem Zagrei cor maceratum hausisse, eoque intus concepto proseminasse quasi alterum Zagreum, Dionysum juniorem.

677

Nonn . Dionys. 206.

678

Hesiod Theog. 717–735.

679

Schaaffhausen, в ук. м. стр. 258 сл.

680

Livius , XXIII, 5, с примеч. Вейссенборна к эт. м. Если и считать этот рассказ вымыслом, то всё-таки этот вымысел имел, должно быть, основание в некоторых данных обычая карфагенян или какого-нибудь другого африканского народа.

681

Sch"omann, Gr. Alt. II, 2-е над. стр. 480. Насчёт острова Крита сравни, впрочем: Lobeck, в ук. соч. стр. 572.

682

Preller, Gr. Myth. I, 3-е изд. (1872), стр. 569.

683

Porph . Abst. II, 55.

684

Preller, в ук. соч. II, стр. 310, прим. 2. О слиянии и тождестве Зевса Лафистия, называвшегося иногда просто Лафистием (Paus. I, 24, 2), с Дионисом Лафистием ( Etym. Мадп. 557, 51), смотри правдоподобную догадку Отфрида Мюллера, Orchomenos, 2-е изд. (1814), стр. 168.

685

Porph. Abst. IV, 19.

686

Ср. в след. параграфе: «Леарх и Меликерт».

687

Тирс (греч. , фирс) – деревянный жезл, увитый плющом и виноградными листьями, сделан из стебля гигантского фенхеля, увенчанный шишкой пинии атрибут древнегреческого бога рождающих сил природы и вина Диониса, а также его свиты – сатиров и менад. Непременный атрибут дионисических мистерий, символ мужского созидающего начала.

688

Eur. Bacch. 1125.

689

Там же, 1240.

690

Там же, 1095–1113.

691

Ov. Met. III, 511–733.

692

Apollod. Ill, 5, 1, 2.

693

Hyg . Fab. 184.

694

Ael. N. А. XII, 34.

695

Apollod. III, 6, 8.

696

Plut. Qu. gr. 38. Более первобытную форму этого сказания мы будем в состоянии восстановить ниже, § 30, при рассмотрении сказания об Итие.

697

См. Lobeck. Aglaoph. стр. 556.

698

Anton. Lib. 10.

699

У Овидия даже вовсе не упоминается ни об Гиппие, ни вообще о смерти или принесении в жертву ребёнка. Три сестры превращаются непосредственно в летучих мышей. Все же прочее рассказывается одинаково с Антонином Либералом Ov . Met. IV, 389–415.

700

Ael . V. H. III, 42.

701

Cр. K. O. M"uller , Orchom. стр. 169.

702

См. орфич. отрывок у Макробия , Suturn. I, 18, (291), у Лобекка , Agl. стр. 727.

703

Eur . Bacch. 866.

704

Ov . Met. III, 138–252.

705

Имена собак перечисляются: Ov . Met. III, 206–225; Apollod. III, 4, 4, 5 сл. (к чему сравн. прим. Гейне , Observ. стр. 229) Hyg. Fab. 181; Poll V, 5 (47).

706

Apollod III, 4, 4, 4.

707

Plut. Amat. narr. 2, 8.

708

Apollod. в ук. м.

709

Apollod. I, 9, 1.

710

Preller, Gr. Mythol. II, стр. 310 сл.

711

Apollod. I, 9, 2, 1.

712

Apollod. III, 4, 3, 5.

713

Nonn. Dionys X, 53.

714

Apollod. там жe; Paus . I, 44, 8.

715

Paus. XI, 34, 7.

716

Hyg . Fab. 2.

717

Eur . Нerc. fur. 922–1000.

718

Apollod. II, 4, 12, 1.

719

Schol. Pind. Isthm. 4, 104.

720

Odyss . XXI, 27.

721

Lycophr . Cass. 38.

722

Apollod. II, 7, 7, 11.

723

Herodot. VII, 198.

724

Ср. в след. параграфе: «Креонт и Главка».

725

Содержание приведено Кёлером, Reinhold K"ohler, Ueber Campbell’s Sammlung galischer M"archen, в Orient und Occident, II (1864), стр. 113 сл. (где указано и на анализ этой сказки в Berichte d. phil. -hist. CI. d. Sachs. Ges. d. Wissensch. 1861, стр. 203 слл.

