О МАСТЕРЕ, КОТОРЫЙ ЗНАЛ...

— Это случилось Бог знает когда, чуть не полтысячелетия тому назад, где-то на Кавказе. Некий князек-разбойник, сколотивший себе, говоря современным языком, приличное состояние набегами и грабежом соседей, вознамерился отмолить у Всевышнего свои грехи постройкой храма, который бы затмил своим величием все, что имелось в этом роде до этого. Ох, эта мне древняя слабость тиранов — ставить копеечные свечки по убиенным в виде церквей, пирамид и памятников! Но тиран скомандовал, дело сатрапа — выполнить. Понадобился Мастер, равного какому не нашлось бы в сопредельных княжеских малинах. Его нашли, этого Мастера, сразу. Мастера — они всегда мозолят людям глаза и от них отделываются при первой же возможности. Уже на другой день он был доставлен пред светлые очи Его Разбойного Величия. Когда тот изложил свою волю, Мастер спросил его: «Ты не будешь вмешиваться?» — «Нет, — ответил князь, — даю слово!» — «Тогда я согласен».

— «Почему ты не спрашиваешь о награде, — не выдержала воровская душа князя, — разве у тебя нет никаких желаний, проси!» — «Я знаю, какая награда меня ждет», — ответил Мастер. «Какая же?» — удивился князь. «Смерть», — ответил Мастер. Мозги родовитого налетчика не постигали такой логики: «Почему?» — «Когда я закончу, ты не захочешь, чтобы я построил кому-нибудь еще лучше». — «И все же ты берешься?» — «Берусь»,— ответил Мастер. «Что движет тобою? — обалдел [385] тот. — Скажи мне». — «Бог», — спокойно ответил Мастер. «Тогда начинай, — зловеще усмехнулся властительный бандит, — как говорится, с Богом». И работа закипела. День и ночь вместе с подмастерьями и рабами не отходил Мастер от своего детища, помогая ему расти и шириться. День и ночь, зимою и летом, весною и осенью, многие годы не сходил Мастер с лесов, работая за четверых, и никто не видел, когда бы он ел или спал. «Безумец! — шепталась по углам чернь. — Он подгоняет свою смерть!» Но Мастер-то знал, что жизни ему отпущено ровно столько, чтобы закончить строительство и поэтому не берег себя, ибо за него это делал Всевышний. Дрях и старел князь, с завистью глядя на неувядающего в работе Мастера, но даже к старости, изъязвленный болячками и злобой, он силился и не мог постичь этого рвения. «В чем же здесь дело? — мучительно маразмировал он, судя о Мастере в меру собственной испорченности. — Видно, он что-то скрыл от меня, для какой-то своей выгоды». Но Мастеру было не до комплексующего хозяина, он работал, из-под его рук вырастало его лучшее детище, равного которому действительно не было на тысячи верст вокруг. Когда для завершения оставалось лишь увенчать прекрасное строение соответствующим шпилем, князь вновь вызвал Мастера на аудиенцию. «Может быть, ты остановишься? — вкрадчиво позондировал он. — Работы тебе осталось на три дня, значит, через три дня ты умрешь». — «Я знаю, — ответил Мастер, — но позволь мне уйти, работа не ждет». — «Мы старики, — стал плакаться князь, — я доволен твоей работой, но пусть ее доделают наши дети, а мы с тобой умрем своею смертью». — «Ты великодушен, мой господин, — но я должен закончить свою работу сам». — «Но ты принадлежишь мне и я могу приказать!» — [386] «Тебе принадлежит моя жизнь, господин, — склонился Мастер, — но над душой моей волен только Бог». — «Иди, — сказал князь, — и будь ты проклят!» Последние трое суток Мастер окончательно забыл, что такое еда и сон, заканчивая свое творение, а когда на четвертые сутки леса были сняты, перед взором огромного стечения народа возник прекрасный храм, стремительно подпирающий безоблачное небо позолоченным шпилем. Божественная законченность его пропорций гармонически сочеталась с гористым фоном и рекой, причудливо пересекающей долину. До последней минуты князь еще не знал, точнее, не был уверен, что казнит Мастера, но стоило ему увидеть чудо, возникшее перед бойницами замка, как все сомнения покинули его. «Этот гордец должен умереть, — повелел он, — ибо не успокоится, если не сделает еще лучше, а у меня так много врагов!» И Мастер умер. Умер, как и следовало ожидать, на плахе, при стечении того же народа, который еще вчера восторженно приветствовал его дар: у черни короткая память, она живет одним днем. Но старому жулику из княжеского рода не пришлось торжествовать победу: он испустил дух в одно мгновение с Мастером, только куда менее героически, он умер от ранней старости, в результате дурной болезни, которую в наше время ученые называют просто сифилис. Их похоронили в один день и час, каждого по своему разряду. Одного — с плачем и причитаниями в фамильной усыпальнице, другого — неизвестно где и неясно, каким образом. От их могил время давно не оставило и следа. Но храм, в который вложил свою жизнь Мастер, стоит и поныне, а после князя не сохранилось даже его имени. Правда, какой-то смурной националист, говорят, накарябал в честь разбойного предка кандидатскую, пытаясь доказать, что тот все-таки [387] существовал, но ее, кажется, даже не приняли к защите. А храм стоит, Владька, говорят, такой храм!..

— Это ты мне, Боря?

— Тебе. На память. — Горбун допил коньяк, занюхал кончиком салфетки. — Ко всем дням рождения сразу.

— Учту.

— Хорошо бы.

— Еще заказать?

— Закажи и ступай, я посижу один, это иногда невредно, в известном смысле одиночество — гигиена души...

На повороте аллеи Влад обернулся. В свете солнечного полдня, среди ослепительного листопада, в сгорбленной фигурке Есьмана ему вдруг увиделось столько печали и безнадежности, что он зажмурился от пронзившей его в этот миг жалости: там, на веранде, в полном одиночестве человек подводил итоги и они — эти самые итоги, — судя по всему, оказывались неутешительными. Думай, мальчик, жизнь коротка, думай быстрее, спеши, иначе этим же кончишь и ты!