на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


Успешная торговля

В очередной раз Васко да Гама велел Монсаиду написать послание правителю Заморину. Он жаловался в письме на то, что мавры не дают никому покупать привезенные португальцами товары. Просил разрешения перевезти товары в Каликут.

Скоро краснобородый управляющий Заморина Вали явился с толпой носильщиков. Взвалив на плечи тюки с португальскими товарами, полуголые индусы под охраной таких же полуголых и усатых, вооруженных мечами наиров двинулись в Каликут. По приказанию Заморина португальцам отвели лавку на краю главного городского базара. В середине первой комнаты приказчик командора Диаш повесил массивные весы, привезенные из Португалии. Поблизости от входа разложили товары, а в дальнем помещении индусские мастера сделали большие деревянные ящики и оковали их железом. Повесили тяжелые узорчатые замки. Сделано это было по настоянию Монсаида. Опытный мавр посоветовал приготовить отдельные закрома для каждого сорта пряностей.

На всякий случай решено было поставить охрану, и теперь у входа в лавку стояли солдаты в латах, шлемах и полном вооружении.

Базар жил шумной и пестрой жизнью. Весь день не прекращались толчея и гомон. Тянулись нескончаемо ряды торговцев материями. Вышитые цветами прекрасные шали из Кашмира, тончайший муслин – хлопчатобумажная ткань, спорившая красотой и легкостью с шелком, тяжелые парчовые покрывала, шелка и полотна самых ярких расцветок и прихотливых узоров вывешивались напоказ. И, конечно, скромные, грубоватые шерстяные ткани, привезенные португальцами, не могли сравниться с этой непревзойдённой роскошью.

Старший приказчик Диаш и переводчик Нуньеш только вздыхали, понимая столь очевидное положение. Время от времени Нуньеш выходил из полумрака лавки и прохаживался по базару, погружаясь в его толчею и разнообразие, в полосатый от навесов свет и золотистую пыль, кружившуюся в столбах падающего между рядами жгучего солнца.

Продавцы сладостей и неизвестных португальцам благоухающих плодов пронзительными криками зазывали под свои навесы. Кузнецы, звеня молотками, чинили крестьянские мотыги, колеса двуколок и прочий немудреный металлический скарб. В толпе бродили почти голые изможденные индуистские монахи с посохами, чашами и колокольчиками – просили милостыню. Изредка им подавали что-нибудь из съестного: горсть вареного риса, пшеничную лепешку, вареную рыбу с пряностями, жареные бобы или сушеный творог.

Горцы пригоняли на продажу лошадей и другой скот. Между рядами бродили или лежали в пыли, просвечивая сквозь шкуру позвонками и ребрами, тощие священные коровы. Их никто не смел прогнать с базара. Голые мальчишки с кувшинами воды и прохладительными напитками шныряли среди покупателей и продавцов. Над освежеванными бараньими тушами тучами кружили жирные мухи.

Фокусники превращали длинную веревку в твердый высокий посох, устанавливали этот посох на земле, а потом по нему, цепляясь руками и ногами, забирался высоко над головами людей темнокожий подросток. Затем он спускался, и твердый посох снова превращался в веревку. Такие же иссушенные солнцем, с оливковой кожей, с заплетенными в косы волосами фокусники показывали и другие чудеса. Они вкапывали в землю несколько ножей острием вверх, спокойно ложились спиной на их смертельно заточенные жала, а помощники ставили фокуснику на тощий живот тяжелую корзину, наполненную песком и галькой. Через несколько минут корзину снимали, фокусник поднимался, и все видели, что на его голой спине нет ни единой царапины. Фокусник брал свои ножи, втыкал их в толстую доску и, улыбаясь, просил у зрителей медную монетку. От созерцания индийских чудес у Нуньеша почему-то начиналось головокружение, и он старался скорее уйти подальше.

Около круглого водоема, обсаженного деревьями, пользуясь относительной прохладой, отдыхали и ели путники. Пригородные крестьяне, привозившие зерно, овощи и плоды, поили здесь упряжных буйволов и ослов. Молодые щеголи в пестрых арабских халатах и тюрбанах или в индийских юбках-дхоти, увешанные браслетами и золотыми ожерельями, с тросточками из слоновой кости или опахалом из павлиньих перьев, подмигивали стройным полногрудым индускам в цветных сари, не скрывавших ни одной линии тела. Красавицы приходили за водой, позванивая медными кольцами на щиколотках и запястьях, и улыбались, показывая белоснежные зубы и поводя огромными подведеными глазами. Рядом с ними набирали воду в кувшины мусульманки, с ног до головы закутанные в белые и голубые покрывала. Их сплетни, шутки и перебранки не прекращались весь день. Нуньеш невольно вспоминал оставленную в Португалии мать, свою миловидную черноглазую жену и детей, такие же знойные дни и веселых португалок с кувшинами у городского колодца. Но он старался отогнать воспоминания и печаль, пытаясь настроиться на деловой лад.

