на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


Глава 4

Прошло уже минут десять, но ничего страшного вокруг пока не усматривалось, только по спине временами пробегал неприятный холодок, особенно когда коридор делал поворот и из-за него выходил человек в форме. Впрочем, всем встречным до Стаса дела не было, на него разве что посматривали равнодушно и с некоторым превосходством, как еще полвека назад люди в погонах смотрели на штатских. Не второй сорт, конечно, а все ж не то, что бравые красавцы при звездах и погонах. Стаса такой расклад устраивал совершенно, он на своих недавних «коллег» если и смотрел, то мельком, сосредоточившись на словах сопровождающего. Товарищ подполковник госбезопасности передвигался на полшага впереди и на ходу повторял сказанное с четверть часа назад лейтенантом, встретившего Стаса на проходной всем известного здания на Лубянке. Не с парадного входа, а у скромной двери со стороны внутреннего двора, куда и въехала черная «эмка», забравшая Стаса с Таганской площади и минут сорок катавшая по Москве. Двор тоже была как двор – просторный, пустынный и очень тихий, не хватало только скверика и лавочек, куда ни глянь – все закатано в асфальт. «Газ», едва Стас выбрался из салона, незамедлительно укатил к воротам и пропал за воротами в тихом Фуркасовском переулке. Стас посмотрел, как караульный в серой форме и с «мосинкой» за спиной закрывает створки, и направился к двери в могучей, облицованной темным мрамором стене.

– Прибыл на освидетельствование… – он произнес только половину заранее заготовленной фразы

– Товарищ Алтынов? Документы ваши попрошу, – перебил его из-за стойки серьезный лейтенант, бдительно изучил поданные бумаги. Паспорт на имя Алтынова Михаила Егоровича, справку с места работы, заверенную главврачом городской психиатрической больницы, а также рекомендации, тем же врачом подписанные. Выглядело все основательно и надежно, сомнений у лейтенанта не возникло ни малейших, он переписал фамилию и должность Стаса в толстую книгу с разлинованными листами, но замешкался на столбце, озаглавленном «Цель визита».

– Я прибыл с заданием произвести освидетельствование… пациента на предмет наличия у него нервного расстройства, определить наличие или отсутствие аномалий в психике и составить заключение о его вменяемости и пригодности к следственным действиям…

Здесь Стас выдохся, но лейтенанту большего и не требовалось, хватило, как и предсказывала Катерина, одной длиннющей и донельзя заумной фразы. Лейтенант с уважением посмотрел на посетителя и принялся записывать то, что успел запомнить, а Стас пока любовался на свое отражение в стеклянной створке шкафа, заставленного папками с выцветшими буквами «Дело» на корешках. Видно было неважно, но все равно заметно, что товарищ «Алтынов» явно тот, за кого себя выдает – черное пальто с меховым воротником, темно-серый шерстяной костюм, белоснежная рубашка под ним, вкупе с тревожно-сосредоточенным выражением лица не оставляли ни малейших сомнений. Перед вами, товарищи, врач-психиатр с высшим профильным образованием и десятилетним стажем работы, откомандированный во временное распоряжение органов госбезопасности с целью помочь следствию. Планировался еще белый халат, но от него после продолжительной дискуссии решили отказаться, что пошло делу только на пользу, Стас и без врачебной спецодежды выглядел весьма представительно, и спросил, на кой черт весь этот маскарад.

– Если хочешь встретиться со своим врагом, делай что тебе говорят, – посоветовала ему Катерина с легкой, насквозь стервозной улыбочкой. Стас от ответной любезности воздержался, решив, что благоразумнее пока совету последовать. Хоть и оказался с абверовцами в одной упряжке, но вырваться из нее возможности пока что нет и на горизонте не видно, а от «судебно-медицинской экспертизы» многое и лично для него зависит.

– Одного нашли, – сказала накануне вечером Катерина, – очень похож на тех, о ком ты говорил, но возможно, что и ошибка. Завтра пойдешь и сам посмотришь, тебя встретят и проводят. Собирайся.

И все, ни полслова больше, да он и спрашивать не стал, обрядился сегодня утром в новую, выданную безмолвным улыбчивым Васей одежку, и уже четверть часа добросовестно комедию ломает, разминается перед главным номером программы.

Лейтенант тем временем документы «психиатру» вернул и попросил подождать, а сам принялся накручивать диск телефона. Провожатый – невысокий, крепкий с залысинами надо лбом и светлыми уставшими глазами мужик за сорок – явился незамедлительно, точно за углом коридора поджидал, и повел Стаса за собою по идеально прямым, вопреки народной молве, и вовсе не темным коридорам здания госбезопасности. Поворот, еще один, ступени вниз, коридор, лестница вверх, дальше прямо – Стасу казалось, что они кружат на одном месте, вернее, идут по спирали, ни на шаг не приближаясь к цели. Двери, двери, с номерами и без, темные плитки пола, светло-зеленые стены, и тишина – ни криков не слыхать, ни выстрелов, точно вымерло огромное здание в центре города. Но нет, людей тут полно, то и дело открываются коричневые двери, пропуская служащих, в том числе и женщин – за все время блуждания им попались сразу трое. Молодые, серьезные, в форме и в гражданском, они Стасом не заинтересовались, пробежали мимо по своим делам и пропали, даже дверью не хлопнув. А молчащий до сих пор подполковник поравнялся со Стасом, пошел рядом и заговорил вполголоса, не глядя на собеседника:

– Вам, товарищ Алтынов, доверено ответственное задание: определить уровень, так сказать, душевного здоровья одного из арестованных. Очень уж подозрительная со всех сторон личность, скажу я вам. Без денег и документов, зато с разбитой головой был обнаружен патрулем в развалинах дома на Таганке, при задержании сопротивлялся, кричал, что сейчас куда-то позвонит, и у всех будут большие проблемы, угрожал, потом требовал адвоката и предлагал патрульным решить все на месте. Затем был доставлен сюда и после первичной беседы с нашими сотрудниками поведение свое переменил, но принялся нести такое, что пришлось вас побеспокоить. От вашего мнения многое зависит, если прикидывается он, то дурь то мы из него мигом выбьем, а если нет… Первую помощь ему наш врач оказал, но этакая обуза нам ни к чему, не то время, чтобы с ним церемониться…

– Он не буйный, надеюсь? – перебил подполковника Стас. – Пеной не плевался, чертей не ловил, с топором на людей не кидался?

Спросил просто так, вроде как наводящие вопросы задавал и уточнял заранее, с кем придется дело иметь. Ведь даже намеком не предупредили, что его за одной из дверей ждет, вернее, кто. Хотя, если что, надо думать, найдутся тут «санитары»…

– Нет, – обнадежил подполковник, – все гораздо проще и вместе с тем сложнее. Топора при нем обнаружено не было, зато остальное… Ну да сами сейчас все увидите и сразу поймете, ошиблись мы или нет.

И как обрезало его на полуслове, Стас шаг слегка сбавил и на товарища подполковника внимательно посмотрел, а тот шел себе по-прежнему, не быстро, но и не нога за ногу, удостоил Стаса коротким взглядом и снова вышел вперед, давая понять, что вводный инструктаж окончен. А у Стаса мысли о предстоящем «освидетельствовании» ненадолго отшибло от немыслимой, нереальной догадки – не подполковник это ведет его в недра Лубянки, а абверовский агент в форме госбезопасности, если не основное, то уж точно не последнее звено в цепочке, что тянется от штаб-квартиры советской спецслужбы до коммуналки на Чистых прудах. Открытие воодушевило и насторожило одновременно – знать, дорожат «гостем из будущего» и на него все, что есть, ставят, раз этакого «крота» раскрыли в полной уверенности, что «подполковнику» ничего не грозит. А заодно и повязали Стаса Кондратьева по рукам и ногам еще одним эпизодом к расстрельной статье «Измена родине».

Еще минуту или около того шли молча, повернули разок-другой, когда в торце недлинного коридора Стас заметил людей. Караульные, каждый с двумя красными треугольниками в петлицах, на появление подполковника отреагировали формально, зато к Стасу проявили искренний интерес и потребовали предъявить документы.

– Это врач, – сказал сопровождающий, – врач-психиатр, пропустите его.

Охранники вернули бумаги Стасу и тот, что повыше ростом, открыл обычным ключом обычный же дверной замок, врезной, и дверь была обычной, на ту, какими камеры закрывают, никак не походила. Да и не камера за ней, а кабинет или кто-то вроде того… Стас скинул пальто, сложил, перекинул через руку и всмотрелся в щель между створкой и косяком. Ну да, точно – пол деревянный, виден край массивного стола с тумбой под ним, три ножки мягкого стула, что дальше – пока загадка.

– Ваш пациент там, – сказал подполковник, – он не опасен, не беспокойтесь. Но если что – мы будем недалеко.

«Не сомневаюсь». Стас толкнул дверь и шагнул через порог в довольно светлую небольшую комнату, как и предполагалось, оказавшуюся кабинетом.

