на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


Глава 9

Когда Шарлотта сообщила мужу, что хочет побывать на музыкальном вечере, который устраивала Эмили в конце недели, Питт не стал возражать. Они даже не обсуждали это, потому что рано утром Томас отправился в Кларкенуэлл. Им с Иннесом предстояло покончить наконец со списком мелких должников ростовщика. Сержант постепенно просеял почти всех, кто в нем числился; осталось около десятка человек, с которыми не все еще было ясно. Среди них мог оказаться тот, кто все же побывал на Сайрус-стрит в этот поздний час, был впущен в дом и воспользовался аркебузой. Но ни Питт, ни Иннес в это не верили. Уимс мог презирать своих должников, но он знал, что такое человеческое горе и отчаяние, и прекрасно понимал, на что может решиться отчаявшийся человек и как он опасен.

Сегодня инспектор и сержант решили еще раз допросить посыльного Миллера, хотя мало верили в удачу, а потом заняться и служанкой – на тот случай, что, возможно, они упустили некоторые детали при первых допросах и не углядели какой-нибудь, хотя бы слабый, след. Но они оба продолжали упорно верить, что убийцу надо искать во втором списке Уимса. Это мог быть Байэм, хотя Иннес вслух ни разу не сказал этого, потому что по-прежнему ничего о нем не знал. Это подозрение тяжелым камнем лежало на совести Питта и постоянно напоминало ему о себе.


Шарлотта поцеловала мужа и, как только он ушел, быстро принялась за неотложные домашние дела, чтобы к вечеру все сделать и с чистой совестью уехать к Эмили.

В шесть вечера она уже сидела как положено, очень прямо, в гостиной Эмили, в своем розовом нарядном платье, в окружении еще не менее тридцати любителей музыки, тоже застывших в таких позах, глядя на рояль и старательного молодого пианиста, исполнявшего что-то из Листа, мрачно-прекрасное и печальное. Музыка настолько обворожила ее, что она забыла поглядывать по сторонам – на судью Карсуэлла, его жену и одну из дочерей, а за ними на Фитцгерберта и Оделию Морден или хотя бы на Фанни Хиллард, присутствие которой удивило ее. Потом она сообразила, что Фанни играет некую политическую роль в планах Эмили по ослаблению позиций Фитцгерберта в предвыборной гонке.

Однако во время антракта Шарлотта все же вспомнила и о главной причине, которая привела ее сюда, и, на время забыв о музыке, принялась наблюдать. Первое, что она заметила, – это находившуюся здесь без сестер одну из девиц Карсуэлл. Она не знала ни ее имени, ни возраста, но на вид ей было около восемнадцати. Девушка была миловидна, как почти все в ее возрасте, с хорошим цветом лица и пепельными волосами, с добрым, но вполне обычным лицом. Тот, кто знал ее, мог бы, возможно, рассказать немало и о ее характере, интересах, чувстве юмора, мечтах и о многом другом, что делает человека индивидуальностью.

Девушка стояла несколько поодаль от матери, удачно избежав ее надзора, и беседовала с молодым человеком, которого Шарлотта видела впервые, но которого мисс Карсуэлл, видимо, хорошо знала. Лицо девушки было оживленно и полно живого интереса, и это выгодно отличало ее от тех, кто предпочитал производить впечатление жеманностью. Юноша был так же увлечен разговором.

Шарлотта не могла не улыбнуться и порадоваться за них. При благоприятном стечении обстоятельств это могло бы привести к осуществлению надежд и устремлений девушки. Хорошо, если это сопровождается подлинным увлечением, что, судя по лицам этой пары, в данном случае было вполне возможно. Как благоразумно со стороны Регины Карсуэлл, что она не спешит в данном случае со своей материнской опекой.

Поскольку Карсуэллы, по мнению Шарлотты, были единственными возможными подозреваемыми, она решила поговорить хотя бы с одним членом этой семьи. Беседа всегда дает больше, чем простое наблюдение. Поэтому Шарлотта поднялась со стула и, лавируя между отдельными группками гостей, обменивающихся с умеренным энтузиазмом мнениями об игре пианиста, наконец отыскала леди Регину.

– Добрый вечер, миссис Карсуэлл, – приветствовала она ее с улыбкой. – Как приятно снова видеть вас. Как поживаете?

– Благодарю, прекрасно. А вы, миссис Питт? – вежливо ответила Регина.

– О, великолепно, спасибо. Какое замечательное лето в этом году. Не помню, когда еще так долго стояла хорошая погода. Наверное, такое было и раньше; вот только зима заставляет нас забывать об этом.

– Да, пожалуй, – согласилась Регина и хотела было продолжить светский разговор в том же роде, как вдруг полная величественная дама с увесистым ожерельем на пышной груди стремительно прошла мимо, осторожно подобрав юбки, чтобы не коснуться миссис Карсуэлл. Со странной натянутой улыбкой она окинула ее взглядом и, отвернувшись, быстро схватила за руку свою спутницу.

– Бедняжка! – воскликнула она тем театральным шепотом, который рассчитан на то, чтобы его услышали все окружающие.

– Бедняжка? – недоуменно переспросила ее спутница. – Почему? Она нездорова? Я слышала, у нее три дочери и она отлично справляется со своими обязанностями матери.

– Я это знаю, – нетерпеливо отмахнулась от темы о здоровье дама в ожерелье. – Бедняжка, – повторила она еще раз, уже свистящим шепотом. – Как ей, должно быть, трудно, особенно теперь, когда все знают…

– Что знают? – Ее спутницу в модном, но отвратительного зеленого цвета платье начала уже раздражать эта неприятная таинственность. – Я, например, ничего не знаю.

– О, вы еще услышите, – успокоила ее первая дама. – Не сомневайтесь. Это, конечно, не мое дело…

Регина с удивлением и смущением прислушивалась к странному разговору, щеки ее начали гореть.

Шарлотта не знала, сделать ли ей вид, что она ничего не слышала, хотя трудно было притвориться, ибо они с миссис Карсуэлл не могли не слышать это перешептывание, или же сказать что-нибудь остроумное и выйти из неловкого положения. Она вглядывалась в лицо Регины, гадая, что лучше сделать, но лишь увидела, как растеряна бедная миссис Карсуэлл. Возможно, это связано с этим глупым процессом над Осмаром? Шарлотте показалось, что именно в этом вся причина.

– Мне кажется, мистер Горацио Осмар у всех на слуху, – сказала она беззаботно. – Я бы на вашем месте не обращала на это внимания. Люди, мало осведомленные и мало знающие, любят всякие слухи. Это все скоро забудется, и появится новая тема для пересудов.

Регина все еще была обескуражена.

– Не понимаю, почему меня надо жалеть по этому поводу? – удивилась она, глядя на Шарлотту широко открытыми глазами и пытаясь улыбнуться. – Я уверена, что мой муж действовал юридически правильно. Просто у полиции не оказалось убедительных доказательств, иначе он не прекратил бы дело. Ко мне это не имеет никакого отношения.

– Просто дамам скучно без сплетен, – согласилась Шарлотта. – Глупые особы. Вы не находите, что этот ужасный зеленый цвет чудовищно не идет этой даме? Не помню, чтобы я видела что-либо более безвкусное.

Регина облегченно улыбнулась, благодарная Шарлотте за то, что та перевела разговор на другую тему, уйдя от этого неприятного эпизода и сделав его просто глупым.

– Да, я с вами согласна, это ужасная безвкусица, – горячо согласилась она. – Была бы у нее умная и опытная горничная, она бы отсоветовала ей носить такие платья.

– Этот оттенок желто-зеленого очень опасен, особенно для тех, у кого такой плохой цвет лица, как у этой дамы, – беспощадно продолжала Шарлотта. – Не представляю, как можно сшить подобное уродство. Я бы на ее месте выбрала мягкий голубой цвет. Внешность у нее неприметная, начнем с этого…

Регина осторожно коснулась руки Шарлотты.

– Моя дорогая миссис Питт, главной виновницей является крупная дама в бриллиантах. Мне кажется, мы должны обрушить наш гнев на нее.

– О, с удовольствием, – обрадовалась Шарлотта. – С чего начнем? Во-первых, при таком вызывающем бюсте нельзя носить огромные бриллиантовые колье. Их блеск привлекает взор к тому, что и без того обращает на себя чрезмерное внимание.

