Глава 49
Города мертвецов
Май–август 1945 г.
«Я не могу найти достойных слов, – написал домой советский солдат из Берлина. – Пьяны все кругом. Флаги, флаги, флаги! Флаги на Унтер-ден-Линден, над рейхстагом. Белые флаги. Все вывешивают белый флаг. Они живут в руинах… Берлин распят». Советские завоеватели, похоже, верили в старую русскую поговорку: «Победителей не судят».
Многие немцы просто пытались выжить, не размышляя о событиях, которые привели их к куда большему унижению, чем поражение 1918 г. «Люди смирились с судьбой», – заметил один берлинец. Большинство приверженцев Гитлера убедили себя, что поведение советских войск доказывает, будто они были правы, стремясь уничтожить СССР. Другие же начали испытывать страшные сомнения.
Фриц Хокенйос, армейский штабной офицер при корпусе СС в Шварцвальде, размышлял в своем дневнике об ответственности за поражение Германии. «Люди не виноваты, что война проиграна. Солдаты, рабочие и крестьяне приложили сверхчеловеческие усилия и понесли сверхчеловеческие жертвы, они верили, подчинялись, работали и сражались до конца. Виноваты ли политики, партийные функционеры, экономические лидеры и фельдмаршалы? Может, они не говорили фюреру правду и вели у него за спиной собственную игру? Или же Адольф Гитлер не был тем, кем казался народу? Возможно ли, чтобы проницательность и ограниченность, ясность и неопределенность, верность и лживость, вера и разочарование уживались в одном сердце? Был ли Адольф Гитлер великим, вдохновенным вождем, которого нельзя мерить обычными мерками, или он был самозванцем, преступником, безграмотным дилетантом, сумасшедшим? Был ли он орудием Бога или дьявола? А те, кто покушался на него в июле 1944 г. – они оказались в конце концов не предателями? Вопросы, вопросы. Я не нашел ответов и успокоения».
Хотя сообщение о смерти Гитлера и не привело к немедленному прекращению войны, оно, несомненно, ускорило наступление ее конца. 2 мая войска генерала фон Фитингофа в Северной Италии и Южной Австрии сложили оружие. Английская армия поспешила занять Триест на побережье Адриатики. Партизаны Тито уже вошли в город, но их было слишком мало, чтобы повлиять на ситуацию.
Жители Праги, уверенные, что американская Третья армия генерала Паттона на подходе, подняли восстание против немцев. Чехам помогли более 20 тыс. солдат РОА Власова, которые повернули оружие против своих немецких хозяев, но американцы, на которых они так надеялись, им не помогли. Генерал Маршалл твердо отклонил очередную просьбу Черчилля о продвижении к чешской столице.
Красная Армия находилась слишком далеко, чтобы помешать действиям генерал-фельдмаршала Шернера, а они были почти такими же жестокими, как подавление варшавского восстания. То, что Власов и его войска переметнулись на другую сторону, не спасло их от возмездия. Власова предал один из его собственных офицеров, когда он пытался сбежать, укрывшись одеялом на заднем сидении автомобиля. Сталина сразу известили о поимке «изменника Родины генерала Власова» бойцами Первого Украинского фронта. Самолетом его немедленно отправили в Москву, где позднее повесили.
5 мая, после переговоров с высшими офицерами Девятой армии Симпсона, раненым из войск генерала Буссе позволили перейти Эльбу. Но гражданскому населению Симпсон отказал в этом из-за договоренности с Советским Союзом о том, что население должно оставаться в местах проживания. Вскоре полуразрушенный железнодорожный мост стали переходить также здоровые солдаты и молодые женщины, переодетые в шинели и каски вермахта. Войска США фильтровали поток людей, останавливая гражданских и арестовывая эсэсовцев. Некоторые иностранцы-эсэсовцы, особенно голландцы из дивизии Nederland («Нидерланды»), притворялись то немцами, то насильно угнанными в Германию рабочими, пытающимися вернуться домой. Советские граждане, служившие во вспомогательных войсках вермахта и боявшиеся НКВД, также пытались скрыться. Как только плацдарм, обороняемый слабыми дивизиями Венка, попал под советский артиллерийский огонь, американцы отошли, чтобы избежать жертв среди своих солдат, после чего началось повальное бегство немцев на западный берег Эльбы. Многие солдаты и гражданские силой захватывали лодки или связывали доски и бочки из-под горючего, сооружая импровизированные плоты. Некоторые пытались захватить бесхозных лошадей и заставить их плыть через реку. Многие из тех, кто пытался спастись вплавь, утонули в сильном течении. Те, кто не мог заставить себя плыть, или чувствовал, что не осталось ничего, ради чего стоит жить, просто кончали жизнь самоубийством.
