VIII
Стенные часы давным-давно перекочевали в комнату для прислуги; картинки, изображавшие историю Абеляра и Элоизы, исчезли со стен. Маленькая проходная комната в доме коммерсанта Транема превратилась в буфетную, двери в столовую украсились портьерами, а вниз, в кухню, вели теперь удобные широкие ступени. Для Майсы-швейки здесь не осталось места.
После печального происшествия с ее мужем, который, возвращаясь однажды вечером под хмельком домой, свалился в Акерсельв и утонул, прошло лет десять, и за эти годы Майса сделалась в доме Транемов как бы привычным предметом обихода. Овдовев, она снова принялась за шитье и стала понемногу прирабатывать в домах, где ее давно знали и где она делала теперь все, что умела.
Ее пристраивали то в спальне, то в комнате для прислуги — всюду, где только находилось свободное местечко, и она шила, страдая то от ревматизма, то от головной боли, то мучаясь зубами. Она наперед знала, наступит мороз или оттепель, ждать ли снега или сухой, ясной погоды, — в одном случае у нее болела голова, в другом — спина и плечи. Уже год, как она совсем испортила глаза, стараясь отодвинуться как можно дальше от окна из-за своего ревматизма.
А настроение ее менялось в зависимости от погоды и сквозняков…
Потому-то сегодня, в ветреный осенний день, когда мокрый снег таял на стеклах, на душе у нее было черным-черно. В этой старой части дома Транемов рамы совсем рассохлись и плохо закрывались. Сидя в комнате для прислуги, она перекраивала и подрубала старые полотняные простыни; голова ее была закутана платком, а к щеке подвязан от зубной боли мешочек с гвоздикой.
Мысли о деньгах, которых вечно не хватало, не шли у нее из головы, и боль от этого только усиливалась.
Наконец-то она сходила в полицейский участок, и ей разрешили разыграть в лотерею старую швейную машину с двойным швом и выдали подписной лист.
Во что бы то ни стало надо раздобыть двадцать четыре кроны, которые она задолжала соседке за то, что та кормит Енсине и присматривает за ней… Четырнадцатилетняя девочка одним воздухом сыта не будет, а соседка по дому для рабочих, с которой у них была общая кухня, отказалась заботиться о ней, если ей не заплатят до конца месяца…
Вот если бы удалось получить подпись господина коммерсанта… Но даже подумать страшно, как это она при всех придет к нему в контору со своим листом. Они решат, что она просто попрошайничает…
Каждый раз, когда ей приходилось просить о помощи, она давала себе слово, что это в последний раз. Так тяжело было унижаться…
Майса сидела мрачная и поникшая, уставившись в одну точку, и сама напоминала старую, отслужившую свое швейную машину…
Ох, как ноют зубы и кости, и все этот ревматизм, что она нажила, сидя возле окон, из которых вечно дует!..
Что ж, ничего не поделаешь, ей нельзя опускать руки, она должна делать свое дело, пока есть силы, а потом…
На худые пальцы закапали слезы…
Из кухни до нее донесся голос фру Арны Скэу:
— Неужели наши уже напились кофе? Я так спешила, что не стала пить дома! Знаю, знаю, у вас, наверное, осталось это вкусное печенье! Нет, нет, дорогая, пожалуйста не беспокойся, для меня не нужно снова заваривать. Тетушка Раск такая смешная, ну что с того, что я разок не попью кофе после обеда? А что, Майса-швейка у вас сегодня? — Фру Арна, как всегда, порывисто распахнула дверь и спросила: — Вы здесь, Майса? Ну как дела? Что болит сегодня? Голова или зуб? Чините простыни? Бедняжка Майса, неудивительно, что вас зубы донимают: ведь сидите под самым окном… — Она вошла в комнату, цветущая женщина, ожидающая в скором времени прибавления семейства. — Нет ли у мамы гвоздичных капель? Они очень помогают.
— Спасибо, фру, — вздохнула Майса. — Я думаю, мне уж теперь ничего не поможет.
— Что-то вы совсем загрустили сегодня, Майса.
Майса вытерла слезы:
— Уж не знаю, что со мною и будет теперь. Вдруг никто не захочет поставить свою подпись на моем листе.
Она ведь решила попробовать разыграть в лотерею свою старую швейную машину с двойным швом.