– К тому же это фальшивые камни, – хихикнув, добавила Регина. – Это не бриллианты.

– Тем более, – согласилась Шарлотта. – Хрусталь. Здесь бы подошли камни потемнее…

Она собиралась продолжить, но вдруг перехватила взгляд еще одной дамы. Она с неподдельным сожалением смотрела на Регину. Встретившись взглядом с Шарлоттой, дама поспешно отвела глаза, и лицо ее залилось краской, словно ее поймали за разглядыванием кого-то, кто неудачно одет, а это уже считалось невоспитанностью.

Это как-то сбило с толку Шарлотту, и она немного растерялась.

– Что-то случилось? – почувствовав неладное, спросила Регина.

– Нет, ничего, – быстро нашлась Шарлотта, но, солгав, почувствовала еще большую неловкость. – Я увидела кое-кого, с кем у меня был не очень приятный разговор. Но я уже все забыла. – Она с такой же легкостью отмахнулась и от второй лжи и, вспомнив недавнюю сплетню, услышанную от Эмили, принялась рассказывать ее.

Когда после антракта Шарлотта снова вернулась на свое место, музыка уже не доставляла ей прежнего удовольствия. Она не знала композитора, а в исполняемой вещи, как ей показалось, было мало эмоций, или Шарлотта просто не смогла сконцентрироваться. Во время второго антракта она отправилась на поиски Эмили – и нашла ее беседующей с Фитцгербертом.

– Ты чем-то озабочена? – поспешно спросила ее Эмили, когда они, извинившись, отошли. – Что-то узнала?

– Не уверена. А что ты знаешь об Осмаре? Он влиятельная фигура? – быстрым шепотом спросила Шарлотта сестру.

Эмили нахмурилась, припоминая.

– Не думаю, чтобы он имел хоть какое-то влияние. Почему ты спрашиваешь?

– Кажется, о нем говорят.

– Что означает твое «кажется»? Говорят или не говорят?

– Не знаю. Я заметила, как кое-кто странно поглядывает на миссис Карсуэлл, и подумала, что, возможно, это связано с судом над Осмаром.

– Глупости, – резко возразила Эмили. – Какое отношение имеет Регина Карсуэлл к Горацио Осмару?

– Судья Карсуэлл закрыл его дело! – нетерпеливо напомнила Шарлотта. – Томас считает, что это грубое нарушение правосудия. Иск полиции был справедлив, и его надо было удовлетворить.

Эмили нахмурилась.

– Кто же так посмотрел на Регину Карсуэлл?

– Не знаю, кто она. Толстая дама со стекляшками на огромном бюсте.

– Леди Арнфорт? Это глупости. Она не разбирается ни в правосудии, ни в судах; тут скорее какие-то сплетни о романах и любовных связях. Это ее конек.

– Тогда при чем здесь Регина Карсуэлл? – с сомнением спросила Шарлотта.

– Не знаю. Возможно, ты что-то не поняла?

В это время к ним присоединился Фитцгерберт, который на мгновение отошел, чтобы поздороваться с человеком немалого политического влияния. За несколько минут до этого эта важная персона довольно долго беседовала с Рэдли. Герберт не хотел отставать. Однако выглядел он после этого обмена приветствиями с важной шишкой несколько разочарованным, словно ожидания его не оправдались. Когда он беседовал с Эмили, его внимание невольно раздваивалось, глаза то и дело искали Фанни Хиллард, находившуюся в нескольких шагах от них. Лицо девушки раскраснелось, глаза сияли, ее красивые волосы были собраны вверх и украшены цветами из легкого шелка.

Высокий юноша со скошенным подбородком, излишне картинно поклонившись Эмили и Шарлотте, присоединился к ним и фамильярно положил Фитц-герберту руку на плечо.

– Как поживаешь, старина? – весело воскликнул он. – Будешь нашим членом в парламенте, а? С тобой теперь надо быть полюбезней, не так ли? – Проследив взгляд молодого политика и увидев, что тот смотрит на Фанни Хиллард, он не без восхищения заметил: – Хороша, а? Но не для тебя, друг мой, если ты хочешь в свое время попасть в правительство Ее Величества. Тебе теперь следует быть более осмотрительным, я думаю, ты понимаешь? Ни тени подозрения, и все такое прочее.

Фитцгерберт застыл; его обычно доброе, приветливое и даже несколько насмешливо-ленивое лицо изменилось от гнева.

– Следи за языком, Ферди! Репутация мисс Хиллард не подлежит обсуждению.

Ферди изобразил насмешливое недоверие.

– Перестань, дружище. Согласен, она вполне выглядит как леди, ничего не скажешь. Каждый не устоял бы, но… Она любовница старика Карсуэлла, ни больше ни меньше. Авантюристка. Он держит ее в снятой квартире где-то на южном берегу Темзы. Старый дурак. Мог бы быть поосторожней, как-никак судья.

– Ты лжешь, – процедил сквозь стиснутые зубы Герберт, лицо его побелело. – Если бы не было здесь публики и мы были бы в другом доме, я бы заставил тебя забрать свои слова обратно и подавиться ими.

– Спокойно, старина, – Ферди был озадачен. – Не знал, что она тебе так приглянулась, но я сказал правду. Узнал от человека безукоризненной репутации – от собственного дядюшки, лорда Бергхолта. Она любовница Карсуэлла, это так. Мне жаль бедняжку миссис Карсуэлл. Старому ослу не хватило осторожности. Ну, завел интрижку, с кем не бывает… Но умей держать это в секрете и не ставь жену в ужасное положение. Чертовски ужасное… – И не дожидаясь, что ответит Фитцгерберт, молодой человек, неодобрительно качая головой, удалился.

Герберт словно остолбенел, Шарлотта чувствовала себя так, будто получила пощечину от того, кому безмерно доверяла.

– Я не верю этому, – охнула Эмили, тоже растерявшись, что отнюдь не было ей свойственно. – Какая злая сплетня… – Она резко повернулась к Шарлотте, собираясь что-то сказать, но, увидев ее лицо, промолчала.

У Шарлотты в голове была полная сумятица. Томас рассказал ей, как следовал за судьей на другой берег реки, где тот встречался с молодой женщиной. Но он не говорил, что это была Фанни Хиллард. Тогда кто же? Муж тогда еще не знал, что Шарлотта слышала о Фанни, более того, даже встречалась с ней.

– Шарлотта! – резко произнесла Эмили. – Что это значит?

Та с трудом приходила в себя, негодуя на подлый наговор, испытывая к Герберту гнев – и одновременно жалость.

– Возможно, это ошибка, – слабо возразила она, пытаясь найти какое-то объяснение. – Люди иногда повторяют страшные глупости, что-то добавляют от себя, и получается нечто ужасное…

Но прежде чем они попытались разобраться в том, что произошло, их внимание уже привлекла группа людей в нескольких шагах от них, где находились Фанни и Оделия Морден. Щеки Фанни пылали от отчаяния и унижения, но в наступившей выжидательной тишине она не пыталась ни опровергать что-либо, ни объяснять.

– Мисс Хиллард, – тихо произнесла Оделия. В голосе ее не было торжества, а скорее странная растерянность, как будто что-то предупреждало ее, сколь горькой будет ее победа.

Фанни медленно перевела взор на Герберта, словно хотела показать всем, как мало для нее значит мнение других, что это лишь булавочные уколы по сравнению с той огромной раной, которую может нанести ей он.

Фитцгерберт был потрясен – не тем, что только что узнал, и не любопытством шокированной толпы в шикарных нарядах, а молчанием девушки. Лицо ее выражало страдание, он это видел, но она не собиралась ни извиняться, ни что-либо отрицать.

Внезапно ему захотелось броситься к ней. Молчание слишком затянулось; в этой тишине казалось странным мерцание люстр и шорох тугих корсетов дам от глубоких вздохов. Где-то в коридоре прозвучали торопливые каблучки горничной.

Фанни молча повернулась и, пробираясь сквозь толпу, покинула зал.

Эмили в безотчетном порыве сделал шаг вперед.

