IV. ПАДЕНИЕ В ПРОПАСТЬ

Весь минувший вечер странное, неодолимое беспокойство мучило молодого лесничего Губерта Бухгардта.

Домик его стоял в глубине леса. Там Губерт родился и жил, никуда надолго не отлучаясь.

Ребенком он целыми днями пропадал в замке, играя с Лили и ее молочной сестрой, и те привыкли к нему, как к родному.

Став юношей, он, по указанию графа, обучал обеих девушек верховой езде, а впоследствии также и стрельбе. Так росла и крепла их дружба. Губерт пользовался полнейшим доверием девушек.

После смерти отца на попечении Губерта остались престарелая мать и полуслепая сестра. Граф и его назначил лесничим и постоянно заботился о том, чтобы семейство покойного Бухгардта ни в чем не знало нужды.

От природы добрый, любящий сын и брат, верный своему долгу лесничий, Губерт считал своей священной обязанностью содержать старую мать и больную сестру, которая могла только прясть и вязать – в этом ей вместо зрения помогали осязание и привычка.

Мир и покой царили в домике молодого лесничего. Но в последнее время с ним произошли большие перемены. Он стал молчалив и сосредоточен. Не находя себе места в доме, целыми днями пропадал в лесу. На встревоженные вопросы матери не отвечал и выглядел таким мрачным и угрюмым, каким никогда до сих пор не бывал.

Старушка-мать давно заметила, что с сыном ее творится что-то неладное, но что именно – понять не могла. В описанный нами злополучный воскресный вечер Губерт по обыкновению отправился в лес, несмотря на то что там ему совершенно нечего было делать. Он не слушал предостережений матери, которая уговаривала его остаться дома, так как собиралась гроза.

Бедная старушка с упреком поглядела ему вслед, стоя у окна своей комнатушки, и грустно покачала головой.

На шатком столе без скатерти стояли полупустой кофейник и поднос с грязными чашками. Рядом сидела за прялкой полуслепая София. Она была всего на несколько лет старше Губерта, но выглядела уже пожилой женщиной.

Обстановка в домике лесничего была весьма убогой. Под стать ей выглядела и одежда обеих женщин: незамысловатые старомодного покроя платья из домашней пряжи.

Вся квартира состояла из трех маленьких комнат. Две первые занимали мать и дочь, задняя служила спальней и кабинетом для Губерта.

– Опять он ушел, – всплеснув руками, проговорила старушка с тяжелым вздохом. – Ума не приложу, что с ним такое происходит?

– Любовь проснулась, матушка. Я ведь давно тебе говорила, – заметила София, остановив на минуту жужжащее колесо прялки. – Разве ты не видишь, что у него голова идет кругом?

– Любовь? С чего это ты взяла? Я ничего подобного не замечаю, вижу только, что он с каждым днем становится все молчаливей и угрюмей.

– А я все знаю.

– Разве он говорил тебе?

– Говорить-то не говорил, но я сама догадалась. Он воображает, что я уже совсем ослепла, а я еще кое-что вижу левым глазом. Недели две назад я заметила на полу в его комнате что-то черное. Подняла, присмотрелась – а это женская перчатка.

– Женская перчатка?

– Да, именно. Я положила ее на то же место, будто и не видела вовсе. А потом она исчезла, верно, он спрятал. А недавно я нечаянно увидела, что он стоит в своей комнате и что-то целует. Издали я не разглядела, что он прижимал к губам, заметила только, что он сунул эту вещицу под счетную книгу. Потом посмотрела – а это чей-то портрет, матушка.

– Чей же?

– Я видела только, что это фотографическая карточка, а с кого – разглядеть не могла. Пойди в его комнату, приподними книгу. Там она и должна лежать.

