Глава 4
Норманны высадились в разных бухтах вдоль побережья от Певенси до Гастингса.
В Певенси не было ни души, но тлеющий в каминах огонь показывал, что обитатели побросали дома и скрылись, завидя приближающийся флот. Норманны разбили лагерь, его окружили глубокой канавой и высоким забором. Затем герцог приказал собрать один из деревянных замков на небольшом возвышении, которое преобладало над местностью.
Тем временем как его люди выполняли эти поручения, Вильгельм занимался тем, что изучал местность, чем вызвал тревогу у своих друзей. Он был таким же бесстрашным, как и много лет назад, в Меуле, когда он совершал необдуманные вылазки. В сопровождении всего лишь нескольких рыцарей он иногда уезжал из лагеря на несколько часов. Вильгельм обнаружил, что это была дикая местность, здесь всюду встречались предательские болотистые долины, а холмы покрывал густой лес. Ухабистые и болотистые дороги иногда становились настолько непроходимыми, что ехать верхом было даже опасно. В лесах водились медведи и волки, и очень часто на полях можно было встретить целые стада заблудившихся домашних животных.
Здесь почти никто не жил, огромные пространства были абсолютно не заселены, они принадлежали государству, однако вдоль побережья иногда попадались небольшие города и деревушки. Казалось, что здесь и быть не может никаких воинов, однако нормандские бароны, видя, как их герцог каждый день уезжает из лагеря в сопровождении не более чем двадцати рыцарей, жили в постоянном страхе, опасаясь, что их герцога могут убить обозлённые крестьяне. Однажды вечером он не вернулся в лагерь, и с наступлением темноты отряд, возглавляемый Хью де Монфором, отправился на его поиски. Вскоре они встретили его, он шёл пешком и тащил на своих плечах кольчугу Фиц-Осберна, по-видимому, он вовсе даже не устал и всё посмеивался над своим измученным сенешалем. При этом Вильгельм чувствовал себя абсолютно спокойно, будто бы он прогуливался в родных полях Нормандии.
Хью де Монфор взял у него кольчугу и сурово сказал:
— Милорд, вы никогда не думали о том, что местные жители могут захотеть убить вас?
— Нет, Хью, никогда, — весело ответил герцог.
Во время своих поездок по округе Вильгельм выявил, что более удобным, чем Певенси, местом для лагеря будет Гастингс, находящийся в нескольких лигах на восток. Этот город стоял на дороге в Лондон, и в его естественной гавани можно было лучше разместить флот. Оставив в Певенси свой гарнизон, герцог повёл своё войско на восток и приказал перевести часть кораблей под белые скалы Гастингса. Вторая его крепость была возведена на холме и окружена частоколом. Она состояла из одной-единственной деревянной башни. Вокруг холма вырыли ров, за ним простиралась ровная поверхность, образующая двор замка, тут были поставлены сараи, в которых разместились люди и лошади. Всё это окружала огороженная канава, кроме того, здесь была небольшая башня, защищающая подъёмный мост.
Работы по возведению этой крепости ещё не закончились, когда к герцогу от некоего Роберта, человека нормандского происхождения, проживавшего недалеко от побережья, прибыл посланник, который передал приветствия и вручил Вильгельму письмо, написанное аккуратным почерком на листах пергамента. Новости, содержащиеся в письме, были чрезвычайно важными. Доброжелатель Вильгельма писал, что Тостиг и Хардрад высадились на севере и победили молодых ярлов Эдвина и Моркера в сражении на заранее выбранном месте в Фулфорде возле Йорка. Гарольд собрал под свои знамёна всех воинов и добровольцев и направился на север за две недели до прибытия герцога. Войско Гарольда встретилось с захватчиками двадцать пятого сентября в схватке у Стамфордбриджа. В ней и Тостиг и Хардрад были убиты, а их армия практически уничтожена. Автор письма далее сообщал, что курьеры поспешили в Йорк, чтобы известить Гарольда о вторжении норманнов, и советовал Вильгельму не двигаться с места, потому что, уверял он, Гарольд уже двинул своё войско на юг и поклялся, что скорее умрёт, чем позволит норманнам хоть на лигу продвинуться в глубь Англии.
— Передай своему господину, — сказал Вильгельм, — что я готов к сражению.
Он подождал, пока посланник удалится, и повернулся к Раулю. На его лице появилась мрачная усмешка.
— Выдвинул своё войско на юг, — тихо повторил он. — Ему предлагают укрепиться в Лондоне и дожидаться меня там. Очень мудрый совет, Гарольд, сын Годвина, но ты не воспользуешься им.
Он бросил письмо на стол перед собой, откинулся на спинку стула и сказал:
— Слова смельчака. Но они идут не от головы. О мой Рауль, я правильно оценивал Гарольда, когда говорил тебе, что он будет действовать по велению своего сердца. Он встретится со мной здесь, на этих берегах, как раз так, как я и планировал. Да, он всё-таки глупец, — и герцог нахмурил брови.
— Он очень смелый человек, — заметил Рауль, глядя на Вильгельма.
— Смелый! Да, как лев, но из-за своей глупости он потеряет Англию. Он не позволит продвинуться мне ни на лигу вперёд! Но ведь ему как раз и надо заманивать меня всё дальше и дальше от побережья, от моих кораблей, в неизвестную мне землю, туда, где моя армия может быть окружена. Так делал я, когда Франция напала на нас. Я пытался повысить боевой дух своей армии высокопарными словами, а думал о том, как лучше защитить свою страну. Гарольд не хочет потерять ни кусочка той земли, которую он поклялся защищать! Это говорило его сердце: гордое, благородное, если хочешь, дерзкое, но его голова смолчала. Говорю тебе, Рауль, если бы он остался в Лондоне, то мог бы разбить мою армию.
— И всё-таки вы решили рискнуть?
Вильгельм засмеялся:
— Нет. С того самого момента, когда я увидел его, я понял, что его стратегии мне нечего опасаться.
Когда замок в Гастингсе был закончен, а корабли встали на якорь позади него, бароны повели своих людей на поиски провианта. На многие мили побережье было опустошено, и только в Ромни жители оказали сопротивление. Здесь отряды из горожан и рабов, вооружённых тем оружием, какое они только сумели найти, отбили атаку отряда Хью де Овранша. Впервые норманны ощутили на себе характер саксов.
Герцог получил второе послание от своего неизвестного доброжелателя. Первого октября известие о вторжении норманнов достигло в Йорке Гарольда. Седьмого он уже был со своим войском в Лондоне, оставив позади ярлов Эдвина и Моркера, чтобы они смогли восстановить силы своих потрёпанных дружин и присоединиться к нему как можно скорее.
Вильям Малет знал, какое расстояние отделяет Йорк от Лондона, и потому не мог поверить своим ушам.
— За семь дней со всей своей армией[25]! — воскликнул он. — Это выше человеческих сил.
Но вскоре Вильгельм получил подтверждение этим сведениям. Гарольд покинул Йорк, как только получил известия о вторжении норманнов, и повёл свою армию на юг таким маршем, который напоминал ночной кошмар. Людям давали спать всего по нескольку часов в день.
Сакская кровь взыграла в Вильяме Малете, и он воскликнул:
— Сердце Господне, эти англичане настоящие мужчины! Где они отдыхали? Как находили время на то, чтобы поесть? Упрямые, бесстрашные противники, достойные наших мечей!