– Главное, чтобы не было ошибки, от этого зависит очень многое. Надеюсь, вам это не нужно объяснять…

На голос Стас не обернулся, на стук двери и лязг ключа в замке тоже обращать внимания времени не было – у дальней стены на стуле сидел человек, и Стас узнал его моментально. Он самый, ошибки нет и быть не может, юдинский дружок по фамилии Матвеев, то ли главный бухгалтер, то ли оруженосец, то ли игрушка, то ли три в одном. Это он тогда третьим в портале маячил, а заслышав выстрелы, сиганул за хозяином столь резво, что едва подружку юдинскую за черту не вытолкнул. Всегда рядом, точно верная собачонка крутится поблизости, ожидая пинка или подачки – как хозяину будет угодно. И на всех фотографиях, что досыта насмотрелся, выражение матвеевской рожи одно и тоже, «чего изволите?» называется: надменно-восторженное, смотреть тошно. Но это тогда, в прошлой, вернее, будущей жизни, а сейчас наглость вкупе с борзянкой куда только подевалась. Выглядел Матвеев как кукла, снятая с руки и брошенная за ненадобностью на круглый стул с высокой спинкой. Сидел, обхватив руками колени, завидел «психиатра», втянул голову в плечи и принялся грызть ногти на правой руке. Стас, было, собрался назвать себя и, согласно разработанному вчера плану, перейти собственно к освидетельствованию, но вопросы разом вылетели из головы, и он запнулся, разглядывая юдинского дружка. Разглядывал бесцеремонно, с любопытством и нескрываемым интересом, ибо посмотреть было на что. И расцарапанная перепуганная рожа тут ни при чем, и весь скорбно-затравленный вид, и бегающие глазенки, и тем не менее…

Первым в глаза бросался темно-синий бархатный фрак с огромными золотыми пуговицами. Хотя из всего набора их осталось только две штуки, общей картины нехватка испортить не могла, как и изрядно помятая и перепачканная грязью и копотью белая рубашка под фраком. Пуговицы на ней тоже красовались через одну, и, как Стасу, показалось, были сделаны из крупных жемчужин. Сверху помещался жилет в светло-желтую клетку, весь в темных пятнах грязи, дальше шли неотличимые от жилета по цвету узкие облегающие брючки с атласными лампасами, заканчивался наряд остроносыми штиблетами. Все это великолепие было до невозможности грязным и замызганным, точно Матвеева за шкирку таскали по помойке и битому кирпичу, чистым был только бинт на голове, короткие волосенки вздыбились над ним на манер «ирокеза».

Неизвестно, какие соображения юдинский прихвостень держал в голове, но выглядел он презабавно, и, невзирая на всю серьезность момента, Стас едва сдержал усмешку. Смотрел, и не мог заставить себя отвести взгляд, и тут Матвеев не выдержал.

– Что вы на меня так смотрите? – с надрывом поинтересовался он, – я что, по-вашему, псих? Ненормальный, шизофреник? Я уже сто раз объяснял, сто раз… – Он снова сжал кулачки и вцепился зубами в костяшки пальцев левой руки. И косился по сторонам, дергался от каждого звука, даже от едва слышных шагов за плотно закрытой дверью. Взгляд на «врача», на дверь, на пол, на белый плафон с лампочкой под потолком, снова на Стаса. На этот раз заинтересованно, даже с вызовом, точно почуял, что от «доктора» опасности можно не ждать, и даже пальцы терзать перестал и смотрел на Стаса вопросительно и с надеждой.

Тот важно откашлялся, подошел к массивному металлическому сейфу с подпечатником над навесным замком, сел на удобный стул рядом и оказался точно напротив Матвеева. Положил ногу на ногу, откинулся на спинку и уже «врачебным» взглядом осмотрел «пациента». Ну да, точно, он, только одет как клоун, вернее, как артист погорелого театра. Неудивительно, что патруль, этакое чудо узрев, мигом его куда следует приволок

Стас положил пальто на колени и примирительно поднял руки ладонями вверх.

– Что вы, что вы. Упаси меня бог так о вас подумать. Вы же ранее на диспансерном учете в психиатрической клинике не стояли? И лечение не проходили? Черепно-мозговые травмы отрицаете?

Ну, вот видите, с чего бы мне считать вас сумасшедшим, – сказал Стас, видя, как Матвеев мотает перевязанной головой. И заметил, что бинт чистый только надо лбом и на висках, марля на макушке и затылке покрыта темными засохшими пятнами. Интересно, как это он умудрился – к стене взрывом откинуло или постарался кто, ростом повыше – подошел со спины да врезал тупым тяжелым предметом, да так, чтобы не убить, а вырубить на несколько минут. «Уж не Юдин ли?» – от одной мысли кровь стукнула в висках, но Стас вида не подал и продолжал, как мог, дружелюбно и скрывая усмешку, ибо смотреть спокойно на выряженного паяцем Матвеева было затруднительно.

– Я Алтынов Иван Иванович, профессор кафедры психиатрии, – сказал Стас. – Как прикажете к вам обращаться?

Матвеев поколебался несколько мгновений, и назвал себя своим подлинным, от рождения данным именем, тем, под каким его знал Юдин, да и Стас, правда, заочно.

– Матвеев Роман, – отрекомендовался тот и замолк, зато ногти грызть перестал, засунул ладони под мышки и даже выпрямился на своем стуле. Стас кивнул и только сейчас разглядел, что роскошные золотые пуговицы на фраке выполнены в виде львиных голов. «Тяжелые, наверное» – мелькнула мысль, но вместо этого он спросил другое:

– Расскажите о себе.

Матвеев коротко глянул на «Алтынова», скривил губы и принялся рассматривать носки своих лаковых штиблет, пыльных, в глубоких царапинах. Стас выждал еще немного, собрался повторить вопрос, но понял, что без толку, так разговора не получится, и решил сменить тактику. Черт его знает, как оно на самом деле проводится, это освидетельствование на предмет вменяемости пациента, но молчать тот явно не должен. А вот на какие вопросы отвечать, это уж врачу виднее.

– Мне сказали, что вы прибыли к нам издалека. Это так?

Матвеев, продолжая глядеть в пол, кивнул в ответ.

– Издалека? Расскажите о своей… – Тут Стас запнулся. О своей что – стране, квартире, жизни? Тут момент тонкий, и намекнуть на то, что почти все об этом поганце знаешь, нельзя, но и беседу бы неплохо подтолкнуть в нужное русло, сделать так, чтобы Матвеев сам заговорил и трепался по делу как можно дольше.

– Из Москвы, – ответ оригинальностью не блистал, но выглядел Матвеев вовсе уже жалко, сник еще больше и, кажется, приготовился, что сейчас его будут бить. Видимо, вопрос этот задавали ему не раз и не два, и ответ каждый раз оказывался неверным, как на взгляд товарищей, что остались за дверью, так и «психиатра».

– Какое же это путешествие, – сказал Стас, – сел на трамвай и приехал… Это не путешествие, так – поездка, тут и пешком можно весь город за день обойти…

– Нет, нет, – бормотал Матвеев, еще сильнее сгорбившись на стуле, – это не та Москва, другая…

– Другая? – старательно удивился Стас и подумал, что сотрудники госбезопасности, в сотый раз подобное услышав, могли потерять терпение и перевести дознание на новый уровень с иными методами воздействия. То есть повязка на голове Матвеева – это не последствия несчастного случая, а результат неверного ответа на простой вопрос.

– Да, другая, – бормотал Матвеев, – другая, не эта. Ее еще нет, пока нет, это Москва будущего, она после этой.

Вот, наконец-то, прорвало мерзавца, видать, неслабо ему за «чистосердечное» досталось, и невдомек товарищам в форме, что говорит «шизофреник» правду. Да только такую, для которой время еще не пришло.

– Москва будущего, – повторил Стас, делая вид, что чертовски удивлен, – допустим. Вы прибыли к нам из грядущего, которого, по вашим словам еще нет, так?

– Так, – моментально подтвердил Матвеев, и даже выпрямился на стуле, понимая, что бить его пока не будут, а доктор слушает его внимательно и терпеливо.

– Простите, не поверю, – сказал Стас. – Вы, голубчик мне врете, как и товарищам, что беседовали с вами до меня. Я не историк, не специалист, но вижу, что одеты вы, скажем так, специфически. Не знаю, что будут носить в будущем, но явно не фрак с лаковыми штиблетами, так одевались – поправьте меня, если я не прав – лет двести назад наши с вами прадеды. Вижу, что прав товарищ подполковник, заподозрив наличие у вас тяжелого психического расстройства. В своем заключении я так и укажу. Прощайте.

Стас сделал вид, что собирается подняться со стула и покинуть кабинет. Матвеев аж зажмурился, затряс перевязанной головой, промычал сквозь сжатые губы что-то вроде «вы не так поняли» и неожиданно сложил ладони перед грудью, закачался, точно болванчик на «торпеде» маршрутки.

– Да, то есть нет, одежда не та, мы носим другое. А это… дело в том, что планы изменились, мы собирались в другое время, в другую эпоху, но не сработало, не получилось. Нас предупреждали о сбое в системе, но времени не было, каждый час мог стать последним, счет шел на минуты и мы не успевали. Самолет не взлетел – то ли летчики отказались нас везти в Канаду, то ли их убили, то ли топлива не нашлось – я не в курсе, узнал только, что есть другой способ. В институте под Москвой есть портал, его недавно опробовали на добровольцах, и мы решили рискнуть… Вы слышите меня? – выкрикнул Матвеев, и Стас кивнул ему: да, да, слушаю, только не ори, или те, что за дверью остались, тебя неправильно поймут. Но вместо этого проговорил, как мог, неспешно и заинтересовано:

– Очень интересно, очень. Портал, вы говорите? И что – возможно вот так, через время?

Еще как возможно – следующие несколько минут Матвеев расписывал несработавший план беглецов: с нехилым запасом драгметаллов в слитках и драгоценностей переждать хаос в спокойном уединенном подмосковном поместье девятнадцатого века. Подготовились основательно – оплатили разведку: перемещение добровольцев по заданным временным и географическим координатам, получили подтверждение что да, ехать можно, поместье существует и «гостей» там ждут. Кроме того, точка перехода, точно такой же портал, находится поблизости, и, как только страсти в будущем улягутся, за путешественниками прибудет курьер и проводит их обратно. Но план оказался безупречным только в теории, уже в первые минуты перемещения все пошло не так – отступали в спешке, специалистов в институте не оказалось, посему пришлось воспользоваться услугами вспомогательного персонала, да еще и в спину стреляли…

– Я ничего не видел, сначала вспышки, потом тьма, потом грохот, вой, – делился со Стасом осмелевший Матвеев. – Оказались на улице, земля дрожит, разрывы, на голову стекла посыпались, нас

трое было – смотрю, одной нет. Но искать некогда, тут снова рвануло, дом на глазах развалился, потом пожар, потом мы побежали….

Стас даже дышать старался потише, чтобы поток откровений юдинского дружка ненароком не оборвать. Картинка складывалась на глазах, в ней всему находилось объяснение – и брошенной девице, и клоунскому наряду Матвеева, и даже подтверждение того, что видел собственными глазами, когда петлял по коридорам института. Специалистов не оказалось… Вот только врать не надо, сами их и перестреляли, чтобы ни одна живая душа не знала, кому портал понадобился, а с переброской вот промашка вышла…

– Мы туда-сюда, но бежать некуда, с неба бомбы падают, взрывы, сирена воет. Нашли развалины какие-то, с половиной крыши, и сразу туда, решили отсидеться до темноты. Часа через полтора все стихло, потом темно стало, потом радио на улице заработало, сводку передавали, – взахлеб кололся Матвеев, найдя во внимательном психиатре понимающего слушателя.

