Глава 18

Приходили в себя мы очень долго. Я даже не знаю точно, сколько мы приходили в себя.

В сознании остались только Бобел с Тотигаем. Бобел – потому, что он вообще не может потерять сознание, разве вместе с жизнью. Кербер сумел удачно спрыгнуть с головы дракона прямо на тропу, но дракон хлестнул его кровоточащим обрубком другой шеи, и Тотигая швырнуло на кучу камней. Он здорово ударился об них, и шкура на его правом бедре теперь висела клочьями – первое, что я увидел, когда очнулся.

– Да, надо быть кемто вроде дракона, чтобы одним ударом вышибить дух из такого парня, – посочувствовал мне кербер, уныло разглядывая свой ободранный зад.

– Чёрт возьми, он и был драконом, – сказал я, пытаясь сесть.

Я тоже хорошо проехался по камням, и грудь, под которую попал самый большой, страшно болела. Рубашка превратилась в кровавые лохмотья, а разрядник, охвативший зажимами правую руку, едва мне её не сломал. В первый момент я подумал, что ещё и ослеп на один глаз – но нет, просто веки слиплись от засохшей крови из рассечённого лба, и к ним ещё пристал свесившийся сверху лоскут кожи. Бобел отделался разбитым лицом и свёрнутым набок носом.

– Тебе повезло, – поздравил его Тотигай. – Станешь теперь у нас ещё красивее.

Ни слова не говоря, Бобел сцепил руки, зажал нос большими пальцами и с негромким, но противным хрустом вернул его на место.

Генка всё ещё валялся без чувств. Откачивать его у нас не было силы.

– Проклятье, как это не вовремя! – сказал я, запрокидывая голову и пытаясь промыть залитый кровью глаз из фляжки. Получалось плохо, поскольку приходилось действовать одной левой рукой.

– Провалиться тебе, Элф! – ответил Тотигай. – Можно подумать, что такое бывает вовремя.

Рану от додхарской воды защипало, а после того, как она попала на глазное яблоко, стало ещё хуже, но куда деваться. Другой не было, а эта ещё и обеззараживает.

Невдалеке послышались шаги. Я автоматически зашарил правой рукой вокруг в поисках винтовки, только тут заметив, что к предплечью всё ещё пристёгнут разрядник. Бобел посмотрел в сторону звуков и тут же отвернулся. Тотигай, хоть и сидел задом, несомненно, всё увидел, но остался спокоен.

– Мне показалось, что я вам понадоблюсь, – сказал ктото рядом голосом Имхотепа. – И я решил не дожидаться вас в условленном месте.

– О да, ты нам понадобишься, – прокряхтел я. – Это факт!

Я мог поставить свой здоровый глаз против пары драных камнеступов за то, что разгребатель ещё не успел пробить тропу отсюда до Чёртовой Деревни, однако выяснять, как здесь очутился Имхотеп, желания у меня не возникало. Главное, что он появился вовремя.

– Можно считать, что бой мы выиграли с минимальными потерями, – сказал Бобел. – Дракон был очень большой.

– Самый большой, что я видел, – отозвался я. – Но меня это не утешает.

– Самый большой, о котором у нас когдалибо слышали, – подтвердил Тотигай. – Старые керберы рассказывали истории об огромных драконах, но наш…

– Теперь ты и сам сможешь им рассказать коечто получше, – сказал я. – Да и вообще, ты у нас герой сегодня. Не вцепись ты ему в последнюю голову, он бы нас прикончил.

– Не прострели ты ему крыло, он бы нас прикончил ещё раньше, – ответил Тотигай.

– Короче, все мы храбрецы, – хмыкнул я, отдирая от предплечья разрядник. – Один вопрос – что делать будем, если появятся яйцеголовые? Сейчас мы больше похожи на кучку инвалидов, чем на боеспособный отряд.

– Я боеспособен, – сказал Бобел.

– Да, но при всём нашем уважении, ты не отряд. Особенно если придётся возиться с ранеными.

– Имхотеп вас вылечит, – решительно отрезал Бобел.