— Вы с ума сошли, Майса! А на что вы будете жить? Нельзя же быть такой легкомысленной только потому, что на этот раз вам плохо.
— Знали бы вы, сколько ночей я ломала себе голову над этим, но все равно у меня ноги устают управлять этой машиной. Да и шьет она так, что потом никак не распорешь, не то что нынешние, новые. После тех только потянешь за нитку — и готово. А ведь мне приходится перешивать всякое старье, делать его помоднее. Если от лотереи что-нибудь останется, так я смогу отложить на маленькую ручную машину, она сейчас стоит в кронах не больше, чем старая когда-то стоила в далерах… Вот заручиться бы подписью какого-нибудь важного человека, тогда и у нас в доме охотней поддержат…
— Послушайте, Майса, вы же сами говорите, что она никуда не годится.
— Да нет, если ее немного подремонтировать, так тот, кому нужно шить только на себя, сможет ею пользоваться за милую душу, тем паче если она достанется всего за одну крону, — такая большая ножная машина с двойным швом…
— Ну хорошо, давайте мне ваш лист, Майса!
Взяв лист, фру Арна быстро прошла с ним в комнаты…
Верно, направилась к матери…
В глубине души Майса робко рассчитывала, что коммерсант отвалит изрядный куш, что он подпишется сразу билетов на пять… Но теперь, если этим займется его жена, он, пожалуй, больше, чем на один-два, не расщедрится…
Вот если бы она сама набралась храбрости и попросила его!
А потом придется идти к Торпам и к другим и рассказывать, почему у нее такие затруднения…
Пока она сидела и ждала, когда фру Арна вынесет подписной лист обратно, будущее ее и Енсине стало казаться ей все более мрачным, просто непроглядным…
А еще эта боль в груди, которая началась у нее с тех пор, как она сама стала мыть полы и стирать… Она донимает ее всякий раз, когда что-нибудь случается.
Фру Арна все так быстро решает… Нет, лучше было самой сходить к господину коммерсанту!
Как тянется время… Теперь господин коммерсант, верно, отдохнул и прошел обратно в контору…
К тому времени, как фру Арна наконец вернулась, Майса потеряла всякую надежду.
— Отец подписался на десять крон, я — на пять, и Сингне, наверно, немного раскошелится. Постараюсь уговорить дедушку Скэу и, может быть, еще двух-трех. Вот вы и наберете сколько вам нужно, Майса!
Не выпуская простыни, Майса-швейка всплеснула руками:
— Ах, фру Арна! — Она смеялась и плакала одновременно.
Как все прекрасно обернулось! Теперь хватит на Енсине, и еще останется!
— А знаете, Майса, я прибежала сюда сообщить, что Якоба назначили корпусным врачом.
— Правда? — воскликнула Майса с интересом.
— И теперь мы сможем жить в городе.
— Подумать только! И он, конечно, будет носить форму, фру?
— Разумеется! Мы поселимся на этой же улице, и вы сможете шить у нас, Майса.
— А министерша Скэу? Как она смотрит на то, что вы уезжаете от них? — осторожно спросила Майса. — Хотя что же, ваш мальчик сможет навещать дедушку и бабушку.
— Ах, я так рада, так рада, Майса, что мы будем жить отдельно от его родителей! Конечно, они очень милые, но им всегда хочется командовать Якобом.
Это звучало довольно смешно, хотя Майса не посмела сказать об этом, — уж она-то знала, в каких отношениях фру Арна с родными своего мужа, она не из тех, кто потерпит, чтобы ей перечили!
— Подумайте! Это настоящая перемена в жизни! А фру уже смотрела квартиру?
— Ну да, как раз сегодня.
— Только бы из окон не дуло, в новых домах это всегдашняя история, но можно договориться, чтобы их переделали, фру Скэу.
— Ну хорошо, Майса, до свидания. И попросите у мамы гвоздичных капель.
— Ничего, эти противные зубы, кажется, больше не болят; так странно — то они ноют, то вдруг перестанут.
Пожалуй, можно снять со щеки повязку, хватит и платка на голове! Ах, да и без него она обойдется!