– Я как узнал, куда нас занесло, предлагал вернуться обратно, убеждал, доказывал, но напрасно. – Покрытую засохшими царапинами физиономию Матвеева малость перекосило, зрачки расширились, рот повело на сторону, в голосе появились истерические нотки.

Вот теперь и эта часть картинки перестала быть тайной – если Матвеев «убеждал и доказывал» именно таким голосом и с таким видом, то неудивительно, что у Юдина нервы не выдержали. Это ж не напарник, а обуза, кандалы, лишний груз, и скинуть его надо немедленно, раз уж речь зашла о жизни и смерти. Юдин, понятное дело, поступил, как привык – вырубил дружка и смылся с деньгами. Но это пока предположение, нужны факты. Ошибиться, как говорил товарищ подполковник госбезопасности, он не имеет права.

– Хорошо, хорошо, – поддержал юдинского дружка Стас, – я вас понял, вы оказались на улице во время налета. Это очень опасно, очень, по инструкции все немедленно должны направиться к ближайшему укрытию и оставаться там до окончания воздушной тревоги. Возможно, пережитое так повлияло на вас, и вам показалось…

Ничего ему не показалось – именно так утверждал Матвеев, добавив, что в подходящий выбранной эпохе костюм переоделся заранее, и в таком виде прибыл в институт. А вот его друг…

– Да, – осторожно перебил его Стас, – вы же прибыли не один, а с товарищем. Вас было двое, верно?

О юдинской подружке он словно бы и позабыл, хоть Матвеев вскользь упомянул о ней только что, спросил и умолк, дружелюбно глядя на «путешественника», едва сдерживаясь, чтобы не спросить в лоб: «где эта сволочь? Где Юдин?».

Матвеев загрустил, покрутил пуговицу с львиной мордой, оторвал, сунул в карман фрака и возвел глаза к потолку. Посидел так, коснулся ладонью забинтованного затылка, скривился едва заметно и вздохнул.

– Мы… расстались, – сказал он, – к сожалению. Так получилось. Товарищ, который второй, он… ушел без меня, пока я лежал без сознания, и прихватил с собой мой саквояж.

– Куда ушел? – как о чем-то незначительном спросил Стас, – он вам сказал место, адрес? Нет? Но хоть что-то, хоть примерно?

Матвеев опустил голову и скорбно посмотрел на Стаса.

– Нет, ничего, абсолютно ничего. Да о чем можно говорить, когда вокруг рвутся снаряды и рушатся дома, а над головой летают самолеты. Потом мы попытались понять, где оказались, в какую часть города нас занесло и как отсюда выбираться, я предлагал дождаться темноты, так как не мог показаться на улице в таком виде. Мой… друг согласился со мной, и даже попытался составить маршрут, кратчайший, что вывел бы нас из Москвы, и дальше, к поместью, только он не знал, где именно располагается «Мосфильм», а я не смог подсказать, хоть и пытался вспомнить. А потом он бросил меня в этом идиотском костюме одного без денег и документов, и даже не сказал, где находится портал.

– Как вы себя чувствуете? – участливо спросил страдальца Стас. – Мушки перед глазами не летают, голова не болит, не кружится? Сон не нарушен?

Матвеев тяжко помотал забинтованной головой. Нет, все в порядке, травма оказалась нетяжелой и уже почти не беспокоит, последний раз тошнило вчера, но сегодня все хорошо. А в развалинах он просидел еще почти сутки, потом рискнул, вылез наружу и отправился на поиски портала, но вскорости был схвачен бдительными гражданами, а потом передан в руки патруля.

– Все отобрали, – пожаловался Матвеев, – все, что было с собой, последнее. Пачку сигарет, что с собой прихватил, и часы наручные, «брегет», я их за триста тысяч евро в Швейцарии купил.

Потом оказался здесь, потом его два раза били за вранье, как сказал человек в форме с красными нашивками на рукавах, потом требовали признаться в шпионаже в пользу Германии, потом пришел психиатр. В промежутках между этими событиями ему два раза дали поесть горячего и поспать несколько часов. И если доктору нужно что-то еще…

Стасу на Матвеева было уже наплевать, тот выдал все, что знал, больше из него ничего не выжмешь. Портал где-то под Москвой в одном из старинных поместий, снова выпало зеро, Юдин опять ускользнул, и где искать его теперь – один черт ведает…

Матвеев воззрился на «доктора» и теребил в пальцах пуговицу на вороте рубашки. Пауза затягивалась, Стас уже собрался уходить, понимая, что больше делать ему тут нечего, когда Матвеев выпалил:

– А меня скоро отпустят? Я же нормальный, обычный человек и никакой не шпион, вы же сами видите. Скажите им, а я…

«Заплатишь мне? Я тебе сам заплачу». Стас развалился на стуле, еще разок напоследок оглядел Матвеева с головы до ног. Надо бы выглядеть глупее, да некуда, и так точно Петрушка, колпачка с бубенчиками не хватает, а так один в один, и плевать, что у фрака одна фалда полуоторвана, на соплях держится…

– Скажу, – пообещал Стас, – обязательно скажу, и даже составлю заключение о вашем психическом состоянии. Только вот что, последний вопрос…

Матвеев выпрямился на стуле, положил руки на колени и сосредоточился, как школьник на экзамене, точно от ответа не оценка, а жизнь зависела. Да только ничего от него уже не зависит, другие люди твою судьбу решать будут, и быстрее, чем ты думаешь…

– Я одного не понял, – начал Стас, – если вы, как утверждаете, можете путешествовать во времени, то почему отправились в прошлое? Девятнадцатый век – время тоже непростое, а уж тем более день сегодняшний, может быть, и последний для нас для всех. В будущем-то всяко спокойнее и тише: войн нет, враги повержены, болезни побеждены, все люди братья. Что вас в прошлое понесло, могли бы в будущем преспокойно отсидеться…

Матвеева аж передернуло на стуле, он поежился, точно с жары влетел под включенный кондиционер, и поник, провел ладонью по острому колену.

– Если бы… Мы думали об этом, думали также, как и вы. И заказали дополнительные исследования, отправили в будущее добровольцев, но они не вернулись. За ними пошли спасатели, в живых остался только один, он стал калекой и умер через несколько часов после возвращения. Но привез камеру с записью, мы просмотрели ее. Там ничего нет.

– В смысле – ничего? Выжженная земля, лунная поверхность, пустыня? – не понял Стас.

– Вообще ничего, кроме воды и мрака. Ледяного океана без островов, земля ушла под воду, земля и все, что было на ней, – сказал Матвеев.

Час от часу не легче, Стас невольно понял, что должна была чувствовать Катерина, когда он говорил ей о будущем и демонстрировал доказательства. С фактами не поспоришь, но все ж таки принять умом такое тяжело, время нужно, много времени. И вот теперь сам точно по голове получил – ничего, кроме воды и мрака. И не верить нельзя, эта парочка засранцев готовилась основательно, деньги у них есть, что им стоило оплатить услуги наемников. Это, выходит, про них Ковригин говорил, что частями вернулись, и тоже не врал, получается.

– И тьма была над бездною, и дух божий носился над водою. – Стас поднялся со стула. Матвеев тоже привстал, но сел обратно, держа руки на коленях, точно примерный мальчик.

– Вы же им все объясните, верно? – донеслось в спину.

– Разумеется. – Стас взялся за ручку и дернул дверь на себя. Отрылась она только со второй попытки, после того, как в замке с той стороны повернули ключ. Стас оказался в коридоре, и помимо товарища подполковника обнаружил поблизости еще одного человека. Тоже в форме, тоже зверски уставшего по виду, высокого, худого с темными глазами и черной папкой в руках.

– Что? – спросил он, потом спохватился и представился:

– Капитан госбезопасности Васильев, мне поручено дело вашего пациента. Пойдемте, по дороге обсудим.

И пошел по коридору, подполковник едва заметно качнул головой в ту сторону и снова обогнал Стаса на пол шага. Так и шли втроем, то расходясь и уступая дорогу встречным, то вновь смыкая ряды.

– Галлюцинаторная параноидальная шизофрения, непрерывная, с прогрессирующим течением. Безнадежный случай. Человек опасен для окружающих, одержим бредовыми идеями и манией преследования, требуется принудительная госпитализация и изоляция больного, – выдал Стас отрепетированный заранее диагноз.

Капитан и подполковник переглянулись, Васильев переложил папку в другую руку и посмотрел на Стаса.

– Изолируем. Сегодня же в лучшем виде, лично прослежу. Благодарю за помощь, товарищ Алтынов.

Распрощался, свернул в один из коридоров и пропал из виду, поэтому к проходной шли вдвоем. Шли молча, и когда за последним поворотом показалась знакомая неприметная дверь, подполковник уточнил:

– Вы уверены, что он болен, а не искусно симулирует безумие? Это окончательный вывод?

– Не сомневайтесь. – Стас на ходу надевал неудобное, слишком длинное для него пальто. – Настоящий качественный псих, таких еще поискать. Я могу идти?

– Разумеется. – Подполковник остановился, не доходя пары шагов до стола, из-за которого поднялся навстречу начальству тот самый лейтенант, что недавно встречал Стаса. – Вы свободны. Машина будет через три минуты.

– Я пешком, – отказался, как и было велено на утреннем инструктаже Стас. – Я живу недалеко.

– Как угодно.

Подполковник развернулся и зашагал прочь по коридору, Стас кивнул лейтенанту, толкнул дверь и оказался в пустом дворе. Пересек его, дошел до будки с охранником, отдал пропуск и беспрепятственно покинул Лубянку, оказавшись в переулке между штаб-квартирой НКВД и зданием с наглухо закрытыми окнами, и пошел вниз в сторону Лубянской площади.

