17

Я никогда не верила людям, утверждающим, что с бодуна они якобы совершенно не помнят того, что вытворяли накануне. Правильно не верила! Когда наутро сознание вернулось ко мне благодаря сердитому голосу Корнета, разговаривавшего с кем-то по телефону, и вчерашний день, и наши посиделки с Оболенским мгновенно всплыли в моей памяти со всеми удручающими подробностями. Естественно, плюс свинцовая боль в затылке и кошачий привкус во рту…

Слегка приоткрыв глаза, я обнаружила маячившую передо мной спину Виталия и немедленно закрыла их снова, решив сделать вид, что все еще сплю… В конце концов, встретить вполне заслуженный позор на трезвую голову и с открытым забралом никогда не поздно. А так, глядишь, выгадаю время и соображу, как именно себя вести, когда «проснусь»… Может, действительно сделать вид, что ничего не помню? Мысленно отложив неприятный момент, я прислушалась наконец к разговору, который вел с неизвестным собеседником хозяин берлоги. Тем более что по мере общения он неуклонно повышал голос и не услышать его было просто невозможно.

— Ты, должно быть, спятил! — сердито сказал Корнет. — Как я мог отправить ее домой в таком виде?! Да не просто пьяная — невменяемая… Это она-то не пьет? Ну, мой милый, плохо же ты… Ну, значит, нажралась за отсутствием опыта… Черт с тобой, приезжай!..

Антикварная трубка грохнула по аппарату, а я затаила дыхание, ничуть не сомневаясь, что Корнет в данный момент пристально разглядывает мою персону, пытаясь определить глубину моего погружения в сон… Господи, а с кем же это он разговаривал по телефону? И правильно ли я поняла, что некто… кто-то… едет сюда?! Не кто… кто-то… Не может быть!.. Господи, нет…

— Марина? — тихо окликнул меня Корнет.

Вероятно, разволновавшись, я невольно себя выдала, шевельнувшись или слишком крепко для действительно спящего человека зажмурившись… Пусть, однако, еще докажет, что я не сплю и все слышала! И я, слегка застонав в ответ, перевернулась лицом к стенке, спиной к Корнету, После чего засопела как можно убедительнее.

К счастью, он поверил и, что-то пробормотав, прошлепал, насколько я могла определить на слух, в сторону двери, после чего дверь наконец хлопнула. А я, с облегчением переведя дыхание, начала про себя считать секунды и минуты в ожидании приезда моего бывшего мужа… В том, что именно он звонил Оболенскому, я не сомневалась ни единой секунды, и не потому, что такая догадливая, — я это чувствовала … И точно так же ни грамма не сомневалась, что на всем белом свете только Грига и может на сегодняшний день волновать состояние моей нравственности… Разве не об этом шла речь по телефону? Да и перед кем еще, кроме Григория, стал бы оправдываться Корнет в том, что оставил у себя ночевать в дым пьяную бабу?!

Сжавшись на Корнетовом диване, я все представляла и представляла, как Григ входит в хорошо знакомую ему берлогу, как, очутившись рядом, склоняется надо мной, как я открываю глаза и вижу… Вижу его лицо — в точности так же, как видела его каждое утро на протяжении почти трех лет нашего брака: ласковый взгляд необыкновенного цвета глаз, нежное прикосновение сухих и твердых губ, которым он, хронический «рановставайка», будил по утрам свою соню жену…

За этими сладостными воспоминаниями и мечтами я и упустила момент, когда Григ — это действительно был он — вихрем ворвался в комнату. В следующее мгновение все мои сентиментальные размышления полетели в тартарары, разбившись в осколки: крепкие пальцы бывшего мужа более чем ощутимо впились в мое плечо и, рывком оторвав от ленинского ложа, придали мне строго вертикальное положение… На мой вопль никакого внимания Григорий не обратил, а что касается его лица, нежного и любящего в воображаемом варианте событий, то в реальности оно выражало самую настоящую ярость и бешенство. Так же как и рыкающий бас, неожиданно обнаружившийся у Грига вместо завораживающего баритона:

— Ты… Ты что здесь делаешь?! Что ты себе позволяешь?!.. Напиваться как сапожник и дрыхнуть, вместо того чтобы явиться на летучку?.. Уволю!.. К дьяволу, черту лысому… Уволю!!!