Он говорил с Раулем, но тот молчал. Рауль думал о легионах этих светловолосых бородатых людей, среди которых был и Эдгар. Они всё шли и шли и ночью и днём для того, чтобы защитить свою родину от вражеского войска. Наверное, они были измучены сражениями, у многих нестерпимо болели раны, полученные в Стамфордбридже; их ноги сбиты; глаза слепли от усталости, но упрямо смотрели вперёд. Ему показалось, что он слышит всё приближающийся топот тысяч ног, видит, где-то среди этих полулюдей, полупризраков идёт Эдгар. Упрямое усталое лицо, взгляд, устремлённый вперёд, губы крепко сжаты, как бывало во время напряжённой охоты.
Гарольд пробыл в Лондоне четыре дня, собирая народ под свои знамёна. К нему присоединились все крестьяне, горожане, фермеры. Одиннадцатого октября он покинул Лондон, и по пути в его войско вливались дружины местных ярлов, некоторые были вооружены копьями и щитами, другие несли привязанные к деревянным древкам камни или же сельскохозяйственные инструменты.
Два дня спустя герцогу сообщили, что саксы достигли предместья Андресвилда и разбили лагерь в нескольких лигах от Гастингса, там, где дорога на Лондон пересекала холм.
Герцог немедленно отправил к англичанам посланца, монаха Хью Мэгрота, который знал язык саксов. К вечеру Хью вернулся в Гастингс, в лагерь, и предстал перед герцогом, чтобы подробно рассказать обо всём, что произошло.
Спрятав свои руки в широкие рукава рясы, он сказал:
— Сеньор, когда я пришёл в лагерь саксов, меня сразу же отвели к Гарольду, сыну Годвина. Он обедал на свежем воздухе вместе со своими братьями Гиртом и Леуфом, а вся его свита толпилась вокруг. Ярл радушно принял меня и попросил изложить ему моё дело. Я передал то, что вы, мой господин, мне поручили, изъясняясь на латыни, и от вашего имени приказал ему передать вам скипетр Англии. Я изложил ему ваши предложения, сообщив, что вы даруете саксам все земли, находящиеся севернее Хамберта, а земля Уэссекс, которой правил его отец Годвин, будет сохранена за ним. Пока я говорил, ярл слушал, слегка улыбаясь; но люди из его окружения часто прерывали меня различными насмешками и грубыми оскорблениями в ваш адрес. Когда я закончил, рыцари, сидевшие за столом, подняли свои кубки и, обращаясь к Гарольду, воскликнули: «За ваше здоровье!» — выпили и потом закричали: «Смерть нормандским псам!» — и вновь осушили свои кубки. Это было сказано на языке саксов, и те, кто стоял вокруг, все слышали, и тут поднялся такой рёв, какой могли произвести только сто тысяч могучих голосов. «Смерть! Смерть нормандским псам!» — раздавалось со всех сторон, но я был уверен в правдивости своей миссии и потому даже не шелохнулся и оставался абсолютно спокоен. — Он помедлил.
— Ну и что потом? — нетерпеливо спросил Мортен.
Монах откашлялся:
— Пока продолжался шум, ярл продолжал неподвижно сидеть за столом; слегка откинув назад голову, он смотрел не на своих подданных, а на меня. Потом он поднял руку, все замолчали, и он сказал мне: «Вот ответ на твой вопрос». — Монах снова замолчал.
Рауль незаметно отошёл к выходу из палатки и теперь задумчиво смотрел в сгущающуюся темноту. Хью Мэгрот глубоко вздохнул и продолжал:
— Я снова обратился к нему и стал взывать к его благоразумию, напомнил о том, что он поклялся на священных реликвиях отстаивать интересы вашей светлости. Услышав это, все, кто мог меня понять, недовольно заворчали, стали мрачно смотреть на меня и бросать в мой адрес недобрые слова. Этого всего я не замечал, а продолжал увещевать Гарольда. Он неподвижно сидел и слушал, не прерывая меня, и даже не поворачивал головы. Когда я закончил, он минуту молчал, глядя мне в лицо отсутствующим взглядом. Потом он сказал громко, чтобы все могли слышать его, что лучше падёт в кровавой битве, чем отдаст свою страну захватчикам. Клятва герцогу была получена от него силой и потому не связывает его никакими обязательствами. Он попросил меня передать вам, что он никогда не отступится от своих обязательств перед страной и до тех пор, пока в его теле будет теплиться жизнь, он будет преграждать вам путь, и поможет ему в этом Бог! После этого среди саксов началось всеобщее ликование, они подбрасывали в воздух свои мечи, и все, как один, кричали: «Оут! Оут!» — что является боевым кличем саксов. Я опять стал ждать, пока утихнет шум, и тем временем наблюдал за поведением воинов. Мне показалось, что все они рвутся в бой, свирепые, упрямые лохматые люди в коротких туниках тусклых цветов, в деревянных и бронзовых шлемах. Они хорошо поели и выпили, у многих на щеках горел пьяный румянец, и их руки сжали рукоятки ножей, которые они называют seax. Некоторые угрожающе смотрели на меня, но я не шелохнулся, и через некоторое время Гарольд снова приказал всем замолчать, для того чтобы я смог продолжать. Потом, убедившись в том, что меня внимательно слушают, я протянул руку к ярлу и объявил, что он отлучён от святой церкви за клятвопреступление, и сказал, что святые отцы признают его путь грешным. Когда я закончил, установилась гробовая тишина. Пальцы Гарольда побелели от напряжения и сильно сжали подлокотники его кресла; он опустил глаза, но даже не вздрогнул и ни слова не сказал мне в ответ. Но те, кто стоял позади него, были сильно встревожены, многие задрожали, услышав проклятие святой церкви, и начали креститься. Некоторые побледнели и в тревоге смотрели на своего господина. Но он не двигался. Тогда Гирт, сын Годвина, поднялся со своего места и, вероятно думая, что я не понимаю их языка, громко обратился к воинам и сказал им: «Соотечественники, если бы герцог Вильгельм не боялся наших мечей, он бы не стал пытаться оградить себя от них при помощи папского проклятия. Стал бы он надоедать нам своими посланцами, если бы был уверен в своих рыцарях? Стал бы он предлагать нам все земли северней Хамберта, если бы не опасался за исход своего предприятия? Пошёл бы он на переговоры, если бы был уверен в праведности своего пути? Не поддадимся на его уловки! Он пообещал своим воинам ваши дома, так, поверьте мне, ни кусочка земли он не оставит ни вам, ни вашим детям. Будем ли мы как изгнанники просить милостыню, чтобы получить кусок хлеба, или мы защитим свои права мечами? Отвечайте!» Слыша эти смелые слова и видя его бесстрашное лицо, воины воодушевились и вновь издали свой боевой клич и прокричали: «Умрём или победим!» Потом Гирт повернулся к ярлу Гарольду и очень искренне сказал: «Гарольд, ты ведь не можешь отрицать, что принёс Вильгельму клятву на священных реликвиях, и неважно, было ли это сделано по собственной воле или по принуждению. Это клятвопреступление может повлиять на исход войны? Я ни в чём не клялся, и наш брат Леуф тоже. Для нас это просто война, ведь мы будем сражаться за нашу родину. Позволь нам одним встретиться с этими норманнами; если наши войска разобьют, ты нам поможешь, если мы потерпим поражение, ты отомстишь за нас».