726

См. там, же, стр. 107.

727

Ср. Gerland, Altgriechische Marchen in der Odyssee (1869), стр. 37.

728

Bernhardy, Griech. Litteral. II, ч. 2, 3-е изд. (1872), стр. 54.

729

Preller, Griech. Mythologie, 11, 2-е изд. стр. 319.

730

Preller , 1, 3-е изд., стр. 295.

731

Ср., впрочем, противоположное мнение К. О. Мюллера, Orchomenos, 2-ое изд. стр. 263: Bedeutsam ist es, dass nach alter Sage des Pherekydes und Simonides (Schol. Arist. Equ. 1332, Eur. Med. Hypoth. Lycophr. 1315) Jason selbst von der Medeia zerhackt und aufgekocht sein soll: worin sich f"ur den Tieferblickenden sogleich die mystische Legende von Kadmilos, Bakchos, Melikertes Kochung kund gibt: wie auch der dreif"ussige Wasserkessel, der diesem eigent"umlich ist, in jener Sage genau wiederkehrt. Schon die Nostoi hatten diesen mystischen Ritus, weil er n"amlich fr"uh f"ur einen Verj"ungungsprocess genommen wurde, auf den Greis Aison "ubergetragen, und eigentlich will die Zerst"uckelung des Absyrtos dasselbe… In Jasons Geschichte war "uberhaupt viel Bakchisches… Но мы не имеем достаточного основания считать варку в котле исключительно вакхическим элементом, ибо, в таком случае, он должен был бы сопровождаться всегда ещё и другими чертами, указывающими на этот культ, чего мы, однако, не видим. Перенесение вакхического (?) котла на треножнике в те сказания, в которых вообще говорилось о поедании человеческого мяса, ничего не доказывает. Лучшим доказательством было бы, если бы хоть в одном из множества сказаний о Медее встречался мотив вакхического бешенства. Присутствие подобного мотива, обусловливающего и форму сказания, могло бы считаться гораздо более существенным признаком вакхического значения, да и то не всегда, а только в совокупности с иными указаниями. Наконец, при распространённости сказания о Медее, мы смело могли бы ожидать более явственных указаний на связь с Дионисом, каковы, напр., любовь или брак, если подобная связь существовала когда-либо на самом деле.

732

Ср. Rinck, Religion der Hellenen, I (1853), стр. 366.

733

Apollod. I, 9, 28, 3.

734

Раus . II, 3, 7.

735

Ael. V. H. V, 21.

736

Eur. Med. 1334: .

737

Apollod. I, 9, 24.

738

При этом случае считаю не лишним указать на несколько вариантов растерзания Апсирта в вышеупомянутых сказаниях, приведённых Кёлером в О v. u Осс. II, стр. 103 сл. В одной гэльской сказке дочь исполина разрезает пред своим бегством яблоко на девять частей и располагает куски в различных местах дома своего отца. Тот, лёжа в кровати, спрашивает: «Вы спите?» «Нет ещё», – отвечают куски яблока. Этим отсрочивается на некоторое время преследование. Наконец, великан всё-таки убеждается, что кровать, в которой спала дочь с царевичем, пуста, и тогда он пускается за ними в погоню. В одном гэльском варианте куски яблока заменяется шестью булками; в другом дочь великана кладёт три яблока вокруг дома, четвёртое же, в котором находилось сердце великана, она берёт с собой и во время бегства заставляет свою лошадь растоптать его копытами. В одной норвежской сказке отвечающие куски яблока заменяются каплями крови. В шведской сказке о царевиче и Сингарре являются вместо них три куклы, сделанные из тряпок и намазанные кровью от мизинца Сингарры. В другой шведской сказке великану отвечают слюни его дочери. Так и в некоторых немецких сказках и в одной венгерской дочь плюет в трёх местах отцовского дома, и после её бегства отвечают слюни. В других же сказках являются тоже отвечающие капли крови. Интересно было бы проследить мотивы, вследствие которых появились все эти изменения.

739

Оv. Met VII, 287 слл.

740

Apollod. I, 9, 27.

741

Hyg. Fab. 25.

742

Hyg. Fab. 21; ср. Ov. Met. VII, 297–349.

743

Apollod . I, 9, 17, 2.

