Часть вторая. БЕРНАДОТ CONTRA НАПОЛЕОН

Никогда не рассматривайте, к какой партии принадлежит человек, который ищет у вас правосудия.

Наполеон

ЕГИПЕТСКИЙ ДЕЗЕРТИР

Воля может и должна быть предметом гордости гораздо больше, нежели талант.

Бальзак

Причины отставки Бернадота на самом деле были очень основательными: готовился военный переворот, и Бернадот, как приверженец республиканского порядка и конституции, мог оказаться серьёзной помехой на пути претворения планов заговорщиков в жизнь. Франция неуклонно двигалась к тому рубежу, на котором, по предсказанию Екатерины II, должен был появиться другой Чингисхан или Тамерлан и подавить революцию.

И Чингисхан нашёлся.

Наполеон проснулся от своих мечтаний сокрушить Османскую империю — в этом ему помогло сокрушительное морское поражение под Абукирком от англичан под командованием Горацио Нельсона. И в спешке, тайно от всех бросив свою армию в Египте на произвол судьбы, сбежал во Францию. Он так торопился, что даже формально не передал бразды командования своему заместителю Клеберу и не предупредил его об отъезде. Бедный Клебер! Скоро он погибнет от руки фанатика-мусульманина.

А Бонапарт, 9 октября 1799 года, удачно избежав встречи с английскими кораблями, высадился во Фреюсе, что на Лазурном

побережье Франции. Он не прошёл положенного карантина, но весь его путь от Фреюса до Парижа был сплошным триумфальным шествием. Его восторженно встречали толпы народа и приветствовали как человека, который должен был спасти нацию.

Генерал ждал своего часа два года, и, наконец, он наступил. Директория влачила жалкое существование, против неё и друг против друга конспирировали и плели заговоры якобинцы и роялисты, но ни у одной партии не было настоящего вождя. Большинство населения мечтало о возврате к монархии, всё было шатко, неопределённо и неясно. П. Баррас был готов отдаться тому, кто дороже за него заплатит.

Бернадот, умеренный республиканец, накануне описываемых ниже событий неожиданно примкнул к ультралевому неоякобин- скому крылу. Как это произошло, остаётся тайной. Истоки этой трансформации взглядов следует, вероятно, искать в его выдвижении якобинскими кругами Нижних Пиренеев в Совет пятисот. Не исключено, что ещё в Сомбр-Маасской армии он попал под влияние такого якобинского «корифея», как Журдан или активный якобинец и фронтовой товарищ Шампионнэ, а как военный министр находился в тесном контакте с Гохье и Мулэном. Будучи министром, Бернадот окружил себя людьми левых взглядов: близко стоявший к Дантону монтаньяр Русселэн стал его секретарём и руководителем первого отдела министерства; бывшие военные комиссары Шудьё и Бодо, единомышленник Эбера Маршан, активист 1792—1794 годов. Сержан-Марсо и др. тоже трудились рядом с ним. Это дало Наполеону повод во время ссылки на о-ве Св. Елены отметить «сумбурные взгляды» военного министра, которым «вертела клика».

Хёйер определённо говорит о причинной связи между якобинскими симпатиями Бернадота и его отставкой. 13 сентября Журдан в Совете пятисот предложил объявить отечество в опасности. Это означало роспуск парламента и возвращение к образцам якобинской диктатуры 1792 года. И прозорливый (или проинформированный Сарразэном) Сиейес первый удар нанёс по военному министру. Был ли Бернадот членом якобинской партии? Вряд ли, он был скорее её попутчиком, мечтавшим о востанов- лении режима первых дней революции и о замене «ожиревших котов», поправших её идеалы. «Нагие внутреннее положение не становится лучше, — писал он за 5 дней до своей отставки Брюну в Голландию. — Созданы партии, предвестники лиг. Какой лабиринт преступлений, дорогой Брюн, и какое загнивание! Меня поддерживает моё мужество, хотя я по уши плаваю в самой гадкой коррупции. Завидую тебе, несмотря на окружающие тебя опасности».

Аббат Сиейес, склонявшийся к аристократическому правлению, избавившись от Бернадота, мечтал о генерале, который навёл бы порядок на фронтах. Его выбор пал, наконец, на генерала Жубера, которого послали командовать армией в Италии, но, к несчастью, генерал скоро погиб в бою под Нови. Генерал Моро занимать его пост отказывался — он опасался за свою жизнь. Наполеон ненавидел Сиейеса, потому что видел в нём соперника, и первое время стал склоняться к партии якобинцев, но когда узнал, что члены Директории Гохье и Мулэн собирались отправить его командовать какой-нибудь армией на фронт, корсиканец смекнул, что дружба с якобинцами ему ничего не сулит, и предоставил себя в распоряжение расстриги-аббата. Два паука оказались в одной банке и пока с недоверием смотрели друг на друга.

На пышный приём по случаю прибытия Наполеона Бернадот не пошёл. «Я не желаю сидеть за одним столом с заразным человеком», — сказал он. Когда он узнал о высадке Наполеона во Фреюсе, он связался с генералом Дебелем, бывшим военным министром, и просил передать Директории, чтобы она, не теряя времени, отдала приказ об аресте генерала-дезертира и учреждении над ним трибунала. Дебель, поддержанный артиллерийским полковником Сен-Мартэном, отправился к Баррасу. Тот выслушал Дебеля и сказал:

Мы недостаточно сильны для этого.

Бернадот продолжал настаивать на аресте Наполеона, но Баррас, верный своей выжидательной тактике, ответил:

Давайте подождём.

Комментируя поведение Бернадота, А. Блумберг справедливо пишет, что оно было мотивировано не только его приверженностью к конституции и верностью присяге, но и тем, что в Наполеоне он видел соперника и хотел его нейтрализовать. Бернадот, как и Наполеон, тоже мечтал о том, чтобы сыграть свою роль в наведении порядка в стране, например, в составе триумвирата, наделённого правами диктатуры и переизбиравшегося каждые три года. Т. Хёйер подвергает демарш Бернадота в отношении Наполеона сомнению — ведь совсем недавно он испытывал к корсиканскому свояку самые тёплые чувства и даже предлагал организовать ему в Египте помощь. Действительно, о характере отношений между обоими генералами и поведении Бернадота с сентября по ноябрь 1799 года известно мало, а те источники, что приводят многие историки (сам Бернадот, Баррас, Бурьен и Сарразэн), по мнению Хёйера, также мало надёжны — особенно ссылки на подробные диалоги соперников и их «исторические» высказывания.

Но и Бонапарт тоже подозревал Бернадота в том, что тот не исключал возможности войти в высшие эшелоны власти. Уже на другой день Бонапарт сказал своему секретарю Бурьену: «Бернадот странный парень. Когда он был военным министром, к нему пришли генералы Ожеро, Саличетти и некоторые другие и сказали, что конституция находится в опасности, что следовало освободиться от Сиейеса и Барраса... и что они стояли во главе заговора?8. Что же сделал Бернадот? Ничего. Он потребовал доказательств (вероятно, доказательств своего большого ума), но ему их не дали; он потребовал полномочий, но кто их мог ему дать? Никто. Их нужно было взять самому. Он не решился, ссылался на обстоятельства, он ответил, что он не согласен с их планамиу и обещал сохранить молчание, если его оставят в покое. Бернадот — не инструмент, он — помеха». Тем не менее Наполеон, согласно Сарразэну, вёл с Бернадотом переговоры о составе будущего органа власти — о триумвирате консулов, одним из которых должен был стать Наполеон, а другим — Бернадот. Третьим консулом Бернадот предложил Моро, в то время как Наполеон хотел иметь гражданского человека59.

В вышеприведенных высказываниях заключается вся разница между двумя генералами и людьми: Бонапарту было наплевать на все условности, честь или присягу, чтобы добиться своего и любыми способами прийти к власти; Бернадот же был готов взять бразды власти, но не ценой нарушения конституции, кровавого переворота или циничного заговора. Оба генерала честолюбивы, эгоцентричны, талантливы и темпераментны, только Наполеон более честолюбив и более эгоцентричен, бесстыден и дерзок. Бер-

надот же осторожен — он не может поставить всё на одну карту, как это сделал Наполеон во время событий 18 брюмера или в период «ста дней» 1815 года. Т. Хёйер считает, что сдержанность Бернадота объяснялась также и семейными причинами — всё-таки нельзя было сбрасывать со счетов его принадлежность к клану Бонапартов.

В результате вокруг Наполеона образовался круг единомышленников, в основном военных, а Бернадот предпочёл скромно отойти в сторону. Он увидел Наполеона лишь на десятый день его прибытия из Египта. Два члена Совета пятисот как-то пригласили Бернадота на собрание сторонников Бонапарта, но Бернадот сказал, что явится на него только в том случае, если тот оправдает своё дезертирство из египетской армии. Отсутствие Бернадота в окружении Бонапарта было для многих тем более вызывающим и необъяснимым, что он служил под его началом в Италии. Понадобились уговоры Жозефа Бонапарта, супруги Дезире и мадам Леклерк60, чтобы подвигнуть Бернадота на то, чтобы нанести своему бывшему начальнику хотя бы визит вежливости. Бернадоту нравилось, когда его уговаривали, и визит состоялся.

Разговор между обоими генералами начался с Египта. Потом Наполеон сделал заявление о политическом моменте и необходимости смены правления в стране. Бернадот возразил ему, полагая, что Бонапарт преувеличил слабости Республики, и в подтверждение этого привёл примеры успешного действия армий на фронтах, указал на неиспользованные ещё возможности и выразил уверенность, что республика сумеет справиться как с внешними, так и внутренними врагами. Произнося последние два слова, Бернадот многозначительно остановил свой взгляд на сопернике. Наполеон смешался. Его супруга Жозефина (1763—1814), присутствовавшая на беседе, поспешила замять разговор и перевела его на другую тему, а Бернадот откланялся и ушёл.

Тот же Бурьен в своих мемуарах относительно этого эпизода писал, что Бонапарт нисколько не боялся Моро, потому что тот «слаб, не энергичен, и его можно легко перетянуть на свою сторону, дав ему командование над какой-нибудь армией ». О Бернадоте же Бонапарт сказал следующее: «Но Бернадот с его мавританской кровью, предприимчивостью и дерзостью, хоть и связанный родственными узами с моими братьями, наверняка выступит против меня».

Несколько дней спустя Бернадот представил Бонапарту одного из своих секретарей по военному министерству. Когда во время беседы Бонапарт «прошёлся» по излишней бдительности и ревности республиканцев, назвав в качестве примера клуб якобинцев, Бернадот заметил, что в числе основателей этого клуба были братья Жозеф и Люсьен Бонапарты, и что самому ему заниматься клубной деятельностью было недосуг из-за занятости в министерстве: «Вы утверждаете, что я их поддерживал, но это не так. Конечно, я поддержал несколько честных человек, принадлежавших к клубу, но только из-за того, что они стремились придерживаться во всём меры ». Наполеон разгорячился и сказал, что лучше жить в лесу, чем в таком обществе, где не чувствуешь себя в безопасности. Бернадот спросил, какой безопасности он хочет, но тут опять подошла мадам Бонапарт, которая испугалась, что спор может привести к открытому разрыву между генералами, и предложила сменить тему. Бернадот, сделав несколько безобидных высказываний, ушёл.

И хотя решительного объяснения между генералами так и не произошло, Наполеону после этих двух встреч стало окончательно ясно, что Бернадот является убеждённым противником его амбициозных планов. Душевного равновесия это открытие ему не прибавило. Но иметь своим противником самого популярного в стране генерала было неразумно, и перед публикой Наполеон решил делать вид, что никаких разногласий между ним и Бернадотом не существует, а потому всячески искал его общества. Накануне решающих событий 18 брюмера Наполеон встретился с Бернадотом в Театре Франсэ.

Принадлежите ли вы к обществу, которое завтра соберётся в Мортефонтэне у Жозефа? — спросил он, демонстративно пожимая руку Бернадоту.

Да, генерал, — ответил Бернадот.

Вот и отлично, — обрадовался Наполеон, — позвольте мне завтра выпить у вас кофе. Я поеду мимо вашего дома и буду рад заглянуть на минутку.

Естественно, Бернадот был вынужден ответить согласием. На следующий день Наполеон в сопровождении супруги и Жозефа появился у Бернадотов. Некоторое время спустя появился и Люсьен. Дезире принялась хлопотать, чтобы получше встретить гостей, но это только вызвало недовольство супруга. О том, какими мотивами руководствовался будущий диктатор, напрашиваясь в гости к сопернику, написал Бурьен: «Бонапарт, рассказав о своём визите к Бернадоту, продолжал: “Кажется, он доволен мною. Что вы по этому поводу думаете, Бурьен?” “Но, генерал, я желаю, чтобы вы были довольны им”. “Нет, нет, я поступил правильно, будьте уверены, это скомпрометирует его перед Гойе. Не забывайте, что нужно всегда идти своим врагам навстречу и делать хорошую мину. Они начинают думать, что их боятся, а это придаёт им дерзости” ».

Завтрак в Мортефонтэне у Жозефа Бонапарта был прелюдией к 18 брюмеру. На нём царила странная атмосфера: собравшиеся в полном составе заговорщики наперебой оказывали Бернадоту знаки внимания, но ни словом не обмолвились с ним по поводу предстоящих событий, а тот наблюдал за впавшим в задумчивость и даже в некоторую рассеянность Наполеоном, внимательно изучал физиономии всех собравшихся, фиксировал состав различных групп и о самом главном тоже молчал. Покидая дом свояка Жозефа, он пришёл к выводу о том, что слухи о заговоре имели под собой серьёзную почву.

По прибытии в Париж Бернадот встретился со своим земляком Моро, и тот сразу спросил, был ли он на завтраке в Мортефонтэне и встречался ли он там с Наполеоном Бонапартом. Когда Бернадот ответил утвердительно, Моро сказал:

Этот человек нанёс республике самый большой вред.

И собирается причинить ей ещё больший ущерб, — добавил Бернадот.

Мы должны остановить его.

Перед расставанием генералы договорились поддерживать контакт с бывшим военным министром Петье и некоторыми другими лицами, чтобы вместе воспрепятствовать планам «египетского дезертира». Поддержка со стороны Моро республике была бы весьма кстати, но, к несчастью, оценка генерала Моро Бонапартом оказалась правильной: в решающий момент Моро дал себя уговорить и ...присоединился к «египетскому дезертиру».

За два дня до событий Бернадот обедал у Бонапарта. Там оказался Жубер, в отношении республиканских взглядов которого сомнений ни у кого вроде не было. Разговор шёл о войне, и Бер- надот, не стесняясь, высказывал своё несогласие на этот счёт с хозяином. К вечеру подъехала толпа генералов, министров, советников, учёных. Теперь речь зашла о восстании шуанов61. Бонапарт громко, чтобы все услышали, произнёс:

В генерале Бернадоте вы видите настоящего шуана.

Не противоречьте самому себе, — ответил тот, — несколько дней тому назад вы утверждали, что я поощряю неудобный энтузиазм республиканцев. И вот теперь оказывается, что я поддерживаю шуанов. Чему же верить?

Многие историки считают, что эта фраза задержала выступление заговорщиков на целые сутки. Другие говорят, что Наполеон по своей натуре был суеверным фаталистом и во что бы то ни стало хотел избежать назначения переворота на 17 брюмера (8 ноября), т.е. на пятницу, и настоял на субботе.

В пятницу 8 ноября Жозеф Бонапарт, на пути в свой номер в гостинице на улице рю де Роше поздним вечером заехал к Бернадоту на рю Цизальпин. Генерал уже лёг спать и предложил свояку заехать к нему на следующий день. 9 ноября (18 брюмера) в семь часов утра Жозеф опять появился в доме Бернадотов. Он привёз приветы от брата Наполеона и спросил о том, что следовало бы предпринять ввиду предстоящих событий. Какие советы ему дал Бернадот, неизвестно, но с рю Цизальпин они вместе отправились на рю де ля Виктуар II62, где в гостинице проживал Наполеон.

Весь двор, приёмные и коридоры были битком забиты генералами и высшими офицерами. Все были чрезвычайно возбуждены, и Жозеф с Бернадотом с трудом пробрались через толпу в номер брата. Наполеон в небольшом салоне завтракал с адъютантом Лемарруа. Жозеф вошёл к нему первым, оставив на минутку Бернадота в передней.

Оглядевшись, Бернадот увидел генерала Лефевра, командира 17-й дивизии, расквартированной в департаменте Сены. Поскольку генерал был известен как противник всяких революций, Бернадот подумал, что он находится там или как пленный, или как заложник. Он не знал, что Лефевр в полночь получил от Бонапарта вызов явиться к 6 часам утра к месту своего проживания и по пути на рю де ла Виктуар встретил крупное кавалерийское подразделение, входившее в состав его дивизии. Он страшно удивился этому, потому что никаких приказов своим подчинённым на выход из казарм он не отдавал. Командовавший всадниками полковник Себатьяни сослался на Бонапарта. К гостинице, в которой проживал Бонапарт, Аефевр приехал в дурном настроении.

Ну, Лефевр, — встретил его Наполеон, — можете ли вы, столп республики, равнодушно наблюдать за тем, как республика пропадает в руках адвокатов? Видишь вон там, в пирамиде, сабли? Я даю одну из них вам как доказательство моего уважения и доверия!

Демагогия хитрецов действует на простодушных военных безотказно.

Адвокатов в реку! — крикнул Лефевр и схватил саблю. Теперь он мог пойти за Наполеоном в огонь и в воду.

...Между тем Бонапарт уже подкрепился, и Бернадот вошёл в салон и сел на стул. Наполеон сделал знак Лефевру последовать его примеру и обратился к Бернадоту:

Как это вы явились не в мундире?

Я больше не на службе, — ответил тот.

Но вы немедленно окажетесь на ней! — воскликнул без пяти минут диктатор.

При этих словах Бонапарт встал с места, взял гостя за руку и повёл его в соседнюю комнату.

Директория правит дурно, — начал он своё демагогичное заявление, — она погубит республику, если мы не установим в ней порядок. Совет старейшин назначил меня комендантом Парижа и командующим национальной гвардией и всеми частями дивизии. Наденьте мундир, и встретимся в Тюильри, куда я сейчас отправлюсь.

Не колеблясь ни секунды, Бернадот ответил отказом. Он ждал этого приглашения и заранее подготовил ответ.

О, я понимаю вас, — с некоторым разочарованием в голосе продолжил Бонапарт, — вы полагаете, что можете рассчитывать на Моро, Макдональда, Бёрнонвиля и других генералов. Это заблуждение. Они все скоро здесь появятся, и Моро вместе с ними.

Затем Бонапарт перечислил собеседнику имена тридцати или более членов Совета старейшин, считавшихся приверженцами конституции, а теперь переметнувшихся к нему.

Вы не знаете людей, — продолжал он извергать поучения, — они много обещают, но не сдерживают свои обещания, не полагайтесь на них.

Я не хочу присоединяться к бунту, — твёрдо сказал Бернадот, — и свергать строй, за который отдали свои жизни много людей.

Отлично, — ответил Бонапарт, — вы останетесь здесь, пока меня не провозгласит Совет старейшин, ибо до тех пор я — ничто.

Генерал, — возвысил голос Бернадот и схватился за шпагу. — Я человек, которого можно убить, но ни за что не удержат против его воли.

Дайте мне тогда слово, — смягчил тон Бонапарт, — что вы ничего не предпримете против меня.

Как гражданин, я даю такое слово.

Как гражданин? — удивился Наполеон. — Что вы имеете в виду?

Я имею в виду, что я сам в качестве простого гражданина не пойду в казармы, чтобы обратиться с речью к солдатам или на площадь, чтобы возбуждать национальную гвардию и народ. Но если меня позовёт Директория или законодательный корпус и отдадут мне приказ стать во главе гвардии, я пойду с ней против тех, кто пытается незаконно обрушить существующий порядок.

Ах, что касается этого, то я совершенно спокоен. Я принял свои меры предосторожности, и вы не получите никаких приказов. Ваше честолюбие нагоняет на них не меньше страха, чем моё. А я всего лишь хочу спасти республику, для себя я ничего не требую. Я удаляюсь с моими друзьями к Мальмезону. Если хотите, присоединяйтесь.

По части дружбы вы ещё как-то сгодитесь, но мне кажется, что вы станете самым деспотичным правителем.

С этими словами Бернадот пошёл на выход63. Бонапарт сопроводил его до приёмной. Потом он нашёл Жозефа и в страшном волнении приказал ему: «Последи за ним!» А Бернадот, неодобрительно посматривая на генералов, с высоко поднятой головой прокладывал себе путь через их толпу. Жозеф нагнал его и отвёз к себе на рю де ла Роше, где уже собрались несколько депутатов Совета старейшин и Совета пятисот. Свояк пригласил всех позавтракать и во время еды уверял всех гостей, что его брат хочет всего лишь защитить свободу, а сам готов провести всю оставшуюся жизнь, как философ, в стенах Мальмезона. Если кто и поверил этим словам, то Бернадота в их числе не было.

От Жозефа он пошёл в сад Тюильри, где встретил офицеров 71-й полубригады, которой когда-то командовал. Офицеры подошли к нему и попросили совета, что им делать в создавшейся ситуации. Бернадот ответил уклончиво — в том смысле, что он хотел бы, чтобы безопасность общества не пострадала от того, что готовилось в эти минуты. Он, казалось, держал слово, данное Наполеону, и оставался обычным гражданином, наблюдавшим за событиями со стороны.

Генерал прогулялся по улицам и поговорил ещё с несколькими офицерами, а потом пошёл к коллеге Журдану. Генерал Журдан находился в ожидании того, что правительство позовёт его и других верных генералов на защиту конституции. У него в квартире было несколько депутатов Совета пятисот, в частности, генерал Ожеро, то и дело подходили новые люди и рассказывали, что обе палаты парламента должны были к завтрашнему дню собраться в Сен-Клу. Человек десять-двенадцать депутатов, а также генералы Саличетти, Журдан, Ожеро, Гаро и некоторые другие с 7 до 10 часов держали совет и пришли к решению о том, что Бонапарт на следующий день будет объявлен в Сен-Клу вне закона, а Бернадот получит командование над гвардией Совета пятисот. Из этого, однако, ничего не вышло: Саличетти в тот же вечер рассказал обо всём Бонапарту, министр полиции Фуше, уже давно переметнувшийся на сторону Наполеона, принял свои меры, и контрзаговорщиков в Сен-Клу не пустили.

Бонапарт, следуя принципу «разделяй и властвуй», поручил Саличетти к пяти часам следующего утра появиться на подготовительной сессии Совета пятисот, которая должна была предшествовать его отъезду в Сен-Клу, и объявить во всеуслышание, что он, Бонапарт, предпринял чрезвычайные усилия, чтобы воспрепятствовать выполнению декрета о депортации депутатов, которые поддержали идею снабдить Бернадота функциями командующего войсками.

Когда Бернадот вернулся от Журдана домой, то жена рассказала ему, что в его отсутствие Бонапарт и Моро посылали генерал- адъютанта Рапателя, с тем чтобы он передал ему указание присоединиться к ним на следующее утро в Тюильри64. Естественно, Бернадот никаких телодвижений в этом направлении не сделал, ибо у него на 9 ноября были другие планы.

Если бы Баррас не испугался и не подал в отставку, если бы Совет пятисот в Сен-Клу проявил выдержку и стойкость и объявил Наполеона вне закона, то Бернадот был бы назначен Директорией военным министром и командующим 17-й дивизией и национальной гвардией, и тогда исход государственного переворота предугадать было бы совсем нетрудно. Бернадот и Журдан вполне могли бы рассчитывать на гарнизон Парижа, в котором у Наполеона не было сильной поддержки. Так всё ли сделал сам Бернадот в эти роковые для него и страны дни? И чиста ли была его совесть патриота и республиканца? Судя по всему, он очень жалел потом, что всё получилось так, как получилось.

