VI
Закат окрасил небо и горы. Воздух еще был наполнен жаром уходящего дня, но легкий ветерок уже беспокоил верхушки кипарисов и тополей. Почувствовав прохладу, птицы радостно щебетали в кронах деревьев. День подходил к концу.
Клим Пантелеевич отпил немного шербета и вновь откинулся в кресле. Прикрыв глаза, он принялся анализировать события минувших дней, припоминая малейшие детали.
…«Форд» подкатил к перекрестку Конт к шести пополудни. Именно в это время в особняке, построенном на европейский манер (с окнами, выходящими на улицу и колонами), уже собирался народ. В основном это были богатые персы, члены меджлиса и иностранцы, главным образом дипломаты. Шахиншахский клуб считался престижным местом, и потому не каждый иранец мог туда попасть. Все зависело от тяжести его кошелька и общественного положения.
Когда старинные часы на башне Шемс-эль-Эмаре пробили шесть раз, статский советник вслед за Байковым вошел в переднюю клуба. Гардеробная пустовала. Несколько комнат были уставлены мягкими креслами и восточными диванами. Звуки шагов скрадывали дорогие сарухские[67] ковры. Кто-то читал газету в одиночестве, а кто-то вел непринужденную беседу. Драгоман неожиданно куда-то исчез, словно испарился. Пройдя через анфиладу комнат, статский советник невольно остановился у стола русского бильярда. Игроков не было.
– О! Господин Ардашев! – проговорил кто-то за его спиной на английском.
Обернувшись, Клим Пантелеевич увидел шведского консула. Он улыбался в усы.
– Доброго дня. Как ваш автомобиль?
– Все хорошо! Машина уже на ходу. – Магнус Хольм раскрыл деревянный портсигар. – Не хотите попробовать? Это новшество теперь называют «сигаретой». Гораздо лучше папирос. Я скручиваю их с помощью ручной машинки и набиваю первоклассным турецким табаком.
– Благодарю. С некоторых пор я поменял табак на монпансье. – Клим Пантелеевич вынул коробочку «Георга Ландрина» и снял крышку. – Угощайтесь!
– О нет, спасибо, – засмеялся консул. – Как говорят персы: если хочешь ублажить волка, не стоит давать ему палудэ.
– Занятная вещица! – глядя на портсигар, польстил шведу Клим Пантелеевич.
– О да! Он сделан из тысячелетнего шведского дуба. Это своего рода талисман, оберег, если хотите. Подарок супруги. Она преподнесла мне его перед отъездом в Персию. Однако не стоит думать, что ветхозаветного исполина повалили просто так, ради наживы. Нет. Мы, шведы, очень ценим природу и бережем ее, – пафосно выговорил потомок викингов. – В дуб угодила молния. Электрический заряд расколол могучее дерево надвое. И только после этого лесник разрешил его срубить.
– Помилуйте, но откуда вы можете это знать?
– Жене поведал об этом продавец. – Он достал карманную зажигательницу и прикурил. Аромат душистого турецкого табака стал окутывать комнату.
– А вы, случайно, на бильярде не играете? – осведомился Ардашев.
– К сожалению, нет. Но я был бы вам очень признателен, если бы вы согласились дать мне несколько уроков этой игры.
– С удовольствием, – без особенного энтузиазма вымолвил статский советник, жалея в душе, что сегодня ему вряд ли удастся скрестить кий с достойным соперником. И эта едва заметная нотка разочарования не ускользнула от наблюдательного шведа. Слегка прищурившись, он изрек:
– Предлагаю своеобразный обмен любезностями: вы обучаете меня игре на бильярде, а я научу вас управлять автомобилем. Идет?
– Что ж, – улыбнулся Клим Пантелеевич, – трудно не согласиться на столь заманчивое предложение.
– Вот и отлично. Тогда приступим. – Консул затушил сигарету в пепельнице и, заметив, пишхедмета[68], поманил его к себе.
Надо признать, что ученик оказался на редкость способным. Он довольно точно копировал манеру игры Клима Пантелеевича и, наблюдая за ним, старался во всем подражать. Они проиграли примерно час, когда появился Байков. Драгоман шепнул Ардашеву, что француженка мадам Ренни и капитан Вильям Фог уже дважды справлялись о нем. Переводчик вновь испарился, словно утренний туман в горах.
