Подготовка к войне
Загремели взаимные выстрелы, Егор почувствовал, как его щеки – только на краткий миг, слегка оцарапав ее при этом, коснулось чтото очень горячее и очень быстрое. Чуть в стороне раздалось странное жужжание, будто небольшой рой диких пчел устремился в погоню за какимто наглым вором – любителем сладкого меда…
Впрочем, схватка завершилась в считанные секунды: Никита Апраксин срезал метким выстрелом в грудь наглого кучера, а из горла второго, уже неподвижного слуги мистера Сиднея торчали светлые лучи японской метательной звездочки.
«Молодец Васька! Освоилтаки хитрую штуковину! А ведь техника метания этих звездочек – куда как непроста… – уважительно отметил внутренний голос. – Да и Петр Алексеевич у нас – талантливый слесарь! Это же он по твоим, братец, чертежам изготовил данную вещь непростую, японскую…»
Без потерь, конечно же, не обошлось и со стороны погони. Кроме сильно оцарапанной пулей и обильно кровоточащей щеки Егора, был убит наповал молоденький драгун, который вместе с Апраксиным перегородил путь карете англичанина.
Василий Волков торопливо соскочил с коня на подмерзшую дорогу, перешагнув через мертвое тело слуги похитителя, осторожно заглянул в карету и удивленно присвистнул:
– Александр Данилович, а этот Сидней – уже покойник! Сиреневая пена пузырится на губах, а в правой руке зажат какойто флакончик. И миндалем пахнет очень сильно…
– Голыми руками – ничего там не трогай! – строго велел Егор и пояснил: – Отравился, наверное, наш английский приятель. Понял, что уже не уйти от нас, вот и покончил все счеты с жизнью. Видимо, имел соответствующие инструкции – на такой пиковый расклад…
Предварительно надев рукавицы, они вынесли тело англичанина из кареты, стараясь не прикасаться к фарфоровому пузырьку, крепко зажатому в ладони мертвеца.
– Скалитсято как! – непроизвольно поморщился Волков. – А глазато – чисто из стекла сделаны, право…
– Никита, иди быстро сюда! – громко позвал Егор Апраксина. – Обыщи тщательно ворога сего! Только сначала пузырек вытащи из его кулака и выбрось – куда подальше! Да и тряпкой любой оботри англичанину лицо и одежду, тряпку эту тоже выброси, закопай поглубже в снегу…
– Командир! – долетел из кареты взволнованный голос Волкова. – Вот он, сундук! Спрятан был под задним сиденьем, тяжелый…
Два дюжих драгуна – не без труда – вытащили наружу громоздкий прямоугольный сундук, в крышке которого было насверлено с десяток аккуратных дырок.
– Не открывается! Заперт, так его растак! – огорченно ругнулся Волков.
– Господин генералмайор! – взволнованно доложил Апраксин. – Возьмите ключ! Висел на шее у этого толстого борова, на серебряной цепочке. Вдруг да подойдет…
Егор взял из рук поручика маленький бронзовый ключик, вставил его в замочную скважину, расположенную в верхней доске лицевой стороны сундука, повернул несколько раз, ухватился рукой за чугунную скобу на крышке, потянул вверх. Крышка медленно заняла вертикальное положение.
– Ох ты, царевич! – испуганно выдохнул Волков. – Живой ли?
На дне сундука, скорчившись и неловко зажав ладони рук между коленями, лежал царевич Алексей.
– Вынимайте! – скомандовал драгунам Егор. – Да осторожнее, вы, костоломы! Не повредите мальцу чтонибудь… Вот сюда кладите, прямо на снег! – склонился над мальчишкой, торопливо расстегнул его камзол, припал ухом к худенькой груди, через полминуты широко улыбнулся и радостно объявил: – Живой! Бьется – сердечко…
Василий слегка похлопал царевича по щекам, зачемто сильно подул в его приоткрытый рот, обеспокоенно и жалостно зашептал:
– Не просыпается он, командир! Что будем делать?
– В Брянск повезем! – решил Егор. – Найдем там хорошего доктора, пусть внимательно осмотрит Алексея. А в том, что царевич спит, и нет ничего странного. Наверное, этот жирный англичанин постоянно его поил сонным зельем, чтобы не было лишних хлопот…
Сзади послышался громкий стук конских копыт: это давешний офицерик – начальник сторожевого полка у городских рогаток – торопился, в сопровождении троих своих подчиненных, узнать причину пистолетной пальбы.
– Что случилось, господин генералмайор? Стрельба такая, как будто…
– Прекратить пустые слова! – прервал поручика Егор и поинтересовался: – Есть ли в вашем Брянске доктор толковый, желательно, чтобы из иноземцев?