744

Apollod. III, 15, 8. 2.

745

Lycophr. Cass. 195.

746

Eur. Med. 1156–1219.

747

Apollod, I, 9, 28, 3.

748

Hyg . Fab. 25: – Medea… coronam ex venenis fecit auream eamque muneri filios suos jussit novercae dare. Creusa, munere accepto, cam Jasone et Creonte conflagravit. Medea, ubi regiam ardere vidit, natos suos ex Jasone, Mermerum et Pheretem interfecit et profugit ex Corintho.

749

Diod. Sic. IV, 54.

750

Eur. Med. 1200.

751

Cм. выше: «Пенфей», «Гиппий», «Дети Медеи». Мимоходом было уже замечено, что и сказание о Мелеагре относится, по всему вероятию, сюда же.

752

Apollod. Ill, 14, 8. Подобным образом рассказывают Гераклит, Конон и Ливаний: Heroclit. De incredib. 35= Westermann, стр. 319; Conon. Narr. 31=Westerm. стр. 137; Liban. Narr. 12= Westerm . стр. 382. По Конону, Тирей узнает о преступлении от самой Прокны; по Ливинию, они показывает ему конечности съеденного ребёнка.

753

Antonin. Lib II.

754

Schol. Odyss. в ук. м., ed. Buttmann, стр. 518.

755

Там же, стр. 517, где, для пополнения одного из рассказов, Буттманн указывает на Евстафия, стр. 710–713, которого в данную минуту я не имел под рукой.

756

Plut . Quaet. Graec. 38.

757

Ср. напр. Kuhn и. Schwarts, Norddeutsche Sagen, Marchen u. Gebrauche (1818), сказание № 186, стр. 159 сл. и № 279, стр. 249 сл. со сказкой № 4, стр. 326 слл.

758

Antonin Liberal. 11.

759

Suid. s. v.

760

Schol. Iliad. XIV, 291.

761

Нyg. Fab. 10. Hercules cum Pylum expugnaret Neleum interfecit et filios ejus decem, undecimus autem Periclymenus beneficio Neptuni avi in aquilae effigiem commutatus mortem effugit. То, что здесь Периклимен является сыном Нилея, конечно, не мешает правильности нашей догадки.

762

Eustath. ed. Rom. стр. 986, 38.

763

Parthen. Narr. amat. 13.

764

Hyg. Fab. 238: Qui filias suas interfecerunt: – CIymenus [Sch]oenei filius Harpalycen quod ei filium suum in epulis apposuit.

765

Hyg . Fab. 246: Qui filios suos in epulis consumpserunt: – Clymenus Schoenei filius ex Harpalyce filia filium suum. Cp. fab. 239, 242, 255, где М. Шмидт, в своем издании, вм. Oenei и Caenei всюду восстанавливает Schoenei. Заметим, что у Аполлодора упоминается о Климене, сыне Инея, царя Калидонского, брата Деяниры и Мелеагра, Apollod. I, 8, 1.

766

Schol. Thuc . I, 9.

767

Schol. Eur. Or. 5.

768

Изображение Дионы часто помещалось в храмах рядом с Зевсом, ср. Strab. VII, 7, 12, стр. 329. Что Диона, мать Тантала, является в сказании дочерью Атланта, это не противоречит, в сущности, тождеству и этой Дионы с супругой Зевса.

769

Paus. V, 13, 1.

770

Pind. Ol. 1, 25. Cp. Verg . Georg. III, 7:

…humeroque Pelops insignis eburno.

771

Ov . Met. VI, 406:

Concolor hic humerus nascendi tempore dextro Corporeusque fuit. Manibus mox caesa paternis Membra ferunt junxisse deos aliisque reportis, Qui locus est juguli medius summique lacerti, Defuit. Inpositum est non comparentis in usum Partis ebur. factoque Pelops fuit integer illo.

772

Paus . V, 13, 3. Последнее обстоятельство особенно важно для уразумения сказания о плече Пелопа.

773

Schol, Pind. Ol. 1, 37.

774

Suid.

775

Schol. Pind. Ol. 1, 38.

776

Jacobi , Handw"orterbuch d. gr. u. r"om. Mythol. стр. 836 сл.

