на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


Глава 15

В сопровождении густой толпы, которая разрасталась с каждым шагом, шли они тесной улицей к княжескому терему. Радогор чуть впереди, прожигая каждого, кто попадался навстречу своим взглядом. С луком и пятком стрел в руке. Перевязь со связкой метательных ножей сдвинул так, чтобы ловчее было хватать их перстами. За ним, не отставая, бэр. А на его спине босая и простоволосая княжна.

Перед теремом, у красного крыльца, остановились.

На цепи перед крыльцом сидела не молодая уже медведица. Шерсть с комьями засохшей грязи свалялась. Мутные глаза заплыли гноем. Увидев это Ягодка вырвался вперед, замотал головой и с надеждой повернулся к Радогору. Радогор, ворча по бэрьи, подошел к ней и зарыкал так же, как и его бэр. Потом выдернул из ножен мечи одним ударом рассек цепь. Потрепал ее по острому, худому загривку и, не оборачиваясь, бросил.

— Кузнеца мне. И накормить!

Наклонился и что — то прошептал на ухо. Бэриха в ответ, словно поняв его слова, мотнула головой и, гремя обрубком цепи, легла рядом с крыльцом.

На крыльце уже стояла, выстроившись в две плотные линии, челядь в ожидании, когда княжна ступит на землю. Но Влада не спешила. А Радогор снова заворчал, нетерпеливо и властно, как бэр вытягивая шею.

Бэриха неохотно поднялась и, тяжело ступая, направилась к княжне. Остановилась около Ягодки и обнюхала. Бэр радостно взвизгнул и, как собачонка, лизнул ее в черный, потрескавшийся нос, языком. А бэриха, раздраженно рыкнула на него и подняла взгляд крохотных умных глаз на Владу. Княжна, чувствуя, как от страха душа провалилась до самых пят, наклонилась к ней, оберег Радогора выпал из ворота, и провела ладонью по тяжелой голове.

— Ничего не бойся, мать — бэриха. — Громко, так, чтобы слышали все, сказала она. — Кончилась твоя неволя. Хочешь — иди в лес. А нет, так здесь живи. Отныне…

Выпрямилась и повернулась к людям.

— Отныне… — Повторила она. — я запрещаю охоту на бэров, моих спасителей. Каждый, кто нарушит мою волю, будет удавлен на глазах всего города, а тело его будет брошено в лесу на потребу диким зверям.

Бэриха выслушала ее слова молча, кивая головой. И отошла к крыльцу, где ее уже ждал кузнец с молотом и зубилом. Зато Ягодка заплясал, выражая радость, сразу на всех четырех лапах.

Не успела она отойти, как к княжне бросились теремные и сенные девки. Плача и причитая тянулись к ней руками.

— Княжна, сиротинушка наша. Ноженьки босые…

Влада, не дослушав их причитаний, брезгливо бросила.

— Пошли прочь, подлые… — И вытягивая руки навстречу Радогору, велела. — Витязь Радогор, прими меня на руки.

И едва Радогор наклонился к ней, как она тут же соскользнула со спины бэра ему на руки.

— Свища, убийцу моих батюшки с матушкой, ублажали и теми же руками ко мне лезете, бесстыжие. Воды наносите, платье мне готовьте…

— А господину.

Наглые девки, не скрываясь, жгут Радогора подлыми глазами, до нага раздевают своими взглядами. Отожрались на княжеских харчах. Сало в телесах дурит.

— Прочь! Ему я сама одежду выберу. Вы же ему опочивальню рядом с моей светлицей уберите. От злых людей, от недобрых взглядов хранить меня будет.

Ягодка, догадавшись, что они уходят, жалобно взвизгнул.

— Бэра накормить, пока сам от еды не отвалится. — Спохватилась она. — И препятствий ни в чем не чинить. Он мне за родича теперь.

— А ну как порвет кого, княжна? — Услышала она испуганный вопрос. — Эвон какая силища в нем скопилась!

— Аи порвет, не жалко Свищевых выкормышей. — Зло сверкнула глазами, выглянув из — за Радогорова плеча. — Много их. Надолго хватит.

И звонко рассмеялась, увидев их растерянные лица.

— Ягодка поумней многих вас будет. И без дела не порвет.

В светелке уже вода теплая ее ждала и лохань широкая и глубокая. Остановилась в дверях и жадно вдохнула запах родного жилища. И снова слезы навернулись на глаза. Смахнула их ладонью и бросила через плечо.

— Цветов душистых в воду набросайте. А сами вон идите. Одна остаться хочу.

Голос резкий, и на девок не глядит.

— И платье девичье не несите мне. Сапоги мягкие с короткой голяшкой несите, порты из тонкой кожи и подкольчужник, как у витязя Радогора.

— Да, как же так, княжна, краса наша? Люди осудят.

— Свища не осудили. — Гневно выкрикнула она. — Прочь идите, одна останусь.

Едва двери стукнули. Как она вылезла из своей одежды. Против обычая пошла. Не позволила себя мыть, тереть и водой окатывать. Красу ее девичью нахваливать и приговаривать. Все казалось ей, что углядят востроглазые, что и не девка уж. Баба. Ладная да пригожая. И до ласки ночной жадная. И груди ее не девичьи. Мужскую руку познавшие. Обласканные и зацелованные его губами. И тело ждущее его ласк, похотливое. А уж про мысли, что в голове теснятся, под волосом прячутся, лучше и не говорить. До того стыдные, что пору краснеть и очи долу клонить.

Долго и с наслаждением плескалась, разливая воду по полу, по цветным дорожкам. Волосы выполаскивала, как бабы белье на реке полощут, пока вода не остыла. И обеспокоенно думала, принесли ли воды Радогору. И шипела разъяренной кошкой при одной мысли, что не сумел он прогнать подлых и моют его, обихаживают распутные сейчас своими жадными руками. И готовила для них муки мученические, нестерпимые.

Вышагнула из лохани и наскоро обтерлась длинным и мягким рукатерником, расшитым цветами и неведомыми сказочной красоты, птицами.

Дверь скрипнула и осторожно приотворилась.

Встала бесстыжая в распахнутой двери и руками всплеснула.

— Краса ты наша, тело белое… дерзкий взгляд скользит по ее телу сверху до низу, с низу до верху. И обратно. Не укроешься.

— В пору под венец, да вести не кому. Телу девичьему в коже тесно. Пальцем ткни и сок брызнет. Груди, что яблочки наливные.

Платье, что в руках держала, на пол упало. И трещит, рта не закрывая, без умолку.

— Умолкни, сорока! — Прикрикнула на девку Влада, натягивая прямо на голое тело, узкие портки. Мягкая ткань туго обтягивает бедра и ягодицы. Заправила в них тонкую рубаху и сунула руки в новенький, поскрипывающий подкольчужник. Подумала, подумала и затянулась натуго широким ремнем

Девка уже лезла в волосы роговым тонким гребешком.

— А мы той порой волосики твои, княжна наша, расчешем да разберем и в косы девичьи заплетем. Разоделась то как дивно? И вроде все спрятано, и вроде бы все на виду. Глаз не оторвать!

Вспыхнула и отстранила ее руку.

— Ремешок принеси волосы перетянуть. Или поясок плетеный узкий. — Проворчала она. И устыдившись. Пояснила любопытной девке, которая бог весть что подумать могла. — Год кос плести не буду, пока по батюшке с матушкой душа не переболит. А тогда уж и плети…

И, не слушая больше девку — болтушку, с языком, сродни коровьему боталу, вышла из светелки.

Девки сбились в кучу подле опочивальни Радогора. Перемигиваются, перешептываются. Глаза сладким туманом затянуло.

— А вы что здесь все сбились? — Строго спросила она. — Или дел больше других нет, как воев у дверей выкарауливать?

Даже в двери никого не пустил, княжна — голубушка. Сам воду занес, сам разделся. — не скрывая своего удивления, ответила одна за всех. И уж совсем разочарованно добавила. — И моется сам, будто мы все безрукие.

Влада с трудом сдержала облегченный вздох.