— Не трогай меня! — я, наконец, обрела дар речи. — Не смей ко мне прикасаться… Не смей!..

И, потрясенная бездной, разверзшейся между моими фантазиями и грубой реальностью, ощущая к тому же адскую боль в висках и головокружение, не поддающееся описанию, я вначале задохнулась от обиды, а вслед за этим…

Вслед за этим Григ получил от меня вторую в жизни оплеуху, хотя за мгновение до того, как я ему вмазала, ничего подобного делать я не собиралась… И, тут же сообразив, что уж теперь-то наши отношения точно испорчены навечно, поступила так, как поступила бы на моем месте любая женщина, окончательно, раз и навсегда да еще по собственной вине утратившая любимого человека… Конечно, любимого — уж себя-то я в такой момент обманывать была точно не в состоянии! И поэтому расплакалась — горько и отчаянно, словно надеялась, что вместе со слезами из меня выльется не только идиотская, ненужная ему любовь, но и весь ужас последних лет, месяцев, недель, дней…

— Стоп, снято!

Сквозь обильно льющиеся из глаз слезы я увидела стоявшего в дверях Корнета. Представив, как его должно порадовать мое унижение в свете ненависти ко мне за любимого друга, я окончательно отдалась своему горю. Но Оболенский оказался действительно человеком непредсказуемым!

Кто бы мог подумать, что на свете, да еще в нашей конторе, существуют люди, способные так орать на Грига?! А он орал. И вовсе не на меня!

— Немедленно оставь бабу в покое! — загремел Корнет. — У нее адская похмелюга, ты что, сбрендил окончательно от своей идиотской ревности?!

Что это он такое сказал — насчет ревности?.. От изумления я на мгновение подавилась слезами и потеряла охоту рыдать, взглянув на своего неожиданного заступника. Благодаря этому и увидела, как Григ, издав невнятное рычание, ринулся в сторону Оболенского, оттолкнул не ожидавшего нападения Виталия со своего пути и распахнул дверь комнаты напротив.

Перед моими глазами мелькнуло на секунду что-то вроде маленького кабинетика с белеющей на узкой кушетке постелью. Некоторое время Григ, судя по его напрягшейся спине, со вниманием профессионального эксперта именно эту постель и разглядывал, после чего вновь метнулся назад, в мою сторону. Взвизгнув, я рефлекторно потянула на себя плед, одновременно попытавшись прикрыть лицо руками. Видок у меня наверняка был что надо: бледно-зеленая физиономия, спутавшиеся и вставшие дыбом волосы, безнадежно измятое платье, опухшие от слез губы… До сих пор не понимаю, как это Григу не было тогда противно меня в эти самые губы поцеловать — вместо того чтобы вернуть только что полученную оплеуху…

Я не сразу поняла, что именно происходит, мое тело оказалось куда умнее похмельной головки, когда сильные руки мужа надежно и нежно обвились вокруг меня: происходящее я сумела осознать с приличной задержкой — в момент, когда и сама его, оказывается, уже какое-то время обнимала и целовала, продолжая рыдать теперь уже сладостными слезами величайшего в моей жизни облегчения — на глазах не успевшего удалиться Корнета…

Собкор нашей прославленной «молодежки» оказался на поверку очень достойным мужчиной, способным уравновесить, судя по всему, любую ситуацию: все-таки иногда прирожденный цинизм просто незаменимое качество!

— Браво! — провозгласил он. — Я вам, часом, не очень мешаю? Предупреждаю: на каждом последующем вашем бракосочетании выступать свидетелем отказываюсь заранее — поищите себе другого идиота!..

И он исчез, как можно плотнее прикрыв дверь. Следующей хлопнувшей вслед за этим дверью была входная, и мы с Григом наконец остались вдвоем…

…Спустя, вероятно, часа два, выпустив меня наконец из своих объятий, мой муж признался:

— Удивительно неудобный диван… Как ты только на нем спала? Лично я, если оставался у Корнета, всегда ночевал в кабинете.