Его безоговорочная вера в Имхотепа меня позабавила, однако я был с ним согласен. Интересно, приди Имхотеп раньше, смог бы он усмирить дракона? И почему он не пришёл? Ведь наверняка знал, что случится. Хотя с этим как раз всё ясно. «Вы были должны сами победить чудовище. По каким причинам я мог не позволить вам победить его?» – примерно такая у него точка зрения. И потом, разве он обязан нянчиться с нами? Решил подлечить – и спасибо.

Имхотеп уже занимался Генкой, которого Бобел чуть раньше перетащил поближе ко мне и уложил на одеяло.

– Он точно жив? – спросил я. – Выглядит он мёртвым.

– Жив. – Имхотеп поднял на меня глаза, не прекращая своих таинственных манипуляций. Он водил над телом Ждана руками, похлопывал в ладоши, напевал невнятную песню на незнакомом языке, а в конце развёл вокруг Генкиного ложа несколько крошечных костерков из принесённой с собой вязанки хвороста и принялся за меня.

Мой правый глаз к этому времени совсем заплыл, поскольку я ударился ещё и скулой, но стоило Имхотепу приложить к опухоли руку, как она тут же ощутимо опала. Он действовал ловко, но больно было всё равно, и чтобы отвлечься, я стал думать о драконах.

На Додхаре живут обычные драконы, а также двух, трёх, шести и даже двенадцатиголовые. Из них трёхголовые – самые распространённые, двухголовые – самые дикие и опасные, а обычные, с одной головой – самые большие и умные. Шести и двенадцатиголовые не летают, а лишь достаточно быстро бегают на своих кривых когтистых лапах, да ещё могут спланировать на тебя откуданибудь с верхушки горы. Они по преимуществу травоядные, и только в период спаривания склонны полакомиться мясцом. Однако рьяно защищают свою территорию, а таковой считают всю округу, в которой в данный момент находятся. Большую часть их рациона составляет драконья трава – сочные растения, высотой не уступающие небольшим деревьям, в зарослях которых дракон любого размера может спрятаться целиком.

После Проникновения из всего животного мира Додхара людей больше всего занимали драконы. Только что рухнул привычный мир, повсюду царила неразбериха, большинство было занято простым выживанием в новых условиях или взаимоистреблением, и всё же целые команды одержимых зародившимся практическим драконоведеньем людей уходили в горы знакомиться с воплощёнными персонажами земных сказок.

Драконы недолюбливают докучливых наблюдателей, страдают особой, только им присущей формой бешенства, в связи с чем их поклонников из нашей среды с каждым годом становилось всё меньше и меньше, так как первое знакомство с объектом исследования обычно бывало последним. Хорошо изучить удалось разве что одноголовых, которые почти разумны (а некоторые утверждают, что и сверхразумны), да многоголовых пешеходов, которые слишком глупы, чтобы быть действительно опасными. Вообще, если рассматривать додхарскую живность целиком, просматривается чёткая закономерность – чем больше голов, тем меньше в них ума. Строго говоря, понятие «ум» применительно к соответствующим частям тела большинства здешних обитателей не более чем метафора. Генка говорил, что многоголовость на Додхаре развилась ради обеспечения собственной безопасности и быстрого поглощения пищи в условиях острой конкуренции, а совсем не для увеличения мозговой массы. Здесь даже многие высокоразвитые одноголовые животные думают спинным мозгом, а в черепе или совсем ничего нет кроме его придатка для управления органами зрения и слуха, или есть, но очень мало.

И всё же именно от последних в процессе эволюции произошли разумные, так похожие на нас. И уж у нихто мозгов в черепушке хватало.

– Ты не знаешь, где сейчас яйцеголовые? – спросил я Имхотепа.

Он закончил с моей головой и рукой и теперь занимался ранами на груди. Изображение морды Тотигая, казалось, было безнадёжно испорчено, однако я знал, что рисунок, некогда сделанный разгребателем, проявится на заживших шрамах, как это уже бывало.

– Ты мог бы сам посмотреть, где они, – сказал Имхотеп после паузы. – Твой разгребатель рядом, у вас есть связь.

– Не оченьто он мне показывает местонахождение одушевлённых существ. Только местность. В плане охоты или разведки от него никакой пользы.

– Ты просто пока не до конца понимаешь его. Разгребателю безразлично, что тебе показывать.

