Артикул девятый

ВЕРООТСТУПНИК

И эта мысль о том, что они не успели, равно как и досада на самого себя за свою тогдашнюю нерасторопность, еще долго не покидали сержанта. Сержанту было очень неприятно вспоминать о том и о другом. Однако еще более неприятно, точнее, даже просто противно, ему было смотреть на то, что его теперь окружало. Поэтому сержант зажмурился, открыл глаза и тут же опять зажмурился. И он еще долго так лежал, не открывая глаз и думал – открыть, не открыть? После все же открыл и увидел над собой настил из неошкуренных сосновых бревен. Ну что ж, подумал он, могло быть много хуже, а так надежда еще есть. Правда, не очень большая. Подумав так, сержант медленно повернул голову и посмотрел на Мадам.

Мадам сидела тут же, рядом, и внимательно смотрела на лучину, воткнутую прямо в стену. Нельзя сказать, чтобы здесь, в партизанской землянке, было так уж тепло, однако Мадам уже сняла с себя шубу и теперь оставалась в одном платье. В красивом, кстати, платье, невольно отметил про себя сержант. Да и сама Мадам, и это тоже никак нельзя было отрицать, была из себя довольно привлекательна. И все-таки это ее одеяние, это ее слишком светлое платье, думал сержант, теперь совсем не к месту, потому что кое-кому это невольно напоминает о Белой Даме. Можно, конечно, строго возразить, сказать, что это смешно и глупо, никто в это не должен верить…

Ну да какие там никто, сердито подумал сержант, если его подчиненные, все до единого поверили! Поэтому когда Трахимка передал приказ Бухматого и пленных привели в эту землянку, то солдаты предпочли устроиться подальше от Мадам. Вот и сейчас (сержант еще раз глянул – да, верно) они по-прежнему сидят почти что у самого выхода, мерзнут, потому что там значительно холодней, но дальше проходить не собираются! То есть явно боятся ее. Но то и дело смотрят на нее и шепчутся. После опять смотрят и опять же шепчутся. А особенно шептаться они стали после того, как Мадам, ни у кого не спросясь, вышла из землянки, с четверть часа ее после не было, а после она вернулась и сказала:

– Может, всё и образуется. Но надо подождать!

А больше ничего не говорила. Да сержант у нее ничего и не спрашивал! А Чико делал вот такие вот глаза и, надо думать, говорил своим товарищам, что вот, мол, дошла очередь и до этого партизанского главаря, которого эта ведьма тоже решила охмурить! Ведьма она, думают они, Белая Дама, вот кто!..

И пусть себе так думают, думал сержант, а ему какое до этого дело? Все уже, понимал сержант, кончено. И он навзничь лежал на жестких нарах, смотрел на потолок, молчал… И только время от времени морщился – это когда рядом с ним уж слишком громко начинали шуршать карты, которые раскладывала Мадам. Карты, думал сержант, все беды у него от них! Сперва тогда, пять лет тому назад, потом дорога на Смоленск, убитая Люлю… И вот теперь опять они, нет от них никакого покоя, сердился сержант. Так, может, думал он, сказать Мадам, чтобы немедля это прекратила, потому что какой теперь, черт подери, пасьянс! Хотя, если по совести, так его ведь ничто уже не волновало, все ему было все равно – пасьянс, так пасьянс, а расстреляют, так расстреляют. Когда их привели и заперли в землянке и Курт спросил, как теперь быть, сержант сперва пожал плечами… а после вдруг – он сам того не ожидал – гневно сказал:

– Отставить!