В 1804 году, всё ещё находясь под свежим впечатлением от событий пятилетней давности, он написал Люсьену Бонапарту знаменательное письмо, в котором обвинил того в нарушении своего долга как депутата Совета пятисот и гражданина республики. Как писал Бернадот, Люсьен Бонапарт (1775—1840) не смог привести в своё оправдание никаких других мотивов, кроме того, что нарушить этот долг его заставило родство с зачинщиком переворота. Бернадот спрашивал свояка и самого себя: «Но имею ли я право обвинять тебя... если я сам споткнулся на уговорах Жозефа? » — «Почему? — спрашиваю я себя. Да потому, что Жозеф — муж Жюли, сестры Дезире, т.е. моей супруги. Вот и смотри, от чего может зависеть судьба огромного государстваI А ты ведь знаешь, что Антуан принадлежал мне, и у нас были оружие и люди... Но всё пошло насмарку в тот день. Верх благодаря тебе... и мне одержала слабость, мы поддались обаянию красивых фраз, в то время как я, возможно, мог бы всё предотвратить».

Это, пожалуй, исчерпывающий ответ на поставленный нами вопрос.

...А Наполеон рано утром появился в Сен-Клу среди депутатов обеих палат, надеясь, что они примут его как спасителя отечества. Не тут-то было! В Совете старейшин, заседавшем в зале Аполлона, обстановка была более-менее спокойней — там у Наполеона много сторонников. Наполеон вошёл в Совет старейшин в сопровождении Жозефа, секретаря Л.-А. Бурьенна (1769—1832) и нескольких офицеров и обратился к собравшимся с речью, которая была выслушана более-менее благосклонно. В Совете же пятисот, собравшемся в Оранжерее дворца, поднялся такой шум и гвалт, что ни председательствовавший в Совете брат Люсьен, ни помогавший ему брат Жозеф, ни их сторонники не смогли переломить негативное настроение законодательного корпуса. Наполеону не оставалось ничего иного, как сбежать из зала — иначе бы разъяренные депутаты его растерзали. Депутаты, кто со сжатыми кулаками, кто с кинжалами, а кто с пистолетами, бросились на Наполеона с криками «Диктатор! Предатель! Долой тирана!», и если бы не образовалась свалка и не четыре гренадера, диктатору тут же был бы конец.

Пришлось сменить тактику и применить силу. Во дворе сыграли сбор, дверь Оранжереи отворилась, и в зал плотной толпой вошли гренадеры. Прикладами они стали выталкивать депутатов из зала, в то время как многие из них бросились в окна и выпрыгивали наружу. Живости законодателям придал громовой голос Мюрата:

— Выбросить эту адвокатскую сволочь на улицу!

Утром 10 ноября три новых консула — аббат и граф Эммануэль Жозеф Сиейес (1748—1836), Рожер Дюкр и Наполеон Бонапарт — дали торжественную клятву служить неделимой Республике, Свободе, Равенству и Братству. Переворот 18 брюмера стал свершившимся фактом, а «философ» стал диктатором. «Брюмер означал конец самостоятельной роли Бернадота в истории Франции, — написал Хёйер. — Его карьера в последующие десять лет, какой бы ни была блестящей, целиком находилась в тени корсиканца».

Бернадот же остался для Наполеона навсегда Vhomme obstacle — человеком-препятствием.

НА СЛУЖБЕ У ДИКТАТОРА. ЗАПАДНАЯ АРМИЯ

Жестокость и страх пожимают руки друг другу.

Бальзак

Когда генерал Сарразэн в воскресную после переворота ночь возвращался домой в Шато-Фрагьер, находившееся в Вилльнёв- Сен-Жорж, он увидел около своего дома знакомую фигуру Бер- надота, а рядом с ним — какого-то мальчика. При ближайшем рассмотрении мальчиком оказалась Дезире. Супруги попросили Сарразэна спрятать их на время (сына Оскара они, вероятно, оставили на тётку Жюли), и Сарразэн отвёл их в свой дом. Когда он на следующий день пошёл в Люксембургский дворец, там его встретил Наполеон и сказал, что если он увидит Бернадота, то должен передать, что он всегда рад считать его своим другом. Ж. Фуше уже 11 ноября доложил патрону о местонахождении Бернадотов, а тот через Жозефа дал знать беглецу, что по-прежнему считает его своим другом. Тем не менее Бернадот ещё двое суток, пока не получил письмо от Жозефа Бонапарта, не выходил из дома Сарразэна. К чести Бонапарта следует заметить, что он не стал подвергать кого-либо из своих противников преследованиям — пока. Ему нужно было объединить вокруг себя всех способных и энергичных людей, и если они захотят служить ему, то он найдёт им место во власти. Корсиканское чувство клановости ускорило примирение со строптивым свояком. И Бернадот, «поломавшись» для вида три дня, позволил Жозефу и Дезире уговорить себя вернуться в Париж. 20 января 1800 года он появился в доме у свояка в Мортефонтэне, где праздновали свадьбу Каролины Бонапарт с Иоакимом Мюратом.

Примирение с Наполеоном было, вероятно, полным, потому что оно позволило Бернадоту рьяно добиваться освобождения арестованных депутатов Законодательного собрания и защиты своих друзей. В частности, ему удалось вычеркнуть из списков предназначенных к депортации якобинцев имя Журдана. Аббат Сиейес по поручению Наполеона приступил к разработке новой конституции — конституции т.н. консульства. 24 декабря 1799 года она вступила в силу, Директория упразднялась, и страной стал править триумвират консулов, из которых главным стал, естественно, Наполеон Бонапарт. Вместе с двумя другими консулами и Государственным советом (правительством) он мог назначать всех должностных лиц страны.

Среди военных — единственной прослойки общества, которая искренно поддержала Наполеона во время переворота, — началось брожение и недовольство: как так получилось, что один человек, такой же, как и они сами, узурпировал власть в стране и правил как диктатор? Люсьен Бонапарт и Бернадот на первых порах полагали, что Наполеон станет французским Джорджем Вашингтоном, но просчитались: тот сделался французским Оливером Кромвелем. Первый консул отлично знал об этих настроениях и стал немедленно избавляться от бывших своих сторонников: Сен-Сир с дивизией отправился в Португалию, Аанн уехал послом в Лиссабон, Брюн — в Константинополь, МакДональд — в Копенгаген. Но мстить никому Наполеон не стал. Он делал ставку на достижение в стране консолидации независимо от принадлежности к партиям людей, которые захотят поддержать Консульство.

Бернадот, хоть и не сразу, а только через месяц после событий ставший не без помощи Жозефа Бонапарта членом Государственного совета — центрального органа новой власти, какое-то время работал в военной его секции, занимаясь разработкой нового закона о рекрутах, но скоро получил предложение выехать в армию под Дижон, непосредственно подчинявшуюся Наполеону. Бернадот от этого назначения отказался, и тогда диктатор отправил его в Западную армию. Уже цитировавшийся выше Бурьен писал, что первый консул всеми способами хотел удалить не поддержавшего переворот 18 брюмера и строптивого генерала подальше от Парижа. Т. Хёйер считает такое предположение маловероятным, ибо Бернадот сам искал себе занятия и фактически сам предложил себя на пост командующего Западной армией.

Ещё в 1798 году шла речь о высадке в Англии, и вот теперь первый консул назначил Бернадота командиром экспедиционного корпуса в надежде, что генерал наделает ошибок, и тогда его можно было бы привлечь к ответственности. Вскоре, однако, всем стало очевидно, что бросок через Ла-Манш французам был не по зубам и не по карману, и идею десанта окончательно похерили. А Бернадота послали усмирять мятежную Вандею и сторожить побережье Франции от высадки английского десанта — авось и там он сломит себе голову!

Война с местными крестьянами главным образом развернулась по левому берегу Луары, в Анжу, и по берегам Пуату. Революция, кроме бед и оскорблений обычаев, ничего не дала этому дикому краю, в котором издавна господствовали патриархальнофеодальные порядки. Священник и помещик в глазах безграмотных крестьян были наместниками Бога и Короля на Земле, и другого начальства никто из них знать не хотел. Вандея жила изолированно от всей Франции, и её нисколько не трогало, что там происходит в Париже. Вандейцы лишь знали, что их любимого короля убили, и теперь они воевали против тех, кто это сделал. Война приняла затяжной характер, потому что мятежников поддерживало всё население.

18 марта был подписан приказ о назначении Бернадота командующим Западной армией, а 17 апреля 1800 года он приступил к исполнению своих обязанностей в Вандее, сменив на этом посту Брюна. Начальником штаба у него стал генерал Тилли. К этому времени первый консул провёл с руководителями инсургентов переговоры, в результате которых в провинции в обмен на прекращение военных действий всем мятежникам была объявлена амнистия. В лесах остались лишь самые заядлые бандиты, для которых война, грабежи и беззаконие стали уже способом жизни. Их банды подлежали уничтожению. Эта задача и была возложена на боевого генерала Бернадота.

Самый опасный, фанатичный и жестокий вождь шуанов Жорж Кадудаль, крестьянский сын, весной 1800 года сбежал в Англию и договорился там с графом Артуа, будущим королём Карлом X, о том, чтобы поднять в Вандее новое восстание, скомбинированное с роялистским переворотом в Париже. В начале июня он появился в Вандее. Наполеон проинструктировал Бернадота о необходимости проведения в отношении населения умеренной политики и по возможности избегать репрессивных мер, особенно в отношении священников.

Наполеон в ночь на 6 мая отправился в Дижон в т.н. резервную армию, которую после подготовки он намеревался ввести в потерянную — благодаря суворовским войскам — Италию. «Я снова хочу подвергнуть себя батальным опасностям, — сказал он перед отъездом Бернадоту, — и кто знает, что может случиться со мной. Если погибну, вы с сорока тысячами окажетесь у ворот Парижа... в ваших руках будет находиться судьба республики». Был ли искренен первый консул, признавая соперника своим преемником у кормила власти? В искусстве лицемерия у него не было равных! Но как бы то ни было, отношения между обоими соперниками с этого момента стали улучшаться — во всяком случае, внешне.

Армия, в которую приехал Бернадот, вместо 40 едва насчитывала 18 тысяч и находилась в жалком состоянии. Солдаты месяцами не получали жалованья, голодали, ходили оборванные и грязные и в стремлении выжить добывали себе средства пропитания у местного населения, что приводило к нежелательным эксцессам. Вандейцы снова стали собираться на тайные сборища и доставать из тайников припрятанное оружие. Результаты перемирия и амнистии сводились на «нет», и в провинции вот-вот должна была опять вспыхнуть война. Особенно упорно сопротивлялись паси- фикации служители церкви, и Бернадот уже приходил к мнению о том, чтобы вместо амнистии применять к ним более суровые меры, например, трибуналы.

Основные свои усилия Бернадот направил на то, чтобы искоренить причины недовольства как среди солдат, так и населения. Там, где можно, он вёл переговоры с местными предводителями, там же, где считал необходимым, применял силу, а в отдельных районах ввёл-таки трибуналы. Он разъезжал по провинции и беседовал с населением, уговаривал крестьян, обещал им помощь и справедливость. Он пришёл к выводу, что карательные экспедиции и конфискация оружия были мало эффективны, и добился от правительства того, чтобы за добровольную сдачу крестьянами оружия выплачивались деньги. К концу августа 1800 года появились первые, хотя и скромные, позитивные результаты.

Одновременно с этим Бернадоту приходилось заниматься и борьбой с английскими десантами и охраной всего северо- западного побережья Франции. В июне 1800 года, после разгрома датского флота и расстрела Копенгагена65, здесь появился флот Англии с 18-тысячным десантом. Подразделения Западной армии метались по берегу и пытались помешать высадке противника. Решающий бой произошёл под Кибероном, там французы не дали высадиться англичанам на сушу и заставили их вернуться на корабли. Только близ о-ва Нуармутье англичанам удалось высадить большую группу французских эмигрантов во главе с Кадудалем. К счастью, боевой дух мятежников к тому времени уже иссяк, и зажечь пламя нового восстания шуанов Кадудалю не удавалось. Попытки англичан закрепиться на французском побережье тоже потерпели неудачу.

Летом 1800 года к генералу приехала супруга с сыном и поселилась в епископском дворце в Ренне. Здесь на неё сильное впечатление произвели местные обычаи и постоянная опасность. По сообщению Изарна, Дезире иногда переодевалась в офицерский мундир и сопровождала мужа на конных прогулках. Уезжая в Париж, она договорилась с адъютантами мужа о том, чтобы они хорошенько присматривали за ним. Потом Жерар и Морэн писали ей письма и докладывали, как они остерегают своего шефа: в комнате рядом со спальней Бернадота всегда ночевал адъютант, во время поездок вместе с генералом всегда спал Жерар, а на лестницах и под окнами спальни стояли часовые; на прогулках генерала сопровождали 5—6 самых верных людей, одетых в такие же мундиры, что и сам объект охраны — чтобы террористы и бандиты не сразу узнали, кто из них Бернадот. Аналогичные меры безопаности принимались на приёмах посетителей, во время завтрака, обеда и ужина и купания в ванне. Морэн успокаивал генеральшу, что жизни её супруга ничто не угрожает, потому что он пользуется в Вандее огромной популярностью. (Насчёт популярности высказываться воздержимся, но факт, что ни одной попытки покушения на жизнь генерала за всё время его службы в Вандее не было).

Супруги находились в постоянной переписке друг с другом. Их письма, по свидетельству Хёйера, демонстрируют тёплые сердечные отношения. Бернадот советует Дезире не засиживаться дома и больше выходить в свет — ведь жизнь так скоротечна, и нужно сполна воспользоваться её благами. Он призывает её развивать свои музыкальные и танцевальные способности. Супруги живо обсуждают сына, которого настала пора отнимать от груди и вакцинировать от оспы. Много строк занимают советы супруга обратиться к зубному врачу и вытащить у Оскара больной зуб: лучше пострадать один раз, чем долго мучиться. К тому же больной зуб так портит внешний вид! Это замечание подвигло-таки трусиху Дезире пойти к дантисту. Правда, окончательно убедить её в этом помог корсиканец Чиаппе, общий друг супружеской четы Бернадотов. Генерал благодарит Чиаппе за помощь, а супруге пишет, что тот слишком часто стал у неё бывать66.

В этот период Бернадот продолжал заниматься самообразованием и пополнять свои знания. Осенью 1800 года он составил записку о возможной ликвидации крепости Филиппсбург, в которой цитировал Морица Саксонского, Ллойда и др. авторитетов в области фортификации и военного искусства. Швейцарский публицист Этьен Дюмон в 1801 году после обеда, на котором присутствовал Бернадот, сказал, что был впечатлён его деятельностью и огромным влиянием на солдатскую массу, и что его беседа за столом выдавала в нём вполне образованного человека. Приятное признание для бывшего гренадера полка Рояль-Марин!

Между тем к лету отношения между первым консулом и командующим Западной армией стали снова заметно портиться. Если раньше Бонапарт заканчивал свои письма к нему дружеской фразой «Je Vous salue et Vous aime» и приветами Дезире, то уже в письме от 18 июля он ограничился коротким «Je Vous salue»67, а потом тексты посланий и вовсе становились всё суше и холодней, пока к концу года переписка не прекратилась вовсе.

Одной из причин этого могли служить напряжённые отношения Бернадота с военным министром Л. Карно и постоянные жалобы на него первому консулу, который к этому времени уже, вероятно, задумал Западную армию упразднить, а также доклады полиции о причастности генерала к интригам против первого лица Консульства.

В сношениях с Карно Бернадот избрал весьма резкий и вызывающий тон, напоминая ему о том, что он — член Государственного совета и генерал-аншеф, а тот — всего лишь какой-то кабинетный генерал, который плохо понимает запросы простых солдат и к тому же в прошлом был на хорошем счету у якобинцев, а после 18 брюмера попал в опалу. Явно недозволенный приём критики! Как будто сам генерал не пребывал в точно таком же положении! «Мы более не живём во времена, когда донос или неприязнь могущественного властителя означали смертный приговор... Во всяком случае, я могу только высказать Вам сожаление, что Вы не отдаёте справедливости человеку, участие которого к Вам в Ваших бедах всегда следовало за Вами и который снисходительно относился к Вашей политической карьере». Вот такой залп красноречия «выдал» генерал-аншеф в адрес своего коллеги, пытавшегося высказать своё мнение.

Долго испытывать терпение Карно не пришлось — его скоро «ушли» в отставку. Но перед уходом он «хлопнул дверью» и, со своей стороны, успел лягнуть Бернадота, доложив первому консулу о том, что в районе действия Западной армии против Наполеона плетутся интриги и что «генерал-аншеф» смотрит на это более чем снисходительно. Всё это нервировало Бернадота и вносило дополнительные трения в отношения с Парижем. 6 сентября 1800 года он попросил Наполеона перевести его на открывавшийся португальский фронт, но тот решил отправить туда своего зятя, мужа сестры Полины генерала Леклерка.

К октябрю обстановка в районе действия Западной армии стабилизировалась и Бернадот вернулся в Париж, откуда управление армией осуществлял до апреля 1801 года. Пребывание в Париже Бернадот пытался использовать для получения назначения в Италию, предложив на своё место Й. Мюрата, но Мюрат, зять Наполеона, наотрез отказался рокироваться с ним и сам отправился командовать Итальянской армией. Это сильно ударило по самолюбию беарнца: получалось, что первый консул при назначениях на важные посты руководствовался не заслугами генералов и пользой дела, а исключительно родственными соображениями.

Бернадот попытался заручиться поддержкой Наполеона, чтобы получить назначение в Сан-Доминго, но неожиданно туда за какие-то провинности, вместо обещанной Португалии, послали Леклерка. В ноябре Леклерк, отправляясь за границу, по пути в Брест посетил Бернадота в Ренне. Встреча была холодной, Бернадот не мог простить Леклерку, что тот перешёл ему дорогу. А зря! Осенью 1802 года Леклерк умрёт от жёлтой лихорадки, а вся вест-индская затея Наполеона закончится полным фиаско.

10 октября 1800 года на первого консула в опере должно было произойти покушение, исполнителем которого стал корсиканец Жозеф Арена. В числе сообщников Арены был заподозрен итальянский скульптор Джузеппе Черакки (Ceracchi), знакомый Бернадота. Дело было, по мнению Хёйера, сфабриковано полицией Фуше, который использовал в этих целях агента-провокатора Хареля. Провокатор сделал донос на многих видных якобинцев, включая Массену, Ланна, Саличетти и Бернадота. Поскольку заговор был раскрыт сразу после высылки из страны активных якобинцев, подозрение пало на Бернадота. Его имя внесли в т.н. проскрипционные списки, и он должен был, по всей видимости, разделить судьбу своих многих коллег-генералов. После ареста

Черакки полиция Фуше вплотную занялась Бернадотом, пытаясь инкриминировать ему соучастие в покушении и финансировании террористов. Когда Бернадот подъезжал к Парижу, подчинённые Фуше допрашивали Дезире.

Какая же связь существовала у Черакки с Бернадотом? Дело в том, что генерал прошлой зимой заказал у скульптора свой бюст68 и дал ему задаток! В конце концов, следствие было прекращено за неимением улик. Помогли родственные связи: с помощью свояка Жозефа имя Бернадота из списков неблагонадёжных было вычеркнуто, но не из памяти первого консула.

24 декабря 1800 года на диктатора было совершено второе и тоже неудачное покушение. Во время проезда кортежа первого консула на одной из улиц Парижа взорвалась бомба. Когда Наполеона спросили, кто в случае его смерти должен будет сменить его на посту первого консула, он ответил:

— Генерал Бернадот. Он, как и Антоний, продемонстрировал бы возбуждённой толпе окровавленную тогу Цезаря69.

Пожалуй, первый консул был прав: Бернадот продемонстрировал бы французам не только кровавый мундир Наполеона, но, возможно, и его голову.

В апреле 1801 года, после того как удалось помочь освободить из тюрьмы арестованного ранее отца известной содержательницы парижского салона мадам Жюльетт Рекамье, генерал Бернадот вернулся в Западную армию. К этому времени генерала Тилли сменил товарищ Бернадота и убеждённый республиканец генерал Эдуард-Франсуа Симон. На восточных фронтах дело шло к миру, и единственным неспокойным местом во Франции оставался район дислокации Западной армии. Бернадот всё ещё надеялся, что в ближайшем времени состоится высадка в Англии. Наполеон собирался назначить во главе экспедиции Бернадота, Массену и Ожеро, и в Париже мрачно шутили, что главная цель всей затеи первого консула заключалась в том, чтобы все три якобинца нашли наконец свою смерть.

Супруга Дезире, вероятно уставшая от роли ревнивой львицы, стоящей на защите своего льва-героя, сразу окунулась с головой в светскую жизнь. Её всё время видели в салонах Парижа в сопровождении 49-летнего холостяка адмирала Лорана Трюге (Laurent Truguet) и Чиаппе.

21 мая 1802 года в связи с заключением мира с Англией Наполеон дал указание упразднить Западную армию за ненадобностью. 9 августа Западная армия была распущена, и Бернадот 10 октября снова вернулся в Париж, ожидая получить хоть какое-то новое назначение, но время шло, и, казалось, никто в его услугах больше не нуждался. Впрочем, одно предложение поступило: поехать генерал-капитаном на о-в Гваделупу, но посылать туда полного и заслуженного генерала было всё равно, что стрелять по воробьям из пушки. Бернадот, естественно, от такой чести отказался. Отверг он также и предложение занять пост посла в Константинополе — с него хватило венского опыта! По приказу Наполеона Бертье начал в армии чистку, чтобы изгнать из её рядов всех республиканцев. Вероятно, для защиты республики первый консул в её сторонниках не нуждался, а собирался найти опору в её противниках. Бернадот ждал, когда Бертье доберётся и до него. Чистки от «неблагонадёжных элементов» полным ходом шли в государственном аппарате, в судах, в представительных учреждениях. Первый консул расчищал себе путь для пожизненного консульства и готовил базу для примирения с Ватиканом.

Люсьен Бонапарт в своих мемуарах (со слов брата Жозефа) описывает беседу, которую в это время первый консул имел со старшим братом Жозефом. Жозеф пришёл убедить Наполеона в том, что Бернадот — умный и порядочный человек и что ему следовало бы подыскать какое-нибудь подходящее занятие.

Так-так-так, — произнёс первый консул, — если эта дурная южная голова не прекратит осыпать моё правительство упрёками, то вместо какого-нибудь назначения, о котором он ходатайствует, я прикажу его расстрелять на площади Каруссель.

Вы хотите, чтобы я с этим пошёл к нему? — спросил Жозеф.

Нет, — уже более благодушно сказал Наполеон, — это совет, который я даю вам, его другу и свояку, чтобы вы посоветовали ему вести себя поумней и осторожней.

Жозеф пожал плечами, пошёл к Бернадоту и пересказал свой разговор с братом. Занесенный над головой меч снова просвистел мимо. Угрозы со стороны диктатора были всего лишь словами, и посягнуть на жизнь Бернадота он не смел. Но отношения между соперниками от этого лучше не стали.

НОВЫЕ НАЗНАЧЕНИЯ

Есть два рычага, которыми можно двигать людей, — страх и личный интерес.

Наполеон

В июне 1802 года первый консул предложил Бернадоту пост губернатора и главнокомандующего французскими войсками в Луизиане, уступленной Франции по миру с Испанией в мае 1801 года, и Бернадот немедленно это предложение принял. Он понимал, что Наполеон избавлялся от него, но это было лучшее из того, на что он мог рассчитывать в своём положении, и с энтузиазмом взялся за подготовку к отъезду. А. Блумберг пишет, что генерал всё ещё питал надежду на то, что таким образом ему удастся уйти из-под властной опеки первого консула. Бернадот потребовал выделить ему для отправки в колонию 6000 солдат, которых он намеревался содержать в Луизиане за счёт местных и собственных средств в течение двух лет. Наполеон это требование отклонил, и Бернадот, обиженный отказом, уехал с женой лечиться и отдыхать на воды в Пломбьер. В августе 1802 года в Луизиану уехал генерал Виктор. А потом начались дела с разоблачанием антиправительственного заговора в Западной армии.