— Прочь идите. Пока палками гнать не велела. Сама платье ему приготовлю. — И нетерпеливо притопнула ладным, вокруг ножки, сапожком. — И не сметь мне на глаза показываться, пока сама не позову.

Проводила девок ревнивым взглядом. И скорбно вздохнула, подумав, и где только батюшка таких насобирал. Одна другой глаже. Куда не поглядишь, в каждом углу оторва.

Долго рылась в батюшкиных сундуках, подбирая одежду по росту, что было совсем не просто. Но наконец остановилась, и навьючив одежду на руку, вернулась на свою половину, прихватив заодно и не длинный боевой нож в узорчатых ножнах со стены. Растягивая время, распустила пояс и повесила на него нож. Прошлась раз другой по светлице из угла в угол. Прислушалась и, боязливо выглянув в переход, толкнула двери в опочивальню Радогора рукой. Двери отворились без звука. Еще раз оглянулась и проскользнула внутрь. Радогор, обмотавшись рукатерником, стоял с растерянным видом, разглядывая свою грязную и ни на что уже не годную, одежду. На голых плечах, груди и спине, вода сверкала каплями. Мокрые волосы прилипли к плечам.

Стараясь не шуметь, осторожно опустила вьюк на лавку у дверей, неслышно подошла сзади, обхватила узкий стан руками и прижалась к влажной спине, блаженно вдыхая запах сильного, пахнущего лесными цветами, тела.

— Увидят, Ладушка! — Озабоченно проговорил он, не оборачиваясь.

— Не увидят. Ты же проглядел меня. Тех же, у дверей, я всех прогнала. — Со смехом прошептала она, прижимаясь губами к его телу.

Я тебя увидел, когда ты еще у дверей таилась. — Возразил он. Развел ее руки своими, окинул быстрым взглядом и удивленно поднял брови.

— Ты же меня в девичьем уборе и не признаешь среди многих. — Смутилась Влада под его взглядом. — Платье мешком до пят Поди, разбери где кто. И косу как плести? Девичью заплести, богов гневить. Бабьи? И того хуже. А так и не пойми что. Девка не девка, и баба не баба. Одно недоразумение.

— Дева — воительница. — Радогор и не думал скрывать своего восхищения. — О коих мне дедка Вран рассказывал. Только они открывали глазам одну грудь. А для чего, я так и не понял.

— А это, Радо, чтобы глаза слепли. Чтобы враг кроме этой груди ничего и не видел больше. — Развеселилась лада, которой пришлись по душе его слова. Для тебя же хоть все на волю выпущу, чтобы никого кроме меня не видел. Девок — срамниц всех из терема вымету, чтобы не пялили на тебя свои глаза, мой витязь….

Да я и так, кроме тебя никого не вижу, Ладушка.

Забыв о своей наготе, подхватил ее на руки и склонился над ее лицом.

— Скажи ты мне утром… Радогор, в щепы размечи этот град — разметал бы и не задумался. А потом с землей перемешал, чтобы и памяти его не осталось.

Синие глаза сияют таким счастьем, что и, правда, хоть горы прямо сейчас ворочай.

Опустил ее на пол и сокрушенно полез рукой к затылку. На глаза попались старые, перемезанные землей и травой, портки. И Влада, видя его потерянное лицо, снова заливисто засмеялась.

— Я уж приготовила все для тебя. Одевайся.

Смутилась, опустила голову и стыдливо ковырнула носком сапожка дорожку. — если бы можно было, так от тебя и вовсе всю одежду попрятала. Уж такой ты, радо, у меня видный да пригожий, что и сил нет. Век смотри и не насмотришься.

Пришел черед смутится Радогору. Торопясь, упрятал манящую наготу в тонкой выделки светлые портки. Вбил ноги в мягкие сапоги, нарядился в новенький подкольчужник и затянулся поясом. Потянулся к лавке за ремешком, чтобы волосы стянуть, а она его к лавке за руку потащила, нашептывая.

— Позволь, сама тебе волосы причешу и приберу. Хоть и не жена я тебе, но так и тянется рука за гребешком. Там, в лесу, под ольхой его под рукой не оказалось, а то еще тогда бы забралась я в них.

И затихла, склонясь над гребнем. Медленно водила им, разбирая прядь за прядью, укладывая волос к волосу, приглаживая и прилаживая их.

— Чудно. И волосы у тебя, как у девки. Мягкие и пушистые. И пахнешь сам, ровно девка. А ни ручья, ни цветов.

Взлохматила, взбила их и зарылась в них лицом.

— Грех сказать, не будь того ярла и тебя, счастья моего, не было бы. — Повторила она уж не раз и не два сказанное. И уже бережно расчесала, разобрала волосы, расправила их концы на плечах и перехватила через лоб ремешком, как он сам делал. — Так и нее нашла бы я тебя.

— Так это я нашел тебя, Лада. Не ты… Как увидел тебя на лодии, так и…

Договорить не успел. Не дала договорить. Закрыла ему рот ладошкой и зашептала, потянувшись губами к лицу.

— Не ты это, Радо. Я, я… И не спорь! Как поймалась за твою руку, когда Ягодка меня привез, так и поняла… мой ты, мой. Ни кому не отдам, и ни куда не отпущу одного. Рядом буду.

Зарылась лицом в его грудь. Плечи затряслись в плаче. А он гладил ее рукой и похлапывал по спине, давая выплакаться.

— Ты мне сейчас и за батюшку, и за матушку. И за нянюшку тоже. Радо. Муж мой перед Родом нечаянный.

Неожиданно резко выпрямилась, отстранилась от него и смахнула слезы. Наклонилась над лоханью, чтобы смочить лицо водой и приложила к нему рукатерник, чтобы высушить воду.

— Пойдем, Радо. В трапезной уже столы накрыли. А вечером пир княжеский. Набольшие люди придут, старосты и старшины со всех концов. Сотские, десятские. Некогда слезы лить.

И взяв его за руку, потащила к дверям. Радогор нехотя, опять взглядами жечь будут, поплелся за ней, закидывая за плечи перевязь меча.

За дверями девок орава поджидает. Востроглазые, смешливые и на глаза проказливые. Глаз не пряча, на Радогора пялятся и на княжну искоса поглядывают.

— У дверей стояли, подслушивали? — Влада нахмурила брови, окидывая их неприязненным взглядом.

— Как можно, княжна!

И глаз не отводят, не покраснеют под ее взглядом.

— Мы же только в трапезную свести.

— Дорогу и сама помню.

Бог росту не дал, а то бы собой закрыла своим телом от их похотливых глаз.

В трапезной прежде, при батюшке, от народа было тесно, а от голосов уши закладывало. А теперь только их двое.

Стол снежно белой скатертью укрыт. А на нем от закусок и разносолов места живого не видно. Радогор окинул его взглядом и поднял растерянные глаза на княжну.

— А ты не смотри по сторонам Радогор. — Успокоила она его. Бери все, до чего рука дотянется. И при батюшке не съеденное возами свозили. Нам же двоим и за двое суток не управиться.

И придвинула к нему блюдо с запеченной птичьей тушкой.

— А нет, так начни с кабаньего окорока, а там и до рыбки доберешься.

Заметила улыбки на лицах девок и нахмурилась.

— Мы в дороге попросту обходились. Окорок, подсвинок с огня, заяц с того же места… Не до разносолов было. А то и травкой брюхо набивали. Идите, сама потчевать буду витязя Радогора.

И посмотрела так, что окаянных будто ветром выдуло из трапезной.

Казалось, только и успел от каждого блюда отщипнуть, а желудок уже до краев. Еще немного и через верх пойдет. В лесу же коня вместе с подковами или кабана целиком со щетиной готов был проглотить. Здесь же, сколько душе угодно, ан нет. Не принимает душа.

Княжна насытилась еще быстрее.

— Отдохнешь?

В синих глазах лукавинка.

— Сначала терем посмотрим, Лада. Нам жить здесь. Затем по городу пройдемся. — Мотнул головой Радогор и первым поднялся из — за стола.

