на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


Батист

Из кармана посыпались золотые монеты. Я даже не остановился, чтобы поднять их, даже не повернул головы, чтобы посмотреть на блестящие желтые кружочки, рассыпавшиеся прямо на дороге. Тот, кто подберет их, вместе с ними подберет и несчастье. Чем дальше, тем сильнее я верил в то, что это золото принадлежит демонам. Возможно, если я буду более бдителен, то замечу, как отвратительная когтистая лапа подкладывает монеты в мой кошелек.

Я шел по знакомым улицам, мимо тех кабаков, куда мы так часто заглядывали с друзьями. Пришлось посильнее надвинуть шляпу на лоб и закутаться в накидку, чтобы никто из встретившихся студентов не узнал меня. Не хотелось втягивать в свои темные авантюры никого из бывших однокашников. Пусть они продолжают жить своей беспечной жизнью, маются на лекциях, изучают примитивные науки и слушают ложь преподавателей о том, что колдовства не существует, а я стал совершенно другим. Неожиданно я узнал, что все в этом и другом мире зиждется на волшебстве, смог рассмотреть крошечных эльфов, пляшущих вокруг моей лампы, услышал голоса, зовущие со страниц магической книги, взялся преследовать настоящего демона. Возврата к прошлому уже нет. Меня не оставляло ощущение, что между прежним и настоящим разрушен мост. Невольно я вступил в сумеречный, мистический мир и теперь обязан жить в нем.

Стоило только оглядеться по сторонам, чтобы понять, город вокруг меня остался прежним и в то же время стал каким-то иным, все вокруг: и дома, и таверны, и сумеречный свод небес, как будто подернулось призрачной дымкой. Теперь мгла кругом светилась какой-то многоцветной пыльцой, и я мог разглядеть тех странных созданий, которых никогда не замечал раньше. Даже в детстве я не верил в легенды о феях, живущих в башмаках, и о гномах, обитающих под землей, но теперь, когда я вырос, эти сказки обратились для меня в реальность. Если ты видишь перед собой волшебное создание и слышишь его мысли, то уже не можешь оставаться неверующим. На мир, в котором я жил, рука чародея, как будто, накинула волшебный флер, и мгла кругом засверкала множеством неведомых оттенков. Теперь я сам стал чародеем, хоть и не хотел этого признавать. Только дорога под ногами осталась неизменной, хоть уже и не такой твердой, как раньше. Этот путь, лентой скользящей вперед, должен был привести меня к тому, кого я преследую. Может быть, разок я и найду у себя под ногами наполненный крошечными обитателя башмачок, но с пути не сойду. В конце концов, дорога приведет меня к жертве.

Я уже начал сомневаться в своих силах, но упорно продолжал называть себя охотником. Это я ищу преступника, чтобы наказать его, а не наоборот. Иногда, конечно, ко мне подкрадывалось ощущение того, что рано или поздно в жертву превращусь я сам. А, может быть, мне только казалось, что злобные жадные глазки множества хищников уже следят за мной из разных уголков, и что по первому приказу своего повелителя они кинутся, чтобы растерзать меня. Стоило только представить себе армию жутких существ, которые бросятся ко мне отовсюду: из щелей в стенах, из подвалов, из-за углов, с крыш и даже из-под земли. Вот это будет тот миг, когда я уже не смогу спастись, если только повелитель нечисти не имеет для меня на примете более изощренное и жестокое наказание.

Какая-то стройная женщина в длинной черной накидке медленно прошла мимо меня. Я не слышал ни звука ее шагов, не замечал признаков дыхания, но на миг мне почудилось, что из-под низко надвинутого на лицо капюшона на меня взглянули лазоревые глаза Даниэллы. Не может быть, Даниэлла мертва. Я обернулся, чтобы еще раз взглянуть на одетую в траур даму, и никого не увидел. Больше не было рядом женщины с медленными механическими движениями. Я заметил только повозку с потрепанным пестрым тентом, остановившуюся возле кабака. Та самая труппа, за которой наблюдал Эдвин, подумал я, прочтя еще сохранившуюся надпись «театр Паскаля». Сами гастролеры, наверное, уже грелись в кабаке. Сильно же им досталось после пожара. Трудно было не заметить, что тех декораций, которые свалены в баулах на повозке, вряд ли хватит для дальнейшего продолжения представлений.

Я хотел войти к ним, но не решался, и вдруг двери кабака сами распахнулись передо мной, будто чей-то мощный кулак нанес по ним удар. В нерешительности я застыл у порога. Ведь можно было подумать, что двери распахнул порыв ветра, а не моя тайная сила. К счастью, на это никто даже не обратил внимания. Труппа, кажется, была занята собственными переживаниями. Кабак «Колесо судьбы» был любимым местом всех заезжих актеров. Здесь собирались по вечерам приезжие со всех сторон, поэтому непривычная тишина показалась зловещей. Я двинулся вперед и разглядел, что на одном из столов лежит мертвое тело. На скатерти видны капельки крови и подтеки от талого снега. Я узнал привлекательное лицо ведущего актера. Во время недавнего представления он был весел и имел успех, тогда я даже немного позавидовал ему. А теперь его веки сомкнула смерть. Другие члены труппы толпились рядом с покойником. Они были растеряны и напуганы. Что им делать с умершим другом? Кем заменить талантливого исполнителя главных партий? Я понял, что могу легко читать их мысли. Я, как будто, слышал сразу множество голосов и понимал, от кого они исходят, хотя видел, что их губы не размыкаются. Это были голоса их дум.

Какая-то девушка подняла глаза от трупа и заметила меня. Еще до того, как она заговорила, я узнал, что ее зовут Лючией.

— Ему вцепилась в горло одна из крыс, — ответила Лючия на мой непроизнесенный вслух вопрос. — А потом какой-то стражник добил его копьем, объяснив, что через укус могло передаться бешенство. Как вы думаете, это были не крысы, а демоны?

— Я не знаю, — произнес я, проходя поближе к очагу.

— Не знаешь? — юноша по имени Жервез, по-наглому устроившийся на подоконнике, внимательно посмотрел на меня. — Разве ты пришел к нам не из того мира, где знают обо всем.

В этот миг за моей спиной раздался громкий хлопок. Двери сами закрылись спустя мгновение после того, как я вошел.

На что намекал Жервез. Уж не имел ли он в виду, что я — нелюдь, пришедший, чтобы забрать покойника.

— Я такой же, как вы, — произнес я, оглядев безразличным взглядом негустой круг испуганных людей. Свет от очага ронял блики на их лица и превращал безвкусный грим в подобие масок.

— Нет, ты не такой, как мы, — возразил Жервез. — Ты — аристократ!

— Ну и что? — я уже почти не смотрел в его сторону, а пытался прочесть имя каждого стоящего передо мной, и мне это удавалось. Вот тот с виду добродушный толстяк сам хозяин театра Паскаль, тех двух девушек, что держатся вместе, зовут Джоржианой и Кориндой, Пьеро привык, чтобы его называли сценическим псевдонимом. Маркусу и Рено никогда не дают главных партий, поэтому они злы на жизнь и почти всегда нелюбезны с посторонними, но внешний вид вельможи вызывает у них уважение, и поэтому они боятся грубить мне. Я даже узнал о том, что Жервез хотел бы претендовать на место усопшего, но был для этого, мягко говоря, бездарен. И все эти сведения мне удалось раздобыть за какую-то долю минуты.

— Чего же высокородному господину понадобилось вдруг от нас? — с сарказмом осведомился Жервез. — Уж не хотите ли вы дать нам ангажемент в собственном театре или пригласить в поместье? А может, вы знатный служитель закона и явились сюда, чтобы приказать бродягам убраться из города?

Кто-то из старших шикнул на него. Более опытным и умным членам труппы не нравилось, что Жервез так много болтал. Он ведь мог навлечь беду сразу на всех. А вдруг я, правда, приближен к верховной власти? Вдруг я один из знатных сторонников Августина?

— Я пришел не за этим, — спокойно ответил я темпераментному юнцу.

— А зачем же ты пришел? — тут же ощетинился Жервез. Мое внешнее хладнокровие вызывало у него злость, и он, кажется, готов был взбеситься.

— Я хочу предложить себя на замену, — я указал на труп, над которым Лючия уже зажгла тонкую восковую свечу.

Такое предложение поразило многих присутствующих, как удар грома. Я и сам точно не знал, зачем мне это. Для того, чтобы отвлечься? Затем, чтобы иметь честное ремесло? Золото дьявола отягощало мой карман. Какая страшная ноша! Я уже не знал, что ношу с собой монеты или гвозди, которыми буду распят.

Хозяин театра в нерешительности разглядывал меня. За что принять такие слова: за шутку, за прихоть вельможи посмеяться над простолюдинами, которых постигло горе. И в то же время профессиональный интерес не оставлял возможного нанимателя. Паскаль отметил, что я, незнакомец, достаточно пригож для того, чтобы занять освободившееся место. Я чувствовал себя так, будто подслушиваю у замочной скважины и не могу удержаться от подслушивания, как это ни подло. Мысли работодателя о том, что на сцене я достоин составить пару с Лючией и достаточно хорош собой для того, чтобы покорить публику, были мне лестны.

— Ты хочешь заменить его? — Жервез первым пришел в себя и даже вскочил с занятого места. — И во сколько же нам обойдется дебют именитой особы?

Он опять не удержался от сарказма. Неисправимый нахал. Несмотря на некоторую внешнюю привлекательность, он мог вызвать только антипатию.

— Я сам готов вам заплатить за то, чтобы вы приняли меня в труппу? — я запустил руку в карман и швырнул прямо на пол пригоршню монет. Они со звоном рассыпались прямо под ногами у артистов, даже закатились в щели между досок. Джоржиана наклонилась и подняла одну из них.

— Настоящее золото! — с восторгом проговорила она. Я испугался того, как заворожено она рассматривает свою находку. Блистающая частичка моего темного наследства, как будто, околдовала ее. Знает ли она о том, что к этим монетам прилипло проклятье?

Другие тоже начали подбирать подачку. Второй к золоту прикоснулась Лючия. Третьим Маркус. Последним сам хозяин театра. Только Жервез отнесся к золоту с подозрением. Ему бы и хотелось подобрать несколько монет, но уже по его плотно сжатым губам и насупленным бровям было заметно, что он скорее даст себя казнить, чем прикоснется к такому странному подарку. Он не доверял мне и не потому, что чувствовал во мне соперника. Кажется, ему одному удалось угадать, кто я такой на самом деле. Лишь только я вошел, Жервез понял, что я тот незнакомец, который явился почти что из ада.

— Значит, ты готов приплатить нам за прием на работу? — зло прошипел он, прежде чем его успели оборвать. — Надеюсь, ты ни от кого не скрываешься? А вдруг ты ищешь у нас спасения от петли?

— Простите Жервеза. Он немного не в себе от горя. Так тяжело потерять друга, — извинился Рено, многозначно кивнув в сторону растерзанного трупа. Шрам на горле резко выделялся краснотой на фоне сереющей плоти. Так, значит, сюда впились клыки крысы. Я двинулся к столу, чтобы рассмотреть рану. Хозяин театра собирался мне что-то сказать, но я и так уже понял, что принят. Поздравления и длинные речи были бы фальшивыми в данных странных обстоятельствах. Мой неожиданный приход многих напугал. Я только кивнул в знак того, что согласен приступить к работе хоть завтра. Никто, кроме хозяина, не посмел поздравить такого немногословного компаньона. Только Жервез, выждав минуту, шепнул мне:

— В обмен на золото ты хочешь заполучить наши души?

Его пальцы крепко вцепились мне в запястье, но настаивать на ответе он не смог. К нам подошли его товарищи, а говорить при свидетелях он не хотел. Он попытается докопаться до истины потом, но какой истины? Я и сам не знал. Кто дает мне то золото, от которого я спешу избавиться? Кто нашептывает мне странные предложения и толкает на отвратительные поступки? Мне самому хотелось бы так о многом спросить, но спрашивать было некого, кроме магической книги и моих тайных друзей, обитающих в лесу, в склепе среди волков.

Надо было бы снова сходить к Розе, на ее кладбище, чтобы поговорить с ней. Мне хотелось узнать у нее обо всем, что так меня волновало, но я боялся, что когда окажусь среди могил и вновь увижу изящную белую фигуру, светящуюся во мгле, то просто-напросто растеряюсь. Стоит только взглянуть на эту красавицу, как забываешь все, о чем хотел спросить. А даже если я не буду в следующий раз таким рассеянным и спрошу ее о чем-то важном, ответит ли она. Вдруг она только скажет «додумайся до всего сам», рассмеется и уйдет. Как тогда я буду себя чувствовать.

К тому же, лучше было бы не оставлять моих новых товарищей до первого представления. Они, еще чего доброго, подумают, что я всего лишь подшутил над ними и решил скрыться. Нельзя уходить в долгую отлучку прямо сейчас, лучше помочь им с погребением товарища, а потом пригласить их в более-менее приличную таверну и угостить вином.

Маркус и Рено ушли, чтобы договориться обо всем с гробовщиками. Жервез слонялся по кабаку без всякого дела. Он вообще старался себя ничем не утруждать, не спешил помочь с похоронами или починкой пострадавшей повозки. Кажется, единственным занятием, которым он не брезговал, была постоянная слежка за мной. Я все время замечал на себе его подозрительный или изучающий взгляд. В чем он меня подозревал? В том, что я специально заявился из иного мира, чтобы вначале завоевать дружбу и доверие всех актеров труппы, а потом погубить их одного за другим.

Кабатчик немного оторопел, когда я отдал ему настоящую золотую монету за кувшин дешевого вина. Отойдя подальше, он, кажется, даже проверил ее на зуб. Нечасто посетители такого захудалого заведения бывают столь щедры. Мне почему-то почудилось, что даже на этого совершенно чужого мне человека легла какая-то мрачная зловещая тень, как только он принял из моей руки червонец.

Уже в который раз я пожалел о том, что рядом со мной нет Даниэллы, живой и невредимой. Она бы смогла дать объяснение всем тем странным вещам, которые происходят со мной в последнее время. Я даже почему-то был уверен, что она придумала бы что-нибудь, чтобы мы с ней вдвоем смогли убежать от проклятия нашей семьи. Только двое потомков из всех поколений смогли бы спастись. Но двоих уже не было, остался я один. Я почти поверил в то, что на нашей семье и на родовом поместье, действительно, лежит проклятие. Это проклятие рисовалось мне в воображении чем-то живым и зловещим — одним громадным, слитым из черного дыма существом, которое захватило каждый уголок нашего поместья и вытянуло темную длань из проломленных дверей, чтобы поймать и вернуть назад единственную сбежавшую жертву.

Я сидел за грубо сколоченным столиком и вертел в руках простую деревянную кружку с вином. Жервез задремал прямо на подоконнике. Он устроился там наподобие птицы, сидящей на ветке, и, видимо, не испытывал никакого дискомфорта. Скорее всего, он привык ночевать, где попало. Да и остальные актеры были не более взыскательными. Кажется, сегодня им тоже было негде ночевать. Я бы и пригласил их всех в свою комнату, но вряд ли там поместилась бы такая большая компания, если только чудесная книга, доставшаяся мне в наследство, не проявит вдруг своих удивительных способностей и не расширит каморку до размеров дворца.

Вдруг в окне со стороны улицы мелькнуло чье-то бледное лицо. Белое и мертвенное, оно казалось еще более зловещим на фоне черных одеяний незнакомца. Большие черные глаза уставились на обнаженную шею спящего Жервеза, и мне показалось, что в них промелькнул алчный блеск. Ярко-красный язык облизал бесцветные губы. Длинная тонкая ладонь прижалась к стеклу так, будто хотела просочиться сквозь него и вцепиться в горло спящему. Так может вести себя только дикий зверь. Еще секунда, и он разобьет окно, схватит Жервеза и быстро утащит его куда-то во тьму, гораздо быстрее, чем мы успеем догнать хищника с жертвой или вообще сообразить, в чем дело. Ну и хорошо, кричала темная часть моего существа, пусть ночной пришлец утянет за собой этого грубияна, пусть наглый соглядатай пропадет втуне, но я сам, по крайней мере, то немногое человеческое, что во мне осталось не позволило мрачному наследству возобладать над прежними чувствами и стремлениями. Длинные ногти уже скребли по стеклу, когда я скинул с себя оцепенение, вскочил со своего места и крикнул.

— Не смей!

Всего лишь на миг раздалось недовольное шипение за окном, треск и звон бьющегося стекла.

— Ну, и зачем ты кричишь? — Жервез сонно потирал глаза, пытаясь сфокусировать взгляд на моем лице. Очевидно, он уже успел привыкнуть к тому, что его вечно кто-нибудь тревожит и на любой шум просыпался моментально. На этот раз он чуть не свалился с узкого импровизированного ложа, стукнулся затылком о стену, а когда, наконец-то, пришел в себя и рассмотрел меня, устало вздохнул.

— А мне такой чудный сон снился, — с легким сожалением пробормотал он и вдруг уже не мечтательным, а злым резким тоном добавил. — Всегда, когда со мной случается что-то неприятное, в этом виноват ты.

— Сначала проспись, а потом поговорим, — оборвал его я. Глупо было бы сейчас рассказывать ему о том, что секунду назад он был в смертельной опасности. Он бы все равно мне не поверил, ведь того странного бледного существа под окнами простыл и след, только в том месте, где к окну прижималась его рука, стекло было разбито. Жаль, что разбитое стекло это еще не доказательство того, что под окнами бродил злоумышленник. Я не знал, что это было за создание, но догадывался, что это не человек.

— От тебя одни неприятности, — буркнул Жервез, сонно щурясь на вмятину в стекле, от которой по всему окну разбегались тонкие трещинки.

Он скоро заснет, подумал я, и перестанет болтать всю эту чушь. Когда Жервез молчал и не лез ко мне со своими упреками и какими-то дурацкими предположениями, то становилось намного спокойнее.

Я вспомнил слова Розы о том, что могу очутиться в любом месте, в каком захочу, не проделывая путь до него ни пешком, ни на верховых. Мне ведь не нужны ни конь, ни карета, чтобы добраться до кладбища. Незачем даже пускаться снова в неестественно быстрый бег, чтобы очутиться у знакомой ограды, надо только закрыть глаза и представить себе надгробия, белеющие в ночи, ряд обелисков и скульптуры. Я чувствовал, что почти засыпаю от этих воспоминаний, когда вдруг открыл глаза и увидел перед собой то самое кладбище, о котором думал. Те же самые памятники, та же черная полоса леса и верстовой столб вдалеке, только не видно между деревьев серых юрких тел волков и не сияет в морозной мгле корона моей царицы.

Розы здесь нет. Я был несказанно разочарован. Вот увидеть сейчас хотя бы ее злобных, кровожадных спутников — волков. Я бы даже им был рад, потому что их приход это верный признак ее приближения. Я устало опустился на могильную скамью. Надо возвращаться, зачем сидеть здесь в полном одиночестве. И все-таки мне казалось, что я не все сделал правильно, упустил какую-то немаловажную деталь. Ах, да, надо еще произнести ее имя.

— Роза! — произнес я, надеясь, что ее имя чистым долгим звуком разнесется по тишине, но с замерзших губ сорвался только тихий хрип. После тепла и уюта в кабаке холод морозной ночи казался мне нестерпимым.

— Ты что-то рановато. Еще даже полночи нет, — раздался над моим ухом уверенный, даже нагловатый, но определенно не женский голос. У одного из обелисков в темноте стоял Винсент. Его руки и лицо светились в темноте, как три белых пятна. Я впервые видел его без маски и был поражен его привлекательностью. Почти все неземные создания выглядели такими независимыми и красивыми, все, кроме того незнакомца, который чуть не напал на Жервеза, и моего тайного наставника.

Как странно, я звал Розу, а вместо нее появился Винсент.

— У госпожи, кроме тебя, полно забот, — будто прочтя мои мысли, не совсем вежливым тоном пояснил Винсент. Кажется, он был раздражен, даже рассержен моим неожиданным приходом.

— Где она, твоя госпожа? — спросил я. С губ сорвался едва слышимый хриплый шепот. Другой бы меня не понял, счел бы этот отчаянный вопрос всего лишь вздохом влюбленного, но у Винсента, видимо, был отличный слух.

— Она сейчас занята, — коротко пояснил он. По его далеко не дружелюбному настрою было заметно, что в подробности вдаваться он не собирается.

— Если моей госпоже ты для чего-то понадобился, то это еще не значит, что я стану тебе кланяться, — счел своим долгом предупредить Винсент, в его выразительных карих глазах, как предостережение, вспыхнул злобный огонек.

И снова я подумал, что он похож на титулованного, привыкшего к почестям и всеобщему уважению молодого человека. Он держался так гордо и независимо, будто готовился унаследовать трон.

— А почему ты служишь ей? — вопрос невольно сорвался у меня с языка, и я тут же пожалел о своей оплошности. Винсент, кажется, готов был убить меня за мое любопытство.

— Почему? — надменно переспросил он и вдруг громко расхохотался. — Ну, и дурак же ты. Да, потому, что она царица всех таких отвергнутых и проклятых существ, как ты и я. Все, кто запутался в сетях колдовства, обязаны поклониться ей. Да, мой друг по несчастью, магия — это одна огромная мрачная воронка, которая засасывает всех, кто осмелится подойти к ней.

— Почему ты так зол? — вырвалось у меня. Я сам тоже начал на него злиться. Кем бы он не был, у него нет права так грубо и пренебрежительно относиться ко мне.

— Зол? — Винсент отрицательно мотнул головой, и рубин в его ухе вспыхнул, как алая звездочка. — Нет, я не зол, я только немного несчастен.

Он посмотрел на небо, на далекий призрачный диск луны и, кажется, вздохнул.

— Что с тобой случилось? — спросил я. — Тебе приходится спать в том склепе, о котором говорила Роза.

— Тебе не понять, — Винсент криво усмехнулся. — Склеп к моим несчастьям никакого отношения не имеет.

— Тогда, о чем же ты грустишь? — я был даже немного рад тому, что он снизошел до откровений со мной и готов был засыпать его вопросами.

— О потерянном друге, — после паузы признался Винсент.

— Стоит ли…

— Я же говорил, ты ничего не поймешь, — опять вспылил Винсент. — Ты не знаешь, насколько могущественным, насколько прекрасным был тот, о ком я тебе говорю. Поссориться с ним это все равно, что самому вырыть себе могилу.

— Так ты жалеешь о том, что потерял его или о том, что теперь он может тебя наказать? — я, правда, мало что понимал.

— И о том, и другом, — Винсент провел рукой по волосам, даже этот простой жест показался необычайно грациозным, а вспыхнувшая фосфорным сиянием кожа придала ему нечто мистическое.

— Не спрашивай меня больше об этом, — то ли попросил, то ли потребовал он у собеседника.

— Ну, о собственных затруднениях я могу тебя расспросить, например, что ты скажешь о моей семье и о проклятии…

— А почему я тебе должен что-то говорить, — далеко нелюбезно оборвал Винсент. — У тебя ведь есть твоя книга, так хотя бы пролистай ее. Чему же учат вас, студентов, если вы даже не умеете разбирать по буквам? Хорошие же знатоки выходят их твоего университета, никогда бы не стал нанимать их к себе на службу.

— Диплом еще не свидетельство того, что у тебя есть знание, — тут же парировал я.

— У тебя его нет, — запротестовал Винсент. — Ты сбежал раньше, чем смог его получить.

— И не прогадал, потому что местные профессора никогда бы не смогли вложить в мою голову тех знаний, которые требуются для борьбы со злом, — я не хотел сдаваться и поэтому придумывал все новые и новые доводы.

— Ты называешь свою детскую игру в прятки войной со злом, — возмутился Винсент. — Ты сам становишься злом, медленно, но неуклонно. Посмотри на себя в зеркало, ты уже не такой, каким был день назад. В твоих глазах поселилась лютая ненависть, и она выдает тебя с поличным. С каждым часом, с каждой минутой ты все больше приближаешься к тому темному идеалу, который решился уничтожить. Ты ничем не лучше того, кого преследуешь. Даже хуже, потому что он смел, а ты труслив. Ты прячешься за углом вместо того, чтобы нанести удар в открытую.

— Не тебе меня упрекать, — я уже был не рад тому, что вернулся. Винсент одним махом разбил все мои героические мечтания.

— Правда глаза колет, — усмехнулся Винсент. — Обидно быть кроликом, а не охотником. Я сам, когда-то оказался в похожем положении. Скажу честно, Батист мы с тобой во многом похожи. Ты даже нравишься мне, потому что, как и я, предпочел распроститься с легкой примитивной учебой ради высшей цели.

— Ты тоже сбежал, чтобы заниматься колдовством.

Он отрицательно покачал головой. На его губах блуждала хищная усмешка.

— Я с самого начала им занимался, — объяснил он.

— И где же ты учился? — я, действительно, не мог предположить, где обучают столь зловещим наукам.

— В школе чернокнижия, — ответил он так беспечно, будто это заведение было хорошо известно многим.

Я не успел опомниться от потрясения, не успел даже снова спросить, о чем хотел, как вдруг ощутил на своей щеке ледяное дыхание. Винсент склонился надо мной. Его искристые нечеловеческие глаза смотрели прямо в мои.

— Оставь свою охоту, иначе, сам станешь жертвой, — предупредил вдруг он. — Твой подозреваемый придумает для тебя самое жестокое наказание, еще до того, как ты нападешь на его след. Он не дремлет, он никого не жалеет. Беглому студенту не справиться с таким беспощадным существом.

— Я больше не студент, я — граф, — я вспомнил опустевшее поместье. Теперь я последний наследник, и титул принадлежит мне по праву.

— Ну, как хочешь, — Винсент пренебрежительно взмахнул рукой, словно давая понять, что такого упорного непонятливого собеседника разубеждать бесполезно. И вообще, разубедить меня дано не ему, а естественному ходу событий.