Условившись со шведским консулом продолжить обучение позднее, статский советник прошел в другую залу, где британский военный агент дулся в покер с тремя партнерами. Судя по кислой мине англичанина, ему не везло.
Кроме него за столом сидели два толстых перса – министры правительства Мустафиоль-Мамалека – и какой-то пренеприятнейший тип лет шестидесяти с плешивой головой, длинными и широкими, как у английского дворецкого бакенбардами, усами-щетками и в обсыпанном крупной перхотью черном пиджаке. Он все время потел, вытирал несвежим платком лоб и вздыхал. Его пальцы, точно вертела шашлыком, сплошь были утыканы перстнями. Только этому игроку, в отличие от британца, фортуна явно благоволила. Персидские туманы, турецкие лиры, швейцарские франки и германские марки громоздились рядом с ним. Он представился как прусский барон Вальтер фон Ромберг.
Чуть поодаль очаровательная репортерша «Le Figaro» раскладывала пасьянс и заметно скучала в компании Байкова и жены французского посла (малопривлекательной дамы лет сорока пяти). При появлении статского советника красавица заметно оживилась, что не очень-то пришлось по нраву переводчику и капитану Фогу, который, не желая оставлять Ардашева в компании с мадам Ренни, настойчиво увещевал русского дипломата войти в игру. И статский советник согласился.
Примерно через час Климу Пантелеевичу покер наскучил. Положив карты на стол, он разочарованно изрек:
– Смею заявить, что господин фон Ромберг, выдающий себя за прусского барона, банальный картежный шулер. И вполне возможно, что никаким бароном он вовсе и не является. Но если этот факт еще и требует доказательства, то первое мое утверждение – сущая правда. Неужели никто из вас не изволил заметить, как он помечает нужные карты, накалывая их острым шипом, спрятанным под перстнем на безымянном пальце правой руки? Видите? – Он бросил на стол две карты рубашкой вниз; в правом верхнем углу каждой из них виднелись явные следы прокола. Поднявшись, статский советник резко схватил жулика за запястье правой руки и, сорвав перстень, швырнул его на стол. – Вот, полюбуйтесь, – не отпуская руки мошенника, проговорил статский советник.
– Я буду с вами драться на дуэли! – вскричал покрасневший, как августовский помидор, фон Ромберг. – Вы не смеете так разговаривать с подданным Пруссии!
– А вы, сударь, наглец! – выговорил Ардашев и резко надавил уже двумя большими пальцами на тыльную сторону ладони картежника. И барон, вскрикнув от боли, стал опускаться на колени.
– Отпустите, прошу вас, отпустите! – взмолился он.
– Я не буду передавать вас местной полиции лишь потому, что своим непристойным поведением вы бросаете тень на всех европейцев. К тому же по местному закону вам, как вору, для начала отрубят палец. Но я надеюсь, что после сегодняшнего скандала вы навсегда забудете сюда дорогу, не так ли, сударь? – не отнимая руки, произнес русский дипломат на чистом австрийском диалекте.
– Да-да, обещаю! – со слезами на глазах жалобно простонал жулик.
– Так убирайтесь! – Клим Пантелеевич освободил запястье.
Немец, не вставая с колен, точно рак, попятился задом, потом поднялся и засеменил к выходу.
– Простите господа, что я не сдержался и испортил вам вечер, однако мне наскучило смотреть на этого плута, – Ардашев прощался одними глазами, – позвольте откланяться.
– Вы правы, сегодня действительно скучно, – вставая, проговорила француженка. – Вы не откажетесь проводить меня?
– С большим удовольствием, мадам.
Последовала немая сцена. Англичанин сидел с раскрытым ртом. Он силился что-то сказать, но не мог, будто язык прирос к небу. Тоже и Байков: смотрел растерянно и не двигался, точно стул намазали клеем. Заметив это, Клим Пантелеевич сказал:
– Что же вы, Митрофан Тимофеевич? Седлайте вашего американца. Поедем.
– Да-да, всенепременно, – ответил переводчик дрогнувшим голосом.
Мадам Ренни первая направилась в переднюю, и статскому советнику не оставалось ничего другого, как последовать за ней.
Выйдя на улицу, им пришлось ждать, пока Байков справится с мотором. Автомедон крутил ручку стартера, но «Форд» упрямо не хотел заводиться. Байков смахивал пот со лба и виновато пожимал плечами. По арыку вдоль тротуара текла мутная, дурно пахнущая жижа, и Лиди, закрыв носик перчаткой, предложила нанять извозчика.
