Тоомас Линнупоэг помогает относить котенка

Тоомас Линнупоэг колебался — как ему поступить? И хотя он понимал, что единственно верный путь — пойти к Пеэтеру Мяги и лично участвовать в закладке краеугольного камня культуризма, Тоомас Линнупоэг все же принял решение в пользу другого пути. И в этом была повинна одна лишь сказанная Кюллики фраза: «Тебя тоже не пускают по вечерам из дому?» Эта фраза все время напоминала о себе, точно камешек в ботинке, который натирает ногу. И чем ближе время подходило к шести, тем больше раздражали Тоомаса Линнупоэга слова Кюллики, — в конце концов он решил положить этому конец и доказать ей, что он, Тоомас Линнупоэг, сам себе хозяин, идет куда хочет и когда хочет.

Но к своему неудовольствию, Тоомас Линнупоэг не обнаружил Кюллики на углу, где она должна была его ждать, хотя опоздал всего-навсего на пять минут. Тоомас Линнупоэг чувствовал себя оскорбленным. Конечно же, он сам просил долго его не ждать, но разве пять минут — долго? Как же он теперь продемонстрирует свою самостоятельность?

Уязвленный, Тоомас Линнупоэг провел в одиночестве несколько минут, в течение которых он раздумывал, что ему делать: идти к Пеэтеру Мяги или вернуться домой. Второй вариант был не очень-то перспективный, дома пришлось бы объясняться с матерью по поводу истории с окном. Тоомас Линнупоэг знал: когда дело доходит до объяснений, может всплыть на поверхность и кое-что неожиданное. Поэтому он уже склонялся к тому, чтобы решить вопрос в пользу Пеэтера, как вдруг появилась Кюллики и с невинным видом спросила:

— Я что, опоздала?

— Нет, — ответил Тоомас Линнупоэг мрачно. — Я всего полминуты как пришел.

— Правда? Ах как славно! — обрадованно воскликнула Кюллики с еще более невинным видом, и в ее темных глазах сверкнула ирония.

Тоомас Линнупоэг уловил иронию и подумал, что с этой девочкой надо быть осторожным, даже сверхосторожным, иначе его свяжут таким узлом, что и сам черт не развяжет.

— Где же твой котенок? — поинтересовался Тоомас Линнупоэг.

— Тут, внутри, — ответила Кюллики и протянула ему кошелку. Тоомас Линнупоэг кошелку принял, хотя только что мысленно дал себе клятву, что кошку он не понесет, он будет сопровождать Кюллики просто так, для компании или, если хотите, для смелости. Но ведь кошелка — не котенок. Однако именно в тот момент, когда Тоомас Линнупоэг взял кошелку, из нее послышалось…

…долгое и жалобное мяуканье, такая элегическая рулада, что Тоомас Линнупоэг пришел в ужас.

«Вот черт хвостатый! — выругался он про себя. — Нашел время концерт устраивать!»

Кюллики, как видно, почувствовала душевные муки Тоомаса Линнупоэга и сказала:

— Пойдем скорее!

Но кошелку себе все же не взяла. Тоомас Линнупоэг почти всю дорогу молчал, Кюллики это не смущало, ей ничего не стоило говорить за двоих.

«Автомат да и только! — думал Тоомас Линнупоэг. — Брось пять копеек и — получай новую песню».

— Знаешь, Тоомас, какая забавная история случилась со мною сегодня? — начала Кюллики рассказ о своем очередном приключении. Но Тоомаса Линнупоэга приключения девочки не волновали, он изо всех сил старался ни на секунду не забывать, что с Кюллики надо быть осторожным.

— Я ходила в магазин за молоком для котят, — продолжала трещать Кюллики. — Заплатила деньги, сунула кошелек в карман и чувствую, что там уже какой-то кошелек лежит. Вытащила я оба и говорю продавщице: «Интересно, каким это образом у меня в кармане оказались вдруг два одинаковых кошелька?» Позади меня стояла женщина, она сразу начала рыться в своей сумке — ее кошелек исчез. Наверное, женщина по рассеянности положила свой кошелек на прилавок, а я, тоже по рассеянности, его взяла. Потом мы с этой женщиной никак не могли разобраться, который кошелек чей, оба они были одинаковые и оба — новые. Я сказала: «У меня там только мелочь». Женщина сказала: «У меня тоже мелочь». Тогда мы сосчитали деньги, в одном было рубль пятьдесят две копейки, а во втором — рубль сорок. Правда, забавная история, а? У меня целый день такое ощущение, будто в кармане у меня чужой кошелек.

Кошка, вероятно, задремала, во всяком случае не подавала голоса, и настроение Тоомаса Линнупоэга стало улучшаться. К тому же Кюллики своими рассказами основательно притупила бдительность Тоомаса Линнупоэга. И его переутомленная осторожность спала теперь, словно котенок в кошелке, то есть, не в кошелке, а в самом Тоомасе Линнупоэге. И Тоомас Линнупоэг обрел возможность оставшуюся часть пути активно участвовать в разговоре.

Старушка жила на окраине города, в маленьком пряничном домике коричневого цвета — домик едва был виден между деревьями и кустами. Кюллики нажала на кнопку звонка. Молчание. Тоомас Линнупоэг энергично постучал в дверь, постучал еще раз, в доме по-прежнему было тихо. Кюллики беспомощно взглянула на Тоомаса Линнупоэга, но на этот раз он был бессилен помочь девочке. Откуда ему было взять эту старушку, Тоомас Линнупоэг даже никогда ее не видел. Единственное, что Тоомас Линнупоэг мог сделать, — это походить вокруг дома, заглядывая в окна, не заснула ли старушка. Но ее не было видно ни на кровати, ни в кресле. Вообще никого не было, да и не могло быть, ведь она жила одна.

