17

Эми Мэлвани поражало, как легко ей давалось теперь вранье, причем ее новая способность доставляла ей и стыд, и радость. За ужином Кейт завел свою обычную пластинку про политику муниципального совета, но она, перебив его, сообщила, что следующий день проведет у своей старинной подруги: они отправятся на машине на какой-нибудь удаленный укромный пляж, поплавают, устроят пикник, – для чего она одолжит «Форд»-кабриолет.

– Конечно, – кивнул Кейт и тут же вернулся к своему рассказу о новом сотруднике совета и его допотопном представлении о канализации.

«Да скажи же ты хоть что-то стоящее!» – едва не выкрикнула Эми. Только что такое это стоящее, как бы оно прозвучало, она сказать не могла, а кроме того, по правде говоря, ей совсем не нужно было внимание мужа. И чем больше Кейт бубнил про стоки и настоятельную необходимость канализационных коллекторов, правил современного планирования, смывных туалетов для всех, про государственные механизмы, регулирование и научное управление, тем больше она сгорала от желания ощутить в темноте легкое прикосновение пальцев Дорриго Эванса.

В ту ночь ей не спалось. Кейт дважды просыпался, спрашивал, не заболела ли она, но, не успевала она ответить, как тут же засыпал снова, бурча открытым ртом, с пятнышком соли от высохшей пены в уголке под губами.

Следующий день начался с того, что она дважды заново накладывала макияж, прежде чем осталась им довольна, потом несколько раз переодевалась, прежде чем остановилась на том, с чего и начинала: темные шорты и легкая хлопчатобумажная блузка, скроенная на манер шали, которая выгодно подчеркивала ее достоинства. Потом сняла блузу из хлопка, сменив ее на красную блузку с низким вырезом, походившую, как она считала, на наряд Оливии де Хэвилленд^[44] из фильма «Одиссея капитана Блада». Только юбки, которая бы к ней подходила, у нее не было. И когда (чуть позже десяти) она встретила Дорриго Эванса, вышедшего из казарменной проходной (того Дорриго Эванса, кто, по ее мнению, ни улыбкой, ни носом, ни тем, что волосы носил чуть длиннее положенного, вовсе не напоминал Эррола Флинна^[45]), то была одета довольно непрактично, зато, по ее ощущениям, во все под стать: голубую цветастую юбку и кремовый коротенький топ.

Теперь, когда Дорриго шел рядом, все, казавшееся Эми скучным и глупым, стало восхитительным и интересным, все, что еще вчера воспринималось как невероятно давящая тюрьма, из которой хотелось вырваться, сейчас представлялось расчудеснейшим фоном ее жизни. Однако нервничала она до того сильно, что машина у нее то и дело глохла. Кончилось тем, что за руль сел Дорриго.

«Боже, – думала она, – до чего же я жажду его! А как неприличны и невыразимы способы, какими я его жажду!» Думала, до чего ж она бесстыдная, какая порочная в глубине души и как мир ее накажет. И эта мысль почти сразу же сменялась другой: «Моя бесстыдная, порочная душа храбрее этого мира». В тот момент Эми казалось, нет ничего в мире, чего бы она не достигла и не одолела. И хотя она понимала, что эта мысль – глупее некуда, она придавала ей еще больше задора и смелости.

«Форд» был явно не в себе. Двигатель ревел, коробка чудовищно скрежетала всякий раз, когда Дорриго переключал скорости. В общем шуме-грохоте ей было свободнее говорить: слова не значили ничего, смысл, какой они несли, значил все.

– Он хороший, – говорила она. – Такой добрый. Ты даже не представляешь. Я про то, что я люблю Кейта. Так сильно. Кто не любил бы? Хороший человек.

– Лучший из всех, – подтвердил Дорриго Эванс не совсем неискренне.

– Вот именно, – подхватила Эми. – Хороший человек. А этот его сотрудник совета! Вообще ни бельмеса в канализации не смыслит.