— Я знаю, — прошептала я, — что ты у него жил… тогда…

— Да… Ты по-прежнему не хочешь сказать мне, почему так внезапно ушла?..

Я мотнула головой:

— Лучше спроси у Корнета, он знает.

— Что?! — Григорий мгновенно подскочил на тесноватом для двоих диване, едва не брякнувшись на пол. — Ты хочешь сказать, что он все это время знал и не сказал мне ни слова?!

— Вовсе нет! — Я покрепче прижалась к мужу. — Это я ему вчера, по пьяни и… и из-за обыска… На трезвую голову не могу почему-то повторить… Ой-е-ей, Гришаня, обыск… Я должна тебе сказать, совсем забыла, что…

— Знаю, — перебил меня Григ, тоже мгновенно опамятовавшийся. — Я ведь искал тебя, между прочим, еще вчера, из-за звонка Потехина… Твоих Василька с Колькой увезли вечером и отпустили только утром — под подписку о невыезде… Малыш, что там в конце концов нашли? Чем их прижали? Ты в курсе? И в конторе, и у тебя в кабинете, и в отделе, в столах ребят — разгром… Короче, если так пойдет дальше, по «городу» у меня не останется ни одного сотрудника!..

Пока я, как можно короче, рассказывала Григу о событиях вчерашнего дня, мы оба успели не только встать, но и одеться, и Григорий, гораздо лучше меня ориентировавшийся на территории Корнета, отправился на кухню, а я, продолжая говорить, за ним следом.

В отличие от него, я и мысли не могла допустить ни о какой еде! Стоило подняться на ноги, как головокружение, а главное — тошнота заявили о себе с новой силой.

— В жизни больше не возьму в рот даже капли этого мерзкого бренди! — искренне провозгласила я, с отвращением глядя на колбасу, которую Григ как раз извлекал из неожиданно новомодного, но практически пустого холодильника. — Нет, нет, Гришенька, ради бога… Ни за что не стану есть эту гадость! Меня тошнит!..

— Так тебе и надо! — мстительно сказал Григ. — А я — буду!

Но тут же, смягчившись, включил чайник и извлек из недр одного из четырех буфетов у стен кофе:

— Ладно, так и быть — сварю тебе божественный напиток собственноручно…

И действительно сварил. И действительно — божественно… После первых же обжигающих глотков я наконец почувствовала себя человеком, и тут же слегка потускневшая в личных перипетиях и радостях реальность Милкиной трагедии вновь проявилась передо мной во всех своих ужасных деталях.

— Григ, как вдолбить в голову этого тупого мента Потехина, что наши ребята, тем более «близнецы», тут ни при чем? — тоскливо поинтересовалась я. — И как нам вообще теперь работать? Я не могу поручить Аньке информашки, понимаешь? Не могу! А Василек с Колькой, ясное дело, сегодня небоеспособны… И где, кстати сказать, Корнет? Если Потехин его дружок, пусть он на него и влияет, объяснит этому, с позволения сказать, сыщику, что мы тут ни при чем!..

— Он-то объяснит, — вздохнул Григ и отправил в рот очередной кусок колбасы без хлеба, заставив меня на всякий случай отвести глаза. Странно, что проблемы, какими бы жуткими они ни были, никогда не отражаются у мужиков ни на аппетите, ни на потенции… Все-таки мужчины куда более толстокожие создания, чем мы.

— Но ты же не знаешь главного — результатов ночного допроса этих двоих молодых идиотов…

— ?!

— Нет-нет, — покачал головой Гриша. — Ничего тебе рассказывать не стану, потому что и сам все знаю со слов Потехина — в общих чертах. Так что… Слушай, можно я доем, а?.. Голоден как волк… Словом, мы с тобой сейчас поедем домой к Громову, где эти оболтусы отсыпаются. И послушаем, что они сами нам расскажут… Если хочешь, заедем к тебе за… Короче, переодеться тебе точно необходимо! Да и Лилию Серафимовну не мешало бы успокоить.