— И что ответил Гарольд? — спросил герцог, когда монах на минутку замолчал, чтобы перевести дыхание.
— Ваша светлость, он встал и, взяв Гирта за плечи, дружески потряс его и с упрёком сказал: «Нет, братец, неужели Гарольд побоится рискнуть своей жизнью? Даже если мне суждено умереть без исповеди на поле битвы, я всё равно сам поведу своих людей в бой и мой стяг будет развеваться над их головами. Не падайте духом! Наше дело правое; мы победим и прогоним захватчиков с наших берегов. Кто пойдёт за Гарольдом? Пусть каждый выскажет свою волю!» Тогда Эдгар из Марвела, которого вы, ваша светлость, хорошо знаете, вскочил на скамью и закричал: «Мы пойдём только за Гарольдом! Саксы, обнажите мечи!»
Пальцы Рауля сжали ткань палатки. Он повернул голову и посмотрел на монаха с каким-то болезненным выражением глаз.
Хью Мэгрот продолжил свой рассказ:
— С воинственным звуком они оголили свои мечи и стали размахивать ими над головами и кричать: «Мы последуем за Гарольдом! Он истинный король!» Мне показалось, Гарольд был несколько растроган, он отозвал своего брата в сторону и знаком попросил меня приблизиться. На хорошем латинском языке Гарольд попросил меня отправиться назад в лагерь и сообщить вашей светлости, что он готов вступить с вами в сражение в любой день, какой Господь для этого выберет. Я покинул лагерь саксов и лишь ненадолго задержался, чтобы переговорить с некоторыми монахами из Уолтхемского аббатства. Мой господин, войска Эдвина и Моркера пока ещё не подошли, чтобы влиться в дружину Гарольда. — Он замолчал и поклонился.
Некоторое время все молчали, потом герцог сказал:
— Значит, так тому и быть. Мы выступаем на рассвете.
Б'oльшую часть ночи норманны провели, замаливая свои грехи и получая причащение. Суета, вызванная подготовкой к походу, не утихла до полуночи. Потом люди, завернувшись в свои плащи, улеглись прямо на земле, часовые медленно расхаживали взад-вперёд, от глянцевой поверхности их шлемов отражался свет звёзд. Священники до рассвета отпускали грехи воинам, но Одо, епископ Байо, крепко спал в своей шёлковой палатке, его кольчуга висела рядом на шесте, а под рукой наготове лежала булава.
Герцог до полуночи не ложился спать, обсуждая предстоящее сражение со своими баронами, но в конце концов он улёгся на кровать и скоро сладко задремал. В палатке герцога у Рауля была своя соломенная постель, но ему не спалось. Он вышел наружу, окунулся в темноту ночи и стал смотреть в сторону темневших вдали холмов, отделявших Гастингс от лагеря саксов. Где-то за этими поросшими лесом высотами на земле лежал Эдгар, может быть, он тоже не мог заснуть и думал о грядущем дне. Рауль попытался представить его себе: замаливает ли он сейчас свои грехи? Или, возможно, они пируют, так, по его словам, саксы готовятся к битве?
«Завтра, — думал Рауль, — завтра... О Господи, сделай так, чтобы мне не пришлось сражаться с Эдгаром! Дай мне забыть о нём, сделай так, чтобы я не столкнулся с ним лицом к лицу в пылу сражения, чтобы его меч не скрестился с моим тогда, когда в наших сердцах будут лишь смерть и ненависть».
Вдруг в ночной тишине раздался зловещий и печальный вой. Рауль вздрогнул и невольно перекрестился, но это был всего лишь волк, рыскающий вокруг лагеря в поисках остатков мяса.
На рассвете, после того как отслужили мессу, герцог снялся с места и повёл своё войско, разделённое на три отряда, по дороге к холму под названием Тилхем и далее мимо него к Андресвилду.
Первым отрядом, который состоял в основном из французов, фламандцев, людей из Булони и некоторых других мест, командовал граф Юстас Булонский, и он должен был образовать правый фланг армии. Молодой Роберт де Бомон командовал отрядом из тысячи норманнов в составе этого соединения. Для него это было крещение оружием, и он стремился проявить себя лучшим образом. Он ехал верхом на резвом боевом коне, а на его щите красовался семейный герб.
Второй отряд, состоящий только из норманнов, возглавлял сам герцог. Он гордо восседал на коне, которого ему привёз из Испании Вальтер Гиффорд.
Вильгельм облачился в простые короткие, до колен, штаны с разрезами спереди и сзади, чтобы они не мешали движениям, и короткую кольчугу с широкими рукавами чуть ниже локтя, стальные кольца которой были нашиты на кожаную основу. Его длинная боевая кольчуга и шлем, которые нёс оруженосец, были совсем простыми, шлем имел коническую форму, и на нём был щиток не только для защиты носа, но и шеи. Герцог нёс только своё копьё и булаву, которая свисала с дуги его седла.
Рядом с ним ехал его брат и епископ Коутенский. На епископе была ряса, в руках он держал крест, но Одо поверх своего белого стихаря[26] надел кольчугу и вооружился великолепным мечом.
Граф Мортен вместе с Нилом де Сент-Совером командовали дружиной Котантена. Оруженосец графа нёс впереди стяг святого Мишеля, привязанный к концу копья.
Сразу за ними ехал Роджер де Монтгомери во главе огромного войска из земель Белисма, а рядом ветераны Гиффорд Лонгвилль и де Гурней, Фиц-Осберн с людьми из Бретейля и Бек-Креспина. Никто из воинов не надевал доспехи, потому что их вес только мешал бы им передвигаться и затруднял бы и без того утомительный поход.
Третий отряд должен был образовать левый фланг. Его возглавляли Алён Фержен и граф Хаммер из Тура, в составе отряда были люди из Бретани, Мансо и наёмники с берегов Рейна.
Дорога шла по предгорью над болотами Певенси. Когда солнце поднялось выше, его лучи заиграли на копьях рыцарей, и со стороны длинные ряды войск казались одной гигантской металлической змеёй, которая, извиваясь, ползёт по дороге.
Наконец с вершины Тилхемского холма стала видна армия саксов. Нормандское войско остановилось для того, чтобы немного отдохнуть в тени гигантских деревьев. Герцог в сопровождении графов Юстаса и Алёна проехал немного вперёд, чтобы поближе осмотреть английские позиции и изучить территорию, разделяющую две армии.
Гарольд водрузил два своих знамени на противоположном холме, который был приблизительно в милю длиной и полого спускался к Сенлакской низине. На его вершине росла старая раскидистая яблоня, и прямо за ней развевался на ветру стяг Гарольда. Через долину норманны могли различать блеск золотого полотна; сзади гордо реял красный дракон Уэссекса на фоне голубого неба.
Казалось, холм сплошь покрыт вооружёнными людьми. Вглядываясь пристальнее, норманны шептали друг другу, что их ждёт целый лес копий.
— Послушай меня, граф Юстас! — сказал герцог. — Если сегодня Бог дарует мне победу, то на том месте, где сейчас водружён вон тот стяг, я построю аббатство, — он указал на противоположный холм, — клянусь перед Богом и людьми.