А что отставить, почему? Солдаты ничего не поняли, и только один Чико сокрушенно покачал головой. А сержант ушел в дальний угол землянки, лег на нары, и вот уже не первый час лежал почти что неподвижно, смотрел на потолок и молчал. Поначалу он еще пытался разобраться в себе и понять, а что же это с ним случилось, откуда в нем вдруг такая усталость, такое раздражение на самого себя непонятно за что. А потом, мало-помалу, стало понятно, за что. Во-первых, это за его невероятную медлительность и нерешительность на переправе. Да он тогда был и вправду как будто околдован! То есть если бы он был таким же, как Чико, то сейчас бы говорил: это она меня околдовала! А потом бы добавлял: и у костра тоже она, потому что иначе какой еще черт дернул меня вспомнить про Матео?! И вообще, можно было сказать…

Но ничего и никому сержант тогда не говорил, потому что нет ничего более недостойного, думал сержант, нежели сваливать вину за свои собственные ошибки на других! Да и, опять же, думал он, какая теперь разница, если ему всё безразлично?! Совершенно! После чего сержант еще раз мельком глянул на Мадам и отвернулся. Хотелось спать, но сон не приходил, глаза сами собой открывались!

Солдатам, кстати, тоже не спалось. Они сидели на полу землянки и тихо переговаривались.

– Нет! Быть этого не может! – зло сказал Курт и с вызовом посмотрел на товарищей. – Не стали бы они нас перед этим кормить. Ведь правда же, Франц?

– Ну, наверное, – без всякой охоты отозвался австриец. – Зачем им было нас кормить, чтобы потом повесить?

– Но почему это именно повесить?! – поддельно удивился Чико. – Сержант хлопотал, чтобы тебя расстреляли.

– И тебя!

– Да, – согласился Чико, – и меня. Но и тебя. И вообще, нас всех вместе. Ведь мы же друзья!

– Нет! – насмешливо сказал Хосе. – Нас они все-таки повесят.

– А почему это?

– Да потому что, во-первых, с веревками меньше хлопот. А во-вторых, порох они берегут для наших маршалов.

И никто с ним не спорил. Было тихо. Вдруг кто-то негромко засмеялся. Солдаты дружно оглянулись…

Однако Саид уже успокоился – сидел, медленно поглаживая бороду и едва заметно улыбался. Потом заговорил – негромким, ровным, равнодушным голосом:

– Это было в Сирийском походе, я сам видел это своими глазами. Четыре тысячи арнаутов заперлись в крепости и потребовали, чтобы им даровали жизнь, иначе они обещали стоять до последнего. И взять их не было никакой возможности. Тогда франки дали честное слово, и арнауты сложили оружие. Но когда паша над пашами узнал об этом, он ужасно разгневался. «Что мне с ними делать?! – кричал он и топал ногами. – Где у меня припасы, чтобы их кормить?!». А потом вдруг успокоился и приказал вывести арнаутов на берег моря. Потом… Они не пожалели пороха!

Саид опустил голову, и никто не решился нарушить молчание.

Однако вскоре Курт не выдержал и мрачно спросил:

– Что, так и будем сидеть? – и посмотрел на товарищей.

Никто ему не ответил.

– А! Заячьи вы души! – очень сердито сказал Курт.

Тогда Хосе осторожно поднялся, крадучись подошел к выходу и выглянул из землянки.

– Ну, что там? – нетерпеливо спросил Курт.

– Погасили костры.

– А часовые?

Хосе долго всматривался в темноту и не отвечал.

– Ну?!

– Н-не знаю, – наконец отозвался Хосе и также крадучись вернулся к товарищам.

– Да, – строго сказал Курт. – А ведь кому-то все равно придется брать часовых на себя.

Все молчали.

– Я вижу, никто из вас не хочет домой, – продолжал Курт. – Все вы так и рветесь на соляные копи.

– Но ведь тот, кто выйдет к кострам, домой уже точно не вернется, – сказал Франц.

И опять помолчали. Потом Хосе решительно сказал:

– Ну, ладно! Тогда я! Меня дома все равно никто не ждет!

– Нет, – покачал головой Курт, – ты не подходишь. Ты слишком горяч. А Гаспару я не доверяю. А Франц труслив, он все испортит. А Чико подчиняется… Вон, только ей! – И Курт кивнул на Мадам. Но потом вдруг спросил: – Или, может, ты все же решишься?