«Надо думать, этим старикам — министру и его жене — не очень-то по душе, что от них уходят сын и внуки, — размышляла она, сидя над шитьем, — ведь сколько прожили вместе…»
Тут же она вспомнила старую историю, как это случилось, что министром сделался консул Скэу, а не коммерсант Транем. Но тсс… Слава богу, что это так и не выплыло наружу…
Кое-как Майса-швейка протянула нынешнюю трудную зиму. Теперь денег у людей совсем не стало, а сколько несчастий было в городе из-за этих ужасных банкротств…
Она держала свои мысли при себе, когда разорился богач Шлюссельберг — владелец литейной мастерской, тот, что женился на красавице Лисси Калнес. В дни, когда все это разыгралось, Майса как раз шила наискосок от них, в подвале у швейцара Эвенсена, и могла наблюдать, как притих и замер их дом, как тщательно завешивали гардинами большие окна, выходившие на улицу, словно в семье был больной. Да, жаль бедняжку Лисси, не очень-то сладко остаться вдвоем со стариком, за которого она и пошла-то только ради денег. Каково ей сейчас, когда богатства и след простыл…
Кто знает, может статься, придет время, когда Майса-швейка еще будет шить им в какой-нибудь убогой квартире. Она не раз такое видела!
В каких только домах она не шила! Кажется, в городе нет уголка, где бы ей не случалось работать. Тот, кто не бывал в ее шкуре, и не поверит, какие разные встречаются люди. Во многих местах можно было понять, что к ней относятся по-хорошему, если только хватает времени подумать о ней. Но были и такие, что торговались и тряслись над каждым шиллингом, просто вспомнить стыдно. Не раз она с бьющимся сердцем гадала, сколько же эре принесет вечером домой. Да к тому же такие люди вечно подозревали, что она утаивает понемногу от всего, что проходит через ее руки…
Сегодня Майса шила дома. Мадам Хансен, жена мясника, попросила ее сшить платье для дочери-подростка. И Майса была довольна — она знала ее щедрость. Мадам хорошо платит, да еще на прощание никогда не забудет сунуть либо косточку для супа, либо немного фарша на котлеты…
Бедняжке Енсине это очень кстати, так редко удается чем-нибудь ее подкормить, а ведь она растет!
Вся обстановка комнаты, которую снимала Майса в доме для рабочих, состояла из придвинутого к окну стола, нескольких неуклюжих стульев с протертыми сиденьями, вышедших из-под рук мебельщика Дёрума, полок и дешевых олеографий. Все это осталось от того времени, когда она была замужем за Эллингсеном. Только старый комод да кровать с выцветшим ситцевым покрывалом принадлежали ей и напоминали Майсе о днях ее юности.
День клонился к вечеру. Майса начала прикидывать, который может быть час, и открыла окно, чтобы посмотреть, не идут ли дети из школы. Наверно, скоро шесть, и Енсине пора вернуться, а у Майсы как раз черные нитки на исходе…
Так и есть, вот и они, большая шумная стайка, и Енсине бредет позади, под руку с какой-то высокой девочкой.
— Прибавь-ка шагу! — закричала Майса, высунувшись из окна, и замахала рукой.
Она вынесла дочери на лестницу небольшой ржаной хлебец, чтобы девочка могла перекусить, пока будет бегать за нитками. Только пусть Енсине поторопится, нечего стоять внизу и болтать: она должна помочь матери собрать юбку на сборки, мадам Хансен ждет платье к воскресенью…
Немного погодя черноволосая вихрастая Енсине снова показалась в дверях.
— Интересно, матушка Йенсен уже заняла плиту или мы можем приготовить кофе? По-моему, дома нет ни крошки цикория, — спохватилась Майса. — Придется тебе еще раз сбегать в лавку, Енсине.
— Плита свободна, — объявила мадам Йенсен и открыла дверь на кухню. Ее муж был рассыльным и поздно возвращался домой.
Енсине уже входила в комнату с пачкой цикория.
— Садись-ка пошей, пока я сварю кофе. Вот ширина, видишь?
Енсине заняла ее место, а мать поспешила в кухню развести огонь.
— Ну-ка, дай я взгляну, — сказала Майса, входя в комнату. — Так и знала, что ты слишком натянешь косую сторону! Лучше уж я сначала сметаю тебе, а то просидишь до самой ночи.