— Подождем немного, — предложила Кюллики, — наверное, она скоро придет.

— Подождем, — согласился Тоомас Линнупоэг, и они уселись на скамейку под кустом сирени.

— Тоомас, — спросила Кюллики, — а ты не хочешь посмотреть на котенка? Он весь серенький, словно зола, только маленькое белое пятнышко на грудке. Я покажу тебе.

И Кюллики хотела открыть кошелку. Тоомас Линнупоэг быстро прикрыл застежку ладонью.

— Не надо. Я насмотрелся на всяких котят. — А про себя подумал: «Чего доброго, выскользнет из рук, лови его тогда».

Они только минутку посидели спокойно, а может быть и полминутки. Кюллики стала рассказывать о фильме, который она на днях видела. Она говорила с таким воодушевлением, словно это она сама была той девушкой, которая играла роль в фильме. Тоомас Линнупоэг вдруг вспомнил, что надо быть осторожным, поэтому он слова Кюллики в одно ухо впускал, а в другое быстренько выпускал, сам же в это время мысленно отправился к Пеэтеру. Кюллики спросила:

— Правда, я немного похожа на эту девушку из фильма?

— Мгм? — неопределенно хмыкнул очнувшийся Тоомас Линнупоэг.

— Я спросила тебя, правда, я похожа немного на девушку из кинофильма?

Теперь Тоомас Линнупоэг вынужден был повнимательнее оглядеть Кюллики.

— Немного, пожалуй, похожа, да, — произнес он, хотя и не обнаружил никакого сходства. Но красивая-то она и впрямь была. Со сверкающими глазами, смуглая и экзотическая, словно южная ночь. Тоомас Линнупоэг, правда, на юге не был, зато про него читал, а это почти одно и то же.

Но тут перед мысленным взором Тоомаса Линнупоэга возникла Майя. Светлые, пшенично-желтые волосы, открытая, дружеская улыбка… Ах, как бы Тоомас Линнупоэг хотел, чтобы сейчас рядом с ним была Майя! Рядом с Майей он бы мог сидеть хоть ночь напролет, рядом с Майей даже и помолчать хорошо. Но темные, роковые силы разлучили Майю и Тоомаса Линнупоэга, может быть — навеки, и Тоомас Линнупоэг чувствовал, как эти таинственные силы сжимают его сердце.

— Что ты так странно на меня смотришь? — спросила вдруг Кюллики.

Каждому понятно, что Тоомас Линнупоэг смотрел новее не на Кюллики, но говорить об этом девочке было бы нетактично. Поэтому Тоомас Линнупоэг ответил наобум, первое, что пришло в голову:

— Я… я гипнотизирую тебя.

— Ой, как интересно! — Кюллики оживилась. — Меня еще никто никогда не гипнотизировал! И я стану делать все, что ты захочешь?

Тоомас Линнупоэг кивнул.

Кюллики пришла в еще большее оживление и воскликнула, почти как ребенок:

— Давай, загипнотизируй! Давай, загипнотизируй! Мне ужасно интересно, что ты прикажешь мне делать!

И Кюллики приблизила свое лицо к лицу Тоомаса Линнупоэга, чтобы Тоомасу Линнупоэгу было легче ее гипнотизировать.

Тоомас Линнупоэг вздохнул и…

…приступил к сеансу гипноза. Он состроил самую серьезную мину и уставился в глаза Кюллики. Он смотрел пристально и повелительно, словно индийский факир. Лицо Кюллики придвинулось еще ближе к Тоомасу Линнупоэгу. Казалось, будто ее глаза все увеличиваются, зрачки расширяются. Длинные вздрагивающие ресницы мерцали перед глазами Тоомаса Линнупоэга и шептали, нет, это шептали губы Кюллики, ресницы только вторили этому таинственному шепоту. А может быть, этот шепот возник внутри самого Тоомаса Линнупоэга? Тоомас Линнупоэг уже ничего не понимал, он почувствовал, что кто-то приказывает ему поцеловать Кюллики, и нежно коснулся губами ее губ. Вдруг рука Кюллики обвилась вокруг его шеи, глаза Кюллики полузакрылись, и она возбужденно зашептала:

— Целуй меня еще, целуй меня страстно, как в том фильме…

Тоомас Линнупоэг попытался поцеловать страстно. Но у него отсутствовал опыт страстных поцелуев. У него даже не было опыта обыкновенных поцелуев — в результате Кюллики вдруг вскрикнула, Тоомас Линнупоэг укусил ее за губу.

На этом сеанс гипноза закончился. Они оба вновь очутились на земле, на скамейке в саду старушки, а рядом стояла кошелка с котенком.

Кюллики-автомат непривычно замолчала, но и джентльмен Тоомас Линнупоэг тоже не знал, как полагается джентльмену вести себя в такой ситуации, — протянуть ли даме носовой платок или самому смахнуть с ее верхней губы крошечную капельку крови.

Кюллики на этот раз оказалась находчивее. Она поднялась со скамейки и сказала:

— Боюсь, старушка придет еще не скоро. Давай-ка, пойдем домой.

Тоомас Линнупоэг взял кошелку, и они молча пошли. В голове у него была такая неразбериха, такой кавардак, что там уже не оставалось места ни для одной разумной мысли. Когда они дошли до угла, где пути их расходились, Кюллики вдруг посмотрела на Тоомаса Линнупоэга затуманенным южным взглядом, расхохоталась и убежала. Просто-напросто убежала, а он стоял на улице и глупо смотрел ей вслед.