Рыба гниёт с головы, и, наверно,

Не так уж громко скрипят половицы…

Но, ох, как полетит голова Олоферна

От руки благочестивой вдовицы!

В миру она – инокиня, или старуха.

На ложе любви у неё – всего-то —

Странная песня в усладу слуха

Уже пьянеющего воеводы:

«Н-да, скольких наших ты перерезал

И даже хуже того… Неймётся?..»

Так пой, колдунья, над тем, нетрезвым,

И он задремлет… «Глаза – колодцы

Воды желанной. И губы – маки.

Она пришла сюда неслучайно!

Как эта песня звучит во мраке

Из уст молитвенницы печальной!

Так много горя. Так много дыма!

Всё дело, верно, в сырых поленьях.

…Она могла бы родить мне сына,

А я б качал его на коленях…

Зачем война?» И слезинки градом

По щекам пьяного воеводы.

Наверно, проще бы было ядом,

А то ж проснётся. Лишит свободы

И, даже хуже, – отдаст на муки.

Он, несомненно, жесток и страшен!

Вот меч. Возьми-ка ты его в руки

И бей, пока не явилась стража.

Неотвратимо. То жизнь простая,

И нет иного пути, похоже…

«Какой красивый… Уже светает?

А я могла бы с ним лечь на ложе

И стать не пленницей воеводе,

А той женой, что подарит сына.

Забыть о грешном своём народе!

Неотвратимо, неотвратимо.

Зачем война? – и томленье плоти

На беспощаднейшей той охоте?

…А я, наверно, была б счастливой!

Какой красивый! Какой красивый…»

Плашмя. Лишь вздрогнули слабо веки,

Но сон – глубокий. И что там снится?

«Прощай навеки! Прощай навеки!»

Вторым ударом снесёшь, вдовица,

Главу? Осталось совсем немного!

Опустим занавес у порога.

Поутру она свою страшную ношу

Возьмёт, сворачивая в полотенце,

И явит миру мёртвое крошево,

А не спеленутого младенца.