Неподалеку от водоема усталые караванщики останавливали одногорбых верблюдов с проплешинами на боках, высоко поднимавших на изогнутых шеях уродливые головы в клочьях рыжей шерсти и бесконечно продлевавших монотонную мелодию бронзовых бубенцов. С верблюдов снимали вьюки, к ним тут же направлялись базарные старосты – брать с караванщиков налог. Иногда ходили угрюмые голые мужчины и женщины из касты «неприкасаемых», глухо оповещая о своем присутствии колокольчиком, чтобы кто-нибудь, случайно дотронувшись, не осквернился. Играл на дудочке, сидя с поджатыми ногами на циновке, укротитель змей, а перед ним, раздув «капюшон», раскачивалась под жалобную мелодию большая кобра. Монсаид, смеясь, как-то говорил, что у этих кобр вырваны ядовитые зубы.

Моплахи в коротких шароварах и пестрых чалмах то и дело проезжали на сухоногих, грациозных арабских скакунах. Девочка из дикого горного племени с листком ниже лобка танцевала под звуки свирели, бубна и барабана. Мусульманский писец в голубой чалме выводил каламом на бумажном свитке под диктовку просителя; рядом индусский писец наносил замысловатые значки на вощеную табличку.

Перед водоемом была установлена плита, украшенная резьбой и надписью по-арабски. Подойдя ближе, Нуньеш прочитал: «Водоем соорудил Омар ибн Ахмад из Джедды. Прохожий, утоляя жажду, помяни его имя».

Люди неспешно ходили по базару вперед-назад, иногда останавливаясь, торгуясь и делая какие-то покупки. Мавры и индусы, богатые и бедные, мужчины и женщины – никто не обращал внимания ни на иноземных воинов, стороживших у дверей лавки, ни на товары португальцев, как будто их не было на базаре. Монсаид разузнал: по базару гуляют слухи, что португальцы и не торговцы вовсе, а соглядатаи пиратов. Когда они уедут, над теми, кто что-либо покупал у них, будет учинена расправа.

Вооруженные моплахи все чаще останавливались перед лавкой, показывали пальцами на стоявших у входа солдат и говорили что-то оскорбительное, побуждая окружающих к обидному смеху. Диого Диаш, главный приказчик командора, решил пробраться на «Сао-Габриэль» и доложить о продолжающейся травле.

Диаш, два солдата и Монсаид ночью заросшими травой переулками пробрались к реке. Следуя за мавром, вышли между старыми развалинами из города. Впереди шумела, впадая в море, река. Монсаид долго искал в прибрежном поселке дом знакомого рыбака. Наконец нашел, осторожно постучал в калитку и вызвал хозяина. Приглушенным голосом поторговался, и скоро парусная лодка вышла в море, к кораблям.

Васко да Гама тотчас принял прибывших и выслушал доклад Диаша.

– Мы ничего не продадим из привезенного и не купим ничего, что нам нужно, – жаловался Диаш, разводя руками и в досаде кусая губы. – Мавры, особенно наглые моплахи, издеваются над нами, постоянно крутятся перед лавкой, не пропуская тех, кто хотел бы зайти и посмотреть наши товары.

– Пока мы слабы, будем терпеть и запоминать, – угрюмо произнес командор. – Но когда в следующий раз мы вернемся сюда с большой флотилией и сотней бомбард, горе маврам. За все обиды мы отплатим им сторицей. А теперь надо просить у Заморина помощи против моплахов.

Утром сочинили новое письмо, и Монсаид отвез его в город. К вечеру пришел ответ. Повелитель Каликута обещал поставить свою стражу у лавки португальцев и не подпускать моплахов близко. Далее он писал, что продаст португальцам пряности с собственных складов, а в обмен примет их товары.

Убедившись в благожелательном отношении Заморина, Васко да Гама позволил команде посещать берег. Капитаны кораблей отпускали матросов посменно, причем было строжайше запрещено разлучаться, тем более, ходить по одному. Командор опасался, что моплахи будут выслеживать и убивать португальцев.

Однажды к Альваришу, Нуньешу и Жоао да Са в каком-то тихом малолюдном месте подошел среднего роста чернобородый человек в одежде бедного мавра. Нуньеш сразу узнал его.

– Машаду? – спросил он бывшего преступника, а теперь, по решению Васко да Гама, находившегося в Индии с заданиями соглядатая.

– Да, это я, сеньор Нуньеш, – отвечал тот, оглядываясь по сторонам.