Генерал Брэдли встретился с маршалом Коневым, чтобы передать ему карту с обозначением позиций каждой американской дивизии. В ответ он получил не информации о диспозиции советских войск, а только суровое предупреждение, что американцы не должны пытаться вмешиваться в Чехословакии. В Австрии СССР установил Временное правительство без всяких консультаций. Из Москвы не исходили сигналы о дружелюбии. Молотов, находившийся в Сан-Франциско на учредительной конференции ООН, шокировал Эдварда Стеттиниуса, заявив, что шестнадцать польских представителей, схваченных НКВД, несмотря на пропуска безопасности, обвиняются в убийстве 200 военнослужащих Красной Армии.
Днем 4 мая Сталин с раздражением узнал, что генерал-адмирал Ганс-Георг фон Фридебург и генерал пехоты Эберхард Кинцель прибыли в штаб Монтгомери в Люнебургской пустоши для капитуляции немецких войск в Голландии, Дании и на северо-западе Германии. Монтгомери отправил немецких представителей в Реймс для безоговорочной капитуляции в штаб-квартире Верховного командования союзников в Европе. Процедура была невероятно сложной. Штаб союзников не получил ясных политических указаний об условиях сдачи, а также об участии французов. Немцы надеялись провести переговоры о капитуляции только с западными странами.
Не желая ссориться со Сталиным, Штаб союзных войск включил в переговоры генерала Суслопарова, старшего советского офицера связи на западе. Начальник штаба Эйзенхауэра Беделл Смит мастерски провел все переговоры с немецкими представителями. 6 мая он пригрозил, что если генерал Йодль, прибывший, чтобы возглавить германскую делегацию, не подпишет общей капитуляции до полуночи, то союзники полностью перекроют проход через свою линию фронта, а это означало, что все немецкие войска по ту сторону фронта будут захвачены Красной Армией. Германская делегация возражала, что им нужно двое суток после подписания капитуляции для доведения приказа о сдаче до всех частей из-за нарушенной связи со штабами на местах. На самом деле это было предлогом выиграть время, чтобы вывести как можно больше войск на запад. Эйзенхауэр дал согласие на такую отсрочку. «Акт военной капитуляции» был подписан Йодлем и Фридебургом ранним утром 7 мая и должен был вступить в силу в одну минуту пополуночи 9 мая.
Сталин не мог допустить, чтобы окончательная церемония подписания акта капитуляции состоялась на Западе. Поэтому он настоял, чтобы немцы подписали акт о капитуляции в Берлине в одну минуту пополуночи 9 мая – в момент, когда вступала в силу капитуляция, подписанная в Реймсе. Новости о великих событиях стали известны и в США, и в Великобритании. Черчилль позвонил Сталину и сказал, что в Лондоне на празднование уже собирались толпы людей, поэтому в Англии празднование Дня Победы в Европе состоится 8 мая, как и в США. Сталин сердито возразил, что советские войска все еще сражаются. Германские войска еще держались в Восточной Пруссии, на Курляндском полуострове, в Чехословакии и многих других местах. В Югославии германские войска не сдавались еще неделю. «Поэтому, – писал Сталин, – празднование Победы не может начаться в Советском Союзе до 9 мая».
Английские войска были готовы к переброске на самолетах через Северное море. Они должны были оказать помощь норвежцам и проследить за капитуляцией 400-тысячной немецкой группировки, находившейся в этой стране – крупнейшей группировки войск вермахта на тот момент, к тому же совершенно не тронутой боями. На крайнем севере экспедиция норвежской армии при поддержке советских войск снова взяла под контроль регион Финнмарк. Рейхскомиссар Норвегии Йозеф Тербовен намеревался превратить страну в последний бастион Третьего рейха, но Дениц отозвал его в Германию и приказал генерал-полковнику Францу Беме принять командование войсками. Вечером 7 мая Беме передал по радио сообщение о капитуляции Германии. Временное норвежское правительство в Осло призвало 40 тыс. бойцов Сопротивления обеспечить безопасность в стране. Вскоре Тербовен совершил самоубийство, подорвав себя гранатой.