— А я хотела тебя в думную палату свести.

Радогор удивленно поднял брови.

— Батюшка там с людьми ближними сидел и думы разные думал.

Брови вернулись на прежнее место, а на губах появилась еле заметная улыбка.

— Скоро Ратимир придет, лада, тогда и думать будем. А пока пусть одни сидят.

— А придет ли? — Недоверчиво спросила княжна и подняла на него своих пронзительно синих глаз.

Как же ему не прийти, когда я его просил?

По тому, как он сказал это, поняла, что для Радогора с этим вопроса не было и нет. И впредь не будет.

По терему ходили долго. Влада и сама не думала, что он окажется таким большим и просторным. А Радогор открывал каждую дверь, и ловя на себе удивленные взгляды, лез в каждую щель. Обходил не по разу каждое жилье. И снова возвращался, чернея лицом, и бормоча себе что — то под нос. И снова лез, и снова заглядывал…

— Без опаски жил князь, батюшка твой. — Проворчал он, встретившись взглядом с глазами княжны. — Долго жил…

После чего сам расставил воев, из числа тех немногих, которые остались верны покойному князю, по терему. А под конец распорядился, да так, что оспорить приказ было невозможно.

— Рубить всякого, кто появится на поверхе княжны без ее или моего слова. — Подумал, недоверчиво глядя на воинов, и добавил. — И имени не спрашивать.

Поймал на себе растерянные взгляды воев и нахмурился еще больше.

— Двух дней не прошло, как пытались ее убить. Ныне там, в лесу те подсылы валяются, если звери и птицы не растащили. На вас вины нет. Вся вина на меня ляжет. А пропустите, сам вас в куски порублю.

И не слушая их, даже не оборачиваясь, вышел на крыльце, где его уже ждала Влада и бэр. По довольной морде бэра и его глазам понял, что тот сыт. И даже очень сыт. Повеселела и бэриха. При появлении Радогора, подняла голову, посмотрела задумчиво и поднялась на ноги. Но Радогор движением руки вернул ее на место и не громко, но властно коротко рыкнул. Бэриха задумалась еще глубже, постояла, раскачиваясь из стороны в сторону и замотала головой, открывая пасть с желтыми жуткими зубами.

— Что ты ей сказал, Радо? — Шепотом спросила княжна и, не обращая внимания на множество людей, что толпились вблизи терема, взяла его за руку.

— Она знает…

Поманил взглядом врана и тот, дремал старик, устроившись на кровле терема, нехотя опустился на его плечо.

— Куда сейчас, Радо?

— К воротам.

Пристально посмотрел на разомлевшую стражу, и без замаха, неуловимо быстрым движением, ударил по ратовищу копья. Копье вырвалось из руки и отлетело далеко в сторону, а стражник, который дремал, опираясь двумя руками на копье, мешком повалился на землю.

— Убит! — Беззлобно процедил сквозь зубы.

Подождал, когда стражник поднимется и спросил, не замечая угрюмого взгляда.

— Семья есть?

— Как не быть. — Стражник косился глазом на смеющуюся толпу, которая, можно было подумать, только и ожидала его позора.

— В куски пойдет твоя семья, воин, с таким кормильцем.

Необычный скоромный наряд княжны привлекал взгляды горожан больше, чем позор стражника. Уж слишком вызывающе она смотрелась в мужской, ладно подогнанной, одежде. И с длинными, распушенными по плечам волосами, забранными узким ремешком. Высокая грудь распирала подкольчужник. Широкий ремень с боевым ножом делал ее тонкий стан еще тоньше. А упругие ягодицы и крутые бедра, туго обтянутые кожей портков невольно привлекали мужские, да и женские взгляды тоже. Но боевой, как раз по руке, нож и хмурый взгляд Радогора заставляли всякого отвести глаза в сторону.

Но особенно тянулись взгляды к Радогору. А он словно и не замечал их. Поговорил со стражником и перешел к воротам. Тщательно, не пропустив и малого гвоздя, осмотрел и ощупал каждую плаху на створках. Рукоятью ножа простучал массивный дубовый закладень. И так и не сказав ни слова, поднялся на крепостную стену. Заглянул в бойницы, забрался в надворотную башню. И пошел по стене, бросая быстрые взгляды по сторонам. Ворон как сел на плечо, так и лапами не переступил, дремотно хлопая глазами.

Молча прошел мимо шевелящегося куска окровавленной, изуродованной до неузнаваемости, плоти.

— Радогор….

— Я ничего не могу сделать для него, княжна. Он сам, а не я, увидел ее такой.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что каждый волен выбирать для себя жизнь и смерть. Он их выбрал такими, какими… выбрал.

И не сказав больше ни слова, и не останавливаясь вернулся к терему. Городок не велик. Да и городок ли? Порубежная застава. С любой башни на все стороны взглядом дотянешься. И много ли в таком увидишь? Да и не смотреть он пришел.

Вокруг терема людно. И суетно. Бегают туда — сюда, под ноги не смотрят. Глаза дикие. Княжой пир. Несут короба с припасами, бочонки с медами, диковинные, не здешние бутыли с винами. Кричат кто во что горазд. Разноголосица такая, впору уши затыкать и вон бежать. И в терме не лучше. Двери в трапезную настежь! Столы, в дверном проеме видно, покоем выставлены и узорчатыми скатертями убраны. На столах от дорогой посуды глаз слепнет. Блюда, тарели, ковши и чаши…

На блюдах и вовсе дивно. Птицы в перьях и без перьев, кабаньи окорока, бараньи румяные бока. Рыба и рыбешка… кусками ломтями и целиком. Подчистила княжна кладовые. Все на столы выволочь велела, что от Свища осталось.

Лавки дорогими дорожками устланы. Все для гостей. Сиди, не хочу. А коли усидеть не можешь, вались под стол. И там дорожки. Отоспись и снова рукой за чару или за ковш берись.

Княжий стол отдельно, на высоком месте. И не лавка, а два просторных кресла с высокими веселыми, узорчатыми спинками.

Прошел мимо трапезной, окинув все скучным взглядом. Княжна за рукав дернула раз — другой, и отцепилась. Хозяйка! За всем уследи, за всем догляди. Обо всем распорядись. А то и носом ткни, коли глаза не видят.

Страж на поверхе вытянулся в струну. Но Радогор и головы не повернул. Сказанное, сказано. А пересказывать, лучше не будет. Отворил двери в опочивальню и согнувшись, шагнул в низкую дверь. Оконца маленькие, слюдянные, желтеют вдоль стен. В жилье прохладно. И тихо. На ходу снял перевязь с мечом, прислонил к лавке и сам, вытянув ноги, сел рядом.

Чувство было какое — то странное. Неведомое.

Ноги бегут, а бежать некуда. Прибежал уже. Куда не кинь взгляд, везде стены.

Тесно!

Сам не заметил, как задремал. Проснулся от того, что поймал на себе знакомый взгляд. И руку на плече. Глаза открыл, а узнать не мог. И лицо, вроде, тоже. И не то. Волосы лентами затянуты. На голове венец легкий. Золотые и серебряные нити, как кружева смотрятся. А в кружевах каменья самоцветные горят. Платье узорами выткано и серебряной нитью прошито. А что под тем платьем? Куда вся красота спряталась? И только глаза синие да губы желанные на этом незнакомом лице.

— Проснись, Радо. — Чуть слышно ладонью коснулась его лица и прижалась губами к его губам. — Гости заждались.

Голос, глаза, губы… Остальное все чужое.

Словно мысли его угадала. Засмеялась тихим серебристым смехом.

— Или не признал меня, Радо?

Подняла за руку и потащила за собой. На ходу закинул меч за спину, и не сопротивляясь, как невольник, потащился за ней.

— А надо ли мне, Лада? Вроде не гость я, хранитель твой.

Отмахнулась, будто и не слышала его слов.

