21 июля 1996 года
На улице шел бой. Точнее… боем это назвать было сложно, точнее — это была вялая и бессмысленная перестрелка с непредсказуемым результатом. Врагов разделяла улица, никто не осмеливался ее пересечь. С одной стороны улицы были довольно приличные, трех и четырехэтажные дома, изуродованные ракетами РПГ и очередями крупнокалиберных пулеметов, с другой — какие-то трущобы, нищие, часто самодельные дома… в Могадишо такое было часто, потому что в городе скопились беженцы со всей страны, они прибывали в Могадишо потому что тут был порт, где раздавали гуманитарную помощь и можно было хотя бы не умереть от города. В городке с широкими улицами, площадями и парками — беженцы моментально воздвигали свои трущобы из того, что было под рукой: из старых морских контейнеров, из шифера и листов железа с крыши, из самых разных досок. Они вскакивали в самых разных районах некогда цивилизованного туристически привлекательного города как чудовищные язвы, иногда за одну ночь. Тут горели костры, тут были вооруженные люди, потому что старый автомат стоил как две — три буханки настоящего хлеба. Именно здесь — жили те люди, которые смогли изгнать из своего города сильнейшую армию мира — чтобы потом самим подыхать от голода и междоусобных войн.
Винтовку — сержант Грегори Бунт не рискнул прятать, в этом городе никогда не знаешь, когда на тебя смотрят, а когда нет. Такая винтовка здесь стоит целое состояние, рисковать не стоит. Обмотав ее мешковиной и повесив за спину — он лежал за кучей битого кирпича между двумя домами разбитого вдребезги района Могадишо, слушал противный свист пуль и ждал темноты. Ему надо было дождаться темноты, чтобы перейти эту дорогу и попасть в нищий район Могадишо, один из тех, который не подчиняется генералу Айдиду. Он надеялся, что у снайперов Айдида — а они здесь есть — не найдется приборов ночного видения, и он надеялся, что агент, к которому он пришел — все еще жив.
Исламисты, обосновавшиеся в бидонвиле Могадишо — пытались подстрелить кого-то из националистов и трайбалистов Айдида. Националисты, уже обкурившиеся и закинувшиеся катом — вяло отвечали: патронов не хватало ни у той, ни у другой стороны. Над бидонвилем курились дымы — то ли от попаданий зажигательных пуль, то ли просто готовили ужин. Еще один день в славном городе Могадишо…
И это то, ради чего они прогнали американцев?
Солнце окончательно кануло за горизонт — и истерзанный боями город накрыла благословенная тьма…
Со стороны бидонвиля перестали стрелять — и то же самое сделали люди хабр-гадир. Он услышал громкие голоса на сомалике… стрелки занимали позиции на самом верхнем этаже и на крыше, а теперь спускались вниз. Только бы не сюда… мать их…
Шаги. Какие-то неуверенные, снова голоса на сомалике. Сержант вжался в битый кирпич, зажав нож в руке…
Голоса. Затем — шелест струи, вонь…
Господи… Они тут отхожее место собрались устроить…
Снова голоса… Снова шаги…
Когда эти ублюдки удалились… воняло просто омерзительно… — сержант решил сматываться. Мало ли… может, кому-то придет в голову еще и пос…ть?
Он перебежал дорогу… его никто не заметил. Господи… тот, кто составлял карту этих мест, вообще представлял себе, что здесь нахрен творится? По карте здесь сквер… видимо, тот кто составлял карту не нашел ничего лучшего, как взять за основу старую карту Могадишо. И что теперь нахрен делать?
Здесь неприменимы методы контакта с агентом, которые используются в обычных странах. Все эти полосы помадой на столбе, тайники в парковой скамейке — все эта полная хрень. Никаких столбов здесь нет, относительно домов… никто не знает, будет ли дом стоять на это месте завтра, а что касается скамейки — это и вовсе такая роскошь, что на месте она стоять не будет, обязательно утащат.
Он продвигался по тесной улочке, между двумя линиями домов на свет горящих бочек — там можно было найти кого-то из тех, кто знает агента… это был единственный шанс, а агент занимал достаточно высокое положение в местной иерархии боевиков, чтобы его, сержанта Бунта не убили на месте, а отвели к нему. Он умел ходить ночью, и думал, что идет бесшумно, но не тут то было. Примерно на полпути — за спиной лязгнул автоматный затвор.
— Жогсо![24] — скомандовал кто-то.
Сержант медленно поднял руки.
— Хабад харидин![25] — сказал сержант одну из тех немногих фраз, которые он знал на сомалике и добавил — Ас салам алейкум. Мир вам…
Перед сержантом — кто-то поставил тарелку, полную каши, по виду похожей на гречневую. Но это была не гречка, это было сорго, примерно то же самое, что и просо, но покрупнее. На сорго — жила Африка…
— Нун бухор[26] — сидящий перед ним бородатый человек сказал традиционную фразу гостеприимства, принятую у афганцев. Он был черным, как ночь — но знал афганский язык дари, и соблюдал традиции пушту даже здесь, в Африке.
Сержант прижал ладонь к сердцу, склонил голову.
— Шукран… шукран…
И принялся есть. Руками, потому что никаких столовых приборов не полагалось. Впрочем, он сильно проголодался и готов был есть даже руками…
Его привели сюда, в эту хижину — она была больше, и здесь было намного чище, чем в остальных. Топчаны, автоматы, огонь очага вместо раскаленной бочки из-под солярки. И люди… негры, но есть и двое белых, бородатых. На всех чалмы и несколько непривычная для здешних мест одежда…
Сержант доел кашу, вытер руки об одежду, потому что больше вытереть было не обо что. Еще раз сказал «шукран».
— Теперь, незнакомец, когда ты утолил свой голод — утоли наше любопытство и расскажи нам, что привело тебя сюда… — сказал один из бородатых на английском.
— Я пришел издалека, потому что мне ненавистно смотреть на то, как страдает сомалийский народ.
— Сомалийский народ страдает от того, что отверг истинную веру и признал тагута и вот ему мучительное наказание, как и предписано Книгой.
— Я ищу человека… — сказал сержант.
— Какого человека ты ищешь, незнакомец. Возможно, его уже нет в живых.
— А возможно и есть. Я ищу вот этого человека…
Сержант достал фотографию и передал ее одному из боевиков.
На фотографии — были изображены несколько человек, как черные, так и белые. Они были изображены на черно-белом снимке, на фоне гор. Среди них — был и один из чернокожих…
Снимок был сделан в Афганистане…