– Нехорошо подсматривать и выведывать чужие тайны, – заметила старая мать. – Но очень хотелось бы знать, кого избрало его сердце. Разве я буду против, если Губерт женится на доброй, порядочной девушке? Может, он думает, что мы будем против или станем чинить ему помехи? Ничего подобного! Я докажу ему, что он ошибается, уговорю не жертвовать ради нас своим счастьем. Да и зачем? Разве хорошая жена может мешать матери? Я с радостью уступлю ей место хозяйки. Мне пора бы и на покой. Мы с тобой можем перебраться в комнатку под крышей, а он пусть живет здесь с молодой женой.

– Ты права, – сказала София. – Наверное, поэтому он такой молчаливый и мрачный. Действительно, нужно сказать ему об этом. О нас с тобой ему незачем беспокоиться. Мешать мы не будем. Его счастье для нас дороже всего. Я тоже буду очень рада, если он найдет себе добрую жену, какую вполне заслуживает.

Старушка-мать отправилась в комнату сына.

Крик удивления вырвался из ее груди.

– София, да ведь это молодая графиня!

– Лили? – удивленно переспросила сестра Губерта.

– Царь небесный! Как попал к нему ее портрет?

– Теперь мне все ясно. Значит, и перчатка была ее, такая крошечная, изящная…

– И этот портрет он целовал, София?

– Да, матушка, этот. Его-то он и сунул под счетную книгу.

Старая женщина принялась разглядывать фотографическую карточку четкой, прекрасной работы, очень похожую на оригинал.

– Как похожа… – прошептала она. – Ну точно живая!

– Я даже могу объяснить, как он раздобыл этот портрет, – сказала София. – Некоторое время назад Лили снималась у фотографа в городе. Я припоминаю, что Губерт вскоре после того тоже ездил в город, – вероятно, за карточками. Наверное, он попросил фотографа изготовить для него одну лишнюю.

Старая женщина выглядела очень озабоченной.

– Пусть так, – пробормотала она, – но что ему в этом портрете? Уж не влюблен ли он в молодую графиню? Вот несчастье-то! Как он осмелился поднять на нее взгляд? А все оттого, что росли вместе, хоть он и на пять лет старше. Говорила я вашему отцу: незачем пускать мальчика в замок, добра от этого не будет. А он только смеялся над моими опасениями.

– Но ведь это форменная глупость! – заметила София. – Как он мог позволить себе влюбиться в графиню?

– Как мог позволить… – повторила мать. – Да разве сердце спрашивает рассудка? Не он первый, не он последний. Хотя подобные вещи никогда до добра не доводят. Молодая графиня всегда так ласкова и приветлива. Она обращается с ним, как с другом. Вот он и забрал себе в голову Бог знает что.

– Но ведь должен же он понимать, что ему, простому охотнику, и помышлять нечего о женитьбе на графской дочери.

– Нечего-то нечего, но, Боже милостивый, сердце ведь не спрашивает, кого любить, – оправдывала сына мать. – И ничего удивительного, что молодой человек влюбился в такое личико, – продолжала она, любуясь портретом. – Хороша, как картинка. И всегда такая приветливая, как и покойная графиня. И уж, конечно, ласковая с Губертом. Дай Бог, чтобы его чувство не привело к какому-нибудь несчастью, – молвила старушка и положила портрет на прежнее место.

Теперь обе женщины владели разгадкой той странной перемены, которая произошла с Губертом. Но разгадка эта готовила бедной матери только заботы и беспокойство. Молча вернулась она в свою комнатку, села к окну и задумчиво устремила взор на деревья.

Неужели так и не увидит она истинной радости от своих детей? Тут полуслепая дочь, там Губерт со своим безрассудством. Господи, в чем она провинилась? За какие грехи карает Всевышний ее детей?..

Губерт ушел к трем дубам, что растут неподалеку. Что понадобилось ему там в эту пору? Вечереет, небо заволакивают тучи…

С тревогой смотрела мать туда, куда ушел ее сын – их единственная надежда и опора, их кормилец. Он давно скрылся в лесной чаще. Ему знакомы здесь каждая тропинка, каждый кустик – отчего же тоска сжимает сердце матери, а на глаза невольно наворачиваются слезы? Уж не предчувствие ли беды, которая угрожает их Губерту?..