Майса снова присела на стул и принялась сметывать…
— Да, пожалуй, сама я скорей сошью, ты мне только мешаешь. Милая матушка Йенсен, не могли ли бы вы присмотреть за моим кофейником? Мне уж очень некогда…
Енсине, сидя на кровати, болтала длинными ногами, а мать время от времени нерешительно поглядывала на нее…
Стоя над кофейником, матушка Йенсен просматривала газету, которую только что принесли, — она всегда изучала сообщения о пропажах и другие новости на последней странице.
— Мне кажется, вам следует определить Енсине на швейную фабрику к Фобергу, — сказала она внушительно, — ведь дома таким образом она ничему не научится.
— Сначала пусть пройдет конфирмацию, — заметила Майса…
Только как это все осилить?.. Чтобы у бедной девочки все было обставлено прилично, не хуже, чем у других, потребуются большие расходы…
Так трудно сейчас получить работу, а ведь жить на что-нибудь надо! Появилось столько новых, расторопных портних. Да, если бы она не была такой искусницей по части всякой починки, переделки да перелицовки — в этом она без хвастовства может признаться, — если бы не бралась за все это в семьях победней, вряд ли бы ей удалось заработать столько, чтобы хватило на хлеб, на жилье и на дрова ей с Енсине. А ведь еще и обувь нужна — не ходить же с мокрыми ногами в этакую слякоть.
Да, забот не оберешься!
«Ручная машина, ручная машина в рассрочку», — медленно и запинаясь, прочла матушка Йенсен; заголовок этого объявления был напечатан крупными жирными буквами.
Майса на минуту перестала шить и насторожилась.
«Первый взнос — треть всей цены».
— Так, так, — Майса снова взялась за шитье.
— Слушай, мама, а мы можем выручить крон шестнадцать за наш комод! — горячо воскликнула Енсине. Она прекрасно понимала, что значит для них машина.
Майса с грустью и сомнением посмотрела на большой комод, который сопровождал ее всю жизнь и доставлял столько хлопот при переездах… Вдруг и вправду она сможет получить за него швейную машину? Шестнадцать крон…
— У нас же там почти ничего нет, мама, — стояла на своем Енсине. — Только в большом нижнем ящике немного белья и всякой мелочи, да еще чашки.
Когда-то нижний выдвижной ящик служил для Майсы кроваткой — так рассказывала ей мать, да и Енсине тоже спала в нем. Как трудно расставаться с этим комодом. Но ведь взамен у нее будет швейная машина!
— И мы сможем тогда брать шитье на дом, Енсине! И здесь, у нас, и в городе.
— Вот-то закипит работа, мама! Знай себе крути, и все.
— Но… не так-то все это просто.
— Самое главное набрать побольше заказов, — уговаривала ее Енсине.
— Завтра с утра схожу к Андерсену и поговорю насчет комода. Вот если б мне заполучить эту машину уже завтра… Тогда не нужно будет так спешить с платьем для мадам Хансен… Слушай, Енсине, сбегай-ка ты вниз, принеси хорошую булку к кофе… И тогда можно не торопиться со швейной фабрикой, — сказала она вслед Енсине, которая уже выскочила за дверь.
…И Енсине не придется краснеть, когда она пойдет в церковь на конфирмацию.
Только нужно выбрать хорошую машину, ну да она в них знает толк.
— Но запомни, не вздумай крутить ее, пока я как следует тебя не научу, а то еще испортишь, — заявила она Енсине, когда та вернулась. — Ручная машина в рассрочку… Попроси-ка припрятать эту газету…
Енсине уселась на комод и на прощание весело заколотила по нему пятками.
Для Майсы-швейки был настоящий праздник, когда ее как-то весной снова пригласили шить к Транемам. Она сидела в комнате для прислуги. Косые лучи солнца, пробиваясь сквозь единственное окно, падали на комод, где стояли безделушки и маленькое зеркальце служанки Марен, и освещали край кровати. Майса повернулась так, чтобы солнце пригревало ей шею и плечи. Весь апрель стояла сырая, промозглая погода, и ревматизм ее разыгрался вовсю, а сейчас она словно начинала оживать.
Перед обедом в комнату к ней явилась маленькая Якуба Скэу. Она сказала, что ей разрешили сегодня не ходить в школу, у нее очень болит голова. Но по ней этого что-то не было видно. Девочка весело прыгала вокруг и с увлечением возилась со своей куклой. Она решила поселить ее в новый красивый двухэтажный дом, сооруженный из двух стульев, поставленных друг на друга. А потом понадобилось, чтобы Майса сшила кукле Русе пальто…
Конечно, Майса непременно сошьет, вот только заштопает занавески, которые нужно починить к стирке…
— Что это ты там устраиваешь под стулом?