— Вот увидишь, что я был прав, — погрозил он мне напоследок. — А теперь возвращайся-ка к своей бродячей труппе. Если ты замерзнешь насмерть, где еще они смогут найти бесплатного работника?

Я только сейчас заметил, что кожа на окоченевших ладонях начала синеть. У меня с собой не было даже перчаток. Накидку я оставил в кабаке. Действительно, пора возвращаться. Все равно Розы здесь нет, а с Винсентом можно разве что снова поссориться, но только не поговорить по душам. Мне почему-то казалось, что он недоволен тем, что я, смертный и явно лишний, затесался в их блистательную компанию, тем, что я вообще повстречался на его пути и чем-то еще, о чем я пока не догадывался.

— Какой ты меркантильный, — обиженно буркнул я на резкое замечание Винсента.

— Мелочность здесь ни при чем, — упрямо возразил он. — Я только хотел дать дружеский совет. Это тебе, а не мне надо быть расчетливым и бережливым, чтобы в итоге не попасть впросак, и не утянуть за собой других. Зачем раздавать кому попало заклейменные злом монеты? А вдруг дьявол, подаривший их, однажды явится к тебе и потребует назад свои подачки? Что если твой тайный благодетель решится собрать все частички своего сокровища назад и обойдет с визитом всех, кого ты вздумал подкупить?

— Если будет так, то я сумею разобраться с собственными проблемами без твоей помощи, — чтобы сохранить гордость, я должен был сказать Винсенту что-то обидное.

— А я тебе свою помощь и не предлагаю, — тут же парировал он. — Я вообще предпочитаю не связываться с новичками. Какой смысл пытаться подружиться с теми, чьи дни сочтены? Новеньким и слабым в нашем мире не выжить.

Винсент замолчал, будто испугавшись того, что сболтнул слишком много.

— Лучше возвращайся в свой трактир и попробуй выспаться за остаток ночи, иначе, во время первого представления будешь выглядеть не так блистательно, как ожидает от тебя работодатель, — посоветовал Винсент и махнул рукой на прощание.

Я следил за ним во все глаза, но так и не заметил, куда он направился. Он сделал всего шаг в сторону калитки, а в следующий миг его уже не было. Только снег кружился меж обелисков.

В трактир я попал, как только о нем подумал. Чем чаще я пытался путешествовать посредством колдовства, тем быстрее попадал в место назначения.

Никто не заметил моего отсутствия. Жервез мирно дремал на подоконнике, и даже сквозняк, просачивавшейся в щели окна, не доставлял ему неудобства. Мне бы спать так мирно, ни о чем не переживая и не опасаясь того, что посреди ночи меня может разбудить жестокий незнакомец, явившийся из старого поместья за моей душой. Я ведь даже не знал, как долог отведенный мне срок, что предписывают условия нашего договора с темной стороной. Конец может настать в любую секунду. Может быть, этой ночью, а может следующей, когда я буду спать, часовая стрелка как раз достигнет того отрезка, на котором мое время иссякнет, и душа перейдет в собственность злых сил.

— Еще слишком рано, — прошептал я, бросив взгляд на настенные часы. Мне нужно время и силы, чтобы настигнуть врага. Я стал одержим местью и перестал задумываться над тем, что колдовство утягивает в бездну каждого своего последователя.

Жервез, очевидно, завидовал тому, что первые роли достаются мне, а я…Чего бы я только не отдал, чтобы стать одним из второстепенных актеров труппы, снова стать человеком и не знать ни о силе колдовства, ни о демоне, которого должен преследовать, ни о семейном проклятии. А вот знали ли мои новые друзья, что среди них затесался проклятый, тот, кто отмечен злом? В дальнейшем я мог принести им одни беды, но вначале принес успех. Кто бы мог подумать, что некая тайная магия поможет мне и на сцене? А может, колдовство здесь было совсем ни при чем. Я не боялся ничего, потому что знал — жить мне осталось совсем немного. Никакой робости перед толпой и никакого страха, я был дерзок, раскован, красноречив, смело импровизировал, на ходу придумывал вольные шутки. Во время представления я переставал быть собой. Если бы на сцене меня и увидел кто-то из старых знакомых, то, скорее всего, не узнал бы или принял за моего же двойника. Не осталось больше стеснительного графского сына, его заменил озорной дерзкий юноша, смело кидавший колкости и шутки в лицо суровой, часто несправедливой жизни. Уже первый вечер принес мне славу. Я мог бы стать кумиром, но мне было наплевать на собственный успех, на одобрительные крики и аплодисменты. Я выходил на сцену не ради того, чтобы прославиться, а для того, чтобы забыть себя.

Хотя бы на несколько часов мне хотелось забыть о тягостных воспоминаниях и стать кем-то другим, но каждый раз в конце представления непроизвольно я начинал искать в толпе одного-единственного зрителя, того, чью прекрасную голову я собирался снести с плеч.

Его нигде не было, но я продолжал надеяться, что однажды гладкое белое нечеловеческое лицо мелькнет среди обычных людских лиц.

— Я жду тебя, Эдвин, — каждый раз мысленно произносил я, прощаясь с рукоплещущей толпой, и каждый раз ответа не было. И все-таки где-то в уголке моего сознания росла уверенность в том, что однажды тот, кого я ищу, будет проходить мимо и остановится, чтобы посмотреть на меня, точно так же, как я когда-то смотрел на него, притаившись за спинами восхищенных зрителей.

Мне недолго пришлось твердить заранее заученные фразы в лицо вечерним сумеркам. Вскоре, благодаря мне, всю труппу пригласили в настоящий театр. По такому поводу даже Жервез перестал ворчать на меня, хотя упорно продолжал верить в то, что я неспроста принес им удачу. В конце концов, я до сих пор не сумел предоставить ему никаких гарантий того, что через месяц-другой не утяну за собой в ад всех, кого облагодетельствовал.

Кроме Жервеза, все были в восторге оттого, что им предстоит выступать на настоящей сцене, а не на импровизированной. Разве не об этом мечтает каждый уличный актер? Лючия в знак благодарности подарила мне поцелуй. Рено сболтнул что-то вроде того, что теперь почтет за честь называться моим другом. Теперь я ощутил себя по-настоящему принятым в тесный дружеский кружок, и от этого мне стало немного грустно. Ведь я мог, сам того не желая, случайно погубить всех тех людей, которые по неосторожности доверились мне.

Об этом я думал, сидя в одной из лож пустого театра. Пока Паскаль договаривался с директором об условиях контракта, я вспоминал пустынные улицы, моросящий дождь и оплакивал свою безумную надежду на то, что в числе редких прохожих на бульварах огнем мелькнет алый, расшитый загадочными буквами плащ господина дракона. Более простодушная, чем остальные актрисы, Лючия вслух заметила, что я слишком часто стал оглядываться по сторонам в последнее время. Другие члены труппы, очевидно, посмеивались между собой над моей странностью. Похоже, что из всех один Жервез подозревал во мне сторонника темных сил. Его друзья, скорее всего, думали совсем иначе. В колдовство они вряд ли верили. Даже такие суеверия, как глаз, порча и наговоры их ничуть не волновали. Графа, который, явно, был далек от разорения, но, тем не менее, мечтал выступать на сцене, они сочли либо неисправимым меломаном, либо и вовсе решили, что он немного не в себе. Конечно, по их мнению, у богатых господ могли возникать разные причуды, но нельзя же ради них поступить на бессрочное время на работу в бродячий театр.

То есть, театр так и остался бы бродячим, если бы не я. Не в моих правилах хвалиться, но только благодаря моим нововведениям и стараниям, нам светило оказаться в тепле и с крышей над головой. Свое усердие заслугой я вовсе не считал. Не ради друзей, а чтобы отвлечься от мрачных мыслей я вкладывал душу в каждое свое выступление, переделывал уже известные нудные пьесы, пытаясь внести в них немного озорства или мистицизма. Я был и автором, и ведущим актером и не требовал за свои труды ни гроша, естественно, такое необычное явление в театральном мире не могло не вызвать толков и пересудов. Я строго-настрого запретил Паскалю рассказывать, кому бы то ни было из наших поклонников или нанимателей о том, что я аристократ, но, очевидно, слишком велико было искушение похвастаться. И вот обо мне поползли различные слухи. Для кого-то я стал кумиром, для кого-то подозрительной личностью, а для большинства просто неплохой возможностью посплетничать.

Сплетничали и обо мне самом, и о хорошенькой, всегда любезной со мной Лючии и даже о Жервезе, который почитал своим долгом всюду следовать за мной, как тень и наблюдать. Только я один знал, что он шпионит за мной, у остальных же появлялись всевозможные подозрения на его счет. Однажды, когда Жервез так же неотступно шел за мной на виду у публики и настороженно озирался по сторонам, кто-то даже заметил, что он слишком ревнивый поклонник.

В пустом зрительном зале я чувствовал себя так одиноко, будто, кроме меня, не осталось никого во всей вселенной, только, возможно, где-то за дальней шторой притаился загадочный страшный господин из старого поместья, и его костлявая рука манит меня за собой во тьму кулис. Внутренне я содрогнулся, вспоминая его опасные советы, его горящие злым огнем глаза, его завораживающий глубокий голос.

— Неужели тебе, правда, так страшно? — спросил вдруг кто-то у меня за спиной. В нежном музыкальном голосе не было ни угрозы, ни упрека, только недоумение, и все же по спине у меня пробежал холодок. Та, что стояла сзади, совсем не хотела меня напугать, и все равно так страшно, как в этот миг мне еще никогда не было. Не потому, что я в буквальном смысле столкнулся с чем-то уродливым или ужасающим. Голос, впервые заговоривший со мной на кладбище, был создан, казалось, для райских напевов, и, тем не менее, в нем таилось зло. Это был голос сирены, голос царицы, пришедшей из лесного склепа, вокруг которого бродили волки. Она без всякого сожаления утянула бы меня на дно, даже не задумываясь о том, что поступает плохо. Стремление погубить кого-то, встретившегося на ее пути, было для нее не капризом, а инстинктом. И это меня пугало.

— Я заглянула в твое сознание и увидела там столько тягостных мыслей, что они испугали меня саму, — произнесла девушка. Ее изящные тонкие руки легли мне на плечи и сдавили только слегка, но хватка оказалась крепче, чем у клещей.

Я вынужденно обернулся, и один только вид Розы восхитил меня настолько, что я не мог уже ни о чем думать или говорить. В пустой ложе, как призрак, возникла моя сказочная королева, перед которой блек свет всего мира.

Я снова видел ее, ощущал ее холодное прикосновение, тонул в нестерпимо - ярком сиянии зеленоватых глаз, и не имело значения то, что красавица, которой я так восхищен, пришла в этот мир с темной стороны. Не имело значения даже то, что где-то в черном проеме аванложи, за портьерой, как будто промелькнуло юркое серое тело лесного волка.

— Зачем ты хотел видеть меня, Батист? — Роза сделала шажок назад, в темноту, чтобы ее было не видно со стороны партера. Какая предусмотрительность! Теперь даже если кто-то войдет в зрительный зал, он не сможет сразу заметить, что в ложе кто-то есть, кроме меня. Роза исчезнет прежде, чем появится хоть один свидетель моей беседы с призраком.

Я смотрел на нее во все глаза и не сразу понял, что она ждет ответа. Сказать я толком ничего не смог, только пожал плечами. Я, как будто, подпал под воздействие чар. Внешне Роза была самим совершенством, и я силился запомнить каждую ее черту так, словно видел девушку в последний раз. Пышный подол ее белого платья тихо шуршал при каждом движении. Вышитый тонкими кружевами корсет туго охватывал талию. Один темный локон кокетливо спадал на обнаженное плечо. Кожа, как будто мерцала изнутри. Жемчужная нитка обвилась вокруг тонкой шеи, а на голове сиял все тот же неизменный золотой венец.

На миг мне почудилось, что Роза состоит из двух цветов, белого и темного, но многоцветье драгоценных камней в короне вмиг развеяло эту иллюзию.

Я, наконец, понял, почему иногда мне страшно просто смотреть на такую красоту. Роза напоминала богиню, мраморную статую, которая вдруг сошла с пьедестала и заговорила. Если б не крошечная царапинка, протянувшая на шее под жемчужным ожерельем, то Роза и сейчас показалась бы мне статуей, а не девушкой из плоти и крови.

Как завороженный, я смотрел на тонкую красную полосу на идеально белой коже. Разве призрачное создание можно ранить?

— Еще как можно, — насмешливо протянула Роза и тихо добавила. — Но не всем.

Она едва коснулась царапины кончиками пальцев и с укором посмотрела на меня, будто пытаясь сказать, что будь я истинным джентльменом, я бы сделал вид, что не замечаю такого пустякового изъяна.

— Волки иногда становятся злы, — нехотя пояснила Роза. — Видишь ли, Батист, у них, как, впрочем, и у других моих подчиненных, когда-то был другой хозяин, и временами они тоскуют по нему. Однако, ты новичок в нашей среде, тебе будет трудно все это понять. В нашей расе в чести легкомыслие. Вчерашних кумиров ждет вечное забвение. Бывших правителей свергают без всякого сожаления и потом даже не вспоминают о них. К сожалению, один наш властитель был настолько грешен и обаятелен, что не так-то легко заставить народ позабыть его. В каждом столетии нам нужен новый король или королева. Мы называем их избранниками темных сил, мы свергаем их так же легко, как избираем. Нельзя испытывать ни к кому из них привязанность или тосковать по ним, таков наш закон, но иногда даже этот устав нарушается.

Она изящно пожала плечами, словно хотела сказать, жаль, что даже наш мир несовершенен.

— А этот правитель, каким он был? — невольно вырвалось у меня.

— О-о, — Роза, явно, припомнила что-то забавное и улыбнулась. — Это был очаровательный, взбалмошный и очень красивый грешник, который все время пытался объявить себя невиновным, доказать, что он стал творить зло по принуждению ближних и против собственной воли. Он всего лишь обаятельный мошенник, но народ таких уважает.

В ее речах мне почудился намек на собственный обман, и щеки начала заливать краска стыда. Я ведь тоже обманывал публику, притворяясь тем, кем на самом деле не являюсь, бедным неунывающим весельчаком, который, отчаявшись искать успеха во всех профессиях, решил податься на сцену.

— Играть это, значит, притворяться, — с усмешкой шепнула Роза. — Посмотри, на той сцене тебя ждет успех, никто из публики, вошедшей в этот зал, ни за что не догадается, что в твоем сердце живет страх. Ты боишься того, кого хочешь убить, но люди будут видеть в тебе всего лишь привлекательного молоденького лицедея, а не графа и уж тем более не убийцу.

— Зачем ты меня так называешь? — мне не понравилось, что Роза равняет меня с преступником.

— А как прикажешь тебя еще называть? — обиделась она. — Зачем у тебя тесак спрятан за поясом, если не для того, чтобы обезглавить того, кем втайне ты восхищен.

— Неправда, — я закрыл глаза и облокотился о бортик ложи. Голова у меня начала кружиться от ощущения высоты. Стоило Розе только подтолкнуть меня, и я бы, наверняка, разбился, но она стояла неподвижно, и позади не виднелось больше ни волков, ни двух ее сообщников.

— Я им вовсе не восхищен, — слабо попытался протестовать я.

— Не обманывай, Батист, — она укоризненно покачала головой, и мягкие длинные локоны нежно зашелестели. — Я видела, как пристально ты наблюдал за ним вечером у театрального балагана. Тогда ты не решился нанести удар, потому что заранее оплакиваешь того, кого должен убить, и немного его побаиваешься. Не лучше ли ради общего блага оставить всю эту шутовскую охоту.

— Нет, — возразил я. — К тому же, добра из этого не выйдет. Выживем только он или я, но по городу протянется кровавая полоса новых жертв.

Роза устало вздохнула за моей спиной. Ее вздох, как шелест ветерка, прокатился по ложе, и показался мне всего лишь эхом, донесшимся из далекого, затерянного среди лесов склепа.

— Ну и упрямец, — упрекнула Роза, только вот кого, меня или того, кого рядом сейчас не было.

— Кто упрямец? — осторожно переспросил я.

— И ты, и он, — она не назвала никого по имени, но я понял, что она имеет в виду того господина, красивого и золотоволосого, с которым я собирался вступить в единоборство.

— Вы считаете, что я слишком медлителен для охотника?

Уж не смеялась ли она надо мной и моими страхами.

— Ты еще недостаточно силен и не сведущ в тайных искусствах, — возразила она.

— Я пытаюсь доказать свои силы.

— Пока ты преуспел только в притворстве, да и то не до конца, один из актеров тебя заподозрил, — глаза Розы гневно блеснули. — Одной ловкости недостаточно, чтобы биться с драконом.

Почему она меня напутствует? Почему делает вид, что хочет мне помочь? Все ответы пришли мгновенно. По тону ее голоса, по тонкой руке, сжавшейся будто в поисках эфеса шпаги, я догадался и выдохнул:

— Вы тоже сражались с ним?

Она тихо мелодично рассмеялась.

— Мне не нужно было с ним сражаться, — Роза склонилась ко мне и доверительно шепнула. — Я уже его погубила.

Ее шепот рядом с моим ухом, приятный атласный шелест ее платья, райский аромат духов, все мгновенно растворилась в пустоте, как только из-за кулис раздался голос, зовущий меня по имени. Человеческий голос. Из сказочного мира я снова попал в обыденный и повседневный. Какое болезненное падение. Я отчетливо слышал, как голос Паскаля вновь и вновь зовет:

— Батист!

Но идти не спешил. Если бы только в ложе позади не царила прежняя темнота. Как хотелось вновь увидеть сияние короны и бледное свечение кожи под кружевом бального наряда. Увидеть хотя бы волков, если не саму призрачную королеву.

— Роза! — позвал я, но она не откликнулась. Наверное, она была уже далеко-далеко отсюда, а я так и не успел узнать ничего важного. Все драгоценное время тайного свидания с призраком я потратил на пустые ссоры и долгое восторженное молчание. Надо же быть таким простаком, а еще собираюсь мстить демону.

Всего лишь на миг мне почудилось, что Роза обещает явиться на мое первое представление. Лишь бы только она не забыла про свое обещание.

— Все получилось, как мы хотели. Разве ты не рад? — вбежавшая в ложу Лючия уже обнимала меня за шею, а я все еще никак не мог поверить, что Розы больше нет рядом. Не слышно больше ни мягкого шелеста ее платья, ни загадочных соблазнительных речей.

— Неужели ты недоволен тем, что мы наконец-то будем играть в настоящем театре, в самом центре города? — продолжала настаивать Лючия. Сама она, наверное, никогда в жизни еще так не радовалась. Еще бы, ведь ее мечта сбылась, а мне в отличие от всей труппы было все равно, где развеивать тоску: в балагане, продуваемом колким ветром, или в теплом роскошном здании.

Я мягко отстранил от себя Лючию и посмотрел поверх ее головы на выход из ложи, не мелькнет ли там снова стройная грациозная дама в венце и с сопровождающими-волками. Конечно, ее там больше не было. Только Лючия по-прежнему стояла рядом и недоумевала, почему меня так сложно чем-то обрадовать. Я с трудом заставил себя сфокусировать взгляд на ее ярко-рыжих кудрях и аккуратно накрашенном личике. В цветном плиссированном наряде коломбины Лючия выглядела, как кукла, никакого намека на таинственность или некую божественность. Лючия здесь, она живая и досягаемая, а та, которая ушла, была загадочной и недоступной.

— Конечно, я доволен, — быстро кивнул я. — Только не забывай, мне еще надо переделать для нас одну пьесу. Публике нужна новизна.

Лючия пробормотала что-то типа соболезнования по такому грустному поводу. Ей одной казалось нечестным то, что я должен сочинять реплики для актеров, в то время как они сами будут праздновать и пить в каком-нибудь кабаке. Остальные были даже рады тому, что я взял на себя большую часть всеобщих обязанностей.

Все эти дела меня нисколько не тяготили. Мне нужно было все время заниматься чем-то, брать на себя чужие хлопоты и труды, чтобы мысль о мести не свела меня с ума. Несмотря на напряженную работу, страшные воспоминания все равно часто вторгались в мою жизнь. Я мог чистить костюмы, переписывать текст для суфлера или сочинять и вдруг увидеть перед глазами плавный взмах золотых крыльев, гибкий драконий силуэт или молчаливого, златокудрого юношу у окна. Конечно, это были все лишь галлюцинации, но они мгновенно лишали меня покоя, напоминали о том, что нельзя сидеть сложа руки, нельзя просто ждать, пока Эдвин сам явится ко мне. Надо действовать поскорее, надо самому искать его, но каждый раз от того, чтобы вскочить и стремглав бежать на поиски, меня удерживала одна мысль, а что я стану делать, если найду его. Вдруг мы столкнемся прямо на улице, хватит ли тогда у меня смелости вытащить из-за пояса тесак и обезглавить живое, лучезарное создание. Пока я еще был слишком нерешителен и, возможно, недостаточно силен, как подметила Роза. У меня не хватило бы духу лишить жизни даже человека, не то, что дракона. Так какой же из меня мститель?

С этими мыслями я вошел в пустую гримерную, захлопнул за собой дверь и вдруг с удивлением обнаружил, что гримерная далеко не пуста. Какое-то темное, долговязое существо бойко копошилось возле туалетного столика, причем все его движения были настолько бесшумны, что если бы я не видел чужака собственными глазами, то решил бы, что рядом никого нет. Кроме моих собственным торопливых шагов, не раздавалось ни звука. Я поспешно зажег лампу, и тут же кто-то недалеко от меня злобно выругался.

Непрошеный гость отшатнулся от света и быстро юркнул в темный угол гримерной.

— Что ты делаешь здесь? — спросил я, надеясь услышать в ответ, что передо мной один из работников театра или поклонник какой-то актрисы, например Лючии, тайно посещающий ее.

— Прикрути фитиль, Батист. Здесь и так слишком жарко и душно, — прозвучал из темноты хрипловатый голос, показавшийся мне знакомым.

— Скорее, ты же понял, что я не выношу близости огня, — настаивал прячущийся во тьме.

— Шарло! — мне не сразу удалось узнать его. Я впервые увидел его без маски и без перчаток, и вид его кожи, изъеденной шрамами, поразил меня. Я даже не сразу выполнил его просьбу, хотя понимал, что ему, действительно, неприятна близость пламени. Наверное, Шарло будет вечно ненавидеть огонь за причиненный вред. Если бы одна свеча причинила моей внешности такой же ущерб, я бы тоже сторонился малейшего огонька. В тусклых отблесках лампы шероховатое, со множеством выпуклостей лицо выглядело какой-то страшной фантастической маской. Оно поражало своей неподвижностью и белизной, жили на нем только злые черные глаза.

— Неужели ты впервые видишь потерпевшего? — губы Шарло едва шевелились, но голос был резким, злым, осуждающим.

Я посильнее прикрутил фитиль и отставил лампу в самый дальний угол гримерной.

— Прости, но в отличие от тебя я не могу видеть в темноте, как кот, — извинился я.

Шарло в ответ нагло хмыкнул.

— Как это тебе удалось догадаться, что я отлично вижу в темноте?

— Иначе тебе, как и мне, нужен был бы свет, чтобы найти что-то в ящиках стола, — резонно заметил я.

— А я уж было подумал, что ты учишься читать чужие мысли, — Шарло явно успокоился, осознав, что собеседнику неведомо все, что творится у него в голове. Даже тонкий намек на воровство был пропущен мимо ушей.

— Зачем ты пришел сюда? — я осторожно приблизился к нему.

— Взять немного пудры, — Шарло демонстративно повертел в руках маленькую круглую баночку, очевидно, позаимствованную из вещей Лючии. Какие у него длинные, тонкие пальцы, а кожа на них вся изъедена полосками ожогов. Что будет, если такие пальцы вцепятся человеку в горло и сожмут изо всех сил? Мне стало страшно от собственных мыслей и от присутствия рядом Шарло. При первой встрече он показался мне немного жутковатым, теперь я видел перед собой олицетворение всех моих ночных кошмаров. Этот худой долговязый гость в черном пальто, с длинными паучьими пальцами и обожженной кожей, без всякого артистического грима походил на костлявую смерть.

— Ты ведь не возражаешь, что мы заимствуем у тебя остатки грима? — допытывался Шарло.

— Мы? — мне стало жутко от одной мысли, что рядом, в темных неосвещенных лампой уголках, прячутся подобные ему существа.

— Ты удивлен тому, что я не один? Разве никогда не замечал грациозных, бледных существ, разгуливающих по ночам под окнами таверн и постоялых дворов? Правда, в отличие от меня они не обожжены. Им больше повезло.

— Да, кажется, я видел один раз кого-то из твоих друзей, — простодушно признался я.

— Друзей? — Шарло скорчил презрительную физиономию. — Они мне не друзья. Мы только вынуждены держаться вместе, иначе давно бы уже рассеялись по разным городам, как пепел по ветру. Правда, в нашу любимую столицу, там, где было охотиться проще всего, путь нам заказан, и все из-за него…

Шарло со злостью покосился на кусочек вечернего неба, видневшийся за мелкими переплетами окна. Казалось, если бы он мог дотянуться до темного полотна небес и изорвать в клочья, то, не задумываясь, сделал бы это, лишь бы только причинить хоть самый малый ущерб своему врагу. В отличие от меня он бы удовлетворился даже самой мелочной местью, но только боялся мстить.

— Кошмарное место, — Шарло по-хозяйски оглядел тесную гримерную. — Здесь душно и полно всякого хлама. Неужели ты считаешь, что стоит только задернуть все шторы, спуститься в подвал и отсидеться там, как в убежище? Ты, правда, думаешь, что эти стены защитят тебя от его огня? Так, вот, Батист напрасно запирать дверь, огонь поглотит и театр, и тебя. Стоит только дракону совершить всего один налет, и ты сгоришь вместе с этой улицей. Скрываться бесполезно.

