(великий князь Павел)

К Спасской башне мой автомобиль, роскошный черный «жигуленок», подлетел на полном ходу, испугав лошадей чьей-то пароконной коляски, выезжающей навстречу из ворот. Одна из лошадок даже встала на дыбы, и конюху совместно с двумя солдатами охраны пришлось потратить несколько минут, чтобы навести порядок и освободить проезд. Наконец движение через ворота восстановилось, и «Жигули» медленно проехали на территорию Кремля. Начальник караула виновато вытянулся во фрунт с рукой у козырька, часовые замерли, взяв «на караул по-ефрейторски».

«С этой новой формой сразу и не поймешь, что за полк! — недовольно подумал великий князь, небрежно махнув перчаткой к козырьку. — Хотя смотрится элегантнее, чем Сашины сюртуки и шаровары…»

Я усмехнулся, поймав себя на мысли реципиента. Сознание тридцатилетнего великого князя редко досаждало мне проявлениями своего «я», давая знать о себе в основном в регулярном желании натянуть гусарские рейтузы да иногда в неожиданных для восьмидесятилетнего старика поступках. Помолодеть сразу на полстолетия — это, знаете ли… В остальном личность Павла, человека мягкого и безалаберного, хотя и высокомерного, таилась где-то за гранью подсознания. Даже известие об арестах родственников, включая близкого с детства брата Сергея, не затронуло в душе ничего.

Команда внедренцев не встречалась в полном составе больше года — с той памятной посиделки прошлой зимой во дворце великого князя Алексея Александровича на Мойке. Конечно, за это время мы общались по делам — особенно первое время приставал Алексей-Платов по проблемам Морведа (здесь помог больше мой опыт не инженера-кораблестроителя, а секретаря Ленинградского обкома — судостроение являлось важнейшей отраслью экономики города, и вникать в его проблемы приходилось не поверхностно).

Затем вопросы строительства Транссиба заставили плотно общаться со Стальградом — металлоконструкции, механизмы, квалифицированные рабочие, монтажники, — это стало основной проблемой, куда более сложной, чем тайга, болота и горы. Не думаю, что это общение доставляет большое удовольствие внучку моего приятеля… Хотя и сам Дима, то бишь Александр Михайлович Рукавишников, тоже не подарок… Где сядешь — там и слезешь…

Наверняка ведь с его, стервеца, подачи молодая императрица прислала мне в Омск обеденный сервиз с императорскими вензелями из Зимнего дворца — наплел, небось, как бедный дядюшка в тайге обедает из одного котла с медведями…

Тогда, в восьмидесятых, провокационная статья в «Шпигеле» о свадьбе «в Таврическом дворце и взятом из Эрмитажа сервизе» стала первым сигналом о конце карьеры. А свадьба была скромная, на даче, пятнадцать человек — какие сервизы?

Андропов тогда так и сказал: «Не обращай внимания, мы знаем, что ничего подобного не было». Ну, так дайте информацию, что не было, какие проблемы? «Хорошо, мы разберемся…» Разобрались, мать вашу… Даже перед выборами первого президента СССР специально создавали комиссию Верховного Совета по этой посуде с перепугу — вдруг с Горбачевым конкурировать захочу…

Я с трудом стряхнул с себя воспоминания из «той жизни». Конечно, по сравнению с Политбюро здешние интриги — детский сад. Чтобы разобраться с основными точками силы и факторами влияния в современной империи, мне хватило несколько месяцев, тем более что «послезнание» было вполне основательным. Организация «стройки века» также не потребовала ничего сверхъестественного — в моей жизни ударных строек хватало.

На то, чтобы создать свой «обком», ушло полгода. Как учили — «кадры решают все». Благо ни с кем ничего не надо согласовывать и утверждать. На бюджет акционерного общества Госплана нету…

Сегодня мой «Омский двор», как его называют в свете, сконцентрировал у себя контроль над всеми ресурсами Сибири и Дальнего Востока. После того как полдюжины купцов, заводчиков и один не понявший «политику партии» губернатор резко съехали по социальной лестнице вниз (а трое стали к каторжной тачке) — сибирское чиновничество реагирует на распоряжения из Омска, как райкомы на планы пятилетки.

Весть об убийстве Александра III и самозванце в Петербурге напрягла, но особого беспокойства не вызвала. Дворцовый переворот — слишком мало, чтобы раскачать Россию. Даже с английским экспедиционным корпусом вкупе.

Перед поездкой в Германию на коронацию Вильгельма II поговорить с Ники толком не удалось, пришлось на фоне официальных мероприятий на свой страх и риск провести переговоры с рядом германских фирм.