Но вернемся к Лили.

Бесконечно счастливая от признания Бруно, спешила она в замок. Ее чистое и невинное сердце было переполнено. Ей хотелось как можно скорее увидеться с Марией и излить перед ней свою душу.

Час, который она провела у трех дубов, казался ей счастливейшим в ее жизни.

Она торопилась домой и не замечала, что с каждой минутой темнеет небо, деревья шумят все тревожнее, усиливаются порывы ветра. В душе ее было ясно и светло. Звезда любви сияла ей. Пред нею витал милый образ Бруно. Столько мыслей роилось в ее головке, а в сердце столько чувств, что окружающий мир перестал существовать для нее. Она не знала страха, не чуяла опасности. Впрочем, ей не раз приходилось возвращаться в замок в темноте – пешком или на лошади, одной или в обществе Марии. Лишь одно могло остановить ее сейчас – возможность побыть с милым еще несколько минут. Но Бруно уже далеко, и незачем ему возвращаться…

Когда началась гроза, девушка в первую очередь подумала о Бруно: как-то теперь доберется он до города. Она скоро будет в замке, а ему предстоит еще долгий путь, ночью, в непогоду…

Вдруг, как и у трех дубов во время разговора с Бруно, девушке послышался шорох в кустах у самой дороги. Она с тревогой огляделась по сторонам, но в темноте ничего не увидела.

– Есть тут кто-нибудь? – смело спросила Лили и внезапно увидела впереди темный силуэт человека, который двигался ей навстречу.

– Это вы, Губерт? – спросила Лили и облегченно вздохнула. – Хорошо, что я не из робких, а то вы могли бы напугать меня.

– Я хотел бы проводить вас, графиня, – произнес Губерт таким взволнованным тоном, что Лили с удивлением взглянула на него. В таком состоянии она его еще никогда не видела.

– Как вы оказались здесь, Губерт? – спросила она.

– Я был у трех дубов, – сообщил он.

– Приходили подслушивать? Это не очень-то порядочно с вашей стороны. Вы злоупотребили моим доверием. Так, значит, когда я услышала шорох в кустах, это были вы? Стыдитесь, Губерт, этого я от вас никак не ожидала.

– Я и сам не знаю, как это произошло, – пробормотал Губерт, опустив голову. – Какая-то неведомая сила повлекла меня туда, и я не мог ей противиться.

Лили была поражена таким странным поведением всегда скромного и почтительного лесничего. Она вдруг почувствовала безотчетный страх от того, что оказалась в темном лесу наедине с этим человеком.

– Не нужно меня провожать, Губерт, – сухо сказала она. – Я и одна прекрасно доберусь.

– Боже, но мне так хочется… – в замешательстве произнес лесничий.

Это было уже слишком.

– Возвращайтесь назад. Ступайте домой, – строго и решительно произнесла Лили. Поведение лесничего с каждой минутой удивляло ее все больше. – Я пойду одна. Вы слышите? Одна!

– Нет, вы не можете, – заикаясь, пробормотал он.

– Я решительно не желаю, чтобы вы меня провожали! – громко воскликнула девушка. В подобные минуты она становилась резкой и умела быть требовательной.

– Я хотел сказать вам, что привело меня сюда…

– Ничего не хочу слушать. Ступайте домой! – приказала графиня.

– В таком случае, смотрите, чтобы не произошло несчастья, – простонал Губерт и, шагнув в сторону, растворился в темноте.

«Что это с ним? – спрашивала себя Лили. – Он никогда еще не был таким. Что означают его замешательство, его странные, бессвязные речи? И эти последние слова – что он имел в виду? О каком несчастье хотел предупредить меня? О Боже, ведь я, кажется, ничего плохого ему не сделала. И мне на самом деле не нужны такие провожатые. В лесу, действительно, темно и страшно, но с ним как-то еще страшней…»

Когда к ней вернулось самообладание, она двинулась дальше. И скоро дорога привела ее к самому опасному месту – известковым утесам, которые круто обрывались вниз, к самому морю.