– Так точно, есть! Йохан Шмидт – по прозванию. Его дом стоит рядом с домом нашего воеводы, Тита Кузьмича…
– Отставить словоблудие! Слушай, поручик, мой приказ! Сейчас скачешь – со всех ног лошадиных – к своему Титу Кузьмичу и докладываешь: что я прибываю в ваш убогий и занюханный городок. А со мной, – указал перстом на спящего мальчишку, – сам царевич Алексей, сын нашего государя, Петра Алексеевича! Выкрасть его хотели вороги богопротивные, да мы вот – отстояли… Пусть воевода нам определит лучшие палаты для постоя. А этот доктор Шмидт должен незамедлительно явиться в эти палаты, чтобы царевича осмотреть и лечить его – со всем прилежанием. Все ясно? Э, постой, молодчик! Пусть твои солдатики похоронят гденибудь тела убитых злодеев… Да, по поводу похищенного царевича: кроме воеводы, никому не говори про то! И сам после забудь, как будто ничего и не слышал…
Доктор Йохан Шмидт – классический пожилой немец, задумчиво сдвинул свои седые и кустистые брови, после чего совершенно нелогично улыбнулся и радостно объявил:
– Совершенно ничего страшного! Часа через два – два с половиной проснется ваш мальчик. Лекарства? Полноте, господин! Лучшее лекарство в данном случае: парное коровье молоко. Да и парное козье – тоже очень хорошо! Но мой долгий опыт говорит следующее: такие маленькие мальчики часто бывают очень капризными. Для них парное молоко – даже хуже чеснока! Вот здесь намечается трудность…
– Ничего, герр Шмидт! – успокоил врача Егор. – Этот мальчик – очень разумный. Он будет, честью в том клянусь, пить парное молоко без всяких споров и глупого недовольства.
Здесь Егор не ошибся: придя в себя, царевич молча выслушал все рекомендации и непреклонно велел – слабым, но одновременно и властным, голосом:
– Один кувшин коровьего молока, второй – козьего! Немедленно подать!
Мальчишка почестному, давясь и тяжело вздыхая, с редкими перерывами, минут пятнадцать дисциплинированно поглощал – по очереди – оба вида молока. Потом, умоляюще глядя на Егора, робко предположил:
– Дядя Саша, может, хватит пока? Я отдохну немного, и – по новой… А?
– Конечно же, отдохни, родной! – умилился Егор. – Отдохни – сколько пожелаешь! – Попросил негромко: – А пока расскажи – как оно все было.
– Как было? Ты же, наверное, дядя Саша, и сам все знаешь… Иначе – как бы вы меня нашли? Дядя Яков Брюс пообещал, что покажет мне ночное звездное небо – через трубу хитрую, иноземную… Ну, как через подзорную, только через другую, особенную. Он не велел никому говорить об этом, мол, тайна… Я пришел. Мы с ним вышли за ворота постоялого двора. Потом – тряпка на лице, запах незнакомый, противный… Ничего не помню больше. Все остальное – как в тумане сиреневом: просыпался, чтото ел, пил, снова – засыпал…
– Все уже хорошо, ничего не бойся! – заверил царевича Волков.
Егор отозвал в сторону Апраксина, приказал, радостно улыбаясь:
– Давай, брат Никита, немедленно скачи в Преображенское! Вот тебе царская грамота подорожная, скачи, не жалея лошадей. Доложи все – как есть – Петру Алексеевичу. Гони, родной, гони… Да, нашел ты чтонибудь полезное или, там, просто интересное в карманах мертвого англичанина?
– Вот, Александр Данилович, возьмите! – протянул Апраксин короткую золотую цепочку, на которой была подвешена золотая же квадратная пластина. – Эту штуку покойник носил вместо креста.
Егор внимательно осмотрел пластину: в ее центре был искусно выгравирован широко распахнутый человеческий глаз.
«Масон, понятное дело! – криво усмехнулся внутренний голос. – Хотя, может быть, дело совсем и не в этом, а в том, что похититель царевича – англичанин?»
Алексей, помогая себе локтями, с трудом приподнялся над подушкой, улыбнулся приветливо:
– Здравствуй, Василий! – обеспокоенно завертел головой: – А где же моя любимая тетя Наташа? Почему я не вижу ее?
Егор успокаивающе погладил мальчугана по голове:
– Мы ее не встречали, Алексей Петрович! Видимо, ехали разными дорогами…
– Нет же! – неожиданно заволновался царевич. – Я же помню: както утром, когда вороги мой сундук затащили в карету, нас догнали драгуны. Остановили, тетиНаташин голос помню. Она этого пухлого англичанина все выспрашивала: не видел ли он меня. Хотел я тогда закричать, да сил никаких не было, язык совсем не слушался… Где же она? Куда подевалась?