– Ну-у! – сказал Чико. – Я что! Я могу. Только я вам честно скажу: ничего у нас из этого не получится! А всё теперь будет только так, как вон кто захочет! – и он опять указал на Мадам. И указал так, чтобы она этого никак не смогла бы заметить. Курт насмешливо хмыкнул, сказал:

– А ты еще трусливей, чем Франц! Поздравляю! Но ладно, продолжим!

И он повернулся к Саиду. И все остальные тоже. Саид молчал, лицо его ровным счетом ничего не выражало. Тогда Чико сказал:

– Нет, Саид тоже не сможет. Тут нужен человек привычный к морозам и, кроме того, отчаянной храбрости!

Саид поднял руку, и Чико умолк. Саид усмехнулся и сказал:

– Мне смешна твоя хитрость!

– Какая еще хитрость? – обиделся Чико.

– Как какая? Глупая, конечно! – строго сказал Саид. – И ты всегда будешь таким! Всю жизнь! И ничего не выхитришь!

– Э! – сказал Чико. – Ты чего это?!

– Я ничего, – сказал Саид. – И мне еще некогда. Ясно? У меня сейчас очень серьезное дело!

После чего он неторопливо поднялся, поправил чалму, подкрался к выходу – и исчез в темноте.

Солдаты некоторое время молчали, а потом Франц не выдержал и сказал:

– Хороший был человек.

– Хороший, – со вздохом согласился Гаспар.

– Да уж лучше тебя! – воскликнул Чико. – И тебя! И тебя! И…

– Тебя, – подсказал Курт.

– Возможно, – согласился Чико и насупился. – Если честно признаться, так я паршивый человек. Я ведь специально сказал про мороз и про храбрость. Я знал, Саид не выдержит… – тут Чико замолчал и отвернулся.

И все молчали. Всем было гадко, холодно и стыдно.

А сержант тем временем лежал все в том же положении на все тех же нарах, смотрел на потолок и, чтобы поскорее заснуть, считал сучья на бревнах. Сучьев было много, как солдат в эскадроне, а сон все не шел. А тут еще Мадам! Нет, картами она уже больше не шуршала, она уже давно сложила их и спрятала, надела шубу, запахнулась в нее поплотней… И вот теперь сидит, молчит и ждет, когда же он к ней повернется и начнет разговор. Да только не дождаться вам его, сударыня, сердито подумал сержант и еще сердитей усмехнулся…

Как Мадам вдруг спросила:

– Сержант, о чем вы думаете?

Сержант не шелохнулся, не ответил. Конечно, думал он, сейчас промолчать – это верх неприличия. По-хорошему, нужно было бы отшутиться или хотя бы сказать какую-нибудь первую попавшуюся глупость. Однако глупостей и так уже и сказано, и сделано достаточно. Последней глупостью… А и действительно, подумал сержант, а что было его самой последней глупостью? Но решить этого он не успел, потому что Мадам спросила на этот раз вот что:

– Сержант, а вы женаты?

Сержант закрыл глаза. Вот уж действительно, подумал он, женщины – это удивительные создания. Порой они необыкновенно чутки, но нередко являют собой верх бестактности!

– Я вас не обидела? – тихо спросила Мадам.

Ну вот опять! Сержант открыл глаза и про себя спросил: она это нарочно, что ли?! После чего он достаточно громко вздохнул, сел, недобро посмотрел на Мадам и сказал:

– Я сделал что-нибудь не так? Или дал повод?

Мадам улыбнулась и отрицательно покачала головой. И продолжала неотрывно смотреть на сержанта. То есть она по-прежнему ждала ответа. И поэтому сержант был вынужден сказать:

– Да, у меня была жена. Но недолго – одиннадцать дней.

Мадам хотела промолчать – и нужно было молчать дальше, она это прекрасно понимала… но все-таки не удержалась и спросила:

– Она… ушла от вас?

– Ушла, – тихо сказал сержант. Потом, немного помолчав, еще тише добавил: – Нет, не ушла. Ее убили.