— Почему ты решил, что я скрываюсь?

— А что ты делаешь? Как еще можно назвать все это притворство? Вместо того, чтобы напасть первым, ты готов прятаться под маской арлекина до тех пор, пока не нападут на тебя.

— Я не такой трус, как ты утверждаешь, — его обвинительная речь больно кольнула меня. — Я только жду подходящего момента и, кроме того, не обязан отчитываться ни перед кем. Разве не ты сам утверждал, что связываться с драконом опасно.

— И ты собираешься ждать до конца времен? Вот он — то, действительно, сможет ждать целые столетия, у него время есть, он бессмертен. А много ли этого времени осталось у тебя?

— Я не хочу обжечься так же, как ты, — я в ужасе отступил от Шарло, от его шероховатой обожженной кожи, от его пристального недоброго взгляда.

Какие-то птицы захлопали крыльями над карнизом. В мгновение ока Шарло подскочил к окну и задернул штору. Не взирая на небо, он не испытывал страха. Это ему нужно отсиживаться в подвале, а не мне.

— Ты злишься на меня, Батист, а я всего лишь хотел стать тебе помощником, — пытаясь изобразить искреннюю обиду, пожурил меня Шарло.

— Ты готов пересилить свой страх перед огнем, чтобы помочь мне?

— Да, — Шарло медлительно и грациозно двинулся вперед, чтобы ступить на крошечный островок света от масляной лампы. Все его движения были бесшумными, как у тени. Шарло был похож сейчас именно на тень, а может ли тень не страшиться огня?

— Каким же образом ты мне поможешь, станешь моим союзником, побратаешься со мной, станешь товарищем по оружию?

— Я покажу тебе, где его логово, — шепнул Шарло. Он быстро метнулся ко мне, склонился над моей шеей, расстегнул ворот рубашки. Мне показалось, что глаза его вспыхнули алчным огоньком, как у голодающего при виде пищи, а в руке блеснул маленький кинжал, быстро извлеченный из-под рукава.

— Нет, не ты, сегодня я поищу кого-нибудь другого, в театре ведь будет много публики, — шероховатый язык лизнул мне шею, как раз в том месте, где билась и пульсировала вена. — Глупо так вот необдуманно лишаться того единственного, кто, сам того не подозревая, поможет в осуществлении всех твоих целей.

Шепот был таким тихим, как едва уловимый шелест листвы. Через секунду было уже, не ясно прозвучали ли эти слова вообще, или я их всего лишь себе вообразил.

— Ты ведь не собираешься убить меня? — спросил я, освободившись от хватки Шарло.

— Конечно, нет, — неподвижные губы сложились в едва заметную, но далеко не дружескую улыбку. Кинжал снова неуловимо исчез в широком рукаве пальто. Шарло отстранился от меня во мгле. Ничто больше не свидетельствовало о недавнем нападении, кроме жадного хитрого блеска в черных глазах, устремленных на меня из мглы.

— Давай встретимся с тобой позже в какой — нибудь тихой таверне и решим, хватит ли у тебя смелости сунуться в жилье зверя? — предложил Шарло.

— Ты останешься в театре, но ведь спектакль начнется еще не скоро? — я беспомощно следил за тем, как Шарло бесшумно растворил дверь, юркнул в коридор и быстро зашагал в сторону зрительного зала. Если бы я мог так же легко, как он, входить без билета на любое представление. В отличие от Шарло моим пропуском всюду становилось золото, а не ловкость.

Я видел, как Шарло заговорил с каким-то молодым консьержем, как поманил его в темный угол, и юноша послушно пошел за ним. Следить за ним дальше я уже посчитал наглостью, хотя, наверное, Шарло был бы не раздосадован, а, напротив, доволен, если бы я застал его на месте какого-нибудь зверского преступления.

На сцену я вышел расстроенным и удрученным. После всех впечатлений вечера первое выступление не обещало особой удачи, и, тем не менее, стоило мне только войти в роль, как остальной мир со всеми его злоключениями и демонами отошел для меня на задний план. На сцене я забывал обо всех своих неудачах и жил только одним моментом. Играть для меня было не тяжким трудом, а удовольствием. Удивительно, что на небольшом, окруженным кулисами клочке сцены я ощущал себя настолько независимым и свободным, будто вокруг меня лежал целый неограниченный мир.

Только спустя какое-то время от начала представления в голове метеором пронеслась одна мысль и нарушила все внутреннее равновесие. А придет ли Роза? Я чуть покосился на зрительный зал. Недаром говорят, что у артистов отлично развито боковое зрение. Я только урывками наблюдал за зрителями, а уже мог отлично описать внешность всех, кто сидел в первых рядах, но той, кого я искал, среди них не было. Возможно, она в одной из лож бенуара или прячется в каком-то дальнем уголке, где ее никто не видит. По привычке я искал глазами, что-то белое и мерцающее, атлас и корону, но не замечал вокруг ничего похожего на венец. В театре присутствовали всего лишь люди, ни одной коронованной особы и ни одного волшебного существа среди них не было. Разве только Шарло бродил где-то за кулисами.

Я запнулся на одной из реплик, потому что в гуще партера, среди других зрителей вдруг заметил Розу. Она была, как один яркий цветок среди кустов невзрачного репейника. Удивительно, как я не заметил ее сразу. Я продолжал играть, но то и дело оборачивался на нее. В алом декольтированном платье с локонами, уложенными в модную прическу, она скорее напоминала элегантную даму, чем призрак. Если бы не фосфоресцирующая бледная кожа, то Роза бы и вовсе не имела ничего общего с призрачными созданиями. Венец сменила изящная бриллиантовая диадема. Не могла же Роза продемонстрировать неосведомленным людям символ своей власти.

Я опасался, что кто-нибудь разоблачит в ней потустороннее создание. Вообще, как это ни глупо, а я начал опасаться за ее безопасность. Она ведь пришла сюда ради меня. А вдруг Шарло, тихо проскользнувший в партер, замышляет против нее что-то недоброе, а вдруг перчатки, натянутые по локоть, скрывают царапины от волчих когтей на ее руках? В голове проносились сотни тревожных мыслей. Я заметил, как какой-то консьерж поднес Розе конверт, как она изящным жестом отложила программку на свободное кресло рядом с собой, чтобы распечатать и прочесть записку. Темные длинные ресницы легли ей на щеки, полуприкрыв глаза, в которых, возможно, именно в этот миг промелькнул испуг. Я был далеко, но различал каждую деталь. Роза была испугана, я почувствовал ее страх, но чего она могла испугаться? Зачем она подняла кудрявую голову и посмотрела на дальнюю ложу? Кого она искала там? Возможно, того, кого ищем мы оба.

Мне было пора удалиться за кулисы, но я успел заметить знакомый золотистый блеск высоко над бельэтажем. Я узнал златокудрого юношу, который, откуда ни возьмись, появился в закрытой ложе, грациозно прислонился к колонне и глянул вниз, на партер. Я чуть было не крикнул «Эдвин!».

Роза тоже смотрела на него, но видела не элегантного независимого аристократа. В ее глазах, как в двух зеркалах отразился блистающий золотой дракон, плавно взмахнувшие крылья. Их взмах предвещал опасность. Я видел все, как во сне. Роза выронила веер, программку и даже записку и поспешно вскочила с места. Даже находясь на сцене, я улавливал слухом, что атлас ее юбок шелестит, как осенняя листва, тревожно и таинственно. Я думал, она исчезнет в этот самый миг, но она не исчезла, а просто ушла. Не обращая внимание на протесты и удивление соседей, она пробежала прямо мимо них, возможно, наступила кому-то на ноги. Она не извинялась, не задерживалась, не оборачивалась, она совершала побег. Казалось, что красавица не идет, а летит мимо изумленных зрителей. Ряды зрителей остались позади, встревоженная и испуганная Роза выбежала из партера, а я проделал путь из-за кулис так быстро, что смог перехватить ее прямо в коридоре.

Мне было плевать на то, что я сорву выступление, если не появлюсь на сцене вовремя. Я должен был предупредить Розу, о том, что общаться с Эдвином опасно. Возможно, записку, которую прочла, она получила от него? Может быть, я ошибся, и она не убегает, а хочет подняться к нему в ложу. На какое-то время я даже забыл о том, что Роза сама опасное и непредсказуемое создание. Я, как герой, решил оградить даму от опасности, и неважно было, что эта дама сама может представлять опасность для любого, кто встретится на ее пути.

Эдвин мог выйти из ложи в любой момент. Невзирая на возможность быть разоблаченным, замеченным или даже убитым, я кинулся навстречу Розе, поднял маленькую бисерную сумочку, которую она нечаянно обронила.

— Оставьте! — она вырвала изящный предмет из моей руки с таким видом, будто я заставлял ее мешкать, а не помогал. А ведь я готов был, как паж, нести за ней шлейф, но она сама отталкивала меня.

На прекрасном милом личике был написан испуг. Вблизи ее страх становился особенно заметным. Роза настороженно оглянулась назад и тихо обреченно вздохнула.

— Я могу что-то сделать для вас? — я все еще надеялся, что ей пригодится моя помощь. Пальцы непроизвольно нащупали рукоять тесака за поясом. С недавних пор я не расставался с этим оружием и не зря. Теперь с его помощью я смогу защитить мою госпожу от любого злодея. Ну вот, еще и месяца не прошло, а предсказание Винсента уже, кажется, начало сбываться. Я называю эту девушку своей госпожой.

— Все в порядке, у меня просто закружилась голова. Это сейчас пройдет, — поспешно объяснила Роза так, как могла сказать только светская дама, а не королева призраков.

Причина такого притворства стала понятна, как только я обернулся. В конце коридора стояла консьержка, какие-то зрители выходили из зала задолго до антракта. Возможно, вблизи был кто-то еще, кто мог подслушать нас.

— Он опасен! — тихо шепнул я, наклонившись к Розе так, чтобы никто, кроме нее, не смог расслышать.

— Да, опасен, — шепнула она в ответ. — Именно поэтому вы носите с собой орудие убийства.

— Я долго тренировался. С первого удара я покончу с любым противником, — попытался заверить я. В словах Розы слышалась явная насмешка, и от этого мне еще больше хотелось доказать ей свою смелость.

— Я убью его прежде, чем он убьет вас!

— Почему он должен убить меня? — Роза попыталась обойти меня стороной, но я загородил ей путь.

— Вы следующая в его списке. Я так думаю. Если он прислал вам письмо, или хотя бы заговорил с вами, это верный признак того, что следующей он выбрал вас, — я только сейчас осознал, что мы с ней обращаемся друг к другу на «вы», как чужие, впервые встретившиеся люди, пути которых непременно вскоре разминутся. Я проклинал и вежливость, и посторонних, все время проходивших мимо нас, и собственную медлительность. Я не мог нанести удар или даже кинуться в битву, пока Роза рядом. Надо было увести ее подальше отсюда, куда-нибудь в безопасное место.

— Откуда вы — то можете знать, кто следующая в его списке? — шепотом, но с явной насмешкой спросила Роза. — Я, кажется, ошиблась в вас, Батист. Вы никудышний сыщик и зря затеяли все это расследование.

— Почему вы обращаетесь ко мне, как к чужому?

— Потому что вы и есть чужой.

Роза хотела резко развернуться от меня, но наступила на собственный шлейф и вынуждена была на секунду задержаться. Мне надо было бы вернуться в партер и найти тот черный страусовый веер, который еще недавно, как мотылек взмахивал в ее руке. Никогда больше я не увижу один яркий розан среди серой массы зрителей. Наверное, Роза больше никогда не вернется сюда, испугается того, что однажды в пустой ложе снова блеснет золото его кудрей. Эдвин всюду озирался по-хозяйски, вот и сегодня на зрительный зал он взглянул так, будто вот-вот выпрыгнет из ложи и пронесется в полете прямо над головами зрителей.

Что-то мне подсказывало, что Роза хоть и опасается его, но также восхищена им. Она утверждает, что я никчемный следопыт, но ведь я догадался, что она уже знает Эдвина. Возможно, это он подарил колье, которое сейчас украшает ее шею, чтобы потом на этом же нежном горле процарапать ожерелье из капелек крови, ту рану, которую он оставляет на всех своих жертвах. Должно быть, все еще сложнее, чем я предполагаю, но до какой-то частички истины я все же сумел докопаться.

— Ну и что вам еще от меня нужно? — Роза поспешно скользнула поближе к стенной нише, чтобы в случае чего притаиться в тени и остаться незамеченной.

— Я всего лишь хотел вас предупредить, — я неотступно следовал за ней. — Вы ведь верите мне?

— Я-то верю, но поверят ли охранники порядка, когда однажды ночью застанут вас на улицах вооруженным до зубов, да еще и преследующим богатого и влиятельного господина?

— Я тоже богат, — возмутился я, нельзя же все время возвышать над всеми одного Эдвина, я тоже вельможа, хоть иногда и переодеваюсь актером.

— Богат? Неубывающим золотом из одного и того же кошелька? — едва усмехнулась Роза. — Хватит ли ваших средств, чтобы купить собственное помилование у Августина?

В руке она нервно мяла платок. Я заметил, что на нем вместо инициалов вышито полное имя, Бланка Розье. Может, я неправильно прочел, ведь имя явно не хозяйкино, но прежде, чем я успел посмотреть на буквы вновь, Роза уже спрятала платок в сумочку.

— Мне вспомнилось нечто, связанное с инициалами каждой убитой девушки, — вслух подумал я и прижал руку ко лбу, словно таким образом пытался заставить мозг работать быстрее.

— Ну и что? — Роза опасливо оглянулась назад, прислушалась, словно пытаясь, различить шаги со стороны верхних ярусов и на всякий случай проворно заспешила к лестнице, ведущей вниз, к выходу из театра.

— Я хотел сказать вам что-то важное, — имена убитых никак не приходили на память, нужно было иметь перед глазами список, чтобы получить подтверждение тому, о чем я предполагал.

— Я тоже хотела сказать вам нечто очень важное, — Роза спустилась на несколько ступенек, алый атласный шлейф скользил за ней, как хвост кометы, и вносил немного яркости в однотонную обстановку театра.

На миг девушка задержалась, будто напряженно о чем-то размышляла.

— Я задержу его, если он пойдет за вами, — предложил я, решив, что она думает об Эдвине, о возможном преследовании, об очередном убийстве на пустынной ночной улице, ведь мои предостережения вполне могли навести ее на такие мысли.

Вместо того, чтобы поблагодарить, Роза укоризненно покачала головой, так что темные восхитительные локоны легли ей на плечи.

— Я бы посоветовала вам с ним не связываться, — только и произнесла она. — На моей памяти он легко разделывался с куда более значительными людьми, чем вы.

Исчезла она за следующим пролетом лестницы или быстро сбежала вниз по ступенькам, сказать я уже не мог, потому что следить за ней далее не посмел. Роза ясно дала понять, что ей сейчас не нужно ничье общество: ни мое, ни Эдвина. Интересно, прогнала бы она его с той же легкостью, что и меня. Роза любому своему поклоннику, пусть даже демону, смогла бы указать на дверь.

Мне не хотелось возвращаться на сцену, не хотелось вообще никуда идти. Мудрено не устать, когда ты каждую минуту своей жизни пытаешься распутать целый клубок тайн, и сам же запутываешься в его нитях. Вот бы навечно застыть истуканом возле той лестницы, где только что алой струйкой промелькнул шлейф Розы, и таким образом ускользнуть от всех проклятий и злых духов подряд. Возможно ли такое колдовство? Оно наделало бы еще больше шума, чем мой дебют. Представляю, с каким бы восторгом и волнением из уст в уста передавалась весть о том, что ведущий актер, не доиграв до конца спектакля, обратился в статую, как раз после того, как говорил в коридоре с какой-то таинственной дамой.

Мечтам долго предаваться я не мог. Пора было возвращаться. Коридор вокруг снова опустел, ни Розы, ни ее спутников, ни признаков опасности. Я уже убрал затекшие пальцы с рукоятки тесака и хотел идти назад, как вдруг понял, что возле лестницы, ведущей к верхним ложам, кто-то есть, но ступает он так быстро и бесшумно, что его присутствие рядом с собой почти невозможно обнаружить до тех самых пор, пока ледяные пальцы не сомкнутся у тебя на шее. Еще до того, как обернулся, я уже знал, что увижу в нескольких шагах от себя дерзкого элегантного юношу, что его локоны, небрежно перехваченные лентой на затылке, будут сиять в темном коридоре, а кожа на лице и руках призрачно мерцать. Однажды увидев это лицо, уже невозможно его забыть. Эдвин стремительно двигался ко мне, будто собирался не обойти меня стороной, а сбить с ног. За его спиной синим парусом развевался плащ. Вот уж явно аристократическая привычка не снимать верхней одежды даже во время театрального представления. Эдвин, кажется, пренебрегал всеми уставами и порядками, кроме разве что необычных законов какого-нибудь тайного общества. Интересно, сошел он с лестницы, как обычный человек, или легко слетел вниз, подобно птице?

Я потянулся к тесаку, нащупал рукоять. Вот он тот момент, который я так долго выжидал. Нужно ударить прямо сейчас, как раз в тот миг, когда Эдвин поравняется со мной. Наверняка, он уже догадался о том, что я вооружен. Это ведь не такой трусливый поступок, напасть на того, кто, скорее всего, уже готов к тому, чтобы отразить нападение? Мои движения, как назло стали слишком медлительными, а хватка слабой. Так я не смогу точно рассчитать удар. Как сложно решиться отделить от тела такую прекрасную голову.

Эдвин перехватил мой локоть прежде, чем я успел вытащить оружие. Момент был упущен. Осталась только возможность сопротивляться, но соперник почему-то не спешил напасть.

— Ты видел только что даму в алом? Очень красивую брюнетку? Куда она пошла? — Эдвин смотрел на меня так, будто силился прочесть мои мысли и не мог, и это вместо того, чтобы выпустить когти или ударить.

— А ты разве сам не знаешь? — дерзко ответил я вопросом на вопрос.

— Знал бы, если бы ты все время не сновал у меня под ногами, — Эдвин сжал мне руку повыше локтя так, что чуть не хрустнула кость. Как странно, у него такие изящные длинные пальцы, а хватка стальная, куда более сильная, чем у самого тренированного бойца. Как такое может быть? Разве это уже не доказательство того, что он сверхчеловек?

Казалось, что это не пальцы обвились вокруг моей руки, а железные прутья, пока холодные, но вот-вот готовые накалиться докрасна. А вдруг сейчас из изящных чуть расширившихся ноздрей вырвется струйка огня и опалит мне лицо?

Мне внезапно вспомнился Шарло, его покалеченная кожа, ожоги, уродливые выпуклые рубцы. Уже от одного этого воспоминания любому стало бы страшно. Я даже не сразу сообразил, что вместо того, чтобы ударить или изуродовать, Эдвин всего лишь толкнул меня, не сильно, а слегка, но я отлетел от него шагов на десять и ударился спиной о перила лестницы. Когда сталкиваешься с таким проявлением нечеловеческой силы, то начинаешь чувствовать себя всего лишь игрушкой.

— Подожди! — крикнул я ему, как только опомнился.

— Не смей идти за мной, — Эдвин метнул на меня один быстрый гневный взгляд, от которого любому стало бы страшно.

— Это ты не иди за ней, — я догнал его и преградил дорогу.

— Значит, ты все-таки видел ее и знаешь, куда она направляется? — Эдвин подозрительно сощурился, а я пользовался каждой секундой, чтобы получше рассмотреть его черты. Впервые я видел его на таком близком расстоянии от себя, и мне казалось, что если я буду продолжать смотреть на него, то непременно ослепну. Такой уж нестерпимо яркий, неземной свет исходил от его холодной, нечеловеческой красоты.

— Она не та, кого ты ищешь, — быстро солгал я, нужно же было сказать что-то, чтобы заставить его отказаться от преследования. Как бы далеко не успела убежать Роза, это златокудрое создание, способное обращаться драконом и летать, догонит ее в считанные секунды.

— Откуда ты знаешь, что я кого-то ищу? — Эдвин что-то заподозрил, впился в меня внимательным долгим взглядом, будто пытался таким образом определить, что я скрываю от него. С ним нужно было вести себя осторожно, нельзя было обронить ни одного лишнего слова в его присутствии, чтобы остаться вне подозрений.

— Мне просто показалось, что ты перепутал с кем-то мою….мою кузину, — я лихорадочно думал, кем бы можно было представить Розу, чтобы спасти ее.

— У тебя нет кузины, — Эдвин посмотрел на меня еще внимательнее. Как легко он изобличал малейшую ложь, как твердо и уверенно он говорил каждый раз, и у меня не находилось сил ему возразить.

— Ну, это была не кузина, а просто дальняя родственница, точнее знакомая одного друга… — я замялся, не зная уже что выдумать, чтобы задержать его хотя бы еще на минуту.

— Точнее, ты не знаешь сам, — закончил за меня Эдвин и с явным пренебрежением оттолкнул меня с пути, но я снова загородил ему дорогу, сам удивляясь тому, как у меня получается действовать с таким проворством и с такой наглостью. Я рисковал вызвать ярость неземного существа и даже не задумывался о последствиях. Эдвин мог бы обезглавить меня так же легко, как и Даниэллу, но пока что он стойко терпел все мои выходки, наверное, считал, что нужно хоть раз в жизни пожалеть того, кто вряд ли может стать достойным соперником.

Нужно было что-то сказать, чтобы задержать его, но на ум как назло ничего не приходило. Нельзя же останавливать кого-то без всякого повода, надо хотя бы спросить, который час. Я бы и спросил, но язык меня не слушался. Я, как будто онемев, смотрел на Эдвина не потому, что в гневе он был красив или страшен, а потому что меня завораживала и пугала темная сила, которая медленно закипает в нем, чтобы обрушиться огненной волной на мою голову и на всех, кто собрался рядом.

Я догадывался, что Эдвин сдерживает свою ярость изо всех сил, хотя не понимал, зачем ему это нужно. Почему он пытается усмирить свой гнев, забыть про раздражение и просто спокойно уйти вместо того, чтобы уничтожить всех, кто попадется под руку. Он же привык причинять людям зло, так зачем же ему теперь сдерживать себя, чтобы отвратить несчастье от театра, переполненного совершенно чужими ему людьми. Неужели злодей втайне может сохранять остатки благородства? И тут же в голове возник другой вопрос, а не пытался ли Эдвин точно так же и раньше сдержаться и исчезнуть вместо того, чтобы причинить кому-то вред?

— Ты перешел все границы, Батист, — произнес Эдвин, когда я снова попытался не пустить его к выходу. Он говорил без злобы, без угрозы и, тем не менее, от звуков его спокойного, чуть надменного голоса мурашки бежали по коже. Наверное, потому что за этим спокойствием крылась нечеловеческая непобедимая сила.

— Мне надоело все время видеть тебя у себя на пути, — зашептал Эдвин, чуть наклонившись ко мне. — Уйди сейчас и навсегда, если хочешь, чтобы я тебя пощадил.

Я не сдвинулся с места, только холодные, вспотевшие пальцы непроизвольно сомкнулись на рукояти тесака. Оружие было спрятано под кафтаном, но Эдвин отлично знал, что оно при мне, и что я никак не решусь пустить его вход. Он лишь слегка сдавил мою руку, сжимавшую оружие, но пожатие было таким сильным и беспощадным, что мне стоило труда не вскрикнуть от боли.

Я попытался освободиться, но не сумел.

— Больше тебе будет не до меня, — вмиг посуровевшим тоном прошипел Эдвин. Кажется, всего на мгновение его бледные, неподвижные уста озарила едва заметная, зловещая улыбка. — Помни, я никогда не уничтожаю новичков по собственному желанию, но если они затрагивают мои интересы, то месть, настигающая их, бывает ужасна.

Холодные, длинные пальцы разомкнулись, выпуская мое запястье. Эдвин всего миг стоял рядом, а потом, кажется, сделал одно резкое движение, его плащ хлестнул меня по плечу, как огромное бархатное крыло какой-то неведомой птицы. Я хотел вцепиться в его рукав, остановить его, задержать хоть ненадолго, но его уже рядом не было. Не раздалось его шагов на лестнице, не хлопнула входная дверь, голос консьержа не попрощался с монсеньером. Так куда же он мог деться, этот прекрасный коварный демон. Не вылетел же он через окно, не растворился в воздухе. Может, у него под плащом, действительно, спрятаны крылья, и сама ночь сопутствует ему в совершении его злых дел? Возможно, ночная мгла тоже влюблена в него за то, что он светел и необычен, и покрывает его каждый раз во время свершения тайных преступлений?

Остаток вечера я провел, как в тумане, а после закрытия театра стал, как бездомный, бродить по пустому партеру с одной только целью, найти потерянные вещи Розы. Я заглянул, наверное, под каждое кресло, но ничего не нашел. От этого настроение стало еще хуже, ведь если бы я нашел хоть одну из ее пропаж, то у меня был бы предлог, чтобы вернуться на кладбище и позвать ее. Лучше принести ей хоть что-то из потерянного, лишь бы не идти просто так. На одном из стульев остался кем-то забытый бинокль, но он был слишком громоздким, чтобы принадлежать Розе. Все вещи, которые она с собой носила, выглядели хрупкими и изящными, как она сама. Вот бы найти страусовый, с перламутровой ручкой веер, который она обронила. Наверняка, ей жаль было бросать, где придется, такую красивую вещь, но выбора не было, ведь она так спешила убежать.