Летом 1802 года в штабе бывшей Западной армии, офицеры которой проявляли недовольство её роспуском, Амьенским миром с Англией70, подписанием конкордата и вообще политикой Наполеона, полиция раскрыла агитационный центр, который выпускал памфлеты с критикой Наполеона. Памфлеты, выходившие в красно-синих обложках, называли первого консула тираном, узурпатором и дезертиром. Савари, шеф личной полиции Наполеона, как гончая, почуявшая добычу, набросился на это дело, надеясь снова добыть улики против Бернадота. Включился в поиски врагов консула и старый друг Бернадота генерал Даву, которого Наполеон сделал шефом ещё одной секретной полиции, наделив его самыми широкими полномочиями.

Началось с того, что в адреса военных в мае стали поступать брошюры, вложенные в красно-синие конверты. Брошюры содержали материал с призывом свергнуть диктатора Наполеона, и их получил даже военный министр Бертье. Когда об этом доложили первому консулу, тот дал приказ начать секретное расследование, которое вёл сначала парижский префект Лют Дюбуа. Неожиданно в парижскую полицию с заявлением пришла молодая женщина, которая рассказала, что её любовник капитан Огюст Рапатель и адъютант генерала Симона, находившийся в Париже в отпуске, получил из Ренна целую пачку красно-синих брошюр. За расследование взялся также префект Ренна Мунье, и поскольку Рапатель был родственником генерала Моро, то Мунье тут же взял его на подозрение. Министр полиции Жозеф Фуше (1759—1820), симпатизировавший в этот момент якобинцам, с самого начала выдвинул версию о том, что к памфлетам причастны роялисты, подделавшиеся под стиль якобинцев, и начал собственное параллельное расследование в Сен-Мало (Бретань).

Скоро, однако, Мунье удалось выйти на след типографии, отпечатавшей брошюры, а также на человека, отправившего пачку с брошюрами капитану Рапателю в Париж. Последовали аресты, среди которых оказались два адъютанта Бернадота — Фуркар и Марбо — и младший лейтенант Бертран, ответственный в армии за почтовую связь, а значит, и за т.н. чёрный кабинет. Лейтенант успел сжечь все уликовые бумаги, и подозрение Мунье стало концентрироваться на генерале Симоне. Префекту удалось так обработать генерала, что тот был вынужден назвать автором двух памфлетов себя, а в сочинении третьего антинаполеоновкого опуса был вынужден сознаться Бертран. Оба офицера категорически утверждали, что никакие другие люди в заговоре не участвовали. Действовали они частью по идеологическим соображениям, а частью по причине обиды на парижские власти, виновные в их тяжёлом финансовом и моральном положении, наступившем после сокращения армии.

К делу о памфлетах в Западной армии прибавилось ещё дело 82-й полубригады, которая взбунтовалась и отказалась отправляться в Индию. Во время бунта офицеры полубригады, в частности, полковник Пиното и командир батальона Мюллер, довольно резко высказывались против диктатора Наполеона.

Виновных отправили в ссылку. Бертран скоро умер в Кайенне, а генерала Симона помиловали и перевели на о-в Олерон. Потом ему разрешили поселиться у себя на родине, а в 1809 году он вернулся на активную службу в армию. Фуркар и Морбо вышли из дела сухими, поскольку к «заговору» они оказались не причастны. Бернадот демонстративно не выступил на их защиту и на их арест дал формальное согласие.

Многие исследователи не сомневаются в том, что Бернадот был главным организатором дела с сочинением и распространением брошюр среди военных. Все арестованные по обоим делам офицеры были близки к нему и пользовались его полным доверием. Владелец злосчастной типографии, ссылаясь на рассказ Бертрана, показал на следствии, что Пиното, вернувшись из поездки в Париж, привёз с собой приказ о начале заговора, во главе которого стоял Бернадот. При этом он и понятия не имел о том, кто такие были Пиното и Бернадот71.

Т. Хёйер неизменно приходит на помощь Бернадоту и в данном случае снова очищает его от всяких подозрений. Саму идею заподозрить его в участии этой весьма невинной и неуклюжей акции историк считает абсурдной. К такому же выводу в 1921 году пришёл французский историк Ф. Массон. И в самом деле: неужели опытный генерал, находившийся в верхнем эшелоне власти, отличавшийся чрезвычайной осторожностью (вспомним его поведение во время фрюктидора и брюмера), рискнул бы своей карьерой и будущим ради участия в какой-то гимназической шалости с рассылкой конвертов в адреса известных генералов, включая самого Бертье? Наш герой был очень осторожным человеком и на подобную бы авантюру не пошёл. Бернадоту можно было бы только вменить в вину то, что он вокруг себя создал такую моральную обстановку, которая в конечном итоге сделала возможным выступление Симона—Бертрана.

Сам Бернадот вспоминал, что в момент «заговора» Симона— Бертрана он готовил в Париже базу для конституционного свержения первого консула, так что ничего не ведавший об этом Симон своими неразумными действиями лишь сорвал этот замечательный замысел. В 1833 году Карл XIV Юхан дополнил свою версию новыми деталями, сообщив в своих «Записках о конкордате», что Симон стал жертвой полицейской провокации, действовавшей по приказу Наполеона, который хотел во что бы то ни стало дискредитировать и морально уничтожить Бернадота. Т. Хёйер считает это объяснение короля вполне достоверным72.

Фрондёрство Бернадота продолжилось и в атмосфере «семейного единения», и основания для недовольства Бернадотом у

Наполеона были достаточно веские. 18 апреля 1802 года Франция праздновала подписание Амьенского мира и заключение с Ватиканом т.н. конкордата, по которому в стране возобновляла свою деятельность католическая церковь73. Заключение конкордата было воспринято как в стране, так и в непосредственном окружении Наполеона неоднозначно, многим соратникам Наполеона ещё были памятны реакционеры в сутанах, и примирительный по отношению к церкви шаг они считали самоубийственным. Наиболее ярыми противниками конкордата были генералы. После заключительной молитвы Те Deum в соборе Парижской Богоматери генерал Дельма подошёл к первому консулу и босил ему прямо в лицо такие слова: «Прекрасная капуцинада — не хватает только миллиона людейу которые положили свои жизни на уничтожение того, что Вы сегодня восстанавливаете ».

Несколько раньше, когда первый консул после процедуры подписания конкордата в том же соборе Парижской Богоматери с папой Пием VII15 июля 1801 года обратился к стоявшему рядом Бернадоту с вопросом: «Не правда ли, всё сегодня, кажется, восстановлено в соответствии со старым порядком? », то вряд ли ожидал услышать из уст Бернадота очередную дерзость: «Да, гражданин консул, всё, кажется, восстановлено в соответствии со старым порядком, кроме тех двух миллионов французов, которые погибли за свободу и которых уже не воскресить ».

Дельма собрал единомышленников — генералов Лекурба, Доннадье и др. — и на первой торжественной службе в соборе Парижской Богоматери собирался обсудить с ними возможности покушения на Наполеона. На этом летучем совещании присутствовал и Бернадот. Он высказался там за смещение первого консула и против его убийства, предлагаемого некоторыми горячими головами, в частности полковником Фурнье и майором Дона- дьё74. Мимо Фуше, а значит, и Наполеона, содержание разговоров на совещании не прошло. Согласно более поздним заявлениям Бернадота, он якобы в этот день предлагал генералам Ожеро, Массене и МакДональду арестовать Наполеона во время богослужения, лишить его власти на основании параграфа конституции, запрещавшего французам исполнение официальных функций в других странах, и выслать его в Италию. (Накануне Наполеон был избран президентом Итальянской республики и, значит, не мог оставаться первым консулом Франции.) Бернадот предлагал учредить директорию из трёх членов, в которую должны были войти он с Моро. По пути в собор Парижской Богоматери он якобы остановил кареты генералов и сделал им это предложение, но якобы никто из них так и не вышел из своих карет75.

Генерал Моро, не явившийся на праздник подписания конкордата и надевший своей собаке кружевной воротник (с намёком на папу Пия VII), дорого заплатил за своё диссидентство. Даву, ставший начальником ещё одной тавйной службы, приказал арестовать ближайших помощников Моро и обвинил их в участии в покушении на Наполеона. Скоро наступит очередь самого кунктатора Моро.

Недовольство конкордатом и диктаторскими замашками первого консула проявлялось не только среди военных, но и в первую очередь в среде интеллектуалов, депутатов, сенаторов и чиновников. Их голоса не было слышно, потому что они боялись и пикнуть при Наполеоне. Кстати, именно в этот период Бернадот стал постоянным участником вечеров в салонах мадам де Сталь и Рекамье, где собирались оппозиционные к консульству элементы. В этот период Бернадот, по мнению Хёйера, предпринимал отчаянные и безуспешные попытки уговорить Моро встать наконец в общий генеральский фронт против Наполеона. В то же время он якобы отверг план Сарразэна совершить на диктатора покушение. Республиканец Бернадот был упрямый конституционалист, полагавший, что диктаторов можно убирать со сцены с помощью существующих при диктаторе законов.

Последующий период времени вплоть до весны 1804 года Бернадот, ожесточённый немилостью Наполеона и подавленный бездельем, провёл в Париже, на курортах или в своём имении Аягранж. Полиция Фуше ходила за ним по пятам и составляла отчёты о его совместных с Массеной, Моро, МакДональдом и Ожеро интригах. Любой его контакт с официальным лицом, депутатом или сенатором рассматривался правящим режимом под углом зрения неблагонадёжности. Тем не менее Наполеон пока не трогал строптивого беарнца и утешал его (и вероятно, себя) тем, что непременно найдёт ему новое дело.

Неудачу с луизианским губернаторством Наполеон накануне нового, 1803 года решил компенсировать заманчивым предложением занять пост французского посла в Вашингтоне, чтобы завершить начатые там переговоры с президентом Джефферсоном. 21 января 1803 года состоялось официальное назначение Бернадота послом в США. Вашингтон не шёл ни в какое сравнение с чопорной и враждебной Веной, и Бернадот с энтузиазмом стал готовиться в командировку. 19 апреля 1803 года он, сопровождаемый женой и сыном, а также адъютантом полковником Жераром, прибыл в порт Рошель, чтобы взойти на борт фрегата, отправлявшегося в Америку. Когда начали грузить багаж, из Парижа по телеграфу пришло указание о том, чтобы фрегат вышел в море для выполнения более важного задания, а Бернадоту и его семье предлагалось воспользоваться другим судном. Другое судно — тоже фрегат — стояло в доке и ремонтировалось. Пока шёл ремонт фрегата, Англия 16 мая 1803 года объявила Франции войну, и английский флот плотно блокировал морские коммуникации Франции. Пересекать Атлантический океан при полном господстве английского флота было рискованно, а Бернадоту, хоть и хотелось удалиться подальше от Наполеона, проводить свои дни в качестве английского пленника в Тауэре или другой британской тюрьме не хотелось. На дипломатической карьере генерала снова был поставлен жирный — теперь окончательный — крест. Он сложил с себя посольские полномочия и, к величайшему разочарованию Наполеона, вернулся в Париж. Там ему вернули генеральское жалованье, но армии не давали. Бернадот продал свой дом на рю Цизальпин и в предместьях столицы купил имение Лягранж.

1802—1803 годы, по мнению А. Палмера, были самыми опасными в жизни и карьере Бернадота. Наполеон был рассержен в очередной раз — теперь его отказом отплыть к месту назначения в США. Арестовали, наконец, и отправили в ссылку генерала Моро, ставшего в конечном счёте, по мнению немецкого историка Венкера-Вильдберга, жертвой политических спекуляций своей честолюбивой тёщи. Это, конечно, преувеличение, однако лишний раз характеризует зятя. Генерал, по своим взглядам республиканец, слишком долго, как и Бернадот, оглядывался по сторонам, чтобы наконец на что-то решиться, а когда настало время действовать, то вокруг оказались лишь роялисты — сторонников республики всех ликвидировали, и их можно было пересчитать по пальцам.

А роялисты, поднявшие головы после объявления Англией войны и разжигания восстания шуанов в Вандее, вновь представляли определённую силу. Моро нехотя, как бы вслепую, вступил в контакт с Жоржем Кадудалем и прибывшим из эмиграции кабинетным генералом Пишегрю, которые на деньги графа-эмигранта Артуа готовили покушение на Наполеона. Но полиции Фуше удалось выследить и поймать и Пишегрю, и вождя шуанов Кададуля, а потом вслед за ними арестовали Моро и ещё дюжину роялистских фрондёров. Бернадот, как мы уже упомянули выше, предлагал Моро вернуть Францию к состоянию до 18 брюмера и употребил всё своё красноречие, чтобы втянуть в переворот нерешительного и лабильного Моро, но теперь и сам «боком» оказался замешанным в роялистский, с английским душком заговор. У Моро, пишет Венкер-Вильдберг, не хватило силы поднять знамя республики, и он оказался невольным трабантом в лагере роялистов.

После раскрытия заговора генерала Пишегрю Наполеон хотел непременно разделаться со всей старой генеральской гвардией, включая и «гражданина Бернадота », и только вмешательство Жозефа Наполеона смогло отвести от него беду. Д. Сьюард пишет по этому поводу: «Не оставляет никакого сомнения тот факт, что Бернадот был причастен к заговору, но получил помилование исключительно ради Дезире »76. Хорошо осведомлённый Жозеф снова оказался верным другом и искренним родственником! Что сталось бы с Бернадотом, не будь над его головой охраняющей длани свояка?

Согласно Венкер-Вильдбергу, разочарованный нерешительностью коллег-заговорщиков, Бернадот якобы успел вовремя отойти в сторону, но зато его супруга Дезире якобы проговорилась о заговоре первому консулу. Впрочем, замечает историк, Наполеон благодаря Фуше и без неё находился в курсе событий. Кадудаля казнили, Пишегрю покончил с собой в тюрьме, а Моро отправили в ссылку в Америку. Бернадот благодаря семейным связям снова остался целым и невредимым, но без работы. В это же время за несогласие с первым консулом был отправлен в почётную ссылку в Италию его брат Люсьен (позже брат эмигрирует в США). Первый консул в каждом из своих бывших коллег видел теперь соперника или заговорщика и дал полную волю полицейским ищейкам всех трёх служб: Фуше, Савари и Даву.

Опять для Бернадота наступил период безделья, и опять в дело вмешался сердобольный свояк Жозеф. Как вспоминал потом сам Бернадот уже в качестве шведского короля Карла XIV Юхана, «Бонапарт не был склонен к мести, и когда он, для усиления собственной власти, высказал пожелание крепить семейные узы, мир снова восстановился. Когда же Бернадот появился в Тюильри, то встретил там, как человек с талантами к великим делам, дружеское расположение, хотя и постоянно мучился от неудовлетворённого честолюбия... Между тем Бонапарт сказал своему брату, что к причудам Бернадота следовало относиться более снисходительно ». Вряд ли так благодушно рассуждал наш герой в описываемое им самим время! Но какие бы строки в свои мемуары ни вписывал король Швеции, нужно наконец признаться, что Наполеон и в самом деле проявил по отношению к нему максимум великодушия, терпения, семейного снисхождения и благожелательства.

В январе 1804 года адъютант Бернадота полковник Жерар повёл шефа к знаменитой парижской гадалке мадам Ленорман, постоянными клиентами которой были многие сановники Франции. Жерар представил Бернадота купцом, но гадалка сразу обнаружила (по картам, разумеется!), что клиент — генерал, что генерал — родственник Наполеона и что генерал однажды станет королём далёкого королевства. Бернадот, сообщает Венкер- Вильдберг, посмеялся над предсказанием, но ушёл от гадалки в хорошем расположении духа.

Был ли он спокоен и безмятежен? Вряд ли. Совесть его была неспокойна. В цитировавшемся выше письме Бернадота к Люсьену Бонапарту от 1804 года говорится: «Теперь нет иной чести, кроме как быть рядом с ним (Наполеоном. — Б.Г.), с ним вместе, выражать себя посредством него и, к несчастью, жить только для него, потому что в обычаях суверенного народа появилось желание без всякого сомнения и без всяких условий лишать себя всего ради императора... Вперёд, солдаты, марш! И вместо “да здравствует республика!” — “ да здравствует император!” Ведь так намного красивей». Тем не менее, когда благодарная «общественность» Франции — генералы, офицеры, сановники — 6 мая 1804 года преподнесли первому консулу адрес, в котором Наполеону предлагалось стать императором Франции, то третьей по счёту, после подписи Мюрата и Массены, на нём значилась подпись «любимого» свояка Жана Батиста Бернадота. Не блистал Бернадот и отсутствием на церемонии коронации Наполеона и торжественно нёс подушку с орденами императора.

Генералы и оппозиционеры типа Моро, Карно и Лафайета удалились от активной деятельности и ждали, когда ненавистный им диктаторский режим изживёт себя и падёт сам собой. Ждать им пришлось долго. Другие генералы, типа Бернадота, Массены и Ожеро, остались во Франции и стали служить Наполеону верой и правдой, потому что, как объясняет Хёйер, другого выхода для того, чтобы служить родине и одновременно пытаться подрывать режим изнутри, у них не было.

Всё было бы хорошо, если бы на самом деле они: а) служили родине, а не диктатору, в чём они сами сильно сомневались и о чём, кстати, сам Бернадот сказал выше достаточно недвусмысленно, и б) если бы с их стороны была предпринята хотя бы одна робкая попытка навредить этому самому режиму. Отнюдь! Все эти генералы-республиканцы, ставшие маршалами, князьями, проконсулами и королями и получившие сказочные почести, о каких они не могли мечтать в самых безумных снах, сделали вид, что не заметили, как их самым вульгарным способом купили. О, они знали, какой ценой они получили все эти милости и почести, и внутри себя стыдились этого, а потому время от времени «взбрыкивали» под седлом взнуздавшего их седока и, чтобы совсем не упасть в глазах людей, время от времени высказывали глухую критику в адрес бывшего консула, а ныне — императора. Этим их фрондёрство в основном и ограничивалось. А когда диктатора в 1814 году припёрли к стенке, то все они бросили его и мигом разбежались в разные стороны.

Поэтому Бернадот, ничем к тому же не рискуя (Жозеф и Дезире всегда были рядом), голосовал якобы против продления полномочий первого консула и превращения их в посмертные; так же «смело» он выступил против конкордата, не соглашался с учреждением Почётного легиона и избранием Наполеона в императоры, а потом послушно становился шефом когорты этого легиона, принимал в дар резиденции-дворцы, клялся в вечной преданности императору Наполеону и верой и правдой утверждал его власть на оккупированных территориях.

...А Наполеон, всё время опасавшийся хрупкого и неопределённого нейтралитета Бернадота, решил задушить его своим великодушием. В конце апреля 1804 года он вызвал к себе опального генерала и имел с ним продолжительную беседу. О содержании этой беседы Бернадот сказал мадам Рекамье следующее: «Я не обещал ему любовь, но обещал лояльную поддержку, и я сдержу своё слово». Наполеон не был неблагодарным, и уже 10 мая 1804 года произвёл Бернадота в маршалы. В списке 12 маршалов Бернадот занимал почётное седьмое место. Когда 23 мая в Сен-Клу наполеоновские генералы получали маршальские жезлы и давали клятву на верность новому императору Франции, Бернадот проявил инициативу и выступил с речью, в которой, в частности, сказал:

Сир, я долго верил, что Франция будет процветать под республиканским правлением. Это убеждение вело меня до тех пор, пока мой опыт не показал, что оно ошибочно. Прошу Ваше Величество оставаться в полной уверенности в моём желании выполнить любой ваш приказ, который вы мне поручите.

Наполеон растрогался и тепло пожал ему руку.

Бернадот, отступивши назад, присоединился к группе генералов, среди которых находился и генерал Сарразэн. Генерал слегка напрягся, ожидая услышать от своего шефа какую-нибудь очередную колкость. Его удивлению не было предела, когда маршал Бернадот прошептал:

Клянусь тебе, что отныне у Бонапарта не будет вернее друга, чем Бернадот!

Потом последовало награждение Большим крестом Почётного легиона, назначение командиром его 8-й когорты и предоставление в безвозмездное пользование официальной резиденции — выкупленного у опального Моро дворца Гросбуа стоимостью 800 тысяч франков. (Какая ирония судьбы!) Когда при осмотре дворца выяснилось, что всю мебель из него уже вывезла супруга первого консула Жозефина, Наполеон так же великодушно дал указание Фуше взять из казны необходимую сумму на приобретение для жилья Бернадота новой обстановки. «Умное поведение» оказалось весьма выгодным и прибыльным.

...Между тем, пока мы шли по пятам за нашим героем, мы забыли сообщить, что французская армия победоносно завершила войну с Австрией, которую спровоцировал дипломат Бернадот.

9 февраля 1801 года Вена и Париж подписали Люневильское мирное соглашение. В Петербурге был убит император Павел I, Россия вышла из войны, новый император Александр I сосредоточился пока на реформах внутри страны, и вторая антифран- цузская коалиция приказала долго жить. Война Франции и её союзников — Батавской республики и Испании — с Великобританией, как мы уже упоминали, тоже завершилась подписанием 27 марта 1802 года Амьенского мира77.

Европа перевела дыхание — неужели пушки замолкли насовсем? Но не тут-то было: уже в марте следующего года Наполеон нарушил мир, и 17 мая война между Францией и Англией вспыхнула с новой силой. Арест и казнь принца Энгиенского78 дали новый толчок к созданию третьей антинаполеоновской коалиции.

Пожизненный консул республики уверенной поступью шёл к императорской короне — короне, под блеском которой должна была объединиться вся Европа. Разумеется, на условиях, которые продиктует ей сам император. С карты бывшей Священной римской империи стали исчезать все мелкие княжества и курфюршества — все они были преобразованы и сгруппированы «гением первого консула республики» в новые с громкими, но недолговечными названиями государственные образования на правах марионеток Версаля. Во главе их Наполеон поставит своих братьев, других родственников, генералов и прочих «заслуженных» людей.

Первый удар в новой войне Наполеон решил нанести по Ганноверскому курфюршеству, курфюрсту Георгу III, «по совместительству» королю Англии. Защищавший курфюршество 9-тысячный корпус герцога Кэмбриджского никакого сопротивления 25-тысячной армии генерала А.-Э. Мортье (1768—1835) оказать не смог. Герцог быстро убрался на свой остров, перепоручив командование корпусом ганноверскому графу Валльмоден- Гимборну. Граф заключил с Мортье т.н. Артленбургскую конвенцию, согласно которой ганноверская армия была распущена, всё её вооружение вместе с собственностью Георга III было конфисковано и попало в руки победителей. Французы образовали собственное Ганноверское вассальное княжество, возглавляемое т.н. Исполнительной комиссией (ИК), в то время как ганноверское правительство вместе с армией ушло в эмиграцию в Лауэнбург, за Эльбу и наблюдало оттуда, как французы грабят страну.

За Ганновером последуют другие.

ПРОКОНСУЛ НАПОЛЕОНА. СТАРЫЕ И НОВЫЕ ПРОТИВНИКИ

Гражданское мужество и мужество военное проистекают из одного начала.