– Не надо. Я пойду, – остановила ее Шарлотта, и, прежде чем сестра успела что-либо сказать, она уже решительно устремилась за Фанни, даже не заметив, что толкнула даму в ожерелье и наступила на ногу раззяве Ферди, который так и застыл с открытым ртом. Она успела вовремя, ибо в вестибюле швейцар уже подавал Фанни ее накидку. Джеймс Хиллард с побелевшим лицом стоял чуть в стороне. Вид у него был несчастный, он переступал с ноги на ногу и, видимо, был потрясен случившимся, но ничего не понимал.

Шарлотта не знала, что скажет им, как сможет спасти ситуацию, поэтому действовала интуитивно, забыв о разуме. Она, не раздумывая, бросилась к Фанни. Та повернула к ней свое побледневшее лицо, и Шарлотта увидела полные отчаяния и боли глаза.

– Простите, – прошептала девушка, – я злоупотребила вашим гостеприимством.

– Я не затем здесь, – перебила ее Шарлотта, как бы отмахиваясь. – Я ничего не понимаю, но вижу, что вы в ужасном состоянии, и я хочу вам помочь…

– Вы не можете. И никто не может мне помочь. Пожалуйста, позвольте мне уйти, прежде чем здесь кто-нибудь появится, особенно… – Она не нашла в себе силы произнести имя Герберта, но Шарлотта все поняла.

– Конечно, – сдалась она. – Но прошу вас, разрешите мне встретиться с вами, чтобы мы могли поговорить наедине.

– Вы не в силах мне помочь, прошу вас, оставьте меня. – В голосе Фанни было отчаяние. Ее страшило возможное появление Фитцгерберта или, что еще хуже, Оделии.

– Завтра, – не отступала Шарлотта. – В парке у Роттен-роу.

– У меня нет лошади.

– И у меня тоже. Но будьте там непременно.

– Это бесполезно. Вы ничем не можете мне помочь.

– Будьте там. В девять утра, – настаивала Шарлотта. – Или я сама найду вас, а я знаю, где вас искать. – Шарлотта говорила неправду, ей пришлось бы спрашивать адрес у Питта.

– Вы ничем… – начала было снова Фанни, как вдруг к ним приблизился Джеймс Хиллард, который, казалось, уже пришел в себя и решил не позволить никому принуждать к чему-либо его сестру.

– Миссис Питт… – начал он довольно резко.

– Хорошо, – быстро согласилась Фанни. – Завтра. – Она повернулась к брату. – Спасибо, Джеймс. Пожалуйста, отвези меня домой.

Из гостиной снова доносились звуки рояля. Все расселись по местам, но под внешним спокойствием продолжали кипеть страсти, произносились слова, передавались скандальные новости. Завтра утром будут лихорадочно перелистываться страницы утренних новостей, зазвонят телефоны, у кого они есть, и с приятным чувством превосходства над теми, кто лишен такого быстрого и удобного способа, люди будут узнавать первыми самые пикантные подробности всего случившегося.

– Что она сказала? – спросила Эмили, садясь рядом с Шарлоттой.

– Ничего, – ответила та. – Я встречаюсь с ней завтра.

– Это ужасно, – сокрушалась Эмили. – Я так привязалась к ней и надеялась, что Фитц женится на ней, несмотря на то что он соперник Джека. Знаю, я непоследовательна, но просто Фитц мне нравится.

– Здесь нет непоследовательности, – успокоила ее Шарлотта со странным предчувствием. – Как бы тебе ни нравились Фитц и Фанни, твоей главной любовью и заботой является Джек и вера в то, что из него получится отличный член парламента. Если Фитц бросит Оделию ради Фанни, даже если у нее окажется безупречная репутация, это станет всего лишь еще одной его ошибкой в череде прочих, уменьшающих его шансы на выборах. – Шарлотта увидела испуганный взгляд Эмили, но решила договорить все до конца. – Я ни на минуту не допускаю, что ты можешь сделать так, чтобы такое случилось, но не говори мне, что будешь сожалеть, если Фитц сам себе испортит карьеру.

Эмили была явно смущена.

– Разумеется, я не собираюсь его к этому подталкивать, – защищалась она, но в ее голосе не было и тени благородного гнева. – Если мне хочется помочь Фитцу и Фанни, то это только потому, что я знаю: брак по любви гораздо важнее политической карьеры. Право, Шарлотта, я не такая уж сводня, какой ты меня хочешь представить.

Шарлотта улыбнулась, но слов своих назад не взяла. Повернувшись, она стала слушать музыку.


Утро выдалось ясное, свежее, но с ветерком, и Шарлотта была рада, что захватила легкую накидку. Она направилась в южную часть Роттен-роу, где среди деревьев парка от памятника принцу Альберту до Гайд-парк-корнер протянулась мягкая грунтовая аллея. Здесь дамы высшего света, как с репутацией, так и без оной, занимались верховой ездой, демонстрируя умение держаться в седле, свои наряды амазонок и личное обаяние.

Пока Шарлотта ждала, мимо проехала группа наездниц в зауженных в талии жакетах, с эмблемами клуба на высоких воротниках – серебряные булавки с лошадиными головами, охотничьими горнами и стременами. У них были длинные перчатки и хлысты с резными ручками, тоже украшенными эмблемами, которые поблескивали, когда на них падал лучик утреннего солнца.

Две группы тронулись легким галопом навстречу друг другу. Поравнявшись, лидеры, переложив вожжи из одной руки в другую, приветствовали друг друга прикосновением рук, что было непросто при езде, но кое-кто даже успевал потрепать по холке лошадь другого.

Шарлотта, наблюдая эту сцену, улыбнулась и пошла побыстрее, чтобы согреться.

Когда она наконец увидела шагах в двадцати от себя Фанни, идущую от Кенсингтон-роуд, она сначала не узнала ее. Фанни не походила на ту жизнерадостную и веселую девушку, которую Шарлотта видела еще вчера. Исчезла так красившая ее жизнерадостность; куда-то подевались грациозность и изящество походки, радостный блеск в глазах, обаяние улыбки. В чем бы ни была обвинена эта девушка, что бы она ни сделала, Шарлотта испытывала к ней щемящее чувство жалости. Поэтому она почти побежала к ней навстречу и, крепко сжав ее руку, уже не выпускала ее.

– Я не знаю, зачем вы пришли, – тут же запротестовала Фанни охрипшим голосом, и Шарлотта поняла, что бедняжка охрипла от рыданий. Она тут же вспомнила, как надорвала горло, оплакивая свою первую любовь, – это было еще до встречи с Питтом. Многие события и лица давно стерлись из памяти, но не боль первой отвергнутой любви.

– Я хочу знать правду, – просто сказала Шарлотта. – Возможно, удастся что-то еще исправить, а если нет, я все равно предлагаю вам свою дружбу.

Слезы брызнули из глаз Фанни, не выдержавшей сочувствия Шарлотты. Она собиралась превратиться в камень, чтобы вынести всеобщее презрение и осуждение, но отзывчивость Шарлотты застала ее врасплох. Рыдания ее были неудержимы.

Понадобилось несколько минут, прежде чем Фанни совладала с собой.

Шарлотта поспешила вытащить носовой платок, явно недостаточный для такого потока слез, и протянула его девушке, а затем принялась искать другой. Найдя, и этот отдала плачущей девушке.

Фанни громко высморкалась, продолжая судорожно всхлипывать, забыв о том, какое малоприятное зрелище она представляет для постороннего глаза.

– Вы любите мистера Карсуэлла? – не дав ей опомниться, спросила Шарлотта.

Что-то похожее на жалкую улыбку мелькнуло на заплаканном лице Фанни, но слезы продолжали литься в три ручья. Глаза ее покраснели, лицо было в багровых пятнах. Шарлотта не узнавала в ней прежнюю миловидную веселую девушку; впрочем, сейчас она уже мало думала об этом.

– Да-а, – запинаясь, наконец произнесла Фанни, а затем с горькой усмешкой повторила: – Да, люблю.

Шарлотта была потрясена, но отступать было некуда, она зашла слишком далеко.

– Я поклялась бы, что вы влюблены в Герберта.

– Да, влюблена, – всхлипнула Фанни. – Влюблена. – Она судорожно сглотнула и потянулась за мокрым носовым платком.

Практичная Шарлотта снова полезла в сумочку за очередным платком, но там уже было пусто. Осуждая странную экстравагантность ответов девушки, она все же продолжала испытывать к ней прежнюю жалость и, приподняв подол платья, не раздумывая оторвала край ткани от своей белой ситцевой нижней юбки и протянула его Фанни вместо платка.