В трапезной светло и шумно. Не факелы дымные, не светильники мутные, а тяжелые восковые свечи без счета горят, чтобы гостям было веселее. Разносится их сладковатый медвянный дух по всей трапезной. За столами все говорят разом, и кричат так же все разом. Да так, что и слушать не кому. Глаза горят от вожделения. При виде дорогих закусок и вин. Бросают нетерпеливые взгляды на распахнутые травчатые двери.

Княжна не вышла, вплыла в трапезную. Успев шепнуть.

— Взбодрись, Радо. На тебя смотрят. Знать хотят, кому девка на шею кинулась, на ком узелок нитяной завязала.

А от дверей прямо к креслу. А на другое Радогору указала.

— Садись, витязь.

Легко поклонилась. Не глубоко, с достоинством.

Откушайте, гости дорогие. Медов отведайте, вина заморского… Избавление от лютой неволи позвала вас вместе со мной отпраздновать. Крайчие, потчуйте гостей.

За их спиной отроки в белоснежных одеждах, словно голуби белые стоят.

И пошло, поехало веселье. Уж не до разговоров стало. Хорошо бы других перекричать, себя показать. Богатством и властью покрасоваться. Но не для всех веселье в радость. По глазам Радогор видят. По косым взглядам. По гадким улыбкам на лицах. Кому — то кость рыбья в горле. Из — за закусок и чар золотых и серебряных не раз и не два косые взгляды на себе ловил. Да и как не быть тем взглядам? Кто — то при Свище высоко поднялся, а ну как падать придется? Кому такое по нраву?

И молодец это, уж про себя Радогор слышит, на княжеское место забрался и за стол праздничный с мечом залез, снять не потрудился. Свища рукой не коснулся, а как червя навозного раздавил. А скажи слово такому противное и следом за Свищом?

Мед ковш за ковшом бежит. Вино чарами в рот льется. И уже черное не так черно, и белое не так глаз слепит. Хмель развязал языки. А языки во хмелю удержу не знают.

— А скажи, княжна, по какому такому праву молодца этого одесну от себя посадила? На место княжеское. Ему бы по летам его у терема с молодшей дружиной пировать, да еще и с краешка.

Княжна, хоть и ко всему была готова, густо покраснела. Губы дрогнули от обиды. Но не успела ответить. Все разом, дружно заговорили. Обиды со всех сторон на стол полились. И те, кто за покойного князя стоял, и те, кто при Свище поднялся. У каждого нашлось за душой, что сказать. Орут кто во что горазд, а что орут, не разобрать.

— Этот при Свище воеводой стал. — Шепнула она Радогору.

И поднялась над столом. Но на нее и не посмотрели.

— Так и за бороды друг друга начнут таскать. — Развеселился Радогор, удобнее прилаживаясь к спинке кресла.

— Так и пусть и таскали бы. Так они же еще и других грязью вывозят. — Ответила она, растерянно глядя на него. — Пугни их, Радо. Порычи бэром.

Радогор развеселился еще больше. И сдержанный бэрий рык с грохотом пронесся над столами. И сразу же с улицы отозвалась бэриха. А Ягодка по свойски сунул голову в трапезную и скалил зубы, с надеждой поглядывая на Радогора, словно спрашивая у него. с кого начинать. Гости притихли, а иные успели и протрезветь.

— Отвечу тебе, воевода Клык, хотя и не должна я перед тобой ответ держать. Я княжна по праву родства. А ты не законной властью Свища место занял. Но все равно отвечу. А потому он рядом со мной сидит, что меня, полонянку, от смерти спас и из неволи вывел, когда я уже и дышать переставала. А потом много дней нес и вел меня к отчему дому глухими лесами и непроходимой дрягвой. И тому двух дней не прошло, как снова меня от гибели уберег, когда подсылы, подручники Свищевы меня, как ярку глупую, зарезать собирались. И не тебе меня бы спрашивать, Клык.

Едва речь ее оборвалась, как снова над столами взорвались в крике десятки хмельных голосов. И уж совсем было уж за бороды взялись, но перебил их куражистый голос воеводы.

— И не дело девке в мужское платье рядиться и свои срамные места на люди нести, дурным мясом трясти. — Закусил удила воевода, себя не помнит от злобы.

Радогор вспыхнул и придавил его холодным взглядом.

— Она тебе госпожа, не девка, воевода!

Другой бы сразу присмирел, видя, как привстал Радогор со своего кресла. Но тут вожжа под хвост попала, где уж остановиться.

Опрокинул полный ковш вина на лоб, и в крик.

— Нет у меня господ ныне. Был один и того не стало. А Свищ, он и есть Свищ. Ее же и знать, не знаю. Воевода я, и дружина подо мной ходит. А захочу, так хоть сейчас себя князем объявлю. И никто мне не указ! — Распалился так, что с лавки соскочил и слюной брызжет.

— Пей вино, старый дурень, да. Смотри, не подавись!

Сосед Клыка за рукав дернул, пытаясь усадить его на место. Но Клык, отбиваясь от руки, продолжал куражиться.

— Слова не скажут. Вот они все где у меня!

И лапу, поросшую черным волосом, в кулак сжал.

Радогор недобро усмехнулся.

— Подавиться? А почему бы и нет? Не я сказал… Пусть подавится. А то слюной всех окатил.

Разжался до бела сжатый, от сдерживаемой ярости, кулак и словно горсть песка полетела в разверстый рот Клыка. Поперхнулся, закашлялся, задыхаясь и выворачивая белки глаз, и замахал руками, борясь с удушьем. Соседи принялись по спине его охаживать крепкими ладонями, стараясь отхлопать Не помогло. Схватился за горло обоими руками, синея, и повалился с лавки на пол. Ноги заколотили по полу.

Раз… другой! И затих.

В трапезной установилась пугающая тишина.

— Подавился!

Разорвал тишину спокойный голос Радогора.

Встал, и подавая руку Владе, сказал.

— Пойдем, княжна. Не следует твоим ушам выслушивать, что пьяные языки плетут. Пусть без тебя празднуют. Им даже веселее будет, когда ты уйдешь. — Повернулся к застолью, окинул каждого льдистым взглядом, и брезгливо, выделяя каждое слово, добавил. — Только Клыка этого пусть за крыльцо выбросят. Падалью от него несет.

И увлек ее в травчатые двери.

Пьяные голоса до самой ночи разносились по всему терему. Княжна ворочалась без сна. Потом привалилась к его плечу и затихла. Лежала молчаливая, и не привычно тихая и задумчивая.

— Как не злись, а прав, пьяный дурак! — Придя к какому — то решению, наконец, сказала она в темноту. Поднялась на локте и склонилась над его лицом. — Земля без князя — сирота. Всяк ее, сироту, обидеть может. Хворостиной хлестнет и ладонью по затылку щелкнет. Теперь же и воеводы нет. Дружина без головы осталась.

— Клык не голова. — Сонно возразил он, с трудом открывая глаза. — Ты к чему это говоришь, Ладушка?

— А к тому и говорю, Радо. Сядь со мной по правую сторону, князем. Завтра же объявлю. Порубежные земли без князя нельзя держать. Дружина разбежится. Пря начнется. Кто землю от набегов убережет?

Сон слетел с него, как рукой смахнуло. Выпрямился, отстранив ее и с изумлением, заглянул в глаза.

— Не разбежится дружина, Лада. Некуда бежать. — не сразу нашелся он с ответом. — А вот если князем объявишь, точно дружины не найти. В усобице пропадет. Клык, слов нет, дурак. Но весь на ладони. А кто за ним стоит? Кто его в спину подталкивал и за язык дергал?

Вот и узнаешь все…

Ее рука медленно скользит по груди, оглаживает крепкий, как каменная плита, живот, зубки покусывают шею.

— Тоскливый ты человек, Радо. — Огорченно вздохнула она. — Я так все хорошо придумала, а ты, как добрая хозяйка, сразу все горшки по полкам в рядочки выстроил. — Князь Радогор! Гордо и грозно. Это тебе не какой — то Клык. Или Свищ.

— А если Ольх? — Улыбнулся Радогор, останавливая ее руку на пол — пути. Удивительным образом у нее получалось все сразу. И княжьи за боты и… все остальные.