Бальзак

После почти годовой бездеятельности в Лагранже маршал Бернадот в мае 1804 года был назначен губернатором Ганновера и командующим расквартированной там армии, или, как тогда стало модно говорить в Париже, он стал проконсулом. Функциональные обязанности Бернадота были весьма неопределённы: маршал исполнял обязанности военного, административного, дипломатического, финансового и экономического начальника и фактически был полноправным главой курфюршества. На официальном бланке его штаб-квартиры значилась лаконичная, но многозначительная надпись: «Агшёе d’Hanovre». Начальником штаба его 25-тысячной армии был назначен Леопольд Бертье, младший брат самого искреннего недруга Бернадота. Как пишет немецкий историк Эрнст Шуберт, Наполеон этим назначением убивал сразу четырёх зайцев: он удалял строптивого родственника подальше от столицы, продолжал его конролировать и одновременно делал эту ссылку весьма привлекательной из-за её откровенно люкра- тивного характера. Попутно Наполеон, имея в виду нападение на Англию79, поручил Бернадоту исследовать побережье Северного моря. Для всех, кроме Наполеона, было очевидно, что без мощного флота о высадке в Англии и думать было нечего. Именно к такому выводу пришёл и Бернадот. Поскольку к этому времени со счетов наполеоновских генералов была списана и идея «перепрыгнуть» через Ла-Манш с помощью воздушных шаров, то планы вторжения в Англию повисли в воздухе.

Бернадот, оставив жену, выехал из Парижа в Булонь один, где со своим штабом располагался генерал Мишель Ней, затем посетил генерала Луи Николя Даву80, который представил Бернадота подчинённым ему дивизиям, и отправился к месту назначения. Бернадот менял на посту своего коллегу маршала Эдуарда Адольфа Казимира Жозефа Мортье, который уже выехал из Ганновера и оставил после себя временного заместителя, генерала Жана Дезолля (Dessolle), бывшего начштаба опального Моро.

Литератор и политический деятель Франции Рене Франсуа де Шатобриан (1769—1848) оставил яркую характеристику Бернадота ганноверского периода. Отмечая его рыцарский облик, благородную осанку и манеры, воодушевлённость в дискуссиях, Шатобриан продолжает: «Герой на полях сражений и дерзостный в своих идеях у он очень осторожен в действиях, когда речь идёт не о военном деле. В своих начинаниях он даже нерешителен. Вначале он всегда соблазнитель, но потом создаёт препятствия для выполнения любого плана. Привычку говорить ярко он сохраняет как пережиток своего революционного воспитания. Иногда его красноречие может блистать целыми часами, он знает об этом, и ему нравится такого рода успех».

Один из ганноверцев оставил такой отзыв о французском губернаторе: «Маршал Бернадот — молодой человек лет 37... Его волосы чёрные и вьющиеся, а его лицо, хотя и тёмное, но выразительное и энергичное... Он пользуется большим авторитетом у местного правительства. К тому же он дружелюбен, вежлив, всегда готов прийти на помощь. Наше отечество, такое бедное и слабо населённое, обязано ему многими льготами и послаблениями».

В первый приказ по армии Бернадот включил такие слова: «Его величество император вручил мне командование армии в Ганновере и в особенности заботу о вас. Этот долг я исполню с удовольствием... Аюбите простершуюся над вами длань защитника, спасшего отечество. Повторяйте вместе со всеми генералами и всеми хорошими французами клич: “Да здравствует император!” Маршал Бернадот стал теперь преданным подданным императора и хорошим французом.

Как всякий оккупационный режим, французская Исполнительная комиссия усердно и бессовестно выкачивала средства из местного населения и из казны курфюршества. Армия Мортье, вступившая в Ганновер в прохудившихся сапогах и изодранных мундирах, быстро переоделась в блестящие мундиры ганноверцев. Французский дивизионный генерал получал на себя и свою свиту, часто доходившую до 12 человек, по 50, а генерал Дезолль — даже по 75 риксталеров в день. Не церемонились с ганноверцами офицеры и солдаты, требуя от хозяев своих квартир и домов бесплатного питания и даже спиртного. Такого бремени бедный Ганновер вынести, естественно, не мог.

Наполеон, отправляя Бернадота в Ганновер, через Талейрана порекомендовал ему поправить там свои финансы, которые у бе- арнца к этому времени совершенно иссякли. Согласно принятой практике, за несколько дней до прибытия проконсула в Ганновер местное управление оживлённо обсуждало с его адъютантом Жераром размеры подношения для его шефа. Ганноверцы предложили карету с шестёркой лошадей и упряжью на общую сумму 1100 талеров, или 5000 франков. Бернадот засомневался и проконсультировался с Жозефом Бонапартом, и тот ответил: «Бери! Не стесняйся!»

Ганноверцы пообещали также «подарить» проконсулу 100тыс. франков, если он сократит французскую оккупационную армию хотя бы до 20 тыс. человек. Проконсул в одной из бесед с ответственным представителем местной власти вскользь бросил такую фразу, что вот, мол, последнее время совсем обезденежел, хотя спокойно мог бы класть к себе в карман до 400 тыс. франков ренты в год с общей суммы казённых денег, к которым он как губернатор имеет доступ. После этого, пишет Хёйер, ганноверцы поспешили вручить ему подарок без всяких условий. Потом Бернадот всё-таки пошёл навстречу пожеланиям купеческих масс курфюршества и армию сократил. (Жерар за свои старания получил «комиссионные » в сумме 2500 риксталеров.) Когда губернатор взялся ещё облегчить ганноверцам бремя налогов и поборов, то они с благодарностью поднесли подарок его супруге — скатерть стоимостью в 608 талеров.

Вообще вопрос о «поощрении» губернатора стоял на повестке дня ганноверцев постоянно. Второе вручение «подарка» Бернадоту проходило в лучших традициях героев мольеровских пьес. Когда депутация пришла с пачкой векселей к нему в резиденцию, то он под предлогом бедности ганноверцев от подарка отказался. Ганноверцы давали взятки не в первый раз: они молча положили пачку на стол и стали вести разговор о некоторых для них льготах и послаблениях. Бернадот пообещал им свою помощь. Когда депутация собралась уходить, маршал принять подарок опять отказался. Но ганноверцы на эту уловку опять не поддались и с чувством исполненного долга покинули своего губернатора, оставив векселя на его рабочем столе.

Третье вручение 100 тысяч франков состоялось 10 сентября 1805 года, когда Бернадот со своей армией покидал Ганновер и уходил на войну. Всего, таким образом, Бернадот получил от благодарных ганноверцев 300 тыс. франков, что, по словам Хёйе- ра, не шло ни в какое сравнение с 2,5 млн, которые взял до него Мортье.

Финансовое положение Ганновера было на самом деле довольно тяжёлым, и курфюршеству, чтобы сводить концы с концами, пришлось занимать деньги на стороне, в чём добрый губернатор им усердно помогал, тем более что в долги влезал не он сам. Кредиторами могли выступить ганзейцы — Гамбург, Бремен и Любек, но кто из них мог предоставить кредит не вызывавшему доверия Ганноверу, находившемуся под оккупацией Франции? Бремен заставили дать. Бернадот, под предлогом распространения в Бремене английских памфлетов, просто блокировал город и стал душить его экономику, после чего бременцы не только дали кредит Ганноверу, но и преподнесли его губернатору подарок — 300 тыс. франков, не считая 8 тыс. «комиссионных» его адъютанту Шалопэну. При этом губернатор выругал бременцев за то, что подношение было сделано слишком неумело и грубо и дискредитировало наполеоновского проконсула как взяточника, а Бернадот себя таковым, естественно, не считал. Ведь он всего-навсего пёкся о благе вверенного ему курфюршества! Упрямые бременцы попытались включить сумму взятки в сумму кредита, но это им удалось лишь частично — 100 тыс. франков попали в личный карман маршала. Кесарю — кесарево, а проконсулу — проконсулово! В конце концов, всё уладилось, и все остались довольны, кроме курфюрста Ганновера и английского короля Георга III, которому потом пришлось за эти долги расплачиваться.

Бременец Хорн, который вёл переговоры с Шалопэном и Бер- надотом, несомненно, человек с тонким юмором, оставил нам о последнем такую характеристику: «Бернадот — энергичный человек; его характер, по сравнению с другими, прекрасный: строгий, жёсткий и добрый. Честь для него выше своекорысти, хотя именно в этом отношении примеры его современников и соотечественников ослабили его естественную силу. Он держит слово — по крайней мере, здесь нет никого, кто сомневался бы в этом». Бременцы потом пришли к твёрдому убеждению о том, что маршал «чрезвычайно любит подарки».

Аналогично развивались события и с гамбургским, и с любек- ским кредитом: Бернадот оказал на Гамбург и Любек давление, ганзейцы пошли на попятную, вступили с ним в переговоры (вернее, с его адъютантами — сам маршал в такие мелочи не вникал!), тоже были очарованы его прекрасным характером и красноречием, и тоже раскошелились. Так что проконсульство Бернадота было вполне удачным: он помог бедным ганноверцам получше содержать самого себя и свою армию, а заодно и поправил свои финансы.

Новый губернатор — «энергичный человек» — с самого начала своего правления стал наводить в Ганновере определённый порядок. Он завёл «карманную» тайную полицию и находился в курсе всех событий в курфюршестве. Взяв в руки новую метлу, он слегка сократил расходы на содержание генералов и комиссаров и ввёл режим частичной экономии. Он прикрепил генералитет к т.н. королевской кухне и вдвое сократил бюджетные расходы. К концу лета 1805 года он откомандировал обратно во Францию несколько полков, оставив в Ганновере около 20 ООО человек. Он запретил офицерам питаться бесплатно у своих хозяев и, увеличив им за это жалованье, рекомендовал ходить в харчевни и рестораны. Он запретил ганноверцам потчевать солдат-постояльцев бесплатными кофе и водкой. Маршал принял меры по оживлению экономики и торговли Ганновера, и страна при нём стала постепенно подниматься и крепнуть. Когда в стране началась нехватка хлеба, он организовал транспорт зерна из Франции. Он посетил знаменитый университет в Гёттингене и взял его под свою опеку. Он приблизил к себе самого способного из местных чиновников — камерального советника Кристофа Людвига Альбрехта Патье — и удостоил его обращением «rnon cher ami». Он распространил налоговое бремя на дворян и не уставал повторять при каждом удобном случае, что Франция не ведёт войны против граждан Ганновера, а что её противником является курфюрст и король Англии, и, следовательно, основная тяжесть контрибуции и налоговых поборов должна ложиться на него. Одним словом, он правил не как оккупант, а как рачительный и добрый хозяин, чем и снискал любовь и уважение всех ганноверцев. Эмиграционное правительство Ганновера докладывало в Лондон о деятельности Бернадота в сдержанно-хвалебных тонах. Когда Бернадот стал шведским наследным принцем Карлом Юханом и в 1813 году со шведской армией оказался в Ганновере, жители города встретили его пушечным салютом, а Гёттингенский университет отправил к нему депутацию и пригласил его пожить у себя в городе. Там он тоже встретил радушный и восторженный приём не только у академиков и профессоров, но и у жителей всего города. Э. Шуберт называет правление Бернадота в Ганновере счастьем в разнесчастное для его жителей время.

Покинув Ганновер, англичане оставили в свободном городе Гамбурге своего посланника и резидента разведки Джорджа Рамбоулда, в задачу которого входило освещение положения в Северной Германии. Французы совершили акт грубого насилия над международным правом, арестовав англичанина. На вторую неделю пребывания Бернадота в Ганновере Фуше по указанию Наполеона подписал об его аресте приказ, который в ночь с 24 на 25 октября спешно выполнили генерал Фрер и первый адъютант Бернадота Мэзон. Отряд французов в 100 человек переправился через Эльбу и в Гринделе, пригороде Гамбурга, без всякого сопротивления вломился в виллу спавшего англичанина. Французы конфисковали все документы английского дипломата и обвинили его в подготовке покушения на жизнь первого консула. Все эти обвинения были, конечно, шиты белыми нитками, и в результате этого дела пострадала не только репутация Версаля, но и главного исполнителя — Бернадота. В конце октября 1804 года Рамбоулд был доставлен в Ганновер, а затем переправлен в Париж, где его посадили в тюрьму Тампль.

2 декабря 1804 года Бернадот присутствовал на коронации Наполеона. К этому времени выкупленный у высланного из страны генерала Моро и предназначенный для маршала Бернадота дворец Гросбуа на рю д’Анжу81 стоял уже готовый. Мы уже упоминали, что мебель из дома забрала себе супруга первого консула Жозефина Бонапарт, но Бернадот получил от императора 200 000 франков на закупку обстановки. В этой связи уместно привести упоминание Т. Хёйером об одном из «тёмных» пятен в эпистолярном наследии Бернадота. Поздней осенью 1804 года он написал свояку Жозефу письмо, в котором просил его походатайствовать перед братом о какой-то милости. Кажется, Наполеон внял этой просьбе.

В феврале 1805 года он опять вернулся к месту службы.

В Ганновере Бернадоту нанёс визит главнокомандующий прусской армией в Вестфалии генерал Гебхард Леберехт Влюхер. С этим «господином» маршалу придётся встречаться несколько раз на полях сражений — то в качестве противника, то союзника. А пока же он поддерживал с берлинским двором самые тёплые отношения и даже удостоился приглашения на большие маневры прусской армии под Магдебургом. Впрочем, воспользоваться этим приглашением ему не пришлось, потому что Наполеон запретил ему отлучаться от армии. К тому же маршал неожиданно и тяжело заболел, у него возобновились кровохарканье, так что из Парижа пришлось вызывать мадам Бернадот и маленького Оскара. К счастью, Дезире не успела доехать до места назначения, как супруг уже «скоропостижно» выздоровел.

Пруссаки оценили добрососедские отношения с Ганновером по достоинству: Бернадот потом окажется одним из семи французских высших должностных лиц, удостоившихся высшей награды Пруссии. 8 апреля Бернадот вместе с Наполеоном, Мюратом, Камбасере, Талейраном, Бертье, Дюроком и королём Швеции Густавом IV Адольфом был награждён прусским орденом Чёрного Орла82. Здесь, в Ганновере, маршала настигли высокие французские награды: орден Почётного легиона и назначение командиром 8-й когорты, в которую входили 28 генералов, офицеров, сержантов и солдат — все выходцы из Южной Франции.

...В третью антинаполеоновскую коалицию вошли Австрия, Великобритания, Россия и Швеция. Пруссия, на первых порах считавшаяся союзницей Франции, присоединилась к коалиции позже. 24 мая 1805 года Пруссия и Россия заключили антифран- цузский союз, по которому приняли совместные обязательства по защите Северной Германии. Осенью 1805 года началась новая фаза войны.

Уже в марте 1805 года Бернадот получил приказ Наполеона послать соглядатаев в Польшу и Россию с заданием наблюдать за всеми передвижениями русской армии. Приказ был незамедлительно выполнен. Бернадот был самым старшим маршалом в армии Наполеона, но уже целых 6 лет не воевал. Он был боевой генерал и горел теперь желанием отличиться на полях сражений. 23 августа от Наполеона поступил приказ идти на соединение с основной армией к Булони, а пока сосредоточить её в районе Геттингена. По выполнении приказа он должен был вернуться в Ганновер, чтобы создать у противника впечатление, что ничего не происходит и что французы по-прежнему остаются дислоцированными в курфюршестве. 1 сентября Наполеон в общих чертах проинформировал Бернадота о составе о своей армии83. В связи с походом на юг 15-тысячная Ганноверская армия была преобразована в 1-й корпус. Затем поступили приказы вести корпус к Вюрцбургу, через Гессен-Кассель, давая всем понять, что он переводился через Майнц во Францию.

До Касселя Бернадота сопровождала супруга Дезире с сыном Оскаром. В Касселе она с ним распрощалась и вернулась в Париж. Здесь Бернадот провёл переговоры с гессенским курфюрстом, пуская перед ним дымовую завесу из рассказов о мнимой цели перехода корпуса. Курфюрст нервничал, не желая нарушать нейтралитет своего княжества.

Появление 1-го корпуса под Вюрцбургом стало для австрийцев полной неожиданностью и смешало им все карты. Вена в это время усиленно обрабатывала баварского курфюрста Максимилиана Йозефа, склоняя его к союзу против Наполеона, но теперь перед лицом французской военной силы баварец быстро стал на сторону Наполеона. Бавария стала союзницей Парижа, и 1-й корпус должен был теперь вместе с 24-тысячной баварской армией воевать против австрийцев. Кроме баварцев, в 1-й корпус влились прибывшие под Вюрцбург 19 тысяч солдат Мармона и гессен-кассельская армия, так что под началом маршала Бернадота первое время находилась 60-тысячная армия. Верный своему принципу не выделяться среди коллег, Бернадот стал доказывать военному министру Бертье и Наполеону необходимость возвращения молодому Мармону его солдат и предоставления ему самостоятельности как полноправному командиру корпуса. Из этого, однако, ничего не вышло, и 2-й корпус оказался под непосредственным началом Наполеона. Не был Бернадот в большом восторге и от баварцев, чья подготовка, дисциплина и вооружение оставляли желать много лучшего, и впоследствии Бернадот будет предпринимать попытки избавиться от ненадёжных и строптивых союзников.

Австрийский эрцгерцог Карл прилагал усилия для заключения альянса с Францией, но традиционная австрийская политика и царь Александр I взяли верх и удержали Австрию в антифран- цузском лагере. Во главе австро-русской армии был поставлен бездарный, высокомерный и тщеславный генерал-квартирмейстер Карл фон Макк, и хотя вокруг него собрались высокообразованные русские генералы, они не могли оказать на ход военных действий большого влияния, поскольку сами тоже не имели соответствующего военного опыта.

Франция вела теперь войну сплочённой, под единым управлением и под непосредственным и полным контролем Наполеона, теперь уже императором. Ему удалось сформировать мобильную, сильную и сплочённую высоким боевым и моральным духом армию, которую он поделил на корпуса и поставил во главе их маршалов. В Германию он привёл около 200 тысяч человек. Солдаты шли в бой с криком: «Да здравствует император!»

Главный удар против союзников Наполеон направил во фланг и уже одним только маневром под Ульмом создал своей армии стратегическое преимущество, оказавшись чуть ли не в тылу у противника. Макк не ожидал этого и в октябре 1805 года капитулировал, а 80-тысячная австрийская армия практически перестала существовать. Армии эрцгерцогов Йохана в Тироле и Карла — в Адидже, вместо того чтобы прийти на помощь Макку, отходили в Венгрию, преследуемые Неем и Массеной. Путь на Вену практически был свободным, и 13 ноября Йоаким Мюрат занял австрийскую столицу.

Во время битвы под Ульмом Бернадот со своим корпусом находился в Мюнхене. Здесь он нанёс поражение австрийскому генералу Кинмайеру и продолжил движение на восток, обеспечивая безопасность правого фланга французской армии. 29 октября он вошёл в Зальцбург, а в начале ноября повернул на северо-восток, чтобы принять участие в окружении армии М.И. Кутузова — следующей фазе наполеоновской стратегии. Теперь Наполеон обратил всё своё внимание на 40-тысячную русскую армию, которой 9 ноября удалось ловко уйти от Мюрата и к которой теперь из Венгрии, в надежде соединиться с армией Макка, шёл эрцгерцог Карл, а из Моравии — ещё один русский корпус. Этого было довольно, чтобы армия Кутузова спокойно перешла Дунай у

Маутерна, вышла из готовящейся ей западни и попутно нанесла французам (Мортье) чувствительный удар при Дюрнштайне. Наполеон, находившийся в Линце и утративший живой контакт с вырвавшимися вперёд корпусами, стал искать виновных. Ими оказались Мюрат и Бернадот. Последний оправдывался и клялся в будущем исправиться.

11 ноября Наполеон приказал 1-му корпусу спешно форсировать Дунай, чтобы ещё раз попытаться отрезать Кутузову пути к отступлению. 15 ноября Бернадот с корпусом с большим трудом форсировал в районе Кремса Дунай и вышел к границам Богемии, собираясь парировать продвижение оттуда корпуса эрцгерцога Фердинанда. Форсирование Дуная без понтонных средств было не простым делом, и Бернадот выполнил приказ императора с опозданием на два дня. Выступить наперерез русской армии он не смог, поскольку в его наличии на левом берегу Дуная оказалось всего 6 пехотных полков, несколько эскадронов кавалерии и немного артиллерии. А Кутузов своим маневром под Холабрунном снова поставил в тупик Мюрата и ушёл от него, перечеркнув, таким образом, план Наполеона. Т. Хёйер утверждает, что критика императором Бернадота была несправедливой и что при тех средствах и дефиците времени, которыми располагал маршал, выполнить приказ Наполеона не представлялось возможным. К тому же начштаба Бертье постоянно менял свои указания и довольно поздно ставил Бернадота в известность об их постоянных изменениях. Привычка сваливать свою вину на других станет у Наполеона теперь постоянной.

Новый приказ Наполеона предусматривал преследование остатков австрийских войск, уходивших из-под Ульма под командованием молодого эрцгерцога Фердинанда. Для русско- австрийской коалиции далеко не всё было потеряно: положение занявшего Вену маршала Мюрата скоро стало довольно щекотливым, а то, что Наполеон сделал с Макком под Ульмом, могла теперь австро-русская армия сделать с ним самим. И если бы не везение, которое спасло Наполеона в своё время под Маренго, то гениальный стратег и полководец оказался бы в плачевном состоянии. Союзникам нужно было, считают А. Блумберг и Т. Хёйер, всего-навсего выждать, подождать подхода из Италии армии эрцгерцога Карла, заручиться присоединением к коалиции Пруссии и вообще не торопиться проявлять инициативу. Спас Наполеона русский царь. Молодой, горячий и тщеславный Александр I жаждал славы и рвался в бой. К тому же его адъютант князь Долгорукий, посланный к Наполеону, получил «достоверные» сведения от адъютанта Наполеона Савари, согласно которым французская армия была плохо подготовлена к сражению. В результате австрийский генерал Ф. Вейротер составил самый неудачный план предстоящего сражения.

На подходе к богемско-моравской границе в Иглау Бернадот 25 ноября встретил министра иностранных дел Пруссии Хаугвит- ца, который вёз Наполеону ультиматум своего короля. Наполеон знал, о чём будет идти речь — Пруссия решила выступить посредником для прекращения военных действий между воюющими сторонами, — и дал указание Бернадоту задержать Хаугвитца в Иглау на целый день, что маршал с успехом выполнил, уговаривая пруссака подождать прибытия в Иглау самого императора. Убедившись, что его обманули, Хаугвитц на следующий день продолжил свой путь.

Вечером 28 ноября Бернадот получил приказ отходить к Брно и, совершив 36-часовой марш-бросок, соединился с главными французскими силами в Моравии, чтобы 2 декабря 1805 года успеть принять участие в знаменитом Аустерлицком сражении. Немецкий биограф Бернадота А.-Э. Имхоф считает роль 1-го корпуса при Аустерлице (Славкове) не достаточно ясной. С ним соглашаются многие другие историки, включая шведских, которые пишут, что его вклад в успех французской армии оказался недостаточным.

Бернадот участвовал в битве с не более, чем 10 500 чел., кавалерийскую дивизию Келлермана у него отобрали, и 1-й корпус располагал под Аустерлицем лишь пехотой. Бернадот стоял в центре французских позиций, Ланн и Мюрат были справа, а Сульт и Даву — слева от него. В бой 1-й корпус вступил после корпуса Мюрата и то лишь в половинном составе, и о его роли косвенно могут свидетельствовать его потери: всего 86 человек убитыми и 360 — ранеными, в то время как потери в корпусе Ланна измерялись соответственно 583 и 3854, а у Даву, участвовавшего в сражении лишь одной своей дивизией, — 325 и 1165 человеками.

А. Палмер и некоторые мемуаристы, напротив, утверждают, что когда Бернадот, получив приказ выдвинуться к Сокольницам, на свой страх и риск пошёл на Пратценские высоты, он тем самым внёс решающий вклад во французскую победу. Он послал на помощь Сульту одну из своих дивизий, после чего в битве наступил перелом. По мнению А. Блумберга, рьяного панегириста Бернадота, когда русская гвардия была вынуждена отступить, маршал предпринял энергичную кавалерийскую атаку и во многом способствовал прорыву русского фронта (откуда у Бернадота появилась кавалерия, если её перед сражением у него отобрали?). С другой стороны, нет никаких признаков, указывавших и на то, что Наполеон после Аустерлица остался Бернадотом недовольным.