– Воеводу ко мне, быстро! – велел в приоткрытую дверь Егор. – Немедленно!
В помещение, пыхтя и тяжело вздыхая, протиснулся Тит Кузьмич – мужчина низенький и дородный безо всякой меры, залебезил испуганно, демонстрируя всем свой очень сильно щербатый рот:
– Звали, господин генералмайор? Так вот он я, прибыл…
– Царевна Наталья Алексеевна, сестра нашего государя, не проезжала ли – в дни ближайшие – через Брянск?
– Проезжала, конечно, проезжала! – промокая рукавом кафтана пот со своего лба, печально сообщил боярин, после чего вдруг замялся…
– Продолжай, воевода! – повысил голос Егор. – Докладывай!
– Так мыто что? Мы – завсегда, со всей нашей радостью… Да вот царевна – вдруг решили разгневаться, тяжелым подсвечником – мне в зубы изволили, – пальцем показал на дырки в своем рту.
– Где царевна? Где она, пес жирный? Отвечай! – огнедышащим шотландским драконом (Брюс както рассказывал – по сильной пьянке – об этих загадочных существах) взревел Волков: – Говори, пока тебе не выбили последние зубы…
– Зубы мои зубы! – жалобно захныкал воевода. – Царевна грозилась, когда поедет назад, выбить все – совсем без остатка. Вот вы – теперь… Выто ладно еще. А вот Наталья Алексеевнато точно – лишит меня жизни! С ней не забалуешь…
Василий Волков, покраснев от удовольствия, широко и дурашливо улыбаясь, с гордостью покосился на Егора, браво подмигнул, мол: «Вот она какая – королева моего сердца!»
– На Киев отъехала царевна! – оповестил воевода. – Вчера еще, вместе со своими драгунами. Грозна, ох, грозна…
– Командир! Александр Данилович! – взвился с места Василий, подергивая от нетерпения кончиками своих ухоженных усов. – Позволь мне…
– Позволяю! – весело махнул Егор рукой. – Езжай уже, догоняй!
Еще через двое суток доктор Шмидт, грозно сдвинув в очередной раз свои седые и кустистые брови, удивленно констатировал:
– Ваш мальчик, господин генералмайор, совершенно здоров и полностью готов для дальней поездки! Это воистину удивительно: такой послушный и серьезный мальчик…
Тут и царевна подъехала – вместе со своим подполковником Волковым. Оба сияющие, взволнованные, счастливые безмерно. Наталья, и без того женщина очень красивая: высокая, стройная, с роскошной гривой черных – с легким каштановым отливом – волос, – просто расцвела, нестерпимо блестя глазами…
«Не иначе, эти двое и согрешить успели – на радостях!» – предположил нетактичный внутренний голос.
Егор только усмехнулся подоброму, да и велел – незамедлительно и срочно выезжать на Москву…
Петр щедро наградил всех участников этой ноябрьской эпопеи. Егор, Василий Волков, Никита Апраксин – гонец с вестью радостной, и собственно – похищенный царевич Алексей получили по кресту Андрея Первозванного со звездой и голубой лентой, остальные – по специальной медали с ушком – «За заслуги перед Отечеством».
Это не считая денег и всех прочих материальных благ…
Егору царь отписал еще две зажиточные и немаленькие деревеньки, расположенные рядом с его Александровкой.
«Да ты, братец, становишься матерым помещиком! Латифундистом махровым!» – не преминул съязвить по этому поводу вредный внутренний голос.
Петр, повесив на грудь Егора крест ордена Андрея Первозванного, звонко расцеловал его в обе щеки, внимательно посмотрел в глаза и проговорил негромко:
– Спасибо, охранитель! Я твой вечный и неоплатный должник! – после чего уточнил: – Три дня даю тебе на роздых! Не забыл, часом, что у нас война? Северная война, с твоей подачи… Не хмурься, Алексашка, это я только – про название…
В тот же вечер Егор, прежде чем пройти в супружескую спальню, где его уже ждала истосковавшаяся и страстная молодая супруга, написал короткие письма: в адрес своего тестя – Ивана Артемича Бровкина и Тихона Стрешнева – с просьбой срочно прибыть для серьезной беседы.
Санька долго и внимательно рассматривала орден: и крест и звезду, потом нежно провела своим пальчиком по щеке Егора – по той, что была оцарапана пулей, выпущенной из пистолета слуги мистера Сиднея, тихо и многообещающе промурлыкала:
– Новый орден, новый шрам… Шрам мне, определенно, нравится гораздо больше! Ты, Саша, такой красивый и загадочный сейчас, это – чтото…
Важный разговор состоялся сразу после завтрака, когда Санька и дети отправились на прогулку.