— Не мешай мне, Радо. На самом интересном сбил. — Возмутилась она.

— А если Ольх? — Все с той же улыбкой повторил он, выстраивая защиту своей ладонью для ее нетерпеливой руки.

Задумалась, наморщив лоб. И согласилась.

— Тоже хорошо. Ольх! Только для ночи. И мысли хорошие, светлые… Ольх…

Зубки прикусывают все чаще и чаще. И глаза смотрят бойко И рука гуляет по его телу, дерзко и уверенно сметая его заслоны. И губы смеются.

— Завтра же объявлю князем и никуда ты не убежишь!!

— Тесно мне здесь, Ладушка! — Стараясь не обидеть ее, вздохнул Радогор.

— Тесно? — Удивилась она. — Лавка вон какая широкая, а я вся на твоей руке уместилась.

Грудь щекочет лицо и ее колено забирается по ногам все выше и нежный пушок щекочет бедро. И Радогор чувствует, как рушатся и разлетаются в щепу, в мелкие крошки, его, и без того хиленькая крепостная стена под ее сокрушительным натиском.

А вскоре, напрочь забыв обо всех княжеских заботах, она уже крепко спал, свернувшись клубком под его рукой, мерно посапывая и причмокивая губами.

Радогор же лежал, закинув руку за голову с закрытыми глазами, прислушиваясь к звукам ночного терема.

Вот чей — то пьяный, скандальный и хриплый от выпитого, голос. Половицы скрипнули… Женский сконфуженный голос и неясное бормотание. Быстрая мышь суетливо прошелестела по полу из одного угла в другой. Ветерок прошумел над кровлей терема. Дворня стучит, немилосердно топает и гремит посудой, убирая трапезную.

Знакомое уже чувство тревоги мало — по — малу заползало в душу. Словно чьи — то глаза, холодные, цепкие, — и ненавидящие их, — заглядывали в опочивальню. Но не его искали эти глаза. Не его. Почему, не знал. Но что не его, в этом был полностью уверен. Осторожно высвободил руку из — под ее тела и спустил ноги на пол. Так же осторожно натянул портки и, ступая на носки босыми ногами, подобрался к двери. Прислушался. Тихо. Даже стража не слышно у лестницы к переходу. Прижался, бедняга, к стене спиной в темном углу, навалился на копье двумя руками и спит себе беззаботно. И бездумно!

И все же чувство, что кто — то неотрывно следит за ними, не покидало его. На палец приоткрыл двери. И снова застыл, прислушиваясь. Показалось, что быстрая, еле различимая в потемках, тень пролетела переходом к светелке княжны.

Стук падающего копья громом разлетелся по терему. Так и есть, сморил сон бедняга. А может и сердобольная рука поднесла ковш, другой.

И еще одна тень скользнула мимо.

Вжимаясь в стену, выбрался из опочивальни. Удар локтем и тень с разбитой гортанью и сломанными шейными позвонками без шума сползла по стене на пол.

Еще одного выдал месяц, не вовремя заглянувший через слюдяное оконце, в светелку. Ткнул пальцем за ухо, касанье смерти, которым он когда — то успокоил Гребенку, и этот повалился на пол. Сколь не быстр он был, а заметили. Из темноты вылетела рука с мечом, целя ему под подбородок. Умелый, выверенный удар. Качнулся в сторону, пропуская удар мимо и, повернулся на пятке. Зажал кисть с мечом в ладони и направил мимо, одновременно выворачивая ее. Рука с хрустом переломилась в локте и меч без звука упал на мягкую и толстую дорожку. И дикий вопль разорвал тишину терема.

— Тише ты! Люди спят. — С укором проговорил он. — переполошишь всех.

Пока произносил эти душевные слова чуть не пропустил удар ножа. Подлый удар. Снизу вверх под ребра. Еле успел пропустить его под руку и зажать сгибом локтя. И слегка повернулся еще раз, ломая и эту руку.

— Теперь кричи, чего уж там. — Благодушно разрешил он. — Все равно всех перебудил.

И обрушил пятку на его колено

Третий вопль вырвался из светелки в переход.

— Не уходи никуда. Здесь меня подожди. Разговор есть.

Досадливо поморщился. Теперь уж точно, не только мертвого разбудит, всех пьяных поднимет.

Время для него будто остановилось, как уже бывало не раз. Все три крика слились в один долгий вопль. Выскочил из светелки длинным прыжком. Из его опочивальни в дверях княжна нагим телом светится и сказать что — то пытается. Рукой бесцеремонно затолкнул ее обратно и двери захлопнул. Снизу девки ее по ступеням летят и на разные голоса орут. Один дурей другого.

— Огня! — Крикнул он. — Свечи запалите.

Не скучно начинается их жизнь в Верховье. Веселый городок! А он говорил — тоска! Соскучиться не успеешь, как нож под ребра получишь.

У лестницы на поверх страж сидит. В стену спиной вдавился. Копье по лестнице вниз скатилось. Рукой рану в боку зажимает. Из угла губ по бороде кровь… И вином тянет за версту. Не утерпел служивый! Пригубил зелена вина княжеского, чтобы ночью не так одиноко было.

Бэры молчали, значит лиходей не с улицы пришел, здесь затаился, выжидая, когда хмель или сон всех с ног повалит.

Девки со свечами перед светелкой толкошатся. И помалкивают, боясь за двери заглянуть, где заходится в крике гость не прошенный.

А что бы ему вопить? И сломал то всего ничего. Пару — тройку костей, не больше. А их, костей этих, у него еще осталось считать не пересчитать, ломать не переломать. Княжне в руки в потемках кроме его подкольчужника другой одежки не попало. Завернулась в него и невдомек ей, что эта одежка ей еле попку прикрывает. Девки завтра по всему городу эту весть разнесут.

Перехватил свечу и, перешагивая через тела убитых, подошел к искалеченному гостю.

— И что кричать, спрашивается? Это разве больно? — Сердобольно, ласковым задушевным тоном, произнес он. Присел над ним и повернулся к дверям. — Все вон! А мне стражу, какая есть. И княжна туда же.

И забыл о них.

А никто и не подумал уходить. Девки про страх забыли. Глазами жгут, облизывают его широкие плечи, голую высокую грудь. Затаив дыхание смотрят, как под тонкой кожей тело буграми перекатывается. Переводят из под ресниц завистливые взгляды на княжну. И думают, подлые, все сладкое всегда ей, а им только остаточки. А та стоит одной ногой, а другую под себя поджала. И в мыслях у нее нет, что разошлись полы подкольчужника, открывая глазам то, что открывать не положено. На девок зло смотрит. Весь пол мертвыми завален, а они, срамницы, на чужое добро рты пелят.

— Больно будет, когда я спрашивать начну. — Ровным, безликим голосом проговорил он.

И княжна затрепетала всем телом, зная заранее, как он будет спрашивать.

— Кто княжну убить хотел? Кто вас подослал? Вспомни Свища. И тех вспомни, кого я на дороге оставил.

Но подсыл даже не расслышал его вопроса. Дико выкатив глаза, смотрел на торчащие из продранной одежды, обломки костей и уже не кричал, верещал. По лицу Радогора пробежала тень. И поняли, у него в голове не укладывается, как можно не найти ответа на такой простой вопрос. Или два вопроса. Поднялся и снова затолкнул княжну в опочивальню.

— Тут побудь.

На девок только глазом повел, а они вниз по ступеням от него сыпнули. Терем гудел растревоженным ульем. Двери захлопали. Ноги по ступеням затопали. Кто — то мимо его плеча сунулся было в светлицу, но он придержал его рукой и двери перед самым носом захлопнул.

А вскоре душераздирающий вопль вырвался из — за дверей. И такая боль была в этом крике, что у всех, кто его слышал, сердце захлебнулось.

Княжна уже одетая в портки и поодкольчужник и с ножом на поясе, появилась в дверях. И волосы ремешком схвачены. Да так на ней все ладно и все к месту, что у девок дух перехватило. Вроде все скрыто, все спрятано и все снаружи. Даже мужи седобородые и те нет — нет, да и бросят в ее сторону жадный взгляд. И носами дергают.

