на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню






XI

Зима была в разгаре, и все кругом было белым-бело, все — от оконных стекол и деревьев в саду до вздымающихся к небу гор. Да, на чем бы ни остановился глаз, он видел только белый цвет — белыми были и вершины, и небо, которое, подобно замерзшему стеклу, огромным матовым куполом замыкало пейзаж.

Капитан нашел, что в комнате холодно. Он отвлекся от своих занятий, принялся искать, откуда дует, и стал сам законопачивать все щели паклей и заклеивать их длинными полосками бумаги. Работать уже не хотелось, и он без шапки, в одном парике, выбежал на двор, чтобы поболтать с людьми в конюшне и на гумне, где в это время молотили.

Теперь ведь их осталось только трое — он, мать и Теа. Никому не понять, чем была для него Тинка!

В конце концов он погрузился в размышления о том, расставить ли ему лисьи капканы или устроить западни для волков и рысей.

Сто раз на день советовался он по этому поводу с матерью, хотя с тем же успехом мог бы спрашивать у нее, как достать луну с неба.

— Да, да, Йегер, сделай так, как ты говоришь.

— Но ты-то как считаешь, стоит ли?.. Стоит ли тратиться на лисьи капканы, я ведь вот что спрашиваю…

— Ну, если ты сумеешь поймать хоть несколько штук, то…

— Да, если…

— Лисий мех высоко ценится.

— А может быть, лучше разложить отравленное мясо для рысей и волков?

— А это не будет дороже?

— Да, но мех? Может быть, я все же поймаю несколько штук. Все дело в этом…

И он в глубокой задумчивости выходил из комнаты, чтобы через несколько минут снова появиться из другой двери и снова спрашивать ее совета.

Мать инстинктивно чувствовала, что объектом его охоты в первую очередь являются не рыси и не лисы, а она сама и что если она по слабости душевной выскажет ему свое окончательное мнение, то в дальнейшем он не преминет возложить на нее всю ответственность в случае неудачной охоты.

Он как раз снова принялся обсуждать с ней все достоинства и недостатки различных способов ловли зверей, как вдруг, к своему удивлению, они заметили, что у крыльца остановились сани фогта.

Капитан поспешил к двери, рванул ее. Она распахнулась со скрипом — морозы стояли лютые.

— Входи скорее, фогт, милости просим!

Из-за его волчьей дохи выглядывала Тинка в меховой шубе.

— Покорнейший слуга, дорогой тесть и друг!

Он направляется по делам в дальние горные хутора и поэтому просит, чтобы они приютили Тинку на два-три дня до его возвращения. Уж он постарается как можно скорее затребовать ее обратно. И еще он хотел попросить тестя одолжить ему одноместные сани. Ему необходимо еще сегодня попасть высоко в горы!

Турбьёрг и Теа стаскивали с Тинки толстые грубошерстные носки, а Марит не могла удержаться, чтобы не поглядеть в щелочку на приехавших гостей.

— Во всяком случае, тебе надо хоть наскоро перекусить и выпить стакан чая с ромом. Все равно уйдет время на то, чтобы перепрячь лошадь в другие сани и дать ей хоть немного отдохнуть.

Фогту нельзя терять ни минуты, но в этом доме, как он выразился, так приветливо светит солнце семейной жизни, что он не в силах не задержаться здесь хоть на полчасика, но точно по часам — полчаса, не больше.

Он попытался было скинуть с себя шубу, но, не преуспев в этом, подошел к Тинке и сказал:

— Ты так хорошо завязала узел на моем шелковом шарфе, что мне его не развязать… Спасибо, Тинка… Балует она меня… Да ты сам знаешь, какая она, капитан!

Уже позже, сидя перед наспех собранной закуской, он сказал с улыбкой, обращаясь к тестю и теще:

— Вы сами видите, насколько она мне стала необходима. — И потребовал, чтобы Тинка собственноручно налила ему рому в чай.

Когда молодая жена, заботливо закутав шею фогта шарфом, проводила его до саней и он наконец уехал, ее чай уже успел совсем остыть. Она к нему так и не прикоснулась.

Но тут мать принесла новую чашку горячего чая, и Тинка смогла спокойно сесть и насладиться возвращением домой.

«Он такой добрый, — думала мать, — он, наверное, заметил, что Тинка скучает по дому».

— Фогт очень к тебе внимателен, Тинка. Как мило с его стороны, что он так скоро дал тебе возможность приехать домой, — сказала мать.

— Великолепный человек! Таких, как он, поискать надо! — воскликнул капитан своим низким басом. — Ведь он тебя, Тинка, просто на руках носит.

— Да, он делает все, что может… На той неделе к нам приедет йомфру Брун, чтобы переделать мне атласное платье. Оно только раз надевалось… Гюльке хочет, чтобы я была нарядная, — сказала Тинка.

Она говорила тихим голосом, без всякого выражения, и матери трудно было понять, что она этим хочет сказать.

— Да, он просто из кожи вон для тебя лезет, не знает, что и придумать тебе в угоду.