Вот и Большой Кремлевский дворец. Автомобиль плавно остановился у крыльца. Начальник моей личной охраны ротмистр Московичев распахнул дверцу. Бывший начальник жандармского отделения в Томске был замечен за хватку и сообразительность, а когда Отдельный корпус жандармов влился во вновь организованный КГБ — я забрал его в свою свиту.

Группу встречающих возглавлял уже известный мне Гревс:

— С прибытием, Ваше Высочество. Его Величество ожидают вас в кабинете…

«Свежепомазанный» самодержец Земли Русской выглядел, как начальник отдела секретариата ЦК КПСС перед пленумом. То есть невыспавшимся и задерганным.

— Здравствуй, Ники.

— С приездом, Григорий Васильевич! Присаживайся. Как там Рейх и мой братец Вилли? Не обижал?

— Ну что ты… Репутация моя там известная — гусар и фанфарон, сосланный царственным братом Александром в сибирскую глушь. Так что — дали шефство над прусскими кирасирами и австрийскими уланами — и успокоились на этом. И слава богу. Было время заняться делами. Я там несколько контрактов с Круппом и кильскими судовладельцами заключил. Причем корабельщикам надо платить из казны.

— Григорий Васильевич, — скривился император, — тебе про казну рассказать — или сам догадываешься?

— Догадываюсь, что после мятежа ничего хорошего там быть не может! Но… но нам остро необходимы металлоконструкции из Германии.

— Неужели нельзя заказать в Стальграде? — вскинул глаза Ники.

— Можно! — вздыхаю и начинаю объяснять…

Мосты… мосты стали настоящим проклятием Транссиба. Дорога спроектирована по водоразделу. Только вот высоты здесь идут не так, как в европейской части России, а по отдельным пикам, соединенным перевалами и перерезанным глубокими лощинами. Строительство начали сразу на трех участках: Западно-Сибирская железная дорога от Челябинска до Оби, Средне-Сибирская — от Оби до Иркутска, Уссурийская — от Владивостока до Хабаровска. Вторым этапом планируется соединить Байкал с Хабаровском. Третий — Кругобайкальская линия.

Если на Западно-Сибирский участок мостовые фермы, изготовленные в Стальграде, можно доставить по железной дороге, на Средне-Сибирский — сплавом, то на Уссурийский — только морем через Владивосток. А там — Амур, между прочим, если кто не помнит… Через него мост в «той» истории три года строили. Из Киля на германских судах металлоконструкции доставлять дешевле и безопаснее, чем Доброфлотом. У САСШ на западном побережье металлургии еще толком нет…

— Теперь понял, — кивнул император, выслушав мой обстоятельный доклад. — Ладно, на такое дело деньги найдем.

Обсуждение железнодорожных проблем затянулось на добрый час. Снова всплыла тема КВЖД. Вроде бы уже решили еще в позапрошлом году — при яростном сопротивлении «августейшего адмирала» Платова, — что КВЖД в ближайшие лет тридцать-сорок не будет… Ах да, Ники же японскую делегацию ждет. Что ж, пройдемся еще раз по основным позициям.

Северная Маньчжурия сейчас — полупустыня, по которой бродят кочевники со своими стадами. Когда «в той жизни» Россия построила КВЖД, приграничные районы Китая стали заселяться в пятнадцать раз быстрее, чем наше Приамурье. Через пять лет китайский хлеб стал успешно конкурировать с амурским, вызвав упадок русского земледелия в Приамурье. Наши инвестиции в КВЖД и Порт-Артур на самом деле оказались инвестициями в китайскую экономику и пагубно сказались на развитии собственного Дальнего Востока. Тем более что вывозить по этой дороге и через этот порт нам оказалось нечего — доля России в торговле на Дальнем Востоке не превышала двух процентов в лучшие годы.

— А что там за войнушку ты с китайцами на Амуре устроил? Как ее — Желтуга? — спросил император, перестав делать пометки по ходу беседы.

— Точно. Речка Желтуга с китайской стороны Амура. Ты не поверишь — шлихтовое золото в неимоверных количествах. Бесконтрольная добыча с 1882 года. По прикидкам наших старателей, за это время там не меньше десяти тонн взяли. Целая хунхузская республика образовалась, этакая Амурская Тортуга. Даже свой президент был.

— Маньчжур?

— Еврей! — усмехнулся я. — Карл Иоганн Фассе. Из будапештских адвокатов, телеграфистом работал.

— Фигасе! И что?