Это было для меня новостью. Но сейчас я был больше озабочен другим:

– Ибогалы клюнули на приманку? Пошли за нами?

– Да, они пошли.

– Все?

– Все.

– А я беспокоился, что они сунутся в пещеры. Ведь начиная от Ласточкиных Гнёзд твоих следов среди наших нет.

– Кто тебе сказал, что нет? Ты возвращался, проверял? Если нет, проверь сейчас.

«Чёртов старикан», – подумал я не без раздражения. Потребовалось немало времени, прежде чем я смог сосредоточиться. Но разгребатель меня услышал. И вот я увидел мехран сверху – горы у Ласточкиных гнёзд, караванную тропу, наш бывший лагерь, кратер со скелетом на дне… Изображение становилось всё подробнее, детали укрупнялись, картинка увеличивалась, и наконец я увидел тропу, по которой мы выступили к Вороньим Окнам. И провалиться мне на этом самом месте, если среди наших следов в пыли там не виднелись отпечатки лёгких чириков Имхотепа, похожих на мокасины. Коегде их перекрывали следы Бобела или мои собственные.

«Никакой он не кийнак, – подумал я обречённо. – И никогда мне не понять, кто он на самом деле. Может, действительно, Предвечный Нук. Но, скорее, сам дьявол, поскольку только дьявол может одновременно находится в пещерах и гулять невидимкой по мехрану».

Тут Имхотеп сделал со мной чтото особо неприятное, я дёрнулся от боли, открыл глаза и стал смотреть.

Его врачевание напоминало бессмысленные действия умалишённого и кошмарный бред одновременно. Он чтото бормотал, и от его бормотания у меня мозги шли кругом. Не голова, а именно мозги – они медленно вращались вокруг своей оси внутри черепной коробки, от чего перед глазами всё плыло. Немного подташнивало, и я воспринимал происходящее очень отстранённо. Имхотеп пытался прилепить на место лоскуты кожи, постукивал пальцами вокруг ссадин, а потом – клянусь Проникновением! – засунул мне руку прямо в грудную клетку. Я почти ничего не почувствовал, но ясно увидел, как его сложенные пальцы ушли в моё тело все целиком, до самой ладони. Они согнулись – там, внутри, после чего Имхотеп резко дёрнул руку на себя. Я охнул – не столько от боли, сколько от неожиданности и давящей нереальности самого зрелища; грудина хрустнула, и я опять потерял сознание. Когда очнулся, вокруг меня тоже горело несколько костерков, которые Имхотеп развёл в строго определённых местах. В Харчевне он обычно пользуется свечами, и както объяснил, что таким образом «выжигает болезнь» из духовного тела, которое простирается за пределы материального.

Сам он уже занимался Тотигаем. Когда закончил, встал и посмотрел на меня.

– Я оставил Ключ в пещерах, – сказал он. – Мне лучше вернуться. Когда оправитесь и отдохнёте, идите в сторону Бродяжьего леса. Я догоню.

Я видел, что ему не терпится уйти, и кивнул. Первый раз на моей памяти Имхотеп столь открыто выказал свои чувства. Он явно не хотел надолго оставлять Книгу без присмотра. Может, потому и не поспел к нашей встрече с драконом. Его беспокойство также свидетельствовало и о том, что в пещерах Книга не находится в полной безопасности. Ещё у меня мелькнула ехидная мысль, что Имхотеп не хочет надолго покидать своего закадычного друга – Нечистого Феха, в гости к которому так удачно попал, но её я предпочёл вслух не высказывать, как и остальное. В конце концов, его умение оставлять следы там, где он не был, здорово нам помогло. Яйцеголовые Книгу не чувствуют, думают, что мы все вместе, и разыскивают нас для того, чтобы взять живьём и выпытать, куда мы её дели.

Как они вытрясают из пленников информацию, все мы отлично знали, и поэтому я поднял наш отряд на ноги сразу же после того, как погасли разведённые Имхотепом костерки. Никто не сопротивлялся. Генка аж зубами заскрипел от натуги, когда ему пришлось вставать, но встал. Мы с Бобелом поделили его ношу между собой. В голове у меня мутилось, грудь продолжала болеть, и я всё невольно ощупывал её рукой, желая убедиться, что в том месте, куда Имхотеп засовывал пальцы, нет никакой дырки.