Под одним из кресел, кажется, что-то белело. Я нагнулся и поднял клочок бумаги, повертел его в руках, попытался разгладить смятые места. Вроде бы, это то самое послание, которое прочла Роза перед побегом, хотя может быть и не то. Скомканную бумажку мог обронить, кто угодно. Мне удалось разобрать всего несколько предложений:

«Это был он, госпожа, хоть я и не видел его много лет, а спутать его ни с кем не смогу. Второго такого, как он, нет на всем свете и даже в мире мглы. Жаль только, что вел он себя, куда хуже, чем обычно, даже не расплатился за вход, проскользнул в пустую ложу, будто призрак. То, что он не проявил обычную щедрость, уже признак того, что он в дурном расположении духа. Когда я заметил его на улице, он казался таким бесчувственным, что не пощадил бы никого из старых друзей…»

Я бы прочел и дальше, но чья-то ловкая сильная рука, неожиданно вынырнув из темноты, вцепилась в записку и вытащили ее из моих пальцев.

Впервые я был по-настоящему ошеломлен, не удивился бы так, даже обнаружив, что у меня украли часы или кошелек. Воровство было совершено так проворно и прямо у меня на глазах, да еще и без всякого стеснения.

— Извиняюсь, но я не должен оставлять улик, — будничным тоном пояснил Винсент, уже успевший отойти от меня на несколько рядов. Теперь он собирал программки, забытые зрителями, и даже засунул к себе в карман оставленный на стуле бинокль.

С таким нахальством мне еще сталкиваться не приходилось. Пока я ошарашено наблюдал за Винсентом, не в силах просто сдвинуться с места, не то что что-то предпринять, он поднимал каждую мелочь, какую мог найти.

— Госпожа велела не оставить никаких свидетельств ее оплошности, но, чтобы не ошибиться, нужно быть очень внимательным, лучше взять лишнее, чем что-то забыть, — Винсент подобрал еще несколько программок, даже нашел конверт от записки, порванный, но все равно для чего-то ему понадобившийся. Я заметил, что из кармана у него торчит веер, который я видел у Розы, и одна из маленьких бриллиантовых заколок, что сверкали в ее волосах.

— Ну, вот, вроде бы все, — Винсент еще раз оглядел пустой зал, чтобы убедиться, что вокруг не осталось ничего из того, что можно было бы поднять и отнести госпоже.

— Похвальное усердие! — обретя, наконец, дар речи, сумел пробормотать я.

— Я стараюсь, как могу, — Винсент проверил, не вывалилось ли чего у него из карманов, и довольно усмехнулся.

— Если госпожа меня похвалит, я буду счастлив, — он хотел махнуть рукой мне на прощание, но вдруг заметил на ковровой дорожке, между рядами кресел, длинную полосу грязных, мокрых следов. Я тоже обратил на них внимание только сейчас и готов был поклясться, что минуту назад их там не было. Да и откуда им взяться, ведь на улице нет дождя, никто из посетителей не мог принести с собой ни влажные разводы грязной воды, ни мелкие комочки земли. Отпечаток подошв не было, только очертание тонких ступней, будто кто-то прошел здесь босиком. Я вдруг почему-то вспомнил, что наше поместье окружено лесными озерами и болотными топями. Наверное, только оттуда можно было принести такую липкую грязь.

— Кому-то в скором времени не посчастливится, — тихо проговорил Винсент.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего, — он попытался улыбнуться, но улыбка вышла недоброй.

Я нагнулся, чтобы прикоснуться к одному из следов, но на пальцах у меня вместо грязи осталось что-то липкое и красноватое, больше похожее на кровь, чем на воду. Наверное, просто красноватая глина. Я поспешно вытер руку о край кафтана.

Между тем Винсент осматривался по сторонам так, словно силился заметить кого-то в пустых ложах. Возможно, он почувствовал присутствие кого-то, кто незримо проскользнул прямо мимо нас и занял одно из пустых кресел.

Следы вели к оркестровой яме, но обрывались, не доходя до нее.

— Был бы ты немного поосторожнее, — внезапно по-дружески, без привычного зла посоветовал Винсент.

— Я и так осторожен.

Ну вот, как только Винсент переходит на дружескую ноту, грубить начинаю я, при чем не со зла, а только из-за излишней раздражительности.

Хорошо еще, что собеседник не обиделся на меня за резкий тон, очевидно, уже привык к тому, что по приказу госпожи ему приходится общаться с невоспитанным человеческим существом.

Винсент еще раз огляделся вокруг так, будто предчувствовал несчастье, и мне показалось, что ему хочется, как можно скорее уйти из того места, где вскоре произойдет что-то нехорошее. Может быть, он предчувствовал пожар, какой-нибудь несчастный случай, например, крушение декораций, чью-то травму, приход Августина с целым полком, чтобы взять под следствие всех присутствующих, в общем то, что касается сразу многих людей, а не меня одного. Но вместо того, чтобы вздохнуть о сотнях обреченных на гибель, Винсент перед самым выходом обернулся и шепнул мне одному:

— Остерегайся!

Хотелось бы спросить «чего», но Винсента уже и след простыл. По крайней мере, после его ухода в партере можно было не убираться. Не считая грязных следов на ковре, вокруг не было ни одной бумажки или соринки. Усердствуя по приказу госпожи, Винсент забрал с собой все, что только можно было унести, хорошо еще, что не утащил кресла.

Зрительный зал совсем опустел, не считая той таинственной и темной силы, которая могла незаметно проскользнуть в него. Я не видел рядом с собой никакой опасности, ведь я же не мог так тонко чувствовать, как Винсент. Даже если сейчас какие-нибудь крошечные гномики или эльфы подпиливают шнур, чтобы большая хрустальная люстра свалилась мне на голову, я не могу уловить тонких звуков их усердной работы. А вот Винсент бы смог. В отличие от меня он был опытным, сноровистым, умным, одним словом, искушенным во всем. Он бы сразу заметил каких-нибудь троллей, готовых свалить на меня тяжелые декорации, и крикнул бы «берегись». Он бы ощутил едва уловимое присутствие одной-единственной феи среди сотни других самых обычных дам. Ну, вот, я уже начал мечтать о том, чтобы уподобиться Винсенту, а совсем недавно готов был побить его и обозвать последними словами только за то, что он со мной недостаточно вежлив. Что-то подсказывало мне, что у Винсента в жизни все было не так гладко, как казалось на первый взгляд. Возможно, и на его долю выпало множество испытаний еще до того, как он поднабрался опыта.

Стараясь переступать через грязные следы, я вышел вслед за ним в коридор. Винсента там, конечно, уже не было, но в самом углу толпились какие-то люди. Мне пришлось воспользоваться своими новыми талантами, чтобы еще до того, как подойду к ним определить, что это взволнованный неожиданными неприятностями директор театра, его секретарь, помощники и констебль, которого пришлось пригласить на место преступления. Чуть поодаль стояли и шепотом переговаривались между собой Лючия и Коринда. Обе, нарядные и рыжеволосые, они смотрелись слишком ярко и, явно, не на месте рядом с таким мрачным сборищем. Они не решились подойти поближе, чтобы посмотреть на труп, а я, несмотря на протесты охранника, протиснулся чуть ли не вглубь темного угла, чтобы заглянуть прямо в остекленевшие глаза покойника. Мертвое лицо покрывала такая бледность, что его можно было сравнить разве что с листком бумаги, на теле не было заметно никаких ран, не видно было также и следов от пролитой крови на полу. Ничего вокруг не разбито и не испорчено, никаких признаков борьбы. Прежде, чем меня успели оттащить в сторону, я успел наклониться и рассмотреть на горле под воротником длинный бескровный шрам. Мне почудилось, что в теле убитого не осталось ни капли крови. А рана? Разве кинжал Шарло не мог нанести ее так мгновенно, что жертва не успела бы и закричать? Надо было дать показания, рассказать о том, что я видел, как кто-то в черном поманил этого консьержа за собой. Конечно же, нельзя называть имени Шарло. Я чуть было не выложил все, как на духу, но вдруг ощутил, как на плечо мне легла рука Лючии. Всего лишь одно ее прикосновение заставило меня передумать. Пусть я останусь всего лишь одним из ничего не подозревающих актеров, а не вездесущим свидетелем, который сам может легко подпасть под подозрение. Еще чего доброго, навяжусь в помощники к законникам, и во время следствия попадусь на глаза Августину, а он заметит меня и поймет, кто я такой на самом деле. Лучше всего просто промолчать, чем создавать себе лишние хлопоты. К тому же, Шарло будет недоволен. Он, вроде бы, неуловим, как и любое нечеловеческое создание, но даже если его поймают, где гарантия, что его знакомые или собратья не начнут мне мстить?

Я хотел всего лишь на время забыть о горестях и неприятностях и подготовиться к следующему спектаклю. Лучше всего было бы вообразить, что ничего плохого со мной и не произошло, но я не мог. Мысли все время возвращались к Эдвину и к Розе. Первый свой шанс я упустил, не посмел снести с плеч его красивую, бессмертную голову. Может быть, когда судьба предоставит мне второй случай, я не буду больше таким робким и нерешительным. Да, второй раз я не растеряюсь. Если, конечно, этот второй раз будет мне предоставлен.

Ночью я ворочался в своей постели, думая о том, лишь бы только Роза успела скрыться, затеряться в лабиринте огромного города или уйти в свой склеп прежде, чем ее настигла опасность. Какой-то шорох отвлек меня от этих то ли мыслей, то ли молитв. Я приподнял голову от подушки, и всего лишь на миг мне почудилось, что бледное в облаке платиново-светлых кудрей лицо прижалось к стеклу с внешней стороны окна. Это всего лишь сон, сказал я себе, никто из прохожих не мог заглянуть ко мне в окно. Моя комнатка расположена слишком высоко, на втором этаже гостиницы. Нужно уметь летать, чтобы подобраться к моему окну. К сожалению, я все время помнил о том, что, помимо людей, по этому миру иногда бродят существа, способные пуститься в полет. Но с какой стати им подсматривать за одним из постояльцев? Разве только их могла привлечь моя колдовская книга.

Я уже привык к мерному шелесту станиц, доносившемуся со стороны стола. Книга теперь все время лежала на столе, и, пока я спал, как будто ветер или чья-то невидимая рука перелистывала ее страницы. Иногда рядом с книгой вспыхивала и снова потухала свеча, иногда кто-то топтался рядом со столом и с моей кроватью, но не решался заговорить, а иногда, напротив, никаких шагов было не слышно, но кто-то окликал меня по имени, и я готов был поклясться, что голос этот исходит со страниц книги.

Чтобы сразиться с драконом я должен быть не только физически сильным, но и обрести колдовскую мощь. Пока что Роза и Винсент пренебрежительно называют меня новичком, но я был почему-то уверен, что мне еще недолго оставаться несведущим и неопытным. Я попытаюсь стать настоящим колдуном, раз уж так мне завещано предками. Что может быть предосудительного в занятии запретными науками, если я делаю это не ради себя, а для блага многих и многих людей, которых минует опасность, если дракон погибнет. Возможно, его смерть спасет города, целые селения и государства, а сколько девушек, невольно очарованных им, останется в живых.

Я каждое утро просыпался и уходил в театр с желанием заняться колдовством, но как только наступал поздний вечер, и я возвращался в свою темную комнатушку, как стремление взяться за магическую книгу вмиг исчезало. Я стремился к тайным знаниям и все же опасался их. У меня и так уже появилась некоторая тайная и физическая сила, способная поразить людей, но, увы, недостаточная для того, чтобы победить дракона.

По вечерам за кулисами или на сцене я чувствовал себя, как дома, но то и дело мыслями возвращался к книге. Даже на расстоянии она притягивала меня к себе. Можно было сколько угодно оглядываться на Лючию, шнуровавшую корсет, или на Джоржиану, прихорашивающуюся перед зеркалом, а мысли то и дело летели обратно к скоплению колдовских символов на страницах открытой книги.

Как только я выходил на сцену, то тут же оглядывался на зал, не промелькнет ли среди зрителей лицо Розы, не блеснут ли в вышине ярко, как чешуя, золотистые локоны кавалера-дракона. Ни Роза, ни Эдвин больше не приходили, но однажды я понял, что в зрительном зале сидит кто-то из тех, кого я хотел бы увидеть. Я почувствовал, что чьи-то глаза пристально наблюдают за мной из партера и сияют, как глаза кошки, высматривающей дичь в темноте.

Чей-то взгляд преследовал из всех актеров на сцене именно меня и как будто обжигал огнем. Нужно было отвлечься, подумать о чем-то другом, чтобы прийти в чувство. Например, о Розе. Жива ли она еще? А может, колье на ее шее подарено как раз за день до рокового удара? Интересно, а моей сестре Эдвин тоже подарил ожерелье, прежде чем обезглавить ее? Нужно было пересмотреть все ее драгоценности прежде, чем уезжать из поместья. Вдруг я нашел бы среди них какое-нибудь украшение, которого не видел раньше, и оно бы стало моей единственной уликой против преступника.

Кто же смотрит на меня с такой ненавистью? Я все еще чувствовал, что меня преследует чей-то взгляд. В отблесках рампы хорошо был различим первый ряд, я посмотрел поверх оркестровой ямы и чуть не вскрикнул. Прямо по центру там сидела…Даниэлла, и ее остекленевшие, потухшие глаза неотрывно следили за мной. Этого не может быть, наверное, шутка театрального освещения. Не может же труп сидеть в зрительном зале, но обмана быть не могло. Даниэлла была не мертва и в то же время не жива. Она не двигалась, не дышала, она только смотрела на меня, и в ее мертвых глазах горела такая ненависть, что мне стало страшно. Платиновые локоны с запутавшимися в них веточками и соринками струились по обнаженным плечам. Красное вечернее платье, в котором я видел ее в последний раз, местами истлело и было изъедено то ли молью, то ли могильными червями. На ее посеревшей коже виднелись мелкие ранки, как будто от укусов. В театре сидело тело, изъеденное смертью, и смотрело на представление. Мне стоило сил совладать с собой и продолжать играть. Я все время оглядывался на Даниэллу, на алый рубец, протянувшийся по ее шее, на могильного червя, ползшего по ее плечу, на ногти, процарапавшие глубокие борозды на подлокотнике кресла.

В театр явилась сама смерть в облике моей покойной сестры. Я был рад, когда пришел мой черед уходить за кулисы. Даже не дойдя до своей гримерной, я прижался лбом к холодной стене и простоял так несколько минут, пока меня не окликнул Жервез.

— Что это с тобой? — поинтересовался он, как обычно не из словоохотливости, а из подозрительности. В этот раз я был даже рад тому, что он решил вести постоянную слежку за мной. Я не хотел сейчас оставаться один.

— Я видел одну даму в зале… — пробормотал я.

— Ну и что? Их там много, — беспечно отозвался Жервез.

— Ты не понимаешь. Я видел ту даму, которая быть там не должна.

— Неужели бывшую знакомую? — злорадно усмехнулся Жервез. — Боишься опозориться перед всем высшим светом, так не шел бы в бродячую труппу.

Он, кажется, был близок к тому, чтобы изменить свое мнение обо мне. Наверное, уже почти решил, что я стал меланхоликом и подался в актеры после того, как меня бросила возлюбленная, возможно, нареченная, а друзья высмеяли по этому поводу. В этот раз я сам хотел развеять его предположение, хотел закричать, чтобы он скорее читал заупокойную, что в театр пришла мертвая, но он бы мне не поверил. Скорее всего, решил бы, что я совсем лишился рассудка или перебрал вина.

— Она не должна там быть, — упрямо повторил я, будто мои слова могли прогнать призрака.

— Почему это не должна? — усмехнулся Жервез.

— Потому что ей место на том свете, — прошептал я, но он меня расслышал.

— Эй, ты же не собираешься никого убить, — запаниковал Жервез. — Ты же не ради этого пришел к нам? Не для того, чтобы выждать момент, замаскироваться и убить кого-то из старых знакомых, а потом всю вину свалить на нас?

— Нет, конечно, — попытался возразить я, но он меня не слушал.

— Теперь всем расскажу, что ты опасен, — пригрозил он и хотел идти прочь, но я схватил его за руку. Мне было нужно чувствовать рядом с собой присутствие живого человека, чтобы не сойти с ума.

— Жервез, там, среди зрителей, сидит дама, которая давно умерла. Ты ведь мне веришь?

— Может, ты обознался, — Жервез с самым невозмутимым видом высвободил свою руку.

— Говорю тебе, нет.

— Да, много ли можно рассмотреть в полутьме, ты бы лучше работал постарательнее, а не озирался по сторонам.

— Ты еще недавно сам чуть ли не называл меня проклятым, а теперь…

— Я и сейчас готов тебя таким назвать. Пока тебя не было с нами, никому не мерещились мертвецы, даже после нескольких бутылок.

— По-твоему, я всего лишь нарушитель спокойствия.

— И еще какой, — подтвердил Жервез. — Не удивлюсь, если, благодаря тебе, нас скоро выставят из театра, и труппе снова придется скитаться по улицам в плохую погоду, а ваша светлость тут же сбежит в какое-нибудь теплое поместье.

Жервез отвесил мне шутливый поклон. Он, кажется, напрочь забыл о том, что в этот театр и его, и всю труппу пригласили только благодаря мне. Главное, он нашел хоть какой-то повод меня упрекнуть, и теперь был крайне собой доволен.

— Только никому больше не говори о том, что, по твоему мнению, какой-то даме из числа зрительниц место в аду, а не в театре, — строго-настрого предупредил меня Жервез. — А то еще, чего доброго, о нас поползут далеко не лестные отзывы, решат, либо ты свихнулся, либо кто-то из труппы замышляет злодеяние. Я не хочу, чтобы нас оттащили на допрос только из-за предположения, что мы, очевидно, втайне готовим убийство, а один из сообщников проболтался.

— Тебе бы сочинять пьесы, а не мне, — зло огрызнулся я, но сразу постарался взять себя в руки, не пускать же в ход кулаки, если один глупец мне не доверяет. — Мне тоже не хочется, чтобы кого-то из труппы оттащили на допрос, в тюрьму или на плаху.

— Конечно, — подхватил Жервез. — Ты бы знал, что рассказывают о каменных мешках и пыточных, куда по приказу Августина волокут осужденных. Говорят, там такое творится, что злым духам стало бы страшно. Послушаешь, голова идет кругом.

Кажется, он готов был весь вечер рассказывать о том, какие страсти, по слухам, происходят в здании инквизиции. Может, даже все эти предположения были не услышанными, а вымышленными. Жервез любил пощекотать нервы собеседнику, ему нравилось кого-то припугнуть, заставить опасаться собственной тени, возможно, поэтому он и не хотел поверить в то, что в театре, прямо у нас под носом, может происходить что-то страшное.

— Погоди, я не говорил тебе, что ей место в аду, — запоздало спохватился я. — Ты сам употребил это слово и попал в точку. Теперь я знаю, откуда она пришла.

— Откуда? — насторожился Жервез.

— Из ада!

Я поплотнее прижался к стене, словно хотел раствориться в ней, стать частицей каменной кладки театра и таким образом спастись от призрака, преследующего меня.

Жервез наблюдал за мной с недоверием и испугом. Он даже чуть попятился назад. Наверное, лихорадочно размышлял, что же делать, вылить на помешанного ушат холодной воды, чтобы он хоть немного пришел в себя, или бежать прочь, сломя голову, чтобы разверзающаяся где-то рядом адская бездна не поглотила вместе со мной и его самого.

— Я отправлю ее обратно в ад, я знаю, как это сделать, с помощью книги, — тихо шептал я, пока Жервез мучился сомнениями.

Понаблюдав за мной какое-то время и, очевидно, решив, что я еще не совсем буйный, Жервез все-таки осмелился подойти ко мне вплотную. Я ощутил его горячее дыхание у себя на ухе, когда он наклонился ко мне и доверительно шепнул:

— Скажи честно, ты заключил с ними хартию?

— Что? — я бы отпрянул от него, если бы мне не помешала стена. В этот момент он сам выглядел безумцем.

— Я никому не расскажу, даже поклянусь, что не стану посылать Августину анонимного доноса, — быстро пообещал Жервез. — Только откройся мне одному, а не всей труппе. Поведай, ты заключил с ними договор, сделку, пари, а может, просто поспорил на что-то. Ты был высокородным, но разорившимся дворянином, но продался им за богатство? В этом случае тебя многие поймут. За это аристократов не осуждают. Сколько есть таких людей, которые готовы вступить в сговор с ними ради достижения своей цели.

— С кем? — я, как ни силился, а все же не мог понять, каких таких всесильных безымянных существ Жервез настойчиво обозначает словом «они». Не может же он знать о тех, о ком знаю я?

— Кого ты имеешь в виду? — торопил я Жервеза, пока он быстро обдумывал, как точнее сформулировать ответ.

— Ну…всех их, — Жервез сделал быстрый стремительный жест рукой, будто одним взмахом пытался объять необозримо огромное пространство. — Тех, кому имя зло. Тех, кого, по преданиям, вызывают отчаявшиеся и отверженные с помощью колдовских книг. Я имею в виду всех тех, кто не должен разгуливать по этому миру рядом с людьми, потому что их присутствие здесь противоестественно.

— Да, ты сам рехнулся, — одернул его я. У меня едва хватило дерзости притвориться и сделать вид, что я никогда не поверю в тот бред, который он несет. А Жервез — то оказался далеко неглуп и не так уж не осведомлен. Он ведь чуть меня не обличил, а я снова притворился, сделал вид, что считаю вздором все то, что давно уже стало для меня непреложной правдой. Ну, разве я не великий актер, задал я сам себе вопрос, и тут же кто-то, проворный и незримый, быстро подобравшийся к моему уху, нагло шепнул: «Или великий лгун».

Я почувствовал, как чьи-то цепкие острые коготки вцепились в мое плечо, как кто-то, юркий и цепкий, быстро скользнул мне за шиворот и оцарапал кожу. Я даже поднял руку, чтобы поймать его и стряхнуть с себя, но не нащупал у себя за плечами ничего, кроме пустоты. Дух был либо бесплотным, либо чрезвычайно шустрым. Лишь одно я знал наверняка. Это ни ничейный дух и не слуга Эдвина, а один из духов, слетевших со страниц моей книги. Возле нее, наверное, целое скопище моих личных демонов и по неписаному, но существующему завещанию они вечно будут преследовать меня, как единственного наследника. Я унаследовал золото и проклятие. Надо было так и сказать Жервезу. Надо было оглядеться по сторонам, проверить не подслушивает ли кто-нибудь нас и приглушенным шепотом сказать роковую правду, но вместо этого я абсолютно будничным тоном произнес:

— Какую же чушь ты несешь!

— Да так, вспомнил россказни старух о сверхъестественных явлениях, — поспешно отмахнулся Жервез. — Пожил бы ты немного в деревне, сам бы узнал, как любят бабки запугивать детей, рассказывая о том, как тот или иной обедневший, а может, проигравшийся в пух и прах дворянин заключал договор с нечистой силой. Еще поговаривали о неком господине, который ходит по лесу с черной книгой и железным пером и собирает кровавые подписи. Поэтому мы, я и другие мои сверстники, всегда боялись, когда смеркается, идти в лес. А еще я помню рассказы про красавицу, и про склеп, и про израненные трупы в лесу…

Жервез осекся, очевидно, подумал, что болтает много лишнего, да еще далеко несимпатичному ему собеседнику.

— Учти, я во все эти глупости не верю, — добавил он, чтобы не потерять лицо. — Только уж очень часто обо всем об этом болтают, чтобы напугать перед сном. Когда вечером нечего делать, то самой излюбленной темой становятся страшные сказания…

— И я тоже во все эти бредни не верю, — перебил его я. — Не знаю, почему ты считаешь, что из всех нас я более всего подвержен дурному влиянию потусторонних сил.

— Да, потому что в отличие от тебя я родился в бедной семье, сам сражался за выживание и привык не доверять изнеженным аристократам. Это может звучать слишком глупо, слишком самоуверенно, но я верю в то, что если бы сюда, в театр вдруг явился дьявол и стал предлагать осыпать милостями того, кто заключит с ним договор, предав остальных членов труппы, то ты, единственный, пойдешь за ним, погубив нас всех, только потому что ты аристократ и привык искать в жизни легких путей.

— А сочинять ты умеешь хорошо, — не без иронии заметил я, с усилием стряхнув его руку, вцепившуюся мне в ворот. Еще не хватило, чтобы он случайно обнажил мне плечо и увидел только что нанесенные кем-то незримым царапины. Вот тогда-то он получит явное доказательство всех своих предположений. Я, конечно, смог бы протестовать и пытаться объяснить, что плечо расцарапала кошка, но видно-то сразу, что следы от когтей вовсе не кошачьи и даже не звериные. Зверь не стал бы выцарапывать у меня на коже какие-то мелкие витиеватые символы и буковки с искусством ювелира. Для того, чтобы поставить на мне такую сложную отметину, даже сверхъестественному существу, должно быть, пришлось постараться.

Все, хватит жестоких шуток, решил я про себя. Этим проделкам пора бы положить конец. Больше я не позволю ни одному невидимому нахалу исцарапать себя, обвешаюсь крестиками, образками и ладанками так, что ни один дух не посмеет ко мне даже приблизиться. Вначале мысль показалась мне гениальной, трудно ли отогнать демонов с помощью креста, но уже в следующий миг я спохватился, а смогу ли теперь я сам, начинающий колдун, терпеть близость святыни? А вдруг я не смогу больше ни разу в своей жизни переступить порог святого места, вдруг крошечный позолоченный по краям образок, который часто в качестве украшения носит на шее Лючия, нещадно обожжет мне пальцы, если я попытаюсь прикоснуться к нему.