– Знаете уже, господа – коммерсанты ушлые, что кроме договора о семилетнем мире, в Константинополе был подписан и другой договор, торговый?[34]
– Дык, Данилыч, благодетель ты наш, только все об этом и говорят вокруг! – вскользь переглянувшись со Стрешневым, степенно проговорил Иван Артемич. – Сперва помещикито радовались – все поголовно. А теперь вот некоторые начали сомневаться, шушукаться между собой по углам…
– О чем шушукатьсято?
– Да все о том же: мол, две пятых части гульдена – за пуд пшеницы – маловато будет! Аппетиты у бояр да дворян стали расти – прямо как на дрожжах. Все же знают, что турки в Константинополе будут платить казне государевой, да и кумпанству нашему – по четыре шестых гульдена…
Егор понятливо усмехнулся:
– Эх, скопидомство наше русское! Еще год назад любой российский помещик был радрадешенек, когда ему за пуд пшеницы давали шестую, или только седьмую, часть гульдена. А теперь вот жадность заела: как же, ктото еще – кроме них самих – заработает немалый профит. Сам сдохну от голода, но соседу заработать не дам! А ведь грузто еще надо довести до этого Константинополя. И корабли серьезные – стоят денег серьезных. Да и море Черное штормит часто… Есть ведь риск, что часть кораблей пойдет на дно? Есть! А кто этот риск берет на себя? Мы и берем! Эх, сиволапость наша, российская… Ладно, переговорю я завтра об этом с Петром Алексеевичем. Пусть дает добро на то, чтобы у таких жадин несогласных силой все отнимать – под прикрытием солдатских штыков…
– Еще вот эти – моряки которые… Корнелий Крейс и португалец Памбург. С нимито как быть? Долюто – предлагать малую? – осторожно спросил Стрешнев.
– Моряки, они что – не люди? Они деньги не любят? – притворно удивился Егор. – Обязательно надо Крейса и Памбурга деньгами заинтересовывать! Обязательно! Чтобы им плавать по волнам – речным да морским – веселей было… Все, господа мои хорошие, с завтрашнего дня начинайте скупать пшеницу и свозить ее к Дону, в те места, где пристани имеются да амбары складские…
– А как же быть с царской казной?
– С Петром Алексеевичем я уже обо всем договорился! – весело и непринужденно подмигнул Егор. – Половина закупок делает казна, другую половину – мы.
Кстати, господа милосердные и богобоязненные, не забудьте уж и вдову генерала Лефорта любезно пригласить в дело…
Покончив с делами коммерческими, Егор поехал в свой полк, вернее – по свежему царскому Указу – в Преображенскую дивизию.[35] Он собрал всех офицеров в столовом помещении и торжественно объявил о последних преобразованиях:
– Поздравляю вас, братцы, отныне мы – дивизия! Прямо как в европейских армиях!
– Ура! Ура! Ура! – дружно и радостно проорали молодые и луженые глотки, ктото тут же азартно предложил: – Выпить стоит крепко по такому знатному поводу!
– Отставить! – повысил голос Егор. – Выпить мы всегда успеем! Сперва о деле поговорим. Пополнение к нам следует, господа офицеры: пятьсот стрельцов изпод Торопца – из тех, что не примкнули к бунту, да еще новобранцы – из деревенек воронежских. Всех требуется принять радушно, разместить, поставить на продовольственное довольствие, обучить. Так что надо срочно строить новые казармы, амбары, погреба, бани, прочее… Кроме того, надо получить в Пушкарском приказе дополнительные полевые мортиры, гаубицы, порох, чугунные ядра, картечные и зажигательные гранаты. Федор Голицын, Андрей Соколов, Никита Смирнов, встаньте! Отныне вы – полковники! Командуете, соответственно, полками – Петровским, Александровским и Екатерининским. Четвертый полк будет называться – Дикий.
– Как это – дикий? – засомневался Голицын.
– А вот так, Дикий! Это будет кавалерийский полк, состоящий из башкир, татар и черкесов. Командир его – Исмаилоглы. Через неделю этот полк пребудет в расположение дивизии. Встретить, разместить, не обижать! Далее, прошу не расслабляться – по поводу наступающей зимы. В феврале нас ждут серьезные маневры. Куда и как – пока не скажу – государственная тайна… Ладно, давайте и выпьем уже, соблюдем старинные традиции…
В первых числах декабря Петр, Егор и Никита Апраксин – в сопровождении эскадрона драгун – выехали в Новгород, планируя после этого посетить и Псков. Снега выпало уже достаточно много, поэтому пустились в дальний путь на санях, на которых был установлен надежный кожаный короб с серьезной печью, при этом печная труба, обмотанная игольчатым асбестом, проходила прямо через крышу возка.