Он пришпорил своего коня и рысью вернулся к своим войскам. Вильгельм надел свои доспехи и, взяв из рук оруженосца шлем, надел его на свою голову и только тут понял, что сделал это задом наперёд. Он увидел, что некоторые из тех, кто наблюдал за ним, хотели было истолковать этот случай как дурное предзнаменование, и весело произнёс:
— Это знак! Мой титул герцога превратится в титул короля так же, как я сейчас поворачиваю свой шлем.
К этому времени войска были уже в движении, располагаясь по разным сторонам холма: лучники впереди, сразу за ними пешие воины в тяжёлых доспехах, а на заднем фланге — рыцарская конница.
Герцог кивком головы подозвал к себе де Тени и протянул ему боевое знамя.
— Вручаю тебе моё знамя, Ральф де Тени, — сказал он, — ты это заслужил, и, кроме того, твои предки всегда были знаменосцами Нормандии.
Де Тени подъехал поближе.
— Благодарю вас, ваша светлость, за то, что вы признали право нашей семьи исполнять столь почётную обязанность, но, думаю, сегодня я не понесу ваше боевое знамя! Синьор, я прошу вас освободить меня от этого поручения только лишь на один сегодняшний день, потому что я лучше сослужу вам другую службу и буду сражаться с англичанами плечом к плечу с вами.
— Как хочешь, де Тени. — Он огляделся, его взгляд остановился на Вальтере Гиффорде, и он сказал: — Лорд Лонгвилльский, я знаю, что никто более тебя не достоин чести нести мой боевой стяг.
Вальтер энергично запротестовал и сделал шаг назад.
— Ради Бога, смилуйтесь, милорд, посмотрите на мои седые волосы! — взмолился он. — Я уже не так силён, как раньше, и даже иногда задыхаюсь. Пусть Тустан понесёт ваш флаг. Уверен, он будет счастлив сделать это.
Тустан Фицрой ле Бланк, рыцарь из Ко, расцвёл, и в его глазах герцог увидел страстное желание. Вильгельм протянул ему своё знамя. Едва дыша, с благоговейным трепетом Тустан взял его.
Стоя перед своими войсками, Вильгельм произнёс короткую речь, чтобы воодушевить людей.
— Настало время продемонстрировать вашу смелость и отвагу, — сказал он. — Сражайтесь, как мужчины, и вы победите, а в награду получите славу и богатство! Но если вы потерпите поражение, то вас убьют или же вам придётся провести остаток своих дней в услужении у жестоких врагов!
Его голос окреп и зазвучал как набат:
— Пути назад нет! С одной стороны его преграждает враждебная страна и её воины, с другой — море, а английские корабли не дадут нам безнаказанно удрать. Мужчинам не пристало бояться, только постарайтесь сделать всё, чтобы не отступить, и скоро ваши души наполнятся ликованием победы.
Он закончил очень уверенным тоном. Фиц-Осберн, который тем временем вертел в руках уздечку, пришпорил коня, подъехал к Вильгельму и с нетерпением сказал:
— Ваша светлость, мы слишком долго задерживаемся здесь. Allons! Allons[27]!
Теперь все рыцари облачились в свои доспехи, схватили копья и взяли в руки большие щиты. Через несколько минут был отдан приказ выступать, и ряды воинов двинулись вперёд, вниз по склону холма.
Прежде чем подняться к Сенлакской возвышенности, дружине Вильгельма предстояло пересечь труднопроходимую равнину, отделяющую её от Тилхемского холма. Воины шли через болота, густо поросшие камышом, а там, где местность становилась чуть повыше, они продирались сквозь кустарник и искали путь между деревьями. Колючки ежевики цеплялись за туники лучников, и часто всадникам приходилось пригибать головы, чтобы не наткнуться на ветки. Когда норманны приблизились к основанию противоположной возвышенности, им стал отчётливо виден сражающийся рыцарь на развевающемся штандарте Гарольда. Солнце играло на гранях драгоценных камней, которыми он был расшит. Поняв, что в рядах саксов нет конных, нормандские рыцари были сильно удивлены. Те, кто был лучше знаком с английской тактикой ведения боя, стали объяснять остальным, что саксы никогда не задействуют конницу в бою.
— Видите, как прочно они установили свои боевые знамёна! — проворчал копьеносец, перемещая в руке свой щит. — Так же было, когда мой отец ходил на войну с королём Эдуардом в дружине лорда Лонгвилля и брата короля Альфреда. Воины, которых они называют хускарлами, вместе с благородными лордами встают вокруг своего штандарта и не двигаются с места. Хо, хо, сегодня мы покажем этим саксам, как надо воевать!
— Они что же, не будут атаковать нас? — спросил другой воин.
— Нет, нет. Смотри, они укрепили свои позиции!
Перед рядами саксов на скорую руку была вырыта канава, а из освободившейся земли сделана насыпь с бруствером из веток ивы и валежника. В центре развевались штандарты, а вокруг них собрались воины и специально обученные воины-хускарлы, вооружённые секирами, в шлемах из бронзы, дерева или металла на головах и с небольшими круглыми щитами, разукрашенными яркими, кричащими красками. Фланги армии в основном состояли из жителей окрестных земель и из простых англичан, не обученных боевому искусству. Многие из них были одеты в кожаные туники, одни вооружены топорами, другие размахивали молотками, косами и даже железными лопатами.
Не доходя примерно сто ярдов до вражеских позиций, конница остановилась, и лучники, медленно продвигаясь вперёд, сделали свои первые выстрелы. Их встретил град метательных снарядов — дротиков и копий. Бруствер из валежника и ивовых веток защитил ряды саксов от стрел, и, хотя некоторые из них всё-таки достигли своей цели, многие вонзились в насыпь и теперь торчали из неё, слегка покачиваясь. Не обращая внимания на дротики, летящие в них, лучники продолжали двигаться вперёд и выпустили в противника новую порцию стрел. Эта попытка оказалась чуть более удачной, чем первая, однако топоры и копья, которыми их забрасывали, заставили лучников остановиться на склоне. Один воин упал от того, что в его плечо вонзился небольшой острый метательный топорик; над головами стрелков свистели камни; они сделали следующий выстрел. В передних рядах войска саксов появились одна или две прорехи, но их быстро заполнили. Тяжёлые метательные снаряды заставили лучников попятиться; оставив на поле боя убитых и раненых, они отступили, спотыкаясь о валуны, дротики и топоры, которыми была усыпана земля. Лучники старались поскорей оказаться подальше от смертоносных снарядов саксов.
Мимо рядов норманнов галопом пронеслись посланники герцога, и сразу же пешие воины в тяжёлых доспехах, хорошо вооружённые копьеносцы со щитами великолепным порядком выдвинулись вперёд по всему фронту.
Увёртываясь от сыплющихся на них метательных снарядов, падая, спотыкаясь о тела убитых, они поднялись по склону, защищаясь щитами, и попытались штурмовать насыпь. Мечи скрестились, дикие крики и вопли понеслись над полем; топоры саксов, рассекая воздух, взметнулись вверх и с головокружительной силой обрушились на норманнов, словно бумагу рассекая их кольчуги. Голова какого-то воина слетела с плеч и, подскакивая и переворачиваясь, покатилась вниз по склону, тело же свалилось в канаву. Кто-то поскользнулся на крови, упал лицом вниз, и его тут же затоптали его же товарищи, пытавшиеся взобраться на насыпь. Тут и там ряды саксов поредели, но на места убитых сразу же вставали другие воины. Кое-где насыпь была разрушена, и по всей длине канава наполнялась телами убитых и их окровавленным оружием.