– Высморкайтесь хорошенько, – приказала она девушке. – А потом постарайтесь все толком объ-яснить мне. – В эту минуту Шарлотта чувствовала себя тетушкой Веспасией. Кто-то же должен был взять ситуацию под контроль.

Фанни была слишком опустошена, чтобы сопротивляться.

– Я люблю обоих, и каждого по-своему, – сбивчиво и едва слышным шепотом попыталась объяснить она.

– Но это же невозможно! – резко возразила Шарлотта. – Или вы невероятно глупы. Можно ли представить себе такую ситуацию, при которой вы получаете денежную помощь от такого человека, как Эдисон Карсуэлл, обманывающего свою жену – женщину, кстати, очень милую и достойную, не заслуживающую такого обращения, – и в то же время утверждаете, что любите Фитца?

– Да, люблю. – Фанни была в таком отчаянии, будто ее предал единственный друг. Вспыхнув, она в конце концов отважилась на крайний шаг. – Вы ничего не знаете… Эдисон Карсуэлл – мой отец!

Шарлотта оторопела. Но через мгновение перед ее мысленным взором все начало становиться на свои места.

– О! Вы незаконнорожденная! Простите. Я понимаю, вам пришлось вынести…

– Нет, я законная дочь мистера Карсуэлла. И в этом все несчастье. – Теперь, когда Фанни наконец отважилась сказать правду, она хотела рассказать ее до конца. – Отец женился на моей матери первым своим браком. И это делает ситуацию такой ужасной. – Она подняла на Шарлотту полные страдания глаза.

– Ваша мать умерла?

– Нет, – едва слышно произнесла бедняжка.

– Разведена?

Шарлотта искренне была удивлена. Разводы были крайне редки и всегда сопровождались громкими скандалами. Разведенная женщина была все равно что мертвой для общества. Мужчине, чтобы расторгнуть брак, было достаточно открытой измены жены. Это считалось преступлением. Семейные ссоры и неурядицы не были достаточной причиной для развода. Мужчина, не ладивший с женой, всегда мог находить утешение в объятиях любовницы, проводя у нее б ольшую часть времени, а дома – лишь столько, сколько требовали приличия. Разумеется, он должен был содержать жену и детей, если они у него были, и сохранять свой престиж в обществе. Подобные связи не афишировались, но встречали понимание. Женщина могла рассчитывать на развод лишь в том случае, если мужчина окончательно покидал семью или же подвергал жену жестоким избиениям. В целом же считалось, что супружеская строгость в семье не помешает. Измена мужа никогда не была причиной развода.

– Нет, не разведена, – голос Фанни был еле слышен.

– Тогда я ничего не понимаю, – нервничала Шарлотта.

– Да, это так! – в отчаянии воскликнула Фанни. – Развода не было. Мой отец и мать все еще состоят в браке.

– А как же… миссис Карсуэлл? Я хочу сказать, Регина?.. – Шарлотта вдруг осознала весь трагизм открывшейся ей правды. – О! Регина… знает?

– Нет, она ничего об этом не знает, – быстро сказала Фанни. – Вот почему я молчала вчера и почему никто из нас не может сказать правду. Отец – двоеженец. Брак Регины недействителен. Ее дочери и сын – незаконнорожденные, бастарды.

– О господи! – Шарлотта была в ужасе. – Бедняжка.

– Я не могу предать отца, – в отчаянии промолвила Фанни. – Это погубит его; более того, это погубит их всех. Вы видели вчера Мэйбл и этого молодого человека? Есть ли у нее шанс выйти за него замуж, если все станет известно?

– Никакого, – согласилась Шарлотта. – Но как же вы? – Шарлотта тут же пожалела, что эти слова сорвались с ее уст. Фанни бесспорно понимала, какое будущее ее ждет. – Простите, мне очень жаль, – смущенно произнесла она.

– Я знаю. – Фанни крепче сжала руки Шарлотты. – Поверьте мне, я не спала всю ночь, думая. Мне кажется, я должна была быть готовой к тому, что когда-нибудь все раскроется. Я всегда знала, что это тайна и ее надо хранить. Папа всегда так осторожен при встречах со мной. Не понимаю, кто и как это узнал. Видимо, это должно было когда-то раскрыться.

– А ваш брат? Кажется, до вчерашнего дня он ничего не знал?

– Да, он ничего не знал. Он моложе меня и почти не помнит отца. Хиллард – это фамилия нашей матери, она взяла ее после того, как они… расстались. Мама никогда не рассказывала Джеймсу об этом, он не знает правды, а я тоже не видела смысла посвящать его. Я не рассказывала ему и того, что в последние два года снова стала встречаться с отцом. Когда заболела мать, серьезно заболела… больным стало не только ее тело, но и разум, нам нужна была помощь. Я разыскала отца и рассказала ему, в каком положении мы – Она поморщилась. – Он сразу же помог нам. Назначил маме содержание, помог Джеймсу получить хорошее место в Сити. Разумеется, брат ни о чем не догадывается. – Она грустно улыбнулась. – Отец очень любит меня, он так добр, нежен, внимателен ко мне… Я всегда считала, что это искренняя привязанность. И до сих пор так считаю.

– Но вы ничего не сказали брату?

– Нет, и сейчас не скажу. Он может выдать отца, защищая меня, а я сейчас этого не могу допустить – я еще не готова к этому.

– Это очень великодушно с вашей стороны.

Фанни печально улыбнулась.

– Такова реальность. Я люблю отца и не смогла бы жить, если бы знала, что погубила его нынешнюю семью и стала причиной их несчастий. Если бы я поступила так, едва ли нашлись бы люди, которые одобрили бы мой поступок. Кое-кто, возможно, счел бы это справедливым. Но я не ищу справедливости, она мне не нужна. Мне нужен Фитц, но это невозможно. Он не может любить меня, узнав, что обо мне говорят, а рассказать ему правду я не могу. – Ее глаза снова наполнились слезами, и она отвернулась, чтобы попробовать успокоиться.

На этот раз Шарлотта сочла необходимым дать ей возможность с достоинством помолчать, пока к ней не вернется самообладание. Затем взяла руку Фанни в свои.

– Я буду счастлива стать вашим другом, если вы позволите, – со всей искренностью сказала она. – Хотя это не так много, но это все, что я могу вам предложить. Когда вы поближе узнаете меня, возможно, моя помощь вам пригодится.

Фанни обеими руками сжала руку Шарлотты.

– О, пожалуйста… – прошептала она.


Мика Драммонд беспокойно мерил шагами свой кабинет на Боу-стрит от окна, выходившего на душную, раскаленную солнцем улицу, до дверей, слишком взволнованный, чтобы сидеть. Дело Осмара вывело его из себя. Его просто взбесило то, что этот жалкий тип посмел обратиться за помощью к прежним коллегам по кабинету министров, сделал из суда посмешище и бросил тень на репутацию полиции. Драммонд не сомневался, что здесь не обошлось без давления со стороны «Узкого круга». Сам по себе Осмар не имел ни веса, ни влияния. То обстоятельство, что братство имеет к этому отношение, усугубляло чувство собственной вины и растущий страх перед всесильностью этой организации и ее целями.

Драммонд, продолжая шагать по комнате, не успел дойти до окна, как в дверь громко постучали. Он быстро обернулся, словно пойманный на чем-то дурном.

– Входите.

Дверь отворилась, и вошел Урбан. Вид у него был довольный, но остатки былого раздражения еще остались в ироничной усмешке.

– Что случилось? – Драммонд был менее вежлив, чем обычно.

Урбан, однако, не обращал на это внимания, его распирало от собственных важных новостей.

– Мы выиграли, – сказал он просто.

Драммонд не понял, о чем идет речь.

– Что выиграли? – раздраженно спросил он.

– Процесс против Осмара.

– Мы не можем ничего выиграть, – удивился Драммонд. – Дело было прекращено.

– Но не судебное расследование, – поправил его несколько разочарованный Урбан. – Я имел в виду клевету в газетах относительно жестокого обращения Латимера с Бьюлой Джайлс.