Хотелось бы расспросить Жервеза о том, что конкретно он знает о склепе и о красавице, и об израненных телах. Может, он даже слышал о трупах, разодранных волками, возле той самой лесной усыпальницы. Однако, лучше всего было не приставать к нему с расспросами, а то еще дам ему повод для новых подозрений. Жервез и так меня не жаловал. Сейчас его губы были плотно сжаты, но я слышал взволнованный голос его мыслей. Он ругал себя за то, что слишком долго и неосмотрительно изливал душу перед тем, на кого было бы лучше накинуться с кулаками и, как следует, отдубасить во избежание новых неприятностей. Я бы сам был не прочь подраться с нахалом, но жалел тщетных усилий, мне ведь еще предстояла битва со сверхъестественным созданием, так и надо, как следует, отдохнуть перед схваткой. К тому же, если я накинусь на Жервеза, то вполне возможно мои незримые спутники решат помочь и хорошенько его изранить, может, даже защипать до смерти. Мне не хотелось объяснять, что убил его или покалечил вовсе не я, а те, кто уже убежали. Сейчас меня интересовала вовсе не драка, а то, что творится в голове у Жервеза. Я попытался заглянуть глубже, выделить из сотен мыслей и воспоминаний собеседника только те, которые относятся к склепу, но это у меня не слишком хорошо получилось. Я увидел только зимний лес, волков, снег, окропленный кровью, и поспешно убегающего от погони ребенка. Этим ребенком был Жервез.

Интересно, почему читать мысли Жервеза мне становится все труднее и труднее. Ведь думы других я угадываю, как по раскрытой книге, а Жервез либо сам пытается утаить от меня и от всех окружающих то, о чем думает, либо в его присутствии я становлюсь слишком агрессивным и злым, отвлекаюсь на все подряд, в том числе и на пререкания, и не могу сконцентрироваться на прочтении нужных мне сведений.

— Шел бы ты лучше работать, — посоветовал Жервез. — Давай, двигайся к сцене, скоро твой выход. Ты сам связался с трудолюбивыми людьми, так и пеняй на себя, здесь нет таких изнеженных бездельников, которые вызывают врача при первых признаках мигрени.

— Сейчас иду, — я с трудом оторвался от стены и понял, что могу стоять на ногах без опоры, хоть и не слишком твердо, такой, наверное, матрос, привыкший к качке, после долгого плавания ощущает землю под ногами, нетвердой и ненадежной.

— А ты никогда не указывай мне, что делать, — предупредил я Жервеза, постаравшись придать голосу строгость.

— Что случилось? — впорхнувшая за кулисы Лючия была легкой, радостной и крайне довольной собой. Она и представить себе не могла, как это мы можем ссориться или злиться, когда дела идут так хорошо, не только есть крыша над головой, заработок и еда, но и публика нами довольна. Вот уж кому никогда не являлись призраки, так это ей. Даже если б какой-то монстр забрался в зрительный зал, чтобы посмотреть на ее выступление, она бы ничуть не испугалась, наоборот, послала бы поклоннику воздушный поцелуй, решив, что жуткая наружность это вовсе не средство ее запугать, а всего лишь карнавальная маска.

— Нашему титулованному дружку почудилось, что сюда пришел кто-то из его старых знакомых, и от переизбытка чувств он чуть не упал в обморок, — на свой лад дал объяснения Жервез. — Я делал все возможное, чтобы привести его в чувство, но слов благодарности так и не дождался.

— Я хотел отблагодарить его монетой, но Жервез моралист, он считает, что деньги, к тому же дарованные вельможей, не могут принести счастья. Вот мы и повздорили слегка, ведь наши мнения на этот счет очень сильно расходятся, — я замял ситуацию, как мог.

Лючия из объяснений мало что поняла, только кивнула в ответ и скорее понеслась в гримерную, легкая, как стрекоза или бабочка. Ссора с Жервезом, хоть и была неприятной, но вернула мне ощущение того, что я жив и нахожусь среди таких же живых людей, как я сам. Разве мертвец смог бы утащить меня из общества живых?

В следующий раз, выйдя на сцену, я уже не увидел Даниэллы, только пустое кресло и цепочку грязных следов на ковре, которых, возможно, кроме меня, никто не видел. Почему-то мне казалось, что ее мертвые, злые глаза все еще следят за мной из зрительного зала. Один раз мне даже почудилось, что где-то на верхних ярусах, за спинами зрителей, мелькнуло ее бледное, подобное страшной маске лицо. Было ли это наваждение или подступающее безумие, или просто чье-то колдовство? Я боялся вновь увидеть копну платиновых локонов, элегантное бальное платье, обратившееся в алый саван, и бледные, искусанные червями губы, которые вот-вот могут сложиться в зловещую улыбку и, как в прежние времена, произнести мое имя. Оставалось только надеяться, что я никогда больше не увижу сестры. Я готов был сделать, что угодно, лишь бы только не встретиться с ней, готов был молиться в церкви или перед своей колдовской книгой, каяться во всех грехах или очертя голову кидаться в новые сомнительные предприятия, уповать на ангелов или демонов, которых я, возможно, прихватил вместе с книгой из поместья. Все, что угодно, лишь бы только не видеть больше мертвой гостьи на моих спектаклях, но надежды оказались тщетными. После того первого вечера Даниэлла начала являться на каждое представления. Я еще не видел ее, а уже слышал, где-то за плотно запертыми дверями шелест ее платья, тихий шорох копошения червей в ее длинных волосах, ощущал противный запах разложения, исходящий от ее кожи. Ни одна дверь даже не приоткрывалась, но Даниэлла каким-то образом проникала в зрительный зал и устремляла на меня пристальный, угрожающий взгляд. Она занимала то одно пустующее место, то другое, но не заметить ее было невозможно. Она резко отличалась от зрителей, и не потому, что длинные непричесанные локоны тут же привлекали к себе внимание, просто во всем театре она была единственной неживой среди живых. Иногда люди чувствуют необычность тех, кто наделен тайным даром, и начинают сторониться их, так и я чувствовал, что где-то среди людей сидит мертвое существо, похожее на большую тряпичную куклу и двигающееся размеренно, как механизм. Кто заставил труп подняться из могилы? Чьим творением была мертвая Даниэлла? Неужели тот, кто втайне посещал ее в закрытой комнате, теперь заставил ее тело подняться из земли и прийти в театр, чтобы таким образом за что-то наказать меня?

Один раз, заметив Даниэллу в ложе рядом с оркестровой ямой, я забыл речь и чуть было не сорвал представление. Когда я увидел ее лицо в освещении отблесков рампы, мне, действительно, стало жутко. А другие, как будто, не обращали внимания ни на нее саму, ни на то, что по ее тонкой хрупкой шее, как алая бархотка тянется кровавая полоса.

Иногда я один слышал шепот, исходящий из уст Даниэллы, но не мог понять слов. Все ее речи были произнесены на каком-то непонятном, древнем языке, и каждый звук был хриплым и угрожающим, как шипение змеи.

— Ты не видел среди зрителей никого необычного? — однажды поинтересовался я у Рено, но он только отрицательно покачал головой. Тот же вопрос я задавал и Коринде, и Джоржиане, и всем остальным, кто выходил со мной на сцену, и у каждого этим вызывал недоумение. Только Маркус признался, что заметил какую-то статную блондинку в алом, но она выглядела скорее нездоровой, чем мертвой. Никто не заподозрил, что рядом с нами поселился демон.

Однажды посреди ночи я проснулся у себя в комнате и понял, что не один. На этот раз книга и все духи, привязанные к ней, не создавали никакого шума и не подавали даже голосов, кажется, они боялись даже шелохнуться, чтобы не подать никаких признаков своего существования в присутствии более грозной и опасной силы. Даже тот, кто иногда по ночам приходил к столу, где лежала книга, на этот раз был ни при чем. У окна в лунном сиянии я заметил свою страшную гостью.

Она вошла неслышно, но на ковре остались грязные следы и несколько раздавленных червей. Только сейчас я увидел, насколько сильно изранена ее рука, мявшая штору. Кожа висела лоскутьями, но крови не было. Расшитый бисером корсет был зашнурован так туго, что живой девушке, наверняка, было бы больно, но Даниэлла не задыхалась, не чувствовала себя закованной. Она, кажется, вообще больше не дышала. Шлейф и юбки, мягкими волнами струившиеся до ковра, должны были бы уже стать тряпками, но почему-то напомнили мне о тех вечерах, когда я вальсировал с Даниэллой в одном из бальных залов нашего поместья, и моя партнерша казалась мне самой грациозной девушкой на свете. Теперь она была мертва и преследовала меня. Если при жизни она выглядела робкой и беззащитной, то смерть сделала ее величественной и опасной.

В голове в мгновение ока пронеслись сотни предположений. Может, если я буду действовать быстро и успею схватить колдовскую книгу, то мертвая не посмеет приблизиться ко мне. Может, мне даже удастся изгнать призрака, прочтя несколько строк. Я надеялся, что духи подскажут мне, что делать, но они молчали. Непривычная, могильная тишина была страшнее любых упреков и угроз. Если бы хоть по улице под окнами промчался экипаж, то стук колес и свист кнута вернули бы мне ощущение реальности, но ночь, как будто, усыпила весь город.

Не доносилось ни выкриков из ближайшего кабака, ни топота ночного караула, ни карканья ворон, никаких звуков ночной жизни, словно с приходом Даниэллы весь мир обратился в мертвое царство.

Кого она пыталась высмотреть в темном небе за окном. Неужели поверх крыш спящего города может пролететь кто-то, к кому она даже после смерти стремится всей душой? Возможно, на одной из этих покатых черепичных крыш сейчас сидит ни с кем не сравнимый златокудрый чародей и смеется над своей очередной проделкой. У него лицо ангела, его плащ развевается на ветру, как крылья, а в груди у него бьется сердце демона, и такой же демонический торжествующий смех разрывает тишину над городом. Этот смех я почти слышал, и он адским гулом отзывался у меня в ушах. Неужели Даниэлле так нравятся эти звуки, что она всю ночь готова внимать им, будто волшебной музыке. Как долго еще она собирается стоять здесь и высматривать в недостижимой высоте своего прекрасного порочного ангела, того, кто ее погубил.

Наконец Даниэлла обернулась ко мне, медленно, будто механизированная кукла в ярмарочном балагане. С шуршавших юбок посыпались на пол комочки земли и сухие листья. Первым, что бросилось мне в глаза, была бархатка на ее шее с застежкой в виде золотого драконьего когтя. Как символично! Коготь дракона на девичьей шее будто бы был клеймом осужденной. С такой неоспоримой точностью только палачи в инквизиции умеют подобрать маску позора. Как будто играя, Даниэлла расстегнула застежку и сняла бархатку, обнажая шрам.

— Нравится? — тихо спросила она. Лунный свет серебрил ее волосы, и вся она казалась неземным, неестественным видением, гостьей из ада. Я уже не мог понять, на каком языке она говорит, на том, который мне понятен с детства или на том самом древнем наречии, которое каким-то непостижимым образом вдруг стало мне понятно.

— Я не слышал, как открылась дверь, — пробормотал я, и собственные слова показались мне глупыми и неуместными.

— Ты и не мог слышать, — сказала она, медленно приближаясь ко мне.

— Почему? — я отпрянул от ее руки, потянувшейся к моему лицу, брезгливо стряхнул упавшего на плечо червя.

— То была дверь между мирами, — пояснила Даниэлла.

— Между миром живых и миром мертвых? Кому дано открыть эту дверь, для чего?

— Тому, кто обладает для этого достаточной властью. Для того, чтобы ты понял, что все не так просто, — медленные ответы следовали один за другим, как по четкому приказу. — Ты обладал всем необходимым, чтобы сквозь узкую щель протиснуться в потустороннее царство, но у тебя не было наставницы, не хватало догадливости. Наш господин решил, что тебе нужен личный призрак, или личный демон, называй, как хочешь.

Даниэлла изловчилась, обхватила костлявыми, израненными руками мое лицо и заглянула прямо в глаза своим гипнотизирующим, пронизывающим взглядом. От ее близости мурашки бежали по коже. Я уже не знал, как мне сдержать тошноту, как не показать, что я напуган.

— Я буду тебя напутствовать, он мне велит, — шептала Даниэлла, склоняясь надо мной. — Тебе так многое надо узнать, столько сделать, всему научиться, а ведь у нас впереди только ночи, дни для меня под запретом. Главное, чтобы ты не убежал, пока не станешь нашим, но монсеньер об этом позаботится. Он тебя до убежища не допустит.

— Даниэлла! — прервал я ее. — Неужели ты не хочешь, чтоб я спасся? Неужели ты хочешь меня погубить?

Я мог поверить, что кто угодно готов вовлечь меня в мир тьмы, но только не она, не моя сестра, которую я когда-то любил, и которая первая пыталась предупредить меня об опасности. Если бы только тогда я прислушался к ней, но об этом сожалеть уже было бесполезно. Я упустил возможность предупредить несчастье и был за это наказан.

— Разве ты хочешь, чтобы я погиб так же, как погибла ты? — в отчаянии я пытался воззвать ко всему тому светлому и доброму, что, возможно, еще осталось в ней от нее прежней, но, увы, это было бесполезно. Доброго в ней не осталось ничего, прошел всего какой-то месяц со дня страшной казни, и передо мной уже стояла совершенно другая Даниэлла, мертвая и непреклонная, да, к тому же, еще и влюбленная в своего палача.

— Ты должен узнать, все то, что узнала я: тайны, боль, собеседование с темной силой, — худые костлявые пальцы убрали непослушную прядь с моего лба, коснулись кожи. В ноздри мне ударил запах земли и гниющей плоти, и я закашлялся, а Даниэлла только едва усмехнулась уголками губ.

— Последуют ли трагический финал и воскрешение, я еще не знаю, но через все остальное ты пройдешь, узнаешь, что такое быть не как люди и общаться с не людьми. Как раз так я и жила, общалась с теми, кто приходил с другой, темной стороны, а днем вынуждена была скрывать от всех людей, что я не такая, как они, что по ночам меня посещают потусторонние силы. Каждый день я чувствовала себя одинокой, пока не появлялся он и не начинал говорить о том, что где-то рядом есть другой мир, в существование которого невозможно поверить.

Даниэлла говорила и говорила. Восторженная, самозабвенная речь о темной силе лилась потоком, а между тем от шрама на шее к бледным губам медленно подбирался могильный червь. Я как будто очутился в кошмарном сне, хотел отвернуться от Даниэллы и не мог.

— Я не поверил тебе, я наказан, — с осознанием собственной вины шептал я. — Чего ты еще хочешь? Зачем меня преследуешь?

— Так ты не рад меня видеть? — она капризно надула губки, до которых уже доползла мерзкая тварь. Какая жуткая пародия на кокетливое женское изумление!

— Я хотел видеть тебя каждый день, но живую, а не мертвую, — поспешно возразил я. — Я хотел, чтобы ты жила и была счастлива, а не лежала с отрубленной головой там, на ковре, возле окна, за которым, возможно, уже успел скрыться дракон.

— Значит, ты недоволен, что я пришла, — будто не слушая меня, протянула Даниэлла. — Вот она братская любовь. Преданность семьи непостоянна. А я преодолеваю каждую ночь столько миль, столько озер и болот, чтобы вовремя войти в театр, как раз, когда ты будешь на сцене. Ты знаешь, что наш господин научил меня летать специально для того, чтобы я не опаздывала к тебе и не пачкала ступни в болотах. Ты же знаешь, что наше поместье и сад окружены трясинами?

Наверное, ее ступни под подолом платья были босыми и так же израненными, как и все тело. Бальные башмачки могли потеряться в могиле, ведь я закопал тело прямо в рыхлой почве, без гроба. А надо было найти хотя бы ящик и заколотить его гвоздями, надо было поставить на ее могиле крест, чтобы она не смела встать из земли. Все, как будто было заранее рассчитано. Даже труп Даниэлла был найден мной в вечернем наряде, будто нарочно для того, чтобы потом не слишком выделяться в театре, куда люди привыкли приходить нарядными и для веселья.

— Ты, кажется, еще недавно сожалел о том, что меня нет рядом, ведь, кроме меня, некому открыть тебе тайны нашей семьи? — начала допытываться она.

— Да, сожалел, — честно признался я. — Разве можно было предположить, что все обернется таким…кошмаром.

Я запнулся перед последним словом, мне стало неудобно называть чуть ли не по имени то, что предстало передо мной. Конечно, Даниэлла сохранила остатки своей прежней красоты и от этого казалась еще более ужасающей. На чудовище можно было бы кинуться с мечом, но красавица, гниющая у тебя на глазах, помимо отвращения невольно вызывает еще и жалость.

— Ты не рад нашей встрече? — как заведенная, повторила Даниэлла и вновь попыталась изобразить обиду.

— Ты думаешь, мне легко видеть, что наш общий враг сделал с тобой? Легко ли каждый раз идти в театр, зная, что встретишь там саму смерть в облике собственной сестры?

— А ты думаешь, это легко быть мертвой, — тут же парировала она и закрыла лицо тонкими с рваной кожей ладонями, будто собиралась плакать, но слез не было.

— Я так не хочу возвращаться в могилу, в мой новый дом, — зашептала Даниэлла. — Там холодно, сыро, тесно, там пируют черви и гниют трупы. Мне, нетленной и прекрасной, не место в том ящике, который вы, живые, называете гробом, и в той гробнице, куда приходят все подобные мне, так сказал монсеньер…

— Монсеньер, — повторил я, будто одно это слово все проясняло. — Монсеньер смерть. Он убил тебя?

— Он вызволил меня из заточения, раскопал могилу, воскресил, — Даниэлла лихорадочно пыталась припомнить что-то еще и вдруг тихо ахнула. — Не надо было говорить о ней плохо, и я бы осталась жива.

— О ком? — насторожился я.

— О его царице, — Даниэлла задумалась, брови напряженно сошлись на переносице. — Я, в любом случае, не могла расхваливать ее, как все эти проклятые, что ею восхищаются. Это она чуть не погубила монсеньера. Она заставила его страдать. Я так и сказала и….лишилась головы, — последние слова она не прошептала, а выдохнула, я угадал их по движению бледных губ. Рука Даниэллы, дрожа, потянулась к шее, словно в жутком страхе, что головы может там и не нащупать.

— Как страшно быть обезглавленной, — она нервно начала перебирать пальцами свои локоны, словно радуясь тому, что они все еще при ней, а не лежат где-нибудь отдельно, как парик с отломленной кукольной головой — забытый и никому не нужный реквизит спектакля.

— Так не может продолжаться. Я должен что-то сделать, — я вскочил с кровати. Порыв спасти ее, освободить от колдовства был сильнее, чем даже страх.

— А что ты можешь сделать? — Даниэлла упрекнула меня и тут же погрустнела, признавая всю безнадежность ситуации.

Ее кожу покрывала мертвенная сизоватость, а волосы во мгле напоминали жидкое серебро. Она снова хотела коснуться своего лица, но, очевидно, вспомнила, что слез нет и безвольно опустила руки. Она не была способна больше плакать.

— Я знаю, что делать, — преодолевая брезгливость, я коснулся ее гниющей руки. — Мы пойдем в церковь, прямо сейчас!

Я слегка пожал ее руку в знак ободрения и кинулся искать плащ.

— И что ты скажешь исповеднику, что привел с собой ту, которая не может упокоиться? — голос Даниэллы остановил меня у самых дверей.

Да, не лучшая идея разгуливать по ночным улицам в сопровождении покойницы. Похоже, я, действительно, не знал, что делать. Да, и кто бы знал, окажись он в моем положении?

А может, все-таки стоит рискнуть, добежать до первого открытого собора и попросить там помощи, мне ведь поверят, если увидят за порогом бледную мертвенную женщину, но смогут ли помочь? Я ведь сам выбрал путь колдовства, сам спутался с монсеньером драконом и теперь оказался в весьма затруднительной ситуации.

Даниэлла внимательно смотрела на меня и комкала в руках свое жуткое украшение с драконьим когтем.

— Ты не посмеешь отправиться в церковь, — вдруг уверенно заявила она. — Я не позволю тебе переступить порога. Ты теперь наш, мы тебя никому не отдадим.

— Мы? — я озирался по сторонам, но никого не видел, однако это еще не значило, что поблизости нет других ночных гостей, которых я не могу заметить.

— Их много, ты сам обратился к ним за помощью, но их ты не видишь, потому что твой личный злой дух я, а не они, — с каждой минутой Даниэлла казалось мне все менее похожей на себя прежнюю. Может, это, действительно, злой дух, а не она. Сестра не стала бы так меня мучить, а, может, и стала бы, но только по приказу монсеньера. Того, о ком она упомянула уже много раз, того, кто руководил всеми проклятыми, целым легионом, целой империей, и Даниэлла теперь была в их числе.

— Будь милосердна, скажи мне, можно ли спасти тебя и меня, — я пытался сфокусировать взгляд на циферблате часов, но ни стрелок, ни цифр разглядеть не мог, так было темно кругом. Казалось, что весь свет, который существует в комнате, исходит от волос и кожи Даниэллы, точнее, не свет, а бледное призрачное мерцание. В отличие от меня она, наверняка, была способна глянуть сквозь сгусток мглы и узнать, сколько времени. Возможно, после воскрешения монсеньер сумел наделить ее и сверхъестественной зоркостью.

— Еще слишком рано, — будто угадав мои мысли, сказала Даниэлла. — До рассвета далеко. Ночью, в этом городе, вдали от могилы, я чувствую себя более-менее свободной, и не думай, что первый или третий крик петуха способен изгнать меня прочь.

Жаль, я всегда полагал, что, по крайней мере, по преданиям, крик петуха заставляет обратиться в бегство всю нечисть, беснующуюся во мгле. Плащ наконец-то оказался у меня под рукой, я накинул его на плечи, нащупал в темноте ручку двери и в последний раз предложил:

— Пойдем со мной, я знаю один переулок в центре Рошена, где всю ночь не запирают двери собора, чтобы нуждающиеся в помощи или в исповеди могли прийти туда в любой час.

— И чтобы те, кто хотели оставить у храма тайный донос, смогли бы сделать это под покровом ночи, — добавила Даниэлла и вдруг громко расхохоталась. — Беги скорее, Батист, и, может быть, ты успеешь поймать за руку того, кто настрочил донесение на тебя.

Я распахнул дверь и опрометью кинулся вниз по лестнице. Интересно, спустится ли Даниэлла вслед за мной по этим самым крутым ступеням, шурша шлейфом и оставляя грязные следы, или просто вылетит в окно. Ведь, по ее же заверениям, монсеньер научил ее летать. Я представлял, какой бы переполох вызвал летящий по воздуху призрак на центральных улицах города, конечно, только в том случае, если кто-то, кроме меня, способен увидеть его.

Быстрый бег по пустынным улицам уже мог показаться полетом. Казалось, ноги сами несут меня вперед, подошвы едва касаются камней мостовой, а ночной холод не в силах заморозить меня. Я запыхался только тогда, когда вспомнил, что, возможно, сейчас, вися в воздухе в нескольких футах над этой же самой мостовой, за мной мчится Даниэлла, и волосы ее полощутся на ветру, как волны жидкого серебра, а потухшие мертвые глаза высматривают меня в темноте. В этих глазах, как будто, поселился демон. Мой личный демон, которого Эдвин дал мне в наставники и советчики. Я даже на секунду остановился, вспомнив про Эдвина. В голову ударила потрясающая мысль, а что, если написать на него анонимный донос, но только, каким образом, ведь я не знаю ни где он живет, ни кто он в действительности, есть ли у него более полное имя, титул, постоянный дом, и не обратит ли он мигом в горстку пепла всю стражу, которая явится его арестовать. До сих пор он пытался щегольнуть изысканными манерами, вел себя как дворянин, но не может же это продолжаться вечно, когда — нибудь его истинные повадки проявят себя.

Я споткнулся о камень, выпиравший из мостовой, чуть не упал, кажется, даже поранил ступню, но мужественно продолжал путь. Поверят ли мне в храме, если я попытаюсь рассказать, что господином всех проклятых ко мне теперь приставлен мой собственный демон — наставник?

Золоченый шпиль колокольни резко выделялся на фоне темного неба. Я ускорил бег, чтобы скорее очутиться возле входных дверей. Даже в столь поздний час они были приоткрыты, какие-то люди выходили из собора. Где-то в глубине мелькнула ряса священника. Еще несколько шагов, и я переступлю порог. Внутри все вздрогнуло от волнения. Я приближаюсь к тому месту, куда, по словам призрака, путь мне заказан. На всякий случай, я обернулся через плечо, не идет ли за мной статная дама в красном бальном наряде, но на улице, за моей спиной, никого не было, никто не шел и уж тем более не летел за мной вдогонку. Все спокойно, если только призрак не затаился на одной из бесчисленных покатых крыш. Значит, я могу спокойно идти дальше, не опасаясь преследования. Я облегченно вздохнул и хотел было уже войти в распахнутые створчатые двери, как вдруг заметил, что у самого порога алеет что — то гладкое и атласное, похожее на шлейф. Чья-то худая ободранная рука судорожно держалась за косяк двери, будто специально, чтобы преградить мне проход. На тонкой кисти поблескивал то ли ободок бриллиантового браслета, то ли свившийся кольцом червь. Мне стоило труда поднять голову и взглянуть в глаза Даниэлле. Она стояла прямо на пороге и преграждала мне вход. Как и обещала, она не допускала меня в храм.

Те, кто выходил, изумленно посматривали на меня. Им, естественно, казалось странным то, что я стою на морозе, усталый и продрогший, и боюсь переступить через порог. Они же не знали, что Даниэлла не пускает меня. Я ее видел, они нет.