Атака нормандских пеших воинов была отбита, и они в беспорядке отступили, преследуемые штормом дротиков, которые сыпались на них сверху. Всадники, неподвижно дожидающиеся своего часа у подножия холма, могли видеть покалеченных воинов, брошенных на поле битвы, пытающихся переползти в безопасное место. У одного не хватало руки, у другого на том месте, где была нога, остался лишь кровавый обрубок, многие остались целы, но получили тяжёлые ранения и теперь, шатаясь, спускались вниз по холму, а из их ран струилась кровь, заливая их туники.
Командиры смогли остановить поспешное бегство воинов и призвать их к порядку. Послышались команды к наступлению для конницы, настал и её черёд.
Пешие воины отступили в тыл между рядами конницы. Один всадник выехал вперёд и начал петь песнь Роланда[28], подбрасывая свой меч в воздух и ловя его. Это был Талье, звонкоголосый рыцарь. Его громкое «Айо!» подстегнуло воинов герцога, и они мощными голосами подхватили припев. Талье поскакал галопом впереди всех, всё ещё продолжая ловко играть своим мечом. В последний раз он поймал его, покрепче уселся в седле, направил коня прямо на насыпь. Под напором она поддалась и рухнула, и вот он уже среди врагов рубит и режет их своим мечом. Его голос зазвенел на самой высокой ноте песни, вражеские мечи со всех сторон окружали его, и вдруг он упал, сражённый сразу десятком ударов.
Рыцари и бароны вслед за ним бросились преодолевать канаву; на крики норманнов «Герцог!» и «Тюри!» саксы отвечали столь же дружным «Оут! Оут!». На правом фланге отчаянно-храбро атаковал Роберт де Бомон, отстаивая своё право называться героем. Ближе к центру лорд Мулине ла Марш сражался с такой жестокостью, что впоследствии его стали называть Вильгельмом Кровавым.
На передовой линии развевались золотые львы Нормандии. Тустан держался рядом с герцогом, сжав зубы, он отчаянно вцепился в древко знамени. Мортен сражался возле своего брата, ни топор врага впереди, ни товарищи, наступавшие сзади, не могли заставить его отступить хотя бы на шаг от Вильгельма. Ужасный удар, нацеленный на него, достался его лошади, и она упала. Мортен вскочил, освободив свои ноги из стремян. Рауль крикнул ему:
— Возьми мою, Мортен! Давай! Давай!
Он выбрался из схватки и соскочил со своего боевого коня. Мортен схватил уздечку, коротко поблагодарил Рауля и вскочил на коня. Один из людей Рауля пробился к нему и бросил ему в руки уздечку своей лошади.
— Возьмите, хозяин.
Рауль вскочил в седло.
— Спасибо, парень. Выбирайся-ка отсюда. — Он вставил ноги в стремена и, пришпорив коня, снова устремился в центр схватки.
Вдруг люди заволновались. На левом фланге, там, где бились воины из Бретани и Мансо под командованием Алёна Фержена, произошло замешательство. Им теперь противостояли лишь необученные простолюдины, но эти мирные люди были переполнены ненавистью к захватчикам, и неимоверная сила их ударов заставила бретонцев трепетать. Их воля была сломлена, и они отступили. Командиры орали на них, стараясь заставить их наступать, били лошадей плоской стороной меча, но шквал камней и топориков довершил успех англичан. Левый фланг повернул, и рыцари в полном беспорядке понеслись вниз по склону, сметая своих же пеших воинов, которые снова выстроились позади них для наступления.
— Милорд, милорд, бретонцы отступают! — Рауль рвался вперёд, стараясь приблизиться к Вильгельму. — Назад, ради Бога, назад!
В центре и справа всадники уже стали уступать смертоносному напору топоров саксов. Герцог отдал приказ отвести конницу, а сам поехал вниз по склону к тому месту, откуда ему была бы видна вся линия фронта. Его конница отступала организованно, но лошадь Тустана была убита копьём, попавшим ей прямо в грудь, и люди, глядя по сторонам, не видели своего штандарта с золотыми львами. Тут же распространился слух, будто герцог Вильгельм убит, дружиной завладела паника, сдавленный крик прокатился по рядам.
— Он жив! Он жив! — закричал Гилберт де Офей.
Герцог снял свой шлем и галопом проскакал вдоль линии фронта, крича:
— Я здесь, смотрите на меня! Я ещё жив, и с Божьей помощью мы победим!
Камень просвистел мимо его уха, Фиц-Осберн схватил его боевого коня за уздечку и оттащил вниз, в безопасное место.
Кто-то дал Тустану нового коня, «золотые львы» опять гордо реяли над головами нормандских воинов, и они воспряли духом.
В тылу армии те, кто был в ответе за запасных лошадей и оружие, видели бегство левого фланга и так переполошились, что начали отступать. Вслед за ними бросился всадник на коне, на ветру трепетал его белый стихарь.
— Немедленно остановитесь! — кричал епископ Байо. — Мы победим! — Он подозвал своих людей и скомандовал: — Придержите этот сброд! Сделайте так, чтобы они с места не сдвинулись.
Теперь на левом фланге вновь возникло какое-то движение. Английские простолюдины, видя, как их враги в панике отступают, с радостными криками выскочили из-за насыпи и неорганизованной толпой начали преследовать бретонцев.
Герцог заметил этот промах и развернул свою конницу. Под предводительством Нила Котантенского и лорда Мойо центр атаковал фланг простолюдинов. Плохо вооружённые, не защищённые кольчугами крестьяне почти все до одного тут же были изрублены на кусочки. Бретонцы перестали отступать, и их командиры, приведя ряды в некоторый порядок, снова бросили их в бой, чтобы они помогли в атаке, которая к тому моменту уже была практически завершена. Более половины воинов с правого фланга английского войска были убиты в этой короткой схватке. Нормандская конница отошла назад, оставив после себя поле, покрытое телами убитых, развернулась и снова заняла своё место в центре.
Тем временем как бретонцы снова выстраивались для атаки, все остальные получили столь необходимую передышку, и те, кто потерял своих боевых коней в первой атаке, садились на новых лошадей, приведённых оруженосцами.
Ряды норманнов поредели. Вильгельм де Вьепон, Рауль, сын Тессона, и многие другие были убиты, и их тела теперь распластались там, на склоне холма. Гилберта де Харкорта ранили в ногу, но он крепко обвязал её своим шарфом и, казалось, чувствовал себя как ни в чём не бывало.
Одо подъехал к Раулю и проворчал:
— Да, это кровавое сражение, клянусь своей головой! Я думаю, ты привык к таким схваткам, а?
— Такого страшного боя ещё никто никогда не видел, — отвечал Рауль, стирая пятна крови со своего меча; его руки слегка дрожали, на щеке застыли капли крови, а кольчуга была разорвана на плече.