– О! – наконец понял Драммонд. Ему следовало бы сразу догадаться, о чем шла речь. Это было важное для них всех дело, и Драммонду стало неловко за свое равнодушие к нему, хотелось как-то загладить свою вину перед Урбаном. Он попытался придать своему лицу заинтересованное выражение. – Слава Всевышнему! Я думал, слушания затянутся на месяцы.

– Как видите, этого не произошло, – смягчился Урбан. – Все было улажено в зале суда, убытки возмещены, все обвинения в жестком обращении со свидетельницей взяты назад.

– А что еще вы мне все же не сказали? Я вижу это по вашему лицу. На нем это написано, – пошутил Драммонд. – Ничтожная сумма возмещения убытков?

– Нет, они не поскупились, дали что положено. Уж больно грубой была клевета, переврали даже собственные слова, – сердито рассказывал Урбан. – Статья была состряпана в истерических тонах, безответственно, но в лучших традициях бульварной журналистики; это подхватили другие газетчики без проверки фактов.

Драммонд слушал, округлив от удивления глаза. Урбан в душе торжествовал.

– Эта свинья Осмар может сколько угодно все отрицать, утверждая, что невиновен и что у него безупречная репутация. – Урбан сунул руку в карман. – То, что он нарушитель, сейчас уже не главное. Теперь для всех он старый осел, вздумавший предаваться блуду у всех на виду на скамье в общественном парке. – Лицо Урбана потемнело от гнева, и гнев его был вполне справедлив. – Но кроме этого, для нас он человек, пускающий в ход личные связи и использующий привилегии своего прежнего положения в кабинете, чтобы уйти от ответственности за действия, за которые должен отвечать каждый гражданин. Он использует связи, чтобы попирать закон, когда ему этого захочется, а это уже самое серьезное преступление против общества, какое только можно себе представить. В каком-то отношении это похуже убийства.

Произнеся это гневное обвинение, Урбан повернулся и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Драммонд был настолько потрясен, что долго еще стоял, не двигаясь, в залитом солнцем кабинете, чувствуя неприятный холодок внутри. В голове в бешеном беге одна мысль сменяла другую.


В пять вечера он уже знал, что ему делать, а в половине десятого кэб вез его в Белгравию, где он вышел на Белгрейв-сквер у дома номер 21. Лакей беспрекословно впустил его в дом, лишь предупредив, что лорд Байэм отсутствует, но скоро будет.

– Я подожду, – не задумываясь, ответил Драммонд.

– Мне известить леди Байэм о вашем приходе, сэр? – осведомился лакей, проводя его не в гостиную, а прямо в библиотеку.

– Благодарю вас, но у меня дело к лорду Байэму, – подчеркнул Драммонд, входя в освещенную предзакатным солнцем комнату.

– Слушаюсь, сэр, – с невозмутимым видом ответил лакей. – Вам что-нибудь подать? Виски, коньяк, содовую, сэр?

– Нет, благодарю, – быстро отказался Драммонд, почувствовав неловкость. Не может же он злоупотреб-лять гостеприимством человека, у которого собирался получить дальнейшие показания о постигшей его неприятности, сопряженной с неизбежными волнениями и страхами.

– Хорошо, сэр. – Лакей удалился.

Драммонд был слишком взволнован, чтобы сидеть. Снова и снова он повторял в уме то, что намеревался сказать Байэму, и всякий раз чувствовал: все это не то, что нужно. То ему казалось, что он собирается быть слишком почтительным, а значит, не откровенным, то вдруг пугался, что его слова будут слишком резки, будто он сам чего-то боится и не уверен в себе.

Драммонд все еще ничего не решил, и сомнения продолжали одолевать его, когда минут через пять открылась дверь и почти бесшумно вошла Элинор. На ней было платье мягких серо-голубых тонов, очень идущих к ее глазам, с глубоким вырезом, драпированным кружевом более светлого тона; на шее была длинная двойная нить жемчуга. Первое, что подумал Драммонд, было: как она красива! Элинор остановилась в дверях, лицо ее чуть порозовело, рука продолжала лежать на дверной ручке. В этот миг она показалась Драммонду необычайно женственной и элегантной. Ему казалось, что он чувствует исходившее от нее живое тепло. В ней было все, что так привлекает мужчин, – нежность и сила и вместе с тем беззащитность и слабость.

Потом только Драммонд понял, что Элинор одета официально, словно собралась на званый обед или же ждет гостей. А это означало, что, когда придет Байэм, их разговор будет кратким и Драммонд не сможет обстоятельно поговорить, каким бы важным и неотложным этот разговор ни был. Видимо, Элинор и вышла к нему, чтобы предупредить его об этом и попросить отложить разговор до следующего раза.

– Мистер Драммонд, – торопливо произнесла она, наконец закрыв дверь. – Шолто приедет не ранее чем через полчаса, могу я пока поговорить с вами?

Она нервничала и была явно чем-то обеспокоена. Щеки ее залила краска волнения, она смело смотрела ему в глаза, что несколько встревожило Драммонда.

– Конечно, леди Байэм.

Элинор приблизилась к нему, и теперь они оба стояли друг против друга в центре комнаты, ибо женщина тоже не собиралась садиться.

– Что-то случилось?.. – промолвила она и испуганно умолкла, не отводя взгляда. – Что-то изменилось в деле? Вы поэтому пришли?

На какое-то мгновение Драммонд испугался, что она сейчас спросит, не пришел ли он, чтобы арестовать ее мужа. Неужели она тоже думает, что Байэм виновен? Или это страх, недоверие к правосудию?

– Нет, у меня нет ничего нового, – вынужден был успокоить ее Драммонд. – И нет никаких улик против лорда Байэма.

– Мистер Драммонд… – Ей трудно было дышать от волнения. Он видел, как играют блики света на жемчужном ожерелье при каждом ее глубоком вдохе. – Мистер Драммонд, вы говорите мне правду или пытаетесь щадить меня и скрываете то, что мне потом все равно придется узнать?

– Я говорю вам правду, – твердо сказал он. – Я пришел потому, что мне нужно узнать больше того, что я уже знаю, а не потому, что хочу что-то сообщить вам.

– В таком случае вы пришли вовремя, – сказала она тихо, наконец отведя глаза. Теперь ее взор остановился на бронзовых каминных щипцах очень красивой работы. – Это я должна вам… кое-что сообщить.

Драммонд ждал. Ему так хотелось помочь ей, но это было невозможно, даже если бы он осмелился нарушить официальность визита.

Элинор словно замерла, все еще глядя на каминные щипцы.

– Мне удалось узнать причину ссоры, которую я слышала, – сказала Элинор. Лицо ее было печально, она выглядела испуганной. – Я узнала об этом случайно, на одном обеде, от молодого человека по имени Валериус. В Казначействе Шолто занимается распределением ссуд для некоторых стран империи. От него зависит выдача разрешений на ссуды. Он всегда был внимателен к запросам стран, нуждающихся в помощи. Но внезапно и необъяснимо он вдруг погубил итоги всей многолетней политики… – Она замолчала и наконец подняла на Драммонда глаза, полные тревоги.

Бессильный гнев душил полицейского, ибо он сознавал, что ничем не может помочь Элинор. Помимо того, что у него в принципе не было такой возможности, он был словно связан по рукам условностями, собственной застенчивостью и неуверенностью. Драммонд любил Элинор, в этом он должен был себе признаться – было бы трусостью назвать это чувство иным словом. Но он не имел права позволить ей знать об этом, такой шаг был бы непростительным. Она была беззащитной, над ее мужем нависла смертельная угроза, и Элинор обратилась к единственному человеку, который мог ей помочь. Она верила в него. Обмануть ее веру из-за собственной страсти было бы подлым предательством. Лицо Драммонда горело от стыда при одной только мысли об этом.

Он был полон негодования против Байэма – не только за тот страх, который постоянно была вынуждена испытывать Элинор, опасаясь за него, за нежелание объяснить ей все, но и за то, что Байэм вовлек его в решение этой проблемы, а также во все неясности и тревоги, с которыми это решение было сопряжено.

Пуще всего Драммонда тяготило чувство вины: член братства попросил о помощи, оказавшись в отчаянном положении, но он не смог ему помочь, а вместо этого по уши влюбился в его жену.