— Послал казаков, хунхузов разогнали. Потом маньчжурский отряд появился. Казачки, как в Албазине, неделю оборону держали, пока Корф воинскую команду с артиллерией не подогнал.

— И что теперь китайцам отвечать?

— Да пусть дипломаты попереписываются… Я там уже форт поставил, дорогу построим. Нет, не отдадим! Золото нужно. В бюджет закладывали шестьдесят тысяч рублей на версту — выходит за восемьдесят. Но главная проблема, конечно, люди. То бишь их отсутствие. Всех, кого ты осенью прислал — порядка восьмидесяти тысяч мятежников и пленных англичан, я уже к делу приставил, но нужно еще три раза по столько же. Сейчас целыми эшелонами везут финнов и поляков. Хорошо, но пока их дисциплине научишь — семь потов сойдет… с них. А то и шкурка от кнута облезет. Да и работают эти «европейцы» из рук вон… Нужны нормальные работники, свои, исполнительные, инициативные и обученные. Но… Крестьян от хозяйства не оторвешь — только-только устраиваются на неосвоенных землях. Казаков с их льготами на работы калачом не заманишь — да и не надо это, они на своем месте. Китайцев и корейцев около десяти тысяч уже работает, на уссурийском участке в основном — но производительность труда крайне низкая. Забрал из острогов и с Сахалина почти всех ссыльнокаторжных — около тридцати тысяч. Ну и воинские команды из гарнизонов, извини, припряг — каторжников охранять.

— В славных советских традициях? Зря ты это…

— Да ладно, с кем им там воевать? Не сорок первый, чтоб сибирские дивизии Москву спасали. Да и нет там дивизий, к сожалению. Потом, я же не просто их конвоировать поставил, я им школы для обучения на машинистов, дорожных мастеров, телеграфистов открыл. Они потом не в деревню свою вернутся, а на Транссибе останутся с хорошей профессией.

— И сколько у тебя работающих на круг выходит? Если без семей считать?

— Всего около двухсот тысяч человек. А нужно полмиллиона!

— Ладно. Люди будут. Скоро. У нас тут аграрная реформа на сносях — крестьян из центральных губерний переселять надо — ну, это ты в курсе. Опять же «кровавая гэбня», «замирение» окраин… короче, нужно наладить прием и расселение нескольких десятков тысяч ссыльных. Кхм… Многих десятков. Ну и к делу всех пристроить, естественно…

— Пристроим, не вопрос!

— Кстати, Григорий Васильевич, давно интересуюсь: а как в Сибири иностранцы приживаются? Вроде уже лет двести туда ссылаем, еще со шведов и ливонцев, кажись…

— Ты знаешь, сразу в глаза бросилось, что почти вся высшая администрация в Сибири — остзейские немцы. Чуть ли не с Екатерины такая традиция пошла. И не скажу, что это плохо — чиновничество там не так распущено. Да и попам нашим не шибко с туземцами разгуляться дают — в смысле насильственного крещения язычников. Кстати, немцы перед бурятами-буддистами испытывают неподдельный трепет. И буряты им симпатизируют — что-то у них общее есть. То-то они в гражданскую Унгерна обожествляли.

Мы посмеялись.

— А теперь давай о крестьянах, — вернулся я к больному вопросу. — Ты же выкупные платежи отменил! Как в ближайшие годы крестьянина от своей грядки оторвешь? Что вы там с «декретом о земле» решили?

Земельный вопрос поднимался в нашем общении неоднократно, причем каждый из команды попаданцев имел по нему свое мнение. Подкрепленные тем или иным объемом знаний и опыта, наши рассуждения оставались чисто умозрительными. И не потому даже, что никто из нас не был специалистом по сельскому хозяйству. Просто этот вопрос не имел в истории России примеров положительного решения. Послезнание только помогало нам предвидеть негативные последствия того или иного шага, но верных рецептов дать не могло.

Император мрачно насупился, подошел к накрытому столику и плеснул в фужеры коньяк.

