Катрин Денев, Хезболла и я

Второе потрясшее меня событие не имело отношения к природе, оно стало делом людских рук. Я находился в Ливане, в Бейруте. В стране кедров, в стране древних гробниц. Я хорошо знал эту страну и любил ее. Она только что выбралась из пятнадцатилетней войны и стояла на пороге следующей, это-то меня и волновало. Мне нравилось там очень многое: священная долина Кадиша, дом-музей писателя Халила Джибрана, куда меня привел мой друг Самир, храм Юпитера в Баальбеке^[116], источники Акфы, где юный Адонис был, по преданию, растерзан кабаном, и, конечно, – к чему скрывать – ночная жизнь. В числе других клубов меня особенно привлекал один, под названием «В-018». Он находился в бывшем палестинском лагере, который однажды ночью, в ходе последней беспощадной войны, был уничтожен христианскими ополченцами. В память об этих драматических событиях архитектор создал клуб-музей. Он находился в подземелье, и, чтобы туда попасть, нужно было спуститься метров на десять. В помещении стояла темень, только чуть поблескивали бутылки в гигантском баре да узкие металлические вазочки на одну розу, стоявшие на каждом столике перед фотографией какого-нибудь известного покойника. Столы и кресла имели форму надгробий. Однако сценарий приема посетителей, повторявшийся каждую ночь, провозглашал торжество жизни над смертью. В самый разгар веселья красивые девушки в туфлях на высоких каблуках танцевали, попирая могильные камни, и мягкие извивы их тел заставляли зрителей позабыть о войне и скорби. Крыша клуба внезапно раздвигалась, и ночным гулякам открывалось звездное небо; они приветствовали его радостными воплями, а музыка рвалась наружу, словно дух-освободитель.

Я любил Бейрут и каждый год старался придумать повод для поездки туда – сделать репортаж о фестивале, взять интервью у бывших полевых командиров; поездки эти были моей данью восхищения Востоку. Но в последний раз все обернулось иначе. Я приехал на презентацию своего романа. И на премьеру фильма с Катрин Денев. Фильм назывался «Я хочу видеть»^[117]. В нем рассказывалось о путешествии в Ливан, разрушенный бомбежками 2006 года; фильм был снят в смешанной манере «performance art» и шоковой документалистики. Денев играла саму себя – кинозвезду, которую приглашают на благотворительный концерт в воюющую страну. Она заявляет: «Я хочу это увидеть!» Садится в машину красивого ливанского парня, едет вместе с ним по разбитым дорогам, через развалины мертвых деревень, направляясь к югу, к израильской границе. Дальше проезда нет. Тогда важные шишки, ливанские командиры, испугавшись последствий, звонят израильским военным по ту сторону колючей проволоки: «Вы же не станете стрелять в Катрин Денев!» У режиссеров фильма, мужа и жены, не было никакого сценария, полная импровизация; им было важно запечатлеть непредвиденное в отношениях ливанца и француженки, простого человека и кинозвезды, войны и мира. Мира, в любую минуту готового вспорхнуть и исчезнуть, – недаром же его изобразили в виде голубя^[118].

Показ был назначен на вечер. День начался хорошо. Сияло солнце. Не чувствовалось напряжения, которое я ощущал в прошлый свой приезд, – тогда сторонники Хезболлы, стоя перед правительственным дворцом с прожекторами и барьерами, запускали на полную мощность воинственные гимны, все кончавшиеся одинаково: «Allah akbar!»

Но сейчас все было спокойно. Я направлялся в шиитский квартал Дахие, в южном пригороде Бейрута. У шофера, который меня вез, оказался хороший вкус, и в машине звучал чудесный голос певицы Файруз^[119]. Мне хотелось увидеть воронки от точечных ударов израильских истребителей. С собой я взял маленькую видеокамеру. Рекламные плакаты белья «Intuition» уступили место огромным портретам ливанских мучеников. Улицы были завешаны зелеными или желтыми флагами с изображением стилизованного «калашникова», строчившего буквами, которые складывались в название партии Аллаха – Хезболла. Израильские налеты велись очень профессионально: вдруг между двумя зданиями открывалась широкая трещина, и дом, стоявший на этом месте, можно было стирать с карты. Я снимал это на свою камеру, под галдеж телевизоров, крики детей, вопли муэдзина.