Незадолго до полуночи 8 мая в Берлине, в штабе Жукова в Карлсхорсте, началась церемония подписания капитуляции. По бокам советского маршала сидели главный маршал авиации Теддер, генерал Спаатс и генерал де Латр де Тассиньи. Ввели генерал-фельдмаршала Кейтеля, генерал-адмирала фон Фридебурга и генерал-полковника Ганса-Юргена Штумпфа, представлявшего люфтваффе. После подписания акта о капитуляции их немедленно вывели из помещения. Затем началось невероятное ликование. По всему городу началась стрельба – это офицеры и солдаты Красной Армии, которые запасали для этого торжественного момента водку и любые другие крепкие напитки, выпустили в воздух чуть ли не все боеприпасы, которые у них были в наличии. Во время этого импровизированного салюта Победы погибло немало людей. Женщины Берлина, хорошо понимавшие, к чему приведет такое безудержное пьянство, дрожали в ожидании.
Сталин, опасавшийся той огромной популярности, которую имел Жуков в СССР и за границей, начал придираться к нему по пустякам. Он обвинял его в том, что тот не нашел Гитлера, хотя к тому времени СМЕРШ уже идентифицировал труп. Они нашли помощницу дантиста Гитлера и заставили ее исследовать мосты на его челюсти. Жуков узнал о находке тела только через двадцать лет. Сталин также использовал эту выдуманную неясность, чтобы предположить, что Гитлер сбежал в Баварию, оккупированную американцами. Это было частью его кампании инсинуаций о секретном пакте американцев с фашистами.
Желание политических перемен в рядах Красной Армии сделало советское руководство очень подозрительным. Солдаты и офицеры стали открыто критиковать коммунистическую систему. Советские власти также боялись внешнего влияния, после того как их солдаты увидели намного лучшие условия жизни в Германии. СМЕРШ снова ссылался на угрозу «декабристских» настроений – так называлось движение молодых офицеров, которые вернулись из Парижа после поражения Наполеона и считали, что Россия была политически примитивной. «Против таких настроений должна вестись безжалостная борьба», – таким был вывод в докладе СМЕРШ. Резко возросло количество арестов за «систематические антисоветские разговоры и террористические намерения». В тот победный год, когда сражения продолжались всего чуть более четырех месяцев, 135 056 офицеров и солдат Красной Армии и 273 высших офицера были арестованы за «антисоветские выступления». В самом Советском Союзе повсюду работали информаторы, а НКВД вновь, как и раньше, арестовывало на рассвете.
Количество заключенных в ГУЛАГе и численность так называемых трудовых батальонов выросли до наивысших значений за время своего существования. В число вновь осужденных входили как гражданские лица, так и, по различным оценкам, почти три миллиона бывших солдат Красной Армии, осужденных за сотрудничество с немцами и службу в вермахте в качестве бойцов вспомогательных войск или просто за то, что сдались в плен. Большое количество заключенных, включая одиннадцать генералов, были расстреляны после жестоких допросов в фильтрационных центрах СМЕРШ и НКВД. Брошенные неумелыми или испуганными командирами в 1941 г., советские солдаты голодали в неописуемых ужасах немецких лагерей. Теперь к ним относились как к «предателям Родины», потому что они не покончили с собой. Те, кто пережил этот второй этап наказания, оставались запятнанными до конца своей жизни и не могли заниматься ничем другим, кроме самого простого физического труда. Даже в 1998 г., через много лет после падения коммунизма, официальные анкеты продолжали требовать от тех, кто их заполнял, подробностей о любом члене семьи, который побывал в немецком плену. Кровавые бунты в лагерях ГУЛАГа в послевоенные годы почти всегда возглавляли бывшие солдаты и офицеры Красной Армии.
Тот ужасный хаос, который нацисты принесли на европейский континент, лучше всего можно было понять, увидев сотни тысяч перемещенных лиц. «Сегодня на дорогах Германии, – писал Годфри Бланден, – вся история Европы или даже мира». Миллионы рабочих, насильно согнанных в рейх из Франции, Италии, Нидерландов, Центральной Европы, Балкан и более всего – из Советского Союза, начали свой путь домой пешком. «Идет старая женщина, – писал Василий Гроссман, – она идет из Берлина, на ее голове платок. Она выглядит точно так, как если бы она шла в паломничество – паломничество по просторам России. На плече у нее зонт. На ручке зонта висит огромная алюминиевая кастрюля».