Шел, не торопясь, посматривал по сторонам и прислушивался к низкому гулу, что доносило ветром, казалось, со всех сторон. А заодно и к себе, чувствуя досаду, смешанную со злорадством. Досада – за то что не удалось толком ничего узнать, за то что результатом этой затейливой и рискованной многоходовки под названием «освидетельствование» стала комбинация из трех пальцев. Хотя, если подумать, то чего от мелкой скотины вроде Матвеева еще можно ждать. А злорадство – за то что абверовцы тоже в пролете, ничего, кроме фиги, у них не имеется, и что портала им тоже не видать, во всяком случае, пока…

Стас невольно сбавил шаг перед зданием, что через полтора десятка лет станет знаменитым на всю страну магазином «Детский мир». Площадь – обычно пустая, редко-редко машина проедет – сегодня была до отказа забита грузовиками и телегами, колонна двигалась вразнобой, лошади шарахались от машин, телеги мотало по проезжей части. Крики, ржание, звон, треск, гул двигателей висели в ледяном воздухе, шум то перекрывал, то пропадал в нем милицейский свисток. Но постовой мог преспокойно отойти в сторонку и наблюдать за происходящим, один он был бессилен против толпы. В конце концов он так и сделал – зажал под мышкой белый жезл регулировщика и пропал в мешанине подвод, машин и людей.

– Беженцы, – сказал, глядя на толпу седой мужик, оказавшийся рядом. – Деревни свои бросили и теперь от фрица бегут. Пора бы и нам за ними, Сталин, говорят, уже из Москвы уехал.

– Вранье, – бросил Стас, не глядя на мужика, – не уехал и не уедет.

Мужик пробормотал что-то и пошел своей дорогой. Колонне не было конца, двигалась она со стороны Никольской, Стас взял правее и пошел вверх по Театральному проезду. Улица тут делала крутой изгиб, и толпа пропала из виду за домами, дорога была пуста. Стас перешел ее напротив «Метрополя», закрытого щитами с намалеванными на них рядами крохотных окошек и закрывавших роскошную фреску на фасаде отеля, и оказался на Театральной площади. Она казалась огромной, холодной и жутко пустой, крики с Лубянки сюда не доносились, зато отчетливо пахло гарью. Стас осмотрелся, поднял голову – нет, поблизости чисто, не видно ни дыма, ни огня, но пахнет горелой бумагой. Постоял так еще немного и пошел по Петровке к ЦУМу.

Странно было видеть центр города пустым, в двадцать первом веке жизнь тут летела в режиме нон-стоп, не обращая внимания на время года или суток. Но не сейчас. Хорошо, если десяток человек повстречалось, пока шел вдоль фасада Малого театра, да и те поспешно пробегали мимо, не поднимая головы и не обращая внимания на представительного, хорошо одетого по нынешним временам молодого человека. Такой расклад Стасу был только на руку, впрочем, окажись поблизости патруль и заинтересуйся он личностью гражданина, у Стаса было, что им предъявить. Паспорт, справка о прописке, «бронь» с места работы – все документы сработаны на совесть, проверку Лубянкой прошли и были реальной, фактической броней, способной оградить владельца от ненужных вопросов.

Но документами никто не интересовался, Стас благополучно добрался до памятника Островскому, вернее, деревянного, на совесть сколоченного ящика, под которым изваяние помещалось, и увидел Катерину. Та, как и договаривались, ждала Стаса у входа в бывший «Мюр и Мерилиз», где от прежней роскоши остались только стены. Огромные окна закрывают деревянные щиты, тротуары рядом завалены мешками с песком, центральная дверь приоткрыта, но идти туда нет ни малейшей охоты, ибо купить там давно нечего, а если и найдется что, так только по карточкам.

Катерина заметила Стаса, подошла и, как ни в чем ни бывало, взяла под руку, пошла рядом – ни дать ни взять, парочка на свидании. Идти пришлось по проезжей части, тротуар тут так загромоздили мешками и щитами, что остался только бортик, по которому Катерина и шла ловко, как кошка по забору. Стас топал рядом, осматривался, все надеясь, что отпустит чувство нереальности происходящего, но зря – отступать оно не собиралось, а только крепло, как и запах гари. Стас принюхался, снова глянул по сторонам и вверх – ничего, но так же не бывает. И моргнул раз, другой – показалось, или нет, но падает с неба черный снег, кружит его ветром и носит над асфальтом.

– Документы жгут, – сказала Катерина, – чтобы врагу не достались. Всем велено уезжать, соседям вчера зарплату за два месяца вперед выдали, а заодно и трудовые книжки. Всю Москву уволили. – Она улыбнулась, спрыгнула с бортика и пошла рядом вдоль заколоченных витрин.

Запашок отнесло ветром, гари в воздухе стало поменьше, а людей на улицах больше. Прошли мимо длиннющей горластой очереди в магазин, огромной, бесконечной, в несколько рядов, свернули на Кузнецкий мост. Катерина посматривала по сторонам, иногда оглядывалась, Стас делал вид, что ничего не замечает – проверяется девушка, пускай, это ее работа, а его дело маленькое: нужного человека опознать. Что и проделал с час назад, и кто знает, жив еще Матвеев, или товарищ Васильев с изоляцией психически больного и социально опасного элемента решил не тянуть? Да хоть бы и так, черт бы с ним, с Матвеевым, одной дрянью меньше. И ничего Стас не чувствовал, ни радости, ни облегчения. А времени подумать, что бы это могло означать, не было, они шли уже по Неглинной, перешли на другую сторону неширокой улицы, чтобы пропустить роту бойцов – хмурых, злых, растерянных, и их командира, мрачно-равнодушного мужика за сорок. Он цепко глянул на Катерину, презрительно на Стаса и прошел мимо, солдаты прогрохотали сапогами, и пропали за изгибом улицы.

С Неглинной пошли переулками, кривыми и безлюдными, Катерина повела его дворами мимо

старых домов. Через пару минут оказались почти что в ущелье: старые трехэтажные дома стояли тут вплотную друг к другу, между ними был крохотный дворик и помойка. Идти пришлось мимо – дорога тут была одна, от помойки гнусно попахивало, и Стас смотрел под ноги, чтобы не вляпаться в какую-нибудь дрянь. Обошел втоптанную в грязь детскую куклу, брошюру с докладом Сталина о конституции, перешагнул рваную кепку и корпус деревянных часов и оказался между стеной и кучей мусора, доверху заваленную портретами Ленина. Их было тут столько, точно снесли их сюда со всей округи, из всех ближайших домов и школ и бросили в грязь. Стас оглянулся, и заметил двоих шагах в двадцати за собой – те только-только добрались до ворот в «ущелье», и синхронно остановились, заметив, что Стас смотрит на них.

– Мы тут не одни, – сказал он Катерине, но та даже головы не повернула.

– Я знаю, это свои, можешь не волноваться.

Она проскользнула мимо свалки, перепрыгнула через разорванный портрет вождя мирового пролетариата и пошла, не оборачиваясь, дальше. Стас вышел за ней на Рождественку, и оба дружно остановились напротив низкого одноэтажного здания. «Бакалея» – сообщала вывеска над входом, но от круп, муки, чая и прочих товаров в магазине не осталось и следа. Да и от самого магазина остались лишь стены: стекла выбиты, рамы выворочены, двери нет, внутри чернота, виднеется сломанный прилавок и лежит у входа перевернутый кассовый аппарат. «Вот оно», – ухнуло у Стаса внутри. Этот магазин – только начало, дальше – больше, закрутится так, что моргнуть не успеешь, скоро за щепотку махорки на улицах людей резать будут.

Вернее, уже режут, сам видел несколько ночей назад точно сон дурной…

– Как в Нарве, – сказала Катерина, – очень похоже. Я помню, правда, не все, маленькая была. Тоже полно войск, на улицах разруха, в магазинах пусто, и вообще страшно. Все, как тогда.

– В Нарве? – очнулся Стас. – Так ты из Эстонии?

– Нет, я из Москвы, я здесь родилась и жила до семи лет, пока родители не уехали. И забрали меня с собой.

– Из Москвы? – поразился Стас. – А я думал…

– Что я немка? – Катерина снова взяла его под руку с самым невинным видом. – Не угадал. Я жила здесь до восемнадцатого года, пока родители не решили, что надо уехать. На время, как они считали, но, оказалось, что навсегда.

Они пропустили два набитых мебелью, тюками и ящиками грузовика, перешли на другую сторону улицы и пошли к Сретенскому монастырю.

– А почему в Нарву, а не за границу? – спросил Стас.

– Мы думали оттуда перебраться в Швецию к родственникам, но пришлось остаться.

– Ностальгия замучила? Тоска по родным осинам? – съязвил Стас, но Катерина точно и не заметила подначки, усмехнулась невесело и теперь смотрела куда-то в точку. И видела, как подозревал Стас, не стены домов и заклеенные, наглухо закрытые окна, а другую Москву, другую себя, и прошло с тех времен всего ничего – четверть века, вместившие в себя больше, чем жизнь иного древнего старика. Катерина начала рассказывать, подозрительно спокойно и отстраненно, так, словно то ли рана была неглубокой, то ли она просто привыкла жить с ней.

Она очень хорошо помнила, какой была их жизнь еще совсем недавно. Ее мать, дворянка из старинного обедневшего рода и отец, купчина, торговавший зерном и тканями по всей России – союз получился удачным, назвать его мезальянсом не повернулся бы язык и у самого лютого сплетника. Впрочем, семейству Рогожских мнение последних было глубоко безразлично, они превосходно ладили между собой, а торговля давала хорошую прибыль, и достаток уже вышел на уровень, осторожно именуемый богатством. Двухэтажный особняк на Ильинке, поместье под Москвой, где семья проводила лето, прислуга, учителя, собственная лошадь… Катерина, ее старший брат и младшая сестра помыслить не могли, что жизнь может быть иной. Родители часто уезжали за границу, путешествовали по Франции или Италии, детей оставляли гувернанткам: француженке и англичанке, так что к семи годам Катерина свободно говорила на трех языках.