И вот опять то же самое! Мадам опять прекрасно понимала, что больше спрашивать нельзя ни в коем случае… Однако не из любопытства, а вот как-то само получилось:

– За что?

– Не знаю, – на этот раз просто ответил сержант. – Это было недавно, под Смоленском. Голод такой, вы понимаете. А она – маркитантка. И вот… Вот так вот получилось! И никого не нашли.

Сказав это, сержант как-то странно пожал плечами, опять лег на нары и принялся пристально смотреть в потолок.

– О! Одиннадцать дней! – прошептала Мадам…

И сержант догадался – считает. Одиннадцать дней под Смоленском – а это значит, думает она, это было уже не отступление, а самое настоящее бегство. Голод, холод – и вдруг маркитантка, вино и горячая похлебка. То есть понятно, дальше думает она, почему это он вдруг женился! Хотя женщины мыслят иначе, они все это могут представить и так: кругом отступление, паника, предательства… и вдруг венчание! Как это романтично, как…

– Сержант!!!

Сержант от неожиданности вздрогнул и обернулся. Рядом с сидящей Мадам стоял Курт – очень растерянный. Почувствовав неладное, сержант поспешно встал и спросил:

– Что случилось?

– Партизаны ушли!

– Как?!

– Я не знаю! Но в лагере пусто. А тут еще Саид…

Но сержант его уже не слушал – он резко поправил на себе шинель и поспешно вышел из землянки. На поляне и в самом деле никого видно не было. Подбежав к ближайшему костру – а он уже почти что догорел, – сержант остановился и осмотрелся. И опять нигде никого видно не было. Да и смотреть было не очень-то удобно, потому что и все остальные костры уже не горели. То есть темно было, ни огонька кругом и ни души! Только возле самого леса чернела под лунным светом карета, а рядом с ней стояли оседланные лошади – их, между прочим, лошади! А где партизаны? Они что, растерянно думал сержант, и в самом деле ушли, сменили дислокацию? А с пленными как? Почему не увели с собой, не расстреляли, даже, в конце концов, просто не повесили… А бросили! То есть оставили за полной ненадобностью! Так это, что ли? Странно, очень странно! И сержант задумался. Он же прекрасно понимал, что ничего просто так на этом свете не случается, всему есть свои объяснения – и объяснения логичные, а не кивание на всяких там Белых Дам…

И тут он услышал:

– Господин сержант! Что теперь будем делать?

Сержант оглянулся и увидел, что к нему подходят солдаты: Чико, Курт, Франц, Хосе и Гаспар.

– Так! Хорошо, все здесь, – сказал сержант. – А где Саид?

Солдаты молчали. Потом Курт выступил вперед и доложил:

– Он вызвался! Нет, я послал его… разведать, где что. И его нет и нет, нет и нет! Ну, и тогда вышел я. Смотрю – нет совсем никого. Значит, он с ними ушел.

– С кем? С партизанами? Саид?! – рассердился сержант.

– Ну! – сказал Курт и оглянулся.

И тут уже вперед выступил Чико. И дерзко сказал:

– Да, а что! Это с любым могло случится. В наше время! Вот партизаны взяли и ушли. Может, они тоже этого не хотели! А вон им приказали – и всё, и тут не поспоришь!

И больше Чико уже ничего не сказал. Он только сделал большие глаза и быстро скосил их в сторону. Сержант глянул туда…

И сразу всё понял! На противоположной стороне поляны, под деревьями, стояла их карета. И там же была Мадам – она уже сидела на облучке и всем своим видом давала понять, что уже она готова к дороге. И в самом деле, подумал сержант, ехать давно пора! И это какая удача! Лагерь пуст, значит, никто им не помешает, а переправа здесь недалеко, так что, может, даже уже к утру они будут в ставке и там сдадут эту Мадам, кем бы они ни была, а потом…

Но сержант опять вспомнил про Саида и нахмурился. И сказал:

– Нет! Вначале: где Саид! Мы без него никуда не уйдем! Курт, где Саид?