Бланден наткнулся на группу молодых американских пленных, дошедших до крайней степени истощения: с «ксилофоновыми ребрами», запавшими щеками, тощими шеями и «тонкими руками». Они «впали в легкую истерику» от радости встречи с кем-то, кто говорит по-английски. «Некоторые из пленных американцев, которых я встретил этим утром, показались мне самыми жалкими из тех, кого я когда-либо встречал. Они попали в Европу только в прошлом декабре, сразу оказались на передовой и попали под каток немецкого контрнаступления в Арденнах. С того времени, как их взяли в плен, они перемещались почти постоянно с одного места в другое. Они рассказывали о своих товарищах, забитых немецкими охранниками палками до смерти просто за то, что вышли из строя, чтобы подобрать свеклу на поле. Их было особенно жалко, потому что они были просто хорошими парнями, призванными из хороших семей в хорошей стране, не знавших ничего о Европе, они не были такими жестокими, как австралийцы, или такими хитрыми, как французы, или такими непоколебимо упрямыми, как англичане. Они просто не понимали, что творится вокруг».
Среди перемещенных лиц было много бывших военнопленных, которые были ожесточены отношением к ним и жаждали отомстить немцам. Свободно перемещаясь, грабя и насилуя, они распространяли хаос и страх. Начальники военной полиции издавали приказы о том, чтобы правосудие чинилось на месте. «Тех, кого изобличают как убийц и насильников – расстреливают», – записал один английский солдат. Тем не менее, немецкие граждане, которые обращались к оккупационным властям с жалобами на воровство продуктов принудительно завезенными в Германию рабочими, встречали мало сочувствия. Мало кто из немцев сострадательно относился к ним, когда у власти были нацисты.
Для Черчилля одной из самых насущных проблем в этот первый послевоенный период была проблема Польши. Отсутствие премьер-министра на похоронах Рузвельта удивило и поразило людей по обе стороны Атлантики. Несомненно, как бы он позже ни хвастал их дружбой, политика Рузвельта по умиротворению Сталина его серьезно разочаровала. Вначале Черчилль надеялся, что Гарри Трумэн, новый президент, будет готов занять гораздо более жесткую линию по отношению к Сталину, в основном под влиянием Аверелла Гарримана.
Внезапное заявление Рузвельта в Ялте о том, что он собирается вывести американские войска из Европы как можно быстрее, встревожило Черчилля. Одна Англия была слишком слаба, чтобы противостоять и мощи Красной Армии, и угрозе местных коммунистов, на руку которым играло разорение Европы. Черчилль ужасался сообщениям о советском возмездии и репрессиях за «железным занавесом», как он его уже назвал, используя, к сожалению, термин, придуманный Геббельсом.
Не прошло и недели после капитуляции Германии, как Черчилль созвал своих начальников штабов. Он поразил их вопросом: можно ли отбросить Красную Армию назад, чтобы обеспечить «справедливость для Польши»? «Это наступление, – сказал он, – должно состояться 1 июля, до того, как военная мощь союзников на Западном фронте будет ослаблена демобилизацией и переброской соединений на Дальний Восток».
Хотя планирование возможной операции «Немыслимое» проходило в большой тайне, один из «кротов» Берии на Уайтхолле передал подробности в Москву. Самой взрывоопасной была подробность об указаниях для Монтгомери о сборе вооружений сдавшихся немцев, чтобы, если понадобится, вооружить вновь сформированные части вермахта для участия в этом безумном предприятии. Неудивительно, что Советы почувствовали, что сбываются их худшие подозрения.
Создатели этого плана тщательно проработали сценарий, хотя он во многом основывался на допущениях. Они абсолютно неправильно представляли реакцию английских войск, полагая, что те будут выполнять такой приказ. Это было совсем не так. Подавляющее большинство английских военнослужащих хотело поскорее вернуться домой. А после всего, что они слышали о колоссальных советских жертвах, которые избавили их от огромных собственных потерь, даже предположение о возможности войны со своим союзником было для них недопустимым. Разработчики плана делали также маловероятное допущение, что американцы будут готовы присоединиться к затее Черчилля.