Клим Пантелеевич лишь развел руками и, глядя на расстроенного водителя, спросил:
– Не возражаете, если я оставлю вас наедине с поломкой?
– Нет-нет, что вы, Клим Пантелеевич, как можно-с…
Тут же подкатила коляска.
– Коджа мери, саиб?[69] – осведомился у Ардашева возница.
– Хиабан Алаэд-Довлэ, – на прекрасном персидском выговорила репортерша.
Сурчи кивнул, и экипаж тронулся.
– Ах, как умело вам удалось вывести на чистую воду старикашку Ромберга! – весело выговорила дама.
– А разве он старик? – несмело переспросил Ардашев.
– О да! Ему не меньше пятидесяти. А может, и больше!
– Выходит, – грустно вздохнул бывший присяжный поверенный, – пройдет четыре года, и очаровательные красавицы будут величать меня «старикашкой»?
– О нет! Конечно же, нет! – воскликнула дама, – Вы – совсем другое дело! Вы – джентльмен.
– Как мистер Фог? – улыбнулся статский советник.
– Ну нет, что вы! – она покачала головой и сморщила носик. – Вильям только хочет быть джентльменом, а вы давно джентльмен. А правда, жаль, что во французском языке, как и в русском, нет точного синонима этого слова?
– А «chevalier»[70] не подойдет?
– Возможно, – согласилась она, потом задумалась, подняла глаза к небу и добавила: – Но, согласитесь, выражение «chevalier de la triste figure»[71] как-то умоляет его значение, не правда ли?
– Пожалуй, вы правы, только…
– Что?
– Мне доводилось видеть англичан, которых окружающие считали настоящими джентльменами, но на деле они таковыми не являлись. И в этом нет ничего удивительного. Знаете, у нас, у русских, имеется собственное интересное лексическое изобретение – словечко «интеллигент».
– А! Знаю-знаю! – как ребенок она захлопала в ладоши. – Этим человеком был Антон Чехов.
– Вероятно, да. Можно сказать, что Чехов – самый правильный русский писатель.
– Как это «правильный»?
– Видите ли, когда в пьесе «Дядя Ваня» он использовал известную теперь всем фразу: «в человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли», то великий писатель устами своего героя высказывал собственное мнение о той модели поведения, к которой каждый должен стремиться. Но часто бывает так, что автор на страницах своей книги провозглашает высокие идеалы, а сам им не следует. Но Чехов – другое дело. Он, как вспоминают современники, и в жизни отличался чрезвычайной аккуратностью, слыл гостеприимным хозяином, был скромен и отзывчив. Про таких говорят: человек благонравной души. Он писал как думал и жил как писал.
– А знаете, – она повернула голову, и Клим Пантелеевич не только уловил нежный аромат дорогих духов, но и почувствовал ее теплое дыхание, – я бы не удивилась, если бы узнала, что вы тоже писатель.
Статский советник улыбнулся, но ничего не ответил. Ему было хорошо. Хорошо и спокойно. Так, как будто он ехал не по Хиабан Алаэд-Довлэ, а по Николаевскому проспекту в Ставрополе. Жара давно спала. Могучие платаны отбрасывали длинные тени на мостовую. Пегая лошадка бежала трусцой и мерно стучала копытами. Рядом с ним сидела очаровательная спутница, которая к тому же к нему явно благоволила.
– А вот и мой дом, – грустно вымолвила мадам Ренни и указала на солидный особняк европейского вида.
– Инджо[72], – бросил Ардашев извозчику, и коляска остановилась. Он помог даме выбраться из экипажа и проводил до двери.
– В среду, семнадцатого, я устраиваю небольшой прием. Гости будут разные. Некоторых вы уже знаете, а иные вам совсем незнакомы. Все приглашены к семи. Придете?
– С удовольствием.
– Послушайте, Клим, – она провела затянутой в перчатку рукой по лацкану его темного пиджака, будто пытаясь снять невидимую соринку или волосок, – а почему бы вам не зайти ко мне сейчас и не выпить чашечку кофе? Я сварю вам кофе по-французски. Вы любите по-французски? Вам как больше нравится: с солью или с пенкой? – прошептала она одними губами.