Из приоткрытых дверей меня манили тепло и мягкий свет лампад, но не мог же я оттолкнуть со своего пути призрак. Пришлось разворачиваться назад. Я шел, как в бреду. Голова нестерпимо болела, руки опускались от ощущения собственного бессилия. Как бы хотелось вдруг проснуться и обнаружить, что все события ночи оказались всего лишь кошмарным сновидением. Да и может ли такое твориться в реальной жизни. Все больше похоже на сон, и, тем не менее, это действительность. Просто мне в одночасье открылось все то, чего другим людям видеть не дано. Я один увидел могущественных представителей другой расы, которые веками живут рядом с людьми, но которых людям видеть не дано. Я узнал о колдовской силе, которая, возможно, уже давно дремлет во мне, ожидая, когда ей предоставят свободу и возможность для дальнейшего развития. Может быть, когда-нибудь я стану таким же могущественным и независимым чародеем, как и Эдвин.

Так я думал, пока брел вперед по улице, не разбирая дороги, как вдруг у двери какого-то до сих пор приоткрытого кабака я увидел фигуру Шарло. Он стоял чуть поодаль от крошечного островка света, лившегося из окон, и в своем черном костюме выглядел пугающим, адским существом, но я чуть было не издал возглас радости и облегчения. По крайней мере, Шарло уж точно мне поверит, и, может, даже мне удастся уговорить его оказать мне посильную помощь. Уж он - то точно знает поболее меня о сверхъестественных явлениях, он сам к ним относится, так с кем же, если не с ним, можно об этом потолковать.

Я махнул ему рукой в знак приветствия и крикнул, чтобы он подождал меня. Раньше он был единственным, кто сможет указать мне логово дракона, теперь он стал еще и последней надеждой что-то прояснить. Возможно, пока я буду с ним, с представителем нечеловеческой расы, Даниэлла не посмеет приблизиться к нам.

Осталось только добежать до него и обо всем рассказать, а, может, даже и не придется рассказывать, так как Шарло легко удается угадывать, о чем я думаю. Он стоял недвижимо, как столб, пока не различил в тишине мои шаги и, возможно, почти неслышную поступь кого-то второго, следовавшего за мной. Я заметил, как навострились под полями шляпы его уши, будто ловя какие-то едва различимые, потусторонние звуки. Широкие ноздри Шарло раздулись, пытаясь различить в воздухе аромат смерти. Он сделал неуверенный шаг назад, потом другой, как огромный черный кот, почуявший опасность, а через минуту его уже и след простыл. Я опять остался один, точнее, почти один, ибо за мной следовала смерть. Стоило только обернуться, как за углом я заметил край алого подола, кудрявую головку, прячущуюся за поворотом стены, половину лица и один голубой глаз, по-кошачьему внимательно и хищно смотревший на меня издали. Очевидно, Даниэлла тоже была не рада встрече с Шарло. Ее ногти с досады царапали стену, и на кладке камней оставались неглубокие, неровные борозды.

Вдруг она подняла руку и, как будто, погрозила мне, а потом безвозвратно нырнула за угол, во тьму, но я знал, что стоит мне попытаться войти хоть в какую-нибудь часовню, и Даниэлла будет тут как тут, встанет у дверей и закроет мне вход.

Так и прошла вся ночь, в попытках бегства от призрака, от собственной судьбы и от угрызений совести. Уже под утро я остановился у торца какой-то базилики, заглянул в зарешеченное окно и тут же отпрянул. Мне почудилось, что в стекле промелькнуло отражение моей сестры неестественно бледное и далеко не доброжелательное.

Никому в театре не нравилось, что я хожу, как в воду опущенный. Знали бы они, что я не спал почти всю ночь. Я первым ухватился за предложение какого-то эксцентричного вельможи сыграть спектакль в его поместье. Жервез утверждал, что все это не к добру, что посыльный, принесший послание, выглядел очень странно и был подозрительно молчалив, но к его доводам никто не прислушался. С недавних пор, точнее, с самого моего вступления в труппу все начали привыкать к тому, что Жервезу ничем не угодишь. Он во всем видит какие-то скрытые подвохи, в каждом вельможе подозревает колдуна и ворчит каждый раз, когда для него хотят сделать что-то хорошее.

— Если не хочешь идти с нами, то оставайся, мы справимся без тебя, — после долгого спора заявил я Жервезу. — Почему только тебе одному не нравится вся эта затея?

— Возле поместья-то когда-то была гробница, — многозначно протянул он. — Помнишь, ты сам читал об этом в какой-то книге, когда искал сюжеты для пьес. Ты сказал, то место называлось склепом семи херувимов, и не было разговоров о том, что его снесли, просто тропа туда, как будто, бурьяном заросла или стала невидимой.

— Да, я читал что-то такое, но какое это отношение имеет к нам.

— А то, что членов той семьи, к которой относится наш очередной наниматель, сторонятся в Рошене, как чумных, уже на протяжении многих столетий.

— Перестань сочинять небылицы! Не пытайся нагнать на меня страх, — прикрикнул я на него, мне хватало и одного призрака, безумный рассказчик был бы уже излишней добавкой к прочим неприятностям.

— Я никогда не сочиняю в отличие от тебя, — тут же огрызнулся Жервез и напустил на себя обиженный вид. Он мог дуться, сколько угодно, но на представление все равно пошел вместе с нами. Наверное, решил, что в случае опасности станет для нас всех хорошим защитником.

Уже издали поместье показалось мне запущенным и пустынным, даже необитаемым. Оно само было бы похоже на мавзолей, если бы, несмотря на запустение, не сохранило величественные очертания дворца. Однако, этот дворец с зарешеченными окнами и окованными железом дверями мог бы послужить и неприступной крепостью. Ряд скульптур на крыше, колонны в паутинке мелких трещин и лепные украшения на фасаде, все напоминало о былой роскоши. Все было овеяно какой-то дымкой воспоминаний, а невдалеке клубился туман. Сизые кольца дыма, как будто, отгораживали одно владение от другого, мир мертвых от мира живых. Возможно, стоит мне пройти сквозь туман, и я окажусь в том царстве, откуда вышли и Эдвин, и Даниэлла.

Рядом с поместьем не было ни сторожки охранника, ни привратника, но приоткрытые ворота, как будто, ожидали нас. Я провел рукой по мелкой ажурной ковке створок и обнаружил, что в железный узор вплетены буквы и символы, до сих пор непонятные, но уже знакомые мне. Теперь я взглянул на поместье совсем по-другому. Из неодушевленной груды камней дворец в один миг стал для меня одним огромным, дремлющим существом, с множеством темных окон — глаз. Даже ржавые ворота, закрываясь за нами, издали скрип, больше похожий на недовольный писк потревоженного во сне чудовища.

— Смотри, какая красота! — Рено, шедший рядом, дернул меня за рукав и отвлек от мрачных раздумий.

Я думал, что он простодушно восхищается таким просторным, хоть и неухоженным внутренним двориком, но оказалось, что он, действительно, заметил нечто чудесное. Под мирно падающим снегом, у ограды, обвитой засохшими плетьми терновника, на постаменте, стояла мраморная скульптура. Еще более белая, чем снег, она показалась мне воплощением величия и совершенства.

— Никогда не видел ничего подобного, — завороженно шептал Рено, остановившись возле статуи. — Она, как будто, живая, тебе не кажется?

Мраморная девушка, действительно, казалась живой и воздушной. Каждая складка ее одежды, каждый локон и даже рука, простертая чуть вперед, то ли предупреждая о чем-то, то ли угрожая. Точнее, это была не просто девушка, а царица, потому что голову ее венчала, хоть и мраморная, но корона. Точно с этой самой дамой, но с живой, я разговаривал ночью на кладбище, а теперь передо мной стояла ее мраморная копия.

— Кажется, она вот-вот вздохнет и заговорит, — не унимался Рено. Вся наша компания уже давно скрылась за поворотом, а мы все еще стояли возле постамента.

— Думаю, если бы она и была настоящей, то не снизошла бы до общения с нами, актерами, — так мог заключить только законченный реалист, но Рено, хоть, наверное, и был мечтателем, а все же уныло кивнул.

— Да. Она ведь королева, — оказывается, он тоже обратил внимание на венец.

— Пойдем! — я потянул его за руку, но сам все-таки еще раз оглянулся на статую, и мне почудилось, что корона на ее голове стала золотой.

Не может же такого быть, чтобы неподвижное, неживое изваяние украшали настоящими драгоценностями. Я пропустил Рено вперед, а сам еще несколько мгновений продолжал следить за скульптурой и сделал вывод, что не так уж она недвижима, как кажется на первый взгляд. Ее левая рука теперь едва касалась шеи, будто желая напомнить мне о ком-то обезглавленном, а ведь я готов был поклясться, что еще секунду назад мраморная ладонь была вытянута вперед.

Слишком много потрясений для такого короткого срока. Я схватился за голову, как если бы был умалишенным или человеком, пережившим глубокую душевную травму, и кинулся за угол, а потом и в приоткрытую дверь дворца. В холле не горели свечи. На входе не ожидал лакей. Вокруг стояла мертвая тишина, будто в доме вовсе не было ни жильцов, ни слуг. Мои друзья, очевидно, уже успели пройти в дальние покои. Может, их кто-то и встретил, но меня, запоздавшего, дожидаться никто не стал. Не снимая верхней одежды, я прошел дальше в угрюмое, будто нежилое помещение, ненароком коснулся перил лестницы и едва смог вырвать пальцы из слоев тут же приставшей к ним липкой паутины. Да, а вид у поместья, действительно, нежилой, еще раз подумал я, очищая руку от обрывков паучьей сети. Здесь всюду были грязь и пыль, на красных ковровых дорожках, на вазах и битых настенных зеркалах. Окна плотно зашторены специально для того, чтобы не впустить ни лучика света, ведь при дневном освещении подобное запустение будет смотреться еще более убогим, а во тьме ему придана некая таинственность.

У одного из битых зеркал на малахитовом столике стоял канделябр с огарками свечей. Я хотел зажечь их, подошел поближе и ощутил, как под подошвами заскрипели зеркальные осколки. Интересно, почему все зеркала в поместье разбиты, задал я сам себе вопрос, и какой-то голос, возможно, один из тех, которые я постоянно слышал рядом с книгой, тихо шепнул мне: «чтобы семь херувимов из склепа не смогли взглянуть на своих живых подопечных».

Услужливый дух шептал почти неслышно, так, будто боялся, что кто-то, находящийся рядом, его подслушает. Я был даже не уверен, правильно ли расслышал все слова. У меня в кармане нашлось огниво, я зажег огарки свеч, взял в руку довольно тяжеловесный медный канделябр и тут же уронил его. Свечи мигом потухли, едва тяжелый предмет упал на землю, будто ни ковер, ни шторы вовсе не могли воспламениться, а, наоборот, тушили пламя, как вода. Я сам поспешно отпрянул от зеркала, мне совсем не хотелось вспоминать о том бледном, злом, крылатом существе, которое промелькнуло среди прочих отражений в отблесках огня. Жаль, что из памяти никак не выходило красивое, жестокое лицо и губы, прижавшиеся к зеркалу по ту сторону битого стекла. Эти уста будто бы желали задать мне всего один вопрос «где они», но я понятия не имел, о ком меня спрашивали. Знал только, что на зеркале осталась вмятина, будто кто-то ударил по нему кулаком, возможно, как раз кто-то из «них».

Что ж, наверное, придется идти дальше без света. Как среди множества закрытых дверей я найду одну нужную? Может, позвать моих друзей по именам, но я боялся повышать голос в поместье. А вдруг эхо разбудит призраков, и они разозлятся из-за того, что среди людей, которых я зову, нет дорогих им имен.

«Никогда не открывай свое имя призраку, иначе он найдет тебя всюду», шепнул кто-то мне на ухо, и я поспешно поднес руку к воротнику, чтобы поймать любое ловкое существо, которое попытается забраться мне за шкирку.

«И никогда не спрашивай имени самих призраков, иначе уже не сможешь от них отделаться, как от той белокурой дамы», вторил другой тоненький голосочек, а я настороженно следил за тем, чтобы не получить от словоохотливых, но незримых спутников новых царапин, даже руки спрятал под плащом, они были не защищены перчатками, а потому особенно уязвимы. Хорошо, если мои постоянные советчики не попытаются расцарапать мне лицо перед самым выступлением.

Я шел вперед в потемках, пока не заметил, что одни из высоких створчатых дверей приоткрыты, и сквозь узкую щель пробивается тусклая полоска света. Я ускорил шаги, заслышав знакомые голоса, но перед самым входом помедлил. Что-то из обрывков услышанного показалось мне странным.

— Говорю вам, я не стану выступать перед рядами пустых кресел и битыми зеркалами, — яростно протестовал голос Жервеза. — Неужели вы не понимаете, что все это значит? По - моему, суровая жизнь должна была бы нас уже кое-чему научить.

— Ты хочешь сказать, что все эти кресла далеко не пусты? — с мрачным юмором осведомился тенор Маркуса. — Что, как только мы кинем пару реплик, на каждом обитом бархатом сиденье ни с того, ни с сего объявится по призрачному зрителю?

— Живым зрителям здесь взяться неоткуда, — продолжал стоять на своем Жервез. — Поместье пустое, как будто, всех жильцов скосила чума, или перед ними разверзлась сама преисподняя и поглотила их всех, а нам оставила пустой дом.

— Но представление — то уже оплачено, значит, придется выступать перед пустым залом, — заключил чуть хрипловатый бас Паскаля и спорить никто не стал, решение было окончательным.

— Да, точно, чтобы соблюсти честность, придется играть для пустых мест и зеркальных отражений. Ведь деньги нам уже выплачены, мы ничего не потеряем. По крайней мере, выполним условия, а там уже не важно, посмотрит кто-то на нашу игру или нет, — тенор Рено был более беззаботным, чем у других. Он не любил, когда собиралась многочисленная публика, чего-то стеснялся, не всегда хорошо играл. Мне казалось, что ему было бы приятней выступать для маленького круга зрителей, в каком-нибудь частном театре.

— А куда подевался наш высокородный друг? — вдруг осведомился Жервез.

— Скоро придет, — обронил кто-то, кажется, Рено. Я подошел поближе к двери, чтобы подсмотреть в щель, что происходит, и увидел краешек зала, овальное возвышение сцены в кругу зеркал и десятки рядов великолепных золоченых кресел, обитых красным бархатом. Все они были пусты, но, как будто, ожидали кого-то.

— А помните, что было, когда мы ждали, что вот-вот придет она… — прошептал Маркус. — И она явилась к нам с того света.

— Мы ведь уже знаем, что иногда приходит и проситься в компанию людей кто-то, кого с нами быть давно уже не должно, — зазвучало чистое сопрано Коринды и, несмотря на зловещий смысл слов, немного развеяло обстановку.

— Да, мы знаем, но никому не говорим, — явно пересилив себя, согласился Рено.

— И никогда не скажем во избежание того, чтобы нас не сочли безумцами или колдунами, — поддакнул Жервез.

— Даже нашему титулованному другу мы об этом никогда не скажем, — согласился Маркус. — А пока будем следить за ним и за всеми, кто обращает на нас слишком пристальное внимание, во избежание повторения прискорбной ситуации. Вы же помните, как страшно нам было в прошлый раз, когда она начала требовать от нас, чтобы мы служили и кланялись ее адским друзьям.

— Жаклин никогда не вернется, — устало и далеко безрадостно вздохнул Рено. Другие, как по приказу, одновременно устремили на него настороженные и взволнованные взгляды, будто он произнес запрещенное имя. Казалось, стоит Рено сейчас сделать одно неосторожное движение к выходу или сболтнуть что-то лишнее, и они все, как стая диких зверей кинутся на него, чтобы разорвать в клочья.

— А вдруг наш новый друг такой же, как она? — резким тоном осведомился Маркус. — Вдруг он тоже пришел с темной стороны? Сначала он подарил нам славу, а затем подарит смерть.

— Мы ему не позволим, — уверенно вступила в спор Коринда. — Мы уже знаем, как изгонять проклятых.

— Его золото нас погубит, если можно было бы собрать все монеты и зарыть где-нибудь, — предложил Жервез.

— Но мы уже все потратили, — отозвалась Лючия. — Остается только надеяться на то, что он не такой, как та, о которой мы говорим.

— А если он такой же, то мы сами устроим над ним суд, — решил Жервез, и по лицам остальных присутствующих невозможно было определить, поддерживают они его или нет.

Половица скрипнула у меня под ногой очень некстати. Я вынужден был сделать вид, что запыхался и только что дошел до двери. Пришлось кинуть пару реплик насчет того, как долго я их разыскивал, чуть не заблудился, и в свою очередь удивиться тому, что все кресла пусты.

— Ну, что ты готов играть для Люцифера и всех его приспешников? — Жервез склонился ко мне с заговорщическим видом, пнул в бок и зловеще расхохотался. — Приступай, Батист, здесь, наверное, уже собрались все твои друзья, которых видишь ты, но не видим мы.

— Что за шутки? — тут же одернул его Паскаль, и, несмотря на то, что выступление в мою защиту было, наверное, полным лицемерием, я остался ему благодарен. Ни в коем случае нельзя было подавать вид, что я о чем-то подозреваю.

— Думаю, в зале будет не очень шумно, — пошутил я и первым взобрался на сцену, протянул руку Лючии и всего на миг поддался иллюзии, что зал далеко не пуст, что в креслах уютно устроились бледные дамы и кавалеры, и множество неземных, крылатых или безобразных существ.

Может быть, они так и сидели, такие же неуловимые и невидимые для окружающих, как Даниэлла. По крайней мере, я на этот раз никого не замечал, но чувствовал себя неуютно в окружении зеркал, поставленных так, что наши отражения множились не вдвое, а в десятки раз. Пустой зал не давал мне покоя, и после каждой реплики я косился на незанятые места. Собственный голос в тишине звучал неуверенно и казался чужим. На какое-то краткое мгновение мне почудилось, что где-то в последних рядах сидит Роза и внимательно слушает меня. Сама она в белом, а вот за спинкой ее кресла стоит какое-то темное, жуткое создание.

Блики от одного-единственного напольного канделябра многократно множились в зеркалах, плясали оранжевыми зайчиками по пустому темному пространству. Розы уже не было, а я все еще искал ее взглядом и вдруг заметил в одном из дальних зеркал отражение той самой коронованной статуи. Я с изумлением оглянулся назад. Неужели она стоит за моей спиной, где-нибудь в темном уголке сцены, но там все было пусто. Я еще раз посмотрел на отражение, и, несмотря на все изящество изваяния, оно показалось мне неестественно белым и жутким.

Какой-то неприятный треск над головой вывел меня из оцепенения. Вот теперь, наверное, какие-нибудь жуткие твари ползают по потолку и громко хрустят. Какой-то белый мелкий порошок осыпался мне на рукав. Я быстро стряхнул его, не сразу поняв, что это известка. Опять треск. Я успел схватить Лючию за талию и оттащить в сторону всего за миг до того, как люстра, висевшая над сценой, рухнула вниз.

— Здесь кто-то есть, кроме нас! — крикнул я, ища глазами отражение скульптуры, но его больше не было. Наверное, в этот миг я мог показаться обезумевшим, но мне было все равно. Зачем заботиться о собственной репутации, если все, кто собрался здесь, и так считают меня весьма подозрительной личностью.

Никто ничего мне не сказал. Все были либо перепуганы, либо заняты проблемой собственной безопасности. Где гарантия, что точно так же не обвалятся и все остальные люстры? Вдруг предметы вокруг пустятся в пляс? Лючия отряхивала с подола осыпавшуюся с потолка известь и краску, и опасалась со мной заговорить.

Никто не пытался мне помешать, когда я кинулся к выходу из зала, а затем и из поместья. Проходя мимо постамента, я на секунду задержался. Уже сгущались вечерние сумерки, снег все так же легко падал на землю. В этот раз не могло быть ошибки, порожденной игрой света и тени. Постамент был пустым.

Так куда же исчезла статуя? Я даже несколько раз обернулся, надеясь, что увижу ее там снова, а потом бросился бежать. Может, где-нибудь за углом поместья и стояла прекрасная мраморная царица, но я ее уже не видел. Мог только вообразить, как ее ногти царапают стену заброшенного поместья. Ворота никак не открывались, и я попросту перелез через них, спрыгнул на землю и снова побежал, не останавливаясь до тех пор, пока впереди не показалась одна из оживленных площадей Рошена. Мне почему-то казалось, что если я буду в центре людской суеты, если затеряюсь в толпе, то никакие призраки не посмеют меня преследовать. Жаль, что по ночам на улицах не бывает так многолюдно. А ведь скоро ночь. Я только сейчас начал задумываться над тем, а что же будет на этот раз? Найдет ли меня Даниэлла, или я смогу спрятаться от нее? Может, нужно всего лишь не возвращаться в гостиницу, пусть призрак ждет в пустой комнате, пусть приходит в театр, где ноги моей больше не будет. Предчувствие подсказывало мне, что не все так просто. Недостаточно только переехать из одного места в другое, чтобы избавиться от злого духа, ведь тот во время переезда может легко и незаметно прицепиться к тебе. Даже если я больше никогда не приду в театр, это еще не значит, что призрак не сможет отыскать меня. Она же нашла меня в первый раз, значит, сможет найти и во второй.

Город жил своей привычной жизнью. Толпы и обстановка вокруг казались немного праздничными. Этим, по моему мнению, Рошен отличался от всех прочих городов. Настроение людей могло быть, каким угодно, но пестрые наряды прохожих, театральные балаганы и множество огней в окнах величественных зданий придавали любому вечеру нечто феерическое. Какой резкий контраст представлял этот вечный праздник по сравнению с тьмой и одиночеством, царившими в поместье моей семьи.

В общем ярком круговороте, среди вывесок и торговых лотков, я сразу выделил марионеточный театр. Почему-то надпись тут же бросилась мне в глаза, а место показалось знакомым. Должно быть, однажды я уже проходил мимо.

Я остановился и понял, что стал единственным прохожим, который решил поглазеть на изящных, искусно сделанных марионеток. Другие, как будто, не замечали, что театр здесь есть, проходили мимо него, как мимо пустого места.

Мне пляшущие и причудливо двигающиеся куклы показались весьма забавными. Если бы не веревочки, прикрепленные к их рукам, ногам и головкам, то они выглядели бы, как живые крошечные существа, как очаровательные маленькие эльфы. Вдруг веревка, прикрепленная к шее одной белокурой марионетки, лопнула, и головка, с волосами из пакли, с неприятным звуком покатилась по небольшой сценке.

Я сделал шаг назад, потом другой. Казалось, со сцены на меня повеяло могильным холодком. Уже не сломанная игрушка, а голова Даниэллы лежала прямо здесь, рядом, и я отчаянно, протестующе крикнул призраку:

— Нет!

Видение спустя миг пропало, а вот прохожие начали недоуменно оглядываться на меня, и я почувствовал себя весьма неловко. Осталось только, как можно быстрее, уйти подальше от насмешливых, заинтересованных взглядов и перешептываний.

Ночь все приближалось, и возвращаться к себе в комнатку мне никак не хотелось. Оставалось только одно место, где я мог рассчитывать хоть на какую-то помощь, и я, как учила Роза, тут же закрыл глаза и представил себе его. Бродить по городу больше было бессмысленно, все равно я бы не нашел ни в ком ни поддержки, ни понимания, поэтому я даже обрадовался, когда вновь ощутил под ногами промерзшую землю кладбища. Осталось только позвать Розу. Я боялся, что она вновь откажется прийти, пришлет вместо себя смутьяна Винсента или неразговорчивого Лорана. Однако на этот раз она явилась на первый зол, бледная и прекрасная, как статуя, похожая на нее.

Роза не заговорила первой. Она ничего не произносила и, казалось, вообще не жила. Только корона на ее голове переливалась живым золотистым блеском. Кое о чем я все-таки начал догадываться. Картина была слишком четкой и выразительной. Сама Роза бела, как подснежник, а венец в ее локонах золотой.

— Не может быть, — прошептал я, чуть пятясь от нее.

— В нашем мире возможно все, — возразила она.

— Ты… — шептал я, продолжая пятиться от нее. — Ты вводишь людей в заблуждение.

На ее губах расцвела лукавая, хищная улыбка. По всему было видно, что Роза крайне довольна собой и своими уловками.

— Смотри, как я это делаю! — предложила она, легко взобралась на большой плоский камень, напоминавший пустой постамент, так, что только зашуршали пышные оборки. В первый миг они были кружевными, а во второй уже мраморными. Роза едва успела встать в грациозную позу, как окаменела, а я хоть и хотел бежать прочь, сломя голову, а оторвать глаз от нее не мог, уж слишком хороша была статуя. Такая заманчивая и таинственная в отблесках далекого, невесть откуда берущегося света, будто какое-то парящее вверху над ней существо держит в когтях фонарь. Я даже услышал шорох крыльев вверху. Как околдованный, я двинулся к статуе, протянул руку, чтобы коснуться ее, но тут она ожила, не сразу, а постепенно. Вначале настоящей стала только корона, а потом мрамор в миг превратился в живую плоть, так быстро и неуловимо, будто со стройной фигуры на постаменте всего лишь скинули белую пелену.

— Ну, разве я не талантливая? — Роза с восторгом смотрела на меня, ожидая ответа, а я, как назло, не смог выдавить из себя ни единой похвалы.

— Считаешь это жульничеством? — тут же обиделась она. — Думаешь, грешно проводить таких, как ты и твой малодушный приятель Рено? Да, мы, я и мои подданные, делаем так с начала времен. Люди скорее готовы поверить в то, что видят перед собой древнюю, сделанную гениальным ваятелем статую, чем древнюю крылатую богиню. Поэтому их легко провести. Правда, все это забавно?

Мне в отличие от нее было далеко не весело. Я вздрогнул, когда услышал, что вдалеке в лесу раздается заунывный волчий вой, чем еще больше развеселил Розу. Она, смеясь, объяснила, что, кроме меня, редко можно повстречать такого же пугливого чародея.

— Обычно те, кто обнаруживают в себе скрытый талант и приходят в школу чернокнижия, бывают смелы и решительны, только стойкость помогает им выживать, — напутствовала она.