К счастью, главные выводы их доклада были очевидны. Это был очень «опасный» проект и, даже если бы Красная Армия была вынуждена отойти после первых успехов англичан, конфликт стал бы долгим и дорогим. «Идея, безусловно, фантастичная, а шансы на успех – ровно никаких», – записал в своем дневнике фельдмаршал Брук. «Выводы этой проработки, – добавил он позже, – выявили, что лучшее, на что мы могли надеяться, это отодвинуть русских назад примерно до той линии, которой достигли немцы. А что потом? Мы должны будем оставаться мобилизованными неизвестно сколько, чтобы сдерживать их там?» Вторая мировая война в Европе началась из-за Польши, и идея о Третьей мировой войне по тому же сценарию представляла собой ужасающее повторение.
31 мая Брук, Портал и Каннингем вновь обсуждали «немыслимую войну» против СССР. Они еще раз пришли к убеждению, что она абсолютно «немыслима». Они были единодушны, когда докладывали об этом Черчиллю. Трумэн также оказался равнодушным к предложению оттеснить назад Красную Армию и использовать это в качестве козыря на переговорах. Он даже не был готов оставить американские войска в тех районах Германии и Чехословакии, которые должны быть переданы СССР, как предусматривалось Консультативной комиссией по Европе. Трумэн неожиданно занял примиренческую позицию в отношении Советского Союза под влиянием Джозефа Дэвиса, бывшего посла США в Москве и поклонника Сталина. Дэвис был свидетелем судебного фарса 1930-х годов в Москве и не видел ничего подозрительного в смехотворных признаниях, выбитых из обвиняемых.
Премьер-министр вынужден был признать свое поражение, но вскоре он вернулся к начальникам штабов и попросил их изучить план обороны Британских островов на случай советской оккупации Нидерландов и Франции. К этому времени он был измучен избирательной кампанией и его реакция становилась все менее адекватной. Он даже пугал избирателей, что при будущем лейбористском правительстве в Англии появится гестапо. Голосование состоялось 5 июля, но так как бюллетени в вооруженных силах нужно было собирать по всему миру, результаты стали известны только через три недели. Наряду с проблемой Польши, Черчилль был также раздражен поспешным решением де Голля отправить войска в Сирию, где возникло серьезное сопротивление восстановлению французского колониального правления. В этот период де Голль переживал приступ англо– и американофобии, к большому огорчению министра иностранных дел Жоржа Бидо. Де Голль все еще возмущался тем, что Большая тройка не пригласила его в Ялту, и понимал, что его снова собираются проигнорировать на предстоящей конференции в Потсдаме.
Трумэн, по совету не только Джозефа Дэвиса, но и Гарримана, решил, что только дружеский подход к Сталину может помочь решению вопросов. Гарри Гопкинс, которому Советы доверяли больше других представителей Запада, был отправлен в Москву для организации «новой Ялты». Будучи серьезно больным, Гопкинс принял предложение, и в результате нескольких встреч со Сталиным, в конце мая—начале июня, разногласия по составу польского правительства были урегулированы на условиях Сталина.
Проблема Польши с этих пор стала позорным фактом тайной сдачи храброго союзника, бессовестно пожертвованного на алтарь «реальполитик». «Через несколько дней, – записал Брук в своем дневнике 2 июля, – мы официально признаем Варшавское правительство и ликвидируем Лондонское. Польские вооруженные силы, таким образом, представляют собой серьезную головоломку, для решения которой министерство иностранных дел сделало очень мало, несмотря на повторяющиеся с мая призывы к решению этого вопроса». На следующий день он интересовался, «как это воспримут польские вооруженные силы». Недавно он разговаривал с генералом Андерсом, до его возращения в Польский корпус в Италии. Андерс дал ясно понять Бруку, что хотел бы пробиться с боями в Польше, если будет такая возможность.
5 июля и США, и Англия признали польское правительство, которое согласилось включить в свой состав несколько поляков-некоммунистов. Тем не менее шестнадцать человек, арестованных НКВД, должны были предстать перед судом по громкому обвинению в убийстве 200 военнослужащих Красной Армии. И чтобы умиротворить Сталина, английское правительство сделало постыдный жест, решив исключить польские войска из своего парада Победы.