Не усидела княжна в его опочивальне. Не утерпела.

Глаз полно чужих, урочливых. Уж лучше уши заткнуть и рядом постоять. А то потом хоть ложки мой, хоть с уголька сбрызгивай. Глазищами так и зыркают, так и зыркают!

Вопли вскоре прекратились и Радогор появился в дверях. Суровый и сосредоточенный.

— Этих уберите. — Указал пальцем на мертвых. И сухо распорядился. — Родичам, если есть такие, на руки не отдавать. На лед в погреб перетаскайте. Заклятие на них лежит крепкое. И черное. Черней некуда. Встать могут. Не сумел я пробиться через него.

— Мертвые? Встанут? — В голос ахнули девки.

Но он даже не повернулся к ним. Поймал на себе вопросительный взгляд княжны и неохотно помотал головой.

— Не за мной, за тобой они приходили, моя княжна.

— Кто, Радо?

Распахнула на него синие глаза, и шагнула к нему, словно пытаясь укрыться от опасности в его руках.

— Кому то мешаешь ты, Влада.

Говорят между собой и людей не замечают.

— Мешаешь. А кому не знаю. Пока не знаю. — Голос задумчивый, тихий. — Но узнаю. Эти молчали. Но не они шли тебя убивать, в спину их толкали. За веревки делали, как скоморохи куклу.

Подняла удивленно брови. Можно ли так… чтобы живого человека…

— Ты же спишь, когда в мою ладонь смотришь. — Не весело усмехнулся Радогор. — Вот и они спали. Толкни их в то время, они и не вспомнят ничего. Я же говорю, волхв не из слабых.

Скрылся в опочивальне и на той же ноге вернулся обратно. Но уже одетый, с мечом за спиной и луком в руке.

Дворня выносила убитых. И Радогор крикнул вслед.

— Караул поставить крепкий. Встанут, греха не обобраться.

— Мертвые то? — Всплеснула руками девица с шаловливыми глазами, чей взгляд неотступно, приводя княжну в бешенство, неотрывно следил за ним.

Радогор промолчал, провожая убитых задумчивым взглядом.

— Нам бы с тобой, госпожа моя, до Ратимира продержаться. А там уж я до всего докопаюсь.

А и не госпожа, не госпожа!

Глаза отводит витязь. Чтобы худого на нее не подумали. И думать не надо. Все на виду. И кто тут госпожа, и кто тут господин и слепец разглядит. А то оговорки, когда по имени назвал, не слышали!

— Мне бы, Ладушка. — Вот и снова оговорился! Кроме княжны и не видит никого рядом. — Только бы узнать, увидеть его. А там уж я нашел бы к нему дорогу.

Рука сжалась в кулак и все показалось, что слышат они хруст ломающихся шейных позвонков.

— Я бы нашел что ему сказать!

А то не слышали его разговоров.

Владу словно кипятком обожгло. Догадка осенила. Вспыхнула и зарделась от счастливой мысли. Глаза из синих в голубой цвет окрасились. Ухватилась за его руку, не оторвать.

— Знаю, знаю, Радо, кто нам дорогу укажет. И ка я сразу не вспомнила. Бабка — ведунья! Батюшку от ран выхаживала. Или спину ему на место ставила, когда, бывало, обезножит. Она, почитай, половину города на своих руках выносила. Повитуха.

От нетерпения на месте не стоится.

— Эй, там! Коней седлать велите! — И заторопилась.

— Едем, Радо, едем!

И потянула его за руку из терема.

— Девки, не стойте ровно не живые. Бегите, готовьте гостинцы. Да, больше кладите, не жалеючи.

Посветлела от счастливой мысли. И от терема подальше. Ноги на месте не стоят.

— Шевелитесь, колоды толстомясые! Вас только за смертью посылать.

И где только мясо увидела? Девки на подбор. Одна к одной.

А что за ней посылать, когда вот она, родимая, под ногами, на льду лежит.

Конюхи вывели двух оседланных коней.

— А где моя Буланка? — Вздернула бровки. Ноздри гневно дрогнули и сердито затрепетали.

— На свое подворье свел Буланку воевода Свищ. — Молоденький парнишка, помощник конюха, стоит перед ней враспояску, виновато опустив голову. — И батюшки твоего, покойного князя, жеребцов увел туда же.

— Вор он, не воевода. Кучей тухлого мяса валяется ныне у городских ворот. — От ненависти губу прикусила. — Всех вернуть! Сама смотреть буду, как вернусь!

— Не суди его так строго, княжна. — Вступился за него Радогор, успокаивая ее тихим, спокойным голосом. — Подневольный он. Что сказали, то сделал. Не своей волей увел. Не класть же ему голову под топор?

Княжна вспыхнула и густо покраснела. А Парнишка благодарно поклонился, продолжая удерживать поводья, Радогору. Радогор закрепил торока с гостинцами у своего седла, без слов поднял ее на руки и усадил верхом.

— Показывай дорогу, княжна.

Принял у парня поводья, перекинул их через горделиво поднятую голову лошади без стремян взлетел в седло.

Городские ворота все еще закрыты. Чуть- чуть только рассвет занимается. Из — за событий, которые свалились на них, день с ночью перепутали. Проехали шагом мимо того, кого еще недавно звали Свищом и Влада облегченно вздохнула. Затих. Отмаялся. И вопросительно посмотрела на Радогора. Тот с полным равнодушием пожал плечами

— Если хочешь, вели закопать за городом. Как не крути, а на двух ногах ходил, хоть человеком и не был.

— Завидев их, страж без слов, принялся снимать закладень и Влада на скаку успела бросить.

— Закопайте!

Первая вынеслась из ворот, горяча коня каблуками. Наклонилась к конской шее, распущенные волосы по ветру рассыпались.

— Догоняй, Радо!

Лицо раскраснелось. В глазах радость светится.

Радогор в седле, как на лавке в трапезной, сидит. Ноги на стременах стоят твердо. Спина прямая. Не качнется и поводьями не тряхнет. А конь его и без поводьев понимает.

— Хорошо то как, Радо, мне на воле! Догоняй! Одна убегу.

Крикнула, не оборачиваясь, продолжая торопить коня.

Думала, что задохнусь в тереме. Кругом глаза злые и завидущие. Не рады, что вернулась. Не успела пожить, как уже поторопились зарезать. Сначала Свищ, а потом и Клык… А теперь и вовсе неведомо кто. Скоро батюшку, князя своего, забыли!

Радогор слушал ее в пол — уха и улыбался.

— А меня хотела в князья усадить. Сама же только за ворота и словно охмелела. И глазки шалые.

Натянул повод и поставил коня поперек дороги.

— Слушать нам сейчас, лада, не переслушать…

Княжна поставила своего коня рядом и подняла на него удивленный взгляд.

— Без Ягодки ушли. — Улыбнулся Радогор. — Слышишь, ревет? Боится, как бы мы без него не ушли. И вран крыльями хлопает.

— А бэру за нами теперь можно и не бегать. Хоть и не молода, но есть с кем время скоротать. И брюхо сыто.

Примотала повод к задней луке его седла и вытянула руки.

— К тебе хочу…

И когда он, подняв ее, перенес к себе на колени, объяснила.

— До сих пор трясет от страха. Думала, что опять то, с рогами, за тобой пришел. — Мысль неожиданно сделала резкий поворот. — И девки мои все глаза на тебя проглядели. А ну, как изурочат, порчу напустят от зависти. Или того хуже… Обманулся батюшка! Надо было ему брать в терем кривых, горбатых и кособоких. А лучше того, старых. А он будто со зла набрал одна другой краше. И всего до дыр проглядели.

Выговаривала она ему, привычно устраиваясь на плече.

А я же без тебя и дышать не могу.

Он же и малой вины за собой не видел. В чем был, в том и выскочил. Хорошо еще, что успел в портки заскочить.

— Далеко нам ехать?