Когда тронулись, наш отряд выглядел не лучше, чем бродячий театр нищих и калек на походе. Тотигай скакал впереди на трёх лапах, поджимая правую заднюю, за ним ковыляли мы с Жданом. Генка поддерживал руками разбитую голову и поминутно стонал. Он страдал от сотрясения мозга, и ему, похорошему, нужно было бы несколько дней лежать, но такого мы позволить себе не могли. В пропитанной кровью драной рубашке я выглядел похуже любого оборванца, и потому вскоре её выкинул, одев жилет на голое тело. Шествие замыкал Бобел, как наименее пострадавший.

Додхарская полупустыня – это вам не рай, особенно в тех местах, где нет никакой растительности; и хоть климат на Додхаре значительно смягчился со времён Проникновения, неподготовленному человеку или же больному здесь делать нечего.

Неподготовленным никто из нас не был, однако всем пришлось несладко. Солнце светило, казалось, вдвое ярче обычного, и припекало вчетверо сильнее. От камней исходил жар, безжалостно истязавший наши избитые тела. На счастье через несколько часов прошёл небольшой дождь, почти не смочивший землю, но всё же сбивший духоту и освеживший воздух.

За оставшуюся часть дня мы прошли немало, вымотались окончательно и заночевали прямо на тропе не разводя костра. Без всякого аппетита поужинали галетами, но стоило нам часок побыть в покое, как всем захотелось есть снова. В итоге за долгий додхарский вечер мы поужинали целых три раза, и наутро уже чувствовали себя гораздо лучше. Имхотеп не подкачал. Я знал, что его врачевство дало бы ещё лучшие результаты, если б нам не приходилось напрягаться. Тотигай уже смог приступать на больную лапу. Генка всё ещё постанывал, но гораздо реже.

Вскоре я заметил, что тропа свернула, и ведёт теперь не к Чёртовой Деревне, а параллельно Большой караванной тропе, в сторону Бродяжьего леса. Выходит, разгребатель без указаний с моей стороны изменил направление. Может, ему это подсказал Имхотеп. Или разгребатель знал о нашем с ним разговоре, прочёл мои мысли и догадался сам. В любом случае, он сделал то, что требовалось. Я намеревался выбраться с лавовых полей и послать его назад по нашим следам, чтобы он завалил тропу. На счёт того, как до нас добрался Имхотеп и как он вернулся обратно, если разгребатель у Чёртовой Деревни и близко не был, я предпочёл не задумываться.

Местность несколько изменилась: вновь появилась трава, росшая островками между бугров лавы на слое вулканического пепла, и вездесущая додхарская акация. На горизонте маячили дебри Бродяжьего леса. Низкий хребет Единорог, протянувшийся из горной страны, раскинувшейся справа от нас, вдавался далеко в него, выставив в небо единственный тонкий высокий пик, похожий на угрожающе поднятый вверх указательный палец. Слева проходила Граница со Старой территорией. Почти сразу за ней лежал большой участок земного леса, ещё дальше – город, в который мы обычно ходили на промысел. Точнее, целых три города, сросшихся пригородами и вытянувшихся вдоль реки. Сейчас нам туда было не надо, а вот Граница на стыке двух лесистых участков разных миров представляла для нас определённый интерес. Я попрежнему не имел понятия, в какой стороне мы станем искать корабль Надзирателей, но предполагал, что Имхотеп знает о его местоположении больше, чем говорит. С самого начала так получилось, что мы всё время двигались на юговосток – в направлении, которое и мне самому почемуто показалось наиболее заманчивым, когда я размышлял о нашем возможном маршруте, стоя на вершине холма после взрыва Калейдоскопа. Но ведь и от пасеки до холма мы тоже двигались на юговосток.