Несколько раз в году в особняк съезжались гости и многочисленные родственники с обеих сторон. Рождество, Пасха, Троица, именины, застолья, подарки, катания на тройках и на санках с гор – ихдо одури боялась англичанка, считая варварским русским обычаем, а француженка, наоборот, обожала. Жизнь была легкой и прямой, без тупиков, резких поворотов или внезапных обрывов, и Катя точно знала, что с ней будет дальше. Гимназия, затем Екатерининский институт благородных девиц, далее счастливое замужество, причем жених виделся ей исключительно юнкером Александровского училища, и само собой разумелось, что благодаря деньгам и связям Катиного отца ее муж, выйдя в офицеры, будет служить царю и отчеству, не покидая пределов Москвы.

Всему положил конец семнадцатый год, только Рогожские, как и многие из их круга, не сразу поняли, что революция в конце концов доберется и до них. «Это все ненадолго, временно, скоро все будет по-старому», – этой надеждой они жили в те дни. Потом пришла весть, что сгорело подмосковное поместье, потом толпа разграбила склады с товарами на Московской железной дороге, потом в марте восемнадцатого года ушел в институт и не вернулся Катин брат. Мать слегла, отец пытался искать сына, но полиции не существовало, а новые власти помогать классово-чуждому элементу не собирались. Еще через неделю бывшая прислуга, уволенная за кражу, пыталась поджечь дом, и тогда Рогожские решились бросить все и уехать. «Это временно, мы вернемся, когда закончится советская власть», – часто слышала от родителей Катя. Ехать решили в Швецию, куда еще больше года назад переселились дальновидные родственники отца. Кое-как добрались до Нарвы, где пришлось остаться – отец умер от заражения крови, мать, занимавшаяся в жизни только нарядами, детьми и рукоделием, быстро спустила почти все деньги на врачей, лекарства и квартиру, а затем и на похороны, оставив себя и дочерей без копейки.

Стало понятно, что поездка в Швецию откладывается до лучших времен, поэтому было решено оставаться на месте и ждать, когда прогонят большевиков. И таких оказалось много, эмигрантов, бежавших от советской власти и прибитых войной и голодом к берегу Балтийского моря, целая русская община в Эстонии. Сначала они пытались жить по-старому, как привыкли, пытались наладить на новом месте привычный дореволюционный быт, даже посты соблюдали и праздники отмечали все те же, что и раньше. А новые, вроде 1 мая или

8 марта, не замечали, 7-го же ноября устраивали траурные собрания – «Дни непримиримости» – и служили панихиды за упокой погибших от рук большевиков.

И все дружно ждали, что со дня на день новой России придет конец. Сначала в гражданскую, когда новую столицу – Москву – взяли в кольцо армии разномастных «освободителей», затем радовались разрухе и голоду в хлебных регионах бывшей империи, и каждый раз говорили друг другу: вот теперь им точно конец. Мечтали, как время потечет вспять, как дома, поместья и заводы вернутся к прежним владельцам, даже молебны служили «о скором конце диавольской власти Сталина и избавления России от большевизма». Но снова ошибались, стервенели от злобы, видя, как страна во главе с убийцами, насильниками и грабителями (так и никак иначе величали они между собой новых правителей покинутой страны) возрождается заново, заставляя считаться с собой и верных союзников прежней, царской России.

Ожидания сменились разочарованием и усталостью, большевики с лица земли исчезать не собирались, а небывалые результаты пятилеток, индустриализации и перелеты через океан эмигранты воспринимали как личное оскорбление. Наступление лучших времен откладывалось на неопределенный срок, самые дальновидные в открытую говорили, что ничего хорошего ждать не приходится – ибо нечего, господа, хорошее закончилось для нас навсегда. Аборигены тоже почуяли эту перемену, и с эмигрантами вовсе прекратили считаться, глядя на «цвет русской нации» сверху вниз. Раздавались даже призывы вовсе выкинуть русских из Эстонии, правда, редкие, но регулярные. Безнадежность, тоска по родине, обида на сумевшую постоять за себя и окрепшую новую Россию, постоянные напоминания, что ты здесь чужой и вообще никто, сделали свое дело: интеллигенция стремительно деградировала, верно определив приоритеты – свой карман и желудок, не брезгуя воровством у своих. А уж пил, чтобы забыться, каждый второй в меру своего здоровья и остатка средств. Царские полковники и генералы, чтобы выжить, стали таксистами или ночными сторожами, но им, можно считать повезло. Большинство вкалывало за копейки на тяжелой черной работе, а женщины, не скрываясь, промышляли древнейшей профессией для пополнения семейного бюджета.

– Понятно, – вырвалось у Стаса, когда они проходили мимо стены Сретенского монастыря.

– Что тебе понятно? Что? – Катерина даже нахмурилась, точно чувствовала, что ничего хорошего она не услышит. Правильно чувствовала, хоть Стас отвечать и не собирался: к чему девушку лишний раз расстраивать, ей и так несладко пришлось, да и поймет она едва ли половину, если в объяснения пускаться. Это просто озарение после ее рассказа снизошло, и стало понятно, почему потомки эмигрантов, дорвавшиеся, наконец, до власти в Эстонии, объявили пьяницами и мародерами русских воинов, захороненных у Бронзового солдата. Генетическую память не пропьешь, андрусы, томасы и прочие юханы и не знают, что можно жить и по-другому. Вот памятники эсэсовцам – другое дело, это свои, родные и близкие, почти родственники, хотя почему «почти»… А могилы родни надлежит содержать в порядке, с чем власти подстилки Европы успешно справляются. Не дай бог, крест забудут покрасить или оградку там – заклюют западные хозяева, это вам не прах мертвых тревожить, за которых и заступиться некому.

Но мысли свои Стас оставил при себе, решив дослушать Катерину, впрочем, уже догадываясь, что именно она скажет дальше. И не ошибся: о своем предназначении хранителей вековых ценностей и культуры эмигранты более старались не вспоминать, ибо с некоторых пор малейшие действия русских, способные прийтись не по нраву властям, влекли за собой немедленную высылку за пределы республики. Лишь тот эмигрант, который молчит и делает вид, будто он забыл, что он русский, будто он всеми силами стремится быть эстонцем, – лишь тот может рассчитывать, что его оставят в покое.

И гнить бы им до конца своих дней, но нет, воспряли в тридцать девятом, откровенно приветствовали Гитлера, ибо видели в нем спасителя и освободителя, последнюю возможность вернуться в Россию, вернуть свое, законное, и дожить остаток дней как привыкли: в достатке, тепле и покое. В этом-то бульоне эйфории, радужных перспектив и безумных, готовых вот-вот сбыться надежд сразу двух поколений эмигрантов, ловили рыбку представители Русского Христианского движения, работавшие на эстонскую разведку, и Катерина моментально попалась на крючок, вернее, сама полетела к нему на блеск наживки.

Нищета и ненависть к Советам – этого хватило с избытком, и Катерина стала платным агентом в тридцать девятом, сразу после того, как в Эстонию вошли советские войска. Катя собирала сведения о передвижении войск, составе замеченных единиц и направлении передвижения, вооружении, настроении советских солдат, отношении военнослужащих СССР к государственному строю. Передавала сведения сначала «своей» контрразведке, а затем непосредственно абверовцам, когда те приняли «эстафету» у эстонских коллег. Она считалась ценным агентом, особенно после того, как выяснилось, что родилась и несколько лет прожила в Москве. Дальше Катерину ждал замаскированный под ферму абверовский учебный центр по подготовке агентов-диверсантов и радистов в сорока километрах от Хельсинки. Там Катерина оказалась ровно за год до начала войны, проучилась полгода и окончила в конце зимы.

– Диплом тебе дали? – съязвил Стас, но Катерина серьезно покачала головой.

– А как же ты докажешь? – продолжал издеваться он, чувствуя, как накатывает злость, особенно горькая и острая от того, что исправить ничего было нельзя. Молодцы они, прибалтийские соседи, не просто дружили с абвером, а любовь крутили по полной, на всю катушку, так, что незаметно для обеих сторон военная контрразведка Эстонии стала заграничным филиалом абвера.

– Что доказывать? – спросила Катерина. – Тебе еще какие-то доказательства нужны, мало тебе прежних? Ладно, слушай: именем Бога я клянусь этой святой клятвой, что в борьбе против большевистского врага моей родины буду беспрекословно верна высшему главнокомандующему германского вермахта Адольфу Гитлеру и, как храбрый солдат, готова в любое время пожертвовать жизнью ради этой клятвы…

– Аминь, – закончил Стас. – Это что за чушь, где нахваталась?

Стас говорил первое, что приходило в голову, нимало не заботясь реакцией Катерины. А та точно и не заметила подначки, объяснила учительским голосом, будто обращалась к неразумному ребенку:

– Это присяга на верность Рейху. Необязательная, но я не видела ни одного из наших, кто бы отказался.

После Финляндии она вернулась в Нарву и прожила несколько месяцев на нелегальном положении, а в начале июня сорок первого получила приказ ехать в Москву под убедительным предлогом – на помощь престарелой родственнице. Настоящей, кстати, но впавшей к тому времени в глубокий маразм, да еще и умершей удачно, за неделю до начала войны. Пока хлопоты, пока слезы и похороны, и вот наступил черный день для всей страны, 22 июня сорок первого. А еще через две недели в Эстонию вошли долгожданные освободители под знаменами со свастикой, и Катерине поневоле пришлось остаться в Москве на самых законных и не вызывающих ни малейшего подозрения основаниях. Так в столице оказался еще один «законсервированный» по абверовской классификации агент военного времени, запрещенный к использованию в любых операциях до особого приказа. Ей оставалось только ждать.

– А за несколько дней до начала войны я узнала, что мою мать и сестру депортировали в Сибирь. Но я должна была оставаться здесь и не могла им помочь. И знаю, что больше никогда их не увижу. Вы заплатите мне за это.

Дальше шли молча, пересекли бульвар и оказались на другой его стороне, впереди за деревьями показалась площадь, по которой со звоном катил полупустой трамвай.