— Версты две еще осталось. — Рассеянно ответила она, с головой погрузившись в свои переживания. — Радо, опять ты меня перебил. Только — только додумаюсь до хорошего, а ты тут как тут, чтобы перебить.

Улыбнулся, глядя на ее порозовевшее личико, и бросил повод.

— Иди ко мне, моя маленькая.

Обиды как не бывало. И страхи сразу прошли. И девки теремные не казались ей такими опасными. Может даже и на них, окаянных, грешила напрасно. Но дорога оказалась короткой. Оборвалась, поросшая травой, и их глазам открылась, вросшая в землю и покосившаяся на бок, избушка, крытая почерневшей соломой и подслеповато глядевшая на дорогу волоковыми окнами и щелястыми дверями.

Навстречу выкатился весь облепленный репьями, пес. Вран, свесив голову на бок, раскрыл клюв от удивления, но голоса не подал. С оглушительным, не по росту, лаем, летел он на них, но завидев важно вышагивающего бэра, остановился, взвизгнул и пустился обратно.

За избушкой заметили козу на привязи и несколько скучно бормочущих куриц.

Спустил с седла на землю княжну и спрыгнул сам, перемахнув ногу через голову коня. Не князь, чтобы до крыльца в седле сидеть. И не воевода спесивый. А хозяйка честь увидит.

И увидела.

Выплыла в двери, переваливаясь с ноги на ногу, распахнув руки в стороны и отведя локти назад. Молча ждала, когда подойдут ближе, ощупывая их внимательным, изучающим взглядом. Цыкнула на собачонку, даже ногой притопнула, не боясь, что ветхое в три доски крыльцо, развалится.

— Здравствуй, бабушка. — Влада не торопясь, уважительно поклонилась.

— И тебе, дитятко, не хворать. — Голос оказался на удивление мягким, будто от самого сердца шел. Ответила и на поклон Радогора, успев при этом заглянуть в его глаза. — А выросла то как! И мясом обрасти успела.

Все подмечает ее глаз, и малости не упускает. И Влада густо покраснела.

— А ничего нет в том стыдного, девица, если парень люб. — Мельком заметила она и перевела взгляд на Радогора. — Заждалась я тебя, добрый молодец. Думала, в вечеру приедешь, ан и не угадала. Копытихой меня зовут. А кто — то и Ковылихой величает. Сам видишь, как хожу. Ковыляю с ноги на ногу, а то и просто качусь на том месте, на котором добрые люди сидят. Вот появились бы вчера и душ погубленных понапрасну не было. Я не про Свища, и не про Клыка. Дурная голова всегда себе яму найдет. Ой, да что же я вас на пороге держу. Совсем заговорила.

Всплеснула руками и переваливаясь со стороны на сторону, отступила, едва не повалившись с крыльца.

— А ты, парень, не обидишь ли мою живность? — Поманила рукой бэра и, заглядывая ему в глаза, безбоязненно провела рукой по толстому загривку. — Смотри у меня, я проказников не люблю. Разом на веревку и к дереву привяжу.

Ягодка, смущаясь, что — то бормотал в ответ.

— Ин ладно. Ягодок тебе сейчас вынесу и медком угощу.

Радогор, слушая ее воркотню, тихо улыбался. На душе стало сразу хорошо. Светло и покойно. Как у дедки Врана. Отвязал торока и остановился у крыльца.

— Прими гостинцы, матушка.

— Копытиха я, милок, Копытиха.

— Нет уж, язык не повернется тебя так величать. Если не обидишься, матушкой звать буду. — Улыбнулся, теплея глазами. — Хорошо тут у тебя. Тихо. Душа отдыхает. Как у дедка Врана. Только жилье иное было. Покрепче.

Вран давно уже переступал с ноги на ногу на его плече, стараясь заглянуть бабке в глаза, и щелкал клювом.

— И тебе здравствовать, вещая птица. — Кивнула головой Копытиха. — Ночь придет, потолкуем. Посудачим по стариковски. А теперь прости, гостей потчевать надо.

Перевела взгляд на Радогора. Его голова едва над крышей не поднимается, и пожевала губами, раздумывая.

— А то можно и здесь, на травке.

Но Радогор, не слушая, втиснулся в двери и задохнулся в знакомом запахе трав и корешков, которыми были увешаны все стены и даже потолок. Глаза разгорелись, до чего показалось здесь все родным и близким. Находил знакомые цветы, втягивал в себя их запах и улыбался. Палицы выловили корешок.

— Смотри, Ладушка. Этим я тебя потчевал, чтобы душа успокоилась и тревога ушла. Чтобы страхи твои улеглись. А вот этот… — Пальцы ловко выловили из связки другой корень, как бородкой, украшенный тонким волосом. — А вот, чтобы днями шагать можно было, не уставая.

Глаза разбегаются, взгляд бегает по связкам и пучкам трав. А рука сама тянется к ним.

— Этим кровь остановить и раны залечить можно быстро. А вот от огневицы. Это от сухотки…

Влада, слушая его, не утерпела, засмеялась и, подойдя сзади, обняла, прижавшись к его спине.

— И понять нельзя, глядя на тебя. Радо, воин ты или волхв. За меч возьмешься, витязь, о которых песни поют и сказки сказываю, а увидел травки да корешки и глаза светятся. Но если бы не ты, меня и в живых бы не было уже.

Повернулась к старухе и пояснила.

— В беспамятстве я была тогда. Уже и дышать почти не дышала, когда вызволил он меня.

Копытиха во все глаза, не скрывая любопытства, следила за ним. И кивала, соглшаясь с ним, головой.

— От сглаза, от порчи. Этого не знаю… Говорят приворотное варить можно. Но это не для меня. Черным тянет от него.

— Эко вы оба обрядились не по здешнему. — Улыбнулась хозяйка. — В пути ладно, а на людях глаз дразнит, на нехорошее наводит.

Бабка рылась в углу, собирая на стол.

— Разносолов нет, не обессудьте. Но зато в радость.

Остановилась с горшком напротив Влады.

— Ровно яблочко наливное. Румяное и само в руки катится. А приняла на ручки комочком вот такусеньким. — Поставила горшок и показала на ладони рукой размеры комочка. — Пищишь и губешками шлепаешь, титьку просишь. Матушке твоей те родины не сладко дались. Князь, батюшка твой, ночью, сам, за мной прискакал и всвоем седле увез. Ты же вон какая стала. Лебедь белая.


Лада смутилась и покраснела.

— Перехвалишь, бабушка.

Приговаривает Копытиха, а руки ее ловко и умело пробежали по телу княжны. Коснулись тугих грудей, пробежали по животу, прокатились по крутым бедрам. Шлепнула шутливо по ягодицам.

— Тебе же, девица, деток долго не видать.

— Как же так, матушка? — Испугалась княжна. — Я и матери — ольхе поклялась, что сына Ольхом назову, а коли дочь, так Ольхой будет зваться.

Копытиха, казалось, вовсе не разделяла ее страхов.

— Да вы к столу, к столу садитесь, не чинясь.

— Грибочки только из лесу, ягода спелая, яички… Молоко козье для здоровья. Медок.

Дождалась, когда на лавку в угол сядут кулачками щеки подперла и заулыбалась, глядя на них.

— Простоволосая ходишь. Думала не угадаю? Не в девках, не в бабах. Э, милая! Девка после первой ночи с парнем и глядит по иному, и ноги ставит по другому. И к народу себя иначе несет.

— Так я же по батюшке с матушкой зарок дала до году волос не плести. — Конфузясь, попробовала оправдаться она.

Но старуха перебила ее.

— Про косы кому другому плети. — Отмахнулась старуха. — А детки у вас будут. И Ольх, и Ольха. А от них род потянется на многие века. Сильный, могучий. Но много позже. Вижу, не для красы в одежку воинскую срядились В путь — дорогу дальнюю. И где остановитесь, не скажу. Не видела, сколько бы не глядела.

Княжна облегченно вздохнула.

— Слышал, Радо? Не обманул сон… Рядом мне быть.

Копытиха же уже не слушала ее. Взгляд ее остановился на рукояти его меча.