Мы остановились на какой-то торговой улице у светофора, и внезапно нам загородили дорогу два мотороллера. Пассажиры – высокий курчавый громила с черными усами и лысый толстяк, оба без шлемов, – спрыгнули с них и направились к нашей машине, на ходу вынимая из-за пояса оружие. Шофер застыл от ужаса. А я никак не мог понять, что происходит.

Они уволокли нас в какую-то подворотню, где сидел продавец кебабов со своей жаровней. На стене за его спиной висел желтый телефонный аппарат. У меня отобрали камеру, паспорт, солнечные очки и мобильник. Телефон на стене зазвонил, и мне протянули трубку. «Мистеррр Сезаррр, – сказал по-английски чей-то голос, упирая на „р“, – вам пррридется пррроследовать за нами». Я ответил, что об этом не может быть и речи: меня ждут друзья. Страха я не чувствовал. Человек в трубке сказал: «Либо вы подчинитесь, либо не уедете отсюда», но я не боялся этих угроз, я твердо знал, что уеду. В то время я еще верил в свою счастливую звезду. Меня сунули обратно в машину, на заднее правое сиденье, так называемое «место мертвеца», водитель сел за руль, один тип расположился рядом с ним, положив свой ствол на колени.

Шофер вел машину, подчиняясь указаниям на арабском.

В какой-то момент мы нырнули в туннель. В темноте я видел только огоньки на приборном щитке. От шофера сильно пахло потом – страх откупорил поры. Наконец автомобиль выехал на свет и остановился. Нам с шофером приказали выйти. Теперь мне уже стало слегка не по себе. Железная лесенка вела в какую-то хибару, с виду строительную времянку. Водитель шагал впереди под конвоем чернявого громилы. Его втолкнули в какую-то комнату, и дверь за ним захлопнулась. Третий человек – уже не помню, как он выглядел, – потребовал мои часы. Я отдал. Он знаком велел мне повернуться, открыл дверь другой комнаты и приказал войти. Дверь заперли снаружи на ключ, и тут уж я занервничал всерьез. Уточню: паники не было, я именно нервничал, а это большая разница. У меня было предостаточно времени, чтобы осмотреться и понять, что для беспокойства есть все основания. Единственное окно было забрано решеткой, а снаружи закрыто куском белого пластика, так что увидеть я ничего не мог. На полу лежал зеленый смердящий палас. У стены – полированный письменный стол и пара стульев, над ним – сура из Корана на зеленом фоне, в золоченой рамке… Теперь у меня уже вовсю заколотилось сердце. Никто не знал, где я нахожусь. И никто не узнает.

Вдруг открылась дверь и вошел молодой человек вполне современного вида, в куртке на молнии. Он сел за стол, а мне велел сесть напротив. Затем объявил на безукоризненном английском:

– Вы находитесь в руках Хезболлы, исламского движения сопротивления. Какова цель вашего приезда в Бейрут?

Начало было скверное: не мог же я ему ответить, что эта цель – Катрин Денев. Тогда я заговорил о своей книге. Он спросил, о какой книге идет речь.

– О моей. О моем последнем романе.

Это его как будто не удивило. Он вел себя точно профессиональный следователь, делая записи на листке, которые я не мог разглядеть из-за деревянного бортика стола. Я нервно поглядывал на суру из Корана. Арабская вязь, хоть и красива, пугает: воинственная и угрожающая, она неизменно фигурирует на лозунгах и ассоциируется для меня с заложниками или смертниками.