Решение фогта привезти Тинку домой было продиктовано не только стремлением удовлетворить ее желание повидать родителей, но и мыслью о молодых людях Буххольце и Хурне, которые в последнее время что-то зачастили к ним. С тех пор как в доме фогта появилась молодая, привлекательная хозяйка, они охотно его посещали и приятно проводили там время.

Вечером капитан с удовольствием сыграл партию в пикет.

Ему показалось, что с возвращением Тинки в доме снова воцарился уют. Ее присутствие чувствовалось везде — и в комнатах, и на кухне, когда там готовили солонину с горохом. Ее ровный, спокойный характер миротворно влиял на окружающих.

Утром отец получил порцию своего любимого блюда мелье[13], приготовленного Тинкой. За какое бы дело по дому мать ни собиралась приняться, она вдруг обнаруживала, что все уже сделано дочерью. Тинке надо было еще вышить за эти дни пару домашних туфель для Гюльке, но ее это не пугало. После обеда она читала отцу вслух, пока он не начинал дремать. Тогда она принималась за вышивание и за время его послеобеденного сна успевала справиться с большей частью узора.

Капитан с удовольствием глядел, приоткрыв глаза, как ловко мелькает в руках Тинки иголка с шерстяной ниткой. В комнате все дышало покоем, миром, уютом — невозможно было снова не задремать.

Но ведь она приехала к ним только на три дня!

Пальцы Катинки проворно двигались по канве, а мысли ее в этот час одиночества медленно вращались всё по одному и тому же кругу.

Когда Ос узнал о ее замужестве, он написал ей письмо. Он так верил в любовь Тинки, что мог бы поручиться за нее своей жизнью. Он готов был долгие годы не покладая рук работать с раннего утра до поздней ночи, чтобы когда-нибудь они все же смогли соединиться — пусть уже немолодыми! Он питал святую надежду, что она будет его терпеливо дожидаться, невзирая на то, что он беден и живет в таких трудных условиях. Но теперь, когда она продала себя за деньги, за богатство, он больше ни во что на свете не верит. У него только одно сердце, а не два. И самое большое несчастье вот в чем: он прекрасно знает, что и у нее только одно сердце.

— Тинка, ты как будто вздыхаешь? — спросил вдруг капитан, проснувшись. — Наверное, села неудобно. А теперь давай пить кофе.

Поскольку Осу Тинка ответить не могла, она решила написать Ингер-Юханне, чтобы хоть немного облегчить свое сердце. Она взяла с собой ее последнее письмо, чтобы дома спокойно на него ответить. Вечером наверху, в своей комнате, она перечитывала письмо сестры и вздыхала. «Счастливая Ингер-Юханна. Мне бы ее заботы», — думала она.


«Ты, Тинка, должна получше оглядеться и использовать то положение, которое ты теперь занимаешь. Ведь у вас там, в горах, большая нужда во всякого рода общественной деятельности. Нет никакого сомнения в том, что общение между людьми и вообще все формы общественной жизни имеют в наше время свою особую миссию, оказывают облагораживающее влияние на нравы и содействуют борьбе со всеми проявлениями грубости и неотесанности, как выражается тетя.

Я пишу тебе все это не просто так, а с определенной целью. Как ты знаешь, у меня сейчас все складывается таким образом, что и мне приходится задумываться о возможности тоже вскоре занять какое-то положение в обществе. Отрицать это — значило бы кривить душой.

Должна тебе сказать, что я уже мысленно представляю себе многое из того, что попробую осуществить в жизни. Важно пробудить в обществе те интересы, которые теперь находятся как бы в опале.

Тетя говорит, что общество должно воспитывать терпимость. Почему же в таком случае нельзя спокойно оценивать взгляды вроде тех, которые высказывает Грип?

В своем новом положении я бы прежде всего эмансипировалась и заявила во всеуслышание о своей приверженности к этим взглядам. До сих пор убеждения у женщин считались только причудой. Но ведь новые взгляды должны проложить себе дорогу и в высшее общество!

Я думаю и размышляю куда больше, чем ты себе можешь представить. Я чувствую глубокую потребность что-то свершить.

Мудрость мужчин теперь не производит на меня уже того впечатления, что прежде. А такая женщина, как тетя, не выступает открыто, а втихомолку дергает за веревочки — словно управляет марионетками. Ты и вообразить себе не можешь, сколькими людьми она руководит таким образом. Между нами говоря, она мне кажется немного старомодной, слишком большой дипломаткой и излишне церемонной. Ей доставляет подлинное наслаждение добиться своего, действуя исподтишка, идя окольными путями. Если бы она открыто шла к цели, она, я думаю, часто добивалась бы гораздо большего, — во всяком случае, по мне это было бы куда лучше.

И еще один тебе совет, Тинка, — ой, я, кажется, начинаю говорить как тетя — никогда не забывай, что управлять собравшимся у тебя обществом можно, только сидя на кушетке. Я знаю, ты очень скромна, и все будут пытаться оттеснить тебя на стул. Но помни, ты вовсе не так глупа, как сама считаешь. Ты только не должна забывать, что нельзя тушеваться.