— Далеко вас этот меч уведет. И сила в нем заложена великая, и бессилие. Войну несет он в себе и мир. И жизнь, и смерть. Вот как нем все свернулось и перепуталось разом. — Улыбка исчезла с лица и глаза потемнели. — Вот как…

— Затем и пришел к тебе, матушка. — Кивнул головой Радогор, не скрывая своего восхищения ее прозорливостью. И сам не зная как и почему выложил перед свою заботу. — Дедко Вран, старый волхв, полвека хранил этот меч под своей смертной домовиной, от глаз людских прятал. И страшным заклятием от чужих рук закрыл. И я свое добавил. Да отыскался хозяин меча. Назад требует. А отдать не могу. Великие беды народы ждут, если меч к нему вернется.

— Будет еще время, будет Радогор для этого. Успеем и поговорить, и посмотреть что и где. Но не за этим же вы чуть свет ко мне приехали?

Радогор засмеялся. Ничего не скроешь от старой.

— Не за этим. Опять угадала матушка.

— Угадывает ворожея. — Отрезала Копытиха и обидчиво поджала губы. — А я вижу.

— Когда к городу шли, подсылы нас ждали. За головой княжны шли. Свища уж, Клыка не стало, а нынче ночью снова были. И не простые подсылы, матушка. — Умолк, не зная, как доходчивее объяснить старухе то, с чем он столкнулся. Наконец, догадался. — ладушка, смотри в ладонь.

Слова прозвучали настолько неожиданно для княжны, что она вскинула голову. Ладонь медленно прошла перед ее лицом. Взгляд ее остановился, кружка с молоком остановилась перед губами.

— Поняла ли, матушка? Велю ей сейчас козу доить, пойдет. И ягоды собирать побежит. Убить велю, возьмет в руки и убивать пойдет. А очнется и не вспомнит. Так и те подсылы шли. Будто мертвые… Не сами шли, вели их.

Пальцем не больно щелкнул княжну по лбу. Взгляд ожил и кружка коснулась губ.

Копытиха с изумлением смотрела на спокойное лицо Влады, для которой, казалось, кроме кружки с молоком и хлеба с медом ничего не существовало. Потом перевела взгляд на Радогора, на его руку.

— Все трое мертвые. Мертвее не куда. После меня не оживают. — Говорил уверенно, без похвальбы. — А мнится мне, поднимут их снова. И встанут они и пойдут.

Старуха надолго задумалась. Глядя то на его лицо, то на его руки, то на, ни чего не подозревающую, княжну.

— Я уж и так смотрел и этак… но не могу пробиться. В огонь заглядывал, на воду. И сквозь персты… Заклинания какие ни есть перебрал, чтобы человека найти.

— Скажи хоть одно, скажу то ли…

Радогор, не долго думая, хитроумно сплел пальцы. Взгляд его остановился, уставясь в невидимую точку и губы его зашевелились, произнося заклинание.

Умолк, чтобы перевести дыхание, и заговорил снова.

— Я уж начал думать, что слова, грешным делом, не так выговариваю.

Взгляд Копытихи стал еще задумчивее.

— А не древу ли старому поклонялся твой волхв Вран?

— И ему тоже. Но Рода чтил. И Бэру благоволил. Да и я отцу — дубу кланяюсь. А мать — ольха Ладе полюбилась. Не так ли, Ладушка?

Выслушала его, с пониманием покачивая головой. И княжну взглядом не обошла.

— И много заклинаний упомнил?

Радогор на миг растерялся. Но ответил сразу.

— Вроде …

— А что еще умеешь?

— Кроме волхвования? — Радогор растерялся еще больше. — на мечах могу биться., копьем или стрелой… Ножом. Пальцем могу поразить, а то и взглядом.

Повернулся, посмотрел на двери остановившимся взглядом и двери медленно отворились.

— Могу и наотмашь выхлестнуть, когда нужда придет, но боюсь совсем вылетят. Воевода Смур далеко стоял, а не одну сажень на спине катился, а я его чуть задел. — Чистосердечно признался Радогор. — К земле, к лесу заклинания помню. Даже темных духов могу вызвать. Но не хочу.

Копытиха слушала молча, не прерывая, часто кивая головой, прежде, чем сказала.

— Многих народов волхвование собрал твой волхв, Радогор. Я и малой части их не знаю. Великую силу, меры которой ты по молодости лет и сам, пока, не знаешь, вложил в тебя волхв. Но думай прежде чем ее на волю выпустить. Головой думай. Сердцем угадывай. К душе примеряй.

Тяжкими глыбами валятся на него слова старухи. Даже Лада оторвалась от чашки со спелой нарядной лесной ягодой и глядела на него широко раскрытыми глазами, словно только что увидела.

— Я и так берегусь, матушка. Ослеп от злобы, когда дедку убили. Обеспамятел. Так потом сам боялся. Лес ходуном ходил. Земля рвалась и огнем горела. Теперь уж не на заклинания, на руки больше надеюсь.

— И не надо, Радогор, пока меры не угадаешь. — Сказала она, все так же задумчиво глядя на него. И заулыбалась. — Значит, говоришь, человека искал?

— Человека…

Улыбка стала не шире, но загадочней.

— А ты попытай счастье, попробуй в черной дрягве, в непролазном болоте порыться. Может, там найдешь, то что искал. К каждой точке приглядись, в хляби глубокие загляни, траву — осоку раздвинь. Только пальцы не изрежь. Сдается мне, ребятки, старый Упырь лютует. Давно, менгя тогда еще и в пометухах не было на свете, повздорил он из — за места с пращуром, вот ее… — Указала взглядом на Владу. — Да, от обиды и скрылся в дрягве. А надо сказать, что упырь тот черным колдовством баловался. Там, в дрягве, и одичал совсем. От злобы и зависти облик человеческий утратил. Чистая нелюдь. И дед твой, девица, ненароком помер. И батюшка с матушкой. Свищ, слов нет, подлый был человечишко, но ума бы у него не хватило благодетелей своих, с чьих рук кормился, извести. Про Клыка и говорить не буду. Под стать себе воеводу посадил Свищ. Его, Упыря рук, дело. В дрягве его ищи, Радогор. В дрягве. А я пока про меч и его хозяина допытаюсь. Уж больно чуден и грозен он, я говорю про меч. Говоришь, поспорили?

Радогор нехотя пожал плечами.

— Не говорил… но поспорили. С тем и разошлись.

— Так уж и разошлись? — Копытиха и не думала скрывать недоверие к его словам. И с просила с легкой усмешкой.

— Ну, да. Он мне слово, я ему…Не без этого.

— А, ну да…

— Подрались маленько. Совсем уж неохотно сознался он.

— Совсем маленько. — Не утерпела и вмешалась в разговор княжна. — Ягодка меня верст за пять увез, а все слышно было, как они спорили. Деревьев горы навалили, зверю не пролезть. И самого будто звери лютые драли. Места живого не было. Кости белые было видно.

— Оно и понятно. — Охотно согласилась Копытиха. На то и мужик. Морда есть, а кулак всегда на месте. И память останется.

И соскочила с лавки, чтобы убрать со стола.

— Я помогу, бабушка. — Подхватилась за ней Влада.

— Не мне, ему помоги. — Кивнула хозяйка головой на Радогора. — Ночь не спал. Да и до того, чай немного при такой — то красе спать приходилось.

Вогнала Ладу в краску и развеселилась.

— И верно! Что его жалеть? На двоих припасено было, а одному досталось. Не убудет. А бабий век короток. Не успеешь двух разов вокруг себя обернуться, и вот она — Копытиха! С боку на бок, с ноги на ногу переваливается людям на смех.

Рассмеялась, с удовольствием глядя в их смущенные лица, и подтолкнула к дверям.

— Идите уж. Травки свежей набросайте где ни то. А я холстину дам. Да и подремлите. Иначе долгим день покажется. А я той порой поразмыслю да поколдую. Или не ведьмой старой меня люди кличут. И с птицей вещей поговорить надо.


Глава 14 | Радогор. Дилогия | Глава 16