«А ты чего хотела? – подумал Стас. – Выселяли-то не простых работяг и колхозников, а бывших: помещиков, чиновников, полицаев, жандармов, уголовников и прочих, подозреваемых в шпионаже в пользу Германии. А также членов их семей. Хотела, с абверовцами спутавшись, чистенькой остаться? И рыбку съесть, и чешуей не подавиться? В Сибирь… А что, по-твоему, с ними надо было сделать – в Москву привезти и особняк отобранный вернуть? На войне, как на войне, голубушка, можно подумать, что мать твоя не знала, откуда у дочки деньги и чем ты в Финляндии полгода занималась, явно, не коров доить училась. Так что мать и сестра – это твой грех, дорогая, только твой, и тебе за него отвечать, а не товарищу Сталину».

Они шли уже по Сретенскому бульвару, когда раздался знакомый частый стук – с крыш домов и со стороны пруда заработали зенитки. Все, кто оказался рядом, остановились и дружно задрали головы, но к метро не спешили, чего-то ждали. Не завыли сирены, из динамиков неживой голос не призывал жителей проследовать к ближайшему укрытию. Катерина с едва заметной насмешкой посмотрела на Стаса и уставилась в небо, и вскрикнула одновременно с оказавшейся рядом женщиной, заметив над городом немецкий самолет. Тот плыл низко, лениво уворачивался от бьющих с земли очередей, нырнул вправо-влево и вдруг пропал в облаке. Контуры самолета раздробились, стали расплывчатыми и нечеткими. А облако падало на землю, ширилось, разрасталось на глазах и вдруг разлетелось на мелкие клочки, они крутились в воздухе, падали на крыши домов, на деревья и под ноги людям.

Самолет был уже далеко, зенитки «провожали» его, грохотали справа, но уже тише, Стас перехватил планировавший к земле листок.

– Войска Вермахта войдут в Москву семнадцатого октября, – прочитал он черную надпись на желтоватом листе, перевернул его.

– «Москва не столица, Урал не граница!». Что за хрень.

Стас разорвал листовку в клочки, бросил под ноги, растоптал обрывки. Катерина улыбалась, глядя на него, подняла с асфальта целый листок, аккуратно сложила его и убрала в карман, и все это с улыбкой.

– Вот так. Я тебе говорила, а ты не веришь. Сегодня шестнадцатое…

– Да ни черта не будет, брехня все это! – крикнул Стас, не обращая внимания на стоящих поблизости растерянных людей. Они смотрели кто вверх, кто на черные буквы, одна женщина заплакала, мужик рядом матюгнулся и тоже разорвал листовку.

– Вранье! – уже тише сказал Стас, – хрен твой Гитлер получит, а не Москву. Руки коротки. А в сорок пятом сам сдохнет, в своем бункере в Берлине, за пару дней до того, как наши город возьмут. Ты уж мне поверь, я точно знаю, что Гитлеру скоро капут. Медаль еще введут «За взятие Берлина», у деда моего была…

А Катерина его точно и не слышала, продолжала улыбаться во весь рот, едва ли не смеялась в голос, и Стас замолчал, не понимая, что это с ней такое.

– Нет, не капут. Не будет никакой медали, и Берлин вам не взять. Понимаешь, почему? Нет? Все же просто – у нас есть ты, и ты нам поможешь, если хочешь, чтобы мы помогли тебе. Ракеты, способные выжигать города, самое совершенное в мире оружие, портал… Это вам теперь конец, от вас ничего не останется, от Москвы, но не от Берлина.

Вот стерва. Все запомнила, все продумала и учла, даже возразить ей нечего. Похоже, она даже рада, что от родного города скоро горстка праха останется.

– Как же твой особняк на Ильинке? – спросил Стас. – Разве тебе самой не хочется вернуться в родовое гнездо и зажить там победительницей? Прислуга, гувернантки, лошади, юнкера… Разве ты не об этом мечтала?

Довольная улыбочка исчезла с лица Катерины, лицо ее стало серьезным и даже злым.

– О чем я мечтала, это не твое дело. А Москву уничтожат по приказу фюрера сразу после того, как возьмут город, и чем скорее, тем лучше для меня. Нет Москвы – конец войне, конец советской власти, и я смогу жить по-человечески где-нибудь у моря. А особняк… да черт с ним, с особняком, я бы все равно туда не вернулась, это уже не мой дом, а школа для ваших малолетних бандитов. Мне плевать на них и на мой старый дом, плакать по развалинам я уж точно не буду.

Она развернулась на каблуках и пошла вперед, не оборачиваясь, да и незачем было. Стас плелся позади, и смотрел то в спину Катерине, то себе под ноги, на засыпанный листовками тротуар, рельсы и проезжую часть бульвара. Уже опустилась дымка ранних сумерек, на глазах переходивших в ночь. Освещение не работало, даже трамвай шел «вслепую», не зажигая огней, прогромыхал справа черным призраком и исчез из виду. К дому подошли уже в полной темноте, почти никого по дороге не встретив, да и у тех, кто навстречу попался, лиц было не разглядеть, точно это были не люди, а бесплотные тени, и Стасу стало слегка не по себе. Он вошел следом за Катериной в подъезд, и после уличного мрака слабосильная лампочка, освещавшая ступени и площадку, показалась едва ли не прожектором.

Поднялись на шестой этаж, оказались в квартире и пошли мимо череды наглухо закрытых дверей через полумрак и душные кислые запахи жилья и пригоревшей еды. От стены отклеилась тень, шагнула навстречу, и Стас опознал в ней Васю. Тот на Стаса глянул мельком, вроде как на человека чужого и неинтересного, быстро сказал что-то Катерине и моментально пропал с глаз долой. Та не ответила, но сбавила шаг, пропустила Стаса вперед и пошла следом. В квартиру вошли без стука, дверь сама приоткрылась им навстречу, и в темном предбаннике Стас разглядел второго агента. Тот закрыл дверь за вошедшими, она тихо скрипнула за спиной, Стас остановился и прислушался. Ему вдруг показалось, что в квартире есть еще люди, что их много, и что они тоже прислушиваются к звукам из коридора. Стас посмотрел вправо-влево, но кроме двух черных силуэтов – один за спиной, другой справа – ничего не увидел, и слышал он только дыхание двоих, стоящих рядом, и стук собственного сердца. Да еще крики из общего коридора или из кухни, вопли и ругань в исполнении как мужиков, так и женщин, и, судя по эпитетам и перечислению направлений, дело там катилось к драке.

Стас повернулся в сторону «своей» комнаты, но Катерина толкнула его в плечо. Длинный проскользнул вдоль стены и бесшумно приоткрыл дверь слева, остановился рядом, как швейцар, только что не вытянулся по струнке.

– Иди туда, – шепотом приказала Катерина, и Стас шагнул в черный проем. Услышал рядом тихие шаги и легкий стук притворенной двери, еще шаги, но уже в коридоре, и все стихло, кроме ссоры в кухне, ее отзвуки доносились и сюда. В комнате мрак был уж вовсе непроглядным, затемнение тут устроили на совесть, прибавим еще и ночь за окном, и темноту в квартире – полное впечатление, что открытом космосе оказался или в кротовой норе. Так же тесно было в этой комнате, так же темно и душно, Стас ничего не видел перед собой. На пороге стоять было глупо, он шагнул вперед и точно напоролся на невидимую стену, остановился, не увидел – почувствовал, что в комнате есть кто-то еще. Но проверить свою догадку пока не мог, смотрел перед собой и по сторонам, а потом и вовсе глаза закрыл, ибо толку от них не было. Встрепенулся, услышав справа со стороны окна негромкий шорох и стук, повернулся, глянул в темноту, различил контуры шкафа высотой под потолок, дальше шло что-то длинное и низкое, вроде стола, и за ним спиной к стене, едва выделяясь на фоне обоев, сидел человек. Снова что-то прошуршало, скрипнул стул – это человек устраивался на нем поудобнее, продолжая при этом молчать.

Подошла Катерина, встала рядом и сказала еле слышно, обращаясь к человеку в темноте:

– Он здесь. Это о нем я вам говорила. Встреча состоялась сегодня два часа назад.

Замолчала, и, как показалось Стасу, отступила к двери, остановилась в шаге от нее. Комнатенка была размером не чета соседней, крохотная и тесная, в одно окно, справа обнаружился диван с высокой спинкой и пустая этажерка, точно обломок забытой у стены лестницы.

– Я понял. Есть результаты? – сказал человек у окна, и в комнате снова стало тихо. Говорил он без малейшего акцента, быстро и даже отрывисто, и по тону было понятно, что этот человек привык получать ответы на свои вопросы незамедлительно. Ночное зрение к этому моменту у Стаса обострилось едва ли не до предела, и он видел, что незнакомец-сидит, развалившись на стуле, что одет в костюм и длинное пальто, такое длинное, что полы касаются коврика перед шкафом. И что ростом он не вышел, но фигура у него плотная, хоть и оплывшая, и что лет ему, навскидку, под полтинник. Смотрел, и никак не мог отделаться от мысли, что уже видел когда-то этого человека, не живьем, не вблизи, но видел, и даже слышать доводилось, но

где и когда – вопрос. Крутилось в памяти точно кино черно-белое, вернее, обрывки старого, всеми давно позабытого фильма, но ни названия теперь не вспомнить, ни актеров, ни о чем в фильме речь шла – все временем унесло.

И вспомнил бы, если бы увидел лицо, но не разглядеть, как ни старайся, очень темно в комнатенке. Если только вплотную подойти, но от лишних движений лучше воздержаться, ибо понятно, что человек не просто так тут очутился. И вопросы задает по долгу службы, и на этой службе не последнее место занимает, в отличие от подполковника с Лубянки. По всему видно, что зверь этот покрупнее всех, что до сего момента встречать доводилось, если не вожак, то явно где-то близко к верхушке московской абверовской агентуры обретается.

– Результаты? – нетерпеливо повторил человек, но Катерина молчала, что объяснимо – сказать ей попросту нечего, ничегошеньки она не знает. Значит, придется самому.

– Нет результатов, – сказал Стас. – Тот человек, с которым я сегодня встречался, ничего не знает. Второй не посвятил его в свои планы и бросил в развалинах, а сам скрылся. Где портал знает только он…

– Он – это кто? – перебил Стаса человек в углу.

– Его фамилия Юдин, зовут Алексей Сергеевич, – ответил Стас.

– Хорошо, но этого недостаточно, мне нужны подробности вашей беседы. Давайте еще раз, – распорядились из темноты.