Если бы мне довелось еще раз встретиться с Грипом, то я убедила бы его в том, что в Рим ведет не одна дорога и что вовсе не следует рваться к цели очертя голову. У меня накопился небольшой жизненный опыт с тех пор, как Грип рисовался передо мной своим презрением к обществу и подчеркивал свое превосходство. За эту зиму я только несколько раз случайно встречала его на улице. Видимо, он всецело поглощен своими начинаниями. Дядя говорит, что теперь, после того как он окончательно связал себя с определенным кругом идей, не следует приглашать его к нам на званые вечера, потому что при нем нельзя коснуться этих идей, не спровоцировав его тем самым на ожесточенный спор. Будто бы в мужской компании он несколько раз вел себя чересчур шумно и выпивал лишнее — так, во всяком случае, уверяет мой дядя. Но я прекрасно понимаю, почему это случилось. Он сам мне в свое время сказал, что ему нужно что-нибудь возбуждающее, когда он приходит в гости усталый. К тому же ему там всегда бывает томительно скучно. А ведь у Дюрингов, где произошел этот инцидент с Грипом, просто смертельная тоска…»


Тинка дочитала письмо до конца. Многое тут заставляло задуматься, но она была слишком поглощена мыслями об Осе, — видно, навеки она обречена ворошить всё одни и те же мысли…

В середине февраля, когда так медленно тянулись однообразные зимние дни, в Гилье пришло письмо, которое капитан, прежде чем распечатать, взвесил на руке и хорошенько разглядел: белая гладкая веленевая бумага, печать с буквами К. Р… Только потом он распечатал письмо.

Конечно, оно было от Рённова. Его изящный, плавный почерк с простыми завитками, похожий на него самого — словно он идет своей элегантной походкой и время от времени делает лихое движение ногой.


«Господин капитан Петер Йегер!

Высокочтимый, дорогой старый товарищ и друг!

Мне хочется обойтись без многословного введения и не распространяться о том положении, которое я теперь занимаю, о моих видах на будущее и так далее, а прямо перейти к той просьбе, с которой я намерен к тебе обратиться.

Какие карты у меня сейчас на руках, ты знаешь. Так было угодно случаю, я не разыгрывал партию своей судьбы. Поэтому ты поймешь, что последние два года я пытался подыскать себе жену, которая отвечала бы требованиям, продиктованным нынешними обстоятельствами моей жизни. Но все это время я тайно, в самых глубинах моего сердца, хранил образ черноволосой, темноглазой девочки, которую я впервые увидел зимним вечером в Гилье у ломберного стола, с которой я с тех пор часто имел случай встречаться и которая всякий раз меня все больше и больше очаровывала, постепенно превращаясь из маленькой девочки в гордую даму.

Мне сорок шесть лет, поэтому я не буду вдаваться в подробное описание своих любовных переживаний, хотя немало мог бы сказать и на этот счет. Во всяком случае, я со всей очевидностью убедился, что внутренне еще нисколько не состарился.

Само собой разумеется, я не стал бы обращаться к тебе с такой просьбой, не убедившись за время нашего долгого и близкого знакомства, что твоя дочь в состоянии ответить на мои чувства.

Вчера я получил ее долгожданный, дорогой для меня ответ — она сказала мне „да“, она согласна!

Надеясь, что мои честные намерения не могут быть вами неправильно поняты, я обращаюсь с просьбой к тебе и твоей дорогой супруге и спрашиваю у вас, доверите ли вы мне будущее вашей бесценной Ингер-Юханны.

Я сделаю все, что в человеческих силах, чтобы жизненный путь ее был легким и ровным.

К этому я хочу только добавить, что когда в конце мая или начале июня его величество вместе со своим двором отправится в Кристианию, я также буду их сопровождать, и тогда я снова увижу Ингер-Юханну, к чему стремлюсь всеми своими помыслами.

С волнением жду твоего ответа и почтительно остаюсь глубоко уважающим тебя, всегда верным другом

Карстеном Рённовом».

Теперь капитану Йегеру было о чем подумать, и он перестал мучить мать своими сомнениями относительно выбора между лисьей западней и рысьим капканом.

Уже не могло быть и речи о том, чтобы после обеда лечь поспать. Он торопливо выбежал на двор и отдал распоряжение поставить на молотьбу еще одного человека. Потом он приказал вывезти навоз на поле. Пусть пошевеливаются!..

Он вернулся домой, сел на кушетку и зажег бумажку, чтобы прикурить. Но тотчас же снова вскочил, все еще держа бумажку у трубки. Он подумал, что необходимо срочно послать за кузнецом, чтобы тот привел в порядок бороны к весне.

Ничего не поделаешь, придется самому поехать к фогту и сообщить ему новость.


предыдущая глава | Хутор Гилье. Майса Юнс | cледующая глава