Давая своим маршалам последние распоряжения о порядке сражения, Наполеон по отношению к Бернадоту принял демонстративно сухой и деловой тон. Император в окружении маршалов Мюрата, Ланна, Мортье, Лефевра, Сульта, Даву и Бернадота пытался во всём подчеркнуть своё превосходство над ними, но как он боялся всех этих выдающихся военачальников! Все они не раз слышали, как он говорил, что предпочёл бы иметь дело не с ними, а с серыми посредственностями.

После заключения Прессбургского84 мира 26 декабря 1805 года французская армия осталась на своих местах. Франция оставалась державой, господствующей на суше, в то время как Трафальгарское сражение двумя месяцами раньше подтвердила статус Англии как ведущей морской державы. Но антифранцузская коалиция распалась в очередной раз, а Пруссия, не успев вступить в эту войну, заключила с Францией наступательно-оборонительный союз.

23 февраля 1806 года корпус Бернадота, которму были приданы корпус Мортье и кавалерийские дивизии Нансути и Бурсье, во исполнение приказа Наполеона-Бертье нарушил суверенитет княжества Ансбах-Байрейт, фактически принадлежавшего союзнику Пруссии. Территорию княжества маршал Бернадот использовал для удобного маневра в тыл австрийцам. Оккупировав княжество, Наполеон отдал его Баварии, а Пруссии в качестве компенсации предложил Ганновер. Оскорблённый кайзер Фридрих Вильгельм III ответил на этот вероломный шаг Наполеона занятием Ганновера и пропуском русской армии через Силезию.

Дни нахождения Пруссии в одном лагере с Францией были сочтены.

В целом пребывание Бернадота в Ансбах-Байрете напоминало его жизнь в Ганновере. На местах оставались прусские администраторы и чиновники, в то время как маршал являлся французским наместником. Задача Бернадота в «маркграфстве Байрет», как теперь называлось княжество, была достаточно деликатной: нужно было соблюсти интересы Франции, не поссорившись ни с Берлином, ни с Мюнхеном. Берлин не имел желания передавать баварцам всю территорию княжества, а уступал им только ту её часть, которая называлась собственно Ансбахом, в то время как территория Байрет рассматривалась им как личное владение своего короля. Баварцы, естественно, настаивали на получении всего куска пирога. Пруссаки хотели договориться обо всём наедине с баварцами, в то время как баварцы всё время апеллировали к помощи Парижа. Бернадот, несмотря на свою явную предрасположенность к Пруссии и нелюбовь к баварцам, с этой задачей успешно справился. Он сумел завоевать расположение в обеих столицах и поддерживать хорошие отношения как с представителем Пруссии в его администрации, тайным советником-легатом Наглером, в чью единственную задачу входило саботировать любое начинание в пользу Баварии, так и с делегатом Баварии, графом Тюрхеймом. Наглер не мог нарадоваться на маршала, в то время как Тюрхейм на него не переставал жаловаться. Неприязнь Бернадота к баварцам, по мнению Тюрхейма, объяснялась его неудачным опытом командования баварской армией и «неблагодарностью» баварцев, которые якобы не оценили его заслуги в деле приобщения Ансбаха в лоно Баварии и, минуя его, искали совета и помощи у Бертье и Наполеона. Впрочем, граф признавал, что Бернадот выгодно отличался от Мортье и Даву, и успешно употреблял «нетрадционные» средства оказания влияния на Бернадота, включая «приношения», ордена и... деньги. Баварский министр иностранных дел действовал, однако, так неуклюже и грубо, предлагая Бернадоту взятку в размере 100 тыс. далеров, что маршал, только что обласканный самим королём Пруссии и награждённый прусским орденом Чёрного Орла с бриллиантами, был вынужден вежливо отказаться от неё, уведомив об этом курфюрста Максимилиана Йозефа.

Однако дело всё равно решилось в пользу Баварии. На Бернадота из Мюнхена стал давить Бертье, а из Парижа медленным процессом передачи Ансбаха выразил своё недовольство Наполеон. В конце концов, к маю 1806 года княжество полностью передали Баварии. Канат перетянули более сильные.

В Ансбахе «недорогой и расчётливый» маршал держал за «собственный счёт» пышный двор и многочисленный штаб (достаточно упомянуть, что в штате его прислуги значился специальный человек для ловли лягушек), с головой окунулся в светскую жизнь, устраивал парады и балы и принимал участие в бесконечных приёмах и обедах в свою честь. Деньги на содержание двора брались, естественно, из кассы княжества. Расходы лично утвердил король Пруссии. Здесь Бернадот снова продемонстрировал свои администраторские и дипломатические таланты и так же, как когда-то в Италии и незадолго до этого в Ганновере, довольно преуспел в управлении чужим княжеством.

В круг самых близких друзей Бернадота, кроме Наглера, входила местная графиня Паппенхейм, которую маршал освободил от постоя своих офицеров и солдат, и отставной полковник Гастон — прусский пенсионер, бывший майор полка Рояль-Марин и командир гренадёра по кличке «Месье». Бернадот принимал его у себя по два раза на день и сохранил ему пенсию, несмотря на переход Ансбаха под управление Баварии.

В лице местного тайного и государственного советника Карла Хейнриха фон Ланга он нашёл себе способного помощника, который оставил об этом времени воспоминания:

«Мне посчастливилось увидеть там сразу четырёх маршалов: Бернадота, высокого брюнета со сверкающими очами, прятавшимися под толстыми бровями; верзилу Мортье с длинной жёсткой косичкой и бездушной фигурой часового; Аефевра, старого, классического образца кнехта с супругой, бывшей полковой прачкой, и Даву, маленького лысого непритязательного мужчину, который никак не мог вдосталь навальсироваться... В день рождения Наполеона Бернадот приказал позаботиться о том, чтобы в гарнизонах каждый француз получил по бутылке вина, расходы он брал на себя. Счёт составил 12000 флоринов... Маршал обращался ко мне обычно со словами: “Eh! Monsieur Lang, je Vous fis beaucoup travaillerr! ” Затем он начинал описывать, в какие деньги ему обходятся удовольствия администрации, каким счастливым человеком он чувствовал себя в Ганновере, где приходилось заниматься и правительственной работой. Он вообразил, что Ансбах — это его княжество, что оно, благодаря ему, должно стать счастливым — особенно если рядом с ним окажутся такие советники, как я. Всеми своими действиями маршал показывал, что он серьёзно подумывал о том, чтобы где-нибудь получить скипетр».

Наблюдения Ланга были, на наш взгляд, отнюдь небезосновательными. Во-первых, в это время Наполеон уже стал раздавать княжества и королевства своим братьям и любимым маршалам85. Во-вторых, в Берлине в это время серьёзно обсуждалась новость, согласно которой Бернадот должен был получить в своё владение Ансбах или Пассау. В-третьих, 5 июня 1806 года маршал Бернадот был возведён в княжеское достоинство, получил титул князя Понте-Корво86. Княжество было изъято у папы римского, находилось внутри Неаполитанского королевства и насчитывало 6000 жителей. Годовая рента от княжества составляла всего 11 774 франка, и Бернадот употребил её на социальные нужды для беднейших своих подданных, чем снискал там по себе долгую благодарную память87. Управлял княжеством его адъютант Гольт (Gault). Рядом находилось княжество Беневентское, доставшееся Талейрану. В отличие от других «титулованных» наполеоновских соратников, Бернадот никогда не подписывался своим новым титулом на официальных документах и продолжал пользоваться простой подписью «Ж. Бернадот».

Княжеский титул, писал Наполеон брату Жозефу, он пожаловал Бернадоту из родственных соображений: во-первых, из почтения к Жюли, супруге Жозефа, а, во-вторых, из престижных соображений — родственники короля Неаполя тоже должны быть титулованными. В его армии было много более заслуженных и преданных генералов, нежели Бернадот, и император мог бы осчастливить кого-нибудь другого. А другие, в первую очередь Даву, конечно, страшно завидовали «выскочке из Беарна».

Между тем слухи о том, что Ансбах достанется Бернадоту, распространились по всему княжеству. Адъютант маршала Бертон разъезжал по княжеству, собирал собрания жителей селений и городов и на французском языке зачитывал обращение к ним Бер- надота, в котором, к примеру, говорилось о преимуществах княжения маршала Бернадота в городе Нюрнберге и его окрестностях и о необходимости ходатайства его жителей перед Наполеоном поставить во главе Нюрнбергского княжества «своего верного соратника». Оставалось, как пишет Ланг, только проставить после слова «соратника» имя маршала Бернадота. Эта неприкрытая пропаганда вызвала естественное недовольство баварцев. Из Мюнхена, где свою резиденцию держал маршал Бертье, поступило указание прекратить все эти «шалости », а «стрелочника » Бертона посадить на месяц под арест.

После формального присоединения Ансбаха к Баварии 24 мая 1806 года функции Бернадота были выполнены, и ему пришлось покидать это прекрасное и насиженное место. Вероятно, именно за эту «потерю» Наполеон и сделал Бернадота князем Понте- Корво.

Священная римская империя приказала долго жить, и на её месте Наполеон к 12 июля 1806 года построил Рейнский союз из 16 германских княжеств. Они дружно вышли из состава империи, а 6 августа император Франц II сложил с себя корону общегерманского императора и стал простым австрийским императором Францем I. Во главе Рейнского союза стал ставленник Парижа архиепископ Маннхеймский Карл Теодор фон Дальберг, а Наполеон — его протектором. Бавария, Баден и Вюртемберг существенно «округлили» свои территории за счёт соседей и тоже стояли под протекторатом Парижа. Немцы были теперь союзниками Франции, и Наполеон мог рассчитывать на использование их армий, что он и сделал во время похода в Россию в 1812 году.

Оставшись за бортом Рейнского союза и оскорблённая передачей Ганновера под крыло английского короля Георга III, Пруссия мобилизовала армию, а король Фридрих Вильгельм III издал враждебный Франции манифест. Роман Франции с Пруссией закончился, и уже к осени 1806 года образовалась четвёртая анти- французская коалиция. У Наполеона, для которого война служила источником величия и добывания средств, вихлянье Пруссии вызвало особое презрение, и он решил её наказать. 10 сентября 1806 года он записал в дневнике: «Пруссия желает получить урок». А. Палмер считает, что войну с Пруссией спровоцировал

Наполеон, принявший в отношении Пруссии и берлинского двора самые оскорбительные для их достоинства манеры.

Пруссия, как и Австрия, находилась в упадке. Монархия дряхлела, а высшие эшелоны власти поразили апатия, летаргия, уныние, самонадеянность, самоуспокоенность и неуверенность. Политика без ясной и чёткой цели, армия без военного опыта, дипломатия мелочных лавочников привели Пруссию на край пропасти. В то время как французская армия стояла у прусских границ и в любое время могла вторгнуться в страну, союзники Россия и Англия были далеко.

К осени 1806 года война с Пруссией стала фактом.

29 сентября князь Понте-Корво со своим корпусом спешно покинул Ансбах в направлении Бамберга, 8 октября вошёл в Пруссию и разгромил передовые части генерала Тауэнтциена при Шлейце, которые отступили к Наумбургу. Но там их ждал уже Даву. Кстати, штабной офицер, размножавший приказ по корпусу, спутал Бамберг с Нюрнбергом, и корпус потерял на исправление ошибки целый день! В результате самым неудачным образом пересеклись пути следования корпуса Бернадота с корпусом Даву, и на дорогах возникли пробки, сумятица и скандалы. Педантичного Даву такой беспорядок выводил из себя, и в возникший между обоими маршалами спор пришлось вмешиваться самому императору.

Части под командованием престарелого герцога Брауншвейгского, дислоцированные между Эрфуртом и Веймаром, чтобы не попасть в клещи, оставили сзади себя армейский корпус принца Хоэнлоэ и части генерала Рюхеля и выступили в направлении Магдебурга. Наполеон, полагая, что имеет перед собой всю армию герцога, немедленно передвинул корпус Бернадота и кавалерию Мюрата к Дорнбургу, ближе к Йене. В то же время двусмысленный приказ Бертье—Наполеона предполагал движение 1-го корпуса на Наумбург. Приказ этот, кстати, был адресован... лишь Даву, а Бернадот довольствовался его копией, которую ему «любезно» предоставил Даву.

В результате Даву со своим корпусом остался под Ауэрштед- том один на один с герцогом Брауншвейгским, т.е. с главными силами противника, и, по всей видимости, с некоторой тревогой следил за тем, как от него уходит корпус Бернадота. Впрочем, он вряд ли ещё осознавал угрожавшую ему опасность и не знал, что перед двукратным превосходством прусской армии его 3-й корпус скоро окажется на грани полного поражения. А Бернадот, в точности выполнив приказ гениального императора, в конечном итоге был сделан им козлом отпущения за собственный просчёт. Наполеон выругал его за слишком долгий марш к месту назначения и отсутствие на обоих полях сражения (Йена и Ауэрштадт), а заодно обвинил его в том, что, тот, согласно его приказу, не пришёл на помощь Даву. Бернадот попытался, было, оправдаться и сослаться на трудности при преодолении горного перевала при Дорнбурге (что соответствовало действительности), на нечёткие и запоздалые указания начальника генштаба Бертье — ведь никакого приказа о том, чтобы вернуться к Даву, он не получал (что тоже верно), но всё было напрасно. Бертье был вне критики. Наполеон же, понявший, что сам допустил ошибку, задним числом в армейском бюллетене утверждал, что Бернадоту накануне якобы было дано недвусмысленное указание идти на помощь Даву. История гениальных полководцев должна быть безупречной, без единого пятнышка!88

Слишком зацентрализована была система управления во французской армии, и слишком много взял на себя Наполеон, не предоставляя своим маршалам никакой свободы действий и инициативы. В своих приказах, не всегда чётких в изложении Бертье, Наполеон давал своим маршалам лишь географические ориентиры, нисколько не вводя их в курс своих тактических или стратегических замыслов и превращая их в бездумных исполнителей-автоматов. «Император не нуждается в советах или планировании походов; никто не знает его мыслей, и наш долг только в том, чтобы ему повиноваться », — с назиданием сообщил Бертье маршалу Нею во время этой же кампании.

Так был ли виноват маршал Бернадот в том, в чём его обвиняли?

Частично, да. Т. Хёйер, указывая на неясность положения с 1-м корпусом под Наумбургом, приводит следующую цитату из разносного письма Бертье от 21 октября Бернадоту: «Император поручил передать Вам его мнение о том, что он не привык к тому, чтобы его комбинации приносились в жертву соображениям тщеславия». Что же имел в виду начальник генерального штаба армии? На него даёт ответ в своих поздних «Исторических заметках» король Карл XIV Юхан. Бывший маршал Наполеона пишет в них, что он предложил Даву пройти через порядки его 3-го корпуса и атаковать пруссаков, но что Даву якобы на это не согласился по соображениям престижа: идти в хвосте 1-го корпуса и играть в сражении второстепенную роль он не захотел. И тогда, пишет Карл Юхан, он выполнил приказ Наполеона следовать к Дорнбургу.

При сопоставлении мемуаров Карла Юхана с вышеприведенной цитатой письма Бертье можно сделать вывод о том, что маршалы не договорились о взаимодействии по соображениям престижа. Выходит, Бернадот оказался не таким уж и безупречным и всё-таки несёт моральную вину за тяжёлую ситуацию, в которую попал 3-й корпус, хотя с формальной точки зрения виноваты во всём были Бертье и Наполеон. Бернадот, умевший действовать по обстановке и для пользы дела иногда нарушавший приказы начальства, на этот раз не смог подняться над чувством ложной престижности, о которой писал ему Бертье. Он предпочёл выполнить приказ начгенштаба, чтобы не быть потом обвинённым в нарушении субординации. Если он так думал, то глубоко ошибся: Бертье всё равно уличил его — только на сей раз в тщеславии. Несколько позже Даву выступит с утверждениями о том, что он заранее знал об угрожавшем ему двукратном превосходстве сил противника, и что он посылал к Бернадоту своих адъютантов с просьбой о помощи, но тот якобы в самой оскорбительной форме им отказал. Эта версия безоговорочно была принята французскими историками, в то время как швед Т. Хёйер считает её неосновательной и тенденциозной.

...Отступавшие части принца Хоэнлоэ буквально смяли войска, находившиеся под командованием самого короля Пруссии, и на всём участке фронта от Эрфурта до Вайсензее распространилась паника. Корпус Бернадота между тем продолжал играть роль шахматной фигуры, которую Наполеон передвигал из одного конца в другой, чтобы создавать на том или ином направлении угрозу пруссакам. До настоящего сражения дело не доходило. 14 октября под Йеной и Ауэрштадтом между воюющими сторонами произошло решительное сражение, в котором победа досталась французам.

Зато корпусу Бернадота пришлось участвовать в деле под Халле и Тресковом, где ему противостояли превосходящие резервные части герцога Вюртембергского. Французы взяли здесь в плен более 5000 человек, 4 знамени, 34 артиллерийских орудия и весь прусский обоз, а сами потеряли около 800 человек убитыми и ранеными. Маршал, действуя в своей джентльменской манере, приказал вернуть герцогу «позабытый » в Халле экипаж, а заодно с ним — «застрявшего» в городе корпусного капеллана. Бернадот отдал приказ о том, чтобы его солдаты воздержались от грабежа города и не чинили его жителям никаких неудобств89.

На данной стадии боевых действий 1-му корпусу была предоставлена некоторая оперативная свобода, но придирки Бертье по отношению к Бернадоту продолжались, причём дело доходило до того, что начальник генштаба требовал от Бернадота отчёта в действиях, о которых в самих приказах ничего сказано не было. Оскорблённый князь Понте-Корво был вынужден письменно обращаться к императору, ссылаться на свою 30-летнюю службу в армии, свой опыт и свои заслуги, не дававшие права его врагам «лишать меня Вашего доверия » и возможности верно служить императору и впредь. В жалобе императору содержался явный намёк на Бертье. Император ответил довольно благосклонным письмом, в конце которого содержалась похвала за действия 1-го корпуса под Халле.

17 ноября Бернадот поехал к Наполеону в Мерзебург, и император лицемерно засыпал его комплиментами за победу под Халле. Маршал Лефевр в доверительной форме сообщил, однако, Бернадоту, что другие его коллеги, в особенности Мюрат, Бертье и Сульт, буквально лопались от зависти. «Они чувствуют себя униженными, — писал Лефевр, — и император разделяет их чувства. Мы намеревались выйти против резервного корпуса герцога Вюртембергского с 60 000 человек, а ты его разбил с менее чем 15 000. Если бы тебе это не удалось, они были бы больше довольны...»

Недовольство императора дало о себе знать уже на следующий день: Бернадот задержался в Халле всего на один день, но уже получил за это замечание. Наполеон явно придирался к маршалу, который во всех кампаниях прославился именно своими быстрыми переходами и маневрами.

Прусская армия после поражения принца Хоэнлоэ под Пренцлау практически перестала существовать, за исключением 21-тысячного корпуса Гебхарда Лебрехта Блюхера (1742— 1819), старого знакомца Бернадота. Согласно новому приказу, маршал Бернадот должен был преследовать отступающего на север гусарского генерала и фельдмаршала противника. Если бы Блюхер узнал, что его преследуют силы, почти вдвое уступавшие его корпусу, он бы непременно принял меры нанести поражение галантному ганноверскому губернатору. Но Бернадоту повезло. 31 октября его корпус появился под Штаргардом, наступая на пятки фельдмаршалу Блюхеру, который пытался спрятаться с остатками прусской армии в крепости Штральзунд. Каждый день его корпус участвовал в стычках с прусским арьергардом. 1 ноября он настиг арьергард Блюхера в лесу между Ябелем и Носсентином, а за лесом увидел вдали густые колонны пехоты и кавалерии.

Бернадот принял решение немедленно атаковать, тем более что где-то рядом под Деммином находился корпус Мюрата. Первым в атаку пошла дивизия генерала Дюпона, которая шаг за шагом вытеснила пруссаков из леса. Пехота противника спряталась за свою кавалерию — её у Блюхера оказалось здесь около 3000 всадников, в то время как у Бернадота в четыре раза меньше. Но до решительной схватки дело не дошло, противник отступил и под покровом темноты снова оторвался от преследователей.

Здесь во время преследования противника князь Понте-Корво чуть не погиб под копытами своей кавалерии. Конь сбросил его из седла на землю в тот самый момент, когда кавалерия в темноте пошла в атаку. Спасло чудо, и князь остался целым и невредимым. На следующий день он снова попал в переделку, в которой был окружён и едва не попал в плен. На сей раз выручил конь, князю удалось вырваться из кольца вражеских всадников и добраться до своих вольтижёров.

4 ноября Бернадот взял Шверин. К нему там наконец присоединились Мюрат и Сульт, а Блюхер к этому времени собрал все свои разрозненные и измотанные части под Гадебушем. Теперь прусский фельдмаршал направлял свой взор на старый ганзейский город Любек. Там он мог отсидеться и отдохнуть от наседавших со всех сторон наполеоновских маршалов.

6 ноября 1-й корпус, поддержанный корпусами Мюрата и Сульта, выступил в направлении Любека. Захватив в ночной стычке колонну пруссаков с обозом, французы окружили город и на утро следующего дня приступили к его осаде. В городе находился прусский гарнизон, полный решимости драться и не сдавать город французам. Но сопротивление защитников на участке Бернадота было сломлено, и скоро французы ворвались в город. Блюхеру со своим штабом чудом удалось спастись от плена, но раненые полковники Йорк и Витцлебен этой участи не избежали. Блюхер предпринял попытку продолжить оборону и отбить Йорка с Витц- лебеном, но тут подошли пехота и кавалерия Мюрата и Сульта, и пруссаки были вынуждены отступить в направлении к Ратекау.

Уличные бои в городе продолжались ещё два часа, но сопротивление защитников уже шло на убыль, и скоро весь Любек оказался в руках французов. Его жители подверглись жестокому грабежу, имели место и другие неприятные эксцессы. Остановить разгул победителей было трудно, поскольку в городе перемешались подчинённые трёх командиров. К князю Понте-Корво явилась депутация любекских властей с просьбой навести порядок в городе, тот ответил, что это входит и в его намерения, но пока солдат не разместят на постой, сделать что-либо будет трудно. Тем не менее, пишет Хёйер, он принял меры по ограждению любекцев от разгула своих солдат и предал нескольких мародёров трибуналу. Наполеон, приняв полковника Морио с отчётом маршала о завершении операции, недовольно буркнул: «Князь молодец, что заботится об этом. Город взят штурмом и принадлежит солдатам». А любекцы не остались в долгу перед князем и сделали ему и его помощникам «положенные» приношения.

Блюхер, вошедший в Любек с 14—15 тыс. солдат и вырвавшийся из кольца всего с 9000, намеревался пробиться к Траве- мюнде и организовать оборону там. Но всё это было напрасно, разрозненные прусские части были полностью окружены, а сам Травемюнде скоро был взят французскими войсками. Остатки прусской армии попали в отчаянное положение, и, казалось, никакого спасения для них уже не было. Князь Понте-Корво предложил ему капитулировать на условиях, при которых все пленные сохранят своё имущество. Блюхер, известный в своей армии по кличке «Старая шпага», был вынужден признать безысходность ситуации. На церемонии подписания условий капитуляции он заявил: «Я капитулирую, потому что у меня не осталось ни хлеба, ни амуниции»90. Успех Любекской операции, с удовлетворением пишет Хёйер, полностью обязан командованию Бернадота и действиям его 1-го корпуса.

Здесь, на севере Германии, маршал Бернадот стал участником одного знаменательного эпизода, на котором стоит остановиться подробнее. В Лауэнбурге дислоцировались около 1500 шведских пехотинцев и кавалеристов, которых шведский король Густав IV Адольф выставил против наполеоновских войск в соответствии с договором от 3 декабря 1804 года с Англией и от 14 января 1805 года — с Россией. Командовал ими полковник и генерал- адъютант фон Мориан — возможно, неплохой офицер, но неспособный к решению крупных оперативных задач. 1 ноября Мориан узнал о приближении французов и получил приказ отступать к морю. Он намеревался в Травемюнде сесть на корабли и перебраться по морю в Померанию.