Посланники герцога вновь поскакали вдоль рядов; барабаны забили сигнал ко второй атаке; снова конница поскакала вверх по склону. Уже почти совсем разрушенный и осевший бруствер на этот раз был окончательно сметён, но всадникам преградила путь стена из щитов и копий. Они волной налетели на неё и тут же отхлынули. Канава уже доверху наполнилась телами убитых, искалеченных настолько, что их невозможно было узнать, здесь же валялись шлемы, мечи, доспехи. То там, то тут под копыта нормандских всадников падал убитый сакс, но ни разу не дрогнули щиты в руках отважных англичан, а их топоры разили всё с той же сокрушительной силой.
Какой-то сакс, сражавшийся на передней линии, бросился прямо на герцога и со всей силой нанёс удар по большому испанскому коню Вильгельма. Животное упало и в агонии забило ногами. Герцог выбрался из стремян, в его руках всё ещё была булава, и, развернувшись, он сильно ударил ею нападавшего по голове. Бронзовый шлем не защитил сакса, и он упал, оглушённый. Вильгельм на секунду увидел лицо, чем-то напоминавшее графа Гарольда; крик отчаяния пронёсся над английским войском.
— Гирт! Гирт! — Молодой сакс вырвался вперёд и стал защищать упавшего человека.
На него помчался рыцарь, крича во весь голос: «Сен-Маркуф!» — и тут же упал, рассечённый пополам страшным ударом топора. Несколько секунд Рауль мог видеть, как этот молодой сакс героически защищал тело Гирта, но потом норманны окружили его, он упал, и лошади, давя его копытами, рванулись дальше.
Рёв бешенства вырвался из глоток сотен саксов; его перекрывал сильный голос:
— Гирт и Леуф! Оба! Прочь, нормандские мясники! Прочь!
Герцог поскользнулся на омерзительных окровавленных останках лошади и ухватил за узду коня. На ней ехал рыцарь из Мэйна; он попытался проехать мимо герцога и закричал:
— Отпусти поводья моей лошади! Черт, дай мне проехать!
Крепкие как сталь мускулы герцога напряглись. Он остановил лошадь, пытавшуюся двинуться вперёд.
— Ты что, не узнаешь своего владыку! — сказал он. — Я герцог Нормандии!
— Здесь каждый сам за себя! Я не сойду с коня! — не задумываясь выпалил рыцарь.
Глаза герцога вспыхнули:
— А, собака! — Он схватил человека за пояс и выдернул его из седла так, будто он был лёгок как пёрышко. Рыцарь упал и стал выкарабкиваться из грязи и крови, а герцог вскочил в седло и помчался вперёд в бой.
Прямо перед ним трепетал боевой штандарт Вильгельма Малета с изображением ласточек, чуть дальше люди Тессона выкрикивали своё зажигательное «Тюри!». Совсем рядом люди взывали к своему покровителю Сент-Оберу. Над всеми этими криками вдруг раздался голос лорда Лонгвилля:
— Гиффорд! Гиффорд!
Старый Вальтер, спешившись, бился врукопашную с тремя противниками, его сбили, и он, уже стоя на коленях, падая, призывно кричал.
Герцог прорвался вперёд и атаковал противников лорда Лонгвилля.
— Вставай, вставай, Вальтер! Я с тобой! — ревел он.
Его булава обрушилась на деревянный шлем сакса, и мозги разлетелись в разные стороны. Лошадь герцога рвалась вперёд и храпела, он твёрдой рукой сдерживал её, и вот наконец все трое саксов были убиты, а Гиффорд поднялся на ноги.
— Назад, старый боевой пёс! — приказал сквозь шум и грохот боя герцог.
— Ни за что, пока я ещё могу держать в руках копьё! — ответил Гиффорд, хватая под уздцы чью-то лошадь, потерявшую своего хозяина. Он взгромоздился на неё и снова ринулся в бой.
Тела тысяч убитых саксов покрывали поле, но щиты всё ещё смыкались в непреодолимую стену. Было уже далеко за полдень, и солнце немилосердно жгло сражающиеся дружины. Нормандская конница была измотана, лошади хромали. Она уже второй раз отходила, а линия обороны саксов хотя и была местами пробита, но не сломлена.
Кругом пахло кровью, ею пропиталась земля, и ноги скользили по ней. Весь склон холма был усыпан жуткого вида человеческими останками: кисти рук, всё ещё крепко сжимающие рукоятки мечей, целые руки, оторванные от плеча, и там и тут можно было увидеть окровавленную голову, превращённую ударом в бесформенную массу, иногда попадались отрубленные пальцы, уши лошадей или половина лошадиной ноздри; то, что недавно было столь приятным на ощупь, бархатистым и тёплым, теперь стало липким от крови.
Измученные отряды конницы отошли на исходные позиции, прочь от града всё продолжающих сыпаться на них метательных снарядов саксов. Люди сидели на своих лошадях, как мешки с мукой, взмыленные лошади стояли, широко расставив дрожащие от напряжения ноги, устало опустив головы, их бока были изодраны шпорами всадников и сильно кровоточили.
Рауль совсем забыл об Эдгаре. Теперь весь мир для него был доверху наполнен кровью: кровь била из разорванных артерий, кровь медленно сочилась из глубоких ран на теле, кровь застывала на изуродованных телах, которыми был завален весь холм.
Он отпустил грязные поводья своего коня, попытался вытереть руки о штаны и впервые за все долгие часы боя подумал о том, кто же из его друзей остался жив. Ему казалось, что он слышал голос Фиц-Осберна в разгар битвы, а теперь он видел Грантмеснила и Сент-Совера, они стирали пот со своих лиц.
Кто-то слегка подтолкнул его локтем.
— Вот выпей немного, — как всегда, спокойно проговорил Одес.
Рауль взглянул на него. Брат протягивал ему фляжку. Одежда Одеса была запятнана грязью и кровью, но он оставался всё таким же флегматичным, как обычно.
— Благослови тебя Господь, Одес! — с благодарностью воскликнул Рауль и глотнул крепкого вина. — Я почти валился с ног. Ну что теперь? Ты до сих пор ещё любишь воевать?
— Да, — спокойно ответил Одес. — Но у меня есть зуб на одного подлеца из Ко, он столкнул меня в канаву во время последней схватки, и я чуть было не утонул. Когда это всё закончится, я с ним разберусь. У него флажок с изображением головы оленя. Ты его знаешь?
— Нет, — ответил Рауль, едва сдерживая смех, — я не знаю.
Мимо линии фронта промчался всадник. Бароны, которые обсуждали что-то с Вильгельмом, разошлись и теперь возвращались к своим отрядам. Всюду стали раздаваться команды, воины перестроились и замерли в ожидании.
Теперь атаковал правый фланг, и то, что случайно получилось на левом фланге, повторили воины из Булони под предводительством графа Юстаса. После жестокой схватки с английскими простолюдинами булонцы остановились, попятились и потом покатились вниз по склону, изображая паническое бегство. На вершине холма несколько профессиональных воинов-саксов попытались было остановить горожан, рвавшихся преследовать отступающего врага, но всё было напрасно. Простолюдины жаждали крови ненавистных норманнов. Они не знали о том, что случилось на правом фланге, они лишь видели побитого врага, удирающего от них со всех ног. И, не обращая внимания на своих командиров, с победными воплями бросились вниз по склону холма, чтобы преследовать врага. В воздухе засвистели топоры, дротики, дубинки, тысячи глоток кричали: «Победа! Победа! Оут! Оут! Мы победили! Прочь с наших земель, паршивые нормандские псы!»