И в тот самый момент, когда Клим Пантелеевич уже решил переступить порог дома обворожительной француженки, послышалось приближающееся урчание автомобильного мотора. Испуганно косясь в сторону, лошадь повела ушами и забила копытом. В ту же секунду из-за поворота вылетел «Форд». Поравнявшись с экипажем, он резко остановился. Двигатель Байков не заглушил, показывая всем видом, что он уже здесь и – давно! ох, как давно! – пора ехать.
– Ну вот… – разочарованно проронила Лиди и поправила выбивающийся из-под шляпки локон. – Так значит, до среды? – Она обиженно, словно капризный ребенок, выставила вперед нижнюю губку.
– Значит, до среды. Буду непременно. Честь имею кланяться.
Дождавшись, когда парадная дверь захлопнется, Клим Пантелеевич сунул вознице несколько шаи и отпустил.
Едва он забрался на соседнее с водителем сиденье, как автомобиль тронулся.
– А я все боялся, что опоздаю и вам придется трястись в этом тарантасе! Но успел, слава богу. Пришлось поменять бензиновый шланг, – разворачивая машину, обрадованно тараторил драгоман. Он жаловался, что не хватает камер, сетовал на нехватку запасных частей, и Клим Пантелеевич кивал ему из вежливости, но совершенно не слушал. Мысли громоздились одна на другую, путались и перебивались оставшимся на лацкане пиджака стойким ароматом французских духов. «Ну вот, опять растаял перед молодой особой. Почему-то с годами я все легче поддаюсь женским чарам. И в Ялте тогда… с Ликой… Вроде бы ничего между нами и не было, а ощущение такое, будто мы с ней целый год вместе провели. Слава богу, жива осталась, да-с…»
Ардашев вдруг вспомнил, что, добираясь из Ставрополя в Баку, на одной из станций он стал невольным свидетелем необычного спора между подвыпившим штабс-ротмистром и каким-то штатским. Из рассуждений офицера следовало, что самым страшным в глазах женщины поступком мужчины является его нежелание лечь с ней в постель, когда она этого просит.
– Эта незаживающая душевная рана унижает даму и тяготит всю жизнь. Такого мерзавца я бы не раздумывая вызвал на дуэль! – горячился драгун.
– Но позвольте, – возражал ему раскрасневшийся от выпитого вина толстоватый господин в пиджачной паре с уже заметной сединой, – а как же честь другой дамы, например жены? Каково будет ей, когда она узнает, что ее супружник провел ночь с другой? Разве тем самым он не предает их любовь, детей, радости и горести, которые им довелось испытать за годы совместной жизни?
– Зачем же вы, милостивый государь, так вопрос ставите? Ум мужчине на то и дан, чтобы не попадаться на крючок. А если он тряпка, болтун или пропойца, которого расколоть легче, чем грецкий орех, то что о нем говорить?
«Теория, безусловно, удобная, – мысленно усмехнулся Клим Пантелеевич. – Но в чем-то офицер был прав. Возьмем для примера хоть ту же мадам Ренни. Она давно привыкла, что все безнадежно по ней вздыхают. И вот, положим, остановила Лиди свой выбор, ну… хоть на покойном Раппе, и послала ему billet doux[73], в которой указала и время, и место встречи. А он, появившись перед ней в назначенный час, вместо того, чтобы исполнить единственное желание, пускается в пространные объяснения: «Простите, мадам, но сегодня вечером я как раз собирался отписать письмецо супружнице. Давно, знаете ли, откладывал, неудобно-с… Ждет-с благоверная весточку от меня, тоскует, поди, одна. Прошу простить покорнейше, но я вынужден откланяться». Сказал и ушел. И кто он после этого? В лучшем случае она посчитает его идиотом и будет игнорировать, а в худшем – возненавидит. Сдается мне, что красивая (именно красивая, потому что особа невзрачной внешности внутренне всегда готова потерпеть фиаско) женщина скорее простит измену, чем подобное унижение. Да ведь недаром Чехов писал, что сказать даме: «я вас не люблю» – так же неделикатно, как сказать писателю: «вы плохо пишете».
Ардашев вновь потянулся к коробочке монпансье и принялся перебирать в уме все детали убийства второго секретаря посольства. Незаметно от лирического настроения не осталось и следа. «И все-таки одно обстоятельство не вызывает сомнений, – подъезжая к дому, заключил Клим Пантелеевич, – либо грабитель был хорошо осведомлен о месте нахождения ключа от сейфа, либо неплохо разбирался в слесарном деле. В противном случае у него не было бы никаких шансов добраться до денег. Никаких».