7. От союза к войне
Наполеон всегда знал, чего он хотел, он всегда ставил перед собою ясную цель и всегда находил самые лучшие средства для ее достижения.
Александр, мечтательный и расплывчатый, никогда точно не знал, чего он хотел, колебался в выборе средств и путей. Он знал только, чего он не хотел.
Наполеон видел в Александре только средство, как и во всех людях; и в союзе с Россией Наполеон видел только средство, лучший и очень сильный козырь в своей борьбе с Англией для подрыва ее экономического преобладания.
Александр, в свою очередь, видел в союзе с Наполеоном только средство, но средство для чего? На этот вопрос в его спутанном сознании ясного ответа не было.
Возвеличить Россию, захватить Константинополь и проливы. К этому он стремился больше по исторической инерции, унаследованной от Петра, от Екатерины, но и в стремлении к этой цели у него не было той последовательности и уверенности, которыми спаяны были все стремления Наполеона.
В душе Наполеона, как в свое время у Александра Македонского, у Цезаря и Августа, у Карла Великого, жила идея мировой монархии, объединяющей человечество, опрокидывающей все национальности и государственные перегородки.
Но Наполеон шел дальше. Он пытался и папу римского зачислить в свою свиту и его заставить служить /42/ себе, как он заставил служить себе все прочие силы старого мира: в его передней толпились короли, на бракосочетании его — католика, при живой жене — с представительницей самой древней в Европе и самой надменной владетельной аристократии шлейф новобрачной поддерживали пять королев.
Но, употребляя, как средство своего преуспеяния все силы старого мира, заставив даже папу приехать к себе в Париж, Наполеон был ярким порождением новых времен и нового, победоносно вышедшего на политическую арену класса, третьего сословия, буржуазии.
Может быть, не все согласятся с тем, что Наполеон, который ослеплял своим необычайным блеском Байрона, Гейне, Пушкина и Лермонтова, Ницше и многих других — был сверхчеловеком, но во всяком случае он был сверхбуржуа.
Один из оригинальнейших и глубочайших американских мыслителей, американский Карлейль — Ральф Уальд Эмерсон — отлично это понял, хотя он исходил совершенно не из точки зрения антагонизма классов.
«Из знаменитых деятелей XIX столетия», говорит Эмерсон в своем очерке “Наполеон, или Человек мира сего”, — «всех известнее, всех могущественнее является Бонапарт; он обязан своим преобладанием той верности, с которой он выражает склад мыслей, верований, целей большинства людей деятельных и образованных».
«В людском обществе установилось противоборство между теми, кто составил себе состояние, и между новичком и бедняком, которым еще надлежит устроить свою фортуну; между доходом с мертвого труда — т.е. с труда рук, давно покоящихся в могиле, но обративших его при жизни в капитал, земли, дома, доставшиеся праздным владельцам — и между домогательством труда живого, который тоже желает обладать домом, поместьем, капиталом. Первый класс робок, себялюбив, враг всяких нововведений, и смерть беспрестанно уменьшает его численность. Второй тоже себялюбив, задорен, отважен, самоуверен, всегда превосходит первых своим числом и ежечасно пополняет свои ряды нарождением. Он хочет, чтобы пути совместничества были открыты для всех, и чтобы пути эти были /43/ размножены; к нему принадлежат люди ловкие, промышленные, деловые в целой Европе, Англии, Франции, Америке и повсюду. Их представитель — Наполеон. Инстинкт людей деятельных, добрых, смышленых, принадлежащих к среднему сословию, повсеместно указывает на Наполеона как на воплощенного демократа. Но в нем находишь все качества и все пороки этой партии; в особенности же ее дух и цель. Направление это чисто материальное, предположенный успех удовлетворяет одну чувственность, и для такого конца употребляются средства изобильные и разнообразнейшие; короткое ознакомление с механическими силами, обширный ум, образованный основательно и многосторонне, но подчиняющий все силы ума и духа, как средство для достижения материального благополучия. Быть богатым — вот конечная цель. В коране сказано: “Аллах дарует каждому народу пророка, говорящего его собственным языком”. Париж, Лондон, Нью-Йорк, дух меркантильный, денежный, дух материального могущества, вероятно, тоже долженствовал возыметь своего пророка: Бонапарт получил это избрание и посольство».
И вот встретились они в Тильзите, в павильоне, устроенном на пароме среди реки, этот сверх-буржуа, представитель живого труда и живой предприимчивости, и наследственный представитель феодальных времен, представитель мертвого строя и мертвого труда, гениальный Фигаро и Дон-Карлос, который вместо одного маркиза Позы вмещал и Лагарпа, и Аракчеева.
Наполеон, победитель под Аустерлицем и Фридландом, оказался по отношению к побежденному Александру победителем тем более великодушным, что великодушие, как и вообще какие-либо возвышенные чувства, были органически чужды ему. В угоду Александру он оказал даже некоторую пощаду несчастной Пруссии, почти уничтоженной им и безмерно униженной.
Красавица королева Луиза, вызывавшая такое рыцарское преклонение Александра, от встречи с Наполеоном вынесла самое горькое и обидное разочарование. Наполеон, относившийся к женщинам откровенно-цинично, нашел прусскую волшебницу прелестной, но /44/ не поступился ради ее прелестей ни одной пядью прусской земли и не пожертвовал ради нее ни одним кивером французского гренадера.