Прежде всего следовало восстановить силы и разжиться нормальной едой, а в плане пополнения припасов не найти лучше места, чем Бродяжий лес. Люди не любят додхарские леса изза бормотунов, а яйцеголовые не любят их я уж не знаю почему. Давно замечено, что если сцепиться с ними, а затем отступить в лес, то преследование они ведут неохотно или вообще отказываются от него. Как бы там ни было, оба обстоятельства играли нам на руку. Встреч с людьми мы не искали; что же касается ибогалов, шедших за нами, то в чащобе, буде они нас догонят, их численный перевес не только не даст им преимущества, но и помешает действовать скрытно. Это на открытом месте они легко смогли бы нас окружить. В лесу же… Просто так и не объяснить. Додхарский лес надо видеть.

При других обстоятельствах мы бы добрались куда следует уже к вечеру, теперь же пришлось встать на ночлег на полдороге между лавовыми полями и рекой. Это были уже хорошо знакомые места, мы бывали здесь почти всякий раз, когда ходили в город, только подходили не от Ниора, а со стороны Большой караванной тропы. Ориентиром служил ибогальский корабль, упавший на землю вместе со всеми остальными, когда рувимы наложили своё заклятие.

Он точьвточь походил на кукурузный початок, только огромный – или на кусок пчелиных сот в форме сильно вытянутого конуса. Внешние мембраны сотячеек, бывшие когдато выпуклыми, теперь прогнулись внутрь, да и весь корабль заметно усох по сравнению с первоначальными размерами. Я наткнулся на него в первый же год после Наложения Заклятия, и мог бы точно сказать, насколько меньше он становится с каждым годом и в диаметре, и в длину.

Развороченный нос корабля глубоко ушёл в землю, а округлая корма с дюзами, похожими на раскрытые рты, задралась вверх. В одном месте обшивка лопнула, и там из неё пучками торчало чтото, напоминающее мумифицированные мышцы и сухожилия.

Мне никогда не случалось надолго останавливаться возле мёртвого ибогальского летуна, бывшего некогда почти живым, но лучшего места для ночёвки нам сейчас было не сыскать. Кораблями яйцеголовых никто не интересуется, в том числе и сами яйцеголовые. Снять оттуда ничего не снимешь, потому что они выращивались целиком, вместе со всем содержимым. Ибогалы и рады были бы теперь демонтировать с них оружие для усиления своих баз, но не могут. Использовать корабли в качестве опорных точек также невозможно – их излучатели питались энергией не напрямую, а через двигатели, которые в ибогальских машинах являются чемто вроде сердца. Встали двигатели – встало всё.

В другое время Генка не упустил бы случая залезть в корабль, но после перехода у него опять разболелась успокоившаяся за предыдущую ночь голова, и он выглядел совсем тусклым. А Бобел заглянул – удостовериться, что внутри никого нет.

С той стороны корпуса послышались какието звуки. Тотигай немедленно отправился туда, осторожно приступая на больную лапу. Я пошёл за ним. Пройдя под нависшей кормой, мы остановились. Бобел приблизился сзади, готовя свой пулемёт. Кербер понюхал воздух, сморщил нос и не таясь вышел из укрытия.

С другой стороны корабля лежал всего лишь труп человека, привалившегося к собственному рюкзаку. На животе у него сидел гриф. При нашем появлении стервятник захлопал крыльями, намереваясь взлететь, но запутался когтями в одежде мертвеца; освободился и неловко спрыгнул на землю, намереваясь дать старт оттуда.

Тотигай на всей скорости, которую ему позволяла развить больная нога, метнулся вперёд, гриф – в сторону и вверх, но кербер успел ухватить его пастью за шею и прижать крылья к земле передними лапами.

– Ггрр! – проворчал он.

Бобел направился к нему, схватил грифа и выдернул по самому лучшему перу из каждого крыла.

– Вот и будущие поплавки, – довольно сказал он. – В здешних лесах рыбалка очень хороша!

– Давай по два, – предложил Тотигай, как только его пасть оказалась свободна.

– Хватит по одному, – бросил я в их сторону. – Ему плохо будет летать.

– Какое нам дело? По два! У него ещё много останется. Поплавки на дороге не валяются!

– Не спорь со старшими. Гриф – мой тотем, и его надо жалеть.

– Хрен когда ты верил в тотемы! – нагло заявил Тотигай. – Дёргай по два, Бобел!

– По одному, я сказал!

