на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


18

Если накануне писатель позволил себе отдаться настроению и совершенно заморочил Ами голову своими парадоксами, то этот день он с холодным расчетом решил посвятить делам. Как мы убедились, его влюбленность не смогла устоять против солнечных лучей на пляже, но оказалась достаточно эластичной, чтобы к семи часам вечера вновь образумиться. На этот раз он проявил больше здравомыслия, купание смыло с него всю сомнительную романтику, и, если бы писателя так неудержимо не клонило в сон, Ами, вероятно, уже в эту ночь оказалась бы в его постели. Впрочем, в тот вечер он добился от нее всего, чего хотел, а потом оставил на произвол судьбы, что было непростительно, поскольку произошло в тот самый момент, когда он ясно понял: она будет покорна ему как собака. Вряд ли здесь сыграли роль какие-то доводы морали, скорее ему захотелось раз и навсегда показать Ами, кто принимает решения, но, как выяснилось впоследствии, он просчитался. Весьма довольный собой, писатель отправился домой, где мгновенно заснул и во сне провел ночь на берегу вместе с Бригиттой. На следующий день он, как ни в чем не бывало, позвонил Ами и получил весьма прохладный ответ: она не собирается встречаться с ним до послезавтра. Хотя прошлым вечером ему и правда хотелось спать, все же он совершил над собой насилие, когда, не объяснив причины, оставил ее, и вот теперь этот поступок привел к приступу смутной ревности, испортившему ему настроение на целый день. Писатель догадывался, что ситуация не так проста, как ему представлялось, — ведь он ничегошеньки не знал об Ами, возможно, у нее есть своя жизнь, которая таит еще немало неожиданностей. Вероятно, его странное поведение было вызвано именно этими сомнениями, которые уже в ту пору смутно зашевелились в нем, и он просто-напросто не решился доиграть игру до конца — ведь тогда его представление об Ами оказалось полностью неверным, и их отношения не имели бы будущего. Прежде чем мы как следует узнаем человека, наше сознание бесконечное число раз создает и разрушает его образ, и, когда у нас наконец сложится мнение о нем, это будет означать не то, что мы постигли его истинную сущность, а лишь то, что он больше нас не интересует. И если бы волей случая Ами уступила тогда писателю (поскольку ее психика была слишком здоровой, чтобы разобраться в столь лукавых ухищрениях), его представление о ней сформировалось бы окончательно, после чего она наверняка до смерти ему бы наскучила.

Эта опасность была в данном случае преодолена. Писатель понял, что ему может открыться целый ряд непредвиденных обстоятельств, в том числе и не слишком приятных. Поэтому он решительно приступил к делу, безжалостно вычеркнул свое прежнее впечатление и принялся конструировать новую Ами. При этом он бесцельно расхаживал взад и вперед по комнате, недовольный собой и всем миром. Кроме того, у него были деловые заботы. Исчерпывающий рассказ о них занял бы страниц сто, поэтому придется его опустить, отметим лишь, что новые напасти не были сложнее прежних, хотя это их никоим образом не умаляло. Обычно он решал проблемы с рискованной смелостью и энергией, но имел обыкновение регулярно в конце месяца терзаться глубокими сомнениями, что, впрочем, продолжалось недолго. Потом он успокаивался, осознавал, что пережил кризис и справился с ним, брал в долг и по-прежнему считал себя мужчиной, отвечающим за свои поступки. В тот день писатель вновь пережил подобный приступ моральных сомнений, которые так затуманили его сознание, что оно смогло усвоить новую версию Ами лишь наполовину. Да и как сложить представление о человеке по одному нелюбезному телефонному разговору? Посему он предпочел внести ясность в свое финансовое положение, пускай хотя бы на бумаге: сел и выписал свои расходы и долги на большой лист, который тщательно расчертил на колонки. Получился внушительный список, причем колонка доходов все больше и больше отставала в развитии, словно ребенок с дурной наследственностью, который вдобавок с ранних лет хлебнул лиха. Затем он погрузился в мрачные размышления, но не пал духом, а принялся выстраивать доходы и расходы друг против друга, словно два враждующих войска. К счастью, обнаружилось, что силы расходов хоть и велики по своей численности, но недостаточно сплочены, в то время как его постоянное месячное жалованье словно танк бросилось в наступление при поддержке ожидаемых литературных заработков. Писатель почувствовал себя героем на поле битвы, был готов обратить в бегство орды диких варваров и уже видел их смятенное отступление. Но тут вексель, срок погашения которого истекал через несколько дней, разом объединил разрозненные отряды долгов и повел их в контратаку. Чтобы отбить этот яростный штурм, пришлось выдвинуть в качестве резерва зарплату за два месяца вперед. После этого противники почувствовали взаимное изнеможение, доходы и расходы застыли в нерешительности друг напротив друга и принялись укрепляться на своих позициях. Писателю сделалось лень следить за позиционной войной, которая должна была за этим последовать, он запер бумаги в ящик стола и внушил себе, что одержал пусть крошечную, но победу. Он опять вспомнил Ами и с тоской подумал, что она будет стоить ему немало денег: даже ребенку ясно, что у нее большие запросы. Поколебавшись немного, он опять достал бумаги, которые только что убрал, но не смог выполнить свое намерение и, обессиленный, рухнул на стул. Возможно, это самый роковой момент нашего повествования, ибо, беспомощно упав на стул, писатель окончательно отказался от контроля над дальнейшим развитием событий, и история его любви к Ами превратилась после этого в поток несвязанных эпизодов, который увлекал его словно течение. А тот намеренный высокомерный жест, которым он собирался поставить Ами на колени, превращается в простую случайность (что, как мы видели, явилось отчасти следствием столь прозаической причины, как желание выспаться после загорания на пляже). За те два дня, которые писатель провел в ожидании встречи с Ами, он испытал все то унижение, какое суждено изведать несчастному влюбленному.

С помощью незначительного маневра, каким Ами попыталась скрыть за холодным тоном свое смущение, она сумела найти его самое уязвимое место — нерешительность и неуверенность: он никогда не знал, как поступить — действовать ли самому или остаться сторонним наблюдателем. (И вечно выбирал то, что совершенно исключалось в данных обстоятельствах.) На этот раз писатель снова столкнулся с той же самой проблемой. Он понимал, что пассивная роль, которая уготована ему на два последующих дня, превратит его к моменту их встречи, назначенной Ами на субботний вечер, в равнодушного зрителя, неспособного действовать, и в то же время отдавал себе отчет, что действовать необходимо. Эта перспектива мучила его и превращала остатки решимости в нелепые бессмысленные метания; писатель подолгу сидел перед зеркалом, размышляя над тем, которая из черт его худого печального лица могла бы произвести наибольшее впечатление на Ами, и в конце концов всякий раз показывал язык своему отражению, которое мгновенно отвечало тем же; тогда он в испуге отворачивался, брал книгу, листал и с отвращением откладывал. Или вдруг на улице он замечал, что на него поглядывает какая-то барышня, и тут же принимался изображать из себя Наполеона: злобно смотрел мимо, хотя в душе буквально изнывал от одиночества.

(В данном случае, возможно, ярче всего проявилась поэтическая натура писателя: он был неспособен понимать людей и обстоятельства отдельно, самих по себе, и стремился немедленно установить между ними взаимосвязь. Но видимо, он был не в достаточной степени поэтом, поскольку не мог довольствоваться созданными им же схемами и всякий раз пытался вернуться к реальности, чем неумолимо разрушал собственные конструкции. Поэтому эта книга и называется «Вдребезги».)


предыдущая глава | Вдребезги | cледующая глава