– Как твои дела, Машаду? – поинтересовался Альвариш.

– Все хорошо. А вот у старой лавки мне было худо. Когда сеньоры Диаш и Нуньеш, по моей просьбе, закрыли на засов дверь и ушли, запершись, во внутреннее помещение, моплахи – их было двое – хотели вскрыть дверь. Пришлось мне и Дамиано Родригешу их одернуть. У моплахов были сабли, а у нас – кинжалы. Они зарубили Родригеша, но мне, с Божьей помощью, удалось достать обоих.

– Я знаю об этом, – сказал Нуньеш, тоже тревожно оглядываясь. – Наутро, когда нашли убитых, заявилась стража. Но мы доказали свою непричастность к этому, и нас оставили в покое. А ты удалец, Жоао, кинжалом уложил двоих с саблями!

– Да уж верно. Сам Господь тебе помогал, – подтвердил Альвариш. – Жаль Родригеша.

– Зато теперь Заморин лавку дал у базара. После письма его милости командора, думаю, торговля пойдет. Ну а я, сеньоры, хотел кое-что предложить вам ради забавы. У меня здесь есть приятели – мавры и индусы. Один из них, по имени Раджаб, рассказал мне, что сегодня праздник в честь небесной красавицы Лакшми, которой они поклоняются.

– Их святая, что ли? – уточнил Жоао да Са.

– Может быть, и святая. Ночью в честь нее, при факелах будет танцевать священный танец самая красивая девушка в городе.

– Где это произойдет? – заинтересовались португальцы.

– В самом большом храме, где много каменных фигур с четырьмя и шестью руками.

– Думаю, такая пляска не благословенное действо, а бесовское радение. Христианам смотреть на это не подобает, – хмуро заявил Жоао да Са.

– А я пойду для познания обычаев в заморских странах, – сказал Нуньеш. – Разве мы не смотрели на танцы негров, когда плыли вдоль Африки?

– Я тоже иду, – присоединился к нему Альвариш. – Что для этого надо, Машаду?

– Одеться полегче, снять камзол, куртку, сапоги. Надеть рубаху без рукавов и мавританские туфли. Хорошо бы накинуть что-нибудь вроде покрывала. Я вас буду ждать, как стемнеет. Приходите на это же место, Раджаб нас проводит.

Когда опустилась ночь, Альвариш и Нуньеш явились на встречу без шляп, кутаясь в длинные плащи. А Машаду накинул на голову нечто, похожее на бурнус. Молодой индус с бритым лицом и собранными в пучок волосами был до пояса обнажен, одет только в дхоти. Увидев португальцев, он приветливо улыбнулся и поклонился, сложив на груди сомкнутые ладони.

Все осторожно двинулись за индусом, стараясь держаться стороны улицы, не освещенной луной. Из-за оград слышалось сопение буйволов, фырканье лошадей, жующих свой корм. Где-то скрипело колесо, постукивал ткацкий станок. Лунные отсветы пятнисто перемещались в густых листьях деревьев. Высоко во тьме покачивали кронами пальмы. На плоских крышах, под навесами из пальмовых листьев негромко разговаривали, откуда-то доносился плач младенца. Изредка слышались сонное побрехивание и ворчание собак. В ветвях раскидистых деревьев ворочались и вздыхали обезьяны, устроившиеся на ночлег. В переулках кое-где раздавались стоны цимбал или тихий перебор лютни. Женщина протяжно пела тонким голосом непонятную песенку. Потом неожиданно все стихло, будто затаившись, и тогда где-то далеко за рекой взмыл плачущий хор шакалов.

Следуя за Раджабом, португальцы по узкой дорожке подошли к темной громадине храма, стоявшего на холме. Рядом, почти незаметные во мраке, двигались фигуры людей, неслышно сходившихся к храму, чуть шуршали легкие шаги босых ног. Изредка приближался красный огонь смоляного факела, и тогда вспыхивал блеск золотых и медных украшений на запястьях индийских женщин, и тихо звякали ножные браслеты. В воздухе бесшумно и стремительно носились летучие мыши, и реяли ночные насекомые.

Португальцы вошли в храм после группы индусских богомольцев.

– Не говорите ничего, – прошептал Машаду.

Какой-то мужчина, внезапно появившись, что-то спросил. Раджаб также тихо произнес несколько слов в ответ. Тот, сделав шаг назад, растворился в темноте. Моряки оказались в непроглядной, гулкой пустоте. По тесной, высеченной в каменной стене лестнице поднялись на ощупь и попали на узкий балкон.

Послышались стонущие переливчатые звуки, исходившие из глубины храма. Затем раздались музыкальные рулады явно смычковых инструментов. Нуньеш подумал, что это похоже на португальскую виолу. Внезапно донесся приглушенный дробный ритм барабанов.