Бобел поочерёдно посмотрел на нас, определяя, чьи доводы весомее, потом, отшвырнул грифа, крепко пнув его под хвост и сопроводив свои действия словами:

– Лети, птичка, ты свободна!

Гриф с клёкотом покатился по земле, забил крыльями, тяжело поднялся в воздух и поспешно полетел прочь, оглашая округу возмущёнными воплями.

– Надо было сразу свернуть ему шею, и не было бы споров, – сказал Тотигай, с грустью глядя вслед своей добыче.

– Даже не думай о таких приёмах, – ответил я. – Для настоящих трофейщиков стервятники священны.

Мы с Бобелом осмотрели труп. Это был незнакомый нам мужик лет пятидесяти, по виду – явный трофейщик. Набил он полный рюкзак в городе, да вот, не дошёл туда, куда собирался.

– Я знаю его, – сказал Генка. – Только не помню, как звали. Но однажды видел его в Субайхе. Он откудато с юга нашей территории.

– Вот тебе и меч, – сказал я, указывая на кончик торчащих изпод рюкзака ножен. – Как раз кстати перед Бродяжьим лесом.

– Да это не меч, – возразил Генка, когда Бобел отодвинул в сторону труп и поднял рюкзак. – Казачья шашка.

– Теперь и сам вижу. Посмотрим, что тут ещё у него есть.

Человек умер совсем недавно – три или четыре часа назад, и запах разложения ещё не чувствовался. Ботинок с левой ноги был снят и стоял рядом. Штанина разрезана до самого гульфика, нога страшно опухла и посинела. В том месте, где угадывалась икра, виднелась маленькая ранка, похожая на след от укола стилетом.

– Зелёный скорпион, – сказал Бобел. – Не уберёгся, надо же.

Трофейщик сумел дойти от Бродяжьего леса до корабля, потом сел и умер. Он знал, что надежды выжить очень мало, но всё же предпочёл умереть в мехране, чем кормить своим телом всякую скользкую ползучую гадость, обитающую в заболоченных низинах. Я и сам предпочёл бы устроить из себя пирушку для стервятников гденибудь в сухом и чистом месте, глядя напоследок в небо, пусть и чужое, а не валяться оплетённым ползучим вьюнком в душной додхарской чащобе. Его рубашка мне не подошла бы, да и старая она была, а вот в рюкзаке лежала новая, как раз в пору. Ещё там нашлась пара ботинок, на размер меньше, чем требовалось Генке, и ему пришлось удовольствоваться ботинками трофейщика, благо они были почти новые. Наверное, сменил в городе… Вообще одежды в рюкзаке оказалось много, и хорошей, упакованной в полиэтиленовые мешки, но вся она оказалась одного размера – слишком маленькой даже для щуплого Ждана. Вероятно, парень тащил всё это на себе, выполняя чейто заказ. Исключение составляли две рубашки на меня, два платья для очень толстой женщины и детские вещи. В отдельном свёртке лежали два разобранных охотничьих карабина, сотня патронов к ним и ещё с полсотни патронов к дробовику двенадцатого калибра.

– Неплохой улов, – сказал Тотигай. – Если добавить его автомат…

Мы забрали всё оружие и боеприпасы, кроме патронов к дробовику. К автомату имелся всего один рожок помимо того, что в нём находился. Пистолет трофейщика и его рюкзак перекочевали к Генке вместе с ботинками, как и полдюжины чистых блокнотов, оказавшихся среди прочего добра. У всех умников привычка вести дневник, куда они записывают свои наблюдения и вообще всё, что увидят интересного, и Генка был рад несказанно, так как старый дневник у него отобрали попрыгунчики. Одежду мы сложили горкой поодаль в тех же пакетах, придавив камнями. Ктото найдёт её и возблагодарит Предвечного Нука. Мужика оставили там же, где обнаружили, разбив лагерь по другую сторону корабля. Так уж повелось в Новом Мире, что памятником трофейщику обычно служит его же собственный скелет, и даже парни, которые ходят с компанией, обычно завещают друзьям себя не хоронить. Ждан немного постоял над телом, ничего не сказал, только вздохнул. Они своих всегда хоронят, но Генка, хоть и умник упрямый, понимает, что чужие обычаи лучше не нарушать.