777

H. D. M"uller, Mythol. d. gr. Stamine, II, ч. I (1861), стр. 148 слл., где между проч., стр. 149, говорится: Das sind die Grundz"uge des Mythus (двойная варка Пелопа)… In den Einzelheiten findet sich (в дошедших до нас источниках) manche Abweichung, worunter f"ur uns nur Erw"ahnung verdient, dass die Bestrafung des Tantalos in der Unterwelt nur sellen in Beziehung tu jenem Frevel geselzt wird, sondern allerlei zum Theil recht wunderliche Gr"unde daf"ur angegeben werden. Man kann in diesen wol schwerlich etwas Anderes sehen, als Kl"ugeleien alter Erkl"arer Homers, deren Erfindungsgabe sich angeregt f"uhlte, da s ie bei dem Dichter den Grund der Bestrafung gar nicht erw"ahnt sahen.

778

H. D. M"uller, I (1857), стр. 112: Lykaon schlachtete seinen Sohn und setzte ihn dem Zeus zur Speise vor, wof"ur er zur Srtafe in einen Wolf verwandelt wurde. Der Wolf ist aber ein chthonisches Symbol (что следует ещё доказать); es k"onnte also eben so gut heissen: Lykaon f"allt f"ur sein Vergehen der Unterwelt anheim. Die Ubereinstimmung beider Mythen ist also eine fast w"ortliche (1).

779

Там же, II, стр 152.

780

Там же, II, стр. 91: – Denn abgesehen davon, dass jede Motivierung, besonders die durch sittliche Gr"unde, der Regel nach in religi"os symbolischen Mythen sp"ateren Ursprungs zu sein pflegt, liegt es auf der Hand, dass der Gott im Mythus nicht bestralen kann, was er im Cultus fortwahrend als sein Recht in Anspruch nimmt. Dazu kommt etc.

781

Aesch. Ag. (ed. Dind.) 1583.

782

Там же, ст. 1605.

783

Там же, ст. 1096.

784

Там же, ст. 1217. Энгер говорит в своем школьном издании Эсхилова «Агамемнона» (1855): Es schient dass nach Aeschylus Atreus die Hand– und Fusst"ucke mit dem andern Fleische "uberdeckt habe, so dass Thyestes selbst, nachdem er gegessen, das Entsetzliche entdeckte.

785

Herodot. I, 119.

786

Herodot, I, 118 сл.

787

Cp. Ahrens ad Soph. fragm. (ed. Didot.), стр. 336: Antiquiores, Homerus, Hesiodus, alii nihil memoriae de discordia fratrum prodiderunl, quam in horrendum modum excoluerunt tragici. Ante Alcmaeonidem Welckerus docet nihil reperiri quo diseeusisse fratres colligatur. Если бы эта вражда была им известна, то не видно причины, вследствие которой они могли бы умалчивать о ней.

788

Нyg. Fab. 88. Atreus Pelopis et Hippodamiae filius cupiens a Thyeste fratre suo iniurias exequi in gratiam cum eo rediit et in regnum suum eum reduxit filiosque ejus infantes Tantalum et Plisthenem occidit et in epulis Thyesti opposuit. qui cum vesceretur Atreus imperavit brachia et ora puerorum afferri. ob id scelus etiam Sol currum avertit. Thyestes scelere nefario cognito profugit etc.

789

Aesch . Аg. 1191.

790

H. D. M"uller, II, стр. 155 слл.

791

Paus . II, 22, 3; ср. III, 22, 4, где сам Вротей является сыном Тантала, конечно, старшего, считавшегося отцом Пелопа.

792

Hyg. Fab. 86: (Thyestes) Atrei filium Plisthenem, quem pro suo educaverat, ad Atreum interticiendum misit: quem Atreus credens fratris filium esse imprudens filium suum occidit.

793

Не знаю, вследствие каких комбинаций, в одном источнике является даже трое детей (с иными именами), умерщвлённых Атреем. Schol. Eur . Or. 800.

794

С именем Фиеста я считаю необходимым сравнивать ещё и эпитет Аполлона, , вм. (кор. ). О человеческих жертвоприношениях Аполлону Фимбрейскому см. выше.

795

См., напр., выше, где говорится о Нэгельсбахе.