Наполеон, казалось, был в восторге от личности царя. Александр подпал под обаяние исключительного гения. Но у каждого было по камню за пазухой. Не только по крупному камню политического антагонизма, но также по мелкому камешку личной обиды.
Наполеон не мог забыть Александру его защиты не только интересов короля прусского, что можно было понять, но и глупой защиты интересов королей сардинского и неаполитанского, и затем резкого послания Александра по поводу расстрела герцога Ангиенского.
Александр не мог забыть этому «выскочке» его злой отповеди на свое послание, в которой без всякой деликатности задето было самое больное место Александра, указание на убийство Павла и безнаказанность его убийц.
Дружба тянулась целые годы, угощали друг друга крупной лестью, обменивались ценными подарками и ничего не стоящими любезностями. Россия успела приобресть Молдавские княжества, завоевать и присоединить Финляндию, Наполеон получил возможность свободно хозяйничать в Европе и уже мечтал о походе при русской помощи на Индию, чтобы ударить Англию по карману в самом чувствительном для нее месте. Александр мечтал о Константинополе и проливах, и оба все время старались как можно меньше дать. Но дружба шла своим путем, хотя трения и взаимное недовольство все нарастали, недоверие же увеличиться не могло, так как оно с самого начала было достаточно полно.
Наполеон, раздав разные короны и престолы своим братьям и некоторым маршалам, мечтал о создании своей династии. Но брак его с Жозефиной был бездетен.
Разведшись с бесплодной женой, Наполеон задумал посвататься к одной из сестер Александра. Их было две на виду: ловкая, умная и честолюбивая любимица Александра, Екатерина Павловна, и ее младшая сестра, в то время девочка-подросток, Анна Павловна.
Александр, по обыкновению, вел себя очень уклончиво. Поставил дело так, что согласие всецело зависит /45/ от матери, а враждебность этой типичной немки, до конца жизни так и не научившейся говорить по-русски, к французскому выскочке и узурпатору была слишком известна.
Пока в Петербурге тянули переговоры, медлили и увертывались, поспешив выдать Екатерину Павловну за принца Ольденбургского и оставляя вопрос об Анне открытым, Наполеон потерял терпение и сделал предложение дочери австрийского императора, и предложение это было с поспешной радостью принято.
Такой серьезный и проницательный историк, как французский академик Вандаль, написавший два объемистых тома специально на тему об отношениях Наполеона и Александра, видит в этом крупную ошибку Александра и русской дипломатии, которых австрийцы будто бы перехитрили.
В своем увлечении Наполеоном, французский историк забывает, что в конечном счете оказался прав Александр, который инстинктивно не верил в прочность Наполеонова могущества. Для этого, впрочем, и не требовалось исключительной проницательности. Сама мать Бонапартов, когда на ее сыновей и родственников стали в таком изобилии сыпаться короны и престолы, со вздохом озабоченной хозяйки говорила:
— Ох, как бы мне на старости лет не пришлось прокармливать всех этих королей…
Первые намеки на сватовство начались еще в Эрфурте. Для скрепления все слабевшего союза двух обманывавших друг друга владык была создана еще более торжественная обстановка, чем в Тильзите.
Все, что было знатного, пышного и знаменитого во Франции и покоренной ею Европе, принимало участие в этой торжественной демонстрации дружбы, фальшивой с начала и в корне подточенной к тому времени взаимными обманами. При посещении Веймара на балу свидетелями этой дружбы императоров были даже величайшие представители немецкого литературного гения, Гете и Виланд.
На поле Иенского сражения, при участии немецких владетельных особ, торжественно чествовали виновника разгрома Германии. Наполеон и Александр непрерывно /46/ обменивались любезностями, подарками, интимными беседами в поздние ночные часы.
На представлении Эдипа» Вольтера, который разыгрывался лучшими силами французского театра, вызванными из Парижа с Тальма во главе, партер был наполнен королями и владетельными особами.
Когда дошло до стиха:
«Дружба великого человека — благодеяние богов» —
Александр встал, взял руку сидящего с ним рядом Наполеона и крепко пожал.
Этот жест лишний раз свидетельствует, как хорошо внук Екатерины унаследовал ее актерский талант.
Эта дружба и этот союз тянулись еще целых три года. На словах Александр дарил Наполеону целые чужие государства, Наполеон дарил Александру тоже чужие области и провинции, но подарки эти, в конце концов, свелись лишь к тому, что каждый из них сам по себе успел захватить, и, когда Александр нетерпеливо ждал обещанных ему частей Турции, а, главное, Константинополя с проливами или полного отречения Наполеона от восстановления Польши, он получил из Парижа великолепное художественное оружие и драгоценный севрский фарфор, а когда Наполеон ждал существенной помощи против Австрии и Англии, он получил из Петербурга драгоценные мраморы и малахиты.
Наряду с этим Александр, толкаемый экономическими интересами русского землевладения и русской промышленности, вынужден был несколько облегчить товарообмен с Англией и защитительными пошлинами несколько стеснить французский ввоз.
И уже в 1811 г. стало ясно, что взаимный обман дальше длиться не может, и друзья-союзники стали довольно откровенно готовиться к войне.
Надо признать, что Наполеон войны этой не желал. Ему достаточно было одних неудач в Испании, где борьба против французского вторжения приняла народный характер и своими успехами заметно подорвала военный престиж «непобедимого» полководца. /47/