– Каков сюжет вашего романа?

– Разве это важно?

– Да, важно.

Я нехотя изложил сюжет своей книги, действие происходило в Бирме. Он и тут не удивился. Сделал еще несколько записей, затем, пристально глядя на меня, спросил: «А для кого вы вели съемку?» Не растерявшись, я ответил:

– Для себя, для друзей, чтобы показать им Бейрут и следы бомбежек.

– А зачем?

– Ну, потому что они хотели это видеть.

Он встал и вышел из комнаты. Я попросил его не запирать дверь, но он сухо отказал. От двойного щелчка ключа мне стало как-то тревожно. Я прождал еще несколько часов, показавшихся мне бесконечными. Было жарко, хотелось пить, но я терпел, уповая на благополучный исход. Наконец дверь открылась, на пороге стоял тот же молодой человек: «Следуйте за нами, пожалуйста!» Он выпустил меня из комнаты, провел по узкому коридору, и я увидел железную лестницу, у которой мы оставили машину. Вот сейчас я выйду на улицу, вернусь в свой отель, и все будет хорошо.

Увы, я жестоко ошибся. К нам подошел еще один тип, лет сорока, весьма устрашающего вида. С пистолетом за поясом. С ключами от машины в руке. Он велел мне сесть в машину. Я спросил:

– Куда вы меня повезете? И где мой водитель?

– Пожалуйста, делайте, как вам говорят.

– Нет, я хочу знать, что с ним.

– Он будет позже. А пока делайте, что приказано.

Я почувствовал, как заныли ноги. Страх всегда оказывает на меня такое действие. У этого типа было каменное, ничего не выражающее лицо: сразу видно, что спорить бессмысленно. Я сел на пассажирское место. Он положил пистолет на приборную доску, машина рванулась с места.

– Куда вы меня везете? – снова спросил я.

Он не ответил. Мы все ехали и ехали по улицам, похожим одна на другую как две капли воды, с одинаковыми грязными домами, на которых щетинились антенны и висели портреты мучеников войны. Над нами пронесся самолет. Скоро мы оказались за пределами города. Вдали я различил аэропорт Бейрута, расположенный к югу от столицы. Мне не завязали глаза, и это тревожило еще больше. Я уже представлял себе какой-нибудь пустырь, яму…

Мы подъехали к неизвестному поселку. Машина затормозила на стоянке перед рестораном. Водитель скомандовал: «Выходите и идите вон в ту сторону!» Перегнувшись через меня, он открыл дверцу и указал на человека, стоявшего метрах в двадцати от нас; тот держал в руках камеру и тут же начал меня снимать. Я весь сжался.

– Зачем он меня снимает?

– Идите туда! – повторил водитель.

Я выбрался из машины. Ноги дрожали. Тип с камерой продолжал меня снимать, и дальнейший сценарий начал вырисовываться во всей своей ужасающей отчетливости. Видимо, они хотят потребовать за меня выкуп. И мне придется пополнить банковский счет их организации. Я подумал о своих друзьях, о родителях. Не о тебе, Эктор, – тебя тогда еще не было на свете. В восьмичасовых новостях меня покажут в окружении двух бойцов с автоматами, в зеленых повязках с арабскими надписями поверх масок. Патетический ритуал. Нет уж, спасибо! Мне хотелось выглядеть спокойным хотя бы на видео. Я направился к снимавшему. Как я уже сказал, все это происходило на стоянке ресторана. Там сидели мужчины с кальянами и женщины в хиджабах – на виду одни глаза. Тип с камерой знаком велел мне войти в ресторан. Тут же рядом очутился еще кто-то, он провел меня через зал, втолкнул в комнату, и закрыл дверь. Я снова оказался перед двумя молодыми парнями, нисколько не похожими на исламистов. Правда, у них были бородки, вернее, трехдневная щетина, как у меня… Один из них наставил на меня камеру, второй спросил по-французски, что я буду пить. Я ответил, что ничего не хочу. Вместо того чтобы перейти к делу, он настойчиво, но очень спокойно сказал:

– Вы напрасно отказываетесь, это обычная любезность…

– Ладно, дайте кока-колу.