796

H. D. M"uller, Mythol. d. griech. St"amme, II, ч. 1 (1861), стр. 73 слл., где помещено также историческое обозрение различных теорий о значении Зевса вообще и некоторых мифов о Зевсе Ликейском. В большей полноте приводится литература в ниже указанном сочинении Юргиевича (1867). Можно указать ещё: Suchier, Dе victimis humanis (1818), стр 15 слл.; Hahn, Sagwiss. Stud. стр. 505 слл. (1873).

797

H. D. M"uller , в ук. соч. II, стр. 92 и 93: Nun haben wir fr"uher gesehen, dass in dem Mythus von Melampus eine Heerde Rinder als Symbol der Fruchtbarkeit des Jahrs erscheint [?], und es ergiebt sich daraus [?!], dass der beordenfeindliche Wolf nur auf das Gegentheil, die unfruchtbare Jahreszeit gedeutet werden kann. Die beginnt in Griechenland mit der Zeit des , и т. д.

798

Там же стр. 121: — dass auch ihre Zahl keine zuf"allige… lehrt der Akt"aonische Mythus. Denn hier wird die Gewalt, welche das olympische Wesen [sc. Актеона] vernichtet, ebenfalls einer Anzahl von f"unfzig chthonischen Wesen beigelegt. Diese, unter der Gestalt von Hunden symbolisirt, deuten sich aber ganz von selbst [II] auf die f"unfzig Caniculartage, und so m"ussen wir auch die f"unfzig Wolfss"ohne oder W"olfe als die Symbolisirung der gleichen Periode auffassen.

799

Там же, стр. 95.

800

L. Jurgiewics, D Jovis Lycaei natura cognominisque hujus ratione commentatio (Odessae, 1867).

801

Там же , стр. 27.

802

Hahn , Sagw. Stud., в ук. м.

803

Plat. Rep. VIII, 565 d.

804

Apollod III, 8, 1.

805

Cм. Heyne , к. ук. м., Observationes, стр. 264.

806

Мне самому не раз приходилось слышать польский oбopoт: Т'ej посу mlodzik (мужск. рода), sie rodzil (в эту ночь родилась молодая луна).

807

H. D. M"uller, II, стр. 110.

808

Tzetz. Lycophr. 481. Нe имея в настоящую минуту комментария Цеция под рукой, я должен был довольствоваться приведением этого места по Хр. Гейне и Г. Д. Мюллеру. Последний, странным образом, считает этот чрезвычайно интересный рассказ об ужасной катастрофе, напоминающей собою нечто вроде потопа, просто выдумкой, которая, по его мнению, была вызвана желанием удержать рассказ о вмешательстве Геи. Так как Никтим был принесён в жертву, то это вмешательство объяснялось будто бы тем, что Зевс продолжал разить землю ударами молний. Но каким образом Гея могла вообще попасть в этот рассказ, даже если Никтим и представлялся первоначально оставшимся в живых, – этим вопросом Мюллер не задаётся. См. H. D. M"uller, II, стр. 85.

809

1 кн. Моис., гл. IX, ст. 13 слл.

810

Porphyr. Abst. II, 37.

811

Paus . VIII, 38, 7. Если бы рассказы о человеческом жертвоприношении были лишены оснований, то не может подлежать ни малейшему сомнению, что Павсаний старался бы их опровергнуть.

812

Plat. Rep. VIII, 565 d.

813

Plin. N. H. VIII, 34: itaque Agriopas, qui Olympionicas scripsit, narrat Demaenetum Parrhasium in sacrifirio, quod Arcades Jovi Lycaeo humana etiam tum bostia taciebant, immolati pueri exta degustasse et in lupum se convertisse.

814

Там же (раньше): homines in lupos verti rursumque restitui sibi, falsum esse confidenter existimare debemus, nut credere omnia, quae fabulosa tot saeculis comperimus.

815

Plut. De def. oracul. 15. Ср. К. О. M"uller , Dorier, изд. Шнейдев. I, стр. 321 сл.

816

См. PIin. в. ук. м. с примечанием Гардуина: haec vox [versipellis] et apud Petronium exstat in fragm. p. 240 ubi de homine , qui magica arte lupi formam induerat «Intellexi , inquit, ilium versipellem esse, nor postea rum illo panem gustare potui: non si me occidisses».

817

Ср., напр., Kuhn и Schwartz, Nordd. Sagen etc., № 258 (стр. 232) с прим.