— А как они обнаруживают эту одаренность?

— По - разному, некоторые с малолетства понимают, что непохожи на других людей, что чувствуют и думают иначе, другие замечают, что умеют подчинять своей воле птиц и зверей, третьи замечают на своем пути таинственного преследователя, — ее глаза озорно блеснули, — но каждому из них для полного прозрения нужно найти хоть какие-то магические письмена, книгу, свиток, обрывок заклинания, все, что угодно, лишь бы только это в нужный момент попалось под руку, естественное, не без помощи некоторых могущественных сил. Вот тогда человек понимает, что он принадлежит к нашему миру.

— И я к нему принадлежу, — уныло заключил я. — А вот стать таким же неуловимым и беззаботным, как вы почему-то не могу.

— А у тебя опять проблемы, Батист, — с пониманием рассмеялась Роза. — Предложи мы тебе сейчас уйти с нами хоть под землю, и ты был бы рад.

— Я пришел просить помощи, но разве можно разжалобить мрамор? — в отчаянии воскликнул я и тут же об этом пожалел.

— Ну, и делай тогда, что хочешь! Спасайся сам! — Роза резко развернулась, одернула длинный шлейф, чтобы он плавно скользил за ней по заснеженной дорожке, и сделала вид, что хочет уйти, а вместо этого еще раз продемонстрировала мне свое страшное искусство, обратилась в статую прямо возле круга надгробных стел. В этот миг она сама казалась ангелом. Неземная царица, среди бесчисленных заснеженных надгробий.

— Пожалуйста, только не обращайся в мрамор навсегда! — шепотом стал умолять я, и тут же тишину нарушил ее звонкий, торжествующий смех.

— Как же легко тебя обмануть, — заявила она, отряхивая снежинки, запутавшиеся в длинных волосах.

А где-то вдали, в черной гуще леса, до сих пор звучало поскуливание то ли волков, то ли каких-то других хищных существ, которым еще не придумали названия. Я давно уже догадался, что одними волками дело не ограничивается, ведь кто-то же иногда зажигал фонарь высоко у Розы над головой, чтобы осветить ей путь, кто-то, жесткошерстный, прыткий и когтистый, иногда пробегал возле ее ног, и вряд ли его можно было назвать просто щенком или котенком, уж слишком злобные, хищные глазки иногда сверкали на меня из снега.

— Плохо же тебе придется с твоей ночной компаньонкой, — Роза вдруг перестала смеяться и стала абсолютно серьезной. — И все это в каком-то смысле из-за меня…

Я не понял, и она пояснила:

— Ведь это из-за меня ты вступил с ним в спор, вот он и приставил к тебе тюремщицу…

О, теперь я знал, как правильно назвать Даниэллу, только легче от осознания правды не становилось. Как лицемерно она называла себя моей наставницей, а сама была стражем, удерживающим меня от новой охоты за драконом.

Возле леса захрустел снег под чьими-то ногами. Возле калитки тоже послышались шаги, но никого видно не было. Я догадывался, что Винсент и Лоран тоже бродят где-то поблизости, но соблюдают почтительное молчание и стараются быть как можно более незаметными в присутствии госпожи. Незаметными они были в буквальном смысле, потому что видел я их крайне редко, но догадывался, что они всюду следуют за Розой, как самые преданные из слуг.

— Ты ничего о нем не знаешь, — почти пропела Роза своим очаровательным звонким голоском. — О том, с кем спутался. А ведь мы тебя предупреждали, что он очень опасен.

— Нет, я знаю о нем вполне достаточно, чтобы составить собственное мнение, — упрямо возразил я. — Он красив, но красота только маска. Он убийца, но его почитают за ангела. Мне кажется, что у него есть некоторая власть над множеством порождений тьмы, и, естественно, у него должно быть высокое звание или титул, но все подданные почему-то называют его просто монсеньером.

— Браво! — то ли серьезно, то ли шутя, зааплодировала Роза. — Это уже некоторый успех. Понаблюдай за ним еще чуть-чуть, и, возможно, ты сделаешь множество неожиданных открытий. Может быть, в следующий раз я застану вас, тебя и его, не дерущимися, а исповедующимися друг другу, каждый в своих грехах. Он бы смог рассказать тебе много интересного, если б захотел.

— Я не стану с ним общаться…разве что на арене битвы, — я нащупал палаш у себя под одеждой. Прикосновение к рукоятке всегда придавало мне уверенность.

— Кто знает! — легкомысленно отозвалась Роза и взмахнула на прощание рукой.

— Ты даже ничего не скажешь мне насчет Эдвина и о моей сестре?

— О, ты даже знаешь его имя, — она сделала вид, что изумлена.

— Да, знаю, но откуда сказать не могу. Он никогда не называл себя. Просто иногда ко мне приходит странное ощущение, что я знаком с ним очень-очень давно.

Роза слегка склонила голову на бок и долго, внимательно присматривалась ко мне, будто вдруг увидела во мне опасного соперника, а не глупого новичка, над которым смеялась.

— Если ты считаешь, что так хорошо знаком с ним, то пойди попроси у него прощения, вдруг он окажется милостив и отвадит от тебя всю свою нечисть, — высокомерно заявила она.

— Я никогда не стану кланяться тому, кто повелевает нечистью, — упорно стоял на своем я. Вместо того, чтобы заранее репетировать поклон, я предпочитал оттачивать сталь для убийства.

— Ты сам без пяти минут нечисть, — надменно бросила Роза через плечо. Она снова удалялась от меня, а я, наверное, был слишком горд, чтобы броситься ей в ноги и просить позволения переночевать в ее склепе. Там бы уж сестра точно меня не нашла. Я почему-то был уверен, что в гробницу, о которой я слышал, заказан вход всем, кроме самых преданных слуг госпожи. Вот было бы здорово, если б призрак выл и царапал стены, разыскивая меня, но внутрь войти не мог. Я сам посмеялся над своими мыслями, надо же до такого додуматься, искать убежища от мертвых в склепе, а не в веселом кругу живых.

— До свидания, начинающий колдун, — крикнула мне Роза, по привычке назвав тем прозвищем, в котором я улавливал нечто обидное, возможно, из-за той насмешливой интонации, с которой она всегда любила подчеркнуть мою неопытность.

Вскоре я совершенно один стоял на кладбище и боялся того, что каждая надгробная скульптура может ожить и двинуться в мою сторону с обольстительной, лукавой улыбкой Розы на мраморных устах.

Волчий вой стих сразу же после того, как исчезла моя собеседница. Хищников можно было не бояться до тех пор, пока она сама их на меня не натравит, но я все же предпочитал не идти по пустынной дороге пешком, а переноситься через далекое расстояние до Рошена уже привычным чудесным методом.

Я оставался на улицах до тех пор, пока ближе к ночи совсем не поредела толпа. Когда я решился вернуться к себе в комнату, было уже совсем темно, но шторы, по-прежнему, оставались раздвинутыми, и бледный лунный свет ложился пятном на ковер. Мне это показалось странным, ведь луны — то сегодня в небе не было. Если б я умел зажигать свечи на расстоянии, не пользуясь огнивом, то в миг развеял бы жуткую обстановку. К сожалению, мне всегда нужно было искать кремень, а вот Эдвин, наверняка, умеет зажигать свечи одним дыханием, одним взмахом ладони, и не только свечи, но и целые города. Я попытался представить себе пылающие поселения и Эдвина, безучастно наблюдающего за огромным массовым аутодафе с какой-нибудь недосягаемой для пламени вершины. Хотя, какой вред может причинить ему огонь. Он сам весь, как будто, создан из пламени и солнечных нитей. И он легко превращает мирные поселения в горящий ад. Похоже, меня он наказал за излишнюю наглость еще не слишком сурово. Что такое терпеть приставания одного призрака, по сравнению с агонией тех сотен или тысяч, которые сгорели заживо по воле распрекрасного монсеньера.

Разозлившись на него, я ударил со всей силы по закрывшейся за моей спиной двери, так что затрещали филенки. Кулак тоже заболел. Ну, вот мне пришлось вернуться туда, куда я боялся возвращаться, и Даниэлла уже ждала меня.

На этот раз она сидела в кресле, недалеко от окна, так, чтобы мерцающий свет падал на ее фигуру. Ее глаза по-кошачьему хищно сверкали в полумгле, а на коленях у нее лежала раскрытой моя колдовская книга.

— Ну, что мы приступим к обучению? — спросила Даниэлла и совершенно обыденная фраза, слетевшая с ее уст, прозвучала пугающе, ведь мы-то оба знали, какое учение она имеет в виду.

Духи, раньше донимавшие меня, в ее присутствии боялись даже пикнуть. Я никогда не считал, сколько в книге ненумерованных, испещренных тайнописью страниц, но в руках Даниэллы том выглядел более объемистым, чем был прежде.

Очевидно, уловив мои мысли, сестра недобро усмехнулась.

— Смотри! — велела она, провела пальцами по обложке, и вдруг книга сжалась в ее руках до размеров карманного томика стихов, или маленького молитвенника, затем сузилась, как блокнот, и, в конце концов, после многих превращений приобрела прежние размеры.

— Запомни, какого бы формата не была эта книга, в ней заключен целый мир, — тихо принялась напутствовать Даниэлла. — Мир колдовства — это тот лабиринт, в котором ты никогда не найдешь дорогу без проводника.

— А проводником должен быть демон, который в итоге меня же и погубит.

— Разве ты не знаешь, что такое личный демон, это не только губитель, но и советчик, наставник, собеседник, которого никто, кроме тебя, не услышит. Спутавшись со злым духом, у тебя есть шанс завести друга или возлюбленного, о котором не узнает никто, кроме тебя. Он все время будет рядом, но никто его не увидит.

— Так было и с тобой?

Она кивнула и отложила книгу. Меня воротило от одной мысли, что сейчас она может встать и приблизиться ко мне.

— Батист, ты даже не представляешь, сколькое я могу тебе открыть, — соблазнительно пообещала Даниэлла. — Ты не знаешь, как это чудесно иметь сверхъестественного, не принадлежащего к этому миру друга или подругу.

— И не хочу знать, — крикнул я, и как в прошлый раз кинулся вон, хотя заранее знал, что мне от нее не убежать, но все-таки стоило попытаться. Кто знает, куда приведет меня на этот раз дорога, быть может, к спасению. Возможно, я успею опередить Даниэллу и прежде, чем она встанет на пороге, зайти в первый встретившийся собор. Надежда была невелика, но она была.

Шарло, как будто, сгинул или провалился под землю. Он ведь обещал встретиться со мной и выдать секреты дракона, но обещание его, как видно, пропало втуне. Ни возле одних дверей кабака не было видно больше этого жалкого труса, который так бессовестно сбежал, как только почуял опасность для собственной шкуры.

Проходя мимо одной закусочной, которая в это время уже давно должна была быть закрыто, я заглянул в освещенное теплым мерцанием окно и заметил за столами компанию каких-то странных крылатых существ, которые пили и смеялись, и не видно было рядом ни хозяина заведения, ни слуг. Я чуть было не принял их за эльфов и не обратился за помощью, но все же решил, что эльфы должны были бы выглядеть чуть-чуть красивее, а у этих был уж слишком вялый, изнеможенный вид и потрепанные прозрачные крылья.

Прежде чем меня успели заметить, я уже прошел мимо. Сзади мне все время слышались шаги, и казалось, что затылок вот-вот обдаст мертвенным зловонным дыханием. Шелест платья и возня червей долетали до слуха. Даже если бы я зажал руками уши, настойчивые звуки не прекратились бы. На пустынных, объятых тишиной улицах они казались еще более зловещими.

Платье шуршало уже где-то рядом. Даниэлла то ли бежала, то ли летела за мной, а церкви поблизости было не видно.

Вокруг не было никого, с кем я мог бы ненадолго заговорить, и тем самым вынудить Даниэллу на время спрятаться за углом. Она почему-то не приближалась ко мне вплотную, если рядом были живые люди. Я свернул в переулок и чуть не сбил с ног какого-то паренька, очевидно, художника, поскольку под мышкой он нес сложенный мольберт и рулон бумаги. Должно быть, его мне послала сама судьба.

— Помоги мне укрыться, — то ли попросил, то ли потребовал я, быстро подбирая выпавшую у него из рук коробку с кистями.

Юноша сначала рассеянно оглянулся по сторонам, потом, очевидно, заметил кого-то в переулке и быстро взмахнул рукой, предлагая следовать за ним. Наконец-то я нашел одну добрую душу в мире, где меня до сих пор окружало только зло.

— Пойдемте, быстрее! — поторапливал живописец. — Вот в этот дом!

Он толкнул какую-то обшарпанную дверь, схватил меня за локоть и чуть ли не силой втащил в темное помещение. Дверь была настолько расшатана, что тут же захлопнулась бы за нами, если бы чья-то худая, разлагающаяся руку с силой не вцепилась в косяк. На кисти блеснул браслет Даниэллы. Ногти скребли филенки, словно демонстрируя, что собираются сделать со мной, когда поймают.

— Идти на самый верх по лестнице! — услужливо предложил мой спутник, а сам попытался запереть дверь. Кажется, ему это удалось. Во всяком случае, он уже скоро бежал впереди меня по крутым скрипучим ступенькам.

— Ну и кошка! — выругался он, потирая поцарапанную щеку.

— Почему ты не испугался ее? — на бегу поинтересовался я.

— Мне они зла не причинят, — он беспечно пожал плечами, быстро вытащив ключ, отпер дверь мансарды и пропустил меня вперед.

Я понял, что очутился в мастерской художника. Здесь мой случайный спаситель, очевидно, и работал, и спал, потому что в углу стояла, помимо мольбертов, еще и кровать. Окно было приоткрыто, словно ожидая, когда вернется улетевшая птица. Я хотел закрыть его, но тут же услышал настойчивое:

— Не надо!

— Почему? — удивился я.

— Не надо, и все! — резко сказал художник, сам он уже накрепко запирал дверь. Я отлично слышал, что с другой стороны двери уже раздается противное поскребывание, но внутрь, сквозь не слишком плотную перегородку, Даниэлла почему-то просочиться не может. Неужели я снова оказался у колдуна. Может ли живописец быть колдуном? Я присмотрелся к нему повнимательнее и решил, что нет. Слишком чистое, открытое лицо, вполне человеческая усталость в больших грустных глазах и никакой магии, исходящей от правильных тонких черт, ничего, кроме радушия и обаяния. Порочная, обратившаяся к магии натура не может даже с помощью волшебства создать себе такую приятную наружность. В красоте сверхъестественных созданий угадывалась опасность или некая таинственность, от моего же нового знакомого исходили только готовность помочь и простодушие.

— Меня зовут Марсель, — представился он, после того, как убедился, что дверь надежно заперта, но ее можно было и не запирать вовсе, Даниэлла все равно бы не смогла переступить порог, возможно, некая тайная сила мешала ей и преграждала путь точно так же, как она сама недавно не позволяла мне войти в собор. Может, у Марселя есть свой собственный, очень сильный ангел-хранитель? Такой добросердечный молодой человек, как он, наверное, заслуживает, чтобы его оберегал святой дух. Марсель помог незнакомцу, ничуть не задумываясь о том, кем может оказаться спасенный, разбойником, душегубом или колдуном. Очевидно, поскольку сам он не творил зла, то и в голову ему никогда не приходило дурных мыслей о ближних.

— Мое имя — Батист, — представился я, и Марсель по-дружески, ободряюще улыбнулся.

— Добро пожаловать! — сказал он, и мне показалось, что, несмотря на радостную улыбку, в глазах у него затаилась печаль.

— Почему ты не позволил мне закрыть окно? Ведь она же способна забраться сюда через приоткрытый ставень.

— Не способна, — уверенно возразил он. — Тебе нечего бояться. А окно в моем жилище должно быть приоткрыто всегда, невзирая на зимнюю стужу. Распахнутый ставень, это условный знак, если хочешь, сигнал, но к тебе или к ней это не имеет никого отношения, — он кивнул на дверь, имея в виду ту, которая осталась за порогом.

— К тебе кто-то должен прийти? — я заметил, что в мастерской все убрано и выметено, будто в ожидании гостя. Не хотелось становиться лишним или обузой для того, с кем я едва знаком.

Марсель покосился на окно, словно в надежде на некое тайное знамение, и, не увидев такого, понуро отвел взгляд.

— Я ждал одного друга, — с грустью вздохнул он. — И, скорее всего, ждал напрасно, сегодня слишком тихая ночь.

— Тихая ночь? — переспросил я, мне из-за Даниэллы и начинающейся метели она таковой не казалась. — А ты что-то особенное надеялся услышать?

— Шелест крыльев, — Марсель мечтательно и в то же время горько усмехнулся, невозможно было понять, фантазирует он, как и положено художнику, или говорит серьезно.

— Это все твои работы? — как только страх прошел, внимание стало отвлекаться на обстановку вокруг, на чудесные фантастические картины. Я никогда не видел ничего подобного, но с первого взгляда смог бы назвать всю эту живопись невообразимо прекрасной.

— Располагайся, как дома, — учтиво предложил Марсель. — Только не трогай те картины, что стоят справа, краски на них еще не высохли.

— Ты работаешь на заказ? Я хорошо заплачу, если ты нарисуешь что-то подобное для меня, — зачем мне сейчас была нужна картина, я сам понятия не имел, наверное, мне просто хотелось сохранить и унести с собой хоть малую частичку всей этой красоты.

Услышав предложение, которое другому художнику показалось бы заманчивым, Марсель почему-то виновато потупился.

— Прости, но сейчас я работаю на одного-единственного заказчика, — извинился он, упорно пряча от меня глаза, будто в его взгляде можно было прочесть о чем-то таком, о чем никому постороннему не следует знать.

— На кого же ты работаешь, уж не на самого ли дьявола, что так боишься ему изменить? — с досады сболтнул я, и подумал, что мог бы и попасть в точку, если бы имел дело с таким же малодушным человеком, как я сам. Но Марсель был другим, он бы не соблазнился туманным обещанием колдовского богатства и силы.

— Нет, я пишу все мои картины для ангела, — тут же с легкостью парировал он, и опять я не смог догадаться, хочет ли он просто отшутиться или говорит вполне серьезно. Наверное, талантливый мальчишка, действительно вообразил себе, что рисует все это для ангела на заказ.

— Как же ты должен любить своего ангела, раз создаешь для него такое великолепие, — я устало опустился на краешек кровати и прикрыл отяжелевшие веки. В компании с Марселем я чувствовал себя в безопасности и, как это ни странно, в тепле, хотя из окна дул сквозняк. Наверное, меня, как по волшебству, согревает его душевная теплота. Я усмехнулся собственной мысли.

— Я не потревожу тебя и постараюсь не мешать, — пообещал я. — Буду спать на полу, если ты позволишь.

— Можешь спать, где хочешь. Все равно я привык работать ночи напролет.

— И ночи напролет кого-то ждать, — добавил я про себя, но вслух этого, естественно, говорить не стал. Зачем лишний раз бередить ту рану, которая, по всей очевидности, и так не дает Марселю покоя.

Возможно, сейчас Даниэлла ходила у нас под окнами, царапала дверь и злилась. Как странно, наверное, выглядит дама в легком элегантном наряде, которая, не ощущая ни холода, ни усталости, ходит по снегу перед чьим-то домом и кидает дикие взгляды на приоткрытое окно. Она, должно быть, хотела растерзать и меня, и Марселя, но сил для этого не имела.

Как хорошо, что я нашел участие и понимание хотя бы в этом странноватом, грустном юноше. Раньше я чувствовал, что схожу с ума, ведь мне никто не верил, никто не догадывался, что меня преследует призрак, друзья готовы были счесть меня безумцем. А с Марселем я мог бы всего лишь поговорить о своей беде, услышать всего несколько слов сочувствия и тут же ощутить облегчение.

У меня будто гора с плеч свалилась. Теперь я чувствовал, что в своем горе не одинок. И мне оказал моральную поддержку не какой-то там бездарный актер вроде Жервеза или охочий до прибыли Паскаль, а по-настоящему одаренный живописец, почти гений. Чем дольше я смотрел на его картины, тем сильнее убеждался в том, что Марсель гениален. Те ангелы, которых он себе представлял, оживали на его полотнах и были неописуемо красивы. Как странно, что в чердачной крошечной мастерской живописца я нашел целый сказочный мир. Здесь не было книги колдовства, не было драконьих кладов, но неизменно присутствовали иная сила и другое богатство. Картины Марселя сами по себе были сокровищем, а его тонкие изящные пальцы, усердно трудящиеся над полотном, хоть и не обладали сверхъестественной силой Эдвина, но казались по-настоящему могущественными. Силен тот, кто смог сотворить все это. Я наблюдал за тем, как под кистью Марселя рождается новая картина, и его искусство казалось мне волшебством.

— Знаешь, я умею колдовать, но мне кажется, что на самом деле колдуешь ты, — после долгих безрезультатных попыток заснуть обратился я к Марселю.

Ну, вот роковое признание сделано, я назвал себя чуть ли не проклятым, чародеем, но Марсель даже не вздрогнул. Действительно, его чистосердечию нет равных, раз он готов спасти любую заблудшую душу.

— Ты не веришь мне? — стал допытываться я, быть может, он считает, что я тоже фантазер и только поэтому не зовет на помощь и не крестится в присутствии последователя злых наук.

Марсель смешал какие-то удивительно сочные, блестящие краски на палитре и только после этого бесстрашно признался.

— После всего того, что произошло сегодняшней ночью, я бы удивился, если б ты начал отрицать свою причастность ко всем этим колдовским явлениям.

— Как ты можешь оставаться таким добрым, ведь я лгун, я не предупредил тебя о том, что сам во всем виноват, когда там, на улице, попросил твоей помощи.

— Ты был бы лицемером только в том случае, если б сейчас стал утверждать, что не веришь ни в какое колдовство, считаешь такое явление вообще невозможным.

— А ты разве не считаешь его невозможным?

— Я видел столько необычных вещей, что оставаться скептиком уже не могу.

Каждый мазок ложился на картину так ровно и к месту, будто таким и должно было быть это полотно с самого сотворения мира. Я сел на кровати, подпер голову рукой и стал следить за плавно взмахивающей кистью с таким вниманием, с каким обычно следят за волшебной палочкой, пытаясь выяснить, в чем же секрет удачного трюка.

— Я не могу спать, боюсь, что она явится ко мне даже во сне, — объяснил я Марселю, уточнять, кто, не пришлось, мы оба помнили о преследовательнице.

— Почему ты не пытаешься расспросить меня о ней и причине, по которой я оказался в таком затруднительном положении? — удивился я. Было странно, что Марсель без всякой боязни приютил у себя аристократа, которого преследуют беды, а сам продолжает работать с отсутствующим видом, и, кажется, мысли его витают где-то далеко-далеко.

— У меня вошло в привычку не задавать никаких вопросов полуночным гостям. Если они захотят о чем-то сказать, то сделают это без всякого принуждения.

Были бы все такими деликатными, с сожалением вздохнул я, покосился на приоткрытое окно, и беспросветная тьма за ним вызвала у меня какое-то оцепенение, похожее на страх, а вдруг это крылатый воображаемый друг Марселя приучил его к молчаливости. Вдруг этот друг вовсе не воображаемый?

Я хотел бы многое рассказать Марселю о своем страшном сне, который сбылся, о поместье и странном наставнике, о том, как начал заниматься колдовством, поссорился с господином всей нечисти, стал актером и каждый вечер дрожал в ожидании того, что обезглавленная дама придет на мой спектакль и займет одно из пустующих мест. Надо было бы спросить, кто покупал билеты на все те места, на которых я ее видел, уж не сам ли златокудрый монсеньер, но ответ я уже знал, скорее всего, каждый раз это оказывались те места, билетов на которые не купил вообще никто. Ведь Даниэлла теперь принадлежит к другому миру, скорее всего, у нее уже вошло в привычку отвоевывать для себя все то, что пока еще не занято смертными. Именно поэтому все эти существа так любят леса, болота, склепы или пустынные ночные улицы. Их тянет отвоевать все то, что хоть на миг становится легко доступным.

Марселю говорить, конечно, ни о чем не стоило. Зачем отягощать его жизнь еще и своими заботами? Судя по его утомленному виду и постоянной легкой печали, просвечивающий сквозь сосредоточенность взгляда, даже когда он рисовал, у него было полно собственных переживаний. К тому же, насколько бы искренне он мне не верил, а рассказ все-таки мог показаться ему чистым безумием. Хотелось бы, конечно, облегчить душу, но, учитывая странные обстоятельства, при которых я оказался в этой мастерской, лучше было помалкивать о собственных злоключениях. Намеки самого Марселя о неком сверхъестественном госте тоже далеко не воодушевляли.

— Хоть бы Августин сюда не повадился, — устало произнес Марселю. — От его внимания, точно, бы не ускользнуло, что вокруг творится что-то странное.

— Так ты для него все это рисуешь? — в этом бы была разгадка. Августин с его-то внешностью и репутацией святого мог вскружить голову кому угодно и заставить поверить доверчивого художника в то, что он сверхсущество.

— Нет, не для него, — отмахнулся Марсель, вмиг разрушив все мои предположения. — Просто, один раз он наведывался сюда и, кажется, был бы рад оттащить меня на костер, если б не опасался гнева моего работодателя.

— Твой покровитель так могуществен, что даже у Августина есть причины его опасаться?

— Иногда случается, что двум высокопоставленным особам совсем не хочется вступать в единоборство из-за какой-то мелочи, — весьма туманно пояснил Марсель.

— Тогда тебе, наверное, нечего бояться.

— Я боюсь, что однажды мой покровитель не успеет прийти на выручку вовремя, и тебя утащат в казематы вместе со мной даже не потому, что поймут ты — колдун, а потому, что застанут в моей компании. Хотя, может быть, это беспочвенные страхи, — Марсель отложил кисть, размял затекшие пальцы и посмотрел на крошечную светлую полосу на небе так, будто она губила все его надежды.