Так же неожиданно, как и музыка, явился неяркий колеблющийся свет. Стало понятно, что зажглись лампады – высоко и низко, на разных уровнях темного пространства. Внизу португальцы увидели несколько светильников на высоких подставках, из полутьмы выделился ярко освещенный квадрат.

Будто возникшая с помощью волшебства, в центре его танцевала юная женщина поразительной красоты. Белая кожа ее сияла, отражая мигающий огонь светильников. Танцовщица была совершенно обнаженной. Пояс из нескольких рядов золотых бус охватывал ее бедра, тонкая талия схвачена узким пояском с крупными сверкающими камнями. Такими же драгоценностями искрились два ожерелья на шее, тройные браслеты на запястьях и кольца бубенчиков на щиколотках.

Волосы танцующей красавицы, черные, отливающие синевой, украшали жемчужные нити бус, золотые знаки луны и солнца и золотые розетки на висках. Прелестное лицо с насурьмленными бровями и неестественно огромными глазами выражало то радостное торжество, то печаль, мольбу и страдание.

Нуньеш едва опомнился от сказочной красоты танцовщицы, от самого завораживающего зрелища священного танца. Альвариш и Машаду тоже глядели оторопело, с трудом переводя дыхание. Молодой индус, сложив ладони, произнес несколько раз: «Девадаси…»

– Что он говорит? – шепотом спросил Нуньеш у Машаду.

– Ну, вроде того, божественная танцовщица или танцующая богиня… Я верно не знаю.

Тревожно рассыпались глухие и гулкие перестуки барабанов, недобро отдававшиеся среди стен и колонн. Струны звенели долгими скользящими стонами, дрожа, вибрируя и вдруг обрывая звук. Барабаны все учащали удары, а прекрасное тело танцовщицы каждым движением, каждым мускулом отвечало на их учащающийся ритм. Временами ее тело будто начинало струиться – так плавны и незаметны были переходы от бешеной страсти к медленной вкрадчивой неге ее движений. Танец длился долго, и Нуньешу показалось, что от накала чувств он начинает задыхаться.

Вихрь движений, быстро раскачивавшаяся и внезапно окаменевшая, как статуя, фигура Девадаси…

На красных губах танцовщицы играла дерзкая улыбка…

Резко и пряно пахло курительными палочками, светлый дым от курений стелился над плитами пола или завивался спиралью вокруг тела жрицы, увлекаемый ее стремительным вращением.

Танец продолжался, к его музыкальному сопровождению присоединился высокий и напряженный мужской голос. Своими быстрыми руладами и острыми выкриками он словно подстегивал танцовщицу. Она уже как будто не танцевала, а металась по освещенному квадрату в центре храма с обезумевшими глазами. Вдруг девушка упала навзничь, светильники погасли, в одно мгновение исчезли лампады на стенах, и в гулкой тьме раздалось грозно затихающее шипение – как от уползающей огромной змеи…

– Все, пойдемте скорей, – произнес Машаду. Португальцы следом за Раджабом молча спустились по узкой каменной лестнице. Крадучись, вышли из храма, друг за другом нырнули в заросли кустарника. Совсем близко раздался чей-то болезненный вскрик. И снова странная тишина. И опять неподалеку крик, будто зов о помощи…

– Что там такое? – встревожился Альвариш.

Раджаб что-то быстро проговорил. Жоао Машаду перевел:

– Он говорит, что жрецы убивают тех ослушников, которые не должны были видеть танец Девадаси.

– Почему же они нас не тронули… пока? – вглядываясь в темноту ночи, удивился Альвариш.

Машаду пошептался с Раджабом и объяснил:

– Мы молимся изображению Святой Девы Марии с младенцем Христом. По их понятию, это Девадаси с Кришной. И даже на слух получается похоже… Нам можно входить в храм.

Теми же переулками, какими пришли, они обогнули храм и не меньше часа добирались до спящего базара, до торговой лавки португальской флотилии. По дороге Жоао Машаду исчез.

Затем из темноты приблизились два стражника в индийских чалмах, с пиками наперевес. Но Раджаб поговорил с ними, и они отступили.

Альвариш трижды стукнул в знакомую дверь.

– Во имя Святой Троицы, откройте.

– Кто там?

– Свои.

Дежуривший солдат открыл им и снова задвинул железный засов. Нуньеш и Альвариш с облегчением скинули плащи и ощупью нашли себе место для отдыха.

– Про то, что мы видели, лучше не рассказывать никому, – шепнул Нуньеш Альваришу. – Особенно дома, в Португалии… Если мы возвратимся, конечно.


Моплахи | Завещание мессера Марко (сборник) | Ссора и месть