818

Относительно причин, способствовавших иногда распространению поверия о превращении человека в животное, сравни ниже, последние страницы.

819

Ov. Met. I , 220.

Signa dedi, venisse deum, vulgusque precari

Coeperat. irridet primo pia vota Lycaon,

Mox ait «Experiar, deus hic, discrimine aperto,

An sit mortalis. nec erit dubitabile verum».

Nocte gravem somno, necopina perdere morte

Me parat: haec illi placet experientia veri.

Nec contentus eo, missi de gente Molossa

Obsidis unius jugulum mucrone resolvit:

Atque ita semineces partim ferventibus artus.

Mollit aquis, partium subjecto torruit igni.

Quos simul imposuit mensis, ego vindice flamma

In dominum dignosque everti tecta Penates.

Territus ipse fugit etc.

820

Там же, 253:

Jamque erat in totas sparsurus fulmina terras:

Sed timuit, ne forte sacer tot all ignibus aether

Conciperet flammas, longusque ardesceret axis.

821

Clem. Alex. Potrept. 2, 36.

822

Nonn. Dionys. XVIII, 20. Что в этом участвуют и прочие боги, это произошло, вероятно, от смешения с рассказом о Пелопе, который рядом упоминается. Но могло повлиять и то обстоятельство, что при угощении Зевса участвовали многие, именно сыновья Ликаона. Во всяком случае, я счёл лишним останавливаться на этом, нигде больше не повторяющемся, свидетельстве.

823

Hyg . Fab. 176: ad Lycaonem Pelasgi filium Jovis in hospitium venisse dicitur et tiliam ejus Callisto compressisse; ex quo natus est Arcas, qui ex suo nomine terrae nomen indidit. sed Lycaonis filii Jovem tentare voluerunt, deus ne esset, [et] carnem humanam cum cetera carne commiscuerunt idque in epulo ei apposuerunt qui postquam sensit iratus mensam evertit, Lycaonis filios fulmine necavit. eo loco postea Arcas oppidum communivit quod nominator. patreni Juppiter in lyci figuram mutavit. Cp. [Eratost.] Catast 8.

824

Paus . VIII, 2, 3.

825

Paus. VIII, 2, 6.

826

Paus. VI, 8, 2.

827

Plin. в ук. м. Euanthes inter auctores Graeciae non spretus, tradit Arcades scribere, ex gente Anthi cujusdam, sorte familiae lectum ad stagnum quoddam regionis ejus duci, vestituque in quercu suspenso transnatare, atque abire in deserta transfigurarique in lupum et cum ceteris ejusdem generis congregari per annos IX. Quo in tempore si homine se abstinueritt, reverti ad idem stagnum, et quum transnataverit effigiem recipere, ad pristinum habitum addito novem annorum senio. id [? addit] quoque Fabius (?), candem recipere westem. Ср. H. D. M"uller, II, стр. 100.

828

О смерти Ликаона вследствие удара молнией или происшедшего oт него пожара, говорят ещё только: (Eratosth.) Catast. 8. Suid., Lycophr. 481 (первый рассказ).

829

В ук. м., второй рассказ.

830

Сравни, что говорит, Плиний , выше.

831

Предполагаемое слово , означавшее будто «свет» = lux, никогда не существовало в этом значении. Если оно вообще существовало когда-либо, то могло означать только «волчица».

832

Jacobi, Handw"orterb. стр. 581, прим. 1, и Н. D. M"uller, II, стр. 79 сл., сравни также символическое толкование последнего II, стр. 90 cл., с толкованием Гана , Sagw. Stud. стр. 507 сл.

833

Е. B. Tylor , Primitive Culture, I, стр. 388: The Zulus not only use the word tunzi for «shadow, spirit, ghost», but they consider that at death the shadow of a man will in some way depart from the corpse, to become an ancestral spirit, – и множество других примеров подобного смешения; ср. стр 392 сл., где к. проч. читаем: Among the Algonquin Indians of North America, we hear of sickness being accounted for by the patients «shadow» being unsettled or detached from his body, and of the convalescent being reproched for exposing himself before his shadow was safely settled down in him.

834

См. выше, § 12.

835

A. Bastian , Zum westafrikanischen Fetischdienst, в Zeitschr. fur Ethnol. VI (1874), стр. 95.