Подробности так подробности, и Стас еще минуты три пересказывал в деталях матвеевские похождения: и намерения пересидеть смуту будущего в тихом поместье николаевских времен, и как тот с дружком отсиживался в развалинах во время бомбежки, их попытку выбраться из города, нелепый маршрут и как для Матвеева все закончилось после удара кирпичом по затылку. Все, что было дальше, к делу не относилось, и Стас замолчал.

Помалкивал и тот, у стены, развалился на стуле так, что тот заскрипел под немаленьким весом. Видно, что товарищ (или господин) не в чем себе не отказывает и явно не от голода пухнет, дистрофия ему не грозит. Катерина шевельнулась у двери, Стасу показалось, что женщина собирается что-то сказать, но почему-то решила промолчать. Снова стало тихо, даже перебранка за стеной смолкла – конфликт рассосался сам собой или вмешался кто-то и пресек драку в зародыше.

– Что за человек этот Юдин? Расскажите все, что знаете, – сказал человек. Снова раздался скрип стула, черная тень на нем переменила позу, уже не сидела, развалившись вальяжно, а подобралась, насторожилась, и Стасу казалось, что он чувствует устремленный на себя взгляд. Но медлил с ответом, подбирал слова, даже вдохнул и выдохнул коротко в несколько заходов, чтобы осадить взметнувшуюся при одном упоминании имени убийцы злость. И заговорил, как ему казалось, спокойно и отстраненно.

– Юдин – это очень богатый человек, по-нашему олигарх. Он первый вице-президент концерна «ГрандОйл», специалист по экономике и финансам. Эта контора монополист в нефтянке, Юдин входит в правление… – характеристика, что называется, отлетала от зубов, и Стас сообразил, что пересказывает информацию, вычитанную на официальном сайте поганого концерна. А большего и сам не знал, не считая сплетен, выловленных в сети, когда сидел перед ноутбуком бессонными ночами и всерьез подумывал о самоубийстве. А сплетен-то и было всего две: первая про то, как Юдин лечился от алкогольной зависимости, и успешно лечился, и теперь напитков крепче шампанского не употребляет даже в свой собственный день рождения. А вторая – о давней интрижке олигарха с особой, еще не достигшей возраста вступления в брак, тоже весьма захватывающе изложенная неизвестным сетевым автором. Но ни та, ни другая к нынешнему положению вещей отношения не имели, и Стас об этих темных сторонах жизни олигарха решил умолчать.

– Возраст?

– Сорок три года, – он мигом вспомнил юдинскую биографию, вывешенную на всеобщее обозрение на том же официальном сайте под тщательно отретушированной фотографией засранца.

– Внешность его опишите, – потребовал человек, и в голосе появились суетливые, что ли, нотки. Торопится товарищ, да и разговор действительно затянулся.

– Высокий, с меня ростом, худой, но не тощий, глаза зеленые, волосы светлые, зачесаны назад, стрижка короткая, бородка есть небольшая. – Даже глаза закрывать не надо, тот снимок накрепко засел в памяти.

– Семья у него есть? Жена, дети?

– Да, жена есть.

«Или была» – о брошенной в лесу девице, неизвестно кем Юдину приходящейся, Стас решил умолчать. Кому она интересна, толку от нее как от Матвеева, и даже меньше.

Товарищ на стуле что-то притих и больше не торопил собеседника. Катерина еле слышно переместилась за спиной, и, как показалось Стасу, подошла ближе, но оборачиваться он не стал. Даже на крик в коридоре не среагировал, на грянувший за стеной и тут же стихший марш из «тарелки», на звон трамвая за окном тоже внимания не обращал, ждал, что будет дальше.

– Теперь все ясно, я знаю, где искать вашего Юдина, – раздалось от стены, и Стас напрягся, вытянул шею. Тот, в углу, помолчал несколько мгновений, и продолжил тоном человека, уверенного в своей правоте:

– Это элементарно. И найдем мы его без труда. С вами… и без вас тоже найдем, и очень скоро.

Чувство было такое, будто удар под дых получил, воздуха не хватало, горло перехватило и стало жарко. Стас даже на время потерял способность соображать, крутилось в голове только одно: это конец, теперь точно все, он им больше не нужен. Сам все выболтал, рассказал и показал, он теперь отработанный материал. Здесь, в этой самой комнате и прикончат по-тихому, зря что ли Катерина за спиной стоит, если и ждет чего, так только приказа. Глупо как все закончилось, глупая смерть, глупая и бессмысленная, Юдин жив, и от того, что на него через пару минут свору абверовцев спустят, как-то легче не становится…

Кровь в висках стучала так, что Стас почти ничего не слышал, звук голоса доносился до него точно из-под воды.

– Конечно, разбрасываться людьми из будущего неразумно. Однако вы слишком много сейчас знаете, вы сейчас для нас представляете чрезвычайную опасность…

И замолк. В голове было пусто и тихо, из жара бросило в холод, Стас сжал готовые лязгнуть от озноба зубы. Показалось на мгновение, что под ногами не пол, покрытый темным ковриком с узором из светлых ромбов, а открытая могила, шаг вперед – и свалишься вниз, а эти двое только того ждут, чтобы заживо сырой землей сверху присыпать. Не зря они молчат, примериваются, не иначе. Или сами побрезгуют, из коридора исполнителя позовут, а потом результат проверят?..

– И я незамедлительно прикажу избавиться от вас, в случае, если вы вздумаете вести двойную игру или каким-то иным способом морочить нам голову.

Человек говорил негромко и быстро, Стас не сразу уловил смысл сказанного, да что там – он даже не сразу понял, что человек из мрака обращается к нему, и говорит о его, Стаса Кондратьева, будущем.

– О вашем присутствии здесь, я имею ввиду не только этот дом, никому неизвестно и никто не будет вас искать. Выбирайте – или умереть, или быть нам полезным. Мы ценим преданность и хорошо платим за нее. У вас, как я понял, свои счеты с этим Юдиным? Ваши близкие погибли по его вине?

– Да, – произнес Стас, проклиная собственную болтливость и выучку Катерины. Та по-прежнему стояла рядом, помалкивала, но Стас был готов поклясться, что женщина улыбается ему в спину.

– Отлично, мы организуем вам встречу, обещаю. Мы договорились? Договорились? – настаивал человек, но Стас молчал, осмысливал новую ситуацию, в которую только что вляпался.

Скажи он «да», и в тот же миг станет пособником фашистов, и если от его ответа ход истории не зависит, то война, не его война, как недавно напомнила ему Катерина, уж точно пойдет по другому сценарию, и чем все закончится даже думать неохота. Но он этого не увидит и не узнает по той причине, что жить ему доведется ровно до того момента, когда абверовцы доберутся до Юдина. Доберутся-то они доберутся, это не обсуждается, нашли же Матвеева, значит, и этой дряни недолго гулять осталось. Но толку – все равно наврут, и «кровника» ему не отдадут, а вот прихлопнуть могут запросто: два «гостя из будущего» – это слишком много, и он жив, пока враги ищут Юдина, знающего тайну портала. Хотя с другой стороны…

«Я им нужен, чтобы опознать Юдина, значит, наша встреча все же состоится, а большего и не надо, за этим я сюда и шел. Убить Юдина – и конец всему, пусть весь мир катится к чертям…»

– Договорились, – сказал Стас.

И сразу стало легче, напряжение спало, и Стас посмотрел в темноту перед собой. Человек выпрямился на стонущем стуле, уперся ладонями в колени и заговорил довольным голосом:

– Ну и прекрасно. Вижу, что вы разумный человек, раз приняли верное решение. И вот еще, мне тут кое-что показали, сказали, что это телефон, но повторить ваши фокусы не смогли. Давайте еще раз.

Катерина оказалась рядом и подала Стасу выключенный мобильник. «Нокиа» ожила после первого же прикосновения к кнопке на корпусе, экран засветился синим, раздался дежурный приветственный мотивчик. Лучшего момента чтобы избавиться от обоих, было бы не найти – и Катерина, и человек на стуле застыли, не сводя взгляд с плоского аппарата и совершенно утратив бдительность. Голыми руками можно прикончить, но и только – налетят агенты из коридора и комнаты за стенкой, и живо добавят к двум трупам третий, в соответствии с поговоркой «бог любит троицу». Хотя если их быстренько обшарить, то, глядишь, и оружие найдется, и тут уж посмотрим, чья возьмет…

А те уже опомнились, стряхнули наваждение, и Катерина смотрела не на телефон, а наблюдала за

Стасом. Человек из тени, подался вперед, но ровно настолько, чтобы не попасть в скудное световое пятно. На экране появилась картинка – фото собаки, мордатого ротвейлера, принадлежавшего, надо полагать, прежнему хозяину мобильника. А заодно стало видно, что аккумулятор «нокии» при смерти, и реанимировать его возможности нет никакой. Контур «батарейки» светился красным, но Стас решил в детали не вдаваться. Вместо объяснений провел повторную демонстрацию клипов и музыки, комментируя то, что считал нужным. Вопросов ему никто не задавал.

– Все пока. Пойди, поскучай в коридоре, тебя позовут.

Катерина шагнула к двери, повернула ручку и потянула створку на себя. Дверь неслышно приоткрылась, в коридоре показалась и пропала из виду черная тень, потом появилась вторая, длинная, остановилась на пороге.

«Не вопрос», – Стас коснулся квадратика на сенсорном экране. Можно и поскучать, только неплохо бы знать, о чем тут у вас речь пойдет. О чем-то интересном, иначе с чего бы вам, коллеги, уединения искать, уж явно не за тем, чтобы на диванчик прилечь. Вы говорите, а мы послушаем. Потом послушаем.

Стас включил диктофон, прикидывая, на сколько еще хватит аккумулятора, отдал мобильник Катерине и вышел в коридор. Дверь также тихо захлопнулась за спиной, прямо перед носом маячил длинный тощий агент. Он отступил к стене, пропуская Стаса и закрывая спиной дверь в общий коридор. Поэтому идти оставалось в одном направлении – строго прямо, что Стас и сделал, и через пару шагов оказался в «своей» комнате. Темной и душной, как и соседняя, только народу в ней было поболе, Стас насчитал пятерых, в том числе одного старого знакомого.