— Твою записку я читал. Завтра Государственный совет. Пока по Столыпину: разрешение выхода из общины, создание Крестьянского банка, принудительное землеустройство и усиление переселенческой политики! — Ники чокнулся с моим фужером и выпил. — Да понимаю я, что этот вековой фугас когда-нибудь нужно разрядить, не надо на меня так смотреть! Но не могу же я завтра вот так просто взять — и отобрать шестьдесят процентов сельскохозяйственных земель! Это только у дворян! А если еще и церковные земли…

— Будешь ждать, когда помещичьи усадьбы жечь будут? Шестнадцать лет осталось…

— Не будут — поджигалки поотрываю… Дай мне годик. Я сейчас дворянство, эту «опору престола», повоспитываю — через год отчуждение земель пройдет «по многочисленным просьбам нетрудящихся» влет. Да и пойми — нам промышленность строить надо. А что я с этого крестьянина с его шестью десятинами возьму? Гусар в продотряды посылать буду? Ты извини, Григорий Васильевич, за цинизм — но державе сейчас нужно, чтобы крестьянин разорялся, шел на завод или ехал на целину. А кулак концентрировал площади, обрабатывал их с помощью батраков, кормил страну и гнал зерно на экспорт. И когда я у помещиков землю отберу — она не на куски должна быть порезана, а присоединена к большому, хорошо организованному хозяйству.

— Ну и в чем разница? Помещик, кулак… Про классовую борьбу в школе рассказывали?

— Рассказывали. Только батрак батраку рознь. Я не Столыпин. У него расслоение деревни происходило, а индустриализации не было. Разорившийся крестьянин превращался в люмпена — в деревне или в городе, неважно. Вот и накопили «революционные массы». А у меня он будет иметь выбор — и за кусок хлеба батрачить не пойдет. И будут не батраки, а хорошо оплачиваемые сельскохозяйственные рабочие. Которые позже станут механизаторами и прочими… доярами.

— Значит, как в девяносто первом году? Из социализма — в дикий капитализм, из патриархальных общинных отношений — в буржуазные: каждый за себя? Не жалко мужика-то?

— И ты туда же… Мне Димон уже всю плешь проел: «Землю не делить, общины превратить в колхозы», — а он им трактора и сеялки поставлять будет… А кто этими колхозами рулить будет, кто заработки делить будет, какую-никакую бухгалтерию вести наконец? Они ж там друг друга в вилы возьмут на первом же колхозном собрании. Большевики вон и то с заводов «двадцатипятитысячников» в председатели призывали. Потому как одно дело мужику какому-нибудь Давыдову, из города с наганом приехавшему, подчиняться — или своему соседу Петьке, дед которого моему деду при царе Горохе аршин веревки задолжал…

— Ну, были же недавно «народники»… Можно как-то грамотную молодежь в деревню привлечь?

— С непредсказуемым результатом, ага… Знаешь, Григорий Васильевич, я что-то в наши девяностые годы в социалистические идеалы веру-то подрастерял. И в «моральный кодекс», и в «единую общность — советский народ». Я уж лучше на мужицкий инстинкт собственника поставлю…

…Я смотрел на этого молодого — молодого в квадрате — человека. Вот странно — при общении со всеми «нашими» мне вполне комфортно обращаться с ними по «здешним» именам. Наверное, это оттого, что я не знал их ранее и моя память не конфликтует с памятью реципиента. Олег же обращается к нам, как правило, «настоящими» именами — при отсутствии посторонних, разумеется. Интересно, в нем от Николая вообще ничего не осталось? Или просто настолько сильная натура, что для второго сознания места просто нет?

— Скажи, Ники… Вот ты сейчас собираешься «строить» дворян. КГБ — «в лучших традициях» — ты создал, преданными полками обзавелся — короче, собираешься развернуть террор. Ни красным, ни белым его не назовешь — скорее, опричнина. Какими ты видишь пределы этого террора? Под какой идеологией? На кого будешь опираться? Силовики — это орудие, это не опора. Вот всю семейку романовскую к ногтю взял — зачем? Претендентов на престол боишься?

Император насупился:

— Во-первых, не всю семейку: младших не тронул, воспитаем. Во-вторых, претендентов на трон у нас половина монарших столов Европы — только свистни. А считаю я, уважаемый Григорий Васильевич, что семейка «наша», Романовы оказались недостойны той ответственейшей роли, которую возложила на них История. Не справились с управлением-с… Если пароход утонул и пассажиры погибли — капитан по-любому должен сесть, какой бы распрекрасной души человеком он ни был! Вот я их и приговорил. Не тебе рассказывать, какую роль в крушении «той» монархии они сыграли. А потом, знаешь, честно скажу — если бы хоть кто-то из них в Златоустовском монастыре себя человеком показал — ну хоть обматерил меня, что ли, — освободил бы, честное слово… Теперь об опоре. Я сейчас хочу из дворян сделать то, чем они по жизни и должны быть, — служилое сословие. Вернуть, так сказать, к истокам… Активные сторонники «вольностей дворянских» и всякие Обломовы при этом поедут к тебе — дорогу строить и Сибирь заселять…

— И за что ты Обломова репрессируешь? Как турецкого шпиона?