— Ох… — И как я могла забыть о тетушке?! — Это она тебе сказала, что я тут?

— Угу… — Григ запихнул в рот крайне неаппетитный на вид кусок, по-моему, позапрошлогоднего сыра. — Сказала, что ты осталась ночевать у подруги по имени Корнет Оболенский и что, по ее ощущениям, «подруга» вина тебе не просто налила, а перелила… А?..

— Ужас… — пробормотала я смущенно.

— Стыд и срам! — охотно согласился Григ и, не выдержав, фыркнул. — По-моему, она даже ночь из-за тебя не спала — судя по голосу, каким разговаривала со мной утром. Так что единственная твоя надежда — на легендарный тетушкин такт и фантастическую доброту…

На самом деле на легендарный тетушкин такт надеяться следовало нам обоим. И драгоценная Лилия Серафимовна не подвела!

Всего на мгновение, причем едва уловимое, в глазах моей тети мелькнуло изумление при виде нас с Григом, после чего она повела себя так, как будто именно в его обществе и ожидала встретить свою обожаемую племянницу.

Что именно сказал ей Григ, пока я на скорую руку принимала прохладный душ и переоблачалась в темпе, явно превышающем мои обычные возможности, в голубое платье-стрейч и мини одновременно, я не знаю до сих пор. Это платье мне в самом конце нашего брака подарил Григ, и стоит ли говорить, что за последние три года я ни разу не извлекала его из шкафа?.. Конечно, сейчас мне уже было не до, а после тридцати. Но я все-таки надеялась, что no-Прежнему выгляжу моложе своего возраста — так же как и три года, и даже шесть лет назад… И, судя по глазам Григория, надеялась вполне обоснованно!

Они с тетушкой тихо говорили о чем-то на кухне, немедленно умолкнув, едва я переступила порог.

— Ты уже? — Вопрос возник у Лилии Серафимовны, знавшей, какая я на самом деле копуша. — Молодец! — Она усмехнулась и снова повернулась к Григорию: — Ладно, будем надеяться, все обойдется…

— Ты о следствии? — тут же скисла я.

— Не только… Ну не стану вас задерживать!

И, улыбнувшись еще раз, тетушка немедленно слиняла из кухни. И только тут я увидела, что перед Григом, пристроившимся за столом, стоит наполовину опустошенная тарелка с бутербродами! Никогда прежде я не замечала, что он такой обжора… Или это на нервной почве его желудок превратился в черную дыру?

Вероятно, мой взгляд был более чем красноречив, поскольку Гришаня смутился и начал — правда, уже на ходу — оправдываться. Что-то забормотал насчет того, что без хлеба наесться не в состоянии, а у разгильдяя Корнета вечно нет в доме хлеба.

— Да ешь ты на здоровье сколько хочешь! — не выдержала и рассмеялась я. — Просто у нас с тобой сегодня разная реакция на еду, вот и все… Лучше скажи, ты предупредил Василька, что мы к нему заявимся?

— И не подумал! — сразу же помрачнел Григорий. — Я намерен их обоих взять тепленькими… Чтоб не было времени выдумывать дополнительные сюжеты!

Я промолчала. Мне было искренне жаль «близнецов». Я была также уверена в тот момент, что ни к убийству, ни к ограблению Милкиной «студии» ни один из них не имеет никакого отношения. Но я в то же время понимала, что Григорий прав. Если мы хотим знать правду, давать время на подготовку к нелицеприятной беседе ребятам нельзя.

Не потому, что они непременно солгут. Но вот приукрасят реальность, что-то замазав, о чем-то умолчав, а что-то выпятив — точно… Как у всех пишущих людей, у нас, журналюг, это порой происходит непреднамеренно, подсознательно… Не до такой степени, как в Милкином случае с несчастной Катей Крымовой, но все же, все же… Особенно в последние годы, когда не только внешний, но и внутренний личный цензор даже у матерых газетчиков потихонечку смолкает. Все реже напоминая о том, что уж мы-то, имеющие дело с реальными людьми и живыми человеческими судьбами, просто обязаны его, этого цензора, холить и лелеять…