3 ноября полковник Мориан постучался в закрытые ворота ганзейского города Любека, но власти впустить шведов в город отказались. Тогда они вошли в город без разрешения. Далее полковник Мориан отослал ротмистра Тройли в Травемюнде с приказом конфисковать все стоящие на рейде суда и ждать прихода шведского корпуса, но потом вдруг, не дожидаясь вестей от Тройли, принял решение посадить своих людей на корабли прямо в Любеке. При этом меньшая часть солдат уже покинула Любек и находилась на полпути к Травемюнде.

Утром 5 ноября шведы, не торопясь, заканчивали посадку на любекские суда. Отсутствие спешки объяснялось вполне просто — с моря дул противный ветер, так что первый транспорт со шведами к утру 6 ноября всё ещё болтался в Мекленбургской бухте и находился где-то на полпути к Травемюнде. Кроме того, возникли проблемы с прусскими пограничниками и таможенниками, и прошло некоторое время, прежде чем Мориан получил от Блюхера «добро» на выход в море.

Между тем Бернадот, получив 5 ноября сведения о нахождении шведов в Любеке, отдал приказ перехватить их. Когда погруженные на суда шведы утром протёрли глаза, то увидели, что попали в переплёт: с одной стороны на них смотрели жерла французских, а с противоположной — жерла прусских пушек. Полковника Мо- риана на месте не оказалось — он предпочёл ранним утром отправиться в Травемюнде по суше. Впрочем, его подчинённые скоро получили от него приказ выходить немедленно в море, но было уже поздно — над головами шведов засвистели пули. Экипажи судов бросились на берег спасать свои жизни.

Шведы приняли меры для того, чтобы самим, без посторонней помощи, поскорее отойти от берега. Офицеры, загнав солдат в трюмы и переодевшись в костюмы любекских моряков, стали сниматься с якорей. Но навигаторов из них за такое короткое время не получилось, и скоро все корабли, один за другим, благополучно сели на мель. Французы сделали несколько предупредительных выстрелов картечью. Сопротивление в таком положении было бесполезным. После коротких переговоров шведы в количестве 1050 человек, 6 пушек и нескольких сотен лошадей сдались в плен. Уплыть в море и спастись от плена, благодаря мужеству и храбрости лейтенанта Клеркера, удалось только одному кораблю91.

Бернадот после Вены получил возможность во второй раз поближе познакомиться со своими будущими подданными. Обращение с пленными, по его приказу, было предупредительным и внимательным. Так, пленный офицер граф Густав Ф. Мёрнер вспоминал, как его привели на допрос к маршалу, как тот лично вернул ему шпагу и как он помог ему в трудную минуту.

Маршал сказал Мёрнеру:

Дайте мне честное слово, что вы как пленный явитесь во Францию, откуда вы можете отправиться куда и когда угодно.

Швед поблагодарил Бернадота и ответил, что при взятии в плен французские солдаты «ободрали его, как липку», так что для путешествия у него нет ни гроша.

Не стоит беспокоиться, — сказал маршал и подвёл Мёр- нера за руку к походной шкатулке. — Возьмите отсюда, сколько нужно.

Мёрнер не замедлил воспользоваться этим предложением и хотел было написать долговую расписку, но Бернадот рассердился и сказал, что никаких долговых расписок не потерпит: он не какой-нибудь там банкир, и между честными людьми достаточно одного слова. Естественно, пленные такое отношение оценили по достоинству и несколько лет спустя напомнили об этом князю Понте-Корво, который был уже наследным принцем Швеции.

...Французские части ушли на восток, а маршал Бернадот остался в Любеке до 19 ноября и занялся административными вопросами города. 24 ноября он выехал в Берлин, где был встречен и обласкан Наполеоном. С Пруссией было покончено, Пруссия получила урок и лежала в развалинах. Слабовольному Фридриху III осталось лишь взывать к своему великому предку Фридриху I, чтобы он встал из могилы и спас свой «фатерланд». На очереди были русские, которые медленно шли навстречу французам из Польши. Но приближалась зима, французы готовились уходить на зимние квартиры в Пруссии, располагая свои части от Данцигского залива и далее к югу по всей территории. 17 декабря корпус Бернадота добрался до Торуни (Торна). Доверие Наполеона к маршалу-князю после Любека неожиданно так возросло, что он поставил под его командование корпус Нея и кавалерийский корпус Бессьера92.

Общая задача, которую предстояло решить армии Наполеона, была, несмотря на профессиональную непригодность высшего командного состава русской армии, не такой уж и простой. Её главнокомандующий фельдмаршал граф С.М. Каменский, колоритная личность, человек с причудами, то ли притворялся простачком, подражая во всём Суворову, то ли был таковым — разобраться в этом со стороны было трудно93. Во всяком случае, он, кажется, недооценивал французскую армию и рвался в бой, чтобы «показать лягушатникам Кузькину мать». В первых же боях при Помихово и Курзомбе он, выставив без соответствующего прикрытия тяжёлую артиллерию на передний план, поставил армию в невыгодную позицию.

Скоро его сменил «колбасник» Л.Л. Беннигсен, участник убийства императора Павла I. Беннигсен избрал выжидательную тактику и в решительные сражения с французами не ввязывался. Этот немец на русской службе решил преподнести французам сюрприз и, вопреки ожиданиям в штабе Наполеона, решил воспользоваться именно зимой, для того чтобы прийти на помощь осаждённым Данцигу и Грауденцу, выйти к Висле и провести остаток зимы не в пустой и голодной Польше, а в богатой Пруссии. В конечном итоге он так обессилил французскую армию в частных боях и измотал её по прусскому и польскому бездорожью, что в рядах наполеоновских войск началось недовольство. Наполеон, раздосадованный невозможностью разгромить русских, обвинял во всём короткий день и плохие дороги. Беннигсен заставил противника уважать себя. Русских нигде не ждали. 9 февраля в главном штабе французов в Прейсиш-Эйлау произошла паника: кто-то крикнул: «Казаки!», и маршал Бертье опрометью выскочил из дома и поскакал вон из города. Примерно такое же положение сложилось и на левом фланге французской армии, который занимал 1-й корпус Бернадота.

Корпус, насчитывавший 18 ООО человек, вошёл в Польшу в декабре 1806 года, составил часть левого фланга французской армии на участке от Данцигского залива и далее к югу на 90—100 км и прикрывал нижнее течение Вислы. В начале января Наполеон, так и не добившись разгрома русских, отдал приказ уходить на зимние квартиры. Бернадот отправился в Эльбинг, в то время как его части расположились в гарнизонах в городах по линии Браунсберг—Дойтч—Эйлау. Маршал Ней захотел отличиться: в январе 1807 года он ринулся на свой страх и риск в Кёнигсберг, где засел 13-тысячный прусский гарнизон генерала Лестока, но напоролся на решительные действия и отступил. Генерал Л.Л. Бенниг- сен, воспользовавшись оплошностью Нея, решил разгромить его корпус, ворваться на его плечах на позиции корпуса Бернадота и вытеснить его за Вислу. Ней, получив за неудачный рейд головомойку от императора, медленно отступал на запад, и 25 января авангард русской армии вступил с французами в соприкосновение. Но вместо солдат Нея русских встретили свежие части князя Понте-Корво, который, узнав о неудаче Нея и преследовании его русскими, в спешном порядке собрал часть своих дивизий и выдвинул их навстречу противнику.

Встречный бой начался у местечка Морунген атакой казацкой лавы. Французы выслали навстречу им свою лёгкую кавалерию. Казаки после короткой стычки, как водится, отступили, а Понте- Корво вслед за кавалерией выслал вперёд пехоту, поставил на господствующей высоте артиллерийскую батарею и нанёс противнику значительный ущерб. Сражение продолжалось с переменным успехом, русским удалось даже взять у 9-го пехотного полка ценный трофей — знак орла, но французам вскоре удалось его вернуть. К ним подошли резервы, и русские, потеряв в бою своего генерала, под превосходящими силами противника начали отступать. Бой затянулся до поздней ночи, но решительного перелома так и не наступило. Впрочем, к утру русские сами оставили свои позиции и ушли. Поле боя осталось за Бернадотом. Победа французов имела между тем большое стратегическое значение, поскольку помогла сохранить наполеоновской армии линию фронта и спасти от разгрома корпус Нея. Потери французов исчислялись 250 убитыми и 600 ранеными, русские потеряли 600 убитыми, 900 ранеными и 150 человек пленными.

Под Морунгеном русские захватили весь личный багаж Бернадота, но Беннигсен, выходец из Ганновера, в знак благодарности и признательности за поведение маршала во время управления Ганноверским курфюршеством, скоро вернул его обратно владельцу.

На следующий день Беннигсен сконцентрировал против Бернадота значительные силы, и князь был вынужден отдать приказ на отход к Ноймарку, но и Беннигсен на его преследование не решился и расположил свои части вокруг всё того же Морунгена. Наполеон, потеряв оперативную инициативу и не разобравшись в силах противника, решил стягивать армию на запад и отозвал корпус Бернадота к Торну (Торуни) для прикрытия своей операционной базы. Здесь он собрал для решающего удара в центр русских позиций около 100 000 человек, обеспечил себя флангами (18 000 на левом и 40 000 на правом) и только после этого медленно двинулся на восток.

Получив приказ Наполеона, Бернадот со своим корпусом 31 января 1807 года выступил в южном направлении. Это не прошло мимо внимания русских, и они немедленно атаковали уходившую последней дивизию Дюпона. Искусно маневрируя, Дюпон оторвался от противника и присоединился к основным силам корпуса. В тот же день Наполеон проинформировал, наконец, всех своих фельдмаршалов о деталях своего плана предстоящего генерального сражения. Согласно плану, все они должны были явиться к Прейсиш-Эйлау к 8 февраля. Сражение было намечено им на 9 февраля.

По иронии судьбы приказ от Наполеона должен был вручить Бернадоту молодой и неопытный офицер, курсант военного училища в Фонтенбло, который должен был выехать к месту своей службы в один из полков первого корпуса. Офицер заблудился, был захвачен казаками Багратиона в плен и вместе с депешей На

полеона приведен к Беннигсену. Командующему русской армией стало сразу ясно, что ему грозила опасность, и он немедленно отдал приказ отступать к Кёнигсбергу. Наполеон с основными силами наступал ему на пятки, но русские в полном порядке продолжали движение на восток.

Бернадот, до которого сведения о положении армии дошли окольными путями, 4 февраля на свой страх и риск повернул обратно и поспешил на соединение с главными силами. До 8 февраля он находился в полном неведении относительно событий, которые разыгрались под Прейсиш-Эйлау. В ночь на девятое число он получил странный приказ Бертье, датированный 6 февраля, на преследование прусского корпуса, укрывшегося в районе Эльбинга. Однако в этот же день связь со штаб-квартирой Наполеона была восстановлена, и император позвал его как можно быстрее присоединиться к главным силам.

Под Прейсиш-Эйлау он прибыл лишь 11 февраля, спустя 3 дня после короткого, но кровавого столкновения между обеими армиями. И снова Бернадот получил от Наполеона нагоняй за неучастие в решительном сражении. Французские потери, находившиеся в отношении 1:3 к русским, могли бы, по мнению императора, быть намного меньше, если бы корпус Бернадота оказался вовремя на месте. Т. Хёйер решительно берёт «провинившегося» под свою защиту и утверждает, что в данном случае к нему придраться вообще было невозможно, ибо последнее указание Наполеона о том, чтобы 8 февраля всем корпусам собираться у Прейсиш-Эйлау, он так и не получил. Так оно и было, и видно, такова уж была участь этого полководца — «запаздывать к обеду».

Беннигсен ушёл под Кёнигсберг, а Наполеон стал готовиться к новому сражению с русской армией. Первый корпус расположился на линии Пассарге—Шпанден, в то время как его командир устроился в замке Шлобиттен в Прейсиш-Холланд. Здесь его навестила супруга Дезире. И хотя французская армия терпела лишения и голод, уходить из Пруссии было опасно: это дало бы повод всем врагам Наполеона к новым инициативам и действиям. Поэтому нужно было до конца сломить Пруссию.

Но чем сильнее император желал дать своей армии отдых, тем менее охотно удовлетворялся Беннигсен с зимней бездеятельностью. 20 февраля он снова пошёл в наступление: прусские части под командованием Лестока двигались к Эльбингу, в то время как сам Беннигсен появился под тем же Прейсиш-Эйлау, полагая, что французы на зимнее время всё-таки уйдут за Вислу. Лестока встретил первый корпус Бернадота, французы отогнали пруссаков обратно, и на этом военные действия на фронте закончились. Бернадот отдал своим частям приказ создать в Нойштадте плацдарм для будущих действий и занялся оборудованием там крепостных сооружений.

Движение на фронте возобновилось к маю, когда французская армия покинула зимние квартиры и стала накапливаться в восточном направлении. Беннигсен, сохраняя в своих руках стратегическую инициативу, 5 июня напал на позиции слишком далеко выдвинувшегося корпуса маршала Нея, одновременно демонстрируя силу перед корпусами Бернадота и Сульта. Это было начало кровавого Фридландского сражения (14 июня), которое так же, как и битва под Прейсиш-Эйлау, не принесла победы ни одной стороне. В этом сражении Бернадот был легко ранен: обнаружив, что один из его полков попал под губительный огонь русской артиллерии, он поскакал к нему, чтобы попытаться вывести его в безопасное место, но по пути был ранен пулей в шею. Он с трудом удержался в седле, сдерживая коня левой рукой, а правой с платком пытаясь остановить кровь. Обливаясь кровью и отдав необходимые распоряжения своему начштаба генералу Мэзону, он был вынужден покинуть баталию и обратиться к помощи хирурга в Мариенбурге. Здесь он прожил с Дезире до июля 1807 года.

На этом для него, а скоро и для всех война была закончена.

Русские ушли непобеждёнными на восток. 9 июля 1807 года был подписан Тильзитский мир. Пруссия должна была испить полную чашу унижения. Разоружённая, униженная, связанная по рукам и ногам, раскромсанная на части, она лежала у ног императора Наполеона. Россия сохраняла свои государственные границы и получала от Пруссии Белостокскую область. На половине территории Пруссии создавалось т.н. Великое герцогство Варшавское. На встрече с Наполеоном прусская королева Луиза тщетно просила смягчить условия мира, но Наполеон остался непреклонен.

Император находился в зените своей славы, и его высокомерие могло сравниться лишь с его безграничным тщеславием. Рейнский союз пополнился новыми членами, и теперь в его составе находились 4 королевства, 5 великих герцогств, 11 герцогств и 16 княжеств. Союз занимал площадь в 325 800 кв. км и имел население 14,6 млн жителей. В 1807 году графиня Валевская, отданная гордыми польскими панами в постель Наполеону в обмен на государственную самостоятельность Польши, родила от него сына. Теперь император знал, что бесплоден не он, а Жозефина, и путь к разводу с ней и новому браку был открыт.

Князь Понте-Корво оправился от ранения и смог присутствовать на церемонии подписания Тильзитского мира. Здесь князь впервые познакомился с Александром I, и многие историки считают, что их сердечные личные отношения берут начало именно в Тильзите. Восстановил он своё реноме и у Наполеона, так что лето 1807 года было для маршала Бернадота и князя Понте-Корво во всех отношениях довольно удачным.

НАМЕСТНИК ГАНЗЕН

Есть свои радости в каждом виде творчества: всё дело в том, чтобы уметь брать своё добро там, где его находишь.

Бальзак

14 июля 1807 года князь получил новое назначение — командовать французскими частями в ганзейских городах Гамбурге, Бремене и Любеке со специальным поручением императора наблюдать за выполнением континентальной блокады Англии94 на южном побережье Балтики. Гражданским наместником в Ганзее Наполеон назначил своего секретаря Бурьена.

Бремен и Гамбург были заняты в ноябре 1806 года маршалом Мортье, там его сменил маршал Брюн, так что когда князь Понте- Корво 23 июля прибыл в Гамбург, первая жирная жатва взяток и поборов уже была снята. Но добра хватило на всех: и на Бернадота, и на его начштаба Жерара, и на многочисленных адъютантов, и на хваткого и ловкого Бурьена, с которым наш герой здесь тесно сошёлся. Все они сколотили себе здесь приличные состояния.

Во время своего пребывания в Ганзее Бернадот принял от местных «благодарных» граждан два «подарка», но довольно

крупные: первый раз 300 тыс., а другой — 150 тыс. франков. Естественно, что все «технические детали» подношений брали на себя его адъютанты, которые при этом не забывали и про себя, действуя нагло и напористо и прикрываясь именем своего патрона. Т. Хёйер вынужден признать: «В гамбургский период особенно ярко проявилось слишком далеко зашедшая толерантность Бернадота по отношению к менее морально устойчивым элементам из его окружения». Временный поверенный в делах Дании в Гамбурге голштинец Й.Г. Рист, сравнивая Бернадота с герцогом Ауэрштедтским (Даву), правившим в южной Германии исключительно с помощью репрессивного аппарата, в сношениях с местным населением отмечает его мягкий нрав, доступность, справедливость и доброжелательность, но тут же оговаривается: <кОднако действие этих хороших качеств чаще всего разбивалось о его слабость к собственному окружению и их прихвостням ».

Присутствие французов в Гамбурге, признаёт другой панегирист Бернадота А. Блумберг, вряд ли было полезным для города и его жителей. При них открылись игорные дома, пышным цветом стали расцветать контрабанда и взяточничество, появились воры и проститутки, и гамбуржцы стали закрывать дома на засовы. Контрабандой занимались бедные и богатые, простые ремесленники, торговцы и знатные дворяне. Но самым деморализующим элементом в городской обстановке был шпионаж французской тайной полиции, которая совала свой нос во все сферы жизни, подслушивала, подглядывала, вынюхивала, записывала, докладывала и не оставляла никого в покое. Французская таможня, призванная следить за выполнением условий континентальной блокады Англии, за взятки закрывала глаза на крупных контрабандистов, но не давала спуску обычным гражданам и мелким торговцам.

Брюн попытался навести в городе хотя бы относительный порядок и смягчить режим оккупации, но попал за это в немилость к императору. Наполеон в это время проводил жёсткую и немилосердную политику в отношении всех германских земель и облагал их население невыносимыми налогами и всяческими поборами. Богатели и жирели на этом, конечно, французский генералитет и всякого рода парижские голоштанные комиссары и инспекторы, набросившиеся на Германию, как голодные собаки на затравленного оленя.

Свою резиденцию Бернадот учредил в Гамбурге: сначала он остановился у ресторатора Райнвилля в т.н. зале Аполлона, а потом нанял другой дом и зажил в нём со всеми удобствами. Он часто устраивал у себя торжественные обеды и приёмы и приглашал на них местную знать. На этих обедах и приёмах, сообщает Хёйер, князь-маршал любил демонстрировать своё красноречие и пофилософствовать на отвлечённые темы, к примеру, о том, есть ли Бог или нет. Вообще же он усвоил там роль некоего доброго и человечного вице-короля.

Князь Понте-Корво, ещё ранее получивший богатый опыт подобной административной деятельности, предпринял попытку смягчить оккупационный режим, насколько это было возможно. Он отменил незаконные привилегии крупным мошенникам, для вида пригрозил наказанием Бурьену, установил контроль над деятельностью таможни. Одним словом, он действовал примерно так же, как в свою бытность в Ганновере и Ансбахе, сочетая обещания мелких льгот и послаблений с неуклонным проведением политики Наполеона. Взяточничество и казнокрадство было обычным явлением того времени, так что умеренный в своих претензиях Понте-Корво снискал у замордованных оккупационными французскими властями ганзейцев почёт и уважение.

К чести наместника следует отнести его поведение в связи с учреждением под Гамбургом «чёрного кабинета» — пункта по перлюстрации корреспонденции. Маршалу Даву, ставшему фактически второй (после Фуше) полицейской ищейкой империи, захотелось распространить своё влияние и на Ганзею, в связи с чем он без всякого уведомления открыл перлюстрационный пункт в Эшебурге, пригороде Гамбурга. Агенты Даву действовали так непрофессионально и грубо, что быстро расшифровались и вызвали у гамбуржцев волну возмущения. Бернадот немедленно дал указание арестовать перлюстраторов и выслать их со своей территории. Герцог Ауэрштедтский был уязвлён в самое сердце и затаил на Бернадота великую злобу.

Свои инструкции Понте-Корво получал непосредственно от Наполеона, который относился к нему в этот период в целом благосклонно. Так, ганзейский проконсул осенью 1807 года был включён императором в список полководцев для получения денежных премий. Любимец Бертье получил 1 млн, Ней, Даву, Сульт и Бессьер — по 600 тыс., а Бернадот, Мортье, Ожеро, Виктор и Массена — по 400 тыс. франков (половину суммы — в облигациях, а половину — наличными деньгами). Позже, весной следующего года, князь Понте-Корово получил многочисленные владения и имения в Ганновере, Вестфалии и Польше с общими доходами на сумму примерно 270 тыс. франков в год, не считая княжества в Италии, собственного дома в Париже на ул. д’Анжу и собственного загородного имения Лягранж к юго-востоку от столицы.

Судя по всему, тщеславие Понте-Корво ещё не было полностью удовлетворено, потому что в октябре 1808 года он обратился к свояку Жозефу с просьбой предстательствовать перед братом о присвоении ему более высокого чина — например, вице-гросс- адмирала или вице-статс-канцлера, как это было сделано в отношении Талейрана и Бертье. Но Наполеон отделался отговорками и никаких шагов в этом направлении не предпринял. У императора были другие более преданные люди! Император не спускал глаз со своих наместников, королей и маршалов, внимательно следил за их «взбрыкиваниями» и постоянно устраивал им головомойки. Когда осенью 1807 года Бернадот, следуя просьбе голландского короля Людовика, отпустил от себя два голландских пехотных полка, Наполеон не преминул сделать ему выговор. Ганзейский проконсул оказал слишком большие почести свергнутому с гессенского трона курфюрсту — снова выговор.

Первый корпус Понте-Корво, насчитывавший в 1807 году около 40 000 человек, был рассчитан на нейтрализацию колеблющейся между воюющими сторонами Дании, но после того как англичане в сентябре 1807 года обстреляли и захватили на три дня Копенгаген, Дания сама перешла на сторону Франции. Так что Понте-Корво должен был действовать теперь в интересах датского королевства.

Дания долгое время пыталась сохранить свой нейтралитет, и когда вопрос для неё встал ребром, на чью сторону становиться, она без колебаний выбрала Англию, поэтому континентальная блокада и запрет на торговлю с Англией был для датчан абсолютно неприемлем. С другой стороны, и Англия в августе 1807 года совершила большую ошибку, выставив Дании непомерные требования предоставить в полное своё распоряжение до конца войны датский флот и Копенгагенскую и Крунборгскую военно-морскую базу. Когда Дания отказалась выполнить английские требования, последовало наказание в виде бомбардировки и оккупации датской столицы. Лондон практически вытолкнул датчан в крепкие объятия Наполеона.

2 августа Понте-Корво получил от императора следующие инструкции: «Если Англия не примет посредничество России, Дания должна объявить войну (Англии. — Авт.), в противном случае я объявлю войну ей. В таком случае вам надлежит овладеть всей континентальной сушей Дании... Язык вашей дипломатии должен быть следующим: вы постоянно выражаете сожаление по поводу того, что Англия открыла проход через Сунд (т.е. Эресунд. — Б.Г.) и позволила себе нарушить целостность порта, который датчане должны были рассматривать таким же неприкосновенным, как и всю свою страну».