Курт молчал. Вид у него был очень виноватый. Чико сказал:

– Господин сержант! Курт здесь совсем не причем!

– А кто? – гневно спросил сержант.

Но Чико не ответил. А опять начал делать больше глаза…

И вдруг:

– Сержант! – услышали они голос Мадам. – И вы, господа солдаты! Что случилось? Или мы уже никуда не спешим? Нас что, уже не ждут в ставке, так, что ли? Или вы просто боитесь ко мне подойти? Так я ведь не кусаюсь!

И они пошли, и подошли к Мадам – первым сержант, а за ним все остальные. И, остановившись чуть поодаль, они теперь ждали, что же Мадам скажет им дальше. А Мадам не спешила! Вначале она сняла свои изящной вязки рукавички, жарко подышала на замерзшие пальцы, после опять надела рукавички… и только после этого заговорила:

– Я что-то перестала вас понимать, друзья мои. При свете дня вы были совершенно другими. Ведь не зря же я тогда воскликнула: «О, какие бравые герои несут меня к славе!». И я тогда верила в это! Но, к сожалению, теперь-то я прекрасно понимаю, что это не так. Даже, если честно, то на вас теперь просто жалко смотреть! Разве не так, сержант? Вот, например, что с вами такое случилось? Вы уже не собираетесь в ставку? Да или, в конце концов, вот ваши лошади и вот ваше оружие! Так разбирайте же его, так садись же в седла! И в путь! А вы чего ждете, сержант?

– Мадам! – строго сказал сержант. – Я ничего не жду. Я пока хочу только одного – понять, что же такое здесь случилось. Почему партизаны ушли? И почему они бросили нас? Им что, трудно было отправить нас в какое-нибудь другое место? Или хотя бы просто перебить?

– А зачем это им? – удивилась Мадам.

– Как зачем? – не понял сержант.

– Да очень просто! – улыбнулась Мадам. – Зачем им вас убивать? Какая им от этого выгода? А если это выгодно русскому царю, так пусть он им за это заплатит. Но он не платит, и поэтому они не убивают. Именно так мне это объяснил их командир. И разве этот его ответ нелогичен?

Сержант молчал. А Курт спросил:

– И что он вам еще говорил, этот их логичный командир?

– А он говорил еще вот что, – охотно продолжала Мадам. – Он сказал, что господин Матео Шилян, друг нашего господина сержанта, приходился ему близким родственником. Да, я не оговорилась – именно приходился. Потому что в августе Матео Шиляна арестовали и повесили. Местные власти. Командир очень любил Матео. И поэтому теперь, в память о своем погибшем родственнике, он дарует свободу его лучшему другу и верному боевому товарищу, то есть нашему господину сержанту. И, это, как мне представляется, тоже логично.

– А что русский ротмистр? – спросил сержант. – Как он на это посмотрит?

– Никак, – ответила Мадам. – Потому что он давно уже уехал. Да и чего вам дался этот ротмистр? Денег от царя он не привез, и поэтому господин Бухматый считает себя свободным от каких-либо обязательств перед ними обоими. Кто-нибудь хочет меня еще о чем-нибудь спросить?

Но все, конечно, промолчали. Мадам усмехнулась, сказала:

– Тогда последнее. Чтобы потом не было никаких недоразумений. Вроде тех, что кто-то, как я слышала в землянке, говорил, будто он верит в существование некоей мифической особы. Но не будем называть ее по имени. Не правда ли, любезный Чико?

Но Чико не то, что ничего не ответил, но даже и не поднял головы.