Кругломордый Вася сидел на своем месте, у двери, закрыл ее, едва Стас переступил порог, выпрямился на стуле. Еще трое, в темноте неотличимые один от другого, стояли кто где, подпирая стены, и даже в темноте Стас чувствовал устремленные на себя взгляды. Он прошел мимо, уселся на диван и принялся смотреть в стену перед собой. Все молчали, никто не двигался, и Стасу стало слегка не по себе, точно он тут один живой, а эти так, тени бесплотные. Но уж больно много их в одну комнатенку набилось, хоть бы кашлянул кто или закурить попросил…

Время едва ползло, из общего коридора и с улицы не доносилось ни звука, Стас не слышал даже грохота трамваев за плотно завешенным черной тряпкой окном. Снова вернулось ощущение, что он оказался в могиле, на сей раз не один. Но тут из-за стены раздался марш, затем его сменила протяжная русская песня, оборвалась на полуслове, послышались позывные радиостанции. Тени вдоль стен не шевельнулись, но ушки держали на макушке, можно не сомневаться, и Стас тоже поневоле прислушался к голосу Левитана.

– От советского Информбюро. Передаем постановление Государственного комитета обороны. Сим объявляется…

Дальше шло сообщение о передаче командования обороной столицы товарищу Жукову, а в целях тылового обеспечения обороны Москвы, а также в целях пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма Государственный Комитет Обороны постановил ввести с сегодняшнего дня в Москве и прилегающих к городу районах осадное положение.

«Вот оно, наконец-то! Ну и как вам? Нравится?» Тени синхронно шевельнулись, переглядываясь, а Стас молча злорадствовал, смотря на абверовцев. «Прижмут вам хвост, это к гадалке не ходи. Прижмут, а потом исполнят в лучшем виде», – он торжествовал, точно это постановление могло помочь ему лично,

– Воспретить всякое уличное движение как отдельных лиц, так и транспортов с полуночи до пяти часов утра, за исключением транспортов и лиц, имеющих специальные пропуска от коменданта города Москвы, – продолжал спокойным голосом диктор, и от этого спокойствия бросало в дрожь не хуже, чем от воя сирен, возвещавших начало воздушного налета.

– Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте.

«Хана вам», – Стас откинулся на мягкую диванную спинку и по очереди разглядывал каждую тень, хоть и мало что видел в темноте. А те еще поиграли в переглядки и успокоились, но услышанное, надо думать, приняли к сведению и сделали выводы. Хотя какие выводы, это ж не люди, а расходный материал, что им эти запреты. Только знают они теперь, что за нарушение этого самого Постановления им девять граммов свинца могут в голову, например, или в спину без предупреждения прилететь, но сами свою судьбу выбрали, кому уж как повезет…

– Государственный комитет обороны призывает всех трудящихся столицы соблюдать порядок и спокойствие и оказывать Красной Армии, обороняющей Москву, всяческое содействие. Председатель Государственного комитета обороны Сталин, – торжественно и без единой эмоции в голосе закончил Левитан, образовалась короткая пауза, быстро прерванная песней и шумом за дверью.

«Людей в черном» точно ветром вынесло из комнаты, Стас и моргнуть не успел, как остался в одиночестве. И пока соображал, чтовсе эти перемещения означают, в коридоре послышался голос Катерины, но Стас не разобрал ни единого слова. Так и сидел, прислушиваясь и вглядываясь в темноту, пока не стихли голоса и шаги, пока не стукнула дверь в общий коридор, а в замке не лязгнул, дважды повернувшись, ключ. И снова тишина, компания моментально пропала в недрах коммуналки. Стас посидел еще немного, потом подошел к окну и отвернул край черной тряпки, посмотрел в окно. Бесполезно, ничего не видно, черная ночь, черный город без единого светлого пятнышка, огромный и, кажется, что пустой, брошенный жителями. Над крышами пролетел самолет, от гула винтов дрогнули стекла, но Стас даже головы не повернул, все смотрел вниз, на площадь, но там было так темно, точно не на город смотрел, а в полночь заглянул в колодец.

Абверовцы со своим предводителем заодно точно провалились, Стас постоял еще немного, прислушиваясь к звукам внешнего мира. Все как обычно – голоса, смех, плач, чьи-то быстрые шаги по коридору, стук, музыка из «тарелки» за стеной. Он вышел в коридор, дернул дверь – закрыто, понятное дело, но надолго ли, это вопрос. Осторожно открыл дверь в соседнюю комнатенку, постоял на пороге – никого, он один в этой квартире. Мелькнула мысль, что от «важного свидетеля» решили избавиться простым и незамысловатым образом – запереть одного и уморить голодом – но так же быстро испарилась.

Стас усмехнулся, вошел в комнату и осмотрелся в темноте, направился к окну. Стул стоял на том же месте, в углу, пустой, разумеется, стол тоже никуда не делся, как и шкаф. Стас крутился в темноте, понимая, что занят сейчас безнадежным делом, ищет черную кошку в черной комнате, причем зная, что ее там нет. Не кошки, конечно, а мобильника с включенным на запись диктофоном. Хотя, если хорошенько подумать, вряд ли бы Катерина потащила «нокию» с собой, но, с другой стороны, его мог забрать товарищ в штатском…

Стас прошелся вдоль стены, всматриваясь в полумрак, обошел комнатенку, вернулся к двери и только собрался повторить заход, как услышал слабый писк. Насторожился, как кошка у мышиной норки, вытянул шею и вмиг оказался у окна и с первой попытки нашел, что искал.

«Нокиа» лежала на второй сверху полке этажерки между тяжелой коробкой и стопкой газет. Стас взял мобильник, провел пальцем по экрану, и тот засветился из последних сил. «Батарея разряжена!» – предупредила надпись в белом окошке, Стас нажал на нее, и окошко исчезло, но телефон снова пискнул, индикатор заряда батареи уже не просто светился по контуру красным, а часто моргал. Стас нашел диктофон, выключил его, отметив, что с момента начала записи прошло всего двадцать минут. «Быстро они управились», – он нашел последнюю запись, включил воспроизведение и поднес мобильник к уху. И ничего не услышал, вернее, из динамика неслись только шорохи, похожие на шум прибоя, и где-то далеко на их фоне звучали голоса, мужской и женский.

Минута, две – все было без изменений, он по-прежнему ничего не понимал, слова звучали глухо, как сквозь вату. Стас, как ни старался, не смог разобрать ни слова, через две-три минуты после того, как включилась запись, прозвучало что-то отдаленно напоминавшее «юдин», но дальше вновь пошло нечто невразумительное. Слова и реплики сливались в кашу, из микрофона доносилось глухое бормотание: похоже, что Катерина так и держала мобильник в руке, закрыв микрофон, но под конец разговора ей все же пришлось разжать пальцы. Дальше слова звучали отчетливо, раздался негромкий стук, потом непонятная фраза, показавшаяся Стасу бессмысленным набором слов: «Елоховский, Большой театр, Националь, станция «Белорусская», – это произнес мужчина. А Катерина вторила ему: «Москворецкий мост, Киевский вокзал, коллекторы на Ленинградском проспекте и улице Горького, высотка на Котельнической», – сам черт не разберет, о чем это они. Потом тихий щелчок и шорох бумаги, точно газету листают, еще пара неразборчивых фраз, и голос Катерины: «если ваши источники не ошибаются, то результат будет эффектнее, чем два дня назад». «Это была проба, проверка сведений, полученных от агентов на месте, и они, как видите, не ошиблись. НКВД получил воронку напротив Кремля, а должен получить несколько. Несколько, я повторяю, и одновременно по всему центру Москвы с разницей в несколько минут». Пауза, снова тихий шорох страниц, голос Катерины: «разумеется, но проверка этого объекта не закончена, вмешались обстоятельства…». «Я знаю, – перебил ее мужской голос. – Остальные точки доступа, а нам известно о пяти, пока не обнаружены, но это вопрос времени, мы найдем их. А ты возвращайся на Якиманку и все там закончи. Сегодня же, потом обратно, ты нужна здесь…». Катерина что-то ответила, но ее слова заглушил громкий писк – мобильник устал предупреждать пользователя о разрядке батареи и отключился, экран погас, стало темно и тихо.

«Возвращайся на Якиманку», – это еще зачем, что она там забыла? Но звучит как приказ, а приказы не обсуждаются, значит… Значит, Катерина обязательно его выполнит, если только она уже не в старом сушкинском доме или на пути к нему, уж больно резво они все подорвались следом за своим вожаком. Но почему именно на Якиманку? Понятное дело, что история с уничтоженным немецкой бомбой домом и потерянными документами – это туфта полная, но тогда получается, что в этот дом ее поселили не просто так. «Бред какой-то», – Стас смотрел на экран навеки умолкшей «нокии» и пытался разобраться с хаосом в своей голове. И ничего не получалось, не вязались у него воедино агент диверсионно-разведывательной группы немецкой разведки и вросшая в землю, проеденная мышами сушкинская усадьба. «Возвращайся и все закончи» – что именно закончи? А может быть – кого? Да ерунда это все, там обычные люди живут, одинокие, напуганные, уставшие от войны и неизвестности, таких в Москве сотни тысяч. И все же…

Тонкий звон металла о металл Стас услышал еще до того, как ключ коснулся ячейки замка, положил мобильник на место, выскользнул из комнаты и мухой пролетел по коридору «к себе». Под тихий скрип входной двери рухнул на диван, вытянулся и отвернулся к стене, прикинулся, что спит, и спит давно. Даже не шелохнулся, услышав за спиной шаги, хоть и знал, что человек в комнате в любой момент может прикончить его легко и непринужденно. А сам прислушивался к каждому звуку, каждому шороху и треску, услышал голос Катерины и выдохнул облегченно – здесь стерва, тоже ждет чего-то. Стас открыл глаза и смотрел на кожаную обивку дивана перед носом, потом услышал, как закрылась соседняя дверь и как скрипнул стул – это агент занимал позицию у входа. Но кто именно это был, Стас не видел, да и надобности пока в этом не было, кое-что более важное вышло на первый план, и с этим требовалось разобраться в первую очередь.


Глава 3 | Найти и исполнить | Глава 5