Она понимала, что болтает ерунду, что на самом деле ей хотелось рассказать Дорриго, что Кейт ни разу не произнес ни словечка, которое нашло бы отклик в ее сердце. Всякое слово было маской. Ей хотелось рассказать Дорриго, как же жаждала она, чтобы Кейт заговорил о вещах стоящих. Ну хоть бы о чем-то стоящем.

Но вот что ее сердце сочло бы по-настоящему стоящим, Эми не знала. То, что хотела услышать Эми Мэлвани, просто никак не было связано ни со смывными туалетами, ни с городами-садами, ни с необходимостью обстоятельного канализационного планирования. Она понимала: ее желания противоречивы. По правде говоря, ей хотелось, чтобы ее муж вообще не говорил. А вот с Дорриго Эвансом… ей хотелось, чтоб он рассказал ей так о многом, и хотелось, чтобы он не говорил ничего, что могло бы разрушить чары. К примеру, возьмет да и ляпнет, что они только подышать свежим воздухом отправились, что она – всего-навсего долг, вмененный ему отчасти тем, что произошло, отчасти – в такой-то дали от дома! – его пониманием семейных уз. И она выразила все это путаное, противоречивое смятение, весь этот океан чувств к человеку, за которым не была замужем, сказав о человеке, за которым была:

– Кейт есть Кейт.

Когда они добрались до начала дорожки к пляжу, Дорриго закурил сигарету, однако не вынул ее изо рта, когда Эми неловко тянулась, оберегая и свою юбку и собственное достоинство, когда, перешагивая через просевшую колючую проволоку ограды, вытянула бедро и вскрикнула. Вывернув ногу, посмотрела. Медленно набухавшие капельки крови цепочкой покатились по внутренней стороне ее бедра, три блестящих красных шарика.

Дорриго Эванс отшвырнул сигарету и присел на корточки.

– Прошу прощения, – церемонно произнес он и пальцем приподнял край голубой юбки немного повыше, открывая ногу. Промокнул ранку носовым платком, остановился и внимательно осмотрел. Три шарика крови набухли опять.

Дорриго склонился. Уперся рукой в икру ее другой ноги, удерживая равновесие. Он чувствовал запах моря. Поднял взгляд на Эми. Она ответила ему пристальным взглядом, который он никак не мог разобрать. Лицо его было уже совсем близко к ее бедру. Он услышал пронзительный крик чайки. Снова повернулся к ее ноге.

Подхватил губами самый маленький из шариков крови.

Рука Эми опустилась и легка ему на затылок.

– Что ты творишь? – спросила голосом открытым, натужным.

Зато в странном щекочущем противоречии с ним пальцы ее перебирали его волосы. Он взвесил натужность ее голоса и легкость касающихся пальцев, ошеломляющий аромат ее тела. Очень медленно, краешками губ лишь слегка касаясь ее кожи, поцелуем убрал шарик крови, оставив на бедре темно-красное пятнышко.

Ее рука оставалась у него на голове, пальцы ерошили ему волосы. Он склонился, еще чуть ниже огибая ее ногу, подняв руку, слегка подхватил ладонью ее бедро сзади.

– Дорриго?

Стали расти другие капельки, а первая вновь принялась набухать. Пока он ждал, что она примется протестовать, встряхнет ногой, оттолкнет его, даже даст пинка, никак не осмеливался поднять взгляд. Разглядывал эти идеальные шарики крови, три камелии желания, а они все росли и росли. Тело ее было поэмой, какую невозможно заучить на память. Он поцеловал второй шарик крови.

Ее пальцы застыли в его волосах. Третий шарик крови он слизнул языком – как раз за краем тени от юбки, где бедро утолщалось. Кончики пальцев Эми впились ему в голову. Он опять поцеловал ее ногу, уже чувствуя вкус ее соли, закрыл глаза и замер, прижавшись губами к ее бедру, вдыхая ее запах, ощущая ее тепло.

Не спеша, нехотя отпустил ее ногу и поднялся во весь рост.