Апраксина к этой поездке привлек Егор: чемто ему Никита напоминал молодого Якова Брюса (того – прошлого Брюса!): непосредственный, любопытный, смешливый, сообразительный. Очень уж Егор переживал – изза Яшкиного подлого предательства… Нет, конечно же, он прекрасно понимал, что Апраксин ему никогда не заменит друга Яшу: молод уж больно, опять же – подчиненный, что никогда не способствовало установлению настоящей дружбы. Но теплело както на сердце, когда смотрел на Никиту, даже просто разговаривал с ним…
Царь постоянно мерз и, кутаясь в лохматую медвежью шубу, каждые полчаса просил Никиту подбросить в печку новое полено. Но при этом Петр был бодр, весел и очень говорлив.
– Представляешь, Алексашка, а эти зарубежные господа и не обманули! – возбужденно вещал царь. – И курфюрст бранденбургский прислал денег, и герцог курляндский! От датчан единороги прибыли осадные, от Августа – ружья и пистолеты. Глядишь и выстроим скоро армию крепкую…
Егор только пожимал плечами и был настроен куда как менее оптимистично:
– Что же тут странного, мин херц? Они все только о том и мечтают, чтобы мы крепко схватились со шведами! Выгодно это им. А вот помощи военной, действенной, и не дождемся никогда… Кстати, государь, а с Брюсомто что? Как он поживает?
Петр скорчил неопределенную гримасу:
– А пес его знает! Я под него, гаденыша, целое крыльцо дворца своего отвел. Постоянно читает чтото, пишет. Бумаги в день переводит – ужас просто. Список составил – на десяти листах – что ему требуется купить в Европах… А что это ты о Якове вдруг спросил? Потребность образовалась какая?
– Да, мин херц, образовалась! Брюс же изобрел состав специальный – зажигательный, для пушечных гранат. Мы в дивизии даже испытания проводили уже. Знатная вещь получилась, весьма даже полезная… А секрет этого состава – у Яшки. Может, ты поговоришь с ним?
– Нет уж, огради меня от таких разговоров, избавь! – сердито нахмурился царь. – Вот вернемся из Пскова, сам и переговоришь – с этой вражиной…
В Новгород они въехали уже после заутрени, когда все должны были давно завершить завтрак и приступить к трудам праведным. Но ничего похожего не наблюдалось: кругом было сонно, тихо, благостно и безлюдно. Около высоких, надежно запертых ворот двора воеводы Ладыженского мирно дремали, смешно уткнувшись пятачками в животы друг друга, две упитанные, чернобелые пятнистые свинки.
Апраксин пинками разогнал свиней в разные стороны, минут пятьшесть поколотил кулаком в крепкие воеводины ворота, после чего нерешительно заглянул в возок и, смущенно потупившись, неуверенно доложил:
– Там, это… Не открывает никто! Может, все уехали – стены возводить крепостные?
– Вот она, молодость! – развеселился Петр. – Чтобы в России – все вышли на работы? Не бывало такого, да и не будет, наверно, никогда! Вот в то, что все дрыхнут – без задних ног, – поверю охотно… Хахаха! Алексашка! – резко перестав смеяться, строго посмотрел на Егора. – Покажика нашему молодому другу – как надобно обращаться с ленивыми и вороватыми воеводами да боярами!
– Слушаюсь, мин херц! – браво козырнул Егор и поспешил выбраться из душного возка на свежий воздух…
Разминая затекшие мышцы, он сделал несколько обычных приседаний и наклонов, небрежным жестом подозвал к себе драгунского офицера и поинтересовался:
– Подполковник, а имеются ли у вас в походном арсенале ручные бомбы, гранаты поновому, то есть?
– А как же, Александр Данилович! У каждого солдата и офицера имеется по гранате – вашей же, господин генералмайор, конструкции… Как и полагается по воинскому Уложению!
– Молодцом! – совершенно серьезно похвалил подполковника Егор. – Выдать мне одну гранату! И еще одну – поручику Апраксину! Всем же остальным, включая возок с государем, переместиться незамедлительно – подальше от боярских ворот…
Дождавшись, когда царский возок и драгуны отъедут в сторонку, он, придерживая Апраксина под локоть, отошел от ворот метров на тридцать пять, заговорщицки подмигнул:
– Вот, брат Никитон, учись! Как только я досчитаю до трех, так сразу же поджигаем фитиля и бросаем гранаты. После этого тут же падаем на землю: чтобы случайно не зацепило – рублеными бронзовыми гвоздями… Готов? Тогда: раз, два, три!