16 июля, за день до начала Потсдамской конференции, впервые встретились Трумэн и Черчилль. Трумэн был сердечен, но насторожен, так как Дэвис предупредил, что Черчилль все еще хочет втянуть его в войну с Советским Союзом. В тот день Сталин прибыл в Берлин из Москвы в своем спецпоезде. Более 19 тыс. человек из состава войск НКВД были направлены Берией для охраны пути его следования, а семь полков НКВД и 900 телохранителей обеспечивали безопасность в Потсдаме. Особые меры предосторожности были приняты на территории Польши. Со станции Сталин и Жуков отправились на место своего временного проживания в бывший дом генерала Людендорфа. Все было тщательно подготовлено только что произведенным в маршалы Берией.
Позднее в этот день Трумэн получил радиограмму: «Дети благополучно родились». Испытательный взрыв атомной бомбы в пустыне недалеко от Лос-Аламоса был произведен в 5.30 утра. Черчилль, когда ему сообщили об этом, ликовал – впервые с тех пор как его вынудили признать, что об операции «Немыслимое» не может быть и речи. Фельдмаршал Брук был «совершенно ошарашен видом премьер-министра», и тем, как его «совершенно занесло» от этой новости. С точки зрения Черчилля, «теперь нет необходимости русским вступать в японскую войну. Чтобы решить вопрос, достаточно новой бомбы». Он, казалось, не понял, что американцы после всех своих просьб к Сталину вступить в войну против Японии, пообещав ему богатую поживу на Дальнем Востоке, сейчас не могут отменить приглашение.
Брук рассказывал о том, что было ближе всего сердцу премьер-министра, перефразируя его слова: «Более того, сейчас в наших руках есть нечто такое, что изменит баланс в отношении с русскими! Секрет этой бомбы и возможность ее использовать полностью изменят дипломатическое равновесие, которое было смещено после поражения Германии. Сейчас у нас есть новая ценность, которая восстановит нашу позицию, – (выдвигая вперед подбородок и хмурясь), – теперь мы можем сказать: если вы будете продолжать делать то или это, мы можем стереть Москву, затем Сталинград, затем Киев, затем Куйбышев, Харьков, Севастополь и так далее, и так далее».
Черчилль, безусловно, был настроен воинственно, что проистекало из неспособности Англии что-либо изменить в польском вопросе и в то же время из открывшихся возможностей применения нового оружия. В ходе конференции стремление Сталина расширить советское влияние во всех направлениях стало чересчур явным. Он проявил интерес к итальянским колониям в Африке и предложил союзникам сместить Франко. У Черчилля могли бы возникнуть еще более сильные страхи, если бы он услышал обмен мнениями между Авереллом Гарриманом и Сталиным во время перерыва: «Вам должно быть очень приятно, – сказал Гарриман, завязывая беседу, – находиться сейчас в Берлине после всего, что перенесла ваша страна». Советский лидер пристально взглянул на него и ответил: «Царь Александр дошел до Парижа».
И это было не совсем шутка. Задолго до фантазий Черчилля об операции «Немыслимое» на заседании Политбюро в 1944 г. было решено, как рассказывал позднее генерал Штеменко сыну Берии, отдать приказ Ставке разработать план вторжения во Францию и Италию. Наступление Красной Армии должно было сопровождаться захватом власти местными компартиями. Вдобавок Штеменко пояснил, что «была предусмотрена высадка в Норвегии, а также захват проливов (отделяющих Данию). Для реализации этих планов был предусмотрен внушительный бюджет. Предполагалось, что американцы оставят Европу, поверженную в хаос, в то время как Англия и Франция будут парализованы своими колониальными проблемами. У СССР было 400 хорошо подготовленных дивизий, готовых к тигриному прыжку. Просчитали, что вся операция займет не более месяца. Все эти планы были отброшены, когда Сталин узнал (от Берии), что у американцев есть атомная бомба и что она запущена в массовое производство». Сталин будто бы сказал Берии, что «если бы был жив Рузвельт, нам бы это удалось». Возможно, это и было основной причиной, по которой Сталин считал, что Рузвельт был тайно убит.
Черчилль не получил существенной поддержки от Трумэна. Новый президент был очарован и напуган советским диктатором-манипулятором, который в ответ испытывал к нему только презрение. Момент самых близких отношений премьер-министра с Трумэном наступил, когда они обсуждали, как президент скажет Сталину об атомной бомбе. Но Сталин уже дважды обсудил с Берией, как реагировать на сообщение этой новости. 17 июля Берия представил ему подробности успешного испытания, полученные от его разведчиков в проекте «Манхэттен». И, когда Трумэн доверительным тоном сказал Сталину о бомбе, Сталин едва отреагировал. Сразу после этого он немедленно вызвал Молотова и Берию и, «посмеиваясь», описал сцену. «Черчилль стоял возле двери и сверлил меня глазами, а Трумэн в своей лицемерной манере рассказывал безразличным тоном о случившемся». Они еще больше развеселились, когда прослушали запись с микрофонов НКВД: Черчилль спросил Трумэна, как советский лидер воспринял новость, а Трумэн ответил, что «Сталин, очевидно, ничего не понял».