— Ну, вот скоро заря, — уныло протянул живописец. — Теперь он, точно, уже не придет.

Заря еще только занималась. Зимой небо светлеет очень медленно, но Даниэлла, наверное, уже с проклятиями покинула свой наблюдательный пост. Под окном больше не было слышно шагов, но Марсель почему-то прислушивался к тишине так, будто его ушей достигали звуки, происходящие во всех домах этого огромного города.

Я заметил на шее у Марселя медальон, усыпанный драгоценными камнями. Довольно ценная вещица для простого художника. Странным было то, что Марсель все время прикасался к ней кончиками пальцев, будто вещь притягивала его, как магнит, давала ему энергию, чтобы жить.

Наверное, Марсель давно привык к необычному режиму, работал всю ночь, а засыпал лишь под утро. Сейчас он тоже лег, не раздеваясь, сказал, что только вздремнет, а сам заснул непробудным сном. Я мог бы уйти, ведь скоро наступит день, и призраки исчезнут, но не хотелось так быстро покидать безопасное убежище. Вместо того, чтобы уйти, я стал рассматривать картины.

— Теперь можешь закрыть окно, если тебе холодно, — сонно пробормотал Марсель, как только первый слабый луч света озарил небо над крышами Рошена.

Я двинулся вперед, чтобы захлопнуть ставень и вдруг заметил в дальнем углу картину, задернутую полотном. Влекомый вперед каким-то чувством, явно, более сильным, чем простое любопытство, я подошел, коснулся полотна, и оно легко соскользнуло на пол. То, что я увидел, было воплощением всех моих страшных снов. Эпизод хоть и был выполнен в красках, а казался реальным. Я, как будто, снова вернулся к тому дню, когда приехал в поместье и нашел труп. Только на картине он не лежал на полу. Обезглавленное тело сидело в резном кресле, больше похожем на трон, руки, лежащие на подлокотниках, уже были оцарапаны, а юбки в комочках земли, значит, автор подразумевал, что все это случилось после того, как труп уже побывал в могиле. Отсеченная белокурая голова не лежала рядом, а висела в воздухе в каких-то нескольких дюймах от шеи, будто чьи-то невидимые руки вот-вот приставят ее назад, а какой-нибудь чародей прочтет долгое и длинное заклинание, чтобы она ожила. Сомнений не было, это голова Даниэллы, ни у кого, кроме нее, нет таких длинных, разметавшихся вокруг чела волос и таких тонких черт, но откуда Марсель мог узнать о ней и о том, что произошло в поместье. Не был же он ясновидящим?

Первой мыслью было скорее бежать отсюда, но Марсель уже стоял позади меня и тоже пристально смотрел на свое творение.

— Это ты нарисовал? — спросил я только, чтобы убедиться наверняка.

— Да, — ничуть не таясь, ответил он.

Кто же, кроме него, мог еще творить в таком стиле, с такой необычной способностью оживлять своей кистью даже самый неправдоподобный сюжет.

— Так значит, ты в сговоре с моими врагами, этим объясняется вся твоя любезность?

Я пытался обличить его, но Марсель либо очень умело притворялся полной невинностью, либо, действительно, ничего не понимал.

— Это картина для постоянного заказчика, — наконец, объяснил он, снова накидывая полотно на свое жуткое творение. — Сам бы я никогда не решился запечатлеть на холсте что-то страшное, но Эдвин велел мне так.

— Эдвин? — переспросил я, пятясь к двери. — Твоего ангела зовут Эдвином?

— Должно же быть у него имя. Чему ты так удивляешься, — Марсель последовал за мной, когда я выбежал за дверь и начал спускаться по лестнице.

— Постой, тебе нельзя никуда идти в таком состоянии, — предупредил он, выбежав следом за мной на улицу, где по мгле уже разливалось слабое мерцание зари.

— Послушай меня, — очутившись на свободе, я хотел бежать, но все же обернулся и схватил Марселя за плечи. — Никогда не доверяй этому своему ангелу…

— Он сам просил меня не доверять ему, — сознался Марсель, вместо того, чтобы утверждать, что я не прав.

— Он опасен, — только и смог сказать я, больше не находилось слов для того, чтобы описать Эдвина. Я думал, что одной фразой можно сказать все, но Марсель смотрел на меня удивленно, будто я заблуждаюсь.

Ничего другого не оставалось, кроме как покинуть его, не говоря ни слова. Он бы все равно ничему не поверил. Наверное, так и продолжал считать, что я ошибся, когда стоял у распахнутой двери и смотрел мне вслед.

Я радовался тому, что у меня есть целый день для раздумья. Хоть какое-то время предоставлено мне для передышки, можно восстановить силы и выискать способ для спасения. По дороге я заметил, что дверь кабака «Колесо судьбы» приоткрыта, и решил зайти туда, чтобы выпить и чего-нибудь поесть. Золото демонов все еще было при мне, так что я смогу купить хоть все заведение, если захочу.

Вывеска с названием, словно подчеркивала, что многие, как и я, нашли здесь свою судьбу. Внутри было удивительно тихо. Я зашел, осмотрел пустые столы. Только в самом углу кто-то сидел, кажется, тот самый кабатчик, которого я когда-то наградил монетой из черного кошелька. Вот и сейчас он что-то сжимал в руке, голова была безвольно опущена вниз, будто он в похмелье. Я подошел, тронул его за плечо и ощутил, что прикасаюсь к мертвецу. Тело тут же рухнуло вниз, я успел разглядеть глубокие шрамы на шее, груди и руках, на всех открытых участках кожи, будто этого человека задрало какое-то животное. В чуть разжавшихся пальцах на левой руке блеснула золотая монета. Возможно, та самая, которую я когда-то здесь оставил.

Какая-то девушка, появившаяся на пороге, пронзительно взвизгнула. Нет сомнений, что крик привлечет кого-то из караульных. Я поспешно прошел мимо нее и быстро зашагал по улице прочь. Не хотелось, чтобы меня застали возле трупа, но это случилось. Как странно, что погиб именно тот человек, которому я заплатил из своего необычного кошелька. Возможно, Жервез был прав, объясняя всем, что мое золото добра не принесет.

Уже, когда я отошел на какое-то расстояние, где-то тревожно забили в колокол, предупреждая горожан об опасности. Старинный обычай бить в набат, когда убийство свершено, а преступник не пойман, сохранилось и по сей день. Окольными путями, минуя шумные центральные улицы, я добрался до театра. Мне почему-то казалось, что, как преступника, в этот раз искали именно меня, поэтому я старался держаться в тени. Надо было расспросить членов труппы, не являлся ли ко всем, взявшим по монете, мой странный наставник в отрепьях и с королевской осанкой.

В здании театра тоже было непривычно тихо. Я вошел через черный ход, очутился за кулисами и не услышал ни привычных сплетен в коридорах, ни хлопанья дверей, ни возни в гримерных. Людей в обширном помещении, как будто, не было вообще. Куда же девались охранники и консьержи, почему входы и выходы не охраняются, как это положено. Я прошел в свою гримерную, толкнул незапертую дверь, по привычке позвал Лючию и Коринду, но никто не ответил. Значит, их здесь нет. И Шарло тоже не придет, чтобы поведать мне свои секреты, он ведь оказался слишком пуглив. Я чуть было не развернулся назад, как вдруг заметил, что на полу, возле ширмы, поблескивает какая-то вещь. Кажется, это был образок, который почти никогда не снимала Лючия. Она не могла так небрежно обронить его здесь.

За ширмой тоже что-то было брошено на пол, какой-то ворох цветных оборок. Когда я попытался отодвинуть ширму, она чуть не упала на меня. Под ногами кто-то злобно зашипел, кажется, кошка. Я нагнулся, предполагая, что обнаружу всего лишь кучу тряпок, а нашел еще один труп. Шелковистые рыжие волосы скользнули по моей руке, когда я переворачивал тело лицом вверх. Лючия была изранена так же жестоко, как кабатчик, и тоже мертва.

Мне хотелось разжать ее руку, сжатую в кулак, чтобы проверить, не лежит ли и у нее на ладони злополучный червонец, но тут какой-то зверек проворно перепрыгнул через поваленную ширму и вскочил мертвой на горло. Я никогда прежде не видел такого существа, поэтому рассматривал его не только с отвращением, но и с интересом. Жесткошерстное, с длинным голым хвостом, еще более длинными когтями и большой мерзкой головой, оно напоминало смесь крысы и какого-то мифического зверя. Так может выглядеть только крошечный чертенок, прежде чем я догадался согнать его с трупа Лючии, зверек успел обшарить все потайные кармашки на ее нарядном платье, вытащить обе сережки из ушей и даже подобрать цепочку от образка. Неизвестно, как его острым коготкам удавалось хватать все с таким проворством. Зверек прошмыгнул прямо у меня под ногами, больно ударив по ступне хвостом. Какой же он сильный, раз я даже сквозь кожу сапога ощутил удар.

— А ну-ка, стой! — я хотел поймать воришку, но зверек удирал с такой скоростью, что схватить его было практически невозможно. Не успел я понять, что он намеревается делать, а бесенок уже шмыгнул в приоткрытую створку окна, предварительно прихватив с туалетного столика ярко блестевшее ожерелье.

Наверное, он прыгнул на крышу только что промчавшегося под окном экипажа или юркнул в какой-нибудь водосточный желоб. В любом случае, его уже не поймать. Не поздоровиться же тем пассажирам, если он к ним прицепился. Я стоял у окна и глядел вслед уезжающему роскошному экипажу. Гербы на задней стенке и вензеля вокруг окошечка показались мне знакомыми, хотя я видел их впервые.

Я решил обойти весь театр, проверить в каждой гримерной, во всех подсобных помещениях и даже в зрительном зале. Вдруг кто-то из моих друзей остался жив? Имело ли золото какое-то отношение к двум смертям, возможно, некто убивает в четкой последовательности всех, кто взял от меня по червонцу, от первого и до последнего. Но тогда Джоржиана должна быть уже мертва, ведь она первой прикоснулась к золоту. Я во весь голос выкрикнул ее имя, хотя уже знал, что ответа не будет. Так я и ходил по пустым помещениям, выкрикивая по очереди имена всех актеров труппы, а вдруг кто-то отзовется, но никто не отзывался, и театр был пуст, только в самой верхней боковой ложе, под потолком, я заметил тело, перегнувшиеся через барьер, как безвольная тряпичная кукла. Длинные каштановые волосы свесились вниз так, что лица не было видно. В руке повисшей над высотой тоже было что-то зажато. Всего за какую-то долю минуты я уже был наверху, я запыхался, после быстрого бега по многочисленным лестницам, но все еще был полон сил, чтобы схватиться с убийцей, если он затаился где-то в темных театральных коридорах наверху, недалеко от того места, где недавно расправился с жертвами.

Преступника рядом не было, но зато в ложе наверху остались сразу двое убитых. Пьеро, как сломанная марионетка с неестественно повернутой шеей, лежал поперек кресел, а девушка, которую я обхватил за талию и отнял от барьера, оказалась Джоржианой. Я отличил ее от других актрис не по лицу, оно было слишком сильно исцарапано, чтобы его узнать, а по вьющийся копне волос. Дроржиана была единственной актрисой из труппы, которая не красила волосы в рыжий цвет.

Я нашел уже трое убитых, но не все же из труппы мертвы. Кто - то должен был остаться в живых, и я намеревался найти их раньше, чем их найдет смерть. Выбежав из театра, я еще не знал, с чего начать поиски, но кто-то схватил меня за руку у самого выхода. Холодное взволнованное пожатие могло быть чьим угодно. Может, это вовсе и не пальцы, а рука скелета, что бродит здесь с косой, но вместо очередного неприятного зрелища я увидел всего лишь перепуганного Рено.

— Ты тоже еще жив, — пробормотал он. — А мы думали, что ты погиб еще тогда, когда опрометью бросился бежать из поместья.

— А где Коринда? Где Маркус, Жервез, Паскаль? — стал допытываться я.

— Коринда куда-то убежала. Жервез сказал, что дня больше не задержится в том городе, по которому бродит смерть. А Паскаль и Маркус там, но они уже ничего не скажут, — Рено махнул в сторону той самой, уже почти негодной повозки, в которой раньше путешествовала вся труппа, и которая теперь без дела стояла во внутреннем дворике театра. Только хорошенько присмотревшись, можно было заметить, что из-под потрепанного тента чуть высовывается рука, сжатая в кулак, но все равно безвольная и окоченевшая, в сеточке мелких, уже бескровных царапин.

— Маркус первым обнаружил тело Джоржианы там, наверху, — начал сбивчиво рассказывать Рено. — Он жутко перепугался, к тому же, Жервез, будь он проклят, взялся читать ему длинную проповедь о том, что все это из-за твоих подачек, и что в списке у смерти он следующий. Маркус крикнул, что убежит прежде, чем случится что-то плохое, выбежал из театра и попал под колеса экипажа.

— Какого экипажа? На нем были гербы с изображением саламандры?

— Не знаю. Помню только, что над трупом склонился бродяга, очень высокого роста, в лохмотьях, таких уже не часто встретишь в Рошене после казней, учиненных Августином. Там, где он прикоснулся к телу, остались шрамы, ты можешь и сейчас на них посмотреть, если не слишком брезглив, но я бы предпочел убежать.

— Я тоже.

— Только вот куда можно сбежать от смерти? — Рено затравлено озирался по сторонам, будто боялся, что на него вот-вот обвалится черепица с крыш.

— Бежим вместе, куда - нибудь, — предложил я. — Только зайдем за моими вещами и сядем в первый же экипаж, кучер которого согласится увезти нас из этого города.

— А что если экипаж разобьется?

— Значит, отправимся пешком, — быстро нашел я выход из ситуации. — Нельзя же просто стоять здесь и ждать, пока за тобой кто-то придет.

— Ладно, где ты оставил свои пожитки, — тут же сдался Рено. — Пошли скорее за ними и бежим отсюда.

— Придется идти в другую часть города, но пошли не через центр, а мимо окраин.

— Неужели какие-то тряпки тебе дороже жизни, — возмутился Рено, но все же покорно поплелся за мной. Один на один оставаться со своим страхом он не хотел. В компании шататься даже под самым носом у смерти, куда безопаснее, чем одному.

Из-за того, что я не хотел сейчас быть у всех на виду, нам пришлось сделать приличный крюк. Остаток светового дня ушел на то, чтобы пробраться через бедные, почти ненаселенные улочки. Как только стало смеркаться, Рено еще пуще начал причитать и жаловаться. Он хоть и не был богат, а все же считал, что никакое оставленное в гостинице барахло не стоит того, чтобы из-за него расстаться с жизнью.

— Подожди на улице, я вернусь быстро, — сказал я Рено, когда мы, наконец, дошли. Мне не хотелось тащить его в комнату, где с наступлением сумерек уже могла появиться Даниэлла. Как я объясню своему бестолковому спутнику, что у меня завелся личный демон?

— Эй, я здесь один не останусь. Мы так не договаривались. К тому же, уже темно, — Рено вцепился в край моей накидки и, явно, собирался увязаться за мной, возможно, на свою же погибель. Лучше было, действительно, бросить все свое скудное имущество на произвол судьбы, но, во-первых, мне было жаль потраченного на дорогу времени, а, во-вторых, я не мог уехать без книги. Она стала последней надеждой на то, что я приобрету хоть какие-то силы для самозащиты. Что за колдун без азбуки колдовства?

— Посиди пока в таверне, что находится за углом. Там всегда много народу, никто не причинит тебе зла на глазах у дюжин свидетелей, — я запустил руку в карман, вытащил целую пригоршню червонцев и сунул их в похолодевшие пальцы Рено, даже не задумываясь о том, что даю ему то самое проклятое золото. — Держи, вино тебя согреет и, возможно, приведет в чувство.

Не дожидаясь новых возражений, я быстро вошел в гостиницу, поднялся в комнату, проживание в которой было оплачено на месяц вперед. Никто, наверное, и не предполагал, что я так быстро съеду. На миг меня поразила догадка, что и те, кому я заплатил, уже лежат внизу, мертвые и покалеченные, но звяканье посуды, шипение огня в очаге и беззаботные голоса, доносившиеся снизу, словно сообщали о том, что пока жизнь идет привычным чередом. Только, где-то далеко, на соборе, еще раз протяжно и надолго зазвонил колокол.

За окном кружились снежные хлопья. Лунный свет еще не ложился на стекло, и Даниэлла не появлялась. Я поспешно схватил дорожную сумку, засунул туда книгу, немного одежды, обоюдоострый кинжал в кожаном чехле и несколько вещиц, с которыми было жаль расстаться. С комнатой, в которой столько произошло, я расстался без всякого сожаления. У меня было странное ощущение, что сюда еще придется вернуться, а сумка показалась очень тяжелой, хоть и была наполовину пуста. Возможно, это духи, обитающие рядом с книгой, прицепились к ней, чтобы переехать вместе со мной на новое место.

Когда я вышел, Рено уже не топтался под дверью, и в кабаке его тоже не оказалось. Я надеялся, что, получив достаточную для того сумму денег, он попросту бросил меня и сам решил нанять первый попавшийся экипаж. Жаль, что цепочка кровавых капель, протянувшаяся по тротуару, от дверей гостиницы к зарешеченному чердачному окну, наводила на куда более худшие подозрения. Снежинки быстро ложились на дорогу, и капли крови становились все менее яркими. Скоро их не будет видно совсем.

Метель усиливалась, а я был далеко не рад, что остался совсем один. Когда рядом был Рено, я чувствовал себя более бодро. А теперь настроение совсем упало, а куранты на самой высокой башне города, казалось, уже готовились отбить тот час, когда ко мне явится призрак.

Вдруг сейчас в сгущающейся мгле кто-то шепотом произнесет мое имя, и я узнаю голос, зовущий меня с темной стороны? Вдруг, зайдя в таверну, за дальним столиком, в тени, я увижу Даниэллу, ожидающую меня? Похоже, ей все же удалось свести меня с ума, раз она мерещится мне повсюду. Я ругал себя за то, что боюсь ее, и за то, что мне недостает мужества, чтобы бороться с собственными кошмарами. Все это уловки Эдвина. Он способен превратить любого смельчака в труса. Он не гнушается никакими методами, чтобы достичь своей цели. На этот раз его целью похоже было превратить меня из героя в безумца. Я был охотником, а стал жертвой. Как все могло так быстро и разительно перемениться? Только по воле более могущественного, опытного и коварного чародея, чем я.

Я оглянулся на серый фасад гостиницы, на высокое окно комнаты, в которой жил. Отсюда оно выглядело всего лишь маленьким застекленным пятном, но я смог различить, что за ним промелькнула какая-то неясная тень.

Все, хватит с меня этих шуток слуг Эдвина. Надо сесть в карету и мчаться куда-то в ночь, неважно куда, лишь бы только призрак меня не догнал. Я вскочил в первый повстречавшийся экипаж. Там уже были другие пассажиры, но меня совершенно не волновало, куда они едут, главное, подальше от Рошена. Кучер крайне удивился, как это я успел отсыпать ему золота и вскочить в не останавливающийся экипаж. Наверное, решил, что я могу летать, и что он сам перебрал за ужином. Мне было все равно. Главное, что скоро я буду вдали от этого города и от Августина, перед которым трепещут все, кто боится быть обвиненным в колдовстве, и, самое главное, подальше от Даниэллы.

Выехав из городских ворот, возница свернул на юг, в противоположном направлении от моего поместья. Вот и хорошо. Оказаться в незнакомых, далеких краях, мне будет легче, чем блуждать где-то в опасной близости от родного дома, который чуть ли не приступом взяли потусторонние создания.

Экипаж быстро мчался вперед, казалось, навстречу самой ночи. Дороги, запруженные повозками и пешеходами, остались далеко позади. Впереди простирался пустынный путь, а где-то вдали чернел лес. Не обращая никакого внимания на изумления тех, кто сидел по соседству я высунулся наружу из окна экипажа и посмотрел назад. Холодный ветер хлестал лицо, снег ложился на волосы, а я все пытался высмотреть, не преследует ли она меня, не мчится ли по воздуху быстрее, чем могут бежать самые резвые скакуны.

Позади никого не было, и все-таки я не успокоился. Мне казалось, что обезглавленный призрак летит за каретой и вот — вот заглянет в окно.

Свою дорожную сумку я расположил на коленях, другого места в карете ей не нашлось. Она, словно, была нагружена камнями. Руки затекли так, будто я тащил неподъемную тяжесть. Вот бы сейчас раскрыть книгу и посмотреть. Вдали от Даниэллы духи, возможно, не постесняются заговорить, но вот, что подумают соседи, когда увидят, что я читаю тайнопись. Колдовством лучше заниматься в одиночестве, когда, кроме духов, поблизости нет других свидетелей.

Сейчас, наверное, куранты за городом провозглашали своими глухими ударами наступление ночи, а в пути не было слышно ничего, кроме гулкого цоканья копыт и громыхания колес. Припорошенная снегом дорога лентой тянулась вдаль, и я наделся, что она приведет меня к полному освобождению. Мы приближались к лесу. Но волчьего воя вдали было не слышно. Зато тряска в карете ощущалась отменно, видимо, рессоры были не слишком хорошими. Колеса подпрыгивали на ухабах и рытвинах, но я готов был спокойно заснуть, убаюканный покачиванием и грохотом, ведь мне же удалось обмануть дракона. Или почти удалось. Надо было еще раз убедиться, что дорога пуста. Я снова высунулся в окно, позади никого не было видно, но впереди, в каких-то десятках метрах от нас, на дороге, алым пятном алела чья-то фигура. Прямая и стройная, издалека она казалась ровным пламенем свечи. По мере того, как мы приближались, можно было рассмотреть копну светлых кудрей и шлейф, волной, легший на снег, но издали не было видно лица, оно выглядело сплошным белым пятном. Невозможно было заметить с такого расстоянии, что смерть оставила на нем свои изъяны.

Кони стремительно неслись вперед. Расстояние между нами и женской фигурой все сокращалось. Казалось, сейчас карета сшибет девушку. Кучер тоже, наверняка, заметил ее и хотел натянуть вожжи.

— Не останавливайся! — крикнул я ему. На объяснения не хватило времени, а то бы я сказал, что экипаж, наверное, пройдет сквозь нее, что она неживая, но было поздно. Кучер уже попытался остановить лошадей, да и сами лошади, кажется, совсем не хотели ехать навстречу фигуре в алом. Они вздыбились. Я услышал тревожное ржание. Если бы кони понесли, мы бы еще могли спастись, но здесь, на узком участке дороги, вблизи обрыва, нам грозило самое худшее. Карета подскочила на ухабе. Я потерял равновесие, стукнулся головой о заднюю стенку и ощутил, что почва уходит из - под ног. Экипаж перевернулся, а призрак исчез. Я боялся, как бы карета не накренилась к обрыву. Помощи у других пассажиров просить было бесполезно. Кто-то расшибся, кто-то был ранен и без сознания. Похоже, мне одному чудом удалось уцелеть. А вот приоткрыть дверцу, которая вдруг так быстро и противоестественно оказалась прямо над головой, никак не удавалось. Эфес бесполезной сейчас шпаги попался под руку. Если б им можно было выбить стекло и выбраться через окно наружу. Всего за несколько попыток мне это удалось. Сильный удар медной рукоятью, и стекло пошло трещинами, осыпалось вниз и нещадно оцарапало незащищенные одеждой участки кожи, но своего я добился. Теперь осталось только ухватиться за оголенную раму, подтянуться, что есть сил, и выбраться наружу. Рукав камзола с треском порвался, зацепившись за какой-то острый штырь в потолке кареты. Я с легкостью протиснулся через небольшое окошко и ощутил колющую зимнюю стужу. Однако после долго пребывания взаперти холодный воздух показался мне свежим и ободряющим. Ну, вот осталось только перекинуть ноги через раму и спрыгнуть на землю. Я никак не ожидал, что чья-то холодная сильная рука схватит меня за шиворот. С тонкими чертами женское лицо, склонившееся надо мной, я, как раз, и боялся увидеть. Шрам, тянувшийся по шее, выделялся еще ярче и резче оттого, что все пространство вокруг побелело после метели, и кожа Даниэллы тоже, кажется, стала еще белее.

Что она собирается делать? Я уже приготовился к самому худшему, как вдруг ее пальцы медленно разжались, выпуская мой воротник. Даниэлла насторожилась, прислушиваясь к каким-то отдаленным, одной ей слышимым звукам. Неожиданно она отступила назад, попятилась от кареты к обрыву, как злой дух от креста. Она пропала быстро, будто погасло пламя свечи, и не было больше никакой дамы в алом на дороге.

Я выбрался из кареты, упал на землю и пролежал так несколько минут, не обращая внимания на то, что холод снега жжет кожу до красноты. Не надо было даже проверять, чтобы убедиться, что кучер мертв. Я остался один возле разбитого экипажа, с неосуществимой мечтой отомстить тому, от кого так натерпелся за последнее время. Почему Даниэлла сбежала, я объяснить не мог, но был уверен, что она еще появится.

— Ну, погоди, Эдвин. Я тебе еще за все отплачу, — шептал я, дрожа от холода. Как, наверное, ему весело сейчас, когда я чуть не погиб. Ну, где бы он сейчас ни был, скоро я его найду, а пока что метель усиливалась, моя сумка с колдовской книгой лежала у самых ног, хотя я не помнил, чтобы доставал ее из кареты, а дорога вела в неизвестность. Я высвободил из упряжки одну лошадь, которая, к счастью, не пострадала, возможно, тут постарались мои незримые спутники, и направился вперед, потому что был уверен, в конце этой дороги меня ждет встреча с чем-то необычным, способным изменить мою жизнь.


Эдвин | Избранники Тёмных сил |