– Вот и отлично! – сказала Мадам. – Я вижу, из вас может быть толк. Тогда последнее…

И теперь уже она вдруг опустила глаза и некоторое время смотрела прямо перед собой… А потом повернулась к сержанту и заговорила вот о чем:

– Мне очень не хотелось об этом говорить. Потому что это не столько мой секрет, сколько дело государственной важности. Ну да сейчас такие времена, что всё окончательно перепуталось! И вот что еще очень важно: если кто-то из нас будет чего-то не знать, или даже просто не понимать, то это может привести к очень нежелательным последствиям. Итак, кто я такая? Несчастная слабая женщина. И поэтому чем дольше длится эта проклятая война, тем мне становится всё тяжелей и тем чаще я думаю вот о чем: как хорошо быть мужчиной! Мужчина волен принимать решения. Мужчина всегда прав! А женщина, увы, всегда и во всем виновата. И поэтому как только у мужчин что-нибудь не заладится, так они сразу обвиняют женщин! И тут они уже все до единого равны – что вам солдат, что генерал. Разница только в том, что солдат обвиняет женщину в том, что это будто бы из-за нее он заблудился в лесу, а генерал – на то он и генерал! – утверждает, что это единственно из-за меня одной проиграна вся нынешняя кампания, разгромлена полумиллионная армия, потеряно четыреста знамен и прочее и прочее и прочее! И тогда по приказу этого давно уже ни на что не способного генерала меня хватают как последнюю воровку… Да, именно воровку, господа! Потому что это, мол, именно я и украла победу у нашего дотоле непобедимого императора! И мне уже грозят расстрелом! И тогда я… Нет, я, конечно, не кричу, я же не ослепший от гнева и страха мужчина, а я спокойно, тихо говорю: «Господин генерал, вот вы тут утверждаете, что это именно я и похитила у нашего возлюбленного императора победу. Но откуда вам знать, похищала я ее или нет? А вдруг он мне ее подарил? А если в карты проиграл? Или уступил еще каким-либо образом? Вам это неизвестно? То-то же! Тогда давайте не будем спешить с выводами, а сперва попробуем узнать, каково же мнение на этот счет у самого вашего подзащитного! И поэтому я требую, чтобы прежде, чем принимать какие-либо решения, вы предоставили бы мне возможность обратиться лично к императору и объяснить ему, а мне, поверьте, есть, что объяснить…». Ну, и так далее! Надеюсь, вы всё понимаете, – сказала Мадам, одновременно переводя дыхание. И продолжала: – И тогда он, тот генерал, решил всё это следующим образом… И приказал… Только дальше вы и без меня все знаете! И вообще, да всё это теперь неважно, господа! Так что если одни из вас по-прежнему считают меня ведьмой, а другие русской шпионкой, и поэтому и те и другие мечтают поскорее от меня избавиться… Ну что ж, тогда бегите, господа! Но только будьте осторожнее! Потому что у переправы, которую сейчас наводит через реку император, вас обязательно перехватят или партизаны, или русские регулярные части. Еще раз повторяю: будьте осторожны, господа!

Сержант громко хмыкнул. Все посмотрели на него. Сержанту стало неудобно, он сказал:

– Прошу прощения, Мадам! Но вы же сами только что говорили, что мужчины сами принимают решения. Так что уж позвольте дальше мне распоряжаться самому!

– Как вам будет угодно! – сердито сказала Мадам.

– Благодарю покорнейше! – в тон ей ответил сержант. И тотчас подумал: шпионка! русская! Вот не сойти мне прямо сейчас с места!

И он тут же шагнул в сторону, то есть сошел очень легко, и щелкнул пальцами – и Мари тут же ткнулась ему в руку. Шпионка, шпионка, подумал сержант, только какая теперь разница! И еще: где Саид?

И так и Чико спросил:

– А Саид?

На что Мадам ответила:

– А он, похоже, и в самом деле ушел вместе с местными крестьянами. Так что ждать его теперь бесполезно.

И замолчала. А сержант задумался…

И тут вдруг где-то вдалеке раздался выстрел – пушечный. И тотчас же еще один! Еще! Франц, просветлев лицом, сказал:

– А это наши пушки! У русских пушки настроены на полтона ниже.

– Так что же мы теперь? – нетерпеливо спросил Хосе. – Эй, вы!

Но никто из солдат не желал ничего говорить. А вот пушки, те, помолчав, опять загрохотали.