17 августа Наполеон писал Бертье, что Понте-Корво всеми своими силами должен быть готов вторгнуться в Данию «либо ей на помощь, либо против неё». И когда наконец позиция датчан прояснилась, Понте-Корво доложил в Париж, что датчане отнюдь не жаждут прихода французской армии и «со страхом ожидают момента, когда эта помощь появится на датской земле». В Копенгагене уже знали, чего стоили обещания Наполеона и как алчен он был до чужих земелек.

В конце января 1808 года в Гамбург пришёл новый приказ Наполеона о том, чтобы Понте-Корво был готов к оккупации Скон- ской провинции Швеции и острова Готланд, в то время как французский посланник в Копенгагене должен был получить от датчан согласие на поддержку военных действий России в Финляндии и на участие в совместном вторжении на юг Швеции. Понте-Корво выслал своих людей в район Бельта и Эресунда, чтобы на месте убедиться, какие транспортные средства могли предоставить датчане для десанта на шведский берег. Идея участия в такой интересной военной операции привела князя в полный восторг, и он с большим энтузиазмом приступил к её реализации.

В результате разведки обнаружилось, что английский флот начинает сосредотачиваться в районе датских проливов, а в порту Гётеборга уже стояли шесть английских фрегатов. Но это нисколько не смутило маршала, и он уже видел себя и своих солдат марширующими не только по территории Сконе, но и по улицам

Стокгольма. В его распоряжении, кроме датчан и голландцев, находился ещё корпус испанской армии95.

Однако реализовать все эти планы оказалось не так просто. Во-первых, датский кронпринц хотя и согласился участвовать в войне против шведов, но отказался подчинить свою армию Понте- Корво. Во-вторых, он настоятельно рекомендовал князю воздержаться от ввода своего корпуса в Ютландию: если английский флот перекроет Бельтские проливы, то французы окажутся в незавидном положении. И, в-третьих, даже если французам и испанцам удастся перебраться на о-в Зеландия, их там нечем будет прокормить. Кронпринц так разозлил Понте-Корво своими аргументами, что тот с угрозой в голосе ответил: «Ну, хорошо, тогда мы обоснуемся на Фюне, в Шлезвиге и Голштинии!»

Наконец, план был согласован: Понте-Корво входит в Ютландию с 20—30 тыс. солдат, к ним присоединяется 6-тысячный датский корпус, а принц Кристиан Август с 5-тысячным корпусом осуществляет вторжение на шведскую территорию из Норвегии. Одновременно Дания стала уговаривать Швецию расторгнуть свой союз с Англией и сделала всё возможное для того, чтобы шведы не только помирились с русскими, но и стали их союзниками. Король Густав IV Адольф, однако, заупрямился, и 29 августа 1808 года Копенгаген объявил Стокгольму войну.

5 марта 1808 года первый корпус французской армии пришёл в движение. В авангарде шли бравые испанцы, к концу марта они прошли половину Ютландии и были уже у о-ва Фюн. Зима в том году стояла холодная, и Бельтские проливы покрылись толстым льдом. Испанцы собирались уже вступить на лёд, чтобы идти в Зеландию, как вдруг возникли непредвиденные препятствия. Британским корвету и бригу удалось освободиться ото льда, выйти из Гётеборга и заблокировать пролив Большой Бельт. Датчане вызвали линейный корабль «Принц Кристиан», самую крупную единицу своего военно-морского флота. «Принц Кристиан» попытался сперва обойти Зеландию с юга, но был вынужден повернуть обратно из-за сильного встречного ветра. Он пошёл на север, чтобы обогнуть Зеландию со стороны Эресунда, но встретил там 3 английских линейных судна, вступил с ними в бой и в результате неравных сил был захвачен противником. После этого блокада датских проливов лишь усилилась.

Понте-Корво в середине марта с женой и сыном удалось пробраться в Копенгаген. По пути он получил из Парижа приказ не вводить в Данию всю армию, а только одну усиленную дивизию плюс испанцев, а что касается Зеландии, то Париж рекомендовал переправить туда всего лишь 1 французский кавалерийский полк и два пехотных испанских полка. Это коренным образом нарушало всю диспозицию частей и весь порядок спланированной им операции.

В Копенгагене Понте-Корво нашёл тёплый приём, кронпринц Фредерик, ставший к этому времени королём Фредериком VI, уделил ему особое внимание. Впрочем, когда датский король узнал о том, какие приказы получил князь от своего императора, радость тут же пропала и сменилась большим разочарованием. Король стал уговаривать Понте-Корво не обращать внимания на приказ и продолжать выполнять план в том виде, как он был задуман: когда Наполеон узнает, что Большой Бельт проходим сейчас, и не раньше и не позже, он одобрит действия своего маршала и губернатора. Но Понте-Корво уже был не тот, что раньше, да и верховная власть в Париже была другая, так что он ответил королю Фредерику, что нарушать инструкции не имеет права.

В феврале 1808 года русский генерал М.Б. Барклай-де-Толли (1761—1818) приступил к завоеванию Финляндии, и Наполеон отдал приказ Понте-Корво начать вторжение в Швецию. Но время было уже упущено96. Начались весенние паводки, лёд на датских проливах взломался, и в проливе между Зеландией и Фюном появился английский фрегат. Путь через Фюн французам был отрезан, и Бернадоту пришлось менять маршрут. Он двинул свои части на юг через Вордингборг, где его с семьёй посадили на утлую лодку и мимо о-ва Альс переправили прямо в Голштинию, откуда он поспешил сразу в Гамбург.

К этому времени относится первая оценка маршалом положения в Швеции. Он сообщает в Париж, что дворяне недовольны королём Густавом IV Адольфом, в то время как клир ему верен, а городское население симпатизирует идеям французской революции. Шведские же крестьяне необразованы и подвержены любому воздействию. По мнению Бернадота, вторжение французов и датчан в Швецию вызовет непредсказуемые последствия. Оно может вызвать у населения подъём патриотических чувств, разжечь старую ненависть к датчанам и затруднить проведение всей операции.

Похоже, последние указания Парижа окончательно разочаровали маршала-наместника, и большого энтузиазма по поводу высадки в Швеции он уже не испытывал. Вероятно, он уже догадывался, что Наполеон затеял какую-то свою игру, в которой ему было важно демонстрировать свои союзнические обязательства перед Россией, но ничего не предпринимать в их осуществление. Поэтому, когда 15 марта поступил приказ Бертье об ускорении перехода Бельтских проливов и Эресунда, как это в своё время сделал шведский король Карл X, Бернадот язвительно ответил, что природного феномена, который сопутствовал успеху шведа 150 лет тому назад, в данный момент не наблюдается. Лёд на проливах давно взломался, а в них появились английские фрегаты.

Какова же стала судьба вошедшего в Данию «ограниченного контингента» наполеоновских войск? Начнём с испанцев. Во главе 12-тысячного испанского корпуса стоял генерал-лейтенант маркиз де ла Романья, принадлежавший к одному из древних и знатных испанских родов, человек в возрасте около 40 лет, крепко сложенный, незаурядный, умный, образованный и храбрый. Он много путешествовал, учился в Гёттингене, был хорошим математиком, занимался филологией и неплохо знал европейскую литературу. Под маской легкомыслия и юмора скрывалось разочарование испанским королевским двором и его упаднической политикой.

Зиму 1807—1808 годов маркиз провёл в Гамбурге вместе с Понте-Корво. Всё свободное время он проводил в городской библиотеке и рылся в книгах, приводя в недоумение местных жителей загадочностью своей личности и знанием старой немецкой литературы. Как вспоминал один гамбуржец, «Романья, очевидно, имел гордое намерение отличаться испанским благородством и в этом отношении превзойти самого Бернадота». Бернадоту же испанец очень понравился, и они стали большими друзьями97.

12 февраля 1808 года испанцы, предводимые маркизом де ла Романья, выдвинулись к датской границе и миновали Фленсбург. Стояли крепкие морозы, в поле дул пронизывающий до костей сырой ветер, и испанцы жестоко страдали от холода. Во главе полка

Гвадалахара на маленькой лошадке с выражением неимоверного страдания и терпения на лице ехал длинный тощий полковник — настоящий Дон-Кихот, за ним плёлся штаб, солдаты, и весь этот поход со стороны выглядел настоящим донкихотством. Без знания местного языка испанцы постоянно сбивались с пути и с трудом добирались до места отдыха и ночёвки. К тому же испанцы уже знали, что Наполеон с помощью испанского премьер-министра Мануэля Годоя начал делать подкоп под испанского короля98, а потому они жестоко ненавидели Наполеона и продажных испанских политиков, по воле которых они оказались теперь игрушкой в руках французов вдали от своей родины.

К марту испанские части расположились в центре Ютландии, в то время как французы были дислоцированы южнее, в их тылу. На всякий случай. Как только в Испании началось антифранцуз- ское восстание, маркиз принял решение встать на их сторону. Разыгрывая роль преданного союзника французов, он поставил в известность о своём решении вышестоящих начальников и связался с английским адмиралом Китсом. Наполеон и Бертье до последнего момента скрывали перед Бернадотом информацию об истинном положении вещей в Испании и тем самым способствовали его заблуждениям в отношении Романьи.

В середине июля 1808 года маршал получил от генерального полицейского комиссара в Антверпене Бельмара сообщение о том, что Англия планирует оторвать корпус Романьи от французов, и что Романья питает проанглийские настроения. Бернадот, до конца веривший в честность и благородство испанского гранда, ознакомил Романью с письмом Бельмара, и тот решительно отверг все «инсинуации» в свой адрес и полностью оправдался перед своим французским начальником.

В конце июля Бернадот с супругой, со всем штабом и с семьёй Бурьена уехал поправлять своё здоровье в Травемюнде, откуда он 1 августа пожаловался Бертье на нелояльное поведение датской прессы, слишком раздувавшей, по его мнению, непорядки в испанском корпусе. Он писал, что его доброе отношение и доверие к союзникам непременно окажут на них позитивное влияние.

Первый серьёзный сигнал о неблагополучии в испанском корпусе Бернадот получил 4 и 5 августа после того, как испанские солдаты и офицеры на Фюне отказались присягать на верность новому испанскому королю, свояку Бернадота Жозефу, «переброшенному» с неаполитанского на мадридский трон. Бернадот, вместо того чтобы поспешить к месту событий, отправился в Рендсбург и оттуда стал посылать к Романье своих адъютантов с «отеческими упрёками». Через два дня произошёл бунт испанцев в Роскильде (Зеландия), но и тут Бернадот в предположении, что бунт скоро подавят, из Рендсбурга не тронулся, передвинув лишь на всякий случай единственную французскую дивизию к Кольдингу и Фредеричии. А потом пришли известия, которые уже не оставляли никаких сомнений в измене Романьи. Тогда Понте- Корво кинулся к Кольдингу, но было уже поздно".

Ещё в июле Романья вступил в контакт с католическим священником Робертсоном, а через него — с командованием английской эскадры. Когда весть об измене по неосторожности одного офицера стала распространяться по Дании, а Романья 6 августа получил от Бернадота первое «отеческое увещевание», стало ясно, что дальше терять время было опасно. 7 августа испанское командование провело военный совет и отдало приказ по всем своим частям в Ютландии собираться в Нюборге. Испанцы захватили датскую крепость Нюборг, а англичане — порт Нюборг, и 9—10 августа испанцы стали переправляться на о-в Лангеланд. В тылу у датско- французских союзников появился плацдарм противника.

Испанский генерал Кинделан (по национальности швейцарец), на словах присоединившийся к восстанию, а на деле сумевший бежать к французам в Кольдинг, доложил Бернадоту о подробностях дела. Его письмо пришло к Бернадоту в Рендсбург 8 августа. По приказу маршала на север бросились французские полки дивизий Буде и Дюпа, но было уже поздно. Им удалось перехватить в Ютландии только 1 полк испанской пехоты, в то время как в Зеландии датчане разоружили ещё 2 полка и держали их на положении пленных.

11 августа Бернадот стоял на берегу Малого Бельта, 12 числа он был уже в Оденсе, а 13 августа первые французские части появились в Свендборге. Но они опоздали. Лангеланд был рядом, но добраться до него через воду не было никакой возможности. Большая часть испанского корпуса (около 10 ООО человек) до 21 августа на глазах у французов погрузилась на английские суда и переправилась в Гётеборг, откуда испанцы скоро отправились в Испанию100.

При бегстве из Дании возникли трудности с погрузкой великолепных андалузских коней на суда — их было около 1100 голов. Ни маркизу Романья, ни самому последнему солдату и в голову не приходило застрелить животных, и их всех отпустили на волю. На некотором расстоянии паслись датские кони, и когда андалузцы увидели скандинавов, они построились в атаку, как будто руководимые своими всадниками, и поэскадронно, как были обучены, напали на них. Прогнав местных коней, испанские кони стали драться между собой, и скоро всё поле покрылось их искалеченными крупами. Не в силах наблюдать за страданиями бедных животных, Романья отдал приказ пристрелить их. Но не у всех солдат поднялась рука на своих любимцев, и испанцы уже с бортов кораблей наблюдали за тем, как оставшиеся кони уничтожают друг друга. Удивительный случай массового самоубийства животных!

Наполеон не преминул выразить ганзейскому проконсулу своё неудовольствие. В письме царю Александру он сообщил, что уход испанского корпуса из Дании лежит полностью на совести маршала Бернадота, который слишком доверился Романье и не выполнил его личный приказ о расчленении корпуса и организации за ним строгого контроля. Наполеон почему-то забыл проинформировать царя, что именно он весной отдал приказ Бернадоту перебросить испанцев в Ютландию, на Фюн и Зеландию, а французские дивизии — в Данию не вводить, а держать их в Голштинии и в Ганзее.

Оставшаяся часть проконсульства Понте-Корво — осень 1808-го — первый месяц 1809 года — прошли для проконсула в праздничном безделье. У него отняли дивизию Буде и голландскую дивизию. 15 августа в Гамбурге торжественно, с большой помпой, отпраздновали день рождения императора. В середине февраля из По пришло известие о кончине 7 января 84-летней мадам Бернадот — матери князя Понте-Корво, а управляющий княжеством Понте-Корво доложил его владельцу о том, что там по этому поводу была отслужена торжественная заупокойная месса.

ВАГРАМСКАЯ ЭПОПЕЯ

Большие батальоны всегда правы.

Наполеон

В начале нового, 1809 года шведы заключили мир и с русскими, и с французами. Но началась — которая по счёту? — война с Австрией. Приказ Наполеона забросил маршала Бернадота в Саксонию, где его, несмотря на протесты и возражения, поставили во главе саксонской армии, даже не предупредив об этом курфюрста Саксонии. Приказ об отъезде из Гамбурга поступил в день свержения короля Швеции с трона — 13 марта, а 22 марта 1809 года, ещё не совсем оправившись от очередного приступа своей болезни (кровохарканье), маршал был уже в Дрездене.

Осмотр саксонской армии показал, что к войне она была совершенно не подготовлена: офицеры не могли ездить верхом на конях, а артиллеристы не знали, что такое конные упряжки для орудий; орудия были чуть ли не столетнего образца, а возраст офицеров перешагнул все предельные рамки. Они могли ещё кое-как пройти шагом на параде, но для походов не годились. Кавалеристы выглядели лучше, но у них были плохие кони. В организационном и тактическом отношении армия отстала на целое столетие. В позитив можно было записать лишь доброе отношение саксонцев к своему командующему, достаточно высокий боевой дух и выносливость солдат.

Ко всему прочему, Бернадот со своей саксонской армией оказался на самом выдвинутом в сторону противника участке, и в случае начала военных действий он не имел никакого представления ни о планах верховного командования на эту кампанию, ни о роли, которая ему была в ней предназначена. Дело было в том, что начальник генштаба Бертье целых 3 недели не высылал ему никаких приказов или инструкций. Всё было похоже на то, чтобы дискредитировать маршала и сделать из него мальчика для битья.

Уже на следующий день пребывания в Дрездене он написал письмо Наполеону, в котором излил всю горечь и недовольство. Он прямо заявил, что саксонская армия, если её оставить в качестве самостоятельной единицы, никакой пользы французскому оружию не принесёт. Он предлагал использовать её части вместе с более крупными французскими или влить саксонские бригады в состав французских дивизий и просил императора освободить его от командования армией. Своё мнение по этому поводу он повторил ещё в четырёх письмах, в них он жаловался на Бертье, на отсутствие информации, на своё пошатнувшееся здоровье, но всё было напрасно.

25 марта обычной почтой (!) пришли наконец указания из генштаба. Бертье кратко и сухо проинформировал Бернадота лишь ...о путях отхода и оставлении в Дрездене 3-тысячного саксонского гарнизона! На следующий день начгенштаба потребовал от него отчёта о своих силах, включающих в себя польский корпус и дивизии Дюпа и Брюйера. Разозлённый Бернадот написал Бертье, что гарнизон Дрездена как минимум должен быть раз в 7 сильнее, и что он первый раз слышит о том, что командует ещё польским корпусом Йозефа Понятовского, дислоцированным где-то под Данцигом, и какими-то французскими дивизиями. И ещё одно отчаянное письмо пошло к Наполеону, в котором он описал все свои злоключения и закончил его словами: а Я заклинаю Ваше Величество дать мне отставку, если, конечно, В.В. не предпочтёт направить меня в далёкую экспедицию, где мои недруги уже не смогут повредить мне».

Не предпочёл. Его Величество решил оставить его с небоеспособной армией и поставить перед ним заранее невыполнимые боевые задачи. Со стороны это решение, вероятно, выглядело как умышленный план уничтожить маршала. Маршал трижды повторил свою просьбу в апреле, а пока в ожидании ответа занимался реорганизацией и спешным обучением саксонской армии.

В это время в Дрезден прибыл шведский майор Лягранж (вероятно, французского происхождения), знакомец Бернадота по любекским событиям и соучастник государственного переворота и ареста короля Густава IV Адольфа. Он, по свидетельству Венкера-Вильдберга и Хёйера, привёз маршалу известие о восхождении на престол короля Карла XIII и предложение фельдмаршала Клингспура о заключении перемирия. Основываясь на добрых известиях о поведении маршала в Любеке, высшее шведское руководство решило обратиться с мирным предложением именно к Понте-Корво.

Князь тепло принял Лягранжа и написал письмо Клингспуру, в котором заверил шведского коллегу в получении благоприятного ответа на его предложение от своего императора, после чего шведский эмиссар был препровождён в штаб-квартиру Наполеона. Одновременно маршал-князь написал письмо к генералу Гратьену, командующему французской армией на балтийском побережье, призвав его немедленно прекратить военные действия со шведами. Наполеон, по мнению Хёйера, не выразил никакого неодобрения по поводу самостоятельных действий своего маршала, в то время как Венкер-Вильдберг пишет, что они вызвали у императора раздражение, поскольку-де они нарушали его планы разделить Швецию между Данией и Россией. При этом немецкий историк считает, что Понте-Корво фактически спас суверенитет Швеции.

В начале апреля ситуация в штабе Бертье наконец прояснилась. 12 апреля в Дрезден поступило сообщение о том, что 6 апреля Австрия объявила войну Франции, и Бернадот должен был, отконвоировав саксонского курфюрста в более безопасный Лейпциг и оставив в Дрездене гарнизон, отходить с саксонской армией на юго-запад к Дунаю, в район между Донаувюртом и Инголь- штадтом. Наличных сил у него вместе с французами было около 17 ООО человек, из которых саксонцев было лишь 13 ООО, а не 20 ООО, как значилось в бумагах Бертье. Бернадоту, как бы в насмешку, оставили польский корпус, но какой от него был толк, если он находился на другом театре военных действий? Всё равно что на Луне!

16 апреля он отправил очередной рапорт на увольнение и выступил из Дрездена. 24 числа армия прибыла в Веймар. Этот короткий поход показал, что саксонцы были не так уж и плохи, но 20 апреля, когда саксонцы были в Гере, Понте-Корво всё равно написал ещё один рапорт, но отправить его не успел, потому что пришло наконец письмо от Наполеона, датированное 19 апреля. Император находился в Ингольштадте и писал: «Дорогой месье свояк! Все Ваши письма получил. Начавшуюся войну мне предстоит вести при согласовании с Россией. В этой комбинации Вы играете особую роль. Найдите в этом доказательство моего к Вам уважения и оценки Вас в том назначении, которое я Вам дал». И всё: ни слова о жалобах маршала, ни единого упоминания об его возможной отставке и о третировании маршала со стороны Бертье. Какую особую роль должен был сыграть Понте-Корво в этой кампании, император тоже не пояснил. Т. Хёйер считатет, что Наполеон сделал намёк на то, что с помощью русских Бернадот мог бы стать герцогом Варшавским. Поняв этот намёк именно таким образом, Бернадот якобы смирился со своим положением и о своей отставке уже больше не помышлял.

В письме наконец прояснялись статус саксонской армии и её ближайшие задачи. Армию преобразовывали в 9-й корпус, который, по данным генштаба, должен был включать 3 дивизии (на самом деле дивизий было две). Корпусу придавались всё те же две мистические польские дивизии и гарнизоны Данцига и Глогау, так что у Понте-Корво набиралось — на бумаге — до 50 ООО человек. Но поляки стояли под Варшавой и идти пополнять 9-й корпус пока не собирались. Гарнизоны упомянутых городов тоже оставались на своих местах, так что на деле маршалу приходилось рассчитывать только на саксонцев, которых едва набиралось на 2 дивизии — 16 302 человека при 26 орудиях. Наполеон только что прибыл к армии и в обстановке ещё не разобрался, а начштаба армии Бертье делал вид, что с 9-м корпусом всё в порядке.

Наполеон приказал идти корпусу в Богемию, но уже на другой день изменил приказ и направил его вдоль баварско-богемской границы к Регенсбургу, где он должен был соединиться с главной французской армией. Приказы и контрприказы, отменявшие первые, следовали от Бертье один за другим. Начальник генштаба приказывал вторгнуться в Богемию, и когда Бернадот был уже у богемской границы, отменял его, а через несколько дней возобновлял снова. В конце концов, обогнув Регенсбург, Понте-Корво 13 мая появился под Линцем. Здесь он соединился с вюртембергским миникорпусом генерала Вандамма и вместе с ним вступил в бои с противником, в которых саксонцы проявили и храбрость, и стойкость.

Согласно первоначальному замыслу Наполеона, Бернадот должен был войти в южную часть Богемии (Чехии), но 21—22 мая под Асперном-Эсслингом произошли кровавые столкновения с австрийцами, и Наполеон впервые потерпел здесь поражение. Исход кампании находился под вопросом, и вместо Богемии 9-й корпус был передвинут для прикрытия переправы через Дунай на линии Линц—Эннс—Штейер. Бернадот, оставив Вандамма, должен был пойти в направлении Будвейса, но, ввиду тяжёлых горных условий, этот приказ выполнить отказался, о чём 28 мая и доложил Наполеону. Бертье при этом полагал, что князь располагал силами, насчитывавшими до 32 ООО человек, хотя у него не было и половины этой цифры.

У Линца Бернадот простоял до конца мая, а потом, передав позиции баварскому корпусу Лефевра, переместился на восток к Санкт-Пёльтену, где простоял до 27 июня. 6 июня 1809 года император вызвал Бернадота в замок Шёнбрунн (Вена) и обласкал его. Наполеон находился в прекрасном настроении — с ним находилась Мария Валевская! Император сочувственно отнёсся к положению 9-го корпуса и предложил реорганизовать его по французскому уставу. Саксонцев свели в усиленные батальоны, избавились от непригодных старых и больных солдат и офицеров, отправив их домой, а для усиления корпуса придал изрядно потрёпанную французскую дивизию генерала Дюпа, которую Бернадот усилил тремя саксонскими батальонами.

В середине июня австрийская армия вторглась в беззащитную Саксонию, и это самым тяжёлым образом сказалось на настроениях и боевом духе саксонцев в 9-м корпусе. В то время как они без дела стояли на Дунае, их страна подверглась грабежам и насилию. Бернадот предложил передислоцировать корпус в Саксонию, но Наполеон попросил его подождать до решающих событий.