— Угу. Или уругвайского. В стране должна быть дееспособная элита. Прекраснодушные Обломовы сдали империю и в семнадцатом, и в девяносто первом. И опираться мне сейчас в этом, кроме как на крестьян, не на кого. Разрушая общину, я делаю крестьянина мобильным. Активная часть поползет вверх по социальной лестнице — и обязаны этим будут только мне. Это и есть моя опора.

— Из крестьян, поднявшихся по социальной лестнице, получаются разночинцы. Которые начитаются известных книжек и станут тебе не опорой, а могильщиком. И начнешь ты их давить с помощью тех же дворян. А там и пролетариат появится. И пошло по кругу… И когда же придем к всеобщему счастью и благоденствию? Или хотя бы к стабильности?

Моя ирония, по-видимому, вывела собеседника из равновесия. Встав из-за стола, Николай-Олег подошел к окну и с минуту стоял спиной ко мне, разглядывая что-то в зимнем кремлевском дворе. Повернувшись и пристально глядя мне в глаза, негромко произнес:

— К всеобщему? Тогда же, когда и к коммунизму… Я ведь, Григорий Васильевич, у вас учусь. У большевиков. Террор должен быть целевым и соразмерным, направленным на конкретный сегмент общества и достаточным для нейтрализации деструктивного потенциала этого сегмента. Как вы — в двадцатые годы «красный террор» против дворянства и Церкви, в начале тридцатых — крестьянство, в конце тридцатых — интеллигенция и переродившаяся красная бюрократия… А стабильность… В России самыми стабильными были царствования Александра III и Леонида Брежнева. И оба раза после «стабильности» сразу наступала смерть империи. — Накопившееся раздражение заставило его повысить голос: — «Россия беременна революцией» — это когда было сказано? Она уже беременна! И это не лечится! Так что я лечить не буду — я кесарево сечение сделаю!

Николай присел к столу и залпом допил коньяк.

— Ладно, Григорий Васильевич, извини. Давай к делу. Я предлагаю тебе завтра стать председателем Государственного совета. И начать реформы. Обязанности председателя акционерного общества Транссиба ты сможешь выполнять и из Москвы.

Я помедлил и тоже взял фужер с коньяком. Собственно, раздумывать особо не о чем, только как сформулировать…

— Понимаешь, Ники… Госсовет должен проводить твою линию. Все окончательные решения за тобой. Поэтому в должности председателя там должен быть проводник твоей воли — хороший исполнитель без самодеятельности. Этакий интерфейс без искажений. Я думаю, ты такого легко найдешь. А я, если ты не возражаешь, продолжил бы заниматься Транссибом там, на месте.

Николай внимательно посмотрел мне в глаза и поднял свой фужер.

— Ну, хорошо. Я введу должность наместника по Сибири и Дальнему Востоку. Делай инфраструктуру и строй там «общество будущего». Тем более оттуда народ ссылать некуда, — улыбнулся Николай, пригубив коньяк. — Слушай, а давай Ленинград построим? На Лене где-нибудь?

— На Лене не получится. Там Новосибирск, то бишь Новониколаевск, строить нужно — на пересечении Оби Транссибом. Кстати, о Ленинграде. После переноса столицы в Питере наверняка возникнет интеллигентско-дворянская фронда. Там будут концентрироваться все тобой недовольные.

— Вот и хорошо — пусть концентрируются: профилактировать легче будет. А в Питере, Григорий Васильевич, у нас будет культурная столица России — вот так оригинальненько… Я там оставил Российскую академию наук, из Эрмитажа первый государственный публичный музей сделаем… Как-то так.

— Спасибо, Ники! — совершенно искренне сказал я.

Когда встреча завершилась, провожая меня в дверях, император сказал:

— А Новосибирск мы не Новониколаевском назовем. Построй там настоящую столицу Сибири, не хуже Ленинграда. И мы назовем ее Романов-на-Оби.

Я уезжал в Омск со смешанным чувством. Олег — молодец, и есть в нем что-то от того, настоящего, главного «хозяина», о котором даже в его времена вспоминали со смесью почтения и страха. Он крепко взялся и останавливаться не собирается. Но с другой стороны — ведь есть и те, кто мог бы лучше, разумнее, правильнее… Я пил чай в раскачивающемся вагоне, а в голове злой осой бились мысли: «Хорошо, что эта штуковина попалась Таругину. Какой-нибудь дерьмогад такого бы наворотил… Но почему, почему она попалась этому мальчишке, а не мне?»