Помимо всего, Драммонда тоже неотступно преследовало чувство страха. Что, если Байэм виновен? Что, если он через «Узкий круг» привлек его для того, чтобы он, Драммонд, скрыл его вину? Если братство так беспощадно в своих требованиях, как утверждает Питт, тогда такой приказ не исключен. Как он посмотрит тогда в глаза Элинор? Он не может и не намерен выполнять этот приказ. Как он объяснит это леди Байэм? Он покажется ей напыщенным, эгоистичным, трусливым демагогом. Она будет презирать его, и он этого не вынесет. Где выход? Скрыть убийство, позволить невиновному принять кару за то, что он не совершал, подвести кого-то под виселицу или, в случае удачи, закрыть дело за недоказуемостью улик и оставить навек пятно на чьей-то репутации, погубить чью-то карьеру?

Питт не простит ему этого. Он будет знать правду, он всегда узнаёт ее в конце концов. Драммонду будет тяжело потерять его доверие, столь же тяжело, как потерять Элинор. Она будет ненавидеть его, но, во всяком случае, поймет, что, сделав это, он руководствовался высокими понятиями чести. Питт же не простит ему, если Драммонд изменит самому себе.

А какое наказание вынесет ему «Узкий круг»? Они сделают это незамедлительно, в этом Драммонд не сомневался.

Как он мог быть таким доверчивым, наивным, таким слепым и глупым? Потому что был польщен честью состоять в обществе, мало задумываясь над тем, что делал, видя лишь то, что хотел видеть, не вдумываясь в суть, ограничиваясь поверхностным знакомством… К гневу на себя прибавилось презрение.

Он должен сосредоточиться и все обдумать.

Элинор смотрела на него своими ясными серыми глазами и ждала от него разумного и полезного совета. Что он сможет сказать ей? Он должен забыть о личных чувствах; говорить должны не они, а его разум.

– Вы уверены, что перемена в решениях вашего мужа не была продиктована важной политической причиной? – спросил Драммонд, пытаясь выиграть время для того, чтобы окончательно привести в порядок сумятицу мыслей в голове и отделить эмоции от трезвого разума.

– Уверена, – ответила Элинор с горечью. – Именно из-за этого произошла ссора между мужем и сэром Джоном; если бы такая политическая причина существовала, он не преминул бы сказать об этом сэру Джону; тот был бы огорчен, но понял бы его. Не случилось бы ссоры, и они не расстались бы врагами. Ведь они так долго были друзьями и политическими союзниками.

Драммонд попробовал проверить еще одну, пугающую его, возможную причину, вопросы по которой тоже следовало снять.

– Как вы считаете, у него не было личных мотивов – например, финансовых интересов, – чтобы принять такое неожиданное решение? – Он вдруг испугался, что Элинор решит, будто он подозревает Байэма в нечестности, и поэтому поспешил объяснить: – Я задаю этот вопрос для того, чтобы исключить и такие мотивы. Сэр Джон не мог заподозрить его в этом?

– Нет. – Элинор нахмурилась. – Я не верю, что Шолто мог пойти на такое. – Но в ее голосе Драммонд уловил нотки надежды. Каким бы позором ни было подобное предположение, она предпочла бы его тому страшному подозрению, которое тяжким камнем лежало на ее душе. Мгновенное облегчение исчезло. – Нет, у Шолто никогда не было личных интересов, которые угрожали бы его политической независимости. Только абсолютная честность при наилучших и наихудших обстоятельствах. Все остальное неприемлемо для него. – Она посмотрела в окно на ветви деревьев. – Его личное состояние досталось ему по наследству – поместья в Хантингдоншире, крупные вложения в Уэльсе и Ирландии. Он никогда не занимался банковскими делами или коммерцией и, разумеется, импортом или экспортом.

– Понимаю.

Элинор опустила глаза, лицо ее неожиданно застыло, словно она ждала удара – возможно, от самой себя, если судьба не опередит ее.

– Нет, мистер Драммонд, у меня нет простого убедительного ответа, сколько бы я ни ломала голову. И, кроме того, самое ужасное в том, что Шолто стал другим, он неузнаваем. – Она подняла голову и встретилась с ним взглядом, в котором было столько эмоций, что Драммонду показалось, будто он испытал почти физический удар. – Он напуган, напуган почти так же сильно, как я. Разница лишь в том, что он знает, чего боится, а я вся во власти страшных догадок.

Теперь не было смысла прятаться за остатки искренности – главным для него была честность во всем, что касалось Элинор.

– Каких догадок? – Эти слова дались ему с трудом.

– Кто-то завладел письмом и записями Уимса о платежах Шолто и теперь шантажирует его, как это делал сам Уимс. Это, должно быть, убийца, как вы думаете?

Драммонд не стал отрицать.

– Кроме него, некому.

Элинор снова отвернулась.

– Но почему Шолто ничего мне не говорит? Этого я никак не могу понять. Мне все известно о Лоре Энстис, ему нечего скрывать. Это было ошибкой молодости, но почему он не сказал, что его шантажируют сейчас, ведь нам теперь нечего терять? Я никогда не винила его за то, что было. – Она провела мыском туфли по краю каминной решетки, будто хотела расслабиться. – Я часто думаю: неужели он все еще каким-то образом оберегает чувства Фредерика Энстиса? Дружба сильно привязывает людей друг к другу, делает их необычайно близкими, а Шолто все еще мучает чувство вины… – Она смотрела на Драммонда, нахмурив брови. – Но я не понимаю, как все это помогает Энстису. А вы? Если Шолто расскажет вам, что появился новый шантажист, это, очевидно, должно помочь вашему расследованию, не так ли? Это хотя бы что-то даст, но как они могут повредить Фредерику? Он знает о смерти Лоры больше, чем мы с вами, и знает, что она была одержима чувством к Шолто – что-то вроде временного помешательства, называйте это как хотите.

– Не знаю, – признался Драммонд. – И не понимаю. Бывает, что старая вина, какой бы незначительной она ни была, заставляет нас защищать пострадавшего… – Голос его оборвался. Слова здесь были бесполезны. Он не мог развеять ее страхи и скорбное недоумение. – Как вы думаете, он знает, кто убийца? – задал Драммонд вопрос, которого оба боялись.

Элинор вздрогнула, но не отвела глаз.

– Я думаю, что это возможно. Есть лишь одна причина, почему он не скажет вам, кто убийца. – Голос ее упал почти до шепота. – Он хочет сам встретиться с ним. Мистер Драммонд, я так боюсь, что он сделает это! И тогда кто-то из них двоих умрет.

Полицейский непроизвольно взял ее руки в свои, забыв обо всем, кроме ее тревоги.

– Дорогая, вы не должны об этом думать. Это нелепость. Если лорд Байэм знает, кто убийца, он скажет мне об этом. Мы арестуем его без всякого шума, и никто об этом даже не узнает, а у убийцы не будет возможности говорить с кем-либо до суда. К этому времени мы уже соберем о нем столько сведений, что в его же интересах будет молчать.

– Вы сможете это сделать? – робко спросила она.

– Конечно. – Драммонд продолжал держать ее руки в своих. – Вот почему лорд Байэм сразу же обратился ко мне, – уверенно продолжал он. – Шолто не настолько истеричен или невыдержан, чтобы прибегать к насилию. Он не тронул Уимса и продолжал платить этому негодяю. Теперь, когда нам известна причина смерти леди Энстис, а дело об убийстве Уимса расследуется, у лорда Байэма нет причин искать личной встречи с убийцей. Если бы он был настроен на насилие, то давно его осуществил бы.

В ответ в глазах Элинор Драммонд не увидел на-дежды. Более того, она казалась еще более подавленной и испуганной.

– Элинор! – Он не заметил, как назвал ее по имени. – Элинор… – Драммонд хотел спросить, что же так терзает ее, но вдруг ответ стал ему ясен, беспощадный и пугающий. Элинор не исключает такую возможность, что Байэм мог убить Уимса, а шантажируют его отнюдь не по такому относительно невинному и преданному забвению поводу, как смерть Лоры Энстис и его косвенная роль в этой трагедии. Истинную причину шантажа Байэм не может раскрыть Драммонду и не может просить его о помощи. Кто-то видел его, кто-то что-то знает. Или же Уимс принял особые меры предосторожности и теперь его покровитель мстит за него?

– Это возможно? Вы так считаете? – прошептала Элинор. Лицо ее побледнело. Она опустила глаза, осторожно высвободила ладони из его рук и судорожно сжала их на коленях. – Прости меня, Господи, что допускаю такие мысли.