26 июля пленарная сессия в Потсдаме была отложена. За день до этого Черчилль вернулся в Лондон с Энтони Иденом и Клементом Эттли на объявление результатов выборов. Отбывая, Черчилль оказался в странном положении: Сталин уверял его, что он должен был победить социалистов.
Премьер-министр получал предупреждения, что все может пойти и не в его пользу в основном из-за голосования в вооруженных силах, которые хотели расстаться с прошлым: как с суровыми тридцатыми, так и собственно с годами войны. За несколько недель до этого, на одном из обедов в Лондоне, когда Черчилль говорил об избирательной кампании, вернувшийся из Бирмы генерал Слим сказал ему: «Но, господин премьер-министр, я знаю одно: моя армия за вас не проголосует».
Для большинства солдат и сержантов военная иерархия слишком напоминала классовую систему. Армейский капитан, спросивший своего сержанта, за кого тот будет голосовать, получил ответ: «За социалистов, сэр, потому что мне надоело получать приказы от проклятых офицеров». Когда голоса были подсчитаны, стало ясно, что вооруженные силы проголосовали преимущественно за Лейбористскую партию и за перемены. Самой большой ошибкой Черчилля было то, что ни во время войны, ни во время избирательной кампании он не выразил желания осуществить социальные реформы.
Несмотря на свою нелюбовь к Черчиллю, Сталин был искренне поражен результатом выборов, когда новость о его сокрушительном поражении дошла до Потсдама. Он просто не мог представить, как кто-либо с таким статусом мог быть не избранным во власть. Парламентская демократия, с его точки зрения, определенно была опасно нестабильным способом управления государством. Он ясно осознал, что при другом режиме, кроме его собственного, он был бы отстранен за свои катастрофические ошибки при немецком вторжении.
Клемент Эттли, новый премьер-министр, и Эрнест Бевин, который стал министром иностранных дел после Идена, теперь заняли места представителей Англии на конференции. Не по своей вине они не смогли никак повлиять на ход дискуссии. Джеймс Ф. Бирнс, новый госсекретарь США, согласился признать западную границу Польши по линии Одер–Нейсе, и они последовали его примеру. Сталин получил все, что хотел на Потсдамской конференции, хотя и вынужден был отказаться от вторжения в Западную Европу из страха перед атомной бомбой.
Возвращение военнопленных, о котором договорились в Ялте, вскоре оказалось большой проблемой для союзников. И американская контрразведка, и английская контрразведка в действующей армии не могли выявить военных преступников и даже национальность тех, кого они допрашивали, так как многие выходцы из Восточной Европы и СССР прикидывались немцами, чтобы остаться на Западе.
Самое крупное смешение национальностей имело место в провинции Каринтия на юго-востоке Австрии. Когда части английского V корпуса достигли прекрасной долины реки Дравы, они увидели, что там разбили лагерь тысячи людей. Там были хорваты, словенцы, сербы-четники и большая часть Казацкого корпуса. Эти бывшие югославы бежали от мести Тито, победившего в жестокой гражданской войне. Казаки под командованием немцев играли главную роль в кровопролитной войне против партизан.
Аппетит Тито по расширению территории Югославии был не меньше, чем у Сталина. Он надеялся захватить Истрию, Триест и даже часть Каринтии. Часть его партизан достигла ее столицы, Клагенфурта, раньше англичан. Они терроризировали местные деревни и угрожали толпам военных беженцев. Английские офицеры, у которых не было четких указаний сверху, оказались лицом к лицу с хаосом, под угрозой все возрастающего нашествия сил Тито на Австрию. Англичанам же было дано неприятное задание – вернуть советских граждан частям Красной Армии через границу на восток.