Егор резко провел по рукаву своего камзола кончиком короткого шнурафитиля (тщательно пропитанного хитрым составом, в основе которого использовался белый фосфор), торчащего из металлического тела гранаты, и, убедившись, что на кончике шнура загорелся яркий огонек, широко размахнулся, с силой послал ручную бомбу вперед, после чего шустро бросился на землю, прикрывая голову руками.
Так громыхнуло – единым взрывом, что напрочь заложило уши, а в соседних домах из рам звонко посыпались стекла, расколотые на мелкие кусочки…
От крепких же боярских ворот и вовсе ничего не осталось. Даже столбы, на которых они висели всего пару секунд назад, снесло – под самый корень.
Новгородский воевода Ладыженский – упитанный и низкорослый мужчинка, в камзоле, наброшенном на голое тело, изпод которого смешно торчали несвежие нижние порты, с кудрявым париком на голове, сбившимся набок, низко кланялся и безостановочно бубнил – словно заезженная пластинка (из будущих времен):
– Уж как мы рады, государь! Такая честь… Что же не предупредили о приезде вашем? Уж как мы рады, государь! Такая честь…
– Помолчи! – сердито прервал Ладыженского царь, неодобрительно оглядывая просторный боярский двор, где бестолково суетились полуодетые сонные холопы, явно собираясь в спешном порядке накрывать богатый стол. – О деле будем говорить.
– Государь, так, может, в дом пройдем? Чарку выпить с дороги – самое милое дело…
– Помолчи, воевода! Здесь поговорим. Чего я не видел – в хоромах твоих душных и вонючих? Докладывай дельно: сколько выкопали глубоких рвов? Сколько поставлено палисадов крепких – с бойницами?
– Дык, государь, дык…
– Сколько же? – душевно поинтересовался царь – мягким и добрым голосом, – от которого даже у Егора по спине побежали испуганные мелкие мурашки…
Ладыженский повалился на колени, покорно склонил голову к земле: рыжий кудрявый парик тут же соскочил с головы, демонстрируя всем окружающим обширную розовую лысину, скупо поросшую тоненькими седыми волосинками.
– Не вели казнить, государь, пощади… – затянул писклявым голосом воевода. – Исправлю все! Пощади…
– Сколько? – взревел Петр, демонстративно кладя ладонь на рукоятку пистолета, торчащую изза широкого, темнокрасного пояса. – Говори, не вводи в грех! Немедленно встать на ноги и доложить толком! Последний раз прошу, боярин! – Одним движением выхватил пистолет, негромко щелкнул взводимым курком…
Воевода вскочил на ноги за полсекунды, зачастил, мелко и просительно дрожа жирным подбородком:
– Нисколько, Петр Алексеевич, батюшка! Не успели мы еще! Готовимся только…
– Готовитесь? – искренне удивился царь. – Это как же? Спите до полудня? Причем так крепко, что будить вас приходится гранатами? Не сметь – перебивать царя! Ты, Ладыженский, получал мой Указ – о военном строительстве новгородском?
– Получил, милостивец, получил!
– Когда?
– Так с месяц назад всего! Вот и не успели пока ничего сделать! Но думу боярскую уже два раза собирали, долго сидели, обсуждали подробно…
– Чего обсуждалито? – пуще прежнего удивился Петр.
– Так это самое и обсуждали… – воевода недоуменно развел руки в стороны. – С какой стороны надобно подойти к этому важному делу. Да с чего начать, да чем закончить…
– С чего начинать? Так нагнали хватких мужиков, дали каждому в руки по крепкой лопате, пусть себе копают! – посоветовал Егор. – В другое место нагнали других мужиков, дали в руке по надежному топору, пусть амбары строят да армейские казармы…
– Такто оно так! – закивал головой воевода. – Да где взять этих мужиков, коим надобно лопаты да топоры давать в руки? Своихто крестьян никто – из бояр и помещиков – давать не хочет! Жмутся все… Генерал Аникита Репнин солдат своих тоже не выделяет, мол, тем солдатикам надо службу нести воинскую, маневрами постоянно заниматься… Что тогда делать? Вот и рассуждаем о том – во время думского сидения…
Петр внимательно посмотрел в глаза Егору, усмехнулся – бесконечно печально:
– Слыхал, охранитель? Понял, о чем толкует этот лысый Ладыженский?
– Мрак полный! – сдержанно прокомментировал Егор. – Война объявлена, а они – все заседают, думают, рассуждают… А решится Карл Шведский незаметно свою армию перебросить на восток. Что тогда?