Драммонд отчаянно старался побороть в себе чувства и дать волю разуму, чему-то, на что можно опереться. Он с трудом сдержался, чтобы не заключить Элинор в объятия, не прижать ее к себе, злоупотребив ее доверием и ее отчаянием. Он прогнал эти мысли и даже отошел от Элинор на шаг – и увидел печаль в ее глазах.

– Вы считаете, что я предаю его? – как-то убито произнесла она. – Я не могу винить вас за это.

– Нет, моя дорогая… Я… – Драммонд запнулся, не зная, что сказать, как объяснить свой порыв, не выдав правды, бывшей чем-то невозможным для них. Он лишь растерянно смотрел на нее.

Элинор не отвела взгляда, но ее глаза, став огромными, были полны удивления.

Драммонд, отчаянно покраснев, понял, что с головой выдал себя. Что он мог сказать, как извиниться перед ней? Сможет ли она теперь доверять ему, сохранить хоть каплю уважения?..

Так он стоял, беспомощно глядя на нее. Лицо его пылало.

Элинор улыбнулась, взяла его за руку, легонько пожала и тут же отпустила.

Драммонд был так близко от нее, что ему показалось, будто Элинор поцеловала его. Нет, ощущение было еще сильнее, еще приятней, чем вспышка чувства, не столь мимолетное, а как бы затянувшееся, без поспешности. Он заглянул в ее глаза и не увидел в них страха, а скорее сожаление и никакого упрека. Не-ужели это возможно? Он не смеет даже думать об этом. Он должен немедленно выбросить все это из головы.

– Есть… есть и другие причины, – начал Драммонд неуверенно. – Есть вещи, над которыми надо поду-мать… – Он искал хоть какую-то разумную мысль, чтобы ухватиться и продолжить прерванный разговор. – Если он убил Уимса, почему не забрал у него письмо… и все бумаги? Если Шолто не нашел их, он не сказал бы нам об этом, а просто решил бы, что мы их тоже не найдем. Во всяком случае, он знал, что они есть, и попробовал найти их, а мы даже не подозревали об их существовании.

– А что, если он их нашел? – Элинор предпочитала рассчитывать на худшее. – Но не знал, что существует еще кто-то – если это действительно так, – кому Уимс отдал их копию.

– Не вижу смысла, здесь что-то не вяжется, – заметил Драммонд уже увереннее. – Если Байэм считал, что все документы – это улики против него, он не послал бы за мной. Мы никогда бы не связали его имя с Уимсом, с какой стати нам это делать? С другой стороны, зачем таинственному сообщнику Уимса, если он существует, эти документы, если о них никто не знает? Уимс не кажется мне человеком, который желал бы, чтобы кто-то мстил за его смерть, но вот для того, чтобы гарантировать собственную безопас-ность, пока он жив, он бы сделал многое. И эта система безопасности действовала бы и имела смысл до тех пор, пока те, кто мог ему угрожать, знали, что она немедленно будет пущена в ход, как только жизни Уимса будет грозить опасность.

– Возможно, он не считал, что Байэм представляет для него угрозу?

– Зачем тогда отдавать копию документов таинственному «другу»? Для чего один экземпляр держать у себя – а Уимс, если верить словам Байэма, именно так и поступил?

– Если вы не найдете их, где же они могут быть? – спросила Элинор.

Драммонд не нашел что ответить.

– Не знаю. Могу только предположить, что их взял убийца. Но почему он не взял и второй список, это выше моего понимания.

– Какой второй? – вскинула брови Элинор.

Драммонд проговорился, отступать было некуда, да он едва ли хотел этого. Ему давно уже было неприятно, что он многое утаивает от Элинор.

– О да, конечно, вы не могли об этом знать. Существует еще один список людей, вполне обеспеченных, за которыми числятся солидные суммы долгов, хотя все они решительно это отрицают.

Глаза Элинор округлились от удивления.

– Их тоже шантажировали?

– Кажется, да.

– И… шантажируют до сих пор? – Теперь Элинор не на шутку испугалась, ее выдавал голос. Драммонд это понял, но не знал, что ответить. – Нет… – скорее выдохнула, чем произнесла она. – Ничего не говорите, мне достаточно видеть ваше лицо: Шолто единственный, кого шантажируют.

Наступило тягостное молчание. Ни он, ни она не хотели говорить. В их головах глухими ударами звучали слова ответа: Байэм убил Уимса. Его кто-то видел и теперь шантажирует, но не из-за истории с Лорой Энстис, а из-за убийства Уимса. И если Байэм знает, кто его видел, он легко может убить и его. Почему бы нет? Терять ему нечего, а обрести он может главное – свободу. Это все объясняет. Иного объяснения нет.

Драммонд и Элинор все еще молча стояли, глядя друг на друга, когда в холле послышался звук отворяемой входной двери и голос слуги, приветствующего приход хозяина.

Элинор на мгновение закрыла глаза, словно от удара, и, отступив от Драммонда, направилась к двери. Глаза их встретились, но вот она уже повернула ручку и вышла, оставив дверь открытой. Драммонд отчетливо слышал, как она сказала:

– Добрый вечер, Шолто.

– Добрый вечер, дорогая.

Чистый тембр голоса, быстрота и энергичность ответа сделали для Драммонда присутствие Байэма большей реальностью, чем его зримый облик. Только что они с Элинор говорили о нем, о его уме, образованности, силе воли – и тогда он казался безликой проблемой. Но звук его голоса, подобно ушату ледяной воды, вернул полицейского к действительности.

– Тебя ждет в библиотеке мистер Драммонд, – быстро сказала Элинор. Слова как слова, каждая жена сказала бы их мужу в подобной ситуации, но в этих было своего рода предупреждение на тот случай, если Байэм захотел бы сказать жене что-то о работе, о том, как прошел день и что его тревожит.

– Мика Драммонд? – удивился Байэм. – Он не сказал зачем?

– Нет…

– В твоем голосе нет уверенности.

– Разве? Просто боюсь, что ничего хорошего он нам не принес. Если бы он кого-либо арестовал, то обязательно сообщил бы мне об этом.

– В таком случае мне лучше повидаться с ним. – Был ли его голос резок и язвителен или это только показалось Драммонду? Что это, страх или раздражение на то, что человек, которого он едва знает, наносит ему визит в самое неподходящее время? – Где он, ты сказала?

– В библиотеке.

Ответил ли что-нибудь Шолто или нет, Драммонд уже не расслышал. Но вскоре прозвучали четкие шаги по мощеному полу вестибюля, быстро распахнулась дверь, и вошел Байэм.

– Как я понимаю, вы ждете меня, – промолвил он, закрывая за собой дверь, не предложив Драммонду что-либо выпить и даже не обменявшись принятыми приветствиями. Видимо, он решил, что эту часть ритуала уже выполнила Элинор, или вообще счел все это лишним.

Драммонд обратил внимание, как бледен лорд Байэм, а под глазами у него темные круги от бессонницы. Как и всегда, он был безукоризненно одет, но в его чертах сквозили рассеянность и напряженность, которые так пугали Элинор. Каждое его движение выглядело скованным, неловким, будто мускулы его окаменели. Он посмотрел на гостя с настороженным вниманием.

– Да, – ответил Драммонд, и гнев на Байэма исчез, сменившись чем-то похожим на сострадание. На какое-то мгновение то обстоятельство, что это был муж Элинор, человек, стоящий между ним и любимой женщиной, внезапно забылось, перестало иметь значение, исчезло из его мыслей.

– Ваш визит должен означать, что у вас есть новости, какие-то новые находки? – Байэм пересек комнату и остановился у камина, где несколько минут назад стояла Элинор.

– Всего лишь появились новые вопросы, – уклончиво ответил Драммонд. Байэм ни в коем случае не должен догадаться, что Элинор доверилась ему. Он воспринял бы это как своего рода предательство жены, даже если бы понял, что это случилось из-за тревоги за мужа и уверенности, что она может помочь ему.

– Интересно, – темные брови Байэма удивленно поползли вверх. – В таком случае задавайте ваши вопросы, раз вы за этим пришли. Хотя я, кажется, все уже вам сказал из того, что знал.