— А там будет магазин, и его кто-нибудь снимет. Руса и ее муж — они хозяева этого дома, и ты понимаешь… они не могут, чтобы первый этаж оставался пустым. А потом, внизу всегда должен кто-нибудь жить, чтобы тем, кто живет наверху, было тепло.
— Смотри-ка, такая маленькая, а все-то она понимает!
— Еще бы, это папа говорил. И портниха у Русы будет.
— Да? А кто же?
— Ну ладно, портнихой будешь ты.
— Ах, вон что… Ну что ж, могу и за это взяться.
— Ты скажешь, когда Руса может прийти, чтобы снять мерку и померить? У меня и сантиметр даже есть.
— И у тебя сантиметр! А по мне аршин был куда удобнее.
Солнце светило, десятилетняя Якуба играла с куклой, и Майса тоже приняла участие в игре, изображая портниху, сидящую в комнате для прислуги у Русы. Ее удлиненное лицо со вздернутой верхней губой как-то смягчилось и на нем снова проступило выражение трудолюбивой сосредоточенности и в то же время беспечности. Брови с годами стали еще гуще и шире, а когда солнце освещало затылок, было видно, что волосы у нее заметно поседели.
Якуба уже устроила магазин, когда внимание ее привлекли старые стенные часы. Они шли без боя и показывали уже половину одиннадцатого…
Майса понимала, что беспокоит девочку: она боится, что пальто для Русы не будет готово до обеда. Якуба ушла к бабушке. Через минуту она явилась с лоскутком старой узорчатой шерсти на шелковой подкладке.
— Сшей вот из этого, Майса. Я сначала попросила у тетушки Раск, но она сегодня совсем ничего не слышит и ничего не понимает.
— Ну давай сюда. И куклу тоже. Пусть будет, как будто она у портнихи, пока ты играешь.
Но, взяв куклу и лоскуток на колени, Майса-швейка долго сидела неподвижно, не берясь за шитье…
Она все разглядывала и разглядывала лоскуток… Да это остатки того парижского пальто!.. Еще бы ей не узнать его, ведь она шила это пальто в тот самый вечер… больше двадцати лет назад… В тот вечер, когда, покрывшись холодным потом, она сидела ни жива ни мертва и ждала возвращения фру, когда она надеялась, что ей удастся избежать своей судьбы… И все-таки, все-таки остаться с ним!.. Да, вспомнить только, как она сидела, согнувшись над этой самой материей, шила и считала минуты… Она и сейчас помнит этот неровный шов, и то, как она мечтала, чтобы фру вернулась, пока она его не кончила. А этот узор из цветов… Вот и сейчас он словно расплывается у нее перед глазами, совсем как тогда… Помнит, как потом она сложила это парижское пальто и передала его Грете…
Она сидела, вперив взгляд в лоскуток материи. Ее глаза на застывшем, поблекшем лице смотрели сосредоточенно и пристально, а у самого горла лихорадочно билась жилка… Придется когда-нибудь еще кое-кому держать ответ за все, что случилось и с Эллингом и с…
— Когда же ты начнешь кроить, Майса?
Майса поднялась и взяла с комода ножницы. Фигура у нее была прямая и сухощавая, почти как у старой девы. Она принялась поспешно обмерять куклу и кроить пальто…
— Ну вот, можешь забирать свою Русу.
— Но ведь она еще придет к тебе на примерку, правда?
— Ладно, ладно.
— Когда мне можно зайти? Это Руса тебя спрашивает. — Якуба выставила куклу вперед.
— Ну так, в четверть двенадцатого.
— Только не обманите меня.
— Нет, я все приготовлю, фру Руса может не беспокоиться.