– Совсем ничего хорошего! – уверенно ответил на этот вопрос царь. – Придет и Новгород заберет – голыми руками – без всякого сопротивления… А ты, Алексашка, все коришь меня, мол, жесток я чрезмерно по отношению к людишкам. Как же с ними, людишками, можно подругому, когда они похорошему совершенно ничего не хотят понимать? Как, скажи, если они, гниды бесстыжие, только вот так понимают? – Он несильно ткнул в грудь воеводы дулом своего пистолета, после чего – так же несильно – надавил на спусковой курок…
Прогремел выстрел, Ладыженский, утробно охнув, медленно опустился на землю своего двора, слегка припорошенную декабрьским снежком, Никита Апраксин громко и одобрительно хмыкнул.
– Считаешь, что я правильно застрелил воеводу? – резко обернулся Петр к Апраксину. – Отвечать коротко и дельно! Без рассуждений пространных…
– Есть – без рассуждений! Полностью согласен, государь! Одобряю!
– Во как оно! – насмешливо подмигнул царь Егору. – Не все такие мягкотелые, как ты, охранитель… Молодежьто у нас растет – огого! Так, а где у нас генерал Аникита Репнин – командир новгородской дивизии? За воротами жмется? Звать его сюда, незамедлительно! Пусть не боится, может, и не застрелю его, пожалею…
Репнин – дяденька солидный и дородный, вошел во двор неторопливо и внешне совершенно спокойно, высоко задрав голову.
«Это он специально – смотрит вверх, чтобы не видеть тело застреленного воеводы!» – уверенно заявил циничный внутренний голос.
– Здравствуй, государь! – прикрыв глаза, склонился Репнин в низком поклоне.
– И тебе, генерал, долгих лет! – охотно откликнулся Петр. – Вот, Аникита, представляю тебе нового новгородского воеводу! Поручик Никита Апраксин, прошу любить и жаловать! – ладонью крепко похлопал опешившего Никиту по груди и по плечам, улыбнулся: – Что, не принято так сразу – поручика назначать в воеводы? Плевать мне на то хотелось: принято, не принято… А ежели этот юный Апраксин до весны все выполнит, что я от него потребую, то и в полковники произведу. Но это – ежели справится… Так, по Ладыженскому. Все вотчины и деревеньки его пока отписываю в мою казну. По весне посмотрим – что к чему. Может, все это и на молодого Апраксина перепишу…
Весь день они осматривали новгородские военные укрепления, кремль, стационарные военные городки. Уже к вечеру добрались до гостеприимного дома Репнина, где и решили заночевать. Покончив с ужином, Петр неторопливо закурил трубку и принялся давать пространные указания Репнину и Апраксину:
– Рвы копать надо – в полтора роста человеческих, не менее. Палисады ставить – с узкими бойницами, тщательно обкладывать все палисады дерном – с обеих сторон. Для работ тех отбирать у помещиков и бояр людишек – без всякой жалости. Ты, Аникита, половину своих солдат выделишь поручику. Не спорь со мной, голову отрублю! Одна половина – на маневрах, другая половина копает старательно да усердно машет топорами… Далее. За рвами насыпать валы земляные – с надежными позициями для артиллерии, башни возводить приземистые. Да, про монаховто забывать не следует! Пусть тоже поучаствуют, толстопузые, в деле обороны землицы русской. Разрешаю тебе, воевода новгородский, брать с каждого большого монастыря на крепостные работы до десяти подвод людей с железными лопатами да кирками…
Еще через час пришел (по отдельной запискеприглашению) дьячок Михаил Белоцерковский, доверенное лицо Егора в Новгороде.
– Ну, Мишаня, есть в Новгороде тати, которых казнить требуется? – в шутку спросил у своего сотрудника Егор.
– Есть, Александр Данилович, как не быть! – очень серьезно ответил Белоцерковский, преданно поглядывая на царя, прихлебывающего с блюдечка крепкий чай, подслащенный липовым медом. – Целых двое: подполковник Шеншин и подрядчик Алешка Поскочин. Обоим мало головы их снести с плеч…
Петр хохотнул – негромко и довольно:
– Первый раз вижу такого кровожадного дьяка! Любезный, что же такого страшного совершили эти злодеи, чтобы им сразу – головы сносить с плеч? Поведай ужо…
– Шеншину, государь, по твоему Указу предписано было тщательно укрепить оборону Печерского монастыря, твердыни нашей древней. Так тот Шеншин до сих пор и не выехал ни единого раза к монастырю, все водку вкушает хлебную…
– Так! А второй чего натворил?
– Поскочин поставлен воеводой Ладыженским – ныне покойным – подводы нанимать у крестьян и помещиков, чтобы грузы перевозить на крепостное строительство. Подводы – за счет казны – регулярно нанимаются, только перевозят они совсем другое. Товары всякие на ярмарки местные, за отдельные деньги…
Царь широко и лениво зевнул, поднялся со скамьи и громко объявил:
– Устал я чтото, спать пойду! – обернулся к Апраксину: – Вот, Никита, с этого и начинай! Прямо завтра арестуй Шеншина да Поскочина и повесь – на лобном месте! А хочешь, головы им отруби, как просит сей дьяк шустрый…
Когда через трое суток возок выехал в направлении Пскова, Петр насмешливо спросил у заметно опечаленного Егора:
– Что, охранитель, думал себе дружка завести – вместо Яшки Брюса? Не получилось?