Драммонд начал с того, чтособирался сообщить Элинор, но тогда она первой начала разговор.

– Это касается «Круга», членами которого мы с вами являемся.

Лицо Байэма застыло.

– Неподходящее время и место обсуждать дела «Круга»…

– Вы позвали меня сюда, в ваш дом, от имени «Круга», – перебил его полицейский. – Поэтому он отныне имеет отношение ко всему, что мы делаем.

Байэм поморщился, словно счел все сказанное Драммондом невежливым намеком.

– Я пришел к вам как брат по ячейке, в которой мы оба состоим, чтобы вы помогли мне разобраться в некоторых вопросах. – Голос Драммонда стал резче; полицейский заметил удивленный взгляд Байэма; затем лицо последнего с облегчением разгладилось, но ненадолго. Как только Драммонд продолжил, Байэм снова насторожился. – Например, дело Горацио Осмара.

– Горацио Осмар? Я его не знаю, он не из моей ячейки.

– Тем не менее вам известно, что он член братства «Узкий круг», – настаивал Драммонд.

– Да, знаю. Неужели вам что-то от него нужно? Этот человек опозорен. Не для разглашения, но нам всем известно, что он вел себя как болван и был задержан полицией.

– А затем обратился в братство и просил помочь ему выбраться из этой передряги, заодно пытаясь опровергнуть заявления полиции как клеветнические.

– Вот этого ему делать не следовало. Он был отпущен без предъявления обвинения, и этого было вполне достаточно. Обвинение полицейских в лжесвидетельстве необоснованно. Этот человек не принадлежит к нашему окружению.

– Еще бы, – охотно согласился Драммонд. – И тем не менее братство помогло ему выдвинуть обвинения против полиции. Последовал запрос Палаты общин, и министр внутренних дел все же заставил кое-какие колесики вертеться.

– Я осведомлен об этом. Был в парламенте в тот день. Решил, что он просто балда, но сделать ничего не мог.

– Разумеется, не могли. – Драммонд не сводил пристального взгляда с Байэма. Он понял, как мало задевает его этот разговор, ибо в нем где-то глубоко гнездится страх и он очевиден. Драммонду стало больно за него. Он видел, как издерган Байэм, как устал от бессонных ночей. А их было немало.

– Итак, – раздраженно обратился к Драммонду лорд. – Что еще вам нужно от меня? Дело Осмара меня не касается.

– Если братство так живо откликается на банальный случай с Осмаром и даже поднимает этот вопрос в парламенте, ставя под сомнение честность полиции, как далеко оно может зайти при защите личной чести и порядочности своего члена в более серьезном случае?

– Я вас не понимаю. – Голос Байэма стал резким. – Ради всего святого, Драммонд, объясняйтесь яснее!

Тот, сделав глубокий вдох, прямо посмотрел во ввалившиеся глаза Байэма.

– Если я найду изобличающие вас улики, будет ли братство защищать вас от полиции и потребует ли оно от меня того же?

Лицо Байэма стало белым как полотно. Он посмотрел на Драммонда так, будто не верил, что тот мог сказать такое.

Полицейский ждал ответа.

Байэму было трудно подбирать слова, в горле пересохло.

– Я… я никогда не думал об этом. Такого не может быть… Возможно, что-то, говорящее не в мою пользу, но не изобличающие улики. Я не убивал Уимса. – Казалось, он хотел еще что-то сказать, но передумал и молча стоял перед Драммондом.

– В таком случае почему вы изменили свое решение относительно финансирования стран Африки? – спросил Драммонд.

Байэм был настолько потрясен, что побледнел еще сильнее, и Драммонд не на шутку испугался, что с ним случится обморок. Спускались сумерки, последние отблески солнца на потолке погасли, исчезла золотая закатная дымка в воздухе, в ветвях за окном подала голос первая вечерняя пташка.

– Откуда это вам известно? – наконец пришел в себя Байэм.

– От молодого человека по фамилии Валериус. – По сути, Драммонд не солгал, а Байэм, слишком потрясенный, не потребовал подробных объяснений.

– Питер Валериус? Следовательно, он пришел к вам и сообщил это? Почему, черт возьми? Это вас совсем не касается.

– Я узнал не от него лично, а от того, кому он это рассказал.

– И кто же это?

– Я не вправе вам сказать.

Байэм устало отвернулся, пряча от Драммонда свое лицо, и стал смотреть в угол на книжные полки.

– Впрочем, не имеет значения. Речь идет о торговых соглашениях, деньгах, а в этих вопросах вы мало разбираетесь…

– Это шантаж?

Байэм застыл. Слова Драммонда стали для него ударом.

– Это правда? – спросил полицейский очень тихо, почти по-дружески. – Кто-то завладел записями Уимса и теперь шантажирует вас? Байэм, вы знаете, кто убил Уимса?

– Нет, нет, нет! – Это был крик боли и отчаяния. – Господи, я не знаю… Я не имею даже представления, кто мог это сделать!

– Кто бы он ни был, у него находятся записи Уимса и он продолжает шантажировать вас, не так ли?

Застывшие плечи Байэма несколько обмякли, и он повернулся к Драммонду. Глаза его при свете уходящего дня казались черными, на губах появилось подобие улыбки, скорее горькой и насмешливой, будто он знал о себе нечто злое и обидное.

– Нет, нет. Записи Уимса исчезли, растаяли в воздухе. Я склонен думать, что он не вел их, а сказал о них, чтобы как-то гарантировать безопасность своей жизни, хотя ему незачем было этого делать. Я никогда бы не применил к нему насилия и вообще каких-либо мер принуждения. Самое большее, что я сделал бы, это послал бы его ко всем чертям. Уимса убил кто-то другой, а кто, мне даже в голову не приходит.

– Как объяснить внезапное изменение вашего решения о финансовой помощи странам Африки?

– Это было сделано во имя интересов братства, – еле шевеля онемевшими губами, промолвил Байэм. – По их просьбе. Причину я вам объяснить не могу. Здесь действует множество различных факторов – международные финансы, степень риска, политическая ситуация… Я не вправе это обсуждать. – Он сказал последние слова в пику Драммонду, произнесшему такую же фразу чуть раньше, но в словах Байэма не было ни иронии, ни торжества.

– Итак, вас попросили сделать это, зная, что вы при этом испытываете, помня о вашей профессиональной репутации и порядочности! – Драммонд уже не сдерживал себя и более ничему не удивлялся. – Это чудовищно! Что будет с вами, если вы ослушаетесь?

На лице Байэма застыло отчаяние.

– Не знаю, и я не в том положении, чтобы рисковать и подвергать себя испытанию.

– А ваша честь? – не выдержал Драммонд. – А муки совести? Неужели они считают, что купили вашу душу какой-то идиотской клятвой? Господи, да пошлите вы их всех к чертям! Путь для них совсем недалекий, судя по их бесовской сути, если они посмеют давить на вас и заставлять идти против собственной совести.

Байэм отвернулся.

– Я не могу, – сказал он ровным безжизненным голосом. – Вы многого не понимаете. Мне назвали совсем иные причины, и они не противоречат моим убеждениям – просто не совсем совпадают с теми, что были у меня прежде, и с тем, что от меня тогда ждали. Появились новые факторы, то, о чем я раньше не знал…

Драммонд не верил ему. Его мучила жалость, а с нею пришло и отвращение, и темный страх перед организацией, в которую он вступил так слепо и необдуманно много лет назад. Питт считал ее опасной, но эта оценка касалась лишь верхушки айсберга. Почему сын скромного егеря, инспектор Томас Питт, оказался проницательнее своего начальника и смог разглядеть зло за многообещающими улыбками?

Драммонда прошиб холодный пот.

– Мне очень жаль, – сказал он зачем-то, сам не зная, какой смысл вкладывает в эти слова. Очевидно, тяжесть на душе и недоброе предчувствие неизбежной трагедии обострили в нем чувство собственной вины.

Подойдя к двери в холл, он открыл ее.

– Спасибо, что были откровенны.

Байэм поднял на него глаза, полные печали. Он напомнил Драммонду загнанного оленя.

В холле слуга, подав ему накидку, шляпу и трость, предупредительно открыл дверь. Погруженный в себя Драммонд не заметил, как свеж и ароматен вечерний воздух.


Глава 8 | Скандал на Белгрейв-сквер | Глава 10