В ответ он отрицательно покачал головой и – я клянусь, что говорю правду, как бы поразительно она ни звучала! – властно ответил: «Нет, вы выпьете фруктовый коктейль». Он обратился по-арабски к человеку, стоявшему у меня за спиной. В углу зазвонил телефон древней модели. Парень снял трубку, что-то произнес в нее и положил. Потом эта процедура повторялась каждые три минуты. Я знал, что в Бейруте Хезболла имеет собственную телефонную станцию, которой пользуются только ее члены. Мне принесли фруктовый коктейль. И еще раз клянусь, что говорю правду: это был огромный бокал, наполненный до краев розовато-оранжевой жидкостью, со взбитыми сливками поверху, увенчанными клубникой. Я уже ничего не соображал – где я, что делаю, что меня ждет. Судя по мигавшему на камере красному огоньку, меня продолжали снимать.

В течение этой сцены оба моих «следователя» вели себя вполне корректно. И убийственно профессионально, задавая одни и те же вопросы. Что я делаю в Бейруте? О чем книга, которую я собирался представлять? Почему я решил рассказывать о ней именно в Бейруте? Каковы мои истинные мотивы, в чем заключается моя выгода? Какую плату я за это получу? В ответ и я твердил одно и то же: никакой конкретной выгоды, кроме удовольствия обмениваться культурными ценностями. И еще любовь к Бейруту, к Ливану… Про себя я молился, чтобы они не наткнулись на интервью, взятые мной у одного генерала-христианина или у журналиста, убитого впоследствии в Ливане, прямо в своей машине. И наконец, вопрос: каково мое отношение к палестино-израильскому конфликту, что я думаю об Иране, об Америке и так далее?… А древний телефон все звонил и звонил.

Но вот красный глазок камеры погас. Дознаватели встали. Вошел третий и передал им конверт из плотной бумаги. Содержимое выложили на стол, рядом с моим бокалом «king size», который я осушил. Мои солнечные очки, часы, паспорт, мобильник… не хватало только одного. «Оставьте себе мою камеру», – сказал я, гордо надевая свои «рэй-баны». Они пожелали мне приятно провести время в Бейруте. На улице в машине меня ждал шофер. Он сидел мертвенно-бледный, бессильно привалившись к дверце, скрючившись, и с хриплыми стонами растирал грудь. Когда он повернул ключ зажигания, меня вдруг обуял ужас. Я ждал взрыва, но его не последовало.

Пока мы ехали, он не произнес ни слова. Уже стемнело. Мечеть Харири с ее голубым куполом и минаретами, похожими на ракеты, готовые взлететь к звездам, походила на дворец Шехерезады в сказочном лесу Спящей красавицы. Водитель доставил меня в отель, где я первым делом заказал себе виски.

Итак, я остался в живых, но было ясно, что напряженность в этой части света сильно возросла. Мне просто повезло. Я наконец вздохнул свободно. Единственное, что меня угнетало, это их съемка. Я чувствовал себя ограбленным, униженным. Казалось бы, пустяк, но мне было противно, что у них останется след моего пребывания здесь. Я позвонил Самиру, и он объяснил, что меня, скорее всего, приняли за израильского шпиона и им понадобилось проверить это. «Да с какой стати израильский шпион будет разъезжать по Дахие? Ведь в Израиле есть беспилотники!»

– Даже беспилотникам нужна разведка на месте. Вот они и решили, что ты со своей камерой этим занимаешься.

Н-да, Восток, и прежде сложный, становился и вовсе непостижимым. Пора было возвращаться в Европу.

Значит, после Азии настал черед Востока. Зона моих путешествий ощутимо сужалась.