Майса шила, Якуба играла рядом и обсуждала с Русой, как сдать первый этаж, а теплый луч солнца протянулся по полу до самых стенных часов…
Это кукольное пальтишко становилось точной копией того, парижского, и мысли Майсы внезапно отвлеклись от ее неожиданно открывшейся раны и устремились к человеку, за жизнью которого она всегда старалась следить… Несколько лет он был доктором в Нурланне, потом уехал за границу изучать какую-то болезнь, вернувшись, напечатал о ней ученый труд и теперь служит в Бергене…
А прошлым летом, когда в Кристиании был большой съезд естествоведов и в честь его участников устраивали пышные торжества и празднества с катанием на пароходах и в колясках, она узнала из списков, которые попались ей на глаза у доктора Скэу, что и он тоже приезжает…
Она сторожила у входа в Тиволи, где должен был состояться торжественный обед, стоя в густой толпе людей, собравшихся поглядеть на ученых. Она пришла туда задолго до трех и ждала возле самых ворот, держась за столб ограды. Наконец показались участники съезда. Некоторые, оживленно переговариваясь, шли парами, надев поверх парадных фраков легкие пальто, из-под которых нет-нет да и выглядывали ордена, другие держали в руках плащи… Они говорили по-датски, по-шведски и на других языках, а когда проходил какой-нибудь знаменитый ученый из другой страны, в толпе выкрикивали его имя… Но Майса не обращала на них внимания. Известных городских докторов все знали и так; каждый из них вел под руку кого-нибудь из гостей…
И вот… появился один из здешних врачей, низенький профессор, ведя под руку худощавого, крепко сложенного человека, который приблизил свое умное, живое лицо с широким подбородком к самому лицу профессора. Он что-то говорил и жестикулировал, а глаза так и сверкали за очками. Его хорошая черная шляпа была сдвинута набок — оно понятно, ведь на солнце жарко, — а в мягких темных волосах кое-где проглядывала седина. Майса сразу узнала эти волосы, хотя время оставило на них свой след! Узнала и умный улыбающийся рот…
Держа пальто на руке, он, перед тем как войти в ворота, на мгновение остановился, и его серые глаза рассеянно обратились как раз в ту сторону, где стояла она… Было время, когда они входили в этот парк вместе!..
Она заметила у него на лбу три глубокие морщины… Видно, немало ему пришлось пережить…
И она порадовалась при мысли, что едва ли какая-нибудь из них могла появиться по ее вине… Он сразу же нанялся в домашние учителя, как только она написала ему обо всем, и уехал из города. Так она и не узнала, как он к этому отнесся…
Но она никогда не была для него тем, чем был для нее он, теперь-то она отлично это понимала…
И она вспомнила, как по вечерам спешила на Грёнланнслере, выходя как раз из того самого дома, где сидит сейчас, как волновалась, как бежала, не чуя под собой ног, и до чего же ей хотелось скорее с ним встретиться. Бывало, уже у мясного ряда она начинала высматривать его и, наконец, увидев, замирала от страха и от радости!.. Вспоминать об этом можно было без конца, эти мысли никогда ее не покидали, да, наверно, никогда и не покинут…
— Знаешь, Майса, наши горничные очень удивляются — они никак не могут понять, почему все зовут тебя Майса Юнс, когда по-настоящему ты мадам Эллингсен.
— Вон что! Ну им-то до этого дела нет. А ты лучше занимайся своей куклой.
— Нет, но ты скажи, ты ведь была замужем за сапожником?
— Была, как же, целых восемь лет, и, господи, до чего тяжелые это были годы! — проговорила Майса, будто рассуждая сама с собой.
Она опять начала шить наперегонки со своими мыслями; они с новой силой нахлынули на нее сегодня, и она отдалась их течению…
Парижское пальто для куклы двигалось быстро, и вскоре ей осталось только вшить рукава и пришить воротник…
Солнце поднялось выше и освещало стенные часы, а Якуба в ожидании пальто продолжала играть…
…Чем только все кончится?.. Год за годом просиживает она у чужих окон с шитьем… Но ведь и этому тоже когда-нибудь придет конец; может статься, ревматизм не даст ей больше работать.
А как приятно, что благословенное солнце пригревает спину, то-то она пустилась в воспоминания да раздумья…
— Майса, уже ровно четверть двенадцатого. Руса идет к тебе узнать насчет примерки.
Якуба спустила куклу со второго этажа и повела через комнату.
— Пожалуйста, пожалуйста, фру Руса, входите.
— Ну как? По-моему, сидит прекрасно. Настоящее парижское пальто. Если вы будете дома, фру Руса, я скоро занесу его вам. Вы сможете надеть его даже до обеда, когда поедете с визитами.
И Майса еще некоторое время оставалась в комнате для прислуги, изображая портниху куклы Русы.