Решающее событие произошло 5—6 июля под деревней Ваграм. В жизни маршала оно тоже сыграло немалую роль, а потому остановимся на нём более подробно. Согласно полученной от Бертье диспозиции, 9-й корпус 4 июля должен был выдвинуться в район укреплённого французами в рукаве Дуная острова Лёбау. Вечером того же дня Бернадот вместе со всей французской армией стал переправляться с Лёбау на северный берег реки, оставив на острове два своих батальона. Это было первое ослабление корпуса, но далеко не последнее. Переправа осуществлялась по нескольким понтонным мостам, построенным по проекту самого императора, продемонстрировавшему, как пишет Хёйер, высокое инженерное искусство и полководческую основательность автора.

Утром 5 июля 9-й корпус, оставив на острове половину артиллерии, завершил переправу и вместе с итальянской армией занял позиции во второй линии за корпусами Массены, Удино (1767—1847) и Даву. Когда войска стали двигаться по равнине и веером расходиться в стороны, корпус Бернадота оказался впереди корпуса Массены, образовавшего левый фланг всей армии. В образовавшийся между Удино и Бернадотом промежуток вошли итальянская армия короля Евгения и корпус МакДональда. В распоряжении Бернадота осталось 12 батальонов, а у Дюпа — 7, но Дюпа так и не появился — его дивизию Наполеон передал на другой участок. Из 20 эскадронов кавалерии в 9-м корпусе осталось 16 — 4 были переданы Удино. Напомним, что саксонские дивизии только что были переформированы и в таком составе в бой шли первый раз.

Эрцгерцог Карл построил свои боевые порядки недалеко от Дуная у деревни Ваграм, прикрывшись естественным водным препятствием — каналом Руссбах. Наполеон оставил Массену против правого австрийского фланга, на котором у них был тройное превосходство, зато против левого фланга Наполеон сосредоточил все остальные силы. 9-й корпус оказался напротив Ваграма прямо у стыка двух австрийских группировок, что предвещало жаркие схватки (Хёйер называет этот участок самым важным в сражении).

На подходе к Ваграму саксонцы прогнали австрийский заслон в деревне Раасдорф и продолжили марш в северо-западном направлении к деревне Адерклаа. Именно в этот момент дивизия Дюпа по распоряжению императора ушла на север к Руссбаху. С левого фланга на корпус напала австрийская кавалерия, но французы под командой Жерара повернули её вспять. К семи часам вечера в расположении корпуса неожиданно появился адъютант Наполеона и будущий министр полиции генерал Савари и объявил, что император принял решение покончить с противником уже сейчас, в связи с чем корпуса Евгения и Удино атакуют левый фланг эрцгерцога Карла, а Бернадот должен был поддержать наступление взятием Ваграма. Импровизированная фронтальная атака была чревата тяжёлыми последствиями. Бернадот это хорошо понял, но приказ есть приказ, и он повиновался.

Бернадот взял с ходу Ваграм, но продержаться там долго не смог. Противник подтянул к Ваграму дополнительные дивизии, и саксонцам пришлось отступить. Потом атака повторилась, и

Ваграм был взят Бернадотом во второй раз, но противник снова навалился на него превосходящими силами, и Бернадот снова отступил — как отступили с большими потерями находившиеся справа от него части Удино, МакДональда и дивизия Дюпа. К 23.00 корпус отступил к Адерклаа и на рассвете 6 июля с трудом восстановил свои порядки.

Бернадот и его подчинённые находились в подавленном состоянии. Наполеон бросил саксонцев в самое пекло, нисколько не учитывая их состояние и численность. Он видел в этом доказательство очередной интриги Бертье, который снова молчал, а между тем потрёпанный 9-й корпус, потерявший около половины своего состава, находился на опасном острие, образуемом позицией корпуса Массены, обращённой на запад, и позициями Удино, Евгения и Даву, обращёнными на север, и в любой момент мог подвергнуться атаке противника. Соседи Массена и Евгений находились от него на расстоянии 4 км. Под влиянием всех этих чувств и опасений маршал к утру отдал приказ уйти из Адерклаа и занять позиции в 1,5 километра к востоку от деревни.

Утром 6 июля эрцгерцог Карл принял решение направить удар почти всех своих сил против левого фланга французов, т.е. против Массены и Бернадота. Австрийцы быстро заняли Адерклаа и нанесли по 9-му корпусу тяжёлый удар. К половине 8-го утра у Адерклаа с основными своими силами появился Массена. Вместе с Бернадотом он попытался вернуть деревню, но силы были слишком неравными, и атака захлебнулась. В этот критический момент на левом фланге появился Наполеон, и между ним и Бернадотом произошёл горячий разговор. Появился, наконец, Дюпа, но от его дивизии осталось всего 700 человек. Бернадот попытался на месте выяснить, кому он был обязан потерей целой дивизии в самый критический момент боя, но ни Дюпа, ни Наполеон не могли сказать на этот счёт ничего определённого. (Позже выяснилось, что Дюпа «увели» адъютанты Бертье).

О дальнейшей роли 9-го корпуса в битве под Ваграмом ясности не существует. Судя по всему, пишет Хёйер, он был отведен в ближайший тыл к деревне Раасдорф и отражал атаки противника на линии, принадлежавшей Массене, а его позиции у Адерклаа занял МакДональд. К вечеру, когда кровавое побоище закончилось победой французов, корпус находился в дер. Леопольдау. Хёйер пишет, что Наполеон, не обвиняя прямо Бернадота в неудачном участии 9-го корпуса в Ваграмском сражении, тем не менее дал волю своем неудовольствию его слабым вкладом в победу.

8 июля Бернадот, огорчённый неудачным участием саксонцев в Ваграмском сражении, издал приказ, в котором в высокопарных и не совсем точных выражениях похвалил саксонцев за их вклад в общую победу и за храбрость в боях 5 и 6 июля. Это был как бы ответ на все несправедливости и унижения, которые он как командующий корпусом претерпел за последние дни от императора и начальника генштаба. Перед саксонскими генералами маршал выразил пожелание, чтобы приказ был опубликован в газетах, что они с удовольствием сделали.

Реакция Наполеона последовала не сразу. 9 июля Бернадот занимался участью многочисленных раненых в корпусе, а на следующий день от Бертье пришло уведомление о том, что 9-й корпус подлежит расформированию. Остатки корпуса формировались в дивизию, которая при командире Рейнье поступала в распоряжение короля Италии Евгения. Это был настоящий удар по самолюбию и Бернадота, и его саксонских подчинённых. Хёйер пишет, что роспуску корпуса предшествовала подача его командующим рапорта об отставке, но сам Бернадот в своих мемуарах пишет на этот счёт весьма невнятно. Скорее всего, заключает историк, решение императора по этому поводу было для него полной неожиданностью. Бертье, кажется, предлагал Бернадоту новое назначение, но тот от него отказался.

Уехал ли маршал из Вены в Париж по своей воле, или был удалён из армии по приказу Наполеона, не ясно. Но история с приказом от 8 июля получила своё продолжение. Французские газеты перепечатали немецкие публикации, и скоро Наполеон узнал о содержании приказа. Рассерженный император написал военному министру А.-Ж.-Г. Кларку (1765—1818): «Если представится возможность увидеть князя Понте-Корво, покажите ему моё недовольство смешным приказом, который он распространил во всех газетах... Ваграм ...взял Удино, князь Понте-Корво взять его не смог. Также мало соответствует истине, что саксонцы 5 июля прорвали центр вражеских позиций. Ни один ружейный выстрел не прозвучал с их стороны... Князь Понте-Корво... конченый человеку который гонится за деньгами, удовольствиями и величием, которые он не хочет окупить ни опасностями, ни трудностями войны». Император почему-то забыл, что Бернадот был в Ваграме под пулями, что его саксонцы дважды занимали Ваграм и дважды были вынуждены отступить под напором превосходящего противника.

Этим письмом император не ограничился. В бюллетене армии от 30 июля он объявил о том, что победа под Ваграмом полностью принадлежит маршалу Удино, а в изданном исключительно для маршалов приказе от 5 августа устами Бертье утверждал: «...Приказ князя Понте-Корво у способный посредственным частям дать повод к ложным претензиям у противоречит правде, политике и национальной чести. Победа его Величества основана исключительно на успехах оружия французских, а не каких-то иностранных частей. Его Величество желает, чтобы это свидетельство недовольства послужило примером для других маршалов, дабы они не приписывали себе славы, которая принадлежит другим». Под «другими» император, естественно, имел в виду Бернадота. Кроме того, в приказе буквально говорилось, что только Его Величество имеет право судить о степени славы каждого солдата и офицера.

Но не пройдёт и двух дней, как императору понадобится этот самый «посредственный » маршал для спасения империи от новой опасности. А пока он отдал приказ Савари и Даву не спускать с Понте-Корво глаз. Наполеон занервничал: в армии и Париже уже прошёл слух о подготовке против него нового заговора, который якобы возглавлял генерал Ренн. В Париже оставшийся на «хозяйстве » Фуше восстановил национальную гвардию. Зачем? Там, в столице, в отсутствие Наполеона, Понте-Корво быстро «снюхается » с первым хитрецом и пройдохой империи, а это чрезвычайно опасно.

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ В БЕЛЬГИИ

Клевета равнодушна к ничтожествам.

Бальзак

— Почему же вы не сбросили его в Дунай? Тогда бы всё пошло гладко и безупречно! — Такими словами якобы встретил Жозеф Фуше князя Понте-Корво в Париже.

Хитрец Фуше давно уже играл в собственную игру. Он хорошо продумал и выбрал удачное время для своих ходов. Сражение под Ваграмом не стало решающим для Наполеона: Австрия сохранила свою армию и просить о мире не собиралась. Наоборот, в мире был очень заинтересован сам победитель Ваграма. В Испании у французов под ногами горела земля, братец Жозеф, захотевший не только стать испанским королём, но и военачальником, такое там напортачил, что испанцы подняли восстание, которое никак не удавалось подавить. В Рейнском союзе немецкие патриоты планировали восстания, в Бельгии назревали религиозные беспорядки. С севера постоянно угрожала Англия. После Трафальгара Франция фактически осталась без флота, и англичане в любой момент могли высадить на материк свой десант. Регулярных частей внутри Франции было слишком мало, чтобы оказать достойное сопротивление внешним и внутренним врагам, особенно если они выступят одновременно. А внутри страны тоже было неспокойно, роялисты подняли повсюду головы, собирали силы и ждали только удобного случая, чтобы выступить. Несмотря на подчинение Версалю всей Европы, жизнь французов дорожала, не хватало продовольствия, росла безработица. Династия Наполеона висела на волоске. Достаточно было Наполеону погибнуть в бою, и всё пошло бы прахом, потому что наследника у него не было.

28 июля английский экспедиционый корпус под командованием эрла Чэтэма, старшего брата премьера Уильяма Питта, высадился на бельгийском побережье и без боя занял острова в дельте Шельды. Цель десанта — завоевание Антверпена, на верфях которого французы строили свой новый флот. Район Антверпена успели кое-как укрепить, во главе обороны города Наполеон поставил генерала Фоконнэ. Адмиралу Миссисси с трудом удалось спасти флот и привести его под защиту крепостных орудий Антверпена.

«Безработный» Понте-Корво по приезде в Париж сразу после высадки английского десанта в Бельгии, 3 августа, предложил свои услуги в войне с англичанами, но эрц-канцлер империи Жан-Жак Режи де Камбасерес (1753—1824) и военный министр Кларк не знали, как поступить. Им известно, что князь находится в опале и что император ему не доверяет. Тем более что накануне, 29 июля, от Наполеона поступило указание запретить Понте-Корво проживание в Париже и вынудить его на отмену пресловутого приказа по саксонской армии. Наполеон, отправляя своё указание, ещё не знал о том, как осложнилось положение на северном побережье, а между тем под Антверпеном требовался хороший организатор и опытный военачальник. Понте-Корво как нельзя лучше подходил на эту роль, тем более что при его назначении в Бельгию выполнилось бы указание императора не пускать его в Париж. Камбасерес и Кларк нервничали, размышляли, но ничего путного придумать не могли.

А Фуше действовал. Высадка эрла Чэтэма, считал он, — отличный повод для того, чтобы проявить себя в большой политике. Министр полиции к этому времени восстановил старую национальную гвардию, которая ещё жила старыми якобинскими идеалами и пылала ненавистью к диктатору и узурпатору власти Наполеону. Гвардия в количестве 300 тысяч человек была восстановлена под предлогом укрепления внутренней безопасности страны, причём её отряды возникли не только на севере, где безопасности режима угрожали англичане и вандейские шуаны, но и на юге, где всё было тихо и спокойно. В нужный момент национальная гвардия могла быть использована и для свержения наполеоновского режима. Причём придраться к Фуше никто, в том числе и Наполеон, не смог. Он ведь руководствовался патриотическими соображениями! Фуше играл в беспроигрышную игру и хотел использовать в ней в качестве джокера маршала Бернадота. Став во главе национальной гвардии, маршал представил бы несокрушимую и реальную военную силу, которая смогла бы сыграть решающую роль в планируемом перевороте. В случае победы Фуше пообещал князю пост президента республики! Игра стоила свеч101!

Камбасерес и Кларк чувствуют подвох, возрождение национальной гвардии — то же солдат — их чрезвычайно беспокоит. Их сомнения и колебания неожиданно снимает письмо от Наполеона, написанное им в ночь с 6 на 7 августа 1809 года: «Если английская экспедиция задумана серьёзно, а князь Понте-Корво находится под рукой, то поставьте его во главе 24-й и 25-й военных дивизий и пошлите его руководить этим предприятием или фельдмаршала Монсейя». Кларк и Камбасерес отдают предпочтение Понте-Корво и назначают его главнокомандующим в Бельгию. В качестве соглядатая и шпиона начальником штаба Бернадота Кларк для верности назначает свояка д’Астреля102.

Но на этом Наполеон не успокаивается. Ему не даёт покоя мысль о том, что Бернадот получил в свои руки слишком большую военную силу и полномочия, и день спустя он даёт в Париж новое указание: “Если послали маршала Понте-Корво, я утверждаю это назначение, но в таком случае поставьте маршала Монсейя или маршала Серюръера во вторую линию». И маршал Монсей становится заместителем Понте-Корво. И снова император колеблется: 10 августа он пишет Кларку о том, что удивлён тем, что военный министр при назначении в Бельгию проигнорировал кандидатуру Монсейя, all числа поясняет совсем «затюканному » Кларку, что у него «независимо от военных причин есть политические для того, чтобы не сосредотачивать в одних руках все мои национальные силы на севере». Впрочем, когда до императора доходят вести о падении крепости Влиссингена (рядом с Антверпеном), уверенность в том, что назначение Понте-Корво было правильным, возрастает.

...15 августа 1809 года Понте-Корво прибыл к месту службы в Антверпен. Ищейки Савари и свояк Кларка отправились вслед за своим объектом наблюдения. Мало того: император отправил в Антверпен своего адъютанта Рейлля с поручением докладывать обо всех «телодвижениях» строптивого маршала. Пристальное внимание все шпионы уделили и некоему майору Жулиану, сотруднику штаба главнокомандующего и близкому доверенному лицу Фуше. В миссию майора входило сообщить Понте-Корво о тяжёлом «заболевании » императора в Вене и о якобы последовавшем от него распоряжении взять на себя верховное главнокомандование французской армией. Сообщение об этом должно было быть растиражировано в приказах по антверпенскому гарнизону. После этого Понте-Корво должен был соединиться с национальной гвардией и пойти маршем на Париж. Там его уже будет ждать Фуше, который к этому времени должен будет подготовить почву для переворота.

Ф. Венкер-Вильдберг пишет, что Понте-Корво принял этот план Фуше с большой опаской и осторожностью. Маршал якобы поставил Фуше условие: он присоединится к заговору, если нации на самом деле будет угрожать опасность. Неужели в таком случае он не осознавал, что создать угрозу для нации или придумать её для Фуше не представляло большой сложности? Или это была отговорка, резервирующая запасную позицию?

Новый командующий быстро и в полной мере развернул свои организаторские и командирские способности, в короткий срок навёл в бельгийском контингенте порядок и дисциплину и взял ход событий под свой полный контроль. Эрл Чэтэм, располагавший 40 тысячами, оказался не на высоте порученного ему дела. Он долго медлил и развивать первоначальный успех армии так и не решился. А потом в рядах англичан начались повальные болезни, т.н. польдерская лихорадка тысячами косила английских солдат, и за короткое время в корпусе англичан заболели 14 тысяч человек, из которых 3 тысячи умерли. 21 сентября англичане сели на корабли и уплыли домой. Вторжение английской армии на материк не состоялось, и Понте-Корво по этому поводу 30 августа 1809 года издал ещё один приказ, поставив такое развитие событий исключительно в заслугу себе. Урок, полученный месяц назад, не пошёл строптивому беарнцу впрок, и Наполеон снова дал волю своему недовольству.

Адъютант Рейлль регулярно докладывал Наполеону в Вену о том, что происходило на отрезке между Парижем и Антверпеном. Опасения Наполеона относительно непомерного честолюбия оскорблённого ваграмовским эпизодом маршала вроде полностью оправдывались. Не хватало только, чтобы заговорщики вступили в контакт с англичанами! Наполеон решил, что игру с огём нужно было прекращать немедленно. Уже 11 сентября, когда стало ясно, что вторжение англичан в Бельгию не состоится, он отдал приказ об отрешении Понте-Корво от командования 26-тысячной антверпенской группировкой. Весь контингент, которым командовал Понте-Корво, присоединили к фламандской армии, которую поставили под начало прибывшего в спешном порядке из Германии герцога Истрии, т.е. маршала Бессьера.

Смена командующего произошла в самых оскорбительных для достоинства Понте-Корво формах: все участвующие в ней лица были заранее оповещены, кроме самого маршала Бернадота. Новый командующий бельгийской армией, герцог Истрийский, прибыв в Антверпен, первым делом предъявил свои полномочия всем командирам дивизий, а потом уж, убедившись в их лояльности, поехал к Бернадоту и проинформировал его о случившемся.

В письме к Кларку император написал: «Моё намерение заключается в том, чтобы командование больше не находилось в руках князя Понте-Корво, который по-прежнему состоит в связи с интриганами Парижа и во всех отношениях является человеком, которому я больше ни в чём не могу доверять ». Особенно возмутил Наполеона приказ Бернадота по армии, в котором он хвастливо заявил, что за 10 дней своего командования 15-тысячной группировкой ему удалось предотвратить вторжение в Бельгию 40-тысячной английской армии. Наполеон, кроме того, полагал, что маршалу было непристойно разглашать военную тайну, называя истинную численность бельгийского контингента, и приказал Кларку либо вернуть маршала в штаб-квартиру армии в Вене, либо отправить лечиться на воды. Мавр сделал своё дело и мог уходить.

Между тем события во Франции принимали драматичный оборот. Члены правительства стали опасаться национальной гвардии больше, чем вторжения англичан. Во главе гвардии Фуше поставил людей с явным якобинско-республиканским прошлым. Уже имели место столкновения между гвардейцами и частями регулярной армии. Архиосторожный Фуше всё-таки допустил прокол, и в правительственном стане началась форменная паника.

Выяснять отношения с Фуше напрямую император не решился и избрал окольный путь. Он похвалил его за инициативу в мобилизации национальной гвардии, произвёл его в герцоги Отранто, а всё своё недоверие вылил на Понте-Корво. «Князем Понте- Корво я чрезвычайно недоволен, — сообщил он своему министру полиции. — Тщеславие этого человека безгранично... Я отдал военному министру приказ отозвать его с должности. Он обладает лишь посредственными способностями. Он то и дело подставляет своё ухо всяким интриганам, наводнившим нашу большую столицу ».

При последних словах Фуше должен был всполошиться: говоря об интриганах, император явно метил в самого герцога Отрант- ского. Естественно, после этого Фуше поджал хвост и все свои честолюбивые замыслы поспешил забыть. Письмо заканчивалось «доверительными» словами, которые, как совершенный перл коварства и тонкой хитрости, могли бы претендовать на высшую награду имени Николо Макиавелли: «Скажите ему, что я не терплю интриг, что долг и собственный интерес диктуют ему идти прямым путём, чтобы он прогнал каналью (Жулиана. —

Б,Г.) и больше не позволял ему писать; и скажите также, что если он этого не сделает, то ему будет плохо. Князь Понте- Корво заработал много денег в Гамбурге, а также в Эльбинге. Это было причиной моих неуспехов в Польше и при Элау. Я сыт его интригами и возмущён, что человек, которого я осыпал почестями, отвечает мне подлостью. Скажите ему, что он не получил ни от одного человека ни одного письма, о содержании которого я не был бы информирован... Всё это я сообщаю секретно и доверительно. Воспользуйтесь этим только тогда, когда Понте-Корво сам заговорит об этом. В противном случае не говорите ему ни слова».

Наполеон говорил о Бернадоте, а на самом деле метил в самого получателя «доверительного» послания. И Фуше, естественно, тут же сделал для себя соответствующие выводы: замыслы не удались, но зато он остался цел и невредим. Правда, пострадал князь Понте-Корво, но он тут ни при чём — каждый выбирается из дерьма, как может.

Вернувшегося в Париж маршала военный министр Кларк, во исполнение приказа Наполеона, пытается «сбагрить» из Парижа и предлагает заманчивое назначение: командование на испанском театре военных действий, но тот его отвергает. Тогда военный министр раскрывает карты и сообщает о желании Наполеона, чтобы князь отправился «на заслуженный отдых» в свои владения, т.е. в Италию, в княжество Понте-Корво. Князь понимает, что если он последует этому приказу императора, то ему и всей его карьере конец. Он отказывается куда-либо уезжать и говорит Кларку, что как солдат он готов принять любое назначение в армии — даже командовать тремя тысячами солдат против стотысячного противника. Но как гражданин он имеет право на то, чтобы самому определять своё местожительство. Он сложит с себя все титулы и все почести, но предпочтёт остаться во Франции. Император неограничен в своей власти в Вене, но в Париже он бессилен и предписывать ему образ жизни не может.

После этого министр, уяснив для себя невозможность выполнения поручения императора, предложил князю поехать к Наполеону в Вену и поговорить обо всём с ним лично. 9 октября 1809 года между обоими соперниками в замке Шёнбрунн состоялся серьёзный разговор103. Император принял маршала достаточно

холодно. Он напомнил ему обо всех «гасконнадах», помешавших осуществлению грандиозных планов, в том числе по отношению к Польше и Швеции.

Шведы и поляки — единственные в Европе народы, которые вам искренно преданы, — отвечает Понте-Корво.

А какие чувства испытывает ко мне французский народ?

Чувства восхищения, вызванные вашими оглушительными успехами, — ответил Понте-Корво. За словом он в карман не лезет.

Наполеон растаял от похвалы и ласково пошлёпал ладонью по лбу князя:

Какая голова!

Можете добавить, сир: «И какое сердце! Какой дух!»

В конце встречи Наполеон сделал Понте-Корво ещё одно заманчивое предложение — быть его представителем при Ватикане и выполнять роль генерального резидента в Италии. Князь, не отвергая предложения, сказал, что хотел бы удалиться от всяких дел и вести образ жизни частного лица. Вероятно, он почувствовал в этом предложении если не ссылку, то удаление от парижской жизни, а это его никоим образом не устраивало. Император попытался заинтересовать князя годовым окладом в 2 млн франков, и тот обещал подумать104. Соперники расстались, сохранив друг к другу неприязненные чувства.

Для Понте-Корво наступал 8-месячный период неопределён- ности.

21 октября он вернулся в Париж и выяснил, что опять оказался не у дел с формулировкой: «Не годится для командования крупными воинскими контингентами». Ему исполнилось 47 лет. Для многих такой возраст считался тогда пенсионным. Что происходило в душе этого человека, малоизвестно.

И в это время до него дошли известия о выборах шведского наследного принца на съезде риксдага в Эребру.