Казаки были хорошо известны совершенными ими зверствами. Даже Геббельс был шокирован докладом об их действиях в Югославии и Северной Италии. С ними были женщины и дети, а также белогвардейцы, живущие на Западе после победы большевиков в 1921 г. Двое из них были наиболее известными: казачий атаман генерал Петр Краснов, офицер, который пытался быть благородным, насколько это было возможно во время Гражданской войны, и генерал Андрей Шкуро – жестокий психопат. А поскольку было невозможно отделить плохих от хороших, офицеры штаба английского V корпуса приказали передать их всех Красной Армии. Казаки знали, что такое месть Сталина, и английские солдаты загоняли их в транспорт силой. И хотя они все восхищались Красной Армией, большинство военнослужащих, задействованных в этой принудительной репатриации, испытывали отвращение к тому, что были вынуждены делать и находились на грани мятежа.
В то же время английские войска определенно избегали конфронтации с войсками Тито, которые становились все более агрессивными. Никто не хотел умирать, когда война уже закончилась. Штаб V корпуса под давлением необходимости разрешить опасную ситуацию как можно скорее приказал передать всех югославов, сотрудничавших с немцами, правительству Тито. Опять же, среди них были и виновные в военных преступлениях, особенно хорватские усташи, и менее виновные. Английским офицерам и солдатам было противно прибегать к обману, чтобы отправить четников, бывших союзников, преданных ради Тито, через границы в Югославию. Большинство из них, вероятно, было убито тут же на месте. Падение Германии спровоцировало самый ужасный виток массовых убийств партизанами Тито в гражданской войне. В 2009 г. словенская комиссия по тайным захоронениям обнаружила 600 общих могил, в которых, по ее оценке, находились тела более 100 тыс. жертв.
Месть и этнические чистки были не менее жестокими в Северной и Центральной Европе. У многих немцев слухи, будто территория страны восточнее Одера: Восточная Пруссия, Силезия, Померания, – будет отдана Польше, порождали самые большие страхи. Когда закончились бои, около миллиона беженцев вернулись в свои брошенные дома только для того, чтобы узнать, что их вновь собираются изгнать.
Как и планировал Сталин, повсюду начались этнические чистки, в которых месть стояла, пожалуй, на самом первом месте. Войска Первой и Второй армий Войска Польского выгнали немцев из их домов и оттеснили за Одер. Первыми должны были уйти те, кто жил на территории Польши до 1944 г. Некоторые жили там поколениями, другие – фольксдойче – поселились здесь благодаря нацистским этническим чисткам в 1940 г. Затолкав людей в вагоны для скота, их отправили на запад, разворовав по пути их скудное имущество. Такая же судьба ждала тех, кто оставался или вернулся в Померанию и Силезию, оказавшиеся теперь в составе Польши. В Восточной Пруссии осталось только 193 тыс. немцев из 2200 тыс.
Во время высылки с польской территории около 200 тыс. немцев содержались в трудовых лагерях и, по разным оценкам, около 30 тыс. из них умерли. Оставшиеся были отправлены в трудовые лагеря в СССР. Чехи тоже выдворили около трех миллионов немцев, в основном из Судетской области. В процессе выселения было убито 30 000 человек и 5558 покончили жизнь самоубийством. Женщины с детьми иногда должны были пройти сотни километров, чтобы найти кров в Германии.
Трудно представить, чтобы такая жестокая война могла закончиться без жестокой мести. Массовые насилия, как писал польский поэт Чеслав Милош, уничтожили как идею всеобщего гуманизма, так и всякое представление о естественной справедливости. «Убийство стало обыденным во время войны, – писал Милош, – и даже считалось законным, если совершалось ради сопротивления. Воровство стало тоже обычным делом, как вероломство и мошенничество. Люди научились спать при звуках, которые раньше разбудили бы всю округу: треск пулеметной стрельбы, крики умирающего, ругательства полицейского, уводящего соседей». По этим причинам, поясняет Милош, «человек с Востока не мог воспринимать американцев или других жителей Запада серьезно». Поскольку они не прошли через такие события, то не могли понять, что это означает и не могли представить, как все произошло.
«Если мы американцы, – писала Анна Аппельбаум, – мы думаем, что война – это что-то такое, что началось в Перл-Харборе в 1941 г. и закончилось атомной бомбой в 1945 г. Если мы англичане, мы помним бомбардировки 1940 г. и освобождение Бельзена. Если мы французы, мы помним Виши и Сопротивление. Если мы голландцы, мы думаем об Анне Франк. Даже если мы немцы, мы знаем только часть истории».