– Думал, не получилось, – не стал спорить с царем Егор.
– Ерунда это, не грусти! – подбодрил его Петр. – У настоящего, серьезного государственного мужа и не должно быть друзей. Только одна подруга и есть – его собственная страна! Россия – в нашем с тобой, Алексашка, случае…
В Пскове было чуть повеселее, чем в Новгороде: и стена крепостная усердно перестраивалась, и новые бревенчатые казармы возводились вовсю.
«Это как раз и понятно! – шепнул Егору его внутренний голос. – И до серьезных шведских гарнизонов здесь уже ближе гораздо, да и эскадра командора Лешерта дремать не позволяет…»
Царь, впрочем, и в Пскове нашел провинившихся и ленящихся. Казнить, правда, он никого не стал, но отдельным индивидуумам пришлось очень близко познакомиться с батогами, предварительно замоченными в насыщенном рассоле…
– Корабли стройте, бездельники! – строго приказал царь воеводе и боярам. – Что за дела такие? Какойто Лешерт плавает по озеру, страха не ведая, рыбу русским людям не дает ловить… Самимто не стыдно?
На второй день после возвращения из этой дальней поездки в Москву Петр, который ничего и никогда не забывал, вызвал коротким письмом Егора к себе в Преображенское и произнес, неприятно усмехаясь:
– Ты же, Алексашка, хотел повстречаться с Яковом Брюсом, о чемто попросить его? Вот и встречайся…
– Что, прямо сейчас?
– Сейчас, конечно. Чего откладывать в долгий ящик? Эй, маркиз! Проводи своего начальника и близкого родственника!
Алешка Бровкин довел Егора до массивной двери, щедро обитой железными листами, поочередно отомкнул четыре замка, кивнул головой:
– Давай, командир, нажимай на дверную ручку и заходи…
Комната, в которую вошел Егор, была просторной и богато обставленной: иноземная изящная мебель, толстые персидские ковры – под ногами и на стенах, высоченные книжные шкафы, стеллажи и открытые книжные полки вдоль стен. Только вот чуть темновато было в помещении – изза частых чугунных решеток на узких окнах.
Возле одного из стеллажей стояла переносная лестница на четырех ногах, на верхней площадке которой сидел странный человек, увлеченно читающий – в ярком свете трех обычных свечей, размещенных в гнездах медного подсвечника, – толстый фолиант в переплете бордовой кожи. У мужчины были длинные седые волосы и аккуратно подстриженные – тоже седые – усы и бородка. Человек неуверенно обернулся на звук шагов, внимательно посмотрел – совершенно разными глазами, приветливо поздоровался:
– Здравствуй, Саша! Как твои дела?
– Яков?
– Кто же еще! Хочешь спросить – почему у меня разные глаза: один маленький карий, а другой – голубой и большой? Так спрашивай! – Брюс аккуратно закрыл свой фолиант, бережно положил его на верхнюю площадку лестницы, медленно спустился вниз, приставляя одну ногу к другой, очень сильно хромая, подошел к Егору, протянул узкую, чуть подрагивающую ладонь…
– Здравствуй, Яша, здравствуй! – Егор осторожно пожал руку бывшему другуприятелю, спросил – как его и попросили: – Так почему глаза разные?
– Один настоящий, а другой – стеклянный! – охотно пояснил Брюс. – Не было у доктора Жабо стекляшки нужного цвета… Ничего, через месяц обещали привезти из славного Амстердама – нужное изделие. Ладно, ерунда! Я на Петра Алексеевича не в обиде, бывает! Да и по делу, собственно… Зато сейчас все просто отлично и замечательно: занимаюсь только получением новых знаний, не отвлекаясь на всякую ерунду… Ты же, Саша, пришел за рецептом зажигательного состава для ваших гранат? – Не дожидаясь ответа, Яков достал изза обшлага камзола лист бумаги, плотно исписанный косым убористым почерком, протянул Егору: – Возьми, Саша! Возьми и иди…
– Спасибо! – поблагодарил Егор, забирая бумагу. – Яша, может быть…
– Иди, Саша, иди! Уже скоро вечер, я буду через специальную большую трубу наблюдать за вечными звездами и за чудными кометами… А ты иди, готовься к своей кровавой войне, занимайся другими делами мирскими. Разошлись наши дороги… навсегда…