И снова центр нормандского войска развернулся; громкий возглас «Dex aie!» заглушил крики саксов, и конница напала на английский фланг. Склон холма вмиг был завален грудами тел, раненые корчились под копытами лошадей, пытались выбраться в безопасное место. Часть нормандской конницы, которая изображала бегство, остановилась, развернулась и атаковала английский фронт. Те, кто был на вершине холма, видели, как простые жители — крестьяне, горожане — сотнями спускались вниз, преследуя врага, и лишь немногим удалось избежать злой участи, немногим удалось вскарабкаться обратно на холм к своим товарищам. Тысячи погибли, рассечённые мечами, поднятые на копья, растоптанные лошадьми, и их тела теперь были распластаны на изуродованной земле и утопали в крови, а по их останкам проносилась нормандская конница.
Но эта хитрость сильно навредила и самим норманнам. Многие из тех, кто изображал отступление и помчался вниз по склону в искусственном беспорядке, вскоре оказались в беспорядке реальном. Глубокая канава у самого основания холма, скрытая зарослями кустарника и глыбами торфа, оказалась прямо на пути отступающей конницы, и всадник за всадником норманны стали падать в неё до тех пор, пока канава не наполнилась телами барахтающихся людей, пытающихся выбраться друг из-под друга. Всадники из задних рядов, не в состоянии остановить своих коней, мчались прямо по живым людям, ломая им кости, круша черепа. Те же, кто оказался на дне канавы, умирали от удушья, их тела сплющивались под тяжестью тех, кто был сверху.
Возглас ликования донёсся со стороны саксов. Их ряды сильно поредели, но вокруг штандартов воины стояли плотным кольцом. Канава наполнилась телами мёртвых, бруствер был полностью разрушен, но стена щитов всё так же преграждала путь нормандскому войску.
Теперь атаковали английский центр. Одно наступление следовало за другим, нормандская конница бросалась вперёд через переполненную канаву, давя мёртвые тела. Копья и мечи скрещивались с топорами, линия саксов отступала под натиском неимоверной силы, но каждый раз успех был лишь временным, конницу отбрасывали назад, и она с большими потерями отступала.
Под Вильгельмом убили вторую лошадь. Граф Юстас, который покинул свой пост на правом фланге и теперь сражался рядом с герцогом, предложил ему своего боевого коня:
— Возьмите моего, сеньор. — Он с трудом слез с седла. — Если воины увидят, что вас нет, то можно считать, что мы проиграли. О Боже, эти саксы будто из железа сделаны! Неужели они никогда не сдадутся?
Щиты саксов пестрели перед глазами норманнов яркими цветами, сияя на солнце; их ряды были непоколебимы. Топоры, красные от крови, взлетали, а потом обрушивались на жертву с разрушительной силой, одним смертоносным ударом разрывая кольчугу и разбивая кости. Шлем герцога был разбит, копьё, пролетевшее мимо, чуть не сбило его на землю, его третья лошадь пала от удара ножа сакса, распоровшего ей живот. Лошадь упала и лишь чудом не придавила Вильгельма своей тушей. Он успел выскочить, и тут прямо перед ним чей-то боевой конь встал на дыбы, его передние ноги оказались прямо над головой Вильгельма, но коня с такой силой дёрнули за поводья, что он чуть было не опрокинулся назад.
— О Господи, милорд! — Рауль соскочил с седла ещё до того, как герцог успел подняться. — Я чуть было не задавил вас! Вставайте! Возьмите моего коня!
Он бросил поводья герцогу, а сам побежал назад, стараясь не попасть под копыта.
Конница снова отступила. Герцог приказал своим лучникам идти в бой, и сотни стрел полетели в саксов. Новый шторм дротиков и камней заставил лучников отступить, они отошли в тыл, а конница вновь атаковала.
Более часа кавалерийские атаки чередовались обстрелами лучников. Отчаянная битва продолжалась уже целый день, но не было никаких признаков того, что приближается конец. Саксы собирались стоять до заката или же до тех пор, пока им на помощь не придут уже сильно задерживающиеся дружины Эдвина и Моркера. Их линии сильно поредели, фланговые отряды были практически полностью уничтожены, но штандарты упрямо развевались на самой высокой точке холма, а воины образовывали вокруг них нерушимую стену.
Ральф де Тени посмотрел на солнце и сказал:
— Через час начнёт темнеть, а наши силы уже на исходе. Эти саксы просто дьяволы.
— Их топоры пугают наших людей, — заметил Грантмеснил, туго завязывая свой шарф над раной на руке, чтобы остановить кровь. — Герцог только понапрасну расходует свои стрелы, они втыкаются в щиты саксов и не наносят им почти никакого вреда.
Вильгельм направил свою лошадь к лучникам, их командиры выбежали ему навстречу и, стоя возле его стремени, внимательно выслушали то, что он сказал. Он жестом попросил принести ему лук и наклонил его, чтобы показать лучникам, что от них требовалось. Фиц-Осберн направился к нему и стал обеспокоенно задавать вопросы, командиры побежали вдоль рядов лучников, объясняя и увещевая.
Теперь лучники стали стрелять вверх. Стрелы летели над головами воинов, стоящих в первых рядах, и смертоносным дождём сыпались на тех, кто был в самом центре войска.
У саксов больше не было метательных снарядов, им ничего не оставалось, кроме как, сжав зубы, ждать своей участи, тем временем как стрелы убивали воинов одного за другим. Когда у лучников заканчивались стрелы, они отходили назад, чтобы заполнить свои колчаны, а конница бросалась вверх по склону, чтобы атаковать оголённые линии противника. Снова звенела сталь, снова саксы подавались назад, потом с усилием возвращались и стояли, не уступая врагу ни шагу родной земли. Казалось, конница кидалась на стену. Английские воины, встав плечом к плечу, превратились в единый монолит, через который невозможно было пробиться, но теперь они стояли так близко, что им стало трудно размахивать оружием. Конница снова отступила, и на английское войско вновь посыпались стрелы, бесшумно неся с собой смерть.
Самыми изнуряющими были эти перерывы между атаками. Внизу, у подножия холма, саксы могли видеть за рядами лучников нормандскую конницу, неподвижно выжидающую то время, пока стрелы выбивали ряды врага. Эти промежутки напряжённого молчания было труднее вынести, чем выдержать конную атаку. Ни единого движения не было в рядах саксов, измученные лица обратились на запад, туда, где угасали последние отблески заходящего солнца. Одна-единственная мысль билась в уставших головах: ещё совсем немного, совсем немного, пока не стемнеет.
В долине над болотами начал подниматься туман; серая тень опустилась над полем битвы и вечерней прохладой обдала ряды терпеливых воинов. Дождь стрел прекратился, люди с облегчением вздохнули, крепче вцепились в свои щиты и упёрлись ногами в землю, чтобы выстоять и отразить приближающуюся атаку.
Конница с грохотом бросилась вверх по склону; войско как единое целое вздрогнуло при столкновении. Казалось, ряды столкнувшихся воинов замерли без движения, лишь иногда эта «обездвиженность» нарушалась: ещё один воин падал мёртвым.