Однако Лили не боялась идти здесь в темноте. Она хорошо знала окрестности и даже ночью без всякого риска могла пройти вдоль обрыва. Там, правда, не было перил, и стоило лишь оступиться, чтобы упасть с большой высоты. Но дорога шла не по самому краю обрыва и отделялась от него рядом деревьев. Надо было только держаться тропинки и ни в коем случае не выходить за шеренгу деревьев – на край, поросший мхом и вереском. Стоило там поскользнуться на сыром мху – и падение было неизбежно.

В эту кошмарную ночь путь вдоль известкового обрыва был чрезвычайно опасен. Во мраке и при сильных порывах ветра легко можно было не заметить тропы и оказаться на краю пропасти. Но Лили, занятая мыслями о своем Бруно, не думала об опасности. Плотно закутавшись в накидку, она смело шла вперед, стараясь держаться поближе к деревьям.

Но в ту самую минуту, как она оказалась там, где тропа ближе всего подходит к обрыву, позади нее послышались чьи-то шаги. Их тут же заглушили раскаты грома.

Не успела Лили опомниться, как кто-то со сверхъестественной силой схватил ее сзади. В ту же минуту бедняжка догадалась, что злодей, напавший на нее во мраке, толкает ее все ближе и ближе к пропасти.

Лили чувствовала, что враг слишком силен для нее, что ей с ним не справиться, и в следующую минуту она неминуемо должна погибнуть. От ужаса волосы у нее встали дыбом, но присутствие духа все-таки не покинуло ее.

В отчаянье она принялась звать на помощь, но раскаты грома и завывание ветра заглушали ее голос.

– Помогите! Боже, помоги мне! – еще раз крикнула она. – Кто бы вы ни были, сжальтесь! Отпустите меня!

Но просьба несчастной девушки осталась не услышанной. Страшный призрак ночи, напавший на нее, чтобы столкнуть в бездну, не знал сострадания.

Она пыталась сопротивляться. Она боролась. Смертельный страх утроил ее силы. Но враг был сильнее. Он неумолимо теснил ее к поросшему мхом, вереском и молодыми деревцами краю отвесного обрыва, куда никто не осмеливался ступить. Там часто глыбы земли обваливались вниз.

В этот миг сверкнула молния, на короткое время осветив жуткую сцену смертельной борьбы на краю пропасти, и Лили узнала человека, толкавшего ее в пропасть. Крик ужаса вырвался из ее груди. С побледневших губ сорвалось имя – имя того, кто желал ее гибели. Но завывание бури все заглушило.

Эти минуты ужаса решили исход неравного поединка. Когда ошеломленная Лили узнала своего губителя, силы оставили ее, руки опустились.

Край пропасти был уже в шаге от нее. Она инстинктивно ухватилась за молоденькое деревцо, росшее на самом краю, но руки злодея толкали ее в бездну. Деревцо не выдержало и накренилось над пропастью, выворачивая корни вместе с глыбой земли. Лили почувствовала, что падает в бездну.

Раздался душераздирающий крик, на минуту заглушивший рев бури, вопль о помощи, последний мучительный призыв погибающей человеческой жизни.

Погубитель черной тенью склонился над пропастью, то ли желая удостовериться в гибели своей жертвы, то ли готовый сам кинуться в бездну и собственной жизнью заплатить за гнусное злодеяние. Почва под его ногами подалась, он потерял равновесие и чуть было не последовал за своей жертвой, но вовремя отшатнулся назад и ухватился за толстое дерево, способное выдержать его вес.

А Лили упала в пропасть. Умолк последний крик несчастной, и никто более не пытался перекричать рев бури, взывая о помощи. Непроницаемая мгла наполняла ущелье, в котором исчезла девушка. Алчные волны внизу уже приняли милое невинное создание в объятия и унесли его в море, жестокое коварное море, которое никогда не возвращает свои жертвы живыми.