– А это уже русские! – радостно сказал Франц. – Вы слышите? Совершенно другая тональность! Потому что…

И замолчал. Потому что сержант поднял руку. После сказал:

– Ладно, чего тут теперь! Потери – один человек. А лошадь цела. Курт! Лошадь Саида смотришь ты. И чтобы как следует! Понял? А теперь всем по седлам! Марш! Живо!

И так оно тогда и было – живо, даже очень. И не прошло и двух минут, как маленький отряд уже стремительно двинулся по узкой лесной дороге.

В полусотне шагов от которой, в низкой лощине, в самой гуще ельника…

Саид посмотрел на огонь, потом оглянулся на сидевшего рядом с ним Вьюна – и резко тряхнул головой. Потом взял кружку, гадливо поморщился… и начал пить. Он пил долго, пил короткими и резкими глотками… и всё же выпил всё до дна, отставил кружку и зашептал:

– Бисмоллую Рахману Рахим…

– Рахим, рахим! Замаливает, значит, – шепнул один караульный другому.

Тот согласно кивнул и, протянув солдату огурец, сказал:

– На, закуси. Этот фрукт никем не возбраняется.

Саид взял огурец и улыбнулся. Караульные улыбнулись ему в ответ и посмотрели туда, откуда слышалась канонада. Ну а Саиду было все равно, стреляют или нет. Он, может, даже и не слышал этой стрельбы. Он пристально смотрел прямо перед собой, и, опять же, ничего не видел…

А только вспоминал, как он примерно с час тому назад крадучись выбрался из землянки – и тоже, как сейчас, никого не увидел! И это в целом лагере, где только что было полным-полно народу! Военная хитрость, подумал Саид, подполз к ближайшему костру… Но там никого не оказалось! Тогда он подполз ко второму – и там никого. В сугробе было холодно, но Саид не сдавался; он полз и полз, и полз… Пока, и это уже было здесь, в чаще, не встретил Вьюна. Вюьн ему очень обрадовался, но голоса на всякий случай подавать не стал, а молча привел к этому костру. Караульные, еще издали заметив Саида, отставили ружья, вскочили и замахали ему руками, приглашая к теплу. Саид с опаской подошел к ним. Он тогда видел их впервые, это тогда были для него совершенно незнакомые люди. А вот зато теперь, после этого гадкого обжигающего напитка, они стали ему несколько понятнее и он теперь смотрел на них совсем иначе. А они смотрели в лес, в его сплошную темноту и внимательно прислушивались. Однако в лесу было так же тихо, как и темно.

– Успеют? – спросил первый караульный.

– Должны, – сказал второй. – До этой Студзёнки верст пятнадцать, не больше.

– А эти, пленные, тоже ушли?

– Да, только что. Вот только один остался. Наверное, понравилось у нас. А что! У нас ему все можно!

И караульные опять повернулись к Саиду. И он заговорил: сначала тихо, а потом все громче и громче, нимало не беспокоясь о том, что партизаны не знали арабского языка:

– Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Я разве прежде был слепым? Нет, я всегда был зрячим. Но я, как та зарытая живьем, я, как расщипанная шерсть… Да, это было так! Подошли они ко мне и сказали: «Саид, тебя зовет паша». И я пошел, я думал, что мне выйдет послабление. Но он, паша, как, впрочем, всякий рум… А вы не румы, нет. Алиф лам мим! Теперь я знаю, отчего цветущая страна вдруг становится пустыней – это когда в страну приходит саранча: желтая, красная, черная и голубая, конная, с пушками, всепожирающая! Поля затоптаны, селенья сожжены… И вот теперь, когда нам стало нечего есть, мы перегрызем сами себя. Мне очень стыдно, что я, житель пустыни, пришел в вашу страну как саранча! Я…

Ну, и так далее – он тогда долго говорил. И караульные, конечно же, не понимали, что именно говорит им этот странный человек в еще более странных одеждах, но все же им казалось, что он не желает им ни малейшего зла.