Силы норманнов были истощены так же, как и силы англичан, хотя некоторые всё ещё сражались с той же силой, что и раньше. Среди них был сам герцог, его сенешаль, лорд Мулине, с ног до головы залитый кровью убитых им людей, и Роберт де Бомон, чья энергия и смелость казались неистощимыми. Но большая часть войска сражалась будто во сне, продолжая по привычке нападать, рубить и защищаться.
У Рауля уже не было сил держаться рядом с герцогом, хотя опытный Мортен всё ещё был на своём посту. «Верного стража» оттеснили назад, а он этого почти не замечал, думая лишь о том, что ему нужно убивать или же убьют его. Своего рода тупая ненависть овладела им и придала ему новых сил. С его меча капала кровь, рукоятка стала липкой, а лезвие уже покрылось несколькими слоями ссохшейся крови. Какой-то сакс, вырвавшись из свалки, бросился на него, Рауль увидел, как в его руках сверкнул нож, готовый вонзиться в живот лошади, и он с бешеным криком ударил со всего размаха мечом и поскакал дальше прямо по телу ещё живого сакса. Его лошадь скользила и спотыкалась на горе убитых, в ужасе храпела, ноздри её раздувались. Рауль бросил её вперёд на щиты, крича: «Харкорт! Харкорт!»
Щит взметнулся вверх, перед его затуманенным взглядом проплыло измученное лицо, с которого смотрели знакомые глаза. Занесённая было для удара рука с мечом безвольно упала.
— Эдгар! Эдгар!
Чья-то лошадь толкнула его и вытеснила назад. Он был бледен как сама смерть и дрожал. Битва бушевала вокруг него, копьё блеснуло совсем рядом, он механически защитился щитом.
И тут над гулом битвы раздался голос графа О:
— Нормандия! Нормандия! В бой за Нормандию!
— Да, — глупо повторил Рауль. — За Нормандию! Я норманн... норманн...
Он крепче сжал рукоятку своего меча, его рука поднималась, словно налитая свинцом. Он ударил по неясной фигуре и увидел, как человек медленно сполз вниз.
Его внимание привлекли звуки драки справа, и, посмотрев туда, он увидел Роджера Фиц-Осберна, который откинул прочь свою булаву, схватил меч. и щит и как одержимый помчался вперёд на ряды саксов. Он прорвался, Рауль видел, как сверкает его меч, рубя и кроша врага. И вот он уже около штандарта, острие его меча вонзилось в древко знамени. Десятки копий пронзили его, и он упал.
Эта героическая попытка подхлестнула уже было угасший боевой дух норманнов. Они снова атаковали, и под этим натиском саксы стали уступать, они шли назад до тех пор, пока воины не оказались так близко прижаты друг к другу, что убитые и раненые уже не могли упасть, а продолжали стоять, зажатые своими ещё живыми товарищами.
Лошадь Рауля споткнулась о труп коня и упала, перекинув его через голову. Он едва не угодил под копыта лошади лорда Богуна, но сумел подняться и выбраться на безопасное место. Он услышал бой барабанов; конница отступала. Тут Рауль заметил, что его трясёт с ног до головы и шатает, как пьяного.
Он направился вниз по склону, спотыкаясь об обломки, которыми было усеяно поле. На земле в углублении лежала оторванная голова так, будто она выросла оттуда; жуткие остекленевшие глаза уставились куда-то перед собой, губы были слегка приоткрыты и оголяли зубы в ужасной улыбке. Рауль начал смеяться, захлёбываясь в приступах этого безумного смеха. Кто-то схватил его за руку и попытался оттащить. И как будто издалека до него донёсся голос Гилберта де Офея:
— Рауль, Рауль! Остановись, Христом-Богом молю!
— Но я его знаю! — сказал Рауль. Он дрожащим пальцем указал на отвратительную голову. — Я знаю его, говорю тебе, и вот он лежит. Смотри, это Ив де Беллемонт!
Гилберт встряхнул его:
— Остановись! Остановись, глупец! Пойдём отсюда!
Он потащил его вниз по склону холма.
Вперёд снова выдвинулись лучники, и снова стрелы полетели вверх и стали падать в самый центр сакского войска. Уже почти совсем стемнело, и разукрашенные щиты превратились в сплошную тёмную преграду, защищающую английские позиции от врага. Из двадцати тысяч воинов, которых привёл Гарольд, в живых остались совсем немногие. Почти все простолюдины были убиты, более половины рыцарей тоже лежали распластанные на земле, некоторые были убиты, другие ранены, но вокруг штандарта остатки войска готовились к последней доблестной схватке.
Но не нормандская конница, а одна случайная стрела решила исход сражения. Горестный крик потряс ряды саксов: король Гарольд упал у своего штандарта.
Люди опустились перед ним на колени, неистово зовя его. Но он был мёртв, видимо смерть наступила мгновенно. В сумерках пронеслась эта роковая стрела, вонзилась ему в глаз и поразила мозг. Они подняли его, не веря в то, что он мёртв. Его воины выдернули стрелу и попытались остановить струящуюся из раны кровь, они грели ему руки, просили его сказать хоть слово.
— Он мёртв, — наконец решился произнести это роковое слово один из воинов, отпустив его безжизненную руку. — Мёртв, и мы проиграли.
— Нет, нет! — Альвиг, дядя короля, схватил мёртвое тело Гарольда и прижал к себе. — Нет, только не это! Не теперь, когда конец уже так близок! Гарольд, говори! Я прошу тебя, говори! Неужели ты прожил этот день, чтобы умереть вот так! Неужели всё это напрасно? Увы, увы!
Он отпустил тело и вскочил.
— Всё закончилось! Король, за которого мы сражались и умирали, мёртв, для нас не осталось никакой надежды, только бегство! Что теперь нам защищать? Нечего, нечего, ведь Гарольд убит!
Он пошатнулся, потому что был серьёзно ранен, и упал бы, если бы рыцари не поддержали его.
Снизу норманны увидели, что линии врага колыхнулись, лучники отошли, началась последняя атака.
Вильгельм Мулине ла Марш с боевым кличем повёл группу всадников прямо на щиты саксов с таким неистовством, что враги отступили и они смогли прорваться к самим штандартам.
Саксы уже бежали с вершины холма. Лорд Мулине ударил мечом по штандартам, они упали, и радостный крик потряс ряды норманнов. Золотой стяг Гарольда лежал втоптанный в грязь и залитый кровью, два рыцаря, охваченные нечеловеческой жестокостью, равной лишь той, что была свойственна их командиру, Мулине ла Маршу, набросились на тело Гарольда и стали кромсать его мечами.
Остатки войска саксов бежали на север, в сторону густых лесов, которые начинались за холмом. С этой стороны холма вместо пологого склона был крутой обрыв с небольшим оврагом в конце. Преследующие норманны, не видя, что их ждёт впереди, понукали своих коней, но предательский обрыв сделал своё дело. Лошади катились вниз, сбрасывая всадников, и там у подножия холма саксы в последний раз собрались вместе, развернулись и уничтожили норманнов в быстром отчаянном поединке. Потом, ещё до того, как успело подойти подкрепление, они скрылись в темноте, и леса поглотили их.